Автор: Галкова И.Г. Левинсон К.А. Лучицкая С.И. Толстиков А.В.
Теги: философия культуры системы культуры культурологические учения история и критика мировой литературы и литературы отдельных стран историческая литература
ISBN: 978-5-88415-997-6
Год: 2011
Текст
Письмена
времени
Образы
прошлого
Сборник
памяти
А.Я.Гуревича
Центр гуманитарных
инициатив
Санкт-Петербург
2011
УДК 130.2
ББК 83.3
0 23
Серия основана в 2004 г.
В подготовке серии принимали участие
ведущие специалисты ИНИОН РАН
Главный редактор и автор проекта «Письмена времени» С. Я. Левит
Составители серии: С. Я.Левит, И. А. Осиновская
Редакционная коллегия серии:
Л. В. Скворцов (председатель), В. В. Бычков, Г. Э. Великовская,
И. Л. Галинская, В. Д. Губин, П. С. Гуревич, А. Л. Доброхотов, В. К. Кантор,
Ю. С. Пивоваров, Г. С. Померанц, А. К. Сорокин, П. В. Соснов
Составители:
И. Г. Галкова, К. А. Левинсон, С. И. Лучицкая, А. В. Толстиков,
Т. А. Тоштендаль-Салычева
Научный редактор: И. И. Ремезова
Издание подготовлено при финансовой поддержке
Шведского Института (г. Стокгольм)
Издано при финансовой поддержке Федерального агентства
по печати и массовым коммуникациям в рамках
Федеральной целевой программы «Культура России»
023 Образы прошлого: Сборник памяти А. Я. Гуревича — СПб.:
Центр гуманитарных инициатив, 2011. — 752 с. — ил. — (серия
«Письмена времени»)
ISBN 978-5-88415-997-6
Сборник посвящен памяти выдающегося отечественного историка-
медиевиста, основателя исторической антропологии в России Арона Яковлевича
Гуревича (1924—2006). Он был иностранным членом Американской академии ме¬
диевистов, Королевского Норвежского общества ученых, Королевского общества
историков Великобритании, Бельгийской и Нидерландской Королевских акаде¬
мий наук, Европейской академии, почетным доктором Лундского и Познанского
университетов. Труды А. Я. Гуревича сыграли неоценимую роль в драматичной
трансформации гуманитарной мысли второй половины XX в., в обновлении
исторической науки в мире и в нашей стране. Желание почтить память замеча¬
тельного историка выразили ученые 15 стран Европы и Америки, лидеры миро¬
вой исторической науки.
УДК 130.2
ББК 83.3
ISBN 978-5-88415-997-6
© С.Я.Левит, И.А.Осиновская, составление
серии,2011
© Галкова И. Г., Левинсон К. А., Лучиц¬
кая С. И., Толстиков А. В., Тоштендаль-
Салычева Т. А., 2011
© Издательство «Центр гуманитарных ини¬
циатив». Москва—Санкт-Петербург 2011
«Гибнут стада,
родня умирает,
и смертен ты сам;
но смерти не ведает
громкая слава
деяний достойных».
Речи Высокого
Введение
С. И. Лучицкая
Очерк жизни и творчества
А. Я. Гуревича (1924-2006)
Творческое наследие А. Я. Гуревича, одного из самых замеча-
I сны и,lx историков XX века, поражает прежде всего много¬
образием и богатством сюжетов и тем, которыми на разных
папах своей научной «одиссеи» занимался ученый. Круг его
интересов был чрезвычайно широк: социальная история Нор-
|- I ми. а ре пне исландская и древненорвежская культура, культура фео-
• 1 и.пои Гвропы, народная культура Средневековья, проблемы мето-
mi пи современной историографии, история исторической науки...
I и ми удивительно, но все перечисленные разнообразные темы его
нм исдовамий взаимосвязаны и взаимообусловлены, комплекс соз-
111111 м х им трудов отличает удивительная целостность.
< ам А. Я. Гуревич в одной из статей, подводящих итоги собствен¬
ною творческого пути, утверждал, что труды историка неизменно
in-» Vi па себе отпечаток его личности. Субъективность историка, —
111 н а и Арон Яковлевич,— «неизбежно и подчас незаметно для него
< .mom самым активным образом участвует в отборе, осмыслении и
<»|чапизации изучаемого им материала»1. Это соображение в высшей
< Iсмени справедливо относительно самого Гуревича. Отпечаток лич¬
ности историка лежит на всех его исканиях и открытиях; его инди¬
видуальность отразилась в его исследовательских подходах, выборе
научной проблематики, его научных интересах и методологических
пристрастиях. Видимо, понять внутреннее единство его научной те¬
ма гики возможно лишь в том случае, если мы осознаем ту роль, кото¬
рую играла в творческом поиске историка его личность. А это значит,
что его научное наследие надлежит рассматривать в тесной связи с
его биографией и с той исторической эпохой, в которую ему довелось
жить и творить2.
А. Я. Гуревич пришел на истфак МГУ в конце войны. Для страны и
для каждого советского человека это было время надежд и ожидания
возрождения. Будущий историк был полон планов изучения истории
КПСС, он желал исследовать, как переродилась партия и каким обра¬
зом сталинизм одержал победу. Только позже он понял, что свободное
и независимое исследование современной истории собственной стра¬
ны в тех условиях было не только невозможно, но и чревато серьезны¬
ми последствиями, а в тот момент лишь случай привел его на кафедру
истории средних веков3. Так судьбой ему было назначено стать медие¬
вистом. В университете Арон Яковлевич занимался в семинарах под
руководством крупнейшего знатока германских и франкских древно¬
стей А. И. Неусыхина и выдающегося специалиста по истории средне¬
вековой Англии Е. А. Косминского. После войны на кафедре истории
Средних веков преподавали и другие видные ученые: Н. П. Грациан¬
ский, С. Д. Сказкин, В. В. Стоклицкая-Терешкович, М. М. Смирин,
В. М. Лавровский, Б. Ф. Поршнев, — историки, благодаря которым
сохранялись научные школы и высокий уровень преподавания.
Но вскоре ситуация в стране в целом и в гуманитарных науках в
частности начала существенно меняться. Послевоенная эйфория,
ожидание демократических перемен сменились «борьбой с буржуаз¬
ным объективизмом» и «космополитизмом». 23 марта 1949 г. произо¬
шло памятное заседание кафедры истории средних веков, которое
положило начало новой эпохе в истории советской медиевистики4.
Отныне партийная принадлежность и «идеологическая преданность»
стали более важными критериями, чем талант и знания. Начались
«проработки» «безродных космополитов»; доминирующие пози¬
ции в медиевистике перешли к «новым людям» — А. И. Данилову и
Н. А. Сидоровой, которые стали уверенно оттеснять представителей
старой дореволюционной школы Так период становления А. Я. Гуре¬
вича как ученого-медиевиста был отмечен противостоянием офици¬
ального режима и человеческой личности, и все происходящее ис¬
подволь формировало его общественное и научное мировоззрение и
оказало сильнейшее влияние на нравственный и профессиональный
выбор историка.
Еще на студенческой скамье Арон Яковлевич выбрал в качестве
темы научного исследования социальную историю Англии. Под руко¬
водством профессора А. И. Неусыхина он начал изучать раннее Сред¬
невековье и в духе сложившейся в советской медиевистике традиции
сосредоточил внимание на исследовании процессов втягивания кре¬
стьянства в зависимость от крупных землевладельцев, его эксплуата¬
ции и пр. Чтобы получить место в аспирантуре в те трудные годы, от¬
меченные борьбой против «безродных космополитов», А. Я. Гуревичу
пришлось по совету крупнейшего отечественного медиевиста акаде¬
мика Е. А. Косминского, которому в то время было поручено создать
сектор византиноведения, переключиться на занятия историей Ви¬
зантии. Углубившись в изучение византийских сюжетов, Арон Яков¬
левич проводил невольные параллели с современностью и вскоре стал
ощущать нарастающую неприязнь к предмету своих исследований5. И
с разрешения своего учителя Е. А. Косминского он вновь вернулся к
М.П1М10Й истории Англии VII—XI веков, которой и была посвяще-
IIHMI кандидатская диссертация.
v.-M‘ в этой ранней первой серьезной работе начинающий медие-
ии. I отказался от принятой в советской историографии схемы гене-
4 1. .1 (феодализма, согласно которой феодализм возникает в результа-
и и омомических причин — имущественного расслоения свободных
■ •••inмимиков, появления частной собственности, превращения кре-
■ и.чнекого надела в товар и пр. Напротив, Арон Яковлевич пришел
I иi.iподу, что в Англии феодализм возник в результате пожалований
I бронями фискальных, судебных и политических прав и полномочий,
I • передачи королем духовенству, монастырям и служилым людям
п |.к гм над населением определенных территорий посредством жало-
luiiiiijx грамот. Эта особая форма собственности-власти получила в
\ 111 ими название «бокленд» (т.е. земля, переданная по грамоте — от
.пн II. “bok”, “book”).). В диссертации было убедительно показано, что
| рунное землевладение в Англии складывалось прежде всего в виде
ьокнснда, а экономическое расслоение свободных крестьян-кэрлов
имело второстепенное значение. Тем самым молодой историк под-
шердил вывод знаменитого английского медиевиста Ф. Мэтланда,
\ I иерждавшего, что в раннесредневековой Англии «маноры спуска¬
ние» сверху». Защищенная в 1950 г. диссертация была, несомненно,
новым словом в науке. Проведенное в аспирантуре исследование по¬
нудило А. Я. Гуревича серьезно задуматься о той роли, какую играли
и социальных процессах раннего Средневековья внеэкономические
факторы.
Несмотря на блестящую защиту в 1950 г. диссертации, неблагонад¬
ежного историка не взяли в Институт истории Академии наук; нача¬
лись поиски работы. После длительных мытарств Арону Яковлевичу
удалось получить место в Калининском пединституте, где он работал
с осени 1950 до лета 1966 г., когда в результате стечения случайных об¬
стоятельств он впервые стал сотрудником академического учрежде¬
ния — Института философии6. Эти 16 лет ему приходилось постоянно
вести борьбу с администрацией, создававшей невыносимые условия
работы. В течение этого времени его не единожды выгоняли из пе¬
динститута и лишь благодаря счастливому случаю восстанавливали
в правах. При колоссальной педагогической нагрузке Арон Яковле¬
вич мог посвящать исследованиям лишь то короткое время, когда на
выходные приезжал в Москву. Тем более удивительно, что, несмотря
па неблагоприятную для научных занятий обстановку, А. Я. Гуревичу
удалось сделать в этот период чрезвычайно много: в эти годы были на¬
писаны его важнейшие исследования по социальной истории древне¬
скандинавского общества. Тогда же происходил важнейший поворот в
его исследовательских интересах и методологических принципах.
Как уже говорилось, Арон Яковлевич начал как историк
социально-экономического направления. Заинтересовавшись не¬
достаточно изученными формами собственности в Англии, он наде¬
ялся уяснить суть явлений, обратившись к истории более архаичных
древнескандинавских социальных институтов. Чтобы восстановить
недостающее звено, он прибег к методу сравнительной истории. Он
надумал ненадолго «переселиться» в Скандинавию с тем, чтобы срав¬
нить различные, и вместе с тем имеющие общие черты, формы соб¬
ственности мелких землевладельцев — аллод (у франков), фолькленд
(у англо-саксов) и одаль (у древних скандинавов), — а потом вернуть¬
ся в Англию и продолжить изучение социально-экономических отно¬
шений. Обращение ученого к скандинавским источникам оказалось
судьбоносным. Сравнение — важнейший инструмент исторического
анализа — позволило ему совершенно по-новому взглянуть на исто¬
рию древних германцев7.
Изучая норвежские записи права XII—XIII вв., Арон Яковлевич
выяснил, что одаль — не просто форма земельной собственности, ха¬
рактеризующаяся рядом юридических признаков, а в высшей степени
своеобразный комплекс самых различных отношений, включавших
наряду с вещными правами структуру семейно-родственных связей,
специфические формы мировосприятия и эмоциональные связи.
Ему открылась неповторимая специфика отношения средневеково¬
го человека к земле. В «интимный» оборот «одаля» были включены,
с одной стороны, предметы владения, объекты, земельные угодья, а
с другой — люди, индивиды, группы. Сама земля становилась одалем
в результате владения ею трех поколений, и потому между землей и
владеющей ею семьей устанавливалась нерасторжимая связь. К этому
социальному институту было невозможно применить понятие «част¬
ная собственность».
Далее, оказалось, что одаль — это и совокупность прав и понятий,
связанных с обладанием землей. С одной стороны, одалем называлась
неотчуждаемая наследственная собственность семьи, но этот термин
имел и иное значение: «родина», «место жительства», «отчина». Та¬
ким образом, одаль был непосредственным продолжением личности
скандинава, включал его представления об обжитой и возделываемой
земле.
Кроме того, понятие «одаль» было связано с социальным и мо¬
ральным статусом древнего скандинава. Оно было близко группе по¬
нятий, выражавших в германских языках прирожденные качества,
благородство, родовитость, знатность лица. Происхождение от знат¬
ных предков облагораживало землю, которой владел их потомок, и
обладание землей повышало его статус. Одаль не представлял собой
инертную материю, безразличный объект. Скандинавы были связаны
• и млей психологическими эмоциональными узами, они не случайно
и»» низировали и мифологизировали ее. Иными словами, одаль был
ч.кп,ю... картины мира.
Понять институт одаля было нелегко историку, воспитанному в
i\ \e отечественной традиции аграрных исследований. Ведь всей на¬
учной школой, представителем которой Арон Яковлевич все еще яв¬
ится, он был подготовлен прежде всего постигать материальную,
жономическую природу собственности. Уяснить же суть одаля было
ИП1МОЖНО только в контексте более широкого комплекса связей и
пре дставлений, и для этого следовало прежде всего расширить круг
| и юрических источников.
Действительно, если при исследовании раннесредневековой Ан¬
ти и А. Я. Гуревич мог вполне ограничиться изучением памятников
ираиа и грамотами, то, обратившись к миру скандинавской архаи¬
ки, он понял, что изучать социальные институты скандинавов воз¬
можно лишь привлекая богатейшие нарративные памятники: ие¬
на идские саги, поэтические произведения древнескандинавских
поэтов — скальдов, песни «Старшей Эдцы». Изучая древнесканди¬
навский одаль, он не мог отвлечься от миросозерцания и религиоз¬
ных верований древних скандинавов, запечатленных в сагах, песнях
и даже памятниках права. Чтобы постичь суть отношений собствен¬
ности у древних скандинавов, исследователь должен был охватить и
социально-экономические, и аграрные — материальные — порядки,
с одной стороны, и право, ментальность и даже мифологию и поэзию
этих людей — с другой. Таким образом, социальный строй и отноше¬
ния собственности предстали перед ним как факты общественного
сознания. Социальная история насыщалась для него новым, челове¬
ческим содержанием. Стремясь понять материальную сторону жизни,
А. Я. Гуревич включил ее в более широкий контекст картины мира
средневекового человека. Уже на этом этапе исследования по аграр¬
ной истории ученый, пока еще неосознанно, встал на путь историче¬
ского синтеза.
Понять своеобразный социальный строй древних скандинавов зна¬
чило для ученого отказаться от привычной марксистской схемы изу¬
чения раннего Средневековья. Потому неудивительно, что освоение
нового конкретного материала сопровождалось обновлением всего на¬
учного аппарата историка. В эти годы Арон Яковлевич обратился к со¬
циальной антропологии, прежде всего англо-саксонской. В результате
изменилась вся перспектива, в которой он рассматривал раннесред¬
невековое общество. Именно культур-антропология давала «модель»
общества, основанного на непосредственных социальных связях, и
именно сопоставление с доклассовыми обществами — традиционны¬
ми, для которых характерна относительная нерасчлененность соци¬
альной практики, помогли А. Я. Гуревичу понять скандинавскую арха¬
ику и в целом по-новому взглянуть на раннесредневековое общество,
где религия и экономика, частное и публичное, сакральное и мирское,
власть и собственность так же, как и в традиционных обществах, не
были целиком расчленены и обособлены и где культура не выделилась
полностью в специфическую область общественной деятельности. Так
у ученого сформировался взгляд на Средневековье как на целостную
систему. Конечно, вопросник, который предлагали антропологические
исследования, невозможно было механически перенести на почву ме¬
диевистики. Его нужно было существенно модифицировать. В этот
момент А. Я. Гуревич обнаружил, что на этот путь уже вступили фран¬
цузские историки, представители школы «Анналов». К этому времени
относится и его знакомство с трудами М. Блока, Ж. Дюби, Ж. Ле Гоф¬
фа и других представителей «новой исторической науки».
Разработка новых вопросов неизбежно сопровождалась ревизией
А. Я. Гуревичем представлений о самом предмете истории, освобожде¬
нием от идеологических предрассудков. Потому неудивительно, что в
середине 60-х годов наряду с исследованиями по истории древнескан¬
динавских общества и культуры появились методологические статьи
Арона Яковлевича, посвященные самым разным вопросам: понятиям
«исторический факт», конкретной исторической закономерности, со¬
циальной психологии и пр.8 Методологические поиски ученого удач¬
но совпали со временем «оттепели» — смерть Сталина открыла новые
перспективы для раскрепощения отечественной гуманитарной мыс¬
ли; начала формироваться субкультура «шестидесятников». В России
в этот период шли оживленные дискуссии по вопросам исторической
гносеологии, и вне этого интеллектуального климата собственные
искания А. Я. Гуревича были бы невозможны. Важной вехой на пути
его духовного развития стало знакомство с трудами М. Вебера, Рик-
керта, Виндельбанда и других мыслителей неокантианского толка.
Стремление ученого переосмыслить базовые концепты истории были
непосредственно связаны с его исследовательской практикой, ибо не
«прочистив», как любил говорить Арон Яковлевич, привычные по¬
нятия, которыми пользуется историк в своих исследованиях, невоз¬
можно было осмыслить скандинавские источники и те новые наблю¬
дения, которые были сделаны им в ходе работы над этим уникальным
материалом.
Надо сказать, что специфические скандинавские нарративные
источники в высшей степени побуждали к пересмотру основных по¬
нятий социальной истории, изучению истории «изнутри». Эти источ¬
ники не были созданы на латыни и передают ту систему понятий, то
своеобразие миропонимания, картины мира, которое было присуще
людям раннего Средневековья.
12
Изучение скандинавской архаики показало, что в раннее Средне¬
вековье не только отношения собственности, но и социальные связи
не исчерпывались лишь материальной, вещной стороной, но всецело
определялись непосредственными личными отношениями, и прежде
всего строились на принципе взаимности прав и обязанностей. Здесь,
также благодаря скандинавскому материалу, ученый обнаружил недо¬
стающее звено в картине социальных отношений древних германцев.
Согласно римским авторам большую роль в жизни древних гер¬
манцев играли пиры, которые представляли собой узлы социальных
связей: на них обсуждались важнейшие общие дела, вождь общался с
народом и своей дружиной, на пирах обменивались подарками и пр.
В сагах и других нарративных памятниках Арон Яковлевич также вы¬
явил сходный институт — в них постоянно упоминались пиры, на ко¬
торые собирались свободные люди и которые устраивались местными
предводителями. Эти пиры в скандинавских источниках фигурируют
под названием «вейцла». А. Я. Гуревич решил проследить эволюцию
этой формы социальных связей. Выяснилось, что вейцла была не
только пиром, она могла означать и угощение конунга с целью зару¬
читься поддержкой бондов, своего рода «кормление»9. Подданные,
со своей стороны, тоже приглашали покровителей и вождей на пиры,
рассчитывая на поддержку и возвратные дары. Такова была ранняя
форма отношений и между вождем и крестьянами-бондами. Позже
вожди обязали бондов устраивать угощения для его приближенных
и дружинников, и вейцла постепенно превратилась в источник про¬
кормления свиты вождя. А еще позже правители стали жаловать право
«кормления» своим приближенным, наделяя их вместе с тем и адми¬
нистративными функциями — властью над людьми, подобно тому как
это происходило в Англии в случае пожалования бокленда.
Сравнительное изучение институтов вейцлы и bookland’a откры¬
вало совершенно новую перспективу для понимания социальных
процессов, протекавших в раннее Средневековье соответственно в
Англии и на скандинавском Севере, а также для понимания процес¬
са феодализации в целом. Эти наблюдения в общем подрывали го¬
сподствующую в советской исторической науке концепцию генезиса
феодализма. Согласно принятой в то время в советской историогра¬
фии концепции в основе феодализации — процесса подчинения сво¬
бодного крестьянства власти крупных землевладельцев, как светских,
так и церковных, — лежало внутреннее расслоение сельской общи¬
ны: наиболее богатые ее члены при поддержке возникавшей государ¬
ственности закрепощали обедневших общинников и, возвышаясь над
ними и экономически, и политически, превращались в низший слой
господствующего класса. Функция же раннефеодального государства,
согласно этой теории, состояла лишь в оформлении и упорядочении
13
новых отношений. Гуревич же, как мы видим, выдвинул гипотезу о
решающей роли королевских пожалований в трансформации древ¬
неанглийского и древненорвежского социального строя. К тому же
Арон Яковлевич показал, что источники раннего Средневековья не
подтверждают гипотезу о существовании общины. Как выяснилось,
преобладающей формой аграрного поселения в то время был хутор.
Об этом свидетельствуют как памятники письменности, так и данные
археологии, истории древних поселений (Siedlungsgeschichte) и топо¬
нимики. Население было редким, и лишь к концу I тысячелетия н. э. в
результате все шире развертывавшейся внутренней колонизации стал
распространяться деревенский тип поселения, а жители оказались
связанными между собой общинными распорядками. Археологиче¬
ский материал свидетельствовал о преобладании в древнегерманском
хозяйстве индивидуального начала над коллективным. Поэтому тео¬
рия о Markgenossenschaft, выдвинутая в XIX в. немецкими учеными и
взятая на вооружение марксизмом, обнаружила свою несостоятель¬
ность10.
Как оказалось, для понимания отношений собственности в ран¬
нее Средневековье гораздо большее значение имела система дарений.
Постоянное перемещение вещей из рук в руки было способом соци¬
ального общения у древних германцев. Имущество, богатство не было
средством накопления и экономического могущества — оно выпол¬
няло социальную функцию приобретения и повышения обществен¬
ного престижа, давая прежде всего личную власть и влияние, — и в
этом обмен дарами играл исключительную роль. В этой связи А. Я. Гу¬
ревич открыл для себя труды датского ученого В. Гренбека и фран¬
цузского антрополога М. Мосса. Арон Яковлевич обнаружил, что
система обмена дарами — тотальный, глобальный факт: она прони¬
зывает все сферы социальной жизни скандинавов11. Принцип give and
take отражал фундаментальный принцип взаимности, которым были
пронизаны по сути дела все стороны общественной, хозяйственной,
религиозной и правовой действительности. Он проявлялся во всем: в
принципе кровной мести, отношении древних скандинавов с богами,
отношениях правителя и подданного. Обмен дарами имел и магиче¬
скую сторону: передаваемый дар не рассматривался как инертная ма¬
терия, а содержал частицу самого дарителя, в результате между ним и
одариваемым возникала нематериальная связь — так, в отношениях
вождя и дружинника дар был не только материальным вознагражде¬
нием, но и приобщал воина к магической удаче конунга. Иными сло¬
вами, открытый А. Я. Гуревичем социальный институт, как и другие
аспекты отношений собственности, поначалу интересовавшие исто¬
рика, вели к проблеме этических ценностей, общественных идеалов,
представлений о мире — т.е. к культуре, к духовной жизни. Изучение
14
проблем власти и собственности, принципа взаимности, обнаружи¬
ваемого в самых различных формах социального общения древних
скандинавов, все вновь и вновь приводило ученого к человеческому
измерению истории — к историческому синтезу, к целостному взгля¬
ду на общество, к рассмотрению культуры как целостности. По су¬
ществу речь шла о возникновении совершенно нового направления
мысли, синтезировавшего различные ветви исторического знания,
которое позже получило название «историческая антропология». В
рамках этого нового направления, как убеждал А. Я. Гуревича анали¬
зируемый им скандинавский материал, изучение экономики, поли¬
тических, юридических и прочих институтов должно происходить не
отвлеченно от духовной жизни — все эти сферы социальной деятель¬
ности неизбежно составляют аспекты человеческого сознания, будь
то индивидуального или группового, и не могут быть поняты вне это¬
го всеобъемлющего контекста. Во всех этих институтах он обнаружил
одну основу — индивида. Так ученый перешел на позиции новой нау¬
ки — исторической антропологии. Ее предмет Арон Яковлевич был
склонен толковать почти буквально — как науку о человеке в истории.
Постепенно он приходил к выводу о том, что в центре исследований
должна стоять человеческая личность во всем ее историческом своео¬
бразии. С новым взглядом на историю высветилась эта центральная
для творчества А. Я. Гуревича проблема, которая будет занимать его на
протяжении всей жизни.
Как часто в своих устных выступлениях и на страницах своих мно¬
гочисленных исследований ученый говорил и писал о том, что бла¬
годарен древним скандинавам за этот новый взгляд на историю! И
действительно, в сагах, песнях «Эдды» и других нарративных памят¬
никах Арон Яковлевич встретился не с безликим держателем земли,
крестьянином, какового можно было видеть только «со спины», на
которую опускался кнут феодала, — а с живыми людьми, действую¬
щими в самых разных жизненных ситуациях. Это были не абстракт¬
ные единицы, фигурирующие в «варварских правдах» под условным
наименованием «quis», а колоритные персонажи, наделенные душой,
чувствующие и мыслящие. Скандинавские крестьяне не были про¬
сто объектами эксплуатации — они посещали тинги или альтинги,
действовали согласно принципам родовой мести, защищали свое до¬
стоинство и честь. Норвежские бонды выступали в сагах как челове¬
ческие индивиды, они были исполнены чувства собственного досто¬
инства, сознания своей социальной полноценности.
Саги об исландцах и норвежских конунгах, поэзия скальдов, пес¬
ни «Старшей Эдды» — все эти литературные произведения, каждое на
свой лад, рассказывали о человеке, о его верованиях и представлени¬
ях, о нормах поведения, проявляющихся в поступках. Эти памятники
15
«заговорили», когда А. Я. Гуревич, по его собственному признанию,
подошел к ним с измененным вопросником, стал задавать им новые
вопросы, — не те, которые диктовала традиционная социальная исто¬
рия, а те, которые этими источниками были подсказаны. Лишь тогда,
когда он понял, что культурное и социальное образуют некое смыс¬
ловое единство, он смог разработать новые вопросы, которые помог¬
ли ему проникнуть в сущность этих памятников. Его стали занимать
такие проблемы, как комика богов, историческая концепция «Круга
Земного», понятие героического в «Старшей Эдце», представление
о судьбе, роль права как всеобщего регулятора социальной жизни.
Богатство нарративных памятников древнего Севера позволило ему
изучить религиозное миросозерцание, систему ценностей древних
скандинавов, комплекс их представлений о мироустройстве и судьбе
человека. Все эти исследования были начаты им в 60-е годы. Позже
Арон Яковлевич напишет на эти темы труды, представляющие важ¬
ный вклад в историю и теорию литературы — «История и сага» (1972),
«Эдца и сага» (1976), новаторские статьи по истории скандинавской
литературы12.
В начале 60-х годов им была написана и докторская диссертация,
основанная на широком круге источников: исландских сагах о коро¬
лях, областных судебниках, сагах об исландцах, поэзии скальдов, дан¬
ных топонимики и археологии, эддических песнях — а затем появи¬
лась и монография «Свободное крестьянство феодальной Норвегии»
(1967). Название книги в высшей степени примечательно. А. Я. Гуре¬
вичу было чрезвычайно важно подчеркнуть, что речь шла о свободных
бондах, что генезис феодализма отнюдь не привел норвежских кре¬
стьян к закрепощению и не низвел их до статуса сервов. По существу
в этой книге был высказан новый взгляд на феодализм, формировав¬
шийся на протяжении длительного времени в процессе сравнительно-
исторических исследований ученого.
Но, пожалуй, наиболее методично и последовательно новые взгля¬
ды на средневековое общество были сформулированы в двух судь¬
боносных, как он их называл, для всего творчества Гуревича кни¬
гах — «Проблемы генезиса феодализма» и «Категории средневековой
культуры». Эти труды были созданы в один из самых драматичных пе¬
риодов жизни ученого, о котором он рассказывает в своих замечатель¬
ных мемуарах «История историка».
В 1969 году в МГУ состоялось совещание, на котором ректор
Томского университета А. И. Данилов выступил с резкой критикой
«структуралистов и ревизионистов» — специалистов по гуманитар¬
ным наукам, в том числе историков М. А. Барга, Ю. Л. Бессмертного,
А. Я. Гуревича, Л. Д. Данилова, Е. М. Штаерман и др. Руководящий до¬
клад А. И. Данилова был позже напечатан в «Коммунисте». На страни¬
цах ведущего партийного органа А. И. Данилов обвинил перечислен¬
ных гуманитариев в ревизии марксизма, увлечении структурализмом и
игнорировании классовой борьбы. Критика со стороны партийных и
административных структур не могла не повлечь для всех обвиняемых
тяжелых последствий. Это вскоре почувствовали все «ревизионисты»,
в том числе и Арон Яковлевич. Новый директор Института философии
П. В. Копнин объявил о роспуске сектора истории культуры и сокра¬
щении А. Я. Гуревича по штату. Как ни парадоксально, но в конце кон¬
цов в результате сложной борьбы, развернувшейся на Старой площади
по поводу кампании против «структуралистов» опальный ученый был
принят в Институт всеобщей истории РАН13. В это время его исследо¬
вание о генезисе феодализма в Европе уже было завершено.
Монография А. Я. Гуревича «Проблемы генезиса феодализма»
подводила итог многолетним исследованиям раннего Средневековья.
В этой книге Арон Яковлевич поставил под сомнение господствовав¬
шее в советской историографии учение о феодальном способе произ¬
водства. Включив древненорвежский и древнеанглийский субстрат
в общую картину возникновения феодальных отношений, он создал
новую концепцию происхождения феодализма.
Как уже отмечалось, в советской историографии с легкой руки
Ф.Энгельса утвердилось мнение, согласно которому в основе генезиса
феодализма еще лежали исключительно экономические причины —
разорение свободных общинников, их обнищание, утрата ими аллодов
и вследствие этого личной свободы, что в конечном итоге приводи¬
ло их к закрепощению церковью и знатью. Таким образом, аграрный
переворот объяснялся вторжением товарно-денежных отношений в
социальные отношения Франкского королевства, которое рассма¬
тривалось как классический пример феодализации. Арон Яковлевич
показал, что подобная интерпретация социальных отношений ран¬
него Средневековья приводила к неоправданному переносу аграрных
отношений позднего Средневековья на генезис феодализма. В свете
сравнительно-исторических параллелей он обнаружил, что в процес¬
се феодализации франкские крестьяне не только не утрачивали аллод,
но даже наоборот — связь аллодистов с землей становилась более тес¬
ной. Как он отметил, при феодальном подчинении мелких землевла¬
дельцев речь шла не столько о закрепощении, отчуждении крестьян
от земли, — т.е. экспроприации, типичной для раннего капитализма,
сколько об апроприации, т.е. о признании власти сеньора, к которому
мелкие собственники переходили вместе со своей землей14.
В этой книге он дал новый, совершенно не укладывающийся в
прежние схемы ответ на главный вопрос — почему же возник фео¬
дализм? Феодализм ученый рассматривал не как универсальную ста¬
дию всемирной истории, как это было принято в советской историо-
17
графин, а как конкретный исторический феномен, возникший из
встречи германской и римской социальных систем. С его точки зре¬
ния, возникновение феодализма было вызвано не экономическими
факторами, а прежде всего связанным с перипетиями завоевания и
переселения крахом традиционной социальной системы германцев,
основанной на родовых отношениях, и формированием новых, тер¬
риториальных связей. Феодальное подчинение мелких собственников
Арон Яковлевич рисовал не как процесс их полного закрепощения
церковью и знатью — как это было принято в советской историогра¬
фии, — а как возникновение на месте прежних групп сородичей новых
союзов, также дававших им защиту и помощь, но строившихся уже
не только на равенстве, но и на подчинении и господстве15. Переходя
под покровительство магнатов, индивид, как обнаружил Арон Яков¬
левич, отчасти утрачивал личную и имущественную независимость,
но зато, — с другой стороны, — обретал покровительство и гарантию
от посягательств других магнатов и освобождался от ряда публичных
функций, исполнение которых брала на себя возникающая феодаль¬
ная прослойка. С точки зрения историка, именно эти мотивы, а от¬
нюдь не обнищание и утрата личной свободы, как постулировалось
в советской историографии, заставляли крестьян передавать себя во
власть сеньоров. Как утверждал А. Я. Гуревич, крестьяне, попадая в
зависимость от знати и церкви, тем не менее сохраняли свой статус
и правоспособность, а право собственности феодала на крестьянскую
землю оказывалось всего лишь производным от его личной власти над
населением. Итак, вопреки распространенному в советской историо¬
графии мнению ученый утверждал, что в основании феодализма ле¬
жали отнюдь не вещные, экономические, а «межличные отношения»,
которые намного древнее вещных отношений и не могут быть к ним
сведены.
В этой книге, как и в предыдущих своих статьях, А. Я. Гуревич
переосмыслил многие привычные для историков концепты — «соб¬
ственность», «власть», «свобода» и др. Все эти понятия насыщались
новым антропологическим смыслом. Так, рассматривая раннесредне¬
вековое представление о свободе, Арон Яковлевич показал, что дихо¬
томия свобода—зависимость была вообще чужда средневековому со¬
знанию. Понятие свободы в Средние века было более неоднозначным
и многоплановым и отличалось от современного, предполагающего
независимость от кого бы то ни было, ничем не ограниченное воле¬
изъявление индивида. В средневековом обществе быть свободным
не означало ничему и никому не подчиняться — свобода состояла в
добровольности принятия на себя обязательств и исполнения зако¬
на. Подчинение и зависимость не только не противоречили свободе,
но и сплошь и рядом являлись ее источником. Отношения феодала и
18
крестьянина также не были отношениями безусловного подчинения,
свободы-зависимости, поскольку обладателями определенных прав
(в совокупности с обязанностями) выступали не только господа, но и
их подданные. Потому возникающие в процессе генезиса феодализма
отношения между феодалом и зависимым от него крестьянином были
специфическими межличными договорными отношениями, иными
словами, с точки зрения А. Я. Гуревича, феодализм возможен лишь
при наличии специфической структуры личности. В свою очередь,
тип личности зависит от господствующей системы культуры и рели¬
гиозности, системы мировосприятия людей. Вне христианства, как
считал ученый, феодализма нет, — а христианство опирается на лич¬
ностное самосознание.
Не случайно в этой книге А. Я. Гуревич впервые вплотную подо¬
шел к проблеме средневековой личности. Его заинтересовали «пара¬
метры» человеческой личности минувших эпох, преимущественно
раннего Средневековья. Обычно положение индивида изучалось по
литературным памятникам, Арон Яковлевич же стремился его изучить
по записям обычного права. Конечно, в этих записях субъективный
момент нашел минимальное выражение, но ученому удалось разрабо¬
тать оригинальный подход к их анализу.
Посмотреть на записи обычного права совершенно иначе, чем его
предшественники, помогли А. Я. Гуревичу все те же скандинавы. Жи¬
вые эпизоды из правового быта варваров весьма напоминали соот¬
ветствующие рассказы исландских саг на те же темы. Как оказалось,
правды сродни сказаниям и мифам — правовой обычай не был в них
отделен от мифа и ритуала, религиозно-магических представлений16.
Рассматривая культуру и общество раннего Средневековья как семио¬
тическую систему, Арон Яковлевич попытался выявить разнообраз¬
ные данные о ритуалах, формулах, символических действиях, которые
применялись в этом обществе и выражали «узлы» социальных связей.
Как он показал, социальный символизм и ритуальность поведения
средневекового человека были порождены специфическим отноше¬
нием индивида и группы, положением личности в обществе.
Изучая способы социальной стратификации в раннесредневеко¬
вом обществе, А. Я. Гуревич пришел к выводу о том, что социальный
статус индивида характеризовался нерасчлененностью: положение че¬
ловека, в том числе его имущественный статус, было обусловлено пре¬
жде всего его социальным разрядом, а его социально-правовой статус
был в свою очередь тесно связан с этической ценностью его носителя,
его моральным статусом. Та же относительная нерасчлененность была
типична и для социальной практики — она проявлялась в отсутствии
общественного разделения труда, недифференцированности соци¬
альной деятельности. Многосторонность содержания общественной
19
практики варвара была, по мнению Гуревича, признаком ее бедности
и неразвитости, вследствие чего и сама человеческая личность, еще не
была сконцентрирована в самой себе и, строго говоря, не представ¬
ляла индивидуальности17. Индивида раннесредневекового общества
ученый характеризовал как родовую личность, воспитывавшуюся в
категориях строго нормативного поведения, подчинявшегося стан¬
дарту и подлежащего регламентации в виде систем правовых санкций
и социально-правовых статусов. Полагая, что возможности для раз¬
вития индивида оставались крайне ограниченными всей системой со¬
циальных связей, равно как и отношением общества и природы, он
вместе с тем доказывал, что индивид не был полностью растворен в
группе и наряду с чертами социального конформизма обнаруживал
и симптомы нестандартного поведения. Так в общих чертах выгляде¬
ла на той стадии рефлексии ученого его концепция средневекового
индивида, обобщавшая его анализ социальных отношений раннего
Средневековья.
В новой концепции феодализма все было необычно для советской
историографии. Привычный варварский мир представал в неожи¬
данном свете. Социальная среда, как оказалось, была тесно слита с
природной, в варварском обществе существовала совершенно иная
и поразительно целостная система связей между людьми, а отноше¬
ния собственности оказывались производными от этой системы. Эта
система, как он показал, была немыслима вне определенной суммы
представлений, обычаев, мировосприятия. Вопреки традиционной
для социально-экономического исследования логике А. Я. Гуревич
в этой книге от анализа отношений собственности перешел к ана¬
лизу индивида и общества и обнаружил, что именно отмеченная им
специфика отношения человека к природе, а также «межличных» от¬
ношений и придавала раннесредневековому индивиду определенную
целостность.
По существу книга А. Я. Гуревича была первым опытом историче¬
ской, или, скорее, экономической антропологии. В своем исследова¬
нии он дал раннесредневековому обществу всестороннюю социально¬
культурную характеристику — в виде целостной социокультурной
модели. В извращенной познавательной ситуации, господствовавшей
в советской медиевистике, придававшей первостепенное значение
экономическому фактору, ученый осмелился высказать мысль о том,
что именно ментальные структуры определяют социальные и эконо¬
мические условия жизни людей
Неудивительно, что публикация «Проблем генезиса феодализма»
вызвала бурную реакцию со стороны партийного начальства. По ини¬
циативе А. И. Данилова, теперь уже министра Просвещения РСФСР,
а также главного парторга МГУ В. Н. Ягодкина, в университете было
организовано закрытое заседание кафедр истории средних веков и
истории феодализма СССР. На этом заседании книга была подвер¬
гнута разгрому, ее автор был объявлен «ревизионистом», а с книги
сняли гриф учебного пособия18. Эта очередная проработка имела для
А. Я. Гуревича далеко идущие последствия: на долгие годы он лишил¬
ся возможности преподавать в вузе, выезжать за границу, иметь уче¬
ников и аспирантов.
Но несмотря на неблагоприятные обстоятельства, продуктив¬
ность ученого не ослабевала. Написав монографию о происхождении
феодализма, он немедленно продолжил путешествие по культурному
универсуму Средневековья. С книгой «Проблемы генезиса феодализ¬
ма» очень тесно связана следующая его работа «Категории средневе¬
ковой культуры» (1972), в которой он также стремился представить
социальное и культурное, материальное и идеальное в рамках слож¬
ного синтеза. Вот как он сам определял цель и смысл проведенного
им исследования: «Автор попытался выявить коренные особенности
этой культуры, самая же культура эта понимается им не в виде серии
художественных, ученых, религиозных или поэтических явлений, т.е.
не как объект, рассматриваемый в плане эстетики, истории литерату¬
ры, богословия. В центре внимания — феномен средневековой куль¬
туры как предмет историко-антропологического познания. Как люди
Средневековья ощущали и понимали свой мир, какими жизненными
ориентирами они руководствовались? Как человек Средневековья
осознавал самого себя? Был ли он не более чем безликой единицей в
составе сословия, рода, общины или же представлял собой в опреде¬
ленном смысле индивидуальность, пусть вовсе не такую, какую выра¬
ботала впоследствии культура Ренессанса. Короче говоря, речь шла о
том, чтобы увидеть человека далекой эпохи не только “снаружи”, но
и, прежде всего, “изнутри”«19.
Подобная концепция средневековой культуры резко расходилась с
принятыми в советской медиевистике взглядами. «Необходимо иметь
в виду, — писал Арон Яковлевич, — что “Категории” были задуманы
и написаны в недрах советской историографии со всеми ее издерж¬
ками и неизбежными перекосами. Мои коллеги, одержимые мыслью
о социальных антагонизмах и непрерывной ожесточенной классовой
борьбе, о всепроникающем решающем значении экономического
фактора, о реакционности церкви и насаждаемого ею мировоззрения,
тем самым лишили себя возможности здраво и объективно оценить
средневековую культуру и увидеть человека как индивида с его вну¬
тренним содержанием, а не как представителя того или иного антаго¬
нистического класса»20. Книга А. Я. Гуревича действительно запечат¬
лела очередной виток его рефлексии о средневековом индивиде. Арон
Яковлевич пытался объединить в едином исследовании различные и
21
подчас в высшей степени удаленные друг от друга аспекты средневе¬
кового мировосприятия, но при этом руководствовался мыслью об
их внутреннем родстве. Изучив представления о времени и простран¬
стве, о природе, правопорядке, средневековую оценку социального
целого и его составляющих, трактовку собственности, богатства и
бедности, он, наконец, подошел к рассмотрению средневековой идеи
человеческой личности, увенчивавшей всю эту многообразную и раз¬
ноуровневую систему средневековых представлений. Арон Яковлевич
выступал против точки зрения, согласно которой до Возрождения во¬
обще не существовало человеческой личности, и индивид был всецело
поглощен социумом. По его мнению, личность на протяжении всей
истории так или иначе осознает себя, обособляясь в группе или рас¬
творяя себя в ней — человек никогда не был безликой особью в стаде
себе подобных. Но согласно точке зрения, которой в то время при¬
держивался А. Я. Гуревич, средневековый человек искал интеграции
в группе, был максимально включен в корпорацию и мог полностью
обрести и осознать себя лишь в рамках коллектива21. С точки зрения
ученого, сущность средневекового человека легче было определить
через его общественное положение, сословный статус, нежели исходя
из его индивидуальных качеств. Как считал Арон Яковлевич, харак¬
терная для средневековой ментальности установка на всеобщность,
типичность, на универсалии противоречила формированию четкого
понятия индивида, и посему в этой книге ученый давал средневеко¬
вой личности скорее негативные определения, сопоставляя ее с суве¬
ренной личностью Нового времени. Но, — доказывал историк, — это
сравнение не должно создавать впечатления, что личности в Средние
века не было. Ее ограниченность, выступающая на первый план при
таком сопоставлении, была, с его точки зрения, вместе с тем и про¬
явлением особых качеств человека, впоследствии им утраченных.
Средневековой личности было присуще чувство полноты бытия, еще
не разъятое человеческим опытом и рефлексией на составные компо¬
ненты и не превращенное в отвлеченные категории22.
Рассматривая различные аспекты средневекового миросозерцания
как параметры человеческой личности, А. Я. Гуревич пришел к выво¬
ду о том, что культура и есть самовыражение общественного человека,
человека в обществе, обнаружение его внутренней сущности. Типы
личности, таким образом, соответствуют данному типу культуры, на¬
ходят в ней свое воплощение, формируются в ее лоне, получая от нее
свой неизгладимый отпечаток.
Итак, в своей книге А. Я. Гуревич обрисовал некий идеальный тип
средневековой культуры, найдя в проблематике индивида связующее
звено между различными аспектами культуры, с одной стороны, и
общества — с другой. Монография Гуревича стала образцом истори¬
22
ческого синтеза и не случайно вызвала огромный общественный ре¬
зонанс. Популярность книги перешагнула далеко за пределы истори¬
ческого цеха — она нашла своих многочисленных читателей в России,
и это не случайно — ведь она отвечала глубинным интеллектуальным
потребностям общества. Не содержа аллюзий на современность, кни¬
га вместе с тем отражала сдвиги, происходившие в сознании совре¬
менного человека. Никто лучше, чем сам Гуревич, не объяснил причи¬
ны громкого успеха «Категорий»: «...я не считаю вполне случайным,
что эту книгу написал историк, работавший в России, притом рабо¬
тавший в чрезвычайно стесненных идеологических и политических
условиях. Один пример. В моей книге немалое внимание уделено вос¬
приятию права и его функционирования. Когда я писал этот раздел, я
не мог отрешиться от сознания о пренебрежении правом в окружаю¬
щих меня обществе и государстве. Если бы речь шла об одном толь¬
ко попрании права властями. Болезнь куда глубже: мои сограждане в
массе воспитаны в рамках жизненной философии, пренебрегающей
правом. Тем более важной представлялась мне задача осознать роль
права в средневековом обществе...»23 Несомненно, не только затрону¬
тые в книге проблемы права, но и проблема человеческого индивида
не могли не волновать современного читателя. Ведь, как писал Арон
Яковлевич, «на протяжении почти всей моей сознательной жизни,
как и жизни предшествующих поколений, на моей благословенной
родине вытаптывалась человеческая индивидуальность, и самое слово
«индивидуализм» расценивалось как политическое обвинение... Могу
ли я утверждать, что мой интерес к проблеме средневековой лично¬
сти был порожден одними только изысканиями в текстах той эпохи?
Я живу в обществе, из которого получаю самые разнообразные сиг¬
налы и импульсы, и укрыться от него в башню из слоновой кости для
чисто медиевистических занятий невозможно»24.
Книга оказалась новой и в мировой историографии. Работа
А. Я. Гуревича сразу же была переведена на множество иностранных
языков (в настоящее время существуют переводы на 25 языков), мно¬
го раз переиздавалась. Она произвела настоящую сенсацию на Западе:
вызвала поток рецензий, горячо обсуждалась на страницах научной
печати и прессы. Именно эта монография принесла А. Я. Гуревичу
мировую известность. Почему же книга русского историка произвела
столь глубокое впечатление на западное общество? Сам Арон Яков¬
левич так объяснял причины громкого успеха: по его мнению, ориги¬
нальность подхода медиевиста, работающего в Москве, определяется
в первую очередь его «вненаходимостью»: «Французские, немецкие,
английские историки изучают свое собственное Средневековье, тог¬
да как российский медиевист смотрит на эту эпоху со стороны, и эта
иная перспектива может способствовать выработке несколько иного
23
виденья. Такого рода ситуация сделала неизбежным несколько обоб¬
щенный взгляд на средневековый Запад». По его словам, «истори¬
ку, изучающему западный средневековый мир, оставаясь в стороне
от него, как бы извне, некоторые характерные для этого мира черты
рисуются с большей отчетливостью»25. С точки зрения Арона Яков¬
левича, именно этот целостный взгляд на культуру, отраженный в его
книге, и сообщил ей то качество, которое привлекло к нему внимание
огромной читательской аудитории.
Но дело, конечно, не только в этом. На Западе книга была вос¬
принята как живое свидетельство тому, что и в условиях господства
тоталитарной идеологии, в изоляции от мировой науки может суще¬
ствовать свободная мысль. Образно говоря, книга Гуревича разруши¬
ла глухую стену между гуманитариями Запада и Востока. Английский
историк А. Мэррей в своей рецензии написал о том, что два события,
имевшие место в Советской России, потрясли его воображение — по¬
лет в космос Юрия Гагарина и появление «Категорий средневековой
культуры».
Книга вызвала не только восторженные отклики, но и серьезную
критику. Коллега А. Я. Гуревича византинист А. П. Каждая на стра¬
ницах опубликованной в «Средних веках» обширнейшей рецензии
отметил, что мысли и представления элитарных слоев средневекового
общества автор отождествлял с общим стилем мышления, пренебре¬
гая при этом низовыми пластами культуры26. Много позже примерно
те же соображения выскажет Гуревичу и Жорж Дюби в предисловии к
французскому изданию «Категорий», упрекнув его в недостаточности
внимания к многоликости средневековой цивилизации27.
Но у Арона Яковлевича уже был готов ответ на эту критику —
именно в то время он работал над новой монографией, посвященной
средневековой народной культуре. План этого исследования ученый
обдумывал очень давно, — еще когда приступил к анализу древнескан¬
динавских литературных памятников. Норвежские бонды побуждали
его задуматься над многими вопросами о картине мира средневеко¬
вого человека, об особенностях народной культуры и религиозности,
и именно они «подсказали» А. Я. Гуревичу сюжет его будущей книги
«Проблемы средневековой народной культуры». Состоявшееся еще
прежде знакомство с формами мировосприятия, присущими бондам,
стало стимулом заняться проблемой народной культуры на материале
церковных среднелатинских памятников.
Логически обе книги — «Категории» и «Проблемы» — были тесно
связаны. В «Категориях» ученый пытался реконструировать ряд кате¬
горий средневекового миропонимания и группировал материал вокруг
нескольких основополагающих его элементов — время—пространство,
право, труд, собственность—богатство; эти элементы были вычленены
24
из всеобъемлющей ткани средневековой культуры. В книге о народ¬
ной культуре он возвращался к анализу средневекового мировиде-
иия, но уже не в его категориальной расчлененности, а в слитности
разных его аспектов — так, по словам А. Я. Гуревича, он перешел от
«анатомии» культуры к ее «физиологии». Новая постановка вопроса
диктовала иной принцип отбора источников. В «Категориях» матери¬
ал, относящийся к каждому из аспектов мировосприятия, брался из
разнообразных памятников, созданных преимущественно интеллек¬
туальной элитой, теперь Арон Яковлевич обращался к памятникам
относительно однородных жанров — то были произведения пропо¬
веднической литературы, житийная и нравоучительная литература,
покаянные книги, визионерская литература, exempla (короткие рас¬
сказы, анекдоты, имеющие дидактическую цель) и пр. Эти источни¬
ки, созданные духовенством и монашеством, были адресованы пастве
и по принципу «обратной связи» в какой-то степени отразили взгляды
простонародья на социальный и природный мир. В этой книге в фо¬
кусе исследования Гуревича — «низовой» пласт средневековой культу¬
ры, способы мировосприятия, присущие людям, сохранившим связь
с мифопоэтическим и фольклорно-магическим сознанием, которое
ученый отождествил с народной культурой. Сама ее трактовка порож¬
дала методологические трудности, с которыми А. Я. Гуревич пытал¬
ся совладать. Размышляя о сути этого феномена, он ввел в научный
оборот понятие «парадокс средневековой культуры», порождаемый
встречей народной культуры с культурой «ученых», взаимодействием
фольклорных, языческих традиций с официальной церковной док¬
триной. В самом общем виде проблема, подходы к решению которой
историк пытался нащупать, формулировалась следующим образом:
как взаимодействуют элитарная и народная культуры, как оба уровня
культуры совмещаются, взаимопроникая, в одном сознании, и что с
ними при этом происходит? Попутно перед историком встали новые
проблемы: такие, как восприятие средневековыми людьми смерти,
загробного суда и потустороннего мира, а также отношение к магии,
чуду и святости, к комизму и смеху — здесь ему пришлось вступить в
полемику с бахтинской теорией «карнавальной культуры». Рассматри¬
вая все эти сюжеты, А. Я. Гуревич пытался реконструировать культуру
и религиозность необразованных слоев, мировидение простолюди¬
нов, «народное христианство», «приходской католицизм». Так ученый
обнаружил еще неизведанные пласты мировидения средневековых
индивидов, целый комплекс мифологических представлений, фоль¬
клорных и магических традиций и ритуалов, ждавших своего иссле¬
дователя. Перед его умственным взором стали вырисовываться новые
заманчивые горизонты в изучении истории средневековой культуры.
Как и в других случаях, движение мысли Гуревича совпало с общим
25
направлением научного поиска на Западе, где именно в это время по¬
являются работы по истории народной религиозности Жака Ле Гоффа
и его учеников, в Италии — R Манселли и К. Гинзбурга, в Канаде —
П. Больони и пр. Книга А. Я. Гуревича, опубликованная в 1981 г., сразу
же вызвала глубокий интерес в мировой науке — она была переведена
на 10 иностранных языков, как и монография «Категории средневе¬
ковой культуры».
Но отношение советской историографии к трудам ученого не из¬
менилось и в конце 70-х годов. Изданию «Проблем средневековой
народной культуры» предшествовал ряд статей Арона Яковлевича на
эту тему, которые неизменно вызывали критику партийных органов.
После публикации в 37 номере сборника «Средние века» его статьи
о «покаянных книгах» в Институте всеобщей истории было созвано
специальное заседание, инициированное Отделом науки ЦК, на ко¬
тором А. Я. Гуревича обвинили в преувеличении роли католической
церкви в истории Средних веков28.
Как ни парадоксально, но на самом деле Гуревич в этой и других
своих книгах пытался показать, что отнюдь не христианская церковь
определяла господствующие в обществе социокультурные установ¬
ки, — напротив, «тысячелетнее царство христианства» было, по его
мнению, едва ли не мифом. Начатое им в «Проблемах народной куль¬
туры» исследование дохристианского культурного пласта, народной
культуры, взаимодействия язычества и христианства он продолжил
в своей следующей книге «Средневековый мир: культура безмолв¬
ствующего большинства». Оригинальность его подхода к изучаемым
сюжетам состояла в том, что он рассмотрел не только литературные
произведения континентальной Европы, но и включил в свое ис¬
следование скандинавские саги и эпос, которые давали богатейший
материал для изучения низовых пластов культуры. Испытанный им
сравнительно-исторический метод позволил ему глубже проникнуть
в мироощущение средневекового индивида. Так, средневековая визи¬
онерская литература рассматривалась им параллельно с вещими сна¬
ми и прорицаниями в скандинавских сагах, представления о времени
и пространстве в скандинавском и древнегерманском эпосе, в част¬
ности, хронотоп «Песни о Нибелунгах» — в сопоставлении с хроно¬
топом exempla и т.д. А. Я. Гуревич еще раз убедился в том, насколько
важно для исследования ментальностей сочетать подходы скандина¬
вистики и медиевистики — ценность этих принципов он продолжал
отстаивать на протяжении всей своей жизни29. Диапазон исследуе¬
мых источников постоянно расширялся: помимо изучавшихся им
памятников среднелатинской литературы он привлек произведения
средневековой немецкой литературы, сочинения немецких пропо¬
ведников (проповеди Бертольда Регенсбургского), «церковные благо-
26
Словения», памятники фольклора и пр. По этим памятникам историк
изучал «картину мира» средневекового «простеца»: различные аспек¬
ты потустороннего мира, отношение средневековых людей к иновер¬
цам, семье и браку, представления о социальном целом и пр. Его ин¬
тересовали не элитарные взгляды, а тот всеобъемлющий социальный
контекст, тот «эфир культуры», в котором существовали эти умона¬
строения, ментальности, воззрения. Интересуясь судьбой народной
культуры, Арон Яковлевич довел свое исследование до важнейшего
хронологического рубежа — XV—XVI веков, когда весь огромный
пласт народных верований, магических ритуалов и обрядов был раз¬
рушен в результате развернувшейся в позднее Средневековье «охоты
на ведьм».
Изучая проблемы народной культуры, А. Я. Гуревич стремился
увидеть средневековую культуру не «сверху», а «снизу» — не только в
шедеврах индивидуальных творцов, но в сочинениях расхожей дидак¬
тической словесности, обращенных к необразованным. В этой связи
особое внимание ученого привлекли exempla — короткие нравоучи¬
тельные «примеры», использовавшиеся средневековыми клириками
в проповедях. Этому специфическому жанру словесности А. Я. Гуре¬
вич посвятил самостоятельное исследование30. Здесь его ждали но¬
вые открытия. Как оказалось, самосознание средневекового чело¬
века раскрывает в «примерах» свои неизведанные глубины. Exempla
историк рассматривал как атомарные, мельчайшие частицы сознания
средневекового человека. Представления людей о мире и социальном
устройстве, их восприятие тела и души, их образ Другого — вот лишь
некоторые из перечня вопросов, которые он смог рассмотреть на при¬
мере произведений этого своеобразного жанра. Но более всего его
интересовало, как в «примерах» интерпретируются взаимоотношения
между миром земным и потусторонним. Такая постановка вопроса
открывала перед ученым еще не исследованные аспекты средневеко¬
вой личности. Упомянем лишь один из них. Изучая жанр «примеров»,
сталкивавших горний и дольный миры и низводящих мир горний к
повседневности, А. Я. Гуревич впервые отметил такую важную черту
средневекового миропонимания, как амбивалентность отношений
духа и материи, их постоянное взаимопроникновение. Об этой суще¬
ственной черте средневекового миросозерцания он рассказал и в дру¬
гих своих статьях и исследованиях31. Обозревая все созданные в эти
годы труды, можно подытожить, что во всех этих книгах, написанных
в 70—80-е годы, Арон Яковлевич по-прежнему изучал центральную
для своего творчества тему — картину мира средневекового индиви¬
да. Важно подчеркнуть, что он не ставил своей задачей полную рекон¬
струкцию этой картины, а лишь предполагал разработать в своих тру¬
дах методы ее исследования.
27
Книги А. Я. Гуревича всегда очень быстро находили своего чита¬
теля, причем не только среди гуманитариев. Можно даже утверждать,
что он был больше известен за пределами корпорации профессио¬
нальных историков. Успех его сочинений объясняется тем, что Арон
Яковлевич очень ответственно относился к своей профессии: он по¬
лагал, что историк, как и всякий гуманитарий, несет своими трудами
определенное нравственное послание, обращается к широким кругам
и потому не должен замыкаться в «башне из слоновой кости». Ученый
всегда занимал активную гражданскую позицию. В то время, когда в
исторической науке безраздельно господствовала одна-единственная
методология, он сумел «отрешиться от страха» и искать собственные
пути в науке. Эта завоеванная им свобода стала условием его стре¬
мительно возрастающей творческой активности. Общественный ре¬
зонанс трудов А. Я. Гуревича и был велик потому, что они оказались
чрезвычайно важны для умственного освобождения отечественных
гуманитариев (и шире — интеллигенции) от влияния догматов и сте¬
реотипов. Он изучал ментальности, неофициальные системы ценно¬
стей, человеческие эмоции и настроения — словом, картину мира, о
существовании которой наше общество, стиснутое железным обручем
идеологии, даже не подозревало. Все эти пласты культуры были наглу¬
хо закрыты за парадным фасадом советского общества. Новые книги
историка воспринимались в этой ситуации как глоток свежего воздуха
и вызывали живейший интерес широкой читательской аудитории.
Книги А. Я. Гуревича сразу переводились на огромное число ино¬
странных языков. Большой интерес к работам ученого за рубежом
объясняется тем, что его исследования органично вписывались в про¬
цесс обновления тематики гуманитарных наук, который происходил
одновременно в нашей стране и за рубежом — именно тогда форми¬
ровалась «новая историческая наука». Арон Яковлевич внимательно
изучал творческий опыт ведущих представителей школы «Анналов»,
но его собственный исследовательский подход был принципиаль¬
но иным. Французские коллеги, работавшие над теми же историко¬
антропологическими проблемами, сосредотачивались преимуще¬
ственно на памятниках романизованных регионов Европы, тем самым
ограничивая поле своих наблюдений. Знакомство со скандинавской
спецификой дало А. Я. Гуревичу несколько иную перспективу. Ему
удалось соединить свои знания медиевиста с конкретной исследова¬
тельской методикой работы над скандинавским материалом — это
придало его работам особый интерес в глазах французских коллег, у
которых почти никакой скандинавистской традиции не было.
В своих работах по истории культуры А. Я. Гуревич фактически
продолжил исследования по социальной истории, начатые в 60-е
годы, но он уже вышел из рамок традиционной социальной истории.
28
I го по-прежнему в первую очередь интересовали социальные ин-
I I и гуты, механизм функционирования общества; но отныне, изучая
различные аспекты общественной деятельности, он не мог абстра-
шроваться от духовной жизни Средневековья. В дальнейших ис-
< целованиях он стремился выработать такое понимание социально-
жономических и правовых отношений, при котором они выступали
иы в качестве предмета мысли и верований людей изучаемой эпохи и
п и мула их поведения. Вот почему Арон Яковлевич часто говорил о
себе: «Я не историк культуры, я социальный историк».
Итоги исследования человеческой личности были подведены в по¬
следней книге А. Я. Гуревича «Индивид и социум на средневековом
Западе» (2005), русская версия которой вышла всего лишь за год до его
с мерти. Первая же ее версия была создана в начале 90-х годов прошло¬
го века по заказу видного французского медиевиста Жака Ле Гоффа
тля серии «Строим Европу» и была сразу же переведена на несколь¬
ко западных языков32. Проблема человеческой личности изучается
А. Я. Гуревичем в этой монографии с принципиально иных позиций,
чем в его ранних книгах. Его интересуют уже не родовая и корпора¬
тивная личность, поведение которой подчиняется стандарту и регла¬
ментируется системой общественных санкций, а отдельные яркие ин¬
дивиды, решительно заявляющие о своем «я». Особое внимание Арон
Яковлевич уделял социальным ячейкам, в которых формировался и
существовал индивид. Его концепция средневековой личности суще¬
ственно модифицировалась с течением времени.
Книгу «Индивид и социум» А. Я. Гуревич не случайно начинает с
анализа древнеисландских памятников. Ученый не раз говорил о том,
что произведения древнескандинавской литературы (VIII—XIII вв.)
дают уникальную возможность изучать личность. Средневековые
скандинавы еще не подверглись влиянию христианства с его учением
о гордыне, и в этой культуре нет ограничения на проявление индиви¬
дуализма. А. Я. Гуревич обнаружил, что в творчестве исландских поэ¬
тов дохристианского времени — скальдов — авторская индивидуаль¬
ность находит более полное выражение, чем в произведениях поэтов
и писателей континента. В памятниках исландской литературы, как
показал ученый, отражена идея утверждения личности, признания
активности человеческого начала и ценности человеческого опыта. В
этой связи он даже говорил о такой черте древних германцев, как «ар¬
хаический индивидуализм».
В своей книге Гуревич упорно преодолевал элитарный и эволюцио¬
нистский подход к личности. Изучая индивида, историк интересовал¬
ся не только автобиографиями и исповедями выдающихся авторов,
но пытался обнаружить черты личностного самосознания в толще
общества. Его героями были Августин, Данте, Петрарка, внутренняя
29
жизнь которых была предметом его пристального внимания, но так¬
же норвежские бонды, немецкие и французские крестьяне. И это не
случайно: сюжеты, связанные с проблематикой индивида, возникли в
творчестве А. Я. Гуревича в результате многолетних занятий аграрной
историей, народной культурой. Совершенно справедливо немецкая
исследовательница Л. Шольце-Иррлитц видит в таком внимании к
простонародью влияние русской интеллигентской традиции33. В этом
смысле он был и остается наследником русской аграрной школы.
Арон Яковлевич не разделял точки зрения своих оппонентов
(К. Моррис, Л. М. Баткин и др.), согласно которой личность возникла
в какой-то момент истории, будь то XII век или эпоха Возрождения.
В книге «Индивид и социум» на материале разнообразных источни¬
ков — саг, проповедей, рыцарских романов, видений, exempla и дру¬
гих жанров средневековой литературы — ученый убедительно пока¬
зал, что история человеческой личности представляет собой в высшей
степени противоречивый процесс. Не соглашаясь с мнением, что «от¬
крытие человека» состоялось лишь на излете Возрождения, Гуревич
подчеркивал, что личность существовала всегда — специфичны лишь
черты, отличающие личность древних скандинавов от ренессансной
личности.
Тема индивида занимала в творчестве Гуревича, пожалуй, централь¬
ное место. Ведь в истории его интересовала прежде всего деятельность
человеческой личности, раскрытие человеческого содержания исто¬
рии. Потому он и стал одним из основателей новой науки — науки о
Человеке, исторической антропологии, новой отрасли гуманитарного
знания. Примечательно, что параллельно с исследованиями истории
человеческой личности он написал свои мемуары — «История исто¬
рика» (2004). В этой книге он рассказал о драматичной истории со¬
ветской медиевистики, о «боях за историю», свидетелем и участником
которых он был. В этом биографическом сочинении А. Я. Гуревич
делится с читателями своими размышлениями о миссии историка,
рассказывает о собственном трудном пути в науке, о своих научных
принципах.
Возможность открыто и беспрепятственно высказывать свои
взгляды появилась у историка только с началом глубоких обществен¬
ных изменений в нашей стране. Неудивительно, что во время пере¬
стройки Арон Яковлевич, которого всегда отличала определенность
общественной позиции, постарался реализовать шанс, предоставлен¬
ный ему судьбой. Вот как он сам описывает этот период своей жизни:
«...после 1985—1987 гг. я ощутил, что остаться в стороне от коллизий
политической и интеллектуальной жизни — заниматься своим делом
и игнорировать всю эту суету (такова была моя позиция прежде, хотя
это и не совсем точно) — для меня становится неуютным. Я почув-
30
гпювал потребность высказаться по каким-то существенным пробле¬
мам исторического познания в ключе социальной и идеологической
иорьбы, то есть тех коллизий, которые разворачивались в жизни об¬
щества, начиная с перестройки. Быть дольше в стороне мне казалось
М С ВОЗМОЖНЫМ»34.
В этот период Арон Яковлевич неоднократно выступал на страни¬
цах печати, по мере сил участвовал в демократизации общественной
жизни в нашей стране35. Основную деятельность он развернул в рам¬
ках Академии наук: выступал на собраниях, говорил о необходимости
обновить методологические принципы советской историографии,
сделать историю культуры ведущим направлением, покончить с «за¬
поем» в науке. Он требовал демократизации всей работы академиче¬
ских институтов. Ценой огромных усилий он добился того, что у Ин¬
ститута появилось право избирать Ученый совет и директора.
Осенью 1987 г. ему, наконец, удалось открыть собственный науч¬
ный семинар, названный им поначалу семинаром по исторической
психологии. В конце 80-х — начале 90-х годов его тематика привле¬
кала внимание специалистов самых разных областей гуманитарного
знания, — семинар собирал огромные аудитории в Институте всеоб¬
щей истории РАН и Доме ученых. В 1988 г. волей судеб Арон Яковле¬
вич возглавил сектор по истории культуры ИВИ РАН. Так созданное
им научное направление постепенно приобретало организационные
формы. Но А. Я. Гуревич понимал: «оттепель» может в любой момент
обернуться «заморозками», и чтобы закрепить завоеванные гумани-
стикой пока еще шаткие позиции, нужны более решительные дей¬
ствия. И тогда он предложил создать ежегодник, который лишь потом
получил название «Одиссей» (его придумал замечательный философ
В. С. Библер). «Нужно было сделать центром нашего движения печат¬
ное издание, и на него удалось получить разрешение редакционно¬
издательского совета Президиума Академии Наук, — вспоминал Арон
Яковлевич. — Мы представляли собой группу единомышленников,
которые по сути не были совсем уж единомышленниками, поскольку
одни продвинулись на пути усвоения новых принципов историческо¬
го познания, другие чувствовали, что это привлекает...»36. Возглавля¬
ли эту группу гуманитарии, уже давно стоявшие на новых принципах
исторического знания — Л. М. Баткин, Ю. Л. Бессмертный и др. Бла¬
годаря их энергии, и в немалой степени их научному и нравственному
авторитету удалось создать альманах, играющий важную роль в обнов¬
лении системы исторического знания в нашей стране, в гражданском
воспитании общества.
«Одиссей» был во многом детищем самого Арона Яковлевича,
если иметь в виду его программу, сформулированную в одном из пер¬
вых выпусков альманаха: в ней акцентировалась необходимость ис¬
31
следования культуры в ее историко-антропологическом измерении,
изучения истории «изнутри», с учетом имманентной позиции самих
участников исторического процесса и «картины мира» человека раз¬
ных эпох37. То была программа историко-антропологических ис¬
следований. Так или иначе, выпуски «Одиссея» были связаны с цен¬
тральными для творчества Гуревича проблемами; в них отстаивались
те же эпистемологические принципы, на которых строились его ис¬
следования по истории культуры. В тематике альманаха преобладали
такие сюжеты, как «картина мира в обыденном сознании», «культур¬
ная история социального», «образ Другого в культуре» и главная для
Гуревича тема — «Индивидуальность и личность в истории», которой
редакция посвятила отдельную дискуссию с участием ведущих отече¬
ственных гуманитариев38. Одна из постоянных тем, обсуждаемых на
страницах «Одиссея» — «Историк в поисках метода»39 — связана с
исторической гносеологией, к которой А. Я. Гуревич на протяжении
всей своей жизни проявлял огромный интерес. Ученому были в выс¬
шей степени присущи постоянная рефлексия о предмете историче¬
ского исследования, напряженные размышления над собственным
понятийным аппаратом. Он всегда подчеркивал огромную творческую
роль историка в создании исторической реконструкции. Не случайно
в те же годы помимо статей в «Одиссее» Арон Яковлевич написал мо¬
нографию «Исторический синтез и Школа Анналов» (1993), удосто¬
енную премии им. Н. И. Кареева. Интерес к новым эпистемологиче¬
ским веяниям был отличительной чертой руководимого им альманаха
«Одиссей». Ученый полагал, что для современного историка насущ¬
но ориентироваться в перестраивающемся исследовательском поле
истории, продумывать принципы и методы своего ремесла, и потому
редакция во главе с А. Я. Гуревичем ставила своей задачей выявлять
ведущие тенденции историографии, новые проблемы, которые перед
ней возникали, присматриваться к нетривиальным приемам обраще¬
ния с источниками.
При жизни историка вышло 18 выпусков альманаха. «Одиссей»
играл свою немаловажную роль в обновлении исторической науки.
Его выпуски изменили ситуацию в отечественной науке, как в свое
время ее изменили труды самого А. Я. Гуревича.
Период с 1993 г. и вплоть до его кончины в 2006 г. был, наверное,
самым сложным и мучительным в творческой биографии истори¬
ка. Если в советское время ему приходилось выдерживать гонения
партийных и административных кругов, остракизм со стороны со¬
ветской академической историографии, то теперь его постигло
личное несчастье — он полностью утратил зрение. Эту драму Арон
Яковлевич переживал со свойственными ему достоинством и муже¬
ством. Несмотря на тяжелый недуг, он старался использовать новые
32
и» > можности, связанные с изменениями в нашем обществе — ведь
к мерь приход научной свободы позволил ему открыто высказывать
• пои взгляды, развивать свое направление в науке. И хотя А. Я. Гуре-
1шч в эти годы был лишен возможности работать с прежней интен-
( шшостью, он успел написать огромное количество статей на самые
разные сюжеты. Эти исследования нисколько не уступают работам
предшествующего периода: в них всегда пульсирует живая мысль
ученого, историческое исследование сочетается у него с разбором
монросов исторической гносеологии, с нравственными размыш-
пемиями. Именно тогда он написал статьи «Двоякая ответствен¬
ность историка», «Территория историка», в которых он рассуждает
об общественной миссии историка, сосредотачивает внимание на
ряде сложных и наиболее противоречивых особенностях профессии
историка. Одна из лучших статей этого периода «Историческая нау¬
ка и научное мифотворчество»40 является примером историографи¬
ческого анализа, сочетающего творческую критику идей и концеп¬
ций своих предшественников, осуществленную в поле собственного
исследования, и глубоко почтительное отношение к своим учите¬
лям — университетскому профессору А. И. Неусыхину и властителю
его дум М. М. Бахтину.
В конце 90-х годов ему также удалось реализовать один из важных
и давно задуманных им проектов — издать «Словарь средневековой
культуры» (2003), назначение которого Гуревич видел в том, чтобы
переориентировать направление исследований в отечественной исто¬
рической науке.
В этот период Арон Яковлевич постоянно возвращался к волно¬
вавшим его сюжетам — он пытался осмыслить путь, пройденный со¬
ветской исторической наукой, и вместе с тем рассказать о своей науч¬
ной «одиссее». Этим темам посвящены его статьи «Путь прямой, как
Невский проспект», «Почему я скандинавист», «Скандинавистика и
медиевистика», «Подводя итоги» и пр. Эти статьи дают возможность
проникнуть в исследовательскую лабораторию выдающегося учено¬
го, присутствовать при акте творения исторического знания, увидеть,
как сложно переплетаются современность и мысль историка. В этом
огромная познавательная ценность этих работ А. Я. Гуревича.
В самых последних своих трудах, созданных незадолго до смерти41,
он спешил написать обо всем пережитом, рассказать правду о про¬
шлом нашей науки, прекрасно понимая, что новый Ренессанс может
также легко захлебнуться, как захлебнулась «оттепель». В истории
исторической науки его всегда волновала судьба идей и судьба людей.
Судьба самого Арона Яковлевича была необычайно драматичной.
Биография Гуревича дает много информации для размышлений на тему
«Историк и власть». Ему пришлось перенести много испытаний. Перед
33
ним часто закрывались двери научных учреждений, его подвергала остра¬
кизму официальная историческая наука. Но вопреки всему он состоялся
как ученый, и его судьба в науке оказалась на редкость удачной и счаст¬
ливой. Он часто говорил о том, что творческая свобода зависит от харак¬
тера ученого и его способности противостоять нажиму. И его собственная
жизнь — яркое подтверждение этого тезиса. Творческий путь А. Я. Гуре¬
вича свидетельствует о том, насколько важен для самоопределения исто¬
рика его нравственный выбор. Это удивительно цельная личность.
Его научные и общественные взгляды образуют нерасторжимое
единство. Высочайший профессионализм и сила мысли всегда соче¬
тались в его творчестве с глубоким нравственным началом. Именно
потому, что Гуревич был крупным ученым и настоящим гражданином,
он очень остро воспринимал даваемые современностью импульсы, и
тем сильнее отразилась его личность в его творчестве.
Ученый завещал нам целостный взгляд на Средневековье. Он
один из тех немногих историков, кому удалось в своих работах при¬
близиться к подлинному историческому синтезу. В своих исследова¬
ниях он стремился преодолеть разрыв между трактовкой экономики
и общества и осмыслением духовной жизни, представить социальное
и культурное, материальное и идеальное не в их разобщенности, а в
сложном синтезе. Изучение человеческой личности виделось ему как
наиболее продуктивный способ соединить эти, казалось бы, не свя¬
занные между собой культурные и социальные аспекты человеческой
деятельности. Он стремился понять культуру общества как некое
единство, которым она, несомненно, обладает.
Масштаб его научных открытий, богатство и разнообразие его
творческого наследия, научный и общественный резонанс, который
имели его труды в России и за рубежом, позволяют рассматривать
его как одного из крупнейших историков второй половины XX века.
Можно согласиться со словами другого великого историка и совре¬
менника ученого — Жака Ле Гоффа: «Слава Гуревича будет долгой и
блистательной»42.
Примечания
'См.: Гуревич А. Я. Почему я скандинавист? Опыт субъективного осмысления некото¬
рых тенденций развития современного исторического знания // Celebrating Creativ¬
ity. Essays in honour of Jostein Bortnes / Ed. by K. A. Grimstad & I. Lunde. Bergen, 1997.
P. 314.
2Сразу же после кончины А. Я. Гуревича вышло немало публикаций о нем. См.: Левин¬
сон К. A. Gurevich, Guijewitsch, Gourevitch, Gurewicz, Gurevitj...// Новое литературное
обозрение. М., 2006. № 81. С. 216—221; Кром М. М. Арон Яковлевич Гуревич и антропо¬
логический поворот в исторической наук. // Там же. С. 221—229; Лучицкая С. И. Насле¬
дие историка и человека // Общественные науки и современность, 2007. № 3. С. 68—73.
3Об этом ученый рассказывает в своих мемуарах. См.: Гуревич А. Я. История историка.
М., 2004. С. 14.
34
ч к'пограмма этой кампании опубликована в кн.: Одиссей. Человек в истории: Мета¬
форы истории, общества и политики. М., 2007. С. 253—338.
I I.ivihmc и личные соображения, по которым он оставил византиноведение, А. Я. Гу¬
ревич изложил в специальной статье под названием «Почему я не византинист?».
< м.: Why am I not a Byzantinist? // Homo Byzantinus: Papers in honor of A. Kazhdan / Ed.
A CuIter, S. Franklin. Washington, 1992. P. 89—96 (Dumbarton Oaks papers. Vol.46).
<)t> этом периоде его жизни см. его мемуары: Гуревич А. Я. История историка. М., 2004.
<'. 54-93.
Hoi лишь одна работа историка, где подводятся итоги его исследований этого периода:
Англосаксонский фолькленд и древненорвежский одаль (опыт сравнительной харак-
к'ристики дофеодальных форм землевладения) // Средние века. М., 1967. Вып.30.
С. 61-83.
Многие из этих работ были опубликованы в сборнике: Источниковедение. Теоретиче¬
ские и методологические проблемы. М., 1969.
< м. об этом: Гуревич А. Я. Древненорвежская вейцла (из истории возникновения ран¬
нефеодального государства в Норвегии) // Научные доклады высшей школы. Исто-
рич. науки, 1958. № 3. С. 141—160.
"Об этом ученый позже написал отдельную статью: Аграрный строй варваров// Исто¬
рия крестьянства в Европе: Эпоха феодализма: В 3 т. М.: Наука, 1985. Т.1: (Формиро¬
вание феодально-зависимого крестьянства). С. 90—136.
11 ()б этом см. статью А. Я. Гуревича: Богатство и дарение у скандинавов раннем средне¬
вековье // Средние века. М., 1968. Вып. 31. С. 180—198.
1 Вот лишь некоторые из работ, посвященных этой теме: Space and Time in the Weltmod-
ell of the Old Scandinavian Peoples // Medieval Scandinavia. Odense, 1969. Vol. 2. P. 42—53;
Saga and History. The Historical Conception of Snorri Sturluson // Mediaeval Scandinavia.
Odense, 1971.4. P.42-53.
"См. об этом: Гуревич А. Я. История историка. М., 2004. С. 137—45.
"См.: Гуревич А. Я. Проблемы генезиса феодализма в Западной Европе. М., 1970. С. 41—
42 и сл.
I Гуревич А. Я. Указ. соч. С. 310.
Гуревич А. Я. Указ. соч. С. 83—116.
"См. об этом: Гуревич А. Я. Указ. соч. С. 116—145.
" См. об этом: Гуревич А. Я. История историка. М., 2004. С. 146—174.
"'См.: Гуревич А. Я. От космоса к хаосу, или Эскиз автонекролога (неопубл.).
II Гам же.
4 Первую, пока еще робкую попытку проследить эволюцию концепции средневековой
личности, разработанную в трудах А. Я. Гуревича, предпринял Ю. П. Зарецкий. См.
его статью: История средневекового индивида в исторической антропологии // Cogi-
(о. 2006. Ростов-на-Дону. С. 405—424.
”См.: Гуревич А. Я. Категории средневековой культуры. М., 1972. С. 250—272.
4 Гуревич А. Я. Диалог современности с прошлым. «Категории средневековой культуры»
35 лет спустя // Одиссей: Человек в истории: Метафоры истории, общества и поли¬
тики. М. 2007. С. 13.
'Там же. С. 14—15.
Гуревич А. Я. От космоса к хаосу, или Эскиз автонекролога (неопубл.).
л,См. его рецензию в сб.: Средние века. М., 1973. Вып 37. С. 306—312.
17 Duby G. Preface I I Les categories de la culture medievale. P, 1984. P. 5-12.
2кОб этом инциденте ученый рассказал на страницах своих мемуаров. См.: Гуревич А. Я.
История историка. М., 2004. С. 169—170.
24См., напр.: Гуревич А. Я. Скандинавистика и медиевистика. // Одиссей. Человек в
истории: Русская культура как исследовательская проблема. М., 2001. С. 94—104.
1(,См.: Гуревич А. Я. Культура и общество средневековой Европы глазами современни¬
ков: (ExemplaXIII в.). М.: Искусство, 1989.
11 См., напр.: Гуревич А. Я. Дух и материя. Об амбивалентности повседневной средневе¬
ковой религиозности // Культура и общественная мысль: Античность. Средние века.
Эпоха Возрождения. М., 1988. С. 117—123.
35
32 Первое издание вышло в 1994 году на немецком языке. См.: Gurjewitsch A. Das Indi-
viduum im Europaischen Mittelalter. Miinchen: С. H. Beck, 1994.
33 Scholze-Irrlitz L. Moderne Konturen historischer Anthropologie. Eine vergleichende Studie
zu den Arbeiten von J. Le Goff und A. J. Gurjewitsch. Frankfurt am Main, 1994.
34См.: «Быть дольше в стороне мне казалось невозможным...» (последнее интервью
А. Я. Гуревича 11.06. 2006 г.) Публикация Б. Е. Степанова // Новое литературное обо¬
зрение. М., 2006. № 81. С. 175—194.
35См., напр.: Гуревич А. Я. Возвращение из «светлого будущего»: Пространство и время
«хомо советикус» // Megapolis — Express. 1.04.1992. С. 8; Его же. Я думаю, что у нас
два Горбачева: [Диалог с журналистом] // Караулов А. В. Вокруг Кремля: [В 2-х т. ] .
2-е изд., перераб. и доп. М., 1993. Т. 1. С. 16—29.
36См. интервью А. Я. Гуревича 11.06. 2006 г. Б.Е. Степанову // Новое литературное обо¬
зрение. М., 2006. № 81 .С.
37См. предисловие А. Я. Гуревича к первому выпуску альманаха: Одиссей. Человек
в истории: Исследования по социальной истории и истории культуры. М., 1989.
С. 5-10.
38См.: Одиссей. Человек в истории: Личность и общество. М., 1990. С. 5—90.
39См.: Одиссей. Человек в истории: Ремесло историка на исходе XX века. М., 1996.
40 Гуревич А.Я.: Историческая наука и научное мифотворчество (критические заметки) //
Исторические записки. М., 1995. Вып.1 (119). С. 74—98.
41 См.: Гуревич А. Я. Историк среди руин. Попытка критического прочтения мемуаров
Е. В. Гутновой // Средние века. Вып. 63. М., 2002. С. 362—393; Его же. Грехопадение
московских медиевистов. Дискуссия 1949 года и ее последствия. С. 341—349.
42 См. статью французского историка в настоящем сборнике.
Жак Ле Гофф
Дань уважения Арону Гуревичу
Арон Гуревич — один из немногих русских медиевистов, сумев¬
ших в советское время наладить контакт с западными коллега¬
ми. Мне посчастливилось вести с ним длительную переписку в
1970-х годах, и я смог не только прочесть две его книги, переве¬
денные на французский («Категории средневековой культуры»
(издательство «Gallimard», 1983)1, — книга, сделавшая его известным
французскому читателю, и «Народная культура Средневековья» (изда¬
тельство «Aubier», 1996)2, но и получить от него прекрасную большую
статью «Купец», опубликованную в коллективной монографии «Чело¬
век Средневековья» (вышедшей на итальянском языке в 1987 году3, на
французском в 1989 г. в издательстве «Seuil»4) и книгу «Рождение ин¬
дивида в средневековой Европе», вошедшую в большую серию «Faire
Г Europe» (издательство «Seuil», 1997)5. Как видим, концепция истории
Арона Гуревича и его подход к ней имели главным образом социокуль¬
турную направленность. Сам он писал, что его целью была «антропо-
социологическая реконструкция средневековой культуры в ее целост¬
ности» и рассмотрение культуры в социальной перспективе как основы
феодальной цивилизации. Я чувствовал особую интеллектуальную бли¬
зость с Ароном Гуревичем из-за того, что в его концепции истории
большое значение придавалось пространственно-временным представ¬
лениям, концепции времени, темам труда и корысти. Я смею полагать,
например, что мог бы написать две главы «Категорий средневековой
культуры» — «Бог и маммона» и «Труд — проклятие или спасение?».
Книга «Рождение индивида» стала не просто исследованием одной
из важнейших проблем европейского сознания, отвечающим идее серии
«Faire ГЕигоре». Это была одна из постоянных тем глубоких размышле¬
ний Арона Гуревича. Он был должным образом вооружен, чтобы пока¬
зать ее истоки. Одной из его особенностей, сыгравших значительную
роль в этом исследовании, было великолепное знание истории и мысли
раннесредневековой Скандинавии. В книге, например, есть глава «Лич¬
ность в саге». С другой стороны, он хорошо знал и греко-латинскую, и
раннехристианскую культуры — традиционные истоки Средневековья.
Он смог изложить важные соображения о понятии Persona у римско-
христианского философа VI в. Боэция. Какой еще историк, кроме Гуре¬
39
вича, смог бы сопоставить рождение концепции индивида в исландской
саге и стихах Эдды и в «Исповеди» святого Августина? Ему удалось вы¬
явить и утверждение личности в автобиографиях — Гвибера Ножанско-
го, Абеляра и Сугерия, и категориальное осмысление личности в XII в.,
в развитии мысли эпохи, называемой «Ренессансом XII века», а также
в экономическом прогрессе, усложняющем и изменяющем личность и
деятельность купца, и, наконец, он говорит о личностном самосозна¬
нии авторов, одних из которых можно назвать просто авторами, дру¬
гих — как Данте и Петрарку — творцами. Арон Гуревич утверждает, и я
разделяю его мнение, что идея Ренессанса, якобы положившего конец
Средневековью в XV в., не только преувеличение, но вообще Ренессанс,
каким его изобрели критики и преподаватели конца XIX в., является
иллюзией, неприемлемой даже в сфере ее традиционного использо¬
вания — в искусстве. Наконец, Гуревич, умеющий передавать оттенки
хода истории, наглядно демонстрирует, что формирование такого поня¬
тия, как Личность, происходит не непрерывно, но изобилует рывками,
остановками и даже откатами назад. Таким образом, мне кажется, Арон
Гуревич стоит у истоков такого нового и важного направления истори¬
ческих исследований, как история ценностей.
Гуревич заметил, что европейское Средневековье ни в коем случае
нельзя назвать эпохой постепенного развития личности, поскольку в
каждом отрезке его долгой истории элите противостоят массы про¬
стых людей. Это разделение несущественно только в сферах богат¬
ства и власти. И совершенно особое значение оно приобретает в той
области, которая, собственно, является излюбленной территорией
исторической мысли Гуревича, в сфере культуры, где оппозиция docti
/ simples — важнейший ориентир социокультурного пейзажа. Гуревич
показал, как оппозиция ученая культура/народная культура проявля¬
ла себя в книгах пенитенциалиев, где психологические фрустрации и
заурядные человеческие поступки осмысливались учеными клирика¬
ми в рамках религиозного знания; в соборах, которые воспитывали
массы верующих, продолжавших жить по языческим обычаям; нако¬
нец, в карнавале, который Гуревич представил как синтез смеховых
элементов, архаических верований и народного христианства.
При помощи понятия «категория» Гуревичу удалось описать пред¬
ставления, общие для личности и общества в Средние века. Именно
путем изучения этих категорий он показал, как средневековая личность
смогла развиться из противоречий. Откликнувшись на мою просьбу
описать положение купца и его изменение в ходе Средневековья, в сво¬
ем исследовании в рамках коллективной монографии «Человек Сред¬
невековья» он продемонстрировал, как купцу удавалось создать свою
культуру, неглубокую, но основательную, например, в области расчетов
и рыночной деятельности, как он сыграл важнейшую роль в двух зна¬
40
чительных для средневековой истории моментах — в превращении вре¬
мени в богатство, приведшем к развитию понятий выгоды и гарантии
безопасности, этих ключевых позиций экономики, и в примирении
жажды обогащения с чаянием о загробном спасении. Всегда стремясь
показать, что история есть постоянное движение, он сумел выстроить
хронологию эволюции занятий, ценностей, социальных категорий
общества, изученных им особенно тщательно. Так, он заметил, что об¬
ретение купцом своих позиций в средневековом обществе, начавшееся
it XII в., происходит по большей части в XIII в. при посредстве нищен¬
ствующих орденов и их проповедей. Стремясь отыскать произведение,
запечатлевшее важнейшую историческую эволюцию, он смог ее пока¬
зать в отношении социальных категорий, и особенно в отношении куп¬
ца, анализируя проповеди немецкого францисканца XIII в. Бертолвда
Регенсбургского, проявившего в них, по его собственному замечанию,
«социологическое мышление». Он показал купца стоящим в первых
рядах новых людей, которые, начиная с XIII в., заставят христианство
совершить «неслыханный и беспрецедентный рывок». В XIII в. архие¬
пископ Генуи доминиканец Яков Ворагинский говорит о библейских
матриархах и о самом Христе как о богатых людях. Гуревич показывает
Италию главной областью, в которой развивалась культура торговли,
ме только превращавшая итальянского купца в ученого специалиста
по бухгалтерскому делу, как о том свидетельствуют архивы знамени¬
того купца из Прато Франческо Датини, оставившего 150 000 деловых
писем, но и выводившая его на передний план в литературе, где ранее
рыцарские романы и куртуазная любовь создавали совершенно иной
социокультурный образ. «Декамерон» Боккаччо, появившийся в XIVв.,
можно назвать «подлинной одиссеей коммерции».
Наконец, Гуревич подмечает, как гуманистическая мысль XV в. объ¬
единяет два важнейших понятия. Это две трактовки фортуны: традици¬
онная — капризы бытия, и новая — богатство. Таковы отныне людские
дела и чаяния. Производить впечатление, быть богатым — вот образ
купца. Купец становится организующей моделью общества. Я думаю,
что судьба работ Арона Гуревича будет долгой и блистательной.
Примечания
1 Les categories de la culture medievale. P., 1983 (Русское издание: Категории средневеко¬
вой культуры. М., 1972)
2 La culture populaire au Moyen Age: “Simplices et Docti”. P., 1996 (Русское издание: Про¬
блемы средневековой народной культуры. М., 1981).
11I mercante // L’uomo medievale / А сига di J. Le Goff. Roma; Bari, 1987.
' Le marchand // L’homme medieval / Sous la dir. de J. Le Goff. P., 1989.
sLa naissance de l’individu dans P’Europe medievale. P., 1997 (Русское издание, перерабо¬
танное и дополненное: Индивид и социум на средневековом Западе. М., 2005).
Перевод с французского И. Г. Толковой
41
Жан-Клод Шмитт
А. Я. Гуревич и «категория» времени
Конференция, посвященная памяти и трудам А. Я. Гуревича,
явилась для меня счастливым поводом к тому, чтобы перечи¬
тать его знаменитую книгу «Категории средневековой куль¬
туры», вышедшую в 1972 г. и изданную на французском языке
в 1983 г. с предисловием Жоржа Дюби1. Это книга, которая
сделала Арона Гуревича известным во Франции. Но я мог бы выбрать
предметом разговора равно и другие его известные работы, также
переведенные на французский и составившие его репутацию: «Про¬
блемы средневековой народной культуры», появившуюся в 1981 г.2
и переведенную в 1996 г., или «Рождение индивида в средневековой
Европе», которая вышла одновременно на пяти европейских языках с
предисловием Жака Ле Гоффа3. Все эти книги, встретившие большой
успех во Франции, были крайне важны для меня лично, потому что
во многом пересекались с тематикой моих исследований, от истории
средневековой народной культуры до истории индивида с акцентом
на вопросах пространства и времени, и потому что они помогли мне
сформулировать собственные вопросы.
В первой из упомянутых работ «структурный» и одновременно
исторический подход Арона Гуревича приводит его к формулирова¬
нию того, что он называет «категориями» культуры: одни из них, как
пространство и время, организовывали средневековое видение мира,
другие, такие как право, труд или деньги, непосредственно регулиро¬
вали отношения между людьми. Возвращаясь к моим собственным
исследованиям и множеству работ других французских и западных
историков, я буду говорить здесь только о категории времени в рабо¬
тах Арона Гуревича. В его подходе мне представляются особенно важ¬
ными и заслуживающими упоминания два момента: первый касается
его убеждения в том, что наше восприятие времени не таково, каким
оно было в Средние века. Для нас время стало объективной данно¬
стью, измеряемой и обсуждаемой, тогда как в Средние века оно было
тесно сплетено с занятиями людей и природными ритмами, в кото¬
42
рые те были погружены. Говоря его собственными словами, время
было «субъективным», а не «объективным». Сколь исчерпывающи
авторские формулировки: «Время не протекает вне мира людей и на¬
сыщено человеческим содержанием»4. Или еще: «Время в варварском
обществе — не вне людей и не безразлично к их жизни и поступкам»5.
Имеете с тем — и это второй важный момент в его рассуждениях —
Л. Гуревич развивал идею о том, что под влиянием христианизации,
и далее, с ростом городского населения и городской экономики, вос¬
приятие времени претерпело изменения: в течение Средних веков
люди все больше и больше заботились о точном измерении времени,
они его объективировали и даже назначали ему цену. Этой перемене,
столь сильно определяющей нашу собственную культуру, мы обязаны
( редневековью.
Арон Гуревич привнес в размышления историков о времени свои
глубокие познания специалиста по Скандинавии, что позволило ему
ярко обрисовать характеристики «варварского» мира по сравнению
с христианской средневековой цивилизацией, которая сформирова-
мась гораздо раньше на Юге и Западе Европы6. Тем не менее, его ра¬
бота не находится в стороне от других, и поэтому я хотел бы рассмо¬
треть ее в контексте исторических исследований, как тех, которые на
псе повлияли, так и тех, которые воспользовались ее результатами. В
ходе выступления мне пришлось несколько раз упомянуть имена двух
французских медиевистов, с которыми, я думаю, он считался больше,
чем с другими: Марка Блока и Жака Ле Гоффа. Но не только их: мне
кажется уместным подчеркнуть, что работы А. Гуревича предвосхити¬
ли и, несомненно, стимулировали те размышления об исторической
«категории» времени, которые были развернуты в последние годы7.
* * *
Определяя историю как «науку о людях во времени», Марк Блок до¬
бавлял, что «время истории — это плазма, в которой плавают фено¬
мены, это как бы среда, в которой они могут быть поняты»8. Поль Ри¬
кер тонко проанализировал это высказывание знаменитого историка,
подчеркивая, что объектом истории является не время как таковое, но
именно люди или общества во времени9. В то же время Фернан Бро¬
дель, комментируя труды Люсьена Февра, говорил об «этой драгоцен¬
ной, тонкой и сложной координате — времени — с которой только мы,
историки, умеем управляться и без которой ни общества, ни личности
прошлого и настоящего не могут обрести темпа и страсти реальной
жизни»10. Чуть позже, в знаменитой статье 1958 г. о «времени большой
длительности» (longue duree) он утверждал: «По сути, историк никог¬
да не выходит за рамки исторического времени: время прилипает к его
мысли, как земля к заступу садовника»11. В рассуждениях Броделя до¬
43
вольно много говорится о первостепенной важности вопроса време¬
ни для историка, что оправдывает тот интерес, который уделял ему в
свою очередь и Гуревич. Но с самого начала в них указывается также
и одна из трудностей этого вопроса, касающаяся его двойственности,
в которой Гуревич вполне отдавал себе отчет. Время обладает двойной
значимостью для историка: с одной стороны, ему нужно изучить вос¬
приятие времени и обращение с ним в рамках изучаемой цивилизации
(в данном случае — средневековой Европы), а с другой стороны, он не
может этого сделать без того, чтобы не задуматься о собственных ка¬
тегориях и о том, как он обращается со временем в своей работе и в
своем «писании истории», например, в составлении периодизации —
задаче, требующей особенно тонкого подхода12.
Этот двойственный вопрос о времени и сам имеет историю. Ка¬
жется, он был внятно сформулирован только во второй половине
XX в., или, точнее, после материального и интеллектуального потря¬
сения, вызванного Второй мировой войной. В интересующей нас сфе¬
ре вопросы, поставленные тем, что вскоре вместе с Броделем назовут
«временем большой длительности», от квантитативной и серийной
истории до «темниц долгого времени» «истории ментальностей», спо¬
собствовали развитию этой проблематики. Тем не менее, силу и но¬
визну этих дебатов можно оценить только в более долгой перспективе,
обратившись от создания «Анналов» (1929) к более раннему периоду —
к основанию «Журнала исторического синтеза» (Revue de synthese his-
torique) (1900) Анри Берром13 и к историкам XIX в. — Н. Д. Фюстелю
де Куланжу и Полю Лакомбу, о своем долге по отношению к которым
постоянно говорил Марк Блок. Таким образом, поворот, произошед¬
ший в XX в., совпадает с важнейшим явлением для всех последующих
исторических исследований: с появлением «общественных наук» (sci¬
ences sociales), в первую очередь во Франции и в Германии, и с тем вы¬
зовом, который они бросили истории. Этот вызов непосредственно
касался времени, или, вернее, игнорирования временной константы
молодыми общественными науками, на что явно намекал Ф. Бродель,
заявляя, что «только мы, историки» умеем «управляться» со сложны¬
ми реалиями, которые развертываются во времени. Имелось в виду,
что соседние дисциплины — география14, социология и экономика
(обвиненные в недостаточной исторической глубине)15 или антропо¬
логия (которая как будто заключает историческое время в скобки)16
слабы тем, что недооценивают важность времени истории. Задача
историков — напомнить о нем, углубив само понятие.
Как бы то ни было, даже после середины века эта двойная пробле¬
ма времени внутри истории (в собственном смысле слова Geschichte)
и в изложении истории (histoire) осмысливалась историками, и, в част¬
ности, медиевистами, медленно и неравномерно. В коллективной
44
монографии, посвященной времени в науках о природе, немецкий
историк-медиевист Фердинанд Зайбт еще в 1989 г. сетовал на то, что
для историков этот вопрос долгое время казался «само собой разуме¬
ющимся», и что работы, в которых он поднимался, крайне редки17. Во
Франции, где в этом отношении развитие шло быстрее, точкой отсче¬
та может быть названа середина века18. Но затем ситуация резко из¬
менилась: «С недавних пор, — констатирует Франсуа Артог в своей
недавней книге, о которой будет сказано ниже, — время оказалось в
центре внимания историков»19.
По словам Ульриха Раульфа, настоящим инициатором проблема¬
тики времени в изучении средневекового общества был Марк Блок.20
Две, на мой взгляд, основополагающие страницы из книги «Феодаль¬
ное общество» (1939—1940) со всей очевидностью это подтвержда¬
ют. Они находятся в знаменитой главе «Особенности чувств и образа
мыслей»21. Автор утверждает, что переживание времени в феодальную
эпоху имело свои особые черты, среди которых — эта формулировка
стала известной и в дальнейшем многократно обсуждалась, в том чис¬
ле А. Гуревичем —»глубокое равнодушие ко времени», приводившее
к тому, что люди не знали своего возраста или часа, который шел, и
представлявшее собой частный случай более общего равнодушия к
точным числам. Эти замечания, как бы они ни были кратки, с после¬
военной поры подхватила, многократно цитируя и развивая, целая
плеяда медиевистов.
Сознательно избрав хронологический порядок изложения, я считаю
справедливым предоставить слово прежде всего Филиппу Арьесу, даже
если его книга 1950-го года «Время истории» мало цитировалась и ис¬
пользовалась.22 Несмотря на переиздание в 1986 г.23, сегодня она, кажет¬
ся, окончательно забыта, особенно по сравнению с его ставшими клас¬
сическими исследованиями по истории семьи и истории смерти. Но
заслуга этой книги в том, что она более точно определяет оригиналь¬
ную позицию автора, непрофессионального историка, пришедшего из
«Аксьон франсез» и «консервативной истории», и в то же время увле¬
ченного инновациями марксистской истории и «Анналов». В главе, по¬
священной отношению к истории в Средние века, он не преминул со¬
брать свой мед с упомянутых двух страниц из Марка Блока24.
Можно привести множество других важных примеров, относящих¬
ся к этому периоду и принадлежащих разным интеллектуальным гори¬
зонтам. Например, в Германии Вольфрам фон ден Штайнен в 1959 г.
публикует книгу «Космос Средневековья», большое авторское обоб¬
щающее исследование, содержащее интересные замечания об отно¬
шении ко времени в Средневековье25. Во Франции Филипп Вольф пу¬
бликует в «Анналах» — выбор этого журнала не случаен — статью под
названием «Время и его измерение в Средние века»26. Однако больше
45
всего поражает отсутствие должного внимания к специфике вопроса о
времени в больших обобщающих работах или коллективных моногра¬
фиях: почти никаких перемен в этом отношении не произошло с тех
пор, как Йохан Хейзинга в 1919 г. уделил некоторое внимание амбива¬
лентности переживания настоящего времени и «желанья прекрасной
жизни», однако ни одну из двадцати двух глав своей новаторской кни¬
ги «Осень Средневековья» он не посвятил теме времени (как, впро¬
чем, и теме пространства)27. И после Второй мировой войны вопрос о
времени не был поставлен лучше ни Ричардом Сазерном в его книге
1953 г. «Созидание Средневековья»28, сохранившей свой авторитет в
англоязычных странах, ни Робертом Лопесом в 1962 г. в его объемном
труде «Рождение Европы», который, следуя классической хроноло¬
гической схеме, завершается «апогеем XIII века».29 Даже итальянские
медиевисты, которые в это время были увлечены историографически¬
ми дебатами (между наследием Б. Кроче и марксизмом), не внесли в
этом отношении ничего нового30. Тем не менее, работы трех авторов
выделяются на фоне этой общей картины: Жака Ле Гоффа во Фран¬
ции, Арно Борста в Германии и между ними, как можно догадаться,
труд Арона Гуревича.
Уже в 1960 г. Ле Гофф публикует одну из своих важнейших статей:
«Время церкви и время купца».31 В дальнейшем она подверглась пере¬
смотру и уточнениям о том, что распространение механических часов
было не таким быстрым и что оппозиция «буржуазия—церковь» не
всегда проявлялась столь резко, как предполагал автор; было также
отмечено, что наряду с социальными преобразованиями большего
внимания заслуживают и интеллектуальные инновации универси¬
тетской схоластики XIII в.32. Тем не менее, не утратила актуальности
идея о том, что разделение суточного времени на равные единицы,
осуществляемое технически при помощи часового механизма (ко¬
торый делит на равные промежутки время движения, порожденного
равномерно опускающимся грузом), а также, кроме собственно тех¬
нических аспектов, обусловленное множеством других факторов —
экономических (развитие ремесел, городского рынка, денежной эко¬
номики), социальных и политических, вывело средневековое время
к современности. Бесчисленны работы, где авторы ссылаются на его
исследования или идут по их следам33. Для самого Жака Ле Гоффа эта
статья не осталась в изоляции: ее не только сопровождал ряд других
исследований на ту же тему34, через год она привела к написанию от¬
дельной главы в его большом обобщающем труде «Цивилизация сред¬
невекового Запада»35. Впервые, насколько мне известно, этому была
посвящена целая глава: «Пространственные и временные структуры
X—XIII вв.». Слово «структуры», особый подход к проблеме времени
в данном обществе — все здесь ново и сильно скажется на последую¬
46
щих изысканиях в области Средневековья. Но и после этого автор не
оставляет проблему: с 1964 по 1999 г., когда была опубликована обоб¬
щающая статья «Время» в «Толковом словаре средневекового Запа¬
да»36 (для которого Арон Гуревич, в свою очередь, написал великолеп¬
ную статью «Индивид»37) одна за другой появляются статьи и книги,
среди которых «Рождение чистилища» в 1981 г. и «Людовик Святой» в
1996 г. (где особое место отведено времени — глава «Время Людовика
Святого»38), вновь и вновь поднимающие тот же вопрос. Например, в
книге «Кошелек и жизнь» автор на конкретных примерах показывает,
как растущее влияние денежной экономики привело в XIII в. к тому,
что спекуляция на времени, характерная для операции ссуды (usura),
могла считаться допустимой, или, по меньшей мере, совместимой с
надеждой на спасение39.
В «Категориях средневековой культуры» Арон Гуревич, в свою
очередь, посвящает времени (а также и пространству) главу, беспре¬
цедентную по объему, не преминув задаться одновременно самым
главным и самым сложным вопросом, сформулированным словами
блаженного Августина: «Что есть время?»40. Долг в отношении Мар¬
ка Блока и Жака Ле Гоффа признается во всей полноте. А. Гуревич
существенно расширяет источниковую базу по многим позициям, в
особенности когда, как я уже говорил, он использует свое глубокое
знание саг и скандинавского Средневековья, чтобы противопоста¬
вить средиземноморскую идею о времени объективированном и за¬
конченном в исторической или эсхатологической перспективе «вар¬
варскому» восприятию, в котором «время не существует вне людей»
и их социальных практик (аграрных, военных, родословных и т. д.)41.
Это восприятие также не знает разрыва между временем сакральным
и «земным», характерного для христианских мифопоэтических пред¬
ставлений о времени. Для «варваров», отмечает он, «существовало
только одно время — настоящее»42.
Широта взглядов А. Гуревича тем более примечательна, что третий
историк, о котором необходимо упомянуть, немец Арно Борет, пред¬
почел сосредоточиться исключительно на ученых аспектах составле¬
ния церковного календаря, разработанных монахами Рейхенау (в пер¬
вую очередь Германом Хромым) в первой половине XI в.43 Однако на
основе работ, посвященных узким проблемам, возникает обобщающий
труд, оригинальный по своей концепции и сильный по содержанию,
влияние которого в Германии в некоторых аспектах сравнимо с влия¬
нием упомянутой обобщающей работы Жака Ле Гоффа: книга «Сред¬
невековые формы жизни»44, вышедшая в свет в 1973 г., через год после
работы Гуревича. В самой основе этой интеллектуальной конструкции,
опирающейся на предшествующие ей работы Жака Ле Гоффа и Воль¬
фрама фон ден Штайнена, находится вводная глава, озаглавленная не
47
иначе как «Время и жизненный путь» (Zeit und Lebenslauf). Сопостав¬
ление рассказа Беды в 731 г. о разговоре с англо-саксонским королем
Эдвином с письмом Петрарки, датированным 1341 г., позволяет авто¬
ру задаться вопросом о проблеме датировок, с которой сталкивались
средневековые авторы, о разнице между литургическим и механиче¬
ским временем, от одного до другого конца заданного периода, о кон¬
струировании понятия века (saeculum) — не века в современном смыс¬
ле слова, но земного времени длиною в человеческую жизнь.
Эти три книги, появившиеся за период меньше десятилетия (1964—
1973), я считаю точкой отсчета нового отношения медиевистов — на
международном уровне — к проблеме времени, понятого как одна из
основ средневекового общества и культуры. В любом случае, они за¬
дают тот горизонт, в рамках которого в течение последних тридцати
лет появляется множество новых статей, значительных глав в моно¬
графиях45, тематических конференций, объединяющих не только
историков средневекового общества, но также и историков литерату¬
ры, науки, искусства46; разделов в словарях различной глубины и на¬
правленности47, учебников для студентов, таких, как книга Эрве Мар¬
тена «Средневековые ментальности», где многое почерпнуто из труда
А. Гуревича48. Совсем недавно Жером Баше опубликовал прекрасный
обобщающий труд «Феодальная цивилизация», вторая часть которого
озаглавлена «Базовые структуры средневекового общества»49, и среди
них названы «Временные рамки христианства»50 и «Пространственная
организация средневекового общества». Почти сорок страниц автор
уделяет обоснованию «социальной обусловленности» (donnee sociale)
времени и, как следствие, ее исторической относительности: время
неодинаково в Средние века и в наши дни. Он говорит также о много¬
образии социальных форм времени и способов исчисления времени
в Средние века, и об амбивалентности отношения ко времени: сред¬
невековое время — «полуисторическое», оно «сочетает в себе на этом
свете небольшую часть необратимого времени и значительную часть
времени циклического»51, что подтверждается, например, тем напря¬
жением, которое существует между историзмом и эсхатологической
направленностью христианства, с одной стороны, и циклами литур¬
гического времени или аграрного календаря, с другой. Автор вполне
обоснованно не ограничивается противопоставлением этой первой
главе второй главы, «Пространственная организация средневекового
общества», он стремится, соединив одну с другой, осмыслить специ¬
фику средневекового «пространства-времени» в сравнении с нашими
категориями и нашим опытом и приходит к гипотезе — уже высказан¬
ной однажды Полем Зюмтором в книге «Измерение мира»52 — о «про¬
странственной доминанте» в средневековом христианстве в отличие
от «временной доминанты» в современном мире. В качестве иллю¬
48
страции выбран поразительный пример: тюрьма для средневекового
правосудия играла всего лишь вспомогательную роль; наиболее часто
применяемым наказанием являлась ссылка — она влекла за собой
утрату локальных связей, что казалось порой хуже смерти. Сегодня
же, напротив, преступника заключают в тюрьму, навязывая ему «на¬
сильственную локализацию»; в то же время во всеобщую эпоху гло¬
бализации и мгновенного электронного сообщения между разными
концами планеты «делокализация» является скорее выгодным факто¬
ром для начинаний в межнациональном пространстве53.
* * *
Сравнительно недавно возникший интерес историков, и в особенно¬
сти медиевистов, к осмыслению и измерению времени в изучаемых
ими обществах неотделим от размышлений о времени в ходе того,
что Мишель де Серто называл «историографическим процессом» или
«написанием истории». В любом случае, оба феномена мне кажутся
исторически одновременными.
Здесь нам снова придется возвратиться к «Апологии истории»
Марка Блока. Я упомяну только о двух моментах, принципиальных
для его размышлений, к сожалению, оставшихся незавершенными:
они касаются взаимосвязи между восприятием времени историком и
исторической экспликацией. Вспомним для начала проклятия, про¬
изнесенные Марком Блоком в адрес «идола истоков»: слово «истоки»
двусмысленно, поскольку оно может обозначать как начало (но воз¬
можно ли вообще в истории узнать начало?), так и причину явления.
В действительности историк должен отказаться от позитивистской
иллюзии, согласно которой установление связи между двумя фактами,
расположенными на временной лестнице «до» и «после», может заме¬
нять собой их анализ. «Одним словом, исторический феномен никог¬
да не может быть объяснен вне его времени»54. Объяснение должно
опираться скорее на анализ взаимосвязей между разными явления¬
ми, осмысленными в синхронии единой структуры, чем на предпо¬
лагаемые «влияния», развернутые во времени. Силу этой идеи, став¬
шей центральной в современной исторической мысли, можно только
приветствовать: Поль Вейн, комментируя Мишеля Фуко, именно
это называл «калейдоскопической» (структурной) репрезентацией
каузальности, в отличие от «древовидной» (линейной и временной)
репрезентации55. Это соображение крайне важно, поскольку оно по¬
зволяет определять временные несоответствия и смещения, формы
анахронизма среди явлений, хотя и синхронных, но не вполне одно¬
временных: например, между различными, хотя и принадлежащими
одному времени, стилями жизни и образами мысли, и наоборот, что
также имеет место56.
49
Другой момент в рассуждениях М. Блока о времени, заслуживаю¬
щий особого внимания, — взаимоотношения между прошлым и буду¬
щим. Он замечает, как вплоть до XIX в. считалось самоочевидным, что
никакое современное явление не может быть объяснено без обраще¬
ния к более или менее отдаленному прошлому. И как, напротив, в его
время настоящий момент или, скорее, отсутствие «исторической глу¬
бины», короткая память политиков, военных, экономистов, социоло¬
гов, казалось, проявляла все более заметную и вредоносную тиранию
по отношению к верному пониманию современных явлений — факт,
который историк и участник Сопротивления беспощадно изобличил
в книге «Странное поражение». Этой достойной сожаления «презен-
тистской» позиции М. Блок противопоставил двойное обогащение в
едином стремлении к пониманию прошлого и настоящего57.
Концепция «времени большой длительности» Фернана Броделя
была обвинена в стимуляции пассеизма в исторической науке и игно¬
рировании перемен58. Однако принципиальную важность в ней име¬
ло соотношение между «временем большой длительности» и двумя
другими типами длительности, отмеченными Броделем — «историей
медленных ритмов», или «социальным временем», и «событийной
историей», или «индивидуальным временем», заключавшими в себе
эту динамику. Бродель не преминул подчеркнуть: «На самом деле вы¬
деляемые нами длительности слиты воедино: произведением нашего
рассудка является не столько сама длительность, сколько изменения,
которым она сообщена»59. Поль Рикёр обращает внимание на дру¬
гую трудность, которую необходимо учитывать при применении идей
Броделя: смешение понятий длительности (время длинное, время ко¬
роткое) и скорости (время медленное, время быстрое). Время может
быть коротким, но медленным, и наоборот60. Я бы сформулировал это
проще: важно учитывать ритм.
Если рассуждения М. Блока и Ф. Броделя имеют непосредственное
отношение к эмпирической работе историка, то надо упомянуть и дру¬
гие исследования, среди которых работы Райнхарта Козеллека на гра¬
нице философии и социологии61 и «историка и философа» Кшиштофа
Помиана, представившего в крайне широкой перспективе эволюцию
историографии, о которой говорилось выше62. Именно из этой кни¬
ги Франсуа Артог недавно позаимствовал понятие «порядок времени»
(ordre du temps)63. Он констатирует, что сейчас любой отсчет ведется
от настоящего момента, определяющего все оценки как «музеефици-
рованного» прошлого (passe «patrimonialise»), так и неопределенного
будущего. Пытаясь обрисовать этот «рост значимости категории на¬
стоящего», автор говорит о «презентизме»64. «Презентизм» является
нашим «режимом историчности», отличным от тех, которые сменяли
друг друга в прошлом: как от христианства, чьи теоретические осно¬
50
вы заложил Августин, у которого Боссюэ все еще заимствует фина-
листскую идею о шести возрастах мира, предшествующих Страшному
суду, так и от великих «хронософий» (следуя терминологии К. Помиа-
на), берущих начало в трудах Просветителей, от Вольтера и Гегеля до
Маркса, Шпенглера и Тойнби. Но сегодня мы переживаем «кризис»,
который напоминает нам кризис 1929 г., Холокост и «глобализацию».
По словам Р. Козеллека, значительным оказался разрыв между нашим
«переживанием» прошлого и нашими «ожиданиями» в отношении бу¬
дущего, где второе больше не объясняется через первое. «Все идет так,
как будто нет иного времени, кроме настоящего»65. Именно поэтому
вопрос о времени становится столь актуальным. У самих историков, и
в особенности у медиевистов он обрел беспрецедентную содержатель¬
ность.
Кульминацией всех этих размышлений стал непревзойденный
груд Поля Рикёра: три тома, озаглавленные «Время и повествование»
(1983—1985) и «Память, история и забвение» (2000) являются, по сути,
продолжительным комментарием, изумительно тонким и подробным,
к работе историков и к оперированию временем в написании исто¬
рии66. Такой труд невозможно кратко изложить. Скажем только о том,
что в нем может быть полезным медиевисту: прежде всего это цен¬
тральный довод, согласно которому опыт переживания времени, при¬
сущий определенной эпохе (в данном случае — нашей) диктует исто¬
рии особые нарративные формы, а они, в свою очередь, задают особое
историческое отношение к времени. Даже утверждение структурного
понятия «времени большой длительности» не избавило историю от
нарративной формы, для которой характерно «создание интриги».
Просто от традиционной истории-рассказа (истории-сражения) мы
перешли к другим типам исторического нарратива. Эта позиция за¬
ставляет П. Рикёра скрестить шпаги с Полем Вейном и, что еще важ¬
нее, с Хейденом Уайтом и американскими нарративистами67: нет, даже
если история пишется в форме рассказа, этот рассказ несопоставим с
каким бы то ни было литературным произведением! История требует
истинности, чуждой литературному сочинительству, даже в духе реа¬
листического романа. Например, историческое повествование опира¬
ется на ссылки, которые, в свою очередь, отсылают к «источникам».
«Историк не свободен», — говорил Жорж Дюби68. Кроме того, он дол¬
жен осознавать все условности — нарративные, временные, формаль¬
ные — своего собственного письма69.
Как сказал святой Августин, прошлое и будущее всегда сходятся в
настоящем. Память, история и эсхатология обществ, о которых идет
речь, включены в переживание ими настоящего. Переживание насто¬
ящего людьми Средневековья имело множество характеристик, тонко
и многосторонне изученных Ароном Гуревичем. Продолжая разговор
51
об этом авторе и переходя от историографического обзора к моим
собственным исследовательским планам, я хотел бы напоследок при¬
влечь внимание к понятию, которое я считаю тем более важным, что и
он о нем упоминал: это понятие ритма. Если оно довольно мало при¬
влекало внимание историков, то, напротив, активно использовалось
в общественных науках на заре их появления (у Эмиля Дюркгейма,
Марселя Мосса, Карла Бюхера, Георга Зиммеля) и далее в антрополо¬
гии (Клод Леви-Стросс, Пьер Бурдье), а также в социологии труда и
городов. «Репрезентация времени в высшей степени ритмична», — го¬
ворили Марсель Мосс и Анри Юбер70. Сопоставляя пространственно-
временные категории нашего времени с тем, что было в Средние века,
А. Гуревич справедливо заметил, что «коренным образом изменился
весь ритм жизни»71 и он не без основания считает, что «природные
ритмы» играли важнейшую роль в «варварском» восприятии време¬
ни72. Вокруг этого понятия ритма, как мне кажется, может сложиться
плодотворный диалог между соседними дисциплинами. Кроме того,
если мы вспомним, что историческое понятие длительности (средней
и большой) является не только вопросом количества времени (как
следует из слишком узкой концепции «большого времени»), но также
и скорости, то понятие ритма поможет лучше уловить динамику исто¬
рии. В первую очередь это касается, несомненно, «рутинных» явле¬
ний, к которым не раз привлекал внимание Марк Блок, ибо они тоже
имеют свою историю. Новаторское исследование Жана-Луи Флан-
дрена о ритмах сексуального поведения людей раннего Средневеко¬
вья, основанное на новом прочтении пенитенциальной литературы73
и изучение календаря сборов крестьянских податей74 свидетельствуют
об эвристической ценности этого понятия. Добавим, что понятие рит¬
ма касается не только вопросов времени: оно в равной мере относится
и к проблематике формы (ритмическое чередование цветов, звуков,
очередность действий в церемонии). Также оно в полной мере соот¬
носится с церемониальным характером средневекового общества, с
его понятиями и практиками порядка и беспорядка, в одновременно
структурной и исторической концепции общества, примером которой
является труд Арона Гуревича.
Примечания
'Gourevitch A. J. Les categories de la culture medievale. P., 1983. [Гуревич А. Я. Категории
средневековой культуры. M., 1972 (переизд.: М., 1984; Гуревич А. Я. Избранные тру¬
ды. Т. 2: Средневековый мир. М.;СПб., 1999. С. 17—260)]. (Далее страницы указаны
по последнему русскому изданию. Прим. пер.).
1 Idem. La culture populaire au Moyen Age. Simplices et doci. P., 1996. [Он же. Проблемы
средневековой народной культуры. М., 1981 (переизд.: Гуревич А. Я. Избранные тру¬
ды. Культура средневековой Европы. СПб., 2005. С. 15—285)].
3Idem. La naissance de 1’individu dans l’Europe medievale. P., 1997. [Русское издание, пере¬
работанное и дополненное: Он же. Индивид и социум на средневековом Западе. М.,
2005].
52
' Категории..., С. 88.
s Категории..., С. 93.
' Его труды по истории скандинавского мира были недавно высоко оценены другим
большим специалистом, польским историком Каролем Модзелевским : Modzelew-
ski К. L’Europe des barbares. Germains et slaves face aux heritiers de Rome, P., 2006.
7 На последующих страницах я в несколько упрощенном виде излагаю соображения,
высказанные мною в более подробной статье: Le Temps: “Impense” de l’histoire ou
double objet de l’historien ? // Cahiers de civilisation medievale. Poitiers, 2005. An. 48. № 1.
P. 31-52.
11 Bloch M. Apologie pour l’histoire ou metier d’historien. 5ed. P.,1964. P. 4—5. [Блок M. Аполо¬
гия истории или Ремесло историка (пер. Е. М. Лысенко). М., 1986. С. 18—19]. (Далее
цитаты и ссылки на страницы приводятся по русскому изданию. Прим, пер.)
4 RicoeurP. Lamemoire, l’histoire, l’oubli. P., 2000. P. 214.
10 Braudel F. Ecrits sur l’histoire. P., 1969. P. 34. Здесь и в последующих цитатах курсив мой
(Ж.-К. Шмитт).
"Ibid. Р. 75.
12 Leduc J. Les historiens et le temps: conceptions, problematiques, ecritures. P., 1999.
и BerrH. L’histoire traditionnelle et la synthase historique. P., 1921. Если говорить о концеп¬
циях времени, то переход от «историзма» XIX в. к общественным наукам и к «Анна¬
лам» XX в., в этом отношении прекрасно освещен Ульрихом Раульфом: Raulff U. Der
Unsichtbare Augenblick. Zeitkonzepte in der Geschichte. Gottingen, 1999. S. 20—21.
"Как известно, у основателей «Анналов» большим авторитетом пользовался Видаль
де ла Бланш, с чьей знаменитой «Географической картины Франции» начиналась
«История Франции» Э. Лависса.
15 Разумеется, с одним значительным исключением: Simiand F. Methode historique et
sciences sociales. Etude critique d’apr£s les ouvrages recents de M. Lacombe et de M. Sei-
gnobos// Revue de Synthese. 1893. T. VI. P. 1-22, 129-157.
1(1 Mauss M., Hubert H. Melanges d’histoire des religions. R, 1909, особенно p. 189—229
(«Etude sommaire de la representation du temps dans la religion et la magie»). Эти страни¬
цы остаются основополагающими для наших размышлений. В особенности приме¬
чательна дистанция, обусловленная изучением коллективных факторов репрезента¬
ции времени, отделяющая социологов от философии «индивидуального осмысления
времени» Анри Бергсона (Р. 210—213). Об отношении историков к взглядам Бергсона
см. Raulff U. Op. cit. Р. 24.
'7Seibt F. Die Zeit als Kategorie der Geschichte und als Kondition des historischen Sinns //
Die Zeit. Dauer und Augenblick / Hrsg. von H. Gumin und H. Meier. Munich; Zurich,
1990. Bd. 2. S. 145—188. S. 145 : « ... die Historiker uberhaupt dem Zeitproblem, mit weni-
gen Ausnahmen eher mit einer gewissen Selbstandichkeit begnegnet sind als mit den gehori-
gen fachbezogen Fragen. Diesen Mangel beklagt eine deutsche Untersuchung aus dem Jahre
1934 [Gent W. Das Problem der Zeit. Berlin; Leipzig, 1934] geradeso wie eine amerikanische
von 1971 [Berkhofer R. F. A Behavioral Approach to Historical Analysis. N.Y.;L., 1971]» («...
вообще историки, за редким исключением, относятся к проблеме времени скорее как
к чему-то отдельному, как к специальному вопросу, имеющему должную трактовку.
Об этом упущении с сожалением говорится в немецком исследовании 1934 г. [Gent
W. Das Problem der Zeit. Berlin, Leipzig, 1934], а также в американском 1971 г. [Berk¬
hofer R. F. A Behavioral Approach to Historical Analysis. N.Y.;L., 1971]»); в числе других
можно упомянуть и анализ Р. Козеллека, к которому мы также еще вернемся.
|ХСм.: Leduc J. Op. cit.
'9HartogF. Regimes d’historicitd. Prdsentisme et experience du temps. P., 2004. P. 12.
20 Raulff U. Ein Historiker im 20. Jahrhundert: Marc Bloch. Frankfurt am Main, 1995. P. 124,
ff. См. также замечания Жака Ле Гоффа в предисловии к новому изданию «Аполо¬
гии истории» (1994). Многие другие работы этого медиевиста также свидетельству¬
ют о важности для него двойственного вопроса о времени, например, «Технические
преобразования как проблема коллективной психологии» или «Заработная плата и
продолжительная нестабильность экономики» (Bloch М. Melanges historiques. R, 1963.
Т. II. Р. 791—799, 890—914). О Марке Блоке см. также: Dumoulin О. Marc Bloch. R, 2000.
53
21 Bloch M. La societe feodale. P., 1968. 5e ed. R 115—135, особенно P. 117—118. [Блок M. Фе¬
одальное общество M., 2003. С. 77—107 (пер. М. Ю. Кожевниковой, Е. М. Лысенко)].
22Тем не менее, на нее ссылались Фернан Бродель (BraudelF. Ecrits sur l’histoire. R, 1969.
P. 59) и Ле Pya Ладюри (Le Roy Ladurie E. Montaillou, village occitan de 1294 a 1324. P.,
1975. P. 426.)
23Aries Ph. Le Temps de l’histoire. P., 1954; 2e ed. P., 1986 (с предисловием Роже Шартье).
24 Ibid. P. 87—131, особенно p. 119—120 и 227—228.
25Steinen von den W. Der Kosmos des Mittelalters. Bern; Munchen, 1959. См. особенно о
библейском «мифе» (с выделением темы Вавилона, которая затем будет развита
А. Борстом) и о феномене «мгновенной преданности» {Die Hingabe an den Augenblick,
p. 96—100), который автор считает присущим некоторым религиозным обращениям
XII—XIII вв., включая случай святого Франциска Ассизского.
26 Wolff Ph. Le temps et sa mesure au Moyen Age // Annales E.S.C. 1962. An. 17. P. 1141—
1145.
27 Впервые переведена на французский в 1932 г. См. новое издание, где текст предваряет бе¬
седа с Жаком Ле Гоффом (R: Payot, 1975). [Хейзинга Й. Осень Средневековья. М., 1988].
28 Southern R. W. The Making of the Middle Ages. Lnd., 1953 (переизд. в 1959, 1968, 1993 гг.).
29 Lopez R.S. Naissance de l’Europe. P., 1962.
30 Capitani O. Medioevo passato prossimo. Appunti storiografici: tra due guerre e molte crise.
Bologna. 1979. Особенно p. 211—269: «Dove va la stroriografia medioevale italiana ?», a
также P. 271—356: «Crisi epistemologica e crisi di identita: appunti sulla teoreticita di una
medievistica » (Я приношу благодарность Жаку Ле Гоффу за эти ценные библиографи¬
ческие сведения).
31 Le Goff J. Au Moyen Age: Temps de l’Eglise et temps du marchand // Annales E.S.C., 1960.
P. 417—433. Переизд.: Idem. Pour un autre Moyen Age. P., 1977. P. 46—65. [Ле Гофф Ж.
Средневековье: время церкви и время купца // Ле Гофф Ж. Другое Средневековье.
Екатеринбург, 2000. С. 36—48. (Пер. С.В. Чистяковой, Н.В. Шевченко)].
32 Относительно последнего замечания см: Imbach R. «Temps» // Dictionnaire du Moyen
Age / Sous la dir. de Cl. Gauvard, A. de Libera, M. Zink. P., 2002. P. 1370—1371.
33Cm.: LeducJ. Op. Cit. P. 140 ff.
24 Le Goff J. Le temps du travail dans la «crise» du XlVe si6cle: du temps m6di6val au temps
moderne // Le Moyen Age. 1963. T. LXIX. P. 597—613. Переиздано в: Idem. Pour un au¬
tre Moyen Age. P. 66—79. [Ле Гофф Ж. Рабочее время в период «кризиса» XIV века: от
средневекового времени к современному // Ле Гофф Ж. Другое Средневековье. Ека¬
теринбург, 2000. С. 49—57].
35 Idem. La Civilisation de l’Occident medieval. Grenoble, 1964. P. 169—248. [Ле Гофф Ж. Ци¬
вилизация средневекового Запада. Сретенск, 2000. С. 124—183].
36 Idem. Temps // Dictionnaire raisonne de l’Occident m6di6val / Eds. J. Le Goff et
J.-Cl. Schmitt. R, 1999. P. 1113-1122.
37 Gourevilch A.J. Individu. Ibid. P. 512—522.
38Le GoffJ. Saint Louis. R, 1996. P. 558-570. [Ле Гофф Ж. Людовик IX Святой. М., 2001.
С. 423-431].
39 Le GoffJ. La bourse et la vie. P., 1986.
40Категории... C. 17—130. (Глава первая: Средневековый «хронотоп». 1. Макрокосм
и микрокосм (С. 52—86); «Что есть время?» (С. 87—130)). Вопрос Святого Августи¬
на (Исповедь, XI, XIV, 17 : «Quid est enim tempus ?») действительно повторяется на
протяжении всего Средневековья; именно в таком виде им вновь задается Вальтер
Man в XII в. Ср.: Schmitt J.-Cl. Temps, folklore et politique au Xlle si£cle. A propos de
deux recits de Walter Map, «De nugis curialium» I 9 et IV 13 // Le Temps chrdtien de la
fin de l’Antiquite au Moyen Age, Ille-XIIIe stecle / Sous la dir. de Ch. Pietri, G. Dagron,
J. Le Goff. P., 1984. P. 489—515. Переиздано в: Idem. Le corps, les rites, les reves, le temps.
Essais d’anthropologie medi6vale. P., 2001. P. 360—396.
41 Категории.... C. 93.
42Тамже. C. 90.
4iBorstA. Monche am Bodensee 610—1525. Sigmaringen, 1978 (3e ed. Darmstadt, 1985); Idem.
Ein Forschungsbericht Hermanns des Lahmen // Deutsches Archiv fur Erforschung des Mit-
54
telalters. 1984. Bd. 40. S. 379—477; Idem. Astrolab und Kloster Reform an der Jahrtausend-
wende. Heidelberg, 1989; Idem. Computus, Zeit und Zahl in der Geschichte Europas. B.,
1991; Der karolingische Reichskalender und seine Uberlieferung bis ins 12. Jahrhundert //
Monumenta Germaniae Historica. Libri memoriales II / Hrsg. v. A. Borst. Hannover, 2001.
Bd.1-3.
44 Borst A. Lebensformen im Mittelalter. Frankfurt am Main, 1973. См. особенно S. 35 ff.
45 В первую очередь следует упомянуть книгу Э. Леруа Ладюри: Le Roy Ladurie Е. Mon-
taillou, village occitan de 1294 a 1324. R, 1975. P. 419—431. [Леруа Ладюри Э. Монтайю,
окситанская деревня (1294—1324). Екатеринбург, 2001. С. 337—356]. (Далее страницы
указаны по русскому изданию. Прим, пер.) Автор отграничивает «деревенское вре¬
мя» как от «времени церкви» (чередование литургических часов и звон колоколов не
имели для него большого значения), так и от «времени купца», отчасти доступного
для наблюдения в городе Памье. И в довершение всего говорит, что монтайонцы жи¬
вут на «временнбм острове», что не делает их «обществом без истории»: «Аграрные
общества переживают историю. Но они не представляют ее ясно в своем сознании»
(р. 345).
4,1 См.: Temps, memoire et tradition au Moyen Age: это издание 1983 г. объединяет одиннад¬
цать исследований, посвященных прежде всего памяти (среди которых упоминав¬
шаяся выше работа Ж.-П. Делюмо), но также и календарям (Г. Коме) и «отображе¬
нию восприятия времени по дознаниям о чудесах Людовика Анжуйского» (Ж. Поль).
Теоретическое введение отсутствует, но некоторые ремарки относительно истории
времени есть в заключениях, к которым приходит Ш. де ла Ронсьер (р. 278). Такие
же лакуны обнаруживаются в крайне содержательных материалах другой конферен¬
ции, опубликованных через год: Le Temps chretien de la fin de l’Antiquite au Moyen Age,
lll-e—XIII-е si£cle / Sous la dir. de Ch. Pietri, G. Dagron, J. Le Goff. R, 1984. Конферен¬
ция, материалы которой были опубликованы в 1992 г. Бернаром Рибемоном (Op. cit.)
интересна тем, что затрагивает многие сферы знания, включая средневековую лите¬
ратуру и историю искусства. Кроме уже упомянутой работы М. Бурена см. стр. 19—35
(исследование Ж.-П. Буде об астрологии) и стр. 205—213 (исследование Э. Пуля о ра¬
стущей озабоченности датой рождения). Более специальные исследования: Le Temps
et la duree dans la НйёгаШге du Moyen Age et a la Renaissance / Sous la dir. d’Y. Bellanger.
P., 1986; La Ronde des saisons : les saisons dans la litterature et la societe anglaise au Moyen
Age / Textes r6unis par L. Carruthers. P., 1998; о музыкальных ритмах, и не только о них:
La rationalisation du temps au XIII-е siecle. Musique et mentalites. Actes du colloque de
Royaumont, 1991 / Sous la dir. de M. P6res. Royaumont, 1998; о календарях: Les calen-
driers. Leurs enjeux dans l’espace et dans le temps. Colloque de Cerisy, ler — 8 juillet 2000
/ Sous la dir. de J. Le Goff, J. Lefort et P. Mane. P., 2002. Из литературы на немецком
языке сошлемся на сборник: Rhythmus und Saisonalitat. Kongressakten des 5. Sympo¬
siums des Mediavistenverbandes in Gottingen / Hrsg. v. P. Dilg, G. Keil und D.-R. Moser.
Sigmaringen, 1995 (название дает лишь частичное представление о его широком со¬
держании). Из англоязычной литературы: Medieval Futures. Attitudes to the Future in
the Middle Ages / Ed. by J. A. Burrow & I. P. Wei, Oxford, 2000.
47GoetzH.-W. «Zeit / Mittelalter» // Europaische Mentalitatsgeschichte / Hrsg. von P. Dinzel-
bacher. Stuttgart, 1993. P. 640—650; Jeck U.R., Moisisch B., Jehn R., Sprandel R. «Zeit» //
Lexikon des Mittelalters. Munich, 2002. В. IX. Col. 509—513; Le Goff J. «Temps» // Dic-
tionnaire raisonnd de l’Occident m6di6val / Ed. J. Le Goff, J.-Cl. Schmitt. P., 1999. P. 1113—
1122; Imbach R. «Temps» // Dictionnaire du Moyen Age / Ed. Cl. Gauvard, A. de Libera,
M. Zink. R, 2002. P. 1370—1371. «Словарь Средневековья» Джозефа Стрейера (Diction¬
ary of the Middle Ages / Ed. J. R. Strayer. N. Y., 1982—1989. 13 vol.) не имеет рубрики
«Время», однако в нем есть содержательные статьи «Историография» (об истории,
написанной средневековыми авторами) и «Календари. Исчисление времени».
48Martin Н. Mentalit6s medievales, XI-e — XV-e si£cle. P., 1996. P. 155—174.
49BaschetJ. La civilisation de l’Europe feodale. De Pan mil a la colonisation de l’Amerique. P.,
2004.
50Ibid. P.281-318.
51 Ibid. P. 304.
55
52ZumthorP La mesure du monde. Representation de l’espace au Moyen Age. R, 1993.
53 BaschetJ. Op. cit. P. 353.
54 Блок M. Апология... C. 22.
55 Veyne P. Comment on ecrit l’histoire, suivi de Foucault revolutions 1’ histoire. P., 1979.
P. 231, 235.
56 Leduc J. Op. cit. P. 100.
57 Блок M. Апология... C. 25—29.
58 Chesneaux J'. Habiter le temps. Passe, present, futur: esquisse d’un dialogue politique. P, 1996.
P. 123; Guerreau A. L’avenir d’un pass6 incertain. Quelle histoire du Moyen Age au XXI-
e siecle? R, 2001. P. 223. См. также обсуждение броделевского тезиса с 1985 г., пред¬
ставленное Ж. Ледюком: Leduc J. Op. cit. Р. 41 ff. Особо упомянем рассуждения Жака
Ле Гоффа: Le Goff J. Le changement dans la continue // Espaces. Temps. 1986. N 34—35.
P. 20-22.
59 Braudel F. Op.cit. P. 76.
60 Ricoeur P. Op. cit. P. 187.
61 Geschichtliche Grundbegriffe. Historisches Lexikon zur politisch-sozialen Sprache in
Deutschland / Hrsg. v. O. Brunner, W. Conze, R. Koselleck. Stuttgart, 1994 4e ed. [1972].
Koselleck R. L’Experience de l’Histoire (trad, fr.) R, 1997. P. 15—99. См. у того же автора:
Le Futur passe. Contribution a la sdmantique des temps historiques. trad. fr. P., 1990.
62Pomian K. L’ordre du temps. P., 1984; Idem. Temporal^ historique / Temps // La Nouvelle
Histoire / Ed. J. Le Goff, R. Chartier, J. Revel. P., 1978. P. 558—560.
63 Hartog F. Op. cit.
64 Hartog F. Op. cit. P. 18.
65 Ibid. P. 28.
66 Ricoeur P. Temps et r6cit. 1. L’intrigue et le r6cit historique ; 2. La configuration dans la гёсй
de fiction ; 3. Le temps raconte. P., 1983—1985. Idem. La тётоие, l’histoire, l’oubli. P.,
2000.
67 Ricoeur P Op. cit. T.l. P. 190, 286. Cf. Veyne P. Comment on ёсгк l’histoire. Essai
d’ёpistёmologie. P., 1971; White H. Metahistory: The Historical Imagination in Nineteenth-
Century Europe. Baltimore; London. 1973.
68 См. цитату: Leduc J. Op. cit. P. 182, 197. В качестве отклика на эти основополагающие
дискуссии позволю себе упомянуть свою работу: Schmitt J.-Cl. La conversion d’Hermann
le Juif. Autobiographic, histoire et fiction. P., 2003. P. 44—61.
69 Ibid. P. 207—310. См. также: Chartier R. Au bord de la falaise. L’histoire entre certitudes et
^шёйккв. P, 1998.
70 Mauss M., Hubert H. Op. cit. P. 219.
71 Категории средневековой культуры. С. 45.
72Там же. С. 87.
73 Flandrin J.-L. Un temps pour embrasser. Aux origines de la morale sexuelle occidentale
(VI-е—Xl-e si£cle). P., 1983. См. также, как Б. Гене реконструирует хронологию сек¬
суальной активности короля Карла VI, сопоставляя известные даты его приступов
безумия и даты зачатия его многочисленных детей: Guenee В. La folie de Charles VI, roi
bien aime. P., 2004. P. 138, 293-298.
14 Demade J. Du pretevement a la ponction: temps du p^levement et тагсЬё des denies //
Pour une anthropologie du p^tevement seigneurial dans les campagnes п^1ёуа1е8 (Xl-e—
XIV-е si£cles). Les mots, les temps, les lieux / Ed. M. Bourin, P. Martinez Sopena. R, 2007.
P. 321-342.
Перевод с французского И. Г. Толковой
56
Биргитта Уден
Вопрос Гуревича
У российского историка Арона Гуревича, медиевиста с мировым
именем, были особые связи с Лундским университетом и ра¬
ботающими здесь исследователями. Еще в 1973 г. на шведско-
российской конференции он встретил молодого специалиста
по России Кристиана Тернера. Поскольку Арон Гуревич изу¬
чал шведский, он смог ознакомиться и с посвященными Средневеко¬
вью исследованиями коллеги Тернера — Эвы Эстерберг.
Именно на семинарах Эвы Эстерберг в Лунде он выступал с до¬
кладами и именно в журнале «Скандия» опубликовал свою статью
«Approaches of the “Annales School”»*. И именно по инициативе Эвы
Эстерберг в 1992 г. Арон Гуревич был провозглашен почетным доктор¬
ом университета от Гуманитарного факультета на торжественной це¬
ремонии в Лундском кафедральном соборе. «Вопрос Гуревича» впер¬
вые прозвучал в Лунде в 2002 г. Он касался того, что в сложившейся
здесь исследовательской среде привело к появлению в историческом
анализе особого акцента на роли культуры. Могло ли это каким-то об¬
разом быть связано с особой атмосферой вокруг журнала «Скандия»?
«Вопрос Гуревича» был адресован мне, и передала его историк Та¬
мара Тоштендаль-Салычева — проводник культурного обмена между
Швецией и Россией, осуществляемого Шведским институтом и Рос¬
сийским государственным гуманитарным университетом. В настоя¬
щей статье я пытаюсь дать ответ; он, к сожалению, сформулирован
слишком поздно, чтобы оказаться доступным самому Арону Гуревичу,
но написан с мыслью о нем1.
Взгляд на историю в Лунде в период нового скандинавизма
Хорошо известно, что либеральный, политический скандинавизм**
был необычайно ярко представлен в лундской академической сре¬
де. После кризиса политического скандинавизма в 1864 г. стали раз-
* Gurevich A. Approaches of the “Annales School”: From the History of Mentalities to Histori¬
cal Synthesis // Scandia. 1992. Bd. 58. H. 2. S. 141—150. {Прим, пер.)
"Скандинавизм — общественное движение за политическое, экономическое и культур¬
ное объединение скандинавских стран. {Прим, пер.)
57
виваться новые формы скандинавского сотрудничества. Историк
Мартин Вейбулль особенно активно занимался развитием связей на
уровне университетских образовательных программ. На студенческой
встрече в Христиании в 1869 г. он предложил организовать взаимодей¬
ствие между североевропейскими университетами в отношении кур¬
сов и содержания образования2.
В конце 1890-х годов сформировался вариант нового скандина¬
визма, сторонники которого стремились, используя историческую
память о Кальмарской унии, вновь превратить идею скандинавского
единства в политическую реальность, пока еще продолжала существо¬
вать шведско-норвежская уния. Мартин Вейбулль был энтузиастом
этого движения и хотел пробудить интерес к унионизму с помощью
установки колоссального памятника королеве Маргарете и Кальмар¬
ской унии на южной оконечности острова Вен3.
Мартин Вейбулль стал адъюнктом* по всеобщей истории в 1866 г. и
профессором истории и государственного права — в 1877. Как исто¬
рик он поставил перед собой две важные задачи. Во-первых, он на¬
меревался расширить знания по истории культуры Сконе, что и было
осуществлено, в том числе путем издания различных серий сконских
сборников в 1871—1901 гг.; во-вторых, он взялся за написание раздела
о первом периоде эпохи великодержавия (1611—1660) в многотомной
«Истории Швеции» под редакцией директора Государственного архи¬
ва Эмиля Хильдебранда (т. 5)4.
Взгляд на историю, проявляющийся в трудах Мартина Вейбулля
и в его редакторской деятельности, отражает типичную для верхнеш¬
ведской историографической традиции картину с добавлением сведе¬
ний культурно-исторического характера о Сконе — главным образом
в виде публикации отдельных писем и документов по истории различ¬
ных частей этой провинции. Влияние скандинавистской идеологии
заметно в первую очередь в стремлении увековечить память о битве
при Лунде 4 декабря 1676 г. посредством установки шведско-датского
монумента в честь нынешнего братства двух народов5:
«Чужестранец, ступающий на наш берег, должен, проезжая по рав¬
нинам Сконе, встречать на своем пути памятники древним сражени¬
ям, воздвигнутые объединившимися братскими народами».
Никаких противоречий с упсальско-стокгольмской исследователь¬
ской традицией, воплощенной в работах Харальда Ерне, здесь нет6.
Как нет и противоречий с культурно-историческим подходом Ханса
Хильдебранда. Напротив, локально-исторические штудии вполне от¬
вечали увлечению историей культуры, столь актуальному на рубеже
XIX—XX вв.
‘Адъюнкт — университетская должность (выше доцента), существовавшая в XIX в. и
соответствующая современной должности лектора. {Прим, ред.)
58
Однако существовало определенное политическое противоречие.
Мартин Вейбулль был либералом, в то время как большинство верх-
нешведских историков — консерваторами.
Наука в представлении Лаурица Вейбулля
Растущие конфликты в рамках унии между Швецией и Норвегией по¬
ставили новый скандинавизм перед проблемой. Националистические
настроения усилились не в последнюю очередь в среде культурной
элиты. В 1902 г. Мартин Вейбулль намеревался разрешить кризис, вы¬
званный спором об унии, с помощью усовершенствованного варианта
скандинавизма. Незадолго до смерти он был захвачен мыслью о созы¬
ве первого североевропейского исторического конгресса. Лауриц Вей¬
булль благоговейно осуществлял идеи своего отца и в апреле 1905 г.
через исторический фонд Карла X Густава разослал историкам Север¬
ной Европы призыв принять участие во встрече. Реакция — с учетом
ситуации — была различной. В своем отчете о конгрессе Лауриц Вей¬
булль писал: «В какой-то момент казалось, что его проведение под
угрозой, когда, смешав политику и науку, отказались приехать истори¬
ки из Норвегии и когда 21 человек из нейтральной Дании последовал
примеру Христиании. Однако конгресс собрал более 200 участников
из Швеции, Дании и Финляндии»7.
Наиболее интересным в комментарии Вейбулля является его заме¬
чание о принципиальном различии между политикой и исторической
наукой. Тем самым он намекает на свою приверженность к позити¬
вистскому взгляду на науку.
В ситуации 1905 г. осуществление основополагающей идеи скан¬
динавизма — политического объединения Северной Европы — было
совершенно нереальным. Единственное, что оставалось, — идея Мар¬
тина Вейбулля о культурном объединении, т. е. научном сотрудниче¬
стве. Но и в этой сфере после лундского конгресса наступила мертвая
тишина. Ведущие историки-радикалы из Копенгагена не желали при¬
сутствовать на встречах. Они уже наладили оживленные контакты с
норвежскими историками, прежде всего с Хальвданом Кутом, и были
в большей степени привержены общей радикальной идеологии, чем
сдающему свои позиции новому скандинавизму.
В 1905 г. Лауриц Вейбулль был только что назначенным директором
регионального архива в Лунде, но еще не опубликовал ни одной рабо¬
ты, которая предвосхищала бы его новаторский труд «Критические ис¬
следования по истории Северной Европы», вышедший лишь в 1911 г.
Однако некоторые его высказывания уже намечали новое направление.
Представленный на конгрессе доклад Хенрика Шюка об образе Эгиля
Недруга Тунни в «Саге об Инглингах» Вейбулль охарактеризовал как за¬
59
трагивающий исключительно «область протоисторических традиций»,
в то время как «консервативный» датский профессор Юханнес Стеен-
струп, по словам Вейбулля, держался «почвы собственно истории», ког¬
да излагал результаты своего исследования о ловле сельди в Эресунне,
причем не профессиональными рыбаками, но в целом населением Ско-
не и Зеландии. Лауриц Вейбулль явно был энтузиастом изучения соци¬
альных аспектов средневековой экономики по примеру Стеенструпа.
В последние десятилетия XIX в. в датской историографии произо¬
шла смена парадигм. Е. К. Маннике в работе «Радикальная истори¬
ческая традиция» (1981) проанализировал изменения, связываемые
обычно с Кристианом Эрслевом и его учениками. В методологическом
отношении эти историки придерживались позитивистской теории
познания. Они стремились к достижению объективного и надежного
исторического знания. Предшествующая история представлялась им
слишком стесненной национальными и идеологическими рамками.
Благодаря своей работе в архиве Лауриц Вейбулль достаточно рано
встретился с Эрслевом и познакомился с его методом. Однако Эрслев
и его ученики не боялись заниматься политикой, хотя это и проис¬
ходило на ограниченном пространстве социал-либерализма. История
выполняла эмансипаторскую функцию в обществе.
В 1906 г. Лауриц и Курт Вейбулли, занимаясь архивными изыска¬
ниями в Любеке, встретились с Эриком Арупом. Так начались их со¬
трудничество и дружба на всю жизнь. Историки были солидарны в
том, что необходимо переписать историю Северной Европы — с по¬
становкой новых вопросов, применением новых методов, предло¬
жением новой реконструкции событий. Аруп к тому же стремился к
созданию новой объяснительной синтетической модели, тогда как
Лауриц Вейбулль сосредоточился на демонтаже центральных элемен¬
тов предшествующей идеалистической традиции8.
Исследования как Арупа, так и братьев Вейбуллей были встре¬
чены в штыки доминирующим сообществом историков. Взгляды
Лаурица Вейбулля на науку проанализировал уже в 1964 г. в работе
«Критика источников и взгляд на науку в шведской историографии в
1820—1920 гг.» Рольф Торстендаль. Положение Арупа в среде датских
историков недавно было рассмотрено Тюге Свенструпом в диссерта¬
ции «Аруп. Биография историка радикального направления Эрика
Арупа, его эпохи и его окружения» (2006). Между 1964 и 2006 гг. было
проведено большое количество исследований, отношения двух друзей
изучены на основе сохранившейся переписки между ними. Здесь сле¬
дует подчеркнуть лишь одно обстоятельство: оба выступали за науч¬
ный подход к изучению истории, что требовало радикальной критики
источников, но при этом у Вейбулля реконструкция носила критиче¬
ский характер, а у Арупа — более личный и творческий.
60
Рождение «Скандии»
Уже при Мартине Вейбулле в Лунде сложилась школа локально¬
исторических исследований. В 1873 г. Мартин Вейбулль начал выпу¬
скать журнал по локальной истории, упомянутый выше как издание, в
котором публиковались преимущественно источники. В 1903 г. — сра¬
зу после смерти Мартина Вейбулля — он был преобразован в «Исто¬
рический журнал Сконеланда» («Хистуриск тидскрифт фер Сконе-
ланд»). В нем печатались небольшие культурно-исторические эссе и
сведения о новой литературе, представлявшей интерес с точки зрения
истории региона. Но постепенно перед журналом встала совершенно
особая задача.
Брат Лаурица Курт Вейбулль рано стал приверженцем взгляда на
науку, исповедовавшегося датскими историками радикального на¬
правления, и написал в характерной для новой парадигмы манере
диссертацию о Саксоне Грамматике. Диссертация была опубликована
в 1915 г. в «Хистуриск тидскрифт фер Сконеланд» — на 286 страницах.
Ее подверг резкой критике Кнуд Фабрициус в датском журнале «Хи-
сториск тидсскрифт» («Исторический журнал»), причем руководство
издания отказало Курту Вейбуллю в праве опубликовать ответ, выдер¬
жанный в весьма критическом духе. Ответ был напечатан в следую¬
щем номере «Хистуриск тидскрифт фер Сконеланд» в 1917 г. Благо¬
даря публикациям Курта Вейбулля характер издания изменился — из
сборника небольших исторических эссе журнал превратился в форум
для обсуждения проблем переориентации исторической науки.
Переписка Эрика Арупа с Лаурицем Вейбуллем свидетельствует о
крепнувшем понимании обоими того факта, что они лишены привыч¬
ных возможностей для публикации и что «критическое» направление
в историографии нуждается в собственном печатном органе. В конце
концов Лауриц Вейбулль решил оставить свой журнал по локальной
истории и вместо него сделать ставку на новое издание: »Скандия —
тидскрифт фер хистуриск фошкнинг» («Скандия — журнал истори¬
ческих исследований»)9. Через год после «Скандии» начали выходить
«Annales: economic, societe, civilisation». Французский журнал на¬
ходился в такой же оппозиции к традиционной историографии, что
и «Скандия». «Анналы» добились широкого признания не только во
Франции, но и среди гуманитариев всего западного мира10. Гуревич
хорошо знал о роли этого журнала и испытал на себе его влияние. По¬
этому легко понять его «вопрос». Каким образом «Скандия» влияла на
сообщество историков Северной Европы, подобно «Анналам», нало¬
жившим отпечаток на творчество целого поколения историков?
Сразу же нужно отметить различие между этими двумя издания¬
ми. Создатели «Скандии» находились под влиянием работ француз¬
61
ского теоретика истории Ш. Сеньобоса, выступавшего за строгую
критику источников и за то, чтобы сделать историю более научной. У
«Анналов» цель была прямо противоположной. Речь шла о том, что¬
бы уменьшить влияние теории Сеньобоса. За «Анналами» стояли ис¬
следователи, по мнению которых подход Сеньобоса к истории вел к
фрагментации прошлого и дефициту интерпретаций, способных про¬
будить интерес.
Программа «Скандии»
«Скандия» была представлена историкам Северной Европы тремя
приверженцами социально-либерального направления, решительно
настроенными на разрушение образа национального прошлого, кото¬
рый до тех пор был распространен в Скандинавии. Эта задача была
сформулирована на обложке первого номера. В качестве «рабочего
поля» указывались история Северной Европы, а также «темы, име¬
ющее большое культурное, социальное и политическое значение».
Главным методом должно было стать «все более строгое применение»
принципов критики источников. Далее сказано:
«Журнал намерен не допускать никаких тенденций, чуждых чисто
научному подходу. Он намерен стремиться к безусловной объективно¬
сти. Национальная, политическая или религиозная ангажированность
противоречит основам науки, которой он служит».
Таким образом, заявленная цель — позитивистская научная исто¬
рия, базирующаяся на радикальной критике источников.
В первые годы Вейбулль умело использовал «Скандию» для попу¬
ляризации этой исследовательской программы среди скандинавских
историков. Эрик Аруп и братья Вейбулли разрушали одно за другим
представления предшествующей традиции об истории. Начинание
оказалось успешным. Журнал выходил большим тиражом и провоци¬
ровал полемику.
Лауриц Вейбулль пытался расширить круг авторов. Первыми, кого
он привлек, были Эдвард Булль и Хальвдан Кут из Норвегии, а также
Эдвард Брандес из Копенгагена, все трое — представители радикальной
и материалистической историографии. Статьи, авторы которых стре¬
мились к синтезу, были редки. Но когда в «Скандии» начали публико¬
ваться ученики самого Лаурица Вейбулля, влияние исторического ма¬
териализма и критика «национальных» синтезов стали более заметны.
Хотя журнал, как утверждалось, не был предназначен для выраже¬
ния политических мнений, очевидно, что те, кто хотел опубликовать¬
ся в «Скандии» и кого принимал Вейбулль, были радикалами: Пер
Нюстрем, Харальд Эловссон, Фредрик Лагеррут, Карл Арвид Хесслер,
Гуннар Аспелин.
62
Идеологический конфликт разразился после того, как молодой
ученик Вейбулля — Нильс Хольмберг — отрецензировал написан¬
ную в популярном жанре работу норвежского экономиста Вильгель¬
ма Кейльхау «Жизнь и история норвежского народа сквозь века»11.
Рецензия была положительной. Кейльхау «показал, как достоверная
история может стать живым прошлым». Норвежец был приглашен в
Лунд, где он выступил с докладом на тему: «Исторический материа¬
лизм или исторический синтез?». Доклад был напечатан в «Скандии»
в 1934 г. Кейльхау утверждал, что вплоть до прихода Гитлера к власти
среди историков существовала мода на исторический материализм.
Победа большевизма в России послужила рекламным щитом для
предложенного Марксом толкования истории. Кейльхау также сде¬
лал несколько замечаний о современной ситуации и о том значении,
которое националистические идеи приобрели в экономике и полити¬
ке. По его мнению, начало Первой мировой войны не могло опреде¬
ляться экономическими интересами разных стран, поскольку никто
из политиков не знал, каковы были эти интересы. Под конец Кейль¬
хау заявил о необходимости исторических синтезов как альтернативы
историческому материализму, чтобы в расчет могли быть приняты все
действующие в истории факторы. Доклад был явно политическим.
Он спровоцировал резко полемическое выступление молодого
марксиста Пера Нюстрема, решительно вставшего на защиту мате¬
риалистического взгляда на историю — как сторонник историческо¬
го материализма Нюстрем ранее проявил себя на страницах других
журналов, «Atheneum» и «Clarte»12. Дискуссия продолжалась до осени
1935 г.
Самое серьезное обвинение Нюстрема состояло в том, что Кейль¬
хау подпал под влияние нацизма. Вейбулль с 1905 г. утверждал сво¬
боду исторической науки от политики и идеологии. Таким образом,
публикация доклада противоречила научным идеалам журнала. Но
теперь «Скандия» оказалась открыта для политики. Спор Кейльхау и
Нюстрема обнажил трудности, возникшие на пути к идеалу объектив¬
ности и свободы от оценок.
Уже в 1939 г. на горизонте появились новые признаки беспокой¬
ства. В 1938 г. в осеннем номере «Скандии» Лауриц Вейбулль поме¬
стил — в «подвале» — статью еврея-беженца Эриха Виттенберга. В
статье рассматривалась немецкая философия истории — современная
и предшествующего периода. Публикация вызвала острую реакцию со
стороны стокгольмской газеты «Сосиальдемократен». Там посчитали,
что «Скандия» распространяет нацистскую пропаганду.
Это возмутило Лаурица Вейбулля, и он встретился с редактором
газеты, однако его ответная статья принята не была. Тогда Вейбулль
обратился за помощью к своему ученику Перу Нюстрему, у которого
63
были знакомые в редакции «Сосиальдемократен»13. Нюстрем попы¬
тался убедить редакцию в том, что «Скандия» — единственный в Се¬
верной Европе «критический» журнал и, следовательно, один из не¬
многих радикальных. Но руководство газеты осталось непреклонным.
Никаких уточняющих публикаций не последовало, и протест Лаурица
Вейбулля так никогда и не был напечатан.
Постепенно кризис утих. Лундский философ Элоф Окессон опу¬
бликовал в газете «Лунде дагблад» статью с разъяснениями, чтобы
успокоить общественное мнение на родине «Скандии». Редактор «Со¬
сиальдемократен» якобы не дочитал текст до конца и потому понял
его неправильно.
Следующий номер «Скандии» содержал статью об истории философии
в Советском Союзе, написанную Артуром Розенбергом. Она также была
выдержана в очень критическом духе. Очевидно, Лауриц Вейбулль хотел
обратить внимание читателей на доминирующие историко-философские
традиции в больших соседних государствах. Возможно, ему следовало
четче сформулировать свои намерения, а не ограничиваться пробелом в
тексте между философским и историческим разделами.
Очередная историографическая статья вышла в 1938 г., когда Эрик
Аруп опубликовал очерк об изучении истории в Копенгагенском уни¬
верситете; Аруп горячо агитировал за программу «Скандии», являв¬
шуюся, по его мнению, спасением для критической историографии,
которую он представлял.
В последующих номерах «Скандии» стало публиковаться все
больше статей, авторами которых были ученики основателей: Сту-
ре Булин, Ингвар Андерссон, Свен А. Нильссон, Артур Аттман, Гун-
нар Т. Вестин; Эрик Леннрут из Гетеборга, где работал Курт Вейбулль;
Астрид Фриис и Альберт Ульсен из Дании, где трудился Аруп. Старое
увлечение Лаурица Вейбулля проблемами археологии проявилось в
ряде статей Лис Якобсен, которая также принадлежала к числу разру¬
шителей традиций.
Наиболее заметный «демонтаж» привычных представлений о про¬
шлом осуществил Свен А. Нильссон, который затронул центральный
вопрос национальной историографической традиции: тесное сотруд¬
ничество и дружбу Густава II Адольфа и Акселя Оксеншерны14. В по¬
лемику с Нильссоном вступил Нильс Анлунд — сначала на страницах
газеты «Свенека дагбладет», затем последовала его статья в «Хисту-
риск тидскрифт» («Историческом журнале»). В завязавшейся дискус¬
сии антагонизм оказался явно выраженным15.
Увеличивавшийся разрыв между «вейбуллианцами» и стокголь¬
мскими историками приобретал также драматические формы. В 1936 г.
Лауриц Вейбулль был избран в Академию словесности, истории и
древностей (Vitterhetsakademien) в Стокгольме, но в 1937 г. — не успев
64
стать ее полноправным членом — он уведомил академиков, что у него
пет возможности «прислать в Академию текст научного доклада»**.
Это было истолковано как отказ от членства16. Когда настала очередь
преемника Вейбулля, Стуре Булина, избираться академиком, он из
уважения к учителю также отказался от членства.
«Скандия» в период затишья
В 1938 г. Лауриц Вейбулль оставил пост профессора истории в Лун¬
де, и новым профессором стал его ученик Стуре Булин. Однако Вей¬
булль сохранил за собой руководство «Скандией». Только в 1957 г.
появились признаки того, что он хочет передать кому-нибудь эти свои
обязанности. Был назначен молодой сотрудник Ерт Нюландер, кото¬
рый составил указатель ранее опубликованных статей и их авторов. В
1958 г. на титульном листе «Скандии» была изменена формулировка.
Отныне говорилось, что журнал не «издается» Лаурицем Вейбуллем,
а «основан» им. Формально члены редколлегии назначены не были,
но, по моему мнению, сын Курта Вейбулля Йорген, доцент истории в
Лундском университете, помогал Лаурицу Вейбуллю до 1972 г., когда
у журнала появились два официальных редактора: Йорген Вейбулль
и Сверкер Уредссон. Тогда же была сформирована и редколлегия, со¬
стоявшая исключительно из авторов «Скандии».
В эти годы «Скандия» не переживала никаких кризисов. Публико¬
вавшиеся статьи касались широкого круга вопросов и принадлежали
перу авторов, у которых не было каких-либо особых идеологических
предпочтений.
Осенью 1958 г. коллега Стуре Булина Еркер Русён опубликовал об¬
зор новых работ по истории, написанных преподавателями Лундско¬
го университета17. В обзоре подчеркивалась роль сформировавшейся
здесь исследовательской школы и единодушие историков в том, что
касается принципов радикальной критики источников и значения
борьбы с мифами предшествующей историографии ради создания
подлинно научной истории.
Материалы выпусков «Скандии» за 1938—1958 гг. отражают этот
сравнительно спокойный период в истории журнала. Круг авторов
расширялся. В «Скандии» печатались исследователи из Упсалы и
иногда из Стокгольма. Одновременно все больше историков из Лунда
начали публиковать свои статьи в «Хистуриск тидскрифт». Издания
больше не отгораживались друг от друга глухой стеной.
Объединяющим фактором выступала теория познания — пози¬
тивистское требование соблюдать принципы установления фактов.
* Вновь избранный член Академии обычно выступает с научным докладом. {Прим, ред.)
65
Преимущественная ориентация на критику результатов, достигнутых
предшественниками, вела к тому, что в центре внимания по-прежнему
оставалась политическая история, которая традиционно являлась
главным направлением историографии. Намерение Вейбулля пере¬
ориентировать историографию на изучение «тем, имеющих большое
культурное, социальное и политическое значение», едва ли удалось
осуществить. Лишь в отдельных статьях затрагивались вопросы куль¬
турной или социальной истории.
В октябре 1964 г. скоропостижно скончался Стуре Булин. Как его
ученица и преемница, я стремилась реализовать прежде всего то, что
мне представлялось главным в его теории истории. Это — критиче¬
ский анализ источников, которые могут быть использованы для объ¬
яснения экономических изменений, попытка разработать объясни¬
тельные модели для исторических процессов большой длительности,
а также сложные математические модели и статистические методы
для реконструкции прошлого. Мои устремления согласовывались с
новым, получившим распространение во многих странах, течением,
приверженцы которого выступали за объединение истории и социо¬
логии с целью создания надежных теорий исторических процессов.
Проблема вейбуллевского подхода заключалась в том, что резуль¬
таты его применения часто оказывались фрагментарными. Попытки
достижения нового синтеза, максимального приближения к созданию
системно-теоретической модели, были стимулированы монография¬
ми Эрика Лённрута и Свена А. Нильссона18. В 1965 г. Стефан Бьёр-
клунд начал на страницах «Скандии» принципиально важную дискус¬
сию о перспективах развития позитивистской историографии19.
Другие подвергли эти идеи критике20.
Развитие в Лунде интереса к поиску теоретических объяснитель¬
ных моделей было связано в первую очередь с проектом Свена Теги-
ля, посвященным истории пограничных конфликтов. Но интерес к
теории существовал также в Упсале в рамках проекта Суне Окермана
по истории миграции и в Стокгольме, где Клас Омарк искал объясни¬
тельные модели, применимые к истории рабочего движения21. Я сама
выступала за сотрудничество истории с социологией22. В полном со¬
ответствии с выдвинутыми «Скандией» требованиями политически
нейтральной историографии я призывала противостоять «мифу»23.
В воздухе пахло переменами — но какого рода?
Новое поколение
В 1960-х годах стало заявлять о себе новое поколение лундских исто¬
риков — поколение, для которого «минимальные требования» науч¬
ности были чем-то очевидным, хорошо усвоенным на семинарах, и
66
которое было готово содействовать дальнейшему развитию историче¬
ских исследований с помощью внедрения «оптимальных норм»24. Это
совпало с ростом интереса к новым подходам, которые отличались от
привычных, ориентированных на политическую историю и преобла¬
давших в «Скандии».
Данный интерес проявился в 1964 г. на встрече историков Север¬
ной Европы в Бергене, где было предложено учредить еще один вид
североевропейских профессиональных конференций — ежегодные
конференции по проблемам исторического метода.
Первая такая встреча состоялась в Орхусе в 1965 г. Лунд на ней
представлял Йорген Вейбулль, работавший в «Скандии»; в сво¬
ем выступлении он призвал к более широкому применению стати¬
стики и количественных методов в исторических исследованиях.
Я участвовала в конференции в следующем году, и мой доклад был
посвящен — снова в соответствии со старой традицией «Скандии» —
анализу статистически используемого материала с точки зрения ради¬
кальной критики источников.
В 1970 г. Свен Тегиль представил отчет о методе и теории, поло¬
женных в основу так называемого пограничного проекта, научным
источником вдохновения для которого послужила конфликтология —
Тегиль занимал вновь учрежденный пост профессора эмпирической
конфликтологии. Он описал свои размышления о сравнении и уров¬
не генерализации, порожденные рассмотрением в рамках проекта
«теорий среднего уровня» (middle range theories), которые связывают
прежде всего с именем Роберта Мертона. Дискуссия оказалась весьма
оживленной.
В 1971 г. тема методологической конференции была сформу¬
лирована так: «Роль критики источников в современной исто¬
риографии». Конференцию открыла молодая стипендиатка Инге
Скувгорд-Педерсен из Копенгагена, которая выступила с критикой
«позитивистской теории науки», получившей распространение в Се¬
верной Европе благодаря Кристиану Эрслеву и восходившей к Шар¬
лю Сеньобосу. Скувгорд-Педерсен призвала взять на вооружение под¬
ход школы «Анналов» и в качестве примера, достойного подражания,
привела работы «ортодоксального коммуниста» Пьера Вилара. Это
был разрыв с традициями «Скандии». Историки школы «Анналов»
демонстративно отвергали теорию истории Сеньобоса.
В то время марксистская историография признавалась повсемест¬
но, что было следствием студенческой «революции» 1968 г.25. Было аб¬
солютно естественно, что следующая методологическая конференция
оказалась посвящена теме «Марксизм и историографические исследо¬
вания». Никто из лундских историков не выступал с докладом, однако
два представителя молодого поколения исследователей — Кристиан
67
Гернер и Ян Теландер — приняли участие в дискуссии. Было совер¬
шенно очевидно, что в Лунде происходит смена поколений.
В другой раз новое поколение лундских историков внесло вклад в
работу североевропейских методологических конференций с помо¬
щью Эвы Эстерберг. В выступлении 1974 г. она призвала уделять боль¬
ше внимания региональным исследованиям — особенно в Швеции,
«зацикленной» на истории центра. Может показаться, что в данном
случае на Эву Эстерберг повлияли прославленные достижения школы
«Анналов» в этом историографическом жанре. Но, насколько я пони¬
маю, побудительный импульс пришел с другой стороны — решающим
фактором была ее диссертация «Пограничные районы в годы войны»
(1971). Эту тему Эва Эстерберг получила от Ларса-Уяофа Ларссона из
Векше, который в 1964 г. защитил диссертацию, являющуюся типич¬
ным образцом регионального исследования — »Средневековый Ве-
ренд».
Во введении к работе Эстерберг содержится важное указание на
новую перспективу. Вместо того, чтобы в традиционном для «Скан¬
дии» духе сосредоточиваться на власти и доходах государства, Эва
Эстерберг формулирует свои вопросы с точки зрения крестьян. Она
пишет:
«Постановка проблемы определяется убежденностью автора в не¬
обходимости изучения того, в каких условиях жили так называемые
простые члены общества и как они реагировали на давление обстоя¬
тельств, радикально воздействовать на которые они как индивиды не
имели, по большому счету, никакой возможности».
Я воспринимаю эти строки как исследовательское кредо. Если про¬
следить за крупными и оказавшими заметное влияние исследования¬
ми Эвы Эстерберг с 1971 по 2006 г., то станет очевидно, что в центре
ее внимания всегда находились испытывающий всевозможные труд¬
ности индивид как «герой» истории, а также взаимодействие различ¬
ных слоев общества при решении социальных проблем. Ее исследова¬
ния со временем все больше касались сферы культуры и человеческих
чувств. Она приблизилась к «оптимальным нормам», выработанным
школой «Анналов», но не потому, что находилась в зависимости от
этой традиции или впрямую что-то заимствовала из нее, а потому, что
их подходы были схожи. Ключевым здесь является понятие менталь¬
ности.
Внимание к истории ментальностей мы обнаруживаем и у другого
лундского историка, заявившего о себе на североевропейских методо¬
логических конференциях, — у Кристиана Тернера.
Кристиан Гернер вошел в круг работавших в Лунде исследователей
в 1970 г., когда ему и его коллеге Ингмару Ольдбергу было поручено
подготовить обзор советской и восточноевропейской историографии,
68
которая обычно оставалась недоступной для шведских историков. В
1973 г. Гернер, охарактеризовав положение в сфере исторических ис¬
следований в Советском Союзе, указал на негативные последствия,
которые могут возникнуть, когда Клио оказывается на службе у обще¬
ства26. Он критически отнесся к использованию истории в качестве
инструмента политической пропаганды.
В 1977 г. темой очередной североевропейской конференции по про¬
блемам метода стала герменевтика. Поводом к выбору темы послужи¬
ло полное отсутствие в Северной Европе методологических дискуссий
о герменевтической традиции и роли символически опосредованной
коммуникации. Кристиан Гернер выступил с докладом «Коллектив¬
ный индивид и историческая наука», который не остался незамечен¬
ным. Его целью было рассмотрение отношений между марксизмом и
герменевтикой. В этой связи Гернер обратил внимание на труды Арона
Гуревича. Последний, как подчеркивал Гернер, утверждал, «что осно¬
вополагающие понятия и представления определенной цивилизации
отражаются в практической деятельности людей, которая опирается
на опыт и традиции предшествующих исторических эпох». На Гуреви¬
ча повлиял интерес школы «Анналов» к процессам большой длитель¬
ности, однако он также хотел поспособствовать развитию исследова¬
ний политической культуры — одного из приоритетов марксизма.
Кристиан Гернер продолжил изучение Советского Союза и других
стран, входивших в систему безопасности Варшавского договора, ито¬
гом его работы стала диссертация.
Примечательно, что Гернер обнаруживал проявления историче¬
ского опыта в политической культуре различных народов. Этот опыт
сохраняется благодаря памятникам, ежегодным праздникам и пред¬
метам национальной культуры. Обширное российское историческое
наследие тоже было проанализировано с помощью методов герменев¬
тики и семиотики. Уже в «Наследии прошлого» (1980) Гернер отмечал
роль прошлого в современной культуре России. Интерес к этой теме
он сохранил и впоследствии.
Естественно, к новому поколению лундских историков принадле¬
жат не только Кристиан Гернер и Эва Эстерберг, однако, отвечая на
вопрос Гуревича, логично ограничиться этими двумя фигурами. Они
занимали важное место среди коллег, с которыми он поддерживал
контакты.
Ответ
Мой ответ на вопрос Гуревича основан отчасти на вышеизложен¬
ных фактах, а отчасти — на личном опыте занятий историей в Лунде
в 1941—1985 гг. Разумеется, представленная здесь картина зависит от
69
моего взгляда на обстоятельства, которые обусловливали историогра¬
фические перемены.
Мой многолетний лундский опыт свидетельствует, что история как
дисциплина находится в постоянном движении — к новым областям,
новым источникам, новым объяснительным моделям. Исторические
журналы, будь то «Скандия» или «Анналы», не задают направления
этого движения, но, напротив, в значительной степени вдохновляют
на поиск и, что самое важное, дают возможность продолжать диалог,
выступая в роли непрекращающегося семинара. С 1969 г. эту зада¬
чу поддержания диалога начал выполнять и журнал «Хистуриск тид-
скрифт» — после того, как редактором стала Ингрид Хаммарстрем27.
Едва ли в исследованиях Эвы Эстерберг и Кристиана Тернера мож¬
но найти непосредственное влияние первоначальной программы
«Скандии». Оба следуют тем принципам радикальной критики источ¬
ников, которым их учили на семинарах в Лунде. Но критика выводов
предшествующей историографии отходит у них на второй план. Важ¬
нейшей заслугой молодого поколения является создание новых ис¬
следовательских областей с помощью применения новых методов. И
Эва Эстерберг, и Кристиан Тернер прибегали к стратегии анализа про¬
цессов большой длительности — здесь они вплотную подошли к на¬
правлению, намеченному «Анналами». Их знакомство с традициями
школы «Анналов» произошло в первую очередь при посредничестве
Арона Гуревича — благодаря его исследованиям по средневековой
истории, выполненным на скандинавском материале, и его герме¬
невтической теории науки. Признанием вклада Гуревича в развитие
лундской исторической школы стало присвоение ему в 1992 г. степени
почетного доктора Лундского университета. А признанием влияния
«Анналов», — присвоение того же звания Питеру Берку и Натали Зе-
мон Дэвис, которые активно пропагандируют традиции школы «Ан¬
налов» среди историков.
Есть, возможно, некая ирония в том, что «Анналы» были созданы в
знак протеста против теории науки, которую разработал Сеньобос и ко¬
торую воспринял Лауриц Вейбулль. Но намерение самого Вейбулля раз¬
работать культурную историю начало реализовываться лишь в последние
десятилетия. И в первую очередь — благодаря Эве Эстерберг, Кристиану
Тернеру и членам возглавляемых ими исследовательских групп.
Кристиан Тернер и Ульф Цандер открыли выпуск «Скандии» за
2005 г. призывом к «визуальной и виртуальной истории»28. Может по¬
казаться, что в данном случае мы имеем дело с чем-то, удаленным от
первоначальной программы «Скандии» на расстояние многих свето¬
вых лет; однако если учесть, что Лауриц Вейбулль в глубине души важ¬
нейшим видом истории считал историю культурную, то станет понят¬
но, что Тернер в современных условиях осуществляет мечту Вейбулля
70
0 замене истории государств культурной историей29. Аналогичным об¬
разом, Эва Эстерберг предложила культурно-историческую перспек¬
тиву, что в результате имело эмансипирующий эффект — с точки зре¬
ния женщин, жертв преступлений, тех, кто подвергся социальному и
политическому насилию. Эстерберг также использовала «лингвисти¬
ческий поворот» для развития методов работы с повествовательными
текстами30.
Этот вариант культурной истории, практикуемый новым поко-
иением, основан на «политизации» и «лингвистизации», которые я
гоже — хотя и принадлежу к числу последних вейбуллианцев — при¬
ветствую с неподдельной радостью и одобрением.
Примечания
1 l>nai одарю почетного доктора Упсальского университета Тамару Тоштендаль-Салычеву,
архивариуса Бенгта Вернера и первого библиотекаря Брит-Мари Линдаль за помощь
и работе над статьей.
lehrman С. Lardomens Lund — epoker, episoder, miljoer, manniskor. Malmo, 1984. S. 143.
'Oden B. Arestoder oc minnesfester i Sk&ne // Ale. 1976. H. 2. S. 25—43. О политической
значимости исторической памяти см.: Gerner К. Hermeneutik och historia // Histo-
l ievctenskap och historiedidaktik / Red. G. Behre och B. Oden. Lund, 1982.
' 11осле неожиданной смерти Мартина Вейбулля в 1902 г. работа была завершена Лаури¬
ном Вейбуллем и Эмилем Хильдебрандом.
11ризыв к сбору средств на монумент был напечатан в одном из сконских сборников в
1876 г. Его подписали представители шведского и датского дворянства, чиновниче¬
ства и профессуры.
' Ibrslendahl R. Kallkritik och vetenskapssyn i svensk historisk forskning 1820—1920. Stock¬
holm, 1964; Oden B. Lauritz Weibull och forskarsamhallet. Lund, 1975.
; Weibull L. Den nordiska historiska kongressen i Lund // Historisk tidskrift. 1905. S. 93—103.
Более краткое сообщение о конгрессе Вейбулль опубликовал в «Хистуриск тидскрифт
фер Сконеланд» (Historisk tidskrift for Sk&neland. 1905. H. 2. S. 265).
" (>den В. Scandia — for en annan uppfattning // Historia och samhalle: Studier tillagnade Jerk-
er Rosen. Lund, 1975. S. 115f.
'Ibid.
"'Alt skriva historia: Nya infallsvinklar och objekt / Red. J. Le Goff, P. Nora; urval och inledn-
ing av B. Oden. Stockholm, 1978.
"Scandia. 1932. H. 5. S. 148—152. О месте, занимаемом В. Кейльхау среди норвежских
историков, см.: Dahl О. Norsk historieforskning i 19. og 20. Srhundre. Oslo, 1959. S. 269—
271.
1 ’ I'orser T. «Jag har speglat Srhundradet»: En bok om Per Nystrom — historikern, publicisten,
ambetsmannen. Stockholm, 1996; Oden B. Historikern som formade historien // Arkiv for
studier i arbetarrorelsens historia. 1997. Vol.69/70. S. 65—77.
"Эти события описаны в письмах Пера Нюстрема Лаурицу Вейбуллю от 14 октября
1938 г. и 3 февраля 1939 г. (Lunds universitet. Universitetsbiblioteket/Handskriftssectionen.
Sami. Weibull, Lauritz).
" Nilsson S. A. 1634 £rs regeringsform // Scandia. 1937. H. 10.
" Gunneriusson H. Det historiska faltet: Svensk historievetenskap frSn 1920-tal till 1957. Upp¬
sala, 2002. S. 78ff.
" Jonsson I. Vitterhetsakademien 1753—2003. Stockholm, 2003. S. 155.
17 Fortid og Nutid. 1958.
IX Torstendahl R. Stat och samhalle i svensk historievetenskap under 1800- och 1900-talen //
Historisk tidskrift. 1982. S. 2—9.
14 Bjorklund S. Dikt och vetande i historieskrivningen// Scandia. 1965. S. 189—226.
71
20См., например: Gerner К. Historia — samhallsvetenskapens laboratorium? // Historisk tid-
skrifl. 1971. S. 62-91.
2{Amark K. Teori- och metodproblem i modern svensk historieforskning: En antologi. Stock¬
holm, 1981.
22 Шел B. Clio mellan stolarna // Historisk tidskrift. 1968. S. 183—209; Eadem. Historiens plats
i samfundsforskningen // Statsvetenskaplig tidskrift. 1968.
23 Eadem. Historia och samhalle // Manniska och materia: Lundaforskare forelaser. Lund, 1969.
S. 87-101.
24Термины взяты из статьи Рольфа Торстендаля: Torstendahl R. Minimikrav och optimum-
normer i svensk historisk forskning // Idem, Nybom T. Historievetenskap som teori, prak-
tik, ideologi. Stockholm, 1988. S. 72—95. [Имеется русский перевод: Торстендалъ Р.
«Правильно» и «плодотворно» — критерии исторической науки / Пер. со шв. яз.
T. А. Салычевой // Исторические записки. М., 1995. Вып. 1 (119). Теоретические и
методологические проблемы исторических исследований. С. 54—73.] См. также: Idem.
History-Writing as Professional Production of Knowledge // Storia della Storiografia. 2005.
Vol. 48. P. 73-88.
250dёn B. Marx “goes to town”: Den vetenskapsteoretiska forandringen // Det roda Lund:
Berattelser om 1968 och studentrevolten / Red. K. Salomon och G. Blomqvist. Lund, 1998.
S. 130-144.
26GernerK. Clio i samhallets tjanst // Scandia. 1973. S. 159—200.
27Lonnroth E. Tv& decennier // Historisk tidskrift. 1980. S. 191.
28Gerner K., Zander U. Ord och bild i Scandia — en introduktion // Scandia. 2005. S. 3-6.
В качестве введения в «виртуальную историю» см.: Gerner К. Historien р£ plats // His-
torien ar nu: En introduktion till historiedidaktiken / Red. K.-G. Karlsson och U. Zander.
Lund, 2004. S. 165-183.
29См. написанный Стуре Булином некролог: Scandia. 1961. S. 1—8. О поездках Лаурица
Вейбулля по историческим местам ходят легенды.
^Osterberg Е. Litteratur och kultur, text och liv // Historisk tidskrift. 2002. S. 60—65.
Перевод со шведского А. В. Толстикова
72
Питр Берк
Диалог Арона Гуревича с «Анналами»1
Как и Михаил Бахтин, чьи работы он одновременно превозно¬
сил и критиковал, Арон Яковлевич Гуревич был привержен¬
цем идеи диалога. Изучение истории он описывал как диалог
между прошлым и настоящим2. В этой статье я хотел бы рас¬
смотреть отношения между новой историей (nouvelle histoire)
Гуревича и так называемой Школой Анналов, которая на самом деле
была скорее группой, сообществом или движением ученых, разделяв¬
ших ряд общих целей, чем собственно школой, где ученики следовали
бы по стопам таких учителей, как Февр или Бродель. Я воспользовал¬
ся довольно неопределенным термином «отношения» потому, что в
его рамках можно сопоставить — и противопоставить — работы Гуре¬
вича и французских историков, а также рассмотреть их реакцию друг
на друга3.
I
Будучи аутсайдером — не русским и не медиевистом — я предпринял
попытку рассмотреть достижения Гуревича в широком историогра¬
фическом контексте. Начну с общего соображения о том, что движе¬
ние «Анналов», даже являясь самым знаменитым и самым успешным
предприятием по обновлению исторической науки в XX в., не было
единственным в этом отношении. В начале века существовало, к при¬
меру, движение за обновление исторических исследований в Соеди¬
ненных Штатах, с которым были связаны такие исследователи, как
Джеймс X. Робинсон и Чарльз и Мэри Бэрд.
Кроме того, было еще всемирное марксистское движение за обнов¬
ление истории. Как нетрудно догадаться, оно имело особое значение
в странах, где отсутствовал коммунистический режим, где марксизм
был скорее открытой, нежели ограниченной парадигмой, и обретал
скорее форму ереси, чем догмы. Можно вспомнить Яна Ромейна в
Нидерландах, группу, объединившуюся вокруг журнала «Studi Storici»
в послевоенной Италии, или основателей «Past and Present» в Брита¬
нии, среди которых были Эрик Хобсбаум, Эдвард Томпсон, Кристо¬
фер Хилл и — ближе к интересам Арона Яковлевича — Родни Хилтон.
Были также и отдельные историки, которые создавали историю
нового типа в своем особом ключе. Показательной фигурой в этом
смысле является голландец Йохан Хейзинга, историк культуры, вдох¬
новленный работами Якоба Буркхардта, но превзошедший его подход
во многих отношениях, отчасти благодаря своему интересу к антропо¬
логии4. Пример менее известный — бразилец Джильберто Фрейре, чья
социокультурная история черпала вдохновение отчасти в антропо¬
логии Франца Боаса, отчасти в «интимной истории» братьев Гонкур.
Когда Фернан Бродель, преподававший в университете Сан-Паулу в
конце 1930-х, познакомился с работой Фрейре, то, как сказано в его
восторженной рецензии на нее, он обнаружил близость позиции авто¬
ра к подходу Блока, Февра и самого Броделя5.
Я оставляю другим авторам этого сборника исследование интеллек¬
туальной биографии Арона Яковлевича и тех примеров, которым он
мог следовать в начале своей карьеры. Интересовался ли он, к примеру,
работами Льва Выготского и Александра Лурии? В последних же книгах
Гуревича достаточно очевиден стимул, почерпнутый им из работ трех
научных сообществ: русского, англо-американского и французского.
Если говорить о соотечественниках, Гуревич был восхищен и
вдохновлен в первую очередь трудами Михаила Бахтина, Владими¬
ра Проппа, Дмитрия Лихачева и ученых так называемой «Тартуской
школы» (или, быть может, сообщества?), особенно Юрия Лотмана и
Бориса Успенского, чьи работы по семиотике восходили к Бахтину, а
также развивали некоторые его идеи относительно языка и культуры6.
В своем интервью Гуревич говорил, что книга Бахтина о Рабле про¬
извела на него «огромное впечатление», когда была в конце концов
опубликована в 1965 г. Он принял участие в форуме, организованном
в честь пятидесятилетия защиты Бахтиным диссертации по Рабле,
где выступил против его критики Мозером. Его отношение к Бахтину
было одновременно восторженным и критическим, Гуревич коррек¬
тировал ряд его положений, но также отмечал необходимость появле¬
ния такого рода «смелых теорий»7.
Интерес Лотмана к тому, что он называл «поэтикой повседневно¬
сти», неформальными законами заданной культуры, делал его отчасти
антропологом. Гуревич, в свою очередь, относил большинство своих
работ к исторической антропологии, основанной на идеях ранних ан¬
тропологов, таких как Франц Боас, Мелвил Херсковиц и Бронислав
Малиновски, иногда обращаясь к символической антропологии Вик¬
тора Тернера (но, насколько мне известно, не к работам Клиффорда
Гирца, хотя он их, несомненно, оценил)8.
74
Что касается французов, то Гуревич, как кажется, не читал Дюрк-
н‘ими (несмотря на их общий интерес к репрезентации пространства
и ирсмсни), но был явно увлечен работами его последователя Марселя
Мос са, особенно его эссе о даре и о категории личности9. Он время от
ирсмсни упоминал историков, не принадлежавших к группе «Анналов»,
I мири мер, Жана Делюмо (разделявшего его интерес к исторической
ж пхологии) и Луи Альфана10. Он был знаком с работами французских
ж е мсдователей классической античности, прежде всего Жан-Пьера
Бермана, также склонявшегося к истории ментальностей".
Однако больше всего Гуревич учился у историков из группы «Ан¬
нанов». Как он позже объяснял, именно они помогли ему в выработ¬
ке своего метода, своего «вопросника», обращенного к прошлому12.
И 1980-х годах он написал книгу об этой группе, хотя текст был опу-
о II и кован только в 1993 г.; он также настоял на организации в Москве
и 19X9 г. конференции, посвященной шестидесятилетнему юбилею
Анналов».
С реди исследователей группы «Анналов» он часто обращался к
специалистам по раннему Новому времени, особенно Люсьену Фев-
pv (о котором опубликовал два эссе), но также и Фернану Броделю,
I’оберу Мандру, Филиппу Арьесу, Альфонсу Дюпрону, Пьеру Шоню,
Мишелю Вовелю, Рожеру Шартье, Роберу Мюшембле13. Следует за¬
метить, однако, что в случаях Арьеса и Шоню он скорее вступал в
спор, критикуя их взгляды на отношение к смерти в Средние века.
Гстественно, чаще всего Гуревич цитировал медиевистов из «Ан¬
налов», начиная с Марка Блока, которого он называл «величайшим
историком нашего века», «историком от Бога», и о котором дважды
писал14. Он также постоянно ссылался на Жоржа Дюби, но, что до¬
вольно любопытно, не на его работу по истории ценностей и не на
книгу «Воины и крестьяне» («Guerriers et Paysans», 1973), несмотря на
сходство в трактовке средневековой экономики в книге Дюби и в ис¬
следованиях самого Гуревича о богатстве и дарах.
Однако больше всего ссылок было на Жака Ле Гоффа, которого
он называл «самым одаренным из современных французских уче¬
ных» и который оказал «сильное влияние» на его собственную работу.
Гуревич довольно рано открыл для себя главную книгу Ле Гоффа по
Средневековью — «Цивилизация средневекового Запада» (1964), был,
несомненно, впечатлен ею (больше всего, вероятно, девятой главой,
посвященной ментальности, эмоциям и оценкам), и в начале 1970-х
завязал переписку с автором. О Ле Гоффе он также написал эссе, и тот
позже сделал ответный жест15. Гуревич впервые увиделся с Ле Гоффом
(а также с Дюби) в 1989 т.16. Четвертый французский медиевист, на ко¬
торого он регулярно ссылался — бывший ученик Ле Гоффа Жан-Клод
Шмитт17.
75
II
Что же думал Арон Яковлевич о работах этих французских историков?
Сквозь какую линзу или фильтр он их читал? Чему и как он у них нау¬
чился, за что их критиковал?
Гуревича не привлекали «научные» «Анналы», приверженные ко¬
личественным методам, и еще меньше — их марксистское крыло.
Броделю посвящено всего одно эссе, а Лабрусс им едва упомянут18.
Он предпочитал работы исследователей первого поколения, Февра и
Марка Блока, и третьего поколения, Ле Гоффа и Шмитта, тому, что
было между ними. Во французской науке Гуревичу были наиболее
близки история ментальностей, историческая антропология и исто¬
рия народной культуры — три подхода, имеющие столько общего, что
их довольно трудно (если вообще возможно) разделить.
«Категории средневековой культуры», опубликованные в 1972 г.,
должны были стать вкладом в историю ментальностей в широком
смысле, как историю восприятия мира — «Weltanschauung», «мировиде-
ние»19. В статье 1983 г. Гуревич разбирал понятие метальности (mentalite)
в средневековых исследованиях, принадлежащих к корпусу, определен¬
ному им как «новая французская историография». Вполне естественно,
что львиная доля внимания была уделена Дюби и Ле Гоффу.
Что касается исторической антропологии, то к работам антропо¬
логов Гуревич обращался еще в конце 1960-х. Похоже, что на этот путь
его привел интерес к средневековой Скандинавии, культура которой
была более архаична, чем культура Франции или Италии в Средние
века. В любом случае, к 1980-м годам, если не раньше, определяя свой
подход к Средневековью, он использовал термин «историческая ан¬
тропология» — по-видимому, наравне с термином «история менталь¬
ностей». В отличие от него, французские историки включают в свою
концепцию «исторической антропологии» историю повседневных
практик, историю материальной культуры и историю тела20.
Один из упреков, предъявляемых антропологии (исторической и
не-исторической), а также истории ментальностей, как ее трактовал,
например, Люсьен Февр, заключается в том, что они рассматривают
культуру как нечто однородное, не делая различия между, скажем,
церковной и светской или между ученой и народной культурами21. Тот
же упрек можно было бы адресовать и «Категориям». Как будто отве¬
чая на такую критику, Гуревич назвал свою книгу «Проблемы средне¬
вековой народной культуры» прямым продолжением «Категорий» и
возмещением этого их недостатка. «В предыдущей книге» — писал он
в предисловии, — «я руководствовался презумпцией, что абстракция
«человек Средневековья» допустима в научном исследовании. И хотя
на определенном уровне абстрагирования это приемлемо, на этот раз я
76
хотел бы разделить культуры элиты и неграмотных простолюдинов»22.
Он продолжил эту работу в исследовании «культуры безмолвствующе-
ю большинства» («Средневековый мир: культура безмолвствующе-
и> большинства»), которое не было переведено на английский язык.
It пей он опирался на новаторское исследование Мандру о народной
культуре, опубликованное в 1964 г.; на работы Ле Гоффа о «фольклор¬
ных традициях» и о чистилище; на книгу Шмитта о народном культе
ч витой борзой» в средневековой Франции.
Еще одной общей чертой Гуревича и историков «Анналов» был их
интерес к переменам, происходящим за долгий период, «время большой
мнительности», как его называл Фернан Бродель. В своих собственных
работах Гуревич охватывал шесть столетий средневековой культуры, на¬
чиная с викингов и заканчивая тринадцатым веком. Иногда он критико¬
вал французское время «большой длительности» (longue duree), называя
по слишком коротким в сопоставлении с бахтинской идеей «большого
времени». В частности, он считал, что история Чистилища уходит гораз-
мо глубже в прошлое, чем утверждал Ле Гофф23. Ни определенная бли-
юсть работ Гуревича с работами французских историков, ни то, чему он
v них научился, не было препятствием для критики их подхода.
Иногда, к примеру, Гуревич характеризовал работу современных
ему «Анналов» как слишком фрагментарную и эмпирическую, настаи¬
вая на необходимости того, что он называл «синтезом» или выработкой
• единой научной стратегии» (по контрасту он превозносил Блока за его
чувство синтеза)24. В «Средневековом мире...» он отметил, что пытал¬
ся рассмотреть средневековую культуру как целостность, комплекс, и
в то же время как противоречивое смешение разнородных элементов,
культуру, внутри которой различимы разные слои, но все же единую.
Иными словами, народная культура не была изолированной25.
Ближе к концу своей жизни в одном из интервью — в этом жанре
мнение зачастую высказывается в более резкой форме, но также и бо¬
лее откровенно, чем в письменных комментариях — Гуревич критико¬
вал Дюби за его близость к марксизму26. Что касается Ле Гоффа — «я
преклоняюсь перед ним». Хотя и Ле Гофф был подвергнут критике,
более мягкой, поскольку «даже он не может избавиться от марксист¬
ских упрощений», таких, как соотношение развития идеи Чистилища
е ростом среднего класса в городах27.
III
Что думали о работах Гуревича историки «Анналов»? Они не сразу
узнали о его существовании, и не только потому, что он работал в Со¬
ветском Союзе и не мог приехать на Запад, но также и потому, что к
истории европейского Средневековья он пришел в некотором роде
«черным ходом», то есть через изучение средневековой Скандина¬
вии. Тем не менее, «Анналы» предоставили ему возможность трижды
высказаться на их страницах: впервые в 1972 г. об отношении к соб¬
ственности; во второй раз в 1982 г. об образе иного мира; в третий раз
в 1993 г. о проблеме средневековой индивидуальности. Во втором слу¬
чае его статью представил Ле Гофф28.
«Категории» Гуревича, переведенные на французский язык, были
опубликованы в 1983 г. авторитетным издательством «Галлимар» с пре¬
дисловием столь же авторитетного историка Жоржа Дюби. Предисло¬
вие, однако, было отчасти критическим (особенно в том, что касалось
ссылок на Бахтина), а также несло несколько покровительственный
оттенок, несмотря на ремарки о независимости мышления Гуревича.
Книга не была аннотирована в «Анналах». В чем причина такой полу-
негативной реакции? Возможно, дело во временном расхождении ин¬
тересов. Там, где книга следовала французской модели, она восходила
к схеме Люсьена Февра 1940-х годов, повествуя скорее о ментальности
всего общества, чем конкретной социальной группы.
С другой стороны, «Народная культура» Гуревича появилась в то
время, когда группа «Анналов» все еще активно занималась этой про¬
блемой29. Во всяком случае, «Анналы» опубликовали положительную
рецензию на оригинальное русское издание книги Гуревича, написан¬
ную византинистом Эвелин Патлажан, а немецкий перевод был реко¬
мендован на знаменитых «синих страницах» журнала30. Но при всем
этом французское издание книги появилось только в 1996 г., значи¬
тельно позже итальянского, польского и английского переводов.
Некоторые французские медиевисты — такие как Эрве Мартен,
специалист по истории ментальностей — довольно часто ссылались
на Гуревича31. Тем не менее наиболее интенсивным интерес к его рабо¬
там был и остается в кругах Жака Ле Гоффа и Жан-Клода Шмитта. Ле
Гоффа действительно можно назвать его неизменным оппонентом во
Франции. Он отзывался о Гуревиче гораздо теплее, чем Дюби, называя
его «великим советским медиевистом», «известным русским медиеви¬
стом»32. Он пригласил Гуревича написать главу о купце для сборника
эссе о Средневековье и книгу об истоках индивидуализма для своей
серии «Строить Европу». Как я уже отмечал, они состояли в переписке
с 1970-х годов. Идя разными путями, они пересекались в своих инте¬
ресах к целому ряду тем, от истории Чистилища до истории смеха.
Тем не менее, они, видимо, не были слишком близки — когда Ле
Гофф писал свою историю идеи Чистилища, он не знал, что Гуревич
занимается той же темой, и ему пришлось добавить замечание об этом
в конце книги, сославшись в последний момент на недавнюю неопу¬
бликованную работу33. У них также были некоторые расхождения, как
отмечалось выше, относительно хронологии идеи Чистилища.
78
В заключение, думается, стоит выделить три принципиальных со¬
ображения. Во-первых, отношения между Гуревичем и «Анналами»
были асимметричными. Он вникал в их работы с гораздо большим
интересом, чем они — за исключением Ле Гоффа — в его труды. Уже
в 1990-х годах он обратился с письмом к французским историкам,
приглашая их к диалогу. Письмо было опубликовано в Париже До¬
мом наук о человеке, что само по себе свидетельствует о благосклон¬
ности французской стороны, но тот факт, что Арон Яковлевич все еще
чувствовал необходимость взывать к диалогу, весьма показателен. В
конце своей жизни он заявил, что принадлежал к школе «Анналов»,
но сомневаюсь, чтобы французы когда-либо рассматривали его как
одного из своих. Как он отмечал, «презрение ко всему, что находится
севернее Франции» является характерной французской чертой34.
Второе соображение касается перемен, происходивших с течением
времени. Переход Гуревича от социально-исторической психологии,
которая интересовала его в 1960-е годы, к исторической антропологии
последних лет в целом соответствовал сдвигу, произошедшему в груп¬
пе «Анналов» от «исторической психологии» Блока, Февра и Мандру
к «исторической антропологии» Ле Гоффа и Шмитта. Опять-таки, его
поворот от занятий крестьянами и земельной собственностью к исто¬
рии идей параллелен движению «от подвала к чердаку» части француз¬
ских историков, включая Дюби. Эта параллель особенно примечатель¬
на, если учесть разницу политических режимов в России и Франции.
Третье соображение — об истории взаимных откликов. Как часто
бывает в подобных случаях, в долгих и плодотворных спорах между
Гуревичем и группой «Анналов» каждая сторона прочитывала другую
через фильтр своей собственной культуры. Возвращаясь к метафоре,
с которой начиналась эта статья, интеллектуальные диалоги часто яв¬
ляются в некотором роде диалогами глухих, или, точнее, разговорами
между людьми, которые плохо слышат друг друга, воспринимая лишь
часть из того, что говорит собеседник.
Гуревич, возможно, прочитывал французских историков (часть из
которых, включая Ле Гоффа, интересовалась французским структу¬
рализмом) сквозь линзу Бахтина, Проппа и русской семиотической
школы. Французы, в свою очередь, обычно считали Гуревича своего
рода «попутчиком» группы «Анналов», как они воспринимали и Бах¬
тина, и польского историка Витольда Кулу, и австрийского историка
Отто Бруннера, и бразильца Джильберто Фрейре, упомянутого в на¬
чале этой статьи. Похоже, что Дюби, например, прочел «Категории»
Гуревича с их акцентом на целостности средневековой культуры как
вульгарную или наивную версию истории, разрабатываемую «Аннала¬
ми», где автор не смог разделить позиции разных социальных групп,
тогда как целостность, защищаемая Гуревичем, была скорее искушен¬
79
ной реакцией на слишком сильное пристрастие французов к социаль¬
ной дифференциации.
Конечно, эти утверждения нуждаются в нюансировке. Ле Гофф,
например, признавал, что главным импульсом для «новой истории»
Гуревича было «его собственное стремление». Было бы интересно
спросить у Броделя, что он думал о Гуревиче, неплохо было бы по¬
интересоваться и у Арона Яковлевича, как он относился к работам,
скажем, Мориса Ломбара, медиевиста из группы «Анналов», которого
он, кажется, упустил из виду. К сожалению, как Бродель, так и Гуре¬
вич уже недосягаемы для интервью.
Примечания
1Я не читаю по-русски, поэтому мое исследование, к сожалению, опирается на перево¬
ды его работ. Я буду говорить в основном о четырех книгах, доступных на английском
языке: Categories of medieval culture. L., 1985. (Русск. изд.: Категории средневековой
культуры. М., 1972); Medieval popular Culture. Cambridge, 1988. (Русск. изд.: Пробле¬
мы средневековой народной культуры. М., 1981); Historical Anthropology of the Middle
Ages. Cambridge, 1992. Origins of European Individualism. Oxford, 1995.
2Cm.: Scholze-Irrlitz L. Modeme Konturen historischer Anthropologie: eine vergleichende Stud-
ie zu den Arbeiten von Jacques Le Goff und Aaron J. Guijewitsch. Frankfurt, 1994. P. 70. Cp.
также с его приглашением к диалогу французских историков (ниже в тексте).
3Ср.: Lotman Yu.M. Dialogue Mechanisms // Universe of the Mind: a Semiotic Theory of Cul¬
ture. L., 2001. P 143—150. (Русск. изд.: Лотман Ю. М. Внутри мыслящих миров. М.,
1996, С. 193-206).
4 Bulhof I.N. Johan Huizinga, Ethnographer of the Past // Clio. 1974—1975. N 4; Bergsma W.
Huizinga en de culturele antropologie. Groningen, 1981.
5Braudel F. A travers un continent d’histoire // Melanges d’histoire sociale. R, 1943. N 4.
P. 3—20; Burke P. Elective Affinities: Gilberto Freyre and the nouvelle histoire // The Euro¬
pean Legacy. Oxford, 1998. Vol. 3. N 4. P. 1—10.
6Об отношении к Бахтину: Gurevich A. Bakhtin und der Karneval // Euphorion. 1991. Ссыл¬
ки на Проппа см.: Medieval Popular Culture, P. 90; Historical Anthropology..., P. 223; на
Лихачева: Categories..., P. 36, 320; Medieval Popular Culture, P. 19, 21; на Тартускую
школу: Historical Anthropology..., P. 30; на Лотмана: Medieval Popular Culture, P. 266; Гу¬
ревич публиковал свои статьи в сборниках, выпускаемых Тартуской группой с 1970-х
по 1990-е годы.
1 Scholze-Irrlitz L. Op. cit., Р. 77; Gurevich A. Bakhtin und der Karneval...; Emerson C. The first
hundred years of Mikhail Bakhtin. Princeton, 1997. P. 106.
historical Anthropology..., P. 179 (проанализированный Боасом феномен потлача),
Р. 180, 224 (Малиновски), Medieval Popular Culture, Р. 77 (Тернер).
9 Historical Anthropology..., Р. 180—181, 224; Origins of European Individualism, P. 34.
l0Medieval Popular Culture, P. 219—220; Historical Anthropology..., P. 5.
"Categories of Medieval Culture..., P. 319; Historical Anthropology..., P. 160; Origins of Euro¬
pean Individualism, P. 257.
12 Gurevich A. Annales in Moscow // The work of Jacques Le Goff and the challenges of Medi¬
eval history / Ed. M. Rubin. Woodbridge, 1997. P. 239—48, особенно 241; Cp.: Гуревич А. Я.
История историка. M., 2004. С. 134—135.
13Gurevich A. ‘Prefazione’ // Febvre L. II Problema dell’incredulita. Turin, 1978; Cp.: Гуре¬
вич A. Я. Уроки Люсьена Февра // Fevre L. Бои за историю. М., 1991., Medieval Popular
Culture, P. 108, 146, 149-51 (Вовель); P. 120, 122 (Шоню); P. 139 (Шартье), P. 267 (Мю-
шембле). Historical Anthropology..., P. 21, 23, 27, 29 (Бродель); P. 42 (Дюпрон, Мандру);
P. 11, 41, 44, 69 (Вовель). Гуревич знал работы Мандру о судах над ведьмами и его ис¬
следования, посвященные народной культуре.
80
"См.: Scholze-Irrliz L. Op. cit., P. 77. Гуревич А. Марк Блок и «Апология истории» // Блок
М. Апология истории, или Ремесло историка. М., 1973; Gurevich A. Marc Bloch and
Historical Anthropology // Marc Bloch aujourd’hui / Eds. H. Atsma and A. Burguiere. P,
1990. P. 403-406.
"Cm.: Scholze-Irrlitz L. Op. cit., P. 78; Gurevich A. Notes in the Margin of Jacques Le Goffs
Book // Journal of Medieval History. 1983; Cp.: Le Goff J. Saluting Aron Gurevich // The
Medieval History Journal. 2004, N7. P. 163—167. Ссылки на Дюби в книгах Гуревича, как
и на Ле Гоффа, слишком многочисленны, чтобы перечислить их здесь.
Markwick R.D. Cultural History under Khrushchev and Brezhnev: from social psychology to
mentalites // Russian Review. 2006. N 65. P. 283—301, особенно 242—243.
"Medieval Popular Culture, P. XVII; Historical Anthropology..., P. 42—4; Origins of European
Individualism. P. 253, 259, 267.
" Historical Anthropology... P. 41.
" Markwick R.D. Op. cit. P. 297.
Historical Anthropology...; cp.: Gurevich A. Marc Bloch and Historical Anthropology.
4 Burke P. Strengths and Weaknesses of the History of Mentalities // History of European Ideas.
1986. №7. P.439-451.
’’ Medieval Popular Culture, P. XIII.
'Gurevich A. Notes...
4Gurevich A. Marc Bloch and Historical Anthropology..., P. 406; Scholze-Irrlitz L. Op. cit.
P.77.
"Я использовал немецкое издание 1997 г. (Himmlisches und irdlisches Leben. Bildwelten
des schriftlosen Menschen im 13. Jahrhundert. Amsterdam; Dresden, 1997).
Ч)б отношении Дюби к марксизму см.: Duby G., Lardreau G. Dialogues. P, 1980. P. 117—
140.
” Mazour-Matusevich Ye. Interview with Aron Gurevich // Journal of Medieval and Early
Modern Studies. 2004. N35. P. 121—157, особенно P. 128, 138. О политических взглядах
Ж. Ле Гоффа, особенно о его неприятии коммунизма, см. его собственные высказы¬
вания: Essais d’ego-histoire / Ed. Pierre Nora. P, 1987. P. 208—209; а также: Une vie pour
l’histoire. R, 1996. P. 66—68.
’"Annales: ESC. P, 1972. An. 27. P. 523-547; Annales: ESC. R, 1982. N 37. P. 255-275; An-
nales: HSS. P., 1993. N 48. P. 1263-1280.
Mandrou R. De la culture populaire aux 17-e et 18-e siecles. P., 1964; Le Goff J. Culture cleri¬
cal et traditions folkloriques dans la civilisation merovingienne / Annales: ESC. P., 1967.
P. 780—789; Schmitt J.-C. Le saint levrier: Guinefort, guerisseur d’enfants depuis le XHI-e
siecle. P., 1979.
"'Annales: ESC. P., 1985. An. 40; Annales: ESC. P., 1987. An. 42.
11 Эрве Мартен делает десять ссылок на работы Гуревича (Martin Н. Mentalites medievales.
R, 1996).
12 Le GoffJ. La naissance du purgatoire. P., 1981. P. 496; Idem. Saluting... P. 163.
" Le GoffJ. La naissance du purgatoire, P. 496—497. Французский перевод статьи Гуревича
был опубликован в «Анналах»: Annales: ESC. R, 1982. Р. 255—275.
" Mazour-Matusevich Ye. Op. cit. P. 142.
Перевод с французского И. Г. Галковой
81
ной реакцией на слишком сильное пристрастие французов к социаль¬
ной дифференциации.
Конечно, эти утверждения нуждаются в нюансировке. Ле Гофф,
например, признавал, что главным импульсом для «новой истории»
Гуревича было «его собственное стремление». Было бы интересно
спросить у Броделя, что он думал о Гуревиче, неплохо было бы по¬
интересоваться и у Арона Яковлевича, как он относился к работам,
скажем, Мориса Ломбара, медиевиста из группы «Анналов», которого
он, кажется, упустил из виду. К сожалению, как Бродель, так и Гуре¬
вич уже недосягаемы для интервью.
Примечания
1Я не читаю по-русски, поэтому мое исследование, к сожалению, опирается на перево¬
ды его работ. Я буду говорить в основном о четырех книгах, доступных на английском
языке: Categories of medieval culture. L., 1985. (Русск. изд.: Категории средневековой
культуры. М., 1972); Medieval popular Culture. Cambridge, 1988. (Русск. изд.: Пробле¬
мы средневековой народной культуры. М., 1981); Historical Anthropology of the Middle
Ages. Cambridge, 1992. Origins of European Individualism. Oxford, 1995.
2Cm.: Scholze-Irrlitz L. Moderne Konturen historischer Anthropologie: eine vergleichende Stud-
ie zu den Arbeiten von Jacques Le Goff und Aaron J. Guijewitsch. Frankfurt, 1994. P. 70. Cp.
также с его приглашением к диалогу французских историков (ниже в тексте).
3Ср.: Lotman Yu.M. Dialogue Mechanisms // Universe of the Mind: a Semiotic Theory of Cul¬
ture. L., 2001. P 143—150. (Русск. изд.: Лотман Ю. М. Внутри мыслящих миров. М.,
1996, С. 193-206).
4 Bulhof I.N. Johan Huizinga, Ethnographer of the Past // Clio. 1974—1975. N 4; Bergsma W.
Huizinga en de culturele antropologie. Groningen, 1981.
5Braudel F. A travers un continent d’histoire // Melanges d’histoire sociale. R, 1943. N 4.
P. 3—20; Burke P. Elective Affinities: Gilberto Freyre and the nouvelle histoire // The Euro¬
pean Legacy. Oxford, 1998. Vol. 3. N 4. P. 1—10.
6Об отношении к Бахтину: Gurevich A. Bakhtin und der Karneval // Euphorion. 1991. Ссыл¬
ки на Проппа см.: Medieval Popular Culture, P. 90; Historical Anthropology..., P. 223; на
Лихачева: Categories..., P. 36, 320; Medieval Popular Culture, P. 19, 21; на Тартускую
школу: Historical Anthropology..., P. 30; на Лотмана: Medieval Popular Culture, P. 266; Гу¬
ревич публиковал свои статьи в сборниках, выпускаемых Тартуской группой с 1970-х
по 1990-е годы.
7Scholze-Irrlitz L. Op. cit., Р. 77; Gurevich A. Bakhtin und der Karneval...; Emerson C. The first
hundred years of Mikhail Bakhtin. Princeton, 1997. P. 106.
historical Anthropology..., P. 179 (проанализированный Боасом феномен потлача),
Р. 180, 224 (Малиновски), Medieval Popular Culture, Р. 77 (Тернер).
9 Historical Anthropology..., Р. 180—181, 224; Origins of European Individualism, P. 34.
l0Medieval Popular Culture, P. 219—220; Historical Anthropology..., P. 5.
"Categories of Medieval Culture..., P. 319; Historical Anthropology..., P. 160; Origins of Euro¬
pean Individualism, P. 257.
12 Gurevich A. Annales in Moscow // The work of Jacques Le Goff and the challenges of Medi¬
eval history / Ed. M. Rubin. Woodbridge, 1997. P. 239—48, особенно 241; Cp.: Гуревич А. Я.
История историка. M., 2004. С. 134—135.
13Gurevich A. ‘Prefazione’ // Febvre L. II Problema dell’incredulita. Turin, 1978; Cp.: Гуре¬
вич A. Я. Уроки Люсьена Февра // Fevre L. Бои за историю. М., 1991., Medieval Popular
Culture, P. 108, 146, 149-51 (Вовель); P. 120, 122 (Шоню); P. 139 (Шартье), P. 267 (Мю-
шембле). Historical Anthropology..., P. 21, 23, 27, 29 (Бродель); P. 42 (Дюпрон, Мандру);
P. 11, 41, 44, 69 (Вовель). Гуревич знал работы Мандру о судах над ведьмами и его ис¬
следования, посвященные народной культуре.
80
14 См.: Scholze-Irrliz L. Op. cit., P. 77. Гуревич А. Марк Блок и «Апология истории» // Блок
М. Апология истории, или Ремесло историка. М., 1973; Gurevich A. Marc Bloch and
Historical Anthropology // Marc Bloch aujourd’hui / Eds. H. Atsma and A. Burguiere. R,
1990. P. 403-406.
isCm.: Scholze-Irrlitz L. Op. cit., P. 78; Gurevich A. Notes in the Margin of Jacques Le Goffs
Book // Journal of Medieval History. 1983; Cp.: Le Goff J. Saluting Aron Gurevich // The
Medieval History Journal. 2004, N7. P. 163—167. Ссылки на Дюби в книгах Гуревича, как
и на Ле Гоффа, слишком многочисленны, чтобы перечислить их здесь.
Markwick R.D. Cultural History under Khrushchev and Brezhnev: from social psychology to
mentalites // Russian Review. 2006. N 65. P. 283—301, особенно 242—243.
{l Medieval Popular Culture, P. XVII; Historical Anthropology..., P. 42—4; Origins of European
Individualism. P. 253, 259, 267.
18 Historical Anthropology... P. 41.
14 Markwick R.D. Op. cit. P. 297.
"Historical Anthropology...; cp.: Gurevich A. Marc Bloch and Historical Anthropology.
21 Burke P. Strengths and Weaknesses of the History of Mentalities // History of European Ideas.
1986. №7. P.439-451.
’ ’ Medieval Popular Culture, P. XIII.
’' Gurevich A. Notes...
’4Gurevich A. Marc Bloch and Historical Anthropology..., P. 406; Scholze-Irrlitz L. Op. cit.
P.77.
’ Я использовал немецкое издание 1997 г. (Himmlisches und irdlisches Leben. Bildwelten
des schriftlosen Menschen im 13. Jahrhundert. Amsterdam; Dresden, 1997).
"Об отношении Дюби к марксизму см.: Duby G., Lardreau G. Dialogues. P., 1980. P. 117—
140.
n Mazour-Matusevich Ye. Interview with Aron Gurevich // Journal of Medieval and Early
Modern Studies. 2004. N35. P. 121—157, особенно P. 128, 138. О политических взглядах
Ж. Ле Гоффа, особенно о его неприятии коммунизма, см. его собственные высказы¬
вания: Essais d’ego-histoire / Ed. Pierre Nora. R, 1987. P. 208—209; а также: Une vie pour
I’histoire. P., 1996. P. 66-68.
Annales: ESC. P., 1972. An. 27. P. 523-547; Annales: ESC. P., 1982. N 37. P. 255-275; An-
nales: HSS. R, 1993. N 48. P. 1263-1280.
Mandrou R. De la culture populaire aux 17-e et 18-e siecles. R, 1964; Le Goff J. Culture cleri¬
cal et traditions folkloriques dans la civilisation merovingienne / Annales: ESC. P., 1967.
P. 780—789; Schmitt J.-C. Le saint levrier: Guinefort, guerisseur d’enfants depuis le XHI-e
siecle. R, 1979.
"’Annales: ESC. P., 1985. An. 40; Annales: ESC. P., 1987. An. 42.
11 Эрве Мартен делает десять ссылок на работы Гуревича (Martin Н. Mentalites medievales.
R, 1996).
12 Le GoffJ. La naissance du purgatoire. P., 1981. P. 496; Idem. Saluting... P. 163.
11 Le GoffJ. La naissance du purgatoire, P. 496—497. Французский перевод статьи Гуревича
был опубликован в «Анналах»: Annales: ESC. R, 1982. Р. 255—275.
14 Mazour-Matusevich Ye. Op. cit. P. 142.
Перевод с французского И. Г. Толковой
81
Ата Бжезинска
Средневековье Арона Гуревича
в свете исторической семантики
Перед непосредственным обращением к основным задачам
данной статьи мне кажется уместным вкратце познакомить
читателей с восприятием творчества Арона Яковлевича Гу¬
ревича в Польше. Непревзойденный медиевист, ушедший
из жизни несколько лет назад, завоевал популярность глав¬
ным образом среди этнологов и антропологов. Историки же обраща¬
ются к его работам довольно редко, считая его классиком историче¬
ской антропологии1. Парадоксальным образом необычайная мода на
неугомонного историка с востока, появившаяся после теплого приема
критиками монографий «Категории средневековой культуры» (поль¬
ское издание: 1972) и «Проблемы средневековой народной культуры»
(польское издание: 1981)2, явным образом отошла в прошлое на исходе
80-х, то есть именно тогда, когда работы Гуревича получили наиболь¬
шее признание в Европе и США, а также в Израиле и Японии. Увя¬
дающий интерес к его трудам может быть частично объяснен тем, что
в это время сходные проблемы Средневековья исследовались в Цен¬
тре социальной антропологии при Институте истории Варшавского
университета, руководителем которого являлся Бронислав Геремек.
Прежде всего, я полагаю, что распад советского блока и сопутствую¬
щий ему «посттравматический шок», выраженный в польском обще¬
стве внезапным преклонением перед всем западным и негативным
отношением к России и ее культуре, в сильной степени повлияли на
историческое сообщество. Почему? История являлась наукой, пресы¬
щенной марксистским учением, искаженной и потому нуждающейся
в самоочищении3. На этом фоне Гуревич-диссидент стал явлением
устаревшим, тогда как Гуревич-медиевист или социальный антропо¬
лог прозябал в тени Жака Ле Гоффа, Жоржа Дюби и Карло Гинзбурга.
Он больше не был представителем «нового»: историческая антропо¬
логия, а также психология, объясняющая историю, воспринимались
в качестве классики на фоне новаторских работ Мишеля Фуко, Фран¬
клина Анкерсмита и Хейдена Уайта. Исследовательскими центрами в
Польше, где продолжали обращаться к работам Гуревича — и где при
82
сю непосредственном участии велась дискуссия о методологических
проблемах истории, — оставались только Университет Адама Мицке-
нича в Познани и Университет Марии Склодовской-Кюри в Любли¬
не. Именно там были опубликованы последние работы российского
ученого. Войцех Вжозек, один из учеников Ежи Топольски, вошел в
редакционный совет журнала «Одиссей. Человек в истории». Потен¬
циал и качество работ автора «Категорий средневековой культуры»
изучались и в кружке специалистов по методологии, близких Яну
11оморскому. Впрочем, я рассказываю об академической среде и про¬
фессиональных исследователях. Что касается более широкого круга
читателей, то даже среди студентов-историков имя Гуревича известно
очень мало и всплывает лишь в связи с работой «Походы викингов»,
предлагаемой в качестве дополнительного чтения. К счастью, среди
адептов этнологии, которые считают монографии Гуревича частью
I тучного канона по описанию категорий культуры и ставят их рядом с
трудами Михаила Бахтина, отношение прямо противоположное.
Обусловлено ли отсутствие интереса в Польше к главному герою
этой статьи узкой специализацией, пренебрежением к сотрудничеству
между представителями разных гуманитарных дисциплин? Следует ли
замалчивать устоявшееся в среде интеллектуалов мнение об отсутствии
точек соприкосновения между русской и европейской цивилизациями,
пренебрегая тем самым воззрениями таких людей, как Стефан Меллер,
Адам Михник и Анджей Вайда?4 Может сложиться впечатление, что
после исчезновения Советского Союза вместе с принуждением к дру¬
жественным соседским взаимоотношениям так же испарилось и при¬
нуждение к изучению культуры: и потому сейчас это занимает лишь
небольшую группу специалистов. Современная российская литература,
не говоря уже об историографии, остается почти полностью неизвест¬
ной в Польше, и эта проблема гораздо глубже, нежели просто вопрос
моды. В общественном сознании слова «российский» и «советский»
абсолютно синонимичны. Лишь немногие помнят о России Толстого и
Достоевского, но сталинская Россия по-прежнему наводит ужас.
В контексте метафоры Министерства Правды Джорджа Оруэлла,
недавно упомянутой во «Времени новостей»5, фигуры таких истори¬
ков, как Арон Гуревич, представляют особую значимость для достиже¬
ния лучшего взаимопонимания между двумя народами, живущими во
власти стереотипов. Именно поэтому следует предпринять все, чтобы
его литературное наследие и в России не оказалось на внушительной,
но пыльной полке вместе с другими работами классических авторов, к
которым — при всем к ним уважении — обращаются довольно редко6.
Семантика всегда воспринималась А. Я. Гуревичем в качестве одной
из важнейших научных дисциплин, обогащающих методологические
подходы исторической науки. Он был не единственным, кто придер¬
83
живался подобных взглядов: в библиографии по этому предмету фи¬
гурируют работы Умберто Эко (кстати сказать, семиолога), в которых
развивается это направление исследований7. В настоящее время инте¬
рес привлекает и еще одна позиция, изложенная в работе «Историче¬
ская семантика» немецким историком Райнхартом Козеллеком, кото¬
рый вводит в сферу изучения истории новую вспомогательную науку,
называемую им «история понятий»8. В отличие от направлений Эко
или Гуревича, это направление не имеет ничего общего с изучением
культуры, но вместо этого концентрируется на исторической форме
общественно-политической лексики, видя своей целью ее концептуа¬
лизацию: «Любое историческое исследование должно принимать во
внимание языковые нормы и их авто-интерпретацию (в прошлом и
настоящем) как промежуточную фазу утверждения их достоверности.
В чувстве цельности изучаемого языка любого временного периода за¬
ключается единственная в своем роде метафора времени, которую мы и
определяем в качестве предмета исследования»9. Козеллек в своей кни¬
ге собрал несколько статей о данном методе, предлагаемом им для ин¬
терпретации истории, методе, на основе которого — в качестве четкого
ориентира — я постараюсь аргументировать концепцию этой статьи.
Вера в широкие возможности, предлагаемые семантическим исследо¬
ванием прошлого и настоящего, проявлялась уже в Средние века: «Res
и verba не противоречили друг другу, одни являлись символами других.
Если язык был для средневековых интеллектуалов покровом реально¬
сти, то он также являлся ключом к этой реальности, соответствующим ей
инструментом. “Язык, — говорил Ален Лилльский, — есть инструмент
ума”. А для Данте слово было всеобщим знаком, раскрывающим смысл,
познаваемый и разумом и ощущением (rationale signum et sensuale)»10.
Пребывая под обаянием от подобного подхода, я представлю ча¬
стички концепции Гуревича о средневековом мире, основываясь на
анализе наиболее важных понятий, его определяющих. Подготавли¬
вая необходимую подборку, я сначала собиралась сконцентрироваться
на определениях, вытекающих из марксистского учения. Вниматель¬
ное прочтение работ Гуревича11, однако, убедило меня, что, даже если
значительная часть этой терминологии присутствует в его работах до
1981 г.12, она не определяет их содержание целиком. Нужно акценти¬
ровать внимание на том, что концентрация марксистской термино¬
логии четко наблюдается в начале и конце упомянутых монографий.
Несмотря на некоторые корявые фразы, продиктованные цензурой,
российский специалист последовательно пытается отойти от марк¬
систской модели истории. Таким образом, далее я сосредоточу внима¬
ние на представленном взгляде на Средневековье, что делает статью
более интересной для медиевиста, нежели для специалиста по исто¬
риографии XX столетия.
84
Предпринимая необходимую выборку, я остановилась на тех тер¬
минах, которые обозначают поле дискуссии о Средневековье от шко¬
лы «Анналов» до Москвы. Именно к ним обращаются все медиевисты
при восстановлении образа изучаемой эпохи. И именно на их пони¬
мании существенным образом основывалась методология исследова¬
ния. Этими терминами будут: «культура», «сознание», «христианство»
и «феодализм».
Поле полемики о Средневековье полнится терминами, которые
были и по-прежнему являются дискуссионными, и не только с точки
зрения историографии. Образы, относящиеся к эпохе, очень сильно
эмоционально окрашены. Медиевисты, старающиеся подчеркнуть
центральный момент между мифами о «темноте» и «яркости» этого пе¬
риода, ощущают бремя социальной ответственности за свои слова13.
Этот текст — об историке, который, прежде чем решиться на вы¬
бор собственного пути, сражался в рамках парадигмы исторического
материализма. Ему пришлось самостоятельно нащупывать необхо¬
димое методологическое вдохновение, что вынуждало его положить¬
ся на собственную интуицию. Книги написаны сложным языком во
многом потому, что автор, несмотря на декларирование намерения
«интерпретировать семантический “инвентарь культуры”, очень осто¬
рожен при формулировании точных терминов и понятий. В совокуп¬
ности они создают весьма нетипичный взгляд на Средневековье.
Для реконструкции представленных выше терминов я воспользова¬
лась работами «Цивилизация средневекового запада» Жака Ле Гоффа,
«История французской цивилизации. Средневековье — XVI век» Жор¬
жа Дюби и Робера Мандру и «Историей средневековья» Е. А. Космин-
ского14, дополненной статьями из Большой Советской Энциклопедии.
Я собираюсь разобрать понятия «христианство», «сознание», «куль¬
тура», «феодализм» именно в таком порядке, в каком они представлены
в работах Гуревича: христианство влияет на форму сознания, которое,
в свою очередь, определяет культуру, элементом которой и является
феодализм. Я постараюсь продемонстрировать это, рассмотрев каждое
из понятий. Каждой части предшествует объяснение инструментария,
доступного российскому исследователю, прежде всего это труды клас¬
сиков марксизма-ленинизма и третьего поколения «Анналов»15, кото¬
рые могли стать источником вдохновения в его размышлениях.
1. Христианство
В марксистско-ленинской интерпретации истории Средние века вы¬
ступают весьма мрачным периодом. В феодальную эпоху католиче¬
ская и православная церкви являлись важнейшими инструментами,
с помощью которых богатые землевладельцы удерживали структуры
85
власти в своих руках — «религиозными средствами [они] санкциони¬
ровали и освящали устои феодального общества»16. Важнейший ин¬
ститут христианства, церковь, «учила народ повиноваться властям,
предписывала рабам и крестьянам безропотно работать на господ»17.
Конечно, это делалось не бескорыстно: «папы, епископы, монастыри
стали крупнейшими землевладельцами и эксплуататорами крестьян.
Церковь всячески поддерживала классовое господство крупного зем¬
левладения и содействовала установлению феодализма»18. Эта тавто¬
логия отражает один из основных принципов марксистской модели
церковной истории: ее главной характеристикой, мотивацией идеоло¬
гической экспансии была власть. Подобно тому как церковь служи¬
ла опорой для господства королей и аристократии, такие же функции
выполняла и религия внутри самой церкви. Таким образом, в Сред¬
невековье христианство являлось «идеологией власти», заинтересо¬
ванной в экономическом и культурном подчинении себе как можно
большего числа людей. В соответствии с этим положением монасты¬
ри играли роль «источника обскурантизма» и «рассадника грубейших
суеверий», «монахи не работали, а жили за счет крепостных», собирая
«чудотворные» иконы и мощи для того, чтобы привлечь побольше
«богомольцев», оставлявших в монастырях свои пожертвования. Если
церковь и «сохранила некоторые остатки римской образованности»,
это произошло «исключительно в ее собственных интересах и для на¬
добности феодального государства»19. Все восстания в Средние века
были «в первую очередь направлены против церкви, освящавшей этот
строй»20. Интерпретация церковной истории, которую предлагали та¬
кие неортодоксальные советские исследователи, как Косминский, в
большей степени была продуктом идеологии, нежели исторического
исследования. И это было повсеместным явлением.
Согласно концепции, которая была общепринята в странах За¬
падной Европы и с которой, несомненно, был знаком Гуревич в на¬
чале своего творческого пути, «средневековое христианство» «рели¬
гиозными средствами» определяло средневековый западный мир.
«Усилия некоторых императоров и, главным образом, пап были на¬
правлены на превращение христианства в единственную всеобъем¬
лющую основу для западной цивилизации. Оно оставалось идеалом,
в реальности не существующим из-за многообразия, которое было
присуще разным странам, различиям и противоречиям национальных
интересов и классовой борьбы»21. Жак Ле Гофф, Жорж Дюби и Робер
Мандру утверждали, что благодаря «усилиям миссионерской пропа¬
ганды — святым покровителям провинциальных французских церк¬
вей... и многочисленным проповедникам»22 сервы были «неотдели¬
мым элементом христианского общества». Более того, церковь была
местом, где «происходили наиболее значимые события человеческой
86
жизни и важнейшие ритуалы, (...) где мертвые находили вечный по¬
кой, и одновременно центром, где милостыня подавалась нищим»23.
Согласно Дюби и Мандру, структура церковного общества была такой
же многообразной, неоднородной, как и иерархия светского общества
и так же подчинялась классовому разделению. Косминский и совет¬
ские медиевисты воспринимали его совершенно иначе — как унифи¬
цированное, объединенное общими интересами и «идеологией», как
государство в государстве. Кажется, что авторы «Французской исто¬
рии культуры»... отстаивают многоплановость христианского социу¬
ма, рассматривая его в соответствии с марксистскими положениями
об антагонистическом характере общества. Наиболее явно это про¬
сматривается у Ле Гоффа. Нужно также помнить, что представители
школы «Анналов» симпатизировали французскому марксизму. В от¬
личие от советских историков, концентрирующихся на рассмотрении
административно-хозяйственного управления церкви и сфер ее влия¬
ния, французские исследователи различали в средневековом христи¬
анстве и духовное измерение, которое выступало краеугольным кам-
11см для всех других характеристик церкви.
Так что же, исходя из представленного фона, подразумевал Гуревич
под «средневековым христианством»? Прежде всего, это «высшая ис¬
тина, вокруг которой группировались все представления и идеи сред-
11свековых людей»24, а потому она не предстает навязываемой «идео¬
логией». Освобождение от марксистской риторики дается ему не так
просто, как может показаться. В монографии «Средневековая народ¬
ная культура» обзор упрощенного образа средневековой простонарод¬
ной культуры в историографии наполнен такими выражениями, как
«идеологи феодального общества», «католическая идеология», «правя¬
щая идеология», «пропаганда официальной церкви», «превосходство
церкви и догмы»25. Их использование отображает скорее заботу автора
о стилистическом разнообразии фрагмента, нежели характеризует его
убеждения. Можно также приписать это его желанию опубликовать
работу, потому что интерпретация церковных источников и рассмо¬
трение отраженной в них религиозности, а не общей специфики, со¬
ставляет главную основу книги.
Впрочем, вернемся к поставленному вопросу — чем же, по мнению
Гуревича, характеризуется средневековое благочестие? Оно возникло
в результате столкновения римского христианства и языческих веро¬
ваний бывшей Империи. В то время как «идеология» во введении к
«Проблемам...» содержит намек на давление, своего рода ментальное
порабощение общества христианством, далее в книге она раскрывает¬
ся совершенно иначе. «Христианизация» ведется с глубоким понима¬
нием специфики варварской психологии, ведь нельзя отрицать дидак¬
тические чувства духовенства. Христианство объясняет самые темные
87
загадки простонародного понимания мира и, тем самым, проникает
в основы повседневности. В результате христианизации церковь во¬
шла в жизнь большинства людей, привыкших к магическим ритуалам
и ищущих в почитаемых божествах силу, которая бы защищала их от
непредсказуемых сил природы и превосходила бы силу вражеских бо¬
жеств, даруя победу в сражении. Время от времени церковь представ¬
ляла их поклонение «постыдным» по отношению к собственному уче¬
нию26, разделяла христианство на «сельское», «вульгарное», с одной
стороны, и «ортодоксальное», «официальное», с другой27. Как след¬
ствие, язык церковной элиты должен был сообразовываться с уровнем
простонародья. Посредством катехизисов, которые «пересказывали и
переводили с латыни на народные языки» христианство делало шаг
навстречу верующим: «исследователь вправе видеть в этих произве¬
дениях не только вульгаризированную мысль католических докторов,
но и отражение запросов широких слоев населения»28. Таким образом,
«официальный» язык христианства, латинский, не является его един¬
ственным языком. Также сложно утверждать, будто церковь являлась
источником мракобесия.
Это христианство характеризовалось глубочайшей верой в чудеса,
осознанием могущества Всевышнего и приближения кары Господней,
страхом перед Страшным Судом, верой в приобщение к сакральным
тайнам через святых. Последнее, по мнению российского историка,
являлось характерной чертой средневекового сознания и напрочь
отсутствовало в первые столетия после смерти Христа. Более того,
«грань, отделявшая христианскую магию от того, что осуждалось как
maleficia, была неопределенна и подчас ускользала от прихожан»29. Гу¬
ревич подчеркивает «мудрое понимание сложной ситуации, которую
создавало обращение язычников», с одной стороны, однако, с другой,
говорит о том, что оно способствовало возникновению «амбивалент¬
ного гротескного мировоззрения, существенно отличавшегося от про¬
поведуемого церковью учения»30.
Итак, средневековому христианству присущи черты, выделяемые
автором как в сознании, так и в культуре эпохи, о которых мы пого¬
ворим ниже. Раскрывается дуализм ортодоксии и язычества в просто¬
народной культуре: объединение серьезной догматики веры с просто¬
ватой ментальностью верующих путем приближения «далекого и мало
понятного... божества, управляющего Вселенной» посредством его
святых людей, которые совершают чудеса на земле, являлось весьма
типичным — согласно главному герою данной работы — для сознания
того времени, отражающего макрокосм в микрокосме. Но не всегда:
«дихотомия церковного и светского... равно как и дихотомия ортодок¬
сии и ереси слишком схематична для того, чтобы охватить все богат¬
ство средневековой духовной жизни»31. Христианство влияет на раз¬
88
витие личности, индивидуума в Средние века: «Это религия “вины”,
и проповеди вызывают именно такое чувство»32. Не следует думать,
что это выражение употребляется в пейоративном значении: Гуревич
прибегает к нему вслед за Рут Фултон Бенедикт, которая и является
автором концепции «культуры вины» и «культуры стыда»33: «...этот са¬
моанализ — всегда диалог не только по форме, в том смысле, что че¬
ловек задает себе вопросы, касающиеся его поступков, побуждений,
желаний, и отвечает на эти вопросы, но и по существу, поскольку этот
диалог происходит пред лицом высшего всеведущего судии. Исповедь
ориентировала сознание прихожанина именно в этом направлении»34.
В этом смысле влияние христианства на «человека Средних веков»,
фигура которого вместе с появлением все новых и новых трудов рос¬
сийского медиевиста вырисовывается все подробней, и является пер-
иостепенной для главного героя этой статьи.
Но не только христианство определяет Средневековье: Гуревич ри¬
сует как раз обратный процесс. Сложное культурно-социальное согла¬
шение этой эпохи привело к тому, что «чуждое “миру сему” христи¬
анство» [иными словами, «клерикально-монашеский спиритуализм»]
приобретало новый облик, завладевая сознанием и моральной жиз¬
нью масс»35. Риторическое произнесение и соответствующее значение
этого фрагмента, которое в понимании автора должно встретить по¬
зитивное восприятие, остаются в явном противопоставлении. Так или
иначе, здесь выражается именно тот вид исторического описания, ко¬
торый был типичен для российского медиевиста.
Гуревич очень хорошо понимает, что на соответствующем воспри¬
ятии роли христианства в Средневековье основывается образ этого
периода в историографии. Тем самым он пытается обойти стороной
мифы, затрагивающие эту проблему. Он подчеркивает, что расцвет
«демономании», который привел к подъему инквизиции, «приходит¬
ся не на Средние века, но на периоды Возрождения и Просвещения».
По мнению российского медиевиста, понимание этого тем более зна¬
чимо, что «культ дьявола и вера в ведьм... традиционно называются
“средневековыми”, а “Молот против Ведьм”, который был опублико¬
ван в 80-е годы XV века, был даже назван «наиболее полным выраже¬
нием средневековья»36. Он также настаивает, что «истоки веры в ведьм
не имеют ничего общего с христианством и встречаются у самых раз¬
ных народов мира»37. Средневековая церковь показала впечатляющий
рационализм в этом смысле — подобные страхи верующих исповед¬
ники поносили как «бесплодные иллюзии» или «глупости» («vanitates»
или «stultitiae»38).
В интерпретации Гуревича средневековое христианство часто
представляет собой разноцветную мозаику, складывающуюся из зача¬
стую противоречащих друг другу стилей мышления, но именно в этом
89
и видит свою задачу российский исследователь: «не навязывая сред¬
невековью идеального типа “христианской веры” и не довольствуясь
элитарной трактовкой последней, нужно терпеливо и внимательно
вскрывать духовную жизнь средневекового человека»39. При анализе
этого термина предпочтение отдается чертам, связанным с областью
духовного. Концепция средневекового христианства явным образом
не основывается ни на одной из представленных выше теорий. Вместе
с тем, оно и не является понятием, значение которого кардинально
менялось бы с течением времени. Гуревич полагал, что именно хри¬
стианство определяет феномен Средневековья40.
2. Сознание
Хотя Гуревичу была известна теория «histoire de mentalite», с которой
он познакомился до «Категорий средневековой культуры» из работы
Жака Ле Гоффа «Культура средневековой Европы», а потом из трудов
Ж. Делюмо, Ж.-К. Шмитта и Э. Леруа-Ладюри, к которым он обра¬
щался со времен работы над монографией «Проблемы средневековаой
народной культуры», он использовал иную терминологию. В целом, в
размышлениях о средневековой культуре, несмотря даже на измене¬
ние политической ситуации, он оперирует понятием «сознание»41, а
не «ментальность»42, которое кажется более оправданным с точки зре¬
ния методологии. Возможно, это подтверждает осознанный выбор в
пользу характерного оборота марксистской риторики.
Типичное для этого медиевиста понимание «сознания» является
ключевым элементом его концепции Средневековья. Не говоря об
этом напрямую, он задался целью, по крайней мере, частично пред¬
ложить новую концепцию образа этой эпохи в советской историогра¬
фии, основывающейся на базе марксистско-ленинского материа¬
лизма. Каждое предложение переосмыслить значение присущих ему
понятий в то же время означало подрыв, или, по крайней мере, кри¬
тический анализ той философской модели, на которой эти понятия
основывались. Осмысление «сознания», вообще говоря, изначально
вызывало определенные сомнения: несмотря на знаменитую сентен¬
цию «бытие определяет сознание», Ленин уже чувствовал необходи¬
мость пояснить идею Маркса. В конце концов, он интерпретировал
ее значение как высокоорганизованную способность «отражения и
воспроизведения действительности», субъективную по контрасту с
«объективным отражением бытия», «идеальным по контрасту с мате¬
риальным и в единении с ним»43, иными словами, надстройку, отлич¬
ную от базиса, с помощью которой рождается базовая модель описа¬
ния общественно-экономических условий. Хотя эта интерпретация и
концентрировалась почти исключительно на значении «коллективно¬
90
го сознания» обществ, маргинализируя по очевидным причинам ин¬
дивидов «индивидуального сознания», тем, кому интересна полеми¬
ка, она предлагала повод для интересных гуманистических дискуссий.
Она спровоцировала — скорее всего, вопреки намерению самого ав¬
тора — более глубокое осмысление человеческой жизни в коммуни¬
стической реальности. Важные черты понимания особенного характе¬
ра другой эпохи были широко использованы Гуревичем для описания
Средних веков по вышеозначенным причинам.
Вполне естественно в связи с вопросом о чертах средневекового
сознания, наверное, поразмыслить о том, интересовался ли исследо¬
ватель предметом исключительно в общественной плоскости, скорее
«общественной» или все же «индивидуальной»? Выбрал ли он — осо¬
знанно или нет — для этого описания категории, подходящие для
культуры, его окружающей? Смог ли он полностью сконцентриро¬
ваться на реалиях, отраженных в средневековых документах? И, на¬
конец, допускал ли Гуревич, объявивший себя почитателем теории
Макса Вебера44, в собственной интерпретации примат бытия над со¬
знанием или сознания над бытием? Или же это и вовсе неуместное
11 редположение?
Кого подразумевает термин «средневековое сознание»? Россий¬
ский историк начинает с парафраза «universitas ante membra»45, дока¬
зывая, что важнейшей чертой общества того времени было его един¬
ство, заметное с позиций реалистов, которые принимали виды, роды,
общие названия — »universalia» — в качестве реальных субстанций, а
его части являлись «косвенными продуктами». Не принимая во вни¬
мание прямо противоположную позицию — номиналистскую (реаль¬
ные субстанции скорее слова, чистые создания разума)46, он утвержда¬
ет, что «теоретический анализ средневековых мыслителей неизменно
исходил из целого, а не из индивида»47. Таким образом, он описывает
сознание группы, общества. Не будет ли это слишком упрощенным
взглядом на то общество, членов которого учили заботиться о спасе¬
нии своих душ, советовали им не иметь «земных уз» даже ради семей¬
ных отношений, того общества, в котором совершенным состоянием
считалась монашеская жизнь, созерцание, что позже отмечено и са¬
мим Гуревичем48? Было ли это действительно столь однородное обще¬
ство, как полагала советская историография49?
В 1989 г. российский историк вновь обращается к изучению сред¬
невековой ментальности в свете exempla, коротких проповедей в фор¬
ме притч, которые адресовались «простецам». Несмотря на то, что
этот источник часто упоминается и в «Проблемах средневековой на¬
родной культуры», в работе «Культура и общество средневековой Ев¬
ропы (exempla XIII в.)» можно заметить одну примечательную пере¬
мену: рассматривая его, автор стремится определить «человеческое
91
сознание». Оказывается, в 1981 г. он считал, что «понимание народной
культуры средних веков нам доступно», но восемь лет спустя задает¬
ся тем же вопросом, принимая во внимание «необходимость познать
самосознание средневекового человека». Появляются понятия «лич¬
ность», «индивид», а вместо «коллективного» и «общества» — опреде¬
ление «люди образуют общество»50. Выводы, относящиеся к средне¬
вековому сознанию, меняются параллельно с перестройкой. Новая
действительность означает, что «историки не могут и дальше ограни¬
чиваться лишь «внешним» описанием средневекового общества и его
культуры, — способ изображения человеческого мира как объекта не
адекватен требованиям гуманитарного знания»51.
Начиная с «Категорий средневековой культуры» главный герой
моего труда определяет средневековое сознание как «антиномию»,
«парадокс», «странность», иногда добавляя к этим терминам «амби¬
валентность» и «гротеск». В философском смысле «антиномия» — это
термин, относящийся к идеализму Канта. Тот писал об антиномии чи¬
стого разума, показывая противоречия, с которыми встречается разум,
желая осмыслить общие понятия о глобальных ценностях. Что же хо¬
тел сказать этим Гуревич? Перспектива вечности определяла средне¬
вековое сознание — наиболее важное измерение существования чело¬
века, принимая во внимание бессмертие души. Земная жизнь обретала
смысл исключительно в рамках обращения к перспективе воскресе¬
ния, которое к тому же понималось буквально: «слово, идея в системе
средневекового сознания обладали тою же мерой реальности, как и
предметный мир (...), конкретное и абстрактное не разграничивались
или, во всяком случае, грани между ними были нечеткими»52. Таким
образом, области человеческого и божественного тесно переплетались
друг с другом, что наполняло противоречиями земной мир: «небесное
противостоит земному, Бог — дьяволу, хозяину преисподней, понятие
верха сочетается с понятиями благородства, чистоты, добра, тогда как
понятие низа имеет оттенок неблагородства, грубости, нечистоты, зла.
Контраст материи и духа, тела и души также содержит в себе антите¬
зу низа и верха»53. С другой стороны, было бы ошибкой считать, что
столь же резкие контрасты затрагивали исключительно метафизиче¬
скую сферу, подчеркиваемую Гуревичем. Они являлись осмыслением
и одновременно объяснением теологической и общественной реаль¬
ности Средних веков, скрытой за непримиримыми противополож¬
ностями «богатства и бедности, господства и подчинения, свободы и
несвободы, привилегированности и приниженности»54. Для историка,
изучающего ментальность в многовековой перспективе, эта реаль¬
ность может показаться полной «абсурдностей». Более того, антино-
мичное поразительным образом в то же время характеризовалось «од¬
нообразием» — «подобно тому как в индивидуальном событии земной
92
истории видели символ событий священной истории, то есть во вре¬
менном ощущали вечное, — так и человек оказывался единством всех
| ех элементов, из которых построен мир, и конечной целью мирозда¬
ния. В малой частице заключалось вместе с тем и целое; микрокосм
(>ыл своего рода дубликатом макрокосма»55. Озадачивающая сегодня
логика средневекового сознания в ощущениях современного обще¬
ства представляет определенную связность только при понимании
роли библейского пространства, переполнявшего собою повседнев¬
ную жизнь (хотя и по-разному, в зависимости от мировоззренческих
горизонтов отдельных людей). Основной контраст в средневековом
видении мира между «docti» и «idiotae» того общества, согласно ме¬
диевисту, создает его амбивалентный характер. Гуревич использует это
выражение вслед за автором монографии «Рабле и народная культу¬
ра Средних веков и Возрождения», который описывает «взаимовлия¬
ние — противоборство культуры официальной и неофициальной (...)
как амбивалентность, двойственность (...). В концепции Бахтина, если
я не ошибаюсь, амбивалентность несколько сродни другому ключево¬
му понятию — “диалог”», — пишет главный герой моей работы. При
этом он не согласовывает это с пониманием Бахтиным спора «между
двумя метафизически противопоставленными целостностями» —
ментальностью ученых и народа, но делает предположение, что они
скорее должны восприниматься в качестве «присутствия одной куль¬
туры в мысли, в мире другой, и наоборот»56. Это «присутствие» ведет
его к «своего рода парадоксу»57 средневекового сознания: духовенство
в своей заботе о спасении верующих — в большинстве своем «просто¬
людинов», необразованных, часто примитивного деревенского обще¬
ства — использовало события окружающей действительности для того,
чтобы объяснить тайны веры и христианской этики. Агиографические
фрагменты в работах Григория Турского, «Беседы о чудесах» (Dialogus
Miraculorum) Цезария Гейстербахского и большинство покаянных
книг Бурхарда Вюрцбургского или Беды Достопочтенного обращают¬
ся к варварской психологии: «эти возвышенные благочестивые задачи
разрешаются на грешной земле, вопреки проискам нечистой силы и
среди людей, преследующих, как правило, грубо материальные, эгои¬
стические, низменные интересы. В результате сакральное и мирское,
“верх” и “низ” в назидательной новелле соприкасаются»58. Возникала
ситуация, в которой «это сознание не опасалось парадоксальности и
ему было предназначено (...) объединить народы и мнения, которые,
на первый взгляд, было практически невозможно объединить»59. Гро¬
теск, сочетая сакральное и профанное, должен был «поражать» полуя-
зыческое сознание, будь то могуществом (очень часто исключительно
физическим) Господа и его Избранных или неумолимым вынесением
вердиктов Божественного Провидения, ужасающей картиной адских
93
мук, которые уготовлены грешникам, и, наконец, чудесами, которые
совершали святые. «Странность» средневекового сознания все еще
присутствует в современном фольклоре в виде магических, дохристи¬
анских верований. Народный «гротеск», понятие, принятое вслед за
Бахтиным, связывает серьезность или опасность судьбы человека с
попыткой преодолеть ее с помощью смеха. С другой стороны, «docti»
считали смех недостойным, пустым.
Воображение варварского сообщества заставляло духовенство,
занимающееся миссионерством, «переводить спиритуальное в
конкретно-чувственное и вещественное»60. Потому «символизм» был
характерен для средневекового сознания, свидетельством чему вы¬
ступал знаменитый философский конфликт — диспут об универса¬
лиях. В общих чертах этот символизм уходит в еще дохристианские
времена. Российский историк описывает его как «архаическую ва¬
риативность», «примитивное», типичное для «доклассового и ранне¬
классового» обществ. Привлекает особенное внимание марксистское
образование этих понятий.
Наверное, следует увязать христианское учение с миссионерской
активностью, как предлагает Гуревич, — народное сознание в течение
длительного времени находилось «под идеологическим господством
церкви»61. Аналогичное объяснение использовано и в Большой Совет¬
ской Энциклопедии 1972 г.: «В средние века установилась монополия
христианской церкви на систему воспитания, образования», более
того, «христианская церковь преследовала малейшие проявления сво¬
бодомыслия»62. Жак Ле Гофф, сторонник французского марксизма,
пишет, что церковь всего лишь «приспосабливалась к требованиям
общества»63. Гуревич, который прекрасно знал эту точку зрения ме¬
диевиста из школы «Анналов» еще до начала работы над монографией
«Средневековая народная культура»64, предпочел советскую интерпре¬
тацию. Вопрос влияния церкви на ментальность средневековых сер-
вов исследуется вновь в работе «Культура и общество средневековой
Европы». Представляется, что благодаря встрече церковной культуры
с «варварскими, даже архаическими верованиями народа, миссионер¬
ская деятельность церкви оказывала свое влияние, но одновременно и
попадала под влияние и модифицировалась путем включения (...) эле¬
ментов “неофициального” понимания мира»65. В этой оценке можно
усмотреть диалогизм мировосприятия М. М. Бахтина, что делает ее
еще более сбалансированной, чем утверждение Ле Гоффа. Если при¬
нять во внимание год публикации (что может показаться не таким уж
хитроумным критерием), то решение проблемы представляется впол¬
не очевидным.
Как же насчет «индивидуального сознания»? Является ли оно про¬
стым отражением коллективного или чем-то большим? Оно состоит
94
из «молитвы, мыслей о грехе, исповеди, покаяния, идеи о “последних
вещах”: смерти, ожидания прощения, наказания в другом мире и веч¬
ного блаженства». Выполнение обязанностей христианина и без экза¬
менов совести подводит усердное сознание к «самоанализу», в рамках
которого человек старается понять себя, дистанцируясь от собствен¬
ного «Я», сократить разрыв «между небесной и земной жизнью».
В этой связи Гуревич приводит фрагмент размышлений В. С. Библера:
«индивид тогда становится индивидом, когда он отделяется от кол¬
лективного “социума”, приобретает способность самому определять
свою собственную судьбу, сознание, дела»66. Несмотря на то, что рос¬
сийский медиевист описывает программу изучения сознания индиви¬
да на рубеже 80—90-х годов XX в., первые наметки подобного употре¬
бления появляются и в ранних работах в виде своего рода «заметок на
полях» к рассуждениям о коллективном сознании. В них подрывают¬
ся марксистские постулаты о превалировании общества над индиви¬
дом: «Моральное сознание индивида обращено преимущественно не
вовне, а на интериоризированную систему ценностей, сообразно ко¬
торой ему надлежит строить свое поведение безотносительно к тому,
известно ли он нем другим лицам или нет»67. В этой же работе он при¬
ходит к утверждению, что именно индивидуальное сознание, само-
рефлексирущая личность дает толчок христианству, требуя от инди¬
видуума ответственности за собственные поступки. Парадоксальным
образом, согласно Гуревичу, процесс «персонализации» первоначаль¬
но происходил в народном сознании, главным образом «в результате
отхода от официальной эсхатологии»68.
Главный герой моей статьи не обозначает прямо своей позиции по
вопросу примата сознания над бытием (мне кажется, что оправдан
именно такой порядок). Возможно, из-за боязни цензуры, или из-за
того, что он не хотел ограничиваться какой-либо идеологической по¬
зицией. Понятие сознания связано с изучением человеческой лично¬
сти, что отражено и в названии созданного им журнала — «Одиссей.
Человек в истории».
3. Культура
В обиходном понимании термин «культура» означает «собранная,
приумноженная и обогащенная в ходе истории, передаваемая из по¬
коления в поколение цельность материального и духовного багажа че¬
ловечества»69.
Марксистко-ленинская теория культуры в отличие от «буржуазных
концепций» основывалась на «принципиальных положениях исто¬
рического материализма об общественно-экономических формациях
как последовательных этапах исторического развития общества, о вза¬
95
имоотношении (...) базиса и надстройки, классовом характере культу¬
ры в антагонистическом обществе»70. Что еще важнее, антагонистиче¬
ский характер отдельных классов общества, декларируемый Марксом
и Энгельсом, подталкивал к разделению культуры на «официальную»,
создаваемую правящим классом, обладающим «средствами матери¬
ального превосходства и, как следствие, располагающим средствами
превосходства духовного», которая навязывалась всем остальным «не¬
полноценным» социальным группам — и «неофициальную», «мас¬
совую», создаваемую «трудящейся и эксплуатируемой массой», чьи
«условия жизни неизбежно порождают идеологию демократическую
и социалистическую». Согласно Ленину, «прогрессивные элементы
демократии и социализма находятся в состоянии войны с эксплуати¬
рующим классом»71.
Хотя представленное выше определение прежде всего сконцентри¬
ровано на материальных аспектах культуры, ее духовное измерение
было равно важно для различных «немарксистских» интерпретаций
термина «культура». На это было нацелено и неокантианство Генри¬
ха Риккерта и Макса Вебера, рассматривающее культуру в качестве
системы ценностей и идей, воплощенных в жизни и в организации
общества, и диспут в антропологии между представителями бри¬
танского функционализма (Б. Малиновски, А. Рэдклифф-Браун) и
французского структурализма К. Леви-Стросса, посвященный месту
и функциям общества в создании культуры, которая понималась в
качестве естественной человеческой необходимости. Духовные цен¬
ности культуры определялись термином «коллективное сознание» и в
марксизме-ленинизме.
Первостепенная цель исследования Гуревича состояла в «изуче¬
нии культуры Средних веков, представлений средневекового человека
о мире и самом себе». Интересующий меня концепт оговорен особо.
Занимаясь исследованием средневековой культуры, вряд ли стоит из¬
учать последовательно философию, эстетику или изобразительное ис¬
кусство: «В основе всей творческой практической деятельности людей
можно вскрыть некое единство, вне которого остается не вполне по¬
нятной каждая из этих особых сфер. Все они культурно окрашены»72.
Следовательно, средневековая культура — это «всеобъемлющая знако¬
вая система». Она включает «специальную структуру», индивидуаль¬
ные элементы которой остаются взаимосвязанными. Именно поэтому
каждый из них имеет множественные значения, они «полисемантич-
ны»73. Описание культуры, использованное Гуревичем, частично за¬
имствовано из работ Юрия Лотмана и иногда оказывается выражено
сходным научным языком. В его основе, как кажется, лежит перенятое
у Вебера понимание некоей одной идеальной «модели средневекового
мира»: «наше намерение (...) набросать общую культурную “модель”.
96
При таком подходе мы считаем себя вправе в большей или меньшей
мере отвлекаться от развития, которое приводило к деформации этой
“модели”»74. Российский медиевист обращается к советской историо¬
графии. «Модель» создана при помощи индивидуальных категорий,
«универсальных понятий (...) связанных между собой, образуя (...)
своего рода “модель мира” — ту “сетку координат”, при посредстве
которой люди воспринимают действительность и строят образ мира,
существующий в их сознании»75. Они, как кажется, схожи с аристоте¬
левским описанием феноменов, где термин «категория» представля¬
ет собой «обиходный образ вещей, как он представлен в обыденном
сознании в своих основных направлениях и чертах»76. Трудно сказать,
случайно ли такое сходство: говоря о схоластах, российский историк
указывает, что структурное понимание средневекового мира взято из
схемы греческого философа, но нигде не дает никаких объяснений
насчет того, следует ли он сам тем же путем77.
Гуревич полагал, что одни и те же категории определяли культуру
и сознание. Не позволяло ли ему изучение Средних веков, обычно
обвиняемых в подавлении, игнорировании человека, на самом деле
в полной мере выразить себя? В свете этого сходства либо создается
впечатление о столь полном отражении человеческих представлений
культурой, что они, согласно приведенной цитате, вписываются в те
же самые рамки, либо возникает подозрение, что все это — следствие
смешения понятий «культура» и «коллективное сознание», как я пи¬
сала выше.
Средневековая культура, как и сознание, охарактеризована Гуреви¬
чем дуалистично, с помощью выстраивания ряда диаметральных про¬
тивоположностей. Так, это культура «низов» и «духовенства», «латин¬
ская» и «устная», «смеховая» и «серьезная», «народная», «мужицкая»
и «ученая», «официальная» и «неофициальная», культура «письмен¬
ная» и культура «неграмотных», не говоря уже о «языческой» и «цер¬
ковной»78. Вновь работы Бахтина, «с именем которого связан решаю¬
щий поворот в изучении народной культуры Средних веков»79, стали
источником вдохновения, побудив осмыслить все в рамках сходной
модели. Однако бахтинское разграничение средневековой культуры
напоминает то, что предлагал Ленин. Главный герой этой статьи на¬
стаивал, что, создавая яркое описание народной «смеховой культуры»,
знаменитый советский гуманитарий представлял культуру элит слиш¬
ком схематично, что без надобности подчеркивало разграничение или
даже конфликт между «верхом» и «низами» общества. Тем не менее,
понятие «народной культуры» стало одним из самых важных в иссле¬
довательском инструментарии Гуревича. Годы спустя он обращался к
этому следующим образом: «Бахтин рассуждал о народной культуре в
Средние века, не имея о ней ни малейшего понятия. Сейчас я не смог
97
бы пользоваться понятием “средневековая культура”, это скорее “два
уровня” средневековой культуры — “высокий” и “низкий” — которые
не только противоречат друг другу (...), но также пересекаются и влия¬
ют друг на друга»80.
Российский историк делает предположение, что для современно¬
го исследователя это прежде всего «иная» культура, главной причиной
тому является обстоятельство, что «наука нового времени обходится
без перводвигателя, высшего разума, бога, творца, как бы эту сверх¬
природную силу ни называть» и «ошибочное с нашей точки зрения
не было ошибочным для людей Средневековья, это была высшая ис¬
тина, вокруг которой группировались все их представления и идеи, с
которой были соотнесены все их культурные и общественные ценно¬
сти»81. Не вдаваясь в риторику приведенного выше фрагмента, по всей
видимости, проистекающую и из характерного для советских авторов
«идеологически-политического корсета»82, следует обратить внимание
на то, что христианская спиритуальность являлась доминирующим
фактором в средневековой культуре, что противоречило марксист¬
ской исторической науке. Последняя рассматривала «Средние века
как эпоху зарождения, развития и разложения феодализма»83, в кото¬
рой определяющую роль играли экономические отношения, опреде¬
ляющие отношения межличностные. В следующей работе, которая по
задумке автора должна была перейти от «анатомии» к «физиологии»
этой культуры, появляется заявление, что «она вовсе не чужда нам,
нас с ней связывают многие и многообразные нити»84, таким образом,
автор явно противоречит сам себе, на самом деле стараясь расширить
свободу выражения собственных научных выводов с оглядкой на ка¬
ноны советской историографии.
Отвечая на вопрос об определении культуры, он объясняет, что ис¬
пользует этот термин, «хотя и не в традиционном значении слова. Под
“традиционным” я понимаю значение культуры, к которому прибегали
в XIX веке. Я использую этот термин в антропологическом смысле (...).
Существует дюжина определений культуры, антропологическое мне ка¬
жется наиболее точным (...). Я понимаю культуру как модель мира»85.
В работах, которые были созданы после падения Советского Со¬
юза, Гуревич не очень-то охотно обращается к теоретической части
«Категорий средневековой культуры» и ее продолжению. Это не озна¬
чает, как он подчеркивает в автобиографии, что нет необходимости
модифицировать базовые положения86, но с оглядкой назад он заявля¬
ет, например, что «безутешен по поводу названия “Категории средне¬
вековой культуры”. Мне следовало бы назвать работу “Средневековая
картина мира”, потому что я писал только о фундаментальных чертах
культуры с точки зрения ее оснований, ее базы, стараясь охватить все
ее многообразие»87.
98
4. Феодализм
Анализ концепции «феодализма» у историка, ориентирующегося на
марксистскую традицию, позволяет глубже оценить, насколько его
понимание истории соотносится с этой парадигмой. Термин «феода¬
лизм» появляется впервые у английских юристов XVII в. для опреде¬
ления юридической основы фьефа (феода). Довольно быстро термин
приобрел более широкое значение, становясь размытым и иденти¬
фицируясь с системой политико-экономической формы управления,
«основанной на аренде земли сервами». Монтескье и Вольтер объе¬
динили его с доминирующим положением аристократии, слабостью
монархии и угнетением низших классов общества. В XIX в. «Миш¬
ле, Фюстель де Куланж, Савиньи (...) и многие другие внесли свой
вклад в определение значения личной зависимости, фьефа и значения
феодальной формы управления в различных странах»88, сформули¬
ровав объяснение этого термина, актуальное вплоть до наших дней.
Марксизм понимал это явление совершенно иначе, что сделало фео¬
дализм одной из основных категорий периодизации общественно¬
экономической истории. Характерной чертой феодализма, который,
как подразумевалось, образовался в результате «революции рабов и
колонов равно как и варварских завоеваний»89 во время падения рим¬
ской империи была «система землевладения и землепользования, тог¬
да как фьеф [был] (...) здесь только вторичным явлением, ограничен¬
ным высшим классом, и фигурировал отнюдь не везде»90. Феодальное
общество было разделено на антагонистичные классы: эксплуатирую¬
щие «лорды» и «духовенство» и эксплуатируемые «лично зависимые»
сервы 91. В марксистко-ленинской трактовке термин «феодализм»
практически являлся синонимом понятия «Средние века».
В творчестве Гуревича подход к проблеме феодализма занимает
одно из важнейших мест. Впервые он занялся этим предметом в ка¬
честве «марксистского исследователя эпохи раннего феодализма»92, и
в качестве такового изучал «капитальные проблемы» формирования
развитых феодальных отношений в раннесредневековой Англии: ха¬
рактер общественно-экономических отношений, классовую борьбу,
феодальную арендную плату, «внеэкономическое принуждение». Я не
вижу причин для точного объяснения этой терминологии, потому что
она полностью согласовывается с заявленной исследовательской по¬
зицией. На самом деле, это не собственная интерпретация начинаю¬
щего историка, но демонстрация профессиональной лексики науки, в
которой он желал быть задействован (понимаемая в качестве истори¬
ческого материализма).
Работа «Проблемы генезиса феодализма в Западной Европе» и дис¬
курс, охваченный ею, вместе с описанной интерпретацией этого фе¬
99
номена стал выражением идеологических изменений, которые пре¬
терпела концепция автора. Главный герой этой статьи ни разу не дал
детализированного определения слова «феодализм». Скорее, он ста¬
рался обозначить, чем феодализм не является. Создается впечатление,
что российский медиевист в упомянутом труде интуитивно следует за
Марксом и Энгельсом в положении, что начало феодализма в лице рас¬
пада родовой структуры варварского общества может быть воспринято
как естественная93 потребность создать качественно новые обществен¬
ные отношения (система сеньор—вассал может быть их отражением)94.
Типы отношений, на которых основывались общественные связи, как
доказывает Гуревич, эволюционировали: «на смену связям по крови,
родовым отношениям приходили отношения территориальные, со¬
седские, отношения между побратимами, членами защитных гильдий,
товариществ». Таким образом, феодальная зависимость, как кажется,
была результатом не экономических связей, но процесса культурного
характера: «место сородича в системе социальных связей начинал за¬
нимать господин. Отношения между сеньором и вассалом первона¬
чально строились в известной мере по образцу отношений родства»95.
Российский историк подрывает тезис советской историографии, каса¬
ющийся расцвета феодализма: «борьба рабов и других угнетенных про¬
тив господствующего класса была бесперспективна в социологическом
смысле: она не открывала никакого выхода из кризиса позднеримского
общества», равно как и факт, что «развитие варварского общества само
по себе не порождало феодализма»96. С другой стороны, он все же ото¬
ждествляет понятие феодализма с эпохой Средневековья: «в Средние
века, если понимать под этим конвенциональным термином эпоху раз¬
вития феодализма» или же: «столкновение и взаимодействие варварско¬
го и римского укладов социальной и культурной жизни подготавлива¬
ло — в будущем — возникновение феодального строя»97. Средневековое
общество, страна названы «феодальными», основанным на «собствен¬
ности крупных землевладельцев». С 1989 г. Гуревич не размышляет над
концепцией «феодализма». Ситуация немного проясняется в интервью
для «The Medieval History Journal», где он подвергает сомнению реле¬
вантность использования этого понятия: «Следует быть предельно ак¬
куратными при использовании этого термина. Прежде всего нельзя
забывать о влиянии марксизма на периодизацию истории. Каждый раз
при произнесении слова “феодализм” мы используем его в марксист¬
ском понимании (...). Концепция феодализма идеологически выстрое¬
на (...). Я бы предложил вовсе отказаться от этого термина»98. Россий¬
ский историк полагает, что для Средних веков гораздо более характерно
разнообразие общественно-экономических систем, нежели феодализм,
ведь «рабство, клановое общество и даже элементы родоплеменной си¬
стемы в разных формах продолжали существовать в Средневековье»99.
100
Арон Гуревич не привязывался к определениям. Более того, как он
сам порой шутил, они его пугали: «именно поэтому в день Страшного
< уда я скажу “Господи, я не знаю, что такое культура, ментальность
мни цивилизация, и я не буду досаждать тебе списком всех тех вещей,
которых я не знаю. Прости меня”»100. Он заявлял, что знание точных
шачсний не является необходимым для историка при проведении ис¬
следования, что точные определения в гуманитарных науках накла¬
дывают «ограничение» на перспективы изучения той или иной про-
илем ы. Поэтому трудно получить точный ответ на вопрос, чем же для
нею являлись Средние века в свете представленной терминологии.
Среди авторов, на основе работ которых Гуревич строит свои сужде-
ппя, наибольшего доверия заслуживает Л. П. Карсавин, выдающийся
представитель дореволюционной исторической школы, занимавший¬
ся изучением средневековой картины мира, ментальности и рели-
I иозности в XII—XIII вв.101. Гуревич в каком-то смысле ощущал себя
наследником определенной им сферы исследования. Ее ценность за¬
ключалась во впечатляющей Источниковой базе, на которой и строит¬
ся основное содержание работ ученого. Можно отметить, что и в «Ка-
|см ориях...», и в «Проблемах средневековой народной культуры» автор
пытается ограничить свои собственные изыскания необходимым ми¬
нимумом для того, чтобы позволить проанализированным средневе¬
ковым пенитенциалиям, «примерам» и житиям «говорить за себя».
Как и большинство медиевистов, главный герой этой статьи сде¬
лал попытку сохранить образ мира, представленного в специфиче¬
ском взгляде на Средневековье. Общество, в котором это исследова¬
ние проводилось, предопределяло актуальность такой задачи. Гуревич
решил преодолеть монополию марксистко-ленинской интерпретации
изнутри ее понятийной системы, что нередко оборачивалось ловуш¬
кой, мешающей точному прочтению авторской мысли. Несмотря на
некоторые слабые моменты, видение эпохи Абеляра, Вийона, Бене¬
дикта Нурсийского, ученого, отшельника и монаха и большинства
выдающихся личностей, которое было предложено им, заслуживает
внимания.
Однозначная оценка данного феномена существенно затруднила
бы изучение его подлинной значимости. Равно как и предположе¬
ние, что возможно дать исчерпывающий ответ на вопрос об аутентич¬
ности. Мозаика культур, и внутри них — субъективные человеческие
позиции, которые средневековое христианство старалось охватить,
представляют широкое поле для исследования. Одновременно тек¬
сты, оставленные духовенством того времени, служат вышеозначен¬
ным целям, потому историку, который берется за их интерпретацию,
не остается ничего иного, как доводить до совершенства собственный
исследовательский инструментарий, чтобы извлекать оттуда новые
101
значения, будучи осторожным в том, чтобы не принимать «показания
избранных им источников за аутентичную и всестороннюю картину
изучаемой им жизни»102.
На фоне других специалистов по этой эпохе Гуревич выделяется
явным акцентированием ее индивидуализма. Его работы определяют
картину мира, конечным смыслом в которой выступает человек, — не
элемент окружающей природы, который был типичен для варварских
времен, но его хозяин, помазанный Богом. Жизнь творения прово¬
дится в постоянном диалоге с Творцом. Эти индивидуумы имеют
собственное сознание, но не ощущают необходимости в его выраже¬
нии103. Концепция личности, созданная христианством того времени,
не может представить всю правду об эпохе Средневековья.
Вопреки названиям своих трудов, Гуревич не предлагает еще один
образ описываемой эпохи, хотя, казалось бы, «сознание» и «культура»
подразумевают некую универсальность значения. В результате источ¬
никоведческого анализа выявляется сложный образ средневекового
христианина, при этом нужно иметь в виду, что он относится к сель¬
скому обществу. Портретам Данте и Абеляра, наверное, из-за того, что
они известны по многим источникам, не хватает подобной психоло¬
гической глубины104. Внешнее окружение этих персонажей опреде¬
ляется достаточно смутно. Культура общества средневековой Европы
означает не только его духовные ресурсы, эсхатологическую перспек¬
тиву. Почти полностью пренебрегая материальной сферой, Гуревич,
возможно, совершает ошибку, над которой размышлял Бронислав
Геремек в отношении историков, отягощенных принудительной при¬
верженностью марксистской интерпретации истории, — он осущест¬
вляет «диверсификацию или даже разграничение экономических и
культурных структур»105.
На мой взгляд, впрочем, представленные замечания не принижа¬
ют ценность работ Гуревича, равно как и не предполагают того, что
в них затрагивается лишь узкий фрагмент средневековой культуры.
Подсознательные элементы мировоззрения того времени, подчер¬
киваемые российским историком, определяют место холистической
интерпретации Средних веков, конечно, если принять во внимание
материальные свидетельства той эпохи, которые автор «Категорий
средневековой культуры» практически полностью упускает. Парадок¬
сальным образом марксизм-ленинизм смог оставить свой отпечаток
на этом неполном видении культуры «времени соборов», так же, как
и пренебрежение Арона Яковлевича Гуревича материализмом и исто¬
рическим детерминизмом, вызванное влиянием марксизма, оставило
след в историографии.
102
Примечания
'См.: Grabski A. Г The Acts of Historiography. Poznan, 2005; Wrzosek W. History, Culture,
Metaphor — The Origin of Non-Classical Historiography. Wroclaw, 1995; In the Search of
Anthropologic Dimension of the History: A. Gurevich i C. Ginzburg. Interpretations / Ed.
J. Pomorski // Res Historica. 1998. Vol. 2.
2Zientara B. (rec.). Gurevich A. J. Probliemy genezisa feodalizma w zapadnoi Europe //
Historical Review. 1971. Vol. 1. P. 121—125; Geremek В. (рец.) Gurevich A. J. Kategorii
srednieviekovoi kultury// Kwartalnik Historyczny. 1972. Vol. 2. P. 701—706.
’Одним из примеров тому является опрос, касающийся перехода от исторического ма¬
териализма к свободе слова в польской историографии, который был проведен среди
ведущих историков редакцией периодического издания «Клио» (КИо. 2001. № 1).
4 The World According to Meller. Life and Politics. Michal Komar talks to Stefan Meller.
Warsaw, 2008. P. 180—188.
s Берштейн А. Рациональное управление убийствами // Время новостей. 25. VIII. 2008.
№ 154.
(' Фрумкина Р. Нет, ребята, все не так. http://www.polit.ru/author/2007/01/10/gurevich.html
7 Eco U. Opera aperta: forma е indeterminazione nelle poetiche contemporanee // The Search
for the Perfect Language (The Making of Europe) (1995) (La ricerca della lingua perfetta
nella cultura europea, 1993) on auxiliary and philosophical languages. The Open Work
(1989) (from the 1976 edition of Opera Aperta, 1962, with other essays added), Semiologia
Quotidiana.
K Koselleck R. Vergangene Zukunft. Zur Semantik geschichtlicher Zeiten. Frankfurt am Main,
1979.
9 Ibidem. S. 28.
|0Цит. по: Ле ГоффЖ. Цивилизация средневекового Запада. Екатеринбург, 2005. С. 401.
"Для данной статьи я выбрала работы, известные польскому читателю. Они пред¬
ставлены в хронологическом порядке: Гуревич А. Я. Проблемы генезиса феодализма
в Западной Европе. М., 1970; Он же. Категории средневековой культуры. М., 1972
(польское издание: 1972); Он же. Проблемы средневековой народной культуры. М.,
1981(польское издание: 1981); Он же. Культура и общество средневековой Евро¬
пы глазами современников. Exempla, XIII в. М., 1989 (польское издание: 1997); Он
же. Индивид и социум на средневековом Западе. М., 2005 (польское издание: 2000).
Единственным исключением является еще одна работа Гуревича 1950 г., на которую я
ссылаюсь при анализе концепции «феодализма».
12 Дата публикации монографии «Проблемы средневековой народной культуры».
" Duby G., Geremek В., Sainteny Р. Passions communes. Seuil, 1992. P. 95.
11E. А. Косминский был научным руководителем А. Я. Гуревича, когда тот работал над
диссертацией на соискание кандидатской степени.
15 Термин предложил польский историк-эпистемолог Войцех Вжозек для обозначения
представителей школы «Анналов», методологического направления 60-х годов XX в.,
таких, как Ж. Ле Гофф, Э. Ле Руа Ладюри, Ж.-К. Шмитт. См.: Wrzosek W. History,
culture, metaphor....
16 Мчедлов M. П. Христианство // БСЭ. М., 1978. Т. 28. С. 384-387.
17 Цит. по: Косминский Е. А. История средних веков. Учебник для 6—7 классов средней
школы. М., 1950. С. 9.
18Там же.
14 Цит. по: Косминский Е. А. История средних веков... С. 9.
2,1 См. статью «Христианство» в Большой Советской Энциклопедии. Этим, в частности,
объясняется интерес в советской историографии к еретическим движениям, которые
интерпретировались как антифеодальные движения.
21 Le GoffJ. La Civilisation de l’Occident M6di6val. P, 1997. P. 428.
22 Duby G., Mandrou R. Histoire de la civilisation fran?aise. Tome 1, Moyen Age — XVI£me
Si6cle. Paris, 1958. P. 22.
21 Ibidem.
24 Цит. по: Гуревич А. Я. Категории средневековой культуры. С. 19.
25 См.: Гуревич А. Я. Проблемы средневековой народной культуры. С. 7—14.
103
26Гуревич А. Я. Проблемы средневековой народной культуры. С. 81.
27Цит. по: Гуревич А. Я. Проблемы средневековой народной культуры. С. 65.
28Там же. С. 65.
29Там же. С. 108.
30Там же. С. 109.
31 Там же. С. 132.
32 Guriewicz A.J. Kultura i spoieczeristwo sredniowiecznej Europy:exempla XIII wiekup.
Warszawa, 1997. P. 228.
33 Cm.: Benedict R. Patterns of Culture. New York, 1934.
34Цит. по: Гуревич А. Я. Проблемы средневековой народной культуры. С. 174—175.
35Там же. С. 175.
36 Там же. С. 145.
37Тамже. С. 146.
38Цит. по: Гуревич А. Я. Проблемы средневековой народной культуры. С. 146.
39Там же. С. 338.
40Mazour-Matusevich Y. On Concepts, History and Autobiography: an Interview with Aron
Gurevich // The Medieval History Journal. 2004. Vol. 7. № 2. P. 171.
41 Ментальность — «целостность мнений, верований, особенностей мировосприятия
и привычек сознания конкретных личностей или общественной группы» (The New
Lexicon of the PWN. Warsaw, 1998).
42 Сознание — «философский инструмент формирования когнитивного фона, который
помогает заключать элементы окружающего мира в рамки компактной модели, вос¬
производящей реальность (...). Общественное сознание является одной из основных
категорий марксистской философии, цельностью содержания и форм духовной жиз¬
ни, типичной для общества; противопоставлением общественному бытию; по значе¬
нию синонимично с термином надстройка» (The New Lexicon of the PWN...).
43См.: СпиркинА. Г., Фотьянов M. И. Сознание // БСЭ. Т. 24. Кн. 1. М, 1976. С. 129—130.
44 Гуревич А. Я. История историка. М., 2004.
45 Блестящий риторический пассаж, перефразирующий тезис средневековых философов-
реалистов «universalia ante геш» (см.: Гуревич А. Я. Категории средневековой культуры.
С. 303), кажется сомнительным с точки зрения исторического обоснования.
46Те GoffJ. La Civilisation... Р. 488.
47 Цит. по: Гуревич А. Я. Категории средневековой культуры. С. 303.
48 Гуревич А. Я. Культура и общество средневековой Европы. С. 231.
49 У меня есть определенные сомнения по поводу такой «всеобъемлющей» концепции
средневекового общества, которое было иерархически разделено и в котором статус
личности не был тождествен образованию. Это делает весьма спорным разделение
его на «docti» и «idiotae», которое несколько раз использует российский медиевист в
«Категориях» и «Средневековой народной культуре». Это не означает, что Гуревич не
интересуется ролью индивидуума в Средние века. Уже в «Категориях» он формулиру¬
ет гипотезу о «средневековом человеке», но сам называет ее «абстракцией» (С. 310).
Последующие труды логическим образом приводят его к работе «Начала европейско¬
го индивидуализма», написанной в 1990 году по заказу Ж. Ле Гоффа. (Русское изда¬
ние: Гуревич А. Я. Индивид и социум на средневековом Западе. М., 2005).
50 Цит. по: Гуревич А. Я. Культура и общество средневековой Европы. С. 5.
51 Там же.
52 Цит. по: Гуревич А. Я. Категории средневековой культуры. С. 22.
53Там же. С. 84.
54Там же. С. 26.
55 Там же.
56 Цит. по: Гуревич А. Я. Средневековая народная культура. С. 277.
57 Там же. С. 283.
58 Там же. С. 284.
59 Guriewicz A. J. Kultura i spoieczeristwo... P.107.
60 Цит. по: Гуревич А. Я. Средневековая народная культура. С. 301.
61 Там же. С. 65.
104
62См.: Мчедлов М. П. Христианство.
63 Le GoffJ. La Civilisation... P. 454.
мСм. Гуревич А. Я. История историка. С. 133—134.
65Guriewicz A. J. Kultura i spofeczeristwo... P.159.
M'Idem. Jednostka w dziejach Europy (Sredniowiecze). Gdansk- Warszawa, 2002. P. 216.
67Цит. по: Гуревич А. Я. Средневековая народная культура. С. 174.
68 Там же. С. 227.
ь<> The New PWNLexicon...
70 См.: Арнольдов А. И., Батунский M. А., Зильберман Д. Б., Межуев В. M. Культура // БСЭ.
М., 1973. Т. 13. С. 594-597.
7'Там же.
72 Цит. по: Гуревич А. Я. Категории средневековой культуры. С. 27.
73Там же. С. 28.
73 Цит. по: Гуревич А. Я. Категории средневековой культуры. С. 36.
"Там же. С. 30.
76 Tatarkiewicz W. Aristotle’s Philosophical System of Notions. Warsaw, 1978. P. 20.
11 Гуревич А. Я. Категории средневековой культуры. С. 83. Только в ответе на прямой
вопрос И. Мазур-Матусевич он признает, что такая связь действительно существует
(см.: Mazour-Matusevich Y. Op. cit. P. 174).
78 См.: Гуревич А. Я. Средневековая народная культура. С. 331.
/чТам же. С. 272. Я полагаю, что это выражение может быть использовано в отношении ис¬
следования по культуре в целом, особенно в советской и российской историографии.
811 Mazour-Matusevich Y. Op. cit. P. 177.
81 Цит. по: Гуревич А. Я. Категории средневековой культуры. С. 19.
82 Один из любимых терминов А. Я. Гуревича для определения коммунистической идео¬
логии.
"’Средние века// БСЭ. Т. 24. Кн. 1. М., 1976. С. 374.
к | Guriewicz A. J. Problemy sredniowiecznej kultury ludowej. Warszawa, 1987. P. 263.
83 Mazour-Matusevich Y. Op. cit. P. 179.
8(1 См. Гуревич А. Я. История историка. С. 273.
K/ Mazour-Matusevich Y. Op. cit. P. 174.
88 Le GoffJ. La civilisation.. P. 436.
к<) Цит. по: Косминский E. А. История средних веков. С. 8.
Le GoffJ. La civilisation.. P. 436.
1.1 См.: Косминский E. А. История средних веков. С. 8,40—41.
1.2 Цит. по: Гуревич А. Я. Крестьянство Юго-Западной Англии в донормандский период
(проблема образования класса феодальных крестьян в Уэссексе в VII — начале XI вв.).
Автореф. дисс.... канд. историч. наук. М., 1950. С. 5.
"Это слово имеет особое значение, так как автор монографии использует функцио¬
нальную антропологию, чтобы показать генезис феодализма.
44 Гуревич А. Я. Проблемы генезиса феодализма. С. 216.
43 Гуревич А. Я. Проблемы генезиса феодализма. С. 217.
%Там же. С. 215.
47 Цит. по: Гуревич А. Я. Средневековая народная культура. С. 30.
48 Mazour-Matusevich Y. Op. cit. P. 171.
44 Ibidem.
""’Ibidem. P. 180.
101 Карсавин JI. П. Символизм мышления и идея миропорядка в Средние века (XII—XIII ве¬
ках) // Научный исторический журнал. 1914. Т. 1. № 2/2; Он же. Основы средневековой
религиозности в XII—XIII веках, преимущественно в Италии. Петроград, 1915.
102 Цит. по: Гуревич А. Я. Средневековая народная культура. С. 340.
103Gurevich A. Y. The Origins... Р. 255-256.
104 Ibidem. Р. 131-150, 233-243.
105 Geremek В. Preface for Le GoffJ. La civilisation... Pol. ed. P. 6.
Перевод с английского Ф. Д. Прокофьева
105
Войцех Вжозек
Прикладная истина корпорации историков
и истина философов
Пожалуй, ни одно из дискутируемых в философии понятий
не встречается в таком множестве контекстов в нашей по¬
вседневной жизни, не играет такой сущностной роли в на¬
ших дискурсах, не пробуждает столько эмоций, как Истина.
Историография является одной из наиболее чувствительных
к истине сфер культуры и науки. Видимо, физика, литература и поли¬
тика не озабочены истиной в той мере, в какой озабочена ею история.
Упомянутые сферы человеческой рефлексии настолько отгородились
от истины иными ценностями, что, по крайней мере, непосредствен¬
но ею не занимаются. История же ссылается на нее как на свою прин¬
ципиальную цель и принципиальную ценность. Изречения о том, что
искусство не торгует истиной, или что истина не является целью по¬
литики, еще не дисквалифицируют ее смысла, тогда как в отношении
истории подобные высказывания были бы дисквалифицирующими.
Почему историки держатся за истину как за цель исторической на¬
уки? Конечно, они думают при этом, что истина будет на их стороне
и что они будут побеждать в спорах, что истина будет отстаивать их
ценности. И в самом деле, это ожидание, по-видимому, никого не об¬
манывает. «Истина» именно так и делает.
Приведенная ниже цитата из работы Антуана Про Douze lemons sur
Vhistoire прекрасно иллюстрирует расстановку сил в споре последних
лет об истине, а также компромиссную позицию некоторых истори¬
ков. Вот что пишет Про:
«В корпорации историков не может возникнуть действенный
консенсус по поводу гиперкритичных, например, нигилистических,
утверждений. Он может возникнуть на полпути между уверенностью
сциентиста начала века и релятивизмом, питать склонность к которо¬
му считается приличным тоном. История провозглашает истину, но ее
истины не являются абсолютными. Как же тогда понять это конститу¬
тивное для данной науки противоречие?»1.
106
В то же время, Франсуа Бедарида говорит, что «мы находимся меж¬
ду Сциллой постмодернизма в обличии релятивизма и Харибдой нео¬
позитивизма в обличии привязанности к документам и фактам»2.
Райнхарт Козеллек прямо утверждает: «Современная историческая
паука, таким образом, сталкивается с двумя взаимоисключающими
требованиями: создания правдивых высказываний и декларирования
и осознания условности этих высказываний»3.
О каком противоречии идет речь у французских историков? Во-
первых, между точкой зрения философов истории и философов, наи¬
более радикальные из которых отрицают возможность достижения
истины в историографии, — и историками, которые, не обращая вни¬
мания на оговорки первых, осуществляют свои познавательные цели
гак, как если бы сомнения в существовании истины их не касались.
Во-вторых, может ли идти речь у Козеллека и Про о том, что исто¬
рик оказывается перед дилеммой между, с одной стороны, привязан¬
ностью к классической концепции истины и — с другой — убеждени¬
ем, что эти истины не абсолютны.
В-третьих, идет ли речь о проблеме релятивизма? Эта черта фило¬
софских концепций истины, которые отстаивают ее относительность,
вызывает у историков наибольший протест. Угрожает ли релятивизм
истине? И только ли универсальной, что понятно, или и той, которая
не является абсолютной?
Если проанализировать первую проблему, т.е. несходство взглядов
философов истории с их скептическим или даже нигилистическим от¬
ношением к истине — с одной стороны, и взглядов историков, кото¬
рых отличает вера в истину, — с другой, то следует отметить, что про¬
блема эта не нова. Философы редко придерживаются классической
концепции истины в той версии, которую, по-видимому, исповедуют
историки. Трудно назвать за последние полвека выдающегося фило¬
софа истории, который был бы сторонником идеи истины, приме¬
няемой историками на практике. По мнению некоторых философов
(например, вышеупомянутого Козеллека), историки исповедуют ее
наивно реалистичное понимание. Но соответствует ли их исследова¬
тельская практика той идее истины, которую они защищают?
Думаю, есть еще одна причина расхождений между историками и
методологами. Историки так верят в истинность или объективность
своих утверждений, что не в состоянии заниматься систематической
рефлексией над природой истины. С методологической точки зрения,
они принимают ее нерефлективно. И в противоположность мнениям
нормативных методологов, видящих в такого рода неозабоченности,
но меньшей мере, незрелость, я как раз трактую эту позицию как есте¬
ственную.
Вот аргументы в пользу моего тезиса.
107
Историки приобретают и используют принятые в своей профес¬
сиональной области исследовательские методы подражательно и по
привычке. Отношение к истине они вырабатывают для себя в ходе си¬
стематичной, но стихийно приобретаемой исследовательской компе¬
тенции. Формирование этой последней не способствует систематиче¬
ским исследованиям истины как таковой, и так дела обстоят, пожалуй,
в каждой научной дисциплине, может быть, не считая философии.
Адепты истории, научаемые своими учителями и берущие пример
с работ других историков, действуют в соответствии с принятыми в
данной области принципами ремесла, тем самым реализуя присущие
исторической специализации правила ее применения. А если в про¬
цессе исследований они не отклоняются от данной методики, т.е. не
отклоняются от обязательных стандартов профессии и/или научной
специальности, то в конце концов получают познавательный резуль¬
тат, достойный признания научным сообществом.
Дискуссия об истине, а скорее об истинности конкретных исто¬
рических мнений, появляется в том случае, если дело доходит до ин¬
терпретационных расхождений в конкретном историческом вопросе.
Тогда-то приводятся в движение конкретные методические способы
решения того, что есть, а что не есть истина. Однако спор об истин¬
ности конкретных исторических утверждений разворачивается не
на эпистемологическом уровне. Часто в ходе такого спора не при¬
влекаются даже элементарные методологические категории, пред¬
ставляющие идею истины. Достаточными оказываются простые ре¬
цепты типа: так происходит, поскольку так обычно происходит. Так
правильно, поскольку так делал исследователь X и т.п. Доминирует
аргументация, построенная на использовании принятых исследова¬
тельских принципов, принятых примеров или апелляции к научно¬
му авторитету. Так случается даже тогда, когда причиной разногласий
бывает именно различное отношение к истине tout court. В результате
пренебрежительное отношение к сущности исповедуемой истины ча¬
сто прямо приводит — незаметным для дискутирующих сторон обра¬
зом — к спору о познавательных ценностях. Это происходит как раз
потому, что в конкретных исследованиях историки не обращаются к
эпистемолого-методологическому обоснованию того, а не иного ис¬
пользования истины. Это приводит к тому, что в своей аргумента¬
ции историки прибегают к вненаучным ценностям. Понятно, что
эти историки не понимают ценностей как таковых, а трактуют их как
черты над-субъективной реальности, реальности в себе, и думают, что
все время спорят о сущностях. С точки зрения автора того или иного
исследования, защищаемая им позиция — это обоснованный, прав¬
дивый, правдоподобный или объективный образ прошедшей реаль¬
ности.
108
Принципиальный тезис моих рассуждений звучит следующим
образом. Истина как автотелическая ценность, а также цель/смысл
исторического познания, выраженная близкими к ней по значению
понятийными эквивалентами, такими как правдивость, объектив¬
ность, реальность и т. п., для классического историка — плод правдо¬
генного метода исторического исследования, а не реализация общей
и идущей сверху стратегии достижения истины.
Здесь я обнаруживаю ответ на вопрос, который находится несколь¬
ко в стороне от главного направления моих рассуждений: почему соб¬
ственно историки так часто отдают предпочтение методике истори¬
ческого исследования перед методологией. Да, в решении спорных
проблем более удобны методические процедуры. Такое практично-
прагматичное отношение к рефлексии над своей профессией, выра¬
жающееся в сведении задач по сути эпистемологических к методиче¬
ским, приводит, между прочим, к тому, что во многих академических
структурах исследовательские учреждения, занимающиеся так назы¬
ваемыми вспомогательными дисциплинами, доминируют над теми,
которые занимаются методологией истории. Так происходит отчасти
потому, что историки, как кажется, думают, что для функционирова¬
ния в communitas историков достаточным и определяющим являет¬
ся дискурс методики и ремесла историка. При этом они считают, что
теоретические проблемы носят априорный характер и стараются не
ломать над ними голову. Важнее всего ремесло, методика, исследова¬
тельские способности. Эта ситуация характерна в равной мере как для
западной историографии, так и для историографии стран Централь¬
ной и Восточной Европы, сбрасывающей бремя официальной идео¬
логии, господствовавшей по меньшей мере до середины 1980-х годов.
При этом скептицизм «свободной историографии» относительно ме¬
тодологии истории и философии истории возник из недоверия к так
называемой метафизике и философским спекуляциям, оторванным,
как полагают сторонники «свободной историографии», от исследова¬
тельской практики истории. В свою очередь, посткоммунистические
историографические круги отождествляют методологию истории с
монополией диалектического или исторического материализма в сфе¬
ре науковедческой рефлексии, поэтому на всякий случай ее сторонят¬
ся. Когда отбрасывается, таким образом, официальная общественная
доктрина и практика ancien regime, то отбрасывается и идеологически
забракованная — как многим историкам казалось и кажется — над¬
стройка методологической рефлексии над историографией.
Более того, распространенное среди историков убеждение в доста¬
точности методической рефлексии в историографической практике
привело к тому, что многие ученые, последовав по пути свойственного
историкам этимологизирования, думают, что методология — это реф¬
109
лексия о методе, или высокопарное название методики исследования,
или спекуляция и метафизика.
Возвращаясь к проблеме ведения научных споров и сопутствую¬
щих им ссылок на истину, замечу, что окончательное суждение о том,
так ли происходило в конкретной ситуации, как утверждает тот или
иной историк, или иначе, принимается молчаливым соглашением
или открытой декларацией communitas историков, представляющей
данную исследовательскую дисциплину. Санкции исследовательского
сообщества оказывается достаточно. Она-то как раз и является носи¬
тельницей и стражем прикладной истины.
Именно научное сообщество историков или специалистов по дан¬
ному вопросу определяет, признать ли научное творчество данного
адепта профессиональным или нет. Это постановление принимается
коллегиально целыми сообществами, механизмы интеграции и дезин¬
теграции которых, в том числе корпоративные интересы, не свободны
от вненаучных влияний. Корпоративные узы, интересы статусные и
не только, господствующие парадигмы, а случается, и дисквалифи¬
цирующие парадигмы играют роль априорных категорий в процедуре
оценки того, какая стратегия интерпретации самозваного историка
или исторического труда заслуживает поддержки, а какая — нет.
Резюмируя: согласно классически мыслящему историку, нет не¬
обходимости в осмыслении природы, сущности, статуса и историче¬
ской переменчивости истины в историографии. Ее конкретное вопло¬
щение, в котором она проявляется в историографическом дискурсе,
априорно навязывается посредством того рода дискурса, который ис¬
пользуется историком. Реализация профессии историка, таким обра¬
зом, происходит за счет поддержания континуитета сформированных
образцов исторического познания и историописания, в том числе за
счет использования мыслительных процедур и конкретных исследо¬
вательских процедур, которые реализуют заложенный в них способ
достижения так называемой Истины. И, следовательно, мы имеем
дело со своего рода прикладной истиной. Как уже говорилось выше,
легитимность сообщает ей методика ее достижения. А исследователь¬
ская традиция устанавливает способ достижения научного знания.
А значит, именно соответствие принятым в дисциплине принципам
определяет, являются ли полученные выводы верными в меру прав их
достижения, то есть правомерными.
Рассмотрим эволюцию используемой конкретным историком
концепции истины. Ниже цитируется принятая мной точка зрения
Йозефа Миттерера, высказанная им в работе «Побег из произволь¬
ности». Автор знаменитой «Той стороны философии» в своей сле¬
дующей работе так пишет о социализации при помощи правды: «(...)
в университете, прежде всего на первых семестрах применение таких
110
определений, как “истинный” и “ложный” остается в большей мере в
компетенции учащих, а не учащихся. Говорят, что на этом этапе сту¬
денты и студентки еще не имеют знаний, позволяющих поставить под
сомнение взгляды учащих и оценить их как истинные или ложные.
Знания, которые необходимы для того, чтобы поставить под сомне¬
ние и подвергнуть критике мнение учителей, они должны еще только
приобрести — эти знания можно, впрочем, приобрести, упрощенно
говоря, только посредством той или иной доктрины. А когда эти док-
грины будут студентами интернализированы, трудно будет уже скорее
i$cero ждать от них критики»4.
Описанный выше опыт обретения студентом компетенции я рас¬
сматриваю как процесс формирования квалификации исследова¬
теля. Насколько я понимаю и как я хотел бы понимать приведенное
пысказывание Миттерера, приобретение знаний адептами истории
основано на индоктринации их конкретным мировоззрением. То, ка¬
ким мировоззрением они будут инфицированы и какие принципы на¬
учной работы будут определять их мыслительные навыки, какой род
прикладной истины будет ими интернализирован, — часто определя¬
ет случайность. Бывает, что к выбору конкретного исследовательского
пути побуждает яркая лекция, прочитанная книга, знание иностран¬
ного языка, предпочитаемого на конкретном семинаре, рекоменда¬
ция знакомой или прочие случайные причины. На таком семинаре
используются присущие данной специальности прагматичные спосо¬
бы обращения с истиной, особые способы легитимации, которая га¬
рантируется истинностью создаваемых исторических дискурсов. И в
самом деле, одни способы использования истины актуальны для опи¬
рающихся на статистические источники историко-экономических
исследований, другие же — для исследований в области классической
политической истории, третьи — для исследований общественных
структур, четвертые — для исследований, посвященных mentalite.
Исследовательская компетенция — это способность легализовать
(легитимизировать) тезисы в данной исследовательской дисциплине.
Бывает и так, что методическое сознание того или иного начинаю¬
щего или зрелого исследователя является — в силу традиции данной
дисциплины или его интеллектуального темперамента — больше, чем
методическим. Оно содержит методологические или даже эпистемо¬
логические обоснования предпринимаемых исследовательских ша¬
гов. Такой исследователь не только мысленно движется на предмет¬
ном уровне в сфере изучаемых им явлений, и он не останавливается
на самоконтроле методической правильности их описания. Он спосо¬
бен также смотреть на свои исследовательские начинания из познава¬
тельной (метаязыковой) перспективы. Последняя интерпретирует то,
что исследуется, с точки зрения познавательных процедур, а значит —
111
из перспективы ценности, методолого-эпистемологических смыслов.
Здесь царит обостренный «мониторинг» прикладной истины в данной
исследовательской практике. Такой исследователь не только способен
распознавать различные исследовательские стратегии с точки зрения
сознательного использования той или иной концепции истины, но и
может вести интерпретационный спор в рамках дискурса, использую¬
щего понятия и проблемы, отсутствующие на методическом уровне.
Независимо от того, обладает ли исследователь способностью дис¬
кутировать об истине, присутствующей в научном дискурсе, или он
мыслит только на предметно-методическом уровне, — каждый пред¬
ставитель культуры, сознательно или машинально, использует соб¬
ственное понимание истины, ибо оно является неизбывной культур¬
ной ориентацией и фундаментальной ценностью, проявляющейся как
в прозе ежедневных поступков, так и во многих сферах культуры, —
таких, как наука, искусство, политика, религия, правосудие и т. д.
В ходе социализации индивид усваивает действующие в культуре
способы понимания истины и ее разнообразные воплощения. Адепт
научной практики тащит за собой на семинары и позже в профессио¬
нальную деятельность все это разнообразие своей, по сути неповто¬
римой, но и еще не до конца зрелой, культурной компетенции. Она
санкционирована очевидностью, в том числе и аксиологическими
конвенциями, исповедуемыми неустойчиво или фундаменталистеки.
В том случае, если академическое образование не развивает чув¬
ствительности к восприятию истины в познавательном дискурсе и
сконцентрировано на формировании узкоспециальных навыков, сту¬
дент и потенциально будущий адепт науки оказывается неспособным
освободиться от иллюзий обыденного рассуждения о ней, от уже со¬
циализированных стереотипов Lebenswelt.
Дополнительным обстоятельством, осложняющим взаимопони¬
мание между просто историком и историком с обостренным методо¬
логическим чутьем, или методологом истории, являются лабиринты
эпистемологического или методологического дискурса, часто недо¬
ступные для историка. Так же, как лабиринты многих других сфер
знания для многих других действительно замечательных специали¬
стов в конкретных отраслях. Если нас не удивляет незнание тайн эпи¬
стемологии большинством социологов, биологов или физиков, то
не должно удивлять нас и незнание проблем теории познания среди
историков.
В связи с этим меня не удивляет скептическое отношение истори¬
ков к дискурсам философского происхождения, каковыми являются
философия истории, эпистемология истории или методология исто¬
рии. По этой же причине, думаю, непрестанно предлагаемые теоре¬
тиками истории варианты исторического познания в той мере будут
112
признаны заслуживающими внимания историками, в какой будут во¬
площены в конкретных исторических исследованиях, в исторических
трудах, считающихся, с одной стороны, с традиционными правила¬
ми историописания, — а с другой, вводящих в научное обращение не
слишком инновационные способы «открытия» истины. Историки мо¬
гут принимать инновационные историографические проекты только
в качестве историков, в качестве приверженцев актуального стандарта
исторической науки. Ведь именно профессиональные историки явля¬
ются носителями общеобязательного исторического стиля мышления
и исследования. И именно они решают, что считать историческим
д искурсом (или: академическим историческим дискурсом), а что им
пс считать.
Резюмируем. Просто историк не испытывает потребности в углу¬
блении сфер мышления, которые не являются непосредственно не¬
обходимыми для полномерной реализации своей профессии. В тех
случаях, когда он собирается использовать нестандартные методы
исторического исследования, возникшие в результате теоретических
инноваций, он чаще всего постигает их на практике и необязательно
должен знакомиться с их теоретико-философским измерением.
Кроме того, знакомство с теоретико-метафизической рефлексией,
как сказал бы Фернан Бродель, заставляет историка с беспокойством
расширять свою компетенцию, что сопряжено с риском, что он отста¬
нет от специалистов в других отраслях. Печать нувориша или профана
таит в себе довольно большую опасность. Еще хуже, что историк об¬
ращается к внеисторической рефлексии над историческими исследо¬
ваниями, тогда как ее релятивизм ex definitione в отношении истины
грозит историку нарушением исповедуемого им методологического и
мировоззренческого принципа, коему он остается верным. Обраще¬
ние к внеисторической рефлексии может представлять угрозу для обо¬
снования собственных исследовательских установок и уже признан¬
ных им достижений других историков. Верность прикладной истине
давала необходимое для исследования конкретной действительности
чувство спокойствия и уверенности в осмысленности предпринимае¬
мых усилий. Уверенность в этом дает не только ощущение комфорта
и осмысленности осуществляемого исследования, но и — что не ме¬
нее важно — упрощает поиск спонсоров для проводимых исследова¬
ний, получение и сохранение работы, получение денег от институций,
которые финансируют исследования. Если же подвергать сомнению
смысл проводимых исследований, то трудно рассчитывать на сохра¬
нение своего статуса в среде исследователей.
Еще одним обстоятельством, затрудняющим обращение к ме¬
тодологическим основаниям дисциплины и диалогу с методолога¬
ми, является то, что стихийно исповедуемая «методология» инди¬
113
видуальной исследовательской практики, если она не продумана
систематически и ergo слабо вербализована, делает эту практику неза¬
щищенной при столкновении с новаторскими теоретико-методолого¬
метафизическими концептами. Реакцией историка на эти новации яв¬
ляется, по меньшей мере, дистанцирование от них с целью защититься
от критики оппонента с более оснащенным языковым (в пределах его
дискурса) аппаратом и — повторюсь — опасение того, что будут под¬
вергнуты сомнению его и признаваемые им научные достижения.
Мало того, историк в диспутах с методологами спонтанно защищает
что-то большее, — а именно исповедуемую им картину исторического
мира и, кроме того, — что особенно существенно — исповедуемые им
внепознавательные ценности, с которыми иногда он сильно эмоцио¬
нально связан.
Вместо того, чтобы представлять на десерт или в качестве апери¬
тива, как принято делать, точки зрения тех философов истории, кото¬
рые занимаются идеей истины, или методологов, отважусь изложить
элементы своей собственной точки зрения. Конечно же, при этом я
придерживаюсь существующей традиции споров об истине. Однако
эта традиция настолько реформирована, что не всегда известно, в чем
и кому я обязан той или иной идеей.
1. Истина представляет собой проблему, возникающую тогда, ког¬
да мысль отделяется от мира и возникает различие между ней
и миром, а значит прежде всего тогда, когда слово не находит
своего соответствия в реальном мире. А следовательно:
2. Истина возникает тогда, когда возникает раздвоенный образ
мышления и речи5. Такой образ мышления и речи делает воз¬
можным постановку проблемы лжи, которая в свою очередь
или одновременно, порождает проблему истины.
3. Без разграничения познающего (мыслящего) субъекта и объек¬
та познания, т.е. существующей вне мышления так называемой
реальности Истина и Ложь немыслимы.
4. Если предположить, что с одной стороны существует речь и
мышление, а с другой, т. е. «по ту сторону», то, о чем говорит¬
ся, — т. е. внеязыковая действительность (например, прошлое
народа или государства), то возникает проблема: каким образом
слова соединяются с миром так, чтобы ему соответствовать.
5. Поскольку мышление имеет (как мы полагаем) иную природу,
чем внешний по отношению к нему, предметный мир, то про¬
блема соответствия мысли миру составляет предмет извечно¬
го спора о «сопоставимости» того, что «несопоставимо». Ведь
мысль не обладает свойствами, которые мы приписываем окру¬
жающей нас действительности. Поэтому проблема того, как
114
обеспечить соответствие языка внеязыковой действительности,
во все времена остается спорной. Разнообразие предлагаемых
решений этого противоречия довольно велико. По-своему ре¬
шают эту проблему теории корреспондентности, иначе — коге¬
рентности, еще по-другому — теории консенсуа.
6. Истина является относительной ценностью. Так же, как любая
культурная ценность, она не представляет собой абсолютного,
неизменного состояния вещей. Ее понимание в историографии
зависит от способа ее восприятия в данную эпоху, в данной фи¬
лософской школе, в данной сфере культурной деятельности.
7. Историография представляет собой своего рода наиболее систе¬
матическую фиксацию культуры, в частности, опыта изменчи¬
вости понимания истины. Историки, как и все мы, пребываю¬
щие в лоне культуры, рассматривают только случайный с точки
зрения культуры смысл истины, а в историографической прак¬
тике реализуют только традиционное ее воплощение — Истину,
используемую дискурсивным сообществом. Обратная иллюзия,
что Истина является неким неизменным состоянием вещей,
которое мы открываем в ходе постижения тайны, представляет
собой наследие греческого магического образа мышления.
8. Если считать, что истина установлена раз и навсегда, невозмож¬
но было бы признать справедливость наблюдения Лешека Кола-
ковского: «Среди вопросов, которым европейская философия
в течение двух с половиной тысячелетий, обязана своим суще¬
ствованием, ни один ни разу не был разрешен, к нашему всеоб¬
щему удовлетворению, все (...) и сегодня вызывают споры (...)»6.
Примечания
1 ProstA. Douze lemons sur l’histoire. P., 1996, p. 287
’ Bedarida F. L'historien regisseurdu temps? Savoir et responsabilite 11 Revue Historique. 1998.
№ 605, janv.-mars.
’ Koselleck R. Semantyka historyczna / Wyd. i oprac. H. Ortowski, Hum. W. Kunicki. Poznan,
2001. S. 194.
1 MittererJ. Ucieczka z dowolnosci. Warszawa, 2007. S. 53.
s MittererJ. Tamta strona filozofii. Warszawa, 1996. S. 75.
Kofakowski L. Horror metaphisicus. Warszawa, 1990. S. 7.
Перевод с польского К. Ю. Иерусалимского, О. А. Остапчука
115
А. В. Подоеинов
Изучение пространственной картины мира
у архаических народов Евразии
в свете историко-антропологических идей
А. Я. Гуревича1
Эта статья навеяна одним моим разговором с Ароном Яков¬
левичем, который случился после выхода в свет моей книги
об ориентации по сторонам света в архаических культурах
Евразии2 и который вверг меня в некоторое смущение. Надо
сказать, что я считал и (считаю) себя адептом школы А. Я.,
направление, в котором проводилось мое исследование, я называл в
предисловии к книге «исторической антропологией», признанным
главой этого направления в отечественной науке был (и я писал об
этом) А. Я., да и книга моя открывалась большим, программным для
меня, эпиграфом из «Категорий средневековой культуры».
Разговор этот был больше методологического свойства. Я рассказы¬
вал, как в рамках исторической антропологии я исследовал некоторые
категории пространственной картины мира древних людей в различных
обществах Евразии и как это исследование отдельных культур дало мне
возможность также сделать некоторые выводы обобщающего характе¬
ра относительно архетипов восприятия пространства у — громко гово¬
ря — homo sapiens (в частности, архетип кватерности как универсаль¬
ной идеологемы), а также сделать выводы о связи пространственной
картины мира с явлениями биосоматического характера (устройство
человеческого тела), космологического (порядок движения небесных
светил, особенно солнца и луны) и социального характера (ориентация
ритуального, магического, речевого, архитектурного, театрального и
какого угодно прочего действа или творения) и некоторые другие. А. Я.
несколько скептически отнесся к этой генерализирующей линии ис¬
следования, высказываясь в том роде, что правильнее и важнее изучать
окказиональное, индивидуальное проявление общего, нежели пытаться
из частностей построить абстрактное «мыслимое», и уж совсем недопу¬
стимыми кажутся экстраполяции явлений одной культуры на другую.
Настоящая работа представляет собой попытку некоторого оправ¬
дания, хотя, увы, уже и заочного.
116
В этой связи вспоминается еще один эпизод, связанный с тем же
кругом проблем. Однажды аспирант Института всеобщей истории
РАН Григорий Владимирович Бондаренко делал на семинаре А. Я. до¬
клад, посвященный пространственным представлениям древней Ир¬
ландии. Я прочитал этот доклад и выступил в прениях, среди прочего
указав на странность и почти невозможность пятичленного деления
мифологического, географического и социально-политического про¬
странства Ирландии, о котором говорил Бондаренко (имелось в виду
наличие пяти равноправных элементов пространства). Невозмож¬
ность этого проистекала для меня из принципиальной, архетипиче¬
ской четверичности горизонтального пространства, засвидетельство¬
ванной во всех без исключения архаических культурах Евразии. Я
поудивлялся этой ирландской странности (а в ирландском предании
речь идет о пяти главных дорогах, пяти священных деревьях, пяти свя¬
щенных округах и др.), и предложил интерпретировать их как четыре
расположенных по странам света и одну в центре, но получил от А. Я.
возражение в таком роде: «Что это Вы, Александр Васильевич, хотите
все свести к одному общему принципу? Как замечательно, что в Ир¬
ландии было иначе, чем в Китае или в Индии, или в Греции. Это, воз¬
можно, индивидуальная, уникальная черта, и почему бы ей не быть?».
Позже Бондаренко с блеском защитил диссертацию и опубликовал
замечательную книгу «Мифология пространства древней Ирландии»
(М., 2003 г.). Одним из оппонентов на защите был я, и в своем отзыве
я опять позволил себе усомниться в правильности трактовки пятич¬
ленной структуры мифо-географического пространства Ирландии
как не связанной с четырьмя странами света и центром.
На этом вопросе я и позволю себе сейчас остановиться, поскольку
он показывает некоторые особенности историко-антропологического
подхода к изучению пространственной картины мира, и в частности,
возможности экстраполяции некоторых явлений из одной культуры на
другую в связи с архетипичностью некоторых представлений, а также о
полезности дедуктивного метода на некоторых этапах исследования.
* * *
Сначала несколько слов о четверичности как универсальном архети¬
пическом принципе восприятия и ориентации в пространстве.
Так уж получилось, что в сложившейся на Земле природно¬
астрономической ситуации изначальная бинарность (включая биоло¬
гический дуализм человека — право—лево; перед—зад) задает при сво¬
ем развитии и конкретизации четырехчленную картину мира. Восход
и закат солнца, зафиксировав две противоположно лежащие точки
линии горизонта и разделив круг земной на два полукруга, при даль¬
нейшем членении окружности горизонта с неумолимостью приводят
к построению оси координат, перпендикулярной первой. Человек,
обращенный, скажем, лицом к востоку и спиной к западу, автомати¬
чески различает еще две стороны, образующие перпендикулярную,
северо-южную ось, определяемую природно-биологическими ориен¬
тирами — «по правую руку» и «по левую руку»3.
Именно поэтому одним из самых древних и распространенных
способов образования терминов ориентации по странам света в арха¬
ических культурах является антропоцентрический, когда страны света
обозначаются как «передняя», «задняя», «правая» и «левая». Четырех-
частность пространственной картины мира задана именно наличием
четырех стран света, она является основной в архаическом мировос¬
приятии и порождена психофизическим опытом человека, наложив¬
шимся затем на сходные явления космоса и общества4.
Практически все культуры Евразии и, я думаю, Земного шара в сво¬
ем мифологическом, космологическом, географическом, ритуально¬
магическом и религиозном представлении пространства исходят из
этой четверичности, добавляя в качестве пятого элемента центр, от¬
куда человек смотрит на четыре стороны. Прямой, архетипической,
универсальной и простейшей космограммой является крест со свои¬
ми четырьмя направлениями от центра. Более сложной, но имеющей
в основе тот же крест, являются свастика и мандалы как космографи¬
ческие рисунки, откуда бы они ни происходили5.
Предполагается, однако, что существуют символические класси¬
фикации с иным числом членов (чаще всего с пятью, как в случае с
древней Ирландией, иногда с шестью). Напомню, символической
классификацией в архаическом обществе называются параллельные
цепочки явлений и вещей, взаимосвязанных и взаимозаменяющих
друг друга (например, в Китае — сторона света—восток, сезон—весна,
животное—дракон, планета—Юпитер, цвет—зеленый, элемент—дерево,
сторона—слева и т.д., больше 50 сопоставлений).
Есть ли здесь какие-то закономерности и как это связано с че¬
тырьмя сторонами света? Не опровергает ли это обстоятельство (пять
членов классификации) наш тезис о первичности ориентации по че¬
тырем сторонам света в картине мира и об универсальной кватерной
символике вещей и явлений?
Обратимся к китайскому опыту, в котором, как и в ирландском,
иногда предполагают пятичленную структуру космоса.
Ярко выраженная пятичленная символическая классификация
Древнего Китая (у син), в которой пятый первоэлемент как будто не
являлся дополнительным, а исконно входил в пятерицу космических
и человеческих дел, явлений и вещей, оценивается в историографии
различно. Одни, как А. И. Кобзев, например, видят в этом оригиналь¬
нейшую черту китайского сознания (как в Ирландии?), китайской
118
эволюции, китайской цивилизации, отличающую ее от всех прочих —
четырехчастных6. Другие исследователи (среди них Т. П. Григорьева,
Ю. Б. Козловский, Н. И. Конрад, И. С. Лисевич, В. Н. Топоров) сбли¬
жают пятичленную классификацию китайцев с таковой же в древне¬
индийской и древнегреческой философиях, да и в других архаических
культурах. Особенно энергично эту точку зрения защищает А. Е. Лу¬
кьянов, который пытается выстроить во всех трех цивилизациях «пя¬
тичастный крест», ориентированный по сторонам света7. Анализируя
трактат Плутарха «Об «Е» в Дельфах», где древнегреческий автор при¬
водит много философских и мифологических оснований сакрально-
сти числа 5 (= Е греческого алфавита), Лукьянов констатирует, что
«здесь на поверхность выходит глубинный пятичастный мировоззрен¬
ческий принцип, восходящий в аполлоновской космической сущно¬
сти к далекой предфилософии, что позволяет говорить о сходных чер¬
тах формирования западной и восточной философии»8.
Кобзев отказывает греческой философии в пяти первоэлементах,
считая, что их было только четыре (земля, вода, воздух, огонь), да к
тому же в другом наборе, нежели китайские (земля, вода, огонь, дере¬
во, металл). Пятый элемент (эфир), который, как известно, добавляли
к четырем пифагорейцы, Платон и Аристотель, Кобзев характеризу¬
ет как маргинальный и неорганичный прочим. Да и генезис, смысл
и функционирование первоэлементов в Греции, по Кобзеву, совсем
иные, чем в Китае. Кто же здесь прав?
Представляется, что формула исходной пространственной модели в
архаичном сознании (будь то на уровне макро- или микрокосмическом)
«4+1», где четыре стороны света задают твердые параметры Вселенной и
непосредственного окружения человека, а центр (это в сущности Я) или
молчаливо подразумевается и тогда не считается, или прямо учитывает¬
ся. Эта формула своей вариативностью снимает остроту проблемы — 4
или 5, и переводит все в плоскость степени осознания центра как отдель¬
ного члена структуры. Очевидно, в Китае эта степень была достаточно
высокой. Верно наблюдение Е. С. Семеки: «Четырехчленная структура,
включающая локапал [богов-хранителей сторон света. — А. /7.], в Ки¬
тае неизменно имеет пятый центральный элемент, что связано с весьма
характерным для всей древнекитайской культуры, а также социальных
отношений, подчеркнутым значением центра»9. Причину пятичленно-
сти буддистского космоса Семека также видит в «ярко выраженной идее
центра, т.е. пятого члена этой системы, представленного Буддой»10.
На это можно было бы возразить, что в Китае, а уж тем более в Гре¬
ции пять элементов изначально вовсе не означали пространственных
отношений, это были «стихии», вещества, элементы, явления и т.д.
Мы же постоянно говорим о четырех сторонах света и центре как о
модели космоса, пространства вообще... И здесь позволим себе вос¬
119
пользоваться некоторыми наблюдениями самого Кобзева о генезисе
китайской теории пяти элементов.
Указав на традиционные корреляции элементов со сторонами све¬
та, Кобзев замечает: «Вообще пространственные значения элементов
наряду с числовыми принадлежат к ряду их главных значений. Сино¬
логами даже обсуждается проблема: не является ли теория пяти эле¬
ментов производной от учения о пяти сторонах света, или пяти на¬
правлениях (у фан), игравшего важную роль в идеологии китайского
общества эпохи Инь...»11. Несколько ниже, анализируя в нумерологи¬
ческом аспекте 4 основные последовательности в перечислении эле¬
ментов в Китае, Кобзев пишет: «В содержательном плане исходные
четыре последовательности, вероятно, должны были отражать дви¬
жение главного космического объекта — Солнца. И, видимо, близок
был к истине В. Эберхард, считавший, что все разнообразные порядки
пяти элементов имеют системный характер и обозначают солнечный
и лунный циклы, соотнесенные со сторонами света»12. В более позд¬
ней работе Кобзев уже более определенен: «Истоки учения об у сын
восходят к древнейшим (конец 2 тыс. до н.э.) представлениям о пяте¬
ричном устройстве земной поверхности (у фан — «пять сторон света»,
у фэн — «пять ветров-направлений»)...»13.
В результате некой эволюции сам Кобзев склоняется к выводу, что
именно ориентация по сторонам света (4+1) могла быть основой всей
китайской символической классификации. Стороны света оказыва¬
ются пространственным костяком, на который в Китае наслаивались
прочие ряды классификации, что ясно видно из такого важного кон¬
фуцианского памятника, как «Книга обрядов» (Ли цзы). Там говорит¬
ся: «Итак, человек — средостение неба и земли, в нем крайность пяти
стихий... Поэтому совершенномудрые, устанавливая свои принципы,
должны были сделать их источником небесное и земное, первопри¬
чиной — светлое и темное, сделать времена года правилом, Солнце и
звезды — путеводной нитью, Луну — мерилом...»14. «Солнце восходит
на востоке, а заходит на западном полюсе, с его положением и сооб¬
разуется вся тьма вещей» — читаем мы в другом китайском трактате
«Чжуан-цзы»15. Итак, движение небесных светил и как результат —
смена времен года — вот важнейшие структурообразующие факторы
в пятичленной системе Китая (ср. в Индии: «В ведийском представле¬
нии о вселенной движение светил — наиболее важное регулирующее
начало мирового порядка. Солнце — первое среди них — почитается
особо и чрезвычайно часто упоминается в гимнах»16).
Возможная изначальность пространственной структуры в пятич¬
ленной классификации Китая показывает, что ориентация по сторо¬
нам света в архаическом сознании могла быть и, вероятно, была осно¬
вой конструирования и осмысления всего универсума17.
120
Это же мы наблюдаем и в древней Индии. Как известно, представи¬
тели индийского материализма локаятики (первые века н.э.) считали,
что мир состоит из четырех первоэлементов (mahabhuta) — земли, воды,
жара (или огня) и ветра (или воздуха); как видим, они почти полностью
совпадают с первоэлементами греков. Но это было неслыханное нов¬
шество, за которое на локаятиков ополчились все школы индуизма,
буддизма, джайнизма и других конфессий. И было за что! Ведь локая¬
тики отрицали существование пятого элемента — чувственно невос-
принимаемой бесконечной «акаши» — эфира, или пространства18. Пять
упомянутых первоэлементов (панчабхута) получили особое развитие в
учении упанишад, присутствуют у таких мыслителей древней Индии,
как Дджита Кесакамбали, в индуистских учениях «санкхьи», «вайше-
шики», в джайнизме19 и были непременным условием любого «идеали¬
стического» восприятия природы (ср.: «Брихадараньяка-упанишада», I,
4, 17: «Пятерично это жертвоприношение, пятерично жертвенное жи¬
вотное, пятеричен человек, пятерично все, что существует. Тот, кто зна¬
ет это, достигает всего [сущего]»). Как известно, сам Шива имел эпитет
панчанана (букв. Пятиликий), что символизирует «его природу как со¬
стоящую из 5 “великих элементов” (“махапанчабхута”), или стихий, а
также 4 основных направления плюс центр, что в целом в представле¬
нии шиваитов отражает всеобъемлющую сущность бога»20.
Ф. Б. Я. Кейпер писал в связи с этим: «Уже давно было отмечено,
что преобладающая роль числа “пять” в Веде... обусловлена тем фак¬
том, что пять (т.е. включая центр) сторон горизонта (“пять сторон” —
IX, 86, 29) представляют в ведийских писаниях весь мир»21. Таким об¬
разом, мы снова встречаем четыре стороны света и центр как основу
пятичленной структуры мира и соответствующей символической
классификации.
Представляется, что помимо четырех обычных «сущностей» (эс¬
сенций — от лат. essentia) в любой религиозно-мифологической или
философско-идеалистической (а именно таким было мировоззрение
большинства архаических обществ) необходима была «пятая сущ¬
ность» (квинтэссенция — от лат. quinta essentia), которая или связыва¬
ла бы остальные четыре (индийское «пространство»), или давало бы
им божественный импульс, толчок, энергию (эфир).
В этой связи любопытна функция пятой стороны светы в Китае —
это именно центр! Она отождествляется с элементом «земля» (почва)
и описывается как управляющая всеми остальными сторонами света,
явно обладая неким «квинтэссентным» свойством (ср. «Хуайнань-
цзы»: «Центр — земля, его бог — Желтый Предок (Хуанди), помощ¬
ник которого Владычествующий над Землей (Хоуту) держит веревку и
управляет четырьмя сторонами земли...»22. В. Н. Топоров считает, что
появление пятого члена классификации связано с особым положени-
121
ем центра, который добавляется к четырем ориентирам именно про¬
странственного ряда23.
Существенность для мировоззрения древних культур Евразии сим¬
волической классификации и принципы ее построения подтвержда¬
ются, а в ряде случаев дополняются и объясняются тем материалом,
который собрали этнографы, наблюдавшие в последние два века так
называемые примитивные общества Америки, Африки и Австралии24.
Еще в 1903 г. классики социальной антропологии Э. Дюркгейм и
М. Мосс на материале американских индейцев, австралийских абориге¬
нов и древнего Китая показали, как функционировали «примитивные»
(мы бы сказали сейчас: «архаические») системы классификации, которые
в качестве первичной натурфилософии объясняли человеку весь мир, свя¬
зывали идеи, унифицировали знания и давали цельную картину мира25.
Так, например, у американских индейцев зуньи, по этнографическим
данным, все пространство делилось на семь регионов — север, юг, запад,
восток, зенит, надир и центр, к которым относились все явления и пред¬
меты во вселенной; для нас чрезвычайно важно, что первоначально этих
регионов было всего четыре (стороны света), что подтверждает выше¬
приведенные соображения об исконности четырехчленной структуры.
Такие же связи между социальной организацией, клановым тоте¬
мизмом и ориентацией по сторонам света усматривают в обществах
индейцев пуэбло, индейцев сиу, австралийцев и других так называемых
«примитивных» народов, сохранивших архаические черты простран¬
ственного восприятия26. Их символические классификации также со¬
стоят из четырех (по сторонам света), пяти (стороны света + центр),
шести (стороны света + зенит и надир) членов27. Их сходство с про¬
странственными представлениями, которые мы обнаруживаем — часто
во фрагментарном и смазанном виде — в «высоких» культурах древно¬
сти, помогает при реконструкции истории восприятия пространства в
масштабах всего человечества и на протяжении всей его истории.
* * *
Вопросы двух-, трех- и четырехчленной структуры пространства за¬
трагивают особую сферу истории культуры — нумерологию, историю
чисел и счета. Это специальная область науки, вторгаться в которую
я не намерен, однако некоторые наблюдения, сделанные в ней по от¬
ношению к сакральным числам архаических культур, могут оказаться
небезынтересными для понимания наших проблем.
Как устанавливают историки, числа 3 и 5 в пространственном от¬
ношении — это всегда 2 и 4, рассматриваемые антропо- (позже также
социоцентрически). Анализ космогонического сочинения неоконфу-
цианского автора Чжоу Дуньи (XI в.) «Объяснение схемы Великого
Предела» приводит исследователей к выводу, что человек «считается
122
всей китайской культурной традицией своего рода космическим фак¬
тором, равномощным и равнозначным другим универсальным нача¬
лам мира — Небу и Земле. Так образуется классическая космологиче¬
ская триада (сань цай) — Небо, Земля и Человек, в которой Человек
занимает центральное положение объединяющего элемента»28. Изна¬
чальные Верх и Низ, плюс посреди стоящее Я, — так получаются три
вертикальные сферы структуры космоса.
Соответственно и 4 стороны света, рассматриваемые из центра Чело¬
веком, дают число 5. В. Н. Топоров, не склонный преувеличивать значе¬
ние числа 4, отмечал, что «пентады (пять элементов, пять аспектов бы¬
тия, пять огней, пять божественных ликов и т.п.) чаще всего выводимы
I ie из членения декады, а из тетрад с отмеченным центром, выражающих
аспект полноты и единства»29. А. К. Байбурин, анализируя модель дома,
как она мыслилась при его закладке, также отмечает ее пятичленность
(четыре угла и центр), «полученную путем операции над четырехчлен-
ной (4 + 1) и по этому признаку входящую в обширный класс нечетных
числовых комплексов, построенных по формуле n + 1 (3, 7,9, 33...)»30.
Недаром во многих мифологиях верховный бог, владеющий всей
вселенной, имеет (часто и иконографически) четырехликий об¬
раз. Таковы литовский Перкунас, славянский Свентовит, китайский
Хуан-ди, индийские Брахма и Варуна, египетский бог-творец Хнум,
воплощавший в своем облике четырех быков, манихейский «четырех¬
ликий Отец Величия», римские «четырехликий Янус» и Меркурий и
др. Удвоение исконно двучленной пространственной структуры, ста¬
новящейся четырехчленной, демонстрирует образ Януса, которого мы
чаще представляем себе как «двуликого» бога31.
Девятичленная структура пространства, отраженная, например, в
геомантической графике и нумерологии древнего Китая и в девятич¬
ленной индийской мандале, представляют собой такое же сочетание 8
сторон света (4 главных + четыре промежуточных) и Центра.
Число семь явно дает сумму числа три (вертикальная структура
космоса) и числа четыре (горизонтальная модель мира), являя собой
полноту характеристики космоса, космологического пространства32.
Н. Л. Жуковская, анализируя нумерологическую символику в мон¬
гольской культуре, приходит к выводу, что «...число один — начало
всего, отправная точка; два — дихотомическая схема устройства мира,
бинарные оппозиции; три — трихотомическая схема, освоение все¬
ленной по вертикали; четыре — ориентация по сторонам света, освое¬
ние вселенной по горизонтали»33.
* * *
В отзыве на диссертацию Г. В. Бондаренко я призвал его привлечь
инокультурные параллели, чтобы отличить мифопоэтические универ-
123
салии от индивидуальных черт данной культуры и не объявлять уни¬
кальным то, что свойственно многим другим культурам.
Д. С. Раевский, говоря о мифологических универсалиях примени¬
тельно к пространственной картине мира, справедливо пишет: «...Еди¬
нообразие объектов и способов осмысления, порожденное характером
социальной практики, присущей эпохе формирования мифологического
взгляда на мир, предопределило весьма важную роль подобных универ¬
салий и в мифологическом мировосприятии более поздних эпох — из-за
достаточной консервативности мифологического мышления. Широкое
исследование различных мифологических традиций, осуществленное в
науке в последние десятилетия, наглядно продемонстрировало высокую
степень близости присущих им моделей мира: в самых разных культурах
обнаруживается достаточно стабильный набор однотипных ключевых
структур. К наиболее выразительным примерам таких универсалий от¬
носится представление о трехчленной по вертикали и четырехчленной в
горизонтальном срезе структуре пространства...»34.
Вместе с тем исследователи конкретных стран, культур и народов
нередко подают пространственные представления «своих» стран как
нечто специфичное, уникальное, местное, своеобразное. Наглядный
образец такого подхода можно найти, например, в блестящей работе
И. П. Вейнберга «Человек в духовной культуре древнего Ближнего Вос¬
тока» (М., 1986). С одной стороны, Вейнберг отмечает «устойчивость и
универсальность мифологем “мирового дерева” и “мировой горы”»35,
приводя в пример греческий Олимп, японскую Фудзи и картины Чюр¬
лёниса, проводит широкие сравнения элементов древних культур, на¬
пример, западноевропейского (по работам А. Я. Гуревича) и русского
(по работам Д. С. Лихачева) Средневековья, с другой, — подает типич¬
ные для многих древних культур характеристики (например, круг, ква¬
драт, центр, ось, периферия) как специфичные именно для Ближнего
Востока36. Так же и Л. А. Лелеков, анализируя устройство гробниц у
иранцев, греков, индийцев и древних славян, отмечает как специфиче¬
ски индоевропейскую модель космоса, состоящую из круга (неба), впи¬
санного в квадрат (земля)37. Специфически «своей» такую модель мира
смогли бы назвать и многие другие древние народы. Этот упрек отно¬
сится и к замечательным трудам Ж. Дюмезиля, напрасно, по-видимому,
считавшего принцип троичности «привилегией» только индоевропей¬
ских народов38. Думается, что большое число подобных символов сле¬
дует рассматривать как основополагающие и универсальные элементы
мировоззрения практически любой архаической культуры.
Не случайно выдающиеся представители семиотической науки в
нашей стране Вяч.Вс. Иванов и В.Н. Топоров, реконструируя семио¬
тические системы праславянской модели мира, отмечают: «Набор
основных семиотических противопоставлений, независимо рекон¬
124
струируемый для праславянского, оказывается в существенных чертах
совпадающим с противопоставлениями, характерными для ряда дру¬
гих... традиций (таких, как многие сибирские, финно-угорские, неко¬
торые тюркские, а также географически никак не соприкасающиеся с
евразийским культурным ареалом)»39.
* * *
Как мы видели, Г. В. Бондаренко настаивает именно на уникально¬
сти феномена пяти дорог в древнеирландской мифологии простран¬
ства40. И действительно, чисто географически трудно представить себе
четыре дороги, ведущие с четырех сторон света к центру, при том что
мятая должна занимать каким-то образом центральное положение.
С моей — чисто типологической и абстрактно-теоретической — точ¬
ки зрения, одна дорога должна была быть особой, лишней в четы¬
рехчастной картине мира. И так оно и есть: из текстов, приводимых
самим Г. В. Бондаренко, и из его собственной интепретации явствует,
что если четыре дороги, действительно, вели с периферии в центр, то
мятая (возможно, Шлиге Ассайл) «делила центральную часть Миде
ма две половины»41. Это было связано с древним разделением Ирлан¬
дии, помимо членения на пять исторических областей — четырех пе¬
риферийных и одной центральной, еще и на две половины — север¬
ную (Лет Куйнн) и южную (Лет Мога)42. Таким образом, пятая дорога,
мроходившая, действительно, через центральную область, выполняла
специфическую, «центрирующую» роль в иной системе деления Ир¬
ландии (недаром она называлась «Шлиге Мор», т.е. «Великая дорога»
и упоминалась во всех памятниках последней в перечне дорог). Очень
выразительно об этой роли Шлиге Мор сказал сам Бондаренко: «У до¬
роги здесь есть символизм горизонтальной оси, делящей Ирландию,
когда она была названа “столбом деления Ирландии на две части”»43.
Назвать дорогу «столбом», осью можно только если принять в расчет
ее центральное положение44.
Возможно также, что пятой, особой дорогой была Шлиге Ассайл,
которая, по некоторым источникам, соединяла два сакральных цен¬
тра центральной области — Уснех (Ушнех) и Тару45, т. е. опять-таки
проходила по центральной части Ирландии.
В то же время, в древнеирландской повести «Разрушение заезжего
дома Да Дерга» прямо говорится, что когда будущий король Конаре
появляется в Таре, то на четырех (не пяти!) дорогах, ведущих в Тару,
стояли по три короля на каждой, а позже Конаре видит с холма Уснех,
что в центре Ирландии, разрушение и огонь на все четыре стороны во¬
круг себя46. Г. В. Бондаренко вынужден в комментарии к этому тексту
признать, что здесь мы имеем дело «с иной схемой: с четырьмя, а не с
пятью дорогами, ведущими в Тару», и что «этот образ соответствует в
125
ирландской традиции широко известной идее четырех кардинальных
точек пространства (arda) вокруг центра, у которой есть много парал¬
лелей в других мифологиях»47. Выясняется также, что и каждый из
шести (не пяти!) королевских заезжих дворов «стоял на перекрестке
четырех дорог» и имел четыре двери, «завершающие космологическую
схему»48. Какую? Едва ли пятичастную без пятой части в центре...
Кстати, непонятно, почему Г. В. Бондаренко проходит в сво¬
ем утверждении об уникальности пятичленной структуры мифо¬
поэтического пространства мимо того хорошо известного факта, что
при легендарном разделении Ирландии на «пятины» — пять древних
королевств, четыре из них находились на периферии по сторонам све¬
та (Улад на севере, Лейнстер на востоке, Мунстер на юге и Коннахт
на западе), а пятое называлось весьма показательно Миде («Средин¬
ная») и, естественно, находилась в центре страны и являлась средо¬
точием центральной власти49. Налицо общая для всех архаических
культур пространственная структура 4+1. С. В. Шкунаев, например,
считал, что именно этому членению страны «соответствует в ирланд¬
ской традиции пять священных деревьев острова, пять королевских
заезжих домов, центров общественных церемоний и даже правила
распространенных среди знати игр»50. Да и сам Бондаренко, касаясь
значения числа 5, справедливо пишет о том, что «значение чисел име¬
ет изоморфный характер, то есть число — это универсальный символ
различных феноменов на различных уровнях (как пять священных
деревьев, пять заезжих домов или пять мудрецов Ирландии)»51 и что
«пять главных дорог Ирландии принадлежат к той же пятичленной
структуре пространства, что и пять пятин и другие феномены»52.
Конечно, в разных источниках дороги локализуются несколько
иначе, тем не менее сам Бондаренко пытается как-то положить их на
современную карту53, и тогда получается следующее соответствие до¬
рог и королевств: Шлиге Мидлуахра ведет к центру Ирландии с севера
(Улад), Шлиге Куаллан — с юго-востока — востока (Лейнстер), Шли¬
ге Ассайл — с запада (Коннахт), по одним источникам, или, по дру¬
гим, — от Тары до Уснеха, Шлиге Дала — с юга (Мунстер). Пятая до¬
рога — Шлиге Мор выполняла особую функцию, проходя по центру
Ирландии (Миде) и деля ее на две части.
По преданию, верховный правитель Ирландии, легендарный ко¬
роль Домналл построил в центральной области Ирландии, недалеко от
священного места Тары, свой дворец, который состоял из одного цен-
тральниго зала и четырех залов, ориентированных по сторонам света
и относящихся к четырем королевствам, там расположенным. При¬
глашаемые на праздники «люди Ирландии» размещались в соответ¬
ствующих залах — «люди Мунстера — в южной четверти дома, люди
Лейнстера — в восточной четверти дома» и т. д. В центре централь-
126
пою зала находилось ложе самого короля, и четыре короля четырех
королевств располагались рядом с ним на ложах, также соотнесенных
со сторонами света («король Лейнстера возлежал на ложе напротив
| Домналла] к востоку, король Мунстера — по его правую руку, король
Коннахта — сзади, король Ульстера — по левую руку»)54.
Рисы, приведшие этот текст, справедливо сравнивали описан¬
ный обряд с китайскими и индийскими церемониями, подчеркивая,
что «параллели можно найти во всех уголках мира, что подтверждает
глубокое космологическое значение, которое имеет в Ирландии де¬
ление страны на четыре части с прибавлением к ним пятой части —
центра»55. Да и сам Бондаренко, кажется, критически относящийся к
исследованиям Рисов, пишет в своей книге о «феномене короля Тары
как господина всех четырех сторон света, находящегося в центре стра¬
ны»56. Только раз на протяжении всей книги он мимоходом говорит о
существовании «другой ирландской схемы, которая помещает пятую
провинцию в центр, в область, окружающую Ушнех, Миде»57. Меж¬
ду тем обе схемы (пятая пятина либо в центре острова, либо внутри
одной из периферийных пятин — Мунстера) — весьма древние и под¬
тверждаются в равной мере источниками58. Более того, традиция 4+1
признается большинством современных исследователей более исто¬
ричной59. Но уж коль скоро Бондаренко придерживается другой вер¬
сии, то как он относится к тому, что и Мунстер, который, будучи раз¬
делен на две части (откуда могла происходить пятая пятина), сам был
целым космосом, имея пять частей: север, юг, восток, запад и центра
И уж совсем трудно без комментария пройти мимо знаменитого от¬
вета Финтана, данного им на вопрос Трефуйлнгида «Как была ранее по¬
делена Ирландия и что ранее было в ней?» Финтан, как известно, сказал
следующее: «Легко сказать, — ответил Финтан, — на западе мудрость,
на севере битва, на востоке изобилие, на юге музыка, в центре власть»61.
Рассматривая проблему пяти священных деревьев и зная, что «из¬
начальная символика пяти деревьев, скорее всего, была основана на
принципе центра мира и четырех сторон света, т.е. центральное дере¬
во и четыре по сторонам»62, Бондаренко, тем не менее, не видит по¬
добной иерархии в Ирландии. Но картина здесь такая же, как с пя¬
тью дорогами — одно из деревьев явно претендует на центральное
положение, будь это Биле Ушниг — священный ясень Ушнеха в цен¬
тре Ирландии как ее «пуповина», или дуб Эо Мутна, «видный со всей
Ирландии»63. Недаром в текстах о священных деревьях ясень Ушнеха
упоминается всегда, как и Шлиге Мор, последним, не случайно и то,
что в некоторых текстах перечисляются только 4 периферийных дере¬
ва без упоминания центрального ясеня Ушнеха64. Вот тот случай, ког¬
да архетипическая структура пространства 4+1 ясно проявляется и на
ирландском материале.65
127
* * *
Вероятно, откликаясь на высказанное в моем отзыве на диссертацию
пожелание, посмотреть на пятиричность и четверичность в других
культурах Евразии, Г. В. Бондаренко в своей книге, чтобы показать воз¬
можность пятеричной системы классификации, не сводимой к форму¬
ле 4+1 (а как же быть с ирландской уникальностью?), поместил в ка¬
честве Приложения раздел «Пять деревьев в картине мира гностиков и
манихеев» (стр. 359—371). Здесь он приводит гностические и манихей-
ские тексты, в которых развивается учение о пяти светлых (добрых) и
пяти темных (злых) стихиях, в борьбе между которыми происходит ста¬
новление мира: это воздух (Дым), огонь (Разрушительный огонь), вода
(Вредная вода), ветер (Бурный ветер) и свет (Тьма)66. Пять стихий в
манихейской космологии и философии, действительно, образовывали
развернутую символическую классификацию, в которую входили пять
жилищ, пять слов, пять отцов, пять Спасителей и т. д. В гностическом
Евангелии от Фомы (22) Бондаренко находит упоминание пяти дере¬
вьев в раю, равным образом и в некоторых других текстах упоминаются
пять деревьев. Получается как бы полная аналогия древнеирландским
представлениям. При этом Бондаренко отвергает, как и для Ирландии,
связь этой пентады с четверицей, подразумеваемой как проявление
4+1, и тем самым связь пятеричной символики со сторонами света.
Но такая связь есть. Обратимся к некоторым манихейским текстам.
В средневековых манихейских текстах (дошедших из Турфана в
Восточном Туркестане на китайском языке) говорится, что, когда по¬
явилось чудовище Мазан (Mazan), вышедшее из воды и принесшее в
мир грехи, «тут послал бог Михр (Mihr) от каждого из пяти богов, им
сотворенных, того одного четырехликого бога, который распростер
Мазана в северной области мира с востока на запад через весь север,
попрал его ногой, опрокинул его и встал на него, чтобы тот не мог в
этом мире грешить. И этот бог был сделан распорядителем всего кос¬
моса — неба и земли, севера и востока, юга и запада, чтобы защищать
мир»67. «Распорядитель всего космоса» и четырех сторон света, несо¬
мненно, должен был находиться в центре между ними.
Образец корреляции между элементами и сторонами света пред¬
ставлен в манихейской космогонии Вардесана, изложенной в конце
IX — начале X в. сирийским автором Моисеем бар Кефой68: «...Вар-
десан полагал и говорил, что сей мир состоит из пяти сущностей; эти
сущности — огонь, ветер, вода, свет и тьма. Каждая из них стояла
на своей стороне: свет на востоке, а ветер на западе, огонь на юге,
вода на севере, — в то время как Господь их стоял в высоте, а враг
их, тьма, стояла в бездне». Это учение признается Е. Б. Смагиной ле¬
жащим в основе манихейского космогонического мифа69. Чуть поз¬
же в этом же тексте рассказывается, что по воле Всевышнего тьма
128
пыла низвергнута, а «сущности» были расставлены «по порядку, по
I минству креста»70. По-видимому, знаменитый «Крест света» (Живая
пуша), часто упоминаемый в манихейском памятнике «Кефалайа»,
посходит к этому представлению о «крестообразном» расположении
стихий71.
Один тюркский манихейский текст также располагает пять «чле¬
нов души», изоморфных 5-членной структуре мира, по центру и сто¬
ронам света: Разум — в центре, Разумение — на юге, Мысль — на вос¬
токе, Помысл — на западе, Суждение — на севере72. Такая композиция
укрепляет наше убеждение в том, что пятичленная классификация в
манихействе (как и в других архаических религиях и идеологиях) име¬
ет своей основой четыре стороны света и центр.
Есть также сведения о том, что манихейский Отец Величия изо¬
бражался как «четырехликий» (тетраярбасолоа)73, что вводит его в ряд
четырехликих богов китайцев, индийцев, славян и других культур.
Желая расширить аналогии в других культурах, Бондаренко при¬
водит в своем Приложении также пять мировых деревьев, присут¬
ствующих в космологии майя, и что же оказывается — «их схема, воз¬
можно, отражала самый ранний символизм пяти деревьев в картине
мира: центральное дерево Йаш-те (Первое дерево) и четыре дерева
“по углам мира”»74.
В качестве еще одной аналогии к пятичленной структуре ирланд¬
ского космоса и социума Бондаренко приводит пример из первой
книги «Махабхараты», где легендарный царь Яяти с четырьмя своими
внуками отправляются по пяти дорогам на золотых колесницах к оби¬
талищу богов75. В этом Бондаренко видится параллель к пяти дорогам
ирландской традиции. Отмечается также, что индийский Яяти, как
и ирландский Конн, рассматривается как «первый царь» и, подобно
Конну, делит свое царство на пять частей. Бондаренко не заметил при
этом, что младшему сыну Пуру он отдает центральную часть своего
царства со словами: «Ты — царь срединной части земли, в то время
как твои братья (их было 4. — А. П.) будут правителями диких людей,
живущих на окраине земли» (I, 81). Для полноты картины Бондаренко
мог бы привести и другой текст «Махабхараты» (II, 23, 9 и след.), где
рассказывается о пяти братьях Пандавах, отправившихся в победный
поход. Но при этом Арджуна отправился на север, Бхима — на восток,
а два брата-близнеца, дети божественных близнецов Ашвинов, пошли
па запад и юг. Пятый брат Юдхиштхира, сын Дхармы, остался в Кхан-
давапрастхе, т. е. — как и следовало ожидать — в центральной части
страны76.
Таким образом, и в манихейском, и в ирландском случае, как и в
космологии майя и других архаических культур ничто не мешает нам
i$ пягеричности видеть традиционную, архетипическую систему 4+1.
129
* * *
Заключая, я хотел бы сказать, что ход исследования вполне может
быть таким: исследуя какой-то объект в историко-антропологическом
духе в разных культурах, мы приходим к выводу, что в нем заложено
архетипическое структурное сходство, неизменно встречающееся в
каждой культуре. Обнаруживая после этого в какой-то культуре яв¬
ление, которое внешне противоречит этому установленному общему
принципу, или дает его в неявном виде, мы имеем право или видеть
здесь местное искажение общей идеи или подозревать некорректную
интерпретацию исследователей. Такая экстраполяция часто бывает
полезной для реконструкции изначального состояния.
В статье «Историческая наука и историческая антропология», ко¬
торая считается первым «манифестом» этого направления в нашей
стране, А. Я. Гуревич писал: «Одна из главных задач исторической ан¬
тропологии и состоит в воссоздании картин мира, присущих разным
эпохам и культурным традициям...»77. Обнаружение в этих картинах
мира универсальных архетипических черт, на мой взгляд, может про¬
двинуть дальше наше познание человека и истории.
Примечания
1 Статья написана в рамках исследовательского гранта РГНФ № 07-01-00058а.
2 Подосинов А. В. EX ORIENTE LUX! Ориентация по странам света в архаических культу¬
рах Евразии. М., 1999.
3Ср.: Подосинов А. В. Психобиологические особенности человека как основа архаиче¬
ской картины мира // Категоризация мира: Пространство и время. Материалы кон¬
ференции. М., 1997. С. 48—55.
4Ср.: Gordon В. L. Sacred Directions, Orientation, and the Top of the Map // History of Reli¬
gions. 10. Chicago, 1971. R 211: «The choise of the number/омг derives from the symmetry
of the human body itself — a symmetry which suggests a four-part division of the horizon: a
front and a back, a left and a right side».
5 См. подробнее: Подосинов А. В. EX ORIENTE LUX! C. 479-494.
6Кобзев А. И. Учение о символах и числах в китайской классической философии. М.,
1994. С. 287—288; ср.: Торчинов Е. А. Формирование буддийских космологических
представлений в Китае (буддо-даосская традиция) // Буддийский взгляд на мир.
СПб., 1994. С. 196.
I Лукьянов А. В. Становление философии на Востоке: (Древний Китай и Индия). 2-е
изд., испр. и доп. М., 1992. С. 34—56; Он же. Истоки Дао: Древнекитайский миф. М.,
1992. С. 42-52.
8Лукьянов А. В. Становление... С. 47; ср.: Он же. Истоки С. 46—52.
9Семека Е. С. Антропоморфные и зооморфные символы в четырех- и восьмичленных
моделях мира //ТЗС. Тарту, 1971. Вып. 5. С. 103—104.
10Там же. С. 94.
II Кобзев А. И. Учение... С. 295; ср.: Быков Ф. С. Зарождение общественно-политической
и философской мысли в Китае. М., 1966. С. 54—55.
12 Кобзев А. И. Учение... С. 295, 314; ср. 315.
13 Китайская философия. Энциклопедический словарь. М., 1994. С. 338.
14Древнекитайская философия. М., 1972-1973 (Т. 1-11); Т. II. С. 106-107; ср. 108, 314.
15Мудрецы Китая: Ян Чжу, Ле цзы, Чжуанцзы / Перев. с кит. Л. Д. Позднеевой. 2-е изд.
СПб., 1994. С. 260.
130
16 Бонгард-Левин Г. М. Древнеиндийская цивилизация: Философия, наука, религия. М.,
1980 С. 38.
|7Ср. однако: Рифтин Б. Л. Китайская мифология // Мифы народов мира. М., 1980. Т. I.
С. 655—656 о том, что под влиянием пятеричной системы пяти стихий «четырехчлен¬
ная модель мира превращается в пятичленную, соответствующую пяти ориентирам в
пространстве (четыре стороны света + середина или центр)».
к Бонгард-Левин Г. М., Ильин Г. Ф. Индия в древности. М., 1985. С. 527; существова¬
ние эфира в качестве самостоятельного природного элемента отрицал также в кон¬
це V в. н.э. знаменитый индийский математик и астроном Арьябхата, см.: Бонгард-
Левин Г. М. Древнеиндийская цивилизация. С. 215
14 Бонгард-Левин Г. М. Древнеиндийская цивилизация. С. 71, 228; Бонгард-Левин Г. М.,
Ильин Г. Ф. Индия в древности. М., 1985. С. 532, 537.
20 Индуизм. Джайнизм. Сикхизм. Словарь. М., 1996. С. 323; о пяти элементах в Индии и
Средиземноморье см.: Bohtlingk. О. Die funf Elemente der Inder und Griechen // Berichte
der philol.-hist. Klasse der Sachs. Gesellschaft der Wissenschaften zu Leipzig. 1900. S. 149—
151; HeldG.J. The Mahabharata: An Ethnological Study. Leiden, 1935. P. 120; Kirfel W. Die
funf Elemente insbesondere Wasser und Feuer. Ihre Bedeutung fur den Ursprung altindischer
und altmediterraner Heilkunde. Walldorf; Hessen, 1951; Кейпер Ф.Б.Я. Труды по ведий¬
ской мифологии. M., 1986. С. 44—45, 109.
21 Кейпер Ф. Б. Я. Труды... С. 109.
2?Текст см.: Яншина Э. М. Формирование и развитие древнекитайской мифологии. М.,
1984. С. 44 vi Лукьянов А. Е. Истоки... С. 41—42.
21 Топоров В. И. О числовых моделях в архаических текстах // Структура текста. М., 1980.
С. 15-16.
24 О четырехчленной в своей основе структуре космоса в архаических культурах мира см.
подробно: Семена Е. С. Антропоморфные и зооморфные символы. С. 92—119.
25 Durkheim Е., Mauss М. Primitive Classification. London; Chicago, 1963, 81.
2(1 Ibidem. P. 54-65.
27Cm.: Tuan Y.-F. Topophilia: A Study of Environmental Perception, Attitudes, and Values.
Englewood Cliffs (N.J.), 1974. P. 18-20.
21t Торчинов E. А. Формирование... C. 199.
Топоров В. И. О числовых моделях... С. 30; Он же. О структуре некоторых архаических
текстов, соотносимых с концепцией «мирового дерева» // ТЗС. Вып. 5. Тарту, 1971.
С. 54; ср.: Иванов В. В. Бинарные структуры в семиотических системах // Системные
исследования. 1972. М., 1972. С. 207: «Пятичленные структуры по отношению к че¬
тырехчленным, как и девятичленные по отношению к восьмичленным, с историче¬
ской точки зрения можно рассматривать как результат введения центрального эле¬
мента (центра), связанного со становлением государства».
w Байбурин А. К. Жилище в обрядах и представлениях восточных славян. М., 2005.
С. 92—93; ср. в ведической культуре число 5, получаемое из 4 + 1 (центр), как символ
совершенства и законченности: Gonda J. Vedic Ritual: The Non-Solemn Rites. Leiden;
Koln, 1980 (Handbuch der Orientalistik. 2. 4. 1). P. 37; Кейпер Ф. Б. Я. Труды. С. 44—46,
109.
"Ср.: Иванов В. В., Топоров В. И. Славянские языковые моделирующие семиотические
системы (древний период). М., 1965. С. 34.
12 Топоров В. И. К происхождению некоторых поэтических символов (палеолитическая
эпоха) // Ранние формы искусства. М., 1972. С. 95.
33Жуковская И. Л. Категории и символика традиционной культуры монголов. М., 1988.
С. 151.
14 Раевский Д. С. Модель мира скифской культуры: Проблемы мировоззрения ираноя¬
зычных народов евразийских степей I тысячелетия до н.э. М., 1985. С. 30.
15 Вейнберг И. И. Человек в духовной культуре древнего Ближнего Востока. М., 1986. С. 63.
36 Там же. С. 73.
37Лелеков Л. А. Отражение некоторых мифологических воззрений в архитектуре восточ¬
ноиранских народов в первой половине I тысячелетия до н.э. // История и культура
народов Средней Азии. М., 1976. С. 7—8.
131
38См. критику в кн.: Голан А. Миф и символ. М., 1993. С. 147—148.
39Иванов В. В., Топоров В. Н. Славянские языковые моделирующие семиотические си¬
стемы. С. 9; ср. С. 192—193.
40Бондаренко Г. В. Мифология пространства древней Ирландии. М., 2003. С. 16, 57, 168.
41 Там же. С. 17, 59,91,94, 101.
42 Рис А., Рис Б. Наследие кельтов. Древняя традиция в Ирландии и Уэльсе. М., 1999.
С. 112; 117; Шкунаев С. В. Предания и мифы средневековой Ирландии. М., 1991. С.
282; Бондаренко Г. В. Мифология... С. 91—93.
43Бондаренко Г. В. Мифология... С. 93, ср. С. 164.
44 См. признание этого: Там же. С. 206.
45 Там же. С. 30, 82-83, 93-94.
46Там же. С. 169-170.
47Там же. С. 175.
48Там же. С. 177.
49 См. подробнее: Mac Neill Е. Phases of Irish History. Dublin; Sydney, 1968. P. 100; Puc A.,
Рис Б. Наследие кельтов. С. 132—148; Шкунаев С. В. «Похищение Быка из Куальнге» и
предания об ирландских героях // Похищение Быка из Куальнге. М., 1985. С. 471.
50Шкунаев С. В. «Похищение...» С. 422. Имеется в виду игра брандуб, где королевская
фишка стояла в центре доски в окружении четырех фишек — подданных короля; о
космологическом параллелизме игры с другими феноменами пятеричности см. так¬
же: Рис А., Рис Б. Наследие кельтов. С. 175—177.
51 Бондаренко Г. В. Мифология... С. 194—195.
52Там же. С. 207.
53Там же. С. 77-95.
54Шкунаев С. В. «Похищение...» С. 485—486; Он же. Предания... С. 249; Рис А., Рис Б.
Наследие кельтов. С. 168.
55 Рис А., Рис Б. Наследие кельтов. С. 169.
56Бондаренко Г. В. Мифология... С. 26.
57 Там же. С. 201.
58 Рис А, Рис Б. Наследие кельтов. С. 133; 149.
59 Там же. С. 149.
60Там же. С. 150 со ссылкой на Eriu, II, 49; Forus Feasa ar Eirinn. The History of Ireland by
Geoffrey Keating. London, 1902.1. 126 fT.
61 «Установление Владений Тары» // Предания. С. 82 (перев. С. В. ШКунаева).
62Бондаренко Г. В. Мифология... С. 356.
63 Там же. С. 304.
64Там же. С. 237-238; 312; 325-326.
65 Рис А., Рис Б. Наследие кельтов. С. 136: «Хотя точное местоположение этих деревьев
неизвестно, нет сомнения, что они символизируют идею территориального деления
острова — четыре области вокруг центра»; McCone К. Pagan Past and Christian Present
in Early Irish Literature. Maynooth, 1990. P. IS—lb.
66Смагина E. Б. Манихейство // Религии древнего Востока. М., 1995. С. 90.
67 Перевод выполнен по изданию: Andreas F. С., Hennig W. В. Mitteliranische Manichaica
aus Chinesisch-Turkestan. I // SPAW. 10. 1932. S. 9—10.
68Patrologia Syriaca. I, 2, 513—515; перев. E. Б. Смагиной в: Кефалайа («Главы»): Копт¬
ский манихейский трактат / Перев. с коптского, исслед., комм., глоссарий и указа¬
тель Е. Б. Смагиной. М., 1998. С. 458.
69 Там же.
70 Там же.
71 См. тексты и комментарии в: Кефалайа. С. 185, 197,418,461.
12Zieme Р. Manichaisch-turkische Texte. Berlin, 1975. S. 186; Кефалайа. С. 461.
73 См.: Топоров В. Н. О числовых моделях. С. 37; ср. также выше.
74 Бондаренко Г. В. Мифология... С. 370.
15Бондаренко Г. В. Мифология... С. 196—197.
16Кейпер Ф. Б. Я. Труды... С. 43—44.
11 Гуревич А. Я. Историческая наука и историческая антропология // Вопросы филосо¬
фии. 1988. №1. С. 57.
132
В. С. Савчук
Личность и творчество А. Я. Гуревича
глазами провинциального историка
Сам факт моего выступления на Научных чтениях памяти
А. Я. Гуревича может показаться московским медиевистам
не вполне корректным. Ведь я не являюсь скандинавистом,
не занимаюсь в исследовательском плане изучением средне¬
вековой культуры. Более того: я никогда лично не общался с
Ароном Яковлевичем — непосредственного повода не было, а под¬
ходить к нему после его выступления с докладом казалось как-то
неудобно... Но именно поэтому мои субъективные заметки, надеюсь,
будут полезны будущему биографу ушедшего от нас выдающегося
историка, поскольку позволят понять, как воспринимались научное
творчество и сама личность Гуревича не в столичной академической
среде, а в преподавательском кругу провинциальных вузов нашей
страны. При этом хочу засвидетельствовать, что если не сами труды,
то некоторые идеи Арона Яковлевича уже в течение нескольких де¬
сятилетий так или иначе были известны не только преподавателям-
медиевистам, но и многим коллегам, специализирующимся по дру¬
гим историческим дисциплинам1 (во всяком случае, они были о них
«наслышаны»).
Не помню, когда именно узнал я о существовании исследова¬
ний Гуревича. Вполне вероятно, что в 1965—66 учебном году, когда я
был второкурсником исторического факультета Воронежского уни¬
верситета, мой учитель А. Е. Москаленко, читавший нам основной
курс истории средних веков, в числе других упоминал и работы Аро¬
на Яковлевича. Но это как-то не «отложилось» в памяти. Да и самые
знаменитые книги ученого тогда еще не были написаны. Первое, со¬
хранившееся на долгие годы, «воспоминание» о Гуревиче относится
несомненно к 1970 году, когда вышла в свет его книга «Проблемы
генезиса феодализма в Западной Европе». Я в то время уже окончил
Воронежский университет и работал лаборантом на кафедре исто¬
рии средних веков и зарубежных славянских народов, возглавляемой
А. Е. Москаленко. Анатолий Евсеевич имел давние контакты со мно¬
133
гими московскими историками (с некоторыми из медиевистов и сла¬
вистов он находился в приятельских отношениях), был хорошо осве¬
домлен о том, что происходило в научных и «околонаучных» сферах,
и, я бы сказал, близко к сердцу принимал те конфликты, которые
нередко разворачивались в ученой среде. Вероятно, после поездки в
Москву (через несколько лет А. Е. Москаленко вообще перейдет на
работу в Московский университет) он, явно «взбудораженный», рас¬
сказывал мне о «неприятной истории с книгой Гуревича». К этому
рассказу и собственным размышлениям по этому поводу А. Е. Мо¬
скаленко, хорошо помню, возвращался не один раз. Видимо, ситуа¬
ция его не на шутку взволновала...
Эмоциональные и порой сумбурные объяснения Анатолия Евсее¬
вича не давали однозначного ответа на вопрос, почему столь неприят¬
ной казалась ему «история с книгой Гуревича». Может быть, потому,
что всесильный тогда А. И. Данилов, инициировавший подобную,
далекую от свободной научной дискуссии, «проработку» книги Гуре¬
вича, тем самым дискредитировал себя в глазах значительной части
научного сообщества, и А. Е. Москаленко было досадно за репута¬
цию А. И. Данилова, с которым он был в достаточно добрых отно¬
шениях? (Вспоминаю, как во второй половине 70-х годов по прось¬
бе А. Е. Москаленко Александр Иванович благожелательно уделил
мне некоторое время и проконсультировал меня в связи с утверж¬
дением плана моей кандидатской диссертации. Предполагалось,
что последняя будет посвящена немецкой историографии истории
полабо-прибалтийских славян.) Но в еще большей мере «переживал»
Анатолий Евсеевич за С. Д. Сказкина, чей нравственный авторитет
многие годы казался абсолютно непререкаемым, а теперь в какой-то
мере мог быть поколеблен. Помню, как неоднократно А. Е. Моска¬
ленко, иногда даже без непосредственной связи с предшествующим
разговором, восклицал: «А что Сергею Даниловичу оставалось де¬
лать? Его ведь заставили провести это обсуждение!». Чувствовалось,
что А. Е. стремится найти оправдание данной ситуации, быть может,
размышляя и о том, смог ли бы он сам поступить иначе, если бы на
его кафедре произошло нечто подобное. В этих разговорах неизбежно
поднимался также вопрос и об отношении Арона Яковлевича к науч¬
ному наследию своего учителя А. И. Неусыхина. Ведь труды Алексан¬
дра Иосифовича для многих медиевистов являлись редким примером
того, каких серьезных и честных научных результатов может достичь
ученый, оставаясь приверженцем марксистской методологии. Книга
Гуревича, хотя и посвященная памяти А. И. Неусыхина, заставляла
задуматься, все ли так безупречно в концепции Александра Иосифо¬
вича. Помню, в частности, что в разговорах с А. Е. Москаленко мы
нередко затрагивали вопрос, насколько важны археологические дан-
134
Hue- для воссоздания европейской истории раннего Средневековья,
поскольку я в ту пору стал изучать работы ученых ГДР о полабских
* на винах, основанные преимущественно на археологическом мате¬
риале. Почему же А. И. Неусыхин, широко привлекавший этот мате¬
риал в более ранних работах, по существу игнорировал данные архе-
оногии в своих, считавшихся классическими, монографиях 50—60-х
тлов? При чтении книги Гуревича невольно закрадывалось сомнение в
по/шоте Источниковой базы трудов его авторитетного учителя, а сле-
иоиатсльно, и в неангажированности самой концепции генезиса фео-
лллизма в Западной Европе, защищаемой А. И. Неусыхиным и уже
прочно утвердившейся в советской медиевистике. Вот из-за этих со¬
мнений в том, в чем он раньше был искренне убежден, А. Е. Моска-
нгнко был и взволнован, и «раздосадован». Иногда после подобного с
ним разговора складывалось впечатление, словно ему хотелось, пусть
лучше не было бы ни книги Арона Яковлевича, ни появившихся на¬
учных сомнений. При этом важно подчеркнуть, что Анатолий Евсее¬
вич не только не был ретроградом в науке, но уж скорее был скло¬
нен к определенному «фрондерству». И «история с книгой Гуревича»
казалась ему «крайне неприятной» в первую очередь потому, что явно
свидетельствовала: сказать в исторической науке свежее слово (пусть
ааже весьма спорное!) — в наши дни по-прежнему достаточно опас¬
ное занятие.
В 70-е годы я в течение восьми лет работал в Калужском педагоги¬
ческом институте, стал часто бывать в Москве, познакомился со мно¬
гими московскими славистами и медиевистами, преимущественно
связанными с Московским университетом (с 1973 г. в МГУ работал и
А. Е. Москаленко). Одна из моих знакомых2, очень порядочный чело¬
век и серьезный специалист, во второй половине 70-х годов защищала
кандидатскую диссертацию по проблемам средневековой культуры.
Защита должна была проходить в Институте всеобщей истории АН
СССР, и руководитель сектора истории средних веков А. Н. Чистозво-
пов, ознакомившись с текстом автореферата диссертации, настойчи¬
во «попросил» исключить из него все упоминания фамилии Гуревича.
Правда, как рассказывала мне моя знакомая, Александр Николаевич
«великодушно» добавил: «В самой диссертации Вы можете оставить
ссылки на работы Гуревича...». Увы, но в подобной ситуации молодой
исследовательнице не оставалось ничего иного, как «прислушаться» к
мнению всесильного тогда А. Н. Чистозвонова.
Мне с каждым годом становилось все яснее: «ортодоксальные
марксисты» стремятся всеми доступными им путями ограничить
влияние идей А. Я. Гуревича, чья известность после выхода в свет его
книги «Категории средневековой культуры» вышла далеко за преде¬
лы круга медиевистов3. Сами того не понимая, распространению этой
135
известности способствовали противники Арона Яковлевича. Совер¬
шенно справедливо писал он в своей недавней мемуарной книге: «...
мои критики и недоброжелатели, а также те, кто должен был следить
за чистотой идеологических нравов, парадоксальным образом сде¬
лали все для того, чтобы ее (в данном случае имеется в виду работа
«Проблемы генезиса феодализма в Западной Европе». — В. С.) разре¬
кламировать, поднять меня на щит, выдвинуть как фигуру, к которой
надо присматриваться, прислушиваться, как автора, которого следует
читать. Люди моего возраста помнят, что если тогда, в 60—70-е годы,
автора какой-либо книги критиковали за идеологическую незрелость
или какой-нибудь «изм» типа структурализма, это значило, что в его
сочинении есть мысль, заслуживающая интереса, и надо достать и
прочитать его работу. Такой механизм работал безотказно»4.
Осенью 1979 г. я перешел на работу в Ростовский университет и
в первые годы читал лекции по истории средних веков на вечернем
отделении. Через несколько месяцев кафедра предложила мне прове¬
сти открытое занятие, и я решил пригласить своих коллег в тот день,
когда буду читать лекцию по средневековой культуре. Не скрою: мне
казалось привлекательным познакомить и студентов, и, возможно,
некоторых коллег, не читавших исследований Гуревича, с его нова¬
торскими идеями по этой проблематике. Зная о предстоящем затем
обсуждении и об осторожно-скептическом отношении консерватив¬
ной части нашего профессионального сообщества к любым «новаци¬
ям», я, как мне казалось, весьма осмотрительно привел в начале сво¬
ей лекции ряд высказываний Ф. Энгельса о средневековой культуре,
а затем, действительно, большую часть времени посвятил вопросу о
специфике средневекового миросозерцания и «картины мира» че¬
ловека Средневековья. При этом я многократно ссылался на книгу
Арона Яковлевича «Категории средневековой культуры» и на другие
его исследования. Через день-другой состоялось обсуждение моей
открытой лекции. И тут в «открытый бой» вступила доцент нашей
кафедры истории древнего мира и средних веков Н. В. Бакулина,
представлявшая по-своему примечательную на факультете фигуру.
Не занимаясь в научном плане средневековой европейской историей
(еще в 50-е годы она защитила кандидатскую диссертацию по исто¬
рии XIX века — о связях болгарского поэта Христо Ботева с русскими
революционными демократами), Н. В. Бакулина в течение пример¬
но четверти века читала в одном из ведущих университетов страны
основной лекционный курс по истории средних веков. За несколь¬
ко месяцев работы в Ростовском университете я уже почувствовал ее
приверженность догматическим установкам, но все же не мог пред¬
положить степени ее негодования, вызванной не только «ревностью»
к более молодому преподавателю-медиевисту, но и, как нетрудно
136
догадаться, моими ссылками на работы А. Я. Гуревича. Только роб¬
кая поддержка других членов кафедры (они, как я понимаю, были
растерянны: главный специалист по Средневековью дает резко от¬
рицательную оценку лекции, а как высказываться им — археологам,
л птичникам, востоковедам?) не позволила Н. В. Бакулиной добиться
желаемого результата — записать в протокол заседания кафедры, что
'< лекция В. С. Савчука порочна в теоретико-методологическом отно¬
шении». Вскоре после этого обсуждения я пошел в университетскую
библиотеку, чтобы заказать необходимые книги по средневековой
истории. Каково же было мое изумление, когда на каталожной кар¬
точке книги А. Я. Гуревича «Проблемы генезиса феодализма в Запад¬
ной Европе» я увидел «жирную» надпись «Очень вредная книга!!!»,
сделанную рукой Н. В. Бакулиной! Не говоря уж об этической сторо¬
не вопроса (что было бы, если бы все читатели университетской би¬
блиотеки оставляли на карточках каталога свои «резюме» прочитан¬
ных книг?!), хотелось бы вновь вспомнить мысль Арона Яковлевича о
гом, что его недоброжелатели (а они, как свидетельствует только что
приведенный случай, были не только в столичных центрах) сделали
нее возможное для «рекламы» его трудов. Ведь в советское время,
хорошо известно, запрет или даже резкая критика со стороны «офи¬
циальных инстанций» служили лучшей рекламой! И действительно,
когда я через год стал вести спецсеминар по средневековой герман¬
ской истории, то двое из числа наиболее эрудированных студентов
были «помешаны» на книгах Гуревича, и мне приходилось настойчи¬
во объяснять им, что важны и работы других наших медиевистов —
Л. И. Неусыхина, Н. Ф. Колесницкого, Г. Э. Санчука и пр.
В 80-е годы я несколько раз был на т.н. «повышении квалифика¬
ции» — и в Ленинградском, и в Московском университете. Особен¬
но запомнилось пребывание в течение одного семестра в Москве в
1988 г. Это было удивительное время: то, о чем еще полгода или даже
месяц назад говорили конфиденциально, в кругу единомышленни¬
ков, можно было услышать теперь с университетской и иной три¬
буны! Нам читали лекции многие ведущие тогда медиевисты — от
А. Н. Чистозвонова до Ю. Л. Бессмертного, но только — не А. Я. Гу¬
ревич! Было очевидно, что Юрия Львовича в качестве лектора кафе¬
дра истории средних веков МГУ еще может себе позволить пригла¬
сить, а вот Арон Яковлевич уже persona non grata. В связи с быстро
менявшимися в конце 80-х годов оценками не только политических
событий ближайшего прошлого, но и явлений историографии, мне,
как, вероятно, и другим слушателям ФПК, особенно любопытны
были суждения таких бесспорно крупных историков, как М. А. Барг,
Ю. Л. Бессмертный, А. Я. Гуревич, тем более что их фамилии в част¬
ных разговорах специалистов нередко упоминались рядом — как
137
имена нестандартно, творчески мыслящих исследователей. Но в 1988
г. я почувствовал существенную разницу и в их собственных позици¬
ях, и в восприятии их позиции со стороны коллег. Хорошо помню, что
когда кто-то из слушателей поинтересовался у Ю. Л. Бессмертного
его мнением о последних работах М. А. Барга, то Юрий Львович, в
целом высоко оценив его как ученого, с какой-то грустной иронией,
но вполне определенно критически заметил: «Жаль, что в последние
годы Михаил Абрамович преимущественно занимается “коллек¬
ционированием” высказываний Маркса и Энгельса...». Вероятно,
Ю. Л. Бессмертный имел в виду книгу М. А. Барга «Категории и ме¬
тоды исторической науки», где, действительно, почти 300 (!) ссылок
на труды «основоположников марксизма-ленинизма»5.
В это же время6 мне довелось послушать в Отделении истории АН
СССР доклад А. Я. Гуревича о культурной антропологии и о чрез¬
вычайно плодотворном для всей исторической науки культурно¬
антропологическом подходе к изучению прошлого. В зале присутство¬
вали отнюдь не только медиевисты, причем, как всегда в подобных
случаях, интересен был не только доклад, но и задаваемые вопросы, и
выступления в прениях. Арон Яковлевич подчеркивал, что собствен¬
но исторические исследования у нас часто подменяются социологи¬
ческими. Не изучается «человеческое поведение», а духовная жизнь
предстает в исторических работах, особенно в учебниках, как своео¬
бразная «инкрустация», «архитектурное излишество». Историческая
антропология, успешно развивающаяся во многих странах, позволяет
представить синтез всех форм сознания и поведения человека. Нельзя
отрывать изучение хозяйственных и социальных проблем от анализа
мировоззрения людей данной эпохи. Нельзя переносить нынешние
стереотипы на прошлое. Нужны полидисциплинарные исследования.
Но нам мешает незнание зарубежной историографии, наше «воин¬
ствующее сектантство», как резко заметил Арон Яковлевич в конце
своего выступления.
В прениях по докладу А. Я. Гуревича едва ли не первым слово
взял М. А. Барг, как всем известно, человек, прекрасно осведомлен¬
ный в современной зарубежной научной литературе. Он сразу зая¬
вил: «Я буду критиковать доклад Арона Яковлевича с позиций орто¬
доксального марксизма...». В зале почувствовалось оживление (или
легкий шум), а сам А. Я. Гуревич, как мне показалось со стороны,
некоторое время пребывал в замешательстве. Надо иметь в виду, что
представляло собой в начале 1988 г., позволю себе каламбур, «на¬
учное сообщество советского общества». В тот период «перестрой¬
ки» уже дозволено было позитивно высказываться о ранее гонимых
(или просто критикуемых) писателях, философах, ученых, но прямо
заявить о своем немарксистском подходе мог только человек, созна¬
138
к и.но за собой «сжигавший корабли», готовый отказаться от всяко-
н> и .’альпого сотрудничества с государственными научными учреж-
н пнями и издательствами. Ведь за три года до августа 1991-го никто
ж предполагал, как на самом деле будут разворачиваться события в
< <жстском Союзе и, соответственно, в нашей науке. ААрон Яковле-
iiiri, как он сам неоднократно позже подчеркивал, никогда не хотел
« стопиться «диссидентом». Поэтому начальная реплика Михаила
Аорамовича, как бы задавшая тон его выступлению и дальнейшему
«Осуждению, ставила А. Я. Гуревича в сложное (и даже ложное!) по¬
нижение. М. А. Барг подчеркнул, что, во-первых, «предметом исто¬
рической науки является общество, а не человек», и в связи с этим
ему не вполне ясно, каков предмет исторической антропологии
(- здесь нужна теоретическая работа»). Во-вторых, он выразил сомне¬
ние и важности разработки «поведенческой темы», не являющейся
центральной для исторической науки («нельзя из этой темы делать
“основу истории”«). При этом Михаил Абрамович иронически пре¬
достерег коллег, спешащих порой отдавать «дань времени». Вслед за
М. А. Баргом слова попросили три академика АН СССР (специали¬
сты в различных областях истории — Ю. В. Бромлей, В. П. Алексеев
и А. Л. Нарочницкий), и этот факт в «иерархизированной» советской
пауке сам по себе свидетельствовал о том, какое значение придается
докладу А. Я. Гуревича. Запомнилось и выступление С. О. Шмид¬
та, явно доброжелательное по отношению к Арону Яковлевичу. Но
сама «система защиты» Гуревича была выстроена у Сигурда Отто¬
вича тактически грамотно, то есть в соответствии с нравами совет¬
ской эпохи. Он подчеркнул, как бы полемизируя с М.А. Баргом, что
«в марксизме надо “вычитывать” отнюдь не только экономические
положения». Кроме того, С. О. Шмидт сослался на «богатые тради¬
ции отечественной науки», с чем тоже не могли не согласиться даже
ортодоксально мыслящие советские историки.
Оглядываясь на те годы, позволю себе высказать следующее сооб¬
ражение. Вероятно, в тот «переломный» период М. А. Барг внутренне
уже четко разграничивал свою теоретико-методологическую позицию
и позицию таких своих коллег, как А. Я. Гуревич и Ю. Л. Бессмерт¬
ный. Возможно, это объясняется тем, что он искренне верил в не-
исчерпанность творческого потенциала марксизма, но, не исключено,
определенную роль сыграло то обстоятельство, что, может быть, под¬
сознательно Михаил Абрамович понимал: переоценка марксистской
доктрины неизбежно приведет и к некоторой переоценке его соб¬
ственных трудов, в частности работ 70—80-х годов историографиче¬
ского и теоретико-методологического характера. А он к этому не был
готов. В этом смысле позиция А. Я. Гуревича и Ю. Л. Бессмертного,
также начинавших свой путь в науке с социально-экономических из¬
139
ысканий в рамках марксистской исследовательской парадигмы, даже
со стороны казалась иной. Они, чем далее, тем все более, расширяли
проблематику своих работ, все в большей мере «кооперировались» с
западноевропейской наукой и готовы были до определенной степени
критически оценивать свои собственные исследования предшествующих
десятилетий. Уже в 90-е годы Ю. Л. Бессмертный отмечал: «Понача¬
лу я (как и очень многие в 50-е годы) увлекался аграрной историей.
При поддержке моих университетских учителей А. И. Неусыхина и
С. Д. Сказкина (принадлежавших к дореволюционной русской аграр¬
ной школе) я написал несколько исследований по аграрной истории
Германии IX—XIII вв. Это были достаточно профессиональные рабо¬
ты, хотя и целиком вписывавшиеся в марксистские подходы (широко
распространенные, впрочем, тогда не только у нас, но и на Западе)...
Уже через год или два меня стало тошнить от необходимости ограни¬
чиваться повторением одних и тех же общих формул, варьируя лишь
их конкретную фактуру. Я стал все чаще обращаться к не слишком
принятым среди советских медиевистов того времени темам... Все
это отнюдь не означало, что я переставал использовать марксист¬
ские подходы. Я попытался освободиться лишь от некоторых их пут
и взглянуть на историю средневековья чуть-чуть шире. Этого оказа¬
лось, однако, достаточно, чтобы заслужить репутацию неблагонадеж¬
ного»7. М. А. Барг же, в 60-е годы также слывший в известной мере
неблагонадежным8, теперь, в конце 80-х, критиковал доклад Арона
Яковлевича с позиций ортодоксального марксизма, причем счел не¬
обходимым это специально подчеркнуть. Так расходятся и взгляды, и
сами судьбы людей...
Еще один любопытный эпизод, связанный с А. Я. Гуревичем,
произошел у меня в ФРГ, куда я впервые попал на два месяца осенью
1994 г., благодаря стипендии DAAD (Немецкой службы академиче¬
ских обменов). Я был гостем Дортмундского университета, возникше¬
го лишь в начале 70-х годов и не являющегося общепризнанным цен¬
тром медиевистических исследований в Германии. Немецкие коллеги
встретили меня радушно и сочли своим долгом не только проявлять
участие в моих профессиональных занятиях, но и приглашать меня
по выходным дням к себе домой, так сказать, для знакомства с бытом
современной Германии. И вот, когда я был в гостях у доктора Эриха
Швердтфегера, разговор зашел о том, какие лекционные курсы каж¬
дый из нас читает. Узнав, что я читаю курс средневековой европей¬
ской истории, хозяин дома, специалист по современной истории, ожи¬
вился и сказал: «Вы знаете, я недавно купил очень интересную книгу
Вашего русского историка (к сожалению, забыл его фамилию...), из
которой я наконец-то понял, в чем своеобразие средневековой эпо¬
хи и средневековой культуры. Сейчас я покажу Вам эту книгу...». Пока
140
> 111 вердтфегер ходил в свой кабинет, я успел подумать, что, скорее
iu сю, речь идет об одном из немецких изданий работ А. Я. Гуревича,
действительно, так и произошло. Арон Яковлевич «открыл глаза» на
( ргдпсксковое европейское, в том числе германское, прошлое отнюдь
и» одному дортмундскому историку, а, я думаю, многим его читателям
i .iк в Германии, так и в других странах.
И згой связи хочу заметить, что, бывая в ФРГ, я всегда обращал
нмнмаиие, какие книги наших отечественных авторов (и писателей,
и историков) продаются в немецких книжных магазинах. Среди по-
• исдиих были заметны переводы биографических книг Р. Г. Скрын-
и и кона (в частности, об Иване Грозном) и Д. А. Волкогонова (о боль¬
ше вистеких вождях). Но чаще всего встречались издания монографий
А Я. Гуревича, причем вышедшие в «престижных» немецких из-
ла гедьствах9. Увидев, что предисловия к этим переводам работ Аро¬
на Яковлевича написаны нередко самыми известными европейскими
учеными, я невольно задумывался над многократно слышанными в
/О М)-е годы суждениями моих добрых знакомых — московских ме-
uпенистое. Суть этих высказываний, произносимых слегка ироничным
тоном знатоков, сводилась примерно к следующему: «Да, конечно,
работы Гуревича несколько выделяются на общем фоне нашей науки,
по по существу ничего оригинального в них нет, все это — “перепевы”
Ж. Дюби, Ж. Ле Гоффа (фамилии здесь могли быть и другие. — В. С.)
п г.д.». Как же так? Московские медиевисты понимают, что работы
I урсвича — это «перепевы» Ле Гоффа, а сам Жак Ле Гофф понять это¬
го нс в состоянии, поскольку предлагает издать монографию Гуреви¬
ча но Франции?
Огорчительно было то, что подобные суждения были характерны
не только для «оплотов ортодоксального марксизма» в нашей истори¬
ческой науке (вроде Ю. М. Сапрыкина или А. Н. Чистозвонова), но и
для достаточно либерально настроенных, как тогда казалось, исследо¬
вателей. В чем же дело? Я часто задумывался над этим. Полагаю, что
внутренне недоброжелательную по отношению к А. Я. Гуревичу пози¬
цию таких, в целом весьма достойных, людей психологически можно
объяснить словами: «Почему он смеет делать то, чего мы сделать не
в состоянии?». В этой связи позволю себе привести цитату из мему¬
арной книги известного драматурга Л. Г. Зорина, где он размышляет о
поведении тех писателей, кто в 70-е годы участвовал в кампаниях про¬
тив Солженицына. (При этом я вполне отдаю себе отчет в том, сколь
разномасштабны фигуры А. И. Солженицына и А. Я. Гуревича для на¬
шего общества в целом и сколь разнохарактерна та критика, что зву¬
чала со стороны коллег великого писателя и выдающегося историка.
Хотя, как писал многозначительно А. Т. Твардовский по другому по¬
воду, «речь не о том, но все же, все же, все же...».) Вот как рассуждает
141
Л. Г. Зорин о «критиках» Солженицына: «Проще и легче тем из них, в
ком тайно тлеет недоброе чувство к живущему среди них мятежнику...
Всегда — не как все, всегда — наособицу, не соблюдающий правил
игры, изгой, эмигрант, человек-вызов! Все раздражает — и его зам¬
кнутость, и убежденность в своем назначении. Еще острей раздража¬
ет талант. Но в этом никому не признаешься. Нельзя признаться даже
себе. Остается поизящней пожаловаться на человеческие пороки —
высокомерен и неприступен, заносчив, а главное — так нескромен!»10.
Мне не довелось узнать, каким был в реальной жизни Арон Яковле¬
вич, но со стороны он действительно казался «высокомерным и не¬
приступным». Хотя, возможно, именно таким вынужден становиться
человек, осознающий свою миссию — будь то в искусстве, литературе
или даже в медиевистике...
...Осенью 2006 г., готовя заметки о Гуревиче, я вновь перечитал
многие его статьи последнего времени. Меня поразило прежде всего
обстоятельство, что даже в той драматической ситуации, в которой
оказался Арон Яковлевич из-за потери зрения, он не только оставал¬
ся в курсе всех основных событий в мире медиевистики, но и про¬
должал быть активно работающим исследователем. Более того: я бы
сказал, что на склоне жизни Гуревич стал еще непреклоннее вести
свои «бои за историю», если уместно здесь употребить это выражение
Люсьена Февра. Конечно, и в 60—80-е годы Арон Яковлевич боролся
за свое понимание истории, но, как мне кажется, в последние 15 лет
изменился и характер этой борьбы, и сам круг его главных оппонен¬
тов. В советскую эпоху главной формой научной борьбы А. Я. Гуре¬
вича было создание новых исследований по истории средневекового
общества и его культуры, принципиально отличных от тех, что дол¬
гие годы господствовали в нашей медиевистике. Велась, я бы ска¬
зал, латентная полемика с марксистской концепцией средневеко¬
вой истории. Ситуация изменилась в начале 90-х годов. Не оставляя
прежнее «поле боя», о чем свидетельствуют резко полемические вы¬
ступления Арона Яковлевича по поводу роли в отечественной науке
Н. А. Сидоровой и А .И. Данилова (в связи с суждениями на этот
счет Е. В. Гутновой и Л. Т. Мильской), Гуревич, как мне представля¬
ется со стороны, все же сконцентрировал в 90-е годы свое внимание
на другом. Позволю себе предположить, что по большому счету Арон
Яковлевич считал к этому времени свою борьбу с ортодоксальны¬
ми марксистами в целом успешно завершенной. И тогда на перед¬
ний план вышли научные споры с идеями тех людей, которых еще
недавно можно было причислить к его единомышленникам, если это
понятие толковать достаточно широко. М. М. Бахтин, Ю. Л. Бес¬
смертный, Л. М. Баткин, Г. С. Кнабе, М. А. Бойцов (называю лишь
некоторых, как уже ушедших от нас, так и здравствующих отече-
142
< |пенных ученых, хотя этот список можно было бы и продолжить,
присовокупив ряд известных зарубежных исследователей) — вот с
| см дискутировал А. Я. Гуревич в последние 10—15 лет своей жиз¬
ни. Не мне судить, почему так произошло. Но не могу избавиться
• и какого-то ощущения внутреннего дискомфорта, появляющегося у
меня при чтении этих полемических работ Арона Яковлевича. Ко¬
нечно, было бы проще всего, как это делают в «кулуарных беседах»
многие медиевисты, объяснить подобную ситуацию невероятной
юрдыней А. Я. Гуревича, его стремлением убедить научное сообще-
» I во, что во всех спорах, даже с очень известными исследователями,
последнее слово» осталось за ним.
Думаю, что дело прежде всего в другом. Арон Яковлевич, искрен¬
не и глубоко уверовав в возможности культурно-антропологического
пол хода, столь долго и тщательно осваивал свою «территорию исто¬
рика», что на склоне лет уже не допускал мысли ни о возможности
размывания границ» этой «территории» в духе идей радикально на-
• троенных гуманитариев постмодернистского толка, ни о целесоо¬
бразности ее «сужения» до масштабов «индивида» и «казуса». (Кстати,
история общественной мысли дает немало примеров того, как насто¬
роженно относились создатели оригинальных концепций к принци¬
пиально иным «интеллектуальным конструкциям».)
Следует также иметь в виду, что уважаемые оппоненты А. Я. Гу¬
ревича порой встречали серьезные возражения и со стороны других
исследователей, а не только от «горделивого» Арона Яковлевича. Со¬
шлюсь на следующий пример. В 1991 г. с докладом, позже опублико¬
ванном (в сокращенном виде) на страницах альманаха «Одиссей»11,
выступил известный антиковед и культуролог широкого профиля
I. С. Кнабе. Обратив внимание на существующие апории историче¬
ской науки12, он предложил профессиональному сообществу несколь¬
ко вариантов преодоления «тупиков» общественно-исторического
познания. Через несколько лет точка зрения Г. С. Кнабе была под¬
вергнута решительной критике со стороны А. Я. Гуревича13. В кон¬
тексте моих размышлений любопытно заметить, что еще до Гуревича
I соргию Степановичу Кнабе оппонировал по подобной же проблеме
антиковед из Страсбурга Ж.-М. Давид. Он писал: «Обращусь пре¬
жде всего к тому, что, действительно, самое главное и связано с са¬
мим определением смысла работы Историка. Г. С. Кнабе совершен¬
но справедливо подчеркнул важность апории, которая не позволяет
перейти от рассмотрения социальных структур к анализу индивиду¬
ального поведения людей. Историк может составить представление
о социальных группах и организации тех или иных обществ, однако
он не в состоянии постичь исторического человека, поскольку у жиз¬
ни — своя собственная динамика, что и делает ее непредсказуемой.
143
Именно здесь и кроется на деле та свобода, которой люди прошлого
пользовались точно так же, как мы пользуемся нашей собственной,
и которую невозможно у них отнять. И все же после нескольких де¬
сятилетий социологических и антропологических исследований и
размышлений, нам не хуже известно и то, что, не имея возможно¬
сти отменить эту свободу, мы можем очерчивать ее пределы, выявляя
все те ограничения, которые влияли на вероятность принятия тех
или иных решений»14. И далее Ж.-М. Давид, подчеркивая важность
реконструкции Weltanschauung, указывает, что это возможно при со¬
блюдении двух условий: «во-первых, по отношению к прошлому мы
должны придерживаться постулата неустранимой инаковости», а,
«во-вторых, правильный метод состоит в систематизации всех при¬
знаков, характеризующих нормы поведения». Разве эти мысли зару¬
бежного исследователя не перекликаются с идеями Гуревича?
Еще два соображения о творчестве Арона Яковлевича определя¬
ются моей преподавательской работой. Как и все коллеги, я на каж¬
дой лекции обычно называю наиболее значительные исследования по
рассматриваемой проблеме и уже давно заметил, что из рекомендуе¬
мой мною литературы книги Гуревича входят в число наиболее читае¬
мых студентами. И отнюдь не только потому, что я их настоятельно
советую прочесть: ведь заставить нынешних студентов что-то сделать
почти нереально... Полагаю, дело в другом: в своих трудах Гуревич су¬
мел соединить редко сочетаемые качества — глубину исследователь¬
ского анализа с увлекательностью рассматриваемых исторических
сюжетов и ясностью языка научного повествования15.
И последнее замечание. А. Я. Гуревич (совместно с Д. Э. Харито¬
новичем) написал, как сказано в аннотации, «в русле антропологи¬
чески ориентированной истории» удивительный учебник по истории
средних веков, который я всем — не столько даже студентам, сколь¬
ко своим знакомым, интересующимся историей — рекомендую про¬
честь. И позже всегда слышу в свой адрес слова благодарности за эту
рекомендацию («Оказывается, и учебники могут быть интересны¬
ми!» — типичная реакция людей после прочтения этой книги.) Ха¬
рактерно, что положительные отзывы об этом учебнике я слышал и
от нескольких медиевистов, которые, мягко говоря, не относятся к
числу доброжелателей Арона Яковлевича. Отдавая себе отчет в том,
что книга А. Я. Гуревича и Д. Э. Харитоновича предназначена не
студентам вузов, а старшеклассникам, я хотел бы в этой связи кос¬
нуться и проблемы создания принципиально нового университетского
учебника по истории средних веков. Хочу привести слова Гуревича,
высказанные им при обсуждении «Словаря средневековой культуры»
на заседании Ассамблеи медиевистов в августе 2003 г.: «Нужно писать
новые учебники, исходя из новой, единой концепции, и лучше — не
144
коллективом авторов. Вот учебник МГУ: А. Я. (так в тексте. — В. С.)
| окорил заведующему кафедрой, что нельзя латать это одеяло, надо
писать не большим коллективом авторов, а нескольким людям с еди¬
ной концепцией. А теперь в этом учебнике разные главы по концеп¬
ции и содержанию»16. Я не присутствовал на Ассамблее медиевистов
к ИВИ и не успел еще прочесть (возможно, в это не поверят неко¬
торые коллеги) отчет о ней в сборнике «Средние века», когда в са¬
мом начале 2006 г. выступал на обсуждении нового издания универ¬
ситетского учебника по истории средних веков и говорил о том, что
и течение сорока (!) лет, с тех пор как вышел учебник под редакцией
( . Д. Сказкина, представлявший марксистскую концепцию средне¬
исковой истории, суть этого весьма авторитетного учебного пособия
мало изменилась. Все последующие издания лишь несколько модер¬
на шровали прежнюю концепцию.
Два года назад А. О. Чубарьян писал в сборнике, посвященном
Х()-летию А. Я. Гуревича: «Своими трудами по истории западно¬
европейской средневековой культуры Арон Яковлевич прославил
о течественную науку, и он же, несомненно, является самым извест¬
ным российским историком за пределами России»17. Настало время
и нам, российским историкам, осознать, что во второй половине
XX — начале XXI в. нашим коллегой по профессиональному цеху
был ученый европейского, если не мирового, масштаба — Арон Яков¬
левич Гуревич.
Примечания
1 Характерная деталь: о кончине Арона Яковлевича мне первым сообщил мой молодой
коллега В. А. Сагалаев, прислав, более чем за тысячу километров (я в начале августа
отдыхал в Подмосковье), сообщение («Умер Гуревич») на мой мобильный телефон.
Этот факт говорит о том, что и для специалиста по британской истории XIX в. кон¬
чина А. Я. Гуревича стала «экстраординарным» событием.
’ По этическим соображениям не могу назвать ее фамилии, поскольку наш разговор
был конфиденциальным.
' Помню, что в Калуге мне сообщила о выходе этой монографии А. Я. Гуревича и о том,
что эту книгу надо в ближайшее время «ловить» в книжных магазинах, преподава¬
тельница философии и эстетики.
1 Гуревич А. Я. История историка. М., 2004. С. 152—153.
s Варг М. А. Категории и методы исторической науки. М., 1984.
6 У меня сохранились записи, которые я тогда вел. Доклад состоялся 25 февраля 1988 г.
' Вессмертный Ю. Л. Август 1991 года глазами московского историка. Судьбы медиеви¬
стики в советскую эпоху // Homo Historicus: К 80-летию со дня рождения Ю. Л. Бес¬
смертного. М., 2003. Кн.1. С. 35—37.
11В своей мемуарной книге А. Я. Гуревич упоминает М. А. Барга, как и Ю. Л. Бессмерт¬
ного, в числе тех, кому А. И. Данилов «воздал должное» «за ревизионизм, структура¬
лизм и всякие другие “измы”», критикуя их «с принципиальных марксистских пози¬
ций» на совещании по проблемам историографии в 1969 г. См.: Гуревич А. Я. История
историка. М., 2004. С. 137.
4 Например, в мюнхенском издательстве С. Н. Beck книга А. Я. Гуревича «Картина мира
средневекового человека» («Das Weltbild des mittelalterlichen Menschen»).
145
10 Зорин Л. Г. Авансцена: Мемуарный роман. М., 1997. С. 347—348.
11 Кнабе Г. С. Общественно-историческое познание второй половины XX века, его ту¬
пики и возможности их преодоления // Одиссей. Человек в истории: Картина мира в
народном и ученом сознании 1993. М., 1994. С. 247—255.
^«Противоречие между наукой как средством исследования и “жизнью как она есть”
как объектом исследования образует коренную апорию современного общественно¬
исторического познания» (Там же. С. 250.).
13 Гуревич А. Я. «Апории» современной исторической науки — мнимые и подлинные
(Полемические заметки) // Одиссей. Человек в истории: Культурная история соци¬
ального. М., 1997. С. 233—250.
14Давид Ж.-М. Ответ Георгию Степановичу Кнабе // Вестник древней истории. 1995.
№2. С. 212.
15 Перечитывая сейчас статьи А. Я. Гуревича, я «поймал» себя на мысли, что мне ни разу
не пришлось обращаться к справочным изданиям (вроде «Современного словаря
иностранных слов»), как это я обычно делаю (неоднократно!), читая работы молодых
исследователей.
хь Цатурова С. К., Алтухова Н. И. «Культурное средневековье»: обсуждение «Словаря
средневековой культуры» под ред. А. Я. Гуревича (М., 2003) на Ассамблее медиеви¬
стов в ИВИ РАН // Средние века. М., 2005. Вып.66. С.267.
17 Чубарьян А. О. К 80-летию со дня рождения Арона Яковлевича Гуревича // Munuscula:
К 80-летию Арона Яковлевича Гуревича /Сост. Ю. Е. Арнаутова. М., 2004. С.5.
0. Г. Эксле
Сколько длится Средневековье?
I.
Что такое «Средние века»? Обозначает ли это понятие нечто
предметное, о сущности чего можно спорить, как в однои¬
менной статье из «Словаря Средних веков»1? В этой статье
читателю предлагаются различные версии продолжительно¬
сти Средневековья, т.е. называются разные ключевые даты
•«в зависимости от того, — поясняет ее автор, — что считать сущно¬
стью Средневековья». Если, например, определяющим эту сущность
фактором избрать «единое западное христианство», то тогда нижней
и верхней границами Средневековья будут соответственно так назы¬
ваемая эпоха Константина начала IV в. и Реформация 1517 г. Если же
за основу взять «политический порядок», то такими границами мож¬
но посчитать падение Западной Римской империи в 476 г. и поход
французского короля Карла VIII в Италию в 1494 г. А если за крите¬
рий сущности взять «замкнутую континентальную общность романо-
германских народов», то Средневековье «начинается около 635/650гг.,
когда арабы сделали Средиземное море границей Европы, а заканчи¬
вается открытием Америки в 1492 г.».
И.
11о есть ли вообще у Средневековья «сущность»? Вопрос этот больше
и з области философии, потому что это вопрос о предмете историче¬
ского познания и его характеристиках. Удивительно, но историки
обычно не задумываются над этим. В Германии, например, чрезвы¬
чайно большую роль до сих пор играет память о том самом истори¬
ке XIX в., который в своей ранней работе 1824 г. целью исторического
познания провозгласил «рассказывать, как это было в действительно¬
сти», — о Леопольде фон Ранке2. Эта позиция по сей день еще рас¬
пространена среди историков, поскольку представляется довольно
149
естественной и к тому же не нуждающейся в каком-то особенном
обосновании, что, конечно же, приятно. Исторические факты просто
существуют, как говорится, да притом еще — существуют абсолютно
«независимо от наблюдателя»3. Разумеется, многие историки больше
уже не отваживаются повторять ранкеанское «как это было в действи¬
тельности» и говорят поэтому о «реконструкции действительности»,
однако это одно и то же.
Между тем, у данной позиции нашелся радикальный противник.
Это фикционализм, который распространился в странах Запада под
знаком так называемого постмодернизма и по сей день все еще имеет
место. Как полагают его приверженцы, если «говорить, как это было
в действительности» не получается, то тогда все историческое позна¬
ние — сплошная фикция4.
Третья группа историков все-таки надеется постичь пресловутое
«как это было в действительности» — но теперь уже путем изучения
мозга, с помощью наук о деятельности нейронов. Эти науки, как объ¬
явил недавно один весьма известный историк Средневековья, в буду¬
щем дадут возможность «установить истину, а именно, выяснить, что
происходило на самом деле»5.
Ущербность ведущихся сегодня в Германии эпистемологических
дебатов в том, что их участники не дали себе труда основательно ра¬
зобраться в теории исторического познания, а кроме того — не в со¬
стоянии понять, что их дискуссии в высшей степени исторически
обусловлены и спор ведется о научных позициях, сформировавшихся
еще в глубинах XIX в.: о метафизическом идеализме Леопольда фон
Ранке, фикционализме Фридриха Ницше и естественно-научном
сциентизме, к которому тогда еще склонялись некоторые историки6.
Исключение в XIX в. составлял лишь кантианец Иоганн Густав Дрой-
зен. В своем труде по теории исторического познания «Historik» (1857)
он настоятельно подчеркивал, что исторические факты не даны нам
сами по себе, что мы получаем их опосредованно, через воспомина¬
ние или через то, что он называет «остатками». Вывод, который делает
из этого Дройзен, фундаментально противоположен воззрениям Ран¬
ке, а именно: «Всякое историческое исследование должно исходить из
предпосылки, что содержание сознания исследователя — тоже опо¬
средованный, сформировавшийся исторически продукт»7. Это выска¬
зывание особенно примечательно тем, что именно Дройзен, а не Ран¬
ке, первым определил историческую науку как науку эмпирическую,
т.е. как исследование. Предмет этого эмпирического исследования,
как подчеркивает Дройзен, не «история», потому что она уже прошла,
а «исторический материал»8. Здесь следует настоятельно подчеркнуть,
что теория Дройзена была противопоставлена не только «метафизиче¬
скому идеализму» в смысле Ранке, но и монизму и детерминизму со¬
150
временного ему естествознания. Так что такое историческое знание,
с ел и оно не «отражение» и не «фикция»? Дройзен отвечает: это «ре¬
презентация» прошедшей действительности.
11у а как тогда отвечать на вопрос о том, сколько длится Средневе¬
ковье? Лучший, по моему мнению, ответ дал двадцать лет тому на¬
езд историк Нового времени Райнхарт Козеллек в своем эссе «Со¬
временная социальная история и исторические эпохи» (1987)9. Он
поставил вопрос о том, как в Новое время возникает «специфически
историческое восприятие времени», как стало возможным выводить
«историю» не из натуралистических, метафизических или религиоз¬
ных данностей, а напрямую, из «хода самой истории»? «Первый шаг»
в этом направлении был сделан уже в XVIII столетии: им стало «изо¬
бретение Средних веков». Именно с XVIII в., как подчеркивает Р. Ко-
юллек, «Средние века» как принятое для обозначения исторической
эпохи понятие превратилось еще и в «действительность». Подобную
трансформацию пережило в XIX в. и понятие «Ренессанс». Здесь, как
поясняет далее Р. Козеллек, сыграли роль две центральные катего¬
рии времени: понятие «новое время» и понятие «прогресс». «Новое
время» — это непосредственный опыт эпохи Просвещения, и оно
идентично «прогрессу», так как именно «прогресс» выражает, причем
в одном-единственном понятии, всю глубину различия между имев¬
шим до сего момента место прошлым и грядущим будущим. «Взгляд
па мир через историческую перспективу и через перспективу прогрес¬
са, — пишет Р. Козеллек, — одинакового происхождения». Или, его
же словами, «история как современная наука возникает там, где слом
традиции качественно разделил прошлое и будущее». С тех пор, т.е. с
XVIII в., стало возможным признавать, что познание истории изме¬
няется вместе с изменяющимся временем, что историческая «истина»
может устаревать. С той поры методологии исторического исследова¬
ния потребовалась точка отсчета, относительно которой высказыва¬
ются суждения. И с тех же пор очевидец — уже больше не главный и
аутентичный свидетель события: ему задают вопросы задним числом,
из перспективы прогресса, в которую погружают прошлое.
Все это означает, если следовать рассуждениям Р. Козеллека, что
Средневековье стало своеобразным медиумом, через который оце¬
нивался опыт Современности (Moderne) и благ.ря которому возникла
современная наука об истории.
У кого-то может возникнуть вопрос: где же тут связь «ренессансно¬
го сознания» и «концепции Средневековья»? где понятия media aetas,
medium aevum в том смысле, который вкладывался в них гуманиста¬
151
ми?10 Р. Козеллек в своей работе не отказывается от такого положения
вещей, но в его рассуждениях эти понятия существенно теряют в сво¬
ем значении. Решающей для него становится историко-философская
подоплека понятия «Средние века» в XVIII в. и связь ключевых поня¬
тий «нового времени» и «прогресса» как предпосылка для нее.
IV.
Какое значение все сказанное имеет для вопроса о том, сколько длит¬
ся Средневековье? Здесь можно указать на три пункта для размышле¬
ний.
Во-первых, это основополагающая связь между Современностью
и Средневековьем, между Средневековьем и Современностью, кото¬
рая хорошо просматривается с точки зрения истории самого истори¬
ческого познания. Действительно, восемнадцатое столетие — это вре¬
мя, когда история постепенно становится наукой. Приведу лишь один
пример. В книге Монтескье «Дух законов» (1748) размышления автора
о генезисе феодализма основываются на новой форме эмпирической
работы с историческим материалом, причем впервые самым тщатель¬
ным образом учитывается и многообразие жанровых форм этого ма¬
териала: используются не только анналы, хроники и биографии, но и
капитулярии, памятники народного права и даже агиография. Более
того, во введении к этой книге Монтескье подробно охарактеризовал
и сам процесс получения им исторического знания. Историческое по¬
знание, как он пишет, это постоянное движение познающего духа от
его гипотез к проверке этих гипотез на историческом материале. Речь,
таким образом, идет об опирающемся на материал и прогрессирующем
на его основе познании гипотез, которое на самом деле никогда не мо¬
жет быть завершено полностью. Познание — это процесс интеллекту¬
альной деятельности. У Монтескье, работавшего над «Духом законов»,
этот процесс, по его признанию, занял двадцать лет, прежде чем он
прервал его для того, чтобы книга была наконец опубликована11.
В Германии основанный на признании гипотетического и фраг¬
ментарного характера научного познания способ осмысления исто¬
рии, продемонстрированный, например, геттингенскими историками
эпохи Просвещения12, быстро был вытеснен построенным на абсо¬
лютно иных принципах историописанием в духе Леопольда фон Ран¬
ке. В образе Ранке мы имеем «всеведущего рассказчика истории»13,
который, опираясь на свои знания и воплощенный в истории замысел
Творца, берет читателя за руку и ведет за собою, показывая, «как это
было в действительности».
Во-вторых, исторические эпохи — это не «предметы» прошлого.
Из этого, однако, отнюдь не следует, что мы имеем дело с фикциями.
152
Античность, Средневековье, Ренессанс, Реформация, раннее Новое
нрсмя да и само понятие Современность возникли как эмпирические,
I г. базирующиеся на историческом материале, мысленные конструк-
н.!. Мы приписываем им определенные смыслы и при помощи них
< < ю I носим историческое время с ментальными образами интерпрети-
ромапной нами истории, таким образом опосредуя его14. В этом и co-
поит смысл исторического познания, понимаемого как репрезента¬
ция прошедшей действительности.
В-третьих (и это самое важное!), среди всех этих воображаемых эпох
( рсдневековье занимает центральное место15. Более того, значение
< рсдневековья — в самом факте отграничения его от Современности.
( издав себе Средневековье, Современность тем самым обозначила себя
как принципиально другую эпоху. Средневековье стало для нее «мери¬
ном» и средством познания самое себя, причем всякий раз по-новому.
( нсдовательно, на вопрос о том, сколько длится Средневековье, можно
ответить — столько, сколько будет существовать Современность.
Здесь я хотел бы сделать два уточнения.
Первое. В данном случае речь идет отнюдь не о «рецепции», т. е.
не о той давно уже существующей и принявшей разнообразные фор¬
мы простой рецепции Средневековья, многочисленные примеры ко¬
торой, особенно в поэзии или в изобразительном искусстве, обсуж¬
даются в изданном Петером Вапневски и ставшем уже классическим
томе «Рецепция Средневековья» (1986)16. О «рецепции» речи не может
быть прежде всего потому, что само это понятие имплицирует в себе
в точности то самое представление о вещественном характере реци¬
пируемого содержания, которое для нас здесь неприемлемо. В таком
смысле уместно было бы говорить, например, о римском праве и его
рецепции в XI—XII вв. или об Аристотеле и его рецепции в схоластике.
11о для темы «Современность и ее Средневековье» именно это пред¬
ставление и, соответственно, понятие «рецепция» не годится.
Второе. Я далек от мысли свести изучение Средневековья к про-
с тому исследованию суждений и представлений о Средних веках или
рассматривать его как наше изобретение — воображаемую «конструк¬
цию», «миф» или «идеологию»17. Для меня важно другое: придать
медиевистике новое — дополнительное — измерение, позволяющее
ставить вопросы об условиях, возможностях и границах наших иссле¬
дований и высказываний о Средневековье.
у.
В русле этих размышлений уместно будет подробнее пояснить, почему
представление о Средневековье столь важно для Современности. Те¬
зис о том, что Средневековье в глазах Современности — центральная
153
историческая эпоха, можно аргументировать с самых разных точек
зрения18, о которых в рамках данной публикации будет лишь кратко
упомянуто. Например, указав на множество наук — не исторических,
а теоретических, — которые постоянно обращаются к Средневековью
и работают с этим понятием, при том (и именно потому!) что сами они
занимаются Современностью: правоведение, социология, экономика,
политология19. Или другой пример. О важнейшей роли Средневековья
для Современности свидетельствует то значение, которое она придает
ему в своем воображении во всех сферах жизни, т. е. не только в науке,
но и в литературе, в искусстве, в архитектуре, в кино20. В-третьих, тес¬
ное взаимодействие Средневековья и Современности проявляется в
той множественности образов Средневековья, которые создавала и соз¬
дает современная эпоха. Такого количества интепретаций не знает ни
одна другая историческая эпоха. И, наконец, следует особенно под¬
черкнуть, сколь противоречивы все эти образы. Этого тоже нельзя ска¬
зать ни о какой другой эпохе.
Приведу здесь только один пример: рефлексия о прогрессе21. К
Средневековью в контексте этой рефлексии было и остается двой¬
ственное отношение. С одной стороны, Средневековье — это то, что
раз и навсегда удачным образом преодолено, то, что мы оставили по¬
зади. Так считали просветители XVIII столетия. Так же впоследствии
считали Жюль Мишле или, в особенности, Якоб Буркхардт в своей
книге «Культура Ренессанса в Италии» (1860). Так называемая единая
культура Средневековья, предполагавшая социальную и религиозную
связанность человека, включенность его в сообщество, противопо¬
ставлялась Я. Буркхардтом культуре Ренессанса, покончившей с этой
связанностью и означавшей, таким образом, эмансипацию индивида,
а следовательно, начало современной эпохи и формирование совре¬
менного человека.
Такое понимание Средневековья тесно связано с абсолютно
противоположным его пониманием, согласно которому, Средне¬
вековье — это не то, что единожды счастливо преодолено, а на¬
против, то, что к несчастью безвозвратно утеряно: эпоха единства,
целостности, порядка и общности. Это Средневековье романти¬
ков, но не только их. Так же видится оно и в контексте социоло¬
гических мыслительных схем Современности: своего рода теорема
о противоречии между средневековой «общностью» и современным
«обществом», впервые сформулированная социологом Фердинан¬
дом Тённисом в его книге «Общность и общество» (1887 г.). Здесь,
как видим, речь тоже идет о прогрессе, только Ф. Тённис в 1887 г.
переворачивает интерпретацию Я. Буркхардта от 1860 г. Прогресс
современной эпохи — мнимый, на самом деле это фатальная утрата.
Распад средневековых сообществ хотя и привел к эмансипации ин-
154
IiiшIи,а в современную эпоху, но он же привел и к высвобождению
•а о индивидуалистических интересов, отныне ставших превалиру¬
ющими и неуемно растущими.
Обе концепции Средневековья, при всей их несовместимости,
и<> сей день тесно связаны одна с другой. Поэтому сегодня медне¬
нием,i должны больше, чем прежде, обращать внимание на такие
• феры жизни, как музыка, литература, живопись, архитектура, кино
и фотография, в которых также имеет место обращение Современ¬
ности к Средневековью и которые тем самым постоянно влияют на
Maine восприятие этой эпохи. В Германии, например, это оперы Ри¬
чарда Вагнера, крупные проекты XIX в. по достройке средневековых
соборов, очарование «готики» в теориях искусства начала XX в., не¬
прерывные дебаты о схоластическом «порядке» и его разрушении
номинализмом, фантазии на тему Средневековья в праздничных ше-
с п$ияхХ1Х—XX вв., экспрессионистское кино 1920-х годов, длинный
ряд романов о Средневековье — от произведений романтиков до тех
таковых для Германии книг, которые отнюдь не случайно вышли в
свет именно в период кризиса Веймарской республики 1929/30 гг.
При этом следует обращать внимание на последствия многооб¬
разия национальных научных культур, начиная с момента их станов¬
ления в XIX столетии и вплоть до нынешних дней, а также обуслов¬
ленной этим специфики изучения истории в разных странах. Здесь
можно, например, задаться вопросами, каковы культурные и исто¬
рические условия восприятия и истолкования «феодализма» у исто¬
риков Англии, Франции, Германии или России и как они отразились
на образах Средневековья и на его изучении во всех этих странах22?
Как создавался образ готического собора во французской литературе
эпохи Современности, в отличие от немецкой, и какова связь в обе¬
их этих странах литературы о соборах, их изображения в живописи
и «бума» реставрации средневековых соборов в XIX в.? Отличает¬
ся ли историческая архитектура, например неоготика XIX столетия,
зданий, имевших различное предназначение, — ратушей, вокзалов,
тюрем, пивоварен — в Англии от аналогичных построек во Фран¬
ции или в Германии? Как один и тот же средневековый «предмет»,
например город позднего Средневековья или средневековое «обще¬
ство», воспринимался и воспринимается исторически обусловлен¬
ной культурной памятью разных европейских стран в эпоху Совре¬
менности23 и как он, в соответствии с этим, объясняется различными
историческими дисциплинами? Именно такой ракурс исследований
дает историкам шанс формулировать проблемы в интегрирующей и
сравнительной перспективе, т.е. на таком уровне, когда объяснение
исторических «фактов» и «предметов» не элиминируется, а, напро¬
тив, углубляется.
155
VI.
И последнее. «Историк возвращает мертвых из небытия, и только он
в состоянии сделать это». Так пишет Арон Гуревич — великий русский
и европейский историк Средневековья в своем эссе о значении сред¬
невековой культуры для нашего времени и для современного мыш¬
ления24. В этой задаче он видит «величайшую нравственную ответ¬
ственность историка», поскольку история — «это всегда диалог между
людьми настоящего и прошлого». И в память об Ароне Гуревиче зада¬
ча, поставленная им, навсегда останется для нас актуальной.
Примечания
lPitz Е. «Mittelalter» / Lexikon des Mittelalters. Bd. 6. 1993. Sp. 684—687. Цитаты далее в
тексте см. там же.
2Цит. по: Ranke L. von. Uber das Studium der Geschichte / W. Hardtwig (Hg.). Miinchen,
1990. S. 45.
Обоснование этой позиции у современных историков см.: Paravicini W. Zwischen Ве-
wunderung und Verachtung. Franzosische und deutsche Mediavistik seit dem letzten Kriege /
Hrsg. von P. Moraw, R. Schieffer. Die deutschsprachige Mediavistik im 20. Jahrhundert (Vor-
trage und Forschungen. Bd. 62). Ostfildern, 2005. S. 193 (особенно примем. № 110).
4 Stolleis M. Rechtsgeschichte als Kunstprodukt. Zur Entbehrlichkeit von «BegrifF» und «Tatsa-
che». Baden-Baden, 1997. Более подробный анализ дискуссий «фактуалистов» и «фик-
ционалистов» см.: Oexle O.G. Im Archiv der Fiktionen // Rechtshistorisches Journal. 1999.
Bd.18. S. 511—525; Kiesow R. M., Simon D. (Hrsg.). Auf der Suche nach der verlorenen Wah-
rheit. Zum Grundlagenstreit in der Geschichtswissenschaft. Frankfurt a. M., 2000. S. 87—103.
5 Fried J. Geschichte und Gehirn. Irritationen der Geschichtswissenschaft durch Gedachtni-
skritik // Hirnforschung und Willensfreiheit. Zur Deutung der neuesten Experimente/ Hrsg.
von Ch. Geyer. Frankfurt a. M. 2004. S. 111—133. Cp.: Idem. Der Schleier der Erinnerung.
Grundziige einer historischen Memorik. Miinchen, 2004.
6Эти позиции подробно анализируются: Oexle O.G. Naturwissenschaft und Geschichts¬
wissenschaft. Momente einer Problemgeschichte // Naturwissenschaft, Geisteswissenschaft,
Kulturwissenschaft: Einheit — Gegensatz — Komplementaritat? / Hrsg. von O. G. Oexle
(Gottinger Gesprache zur Geschichtswissenschaft. Bd. 6). Gottingen, 2000. S. 99—151. (S. Ill
ft); Idem. Als ein Nachwort: Die Komplementaritat des Wissens und der Wissenschaften /
Hrsg. von S. Schweizer, J. Stabenow. Bauen als Kunst und historische Praxis. Architektur und
Stadtraum im Gesprach zwischen Kunstgeschichte und Geschichtswissenschaft (Gottinger
Gesprache zur Geschichtswissenschaft. Bd. 26). Gottingen, 2006. Bd. 2. S. 493—524.
7 Droysen J.G. Historik / Hrsg. von P. Leyh. Stuttgart, Bad Cannstatt, 1977. S. 425. О «Historik»
Дройзена см.: Barrelmeyer U. Geschichtliche Wirklichkeit als Problem. Untersuchungen zu
geschichtstheoretischen Begriindungen historischen Wissens bei Johann Gustav Droysen,
Georg Simmel und Max Weber (Beitrage zur Geschichte der Soziologie. Bd. 9). Munster,
1997. S. 32 ff; Escudier A. De Chladenius a Droysen. Theorie et methodologie de l’histoi-
re de langue allemande (1750—1860) //Annales. Histoire, Sciences Sociales. 2003. № 58.
P. 743—777. (P. 773 ss.); Oexle O.G. Naturwissenschaft und Geschichtswissenschaft. S. 114 ff.
8 Droysen J. G. Historik. S. 421 ff.
9 Koselleck R. Moderne Sozialgeschichte und historische Zeiten / Rossi P. (Hrsg.). Theorie
der modernen Geschichtsschreibung. Frankfurt a. M., 1987. S. 173—190. Цитаты: c. 177 и
след.
10Cp.: Voss J. Das Mittelalter im historischen Denken Frankreichs. Untersuchungen zur Ge¬
schichte des Mittelalterbegriffes und der Mittelalterbewertung von der zweiten Halfte des 16.
bis zur Mitte des 19. Jahrhunderts (Veroffentlichungen des Historischen Institute der Univer-
sitat Mannheim. Bd. 3). Miinchen, 1972.
156
11 Oexle О. G. Der Teil und das Ganze‘ als Problem geschichtswissenschaftlicher Erkenntnis. Ein
historisch-typologischer Versuch / Hrsg. v. K. Acham, W. Schulze. Teil und Ganzes. Zum
Verhaltnis von Einzel- und Gesamtanalyse in Geschichts- und Sozialwissenschaften. (Theo-
rie der Geschichte. Beitrage zur Historik. Bd. 6). Miinchen, 1990. S. 348—384 (о Монтескье
и о его «Духе законов» см. с. 374 и ел.).
1 ’ Oexle О. G. Aufklarung und Historismus. Zur Geschichtswissenschaft in Gottingen um 1800 /
Hrsg. von A. Middeldorf-Kosegarten. Johann Dominicus Fiorillo. Kunstgeschichte und die
romantische Bewegungum 1800. Gottingen, 1997. S. 28—56. (S. 36ff).
"Программа историописания Л. Ф. Ранке подробно анализируется в статье: Экс-
ле О. Г. Что такое исторический источник? // Munuscula. К 80-летию со дня рождения
А. Я. Гуревича/ Под ред. Ю. Е. Арнаутовой. М., ИВИ РАН, 2004. С. 154—181.
"Carque В., Schweizer S. (Hrsg.). Epochenimaginationen — Bilder gedeuteter Geschichte //
Jahrbuch der Max-Planck-Gesellschaft. 2002. S. 747—752.
1 ’ Более подробное обоснование этого тезиса см.: Oexle O.G. Bilder gedeuteter Geschichte.
Eine Einfuhrung / Hrsg. von O.G. Oexle, A. Petneki, L. Zygner. Bilder gedeuteter Geschich¬
te. Das Mittelalter in der Kunst und Architektur der Moderne. (Gottinger Gesprache zur
Geschichtswissenschaft. Bd. 23). Gottingen, 2004. Bd. I. (T.l) S. 9—30. Об образах Антич¬
ности в эпоху Современности см.: Siinderhauf E.S. Griechensehnsucht und Kulturkritik.
Die deutsche Rezeption von Winckelmanns Antikenideal 1840—1945. Berlin, 2004.
"'1Vapnewski P. (Hrsg.). Mittelalter-Rezeption. Ein Symposion. Stuttgart, 1986. Cp. также:
Grimm R. R. (Hrsg.). Mittelalter-Rezeption. Zur Rezeptionsgeschichte der romanischen Lit-
eraturen des Mittelalters in der Neuzeit (GrundriB der romanischen Literaturen des Mittela-
lters. Begleitreihe. Bd. 2). Heidelberg, 1991.
17 Подобный тезис уже высказывался: «Le Moyen Age n’existe pas. Cette periode ... est une fa¬
brication, une construction, un mythe...»: Amalvi Ch. «Moyen Age» / J. Le Goff, J.-C. Schmitt
(Ed.). Dictionnaire raisonne de l’Occident medieval. P., 1999. P. 790-805. (P. 790).
IS Подробнее см.: Oexle О. G. Das Bild der Moderne vom Mittelalter und die moderne Mittel-
alterforschung // Friihmittelalterliche Studien. 1990. Bd. 24. S. 1—22; Idem. Das entzweite
Mittelalter / Althoff G. (Hrsg.). Die Deutschen und ihr Mittelalter. Themen und Funktionen
modemer Geschichtsbilder vom Mittelalter. Darmstadt, 1992. S. 7—28; 168—177; Idem. Das
Mittelalter und das Unbehagen an der Moderne. Mittelalterbeschworungen der Weimarer
Republik und danach / Idem. Geschichtswissenschaft im Zeichen des Historismus. Studien
zu Problemgeschichten der Moderne. Gottingen, 1996. S. 137—162; Idem. Die Statik ist ein
Grundzug des mittelalterlichen BewuBtseins. Die Wahrnehmung sozialen Wandels im Den-
ken des Mittelalters und das Problem ihrer Deutung / Hrsg. von J. Miethke, K. Schreiner.
Sozialer Wandel im Mittelalter. Wahrnehmungsformen, Erklarungsmuster, Regelungsmecha-
nismen. Sigmaringen, 1994. S. 45—70; Idem. Das Mittelalter als Waffe. Ernst H. Kantorowi-
cz. “Kaiser Friedrich der Zweite“ in den politischen Kontroversen der Weimarer Republik /
Idem. Geschichtswissenschaft im Zeichen des Historismus. S. 163—215; Idem. Die Moderne
und ihr Mittelalter. Eine folgenreiche Problemgeschichte / Segl P. (Hrsg.). Mittelalter und
Moderne. Entdeckung und Rekonstruktion der mittelalterliche Welt. Sigmaringen, 1997.
S. 307—364; Idem. Feudalismus, Verfassung und Politik im Deutschen Kaiserreich, 1868—
1920 / Hrsg. von N. Fryde, P. Monnet, O. G. Oexle. Die Gegenwart des Feudalismus — Pre¬
sence du feodalisme et present de la feodalite — The Presence of Feudalism. (Veroffentli-
chungen des Max-Planck-Institute fur Geschichte. Bd. 173). Gottingen, 2002. S. 211—246.
'''См., например: Oexle O.G. Luhmanns Mittelalter // Rechtshistorisches Journal. 1991.
Bd. 10. S. 53-66.
7,1 Многочисленные примеры см. в публикациях из томов: Сащиё В. и.а. (Hrsg.). Visual-
isierung und Imagination. Materielle Relikte des Mittelalters in bildlichen Darstellungen der
Neuzeit und Moderne. Bd 1—2. (Gottinger Gesprache zur Geschichtswissenschaft. Bd. 25).
Gottingen, 2006; Oexle O. G., Petneki A., Zygner L. (Hrsg.). Bilder gedeuteter Geschichte.
Das Mittelalter in der Kunst und Architektur der Moderne. Gottingen, 2004. Bd. 1-2. О
«визуализации» Средневековья в историзированных празднествах см.: Schweizer S.
Geschichtsdeutung und Geschichtsbilder. Visuelle Erinnerungs- und Geschichtskultur in
Kassel 1866—1914. (Gottinger Gesprache zur Geschichtswissenschaft. Bd. 22). Gottingen,
2004. Об архитектуре см.: Oexle О. G. Die gotische Kathedrale als Representation der Mod-
157
erne / Oexle О. G., Bojcov M. (Hrsg.). Bilder der Macht in Mittelalter und Neuzeit. Byz-
anz — Okzident — Russland. (Veroffentlichungen des Max-Planck-Instituts fur Geschichte.
Bd. 226). Gottingen, 2007. S. 631-674.
21 Подробнее об этом: Oexle O.G. Das entzweite Mittelalter.; Idem. Die Modeme und ihr Mit¬
telalter.
22 Об опыте постановки подобной исследовательской проблемы см.: Fryde N., Monnet R,
Oexle О. G. (Hrsg.). Die Gegenwart des Feudalismus — Presence du feodalisme et present de
la feodalite — The Presence of Feudalism. Gottingen, 2002.
23О средневековом «обществе» см.: Fryde N., Monnet P., Oexle, L. Zygner O. G. (Hrsg.).
Die Deutung der mittelalterlichen Gesellschaft in der Moderne (Veroffentlichungen des
Max-Planck-Instituts fur Geschichte. Bd. 217). Gottingen, 2006; О городе см.: Mon¬
net P., Oexle O. G. (Hrsg.). Stadt und Recht im Mittelalter — La ville et le droit au Moyen
Ag. (Veroffentlichungen des Max-Planck-Instituts fur Geschichte. Bd. 174). Gottingen,
2003. В целом о специфике медиевистики в Германии, во Франции, в России и в Ан¬
глии см. публикации из соответсвующих совместно изданных томов: Schmitt J.-C.,
Oexle О. G. (fid.). Les tendances actuelles de l'histoire du Moyen Age. P, 2002; Oexle O. G.,
Bessmertnyj J. L. (Hrsg.). Das Individuum und die Seinen. Individualist in der okzidentalen
und in der russischen Kultur in Mittelalter und friiher Neuzeit (Veroffentlichungen des Max-
Planck-Instituts fur Geschichte. Bd. 163). Gottingen, 2001. Canning J., Oexle O. G. (Ed.).
Political Thought and the Realities of Power in the Middle Ages — Politisches Denken und
die Wirklichkeit der Macht im Mittelalter (Veroffentlichungen des Max-Planck-Instituts fur
Geschichte. Bd. 147). Gottingen, 1998.
24Цит. по kh.: Gurjewitsch A. J. Stimmen des Mittelalters. Fragen von heute: Mentalitaten im
Dialog. Frankfurt a.M., 1993. S. 82f.
Перевод с немецкого Ю. E. Арнаутовой
158
Элизабет Браун
Размышления о феодализме, 2007
Я начала свой крестовый поход против феодализма в 1974 г.,
напечатав в American Historical Review статью «Тирания кон¬
структа: феодализм и историки европейского Средневеко¬
вья»1. Появление этой статьи было одновременно концом и
началом: концом моей молчаливой борьбы с понятием, ко¬
торое уже долгое время вызывало у меня неприятие, и началом кам¬
пании по обнародованию моих взглядов, способных, как я надеялась,
изменить ряд общепринятых представлений о средневековой Европе.
Мои сомнения относительно феодализма зародились в 1940-х, ког¬
да я впервые узнала о нем на уроках истории в школе. С самого начала
это понятие нервировало меня. Интересуясь людьми более, чем пара¬
дигмами, частностями более, чем обобщениями, будучи скорее лисой,
чем ежом, я ощущала себя неспособной соотнести эту искусственную
монолитную конструкцию с тем, что я знала о людях, живших в сред¬
невековой Европе. Однако я старалась не задумываться о природе это¬
го определения, с наивной простотой убеждая себя, что это «правда»,
которая всегда существовала. Вместо того чтобы задавать вопросы, я
скрывала собственную неуверенность, приписывая ее происхождение
собственной интеллектуальной незрелости.
В школе, колледже и университете я отказывалась заниматься во¬
просами, в той или иной мере касающимися феодализма, и, напротив,
с увлечением изучала альтернативные сюжеты, включенные в учебную
программу, прежде всего, «Ренессанс XII в.» или «Борьба за инвеститу¬
ру». Будучи не менее сложными и запутанными, эти проблемы, тем не
мс1 ice, позволяли заниматься деятельностью людей, что было совершен¬
но невозможно при обсуждении «феодализма». Я с радостью отнеслась
к публикации в 1953 г. работ Ричарда Сазерна и Жоржа Дюби, которые
в равной степени отстранились от обсуждения феодальных связей. Са¬
зе pi I сосредоточился на деятельности правителей Анжу и в целом отвер¬
гал «феодализм», Дюби, в свою очередь, рассматривая историю Маконэ,
подчеркивал важность хартий и индивидов, выступавших в роли сви¬
159
детелей2. Особенно мне понравилась карикатура Джеймса Стивенсона,
опубликованная в 1969 г. в «Нью Йоркере». На ней изображен огром¬
ный волосатый воин, поднимающий кубок за людей, собравшихся за
его столом, со словами: «Выпьем за феодализм и за всех великолепных
вассалов, благ.ря которым он существует!» Тем не менее, объединенные
усилия Сазерна, Дюби и Стивенсона не могли искоренить любовь, ко¬
торой феодализм пользовался в учебных курсах и научной литературе, а
потому в 1974 г. я начала собственную борьбу с ним. Я с радостью обна¬
ружила, что в тот же год голландский ученый Ко Ван де Кифт высказал
претензии к этому понятию, во многом созвучные моим3.
Я рассчитывала на скорую кончину феодализма. Время показа¬
ло, что мои надежды были беспочвенны, хотя усилия многих ученых,
в том числе Фредерика Шейе4, Жерара Джорданенго5, Сьюзен Рей¬
нольдс6 и Дж. О. Прествика7, способствовали тому, что феодализм в на¬
учной среде и, в меньшей степени, в популярной литературе8, утратил
свою привлекательность и, как я думаю, стал менее распространенным
понятием9. Мои союзники использовали разную тактику. Рейнолдс,
Джорданенго и Прествик сосредоточились на концепции как таковой
и показали, что ее применение к различным ситуациям и регионам
приводит к искаженному истолкованию исторической реальности. Их
работы выявили тот факт, что понятие «феодализм» нередко использу¬
ется в тех случаях, когда сколько-нибудь ясные сведения либо совсем
отсутствуют, либо крайне фрагментарны10. Вместе с тем, его приме¬
нение как инструмента интерпретации приводит к искажению и не¬
верному пониманию сохранившихся свидетельств. Стратегия Чейетта
имеет еще более убедительные результаты. Следуя примеру Сазерна,
он вообще отказался от использования концепции и доказал ее бес¬
полезность в своих исследованиях, посвященных детальной рекон¬
струкции того, как на самом деле функционировали власть и практика
земельных держаний и каким образом они соотносились с системой
ценностей и представлений правителей и их подданных11.
В 1970 г., за четыре г. до появления моей статьи, А. Я. Гуревич опу¬
бликовал собственное исследование о становлении феодализма в За¬
падной Европе. В своей монографии он подвергал сомнению не само
понятие, но главным образом марксистско-ленинский подход к его ин¬
терпретации. Гуревич осознавал противоречия, связанные с использо¬
ванием концепции феодализма. Не случайно именно он в 1973 г. издал
русский перевод «Апологии истории» Марка Блока12, к которой я еще
вернусь в этой статье. Более того, работы Гуревича по истории Скан¬
динавии выявили многообразие форм социальной и экономической
жизни в средневековой Европе13. На протяжении своей научной жизни
он уделял серьезное внимание «исследованию личности», «изучению
индивидов», живших в эпоху Средневековья14. Тем не менее, он сохра-
160
пял верность понятию «феодализм» и использовал его при обсуждении
самого широкого круга проблем, включая историю средневекового
крестьянства. Книга Гуревича о генезисе феодализма не переводилась
I in языки, на которых я могла бы прочитать ее, а потому у меня не было
нозможности проанализировать его идеи с необходимой тщательно¬
стью. Могу лишь отметить, что сам Гуревич и другие российские медие¬
висты, с которыми я познакомилась в Москве в 1989 г.15, были любез¬
ны и с пониманием восприняли мой призыв отказаться от концепции
феодализма. Позже мы с Гуревичем обсудили достоинства и недостатки
ной концепции, и я не оставляла надежды склонить его на свою сто¬
рону и отказаться от ее использования. В этой статье, отдавая должное
рефлексирующему, мужественному и стремившемуся к обновлению на¬
уки медиевисту, мне хотелось бы поделиться рядом соображений о при¬
чинах удивительной живучести концепции феодализма и обосновать
свою уверенность, что ее ценность как инструмента изучения средневе¬
кового общества вскоре будет опровергнута раз и навсегда.
Пытаясь понять, почему историки сохраняют приверженность
этой концепции, я долгое время изучала сочинения двух прославлен¬
ных медиевистов, осознававших проблематичность этого термина и,
гем не менее, использовавших его в своих работах. Я говорю о Фре¬
дерике Уильяме Мэтланде (1850—1906) и Марке Блоке (1886—1944).
Мэтланд заслужил признание своими исследованиями по истории
английского права, и Блок воздавал должное «великому английско¬
му историку права», который «продвинулся дальше всех в изучении
средневековых обществ»16. Ниже будет показано, что рассуждения
Блока о феодализме отражают идеи Мэтланда, а возможно и прямое
влияние английского историка. Взгляды Блока заслуживают особого
внимания, поскольку к его авторитету регулярно взывают сторонники
концепции феодализма. В рецензии на книгу С. Рейнольдс «Фьефы
и вассалы», Патрик Вормальд хвалит Блока за то, что «он привнес в
свой образ феодального общества разнообразные выразительные де¬
тали» и утверждает, что «историк такого уровня не мог бы сохранять
приверженности фантазиям, унаследованным от предшественников».
Вормальд уверен, что феодализм, «о котором Блок и другие, не столь
прославленные ученые, писали все это время», можно обнаружить
в источниках, не использованных Рейнольдс17. Мне не хотелось бы
подвергать сомнению достоинства Блока (равно как и Патрика Вор-
мальда), тем не менее, указанные замечания не отражают в полной
мере неоднозначность идей Блока и процесс их эволюции. Вопреки
мнению Вормальда, никто из нас, включая столь выдающихся иссле¬
дователей как Блок, не обладает иммунитетом против «фантазий, уна¬
следованных от предшественников», фантазий, к числу которых я от¬
ношу и концепцию феодализма.
161
К числу самых известных работ Мэтланда относятся исследова¬
ния по истории английского права, осуществленные в соавторстве с
Фредериком Поллоком и опубликованные в 1895 г.18, «Книга Страш¬
ного суда и предшествующая традиция», опубликованная в 1897 г.19
и лекции по английской конститутционной истории, прочитанные
в 1898—1899 гг., однако вышедшие в свет лишь в 1908 г., через два г.
после его смерти20. В них Мэтланд сражался с понятием феодализма
и подразумеваемыми им смыслами, что было весьма мужественной
позицией, означавшей противостояние авторитету епископа Стеббса
(1825—1901), без оговорок принявшего и широко использовавшего эту
концепцию в своей «Конституционной истории Англии», первый том
которой вышел в свет в 1874 г.21
В «Истории английского права» Мэтланд назвал феодализм «не¬
удачным» понятием и посетовал на чрезмерную широту его при¬
менения. Он полагал, что этот термин «подчеркивает, прежде всего,
факт преобладания зависимых и условных земельных держаний» и не
уделяет внимания «взаимоотношениям сеньора и вассала». «Невы¬
полнимая задача, поставленная перед словом феодализм», по его мне¬
нию, «состоит в том, что одна-единственная идея должна представить
огромную часть мировой истории, представить Францию, Италию,
Германию, Англию как они развивались в течение любого из столетий
в период от восьмого или девятого вплоть до четырнадцатого или пят¬
надцатого веков»22. Тем не менее, Мэтланд не занимался разоблачени¬
ем концепции, а, скорее, стремился использовать ее для собственных
целей. Он писал о «росте» феодализма (характеризуя это «как самую
загадочную из исторических проблем»); говорил о «первых днях ран¬
него феодализма» и о «силе феодализма»; рассуждал о природе «иде¬
ального феодального государства». Он использовал понятие «фео¬
дальный период», помещая его в кавычки, и, тем не менее, стремился
сохранить его сущностное содержание, которое он видел в феномене
«частной юрисдикции». Его стремление к новизне простиралось до
изобретения термина «вассализм» и предположения, что неологизм
«феодо-вассализм» мог бы быть «более полезным, чем феодализм»23.
В своей работе «Книга Страшного Суда и предшествующая тради¬
ция» Мэтланд объявил феодализм «неточным термином», отметив, что
он предпочитает определение «зависимое», а не феодальное держание,
поскольку нормандские завоеватели не использовали это понятие, а
известное им слово feudum имеет в высшей степени темный смысл24. В
его сочинении мы встречает понятия «феодализм» и «феодальная су¬
перструктура» (один раз он говорит о «вассализме»). Он характеризует
«английское государство» как «пирамидальное или конусообразное»,
«верхушка которого значительно вытянулась при нормандских пра¬
вителях»25. Пришествие «более строгого феодализма», по его мнению,
162
«способствовало стабильности государства, усилению государствен-
I юй власти над индивидом и, в конечном счете, способствовало исчез-
I ювению феодализма»26. Он объявил феодализм «естественной и даже
необходимой стадией нашей истории», назвав действия тех, кто сопро¬
тивлялся ему, «ретрогрессией», «уроном политическому сообществу».
В свою очередь, сам он считал феодализм знаком «нормального и здо¬
рового развития», предполагая, что его установление «означало циви¬
лизацию, ... разделение труда ... открывало возможности для занятий
искусством, науками, литературой и просвещенным досугом»27.
В своих лекциях по английской конституционной истории Мэт-
ланд говорил о «феодальной системе», «феодальном государстве» и
«феодализме, что позволяло ему классифицировать по категориям и
рангам отдельные регионы средневековой Европы (для обозначения
которых он использовал их современные наименования). «Идеал со¬
вершенного феодального общества с замечательной полнотой осуще¬
ствился во Франции», — заявлял он, продолжая, — «к счастью, этот
идеал воплотился в Англии в весьма ограниченных масштабах»28. Он
использовал идеальную модель феодализма как инструмент оценки
развития Англии, начиная с англо-саксонской эпохи, придерживаясь
традиционного толкования понятий princeps и comitatus, употребляе¬
мых Тацитом, и оперируя (без точного прояснения их смысла) рядом
континентальных терминов29. Он, конечно, осознавал, что это «поня¬
тие ... приобрело слишком широкий и неточный смысл, а потому мож¬
но утверждать в зависимости от обстоятельств равным образом, что
Англия была наиболее или, напротив, наименее феодализированной
страной, что Вильгельм-Завоеватель учредил или, напротив, ограни¬
чил в ней феодальную систему»30. Тем не менее, он считал отрадным
гот факт31, что сэр Генри Спелман (1562—1641) «изобрел ... феодальную
систему» в Англии. Мэтланд полагал, что, несмотря на ее пороки, «ве¬
ликая идея» феодализма стала полезным инструментом, позволившим
соотнести «старое английское право» с «иностранным правом»32.
Как свидетельствуют его утверждения, Мэтланд был традицио¬
налистом, разрывавшимся между верностью источникам и великой
задачей представить широкой аудитории обобщенную и непротиво¬
речивую картину исторического прошлого. Он не был привязан к до¬
кументальным источникам в той же мере, как педантичный медиевист
Джон Гораций Раунд, но он и не был «странным образом невнимате¬
лен» к ним, в чем Раунд нередко обвинял епископа Стеббса33. Подго¬
товленные Мэтландом публикации источников свидетельствуют, что
он старался придерживаться достоверных фактов и реконструировать
прошлое во всех его проявлениях и вместе с тем стремился к обоб¬
щениям. В том, что касается концепции феодализма, он следовал по
пути, указанному Спелманом, Мэдоксом и Стеббсом. Патрик Вор-
163
мальд полагал, что «Мэтланд не искал и не выявлял структур»34, одна¬
ко, его суждения о феодализме опровергают подобную оценку
Марк Блок в своем отношении к феодализму (feodalite) порази¬
тельно близок к Мэтланду, несмотря на то, что в целом он иначе по¬
нимал задачи исторического исследования. В 1939 г. Блок назвал себя
«скорее историком, чем медиевистом в собственном смысле слова»35.
С самого начала своей карьеры он защищал и практиковал методы
сравнительной и синтетической истории. Задачи подобного иссле¬
дования он считал более важными, чем издание текстов и изучение
индивидов, несмотря на присущую ему удивительную способность
воссоздавать личности тех, кто писал тексты или фигурировал в них.
Его первая опубликованная статья посвящена Бланке Кастильской и
зависимым крестьянам Парижского капитула. В 1923 г. он напечатал
исследование, включавшее издание текстов житий Эдуарда Исповед¬
ника36. В статье, рассматривавшей разрыв отношений верности и вы¬
шедшей в 1912 г., когда ему было всего 26 лет, Блок широко использо¬
вал средневековую литературу для того, чтобы лучше выявить природу
этих критических состояний в жизни воинов XII—XIII вв.37
Тем не менее, предпочтения Блока лежали в сфере изучения обще¬
го, а не частного, групп и институтов, а не индивидов. Когда он по¬
лучил предложение написать очерк о феодализме для «Энциклопе¬
дии социальных наук» (1931), то создал текст, примечательный своим
абстрактным, отвлеченным, юридическим подходом38. Эта статья во
многом предвещала как его собственные работы о феодальном обще¬
стве, так и книгу Франсуа Гансхофа, опубликованную в 1944 г.39 В этой
статье Блок использует такие понятия, как «феодальный режим» и
«феодальная система». Он пишет о «настоящем», но ограниченном
«феодальном режиме» в России, размышляет о причинах, по которым
«настоящий феодализм» не развился в Скандинавии. Он приписывает
«нормандским королям» учреждение в Англии «феодальной системы»,
«перенесенной туда из их Нормандского герцогства». Единственные
индивиды, которых он упоминает, — это Филипп Август, Наполеон и
Фридрих Вильгельм I Прусский. Первый и последний правители ука¬
заны лишь для того, чтобы обозначить свою эпоху, а Наполеон фигу¬
рирует как создатель Ордена Почетного легиона, исторически связан¬
ного, по мнению Блока, со средневековыми рыцарскими орденами.
В письме Люсьену Февру в 1933 г. Блок с гордостью говорит об
этой статье. По его словам, она показывает, что «он хорошо владе¬
ет этим сюжетом» и достаточно компетентен, чтобы взяться за книгу
о «феодальном обществе» для задуманной Анри Берром «Bibliotheque
de Synthese historique». Единственным кандидатом, которого он, поми¬
мо себя самого, мог бы рекомендовать для выполнения этой работы,
ему представляется Франсуа Гансхоф, который, как думал Блок, спо¬
164
собен написать книгу «солидную», «полезную» (solide,» «utile») и «хотя
бы отчасти ... по-настоящему оригинальную» («ел partie du moins . . .
vcritablement original). Он считает Гансхофа «чуть больше необходимо¬
го юристом» (un peu trap juridique), — но, заметим — лишь «чуть боль¬
ше»40. Вскоре Блок принял это предложение. Он писал быстро. Первый
вариант книги был создан в период с июня по октябрь 1936 г.41, однако
два тома, на которые была разделена эта работа, были опубликованы
лишь в июле 1939 г. и в январе 1940 г. соответственно, что объясняется
I ырастанием насилия в условиях немецкой оккупации Франции, что, в
конечном счете, привело к казни Блока в 1944 г. нацистами42.
Структура и содержание «Феодального общества» несет отпечаток
исторических обстоятельств, связанных со временем его написания,
отражает требования серии, для которой книга была написана, и дав¬
ление факторов времени и здоровья, с особой остротой заявивших о
себе в тот период, когда Блок завершал и редактировал свое сочине¬
ние. Работа была задумана как часть коллективного обобщающего
груда, целью которого было представить эволюцию человечества, а ее
содержание разрабатывает и развивает темы, в основном заявленные
Блоком в статье 1931 г. Разделы, предшествующие рассмотрению соб¬
ственно «феодализма», представляют собой наиболее новаторскую и
интересную часть работы. Блок повествует в них о варварских вторже¬
ниях, об условиях жизни и «ментальной атмосфере»43 эпохи, останав¬
ливается на проблемах семьи и кровных связей. Эти живо написанные
разделы, особенно рассуждения о «ментальной атмосфере»,44 резко
контрастируют с сухим, более абстрактным текстом, на страницах
которого рассматриваются такие темы, как вассалитет, фьеф, зави¬
симость, социальные классы, управление и «феодализм как социаль¬
ный тип и его функционирование». Лишь в заключительном разделе
второго тома Блок дает определение феодализму, и это часто цити¬
руемое высказывание показывает, что термин воспринимался им как
обобщающее понятие, соотносимое со всеми интересовавшими его
аспектами средневекового общества, из круга которых были исклю¬
чены религия и искусство. В рецензии 1941 г. Люсьен Февр отмечал,
что на многих страницах, толкующих о феодализме, «почти незаметно
присутствие ... индивида»45. Повсеместно, Блок отдает предпочтение
абстрактному, коллективному перед отдельным человеком.
Во введении Блока к «Феодальному обществу» мы обнаружим уточ¬
нения, касающиеся feodalite, весьма сходные с соображениями Мэтлан-
да. Он считает понятие «не слишком удачно» выбранным словом. Зна¬
чение термина существенно изменилось с момента его появления, что,
и свою очередь, произошло долгое время спустя после завершения исто¬
рической эпохи, которую он должен был объяснить. Он утратил свою
тесную связь с фьефом и, как в случае с выражением «феодальное обще¬
165
ство», подразумевал «некое единство самых разнородных явлений». Блок
неизменно защищал право на использование подобных обобщающих
терминов, которые он рассматривал в качестве формальных обозначе¬
ний, чье содержание должно постоянно уточняться, сравнивая, весьма
неубедительно, в этом отношении историка с физиком, рассуждающим
об атомах46. Завершая свою работу, он отчасти утрачивает свою уверен¬
ность. В заключении он пишет о «заведомо неверных употреблениях по¬
нятия “феодализм”, которые не могли не появиться с тех пор, как это
понятие стало общеупотребительным»47. Это соображение, тем не менее,
не может заставить Блока отказаться от использования конструкта или
заменить его иной оригинальной вдиосинкретической конструкцией.
«Феодальное общество» не было завершающим для Блока трудом о
феодализме или феодальном обществе: к этим проблемам он возвра¬
щается в своих рассуждениях о «ремесле историка» в книге, написан¬
ной в годы фашистской оккупации Франции, которая радикальным
образом изменила его жизнь. Будучи самым великим из трудов Блока,
эта книга была впервые опубликована Февром48, руководствовавшим¬
ся авторской редактурой, и впоследствии исправлена и переиздана
Этьеном Блоком49. В ней Блок настаивает, что именно люди — глав¬
ная добыча историка, они должны изучаться во всех аспектах своего
исторического бытия и не подвергаться опасности искусственного
расчленения на отдельные сегменты, как участники религиозной,
экономической или политической деятельности50. Хотя в одном месте
он без особого энтузиазма защищает право историков на использова¬
ние термина «феодализм» как обобщающего понятия, тем не менее,
он неизменно напоминает, что это и подобные ему определения, в
сущности, не более чем простые «этикетки», а потому, любой исто¬
рик может трактовать феодализм в высшей степени произвольно51. Он
признавал право на существование подобных «выразительных слов»,
объединяющих конкретные факты (rubriques), однако отмечал, что
их обыденность сама по себе опасна, поскольку их неправильное (что
он связывал с термином feodalite) или механическое использование,
приводит к тому что «символ ... созданный лишь в помощь анализу, в
конце концов отбивает охоту анализировать»52.
Возможно, именно груз предшествующих исследований препят¬
ствовал тому, чтобы Блок окончательно отказался от использования
понятия «феодализм», однако его открытая борьба с термином «капи¬
тализм» прямо согласуется с его отношением и к концепции феода¬
лизма. Блок писал, что изначально «капитализм» был «полезным сло¬
вом» и может вновь стать таковым, будучи очищенным от смысловой
нагрузки, привнесенной современным употреблением. Тем не менее,
в настоящее время его применение «к самым различным цивилиза¬
циям .... почти неотвратимо приводит к их маскировке»53. Я полагаю,
166
что Марк Блок, будь он жив в наши дни, полностью признал бы всю
опасность, связанную с использованием концепта феодализма и при¬
соединился бы к крестовому походу его противников.
Почему же Блок не отказался от понятия «феодализм» или не осу¬
ществил его радикального пересмотра? Безусловно, в силу тех же при¬
чин, по которым этого не сделал и Мэтланд: груз традиции и стремле¬
ние к обобщениям.
Мэтланд и Блок в равной степени ясно осознавали, что концепция
феодализма была создана долгое время спустя после завершения Сред¬
невековья. Но ни тот, ни другой не занимались исследованием медлен¬
ного, мучительного, и, тем не менее, неотвратимого утверждения этой
концепции54. Обратившись к этой проблеме, они были бы пораже¬
ны тем, сколь велика была роль фантазий и вымыслов самого разного
толка в формировании этого понятия. Уже в XV в. Жильбер де Ланнуа
(1386—1462) связал развитие рыцарства с распределением фьефов в
древности, проектируя таким образом на прошлое современный ему ин¬
ститут, чье происхождение он стремился объяснить. Шестнадцатый век
знает юристов и историков, столь же озабоченных истоками современ¬
ных им институтов и сформулировавших в связи с этим ряд представле¬
ний об абстрактном феодальном праве. Популяризатор Жан де Бамэзон
(1535—1594) стремился выделить «чистую сущность фьефа» и обнару¬
живал фьефы во всех странах и в любую эпоху. Томас Крейг (1538—1608)
переместил феодальное право из Франции в Шотландию, снабдив эту
идею рассуждениями о младенчестве, детстве, зрелости и плодотвор¬
ности фьефов. Генри Спелман (1564—1641) перенес идеи Крейга на ан¬
глийскую почву, а историк Роберт Бреди (1627—1700) способствовал их
популярности. Однако только Томас Мэдокс (1666—1727), современник
Исаака Ньютона (1642—1727), перенял концепт «феодальной систе¬
мы» и перенес его на английскую историю, провозгласив, что все раз¬
витие Англии после нормандского завоевания определялось введением
фьефов. На континенте современник Мэдокса Анри, граф Буленвилье
(1658—1722), изобразил Карла Великого как первого правителя, бро¬
сившего семена феодализма на европейскую почву. Вико (1668—1744),
Монтескье (1687—1755) и Вольтер (1694—1778) способствовали тому, что
проблема фьефов заняла центральное место в любых рассуждениях о
( редневековье, а Вико и Вольтер, вслед за Бамэзоном, утвердили пред¬
ставление о ее универсальности. В 1771 г. Тобиас Смоллетт (1721—1771)
сравнил феодализм с системой Коперника, и в том же году Джон Вай-
текер (1735—1808), открыто провозгласивший себя поклонником «всего
упорядоченного и постоянного», изобрел термины «феодализм» и «фе¬
одальная пирамида». В XIX в. Карл Маркс (1818—1883) и Фридрих Эн¬
гельс (1820—1895) переосмыслили концепцию феодализма и подняли на
новый уровень ее значимость. Независимо от них, концепт феодализма
167
использовался с необыкновенной широтой и постоянством. В «Истори¬
ческих заметках о феодализме в Британии и на континенте; с добавле¬
нием многочисленных очерков о феодальных явлениях в любую эпоху
и во всех странах», опубликованных в 1852 г.55, Эндрю Белл (1838—1866),
историк-популяризатор и автор путевых заметок, рассказывал о «фео¬
дальных замках», «феодальных пожалованиях», «феодальном ручном
вооружении», «феодальных доспехах», «феодальных службах». Все это
свидетельствует, подобно трудам Мэтланда и Блока, о том, что начиная
с XIX в. концепция феодализма получила безоговорочное признание.
Хотя она и вызывала некоторые сомнения, популярность и очевидная
польза для исторических обобщений содействовали тому, что ее господ¬
ство лишь редко, да и то весьма робко, подвергалось нападкам.
Авторитет концепции феодализма покоится на длинном и почтен¬
ном прошлом. Не менее важно и то, что начиная с XVI в. возникно¬
вение разнообразных понятий, связанных с феодализмом, сочеталось
со стремлением систематизировать процесс развития человечества,
выработать универсальные модели организации и структурирования
общества, что уже с эпохи Античности считалось занятием более зна¬
чимым в интеллектуальном отношении, чем скрупулезное исследова¬
ние realia56. «Благородный» поиск принципиального и общего очевид¬
но контрастирует с «обыденным» изучением частностей и «фактов»,
приверженцы которого уничижительно именуются «антикварами»57.
Еж не стремится к тому, чтобы стать лисой. Однако, концепция фе¬
одализма не имеет отношения к подобной системе сопоставлений и
сравнений. Ее неприятие вовсе не свидетельствует о принципиальном
отрицании того, насколько важен процесс разработки адекватных те¬
оретических моделей и систем или отказе от методов сравнительной
истории. Перестав использовать парадигму, вводящую в заблуждение,
сужающую возможности исследования и фатальным образом ском¬
прометированную, мы откроем новые перспективы для тех, кто стре¬
мится глубже осмыслить поведение и чувства людей прошлого.
Лукавый союзник и ненадежный помощник в деле построения но¬
вых научных парадигм, концепция феодализма, само происхождение
которой ставит под сомнение ее авторитет, утратила любые, когда-
либо имевшиеся основания для того, чтобы историки и широкая ау¬
дитория сохраняли ей верность. Настало время решительного отрече¬
ния (diffidatio), и думается, уже давно.
Примечания
'The Tyranny of a Construct: Feudalism and Historians of Medieval Europe // American His¬
torical Review. 1974. R 1063—88; статья была позже перепечатана в Debating the Middle
Ages: Issues and Readings / Ed. L. K. Little, В. H. Rosenwein. Oxford, 1998. P. 148—69.
См. также мой очерк «On 1500» // The Medieval World / Ed. P. Linehan, J. L. Nelson. L.,
2001. P.691-710.
168
2 Выводы Дюби стали широко известны во Франции благ.ря краткой информации о
работе, опубликованной автором в Information historique, 15. 1953. Р. 58—59. С согла¬
сия автора, я перевела и использовала этот текст в своей преподавательской работе
в конце 1950—1960-х годов. Как и мои коллеги в Гарварде, я узнала о работе Дюби от
Фредрика Чейетта (Fredric Cheyette), писавшего в то время диссертацию во Франции.
Дюби дал толчок к созданию многочисленных исследований по социальной и поли¬
тической истории отдельных регионов, в большинстве из которых (как и в его книге
о Маконэ) влияние концепции феодализма на интерпретацию исторических фактов
не было в полной мере осмыслено. Пятьдесят лет спустя Чейетт опубликовал статью,
в которой проанализировал методы и выводы Дюби: Cheyette F. Georges Duby’s Ма-
connais after Fifty Years: Reading It Then and Now // Journal of Medieval History. 28. 2002.
P. 291—317; см. также мою статью: Brown P. Georges Duby and the Three Orders // Viator.
1986. Vol. 17. P. 51—64, а также: Reynolds S. Fiefs and Vassals: The Medieval Evidence Re¬
interpreted. Oxford, 1994. P. 118—119, 166—167. В последующих книгах и статьях Дюби
широко использовал концепт феодализма. Например: Duby G. La Тёоба1Нё? Une men-
talite medievale //Annales: Economies — Societ6s — Civilisations. 1958. P. 765—771; Idem.
F6odalite mediterraniennes // Le Monde. 27 October 1978. P. 32; Idem. Feodalite. P., 1996.
1 Van de Kieft C. De feodale maatschappij der middeleeuwen // Bijdragen en mededelingen be-
treffende de geschiedenis der Nederlanden. 89. 1974. P. 193—211. В 1968 г. Ван де Кифт пи¬
сал: «La rencontre des structures economiques, sociales et politiques s’exprime avec tellement
d’evidence dans les pouvoirs de l’aristocratie feodo-vassalique que Гоп peut concevoir, h bon
droit, une societe feodale, une epoque feodale dont l’histoire se dёroulerait approximativement
de 900 & 1200». Van de Kieft C. La periodisation de l’histoire au Moyen Age // Les catёgories
en histoire. Travaux du Centre national de recherches de logique / Ed. C. Perelman. Bruxelles,
1969. P. 54—55. Однако на присланном мне в 1982 г. оттиске этой статьи он написал на
полях рядом с этим утверждением «Сейчас я не согласен с этими словами».
4 Cheyette F. The Sale of Carcassonne to the Counts of Barcelona (1067-1073) and the Rise of
the Trencavels / Speculum. 1988. Vol. 63. P. 826—864; см. также его рецензию на книгу:
Reynolds S. Fiefs and Vassals // Speculum. 1996. Vol. 71. P. 998—1006; Idem. Women, Poets,
and Politics in Occitania // Aristocratic Women in Medieval France / Ed. Th. Evergates. The
Middle Ages Series. Philadelphia, 1999. P. 138—233; Idem. On the fief de reprise // Les soci6t6s
n^ridionales a Page fёodal: hommage a Pierre Bonnassie. P., 1999. P. 319—324; Idem. Ermen-
gard of Narbonne and the World of the Troubadours. Ithaca; NY, 2001. См. также прим. 2.
1 Giordanengo G. Le droit fёodal dans les pays de droit ёсгк: Pexemple de la Provence et du Dau-
рЫпё, XII—debut XIV з1ёс1е. Rome, 1988; Idem. Le vassal est celui qui a un fief. Entre la diver-
вкё des apparences et la сотр1ехкё des ёvidences // Seftores, siervos, vasallos en la Alta Edad
Media. Actas de la XXVIII Semana de Estudios Medievales de Estella. 16 al 20 de julio de 2001.
Pamplona, 2002. P. 75—126. См., однако, его статью в кн.: Les fёodalitёs (как в примеч. 9).
' См. ее работу, указанную в примеч. 2. После 1994, Рейнольдс опубликовала ряд статей,
в которых продолжает развивать свои идеи, изложенные в этой монографии. См.,
например: Reynolds S. Afterthoughts on Fiefs and Vassals // The Haskins Society Journal
1997. 2001. P. 1-15.
1 Prestwich J. O. Feudalism: A Critique // Prestwich J.O. The Place of War in English History
1066-1214/ Ed. M. Prestwich. Woodbridge, 2004. P. 83-103.
K Hoge W. Scottish Islanders Wake Up As Lairds of All They Survey // The New York Times,
4 January 2002, 1 («The feudal system ... set up [in Scotland] in the 12th century»); Cohen R.
They Pay No Taxes? It’s a Rip-Off // The International Herald Tribune, 23 January 2002
(from The Washington Post), 8 (Компания Энрон охарактеризована здесь как «ап up¬
dated form of feudalism»).
’’ Ward J. Feudalism Revisited: A Tribute to S. Mukheijee // History, Literature and Society: Es¬
says in Honour of S. Mukheijee / Ed. M. Lee, M. Wilding. Sydney, 1997. P. 197—225; Coss P.
From Feudalism to Bastard Feudalism // Die Gegenwart des Feudalismus; Presence du fёodal-
isme et present de la fёodalitё; The Presence of Feudalism / Ed. N. Fryde, P. Monnet, O.-G.
Oexle. Gottingen, 2002. P. 79—108, особенно, P. 86—87. Симпозиумы, посвященные «фео¬
дализму», продолжают собираться и поныне. См. также статьи, опубликованные в: Les
f6odal^s / Ed. Е. Boumazel, J.-P. Poly. Paris, 1998 и Giordanengo G. Op. cit. P. 211—262.
169
10 На симпозиуме в честь Джайлза Констабла, состоявшемся в 2004 г. (а затем и в Йорк¬
ском университете), я обнародовала «аутентичный» документ VIII в. — protocollum
feodale, который я сочинила для того, чтобы продемонстрировать, на каких доказа¬
тельствах может основываться уверенность сторонников концепции феодализма.
Будучи предположительно грамотой Карломана, брата Карла Великого, он провоз¬
глашал: «Vivat feodalitas, vivantque vassali admirabiles, operatores sui». Поклонники фео¬
дализма были удивлены и обрадованы, но, лишь до тех пор, пока я не объявила, что
этот текст создан мной, а не Карломаном.
11 Перспектива, избранная Чейеттом (см. примеч. 4), объясняет принципиальное отли¬
чие его монографии от работы Элен Деба (Debax Н. La feodalite languedocienne XI—XII
sidcles: serments, hommages et fiefs dans le Languedoc des Trencavel. Toulouse, 2003), в ко¬
торой автор во многом опирается на аналогичный ряд свидетельств, однако исполь¬
зует концепцию феодализма как организующий принцип. В своей рецензии на эту
книгу (The Medieval Review, online, 4.12.14) Чейетт указывает приведенные автором
аргументы, однако не вдается в детали ее рассуждений. Тем не менее, он отмечает,
что, несмотря на свое название, книга «в большей степени посвящена присягам вер¬
ности, чем фьефам, с которыми они ассоциировались». Ср. эту рецензию с его про¬
странным обзором работы Рейнольдс (прим. 2).
пБлок М. Апология истории, или Ремесло историка / Пер. Е. М. Лысенко. М., 1973 (2-е
изд. — 1986). В дальнейшем, ссылки на русский перевод даются по второму изданию.
13 Ср. с размышлениями Марка Блока о «скандинавском севере» в письме Люсьену Фев-
ру от 5 февраля 1933 г., опубликованном в кн.: Bloch М. Ecrire La Societe feodale: Lettres
a Henri Berr, 1924—1943 / Ed. J. Pluet-Despatin. P, 1992. P. 72.
HGourevitch A. Les categories de la culture medievale / Transl. H. Courtin, N. Godneff. R,
1983. P. 291—314. См. русский оригинал: Гуревич А. Я. Категории средневековой куль¬
туры / Он же. Избранные труды. Т. 2: Средневековый мир. М., 1999. С. 223—245.
15 В ходе Седьмого коллоквиума советских и американских историков, проходившего в
Москве и Ленинграде с 9 по 19 октября 1989 г., я узнала, что один из отделов Истори¬
ческой школы при Московском Университете определяется понятием «капитализм»,
а другой «феодализм». В своем письме одному из друзей от 29 октября 1989 г. я писала
о сожалениях, высказанных в частной беседе одним из русских историков, адресо¬
ванных «бедным американским и французским марксистам, которые пытаются про¬
ложить дороги, по которым мы уже прошли».
16Bloch М. La 8ос1ё1ё fёodale. Vol. I: La formation des liens de dёpendance. P., 1939; Vol. II:
Les classes et le gouvernement des hommes. P., 1940. Английский перевод был опу¬
бликован в Лондоне в 1961 г., а позже переиздан в Чикаго: Bloch М. Feudal Society /
Transl. L. A. Manyon. L., 1961. Я ссылаюсь на репринт первого французского издания,
появившийся в 1949 г. См. русский перевод: Блок М. Феодальное общество / Пер.
М. Ю. Кожевниковой. М., 2003. С. 9.
17 Wormald Р. Farewell to the Fief // Times Literary Supplement. 10 March 1995. P. 12
18 Pollock F., Maitland F. W. The History of English Law before the Time of Edward. 2d ed.
Cambridge, 1897. T. I (переиздана в Кембридже в 1968 г.). Цитируемые мною фрагмен¬
ты не были изменены во втором издании. В предисловии Поллок отмечает, что, хотя
он принимал участие в подготовке и внесении изменений в текст, тем не менее, «не¬
сравненно большим был вклад г. Мэтланда, равным образом и в процессе написания
работа и в ходе тщательного непрерывного исследования», р. VI. См.: Fifoot С. Pollock
and Maitland / David Murray Lectures, 31. Glasgow, 1971.
19 Maitland F. W. Domesday Book and Beyond: Three Essays in the Early History of England.
Cambridge, 1897. Работа была переиздана в мягкой обложке без комментариев (Lon¬
don, I960), в моем тексе отсылки к этому изданию даны в квадратных скобках. См.
работу, указанную в примеч. 5, в которой обсуждается соотношении этой книги с
«Историей английского права».
20The Constitutional History of England: A Course of Lectures Delivered by F. W. Maitland /
Ed. H. A. L. Fisher. Cambridge, 1963 (первое издание вышло в 1908 г.).
21 Stubbs W. The Constitutional History of England in its Origin and Development. Vol. I—III.
Oxford, 1874—1878. Vol. I. P. 250—251 (здесь автор определяет феодализм как «обоб¬
170
щающую идею, подразумевающую в целом практику управления во Французском
королевстве» и отмечает, «что его происхождение, безусловно, связано с развитием
Франции»), р. 265 (автор говорит о «феодализации Англии»), р. 267 (упоминает «де¬
зинтегрирующую силу феодализма»).
п Pollock F., Maitland F. W. The History of English Law. Vol. I. P. 66—67
"Ibid. P.67-68,300
4 MaitlandF. W. Domesday Book... P. 152 [190-191], 223 [267]; см. также: P. 153 [191]
Ibid. P. 170 [210].
"Ibid. P. 171-172 [210-211].
" Ibid. Domesday Book.... P. 171-172 [211-212], 223-226 [267-271].
’"The Constitutional History of England .... P. 38—39, 156, 161—164.
"'Ibid. P. 146 (оТаците), 152—153, 158—159 (о бенефиции и феоде).
"’Ibid. Р. 143
" На самом деле, первым, кто сказал о существовании «феодальной системы» в Ан¬
глии, был Томас Мэдокс (1666—1727) в своей «Baronia» (опубликованной посмертно
в 1736 г.). Выдвинув гипотезу о том, что «король Вильгельм I стал основоположником
такого метода пожалования английских земель, которое было связано с фьефными
держаниями», он писал, что «если его наблюдения верны, то именно с этого вре¬
мени ведет свое начало феодальная система в Англии». См.: Baronia A. An History of
Land-honors and Baronies, and of Tenure in Capite. Verified by Records. L., 1736. P. 27. Я
постараюсь прояснить роль Мэдокса в становлении концепции феодализма в своей
следующей статье. Уильям Гутри (1708—1770) стал популяризатором этого определе¬
ния в своем обобщающем сочинении по истории Англии: Guthrie W. A General History
of England: From the Invasion of the Romans under Julius Cesar to the Late Revolution in
MDCLXXXI1I: Including the Histories of the Neighbouring People and States, So Far As
They Are Connected with That of England: To Which Are Added Five Dissertations
Vol. I—III. L., 1744-1751. Vol.I. P. 247, 360, 366, 382-383, 780-781.
" Hie Constitutional History of England .... P. 142—143.
" Round J. H. Feudal England: Historical Studies on the XI and XII Centuries. L., 1895. P. 313
1245]; (репринтное издание этой работы появилось в 1994, снабженное полезным
предисловием Ф. М. Стентона, написанным для издания 1964 г.). Хотя Раунд избе¬
гает термина «феодализм», он, вместе с тем говорит как о «духе феодализма», так и о
«феодальной системе».
" Wormald Р. Frederic William Maitland and the Earliest English Law // Law and History Re¬
view. 16. 1998. P. 14.
' Письмо от 23 июня 1939 г., адресованное Андрэ Толедано и опубликованное в кн:
Bloch М. Ecrire La Societe fёodale. Р. 121.
'"Список публикаций Блока см. в приложении к кн.: Bloch М. Мёк^ев historiques. R,
1963. Vol. 2. Р. 1031-1104.
"Статья опубликована в кн.: Bloch М. Мёк^ев historiques. \Ы. I. Р. 189—209. Она стала
своего рода ответом на статью немецкого историка Эрнста фон Меллера, напечатан¬
ную в 1900 г., в которой рассматривались те же самые источники, которые исследовал
Блок. Жак Ле Гофф также обращался к этой теме в статье «Le rituel symbolique de la vas-
salit6», опубликованной в 1976 г., о которой см.: Reynolds S. Afterthoughts.... Р. 7—12.
Bloch М. European Feudalism // Мё1а^е8 historiques. Vol. I. Р. 177—188.
''Ganshof F. Qu'est-ce que la fёodalitё? Bruxselles, 1944. Второе издание этой книги появи¬
лось в 1947, а третье в 1957 г. В третьем издании своей работы Гансхоф сам говорил об
истории публикации своей работы.
Bloch М. Ecrire La Боаё1ё Гёоба1е. Р. 69.
" Блок получил приглашение в Сорбонну в июле 1936 г. См.: Fink С. Marc Bloch: A Life in
History. Cambridge, 1989. P. 186.
1 ’ Bloch M. Ecrire La 8ошё1ё fёodale. P. 103, 105—106, 108. Об откликах на эту работу см.
кн.: Fink С. Marc Bloch .... Р. 196.
"В русском переводе — «духовнаяатмосфера».
" В предисловии к первому тому Анри Берр характеризовал первую часть книги, как
«совершенно замечательные страницы».
171
45 Опубликована в: Annales d’histoire sociale. 1941. An.3. P. 125—130, особенно, P. 128. Cm.
также его заметки о первом томе: ibid. 2. 1940. Р. 39—43. Здесь Февр отмечает рази¬
тельный контраст стиля повествования в первом и последнем разделах книги (Р. 40—
41). См. также комментарии Карло Гинзбурга: Ginzburg С. A proposito della raccolta dei
saggi storici di Marc Bloch // Studi medievali. Ser. 3. 6. 1965. P. 335—353, особенно P. 346.
Третий том Анналов стал первым, в котором имя Блока не было упомянуто вместе с
Февром в качестве со-издателя и в котором его статьи стали выходить под псевдони¬
мом «М. Fougeres».
46Bloch М. Societ6 feodale. Vol. I. P. 3. (Блок M. Феодальное общество. С. 6) См. также за¬
ключение ко второму тому.
47 Bloch М. Боа&ё feodale. Vol. II. Р. 242. (Блок М. Феодальное общество. С. 429)
48 Bloch М. Apologie pour 1‘histoire ou M6tier d‘historien / Cahiers des Annales. 3. Paris, 1949.
49Арман Колен опубликовал труд Блока в редакции Этьена Блока и с предисловием
Жака Ле Гоффа в 1993 г.
50Bloch М. Apologie pour l’histoire. Р. 81-84, 164; см. также его замечания о «феодальном
режиме» и «европейском феодализме». Р. 88—89.
51«... chaque historien, ou peu s’en faut, comprend le nom a sa guise». Bloch M. Apologie pour
l’histoire. P. 178 («Просто каждый или почти каждый историк понимает это слово на
свой лад». — Блок М. Апология... С. 99).
52«Еп soi, ces rubriques n’ont done rien que de legitime. Leur vrai danger vient de leur commo-
dite meme. Mai choisi ou trap mecaniquement applique, le symbole (qui n’etait la que pour
aider a l’analyse) finit par dispenser d’analyser. Par la, il fomente l’anachroniqme: entre tous
les peches, au regard d’une science du temps, le plus impardonnable». Bloch M. Apologie
... . P. 176. («Сами по себе такие рубрики вполне оправданы. Опасность создается их
удобством. Если символ неудачно выбран или применяется слишком механически, то
он, созданный лишь в помощь анализу, в конце концов отбивает охоту анализировать.
Тем самым он способствует возникновению анахронизмов, а это, с точки зрения нау¬
ки о времени, самый непростительный из всех грехов». — Блок М. Апология... С. 98)
53Bloch М. Apologie pour l’histoire. Р. 176—177 (Блок М. Апология .... С. 98).
54 Нижеследующий текст отражает в общих чертах мои представления о процессе форми¬
рования концепции феодализма. В будущем, я надеюсь, мне удастся опубликовать под¬
робное исследование этого вопроса. Выражаю глубокую признательность Морису Кину
и Джозефу Стрейеру за высказанные ими соображения. Чрезвычайно полезным было
для меня знакомство с неопубликованной диссертацией Майкла Шиана, подготовлен¬
ной в The Pontifical Institute of Mediaeval Studies at Toronto в 1984 г., которую он любез¬
но предоставил мне для ознакомления (Sheehan М. М. The Variations and Significations of
English Terms Implying Feudalism to the End of the Nineteenth Century). Равным образом
полезны для меня были и следующие исследования: Pocock J. G. A. The Ancient Constitu¬
tion and the Feudal Law: English Historical Thought in the Seventeenth Century. Cambridge,
1957 и Kelley D. R. De Origine Feudorum: The Beginnings of an Historical Problem / Speculum.
39. 1964. P. 207—228. В отличие от меня, Шиан, Покок и Келли рассматривают развитие
концепции феодализма как интеллектуальное и историографическое достижение.
55 Bell A. Historical Sketches of Feudalism, British and Continental; with Numerous Sketches of
the Doings of the Feudalry in All Ages and Countries. L., 1852. В 1863 г. в Лондоне вышло
второе издание этой книги, содержавшее перечень исследуемых проблем и предисло¬
вие Цируса Эдмондса и снабженное заглавием «История феодализма в Британии и
на континенте» (History of Feudalism, British and Continental).
56 Моя позиция сформировалась в ходе многолетнего обсуждения этого вопроса с Уол¬
тером Гоффартом и Говардом Камински, соображения которых позволили мне про¬
яснить собственное понимание проблемы. Особое удовольствие принесло мне об¬
суждение такого явления как крестьянские восстания с Говардом Камински.
57 Подробнее см.: Coss Р. From Feudalism .... Р. 79 и Guerreau A. Fief, feodalite, feodalisme:
enjeux sociaux et reflexion historienne // Annales: Economies — Societes — Civilisations.
1990. P. 137—166, особенно P. 152—153.
Перевод с английского M. Ю. Парамоновой
172
С. Л. Козлов
Историческая наука и «порядочные люди»:
Книга Марка Блока «Апология истории» сегодня нуждает¬
ся в обширном комментарии, которого пока не существует.
Если критическое издание «Апологии истории», выпущен¬
ное Этьеном Блоком в 1993 г.1, впервые снабдило читателей
надежным текстом незавершенной книги Блока, то задачу
комментирования это издание решило в весьма ограниченной, хотя и
очень важной степени: Этьен Блок привел для целого ряда пассажей
«Апологии» параллельные места из других сочинений своего отца.
Требуется, однако, и иной, более широкий комментарий, который де¬
тально соотносил бы текст Блока с контекстом французской научной
и идеологической жизни первой половины XX в. Такого комментария
по дает ни одно известное нам издание «Апологии истории»; и при¬
мечания А. Я. Гуревича к русскому изданию книги Блока, при всей их
содержательности, не могут заменить такого комментария. Указанная
выше задача историко-научной контекстуализации в примечаниях
А. Я. не ставилась, да и не могла быть поставлена — как по издатель¬
ским условиям того времени, так и, что еще важнее, в силу совершен¬
но недостаточной разработанности данной проблематики и в 1973,
и даже в 1986 г. Но исследования и публикации по истории гумани¬
тарных и социальных наук, появившиеся за последние двадцать лет,
позволяют подойти к решению этой задачи. Никакой шаг к созданию
такого комментария на русском языке немыслим без памяти об А. Я.,
Работа выполнена в рамках исследовательского проекта, поддержанного стипендиями
Дома наук о человеке (Париж) и Франко-российского центра общественных и гумани¬
тарных наук (Москва). Приношу благ.рность С. А. Арутюнову, А. В. Ахутину, А. Т. Бик¬
бову, А. Н. Дмитриеву, Г. С. Кнабе и А. М. Перлову, высказавшим ценные для меня
замечания в ходе обсуждения первого варианта этой работы на семинаре по истории
гуманитарных наук в Институте высших гуманитарных исследований РГГУ. Особая
благ.рность — Карло Гинзбургу, с которым я обсуждал основные тезисы этой работы:
его советы и соображения были для меня чрезвычайно стимулирующими. Разумеется,
вся ответственность за написанное лежит на мне.
материалы для комментария
г
173
благ.ря которому русский читатель смог получить еще при советской
власти высококачественное издание «Апологии истории», не изуро¬
дованное никакими конъюнктурными довесками. Русская «Аполо¬
гия истории» была первым и важнейший, но, как известно, далеко не
единственным вкладом А. Я. в дело исследования и популяризации
наследия школы «Анналов».
Насущная необходимость историко-научного комментария про¬
диктована спецификой стиля изложения, которого Блок придержи¬
вается в «Апологии»: этот стиль можно было бы назвать подчеркнуто
невоинственным. Блок, разумеется, противопоставляет свою позицию
другим существующим позициям, но делает это всегда взвешенно и
нюансированно, в спокойном тоне и с минимумом персональных по¬
лемических отсылок. Эту имплицитность изложения, принятую Бло¬
ком в «Апологии», отметил Жерар Нуарьель в своей статье «Знание,
память, власть»: по мнению Нуарьеля, воздержание Блока от острой
персональной полемики в «Апологии» объясняется сверхзадачей этой
книги — упрочить автономию профессионального сообщества исто¬
риков, не раскалывать сообщество, а консолидировать его в услови¬
ях вражеской оккупации и вмешательства политических властей в
научную деятельность. В этом — отличие стиля «Апологии истории»
от стиля другой книги Блока, написанной практически одновремен¬
но с «Апологией», — книги «Странное поражение». «Странное пора¬
жение» — книга боевая и эксплицитная, «Апология истории» в зна¬
чительной мере имплицитна2. Цель искомого комментария должна
состоять в экспликации всех тех связей с научным и общественным
контекстом, которые в тексте Блока остались скрытыми или подраз¬
умеваемыми.
2.
Исходя из вышесказанного, я хотел бы предложить некоторые ма¬
териалы к такому комментарию. Я сосредоточусь на одном разделе
блоковской книги — на «Очерке истории критического метода». Это
1-й раздел 3-й главы «Апологии истории». Блок здесь рассуждает о
колоссальном значении критического метода, основы которого были
заложены в XVII в. Папеброхом, Мабильоном и Ришаром Симоном,
а затем он подчеркивает трудности, с которыми до сих пор сталкива¬
ется историческая наука. В числе этих трудностей он сперва называет
интеллектуальные недоработки самих историков, после чего говорит:
«Главное же — потребность в истории ёще полностью не овладела ума¬
ми “честных людей” (в старом смысле этих слов), чье признание, нуж¬
ное, конечно, для моральной гигиены всякий науки, особенно необходимо в
нашей. Ведь предмет нашего изучения — люди, и, если люди не будут нас
174
понимать, не возникнет ли у нас чувство, что мы выполнили свою мис¬
сию лишь наполовину?»2.
То, что Е. М. Лысенко в русском издании «Апологии» перевела вы¬
ражением «честные люди» — это honnetes gens, а старый смысл выра¬
жения honnetes gens, на который ссылается Блок, — это смысл, восхо¬
дящий к классической французской культуре XVII в. Перевод «честные
люди» здесь вполне допустим (ср. название фонвизинского журнала:
■Друг честных людей, или Стародум»), но я буду придерживаться дру-
I nix), также вполне устоявшегося, перевода: «порядочные люди».
Honnete homme, honnetes gens — «порядочный человек», «поря¬
дочные люди» — обозначение человеческого идеала, разработанно-
ю французской культурой XVII в.4. Это воплощение воспитанности,
правого смысла и чувства меры. Но особенно важно для нас то, что
- порядочный человек» — это человек, далекий от всякой односторон¬
ности, готовый поддержать беседу на любую тему. Социальная роль
“порядочного человека” по определению противоположна всякой
профессиональной ограниченности. Специалист может выступать в
роли «порядочного человека», но в тот момент, когда он выступает в
ной роли, он на время отказывается от своей роли специалиста.
Если посмотреть на ближайший контекст этого пассажа, то мы
увидим здесь еще два слова, характерные для французского культур¬
ного обихода XVII в. Это слово erudit, обозначавшее в XVII в. чело¬
века, занимающегося историко-филологическими изысканиями, и
( ново bel-esprit — «остроумец». Контекст здесь следующий. Блок ил-
дюстрирует свою мысль о сохраняющемся разрыве между профессио¬
нальными историками и читающей публикой. И в качестве иллюстра¬
ции этого разрыва он приводит «великий спор о примечаниях» — «1а
grande querelle des notes». В этом споре, по мнению Блока, неправы
обе стороны: с одной стороны — «эрудиты», злоупотребляющие сно¬
сками до нелепости, а с другой стороны — «изнеженные» читатели,
жалующиеся, что от малейшего подстрочного примечания у них тума¬
нятся мозги. Здесь-то как раз и упоминаются «остроумцы» (в перево¬
де Е. М. Лысенко — «остряки»), которые издеваются над сносками, не
понимая их серьезной роли в процессе установления истины.
Итак, с одной стороны — не думающие о публике эрудиты, с дру¬
гой стороны — не думающие об истине остроумцы, а посередине —
порядочные люди, которые сегодня находятся под влиянием остро¬
умцев, но которые должны в идеале оказаться в союзе с эрудитами.
Блок описывает сегодняшние отношения между исторической наукой
п публикой с помощью терминов XVII в. Почему он это делает? На
первый взгляд, все объясняется тем, что Блок описывает здесь судьбу
критического метода, восходящего в блоковском изложении главным
образом к XVII в., и такое единство терминологии позволяет ему под¬
175
черкнуть единство всего процесса. Но за этой очевидной причиной
скрываются на самом деле важные подтексты, связанные с самоопре¬
делением Блока по отношению к околонаучным идеологическим кон¬
фликтам конца XIX—первой половины XX в.
з.
Первая задача, которая стоит сегодня перед комментатором «Апологии
истории», — выявление скрытых автоцитат. Как отмечал Оливье Дюму-
лен в своей книге о Блоке, «наиболее часто цитируемый Марком Бло¬
ком автор — это сам Марк Блок»5. Следует уточнить, что речь идет не
столько о дословных цитатах, сколько о повторах. Это повторы иллю¬
стрирующих примеров, концептуальных построений, метафор, ключе¬
вых слов — короче, параллельные места. Если говорить об интересую¬
щем нас пассаже, то к нему обнаруживаются два таких параллельных
места: одно из них мы находим в раннем тексте Блока, а второе — в
предвоенной переписке Блока с Февром. К переписке обратимся
позднее, а начнем с раннего текста Блока. Это — произнесенная в 1914
г. и тогда же напечатанная отдельной брошюрой речь Блока перед вы¬
пускниками амьенского лицея, озаглавленная «Историческая критика
и критика свидетельства». Соотношение этой речи с позднейшими ра¬
ботами Марка Блока анализировалось многократно; сейчас нам важно
лишь, что в этом раннем тексте наличествуют многочисленные схож¬
дения с текстом «Апологии истории»: они отмечены Этьеном Блоком
в подготовленных им изданиях работ отца. Среди этих схождений есть
и пассаж о сносках, вызывающих гнев у слишком изнеженных читате¬
лей6. Здесь нет еще упоминаний о «порядочных людях», «эрудитах» и
«остроумцах», но уже есть главная установка, объединяющая началь¬
ный и завершающий тексты Марка Блока: стремление легитимировать
профессиональную историческую науку в глазах общества.
Это схождение двух текстов показывает, что комментируемый пас¬
саж (как и вообще очень многое в «Апологии истории») уходит сво¬
ими корнями в размышления Блока, относящиеся еще к периоду до
Первой мировой войны. Именно в этот период во Франции разверну¬
лись чрезвычайно острые дискуссии о путях развития гуманитарных и
социальных наук и об их соотношении с классической французской
культурой XVII в.
4.
За последние двадцать пять лет эти дискуссии несколько раз станови¬
лись предметом специального рассмотрения. В 1983 г. они были рас¬
смотрены в статье Жана Капо де Киссака «Action frangaise против Сор-
176
ьоммы историков». В 1985 г. Вольф Лепениес посвятил этим полемикам
отдельную главу в своей книге «Три культуры: социология между лите-
I шурой и наукой». В 1988 г. вышла в свет единственная монография,
I min ком посвященная данной теме: книга Клер-Франсуазы Бонпер-
)пск «Дискуссия об университете в эпоху Третьей республики: борьба
против новой Сорбонны». Наконец, в 2004 г. эти дискуссии стали пред¬
метом внимательного социологического анализа с бурдьеанских пози¬
ций у Жизели Сапиро в ее статье «Защита и прославление “порядоч¬
ною человека”: литераторы против социологии»7. Бонпер-Эвек дает
очень полную сводку фактов, но ее подход к этим фактам скорее опи-
* цельный. Статья Сапиро гораздо более концептуальна и аналитична,
но, как и очерк Лепениеса, она сосредоточена лишь на полемиках во¬
круг социологии: историко-филологические науки оставлены у Лепе-
ннеса на периферии, а у Сапиро и вовсе за рамками рассмотрения. По
< > I бору анализируемого материала ближе всего подходит к целям наше-
ю анализа статья Капо де Киссака. Следует, однако, отметить, что эта
статья, весьма богатая по материалу и наиболее детально представляю¬
щая аргументацию правых идеологов в их борьбе против позитивист¬
ской исторической науки, не свободна от специфической односторон¬
ности. Капо де Киссак полностью обходит молчанием борьбу правых
е Дюркгеймом и дюркгеймианцами; между тем, без учета этой борьбы
нельзя до конца понять и позицию правых по отношению к професси¬
ональным историкам. Это молчание по поводу Дюркгейма соотносится
v Капо де Киссака с полным игнорированием антисемитского и ксе¬
нофобского пафоса, пронизывавшего выступления критиков «новой
( орбонны»: фактически статья Капо де Киссака может быть прочитана
как попытка академической легитимации наследия «Action frangaise».
II евозможно в этой связи не вспомнить, что Капо де Киссак тесно свя¬
зан с праворадикальным полюсом в общественной жизни Франции: эта
связь особенно ярко проявилась в последние годы8.
Говоря дальше о полемиках конца XIX—начала XX в., мы будем
учитывать работы всех четырех названных выше исследователей, но
11с будем ограничиваться ими ни в том, что касается общих характери¬
стик, ни в том, что касается цитируемого материала.
5.
Коротко опишем ситуацию с высоты птичьего полета.
Конфликты, о которых идет речь, были связаны с внедрением во
Франции практик профессионального гуманитарного и социально¬
го знания, относящихся к сфере науки и построенных по немецкому
образцу. Эти практики категорически противоречили ценностно¬
функциональной матрице, лежавшей в основе институционального
177
устройства французской культуры и восходившей к культурным нор¬
мам, утвердившимся во второй половине XVII в. Согласно этим нор¬
мам, гуманитарное знание относилось к сфере изящной словесности
(belles lettres), а не к сфере науки (science); к сфере досуга, а не к сфере
профессиональной службы; к сфере общего (т. е., в позднейших ка¬
тегориях, среднего) образования, а не к сфере специального (т. е., в
позднейших категориях, высшего) образования. И, соответственно,
адресатом этого знания был «порядочный человек», а не специалист.
Деятельность инноваторов XIX в., внедрявших во французскую почву
гуманитарные и социальные науки, построенные по немецкому образ¬
цу, не могла разрушить эту матрицу; она могла лишь с большим трудом
переместить гуманитарное и социальное знание в другой нишевой ряд
этой матрицы — в ряд научного знания, специального образования
и профессиональной службы. В числе главных вдохновителей этой
функциональной переориентации гуманитарного и социального зна¬
ния в середине XIX в. были семитолог Эрнест Ренан, индоевропеист
Мишель Бреаль, филолог-романист Гастон Парис и историк-франсист
Габриэль Моно; в следующем поколении их миссию подхватили соци¬
олог Эмиль Дюркгейм, историки Шарль-Виктор Ланглуа и Шарль Се-
ньобос, литературовед Гюстав Лансон. Поскольку в основе всего этого
процесса лежал культурный импорт во Францию из Германии, боль¬
шую роль в процессе играли социокультурные меньшинства, находив¬
шиеся в промежуточном положении между Францией и Германией, т. е.
протестанты и эльзасско-лотарингские евреи. Программа реформации
гуманитарного знания стала активно осуществляться в 1860-е годы, с
созданием журнала «Revue critique» и историко-филологического от¬
деления Высшей практической школы; после краха Второй империи
и создания Третьей республики, на волне синдрома поражения, эта
программа была увязана с задачами широкой реформы образования.
Завершающими достижениями этой программы можно считать уни¬
верситетские реформы 1896 г., присоединение Высшей нормальной
школы к Сорбонне в 1904 г. и реформы ученых степеней бакалавра и
лиценциата соответственно в 1902 и 1907 гг.
Этот последний этап пришелся на годы резкой поляризации
общественно-политической жизни. Поляризация была связана с де¬
лом Дрейфуса. Быстро кристаллизуются два антагонистических лаге¬
ря: дрейфусары и антидрейфусары, левые и правые, республиканцы
и монархисты, сторонники справедливости и сторонники порядка.
Университетские реформы и лежащая в их основе переориентация
функций гуманитарного знания стали еще одним поводом для борьбы
двух лагерей: тут надо учесть, что подавляющее большинство сторон¬
ников онаучивания гуманитарного знания заняло активную дрейфу-
сарскую позицию. В ответ правые разворачивают в 1900—1910-х годах
178
целую серию кампаний антисциентистской реакции на университет¬
ские реформы. Перечислим главные звенья этой серии в хронологи¬
ческом порядке:
1899—1905 — цикл газетных статей Шарля Морраса «Клан Моно о
к мшie Моно» («Les Monod peints par eux-memes»);
1905 — инициированное газетой «Action frangaise» празднование
/5-й годовщины со дня рождения Фюстеля де Куланжа (умершего в
1889 г.);
1907 — скандал вокруг защиты диссертации Пьера Ласера в Сор-
иоиие;
1907—1908 — курс лекций Пьера Ласера «Официальная доктрина
Университета», прочитанный в «Институте Action frangaise»;
1908 — скандал с рукоприкладством по поводу профессора Талама-
сл, допускавшего оскорбительные высказывания о Жанне д’Арк;
1909 — памфлет Ласера «Г-н Круазе, историк афинской демо-
крлтии», посвященный декану факультета словесности в Сорбонне,
пс: Iорику-античнику Альфреду Круазе;
1910 — цикл статей Анри Массиса и Альфреда де Тарда «Дух но¬
вой Сорбонны», опубликованный под псевдонимом «Агафон» в газете
< I ’Opinion»;
1911 — «Дух новой Сорбонны» Агафона выходит отдельной книгой;
1912 — выходит отдельной книгой «Официальная доктрина Уни¬
верситета» Ласера.
С июля 1910 г., с началом публикации статей Массиса и Тарда в
I азоте «L’Opinion», кампания против реформированной Сорбонны
перемещается в центр общественной жизни и перерастает в широкую
публичную дискуссию. В первой половине 1911 г. вопрос об итогах уни¬
верситетской реформы несколько раз обсуждается в парламенте; в ходе
> I их обсуждений полемический дух понемногу выдыхается, парламент¬
ское большинство твердо выступает в поддержку реформ, а центр дис¬
куссий переносится с проблем университетского образования на судьбу
латыни и французского языка в системе среднего образования.
6.
Вопрос об honnetes gens был тесно связан с самой сутью перечисленных
выше полемик. Позицию лагеря сциентистов (он же — лагерь дрейфу-
саров, республиканцев, а в терминах «Action frangaise» — инородцев и
иноверцев) по данному вопросу ясно выразил в 1893 г. Дюркгейм. Во
введении к своей книге «О разделении общественного труда» он пи¬
сал: «Прошло время, когда совершенным человеком нам казался тот,
кто, умея интересоваться всем и не привязываясь ни к чему исключи¬
тельно, обладал способностью все пробовать и все понимать и находил
179
средства соединять и собирать в себе все лучшее в цивилизации. Но в
настоящее время эта общая культура, столь хвалимая когда-то, произ¬
водит на нас впечатление чего-то изнеженного и расслабленного. <...>
Благовоспитанный человек былых времен в наших глазах просто диле¬
тант, а мы отказываем дилетантизму во всякой моральной ценности.
Мы видим скорее совершенство в компетентном человеке, который не
стремится быть всесторонним, <...> который имеет свою ограничен¬
ную задачу и посвящает себя ей»9. Развенчание «благовоспитанного
человека былых времен» продолжается в главе, посвященной наслед¬
ственности: «Достаточно сравнить <...> благовоспитанного человека
XVII в. с его открытым и малокультивированным умом и теперешнего
ученого, вооруженного всеми навыками, всеми необходимыми для его
науки знаниями <...>, чтобы увидеть значение и разнообразие комби¬
наций, понемногу наложившихся на первоначальную основу»10.
С начала XX в. социология Дюркгейма превращается в один из
важнейших идеологических компонентов, чтобы не сказать — в идео¬
логическую базу программы образовательных реформ, осуществляе¬
мой режимом Третьей республики. В социологии Дюркгейма сто¬
ронники сциентификации гуманитарного знания обрели наиболее
широкую и артикулированную философско-идеологическую плат¬
форму для своей деятельности. Дискурс реформаторов образования
становится неотличим от дискурса дюркгеймианцев. Уничижитель¬
ные отсылки к наследию XVII в. и, в частности, к культу «порядоч¬
ного человека» становятся одним из элементов этого дискурса. Яркий
пример этого усвоения дюркгеймианской аргументации — лекция Эр¬
неста Лависса «Воспоминания о неудачном образовании», прочитан¬
ная зимой 1902—1903 гг. в Школе высшего социального образования в
рамках лекционного цикла «Воспитание демократии». Подробно опи¬
сав полученное им в 1850—1860-х годах — сначала в коллеже, а затем
в Высшей нормальной школе — образование, отличавшееся риторич¬
ностью, абстрактностью и отсутствием связи с жизнью, Лависс при¬
ходит к выводу, что любые частные реформы окажутся бесполезны,
если не будет пересмотрена сама идеология образования, восходящая
к XVII в. «Идеал воспитателей XVII в. был прост, и ничто ему не ме¬
шало быть таковым, — говорит Лависс. — <...> Человеку того времени
вполне хватало studia humanitatis, как их тогда понимали, то есть эсте¬
тического и морального изучения великих писателей, направленно¬
го на формирование “порядочного человека”, что было практически
равнозначно формированию человека благопристойного»11. Новый
же идеал образования должен соответствовать достигнутому уровню
общественного развития и представлять собой подготовку активно¬
го самостоятельного человека, умеющего приспосабливаться к окру¬
жающей природе и к эпохе, в которую он живет, — такова лависсова
180
транскрипция дюркгеймовского «человека компетентного». Подобная
идеология образования, нашедшая себе опору в дюркгеймовской кон¬
цепции разделения труда как показателя общественного прогресса,
подразумевала: 1) значительную дифференциацию и специализацию
среднего образования; 2) повышение удельного веса естественных
наук, живых языков и практических навыков в программе среднего
образования, 3) историзацию и релятивизацию смыслов и ценностей
в рамках среднего и высшего гуманитарного образования и, наконец,
4) решительный поворот к практике самостоятельных исторических
исследований в рамках высшего гуманитарного образования. С точки
зрения сторонников реформ, общим знаменателем всех этих нововве¬
дений было их соответствие современности; с точки зрения против¬
ников реформ, общим знаменателем всех предлагаемых и внедряемых
новаций был утилитаризм и/или релятивизм.
Критика образовательных реформ разворачивается еще в 1890-х го¬
дах. Она строится как апология «либерального» образования в про¬
тивовес «утилитарному» или как апология «общей образованности»
(culture generale) в противовес «специализации». Одним из первых
манифестов в защиту «общей образованности» стала брошюра Фер¬
динанда Брюнетьера «Воспитание и образование» (1895). Брюнетьер
говорит, в частности, о вкладе, который внесли ученые-гуманитарии
в дело «дезорганизации публичного образования». «Если прежняя
система воспитания ставила себе задачей формирование “порядочно¬
го человека”, которому учителя старались дать “ясные представления
обо всем”, который не вешал на себя никакой “вывески” и который
благ.ря именно этой универсальности мог соответствовать любой жиз¬
ненной ситуации <...>, то наши эрудиты задались целью формировать
неких якобы “специалистов”, которые на самом деле вовсе никакие
не специалисты, ибо невозможно быть специалистом ни в двадцать,
ни даже в двадцать пять лет. Зато на глаза этим “специалистам” на¬
деты шоры. И, хотя цель состояла в том, чтобы заставить этих “специ¬
алистов” смотреть только в одну сторону — прямо перед собой, — от
этого они не стали видеть ни дальше, ни <...> прямее. Дело в том, что
наши эрудиты умудрились каким-то образом спутать общие представ¬
ления с представлениями расхожими или банальными <...>. Но если
бы они захотели узнать, какова на самом деле роль общих представле¬
ний, я бы отослал наших эрудитов не к преподавателю риторики и не
к профессиональному философу, а к естествоиспытателю — к Клоду
Бернару и его “Введению в экспериментальную медицину”, которое
я когда-то сравнил с декартовым “Рассуждением о методе”, в чем ни¬
сколько не раскаиваюсь <...>. Мы знаем, как ответил этот великий
физиолог одному из учеников, который преподнес ему свою добро¬
совестную и высокоученую монографию о каком-то животном. “Пре-
181
восходно, — сказал он, — эта работа делает вам честь. Но скажите: что
осталось бы от нее, если бы изученного вами животного по каким-
нибудь причинам не существовало бы?” Я бы хотел, чтобы эти сло¬
ва Бернара были высечены на фронтоне наших средних учебных за¬
ведений», — пишет Брюнетьер и далее развивает свою мысль: «Наши
эрудиты <...> не видят, что именно благ.ря общим представлениям все
мы, пока живем, обладаем способностью выходить за собственные
границы <...>. Именно благ.ря общим представлениям наши частные
представления — пришедшие к нам по наследственности или извле¬
ченные из опыта — могут быть упорядочены и как бы организованы
в живую концепцию нашего времени, человека и мира <...>. Нако¬
нец, именно посредством общих представлений мы общаемся друг с
другом, и в этом смысле надо признать, что общие представления со¬
ставляют узы, скрепляющие общество в единое целое. Наши частные
представления нас разделяют; наши общие представления нас сбли¬
жают и объединяют <...>, [они] суть то истинно человеческое и, сле¬
довательно, истинно социальное, что в нас есть»12.
Похоже, что весь этот пассаж целит в Дюркгейма, идеи которого
к тому времени вот уже три г. как будоражили маленький мирок па¬
рижских профессоров и студентов13. Брюнетьер не без внешнего бле¬
ска пытается выстроить из того же строительного материала, которым
пользуется Дюркгейм (дихотомия социального и индивидуального,
представление о примате социального над индивидуальным и фик¬
сирующее этот примат базовое понятие «социальная связь» — lien
social), конструкцию, прямо противоположную дюркгеймовской: не
разделение труда и вытекающая из него все более ранняя специали¬
зация обеспечивают социальную связь, а наоборот, источником и га¬
рантом социальной связи является «общая образованность» — систе¬
ма «общих представлений», закладываемая во всех членов коллектива
еще до всякой специализации. (Через три г. после статьи Брюнетьера
эти же идеи будут подробно развиты философом Альфредом Фулье в
книге «Классическое образование и демократия»14.)
Статья «Воспитание и образование» появилась сразу после того,
как Брюнетьер оповестил читающую публику о своем окончательном
повороте вправо. В январе 1895 г. он напечатал в редактируемом им
журнале «La Revue des deux mondes» статью «После посещения Ватика¬
на», в которой категорически отверг претензии современной науки на
формирование человеческого мировоззрения как несостоятельные. По
мнению Брюнетьера, только церковь может спасти современную демо¬
кратию от морального кризиса и распада социальных связей. Эта статья
вызвала бурное возмущение республиканских кругов; апогеем этой ре¬
акции стал в апреле 1895 г. колоссальный банкет на восемьсот персон
«За честь науки»; в ходе банкета многочисленные ораторы (в частности,
182
Золя) защищали науку и клеймили позором Брюнетьера15. Статья «Вос¬
питание и образование» была логическим продолжением этого дрей¬
фа вправо. Следующим и самым скандальным шагом на том же пути
стала статья Брюнетьера «После суда», опубликованная в марте 1898 г.
и посвященная делу Дрейфуса. В ней Брюнетьер провозгласил свою
антидрейфусарскую позицию, хотя и недвусмысленно отмежевался от
антисемитизма. По сути статья представляла собой размышление о па¬
губной роли индивидуализма в современном обществе и возлагала вину
за общественное разложение (частным проявлением которого явился и
пересмотр дела Дрейфуса) на слой «интеллектуалов», являющихся раз¬
носчиками индивидуализма. Статья вызвала очень широкую полемику
в печати и привела к открытому столкновению Брюнетьера с Дюркгей-
мом, который в июле того же г. ответил на обвинения Брюнетьера про¬
граммной статьей «Индивидуализм и интеллектуалы»16.
Таким образом, вопрос о «порядочном человеке в старом смысле
слова» оказывался вопросом об отношении современного образова¬
ния к «общей культуре» и при этом предполагал совершенно опреде¬
ленные общественно-политические импликации. Все это в еще боль¬
шей степени проявилось в период между окончанием дела Дрейфуса
и началом Первой мировой войны: в этот период главным очагом ан-
тиреспубликанских настроений становится вдохновляемое Шарлем
Моррасом движение «Action frangaise». Упоминание о «порядочном
человеке» с неизбежностью возникает на страницах книги Пьера Ла-
сера «Официальная доктрина Университета» (1912), которая пред¬
ставляет собой если и не всеобъемлющую, то наиболее развернутую
критику новейшей французской системы образования (как высшего,
так и среднего) с позиций «Action frangaise». Ласер посвящает целую
главу язвительному разбору «Воспоминаний о неудачном образова¬
нии» Лависса и, естественно, останавливается на отношении Лавис-
са к «порядочному человеку» как идеалу прежней французской об¬
разовательной системы. «Стыдно слышать из уст директора Высшей
нормальной школы столь неправильное словоупотребление, — пишет
Ласср. — <...> Он [Лависс] превращает порядочного человека в “чело-
иска благопристойного”, то есть в чисто светский и совершенно по-
псрхностный в своей приятности человеческий тип. И он бросает в ау-
мпгорию это определение, как если бы оно соответствовало каким-то
nt>iнеочевидным банальным историческим фактам. <...> Но неужели
профессор Сорбонны не склонится перед текстами, пусть даже тексты
нп исем известны и общедоступны? Писатели той эпохи [эпохи Лю-
имшка XIV] часто описывали тип порядочного человека, и все они —
и час гпости, Паскаль, Мольер, Лабрюйер — наделяли его такими при-
ииками, как серьезность, сила и достоинство в сочетании с грацией,
■ иШюдой и непринужденностью, причем сочетание это таково, что
183
два вышеуказанных ряда качеств как бы выступают гарантией друг
для друга: ведь истинная широта ума и подлинное владение знаниями
непременно отличаются от педантизма известной грацией, точно так
же как естественная грация отличается некоторой серьезностью от
аффектации»17. И Ласер подкрепляет свои слова цитатой из Паскаля.
Глава о Лависсе открывает первую часть книги Ласера, носящую на¬
звание «Война с гуманизмом» и посвященную проблемам среднего об¬
разования. Проблемам высшего образования посвящена вторая часть
книги — «Варварство в Сорбонне». Свою критику «новой Сорбонны»
Ласер начинает с фигуры Дюркгейма (последний, став профессором
Сорбонны в 1902 г., очень быстро превратился, по выражению недобро¬
желателей, во всемогущего «регента Сорбонны»: безусловное нефор¬
мальное лидерство Дюркгейма в общеуниверситетском масштабе под¬
креплялось его членством в двух важных органах управления — Совете
университета и Консультативном совете18). И, точно так же, как перед
этим Ласер разоблачал неправомерные отождествления, на которых
строилась аргументация Лависса, теперь он разоблачает неправомер¬
ные отождествления, к которым прибегает Дюркгейм. «Так, — пишет
Ласер, — безо всякого труда, хотя и с изрядной долей абстракций, дис¬
кредитировав то, что и без него было уже донельзя дискредитировано,
а именно любительский дилетантизм, он [Дюркгейм] после этого путем
чисто словесных ухищрений отождествляет дилетантизм и общую куль¬
туру (которая на самом деле является противоположностью дилетан¬
тизма). Его словесная диалектика заставляет распространить осуждение
дилетантизма и на осуждение общей культуры. <...> Но общая образо¬
ванность есть по сути своей образованность, разделяемая всеми, плод
одинаковой для всех умственной дисциплины. Так не придется ли за¬
тем распространить осуждение общей образованности и на любую под¬
готовку, на любое воспитание, имеющее целью внушить членам одного
общества некоторый запас общих принципов, привязанностей, веро¬
ваний и чувств?»19. Другими словами, отрицание роли общей культуры
ведет к распаду общественного единства: как видим, Ласер продолжает
линию аргументации, ранее развитую Брюнетьером.
Обвинение, выдвинутое сперва против Дюркгейма, включается
впоследствии Ласером в итоговый обвинительный вердикт, касаю¬
щийся «новой Сорбонны» в целом: «Она [Сорбонна] отождествила
общую культуру и дилетантизм, эти две противоположности, чтобы
распространить заслуженно дурную репутацию дилетантизма и на
общую культуру. Она признает лишь слепое накопление сырых мате¬
риалов — признает не только как цель умственной работы, но и как
единственный способ преподавания, как педагогический инструмент.
Философская, историческая и критическая позиция реформирован¬
ной Сорбонны определяется одним словом. Это систематическое от¬
184
речение от разума»20. О причинах, приведших к такому отречению,
Ласер говорит чуть позже, на самых последних страницах своей книги.
Причины эти состоят в «засилье еврейского и особенно протестант¬
ского элемента в стенах Университета». Это засилье квалифицируется
Ласером как «скандальное с нравственной точки зрения» и как «во¬
пиющий факт, сущностно связанный с войной против умственного
воспитания, ведущейся во имя “демократии”»21.
Аналогичным образом оценивают «новую Сорбонну» Массис
и Тард. «Наши реформаторы покушаются ни более ни менее как на
классический идеал культуры; они поставили себе целью заменить
этот идеал новым образцом умственного развития. Именно этим
определяется вся серьезность нынешнего спора; именно поэтому над¬
лежит сделать этот спор достоянием широкой гласности. <...> Идеал,
который нам навязывают, — это специализация, обязательная уже в
коллеже и продолжаемая на факультете»22. Дальше следует ссылка на
Дюркгейма и все та же цитата из книги «О разделении общественного
труда». Массис и Тард, как до них и Ласер, видят в этом культе спе¬
циализации огромную угрозу; но каждый защищает от этой угрозы
что-то свое, наиболее дорогое: Ласер — в первую очередь единство об¬
щества, а Массис и Тард — в первую очередь индивидуальный талант.
И, чтобы побить сциентистов их же оружием, Массис и Тард (как до
них и Брюнетьер) ссылаются на авторитет Клода Бернара, который
писал: «Науки движутся вперед лишь силою новых идей и творческой
или оригинальной мощью мысли»23. Что же касается отождествления
культуры XVII в. с дилетантизмом, то Массис и Тард, вслед за Ласе¬
ром, в корне отвергают подобное отождествление, видя в нем «чисто
полемический прием. <...> Смешивать дилетантизм с классической
культурой, этим продуктом дисциплины и усилия, возведенного в си¬
стему, — значит допускать грубейшее искажение истины»24.
7.
Обратимся теперь к другому термину, использованному Марком Бло¬
ком в комментируемом нами пассаже, — «эрудиты». Слово «эрудиция»
тоже было словом-сигналом в борьбе правого лагеря с новой Сор¬
бонной. В этой связи следует остановиться на разделе книги Ласера,
специально посвященном исторической науке. Это — единственный
раздел во всей книге, не принадлежащий перу Ласера: автором разде¬
ла «История» был молодой адепт «Action frangaise» Рене де Маранс25.
Согласно Марансу, «новое понимание истории основано прежде все¬
го на смешении истории и эрудиции». Апостолы нового понимания
истории (а это для Маранса в первую очередь Ланглуа и Сеньобос) не
способны «ни провести различение между историей и эрудицией, ни,
185
тем более, иерархически упорядочить отношения между той и дру¬
гой. В результате они приходят к разрушению как подлинной эруди¬
ции, так и подлинной истории»26. Противопоставление «истории» и
«эрудиции» у Маранса по сути своей в общем аналогично противопо¬
ставлению «историков» и «антикваров», развитому позднее в работах
Арнальдо Момильяно27. Маранс выделяет три главные формы, в кото¬
рых проявляется это некритическое смешение истории с эрудицией: 1)
поглощение общего частностями; 2) подмена суждений предваритель¬
ными материалами к суждениям; 3) сведение истории к текстологии.
Надо сказать, что текст Маранса выгодно контрастирует с прочими
современными ему образцами «критики справа», направленной на об¬
разовательные реформы конца XIX—начала XX в., будь то статьи Брю-
нетьера, Морраса, Агафона или основной текст книги самого Ласера.
В тексте Маранса почти нет патетической риторики, так или иначе
характерной для всех перечисленных выше авторов, зато есть посту¬
пательное развитие концепции (вместо риторических амплификаций
одной отдельно взятой мысли) и нюансированность характеристик.
Именно такой взвешенностью отличается подход Маранса к пробле¬
ме соотношения истории и эрудиции, что не преминул подчеркнуть и
сам Ласер в заключительной главе своей книги: «Суть сорбоннского
варварства была [выше] неоднократно охарактеризована формулой:
эрудиция без мысли. Мы остереглись от того, чтобы говорить, подобно
некоторым другим, об излишествах в эрудиции или о злоупотреблении
эрудицией»28. Из этих слов видно и сходство между двумя соавторами,
и расхождение между ними: оба заверяют в своем уважении к эруди¬
ции как таковой, но Маранс видит корень зла в некритическом сме¬
шении истории с эрудицией, тогда как Ласер говорит об «эрудиции без
мысли», т.е. о том, что эрудиция вытесняет историю.
Те «другие», которые, согласно Ласеру, обвиняют Сорбонну в
«злоупотреблении эрудицией», — это, очевидно, Агафон, т. е. Мас-
сис и Тард. «Злоупотребление эрудицией, коментариями, глоссами
и специальными проблемами уже приносит свои плоды», — читаем
мы в авторском предисловии к «Духу Новой Сорбонны»29. Ценност¬
ные установки Массиса и Тарда отличаются от установок Ласера и
Маранса довольно заметно. Ласер и Маранс — сторонники «Action
frangaise», то есть роялисты, антисемиты, поклонники классицизма и
заклятые враги романтизма. Что касается Массиса и Тарда, то Мас-
сис в эти годы, будучи националистом, далек от политического ради¬
кализма Морраса (он примкнет к Моррасу лишь после войны), а Тард
и вовсе является либеральным республиканцем. В эстетическом отно¬
шении они романтики-иррационалисты; литература их интересует го¬
раздо больше, чем история30. Поэтому вопрос об эрудиции они реша¬
ют гораздо более радикально, чем Ласер и уж тем более чем Маранс:
186
по мнению Агафона, эрудиции в Сорбонне должно быть отведено
чрезвычайно ограниченное место. Во-первых, — уверенно заявляют
Массис и Тард, — «роль Сорбонны состоит в том, чтобы готовить пре¬
подавателей, воспитателей юношества, а не эрудитов»31. Во-вторых
же и в-главных, научный подход к словесности и к истории являет¬
ся специфически немецким подходом: он не согласуется с «гением
французской расы», и это «глубинное несогласие между темперамен¬
тами и методами» ведет к интеллектуальной деградации молодежи и к
упадку образования в целом32. Самым ярким внешним проявлением
этого злоупотребления эрудицией и этого интеллектуального упадка
является в глазах Массиса и Тарда «картотечная мания» — «1а manie
des fiches». «Всякое изыскание начинается с составления картотеки, и
в Сорбонне вас оценивают именно по числу ваших карточек»33. «Эти
“научные” труды вдобавок лишены всякой композиции. По удачному
выражению одного школьного преподавателя, соискатель довольству¬
ется тем, что “опорожняет свой ящик с карточками в свою книгу”»34.
«Оригинальность, воображение, изобретательность — все эти каче¬
ства теперь презираемы. Ценность имеют только карточки — именно
потому, что карточки безличны, что они в буквальном смысле лишены
разума»35. Если классическое образование воспитывало в юношах вкус
к сознательному усилию и к умственной сосредоточенности, то культ
карточек воспитывает интеллектуальную пассивность и расслаблен¬
ность: «Расположиться в библиотеке, марать чернилами кусочки бума¬
ги, выкладывать карточки в растущую стопку — какая легкая, сладко¬
дремотная задача! Выполняя ее, можно даже, кажется, думать о чем-то
своем, а не об изучаемом вопросе»36. Фигура ученого-гуманитария,
фетишизирующего свою картотеку, поражала воображение фран¬
цузских литераторов этого времени: Массис и Тард ссылаются на
«Остров пингвинов» Анатоля Франса (1908), где изображен великий
искусствовед Фульгенций Тапир, нашедший свою смерть под лавиной
обрушившихся на него карточек37; а Шарль Пеги в тексте 1906 г., оза¬
главленном «Брюнетьер», писал о социологах-дюркгеймианцах: «Они
безмерно счастливы, они безмерно превосходят нас, грешных. Пока
мы, несчастные слабые люди, растрачиваемся, теряемся в наших не¬
скончаемых изысканиях, в наших тяжеловесных кропотливых геоде¬
зических работах, социологу достаточно скопить в старых сигаретных
коробках огромные пачки карточек, чтобы держать в своих худых ру¬
ках тайну всего человечества»38.
При всех прочих расхождениях, и Ласер с Марансом, и Массис с
Тардом ставят новой Сорбонне один и тот же по своей сути диагноз:
подмена обобщающих суждений сбором сырых материалов есть не
что иное, как, говоря словами Ласера, систематическое отречение от
разума.
187
8.
Насколько значимы были эти полемики для Марка Блока и Люсьена
Февра? Они были значимы уже хотя бы с чисто генерационной точки
зрения: это были полемики, актуальные для их поколения. Напомним
автохарактеристику Марка Блока: «Уже очень рано я почувствовал себя
во многих отношениях ближе к выпускам, предшествовавшим моему,
чем к тем, что почти сразу следовали за моим. Мои товарищи и я, мы
находились в последних рядах тех, кого, я думаю, можно назвать “по¬
колением дела Дрейфуса”. Дальнейший жизненный опыт не опроверг
этого ощущения»39. В войну против онаучивания гуманитарного знания
были вовлечены люди, родившиеся в интервале от 1849 г. (Брюнетьер) до
1886 г. (Массис). Люсьен Февр родился в 1878 г., Марк Блок — в 1886 г.
Но какую позицию в этом противостоянии занимали Февр и Блок?
К какому лагерю примыкали? Тут, казалось бы, все ясно: и в том, что
касается сути обсуждавшихся проблем («научность» vs. «художествен¬
ность» гуманитарного знания), и в том, что касается общественно-
политических импликаций полемики (отношение к иностранным
влияниям, к социокультурным меньшинствам, к общественному про¬
грессу) Февр и Блок могли принадлежать и принадлежали только к
одному лагерю: лагерю прогрессистов, т. е. сциентистов. Однако такая
ясность сохраняется лишь до тех пор, пока мы рассматриваем ситуацию
жесткодихотомически, а это возможно сделать лишь с высоты птичье¬
го полета. В самом деле: при удаленном взгляде на идейную историю
Франции последних полутора веков, рассматривая эти полтора века
как единый период, мы видим достаточно четкое и, что важно, пре¬
емственное размежевание интеллектуального поля по перечисленным
выше критериям на «левый» и «правый» лагеря или, точнее, на прогрес¬
систов и традиционалистов40. Эта оптика (как и любая оптика) законна
постольку, поскольку она адекватна тем или иным конкретным задачам
исследования или изложения. Но для ответа на те конкретные вопро¬
сы, которые интересуют нас в этой статье, обзор с высоты птичьего по¬
лета довольно быстро оказывается недостаточен. Здесь требуется иной
уровень рассмотрения — гораздо более приближенный к объекту.
При ближайшем рассмотрении оба вышеописанных лагеря обна¬
руживают неоднородность и внутреннюю изменчивость. Интеллекту¬
альное поле пережило момент максимальной поляризации и раскола
на два консолидированных антагонистических лагеря, но этот мо¬
мент, связанный с делом Дрейфуса, продолжался недолго — в общем
и целом с 1898 по 1902 г. Затем началась дифференциация. Вместо
жесткого деления поля на два участка все яснее с каждым годом про¬
является некоторый спектр позиций, расположенных между двумя
крайними полюсами, но соотнесенных между собой по разным клас-
188
сификационным критериям. В результате главная линия размежева¬
ния несколько размывается, и при этом картину осложняют дополни¬
тельные линии размежевания, частью параллельные главной линии, а
частью и инонаправленные.
Так, после образовательной реформы 1902 г. от лагеря прогрес¬
систов отпадает Шарль Пеги. Сохраняя верность первоначальным
ценностям дрейфусарского движения и потому оставаясь республи¬
канцем и филосемитом, Пеги будет совмещать идеалы социальной
справедливости с неприятием прогресса, с национализмом, а затем и
с католицизмом. Пеги оказывается, таким образом, в промежуточной
зоне между прогрессистами и традиционалистами, между Дюркгей-
мом и Моррасом. Иначе говоря, в идейном поле возникала позиция,
где взаимно-однозначная связь между антисциентизмом и такими
принципами, как антисемитизм и монархизм, оказывалась ослабле¬
на41. (Заметим, что именно на Пеги, а не на Морраса, ориентировался
Массис до 1914 г.)
С другой стороны, в 1903 г. внутри лагеря сциентистов вспыхивает
острое межцеховое противостояние социологов и историков. Это про¬
тивостояние, начатое статьей Франсуа Симиана «Исторический метод
и социальная наука», растянется на семь лет и на несколько раундов (в
заключительном раунде полемики сойдутся лидеры обеих дисциплин:
Сеньобос и Дюркгейм)42. Суть этой дискуссии состоит в том, что со¬
циологи критикуют историков (в лице прежде всего Ланглуа и Сеньо-
боса) за недостаточную научность их методологии. Тем самым Ланглуа
и Сеньобос оказываются меж двух огней: их атакуют и прогрессисты,
и традиционалисты. При этом и сторонники Дюркгейма, и сторонни¬
ки Морраса, и сторонники Пеги бьют в одни и те же уязвимые места
двух историков: все критикуют Ланглуа и Сеньобоса за уход от обоб¬
щающих суждений и за боязнь постановки больших проблем. Но одни
вцдят в этих слабостях проявление недостаточного сциентизма исто¬
риков, а другие — проявление их чрезмерного сциентизма.
Случай с Ланглуа и Сеньобосом — это случай конвергенции сциен¬
тистов и антисциентистов в выборе объекта для критики. Но и при вы¬
боре объекта для поклонения имела место аналогичная конвергенция
двух лагерей. Речь идет о фигуре Фюстеля де Куланжа. Место Фюстеля
в истории французского гуманитарного знания — место центральное и
совершенно уникальное: Фюстель предвосхищает самые разные мето¬
дологические и идеологические тенденции, которые в будущем станут
взаимоисключающими: в этом отношении его место, со всеми необхо¬
димыми оговорками, можно сопоставить с местом Пушкина в истории
русской литературы. Если говорить о противостоянии 1900—1910-х го¬
дов, то для прогрессистов была важна жесткая позиция Фюстеля по
вопросу о научности истории (история — не искусство, а чистая наука,
189
подобная физике или геологии), тогда как националисты подчерки¬
вали открытый антигерманизм Фюстеля, его верность французской
историографической и культурной традиции, его протест против под¬
мены исторических суждений набором ссылок на более или менее да¬
лекие контексты, выраженный в полемике с Габриэлем Моно43.
Как видим, взаимно-однозначная связь между научными, идеоло¬
гическими и политическими опциями44 постепенно распадалась. На
смену групповой мобилизации, вызванной делом Дрейфуса и требо¬
вавшей «пакетного» самоопределения по принципу «или — или», при¬
ходила ситуация мирной сложности, когда набор альтернатив возрас¬
тает и самоопределение становится более индивидуализированным.
В условиях дифференциации интеллектуального поля Февру и Блоку
предлагалось выбирать не между двумя большими лагерями, а между
четырьмя-пятью наличными позициями, веер которых шел от одного
полюса к другому. Что касается Февра, то его научный выбор известен
уже с 1905 г., а выбор политический — с 1907 г. В 1905 г. Февр связы¬
вает свое имя с основанным в 1900 г. журналом Анри Берра «Revue de
synthese historique»; при этом в 1907—1909 гг. он публично выступает
как воинствующий социалист45. В 1912 г. с журналом Берра начина¬
ет сотрудничать и Марк Блок; однако, в отличие от Февра, Блок не
принимает участия в политической борьбе. Анри Берр был в те годы
маргинальной фигурой, и его журнал не контролировался никакими
дисциплинарными институциями, никакими политическими объеди¬
нениями. Главным программным требованием Берра было одно: исто¬
рия должна играть роль обобщающей науки46. Это означало, что история
мыслится всецело в рамках науки, а не искусства; однако при этом
полностью отвергаются и узкодисциплинарная замкнутость, и уход от
постановки масштабных проблем к накоплению частных фактов. Та¬
ким образом, позиция Берра совмещала в себе несколько смыслораз¬
личительных признаков: по признаку сциентизма она противостояла
консервативному подходу к истории как к виду изящной словесности,
по признаку исследовательского активизма она противостояла бес¬
крылой описательности Ланглуа — Сеньобоса, по признаку междис¬
циплинарной открытости она противостояла цеховой ограниченно¬
сти как историков, так и социологов. Нетрудно увидеть во всем этом
прообраз будущей позиции «Анналов»47. Но нам важно подчеркнуть
именно то, что подобная позиция конструировалась в как минимум
трехмерном смысловом пространстве. При сведении этого объемного
пространства к любой отдельно взятой координатной оси мы получим
лишь проекцию этой позиции — проекцию верную, но заведомо огра¬
ниченную, а потому заведомо недостаточную.
Эта ситуация мирной сложности возобновится и приобретет еще
более акцентированный характер после периода национальной моби¬
190
лизации 1914—1918 гг. Открывая в 1919 г. новообразованную кафедру
истории Нового времени в Страсбургском университете, Люсьен Февр
заявит: «Une histoire qui sert est une histoire serve»48. По словам поздней¬
шего историка, «развитие [исторической науки] между Первой и Второй
мировыми войнами шло в направлении, которое провозгласил в своей
инаугурационной речи Люсьен Февр. [Повсюду] торжествовали профес¬
сиональная этика неангажированности, политика аполитизма и отрече¬
ние от любых мирских страстей — теперь, когда отечество уже вне опас¬
ности»49. Профессиональной этике неангажированности соответствовал
и у Февра, и у Блока совершенно определенный стиль мышления: глав¬
ными его чертами были непредвзятость и отказ от бинарных класси¬
фикаций. Идеалом и для Февра, и для Блока являлся «ум всегда бодр¬
ствующий, всегда действующий, неспособный замыкаться в готовых
формулах, неспособный оставаться в плену у собственных пристрастий,
у собственных предрассудков — зато способный каждую минуту непри¬
нужденно адаптироваться к новым и изменяющимся ситуациям»50. По
отношению к устойчивым бинарным оппозициям этот стиль мышле¬
ния будет, например, проявляться у Февра в «челночном курсировании
от одного полюса к другому»51, а у Блока — в подчеркнутом стремлении
отбрасывать стоящие на пути историка антиномические дилеммы как
неадекватные рассматриваемому предмету. В «Апологии истории» Блок
последовательно, одну за другой, отметает следующие антатезы: между
дюркгеймианцами и Ланглуа — Сеньобосом (с. 12—13); между наукой и
искусством (с. 18); между замыканием в прошлом и замыканием в совре¬
менности (с. 24-25); между ориентацией на специалистов и ориентаци¬
ей на широкую публику (с. 50—52), между сходством подтверждающим и
сходством опровергающим (с. 66)52. Ощущение устарелости статических
бинарных оппозиций связывалось в сознании Февра и Блока с измене¬
нием «умственной атмосферы времени», вызванным революционными
достижениями точных наук53.
9.
Итак, пассаж об эрудитах и порядочных людях отражает общую для
Блока и Февра волю к преодолению бинарных классификаций. Он
отражает и стремление Блока прочно легитимировать историческую
науку в глазах общества — стремление, связывающее воедино амьен¬
скую речь 1914 г. и «Апологию истории». Он отражает и постоянное
нежелание Блока мириться с претензиями правых радикалов на мо¬
нопольное владение частью духовного наследия французской нации54.
Но, кроме того, он отражает и многолетнее напряжение в отношениях
между Блоком и Февром. Взаимное недовольство, обострявшееся по
разным поводам, очень редко выражалось публично, но оно неодно¬
191
кратно выплескивалось на страницы частной переписки Февра и Бло¬
ка — переписки как друг с другом, так и с третьими лицами55.
На базовое согласие в программных и методологических вопросах,
существовавшее между Блоком и Февром, с самого начала наслаи¬
валась разница характеров, профессиональных траекторий и связей,
научных интересов и предпочтений. О различиях в интеллектуальной
генеалогии Февра и Блока наглядное (хотя и условное) представле¬
ние дают две таблицы. Первая — составленное самим Люсьеном Фев¬
ром генеалогическое древо, озаглавленное «Мои авторы, мои отцы и
мои спутники». Вторая — недавно составленная Петером Шетлером
по подобию таблицы Февра таблица интеллектуальных связей Марка
Блока56. Из 36 имен и названий, фигурирующих в «генеалогическом
древе» Блока, лишь 14 имен и названий встречается также в генеало¬
гии Февра. Среди всех обнаруживающихся расхождений главными
для нас являются следующие: Фюстель и Дюркгейм присутствуют у
Блока, но отсутствуют у Февра, а Мишле присутствует у Февра в вы¬
деленной, центральной позиции, тогда как у Блока он фигурирует в
одном ряду с тремя другими историками XVIII-XIX вв.
Выбор между Фюстелем и Мишле был диагностически значимым.
Еще с конца XIX в. в сознании французских историков Фюстель и
Мишле образовывали антитетическую пару: научная сухость Фюстеля
противопоставлялась лирической взволнованности Мишле. За этим
внешним стилистическим расхождением стояла противоположность
темпераментов, политических убеждений и ценностных систем: фи¬
гура Мишле воплощала собой романтический прогрессизм, фигура
Фюстеля — классицистический консерватизм. Именно эта ценност¬
ная антитеза являлась решающей для «Action frangaise»: исходя из ми¬
ровоззренческого критерия, Моррас и его сторонники поклонялись
Фюстелю и ненавидели Мишле. Но для Февра и Блока стилистиче¬
ский контраст между Фюстелем и Мишле выражал, судя по всему,
не политические, а внутрипрофессиональные смыслы. Речь шла, во-
первых, о выборе определенной исследовательской проблематики, а
во-вторых — о выборе между свободой и несвободой проявления ав¬
торского начала в историческом исследовании. В этой статье мы за¬
тронем лишь второй из двух названных аспектов.
Первое же пересечение путей Блока и Февра произошло под зна¬
ком выбора между Фюстелем и Мишле. В 1914 г. Блок напечатал в «Re¬
vue de synthese historique» рецензию на книгу Февра «История Франш-
Конте». Подчеркнув такие несомненные достоинства книги, как
точность и научная добросовестность, Блок, тем не менее, высказал
в изящной форме свою неполную удовлетворенность авторским сти¬
лем Февра: «Кажется, г-н Февр является более прилежным читателем
Мишле, чем Фюстеля де Куланжа». Блок не скрыл, что предпочел бы
192
увидеть книгу, написанную «более спокойным, более строгим стилем»
(«un style plus calme, plus chatie»)57. Это стилистическое расхождение
сохранится и после Первой мировой войны, когда Блок и Февр станут
друзьями и соратниками. Оба будут стремиться разомкнуть историче¬
скую науку навстречу жизни, но один будет стараться сделать эту науку
более безлично-строгой, а другой — более личностно окрашенной.
В начале 1920-х годов Февр приобщает Блока к своему плану соз¬
дания журнала; они вырабатывают совместную позицию по этому во¬
просу. Одним из принципиальных пунктов их программы является
отношение будущего журнала к эрудитскому знанию. Когда они изла¬
гают суть своего проекта другим ученым, они делают это в почти оди¬
наковых терминах.
Сравним две цитаты.
7 февраля 1922 г. Февр пишет Анри Пиренну: «Мы не хотим делать
чисто эрудитский сухой журнал, предназначенный любителям роспи¬
си по карточкам, — мы хотим сделать основательный научный журнал,
который можно читать и который дает информацию для размышления
не только узко понимаемым “специалистам” по “экономической”
истории, но и всем историкам — и, шире, всем интересующимся ин¬
теллектуальной жизнью, как бы они ни прозывались — социологами,
философами, правоведами или экономистами»58.
18 января 1929 г. Блок пишет Марселю Моссу: «Мы не хотим де¬
лать всего лишь мелкий эрудитский — в пошлом смысле слова — жур¬
нальчик; разумеется, мы хотим сделать его серьезным, исключающим
всякий журнализм, но при этом мы хотим, чтобы он охватывал очень
широкое поле, все прошлое (включая сюда первобытные народы) и
все настоящее, причем сами слова “экономическая” и “социальная”
должны пониматься широко»59.
Февр первоначально хотел сфокусировать журнал на проблемах
экономической истории; для Блока же было важно включить в ти¬
тульный круг интересов журнала историю социальную60. В остальном,
казалось бы, их установки тождественны. И все же можно заметить
некоторые малозначительные, на первый взгляд, нюансы. Блок ха¬
рактеризует отвергаемую ими обоими эрудицию отвлеченно: «эруди¬
ция в пошлом смысле слова». Эта формула подразумевает различение
между «плохой» и «хорошей» эрудицией. Февр же отвергает эрудицию
безо всяких ограничительных оговорок. При этом он дает конкретную
и наглядную характеристику: он вводит образ «любителей росписи по
карточкам». Эта безоговорочность и эта персонификация свидетель¬
ствуют, как нам кажется, о большей эмоциональной вовлеченности
Февра в конфликт с эрудитами, о более сильном отторжении объек¬
та. Образ любителя карточек будет неоднократно всплывать у Февра
в уничижительном контексте. В 1935 г., в рецензии, озаглавленной
193
«Знание или исследование?», Февр пишет: «Я не собираюсь выиски¬
вать в этой книге мелкие неточности. Как хорошо известно и в этом
журнале, и в других местах, подобный подход не в моем вкусе. Опо¬
рожнить картотечный ящик в подстрочные примечания — эта ярма¬
рочная забава никогда меня не прельщала»61. В 1946 г. в манифесте
«Лицом к ветру» он вспоминает франсовского Фульгенция Тапира62.
Наконец, в 1956 г. он будет противопоставлять накопителям карточек
фигуру самого Марка Блока63.
И еще одна деталь в письме Февра Пиренну заслуживает отдельного
внимания: Февр хочет сделать такой журнал, который «можно читать».
Эта установка на «читабельность», как мы увидим, принципиальна для
Февра. Блок же не говорит о «читабельности» ни слова — зато он под¬
черкивает, что их журнал должен исключать «всякий журнализм».
За четыре месяца до того, как Блок отправит Моссу свое пись¬
мо, приглашавшее Мосса сотрудничать с «Анналами», Февр отпра¬
вит письмо аналогичного содержания своему блестящему бывшему
однокурснику, выдающемуся экономисту и политическому деятелю
Альберу Тома. Тома был председателем созданного по Версальскому
договору Международного бюро труда (будущей Международной ор¬
ганизации труда). Он быстро откликнулся на письмо Февра. 21 сен¬
тября 1928 г. в ответном благ.рственном письме Февр пишет Альберу
Тома: «Я сохраняю надежду, что наши “Анналы” приобретут некото¬
рую известность. Я всегда буду бороться за то, чтобы они были чита¬
бельны и чтобы они не донимали порядочных людей сообщениями обо
всех доселе неведомых предшественниках меркантилизма, которые
еще будут обнаружены к вящей радости соискателей агрегации по
правоведению»64.
Итак, требование «читабельности» и отказ ориентироваться на
«эрудитов» открыто увязывается здесь Февром с ориентацией на «по¬
рядочных людей».
Через год Февр пишет Альберу Тома еще более любопытное пись¬
мо. Послав своему другу первые три номера нового журнала, он об¬
ращается к нему с просьбой: «Выскажи мне все плохое, что ты дума¬
ешь об “Анналах”». И продолжает: «Сказать тут можно многое — я
это знаю. Это еще не тот живой журнал, о котором я мечтаю. Мой со¬
директор — в высшей степени историк и в высшей степени эрудит. Я
предоставил ему свободу действий — может быть, несколько чрезмер¬
ную свободу. Я приезжал в Париж именно для того, чтобы найти воз¬
можности сделать журнал гораздо более “актуальным” и живым»65.
Иными словами, по мнению Февра, начиная с первых же номеров
Блок тянет «Анналы» в сторону специальных вопросов и отпугивает
от журнала читательскую аудиторию «порядочных людей». Более того:
Февр аттестует самого Блока как «в высшей степени эрудита». Вся суть
194
этой характеристики именно в том, что она может прочитываться как
хвалебная, но должна прочитываться как неодобрительная.
Мы не знаем, насколько откровенно выразит Февр самому Блоку
в 1929 г. то недовольство, которым он поделится с Альбером Тома. Но
восемь лет спустя он высказывает Блоку те же самые претензии в до¬
статочно прямых выражениях. В мае 1938 г. он пишет Блоку о накопив¬
шейся неудовлетворенности — и подчеркивает, что не все проблемы в
их взаимоотношениях могут быть списаны на разницу темпераментов.
«Дело здесь не только в психологии. В основе своей, как историк, Вы
больший эрудит, чем я. Я имею в виду, что Вы более чувствительны к
некоторым техническим качествам статьи или работы, а также к важ¬
ности добавления неких новых фактов. Вероятно, это проистекает по¬
просту из того обстоятельства [замечательна здесь эта ссылка на обсто¬
ятельства, призванная как бы “смягчить тяжесть обвинений”! — С.К.],
что Вы начинали как медиевист. Между тем, очевидно, что в “Анна¬
лах” возрастает доля эрудитских статей с ближним радиусом действия
(Вы понимаете, что под “статьями” я имею в виду всю совокупность
материалов, которые Вы печатаете, включая сюда и рецензии)»66.
На упреки, содержавшиеся в этом и в последующем письмах Фев-
ра, Блок ответил Февру в своем письме от 22 июня 1938 г. «Не обзы¬
вайте меня презренным эрудитом, равно как и пошлым конформи¬
стом», — пишет он. — «Я полагаю, что я — honnete erudit, как и Вы. Я
стараюсь быть чем-то еще, оставаясь в основе своей все тем же honnete
erudit. И я всегда буду преследовать с равной силой <...> и праздную
эрудицию, которая есть глупость, и псевдо-озарения псевдо-идеями,
которые суть галлюцинации (или же лень)»67.
«Honnete erudite»... Как это перевести? Это, очевидно, и «честный
эрудит», и «добросовестный эрудит», но и нечто большее. Это эрудит,
сохраняющий способность быть «honnete homme в старом смысле сло¬
ва», т.е. быть человеком хотя бы отчасти универсальным. Здесь стоит
вспомнить еще один пассаж из «Апологии истории» — воспоминание
Блока о прогулке с Анри Пиренном по Стокгольму:
«Однажды я сопровождал в Стокгольм Анри Пиренна. Едва мы
прибыли в город, он сказал: “Что мы посмотрим в первую очередь?
Здесь, кажется, выстроено новое здание ратуши. Начнем с него”. За¬
тем, как бы предупреждая мое удивление, добавил: “Будь я антиква¬
ром, я смотрел бы только старину. Но я историк. Поэтому я люблю
жизнь”. Способность к восприятию живого — поистине главное ка¬
чество историка. Пусть не вводит нас в заблуждение некоторая холод¬
ность стиля — этой способностью [т. е. способностью к восприятию
живого] отличались самые великие среди нас: Фюстель, Мэтланд,
каждый на свой лад (эти были более строгими), не менее, чем Миш¬
ле. <...> Но эрудит, которому неинтересно смотреть вокруг себя на
195
людей, на вещи и события, сможет, возможно, заслужить, чтобы его,
пользуясь словом Пиренна, назвали полезным антикваром. От звания
историка ему лучше отказаться»68.
Пиренн был абсолютным образцом историка и для Февра, и для
Блока. Образцом и в профессиональном, и в человеческом отноше¬
нии: Пиренн был знаменит своей общительностью, своим даром со¬
беседника — короче, своей открытостью миру69. «Эрудит, открытый
миру» — возможно, такая формула точнее всего передает тот смысл,
который Блок вложил в свое выражение «un honnete erudite». Два по¬
нятия, которые в дискуссиях конца XIX — начала XX в., как мы виде¬
ли, были нередко противопоставлены, оказываются сведены Блоком
воедино. И, хотя в другом месте Блок признавал, что «универсаль¬
ность Пиренна — это не тот образец, который можно с чистой сове¬
стью предложить для подражания кому угодно»70, для него самого и
для Февра этот образец был реально существующим и актуальным.
Выражение «un honnete erudite» сопрягало друг с другом признаки,
редко сочетающиеся, но не взаимоисключающие. Оно не было для
Блока оксюмороном.
Таким образом, Блок, в отличие от Февра, неоднократно подчерки¬
вает различие между двумя разновидностями эрудиции. Первая разно¬
видность — эрудиция, сосредоточенная на себе самой: это «праздная
эрудиция», «эрудиция в пошлом смысле слова», ее носитель — «пре¬
зренный эрудит», он же «антиквар» (впрочем, Блок особо оговаривает
право антикварных разысканий на существование: они могут быть со¬
чтены «полезными»). Вторая разновидность — эрудиция, подчинен¬
ная интересу к окружающей жизни: ее носитель — «honnete erudite»,
он же «историк».
Очень важна в ответе Блока Февру короткая фраза: «Tout comme
vous» — «Как и Вы». Это отнюдь не просто дань вежливости, не стрем¬
ление уйти от неудобной ситуации самовосхваления. Смысл этой
фразы — не «Вы ничуть не хуже меня» и даже не «Вы ничуть не лучше
меня». Смысл здесь другой: «Я ничуть не хуже Вас». Блок фактически
говорит Февру: «Мы разделяем с вами общую для нас обоих шкалу цен¬
ностей, и по этой шкале я ни в чем вам не уступаю». Для понимания
того, что именно осталось недосказанным в ответе Блока Февру, много
дает все тот же пассаж о Пиренне из «Апологии истории», процитиро¬
ванный нами выше. Блок там призывает различать два качества, кото¬
рые слишком часто воспринимаются как взаимосвязанные: закрытость
от окружающей жизни и «холодность стиля». И тут возникает антите¬
за, посредством которой Блок еще в 1912 г. описывал свое расхождение
с Февром: антитеза «Фюстель — Мишле». Говоря: «Фюстель ничуть не
больший антиквар, чем Мишле», Блок тем самым подразумевает pro
domo sua: «А я — ничуть не больший антиквар, чем Февр».
196
Для Февра «читабельность», «обращенность к порядочным лю-
ммм-, да и вообще «проблематизирующая история» ассоциировались
мс и последнюю очередь с открытым звучанием авторского голоса в
\идорическом исследовании. Безличный тон категорически не устра¬
нили Февра. Блок же был сторонником стилистики, которую он сам
именует «строгой» («chatiee»), «аскетичной» («austere»), «холодной»
(-lioicle») — той стилистики, которая была более свойственна ему са¬
мому. Но, по мнению Блока, этот «холодный» стиль сам по себе ни-
* кол1,ко не отдалял историка от «порядочных людей», нисколько не
превращал автора в «презренного эрудита».
?2 июня 1939 г. — ровно через год после ответа Блока на упреки
Февра — ответственный секретарь созданного Анри Берром Между¬
народного центра синтеза Андре Толедано послал Блоку на визирова¬
ние предварительные варианты двух рекламных аннотаций (длинной
и короткой) к книге Блока «Феодальное общество», которая вот-вот
должна была выйти в основанной и редактируемой Берром книжной
есрии «Эволюция человечества». Длинная аннотация, состоявшая
в варианте Толедано из пяти абзацев, давала общую характеристи¬
ку книги и сжатое резюме ее содержания. Блок внес в текст длинной
аннотации целый ряд изменений и, в частности, вписал перед заклю¬
чительной, ударной фразой еще два абзаца. Эти два абзаца (в тексте
Блока — четвертый и пятый) интересны тем, что они являют собой за¬
копченную автохарактеристику Блока как историка. Они гласят:
«Культивируя в науке абсолютную честность, он [Блок] не боится
указывать по ходу рассуждений на пробелы в наших знаниях. Исто¬
рик в полном смысле слова, он соединяет в себе эрудита с социологом
и психологом. Имея большой опыт в применении сравнительного ме¬
тода, он постоянно сопоставляет эволюцию разных стран и регионов,
чтобы сопоставлениями высветить специфику каждого из этих эво¬
люционных путей.
В высшей степени надежные научные знания он сумел изложить
ясным, чеканным и строгим в своей полновесности языком»71.
В предварительном варианте аннотации о языке исследования
не говорилось ни слова. Для Блока оказалось принципиально важ¬
ным публично охарактеризовать свой авторский язык и вынести эту
характеристику в отдельный абзац. Абзац этот, состоящий из одной
фразы, представляет собой, если угодно, микроапологию того автор¬
ского стиля, который отстаивался Блоком в скрытой полемике с Фев-
ром. Все ранее упоминавшиеся признаки этого стиля получили здесь
подчеркнуто-положительную коннотацию: «строгость» обернулась
«строгой полновесностью», «аскетичность» — «чеканностью», «холод¬
ность» — «ясностью». В целом же данная Блоком характеристика это¬
го стиля недвусмысленно отсылает к ценностям французской класси¬
197
ческой традиции — той самой традиции, которая изобрела понятие
«порядочного человека». Стилистическое расхождение Февра с Бло¬
ком предстает у Блока не как расхождение «историка» с «презренным
эрудитом», а как расхождение романтика с классиком.
В контексте скрытой полемики Блока с Февром рассуждение о
«порядочных людях» и «эрудитах» из третьей главы «Апологии исто¬
рии» оказывается и декларативным подтверждением изначальной си¬
стемы установок, единой для обоих историков, и финальным жестом
несогласия с попытками Февра обвинить Блока в «грехе эрудитства».
10.
В заключение еще раз бросим взгляд на ситуацию с высоты птичьего
полета.
Вспомним фразу из процитированного выше письма Блока Февру:
«<...> я всегда буду преследовать с равной силой <...> и праздную
эрудицию, которая есть глупость, и псевдо-озарения псевдо-идеями,
которые суть галлюцинации (или же лень)».
Эта фраза прямо предвосхищает концептуальную конструкцию,
которую Блок будет строить в комментируемом нами пассаже из 3-ей
главы «Апологии истории». Позиция, с которой Блок будет отождест¬
влять себя в «Апологии истории», равно будет противостоять и «празд¬
ной эрудиции» (или, как пишет Блок в «Апологии истории», «празд¬
ному педантизму»), и легкодоступной догматике «мнимой истории»,
примерами которой в «Апологии истории» выступят Моррас, Бенвиль
и Плеханов. Моррас и Бенвиль, как известно, были рупорами «Action
frangaise». Таким образом, именно «Action frangaise» (наряду с вульгар¬
ным марксизмом) будет репрезентировать в тексте «Апологии исто¬
рии» «псевдо-озарения псевдо-идеями».
Любопытным образом эта трехчленная конструкция, намеченная
Блоком в письме Февру и развитая в «Апологии истории», в точно¬
сти воспроизводит систему ценностей, декларировавшуюся Морра-
сом и его сторонниками. Клер-Франсуаза Бонпер-Эвек описала эту
систему ценностей так: «Между сырой эрудицией и тенденциозно¬
мифологическими построениями есть место для строгой и рацио¬
нальной истории; именно такая история и является идеалом для “Ac¬
tion frangaise”. Верный путь для исторической науки, согласно “Action
frangaise”, был указан Фюстелем де Куланжем»72.
Мы уже могли убедиться ранее, что существуют многочисленные
параллели между ценностными установками Блока и Февра (с одной
стороны) — и требованиями, которые предъявлялись к исторической
науке авторами из правого лагеря. Но здесь перед нами уже не схож¬
дение отдельных оценок или лозунгов; здесь перед нами — структур-
198
null параллелизм. Как истолковать его? Как несущественную случай¬
но. и,? Или как идейное родство?
Па «поразительные схождения» между позицией «Action frangaise»
мм отношению к Ланглуа и Сеньобосу и позицией «школы Анналов»
по о I ношению к Сеньобосу указывал в 1983 г Жан Капо де Киссак (о
праворадикальных симпатиях которого говорилось выше)73. Он про¬
чим и, однако, в своей статье большую осторожность, воздержавшись
oi каких-либо выводов и предоставив читателю самому судить о при¬
чине* них «поразительных схождений».
( сгодня мы вряд ли можем удовлетвориться такой недосказанно-
• гыо. Соотношение позиции «Action frangaise» с позицией «Анналов»
им вопросам развития исторической науки истолковывается, на наш
и п пяд, довольно просто. Это соотношение «вызов — ответ». В борь-
ьг «Action frangaise» с позитивистской историографией проявились,
как нам кажется, родовые свойства праворадикальных идеологий:
чуткость и неконструктивность. Способность раньше и острее других
* птить реальные, но болезненные или «неудобные» вопросы — и не¬
способность предложить практическое решение этих вопросов, про¬
дуктивное в долгосрочной перспективе74. Это же мы наблюдаем и в
случае, рассмотренном выше. Праворадикальные критики смогли
тчпо увидеть слабые места позитивизма, отчасти даже смогли провоз¬
гласить верное направление выхода из кризиса («путь синтеза», «путь
Фюстеля де Куланжа»), но предложенный рецепт был чрезмерно об¬
щим и остался благим пожеланием: на практике правые радикалы не
с могли выработать ничего плодотворного взамен. Плодотворные вы¬
ходы из наметившегося тупика были найдены не врагами современ¬
ности, а ее союзниками: наследниками самих позитивистов. В сфере
исторической науки такими наследниками были Блок и Февр. Школа
«Анналов» стала ответом на вопросы, первоначально сформулирован¬
ные в ходе борьбы правого лагеря с новой Сорбонной.
Примечания
1 Bloch М. Apologie pour l’histoire, ou Metier d’historien / Ed. critique ргёрагёе par E. Bloch,
prdface de J. Le Goff. P., 1993. Текст этого издания воспроизведен и в новейшем собра¬
нии сочинений Марка Блока: Bloch М. L’Histoire, la Guerre, la Resistance / Ed. ё1аЬПе
par A. Becker et E. Bioch. P., 2006 (Collection «Quarto»). В дальнейшем ссылки на фран¬
цузский текст «Апологии истории» приводятся по этому последнему изданию.
2 Noiriel G. Savoir, тётопе, pouvoir: contribution к une гёАехюп «pragmatiste» sur l’histoire
// Noiriel G. Sur la crise de l’histoire [2me 6d.]. P., 2005. P. 219—220.
ъБлок M. Апология истории, или Ремесло историка / Изд. 2-е, доп. / Пер. Е. М. Лысен¬
ко, статья и примеч. А. Я. Гуревича. М., 1986. С. 51. Курсив наш. В оригинале: «Sur-
tout, le besoin critique n’a pas encore ^ussi k conq^rir pleinement cette opinion des hon-
netes gens (au sens ancien du terme) dont l’assentiment, ^cessaire sans doute k l’hygi£ne
morale de toute science, est plus particulterement indispensable a la notre. Ayant les hommes
pour objet d^tude, comment, si les hommes manquent k nous comprendre, n’aurions-nous
pas le sentiment de n’accomplir qu’£ demi notre mission?» (Bloch M. L’Histoire... P. 910).
199
4 О понятии «honnete homme» см. старую, но до сих пор не вполне утратившую свое зна¬
чение обширную сводку материала: Magendie М. La politesse mondaine et les theories de
l’honnetetd en France au XVIIe si£cle, de 1600 a 1660 / In 2 vol. R, 1925, а также ряд ра¬
бот последнего тридцатилетия, из которых упомянем важнейшие: Gordon D. Citizens
without Sovereignty: Equality and Sociability in French Thought, 1670-1789. Princeton,
1994; Montandon A. Modules de comportement social // Pour une histoire des traitds de
savoir-vivre en Europe. Clermont-Ferrand, 1995. P. 401—455; Bury E. Litterature et politesse:
L’invention de l’honnete homme (1580—1750). R, 1996.
5 Dumoulin O. Marc Bloch. P., 2000. P. 290.
6 Bloch M. Critique historique et critique du t^moignage // Bloch M. L’Histoire... P. 100.
7 Capot de Quissac J. L’Action Fransaise к Passaut de la Sorbonne historienne // Au berceau
des «Annales» / Sous la dir. de Ch.-O. Carbonell et G. Livet. Toulouse, 1983. P. 139—191;
Lepenies W. Die drei Kulturen: Soziologie zwischen Literatur und Wissenschaft. Munchen,
1985; Bompaire-Evesque C.-F. Un debat sur l’Universit6 au temps de la Troisi£me
Republique: La lutte contre la Nouvelle Sorbonne. P., 1988; Sapiro G. D£fense et illustration
de «Гhonnete homme»: Les hommes de lettres contre la sociologie // Actes de la recherche
en sciences sociales. 2004. № 153. P. 11-27.
8Cm.: Daeninckx D. La fehabilitation des nazi-onalistes bretons de 1943 a la fac de Toulouse
// www.amnistia.net/news/enquetes/membret/membret.htm; Eussner G. Die Zukunft des
Front National: Nachfolge- und Dynastieprobleme im Hause Le Pen // www.eussner.net/
artikel_2005-09-08_ll-33-OO.html, Fussnote 12.
9Дюркгейм Э. О разделении общественного труда. Метод социологии. М., 1991. С. 46.
Пер. А. Б. Гофмана, курсив наш. В оригинале: «Nous avons passe le temps oil Phomme
parfait nous paraissait etre celui qui, sachant s’interesser к tout sans s’attacher exclusivement
к rien, capable de tout gouter et de tout comprendre, trouvait moyen de гёипп et de con¬
denser en lui ce qu’il у avait de plus exquis dans la civilisation. Aujourd’hui, cette culture
ge^rale, tant vant£e jadis, ne nous fait plus l’effet que d’une discipline molle et геШсЬёе.
<...> L’honnete homme d’autrefois n’est plus pour nous qu’un dilettante, et nous refusons
au dilettantisme toute valeur morale; nous voyons bien plutot la perfection dans Phomme
competent qui cherche, non к etre complet, mais к produire, qui a une tache delimits et
qui s’y consacre, qui fait son service, trace son sillon» (Durkheim E. De la division du travail
social. P., 1991. P. 4—5. Курсив наш).
1°Дюркгейм Э. Указ. соч. С. 299. Пер. А. Б. Гофмана, с изменением. В оригинале: «Que
Гоп compare <...> Phonnete homme du XVIIe si£cle avec son esprit ouvert et peu garni, et
le savant modeme, агтё de toutes les pratiques, de toutes les connaissances ^cessaires k la
science qu’il cultive <...>; et Pon jugera de Pimportance et de la variёtё des combinaisons qui
se sont peu k peu 8ирегро8ёе8 au fonds primitif» (Durkheim E. Op. cit. P. 308).
u Lavisse E. Souvenirs d’une ёducation manque // L’ ёducation de la democratie. P., 1903.
P. 23-24. В оригинале: «Б^ёа1 des ёducateurs du XVIIe si£cle Gteit simple et pouvait Г etre.
<...> A Phomme de ce temps-fe suffisaient les “humantes”, comme on les entendait, c’est-
a-dire lfetude esthёtique et morale des grands ecrivains, ayant pour fin de former P “honnete
homme”, ce ^ui signifiait ou k peu pfes, Phomme comme il faut».
nBrunetiere F. Education et Instruction. P., 1895. P. 47-49 (примечание), 47-53 (основной
текст). Перевод наш. Курсив автора. В оригинале: «[Примечание (1)]: C’est ici la part
de nos ёп^кв dans la dёsoгganisation de Pinstruction publique. Au lieu de “I’honnete homme”
que l’ancienne education se proposait de former; a qui ses maitres s’efforgaient de donner “des
с1аг1ё8 de tout”; qui ne mettait point d’ “enseigne”; et qui, grace k cette espfcce d’universal^
meme, ne se trouvait Mgal a aucune des situations oil les hasards de la vie les pla?aient, les
ёп^к8 se sont don^ pour objet de former de p^tendus “spёcialistes”, qui n’en sont point,
parce que Pon ne saurait etre un 8рёс1аИ81е a vingt ans ni meme k vingt-cinq, mais qui portent
des oeilteres et d’ailleurs, pour s’etre тро$ё de ne regarder que droit devant eux, n’en voient ni
plus loin, ni meme, si je Pose dire, plus droit. C’est que, je ne sais comment, ils ont confondu
les idёes gёnёгales avec les idёes communes ou les idёes banales, lesquelles en different autant,
selon le mot de Pascal, que le chien, costellation сёк^е, differe du chien, animal aboyant.
Mais s’ils voulaient savoir ce que c’est qu’une idёe gёnёгale, ce n’est pas k un professeur
de rifetorique ou k un philosophe de profession que je les renverrais, c’est k un savant, c’est
200
. « I • 11 и I*' Bernard et к son “Introduction a la M6decine experimentale”, un livre que je ne
m< к |м и*, pus d’avoir compare au “Discours de la Methode” et qui, dans le secret des labo-
•*i• • i*• n’a certainement pas exerce moins d’influence que l’opuscule de Descartes sur la
• in., i u и и le la pcnsde de son temps.
* >n < oi hkuI lc mot du grand physiologiste к l’un de ses eteves qui lui soumettait une con-
• i. in iciim* cl savante monographic de je ne sais quel animal. “Voite qui va bien, lui disait-il,
• i«* n.ivail vous fait le plus grand honneur! Mais Je vous prie, qu’en resterait-il si par hasard
i miiiul c111c vous у avez etudie n’existait pas?” Je voudrais qu’on inscrivit la devise au fronton
• i. mi', clablissements destruction secondaire. <...>[Конец примечания (1)]. [Основной
I < i« i | I Is les confondent avec les idees vagues ou banales; et ils ne voient pas que tous, tant
• in. nous soinmcs, c’est par les idees generates que nous sortons de nous-memes <...> C’est
i-i I. • \ dies que nos idees particulieres, — celles que nous tenons de notre heredite, celles
<in< nous limns de notre experience, — rdussissent к s’ordonner, et comme к s’organiser en
mi. vivaii(c conception de notre temps, de l’homme et du monde. <...> C’est par elles enfin
.(in nous communiquons les uns avec les autres, et en ce sens il faut convenir qu’elles sont le
ii. и dr la soci6t6. Nos idees particulieres nous divisent; nos idees generates nous rapprochent
• i non:, rcunissent. <...> nos idees generates, c’est ce qu’il у a de vraiment humain en nous,
. i. p.n consequent, c’est en nous ce qu’il у a de vraiment social».
* м ou ном новейшую биографию Дюркгейма: Fournier M. Emile Durkheim (1858—
I'M / ) l>, 2007. P. 184-189, 192-195.
lomllt'cA. Les etudes classiqueset la democratic. P, 1898.
И|.||иющнйся литературный критик первой половины XX в. Альбер Тибоде называл
• mi «забытый» скандал «увертюрой (в музыкальном смысле) к делу Дрейфуса» и оце¬
нщиц cm как важную веху в формировании «партии интеллектуалов» {Thibaudet А.
Гош I’liisloire du Parti intellectuel [1932] // Thibaudet A. Reflexions sur la politique. P.,
мм»/ 1*499).
и цепом о жизни и об идейной позиции Брюнетьера см. богатую материалом кни-
|\ Атуаиа Компаньона: Compagnon A. Connaissez-vous Brunetiere? Enquete sur un
nnhdicyfusard et ses amis. P., 1997. О статье «После суда» и о полемике Дюркгейма с
1.|>ю11стьсром см.: Fournier М. Op. cit. Р. 375—379.
/ </\\<77'с Р. (et Mara ns R. de.]. La doctrine officielle de l’Universite: Critique du Haut
I nscignement de l’Etat. Defense et theorie des humanites classiques. R, 1912. P. 29—31.
11срсж)д наш. В оригинале: «On a honte de relever dans la bouche du directeur de l’Ecole
noi male superieure de tels abus du langage. <...> l’honn6te homme du XVlIe siecle, il en fait
“I'liommc comme il faut”, un type tout superficiel et purement mondain dans son agrement.
I l il lance cette definition comme si elle repondait к une des evidences ou des banalites de
l liisloirc. <...> Mais un professeur de Sorbonne ne s’inclinera-t-il pas devant des textes,
memo notoires et к la portee de chacun ? Le type de l’honnete homme a ete frequemment
dclini par les ecrivains du temps, et tous, Pascal, МоНёге, La Вгиуёге notamment, lui ont
|мсЧе des traits oil le serieux, la vigueur et la dignite se melent a la grace, к la liberte et a
I’aisancc, mais de telle maniere que ces deux ordres de qualites contiennent comme la garan-
1 ic Гип de 1’autre : la veritable etendue de l’esprit et la veritable possession du savoir se distin-
gimnt necessairement du pedantisme par une certaine grace, tout comme la grace naturelle se
dislingue de l’affectation par un certain serieux».
( m. об этом: Fournier M. Op. cit. P. 719—757 (chap. 22, «Le Regent de la Sorbonne»). Вы¬
ражение «регент Сорбонны» принадлежит Массису и Тарду: Agathon. VEsprit de la
Nouvelle Sorbonne. P., 1911. P. 98.
Lasserre P. [et Marans R. de.]. Op. cit. P. 190. В оригинале: «C’est ainsi qu’ayant discredite
sans aucune peine, bien qu’a grand renfort d’abstractions, ce qui etait tout discredite deja : le
dilettantisme de l’amateur, il identifie par un mecanisme de jeux de mots le dilettantisme et
la culture generale (qui en est au fond le contraire). Sa dialectique verbale enveloppe celle-ci
dans la condamnation de celui-la. <...> Or, la culture generate etait par essence une culture
commune, le fruit d’une discipline commune imposee aux esprits. Ce qui se doit dire d’elle
ne devra-t-il pas des lors se dire plus generalement de toute formation ou education ayant
pour objet de nourrir les membres d’une societe d’un certain fonds de principes, affections,
croyances et sentiments communs?».
201
™ Lasserre P. [et Marans R. de.]. Op. cit. P. 477-478. В оригинале: «ЕПе [la Sobonne] a
identify culture gdndrale et dilettantisme, ces deux contraires, et prdtendu envelopper
l’une dans le juste discrddit de l’autre. Elle n’a plus admis, non seulement comme but des
travaux intellectuels, mais comme moyen d’enseignement et instrument pёdagogique, que
l’accumulation brute et aveugle des materiaux. La position philosophique, historique et
critique de la Sorbonne rdformde se dёf^nit d’un mot. C’est 1’abdication systdmatique de
1’intelligence».
21 Lasserre P. [et Marans R. de.]. Op. cit. P. 489. В оригинале: «la preponderance de l’dldment
juif et surtout de l’dldment protestant dans la haute Universe», «un scandale moral», «un
gros fait essentiellement Нё к l’entreprise тепёе au пот de la “ddmocratie” contre la culture
intellectuelle».
22Agathon. Op. cit. P. 70. Курсив авторов. В оригинале: «Au vrai, c’est a 14d6al classique que
s’en prennent nos rdformateurs: ils ne visent a rien de moins qu’a le remplacer par un moddle
intellectuel nouveau. Et c’est prdcisdment ce qui fait la gravitd de ce dёbat et pourquoi il
convenait d’y intdresser le grand public. <.... > L’ideal qu’on nous impose, c’est la specialisa¬
tion, obligatoire dds le colldge, poursuivie a la Facultd».
2г Agathon. Op. cit. P. 79. В оригинале: «Les sciences n’avancent que par les idees nouvelles et
par la puissance crdatrice ou originale de la pensde». Массис и Тард цитируют 5-й пара¬
граф 3-ей главы 3-ей части «Введения в экспериментальную медицину».
2* Agathon. Op. cit. Р. 160-161. В оригинале: «Quant a parler de dilettantisme, c’est la un sim¬
ple procddd de poldmique. Le dilettantisme est une maladie de la volontd, une impuissance
pratique a se fixer <....> Confondre le dilettantisme avec la culture classique, cette discipline
de 1’effort, c’est vraiment commettre un contre-sens grossier».
25Ласер щепетильно оговорил авторство Маранса в трех справках, помещенных в на¬
чале книги, в ее конце, и непосредственно перед разделом «История». По своей спе¬
циальности Рене де Маранс был историком права; он принадлежал к левому, синди¬
калистскому крылу «Action frangaise»; о Марансе см., например: Mazgaj Р. The Action
Frangaise and Revolutionary Syndicalism. Chapel Hill, 1979. P. 31-33 и по указателю.
26Lasserre P. [et Marans R. de.]. Op. cit. P. 335—336. В оригинале: «On donnerait une idёe as-
sez juste de la nouvelle conception de l’Histoire, en disant qu’elle repose essentiellement sur
une confusion de l’drudition et de 1’histoire. Oeuvre d’hommes qui n’ont point les grandes
qualitds qui font l’historien, qui n’ont point, non plus, la modestie et la sdvere dignitё de
l’drudit mais qui veulent etre a la fois I’un et l’autre sans distinguer ni, к plus forte raison
hidrarchiser ce qui revient a l’un et к l’autre, elle aboutit к la mine de la vdritable drudition
comme de la veritable histoire <...>».
27Cm.: Momigliano A. Ancient History and the Antiquarian // Journal of the Warburg and
Courtauld Institutes. 1950. Vol. 13. P. 285—315; Idem. The Rise of Antiquarian Research //
Idem. The Classical Foundations of Modern Historiography. Berkeley; Los Angeles, 1990.
P. 54-79. Cp. также характеристику отношений между историей и эрудицией в учеб¬
нике Ланглуа — Сеньобоса: Ланглуа Ш.-В., Сеньобос Ш. Введение в изучение истории
/ Изд. 2-е. М., 2004. С. 120-142.
28 Lasserre Р. [et Marans R. de.]. Op. cit. P. 474. Курсив наш. В оригинале: «Les barbaries de la Sor¬
bonne (Facultd des Lettres) ont dte к plusieurs reprises resumdes sous ces termes : de l’drudition
sans pensde. Nous nous sommes gardd de dire comme d’autres: excds ou abus de l’erudition».
29 Agathon. Op. cit. P. 17. В оригинале: «<...> l’abus de l’drudition, des commentaires, des
gloses et des spdcialitds porte ddja ses fruits».
30 Более подробный сопоставительный анализ мировоззрения сторонников «Action fran-
gaise», с одной стороны, и Массиса — Тарда, с другой, см. в: Bompaire-Evesque C.-F.
Op. cit. Р. 113-115, 122-134.
Agathon. Op. cit. P. 14-15. В оригинале: «<...> la Sorbonne <...> a pour role de former des
professeurs, des dducateurs de jeunesse et non des drudits.
22 Agathon. Op. cit. P. 16-17.
33Agathon. Op. cit. P. 38. В оригинале: «Toute recherche commence par une collection des
fiches et c’est au nombre de vos fiches que Ton vous apprdcie a la Sorbonne».
34Agathon. Op. cit. P. 56. Курсив авторов. В оригинале: «Ces ouvrages “de science” ont pour
moindre ddfaut d’etre ddnuds de toute composition. Selon l’heureuse expression d’un profes-
202
< iii <lc 1’cnseignement secondaire, le candidat se contente “de vider sa boite de fiches dans
«•n livrc”».
\r,i(h<>n. Op. cit. P. 78. В оригинале: «L’originaM, l’imagination, l’invention sont гпёрп-
Seule la fiche vaut, parce qu’impersonnelle, dёnuёe, к la lettre, de Г intelligence».
Ivtitlwn. Op. cit. P. 150—151; цитата — на с. 151. В оригинале: «S’installer к la Biblio-
ili<S|iic, barbouiller d’encre de petits bouts de papier, aligner des fiches, quelle tache aisee,
iIiuk ement somnolente, et qu’on pourrait presque accomplir en pensant a autre chose!»
It\iithon. Op. cit. P. 38.
" tVy.iiv C. Brunetiere // P6guy C. Oeuvres en prose completes. T. 2. R, 1988. P. 639. В ориги-
iuik*: «11s sont infiniment heureux, ils sont infiniment sup6rieurs. Pendant que nous autres
l.ubles hommes, pauvres etres nous nous perdons, que nous nous embrouillons dans nos in-
it iminables explorations dans nos interminables explorations, dans nos geod6sies laborieus-
t Ic sociologue, lui, il suffit qu’il ait dans des vieilles boites к cigares des paquets 6normes de
h< lies pour que dans ses mains maigres il tienne le secret de l’humanite toute». Прообразом
мою безымянного социолога служил для Пеги племянник, ученик и духовный на-
t нгдпик Дюркгейма Марсель Мосс; Пеги дал Моссу прозвище «картотечный ящик»
('hoitc-^-fiches»). См. справку Р. Бюрака в: Peguy С. Oeuvres en prose competes. T. 1.
Г., 1987. Р. 1904. Об отношении Пеги к Моссу см. также красноречивый пассаж в:
Wguy С. Victor-Marie, comte Hugo [1910] // P6guy C. Oeuvres en prose competes. T. 3. R,
1092. P. 169-171.
1 (римечательно, что и отсылка к творчеству Франса, и отсылка к творчеству Пеги воз¬
никают на страницах блоковского «Введения» к «Апологии истории»: Bloch М. L' Histoire...
Р. 859, 861; Блок М. Указ. соч. С. 13—14. Если Массис и Тард усматривали олицетво¬
рение современной им гуманитарной науки в образе Фульгенция Тапира, то Блок
усматривает символ исторической науки того же периода (конец XIX—начало XX
к.) в образе другого франсовского героя — Сильвестра Боннара. Образ Фульгенция
Га пира — чисто сатирический; образ Боннара — сентиментально-юмористический;
однако оба персонажа включены у Франса в один и тот же конфликт между книжной
ученостью и жизнью. Что касается ссылки на Пеги, то Блок (не указывая источника)
цитирует одну фразу из «Таинства любви Жанны д’Арк», за которой стоит внятный
посвященным ближайший контекст поэмы Пеги, связанный с идеей сопротивления
поенному насилию; совершенно верное общее направление для интерпретации этой
цитаты задано в примечании А. Я. Гуревича, который указывает, что «творчество Пеги
пользовалось широкой популярностью во Франции в годы Второй мировой войны»
(Блок М. Указ. соч. С. 233). Дело, однако, осложняется тем, что к творчеству Пеги
апеллировали как сторонники Сопротивления, так и идеологи вишистского режима;
в целом тема «Блок и Пеги» заслуживает отдельного рассмотрения. Важные подступы
к этой теме см. в кн.: Raulff U. Ein Historiker im 20. Jahrhundert: Marc Bloch. Frankfurt
am Main, 1995. P. 412—414 и по указателю на имя Pёguy. Что же касается цитирован¬
ного нами текста Пеги, то он был впервые опубликован в 1953 г., и Блок скорее все¬
го не мог его знать; однако инвективы против столпов современной гуманитарной
науки и прежде всего против Шарля-Виктора Ланглуа проходят через многие тексты
Пеги 1900—1910-х годов.
"Блок М. Указ. соч. С. 105; Bloch М. L’Histoire... R 977.
411 См., например, обоснование такого дихотомического взгляда на историю француз¬
ских интеллектуалов в статье: Шарль К. Французские интеллектуалы от дела Дрей¬
фуса до наших дней: память и история // Шарль К. Интеллектуалы во Франции. М.,
2005. С. 291-321.
41 См. в этой связи: Bourgeade G. Charles P6guy et Г Action Frangaise // Charles P6guy,
l’6crivain et le politique. P., 2004. P. 251—280.
42Сжатую характеристику этой дискуссии см. хотя бы в кн.: Delacroix С., Dosse F.,
Garcia Р. Les courants historiques en France. XIX—XX si6cle / [4me] Ed. revue et augment6e.
P., 2007. P. 189-196.
43 Общую характеристику идейной и методологической позиции Фюстеля, а также очерк
истории рецепции наследия Фюстеля см. в: Hartog F. Le XIXe sidcle et l’histoire: Le cas
Fustel de Coulanges. R, 1988. P. 97—215. О позиции «Action Fran§aise» по отношению к
203
Фюстелю см.: Wilson S. Fustel de Coulanges and the «Action Frangaise» // Journal of the
History of Ideas. 1973. Vol. 34. № 1. P. 123-134; Capot de Quissac J. Op. cit. P. 140-157.
Позиция Блока в борьбе за наследие Фюстеля будет изложена на торжественном за¬
седании по случаю 100-летия со дня рождения Фюстеля в 1930 г.: Bloch М. Fustel de
Coulanges, historien des origines frangaises // Bloch M. L’Histoire... P. 385-392. Прямыми
учениками Фюстеля были отец Марка Блока Гюстав Блок и научный руководитель
Марка Блока Кристиан Пфистер. Об идейной преемственности «Фюстель — Гю¬
став Блок и Кристиан Пфистер — Марк Блок» см. статью: David J.-M. Marc Bloch
et Gustave Bloch, l’Histoire et ltetude de la cite, l’lteritage de Fustel de Coulanges //Marc
Bloch, l’historien et la cit6. Actes du colloque de Strassbourg, novembre 1994. Strasbourg,
1997. P 97—107. Учеником Фюстеля был также Эмиль Дюркгейм: он посвятил памяти
Фюстеля свою латинскую диссертацию о Монтескье. О влиянии Фюстеля на Дюрк-
гейма см. ценные замечания Момильяно: Momigliano A. The Ancient City of Fustel de
Coulanges [1970] // Momigliano A. Studies on Modern Scholarship. Berkeley; Los Angeles;
London, 1994. P. 174-176.
44 О понятиях «опция» и «опциональный анализ» см. выступление автора этой статьи на
круглом столе «Культурные коды, социальные стратегии и литературные сценарии»:
НЛО. 2006. №82. С. 117-118.
45 В 1907-1909 гг. Февр регулярно печатает страстные публицистические тексты в социа¬
листическом еженедельнике области Франш-Конте; см.: Dosse F. L’histoire en miettes:
Des «Annales» к la «nouvelle histoire» / [3me 6d.]. P, 2005. P. 54—55.
46 Об Анри Берре см. содержательный сборник статей: Henri Вегг et la culture frangaise du
XXe stecle. P, 1997.
47 Генетическую связь между «Журналом исторического синтеза» и «Анналами» под¬
черкивал Люсьен Февр. Сегодняшний исследователь дает более комплексную ха¬
рактеристику: по оценке Бертрана Мюллера, «Анналы» были плодом «невероятного
скрещения» двух моделей: с одной стороны, «Журнала исторического синтеза», а с
другой — дюркгеймовского «Социологического ежегодника» {Miiller В. Lucien Febvre
et Henri Berr: de la syntltese к l’histoire-probteme // Henri Вегг... P. 58).
48 В буквальном переводе : «История, которая служит, есть история-крепостная девка».
См.: Febvre L. L’histoire dans le monde en mines // Revue de syntltese historique. 1920.
Vol.XXX. №88. P.4.
49 Dumoulin O. Le role social de l’historien: De la chaire au ptetoire. P, 2003. P. 223-224.
50Febvre L. Op. cit. P. 5.
51 «Le style de pens6e, chez Lucien Febvre, e’est d’aller et venir d’un pole a l’autre. Cette
d6marche pourrait etre encore illustr6e par une foule d’exemples» {Mann H.-D. Lucien
Febvre: La pens6e vivante d’un historien / Pref. de F. Braudel. P, 1971. P. 32).
52 Страницы указаны по русскому изданию.
53См.: Блок М. Указ соч. С. 13. Из многочисленных высказываний Февра, посвященных
воздействию точных наук на гуманитарные, сошлемся хотя бы на длинное рассужде¬
ние в лекции «Как жить историей» {Февр Л. Бои за историю. М., 1991. С. 32—35).
54Ср. знаменитую фразу из книги Блока «Странное поражение»: «Существует две кате¬
гории французов, которые никогда не поймут историю Франции: те, чье сердце не
бьется учащенно при чтении воспоминаний о реймсских миропомазаниях, — и те,
кого оставляют равнодушным рассказы о праздновании Дня федерации» {Bloch М.
L’Histoire... Р. 646, перевод наш; ср. рус. пер. в кн.: Блок М. Странное поражение. М.,
1999. С. 179). Далее Блок осуждает режим Третьей Республики за неспособность воз¬
родить в нации мощные коллективные переживания и делает вывод: «Мы уступили
Гитлеру прерогативу воскрешения древних гимнов». Ср. также выразившееся в речи
1930 г. стремление Блока вырвать наследие Фюстеля из рук «Action frangaise» (см.
ссылку в примеч. 42).
55 Отношения между Февром и Блоком — чрезвычайно многоаспектная и сложная тема,
неоднократно обсуждавшаяся историками за последние годы. Мы не ставим себе за¬
дачей дать сейчас — пусть даже суммарно — общий обзор взаимоотношений Февра и
Блока. Такой обзор дан в работах: BurguiereA. L’Ecole des «Annales»: Une histoire intel-
lectuelle. P., 2006. P. 53—69; Dumoulin O. Marc Bloch. P. 88—108; Muller B. Lucien Febvre,
204
1г( icur et critique. P., 2003 (см. всю книгу в целом, но особенно с. 413-419). В этой
« I л гьс мы сосредоточимся лишь на одном конкретном мотиве их взаимоотношений,
пшлскаясь от характеристики тех или иных обстоятельств, в которых этот мотив за¬
чинает о себе.
" 1л(>лицу Февра см. в кн.: Dosse F. Op. cit. Р. 43. Таблицу Шетлера см. в кн.: Bloch М.
Apnlogie der Geschichtswissenschaft Oder Der Beruf des Historikers / Hrsg. v. P. Schot-
ilcr. Stuttgart, 2002. P. 262. Обе таблицы воспроизведены en regard в кн.: Delacroix С.,
Posse F., Garcia P. Op. cit. P. 262—263.
Kcvue de synth6se historique. 1914. T. 28. P. 354. В оригинале: «М. Febvre semble avoir
pialiqud plus assidument Michelet que Fustel de Coulanges».
" i von B., Lyon M. The birth of Annales history: The letters of Lucien Febvre and Marc Bloch
Ю Henri Pirenne (1921-1935). Bruxelles, 1991. P. 25 (Letter № 8). В оригинале: «Nous ne
voulons pas d’une Revue d’6rudition pure et s6che, d’une nomenclature к l’usage des faiseurs
dr (ichcs en s6rie — nous voulons une Revue bien тАогтёе, qui puisse se lire, et qui apporte
•.on contingent d’informations non pas seulement aux ‘spScialistes’, au sens 6troit du mot, de
riiisioirc ^conomique’ — mais к tous les historiens, et, plus g6n6ralement, к tous ceux qui
. inlcressent a la vie intellectuelle, qu’ils se baptisent sociologues, philosophes, 16gistes ou
economists».
11,111. no: Fournier M. Marcel Mauss. R, 1994. P. 641. В оригинале: «Nous ne voulons pas
i|iic d’une petite revue d’6rudition, au sens mesquin du mot; nous la voulons sdrieuse, cela va
<It* soi, exclusive de tout journalisme, mais avec un champ tr£s large, tout le passe (primitifs
compris) et tout le pr6sent, et les mots ‘economiques et sociaux’ eux-memes compris sans
elmilessc».
"t m.: Posse F. Op. cit. P. 42—43.
'11 l,m. no: Muller B. Op. cit. P. 137.
' < m.: Февр Л. Лицом к ветру // Февр Л. Указ. соч. С. 46.
"'■■Он был великим историком не потому, что накопил большое количество выписок и
написал кое-какие научные исследования, а потому, что всегда вносил в свою работу
ощущение жизни, которым не пренебрегает ни один подлинный историк» (цит. по:
Гуревич А. Я. Уроки Люсьена Февра // Февр Л. Указ соч. С. 504).
"■’ "Pi'ohlfcmes contemporains» et «hommes d’action» a l’origine des Annales: Une
(oncspondance entre Lucien Febvre et Albert Thomas / Publication, preface et notes par
B. Muller // Vingtteme siecle. 1992. № 35. P. 86. Курсив наш. В оригинале: «Се n’est pas
d’aillcurs que je d£sesp£re de voir nos “Annales” prendre un certain rayonnement. Je lutterai
i on jours pour faire qu’elles soient lisibles, et qu’elles ne rasent pas les honnetes gens avec tous
les pr6curseurs igno^s du mercantilisme qui restent encore к d6couvrir, pour la satisfaction
des candidats к l’agrdgation de droit».
Ibidem. P. 88. Письмо от 8 октября 1929 г.. В оригинале: «<...> dis-moi tout le mal que
in penses des “Annales”. 11 у a beaucoup к en dire — je le sais. Ce n’est pas encore la revue
vivante, dont je reve. Mon co-directeur est tr£s historien, et tr£s 6rudit. Je l’ai laiss6 aller, un
peu Crop peut-etre. Je suis venu a Paris pr6cis6ment pour dudier les moyens de rendre la re¬
vue beaucoup plus “actuelle” et vivante».
ut'Bloch M., Febvre L. Correspondance / Ed. 6tablie, presemie et annot6e par B. Muller.
Vol. 3. P., 2003. P. 15—16 (lettre CDI). Письмо Февра Блоку от 10 или 11 мая 1938 г..
В оригинале: «Mais cette psychologie n’est pas tout. Fondamentalement, vous etes en tant
qu’historien plus “6rudit” que moi. Je veux dire plus sensible к certaines qualit6s techniques
dans un article, dans un тётопе — et a l’importance de certains apports de fait. Cela vient
sans doute, tout simplement, de ce que votre active premiere fut celle d’un mёdiёviste. Or
il est certain que, dans les “Annales”, la part des articles d^rudition к court rayon (quand je
dis articles, vous pensez bien que je parle de tout l’ensemble de ce que vous publiez, comptes
rendus compris) devient plus forte proportionnellement».
U1 Ibid. P. 29 (lettre CDVI). В оригинале: «Ne me traitez pas de vil ёгudit, pas plus que de plat
conformiste. Je suis, je pense, un honnete ёгudit. Tout comme vous. Je m’efforce d’etre autre
chose, tout en restant cela, a la base. Et je pourchasserai toujours, avec la тёте vigueur, tant
que le Destin m’en laissera un peu, et l^rudition oiseuse, qui est betise, et la pseudo-illumi¬
nation de р5еш1о^ёе8, qui est hallucination (ou paresse)».
205
Чуть выше в том же абзаце, говоря о желании Февра сделать «Анналы» «журна¬
лом идей», Блок соглашался на это («Je veux bien»), но иронизировал над противо¬
поставлением «идей» и «фактов»: «доброму старому гуманитарию-практику, каким
я стараюсь быть, такое противопоставление, признаться, кажется слегка схоластич¬
ным» («pour le brave homme de praticien des sciences humaines que je m’efforce d’etre,
l’opposition, je l’avoue, me semble un peu scholastique»). .
ь%Блок M. Указ соч. С. 27—28 (перевод Е. М. Лысенко цитируется здесь мною с измене¬
ниями); Bloch М. L’histoire... Р. 879—880. В оригинале: «<...> j’accompagnais, k Stock¬
holm, Henri Pirenne. A peine arriv6s, il me dit: “Qu’allons-nous voir d’abord? II parait qu’il
у a un hotel de ville tout neuf. Commengons par lui”. Puis, comme s’il voulait pr6venir un
etonnement, il ajouta: “Si j^tais antiquaire, je n’aurais d’yeux que pour les vieilles choses.
Mais je suis un historien. C’est pourquoi j’aime la vie”. Cette faculty d’app^hension du vi-
vant, voil& bien, en effet, la qualit6 maitresse de 1’historien. Ne nous laissons pas tromper par
certaine froideur de style, les plus grands parmi nous l’ont tous possedee: Fustel ou Maitland
a leur fagon, qui 6tait plus austere, non moins que Michelet. <...> Mais l’6rudit qui n’a le
goOt de regarder autour de lui ni les hommes, ni les choses, ni les evenements, il тёгйега
peut-etre, comme disait Pirenne, le nom d’un utile antiquaire. Il fera sagement de renoncer
k celui d’historien» (курсивом выделены места, перевод которых был мной изменен по
сравнению с переводом Е. М. Лысенко).
69Описание личности Пиренна см. в кн.: Lyon В. Henri Pirenne: A Biographical and Intel¬
lectual Study. Ghent, 1974. R 402-414.
70Bloch M. Henri Pirenne, historien de la Belgique [1932] // Bloch M. Histoire et historiens.
P, 1995. P. 249. Здесь Блок именует Пиренна «интегральным историком»: «S’il fallait,
a tout prix, бёАтг, je dirais simplement que M. Pirenne est un historien integral. Sans doute,
j’entends bien que cette universal^ n’est pas un mod£le qu’il soit permis, en conscience, de
proposer k tout le monde».
71 Bloch M. Ecrire “La Soci6t6 feodale”: Lettres a Henri Berr, 1924—1943 / Correspondance
6tablie et pr6sent6e par J. Pluet-Despatin, pr6face de B. Geremek. R, 1992. P. 125 (пред¬
варительный вариант текста, составленный А. Толедано, — на с. 124). В оригинале:
«Savant d’une scrupuleuse ргоЬйё, il ne craint pas de signaler, chemin faisant, les lacunes de
notre savoir. Historien au sens plein du mot, le sociologue et le psychologue rejoignent en lui
l’drudit. Rompu k l’exercice de la m6thode comparee, il rapproche constamment, pour les
illuminer l’une par l’autre, les diverses Solutions, nationales ou r6gionales. Au service d’une
science tr6s sOre, il a su mettre une langue claire, bien Огаррёе et d’une sobre pl6nitude».
72Bompaire-Evesque C.-F. Op. cit. P. 128.
73Capot de Quissac J. Op. cit. P. 173.
74 Cp. аналогичный подход к правым идеологиям, сформулированный в статье Карло
Гинзбурга: Гинзбург К. Германская мифология и нацизм: об одной старой книге Жор¬
жа Дюмезиля // Гинзбург К. Мифы — эмблемы — приметы. М., 2004. С. 242.
206
Б. 3. Кедар
Сохранение культуры вопреки распаду
политических структур
Во введении к переводу на иврит своей книги «Категории сред¬
невековой культуры», появившемуся в 1993 г., Арон Гуревич
отверг критику Ж. Дюби, который считал, что в этой книге не
рассматриваются различные пространственные и временные
варианты средневековой культуры, — А. Гуревич указал на то,
что его цель заключалась не в том, чтобы представить исчерпывающее
описание культуры, но в том, чтобы предложить идеальный тип, тео¬
ретическую модель, в которую неизбежно будут внесены изменения
благодаря дальнейшим более детальным исследованиям1. Поэтому
уместно почтить память великого «исторического антрополога», ко¬
торого мне выпала честь принимать в Израиле по случаю появления
названного перевода, предложив пробную модель, объясняющую
тот факт, что несколько культур в истории сохранились невзирая на
полное крушение тех политических структур, в рамках которых они
сформировались.
История полна исчезнувших культур, от культур древних миной-
цсв, египтян и вавилонян до культур майя, инков и ацтеков. Эти куль¬
туры не пережили (или пережили лишь в выхолощенной, существенно
измененной форме) падение политических структур, внутри которых
они эволюционировали. Выход из употребления линейного письма А,
иероглифов и клинописи, настолько радикальный, что само их зна¬
чение стало загадкой для последующих поколений Крита, Египта и
Месопотамии, наглядно иллюстрирует процесс исчезновения ранее
жизнеспособных культур, происходивший в результате политическо¬
го упадка. И все же история также дает некоторые примеры живуче¬
сти культур, несмотря на полный распад политических организмов, в
лоне которых они развивались. Как объяснить эти случаи?
Я бы хотел представить следующую объяснительную гипотезу: а)
одним из решающих факторов, позволяющих культуре сохраниться,
несмотря на неблагоприятные обстоятельства, является существова¬
ние альтернативной элиты, способной перенять лидерство в случае,
207
если в результате политического коллапса исчезает правящая элита;
Ь) шансы сохранения культуры могут быть более значительными, если
эта альтернативная элита и правящая элита соперничали друг с дру¬
гом до политической катастрофы; с) эту катастрофу объективно мож¬
но считать удачей для альтернативной элиты.
Тот часто обсуждаемый факт, что еврейская культура продолжила
существовать после того, как римляне в 70 г. н.э. подавили Иудейское
восстание и разрушили Иерусалим с находившимся в нем Храмом, как
представляется, в значительной степени согласуется с этой гипотезой.
В век, предшествующий разрушению Иерусалима, в городе и во всей
стране действовали две основные элиты: священническая, предста¬
вители которой притязали на происхождение от Аарона, брата Мои¬
сея, и монополизировали служение в Храме, — и ученая, состоявшая
из talmidey hakhamim (букв, «учеников мудрого»), которые изучали и
толковали Закон. Принципы, по которым регулировался доступ в эти
элиты, были диаметрально противоположны: священники неизменно
приобретали свой статус в силу своего происхождения; ученые должны
были доказать свое мастерство, чтобы получить доступ в элиту. Поль¬
зуясь терминологией Толкотта Парсонса, можно сказать, что роль свя¬
щенника была «аскриптивной» (ascribed) и не зависела от его действий,
в то время как роль ученого была ориентирована на его достижения и
полностью зависела от его активности. Следовательно, благословение
священника считалось действительным, даже если тот был закорене¬
лым грешником; ибо каковы бы ни были его прегрешения, как пото¬
мок Аарона он продолжал оставаться медиумом божественной благ.
ти2. С другой стороны, знатное происхождение не учитывалось при до¬
стижении статуса ученого — этот статус всецело зависел от эрудиции.
Есть масса письменных свидетельств о напряженных отношениях
между двумя несходными элитами. Вот два примера. Первый — это
следующая история из Талмуда.
Однажды первосвященник вышел из Храма, и народ потянулся за
ним. Завидев Шемаю и Авталиона (двух ученых, происходивших от
не-иудеев), люди оставили первосвященника и пошли за ними. Поз¬
же, когда Шемайя и Авталион подошли попрощаться с первосвящен¬
ником, он сказал им: «Пусть идут потомки язычников с миром»! Они
отвечали: «Пойдут потомки язычников, поступающие подобно Ааро¬
ну, с миром; но не пойдет с миром сын Аарона, подобно Аарону не
поступающий»3.
Первосвященника, потомка Аарона, раздражает, что народ удо¬
стоил чести этих двух ученых. Он насмехается над их происхождени¬
ем от обращенных, а ученые, несмотря на отсутствие происхождения
не только от священников, но даже от евреев, рассматривают себя как
истинных наследников Аарона, так как они олицетворяют первосте¬
208
пенную добродетель Аарона — стремление к миру, — в то время как
первосвященник предает наследие Аарона, проявляя заносчивость и
птрливость.
Второй пример — это принцип из Мишны: «Незаконнорожден¬
ный, если он изучает Закон, имеет преимущество перед первосвящен¬
ником, если тот невежествен»4. Эта поговорка не оставляет сомнений
в том, как ученые относились к принципам, регулирующим доступ к
обеим элитам.
До тех пор пока существовал Храм, первенство священников га¬
рантировалось, так как каждый, включая и ученых, признавал исклю¬
чительную прерогативу священников в совершении храмовых служб.
Разрушение Храма привело к совершенно иной ситуации. Священ¬
ники утратили главную основу своих притязаний на выдающееся по¬
ложение, в то время как новым центром иудаизма в Явне руководил
ученый рабби Иоханан Бен Закай. С этого времени ученая элита стала
доминировать в еще большей степени, хотя священники и сохрани¬
ли некоторые функции вплоть до настоящего времени. Более того,
некоторые изречения из Талмуда описывают поддержку ученых как
равную жертвам, которые больше нельзя было приносить в Храме:
«Если кто-то желает принести на алтарь жертву возлияния, пусть на¬
полнит глотки учеников мудрого вином»5. «Кто приносит дар ученому
[совершает такое же хорошее дело] как если бы он принес в дар пер¬
вые плоды»6. «Если кто-то ублажает ученого в своем доме и дозволяет
ему пользоваться его собственностью, Писание засчитывает это ему
как дневную жертву»7. Более того, учение воспринималось как нечто
более важное, чем совершение храмовых служб. В талмудической го¬
милии Бог объясняет этот стих: «Ибо один день во дворах Твоих луч¬
ше тысячи» (Пс. 83:11) и при этом прямо заявляет: «Один день, когда
ты изучаешь Тору, приятнее мне тысячи жертв всесожжения, которые
Соломон, сын твой, принесет мне на жертвенник»8. Иными словами,
акт учения ученого рассматривался как намного превосходящий акт
жертвоприношения священника9.
Не только в целом в еврейской истории, но также в истории сопер¬
ничавших в иудаизме элит 70-й год был поворотным пунктом. На са¬
мом деле, независимо от того, насколько глубоко оплакивали ученые
разрушение Иерусалима как национальную катастрофу, с социологи¬
ческой точки зрения оно было в определенном роде благом, так как
обеспечило им бесспорное лидерство. А существование в Иерусалиме
до 70-го г. двух соперничающих элит в значительной мере объясняет
живучесть еврейской культуры в период после 70-го г. Именно элита,
не связанная с совершением храмовых служб, гарантировала обшир¬
ный культурный континуитет, несмотря на жестокое подавление ев¬
рейского восстания и сожжение Храма10.
209
Пример сохранения еврейской культуры после 70-го г. по существу
подтверждает вышеизложенную гипотезу о том, что разрушение Хра¬
ма привело к инверсии относительного статуса двух соперничающих
элит — священников и ученых. Но 70-й год — не четкий рубеж по¬
литической катастрофы, приведший к уничтожению правящей элиты
и расчистивший путь для смены ее альтернативной элитой. Правда,
что восстание против римлян, которое было нацелено на восстанов¬
ление еврейской независимости, было подавлено, но никакое ранее
существовавшее независимое еврейское государственное устройство
не претерпело крах в 70-м г., ибо до восстания римляне правили Иуде¬
ей около семи десятилетий. И элита священников не раздувала мятеж.
Священники, и среди них будущий историк Иосиф Флавий, играли
важную роль на ранней фазе восстания, но члены другой группы —
зелоты — позже сменили их. И подавление восстания не повлекло за
собой физического уничтожения священников.
Другой хорошо известный случай сохранения культуры вопреки
политическому распаду, поддающийся объяснению с помощью вы¬
шеизложенной гипотезы, — это ситуация в Западной Европе, где, не¬
смотря на падение Римской Империи в V в., классическая культура
не исчезла. До распада империи правящая политическая элита и цер¬
ковная элита взаимодействовали, несмотря на имевшие иногда место
трения. После падения Империи политическая элита уступила свое
превосходство в пользу новых германских правителей; некоторые из
членов этой элиты предпочли примкнуть к церковной элите и таким
способом частично сохранили свои притязания на исключительное
положение — например, став епископами. Именно церковная элита,
продолжая функционировать при новых правителях, сохранила для
потомства существенную долю достижений греко-римской культуры
и стала ее хранителем и протагонистом на долгие века. Например, с
постепенным упадком имперской системы образования Церковь
учредила епископские и монастырские школы, в которых обучали
латыни и элементам классического наследия. Таким образом, несмо¬
тря на полный распад Империи на Западе и падение ее политической
элиты, вторая элита оказалась способной сохранить многое из культу¬
ры Империи.
Случай с Римской Империей соответствует моей гипотезе, так как
в данном примере полный политический распад запускает механизм,
действие которого приводит к уходу со сцены одной элиты и к тому,
что другая элита оказывается способной обеспечить определенную жи¬
вучесть культуры. Но в отличие от примера из еврейской истории, со¬
перничество между двумя элитами до распада намного менее очевидно.
Возможно, соперничество до распада является более важным фактором
в ситуациях, когда обе элиты примерно в одинаковой мере физически
210
n1.1 -кииают в условиях кризиса, но только альтернативная элита сохра¬
ним i способность к функционированию; при этом она берет на себя
| \ им уриое лидерство относительно плавно, даже если ранее она не co¬
in рмпмала открыто с правящей, ныне исчезнувшей элитой.
Ген, и другие примеры того, как клир оказывался альтернативной
him Ioii, способной обеспечить живучесть культуры после политиче-
м нч катастроф. Такова была, очевидно, роль греческой православной
и» ркми после падения Византийской Империи в 1453 г.; католическая
церковь играла подобную роль в Польше после утраты страной незави-
• и мости в 1795 г., равно как и в Ирландии под владычеством Англии.
< реди более недавних примеров того, как альтернативные эли-
11.) обеспечили культурный континуитет после политического краха,
можно назвать Францию в 1815 г. и Германию после «Нулевого часа».
11, возвращаясь к еврейской истории: традиция пророков, часто враж-
нгбмая по отношению к царям и священникам, могла способствовать
сохранению еврейской культуры, несмотря на разрушение Первого
Храма в 586 г. до н.э. и массовую депортацию в Вавилон.
Можно ли представить себе, что могло произойти в различных
случаях, обрисованных выше, если бы к моменту распада существова¬
ла всего лишь одна элита (или несколько неразрывно спаянных слоев
шиты)? Чтобы ответить на этот вопрос, мы не нуждаемся в мыслен¬
ном эксперименте. История дает многочисленные примеры подоб¬
ных ситуаций, будь то на античном Востоке или в постколумбовой
Америке. Такие примеры подтверждают тезис, согласно которому в
отсутствие альтернативной элиты распад государственной структуры
обычно ведет к постепенному упадку, если не полному исчезновению,
той культуры, которая сложилась в ней.
Было бы поспешным настаивать на том, что существование альтер¬
нативной элиты — conditio sine qua поп сохранения культуры после по¬
литической катастрофы. Конечно, готовность завоевателей разрешить
тому или иному населению физически выжить является еще более
существенной предпосылкой культурного континуитета — предпо¬
сылкой, которую ни в коей мере нельзя рассматривать как само собой
разумеющуюся. И, возможно, есть случаи, когда завоеватели позволя¬
ют единственной прежде правившей элите продолжать осуществлять
свои исключительно культурные роли. К тому же, поскольку элиты
никогда не существуют в вакууме, следует принять во внимание раз¬
нообразные факторы, которые могут способствовать, препятствовать
или сводить на нет культурные попытки элиты. И все же введение
концепта альтернативной элиты может иметь существенную эвристи¬
ческую ценность для изучения культурного континуитета11.
211
Примечания
1 Gurevich A. Tmunat ha-'olam shel anshey ymey-ha-beynayim / TransL Peter Kriksunov /
Ed. B. Z. Kedar. Jerusalem, 1993. P. 10.
2 Cm.: Talmud Yerushalmi. Gittin. 5:9 // The Talmud of the Land of Israel /Transl. Jacob Neus-
ner. Chicago, L., 1985. Vol. 25. P. 149. Section 1. Parts U-V.
3The Babylonian Talmud. Seder Mo'ed. V: Yoma 71b / Transl. Leo Jung. L., 1938. P. 339f. (да¬
лее: Yoma)
4The Mishnah. Seder Nezikin. Horayot 3:8 / Transl. Barry Mindel. Jerusalem, 1987. Vol. IV.
P.44.
5 Yoma 71b. P.339.
6The Babylonian Talmud. Seder Nashim. IV: Kethuboth / Transl. Isidore Epstein. L., 1936. Vol.
IV. P. 679.
7 The Babylonian Talmud. Seder Zera'im. I: Berakhoth 10b / Transl. Maurice Simon. L. 1948.
P.58.
8The Babylonian Talmud. Seder Mo'ed. Shabbath I, 30a / Transl. Isidore Epstein. L., 1938.
P. 134.
9 Все вышеприведенные цитаты см. в кн.: Katz «А Readings for the Course: «Elite and Com¬
munity in Various Types of Jewish Society, 1: The Status of Scholars in Jewish Society in the
Periods of the Mishnah and the Talmud» (The Hebrew University of Jerusalem, Department
of Sociology, 1959/60; mimeographed brochure, in Hebrew). Обсуждаемый курс я впер¬
вые прослушал у проф. Каца; выдвигаемая в данной статье гипотеза в первоначаль¬
ном виде была высказана в докладе в его семинаре. О Якобе Каце, чья историческая
концепция, в высшей степени оригинальная и влиятельная, во многих отношениях
напоминает концепцию Гуревича, см.: Kedar В. Z. Soziologische Geschichtsschreibung:
Jacob Katz als Schuler Karl Mannheims // Judischer Almanach 1998/5758 des Leo Baeck
Instituts. Frankfurt a. M., 1997. S. 79—86; Pride of Jacob: Essays on Jacob Katz and His
Work / Ed. J. M. Harris. Cambridge, MA, L., 2002.
10 Относительно вывода (достигнутого в результате другого хода рассуждения) о том, что
разрушение Храма объективно было удачей для иудаизма в целом, см.: Stroumsa G. G.
La Fin du sacrifice: Les mutations religieuses de I’Antiquitd tardive. P, 2005. P. 115-125.
11 Приношу благ.рность профессорам С. Н. Эйзенштадту (Иерусалим) и А. О. Хиршману
(Принстон) за их комментарии к вышеупомянутой гипотезе.
Перевод с английского С. И. Лучицкой
212
Б.Н. Миронов
Парадигмы в историографии:
уровень жизни
в имперской России
Арон Яковлевич Гуревич оказал сильное влияние на историков
моего поколения. В 1960-1970-е годы он совершенно пра¬
вильно определил свою целевую аудиторию1. Именно студен¬
ты, аспиранты и начинающие историки были самыми благ,
рными его читателями. Автор этих строк испытал его воздей¬
ствие не только как выдающегося профессионала, но и как человека.
Мне импонировал историко-антропологический подход. Его рабо-
м,1, начиная с «Категорий средневековой культуры», давали образец
постановки и решения новых исследовательских проблем в общем
плане и конкретно, при изучении аграрной истории России. Русские
крестьяне XVIII—XIX вв. мне представлялись похожими по своей пси¬
хологии и менталитету на западноевропейских крестьян Средних ве¬
ков или начала Нового времени, а А. Я. предлагал модель для анализа
их поведения, хотя и возражал против прямого и механического пере¬
носа категорий западноевропейской истории на российской матери¬
ал и обратно. Меня восхищали также мужество, которое он проявлял,
отстаивая свои научные взгляды, и стойкость, с которой он переносил
выпадавшие на его долю трудности.
Данная статья о драматической истории изучения положения рос¬
сийского крестьянства посвящена проблеме, всегда волновавшей
А. Я., — смене парадигм в историографии, поскольку именно А. Я.
был одним из главных участников того «коперниканского перево¬
рота» в отечественной историографии, который привел к слому
монополии марксистской методологии и к утверждению историко¬
антропологической парадигмы.
213
Отечественная историография об уровне жизни
в имперской России
Серьезное изучение благосостояния населения в России началось
с выходом в свет в 1881 г. книги В. И. Семевского «Крестьяне в цар¬
ствование императрицы Екатерины II». Автор заменил расплывчатые
и субъективные оценки уровня жизни типа «больше-меньше» или
«хуже-лучше» на статистический анализ массовых источников. Ко¬
личественный подход, конечно, не страховал от ошибок, однако су¬
щественно повышал степень адекватности и объективности оценок.
Семевский пришел к выводу, что с учетом изменения хлебных цен об¬
роки в 1760-1770-е годы возросли в 1,5 раза, а в 1780-1790-е годы —
несколько понизились. По его мнению, уровень жизни оброчных кре¬
стьян был «за известными исключениями, довольно сносным» и более
высоким, чем барщинных, повинности которых были в два раза выше.
Положение государственных и удельных крестьян было предпочти¬
тельнее даже оброчных помещичьих. Сравнение России, Германии,
Франции и Польши привело автора к выводу: русские крестьяне жили
лучше и эксплуатировались меньше2. Применительно же к первой по¬
ловине XIX в. автор безоговорочно говорит о значительном усилении
эксплуатации и ухудшении положения крестьян, вместе с тем призна¬
вая, что сведений для твердого заключения недостаточно3. Два других
известных ученых, П. Б. Струве и Н. П. Огановский, в основном со¬
гласились с Семевским4.
Тезис о снижении жизненного уровня крестьян в пореформенное
время был впервые артикулирован усилиями А. И. Герцена, Н. П. Ога¬
рева, Н. Г. Чернышевского и других революционных демократов, ко¬
торые доказывали, что в ходе крестьянской реформы крестьяне были
ограблены. Несогласные с мнением о грабительском характере кре¬
стьянской реформы подвергались со стороны демократической обще¬
ственности осуждению и остракизму Характерен пример с известным
поэтом А. А. Фетом5. В 1860 г. он купил хутор и неожиданно для всех
стал преуспевающим сельским предпринимателем. В 1862—1871 гг.
Фет печатал в журналах очерки, в которых делился своим опытом
хозяйствования, наблюдениями и философскими размышлениями
о сельском хозяйстве, крестьянстве, развитии России, которые шли
в разрез с тем, что утверждали революционные демократы. В 1863 г.
М. Е. Салтыков-Щедрин напечатал разгромный разбор очерков с
карикатурным пересказом их содержания и идей6. Предпринима¬
тельство Фета было объявлено человеконенавистническим на том
основании, что он от вольнонаемных рабочих требовал соблюдения
договора, боролся с потравами, которые наносили ему соседи, и т. д.,
214
I ■ пел себя как настоящий хозяин. Критика была подхвачена демо-
• |ыIмчсской прессой, а Д. И. Писарев в 1864 г. завершил стигмати-
иишо Фета: «Мы увидели в нежном поэте, порхающем с цветка на
пипок, расчетливого хозяина, солидного bourgeois и мелкого чело-
•н I л. ....> Такова должна быть непременно изнанка каждого поэта,
и. и мсвающего “шепот, робкое дыханье, трели соловья”»7. После этого
м<>Iильковый поэт» в представлении демократической обществен¬
но! ш превратился в крепостника, отчаянного реакционера, против¬
ника пауки и просвещения, эксплуататора народа. Ведущие журналы,
напечатавшие первые два очерка, отказались печатать продолжение,
п Фету пришлось публиковать их с большой задержкой в малоизвест¬
ных изданиях. Имидж человека, прикрывавшего свое стяжательство
и меткость маской «нежного поэта», закрепился за Фетом до конца
по дней и, надо полагать, испортил ему немало крови. Этот случай
* оирсменный литературный критик В. А. Кошелев справедливо назы-
iuct «либеральной жандармерией»8.
('овеем другая судьба ожидала А. Н. Энгельгардта — автора не
менее известных в свое время «Писем из деревни» (1872—1887), на-
ч;тших публиковаться сразу после того, как замолчал Фет. В кругах
т еократической и даже марксистской общественности Энгельгардт
признавался классиком сельскохозяйственной науки и практики.
-Письма из деревни», безусловно, глубоки и талантливы, как и очер¬
ки Фета. Однако главная причина их популярности видится в дру-
| ом — народник Энгельгардт был сторонником общины, оппозици¬
онно настроенным публицистом, разделявшим альтернативные Фету
воззрения на крестьянство и развитие сельского хозяйства, близкие
большинству российской общественности в 1870—1880-е годы.
Социальные ученые в подавляющем большинстве случаев под¬
держивали своими трудами революционных демократов. В 1877 г.
Ю. Э. Янсон создал концепцию о несоответствии земельных наделов
крестьянским платежам, которая была ничем иным как более мягкой
интерпретацией реформы как грабежа9. Выводы Янсона оказались
несостоятельными, так как он строил свои расчеты на сведениях, не
всегда отличавшихся достаточной точностью и достоверностью10. В
частности, важное место в его выкладках занимала урожайность на
крестьянских землях, данные о которой были существенно (примерно
на 10%) занижены. Через 14 лет Л. В. Ходский доказал ошибочность
его расчетов, и А. А. Кауфман поддержал Ходского. По их мнению,
недостаточно земли получили всего 28% всех крестьян, среди кото¬
рых преобладали помещичьи11. Но это не оказало никакого влияния
на общественное мнение, потому что большая часть российской ин¬
теллигенции всех политических ориентаций была убеждена, что кре¬
стьянство и вся Россия находились в состоянии кризиса.
215
Тезис о систематическом понижении уровня жизни крестьян как
до, так и после отмены крепостного права 1861 г. получил поддерж¬
ку у всех авторитетных исследователей конца XIX—начала XX в. —
И. И. Игнатович, А. А. Кауфмана, П. И. Лященко, Н. Н. Покров¬
ского, Н. Н. Рожкова12 и других, включая, конечно, В. И. Ленина13, и
постепенно стал парадигмой, т.е. моделью постановки проблем и их
решений14. Ее апогеем явились книга А. И. Шингарева «Вымирающая
деревня» (СПб., 1907) и юбилейное шеститомное издание «Великая
реформа» (СПб., 1911), в написании которого участвовал весь цвет
российских социальных ученых начала XX в. Через все статьи крас¬
ной нитью проходит осуждение крепостного права в дореформенное
время и самодержавия в пореформенное — как главных причин обще¬
ственного застоя и бедности населения.
Ревизия концепции началась только накануне Первой мировой
войны. В 1913 г. известный и уважаемый либерал и земский деятель
Е. Н. Трубецкой опубликовал статью, в которой почти с восторгом от¬
мечал: «Два новых факта в особенности поражают наблюдателя рус¬
ской деревни за последние годы — подъем благосостояния и порази¬
тельно быстрый рост новой общественности». Успехи столь быстры и
значительны, что автор опасался, как бы повышение уровня жизни не
привело к забвению духовных ценностей15. Статья вызвала большой
резонанс, и ее выводы поддержали известные ученые Ф. А. Щербина16
и И. Бунаков17, а П. Б. Струве даже подчеркнул, что общественность
отстала от быстро развивавшейся жизни18. Начавшаяся война помеша¬
ла этим взглядам оформиться. Но после революции либералы, оказав¬
шиеся в эмиграции, сформулировали ее в своих мемуарах, публици¬
стике и в научных работах как концепцию потерянных возможностей19.
Советская историография приняла концепцию пауперизации и
кризиса в чистом виде и с готовностью обобщила ее до закономер¬
ности исторического развития о непрерывном обострении нужды
и бедствий всех трудящихся в антагонистических общественно¬
экономических формациях. Она соответствовала марксистскому
взгляду на социально-экономическую историю и вошла в обобщаю¬
щие работы20 и учебники по общей и экономической истории СССР21.
Например, в обобщающем труде по истории сибирского крестьянства
утверждалось, что тенденция ухудшения его материального поло¬
жения не изменялась 300 лет, от начала XVII в. до начала XX в. «Ра¬
стущее в течение XVII в. бремя повинностей, усиление зависимости
крестьян от государства-феодала, несомненно, тормозили процесс
сельскохозяйственного освоения края русскими переселенцами. <...>
В XVIII—первой половине XIX в. чрезмерный объем платежей и со¬
хранившиеся формы натуральных повинностей разоряли часть кре¬
стьянства, держали многих земледельцев на грани нищеты»22. «В
216
минIг XIX—начале XX в. в сибирской деревне усугубляется процесс
!• и ноже и ия крестьянства на сельский пролетариат, с одной стороны,
и . г hi,скую буржуазию — с другой. Происходит дальнейшее обнища¬
ть огдмяцких и середняцких хозяйств, расширение хозяйств кулаков
ч * чп эксплуатации беднейших крестьян. <...> В годы первой миро-
|н ш поймы ухудшилось положение трудящихся масс деревни»23.
И серии из одиннадцати документальных сборников «Крестьян-
« | <>с диижение в России в XIX—начале XX века», подготовленной
Nik гигутом истории АН СССР и Главным архивным управлением
и Г>Ы) 1970-е годы, в предисловии почти к каждому тому неизмен¬
но творилось об обнищании и разорении деревни как важнейшей
причине, с одной стороны, крестьянского движения, с другой —
| m шально-политических кризисов, или революционных ситуаций, в
• ip;iiie24.
Практически во всех работах, включая серьезные монографии по
• 11 рарпой истории XVII — начала XX в., концепция пауперизации об¬
растала все новыми «аргументами». По мнению Н. Л. Рубинштейна,
по агорой половине XVIII в. барщина и оброк выросли больше, чем
жшагал Семевский, коммерциализация сельского хозяйства вела к
социальному расслоению и обеднению большинства крестьянства25.
К). Л. Тихонов, мобилизовав значительный материал о помещичьей
ренте в XVII—первой четверти XVHI в., пришел к выводу, что возрас¬
тание средних размеров барщинных и оброчных повинностей свиде¬
тельствовало о прогрессирующей тяжести владельческого тягла и что
только казенные поборы поставили предел росту эксплуатации кре¬
стьян со стороны помещиков26. И. А. Булыгин на примере Пензен¬
ской губернии убеждал, что только в 1780—1790 годы барщина возрос¬
ла в два раза27. Н. М. Дружинин в двухтомном труде доказывал, что до
реформы П. Д. Киселева положение государственных крестьян было
тяжелым: «Обеднение крестьян доходило иногда до грани подлинной
нищеты». Он приводил в качестве главного аргумента сведения о не¬
доимках. Но после Киселевской реформы, утверждал автор, ситуация
ухудшилась, и доказывал это новым ростом недоимок28. После отмены
крепостного права уровень жизни всех категорий крестьян продолжал
понижаться, в результате чего «подавляющая масса крестьянства ока¬
залась в самом тяжелом положении»29. О том же писали П. А. Зайонч-
ковский, Н. А. Егиазарова30 и многие другие.
Большой вклад в утверждение тезиса об абсолютном и относи¬
тельном обнищании крестьянства внесли работы И. Д. Ковальченко
и Л. В. Милова. По их мнению, жизненный уровень помещичьих кре¬
стьян во второй половине XVHI—первой половине XIX в. понижался
вследствие роста повинностей и снижения уровня земледельческо¬
го производства, и эта тенденция продолжалась в пореформенное
217
время31. В последние годы Л. В. Милов продолжал разрабатывать эту
тему в ключе географического детерминизма: мачеха-природа, считал
он, — главная виновница неизбывной бедности крестьянства32. Кон¬
цепция стала популярной, особенно среди студентов и среди непро¬
фессионалов в области истории, на мой взгляд, благ.ря своей простоте
и тому, что всю вину она перелагает с человека и социальных институ¬
тов на природу.
В. А. Федоров демонстрировал усиление в дореформенное время
эксплуатации помещичьего крестьянства33, а В. И. Неупокоев — па¬
раллельное нарастание помещичьей и государственной эксплуата¬
ции с начала XVIII в., когда введено было подушное обложение, до
1861 г.34 Б. Г. Литвак пришел к заключению, что степень эксплуатации
оброчных и барщинных крестьян в конце XVIII—первой половине
XIX в. увеличилась, но не согласился с выводом о вымирании поме¬
щичьих крестьян и не поддержал тезис об их массовом обезземелива¬
нии и поляризации35. Относительно уровня жизни в пореформенное
время он присоединился к большинству, утверждая, что «переход на
выкуп форсировал обнищание крестьянства»36. С. М. Дубровский,
П. Н. Першин и А. М. Анфимов доказывали, что после отмены кре¬
постного права разоренное реформами и непосильными налогами
крестьянство голодало, нищало и вымирало37 и что Столыпинская
реформа не изменила тенденцию38. Идея голодного экспорта с цити¬
рованием министра финансов в 1887—1892 гг. И. А. Вышнеградско¬
го, якобы сказавшего: «Сами недоедим, а вывезем», прочно вошла в
историографию без ссылки на источник и дату.
Мы назвали только наиболее заметные книги, оценивавшие ситуа¬
цию во всероссийском масштабе, но были десятки работ о положении
трудящихся на региональном уровне и сотни исследований о классо¬
вой борьбе, в которых тезис о пауперизации крестьян и рабочих вос¬
производился в той или иной степени.
Руководствуясь марксистским «законом» об абсолютном и относи¬
тельном обнищании трудящихся при капитализме, советские истори¬
ки тезис об обнищании распространили на рабочих не только периода
капитализма, но и периода феодализма (согласно марксисткой терми¬
нологии). Известный советский экономист академик С. Г. Струмилин
утверждал, что в металлургической промышленности в 1647 г. реальная
зарплата была в 18,4 раза (!!!), а в 1860 г. — в 2,46 раза выше, чем в 1913
г. В то же время, по его мнению, в 1913 г. реальная зарплата россий¬
ских рабочих была выше, чем в западноевропейских странах, и только
на 15% уступала американцам39. Каково же тогда жилось российским
рабочим, и надо полагать, всем россиянам — ибо не могли рабочие
жить хорошо, а все остальное население плохо — в XVII в., если в 1647
г. их реальный заработок в 18,4 раза превосходил заработок российских
218
и. шачит, в 16 раз зарплату американских рабочих в 1913 г.?! Выводы
< I ру милина нашли поддержку в научном сообществе40.
По второй половине 1950-х годов теория обнищания пролетариата
и жо1 юмической литературе подверглась ревизии. Тезис, что реальная
мрилата систематически понижалась, был заменен тезисом, соглас¬
им которому разрыв между заработной платой и стоимостью рабочей
« иiii.i исторически увеличивался, хотя реальный доход рабочих мог
попытаться41. Другими словами, стало допускаться улучшение мате¬
риального положения рабочих в абсолютном смысле, правда, только
мня периода империализма. Ревизия была принята не всеми и не сра-
tv, особенно среди историков, большинство которых продолжало ра¬
ботать в традиционной марксисткой методологии. Однако некоторые
исследователи стали признавать повышение уровня жизни россий¬
ских рабочих в конце XIX—начале XX в.42
В постсоветское время тема положения крестьян и рабочих вышла
in моды, лишь изредка появляются работы, в которых затрагивается
>та проблема, но их авторы в основном придерживаются традиции43.
Перестроечные и постсоветские учебники по-прежнему трактовали
динамику положения крестьян от плохого к худшему44.
Следует отметить, что консенсус изредка нарушался, но «укло¬
нистов» либо ставили на место, либо игнорировали. Например,
А. Л. Шапиро в 1958 г. на всесоюзном симпозиуме по аграрной исто¬
рии поставил вопрос о парадоксальности ситуации, когда в течение
почти тысячи лет, от Киевской Руси и вплоть до Октябрьской револю¬
ции, положение крестьянства ухудшалось: «Жизненный стандарт эла¬
стичен, и он может сокращаться, но все-таки не до бесконечности?»45
() испика и понимания это не нашло. Руководимый Шапиро авторский
коллектив по изучению аграрной истории Северо-Запада России при¬
шел к выводу о циклическом изменении уровня жизни крестьянства
па Северо-Западе в XV—XVII вв.46 Распространив полученные выводы
па центральную Россию, Шапиро полагал, что «изменения в имуще¬
ственном положении крестьян напоминают приливо-отливные тече¬
ния: положение всей массы крестьян то поднимается, то опускается.
А вымывание середки не носит характер необратимого процесса и
едва заметно на фоне огромных приливов и отливов»47. К сожалению,
задуманное исследование не было доведено до завершения.
Настойчиво и смело, вызывая гнев научного сообщества, пытался
противостоять утвердившейся концепции П. Г. Рындзюнский. Поч¬
ти 20 лет он доказывал, что в конце XVIII — первой половине XIX в.
положение крепостного крестьянства не было столь плачевным, как
его принято изображать, что крестьянские доходы обгоняли рост по¬
винностей, что численность помещичьих крестьян уменьшалась не
потому, что оно вымирало, а по причине социальной мобильности:
219
они переходили в другие сословия и социальные группы48. Но что ка¬
сается пореформенного времени, то и он принял господствующий те¬
зис, причем в утрированном виде, утверждая, что сразу после отмены
крепостного права началась массовая пауперизация и пролетаризация
крестьянства: «грабительская реформа» обусловила то, что «подавля¬
ющая часть крестьян сразу же после реформы оказалась пролетария¬
ми и полупролетариями», «утверждение капиталистического строя
достигается ценой разорения и порабощения народа»49.
Не имела успеха и попытка А. С. Нифонтова продемонстрировать,
что пореформенное сельское хозяйство динамично развивалось50
и, следовательно, — этот вывод автор, правда, не сделал — тезис об
аграрном перенаселении и обнищании крестьянства оказывается не¬
состоятельным.
В 2003 г. М. А. Давыдов опубликовал книгу, в которой доказывал,
что в конце XIX—начале XX в. сельское хозяйство успешно развива¬
лось, потребление крестьянства в конце XIX—начале XX в. было удо¬
влетворительным, тезис о голодном экспорте не выдерживает кри¬
тики, Столыпинская реформа выводила страну на путь ускоренного
развития сельского хозяйства, была своевременна и имела позитив¬
ный эффект — мощный подъем аграрного сектора на базе внедрения
новой сельскохозяйственной техники и перспективу51. Положитель¬
ных откликов на книгу пока не слышно.
Автор этих строк в последние 10 лет в ряде статей и в книге «Со¬
циальная история России» доказывал, что в XIX—начале XX в. не на¬
блюдалось ни перманентного социально-экономического кризиса, ни
обнищания населения, но и его точка зрения, вызвав много споров
и возражений, найдя понимание у многих исследователей, всеобщей
поддержки, однако, пока не получила и парадигмой не стала52.
Из-за недостатка места приведу кратко результаты своего иссле¬
дования жизненного уровня населения в пореформенное время. Весь
комплекс традиционных данных свидетельствует о повышении уровня
жизни широких народных масс, прежде всего крестьян, как доминирую¬
щей тенденции: питание улучшалось, производство сельскохозяйствен¬
ной продукции на душу населения увеличивалось, доходы росли, налоги
снижались53. Не имея возможности привести в статье все данные на этот
счет, ограничусь индексом человеческого развития (ИЧР), который ООН
использует в качестве интегрального показателя для оценки уровня жиз¬
ни населения. ИЧР включает три частных индекса — (1) индекс ожидае¬
мой продолжительности жизни при рождении, (2) индекс образования
(процент грамотности или доля детей школьного возраста, посещающих
школу, или среднее число лет обучения взрослого человека) и (3) индекс
производства (валовой внутренний продукт на душу населения). Каждый
частный индекс принимает значение от 0 до 1, а индекс человеческого
220
i* I mu him равен их среднему арифметическому и соответственно тоже на-
■'."iiiioi в интервале от 0 до I54. Расчет показывает, что после Великихре-
•|м1|1м 114 Р увеличился в 1,72 раза — с 0,188 до 0,325 (см. табл. 1).
Таблица 1. Индекс человеческого развития в России в 1851—1914 гг.*
1 оды
Насе¬
ление,
млн
чел.
Валовой внутрен¬
ний продукт на
д.н.**
Грамотность
обоего пола
Средняя про¬
должитель¬
ность жизни
Индекс
челове-
че-
ского
раз¬
вития
Дол.
Индекс
%
Индекс
Лет
Индекс
1.ЧЧ 1X60
73,5
701,0
0,381
14,8
0,148
27,1
0,035
0,188
1КЫ 1870
78,4
675,9
0,374
17,2
0,172
27,9
0,048
0,198
IH/I 1880
91,7
666,4
0,372
20,1
0,201
28,8
0,063
0,212
IHKI 1890
110,6
679,9
0,375
23,4
0,234
29,7
0,078
0,229
1К')| -1900
125,8
790,7
0,402
28,9
0,289
31,2
0,103
0,264
1401 -1910
147,6
928,1
0,430
34,7
0,347
32,9
0,132
0,303
PH 1 -1914
171,3
981,6
0,440
39,6
0,396
33,5
0,141
0,325
4 Подсчитано по: Воспроизводство населения СССР / А.Г. Вишневский, А.Г. Волков
(род.). М., 1983. С. 61; Миронов Б.Н. История в цифрах: Математика в исторических
исследованиях. Л., 1991. С. 82, 146; Миронов Б.Н. Экономический рост и образова¬
ние в России и СССР в XIX—XX вв. // Отечественная история. 1994. № 4—5. С. 111—
125; Грегори П. Экономический рост Российской империи (конец XIX — начало XX
и.): Новые подсчеты и оценки. М., 2003. С. 22, 232-237.
++ В долларах США 1989 г.
Пореформенная Россия, несомненно, испытывала интенсивный
экономический рост, который благотворно сказывался на благосо¬
стоянии ее населения. Темпы развития экономики в 1861-1913 гг.
были сопоставимы с европейскими, хотя немного отставали от аме¬
риканских. Национальный доход за 52 г. увеличился в 3,84 раза, а на
душу населения — в 1,63 раза. Душевой прирост объема производ¬
ства составлял 85% от среднеевропейского. С 1880-х годов темпы
экономического роста стали выше не только среднеевропейских, но
и «среднезападных» — валовой национальный продукт увеличивал¬
ся на 3,3% ежегодно. Из великих держав только в США они были
выше — 3,5%55. При этом индустриализация сопровождалась повыше¬
нием уровня жизни крестьянства, значит, происходила не за его счет,
как полагают многие исследователи56. Успешно развивались не толь¬
ко промышленность, но и сельское хозяйство, которое, несмотря на
институциональные трудности, прогрессировало так же быстро, как в
целом в Европе. Столыпинская реформа, устраняя институциональ¬
ные помехи, создавала самые благоприятные условия для ускорения
аграрного развития, поскольку для этого имелась важнейшая предпо¬
сылка — экономика России стала рыночной: экономические решения
221
принимались индивидуально (бизнесменами, торговцами, сельскохо¬
зяйственными производителями), цены устанавливались в результате
действия стандартных рыночных механизмов.
Альтернативный показатель уровня жизни — конечный57 средний
рост (длина тела) людей, который рассматривается в современной на¬
уке в качестве замещающего интегрального индикатора уровня жиз¬
ни, получившего в специальной литературе название биологического
статуса. Использование такого индикатора опирается на доказанный
в биологии человека факт, что финальный средний рост людей харак¬
теризует степень удовлетворения базисных потребностей человека
в пище, одежде, жилище, медицинском обслуживании и т. п. Люди,
чьи базисные потребности удовлетворяются лучше, превосходят ро¬
стом тех, чьи базисные потребности удовлетворяются хуже; и наобо¬
рот. Благодаря этому данные о среднем росте позволяют оценить, как
удовлетворяются базисные потребности человека, и судить о дина¬
мике уровня жизни58. С 1866-1870 по 1911-1915 гг. финальный сред¬
ний рост мужского населения России увеличился на 4,5 см (с 164,5 до
169 см)59, соответственно средний вес взрослых мужчин увеличился
на 5 кг (с 60 до 65 кг). Такая значительная прибавка роста и веса была
возможна только при условии улучшения питания и повышения уров¬
ня жизни.
Концепция пауперизации существует в связке с концепцией всеоб¬
щего, или системного, кризиса российского самодержавия второй по¬
ловины XIX-начала XX в., причем в качестве главной опоры. Когда
говорят о системном кризисе самодержавия, то, как правило, имеется
в виду, во-первых, полная несостоятельность режима и по существу, и
в глазах народа; во-вторых, неспособность изменяться, развиваться и
приспосабливаться к изменяющимся условиям, что в конечном итоге
ведет к параличу власти. При этом под режимом имеется в виду не по¬
литическое устройство страны, а весь строй жизни, следовательно, и
речь идет о нежизнеспособности системы в целом — в политическом,
экономическом и социальном отношениях. «Кризис самодержавия в
России в конце XIX—начале XX в. проявился по существу во всех сто¬
ронах экономической, социальной и политической жизни страны»60.
Согласно этой концепции, кризис режима, во-первых, был всеоб¬
щим: он проявлялся во всех сторонах жизни страны, в том числе и как
кризис верхов, и, во-вторых, затяжным, или перманентным: кризис
— не стадия, не перелом, не временное изменение к худшему, а со¬
стояние и даже процесс — он углублялся и расширялся61. Несомнен¬
но, что идея системного кризиса России в 1895—1917 гг. происходит
от ленинско-сталинской концепции российского империализма как
военно-феодального, загнивающего, или паразитического, и умираю¬
щего капитализма, находящегося в состоянии всеобщего кризиса, ко-
222
• ••I’l.iii ведет к социалистической революции62. При этом одни авторы
и МП гт делали на политических процессах, а другие отдавали приори-
и I социально-экономическим. «Как бы ни соотносились между со-
hi эти компоненты или этапы системного кризиса империи, для ре-
ишмоций 1917 г. на деле решающее значение имели не политические
| омфликты в “верхах”, а социальная борьба низов за выживание»63.
( вязка пауперизации и общего, или системного, кризиса совер-
М1Г1МЮ обоснованна. Трудно спорить с тем, что благосостояние на-
t г пения — интегральный показатель успешности модернизации и
ил повременно — конечный результат совместных усилий со стороны
• .iMoro населения и правительства в деле переустройства уклада рос-
• миской жизни, сложившегося в крепостное время. Если качество
жизни систематически понижалось, значит, структурные реформы
российского общества XVIII—начала XX в., по крайней мере, в мате¬
риальном отношении, были провальными и не отвечали его насущ¬
ным потребностям.
Концепция кризиса опирается на, казалось бы, очевидную идею:
если какая-то структура погибает, значит, в период, непосредствен¬
но предшествующий ее гибели, она находилась в состоянии кризиса
и неудержимо шла к своему концу. Говоря конкретно, раз царский
режим был свергнут, значит, всегда и во всем был несостоятельным
и почти каждое событие или явление российской истории вело его в
конечном итоге к гибели, а страну — к революции. В соответствии с
этим весь XIX век рассматривался как дорога к революции, которая
временно откладывалась в результате реформ. Реформы 1860-1870-х
годов отложили революцию, но она все равно произошла, потому что
должна была произойти: самодержавие в принципе не могло провести
последовательные структурные реформы, так как они не оставляли
места для самодержавия. Крах режима и социалистическая револю¬
ция казались абсолютно неизбежными. В упоминавшемся «Кризисе
самодержавия» убежденно утверждалось: «Общей причиной кризиса
самодержавия во второй половине XIX-начале XX в. была несосто¬
ятельность его попыток приспособиться к развивающимся капита¬
листическим отношениям. <...> Уже первый шаг царизма по пути к
буржуазной монархии оказался неуверенным, колеблющимся, неу¬
дачным и несостоятельным. <...> В начале XX в. монархия в России
могла быть только черносотенно-погромной»64. И. Д. Ковальченко,
академик-секретарь Отделения истории РАН, не менее убежденно,
потому что верил, писал в 1992 г., когда можно было без опасения с
этой идеей не соглашаться: «Социалистическая революция в России
была неизбежностью, порожденной особенностями ее исторического,
прежде всего аграрного развития»65. В 1978 г. тиражом 100 тыс. экз. вы¬
шла книга М. К. Касвинова «Двадцать три ступени вниз». Николай II
223
правил 23 г., и каждый год его царствования был шагом к революции.
Если бы автор расширил хронологические рамки своего повествова¬
ния до 1800 г., то мог бы назвать свою книгу «117 ступеней вниз». Это
так же верно, как утверждение, что с момента рождения каждый шаг
человека неудержимо ведет его к смерти. Однако независимо от того,
правильна или неправильна концепция кризиса, она владела умами
исследователей и направляла их научную деятельность. В постсовет¬
ское время историографическая ситуация не изменилась.
Необыкновенную прочность концепции обнищания и кризиса
обеспечивала политизация проблемы как до 1917 г., так и после. До
1917 г. отрицание или просто сомнение в пауперизации рассматрива¬
лось среди прогрессивной интеллигенции как страшная ересь, потому
что отнимало главный аргумент у противников царизма в борьбе за
влияние и власть. Связь между тезисом обнищания и политически¬
ми интересами интеллигенции объяснил Н. П. Макаров — видный
экономист, входивший в организационно-производственную шко¬
лу, которая выступала за решение аграрного вопроса путем интенси¬
фикации сельского хозяйства и хозяйственное укрепление крепких
крестьянских хозяйств. «Условия политической и социальной жизни
выдвинули крестьянский вопрос как один из вопросов социально-
политической борьбы; это придало крестьянскому вопросу особую
важность и интерес, но это и взяло его во власть соответствующей
его постановки, сводящейся к установлению обнищания, разложе¬
ния деревни в области познавания реальной жизни и к требованию
земли в области программных построений. <...> Не признавать мало¬
земелья представлялось равносильным признанию справедливости суще¬
ствовавших и политического строя, и социальных отношений. <...> Плач
(по крестьянскому хозяйству. — Б. М.) тоже был одним из идейных
средств борьбы со старым режимом. Говорить о прогрессе было доволь¬
но трудно (выделено мною. — Б. М)»66. Как видим, борьба с малозе¬
мельем стала синонимом и эвфемизмом борьбы с правительством и
служила маркером, разделявшим людей «прогрессивных» и «консер¬
вативных», своих и чужих.
Н. П. Макаров сообщал, что в широких партийных и интеллигент¬
ских кругах и в экономической литературе отрицалось или замал¬
чивалось, что интенсификация сельского хозяйства может вывести
крестьянское хозяйство из кризиса. Это не соответствовало полити¬
ческим целям либерально-радикальной интеллигенции: интенсифи¬
кация — это длительный процесс, ведущий к разрешению аграрного
вопроса и ослаблению социальных противоречий в деревне, а борь¬
ба с малоземельем здесь и сейчас ведет к обострению политической
борьбы и повышает шансы свергнуть монархию и придти к власти67.
Лозунг «Земля и воля» был популярен среди крестьянства, обладал
224
‘•||»()миой мобилизующей силой, и лидеры освободительного движе¬
ния нс хотели от него отказываться. «“Земля и воля” — таков оказался
п конце концов лозунг всего освободительного движения, — конста-
| провал видный эсер, впоследствии лидер народно-социалистической
1мргии А. В. Пешехонов в 1911 г. — Лозунг не новый: за последние 50
мс| не раз поднималось это знамя, первая же попытка была сделана
чу и. не на другой день после падения крепостного права. Тогда оно
• онрало маленькую кучку молодежи, в последний же раз (имеется в
пилу революция 1905—1907 г. — Б.М.) собрались под ним большие на-
I м >д| Iые массы. Пятьдесят лет прожиты не напрасно, многое в этом от¬
ношении изменилось, но знамя осталось старое»68.
Лозунг «Земля и воля» в то время, когда действовала Государствен-
мля дума и по крайней мере цензовая интеллигенция имела полити¬
ческие права, конечно, означал призыв к переделу собственности и
штсти, а признание улучшения в сельском хозяйстве или повышения
.•мешенного уровня крестьянства отвлекало от этого и поэтому вос¬
принималось как измена групповым интересам, ядро которых со-
i I являли власть и политическая мобилизация. Борьба за справедливое
решение аграрного вопроса была выбрана в качестве трамплина, ве-
мущего к власти, а если понадобится, и оружия для свержения суще¬
ствующего режима.
Концепция кризиса мешала до 1917 г. даже компетентным ис¬
следователям дать надежный анализ происходившего, что же гово¬
рить о неспециалистах и публике. Действительно, можно удивлять¬
ся, как статистики, включая таких выдающихся, как А. А. Кауфман
н В. Э. Ден, просмотрели повышение урожайности в пореформенное
время и только в 1917 г. сознались в своей ошибке. «Как В. Э. Ден, так
и я, приходили к выводу, что урожаи у нас в России остаются более
или менее стационарными. <...> Однако новейшие подсчеты застав¬
ляют отказаться от этого вывода. К счастью, и Россия не составляет
исключения из общего правила роста урожайности. <...> Последова¬
тельный рост урожайности в течение последнего полувека не может
подлежать сомнению <...> Рост урожайности как на владельческих, так
и на крестьянских землях идет ускоряющимся темпом»69. Просмотреть
увеличение урожайности в 1,5—1,7 раза?! Трудно допустить, что ува¬
жаемые статистики занимались фальсификацией, но то, что их взгляд
был затуманен концепцией кризиса, и они боялись от нее отступить —
очевидно. Повышение урожайности — следствие интенсификации, и
констатация самого этого факта едва ли порадовала бы либеральную
интеллигенцию, которая твердо стояла на том, что «ни домашнего, ни
общественного благополучия за истекшие пятьдесят лет нельзя было
достигнуть в тех условиях, какие были созданы реформою 1861 г. и на¬
ходившимися в связи с нею преобразованиями»70.
225
Известный литературный критик П. В. Анненков (1813—1887)
определил еще в 40-е годы XIX в. русскую интеллигенцию как «вою¬
ющий орден, который не имел никакого письменного устава, но знал
всех своих членов, рассеянных по лицу пространной земли нашей, и
который все—таки стоял по какому-то соглашению, никем в сущно¬
сти не возбужденному, поперек всего течения современной ему жизни,
мешая ей вполне разгуляться, ненавидимый одними и страстно люби¬
мый другими (выделено мною. — Б. М.)»71. Идти интеллигентному че¬
ловеку против своих было опасно. Как свидетельствовал Н. А. Бердя¬
ев: «В России образовался особенный культ революционной святости.
Культ этот имеет своих святых, свое священное предание, свои дог¬
маты. И долгое время всякое сомнение в этом священном предании,
всякая критика этих догматов, всякое непочтительное отношение к
этим святым вело к отлучению не только со стороны революционного
общественного мнения, но и со стороны радикального и либерально¬
го общественного мнения»72.
Уровень жизни в позднеимперской России
по данным западной историографии
В западной историографии концепции кризиса российского общества
и пауперизации его населения также получили широкое распростра¬
нение. Их сформулировали западные исследователи под влиянием
русской общественной мысли, а также российские ученые-эмигранты
М. Карпович, Г. Павловский, П. Н. Милюков и др. Если в россий¬
ской историографии большое распространение получила социально¬
классовая трактовка, то западная историография отдала предпочтение
мальтузианской концепции, объясняющей снижение уровня жизни
чрезмерно быстрым ростом населения, опережающим увеличение
средств существования; осуждение крепостничества и самодержавия
в качестве главных факторов бедности уходило на второй план. Счи¬
талось, что скованные институтами крепостного права и общины,
крестьяне находились между молотом растущей эксплуатации сверху,
со стороны государства и помещиков, и наковальней все усиливаю¬
щегося давления роста населения — снизу. Отмена крепостного права
в 60-е годы XIX в. мало что изменила, а в некоторых отношениях ухуд¬
шила ситуацию вследствие уменьшения величины и качества земель¬
ных наделов, усиления роли общины, увеличения бремени налогов и
платежей перед землевладельцами и государством, хотя форма их и
изменилась — барщина заменилась отработками, оброк — арендной
платой73. Концепция кризиса получила поддержку со стороны влия¬
тельного на Западе экономического историка А. Гершенкрона, соглас-
226
н*» Iспорому государство в имперской России перекачивало ресурсы
ми г такого хозяйства в промышленность, понижая жизненный уро-
||* in. деревни до биологического минимума74.
Концепция кризиса и пауперизации была принята научным со-
««ишеетвом западных историков и в течение 20—70-х годов XX в. яв-
парадигмой, которая вошла в учебники. Как и в России, две
| точеные идеи — «кризис старого режима» и «дорога к революции» —
тсмодствовали над многими исследователями: раз империя потер-
мена крах, то почти каждое событие или явление в ее истории вело к
I могли75.
I* западной историографии парадигма не имела советской жестко-
• ш, допускались большие индивидуальные колебания в оценках уров¬
ни жизни, да и за ревизионизм не лишали свободы, хотя, например, в
< IIIA в 50-е годы XX в., не говоря о Германии, Италии и некоторых
жк'точноевропейских странах в 1930—1945 гг., во время активной дея-
п пыюсти сенатора Дж. Маккарти на посту председателя Комиссии
ми вопросам деятельности правительственных учреждений, можно
ны ло потерять работу за симпатии к марксизму, социализму, СССР,
\л участие в первомайских демонстрациях и других видах «подрывной
деятельности». Однако в западной историографии приоритет отдавал-
( я все-таки научным соображениям. Парадигма есть парадигма — она
стандартизирует взгляды и подходы в любом научном сообществе.
Причем если в специальных работах существовало некоторое раз¬
нообразие мнений, то в учебниках наблюдалось больше единодушия
в оценке уровня жизни как очень низкого и ее динамики как пони¬
жающейся, что часто рассматривалось в качестве важнейшей причи¬
ны бунтов, волнений, восстаний XIX в. и русских революций начала
XX в. По мнению Н. В. Рязановского — автора самого популярного
в США учебника по русской истории, независимо от того, повыша¬
лось или понижалось благосостояние крестьянства в последние годы
существования старого режима, его положение и в начале XX в. было
тяжелым76.
В западной, как и в российской историографии, всегда находились
ревизионисты. Пересмотр парадигмы обеднения в пореформенной
деревне начал Дж. Симмс в 1976 г.77 Его активно поддержал П. Гре¬
гори. В серии статей и нескольких книгах он убедительно доказывал,
опираясь на данные о динамике основных показателей социально-
экономического развития и национального дохода России в 1861—
1913 гг., что благосостояние крестьянства повышалось. Автор показал,
что уровень экономического развития России накануне Первой ми¬
ровой войны был выше, чем это традиционно принято считать; темпы
экономического роста страны были сравнимы с темпами роста веду¬
щих стран Запада; страна была достаточно интегрирована в мировую
227
рыночную экономику, и экономика росла, причем ее рост опережал
рост населения. Грегори считает, что негативное влияние аграрно¬
го кризиса 1870—1890-х годов преувеличено, темпы роста сельского
хозяйства преуменьшены, а уровень потребления крестьян недооце¬
нен78. Благодаря работам Грегори концепция повышения уровня жиз¬
ни в пореформенной деревне стала постепенно овладевать умами за¬
падных историков,79 и в настоящее время исследования подобной
ориентации являются мейнстримом — ведущим и набирающим силу
направлением80. В сущности, новый взгляд подрывает главный тезис
классической западной русистики о кризисе старого режима, спра¬
ведливо утверждает патриарх западной историографии М. Конфино:
если убрать аграрный кризис из стройной картины всеобщего кризи¬
са, который привел к русским революциям, то всю концепцию паде¬
ния имперского режима следует пересмотреть81.
Итак, в конце XIX-начале XX в. в ходе дискуссии о развитии рос¬
сийского общества в XIX—начале XX в. в историографии сложилась
концепция кризиса и пауперизации. Согласно ей, причиной кризиса
социума и обнищания населения в первой половине XIX в. являлось
крепостное право, а в пореформенное время — половинчатость осво¬
бодительных реформ 60-70-х годов XIX в., которые не были доведены
до конца — общество не получило конституцию. Неуклонное сни¬
жение жизненного уровня крестьян и рабочих рассматривалось как
главное доказательство кризиса и несостоятельности существовавше¬
го политического режима. Концепция была унаследована советской
историографией, которая обобщила ее до закономерности истори¬
ческого развития о непрерывном обострении нужды и бедствий не
только крестьян, но и рабочих в антагонистических общественно¬
экономических формациях. В ее рамках анализировалось развитие
российского общества в XVIII—начале XX в.
Концепцию кризиса и пауперизации правомерно трактовать как
научную парадигму, или дисциплинарную матрицу, в том смысле, какой
придается ей в социологии науки: «признанные всеми научные дости¬
жения, которые в течение определенного времени дают научному со¬
обществу модель постановки проблем и их решений»82. Парадигма —
это не только теория, но и способ поведения в науке, образец решения
исследовательских задач в соответствии с определенными правилами;
она дает готовый и почти обязательный алгоритм исследования. Ее
императивность обусловливается тем, что она существует в рамках на¬
учного сообщества и поддерживается им. Если профессиональный ис¬
следователь идентифицирует себя с научным сообществом, он должен
придерживаться господствующей парадигмы, иначе он будет в нем
белой вороной (как, например, был в нем А. Я. Гуревич), более того —
рискует вообще быть исторгнутым из него. Научное сообщество, та-
228
• им миртом, выступает для отдельного исследователя референтной
• гм с которой он сверяет свою научную деятельность, если хо-
•• I моимоваться престижем и уважением. В течение ста последних
I. I ммющсство историков в России и за рубежом придерживалось
и 11*.iм111 мы кризиса и пауперизации потому, что она наилучшим об-
I*«н»м. г его точки зрения, объясняла общественное развитие России
v I \ начала XX в. как фатально ведущее к революции и гибели им-
и. juiii В се рамках анализировалось развитие российского общества
и Will начале XX в. и самое главное — происходило конструирова¬
ние социальной реальности, ибо для преобладающего большинства со-
*iHinrrma историков, тем более для тех, кто специально не занимал-
• ч i «шпально-экономическим и политическим развитием России в
I ‘ник* Х1Х-начале XX в., парадигма являлась фоновым знанием, она
мппчаливо принималась на веру, как аксиома. Трактовка концепции
I |щ шел и пауперизации как научной парадигмы, защищенной общим
мнением научного сообщества и благодаря этому обладающей огромной
• иной инерции, хорошо объясняет, почему соответствующие ей пред-
« I л мления удерживаются в историографии более столетия, несмотря
ил противоречия данным, о которых шла речь выше.
Однако длительное существование концепции кризиса и паупе-
рп иции обусловливалось не только огромной силой инерции любой
плрлдигмы, а и тем, что она выполняла важные социальные функции.
И но щнеимперский период она служила целям дискредитации само-
мержавия, мобилизации населения на борьбу за реформы и свержение
монархии, оправдания существующего освободительного движения,
политического террора и революции, развития гражданского обще-
t | па. Велика была ее роль в вопросе идентификации интеллигенции
как самой прогрессивной социальной группы российского обще¬
ства, самоотверженно и бескорыстно борющейся за политические и
социальные реформы, обеспечивающие счастье народа, а крестьян
как бедных и отсталых, униженных и оскорбленных, нуждающихся
в поддержке, представительстве, защите и руководстве. Одна часть
интеллигенции и созданные ею политические партии либерально¬
демократического направления, прежде всего кадеты, считали, что
роль представителя и руководителя крестьянства принадлежит им.
Другая часть интеллигенции и созданные ею партии социалистиче¬
ского направления (в первую очередь эсеры и большевики) выдвигали
на эту роль себя и «передовой рабочий класс». Культурная и полити¬
ческая дискриминация крестьян служила способом самоидентифи¬
кации и самоутверждения интеллигенции и средством установления
контроля над крестьянами, что позволяло руководить их жизнью, на¬
правлять их поведение в нужном направлении, в том числе помочь
самой интеллигенции материализовать свои политические интересы.
229
Нельзя не вспомнить мнение А. Я. Гуревича: «История — наука при¬
страстная, работать, не имея никаких симпатий и антипатий, увлече¬
ний, склонностей, даже предвзятых идей, историк, который изучает
людей, не может»83.
В советское время парадигма служила целям оправдания освободи¬
тельного движения, свершившейся Октябрьской революции и всего,
что за ней последовало, — Гражданской войны, террора против клас¬
совых врагов трудящихся, установления и существования советской
власти. Между прочим, ту же функцию оправдания выполняли и ми¬
фологемы, долгое время служившие парадигмой в изучении Великой
французской революции, которые объясняли ее происхождение, ис¬
ходя из системного кризиса, чрезмерной эксплуатации и обнищания
населения — на самом деле, как демонстрирует А. В. Чудинов, ни того,
ни другого, ни третьего не было84. С этим соглашался А. Я. Гуревич:
«Революция во Франции объясняется вовсе не тем, что здесь якобы
больше шкур содрали с трудящихся, чем где бы то ни было. Огромную
роль здесь сыграли идеи просветителей, широко распространявшиеся
в искаженной форме в обществе. <...> Не обострение материальных
противоречий само по себе вызывает сдвиги, приводящие к классо¬
вой борьбе и революции, как это принято считать в марксистской
историографии, а состояние сознания, идеология, менталитет людей,
которые в одном случае вовлекаются, а в другом — не вовлекаются в
классовую борьбу»85.
Парадигма имела идеологическое значение, подтверждая истин¬
ность марксизма. Она соответствовала марксистскому взгляду на
социально-экономическую историю, хорошо укладывалась в схему
смены феодальной формации на капиталистическую, а капиталисти¬
ческой — на коммунистическую, и именно потому вошла в обобщаю¬
щие работы и учебники по общей и экономической истории СССР.
Парадигма всегда выполняла роль маркера, разделяющего людей на
своих и чужих. До 1917 г. отрицание или просто сомнение в обнища¬
нии рассматривалось среди прогрессивной интеллигенции как страш¬
ная ересь, потому что отнимало главный аргумент у противников ца¬
ризма в их борьбе за влияние и власть. В советской историографии
она стала настоящей идеологемой, и отклонение от нее преследова¬
лось намного строже: исследователь мог потерять не только уважение
в научном сообществе, но работу и свободу.
Примерно такой же была ситуация в историографии XX в. на За¬
паде, где не было авторитаризма, советской власти и идеологиче¬
ской монополии марксизма. Концепция кризиса и пауперизации
была принята научным сообществом западных историков и в течение
1920—1970-х годов также являлась парадигмой, вошла в учебники и в
значительной степени определяла научные исследования в этой обла-
230
• ш и шлько в последние двадцать лет подверглась ревизии. Этодока-
и.иип, что парадигма в любом научном сообществе обладает огром¬
ном инерционной силой. Прочность парадигме обеспечивало то, что
ои,| наилучшим образом, с точки зрения сообщества, объясняла важ-
m имше события позднеимперской истории и соответствовала общим
прелгтилсниям об имперской России как отсталой стране, которая
I к нуде г благоденствовать до тех пор, пока в ней не утвердятся рыноч-
м.ш экономика, гражданское общество и правовое государство.
16, что в СССР парадигма кризиса/пауперизации по сути стала
мифологемой, не мешало ей, как мы видели, служить моделью для
ж следователей и выполнять важные социальные функции. Но совет-
< Mie историки были поставлены в тяжелое положение: опровергать
се означало становиться в научном сообществе белой вороной, за¬
щищать — идти против научной совести. Как говорил А. Я. Гуревич,
находившейся в аналогичной ситуации: «Дихотомия массового со-
шания, творящего образ прошлого по образу и подобию современно-
« in, с одной стороны, и профессионального критического сознания
ис Iориков — с другой, делает положение историка парадоксальным и,
временами, не лишенным трагизма: когда их реконструкция прошло-
ю ближе всего к его образу в общественном сознании — она может
быть далека от научной; становясь научной, она отрывается от запро¬
сов общества, и историк рискует остаться в одиночестве»86. Однако и в
ном он нашел целесообразность и некое оправдание. «Человеческие
истины всегда и неизбежно антропологичны. Помещаясь в человече¬
ских головах, владея живыми сердцами, истина, направляющая лю¬
дей на те или иные поступки, не может не окрашиваться эмоциями,
целевыми установками и даже эстетическими тонами. И незачем ры¬
дать над утратой ею ’’химически чистой” нейтральности, которой она
никогда не обладала! Для того чтобы служить людям, истина, наука
должна подышать их воздухом, пропитаться их стремлением и стра¬
стями. Худо, когда наука превращается в проститутку, но слепая дев¬
ственность, страшащаяся всего земного, — бесплодна»87.
Примечания
1 Гуревич А. Я. История историка. М., 2004. С. 120.
7Семевский В. И. Крестьяне в царствование императрицы Екатерины II. 2-е изд. СПб.,
1903. X 1. С. 53-54, 60-61, 82-83, 85, 98-99.
'Семевский В. И. Крестьянский вопрос в России во второй половине XVIII-ro и первой
половине XIX века // Крестьянский строй. СПб., 1905. С. 199, 288-291.
4 Струве П. Б. Крепостное хозяйство: Исследования по экономической истории России
в XVIII и XIX вв. М., 1913. С. 50—51, 158—159; Огановский Н. П. Очерки по истории
земельных отношений в России. Саратов, 1911. С. 377—385.
5Фет А. А. Жизнь Степановки, или Лирическое хозяйство / Вступ. статья, сост., подгот.
текста и коммент. В. А. Кошелева и С. В. Смирнова. М., 2001. С. 5-56,408-463.
6Салтыков-Щедрин М. Е. Собр. соч.: В 20 т. М., 1968. Т. 6. С. 59-60.
7Писарев Д. И. Цветы невинного юмора // Русское слово. 1864. № 2.
8 Кошелев В. А. «Лирическое хозяйство» в эпоху реформ // Фет А. А. Жизнь Степановки.
С. 47.
9 Янсон Ю. Э. Опыт статистического исследования о крестьянских наделах и платежах.
СПб., 1877. С. 123-125.
10 Кауфман А. А. Аграрный вопрос в России. Ч. 1. Земельные отношения и земельная по¬
литика. М., 1908. С. 53.
п Ходский JI. В. Земля и землевладелец: Экономическое и статистическое исследование.
СПб., 1891. Т. 2. С. 243; Кауфман А. А. Аграрный вопрос в России. Ч. 1. С. 53.
12 Кауфман А. А. Аграрный вопрос в России. Ч. 1. С. 69—80; Игнатович И.И. Помещичьи
крестьяне накануне освобождения. СПб., 1902; Лященко П.И. Очерки истории аграр¬
ной эволюции России. СПб., 1908. С. 416; ПокровскийМ. Н. Крестьянская реформа//
История России в XIX веке. [М.]., [1907]. Т. 3; Рожков И. А. Город и деревня в русской
истории. СПб., 1902. С. 68—75; Розенберг В. Из хроники крестьянского дела // Очерки
по крестьянскому вопросу /А. А. Мануйлов (ред.). М., 1904. С. 7—41.
иЛенин В. И. ПСС. 5-е изд. В 55-ти т. М., 1958. X 3.
нКун Т. Структура научных революций. 2-е изд. М., 1977. С. 11.
15 Трубецкой Е. Н. Новая земская Россия // Русская мысль. 1913. Декабрь. С. 1, 3-4, 11.
хьЩебина Ф. А. Новая неземская России // Русская мысль. Год 35. 1914. № 3. Отд. 12.
С. 34.
17 Бунаков И. О ближайших путях развития России (По поводу статей кн. Евг. Трубецко¬
го) // Заветы. 1914. Июль. Отд. 8. С. 1—26.
18 Струве 77. Б. Почему застоялась наша духовная жизнь? // Русская мысль. 1 Год 35.
1914. № 3. Отд. 17. С. 104,117-118.
19Маклаков В. А. Власть и общественность на закате старой России: (Воспоминания). Па¬
риж, 1936. С. 603-604; Karpovich М. Imperial Russia, 1801-1917. New-York, 1932. P. 103.
20Очерки истории СССР: Период феодализма: XVII в. / А. А. Новосельский, Н. В. Устю¬
гов (ред.). М., 1955. С. 198; Там же. Россия в первой четверти XVIII в. / Б. Б. Кафенгауз
(ред.). М., 1954. С. 63, 184-185; Там же. Россия во второй четверти XVIII в. / А. И. Ба¬
ранович и др. (ред.). М., 1957. С. 79; Там же. Россия во второй половине XVIII в. /
Под ред. А. И. Баранович и др. (ред.). М., 1957. С. 73-75; История СССР с древней¬
ших времен до наших дней. В двух сериях, в 12 томах. Первая серия / Б. А. Рыбаков
(гл. ред.). М., 1967-1968. X 3. С. 24-220, 629-630; X 4. С. 238-244; X. 5. С. 296, 303;
X 6. С. 22—23; История крестьянства Северо-запада России: Период феодализма /
А. И. Копанев (ред.). СПб., 1994. С. 166—167, 213, 234; История крестьянства в Евро¬
пе / 3. В. Удальцова (ред.). М., 1986. X 2. С. 442; X 3. С. 329-337, 344.
21 Покровский М. Н. Русская история с древнейших времен. М., 1934. X. 4. С. 93; Исто¬
рия СССР. Т 2. Россия в XIX веке: Кризис феодализма. Утверждение капитализма /
М. В. Нечкина (ред.). 3-е изд. М., 1955. X. С. 2-21, 24-26, 492-498, 639-646, 754-
758; История СССР. X 1. С древнейших времен до 1861 г. М., 1956. С. 422-425, 505-
513, 612—618; Лященко П. И. История народного хозяйства СССР. 3-е изд. М., 1952.
X. 1. С. 505—506; Очерки экономической истории России первой половины XIX в /
М. К. Рожкова (ред.). М., 1959. С. 60-61; Хромов Л. А. Экономическое развитие Рос¬
сии: Очерки экономики России с древнейших времен до Великой Октябрьской рево¬
люции. М., 1967. С. 103-111,350-351.
22Крестьянство Сибири в эпоху феодализма / А. П. Окладников (ред.). Новосибирск,
1982. С.117, 259, 278-279, 282.
23 Крестьянство Сибири в эпоху капитализма / А. П. Окладников (ред.). Новосибирск,
1983. С.197,267.
24Крестьянское движение в России в 1796—1825 гг.: Сборник документов / С. Н. Валк
(ред.). М., 1961. С. 6—7,12-13; Крестьянское движение в России в 1850-1856 гг.: Сбор¬
ник документов / С. Б. Окунь (ред.). М., 1962. С. 8-13; Крестьянское движение в Рос¬
сии в 1890—1900 гг.: Сборник документов / А. В. Шапкарин (ред.). М., 1959. С. 6—23;
Крестьянское движение в России в 1870—1880 гг.: Сборник документов / П. А. Зайонч-
ковский (ред.). М., 1968. С.9—10, 17-18, 20, 37-39; Крестьянское движение в России в
1901—1904 гг.: Сборник документов / А. М. Анфимов (ред.). М., 1998. С. 9.
232
Г\ 1чпишпгин Л. Н. Сельское хозяйство России во второй половине XVIII в.: (Историко-
омический очерк). М., 1957. С. 127-130, 231-241,422-432.
his,шов К). А. Помещичьи крестьяне в России: Феодальная рента в XVII—начале
Will I». М., 1974. С. 309.
л* I/•/.■//// //. А. Положение крестьян и товарное производство в России: Вторая полови-
и.| Will иска (По материалам Пензенской губернии). М., 1966. С. 200.
//м *л //////// //. М. Государственные крестьяне и реформа П. Д. Киселева: В 2 т. М., 1946,
I. I. С. 89-102, 196-206; Т. 2. С. 147-149, 173-174, 289-290, 452-455, 571-577.
//•г читай //. М. Русская деревня на переломе: 1861—1880 гг. М., 1978. С. 124—133,
ЧК .4)5,270.
‘ 1,ишнчкшский П. А. Отмена крепостного права в России. 3-е изд. М., 1968. С. 232—259,
’49, К.чшшрова Н. А. Аграрный кризис конца XIX века в России. М., 1959. С. 121—134.
" Мтои Л. В. Исследование об «Экономических примечаниях» к Генеральному меже-
ii.liIто: (К истории русского крестьянства и сельского хозяйства второй половины
Will и.). М., 1965. С. 308; Ковальченко И. Д., Милов Л. В. Об интенсивности оброчной
in пиултации крестьян центральной России в конце XV1I1—первой половины XIX в.
// 11с юрия СССР. 1966. № 4. С. 55-80; Ковальченко И. Д. Русское крепостное кре-
< I мшс’пю в первой половине XIX в. М., 1967. С. 288—296; Милов Л. В. Великорусский
|мчарь и особенности российского исторического процесса. М., 1998. С. 416—417.
" Мшим Л. В. Великорусский пахарь. С. 213,417, 572.
"Ф,чЬ/юв В. А. Помещичьи крестьяне Центрально-промышленного района России
мшил XVI 11-первой половины XIX в. М., 1974. С. 225-249.
" Ип покоев В. И. Государственные повинности крестьян Европейской России в конце
Will -началеXIXвека. М., 1987. С. 259—262.
’ Цштшк Б. Г. Русская деревня в реформе 1861 г.: Черноземный центр, 1861—1895 гг. М.,
1472. С. 126-127, 146-151.
" f/аймак Б. Г. Переворот 1861 г. в России: почему не реализовалась реформаторская
.шыернатива. М., 1991. С. 152—188.
' Першин П. Н. Аграрная революция в России. Кн. 1. От реформы к революции. М.,
1966. С. 44—62; Дубровский С. М. Сельское хозяйство и крестьянство России в период
империализма. М., 1975. С. 324-332, 381-382.
"' Анфимов А. М. (1) Экономическое положения и классовая борьба крестьян Европей¬
ской России: 1881—1904 гг. М., 1984. С. 223-227; (2) П. А. Столыпин и российское
крестьянство. М., 2002. С. 265.
"’('трумилин С. Г. Очерки экономической истории России и СССР. М., 1967. С. 56, 96-
97.
Иванов Л. М. Состояние и задачи изучения истории пролетариата России // Вопросы
истории. 1960. № 3. С. 50—74.
“ Арзуманян А. А. Обнищание рабочего класса в капиталистическом обществе. М., 1958.
С. 21-22; Варга Е. Избранные произведения: Капитализм после второй мировой во¬
йны. М., 1974. С. 7.
"Кирьянов Ю. И. Жизненный уровень рабочих России (конец Х1Х-начало XX в.). М.,
1979.
"Зорин А. Н. Города и посады дореволюционного Поволжья: Историко-этнографическое
исследование населения и поселенческой структуры городов российской провинции
второй половины XVI—начала XX в. Казань, 2001. С. 202—221; Кащенко С. Г. Реформа
19 февраля 1861 г. на Северо-Западе России: Количественный анализ массовых ис¬
точников. М., 1995. С. 176, 177, 179, 180; Нефедов С. А. Демографически-структурный
анализ социально-экономической истории России. Конец XV—начало XX века. Ека¬
теринбург, 2005. С. 112, 143-147, 171-172, 238-240, 260-267, 273-274. 112.
44 История СССР: XIX—начало XX в. / И. А. Федосов (ред.). 2-е изд. М., 1987. С. 13—15,
157—161; Павленко Н. И., Кобрин В. Б., Федоров В. А. История СССР с древнейших
времен до 1861 г. М., 1989. С. 244, 258, 289, 291-291, 309, 316-318, 321,408-409; Исто¬
рия России XVIII—XIX вв.: Учебное пособие для вузов / Л. В. Милов (ред.). М., 2006;
Павленко Н. И., Андреев И. Л., Федоров В. А. История России с древнейших времен до
1861 г.: Учебник для вузов / Н. И. Павленко (ред.). 4-е изд. М., 2007. С. 413.
233
45 Ежегодник по аграрной истории Восточной Европы. 1958. Таллинн, 1959. С. 221 (вы¬
ступление А. Л. Шапиро в прениях).
46Шапиро А. Л. Русское крестьянство перед закрепощением (XIV—XVI вв.). Л., 1987.
С. 106-107; Аграрная история Северо-Запада России: Вторая половина XV-начало
XVI в. Л., 1971. С. 363—367, 372—374; Аграрная история Северо-Запада России
XVI века: Новгородские пятины. Л., 1974. С. 267-299; Аграрная история Северо-
Запада России XVII века (население, землевладение, землепользование). Л., 1989.
С. 63-66, 104, 113-118, 179-184.
47Шапиро А. Л. Проблемы социально-экономической истории Руси XIV—XVI вв. Л.,
1977. С. 189.
48 Рындзюнский П. Г. (1) Об определении интенсивности оброчной эксплуатации кре¬
стьян Центральной России конце XVIII—первой половине XIX в. // История СССР.
1966. № 6. С. 44-64; (2) Вымирало ли крепостное крестьянство перед реформой
1861 г.? // Вопросы истории. 1967. № 7; (3) Утверждение капитализма в России: 1850—
1880 гг. М., 1978. С. 49—83. (4) К изучению динамики численности крепостного на¬
селения в дореформенной России // История СССР. 1983. № 1.
49 Рындзюнский П. Г. Крестьяне и город в капиталистической России второй половины
XIX века: (Взаимоотношения города и деревни в социально-экономическом строе
России). М., 1983. С. 263.
^Нифонтов А. С. Зерновое производство России во второй половине XIX века: По мате¬
риалам ежегодной статистики урожаев Европейской России. М., 1974. С. 315—317.
51 Давыдов М. А. Очерки аграрной истории России в конце XIX—начале XX в. М., 2003.
С. 197-209, 233-235, 296,442, 555-556, 564.
52Миронов Б. Н. Социальная история России периода империи (XVIII—начало XX в.):
Генезис личности, демократической семьи, гражданского общества и правового госу¬
дарства. 3-е изд. СПб., 2003; Он же. Кто платил за индустриализацию: экономическая
политика С. Ю. Витте и благосостояние населения в 1890—1905 гг. по антропометри¬
ческим данным // Экономическая история. Ежегодник, 2001. М., 2002. С. 418-427;
Он же. Антропометрическая история России XVIII—XX веков: теория, методика,
источники, первые результаты // Труды Института российской истории. М., 2005.
С. 173—205; Он же. Благосостояние российского крестьянства после Великих ре¬
форм 1860—1870-х гг. // Вестник Санкт-Петербургского университета. 2005. Октябрь.
Серия 2. История. Вып. 4. С. 149-159; Он же. Мифологема о системном кризисе в
России после Великих реформ 1860—1870-х гг. // Нестор: Журнал истории культуры
России и Восточной Европы. № 11. Смена парадигм: современная русистика. СПб.,
2007. С. 304—312.; Mironov В. N. New Approaches to Old Problems: The Well-Being of the
Population of Russia from 1821 to 1910 as Measured by Physical Stature // Slavic Review.
Vol. 58. No. 1. Spring 1999. P. 1-26.
53Миронов Б. H. Мифологема о системном кризисе. С. 304-312.
54Ефимова М. R, Бычкова С. Г. Социальная статистика. М., 2004. С. 471-492.
55Грегори П. Экономический рост Российской империи (конец XIX — начало XX в.):
Новые подсчеты и оценки. М., 2003. С. 61—62.
56 Миронов Б. Н. Кто платил за индустриализацию. С. 418-427.
57 После достижения полной физической зрелости, когда рост уже не увеличивается.
58Грим Г. Основы конституционной биологии и антропометрии. М., 1967. С. 71-93,113;
Комлос Дж. Биологический уровень жизни и современный тип экономического ро¬
ста // Экономическая история: Ежегодник. 2001. М., 2002. С. 428-442; Миронов Б. Н.
Экономическая биология человека // Вопросы экономики. 2004. № 10. С. 141—150;
Cuff Т. The Hidden Cost of Economic Development: The Biological Standard of Living in
Antebellum Pennsylvania. Aldershot, Eng., 2005. P. 10—29; Steckel R. H. New Perspectives
on the Standard of Living//Challenge. 1995. September-October. P. 14.
59Миронов Б. H. Антропометрическая история России XVIII—XX веков: теория, мето¬
дика, источники, первые результаты // Труды Института российской истории. М.:
Наука, 2005. С. 173-205.
60 Кризис самодержавия в России: 1895-1917 / В. С. Дякин (ред.). Л., 1984. С. 3.
6]Дякин В. С. Был ли шанс у Столыпина? СПб., 2002. С. 50,114.
234
к чип it II. Полное собр. соч. М., 1962. 5-е изд. Т. 27; Сталин И. В. Об основах лени-
ии iM.i //Сталин И. В. Соч. Т. 6. М., 1947. С. 75.
//.. пч,уги //. В., Булдаков В. П. Октябрьская революция: новые подходы к изучению //
Ими рисы истории. 1996. № 5—6. С. 30; Булдаков В. 77. Имперство и российская рево-
■ им кость (критические заметки) // Отечественная история. 1997. № 1. С. 42—59.
г imi ни' самодержавия в России. С. 649, 651, 654.
л.»,ы тчснко И. Д. Аграрное развитие России и революционный процесс // Реформы
революция? Россия 1861—1917: Материалы международного коллоквиума исто-
piii* пн / II. С. Дякин (ред.). СПб., 1992. С. 262.
1 //. /7. Крестьянское хозяйство и его эволюция. М., 1920. С. 9.
М.пчцмш II. /7. Крестьянское хозяйство. С. 9.
Игшгмнм А.В. Экономическое положение крестьян в пореформенное время // Ве-
■mi .ni реформа: Русское общество и крестьянский вопрос в прошлом и настоящем:
И питейное издание. В 6 т. М., 1911. Т. 6. С. 200-201, 240.
'Кауфман А. А. Вопросы экономики и статистики крестьянского хозяйства. М., 1917.
< .4)4 266.
" Исшсмтов А.В. Экономическое положение крестьян в пореформенное время. С. 200—
»Ш, 240.
'Пт. мо кн.: Чешихин-Ветринский В. Е. Герцен. СПб., 1908. С. 107.
11»чп’цкая О. Князь С. Н. Трубецкой: Воспоминания сестры. Нью Йорк, 1953. С. 114;
lu'fHhiee /7. А. Духи русской революции // Вехи. Из глубины. М., 1991. С. 287.
'Kaipovich М. Imperial Russia, 1801—1917. New-York, 1932; Pavlovsky G. Agricultural Rus-
mb on llic Eve of Revolution. London, 1930. P. 319—326; MavorJ. An Economic History of
Russia. 2nd ed. New York: Russell and Russell, 1965. Vol. 2. P. 282, 389—406 (первое изд. в
1414 г.); Maynard J. Russia in Flux before October. London: Victor Gollangz, 1941. P. 41—
17; Robinson G. T. Rural Russia under the Old Regime: A History of the Landlord-Peasant
World and a Prologue to the Peasant Revolution of 1917. Berkeley, CA; Los Angeles: Univer¬
sity of California Press, 1969 (первое изд. в 1932 г.); Wallace D. M. Russia: On the Eve of
War and Revolution. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1984. P. 305—311 (впервые
опубликованная в 1877 г., книга неоднократно переиздавалась с дополнениями и из¬
менениями).
'1 i terse hen kron /1.(1) Economic Backwardness in Historical Perspective: A Book of Essays. N ew
York et al.: F. A. Praeger, 1965. P. 119—124; (2) Agrarian Policies and the Industrialization of
Russia, 1861—1917 //The Cambridge Economic History of Europe. Cambridge: Cambridge
University Press, 1965. Vol. 6. Part 2. P. 741—743.
г Миронов Б. H. Пришел ли постмодернизм в Россию? Заметки об антологии «Амери¬
канская русистика» // Отечественная история. 2003. № 3. С. 135—146.
n' Riasanovsky N. V. A History of Russia. 4th ed. New York; Oxford: Oxford University Press,
1984. P.250, 263, 342, 369, 373-374, 430-434.
"Simms J. Y., Jr. The Crisis of Russian Agriculture at the End of the Nineteenth Century: A
Different View // Slavic Review. 1977. Vol. 36, No. 3. P. 377-398.
,H Gregory P. (1) Grain Marketing and Peasant Consumption in Russia, 1885—1913 // Explora¬
tion in Economic History. March 1979. Vol. 17. No. 2. P. 135—164; (2) Russian Living Stan¬
dards during the Industrialization Era, 1885-1913 // Review of Income and Wealth. 1980.
Vol. 26. P 87-103; (3) Russian National Income: 1885—1913. Cambridge et al.: Cambridge
University Press, 1982.
n Укажем важнейшие работы «ревизионистов»: Коцонис Я. Как крестьян делали отста¬
лыми: Сельскохозяйственные кооперативы и аграрный вопрос в России 1861-1914.
М., 2006. С. 152-171; Мерль Cm. Экономическая система и уровень жизни в дорево¬
люционной России и Советском Союзе: Ожидания и реальность // Отечественная
история. 1998. № 1. С. 97—111; Хок С. JI. Мальтус: рост населения и уровень жизни
в России, 1861—1914 годы // Отечественная история. 1996. № 2. С. 28—64; Baker А. V.
Deterioration or Development? The Peasant Economy of Moscow Province prior to 1914 //
Russian History. 1978. Vbl. 5. Part 1. P. 1-23; Hildermeier M. Geschichte der Sowjetunion,
1917—1991: Entstehung und Niedergang des ersten sozialistischen Staates. Muenchen, 1998.
S. 3—32; Hoch St. L. Did Russia’s Emancipated Serfs Pay Too Much for Too Little Land?
235
Statistical Anomalies and Long-Tailed Distribution // Slavic Review. 2004. Vol. 63. No. 2.
R 247—274; Lowe H.-D. Die Lage der Bauren in Russland: 1880—1905: Wutschaftliche und
soziale Veranderung in der landlichen Gesellschaft des Zarenreiches. St. Catharinen: Scripta
Mercatuare Verlag, 1987; Plaggenborg St. Staatsfinanzen und Industrialisierung in Russland,
1881—1903: Die Bilanz der Stenerpolitik fur Fiskus, Bevolkerung und Wirschaft // Forschun-
gen zur osteuropaischen Geschichte. 1990. Bd 44. S. 322; Wheatcroft St. G. Crisis and Condi¬
tions of the Peasantry in Late Imperial Russia // Peasant Economy, Culture and Politics of
European Russia: 1800-1921 / Kingston-Mann E., MixterT. (eds.). Princeton, NJ, 1991.
P. 171-172; Wilbur E. M. Was Russian Peasant Agriculture Really That Impoverished? New
Evidence from a Case Study from the ‘Impoverished Center’ at the End of the Nineteenth
Century//Journal of Economic History. 1983. \bl. 43. No. 1. P 137—144.
80 Большакова О. В. Власть и политика в России XIX-начала XX века: Американская
историография. М., 2008. С. 144, 200, 202-203, 219-226, 258.
81Confino М. Present Events and the Representation of the Past: Some Current Problems in
Russian Historical Writing // Cahiers du monde russe. 1994. \bl. 35. No. 4. P. 853-854.
82 Кун T. Структура научных революций. С. 11, 28—29, 281.
83 Гуревич А. Я. История историка. С. 184.
84 Чудинов А. В. Французская революция: История и мифы. М., 2007. С. 282.
85 Гуревич А. Я. История историка. С. 100.
86 Гуревич А. Я. История историка. С. 184.
87 Гуревич А. Я. История историка. С. 184.
Скандинавия
и Древняя Русь
СверреБагге
Меч и книга. Миссия в Северную
и Восточную Европу в X и XI веках1
В
начале 1000 г. император Оттон III посетил польский город
Гнезно. Титмар Мерзебургский описывает это событие следу¬
ющим образом:
«Увидев издали желанный город, Оттон босиком и со смирением
вошел в него, с достоинством был принят местным епископом Унге¬
ром и введен им в церковь. Добиваясь для себя милости Христовой, он
со слезами призывал заступничество мученика Христова. Не медля, он
основал там архиепископство, как я надеюсь, законным образом, но
все же без согласия того епископа, чьей юрисдикции подлежала вся
эта страна»2.
Посещение Гнезно Оттоном стало предметом живой дискуссии во
многом из-за сомнительного утверждения Галла Анонима (XII в.), что
по тому же случаю император короновал польского князя Болеслава
Храброго3. Однако Титмар, современник этих событий, ограничивает¬
ся упоминанием об основании архиепископства. В своем сообщении
он акцентирует внимание на том, что Оттон приезжал к мощам своего
друга — мученика Адальберта, епископа Пражского, убитого прусса¬
ми всего за три года до описываемых событий4. Адальберт — один из
многих христианских подвижников, старавшихся обратить язычников
в истинную веру и отдавших свою жизнь за Христа. Титмар, описав¬
ший сильное душевное волнение императора, под влиянием которо¬
го тот принял спонтанное решение основать новое архиепископство,
вероятно, стремился интерпретировать данные события в чисто рели¬
гиозном ключе. Тем не менее, учитывая общую позицию Титмара по
отношению к полякам и к Оттону III, он скорее всего считал ошибоч¬
ным основание этого архиепископства. Иными словами, император
дал полякам больше, чем им полагалось, ослабил епархию архиепи¬
скопа Магдебурга, к которой принадлежал сам Титмар, выведя из-под
ее юрисдикции трех викарных епископов. Только сильное душевное
волнение императора могло отчасти извинять подобное решение.
События в Гнезно ознаменовали собой встречу представленной на¬
следником Римской империи старой части Западного христианского
мира и новых, в тот момент присоединявшихся к ней стран. На этом
фоне весьма рельефно выступает миссия, известная в том числе и
деяниями мученика Адальберта, однако как толкование Титмара, так
и общий контекст демонстрируют, что миссия эта не была исключи¬
тельно религиозным предприятием и содержала в себе элементы вы¬
сокой политики.
После падения в V в. Западной Римской империи, благодаря рас¬
пространению Западного христианского мира на север и восток, соз¬
давалась новая культурная, религиозная и духовная общность: Англия,
обращенная в VII в., Северная Германия и Нидерланды — в VIII в., за¬
тем Скандинавия, а также Польское, Богемское и Венгерское государ¬
ства — в X—начале XI вв. и, наконец, с XII в. — прибалтийские земли.
Этот процесс завершился в 1386 г. обращением последнего языческого
государства в Европе, Великого княжества Литовского5. В означенный
период времени возникла в определенном смысле и новая империя,
основанная на общности литературного языка, религии, а также имев¬
шая общую церковную организацию. Эта новая империя отлично ил¬
люстрирует политический потенциал «религий Книги», христианства
и ислама, в одинаковой степени основанных на откровении всемогу¬
щего Господа и адресованных всему человечеству. В то время как импе¬
рии Древнего мира основывались на политическом единстве, но были
разобщены в религиозном и культурном плане, новые империи имели
религиозное и культурное единство вопреки политической разобщен¬
ности, а в некоторых случаях, например в том, что касается Поздней
Римской империи или Халифата в первые два столетия его существо¬
вания, подразумевали и политическое единство.
Возможности «религий Книги» хорошо видны на примере таких
людей, как св. Патрик, св. Августин Кентерберийский, св. Бонифа¬
ций и даже св. Адальберт Пражский, пусть миссия последнего и была
фактически провалена. Однако Европа была обращена в христиан¬
ство не только в результате деятельности таких подвижников. Более
того, в христианском мире и не прослеживалось некоего постоянного
стремления обращать язычников в истинную веру. Долгое время рас¬
пространение христианства за пределы Римской империи являлось
делом рук людей, проигравших в теологических конфликтах Поздней
античности, изгнанников из официальной Церкви, вынужденных
утверждать себя за границей. Византийцы рассматривали допущение
в лоно христианской церкви как особую привилегию для избранных
варваров; сходная позиция, вероятно, существовала и на Западе. Не-
240
• м«н|п| на то, что в официальных источниках особое внимание от-
ши я деятельности конкретных миссионеров, подвижничество
• I I • IUIUX людей лишь в ограниченной степени может объяснить
• и. hi нос распространение западного христианства в Средние века.
i.'mh < существенную роль играли короли и светские князья, однако
■ •ini и значительной степени руководствовались политическими сооб-
|ч и пнями. Например, христианизация Карлом Великим Саксонии
in 'и параллельно с завоеванием этой территории. Позднее, в Отто¬
пит к ую эпоху, сходным образом проходило обращение славянских
и. 11 м ни ж восточной Эльбы, которые были вынуждены платить немцам
|ц.п «жую дань до тех пор, пока, наконец, не сбросили это ярмо в ходе
н< и < г;ц шя 983 г. Примерно с середины XII в. серия крестовых похо¬
жи! привела, в конечном счете, к христианизации всего балтийского
I и I попа, причем большинство стран, за исключением Швеции, были
мпкпрсны именно светскими князьями, рыцарями или горожанами с
ипада.
( огласно религиозной интерпретации, христианизация мечом
представлялась необходимым злом. С мирской точки зрения, подоб¬
ное решение, вероятно, было даже предпочтительней. По крайней
мере, такое впечатление складывается при обращении к некоторым
п рманским нарративным источникам. Видукинд, монах имперско-
m монастыря в Корвее, поддерживавший тесные связи с Оттонами,
уделяет значительное внимание событиям на восточной границе Сак¬
сонии, описывая битвы Генриха I и Оттона I со славянами, однако
ссылается и на дружбу и даже союзы последнего с некоторыми сла¬
вянскими князьями. Видукинд мало говорит об обществе и религии
славян, концентрируя свое внимание на угрозе для Саксонии со сто¬
роны этих племен. Война против них имеет более жесткий характер,
чем внутренние германские конфликты; в борьбе с ними не гнушают¬
ся вероломством, а после сражений пленников-славян обычно умерщ¬
вляют6. Редки у Видукинда упоминания деятельности миссионеров.
Он, действительно, не обходит стороной обращение в христианство
Дании как результат божьего суда Попо (ок. 965 г.), однако умалчивает
факт обращения Польши годом позже. Отсылки к Дании возникают
как некое отступление в его рассказе о мятежнике Вихмане, бежавшем
туда, чтобы строить козни против Оттона I7. Не упоминает Видукинд
и факт основания в 968 г. архиепископства в Магдебурге, которому,
по мнению многих современных исследователей, было суждено стать
центром миссионерской деятельности среди славян8. Итак, в этом и
во многих других отношениях Видукинд предстает «светским» исто¬
риком, если только данный термин применим к монаху X в.9 Главное
внимание он уделяет саксам и их вождям. Он придает особое значение
войне и героическим деяниям, а его идеальный правитель — не столь¬
241
ко христианский rex iustus, хотя подобный образ и встречается время
от времени, сколько героико-харизматический военный предводитель
германцев, могущественный и стойкий, внушающий ужас врагам, но
великодушный и верный по отношению к друзьям10.
Писавший в начале XI в. Титмар, тоже сакс, к тому же епископ Мер¬
зебурга, диоцеза у восточной границы империи, уделяет много внима¬
ния славянам. Он также неплохо информирован и даже знает славян¬
ский язык11. Казалось бы, поскольку Титмар в своем подходе гораздо
более религиозен, чем Видукинд, от него можно ожидать и большего
внимания к миссионерской деятельности, однако дело обстоит не так.
Он упоминает разные миссии, включая обращение Дании, Польши и
Венгрии, но лишь вскользь. Кроме того, он приводит краткую биогра¬
фию Адальберта Пражского12. Христиане для Титмара — не обязатель¬
но друзья, а язычники — не обязательно враги. Польский и богемский
князья в его труде предстают в самом неприглядном свете, и он одо¬
бряет жесткую политику по отношению к могущественному польско¬
му князю Болеславу Храброму13. Несколько прохладные похвалы Тит¬
мара предшественнику Генриха Отттону III могут объясняться более
уступчивой политикой последнего по отношению к полякам, в том
числе учреждением архиепископства в Гнезно. Таким образом, Титмар,
по-видимому, рассматривает отношения со славянами скорее в поли¬
тическом, чем в религиозном ключе, или, точнее, видит тесную связь
между политикой и религией. Это можно проиллюстрировать на при¬
мере его описания восстания славян в 983 г., которое он считает Бо¬
жьей карой за ущемление его родного диоцеза, Мерзебурга. Конечно,
Титмар также видит причину в гордыне Дитриха, маркграфа Нордмар-
ка, однако не уточняет, как именно тот спровоцировал восстание, но
ограничивается замечанием, что славяне, прежде принявшие христи¬
анство и согласившиеся выплачивать дань, теперь решились взяться за
оружие14. Фраза эта весьма показательна: Титмар проводит параллель
между христианизацией и политическим подчинением земель, что, по
всей видимости, вполне соответствовало реальности. Вне всяких со¬
мнений, Титмар приветствует обращение славянских княжеств, как
видно на примере истории о благочестивой богемской княгине До-
браве, приведшей своего супруга, польского князя Мешко к истинной
вере15, однако принятие христианства не исключало подчинения гер¬
манскому королю и императору.
Примерно в 1070-х годах каноник Адам Бременский написал хро¬
нику о северном миссионерском диоцезе — Гамбург-Бременском. В
его работе прослеживается иная позиция. Адам устанавливает разли¬
чие между начальной христианизацией, которую Карл Великий про¬
водил силовыми методами, и «духовными победами», речь о которых
пойдет ниже16. Его характеристики многих благочестивых и славных
242
| I mi »\ | н бременских архиепископов всегда включают информацию об
и Min питерской деятельности17. Он также осуждает своих соотече-
• ми пинков за то, что те использовали миссионерскую деятельность
in* рсмс гно покорения других народов, пренебрегая заботой о душах
uni * «репных. Так, он острее, чем Титмар, критикует притеснения, ко-
• "put* привели к восстанию славян в 983 г. Подвергшись необосно-
ишимму угнетению со стороны судей-христиан, славяне были вы-
Щ I цепы взяться за оружие, чтобы отстоять свою свободу18. В одной
и» < чолий этот отрывок дополнен рассказом о маркграфе Дитрихе,
мчи Годорике (злодее и в трактовке Титмара), который отказался
«HiMhpim, брачный договор, заключенный между сыном славянского
| мм ш и знатной саксонской женщиной, заявив, что негоже отдавать
рмиетнспиицу герцога в жены псу. Далее Адам прямо указывает на
p.i шинные цели саксонского герцога и архиепископа: первому нужны
и.тоги, второму — обращение славян. В соответствии с данной точ-
• он зрения Адам делает основной акцент на мерах миссионеров по
• вращению скандинавских и славянских стран. Однако он также под-
p.i |умевает вероятные мирские мотивы в стремлении обратить скан-
4111 m нов и прочие соседние народы, поскольку пограничные регионы,
I /и* располагалось архиепископство, подвергались нападениям и гра¬
ни гельским рейдам со стороны язычников.
11е умаляя истинного рвения Адама в деле распространения хри-
<* таиства, следует все же отметить, что он занимал особое положение
каноника в церковной провинции на северной границе Германии,
провинции, которая была обязана своим существованием проекту
христианизации данов и славян. В Гамбург-Бременском архиепископ¬
стве не было викарных епископств, поскольку они должны были об¬
разовываться в результате успешной миссионерской деятельности. В
частности, это выразилось в официальном учреждении трех датских
диоцезов в 948 г. Более того, из повествования Адама становится ясно,
что в данном случае были затронуты правовые интересы. Вопреки
идее о равной ценности всех христианских миссий19, он, как правило,
скептически относится к священнослужителям из других провинций,
особенно к англичанам, и является решительным защитником благо¬
состояния, власти и престижа Гамбург-Бременского архиепископства.
Наконец, своей критикой мирских интересов, замешанных в миссии,
Адам фактически подтверждает достоверность картины, нарисован¬
ной Видукиндом и Титмаром. Свойственное Адаму отношение об¬
наруживается и в других источниках, например, у Алкуина, который
пусть весьма осторожно, но высказывается против насильственного
обращения саксов Карлом Великим20. Разумеется, обращение в хри¬
стианскую веру осуществлялось отнюдь не только как политический
проект; существовали и идеологическая база, и организация, осно¬
243
ванные на исходном положении о том, что обращение язычников яв¬
ляется целью само по себе и может пострадать вследствие завоеваний
и последующей эксплуатации населения. Однако практическое зна¬
чение подобных идей еще предстоит изучить. Основной корпус мис¬
сионерской литературы, представленный епархиальными хрониками
и житиями святых-миссионеров, может создать у читателя несколько
преувеличенное впечатление о значимости индивидуальной миссио¬
нерской деятельности. Как правило, миссионеры получали опреде¬
ленную поддержку от могущественных правителей, которые, вероят¬
но, играли в процессе обращения роль гораздо более существенную,
чем она представлена в большинстве текстов.
Тем не менее, несмотря на тесную связь между завоеванием и обра¬
щением, Саксония и Балтийский регион представляют собой скорее
исключение из общего правила. Обычно обращение язычников про¬
водилось более мирными методами — либо благодаря деятельности
отдельных миссионеров, либо (вероятно, даже чаще) в результате ди¬
пломатических контактов. Богемия (в конце IX в.), Польша (в 966 г.),
Дания (около 965 г.), Венгрия (в 1000 г.), Норвегия (примерно в 995-
ЮЗО гг.) и Швеция (с начала XI по начало XII вв.) — все эти страны
были обращены в христианство вышеуказанным образом. Различие
между насильственным и мирным обращением, по-видимому, было
в значительной степени обусловлено соотношением сил отдельных
христианских и нехристианских регионов. Страны, обращенные мир¬
ным путем, либо приняли христианство достаточно рано, прежде чем
их западные соседи набрали полную силу (Богемия, Польша, Дания),
либо находились в отдалении от центральной части христианской Ев¬
ропы (Венгрия, Норвегия, Швеция). К X в. немцы достигли военно¬
технического превосходства над своими восточными и северными
соседями; тяжелые доспехи позволили оттоновским армиям нанести
поражения численно превосходящим их силам противника21. Одна¬
ко технологический отрыв был не настолько велик, чтобы его нельзя
было преодолеть со временем22. С данной точки зрения, гораздо важ¬
нее оказывается политическая организация. Особое отличие между
славянами к востоку от Эльбы, с одной стороны, и их северными и
южными соседями, с другой, заключалось в том, что последние были
организованы в крупные княжества. Вплоть до XII в. славяне Эльбы
имели очевидное экономическое превосходство над указанными со¬
седями, поскольку контролировали торговые пути между востоком и
западом. Однако, с политической точки зрения, отсутствие у славян
сплоченных княжеств делало их уязвимыми и, в конечном счете, спо¬
собствовало их поражению. Стоит признать, что единства не было и
в среде христиан. К середине XII в. центр Германии переместился из
Саксонии на юго-запад, а после падения Генриха Льва (1180) Север-
244
**..и 1« |»м;шией управляли относительно независимые князья. Тем не
• »■ м»» христиане были в гораздо большей степени сплоченными, чем
Mu iiiMKii. Благодаря крестовым походам, организованным римски-
■ III in нам и, христианские правители получили возможность по всей
I i.punc собирать людские и прочие ресурсы на борьбу за обращение
■mi 1Ч1шков. Таким образом, границы западно-христианского мира
мнись отодвинуть от Эльбы вплоть до Нарвы, значительно увеличив
• • мирк с I во христианских княжеств и городов.
Чтя об истинных обстоятельствах обращения разных стран, как
• 11 •-! пи но, известно довольно мало, в случае с теми, которые приняли
1»мгшаиство мирным путем, все же сохранились некоторые свиде-
и rn.rma о соображениях политико-дипломатического толка. Миссия
\мм ария и основание Гамбург-Бременского архиепископства при
II к тонике Благочестивом, по-видимому, становятся более понят¬
ными на фоне грабительских набегов древних скандинавов на кон¬
ин к* шальную Европу. Заинтересованность Германии Отгоновского
| и рпода в обращении Богемии и Польши по крайней мере отчасти
отменяется необходимостью найти союзников в борьбе против дру-
I и \ славянских народов на восточных рубежах. Более того, процесс
христианизации подразумевал не только контакты между христиана¬
ми и язычниками, но и касался взаимоотношений между различны¬
ми христианскими державами. Важную роль в обращении Восточной
Г.пропы играло соперничество между Западной и Восточной христи¬
анскими Церквями. Существовала и конкуренция между разными
( I ранами-миссионерами, например, между Англией и Германией в
( кандинавии, или между отдельными диоцезами и церковными про¬
винциями. Все эти факторы также могли приводить к уступкам в об¬
мен на принятие христианства или склонять скорее к мирному, чем
I ысильственному способу обращения.
Наконец, не следует проводить слишком жесткую границу между
завоеванием и дипломатией. Конфликты раннего Средневековья ка¬
сались не только земельных владений, дани и военной добычи, но
также и престижа. Символическое признание превосходства, достиг¬
нутое дипломатическим путем, тоже рассматривалось как победа.
Основание архиепископства в Гнезно несомненно являлось триум¬
фом Болеслава Храброго, однако, по-видимому, могло предполагать и
рост престижа императора Оттона III. Баланс сил в дипломатических
сношениях хорошо иллюстрируется посредством сопоставления трех
новообращенных княжеств на востоке. Иштван Венгерский полу¬
чил от Оттона III королевскую корону и архиепископство, Болеслав
Польский — архиепископство, но не корону, до тех пор, пока сам не
провозгласил себя королем в 1025 г., тогда как правители Богемии так
и не были окончательно признаны королями вплоть до 1198 г., а архи¬
245
епископство в регионе было учреждено лишь в 1344 г. Успех Венгрии
легко объясняется тем, что эта страна располагалась непосредственно
между Восточным и Западным Христианскими мирами и могла скло¬
ниться к Востоку, если бы Запад оказался недостаточно сговорчив. Во
времена Оттона III Польша Болеслава Храброго являлась сильным
княжеством и ценным союзником против славян Эльбы, которые в
983 г. освободились от немецкого владычества и на тот момент остава¬
лись непокоренными. Богемия же располагалась ближе всего к Герма¬
нии и менее всех могла рассчитывать на уступки со стороны герман¬
ского короля.
Однако можно проследить различия и в позициях, свойственных
разным германским правителям. Большую часть своего краткого
правления Оттон III провел в Италии, увлеченный идеей воссоздать
Римскую империю, что, вероятно, сделало его более сговорчивым по
отношению к восточным соседям Германии. Его преемник Генрих II,
напротив, мало заботился об Италии, проводя большую часть своего
правления в войнах с поляками, в связи с чем он даже заключил союз
с язычниками-лютичами. Миссионер Бруно Кверфуртский порицает
его за это, тогда как Титмар, хотя и высказывает некоторые сомнения,
все же, очевидно, поддерживает войну Генриха против Польши23. Не¬
посредственной причиной для столь радикальной смены политики
являлось завоевание Болеславом Богемии в 1003 г., что повлекло за
собой объединение двух прежде часто враждовавших стран и таким
образом изменило баланс сил на восточной границе. Тем не менее,
политику Генриха можно также считать продолжением традиционной
саксонской экспансии на восток. Со сменой Саксонской династии на
Салическую после смерти Генриха II в 1024 г. вновь обрела силу им¬
перская идея, и завоеваниям на востоке стали уделять меньшее вни¬
мание. Наиболее отчетливо это прослеживается в принадлежащем
Випону жизнеописании Конрада II, преемника Генриха II, составлен¬
ном в те времена, когда религиозная ситуация на восточной границе
была во многом сходной с ситуацией, современной Титмару24.
Если позиция Титмара исходит из противопоставления «своих» и
«чужих», то Випон описывает империю, основанную на правом суде,
где император выступает главой большой семьи христианских монар¬
хов. Временами императору приходится вмешиваться, чтобы решать
некоторые проблемы на восточной границе и приводить к повинове¬
нию местных правителей, однако Випон не считает поляков, богем¬
цев или венгров постоянными врагами. Отношение Випона отчасти
может объясняться его несаксонским происхождением, а также тем,
что место его службы в имперской канцелярии находилось гораздо за¬
паднее, во Франконии, однако, прежде всего, он выступает вырази¬
телем идеологии, распространенной в окружении Генриха III, сына
246
ii преемника Конрада. Вне всяких сомнений, между отвлеченным
г 1м|м)иоIпрением Випона и практической политикой существовали
• •мрел,еденные различия, однако подобная идеология все же отража-
м некоторые реальные изменения в отношениях Германии с ее сосе-
1ЧМНВ Оттоновский период восточные соседи представляли собой
но» тлимую угрозу, которая постепенно сменилась наступательными
и м< I вилми, имевшими своей целью сиюминутную военную добычу
или же завоевание с последующим обложением этих земель данью
или даже налогами. Последнее отчасти было свойственно и для пе¬
риода, современного Титмару. Напротив, в эпоху Салической дина-
* ши война как средство обогащения была до некоторой степени под-
мшгпа эксплуатацией внутренних доходов от сельского хозяйства,
■ пришли и производства. Да, войны по-прежнему велись, однако в
оолыией мере — для достижения необходимого почтения к императо¬
ру как верховному правителю, чем для осуществления реальных тер-
рп триальных приобретений. Когда, начиная с середины XII в. заво-
| нательная политика вновь стала актуальной на восточных границах,
< та проводилась в жизнь уже не столько самим императором, сколько
разными князьями.
От вышеприведенных наблюдений о народах-миссионерах перей¬
мем к объекту приложения их усилий, т.е. к народам, подвергавшимся
христианизации. Поскольку в X—XI вв. Германия представляла собой
пел и кую европейскую державу, стремление добиться расположения
ее могущественного правителя или страх приобрести в его лице врага
ныли серьезными стимулами для принятия христианства26. В послед¬
ние столетия христианизация народов за пределами Европы является
неотъемлемой частью распространения влияния Запада на весь про¬
чий мир, и колоссальное превосходство Запада в технологическом и
структурном плане должно было служить серьезной мотивацией для
принятия христианства. Однако в Средние века этот разрыв между
христианами и язычниками был существенно менее заметным. Бла¬
госостояние, культуру и технологии языческих народов не стоит не¬
дооценивать. По утверждению Адама Бременского, Юмне, город
викингов неподалеку от Рюгена, был самым крупным в мире27. В во¬
енном отношении язычники, как скандинавы, так и славяне с венгра¬
ми, имели превосходство вплоть до X в., да и в последующий период
могли быть опасными противниками.
Тем не менее можно себе представить, какое впечатление произ¬
водили на язычников, посещавших каролингскую или оттоновскую
Европу, красота и величие местных храмов, монастырей, дворцов, а
также религиозных и придворных церемоний. В том же духе, по свиде¬
тельству источников, рассуждали миссионеры, указывая на то, что са¬
мые лучшие и изобильные земли населены именно христианами, тог¬
247
да как язычники «обречены жить на окраинах28. В конкретных случаях
христианские государства, и прежде всего Германия, могли служить
моделью для амбициозных правителей, утвердивших свое владыче¬
ство над обширными территориями — например, для князей Польши,
Богемии, Венгрии и скандинавских стран. Однако, если иметь в виду
имперские амбиции Германии, то принятие христианства могло под¬
разумевать и определенную угрозу для таких правителей. Противосто¬
ять подобной угрозе можно было либо играя на противоречиях между
двумя христианскими империями, Византией и Германией, либо об¬
ращаясь непосредственно к папе римскому в обход Германии. Как мы
видели, в том, что касается первой возможности, в идеальном поло¬
жении находилась Венгрия, в то время как большинство прочих стран
были ближе к Западу, чем к Востоку. Ко второму методу прибегали бо¬
гемцы и поляки. Однако в X — начале XI в. папство либо представля¬
ло собой локальную силу, зависимую от различных фракций в самом
Риме, либо тесным образом было связано с германским императором.
Поэтому ставить на папу в борьбе против императора было весьма
трудно.
В тот период отнюдь не все страны, принявшие христианство, по¬
падали в одинаковую зависимость от Германии. Из скандинавских
государств лишь Дания была настолько близко расположена к Герма¬
нии, чтобы политическое давление последней могло играть там по-
настоящему существенную роль. История миссионерской деятельно¬
сти в Дании продолжительна и неоднозначна: она стартовала в начале
IX в., когда первые датские конунги нанесли визиты ко двору каро¬
лингских монархов, и закончилась около 965 г. крещением Харальда
Синезубого29. Дания была уязвима перед напором Германии на своих
южных границах, однако в меньшей степени это чувствовалось в пе¬
риод примерно до 1150 г., когда Эльба представляла собой традицион¬
ный барьер между Германией и языческими славянскими народами.
Более того, Дания являлась грозной морской державой. Объединен¬
ная, она в начале XI в. смогла покорить Англию, да и в период раздро¬
бленности датские викинги представляли собой серьезную угрозу для
христианской Европы. Среди побудительных мотивов для принятия
христианства могло быть стремление заключить союз с Германией,
но не страх перед возможным завоеванием. Гораздо более вероятной
мотивацией служила перспектива получить помощь в борьбе против
соседних стран или в междоусобных конфликтах. Что касается Нор¬
вегии и Швеции, их удаленность от Германии сводила силовое влия¬
ние последней до минимума. Более того, в христианизации Швеции
и особенно Норвегии важную роль играла именно англосаксонская
Англия, которая, в отличие от Германии, была относительно слабой
державой. Англосаксонскую миссию, если вычленять ее политиче-
248
• | \ м > (оставляющую, следует рассматривать как меру сугубо оборо¬
ним ui.iiyio, как попытку умиротворить скандинавских викингов, на-
н мипших на Британские острова с конца VIII в. и вплоть до начала
,ц-1 и , когда в 1013—1017 гг. они сумели полностью покорить Англию.
\»и иослксы не имели возможности силой заставить язычников при¬
мчи. христианство; им приходилось ограничиваться дипломатией и
мш| микой миссионеров.
I 'пивным примером англосаксонской миссионерской деятельности
м \ XI вв. является Норвегия30. Здесь инициатива исходила скорее от
норвежских конунгов, чем от самих англосаксов. В отличие отДании
и 111веции — или, по крайней мере, в отличие от того, что нам извест¬
но о датских и шведских правителях — в период между 930 и 1066 гг.
практически все норвежские конунги приезжали со стороны. Юность
они проводили в чужеземных краях и восходили на трон благодаря бо-
I.истцу и сторонникам, которых они приобретали в ходе викингских
жеиедиций и службы в качестве наемников. Таким образом, Норве-
I ия была обращена не в результате влияния иноземных христианских
правителей и миссионеров, но вследствие зарубежных походов самих
норвежцев. По-видимому, норвежцы, селившиеся за пределами роди¬
мы, часто и с легкостью принимали христианство из-за широко рас¬
пространенной среди язычников идеи о том, что каждой стране соот¬
ветствует свой пантеон и, следовательно, иные народы подчиняются
иным богам. Благодаря постоянным контактам, как во время викинг¬
ских рейдов, так и в процессе более мирных торговых экспедиций и
наемнической службы при дворе англосаксонских и других королей,
множество норвежцев познакомилось с христианскими традициями,
что также способствовало их обращению.
Очевидно, шанс познакомиться с христианством и принять его
был гораздо выше за рубежом, чем дома. Однако как объяснить тот
факт, что новообращенные конунги предпринимали и серьезные уси¬
лия по утверждению новой религии на своей родине? Временами в
источниках прослеживается отчетливая параллель между единолич¬
ным правлением конунга и верой в единого бога31, и таким образом,
проводится логическая связь между новой религией и образованием
крупных политических общностей. Похоже, часто, пусть и не всег¬
да, такая связь действительно существовала. Насколько известно, в
языческий период религиозная и политическая власть были тесно
связаны. Профессионального жречества, по всей видимости, не су¬
ществовало. Племенные вожди выступали одновременно и как рели¬
гиозные, и как политические лидеры. Религиозные обряды сводились
к крупным жертвенным пирам, когда люди со всей округи собирались
для совместных трапез и возлияний в усадьбе одного из вождей. По-
видимому, несмотря на эпизодические упоминания особых культо¬
249
вых построек, жертвоприношения, как правило, осуществлялись в
стенах обычных дюмов32. Расходы на эти пиры покрывались взносами
участников, однажо время от времени они полностью или частично
оплачивались вожсдями, что только способствовало увеличению пре¬
стижа последних. Жертвоприношения совершались сразу нескольким
богам, и, скорее в<сего, важность того или иного божества зависела от
конкретного региона. Способы жертвоприношений, как и сопутство¬
вавшие им трапезы, тоже, наверное, различались. Можно предста¬
вить, что положение вождей не было особенно стабильным; за власть
в конкретной местности, вероятно, боролись несколько выдающих¬
ся людей. Языческий культ не способствовал упрочению лидерства,
хоть и не являлся^ для него прямым препятствием. Христианство с
его единобожием и прозрачной доктриной, напротив, представляло
собой объединительную силу, культ, общий в основных своих чертах
для всего христианского мира и отправляемый профессиональным
духовенством. Пусть король не обязательно становился главой этой
организации, в Средние века он так или иначе получал над ней кон¬
троль — особенно в стране, где христианство было новой религией.
Таким образом, христианство обладало централизующей силой, не
только из-за своего характера, организации или системы верований,
но и в силу своей новизны. Все это давало правителям возможность
сместить ряд вождей, заменив их лояльными людьми, которые как
поборники новой религии нуждались в поддержке конунга. Иными
словами, смена религии позволяла конунгу утвердиться в роли лидера
относительно лояльной ему «группировки».
Однако христианизацию Норвегии вряд ли можно объяснить лишь
волей конунга. Трудно представить себе, что конунг мог бы получить
серьезную поддержку при внедрении христианства, если бы не доста¬
точное количество христиан, которые на тот момент уже проживали в
стране. Отсутствие внешнего давления, по всей видимости, делало не¬
обходимым более мощную поддержку изнутри, а это, в свою очередь,
означало, что процесс христианизации Норвегии шел постепенно, в
отличие от стран вдоль германской границы, и затянулся более чем
на столетие, а может, длился и дольше, если принимать во внимание
промежуток времени до учреждения постоянного диоцеза, т.е. до кон¬
ца XI в.
Пусть Норвегия и представляет собой частный случай, подобные
«внутренние» причины принятия христианства, вероятно, играли
определенную роль и в других регионах. Образование крупных кня¬
жеств и обращение их в христианство, как правило, происходили при¬
мерно в одно и то же время. Мешко, распространивший христиан¬
ство в Польше, был также основателем княжества. Геза, основавший
Венгерское королевство, предпринял первые шаги по направлению к
250
1111* i шшизации, а уже его сын Вайк (Иштван) придал христианству в
I м|кнк‘нстве статус государственной религии. Несколько более слож¬
ном представляется ситуация в Дании, Швеции и Богемии, но и там
-к лу означенными процессами существовала прочная связь. Как
ти лремие новой религии при покровительстве правителя, так и осно-
ii.iiIне главного для всего государства места отправления культа благо-
upw появлению своего, национального святого, например, Адальбер-
i.i и 11ольше — все это способствовало политической централизации.
Можно возразить, что такое объяснение полностью игнориру-
< | религиозные и культурные факторы — как если бы люди той эпо-
Mi исходили исключительно из рациональных своекорыстных со-
морлжсний. На это можно ответить, что такая мотивация ничуть не
противоречит религиозному образу мышления. Во-первых, в раннее
< редпсвековье между религиозной и мирской сферами жизни вряд ли
проводили серьезное различие; не было этого в язычестве, да и в хри-
i I папстве это чувствовалось в значительно меньшей степени, чем в
позднейшие эпохи. Следовательно, успех в миру мог быть легко пере¬
несен в религиозную сферу, и Бог, подобно земным правителям, мог
привлекаться в качестве политического союзника. Во-вторых, следует
отмстить, что религия той эпохи не представляла собой объективную
систему догматов, скорее она являлась чем-то очень личным, и по¬
тому между преданностью определенному вождю и верой в его бога
существовала прочная связь. Наконец, в данном случае в центре на¬
шего внимания находятся не коренные изменения культурного и ре¬
лигиозного характера, а именно официальное введение христианства
посредством формального принятия этой новой религии правителем
п верхушкой общества. Таким образом, здесь мы не рассматриваем то
всеобъемлющее значение христианизации для средневековой культу¬
ры и мировоззрения, т. е. не касаемся той увлекательной темы, в осве¬
щении которой столь преуспел Арон Гуревич33.
В деле становления государственности главную роль христианство
играло в последующий период, определяя длительное существование
единых королевств и прежде всего — характер государств, возникав¬
ших на протяжении всего Средневековья. Немаловажно проводить
различие между процессом объединения и поддержанием постоян¬
ного единства. Обычно политические единицы, образовавшиеся по¬
средством завоеваний, рано или поздно распадаются на отдельные
составляющие. Поэтому вопрос состоит даже не в причинах фор¬
мирования той или иной политической общности, а в том, почему
она продолжала существовать. И длительность существования, по-
видимому, зависела не столько от непосредственной военной мощи,
сколько от общей организации и идеологии. Более того, средневе¬
ковое военное дело не благоприятствовало формированию больших
251
объединений. Начиная с XII в. под влиянием извне в Скандинавии и
Восточной Европе тоже стали возводить замки и формировать отря¬
ды тяжелой конницы, что позволило отдельным магнатам, имевшим
собственный замок и отряд рыцарей, контролировать свой регион и
защищать его от посягательств центральной власти; по крайней мере,
в большинстве случаев такая возможность имелась. Лишившись воен¬
ных преимуществ, средневековые правители были вынуждены пола¬
гаться на «гражданские» средства, в том числе на Церковь и религию.
Сопоставление христианства и древнескандинавской, а также, по-
видимому, древнеславянской религии, приводит к выводу, что хри¬
стианство имело в этом отношении гораздо больший потенциал, чем
язычество34. С точки зрения экономики, обращение в христианство
подразумевало замену «дешевой» и простой религии на «дорогую» и
бюрократизированную. Конечно, языческий культ также мог требо¬
вать больших расходов. Жертвоприношения обходились недешево и
занимали много времени, а обряд погребения был сложен и дорого¬
стоящ, что подтверждается, например, материалами знаменитого Усе-
бергского погребения в Норвегии начала IX в., где знатная женщина
была захоронена в корабле с обильным и богато украшенным погре¬
бальным инвентарем. Однако еда и напитки, собиравшиеся для жерт¬
воприношений, доставались тем же участникам церемонии, а ценные
предметы, которые приносили на похороны, зарывались в землю, и,
следовательно, ни один из упомянутых ритуалов не подразумевал пе¬
рераспределения материальных благ. Христианство, напротив, требо¬
вало, чтобы верующие содержали многочисленный и состоятельный
слой профессиональных священнослужителей. Более того, этот соци¬
альный слой получал налоги в виде одной десятой от всей сельскохо¬
зяйственной продукции и являлся получателем от 20 до 40 процентов
земельной ренты в любой стране. Вне всяких сомнений, богатство
Церкви было следствием не только обращения, но и тех демографиче¬
ских и экономических изменений, которые были на руку и светским
землевладельцам. И это растущее богатство служило не только на бла¬
го духовенства. Частично оно оборачивалось пользой для более ши¬
роких слоев населения — в виде больниц и странноприимных домов,
пожертвований и широких возможностей для мирян сделать карьеру
на службе у церковной аристократии. Тем не менее, главная польза,
получаемая от Церкви мирянами, носила духовный характер: жерт¬
вуя материальными ценностями, те приобретали у Церкви духовные
сокровища, которые обеспечивали защиту от опасностей не только
бренной жизни, но и потустороннего мира.
Экономически духовенство вполне правомерно рассматривать как
паразитирующий класс, и даже верующие могли считать, что, под¬
держивая благосостояние Церкви, получают взамен слишком мало.
252
< >immko, будучи своего рода «нахлебниками», священники, тем не ме-
| к < . составляли организованную бюрократию с ясно очерченными за-
*I.I*I;Iм11 — конечно, лишь отчасти соответствующими идеалам М. Ве-
*м |ki, где чиновники назначались сверху и для этого назначения от
| .мшидатов требовалась определенная квалификация. Таким образом,
■ <ил;шис и распространение церковной бюрократии подразумевало
и»'ненаправленное продвижение в деле формирования централизо-
и.и 11 юго управления. Вряд ли в условиях Средневековья подобным
моразом можно было использовать какую-либо иную организацию,
нежели церковную.
Поспособствовав становлению государственности, христианство
II сейчас играет объединяющую роль для всей Европы, которая, бу¬
дучи общностью культурной и (вплоть до Реформации) религиозной,
разделена политическими границами. Шесть из позднейших евро¬
пейских национальных государств были основаны на волне христиа¬
низации в X—XI вв. На север и восток переносилась не только евро¬
пейская религия, но и европейская политическая организация. И
псе это не было частью продуманного плана. Если бы Карл Великий
и его преемники добились своего, новообращенные страны влились
бы в их обширную империю. Взаимная заинтересованность немцев и
англосаксов в союзе вкупе с миссионерским рвением и церковными
устремлениями, а также желанием и возможностью правителей вновь
образованных государств использовать новую религию в собственных
интересах — все это превращало северную и восточную периферию
в фактор политического размежевания в центре. Выходит, несмотря
на ограниченное значение таких святых, как Адальберт Пражский, и
выразителей миссионерской идеи, как Адам Бременский, конечный
результат распространения христианства на север и восток (за исклю¬
чением южного побережья Балтики) был ближе скорее к их идеалам,
чем к представлениям таких сторонников жесткой линии, как Виду-
кинд, Титмар и их правящие покровители.
Примечания
1 Благодарю издателей этого сборника за предоставленную мне возможность почтить
память Арона Яковлевича Гуревича, великого ученого и замечательного друга. Спа¬
сибо также Дженифер Мак-Дональд за помощь с английским вариантом данной ста¬
тьи.
2 (Перевод с лат. И. В. Дьяконова: Титмар Мерзебургский. Хроника. М., 2005. С. 63. —
Прим, пер.) «Videns a longe urbem desideratam nudis pedibus suppliciter advenit et ab episco-
po eiusdem Ungero venerabiliter succeptus aecclesiam introducitur, et ad Christi gratiam sibi
inpetrandam martyris Christi intercessio profusis lacrimis invitatur. Nec mora, fecit ibi archi-
episcopatum, ut spero legitime, sine consensu tamen prefati presulis, cuius diocesi omnis haec
regio subiecta est» (Thietmari Merseburgensis episcopi Chronicon / Ed. R. Holzmann. Bero-
lini, 1935 [Monumenta Germaniae Historica. Scriptores rerum Germanicarum. Nova series.
T. IX]. IV. 45; cp.: [Thietmar of Merseburg.] Ottoman Germany. The Chronicon of Thietmar
of Merseburg / Transl. and annotated by D. A. Warner. Manchester, 2001. P. 183).
253
2[Gallus AnonymusJ Gesta Principum Polonorum. The Deeds of the Princes of the Poles / Ed.
and transl. P. W. Knoll and F. Schaer. Budapest, 2003. Ch. 6. P. 34—36. Об этом свидании
в Гнезно, вызвавшем острую дискуссию между немецкими и польскими историками,
см. среди новейших трудов: Polen und Deutschland vor 1000 Jahren: Die Berliner Tagung
liber den «Akt von Gnesen» / Ed. M. Borgolte. B., 2002. .
4 Об Адальберте, а также о политических и религиозных аспектах его карьеры см.:
Wood /. The Missionary Life: Saints and the Evangelisation of Europe 400—1050. L., 2001.
P 207-225; Urbahczyk P. Herrschaft und Politik im Friihen Mittelalter. Frankfurt am Main
u.a., 2007. S. 215-238.
Современную оценку процесса христианизации в целом см.: Brown R. The Rise of West¬
ern Christendom. Oxford, 1997; Fletcher Я The Conversion of Europe: From Paganism to
Christianity, 371—1386 AD. L., 1997. В данных работах можно найти наиболее полное
фактическое изложение событий.
ь Bagge S. Kings, Politics and the Right Order of the World in German Historiography c. 950—
1150. Leiden, 2002. P.48f.
7 Widukindi Monachi Corbeiensis Rerum gestarum Saxonicarum libri tres / Ed. P. Hirsch. Han-
noverae, 1935 (Monumenta Germaniae Historica. Scriptores rerum Germanicarum in usum
scholarum separatim editi. T. 60). III. 65.
%Beumann H. Widukind von Korvei. Weimar, 1950. S. 183, 207, 258; Althoff G. Widukind von
Corvey. Kronzeuge und Herausforderung // Friihmittelalterliche Studien. 1993. Bd. 27. B.;
N.Y., S. 262-266.
9Bagge S. Kings, Politics... P. 88-93 (со ссылками). Конечно, существуют разные точки
зрения на эту особенность воззрений Видукинда; ср. мнение Л. Борншоера (Born-
scheuer L. Miseriae regum: Untersuchungen zum Krisen- und Todesgedanken in den herr-
schaftstheologischen Vorstellungen der ottonisch-salischen Zeit. B., 1968 (Arbeiten zur
Friihmittelalterforschung. Bd. IV). S. 16—41), который считает труд Видукинда крайне
религиозным.
10 Widukindi Monachi Corbeiensis Rerum gestarum Saxonicarum libri tres. II. 36; Beumann H.
Op. cit. S. 107—139; Bagge S. Kings, Politics... P. 53—61.
uLippelt H. Thietmarvon Merseburg. Koln, 1973 (Mitteldeutsche Forschungen. Bd. LXXII).
S. 169 f.; Bagge S. Kings, Politics... P 135 f.
12 Thietmari Merseburgensis episcopi Chronicon. IV. 28.
13Bagge S. Kings, Politics... P 135 f.
14«Gentes que suscepta christianitate regibus et imperatoribus tributarie serviebant, superbia
Diderici ducis aggravate presumcione unanimi arma commoverunt» (Thietmari Merseburgen¬
sis episcopi Chronicon. III. 17).
15 Ibid. IV. 55-56.
ieMagistri Adam Bremensis Gesta Hammaburgensis ecclesiae pontificum / Ed. B. Schmeidler.
3 ed. Hannoverae; Lipsiae, 1917 (Monumenta Germaniae Historica. Scriptores rerum Ger¬
manicarum in usum scholarum separatim editi. T. 2). I. 9.
17 Например: Ibid. I. 2; II. 29; III. 11.
18 Ibid. 11.42.
19 Ibid. II. 37.
20 Fletcher Я Op. cit. P 220—222.
2iLeyser K. The Battle at the Lech // Idem. Medieval Germany and its Neighbours. L., 1982.
P. 43-67.
22 Bartlett Я The Making of Europe: Conquest, Colonization and Cultural Change 950-1350.
L. , 1993. P. 70-84. (См. рус. пер: Бартлетт P. Становление Европы: Экспансия, ко¬
лонизация, изменения в сфере культуры. 950-1350 гг. / Пер. с англ. С.Б. Володиной.
M. , 2007. С. 82-97. - Прим.ред.)
2iLippelt Н. Op. cit. S. 158 f.; Wenskus Я Studien zur historisch-politischen Gedankenwelt
Bruns v. Querfurt. Koln, 1956 (Mitteldeutsche Forschungen. Bd. V). S. 164-171; Weinfur-
terS. Heinrich II. Herrscher am Ende derZeiten. Regensburg, 1999. S. 213 f.
24Bagge S. Kings, Politics... P. 215—220.
25Propylaen Geschichte Deutschlands / Hrsg. von D. Groh. B., 1986. Bd. 2. KellerH. Zwischen
regionaler Begrenzung und universalem Horizont. Deutschland im Imperium der Salier und
254
| niii i 1024 bis 1250. S. 57—73; Reuter T. Germany in the Early Middle Ages, 800—1056. L.,
I »•» I P 2 S3-264.
•", ni nboii значимости политического давления со стороны Германии см.: Trestik D.
'‘.■и \v.iiopluk zu Boleslaw Chrobry: Die Entstehung Mitteleuropas aus der Kraft des Tat-
n IiIk lirn und aus einer Idee // The Neighbours of Poland in the 10th Century / Ed. by
г i iihaiiiv.yk. Warsaw, 2000. P. 11—45. Между тем, акцент на других факторах христиа-
IIU 1.1111111 и сомнения касательно определяющей роли Германии в деле обращения
11. ■'ii.imi см.: Strzelzcyk J. The Church and Christianity about the Year 1000 (the missionary
.1 'i h i I) // Europe around the Year 1000 / Ed. by P. Urbancyk. Warsaw, 2001. P. 41—67.
W,n;/\//7 Adam Bremensis Gesta Hammabuigensis ecclesiae pontificum. II. 22.
I l.mpuMcp, в послании епископа Даниэля Винчестерского Бонифацию. См.: Tveito О.
\«l lines orbis terrae — like til jordens ender: En studie i primaer trosformidling i nordisk
I-1 r.iningskontekst. Oslo, 2005. S. 140 f.
11 nml N. Scandinavia, 700—1066//The New Cambridge Medieval History/Ed. by R. McKit-
I* in k. Cambridge, 1995. Vol. II. P. 209 f., 217—219; SawyerB., SawyerP. Scandinavia enters
< In islinn Europe // The Cambridge History of Scandinavia / Ed. by K. Helle. Cambridge,
чип. Vol. I. P. 147-159.
m.: Bagge S. Christianisation and State Formation in Early Medieval Norway // Scandina¬
vian Journal of History. 2005. Vol. 30. N 2. P 107—134.
4 idem. The Making of a Missionary King — the Medieval Accounts of Olaf Tryggvason and the
< ‘(inversion of Norway // Journal of English and Germanic Philology. 2006. Vol. 105. N 4.
P sio.
' 11 редставления об особых культовых постройках были оспорены в: Olsen О. Horg, hov
op. kirke: Historiske og arkaeologiske vikingetidsstudier. Kobenhavn, 1966. Новейшие сви-
мстельства о существовании подобных сооружений см.: Brink S. Mytologiska rum och
rskatologiska forestallningar i det vikingtida Norden // Ordning mot kaos: Studier i forkristen
kosmologi / Red. A. Andr£n, K. Jennbert och C. Raudvere. Lund, 2004. S. 298—313; Steins-
IttrnlG. Norron religion: Myter, liter, samfunn. Oslo, 2005. S. 268—270; SundqvistO. Freyr’s
(Xfspring: Rulers and religion in ancient Svea society. Uppsala, 2002. P. 112—135. Сундквист
приводит серьезные аргументы, подтверждающие достоверность столь дискуссион¬
ного сообщения Адама Бременского о центральном храме в Упсале и совершавшихся
там жертвоприношениях (Magistri Adam Bremensis Gesta Hammaburgensis ecclesiae pon-
lilicum. IV. 26—27; Sundqvist O. Op. cit. P 257—260).
"(lurevich A. Medieval Popular Culture: Problems of Belief and Perception / Transl. J. M. Bak
and P A. Hollingsworth. Cambridge; R, 1988 (Пер. с рус. изд.: Гуревич А. Я. Проблемы
средневековой народной культуры. М., 1981. — Прим. ред.)\ Idem. Historical Anthro¬
pology of the Middle Ages / Ed. by J. Howlett. Cambridge, 1992; Idem. The Origins of Eu¬
ropean Individualism. Oxford, 1995 (cp. расшир. и доп. рус. изд.: Он же. Индивид и со¬
циум на средневековом Западе. М., 2005. — Прим, ред.)
" О значении христианизации у славян см.: Urbanczyk Р. Op. cit. S. 170—214.
Перевод с английского С. Л. Никольского
255
ЛарсЛённрут
Голос конунга Сверрира
в «Саге о Сверрире »
Водной из самых интересных своих статей Арон Гуревич убеди¬
тельно доказывал, что «Сага о Сверрире» принадлежит к числу
документов, которые способны дать нам ценную информацию
о средневековой личности и возможностях ее развития1. Я в
данном случае попытаюсь пойти немного дальше, предполо¬
жив, что начальную часть «Саги о Сверрире» можно рассматривать
как первую автобиографию в древнескандинавской литературе.
Такое утверждение может показаться абсурдным в свете того фак¬
та, что жанр автобиографии открыто не культивировался ни в одной
из скандинавских стран до окончания Средневековья, да и тогда глав¬
ным образом в форме религиозной, полной самоупреков и в высшей
степени эмоциональной исповеди от первого лица, в соответствии с
традицией «Исповеди» св. Августина. По сравнению с благочести¬
выми сочинениями подобного рода «Сага о Сверрире» определенно
представляет собой явление совершенно иного порядка. Внешне это в
основной своей части «объективная» биография в типичном для саги
стиле, рассказ от третьего лица о выскочке с крутым нравом и сомни¬
тельной репутацией, главаре шайки, сумевшем завоевать норвежский
трон и сохранить власть над страной, несмотря на ожесточенное со¬
противление церкви, в течение многих лет — до своей смерти в 1202 г.2
И все же кажется очевидным, что конунг Сверрир сам был инициа¬
тором создания саги о себе — по меньшей мере, ее первой части. И
несмотря на очевидную «объективность» повествования, его главная
цель явно заключалась в том, чтобы представить собственный взгляд
Сверрира на поразительную историю его жизни — историю восхожде¬
ния незнатного уроженца Фарерских островов на королевский трон
Норвегии. Таким образом, автор саги последовательно стремится по¬
казать, что Сверрир был не безжалостным выскочкой и узурпатором,
как утверждали его враги, но законным норвежским королем, гех
iustus, избранным Богом. В прологе саги об истории ее создания гово¬
рится следующее:
256
<1 Icr hefr upp ok segir frd beim tidendum er nu hafa verit um hrid ok i
|h ii;i manna minnum er fyrir J>essi bok hafa sagt. En bat er at segja fra Sverri
konungi, syni Sigurdar konungs Haraldssonar, ok er hat upphaf bdkarinnar er
i ilal cr eftir f>eiri bok er fyrst ritadi Karl dboti Jdnsson, en yfir sat sjdlfr Sverrir
konungr ok red fyrir hvat rita skyldi; er su frdsogn eigi langt fram komin. I>ar
r i sagt frd nokkurum bans orrostum. Ok sva sem a lidr bdkina vex bans styrkr,
ok segir sd inn sami styrkr fyrir ina meiri hluti. Kolludu heir bann hlut bokar
lvrir t>vf Grylu. Inn sidarri hlutr bokar er ritadr eftir heira manna frdsogn
er minni hofdu til svd at heir sjdlfir hofdu set ok heyrt hessi tfdendi, ok heir
inemi sumir hofdu verit f orrostum med Sverri konungi».
(>ы>1чпо это переводят так:
«Здесь начинается повесть о тех событиях, которые недавно про-
Iпошли и еще не изгладились из памяти людей, рассказывавших о
них, — повесть о Сверрире конунге, сыне Сигурда конунга сына Ха-
ральда. Начало повести списано с той книги, которую писал аббат
Карл, сын Йона, а сам Сверрир конунг сидел рядом и говорил, что пи¬
сать. Но этот рассказ доведён не далеко. В нем говорится о некоторых
его битвах. Дальше в книге рассказывается о том, как росла его мощь,
и эта мощь предвещает великие события. Поэтому эту часть книги на¬
звали Страшилищем. Остальная часть книги написана со слов людей,
которые помнят события потому, что были их очевидцами или слыша¬
ли о них, или даже участвовали в битвах вместе со Сверриром»3. (Сага
о Сверрире / Изд. подг. М. И. Стеблин-Каменский, А. Я. Гуревич,
Е. А. Гуревич, О. А. Смирницкая. М., 1988. С. 7\)
В настоящей статье я попытаюсь — в порядке эксперимен¬
та —предложить альтернативный и, по моему мнению, более есте¬
ственный перевод предложения, начинающегося со слов «Ok sva sem а
lidr bokina...», так, что оно будет читаться следующим образом: «Даль¬
ше в книге рассказывается о том, как росла его мощь, и именно эта
мощь диктует (segir fyrir) ее большую часть (ina meiri hluti)». В таком
случае смысл предложения заключается в том, что конунг Сверрир
не только определил, что следует писать Карлу Йонссону, но и фак¬
тически продиктовал большую часть текста (хотя, возможно, не весь
текст) под названием «Gryla», «Страшилище». Загадочное имя Gryla
тогда может быть объяснено как шутливый намек на волевую и до не¬
которой степени устрашающую личность конунга, чья точка зрения
доминирует в первой части саги. Все же я не стану настаивать на сво¬
ем альтернативном переводе, допуская, что более привычный вариант
является правильным. ** Перевод немного изменен — добавлены слова «сидел рядом» (yfir sat), которые есть в
приведённом исландском тексте, но опущены в процитированном русском издании.
(Примеч. пер.)
257
Так или иначе, по мнению большинства исследователей, автор
пролога хочет сказать, что сага состоит из двух частей; первая из них,
короткая, названная (по какой бы то ни было причине) «Gryla», была
продиктована исландскому аббату Карлу Йонссону лично конунгом
Сверриром, тогда как вторая, более обширная часть основана на сви¬
детельствах (других) людей, видевших описанные события своими
глазами и в некоторых случаях участвовавших в битвах вместе с ко¬
нунгом. При этом не говорится, что вторая часть была написана не
Карлом Йонссоном, а кем-то еще, или что конунг Сверрир не влиял
на ее содержание, но тем не менее именно таково мнение многих ис¬
следователей, поскольку, согласно источникам, исландский аббат по¬
сетил Норвегию между 1185 и 1188 гг., а затем вернулся в свой мона¬
стырь Тингейрар, в то время как конунг Сверрир продолжал править
страной до самой смерти в 1202 г.4.
Таким образом, считается, что «Сага о Сверрире» объединяет по
сути два разных сочинения. Первое из них, «Gryla», было написано,
как полагают, Карлом Йонссоном при непосредственном участии са¬
мого Сверрира и повествует о детстве и ранней юности конунга — до
того как он приобрел широкую известность. Второе сочинение, рас¬
сказывающее о битвах, в которых принимал участие конунг, и о том,
как он правил Норвегией, предположительно было написано значи¬
тельно позднее — вероятно, намного позже смерти Сверрира — и вряд
ли было задумано как способ представить его точку зрения, поскольку
автор саги, кажется, использовал свидетельства не только конунга и
его последователей, но и его оппонентов и врагов.
Однако исследователи не смогли прийти к единому мнению по во¬
просу о том, где именно заканчивается «Gryla» и начинается вторая
часть саги. Это обстоятельство само по себе указывает нам, что, воз¬
можно, следует попытаться прочитать «Сагу о Сверрире» как одно
сочинение, а не два. Кроме того, исландский филолог Торлейвур Ха-
укссон, в течение долгого времени работающий над новым научным
изданием текста для серии «Islenzk fornrit», недавно убедительно по¬
казал, что «филологические доказательства независимого существова¬
ния “Gryla” отсутствуют» и что в целом стиль и композиция саги по¬
зволяют считать ее цельным произведением, вероятно, написанным
всего одним человеком5.
Я нахожу доводы Торлейвура Хаукссона убедительными; таким об¬
разом, кажется правдоподобным, что Карл Йонссон в действитель¬
ности написал всю сагу от начала до конца и завершил ее задолго до
своей смерти в 1213 г. Также представляется наиболее вероятным, что
конунг Сверрир был его основным источником при работе над пер¬
вой частью саги, в которой речь идет о детстве и ранней юности пра¬
вителя — до того как он приобрел широкую известность. Эта часть,
258
< us Li», была по-видимому, закончена задолго до 1188 г. Работая над
I» I. *1 м »iI частью, продолжающей повествование до 1202 г., Карл Йонс-
"III, мппжно быть, имел возможность пользоваться другими источни-
| 1ми и том числе свидетельствами норвежцев, входивших в близкое
.и |»у,-M‘iimc конунга Сверрира в позднейший период его правления.
И I л ком случае, в какой степени возможно расслышать собствен-
• и.ш I опое конунга Сверрира в тексте (первой части) саги? Ответ на
mu вопрос зависит от того, что имеется в виду под «голосом конун-
< Vi чествует по меньшей мере четыре различных типа фрагментов,
пт I орых можно сказать, что они отражают реальную речь конунга:
I Публичные выступления и официальные заявления Сверрира. Есть
мною таких примеров, не только в первых главах, но и по всему тек-
• iv с аги. Сверрир, очевидно, был искусным оратором, который лю¬
пин произносить запоминающиеся речи, и автор саги — также, как и
< морри Стурлусон — любил их записывать. Однако сага в то же вре¬
мя содержит речи, которые вложены в уста врагов Сверрира, поэтому
<. 1 мо по себе включение в текст выступлений конунга не является до-
1.1 штсльством того, что он лично продиктовал их Карлу Йонссону и
чю аббат не мог познакомиться с их содержанием из какого-нибудь
Mpvioro источника. На самом деле, кажется вполне вероятным, что
некоторые из речей Сверрира были записаны достаточно рано и стали
/и к гунны автору саги только в письменном виде.
2. Прямые цитаты или косвенные указания на слова Сверрира, якобы
аки шнные им разным людям в тех или иных обстоятельствах. Много¬
численные примеры подобного рода разбросаны по всему тексту,
по, хотя они вполне могут быть аутентичными, автор саги также мог
v шать о них не от конунга, а из другого источника.
5. Фрагменты, содержащие явные ссылки на высказывания самого
( аеррира о своей жизни, своем детстве, своих снах и т.д. Такие ссылки
особенно часто встречаются в первых главах саги и в действительно¬
сти свидетельствуют о его влиянии на текст. В качестве примера мы
можем взять главу пятую, рассказывающую читателю о сне, который
конунг видел в юности и в котором к нему явился Олав Святой. Глава
начинается так:
«Мед l)eim haetti hefir Sverrir sagdan hernia draum at hann t»ottisk vera
kominn til Noregs vestan um haf ok par med til nokkurrar tignar, ok pat helzt
at hann vasri kosinn til biskups. En honum potti vera mikill ofridr f landinu
af konunga deild, ok potti honum sem inn helgi Oldfr konungr aetti deildina
m6ti Magnusi konungi og Erlingi jarli, ok pottisk hann aetla f hug ser a hvarra
fund hann skyldi soekja».
«Сверрир так рассказал о сне, который ему однажды приснил¬
ся. Ему привиделось, что он приехал в Норвегию с запада из-за моря,
чтобы получить какой-то сан, и он думал, что избран епископом. Но в
259
стране, как ему виделось, было большое немирье из-за распри между
конунгами, конунг Олав Святой боролся против Магнуса конунга и
Эрлинга ярла, и Сверрир колебался, к кому из них примкнуть». (Там
же. С. 9.)
Хотя рассказ об этом сне ведется от третьего лица, он недвусмыс¬
ленно приписывается Сверриру и, по очевидным причинам, не может
восходить ни к кому иному Теоретически, кто-то еще, помимо конун¬
га, мог пересказать содержание сна автору саги, но поскольку не дает¬
ся ссылки на какой-либо другой источник, кажется более вероятным,
что текст отражает слова, действительно сказанные конунгом Карлу
Йонссону, когда он, «сидел рядом и говорил, что писать».
4. Утверждения по поводу чувств или невысказанных мыслей Свер-
рира в тот или иной момент его жизни. Подобные утверждения тоже
встречаются довольно часто, но почти исключительно — в первых
главах саги; они представляют особый интерес ввиду того, что счита¬
ются нетипичными для стиля исландских саг. Как хорошо известно,
для саг характерен строгий «бихевиоризм», т.е. они сообщают лишь о
тех поступках, которые могли видеть или о которых могли слышать
свидетели, а не о том, что якобы происходило у кого-то в уме или на
сердце. Однако в «Саге о Сверрире» есть несколько примеров вроде
нижеследующего, из главы четвертой, где мать рассказывает Сверри¬
ру, что его настоящим отцом был конунг Сигурд:
«Honum fekk pessi saga mikillar ^hyggju, ok reikadi hans hugr mjok;
potti tors6ttligt at deila til rikis m6ti peim Magnusi konungi ok Erlingi jarli,
en honum syndisk h'tilmannligt at hafask ekki at heldr en einn bdandason
ef hann vaeri konungs son, ok er hann minntisk hversu J>eir draumar hofdu
fryddir verit af vitrum monnum er hann hafdi dreymt. Ok fressir somu draumar
kveikdu huginn hans til hefndar eftir sina fraendr».
«Это известие заставило Сверрира сильно задуматься, и он очень
колебался, он понимал, как трудно бороться за власть против Магнуса
конунга и Эрлинга ярла, но ему казалось недостойным ничего не пред¬
принять, как будто он был сыном простого бонда, а не конунга. И он
вспоминал, как мудрые люди толковали ему его сны. Эти сны вооду¬
шевили его к мести за родичей». (Там же.)
Хотя о мыслях и чувствах юного Сверрира здесь, как и всегда, со¬
общается от третьего лица, все, безусловно, выглядит так, как будто
первоначально о них было рассказано от первого лица: «Это изве¬
стие заставило меня сильно задуматься, и я очень колебался...» и т.д.
Такие фрагменты, на мой взгляд, являются особенно весомым дока¬
зательством того, что конунг в данном случае говорит автору текста,
что писать, и тем самым делает различимым свой собственный голос
в саге.
260
'l.pvrow пример — менее очевидный, но по-своему даже более по-
• 11Л1спы1ый — нижеследующий фрагмент из главы двенадцатой,
mum• жующей о походе Сверрира в Ярнбераланд в Швеции и о его
м. 11 н*чг с отсталыми жителями этой области, которые все еще остава-
'||ц I. язычниками:
«Matti sv£ at kveda at pann mann fyndi eigi er skyn kynni a
konungsmormum eda vissi hvdrt pat varu menn eda dyr. Var pat mikil naud at
llytjask milli sva heimskra pjoda».
«Можно сказать, что там нельзя было найти человека, который по¬
нимал бы, что такое конунговы люди, или знал бы, люди они или зве¬
ри. Идти походом среди такого глупого народа было большим испыта¬
нием». (Там же. С. 16.)
Incсь почти слышен презрительный вздох конунга Сверрира,
ж поминающего свои трудности в общении со шведами, которые ока¬
ймись настолько глупы, что даже не знали, как вести себя с таким ве-
'Ц|ким человеком, как он. Надменный и саркастический тон этих двух
предложений весьма далек от обычного для саги повествовательного
< I имя, но, вероятно, типичен для конунга Сверрира, который выража¬
йся подобным образом в нескольких из своих речей, особенно когда
и торит о своих противниках.
Как показал Людвиг Хольм-Ульсен, пассажи, которые могут быть
«Hi тесны к категориям три и четыре, встречаются преимущественно в
первых тридцати главах саги, описывающих ранний этап жизненного
мути Сверрира, до его главных побед в сражениях с врагами. В после¬
дующих главах, или по крайней мере начиная с главы тридцать тре¬
тьей, повествование становится более объективным в том смысле, что
оно отражает точку зрения не только Сверрира, но и конунга Магну¬
са, ярла Эрлинга и прочих его противников. Так, при описании битв
с этого момента часто чередуются эпизоды, действие которых проис¬
ходит в лагерях обеих противоборствующих сторон, появляются при¬
знаки использования автором саги свидетельств других людей поми¬
мо Сверрира — не обязательно испытывавших к Сверриру симпатию.
Стиль тоже становится менее эмоциональным и более «саговым»,
реже упоминаются вещие сны, чудеса и прочие сверхъестественные
элементы, доказывающие, что Бог — всегда на стороне Сверрира. На
основании всех этих фактов Хольм-Ульсен и большинство исследова¬
телей вслед за ним пришли к выводу, что «Gryla» заканчивается где-то
в районе тридцатой главы, после которой конунг больше не диктовал
Карлу Йонссону, что тот должен писать6.
Однако несколько интересных примеров, относящихся к третьей
и четвертой категориям, есть и в последующих, более «объективных»
главах саги. В главе тридцать третьей, например, прямо посреди опи¬
261
сания битвы, выполненного отчасти с точки зрения врагов Сверрира,
мы — после того как узнаем об отданном Сверриром своим людям
приказе быстро покинуть корабли, оставив все, кроме оружия и того,
что на них надето, — обнаруживаем такой комментарий:
«Sva hefir sjalfr Sverrir konungr sagt at hann m&tti j3vf helzt hcelask at eigi
myndu morg doemi til {)ess vera at flottamenn hefdi sva skilizk vid fj&rhlut
sinn eda skip sem peir gerdu, ok sagdi at eigi vaeri enn vfst nema ymsir nyti
fjar eda klaeda».
«Сверрир конунг с гордостью сказал, что мало кто, уходя от непри¬
ятеля, так расставался со своим добром и своими кораблями, как они
это сделали, но, добавил он, еще неизвестно, кто чьим добром и одеж¬
дой овладеет» (Там же. С. 37).
Это несомненно похоже на победное замечание, которое вполне
мог сделать конунг, рассказывая о битве автору саги. Еще более по¬
казателен рассказ о вещем сне Сверрира в главе 42, когда некий бо¬
жественный посланник попросил его отведать мяса человека, под¬
жаренного на костре. Этот сон, как сказано, предвещал смерть ярла
Эрлинга и побудил Сверрира решительно атаковать ярла в битве при
Нидаросе в 1179 г.:
«Hafdi Sverrir konungr f>vf eggjat sva mjok lid sitt i boeinn at ganga, at
hann p^ddi svd drauminn at fressi madr er a eldinum 1й myndi vera Erlingr
jarl, er tok mjok at eldask, ok Magnus konungr ok hans lid myndi t>£ vera
mjok elt at radum ok at t>roti komnir. Myndi hann eyda at mestum hlut med
sfnu lidi lendum monnum ok hirdmonnum, en Magnus konungr myndi
undan komask, {)ar sem hofudit var detit».
«Сверрир конунг потому побуждал свое войско войти в город, что
толковал свой сон так: человек, который жарился на огне, — это Эр-
линг ярл, он очень состарился, а Магнус конунг и его люди выдыхаются
и на краю гибели. Поэтому Сверрир конунг со своим войском уничто¬
жит большую часть его лендрманнов и дружинников, а Магнус конунг
спасется, поскольку голова осталась недоеденной» (Там же. С. 45—46).
Автор саги здесь явно основывает свое повествование на том, что
рассказал ему о своем сне конунг Сверрир, на его интерпретации со¬
бытий и на сообщенных им мотивах собственного поведения перед
сражением. Однако в целом у рассказа о битве должны были быть и
другие источники. Вывод, который я делаю из этого, состоит в том,
что автор, Карл Йонссон, в данном случае все еще использует авто¬
биографические свидетельства конунга, но дополняет их сведениями,
полученными от других людей, пытаясь тем самым придать «Саге о
Сверрире» более объективный и «саговый» характер.
262
I In сомнений, однако, что вся сага в целом, а не только первая ее
•|.н и., представляет жизнь Сверирра такой, какой ее хотел бы сохра¬
ним. и памшти потомков сам конунг. Даже в заключительных главах
< .нм мам дзают понять, что Сверрир был rex iustus, которого подцер-
I пиал Бог. 1В главе 180 мы читаем, что конунг видел последний вещий
«ом незадолго до своей смерти в 1202 г. В этом сне, который он, как
«оомщаетеж, рассказал некоему Пэтру Чёрному, к конунгу приходит
•кnoiiCK и говорит: «Готовься к воскресению, Сверрир» (Busk Три vid
upprisimni einni, Sverrir). Эти слова истолковываются как обещание
not кресенил, и после смерти конунга его тело прекрасно выглядит,
I ак у истинного святого, подтверждая тем самым, что он действитель¬
но был правителем, которого избрал Бог, а не злым узурпатором, как
v I иерждали его враги.
Когда Карл Йонссон описывал смерть конунга, он, вероятно, сно¬
па находился в Исландии и к тому моменту не видел Сверрира в те-
'K'iiiic многих лет. Должно быть, работая над последними главами, он
основывался на рассказах свидетелей вроде Пэтра Чёрного. Однако
аиоат, похоже, продолжал верно исполнять поручение, данное ему ко¬
нунгом более двадцати лет назад. Мы можем задаться вопросом о том,
как он сумел собрать все необходимые сведения для написания за¬
гни >чительыых глав саги. Нет свидетельств, что он вторично посещал
11орвегию, поэтому приходится допустить, что нужные ему материа-
н м — возможно, в письменном виде — каким-то образом доставля-
нпсь к нему в монастырь особыми посыльными. Наиболее логичное
объяснение состоит в том, что либо сам конунг, либо его наследники
организовали такую доставку необходимых материалов, чтобы «Сага о
(перрире» могла быть завершена после его смерти.
Если это действительно так, то Сверрир сохранял по крайней мере
частичный контроль над текстом саги о себе до самого конца работы
над ней. Возможно, Карл Йонссон, стремясь сделать повествование
менее тенденциозным, дополнял его какими-то сведениями, полу¬
ченными им благодаря поездкам исландцев в Норвегию от независи¬
мых источников при норвежском королевском дворе, но он, вероят¬
но, не мог слишком сильно уклоняться от предварительного плана,
который был намечен конунгом или двором. И, очевидно, именно ав¬
тобиографический рассказ самого Сверрира, полный странных снов,
политической пропаганды и эгоцентрических откровений, стал вдох¬
новляющим и определяющим фактором для всего текста от начала и
до конца.
Изначальные границы и структуру текста, названного некогда
«Gryla», определить теперь нельзя, потому что Карл Йонссон после
возвращения в Тингейрар, по-видимому, переработал и значительно
дополнил первый вариант, чтобы создать полную, добротную био¬
263
графию в стиле настоящей саги, основанную на множестве различ¬
ных источников. Тем не менее, если мы внимательно прислушаемся
к тому, о чем говорится в первых главах, мы все же сможем услышать
надменный голос конунга Сверрира, этого выдающегося эгоцентри¬
ка, ощутить его авторское присутствие за «объективным» повествова¬
нием непосредственного автора саги.
Примечания
1 Gurevich A. From saga to personality: Sverris saga // From Sagas to Society: Comparative
Approaches to Early Iceland / Ed. by G. Palsson. Enfield Lock, 1992. P. 87.
2Cp.: Bagge S. From Gaing Leader to the Lord’s Anointed: Kingship in Sverris saga and Hakonar
saga Hakonarsonar. Odense, 1995.
3 Sverris saga. Prologus. Я использую пока не опубликованную редакцию оригинального
текста с нормализованной орфографией, подготовленную Торлейвуром Хаукссоном
для «fslenzk fornrit»*, английский текст — это (с некоторыми незначительными ис¬
правлениями и изменениями) перевод Дж. Сефтона (L., 1899), теперь доступный в
интернете: http://www.northvegr.org/lore/sverri/.
4 К наиболее важным работам, в которых рассматриваются эти проблемы, относятся:
Holm-Olsen L. Studied i Sverres saga. Oslo, 1953; Nygaard Brekke E. Sverre-sagaens opphav.
Oslo, 1958; Blondal L. Urn uppruna Sverrissogu. Reykjavik, 1982. См. также мою статью
и статью Фредрика Карпентьера Юнгквиста в очередном выпуске «Scripta Islandica»
(Uppsala, 2007).
5Hauksson P. Sverris saga and early saga style // Preprint Papers of the 13th International
Saga Conference, Durham and York, 6th-12th August, 2006. Durham; York, 2006. Vol. II.
P. 1124-1131. Текст также досутпен в интернете: http://www.dur.ac.uk/medieval.www/.
6 Holm-Olsen L. Op. cit. S. 57—82.
Перевод с английского A. В. Толстикова
264
Вестейн Оласон
«Младшая Эдда»
и «Прорицание Вёльвы»: 65 или Н58
Младшая Эдда» Снорри Стурлусона (часто называемая
«Прозаической Эддой», далее SnE) — один из глав¬
нейших источников информации о дохристианской
религии народов Северной Европы. Ее рассказы о
языческих богах подкрепляются отрывками из мифо-
пошчсской поэзии, записанной, должно быть, в соответствии с уст¬
ными преданиями или, по крайней мере, созданной на основе древ-
иг й традиции. В то время как скальдические стихи мифологического
«■одержания, процитированные в разделе SnE, именуемом «Язык по¬
мни» («Skaldskaparmdl»), в большинстве случаев сохранились только
him, многие из так называемых эдцических песней, широко исполь-
1уемых в «Видении Гюльви» («Gylfaginning») (первая основная часть
SnE), существуют в отдельных записях. Одна из этих поэм — «Про¬
рицание вёльвы» («Voluspa», название встречается только в SnE), из
пес приводится двадцать девять строф, целиком или фрагментарно.
Отдельно полная версия поэмы сохранилась в двух манускриптах:
текст R в «Королевском кодексе» (Codex Regius) «Старшей Эдцы», со¬
стоящий из шестидесяти двух или шестидесяти трех строф (в зависи¬
мости от деления на строфы), и текст Я в «Книге Хаука» («Hauksbok»)
(середина XIV в.), включающий пятьдесят девять строф. Хотя принято
считать, что Снорриева «Эдда» была составлена в первой трети XIII в.,
она сохранилась только в трех рукописях первой половины XIV в. и в
более поздних бумажных списках1.
Христианизация Исландии произошла около 1000-го года, и литера¬
тура XII и XIII вв. не оставляет сомнения в том, что к этому времени в
стране прочно утвердилось христианство. Вместе с тем, литература так¬
же свидетельствует о том, что богатые традиции, уходящие корнями в
дохристианскую эпоху, сохранились и использовались в прозаических и
поэтических текстах. Эти обстоятельства усложняют интерпретацию ис¬
265
точников. Очевидно, ни SnE, ни эддическая поэзия, записанная в то же
время, не могут прочитываться как беспристрастное или прямое описа¬
ние дохристианских представлений и практики. В SnE эта проблема пря¬
мо затрагивается в «Прологе» к произведению, в котором происхождение
веры в асов описывается в рамках христианского учения. В «Прорица¬
нии вёльвы» христианский контекст проявляется не так непосредствен¬
но и более спорадически; сама сущность поэмы, кажется, основывает¬
ся на глубоком знании дохристианской мифологии и картины мира и,
возможно, на приверженности им, в то время как отдельные элементы
поэмы имеют христианские черты и лучше всего объясняются непо¬
средственным влиянием христианства, будь то на стадии создания или
в более поздней традиции. Широко распространено мнение, хотя это и
только гипотеза, что «Прорицание вёльвы» было сочинено около 1000-го
года человеком, воспитанным в вере в асов, но вместе с тем знакомым с
христианскими идеями2. Оригинал сочинения, однако, до нас не дошел,
а более поздние версии неизбежно должны были претерпеть изменения
со времени, когда поэма была создана, и до момента ее записи3. Я пола¬
гаю, тщетно пытаться реконструировать ее изначальный текст, хотя тот
факт, что поэма сохранилась в разнообразных вариантах, подталкивает
к спекуляциям относительно того, можно ли считать некоторые ее эле¬
менты вторичными либо порожденными обстоятельствами или идеями,
характерными для более позднего времени. Особое искушение возникает
в том случае, когда соответствующий элемент содержится только в одной
редакции поэмы. Таким элементом является отдельная полустрофа 58 в
тексте Я, часто обозначаемая как строфа 65 «Прорицания вёльвы» в объ¬
единяющем оба варианта «Тексте I» в издании Бюгге (Saemundar Edda.):
М kemr inn riki
at regindomi
oflugrofan,
sa er ollu гзгдг.
Нисходит тогда
мира владыка,
правящий всем
властелин могучий4.
Этой строфы нет ни в тексте R, ни в «Младшей Эдце». Цель моей
статьи, во-первых, оспорить мнения тех исследователей, которые до
сих пор настаивают на том, что эта строфа могла быть частью поэмы
со времени ее создания около 1000 г., и, во-вторых, доказать, что дан¬
ный отрывок основывается на христианских представлениях, хорошо
знакомых исландцам в XIII в.
266
Прежде чем перейти непосредственно к поставленной задаче, я
< пилю необходимым пояснить свою позицию в вопросе об устном
ьытилнии традиционной поэзии. Отрицая простую теорию устного
* очинения, которая предполагает, что эпические поэмы, даже доволь¬
но короткие, такие как эддические, импровизировались или заново
* о шавались в ходе исполнения, я полагаю важным признать то, что
0 тля поэзия со временем постоянно изменяется и в той или иной
* if-пени адаптируется к условностям и представлениям той культур¬
ной ереды, в которой она бытует. Певцы и слушатели должны быть
* | и и овны воспринять эту поэзию и наделить ее смыслом. Это не озна-
•игг, что элементы, восходящие к другой культуре и образу мыслей,
нежели те, что характерны для сберегающего традицию общества, не
mu Vi быть сохранены. Но такие элементы, как правило, быстрее за¬
йм илю гея, они непонятны и могут быть неверно истолкованы5. Мы
монжпы относиться к известным нам версиям «Прорицания вёльвы»
1 лк к вариантам поэмы, существовавшим на момент их записи. Было
им ошибочно пытаться восстановить изначальный текст поэмы, воз¬
никший в эпоху, предшествующую христианизации, или в период
к peiцения Исландии, откалывая от нее христианские элементы. Мы
не знаем, что именно они заместили собой и заместили ли что-либо
вообще, и мы не можем быть уверены в том, что строки или строфы,
которые, как нам кажется, соответствуют тому, что мы знаем о дохри-
« 1 плоской религии, не изменились с течением времени.
Некоторые исследователи полагают, что «Прорицание вёльвы»
пило сочинено образованным крещеным поэтом, хорошо знакомым с
христианской литературой; и все же они не ставят под сомнение тра¬
диционную датировку песни — рубеж XI в. Невероятно, однако, что¬
бы поэма «с основательным христианским подтекстом», «языческая
по своему сюжету», но «наполненная христианским символизмом»,
требовавшим «нескольких уровней понимания», если сослаться всего
лишь на одного современного сторонника подобных взглядов — Киза
( лмплониуса, могла сохранять свою изначальную структуру и «посла¬
ние» в среде исландцев приблизительно с 1000 г. и вплоть до XIII в.6.
С ледует отдавать себе отчет в том, что только незначительное число
людей, принадлежавших к первым двум или трем поколениям после
крещения Исландии были способны оценить нюансы и реминисцен¬
ции подобной поэмы; на протяжении XI в. люди, достаточно образо¬
ванные для понимания скрытых намеков на христианство в поэме,
подобной «Прорицанию вёльвы», едва ли могли заинтересоваться ее
откровенно языческим сюжетом или озаботиться ее сохранением для
передачи последующим поколениям. Мне кажется, что, если Сам-
плониус и исследователи, придерживающиеся сходной точки зрения,
как, например, Микаэль Шульте, правы относительно образования
267
поэта, то было бы всего логичнее датировать поэму XII веком. При¬
чина, по которой исследователи не решались отнести ее к более позд¬
нему времени, без сомнения, в том, что трудно поверить, чтобы текст,
столь ярко отражающий дохристианские шерования и картину мира,
мог быть создан на основании разрозненной информации или про¬
заических рассказов в эпоху, когда знания об их предмете были ско¬
рее апокрифическими, а не опирались на мировидение, сохранявшее
для поэта все свое значение. Другими словами, хотя наличие христи¬
анских элементов в поэме неоспоримо, куда правдоподобнее было бы
предположить, что языческая эсхатологическая поэма, возможно, уже
подвергшаяся в самой общей форме влиянию со стороны приближаю¬
щегося христианства, впитала в себя христианские элементы в XII в.,
в период, когда языческие предания не воспринимались более как
угроза и христианское учение стало оказывать глубокое воздействие
на культуру. В это время аллегорическая интерпретация текста могла
устранить претензии духовенства к ее содержанию, и новые элементы
могли быть добавлены для усиления подобного толкования.
Так, в строфе 58 редакции Я как раз перед самым концом появля¬
ется деталь, как кажется, предлагающая именно христианскую раз¬
вязку: дабы править, сверху нисходит новый могущественный бог. В
поэме уже было рассказано о рождении нового мира, и в этом новом
мире присутствуют четкие отсылки к старому миру и представителям
старого пантеона, которые каким-то o6pai30M уцелели в финальной
битве. В последней части поэмы описывается отнюдь не духовный
рай, а мир природы, в котором растет трава, и птицы ищут добычу.
Собравшиеся там боги вспоминают древние времена и рассказывают
истории, однако нет никакого намека на то, чтобы они готовились к
какому-либо окончательному суду или ожидали нового правителя. Во¬
обще говоря, внезапное и неожиданное появление в тексте Я, строфа
58, «inn riki» («могущественного») делает их ненужными и радикально
меняет концепцию поэмы. Бальдр, Хёд и Хёнир, так же как и боги,
перечисленные в «Речах Вафтруднира» («Vqfprudnismal»), — попросту
новое поколение богов, дети Тора и Одина, которые, как мы можем
надеяться, лучше и могущественнее своих отцов и не страшатся тех же
самых стихий хаоса.7 В тексте R эта «новая», или очищенная, земля с
омоложенным пантеоном кажется максимально удаленным от нас об¬
разом описываемого будущего, она обозначает пределы, которых спо¬
собен достичь взор пророчицы8.
Многие исследователи считали строфу 58 текста Я вторичной,
в то время как другие утверждали, что это составная часть поэмы,
присутствовавшая в ней с момента ее создания. Сигурд Нордаль от¬
вергал простое объяснение, что «inn riki» — плохо замаскированный
образ Христа, и рассматривал это божество как результат размышле-
268
• Mm ч и.исского поэта, который под влиянием христианства пожелал
• • * i-u 11. Ьолсе удовлетворительную версию языческой мифологии, по-
' и • ти на вершину пантеона это всемогущее существо: «Теперь “him
м/. / приходит в свои владения, государство, приготовленное для него.
« hi иг принимал непосредственного участия ни в одном из описанных
• “Hi.ii иii, но о его существовании можно было догадаться на основа-
HIIM самого конфликта, подобно тому, как существование невидимой
u i.mnu определяют по ее влиянию на движение другой, видимой
• I'1.11юты... Как только мир достиг определенной степени совершен-
• I на через развитие и страдания, Он приходит по собственному жела¬
нию. Цель существования достигнута. Попросту говоря, это концеп¬
ция судьбы мира, сформированная на основе высшего религиозного
на индивида, и она может быть понята только теми, кто испытал
•по нибо подобное. “Hinn riki” — ни Христос и ни Один, а собствен¬
ным пыеший божественный идеал поэта»9.
' )т поистине поэтическое толкование. Однако маловероятно, что-
*ч.1 июли, защищающие языческие представления от христианских,
in мыты вали необходимость в подобной уступке последним, и едва ли
подобная строфа, представляющая в конце нового бога, отличного от
• ирых богов, смогла бы остаться в поэме в период христианизации и
консолидации христианского мировоззрения.
Другая исследовательница, убежденная в том, что строфа 58 текста
// является частью изначального замысла поэмы, — это Гро Стейн-
11ынд. Ее позиция, однако, отличается от идеи Нордаля: она пытает¬
ся интегрировать «inn riki» в старый пантеон, утверждая, что, на самом
/юле, это древний и довольно загадочный бог Хеймдаль. В опублико¬
ванной в 1991 г. статье она достаточно аргументированно отрицает
предположение, что «inn riki» — это образ Христа, и говорит: «Вопреки
традиционной интерпретации строфы я выдвигаю гипотезу, что об¬
раз грядущего существа, предсказанный в строфе 65, — подлинный
продукт язычества, что идея будущего правителя может быть понята
в рамках дохристианского мировидения... Неологизмом “regindomr”
(“государство; суд богов”) поэт выражает языческие представления от¬
носительно будущего существования, когда прежняя эпоха, непрочная
и испытывающая угрозу со стороны хаоса, миновала. Старая эра будет
заменена новым веком, контролируемым только “космическими си¬
лами” (в норв. тексте букв.: “упорядочивающими силами”. — Примеч.
пер.), Regindomr — это “господство упорядочивающих сил”. Хеймдаль
как представитель нового порядка должен снизойти в свое царство»10.
Таким образом, Стейнсланд в 1991 г. доказывала, что эта строфа вхо¬
дит в изначальную версию поэмы, восходящую ко времени крещения
Исландии, но полагала, что «inn riki» в действительности относится к
одному из старых богов, Хеймдалю. В наиболее тщательно прокоммен¬
269
тированном издании, появившемся после публикации Нордаля, Урсу¬
ла Дронке отвергает подобные интерпретации и высказывает мнение,
что строфа вторична, «так как в ней в явно христианских выражениях
говорится о том, что поэт уже сумел тонко передать...». При этом она
ссылается на Клауса фон Зее, который утверждал, что «идея эсхатоло¬
гического Судии чужда северной мифологии»11.
Недавно Стейнсланд снова вернулась к этой проблеме в двух ра¬
ботах, в которых она придерживается своего толкования «inn riki» как
Хеймдаля, несмотря на то, что в свете новых изысканий исследова¬
тельница изменила многие свои представления о поэме, доказывая
теперь, что та претерпела влияние иудео-христианской сивилличе-
ской традиции12. Очевидно, отстаивать идею о том, что “inn riki” — это
Хеймдаль, еще труднее, если считать — как теперь полагает исследо¬
вательница, — что песнь в столь значительной степени обязана своим
появлением литературной традиции.
Я полностью согласен с теми, кто утверждает, как Урсула Дрон¬
ке, что строфа 58 редакции Я — вторичный элемент поэмы. В то же
время, я считаю маловероятным, что появление этой могуществен¬
ной фигуры — всего лишь способ ввести в повествование Христа. Во
всяком случае, это появление совершенно неожиданно и не подго¬
товлено. Другие встречающиеся ранее в тексте строфы, лучше всего
объясняемые влиянием христианского учения, такие как: R36, 38 и
39 (две последние встречаются также в списке Я и в SnE) или 7?45 (Я,
SnE), — периферийны, однако соответствуют целостному образу мира
и его сил, создаваемому в поэме. Строфа 58 текста Я вводит новый
элемент — божество более могущественное, нежели те, что были опи¬
саны ранее, приходящее из неопределенного и абстрактного «верха»
в возрожденный мир, в котором, казалось бы, нет ни нужды в подоб¬
ном существе, ни места для него. Возникает вопрос: на каком основа¬
нии эта новая строфа была введена в «Прорицание вёльвы» и каков ее
смысл в том контексте, который мы находим в редакции Я?
Использованные в этой строфе слова ставят несколько вопросов: кто
такой «inn nki»l Что именно означает слово «reginddmr»? Где находится и
что такое «сверху» — «at of ап», откуда приходит это новое существо? На
силу этого существа фактически указывается трижды: «inn riki» — «мо¬
гущественный», «(oflugr» — «полновластный», «erollu гггдг» — «который
всем правит». Соположение этих выражений не оставляет сомнений в
том, что речь идет о всемогущем боге, подчеркнуто противопоставляе¬
мом представленным ранее богам, власть которых, как было показано,
строго ограничена. Принимая во внимание датировку поэмы, я считаю
чрезвычайно натянутым заключение, что этот всемогущий бог, как по¬
стулирует Стейнсланд, — завуалированный образ старого бога Хеймда¬
ля, чья роль и власть совершенно неясны, и который как в «Прорицании
270
•ч 'ii.hi.1», так и в прочих источниках появляется в тени Одина, Тора и
•Ии 111 >;I, хотя прежде он, возможно, и играл более заметную роль. С дру-
• тропы, кажется очевидным, что это существо создано по образцу
■ pin шапского Бога, если не прямо отсылает к нему. Урсула Дронке за-
I атас г по этому поводу вполне ясную позицию. Она рассматривает эту
• 11 и и|>v как христианскую интерполяцию и отвергает гипотезу о Хейм-
I I и как «пс достаточно обоснованную»13. Дронке переводит композит
mi\ии16тп> как «божественная власть, законная сила» и более, менее
• тлтся с Нордалем по этому вопросу, в то время как другие коммен-
ытры, похоже, усматривают здесь отсылку к Страшному Суду. Значе-
миг »царство» или «государство» гораздо правдоподобнее, поскольку,
I ai указывал Нордаль, «ragnarok» («гибель богов») — это последний и
in иичамший суд в поэме. Было бы странным устраивать Страшный Суд
и Iи»врожденном мире, в котором все ново и в который только что верну-
•IIH I. некоторые из божеств, в то время как другие окончательно сгину-
•111 со старым миром; таким образом, гораздо более вероятно, что слово
/п\iml6mr» создано по аналогии со словом «konungdomr» («королевство»)
и ‘но назначение этой строфы — возвестить начало новой эры, в кото¬
рой будет править всемогущее божество14.
Коли мы теперь вновь возвратимся к поэме как к целому и взгля¬
нем па рассказанную в ней историю, то заметим, что, несмотря на не¬
которые неясности и кажущиеся противоречия, она имеет свою вну-
I рентою логику15. Начинается она с творения мира богами, но этот
новый мир окружен хаосом, из элементов которого он создается, и
населен существами, враждебными правящим богам. Чтобы сохра¬
нять контроль над космосом, Мидгардом, боги, которые совсем не
всемогущи, должны вести постоянную борьбу с силами хаоса, идти
па унизительные компромиссы, и в финальной битве их мир раз¬
рушается вместе с богами, создавшими его, и их недругами. Однако
возникает очищенный мир, и в нем собирается, будто бы испытывая
блаженство, младшее поколение богов, сыновья первого или второго
их поколений, те, кто пережил «гибель богов» — Рагнарёк. И тут нис¬
ходит «inn riki», «могущественный»; этот элемент полностью выпадает
из общей ткани поэмы и, на мой взгляд, указывает на предпринятую
в более поздний период попытку соединить мировоззрение автора
поэмы с христианским мировидением. Гораздо более вероятно, что
эта попытка основывалась на идеях, получивших распространение
в ученых исландских кругах на протяжении XII и XIII вв., когда под
влиянием так называемого ренессанса XII в. делались попытки тол¬
кования языческих богов скорее как плода человеческого творчества,
нежели сатанинского заблуждения. Самый яркий пример такого рода
попыток — «Пролог» к SnE и некоторые фрагменты «Видения Гюль-
ви», прежде всего в главе З16.
271
В Снорриевом «Прологе» мы находим эвгемерические толкования,
внедренные в повествование о том, как могущественное, но человече¬
ское племя асов переселилось из Азии на Север и там обманом заста¬
вило людей поклоняться себе как богам. Перед тем, в самом начале
рассказа, мы встречаем мысль о том, что с помощью разума, которым
их наделил Господь, люди, забывшие имя Создателя и, следовательно,
самый факт Его существования, смогли понять из устройства мира,
что должен существовать всемогущий владыка, и составить себе пред¬
ставление о Нем: «В конце концов они забыли имя бога, и в целом
мире не сыскалось бы человека, хоть что-нибудь разумевшего о своем
творце. Но ничуть не меньше, чем прежде, наделял их бог земными
дарами, богатством и счастьем, в которых нуждались они на земле.
Наделил он их и разумом, дабы они могли распознать все, что есть на
земле, и все зримые части земли и воздуха.
<...>
И многое в этом роде заронило в них подозрение, что есть некто,
управляющий небесными светилами, соразмеряя по своей воле их
пути. И думали, что, верно, он обладает большой властью и могуще¬
ством. И люди верили, что это он правит стихиями и он существовал
еще до того, как появились небесные светила. <...> Они... верили, что
ему подчиняется все, что ни есть на земле и в воздухе: небо и небес¬
ные светила, море и ветры»17.
Как мы видим, этот могущественный правитель, который был
«создан» или «выведен» язычниками из явлений природы, описан в
точности так же, как «inn riki» в строфе 58 текста Н, хотя и более мно¬
гословно. Эти два объяснения, обнаруживаемые в Снорриевом «Про¬
логе», могут показаться противоречащими друг другу, но я полагаю,
что противоречия могут быть сняты, если мы попытаемся понять, ка¬
кие вопросы задавал своим источникам Снорри, работая над «Эдцой».
Зная, что асы не могли быть божествами, он спрашивает: кем были
асы? почему люди верили в то, что они боги? во что верили они сами?
То, что асы или конунги, носившие их имена, изначально пересели¬
лись из Азии, — старая теория, с которой исландцы познакомились,
по меньшей мере, в начале XII в., о чем свидетельствует Ари в «Книге
об исландцах» («fslendingabok»). Согласно Снорри, они принесли на
Север не только новую мифологию, но и искусство поэзии, которое
он, Снорри, хотел сохранить и разъяснить в своем труде. В «Видении
Гюльви» асы-люди рассказывают истории о богах и обманом застав¬
ляют население поверить в то, что они сами и есть эти божества; эти
истории основаны на традиционных мифах, известных Снорри. Оче¬
видно, Снорри и сам верил в то, что люди-асы существовали и что
они обладали знанием магии, как можно заключить из повествова¬
ния принадлежащей ему «Саги об Инглингах» («Ynglingasaga»); и он,
272
«••■I • no t>i>m>, считал вероятным, что они и принесли эту мифологию
и и * игр. В древних легендах он также находит свидетельства, согла-
• Huiinroi с пониманием природы как живого существа (мир создан
и « и 1м Имира и т.п.). Он противится тому, чтобы представлять могу-
MI.. I псиных предков, создателей мифологической традиции и искус -
• • и.» * снерпой поэзии, как злобных колдунов и в «Прологе» приписы-
п и I мм представление о всемогущем правителе мира, существование
| • нпрою они, как мы видели, обнаружили в результате размышлений
"П v« 1ройстве мира. В главе 3 «Видения Гюльви» Снорри развивает
м\ мысль, вкладывая ее в уста «Высокого», одного из персонажей,
«•ни--чающего на вопросы конунга Гюльви. Описание Высоким Все-
(«Л(/одг») показывает, что последний значительно мудрее и мо-
I \ им-c l пеннее старого Одина, его образ имеет несомненные призна-
| и христианского влияния. У Всеотца много имен, некоторые из них
1111 ил маются и оказываются именами Одина, хотя само имя «Один»,
in» понятным причинам, не упоминается. Диалог продолжается так:
loi да спрашивает Ганглери: — Где живет этот бог? И в чем его мощь?
II какими деяниями он прославлен? — Высокий говорит: — Живет
• hi от века и правит в своих владениях, а властвует надо всем на све-
и , большим и малым. — Тогда молвил Равновысокий: — Он создал
nrho и землю, и воздух, и все, что к ним принадлежит. — Тогда мол¬
нии Третий: — Всего же важнее то, что он создал человека и дал ему
пушу которая будет жить и никогда не умрет, хотя тело станет прахом
инь пеплом. И все люди, достойные и праведные, будут жить с ним в
месте, что зовется Гимле («Защита от огня») или Вингольв («Обитель
блаженства»). А дурные люди пойдут в Хель («Царство мертвых»), а
о п уда в Нифльхель («Преисподняя»). Это внизу, в девятом мире»18.
Такое описание Всеотца определенно не подходит ни тому Одину,
каким он предстает в рассказанных далее историях, погибшему в фи¬
нальной битве богов, ни тому Одину, который знаком нам по другим
источникам, несмотря на совпадение некоторых имен. Это необыч¬
ное вступление к дальнейшему повествованию, в котором Один и
другие боги описаны совсем по-другому, резко и иронично заверша¬
ется возведением родословной Всеотца к первым великанам, пассаж,
который я рассмотрел в другой работе и в котором усматриваю пример
Снорриевой глубокой иронии: «Тогда спросил Ганглери: — Каковы же
были деяния его до того, как он сделал землю и небо? — И ответил
Высокий: — Тогда он жил с инеистыми великанами»19.
Снорри мастерски соединяет здесь нового «бога», созданного им,
как уже говорилось, на основе ученых представлений, с традиционным
повествованием, и одновременно показывает недомыслие языческих
асов, которые не обладали истинно духовной мудростью, так как при¬
надлежали к той части человечества, которое забыло имя Господа. В
273
их представлении Всеотец во многом напоминает Бога из Священного
Писания. Но поскольку они постигали его лишь посредством человече
ского разума, то ошиблись в понимании его истинной природы. В сле¬
дующей главе приводятся фрагменты из «Прорицания вёльвы», с тем
чтобы объяснить, какие «места» или явления уже существовали до того,
как Всеотец сотворил небо и землю. Здесь легко заметить важное раз¬
ночтение в тексте «Прорицания вёльвы» в рукописях Ли# (строфа 3):
«Аг var alda, pats Ymirbyggdi» («В начале времен существовал Имир»), —
и в SnE, с другой стороны: «Аг var alda pats ekki var» («В начале времен
не было ничего»), в последнем случае подразумевается, что сотворение
мира Всеотцом было «creatio ex nihilo» — «творением из ничего», а это
определенно иудео-христианская идея, противоречащая тому, что на¬
писано в «Прологе»: «Svd skildu f)eir at аШг hlutir vaeri srm5a5ir af nokkuru
efni» («Поэтому они думали, что все сделано из некоего вещества»)20.
Как мы видели, SnE в этой части полна противоречий, которые
могут быть объяснены только лишь как попытка увязать друг с дру¬
гом христианские и языческие представления о сотворении мира и
роли Бога или богов в этом процессе. Вполне очевидно также, что
христианские представления здесь преобладают; языческая идеоло¬
гия признается заблуждением, которое тем не менее рассматривается
как продукт человеческого разума, данного Богом, а не как наущение
Сатаны. «Inn riki» в тексте #58 определенно относится к тому же ком¬
плексу представлений, и наиболее вероятно, что данная строфа — это
позднейшее добавление к тексту поэмы, порожденное либо той же
самой культурной средой, что и «Младшая Эдда», либо подобной ей,
возможно, появившееся в традиционной версии «Прорицания вёль¬
вы» уже после Снорри, но под влиянием его труда, а может быть, даже
и до него; в последнем случае Снорри не процитировал эту строфу то
ли потому, что не знал ее, то ли потому, что понимал неуместность по¬
явления такого божества в новом мире, описываемом в последней ча¬
сти «Видения Гюльви». Рассказчик отрицает какое бы то ни было зна¬
ние о более отдаленном будущем: «И если ты станешь расспрашивать
дальше, не знаю, откуда ждать тебе ответа, ибо не слыхивал я, чтобы
кому-нибудь поведали больше о судьбах мира»21.
По-моему, имеются веские основания полагать, что история мира от
его сотворения до Рагнарёка и его последствий, как она представлена в
«Прорицании вёльвы» в строфах, общих для текстов Ли#, является до¬
христианской конструкцией. Знание языческой мифологии и эмоцио¬
нальный накал повествования делают маловероятным предположение
о том, что ядро поэмы могло быть ученым сочинением XII в. Многие
исследователи (и среди них наиболее ярый сторонник этой идеи Си-
гурд Нордаль) сходятся в том, что создатель изначального текста поэ¬
мы, обладающий кое-какими представлениями о христианстве, сложил
274
• «ипно 1000-го года, почти в том самом виде, в каком она сохранилась
Королевском кодексе», в том числе и строфу #58. Такая позиция не
пн к ржинает критики. Гораздо более вероятно, что изначально язы-
п 11 .in песнь впитала в себя некоторые христианские представления в
и. рмпц ее бытования в устной традиции, скажем, с конца X в. до мо-
л се записи в XIII в. Большинство этих новых христианских эле-
м. о mu относится к судьбам человечества в мире, которому предстоит
и» ргжить «гибель богов». Такие картины вполне могли быть окрашены
ii'imnmcM христианских описаний ада и вечных мук. Подобного рода
|ииишсния не разрушают целостности образа. Но текст #58 — гораздо
‘•миге радикальная инновация, нежели эти строфы, он плохо вписыва-
« и и п повествование или в образ мира, раскрываемый в поэме. Долж¬
но ныть, эта строфа основывается на стремлении ученых исландцев
М1п особенно XIII вв. относиться уважительно к языческой мифоло-
| пи и воспринимать ее в качестве продукта человеческого творчества,
имеющего символическую и поэтическую ценность, а не как проявле¬
ние сатанинского внушения. В контексте поэмы этот фрагмент стоит
»>« оЬпяком, и кто бы его туда ни ввел, он не позаботился о том, чтобы
I л к им-то образом подготовить эту вставку. Тем не менее этот новатор
ими достаточно осторожен для того, чтобы не вводить в повествование
'in ко узнаваемый образ Христа и не упоминать имени Спасителя. Это
ом подорвало целостность поэмы и, возможно, было бы сочтено бого-
чучьством. За исключением строфы 58, текст #ни в коей мере не более
открыт для христианской интерпретации, чем текст R, а может быть, и
еще меньше, поскольку в тексте #отсутствует эпизод смерти Бальдра.
«Прорицание вёльвы» в том виде, в котором оно сохранилось, ни
и коем случае не является типичным образцом традиционной поэмы.
Она отличается во многих отношениях от прочей древнескандинав¬
ской поэзии. Обстояло ли дело точно так же и в период ее создания?
Вполне возможно, хотя подобного рода поэтические тексты могли
быть утрачены. Мы должны признать, что не знаем ответа на этот во¬
прос и у нас нет способов отыскать его. Тем не менее эта очаровыва¬
ющая и загадочная поэма будет по-прежнему притягивать внимание
исследователей и возбуждать фантазию всех ее читателей в будущем.
Но кто же этот «inn riki»? Христос ли это, пришедший судить мир
и править им, или это языческий бог, в таком случае, наиболее ве¬
роятно, Хеймдаль? На мой взгляд, ни один из этих ответов не верен.
«Inn riki» — это Alfodr, «Всеотец», божество, созданное учеными ис¬
ландцами около 1200 г., чтобы доказать, что их благородные праотцы-
язычники не поклонялись дьяволу, несмотря на то, что им была дана
только земная мудрость. Всеотец в SnE имеет ряд общих черт с Оди¬
ном и делит с ним несколько имен, но, в отличие от Одина, он пере¬
живает «гибель богов» и живет вечно: «1Шг hann of allar aldir ok stjornar
275
ollu riki sinu ok raedr ollum hlutum storum ok smam» («живет он от века,
и правит в своих владениях, а властвует надо всем на свете, большим и
малым»)22. По моему мнению, некто, кого не устраивал языческий но
преимуществу финал «Прорицания вёльвы», добавил эту строфу и тем
самым предложил аудитории христианское аллегорическое прочтение
всей песни, не заходя при этом настолько далеко, чтобы ввести в по¬
вествование самого Христа, чья фигура странно смотрелась бы рядом
с Бальдром и Хёдом в Гимле. Кто бы ни был автором этой строфы, он
должен был знать «Видение Гюльви» или, по крайней мере, должен
был быть знаком с тем подходом, который лежит в основе «Пролога»
и главы 3. В остальном же между текстом Я и SnE не просматривает¬
ся никакой особой связи. Ни одна из строф текста Н, отсутствующих
в тексте R, не встречается в SnE. С другой стороны, несколько строф
появляются только в версии R и SnE и не встречаются в Я, хотя воз¬
можно, что традиция, представленная в тексте Я, потеряла эти стро¬
фы относительно поздно.
Тщетно было бы пытаться идентифицировать поэта, сложившего
строфу 58 версии Я: нельзя исключать с полной уверенностью самого
Снорри, но у него, вероятно, и так достаточно грехов, так что не стоит
увеличивать их список. Как бы там ни было, этот великий мастер нар¬
ративных эффектов не разрушает свой рассказ упоминанием Всеотца,
когда он в финале «Видения Гюльви» внезапно развеивает иллюзию,
созданную асами: «И в тот же миг Ганглери услышал кругом себя силь¬
ный шум и глянул вокруг. Когда же он хорошенько осмотрелся, видит:
стоит он в чистом поле и нет нигде ни палат, ни города. Пошел он прочь
своей дорогой и пришел в свое государство, и рассказал все, что видел и
слышал, а вслед за ним люди поведали те рассказы друг другу»23.
Примечания
1 Фрагменты «Младшей Эдды», которые в данном случае не будут иметь для нас значе¬
ния, содержатся в нескольких средневековых манускриптах. Удобным справочником
по рукописной традиции и интерпретациям текста Снорриевой «Эдды» является из¬
дание Энтони Фолкса в трех частях: Edda: Prologue and Gylfaginning; Skdldskaparmdl;
H^ttatal / Snorri Sturluson, ed. by A. Faulkes. L., 1988; 1998; 1999. Основные более
ранние публикации включают издание Арнамагнеанского института в трех томах с
переводом и комментариями на латинском языке, включая фрагменты: Edda Snorra
Sturlusonar. Copenhagen, 1848-1887; а также издание Финна Йоунссона: Edda Snorra
Sturlusonar. Copenhagen, 1931. Хороший английский перевод: Snorri Sturluson: Edda /
Transl. A. Faulkes. London and Melbourne, 1987.
Издание «Прорицания вёльвы» с переводом, комментариями и ссылками на
предыдущие исследования см. в кн.: The Poetic Edda / Ed. U. Dronke. Oxford, 1997.
Vol. II. (Далее в тексте — PE). Важные более ранние издания: Saemundar Edda / Udg.
S. Bugge. Christiania, 1867; Sigurdur Nordal. Voluspa gefin lit шеб skyringum. Reykjavik,
1923. (2-е изд. в 1952 г.) (наиболее значимые отрывки из вступления, написанного Си-
гурдом Нордалем, в английском переводе опубликованы в кн.: Saga-Book of the Viking
Society. 1970-1971. \Ы. XIII. № 1-2. P. 79-135; издание Нордаля и английский пере¬
вод сделанных им комментариев к тексту опубликованы в кн.: Voluspd / Ed. S. Nordal.
276
11.nisi. В. S. Benedikz and J. McKinnell // Durham and St. Andrews Medieval Texts. 1978.
I ) ( м. также: Eddadigte I / Utg. J. Helgason. Copenhagen, 1950 (было несколько пере-
мшаиий); Palsson Н. Voluspd. The Sibyl’s Prophecy. Edinburgh, 1996; Eddukvaedi / Ed.
< il'.li Sigurdsson. Reykjavik, 1998. Существует также несколько отличных комменти-
I и >п;шк1ых изданий на немецком языке, которые легко найти по библиографическим
• прлвочникам.
»■<> предположение наиболее убедительно отстаивал Сигурд Нордаль в издании 1923 г.
1Ьтмотря на расхождение с Нордалем по многим важным пунктам толкования, Ур-
« vna Дронке сходится с ним в вопросе о датировке: «сложена в устной форме около
И)<)() г., и ее композиция в основном отвечала структуре текста Я». (РЕ. Р. 63.)
' Конечно, существуют исследователи, которые полностью отказались бы от выраже¬
ния «оригинал сочинения» по отношению к тексту, возникшему в устной традиции,
кик, например, Гисли Сигурдссон в упомянутом издании; в соответствии с этой точ-
ы)й зрения он воздерживается от исправления одного текста на основании вариантов
и ругого или от указания разночтений.
‘ I ddadigte. Р. 15п; в переводе Урсулы Дронке: «Затем приходит Господин / на божествен¬
ный суд [или: в государство], / полновластный, сверху — / тот, кто правит всем». (“ Then
comes the Sovereign / to divine Judgement [or:]Empire, /full of power, from above— / he who gov¬
erns all things”) (PE. P. 87.) Русский перевод А. И. Корсуна приведен по изд.: Скандинав¬
ский эпос. Старшая Эдда. Младшая Эдда. Исландские саги. М., 2008. С. 17.
К цассическое утверждение о роли традиционной общины в обработке устных преда-
пий и, возможно, в меньшей степени, поэзии см. в кн.: Jakobson R., Bogatyrev Р. Die
Folklore als eine besondere Form des Schaffens // Jakobson R. Selected Writings. The Hague:
Mouton, 1966. (1-е изд. 1929.) Vol. IV. P. 1-15. (Русский перевод: Богатырев П. Г., Якоб¬
сон Р. О. Фольклор как особая форма творчества // Богатырев П. Г. Вопросы теории
народного искусства. М., 1971. — Примеч. пер.) Согласно концепции авторов, особен¬
ности первоначального фольклорного текста, по-видимому, не могут сохраниться в
устной традиции, если они отклоняются от условностей, принятых в общине.
'■ Samplonius К. Sibylla borealis: Notes on the Structure of Voluspd // Germanic Texts and Lat¬
in Models: Medieval Reconstructions / Ed. К. E. Olsen, A. Harbus and T. Hofstra. Peeters:
Leuven; Paris; Sterling, VA, 2001. P. 228—229. Я выбрал работу Самплониуса в качестве
примера данной точки зрения, поскольку считаю его статью в равной мере и науч¬
ной, и хорошо аргументированной. Такая же критика могла быть, к примеру, отнесе¬
на, даже в большей степени, и к Михаэлю Шульте: Schulte М. The Classical and Chris¬
tian Impact on Voluspd. Toward a comparative topomorphical approach // Arkiv for nordisk
filologi. 2005. N 120. P. 181—219. В целом, Урсула Дронке также выступает сторонни¬
цей этой позиции, доказывая, что поэт — исландец, согласно ее мнению, — находил¬
ся под глубоким влиянием христианской мысли, заключение, основанное на предпо¬
ложении, что текст Я представляет собой редакцию поэмы, хорошо сохранившуюся
в устной традиции в течение двух столетий, но отчасти искаженную в письменных
версиях (РЕ).
7 Заключительная строфа поэмы интерпретировалась как знак того, что Зло также
вернулось в новый мир и история в какой-то степени повторится. (См.: Schiodt J. Р.
V51usp£ — cyklisk tidsopfattelse i gammelnordisk religion // Danske studier. 1981. N 76.
P. 91-95.) Однако большинство исследователей объясняют строфу по-другому.
8 То, что новый мир возникает после разрушений конца света, гибели богов — Рагнарё-
ка, не может быть нововведением создателя «Прорицания вёльвы», поскольку те же
идеи встречаются в другой эдцической песни — «Речах Вафтруднира». Несмотря на
различия в мелочах, картины мира после Рагнарёка, нарисованные в обеих песнях,
не исключают одна другую и в принципе выражают одну идею. Разные детали пока¬
зывают, что ни одна из песней не копирует другую.
9 Saga-Book of the Viking Society. \bl. XVIII. P. 134.
10 Steinsland G. Religionsskiftet i Norden og «Voluspd» 65 // Nordisk hedendom. Et symposium
/ Udg. G. Steinsland, U. Drobin, Ju. Pentikainen, P M. Sorensen. Odense, 1991. P. 341, 344.
11 PE. P. 152—153. Надо отметить, однако, что фон Зее понимает «regindomr» как «Страш¬
ный Суд», а не как «правление» или «державу». (See Kl. von Altnordische Rechtsworter:
277
Philologische Studien zur Rechtsauffassung und Rechtsgesinnung der Germanen. Tubingen,
1964. P. 122.)
12 Steinsland G. Myten om fremtiden og den nordiske sibyllen // Transformasjoner i vikinglid
og norron middelalder / Udg. G. Steinsland. Oslo, 2006. P. 93—129; The Fantastic Future
and the Norse Sibyl of Voluspa // The Fantastic in Old Norse / Icelandic Literature: Sagas
and the British Isles. Preprint Papers of The 13th International Saga Conference Durham and
York, 6th -12th August, 2006 / Ed. J. McKinnell, D. Ashunst and D. Kick. P. 918-925.
13 PE. P. 87.
14 Рудольф Майсснер много лет назад в небольшой сноске отметил, что слова, оканчи¬
вающиеся на —domr, характерны для гомилетических (проповеднических) текстов.
(Zeitschrift flirdeutsche Philologie. 1911. N 43. S. 450—451.)
15 Я не буду вдаваться в проблемы, связанные с фигурой вёльвы, от лица которой ве¬
дется повествование. Уже в XIX в. предполагали, что этот персонаж был заимствован
из иудео-христианской сивиллической традиции. (Bang A. Chr. Voluspaa og de Sibyl-
linske Orakler// Christiana Videnskabsselskabs Forhandlinger 1879. Christiana, 1879. № 9).
Эта теория недавно возродилась и одновременно были выявлены средневековые
параллели к тексту этой эддической песни (см.: РЕ. Р. 99-104; Samplonius К. Op. cit.;
Steinsland G. Myten). Я надеюсь вернуться к этой проблеме в другой работе, но здесь
могу сказать только, что считаю эту точку зрения неубедительной. Примечательно,
что Стейнсланд, которая придерживается «пророческой теории», не может найти у
Снорри никаких примеров того, чтобы он толковал «Прорицание вёльвы» как про¬
рочество, несмотря на то, что «Пролог» демонстрирует его осведомленность в клас¬
сической пророческой традиции. Кто еще мог знать об этом или распознать такую
параллель, если Снорри был на это не способен?
16 Многое написано о происхождении «Пролога» и его идейном содержании, но наи¬
более важной работой, на которой я в данном случае основываюсь, является статья:
Dronke U., Dronke Р. The Prologue of the Prose Edda: Explorations of a Latin Background
// Sjotiu ritgerdir helgadar Jakobi Benediktssyni 20. jull 1977 / Utg. Einar G. Pdtursson, J6-
nas Kristjdnsson. Reykjavik, 1977. P. 153—176. Также см.: Faulkes A. Pagan Sympathy: At¬
titudes to Heathendom in the Prologue to Snorra Edda 11 Edda: A Collection of Essays /
Ed. R. J. Glendinning and H. Bessason. Winnipeg, 1983. P. 283—314.
17 Snorri Sturluson: Edda. P. 1-2. (Здесь и далее перевод по изд.: Младшая Эдца. Л., 1970.
С. 9-10.)
18 Snorri Sturluson: Edda. Р. 9. (Пер. по изд: Младшая Эдца. С. 19.)
19 V4steinn Olason. List og tvissei i Snorra Eddu // Gripla. 2001. XII. P. 41—65. (Пер. по изд.:
Младшая Эдца. С. 19-20.)
20 Snorri Sturluson: Edda. P. 296-298. (Cp. пер. по изд.: Младшая Эдца. С. 20:
В начале времен
не было в мире
ни песка, ни моря,
ни волн холодных...
Далее см.: Там.же. С. 11)
21 Snorri Sturluson: Edda. Р. 57. (Пер. по изд.: Младшая Эдца. С. 95.)
22 Snorri Sturluson: Edda. Р. 8. (Пер. по изд.: Младшая Эдца. С. 19.)
23 Snorri Sturluson: Edda. Р. 57. (Пер. по изд.: Младшая Эдца. С. 95.)
Перевод с английского М. В. Панкратовой
278
Уильям Йен Миллер
Сцены устраивания сцен:
в поисках стеснительности
Арон Гуревич был абсолютно прав, отвергая преобладающий
и совершенно неоправданный взгляд на саги как на эмоцио¬
нально бедный или психологически неинтересный вид лите¬
ратуры: «...с предположением о том, что в сагах нет описаний
чувств и переживаний их персонажей, трудно согласиться по-
юму, что на самом деле эти эмоциональные состояния изображаются,
по изображаются они не так, как в средневековой литературе конти¬
нента Европы или в современной литературе, не путём аналитическо-
ю описания внутреннего мира и психологических состояний героев,
.1 “симптоматически” — через поступки, слова людей, указания изме¬
нений в выражении лица, смех и т.д.»1.
Я намерен сосредоточиться на нескольких сценах из «Саги о Нья-
ио» и одной хорошо известной, описанной неимоверное количество
раз сцене из «Саги о Торгильсе и Хавлиди», причем обратить внима¬
ние не столько на лежащие в основе поведения персонажей эмоции —
вполне явные и живо переданные, — сколько на чувство, которое ге¬
рои повествования, по всей видимости, не испытывают, хотя, с нашей
точки зрения, должны были бы испытывать. Подразумеваем мы нали-
чие этого чувства в любом случае, или приходится считать, что перед
нами эмоциональный мир, который оставляет мало места для смуще¬
ния в ситуации, когда мы склонны ожидать его возникновения почти
автоматически, если не у главных действующих лиц, то у других при¬
сутствующих — свидетелей «смущающей» сцены? Поразмыслите над
выбранными мной примерами; все они касаются поведения на пирах,
во время внешне вполне дружеских застолий. Я не уверен в правиль¬
ности своего прочтения этих скандальных сцен (а я полагаю, что они
являются скандальными), и намереваюсь, по сути, представить их вам
и спросить, что вы о них думаете и как мы определяем внутреннее со¬
стояние или спектр эмоциональных реакций участников таких сцен.
В «Саге о Ньяле», гл. XXXIV, свадьба одной пары неожиданно пре¬
вращается в свадьбу сразу двух пар. Речь в данном фрагменте идет о
279
свадьбе Гуннара и Халльгерд; определенное внимание уделено тому,
как расселись гости, поскольку персонажам, собравшимся на этом
пиру, предстоит в конце концов истребить друг друга, но лишь через
много лет. Траин, сын Сигфуса, дядя жениха, женат на Торхильд по
прозванию Женщина Скальд, о которой говорится: «Она была очень
остра на язык и любила насмешки. Траин не очень любил ее»2. На
пиру Траин не сводит глаз с четырнадцатилетней дочери Халльгерд.
Торхильд замечает его очевидное желание и складывает по этому по¬
воду вису. Траин немедленно перепрыгивает через стол на середину
зала, «называет своих свидетелей и объявляет о разводе с ней», ука¬
зывая в качестве причины оскорбительную вису жены. Он угрожает
покинуть пир, если она не уедет. «И она уехала», — лаконично сооб¬
щается в саге3.
Смущен ли кто-нибудь? Есть ли хоть малейшие признаки того, что
кто-то из собравшихся ощутил стеснение? Нет, ничего такого, о чем
следовало бы упомянуть, раз после вынужденного отъезда Торхильд
«все гости остались на своих местах, продолжая пить и веселиться»4.
Возможно, они стали глотать пиво несколько более поспешно, чтобы
привести себя в веселое расположение духа и рассеять чувство нелов¬
кости. Может быть даже, тонкий намек на некоторое стеснение со¬
держится в подчеркивании автором текста того обстоятельства, что
«пи satu menn hverr 1 si'nu rumi»5, поскольку тем самым предполагается,
что по меньшей мере на мгновение все замерли на своих местах в рас¬
терянности. Однако такое прочтение было бы приписыванием героям
повествования ощущения неловкости, которое испытали бы вы и я,
став свидетелями аналогичной сцены, — если мы, конечно, не живем
в мире романов Достоевского, где подобного рода «сцены» происхо¬
дят столь часто, что почти являются нормой.
Представьте себе, что на вашей свадьбе ваш дядя поссорился со
своей женой, вашей тетей, объявил о разводе и добился, чтобы ее вы¬
гнали. Траин не просто устраивает сцену, он требует — рассерженным
и категоричным тоном, — чтобы все присутствующие также осудили
его теперь уже бывшую жену и вынудили ее удалиться; в противном
случае он угрожает уйти сам. Возможно, его уход вызвал бы большее
смущение среди собравшихся или поставил бы хозяина в гораздо бо¬
лее неудобное положение, так как Траин — почетный гость, влиятель¬
ный человек, которого никто не хочет обижать, а его новоиспеченная
бывшая — в конце концов, всего лишь острая на язык отставленная
жена, выступить в защиту которой никто, кажется, не посчитал нуж¬
ным. Кричали ли они ей вслед? Объединились ли все против нее? Или
это была обязанность хозяина, в данном случае Гуннара — жениха,
проводить экс-супругу своего дяди до двери с соответствующими из¬
винениями?
280
11|>имечательно, что в саге почти нет указаний на смущение гостей
к им более — на чувство вины у кого-то из них. Возможно, именно
1|* * иособность испытать неловкость самому или вызвать ее у окру-
| ииищх и лежит в основе следующего неожиданного хода Траина. Он
мм -ит быть уверен, что не испортил праздник, устроив сцену, так как,
видимости, никто особенно не расстроился, кроме Торхильд,
| *» uni скоро позабыли. И все же мы подозреваем, что с точки зрения
• mnirгелей произошедшего поведение Траина «вызывающе» и отчасти
| и. |>;п потому достойно упоминания в саге. Неужели никто не сочув-
« I пуст униженной Торхильд, или ее поступок настолько вышел за рам-
| м приличий, что она заслужила подобное отношение? Действительно
hi )ииас прав в том, что понадобился длительный процесс цивилизи-
|м>п:п!ия, прежде чем социальный сбой такого масштаба стал сопро-
им ждаться чувством смущения либо стыда, если даже для исландцев
\ I п. что не было нормой6?
Граин, между тем, не собирается останавливаться. Он немедлен¬
но просит руки юной Торгерд у ее деда по матери, Хёскульда, так как
пнц девушки был убит много лет назад. Хёскульд колеблется7: «Не
шик), что и сказать. Мне кажется, что не так уж ты хорошо обошелся
| о своей прежней женой. Что он за человек, Гуннар?»8. Осторожность
Хёскульда, не готового принять предложение Траина о женитьбе, ясно
показывает, что он ощущает некоторую неловкость и неуверенность.
< >н недвусмысленно обращает внимание на необычность и, возмож¬
но, неуместность этого предложения, учитывая момент, когда оно
ныло сделано. Однако Хёскульд не проявляет признаков смущения по
поводу развода, гораздо больше он озабочен тем, какой ему дать ответ.
Гели он и испытывает смущение, то из-за сватовства Траина, а не из-
за выдворения Торхильд с праздника.
Гуннар отказывается говорить о личности Траина, ссылаясь на то,
что тот его родич, и просит Ньяля высказать свое беспристрастное
суждение. В принципе, родство не должно было бы помешать Гунна-
ру поддержать Траина. От близких родственников всегда ожидали, что
они выскажутся по поводу целесообразности предполагаемого брака.
Перекладывание Гуннаром ответственности на чужие плечи — это
гоже намек на неловкость ситуации, но только намек. Так что прихо¬
дится Ньялю исправлять неблагоприятное впечатление, произведен¬
ное Траином, сообщая о нем кое-что еще: Траин — богатый человек,
отмечает Ньяль прежде всего, и затем добавляет, что у него хорошая
репутация; однако Ньяль избегает подробностей и ограничивается за¬
ключением, что Хёскульд вполне может принять сделанное предло¬
жение. Брат Хёскульда Хрут чуть более прямолинеен: он заявляет, что
брак будет равным. После этого женщин за столом рассаживают по-
новому, чтобы рядом с одной невестой нашлось место и для второй.
281
Ждать очередного инцидента, который мы могли бы назвать «скан¬
дальной сценой», долго не приходится. Он описывается в главе, сле¬
дующей за той, в которой рассказывается о двойной свадьбе.
«У Гуннара и Ньяля повелось, что каждую зиму один из друзей го¬
стил у другого. И вот наступил черед Гуннара гостить у Ньяля, и Гуннар
с Халльгерд поехали на Берггоров Пригорок. Хельги [сына Ньяля. —
Примеч. авт. статьи.] с женой в то время не было дома. Ньяль встре¬
тил Гуннара хорошо, и когда Гуннар с женой пробыли там некоторое
время, вернулись домой Хельги с женой Торхаллой. Как-то раз Бергто-
ра [жена Ньяля. — Примеч. авт. статьи.] с Торхаллой подошли к жен¬
ской скамье, и Бергтора сказала Халльгерд:
— Уступи-ка ей место!
Та ответила:
— И не подумаю. Не желаю сидеть в углу, словно старуха.
— В этом доме я распоряжаюсь, — сказала Бергтора. И Торхалла за¬
няла место на скамье»9.
Это только начало. Когда «Бергтора подошла к столу с водой для
умыванья рук, Халльгерд взяла Бергтору за руку и сказала:
— Вы с Ньялем под стать друг другу: у тебя все ногти вросли, а он
безбородый»10.
Бергтора в ответ напоминает, что она, по крайней мере, не прика¬
зывала убить собственного мужа, как поступила когда-то Халльгерд
со своим первым супругом. Халльгерд требует, чтобы Гуннар отомстил
за клевету, а Гуннар, как его дядя Траин, перепрыгивает через стол и
заявляет во всеуслышание: «Я еду домой. Со своими домочадцами мо¬
жешь браниться, но не в чужом доме. Ньяль мне делал только добро, и
тебе не рассорить нас, словно малых детей»11. Гуннар со своими людь¬
ми уезжает, но прежде Халльгерд и Бергтора успевают заверить друг
друга в том, что дело между ними не окончено.
Опять прыжок через стол, опять неожиданно прерванное застолье,
но практически ничто не указывает на неловкость, испытываемую
действующими лицами. Собственно, никакой неловкости, на кото¬
рую стоило бы указывать, возможно, и нет. Но кое на что все-таки
следует обратить внимание. Заметим, что Торхалла достойна особого
обхождения, — в глазах не только Бергторы, но и ее самой. С нашей
точки зрения, вежливо было бы уступить место после того, как Халль¬
герд обиделась на требование пересесть. Но Торхалла не говорит ниче¬
го вроде «ой, Халльгерд, ладно, я сяду вот здесь». А такие слова могли
бы быть произнесены в их мире, пусть и не в той беспечной манере, в
какой мы произносим их сейчас.
Подумайте также вот над чем. В рассказе о свадьбе Гуннара, о ко¬
торой только что шла речь, как я подчеркнул, подробно описывает-
282
< и, кто где сидел. Рассказчик перечисляет места в порядке убывания
< i;nyca их обладателей, от самого почетного в центре до мест по кра¬
ям скамьи. И далее замечает, что Торир из Хольта «пожелал занять
• а мое крайнее место в ряду знатных людей, так как это сделало всех
мокольными своими местами»12. В поступке Торира из Хольта есть
определенная стратегия. Он проявляет такт и избегает выражать не-
шжольство по поводу того, что его посадили не столь высоко, как он,
позможно, хотел, и вместо этого сам выбирает заведомо менее по¬
четное место, которое ему никто не предложил бы. Понимая, что не
может быть первым, или даже третьим, он благородно довольствуется
низшим местом в иерархии. Тем самым Торир устраняет основания
лмя каких бы то ни было претензий, поскольку он, занимая по всем
статьям более высокое положение, чем любые его вероятные сопер¬
ники, садится ниже их.
Мы можем называть это «тактичностью» или даже великодуши¬
ем, хотя первое выражение более точно схватывает стратегические
аспекты поступка Торира, стремящегося сохранить лицо. Каковы бы
ми были мотивы Торира, его поведение показывает, что отказ от пре¬
тензий на более почетное место был не просто мыслим, но и вполне
осуществим. Однако не для Торхаллы.
Возможно, что Торхалла — это особый случай, и у нее особые при¬
вилегии. Она — дочь могущественного вождя, Асгрима. Для Ньяля
женить на ней своего сына Хельги было большой удачей13; фактиче¬
ски она выходила замуж за человека более низкого положения, хотя,
конечно —поскольку перед нами все же «Сага о Ньяле», — об этом
нельзя говорить столь прямо; но сравните Торхаллу с женами других
законных сыновей Ньяля, Скарпхедина и Грима. Те выходят замуж
за людей более высокого положения, чем они сами, и приносят сво¬
им мужьям не социальный статус, но богатство: женой Скарпхедина
стала «Торхильд, дочь Храфна с Торольвовой Горы, и так он приобрел
потом второй двор там. <...> Гриму Ньяль сосватал Астрид с Глубокой
Реки. Она была очень богатая вдова» (гл. XXV)14. Чтобы добиться для
сына руки Торхаллы, Ньялю пришлось выражать ей признательность
и уважение, к тому же он согласился взять на воспитание сына Асгри¬
ма Торхалля. Как гласит исландская пословица, ребенка более знат¬
ного человека воспитывает человек менее знатный15.
С Торхаллой обращаются по-особому. Не похоже, что она прислу¬
живает гостям, как другие знатные женщины, жены могущественных
людей, вроде Торхильд и Бергторы, хозяйки дома; напротив, послед¬
ние прислуживают ей. Кажется, у Торхаллы есть свое постоянное ме¬
сто на скамье. Именно оно и становится предметом спора. В главе о
свадьбе сказано, что пока Халльгерд была единственной невестой, она
сидела в центре скамьи, на самом почетном месте. По одну сторону от
283
нее сидела ее дочь Торгерд, а по другую — Торхалла. Однако как толь¬
ко появляется вторая невеста, отмечается в тексте саги, этот порядок
изменяется: «Тогда женщин рассадили по-новому: теперь Торхалла
сидела между обеими невестами»16.
Халльгерд уступает почетное место Торхалле без малейших возра¬
жений. Однако здесь речь не идет о каком бы то ни было бесчестье.
Халльгерд, позволяя Торхалле — по необходимости — сесть в центре,
обеспечивает своей дочери точно такой же почет, каким пользуется
сама. Это вопрос симметричности расположения. Итак, мы знаем,
что Халльгерд может сесть на менее почетное место — ради соблюде¬
ния симметрии, ради своей дочери. Но все же в данном случае она не
уступает Торхалле, не так ли? Она пересаживается ради дочери. Тор¬
халла лишь занимает то место, которое должно быть занято в этой си¬
туации, и ее перемещение в центр не имеет своей целью ни унижение
Халльгерд, ни оказание самой Торхалле почестей более высоких, чем
те, которые она уже получила, разместившись на скамье среди наибо¬
лее уважаемых домочадцев Ньяля.
Однако во время обычного праздника дома у Ньяля нет причин,
которые могли бы заставить Торхаллу отказаться от места посереди¬
не скамьи. Скорее всего, Халльгерд должна знать, что это привычное
место Торхаллы. Но в то же время она ощущает и собственную значи¬
мость — причем не без оснований. Халльгерд вполне могла рассчиты¬
вать на место в центре, и — поскольку Торхаллы нигде не было вид¬
но — ей легко было убедить себя в том, что ее притязания совершенно
оправданны. Возможно даже, ее поступок является почти неосознан¬
ным — в том смысле, что в описываемом обществе любой, вне зави¬
симости от степени щепетильности в вопросах чести, мог сослаться
на невнимательность или машинальность своих действий, если вдруг
оказывался на почетном месте без приглашения хозяина или хозяйки.
Для Ньяля Торхалла настолько важна в социальном и политиче¬
ском отношениях, что Бергтора отнюдь не настроена разыгрывать пе¬
ред Халльгерд радушную хозяйку, чтобы разрядить обстановку. Она —
не Торир из Хольта, так же как и сама Торхалла. Кто где сядет, решает
Бергтора — это должно быть известно каждому, и Халльгерд, таким
образом, претендует на обращение, которого не заслуживает — только
не в доме Бергторы.
В то же время Бергтора находится меж двух огней. Стоит только не
попросить Халльгерд передвинуться, и Торхалла может обидеться и
впоследствии ее недовольство проявится тем или иным способом —
если она не выйдет из себя сразу же. Однако такое толкование позво¬
ляет сварливой Бергторе отделаться слишком легко. Возможно, нам
стоит принять общепринятую точку зрения и допустить, что Бергтора
стремится оскорбить Халльгерд и просто пользуется случаем, чтобы
284
• -и inn, это под шатким предлогом отстаивания права Торхаллы на
ц|'||м;|длежащее ей почетное место.
И знаю, что мне приходится постоянно употреблять выражения
может быть» и «возможно», но это все потому, что саги часто застав¬
лю г нас выведывать мотивы поступков действующих лиц. Саги не
i почивают нам доступа к внутреннему миру героев и вынуждают
мпимоваться теми же методами, которыми мы пользуемся для выяс-
m ими мотивов других людей в нашей обычной жизни. Когда я пы-
uiun. понять вас, разобраться в том, что вами движет, я строю пред-
ипножения, основанные на вашей репутации, ваших высказываниях,
поступках, ситуации, в которой вы находитесь, а также на определен¬
ною рода конвенциональном знании о том, каковы типичные формы
поведения в данной ситуации, какими жестами и мимикой они долж¬
ны сопровождаться; если ваши действия не вполне обычны, то я начи¬
наю искать наиболее вероятное объяснение нетипичному поведению
п I. д. То есть я способен приписать вам — довольно точно — эмоции,
которые вы и сами можете не осознавать, однако я никогда не могу
ныть уверен в том, что вы испытываете их так же, как и я — когда я
осознаю, что испытываю их17.
В нашем случае мы имеем дело с тремя женщинами, каждая из ко¬
торых могла бы разрядить обстановку, проявив немного такта: Берг-
тра могла бы не беспокоить Халльгерд; Торхалла могла бы велико¬
душно склонить к этому Бергтору либо уступить место, сделав тем
самым любезный жест; а Халльгерд могла бы ответить: «Ой, простите,
я пересяду». Но никто из них не пользуется возможностью ослабить
напряженность. Когда Халльгерд требует, чтобы Гуннар отомстил за
нанесенное ей оскорбление, она имеет в виду, что ему следует ударить
Бергтору? Или вызвать Ньяля на дуэль? Заставить Бергтору предстать
перед судом по сфабрикованному обвинению? Ничто из перечислен¬
ного даже отдаленно не похоже на правду. К чему она точно должна
была стремиться, так это к тому, чтобы сделать ситуацию максималь¬
но неловкой для Гуннара. В результате тот свирепеет и уходит, забрав
жену с собой. Признаёт ли Гуннар ситуацию безнадежной, или он —
как и никто из присутствующих — не обладает тактом, необходимым,
чтобы исправить положение? Что почувствовали оставшиеся? Весело
продолжили выпивать, не вставая с мест? Были ли там еще гости? По¬
чувствовал ли кто-нибудь смущение, некоторую растерянность?
Приведу еще два примера, прежде чем перейти к замечаниям более
общего характера. Пока Гуннар ездил на альтинг, Халльгерд приказала
рабу украсть съестные припасы у человека по имени Откель, который
в свое время с презрением отнесся к Гуннару, пытавшемуся купить у
него немного сена и еды в неурожайный год. Гуннар возвращается с
альтинга и приглашает большую группу людей, своих попутчиков,
285
ехавших домой на восток, погостить у него. Халльгерд подает гостям
масло и сыр, которых, как знает Гуннар, в доме не было; он спрашива¬
ет Халльгерд, откуда еда:
— Оттуда, откуда надо, — сказала она. — Не мужское это дело ду¬
мать о том, что подается на стол. Гуннар рассердился и сказал:
— Значит, я стал укрывателем краденого, — и ударил ее по щеке.
Она сказала, что запомнит пощечину и отплатит при случае за нее.
Она вышла во двор, и он с ней. Со столов все унесли и подали мясо.
Все решили, что это угощение, наверное, попало в дом честным путем,
и люди, ехавшие с тинга, отправились дальше (Гл. XLVIII)18.
* * *
Траин разводится с женой во время застолья, Гуннар бьет свою жену в
присутствии множества гостей и называет ее воровкой. Через стол на
сей раз никто не прыгает. Этот жест выглядит как подготовка к демон¬
стративному уходу, но Гуннар у себя дома. Стоит обратить внимание
на два обстоятельства: муж и жена покидают комнату, затем возвра¬
щаются. Должны ли они сказать друг другу еще кое-что, при том, оба
чувствуют, что лучше не продолжать перебранку при посторонних?
Соблюдают ли они, таким образом, правила приличия, о которых по¬
забыли в пылу ссоры? Они выходят, чтобы помириться? Или он хотел
извиниться перед ней за то, что потерял контроль над собой? Может,
они хотели дать гостям некоторое время, чтобы те успели вновь при¬
нять невозмутимый вид? Что бы там ни происходило за кулисами
(любопытно, что автор не следует за хозяевами, а остается с гостями),
это, кажется, только прелюдия к очищению столов и замене еды на ту,
которая по праву принадлежит Гуннару и Халльгерд.
А что же гости? Рассказчик демонстрирует некоторое стремле¬
ние зафиксировать слабые признаки того, что они испытывают не¬
ловкость, но это чувство едва уловимо. Хотя битье жен, может быть,
вполне типично в культурах бассейна Амазонки, средиземноморского
побережья, Ближнего Востока и Микронезии, оно нетипично для саг,
и на этот счет у любого, кто впервые читает «Сагу о Ньяле», не воз¬
никает никакой неясности. Попробуй только ударить Халльгерд, и ты
умрешь, что подтвердят трое ее мужей из своих могил. На неловкость
гостей, если они ее вообще ощущают, указывает их реакция на замену
молочных продуктов мясом: «Все решили, что это угощение, навер¬
ное, попало в дом честным путем...» Кажется, им нужно было какое-
то оправдание вспышки гнева и насилия, свидетелями которой они
только что стали, и они нашли его в подозрительном происхождении
первоначально поданных продуктов. Но это лишь догадка: вполне
возможно, что употребление в пищу снеди, добытой предосудитель-
286
мим путем, приводит в большее смятение, чем лицезрение мужа, бью-
ш* к) свою жену по лицу во время дружеского застолья. Именно так
и* г п представляет автор саги. Ударил? Большое дело! А вот что пода¬
чи краденое... Это причина для беспокойства, может даже, их специ-
iiii.no позвали в гости, чтобы накормить украденной едой?
Халльгерд не в состоянии понять, за что ее ударил Гуннар. Мотивы
• * поведения и испытываемые ею эмоции достаточно очевидны. Едва
ini она стремилась скрыть от гостей, что поданные на стол припасы
попали в дом не обычным путем. Ее ответ Гуннару свидетельствует,
чю она гордится своим поступком. Она полагает, что сполна отпла-
IIIпа Откелю за оскорбление, которое тот когда-то нанес Гуннару. И
какая удачная идея использовать для совершения кражи того самого
^н еполезного раба, которого Откель продал ее мужу. Откель получил
по заслугам, причем месть осуществлена не без изящества. Халльгерд
а дет, что Гуннар поблагодарит ее или заговорщически подмигнет в
так одобрения, а он вместо этого выражает свое недовольство столь
вопиющим способом. Теперь Халльгерд испытывает болезненное
разочарование из-за того, что ее добрые намерения оказались не по¬
тны и превратно истолкованы, слепую ненависть и ярость — вот что
она переживает. Проблема бедной Халльгерд заключается в том, что
се благие намерения, похоже, всегда приходят в противоречие с мо¬
ральными и социальными нормами: воровство — неприемлемый ме¬
тод сведения счетов, так же как и занятие наиболее почетного места
без приглашения. Правда, Халльгерд, возможно, известно о том, что
в «Саге о людях из Лососьей долины» Гудрун, дочь Освивра, ворует,
признается в этом в общем без всякого раскаяния, отказывается воз¬
мещать украденное и в то же время не теряет ни капли чести; счита¬
ется лишь, что она всего-навсего берет то имущество, которое и так
принадлежит ей по некоему — достаточно вольно толкуемому — пра¬
ву. Одна женщина трактует все в ее пользу, другая — наоборот. Кажет¬
ся, ценностями можно было манипулировать.
* * *
О свадьбе в Рейкьяхоларе в 1119 г. написано, вероятно, больше, чем о
любом другом эпизоде из саг, — учитывая весь корпус сохранившихся
текстов19. Не потому, что в данном случае перед нами еще одна скан¬
дальная сцена из числа рассматриваемых в настоящей статье, а потому,
что рассказ о ней содержит наиболее детальное описание празднич¬
ного пира, включая слушание саг, танцы, а также борцовский поеди¬
нок. Самое главное, рассказчик упоминает о видах саг, их сюжетах и о
реакции на них слушателей. Тот факт, что между участниками празд¬
нества состоялось поэтическое состязание, которое закончилось вы¬
дворением одного из наиболее почётных гостей, любопытен, однако
287
им занимаются исключительно историки литературы, а не историки
ментальностей и не последователи Элиаса, изучающие историю пра¬
вил приличия либо их отсутствия. Поэтическое состязание вызывало
интерес как пример ритуализованного оскорбления в стихотворной
форме, а не как свидетельство о нормах приличия и границах обще¬
принятого поведения.
Сначала несколько необходимых слов о гостях: скальд и священ¬
ник Ингимунд, а также Ингвильд, с которой он делит кров, не будучи
формально на ней женатым (григорианская реформа, предусматри¬
вавшая введение целибата, натолкнулась в Исландии на глухую стену),
устраивают пир по случаю свадьбы дочери Ингвильд от предыдущего
брака. Список гостей включает двоюродного брата Ингимунда — Тор-
гильса, сына Одца; ему Ингимунд ранее уступил власть в Рейкнесин-
ге. Торгильс прибыл со своими людьми, среди которых был человек
по имени Олав. Олав был объявлен вне закона, однако до отъезда из
страны пребывал в безопасности до тех пор, пока находился на земле
Торгильса или рядом с ним.
Приглашён был и Торд, сын Торвальда, с Ватнсфьорда, тоже при¬
ехавший в сопровождении отряда. В саге сказано, что из почётных
гостей Торгильс и Торд были самыми уважаемыми, причем Торгильс
занимал более высокое положение, но это можно объяснить его род¬
ством с хозяином, Ингимундом. Кратко описывается и порядок, в
котором расселись гости: на одной скамье Торд, окруженный своими
людьми, на другой — Ингимунд и Торгильс, со своими людьми.
У Торда с самого начала возникает дурное предчувствие, он дума¬
ет, что лучше бы ему было не являться на пир, поскольку здесь много
врагов, с которыми он предпочел бы не встречаться. (Торд — зять и,
следовательно, сторонник Хавлиди, основного соперника Торгильса,
и хотя формально они с Торгильсом не являются врагами, друг друга
все же недолюбливают.) Однако люди Торда уверяют его, что беспоко¬
иться не о чем. Они утверждают, что с ним обращаются в соответствии
с его положением — вероятно, основываясь на порядке, в котором
рассажены гости, — и что только Торгильсу оказан чуть больший по¬
чет, но это вполне понятно, поскольку Торгильс — родич Ингимунда.
Торд успокаивается, и начинается пир. Гости много пьют, что само по
себе редкость; и особо отмечается, что в Рейкьяхоларе вообще можно
рассчитывать на хороший урожай зерна для изготовления пива.
Провозглашаются тосты, и алкоголь постепенно развязывает язы¬
ки. Торд, как сказано в саге, не очень-то умеет пить и, поскольку
много лет злоупотреблял хмельными напитками, здоровье его полно
изъянов, которые описываются в деталях: похоже, у него кислотный
рефлюкс, частая отрыжка, ужасный запах изо рта, легкий паралич,
одышка и вдобавок — выпадение волос. Все в прекрасном настрое-
288
, и над Тордом начинают подшучивать, сперва добродушно, а за¬
йм все более зло. Скальду Ингимунду, хозяину, приписывается пер¬
вая из процитированных в саге вис:
Что за запах здесь мерзкий?
То Торд рядом дышит.
Стихи вызывают хохот, и Торд, пытаясь выглядеть славным малым,
отвечает:
Дыханье Ингимунда —
Не сласти для гостя.
Мы понимаем, к чему все идет, и у Торда нет шансов; не только
потому, что Ингимунд — известный скальд, но и потому, что Торд на
гамом деле имеет изъян, над которым можно насмехаться, в то время
как Ингимунд не отличается зловонным дыханием. Таким образом,
о гнет Торда по своей действенности напоминает реакцию, с которой
вы неоднократно сталкивались, будучи ребенком. Вы называете упи-
ппшого мальчика «жирдяем», и он парирует: «Сам ты жирдяй!» Но
viimтан-то он, а не вы, и он фактически соглашается с наличием у себя
соответствующего постыдного качества, именно его приписывая сво¬
ему обидчику; в данном случае соперники обмениваются насмешками
но поводу плохого запаха изо рта.
Висы, сообщает рассказчик, становятся все более язвительными,
более злыми. В одной из них высмеиваются одышка и плешивость
1брда. Торд продолжает отвечать добродушным смехом и парирует
стихами собственного сочинения, но опять-таки он способен лишь
обвинять других в обладании зловонным дыханием. Люди ждут, что
1бргильс тоже вступит в рэп-битву и прочтет свой рифмованный
текст — параллель с афроамериканским рэпом в данном случае нео¬
бычайно точна, — но он не использует эту возможность. Тогда Инги¬
мунд предлагает тем, кто сидит на одной скамье с ним и Торгильсом,
ответить на последнюю вису Торда. Но прежде чем кто-либо из сидя¬
щих в первом ряду успевает принять вызов, ответ доносится с задней
скамьи — одной из тех, что поставлены для приглашенных, которые
не достойны занимать места рядом с уважаемыми гостями на двух по¬
стоянных скамьях, тянущихся на всю длину зала по его обеим сторо¬
нам. Торд стремится определить источник насмешки, в которой, как
и в прочих, обыгрывается его отрыжка и плохое пищеварение. Автор
висы — Олав Изгой.
Этого Торд вынести не в состоянии. Он может тактично сохранять
чувство юмора и терпеть нападки от равных ему по статусу людей в
289
ходе игры, которая воспринимается как часть обычного на пиру со¬
перничества и нервного веселья, — но только не от людей, не имею¬
щих привилегии обмениваться колкостями с такими, как он. Пусть
эта мелкота играет в подобные игры между собой. Даже среди равных
такая форма «пиршественного» соперничества вызывает неприятные
чувства и приводит к еще худшим последствиям — и без этого неу¬
местного нахальства.
Торд, как и Траин, требует, чтобы хозяйка, Ингвильд, заставила
Олава удалиться, либо он, Торд, уйдет сам. Ингвильд отвечает медлен¬
но, но очень тактично: «Твое присутствие здесь — большая честь для
нас, однако я не могу по собственному почину заставить удалиться
товарища Торгильса. Но Олав больше не будет досаждать тебе своими
речами». Теперь она поставлена в неловкое положение из-за просьбы
Торда.
Она в самом деле просит Торгильса выдворить Олава, но Торгильс
замечает, что риск для Олава окажется слишком велик, так как ему
придется нарушить условия, на которых он получил убежище. Он
должен оставаться рядом с Торгильсом: «По договору, Олаву ничто не
угрожает только в моем присутствии, в любом другом случае он будет
объявлен вне закона. По этой причине я не пошлю своего человека на
смерть. Торд может уйти, если он хочет, но Олав должен остаться. Од¬
нако мы будем вести себя так, что и Торд сможет остаться»20.
Торд сдается — ему не с руки перепрыгивать через стол, учитывая
его возраст и физические недостатки; он громко вздыхает и не гово¬
рит ни слова. Но обещанное Торгильсом перемирие немедленно нару¬
шается. Произносится еще одна хулительная виса, высмеивающая все
то же зловонное дыхание, однако в более изощренной поэтической
форме и более весело и жестоко. Торд не отвечает на нее, но уезжает
вместе со своими людьми, и эту ночь перед возвращением домой они
проводят на другом хуторе.
Вдогонку ему продолжают нестись насмешливые стихи:
Вот, рыгая, годи
Стороной проходит,
И затылок в пуху.
Все сказали: «Фу!»
Даже рассказчик участвует в насмешке. «И говорят, что Торд был
выведен под этот стишок, и не упоминается, что он уехал с какими-
либо подарками». Шутка здесь с двойным подтекстом: принято было
не только вручать подарки почетному гостю при его отъезде — чего,
очевидно, не сделали в случае с Тордом, — но и упоминать об этом в
сагах. Таким образом, автор оправдывается, заявляя, что его источни-
290
ки не позволяют ему исполнить формальные обязанности рассказчи¬
ка; шутка же заключается, конечно, в том, что он сам участвует в на¬
смешке, поскольку Торда проводили оскорблениями, а не подарками.
Далее следуют знаменитые пассажи из этой главы — знаменитые,
поскольку отъезд Торда отнюдь не прервал веселье. Пир не просто
продолжается с размахом еще семь дней, в течение которых царят
«glaumr okgledi mikil», «шум и большое веселье», — он становится луч¬
шим в истории Исландии празднеством, причем не только для при¬
сутствовавших на нем гостей, но и, как было замечено, для отсутство¬
вавших исследователей.
Свадьбу в Рейкьяхоларе можно сравнить с общим свадебным
пиром Халльгерд и ее дочери. И там, и там важный гость выдвигает
ультиматум, угрожая покинуть зал, если не будет выдворен кто-то из
гостей, пользующихся меньшим расположением. В одном случае это
требование удовлетворяется, в другом — вызвавший недовольство
человек остается, вынуждая уйти самого предъявителя ультиматума.
Ставки выше для Олава Изгоя, так как, покинув зал, он подвергнет
риску свою жизнь, а что же ожидает Торхильд Женщину Скальда?
Будем надеяться, что Траин женился на ней из-за ее богатства и что
она может уйти на покой, имея за душой некоторые средства. Если
за Торхильд некому заступиться, то с Олавом дело обстоит иначе. И
можно уловить чувство удовлетворения, которое Торгильс испытыва¬
ет потому, что он способен занять позицию морального превосходства
от лица человека, не пользующегося расположением, поставив саму
жизнь Олава против всего лишь оскорбленного достоинства Торда, —
чувство, тем более приятное, что жизнь Олава ценится невысоко. Но
я подозреваю, что если бы Олав был свободен как птица, то Торд все
равно не сумел бы добиться своего. Олаву предстояло остаться несмо¬
тря ни на что. Кажется достаточно очевидным, что Торгильс и Инги-
мунд намеренно оскорбляли Торда все сильнее и сильнее, пока он,
наконец, не потерял доброе расположение духа и способность терпеть
насмешки.
В сцене в Рейкьяхоларе неловкость возникает по иным причинам,
чем в сцене на Бергторовом Пригорке. Сцена в Рейкьяхоларе не яв¬
ляется неожиданной, учитывая привычность опасных пикировок и
ритуальных перебранок, которым люди предаются в поисках риско¬
ванных и остроумных развлечений21. Кроме того, в данном случае
неудачен список гостей, поскольку Торд находится в союзе с врагом
Торгильса. Это обстоятельство, кажется, ставит хозяйку в неловкое
положение — потому, однако, что Торд выдвигает свой ультиматум и
ей приходится искать вежливый способ отвергнуть требование или
переложить ответственность на кого-то другого. Она действительно
спрашивает Торгильса, отошлет ли он Олава прочь. До сих пор Торд
291
вместе со всеми участвовал в веселье, хоть именно он и являлся ми¬
шенью для шуток. Авторы стихов не переходили границ дозволенно¬
го, обычных для подобного рода скандинавских поэтических дуэлей,
так что причин для возникновения чувства неловкости не было, пока
не вступил Олав и Торд не утратил способность притворяться, что не
обижается.
Но как насчет развода Траина и немедленно последовавшего сва¬
товства к девушке, которую он, Траин, столь явно вожделеет? Как это
может не вызвать мучительного ощущения неловкости у всех собрав¬
шихся? У Торхильд Женщины Скальда нет права — учитывая ее про¬
звище — сказать вису, или же она не должна читать стихи, ставящие в
неловкое положение ее мужа и, тем самым, всех собравшихся? Может
быть, ей следовало оставить без комментариев влюбленный взгляд
Траина и сделать супругу внушение позднее, уже дома? Траин, похо¬
же, заявляет в свою защиту, что именно неуместность сказанной Тор¬
хильд висы дает ему право потребовать немедленного развода, хотя мы
не должны слишком доверять его заявлениям, поскольку он не очень
любит жену и хочет от нее избавиться22. В тексте, как было отмечено,
есть намек на некоторое чувство неловкости. Все присутствовавшие
застыли на своих местах, и, кроме того, отказ Гуннара расписывать
достоинства Траина под тем предлогом, что они родичи, также мож¬
но понимать как следствие приверженности Гуннара старому мудрому
правилу: если тебе нечего сказать — лучше промолчи, как способ сде¬
лать замечание, намеренно не произнеся ни слова. Так что, возможно,
здесь проявлено больше такта, чем кажется на первый взгляд.
К сценам, которые для нас наверняка были бы неловкими и в ко¬
торых именно ощущение неловкости оказалось бы в центре пове¬
ствования, персонажи саг относятся по-другому. Свадебные пирше¬
ства не просто продолжаются, но продолжаются в полную силу. Тем
не менее авторы саг считали, что эти эпизоды вполне подходят для
рассказа. Почему? Может быть, авторам просто было приято осозна¬
вать, что им самим недостает благовоспитанности, — и это означало
бы, что они имели определенное представление о том, чего же имен¬
но недостает им или некоторым из них. Или они в действительности
находили эти эпизоды достойными внимания, но отнюдь не потому,
что те порождают неловкость либо какой-то иной вид социальных
затруднений? Или, может быть, описанные «сцены» — а с нашей точ¬
ки зрения, это именно сцены — являлись неловкими и для них тоже?
Иначе зачем тогда рассказывать историю? Я думаю, что указанные
эпизоды упоминались потому, что они и для авторов саг предполага¬
ли «устраивание сцены». Но в таком случае, почему же в тексте при¬
сутствуют лишь тончайшие намеки на чувство неловкости, испыты¬
ваемое гостями?
292
возможно, для них эмоциональная и моральная экономия этих
( м,сп не вполне та же, что для нас, хотя я подозреваю, что мы будем
несправедливы и к ним, и к нам, если откажемся видеть между ними и
нами столько же общего, сколько и различий. За приведенными эпи-
юдами скрываются вопросы пристойности, такта, социального дис¬
комфорта, отчасти — злорадства и, конечно, чести — качества, кото¬
рое претерпело трансформацию и низведено у нас до чувства уважения
пни самоуважения. Может, все дело просто в том, что мы в подобного
рода обстоятельствах придаем большее значение такой добродетели,
как такт, но тогда цена нашего такта гораздо ниже, поскольку порядок
рассадки за столом не имеет для нас такого социального и морально-
ю значения, как для них, да и пикировка у нас не принимает формы
ригу ал изованной игры-перебранки, кроме как во время дружеских
встреч, именуемых «капустниками». Они же испытывали искушение
превратить любое застолье в своеобразный «капустник».
Как и людям эпохи саг, нам не безразлично, на каком месте мы си¬
дим, но не до такой степени, чтобы проявлять гнев по этому поводу. С
благородной сдержанностью мы терпим гостей, рядом с которыми нас
посадила хозяйка, и воспринимаем все не как оскорбление, а просто
как бремя, которое надо вынести, хотя в некоторых обстоятельствах
можем быть не уверены в выборе тактики, если порядок рассадки
свободный: следует ли устраиваться за столом в числе первых и на¬
деяться, что к нам подсядут интересные люди; или лучше подождать,
пока места не начнут заполняться, и пристроиться рядом с приятным
собеседником; или собрать вокруг себя небольшую группу гостей и
пригласить их сесть поблизости; или занять сразу неприлично боль¬
шое число мест еще неизвестно для кого? И интересные собеседники
среди нас по-прежнему участвуют в шутливых пикировках, однако у
мастеров этого жанра колкости никогда не предполагают вспышки
ярости у объекта шуток — напротив, они даже могут предполагать по¬
лучение права на насмешку, когда ее объект предварительно возна¬
граждается привлечением к нему внимания. К тому же шутник стара¬
ется подтрунивать над теми, кто, как ему известно, воспримет это без
обиды. Хотя ошибки случаются, и тогда приходится в три часа ночи
рассылать электронные письма с извинениями множеству людей.
Обратите также внимание на важность скуки как фактора истории.
По большей части исторические источники избегают упоминаний о
скуке — если исключить нескольких утонченных римских авторов —
до тех пор, пока она не становится характерным элементом сатиры и
романа в XVIII и XIX вв. Однако она наверняка присутствовала, и я
полагаю, мы не можем недооценивать стремление избавиться от нее
как значимый мотив социального поведения — особенно такого пове¬
дения, которое приводит к ситуациям или событиям, подходящим для
293
создания интересного повествования, поскольку они касаются при¬
чинения ущерба, возникновения конфликта, начала чего-либо. Поду¬
майте о том, сколько денег и времени мы тратим на борьбу со скукой
или на облегчение порожденных ею тягот, и все же она в состоянии
претендовать на первое место среди чувств, угнетающих нас больше
всего в любой отдельно взятый момент времени, опережая даже раз¬
дражение (которое в действительности, возможно, является составной
частью комплексного синдрома скуки) и депрессию (которая тоже,
кажется, неразрывно связана со скукой). Целые технологические и
промышленные отрасли предназначены для борьбы с ней: включите
iPod, DVD либо телевизор или же почитайте книгу. Ничто из перечис¬
ленного не было доступно людям эпохи саг, за исключением возмож¬
ности послушать книгу, которую для них могли прочесть на пиру. Они
часто скучали, когда не испытывали страха, голода и холода. Так по¬
чему было не подогреть скандал, не решить отбросить такт на время
празднества? Может быть, любой праздник хорош тогда, когда он яв¬
ляется, до некоторой степени, праздником нарушения порядка?
Не будем преувеличивать: многие из описанных в сагах празднеств,
на самом деле большая их часть, проходят без достойных упоминания
инцидентов, и вместо целой главы им обычно уделяется лишь одно
или два предложения. Вовсе не была невозможна ситуация, когда
кто-то из гостей, подобно Ториру из Хольта, снижал социальное на¬
пряжение, добровольно занимая место менее почетное, чем полагаю¬
щееся ему по статусу, и тем самым уничтожая почву для предъявления
претензий морального характера. Или когда приглашенные люди яв¬
лялись старыми друзьями, способными обмениваться язвительными
замечаниями, не переходя при этом общепринятые границы благона¬
меренности. Однако старая дружба между мужчинами, как в случае с
Ньялем и Гуннаром, похоже, не могла помешать их женам, которые
подругами не были, испортить праздник.
Вежливости — в смысле привычной для нас заботы о том, чтобы
не нанести обиды, придерживаться норм обхождения, — эти люди ли¬
шены не были. В действительности в сагах описываются проявления
чрезвычайной учтивости, примером чему служит сам сдержанный
стиль саг, но на пирах обычно играли в другие игры. Хотя мы отвер¬
гаем состязательность столь многих наших обыденных социальных
контактов, они этого не делали. И, соответственно, недовольство
могло быть выражено по поводу любого обстоятельства, считавшегося
оскорбительным для чести, — начиная с места, на котором вы садите,
и заканчивая шутками, которые отпускаются в ваш адрес.
В отличие от нас, по меньшей мере формально, и подобно олим¬
пийским богам, люди эпохи саг, похоже, воспринимали насмешки
над физическими недостатками человека: его болезнями, плохим за-
294
пином Iпо рта, плешивостью, параличом — как честную игру, однако,
| ■ тори гак, я не учитываю нюансы. Над увечностью Торда насмеха-
|пк я потому, что он находится не среди друзей. И в этом заключается
опийное различие между ними и нами: мы постараемся быть особен¬
но вежливыми по отношению к людям, с которыми мы не в лучших
• и ношениях, в то время как шутка, возможно, довольно язвительная,
оу/к г скорее знаком дружбы (но только не по поводу плохого запаха
ню рта — даже ближайшие члены семьи обижаются, когда им гово¬
ря г, что они должны дышать в сторону).
Когда тело Торхалля, сына Асгрима, вопреки его намерениям, Be¬
rn* г себя неподобающим образом и позорит его, он чувствует стыд,
il.pv и.я пытаются убедить его, что никто не стал думать о нем хуже. Но
знает, что не может быть уверенным в том, что другие не будут над
ним насмехаться...
* * *
Когда Торхаллю, сыну Асгрима, сказали, что Ньяля, его воспитате¬
ли нет в живых и что он сожжен, то он так расстроился, что весь на-
I ужился и у него из ушей так хлынула струями кровь, что ее было не
унять. Он лишился чувств, и лишь тогда кровь остановилась. После
> mго он встал и сказал, что держал себя не по-мужски, и прибавил:
- Я бы только хотел суметь отомстить кому-нибудь из тех, кто сжег
его, за то, что сейчас со мной приключилось.
Другие сказали, что никто не сочтет это за позор, но он ответил,
что никто не сможет заставить людей молчать. (Гл. СХХХН)23.
* * *
Испытывает ли Торхалль собственно смущение из-за реакции своего
тела или настоящий стыд — это тонкий вопрос. Лексическое разли¬
чие между смущением (embarrassment) и понимаемым шире стыдом
(shame) возникает достаточно поздно и становится общепринятым
только в конце XVII — начале XVIII в. во французском, английском
и немецком языках. Смущение есть род стыда, конфуз, который не¬
приятно переживать, но можно вспоминать со смехом несколько дней
или даже минут спустя24. Друзья Торхалля говорят ему, что с точки зре¬
ния объективной истины в его реакции нет ничего действительно по¬
стыдного, хотя, возможно, сейчас ему кажется именно так, и что пе¬
реживаемое им чувство относится к категории смущения — пусть они
при этом и не проводят различия на лексическом уровне. Но Торхалль
знает, в каком конфликтном мире он живет. Его враги или просто те,
кого нельзя назвать друзьями, могут использлваьб его припадок как
повод для насмешек25. В той же степени, что и паралич и зловонное
дыхание Торда, обморок Торхалля, с его точки зрения, является сце¬
295
ной, за которую ему стыдно; а товарищи считают своим долгом убе¬
дить его в том, что он слишком строг к себе. Тогда способен ли Тор-
халль прочесть в глазах друзей смущение и неловкость, когда к нему
возвращается сознание? Сравните в нашем обществе: как должны
чувствовать себя очнувшийся эпилептик и человек, который помогал
ему, пока продолжался припадок? Один испытывает стыд, другой —
неловкость и смущение?
Я не имею права подводить какие бы то ни было итоги, посколь¬
ку все вышеизложенное — это скорее размышления по поводу ряда
проблем, а не попытка доказать некий тезис. Тем не менее я сделаю
несколько утверждений. У нас нет нужды дожидаться появления в
XIX в. нравоописательного романа, чтобы стать свидетелями бестакт¬
ностей, деликатности и ее нехватки, самообладания и его нехватки в
рутинных социальных ситуациях, а не в присутствии королей, пап,
епископов и аббатов. Верно, что пространство норм поведения, от¬
граниченное от пространства морали, было уже, чем теперь. В резуль¬
тате такой пустяк, как насмешка, вызывал у жертвы не смущение, а
стыд, и мог потребовать отмщения. Подвергнуться осмеянию было
отнюдь не смешно. Но все же существовала и область социально обу¬
словленной неловкости — пусть последняя и ощущалась преимуще¬
ственно в тех случаях, когда люди оказывались свидетелями чего-то,
что лучше было бы скрыть от посторонних глаз. Мы не видим, чтобы
третьи лица останавливались на возникающем у них чувстве нелов¬
кости; сага в лучшем случае фиксирует только, одобряют они или нет
то, чему стали свидетелями, но никак не чёткое ощущение одобрения
либо неодобрения. Гости продолжают есть и предаваться веселью, а
потом идут домой, чтобы рассказать историю.
Примечания
1Gurevich A. The Origins of European Individualism / Transl. by K. Judelson. Oxford, 1995.
P. 44. (См.: Гуревич А. Я. Индивид и социум на средневековом Западе. М., 2005.
С. 92. — Примеч. пер.)
2 Здесь и далее я использую перевод Магнуссона/Паульссона (Njal's saga / Transl. with
an introduction by M. Magnusson and H. Pdlsson. Harmondsworth, 1960), хотя немного
изменяю его там, где необходимо точнее передать некоторые нюансы древнеисланд¬
ского текста. (См. русский пер.: Сага о Ньяле / Пер. С. Д. Кацнельсона, В. П. Берко¬
ва, М. И. Стеблин-Каменского; стихи в пер. О. А. Смирницкой и А. И. Корсуна; нов.
ред. пер. В. П. Беркова // Исландские саги / Под общ. ред. О. А. Смирницкой. СПб.,
1999. Т. 2. С. 49—370. Цит. фрагмент находится на с. 103. — Примеч. пер.)
3Сага о Ньяле. С. 104—105. — Примеч. пер.
4Ср. в русском пер.: «После этого все снова уселись на свои места, стали пить и весе¬
литься» (Там же. С. 105). — Примеч. пер.
5 Теперь все сидели на своих местах. — Примеч. пер.
6 Медиевисты традиционно упрекают Элиаса в карикатурном изображении людей
Средневековья, которым якобы были присущи варварство, резкая смена настроения
и в целом отсутствие утонченности. См., например, попытку Стивена Егера возвести
происхождение этикета к оттоновской эпохе, приписав ведущую роль в этом процес-
296
■ ■ игнлппрмим епископам (хотя каждый раз, когда я сталкиваюсь с немецким епи-
• I <ни»м \ XII »»., я начинаю думать, что Егер слишком уж стремился опровергнуть
» им..») Jtuwr С. S. The Origins of Courtliness: Civilizing Trends and the Formation of
1 "iiiilv Ideals, 939-1210. Philadelphia, 1985. Одна из многих удивительных особен-
II»» I* н < ,ii преобладающее в них чувство сдержанности и внимание к правилам
к [.и-М1Ч мп, доказательством чего является, по меньшей мере, лаконичность стиля.
111it>iни'мы соблюдения приличий на пирах, участниками которых были соседи, всту-
п пнимг друг с другом в постоянные споры по поводу чести, но тем не менее сохра¬
ни ш i ш г между собой в целом теплые отношения, — это не те же самые проблемы, что
ч« i.imiHii Кнута Великого, озабоченного регламентацией поведения своих воинов
in. мрсмя праздничных застолий, создать правила этикета, которые были призваны
\ -и р кипа и. компанию грубых и пьяных мужчин от ежедневных ссор. См.: Saxo Gram-
ni.ifh in. I )anorum regum heroumque historia: Books X—XVI / The text of the first ed. with
n.iir.l and comment by E. Christiansen. Oxford, 1980. Vol. 1: Books X, XI, XII and XIII.
lit 10. ('li. 18. См. также: Королевское зерцало (Konungsskuggsjd). Гл. XXXVII.
п I пис время, как рассказывается в той же саге, Хёскульд, не спросив ни у кого сове-
|.|, усIроил злополучный первый брак Халльгерд. Брат Хёскульда Хрут попенял ему
u in, чю он принял решение, ни с кем не посоветовавшись, и на протяжении всего
ii.mukTniicro повествования Хёскульд ничего не предпринимает, предварительно не
■ и-рпопори» с Хрутом, чьим мнение он впоследствии неизменно руководствуется.
< м мою статью, в которой обсуждается этот случай и упрек Хрута: Miller W.I. Avoiding
I i-gal Judgment: The Submission of Disputes to Arbitration in Medieval Iceland //American
loin n;il of Legal History. 1984. Vol. 28. P. 123-124.
"< .ид о Ньяле. C. 105. — Примеч. nep.
I I.im же. C. 105—106. — Примеч. nep.
1,1 1ам же. C. 106. — Примеч. nep.
" I.im же. — Примеч. nep.
II < p. и русском пер.: «Торир пожелал занять самое крайнее место в ряду знатных людей.
Ное Пыли довольны своими местами» (Там же. С. 104). — Примеч. пер.
" < м. обязательство Торхаллы, данное ей при выходе из окруженного врагами дома (ко-
трый ей разрешили беспрепятственно покинуть), — обязательство заставить своих
щщ| и братьев отомстить за сожжение Ньяля и его сыновей. (Сага о Ньяле. Гл. CXXIX
| 1мм же. С. 275. — Примеч. пер.].)
"( р. и русском пер.: «Ньяль сосватал ему тогда Торхильд, дочь Храфна с Торольвовой
1бры, где у него был потом второй двор. <...> Гриму Ньяль сосватал Астрид с Глубо¬
кой Реки. Она была очень богатая вдова» (Там же. С. 92). — Примеч. пер.
'■««Сага о людях из Лососьей долины», гл. XXVII (ср. в русском пер.: «Ведь того, кто
берёт себе чужого ребенка на воспитание, всегда считают менее знатным, чем того,
чьего ребёнка он воспитывает» [Сага о людях из Лососьей долины / Пер. В. Г. Адмо-
1ш и Т. И. Сильман; пер. стихов А. И. Корсуна // Исландские саги / Под общей ред.
О. А. Смирницкой. Т. 1. С. 277]. — Примеч. пер.). Очевидно, эта норма могла использо¬
ваться человеком более высокого положения, когда он хотел сделать дружеский жест
по отношению к человеку менее влиятельному; именно так поступают Ньяль, когда
берет на воспитание Хёскульда, и Олав, герой «Саги о людях из Лососьей долины»,
который воспитывает сына Торлейка Болли. См.: Гнилая кожа (Morkinskinna). Гл. 1.
1(1 Сага о Ньяле. С. 105. — Примеч. пер.
17 Во многих опубликованных в последнее время новомодных исследованиях на эту
тему понимание эмоций трактуется как нечто само собой разумеющееся. Заметьте,
как по-разному мы определяем мотивы собственных поступков в зависимости от
того, в какой момент мы пытаемся объяснить их. То, что, по вашему мнению, движет
вами сейчас, возможно, будет совсем не то, что вы сочтете «настоящими» причинами
вашего поведения, когда будете размышлять об этом, лежа вечером в постели, или
то, что вы определите как «истинные» мотивы ваших действий много позже в беседе
с психотерапевтом. Более того, мнение свидетелей ваших поступков о мотивах, ко¬
торыми вы руководствовались, может отличаться от вашего мнения, и, следователь¬
но, ваша оценка собственного поведения будет частично зависеть от того, что, как
297
вы считаете, думают о ваших мотивах другие люди, или от того, что они вам говорят
по поводу своих взглядов на ваши действия, или оттого, каковы должны были быть
мотивы ваших поступков по словам вашего психотерапевта, и т. д., и т. д.
18 Там же. С. 131. — Примеч. пер.
19 Сага о Торгильсе и Хавлиди (t>orgils saga ok Hafli5a). Гл. X.
20 Если читать последнюю фразу так, как предложено в издании Урсулы Браун: Porgils
saga ok Наflida. L., 1952. P. 71.
21 Существует огромная литература о формальных типах древнескандинавских поэти¬
ческих оскорблений, см. в частности: Clover С. J. The Germanic Context of the UnferJ)
Episode // Speculum. 1980. Vol. 55. P. 444—468; Eadem. Hdrbardsljod as Generic Farce //
Scandinavian Studies. 1979. Vol. 51. P. 124—145; Harris J. The Senna: From Description
to Literary Theory // Michigan Germanic Studies. 1979. Vol. 5. P. 65—74; Swenson K. Per¬
forming Definitions: Two Genres of Insult in Old Norse Literature. Columbia (S.C.), 1991;
Bax M., Padmos T. Two Types of Verbal Dueling in Old Icelandic: the Interactional Struc¬
ture of the Senna and the Mannjafnadr in Hdrbardsljod // Scandinavian Studies. 1983.
Vol. 55. P. 149-174.
22 Едва ли сватовство Траина вызвало бы намного меньше неловкости, если бы он не был
женат. Его манера свататься — это не нормальный способ договариваться о браке.
23 Ср. в опубликованном русском переводе: «Когда Торхаллю, сыну Асгрима, сказали,
что Ньяля, его воспитателя, нет в живых и что он сожжен, то он так расстроился, что
весь побагровел и у него из ушей так хлынула струями кровь, что ее было не унять.
Он лишился чувств, и лишь тогда кровь остановилась. После этого он встал и сказал,
что держал себя малодушно, и прибавил:
— Я бы только хотел суметь отомстить кому-нибудь из тех, кто сжег его, за то, что
сейчас со мной приключилось.
Другие сказали, что никто не сочтёт это за позор, но он ответил, что не хочет от¬
ступать от своих слов» (Сага о Ньяле. С. 286-287). — Примеч. пер.
24 Соответственно, Троил может «слегка зардеться от стыда» («wex a litel reed for shame»),
когда его восхваляет толпа (смущение из-за ложной скромности), а Крессида не¬
сколькими строчками ниже тоже способна покраснеть из-за любовного томления. В
обоих случаях речь идет о смущении {Chaucer G. Troilus and Criseyde. Book 2. Line 645,
652). (Ср. в опубликованном русском переводе: «...Зарделся вдруг, охваченный сму¬
щеньем...» [Чосер Дж. Троил и Крессида / Пер. с англ. М. Бородицкой. М., 1997.
С. 94]. — Примеч. пер.) См. подробнее в моей работе: Miller W.I. Humiliation: And Oth¬
er Essays on Honor, Social Discomfort, and Violence. Ithaca, 1993. Ch. 5. См. подробнее в
моей работе: Miller W.I. Humiliation: And Other Essays on Honor, Social Discomfort, and
Violence. Ithaca, 1993. Ch. 5.
25 Фактически друзья Торхалля раньше уже смеялись над ним из-за надетого им плаща.
Такие безобидные шутки вполне могут быть в ходу между друзьями. (Гл. CXVIII [Сага
о Ньяле. С. 250. — Примеч. пер.].)
Перевод с английского А. В. Толстикова
298
Гисли Паульссон
Отношения, люди и вещи:
от чернильных веков к веку цифровому*
«...В эти [критические] моменты сфера вещей
уплотняется и делается наиболее ощутимой.
Побуждения и эмоции героев выявляются
либо в их речах, либо в поступках и жестах,
последние же обретают свою реальность
именно в соприкосновении с вещами... <...>
Герой не замкнут в самом себе, его вооружение
и богатство суть прямое продолжение его “я”.
Имена мечей, коней, кораблей, кубков, столь
часто упоминаемые и в поэзии и в сагах,
свидетельствуют об этой специфической связи
между ними и их обладателями»1.
Слово «вещь» и сопряженные с ним концепты многозначны и
имеют сложные ассоциации во многих языках2. Так, исланд¬
ское слово ping имеет следующие значения: (хороший) пред¬
мет, ассамблея, округ, двор, собрание, праздник, любовная
интрижка и детородный орган. Так или иначе, многие из этих
Iновисов, если не все, намекают на воспроизводство — отношений,
людей и вещей. В настоящей статье я, опираясь на труды Арона Гу¬
ревича, собираюсь осветить некоторые связи между людьми, отноше¬
ниями и вещами, сосредоточив свое внимание и на мире исландских
саг, и на сверх-современном мире т. н. «Книги исландцев», обширной
компьютеризованной базы данных исландских семейных историй,
ставшей доступной в Интернете в 2003 г. Стандартное определение
слова «машина» (от латинского machinari — замышлять) таково: маши¬
на — это любое приспособление для преобразования и направления
движения; аппарат для совершения какого-то вида работы. Исланд¬
ское ад vela (от vel, буквально «машина», или «прибор») удерживает
эти древние коннотации, означающие «замышлять». Несмотря на то,
что машины создаются людьми, они, как кажется, иногда приобрета¬
ют автономные, самопорождающиеся способности, формируя обще¬
ство и определяя его развитие. Как альтинг, так и «Книга Исландцев»,
При написании этой статьи я опирался на свою статью «Of Althings!», опубликован¬
ную в кн.: Making Things Public: Atmospheres of Democracy / Ed. B. Latour, P. Weibe (MIT
Press, 2005), и мои книги «The Textual Life of Savants» (Harwood Academic Publishers,
1995) и «Anthropology and the New Genetics» (Cambridge UP, 2007).
как мы увидим, оказали свое воздействие на те контексты, в которых
они возникли.
В одной из своих книг — «Проблемы средневековой народной куль¬
туры» — А. Я. Гуревич разбирает вопрос о том, как принадлежность к
определенной средневековой общности структурировала концептуаль¬
ную основу поведения входящих в эту общность людей. Здесь, как и в
других работах, исходя из своего «историко-антропологического» под¬
хода, он делает акцент на локальной «молекуле» церкви или прихода
и проблемах перевода, с которыми встречается ученый, пытающийся
сделать средневековый универсум понятным для современного мира:
«Этот микромир определял все стороны поведения принадлежавших
ему людей, сам строй их мыслей и эмоций»3. Для А. Я. Гуревича про¬
блемы перевода возникают не только в случае изучения чужих миров,
диахронно отделенных друг от друга десятилетиями, столетиями и ты¬
сячелетиями, но также в случае исследования культур, синхронно раз¬
деленных радикальными различиями в верованиях и восприятии. Если
прошлое — это чужая страна, то, как он считает, такой же страной явля¬
ется и настоящее, если предположить существование несопоставимых
культур и подобных же различий между двумя или более приходами.
В одном месте Гуревич иллюстрирует это, ссылаясь на анекдот об от¬
сутствии эмоционального участия там, где это участие явно ожидается.
Бергсон вспоминал анекдот о человеке, который сохранил невозмути¬
мость среди людей, плакавших в церкви на проповеди, и на вопрос, по¬
чему он один не проливает слез, ответил: «Я из другого прихода»4.
С точки зрения Запада, научная деятельность Гуревича осущест¬
влялась в «другом» приходе — за железным занавесом, разделявшим
Европу, грубо говоря, с 1945 по 1991 г. Во время холодной войны са¬
мые разные барьеры препятствовали свободной трансляции научных
традиций и идей между Западом и Востоком. Сам А.Я. Гуревич поехал
за границу на очень поздней стадии своей карьеры, в 1988 г.5 В какой
степени его собственная ученость была ученостью архетипического
аутсайдера, для которой характерны странность и экзотичность? Стал
бы он проливать слезы на «наших» проповедях?
В 1991 г. я пригласил Гуревича на международную конференцию
по теме «От саг к обществу: сравнительные подходы к изучению ран¬
ней истории Исландии». Как я полагал на основании прочтения не¬
которых его работ, доступных на английском языке, по сравнению со
многими исландскими учеными, Гуревич был более открыт и лучше
информирован в отношении сравнительных подходов к анализу саг.
Конференция была памятным событием, во многом благодаря жи¬
вому диалогу между медиевистами (включая Ле Гоффа и Гуревича),
литературоведами, антропологами, из которых кое-кто работал на
материале «традиционных» обществ в других концах мира. Подходы
300
I\|и itiria на стыке историко-антропологической традиции изучения
• ii II гоиетской историографии предлагали широкий путь к изучению
щекой истории, резонируя с историко-антропологическими
ипмчплами, развитыми в ряде западных академических традиций6. Во
мпш их отношениях его историческая антропология звучала необыч¬
но > прогрессивно для своего времени.
< )д| ю из многочисленных проницательных суждений Гуревича о мире
• .и имеет отношение к проблеме сущности человеческой личности. В
« ж н*м докладе на конференции в Исландии он, основываясь на методах
•школы Анналов», предположил, что для исторической антропологии
•к повеческая личность является центральной проблемой; это фокус, к
| отрому стягиваются все историко-антропологические подходы»7. Не-
« мо| ря на то, что саги сравнительно мало сообщают о различных аспек-
|.|\ социальной жизни, их тщательное сравнительное прочтение, как он
иппагал, часто позволяет исследователю читать между строк, раскры¬
вая особенности народной культуры как Исландии в ранний период ее
ж три и, так и средневековой Скандинавии. Хотя «атомарная единица»
средневекового общества казалась «неуловимой и непроницаемой», и
ряд специфических обстоятельств препятствовал ее исследованию со¬
временными учеными, эта задача не была непреодолимой. Более того,
как утверждал Гуревич, было ясно, что «природа индивидуальности или
ммчмости различается в разных культурах и обществах»8.
Как сам Гуревич в 1988 г. определил свой подход к исторической
антропологии, — это попытка «антропосоциологического рассмотре¬
ния одного пласта средневековой культуры, почти вовсе не изучен¬
ного. Поэтому памятники, относящиеся к VI—XIII столетиям, интер¬
претируются с целью раскрытия определенного глубинного пласта
культуры в известном смысле “синхронно”»9. Бросая вызов «тенден¬
ции заменить историю политической экономией и человеческую лич¬
ность абстракцией»10, он предположил, что в XXI в. дисциплина исто¬
рии будет «ориентирована прежде всего на антропологию и культуру...
История будет наукой о Человеке»11. Оставляя в стороне слишком
гендеризованное для современного восприятия понятие «Человек»,
несомненно, являющееся знаком своего времени и контекста, можно
сказать, что это провидческое утверждение, адекватно отражающее
современные реалии. Иллюстрацией может быть т. н. «биографиче¬
ский поворот», происходящий в большинстве гуманитарных дисци¬
плин и социальных науках, с его акцентом на анализе течения челове¬
ческой жизни и определении места жизни личностей в культуре.
Биография личностей, как я предполагаю, внутренне связана с со¬
циальной жизнью, или биографией вещей12, как бы мы ни определя¬
ли понятие «вещи». В некоторых случаях Гуревич подчеркивал, что
существовал некий сплав людей и вещей. Иллюстрации находим в
301
мире саг. Обмениваясь подарками, персонажи саг делились друг с дру¬
гом личным и «магическим» могуществом дарителей: «Передаваемые
вещи не считались инертными и мертвыми, они как бы содержали
частицу того, кто их подарил»13. Вещи имели свою собственную со¬
циальную историю, во многом такую же, как люди и скот. Различные
виды даров передавали через посредство дружеских и соседских сетей,
создавая свой собственный круговорот ценностей. Все это резониру¬
ет с меланезийскими понятиями обмена и общества. Перефразируя
М. Стрэзерн, которая много писала о «делимой» личности папуасов
Новой Гвинеи, мы «вынуждены разрушить привычное аналитическое
различие между вещами и личностями. Если говорить более абстрак¬
тно, мы могли бы представлять людей как вещи и наоборот»14.
Об альтингах
Исландия была заселена выходцами из Скандинавии и с Британских
островов около 874 г. В соответствии со средневековым исландским
документом, «Книгой об исландцах», написанной Ари Мудрым, ис¬
ландский альтинг был учрежден в 930 г. Так начало свое существование
общее собрание Исландии, которое часто рассматривается как уни¬
кальная форма демократического национального правления. Каждый
год в течение двух недель перед летним солнцестоянием представите¬
ли со всех концов страны встречались в месте, именуемом Тингвеллир
(«поля тинга»)* в юго-западной части страны. Сегодня Тингвеллир —
национальный парк, ключевое место исландской идентичности и
страна геологических чудес, расположенная на среднеатлантическом
хребте, разделяющем Северо-американскую и Евразийскую тектони¬
ческие плиты. Недавно Тингвеллир был включен в список культурных
достояний ЮНЕСКО.
Учреждение альтинга ознаменовало начало т. н. периода народов¬
ластия, который продолжался до 1262 г. Этот период часто рассматри¬
вается как одна из самых ранних форм демократического националь¬
ного правления, но это преувеличение, так как древние скандинавы
учреждали подобные системы правления и в других местах до заселе¬
ния Исландии. Кроме того, альтинг не был основан нацией; «более
вероятно, что он непреднамеренно служил цели создания этнической
общности, сильно напоминающей нацию»15. Тем не менее альтинг
представляет собой интересный предмет для исследования, отчасти
потому, что, благодаря средневековой исландской литературе, мы об¬
ладаем довольно богатыми знаниями о его жизни. Некоторые виды
исторических записей, рассказывающих о периоде народовластия, со-
* Букв, «поля для сходок». — Прим. ред.
302
\|>;шплись до наших дней, включая т. н. родовые саги (Islendingasogur)
|| -Гагу о Стурлунгах», описывающую битвы и конфликты, которые
привели к краху исландского народовластия.
Какой тип общества описывают саги и как работал законодатель-
ими орган? Формально вся страна была подчинена парламенту, аль-
пшгу. Обычно женщины непосредственно не играли никакой по-
нитичсской роли, так же как слуги и рабы. На практике альтинг как
• правовой» общественный институт первоначально представлял со-
опй арену, на которой проверялись политические отношения между
местными вождями и их сторонниками. В период народовластия по-
иитичсским господством обладали местные вожди, годи (godar ;ед.ч.
.!\m)i). Несмотря на то, что годи имели формальный статус и в стране
существовало определенное число соответствующих политических
единиц — т.н. годордов (сначала 36, затем 39), — связь между годи и
его последователями, тингманами** (pingmenn; eR.4.pingmadur), носила
нпчпый и временный характер.
Годи играли важнейшую политическую и экономическую роль.
Обычно они организовывали местные ассамблеи для рассмотрения
с удебных дел и устанавливали цены на ввозные продукты. Самое важ¬
ное — это то, что годи активно участвовали в разбирательстве спор¬
ных случаев. На самом деле, многие споры разрешались мирным пу¬
тем, при помощи третейского судьи. В отсутствие централизованной
исполнительной власти главная проблема заключалась в урегулиро¬
вании незначительных конфликтов, которые при случае могли вы¬
литься в настоящую войну. Несмотря на то, что в конфликтах годи
умели придерживаться относительно нейтральной позиции, выступая
в качестве третьей стороны, в ситуациях, в которые были вовлечены
их собственные тингманы, они не могли позволить себе не примкнуть
к ним. Власть годи во многом зависела от его способности собрать
группу местных бондов, являвшихся потенциальными воинами в слу¬
чае вооруженных конфликтов, в которых участвовали и другие годи.
Годи также зависели от своих тингманов в экономическом плане. Со¬
бирая налоги со своих сторонников, они были способны возместить
затраты на приобретение предметов роскоши, включая такие статьи,
как зерно (для пивоварения), одежду, дрова и оружие. Такое потребле¬
ние было важно для создания имиджа годи и его репутации. В обмен
за поддержку своих тингманов годи защищали их в мелких ссорах, на¬
пример в конфликтах по поводу обвинений в колдовстве и краже до¬
машнего скота.
Отношения между годи и их последователями укреплялись за счет
дружбы, брачных союзов и института конкубината, сексуальных свя¬
‘Тингманны — участники тинга, в чьи обязанности входили судебное разбирательство
и принятие решений.
303
зей с женщинами из семей тингманов годи. Чтобы иметь возможность
рассчитывать на своих друзей, тингманов и сторонников, вождь дол¬
жен был оказывать ответные услуги. Политическое могущество и вли¬
яние подлежали постоянной переоценке. Вождь должен был привле¬
кать новых сторонников и поддерживать ранее заключенные союзы,
раздавая дары, оказывая услуги и устраивая пиры. В среде друзей дар
был особым и важным способом обмена. Обмен дарами был не просто
делом передачи «экономических» ценностей или имущества от одного
автономного индивида к другому. Как указывает А. Гуревич, богатство
«состоятельного человека» (пкг тадг) «не рассматривалось вне его
связи с определенными качествами индивида»16.
Между началом и концом периода народовластия произошли зна¬
чительные социальные и политические изменения. Речь идет не толь¬
ко о важных экологических и демографических переменах, в резуль¬
тате которых имела место растущая нехватка земли, но и о том, что
доступ к ресурсам все больше определялся политическими маневра¬
ми и конфликтами соперничающих годи. Согласно «Саге о Стурлун-
гах», в конфликты между соперничающими вождями вовлекалось все
большее число людей: не менее 2000 сражались в наиболее крупном
из этих конфликтов, произошедшем в 1238 г. Чтобы увеличить число
союзников, каждый годи должен был в максимальной степени уве¬
личить ресурсы своей власти за счет своих соперников. Во времена
экономического упадка пиры и дары, — мерило щедрости годи, — и
выставление напоказ заморских предметов роскоши были дополни¬
тельным бременем для хозяйства. Единственный способ возместить
издержки заключался в том, чтобы собирать налоги, нанимать допол¬
нительных работников и в дальнейшем искать поддержку своих сто¬
ронников. В итоге период народовластия завершился полным крахом
из-за внутренних проблем, и Исландия вошла в домен норвежского
короля.
Политический режим периода народовластия имеет много харак¬
теристик «простых» социальных формаций, где ведущая роль принад¬
лежит влиятельным людям и вождям, которые были описаны антро¬
пологами, работавшими в других частях мира, включая Меланезию
и Амазонию. При отсутствии исполнительной власти эти формации
ввиду существования внутренней конкуренции и вечного спроса на
пожалование даров были нестабильны и недолговечны. Народное со¬
брание — альтинг — играло ключевую роль в поддержании некоего
баланса. Если обратиться за примером к современному миру, то им —
в гораздо более широком масштабе — могла бы послужить Организа¬
ция Объединенных Наций с ее незначительной ролью и неопределен¬
ной перспективой ввиду отсутствия эффективных средств разрешения
международных кризисов и споров.
304
Мир саги
I Ьжпиепиями исследователей саги интенсивно изучались как тексты,
| и итсратурные и исторические документы. Несмотря на прогресс
и 11 \ изучении и в некоторых отношениях глубокое проникновение в
м.пгрпал, эта ученая традиция до недавнего времени относительно
м им) влияла на многие актуальные и важные проблемы, в частности,
• mi импые с социальными и компаративными подходами. В течение
пмеисдних тридцати лет или около того некоторые антропологи, ар-
чгомоги, литературоведы и социальные историки идентифициро-
IUHII и исследовали ценность альтернативного подхода — подхода,
ннормй отменяет приоритет текста над жизнью. С их точки зрения,
< .п и обладают потенциальной ценностью в качестве этнографиче-
* mix документов. Несмотря на их ограниченность как исторических
гпидетсльств, саги являются хранилищем социальной информации,
потенциальным источником для сравнительно-исторического анали-
1л исландского общества периода народовластия и его истории. Как
утверждает Р. Бауман, «если мы можем применять литературные мо¬
дели для изучения общества, то нам следует признать столь же пло-
мотворным применение социологических подходов к анализу литера¬
турных текстов»17. Уже давно У. Тернер обратил внимание на пользу,
ко торую могли бы извлечь из саг этнографы. «Если, — говорил он, —
читать саги как этнографические записи, то они окажутся полны того
ма териала, которому радуются антропологи, когда удостаиваются его
о т своих информантов во время полевых исследований»18.
К сожалению, многие саговеды-классики были склонны к тому, что¬
бы ограничиться анализом представлений о народовластии и игнори¬
ровать остальную часть этнографического материала, поскольку стре¬
мились стать «туземцами» и были слишком заняты «своим племенем»,
если воспользоваться антропологическим жаргоном. Если эти ученые
и рисковали выйти за рамки Исландии, то скорее всего обращались к
норвежскому обществу, германскому миру или литературной традиции
средневековой Европы. Точно так же до недавнего времени антропо¬
логи, занимавшиеся сравнительными исследованиями в других регио¬
нах, по большей части игнорировали ценность саг для сравнительно-
исторического анализа. Таким образом, пространная антропологическая
литература о племенах и возглавляемых вождями союзах едва упоминает
об исландском народовластии, хотя поколения ученых, обсуждая коло¬
низацию островов Тихого океана, анекдотическим образом говорили о
народах Океании как о «викингах утренней зари», причем с не меньшей
ностальгией, чем многие исследователи викингов. Это весьма странно,
если иметь в виду, что немногие негосударственные общества создавали
пространную «этнографическую» литературу — такую, как саги.
305
При чтении саг часто создается впечатление, что существовали две
сферы политики: «реальной политики» военного дела и связанной с
ней мужской деятельности — с одной стороны, и политики мира и
сплетен, типичной для женщин (но не исключительно для них), — с
другой. Эти сферы всегда были независимы друг от друга. Подобно
словам, оружие также в сильнейшей степени наделялось магическими
качествами. Как считалось, зачастую могущество оружия проистекало
из слов его прежних владельцев или колдунов. Как замечает А. Гуре¬
вич, вторя теории речевых актов Дж. Остина19, «песня ...была столь
же реально и “материально” действенна, как и оружие»20. Мечи и ко¬
пья — важные символы обмена и межличностных отношений — даже
имели «персональные» имена, воплощающие могущество пользовате¬
ля и дарителя. Древние исландцы, возможно, не очень-то различали
слова и поступки21. Так, термин sjonhveijingar, часто используемый для
обозначения колдовства, подразумевает сочетание зрения и звука, по¬
ступка и слова, означая в общем «зрительную иллюзию, вызванную
чарами».
И в самом деле, саги предоставляют важные свидетельства, касаю¬
щиеся местного дискурса о языке. В восприятии древних исландцев
как сказанное, так и написанное слово, как сплетни, так и публичные
речи, как книги, так и рунические надписи были пропитаны огром¬
ной энергией, аналогичной физической мощи армии. Один из видов
враждебных выпадов в чей-нибудь адрес состоял в том, чтобы задеть
его личную честь, используя оскорбительные стихи или рассказы. Та¬
кие нападки могли иметь тяжкие последствия, перерастая в распри
и вооруженные столкновения. Рассказывание историй также могло
быть средством одаривания честью других, в частности, за храбрость,
проявленную в битве, или щедрость, обнаруженную при обмене дара¬
ми. Отдавая себе отчет в том, что людская молва потенциально может
серьезно повлиять на репутацию человека, люди часто «работали на
публику», надеясь, что позже их прославят в рассказах. Кроме всего
прочего, именно колдовство демонстрировало «жалящую силу» слова,
если воспользоваться фразеологией саги, — силу, которая обеспечи¬
вала физическое воздействие. В письменной культуре раннесредневе¬
ковой Исландии письменное слово или символ могли быть использо¬
ваны кем-либо как в добрых, так и в злых целях. Судя по сообщениям
саг, средневековые исландцы, кажется, обладали разработанной на¬
родной теорией речевых актов. Следовательно, с точки зрения древ¬
них исландцев, как сказанное, так и написанное слово было наделено
потенциальной силой. Многочисленные рассказы саг свидетельству¬
ют о том, что в повседневном мире средневековых исландцев маги¬
ческая сила песен, сплетен, клеветы и словесных оскорблений была
чрезвычайно важна. Существование богатого словаря, подчеркиваю-
306
пито важность разговора — та! («речь»), огд («слово, сообщение»),
п)пшг («голос; гвалт»), огдгагда («обсуждение»), tal («речь») и итгвгда
(- in-ceда»), — если упомянуть лишь несколько терминов с различны¬
ми языковыми коннотациями, — в большой степени предполагает
* vшествование народной теории речевых актов. Существенно, что
|грмип godord,— ключевой термин в местном политическом дискурсе
(буквально «слова годи») — относится равным образом как к области
и пясти годи (его сфере влияния), так и к его речи (ее магическим фор-
мунам).
Жанр сплетни особенно интересен, хотя бы из-за частых ссылок на
исто в сагах. Как показала X. Кресс22, саги основываются на сплетнях и
насыщены ими. В отсутствие каких-либо строгих социолингвистиче¬
ских правил относительно того, как говорить, где говорить, в какой ма¬
нере, о чем и т. д., — сплетни потенциально обладали разрушительной
силой. Они не нуждались в санкционировании. Как агенты дьявола в
ведовских процессах XVII в., «злые языки» могли неожиданно возник¬
нуть где угодно, в какое угодно время, подготавливая сцену для даль¬
нейшей беседы, в частности, беседы о мужских подвигах и социальной
чести. В то же время, сплетни были практически единственным источ¬
ником могущества, доступного рабам, и бродягам, и батракам и, кро¬
ме всего прочего, женщинам, которым обычно отказывали в доступе к
другим политическим средствам. «Речи Высокого» из «Старшей Эдцы»
неоднократно предупреждают относительно потенциальных бедствий,
вызванных безответственным и беззаботным «языком», «языком-
врагом головы»23: «Я видел однажды, как муж был погублен злой жен¬
щины словом, коварный язык уязвил клеветой, обвиняя облыжно»24.
Для слабого сплетни были эффективным методом сопротивления, они
усиливали голос массы, в противном случае остававшийся неуслышан¬
ным рядом с шумными голосами состоятельных и могущественных. В
силу своей анонимности сплетни могли быть также полезны тем, кто
был облечен властью, коль скоро другие средства нападения счита¬
лись рискованными. Неудивительно, что исландские своды законов
дают довольно ясное руководство о речи и потенциальных злоупотре¬
блениях ею. Так, авторы средневекового свода законов «Серый Гусь»
пытаются наложить ограничения на употребление слов, выражающих
угрозу и опасность, разрабатывают определения пагубных дефиниций,
включая клевету, сплетню, любовную поэзию и особенно наведение
порчи (fordaeduskapur) «при помощи слов»25. Существенно, что главный
местный термин для обозначения колдовства — galdur, образован от
глагола gala — «петь» или «кричать».
Играя важную роль, слова не были единственным средством кон¬
троля и спора. Как кажется, авторы саг часто озабочены другими
аспектами политики, а именно, военным делом и запятнанным кро¬
307
вью оружием — или, если хотите, тем, как осуществлять действия с
помощью мечей. Однако, вполне вероятно, что военное дело в дей¬
ствительности не имело того значения, на которое указывают саги.
Детальные описания битв, ран и убийств могли быть частично мо¬
тивированы требованиями компенсации, предъявляемыми вождя¬
ми. Весьма вероятно также, что традиционное прочтение некоторых
из рассказов о «героическом» насилии приводило к заблуждениям и
гендерно обусловленным интерпретациям. Иные рассказы, которые,
как утверждается, служат примерами храбрых поступков, были про¬
сто неправильно осмыслены в патриархальном дискурсе исследовате¬
лей саг. Ученые часто не замечали сарказма и юмора в сагах. Многое
из того, что было воспринято как восхищение мужем-героем, следу¬
ет рассматривать как пародию на фаллические коннотации искусства
владения мечом. Некоторые саги, включая «Сагу о названых братьях»
(Fostbraedrasaga), были классифицированы как незавершенные, так
как не относящиеся к делу описания и рассказы (повествующие о
телесных процессах и проблемах пищеварения) были, кажется, поч¬
ти случайно включены в основной нарратив, создавая определен¬
ное напряжение внутри текста. Это напряжение, как предполагает
X. Кресс26, основываясь на бахтинском анализе смеха и карнавальной
культуры в его книге «Творчество Франсуа Рабле и народная культу¬
ра средневековья и Ренессанса», следует рассматривать не просто как
«примитивный» героический нарратив — оно скорее служит цели
осмеяния воина и мужского идеала, является гротескной критикой.
Так, сводные братья Торгейр и Тормод, ключевые персонажи «Саги о
названых братьях», обычно убивают своих врагов в середине ночи, за¬
став их врасплох. Так же часто их жертвы бывают невинными людьми,
которые случайно оказываются рядом, когда мимо проходят герои. В
одном случае Торгейр встречает усталого пастуха, который опирается
на короткую палку и в момент отдыха опускает голову. Видя его вытя¬
нутую шею, Торгейр поднимает орудие и сносит голову. Позже, когда
Торгейра спрашивают, почему он убил человека, он отвечает: «Он мне
ничего не сделал, но правильно будет сказать, что я не смог с собой
совладать — он стоял так удобно, чтобы его ударить»27.
Другие вещи, а именно семейные древа
Один из рано возникших способов зафиксировать течение време¬
ни — это изображения семейного древа. Семейные древа, возможно,
создавались в Исландии периода народовластия и частично исполь¬
зовались для подтверждения притязаний на землю. Изначально евро¬
пейские «генеалогические древа» использовались аграрными элитами
для укрепления социальной чести, символического и социального ка-
308
• им нм, im котором основывались политические союзы. В сословных
- им» I max па честь часто притязали, ссылаясь на свойства человече-
■ | •»! и min — квинтэссенцию семей и родов. «Мой род, моя ветвь, мой
и|"» как подчеркивает П. Коннертон28, — все эти термины... Ha-
м. I .»юг на что-то, что явно и непосредственно телесно — это кровь».
< hii.iko генеалогические изображения, — непременно исторический
чигфакт — и они обрели многочисленные формы. Например, ви-
• шип,1с образы на поверку разнятся больше, чем можно было бы
и | >. л положить, исходя из популярной ключевой метафоры дерева29.
I ’л шообразны не только виды использования и формы семейных
||мп с)ни также встроены в различные проекты, культуры и режимы
• оисл ценности, во многом подобно тем живым организмам, которые
м i.i называем деревьями.
От классической Античности Средневековье унаследовало целую
•«1»шо фигуративных изображений, которые все вместе создают тща-
и мыю разработанный язык генеалогии. Хотя мы склонны восприни-
м.ш, этот язык как само собой разумеющийся, он на самом деле был
!>г 1ультатом комплексного экспериментирования с визуальными ин-
• Моментами и организующими метафорами30. После 1550 г. иконо-
I рафия семейных древ развивалась весьма успешно. Европейцы были
одержимы генеалогическими подробностями и их визуальной дре-
мообразной репрезентацией. Со временем семейное древо трансфор¬
мировалось в абстрактную диаграмму, в которой ствол утратил ясные
очертания, и отчетливо видны лишь конечные точки — листья.
Семейное древо продолжает эволюционировать. В век молекуляр¬
ной биологии, биоинформатики и цифрового дизайна абстрактная
диаграмма находится в центре интенсивного визуального экспери¬
ментирования в целях экономии и концентрации информации в при¬
влекательной и доступной для чтения форме. Некоторые диаграммы
имеют форму круга, другие — скорее подковы, а третьи все еще пред¬
ставлены в виде собственно деревьев, развертываясь слева направо,
снизу вверх или в полном беспорядке. Некоторые из диаграмм узки
и ограниченны, в то время как другие всеохватны и т. д. Во многих
странах создаются широкомасштабные медицинские базы данных,
как в целях исследования потенциальных генетических причин рас¬
пространенных заболеваний, так и в целях мониторинга и управле¬
ния системой здравоохранения, и в таких проектах семейные истории
неизбежно играют важную роль. В цифровой форме они могут стать
эффективными инструментами для исследования продолжительно¬
сти распространения болезни. Создание родословной, в самом деле,
является распространенной коммерческой индустрией в европейско-
американском мире, решающей составляющей в картировании генов
и тел в эру современной биомедицины. Страницы многих научных
309
журналов изобилуют «семейными древами». В то же время, схемы се
мейных древ стали публичным товаром.
Вместе с компанией, базирующейся в Исландии, биотехнологиичс-
ская фирма «deCODE genetics» создала цифровую «Книгу исландцев»,
которая содержит записи о приблизительно 700 000 человек, большей
части всего населения, живущего в Исландии со времен ее колонизации
скандинавами31. Нередко инженеры «Книги» должны были «социально
конструировать» доступную им информацию в свете их понимания ис¬
ландской истории и культуры, а также природы имевшихся в их распоря¬
жении источников, делая предположения относительно дат рождения,
брака, смерти и семейных связей. Скуласон, главный инженер генеало¬
гической базы данных, сравнил свою задачу со «складыванием паззла
величиной с футбольный стадион где половина деталей отсутствует, а
остальные повреждены или рассыпаны», это и в самом деле, гигантское
мероприятие. Генеалогическая машина существует в двух формах.
Машина 1: Биомедицинский проект
Первая версия «Книги исландцев» доступна лишь биомедицинской
компании генетической расшифровки deCODE. В эту версию не
включены никакие имена, лишь номера и имена пользователей, кото¬
рые соотносятся с комбинациями различных наборов данных, создан¬
ных на ограниченной базе в специальных исследовательских целях.
Дабы предотвратить любое незаконное использование данных, был
создан сложный способ кодирования, контроля и мониторинга. Как
утверждается, подобная база данных, в сочетании с генетическими и
медицинскими сведениями, создает бесценную возможность поиска
генов-мутантов и других потенциальных причин распространенных
заболеваний в исторической ретроспективе.
Обычная работа в deCODE genetics начинается с контракта с од¬
ним или несколькими медиками, специализирующимися на опреде¬
ленном заболевании, которое потенциально является генетически
обусловленным. За время своей многолетней практики медики созда¬
ли список пациентов, у которых проявились характерные симптомы.
Этот список в зашифрованной форме передается группе исследовате¬
лей — сотрудников компании, которые, в свою очередь, обрабатывают
предоставленную им информацию на своих компьютерах, сопостав¬
ляя или сравнивая списки пациентов и генеалогические записи при
помощи разработанного компанией программного обеспечения. Цель
заключается в том, чтобы выявить гены, объясняющие тот очевидный
факт, что изучаемое заболевание встречается в той или иной семье.
Один из видов генеалогических изображений, связанный с «Кни¬
гой исландцев», представляет пути исследования заболеваний в фор-
310
X)
Гнс. I. Генеалоги астмы в 11-ю поколениях (источник: генетическая декодировка)
ме круговых расходящихся последовательностей; это неформальный
логотип deCODE genetics, «схема исследования астмы» (см. рис.1),
воспроизводимый на футболках компании и страницах в Интернете.
Не говоря о его визуальной привлекательности, этот круговой образ
может, осознанно или нет, культивировать чувство единства и принад¬
лежности к какой-то общности. Ссылка проекта deCODE на «круг»
общности и «Книгу исландцев» косвенно предполагает довольно
узкое генетическое понятие гражданства. В общественном восприя¬
тии некоторые исландцы «менее равны, чем другие», — в частности,
это касается «недавних иммигрантов», или «поздних пришельцев» (на
современном жаргоне пуЬйаг), чьи генетические и генеалогические
«корни» лежат за пределами Исландии.
В сочетании с медицинскими и генетическими записями генеало¬
гическая база данных является в высшей степени ценным ресурсом,
существенной частью более широкой биомедицинской машины. В
самом деле, генеалогический компонент выполняет действительно
311
качественную работу. Если научные победы, неоднократно обещан¬
ные deCODE genetics и его основным корпоративным финансистом
Хофманном Да Рошем, пока не появились, то некоторые результаты
этого проекта впечатляют. Среди прочих успехов проекта deCODE
genetics — составление генетической карты болезни Паркинсона, ши¬
зофрении и остеоартрита, а также демонстрация устойчивой связи
между наследственностью и долгожительством.
Машина 2: Родство переходит в Интернет
«Книга исландцев» теперь в бесплатном доступе в интернете (http://
www.islendingabok.is). Те, кто интересуется исследованием базы дан¬
ных, должны запросить пароль, и коль скоро они зарегистрированы
в системе социального страхования, то уже через несколько дней им
по почте предоставляется информация, необходимая для доступа в
Интернет. Разумеется, эта версия содержит личные имена, а не шиф¬
ры. Система позволяет исландцам проследить свои семейные истории
и исследовать генеалогические связи почти каждого ныне живущего
или покойного исландца.
Отклики на появление генеалогической информации в сети были
многочисленными. Через несколько недель 100 тысяч исландцев — су¬
щественная часть всего населения (300 тысяч) — запросили пароль для
изучения своих отношений с соседями, коллегами и друзьями32. Вскоре
база данных стала коллективным развлечением. Газетные репортажи и
дискуссии в Интернете указывают на то, что в неформальном общении
семьи активно занимаются поисками генеалогических связей. Иногда
молодые люди играючи исследуют связи друг с другом на вечеринках,
рассуждая по поводу потенциальных супругов и подходящих пар. Так¬
же есть репортажи о людях, проверяющих связи на работе, чтобы при
встрече установить контакт и содействовать сотрудничеству. Время от
времени, изучая родственные сети, пользователи с грустью обнаружи¬
вают и вынуждены с неохотой признать, что имеют слишком тесные
связи с хорошо известными мошенниками и преступниками. В неко¬
торых случаях открытия пользователей вызывают у них потрясение.
Одна женщина была шокирована, когда обнаружила, что у нее в горо¬
де есть единоутробный брат33. Она знала, что когда-то ее мать родила
мальчика, но ей сказали что он был мертворожденным.
Хотя первоначальное очарование «Книгой исландцев» потускнело,
цифры, предоставленные deCODE genetics, показывают, что публич¬
ное использование базы данных поддерживается на неожиданно вы¬
соком уровне. Частота визитов на сайт достигла своего пика — почти
18 000 посещений за день — примерно через три недели после разме¬
щения на нем «Книги исландцев». В последующие недели их число
312
• «и |мщалось, пока не достигло стабильного уровня — около 1000-
I •<)() посещений за день. «Книга исландцев» не появилась бы, если бы
п. имеющий вековые традиции энтузиазм исландских переписчиков
и < поирателей генеалогических данных, а также современные раз-
|«ни >|>i>i о генах; но коль скоро она возникла, появление ее сразу же
iH.i шало много откликов. Запуск Книги в Интернете способствовал
• < > м v, что исландцы стали думать, что все они довольно тесно связа-
ш.1 п составляют некую воображаемую общность, основанную на род-
• | пенных отношениях. В самом деле, большинство исландцев связа-
м м между собой через общего предка, отстоящего от них на семь или
mu емь поколений. Но если воображаемое сообщество исландцев ока-
п.шае гся большой расширенной семьей, то понятия родства и сопри-
ч.к'тиости, как кажется, стоят на грани изменений. Возможные по-
• недствия противоречивы, и только будущее покажет, к чему приведут
ми изменения. Если иметь в виду, что большинство людей являются
родственниками через общего предка, отстоящего от них всего лишь
мм несколько поколений, то на деле все оказываются связаны друг с
кругом родственными связями, за исключением сравнительно немно-
тчисленных иммигрантов, родители которых являются представите¬
лями других культур, наций и народов. Но если практически каждый
ока зывается связанным с кем-то другим, то понятие «родственники»
становится слишком широким, чтобы быть значимым. В эпоху го¬
сподства национализма понятие связанной и интегрированной рас¬
ширенной семьи легко наделялось смыслом, объединяя исландцев
против общего «врага». Ныне, в эпоху глобализации и культурного
плюрализма, такая идея, как представляется, рассеивается в воздухе.
Настраивая машину
11а запуск «Книги исландцев» в Интернете общественность ответила с
энтузиазмом, посылая свои исправления и дополнения компании, от¬
вечающей за обновление и поддержку базы данных. Через несколько
месяцев компания получила тысячу сообщений по электронной почте
от пользователей базы данных. Эти послания распахивают окно в мир
исландского родства. Многие комментарии выражали энтузиазм бла¬
годарных пользователей:
«Черт возьми, это и впрямь увлекательно! Мы, наконец, обрели
точку отсчета. Я размышляла над этим в парикмахерской. Со всех
сторон женщины говорили: “Послушай, мой зять, оказывается, кузен
твоего мужа” и т.д. Внезапно все кружки шитья и вечеринки с коктей¬
лями превратились во встречи родственников. Не сомневаюсь в том,
что это укрепило связи между ними. Это удивительно по-исландски.
И снова примите мои поздравления!»
313
Некоторые комментарии написаны с юмором и не без сарказма,
смягчающего деликатные сведения о родственных связях, браке и со¬
жительстве.
«Я не знаю эту женщину. И в любом случае я на ней не женат. Но
если бы это и в самом деле было так, ни в коем случае никому не гово¬
рите об этом».
«На днях я просматривала Интернет в поисках информации обо
мне самой. Мой супруг был записан как мой партнер, и когда я “клик¬
нула” на его имя, появилось имя его прежней ПОДРУЖКИ времен
колледжа. На сегодняшний день мы женаты, и единственное, что есть
общего между моим мужем и его бывшей подружкой, — это собака,
которую умертвили в 1998 г. Таким образом, я не вижу никакого смыс¬
ла в том, чтобы здесь вносить в списки эту женщину, во всяком случае
не как часть информации обо мне... Я не собираюсь объяснять своим
детям, кто эта женщина; она никогда не была частью нашей жизни.
СПАСИБО».
Несколько комментариев выявляют серьезную озабоченность ис¬
ландцев по поводу их присутствия или отсутствия в «Книге исланд¬
цев». Какой-то пользователь, который из-за ошибки или по причине
отсутствия информации не был «связан» в базе данных со своими ро¬
дителями, выразил свое экзистенциальное беспокойство, как если бы
отсутствие цифровой связи обрекало их на изгнание или не-бытие:
«Я зарегистрировался в “Книге исландцев”, и оказалось, что со¬
гласно записям у меня нет родителей! Я что, клон? ©...Я развлекаюсь,
рассказывая друзьям, что я клон, составленный из наилучшего мате¬
риала, который только может предложить человеческая раса... Но было
бы хорошо, если бы Вы заметили эту ошибку, так чтобы я сам смог убе¬
диться в том, что я действительно существую».
Судя по таким комментариям, самый факт присутствия в такого
рода базах данных равнозначен приобретению гражданства.
Многие из комментариев и исправлений одновременно пере¬
даются в базу данных в Интернете, чтобы предоставить публичную
информацию о родственных связях. Однако из-за противоречивости
позиций и требований зачастую это представляет проблему. Наиболее
деликатные комментарии касаются проблемы незаконных браков и
детей не состоящих в браке родителей34. В одном спорном случае речь
шла о мужчине, у которого есть внебрачный ребенок. Мать ребенка
просила, чтобы отцовство было указано в «Книге исландцев». Жена
биологического отца, однако, настаивала на том, чтобы эта информа¬
ция не публиковалась, поскольку дети, которых она прижила с мужем,
остаются в неведении относительно его неверности.
314
I ^которые из исправлений, внесенных пользователями базы дан-
Ш.1Ч и Интернете, — исправления, касающиеся генетического родства,
• » иИндио, важны для зашифрованной версии, используемой в биоме¬
дицинском проекте. Постепенно эти исправления инкорпорируются
и пишле «Издания» «Книги исландцев». Время от времени персонал
• !. < <>I)F genetics обнаруживает несоответствия в своей анонимной
н.| 1с данных, противоречия между генетической информацией и се-
MI иными древами. В этом случае записи просто игнорируются, так
| лк они не обладают ценностью для целей генетических исследова¬
нии. Однако, поскольку эти исправления имеют отношение к зашиф¬
рованной версии, а никто не знает имен или личностей людей, ко-
mpi.ic имеются в виду, то соответствующие изменения не могут быть
внесены в базу, даже если кто-то желал бы это сделать.
11едавнее исследование, посвященное специалистам по ремонту
фотокопировальной техники, придает особое значение трехсторон¬
ним отношениям между мастерами, клиентами и машинами. Про¬
блемы, с которыми сталкиваются техники, — это «главным образом
нарушения взаимодействия между потребителями и их машинами,
что может включать или не включать неисправность или полный от¬
каз одного из компонентов устройства. Диагностика требует ведения
переговоров как с потребителями, так и с машинами, — во-первых,
чтобы оценить, где произошла авария, определить род проблемы, а
затем принять приемлемое решение»35. Управление такой цифровой
машиной, какой является «Книга исландцев», требует таких же пере¬
говоров. Компания «Frisk Software» справедливо заявляет, что, благо¬
даря энтузиазму, проявленному исландцами, она бесплатно и с поль¬
зой для себя «наняла» значительную часть населения для исправления
и «отладки» генеалогической базы данных. Затем публика интенсивно
настраивала машину, обеспечивая ее ровную и аккуратную работу, и
в то же время рассуждала о характере связей внутри сообщества и по¬
стоянном переопределении его границ.
Историческая антропология будущего и для будущего
Во многих отношениях средневековый мир и мир современный пред¬
ставляют собой радикально различные ментальности. Очевидно,
существуют важные технологические различия между «веками чер¬
нильными»36 и веком компьютеров. Однако, возможно, имеет смысл
исследовать эти эпохи при помощи сходных теоретических конструк¬
тов. Историческая антропология, разработанная Гуревичем в ходе
изучения истории Средневековья, в самом деле, кажется удивитель¬
но уместной в исследованиях современного цифрового мира. В обоих
случаях люди, отношения и вещи подразумевают друг друга. Это от¬
315
носится как к альтингу века саг, так и к цифровым «вещам» электрон¬
ного века. Основываясь на представлении М. Хайдеггера о роли ве¬
щей в обнаружении сущности феноменов или соединении их, вторя в
то же время исторической антропологии Гуревича, О. Хархордин рас¬
сматривает пример с мостом, соединявшим обе части города в средне¬
вековом Новгороде:
«Мост — бесспорный пример явления, которое разделяет весь го¬
род, образчик res publica, общих дел или забот. Прежде всего, в обы¬
денной речи новгородцев существование этого моста является необ¬
ходимым условием городской политики Но мост также вовлекает и
призывает другие сущности, связывая людей вместе, и, таким образом,
он не может описываться как пассивный объект, который используют
только человеческие субъекты... Таким образом, едва ли можно вос¬
принять его как просто один объект, нечто, что появляется перед зри¬
телем как предмет, противостоящий зрителю как Gegen-stand...»v.
Рассуждая примерно в том же ключе, я доказывал, что цифровые
генеалогии (побочный продукт экспериментальных биомедицинских
проектов) выполняют важную работу, — в частности, объединяют лю¬
дей и поддерживают или переопределяют их идентичности. Они не
только обеспечили мощную навигационную помощь в картировании
человеческого генома — подобно GPS и дистанционному зондиро¬
ванию, которые важны для современных путешественников и иссле¬
дователей, — они также являются мощным средством генерирования
новых связей и историй и через посредство виртуального общения в
Интернете способствуют укреплению существующих понятий родства,
гражданства и принадлежности к определенной общественной группе.
Генеалогическая машина, представленная «Книгой исландцев»,
напоминает научную фантастику — и все же она является частью по¬
вседневного мира исландцев. Цифровые генеалогии могут с пользой
рассматриваться как машины, продуцирующие новые связи, вопросы
и ответы как для социальных, коммерческих, организаторских, так и
для эпистемологических целей. Зашифрованная версия «Книги ис¬
ландцев» дает большое количество полезной информации о причинах
болезней, их возможном лечении и умении справляться с ними. Дру¬
гая версия — это доступная в Интернете генеалогическая поисковая
машина, легко устанавливающая связи, которые в противном случае
остались бы незамеченными, организуя истории и идентичности —
персональные, семейные и национальные.
Для представителей deCODE genetics относительно гомогенное на¬
селение, такое, как исландское, с хорошей медицинской документаци¬
ей, важной для точной фенотипической идентификации — идеальная
экспериментальная «площадка» для биомедицинских исследований.
Согласно их замыслу генеалогии представляют собой мощную маши-
316
и 11<и|(й)ио тому как данные изотопного анализа образцов льда, до-
»11 м ч п I j)ei 1ландии с помощью тяжелой техники, сообщают кое-что о
• MiM.i и* Исландии и Арктики в прошлом, представляя детальную кар-
• чи\ I иIIмагических измений на протяжении сотен лет38, так и генеа-
кч п’м'гкпи машина «Книги исландцев», проникая в глубь прошлого,
• "I попари цифровому общению помогает наладить социальные связи
| ми и ( I лI ювить семейные истории, а равным образом и ускорить поиск
г I \ I .и 111 и,IX генов, а также выстраивать стратегии управления телом.
Можно добавить, что в отношении СМИ к «Книге исландцев» не¬
ги ни юмора и гротеска. Первого апреля 2003 г. одна из местных ис-
>1.111 лек их газет сочинила рассказ о том, будто согласно базе данных
и жилах некоего лорда Диллона, как оказывается, течет «исландская
I риш.»; в этот день около 300 пользователей зашли в базу данных, что-
нм выяснить, не являются ли они родственниками лорда Диллона!
Мог сюжет, конечно, заставил бы Гуревича — знатока юмора и гроте -
« к а улыбнуться, если не пролить слезы.
Примечания
'Gurevich A. Historical Anthropology of the Middle Ages. Cambridge, 199. P. 151. Перевод
цитаты дан по кн.: Гуревич А. Я. Эдца и сага. М., 1979. С. 59.
’ kharkhordin О. Things as Res Publicae // Making Things Public: Atmospheres of Democracy
/ l-tl. by B. Latourand P. Weibe. Cambridge (Mass.), 2005.
'<•urcvich A. Medieval Popular Culture: Problems of Belief and Perception / Transl. J. M. Bak
and P.A. Hollingsworth. Cambridge, 1988. P 19.См. в русском оригинале: Гуревич А. Я.
Избранные труды. Культура средневековой Европы. СПб., 2006. С. 113.
'Gurevich A. Op. cit. Р. 19. См. в русском оригинале: Гуревич А. Я. Избранные труды. Куль¬
тура средневековой Европы. СПб., 2006. С. 113.
'■( 'м. предисловие Я. Хоулетт в кн.: Gurevich A. Historical Anthropology of the Middle Ages.
Cambridge, 1992. P. IX. В этой книге в переводе на английский язык были опублико¬
ваны его статьи «Богатство и дарение у скандинавов в раннем средневековье» (1968),
«Устная и письменная культура средневековья: два “крестьянских видения” конца
XII — начала XIII в.» (1982), «Историческая наука и историческая антропология»
(1988) и пр. Ббльшая часть этих статей была переиздана в книге: Гуревич А.Я. Исто¬
рия — нескончаемый спор. М., 2005.
Gurevich A. From Saga to Personality: Sverris saga // From Sagas to Society: Comparative Ap¬
proaches to Early Iceland/ Ed. G. Palsson. Enfield Lock, 1992. См. статью А.Я. Гуревича
на эту же тему, опубликованноую в качестве предисловия к изданию «Саги о Сверри-
ре»: Сверрир в саге и в истории // Сага о Сверрире. М., 1988. С. 187—225.
I Gurevich A. From Saga to Personality... P.77.
4bid. P.78.
9Gurevich A. Medieval Popular Culture ...P. XVIII. См. в русском оригинале: Гуревич А. Я.
Избранные труды. Культура средневековой Европы. М., 2006. С. 22-23.
^Gurevich A. Medieval Popular Culture ...Р. 11. См. подобное утверждение А. Я. Гуревича в
статье: Историческая наука и историческая антропология // Гуревич А. Я. История —
нескончаемый спор: Медиевистика и скандинавистика: статьи разных лет. М., 2005
С. 236:.«Возникла тенденция подмены истории политэкономией и живых людей —
абстракциями» (Примеч. переводчика).
II Gurevich A. Medieval Popular Culture ...Р. 20. См. все ту же статью А. Я. Гуревича «Исто¬
рическая наука и историческая антропология»: «...историческая наука грядущего
столетия будет прежде всего психологически и культурологически ориентированным
317
знанием. <...> История превратится в науку о Человеке» {Гуревич А. Я. История — не¬
скончаемый спор. С 258—259).
nAppadurai А. Introduction: Commodities and the Politics of Value // The Social Life of
Things: Commodities in Cultural Perspective / Ed. A. Appadurai. Cambridge, 1986.
13 Gurevich A. Historical Anthropology of the Middle Ages. Cambridge, 1992. P. 180. См. в рус¬
ском оригинале: Гуревич А.Я. Избранные труды. Древние германцы. Викинги. СПб,
2007. С. 231.
14 Gurevich A. Op.cit. R 198-199.
X5Karlsson G. Iceland’s 1100 Years: History of a Marginal Society. L., 2000. P. 21.
16Gurevich A. Representations of Property during the Middle Ages // Economy and Society.
1977. T. 6. № 1.Р.6.
17 Bauman R. Performance and Honor in 13th-century Iceland // Journal of American Folklore.
1986. T. 99. P. 134.
18 Turner V. W. An Anthropological Approach to the Icelandic Saga // The Translation of Cul¬
ture: Essays to E.E. Evans-Pritchard / Ed. T. O. Beidelman. L., 1971. P. 351.
19Austin J.L. How to do Things with Words. Cambridge (Mass.), 1975. См. русский перевод
статьи: Остин Дж. Л. Как производить действия при помощи слов; Смысл и сенси-
билити / Предисл. О. А. Назаровой; пер. с англ. В.П. Руднева и Л.Б. Макеевой. М.,
1999.
20 Gurevich A. Representations of Property During the Middle Ages ...P. 14.
21 Pdlsson G. The Textual Life of Savants: Ethnography, Iceland, and the Linguistic Turn. Chur,
1995.
22Cm.: Kress H. Stadlausir stafir: Um sludursem uppsprettu frdsagnar 1 Islendingasogum (“Gos¬
sip in the Icelandic Sagas”) // Ski'rnir. 1991. Vol. 165. P. 130—156.
23 The Havam^l: With Selections from Other Poems of the Edda, Illustrating the Wisdom of the
North in Heathen Times / Ed. and transl. by D. E. Martin Clarke, Cambridge, 1923. P. 63.
См. русский перевод в кн.: Старшая Эдца: Древнеисландские песни о богах и героях
/ Пер. А. И. Корсуна; ред., вступ. ст. и ком. М. И. Стеблин-Каменского. СПб., 2006
(репринт изд. 1963 г.). С. 21.
24 Старшая Эдца. С. 25.
25 Graggs I. Islendingemes lovbog i fristatens tid, utgivet efter det kongelige Bibliotheks Haand-
skrift. Copenhagen, 1852. Sect. 7: 23.
26 Kress H Broklindi Falgeirs: Fostbraedrasaga og hlaturmenning midalda // Sklmir. 1987.
Vol. 161. P. 271-286.
27См. русский пер. этой саги в кн.: Исландские саги // Пер., ред. и комментарии
А. В. Циммерлинга. М., 2000.
28Connerton Р. How Societies Remember. Cambridge, 1989. P. 86.
29 Klapisch-Zuber C. L’Ombre des ancetres: Essai sur l’imaginare m6di6val de la parent6. P.,
2000.
30 Klapisch-Zuber C. Op. cit. P. 339.
31 Pdlsson G. Anthropology and the New Genetics. Cambridge, 2007.
32/Ettarhof5inginn // DV. Reykjavik, 2003.13 February.
33“Ljostrad upp um hlidarspor i Islendingabdk” (“Disclosures on Infidelity in the Book of Ice¬
landers”) // Morgunbladid. Reykjavik, 2003. 15 March.
34 “Ljdstrad upp um hlidarspor i Islendingabdk” ...
35 OrrJ.E. Talking about Machines: An Ethnography of a Modem Job. Ithaca, 1996. P. 3.
36 Выражение C.C. Аверинцева, цитируется А. Гуревичем в кн.: Gurevich A. Medieval Pop¬
ular Culture... P. 277. См. русский оригинал: Гуревич А. Я. Проблемы средневековой
народной культуры. М., 1981. С. 19.
37 Kharkhordin О. Things as Res Publicae // Making Things Public: Atmospheres of Democracy
/ Ed. by B. Latour and P. Weibe. Cambridge (Mass.), 2005.
280gilvie A. E. J., Pdlsson G. Mood, Magic, and Metaphor: Allusions to Weather and Climate
in the Sagas of Icelanders // Weather, Climate, Culture / Ed. S. Strauss and B. S. Orlove.
Oxford, 2003.
Перевод с английского С. И. Луницкой и А. В. Толстикова
318
два Эстерберг
Индивиды, друзья и родственники
в средневековой Исландии.
Наследие Арона Гуревича
Индивиднколлектив
Противопоставление домодерного и модерного отличает мно¬
гие исследовательские модели общественного развития в Ев¬
ропе. Иногда типологизации с помощью этой пары понятий
подвергается даже человек. Для домодерного человека в таком
случае считаются характерными: коллективизм (и как соци-
аньмая реальность, и как менталитет); незначительная свобода выбора
v индивидов и слабая степень индивидуализма — в смысле рефлексии;
ориентация на прошлое и привязанность к традициям; религиозная и
магическая культура, а также опора на личные связи, не в последнюю
очередь — родственные. Человек модерный, с другой стороны, оказы¬
вается представителем совершенно иного типа индивидуальной реф¬
лексии, автономии и личностного самовыражения. Считается, что
человек модерный ориентирован на будущее и обладает рационально¬
стью, которая свободна от элементов магии и от глубокого религиоз¬
ного чувства. Кроме того, он в меньшей степени полагается на род¬
ственников и в большей степени — на абстрактные институты.
Рассуждения подобного рода можно найти, например, у Энтони
Гидденса в его книгах о модерне1. В любую эпоху, полагает он, человек
живет в поле пересечения environment of risk2 и environment of trust3.
Доверие создает единение и солидарность, это нечто общечеловече¬
ское4. В то же время, во всех культурах существуют и риски. Однако
конкретные факторы, определяющие условия доверия и риска, могут
различаться.
Типичным для домодерной культуры, по мнению Гидденса, было
конкретноориентированное доверие. Человек Средневековья доверял
тем людям или институтам, которые были зримы и досягаемы. Сфе¬
ра доверия имела четыре столпа: родственные отношения как способ
организации социальных связей во времени и пространстве; локаль¬
ное сообщество как место, где люди узнавали, кто они есть; религиоз¬
ные космологии и ритуальная практика, которые помогали объяснять
319
жизнь и природу; и, наконец, традиция как механизм соединения на¬
стоящего и прошлого путем отыскания старых способов решения об¬
щественных проблем. Сфера риска, в свою очередь, включала в себя
опасности, порожденные природой, т. е. болезни, неурожаи и другие
природные катастрофы. Но сюда же относились и вооруженные стол¬
кновения, войны и прочие формы прямого насилия в отношениях
между людьми. Наконец, существовал риск оказаться в немилости у
своего бога или попасть под действие зловредной магии.
Однако и у модерного человека есть собственная сфера доверия;
согласно Гидценсу, она образована в первую очередь такими тесными
связями, которые основаны на сексуальной близости (любовь в отно¬
шениях пары) либо на добровольном дружеском союзе. Кроме того,
доверие в эпоху модерна связано не с непосредственно окружающим
индивида пространством, а с абстрактными институтами вроде рын¬
ка, денежной экономики, государства или экспертизы. Традиция как
способ ориентирования в окружающей действительности оказывает¬
ся отброшенной, и эпоха модерна равняется на будущее. Между тем в
число компонентов сферы риска в модерном обществе по-прежнему
входит насилие. Прочие угрозы порождаются идеальным представле¬
нием, в соответствии с которым индивид должен обходиться своими
силами и одновременно сохранять способность критически оценивать
себя. Риск состоит в том, что человек полагает, будто утрачивает свое
влияние и ценность, либо ощущает бессмысленность существования
в нерелигиозном мире.
Естественно, предложенная Гидденсом модель — это абстракция.
Множество проблем он оставляет за рамками рассмотрения. Если
вспомнить про землетрясения, голод, ураганы и цунами, легко уви¬
деть, что он недооценивает значение природы в жизни общества эпо¬
хи модерна. Кроме того, в глобальной перспективе столь же очевидно,
что он недооценивает влияние религии в наши дни. Во многих стра¬
нах великие религии вновь становятся активными. Тут и там бушуют
войны, ведущиеся во имя Господа или, во всяком случае, с использо¬
ванием религии в качестве предлога — точь-в-точь как в Средние века
или в XVI—XVII вв.
С другой стороны, Гидденс, возможно, переоценил способность
индивидов в наши дни — по сравнению с эпохой Средневековья —
критически и со знанием дела судить о самих себе. Уже Григорий Ве¬
ликий (540-604) заявлял, что необходимо уметь видеть себя со сторо¬
ны и размышлять о себе, испытывать и познавать себя для того, чтобы
быть человеком5.
Недостатком модели, основанной на противопоставлении домо-
дерного и модерного, является то, что — как указывали, в частности,
Жан-Клод Шмитт и Арон Гуревич6 — ей свойственна тенденция пред-
320
етавлять историю индивидуализма в виде линейного процесса. Нужно
всего лишь найти переломные моменты, в которые возникает харак¬
терное для модерна индивидуальное сознание, и далее проследить, как
оно набирает силу. Именно в рамках этого подхода Ренессанс XIV—
XV вв. столь часто оказывается водоразделом — наряду с Просвеще¬
нием XVIII в. и обществом эпохи модерна с его психологией и психо¬
анализом. Но ведь уже в IV в. Августин в «Исповеди» явил блестящий
пример глубокой рефлексии, и уже XII—XIII вв. можно назвать своего
рода ренессансом, который означал углубление индивидуального со¬
знания. В монастырях и церквях люди занимались тем, что открывали
собственную природу (ego, anima, se ipsum) как нечто общее для всех
человеческих существ — imago Dei. На протяжении всего Средневе¬
ковья существовали мыслители, которые интересовались познанием
«Я», внутренним миром человека. Но в то же время, они не обнару¬
живали никакого индивидуализма в нашем понимании — как авто¬
номии. Они постоянно помнили о требовании следовать групповым
нормам, не терять уважения окружающих. Эту сложную смесь инди¬
видуализма и коллективизма удалось показать Арону Гуревичу в его
захватывающей книге о трудноуловимом индивиде7. Историк отмеча¬
ет, что и исландские тексты XIII в., и теологические сочинения того
же времени демонстрируют углубленное понимание человеческой
индивидуальности8. Он рассматривает развитие индивидуального со¬
знания как волнообразный процесс, продолжавшийся в течение всего
Средневековья, и подчеркивает, что этот процесс должен быть поме¬
щен в социальный контекст. Как указывал еще Георг Миш, в действи¬
тельности и до Ренессанса XIV—XV вв. бывали периоды, когда в Евро¬
пе просыпался интерес к самопознанию и самонаблюдению9.
Арон Гуревич приобрел известность как медиевист именно бла¬
годаря тому, что настаивал на необходимости включения Северной
Европы в общие модели, призванные описывать особенности мента¬
литета и социальные процессы в Средние века. Нет смысла, утверж¬
дает он, сравнивать между собой только такие страны, как Англия,
Франция или Италия, если мы действительно хотим проследить цен¬
ностные структуры и социальные условия, определявшие жизнь пред¬
ставителей разных слоев населения. Поэтому Гуревич в своих работах
анализирует также германский эпос, исландские поэтические и про¬
заические произведения эпохи Средневековья и скандинавские за¬
коны. В своей книге о трудноуловимом индивиде он между прочим
исследует некоторые родовые саги и житейские советы «Речей Высо¬
кого», выделяя XII—XIII вв. в качестве важного периода в истории ин¬
дивидуальной рефлексии.
Как я уже отмечала, Гуревич анализирует проблему тонко и много¬
сторонне. Он утверждает, что в средневековой культуре существовал
321
определенный тип индивидуальности — и не только среди образо¬
ванных слоев населения. Объяснение он ищет в социальных и инсти¬
туциональных факторах, в соответствии с подходом, связывающим
ментальное и социальное, — подходом, который стал фирменным
знаком его как исследователя. Церковь, обязывавшая всех христиан
исповедоваться, устанавливала правила отчета индивидов о своем по¬
ведении. В Северной Европе большая часть населения проживала на
отдаленных друг от друга хуторах, и при этом каждый лично отвечал
за свое хозяйство и свою землю. В исландских сагах нет государства,
и в них именно индивиды попадают в трудное положение, становятся
объектами злонамеренных действий и оказываются вынужденными
мстить. Причины конфликтов, говорит Гуревич, кроются в чувствах
и интересах отдельных людей, и распрю фактически начинают инди¬
виды, хотя затем им и приходится искать поддержки у окружающих и
тем самым способствовать превращению конфликта в коллективное
предприятие. Действующие лица в сагах тоже описываются так, чтобы
читатель мог ясно представить их себе. Разумеется, саги лаконичны,
и личностные характеристики даются в них лишь в нескольких безы¬
скусных строках, но все же индивиды изображаются не лишенными
отличительных черт. Присутствуют в сагах и описания человеческих
чувств. Только чувства показываются не с помощью психологических
терминов, а через изменения во внешнем виде или поведении: чело¬
век краснеет, у него на лбу выступает пот, он неожиданно начинает
смеяться, замолкает и т. п.10. Мне самой приходилось писать о значе¬
нии молчания в сагах как выражения внутреннего состояния персона¬
жей. По моему мнению, в обществе, в котором речь всегда исполнена
смысла и приводит к определенным последствиям, молчание тоже
сигнализирует о чем-то важном. Оно не просто является приятной
передышкой, а сообщает о том, что молчащий угрожает, осторожни¬
чает или беспокоится, размышляет о чем-то или считает себя оскор¬
бленным11. Гуревич, кроме того, подчеркивает, что в сагах встречаются
скальды, вроде Эгиля Скаллагримссона. «Я», проявляющееся в стихах
Эгиля, — это «Я» противоречивой и эмоциональной личности12.
Работая над книгой об истории дружбы как идеи и как практики, я
имела возможность опереться на тонкие рассуждения Гуревича об ин¬
дивидуализме и коллективизме. Согласно распространенному пред¬
ставлению, в западном мире, начиная с Античности, с понятием друж¬
бы связывались не только взаимность, доверие, верность и равенство,
но также и добровольность. Дружба не есть нечто приобретаемое с
рождением, как семья и родственники. Друзей выбирают — хотя этот
выбор по характеру и отличается от выбора товаров или политических
партий13. Поэтому, как было показано выше, Гидденс считает, что до¬
бровольно заключаемые дружеские союзы связаны с индивидуализ-
322
мим, и дружба, следовательно, — это приоритетный тип отношений в
mi wi.rpi юм обществе. Напротив, зависимость от родственников в таком
< нуте принадлежит к форме общественного устройства, характерной
/ши Средневековья. Вопрос, однако, состоит в том, не является ли и
на дихотомия обманчивой. Как подчеркивает Гуревич, самостоятель¬
ность индивида в поведении и принятии решений часто тесно связана
с его включенностью в коллектив. Может быть, не стоит, анализируя
гаги, противопоставлять индивида коллективу, самоутверждение —
давлению группы, а добровольно выбранных друзей — многочислен¬
ным «унаследованным» родственникам? Ситуация была гораздо более
ia путанной.
Итак, я намереваюсь рассмотреть эту проблему более подробно и
проследовать по пути, которым сам Арон Гуревич не успел пройти до
конца. Что происходит в сагах, когда средневековые исландцы пыта¬
ются заключить союз, для того чтобы с помощью переговоров прекра¬
тить конфликт, победить своих противников в кровавой распре или
просто выжить? В какой степени они могут рассчитывать на поддерж¬
ку своих родственников? Может, вместо этого они ищут помощи, за¬
вязывая дружеские связи с другими индивидами? Насколько сильны
родственные и дружеские связи, когда речь идет о жизни и смерти?
Родственники - дар и проклятие
Исландские родовые саги были написаны в основном в XIII—XIV вв.
В них безыскусным, емким языком повествуется о людях, распрях и
переговорах в средневековом исландском обществе. Косвенно в сагах
отразились социальные и культурные нормы, которые пытались ис¬
толковать историки культуры, стремившиеся понять, как функциони¬
ровало общество в период записи саг.
В «Саге о Курином Торире» рассказывается, как был сожжен че¬
ловек по имени Кетиль Соня. За этим злодеянием стоит Торвальд со
своими людьми. Сын Кетиля Сони Херстейн нуждается в поддержке,
чтобы решить дело, — вне зависимости от того, обернется все распрей
или закончится примирением на тинге. В обоих случаях необходим
ресурс власти, разбирающиеся в законах люди либо сильные воины.
Торкель — влиятельный человек — берется помочь Херстейну добить¬
ся своего. Он делает это умело и хитро. Его стратегия состоит в заклю¬
чении основанного на родственных отношениях союза с помощью
женитьбы. Прежде всего Торкель обращается к другому уважаемому
человеку по имени Гуннар и предлагает, чтобы Херстейн женился на
дочери Гуннара Турид. Во время переговоров о браке не упоминает¬
ся об убийстве Кетиля Сони, зато расписываются достоинства Хер-
стейна. Гуннар в принципе не возражает, но он не может отделаться
323
от впечатления, что Торкель действует поспешно и слишком уж рья¬
но. Поэтому он не хочет ничего обещать сразу, не посоветовавшись
с самой Турид и родичами, в первую очередь — с могущественным
Тордом. Но Торкель настаивает, и в конце концов Гуннар дает свое со¬
гласие. Только после этого он узнаёт, как на самом деле обстоит дело.
Гуннар не рад, он молчит, понимая, чего от него ожидают.
Теперь из чувства самосохранения Гуннар должен подумать о рас¬
ширении числа сторонников. Новые обязательства перед Херстейном
и его родственниками связывают Гуннара по рукам и ногам. Чтобы
уменьшить риск поражения, необходимо наладить больше контак¬
тов с людьми за пределами круга изначальных участников конфликта.
Поэтому Гуннар немедленно едет к родичу Торду и старается сделать
так, чтобы тот оказался как можно глубже втянут в историю со свадь¬
бой Турид. Он льстит Торду и уговаривает его обручить Турид с Хер¬
стейном:
— Я хочу, — сказал Гуннар, — чтобы ты, Торд, обручил девушку с
Херстейном.
Торд отвечает:
— Сам должен ты делать такие вещи, обручать свою дочку.
Гуннар говорит:
— Мне кажется, что больше славы будет в том, что ее обручишь ты,
ибо это скорее подобает тебе.
Торд дал этому случиться, и девушку обручили14.
Только затем Торду становится известно то, о чем и сам Гуннар
узнал слишком поздно. Кетиль Соня убит, виновные в его смерти
должны быть привлечены к ответственности, и для этого придется
вступить в противоборство с отнюдь не легким противником. Есте¬
ственно, Торд не испытывает радости, он, попросту говоря, разозлен.
Он чувствует, что его обманом втянули в очень неприятный конфликт,
и знает, чего требует честь. И Гуннар, и Торд попались в лисий кап¬
кан:
Торд сказал:
— Не решилась бы эта помолвка так скоро, если б я знал обо всем
заранее, и вы можете считать, что в этот раз намного превзошли меня
хитростью и умом. <... >
Гуннар сказал:
— Вполне можно рассчитывать на поддержку, когда имеешь дело с
тобой, к тому же ты теперь обязан помогать своему зятю, ведь все слы¬
шали, как ты обручал девушку, и все это было сделано с твоего ведома.
<...>
Теперь они расстаются, и Торд вне себя от ярости: ему кажется, что
его нагло втравили в эту тяжбу»15.
324
ill.и., роли распределены, актеры заняли свои места на сцене. Все
■ • * * I ммм обязательствами — будь то к лучшему или к худшему. Стороны
• и 'мочипи союз с помощью брака, который выступает как своеобраз-
и Mi мшта. Они окружили себя стеной щитов, обеспечили поддержку
' м'ii.iii.i4 воинов и искусных переговорщиков. В то же время, многие из
в конфликт с удовольствием избавились бы от своих обя-
м и II м I в. Оги люди попали в вязкую среду, полную тупиков, из которых
м. пшик) выхода, горьких требований долга и смертельных опасностей.
11рннсденный пример из «Саги о Курином Торире» не уникален, и
м пип по было нетрудно. Наоборот, практически в каждой родовой
• .и» рассказывается о том, как заключаются, распадаются и возоб-
(и винится подобного рода союзы между людьми. Все для того, чтобы
< умш. выиграть тяжбу на тинге или добиться своего силой оружия.
N ними таких социальных сетей часто являются женщины. Их выдают
mmv/k, хотя редко без их как минимум молчаливого согласия. Благо-
маря мм расширяется круг родственников. Подобные комбинации не
п* П да возникают открыто и естественно, зачастую приходится прибе-
I а I в к хитрости и уговорам. Нити социальных сетей могут быть и тон-
I ими, и грязными, сочащимися кровью.
I урид была поймана в такую хитро сплетенную сеть, предназначен-
п vю дня того, чтобы вынудить как можно больше влиятельных людей
примять участие в распре. В саге мало говорится о чувствах Турид в тот
момент, когда отец сообщил ей новость о том, что она должна стать
женой Херстейна. Все случилось быстро, так как требовалось заклю¬
чить необходимый союз прежде, чем сделать следующий шаг в борьбе.
( bib лишь в скупых выражениях намекает, что Турид не закричала от
радости. Если бы она сама могла решать, то, по всей видимости, оста-
П.1С1. бы свободной еще на некоторое время. То же относится и к Гун-
мару с Тордом, против собственной воли втянутым в решающий кон¬
фликт. Совершенно очевидно, что некоторые до последнего избегали
союзов, основанных на родственных отношениях.
'Го, что взаимные обязательства между родичами не всегда испол¬
нялись с радостью, хорошо видно также по одному эпизоду из «Саги
о Храфнкеле Годи Фрейра»16. Сын Торбьёрна Эйнар был убит Храфн-
кслсм за то, что, несмотря на запрет, ездил на коне Храфнкеля. Тор-
бьёрн пытается собрать своих родственников, чтобы выступить про¬
чив Храфнкеля — могущественного и опасного человека. Речь идет о
судебной тяжбе на тинге. Родственник Торбьёрна, знаток законов Сам
уклоняется от хлопот, связанных с представлением интересов Тор¬
бьёрна в тяжбе с Храфнкелем. Торбьёрн раздражен, по его мнению, у
него «никчемные родичи». В конце концов Сам соглашается взяться
за это дело. Но против своей воли и главным образом — ради родства
с Торбьёрном.
325
Сейчас саги больше не история, а прежде всего — блестящие ли¬
тературные произведения. Их записывали грамотные люди, знако¬
мые с жанрами и темами античной и средневековой европейской
литературы. Не в последнюю очередь основная интрига саги может
содержать элементы общелитературной тематики: любовь, смерть,
обман, насилие. Тем не менее мало кто из исследователей отрица¬
ет, что исландские саги можно также использовать в качестве ма¬
териала для анализа культурных кодов Скандинавии в период за¬
писи саг — хотя и с оговорками и лишь с большой осторожностью
в истолковании. В самой интриге, а также в ее обрамлении, по¬
бочных интригах, характеристиках героев и т. д. могут проявляться
культурно-специфические черты. Саги позволяют нам догадываться
о тех представлениях о социальной организации, которые продолжа¬
ли жить в речах и головах исландцев в период записи этих повество¬
ваний. С этой точки зрения, менее существенен вопрос о том, точно
ли описываемые способы разрешения конфликтов, заключения и
расторжения договоров отражают реальность определенной эпохи.
Важно, что тексты изобилуют эпизодами с похожими сценографией,
драматургией и отношениями между героями и что все это, вероят¬
но, входило в ассоциативный багаж исландцев того времени17. Люди
завязывают контакты, тянут за нити родства и дружбы. Они дают
или выполняют обещания, но не всегда с радостью и готовностью.
Подчас ценой заключения союза становится жизнь. Многие скрипят
зубами из-за того, что слишком быстро оказались пойманными в
сеть обязательств. Действие в сагах колеблется между открытым кон¬
фликтом, с одной стороны, и переговорами и неустойчивым равно¬
весием — с другой. Как показывает Уильям Йен Миллер, стремление
отстоять честь и сохранить баланс в отношениях являются ключами
к пониманию отразившегося в сагах менталитета18.
Брак действительно мог гарантировать союз, это следует из текстов
и саг, и законов. Кроме того, как отметила Аудюр Магнусдоухтир, в
XII и XIII вв. основой для политических союзов и социальных обяза¬
тельств являлся также институт наложниц — пока церкви не удалось
постепенно сделать эту форму полигамии менее приемлемой. В отли¬
чие от союза между равными по статусу родами, альянс между стоя¬
щим на более низкой ступени социальной иерархии родом наложницы
и влиятельным родом мужчины мог означать определенные выгоды
для последнего. Родственники наложницы сильнее зависели от муж¬
чины и потому были более склонны демонстрировать свою верность
союзу. Если у знатного мужчины было несколько наложниц, за каждой
из которых стоял лояльный по отношению к нему род, он, следова¬
тельно, мог в случае необходимости располагать большим числом со¬
юзников19.
326
II* t.miiciiMo от того, устанавливались контакты благодаря род-
• in*иным связям или с помощью женитьбы, мобилизовать необхо-
immi.ii' дни борьбы ресурсы было не всегда легко. Так сказать, «спя-
ипп социальные сети были многочисленны и обширны. Однако в
мм|м снг было совсем не очевидно, какую часть из этих связей удаст-
• *1 .и-. 1 шинировать, если потребуется участие в чем-то большем, чем
i»i и, нм нация праздника или загон овец. Родства самого по себе было
in шh iаточмо, и, кроме того, оно не всегда означало поддержку и рас-
ПМ1ЮЖСПИС. Напротив, некоторые из описываемых в сагах конфлик-
и »п разворачиваются как раз между родственниками. Даже в вообра¬
зимом или близком к реальности — обществе, представленном в
• .11.14, выбор связей, использование которых позволяло рассчитывать
в t нучле необходимости на помощь, не являлся автоматическим. Co¬
lt > ii.i заключались без оглядки на родственные связи, и последние мог-
| надставлять собой безжизненную паутину, превратить которую в
м. гпвпую сеть могли только новые обещания и дары. Случалось, что
к установлению необходимых отношений вынуждали, оказывая дав-
IB MI1C либо используя обман, как в приведенном примере из «Саги о
Куримом Торире». Нередко исландцы признавали свои обязательства
и заявляли о готовности их исполнить отнюдь не с легким сердцем. В
союзных отношениях был риск.
Поэтому так интересен вопрос о том, чем была для исландцев
дружба, в том числе — дружба между людьми, не состоявшими в род-
I I вс. Какую роль играла дружба в опасном обществе, описанном в са¬
гах, — обществе, в котором переговоры и союзы противопоставлялись
насилию и краху? Основанные на добровольном выборе дружеские
связи должны были являться выражением индивидуальных оценок —
по означало ли это также ббльшую солидарность?
Дружеские союзы
Ньяль сказал:
- Вот сено и съестные припасы, я хочу подарить их тебе. Я хочу,
чтобы ты, если тебе понадобится что-нибудь, никогда не искал помо¬
щи ни у кого, кроме меня.
- Хороши твои подарки, — сказал Гуннар, — но еще ценнее для
меня твоя дружба и дружба твоих сыновей.
Затем Ньяль поехал домой. И вот наступило лето20.
«Сага о Ньяле» выделяется как наиболее значительное прозаиче¬
ское произведение в средневековой Скандинавии, возможно — во¬
обще в европейской литературе той эпохи21. Помимо всего прочего,
это блестящее описание дружбы между двумя влиятельными людьми,
Ньялем и Гуннаром. Дружбы, не подкрепленной родственными свя¬
327
зями, но продолжавшейся до смерти одного из героев. Собственно,
основная интрига «Саги о Ньяле» касается конфликта между друже¬
ским долгом могущественного и преданного человека и его же обяза¬
тельствами перед семьей и любимой женой. Жена Ньяля Бергтора и
жена Гуннара Халльгерд не дружат между собой, и поведение Халль-
герд приводит к гибели не только Гуннара.
Друзья помогают друг другу дарами, говорит неизвестный ав¬
тор «Саги о Ньяле», но дружба важнее даров. При описании героев
также встречаются замечания о роли дружбы. Хруту в начале саги
дается типичная — скупая, но точная — характеристика: «Хрут был
красивый, рослый и сильный человек, искусный в бою, спокой¬
ный, очень умный, беспощадный к врагам и хороший помощник в
любом большом деле»22. Когда впервые речь заходит о главном ге¬
рое Гуннаре, жившем в Конце Склона, то он описывается с исполь¬
зованием многих красивых эпитетов. Гуннар силен и искусен в бою.
Он может рубить мечом или бросать копье как правой, так и левой
рукой и способен — даже в полном вооружении — подпрыгнуть на
высоту, большую чем его собственный рост. Вдобавок он и плавает,
как тюлень. Гуннар красив: белолиц, голубоглаз, у него прямой нос,
румяные щеки и густые волосы. Но и этого мало, и описание закан¬
чивается такими словами: «Он прекрасно знал правила обхождения,
был вынослив, щедр и сдержан, верен в дружбе и строг в выборе дру¬
зей. У него было много всякого добра»23. Этот выдающийся человек
и становится другом мудрого Ньяля, который всегда дает ему добрые
советы в трудную минуту. На Гуннара можно положиться, и он осмо¬
трителен в выборе друзей. Тем хуже у него обстоят дела с выбором
жены. Ньяль, когда Гуннар сообщает ему, что женится на Халльгерд,
не испытывает радости, поскольку эта женщина уже приобрела дур¬
ную славу из-за своего умения провоцировать конфликты. Но Гуннар
подчеркивает, что Халльгерд никак не сможет помешать его дружбе с
Ньялем. Ньяль сомневается:
- Если она переедет сюда, на восток, ждать бед, — сказал Ньяль.
- Ей не расстроить нашу дружбу, — сказал Гуннар.
- Ей это почти удастся, — сказал Ньяль. — А тебе не раз придется
расплачиваться за жену24.
У Ньяля и Гуннара был обычай гостить друг у друга каждую зиму —
«ради дружбы между ними»25. Проходит совсем немного времени, и
Халльгерд начинает причинять неприятности. Однако Гуннар до по¬
следнего пытается решить проблему законным способом — путем
соглашений и разбора конфликтов на тинге. Ньяль всегда помогает
ему добрым советом, друзья тоже поддерживают Гуннара. Но в то же
328
и|н*ми он неизбежно наживает себе врагов, которые лишь выжидают
уноЫюго момента:
«У Гуннара было на тинге так много друзей, что он на месте вы¬
платил виру за все убийства и сделал много подарков знатным людям,
которые помогали ему. Дело принесло ему большую славу, и все были
согласны, что нет ему равного во всей южной четверти.
Гун нар отправился с тинга домой. И вот он живет спокойно у себя
дома, а его противники очень завидуют его славе»26.
Отношения Ньяля и Гуннара показывают, что родственные узы не
но всех случаях были важнее, чем дружба между людьми, не состояв¬
шими в родстве. На самом деле в «Саге о Ньяле» под угрозой оказы¬
вается единство семьи — именно потому, что дружба главных героев
является для них такой нравственной ценностью, которая не утрачи¬
вается из-за конфликта между их родственниками. В этой саге гово¬
рится и о других дружеских союзах.
Фактически современные исследователи склонны преуменьшать
шачение родственных отношений как сферы доверия в средневеко¬
вом исландском обществе, придавая большее значение дружбе. Гу-
друп Нордаль подчеркивает, что союзы между людьми были главным
связующим элементом в опасной социальной системе, описанной
в сагах. Разумеется, союзы могли заключаться и с оглядкой на род¬
ственные связи. Но столь же важными были союзные отношения,
возникшие благодаря браку или дружбе27. Йоун Видар Сигурдссон
лаже утверждает, что дружба была самым важным типом отноше¬
ний в Исландии периода независимости — дружба, основанная на
взаимной верности и обмене дарами. Дружба всегда сильнее род¬
ственных связей в обществе, где господствует билатеральная систе¬
ма родства, т. е. там, где родство считают как по отцовской, так и
по материнской линиям. При этом потенциальное число родствен¬
ников является очень большим, практически труднообозримым. В
гаком случае не очевидно, насколько далеко простирается чувство
настоящей привязанности к ним. В Скандинавии использовалась
билатеральная система родства — так же, как и сейчас. Термин «род»
(sett), как отмечает Сигурдссон, редко упоминается в сагах: вместо
этого говорится о родичах (fraendi, fraendkona) и родстве (fraendsemi).
Сигурдссон проследил, кого из членов рода действительно считали
родственниками в социальном и эмоциональном отношениях. Ока¬
залось, что «по горизонтали» это чувство редко распространялось
дальше, чем на двоюродных братьев (сестёр) и племянников (пле¬
мянниц). «По вертикали» в число родственников включали предста¬
вителей максимум трех поколений28:
329
Социальные и эмоциональные связи между близкими
родственниками в средневековой Исландии
Дед по отцу
Дед по матери
Дядя по отцу
Отец
Мать
Тетя по
матери
Двоюродный
брат
Брат
Ego
Сестра
Двоюрод¬
ная сестра
Племянник
(сын брата)
Сын
Дочь
Племянница
(дочь сестры)
Внук
(сын
сына)
Внук
(сын до¬
чери)
Поэтому Сигурдссон подчеркивает значение, которое имела для
исландцев дружба. В качестве примера почти идеальной крепкой
дружбы между двумя равными по статусу мужчинами, стурбондами29,
он приводит Ньяля и Гуннара из «Саги о Ньяле»30.
Антрополог Гисли Паульссон полагает, что, пытаясь объяснить со¬
циальные механизмы в примитивных обществах, антропологи тради¬
ционно отдавали предпочтение родству Они были склонны повсюду
видеть систему родства и в то же время в большей или меньшей сте¬
пени игнорировали неформальные отношения, вроде дружбы. Это
касается и анализа исландских саг. Значение родственных связей
преувеличивалось, поскольку саги начинаются с изложения генеало¬
гических сведений. В своей небольшой работе, которая была подго¬
товлена совместно с Э. П. Дарренбергером, Паульссон сосредоточи¬
вается как раз на отношениях добровольного характера в описанном
в сагах обществе. Он подчёркивает, что дружба между женщинами в
сагах упоминается редко, но тем не менее это случается. В сагах в цен¬
тре внимания находится мир мужчин, и женская дружба — хотя она,
вполне возможно, и была широко распространена — оказалась засло¬
нена патриархальными структурами в силу особенностей литератур¬
ного жанра. Напротив, мужская дружба необычайно важна. В сагах
неоднократно говорится о дружеских отношениях между влиятель¬
ными стурбондами и менее заметными людьми либо между старшими
по возрасту знатоками законов и молодыми горячими головами. Но,
естественно, и равные по статусу мужчины тоже могли быть друзьями.
Фактически, говорит Паульссон, решающую роль в обеспечении це¬
лостности общества, описанного в сагах, играли два типа социальных
отношений: патрон-клиентские отношения и заключённые по доброй
воле союзы между людьми с приблизительно равным статусом. В обо¬
их случаях базой являлись скорее дружеские, чем родственные связи.
330
I iminhiiNc социальные механизмы характерны не только для Ислан-
|||и Им есть параллели в других культурах, сформировавшихся там,
| и «чсутствовало государство и власть принадлежала «сильным лю-
1чм•• It таких культурах неформальные дружеские отношения имеют
и 11 жч 111,11 к) превращаться в важный социальный и политический ин-
• 1111 v 1 41 .
И какой же связи в исландских родовых сагах говорится о друзьях и
фужи ? Что отличает отношения, называемые дружескими, и людей,
г «норме в такие отношения вступают, если поближе приглядеться к
ипиггшованию? Рассмотрим несколько примеров из разных саг. В
и.паж* «Саги об Эгиле» два человека, Ульв и Кари, названы «товари¬
щами но оружию»32; «у них... был общий кошелек, и они крепко дру-
|,инм»м. В той же саге о Сигрид, которая потеряла мужа и, как ожи-
/i.iiioei», снова должна была выйти замуж, сказано, что и король, и ее
лруи.и считали лучшей партией для нее Торольва. Подробнее о том, с
кем именно дружила Сигрид и в чем заключалась эта дружба, не гово¬
рится, по зато мы, таким образом, узнаем о женщине, у которой были
/|руп»я, очевидно, выступавшие ее советчиками в важных вопросах.
Часто упоминается о дарах, которыми обмениваются друзья. Тор-
I и иксу, который служил под началом конунга Харальда в морском
сражении, даётся следующая характеристика: «Торгильс был большой
силач и храбрец. После битвы конунг одарил его и обещал ему свою
дружбу»34. Торольв, в свою очередь, преподнес конунгу несколько бо¬
йцовых и собольих шкурок. Существование как узкого, так и широко¬
го круга друзей следует из фрагмента о Кетиле Лососе, где говорит¬
ся о лучших друзьях: «Он был родичем Торольва, сына Квельдульва
и одним из его лучших друзей»35. Согласно господствующим в сагах
представлениям о чести, дружбу нужно оберегать, она несовместима
с оскорблениями. Тексты полны примеров того, как дружба ставит¬
ся под угрозу из-за неосмотрительных поступков — иногда не самих
главных действующих лиц, а кого-то из их окружения. Человек по
имени Бьёрн против воли своего отца наносит обиду Ториру, и это
кладет конец прежней дружбе. О той же истории вспоминает и Скал-
лагрим, когда к нему приезжает Бьёрн, — ведь Скаллагрим дружит с
недругом Бьёрна Ториром:
Тогда Скаллагрим сказал в большом гневе:
— Как же у тебя хватило дерзости приехать ко мне? Разве ты не
знал, какая дружба была у нас с Ториром?
Бьёрн ответил:
— Знал я, что вы побратимы и близкие друзья. А пришел я в твой
дом потому, что нас здесь прибило к берегу, и я знал, что было бы бес¬
полезно скрываться от тебя36.
331
О том, что Эгиль Скаллагримссон — не тот, человек, с которым лег¬
ко иметь дело, дается понять со всей необходимой ясностью. Мальчи¬
ком он, несмотря на присущие ему упрямство и злопамятность, под¬
ружился с Аринбьёрном37. Когда Эгиль приезжает в Норвегию и ему
грозит смерть по приказу конунга Эйрика, Аринбьёрн вмешивается
и просит за друга. Эйрика удается уговорить, после чего «Аринбьёрн
торжественно поблагодарил конунга за честь и дружбу, которые тот
ему оказал»38. Затем Эгиль и Аринбьёрн обмениваются дарами и рас¬
стаются добрыми друзьями, говорит сага.
Дружба и завязывается, и поддерживается с помощью даров — при¬
меры этого встречаются в сагах повсеместно. В «Саге о Глуме Убийце»
зимний гость из Норвегии преподносит своему хозяину Ингьяльду ро¬
скошный настенный ковер, который превосходит все подобного рода
украшения, прежде привозившиеся в Исландию. Ингьяльд выражает
огромную благодарность гостю, говорится в саге, и с этого времени
они становятся хорошими друзьями. В «Саге о Гисли» о нескольких
людях сказано, что они были добрыми друзьями и обменивались да¬
рами. В «Саге о Греттире» молодой Греттир в ходе перебранки с Ас-
мундом замечает: «Тот и друг, кто оградит от дурного»39.
Если собрать все встречающиеся в сагах высказывания о друзьях и
дружбе, становится очевидно, что дружба требует активности. Иногда
она представляет собой некое стабильное положение вещей, но чаще
саги рассказывают о том, как дружба завоевывается либо подкре¬
пляется дарами и взаимным оказанием услуг. Она хрупка, но может
спасти жизнь. Друзья обмениваются советами и дарами, помогают и
доверяют друг другу, организуют друг для друга примирение с сопер¬
никами, не вступают в борьбу между собой. В определенной степени
такая картина связана с особенностями жанра саги. Повествование
вращается именно вокруг потенциального конфликта между «сильны¬
ми людьми». Интрига состоит в том, как можно выйти из угрожающей
ситуации, не доводя дело до открытой вражды. Для достижения этой
цели заключаются союзы, которые играют жизненно важную роль не
только тогда, когда вспыхивает жестокая распря, но и до того — пока
выяснение отношений происходит на уровне переговоров и обсужде¬
ния проблемы на тинге. То, что Джесси Байок называет advocacy40, яв¬
ляется центральным элементом в цепи ссор, посреднических усилий и
соглашений — цепи, образующей драматическую структуру повество¬
вания; речь идет о том, что влиятельных людей уговаривают высту¬
пить в роли посредника либо провести переговоры от имени одного
из их добрых друзей41. Другими словами, прочитав некоторое количе¬
ство исландских саг, можно составить, так сказать, типологию друж¬
бы. Дружба демонстрируется с помощью даров и отдарков. Она высо¬
ко ценится. Обещание дружбы торжественно приносится в результате
332
переговоров между двумя мужчинами. Она накладывает определен¬
ные обязательства и потому может быть тяжким бременем. Друг стоит
ы друга до последнего — даже в самой трудной ситуации.
О дружбе много сказано также в «Речах Высокого», одной из песней
«Старшей Эдцы», записанной в XIII в.42. Эта песнь представляет собой
собрание разнородных по характеру и содержанию строф; было много
дискуссий по вопросу о том, нашла в ней свое выражение житейская му¬
дрость воина эпохи викингов или рядового члена аграрного общества.
11о мнению Арона Гуревича, проблему нельзя решить однозначно —
вероятно, мысли, высказанные в «Речах Высокого», имели хождение
в широких кругах. Не стоит поспешно приписывать «Речи Высокого»
определенному социальному классу; их следует рассматривать как сбор¬
ник житейских поучений относительно того, как индивид должен вести
себя в обществе — ему «надлежит придерживаться правил, действующих
в рамках группы и обязательных для всех ее членов»43. По нашим пред¬
ставлениям, в модерном обществе человек взвешивает свои поступки
на весах, на одной чаше которых — его совесть, а на другой — общие
этические нормы. Между тем одинокий индивид из «Речей Высокого»
действует не так. Его чувствительные весы — ибо и ему приходится взве¬
шивать свои поступки — измеряют честь и славу в социуме. Они реги¬
стрируют внешнее поведение, которое является нормой в коллективе.
Поэтому во многих строфах «Речей Высокого» говорится об осмотри¬
тельности и осторожности при посещении чужого дома или при приеме
гостей. Нужно не унижать других и не допускать оскорблений в свой
адрес, не быть легковерным и не оказаться обманутым, не вести себя та¬
ким образом, чтобы окружающие потеряли уважение к тебе.
Общество, предстающее перед читателем «Речей Высокого», суро¬
во и опасно. Именно поэтому необходимо иметь друзей, на которых
можно положиться. В песни говорится о дружбе, в основе которой ле¬
жат не чувства, а выгода и необходимость. К чему человек стремит¬
ся — так это к посмертной славе. Важно, что окружающие думают о
человеке при его жизни и что будут думать после его смерти:
Гибнут стада,
родня умирает,
и смертен ты сам;
но знаю одно,
что вечно бессмертно:
умершего слава44.
Дружба — это средство, которое делает жизнь возможной, а хоро¬
шую репутацию — гарантированной. Она помогает обеспечить безо¬
пасность и сохранить честь45:
333
Надобно в дружбе
верным быть другу
и другом друзей его;
с недругом друга
никто не обязан
дружбу поддерживать.46
Страхование жизни в Средние века
Исландцам — как мужчинам, так и женщинам, — жившим в обще¬
стве, которое описано в сагах, альянсы были нужны, как кислород для
дыхания. Они были необходимы там, где суровый климат и постоян¬
ные природные катастрофы серьезно осложняли существование. Ко¬
ролевская власть и всепроникающая государственная организация в
Исландии отсутствовали. Отдельным индивидам приходилось самим
заключать союзы, чтобы гарантировать себе безопасность, иметь воз¬
можность отстаивать собственные интересы на тинге или защищаться
в случае возникновения бесполезных конфликтов. Связи, обеспечи¬
вавшие существование, позволявшие выживать, вовсе не обязательно
охватывали родственников. Это новый важный результат исследова¬
ний. В системе родства, которая учитывала как отцовскую, так и ма¬
теринскую линии, количество родственников могло быть невероят¬
но большим. Не у каждого из них индивид мог попросить помощи в
спорных ситуациях. Многие просто-напросто жили довольно далеко,
с другими, хотя они и находились поблизости, отношения не были
достаточно теплыми. Чтобы получить поддержку, родственные связи
приходилось сочетать с дружескими. Либо целиком полагаться не на
родню, а на друзей. Собственно, то же самое мы наблюдаем и сегодня:
некоторые родственники являются одновременно и нашими друзья¬
ми, а другие отступают на второй план, и отношения с ними заменя¬
ются общением с настоящими друзьями.
Многие исследователи в настоящее время склонны утверждать,
что в обществе, описанном в сагах, дружба была даже более важна,
чем кровные узы. Что касается меня, то, по-моему, противопоставлять
родство и дружбу как взаимоисключающие институты — ошибочно.
Столь же непродуктивно, если мы хотим понять домодерное обще¬
ство, превращать в исключающие друг друга противоположности ин¬
дивидуализм и коллективизм. Пытаться выяснять, кто имел большее
значение для исландцев—персонажей саг — родственники или дру¬
зья, — напрасное занятие. В конечном итоге речь шла в обоих случа¬
ях о необходимости альянсов между людьми в угрожающей ситуации.
Иногда хватало помощи друзей, и дружба связывала людей, которые
334
• ЧМП1.1Лпокали к враждовавшим родам. С другой стороны, было не-
м и.чо, (чmi друзья являлись в то же время и родственниками, и под-
I* |* 11 л оказывалась крепкой вдвойне.
П иршщипе, дружеские связи основывались на добровольном вы-
о..р. ()лмако — и это говорит нам кое-что важное о зависимости ис-
| иI/июн от коллективных норм — считалось очевидным, что дружба
иомр.1 |умсваст солидарность во всем. Сами по себе отношения между
ip\ и.нми могли быть близкими и теплыми, как между Гуннаром и Нья-
'н м. однако выполнять взаимно принятые обязательства приходилось
и мире, где действовали нормы, согласно которым человек оказывался
• и« чешенпым, если он терял уважение в глазах окружающих.
Н рассказах саг о дружбе слышится крик с просьбой о гарантиях,
причастности, помощи. Но так же отчетливо слышится требование
m pi и к* гм и преданности — даже когда речь идет о жизни. Изучая то,
I лк персонажи саг создают альянсы и действуют в случае возникно-
ИГ1ШЯ конфликтов, мы сталкиваемся с той самой сложностью — или
л мни валентностью, — которую столь хорошо описал Арон Гуревич.
Мы встречаем выделяющихся из общей массы индивидов, которые
( амостоятельно выбирают себе друзей, но в то же время имеют зна-
чицм1ыюе число родственников. Мы находим примеры ярких лично-
< icii, утверждающих собственную индивидуальность и открыто выра¬
жающих свои чувства, но также и людей, движимых необходимостью
подчиняться требованиям коллектива и невероятно чувствительных в
вопросах сохранения собственного достоинства перед лицом прочих
ч попов общества.
Таким образом, индивидуализм и коллективизм, дружба и родство
оказываются двумя сторонами одной и той же монеты. И обе эти сто¬
роны, к сожалению, чаще были измазаны кровью, чем блестели золо¬
том. Общество, описанное в исландских сагах, как подчеркивал Арон
1уревич, было в высшей степени опасным.
Примечания
' (widens A. The consequences of modernity. Cambridge, 1990. Cp. также: Idem. Modernity
and self-identity: Self and society in the late modem age. Cambridge, 1991. P. 72 ff.
’Сферариска (англ,) — Примеч. пер.
'Сфера доверия (англ.) — Примеч. пер.
'См., например: Misztal В. Trust in modern societies. The search for the bases of social order.
Cambridge, 1996; Luhmann N. Trust and Power. N.Y., 1979.
sCm. об этом, а также о взглядах историков на человека: Osterberg Е. Folk forr: Historiska
essaer. Stockholm, 1995. S. 7 ff.
6iSchmitt J.-C. La decouverte de l’individu, une fiction historiographique? // La fabrique, la fig¬
ure et la feinte: Fictions et statut des fictions en psychologie / Sous la dir. de P. Mengal et
F. Parot. P., 1989. P. 213-236.
7 «Трудноуловимый индивид» — это заглавие шведского перевода известной книги
А. Я. Гуревича, которая впервые вышла на русском языке в значительно переработан¬
ном виде только в 2005 г. — см. сноску 8. (Прим, пер.)
335
*Gurevitj A. Den sv&rfiingade individen: Sjalvsyn hos fornnordiska hjaltar och medeltidens larda
i Europa. Stockholm, 1997. S. 15 ff. (Cp.: Гуревич А. Я. Индивид и социум на средневе¬
ковом Западе. М., 2005. С. 50—140, 294—334. — Примеч. пер.)
9Misch G. Geschichte der Autobiographic. Frankfurt a. M., 1949-1962. Bd. 1-3.
^GurevitjA. Op. cit. S. 31 ff., 52 ff., 57 ff. (Cp.: Гуревич А.Я. Указ. соч. С. 91—97. — Прим, пер.)
11OsterbergE. Tysnadens strategi i sagomas Island // Eadem. Op. cit. S. 37 ff. (Cp. на русском
языке: Эстерберг Э. Молчание как стратегия поведения: Социальное окружение и
ментальность в исландских сагах // Мировое древо. М., 1996. Вып. 4. С. 21—42 . —
Прим, пер.)
nGurevitj A. Op. cit. S. 81 f., 83 ff. (Cp.: Гуревич А.Я. Указ. соч. С. 110-123. — Прим. пер.).
13OsterbergE. Vanskap: en l&ng historia. Stockholm, 2007.
14 Сага о Курином Торире // Исландские саги / Пер. прозаич. текста с древнеисл. и
общ. ред. А. В. Циммерлинга; стихи в пер. Ф. Б. Успенского и А. В. Циммерлинга.
М., 2002. С. 32. — Прим. пер.
15Honsa-Tores Saga // Islandska sagor / Overs, och utg. av H. Alving. Stockholm, 1979. D. 4.
S. 41—76. (Цит. по: Сага о Курином Торире... — Прим. пер.)
,6Hravnkel Freysgodes Saga // Ibid. S. 12 f. (Цит. по: Сага о Храфнкеле Годи Фрейра /
Пер. О. А. Смирницкой // Исландские саги / Под общ. ред. О. А. Смирницкой. СПб.,
1999. Т. 2. С. 22-25. - Прим. пер.)
17 О сагах как источнике для историко-антропологического исследования см.:
Osterberg Е. Folk forr. S. 37 ff.; Byock J. Feud in the Icelandic Saga. Berkeley, 1982; Idem.
Medieval Iceland: Society, Sagas, and Power. Berkeley, 1988; Clover C., Lindow J. Old Norse-
lcelandic Literature: A Critical Guide. Ithaca, 1981; Lonnroth L. Skaldemjodet i berget: Es-
sayer om fornislandsk ordkonst och dess Steranvandning i nutiden. Stockholm, 1996; Raude-
vere C. Kunskap och insikt i norron tradition: Mytologi, ritualer och trolldomsanklagelser.
Lund,2003.
18Miller W. I. Feud, Law and Society in Saga Iceland. Ithaca; L., 1990. P. 302. См. также:
V&ldets mening: Makt, minne, myt / Red. E. Osterberg och M. Lindstedt Cronberg. Lund,
2004. S. 19 ff.
19Cm.: Magmsdotlir A. Karlekens makt eller maktens karlek? Om frillovasende och politik hos
Oddaverjarna. Материалы конференции. 1999 г.
20Njals saga / Overs, av H. Alving. Stockholm, 1988. S. 78. (Цит. по: Сага о Ньяле /
Пер. С. Д. Кацнельсона, В. П. Беркова, М. И. Стеблин-Каменского, стихи в пер. О.
А. Смирницкой и А. И. Корсуна; нов. ред. пер. В. П. Беркова // Исландские саги /
Под общ. ред. О. А. Смирницкой. Т. 2. С. 130. — Примеч. пер.)
21 HallbergP. Den islandska sagan. Stockholm, 1969.
22Njals saga. S. 7. (Цит. по: Сага о Ньяле. С. 49. — Примеч. пер.)
23 Ibid. S. 37. (Цит. по: Там же. С 82 .- Примеч. пер.)
24Ibid. S. 55. (Цит. по: Там же. С. 103.— Примеч. пер.)
25 В цитированном русском издании саги этого выражения нет. Указанная фраза пере¬
ведена следующим образом: «У Гуннара и Ньяля повелось, что каждую зиму один из
друзей гостил у другого» — Сага о Ньяле. С. 105. — Примеч пер.
26 Ibid. S. 106. (Цит. по: Там же. С. 162. — Примеч пер.)
27 NordalG. Ethics and Action in Thirteenth-century Iceland. Odense, 1998. P. 24 ff.
28 Sigurdsson J. V. Forholdet mellom frender, hushold og venner p& Island i fristatstiden // Norsk
historisk tidskrift. 1995. H. 3. S. 311 ff.
29Стурбонды, или «могучие бонды», в средневековой Скандинавии — зажиточные до¬
мохозяева, обладавшие значительными земельными владениями и большим влияни¬
ем. — Примеч пер.
30 Idem. Friendship in the Icelandic Commonwealth // From sagas to society: Comparative ap¬
proaches to early Iceland / Ed. by G. Poisson. Enfield Lock, 1992. P. 205—215.
31 Durrenberger E. P.y Palsson G. The importance of friendship in the absence of states, accord¬
ing to the Icelandic sagas // The anthropology of friendship / Ed. by S. Bell and S. Coleman.
Oxford, 1999. P. 59-77.
32 В русском переводе саги нет этого выражения. Ср.: «Жил человек по имени Ульв. <...>
В молодости он ходил в викингские походы. У него в то время был товарищ, которого
336
чини Кари из Бердлы» Сага об Эгиле / Пер. С. С. Масловой-Лашанской и В. В. Кош-
I mu, гшхи в пер. А. И. Корсуна // Исландские саги / Под общ. ред. О. А. Смирниц-
»-»|| I. I. С. 23. — Примеч. пер.
I imI Nknllngrimssons saga // Islandska sagor. D. 3. S. 3. (Цит. по: Сага об Эгиле. С. 23. —
Примгч. пер.)
и нтируемом шведском переводе говорится, что «конунг почтил его (Торгильса. —
Ириигч.пер.) дружескими дарами». Ср.: Сага об Эгиле. С. 43.— Примеч. пер.
IV «I.нм перевод немного изменен. Ср.: «Он был большим другом Торольва, сына
I- и» (п.дульва, и его родичем». Сага об Эгиле. С. 61. — Примеч. пер.
' I i'll Nkallagrimssons saga. S. 76. (Цит. по: Там же. С. 84. — Примеч.пер.)
IUI N. 131. (Цит. по: Там же. С. 96. — Примеч. пер.)
' I лм же. С. 155. — Примеч.пер.
ч »i\le Nurssons saga // Islandska sagor. D. 2; Grette Asmundssons (den starke) saga // Ibid.
Км. русские переводы: Сага о Гисли / Пер. О. А. Смирницкой // Исландские саги /
Иол оЫц. ред. О. А. Смирницкой. Т. 1. С. 501—568; Сага о Греттире / Пер. О. А. Смир-
ппикой // Там же. С. 569—772 [цит. фрагмент — на с. 592]. — Примеч. пер.)
Д| I пипое отстаивание чьих-то интересов, заступничество, защита (англ.). — Примеч.пер.
" Пупек ./. Feud in the Icelandic Saga. P. 24 ff., 57 ff., 205 ff. См. также: Osterberg E. Folk forr.
N I \ IV.; Eadem. V&ldets kanslorum. Berattelser om makt och moral i det formoderna sam-
li.illoi // V^ldets mening. S. 26.
' I ini poetiska Eddan / Overs, av B. Collinder. Stockholm, 1964. (Цит. по: Старшая Эдца /
I l<*p. А. И. Корсуна. СПб., 2005. С. 38-70. — Примеч. пер.)
1' < р : «Речь идет о практической целесообразности следования общеобязательным нор¬
мам коллектива». — Гуревич А. Я. Указ. соч. С. 86. — Примеч. пер.
"Речи Высокого // Старшая Эдца: Древнеисландские песни о богах и героях / Пер.
А. И. Корсуна; ред., вступ. ст. и ком. М. И. Стеблин-Каменского. СПб., 2005 (ре¬
принт изд. 1963 г.). С. 22. — Прим. пер.
' ‘>П1 рассуждения основаны на положениях, высказанных А. Гуревичем: Gurevitj А. Ор.
t il. S. 43 ff. (Ср.: Гуревич А.Я. Указ. соч. С. 76—86. — Примеч. пер.)
"■ Речи Высокого. С. 19. — Примеч. пер.
Перевод со шведского А. В. Толстикова
337
Е. А. Мельникова
Преодоление множественности времен:
Темпоральный аспект передачи устной
исторической традиции
в «Повести временных лет»1
Сопоставляя представления о времени в языческой Скандина¬
вии и христианской Западной Европе, А. Я. Гуревич отметил,
что «переход от язычества к христианству сопровождался пере¬
стройкой всей структуры временных представлений в средне¬
вековой Европе. Но архаическое отношение ко времени было
не столько искоренено, сколько оттеснено на задний план, составило
как бы “нижний” пласт народного сознания»2. Особенно долго и не¬
последовательно процесс «оттеснения» архаических форм восприятия
времени проходил в странах поздней христианизации: в Скандина¬
вии и в Древней Руси, где и сам переход к монотеизму занял — даже в
наиболее восприимчивых к новациям аристократических и городских
слоях — не менее столетия, а в более консервативной крестьянской
среде растянулся на несколько столетий. Длительное сосуществование
христианской и архаических форм восприятия времени — аграрного,
мифологического, генеалогического — вело к характерной для средне¬
векового сознания «множественности времен»3, которая отражалась
тем или иным путем в самых различных памятниках словесности, будь
то хроника или всемирная история, куртуазный роман или сага. Осо¬
бенно сложным было взаимодействие разных форм темпоральности в
раннеисторических описаниях («варварских историях»4), опирающих¬
ся на местную устную историческую традицию, с одной стороны, и на
сложившуюся христианскую историографию — с другой.
Историческая память о дописьменном прошлом — а именно она
прежде всего и отразилась в первых «историях» европейских народов, —
воплощалась в преданиях, героическом эпосе, исторических песнях,
возникших в дохристианскую эпоху и отражавших в своей исходной
форме эпическое время — время далекого, уже свершившегося прошло¬
го, время линейное и однонаправленное, сюжетообусловленное и пото¬
му дискретное5. «Для людей Средневековья эпическая песнь могла быть
подлинной историей», но герои эпоса «пребывают в особом времени,
338
и но омическое время не пересекается с хронологией истории»6. В нем
шнможпы встречи персонажей, живших в реальности в разные столе-
шм, по сведенных вместе в исторической памяти носителей традиции.
Но пому эпическое время отличается многослойностью, и в одном про-
п шгдспии могут быть объединены различные временные пласты7.
Первые национальные историографы-христиане, вынужденные
m пользовать устную традицию для освещения дохристианского про-
m ною своего народа, вместе с тем ориентировались на авторитетные
христианские всемирные истории, по образцу которых они моделиро-
ii.iHii свое повествование. Одной из их центральных задач было ввести
прошлое своего народа во всемирно-исторический контекст, показать
органическую сопричастность своего народа — по возможности еще в
им и гость его языческим — христианскому миру, наконец, согласовать
свою историю с историей всемирной. Эти цели требовали многоуров¬
невой переработки устной исторической традиции, в том числе необ¬
ходимости привести хотя бы в относительное соответствие принци¬
пиально различные концепции времени.
Первыми описателями прошлого восточных славян и Руси были
составители древнейших летописных сводов: надежно реконструируе-
мых — «Никоновского» (1070-е годы) и «Начального» (1090-е годы)
с водов8 — и дошедших до нас — «Повести временных лет» и «Новго¬
родской первой летописи»9. Имея образцом византийскую хронику
1соргия Амартола, летописцы второй половины XI — начала XII в.,
гем не менее, широко обращались к собственной устной историче¬
ской традиции, поскольку только в ней они могли почерпнуть сведе¬
ния о далеком прошлом восточного славянства, предыстории и ран¬
ней истории Древнерусского государства. Информация византийских
источников не содержала ответов на вопросы, поставленные в нача¬
ле «Повести временных лет»: «откуду есть пошла Руская земля, кто в
Киеве нача первее княжити, и откуду Руская земля стала есть»10. Это
обстоятельство и определило характер повествования о событиях, по
меньшей мере, до конца X в.: за немногими исключениями (описа¬
ние похода Игоря 941 г., договоры Руси с греками, «Речь философа», а
также пересказы Библии) летописный текст представляет собой пере¬
ложение устных преданий, еще бытовавших (неясно, в какой форме,
прозаической или поэтической) в конце XI в.11.
По общему мнению, первым, кто попытался хронологически упо¬
рядочить уже имевшиеся записи историографического характера и
ввел погодную сетку12, был игумен Киево-Печерского монастыря Ни¬
кон, составитель реконструированного А. А. Шахматовым свода 1073
г. Основанием для датирования событий прошлого Никону послужила
византийская история, известная ему по «Хронике» Георгия Амарто¬
ла и его Продолжателя. Использованный Никоном текст, по общему
339
мнению, представлял собой хронологически нерасчлененный нар¬
ратив, включавший пересказы отдельных исторических преданий —
«Сказаний о первых русских князьях», по определению А. А. Шахма¬
това, не имевших прямых датирующих указаний. Последовательность
их расположения относительно друг друга определялась, видимо, соб¬
ственными соображениями предшественников Никона и самого Ни¬
кона, основанными на многих факторах, в том числе на выстраивае¬
мой ими генеалогической цепочке русских князей, на возможности
соотнесения предания с сообщениями византийских источников (на¬
пример, рассказа о походе Игоря на Константинополь 941 г. с описа¬
нием нападения росов в Жизнеописании Василия Нового), позднее —
в конце XI в. — на документальных материалах (договорах с греками).
Результатом этой сложной работы было создание составителем «По¬
вести временных лет» последовательной истории Руси начиная с рас¬
селения восточного славянства по Восточно-Европейской равнине13.
Ее прошлое разворачивалось в линейном одновекторном («эсхато¬
логическом»14) времени христианской культуры, события следовали
строго одно за другим, не совпадая во времени. На уровне макротек¬
ста — всего повествования в целом — доминировали темпоральные
представления самого летописца, усвоенные им как неотъемлемая со¬
ставная часть христианского мировоззрения15.
Между тем, устная историческая традиция, к которой обращался
летописец и из которой он отбирал необходимые ему сюжеты, форми¬
ровалась в дохристианскую эпоху и основывалась на принципиально
иных, архаических, формах темпоральности. Столкновение разных
временных концептов отмечал еще Д. С. Лихачев: «Русские летопи¬
си — грандиозная арена борьбы, в основном, двух диаметрально про¬
тивоположных представлений о времени: одного — старого, допись-
менного, эпического, разорванного на отдельные временные ряды, и
другого — более нового, более сложного, объединяющего все проис¬
ходящее в некое историческое единство и развивающегося под влия¬
нием новых представлений о русской и мировой истории...»16.
Однако «старое, дописьменное» представление о времени отнюдь
не было цельным и единым. Дело в том, что сама историческая тради¬
ция, к которой обращались летописцы, не была однородной по своему
происхождению; соответственно, разнохарактерными были и формы
отраженной в ней темпоральности. В устной традиции, использован¬
ной летописцем и нашедшей отражение в «Повести временных лет» (и
«Новгородской первой летописи») — в виде кратких пересказов («запи¬
сей», а не развернутых повествований, по определению Д. С. Лихаче¬
ва17), — отчетливо выделяются, по меньшей мере, два основных пласта:
племенной (родовой) и дружинный18. Первый составляли предания о
происхождении и некоторых событиях в жизни восточнославянских
340
II !« Mm, прежде всего, полян. Второй — повествования о воинских де-
чип чч русских князей, возникшие и бытовавшие в дружинной среде.
I 11 ипму из этих пластов — наряду с многими другими характеристи-
| »мп соответствовал свой вид (или виды) темпоральности.
Мерный, племенной пласт устной исторической традиции также
м« к >м и гомогенным: он включал предания двух разных типов: этиоло-
11еиткис и эпические19. Этиологические этно- и социогенетические
III |епды, так называемые «легенды о началах» (myths of origin)20, по-
п< * I попали о происхождении восточных славян как этнокультурной
п< linin'пости (от обитавших на Дунае «словен» «разидошася по земле»
"н- синим некие «языци»21) и о происхождении отдельных восточнос-
-U им неких племен (вятичей и радимичей — от первопредков Вятко и
Ранима22), об обретении ими места жительства (словены — около озе¬
ра Ильмень, древляне — в лесах, северяне — по рекам Десне, Сейму и
< y/ic и т.д.23) и названия (пришедшее на средний Днепр племя «нареко-
uiaoi поляне», «нарекошася полочане, речьки ради... имянем Полота»
и др.4), наконец, о происхождении княжеской власти и первом киев-
« ком князе (сказание о Кие). Летописец включил в этот ряд и легенду о
чождении апостола Андрея в Восточную Европу25 как предание о про-
по'шсстии христианства на Руси, причем поместил ее перед рассказом о
первом киевском князе Кие. Видимо, принадлежность этиологической
легенды к тому или иному культурному кругу (племенному или христи¬
анскому) принципиальной роли для летописца не играла: важно было
само ее содержание, которое позволяло летописцу выстроить с ее по¬
мощью «историю», отвечавшую его историческим представлениям.
Действие в архаических сказаниях этно- и социогенетического
типа относится к мифологическому времени — повторяющемуся (ци¬
клическому) и воспроизводимому времени творения мира, социума,
культурных ценностей, а также первопредков и первоправителей26.
Для летописца же временем первоначала, естественно, было время
сотворения мира, развертывающееся линеарно и в одном направле¬
нии — к концу света. Мифологическое «первовремя» этиологических
легенд было органически несовместимо с представлениями самого
летописца и требовало переосмысления.
Бесспорно, справедливо общее мнение о том, что для периода до се¬
редины IX в. Никон и последующие летописцы не имели опорных дат
в византийской исторической литературе и потому не могли ввести их,
сколь угодно условно, в свое повествование. Однако возникает вопрос,
нуждались ли они в таких датировках, воспринимали ли они сами этио¬
логические легенды в координатах «исторического», т.е. исчисляемого
и соотносимого с мировой историей времени? Видимо, нет. Этиологи¬
ческие легенды вынесены за пределы «хронологизированной» по годам
части летописи и представлены составителем «Повести временных лет»
341
как вневременные, не имеющее хронологических ориентиров. Они
размещаются в некоем неопределенно-временном («легендарном»),
принципиально не соотносимом с событиями мировой истории конти¬
нууме. Летописец выстраивает их в логической — с его точки зрения —
последовательности действий относительно друг друга: пребывание на
прародине — расселение — обретение наименования27 — провозвестие
христианства — происхождение первого правителя, и тем самым со¬
общает им темпоральную линеарность. Даже последнюю из этиоло¬
гических легенд — о первом киевском князе, читавшуюся, по мнению
А. А. Шахматова, уже в «Древнейшем своде» 1030-х годов., — соста¬
витель «Повести временных лет» (в отличие от автора «Новгородской
первой летописи») не вводит в «исторический» временной контекст,
хотя стремится максимально историзировать ее, трансформировав из¬
начально мифологический образ Кия в образ русского князя. В «Пове¬
сти» рассказ о Кие дополняется сообщением о его поездке в Констан¬
тинополь28 (по образцу аналогичных повествований, но уже о реальных
походах Олега и Игоря)29, отмечаются почести, оказанные Кию визан¬
тийским императором, но при этом летописец указывает, что этого
«царя» (т. е. его имя) он не знает — т. е. не может связать поездку Кия со
своим, «историческим», временем. Таким образом, каждая из «легенд о
началах» (микротекст) утрачивает характерные черты мифологического
времени и приобретает «вневременность» (относится к неопределен¬
ному, «легендарному» времени), отчего оказывается в принципе несо-
относимой с движением мировой истории, но сохраняет при этом свое
собственное сюжетно-замкнутое время. Однако в своей совокупности,
выстроенные в единый логический ряд — на уровне макротекста, —
они обретают под пером летописца линеарность и векгорность, прису¬
щие темпоральности христианской культуры.
Важной особенностью интерпретации летописцем «времени на¬
чал» было его осмысление в пространственных категориях30. «Начало»
племени (полян, древлян и пр.) — это во всех случаях его перемеще¬
ние в пространстве: миграция из прародины, приход и расселение на
известной летописцу территории.
Таким образом, циклически повторяющееся мифологическое
«время начал» этиологических легенд было трансформировано при их
включении в летопись в пространственно-временной континуум, где
доминировало неопределенное, «легендарно-историческое», но лине¬
арное время.
Предания о судьбах племен, равно как и дружинные сказания —
при всех различиях их иных характеристик (сюжетики, типа героя,
способов интерпретации и репрезентации действительности), — пред¬
ставляли собой квазиисторический нарратив и потому обладали сход¬
ными формами темпоральности. И в тех, и в других доминировало
342
тмч(‘( кос «фабульное время», линейное и дискретное, определяемое
I • • 111111 псм сюжета и замкнутое в нем. Однонаправленность фабуль-
премсни отдельных эпизодов подчеркивается синтаксическим
|и м Iроением текста: в пересказах устных преданий абсолютно господ-
■ 1щ<-| паратаксис (сочинительная связь с союзом «и»), а сюжеты об-
р.1 п ин цепочку, растянутую на временной шкале, но не объединяемые
и | »и ■ I и 111 ю-следственными связями31. Интервалы между событиями, со-
« I .ННШ10ЩИМИ единый сюжет, даже если они оговариваются летописцем
i но /тою же лету Синеусъ умре и брать его Труворъ» — в «Сказании
«> мри шапии варягов»), не образуют разрыва во времени, «стягиваясь»
нос исдовательностью событий. Видимо, именно поэтому попытки ле-
тмпеца «разложить» сюжет дружинного сказания на погодные статьи
и -исторической», датированной части «Повести временных лет», ока-
II.шлются безуспешными. Так, в сказании о призвании варягов летопи-
* си выделяет и помещает под 859 г. экспозицию («Имаху дань варязи
и I ллморья...»), не связанную непосредственно с сюжетом призвания,
л нить поясняющую его причины. Затем он пропускает два следующих
| одл, обозначая тем самым временной разрыв, и в статье 862 г. уже по-
• нсдоиательно излагает все сказание целиком: и о межплеменных усо-
ыщлх, и о приглашении Рюрика, и о его приходе, и о смерти Синеуса и
I рупора «по двою же лету». Более того, он объединяет в этой статье ска¬
ти ия о Рюрике и об Аскольде и Дире, поскольку стремится установить
их связь с Рюриком («И бяста у него 2 мужа, не племени его [Рюрика.—
Е. М.), но боярина»). Сказание излагается целиком, в одной годовой
статье, хотя очевидно (в том числе и для летописца), что рассказывае¬
мое происходило на протяжении нескольких (подчас многих) лет32.
Время исторического (или, точнее, квазиисторического) пре¬
дания, как племенного, так и дружинного, замкнуто сюжетом. Оно
начинается и заканчивается строго в пределах фабулы, и летописец
никогда не пытается раздвинуть ее границы, указав, например, на
причины или на следствия событий, о которых повествуется в данном
сюжете. Так, в уже обсуждавшемся «Сказании о призвании варягов»
вынесенное в статью 859 г. сообщение о выплате дани варягам, кото¬
рое рассматривается всеми историками как объяснение причин по¬
следующего изгнания варягов, строго говоря, таковым не является —
это лишь интерпретация современного исследователя, стремящегося
выявить причинно-следственные связи событий. Сам летописный
контекст таких связей не устанавливает и даже не предполагает их.
Мало того, что летописец не употребляет никаких слов с причинно-
следственным значением и помещает это сообщение и рассказ о при¬
звании в разных годовых статьях, он сопровождает фразу о варяжской
дани аналогичным указанием на хазарскую дань, которую выплачи¬
вают поляне и вятичи, соединяя оба известия союзом «а», имеющим
343
в данном контексте сочинительный, а не противительный смысл. Тем
самым, упоминание о варяжской дани отрывается от рассказа о при¬
звании не только формально, в силу его расположения в другой по¬
годной статье, но и по существу, поскольку в полном составе текст
статьи 859 г. посвящен формам зависимости восточнославянских пле¬
мен — от варягов и от хазар.
Однако, если время конкретного сказания (микротекста) замкну¬
то в пределах его сюжета, то на уровне макротекста фабульное время
преодолевается и размыкается, благодаря тому, что каждое отдельное
сказание — лишь одно звено в непрерывной цепи событий, один из
многих эпизодов, из которых складывается история Древней Руси.
При этом «связные и замкнутые исторические повествования полу¬
чали новую художественную функцию: их замкнутость разрушалась,
рассказ становился записью, сюжет превращался в событие»33.
Осуществляя реинтепретацию мифологического времени этио¬
логических легенд и эпического времени племенных и дружинных
квазиисторических сказаний, составитель «Повести временных
лет» — в отличие от составителя «Новгородской первой летописи»
(и «Начального свода»?) — эксплицирует принципиальное различие
между этиологическими легендами и историческими преданиями
в самой структуре своего повествования, разделяя его на две части:
вводную — недатированную и основную — датированную34. Вводная
часть «Повести временных лет» объединяет этно- и социогенетиче-
ские легенды с «географическими» (ойкумены и Восточной Европы)
и «этнографическими» (восточнославянских племен) описаниями
и комментариями к ним, включающими цитаты и парафразы из Би¬
блии. Такое объединение тематически разнородных сюжетов, види¬
мо, не случайно. И этногеографические описания, и этиологические
легенды обладали, хотя и по разным причинам, сходной темпораль-
ностью — принципиальной несоотносимостью с «историческим»
временем: географические объекты (страны, заселенные одним из по¬
томков Ноя, путь из варяг в греки и др.), как и этнографические ха¬
рактеристики35, не подвержены изменениям и потому вневременны
и извечны по своему существу36. Тем самым и мифологическое время
этиологических легенд, и извечность географических объектов обла¬
дали общим свойством — вневременностью. Это роднило их и позво¬
ляло соединить в едином нарративе.
В датированной части «Повести временных лет», представляющей
события IX—X вв., использованы по преимуществу дружинные сказа¬
ния и те немногие племенные квазиисторические предания, которые
соотносились с героями дружинных37. Как и в случае с племенными и
христианскими этиологическими легендами, летописец и здесь про¬
являет индифферентность к происхождению используемого наррати-
344
и.I определяющим его выбор фактором, очевидно, является содержа¬
нт* сказания.
11ереход от первой части ко второй — первая датированная ста-
I mi составляет этиологический по своему существу текст о возник-
|ижепии названия «Русская земля» и расчет лет от Адама до смерти
I пязн Святополка Изяславича (ум. 1113 г.), т. е. до времени составле¬
ния «Повести временных лет»38. Оба текста имели глубокое символи¬
ческое значение для летописца. «Нача ся прозывати Руска земля» —
обретение имени — было равнозначно началу того самого русского
тсударства, которое составляло политическую и культурную реаль¬
ность самого летописца, началу истории Руси и «исторического» вре¬
мени39. Симптоматично, что летописец связывает получение Русью
имени» с реально имевшим место походом Руси на Византию, веро¬
ятно, походом Аскольда и Дира 860 г., известным византийским ис¬
точникам и описанным хронистом позднее, причем описание похо¬
да заимствовано им из «Хроники» Продолжателя Георгия Амартола40.
' )то первое, насколько можно судить по сохранившимся источникам,
запечатлевшееся в византийской историографии событие, связанное
с Русью, и первое известное летописцу соприкосновение древнерус¬
ского и византийского миров41. Именно с этого момента, по мнению
летописца, начинается не только история Древней Руси, но и само
«историческое», поддающееся хронологизации время.
Каким образом происходит сопряжение эпического времени ска¬
заний о первых русских князьях и времени византийской истории —
демонстрирует непосредственно следующий далее расчет лет. Он
строится в начальной части по принятым в христианской историогра¬
фии «векам»: шести до Рождества Христова; затем следуют два «века»
византийской истории (от Рождества до Константина и от Констан¬
тина до Михаила III, при котором состоялся поход 860 г.), и начина¬
ется собственно история «Русской земли»: от Михаила до Олега и т. д.
вплоть до Святополка Изяславича42. И. Н. Данилевский отметил как
несоответствие исчисляемого летописцем количества лет между со¬
бытиями византийским источникам, так и их несогласованность в
разных списках «Повести временных лет» и справедливо объяснил их
индифферентностью летописца к математическим хронологическим
выкладкам43. Действительно, принципиально важна для него была
сама возможность встроить историю Руси в мировую, представив ки¬
евских князей наследниками великих правителей прошлого.
Таким образом, в недатированной и датированной IX—X вв. частях
«Повести временных лет» наслоились различные концепции времени:
изначально заложенные в самих исторических традициях, к которым
обращался летописец, и его собственные темпоральные представления.
Архаические формы темпоральное™ устных преданий были не только
345
оттеснены — они были радикально переосмыслены и модифициро¬
ваны несколькими поколениями летописцев, начиная с Никона, и до
определенной степени унифицированы в соответствии с временными
и историческими представлениями летописцев. Мифологическое «вре¬
мя начал» переосмысливалось как легендарно-неопределенное время,
своего рода праистория, к которой неприменима хронологическая
шкала. Эпическое время сказаний о деяниях первых русских князей,
равно как и преданий о судьбах восточнославянских племен, интер¬
претировалось как историческое (квазиисторическое) и сопрягалось с
мировой христианской историей. Параллельно, замкнутое время как
этиологических, так и эпических преданий размыкалось и разворачи¬
валось в линеарное, свойственное сознанию христан-летописцев.
Примечания
1 Статья написана в рамках работы над проектом «Историческая традиция в дописьмен-
ных и письменных обществах» по программе ОИФН РАН «Генезис и взаимодействие
социальных, культурных и языковых общностей».
2 Гуревич А. Я. Категории средневековой культуры. М., 1972. С. 93.
3 Le Goff J. La civilization de l’Occident medieval. P., 1964. P. 223; пер. на рус. яз.: Ле Гофф Ж.
Цивилизация средневекового Запада. М., 1992. С. 166.
AGoffart W. The Narrators of Barbarian History (A.D. 550—800): Jordanes, Gregory of Tours,
Bede, and Paul the Deacon. Princeton (N.J.), 1988.
5Лихачев Д. С. Поэтика древнерусской литературы. 3-е изд. М., 1979. С. 219—247 (1-е
изд.: СПб., 1967); Гуревич А. Я. Пространственно-временной континуум «Песни о
Нибелунгах» //Он же. История — нескончаемый спор: Медиевистика и скандина¬
вистика: статьи разных лет. М., 2005. С. 118—137 (впервые опубликовано в 1978 г.);
Мельникова Е. А. Меч и лира: Древнеанглийское общество в истории и эпосе. М.,
1987. С. 105-108.
6Гуревич А. Я. Пространственно-временной континуум. С. 125.
7 Там же. С. 126-127.
8 В своей реконструкции истории древнейшего русского летописания А. А. Шахма¬
тов выделял и более ранние летописи, начиная с «Древнейшего свода» 1030-х годов
(Шахматов А. А. Разыскания о древних русских летописных сводах // Он же. Разы¬
скания о русских летописях. Жуковский, 2001. С. 9—382 (1-е изд.: СПб., 1908); Он же.
Повесть временных лет. Пг., 1916), однако более или менее надежно восстановленны¬
ми им сводами ныне признаются «Никоновский» и «Начальный», хотя об их составе
и авторстве дискуссии не прекращаются.
9 О соотношении текстов «Начального свода», с одной стороны, и «Новгородской пер¬
вой летописи» и «Повести временных лет», с другой, см.: Творогов О. В. «Повесть вре¬
менных лет» и «Начальный свод»: (Текстологический комментарий) // Труды Отдела
древнерусской литературы. Л., 1976. Т. XXX. С. 3—26; Кузьмин А. Г. Начальные этапы
древнерусского летописания. М., 1977; Гиппиус А. А. К истории сложения текста Нов¬
городской первой летописи // Новгородский исторический сборник. Новгород, 1997.
Вып. 6 (16). С. 3-72.
10 Интерпретации содержания этих вопросов см. '.Данилевский И. Н. Замысел и название
Повести временных лет // Отечественная история. 1995. № 5. С. 101 ПО; Мельни¬
кова Е. А. Заглавие «Повести временных лет» и этнокультурная самоидентификация
древнерусского летописца // Восточная Гирона в древнос ти и средневековье. X К)Г>н
дойные чтения памяти В. Г. Матуш. М , Ю‘Ж. <‘ 08 П\ Dmnuvc А. А. ‘ Повеси. вре
менных ис1»; о возможном нрош чо/к/випп и иычпшп naiiiiiiiini // Ими трип pvc
сl-.ой I. V '»I.I V| И.1 Древняя l*V< I. М , МНЮ I I ( ' Ф1Н <|(Ю
114
II Об устных преданиях в «Повести временных лет» см.: Соколова В. К. Русские истори¬
ческие предания. М., 1970; Рыбаков Б. А. Древняя Русь: Сказания. Былины. Летопи¬
си. М., 1963; Лихачев Д. С. «Устные летописи» в составе ПВЛ // Он же. Исследования
по древнерусской литературе. Л., 1986. С. 113-136; Котляр Н. Ф. Древняя Русь и Киев
в летописных преданиях и легендах. Киев, 1986; Мельникова Е. А. Устная традиция в
Повести временных лет: к вопросу о типах устных преданий // Восточная Европа в
исторической ретроспективе: К 80-летию В. Т. Пашуто. М., 1999. С. 153-165.
‘•О введении хронологической сетки см .'.Данилевский И. Н. Нерешенные вопросы хро¬
нологии русского летописания // Вспомогательные исторические дисциплины. Л.,
1983. Т. 15; Цыб С. В. Древнерусское времяисчисление в «Повести временных лет».
Барнаул, 1995.
"О генеалогическом принципе структурирования повествования в ПВЛ см.: Мельнико¬
ва Е. А. Устная традиция в Повести временных лет. С. 164—165.
ИА. А. Шахматов полагал, что этногеографическое введение (до легенды о Кие) при¬
надлежит составителю «Повести временных лет», легенда же о Кие читалась, по его
мнению, уже в «Древнейшем своде» (Шахматов А. А. Разыскания. С. 385 сл.). Ныне
вопрос о времени написания введения дискутируется, и высказаны предположения,
что оно имелось в «Начальном своде» 1090-х годов (Петрухин В. Я. К ранней истории
русского летописания: О предисловии к «Начальному своду» // Слово и культура.
Памяти Н. И. Толстого. М., 1998. Т. II. С. 354—363) или уже в «Своде Никона» начала
1070-х годов и дополнено составителем «Повести временных лет» (Гиппиус А. А. К со¬
отношению начальных пассажей «Повести временных лет» и «Новгородской первой
летописи» // Восточная Европа в древности и средневековье. Проблемы источнико¬
ведения. XVII Чтения памяти чл.-корр. АН СССР В. Т. Пашуто. IV Чтения памяти
д.и.н. А. А. Зимина. Материалы конференции. М., 2005. Ч. I. С. 57—60).
1 Данилевский И. Н. Повесть временных лет: Герменевтические основы изучения лето¬
писных текстов. М., 2004. С. 194—195.
1,1 ( м.: Лихачев Д. С. Поэтика. С. 247—270; Мильков В. В. Осмысление истории в Древней
Руси. СПб., 2000; Данилевский И. Н. Повесть временных лет. С. 184—234.
w Лихачев Д. С. Поэтика... С. 254.
III Гам же. С. 261
‘ Ч околова В. К. Русские исторические предания; Рыбаков Б. А. Древняя Русь. С. 11 — 14;
Котляр Н. Ф. Древняя Русь и Киев. С. 12-15; Мельникова Е. А. Устная традиция...
Г. 154-155.
11;пнание «эпические» я использую здесь условно, исходя из содержания сюжетов, по-
с кольку изначальная форма этих легенд неизвестна.
4 < м. о них: ЭлиадеМ. Аспекты мифа. М., 1995. С. 43—47; Wolfram Н. Origo et religio: Eth¬
nic Traditions and Literature in Early Medieval Texts // Early Medieval Europe. 1994. Vol. 3
(I). I*. 19—38; Geary P.J. The Myth of Nations: The Medieval Origins of Europe. Princeton
(N.I.), 2002.
“ 11HJ1. C. 8. Cp. также c. 15 о единстве «словенского» языка.
'' liiM же. С. 10.
м 1ам же. С. 8.
' 1лм же.
l.iM же. С. 9.
" Лосев А. Ф. Античная философия истории. М., 1977; Элиаде М. Аспекты мифа. С. 81—
о/; Ояьсен Г. О циклической и линейной концепциях времени в трактовке античной и
раппесредневековой истории // Цивилизации / Отв. ред. М. А. Барг. М., 1998. Вып. 2.
<107 204.
"о шачеиии имянаречения предмета или человека в архаических культурах и в Сред¬
ние иска см.: Топоров В. Н. Имя. Об одном способе сохранения традиции во времени:
ими собственное в мифопоэтическом аспекте // Он же. Исследования по этимологии
и семантике. М., 2004. Т. I. С. 362-371; Он же. Имя как фактор культуры // Там же.
(' М) 170.
"'И Мпмюродской первой летописи» (и в «Начальном своде») рассказ о походе Кия в
Кит t: 11 гм 111 о 11 (> j I ь отсутствует.
347
30ПВЛ. С. 9. См. подробно: Мельникова Е. А. Легенда о Кие: о структуре и характере ле¬
тописного текста // А се его сребро. 36ipHHK праць на пошану М. Ф. Котляра. Кию,
2002. С. 9—16; Она же. Мотив военного похода в сказаниях о первых русских князьях
Повести временных лет // Восточная Европа в древности и средневековье. XVII Чте¬
ния памяти В. Т. Пашуто, IV Чтения памяти А. А. Зимина. Проблемы источниковеде¬
ния. М., 2005. Ч. 1. С. 112—115; Щавелев А. С. Славянские легенды о первых князьях:
Сравнительно-историческое исследование моделей власти у славян. М., 2007.
31 Ср.: Гуревич А. Я. Пространственно-временной континуум.
32Д. С. Лихачев назвал такое построение нарратива «анфиладным»: Лихачев Д. С Поэ¬
тика. С. 253.
33Ср. о «законе цельности изображения» в древнерусском искусстве и литературе: Там
же. С. 249-251.
34Там же. С. 268.
35 Вопрос о причинах этого разделения и о сущностных (а не только формальных — на-
личие/отсутствие дат) особенностях частей до сих пор не ставился, но сам факт про¬
тивопоставления сказаний, восходящих к разным традициям, отмечался: Мельнико¬
ва Е. А. Устная традиция... С. 153-163.
36 Моментом, кардинально меняющим ситуацию, было, в глазах летописца, принятие
христианства.
37 Именно это восприятие географических объектов в Средневековье (в отличие от Ан¬
тичности) допускало, например использование архаичных топо- и этнонимов при¬
менительно к средневековым реалиям. См.: Чекин С. Л. Об античных топонимах в
средневековой географической литературе // Древнейшие государства на территории
СССР. 1987 год. М., 1989. С. 257-260.
18 Так, древлянское, видимо, сказание о расправе Мала с князем Игорем датировано
944 г. Вместе с тем, полянское по происхождению сказание о выплате хазарам дани
мечами, «героем» которого являются «поляне» как некая целостность, помещено в
недатированной части «Повести».
39 См. подробнее: Лихачев Д. С. Комментарий // ПВЛ; Данилевский И. Н. Повесть вре¬
менных лет... С. 185—194; Мельникова Е. А. «Сказания о первых князьях»: принципы
репрезентация устной дружинной традиции в летописи // Мир Клио. Сб. статей к
60-летию Л. П. Репиной. М., 2007.
40 См. выше примеч. 28.
41 См. подробнее: Лихачев Д. С. Комментарий // ПВЛ; Котляр Н. Ф. Древняя Русь и
Киев. С. 39—54; Кузенков П. В. Поход 860 г. на Константинополь и первое крещение
Руси в средневековых письменных источниках // Древнейшие государства Восточ¬
ной Европы. 2000 год. М., 2003. С. 3—172.
42 К более раннему времени относятся сообщения о нападении росов на Амастриду в
начале IX в. в «Житии Григория Амастридского» (840-е годы) и, вероятно, легендар¬
ное известие о разграблении неким Бравлином южного побережья Крыма в первой
трети IX в. в «Житии Стефана Сурожского» (X в., но дошло в древнерусских списках
XIV-XV вв.). Оба эти памятника вряд ли могли быть известны летописцу конца XI —
начала XII в.
43 Список князей с расчетом лет их правления — одна из распространенных форм ран¬
несредневекового структурирования «истории» (ср. англо-саксонские «перечни ко¬
ролей»): Гимон Т. В. Перечни правителей как вид исторических источников: Англо-
Саксонская Англия и Древняя Русь // Восточная Европа в древности и средневековье:
Генеалогия как форма исторической памяти: XIII чтения памяти чл.-корр. АН СССР
В. Т. Пашуто. М., 2001. С. 54—59. Подобные списки, как показал А. В. Назаренко
(устный доклад), опирались на генеалогическое время. Аналогичная двухчастная
структура исторического повествования с соединительным списком правителей про¬
слежена и в западнославянских хрониках (Щавелев А. С. Славянские легенды о пер¬
вых князьях).
44Данилевский И. Н. Повесть временных лет... С. 188-189.
348
Т.Н.Джаксон
Последний великий викинг
на норвежском престоле
Словами, вынесенными в заглавие статьи, Арон Яковлевич Гу¬
ревич охарактеризовал Харальда Сурового (Жестокого) Пра¬
вителя1, норвежского конунга с 1046 по 1066 г. О нем и пойдет
речь в статье, посвященной Арону Яковлевичу, «великому ви¬
кингу» и «великому конунгу» нашей исторической науки.
Сага об этом конунге сохранилась в нескольких редакциях. Отдель¬
ные главы о Харальде Сигурдарсоне есть в «Обзоре саг о норвежских
конунгах» (ок. 1190 г.). В своде королевских саг «Гнилая кожа» (1217—
1222 гг.) имеется «Сага о Магнусе Добром и Харальде Суровом Пра¬
вителе». Практически тождественная версия содержится на дополни¬
тельных листах второй половины XV в. в «Книге с Плоского острова».
К «Гнилой коже» восходит версия саги о Харальде в родственных ру¬
кописях «Хульда» (XIV в.) и «Хроккинскинна» (XV в.). Харальду Си-
гурдарсону посвящено большое число глав свода королевских саг
«Красивая кожа» (ок. 1220 г.). В «Круге земном» Снорри Стурлусона
(ок. 1230 г.) «Сага о Харальде Сигурдарсоне» — самостоятельная сага.
Согласно сагам, мать Харальда, Аста Гудбрандсдоттир, была заму¬
жем сначала за Харальдом Гренландцем, а затем за Сигурдом Свиньей.
Ее сыновья от этих двух браков, знаменитые норвежские конунги
Олав Харальдссон (1014—1028) и Харальд Сигурдарсон (1046—1066),
были единоутробными братьями. При этом они состояли в родстве и
по отцовской линии, поскольку оба были праправнуками основателя
династии норвежских конунгов Харальда Прекрасноволосого, т. е. их
отцы были троюродными братьями.
«Харальд, сын Сигурда Свиньи, брат конунга Олава Святого по
матери, был в битве при Стикластадире (1030 г. — Т. Д,), в которой пал
святой Олав конунг. Харальд был тогда ранен и бежал вместе с дру¬
гими», — так начинает сагу о Харальде Снорри Стурлусон2. Хараль¬
ду тогда было пятнадцать лет. Покинув поле битвы, он некоторое
время скрывался, лечился, затем перебрался через горы в Швецию, а
весной следующего года отправился «на восток в Гардарики (т. е. на
349
Русь. — Т. Д.) к конунгу Ярицлейву». Там он прожил несколько лет,
будучи назначен «хёвдингом над людьми конунга, охранявшими стра¬
ну». Вскоре Харальд отправился прочь, добрался до Миклагарда (Кон¬
стантинополя) и провел там примерно десять лет (ок. 1034—1043 гг.)
на службе у византийского императора. За эти годы он сражался в
Африке и на Сицилии, а также в Палестине. Как следует из саг, Ха¬
ральд скопил богатство, какого никто в Северных странах не видел во
владении у одного человека. Он был обвинен в незаконном присвое¬
нии государственных средств и пленен «греческим императором», но
сумел бежать, предварительно ослепив этого последнего. Вернувшись
на Русь, Харальд женился на дочери Ярослава Мудрого Елизавете и,
проведя здесь одну зиму, отправился на родину. Встретившись в Шве¬
ции с ярлом Свейном Ульвссоном, он заявил свои претензии на Нор¬
вегию, а Свейн — на Данию.
В 1046 г. Магнус поделил Норвегию с Харальдом Сигурдарсоном,
получив в обмен половину несметного богатства Харальда. Через год
(1047 г.) Магнус умер, после чего Харальд стал единовластным прави¬
телем Норвегии, а Дания, в соответствии с последней волей Магнуса,
перешла к Свейну Ульвссону. Следующие пятнадцать лет своей жизни
Харальд провел в борьбе за датский трон, но в 1062 г., после победы
Харальда над датским флотом в битве на реке Нис, Свейн и Харальд
заключили соглашение, в соответствии с которым они остались суве¬
ренными правителями каждый в своей стране.
В 1066 г. Харальд сделал попытку покорить Англию, выступив в
союзе с ярлом Тости, сыном Гудини, против его брата, английского
короля Харальда II, сына Гудини. 25 сентября 1066 г. Харальд погиб в
битве при Стамфордбридже. Вот, по сути, и вся «историческая» кан¬
ва сагового повествования о Харальде. Все остальное — описание его
встреч с различными людьми (норвежцами и исландцами, знатными
и незнатными), позволяющее продемонстрировать различные черты
характера конунга.
В одной из прядей в своде королевских саг «Гнилая кожа» («Об
исландце-сказителе»3) мы читаем о молодом исландце, который все
Рождество развлекал конунга Харальда Сигурдарсона и его дружину
сагой о походах Харальда за море, т. е., скорее всего, о службе Хараль¬
да на Руси и в Византии. Сага очень понравилась конунгу, и он сказал,
что «она ничуть не хуже, чем то, о чем в ней рассказывается»4. На во¬
прос о том, откуда он знает эту сагу, юноша ответил, что каждое лето,
когда он был в Исландии, он ездил на тинг и каждый раз заучивал
часть саги у Халльдора Сноррасона.
Этому последнему, исландцу, сыну Снорри Годи и предку знамени¬
того Снорри Стурлусона, посвящены две пряди, в которых упомина¬
ется о том, что Халльдор был в Миклагарде (Константинополе) с ко¬
350
ими ом Харальдом и приехал с ним в Норвегию из Гардарики, служил у
hmoi ^сколько лет, а после размолвки вернулся в Исландию и прожил
и \-« а л, 1,6с на Стадном Холме до глубокой старости. О том, что Халльдор
< иоррасон был в Константинополе с конунгом Харальдом Суровым
Правителем, знают своды королевских саг «Гнилая кожа», «Красивая
I о.|.л» и «Круг земной» Снорри Стурлусона. Именно с Халльдором
< па и>1вают современные исследователи распространение в Исландии
v« той традиции о норвежском конунге Харальде Сигурдарсоне5.
И «Гнилой коже» явственно ощущается стремление не оставить без
mi in мания и исландские проблемы6: не случайно в ней содержится зна-
чи гельиое число прядей об отношениях исландцев с норвежскими ко-
муиглми, особенно с Харальдом Суровым Правителем. Согласно «Гни-
ной коже», «из всех норвежских конунгов он был наиболее популярен
с'рсди исландцев»7. Об этом развернуто рассказывает сага (см. ниже о
1 и. .12), об этом лаконично сообщает «Прядь о Халли Челноке»:
Харальд конунг очень любил исландцев. Он дал им хороший колокол
для Полей Тинга и множество других ценных даров. А когда в Исландии
наступил великий голод, равного которому никогда не случалось, он
послал туда четыре корабля, груженых мукой, по одному в каждую чет¬
верть, и повелел вывезти из страны как можно больше бедняков8.
Это, безусловно, послужило причиной существования на острове
богатой традиции о норвежском конунге. Но и роль Халльдора Снор-
расона, сопровождавшего Харальда в его «восточном» походе и еже¬
годно рассказывавшего об этом на тингах после своего возвращения в
Исландию, несомненно велика9.
Однако, несмотря на то, что у исландцев были все основания ви¬
деть Харальда в положительном свете, отношение «Гнилой кожи» к
нему далеко не однозначно. Впрочем, оно и оценивается по-разному
различными исследователями. Так, Г. Индребё10 считал, что в саге Ха¬
ральд изображен как герой в соответствии с льстивыми характеристи¬
ками панегирических скальдических стихов, в то время как в прядях
выражено негативное отношение к нему, связанное с тем, что народ¬
ная исландская традиция могла, строя его образ, принять во внимание
его прозвище — hardradi «Суровый Правитель». Негативные по отно¬
шению к конунгу пряди, равно как и не в его пользу сформулирован¬
ное сагой сравнение его с конунгом Магнусом, Г. Индребё рассматри¬
вал как более поздние дополнения к основному тексту. Отметим, что
исследователь строил свои заключения только на той части саги о двух
конунгах в «Гнилой коже», где говорится об их совместном правлении.
Пряди в «Гнилой коже» почти всеми исследователями рассматрива¬
лись как вставки, сделанные в тот или иной момент между составлени¬
351
ем ее «старшей» (не сохранившейся) редакции, отразившейся в «Книге
с Плоского острова»11, и созданием той «Гнилой кожи», которая дошла
до нас, т. е. в интервале между 1220 и 1270/1280 гг. Бьярни Адальбьяр-
нарсон12 не противопоставлял сагу и пряди с точки зрения оценки ими
характера Харальда — он видел, как и в той, и в другой составляющей
«Гнилой кожи» отразились и недостатки, и положительные черты Ха¬
ральда. По его мнению, это со всей очевидностью указывало на ком¬
пилятивный (нежели авторский) характер «Гнилой кожи», поскольку
ни один человек не мог иметь столь несхожие — плохие и хорошие —
стороны: ни один автор не мог бы представить в одном тексте одного
конунга как справедливого в одной ситуации и несправедливого в дру¬
гой, либо то веселого, то злого и раздражительного.
Т. М. Андерссон13 характеризует отношение рассказчика саги к Ха-
ральду Суровому Правителю как «смешанное». Он объясняет двой¬
ственность в изображении Харальда в «Гнилой коже» общей тенден¬
цией этого свода саг, предпочтением, которое автор «Гнилой кожи»
отдает конунгам-строителям и законодателям (таким, как Магнус
Добрый) перед конунгами-воителями, проводящими большую часть
жизни в походах и сражениях за пределами своей страны (такими, как
Харальд Суровый Правитель). Такая позиция автора может быть от¬
ражением торговой напряженности между Исландией и Норвегией в
1215—1220 гг. и своего рода предупреждением о нежелательности нор¬
вежского вмешательства в исландские дела. Соответственно, резкий
контраст между Харальдом и Магнусом, по мнению исследователя,
был намеренно создан автором «Гнилой кожи». А потому Т. М. Ан¬
дерссон усматривает «негативные коннотации» не только в прядях, но
и по всему тексту этого свода королевских саг. Тем не менее, пряди,
полагает он, фокусируются на изображении морального и интеллекту¬
ального поражения Харальда Сурового Правителя от заезжих исланд¬
цев. По мнению исследователя, «Гнилая кожа» исходно представляла
собой единое целое — пряди не были вставлены в нее позже, чем был
составлен «основной текст».
Арман Якобссон тоже поддерживает мнение о целостности «Гнилой
кожи»14. Большая часть прядей этого свода саг, как он подчеркивает, от¬
носится ко времени Харальда Сигурдарсона. Пряди, по мнению иссле¬
дователя, служат подтверждением того, что говорится об этом конунге
в основном тексте. В первую очередь это касается отношения конунга к
исландцам и того, каким хорошим другом исландцев он был. Но пряди
также иллюстрируют наличие или отсутствие у Харальда тех добродете¬
лей, которыми должен обладать идеальный правитель. Арман Якобссон
называет в качестве четырех основных добродетелей мудрость, отвагу,
умеренность и справедливость и утверждает, что Харальду как в изобра¬
жении саг, так и — даже в большей степени — в изображении прядей
352
нс достает умеренности. Благоразумный и могущественный, он все же
излишне импульсивен. Именно пряди демонстрируют, как важно Ха-
ральду сдерживать свой нрав. Они позволяют представить всю много¬
гранность его характера, что вряд ли удалось бы сделать в традицион¬
ной стилистике королевских саг. Арман Якобссон подчеркивает свое
несогласие с мнением Г. Индребё, что в прядях Харальд изображен не¬
гативно в противоположность «основному повествованию».
Е. А. Гуревич видит в прядях самостоятельные тексты, вставленные
и сагу и сохранившие в ней свою отдельность. Исследовательница го-
норит о самостоятельности прядей в «Гнилой коже» и видит доказа¬
тельство этого, среди прочего, в «заметном расхождении» характера и
поступков Харальда Сурового в них и в основном саговом тексте. Ис¬
следовательница отмечает, что «в то время как позиция рассказчика
главного повествования по отношению к этому конунгу в целом сба¬
лансирована и даже, скорее, положительна (или, во всяком случае,
сдержанно лояльна), в непосредственно соседствующих с главами саги
прядях он зачастую предстает не с лучшей стороны и то и дело оказыва¬
ется в моральном или интеллектуальном проигрыше посетившему его
исландцу»15. Она убедительно демонстрирует, что «пряди об исландцах»
создавались с целью «прославления соотечественников»16, а одна из их
центральных тем — «моральная победа героя над его высокопоставлен¬
ным оппонентом»17. Вместе с тем, она не отрицает вероятности того,
что основное назначение вплетаемых в королевскую сагу прядей «как
раз и заключалось в том, чтобы поставлять конкретные и наглядные
примеры, раскрывающие некие положительные или, напротив, отри¬
цательные черты правителя, которому она была посвящена»18.
В монографическом исследовании, посвященном «прядям о по¬
ездках из страны», Е. А. Гуревич выделяет всего тридцать одну прядь.
Одиннадцать прядей, т. е. больше трети от общего количества, посвя¬
щены Харальду Суровому Правителю, причем девять из них вклю¬
чены в «Сагу о Магнусе Добром и Харальде Суровом Правителе» по
«Гнилой коже»19. Из этих девяти прядей четыре20 не входят в младшее
добавление к «Книге с Плоского острова». На этом основании ряд ис¬
следователей считает их более поздними вставками в «Старшую Гни¬
лую кожу», чего, впрочем, не делают Й. Луис-Йенсен (по отношению
к большинству спорных случаев)21, Т. М. Андерссон22 и Арман Якоб¬
ссон23. Мне представляется целесообразным посмотреть на «пряди о
поездках из страны» с учетом того сагового контекста, в который они
включены, но без априорного принятия тезиса Г. Индребё о негатив¬
ности прядей по отношению к Харальду. При переводе «Гнилой кожи»
на английский язык24 Т. М. Андерссон и К. Э. Гаде структурировали
сагу, внеся в нее разбиение на главы (с нумерацией), которым я и буду
пользоваться при дальнейшем изложении.
353
Итак, первые семь глав саги (гл. 1—7) рассказывают про Магнуса
Доброго. Следующие шесть глав (гл. 8—13) — про поездки Харальда,
вплоть до его возвращения в Норвегию. В этих главах Харальд пред¬
ставлен в самом положительном свете в соответствии со стереотипом
изображения конунга за пределами своей страны25. В гл. 14 говорится
о разделе Норвегии между Магнусом и Харальдом и об условиях, ко¬
торые поставил Магнус, пойдя на этот раздел, а также о разногласиях
между правителями (к примеру, по поводу корабельной стоянки). Три
небольшие главки (гл. 15, 16, 17) представляют собой короткие рас¬
сказики, восхваляющие доброту, щедрость и справедливость Магнуса.
У гл. 17 есть в конце мораль: «Это рассказано для того, чтобы пока¬
зать, как конунг был не похож на других людей тем, что мог высоко
оценить и продемонстрировать, что человеческие качества важнее той
вражды, которая разделяет людей»26. В следующей главе (гл. 18) фигу¬
рирует некий Транд из Упплёнда, который добивается дружбы Магну¬
са, но не обращается с тем же к Харальду, чем и вызывает гнев этого
последнего. Здесь описывается очередная стычка между конунгами, а
также дается характеристика Магнуса: он был добр к тем, кто поко¬
рен ему, и яростен против тех, кто оказывает сопротивление27. В гл. 19
вновь описывается противостояние конунгов: на этот раз конфликт
возникает на пиру, где Харальд произносит обидные стихи в адрес си¬
дящего напротив него Торира, брата Магнуса. Магнус сочиняет для
брата ответный нид с оскорбительным (неприличным) упоминани¬
ем Сигурда Свиньи, отца Харальда. Гл. 20 («Прядь о Торстейне сыне
Халля с Побережья»28) демонстрирует рассудительность и выдержку
конунга Магнуса: он почти поссорился с Эйнаром Брюхотрясом из-за
исландца (неугодного конунгу, но задружившегося с сыном Эйнара),
однако при напоминании о прежних заслугах и дружбе Эйнара Маг¬
нус прощает его. Эта прядь с очевидностью контрастирует со «Второй
прядью о Халльдоре сыне Снорри», которая будет включена в сагу
ниже — вслед за упоминанием о том, что Харальд стал единоличным
правителем Норвегии: здесь (гл. 30) мы увидим, способен ли конунг
Харальд ценить старую дружбу. Гл. 21 вновь строится вокруг взаимоот¬
ношений конунгов Магнуса и Харальда. Рассказывается о визите Ар-
нора Скальда Ярлов, спровоцировавшем некоторую напряженность
между конунгами. Гл. 22 представляет собой краткий рассказ, что-то
вроде пряди, о заболевшем сыне знатной женщины, который излечи¬
вается, следуя совету Харальда. Во сне мальчик видит обоих конунгов.
Магнус говорит ему: «Будь как можно лучше». Харальд говорит ему:
«Учи и запоминай как можно лучше». Похоже, что в изложении это¬
го сна содержится противопоставление конунгов и опять не в пользу
Харальда. Гл. 23 содержит нравоучительный рассказ о Магнусе и Мар-
грет, дочери Транда. Хитрый родич Магнуса по имени Сигурд избав-
354
цист девушку от нежеланных ей домогательств конунга, представив
тмю таким образом, что Магнуса предостерегли Бог и Олав Святой.
Магнусу все же удается проявить сдержанность и не обесчестить де¬
вушку. Заканчивается это тем, что конунг отдает ее в жены Сигурду.
Далее (гл. 24) следует «Прядь о Хрейдаре Дураке»29, исландце, кото-
I юму довелось пообщаться с двумя норвежскими конунгами. Здесь как
1>ы лучше — терпимее к заезжему исландскому простаку — ведет себя
Магнус, нежели Харальд. Собственно говоря, и во всех предыдущих
рассказах похожая тональность30, так что прядь вполне уместна в дан¬
ном контексте. Однако и Харальд не бессмысленно жесток — сначала
он справедливо гневается на Хрейдара за убийство своего дружинни¬
ка, а далее, в тот момент, когда он готов простить исландца, тот пре¬
подносит ему сделанную им серебряную свинью, в которой Харальд
усматривает нелестный для себя намек на прозвище своего отца, и его
вновь охватывает гнев. Небезынтересно, что Магнус высоко оценива¬
ет ювелирное искусство исландца, как бы не замечая оскорбительного
I кшека в адрес Харальда. Это место пряди перекликается с описанным
выше рассказом гл. 19, где Магнус сочиняет для своего брата нид, со¬
держащий оскорбительное упоминание отца Харальда. Магнус, при
всей своей доброте, выдержанности и терпимости, не упускает, как мы
видим, случая указать Харальду на существующие между ними разли¬
чия: ведь если его соправитель — сын Харальда Свиньи, то сам он —
сын не кого-нибудь, а Олава Святого. Да и условия, которые Магнус
поставил при разделе державы с Харальдом и на которые Харальд вре¬
мя от времени посягал (как в гл. 14 в связи с тем, кому первым зани¬
мать корабельную стоянку), были не в пользу Харальда.
В следующей за этой прядью главе (гл. 25) описывается датский
поход двух конунгов на второй год их совместного правления, сраже¬
ния не описываются, но ведется много разговоров, в которых приме¬
чательны две реплики. Одна принадлежит Магнусу, который говорит
своей матери, что после его смерти ей нелегко будет полагаться на Ха¬
ральда. Вторая — неожиданно появившемуся загадочному блестящему
рыцарю (вероятно, датскому конунгу Свейну), который утверждает,
что он плохо обошелся с Магнусом, а Харальд плохо обошелся с ним,
и что Магнус и Харальд — очень разные конунги. Не будучи выражен¬
ной эксплицитно, авторская позиция ясна — он на стороне Магнуса
(ср. приведенное выше мнение Т. М. Андерссона). Следующая глава
(гл. 26) описывает последние часы жизни Магнуса. Любопытно, что
на вопрос Харальда о том, как он распорядился его золотом, Магнус
отвечает, что раздал его своим людям, ибо преданность и бесстрашие
людей важнее груды денег. Автор саги, ссылаясь на присутствовавших
очевидцев, рассказывает, как во время дневного сна Магнуса, когда
Харальд сидел у его изголовья, рыбка выплыла изо рта Магнуса, по¬
355
том она попыталась вернуться обратно, но не смогла и вплыла в рот
Харальда, превратившись при этом из золотой в темную. Далее гово¬
рится, что, проснувшись, Магнус прокомментировал рассказ об этом
странном событии так, что жить ему осталось недолго и что скрытые
помыслы Харальда, можно думать, не такие чистые, как у него самого.
После этого он отдал Норвегию — Харальду, а Данию — Свейну. Затем
повествуется о том, как Харальда признали конунгом на Боргартинге
(гл. 27), тело Магнуса привезли в Нидарос и похоронили там (гл. 28),
Харальд был избран конунгом всей страны на Эйрартинге, а Свейн
собрал тинг в Виборге (гл. 29).
Далее (гл. 30) следует еще одна «прядь о поездках из страны», нося¬
щая условное название «Вторая прядь о Хатъдоре сыне Снорри»Ъ{. Прядь
«вплетается» в текст, как я уже отмечала выше, непосредственно за со¬
общением о том, что Харальд стал единоличным правителем Норве¬
гии. Начало ее приходится на лакуну в рукописи «Гнилой кожи» и вос¬
станавливается по рукописи «Хульда». Там она начинается словами:
«Халльдор, сын Снорри, был в Миклагарде с Харальдом конунгом, как
уже рассказано раньше, и приехал с ним в Норвегию из Гардарики. Ко¬
нунг Харальд оказывал ему тогда большие почести. Халльдор оставался
ту зиму у конунга в Каупанге»32. Когда Халльдору захотелось в Ислан¬
дию, Харальд троекратно помог ему: подарил корабль с грузом и помог
нанять людей на этот корабль. На следующее лето Халльдор «вернул¬
ся в Норвегию, ко двору Харальда конунга, но, говорят, что Халльдор
стал меньше бывать с конунгом, чем раньше. Часто он вечерами, ког¬
да конунг уходил спать, оставался сидеть»33. Далее следует череда сты¬
чек между Харальдом и его дружинником, что, видимо, автор «Гнилой
кожи» посчитал дополнительным материалом для выигрышного (в
пользу Магнуса) противопоставления двух конунгов (см. выше о пряди
в гл. 20). Собственно говоря, и современные исследователи прочиты¬
вают прядь о Халльдоре таким образом, будто Харальд, «взойдя на ко¬
ролевский престол, окружает себя новыми людьми и, изменяя старой
дружбе, перестает ценить истинную преданность и оказывать должное
уважение доблестному и верному воину, на которого он еще недавно
полагался в их совместных походах на Востоке»34. Но ведь этого нет
в тексте. В тексте идет речь о почестях, которые конунг ему поначалу
оказывал, и о наступившем охлаждении, но не со стороны Харальда,
а со стороны Халльдора («говорят, что Халльдор стал меньше бывать с
конунгом, чем раньше»). Не то ли обидело Харальда, что, когда он стал
конунгом, отношение старого товарища к нему изменилось? Часто ведь
случается, что не тот предает старую дружбу, кто вознесся выше, а тот,
кто завидует своему прежнему другу. На мой взгляд, показательна исто¬
рия с кораблем: конунг и Халльдор по-разному указывали кормчему,
куда плыть; конунг (поскольку он конунг) сумел настоять на своем, и
356
I«>|uhin, конунга (а не Халльдора!) получил пробоину, налетев на подво-
IIii.ui камень. Как же расценил это Халльдор? Он решил уйти, заявив:
11*' \очу, ч'гобы конунг снова использовал свои корабли или другие со-
I роммща, чтобы унизить меня»35. Но неужели поведение конунга дает
«н цокания говорить о стремлении унизить старого друга и соратника?
Мне нравится прочтение этой пряди А. Гилбертом36, который исланд¬
ца Хапльдора воспринимает как человека, стоящего за старые традиции
п< 1ЛИПСИМОСТИ и равенства, в результате чего тот занимает двойствен¬
ную позицию при дворе норвежского конунга: с одной стороны, он хо-
•и 1 hi.rn» независимым, а с другой — нуждается в королевской подцерж-
I г. 11о нельзя получить и то, и другое одновременно — и в этом суть
мшфликта. Исландец за пределами своей страны должен принимать
правила жизни при дворе конунга, чего не делает наш герой. Конунг же
игле г себя с достойным конунга высокомерием. В изображении этой
прял,и он капризен и заносчив. Он скареден (расплачивается со своими
людьми «обманными деньгами», недоплачивает Халльдору полмарки
и ню га), оскорбителен в издевательствах, упрям. Но сам-то Халльдор
I < )>ке «был задирист, с кем бы ни имел дело, Харальду конунгу, у которо-
к) па службе было много других людей, было это не по нраву. Поэтому
е тех пор как Харальд стал конунгом в Норвегии, они плохо ладили»37.
11с случайно, как подмечает и Е. А. Гуревич, Снорри Стурлусон в «Кру-
I с земном», «ни словом не обмолвившись о роли и поведении Харальда
( урового в его ссоре с Халльдором, намеренно поворачивает дело так,
будто вся вина за их с конунгом разрыв возлагалась на тяжелый и неу¬
живчивый нрав исландца»38: «Халльдор был человек немногословный,
резкий в речах и прямой, упрямый, непреклонный, он плохо ладил с
конунгом, на службе у которого было довольно других знатных людей.
Халльдор недолго оставался у конунга. Он уехал в Исландию, построил
себе усадьбу на Стадном Холме и жил там до старости»39.
Прядью о Халльдоре завершается та часть «Гнилой кожи», в кото¬
рой проводилось (порой прямое, порой косвенное) сравнение конун¬
гов Магнуса (ему отдавалось предпочтение) и Харальда. Отныне Ха¬
ральд — центральный персонаж, о нем и о его соперниках идет далее
речь. Арман Якобссон отмечает, что «Гнилая кожа» отдает Харальду
большее предпочтение перед его соперниками, чем «Круг земной»,
хотя Харальд, что вполне очевидно, является одним из любимых пер¬
сонажей Снорри Стурлусона40. В гл. 31 начинается описание череды
военных столкновений норвежского конунга Харальда и датского (по
предсмертной воле Магнуса) конунга Свейна. В гл. 32 содержится раз¬
вернутая характеристика Харальда:
Конунг Харальд был могущественный человек и твердый прави¬
тель страны, сильный разумом, и так говорили все знающие люди, что
357
не было никого во всех Северных странах, кто превосходил бы его по
остроте ума, по находчивости и решительности, так что не было слу¬
чая, чтобы он не знал, как поступить. Он обладал большой силой и
превосходил любого в обращении с оружием. Он был бесстрашен и
очень удачлив во всех своих предприятиях, о чем здесь уже пространно
говорилось41.
Здесь же рассказывается о том, что конунга Харальда, «лучшего
конунга в мире», превозносили в своих стихах скальды, и он их за это
очень высоко ценил. Он лучше всех норвежских конунгов относился
к исландцам, помогал во время голода на острове, прислал в страну
два колокола, многим исландцам делал щедрые подарки.
Три следующие главы (гл. 33—35) посвящены конфликту конунга
с Эйнаром Брюхотрясом, норвежским магнатом, весьма неоднознач¬
ной личностью, человеком, способным служить разным господам. Он
был причастен к убийству Олава Святого, позднее был среди самых
горячих сторонников и сподвижников сына Олава Магнуса. Здесь же
мы застаем его в тот момент, когда он готов переметнуться на сторону
датского правителя. Гл. 35 содержит рассказ о том, как Харальд про¬
верял лояльность своего окружения: он захватил двух датчан с печа¬
тью Свейна, написал якобы от имени Свейна письма своим магнатам
и отправил тех самых двух датчан предлагать норвежским магнатам
деньги и дружбу Свейна. После этой проверки конунг всем воздал по
заслугам. Эйнар же высказался о нем не лучшим образом. Отношения
их были напряженными, постепенно ухудшаясь. Конунг убил Эйнара
и его сына Эйндриди. Сага — в очень нетипичной для саги оценочной
манере — говорит, что магнаты в этот раз повели себя столь необду¬
манно, что бросились к противнику Харальда — датскому конунгу
Свейну, от которого получили почести и деньги. Между прочим, ту же
тональность имеет приводимая в саге строфа скальда Тьодольва: этот
их постыдный поступок долго будут помнить.
И вот здесь, сразу после рассказа о вражде норвежского и датского
конунгов, помещена (гл. 36) «Прядь об Аудуне с Западных Фьордов»42. В
ней перед конунгом Норвегии появляется исландец с белым медведем
(бесценным сокровищем), которого он хочет подарить его врагу, ко¬
нунгу Дании, да еще надеется, что Харальд разрешит ему проехать че¬
рез его страну. Харальд его отпускает, но просит придти на возвратном
пути и рассказать, как Свейн отблагодарит его за медведя. От Свейна
Аудун получает в благодарность за белого медведя корабль, а также ко¬
жаный чулок, полный серебра (на случай, если корабль разобьется и
все добро погибнет), и запястье (на случай, если исландец останется
вообще с пустыми руками). Запястье он советует исландцу никому не
дарить, «разве что понадобится отблагодарить какого-нибудь знатно¬
го человека за великое благодеяние»43. Исландец вновь приходит к Ха-
358
1>.им,ду. Оценивая на основании рассказа исландца щедрость Свейна,
Чмральд говорит, что сам он не был бы так щедр: «Я бы думал, что счел-
i'n с гобой, дав тебе корабль»44. Е. А. Гуревич усматривает здесь «проти¬
вопоставление двух правителей»45 и их «заочное состязание в щедрости
it великодушии», причем не сомневается, что «безусловную победу»
и нем «одерживает датский конунг». Более того, этим, по ее мнению,
•‘подтверждается и правильность принятого Аудуном решения: во что
ы»| то ни стало посетить именно короля Свейна, самого достойного из
северных правителей»46. И все же, так ли это? Неужели в сагу о Хараль-
ш* вставлена прядь об Аудуне только для того, чтобы продемонстриро¬
ван,, что другой правитель, противник Харальда (не только по саге, но
п но пряди), выше и лучше его? Мне представляется, что разгадка кон-
фиикта содержится в словах Аудуна, обращенных к конунгу Харальду:
«Вот как он еще отблагодарил меня, государь, — говорит Аудун. —
()м дал мне запястье, что у меня на руке, и сказал, что может статься,
я потеряю все серебро, но и тогда не останусь с пустыми руками, если
у меня сохранится запястье, и он посоветовал мне не отдавать его ни¬
кому, разве что мне захочется отблагодарить кого-то за великое благо¬
деяние. И вот я нашел такого человека. Ведь ты мог отнять у меня и
медведя, и жизнь, но ты отпустил меня с миром ехать туда, куда другие
не могли проехать (курсив мой. — Т. Д.)»47.
Мне в пряди в первую очередь бросается в глаза справедливость
конунга Харальда, способного по достоинству оценить щедрость
своего врага. Но кроме этого, Харальд совершает по отношению к ис¬
ландцу «великое благодеяние»: он дает ему возможность исполнить
задуманное, проверить свою «удачу» и прикоснуться к «удаче» конун¬
га Свейна, а также возможность получить больше, чем дал бы он сам
(по отношению к себе он вполне самокритичен). В придачу к дарам
Свейна и сам Харальд «отблагодарил Аудуна богатыми подарками»48,
гем самым поделившись с ним и своей «удачей» тоже. На мой взгляд,
прядь удачно «вплетена» в сагу в той ее части, где речь идет о противо¬
стоянии датского и норвежского конунгов, и с ее помощью автор саги
позиционирует себя как сторонника норвежского правителя.
Тем не менее уже в следующей главе (гл. 37) Харальд выступа¬
ет чрезвычайно «суровым (твердым) правителем» (в соответствии со
своей характеристикой в гл. 32), ибо он отбирает имущество у Ульва
Богатого (оставив ему лишь один двор из пятнадцати) за прегреше¬
ния его далекого предка, Альмстейна, раба конунга Хальвдана (деда
конунга Харальда), попытавшегося сжечь всех правителей и захватив¬
шего на время власть. Этот рассказ (стилистически напоминающий
пряди) входит в отдельную главу об отношениях Харальда с жителя¬
ми Уппленда и об установлении им там законов, более жестких, чем
дарованные ранее упплёндцам привилегии Олава Харальдссона (те¬
359
перь они должны соблюдать те же законы, что и все остальные жители
Норвегии), и, видимо, рассказ ставит своей целью продемонстриро¬
вать, что тед logum skal land byggja («на праве должна страна строить¬
ся»).
Далее (гл. 38) следует «Прядь о Бранде Щедром»49. Конунг, расска¬
зывается в ней, троекратно посылает скальда Тьодольва, расхвали¬
вавшего перед ним щедрость приехавшего в Норвегию исландского
купца по имени Бранд, к этому самому Бранду с требованием отдать
ценные вещи (сначала плащ, затем секиру и, наконец, рубаху, в кото¬
рую тот был одет). Трижды Бранд отдает вещи, не проронив ни слова,
но, отдавая с себя рубашку, он отрывает у нее один рукав. Е. А. Гуре¬
вич усматривает в требованиях конунга проявление его «неумерен¬
ной жадности», нарушение «установленного порядка “встречного”
перемещения даров» и вообще «неблаговидное поведение государя,
злоупотребляющего своим могуществом и властью ради того, чтобы
безнаказанно присваивать чужое добро»50. А. Гилберт, в свою очередь,
указывает, что конунг здесь не выполняет традиционных для герман¬
ского общества правил поведения при обмене дарами51. Но где же в
пряди исследователи находят «перемещение даров»? Исландец не да¬
рит свои вещи конунгу, а отдает в соответствии с требованиями это¬
го последнего (о причине требований см. чуть ниже). В изображении
пряди я вижу мудрость, проницательность, «силу разума» Харальда,
способного правильно понять закодированное послание (оторванный
рукав). Прядь тем самым иллюстрирует ту панегирическую характе¬
ристику Харальда, которая помещена в гл. 32 и в которой конунг на¬
зван самым мудрым, проницательным и изобретательным человеком
во всех Северных странах52. Я не вижу здесь жадности и желания нео¬
граниченно присваивать чужое добро, поскольку добро, на которое он
«посягнул» (плащ, секира и рубаха), не могло представлять для него
большой интерес, скажем, по сравнению с четырнадцатью дворами
Ульва Богатого. И чтобы это было понятно, прядь помещена вслед за
рассказом об Ульве Богатом. Но главное — заканчивается прядь объ¬
яснением всей ситуации. Так, когда Харальд получил рубаху с ото¬
рванным рукавом, он сказал Тьодольву про Бранда:
«Человек этот умен и великодушен. Ясно мне, зачем он отпорол
рукав: он, верно, думает, что у меня только одна рука, раз я все время
беру, но ничего не даю взамен. Сходи, приведи его»53.
Конунг, «прочитавший послание» Бранда, узнал, наконец, об этом
человеке все, что он хотел знать, и на том закончил испытание ис¬
ландца, а в придачу и щедро отдарился за то, что забрал у него. Вот за¬
ключительные слова пряди:
360
1»р;шд явился к конунгу, и конунг принял его с почетом и наградил
* и м .11 ыми дарами. А все это делалось, чтобы испытать его54.
Я нс вижу оснований не доверять объяснению пряди55: в против¬
ном щучас мы должны предполагать лицемерие авторов прядей, пи-
«. 11111111 х одно, а подразумевавших другое.
И гл. 39 рассказывается история о том, как, следуя совету конунга
Ч.флмьда, один богатый человек излечил свою дочь. О способности
Ч.1|);1М!>да к врачеванию упоминалось также в гл. 22. Вероятно, этот
рассказ сл авит своей целью показать, что ум и знания Харальда (ср. его
чарактсристику в гл. 32) распространялись и в область медицины56.
Далее следуют подряд еще две «пряди о поездках из страны» —
• Прядь об исландце-сказителе»51 (гл. 40) и «Прядь о Торварде Вороньем
Кянмс»''* (гл. 41). О первой из них речь шла выше. С одной стороны,
прядь блестяще демонстрирует тот факт, что «сагой» для исландцев
in.iiio и событие, и рассказ о нем. С другой стороны, говоря словами
конунга, «она ничуть не хуже, чем то, о чем в ней рассказывается»:
вся сага о Харальде получает одобрение самого Харальда — тем са¬
мым как бы удостоверяется ее правдивость. Включение пряди имен¬
но в этот контекст мне не представляется оправданным. Другая прядь
шпорит об исландце, решившем подарить Харальду парус. Харальд
нс принял его подарка, сказав: «Однажды я уже получил парус от
пас, исландцев, однако этот парус сослужил мне дурную службу: по¬
рвался в плавании»59. Конунг отвергает подношение по вполне четко
сформулированной причине, хотя делает это высокомерно и тем са¬
мым незаслуженно оскорбляет уважаемого человека. Затем конунг во
всеуслышание признает свою неправоту и, умаляя свое достоинство,
добивается того, что парус переходит к нему. Арман Якобссон спра¬
ведливо, на мой взгляд, видит в этом рассказе иллюстрацию того, что
конунгу Харальду не достает умеренности, что он излишне импульси¬
вен и порой теряет над собой контроль (как, например, во время опи¬
санного в гл. 21 визита Арнора Скальда Ярлов, или на пиру из гл. 19,
где, будучи недоволен тем, что ему приходится сидеть напротив мол¬
чаливого Торира, брата Магнуса, Харальд наносит ему оскорбление)60.
Итак, прядь добавляет еще одну краску к характеристике Харальда.
Следующая за ней глава (гл. 42) вновь уделяет много внимания во¬
енным действиям Харальда и Свейна. Попутно сообщается об изо¬
бретательности конунга — в текст вставляется позаимствованный из
«Обзора саг о норвежских конунгах» рассказ о том, как Харальд на¬
шел воду при помощи измученной жаждой змеи. Взаимоотношения
конунга и Хакона Иварссона, описанные здесь, не лучшим образом
характеризуют конунга: обязанный победой над Свейном храбрости
Хакона, Харальд женит его на дочери Магнуса Доброго Рагнхильд и
обещает ему титул ярла, но не держит своего слова. В заключитель¬
361
ной части главы говорится о примирении Харальда и Свейна и после¬
дующих атаках норвежского конунга на владения шведского конунга
Стейнкеля в Гаутланде.
Далее (гл. 43) помещена «Прядь о Хаяли Челноке»61. Прядь, вне со¬
мнения, продолжает тему невнимания конунга к нуждам его людей.
Она, как и предыдущая прядь (гл. 41), отмечает негативные черты ко¬
нунга, однако прядь не рисует его одной лишь черной краской. На¬
против, она демонстрирует его сметливость (вновь напоминаю о его
характеристике в гл. 32): когда исландец Халли вступает в соперниче¬
ство с могущественным человеком Эйнаром Мухой, он рассказывает
якобы виденный им сон, и конунг расшифровывает содержащийся в
словах исландца намек и поддерживает Халли.
Несколько дальнейших глав представляют Харальда совсем в ином
свете. В гл. 44 он, наравне со скальдом Тьодольвом и неким рыбаком,
который оказывается бывшим дружинником Олава Святого, соревну¬
ется в сложении скальдических строф. Собственно говоря, в этом нет
ничего нового для читателя «Гнилой кожи», поскольку в гл. 13 поме¬
щены скальдические стихи Харальда, обращенные к дочери Ярослава
Мудрого Елизавете. Так что среди навыков и умений (фгдШг) конунга
Харальда скальдическое искусство занимало свое место. В следую¬
щей главе (гл. 45) Харальд представлен как справедливый мститель за
убийство своего родича, конунга Трюггви, сына Олава Трюггвасона.
Автор саги даже замечает: «Так он очистил землю и отомстил за конун¬
га»62 (я бы назвала это оценочным суждением). Очень короткая гл. 46
вновь говорит об уме Харальда и его даре предвидения. Увидев Гицу-
ра Ислейвссона, конунг заявляет, что тот мог бы стать предводителем
викингов, конунгом и епископом и что скорее всего он епископом и
станет и будет выдающимся человеком. На этом глава заканчивается,
но, конечно же, любому читателю «Гнилой кожи» было известно, что
Гицур был епископом в Скалахольте (умер в 1118 г.).
Наконец, следуют последние две в этой саге «пряди о поездках из
страны»: «Прядь о Стуве»63 (гл. 47) и «Прядь об Одде сыне Офейга»64 (гл.
48). В первой из них исландец Стув в доме у некоего бонда привлекает
к себе внимание приехавшего туда конунга. Они ведут обоюдоостроум¬
ный диалог. Уходя от ответа, Стув дважды смеется, а конунг сметливо
расшифровывает его смех. Провокации начинает Стув. На вопрос об
имени он называет себя «кошачий сын». И все же, после смеха Стува,
то обидное для конунга («сын [Сигурда] Свиньи» — см. выше две оби¬
ды, связанные с этим прозвищем отца Харальда), что мог бы произне¬
сти Стув, произносит сам правитель. Всю ночь Стув развлекает конун¬
га скальдическими песнями. Наутро он обращается к конунгу с тремя
просьбами. В конце он произносит конунгу песнь, которую тот высоко
оценивает. Конунг в изображении этой пряди глубок и умен. Он умеет
362
I
u« > леи тппетву оценить человека («тебе многое дано, и твои речи сви-
I. и мм гнуют о недюжинном уме»); он же выступает тонким ценителем
м«> >ши (сам говорит: «ухо у меня чуткое»)» В последней пряди конунг
• \ |мт, по справедлив. Спутники Оддавели незаконную (запрещенную
• «шутом) торговлю с финнами, и Одд их покрывает — все свои то-
iui>u они прячут по совету Одда. И всем им покровительствует и по¬
мимо г один из людей конунга по имени Торстейн. Конунг обвиняет
lope гемма в предательстве — и делает это совершенно справедливо!
< >мм присылает в подарок Торстейну лошадей, а тот (в очередной раз
оьмлпыиая конунга) говорит, что это послано Харальду. Однако обма¬
ну и, конунга не удается, и он велит убить Торстейна.
Заключительные главы саги (гл. 49—52) посвящены последнему
предприятию этого последнего конунга-викинга — его походу на за¬
пад п гибели в Англии.
Подводя итог своему прочтению «Саги о Магнусе Добром и Ха¬
рли ьде Суровом Правителе» в «Гнилой коже», я должна сказать, что,
мл мой взгляд, «основной текст» саги именно в совокупности с текста¬
ми прядей рисует очень яркий образ конунга и человека. Соглашусь с
Арманом Якобссоном, что в «Гнилой коже» «Харальд — ни положи-
п-лшый, ни отрицательный герой, но, скорее, объемный живой чело¬
век, с хорошими сторонами и плохими, и всегда немного непредска¬
зуемый»65. А закончу я статью последней характеристикой Харальда,
данной ему Снорри Стурлусоном:
Харальду конунгу было пятьдесят лет от роду, когда он погиб. У нас
нет достойных внимания рассказов о его юности, пока ему не испол¬
нилось пятнадцать лет, когда он был в битве при Стикластадире вместе
с Олавом конунгом, своим братом, а после этого он прожил тридцать
пять лет. И все это время он жил среди тревог и войн. Харальд конунг
никогда не обращался в бегство из боя, но часто прибегал к хитростям,
сражаясь с превосходящим противником66.
Примечания
1 Гуревич А. Я. История и сага. М., 1972. С. 93.
2Снорри Стурлусон. Круг Земной. М., 1980. С. 402.
3 Morldnskinna / Finnur Jonsson // Samfund til udgivelse af gammel nordisk litteratur.
Kobenhavn, 1932. B. LIII (далее - Msk.). S. 199-200.
4 Исландские саги. СПб., 1999. T. II (далее — ИС. II). С. 536.
5Andersson Th.M. Kings’ Sagas (Konungasogur) // Old Norse-Icelandic Literature: A Critical
Guide / Ed. C. J. Clover and J. Lindow (Islandica. XLV). Ithaca, L., 1985. P. 226.
6 Cm.: Andersson Th. M. The Unity of Morkinskinna // Sagas and the Norwegian Experience.
10th International Saga Conference. Preprints. Trondheim, 1997. P 5: «общая установка
этого свода саг — исландская».
7 Msk., 170.
8 Перевод Е. А. Гуревич. Цитирую по: Гуревич Е. А. Древнескандинавская новелла: поэ¬
тика «прядей об исландцах». М., 2004. С. 67.
363
э Andersson Th. M. Kings’ Sagas (Konungasogur). P. 226.
]QIndreb0 G. Harald Hatdraade i Morkinskinna // Festskrift til Finnur Jdnsson 29 maj 1928.
Kobenhavn, 1928. S. 173-180.
11 Гипотеза о существовании «Старшей Гнилой кожи» принадлежит Г. Индребё (Jndrebo G.
Fagrskinna. Kristiania, 1917. S. 11-34).
12 Bjarni Adalbjarnarson. Om de norske kongers sagaer// Skrifterutg. av Det Norske Videnskaps-
Akademi i Oslo. II. Hist.-Filos. Klasse. 1936. Oslo, 1937. No. 4. S. 154—159; Idem. Formdli
// Snorri Sturluson. Heimskringla / Bjarni Adalbjarnarson // Islenzk fornrit. Reykjavik, 1951.
B. XXVIII. Bis. XXXVIII.
13Andersson Th. M. The Politics of Snorri Sturluson // Journal of English and Germanic
Philology. 1994. Vol. 93. No. 1. P. 55—78; Idem. The Unity of Morkinskinna. P. I—10.
14 Arman Jakobsson. Konge og underset i Morkinskinna // Sagas and the Norwegian Experience.
P. 11-21; см. расширенную версию той же статьи: Idem. King and Subject in Morkinskin¬
na // Skandinavistik. 1998. Jg. 28. H. 2. S. 101—117; Idem. Rundt om kongen. En genvurder-
ing af Morkinskinna // Maal og Minne. 1999. H. 1. S. 71—90; Idem. The Individual and the
Ideal: The Representation of Royalty in Morkinskinna // Journal of English and Germanic
Philology. 2000. Vol. 99. No. 1. P. 71-86.
15 Гуревич E. А. Древнескандинавская новелла. С. 22.
16 Там же. С. 249.
17Там же. С. 236.
18Там же. С. 27-28.
19Это — «Прядь о Хрейдаре Дураке», «Вторая прядь о Халльдоре сыне Снорри», «Прядь
об Аудуне с Западных Фьордов», «Прядь о Бранде Щедром», «Прядь об исландце-
сказителе», «Прядь о Торварде Вороньем Клюве», «Прядь о Халли Челноке», «Прядь
о Стуве» и «Прядь об Одде сыне Офейга».
20 «Прядь о Хрейдаре Дураке», «Вторая прядь о Халльдоре сыне Снорри», «Прядь о
Бранде Щедром» и «Прядь об исландце-сказителе».
21Й. Луис-Йенсен показала, что, по крайней мере, «Прядь о Хрейдаре Дураке», «Вторая
прядь о Халльдоре сыне Снорри», «Прядь об Аудуне с Западных Фьордов», «Прядь
о Бранде Щедром» и «Прядь о Халли Челноке» принадлежат к оригинальному тек¬
сту (Louis-Jensen J. Kongesagastudier. Kompilationen Hulda-Hrokkinskinna // Bibliotheca
Amamagnaeana. Vol. 32. Kobenhavn, 1977. S. 69, 77-78).
22 Andersson Th. M. The Politics of Snorri Sturluson. P. 59, note 9.
23 Arman Jakobsson. King and Subject in Morkinskinna. P. 105.
24 Morkinskinna. The Earliest Icelandic Chronicle of the Norwegian Kings (1030-1157) /
Translated with Introduction and Notes by Th.M. Andersson and K.E. Gade (Islandica. VI).
Ithaca, L., 2000 (далее — Morkinskinna).
25 СмлДжаксон T. H. Скандинавский конунг на Руси (о методике анализа сведений ис¬
ландских королевских саг) // Восточная Европа в древности и средневековье. Сб. ста¬
тей. М., 1978. С. 289-295.
26Msk., 103.
27 Ibid.
28 Изложение сюжета см.: Гуревич Е. А. Древнескандинавская новелла. С. 403.
29 ИС. II. 493—500 (перевод Е.А. Гуревич).
30Т. М. Андерссон отмечает, что все эпизоды в той части саги, которая посвящена обо¬
им конунгам, построены так, чтобы показать Магнуса как образец человеческого по¬
ведения и, соответственно, представить Харальда в обратном свете {Andersson Th. М.
The Politics of Snorri Sturluson. P. 65).
31 ИС. II. 516-527 (перевод M. И. Стеблин-Каменского).
32ИС. 11.516.
33ИС. II. 518.
34Гуревич Е. А. Древнескандинавская новелла. С. 153.
35ИС. 11.521
36 Gilbert А. J. The Icelander Abroad: The Concept of Social and National Identity in Some Ice¬
landic Paettir// Neophilologus. 1991. Vol. 75. P. 408—424.
37 ИС. 11.526.
364
1\рпшч /■'. А. Древнескандинавская новелла. С. 25.
» /;.*/»/»// ( турлусон. Круг Земной. С. 424.
' Jakohsson. King and Subject in Morkinskinna. P. 111.
" M 4. . I(»9 170.
IK II <10.1 500 (перевод M. И. Стеблин-Каменского).
1 ll< II 498.
"IK 11.499.
’ / vpnn/ч E. А. Древнескандинавская новелла. С. 366.
1 i tM лг. C’. 214.
•IK II 499-500.
’IK 11.500.
"IK II. 503-505 (перевод E. А. Гуревич).
" / vpi-иич E. А. Древнескандинавская новелла. С. 143.
't.ilhcrt A.,/. The Icelander Abroad. P. 413.
< p комментарий T. M. Андерссона в: Morkinskinna. P. 439, note 4 (ch. 38).
IK II. 505.
1 I.im же.
In же: Гуревич E. A. Древнескандинавская новелла. С. 143.
' < м. комментарий Т. М. Андерссона в: Morkinskinna. Р. 439, note 1 (ch. 39).
IК II. 535-536 (перевод М. И. Стеблин-Каменского).
11К . 11. 500-503 (перевод Е. А. Гуревич).
"ИГ. 11. 500.
\тшп Jcikobsson. King and Subject in Morkinskinna. P. 108—109.
м I Гтожение сюжета см. в кн.: Гуревич Е. А. Древнескандинавская новелла. С. 382—385.
Фрагмент в переводе Е. А. Гуревич см. в: ИС. II. 505—510.
'•Msk.,251.
'■'Перевод Е. А. Гуревич в кн.: Другие средние века: К 75-летию А. Я. Гуревича. М.;
СПб., 2000. С. 98-102.
'' И С. И. 510—516 (перевод Е. А. Гуревич).
l " Annan Jakobsson. King and Subject in Morkinskinna. P 109.
ilU Снорри Стурлусон. Круг Земной. С. 463.
365
В. Я. Петрухин
Викинги на Западе и Русь на Востоке:
в чем различие?
Первая книга, изданная А. Я. Гуревичем в научно-популярной
серии АН СССР в 1966 г., была посвящена походам викин¬
гов1. Рассматривая феномен движения викингов в контексте
исторических и культурных процессов, охвативших ран¬
несредневековый мир от исламского Востока до Исландии,
Гуревич отмечал специфику отношения скандинавов со странами и
народами, которые оказывались объектами их натиска: вторжение в
пределы сложившихся государств на западе Европы отличалось от по¬
ходов скандинавов в Восточную Европу, где они включились в про¬
цессы государствообразования.
Книга повлияла на начавшуюся в 1960-е годы дискуссию о месте
норманнов и норманнских древностей в истории и археологии Вос¬
точной Европы — полемика о роли варягов/норманнов остается
актуальной не только для собственно научной, но и для обществен¬
ной мысли России начиная с XVIII в.2 Полемика в российской науке
1970-х годов порвала с господствовавшими советскими стереотипами
эпохи борьбы с космополитизмом, в частности, с наделением внеш¬
них влияний на развитие России исключительно негативными свой¬
ствами. Обсуждалась «норманнская проблема» и на Скандинавской
конференции в Москве в 1973 г. В своем докладе академик Б. А. Ры¬
баков говорил о принципиальном различии в натиске норманнов на
Западе и варягов на Востоке: побережье западных стран было открыто
для неожиданных атак викингов с моря, путь в глубинку Восточной
Европы был сложнее; русские «богатырские заставы» должны были
остановить продвижение варягов еще на реках Прибалтики. Лишь хи¬
тростью и обманом могли отдельные отряды проникнуть вглубь Вос¬
точной Европы, как это сделал вещий Олег, захвативший Киев, при¬
кинувшись купцом. Гуревич, выступавший в прениях, напомнил, что
Карл Простоватый не смог остановить викингов Роллона/Рольфа на
366
игглве» и тот добрался до сердца Франции, вполне открыто и даже
■■простодушно» потребовав Нормандию в лен (рейды викингов вверх
по ( сие продолжались с середины IX в.). Король Карл очевидно рас-
< читывал, что Роллон будет защищать Францию от других викин-
|оц. Любопытно, что предводитель викингов получил Нормандию в
‘Ml г.' — тогда же, когда предводитель варяжской Руси Олег заключил
и именитый договор с греками в Константинополе. Норманны были,
по словам Гуревича, «далеки от восприятия франкских феодальных
порядков»; варяги были не менее далеки от тонкостей византийской
/шиломатии, но договор давал беспрецедентные права Руси в Царь-
I раде4. Русь держалась за эти права, и через тридцать лет, когда исте¬
кал «вечный мир» византийской правовой традиции, преемник Олега
111 орь сосредоточил все силы своего государства, чтобы заставить гре¬
ков возобновить договор.
11орманны на Западе, как и варяги на Востоке, хорошо учились в
мире цивилизации. Специфика исторической ситуации в двух регио¬
нах требует специального исследования5. Заметим, что на западе Ев¬
ропы норманны овладевали землями, как правило, освоенными еще
в римское время со сложившейся системой коммуникаций, сетью по¬
селений и т.п.; границы Нормандии определялись давно сложивши¬
мися границами римской провинции и диоцеза Руан6. Иной была си¬
туация в Восточной Европе: еще не закончился процесс колонизации
се лесной зоны славянскими племенами (Волго-Окское междуречье
выходцы с Балтики, из Швеции и с Аландских островов, колонизо¬
вали одновременно со славянами — словенами и кривичами7), глав¬
ными средствами коммуникации оставались реки; начальная русь,
по данным восточных и других источников (включая данные нумиз¬
матики — распределение монет и кладов), стремилась утвердиться на
этих коммуникациях, которые вели к центрам византийской и ближ¬
невосточной цивилизации. Для безопасного прохождения по рекам
Восточной Европы необходима была договоренность с местными
племенами: летописная легенда о призвании варяжских князей пере¬
дает договор — ряд, заключенный в Новгороде варяжской дружиной
и князьями с племенами словен, кривичей и мери и регулировавший
отношения между властью и данниками8.
Эта система отношений распространилась к середине X в. по пути
из варяг в греки, которым овладели русские князья: ее подробно опи¬
сывает Константин Багрянородный в знаменитом трактате «Об управ¬
лении империей» (гл. 9): русь («все росы» в трактате) выходит зимой из
столицы Киева в полюдье, чтобы кормиться у славян-данников (пак-
тиотов) до весны, когда реки освобождаются ото льда и открывается
путь «в греки». Существенно, что перед походом в Византию «росы»
покупали у славян корабельный лес для оснащения ладей9. Этот «об¬
367
мен услугами» характерен для того периода, который при формаци¬
онном подходе к исторической периодизации характеризовался как
«варварский». Впрочем, Маркс характеризовал эту политическую
структуру как «вассалитет без ленов или с ленами, существовавшими
только в форме сбора даней»10.
Существенно, что обладатели этих «ленов» в виде даней именова¬
ли себя (в договорах с греками и в информации, данной Константину
Багрянородному) всеми росами, русъю или всей русью, как именовала
себя княжеская дружина, согласно летописной легенде о призвании
варягов. Термин варяг возник на Руси тогда, когда стало необходимым
отличать контингент скандинавских наемников от руси — княжеской
дружины11. Проблема происхождения имени русь была осложнена
многочисленными поисками народов со схожим именем, как сре¬
ди славян, так и среди скандинавов; поиски эти результатов не дали
(если не следовать средневековым «этимологиям» и не отыскивать
начальную русь по созвучию — среди германцев ругиев на Рюгене
или даже на Дунае). Эти поиски «спровоцированы» самой летописью,
ибо летописец конца XI в. воспринимал слова русь и варяги уже как
этнонимы: русь была включена им в число варяжских народов, сре¬
ди свеев, урманов (так именовались норвежцы и датчане) и прочих.
Данные исторической ономастики давно прояснили происхождение
слова русь: прибалтийские финны, жители Восточной Прибалтики,
именуют Швецию Ruotsi (по-фински), Rootsi (по-эстонски); предки
этих народов, которых славяне звали чудью, принимали, по летопи¬
си, участие в призвании варягов/руси — от них славяне и восприняли
слово русь как обозначение выходцев из Швеции. Об этом значении
свидетельствовали они сами уже в первом упоминании людей Рос в
Вертинских анналах (839 г.) — на расспросы франкского императора
эти люди признались, что они — «от рода свеонов». С начала XIX в.
(трудов А. Г. Розенкампфа) предложено и объяснение термина русь —
«гребцы, участники похода на гребных судах» (<*roPeR)12.
Показательно, что по соседству, в Юго-Восточной Прибалтике,
Пруссии и соседних землях балтийских славян скандинавы называли
себя иначе. Одно из скандинавских заимствований относится к обо¬
значению высшего слоя прусского общества — витингам, которое
отражает скандинавское название участников морского похода — ви¬
кинг, как и древнее славянское *vitQdzb, др.-рус. витязь, «герой», «дру¬
жинник»13. Очевидно, что заимствование распространилось в Польше
и на Руси при посредстве балтийских славян, имевших дело с викин¬
гами, но термин витязь не стал распространенным обозначением дру¬
жинника на Руси.
Дружинное название гребцов было воспринято и в Византии: гре¬
ческое наименование скандинавской дружины Ршс; стало известно со
368
••I», мгн посольства, упомянутого Сен-Бертинскими анналами14, при-
I* м иг при посредстве славян, а от самих носителей этого дружинного
им< мн Франки хорошо знали к началу IX в. норманнов/викингов, но
ими Khos им ничего не говорило. Поскольку в столице империи фран-
| «и» Пшслыейме опасались, что послы народа рос могли быть шпио¬
нами, пришлось расспрашивать их о происхождении и задержать,
|«>■ /и выяснилось, что они — скандинавы «от рода свеонов».
Можно считать очевидными причины, по которым скандинавы на¬
ми ни себя в Восточной Европе гребцами, а не викингами: здесь они не
мо| и п пробиваться по рекам, тем более волоком, на длинных кораблях;
« оогистственно на восток, по «Восточному пути» скандинавы ходили,
* oi ii.icHo формулировке рунических надписей, «в русь» (i ru6i)15, на за-
п.i/i «в викинг». В Ладоге, по данным исландских саг и археологии,
« i ;шдипавы должны были переоснащать суда для путешествия вглубь
митшента по Волхову16. Шведский археолог Эрик Нюлен, занимаю¬
щийся историей судоходства и предпринимавший попытки воспроиз-
m я 1.1 п ь маршруты викингов на моделях их судов, писал о преобладании
м практике судоходства на востоке Балтики гребных судов17.
Неплеменные (надплеменные) наименования — варяги, норман¬
ны , русь — были популярны за пределами собственно скандинавского
мира и, безусловно, были удобны для «пользователей»: отряды викин-
ши включали выходцев из разных народов, остается неясной племен¬
ная принадлежность Роллона — был ли он легендарным норвежцем
Хрольвом Пешеходом или датчанином, каковым его изображает Ду-
дон Сен-Квентинский в повествовании о герцогах Нормандии18. В
Англии норвежцев и датчан именовали данами; в начальной русской
летописи даны не упоминаются, вслед за свеями в списке варяжских
пародов легенды о призвании названы урмане, под каковыми, види¬
мо, следует понимать и норвежцев — норманнов19, и датчан (Норвегия
находилась под властью Дании в эпоху составления начальных лето¬
писных сводов). Норманны («северные люди») — общее обозначение
викингов, выходцев с Севера: осев в Нормандии, они сами восприня¬
ли это данное извне название, которое около 1000 г. было перенесе¬
но и на полученную ими в лен землю (terra Normannorum, Nortman-
nia); сами викинги в Нормандии усвоили имя норманны в процессе
языковой ассимиляции — потомки Роллона носили уже французские
имена20. Западноевропейский наблюдатель Лиутпранд отождествил с
норманнами и русь 940-х годов (время князя Игоря), известную в Кон¬
стантинополе: «в северных краях есть некий народ, который греки по
его внешнему виду называют Роною?, мы же по их месту жительства
зовем нордманнами (Nordmanni)»21.
Существенно, что Лиутпранд отнес имена русиос и нордманны к
экзонимам, наименованиям, данным извне. Форма Роною?, русь, мо¬
369
жет свидетельствовать уже о славянском посредстве: дело в том, что
именно при Игоре, согласно начальной русской летописи, русь как
дружина киевского князя стала отличаться от варягов — наемников,
которые были призваны Игорем из-за моря, чтобы совершить новый
поход на Византию22. Имя русь в славянской форме было принято са¬
мими выходцами из Скандинавии в Восточной Европе, как и имя нор¬
манны в Западной. Языковая ассимиляция скандинавов и на Западе и
на Востоке привела к закреплению этнически нейтральных терминов
для обозначения земель, оказавшихся под властью пришельцев («на-
ходников» русской летописи), — Русская земля и Нормандия.
Примечания
1 Гуревич А. Я. Походы викингов. М., 1966. Второе издание было осуществлено издатель¬
ством МГУ в 2004 г.
2 Международная общественность намеревалась обсудить «варяжские проблемы» на
междисциплинарном симпозиуме в Дании в октябре 1968 г.: материалы симпозиума
были опубликованы (Varangian problems: Report on the first International symposium
on the theme The Eastern connections of the Nordic peoples in the Viking period and early
Middles Ages, Moesgaard, University of Aarhus, 7th — 11th October 1968. Copenhagen,
1970), но исследователи из Восточной Европы (стран Варшавского блока) не участво¬
вали в собственно дискуссии — ученых разделили чехословацкие события 1968 г. См.
к историографии «норманнской проблемы»: Клейн Л. С. Спор о варягах. СПб., 2009.
3Ср.: Гуревич А. Я. Указ. соч. С. 132; Роэсдалъ Э. Мир викингов. СПб., 2001. С. 179.
4 См. анализ договоров: Литаврин Г. Г. Византия, Болгария, Древняя Русь (IX— начало
XII в.). СПб., 2000. С. 61 исл.
5 Обращают на себя внимание сходные свидетельства присутствия норманнов на Западе
и на Востоке. Самым ярким скандинавским памятником этого присутствия на Западе
остается погребение в Иль де Груа (остров к югу от Бретани) — сожжение в корабле с
многочисленным инвентарем; сходные погребения подт. н. большими курганами из¬
вестны в Восточной Европе (Гнёздово и Чернигов); корабль оставался важным сим¬
волом и в погребальном обряде эпохи викингов, ср.: Muller-Wille М. Das Sciffsigab von
der lie de Groix (Bretagn) — Ein Exkurs zun “Bootkammergrab von Haithabu”// Berichte
uber die Ausgrabungen in Haithabu. Neumiinster, 1978. Bd. 12. S. 48-83. Давно замечено,
что археологические следы присутствия скандинавов на Востоке несравненно бо¬
лее многочисленны, чем на Западе — ассимиляция норманнов на Западе проходила
значительно быстрее: Петрухин В. Я. Об особенностях славяно-скандинавских отно¬
шений в раннефеодальный период // Древнейшие государства на территории СССР
1981. М., 1983. С. 174—181.
Не менее разительным оказывается сходство в технике сбора дани норманнами в
Ирландии и боярством в Новгороде: мешки с данью «опечатывались» схожими де¬
ревянными цилиндрическими бирками. — см.: Янин В. Л. У истоков Новгородской
государственности. Великий Новгород, 2001.
6Дуглас Д. Ч. Норманны: от завоеваний к достижениям. СПб., 2003. С. 46 и сл.
7Ср.: Jansson /. Communications between Scandinavia and Eastern Europe in the Viking Age //
Untersuchungen zu Handel und Verkehr der vor- und friihgeschichtlichen Zeit in Mittel- und
Nordeuropa. Gottingen, 1987. Teil IV. Der Handel der Karolinger- und Wikingerzeit: Be-
richt iiber die Kolloquien der Kommission fur die Altertumskunde Mittel- und Nordeuropas
in den Jahren 1980 bis 1983 / Hrsg. von K. Diiwel und I. Jansson. S. 773—807; Дубов И. В.
Северо-Восточная Русь в эпоху раннего средневековья. Л., 1982.
8Мельникова Е. А., Петрухин В. Я. «Ряд» легенды о призвании варягов в контексте ран¬
несредневековой дипломатии // Древнейшие государства на территории СССР. 1990.
М., 1991. С. 219-229. X. Ловмяньский писал, что викинги повсюду вынуждены были
370
договариваться с местными властями, благодаря чему могли добиться некоторых
vniexoB: Ловмянъский X. Русь и норманны. М., 1985. С. 92. Власти империи франков
жаловали викингам лены в устьях рек с тем, чтобы они охраняли империю от других
пиратов, ср.: Роэсдаль Э. Указ. соч. С. 173; Джонс Г. Викинги: потомки Одина и Тора.
М., 2003. с. 228.
*' Константин Багрянородный. Об управлении империей. М., 1991. С. 45—51. Руси важно
ныло удержать славянские племена под своей властью: из древнейшего летописания
и тестен случай, когда данники уличи, «примучанные» воеводой Игоря, отошли из
ьлсссйна Днепра в междуречье Буга и Днестра.
'"Маркс К. Разоблачение дипломатической истории XVIII в.// Вопросы истории 1989.
NL»2. С. 4. По Марксу, эта система была «естественным следствием примитивной ор-
ыпизации норманнских завоеваний».
11 Мельникова Е. А., Петрухин В. Я. Скандинавы на Руси и в Византии в X—XI вв.: к исто¬
рии названия “варяг” // Славяноведение. 1994. № 2. С. 56—69.
I ’< ’р.: Мельникова Е. А., Петрухин В. Я. Название “Русь” в этнокультурной истории
Древнерусского государства // Вопросы истории. 1989. № 8. С. 24—38. Обстоятель¬
ный филологический анализ дан еще Вильгельмом Томсеном: Томсен В. Начало Рус¬
ского государства // Из истории русской культуры. М., 2002. Т. II. С. 196-197.
" Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. М., 1986. Т. 1. С. 322—323.
II Вибиков М. В., Мельникова Е. А., Петрухин В. Я. Ранние этапы русско-византийских
отношений в свете исторической ономастики // Византийский временник. 2000. Т. 59
(84). С. 35-39.
1 ’ Мельникова Е. А., Петрухин В. Я. Название «Русь»... С. 27.
и'Джаксон Т.Н. AUSTR I GORDUM. Древнерусские топонимы в древнескандинавских
источниках. М., 2001. С. 113 и сл.
1' Nylen Е. Technologie des Schiffsbaus und Veranderung der Hafenanlagen // Przeglad Ar-
chcologiczny. 1987. Vol. 34. S. 283—288. Киевские коллеги, по сообщению А. П. Моцы,
столкнулись с непреодолимыми трудностями, когда пытались пройти на модели
гребного судна вверх по Неману (осваивая «Неманский путь» из Пруссии в Среднее
Поднепровье) — преодолеть течение оказалось невозможно, нужны были «бурлаки».
|ЯСр.: Джонс Г. Указ. соч. С. 228—230.
14 Повесть временных лет / Подгот. Д. С. Лихачев; ред. В. П. Адрианова-Перетц. 2-е изд.,
испр. и доп. СПб., 1996. С. 13.
п) Роэсдаль Э. Указ. соч. С. 182. Название «норманны» соотносимо с древнескандинав¬
ским обозначением норвежцев — погбтабг (Фасмер М. Указ. соч. 1987. Т. III. С. 84).
21 Ср.: Лиутпранд Кремонский. Антаподосис / Изд. подг. И. В. Дьяконов. М., 2006. С. 96—
97. Томсен В. Указ. соч. С. 168—169.
22Ср.: Мельникова Е. А., Петрухин В. Я. Скандинавы на Руси и в Византии в X—XI вв.: к
истории названия «варяг».
371
П. В. Лукин
Принцип единодушия в представлениях
и политической практике Древней Руси1
апя большинства российских медиевистов младшего поко¬
ления А. Я. Гуревич — это, прежде всего, крупнейший спе¬
циалист по истории средневекового менталитета. Между тем
многие страницы его трудов посвящены изучению вполне
«традиционной» проблематики, в том числе политической
ции общества, чем он особенно плодотворно занимался на
скандинавском материале. В качестве примера можно привести раз¬
дел вышедшей в 1967 г. и недавно переизданной монографии «Сво¬
бодное крестьянство феодальной Норвегии»2. Вновь затронул он эти
вопросы в самое последнее время в связи с дискуссией вокруг пробле¬
мы феодализма3. Однако А. Я. Гуревич призывал рассматривать их в
русле историко-антропологического подхода, т. е. в центре его внима¬
ния оказывались не абстрактные социальные слои или политические
институты, а реальные люди с их представлениями и миросозерца¬
нием. Скромной попыткой применить этот подход к средневековому
славянскому материалу является моя статья. Нет нужды объяснять, в
какой степени она вдохновлена творчеством выдающегося историка.
* * *
В русских летописях при описании вечевых собраний в городах ино¬
гда указывается порядок принятия решений. Все имеющиеся об этом
данные свидетельствуют о том, что решения горожанами принима¬
лись на основе единодушия. Иногда об этом говорится прямо. Когда
в преддверии битвы на Липице Ярослав Всеволодич пытался удалить
Мстислава Удатного из Новгорода, новгородцы «не яшася по то, нъ
вси быша одинодушно (курсив мой — П. Л.)»4. «Единодушие» ни в
коей мере не было terminus technicus. Могло использоваться и другое
понятие — «одиначество»5. Нередко летописцы обходятся без самого
слова, но соответствующий порядок принятия решений, безусловно,
372
|ц»ч|»;пумевается. В Лаврентьевской летописи (далее — Лавр.) гово¬
рим л о вокняжении в Ростово-Суздальской земле Андрея Боголюб-
• |«но: «Ростовци н ©ужддлци, здумавше вси, пояшд Андрея, сына его
1 I A|v(;iiiiiaro (т. е. Юрия Долгорукого — П. Л.), и посддншд и в Ростов^
ид отии стол'Ь, и Суждлли, злнеже к"к любимъ вс"кми зл премногую его
Л‘л;родт1;тель, юже имяше преже к Богу и ко вс^ьи сущим под нимъ»6.
В таких сообщениях политически полноправные жители крупных
тродских центров Руси выглядят сплоченными коллективами, спо-
««>миыми совместно отстаивать свои общественно-политические по¬
шипи. Такой единой общностью предстают в повествованиях Лавр,
и противостоянии «старых» и «новых» городов в Северо-Восточной
Руги владимирцы: «Новии же людье м^кзинии Володимерьстии
оур;пумтквше, яшася по правъду крепко, и рекоша вси соб"к: “Любо
Михалка князя соб"к нал^земъ, а любо головы сво^к положим за свя¬
то Богородицю и за Михалка”»7.
(’пециально подчеркнуть принадлежность горожан к единому кол-
игктиву призвано, по-видимому, употребление слова «вси». Выска-
и.жалась точка зрения об условности понятий типа «вси кияне» и о
юм, что они охватывали только элитарную группу в несколько сотен
человек. Как пишет сторонница этого мнения, украинская исследо¬
вательница Т. Л. Вилкул, именно ее летописцы «отождествляли ... со
"всеми людьми”»8. Хотя проблема социального состава вечевых со¬
браний не связана непосредственно с нашей темой, на этом вопросе
следует остановиться, так как важно знать, идет ли речь об «одиначе-
стве» коллектива горожан или о совместных акциях узких элитарных
групп. Приведу лишь один пример, показывающий, что нет основа¬
ми ий видеть за «всеми» горожанами непременно только элитарные
группы. Под 1207 г.9 в Лавр, говорится об отправке рязанцами своих
князей и княгинь к владимирскому князю Всеволоду Большое Гнездо:
«И потол\ Рязлнци вси здумдвше, поеллшл остлток князии и со княги¬
нями к великому князю Всеволоду в Володимерь».10 Чуть ниже, в той же
летописи, читается известие о походе Всеволода на Рязань, в резуль¬
тате которого город был уничтожен, а население выведено из него: «И
прислаша Рязанци буюю р"кчь по своему обычаю и непокорьству. И
повел^к великыи князь вс^км людем изити из града и с товаром, и яко
изидоша вси, повел'к зажещи град... И възвратися в Володимерь ве¬
ликыи князь Всеволодъ со всНши своими полкы, и с сыномъ своимъ
Ярославом, поимъ по соб*к вс*к Рязанци и епископа ихъ Арсенья»11.
Ясно, что из сожженного города были уведены не только представи¬
тели элиты, но все горожане. Очевидно, и «все рязанцы» первого со¬
общения — также городские жители в целом, а не узкая их прослойка.
С другой стороны, определенная условность этим словосочетаниям
была свойственна. Понятия «кияне», «владимирцы», «рязанцы» и
373
пр. распространялись только на полноправное население, свобод¬
ных горожан. Представители социальных, гендерных или возраст¬
ных категорий, не принадлежавших к коллективу «мужей градских»,
не участвовали в вечевых собраниях, а в некотором отношении даже,
по-видимому, не считались «людьми» в древнерусском смысле слова.
Проиллюстрирую этот тезис двумя примерами.
После поражения в битве на Липице владимирский князь Юрий,
сын Всеволода Большое Гнездо, бежал в свой стольный град. По сло¬
вам автора одной из летописных повестей об этом сражении, «въ Во-
лодимери же тогда осталися суть не супротивный народы Попове,
черньци, жены и д*Ьти; видевьше, радовахуся, творяще посла отъ кня¬
зя, и тии бо тогда глаголахоу: „Наши одол'Ьють". И се Юрьи, приб'Ьгь
одинъ, пача 'Ьзд'Ьти око[ло] града, глаголя: „Твердите градъ“. Они же,
слышавше сие, смятошася, и бысть въ веселие м^сто плачь». К вечеру,
продолжает летопись, «прнБ’Ьгошд днодье, шгъ ранет*, а инъ нагъ; та-
кожде тоя нощи. И заутра съзвавт* дюднн Юрки и рече илгъ: яБратье
Болоднмерьцн! Затворимся вт* грлд'Ь, не какожде ли отокьемся ихъ»12.
«Несупротивный народ», неспособный воевать (женщины, дети, ду¬
ховенство), не принадлежат здесь к «людям», по крайней мере, к тем
«людям», которые принимают значимые политические решения и не¬
сут за них ответственность. Надо оговориться. Речь не должна идти о
четких сословных границах. Скажем, представители духовенства, как
видно из других летописных известий, принимали самое активное
участие в социально-политической деятельности и даже в войнах.13
Однако не принадлежавшие к общности «братьев володимерцев»,
«рязанцев» и т. д. «сестры» и «дети» не входили и в число «всех» горо¬
жан, принимавших решения на вечевых собраниях.
Безусловно, не считались «людьми» в политико-правовом смысле
рабы (холопы и челядь). Только в рамках такого восприятия может
быть понята фраза из «Поучения» Владимира Мономаха: «И на ту
осень вдохом с Черниговци и с Половци, с ЧигЬевичи, к МНшьску:
изыЬхахом городъ, и не оставихом оу него ни челядина, ни скотины»14.
Для автора «Поучения» челядь является такой же бесправной соб¬
ственностью «города», как и бессловесная скотина.
Эта ситуация не была уникальной для Руси. Ее корни, очевидно,
надо искать в представлениях европейских «варварских» обществ, о
которых недавно писал польский историк К. Модзелевский. У древних
германцев и, по-видимому, славян «невольник был не только лишен
правовой субъектности, но и вообще не принадлежал к миру живых
людей. Освобождение невольника понималось как рождение, а об¬
ращение в рабство признавалось паллиативом физической смерти»15.
Так, «Правда рипуарских франков» expressis verbis говорит о «всех ри-
пуарских франках» как об общности всех свободных людей16. Поэтому и
374
«nim-чеиное Т. Л. Вилкул обстоятельство, что в одном из сообщений о
m мгиом собрании во время похода «не упоминаются холопы (воины),
|ц1мрсмснно присутствовавшие в княжьем дворе (да и наверно, в окру-
| г!ши некоторых бояр)»17, свидетельствует вовсе не о «нарративной
• 1ратегии» летописца, а о представлениях о стратификации общества,
« ипиственных древнерусскому социуму и вполне адекватно отражен¬
ных и источнике.
В поддержку своего мнения Т. Л. Вилкул ссылается также на «Исто¬
рию монгалов» Дж. дель Плано Карпини, в которой якобы «“всеми
4>ажданами Киева“ названы тысяцкий и знатные люди»18. При этом
украинская исследовательница почему-то цитирует не оригинальный
и‘кст источника и даже не русский перевод, а статью В. И. Стависско-
т, некритически воспринимая весьма спорные выводы этого автора,
обращение же к самому источнику показывает, что в одном месте
п I альянский францисканец, действительно, писал о совещании путе¬
шественников в Киеве «с тысящником и другими знатными лицами,
нывшими там же» (cum millenario et aliis nobilibus qui erant ibidem)19.
• Нее граждане Киева» (а, точнее, «весь киевский град») названы там
в совершенно другом месте и в совершенно другом контексте, вне
всякой связи с какими-либо «совещаниями»: «Свидетелями служит
весь Киевский град, давший нам провожатых и коней до первой Та¬
тарской заставы и принявший нас при возвращении с провожатыми-
татарами ... и все люди Руси, через земли которых мы проезжали, и
которые принимали запечатанные грамоты Батыя и приказ давать
нам лошадей и продовольствие...» (Civitas omnis Kyovie testis est, quo-
niam nobis dedit conductum et equos ad primam custodiam Tartarorum,
cl in reversione recepit nos cum conductu Tartarorum... Et omnes homines
Ruscie per quos nos transitum fecimus, qui receperunt litteras sigillatas Bati
et mandatum, quod nobis equos et expensas preberent)20. «Весь Киевский
град» явно здесь сопоставляется со «всеми людьми Руси» и не имеет
никакого отношения к гипотетическому «городскому совету» из 200
владельцев «крупнейших дворов-усадеб», о существовании которого в
Киеве, вопреки В. И. Стависскому, ничего не известно21. Millenarius et
alii nobiles Дж. Плано Карпини — это, несомненно, не что иное, как
боярский совет во главе с тысяцким, который, как известно, вполне
мог существовать в русских городах наряду с вечем.
Коллективное единство горожан подчеркивается и использованием
терминологии родства. В летописной повести о Борисе и Глебе говорит¬
ся об отношении киевлян к захватившему власть Святополку Окаянно¬
му: «лай не сердце ихъ с нил\ь, яко Братья ихъ б'Ьшд с Еорисоли*»22.
«Братьями» именуются киевляне и гораздо позже — в летописных рас¬
сказах о борьбе Изяслава Мстиславича с черниговскими князьями. Со¬
гласно Ипатьевской летописи (далее — Ип.), посол Изяслава прочитал
375
«вставшим в вече» на дворе у Софийского собора киевлянам послание
своего князя, в котором, в частности, говорилось: «Ныне же, кратье Ки-
яне, чего есте хотели, чилгъ ми ся есте ок'Ьчлли, пойдите по мн*к к Чер¬
нигову на Олговичи, доспевайте от мала и до велика, кто им'Ьеть конь,
кто ли не им*Ьеть коня, а в лодки: ти ко суть не мене одиного хотели уки-
ти, но вас искоренити». Киевляне согласились: «Роди, оже ны Еогъ теве
нзвавнлъ от великия льсти, вратью нашю, идемт» по тове и с д'Ьтми,
акоже хощеши»23.
Братство это было не просто интимным эмоциональным ощуще¬
нием, но имело и определенный социально-политический смысл.
Ясное свидетельство этого мы видим, например, в статье Новгород¬
ской первой летописи (далее: НПЛ) под 1224/1225 г., где содержится
рассказ о конфликте и последующих переговорах новгородцев с вла¬
димирским князем Юрием Всеволодичем, погибшим впоследствии
в битве на р. Сити: «Гюрги реме посломъ: Выдайте ми Якима Иванко-
виця, Микифора Тудоровиця, Иванка Тимошкиниця, Сдилу Оавиннц,
Вячка, Иваца, Радка; не выдадите ли, а я поилъ есмь коне Тьхв'Ьрью,
л еще Волховомь напою». В ответ на это новгородцы «скопиша всю во¬
лость, л около города острогъ доспеша», и отправили к Юрию новых
послов, заявивших ему: «княже, кланяемъ ти ся, а кратки своей не вы¬
даваема», а кръви не проливай; пакы ли твои мець, а наши головы»24.
Итак, новгородское «братство» скреплено (по крайней мере, в идеале)
взаимной ответственностью друг за друга; «братья» не могут друг дру¬
га «выдавать».
В историографии эти свидетельства не получили до сих пор адекват¬
ной интерпретации. Как ни странно, наиболее плодотворно они изу¬
чались в XIX — начале XX в. историками права, которые делали на их
основании выводы о порядке принятия решений на вечевых собрани¬
ях. Самая подробная характеристика вечевого «одиначества» принадле¬
жит В. И. Сергеевичу: «Счёта голосов, — отмечал исследователь — у нас
вовсе не делалось по той причине, что большинство голосов (абсолют¬
ное и тем более относительное) не считалось достаточным для решения
дела. У нас требовалось или единогласное решение или такое большин¬
ство, которое очевидно без всякого счёта голосов. Это должно быть
подавляющее большинство, которое заставляло бы смолкать всех раз¬
номыслящих»25. В отличие от других исследователей того же времени,
например, М. Ф. Владимирского-Буданова, просто констатировавшего
этот факт26, В. И. Сергеевич попытался дать ему объяснение. С одной
стороны, он предлагал «психологическое» толкование: «древний чело¬
век», по его словам, «не был способен к ... искусственному решению
вопроса» по большинству и «предпочитал биться за свои убеждения и
силой принуждать противника принять мнение, в истинности кото¬
рого он был уверен». С другой стороны, В. И. Сергеевич видел основ-
376
ink* условие такого положения дел в отсутствии «самостоятельной ис¬
полнительной власти, достаточно сильной, чтобы привести в действие
народное решение, несмотря на противоречие значительного мень¬
шинства»27. В советское время летописные данные о «единодушии» не
привлекали внимания историков, по всей видимости, потому что они
иг вписывались в обязательную для всех «историков-марксистов» мо¬
нель классовой борьбы, в рамках которой чаще всего рассматривались
вечевые собрания. Так, М. Н. Тихомиров в работе о городских вос-
етлниях если и цитирует сообщения о разрешении конфликтов в духе
• одиначества», то никак их не комментирует28. В недавнее же время
появилась точка зрения, согласно которой упоминания в летописи о
«единодушии» или его отсутствии в связи с вечевыми собраниями рас¬
сматриваются не столько как отражения реальных явлений, сколько в
качестве элементов «нарративных схем»29. Действительно, на первый
взгляд, основания для такой чисто литературной интерпретации есть.
Идеал «единодушия» зафиксирован многократно в Священном Пи¬
сании30 и, что, может быть, еще более важно, в тексте православной
литургии («и даждь нам единеми усты и единем сердцем...»), который
летописцы — а подавляющее большинство их принадлежало к духовен¬
ству — знали наизусть. Действительно, согласно летописям, горожане
для гарантии совместного единодушия/одиначества давали клятву на
христианских святынях. Когда у новгородцев вышел конфликт с кня¬
зем Ярославом Всеволодичем, сыном Всеволода Большое Гнездо, из
Новгорода бежали приближенные Ярослава с двумя его сыновьями,
Фёдором и Александром (будущим Невским). Согласно НПЛ, «тъгда
же новгородци р'кшл: /аДлжь что зло съдумлвъ на святую Софию, а по-
веглъ; а мы ихъ не гоннли, шъ врАтью свою есме казнили; а князю есме
зла не створили никоторлго же; да оно илгь богъ и крестъ честьныи, а
мы соб'Ь князя промыслимъ; и щЬловаша святую Еогородицю, ЯКО БЫТИ
всемъ одинакым'ъ»3 1. «Одиначество» новгородцев скрепляет, таким об¬
разом, совместная клятва с целованием иконы Богородицы. А несколь¬
кими годами раньше жители Переяславля Суздальского присягали по¬
сле смерти Всеволода Большое Гнездо тому же Ярославу Всеволодичу,
совместно целуя крест. На обращение князя: «Ерлтия переясллвци, се
отець мои иде къ богови, а васъ удллъ мн*к, а мене вдалъ вамъ на pyiyk.
Да рците ми, врлтия, лще хощете мя им^ти cobHj, яко же имеете отца
моего, и головы своя за мя сложити», переяславцы ответили: «Еелми,
господине, тако вуди, ты нашь господина, ты Есеволодъ». После этого
они «щЬловаша к нему вси крестъ»32. Здесь раскрывается содержание
коллективной клятвы горожан: она состоит в произнесении ими опре¬
деленных фраз и последующем целовании креста. Слова переяславцев
заслуживают внимания. Они соглашаются стоять за нового князя, не
щадя своей головы, и провозглашают его своим «господином» и «Все¬
377
володом», т.е. называют его именем отца. Последнее обстоятельство
ясно показывает, что «единодушие» переяславцев — отнюдь не плод
библейских реминисценций, но отражение реальных представлений
людей Древней Руси, поскольку в них проявляется архаическая кон¬
цепция имени, основанная на «мифологическом отождествлении». В ее
рамках «имя оказывается как бы функцией от места»33. Ярослав в риту¬
альной фразе переяславцев не просто занимает место своего отца, Все¬
волода, но отождествляется с ним. О том, что это фраза действительно
ритуальна, а не случайна, свидетельствует зафиксированное в другой
летописи аналогичное восклицание новгородцев34.
Но в еще большей степени специфика этого сакрального «еди¬
нодушия» явствует из его, пользуясь позднесоветской терминоло¬
гией, «добровольно-принудительного» (а вовсе не идеалистически-
духовного!) характера, о чем explicite говорится в летописях. Вот в
1149 г., согласно Ип., новгородцы соглашаются поддержать Изяслава
Мстиславича в борьбе с его дядей Юрием Долгоруким и заявляют:
«Княже, ать же поидемъ, и всяка душл, лче и дьякъ, л гуменце емоу
прострижено, а не постлвленъ коудет, а тъ Бога молить»35. Понятно,
что у «всякой души» не спрашивали, согласна ли она идти в поход: это
было решение коллектива, а не общества, состоящего из индивидов.
Наличия инакомыслящих не подразумевалось, несогласного коллек¬
тив просто принуждал к выполнению своего решения. Это явствует из
сообщения той же летописи под 1151 г. о походе трех князей, органи¬
зованном с целью предупредить объединение их противников, Юрия
Долгорукого и Владимира Галицкого: «Кияне же рекошл БячьслАву, и
Изясллву, и Ростиславу, ать же поидуть вен, како можеть и хлудъ в
руци взяти, пакы лн \то не пойдет, намъ же н дли, ать мы сами по-
вьемы. И ТАКО ПОНДОША, другъ Другл не ОСТА, НО ВСИ С РАДОСТЬЮ ПО СВОИХ
князехъ, и на конех и пешн многое множество»36. Итак, здесь не только
подчеркивается коллективное единство всех «киян» без исключения,
но и говорится о возможной расправе коллектива с тем, кто попыта¬
ется уклониться от «радости» участвовать в совместном походе.
Очень ярким подтверждением отнюдь не литературного, а реального
характера древнерусского коллективного «единодушия» является обна¬
руженная в 2005 г. на новгородском Троицком раскопе берестяная гра¬
мота № 954, которую на основании совокупности стратиграфических и
внестратиграфических данных относят к первой четверти XII в. В ней
житель Людина конца некий Шильце обвиняется в том, что он «посо-
ромидъ коньцъ въхъ Людинь». Обвинение гласило: «Цемоу пошикле-
ши свинкк чюж'Ь»37. В чем именно обвинялся Шильце, точно не ясно:
либо в зоофилии, либо в наведении порчи на домашних животных (гла¬
гол «пошибати» может иметь и то, и другое значение). В данном случае
важно, однако, не это, а восприятие городского района в качестве кол-
378
игк I ивного потерпевшего, честь которого пострадала. Авторы послания
1гшко и Жирочко видят главную вину обвиняемого именно в «сороме»,
i нч'чсстье, нанесенном Людину концу, а не в его предосудительных дей-
пвиях как таковых. Здесь мы сталкиваемся с уникальным описанием
I < м о, как действует коллективное единодушие de facto, вне сферы «боль¬
шой политики» и на микроуровне отношений между отдельными го¬
рожанами. Понятия из лексикона летописцев (типа «одиначества» или
■од подушил») не употребляются, но суть остается той же: коллективное
гдпподушие — это, прежде всего, коллективное принуждение.
Таким образом, это добровольно-принудительное коллективное
-единодушие» оказывается явлением, совсем не похожим на христи¬
анский идеал единства. Каково же его происхождение? Тут помогают
с-равнительно-исторические данные. Именно на основе «единодушия»
принимались решения на «народных собраниях» западнославянского
«племенного» союза лютичей. В высшей степени характерно, что рас¬
сказывающий об этом немецкий хронист Титмар Мерзебургский ис¬
пользует латинское слово, которое в переводе на русский буквально и
означает «единодушный» — unanimis: «Во главе же тех, кто вместе на¬
зываются лютичами, не стоит особый правитель. Они, рассматривая
I юобходимые для себя [дела — 77. Л.] путем единодушного обсуждения
на собрании, все приходят к согласию о вещах, которые нужно испол¬
нить. Если же кто-либо из жителей той же области на собрании им
противоречит, его бьют палками и, если вне [собрания — 77. Л.] откры¬
то противодействует, теряет все [имущество — 77. Л.] или в результате
поджога или непрерывного разграбления или в их присутствии вы¬
плачивает в соответствии со своим качеством причитающуюся денеж¬
ную сумму»38. Unanimi consilio лютичей — это то же, что и «однодушно»
русских источников. И здесь очевиден жестко коллективистский ха¬
рактер «единодушия», за нарушение которого инакомыслящего ждет
суровое наказание. Польский историк Кароль Модзелевский недавно
убедительно показал, что сведения Титмара заслуживают полного до¬
верия: они не основываются на какой-либо литературной традиции и,
напротив, находят соответствия в источниках о древних германцах,
общественный строй которых был близок к общественному строю
древних славян. Важно, что «единодушие» на германских собраниях
зафиксировано не только в нарративных памятниках, но и в таком
раннем и достоверном источнике, как Саксонский Капитулярий Кар¬
ла Великого 797 г. О наказании саксонскими pagertses — населением
округов («пагов») — человека, отказывающегося выполнять решения
суда, там говорится: «...пусть, созвав общее собрание, соберутся вме¬
сте сами жители округа и если единодушно согласятся — пусть подо¬
жгут его [дом и двор — 77. Л], для его усмирения; тогда пусть это будет
сделано согласно общему постановлению этого собрания, согласно
379
их древнему праву...»39. Ссылка на «древнее право» имеет отношение,
думается, не только к характеру наказания, но и к порядку принятия
решения, которое должно быть осуществлено unanimiter, т.е. опять же
«единодушно». К сожалению, нам ничего не известно о том, каким
образом принимались решения на собраниях восточных славян. Но
нет никаких оснований сомневаться в том, что это происходило при¬
мерно так же, как у германцев или западных славян — на основе кол¬
лективистского «единодушия» (unanimitatis).
Несомненно, архаичен и сам принцип сакрализации коллективной
воли, хотя, конечно, сакральная форма «единодушия» в Древней Руси
была уже совершенно иной — не языческой, как у древних германцев
или славян40, а христианской. Изменились и «институты» — решения
теперь принимались не на «племенных», а на городских собрани¬
ях, круг участников которых был уже, по-видимому, принципиаль¬
но иным. Однако гораздо более устойчивыми оказались ментальные
установки, и среди них — принцип «единодушия». Эта устойчивость
фиксируется, между прочим, не только на Руси. В сообщении поль¬
ского хрониста Галла Анонима о событиях 90-х годов XI в., когда про¬
изошел конфликт между князем Владиславом Германом и его сыном
Збигневом и тот укрылся во Вроцлаве, говорится, что на все уговоры
Владислава выдать беглеца «вроцлавяне единодушно» отказывались
это сделать (Wratislauienses unanimiter responderunt...)41.
С помощью западнославянских и германских данных разъясняет¬
ся, таким образом, проблема происхождения и сущности принципа
вечевого «единодушия». Возникает, однако, естественный вопрос: что
происходило, если против какого-либо предложения выступал не от¬
дельный «отщепенец», а значительное меньшинство, или, тем более,
если коллектив распадался пополам?
И здесь как раз чрезвычайно полезными оказываются древнерус¬
ские данные. Еще В. И. Сергеевич проницательно замечал, что при
таких обстоятельствах, «как необходимость соглашения всех, так и
возможность междоусобной брани суть две стороны одного и того же
явления», в результате чего «волость постоянно переходит из состоя¬
ния мира в состояние размирья и обратно»42.
Конечно, как показывают некоторые летописные свидетельства,
на Руси бывали и ситуации, не требовавшие непременного самоопре¬
деления общности, когда горожане, с одной стороны, не готовы были
поддержать какую-то инициативу in corpore, с другой — вопрос не был
столь принципиален, чтобы коллективно противостоять ей. В таком
случае решение зависело от выбора индивида (но постановлял это
опять-таки коллектив). Это следует из сообщения Ип. под 1147 г., ког¬
да Изяслав Мстиславич обратился к киевлянам за помощью в борь¬
бе против Юрия Долгорукого. Те ответили: «Княже, ты ся на нас не
380
11гЬваи, не можемъ на Володимере племя рукы въздаяти, оня же Ол-
говичи, хотя и с д^Ьтми». Тогда князь призвал присоединяться к нему
добровольцев и собрал, таким образом, большое войско. Киевляне не
позражали43.
Очень часто, однако, теоретическое единодушие на практике при¬
водило к периодически повторявшимся междоусобицам. Регулярно
такое происходило в Великом Новгороде, где не было мощной адми¬
нистративной власти, которая могла бы эффективно контролировать
происходящее. Так, под 1218 г. в НПЛ рассказывается о конфликте,
вызванном разногласиями новгородцев по поводу фигуры посадни¬
ка Твердислава: «и възвониша у святого Николы оннполовици цересъ
мочь, л Неревьскыи коньчь у ©вятыхъ 40, тлкоже копяче люди нл
ТвЬрДИСЛАВААА И ПОИДОША 0НИП0Л0ВНЦИ И ДО Д^ТИИ ВЪ кръняхъ, АКЫ НА
рлть, а неревляне тлкоже; а злгородьци не въсташа ни по сихъ, и по
сихъ, нъ зряху перезорл. Твьрдисллвъ же, позря на святую Софию, и
рече: длже куду виноватъ, да куду ту мертва; куду ли прлвъ, а ты мя
опрлви, господи; и поиде съ Людинели» концемь и с пруси. И кысть сеця
У Г0р0ДКНЫХ"Ь ворота, И ПОК^ГОША НА онъ полъ, а друзии ВЪ конкцк, и
л\остъ переметлшА, и переехлшА оннполовици въ лодкяхъ, и поидоша
силою»44. Этот фрагмент ясно показывает, что альтернативой «едино¬
душному» решению было только насилие. Именно к нему прибегли
жители разных концов и других новгородских территориальных еди¬
ниц, не согласовав «единодушно» вопрос о посаднике. Вечевой кол¬
лектив должен быть един, — таков был идеал. Но в действительности
часто происходило по-другому, общность раскалывалась, и, как со¬
общается в той же летописной статье, в разных частях города «быша
в^ча по всю неделю»45. Не всегда могло воспрепятствовать внутрен¬
ним конфликтам и представление о новгородском «братстве». Когда
в Новгороде возникла «котора зла» между сторонниками и противни¬
ками князя Мстислава Юрьевича, летописец замечает: «...и въсташа
НА КНЯЗЯ ЛЛъСТИСЛАВА НА ГюрГбВНЦЯ, Н НАЧЯША НЗГОННТН НЗ НоВАГОрОДА,
търговын же полъ сташа въ оружии по нел\к; и съвадншася крлткя, и
л\остъ переимАшл на Вълхове, и сташа сторожи у городкныхъ воротъ,
А друзии НА ОНОМЬ ПОлу, МАЛЫ Ж8 И КрЪВИ Н8 прОЛЬЯША М8ЖИ СОВОЮ»46.
Летописец, с одной стороны, не скрывает прискорбный для него факт
внутриновгородского противостояния, с другой, — его участники все
равно остаются «братьями».
И тут вновь можно привести очень красноречивую параллель из
истории одного из западнославянских народов, у которых не сложи¬
лась государственность. В 1073 г. в Саксонии вспыхнуло восстание про¬
тив короля Германии Генриха IV. Как Генрих, так и саксонцы были за¬
интересованы в привлечении на свою сторону союзников, поэтому они
поочередно обратились к славянам-лютичам с просьбой о поддержке,
381
подкрепленной деньгами. По сообщению немецкого хрониста Лампер-
та Герсфельдского, мнения лютичей разделились: «Одни из варваров
громко требовали принять союз и деньги короля, другие — саксонцев».
Дальнейшие события развивались прямо по новгородской «логике»:
«После того, как отсюда из-за разнузданности невежественной толпы
начался раздор, они настолько терзали себя резнёй, что сообщают об
убийстве в этом столкновении многих тысяч людей». Противостояние
практически парализовало лютичский социум: «И так они, после этого
в течение многих дней против себя и своих близких с помощью враж¬
дебного оружия неистовствуя, поневоле были вынуждены отказаться от
внешних войн»47.
Братское «единодушие» нужно было восстановить любой ценой, и
если, при равенстве сил, этого не происходило при помощи насилия,
то принималось какое-то компромиссное решение. И вот тут, видимо,
можно говорить об определенной «нарративной стратегии». Поскольку
политические представления древнерусского общества предусматрива¬
ли либо полное единодушие, либо наказание отдельных «отщепенцев»,
но никак не конкуренцию и компромисс различных общественных
сил, то в летописях сами поиски компромисса, которые, несомненно,
не могли не иметь места, опускались, и излагался уже достигнутый ре¬
зультат, возвращавший ситуацию к «идеальному» единодушию: «воголгь
дняколъ попрлнъ высть и святою Софиею, крестъ къзвеличянъ высть;
и съндошася Братья въкуггЬ однодушно, и крестъ [уЬловлшА48 (в статье
1218 г.); «Еогол\ь и святою Софиею крестъ възвеличянъ бысть, а дьяволъ
попранъ; а Братья вся въку1гЬ быша49 (после аналогичного конфликта
двумя годами позже).
Но и здесь дело, думается, отнюдь не только в риторике летописца.
«Единодушие», которое он описывает, в сущности имеет сакральный
характер. Его сверхъестественными гарантами являются Бог и св. Со¬
фия, а рушится оно кознями дьявола. Практическое выражение эта
сакрализация имеет в церемонии совместного крестоцелования, кол¬
лективной клятве новгородцев на кресте (иногда это может быть цело¬
вание иконы, но суть дела от этого не меняется). Соблюдение верности
клятве воспринимается как «возвеличивание» креста и, соответствен¬
но, Господа, а нарушители ее — как «крестопреступники» и, следова¬
тельно, богохульники. Это, разумеется, форма христианского sacrum,
хотя и неоднозначно оценивавшаяся самой Церковью, в принципе, в
соответствии с евангельской заповедью, осуждавшей саму идею клят¬
вы50. Важно, однако, что сакральным было политическое единодушие и
славян-язычников. Об этом сохранилось свидетельство в «Славянской
хронике» Гельмольда, особенно ценное тем, что ее автор был очевидцем
описываемых им событий. В начале 1156 г. он, сопровождая епископа
Герольда, побывал в земле полабских славян — вагров и столкнулся
382
мм лицом к лицу с языческим sacrum: «...по дороге пришли мы в рощу,
г/шиственную в этом краю, которая целиком расположена на равнине.
1щ‘сь среди очень старых деревьев мы увидали священные дубы, по¬
шл щенные богу этой земли Прове, которые окружал двор, обнесенный
искусно сделанной деревянной оградой, имевшей двое ворот». Хронист
шмечает, что в «Славии» «все города изобиловали пенатами и идола¬
ми», «но это место было святыней всей земли (sanctimonium universae ter-
i;k\ курсив мой — 77. Л.), в которой были жрец, и празднества, и разные
пОряды жертвоприношений». Но самое существенное для нас, что эта
роща с «двором» была не просто местом культа, но и местом «народных
собраний» (Гельмольд подчеркивает их судебную функцию): «Сюда
каждый второй день недели имел обыкновение собираться народ с
князем и жрецом для осуществления суда»51. Вне зависимости от того,
что некоторые детали сообщения (указание на неизвестный славянам
недельный счет времени, имя бога Прове) вызывали скептицизм ис¬
следователей, его достоверность вообще и свидетельство о сакральном
характере «народных собраний» у вагров в частности не вызывает со¬
мнений52. Хотя здесь explicite и не говорится о том, что решения на этих
собраниях принимались на основе единодушия, несколько выше Гель¬
мольд прямо пишет о «единодушном согласии» вагров, проявлявшемся
и расправах над индивидами, противопоставлявшими себя общности53.
Не исключено, что в западнославянских данных может быть об¬
наружена параллель и сакральному единодушию новгородских «кон¬
цов». В поморском Щецине, по свидетельству двух из трех написан¬
ных в 40—50-е годы XII в. житий «апостола поморян» епископа Оттона
Бамбергского54, находились т. н. «контины» (contine) — здания, свя¬
занные с культом местных божеств, прежде всего Триглава. Аноним¬
ный автор самого раннего среди трех, т. н. «Прюфенингского жития»
пишет о двух «континах»: «Ведь в этом городе на небольшом рассто¬
янии друг от друга находилось два дома, построенных с огромными
старанием и искусством, в которых неразумный языческий народ
почитал бога Триглава; их из-за того, что в них хранились изображе¬
ния богов, предки назвали континами»55. Другой агиограф, Герборд,
говорит о четырех «континах». Одна из них, которая, по словам агио-
графа «была главной», была собственно святилищем. Там находился
и главный объект культа — «трехглавое изображение, которое, имея
на одном туловище три головы, называлось Триглавом...»56. Назначе¬
ние остальных «контин» было другим: «Три же другие контины поль¬
зовались меньшим почтением и были меньше украшены. Внутри по
окружности были установлены только сиденья и столы, так как там
они имели обыкновение проводить свои собрания; а именно, если
они желали или пить, или развлекаться, или обсуждать свои важные
дела, они сходились в определенные дни и часы в эти же здания»57.
383
Несмотря на то, что Vita Prieflingensis — памятник, несколько более
ранний, чем другие два жития, сведения Герборда ни в коей мере не
могут быть расценены как вторичные. Информантами обоих агио-
графов были очевидцы — участники миссионерских поездок Оттона
Бамбергского: соответственно, переводчик епископа Адальберт и мо¬
нах бенедиктинского монастыря в Михельсберге Сефрид58.
В высшей степени существенно, что, согласно обоим текстам, само
слово confine — славянское. Сефрид в «Диалоге» Герборда прямо гово¬
рит об этом: «Славянский язык в большей части звуков близок к ла¬
тинскому, и потому я полагаю, что контины названы от того, что есть
continere (т.е. “содержать”,“заключать” — П. Л.)»59.
Это, разумеется, типичная «народная» этимология. Однако само
слово представляет определенный интерес. В 1945 г. А. В. Арцихов-
ский высказал гипотезу о том, что continae Герборда — это, на самом
деле, концины или кончины, являвшиеся «общественными зданиями
концов, где собирались граждане или старейшины для празднеств и за¬
седаний». Ученый, исследовавший средневековый Новгород, предпо¬
ложил, что Щецин с его «вечевым строем», как и Новгород, «делился
на концы, и их было четыре»60. Позднее В. Л. Янин и М. X. Алешков¬
ский даже писали, что новгородские «кончанские организации ... вос¬
ходят, как предположил А. В. Арциховский, к балтийским славянам, у
которых имелись общественные здания контины — центры отдельных
частей города»61. Это «развитие» гипотезы А. В. Арциховского, на мой
взгляд, не имеет подтверждений в источниках. Нет никаких оснований
говорить о заимстововании концов Древней Русью у западных славян.
Упоминание «контин» относится к первой половине XII в., тогда как,
например, Славенский конец (Славьно) в Новгороде отмечен в летопи¬
си уже под 1105/1106 г62. Под 1172/1173 г. в той же летописи появляет¬
ся уже термин «конец» — применительно к Неревскому концу63. В уже
упоминавшейся новгородской берестяной грамоте № 954 первой чет¬
верти XII в. упоминается Людин конец64. Кроме того, концы существо¬
вали не только в Новгороде, но, как показал тот же А. В. Арциховский,
и в других средневековых русских городах, как в Северо-Западной Руси:
во Пскове, в Русе, Ладоге, Кореле, так и вне ее: в Киеве, Ростове, Смо¬
ленске, Серпухове, возможно, в Великом Устюге, Москве, Твери, Ниж¬
нем Новгороде, Туле65. С учетом того, что у поморян известно только
одно упоминание, и то не концов, а «контин», которые только гипоте¬
тически имеют отношение к концам, интерпретация многочисленных
упоминаний древнерусских «концов» как заимствования у западных
славян кажется очень странной. Между прочим, вопреки В. Л. Янину и
М. X. Алешковскому, А. В. Арциховский вовсе не писал о том, что нов¬
городские «концы» восходят к западнославянским, он просто сопостав¬
лял схожие, по его мнению, явления, не пытаясь объяснить их в рамках
384
мшрлцмонистской концепции. Правда, В. Л. Янин и М. X. Алешков-
< I ии и качестве дополнительного аргумента ссылаются на то, что го-
I и ни-к110 концы известны только «на территории первоначальной новго¬
родской федерации», которая, как они считают, подвергалась в раннее
ирсми балтийско-славянской колонизации. Наличие концов в Москве
п < сриухове, по мнению ученых, должно, в соответствии с легендой
11ачальиого летописания, «связываться с ляшским происхождением вя-
I iruMi»66. (хотя основанный в 1374 г. князем Владимиром Андреевичем
< сриухов определенно никакого отношения к древним вятичам иметь
нс мог). Наконец, неоднократно зафиксированный в летописях Копы-
рси конец в Киеве — это, по словам В. Л. Янина и М. X. Алешковского,
'минь «окраинный центр городской территории»67. Это довольно слож¬
ное построение, на мой взгляд, выглядит искусственным. Нам ничего
мс известно о социально-политической активности не только Копы-
рёиа конца, но и городских концов «на территории новгородской фе¬
дерации», за исключением Новгорода и в XV в. Пскова. Поэтому надо
и ибо «окраинными центрами» считать все концы, кроме новгородских
и псковских, либо все концы считать настоящими городскими района¬
ми, не делая исключения для Новгорода и Пскова. Но выделять особо
Копырёв конец в Киеве совершенно нелогично. Да и нельзя не согла¬
ситься с А. В. Арциховским, подчеркивавшим, что упоминание одно-
к) конца в Киеве отнюдь не означает, что он был единственным; ведь
«если бы для новгородской топографии сохранились сведения только
тех лет, что и для киевской, мы бы из всех новгородских концов знали
один Неревский, как в Киеве один Копырёв»68. Кроме того, и сама идея
о колонизации Северо-Запада Руси славянами с Балтики разделяется
далеко не всеми исследователями.69 Однако к самой гипотезе А. В. Ар-
циховского о значении слова contina это отношения не имеет. Она за¬
служивает самого пристального внимания. Дело в том, что латинской
форме contina вполне может соответствовать славянское слово кончина
в значении «собрание представителей городского “конца”» (с коллек¬
тивным суффиксом -ина, как в словах дружина, братчина). Тем самым
объясняется финальная часть латинского слова. Наличие в латинской
форме «t» вместо «ч» в таком случае связано с отсутствием аффрикат в
латинском языке70.
Господствует, однако, другое мнение. Еще публикатор «Диалога»
Герборда Г. X. Пертц, предполагая связь термина contina со словом ко¬
нец, предлагал, однако, видеть в «континах» «островерхие здания» (ае-
dificia fastigata). Ссылался он при этом на то, что konezyna по-польски
означает «конец, верх» (finis, fastigium)71. Польский ученый С. Урбань-
чик полагал, что славянское слово, переданное по-латыни как contina,
должно было звучать «кдета»; оно было родственно словам типа kqt
или киса и означало то же, что и «дом».72 Относительно недавно эти
385
наблюдения развил другой польский лингвист Л. Мошиньский. По
его мнению, «контина» происходит от гипотетического древнеполаб-
ского kotina, со значением «дом», «хижина», которое, в свою очередь,
возводится к праславянскому существительному kotja (жилые строе¬
ния разного типа)73.
Так или иначе, были ли щецинские «контины», действительно,
«кончинами» — местами собраний городских концов, или это были
«дома», служившие для собраний разных частей городского населе¬
ния, мы имеем дело с очень яркой внешней формой выражения са¬
крального единодушия в языческом славянском обществе. Предста¬
вители отдельных частей населения Щецина собирались и обсуждали
значимые для них вопросы в своих «континах», а затем происходила
ритуальная манифестация общегородского единодушия: путем со¬
вместного поклонения Триглаву, общего пиршества — возможно, как
полагает X. Ловмяньский, с потреблением принесенных жертв74 — и
других коллективных ритуалов. Мы, к сожалению, не знаем, где имен¬
но находились все контины. Однако «Прюфенингское житие» говорит
о том, что, по крайней мере, две из них, использовавшиеся в качестве
культовых сооружений, находились поблизости друг от друга (haut
grandi ab invicem intervallo distabant): единство культа, по-видимому,
было связано с сакральным «единодушием».
Как можно охарактеризовать эту, основанную на «единодушии»,
политическую культуру? На мой взгляд, совершенно неправильно на¬
зывать ее, вслед за некоторыми учеными, «демократической». Свобо¬
да личности, права меньшинства, политическая конкуренция — все
эти непременные атрибуты современной демократии либо вообще от¬
сутствовали в Древней Руси, либо их проявления считались времен¬
ными и досадными отступлениями от идеала «единодушия». И уж, ко¬
нечно, ничего общего с демократией не имело коллективное насилие,
представлявшее собой одну из несущих конструкций этой системы.
По верному замечанию К. Модзелевского, «требование единодушия
не вытекало, как видно, из уважения к личному мнению индивида. В
нем скорее выражалось могущественное давление, оказывавшееся на
индивида общностью, неспособной действовать в условиях расхожде¬
ния во мнениях»75. Однако это давление, в отличие от монархических
режимов, не носило административного характера, что открывало
более широкие возможности участия в политической жизни: голос
тех горожан, которые в силу влияния в обществе или личных качеств
были способны воздействовать на коллектив, мог быть очень весом76.
Поэтому вече не было и простым орудием «элитарных групп» или
князей, которые якобы всегда стоят за кулисами нарисованной лето¬
писцами виртуальной «нарративной» реальности.
386
Особый вопрос — причины сохранения в древнерусской полити-
•ич м>й культуре столь архаичных традиций. Не пытаясь дать исчерпы-
п.иоший ответ, отмечу, что мнение В. И. Сергеевича о ключевой роли в
ном явлении определенной слабости княжеской власти на Руси в до-
мопогольское время, у которой не хватало сил, как это было, напри¬
мер, в Польше, создать чёткую административную систему, заслужи¬
вает внимания. Почему так произошло, сказать сложно. Это должно
ныть задачей отдельного исследования.
11е стоит, однако, вслед за тем же В. И. Сергеевичем и другими сто¬
рон пиками «земско-вечевой» теории, преувеличивать слабость госу-
парс I венной власти и силу веча на Руси.
У князей были свои методы борьбы с «единодушием» горожан.
Могла быть использована довольно тонкая тактика, как, по-видимому,
поступили Мстислав и Ярополк Ростиславичи во время междоусоб¬
ной войны во Владимирской земле в 70-е годы XII в. Уже после побе¬
ды их противников, Юрьевичей, суздальцы заявили старшему из них
Михалку: «Мы, княже, на полка/* тол\ь со Мстиславом не были, но выли
с ним водяре, а на нас лиха сердцд не держи, но по'Ьди к нам»77. Ясно,
что Ростиславичи ориентировались именно на элитную часть суздаль-
цев, и общесуздальское «единодушие», таким образом, не состоялось.
Таким же образом была разрушена и упоминавшаяся выше unanimitas
вроцлавян в конце XI в., защищавших от князя Владислава Германа
одного из его сыновей Збигнева. По сообщению Галла Анонима, дей¬
ствовавший от имени князя воевода Сецех «стал умело обещаниями
и дарами побуждать к отпадению [от Збигнева. — 77. Л.] больших лю¬
дей среди них и понемногу склонял их на [другую] сторону» (Setheus
maiores inter eos callide promissis et muneribus attemptabat, eosque paula-
tim in partem [aliam] inflectebat). Наконец, «когда многие склонились»
(pluribus inflexis)78, Владислав Герман вошел во Вроцлав, а Збигнев бе¬
жал и укрылся в Крушвице в Куявии.
Это могло быть и прямое насилие, как случилось в Звенигороде
Галицком, согласно известию Ип. под 1146 г., на вече, собравшем¬
ся во время осады города киевским князем Всеволодом Ольговичем:
«...въторыи день створншА в'Ьче Звенигородьчи, хотяче ся передАти.
И B"fc оу НИХЪ В06В0ДА Еолодимирь моужь ИвАНЪ ХлЛД'кеВИЧЬ, нзома оу
нихъ моужи три, и оуви я, и когождо ихъ, перетенъ наполъ, поверже я
ИСЪ грАДА - ЧгЪмЬ И ЗАГрОЗИ ИЛ1Ъ. И НАЧАША СЯ ЗвбИИГОрОДЬЦИ ОТТОЛ^
БИТИ БбЗЪ ЛЬСТИ»79.
Понятно, что звенигородский воевода совершил то, о чем, вероятно,
мечтали и многие его коллеги. Но, надо полагать, не могли. Очевидно,
в силу каких-то причин в домонгольской Руси, в отличие, например,
от той же Польши, где вроцлавские события все-таки остались эпизо¬
дом, сложилось своего рода неустойчивое равновесие между княжеской
387
властью и вечем, в деятельности которого сохранялись некоторые ар¬
хаические традиции, в т.ч. принцип коллективного единодушия. Это
равновесие было нарушено на значительной части территории Руси
после монголо-татарского нашествия, хотя там, где вечевые традиции
сохранялись (Великий Новгород, Псков, русские города Великого кня¬
жества Литовского), сохранялся и принцип единодушия при принятии
решений. Московская власть выкорчевывала его вместе с вечем, делая
в общегосударственном масштабе то, что сделал в Звенигороде Галиц¬
ком Иван Халдеевич.
Примечания
1 Исследование выполнено при финансовой поддержке РГНФ в рамках научно-
исследовательского проекта РГНФ № 08-01-00440а, Автор также получил частичную
поддержку CHU — Центрального Европейского Университета (г. Будапешт, Spe¬
cial and Extension Programs). Благодарю за советы и рекомендации Д. В. Каштанова,
В. А. Кучкина, П. С. Стефановича.
2 Гуревич А. Я. Свободное крестьянство феодальной Норвегии // Он же. Избранные тру¬
ды. Крестьянство средневековой Норвегии. СПб., 2006.
3См.: Он же. Феодализм перед судом историков, или о средневековой крестьянской ци¬
вилизации // Одиссей. Человек в истории. Феодализм перед судом историков. 2006.
М., 2006, особенно: с. 36-38.
4 Полное собрание русских летописей (далее — ПСРЛ). Т. HI. С. 54.
5См.: ПСРЛ. Т. III. С. 67.
6 ПСРЛ. Т. 1. Стб. 348. В Ип. упоминаются еще и «вси Володимирци» (ПСРЛ. Т. 2.
Стб. 490-491).
7Там же.Т.1. Стб. 378.
8 Вилкул Т. JI. Дружина-вече // Государство и общество. История, экономика, политика,
право. СПб., Ижевск, 2002. С. 20.
9 Здесь и далее даты от Р. X. указываются с учетом исследования Н. Г. Бережкова «Хро¬
нология русского летописания» (М., 1963).
10ПСРЛ.Т.ГСтб. 433.
пТамже.Т.1. Стб. 434.
12Там же. Т. IV. Ч. 1.С. 194.
13Что, кстати, было строжайшим образом запрещено канонами (см.: Белякова Е. В. От¬
ношение к войне и убийству в канонических памятниках XIV—XVI вв. // Миротвор¬
чество в России: Церковь, политики, мыслители. М., 2003. С. 49).
14 Там же.Т.1. Стб. 248.
15 Modzelewski К. Barbarzynska Europa. Warszawa, 2004. S. 431.
16См.: Ibid. S. 185-186.
17 Вилкул T. JI. Дружина-вече. С. 29, примеч.
,8Тамже. С. 19.
19Giovanni di Pian di Carpine. Storia dei Mongoli / Ed. E. Menesto. Spoleto, 1989. P. 304. Рус¬
ский перевод А. И. Малеина под редакцией Н. П. Шастиной: Плано Карпини Дж.
дель. История монгалов // Путешествия в восточные страны Плано Карпини и Ру-
брука. М., 1957. С. 67.
20Giovanni di Pian di Carpine. Storia dei Mongoli. P. 332. Русский перевод, не считая не¬
больших поправок автора этих строк, см.: Плано Карпини Дж. дель. История монга¬
лов. С. 82.
21Стависский В. И. К анализу известий о Руси в «Истории монгалов» Плано Карпини
в свете ее археографической традиции // Древнейшие государства на территории
СССР. Материалы и исследования. 1986 год. М., 1988. С. 208—209.
22 ПСРЛ. Т. 1. Стб. 132.
388
• l.tM кг. i: II. Стб. 348-349. Cp.: Там же. T XXV. С. 42; Т. I. Стб. 316-317.
' 1»м -кг. I. I И. С. 64.
• г/кч'гчич В. И. Древности русского права. СПб., 1908. Т. 2. Вече и князь. Советники
I пн ш. ('. (>2.
' Н uuUtmtpcKuu-Буданов М. Ф. Обзор истории русского права. М., 2005. С. 80-81.
< гр.чччшч В. И. Ук. соч. С. 63.
' < м , например: Тихомиров М. Н. Крестьянские и городские восстания. М., 1955. С. 250.
’ IU ih vn Г. Л. Bine в давши Pyci у друт1й половин! XI—XIII ст. Автореферат ... кл.н. Кшв,
мин. ('. 14.
м несколько упоминаний в Деян., а также: Рим. 15:6, Фил. 1:27, 2:2.
"IKTJI.T. III. С. 67.
' l.iM же. Т. 41. С. 130.
сиенский Б.А. Царь и самозванец: самозванчество в России как культурно-
ж 1 ори чески й феномен // Он же. Избранные труды. М., 1994. Т. I. Семиотика исто¬
рии. Семиотика культуры. С. 82. См. о проблеме в целом: Лотман Ю. А/., Успен-
• 'л ///'/ />. А. Миф—имя—культура // Успенский Б. А. Избранные труды. Т. I.
"См.: МСРЛ.Т. II. Стб. 370.
'■ Iлм же.
1лм же. Т. II. Стб. 433-434.
11 Ut чтите А. А., Янин В. Л. Берестяные грамоты из новгородских раскопок 2005 г. // Во¬
просы языкознания. 2006. № 3. С. 3-7.
”111 iis autem omnibus, qui communiter Liutici vocantur, dominus specialiter non presidet ullus.
Unanimi consilio ad placitum suimet necessaria discucientes, in rebus efficiendis omnes
concordant. Si quis vero ex comprovincialibus in placito hiis contradicit, fustibus verbera-
(in' el, si forinsecus palam resistit, aut omnia incendio et continua depredatione perdit aut
in corum presentia pro qualitate sua pecuniae persolvit quantitatem debitae. — Thietmari
Merseburgensis episcopi chronicon / Monumenta Germaniae Historica (далее — MGH).
Scriptores rerum Germanicarum. Nova Series. B., 1935. T. IX / Hrsg. R. Holzmann. VI. 25
(18). S. 304.
condicto commune placito simul ipsi pagenses veniant et si unanimiter consenserint pro
districtione illius causa [в другом списке: causae, Г. Вайтц предлагает конъектуру: casa]
inccndatur; tunc de ipso placito commune consilio facto secundum eorum ewa fiat per-
aclum... — Leges Saxonum und Lex Thuringorum / Ed. C. von Schwerin. Hannoverae et
Lipsiae, 1918 (Fontes iuris Germanici antiqui in usum scholarum ex MGH separatim editi).
P. 48. См. об этом: Modzelewski К. Op. cit. S. 356-361. Принцип «единодушия» дей¬
ствовал и гораздо позже — на вечах (судебных собраниях) в средневековой Польше.
Гам, как отмечал Францишек Буяк, вече «свое положение оно могло охранять с по¬
мощью солидарности, которую в высокой степени поддерживал (хотя иногда и ума¬
лял) принцип единодушия» (Bujak F. О wiecach w Polsce do konca wieku XIII ze szc-
zegdlnym uwzglQdnieniem Wielkopolski // Studia historyezne kuezei Stanislawa Kutrzeby.
Krak6w, 1938. T. I. S. 72).
4(>См. об этом: Modzelewski К. Op. cit. S. 368—397.
uGalli Anonymi Cronica et gesta ducum sive principum Polonorum / Ed. K. Maleczynski.
Krakdw, 1952 / Monumenta Poloniae Historica (далее — MPH). Nova series. T. II. II. 4.
S. 70.
42 Сергеевич В.И. Ук. соч. С. 66.
43 ПСРЛ. Т. II. Стб. 344.
44Там же. Т. III. С. 58-59.
45Там же. Т. III. С. 59.
46Там же. Т. III. С. 30.
47 Lamperti monachi Hersfeldensis opera / Rec. О. Holder-Egger. Hannoverae, Lipsiae, 1894 (Scrip-
tores rerum Germanicarum in usum scholarum ex MGH recusi). A. 1073. P. 163. Unde orta
per imperitae multitudinis intemperantiam sedicione, tanta se cede dilaniaverunt, ut multa milia
hominum in ea congressione interfecta referantur. Atque ita deinceps multis diebus in se ipsos et
in sua viscera hostili gladio debachantes extends bellis necessario supersedere cogebantur.
48Там же.
389
49ПСРЛ.Т.Ш. С. 60.
50 См.: Стефанович П. С. Крестоцелование и отношение к нему церкви в Древней Руси //
Средневековая Русь. М., 2004. Вып. 5. С. 98-101,109-112.
51С небольшими поправками цитирую перевод Л. В. Разумовской: Гельмольд. Славян¬
ская хроника. М., 1963. С. 185. В оригинале: «...in transitu veniremus in nemus, quod
unicum est in terra ilia, tota enim in planiciem stemitur. Illic inter vetustissimas arbores vi¬
dimus sacras quercus, quae dicatae fuerant deo terrae illius Proven, quas ambiebat atrium et
sepes accuratior lignis constructa, continens duas portas. Preter penates enim et ydola, qui-
bus singula oppida redundabant, locus ille sanctimonium fuit universae terrae, cui flamen
et feriaciones et sacrificiorum varii ritus deputati fuerant. Illic omni secunda feria populus
terrae cum regulo et flamine convenire solebant propter iudicia». - Helmoldi presbyteri Bozo-
viensis Cronica Slavorum / Rec. B. Schmeidler // Scriptores rerum Germanicarum in usum
scholarum ex MGH separatim editi. Hannoverae, 1937. Lib. I. Cap. 83. Conversio Pribizlai.
P. 159; далее — Helmoldus).
52См. об этом: Ловмянский Г. Религия славян и ее упадок (VI—XII вв.). СПб., 2003.
С. 146-147; Modzelewski К. Op. cit. S. 370-374.
53Гельмольд. Указ. соч. С. 184—185. Оригинал см.: Helmoldus. Lib. I. Cap. 82. Concordia
episcoporum Hartwici et Geroldi. P. 158-159.
54 Источниковедческую характеристику житий Оттона Бамбергского см.: Petersohn J.
Einleitung. III. Quellen und Vorlage // Die Prufeninger Vita Bischofs Ottos I. von Bamberg
nach der Fassung der GroBen Osterreichischen Legendars. Hannover, 1999 (MGH. Scrip-
tores rerum Germanicarum in usum scholarum separatim editi. T. LXXI).
55 S. Ottonis episcopi Babenbergensis Vita Prieflingensis / Rec. et ann. J. Wikarjak, praef. et
comm, est K. Liman // MPH. Series Nova. Warszawa, 1966. T. VII. Fasc. 1. II. 11. P. 42.
SbHerbordi Dialogue de vita S. Ottonis episcopi Babenbergensis / Rec. et ann. J. Wikaijak,
praef. et comm, est K. Liman // MPH. Series Nova. Warszawa, 1974. T. VII. Fasc. 3. II. 32
(далее — Herbordus): «Erat autem ibi simulacrum triceps, quod in una corpore tria capita
habens Triglaus vocabatur...» P. 124.
57 Ibidem: Tres vero alie cbntine minus venerationis habebant minusque ornate fuerant. Sedilia
tantum intus in circuitu exstructa erant et mense, quia ibi conciliabula et conventus suos ha¬
bere soliti errant; nam sive potare sive ludere, sive seria sua tractare vellent, in easdem edes
certis diebus conveniebant et horis. S. 124.
58Cm.: Banaszkiewicz J. Otto z Bambergu i «pontifex idolorum». О urz^dzeniu i obyczaju miejsca
wiecowego poganskiego Szczecina // Biedni i bogaci. Studia z dziejow spofeczenstwa i kul-
tury ofiarowane Bronisfawowi Geremkowi w 60. rocznicQ urodzin. Warszawa, 1992. S. 275—
276.
59Herbordus. II. 31: Sclavica lingua in plerisque vocibus latinitatem attingit, et ideo puto ab eo
quod est continere continas esse vocatas. S. 122.
60Арциховский А. В. Городские концы в Древней Руси // Исторические записки. 1945.
Т. 16. С. 13.
61 Янин В. Л., Алешковский М. X. Происхождение Новгорода (к постановке проблемы) //
История СССР. 1971. № 2. С. 56.
62См. ПСРЛ.Т. III. С. 19.
63 См. Там же. Т. III. С. 34.
64См.: Зализняк А. А., Янин В. Л. Указ. соч. С. 3-7.
65 См.: Арциховский А. В. Указ. соч. С. 9—12.
66Янин В. Л., Алешковский М. X\ Указ. соч. С. 56, сноска.
67 Там же. С. 56.
68 Арциховский А. В. Указ. соч. С. 11.
69 См. критику лингвистической основы этой концепции: Трубачёв О. Н. В поисках
единства: взгляд филолога. М., 2005.
70 Благодарю за консультацию К. А. Максимовича и А. А. Гиппиуса.
71 Herbordi Dialogus de vita Ottonis episcopi Babenbergensis / Ed. G.H. Pertz (Scriptores rerum
Germanicarum in usum scholarum ex MGH recudi). Hannoverae, 1868. P. 89, ann.
72 Urbanczyk S. Religia poganskich Sfowian. Krakow, 1947 (Biblioteka studium sfowiariskiego
Iniwersytetu Jagiellonskiego. Seria B, Nr. 6). S. 61-62.
390
1 Mo\.y/i.ski/,. Die vorchristliche Religion der Slaven im Lichte der slavischen Sprachwissen-
м lull. Koln; Weimar; Wien, 1992 (Bausteine zurslavischen Philologieund Kulturgeschichte:
Ki ilu* Л, Slavistische Forschungen; N.F., 1 = 61). S. 117—120. См. также: Die Priifeninger
Vii.i Bischof Ottos 1. von Bamberg nach der Fassung des GroBen Osterreichischen Legendars
/ id .1. Peiersohn / MGH. Scriptores rerum Germanicarum in usum scholarum separatim
»*liii. I lannover, 1999. T. LXX1. S. 96, ann.
1 < м : Цмшнньский Г. Указ. соч. С. 142.
MtuL.dcwski К. Op. cit. S. 364.
' < м., например: ПСРЛ. Т. I. Стб.128; Т. 2. Стб. 349.
' l.iM ж е 1. |. Стб. 378-379.
"(niHt Ammymi Cronica et gesta. 11. 4. S. 70. He следует искать в слове «maiores» какое-
niiho юрм миологическое значение, поскольку, как отметил издатель «Хроники» Галла
Анонима К. Малечиньский (См.: Ibidem), фраза о действиях Сецеха представляет со-
hoii переработку похожей фразы из «Югуртинской войны» древнеримского историка
1ач ( аллюстия Криспа: «Praeterea regis Bocchi proximos magnis muneribus et maioribus
pminissis ad studium sui perducit» (C. Sallusti Crispi Bellum Iugurthinum. 80. http://www.
ilielalinlibrary.com/sall.2.html). У Саллюстия, однако, слово maiores употреблено не
как существительное, а как прилагательное в значении «больший». Ср. русский пере-
»од: «Кроме того, щедрыми подарками и еще более щедрыми обещаниями он (т. е.
К )i урта — /7. Л.) привлёк на свою сторону приближенных царя Бокха» (Гай Саллю¬
стии Крисп. Сочинения / Пер., вступ. ст. и комм. В. О. Горенштейна. М., 1981. С. 85).
IKTJI.T. II. Стб. 320.
391
П. С. Стефанович
Древнерусские выражения
верности дружинников и присяга
в сравнительном контексте1
Нет нужды подробно говорить о роли и значении клятвы в
средневековом обществе. Клятва была правовым институ¬
том, механизмом установления и легитимизации власти, ри¬
туалом с ярко выраженным демонстративным характером. В
последние десятилетия интерес к клятве возрос во многом
благодаря импульсам из этнологии — обращается внимание на важ¬
ность этого ритуала в архаических обществах: с одной стороны, ритуал
выполнял коммуникативную функцию, с другой — в условиях отсут¬
ствия государственного принуждения и развитой правовой культуры
религиозная санкция, реализуемая посредством клятвы, обеспечивала
определенный уровень социального доверия2.
В самом общем виде клятву определяют как «механизм, с помощью
которого призываются потусторонние силы с целью подтвердить ис¬
тинность высказывания или обеспечить искренность обещания»3, и
соответственно разделяют ее на две категории: «ассерторная» («под¬
твердительная») и «промиссорная» («обещающая»). Помимо различе¬
ния клятв по форме и обряду, историки-правоведы Западной Европы
выделяют разные их виды в зависимости от того, кто, где и с какой
целью их произносит (различаются, например, клятвы членов город¬
ских гильдий, священников при посвящении в сан, должностных лиц,
вассалов и т. д.). Типологии могут быть разной степени детальности и
дробности, но применительно к средневековому обществу часто в той
или иной степени условны, так как четко отделить один тип клятвы от
другого бывает трудно4. Тем не менее, в сфере властных отношений по
крайней мере с законодательства Карла Великого можно довольно ясно
выделить два вида присяги: вассальную и присягу подданных (в более
позднее время выделяется еще должностная присяга). Обе устанавли¬
вали или скрепляли некоторую иерархию господства и подчинения, но
первая имела частноправовую сущность и связывала конкретные лич¬
ности отношениями в какой-то степени добровольно-договорными, а
вторая имела публично-правовой и часто принудительно-отчужденный
характер5. Вассальную присягу обычно связывают преимущественно
392
пли даже исключительно с системой вассально-ленных отношений,
которая сложилась в Западной Европе в Средние века, а присягу под¬
данных в принципе можно понимать широко как явление географиче¬
ски и исторически более распространенное.
Древнерусские выражения верности и присяга
И отечественной историографии уже давно установилось как само co¬
in) й разумеющееся мнение, что в средневековой Руси бояре и другие
представителя знати при вступлении в княжескую дружину должны
были приносить присягу верности. Правда, прямых и бесспорных дан¬
ных о такого рода клятвах источники не содержат, и те (очень немного¬
численные) ученые, которые задавались вопросом о присяге верности
дружинников, вынуждены были оперировать косвенными и сравни¬
тельно поздними (XIV—XVI вв.) данными. Эти данные находят, прежде
всего, в так называемых крестоцеловальных записях середины XV —
конца XVI в., которые московские великие князья (позднее — цари)
брали со служилых князей и бояр в качестве гарантии верной службы,
а также в летописных известиях, упоминающих о крестоцеловании
бояр какого-либо города или земли тому или иному князю. В. И. Сер¬
геевич не сомневался в правомерности экстраполяции этих данных на
более раннее время и делал общий вывод: «приказываясь на службу
(к князю — П. С.), бояре и слуги вольные давали клятвенное обеща¬
ние верности»6. Его мнение с теми или иными модификациями — как
правило, с уточнением, что эта клятва была в настоящем смысле сло¬
ва вассальная, — было принято М. А. Дьяконовым, Н. П. Павловым-
Сильванским, М. Н. Тихомировым, С. Б. Веселовским и X. Рюссом7.
Однако специальный анализ крестоцеловальных записей показы¬
вает, что они не могут служить доказательством существования клятвы
верности вассального типа, которую давали в Древней Руси при всту¬
плении в княжескую дружину8. Записи отразили практику, ограни¬
ченную по времени и значению и связанную со специфическими об¬
стоятельствами борьбы великих княжеств Московского и Литовского
за объединение русских земель. Они брались только с отдельных пред¬
ставителей знати, заподозренных в бегстве в Литву. Из 14 известных
записей половина сопровождается поручными записями. Эти послед¬
ние фиксировали поруку крупными суммами нескольких князей, бояр
и/или церковных иерархов за того боярина или князя, который цело¬
вал крест московскому государю9. Крестоцеловальная запись оформ¬
ляется как жалованная грамота: по челобитью боярина (князя) и пред¬
ставлению («печалованию») митрополита и других высших церковных
иерархов государь «жалует» «своего слугу» (опального) — прощает ему
«вину» (то есть намерение отъехать в Литву) и «отдает нелюбье». Про¬
393
винившийся обязывался служить «до живота своего» государю и его
детям, не «мыслити» никакого «лиха» против государя, а если услы¬
шит, что кто-либо замышляет такое «лихо», — сообщать о таковых
злоумышленниках. В конце говорилось, что опальный боярин (князь)
«крепости деля» целовал крест и дал «на себя сию свою грамоту за под¬
писью и печатью» митрополита. В поручных записях упоминается так¬
же о «вине» опального перед государем и об обязательстве его в даль¬
нейшем верно служить. И содержание записей, и их оформление, и тот
факт, что крестоцелование сопровождалось порукой, свидетельствуют
о принудительно-репрессивном характере этой присяги.
Записи представляют собой своеобразное явление, аналогии кото¬
рому в других странах не известны, и по своей сущности они связаны не
с некими дружинными или вассальными клятвами, а со становлением
на Руси присяги подданных. Эта присяга бралась не с отдельных пред¬
ставителей знати, а либо со всей ее массы, либо с максимально доступ¬
ного количества. Корни ее лежат в древней традиции (фиксируемой с
середины XII в.) скреплять клятвой — как правило, крестоцелованием,
в редких случаях целованием иконы10 — соглашения между князем и
знатью того или иного города или земли, где князь пытался обосно¬
ваться или где он желал закрепить выгодный для себя порядок престо¬
лонаследия. Нередко в таких соглашениях участвовали и горожане. До
XIV—XV вв. соглашения рассматривались скорее как добровольные и
равноправные, хотя наделе со стороны князя нередко оказывалось дав¬
ление и чаще к клятве принуждал он бояр с горожанами, а не они его.
В XIV—XV вв. эта традиция сохраняется в таком виде только в Нов¬
городе и Пскове, а в княжествах Северо-Востока переживает глубокую
трансформацию. Договорно-равноправные отношения с князьями
уходят в прошлое, и крестоцелование рассматривается ими только как
инструмент укрепления их власти и контроля. Явственнее становится
принудительно-обязательный и отчужденный характер приведения
к присяге. Первые известия о такой присяге относятся ко второй по¬
ловине XIV в. Ярким примером может служить сообщение о том, как
в 1371 г. московский князь Дмитрий Иванович, узнав, что тверской
князь Михаил Александрович пришел из Орды с ярлыком на влади¬
мирское великое княжение, призвал население к присяге. Не желая
передавать великое княжение Михаилу и опасаясь войны с ним, Дми¬
трий «по вс'кмъ городомъ бояре и люди превелъ къ щклованию не да-
тися князю великому Михаилу, а въ землю его на княжение на великое
не пустити» 11. Хотя форма клятвы (крестоцелование) в данном случае
традиционна, вся процедура и ее смысл выглядят совсем по-другому:
вместо клятвы в кругу известных лиц в подкрепление договора между
ними мы видим здесь обязательную присягу правителю, которая взи¬
малась его агентами с населения на местах.
394
и.\ трансформация обряда крестоцелования осталась незамече-
M.I И II. Сергеевичем и другими историками. Рассматривая летопис-
ммг упоминания о крестоцелованиях между князем и знатью с XII до
\\'1 ни. не дифференцировано, они пытались интерпретировать их
I .и гипдстельства вассальной присяги при вступлении в дружину. Та-
• .ш интерпретация, с моей точки зрения, неоправданна в отношении
I .и лреиних договоров («рядов») князя и знати, так и более поздних
принудительных присяг. И в том, и в другом случае мы имеем дело с
нуонично-правовыми актами и соглашениями коллективными, и го-
иоршъ о присяге верности, которая скрепляла бы установление отно-
1М(чniii вассалитета или службы в частном порядке, не приходится. В
иг рвом случае крестоцелование скрепляло скорее политический дого-
■юр, где стороны были более или менее равноправны. Во втором слу¬
чае, учитывая элемент принуждения, а также тот факт, что к присяге
моги 11 приводиться далеко не только бояре, наиболее адекватно и гра¬
мотно с политико-правовой точки зрения было бы определить такого
рода крестоцелования как присягу подданных. Использование этого по¬
нятия как специального юридического термина, с моей точки зрения,
и данном случае вполне оправданно, пусть даже термин «подданные»
применительно к средневековой русской истории и выглядит не-
сколько анахронично 12. В истории права общепринятым является раз¬
минание присяг вассала сеньору и подданных правителю: одно — это
обычай, выросший из идеи частного договора и расцветший именно в
условиях дефицита и слабости государственной власти, другое — яв¬
ление публичного права, связанное со становлением автократических
форм государства. Конечно, именно последний процесс вызвал появ¬
ление практики приведения к кресту знатных людей, заподозренных в
измене московскому князю, с взиманием с них «укрепленых записей».
Разница была только в том, что всеобщая присяга верности взималась
с максимально доступного в тот или иной момент политически актив¬
ного населения (то есть, прежде всего служилой знати, а также отчасти
горожан), а укрепление крестоцеловальными записями (вместе с по¬
ручными) имело «точечный характер» и применялось только в отдель¬
ных, но исключительных по своей важности, случаях.
Ученые, признававшие существование на Руси древней традиции
присяги верности дружинников князю, исходили из априорного убеж¬
дения, что дружинно-служебные отношения, основанные на взаимной
верности, должны были укрепляться клятвой. Видимо, в силу привыч¬
ных представлений о применении клятвы, сформировавшихся в Новое
время, а может быть, из-за ориентации на хорошо известные вассаль¬
ные традиции Западной Европы, им трудно было вообразить, что эти
отношения могли иметь какие-то другие внешние формы выражения.
Между тем, обращение к древнейшим источникам убеждает именно в
395
этом: в отсутствие клятвы функцию выражения верности выполняли
определенные устные формулы, которые произносились при посту¬
плении свободного человека на службу князю. Таких формул было не¬
сколько, смысл их был довольно широкий, и употребляться они могли
не только дружинниками и не только при поступлении на княжескую
службу. Это не случайно и свидетельствует, на мой взгляд, об архаиче¬
ской свободе и неформализованности дружинных отношений.
Древнейшая из этих формул имеет как раз наиболее общий смысл
заключения своего рода союза между князем и боярином. Она упо¬
минается в древнейшей части «Повести временных лет» в рассказе о
предательстве Блуда — дружинника киевского князя Ярополка Свя¬
тославича, который изменил своему князю и перешел в дружину его
брата Владимира, будущего Святого (статья 6488 (980 г.)). Согласно
летописи, в решающий момент борьбы братьев за киевский престол
Владимир обратился к воеводе своего брата следующим образом:
«Володимер же посла к Блуду, воеводе Ярополчю, с лестью, глаголя:
поприяи ми, аще убью брата своего, имети тя хочю во отца место, и
многу честь возьмешь от мене, не аз бо почал братью бити, но он, аз
же того убоявъся придох на нь. И рече Блуд к послом Володимеримь:
аз буду тобе в сердце и в приязньство» 13. Эти слова боярина и надо
рассматривать как выражение его готовности служить князю. Они не
имели формально-юридического содержания и обозначали, как пока¬
зывает сравнение с подобными выражениями в древнерусских источ¬
никах (с использованием образа сердца и понятия «приязни»), только
союзно-дружественные намерения.
Позднее, в XI—XII вв. более употребительна стала другая формула,
которую отдельные бояре или вся дружина вместе произносили либо
вступая в служебные отношения с тем или иным князем, либо под¬
тверждая свою верность ему в какой-то ответственный момент (на¬
пример, перед битвой): «можем главы своя сложити за тя» и. В этих
словах уже значительно более ясно выражена идея верной службы,
хотя она снова имеет неопределенный (не говорится о сроках служ¬
бы, условиях и т. д.) и односторонний (имеется в виду только воен¬
ная служба) характер. Еще позднее в дружинно-придворной сфере
появляются выражения верности с ключевыми словами о готовности
князю «служить животом». Метафора с использованием образа го¬
ловы как центра жизненной силы сменилась прямым обозначением
жизни («живот»), а появление слова «служить» отразило трансформа¬
цию договорно-независимого начала в отношениях князя и знати в
служебно-зависимое. К XV в. формула «служить животом» вытеснила
первоначальную «сложить голову» и стала широко использоваться, в
том числе и вместе с присягой в форме крестоцелования (см., напри¬
мер, выше в тексте крестоцеловальной записи).
396
Последнее летописное упоминание формулы, подобной той
'||>гш1сй, которую произнес Блуд, приходится на 1392 г. Это рассказ
0 присоединении Нижнего Новгорода к Москве, повествующий, в
ч.ц I пости, о том, как нижегородские бояре отступились от своего
1 им hi Бориса Константиновича и передали город московским боя¬
рам, действовавшим при поддержке татар. В этом известии упоми-
м.к* гея формула верности, но уникальность его в том, что только в
ш м приводится и формула, обозначавшая разрыв отношений между
мружппником и князем. Летописец, явно осуждающий предатель-
1 ню бояр, вначале сообщает, что еще только когда пришла весть о
подходе к городу москвичей с татарами, бояре поддержали своего
князя традиционными и всем известными в то время словами: «кня-
жг иеликыи, главы свои сложим за тя». Однако, позже, когда горо¬
жане приняли москвичей, бояре тоже перешли на их сторону и обо¬
им'! или свой уход от князя и разрыв отношений с ним так: «княже,
ж* надейся на нас, несть есмы с тобою, но на тя есмы» ,5. Именно эти
г нова находят соответствие в тех, которые произнес Блуд, поскольку
они тоже имеют в виду некий союз или договор общего характера с
князем, — только теперь мы видим другую сторону того же явления:
вместо заключения союза — его разрыв.
В этом летописном известии упоминается также, что еще когда-
то до описываемых событий бояре укрепили свою верность князю
Борису крестным целованием. По всей видимости, крестоцелова-
ние скрепляло соглашение того древнего типа, о котором говори¬
лось выше, — договор между местным боярством (а может быть, и
горожанами) и пришедшим в город князем (Борис занял нижегород¬
ский «стол» в 1391 г.). Наличие такого договора в принципе не пре¬
пятствовало использованию традиционных формул установления
и разрыва отношений верности между боярами и князем. Крестное
целование и эти устные формулы могли существовать параллельно
и применяться вместе в одном и том же случае, поскольку не про¬
тиворечили друг другу по содержанию — первое сообщало отноше¬
ниям религиозную санкцию, а вторые «озвучивали» их и являлись
своего рода заявлением о намерениях, — и в то же время дополняли
друг друга по функции: их задачей было обозначить и укрепить вер¬
ность. С XV в. большее значение придавалось уже именно религи¬
озной санкции (это явственно отразили крестоцеловальные записи),
но эти «заявления о намерениях» продолжали использоваться как
вспомогательный элемент и, более того, отражали новые процессы и
явления. Не случайно, что уже в XVI в. слова «служить животом» вы¬
тесняются постепенно формулой «служить верой и правдой», кото¬
рая отражала как раз этот акцент на религиозной стороне принципа
верной службы.
397
Сравнение в европейском контексте
По существу единственная попытка сравнения обрядов поступления
на княжескую службу, известных на Руси, с аналогичными обряда¬
ми в других странах была сделана Н. П. Павловым-Сильванским. Он
пытался обосновать принципиальное сходство русских ритуалов с за¬
падноевропейскими вассальными. По его мнению, «служебный вас¬
сальный договор» русских бояр с князьями был «тожественен по сво¬
ей природе» западноевропейскому вассалитету и «закреплялся у нас
и на Западе сходными обрядностями». Оммажу (hommage, homagium)
соответствовало на Руси челобитье, а клятве верности (foi, fidelitas),
которую на Западе приносили на Евангелии или на мощах, — кресто-
целование. Как на Западе, так и на Руси «вступление в вассальную за¬
висимость» («приказаться», на древнерусском юридическом языке) и
«разрыв вассального договора» («отказаться») совершались «открыто,
публично, с торжественной присягой» или «открытым заявлением» об
отказе от обещания верности16.
Однако, отстаивая это мнение, историк столкнулся с рядом проблем.
Главная из них состояла в следующем: если западноевропейским омма¬
жу и клятве на священных предметах он находил соответствия в русском
челобитье и крестоцеловании, то для инвеституры — вводу во владение
феодом или леном (третьему обязательному элементу обряда вступления
в вассальную зависимость) — никаких, даже самых отдаленных, анало¬
гий не отыскивалось. В этой ситуации Павлов-Сильванский, призывая
сравнивать исторические явления, опираясь «не на схему, а на действи¬
тельность», стал настаивать на различии двух разных по происхождению
явлений: «вассальства и бенефиция» — то есть собственно вассальной
зависимости и земельной дачи. По его мнению, «феодальный договор»
«слагался из двух особых актов: акта вступления в вассальную службу и
акта пожалования земли», и оба эти акта «соединяются в нечто целое» в
западном вассалитете чисто «формально»17. Такой подход позволял исто¬
рику вообще вынести за рамки своего компаративного поиска вопрос о
ленах и не считаться с тем, что на Руси до сложения поместной системы
(то есть фактически до конца XV в.) служба князю бояр или других лю¬
дей практически никогда не связывалась с земельными пожалованиями.
Хотя Павлов-Сильванский опирался на труды французских и немецких
историков конца XIX — начала XX в., естественно, отличавших разные
элементы в сложении вассально-ленной системы, но такое разведение в
разные стороны составных частей самого ритуала вассального договора
было его собственной новацией.
Отдавая должное исследовательской смелости русского историка в
постановке новых вопросов, на современном уровне науки нельзя со¬
гласиться с его методикой и конечными выводами. Для этого доста-
398
и >‘Mio ознакомиться с описанием процедуры вступления в вассальную
кжисимость, предпринятым современным французским историком
Жаком Ле Гоффом и ставшим уже классическим. Ле Гофф, отчасти
<сталкиваясь от этнологических (культурно-антропологических) ис¬
следований «примитивных» обществ, пытался постичь символику и
мошку средневекового ритуала. Одновременно исходным принципом
и одним из конечных итогов его исследования был постулат, что смысл
обрядности вассалитета невозможно понять, если не учитывать ее це¬
лостности и взаимосвязанности всех ее этапов18. Эти этапы в строгом
порядке следуют один за другим, имеют свое значение и предполагают
определенные предшествующие и последующие ритуальные действия,
которые предпринимаются с помощью слов, жестов и предметов. На¬
чалом служит устное заявление о желании стать вассалом, затем совер¬
шается оммаж (обычная его форма: коленопреклоненный вассал вкла¬
дывает свои руки в руки сеньора), сопровождаемый символическим
поцелуем сеньора и вассала, потом следуют клятва верности и инве¬
ститура, — причем Ле Гофф специально подчеркивает, что «инвести¬
тура образует с оммажем и клятвой верности юридически (и, осмелюсь
сказать, символически) нерасторжимое целое»19. С ритуалом вступле¬
ния в вассальные отношения сущностно связан обряд их разрыва —
так называемое exfestucatio, когда желающий разорвать вассальную
связь ломал и выбрасывал палку или несколько палочек (соломин и
г. п.) (отfestuca — жезл, палка). Истоки этого обряда историк находит в
обычае древних германцев посредством определенных действий с пал¬
ками устанавливать или разрывать родственные отношения и на этом
основании делает вывод, что «символическая система вассалитета»
ориентировалась на «модель родства». Ставя общий вопрос о методике
исследования средневековых ритуалов, он отмечает: «Символика ри¬
туала, призванного установить социальную связь, понятна полностью
только тогда, когда она рассмотрена одновременно в создании и разру¬
шении связи, даже если это последнее случается лишь изредка» 20.
Таким образом, в принципе сомнительная методика произволь¬
ного выбора объектов сравнения, которой пользовался Павлов-
Сильванский, обнаруживает себя абсолютно неадекватной приме¬
нительно к анализу ритуалов установления служебных отношений в
Средние века. Если сравнивать эти ритуалы по их смыслу и содержа¬
нию (воплощенным во внешней форме — словах, жестах и т. д.), то
надо воспринимать их обязательно в целом, а не по частям. И в этом
случае русский средневековый обычай вступления в дружину или на
службу к князю, который, как мы видели, заключался в произнесении
некоторых словесных формул, не обнаруживает практически ника¬
ких аналогий с обрядом установления вассальной связи в Западной
Европе. Смысл древнейших из этих формул — «приять в сердце» и
399
«сложить голову» — сводился к обозначению верного союза или пре¬
данной дружбы. Если интерпретировать слова нижегородских бояр,
обращенные в 1392 г. в адрес их князя, «несть есмы с тобою, но на тя
есмы» в связи с этими формулами (подобно тому, как Ле Гофф свя¬
зывает обряд вступления в вассалитет с exfestucatio), то еще ярче вы¬
светится их союзно-договорное содержание. Позднее в выражениях
«служить до живота» или подобных стал акцентироваться служебный
характер связи дружинника (служилого человека) с князем. В запад¬
ноевропейских вассальных ритуальных действиях не употреблялись
сколько-нибудь похожие выражения, и общий смысл этих действий
(«породнение») был иной.
Разумеется, некоторые аналогии можно найти в русских и запад¬
ноевропейских обычаях в том случае, если посмотреть на них в самом
общем плане с точки зрения их функции. Понятно, что главной функ¬
цией как русских словесных формул, так и западных ритуалов было
установление личной связи договорно-служебного характера. С этой
точки зрения сопоставимы выражение «приять в сердце» и вассаль¬
ный поцелуй, так как целью поцелуя было — так же, как и этого вы¬
ражения — утверждение особой связи и даже, как заявляет Ле Гофф,
в каком-то смысле равенства между сеньором и вассалом 21. Отчасти
оправданно также сравнение оммажа и челобитья, на что обратил
внимание Павлов-Сильванский: функцией и того, и другого было
признание одной стороной подчиненного, более низкого положения
(другое дело, что челобитье в такой функции фиксируется только в
межкняжеских договорах с конца XIV в., и вообще этот обряд не был
специально предназначен для оформления служебных отношений, а
имел самое широкое хождение)22.
Внимания заслуживает и еще одна параллель. Анализируя роль foi
в вассальном ритуале, Ле Гофф, с одной стороны, отмечает естествен¬
ность «печати господствующей идеологии» в средневековом церемо¬
ниале, но, с другой стороны, подчеркивает «по-настоящему не хри¬
стианизированный» характер этого ритуала: в нем «христианство, в
противоположность тому, что происходит при посвящении в рыца¬
ри, дает лишь обрамление, аксессуары — какой бы важности они ни
были, — но не материал, не символику» 23. Между тем на Руси религи¬
озная санкция (в виде крестоцелования) пришла в сферу отношений
князя и служащей ему знати далеко не сразу с христианизацией, и к ней
прибегали не для установления личных отношений князя и боярина,
а для скрепления договоров князя и представителей города (земли) и
позднее для приведения населения к «присяге подданных». Вплоть до
внедрения государственно-должностной присяги в XVI в. процедура
поступления на службу князю (как, видимо, и ухода с нее) на Руси была
лишена и того христианского «обрамления», которое присутствовало в
400
изссальном ритуале. Я думаю, что вторичность (или даже отсутствие)
религиозной санкции (клятвы в собственном смысле слова) в ритуа-
нлх, оформлявших личные служебно-договорные отношения на Руси
и Западной Европе, не случайна и объясняется тем, что она «наклады-
палась» в относительно позднее время на уже существующие традиции
I а кого рода ритуалов древнего происхождения. На Руси это более оче-
нпдпо в силу сохранения архаичных черт до позднего Средневековья; в
Западной Европе — не так очевидно, потому что во тьме теряются кор¬
ми системы вассалитета и неясно, какие институты ей предшествовали.
Вопрос о происхождении вассалитета является одним из самых ста¬
рых и спорных в медиевистике. В историографии есть давняя тенден-
I щя связывать и его, и клятву верности как его часть с дружинным стро¬
ем германцев. Я не буду в данном случае углубляться в дебаты по этому
вопросу24, но хотел бы только указать, что пересмотр некоторых старых
воззрений, предпринятый в последние десятилетия, должен привести и
к новому взгляду на предысторию вассальной клятвы верности.
В старой историографии, особенно немецкой, считалось, что гер¬
манская дружина крепилась специфически германской верностью,
а одним из главных символов и способов укрепления этой верности
была клятва верности дружинников вождям (князьям, конунгам). По¬
лагали, что именно германская верность легла в основу вассалитета, а
в клятве дружинников видели происхождение вассальной клятвы25. Во
второй половине XX в. эта теория подверглась массированной критике
с разных сторон, но в первую очередь со стороны лингвистов 26. В на¬
стоящее время дружинные отношения у германцев не сводят к одной
модели, а говорят об их разнообразии в зависимости от конкретно¬
исторических условий27. Не признается, что у германцев было какое-
то особое понятие верности, а основу дружинных объединений видят
в принципе взаимности, то есть обмене дарами и услугами. Экспли¬
цитно выраженное понятие верности приходит только с христиан¬
ством 28. При таком подходе аналогии дружинам у германских народов
легко найти и у славян, и у многих других народов, а происхождение
вассалитета видится уже в самой широкой перспективе (учитывает¬
ся и кельтская служебная традиция, и римская клиентельная и др.),
и о непосредственной преемственности «дружина — вассалитет» речи
быть не может. Проблематичной или просто неверной представляется
теперь прежняя методика, когда некая абстрактная модель дружин¬
ного строя германцев выстраивалась из элементов разного проис¬
хождения, подобранных путем сравнительно-исторических аналогий
или ретроспективного метода. Одним из таких элементов была клятва
верности, которую историки считали необходимой частью отноше¬
ний вождя и дружинников, потому что она важным моментом частью
вассального ритуала. Между тем, с точки зрения логики и символики
401
вассального ритуала оказывается, что на самом деле в вассалитете она
имела второстепенное значение (только как «аксессуар», по выраже¬
нию Ле Гоффа). Более того, в результате специальных исследований
выясняется, что и источники по истории древних германцев не дают
бесспорных свидетельств о клятве верности дружинников.
Классическое описание германской дружины Тацитом содержит
одно упоминание слова sacramentum, которое, как можно было уже за¬
метить из нескольких приведенных выше примеров, обозначало клят¬
ву. В некоторых старых работах на это место ссылались как на доказа¬
тельство традиции присягать на верность вождю29, однако, в настоящее
время уже общепризнано, что такого рода ссылки неправомерны. Это
латинское слово было очень многозначно, и в данном случае контекст
упоминания не позволяет говорить именно о клятве. В этом месте Та¬
цит описывает отношение дружинников к вождю: «Но если дело дошло
до схватки, постыдно вождю уступать кому-либо в доблести, постыдно
дружине не уподобляться доблестью своему вождю. А выйти живым из
боя, в котором пал вождь, — бесчестье и позор на всю жизнь; защи¬
щать его, оберегать, совершать доблестные деяния, помышляя толь¬
ко о его славе, — первейшая их обязанность (ilium defendere, tueri, sua
quoque fortia facta gloriae eius assignare praecipium sacramentum est): вож¬
ди сражаются ради победы, дружинники — за своего вождя» 30. В дан¬
ном контексте sacramentum обозначало явно нечто другое, чем только и
именно «клятва», и не случайно в русском переводе ему соответствует
более общее выражение «первейшая их обязанность»31.
Немецкие историки, пытавшиеся восстановить одну всеобщую
модель германской дружины, для подтверждения дружинной клятвы
часто ссылались на скандинавские источники32. Однако древнейшие
из этих источников (рунические надписи или скальдическая поэзия)
данных о дружинной клятве не дают, а те упоминания, которые есть,
во-первых, сами по себе далеко не бесспорны, и, во-вторых, более
позднего происхождения33. С одной стороны, в них не всегда мож¬
но различить присягу человека, вступающего в дружину (на службу)
конунга, от клятвы, скрепляющей договор о мире и взаимопомо¬
щи между знатными людьми или знатным человеком и конунгом. С
другой стороны, что еще важнее, они происходят или из законода¬
тельных памятников, самые ранние из которых датируются концом
XIII в., или из исландских саг, которые записывались значительно
позднее описываемых событий (не ранее XIII в.). К этому времени в
скандинавских странах уже было очень значительно влияние конти¬
нентальной вассально-рыцарской культуры. Указание на клятву вер¬
ности может быть ретроспективным осмыслением давних событий
писателем или рассказчиком, который такую клятву расценивал как
явление обычное, не принимая в расчет, что она стала обычаем лишь
402
относительно недавно, будучи заимствованной с континента как один
in элементов системы вассалитета. Кроме того, на самом деле такого
рода прямых или косвенных указаний в сагах не так много, а во мно¬
гих случаях при описании вступления вольного человека на службу
конунгу передаются лишь их речи и взаимные обещания, но никаких
ритуалов или клятв не упоминается34. Для законодательных памят¬
ников показательными являются статьи устава норвежской дружины
конца XIII в. «Хирдскра», где в принципе просматриваются некото¬
рые древние традиции дружинного строя, но клятва верности упоми¬
нается, во-первых, как присяга всего населения королю (ст. 1, 4—5),
и, во-вторых, вместе с оммажем как часть ритуала вступления в вас¬
сальную зависимость по континентальному образцу (ст. 26)35. В обо¬
их случаях это клятвы однозначно христианские, следов каких-либо
древних дружинных клятв или обетов верности нет36.
В раннесредневековых источниках, касающихся германских ко¬
ролевств, часто упоминаются клятвы верности, но это были клятвы,
которые скрепляли договоры между правителями (<amicitiae), или при¬
сяги, которые короли требовали с населения (особенно только что под¬
чиненного) по разным поводам37. Только однажды упоминается клят¬
ва, которую надо было приносить именно при поступлении на службу
королю. В этом случае речь вдет о военном объединении эпохи Меро-
вингов antrustio, члены которого несли военную и полицейскую службу
(прежде всего как личные охранники короля), были защищены трой¬
ным вергельдом и приносили королю присягу, обозначенную в коро¬
левском постановлении середины VII в. словами trustem et fidelitaterri®.
Эта присяга приносилась с оружием, и военно-дружинный характер
самого объединения позволял историкам старой школы предполагать
древнее происхождение и присяги (хотя ссылка в тексте на «Deo propi-
tio» указывает, что по форме это была уже христианская клятва)39. Од¬
нако в новейших исследованиях франкскую традицию военной при¬
сяги, в том числе и клятву antrustiones, связывают скорее с влиянием
военного права римлян, а выраженную в ней идею верности — с влия¬
нием христианских идей40. В новейшей работе однозначно утвержда¬
ется, что корни франкского «обычая принесения клятвы верности не в
дружинном строе германцев, а в римской армии поздней античности»
(в которой, как известно, служило уже немало германцев)41.
Таким образом, пересмотр концепции германской дружины как
института, основанного на (специфически германской) верности и
легшего в основу вассалитета, приводит, в частности, и к пересмотру
истории клятвы верности. Вступление в дружину и установление лич¬
ной служебно-договорной связи между вождем и дружинником не под¬
разумевали у древних германцев принесения специальной клятвы, и,
во всяком случае, даже если какие-то клятвы и произносились (совер¬
403
шались), это не было обязательным и необходимым условием дружин¬
ного строя42. И как раз этому факту прекрасные аналогии дают древ¬
нерусские материалы, которые свидетельствуют, что при вступлении в
дружину не требовались какие-либо формализованные процедуры, а
достаточно было лишь устного обещания. Обращает на себя внимание
также то обстоятельство, что и у германских народов фиксируются по¬
хожие формулы обещаний верности, которые произносятся именно в
той же ситуации. Так, нередко в уста героев исландских саг вкладыва¬
ется обещание с обязательством не расставаться с конунгом до смер¬
ти43. Согласно рассказу Аммиана Марцеллина, в 361 г. варвары (кельты
и германцы) в войске будущего императора Юлиана присягали ему в
верности, обязуясь «переносить за него всякие беды до последнего из¬
дыхания, если того потребует необходимость»44. К сожалению, мне не
известны специальные исследования, обобщающие данные о такого
рода обещаниях верности в Средневековье, и трудно сказать, насколь¬
ко они были разнообразны. Однако очевидно, что общий их смысл со¬
впадал с наиболее употребительным на Руси утверждением дружинни¬
ка о готовности «сложить голову» за князя.
В отличие от Западной Европы, где в результате уникальной кон¬
стелляции факторов сложилась своеобразная система вассалитета (в
связи с ленными отношениями и рыцарской культурой), на Руси до¬
вольно долго сохранялась архаическая традиция устного оформле¬
ния служебно-договорной связи, в древности, видимо, свойственная
и другим народам Европы. Эта традиция существует параллельно с
обычаем скреплять политические договоренности крестоцелованием,
а затем с постепенно складывающейся практикой «присяги поддан¬
ных». Однако с образованием единого Русского государства в XV в.
эта последняя, подкрепленная практикой взимания крестоцеловаль¬
ных записей, становится главным средством и механизмом обеспече¬
ния верности служилых людей государю; одних слов и обещаний уже
недостаточно, и основное значение придается религиозной санкции.
В становлении государственно-служебной присяги между Русью и За¬
падной Европой также обнаруживаются некоторые параллели.
В Западной Европе теория и практика присяги верности сложи¬
лись с развитием властных структур во Франкском королевстве и об¬
разованием империи Карла Великого. При Карле и его преемниках
верность, практическое выражение и закрепление которой видели
прежде всего в присяге, стала, по выражению французской исследо¬
вательницы, «principe de gouvernement»45. Не случайно, что именно в
период правления Карла историки фиксируют первые примеры вас¬
салитета (знаменитые присяги баварского герцога Тассило) и тогда
же издаются первые указы (капитулярии 789 и 802 гг.) о всеобщей го¬
сударственной присяге. И то, и другое было сторонами одной меда-
404
ни: вассалитет и присяга подданных призваны были служить одной
цели — упрочению власти правителя, который в условиях огромного,
но аморфного государственного образования должен был контроли¬
ровать местные элиты и чувствовал себя в той или иной степени от¬
чужденно от массы населения. Этот факт бесспорен, хотя в науке
оживленно обсуждаются конкретные связи и переклички между тек¬
стами клятв Тассило и капитуляриев46.
На Руси мы также видим, что присяга подданных и крестоцеловаль-
мыс записи начинают применяться тогда, когда значительно расширя¬
ется территория государства, растет элита, усложняется ее состав, и пра¬
витель нуждается в специальных механизмах укрепления своей власти.
Крестоцеловальные записи отражают ранний этап формирования этого
механизма, и некоторые их выражения находят близкое соответствие
в первом капитулярии Карла Великого. Так, главным обязательством
о| шльных сановников, давших записи, было «служити до своего живота»
государю и его детям и им «добра хотети везде во всем», «а лиха не мыс-
лити» (ср. выше)47. Очень похожа формулировка присяги в капитулярии
789 г.: «обещаю от себя господину моему Карлу королю и детям его, что
верен и буду верен все дни моей жизни без обмана и дурного помыш¬
ления» (sic promitto ego Ше partibus domini mei Caroli regis et filiorum eius,
quia fidelis sum et его diebus vitae meae sine fraude et malo ingenio)48.
Значительно расширяется и усложняется текст присяги во вто¬
ром капитулярии 802 г.49 Специальные терминологические и истори¬
ческие исследования текста показывают, что он был ориентирован
на античный дискурс и христианскую теорию богоустановленности
власти и специально нацелен на создание своего рода «этоса прави¬
теля», то есть комплекса идей и этических норм, требующих верности
и повиновения правителю50. Эти идеи нашли отражение и в других
законодательных и литературных памятниках каролингской эпохи и
способствовали сложению и распространению формулы fideles Dei et
regi («верные Богу и королю»), которая выражала связь верности Богу
и уставленной им императорской власти51. В Московском великом
княжестве со временем присяга на кресте тоже связывается с иде¬
ей богоустановленности власти. В XV в. такой связи еще нет, но уже
Иван Грозный обвиняет Курбского в преступлении крестоцелования
как отпадении от православной веры и измене Богом установленному
государю: «противляяйся власти, богу противится»52. Важно, что этот
процесс был именно структурно обусловлен, то есть был результатом
аналогичных процессов роста государства и политического примене¬
ния христианских идей, а не ориентацией русских на западные тради¬
ции. Ведь на Руси с древности была известна теория богоустановлен¬
ности власти, некоторые христианские идеи находили применение
в политической практике53 и даже более того, известна была форму¬
405
ла fideles Dei et regi54, однако практическое значение эти идеи обрета¬
ют только тогда, когда возникает необходимость в государственно¬
служебной присяге.
Таким образом, как обычай устного оформления вступления в дру¬
жину, так и становление «присяги подданных» на Руси находят опреде¬
ленные параллели в средневековой Европе. В первом случае речь идет
об общем архаическом наследстве, которое по-разному было «перерабо¬
тано» в процессе становления властных и общественных форм в разных
культурно-исторических условиях. Вполне естественно, что именно на
«окраинах» Европы, в регионах, которые Кароль Модзелевский недавно
окрестил «варварской Европой»55, т. е. тех, которые не испытали антич¬
ного влияния и позднее были христианизированы, архаические тради¬
ции сохраняются дольше. Учитывая эти традиции, можно во многом
прояснить истоки институтов и обычаев «феодальной Европы», скрытые
во тьме веков и смазанные ранним синтезом варварства и античности.
На важность такой методики часто указывал А. Я. Гуревич и сам — глав¬
ным образом, сопоставляя скандинавские и англо-саксонские данные с
континентальными западноевропейскими, — блестяще продемонстри¬
ровал ее плодотворность. Как я попытался показать, не лишены интере¬
са в этом отношении и древнерусские источники.
Во втором случае — становление присяги подданных — речь идет,
очевидно, о структурно обусловленных параллелях. Общее архаиче¬
ское наследство, похожие проблемы государственной организации и,
самое важное, одни и те же христианские идеи привели к воспроизве¬
дению подобных явлений, которые пережили и сопоставимую дина¬
мику. Подчеркну, что подобие в данном случае обнаруживается совсем
не в той области, где его обычно ищут — феодальное землевладение,
вассально-ленные отношения и т. д., — а в формах и механизмах ле¬
гитимизации и утверждения власти. Причем применительно к ри¬
туалу важнее и показательней для сопоставления оказываются не его
внешние формы, а его функция в тех «узлах межличностных связей»,
о которых писал А. Я. Гуревич в последней статье, опубликованной
уже после его смерти56. А. Я. Гуревич развивал мысль, что «феодальная
ипостась» была далеко не единственной и даже, может быть, не самой
важной стороной средневекового общества. Хотелось бы, чтобы дан¬
ная статья была не только посвящением памяти замечательного исто¬
рика, но и хотя бы в какой-то мере продолжением его мыслей.
Примечания
'Автор признателен за поддержку данного исследования фондом INTAS.
2См., например: Levy-Bruhl Н, Reflexions sur le serment // Etudes d’histoire du droit ртё
offertes a Pierre Petot. R, 1959. P. 385—396; Le Serment. Recueil d^tudes anthropologiques,
historiques et juridiques. Seminaire 1985—1988. P., 1989; Le serment. T. I: Signes et fonc-
tions. T. II: Theories et devenir/ fid. par R. Verdier. P., 1991.
406
' l.evy-Bruhl Я. Op. cit. P. 385.
'Одна из последних попыток систематизации «промиссорных» клятв (каковыми яв¬
ляются все клятвы верности) представляет обобщающая работа швейцарского исто¬
рика: Holenstein A. Die Huldigung der Untertanen: Rechtskultur und Herrschaftsordnung
(800—1800). Stuttgart; N.Y. 1991. (Особенно стр. 9—40).
Например, в немецкой юридической школе разделяются Untertaneneid (присяга под¬
данных) и Vassaleneid или Lehnseid (вассальная клятва верности) (Handworterbuch
zurdeutschen Rechtsgeschichte. Berlin, 1964. Bd. 1. S. 861—872). Cp. также разделение
клятвы верности частноправового характера (в том числе вассальной клятвы) и при¬
сяги подданных в специальной истории политической клятвы в Западной Европе до
раннего Нового времени: Prodi Р. Das Sakrament der Herrschaft: der politische Eid in der
Verfassungsgeschichte des Okzidents. Berlin, 1997. S. 57 et seq.
"Сергеевич В. И. Древности русского права. СПб., 1909. Т. 1. С. 378, 387—388.
'Дьяконов М. А. Очерки общественного и государственного строя Древней Руси. СПб.,
2005 (1-е издание: Юрьев, 1907). С. 198—199; Павлов-Сильванский Я. Я. Феодализм
в древней Руси // Павлов-Сильванский Н. П. Феодализм в России. М, 1988. С. 97
и след., особ. 101—102 (1-е издание книги: «Феодализм в древней Руси»: СПб., 1907;
ср. также в более поздней книге «Феодализм в удельной Руси» (1-е изд.: СПб., 1910),
где повторяются те же идеи и ссылки на те же источники: Там же. С. 441); Тихоми¬
ров М. Я. Российское государство XV—XVII веков. М., 1973. С. 327; Веселовский С. Б.
Очерк образования московского боярства // Веселовский С.Б. Исследования по
истории класса служилых землевладельцев. М., 1969. С. 251, 472; Rufi Я. Herren und
Diener. Die soziale und politische Mentalitat des russischen Adels. 9.—17. Jahrhundert.
Koln;Weimar; Wien, 1994. S. 277.
11 Иыводы о клятве и способах выражения дружинниками верности в средневековой Руси,
излагаемые далее в этом параграфе в сжатой форме, развернутое обоснование полу¬
чили в работе: Стефанович Я. С. Князь и знать: клятва верности и право отъезда //
Горский А. А., Кучкин В. А., Лукин Я. А, Стефанович Я С. Древняя Русь: социально-
политическая структура. Очерки. М., 2007. С. 148—269.
4 Собрание государственных грамот и договоров (далее — СГГД). Т. 1. М., 1813. 103/104,
146, 149, 152/153, 157, 159, 162, 165/166, 172, 175/176/177, 182/184, 189/190/191,
196/197/198, 201. В митрополичьем формулярнике сохранился также извод (обра¬
зец) крестоцеловальной записи, датируемый 1448—1471 гг.: Русский феодальный ар¬
хив. 4. 1. М., 1986. 46. С. 175-176. Ср. комментарий издателей: Там же. Ч. 5. М., 1992.
С. 989-991.
10 Крестоцелование стало к XV в. практически единственной формой клятвы, терпимой
церковью (но и то при определенных ограничениях). Подробнее см.: Стефанович Я. С.
Крестоцелование и отношение к нему церкви в домонгольской Руси // Средневековая
Русь. М., 2004. Вып. 5. С. 86—113. Там же указана литература предмета.
” Полное собрание русских летописей (далее — ПСРЛ). Т. 15. Вып. 1. Пг., 1922. Стл. 95.
12 Впрочем, некоторые историки вполне признают возможность использовать термин
«подданные» для характеристики социально-политического строя Руси, начиная с
XIV в., то есть еще до того времени, когда само это слово вошло в русский язык, см.:
Каштанов С. М. Государь и подданные на Руси в XIV—XVI вв. // In memoriam: Сбор¬
ник памяти Я. С. Лурье. СПб., 1997. С. 218—221.
13 ПСРЛ. Т. 1.Л., 1926. Стл. 76.
14 В такой форме, например, в рассказе об убийстве Бориса в «Повести временных лет»
(1015 г.): ПСРЛ. Т. 1. Стл. 132.
,?ПСРЛ.Т. 15. Вып. 1. Стл. 162-163.
16Павлов-Сильванский Я. Я Феодализм в древней Руси... С. 97 и след.
17Там же. С. 96-97.
18«Цельность обрядов и символических жестов вассалитета образует не только церемо¬
ниал, ритуал, но систему, то есть то, что функционально только тогда, когда ни один
существенный элемент из нее не выпадает, и то, что обладает своим значением и
своей силой действия только благодаря каждому из элементов, смысл которых вы¬
является только в отношении целостности». См.: Ле Гофф Ж. Символический ритуал
407
вассалитета // Ле Гофф Ж. Другое средневековье: Время, труд и культура Запада. Ека¬
теринбург, 2000. С. 222 (впервые опубликовано под заглавием «Les gestes symboliques
dans la vie sociale. Les gestes de la vassalite» в книге: Simboli e simbologia nell’alto Medio
Evo. Settimane di studio del Centro italiano di studi sulValto Medioevo, XXIII, Spoleto, 3-9
aprile 1975. Spoleto, 1976. P. 679—788). К сожалению, русский перевод не всегда точен
и удачен со стилистической точки зрения.
19Там же. С. 232.
20Там же. С. 220, 233.
21 Там же. С. 225.
22 Об оммаже: Там же. С. 224. С точки зрения Ле Гоффа, символический поцелуй при¬
зван был как раз уравновесить идею социального неравенства, воплощённую омма-
жем, а инвеститура воплощала в конце концов принцип взаимности в вассалитете.
23 Там же. С. 256-257.
24Подробнее см.: Стефанович П. С. Германская дружина и попытки сравнения ее со сла¬
вянской дружиной: историографический обзор // Rossica antiqua. СПб., 2006. Вып. I.
С. 204-228.
25См., например: Waitz G. Deutsche Verfassungsgeschichte: Die Verfassung des deutschen
Volkes in altester Zeit. Darmstadt, 1953 (4. Auflage). Bd. 1. S. 46—47, 371—401 (1-e
изд.: 1844 c); Brunner H. Deutsche Rechtsgeschichte. Leipzig, 1906 (2. Auflage). Bd. 1.
S. 180-195 (1-e изд.: 1892 r.); Mitteis H. Der Staat des hohen Mittelalters. Grundlinien
einer vergleichenden Verfassungsgeschichte des Lehnszeitalters. Weimar, 1953 (4. Auflage).
S. 10, 45ff. ; Schlesinger W\ Herrschaft und Gegolgschaft in der germanisch-deutschen
Verfassungsgeschichte // Schlesinger W. Beitrage zur deutschen Verfassungsgeschichte des
Mittelalters. Gottingen, 1963. Bd. I: Germanen, Franken, Deutsche. S. 18—19 (впервые в:
Historische Zeitschrift, Bd. 176 (1953)).
26 Впервые в классической работе: Kuhn Н. Die Grenzen der germanischen Gefolgschaft //
Zeitschrift der Savigny-Stiftung fur Rechtsgeschichte: Germanistische Abteilung. Weimar,
1956. Bd. LXXI1I
27 См. новейший обзор историографии и актуальных проблем по этой проблеме: Pohl W\
Die Germanen. Miinchen, 2000 (Enzyklopadie deutscher Geschichte. Bd. 57). S. 70 et seq.
28 Этот тезис был разностороннее аргументирован в разных работах, но прежде всего в
трудах Франтишека Грауса и Карла Крёшелля. См., например: Graus F. Uber die soge-
nannte germanische Treue // Historica. 1959.1. Str. 71—121; Idem. Herrschaft und Treue //
Ibidem. 1966. XII. Str. 5—44; Kroeschell K. Die Treue in der deutschen Rechtsgeschichte //
Kroeschell K. Studien zum fruhen und mittelalterlichen deutschen Recht. Berlin, 1995.
S. 157—181 (впервые опубликовано в 1969 г.).
29См., например: Schlesinger W. Op. cit. S., 18.
30 Тацит Корнелий. Анналы. Малые произведения. История. М., 2001. С. 465. (Перевод
А. С. Бобовича под ред. М. Е. Сергеенко).
31 См. замечания к этому месту в немецком переводе Рудольфа Муха: Much R. Die Ger¬
mania des Tacitus. Heidelberg, 1967(3. Auflage unter Mitarbeit von H. Jankuhn, hrsg. von
W. Lange). S. 231. Его перевод: «heilige Verpflichtung». Cp. в переводе Герхарда Перля:
«ihre vornehmlichste Verpflichtung»: Tacitus. Germania / Hrsg. von G. Perl. Berlin, 1990.
S. 94-95.
32См., например: Brunner H. Op. cit. S. 190.
33 В историографии последних десятилетий неоднократно обращалось внимание на то,
что нельзя прямо проецировать скандинавские данные на эпоху древних германцев
для реконструкции их общественного строя, религиозных представлений и т. д. Целена¬
правленную критику такого подхода применительно к проблеме германской верности и
дружинного строя см., например, в следующих работах: Kuhn К Op. cit.; See К. von Alt-
nordische Rechtsworter. Philologische Studien zur RechtsaufFasung und Rechtsgesinnung der
Germanen. Tubingen, 1964. (Особенно стр. 214-221). Ганс Кун, филолог и лингвист-
скандинавист, специально писал о дружинной клятве и замечал: «источники периода
расцвета скандинавской дружины ничего не знают» о ней (Op. cit. S. 7 et seq.).
34 Например, в «Саге об Олаве святом» в некоторых случаях о клятве упоминается (хотя
никак не уточняется, в какой форме она совершалась), а в других сообщается толь-
408
I и об обещании дружинника не покидать конунга до самой смерти (гл. 85, 127, 138,
I /(), 186, 208: Снорри Стурлусон. Круг земной. М., 1980). В то же время, в «Саге об
Мине», возможно, записанной тоже Снорри Стурлусоном, когда упоминается при-
< м и дружину норвежских конунгов, о клятве верности вообще не говорится (гл. 6, 8
и пр.: Исландские саги. Под ред. О. А. Смирницкой. СПб., 1999. Т. 1.). Показатель¬
но, что ни о каких ритуалах вступления в дружину и тем более о клятве верности не
упоминается в «Саге о йомсвикингах». Нередко вступление знатного человека в дру-
кипу конунга обозначается стереотипным выражением ganga til handa (a hond), ко-
юрое можно буквально перевести как «идти в руку» (см., например, в той же «Саге
оЬ )гиле» в гл. 6 в словах Квельдульва: там же. С. 30; оригинальный текст доступен
и Интернете: http://www.snerpa.is/net/isl/egils.htm). Если даже предположить, что за
н им выражением (очевидно, связанным с древним обозначением дружинников как
tnmdgenginna manna) стоял какой-то древний обряд, то ко времени своей фиксации
оно явно не подразумевало никакой клятвы в собственном смысле слова. Смысл его
самый общий, сравнимый со смыслом слов в русско-византийском договоре 911 г. о
князьях и боярах «под рукою» Олега «великого князя Рускаго» (ПСРЛ. Т. 1. Стл. 33).
'llirdskriien: hirdloven til Norges konge og hans h&ndgangne menn, etter AM 322 fol, ved
Sleinar Imsen. Oslo, 2000. S. 64, 70, 120—122.
" Исключением, возможно, является «рукобитье» (handsale), которое упоминается в
статье о порядке вступления нового человека в дружину (ст. 26) и которое произво¬
дилось между этим человеком и старыми членами дружины (Ibidem, s. 120).
w< 'м. специальные работы с обзором древнейших данных о клятвах: Claude D. Konigs-
nnd Untertaneneid im Westgotenreich // Historische Forschungen fur Walter Schlesinger /
I Irsg. von H. Beumann. Koln, 1974. S. 358—385; Eckardt U. Untersuchungen zu Form und
Funktion der Treueidleistung im merowingischen Frankreich. Marburg, 1974.
В тексте постановления (сохранившегося в составе сборника «формул Маркульфа»)
о членах antrustio говорится, что они «обещают нерушимую верность» королю (fidem
pollicentur inlesam), а затем уточняется, что желающий войти в это объединение дол¬
жен поклясться, «придя в наш (т. е. короля — Я. С.) дворец, со своим оружием у на¬
шей руки в преданности и верности» (veniens ibi in palatio nostro una cum arma sua in
manu nostra trustem et fidelitatem): Formulae Merowingici et Karolini Aevi, edidit K. Zeu-
mer, Hannoverae 1886 (Monumenta Germaniae historica, Legum Sectio V. Formulae). №
18. P. 55. Об antrustio см. наиболее подробно: OlbergG. von. Die Bezeichnungen fur soziale
Stande, Schichten und Gruppen in den Leges barbarorum. Berlin; New-York, 1991. S. 124—
134. Само слово antrustio является латинизированной формой, родственной древнему
германскому слову druht, которое обозначало военное объединение дружинного типа
и было, видимо, одного происхождения со славянским «дружина» (см.: Green D. Н.
Language and History in the Early Germanic World. Cambridge, 1998. P. 108—112).
v,Cm., например: Kienast W. Die frankische Vassalitat: von den Hausmeiem bis zu Ludwig
dem Kind und Karl dem Einfaltigen / Hrsg. von P. Herde. Frankfurt am Main, 1990. S. 11-
24,51-73.
40 Beefier M. Eid und Herrschaft: Untersuchungen zum Herrscherethos Karls des Grossen. Sig-
maringen, 1993, S. 101—111; Bachrach B. S. Early Carolingian Warfare. Prelude to Empire,
Philadelphia 2001. P. 68—71. Cp. также в более ранней работе: Magnou-Norder Е. Foi et
fid61it£. Recherches sur Involution des liens personnels chez les Francs du Vile au IXe si6-
cle. Toulouse, 1976.
4X Esders S. Treueidleistung und Rechtsveranderung im friiheren Mittelalter // Rechtsverande-
rung im politischen und sozialen Kontext mittelalterlicher Rechtsvielfalt / Hrsg. S. Esders,
Ch. Reinle. Munster, 2005. S. 28, 59. Cp. также подробнее в диссертации этого авто¬
ра: Esders S. Sacramentum fidelitatis. Treueidleistung und Militarorganisation im friiheren
Mittelalter. Bochum, 2003.
42 Cp. рассуждения по этому поводу известного историка Райнхарда Венскуса, который
признавал, что «клятва при вступлении в дружину, описанную Тацитом, трудно до¬
казуема», но скорее из общих соображений не хотел «просто исключать» ее суще¬
ствование. В то же время, давая свое определение сути дружинного строя, Венскус
говорит в самом общем смысле об «эмоционально окрашенном отношении» вождя и
409
дружинника, но о клятве верности как таковой вообще не упоминает: Wenskus R. Die
neuere Diskussion um Gefolgschaft und Herrschafi: im Tacitus’ Germania // Beitrage zum
Verstandnis der Germania des Tacitus. Gottingen, 1992. Teil II. S. 319—323, 330.
43См., например, несколько раз в «Саге об Олаве святом», особенно в главах 186 и 208. В
последнем случае слова скальда Тормода о верности Олаву, переданные рассказчиком
(Снорри Стурлусоном), сопровождаются цитатой висы, где скальд сообщаемо своем
решении остаться с Олавом. В отличие от прозаического рассказа, стихотворное про¬
изведение может рассматриваться как источник древний и аутентичный (потому что
стихотворная форма была слабо подвержена изменениям со временем), и характер¬
но, что в данном случае этот источник дает соответствие более позднему тексту.
44Аммиан Марцеллин. Римская история. СПб., 1994. С. 220 (перевод 1906—1908 гг. Ю. Ку-
лаковского при участии А. Сонни). Латинский текст см.: Ammiani Marcellini rerum
gestarum etc./ Hrsg. W. Seyfart. Leipzig, 1978 (XXI. 5. 9-10). Замечу, кстати, что присяга,
о которой здесь идет речь, приносилась по образцу римской военной, но с некоторы¬
ми «варварскими» элементами — прежде всего, с заклятием о смерти от собственного
оружия, что находит параллель в русско-византийских договорах X в. См.: Стефано¬
вич П. С. Древнерусская клятва по русско-византийским договорам X века // Древ¬
нейшие государства Восточной Европы: Политические институты Древней Руси. М.,
2006. С. 383-403.
45 Magnou-Nortier Е. Op. cit. Р. 35.
46 Наиболее подробно и всесторонне эта проблема последний раз исследовалась в книге
Матиаса Бехера: Becher М. Op. cit. Ср. также обзор дискуссий: Holenstein A. Op. cit.
S. 25-27, 103-109.
47СГТД.Т. 1. 103.
48 Capitularia regum Francorum/ Ed. A. Boretius. Hannover, 1883 (Monumenta Germaniae
historica. Leges 2). T. I. №. 23. P. 63.
49 Ibidem. №. 34. P. 100-101.
50Becher M. Op. cit. S. 88-194.
51 Cm.: Helbig H. Fideles Dei et Regis. Zur Bedeutungsentwicklung von Glaube und Treue im
hohen Mittelalter // Archiv fur Kulturgeschichte. 1951. Bd. XXXIII. S. 275-306.
52 Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским/ Подг. Я. С. Лурье и Ю. Д. Рыков. М.,
1981.С. 14.
53 См. подробнее: Стефанович П. С. Религиозно-этические аспекты отношений князя и
знати в домонгольской Руси // Отечественная история. 2004. № 1. С.3—18.
54 Во всяком случае, почти дословный перевод этого выражения используется в Галицко-
Волынской летописи при описании событий 1231 г. в Галиче. В трудный момент от¬
роки князя Даниила Романовича признаются ему в своей верности: «Верни есмы богу
и тобе, господину нашему» (ПСРЛ. Т. 2. СПб., 1908. Стл. 763). Поскольку совпадение
русского текста и латинского выражения не абсолютно точно, можно было бы сомне¬
ваться, что летописец ориентировался на латинский образец. Однако, поскольку речь
идет о западных русских землях, а летописец был явно знаком с польскими и венгер¬
скими обычаями и, видимо, даже с латиноязычной литературой, эти сомнения надо
отбросить. Приложение латинского выражения к русским реалиям было тем легче,
что в Польше и Венгрии русских князей обозначали всегда титулом гех.
55 Modzelewski К. Barbarzynska Europa. Warszawa, 2004.
56Гуревич А. Я. Феодализм перед судом историков, или О средневековой крестьянской
цивилизации // Одиссей: человек в истории. 2006. М., 2006. С. 11—49.
410
М. М. Кром
Институт регентства на западе и востоке
Европы: опыт сравнительно-исторического
исследования
В творчестве Арона Яковлевича Гуревича компаративистика за¬
нимает очень важное место: достаточно вспомнить, какой
переворот в сложившихся представлениях о европейском
феодализме вызвало обращение ученого к норвежскому и ис¬
ландскому материалу. А для историка-русиста особый интерес
представляют параллели, проводимые А. Я. Гуревичем между древне¬
русской системой полюдья и погостов, скандинавским институтом
вейцлы и английским боклендом1.
В этой статье, посвященной памяти выдающегося медиевиста, я
бы хотел продолжить сравнение институтов, сложившихся в Средние
века в разных европейских странах. Речь пойдет о том, как в различ¬
ных монархиях на западе и на востоке Европы решалась проблема ор¬
ганизации власти в случае недееспособности государя: князя, короля
или (в России с 1547 г.) царя. Заранее должен оговориться, что нижес¬
ледующие наблюдения носят сугубо предварительный характер, а по¬
лучающаяся в итоге картина заведомо неполна и содержит немало ла¬
кун. Виной тому и обширность темы, и, как это ни парадоксально, ее
слабая изученность.
По подсчетам немецкого историка права Армина Вольфа, в четыр¬
надцати крупнейших королевствах Европы с XII по XV вв. известно
более 50 случаев регентства по причине малолетства короля. Однако,
несмотря на распространенность этого явления, проблеме регентства
в исторической литературе, как отметил А. Вольф в статье 1976 г., уде¬
лялось мало внимания2. С тех пор прошло более 30 лет, но ситуация в
науке если и изменилась, то незначительно. По-прежнему мало работ
обобщающего характера, охватывающих обширный регион в какую-
либо эпоху. К таковым, несомненно, следует отнести фундаменталь¬
ный труд Тило Оффергельда о королях-отроках в раннем Средневеко¬
вье3. Но применительно к более поздней эпохе ничем подобным мы
не располагаем. Книга Андре Корвизье, несмотря на многообещаю¬
щее название4, содержит лишь формальную статистику: каков, напри¬
мер, был средний возраст монарха при вступлении на престол в тех
411
или иных европейских странах, соответственно, в XIII — XV, XVI —
XVIII и XIX — XX вв.; сколько случаев регентства зафиксировано в
этих странах за указанные периоды и т.п. При этом широта геогра¬
фического и хронологического охвата изучаемого явления никак не
способствовала глубине его анализа: посвятив несколько глав книги
ситуации в родной Франции, о регентствах в других странах (вклю¬
чая Россию) автор сообщает элементарные сведения, которые можно
найти в любом справочнике.
Остается единственный путь — поиск необходимой информации в
истории отдельных стран; этот путь требует от исследователя не толь¬
ко немалых затрат времени и труда, но и преодоления языковых ба¬
рьеров, а также границ, разделяющих сложившиеся области научной
специализации.
* * *
Осознание необходимости сравнительного изучения темы, вынесен¬
ной в заголовок данной статьи, пришло к автору этих строк в ходе ра¬
боты над книгой о периоде малолетства Ивана IV, когда за него снача¬
ла правила мать, Елена Глинская (в 1534 — 1538 гг.), а после ее смерти,
в течение последующих примерно десяти лет — бояре5.
Институт регентства в российской исторической традиции ни разу
не становился предметом специального исследования, и, видимо,
этим обстоятельством объясняется та удивительная легкость, с кото¬
рой ученые пользуются соответствующим термином применительно к
самым разным эпохам отечественной истории: от правления княгини
Ольги (за сына Святослава) в середине X века — до регентства Биро¬
на, а затем — Анны Леопольдовны при юном императоре Иване VI
Антоновиче в 1740 — 1741 гг.6
«Регентством» принято называть и правление Елены Глинской в
30-е годы XVI в.7 Этот термин использовал и автор этих строк в ра¬
нее опубликованных статьях, хотя и с оговоркой о том, что регентство
Елены носило полуофициальный, не вполне легитимный характер,
поскольку грамоты внутреннего управления выдавались только от
имени юного великого князя Ивана Васильевича «всея Руси», и все
дипломатические контакты с соседними державами велись также
только от его имени8. Дальнейшая работа над темой привела меня к
выводу о неправомерности использования указанной терминологии
применительно к изучаемому времени.
Бесспорно, Елена Глинская сумела сосредоточить в своих руках
большую власть. К осени 1534 г., как установил А. Л. Юрганов, она
закрепила за собой статус соправительницы своего сына; с этого вре¬
мени в летописях любое распоряжение властей вводится стереотип¬
ной формулой: «государь князь великий Иван Васильевич всея Руси и
412
м;п и его благочестивая великая княгиня Елена повелеша...» и т. д. Бо¬
нге того, великая княгиня присвоила себе титул государыни: как яв-
i i муст из нескольких сохранившихся документов того времени, про¬
шения на высочайшее имя теперь адресовались «государю великому
князю Ивану Васильевичу всеа Русии и матери его государыне вели¬
кой княгине Елене». Исследователь назвал выявленную им этикетную
формулу «формулой регентства»9.
Однако, как явствует из процитированных выше отрывков, смысл
указанной формулы состоял в провозглашении равенства государя
и его матери-государыни, т. е. имелось в виду соправительство, а не
регентство. Правда, в официальной Воскресенской летописи, работа
над составлением которой завершилась в начале 1540-х годов, была
предпринята попытка задним числом легитимизировать правление
Елены: здесь утверждалось, будто Василий III перед смертью вру¬
чил сыну Ивану «скипетр великиа Русиа», а своей жене Елене велел
«...под сыном своим государьство дръжати до возмужениа сына свое¬
го»10. Но более ранние и подробные тексты, повествующие о кончине
меликого князя Василия, совершенно иначе описывают сцену послед¬
него прощания умирающего с сыном-наследником и женой: о вруче¬
нии Ивану скипетра, как и о поручении Елене управления страной до
его «возмужания» там не говорится ни слова11.
Еще дальше по пути возвеличивания матери Ивана Грозного по¬
шел составитель Летописца начала царства — памятника официаль¬
ного летописания 1550-х годов: сравнивая Елену с древней княгиней
Ольгой (в крещении тоже Еленой!), он утверждал, будто Василий III
возложил на нее «...все правъление великого государства многаго ради
разума по подобию и по достоинству и Богом избранну царьскаго
правления»12. В этом пассаже Елена, исполненная «царского разума» и
во всем подобная княгине Ольге, изображается, по сути, наследницей
своего мужа, получая из его рук бразды «царского правления». Разу¬
меется, эта благочестивая фикция, созданная летописцами середины
XVI в., никак не соответствовала реалиям 1530-х годов. Заметим, од¬
нако, что образ Елены под пером книжников все больше приобретал
черты самодержавной царицы — достойной наследницы своего вен¬
ценосного супруга Василия III, а никак не временной правительницы
(регентши), какой ей пришлось быть. Это свидетельствует о том, что в
первой половине XVI столетия в России не только не было ясного по¬
нятия регентства (с четким определением полномочий регента и сро¬
ка их исполнения и т. п.), но и не делалось попыток его выработать.
Между тем в реальной практике 1530-х годов власть великой кня¬
гини Елены была существенно ограничена: как уже говорилось выше,
она не имела права официально принимать послов или издавать пу¬
бличные акты: все это было прерогативой ее сына-государя. Более
413
того, как показывает анализ источников того времени, родные братья
правительницы, князья Юрий и Михаил Глинские, были полностью
отстранены от военной, дипломатической или какой-либо иной го¬
сударственной службы: они не посылались воеводами в полки13, не
появлялись на официальных посольских приемах; а боярские чины
братья получили только много лет спустя, к началу 1547 г.14 Ограни¬
чение властных амбиций ближайших родственников великой княги¬
ни трудно расценить иначе, как уступку правительницы противникам
Глинских в придворной среде, один из тех компромиссов, на которых
держалось правление Елены.
Таким образом, регентства как такового не было в описываемое
время не только в теории, но и на практике: мать юного Ивана IV, не¬
смотря на преподнесенный ей титул государыни, отнюдь не обладала
всей полнотой власти; публичной и легальной передачи ей важнейших
полномочий, ассоциируемых с государственным суверенитетом, так и
не произошло. Единственным носителем верховной власти, олице¬
творением государства оставался маленький Иван, которому уже в
трехлетием возрасте приходилось присутствовать на утомительных
для ребенка посольских приемах. «Внешне все идет по-старому, — за¬
мечает по этому поводу немецкая исследовательница Гедвига Фляйш-
хакер. — Посольские документы ничем не выдают того факта, что ме¬
сто государя занял беспомощный ребенок, не способный ни к какому
политическому мышлению»15.
Именно дипломатические документы лучше всего позволяют по¬
нять, почему институт регентства так и не сложился в России XVI в.:
сама идея регентства подразумевала признание недееспособности
юного монарха, что не соответствовало представлениям о государ¬
ственном суверенитете, как его понимали в Москве того времени.
Мысль о том, что статус государя не зависит от его возраста, была
ясцо сформулирована московскими дипломатами в середине 1530-х
годов. Стоило литовскому гетману Юрию Радзивиллу в письме боя¬
рину кн. И. Ф. Овчине Оболенскому намекнуть на то, что король Си-
гизмунд, «будучи у старых летех», имеет преимущество перед москов¬
ским государем, который еще «у молодых летех»16, как последовал
решительный ответ: «Ино, пане Юрьи, — писал гетману князь Иван
Оболенский 6 июня 1536 г., — ведомо вам гораздо: с Божиею волею,
от прародителей своих великие государи наши великие свои государ¬
ства дръжат; отец великого государя нашего Ивана, великий государь
блаженныя памяти Василей был на отца своего государствех и на сво¬
их; и ныне с Божиею волею сын его, государь наш, великий государь
Иван на тех жо государствех деда и отца своего; и государь наш ныне во
младых летех, а милостью Божиею государствы своими в совершенных
летех»'1 (выделено мной. — М. К).
414
Приведенный пассаж можно считать оригинальной московской
трактовкой знаменитой средневековой теории «двух тел короля»: фи¬
зически, конечно, Иван был еще ребенком, но политически — через
принадлежность свою к роду великих князей, издавна «державших»
свои «государства», он, по мысли русских дипломатов, являлся совер¬
шеннолетним.
* * *
Гели искать в европейской истории какие-то аналогии описанным
выше теории и практике русской монархии первой половины XVI в.,
то их нетрудно найти... в раннем и Высоком Средневековье.
«Ясно, что настоящего регентства как правового, пусть даже из
частной опеки выведенного института, не было и что традиция не
установила на этот случай никаких твердых правил», — пишет Тило
Оффергельд о времени Меровингов18. Но и несколько веков спустя
ситуация в этом отношении мало изменилась. В контексте затронутой
мною выше проблемы очень интересна характеристика, которую дает
тот же историк положению юных франкских королей в конце IX —
начале X в.: с одной стороны, в источниках они изображались как
дееспособные в правовом отношении; с другой же стороны, хронисты
обращали внимание и на осуществление властных функций фактиче¬
скими регентами, что никоим образом, однако, не воспринималось
тогда как ограничение королевской власти19.
Как видим, описание франкских королей в средневековых хрони¬
ках подчинялось тем же принципам, которым много столетий спустя
следовали московские книжники в изображении юного Ивана IV и
его матери-правительницы.
Вплоть до конца Высокого Средневековья представления о дееспо¬
собности юного монарха оставались расплывчатыми, а полномочия
регента, правившего от его имени, — нечетко определенными. Про¬
блемы, с которыми сталкивалась королевская власть в пору, когда ее
носителем становился ребенок, ясно видны на примере периода не¬
совершеннолетия английского короля Генриха III, которому посвятил
обстоятельное исследование Д. А. Карпентер20.
Генрих, сын короля Иоанна Безземельного, вступил на престол в
октябре 1216 г. в 9-летнем возрасте. Верховную опеку над царственным
отроком осуществлял папа, а точнее — его легат; непосредственный
контроль над правительством был поручен Уильяму Маршалу, эрлу
Пемброк. Положение регента было незавидным: во-первых, власть
его была ограничена папским легатом. Во-вторых, в самом королев¬
ском правительстве не было единства, и постоянно возникали трения.
В-третьих, ощущалась острая нехватка денег. Наконец, как отмечает
Д. А. Карпентер, все центральные учреждения, кроме канцелярии, по
415
существу перестали функционировать в первые годы малолетства Ген¬
риха III, а многие кастеляны и шерифы на местах фактически вышли
из повиновения королевскому правительству, легитимность решений
которого ставилась ими под сомнение21.
Особо нужно обратить внимание на неопределенность в вопро¬
се о времени наступления совершеннолетия английского короля: по
римскому праву совершеннолетие наступало в 14 (пубертат) или 25
лет, но по местному феодальному праву возрастом совершеннолетия
считался 21 год: именно в этом возрасте становились совершеннолет¬
ними английские бароны. Однако на деле Генрих получил всю полно¬
ту королевской власти в январе 1227 г., т. е. за год и восемь месяцев до
наступления совершеннолетия. Характерно, что никакой декларации
о достижении королем совершеннолетия (или письма от римского
папы об этом) так и не последовало22.
Описанная выше непростая ситуация в Английском королевстве
в период малолетства Генриха III была типична для любой европей¬
ской монархии того времени: и на континенте, как и на Британских
островах, регентство не имело тогда прочных правовых оснований, и
его конкретные формы в тот или иной момент определялись соотно¬
шением политических сил в данной стране. Во Французском королев¬
стве XIII в., как отмечает Жак Ле Гофф, еще не существовало понятия
регентства, и, если кто-то брал на себя полноту власти в период не¬
совершеннолетия короля, все равно речь шла только о «заботе и опе¬
ке»23.
Именно «заботе и опеке» королевы-матери вверил своих детей
Людовик VIII, находясь на смертном одре. Обстоятельства, при ко¬
торых Бланка Кастильская, мать Людовика IX, стала регентшей,
весьма напоминают ситуацию, в которой оказалась Елена Глинская
после смерти мужа, великого князя Василия III. Обе женщины вос¬
принимались как иностранки в государствах, где им пришлось жить
и править; происхождение и той, и другой вызывало недовольство у
части придворной элиты, соответственно, Франции и России. Как
предполагают некоторые французские историки, Бланка Кастильская
стала регентшей в результате сговора нескольких советников покой¬
ного Людовика VIII, стремившихся оттеснить от власти дядю юного
наследника — графа Филиппа Булонского24. Но и Елена Глинская
пришла к власти при аналогичных обстоятельствах, после того как
опекуны юного Ивана IV арестовали его дядю Юрия Дмитровско¬
го, который, с одной стороны, имел бесспорные права на опеку над
малолетним племянником-государем, а с другой — внушал серьезные
опасения как реальный претендент на престол25. Наконец, репутация
обеих женщин пострадала от порочащих их слухов. Оставляя сейчас
в стороне вопрос о том, какая из дам, королева или великая княгиня,
416
дала больше поводов для обвинений26, замечу, что общей почвой, на
которой вырастали подобные подозрения, была средневековая мизо-
гиния.
Разумеется, православная Русь XVI в. во многом отличалась от ка¬
толической Франции XIII в., и, тем не менее, отмеченные выше черты
сходства между политическими ситуациями, разделенными во време¬
ни тремя столетиями, на мой взгляд, выходят за рамки простого подо¬
бия. Скорее здесь уместно говорить о стадиальном, типологическом
сходстве. И Французское королевство при Людовике IX, и Русское го¬
сударство при Иване IV представляли собой средневековые династи¬
ческие монархии. В таких монархиях переход престола к малолетнему
наследнику, при отсутствии прочной правовой основы для регентства
и при наличии взрослых «принцев крови» — братьев покойного госу¬
даря, был чреват серьезными политическими потрясениями. По сути,
и у вдовствующей королевы Бланки Кастильской, и у вдовствующей
великой княгини Елены были сходные причины для беспокойства.
Конфликты последней с удельными князьями Юрием и Андреем,
равно как и баронские заговоры первых лет царствования Людови¬
ка IX27, служат наглядным подтверждением внутреннего родства по¬
литических кризисов в обеих странах.
Заметные перемены в положении регента при малолетнем короле
в странах Западной Европы произошли на рубеже XIII — XIV вв. Если
раньше все официальные документы издавались только от имени мо¬
нарха, даже несовершеннолетнего (в Московии, как было показано
выше, этот порядок сохранялся и в XVI в.), то теперь в актах упомина¬
ется и регент или опекун. Например, в грамоте короля Кастилии Фер¬
динанда IV (1297 г.) прямо говорилось о том, что документ выдан «по
совету» (con consejo) королевы-матери, донны Марии, брата Энрико,
а также опекуна (tutor)28. В Кастилии же, по наблюдениям А. Вольфа,
впервые был издан официальный акт от имени регентов: это произо¬
шло в 1315 г. при юном короле Альфонсо XI29.
С аналогичной практикой мы встречаемся и во Франции начала
XIV в. Так, после смерти в 1316 г. короля Людовика X Сварливого его
брат Филипп (будущий король Филипп V) правил несколько месяцев
в качестве регента и подтвердил ряд пожалований покойного монар¬
ха. Например, в регесте подтверждения дворянину Колару де Блему
(июль 1316 г.) отмечено, что акт выдан «господином регентом» (per
Dominum Regentem) в присутствии коннетабля и маршала Франции30.
В августе того же года вдова Людовика X Клеменция Венгерская так¬
же получила две подтвердительные грамоты на имущество, подарен¬
ное ей покойным супругом; согласно сохранившимся регестам, эти
документы были выданы «монсеньером регентом» («Par Mons. le Re¬
gent »)31.
417
С середины XIV в. в странах Центральной и Западной Европы
предпринимаются попытки законодательно определить порядок
управления в период несовершеннолетия государя. Так, в «Золотой
булле» императора Карла IV 1356 г. (гл. VII, ст. 1) предусматривалось,
в случае перехода престола к несовершеннолетнему сыну курфюрста,
назначение старшего брата покойного «опекуном и правителем» (tutor
et administrator). При этом возрастом совершеннолетия (aetas legitima)
здесь считалось завершение 18-го года жизни32.
Во Французском королевстве соответствующие нормы были уста¬
новлены ордонансами, изданными Карлом V в Венсенне и Мелене в
1374 г., а затем Карлом VI в Париже в 1393 г. Венсеннский ордонанс
(август 1374 г.) определял время наступления совершеннолетия короля
началом четырнадцатого года жизни. Меленский ордонанс (октябрь
1374 г.) предусматривал различие между «управлением нашим коро¬
левством» и «опекой, охраной и воспитанием наших детей»: первая
функция поручалась Карлом V в случае своей смерти герцогу Людови¬
ку Анжуйскому, вторая — королеве-матери (Жанне де Бурбон) вместе
с герцогами Филиппом Бургундским и Людовиком Бурбоном. То же
разделение функций между регентом королевства и опекунами на¬
следника сохранялось в Парижском ордонансе Карла VI, изданном в
январе 1393 г. (1392 по старому стилю): «управление, охрана и оборона
нашего королевства» возлагалась королем на своего брата герцога Лю¬
довика Орлеанского, а «опека, забота и руководство нашим старшим
сыном» — на королеву-мать (Изабеллу Баварскую) и герцогов Жана
де Берри, Филиппа Бургундского, Людовика де Бурбона и Людвига VI
Баварского33.
Вскоре, однако, введенная Венсеннским ордонансом норма, со¬
гласно которой совершеннолетие короля наступало в полные 13 лет,
была отменена: согласно эдиктам 1403 и 1407 гг., известным как «эдик¬
ты об упразднении регентств» (edits sur la suppression des regences), ko-
родь считался совершеннолетним независимо от его возраста34. Этот
любопытный казус напоминает нам о сложностях правового регули¬
рования института верховной власти в монархическом государстве.
Более того, как подчеркивает Жан Барбе, никакой юридический текст
не был определяющим при учреждении регентства: значение имели
только прецеденты, порой противоречившие друг другу35.
Но, хотя юристы, ссылаясь на букву законов 1403 и 1407 гг., мог¬
ли утверждать, что регентства во Франции не существовало, на са¬
мом деле, конечно, институт регентства не был отменен. Более того,
в XVI в., по словам того же Ж. Барбе, утвердилось мнение, что регент¬
ство являлось не привилегией членов королевской семьи, а необхо¬
димым средством, предназначенным для временного поддержания
общественного порядка36.
418
* * *
11|)пнсдснные выше примеры позволяют наметить — конечно, пока
мшычо в самых общих чертах, — направление эволюции институ-
м регентства в Европе на протяжении почти тысячи лет: с раннего
< редневековья до XVI в. И хотя особенности этой эволюции в от¬
пет,пых странах еще предстоит уточнить, основные фазы данного
процесса более или менее ясны. На первом этапе формируется само
понятие регентства, которое могло выражаться различными словами:
tutor (покровитель, опекун), protector (защитник), custos regni (храни-
iem, королевства), gubernator (правитель) и т. д. Позднее всего вошел
и употребление термин regent: по наблюдениям А. Вольфа, впервые он
встречается в июле 1316 г. во Франции: этим титулом был назван Фи-
щ 11111 (будущий король Филипп V)37.
Следующая важная фаза в эволюции интересующего нас инсти-
|у га — делегирование регенту права издавать официальные акты от
собственного имени. В некоторых королевствах Западной Европы (в
частности, в Кастилии и во Франции) фактические правители страны
присвоили себе это право в начале XIV в. К сожалению, в доступной
мне литературе нет сведений о том, когда регенты сосредоточили в
своих руках еще одну важнейшую функцию монарха — представлять
страну на внешнеполитической арене, принимать послов, заключать
мирные договоры и т. п.
Наконец, в середине — второй половине XIV в. появляются пер¬
вые известные нам законодательные акты, регламентирующие поря¬
док управления государством в период малолетства князя или короля,
определяющие возраст совершеннолетия монарха (и тем самым срок
прекращения полномочий регента) и т.д.
Если теперь с Запада мы мысленно перенесемся на восточную
окраину Европы и попробуем определить место Русского государства
первой половины XVI в. на предложенной выше шкале, то должны
будем признать, что институт регентства в эпоху малолетства Ивана
Грозного находился еще в зачаточном состоянии. Само понятие ре¬
гентства не было разработано, не говоря уже о каких-либо правовых
актах, регламентирующих полномочия временного правителя страны.
Конечно, можно было бы объяснить такое положение дел нераз¬
витостью политической традиции на далекой восточной периферии
Европы, да и само Московское княжество — ядро образовавшегося
на рубеже XV — XVI вв. единого Русского государства — появилось на
исторической карте довольно поздно, лишь в конце XIII в. Но при¬
помним ответ московских дипломатов 1530-х годов на попытки ли¬
товцев умалить престиж великого князя Ивана ссылками на его юный
возраст: разве их слова о том, что Иван «милостью Божиею государ-
ствы своими в совершенных летех», чем-то отличаются по сути от
419
юридической фикции ордонансов 1403 и 1407 гг., провозгласивших
французского короля всегда совершеннолетним? Поэтому не будем
спешить с выводами. К тому же, если нас интересует способность мо¬
сковской политической системы к развитию, то необходимо сравнить
рассмотренную выше ситуацию 1530-х годов с последующими эпоха¬
ми, когда вновь возникала потребность в регентстве вследствие мало¬
летства или недееспособности государя.
Именно такая обстановка сложилась в 1584 г., когда после смерти
Ивана Грозного на престол вступил его слабоумный сын Федор. Ре¬
альным правителем страны стал шурин нового царя — боярин Борис
Федорович Годунов38. Не будучи членом правящей династии, он не
мог, как это когда-то сделала Елена Глинская, официально провозгла¬
сить себя соправителем царствующего монарха, приняв титул второго
«государя». Но услужливые придворные нашли способ потешить че¬
столюбие всемогущего правителя, присвоив ему множество звучных
титулов. В феврале 1595 г. глава Посольского приказа Василий ГЦел-
калов на приеме в Кремле в честь персидских послов перечислил все
должности и звания Годунова, заявив, что Бог дал царю Федору Ива¬
новичу «такова ж дородна и разумна шюрина и правителя, слугу и ко¬
нюшего боярина, и дворового воеводу, и содержателя великих госу¬
дарств, царства Казанского и Астраханского, Бориса Федоровича»39.
Титул правителя, который официально носил Годунов, по существу
означал то же самое, что и латинский термин «регент». Из всех государ¬
ственных деятелей допетровской Руси этот титул, пожалуй, более всего
подходил именно Борису Годунову. По объему властных полномочий
он намного превосходил «государыню великую княгиню Елену», пра¬
вившую в 1530-х годах за своего малолетнего сына Ивана. Власть Елены
Глинской, как мы помним, была существенно ограничена. В частности,
ее родным братьям был закрыт доступ к придворным чинам и к долж¬
ностям полковых воевод. Между тем Б. Ф. Годунов быстро обеспечил
блестящую карьеру своим родственникам: уже к лету 1584 г. в Думе, по¬
мимо самого Бориса Федоровича, было еще четверо Годуновых40.
Другой, еще более важный показатель могущества правителя — по¬
лученное им право самостоятельных сношений с иностранными дер¬
жавами. Елена Елинская таким правом не обладала. А Борис Годунов на
основании особых «приговоров» царя с боярами получил в 1588—1589 гг.
привилегию писать от своего имени крымскому хану, императору Свя¬
щенной Римской империи, английской королеве и иным государям41.
Означают ли все эти успехи Годунова, что в России 80—90-х годов
XVI в. сложился, наконец, институт регентства? Думаю, на этот вопрос
следует ответить отрицательно. Дело в том, что по существу неограни¬
ченные полномочия были даны лично Борису Годунову; исключитель¬
ность его положения специально подчеркивали русские посланники
420
i.i рубежом: так, в 1594 г. посол к персидскому шаху кн. А. Д. Звениго¬
родский при случае должен был объяснить, что «Борис Федорович не
онртец никому», так как «он государю нашему... шурин, а великой го¬
сударыне нашей... брат родной и потому в такой чести у государя жи-
игг»'12 (выделено мной. — М. К.). Правление Годунова при царе Федо¬
ре* Ивановиче не стало впоследствии прецедентом; должность регента
1ак и не появилась в номенклатуре московских придворных чинов. И
когда в дальнейшем на троне вновь оказывались монархи, которые по
молодости или по состоянию здоровья не могли заниматься государ-
( I венными делами, то те, кто претендовал на роль правителя, должны
ныли заново выстраивать отношения с придворной элитой и догова¬
риваться с ней о пределах своих полномочий.
Первый царь из династии Романовых, Михаил Федорович (1613 —
1645), вступивший на престол в 16-летнем возрасте, сначала вверил
управление родственникам матери — боярам Салтыковым, а с 1619 г.,
с момента возвращения из польского плена его отца, митрополита Фи¬
ларета (тогда же поставленного в патриархи), он добровольно делил с
ним верховную власть. Соправительство было оформлено так же, как в
1530-х годах при Елене Глинской: в течение 14 лет (до смерти Филарета
в 1633 г.) в стране было два «великих государя»: царь и патриарх43.
Та же модель верховной власти была использована в 80-е годы
XVII в. царевной Софьей Алексеевной, правившей за своих младших
братьев Ивана и Петра. Интересно сравнить ее правление с правле¬
нием другой властной женщины — Елены Глинской. Сопоставление
двух эпох царского малолетства, разделенных полутора веками, по¬
зволяет сделать некоторые наблюдения относительно интересующей
нас здесь проблемы регентства.
Сходство между двумя правительницами заметно уже в том, что
они обе пришли к власти в кризисной обстановке, использовав с вы¬
годой для себя политическую конъюнктуру. Елена Глинская стала «го¬
сударыней», т. е. соправительницей своего сына-государя, после ав¬
густовских арестов 1534 г. и устранения опекунов-душеприказчиков,
назначенных ее покойным мужем Василием III44. Царевна Софья в
своих политических притязаниях также не могла опереться ни на тра¬
дицию, ни на завещание прежнего монарха (царя Федора Алексееви¬
ча), ни на какой-либо другой правовой акт. Дорогу к власти ей откры¬
ло кровавое восстание стрельцов 15—17 мая 1682 г. и последовавшее
затем по их требованию провозглашение царями юных Ивана и Петра
Алексеевичей (вместо одного Петра, избранного царем еще в конце
апреля, сразу после смерти Федора Алексеевича). Но упрочить свое
положение правительница смогла только осенью того же года — по¬
сле казни кн. И. А. Хованского, главы Стрелецкого приказа, с сыном
Андреем и после приведения к покорности стрельцов45.
421
Характерны также попытки легитимизировать задним числом
власть царевны Софьи — подобно тому, как это делалось в летописа¬
нии XVI в. в отношении великой княгини Елены. В известном сочине¬
нии Сильвестра Медведева, «Созерцании кратком лет 7190, 91 и 92, в
них же что содеяся во гражданстве», принятие Софьей на себя бремени
власти приурочено к 29 мая 1682 г. и представлено как удовлетворение
ею прошения малолетних братьев-царей Ивана и Петра Алексеевичей,
патриарха Иоакима и челобитья «всего Московского государства вся¬
ких чинов всенародного множества людей». Цари якобы «изволили
великого своего и преславнаго Российского царства всяких государ¬
ственных дел правление вручите сестре своей, благородней государыне
царевне и великой княгине Софии Алексеевне, со многим прошени¬
ем — для того, что они, великие государи, в юных летех, а в великом их
государстве долженствует ко всякому устроению многое правление»46.
Этот выбор мотивируется в сочинении С. Медведева великой мудро¬
стью царевны (при этом обыгрывается значение греческого имени
«София»), так что кроме нее, дескать, «правите Российское царствие
никому невозможно». В конце концов Софья милостиво снизошла
к прошению царственных братьев и патриарха и к челобитью бояр и
«всяких чинов» людей, и «той превеликий труд восприяти изволила».
Она «указала» боярам, окольничим и всем думным людям «видати
всегда свои государские пресветлые очи, и о всяких государственных
делах докладывать себе, государыню, и за теми делами изволила она,
государыня, сидети з бояры в полате», — пишет С. Медведев47.
Однако этот рассказ представляет собой такую же фикцию, как
и утверждение официальной московской летописи середины XVI в.,
будто Василий III перед смертью приказал своей супруге, великой
княгине Елене, держать «скипетр великия Руси до возмужения сына
своего» и возложил на нее «все правъление великого государства»48.
На самом деле Елена Глинская стала единоличной правительницей
вопреки воле покойного мужа, и произошло это после многомесяч¬
ной придворной борьбы. Что же касается Софьи, то, как показал
А. С. Лавров, запись в записной книге Разрядного приказа, оформив¬
шая передачу власти царевне, — а именно на этот источник ссылается
С. Медведев в своем рассказе49, — была сделана никак не раньше осе¬
ни 1682 г., уже после казни князей Хованских50. С октября 1682 г., по
наблюдениям того же исследователя, в царских указах наряду с име¬
нами «великих государей» Ивана и Петра Алексеевичей появляется и
имя их сестры — «великой государыни, царевны и великой княжны
Софии Алексеевны»51.
Мы видим здесь ту же формулу соправительства, которую в свое
время использовала великая княгиня Елена, а впоследствии — патри¬
арх Филарет: как и в предыдущих случаях, реальная правительница,
422
11л|)г)нi<) Софья, приняла титул «государыни», как бы сравнявшись
по синусу с братьями-царями. Уникальность ситуации заключалась
в том, что в течение почти семи лет в стране номинально было
фи «великих государя»!
11о соправительство и регентство — это не одно и то же: Софья
Диексссвна носила титул государыни и, судя по всему, хотела быть ею
мл деле, т. е. хотела царствовать52. Между тем ни объем, ни срок ее пол¬
номочий не были регламентированы каким-либо правовым актом. По¬
те того, как молодые цари женились (Иван — в январе 1684 г., Петр —
в январе 1689 г.), правление Софьи стало все больше походить на
узурпацию власти ставших уже взрослыми ее братьев. Дальнейший ход
событий хорошо известен: августовский переворот 1689 г. положил ко¬
нец правлению царевны; одни ее советники (в частности, кн. В. В. Го-
шщын) были отправлены в ссылку, другие (как Ф. Л. Шакловитый)
казнены, а сама она вскоре вынуждена была уйти в монастырь53.
Таким образом, приходится констатировать, что проблема регент¬
ства, а точнее говоря, проблема отсутствия этого института, впервые
остро проявившаяся в эпоху политического кризиса 30—40-х годов
XVI в., не была решена и в последующие полтора столетия. Очевидно,
формирующееся самодержавие было несовместимо даже с временным
ограничением полномочий государя, независимо от его возраста и со¬
стояния здоровья. Вакуум власти, возникавший в периоды малолетства
или недееспособности царя, заполнялся ad hoc, каждый раз по-новому,
исходя из соотношения сил между придворными группировками.
Но, отмечая эту институциональную слабость московской монар¬
хии, нельзя не признать, что в ее истории был период, когда институт
регентства развивался в том же направлении, что и в средневековой
Западной Европе. Таким периодом было XVI столетие, а кульмина¬
цией этого развития можно считать правление Бориса Годунова при
царе Федоре Ивановиче. Тогда не только появился термин, адекват¬
но передававший саму суть регентства («правитель»), но и произошло
невиданное дотоле расширение полномочий фактического облада¬
теля власти: Годунову было делегировано, среди прочего, и право са¬
мостоятельных внешних сношений. Казалось, оставался один шаг до
правового оформления института регентства, но этот шаг так и не был
сделан. С утверждением новой династии в 1613 г. и восстановлением
самодержавия после Смутного времени московская политическая си¬
стема вернулась к испытанному ранее способу решения проблемы не¬
дееспособности царствующего монарха — соправительству.
Эта модель, вероятно, имела византийское происхождение; в Визан¬
тии институт соправительства был широко распространен, однако он
имел там совершенно другое назначение: поскольку наследственная мо¬
нархия в «Империи ромеев» так и не сложилась, император при жизни
423
старался объявить сына (или иного наследника) соправителем, чтобы
обеспечить переход к нему престола после своей смерти54. С подобными
целями соправительство использовалось и в средневековой Руси: так, 4
февраля 1498 г. Иван III благословил своего внука Дмитрия «при себе и
после себя великим княжением Владимирским и Московским, и Новго¬
родским» и возложил на него шапку Мономаха55; а четыре года спустя, в
апреле 1502 г., Дмитрий-внук с матерью были отправлены в заточение, а
государь благословил своего сына (от второго брака — с Софьей Палео¬
лог) Василия Ивановича и «посадил (его. — М. К.) на великое княжение
Владимирское и Московское, и всея Руси самодержцем»56.
Между тем в Московском государстве XVI — XVII вв., как мы
уже знаем, соправительство применялось для легитимизации фак¬
тического регентства при юном или недееспособном монархе. Но
византийская модель, адаптированная к московским политическим
реалиям, отнюдь не гарантировала стабильности, что наглядно про¬
демонстрировали дворцовые перевороты, впервые произошедшие в
1538—1542 гг., во время малолетства Ивана IV, и вновь заявившие о
себе в 1680-х годах, в начале Петровского царствования.
Нерешенная проблема регентства вместе с ее грозными спутни¬
ками — дворцовыми переворотами перешла «по наследству» от Мо¬
сковской Руси к «просвещенному» XVIII веку. Уместно напомнить, в
частности, о том, что официальная опека Верховного Тайного совета
(а фактически — князя А. С. Меншикова) над юным императором Пе¬
тром II просуществовала всего четыре месяца — с начала мая до нача¬
ла сентября 1727 г., а регентство герцога Э.-И. Бирона при малолетнем
Иоанне Антоновиче продлилось еще меньше — лишь три недели (с 18
октября по 8 ноября 1740 г.)57. В обоих случаях хрупкая политическая
конструкция была разрушена очередными дворцовыми переворотами.
Короткое правление Бирона интересно, однако, тем, что ему — впер¬
вые в российской истории — был официально преподнесен Сенатом
титул «регента»58. Более того, его неограниченные полномочия: «управ¬
лять... все государственные дела, как внутренние, так и иностранные...
как бы от самого самодержавного Всероссийского императора было
учинено», — имели под собой, опять-таки впервые, некое подобие юри¬
дической основы, а именно завещание Анны Иоанновны, в которое был
включен своего рода «устав» о регентстве59. Но воля покойной импера¬
трицы не могла служить прочной гарантией в придворном обществе,
уже постигшем искусство «дворцовых революций». Недолго продолжа¬
лось и регентство сменившей Бирона на вершине власти Анны Леополь¬
довны: год спустя, 25 ноября 1741 г., она была свергнута гвардейцами, и
на престол взошла Елизавета Петровна60. После этих событий феномен
регентства в истории российской монархии канул в небытие, так и не
превратившись в освященный традицией публично-правовой институт.
424
Примечания
' < м Введение к книге А. Я. Гуревича «Проблемы генезиса феодализма в Западной Ев-
Iн>iи*- (М., 1970).
II оЦ ,1. Konigtum Mindeijahriger und das Institut der Regentschaft // Recueils de la Soci6t6
lean Bodin pour l’histoire comparative des institutions. T. XXXVI. L’Enfant. 26me partie:
I uiope ni(3di6vale et moderne. Bruxelles, 1976. S. 98. В 1990 г. А. Вольф повторил свой
Iи.Iиод о недостаточной изученности правовых и социальных последствий периодов
риептства в статье для «Словаря немецкой истории права»: Wolf A. Regentschaft //
I laiidwdrterbuch zur Deutschen Rechtsgeschichte. Bd. IV. Berlin, 1990. Sp. 486.
'<>!fciyycl(l Th. Reges pueri: Das Konigtum Mindeijahriger im friihen Mittelalter. Hannover,
7001.
I ('orvisitr A. Les r6gences en Europe: Essai sur les d616gations de pouvoirs souverains. Paris,
7002.
Киша «Вдовствующее царство: Политический кризис в России 30—40-х годов XVI
иска» в настоящее время готовится к печати в издательстве «Новое литературное обо-
ipcnnc». Ряд наблюдений из этой книги я использую в данной статье.
'■<> «регентстве» княгини Ольги пишет, например, в своей книге М. Б. Свердлов, см.:
( нердлов М. Б. Домонгольская Русь: Князь и княжеская власть на Руси VI — первой
1рсти XIII в. СПб., 2003. С. 182, 193, 207 идр. О регентстве Э.-И. Бирона и Анны Лео¬
польдовны см. ниже в этой статье.
'Гм.: Каштанов С. М. Социально-политическая история России конца XV — первой
половины XVI века. М., 1967. С. 275, 276, 321; Юрганов А. Л. Политическая борьба в
30-е годы XVI века// История СССР. 1988. № 2. С. 101 — 112.
II Кром М. М. Судьба регентского совета при малолетнем Иване IV. Новые данные о вну¬
три политической борьбе конца 1533 — 1534 года // Отечественная история. 1996.
№ 5. С. 46; Он же. Политический кризис 30-40-х годов XVI века. (Постановка про¬
блемы) // Отечественная история. 1998. № 5. С. 7.
,J Юрганов А. Л. Политическая борьба в 30-е годы XVI века. С. 102 — 106.
"'Полное собрание русских летописей (далее — ПСРЛ). Т. 8. СПб., 1859. С. 285.
11 ПСРЛ. Т. 34. М., 1978. С. 22. Подробный разбор различных версий летописной пове¬
сти о смерти Василия III дается в первой главе упомянутой выше моей книги «Вдов¬
ствующее царство».
17 ПСРЛ. Т. 29. М., 1965. С. 10.
11 Кн. Ю. В. Глинский впервые упоминается в разрядах на службе в августе 1538 г., т. е.
через несколько месяцев после смерти великой княгини Елены, а его брат Михаил —
еще позже, в июне 1542 г. (Разрядная книга 1475 — 1598 гг. М., 1966. С. 94, 103).
14См.: Зимин А. А. Состав Боярской думы в XV — XVI веках // Археографический еже¬
годник за 1957 год. М., 1958. С. 59.
15 Fleischhacker Н. Die staats- und volkerrechtlichen Grundlagen der moskauischen AuBenpoli-
tik (14. — 17. Jahrhundert). Wurzburg, 1959 (перепечатка изд.: Breslau, 1938). S. 50.
16Сборник Русского исторического общества. Т. 59. СПб., 1887. С. 33.
|7Тамже. С. 37.
18Ojfergeld Th. Reges pueri. S. 286.
19 Ibid. S. 383.
^Carpenter D. A. The Minority of Henry III. L., 1990.
21 Ibid. P. 1, 13, 14, 52-53.
22 Ibid. P. 123- 124, 389.
1ЪЛе Гофф Ж.Людовик IX Святой. М., 2001. С. 68.
24Там же. С. 70-71.
25 Подробнее об аресте удельного князя Юрия Дмитровского и других событиях, пред¬
шествовавших приходу к власти Елены Глинской, см.: Кром М. М. Судьба регентско¬
го совета... С. 40 — 46.
26Жак Ле Гофф, например, считает слухи о распутном поведении Бланки Кастильской
клеветой: Ле Гофф Ж. Людовик IX Святой. С. 84 — 85.
27 Об интригах баронов во главе с графом Булонским Филиппом Строптивым в 1226 —
1228 гг. см.: Ле Гофф Ж. Людовик IX Святой. С. 80 — 85 , о последующих военных дей¬
425
ствиях против мятежного графа Бретонского и преодолении кризиса в 1230 — 1231 гг.
см. там же. С. 86, 89.
28Цит. по: Wolf A. Konigtum Mindeijahriger und das Institut der Regentschaft. S. 103.
29 Ibidem.
30Registres du Tr6sor des Chartes. Tome II. Regnes de fils de Philippe le Bel. Premiere partie :
regnes de Louis X le Hutin et de Philippe V le Long. Inventaire analytique 6tabli par M. Jean
Guerout, sous la direction de M. Rober Fawtier. Paris, 1966. P. 245. № 1367.
31 Ibid. P. 247. № 1375.
32Цит. no: Wolf A. Konigtum Mindeijahriger und das Institut der Regentschaft. S. 100, Anm. 6.
33Cm.: Ibid. S. 100 - 101, Anm. 7.
34Cm.: Barbey J. Rdgence, rdgences // Dictionnaire de l’Ancien Regime. Royaume de France
XVIе — XVIIIе si£cle. Public sous la dir. de Lucien B£ly. Paris, 1996. P. 1065.
35 Ibidem.
36 Ibidem.
37 Wolf A. Regentschaft. Sp. 485.
38О пути Б. Ф. Годунова к единоличной власти см.: Скрынников Р. Г. Россия накануне
«смутного времени». М., 1980. С. 30—39, 55—64, 108—119; Он же. Борис Годунов. М.,
1983. Гл. 2, 3, 7.
39Цит. по: Скрынников Р. Г. Россия накануне «смутного времени». С. 111.
40 Павлов А. П. Государев двор и политическая борьба при Борисе Годунове (1584—1605
гг.). СПб., 1992. С. 33.
41 Подробнее см.: Скрынников Р. Г. Россия накануне «смутного времени». С. 110.
42 Цит. по: Платонов С. Ф. Очерки по истории Смуты в Московском государстве XVI—
XVII вв. 5-е изд. М., 1994. С. 134-135.
43 Подробнее см.: Козляков В. Н. Михаил Федорович. М., 2004. С. 120-122, 159-163,
234-237.
44 См.: Кром М. М. Судьба регентского совета...С. 44 — 46.
45 Подробнее си.: Хьюз Л. Царевна Софья. СПб., 2001. С. 91—99, 110—122; Бушкович П.
Петр Великий: Борьба за власть (1671 — 1725). СПб., 2008. С. 131—139.
46 Россия при царевне Софье и Петре I: Записки русских людей / Сост. А. П. Богданов.
М., 1990. С. 94.
47Там же. С. 95.
48ПСРЛ. Т. 29. С. 9, 10.
49 Россия при царевне Софье и Петре I. С. 93.
50Лавров А. С. Регентство царевны Софьи Алексеевны: Служилое общество и борьба за
власть в верхах Русского государства в 1682—1689 гг. М., 1999. С. 73—77.
51 Там же. С. 76.
52 О подобных амбициях правительницы и, в частности, о гравюрах, на которых Софья
изображена с короной на голове, см.: Хьюз Л. Царевна Софья. С. 281.
53 Подробнее о перевороте 1689 г. см.: Лавров А. С. Регентство царевны Софьи Алексеев¬
ны. С. 157-190.
54 См.: КажданА. П. Византийская культура. М., 1968. С. 84.
55 Цит. по: Алексеев Ю. Г. Государь всея Руси. Новосибирск, 1991. С. 199 — 200.
56 Цит. по: там же. С. 206.
57См.: Курукин И. В. Эпоха «дворских бурь»: Очерки политической истории послепе¬
тровской России, 1725 — 1762 гг. Рязань, 2003. С. 125 — 135, 281 — 287.
58 Полностью титул звучал так: «его высочество регент Российской империи Иоганн
герцог Курляндский, Лифляндский и Семигальский» (цит. по: там же. С. 280).
59 Там же. С. 280.
60 О регентстве Анны Леопольдовны и ее свержении см.: там же. С. 300—319, 330—337.
Культурная
история
социального
Габор Кланицай
Культурная история ведовства
Насколько мне известно, перевод «Категорий средневековой
культуры» (1972)1 появился в Венгрии в 1974 г.2, и мне довелось
стать его первым рецензентом3. Это была первая опублико¬
ванная мною рецензия. Меня, амбициозного аспиранта и мо¬
лодого почитателя французских историков круга «Анналов»,
I пубоко взволновал факт существования русского историка, который не
только знал и разделял взгляды и стратегии французских коллег, но во
многом претендовал и на то, чтобы их превзойти, создавая свою исто¬
рическую антропологию средневековой культуры. Разумеется, я попы¬
тался также полемизировать с этим неизвестным мне мастером, упрекая
сто в том, что он заходит слишком далеко, постулируя существование
единой картины мира (Weltbild) «средневекового человека» — однако
вскоре я узнал, что венгерское заглавие было неправильным переводом
оригинального (ошибка, странным образом повторенная в немецком
переводе). Изначальный заголовок, как и все исследование, был не ме¬
нее чем реализацией амбициозной цели, однажды сформулированной
Люсьеном Февром: вскрыть «ментальный инструментарий» (outillage
mental) прошлых эпох, а также и «инструментарий» самого историка,
чтобы осмыслить конструкцию культур, отличных от нашей4.
Благодаря этой рецензии я познакомился с Яношем Баком, из¬
вестным венгерским медиевистом, живущим после эмиграции в
1956 г. в Ванкувере (Канада), который оказался хорошим другом Гуре¬
вича5. В один из своих приездов в Венгрию он зашел в кабинет в Ин¬
ституте Истории Венгерской Академии наук, где я тогда работал как
исследователь-ассистент, и заговорил со мной о моей рецензии. Это
стало отправной точкой нашей долгой, до сих пор продолжающейся
дружбы и совместной работы, которая в 1992 г. привела к учреждению
Отдела средневековых исследований в Центральном Европейском
университете, что позволило пригласить в 1996 г. Арона Гуревича для
его харизматической публичной лекции6. На тот момент мне уже до¬
водилось встречаться с ним после падения «железного занавеса» в
429
секции «Историческая антропология» на Международном конгрессе
Исторических наук в Мадриде в 1990 г7. Хотя он больше не приезжал в
CEU — этому мешала слепота, — его присутствие постоянно ощуща¬
лось в нашем отделе благодаря его работам и его ученикам, которые
приезжали к нам работать. Я был польщен тем, что вскоре после визи¬
та Гуревича меня попросили опубликовать в его знаменитом журнале,
«Одиссее», мою статью о любопытном структурном сходстве средне¬
вековых чудес, связанных с местью святых, и колдовства (maleficia)
ведьм8. Я читал его эссе об интерпретации ведовства, написанное в
1987 г. и переведенное в 1995 г. на венгерский9. Здесь наши интересы
вновь совпали — а потому позвольте мне посвятить памяти Арона Гу¬
ревича мою недавнюю статью на эту тему, одну из версий которой я
представил на конференции, посвященной чествованию друга и еще
одного почитателя Гуревича, автора предисловия к английскому изда¬
нию его «Категорий средневековой культуры», Питера Берка10.
Своим интересом к ведовству я также во многом обязан Питеру
Берку: он вовлек меня в «колдовские дела» более четверти века назад.
Когда мы встретились в начале восьмидесятых, я как раз начинал изу¬
чать остатки венгерского шаманизма11, и Берк пригласил меня поуча¬
ствовать в широкомасштабной компаративной конференции по исто¬
рии европейского ведовства, организованной Swedish Olin Foundation
в 1984 г. в Стокгольме, где он был одним из организаторов вместе с
Бенгтом Анкарлоо и Густавом Хеннингсеном12.
Чтобы справиться с непростой задачей, вставшей передо мной в свя¬
зи с этой конференцией — подготовкой нового обобщающего обзора
документов по ведовским процессам в Венгрии Раннего Нового време¬
ни, я связался с группой венгерских фольклористов, работавших с Евой
Поч, которые собирались изучать народную мифологию о ведовстве,
опираясь как на исторические, так и на современные источники13. Мы
составили претенциозный план компьютерной обработки и структур¬
ного анализа рассказов о maleficia14, но, углубившись в материал, я по¬
нял, что эту «пропповскую» морфологию15 мне нужно дополнить (или,
вернее, уравновесить) тем, что в заявке, представленной на стокголь¬
мскую конференцию 1984 г., я назвал «метаморфозы и коллапсы в уни¬
версуме народной магии», а именно — всеобъемлющим исследованием
исторических трансформаций структуры поверий о ведовстве, которое
в настоящей статье я попытаюсь представить как «культурную историю
ведовства»16. Собственно, несколькими годами позже, в 1988 г., когда
Питер Берк пригласил меня выступить в Кембридже с лекцией «Охо¬
та на ведьм в Венгрии», я сопроводил ее подзаголовком: «Социальный
или культурный конфликт?»17. «Культурная история ведовства», как я
постараюсь здесь показать, в большой мере является частью многого¬
лосой, полифонической культурной истории, которая своим появлени-
430
» м m;i свет обязана Питеру Берку, опубликовавшему две книги об этом
и-чеиии в современной историографии18. Я могу к этому добавить, что
ммIнеупомянутое эссе Арона Гуревича является одной из редких попы-
и ж представить преследование ведовства частью многослойного куль-
I vpi юго конфликта в раннее Новое время, где в заключении дана ссыл-
| .| I ia новаторскую работу Питера Берка о народной культуре19.
I
11еребирая свои личные воспоминания о 1970-х и 1980-х годах, я по-
г трался сосредоточить внимание на факте значительного обновления
историографии в изучении как истории европейского ведовства, так и
культурной истории — это и будет предметом моего обзора. Позволю
себе здесь сослаться на обобщение, сформулированное Питером Бер¬
ком на закрытии стокгольмской конференции 1984 г., называвшейся
“Компаративный подход к изучению европейского ведовства” (“The
( omparative Approach to European Witchcraft”), которое начиналось
словами: «За последние двадцать лет ведовство переместилось с пери¬
ферии внимания историков на позицию, близкую к его центру». При¬
чин для такого интереса имелось множество: ведовство было темой,
пересекавшей многие установленные дисциплинарные границы и
предоставлявшей возможность продуктивного обмена между разны¬
ми областями исследований, включая социальную, правовую и куль¬
турную историю; изучение фольклора, связанного с магическими по¬
верьями, практиками и мифологией; антропологические изыскания в
области социальных, нравственных и культурных значений, функций
и дисфункций. Комбинация этих различных подходов вместе с новым
тщательным изучением архивных документов привела в последние де¬
сятилетия к появлению ряда исследований и монографий, соединяв¬
ших эту тему и с другими направлениями современной науки, таки¬
ми как изучение сообществ, история семьи, гендерные исследования,
историческая антропология, история ментальности20.
Принимая все это во внимание, Питер Берк отметил следующий
парадокс: «Когда Хью Тревор-Роупер публиковал свое выразительное
эссе о том, что он назвал европейским “ведовским безумием”, он вряд
ли догадывался, что обобщает и синтезирует общепринятое историче¬
ское знание о предмете в тот самый момент, когда эту общепринятую
позицию уже начали подрывать»21. В то время как Тревор-Роупер, по¬
добно многим своим предшественникам22, объяснял подъем и спад
преследований ведьм поведением клириков и светской элиты, их
кризисом и постыдной безответственностью или несообразностью
юридических систем, ряд историков — Карло Гинзбург23, Кит То¬
мас24, Алан Макфарлейн25, Э. Уильям Монтер26, Эрик Миделфорт27,
431
Пол Бойер и Стивен Ниссенбаум28 начали изучать ведовство в соот¬
ветствии с современным течением историографии, «снизу». В данном
случае это означало исследование абсолютно новых областей доку¬
ментации о ведовстве.
Ранее исследователи анализировали главным образом признания
осужденных ведьм, пытаясь извлечь смысл из удивительных и неле¬
пых откровений о сношениях ведьм с дьяволом и об их мистических
ночных собраниях — чаще всего вырванных под пытками. Это под¬
креплялось и дополнялось анализом сопутствующих сочинений любо¬
пытного жанра ученой демонологии29. Новые исследования ведовства
вместо этих — безусловно, увлекательных — источников обращались
к массе свидетельств обвинителей, огромному корпусу юридической
документации, практически незатронутому в предшествующих рабо¬
тах. Новое объяснение ведовских конфликтов основывалось на про¬
блемах и страхах деревенских жителей, мотивациях к преследованию
«снизу», — подход, который Алан Макфарлейн назовет «социологией
обвинения». Многое в этом подходе было извлечено из опыта бри¬
танских социальных антропологов, исследовавших современные аф¬
риканские магические практики, прежде всего из наследия плодот¬
ворной работы Эдварда Эванс-Притчарда об Азанде30, которая была
выведена на сцену дискуссиями, организованными Мэри Дуглас и
опубликованными ею в книге «Признания и обвинения в ведовстве»
в 1970 г.31 В дискуссиях участвовали Кит Томас и Алан Макфарлейн,
еще до публикации им своих влиятельных монографий на эту тему,
ставших флагманами возникающего нового течения исторической ан¬
тропологии. Новый исторический портрет ведовства раннего Нового
времени показал, что анализировавшиеся ранее зрелищные вспышки,
эпидемические охоты на ведьм были всего лишь отдельными проявле¬
ниями широкого, укоренившегося повсюду, стабильного и незримо¬
го реестра обвинений, который на протяжении нескольких столетий
являлся частью повседневной жизни европейских деревенских со¬
обществ раннего Нового времени, способом урегулирования рядовых
конфликтов, соседских ссор, отказов в ожидаемой поддержке в пери¬
од слома традиционной системы общинной солидарности.
Вместо красочных историй о шабаше ведьм эти свидетельства рас¬
крывали сеть взаимосвязанных конфликтов, произраставших из по¬
вседневной враждебности и объяснения несчастий предполагаемым
колдовством (maleficium), свершаемым живущими по соседству недо¬
брожелателями.
Новые интерпретации расходились в том, какова была основная
роль обвинений в ведовстве: создавали ли они систему санкций за на¬
рушение общинных норм, «помогали поддерживать традиционные
обязательства благотворительности и добрососедства, когда социаль-
432
Iи 'жономические силы стремились их ослабить» (как предпола-
I ли Кит Томас вслед за Эдвардом Эванс-Притчардом32) или, наоборот,
ним то и становились инструментом для освобождения от обяза-
И11МТН в ожидаемой солидарности в руках индивидуальных обвини-
п пси (которые не только отказывали в милосердии, но и устраняли
и кто молчаливо взывал к нему, посредством обвинения их в маги¬
ческой мести) — как считал Алан Макфарлейн33.
11есмотря на это расхождение, сформировался и новый консенсус
«и посительно того, что только детальное микроскопическое изучение
местных экономических, социальных и культурных напряженностей
может подвести нас ближе к пониманию магических конфликтов: как
> m было сделано Уильямом Монтером для кальвинистской Женевы34,
бопером и Ниссенбаумом для Салема35, Робером Мюшембле для Кам-
ирези36, Вольфгангом Берингером для Южной Германии37 и Робином
Григгсом для Лотарингии38. Кроме того, новый взгляд социологии об-
пппсния был дополнен и новым вниманием к политическому, рели¬
гиозному и правовому фону «больших панических процессов» в Юго-
стадной Германии (Эриком Миделфортом39), в Швеции (Бенгтом
Дм карлоо)40, в Стране басков (Густавом Хеннингсеном в его большом
исследовании по истории инквизиции)41, в Шотландии (Кристиной
Ларнер)42. Материалы стокгольмской конференции 1984 г. (опубли¬
кованные в 1990 г. Бенгтом Анкарлоо и Густавом Хеннингсеном) уже
давали представление об этом новом подходе, разворачивая горизон¬
ты сравнений от центра к периферии, от Сицилии и Португалии до
Эстонии, от Норвегии до Венгрии43.
Здесь, однако, я позволю себе сделать небольшую паузу и за¬
даться вопросом: в какой мере мы можем говорить о «культурной
истории» ведовства, как можно выделить в этом широком поле
исследований специфический вклад культурной истории, и чем
культурно-исторический подход к европейским ведовским процес¬
сам отличается от конкурирующих с ним? Приведу вновь цитату Пи¬
тера Берка из его недавнего определения того, «что такое культурная
история»: «Культурная история штанов, к примеру, будет отличаться
от экономической истории того же предмета»44. Так как же мы отли¬
чаем культурную историю ведовства от социальной или религиозной?
На самом деле, как я уже говорил, отмеченное выше обновление ис¬
следований ведовства было тесно связано с обновлением культурной
истории, проявившимся в 1970-е годы в трех близких по своей сути
течениях мировой историографии.
Наибольший вклад здесь принадлежал, пожалуй, французской
школе «Анналов»45, которая после оригинальных (и все еще сохра¬
няющих актуальность) «Коллективных ментальностей» (Марк Блок и
Люсьен Февр)46 и «Материальной цивилизации» (Фернан Бродель)47 в
433
1970-х годах, находясь под руководством Жака Ле Гоффа и в сиянии
мировой славы «Монтайю» Эммануэля Ле Руа Ладюри48, разразилась
подлинным фейерверком новых подходов. Эти методологии, попу¬
лярно представленные в таких антропологических сочинениях, как
«Делать историю»49, «Новая история»50, хотя и не назывались культур¬
ной историей (книга Роже Шартье — более позднее исключение)51,
предлагали антропологически и структурно ориентированный анализ
ряда смежных с ней областей: воспитания, праздников и ритуалов, во¬
ображаемого (imaginaire), социальной истории тела и сексуальности,
семьи и родственных связей, языковой политики, памяти, народной
религиозности. Все эти темы были переняты и развиты далее «тре¬
тьим поколением»: Жан-Клодом Шмиттом52, Жаком Ревелем53, Роже
Шартье54, Моной Озуф55. Здесь следует добавить, что на протяжении
этих лет двумя наиболее внимательными партнерами и критиками
французской «новой истории» (nouvelle histoire) были двое коллег с
периферий противоположного толка: Питер Берк в Англии56 и Арон
Гуревич в Советском Союзе57.
Второй из вновь возникших областей исследования стала история
народной культуры. Здесь невозможно в подробностях рассказать о
многочисленных историографических и культурных истоках это¬
го направления. Позволю себе упомянуть лишь дискуссии о «синей
библиотеке»*, организованные Робером Мандру58 и Женевьев Бол-
лем59, французский и английский переводы книги Михаила Бахтина
о Рабле и карнавальной культуре60, оказавшие колоссальное воздей¬
ствие на молодежную контр-культуру 1960-х и 1970-х годов61, и пер¬
вый критический пересмотр этой концепции в предисловии к книге
Карло Гинзбурга «Сыр и черви»62. На мой взгляд, книга Питера Берка
1978 г.63 была и остается наиболее претенциозным и тонким в мето¬
дологическом отношении обзором этого поля исследований, а заяв¬
ленный в ней тезис о «реформе народной культуры» в раннее Новое
время оказал большое влияние и на работы о ведовстве.
Третьим, возможно, наиболее важным полем исследований куль¬
турной истории из возникших в 1970-е годы стала историческая антро¬
пология64 и — в ее второй фазе развития — микроистория65. Импульс,
почерпнутый в работах Клиффорда Гирца66, Виктора Тернера67, Клода
Леви-Стросса68, подвиг французских, итальянских, англо-саксонских
историков к переориентации своих подходов к истории культуры,
которая понималась теперь как разделяемый всеми набор смыслов,
«Синяя библиотека» (La Biblioth£que bleue) — массовая литература, которая издава¬
лась во Франции XVTI-X1X вв. дешевыми брошюрами в синих обложках и распро¬
странялась книгоношами. Круг тем и уровень их интерпретации отвечал запросам
полуграмотных масс, и потому, по мнению многих исследователей, «синяя библио¬
тека» может служить источником для изучения народной культуры того времени. —
Прим. пер.
434
in читая высокую и низовую культуры, артефакты, представления, и
I интерпретации ее в соответствии с правилами «плотного описания»,
« выстраиванием бинарных оппозиций, структурных матриц, риту-
.пм.ных процессов, маргинальных явлений. Вместо перечисления всех
ш.тигельных достижений в этой области (их список на настоящий
момент был бы впечатляюще длинным), позволю себе снова отметить
юг факт, что среди исследователей, работавших в этом направлении,
мы встречаем обоих коллег, которым посвящено данное эссе: Питер
1»срк па протяжении многих лет вел общий с Бобом Скрибнером се¬
минар по исторической антропологии в Кембридже и написал кни-
iv «Историческая антропология Италии раннего Нового времени»69,
i норпик глубоких статей о ритуалах, нищенских контркультурах, соци¬
альных драмах. Арон Гуревич в те же самые годы, в конце 1980-х годов,
участвовал в семинаре по исторической психологии в Москве, где он
представил свое программное эссе об исторической антропологии, а в
пюей книге с таким же названием он рассматривал вопросы о взглядах
крестьян, об индивиде в средневековом обществе, о богатстве, обмене
дарами, представлениях о преисподней и о культуре смеха70.
II
11осле всех этих предварительных соображений позвольте мне, нако¬
нец, обратиться к тому, как культурная история повлияла на историю
ведовства. Я начну со школы «Анналов» и более раннего историогра¬
фического опыта. В эссе 1946 г., озаглавленном «Колдовство: глупость
или переворот в сознании?», Люсьен Февр воспользовался возможно¬
стью пересмотреть традиционную французскую историю ведовства
Франсуа Баву71, чтобы наглядно сформулировать задачи истории кол¬
лективных ментальностей. Историков не должен шокировать или воз¬
мущать тот факт, что люди XVI и XVII вв., даже высокообразованные
интеллектуалы, такие как Боден, придавали колдовству и магическим
явлениям статус реальности и выступали за принятие мер против
ведьм. Для них гораздо важнее исследовать то, насколько стандарты
доказательств, свидетельств и реальности в ту эпоху отличались от на¬
ших, и выяснить, когда «переворот в сознании» породил этот перелом
(или эпистемологический разрыв, как позже скажет Мишель Фуко)72.
Тот же принцип был взят на вооружение одним из первопроходцев
нового стиля исследований о ведьмах, Хулио Каро Бароха, изучавшего
в книге 1969 г. «Ведьмы и их мир» представления о мире, допускавшие
возможность ведовства73.
Возвращаясь к вкладу французов, необходимо упомянуть книгу
Робера Мандру «Магистраты и колдуны» (1970)74. Написанная исто¬
риком «Анналов», который, возможно, глубже всех воспринял суж¬
435
дения Люсьена Февра относительно истории ментальностей, она,
действительно, словно в прямом смысле отвечая на призыв, сформу¬
лированный в вышеназванной статье, представляет нечто вроде се¬
рийной истории публичных дебатов, политических, религиозных и
медицинских памфлетов начала XVII в., связанных со скандальными
судебными процессами, трактатами по демонологии, и прежде все¬
го — с громкими делами об одержимости в Лудене и Лувье. Он один
из немногих, кто на основе всего этого осмеливается задать вопрос —
как, собственно, могла произойти столь значительная перемена в
ментальности, как утрата веры в магическую деятельность, по мень¬
шей мере среди подавляющего большинства элиты? Не будем также
забывать, что автор книги, Мандру — исследователь, который своей
новаторской работой о «синей библиотеке» положил начало длитель¬
ной оккупации историографией темы народной культуры (хотя этот
его труд сильно критиковали за поверхностность).
Именно в продолжение размышлений Мандру Робер Мюшембле
переформулирует проблему преследования «ведьм» в рамках новой кон¬
цепции реформы народной культуры. В своей книге «Народная и элитар¬
ная культура во Франции Нового времени»75, появившейся всего через
два года после книги Питера Берка о народной культуре, он предлагает
рассматривать преследования ведьм как наиболее действенное средство
подавления и упорядочения народной культуры, приведшее к опусто¬
шающей «аккультурации». Концепция ведовства, согласно Мюшембле,
стала своего рода «плавильным горном». Все традиционные поверья,
праздники, обычаи, целительские практики могли быть заклеймены и
запрещены, будучи включенными в сатанинский миф о ведовстве и ша¬
баше. Предположения Мюшембле были встречены довольно критично,
как и в целом тезис об аккультурации76 — новый академический консен¬
сус сложился скорее в отношении того, что Питер Берк назвал эластич¬
ностью народной культуры77. Тем не менее, разница между элитарной и
народной культурами в их неодинаковом отношении к «предрассудкам»
(и борьба с ними элиты), магическим исцелениям, акушерству, стала
плодородной почвой для культурной истории, обеспечившей дальней¬
шее развитие также и идеям Мюшембле, который, кроме этого, внес не¬
малый вклад в развитее темы книгой «Ведьма в деревне»78.
Была одна область, где категории элитарной и народной культуры
стали использоваться для выработки новой парадигмы исследований
о ведовстве: это проблема демонологии и шабаша ведьм. В своей ра¬
боте о «благоидущих» (benandanti) 1966 г.79 Карло Гинзбург сопоставил
народные, шаманские концепции, раскрывающиеся в показаниях
«добрых колдунов» XVII века (как их назвал Питер Берк в своей ре¬
цензии80), с учеными демонологическими догмами инквизиции и
проанализировал исторический процесс того, как вековое преследо-
436
iuiiiic benandanti смогло исказить и трансформировать архаическую
народную систему веры, подстроив ее под элитарную концепцию
инквизиции о шабаше ведьм.
Вдохновленные этим примером, Норман Кон и Ричард Кикхефер
и своих почти одновременно появившихся книгах «Тайные демоны
Г'вропы»81 и «Европейские ведовские процессы: их основание в на¬
родной и ученой культуре»82 указали на то, что фигура дьявола совер¬
шенно отсутствует в средневековых ведовских процессах, связанных
преимущественно с судебными городскими или деревенскими кон¬
фликтами, где речь идет об обвинениях в колдовстве (maleficium). Де¬
монологические элементы вошли в сферу верований о ведьмах только
и ходе позднесредневековых преследований ведовства церковной и
юридической элитами, выработавшими к концу XIV века взрывоопас¬
ный «демонологический коктейль» шабаша ведьм. Этот процесс опи¬
рался на долгую эволюцию, включавшую обвинения средневековых
е ретиков в служении «черной мессы»83, представления о ритуальной
магии, церковные легенды о договоре с дьяволом и демонологиче¬
ские конструкции, явившиеся результатом процессов над рыцарями-
гамплиерами и другими «козлами отпущения» эпохи Филиппа Краси¬
вого84 и позже — понтификата Иоанна XXII85.
Новая культурная история ведовства выступила с предположени¬
ем, что традиционные «архаические» концепции ведовства в народ¬
ной культуре в позднее Средневековье подверглись трансформации,
искажению, и в то же время стали более уязвимыми и опасными из-за
повторяющихся вмешательств элитарной церковной культуры. По¬
степенное внедрение дьявольских коннотаций и всеобщего кошмара
о шабаше ведьм можно было проследить с хронологической точно¬
стью, географические и региональные закономерности также были
вполне постижимы. Сравнительные исследования, начатые в 1984 г.
в Стокгольме86 и продолженные на такой же большой конференции
в Будапеште87 (где Питер Берк, к сожалению, не присутствовал), по¬
казали, что дьявольская концепция шабаша и связанный с ней цеп¬
ной механизм обвинений распространялся как инновация на восток
и север Еропы со значительной задержкой во времени. В то время как
в Нидерландах и Франции дьявольские кошмары и охота на ведьм в
первой половине XVII в. шли на спад88, в Северной Германии89, Шве¬
ции90, Новой Англии91 и Австрии они достигли наивысшего накала
полвека спустя, тогда как в Венгрии и Польше92 пик преследований
пришелся примерно на середину XVIII в.93.
«Перенос» такой культурной модели отчетливо прослеживается в
Венгрии, где немецкие солдаты сыграли достопримечательную роль
обвинителей в ведовстве, образуя новый, еще более эпидемический
тип охоты на ведьм94.
437
Кроме того, в Норвегии, Венгрии и Юго-Восточной Европе на¬
блюдается одновременное существование обвинений в ведовстве и
деятельности архаического шаманского типа чародеев, как было по¬
казано Гинзбургом в отношении benandanti из Фриули. Таковы taltos
в Венгрии95, kresnik в Хорватии96 и noaide у саами в Лапландии97. Ча¬
родеи тоже были замешаны в ведовские конфликты нового стиля, им
отводилась роль оппонентов ведьм, но в конечном счете это привело
к их краху, так как они сами стали обвиняться в ведовстве, причем не
только инквизицией и охотящимися за ведьмами светскими судами,
но и своими собственными клиентами и соседями98.
Культурная история смешения различных концепций магической
агрессии (элитарных, народных, демонологических; архаических, ша¬
манских; западных, восточных; северных, южных) также показала,
что этот процесс нельзя считать единым, но следует рассматривать как
сложную и запутанную сеть культурных трансформаций. Концепция
шабаша, как Карло Гинзбург и другие указали в отношении benandan¬
ti99, объединила, преобразовала и «дьяволизировала» существовавшие
народные концепции (это соображение обернулось для Карло Гинз¬
бурга обвинениями в том, что он идет по следам Маргарет Мюррей100).
Роберт Роуленд, изучая документы португальской инквизиции, под¬
черкнул тот факт, что опрашивание ведьм и свидетелей, по сути своей,
являлось процессом, в ходе которого взаимными усилиями все больше
локальных и общих народных поверий сплавлялось в повсеместную,
теоретически структурированную, отработанную систему представле¬
ний о дьявольском шабаше ведьм101. Стюарт Кларк в своем великолеп¬
ном эссе указал на культурную логику, скрытую семантику в мифоло¬
гии шабаша ведьм102. Немного ниже я вернусь к этой теме.
Как я уже говорил, объяснение обвинений в ведовстве конфлик¬
том между народной и ученой культурами привлекло также внимание
Арона Гуревича, который внимательно и с критичной бдительностью
наблюдал за спорами о «народной культуре» и «народной религии» и
опубликовал собственный синтетический обзор на эту тему в 1976 и
1981 гг.103. В своей статье 1987 г. о преследовании ведьм104 он объеди¬
нил народную и элитарную культурные перспективы с социально¬
психологической интерпретацией, основанной на методах, восходя¬
щих к французской истории ментальностей — подход, с большим
успехом продемонстрированный Жаном Делюмо в работе «Страх на
Западе»105. Он попытался представить верования о ведьмах в более
широком контексте напряженностей, связанных со смертью и иным
миром (тема, которой он сам занимался106), а также связать их с народ¬
ными возмущениями против наиболее деспотичных государственных
и судебных систем в раннее Новое время и с Реформацией и контрре-
формационными преобразованиями народной культуры. Арон Гуре-
438
мим I люкс упомянул в своем обзоре о последних достижениях истори-
м« < i.oii антропологии (о «социологии обвинения», пропагандируемой
I . и тм Томасом и Аланом Макфарлейном).
Кроме аккультурационной модели, противопоставления народной
и щи тарной версий о ведовских поверьях и проблемы общего клима-
ы иччюкойства в раннее Новое время, внутри проблематики изуче-
mm ведовства как части народной культуры существовала и четвертая
многообещающая область: изучение конфликтов, связанных с на-
ромпой медициной, исцелениями и акушерством, с ролью мудрецов
и | народа. И снова Алан Макфарлейн привлек внимание историков
| ной области107, которая затем была исследована Виллемом де Бле-
I ур,ш\ Робином Бриггсом109, Евой Поч110, мною111, и совсем недавно —
Нумюм Дэвисом112. Наиболее интересная проблема в этой области
нм па затронута не историком, а психологом, Жанной Фавре-Саада,
которая предприняла этнологическое исследование и изучила совре¬
менные ведовские поверья во французском регионе под названием
Кокаж113. Культурная и психологическая история в ее книгах стано¬
вится отчетом, основанном наличном опыте, с тонким анализом того,
как магические тексты оформлялись и перерабатывались в контек¬
сте особого терапевтического климата процедур «расколдовывания»,
устраиваемых мудрецами из народа для своих клиентов.
III
После этого пересечения исследований ведовства раннего Нового
времени с культурной историей появляется целый ряд новых работ. Я
не могу представить здесь детальный анализ всех последних достиже¬
ний, которые, черпая новые идеи из культурной истории, привели к
кардинальному переосмыслению проблемы ведовства. В заключение
статьи позвольте мне просто упомянуть пять направлений в изучении
этой темы за последние два десятилетия, которые, на мой взгляд, яв¬
ляются ключевыми для культурной истории ведовства.
Историческая антропология и микроистория, следующие по сто¬
пам уже упомянутых Кита Томаса, Алана Макфарлейна, Пола Бойера,
Стивена Ниссенбаума и Джона Демоса, все еще занимает первое место
в этом ряду. В 1991 г. Джонатаном Бэрри, Марианн Хестер и Гаретом
Робертсом была организована конференция в Эксетере, посвящен¬
ная инновационным подходам в книге Кита Томаса «Религия и закат
магии»114. Робин Бриггс в своей книге «Ведьмы и соседи»115 на основе
лотарингской документации о ведовстве пересмотрел главный тезис
Томаса и Макфарлейна. На другой конференции, «Историческая ан¬
тропология Европы раннего Нового времени», организованной Бобом
Скрибнером в Вольфенбюттеле в 1991 г., Линдел Роупер применила
439
этот подход к изучению психологических напряженностей в семейной
жизни раннего Нового времени, гендерный подход к исследованию
уязвимости женщины после рождения ребенка, и предложила новый
взгляд на возникновение обвинений в ведовстве116 (который затем
привел к появлению двух ее больших монографий на эту тему: «Эдип и
дьявол» и «Ведовское безумие»117). Что касается микроистории, benan-
danti Карло Гинзбурга вдохновили Вольфганга Берингера на похожее
исследование о процессе над таким же чародеем из Альп, Конрадом
Штеклином118. Последние опыты в этом жанре принадлежат одному из
наиболее авторитетных на данный момент авторов в области истории
ведовства, Джеймсу Шарпу с его историей о колдовстве Энн Гюнтер119,
а также Марион Гибсон, осуществившей ряд проницательных анали¬
тических исследований отдельных судебных процессов120.
Вторым важным направлением стало развертывание новых, не¬
редко горячих дебатов относительно истоков и культурных особен¬
ностей шабаша ведьм. Книга «Ночные истории» Карло Гинзбурга121
вызвала здесь новые споры. В качестве главного аргумента Гинзбург,
опираясь на предыдущий успех benandanti, попытался вычленить не¬
кий «шаманский субстрат» (кельтский, скифский, славянский) в ев¬
ропейских поверьях о ведовстве, и при помощи метода под названием
«морфология», подсказанного Людвигом Витгенштейном и Клодом
Леви-Строссом, связать эти идеи с более абстрактными архетипа¬
ми всеобщей культуры коммуникации с духами мертвых122. Другая
недавняя попытка реконструкции этого архаичного слоя европей¬
ских ведовских поверий была представлена в книгах и исследовани¬
ях венгерского фольклориста Евы Поч123. Она провела скрупулезный
сравнительный анализ чародеев, мудрецов из народа и фольклорных
мифологических существ (szepasszony, vila, mora, zmej, rusalia и т. д.).
На основании этих примеров она вычленила кроме шаманизма еще
один комплекс поверий, который мог играть важную роль в форми¬
ровании концепции шабаша: систему амбивалентной сказочной ми¬
фологии. В 1991 г. Николь Жак-Шакен и Максим Прео организовали
конференцию, посвященную различным новым концепциям шаба¬
ша124, где кроме Гинзбурга и Поч в дискуссию были вовлечены многие
другие исследователи: французский фольклорист Клод Гэньбе указал
на упрощающие тенденции современных научных интерпретаций125,
Ален Буро представил свои предварительные тезисы о теологических
истоках позднесредневековой демонологии, развернутые затем в ра¬
боте «Сатана-еретик»126, Стюарт Кларк представил обзор концепции
шабаша как символической системы (в ходе подготовки появившейся
позже монографии на эту тему)127, Чарльз Зика указал на иконографи¬
ческие схемы, внесшие свой вклад в формирование демонологических
кошмаров XV и XVI вв.128.
440
ИI не одна важная исследовательская инициатива, посвященная
1**11 же проблеме, была развернута под руководством Агостино Пара-
иичини Бальяни, который учредил исследовательскую группу в Ло-
».|||ис для публикации и исследования наиболее ранних документов,
« имдетсльствующих о дьявольских ведовских поверьях в Швейцарии.
К роме образцового сборника «Воображаемое шабаша»129, они опубли-
I пинии целый ряд детальных исследований отдельных инцидентов130,
отощавших связи средневековых ересей с ранними формулировками
шабаша, которые в последнее время изучались и другими исследова-
Iгнями131. Возникновение концепции шабаша ведьм оставалось цен-
||>альным вопросом в последующих исследованиях и на конферен¬
циях, таких как круглый стол, организованный в Будапеште в 1999 г.
специально для обсуждения «Ночных историй» Карло Гинзбурга, где
многие доклады касались этой проблемы132. Этот интерес сохранялся
и на парижской конференции 2002 г. «Суд над дьяволом» («Le diable en
process»)133. Параллельно с этим вниманием к самым ранним источни¬
кам, где упоминается дьявольский шабаш, существовал и постоянно
растущий интерес к первым сочинениям ученой демонологии, к Йо-
хапнесу Нидеру, автору трактата «Formicarius»134, Генриху Крамеру и
Якобу Шпренгеру, авторам «Молота ведьм» («Malleus Maleficarum»)135.
Третий тип проблематики, связанной с культурной историей ве¬
довства, был заявлен на конференции, организованной Стюартом
Кларком в 1998 г. в Суонси136. Пересматривая предыдущие историко¬
антропологические объяснения ведовства, уделяя внимание новым
критическим теориям и новой культурной истории, участники высту¬
пили с тезисом о том, что модель «социологии обвинения», т. е. объ¬
яснения ведовских конфликтов мотивами, обусловленными экономи¬
ческим, социальным и культурным контекстом, своего рода эффектом
перенапряжения, по сути, обращается к специфике опыта, пережива¬
емого участниками ведовских конфликтов. Стремясь представить глу¬
бокую и тщательную интерпретацию рассказов о ведовстве, как они
сохранились в юридических записях этих свидетельств, Кларк призы¬
вает уделять больше внимания тому, как конструировался, представ¬
лялся и воплощался «культурный нарратив» ведовства, и основывает
свой анализ преимущественно на изучении языка и повторяемости
текстов, чтобы вскрыть их сюжеты и тропы. В исследованиях Питера
Раштона137, Марион Гибсон138 и Малкольма Гаскилла139 рассматрива¬
ются фабулы-клише, юридический нарратив и роль текстуализации
в доказательстве истины, выявляющие тот факт, что главный пункт,
выделяемый исторической антропологией в качестве подспудной со¬
циальной причины обвинений в ведовстве, «отказ в милосердии», сам
является клише, нарративом, имеющим доказательную силу в глазах
суда, и именно в таком качестве он использовался обвинителями. Раз¬
441
мышления над этими текстуально-нарративными аспектами наших
источников, конечно, ведут к более критичным (и более осторожным)
оценкам выявляемых «скрытых причин». Внимание к нарративу и
коммуникации привело к появлению весьма интересных работ, по¬
священных сплетням и клевете, и детальному изучению модусов вы¬
сказываний о ведовстве140.
Четвертым важным направлением проблематики современной
культурной истории ведовства стал гендерный вопрос, прежде всего
причастность к ведовству женщин. Кто-то может спросить: так ли нов
этот вопрос? Жюль Мишле141, Йозеф Хансен142 и Маргарет Мюррей143
уже обращались к нему как к одной из центральных проблем, кото¬
рую должна объяснить история преследований ведьм, он вновь был
поднят в русле возникшего феминистского дискурса144, и далее затра¬
гивался практически во всех значительных исследованиях, от Юджи¬
на Монтера145 и Кристины Ларнер146 до Карло Гинзбурга147. На новой
волне интереса к ведовству в 1980-е годы в ряде специальных иссле¬
дований также изучался этот аспект охоты на ведьм, во многом пере¬
секавшийся с проблематикой культурной истории; ведовские поверья
и конфликты связывались со специфической причастностью женщин
к деторождению, врачеванию, бытовой сфере, а также с ролью жен¬
щины в семье, в обществе и в культуре148. На базе всего этого в 1990-е
годы, по словам Стюарта Кларка, «взаимодействие истории ведовства
с феминизмом стало гораздо более плодотворным, чем было изна¬
чально»149. Исследования обогатились новым набором теоретических
перспектив, заимствованных из социологии, антропологии и психо¬
логии. Марианн Хестер проанализировала механизмы «патриархаль¬
ной» власти и произвела переоценку данных классического анализа
Алана Макфарлейна в гендерной перспективе150, Энн Левеллин Бар¬
стоу сосредоточила внимание на проблеме жертвы в ведовских про¬
цессах151. Отчасти в полемике с ней Дайана Перкисс утверждала, что
должны были существовать и обдуманные действия ведьм по само¬
определению, суть которых сводилась к тому, что некоторые из них
сознательно представляли себя ведьмами152. В этом утверждении она
опиралась на искушенный анализ религиозного опыта адептов совре¬
менных ведовских течений, проведенный Таней Лурманн153. Линдел
Роупер в уже упоминавшихся работах использовала психоаналитиче¬
ские и антропологические концепты для объяснения ведовских кон¬
фликтов в контексте внутрисемейных и материнских тревог154. Стоит
отметить, что внимание, уделяемое гендерной проблематике, вызвало
любопытный вариант критики: свое возражение насчет преувеличен¬
ного значения, приписываемого женщинам в ведовских делах, выска¬
зали Малкольм Гаскилл155, Ева Лабуви156, Лара Аппс и Эндрю Гау157,
напомнив об игнорируемой роли колдунов-мужчин.
442
Напоследок позвольте мне обратиться к пятому направлению
| умы урной истории ведовства из тех, что я хотел бы выделить. Соб-
< тепло говоря, это то направление, которое я сам пытаюсь разви-
и.т. в течение двух последних десятилетий, отчасти в сотрудничестве
и по соглашению с Питером Берком, предложившим написать для
по серии книгу о святости и ведовстве, книгу, над которой я все еще
работаю и пока не в состоянии завершить. Сама проблема формули¬
руется как осмысление поверий о ведовстве и их функции объясне¬
ния и улаживания повседневных неудач, болезней и бедствий в более
широкой религиозной и культурной перспективе, в рамках долгой
истории множественных позитивных и негативных концепций сверх¬
ъестественного. Она предполагает скрупулезное структурное сопо¬
ставление двух корпусов христианских поверий, где сверхъестествен-
п ыс способности и деяния приписывались человеческим существам,
т. с. святым и ведьмам. При таком подходе возникает необходимость
рассмотреть в одних и тех же аналитических рамках присущие (или
приписываемые) им манифестации: чудо и колдовство (maleficium)
и то, как окружающая культура описывает, переформулирует и судит
эти явления, процесс «становления святого» и «становления колду¬
на». Я попытался сформулировать свои мысли об этом в исследова¬
нии об амбивалентности позднесредневекового феномена святости в
1990-х годах158 и еще в одном, посвященном структурной неопреде¬
ленности средневековых чудес об отмщении, которые походили на
колдовство — я был польщен, что последнее привлекло внимание
Арона Гуревича, опубликовавшего его перевод в «Одиссее»159. Срав¬
нительная культурная история святости и ведовства имеет немало¬
важную предысторию. Точкой отсчета здесь можно считать первую
главу книги Кита Томаса «Религия и закат магии» — «Магическое в
средневековой церкви»160, которая вызвала обстоятельную реакцию
Арона Гуревича161 и Валерии Флинт в ее книге «Появление магии в
раннесредневековой Европе»162 по поводу изучения средневековых
«предрассудков» и «магического мировоззрения». В последнее время
все больше исследований обращаются к бинарной оппозиции святых
и ведьм, таких как работы Марчелло Кравери163, Габриелы Зарри164
и Петера Динцельбахера165, или шире, к отношениям между «свя¬
щенным и нечестивым», в формулировке Ричарда Кикхефера166. Эта
проблематика сейчас изучается в основном путем анализа позднес¬
редневековых дебатов, касающихся оценки экстатической и сомати¬
ческой женской спиритуальности, исследованных Кэролайн Уолкер
Байнум167, и сопоставляется с проблемами «духовидения», видений,
одержимости, ереси и ведовства Барбарой Ньюмен168, Нэнси Касио-
ла169, Дайан Элиот170 и Тамар Херциг171; я и сам также продолжаю над
этим работать172.
443
* * *
Как кажется, интерес к культурной истории ведовства далеко не исто¬
щился. Конец 1990-х годов и первые годы нового тысячелетия ознаме¬
нованы серией новых обобщающих трудов на эту тему, таких как ше¬
ститомная серия «Ведовство и магия в Европе»173, изданная Бенгтом
Анкарлоо, Стюартом Кларком и Уильямом Монтером, пятитомная
«Энциклопедия ведовства», изданная Ричардом Голденом174, моно¬
графии П. Дж. Максвелл-Стюарта175, Вольфганга Берингера176, Лин-
дел Роупер177 и новый специализированный журнал на эту тему под
названием «Магия, ритуал и ведовство», издаваемый Майклом Дэви¬
дом Бейли — все это свидетельствует о непрекращающемся интересе.
В свете всех этих новых исследований Арон Гуревич, будь он все еще
среди нас, я думаю, был бы счастлив вновь обратиться к этим вопро¬
сам, где, как и во многих других сферах, его вклад привнес столько
вдохновения и новых идей.
Примечания
1 Гуревич А. Я. Категории средневековой культуры. М., 1972.
2 Gurevics A. J. А когёркоп ember vildgkdpe. Budapest, 1974; на польском языке: Katego-
rie kultury £redniowiecznej. Warsaw, 1976; на немецком: Das Weltbild des mittelalterlichen
Menschen. Miinchen, 1980; на французском: Les cat6gories de la culture m£di£vale. P.,
1983; на итальянском: Le categorie della cultura medievale. Torino, 1983; на английском:
Categories of Medieval Culture. L., 1985.
3 Vil£goss£g. 1975. № 16. P. 310-314.
4 Febvre L. Pour une histoire & part епбёге. P, 1962.
5 О Яноше Баке см.: The Man of Many Devices, Who Wandered Full Many Ways... Fest¬
schrift in Honor of J£nos M. Bak / Ed. Baldzs Nagy, Marcell Sebdk. Budapest, 1999.
6 Aron Gurevich in Budapest // Annual of Medieval Studies at the CEU. 1995—1996. № 3.
P. 150-151.
7 Там он кратко обрисовал исследование, проведенное им на эту тему. Ср.: Гуревич А. Я.
Историческая наука и историческая антропология // Вопросы философии. 1988. N 1.
С. 56-70; на английском: Historical Anthropology and the Science of History // Gurevich A.
Historical Anthropology of the Middle Ages / Ed. by Jana Howlett. Cambridge, 1992 P. 3-21.
8 Кланицай Г. Структура повествований о наказании и исцелении. Сопоставление чу¬
дес и maleficia // Одиссей. Человек в истории. 1998. М., 1999. С. 118—133.
9 Гуревич А. Я. Ведьма в деревне и перед судом (народная и ученая традиции в пони¬
мании магии) // Языки культуры и проблемы переводимости. М., 1987. С. 12—46;
перевод на венгерский: Boszork&nyok a faluban 6s a vddlottak padjdn // Aetas. 1995. № 3.
P 145-171.
10 Gurevich A. Medieval Popular Culture: Problems of Belief and Perception, (tr. by Jdnos
M. Bak and Paul A. Hollingsworth). Cambridge, 1990. P. VII—X.
11 Klaniczay G. Shamanistic Elements in Central European Witchcraft // Shamanism in Eur¬
asia / Ed. by M. Hoppdl. Gottingen, 1983. P 404—422.
12 Haxornas Europa 1400—1700, Historiska och antropologiska studier / Ed. B. Ankarloo,
G. Henningsen. Lund, 1987; Early Modern European Witchcraft: Centres and Peripheries /
Ed. B. Ankarloo, G. Henningsen. Oxford, 1990.
13 Я проанализировал исследования Евы Поч и ее будапештской исследовательской
группы в подробной рецензии на ее книгу «Между живым и мертвым» {Poes Ё.
Between the Living and the Dead. Budapest, 1999), озаглавленной «Волшебство или кол¬
довство?» {Klaniczay G. Enchantment or Witchcraft? // Budapest Review of Books. 1999.
№9. P.71-77).
444
" Klaniczay G., Poes Ё., Toth P. G., Wolosz R. A KAeuo-boszorkdnyper-adatbdzis (The KXeuo
witchcraft database) // P6cs Eva szerk. Demonoldgia ёв boszorkanysdg Eurdpdban (Demon¬
ology and witchcraft in Europe). Budapest, 2001. P. 293-335; по поводу базы данных cp.:
Becker P., Werner Th. KXaco. Ein Tutorial. Halbgraue Reihe zur historischen Fachinformatik
/ Ed. by M. Thaller. St. Katharinen, 1991.
'■ l/ponn В. Морфология сказки. Л., 1928 (Propp W. The Morphology of Folktale (tr. Lau¬
rence Scott). Austin, 1968).
"• Klaniczay G. Hungary: The Accusations and the Universe of Popular Magic // Early Modem
European Witchcraft. P. 219—255.
u Klaniczay G. Witch-hunting in Hungary: Social or cultural tensions? // idem. The Uses of
Supernatural Power. The Transformation of Popular Religion in Medieval and Early Modem
Europe (tr. by Susan Singerman) / Ed. K. Margolis. Cambridge, 1990. P. 155—167.
1,1 Burke P Varieties of Cultural History. Cambridge, 1997; idem. What is Cultural History?
Cambridge, 2004.
n Гуревич А. Я. Ведьма в деревне* и перед судом. С. 46; Burke Р. Popular Culture in Early
Modem Europe L., 1977; 2-е изд.: Aldershot, 1994.
M) Burke P. The Comparative Approach to European Witchcraft // Early Modem European
Witchcraft. P. 435-441.
4 Ibid. P. 435; Trevor-Roper H. R. The European Witch-craze of the 16th and 17th Centuries.
Harmondsworth, 1969.
v Hansen J. Quellen und Untersuchungen zur Geschichte des Hexenwahns und der Hexenver-
folgung um Mittelalter Bonn, 1901; repr. Hildesheim, 1963; Lea H. Ch. Materials toward a
History of Witchcraft / Ed. A. C. Howland. Philadelphia, 1939.
•M Ginzburg С. I Benandanti. Stregoneria e culti agrari tra Cinquecento e Seicento. Torino, 1966;
английский перевод: The Night Battles. Witchcraft and Agrarian Cults in the Sixteenth and
Seventeenth Centuries (trans. J. and A. Tedeschi). Baltimore, L., 1983.
24 Thomas Я Religion and the Decline of Magic. Studies in popular beliefs in sixteenth and
seventeenth century England. L., 1971.
25 Macfarlane A. Witchcraft in Tudor and Stuart England. A Regional and Comparative Study.
L., 1970.
26 Monter W. E. Witchcraft in France and Switzerland. The Borderlands during the Reforma¬
tion. L., 1976.
27 Midelfort Erik H. C. Witch Hunting in South-Western Germany, 1562—1684: The Social and
Intellectual Foundations. Stanford, 1972.
28 Boyer P, Nissenbaum S. Salem Possessed. Cambridge, Mass., 1974.
29 Damned Art. Essays in the Literature of Witchcraft / Ed. S. Anglo. L., 1977.
30 Evans-Pritchard E. E. Witchcraft, Oracles and Magic among the Azande. Oxford, 1937.
31 Witchcraft Confessions and Accusations / Ed. M. Douglas. L., 1970.
32 Thomas K. Op. cit. P. 564.
33 Macfarlane A. Op. cit. P. 158-167; 204-205.
34 Monter W. E. Op. cit. P. 42—66.
35 Boyer P, Nissenbaum S. Op. cit.
36 Muchembled R, Sorcieres du Cambr6sis. L’acculturation du monde rural aux XVIe et XVIIe
si£cles // Dupont-Bouchat М.-S., Frijhoff W., Muchembled R. Prophetes et sorciers dans les
Pays-Bas. XVIe-XVIIIe si£cle. P, 1978. P. 155-262.
37 Behringer W. Hexenverfolgung in Bayern. Volksmagie, Glaubenseifer und Staatsrason in der
friihen Neuzeit. Oldenburg; Miinchen, 1987.
38 Briggs R. Communities of Belief. Cultural and Social Tensions in Early Modern France. Ox¬
ford, 1989.
39 Midelfort E. H. C Op. cit.
40 Ankarloo B. Trolldomsprocessema i Sverige. Stockholm, 1971.
41 Henningsen G. The Witches’ Advocate. Basque witchcraft and the Spanish Inquisition, 1609—
1614. Reno, 1980).
42 LarnerCh. Enemies of God. The Witch-hunt in Scotland. L., 1981; cp.: LarnerCh., Lee Ch.,
McLachlan H. Source-Book of Scottish Witchcraft. Glasgow, 1977.
43 Early Modem European Witchcraft.
445
44 Burke P. What is Cultural History? P. XXX.
45 The Annales School: Critical Assessments / ed. Stuart Clark. Lnd., 1999. 4 vols.
46 Bloch M., Febwe L. Pour une histoire к part entire. P, 1962; Idem. Au coeur religieux du
XVI-e stecle, P, 1962.
47 Braudel F. Civilisation materielle, ёсопогте et capitalisme X\fe — XVIIIe stecle, P., 1979.
Vols. I—III. (Русск. изд.: Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капита¬
лизм XV—XVIII вв. В 3-х томах. М., 1988).
48 Le Roy Ladurie Е. Montaillou, village occitan de 1294 к 1324. P., 1975. (Русск. изд.: Ле Руа
Ладюри Э. Монтайю, окситанская деревня (1294—1324). Екатеринбург, 2001).
49 Faire de l’histoire. Nouveaux probtemes. Nouvelles approches. Nouveaux objets / fid.
J. Le Goff, P. Nora. P, 1974.
50 La nouvelle histoire / fid. J. Le Goff et al. P, 1978.
51 ChartierR. Cultural History: Between Practices and Representations. Cambridge, 1988.
52 Schmitt J.-Cl. Le Saint tevrier: Guinefort, gu6risseur d’enfants depuis le XIHe stecle. P, 1979;
idem. La raison desgestes dans I’Occident medieval. P, 1990.
53 Revel J., Certeau M. de, Julia D. Une politique de la langue. La R6volution frangaise et les
patois. L’enquete de Gregoire (1790—1794). P, 1975; Revel J., Farge A. Les logiques de la
foule. L’affaire des entevement d’enfants Paris 1750. P, 1988.
54 Chartier R. Les origines culturelles de la R£volution frangaise. R, 1991 (русское издание:
ШартьеР. Культурные истоки Французской революции. М., 2001).
55 OzoufM. La f§te r£volutionnaire. R, 1976 (русское издание: Озуф М. Революционный
праздник, 1789—1799. М., 2003); OzoufM., Sheridan A. Festivals and the French Revolu¬
tion. Cambridge, Mass. 1991.
56 Burke P. Strengths and Weaknesses of the History of Mentalities // History of European Ide¬
as. 1986. № 7. P. 439-451; переиздано в: Idem. Varieties of Cultural History. Cambridge,
1990. P. 162—182; Burke P. The French Historical Revolution. The Annales School 1929—
1989. Cambridge, 1990.
57 Gurevich A. Medieval culture and mentalite according to the new French historiography //
Idem. Historical Anthroplogy. P. 21—49; Idem. Исторический синтез и школа «Анналов».
М., 1993.
58 Mandrou R. De la culture populaire en France aux XVIIe et XVIIIe stecles. La bibliotlteque
bleue de Troyes. P, 1964.
59 Bolleme G. La bibliotheque bleue. Litterature populaire en France du XVIIe au XIXe stecle.
R, 1971.
60 Bakhtin M. Rabelais and His World, (tr. by Hetene Iswolsky). Cambridge; Mass. 1968.
61 Я попытался проанализировать это влияние в исследовании: Klaniczay G. The Carnival
Spirit: Bakhtin’s Theory on the Culture of Popular Laughter // Idem. The Uses of Super¬
natural Power. P. 10—27.
62 Ginzburg С. II formaggio e i vermi. II cosmo di un mugnaio nel ’500. Milano, 1976. P. XI—
XXXI; на английском: Ginzburg C. The cheese and the worms : the cosmos of a sixteenth-
century miller. Baltimore, 1980; на русском: Гинзбург К. Сыр и черви. Картина мира
одного мельника, жившего в XVI в. М., 2000.
63 Burke Р. Popular Culture...
64 Burke Р. Anthropologists and Historians: Reflections on the History of a Relationship // Wissen-
schaftskolleg Jahrbuch 1989/90, pp. 155-164; Scribner R. W. Historical Anthropology of Early
Modem Europe // Problems in the Historical Anthropology of Early Modem Europe / Ed. R. Po-
Chia Hsia R. W. Scribner. Wblfenbutteler Forschungen. Wiesbaden, 1997. Bd. 78. P. 11-34.
65 Microhistory and the Lost Peoples of Europe / Ed. E. Muir, G. Ruggiero. Baltimore, Lnd.,
1991; Levi G. On Microhistory // New Perspectives on Historical Writing / Ed. P. Burke.
Cambridge, 1991. P. XXX; Ginzburg C. Microhistory: Two or Three Things That I Know
about It // Critical Inquiry.. 1993. № 20. P. 10—35.
66 Geertz C. The Interpretation of Cultures. New York, 1973 (русское издание: Гирц К. Ин¬
терпретация культур. М., 2004).
67 Turner V. The Ritual Process. Structure and Anti-Structure. The L. H. Morgan Lectures
1966. L., 1968.
68 Leach E. Itevi-Strauss. N.Y., 1970.
446
' '' Burke P. Historical Anthropology of Early Modern Italy: Essays on Perception and Commu¬
nication. Cambridge, 1987.
Gurevich A. Historical Anthropology of the Middle Ages.
n Fcbvre L. Sorcellerie, sottise ou revolution mentale? // Annales H.S.S. N3. 1948. P. 9—15;
исреизд. в: Idem. Au coeur religieux du XVIe sifccle. P. 301-309 (Русск. изд.: Февр Л. Кол¬
довство: глупость или переворот в сознании? // Февр Л. Бои за историю. Сретенск,
2000. С. 308—315); BavouxF. La sorcellerie auxpays de Quingey. P., 1947.
Voucault M. The Order of Things: An Archaeology of the Human Sciences. N.Y., 1966. Ha
русском: Фуко M. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук. М., 1977.
'1 Baroja J. С. Las brujas у su mundo. Madrid, 1969.
n Mandrou R. Magistrate et sorciers en France au XVIIe si£cle. Une analyse de psychologie
historique. P., 1968; idem. Possession et sorcellerie au XVIIe siecle. Textes inedits. P., 1979.
Muchembled R. Culture populaire et culture des elites dans la France moderne (XVe-XVIIIe
sidcle). P., 1979; cp.: Idem. Sorci£res du Cambresis. L’acculturation du monde rural.
Briggs R. Op. cit. R 53—57.
" Burke P. Popular Culture... P. 218.
ni Muchembled R. La sorcifcre au village. R, 1979; Idem. Les demiers buchers. Un village de
Flandre et ses sorcteres sous Louis XIV. P., 1981; Idem (ed.). Magie et sorcellerie en Europe
du Moyen Age a nos jours. P., 1994.
/9 Ginzburg С. I benandanti...
11(1 Burke P. Good Witches // New York Review of Books. 1985. Nq 32. P. 32-34.
1,1 Cohn N. Europe’s Inner Demons. An Enquiry Inspired by the Great Witch-Hunt. N.Y., 1975.
v Kieckhefer R. European Witch Trials: Their Foundations in Popular and Learned Culture,
1300—1500. Berkeley, Los Angeles, 1976.
Kl Вдохновленный примером Кона, я исследовал эту проблему в 1982 г., позже работа
была переведена на английский: Klaniczay G. Orgy Accusations in the Middle Ages //
Eros in Folklore / Eds. MMly Hoppal, Eszter Csonka-Takacs. Budapest, 2002. P. 38-55.
м Обо всем этом см.: Barber М. The Trial of the Templars. Cambridge, 1994.
”s О его упорстве в отношении магии см.: BoureauA. Satan h£retique. Histoire de la d6mo-
nologie (1280—1330). P., 2004; на английском: BoureauA. Satan the Heretic : The Birth of
Demonology in the Medieval West / Tr. by T. L. Fagan. Chicago, L., 2006.
K(> Early Modern European Witchcraft. P. 219—423.
K7 Witch Beliefs and Witch-hunting in Central and Eastern Europe (Conference in Budapest,
Sept 6-9, 1988) / Ed. G. Klaniczay, Ё. P6cs//Acta Ethnographica Hungarica. An Interna¬
tional Journal of Ethnography (Special Issue). 1991—1992. № 37.
m Nederland betovert. Toverij en Hekserij van de veertiende tot in de twintigste eeuw / Ed.
M. Gijstvijt-Hofstra. Amsterdam, 1987; Soman A. Sorcellerie et justice criminelle: Le Parle-
ment de Paris (16e-18e socles). L., 1992.
K9 Schorman G. Hexenprozesse in Nordwestdeutschland. Hildesheim, 1977.
9(1 Ankarloo B. Trolldomsprocessema i Sverige; cp. с недавним исследованием: Sorlin P.
‘Wicked Arts’: Witchcraft and Magic Trials in Southern Sweden, 1635—1754. Leiden, 1999.
91 Boyer P, Nissenbaum S. Salem Possessed; Demos J. P. Entertaining Satan. Witchcraft and the
Culture of Early New England. Oxford; N.Y., 1982.
92 Baranowski B. Procesy czarownic w Polsce w XVII i XVIII wieku (Witch Trials in Poland
in the Sixteenth and Seventeenth Century). L6dz, 1952; cp. с недавним исследованием:
Wyporska W. Jewish, Noble, German, or Peasant? — The Devil in Early Modern Poland //
Christian demonology and Popular Mythology. Demons, Spirits, Witches II / Ed. G. Klanic¬
zay, Ё. P6cs. Budapest, 2006. P. 139—151.
93 Все эти новые данные проанализированы Брайаном Патриком Леваком в его обзоре:
Levack В. Р. The Witch-Hunt in Early Modem Europe. L., 1987.
94 Klaniczay G. Hungary: The Accusations and the Popular Universe of Magic // Early Modem
European Witchcraft. P. 228-231; 249-251.
95 Klaniczay G. Shamanistic Elements...; Idem. Hungary: The Accusations and the Popular
Universe of Magic; Idem. Shamanism and Witchcraft // Magic, Ritual, Witchcraft. 2006.
N. 1. P. 214-221; Poes Ё. Hungarian T£ltos and His European Parallels // Uralic Mythology
and Folklore / Ed. M. Hoppdl, J. Pentikainen. Budapest; Helsinki, 1989. P. 251—276.
447
96 Boskovic-Stulli M. Testimonianze orali croate e Slovene sul Krsnik-Kresnik // Metodi e
ricerche. N.S. 1988. №7. P. 32-50.
97 Hagen R. В. The King, the Cat, and the Chaplain. King Christian IV’s Encounter with the
Sami Shamans of Northern Norway and Northern Russia in 1599 // Communicating with
the Spirits. Demons, Spirits, Witches I / Ed. G. Klaniczay, Ё. P6cs. Budapest, 2005. R 246-
263; idem. Sami Shamanism // Magic, Ritual, Witchcraft. 2006. N. 1. 227—233.
98 Behringer W. Chonrad Stoeckhlin und die Nachtschar: eine Geschichte aus der fruhen Neu-
zeit. Munchen, 1994; на английском: Behringer W. Shaman of Oberstdorff Chonrad St¬
oeckhlin and the Phantoms of the Night. Charlottesville, Va., 1996.
99 Ginzburg К. I Benandanti...; Cohn К Europe’s Inner Demons. P. 223—224.
100 Murray M. A. The Witch-Cult in Western Europe. Oxford, 1921.
101 Rowland R. Fantasticall and Devilishe Persons’: European Witch-beliefs in Comparative Per¬
spective // Early Modem European Witchcraft. P. 161—190.
102 Clark S. Inversion, Misrule, and the Meaning of Witchcraft // Past and Present. 1980. № 87.
P. 98-127.
103 Гуревич А. Я. Популярное богословие и народная религиозность Средних веков // Из
истории культуры Средних веков и Возрождения. М., 1976. С. 65—91; Он же. Пробле¬
мы средневековой народной культуры. М., 1981; на английском: Gurevich A. Medieval
Popular Culture. Cambridge, 1988.
104 Гуревич А. Я. Ведьма в деревне и перед судом...
105 Delumeau J. La Peur en Occident (XlVe—XVIIIe si£cles): Une cit6 assi6g6e. P., 1978; на рус¬
ском: Делюмо Ж. Ужасы на Западе. М., 1994.
106 Gurevich A. A Moyen Age: conscience individuelle et image de l’au-del& // Annales E.S.C.
1982. Vol. 37. P. 255-275.
107 Macfarlane A. Op. cit. P. 115—134.
108 Ble'court W. de. Witch Doctors, Soothsayers and Priests: On Cunning Folk in European His¬
toriography and Tradition // Social History. 1994. № 19. P. 285—303.
109 Briggs R. Witches and Neighbours. The Social and Cultural Context of European Witchcraft.
Lnd., 1996. P. 169—187; Idem. Circling the Devil: Witch-Doctors and Magical Healers in
early Modern Lorraine // Languages of Witchcraft. Narrative, Ideology and meaning in early
Modem Culture / Ed. S. Clark. L., 2001. P. 161-179.
110 Poes Ё. Between the Living and the Dead. P. 121-164.
111 Klaniczay G. Shamanistic Elements...; idem. Witch-hunting in Hungary: Social or cultural
tensions? P. 156-164.
112 Davies O. Popular Magic. Cunning Folk in English History. L., 2003.
113 Favret-Saada J. Les Mots, la mort, les sorts. La Sorcellerie dans le Bocage. R, 1977; на ан¬
глийском: Favret-Saada J. Deadly Words. Witchcraft in the Bocage. Cambridge, 1980; Ead-
em. Corps pour corps. Enquete sur la sorcellerie dans le Bocage. P., 1981.
114 Bany J. Introduction: Keith Thomas and the Problem of Witchcraft // Barry JHester M.,
Roberts G. Witchcraft in Early Modern Europe. Cambridge, 1996. P. 1-48.
115 Briggs R. Witches and Neighbours. The Social and Cultural Context of European Witchcraft.
L., 1996; cp: idem. “Many reasons why”: witchcraft and the problem of multiple explanation
// Barry J., Hester M., Roberts G. Witchcraft in Early Modem Europe. P. 49—63.
1,6 Roper L. Hexenzauber und Hexenfantasien im Deutschland der fruhen Neuzeit // Problems
in the Historical Anthropology of Early Modern Europe. P. 139-174.
117 Roper L. Oedipus and the Devil: Witchcraft, Sexuality, and Religion in Early Modem Eu¬
rope. L., 1994; Eadem. Witch Craze: Terror and Fantasy in Baroque Germany. New Haven,
Conn., 2004.
118 Behringer W. Chonrad Stoeckhlin und die Nachtschar. Eine Geschichte aus der frtihen Neu¬
zeit. Munich, 1994; на английском: Behringer W. Shaman of Oberstdorf: Chonrad Stoeckh¬
lin and the Phantoms of the Night/Trans, by E. Midelfort. Charlottesville, Va., 1996.
119 Sharpe J. Instruments of Darkness, Witchcraft in England from 1550—1750. L., 1929; Idem.
The Bewitching of Anne Gunter. A horrible and true story of football, witchcraft, murder,
and the King of England. L., 1999.
m Gibson M. Reading Witchcraft: Stories of Early Modem English Witches. L., 1999; eadem.
Early Modem Witches: Witchcraft Cases in Contemporary Writing. L., 2000.
448
14 Ginzburg C. Storia notturna: Una decifrazione del sabba. Torino, 1989; на английском:
Ginzburg C. Ecstasies. Deciphering the Witches’ Sabbath. N. Y., 1991.
122 О критике книги Гинзбурга см. его дискуссию с Пери Андерсоном: London Review of
Books. N8. November 1990, N10. January 1991; Graf K. Carlo Ginzburgs “Hexensabbat” —
Herausforderung an die Methodendiscussion der Geschichtswissenschaft // Zeitschrift fur
Kulturwissenschaften. 1993. № 5; Round table discussion with Carlo Ginzburg // Witchcraft
Mythologies and Persecutions. Demons, Spirits, Witches III / Ed. G. Klaniczay, Ё. P6cs.
Budapest, 2008. P. 35—49.
121 Poes E. Fairies and Witches at the Boundary of South-Eastern and Central Europe. Helsinki,
1989; Eadem. Between the Living and the Dead.
124 Lesabbat dessorciersXVе-XVIIIе si£cles/ Ed. N. Jacques-Chaquin, M. Pr£aud. Grenoble, 1993.
'25Gaignebet CL Discours de la sorciere de Saint-Julien-de-Lampon // Le sabbat des sorciers.
P. 47-55.
I2fi Boureau A. Le sabbat et la question scolastique de la personne // Le sabbat des sorciers.
P. 33—46 ; Idem. Satan h£r6tique.
127 Clark S. Le sabbat comme systeme symbolique: significations stables et instables // Le sabbat
des sorciers. P. 63—75; Idem. Thinking with Demons: The idea of witchcraft in early modern
Europe. Oxford, 1997.
I2tl Zika Ch. Appropriating Folklore in Sixteenth-Century Witchcraft-Literature: the Nebelkappe
of Paulus Frisius // Problems in the Historical Anthropology. P. 175—218; idem. Les parties
du corps. Saturne et le cannibalisme: reprdsentations visuelles des assembles des sorci£res
au XVle stecle // Le sabbat des sorciers. P. 389—418; idem, Exorcising Our Demons: Magic,
Witchcraft and Visual Culture in Early Modern Europe. Leyden, 2003; Idem. The Appear¬
ance of Witchcraft. L.; N.Y., 2007.
129 L’imaginaire du sabbat. Edition critique des textes les plus anciens (1430 c. — 1440 c.), reu¬
nis par Martine Ostorero, Agostino Paravicini Bagliani, Kathrin Utz Tremp, en collaboration
avec Catherine Ch£ne // Cahiers Lausannois d’histoire m6di£vale. Lausanne, 1999. № 26.
130Cp.: Chene C. Juger les vers. Exorcismes et proces d’animaux dans le diocese de Lausanne
(XVe—XVle s.) //Cahiers Lausannois d’Histoire M£dievale / £d. Agostino Paravicini
Bagliani. Lausanne, 1995; Ostorero M. Folatrer avec les d6mons. Sabbat et chasse aux sorciers
de Vevey (1448) // Ibid. Lausanne, 1995; Maier E. Trente ans avec le diable. Une nouvelle
chasse aux sorciers sur la Riviera l£manique (1477—1484) // Ibid. Lausanne, 1996; Stro-
bino S. Frangoise sauv6e des flammes? Une Valaisanne ассшёе de sorcellerie au XVe si£cle
// Ibid. Lausanne, 1996; Modestin G. Le diable chez l’6veque: Chasse aux sorciers dans le
dioc£se de Lausanne (vers 1460) // Ibid. Lausanne, 1999.
131 Blauert A. Friihe Hexenverfolgungen. Ketzer-, Zauberei- und Hexenprozesse des 15. Jahr-
hunderts. Hamburg, 1989; Andenmatten B., Utz Tremp K. De l’h6resie a la sorcellerie:
l’inquisiteur Ulric de Тоггетё OP (vers 1420—1445), et Paftermissement de l’inquisition en
Suisse Romande // Zeitschrift fur Schweizerische Kirchengeschichte. 1992. № 86. P. 72—74;
Paravy P. De la chr6tient6 romaine й la гёГогте en Dauphin6. Eveques, fideles et d6viants
(vers 1340—1530). Roma, 1993. Vol. 1—II; Bailey M. The Medieval Concept of the Witch¬
es’ Sabbath // Exemplaria. 1996. № 8. P. 419—439; Behringer W. How Waldensians became
witches // Communicating with the Spirits. Demons, Spirits and Witches 1 / Ed. G. Klani¬
czay, Ё. P6cs. Budapest (to be published).
132 Round table discussion with Carlo Ginzburg. P. 35—49.
133 Le diable en proc£s. D6monologie et sorcellerie к la fin du Moyen Age. Theme соо^оппё
par Martine Ostorero et Ёбеппе Anheim // Medievales. Printemps 2003. № 44.
134 Tschacher W. Der Formicarius des Johannes Nider von 1437. Studien zu den Anfangen der
europaischen Hexenverfolgungen im Spatmittelalter. Aachen, Shaker, 2000; Bailey M. Batt¬
ling Demons. Witchcraft Heresy, and Reform in the Late Middle Ages. Pennsylvania, 2002;
Nider J. Les Sorciers et leurs tromperies: «La fourmilifcre» livre V / Ed. and trans. J. C6ard.
Grenoble, 2005; Klaniczay G. The Process of Trance: Heavenly and Diabolic Apparitions in
Johannes Nider’s Formicarius // Procession, Performance, Liturgy, and Ritual / Ed. Nancy
van Deusen. Ottawa, 2007. P. 203-258.
135 Malleus Maleficarum von Heinrich lnstitoris (alias Kramer) / Ed. Andre Schnyder, unter
mithilfe Jakob Sprengers aufgrund der damonologischen Tradition zusammengestellt. Gop-
449
pingen, 1991; Malleus Maleficarum, 1487 / Ed. Gunter Jerouschek. Hildesheim, 1992; Der
Hexenhammer: Entstehung und Umfeld des Malleus Maleficarum von 1487 / Ed. Peter Segl.
Koln, 1988; Stephens W. Demon Lovers: Witchcraft, Sex, and the Crisis of Belief. Chicago,
2002; Broedel H. P. The Malleus Maleficarum and the Construction of Witchcraft: Theology
and popular belief. Manchester, N. Y., 2003; Henricus Institoris, Jacobus Sprenger. Malleus
Maleficarum / Ed. and trans. Christopher S. Mackay. Cambridge, 2006; The Malleus Malefi¬
carum / Ed. and trans. by P. G. Maxwell-Stuart. Manchester; N.Y., 2007.
136 Languages of Witchcraft. Narrative, Ideology and Meaning in Early Modern Culture /
Ed. Stuart Clark. L., 2001.
137 Rushton P Texts of Authority: Witchcraft Accusations and the Demonstration of Truth in
Early Modern England // Ibid. P. 21-40.
138 Gibson M. Understanding Witchcraft? Accusers’ Stories in Print in Early Modem England //
Ibid. P. 41-54.
139 Gaskill M. Witches and Witnesses in Old and New England // Ibid. P. 55—81.
140 Rowlands A. Witchcraft Narratives in Germany. Rothenburg, 1561—1562. Manchester, N.Y.,
2003.
141 Michelet J. Lasorci^re. [1861] P., 1962 (русское издание: Мишле Ж. Ведьма. Киев, 1992).
142 Hansen J. Quellen. S. 416—444.
143 Murray M. Op. cit.
144 Андреа Дуоркин в своей книге «Ненависть к женщине» заявила, что девять миллио¬
нов женщин были сожжены как ведьмы (DworkinA. Woman-Hating. N.Y., 1974); Бар¬
бара Эренрайх и Дейрдр Инглиш выдвинули тезис о том, что охота на ведьм была
связана с искоренением женской медицины, прежде всего акушерства. Ehrenreich В.,
English D. Witches, Midwives and Nurses: a History of Women Healers // Feminist Press.
Old Westbury; NY, 1973.
145 Monter W. E. The Pedestal and the Stake: Courtly Love and Witchcraft //Becoming Visible:
Women in European History / Ed. R. Bridenthal, C. Koonz. Boston, 1977. P. 119—136.
146 LarnerCh. Enemies of God. P. 89—102.
147 Ginzburg C. Ecstasies. P. 89—121.
148 Karlsen C.F. The Devil in the Shape of a Woman. Witchcraft in Colonial New England.
N.Y., 1987; Dresen-Coenders L. Witches as devils’ concubines. On the origin and fear of
witches and protection against witchcraft // Saints and She-devils. Images of Women
in the 15th and 16th Centuries. L., 1987. P. 59—81; Burghartz S. The Equation of Women
and Witches: A Case Study of Witchcraft Trials in Lucerne and Lausanne in the Fifteenth
and Sixteenth Centuries // The German Underworld: Deviants and Outcasts in German
History / Ed. R. J. Evans. L.; N.Y., 1988. P. 57-74; Unverhau D. Frauenbewegung und
historische Hexenforschung // Ketzer, Zauberer, Hexen. Die Anfange der europaischen
Hexenverfolgungen / Hrsg. A. Blauert. Frankfurt am Main, 1990. P. 241—283; Labouvie E.
Zauberei und Hexenwerk. Landlicher Hexenglaube in der friihen Neuzeit. Frankfurt am
Main, 1991. P. 172—194; Witchcraft, Women and Society / Ed. В. P. Levack. N.Y.; L.,
1992; New perspectives on Witchcraft, Magic and Demonology / Idem (ed.). Vol. 5. Gen¬
der and Witchcraft. N.Y.; L., 2001; Blecourt W. de. The Making of a Female Witch: Reflec¬
tions on Witchcraft and Gender in the Early Modern period // Gender and History. 2000.
№ 12. P. 287-309.
149 Languages of Witchcraft... P. 11.
150 Hester M. Lewd Women and Wicked Witches: A Study of the Dynamics of Male Domination.
L.; N.Y., 1992; Eadem. Patriarchal reconstruction and witch hunting // Witchcraft in Early
Modem Europe. P. 257—287.
151 Llewellyn Barstow A. Witchcraze: A New History of the European Witch Hunts. San Fran¬
cisco, 1994.
152 Purkiss D. The Witch in History. Early Modem and Twentieth-century Representation. L.;
N.Y., 1996.
153 Luhrmann T. Persuasions of the Witch’s Craft: Ritual Magic in Contemporary England.
Cambridge, Mass, 1989.
154 Roper L. Witchcraft and Fantasy in Early Modem Germany // Witchcraft in Early Modem
Europe. P. 207—236; eadem. Oedipus and the Devil; eadem. Witch Craze.
450
«..<•,/./// Л/ Т1к* Devil in the Shape of a man: Witchcraft, Conflict and belief in Jacobean Eng-
I tn.l // Historical Research. 1998. №. 71. P. 142-178.
/ >il>nuvic Manner im Hexenprozess: Zur Sozialanthropologie eines ‘mannlichen’ Ver-
i.Hulmssi-s von Magie und Hexerei// Geschichte und Gesellschaft. 1990. Vol.16. P. 56—78.
l/'/*\ / , <i'ow A. Male Witches in Early Modern Europe. Manchester, 2003.
л/.;///«.4iу (i. Miraculum und Maleficium. Einige Uberlegungen zu den weiblichen Heiligen
■ 1« . Mitlrlallers in Mitteleuropa //Wissenschaftskolleg Jahrbuch. 1990/91. P. 220—248; на
ни к и iie ком: Klaniczay G. Miraculum and Maleficium: Reflections Concerning Late Medi-
. \ .il I r male Sainthood // Problems in the Historical Anthropology of Early Modem Europe,
i* l*> /4.
' ' Kttumway (i. Miracoli di punizione e malefizia // Miracoli. Dai segni alia storia, a cura di
•nii.i lincsch Gajanoe Marilena Modica. Roma, 1999. P. 109—137; КланицайГ. Структура
о наказании и исцелении. Сопоставление чудес и maleficia // Одис-
.• м Чешжек в истории. 1998. М.,1999. Р. 118—133.
' " I homos К. Op. cit. Р 25—50.
"1 < nnt'vicli A. Medieval Popular Culture. Р. 82—91.
" l/пи I /. У. The Rise of Magic in Early Medieval Europe. Princeton, 1991.
“ ’ (i M. Sante e streghe. Milano, 1980.
" * .‘tori (i. Le sante vive. Per una tipologia della santit& femminile nel primo Cinquecento //
An nali del Г Istituto Storico Italo-germanico in Trento. N6. 1980. P. 371—445; Eadem. Le
.mlc vive. Profezie di corte e devozione femminile tra ‘400 e ‘500. Torino, 1990.
" Pmzflbacher P. Heilige oder Hexen? Schicksale auffalliger Frauen in Mittelalter und Friih-
nni/.cil. Zurich, 1995.
,M kwikhefer R. The holy and the unholy: sainthood, witchcraft, and magic in late medieval
Г in ope // The Journal of Medieval and Renaissance Studies. 1994. Vol. 24.
" Bynum C. W. Holy Feast and Holy Fast. The Religious Significance of Food to Medieval
Women. Berkeley, Los Angeles, 1987; Eadem. The Female Body and Religious Practice in
the I aler Middle Ages // Fragments for a History of the Human Body / Ed. M. Feher et als.
N.Y., 1989. Part 1. P. 160—219; Eadem. Fragmentation and Redemption. Essays on Gender
ami the Human Body in Medieval Religion. N.Y., 1991.
Nnvman B. Possessed by the Spirit: Devout Women, Demoniacs, and the Apostolic Life in
ihc Thirteenth Century // Speculum. 1998. Vol. 73. P. 733—770.
( acioh N. Wraiths , Revenants and Ritual in Medieval Culture // Past and Present. N 152.
1996. P. 3—46; Eadem. Mystics, Demoniacs, and the Physiology of Spirit Possession in Medi¬
eval Europe // Comparative Studies in Society and History. N42. 2000. P. 268—306; Eadem.
I )iscerning Spirits. Divine and Demonic Possession in the Middle Ages. L., 2003.
1Elliott D. The Physiology of Rapture and Female Spirituality // Medieval Theology and the
Natural Body / Ed. Peter Biller, A. J. Minnis. Woodbridge, 1997. P. 141-174; Eadem. Prov¬
ing Woman. Female Spirituality and Inquisitional Culture in the Later Middle Ages. Prince-
Ion, 2004.
1/1 llerzig T. Witches, Saints, and Heretics: heinrich Kremer’s Ties with Italian Women Mystics
// Magic, Ritual, and Witchcraft. N1. 2006. P. 24—55.
u} Klaniczay G. The Process of Trance: Heavenly and Diabolic Apparitions in Johannes Nider’s
Formicarius // Procession, Performance, Liturgy, and Ritual / Ed. N. van Deusen. Ottawa,
2007. P. 203—258; Idem. Learned Systems and Popular Narratives of Vision and Bewitch¬
ment // Witchcraft Mythologies and Persecutions. P. 50—82.
171 Witchcraft and Magic in Europe. L., 1998—2002.
174 Encyclopedia ofWitchcraft: The Western Tradition / Ed. Richard M. Golden. Santa Barbara,
2006.
175 Maxwell-Stuart P. G. Witchcraft in Europe and the New World, 1400—1800. N.Y., 2001.
176 Behringer W. Witches and Witch-Hunts. A Global History. Cambridge, 2004.
177 Roper L. Witch Craze...
Перевод с английского И. Г. Толковой
451
Ханс-Вернер Гетц
Народная кулыура и церковная вера
в раннем Средневековье:
некоторые методологические проблемы
их изучения и разграничения
Одна из великих заслуг Арона Гуревича состоит в том, что он
своими книгами, которые пользовались большим успехом, в
том числе и в Германии, в значительной мере содействовал
осознанию медиевистами необходимости обращать внима¬
ние не только на тот тонкий слой грамотных и образованных
людей, которым они прежде почти исключительно интересовались,
но и на «народ», на «простых людей», или — если вспомнить название
книги Гуревича, — на «безмолвствующее большинство», которое не
оставило нам никаких прямых сведений о себе. «Народная культура»
в этой связи снова стала предметом изучения в исторической науке.
При этом Гуревич отнюдь не ограничился программными заявле¬
ниями. Его заслуга состоит как раз в том, что он полно и конкретно
проработал важные вопросы, поставив себе цель сделать более понят¬
ными для нас «структуру и функционирование общества, законы его
движения»1, открыть доступ сознанию человека XX в. к «чуждым нам
системе взглядов и строю мыслей, господствовавшим в ту эпоху»2.
В первой (и наиболее успешной) из работ Гуревича на эту тему —
«Категориях средневековой культуры», которая через восемь лет после
первого русского издания вышла в Германии под заголовком «Карти¬
на мира средневекового человека», — речь шла еще о распространен¬
ных в Средневековье представлениях. Основное внимание в ней уже
перенесено с «выдающихся мыслителей» на «массовые проявления
средневековой культуры»3 — и тут мое собственное понимание исто¬
рии и мои исследовательские цели совпадают с теми, что были заяв¬
лены Ароном Гуревичем. Он начал реализацию своей программы с
разработки пяти аспектов (представления о времени и пространстве,
макрокосм и микрокосм, время, право, представления о богатстве и о
труде). К немецкому изданию уже была присовокуплена глава под на¬
званием «Проблемы народной культуры и религиозности в Средневе¬
ковье», предвосхитившая последующие работы этого автора. Если в
452
mi |ипнI кише Гуревич еще подчеркивал цельность средневекового ми-
I и и и и | и ил I ия4, но уже выделял и различие между «варварский» и «фео-
'MUMioii» ’ эпохами, то позже он более отчетливо указывал на различия
м< .-кпу нштарной и народной культурами. Концепции, разработанные
I viи ничем и этой главе, образовали костяк для следующей его кни-
III, -Проблемы средневековой народной культуры»6 и, наконец, для
Куги.гуры безмолвствующего большинства»7 — работы, посвященной
| и.ишым образом XIII веку. И в ней Гуревич также преследовал важную
ш hi., попять Средневековье «в его неповторимом своеобразии»8.
( амая большая методологическая проблема (и препятствие) при
ргашплции этого подхода, столь же верного, сколь и интересного, за-
I ||1очлется в том, как находить подходящие источники информации о
пг 1молвствующем большинстве». И здесь Гуревич тоже пошел пра¬
йм hi,in,1м путем: он искал такие жанры источников, которые в осо-
псипой мере отражают народную жизнь: тексты, которые, хоть ипи-
(аниса» клириками, но либо были адресованы народу, либо отражали
представления народа. Гуревич находил их, прежде всего, среди сле¬
дующих четырех жанров9:
среди источников на народных языках — таких, как древнесак¬
сонское переложение Евангелия «Хелианд» IX в.10 или переведенный
на многие народные языки, широко распространенный в переводах
-< вегильник», автором которого считается таинственный монах-
шотландец Гонорий Августодунский и который Гуревич охарактери-
ишал как «популярную теологию»11;
- среди раннесредневековых покаянных книг12 — руководств для
священнослужителей о том, как исповедовать прихожан и за какие
прегрешения какие налагать наказания. Этот жанр происходил из
ирландской традиции и скоро получил распространение по всему За¬
паду. Гуревич считал, что пенитенциалии не только «представляют ис¬
ключительный интерес для изучения верований и поведения широких
слоев общества»13, но и, кроме того, особенно показательны как источ¬
ник информации об особенностях народной религиозности14, ибо эти
сочинения «в значительной мере были продиктованы жизнью»15, по¬
скольку ориентировались на конкретные прегрешения (хотя в их ком¬
позиции есть элемент стилизации). Эти тексты, считал Гуревич, «пере¬
носят нас в мир, обычно скрываемый официальным христианством»'6. В
действительности, правда, покаянные книги никогда не признавались
официально церковными синодами, однако авторами их были подчас
известные деятели церкви. Впрочем, эти книги, как справедливо при¬
знает Гуревич, ограничиваются грехами и запретами, а потому являют
нам одностороннюю и искаженную картину народной культуры17;
- среди житий святых18, которые были предназначены для народа19
и призваны были дать «массе верующих определенный религиозный и
453
нравственный идеал», учитывая при этом, что «чудотворные свойства
святого наиболее импонируют народу»20;
— среди популярных проповедей21, которые были обращены к на¬
роду: «Христианская проповедь, будучи воспринятой народными
массами, порождала в высшей степени специфический синтез миро¬
воззрений»22.
Свой выбор источников Гуревич связывал одновременно и с со¬
держательными критериями: он искал темы, казавшиеся «близкими к
народу»: магия и вера в чудеса, представления о потустороннем мире,
о дьяволе, о ведьмах23.
Не подлежит сомнению, что между представлениями теологов
и «крестьян» существовали различия в уровне, охвате и глубине по¬
нимания, и различия эти нужно изучать. «“Хлеб богословов”, — пи¬
сал Гуревич, — качественно отличен от сухарей “народного христи¬
анства”»24. Но насколько надежны упомянутые жанры источников в
том, что касается их данных о народной культуре и народной религи¬
озности? Здесь скорее уместен здоровый скепсис, так как ни один из
этих жанров не был обращен исключительно к народу; скорее, все они
были адресованы в принципе всем христианам. Следовательно, они
отражают в первую очередь христианские идеи своей эпохи. Но отча¬
сти клирики, писавшие эти тексты, обращались и к себе подобным.
Так, например, жития вовсе не обязательно писались для народа,
а часто (или даже как правило) — для монахов и духовенства того же
монастыря, к которому принадлежал автор, и их читали вслух в зале
капитула, в трапезной и во время богослужений25. Они, как установи¬
ли уже Франтишек Граус и Фридрих Принц26, отражали прежде всего
мир представлений своих создателей, монахов и клириков27. Тем не
менее, авторы агиографических сочинений имели цель пропаганди¬
ровать веру в чудеса и силу своего святого в том числе и среди мирян.
«Покаянные книги» клеймили прегрешения как таковые и, сле¬
довательно, тоже имели в виду всех христиан. В них иногда делается
различие между полами, возрастными группами, а также между ду¬
ховенством и мирянами (для священнослужителей наказания более
суровые), однако, почти не встречается различий между «народом» и
высшими сословиями или между представителями тех или иных про¬
фессиональных групп. Таким образом, и здесь народные элементы
еще нужно было бы обнаружить, они не вытекают уже из одного толь¬
ко жанра источника.
Проповеди раннего Средневековья тоже не были еще «народными»
проповедями: скорее, они представляли собой образцы для священ¬
нослужителей, и их связь с реальностью, по меньшей мере, спорна.
И, наконец, тот тезис, что «латынь и народные диалекты, по сути,
отражали два во многом несходных стиля мысли»28, с лингвистиче-
454
• I*<m точки зрения можно признать верным, однако не следует ни
приравнивать эти два образа мысли к «элитарному» и «народному»
мышлению, ни упускать из виду их взаимное влияние. На самом деле
и'ке гм на народных языках вплоть до XII в. (и позже) писались, как
и латинские тексты, клириками — причем порой теми же самыми.
Хот перевод на другой язык, несомненно, представляет собой адап-
MII1IK) текста к соответствующей структуре мышления (что отчетливо
видно в «Хелианде»), все же национальный язык является средством
коммуникации не только простого народа, но всего населения. Кро¬
ме того, значение понятий с течением времени менялось — и не в по-
• ледшою очередь под влиянием христианизации. На сегодняшний
пень исследования по истории понятий показывают, что латиноязыч¬
ное мышление и современное ему мышление на народных языках в
действительности были гораздо ближе друг к другу, чем долгое время
предполагалось. Это, впрочем, и не удивительно для двуязычного (в
юм, что касается образованного слоя) общества. Переводы на нацио¬
нальные языки были адресованы не знавшему латыни населению (но
опять же: не только ему), однако оно никоим образом не идентично
• пароду». Если эти тексты записывались, то это уже говорит о том,
что круг их читателей нужно искать среди образованных людей. Во
всяком случае, приводимый в качестве наиболее показательного при¬
мера «Светильник» Гонория был написан в своем изначальном латин¬
ском варианте как диалог учителя и ученика, для использования в мо¬
настырской школе. Следовательно, такие произведения отражают не
«народную религиозность». Однако они позволяют хорошо разглядеть
ту общераспространенную, специфически средневековую религиоз¬
ность, которая не исчерпывается взглядами великих теологов эпохи.
Вывод из приведенных выше соображений можно сформулировать
гак: «народная вера» не обнаруживается ни в определенных текстах,
ни вообще в народных языках, тем более, что все эти источники писа¬
лись тоже клириками и потому отражают, прежде всего, их духовный
мир. О простых людях мы узнаем, в конечном счете, только мимохо¬
дом из замечаний образованных авторов, причем нередко замечаний
критических или пренебрежительных. Это — источниковедческая и
методологическая проблема, которая затрагивает и множество других
вопросов и которую в любом случае нужно учитывать. Даже там, где
элиты сообщают что-то о народе или тексты содержат адресованные
народу призывы со стороны духовенства, у нас еще нет гарантии, что
в источнике задокументированы «народные» явления: только в еди¬
ничных случаях это так. Следовательно, данные из упомянутых жан¬
ров источников нельзя просто использовать как описание «народной
религиозности»: необходимо проверять содержание, цель и происхо¬
ждение каждого отдельного высказывания и приписывать их «народу»
455
только в тех случаях, когда автор специально отмечает это или даже
дистанцируется от этих высказываний.
Различия, таким образом, обнаруживаются не между различны¬
ми текстами, они гораздо более тонки: различия — там, где автор от¬
граничивает себя от высказывания. Если Регинон Прюмский в сво¬
ем пособии по церковному праву «Libri duo de synodalibus causis et
ecclesiasticis disciplinis» обвинял народ (vulgus) в том, что тот танцует
и поет в дни святых29, а Вольфхард фон Херриден проводил разли¬
чие между «истинной», сведущей верой и представлениями невеже¬
ственного народа30, — значит, эти различия вполне сознавали и люди
Средневековья. В то же время, если принимать эти данные источни¬
ков буквально, то не вера как таковая была различна: различались, с
одной стороны, знания о том, что стоит за религией, и, с другой сто¬
роны, то поведение, которое из нее вытекало. Эрманрик из Эльван-
гена в своей «Vita Sualonis» (IX в.) — агиографическом произведении
с претензией на высокий интеллектуальный уровень, адресованном
монахам его монастыря, а не «народу», — писал, что народ (vulgus) и
«несмышленые люди» (qui minor intellegunt) — прославляли чудесные
излечения как самые достохвальные заслуги святого, не понимая, что
христианину пристало гораздо больше печься о спасении души, чем
об излечении тела31: вера в чудеса была всеобщей, а вот теологическая
интерпретация могла быть совершенно разная.
Таким образом, отрицать существование «народной религиозно¬
сти» невозможно, но очертить ее контуры нелегко. При непредвзятом
взгляде выясняется, что многие явления, которые сегодня могут по¬
казаться «народными», на самом деле были распространены и среди
духовенства. Само собой разумеется, культ святых и вера в чудеса —
вплоть до таких проявлений, которые нам, сегодняшним, уже трудно
понять32, — были распространены среди высших и ученейших пред¬
ставителей церкви точно так же, как и среди народа: это была не на¬
родная религиозность, а религиозность Средневековья (и никто иной,
как отец церкви Августин одним из первых включил нечто вроде кол¬
лекции чудес в свое сочинение «О Граде Божьем», которое в Средние
века было исключительно широко распространено, однако точно не
относилось к «народной литературе»). Если святой, как пишет Гуре¬
вич, был «популярнейшим героем средневекового общества»33, то как
раз в том смысле, что все (без исключения) в это верили34. «Впрочем,
и сами духовные лица, видимо, не всегда ясно отличали miracula от
maleficia», — признавал сам Гуревич35.
Можно ли из этого сделать вывод, что «крестьянин» («народ»),
который, по словам Гуревича, «почти не находит себе места в ран¬
несредневековой культуре», воссоздаваемой историками, вместе с
тем «в определенном смысле доминировал в духовной жизни раннего
456
< |м*л1кч»ско»ья»36? Без сомнения, в эпоху раннего Средневековья до-
spin минские представления влияли также и на образованное духо-
и‘ш то'7; Макмаллен, говоря о влиянии язычества на христианство,
'иже утверждал, что язычество одержало скрытую победу38. Но если
« рглпсиековое христианство ушло далеко в сторону и от новозавет¬
ною, и от святоотеческого, это еще не значит, что «христианизация
I |нч и>я11 | приводила] к выработке взглядов, весьма далеких от того,
•к jo добивалось духовенство»39. Пережитки язычества и суеверие,
I оюрыс клеймили церковные соборы и авторы покаянных книг и в
мгроиипгский, и даже в каролингский период, были — во всяком слу-
•ыг, первоначально — не «народной верой», а верой всех язычников
<включая жрецов и князей). Вполне возможно, что в раннее Средне-
игмшье они сохранялись прежде всего в среде крестьянского населе¬
ния, однако даже это не находит однозначных подтверждений в ис¬
пиши ках. Кроме того, именно образованный слой вырабатывал идеи,
вписывал их и распространял их в обществе (это не исключает, что
при этом он подхватывал «народные» идеи), и многое — хотя, конеч¬
но, не все — из церковного учения могло, будучи повторяемо вновь и
вновь, быть усвоено «народом». Карл Великий в «Admonitio generalis»
(7X9 г.) предписывал всемpastores et rectores ecclesiarum Dei: «... пропо¬
ведовать всем, что они должны верить, что Отец, Сын и Святой Дух —
это единый, всемогущий, вечный и невидимый Бог, который сотворил
небо и землю, моря и все сущее в них, и есть единые божественность,
суть и величие в трех ликах Отца, Сына и Святого Духа. Также следует
проповедовать, как Сын Божий воплотился от Святого Духа и от веч¬
ной девы Марии во спасение и восстановление человеческого рода,
как Он страдал, был погребен и на третий день воскрес и вознесся на
небеса; и как Он вновь придет в божественном величии, чтобы судить
исех людей по делам их; и как безбожники будут за свои преступления
вместе с Дьяволом преданы вечному огню, а праведники со Христом и
Его святыми ангелами — вечной жизни. Также нужно проповедовать
о воскресении мертвых, дабы они знали и верили, что получат воздая¬
ние в тех же телах»40.
Догматические представления о Боге, таким образом, должны
были посредством проповеди передаваться народу. Но если еще и в
эпоху начинающегося «каролингского возрождения» королю прихо¬
дилось повторять подобные увещевания священникам, а епископам —
повторять их всем христианам, то оказывается, что границы между
мировоззрениями духовенства и мирян, элит и народа на самом деле
были очень проницаемы. Вместе с тем обнаруживается, однако, что от
«народа» и не ожидались глубокомысленные теолого-догматические
рассуждения: его наставники ограничивались здесь минимумом рели¬
гиозных познаний, содержание которых касалось всех христиан. Это
457
дополнительно уменьшает расхождение между народной культурой и
культурой элит. Гуревич сам чувствовал это: «То, что называют фоль¬
клорной, или народной, культурой, отнюдь не было чуждо образован¬
ной части общества»41. И в самом деле, она обнаруживается там очень
часто.
Средневековые религиозные представления были в значительной
мере общими у клириков и у мирян, несмотря на разницу в уровне об¬
разованности и в картине мира. Народ, по словам Гуревича, считал,
что леса, поля, ручьи и холмы полны таинственных духов и сил, в то
время как церковь разрешала богослужение исключительно в освя¬
щенном помещении42. Следовательно, вера в сверхъестественных
существ как таковая была характерна для всех; единства мнений не
было только по вопросу о том, какое место больше подходило для по¬
клонения. И церкви тоже приходилось сперва очищать от злых духов
с помощью обряда освящения. Так, высокообразованный монах Ветти
сообщает в своем житии святого Галла о том, как демоны звали на по¬
мощь своих собратьев, когда Галл изгонял нечистых из своей церкви
на р. Штайнах (впоследствии монастырь Санкт-Галлен). Потом мо¬
нахи, ловившие рыбу на Боденском озере, слышали сетующие голоса
злых духов, которые жаловались на то, что им из-за этого незваного
гостя-христианина стало негде жить43. В новопостроенном кельнском
кафедральном соборе, согласно сообщению «Фульдских анналов»,
ночью перед освящением слышали громкие жалобы злых духов, кото¬
рым предстояло быть изгнанными из церкви44. Дьявол питал прямо-
таки пристрастие к святым местам — между прочим, и после их освя¬
щения. Согласно рассказам Эккехарда из Санкт-Галлена и многим
другим историям о чудесах, Нечистый под разными обличьями снова
и снова прокрадывался в церковь. Это не были примитивные пред¬
ставления простонародья. Как культ чудес и святых, так и вера в Дья¬
вола и чертей охватывала все слои населения. Поэтому мне кажется,
что адекватнее средневековым представлениям будет не строгое раз¬
деление между народной культурой и культурой элиты, с различными
корнями и сферами влияния, а гипотеза о широком распространении
таких представлений и исследование этого самопонимания людей
Средневековья.
Многое из того, что нам может показаться «народной религиозно¬
стью», на самом деле было верованиями, распространенными в Сред¬
невековье в том числе и в образованных слоях населения. Приведу в
заключение такой пример: епископ Титмар Мерзебургский, благода¬
ря своему благородному происхождению и образованию, полученно¬
му в соборной школе архиепископства Магдебургского, лучшей в то
время, принадлежал, несомненно, к образованной элите общества. В
своей хронике он, тем не менее, спокойно описывает многие вещи,
458
| «норме, казалось бы, относятся к «народной религиозности». На¬
пример, Титмар обнаруживает веру в мертвецов, являющихся с того
• и* ia (по исяком случае, веру в души умерших, которые посещают
I и.ищнща); он даже утверждает, что видел такие явления собствен¬
ными глазами45, — а между тем подобные верования считаются клас-
| ичггкмм примером «народной культуры», или «народной религиоз-
||*и■ I и». Таким образом, блестяще образованный епископ начала XI в.
чшю разделяет такие представления и не демонстрирует никакого
» кгисиса по отношению к ним. Поэтому такие явления мертвецов — а
пни засвидетельствованы многократно — едва ли можно будет клас-
« мфмцировать как проявления сугубо «народной» культуры. В дру-
тм месте Титмар сообщает46, что недалеко от Мерзебурга произошло
< п< к*го рода чудо: женщина, которая заперлась у себя в доме, слышала
«а пуши зольный вой. Когда она призвала соседей, необъяснимая сила
проеками выталкивала их из дома, и они не смогли никого найти, так
как, но словам Титмара, виновником происшествия был monstrum —
существо, противящееся человеческой природе. На следующее утро
женщина позвала священника, который очистил весь дом мощами
сиятого и святой водой: население и духовенство одинаково верили
\\ закис трансцендентные явления. Возможно, в этой истории фигу¬
рировали малообразованные сельские клирики, однако Титмар своим
рассказом свидетельствует, что он сам также верит в это. Он критикует
-парод» за то, что тот не желает принимать такие явления всерьез и
делать из них соответствующие выводы, касающиеся того, как надо
себя вести! Ведь с точки зрения Титмара, речь шла именно о предосте¬
регающем знамении: «Там, где подобное происходит, это предвещает
перемены». «Однако, — продолжал Титмар, — верующему вовсе не
нужно бояться таких ужасов. Ему следует лишь от всего сердца при¬
знать свою греховность, сразу защитить себя знаком святого креста,
и так он отвратит от себя всякую враждебную силу. Таким способом
Враг только насмехается над неосторожными и в конце концов обма¬
нывает всех, кто как-либо на него надеется. Там, где царит отчаяние
или затевается преступление, или предстоят перемены, случаются та¬
кие знамения».
Не вера в нечистую силу отличает народ от духовенства, а интер¬
претация: такие знамения являют собой не языческие или народные
«суеверия», а Божье предостережение. Нужно не пугаться их (как де¬
лает народ), а распознать предостережение, истолковать его и жить в
соответствии с ним. Упование на Бога и молитва, по словам епископа,
суть средства против всех нападок нечистой силы. Необходимо, таким
образом, выяснять причины явлений: Титмар в данном случае усма¬
тривает их в недостаточной вере. Ведь нет ничего странного, пишет он,
в том, «что (именно) в этой местности случилось такое знамение. Ведь
459
тамошние жители редко ходят в церковь и вообще не заботятся о посе¬
щении ее пастухами. Они почитают своих собственных богов домаш¬
него очага, твердо надеются на их помощь и приносят им жертвы».
Титмар пишет, что он даже слышал о посохе, на конце которого
была рука, державшая железное кольцо. Сельский пастух носил его
из дома в дом и, когда он входил, к посоху обращались со словами:
«Стереги, Хенниль, стереги!» Затем крестьяне устраивали роскош¬
ные застолья и полагали, что пребывают под его защитой. Критику¬
ются автором не «суеверия» в нашем смысле этого слова, а язычество,
или языческие образцы поведения. Можно даже сказать, что суеверие
(superstitio) для средневековых авторов тождественно язычеству. Тит¬
мар в какой-то мере возлагает на язычество и на суеверие ответствен¬
ность за то, что случались подобные наваждения. Он сам считает их
происками Дьявола, с которым нужно бороться средствами веры, но
веру в сверхъестественные и противоестественные явления он разде¬
ляет безоговорочно.
Не все, однако, было кознями Дьявола: некоторые вещи были про¬
явлениями Божьего промысла (в конечном счете, даже за деяниями
Дьявола стоял сам Господь, с их помощью предостерегавший людей).
Явления мертвецов и вещие сны могли возвещать и вечные истины.
Хроника Титмара не просто полна соответствующих примеров: у него
самого неоднократно бывали вещие сны. Например, ему явился толь¬
ко что умерший магдебургский архиепископ Вальтхард, и Титмар не¬
медленно узнал, что произошло47: «Я же хорошо знал покойника; по¬
этому я сразу же спросил его, как его дела. И он отвечал: „Я претерпел
свою кару, какой заслуживал, но теперь это все уже позади “. Тут я воз¬
радовался и сказал: „Можно ли мне звонить в колокола и призывать
народ воздать хвалу Богу?“ А он ответствовал: „Конечно. Это же прав-
да“. [...] Но когда я хотел спросить его, почему он умер так внезапно, я
проснулся, так что узнать это мне было не суждено».
Здесь объединяются, с одной стороны, вера в подобные явления и,
соответственно, вера в то, что покойные — точнее, их души — про¬
должают жить и либо остаются на земле, либо возвращаются сюда и
могут являться человеку, и, с другой стороны, вера в пророчества: сон
Титмара предвещает ему смерть архиепископа. Удивительны не такие
сны сами по себе (у нас они тоже случаются), а то, что они рассматри¬
вались как подлинные явления. С «народной религиозностью» они
имеют мало общего. Скорее можно сказать, что они бросают свет на
характерные для Средневековья представления в целом.
Если сравнивать «веру элиты» и «народную религиозность», то, во
всяком случае, нельзя забывать, что они на практике глубоко прони¬
кали друг в друга и оказывали взаимное влияние. Не следует спешить с
предположениями о существовании некой «народной религиозности»
460
п)1и.м> потому, что определенные мысли кажутся нам «народными».
11 v Aim тщательно проверять, кому приписываются эти мысли и какие
■ |mi I ичсскис отзывы о них есть в источниках, чтобы выяснять, какие
• inn ныли их носителями. Я, конечно, не имею в виду оспаривать тот
и им', что были различия в религиозных представлениях, — прежде
ж по, между церковными элитами, с одной стороны, и простыми ми-
1‘чмами, с другой стороны (и с некоторыми градациями между ними).
Ми и действительности многие верования, которые современная на-
м а считает проявлениями народной религиозности, были общими
мня всех христиан (включая элиты — интеллектуальные и церковные).
Но всяком случае, мы должны исходить из того, что сами образован¬
ные авторы разделяли те религиозные представления, о которых пря¬
мо пли косвенно свидетельствовали в своих произведениях, — если
min,ко они не дистанцировались от них. А это значит, что вера сред¬
невековой образованной элиты включала в себя гораздо больше рас-
чо>к11 х религиозных представлений, чем думают многие историки: она
я в м яс гея не только выражением взглядов маленького образованного
меньшинства. Арон Гуревич указал здесь правильные пути и обратил
в юр па памятники, которым прежде уделяли мало внимания как ис-
ючпикам по богословской мысли и религиозным представлениям. В
•«Категориях средневековой культуры» он последовательно вел поиск
специфически средневекового мышления в этой обширной области.
11о, как я в общих чертах показал выше, для того, чтобы определить
контуры «народной культуры» именно как культуры простых людей,
потребуется дальнейшее усовершенствование прежних методов.
Примечания
1 Гуревич А. Я. Категории средневековой культуры. М., 1972. С. 5 (Автор цитирует по
книге Gurjemtsch А. J. Das Weltbild des mittelalterlichen Menschen. Miinchen, 1980, кото¬
рая представляет собой немецкий перевод именно этого, первого издания. Поэтому
далее цитаты приводятся по нему, кроме случаев значительного расхождения между
русским и немецким текстами. — Примеч. перев.).
1 Гуревич А. Я. Категории... С. 6 сл.
3 Гуревич А. Я. Категории... С. 24.
1 Гуревич А. Я. Категории... С. П.
s Гуревич А. Я. Категории... С. 21. Это различение, позаимствованное у историков т.н.
Школы «Анналов», прежде всего у Жоржа Дюби и Жака Ле Гоффа, требует, на мой
взгляд, серьезной модификации, если раннее Средневековье (до 1000 г.), которым я в
основном занимаюсь, относить еще к «варварской эпохе».
6 Гуревич А. Я. Проблемы средневековой народной культуры. М., 1981. Нем. изд. Gurje¬
mtsch А. J. Mittelalterliche Volkskultur. Munchen, 1987. Здесь цитаты приводятся по по¬
следнему изданию этой работы в двухтомнике Гуревич А. Я. Избранные труды. Куль¬
тура средневековой Европы. СПб., 2006.
7 Гуревич А. Я. Средневековый мир: культура безмолвствующего большинства. М.,
1990. Нем. изд. Gurjemtsch A. J. Stumme Zeugen des Mittelalters. Weltbild und Kultur der
einfachen Menschen. Weimar-Koln-Wien, 1997.
8 Гуревич А. Я. Средневековый мир... С. 8.
461
9 Об этом см.: Гуревич А. Я. Проблемы средневековой... гл. I. Я не рассматриваю здесь
другие — менее знакомые мне — позднесредневековые жанры, такие как гротеск,
скандинавские саги, героический эпос, exempla, крестьянские видения и проповеди
Бертольда Регенсбургского.
10 Гуревич А. Я. Проблемы средневековой... С. 78 сл.
11 Гуревич А. Я. Популярное богословие и народная религиозность Средних веков //Гу¬
ревич А. Я. Из истории культуры средних веков и Возрождения. М., 1976. С. 65—91, а
также Гуревич А, Я. Проблемы средневековой... С. 194-216.
12 О них см. Гуревич А. Я. Проблемы средневековой... гл. III.
13 Гуревич А. Я. Проблемы средневековой... С. 138.
14 Гуревич А. Я. Проблемы средневековой... С. 26.
15 Гуревич А. Я. Средневековый мир... С. 49.
16 Гуревич А. Я. Проблемы средневековой... С. 124.
17 Гуревич А. Я. Проблемы средневековой... С. 129.
18 Гуревич А. Я. Проблемы средневековой... С. 67—110.
19 Гуревич А. Я. Средневековый мир... С. 54.
20 Гуревич А. Я. Проблемы средневековой... С. 104.
21 Гуревич А. Я. Проблемы средневековой... С. 24-66 (passim), о Бертольде Регенсбург¬
ском — Гуревич А. Я. Средневековый мир... С. 178—220.
22 Гуревич А. Я. Средневековый мир... С. 179 сл.
23 О представлениях о потустороннем мире см. Гуревич А. Я. Проблемы средневековой...
С. 145—193, о дьяволе и бесах — напр., с. 242 сл.; о вере в ведьм см. Гуревич А. Я. Сред¬
невековый мир... С. 308—375.
24 Гуревич А. Я. Проблемы средневековой... С. 214.
25 С рубежа VIII-IX вв., как установил Banniard М. Viva voce. Communication ecrite et
communication orale du IVe au IXe si£cle en Occident latin. R, 1992. P. 254 sq., население
романоязычных стран тоже перестало понимать латинские тексты.
26 Graus F. Volk, Herrscher und Heiliger im Reich der Merowinger. Studien zur Hagiographie der
Merowingerzeit. Prag, 1965. S. 302; PrinzF. Der Heilige und seine Lebenswelt. Uberlegungen
zum gesellschafts- und kultuigeschichtlichen Aussagewert von Viten und Wundererzahlungen //
Santi e demoni nell’alto medioevo occidentale (secoli V-XI). Spoleto, 1989. T. 1. P. 285-318.
27 Cp. Volkskultur und Elitekultur im friihen Mittelalter: Das Beispiel der Heiligenviten / Hrsg.
von H.-W. Goetz / Friederike Sauerwein (Medium Aevum Quotidianum 36). Krems, 1997;
Там же с. 9-19—1 общее введение в проблематику: Goetz H.-W\ Volkskultur und Elite¬
kultur im friihen Mittelalter: Eine Forschungsaufgabe und ihre Problematik.
28 Гуревич А. Я. Средневековый мир... С. 62.
29 Regino von Prtim. De synodalibus causis. 1, 392 / Hrsg. von F.G.A. Wasserschleben. 1840
(Neudruck Graz, 1964). S. 178.
30 Wolfhard von Herrieden. Miracula s. Waldburgis. 1,7/ Hrsg. von Andreas Bauch // Quel-
len zur Geschichte der Diozese Eichstatt. Bd. 2: Ein bayerisches Mirakelbuch aus der Ka-
rolingerzeit. Die Monheimer Walpuigis-Wunder des Priesters Wolfhard. Regensburg, 1979.
S. 162-164.
31 Ermanrich von Ellwangen. Vita Sualonis / Hrsg. von Andreas Bauch // Quellen zur Ge¬
schichte der Diozese Eichstatt. Bd. 1: Biographien der Griinderzeit. Eichstatt, 1962. S. 225
(Ed. Holder-Egger O. MGH SS 15/1. S. 160). Об этом см. также: Graening В. Vulgus et
qui minus intellegunt: Die Vita Sualonis Ermanrichs von Ellwangen als Zeugnis monastischen
Elitedenkens? // Goetz H.-W., Sauerwein F. Volkskultur und Elitekultur... S. 80—102.
32 О похищении реликвий см., например, Geary Р. J. Furta Sacra. Thefts of Relics in the
central Middle Ages. Princeton (N.J.), 1978.
33 Гуревич А. Я. Проблемы средневековой... С. 71. Вне всякого сомнения, Гуревич абсолют¬
но прав, когда утверждает, что особую привлекательность святой обретал благодаря сво¬
им чудесам. Но вопрос о том, следует ли это объяснять «магическими способностями»
святого, требует дальнейшего изучения (на самом деле это касалось лишь части чудес).
34 Совершенно справедливо Гуревич констатирует, что чудеса не были языческими, но
соответствовали представлениям народа, то есть всего населения. См.: Гуревич А. Я.
Проблемы средневековой... С. 113 и далее.
462
1\1>пшч l. >/. 11роблсмы средневековой... С. 104.
/ ч^чнч .1 Я. С редневековый мир... С. 64, 63.
ьши.1 и ('редине века были причастны к народной культуре в гораздо большей сте-
м< пи. нежели в Новое время, пишет Dinzelbacher Р. Volkskultur und Hochkultur im
'.|Miniiiielaller // Volkskultur des europaischen Spatmittelalters / Hrsg. von P. Dinzelbacher,
II 1 > MiicL Slultgart, 1987. S. 1—15, здесь S. 4.
M,i, Mullen R. Christianity and Paganism in the Fourth to Eighth Centuries. New Haven
<< ими ), 1997.
/ iyччшч А. Я. Средневековый мир... С. 53.
MCI I ('apit. I. Nr. 22. C. 82. S. 61. Cp. также донесение епископов Людовику Благо-
•I.« I иному от 825 г., — Там же. №. 150. S. 303-307. Тот факт, что королевской власти
мричонинось призывать священников снова и снова повторять эти догматы в сво-
иs проповедях, т.е. что приходилось постоянно напоминать о них народу, говорит о
I нм. ч го еще и в конце V111 столетия в давно уже христианизированной Франции эти
мретчавлепия отнюдь не всеми были в достаточной мере усвоены.
" / уреиич А. Я. Средневековый мир... С. 12.
' lv/ичшч А. Я. Проблемы средневековой.... С. 102.
11 II еш. Vila s. Galli. / Hrsg. von В. Krusch // MGH SS rer. Mer. 4. Hannover-Leipzig, 1902.
I /.Cap. 12f. S.26l,263f.
" Aimales Fuldenses. Anno 870 / Hrsg. von F. Kurze // MGH SSrG. 7. S. 72f.
' Ihwtmar von Merseburg. Chronicon. L. 1. Cap. 11—13/ Hrsg. von R. Holzmann // MGH
NSi< i n. s. 9. Berlin, 1935. S. 16-20 (рус. изд. Титмар Мерзебургский. Хроника. В 8 кн.
М., 2005). Об этом см. также: Lecouteux С. Geschichte der Gespenster und Wiederganger
mi Millelalter. Koln-Wien, 1987; Schmitt J.-C. Les revenants. Les vivants et les morts dans la
\oei6l6 m6di6vale. P., 1994; Schmitt J.-C. Macht der Toten, Macht der Menschen. Gespen-
r.leieischcinungen im hohen Mittelalter// Herrschaft als soziale Praxis. Historische und sozial-
anlmpologische Studien / Hrsg. von A. Liidtke. Gottingen, 1991. S. 143—167.
M’ Thietmar von Merseburg. Op. cit. L. VII. Cap. 68f. S. 482—484.
u 'thietmar von Merseburg. Op. cit. L. VI. Cap. 79. S. 368.
Перевод с английского К. А. Левинсона
463
Янош М. Бак
Народная память о средневековых
венгерских королях
Мы часто говорили с Ароном о «другой стороне» того, что
меня интересовало, т. е. репрезентации и ритуала, связан¬
ных с королевской властью: о восприятии их теми, кому
они демонстрировались или для кого разыгрывались.
Если коронации, торжественные въезды, канонизации
святых королей были элементами легитимации правления, то они
должны были показывать подданным, что их правители — правиль¬
ные, что они обладают особыми качествами и (обычно) пользуются
божественным покровительством. Но тогда возникает вопрос: как
все это воспринималось подданными? Увы, нам очень мало извест¬
но о знании «безмолвствующего большинства» и о его понимании
всех этих вещей, хотя на это и нацелены наши исследовательские
усилия. Идея Арона о том, что проповеди для народа некоторым об¬
разом отражали менталитет тех, к кому они были обращены, в этом
отношении не помогает нам продвинуться дальше. Хотя exempla или
libri penitentiales могут кое-что рассказать о представлениях просто¬
народья о религии, этике, и загробной жизни, в них мало материала,
позволяющего строить предположения о том, каковы были понятия
народа о власти и авторитете. Большой вклад в изучение этой пробле¬
матики внес любимый автор Арона — Марк Блок. На основе изуче¬
ния сведений об английском королевском дворе он сумел установить
для нескольких лет фактическую численность людей, приезжавших,
чтобы быть излеченными прикосновением монарха1. Кроме того, он
нашел большой материал о том, как широко «известен» был прису¬
щий французским королям дар чудесных исцелений. Возможно, по¬
пулярность в позднем Средневековье «паломничеств» в Нюрнберг,
где хранились знаки императорской власти, почитавшиеся как ре¬
ликвии (Heiltumsweisungen), — Святое Копье, одна из этих регалий,
в самом деле содержало частичку мощей — можно рассматривать как
464
м.жл ijncjibCTBO широко распространенного представления о святости
монаршей власти и важности ее знаков и символов2. Но, насколько я
мо| у судить, это — все. И добавить к этому что-нибудь трудно.
В л ом небольшом очерке, посвященном памяти Арона, я наме¬
реваюсь представить несколько примеров того, что можно назвать
-фольклорной» памятью о некоторых средневековых венгерских ко¬
рпиях. Надо признать, они не говорят нам ничего особенного о вос¬
приятии ритуала и репрезентации, а только, в более широком смыс-
|и\ о включении фигур некоторых правителей в то, что можно назвать
коллективной памятью широких слоев общества.
Мы не знаем почти ничего о том, как почитали в Средние века в
народе первых канонизированных членов королевской семьи, Ишт-
иапа I (997/1000—1038) и его сына Имре (ум. 1031, оба канонизирова¬
ны в 1083 г.)3 — возможно, дело тут в скудости Источниковых данных.
Гели ориентироваться на тот метод подсчета, который использовал
блок, то некоторое подспорье может дать нам число зарегистрирован¬
ных чудес. Жития короля и принца4 — не очень надежные показатели
их популярности, ведь они в целом следуют агиографическим кон¬
венциям. Две легенды (большая и краткая), написанные, вероятно, в
связи с обретением мощей (elevatio5) Иштвана, лишь в самых общих
словах повествуют о том, что «много людей с разнообразными болез¬
нями» приходили на его могилу, чтобы излечиться. Даже в житии, на¬
писанном епископом Хартвиком спустя несколько десятилетий после
канонизации, упоминаются только два чуда, свершившиеся после
смерти короля, а житие св. Имре (написанное, вероятно, на 50 или
более лет позже) рассказывает только об одном чуде. Несомненно, в
житиях говорилось бы о большем числе чудес, совершенных этими
двумя святыми, если бы существовало их массовое почитание, кото¬
рое мы рискнем назвать своего рода «народной памятью»6.
В отличие от Иштвана и Имре, св. Ласло (1077—1095), похоже, стал
объектом широко распространенного почитания в XIII—XIV вв. Про¬
ведя систематическое изучение этого культа, Габор Кланицай описал
и проанализировал свидетельства источников, представляющие Лас¬
ло как династическим, так и народным героем7. Хотя нет достаточных
оснований предполагать, что имел место его культ до канонизации
(1192), полдюжины чудес зарегистрировано только в связи с elevatio
тела короля. О массовом восприятии его святости говорит также и тот
факт, что его гробница в Вараде (рум. Орадя) стала одним из основ¬
ных мест проведения ордалий8: люди «знали» о способности святого
вмешиваться в свершение правосудия. Но главным свидетельством
популярности культа в данном случае является не столько число чу¬
дес, сколько множество церквей, посвященных ему и, прежде всего,
его присутствие на изображениях в маленьких приходских церквях.
465
В той части хроник, которая часто называется «Деяниями святого
Ладислава», есть один эпизод, который, похоже, вызывал широкий
отклик среди людей XIII-XIV вв. Во время сражения с половцами
Ласло увидел язычника на коне, скакавшего прочь и увозившего в
седле девушку. Хотя Ласло был ранен, он бросился в погоню, но не
мог догнать врага. Тогда он крикнул девушке, чтобы та спихнула по¬
ловца с лошади, что она и сделала. Но, когда Ласло нацелил копье на
ее похитителя, она попросила отпустить его. «Из этого ясно, что нет
веры в женщинах». Герой, однако, стал бороться с половцем, и в кон¬
це концов девушка (передумав?), ударила язычника ножом по пятке,
и король убил его. История эта вошла в несколько повествований,
включая некоторые древнерусские летописи9. Для нашего исследова¬
ния важно, однако, то, что мы знаем приблизительно 50 фресок (не
все из них сохранились) в церквях по всей исторической территории
Венгрии (главным образом в пограничных областях Трансильвании и
Севера), которые изображают этот эпизод. Исследователи иконогра¬
фии находят в этих картинах архаические мифологические аллюзии с
космической борьбой добра и зла, представления о Волшебном Коне,
элементы баллад о зле, предательстве, любовницах-убийцах, не говоря
уже об очевидном прославлении борьбы против врагов-язычников —
опыта, для людей тех мест отнюдь не абстрактного. Часто спасенная
дева изображена покоящейся на коленях у святого, что добавляет к
истории «романтический» (и, если угодно, куртуазный) аспект. Ко¬
нечно, эти фрески, относящиеся главным образом к XIV столетию,
были созданы по заказу знатных патронов и клира этих церквей, но
здесь можно, опираясь на гипотезу Гуревича (и понятие «фольклор¬
ной цензуры» Романа Якобсона), утверждать, что они выбрали такие
образы, которые были привлекательны для прихожан и доступны для
их понимания на нескольких уровнях10.
Я уже писал в другом месте, что не династия и не король, а Святая
Корона, кажется, пленила «народное» воображение в начале XIV в.
Вполне «фольклорная» история про то, как Оттон Баварский потерял
корону в дороге и она лежала, не замеченная прохожими, пока он ее
не нашел на следующий день, заставляет предположить нечто подоб¬
ное11. Однако не сохранилось никаких свидетельств о том, чтобы кто-
то из королей той эпохи остался в памяти широких слоев народа, хотя
Людовик I Венгерский (1342—1382), большой поборник культа попу¬
лярного святого Ласло, стал единственным венгерским правителем,
названным (вскоре после смерти) «Великим».
Как ни странно, в народной памяти сохранился короткий эпизод,
связанный с молодым польским королем Владиславом Ягеллончиком,
которого по причине его трагической гибели в сражении у Варны на¬
зывали также Варненчиком (король Венгрии в 1440—1444). Песня, за-
466
inn-линия в южновенгерском городе Мохаче (но известная и в других
мп гах), скорее всего, рассказывает о конфликте между сторонниками
I орочи и выступающей против него (габсбургской) партией. Фактиче-
• М1 по была гражданская война, шедшая в течение нескольких лет по-
• иг его коронации. В 1440 г. собрание венгерских магнатов коронова¬
но посмертного сына короля Альберта, также названного Ласло12, в то
пргмя как другие магнаты выбрали на царство польского правителя.
В большом сборнике венгерского музыкального фольклора, из¬
ящном Белой Бартоком и Золтаном Кодаем, содержится песня, кото¬
рую мели дети, играя в игру «мост», известную во многих вариантах по
жти Центральной Европе: две команды соперников дразнят друг дру-
м, а затем надо пробежать под «мостом» противостоящей стороны,
1 г. под сцепленными руками, которые пары игроков держат над голо¬
вами бегущих. «Столбы моста» пытаются поймать их и преградить им
I iy гь. Текст песни таков:
Ki nepei vagytok
Lengyel Laszlo jo kiralyunk
Az is ellensegunk!
Micsoda ellenseg?
Hidam labat elidretted, meg se
csinaltattad
Fenyofdbu mdgcsinalom,
mёg is aranyozom.
Чьи вы люди?
Наш добрый король — Ласло польский!
Он и наш враг!
Какой враг?
Вы сломали опору моего моста
и так и не починили ее.
Я ее бревном сосновым починю
И позолочу.13
Кодай взял этот фрагмент и переработал его в известное произ¬
ведение для хора14, где он добавил идентификацию противостоящих
сторон, обозначив одну как «мадьяр», а другую как «немцев»: для это¬
го история габсбургского владычества давала некоторые основания. В
конце он добавил элегическую строчку, которую поют «немцы»: «Но1
venneteksararanyat, koldus magyar пере?» — «Откуда вы бы взяли желтое
золото, вы, нищие мадьяры?» Вопрос весьма уместный, если учесть
торговый и платежный баланс Венгрии на протяжении последних не¬
скольких столетий.
Вполне возможно, что и сама игра в «мост», и типичные для нее
обмены репликами между двумя сторонами восходят к средневеко¬
вым временам, когда с людей, переходивших реки, взимались мосто¬
вые сборы. А может быть, как некоторые предполагают, истоки этой
игры лежат еще дальше в прошлом, в мифологической памяти о чело¬
веческих жертвоприношениях при строительстве мостов (ср. мифы о
женщинах, которых замуровывали в стены строящихся крепостей15).
Однако, насколько я мог установить (не будучи знакомым с этногра¬
фическим материалом), это — единственная известная народная пес¬
467
ня с таким определенным упоминанием средневекового короля16. Как
и когда Владислав Варненчик стал ассоциироваться с подобной риту¬
альной конфронтацией, установить, конечно, невозможно17. Но, по
крайней мере среди детей Мохача, память о нем сохранилась.
И все же наиболее «фольклоризованным» (если есть такое слово)
правителем средневекового венгерского королевства был, конечно, Ма-
тьяш Хуньяди, или Матвей I Корвин (1458—1490). На одном документе
XVI в. была обнаружена надпись: «Матьяш умер — не стало правосу¬
дия»18, и этот аспект памяти о нем жил на протяжении столетий. Про¬
тестантский писатель, проповедник и типограф Гашпар Хелтаи в 1577 г.
так описывал противоречие между тем, как реально обстояли дела во
времена Корвина, и тем образом, который сложился после его смерти:
В течение всей его жизни вся страна ругала короля Матьяша за то,
какой он был горделивый, надменный, сердитый и вечно чем-нибудь
недовольный. [Ругали его за то,] что он со своими многочисленными
налогами и большими поборами драл семь шкур со страны, посколь¬
ку он собирал подати даже по четыре раза в год, и так далее. Но как
только он умер, все начали хвалить его, потому что мир в королевстве
сразу же начал разваливаться. Турки тоже подняли голову, и страна
впадала из одной беды в другую. Тут-то все и поняли, каким замеча¬
тельным правителем был король Матьяш. И тогда люди начали гово¬
рить: „Если бы только Матьяш был жив, пусть бы даже он взимал с
нас налоги по семь раз в год!“19
Нет числа сказкам, легендам, анекдотам и шуткам, героем которых
является этот король. В своем исследовании фольклора, посвящен¬
ного Корвину, Илдико Криза20 перечисляет несколько жанров — от
устных преданий до произведений XIX и XX вв., причем не только на
венгерском языке, но также и на языках соседних народов21 — слова¬
ков, словенцев, украинцев, сербов и т.д22. Многие из упомянутых ею
произведений, конечно, представляют собой рассказы, имеющие па¬
раллели в литературе и фольклоре Европы и за ее пределами («бродя¬
чие сюжеты»), однако в Венгрии они привязаны к образу Матьяша.
Возможно, наибольшей популярностью пользовался рассказ о Матья-
ше и бургомистре г. Коложвара (ныне Клуж-Напока). В изложении
Хелтаи (здесь — сокращенном23), рассказ этот выглядит так:
Однажды, когда король ходил в Трансильванию, он отъехал от сво¬
его войска и, прибыв в Коложвар, стал гулять по городу. А бургомистр
жил как раз напротив лавки мясника, куда он зашел посидеть. У того
бургомистра был обычай — заставлять крестьян носить дрова ему до¬
мой и рубить их. И вот один из его людей случайно наткнулся на Ма¬
тьяша и говорит ему: «Эй ты, плосконосый, пойдем, дрова потащишь!»
Король Матьяш отвечает: «А плата какова?» Бургомистров прихвостень
468
ему: «Собаку получишь». Ударил его по спине и погнал к поленнице.
Придя туда, он увидел, что рядом лежит бургомистр. Король говорит:
«Что ты мне дашь, если я помогу занести дрова в дом?». А бургомистр
в ответ: «Заткнись, сукин сын, и неси, если не хочешь, чтобы у тебя зад
синим стал!» Пришлось бедному Матьяшу носить дрова, но на трех по¬
леньях он написал красным мелком свое имя.
Потом он выскользнул из города и вернулся к своему войску в го¬
рах. Через три дня они спустились в Коложвар. Пробыли там несколь¬
ко дней, а потом Матьяш призвал к себе бургомистра и членов совета.
Приходят они, а он их спрашивает: «Как стена? Строится? Не притес¬
няет ли кто-нибудь бедняков?» Бургомистр отвечает: «Мы живем в мире
под доброжелательной защитой Вашего Величества, и нет у нас ника¬
кого притеснения бедных». Тогда король говорит своим стражникам:
«Пойдите в дом бургомистра, разберите поленницу, и вы найдете там
три полена с моим именем, написанным красным мелом. Принесите их
сюда. И людей бургомистра тоже приведите». Так и было сделано...
После этого король спрашивает бургомистра: «Скажи мне, откуда
у тебя эти дрова?» Тот испугался, бормочет: «Крестьяне должны были
принести». Король спрашивает: «А кто рубил их?» Бургомистр молчит,
а король не отступается, требует ответа. «Ну, — говорит бургомистр, —
городская беднота рубила». «А во двор к тебе кто их принес?» Тут ко¬
роль поворачивается к одному из людей бургомистра и говорит: «Ты,
разбойник, видишь мой плоский нос? Разбойник, моя спина все еще
болит от твоих ударов!» И, обратясь к магнатам, король Матьяш рас¬
сказал им всю историю...
[Затем следует длинная речь короля об отношении господина и кре¬
стьянина, о том, что последний служит первому, но не отдан ему на
произвол, о том, что дворяне обязаны быть справедливыми господами, и
/и. д. Безусловно, по стилю больше напоминает христианскую проповедь,
чем народную сказку].
Потом обратился король к бургомистру и сказал так: «Ты неправед¬
ный и жестокий судья, ты заслуживал бы виселицы за то, что совершил
эту несправедливость и грабеж у меня на глазах. Но я не буду делать это¬
го на позор моему родному городу [Матьяш родился в Коложваре], одна¬
ко через три дня ты лишишься головы. А тебе, разбойник, слуга его, му¬
читель людей, через три дня отрубят правую руку, которой ты бил меня,
а потом наденут веревку на шею и повесят. А тебя, разбойник, гонитель
бедных, следовало бы на третий день приковать к позорному столбу и
побить хорошенько тремя палками, а потом изгнать из города, и чтобы
ты убрался из моей страны, ибо если когда-нибудь ты здесь попадешь¬
ся, то закончишь жизнь на виселице». И так все это и было сделано.
Криза предполагает, что рассказы Хелтаи (о короле Матьяше у
него их штук семь), были, с одной стороны, источниками народных
повествований, но, с другой стороны, они сами были аутентичными
469
записями уже существовавших устных преданий. Множество типич¬
ных для корвиновского фольклора особенностей присутствует в этой
истории, обнаруживающей также много стилистических элементов
народной сказки: диалоги, тройной вопрос и тройной ответ, три вида
наказания для трех человек, и т. д. Мотив «правителя инкогнито» был
одним из самых популярных в рассказах о монархах: он встречается в
преданиях о Гаруне аль-Рашиде, Иоанне Безземельном, Иване Гроз¬
ном и Петре Великом (не говоря уже об анекдоте о том, как в мага¬
зинах внезапно появляется мясо, когда «Сталин по городу ходит»).
Однако Матьяш редко следует по стопам своего арабского предше¬
ственника: он не устраивает шалостей, но всегда исправляет какую-
нибудь несправедливость, обычно в пользу простых людей, бедноты,
крестьян или пастухов24.
Ясно, что фольклорный образ справедливого короля, правителя,
который преподавал уроки справедливости магнатам, появился, как
установил Хелтаи, уже после смерти Матьяша, когда страна пережи¬
вала все более трудные времена, пока, наконец, всего несколько деся¬
тилетий спустя, не была разделена между Оттоманской и габсбургской
империями. Над портретом Корвина как «последнего национального
короля» трудились многие писатели вплоть до наших дней, и эта фи¬
гура перемещалась из устной традиции в письменную и обратно.
Эпилог
В 1950-е годы, когда мы, студенты, пытались немного подзара¬
ботать в Обществе распространения знания (нечто вроде Общества
«Знание» в СССР), читая в рабочих общежитиях лекции о классовой
борьбе и истории социализма, слушатели — в большинстве своем это
были вчерашние крестьяне, недавно вырванные из своих деревень, —
часто меня просили рассказать им лучше о «справедливом короле
Матьяше». В то время страной управлял очень несправедливый Ма¬
тьяш...25
Примечания
1 Блок М. Короли-чудотворцы: Очерк представлений о сверхъестественном характере
королевской власти, распространенных преимущественно во Франции и в Англии /
Пер. с фр. В. А. Мильчиной. Предисл. Ж. Ле Гоффа. Науч. ред. и послесл. А. Я. Гуре¬
вича. М., 1998. С. 177 сл.
2 См.: Bockel A. Heilig-Geist in Ntimberg. Spitalstiftung und Aufbewahrungsort der Reichs-
kleinodien. Niimberg, 1990.
3 Здесь дается венгерская форма этих имен — Иштван и Имре. В церковно¬
исторической традиции и во многих работах по общей истории приняты латинизиро¬
ванные их формы: Стефан и Эмерик (прим. пер.).
4 Три жития св. Иштвана и одно житие св. Имре, подготовленные к изданию Эммой
Бартониек, опубликованы в: Scriptores rerum Hungaricarum tempore ducum regumsque
470
■.tirpis Arpadianae gestarum / Ed. E. Szentp6tery. Budapest, 1938. T. 2. P. 363—460; «Жи-
i нс святого Стефана» епископа Хартвика опубликовано в английском переводе
11оры Беренд в: Medieval Hagiography: An Anthology / Ed. by T. Head. N. Y.; L., 2000. P.
175—398. О проблемах, связанных с этими текстами, см.: Klaniczay G. Holy Rulers and
Blessed Princesses: Dynastic Cults in Medieval Central Europe. Cambridge, 2002. Appendix.
P.412-417.
I Jcvatio — эксгумация тела или открытие раки человека, для канонизации которого
Фебуется установить факт нетленности его мощей (примеч. пер.).
' В Новое время — особенно в постреформационном католицизме — Иштван и Имре
стали важнейшими венгерскими святыми. День святого Иштвана (20 августа) сделал¬
ся самым популярным национальным праздником, даже коммунисты не рискнули
отменить его вовсе, а только придумывали для него новые названия: сначала «Празд¬
ник нового хлеба», а потом «День [сталинской] Конституции».
' Klaniczay G. Op. cit. Р. 173-194. Далее я обобщенно излагаю аргументы и выводы
Г. Кланицая.
11 I динственный дошедший до нас венгерский источник, свидетельствующий о та¬
ком способе доказательства, как «Божий суд», относится к началу XIII в.: Registrum
Varadiense examinum ferri candentis ordine chronologico digestum / Ed. J. Karacsonyi,
S. Borovszky. Nagyvdrad, 1903.
" В искаженном и отрывочном виде этот рассказ фигурирует в Тверской, Никоновской
и Воскресенской летописях (ПСРЛ 15: 395; 10: 136; 7:158). Имя короля сохранилось
(в формах «Власлов», «Владислав»), но все повествование перенесено в контекст
монголо-татарского нашествия середины XIII в.: противником выступает хан Бату, а
девушка превращается в сестру короля, и в конце концов ее убивают.
И) См. в особенности Klaniczay G. Op. cit. Р. 190-194 и 388-394, где дается также краткий
обзор обширной литературы по этому вопросу.
11 Бак Я. Магическая и династическая легитимация // Другие средние века: К 75-летию
А. Я. Гуревича / Сост. Дубровский И. В., Оболенская С. В., Парамонова М. Ю. М.,
1999 г. С. 43—50, особенно С. 45сл.
12 В венгерском языке имена Ladisla(u)s и WJadisJaw (а это на самом деле одно и то же
имя в двух вариантах: первый представляет собой видоизмененную при заимствова¬
нии форму второго) оба превратились в Ldszlo (или, во втором случае, для различе¬
ния используется вариант Ul£szl6). Разумеется, выбор имени для ребенка был связан
с памятью о святом короле — основателе династии. Его как отпрыска Люксембургов
и Габсбургов в просторечии могли называть «немецким Ласло», в противоположность
«польскому Ласло» (см. ниже).
13 Сборник венгерского музыкального фольклора, часть I: Детские игры: Magyar
Nepzene Tdra. Т. 1: Gyermekjdt6kok / Ed. G. Ker£nyi. Budapest, 1951. No. 428. P. 801.
Около 30 вариантов (из коих лишь несколько содержат упоминание о польском ко¬
роле) перечисляются и анализируются в работе Kiss A. A Lengyel-L£szl6 jdtekok //
Emtekkonyv Koddly Zoltdn 70. sziilet6snapjara / Ed. B. Szabolcsi, D. Bartha. Budapest,
1953 (Zenetort6neti tanulmdnyok 1). P. 373ff.
14 Cm. Koddly Z. Chore fur Kinder- und Frauenstimmen. 13. Aufl. Budapest, 2005. S. 140—
147.
15 См., например, балладу «Komuves Kelemenne» // Leader N. A. M. Hungarian classical
ballads and their folklore. Cambridge, 1967. P 19—44.
16 Издатель «Magyar Nepzene Tdra» предполагал, что под «польским Ласло» мог подраз¬
умеваться св. Ладислав, который действительно вырос в Польше (и, по утверждению
автора «Деяний польских государей», «стал почти поляком по своим манерам и об¬
разу жизни» — Gesta principum Polonorum. Lib. II. Cap. 27). He существует, однако,
никаких данных о том, чтобы его когда-либо называли «поляком» в Венгрии; см.,
прежде всего, Meszdros I. Nepi gyermekjdtekaink ‘Lengyel’ Laszld kir&lya // Ethnografia—
N£p61et. 1963. № 74. P. 272-278.
17 Небезынтересно отметить, что словацкая (и подобная ей русинская) игра в «мост»
начинается со слов «Poslala nds kMlovnd» («Послала нас королева [строить мост]»).
Было высказано предположение, что имеется в виду королева Елизавета Люксем¬
471
бургская — противница Владислава! — чей верный гетман Верхней Венгрии Ян Ис¬
кра обеспечивал лояльность Габсбургам большей части земель, составляющих ны¬
нешнюю Словакию. Таким образом, исследователи датировали эту версию тем же
десятилетием, что и версию, упоминающую «польского Ласло», и предположили, что
в ней упоминается другая сторона в том династическом конфликте; о вариантах игры
ср.: Melich J. Adalekok a magyarorszdgi hidjdt6kokr61 // Ethnogr&fia—N6p61et. 1939. №50.
P. 90-111 (здесь 96-97), там же обширные ссылки на ранние (XVIII в.) записи сла¬
вянского текста. Увы, существуют и венгерские версии, в которых упоминается не¬
кая «королева», так что эта небольшая историческая спекуляция покоится на шатком
фундаменте... Но — ё ben trovato.
18 SzaboA. Т. «Meghalt Mdtyds kiraly...» // Magyar Nyelvor. 1958. №82. P. 235—236. Словац¬
кая версия была зафиксирована, похоже, еще раньше.
19 Heltai G. Chronika az magyaroknac dolgairul. Kolozsvdr, 1575, repr. Budapest, 1981. P. 396
(репринт).
20 Kriza /. «Rex iustus — rex clarus» (Mdtyds kirdly a n6phagyom£nyban) // Hunyadi Mdtyds.
Emelekkonyv halalanak 500. evforulojdra. Budapest, 1990. P. 363—410, с обширной библи¬
ографией.
21 Вообще в южнославянском фольклоре отец Матьяша — Янош Хуньяди (Янко) фигу¬
рирует во множестве героических песней, зачастую вместе со знаменитым королеви¬
чем Марко. Увы, венгерских параллелей не сохранилось, хотя некоторые литератур¬
ные тексты XVI в. и содержат фрагменты подобных героических песней (Kriza I. Op.
cit. Р. 398-399).
22 См., напр.: Grafenauer /. Slovenske propovedke о Kralju Matjazu. Ljubljana, 1951; Komo-
rovsky J. KrdP Matej Korvin v ludovej prozaickej slovesnosti. Bratislava, 1957; Кузеля 3.
Угорський король Матвш Корвин в слов’янсько! уснш словесность Льв1в, 1906.
23 Я не ставлю квадратных скобок [...] на месте пропущенных пассажей, чтобы не за¬
труднять чтение.
24 Интересно, что придворный историк Матьяша Хуньяди — Антонио Бонфини —
кратко замечает о короле Людовике Великом, что тот имел обыкновение изменять
внешность и разгуливать инкогнито, однако нет данных ни об устных, ни о письмен¬
ных текстах, повествующих об этом.
25 Имеется в виду Матьяш Ракоши, «Лучший ученик Сталина в Венгрии».
Перевод с английского К. А. Левинсона
АП
Е. М. Леменева
Я, Ik, Вы, Мы: роль местоимений
как инструментов (само) идентификации
в риторике средневековой проповеди
Двадцать второго октября 1959 г. Леонид Пантелеев, один из ав¬
торов «Республики ШКИД», заметил в своих дневниковых за¬
писях, что устный рассказ отличается от рассказа написанного
и опубликованного тем, что всегда приспосабливается к слуша¬
телю, к его возможностям, опыту, степени сообразительности
и т. д. Приспособление это происходит, вероятно, даже бессознательно:
рассказчик чувствует, понимают его или нет, и на ходу меняет лексику,
упрощает обороты, укорачивает фразу, растолковывает непонятное...1
По наблюдениям антропологов и лингвистов, народные исполнители
традиционных жанров устной литературы, таких как эпос, былина, хва¬
лебная песнь, точно так же варьируют не только тон и жест, но и сам ис¬
полняемый текст, подгоняя его под нужды конкретной аудитории2.
В отличие от любого другого рассказчика или исполнителя, про¬
поведник Средневековья не просто желал быть услышанным и по¬
нятым3 — он обязан был убедить свою аудиторию. Его делом было
внушить слушателям, чтобы они не грешили, следовали заповедям,
подчинялись Церкви и старшим по званию, платили десятину и дру¬
гие налоги, и вообще жили так, как предписано религией и законом.4
Неспособность проповедника убеждать грозила тем, что в ад попадут
не только слушатели, но и сам оратор,5 чей моральный и профессио¬
нальный долг заключался именно в побуждении доверенной ему па¬
ствы к спасению, в активном обращении ее к добру.
Что же делало средневековую проповедь убедительной? Почти
всегда — ее доходчивость6. «Проповедник говорил со своей аудитори¬
ей на понятном ей языке, используя образы, сравнения и представле¬
ния, которые не были для нее чуждыми. Он был близок к народу, и
эта близость превращала проповедь в мощное средство идеологиче¬
ского воздействия на умы и чувства верующих»7. Успешность пропо¬
веди, таким образом, определялась способностью проповедника оце¬
473
нивать уровень и ожидания не идеальной, а непосредственно перед
ним стоящей публики и приспосабливаться к ней, зачастую прямо на
ходу отступая от заранее составленного плана, — делать, стало быть,
именно то, о чем говорил в процитированных выше строках Л. Пан¬
телеев. Только благодаря своей податливости, приспособляемости,
пластичности проповедь могла стать таким эффективным средством
массовой пропаганды, каким она стала в XIII столетии8. Эта особен¬
ность средневековой проповеди, несомненно, затрудняет ее изучение,
поскольку мы не знаем, что и как именно говорил проповедник, об¬
ращаясь к прихожанам. Все, что до нас дошло, — это более или менее
развернутые конспекты выступлений, зачастую даже не на том языке,
на котором они были произнесены, а на латыни. Однако та же пла¬
стичность и изменчивость роднит проповедь с современной речевой
практикой, особенно в средствах массовой информации, что позволя¬
ет проводить аналогии и применять к средневековым текстам методы,
успешно используемые в исследовании текстов современных.
Теория речевой аккомодации (приспособления), рассматривающая
язык как формообразующий элемент или производное социального
контекста, возникла около тридцати лет назад в противовес очень по¬
пулярному в то время взгляду на язык как на асоциальную данность
(например, Н. Хомский). Находясь на стыке психологии, социальной
психологии, лингвистики, психолингвистики, социолингвистики и
коммуникативных дисциплин9, поначалу эта теория описывала, как
наши современники варьируют стиль речи в самых разных жизненных
ситуациях, добиваясь тем самым одобрения окружающих или стре¬
мясь сделать общение более плодотворным. Вскоре было подмечено,
что ситуация / социальный контекст влияет не только на стиль речи и
выбор слов, но и на поведение человека в целом; в результате теорию
речевого приспособления (SAT) расширили и переименовали в тео¬
рию коммуникативной аккомодации (CAT)10. Одной из целей адапта¬
ции речи/поведения является не всегда осознанная потребность соот¬
ветствовать (или противодействовать) ожиданиям слушателя или мере
его понимания. Другой, не менее важной, — желание утвердить поло¬
жение говорящего по отношению к слушателю. «Положения теории
опираются на способность индивидуума стратегически манипулиро¬
вать социальной дистанцией между ним самим и его собеседниками:
создавая, поддерживая, или уменьшая эту дистанцию», что может
быть сделано «лингвистически, паралингвистически, и/или невер¬
бально»11. Таким образом, любое общение между двумя людьми или
группами людей может быть представлено как постоянно пересматри¬
ваемый баланс двух сил: центростремительной (желание понравиться
и убедить — посредством сближения с партнером) и центробежной
(желание навязать партнеру собственное видение реальности).
474
I* ходе практических экспериментов были сделаны два любопыт¬
ных наблюдения, вполне применимых к средневековой проповеди.
Ии первых, начиная общение, говорящий зачастую приспосабливает-
< я ис к реальным ожиданиям и нуждам адресатов, а к собственному
.шриори составленному мнению о том, что они собой представляют
и чего ожидают: выбор стиля речи, таким образом, зависит не от си-
I у;щии или темы разговора, а от социальных и психологических уста¬
новок говорящего12. Именно так поступают ведущие радиопередач, не
видящие перед собой, а только предполагающие наличие определен¬
ной категории слушателей — своей целевой аудитории13; так же, ско¬
рее всего, вели себя и проповедники, обычно заранее составлявшие
-рыбу» речи, предназначавшейся для более или менее определенного
социально-демографического среза населения. Можно поэтому пред¬
положить, что дошедшие до нас записи проповедей отражают именно
такие представления проповедников о нуждах и ожиданиях паствы.
Во-вторых, в живой беседе предвзятое мнение о партнере обычно пре¬
терпевает изменения под влиянием реакции собеседника14. Как совре¬
менным радиослушателям, лишенным возможности ответить диктору
непосредственно во время эфира, так и средневековым прихожанам
остается, очевидно, одна-единственная посильная реакция на невер¬
но взятый тон: голосование «ногами»15. Именно это на горьком опы¬
те пережил однажды французский проповедник и мэтр парижского
университета Ранульф де ла Ублонньер (1225—1288), когда прихожане
массово покинули церковь во время его проповеди. Вполне вероятно,
что они не оценили его эрудированность и красоту сложных синтак¬
тических конструкций16. С другой стороны, существовала и опасность
перегнуть палку, чрезмерно упрощая и опрощая речь. Во всяком слу¬
чае, это подтверждает жалоба монахов из одной средневековой исто¬
рии: «Мы думали, он большой ученый, а он проповедовал так просто,
что мы все поняли!»17. Таким образом, искусство заручиться внимани¬
ем публики и убедить ее в большой мере как теперь, так и в Средние
века зиждилось на умении говорящего не только точно просчитать
психологию своей аудитории и выбрать подходящий стиль общения,
но и при необходимости быстро перестроиться и сменить подход.
Анализируя проповеди Бертольда Регенсбургского, А. Я. Гуревич
отдавал должное умению этого автора изыскивать новые способы го¬
ворить об одном и том же, делая навязшие в зубах истины привлека¬
тельными и интересными для разных категорий слушателей: «Повто¬
ряемость и известная монотонность тематики, неизбежно сводящейся
к спасению души и поведению, которое способствовало бы достиже¬
нию этой цели, должна быть компенсирована разнообразием под¬
ходов, неожиданностью сопоставлений и сравнений, используемых
проповедником. Вариативность в довольно жестких рамках канона —
475
такова задача» хорошего проповедника18. Помимо упомянутых прие¬
мов, находчивость проповедника могла проявляться в использовании
поучительных историй (exempla), сказочных мотивов, сюжетов басен,
бестиариев, популярных куртуазных романов, песен, стихов, посло¬
виц и поговорок и т. п.19. Так, Цезарий Гейстербахский увековечил со¬
образительность аббата Геварда, сумевшего разбудить задремавшую
было публику явно незапланированным упоминанием в проповеди
о короле Артуре20. Исследователи отмечали и еще один ораторский
прием, характерный, в частности, для Бертольда Регенсбургского:
в его текстах много диалогов, фиктивных бесед между Бертольдом и
человеком из толпы, что, конечно, не могло не оживлять восприятие
проповеди, делая ее куда более доходчивой21.
Однако же использование в проповедях личных и притяжательных
местоимений, таких как я, ты, мы, вы, наш, ваш, не ограничено фик¬
тивными диалогическими вставками. Более того, выбор проповедни¬
ками тех или иных местоимений, явных и скрытых22, похоже, не слу¬
чаен, а подчиняется определенной логике. Какой же?
До недавних пор исследователи проповеднической литературы
воспринимали особенности использования местоимений только как
способ отличить литературное произведение в форме проповеди от
более или менее пространного конспекта или дословной расшифров¬
ки реально произнесенной речи. К примеру, именно выбор местои¬
мений был одним из ключевых аргументов в споре ученых о природе
проповедей Бернара Клервоского, посвященных Песни Песней и лет¬
нему сезону23. Суть спора заключалась в том, следует ли считать частое
использование Бернаром местоимений во втором лице единственного
числа ты признаком изначально литературной композиции, предна¬
значенной для единственного читателя/слушателя, и, соответственно,
в какой мере переход от ты к вы (местоимению в том же втором лице,
но во множественном числе) является признаком устной речи, обра¬
щенной к многочисленным слушателям. Высказывалось, в частности,
предположение о том, что переход от ты к вы был сознательной улов¬
кой24 автора, желавшего придать своему произведению видимость
устной речи25. Такой подход к делу подразумевал, что, как правило,
местоимения в проповедях употребляются исключительно в соответ¬
ствии с литературными условностями либо так, как того требует си¬
туация устного выступления перед живой аудиторией. При этом не то
чтобы открыто отрицалась, но не принималась во внимание возмож¬
ность того, что в своем выборе обращения к адресату автор или оратор
может руководствоваться какими-либо иными соображениями.
Сравнительно недавно появились новые мысли по этому поводу.
Доклад Мэри Сван на международном конгрессе медиевистов в Лидсе
в 2003 г. был посвящен риторическим особенностям староанглийских
476
тмилий.26 Исследовательница анализировала перформативные стили
ч« -1 ырсх сборников гомилий с точки зрения использования в них «по-
шцппнной риторики». Сван сочла местоимения и глаголы сознатель-
н<» употребляемыми лингвистическими маркерами, определяющими
|| утверждающими положение проповедника по отношению к слуша-
пням — «не физически, а идеологически». Расхождения в принципах
употребления позиционной риторики, заметные в этих четырех сбор¬
никах гомилий, заключила Сван, вполне могли отражать отношение
а в трое гомилий к актуальной тогда реформе бенедиктинского ордена,
которую «Эльфрик пытался запустить, Вульфстан в корне поменять», а
лругие два автора — «пережить». В 2006 г. российская исследовательни¬
ца А. Д. Самойлова применила методы коммуникативных дисциплин к
изучению современного миссионерского дискурса. Самойлова пришла
к выводу, что личные местоимения и притяжательное местоимение наш
используются миссионером для внушения «новообращенному» целого
ряда понятий: либо идеи об активной, сильной позиции говорящего,
либо идеи единства говорящего и слушающего, либо идеи о разнице
между «всеведущим проповедником» и неосведомленным слушате¬
лем, либо идеи противопоставления участников общения тем, кто в
нем не участвует.27 Обе исследовательницы полагают, что замеченные
ими особенности употребления местоимений помогают проповеднику
сделать свою проповедь более успешной, повышают ее риторическую
эффективность. Следовательно, выбор проповедником формы место¬
имения определяется не только ситуацией устного выступления или
письменного обращения к читателю, но и коммуникативными сооб¬
ражениями. С точки зрения теории коммуникативной аккомодации, в
этом — чисто стилевом — элементе проповеди несомненно прослежи¬
вается стратегия автора, пытающегося сблизиться с аудиторией, одно¬
временно утверждая свое положение по отношению к ней.
И Сван, и Самойлова изучали записи проповедей на том языке,
на котором они были произнесены. Было бы желательно проверить,
насколько это предположение верно по отношению к латинским кон¬
спектам проповедей, произнесенных, скорее всего, на разговорном
языке соответствующего региона. В предлагаемой статье я собираюсь
рассмотреть логику употребления личных и притяжательных местои¬
мений в двух неопубликованных проповедях неизвестного автора, за¬
писанных в конце XIII в. в бенедиктинском аббатстве Санкт-Ламбрехт
в Штирии28 (на территории современной Австрии). Мне хочется вы¬
яснить, меняется ли стиль речи проповедника и, в частности, то, как
он пользуется местоимениями в зависимости от того, к кому именно
он обращается. Протестировать разницу в обращении к разной по со¬
ставу публике я решила на примере текстов, посвященных одному и
тому же событию: Малым Литаниям.29
477
К счастью, мы располагаем точными сведениями о том, как Малые
Литании отмечались в этом конкретном месте именно в этот период.
Два литургических руководства — одно начала XIII в. из самого мона¬
стыря (UB Graz MS 798), другое середины XIV в. из принадлежащей
Санкт-Ламбрехту приходской церкви Мариахоф (UB Graz MS 722) —
сообщают, что Малые Литании отмечались покаянной процессией,
следовавшей из аббатства в приход Св. Власия и обратно, и что крест¬
ный ход включал как монахов, так и монастырских наемных работ¬
ников из мирян, а также прихожан обоего пола из обоих приходов30.
Проповедь по случаю Малых Литаний с большой долей вероятности
была адресована именно этой разношерстной, скорее мирской, чем
монашеской, публике.
И действительно, текст, воспроизведенный в рукописи из Санкт-
Ламбрехта под номером 25 (Graz UB MS 841, fol. 26v—27r), In diebus
Rogationum («В дни Малых Литаний»), со всей вероятностью и был об¬
ращен к простому народу, поскольку бессмысленно было бы уговари¬
вать монахов, дававших при вступлении в орден обет бедности, не мо¬
литься об улучшении их финансового положения: напротив, в речи,
обращенной к прихожанам, это увещевание вполне уместно. Следует
также отметить, что эта довольно краткая речь легко вписалась бы в
ограниченные временные рамки остановки на пути следования про¬
цессии и что текст в том виде, в каком он записан, достаточно детален
и хорошо структурирован, чтобы быть конспектом реально произне¬
сенной речи31. Начинается речь так (курсив мой — Е. Л.):
[Лк. 11:9:] Непосредственно перед этими словами, дражайшие, мы
читаем другие: «Положим, что кто-нибудь из вас, имея друга, придет
к нему в полночь и скажет ему: друг! дай мне взаймы три хлеба» [Лк.
11:5 и далее]32. Наш друг — это Господь Иисус Христос, к которому мы
должны пойти полночной порой, то есть во времена потрясений, как
те, которые мы переживаем сейчас, и у него мы должны попросить три
хлеба, то есть веру в Троицу, которой мы насладимся и благодаря кото¬
рой [мы] не ослабеем в пути. Три хлеба символизируют также и пони¬
мание, которое мы должны просить у Христа, с тем, чтобы даровал он
нам способность проповедовать его слово. Помолитесь же, дабы сочли
нас достойными обоих этих даров: стойкости веры и мудрости понима¬
ния [текст молитвы в рукописи опущен — Е. Л.]33.
В этом первом абзаце — строго говоря, введении в проповедь —
автор использует исключительно местоимение первого лица множе¬
ственного числа: мы. Проповедник явно стремится вовлечь слушателей
в беседу, заставляет их проникнуться чувством общности, взаимной
связи с ним как с членом того же — одного на всех — всеобъемлю¬
щего содружества верующих. Кроме того, подчеркнутое употребле-
478
I ше первого лица множественного числа в сочетании с упоминанием
нынешних потрясений подразумевает, что говорящий принадлежит к
Iой же неизвестного масштаба общине, что и слушатели, и в равной с
ними мере страдает от неназванных напастей. Как совершенно верно
заметил один из первых рецензентов этой статьи, под «нынешними
потрясениями» могут подразумеваться события любого масштаба, от
локальных до общемировых, от местной усобицы до наступающего
конца света. В этой связи концовка проповеди содержит куда лучше
поддающийся истолкованию намек на то, о какой именно общности
н о каких напастях идет речь: «Поэтому молитесь о мире и единстве
11,сркви и о плодах земли, ищите царства небесного посредством до¬
брых дел, чтобы отворили вам на ваш стук. Аминь».34 Просьба молить¬
ся о мире и единстве Церкви наводит на мысль о том, что эти слова
могли быть произнесены или написаны во время обострения отноше¬
ний между папством и императорами Священной Римской Империи,
а точнее, в 1245—46 гг., когда за лояльность императору Фридриху II
папа отлучил от Церкви зальцбургского архиепископа Эберхарда II.35
В этом контексте община, к которой приписывает себя и своих слу¬
шателей автор рассматриваемой проповеди, оказывается значительно
больше приходской, но гораздо уже христианского мира в целом. Речь
здесь, скорее всего, идет о принадлежности к группе лиц, связанных
местом жительства и политической судьбой, а именно, к населению
зальцбургской архиепархии, к которой относился и Санкт-Ламбрехт.
Ранее процитированное предложение — «три хлеба символизируют
также и понимание, которое мы должны просить у Христа, с тем, чтобы
даровал он нам способность проповедовать его слово», — амбивалентно,
поскольку это мы может подразумевать как одного проповедника, на ко¬
ролевский манер говорящего о себе во множественном числе, так и всех
присутствующих, объединенных с проповедником общим стремлением
к истине, постигаемой через проповедь36. Описание цели молитвы в кон¬
це того же отрывка — «дабы сочли нас достойными обоих этих даров» —
явно намеренно не позволяет разобраться, о чьей же именно, — пропо¬
веднической, слушательской, или и того, и других вместе — стойкости и
мудрости идет речь, настойчиво навязывая все смыслы одновременно.
Проповедь тем самым становится актом поистине двустороннего и обо¬
юдовыгодного общения проповедника с публикой.
Лишь в самом конце вступительного слова, в приглашении к общей
молитве, автор переключается на второе лицо множественного лица:
вы. Стандартная по сути формула, это приглашение в то же время чет¬
ко обозначает изменение в положении говорящего по отношению к
слушающим. Проповедник перестал быть одним из них, своим среди
своих и превратился в их руководителя и проводника высшей мудро¬
сти. Как будто подчеркивая свою верховную и неоспоримую власть, в
479
следующем абзаце он излагает основную идею предстоящей пропове¬
ди в высшей степени безличной манере, как постулат, не подлежащий
сомнению: «Существуют три хороших дела: милостыня, пост и молит¬
ва. Однако молитва сильнее поста и милостыни, поскольку она легче,
быстрее и действеннее»37.
Следующие несколько абзацев, посвященные доказательству каж¬
дого из трех утверждений (о том, что молитва легче, быстрее и дей¬
ственнее поста и милостыни), единогласно и недвусмысленно описы¬
вают проповедника как носителя знания:
Я докажу вам, что она легче. Больной не может поститься, но впол¬
не способен молиться. Бедняк не в состоянии подать милостыню, но
может молиться. Как видите, молитва превосходит легкостью испол¬
нения и пост, и милостыню. Или [я докажу это] так: молитва правед¬
ника достигает небес и, подобно посланнику, проникает в присутствие
Господне [ср. Сир. 35:17], куда плоть наша не дает нам доступа38.
Примечательно, что, хотя вся проповедь в общем и целом трансли¬
рует дух монастырского «Правила» св. Бенедикта, ставящего молитву
превыше всего остального39, проповедник не стал подкреплять только
что процитированное утверждение ссылкой на Бенедикта или даже на
Библию. Вместо этого он предпочел апеллировать к тому, что объеди¬
няет его со слушателями: к телесности, в равной мере преграждающей
им доступ к Богу.
В предпоследнем абзаце, обсуждая практическую сторону молит¬
вы, проповедник вновь возвращается к первому лицу множественно¬
го числа, возможно, желая подчеркнуть, что он, как и его слушатели,
принадлежит к общине верующих, объединенных как единой риту¬
альной практикой, так и общей надеждой на посмертное вознаграж¬
дение за праведность:
Мы молимся тремя способами: простершись на земле и тем самым
признавая, что мы всего лишь прах земной [ср. Быт. 3:19]; преклонив
колени, чтобы показать, что тело наше и дух — слуги Господни; и стоя,
чтобы, поднявшись от вещей земных к вещам небесным, мы достигли
бы Христа и во веки веков наслаждались его лицезрением40.
В соответствии с канонами жанра проповеди, завершающее речь
приглашение к общей молитве вполне могло бы быть выражено в
первом лице множественного числа: «Помолимся же...» Однако про¬
поведник предпочел в своем обращении отделить себя от паствы. Ис¬
пользуя второе лицо множественного числа, вы, он, возможно, давал
слушателям понять, что для них особенно актуально то, о чем он сове¬
тует им молиться: мир, единство Церкви, хороший урожай при жизни
и пропуск в царство небесное после смерти.
480
На основании проведенного анализа мне представляется вполне
допустимым предположить, что в рамках этой сравнительно короткой
проповеди посредством намеренно подобранных местоимений автор
сознательно манипулирует чувством принадлежности своих слуша¬
нной к той или иной общине, группе лиц — иначе говоря, их (само)
и дентификацией. В разные моменты он описывает их по-разному: как
христиан, принимающих активное участие в акте произнесения слова
Ьожия; как обитателей определенной местности, страдающих от по¬
ди гических событий во «внешнем мире»; как существ, наделенных те-
десной субстанцией; наконец, как селян, крайне озабоченных резуль¬
татами посева. Автор также постоянно пересматривает свою позицию
по отношению к слушателям: описав себя в начале беседы как «своего
среди своих», чуть позже он превращается в их равноправного партне¬
ра по постижению истины, а затем занимает место авторитетного ду¬
ховного лидера, компетентно и твердо постулирующего, в чем именно
заключаются их жизненные нужды и цели и как их достичь.
Вторая проповедь на тему Малых Литаний из того же санкт-
ламбрехтского сборника, под номером 88 (Fol. 11 lv—113v), во многом
отличается от первой. В том виде, в каком он до нас дошел, этот текст
втрое длиннее первого. Тем не менее, с формальной точки зрения про¬
поведь все равно производит впечатление незавершенной и наверняка
должна была быть еще длиннее. Этот текст также куда более насыщен
цитатами из Библии и богословских авторов, довольно часто педанти¬
чески точно указанных. Эти и другие признаки заставляют предполо¬
жить, что проповедь была адресована группе монахов, способных оце¬
пить ссылки на первоисточники. К слову, расхождение между первой
и второй проповедями наиболее очевидно в том, как по-разному они
интерпретируют цитату из Луки, 11:5: «Положим, что кто-нибудь из
вас, имея друга, придет к нему в полночь...». В рассмотренном ранее
тексте полночь была истолкована как некое смутное время, пора по¬
трясений и передряг, тогда как здесь объяснение гораздо более проза¬
ично и конкретно: «К этому-то другу мы идем среди ночи, когда в бук¬
вальном смысле ровно в полночный час поднимаемся на молитву»41.
Более чем прозрачная аллюзия на ночные монашеские часы, или ка¬
нон, недвусмысленно определяет предполагаемую аудиторию данной
проповеди как монашескую. Я не в состоянии установить, предна¬
значался ли этот текст для оглашения в капитуле или для (индивиду¬
ального?) медитативного чтения, однако же я твердо убеждена в том,
что написан он был именно для братии обители Санкт-Ламбрехт, по¬
скольку стандартная монашеская обязанность молиться истолкована
в нем прежде всего как необходимость проповедовать слово Божье42.
Рассмотрим, какова роль местоимений в формулировании взаи¬
моотношений автора и адресата /слушателей в этой — монашеской —
481
проповеди. В общем и целом текст выдержан в весьма безличной ма¬
нере: местоимения в принципе встречаются здесь гораздо реже, чем
в речи, адресованной мирянам. На протяжении длинных отрывков
текста автор умудряется вообще ни разу не упомянуть ни себя, ни
внимающую ему публику. Утверждения проповедника подкрепляются
ссылками на авторитетные письменные источники, а не обращени¬
ем к слушательскому здравому смыслу или жизненному опыту, что не
может не усиливать общее впечатление безличности. Намеренно или
нет, эта безличная манера переносит внимание с прямо сейчас проис¬
ходящего общения между проповедником и публикой на не завися¬
щую ни от места, ни от времени неоспоримую истину — первопричи¬
ну и конечную цель проповеди43.
Тем эффектнее выглядят и эффективнее работают на этом фоне
немногие попадающиеся в тексте местоимения. В самом первом слу¬
чае проповедник и его слушатели были определены как мы — общи¬
на людей, объединенных монашеским уставом и общими духовными
ценностями:
[Лк. 11:5] К этому-то другу мы идем среди ночи, когда в буквальном
смысле ровно в полночный час поднимаемся на молитву... Три хлеба,
которые мы просим у него, это вера, надежда и любовь... По-другому
три хлеба [можно понимать как] истину, любовь и крепость44.
Вступительная часть заканчивается единственным на весь текст
проповеди противопоставлением я и вы: «И я говорю вам: вот зачем
он ввел это сравнение [с другом, у которого следует попросить хлеба]:
чтобы научить нас стучаться»45. Автор утверждает свое исключитель¬
ное право на интерпретацию и, соответственно, свое верховенство
над публикой, но тут же дает понять, что выведенный им моральный
урок в равной мере относится и к нему, и к его слушателям как членам
одной общины.
В отличие от ранее разобранного примера, автор и в основной ча¬
сти проповеди избегает противопоставления себя как ведущего и слу¬
шающих как ведомых. Напротив, он возвращается к первому лицу
множественного числа: «Давайте же копить сокровища на небесах...
Дабы воспринять Христа и приобрести то поле, мы должны оставить
все, что бренно»46. Переломный момент наступает в середине это¬
го абзаца, когда проповедник неожиданно переходит на второе лицо
единственного числа: ты.
Поэтому открой свою сокровищницу, чтобы предложить дары Богу,
как волхвы, «открыв сокровища свои, принесли Ему дары: золото, ла¬
дан и смирну» [Мф. 2:11]. Так и ты принеси ему три дара: в золоте —
482
мудрость Священного Писания, в ладане — благочестие молитвы, в
смирне — умерщвление плоти. Проповедуя ли Священное Писание,
молись или воздерживаясь от излишеств, делай это ради Бога и тем
приноси ему дары 47.
< исдующие несколько абзацев — в том же духе.48 Читая их, осо-
111.и* 1111», что проповедник прибегает к первому лицу множественного
чп(ни, давая моральные и духовные установки христианской общи¬
ми и целом, но переключается на второе лицо единственного числа,
уж да я непосредственные взаимоотношения каждого отдельного
ЧИСИ.1 общины с Богом или давая советы о том, что конкретно сле-
ч\г г делать, чтобы стать к Нему ближе49. Так, автор констатирует, что
• а к община в целом «мы должны идти по следам Его» (ср. 1 Пт. 2:21),
мп «если ты хочешь вознестись с Богом, идти по следам его, ты дол-
кен пострадать»50. Чуть позже в тексте толкование библейского обра-
u представлено в виде прямой речи Христа, обращенной к кому-то
м I публики51. Душа индивида отвечает Христу молитвой тоже в виде
прямой речи, обращаясь к нему на ты52. Несомненно, это неопосре-
ловапиое обращение Бога к верующему должно было сделать настав¬
ление более доходчивым, адресным и лестным53.
Но логике исследователей проповедей св. Бернара, стилевые раз¬
ни чия в употреблении местоимений в двух только что рассмотренных
текстах объясняются тем, что один из них представляет собой запись
реально произнесенной публичной речи, а другой был предназначен
л, л я индивидуального чтения. Этот вывод вполне согласуется с такими
обсуждавшимися ранее характеристиками двух текстов, как их длина,
I шсьпценность цитатами и ссылками на первоисточники и др.
Однако с той же долей вероятности различия в стиле обусловлены
социальным составом целевых аудиторий этих речей. Анализ второго
текста показывает, что, обращаясь к монахам, проповедник исполь¬
зует коммуникативную стратегию, кардинально отличную от той, ко¬
торой он пользовался, разговаривая с мирянами. В первом случае он
оперировал понятием общины, постоянно модифицируя ее значение
и уменьшая или увеличивая дистанцию между собой и слушателями.
Здесь же значение общины определено раз и навсегда, и автор тща¬
тельно избегает заострения внимания на разрыве между собой и своей
публикой. Вместо того чтобы взывать к принадлежности слушателей к
бблыним группам, он говорит с ними как с собранием индивидуумов
и, воспользовавшись иллюзией диалога Христа с человеком из пу¬
блики, попеременно олицетворяет обоих участников беседы: и Бога,
и души человеческой. Прячась, с одной стороны, за безличностью не
подверженного течению времени авторитета, а с другой — за неопо¬
средованной прямотой обращения Христа к человеку из толпы, автор
483
сумел имплицитно изъять и возвысить себя — как уста Божьи — над
своей аудиторией. На поверхности же он всячески подчеркивает свое
равенство по отношению к внимающим ему собратьям-монахам.
Если мое предположение верно, то эти две проповеди наглядно
демонстрируют степень свободы от условностей устного выступления
vs. письменного обращения к читателю, которой пользовался ано¬
нимный автор из Санкт-Ламбрехта, облекая словами смысловой по¬
сыл своих речей. Точно так же, как в речах современных миссионе¬
ров, выбор и последовательное использование в латинском конспекте
средневековой проповеди таких языковых средств, как местоимения,
и в самом деле отражает представления автора текста о самом себе и
о своей публике, а значит, выполняет функции лингвистических мар¬
керов идентичности. Сосредоточившись на отличительных чертах ре¬
чей, обращенных к двум разным социальным группам, я сумела вы¬
ведать о стиле и контексте проповедования то, что иначе практически
не поддается наблюдению. В частности, можно с уверенностью пред¬
положить, что санкт-ламбрехтский проповедник считал необходимым
разговаривать с мирянами с позиции власти и что лучшим способом
убеждения в этом случае ему казалась апелляция к их чувству принад¬
лежности к неким более или менее обширным социальным группам54.
Напротив, монашеская публика, очевидно, требовала иного — более
равноправно-товарищеского и индивидуализированного — подхода.
Эти наблюдения тем более любопытны, что сохранившиеся во мно¬
жестве шаблоны проповедей, обращенных к разным группам населе¬
ния (т. н. проповеди соответственно статусу: ad status), и руководства
по составлению проповедей (artes praedicandi) учат нас только тому, о
чем именно подобало говорить с различными социальными группа¬
ми и как структурировать свою речь, однако умалчивают о способах
адаптации речи, о ее приспособлении и приведении в соответствие с
ожиданиями или мерой понимания публики. Как уже оговаривалось,
записи проповедей, подобные двум только что разобранным текстам
из санкт-ламбрехтского сборника, как правило, представляют собой
не более чем субъективное представление автора текста об ожиданиях
и нуждах слушателей. Практически невозможно удостовериться в том,
насколько успешными были эти разнообразные коммуникативные
стратегии и в какой мере публика разделяла приписываемую ей авто¬
ром идентификацию. Тем не менее, предложенный подход позволяет
оценить спектр возможных самоидентификаций и представлений на¬
селения Санкт-Ламбрехта XIII в., будь они мирянами или клириками.
Наконец, я убеждена в том, что санкт-ламбрехтские проповеди от¬
нюдь не уникальны в использовании местоимений как риторических
инструментов. Роль этих языковых средств в конструировании, или
обыгрывании, положения оратора и слушателей по отношению друг
484
I /ipvi.v (иначе говоря, в их идентификации), несомненно заслужива-
• I опившего внимания со стороны исследователей как средневековой
ирпнписди, так и средневекового человека в целом.
Приложение. Тексты проповедей
№25 (Fol. 26s — 27г), «Во дни Малых Литаний»
-Просите, и дано будет вам; ищите, и найдете; стучите, и отворят
вам» л |Лк. 11:9]56.
11спосредственно перед этими словами, дражайшие, мы читаем дру-
I не: «11оложим, что кто-нибудь из вас, имея друга, придет к нему в пол¬
ночь и скажет ему: друг! дай мне взаймы три хлеба» [Лк. 11:5 и далее].
Наш друг — это Господь Иисус Христос, к которому мы должны пойти
полночной порой, то есть во времена потрясений, как те, которые мы
переживаем сейчас, и у него мы должны попросить три хлеба, то есть
т ру в Троицу, которой мы насладимся и благодаря которой не ослабеем
в I iy i и. Три хлеба символизируют также и понимание, которое мы долж-
П1.1 просить у Христа, с тем, чтобы даровал он нам способность пропо¬
ведовать его слово. Помолитесь же, дабы сочли нас достойными обоих
этих даров: стойкости веры и мудрости понимания, а потому скажите.
«Просите, и дано будет вам; ищите, и найдете», и т. д. Слова эти
как нельзя лучше подходят нынешним дням, установленным для того,
чтобы Бог защитил нас от зол и соизволил подарить и сохранить для
I iac плод земли. Потому он побуждает нас просить у него необходимое
телу нашему и душе. «Просите» молитвою, «ищите» делом, «стучите»
стойкостью в том и в другом.
Существуют три хороших дела: милостыня, пост и молитва. Одна¬
ко молитва сильнее поста и милостыни, поскольку она легче, быстрее
и действеннее.
Я докажу вам, что она легче. Больной не может поститься, но впол¬
не способен молиться. Бедняк не в состоянии подать милостыню, но
может молиться. Как видите, молитва превосходит легкостью испол¬
нения и пост, и милостыню. Или [я докажу быстроту молитвы] так:
молитва праведника достигает небес и, подобно посланнику, прони¬
кает в присутствие Господне [ср. Сир. 35:17], куда плоть наша не дает
нам доступа. Молитва действеннее прочего, поскольку прогоняет де¬
монов. Ведь слова могущественнее всего, что я вам сейчас и докажу:
произносимыми во время литургии словами священник превращает
обыкновенные хлеб и вино в тело Христово и кровь Его. Разве не выс¬
шее могущество в том, что слова как бы притягивают к земле Христа,
который на небесах? Поэтому «просите, и дано будет вам».
485
Но три вещи не дают молитве быть услышанной Господом: когда
молящийся состоит в смертном грехе, а потому «если бы я видел без¬
законие в сердце моем, то не услышал бы меня Господь» [Пс. 65:18].
Или когда тот, за кого молятся, этого не достоин. Потому сказал Го¬
сподь Моисею: «Не молись о народе сем во благо ему [Иер. 14:11], по¬
скольку он отверг Меня». Или когда кто молит о том, что ему не поло¬
жено. Господь часто проверяет человека нездоровьем, бедностью или
другой напастью. Как об Иове: «Только душу его сбереги» [Иов 2:6].
А потому даже лучше, чтобы не услышаны были молитвы о здравии,
богатстве, радостном благополучии, раз они не положены.
Мы молимся тремя способами: простершись на земле и тем самым
признавая, что мы всего лишь прах земной [ср. Быт. 3:19]; преклонив
колени, чтобы показать, что тело наше и дух — слуги Господни; и стоя,
чтобы, поднявшись от вещей земных к вещам небесным, мы достигли
бы Христа и во веки веков наслаждались его лицезрением.
Поэтому молитесь о мире и единстве Церкви и о плодах земли,
ищите царства небесного посредством добрых дел, чтобы отворили
вам на ваш стук. Аминь.
88. (Fol. 11 lv— 113v) «Во дни Малых Литаний»
«Положим, что кто-нибудь из вас, имея друга» и т. д. [Лк. 11:5]. Уче¬
ники просили Господа, чтобы научил Он их молиться. Он же учил их,
говоря: «Отче наш» [ср. Мф. 6:9 и далее], чем показал, о чем следует
молиться и какими словами. Словами же из Луки Он учит, как именно
следует молиться, то есть кому и с какой настойчивостью, и для того
предлагает эту притчу: «Положим, что кто-нибудь из вас, имея друга»,
под другом самого Себя разумея как истинного друга, то есть храните¬
ля души и духа нашего. Посему Апостол: «Ибо Он силен сохранить за¬
лог мой на оный день» [2 Тим. 1:12]. Поэтому Давид поручает Ему душу
свою, говоря: «В Твою руку предаю дух мой» [Пс. 30:6]. Он — верный
друг. Экклезиаст[ик]57: «Верному другу нет цены» [Сир. 6:15]. Он — тот
самый старый друг, который лучше новых двух и любовь которого стар¬
ше сотворения мира. Ведь все остальные друзья изменчивы: что мир,
что богатства, что толпа ближних и соседей — все отрекаются в беде. В
Плаче [Иеремии]: «Все друзья его изменили ему» и т. д. [Плач 1:2]. Он же
в беде помогает, любит и открывает нам сокровенное. О первом: «С ним
Я в скорби» [Пс. 90:15]. О втором: «Ему, возлюбившему нас и омывшему
нас от грехов наших Кровию Своею» [Откр. 1:5]. О третьем: «Я уже не
называю вас рабами ...; но Я назвал вас друзьями», и т. д. [Ин. 15:15]. К
этому-то другу мы идем среди ночи, когда в буквальном смысле ровно в
полночный час поднимаемся на молитву. Ведь ночь куда лучше подхо¬
дит для молитвы, потому Давид «в полночь вставал» и т. д. [Пс. 118:62].
486
Три хлеба, которые мы просим у него, это вера, надежда и любовь.
11ервым насыщается желудок рациональный; вторым гневливый, тре¬
тьим алчущий. По-другому три хлеба [можно понимать как] истину,
шобовь и крепость. Бернар: «Рассудок тускнеет от незнания истины,
поля слабеет от любого недоедания, плоть теряет силы от недостатка
крепости»58. «Дай мне взаймы три хлеба» [Лк. 11: 5], чтобы я понял,
полюбил, и сделал [все необходимое], когда придет мой друг. Бернар:
Под другом, ко мне приходящим, я понимаю свой собственный
дух, которого нет мне дороже и ближе: с дороги он приходит, когда,
оставив преходящее, возвращается к сердцу. «Примите», — говорит
пророк, — «отступники, к сердцу» [Ис. 46:8] Издалека он приходит:
оттуда, где выпасал свиней, приходит истощенный [ср.: Лк. 15:11-32].
Увы, «мне нечего предложить ему» [Лк. 11:6], в пустой он входит дом,
что ж мне еще остается, кроме как «поспешить, пасть к ногам и умо¬
лять ближнего моего» [ср. Притчи 6:3], больше которого никто меня не
любит [Ин. 15:13]?59
Таково толкование Бернара.
Следует отметить четыре выдвинутые Бернаром причины, по ко¬
торым просящий должен быть услышан его другом. Они друзья, что
явствует из обращения «Друг!», и не бесплатно просит, но с возвра¬
том, как тут: «Дай мне взаймы», и не многого просит, всего три хлеба,
да просит по настоящей нужде, потому что: «Мне нечего предложить
ему» [Лк. 11:6]. И хотя человек может найти рациональные причины,
почему Бог должен его услышать, однако ж Господь хочет, чтобы че¬
ловек проявил настойчивость стучась. Поэтому дальше говорится: «А
тот изнутри скажет ему в ответ: Не беспокой меня» [Лк. 11: 7]. Это
Бог-Отец отвечает тому, кто долго обретался в грехах. Ведь если кто
убьет чьего-то сына, а потом попросит у него чего-нибудь, ответом
ему будет: «Не беспокой меня». Так и грешник, насколько это в его
силах, распинает Сына Божьего. Поэтому Апостол: «Когда они сно¬
ва распинают в себе Сына Божия» [Евр. 6:6]. «Двери уже заперты»
[Лк. 11:7]. В связи с чем: «Ибо он укрепляет вереи ворот твоих» и т.
д. [Пс. 147:2]. «И дети мои», значит, служащие мне послушные про¬
стецы, «со мной на постели», то есть в обители вечного покоя, «не
могу встать», значит, не хочу и давать тебе, грехи твои мешают, как
выше говорится, что Иисус не мог творить чудеса в своем отечестве
[из-за грехов, ср. Ин. 9:16], и однако же, если, несмотря эти слова,
стучащий настоит, то его несносность, то есть настойчивость и неот¬
ступность, заставят того, кто внутри, встать и дать ему все необходи¬
мое [Лк. 11:7-8]. И я говорю вам: вот зачем он ввел это сравнение
[с другом, у которого следует попросить хлеба]: чтобы напомнить и
научить нас стучаться.
487
«Влеки меня» и т. д. [Песнь Песней 1:3]. Говорится в народе: «Где
любовь, там и глаз, где боль, там и палец»60, а в Евангелии: «Ибо где
сокровище ваше, там и [сердце ваше]» [Мф. 6:21]. В этих трех выража¬
ется желание Церкви, и особенно во время Вознесения Господня. Да¬
вайте же копить сокровища на небесах, где «сокрыты все сокровища
премудрости и ведения» [Колос. 2:3]. Благородно сокровище, о кото¬
ром в Евангелии: «Еще подобно Царство Небесное сокровищу, скры¬
тому на поле, которое, найдя, человек утаил, и от радости о нем идет
и продает все, что имеет, и покупает поле то» [Мф. 13:44]. Поле есть
Царство Небесное, сокровище — Христос. Дабы воспринять Христа
и приобрести то поле, мы должны оставить все, что бренно, поэто¬
му Господь: «Если хочешь быть совершенным, пойди, продай» и т. д.
[Мф. 19:21]. В связи с чем: «Не собирайте себе сокровищ на земле»
[Мф. 6:19]. О том же Иов: «На что жизнь огорченным душею, которые
ждут смерти, и нет ее, которые вырыли бы ее охотнее, нежели клад,
обрадовались бы до восторга, восхитились бы, что нашли гроб?» [Иов
3:20—22]. Поэтому открой свою сокровищницу, чтобы предложить
дары Богу, как волхвы, «открыв сокровища свои, принесли Ему дары:
золото, ладан и смирну» [Мф. 2:11] Так и ты принеси ему три дара: в
золоте — мудрость Священного Писания, в ладане — благочестие мо¬
литвы, в смирне — умерщвление плоти. Проповедуя ли Священное
Писание, молясь или воздерживаясь от излишеств, делай это ради
Бога и тем приноси ему дары.
«Влеки меня». Алмаз притягивает железо, и Господа называют ал¬
мазом в соответствии с тем, что написано Иезекиилем: «Как алмаз,
который крепче камня, сделал Я чело твое» [Иез. 3:9]. Господь был
камнем до Страстей, поскольку мог сломаться, но после Страстей и
Воскресения стал алмазом, притягательным по натуре, нас же к себе
притягивает Отец, потому что «никто не может придти ко Мне, если
не привлечет его Отец» и т. д. [Ин. 6:44]. Влечет Сын, поэтому: «И ког¬
да Я вознесен буду от земли, всех привлеку к Себе» [Ин. 12:32]. Влечет
и Святой дух: «Узами человеческими влек Я их, узами любви» и т. д.
[Ос. 11:4]. Слова эти, «влеки меня», суть слова Духа, то есть Церкви,
желающей быть влекомой. Влекут же человека узы ласки, ибо «крепка,
как смерть, любовь» [Песнь Песней 8:6] и негасима, ибо всегда внуша¬
ет и разжигает неутолимое желание, не гаснущее и в море испытаний.
Смотри же, кому ты посвятил свою любовь и кому вручил свои
узы. Ведь любовь бывает как к Богу, так и к миру. Если посвятишь себя
любви к миру, мир тебя увлечет к проклятию, если же Богу, Бог увле¬
чет тебя к славе, возьмет тебя туда, куда направляется Сам. Многое
увлекает сердца мирян, и многое сбивает их с толку, поскольку разные
вещи превращают в узы свои. Поэтому Экклезиастик: «Не всякого
человека вводи в дом твой» [Сир. 11:31]. Ведь случается, что радуш-
488
и.. 111>i11щгыn гость выгоняет из дому хозяина, супруга же его, кото-
1»"и ши пятил он узы свои, говорит: «Влеки меня» [Песнь Песней 1:3].
И'п I имм же мы тем, кто есть путь в примере и истина в обещании, к
MiMv, г и> есть жизнь в награду [ср.: Ин. 14:6].
Мня ни о же, чтобы мы знали, как следует «идти по следам» Господа
|« |» ! 11 г 2:211, возносящегося на небо, вначале нужно рассмотреть, от-
I \ мл он вознесся, каким образом и для чего. Ведь из унижения и страда¬
нии 11г|>коиь сподвигла его на унижение и страдание, «и вознес голову
- и».. |( up. ) 1:13]. Затем взошел он на крестные муки. Потому «Бог правил
• /и \ к*ип»ы. Затем «из потока на пути будет пить» и т. д. [Пс. 109:7]. Поэто¬
му, (ч ип ты хочешь вознестись с Богом, «идти по следам Его», ты должен
ши флдлть. Поэтому в Книге Царств написано, что в ковчеге было ли-
и»г морс | бассейн] из меди, и края его как устье чаши, и походило оно на
распустившуюся лилию [3 Царств 7:23-26]. Под бассейном понимается
< вишенное Писание, под чашей Страсти, под белизной лилии Воскресе¬
ние, под множеством бутонов откровение славы сего образа, как если бы
говорил Он: «Так должен ты понимать Священное Писание, и пусть бу¬
ме» | вое намерение цельным, если хочешь ты достичь славы понимания
II с громишься преодолеть чашу Страстей». Так показал Христос пример.
«Так надлежало пострадать Христу», и т. д. [Лк. 24:46]. Иезекииль
видит «мужа, которого вид как бы вид блестящей меди, и льняная
вервь в руке его и трость измерения» [Иез. 40:3]. Под медью, хорошо
отражающей звук, подразумевается божественность, под льняной вер¬
вью ~ человеческая сущность, под тростью крест, поскольку как тро¬
стинкой пишут, так и мы таинством Креста вписаны в Книгу Жизни.
Или под хрупкостью тростинки следует нам понимать хрупкость че¬
ловеческой природы, каковую имел Христос во время мук крестных.
С’казано — трость измерения, что следует понимать так, что, кто стра¬
дает в этой жизни, получит вознаграждение за свои мытарства в жиз¬
ни грядущей. Павел: «Каждый получит свою награду по своему труду»,
и т. д. [1 Кор. 3:8]. И это: «Какою мерою мерите, [такою] и вам будут
мерить» [Мф. 7:2]. Ведь не вносят в Книгу славы того, кто не истоща¬
ет сил своих в подражании Страсти Господней. Потому на Крест была
повешена надпись: «Иисус Назорей, Царь Иудейский» [Ин 19:19]:
дабы понятно было, что те, кто «идет по следам» [1 Пт. 2:21] Страстей,
придут к славе воскресения, «ибо всякий возвышающий сам себя уни¬
жен будет, а унижающий себя возвысится» [Лк. 14:11].
Теперь пусть скажет душа верующая: «Влеки меня», то есть, «дай
мне силы идти по следам твоим и твоею дорогой придти к славе». И
заметь, что идти дорогой Господа значит презреть блага мира сего и их
не добиваться: так делал Христос. Ведь Он сбежал, когда иудеи желали
сделать его царем [ср.: Ин 6:15]. Когда же они захотели распять Его,
по своей воле вернулся: этой дорогой не ходит тот, кого не влечет.
489
Двумя путями влечет нас Бог, и двумя способами подстегивает.
Влечет обещаниями сладости царствия небесного; подстегивает угро¬
зами геенны огненной. Влечет нас разными дарами, подстегивает раз¬
ными напастями, как Моисей влек народ, обещая царство и богатства,
фараон же подстегивал плетьми.
Перевод с латинского Е.М. Леменевой по тексту:
UniversitatsbibliotheJc Graz HS 841«Sermones [diversi]per totum annum».
Примечания
1 Cp.: Пантелеев Л. Дневники. Собрание сочинений. В 4 т. Л., 1971. Т. 4. С. 139.
2 «L’adaptation du texte k l’auditeur se prodiut, plus souplement, en cours de performance.
L’interpr£te varie spontanement le ton ou le geste, module l’enonciation selon l’attente qui’il
permit; ou, de fa$on d£lib6r6e, modifie plus ou moins t’enonce meme ...» ZumthorP. Intro¬
duction k la poesie orale. P., 1983. P. 233.
3 Cp.: «Un conteur maya demandait avec impatience a D. Tedlock, qui lui semblait trop peu
сопсешё: «Се queje raconte, le vo/s-tu, ou ne fais-tu que l’ecrire?». ZumthorP. Op. cit. P. 235.
4 Cp.: «Проповедь священника и религиозная литургия были могущественными сред¬
ствами социального контроля над поведением угнетенных». Гуревич А. Я. Категории
средневековой культуры. М., 1984. С. 213.
5 Именно это утверждается в широко распространенной в XIII в. проповеди «De
coelesti aedificio, et qui apud illud apti sunt», долгое время известной как произведение
Хильдеберта, епископа Ле-Мана (1055—1133). Patrologiae Latinae cursus completus /
Curis J. P. Migne. P., 1844—1855. T. 171. Col. 0733B-36B. Имя истинного автора, Жоф-
фруа Бабиона, архиепископа Бордо (1136—1158), было установлено Bonnes J.-P. Un
des plus grands predicateurs du XHe siecle // Revue benddictin. 1945—1946. № 56. P. 203.
6 На уровне до-концептуальном, досодержательном доходчивость, как правило, под¬
разумевает еще умение проповедника говорить на разговорном языке слушателей,
т. е. не на латыни и — нередко — не на своем родном языке. Хотя не бывает правил без
исключений: Бернар Клервоский (1090-1153) и Иоанн Капистран (1385—1456) поль¬
зовались невероятным успехом, проповедуя на латыни, которую миряне-слушатели
либо не знали вовсе, либо понимали плохо. Капистран, правда, иногда прибегал к
помощи переводчиков на местный язык. См.: Schein S. Bernard of Clairvaux’s Preach¬
ing of the Third Crusade and Orality // Oral History of the Middle Ages: The Spoken Word
in Context / Ed. G. Jaritz and M. Richter. Krems; Budapest, 2001. P. 188-195, а также:
Andric S. The Miracles of St. John Capistran. Budapest, 2000. P. 48.
7 Гуревич А. Я. Средневековый мир: культура безмолвствующего большинства. М.,
1990. С. 180.
8 The Sermon. Typologie des sources du Moyen age occidental. 81-83 / Ed. В. M. Kienzle.
Turnhout, 2000.
9 Giles H. Accent Mobility: A Model and Some Data // Anthropological Linguistics. 1973.
№ 15. P. 87-109; Giles H., Taylor D. M.f Bourhis R. Y. Toward a Theory of Interpersonal Ac¬
commodation Through Language: Some Canadian Data// Language in Society. 1973. №2.
P. 177-192.
10 Giles H., Coupland N., Coupland J. Accommodation Theory: Communication, Context,
and Consequence // Contexts of Accommodation: Developments in Applied Sociolinguis¬
tics / Ed. H. Giles, J. Coupland, N. Coupland. Cambridge — P., 1991. P. 1-68; Howard G.,
Coupland N. Language: Contexts and Consequences. Pacific Grove, CA., 1991; Shepard C.,
Giles H.y Le Poire B.A. Communication Accommodation Theory // The New Handbook of
Language and Social Psychology / Ed. W. P. Robinson, H. Giles. N.Y., 2001. P. 33-56.
490
ь.,/, iho/frr Л. (/., Pennebaker J.W. Linguistic Style Matching in Social Interaction//Jour-
H И м1 I .iiii’.niijT mid Social Psychology 2002. № 21(4). P. 339.
i ii|immi |»v. нс гунаи в общение с иностранцем, люди, как правило, начинают говорить
и* hhii.hi мглист юс, но и громче.
1 ими шции слушательской аудитории и о профессиональном консенсусе сре-
|м щ мvinих новостных радиопередач о том, что именно является самым подходящим
< мри м отцепим с конкретной аудиторией, 71, 91 et passim.
" »I ■ • I 11 i i|>a ш ijio соразмерности речевого стиля: вне зависимости от ситуации или темы
i*.i и опора, спин» речи, выбранный одним из собеседников, неизбежно вызывает ответ¬
им* > рсакпню со стороны другого, что может привести и к пересмотру априори сугце-
. ) и* iiumiici о стереотипа. Собеседники, обоюдно заинтересованные в продолжении об-
л. жжолыю быстро подстраиваются друг под друга, что выражается, например, в
■ in iMkor I н речи, продолжительности монологов, имитации акцента, скорости речи, гло-
1.ИIпн туков или частоте употребления таких языковых переменных, как местоимения,
■ I)» м uni и I uni сложные слова. И наоборот, нацеленность на конфронтацию влечет за co¬
in щ сию большую дифференциацию речевых стилей двух сторон. См.: Niederhoffer К. G.,
ГашсЬиксг J. W. Op. cit. Ср. также схожие наблюдения Поля Зюмтора относительно ре-
.11 ими слушателей на исполнение устной литературы разных жанров: «Geste et voix de
l iiiin pn>ic stimulant chez Pauditeur une r£ponse de la voix et du geste, mim6tique et, par suite
• If i oiitiainlcsconventionelles, retardee sinon герптёе». ZumthorP. Op. cit. P. 229.
1 ■■ 11 i lie communicator is unsuccessful in accommodating to the audience, the audience will
iln i lie accommodating — by voting with their feet». Bell A. Op. cit. P. 75.
"■ t luse (\ The Preacher’s Audience as Reflected in Some Sermons by Ranulph de la
I l<nil>lonni6re // Medieval Sermon Studies. 1994. № 34. P. 55—56.
1 ’ •<( Yrdebamus istum esse magnum clericum, nunc autem ita leviter predicavit quod totum in-
(cllcxcrimus». Berlioz J. L’auditoire des p^dicateurs dans la НиёгаШге des exempla (Xllle—
XIVc socles) // Medioevo e Rinascimento. 1989. № 3. P. 153, № 85.
1,1 Гуревич А. Я Средневековый мир... С. 193—194.
14 (’м., папр., Гуревич А. Я. Культура и общество средневековой Европы глазами совре¬
менников: Exempla XIII века. М., 1989; Tubach Fr. С. Index exemplorum: A Handbook of
Medieval Religious Tales. Helsinki, 1969; Bremond CL, LeGoffJ., Schmitt J. -C. L’exemplum.
Typologie des sources du Moyen Age occidental. 40. Bruxelles, 1982; Menzel M. Predigt
и nd Geschichte: Historische Exempel in der geistlichen Rhetorik des Mittelalters. Koln,
1998; Walther H. Lateinische Sprichworter und Sentenzen des Mittelalters in alphabetischer
Anordnung. Gottingen, 1965—1983; Schein S. Op. cit.; Charland T.M. Artes praedicandi:
contribution a l’histoire de la rhdtorique au moyen age // Publications de Plnstitut d^tudes
mddi6vales d’Ottawa. 1936. №7; Murphy J. J. The Art of Preaching // Rhetoric in the Mid¬
dle Ages: A History of Rhetorical Theory from Saint Augustine to the Renaissance. Tempe,
Arizona, 2001. P. 331-332.
70 Гуревич А. Я. Культура и общество ... С. 26.
21 «Ведь проповедник действительно держит речь перед толпой верующих, вполне воз¬
можно, что они и на самом деле задавали ему подобные вопросы. Поэтому, хотя со¬
беседник вымышлен Бертольдом, его вопрошания в значительной степени должны
были быть заимствованы из жизни. Придуманные проповедником реплики близки
к действительности, и сами эти собеседники наделены конкретными обликами».
Гуревич А. Я. Средневековый мир... С. 187 et passim. См. также: Dank U. Rhetorische
Elemente in den Predigten Bertholds von Regensburg. Deutsche Hochschuledition. 36.
Neuried, 1995. Об использовании фиктивных бесед в проповедях современников Бер-
тольда см.: Lemeneva Е. From Oral to Written and Back: A Sermon Case Study // Jaritz G.,
Richter M. Op. cit. P. 203-216.
22 В латыни, в отличие от русского языка, местоимение не всегда выражено явно, как в
фразе ego sum, «я еемь», а может быть неявно заложено в форме предиката: напрмер,
sto означает «я стою».
23 Leclercq J. Were the Sermons on the Song of Songs Delivered in Chapter? // Bernard of
Clairvaux. On the Song of Songs / Transl. by Kilian Walsch. Kalamazoo, MI, 1976. Vol. 2.
P. VII—XXX; Holdsworth Ch. Were the Sermons of St. Bernard on the Song of Songs Ever
491
Preached? // Medieval Monastic Preaching / Ed. C. Muessig. Leiden, 1998. P. 295—318;
Stiegman E. The Literary Genre of Bernard of Clairvaux’s Sermones super Cantica Can-
ticorum. // Simplicity and Ordinariness / Ed. J. R. Sommerfeldt. Kalamazoo, MI., 1980.
P. 68—93; Casey M. Athirst for God: Spiritual Desire in Bernard of Clairvaux’s Sermons on
the Song of Songs. Kalamazoo, MI., 1988; Kienzle В. M. Bernard of Clairvaux. Sermons
for the Summer Season: Liturgical Sermons from Rogationtide and Pentecost translated by
В. M. Kienzle and J. Jarzembowsky. Kalamazoo, MI., 1991.
24 Stiegman E. Op. cit. P. 71, 73, 75.
25 Casey M. Op. cit. P. 50.
26 Благодарю Мэри Сван за любезно предоставленный мне текст пока не опубликован¬
ной статьи «Performing Christian Identity in Old English Preaching».
27 Cp.: Самойлова А. Д. Местоимение как средство речевого воздействия в миссионер¬
ской разновидности проповеднического дискурса // Российский Лингвистический
ежегодник. 2006. № 1(8). С. 148—156.
28 Рукописи, датируемые примерно второй половиной — последней четвертью XIII в.,
хранятся в библиотеке Грацского университета под номерами 841 и 830.
29 Малые Литании (лат. «краткие молитвословия»), они же Рогации (лат. «моления,
прошения») — трехдневные церковные процессии, проводившиеся с целью умило¬
стивить Бога и упросить его об избавлении от природных катаклизмов. Справляемые
летом, в течение трех дней до праздника Вознесения, Малые Литании были впервые
введены в католический обиход в 447г. св. Мамертом, епископом вьеннским, молив¬
шимся о защите своих прихожан от землетрясений. По мере распространения обряда
по Европе содержание молитв менялось: большинство европейцев просило об из¬
бавлении от засух и насекомых-вредителей и о хорошем урожае. В Германии прак¬
тика Малых Литаний была одобрена Майнцским синодом в 813 г. См.: Mershman F.
Litany //The Catholic Encyclopedia. N.Y., 1910.
30 Wonisch О. Festschrift zum 800-jahrigen Jubilaum der Kirche in St. Blasen, mit
Andachtsiibungen zu Ehren des hi. Blasius / Hrsg. P. Fridolin Pirnat. Sankt Lambrecht, 1926;
Wonisch O. Zur altesten Geschichte der Kirche St. Blasen bei St. Lambrecht // Zeitschrift
des Historischen Vereines fur Steiermark. 1962. № 53. S. 298.
31 Установить, был ли текст записан до или после оглашения, не представляется воз¬
можным.
32 Все библейские цитаты здесь и в приложении приведены по тексту Синодального
Перевода. «Книга премудрости Иисуса, сына Сирахова», по-латыни также известная
как Экклезиастик, цитируется по Толковой Библии в 12 томах / Ред. Лопухин А. П.
Спб., 1904-1913.
33 «Ante uerba ista, karissimi, legimus ita: Quis uestrum habebit amicum, etc. Amicus noster est
Dominus Ihesus Christus ad quem debemus ire media nocte, hoc est tempore tribulationis
sicut modo habemus. et debemus petere ab eo tres panes, id est fidem Trinitatis ut in ea
delectemur et in uia non deficiamus. Panes etiam significant intellectum quem nos petere
debemus a Christo, ut det nobis intellectum ad predicandum uerbum suum. Vt utrumque
nobis dare dignetur, fidei perseueranciam et intellectus scientiam, ideo dicite». Fol. 26v—27r.
34 «Petite ergo pro pace et unitate Ecclesie, pro fructu terre, querite regnum celorum per bona
opera ut uobis pulsantibus aperiatur. Amen». Fol. 27r.
35 Amon K., Liebmann M. Kirchengeschichte der Steiermark. Graz, 1997. S. 65; Lemeneva E.
Contextualizing Thirteenth-Century Benedictine Preaching: The Case of St. Lambrecht
(Styria). PhD diss., Central European University. Budapest, 2005. P. 62, 209.
36 О двух типах мы, инклюзивном и эксклюзивном, см.: Benveniste Ё. Problems in General
Linguistics / Trans, by M. E. Meek. Coral Gables, FL, 1971; Норман Б. Ю. Русское место-
имение мы: внутренняя драматургия // Russian Linguistics. 2002. N° 26/2. Р. 217-234.
37 «Tria sunt que ualde bona sunt: elemosina, ieiunium et oratio, sed oratio in tribus precellit
elemosinam et ieiunium, quia est facilior, uelox et efficatior». Fol. 27r.
38 «Quod facilior fit probo uobis. Infirmus ieiunare non potest, orare bene potest. Pauper
elemosinam dare non potest, orare tamen potest. Ecce uidetis quod oratio precellit ieiunium
et elemosinam. Velut ibi: quia oratio iusti penetrat celum et mittitur quasi nuncius ad presen-
tiam Domini quo caro nostra peruenire non potest, ut mandatum nostrum peragat». Fol. 27r.
492
< \ признаю, что этим наблюдением я обязана Беверли М. Кинцле.
11 ilчг. niuilis oramus: in terram prostrati toto corpore, ideo ut nos terram esse recognosca-
iinr, I Irxis genibus ut corpus et animam ad seruicium Domini pertinere demonstremus.
'•i.inir'. oramus ut a terrenis ad celestia subleuati ad Christum ueniamus et eum sine fine
ниl< .iiims»>. Iч)|. 27r.
" < >m-. nest rum habebit amicum et cetera.... Ad hunc amicum media nocte imus quando ad
In itчат tali bora ad orandum surgimus». Fol. 1 lv — 112r.
’ M< nocii диссертации я подробно объяснила, как уникальны для данного региона и
i«l»Mciiii были возложенные на бенедиктинцев Санкт-Ламбрехта обязанности по па-
• I м|н кой опеке населения местных приходов. Lemeneva Е. Op. cit. Chap. 1, 5, 6.
" |< mi hi я зыковых индикаторов времени и места с местоимениями первого и второго
а и об отсутствии таковой в случае с третьим лицом, имплицитным в безличном
м иг курсе, см. Benveniste Ё. The Nature of Pronouns // Problems in General Linguistics ...
>1/ 322.
" -AtI lumc amicum media nocte imus quando ad litteram tali hora ad orandum surgimus.. . .
I irs panes quos ab eo petimus sunt tides, spes, et caritas.... Vel tres panes sunt ueritas, cari-
ias. cl forlitudo...». Fol. I12v.
’ -I I ego dico uobis: Ecce causa quare premisit similitudinem, ut uidelicet moneat ac doceat
nos pulsare». Fol. 112v.
• I hesaurizamus ergo in celo. ... Ad hoc ergo, ut Christum habere possimus et comparare
agrum ilium, relinquere debemus scilicet temporalia ista». Fol. 112v.
r “Apcri ergo thesaurum tuum ut offeras Deo munera: magi, apertis thesauris suis, et cetera.
()lfer ct tu hec tria: in auro sapiencie Sacre Scripture, in thure deuocionem orationis, in mir-
ia mortificationem carnis . . . siue Sacra Scriptura predicando siue orando siue abstinendo,
pro Deo facias et sibi offeras». Fol. 112v.
1,1 «Vidcas ergo, cui amor te deuouisti et cui funiculum tradidisti.... Si amori mundi te dedisti.
mundus te trahet et aducet te quoad dampnationem, si uero Deo, Deus te trahet quoad glori-
licationem, illuc enim duceris quo file tendit qui te trahit...». Fol. 112v.
Cp. наблюдение Холдсворта по поводу проповедей св. Бернара: «А careful reading of
the first and last ten, with some additional sampling, shows that Bernard normally used the
plural, and employed the singular much less frequently. He seems to have chosen it on occa¬
sions when he wanted to emphasize the point he was making to each individual in the audi¬
ence. The same usage was observed by Beverly Kienzle in Bernard’s summer sermons, when
she helpfully suggested that «you each»
s" «Ad hoc autem ut sciamus qualiter sequi debeamus uestigia Domini ascendentis in celum. . . .
Si ergo uis ascendere cum Domino, sequere uestigia eius, si animo ad eum uis uenire, oportet
te per laborem transire... «. Fol. 113r.
51 «Vnde in libro Regum legitur, quod in tabernaculo erat labium maris enei et quasi eptalicius
repansi et quasi folium repansi lilii. Per labium eneum interpretatur Sacra Scriptura, per cal-
icem Passio, per candorem lilii Resurrectio..., quasi dicat: «Ita debes intendere Sacre Scrip¬
ture, et sit tota intencio tua, ut si peruenire uis ad gloriam rationis, ut transire studeas per
calicem Passionis». Ita fecit Christus exemplum». Fol. 113r.
52 «Nunc dicat fidelis anima: «Trahe me post te», id est, «da uires posse sequi tua uestigia et uiam
per quam uenisti ad gloriam»«. Fol. 113v.
53 Можно даже себе представить, что в этом месте проповедник буквально нашел (или
планировал найти) глазами какого-то одного слушателя, указал на него рукой и адре¬
совал свою речь ему одному, подразумевая, однако же, всех присутствующих (какpars
pro toto). Так, по крайней мере, частенько поступают современные ораторы. Ср. так¬
же с Бертольдом Регенсбургским, вставлявшим в свои тексты призывы к представи¬
телям разных социальных и профессиональных категорий: «Вы, сапожники!», «Вы,
торговцы», или даже «Тьфу тебе, Адельгейд, с твоими длинными волосами!» «Адель-
гейд здесь явно не какая-то конкретная женщина, — вероятно, это имя было распро¬
странено, и Бертольд упоминает его, чтобы сильнее затронуть своих слушательниц».
Гуревич А. Я. Средневековый мир ... С. 189.
54 Ср.: «Средневековый человек всегда член группы, с которой он теснейшим образом
связан. Средневековое общество корпоративно сверху донизу. <...> Некоторые из
493
этих групп имели органический характер <...> [что, по моему мнению, верно пре¬
жде всего по отношению к монахам, жившим одной «семьей», но связанных с Богом
индивидуальными связями — Е. Л.]. Но человек средневековья всегда так или иначе
соотнесен с корпорацией. Связи, которые объединяли людей в группу, были гораз¬
до сильнее, нежели связи между группами или индивидами, принадлежавшими к
разным группам, — социальные связи средневекового общества были прежде всего
групповыми. <...> Каждый тип социальной группы имел и свои моральные установ¬
ки ...» Гуревич А. Я. Категории ... С. 200-201.
55 Отрывок из канона мессы по случаю Малых Литаний.
56 Все ссылки на первоисточники и другие вставки в квадратных скобках мои, они не
фигурируют в оригинале.
57 Экклезиастик — латинское название «Книги премудрости Иисуса, сына Сирахова».
58 Ср.: Sermo in rogationibus // Sancti Bernardi Opera / Ed. J. Leclercq, H. M. Rochais.
Roma, 1963. X 5. P. 122.
59 Op.cit. P. 121.
60 Имеется в виду, что человек не отрывает глаз от любимого, а палец — от больного ме¬
ста. Ср.: «Ubi amor ibi oculus, ubi dolor ibi manus». Lateinische Sprichworter und Senten-
zen des Mittelalters in alphabetischer Anordnung / Hrsg. H. Walther. Gottingen, 1965—1983.
S.v. 32036.
61 Цитата из литургического гимна «Царское знамя» (Vexilla Regis), сочиненного Венан-
цием Фортунатом (530-609) в честь реликвии Животворящего Креста и по сей день
используемого в литургии католической церкви.
494
Франсуа Артог
Авторитет времени
Время и авторитет: как время приобретает авторитет? Вот во¬
прос, который хотелось бы поставить. В статье «Что такое ав¬
торитет?» Ханна Арендт ясно показала связь между прошлым и
авторитетом. Сами слово и понятие, напоминает она, по про¬
исхождению римские, а вот греческая политическая мысль, со
• nodi стороны, ничего подобного не выработала. Для римлян очень
иажеп был сакральный характер акта основания: auctores imperii Romani
i omliloresque, по выражению Плиния (Naturalis historia 22. 5), в одно и
i о же время «зачинатели», «основатели» и «гаранты» римского могу¬
щества. Если следовать этимологии, авторитет — это то, что приумно¬
жает начатое, поскольку auctoritas отсылает к глаголу augere (увеличи¬
вать, приумножать, расти): авторитет — это то, что приводит к росту
Л в отсутствие авторитета основателей и вчера, и сегодня его заменяет
авторитет предков: auctoritas maiorumК
Продолжив рассмотрение, но не со стороны авторитета2, а со сторо¬
ны времени, вернее, их взаимоотношений, мы намерены изучить свя¬
зи между формами одного и другого3. Обязательно ли авторитет свя¬
зан с прошлым и только ли прошлое может становиться авторитетом?
Между кризисами того или иного времени и нападками на авторитет
вплоть до сегодняшнего дня можно отметить совпадения, но разве
этого больше нет? Так что вниманию читателя предлагается последо¬
вательное рассмотрение трех вопросов, неизбежно носящее эскизный,
а то и схематичный характер. Начнем, вслед за X. Арендт, с авторитета
прошлого: прошлое как источник авторитета, инициатор и создатель
авторитетов; как естественный носитель того действия увеличения,
прироста (augere), которое несет в себе этимология слова. Затем ав¬
торитет будущего: когда с конца XVIII в. господствующей категорией
времени понемногу начало становиться будущее, не оказалось ли оно
облечено той же ценностью, которую прежде придавали прошлому? И,
наконец, авторитет настоящего: в момент, когда кажется, что настоя¬
щее превратилось в недосягаемый горизонт, не стремится ли теперь
495
оно утвердиться в качестве источника, даже единственного источника,
авторитета? Имеет ли отношение авторитет, которым наделяется вре¬
мя, к тому, что можно было бы назвать злоупотреблением властью, или
в целом речь идет лишь о различиях в том, каким образом общества,
погруженные в историю, проживают свое время и, главное, находят
способы воздействия на него? Когда-то привычно разоблачали тира¬
нию прошлого, совсем еще недавно — будущего, а сегодня нередко се¬
туют на требования текущего момента или просто на настоящее.
I. Авторитет прошлого и restitutio
Авторитет и прошлое — сочетание самое известное, самое древнее и
самое очевидное. Прошлое воспринимается как плодородная почва
традиции и как арсенал, откуда черпает примеры для подражания
история, которая строится по модели historia magistra vitae. Достаточно
будет нескольких разрозненных замечаний, чтобы напомнить некото¬
рые ее формы, но также и побудить нас поставить под вопрос то, что
слишком просто и очевидно.
В свидетельствах недостатка нет. Перед нами открывается Рим
как колыбель auctoritas и ее прославление. Рим, согласно X. Арендт,
но прежде — согласно Варрону и Цицерону. Авторитет, которым при
этом наделялось прошлое, в общем продлился до того самого момен¬
та, когда Токвиль констатировал его смерть в обстановке пережива¬
ния последствий Французской революции. «Когда прошлое более не
озаряет светом будущее, разум бредет во тьме», — утверждает он на
последних страницах «Демократии в Америке»4. Можно ли хоть на
мгновение представить себе, чтобы, скажем, Катон или Цицерон в
конце периода Республики отважились высказать подобное сообра¬
жение? Сначала категория будущего должна отделиться от понятий
прошлого и настоящего и обрести самостоятельность. Заметим, что у
Токвиля написано: «будущее» — речь идет о том, что прошлое осве¬
щает не настоящее, а то что «будет». Старый порядок с точки зрения
истории — это как раз когда прошлое озаряло светом будущее, кото¬
рое приходило на смену минувшему, не повторяя его, но и не превос¬
ходя. Именно тогда разум не брел во тьме.
Рим, о котором идет речь, — это Рим, где правят «нравы предков»
(mos maiorum): mos, по словам Варрона, «предшествует обычаю». Обычай
имеет силу закона, тогда как в законе потребности нет. «Право, освя¬
щенное временем (vetustas), считается основанным на обычае в силу
всеобщего согласия без санкции закона»5. Именно в Риме устраивались
пышные похороны выдающихся людей, в которых на равных участво¬
вали выставлявшиеся по этому поводу маски предков. «Трудно пред¬
ставить себе зрелище более внушительное для юноши честолюбивого
496
ii ‘««I.породного. Неужели в самом деле можно взирать равнодушно на
• и* » оорамис изображений людей, прославленных за доблесть, как бы
• • I тип их, одухотворенных? Что может быть прекраснее этого зрели-
ц|1 ’ ‘ замечает Полибий, сумевший, как проницательный наблюда-
и -и., попять всю силу этого ритуала. Более развернуто об этом механиз¬
ма подражания упоминает и Саллюстий: «...я не раз слыхал, что Квинт
• I mi и I и Максим, Публий Сципион и другие прославленные мужи нашей
| р.мчда некой общины говаривали, что они, глядя на изображения своих
предков, загораются сильнейшим стремлением к доблести. Разумеется,
in мот воск и не этот облик оказывает на них столь большое воздей-
• мше; пет, от воспоминаний о подвигах усиливается это пламя в груди
видающихся мужей и успокаивается не ранее, чем их доблесть сравня-
1Ю1 с добрым именем и славой их предков»7. Созерцание образов пред-
1011 н их торжественная демонстрация во время траурных церемоний в
• <*м1.е и гражданской общине упрочивают авторитет примера, который
актуализируется, вернее, остается в поле зрения настоящего: в настоя¬
щем или в прошлом, с которым обращаются запросто, на равных.
Однако для Саллюстия, вынужденного против своей воли погру¬
зиться в otium, счастливое время славного подражания миновало, и
Республика умирает. Теперь, замечает он, если и есть еще такое под¬
ражание, оно выбирает своим предметом пороки; речь идет о сопер¬
ничестве с предками не в доблестях, а в богатстве или огромных тра¬
тах напоказ. Эта эпоха кризиса сопровождается ощущением времени,
которое проходит, уже прошло: tempus fugit. «Время (vetustas) искажает
и уносит все. Кого ты видел в юности красивым, в старости становит¬
ся уродливым», — пишет Варрон (De lingua Latina, V. 5), подразумевая
и Республику. Время стирает из памяти и грозит забвением. Отныне
имеется «прежде», которое удаляется. Этим объясняется значимость
антикварного подхода и самой фигуры Варрона именно как автори¬
тета в эпоху кризиса, как заменителя: он старательно собирает то, что
когда-то знали, не обучаясь, но теперь уже не знают. Только осторож¬
но: не надо поддаваться тяге просто к curiositas в отношении прошло¬
го. Вопреки таким (всего-навсего) любознательным умам, Цицерон
настойчиво утверждает ценность auctoritas прошлого, и именно пото¬
му, что необходимо иметь в виду подражание великим примерам.
Работая на провозглашенную Августом политику реставрации (,resti¬
tutio), Тит Ливий замечал: «Мне бы хотелось, чтобы каждый читатель в
меру своих сил задумался над тем, какова была жизнь, каковы нравы,
каким людям и какому образу действия — дома ли, на войне ли — обя¬
зана держава своим зарожденьем и ростом...»8: рост, который прошлое
унесло с собой, как раз и должен (снова) обрести авторитет. Ведь Август
представлял себя новым основателем (restitutor) Рима, или новым Ро-
мулом. Его «Деяния» (Res gestae divi Augusti) свидетельствуют об этом со
497
скрупулезной точностью. При восстановлении древних храмов Города
речь шла вовсе не об историческом наследии или памятниках, а о ле¬
гитимации нового порядка вещей с помощью опоры на все прошлое в
целом — восстановленное, вернее, вновь освященное тем, кто, занимая
должность великого понтифика, ведал временем. Уместно сослаться на
верное суждение Тацита об этом моменте: «Внутри страны все было спо¬
койно, те же неизменные наименования должностных лиц», но «основы
государственного порядка претерпели глубокое изменение, и от обще¬
ственных установлений старого времени нигде ничего не осталось»9.
Всякая операция restitutio по сути своей ориентирована на текущий
момент, поскольку проводится с целью действовать в настоящем и воз¬
действовать на него, но тем не менее ищет в прошлом (времени леген¬
дарных или реальных основателей) прирост, в котором она сознательно
нуждается для того, чтобы навязать себя. Это операция для кризисных
времен — она превращает то, что было раньше, в прошлое как ресурс и
носитель значения прецедента. Она задает некоторую дистанцию (рес¬
публика прежнего времени), чтобы извлечь из нее часть своей силы: ве¬
личие прошлого versus заурядность настоящего. А затем, не переставая
подчеркивать эту дистанцию, она стремится сократить ее с помощью
переноса. Новое начало есть начинание заново, как таковое приобрета¬
ющее силу и авторитет. В конечном счете restitutio можно анализировать
как операцию захвата и переноса (captatio и translatio) авторитета про¬
шлого на настоящее, но во имя прошлого, которое присваивается.
Христианство и церковь: авторитет и прошлое?
Рим представляет главный (и сам по себе, и с точки зрения воздей¬
ствия на последующий ход западноевропейской истории) опыт авто¬
ритета прошлого. Но предъявляет он нам его в сложной и разработан¬
ной форме, где можно ясно уловить моменты кризиса и оспаривания,
ответом на которые как раз и служила такая операция, как restitutio
Августа. Для рассмотрения более примитивного состояния этой мо¬
дели удобно обратиться к тому, что Марсель Гоше называет временем
ранних религий: его отличало «абсолютное господство основопола¬
гающего прошлого, полновластной традиции, которые существуют
прежде личных предпочтений и безоговорочно подчиняют их себе
как общий закон или норма, извечно действующие для всех»10. В хо¬
листическом обществе такого образца, по определению Луи Дюмона,
«внешнее налагается как источник, а неизменное — как норма».
Что в этой римской схеме нарушается с наступлением христиан¬
ского монотеизма? Ведь вместе с ним на несколько веков установи¬
лись новое время и не известный прежде авторитет. Разве Иисус не
предстает как тот раввин, который в одно и то же время и радикально
498
• и Ii.ipiiitiicr авторитет прошлого, и ссылается на него? Более того, за-
'ЦП1ЧГ г, что, повторяя это прошлое, он его осуществляет и придает ему
■ и ни n.iii смысл. И здесь Книга, превращаясь в Ветхий Завет, находит
« ним истинный авторитет, заключающийся в «подготовке» к прише-
» I пню Мессии. Евангелия и еще более послания апостола Павла по-
< тяпио свидетельствуют об этом, и так вплоть до «Приготовления к
I намгелию» Евсевия Кесарийского. От Моисея к Иисусу, от Завета к
игре, от ветхого человека к новому — раннее христианство взывало к
модели не restitutio, a praeparatio. Не будучи завершенным, прошлое
оказывается превзойденным, но все же сохраняется лишь постольку,
поскольку поддается истолкованию в связи с настоящим.
Имеем ли мы дело, несмотря ни на что, с некой операцией по леги-
шмации настоящего? Конечно, но только при этом с невероятной уве¬
ренностью или настойчивостью провозглашается примат мессианского
настоящего, которое озаряет светом прошлое (но также и будущее). И
и юна авторитет прошлого утверждается, но по тем направлениям и в тех
пределах, которые устанавливает это победоносное толкование, всегда
I (> твое сделать выбор между буквой и духом. Здесь не настоящее клянет¬
ся (более или менее напыщенно или хитроумно) в верности прошлому,
как в случае restitutio, а прошлое должно присягнуть (в действительности)
I ia верность настоящему. Обращение — не пустое слово. Формулировки,
в которых его описал Павел, обращенный в христианство фарисей, весь¬
ма сильные, даже жестокие и к тому же требовательные.
Воплощение Сына Божия открывает новое время, где пропасть
между «до» и «после» никогда уже нельзя будет заполнить. Именно
поэтому всякая restitutio отныне становится не просто невозможной,
но и абсурдной. Кто бы стал взывать к Ветхому Завету? А то время,
которое начинается со Страстей Христовых и Воскресения, мыслит¬
ся как промежуточный этап, который должен продлиться до Второго
пришествия Христа. То есть оно принадлежит настоящему, но вос¬
принимаемому в поле напряжения между «уже» и «еще не»: все уже
исполнилось, но еще не завершилось. По словам Августина, это также
и время старости мира, поскольку это время ожидания (краткого, как
надеются) конца. Слова апостола Павла — «забыв то, что позади, и
простираясь к тому, что впереди», — передают настроение умов в об¬
щинах ранних христиан. Для преодоления пути, который оставалось
пройти, должно было хватить веры в воскресение и слов причащения:
«Это совершайте в память обо Мне». Ибо евхаристия — одновремен¬
но и поминовение того, что, случившись единожды и навсегда, не¬
обратимо ушло в прошлое, и его повторение, а значит, актуализация,
или превращение в настоящее. И получается, что это прошлое не про¬
ходит, не должно проходить, дабы всегда оставаться настоящим и дей¬
ствующим.
499
Но что происходит, когда ожидание затягивается, когда настоящее
время жизни Иисуса несмотря ни на что становится прошлым, когда
уходят последние свидетели, когда апостолов больше нет, а церковь ста¬
новится учреждением? «Уже» начинает набирать вес, а горизонт «еще не»
отодвигается все дальше. Столкнувшись с множественностью ходивших
в народе повествований, которые к тому же обосновывали сектантское
поведение, церковь оказалась вынуждена определить корпус канониче¬
ских текстов, которые должны были служить авторитетом и давать воз¬
можность отличать правильную веру от ереси. Это было сделано в конце
IV в. Хотя церковь провозглашает своей задачей, миссией и оправдани¬
ем полномочное посредничество в передаче слов Христа, все же посте¬
пенно приобретает очертания время апостолов, изначальное время, на
возвращении к которому, под видом reformatio, могли настаивать в тече¬
ние веков многочисленные реформаторы, в частности Лютер. Так вновь
обретает некоторую легитимность операция restitutio — с целью избежать
забвения и иных отклонений от истинной традиции. Точнее, схема resti¬
tutio соединяется с моделью (тоже античной) historia magistra — истории
как поставщика примеров для подражания. Обе сходятся в подражании
Христу. Происходит обращение к прошлому, которое стремятся обрести
в его первоначальной чистоте, откуда и абсолютная непререкаемость
его авторитета, но в то же время это прошлое не вполне аутентично, ибо
всякий раз при совершении евхаристии присутствует Иисус и, кроме
того, открытая им история Спасения еще не завершена. Возвращение к
«уже», его реактивация при посредничестве церкви, с тем чтобы лучше
подготовиться к «еще не», ничуть не обращено к прошлому. Церковь как
институт ловко обращается со связью между прошлым и настоящим.
Гуманисты и античное прошлое
Эпоха Возрождения занимает выдающееся место в истории, так как
здесь мы имеем дело с прямо заявленным повторением римской опе¬
рации restitutio. Если для итальянских гуманистов, в отличие от Авгу¬
ста, осуществление высшей власти непосредственной целью не было,
все же оно немаловажно. Открытие заново латинского языка и па¬
мятников античности гуманисты представляли как restitutio Рима: как
новое основание. В более широком смысле, в литературных баталиях
и борьбе за образованность происходило не что иное, как формиро¬
вание культуры, без которой невозможно существование общества. В
каком прошлом узнают себя его элиты, какой истории могут они под¬
ражать? Вспомним Макиавелли, избравшего предметом рассмотрения
первые книги Тита Ливия.
Но борьба эта ведется с прямо названным противником — схола¬
стикой — и с тем временем, которое всячески поносят и начинают
500
"tx. uмчать как «промежуточное время», или Средние века: эпохатем-
ммм.1 и невежества, которую нужно каким-то образом перешагнуть
и in предать забвению, чтобы вновь обрести сияющее прошлое антич-
м* м ш и осветить настоящее. Изобличая пороки современного ему
и«м питания, Макиавелли настойчиво призывает без колебаний обра-
м|.11 вся к примерам из древности, в отличие от тех, кому «такое подра-
| .nine кажется невозможным, как будто бы небо, солнце [...] люди от¬
мщаются от того, чем они были когда-то»11. От Петрарки и до Эразма
\tmlia humanitatis мыслились in actum или ad vitam: чтобы жить и дей-
< I ж тать. О книжном и мертвом знании не было и речи. Древних авто¬
ром читали и издавали затем, чтобы побудить настоящее возвыситься
/ю уровня античного прошлого. И если тогда «строили из античных
< ион»12, то речь шла именно о созидании нового мира.
Если curiositas эпохи гуманизма и ведет к признанию auctoritas антич¬
ного прошлого, эта restitutio не собирается посягать на христианские
.шторитеты или, во всяком случае, на auctoritas Христа и Писания. Од-
м.чко в принципе это то же движение, которое стремится вновь обре¬
сти апостольские времена во всей их чистоте (и мощи), а древние тек¬
сты — во всей их подлинности. Вот Эразм предпринимает критическое
издание Евангелия. Это было делом филологии. Понятно, что церковь
питала более чем явное недоверие в отношении греческого языка и не
останавливалась перед осуждением многих его ревнителей13. Ее духов¬
ный авторитет оказался под серьезной угрозой с тех пор как возврат к
букве открыл возможность все более и более точно уяснять дух. К тому
же, непростым было упражнение, заключавшееся в том, чтобы крепко
стоять в христианском универсуме, совершая при этом полный поворот
по направлению к языческим авторитетам. Достаточно ли их «христиа¬
низировать», предлагая аллегорическое прочтение? Или интерпретиро¬
вать их, так или иначе используя приемы толкования, с помощью кото¬
рых христиане на протяжении веков осваивали Библию? Здесь есть, по
крайней мере потенциально, конфликты авторитетов, в которых также
сталкиваются и времена: античное прошлое versus прошлое библейское.
II. Авторитет и будущее
Переход от авторитета прошлого — с помощью стратегической опера¬
ции restitutio, устанавливающей связь между прошлым и настоящим, —
к авторитету будущего в западной традиции означает перемещение от
«уже» к «еще не». Отказаться от «уже» и вложить все силы в «еще не».
Небо спускается на землю, легендарный золотой век оказывается более
не позади, а впереди: дело заключается не в том, чтобы его вернуть, а в
том, чтобы приблизить его наступление. Однако в то время как возвра¬
501
щение к «уже», осуществлявшееся гуманистами, оставалось в христиан¬
ском круге идей, стараясь его обогатить, а то и упрочить, обращение к
«еще не» сопровождалось охватившим Европу движением секуляриза¬
ции, или, точнее, само стало его формой. Можно выявлять последова¬
тельность его отдельных этапов14 или, напротив, подчеркивать провоз¬
глашаемый им разрыв. С точки зрения Ганса Блюменберга, Новое время
в действительности не сводится к секуляризации прежнего богословско¬
го содержания и не исчерпывается провозглашением самоутверждения.
Во всяком случае, приверженцы тезиса о секуляризации, где на смену
теологии приходит телеология, а эсхатологии — прогресс, на самом деле
лишают Новое время легитимности, так как при этом оказалось бы, что
оно все лишь заблуждается на свой счет. Напротив, следует принимать
всерьез волю к размежеванию, в которой, по мнению Блюменберга, ко¬
ренится легитимность Нового времени, вовсе не упуская при этом из
виду несовпадение между намерением и его исполнением15.
С точки зрения авторитета времени, с тех пор как люди начинают
думать, что они делают историю, они становятся ответственными за
свое будущее. Значение будущего растет. «Еще не» (употребляю это
выражение в последний раз) стремится отныне регулировать то, что
есть, и задавать свои стандарты тому, что было: оно служит мерой
прошлого и носителем того, что должно быть. Но как же наделить это
«еще не», это будущее формой и силой? Как к нему идти? Как извест¬
но, дело это не решилось где-нибудь «здесь и сейчас». Мы ограничим¬
ся несколькими пунктирными точками среди множества возможных.
«Instauratio magna» Фрэнсиса Бэкона (1620) представляет собой хре¬
стоматийный пример. Уже не restitutio, a instauratio, однако instaurare
означает и «восстанавливать», и «обновлять». Так и в опубликованной
в 1446 г. «Roma instaurata» Флавио Бьондо славил папу за «восстановле¬
ние и ремонт обрушившихся или изуродованных зданий» (instauras ге-
ficisque), в то время как сам он, описывая и античный и христианский
Рим, ставил свое перо на службу этого восстановления-обновления.
Как было замечено, уже в Вульгате именно это слово использовалось
для обозначения восстановления Храма. «Вполне возможно, исполь¬
зуя это слово, Бэкон проводил аналогию между своим собственным
замыслом и восстановлением Соломонова храма»16. В его последнем
произведении, «Новой Атлантиде», иудейский царь упоминается, так
как дом науки и ученых называется именно «Дом Соломона». Одна¬
ко здесь мы касаемся самой сути незавершенного утопического пове¬
ствования, цель которого — «доказать» превосходство и благодетель¬
ность власти ученых. Все покоится на их способности «наблюдать»
природу и людей (Дом назван «прозревающим оком королевства»),
но время само по себе не служит носителем авторитета (прошлое —
определенно нет или уже нет, а будущее — не как таковое).
502
И 1ик жшии-посвящении королю в «Великом восстановлении»
»• м мм /П1Ч обозначения своих устремлений использует двойное выра-
• - миг regeneratio et instauratio scientiarum. Для иллюстрации он решил
■ и .mi t I и I ь па фронтисписе изображение корабля, на всех парусах про-
н-м.т.мощсго Геркулесовы столбы. Тем самым, видимо, утверждает-
• I намерение решительно порвать с современной наукой, еще более
,< шптасмое легендой на гравюре: Multipertransibunt et augebitur scientia
i Mi юте пройдут и умножатся знания»). Речь идет именно о будущем
11 по .ип оритете, но об авторитете, который придет от науки. К тому же
ом но замечено, что в тот самый момент, когда Бэкон порывает с про-
||| а мм, с авторитетами старого мира, он в действительности опирается
(и древнейший текст: Библию. Оказывается, девиз вторит стиху про-
рока) (а и и ила (12:4) «Многие будут ходить туда и сюда, и знание умно-
1.М Ю1»17. По справедливому замечанию Энтони Графтона, «Бэкон мог
представить себе новый мир не только потому, что узнал новые факты,
но потому что он унаследовал самое яркое предвидение новизны из
аревмейшей, как он считал, книги. Он понимал будущее в категориях
пророчества»18. Мы здесь оказываемся на пороге. Речь идет о том, что-
ьы избавиться от прошлого, освободиться от «древних», устремиться к
неизведанному, прибегая к наблюдению, но еще не о том, чтобы при¬
дан» будущему самому по себе приоритетное значение.
В более длительной перспективе следующий пример дает пара, ко¬
торую долго составляли «древние» и «новые»19. История их отмечена
многочисленными спорами, вплоть до полного переворота, произве¬
денного Шарлем Перро в «Параллели между древними и новыми ав¬
торами» (1688). Авторитет «древних» был подорван, и о restitutio боль¬
ше не было и речи. Одним из главных направлений этой операции по
переносу авторитета стало развитие темы совершенства. Ведь совер¬
шался переход от утверждения совершенства «древних» к рассужде¬
ниям о степенях совершенства, присущих тем и другим: свое совер¬
шенство было у «древних», имеется оно и у «новых». Затем намечается
связь с мотивом способности к совершенствованию20. Это происходит
еще до того, как стали просто-напросто рассуждать, руководствуясь
схемой прогресса, всю руководящую (и утопическую) мощь которой
явил Кондорсе в «Эскизе исторической картины прогресса человече¬
ского разума» (1794), где он в конце рисует «картину будущих судеб
рода человеческого». Время как таковое теперь целиком включается в
игру и становится полноценным действующим лицом. Речь идет уже
не о времени, которое уносит все с собой, но о времени, которое уно¬
сит, потому что также и приносит, ибо оно чревато будущим. Отныне
то, что отжило свой век, должно уступить место: прошлое становит¬
ся прошедшим, поскольку оно пройдено, а будущее, в свою очередь,
наделяется все более значительным авторитетом. Наряду со знамени¬
503
тыми людьми в духе Плутарха появляется новая порода великих лю¬
дей — предтечи, мечтатели, одинокие гении. Опережая свое время,
великий человек (в романтических одеждах) становится восприемни¬
ком будущего, и когда-нибудь История его признает.
Последним примером рассматриваемых сдвигов могут служить
превращения понятия «утопия», введенного Томасом Мором в 1516 г.
Остров Утопия — это радикальное «не здесь». Если по-разному обыграть
название, чем не преминули заняться уже самые первые читатели Мора,
то получится, что остров этот — и место, которого нет нигде (outopia), и
счастливый край (<eutopia), и не существующее никогда (<oudetopia)21. Он
не вписывается ни в удаленное прошлое (чудесным образом уцелевший
золотой век), ни в далекое будущее (прообраз того, чем, возможно, од¬
нажды станет Англия). Утопия, расположенная где-то по направлению
к Новому Свету, так как указывается, что Рафаэль Гитлодей путеше¬
ствовал вместе с Веспуччи, принадлежит иному пространству и пред¬
ставляет собой некий параллельный мир. Временным связующим зве¬
ном между обоими островами выступает Рафаэль, а его повествование
строится как игра зеркальных отражений: совершается переход от одно¬
го (общественное устройство Англии) к другому, и это вымышленное
другое (Commonwealth — общественное достояние в собственном смыс¬
ле слова, без частной собственности) отбрасывает на первое абсолютно
новый образ его самого. Однако мало того, что прекрасный остров уто-
пийцев не вписывается в пространство географии, ему нет места и в ли¬
нейном построении времени: он пребывает в ахроническом по существу
«сейчас». Время никак не выступает носителем авторитета.
Оно становится таковым, как известно, с конца XVIII в., когда
«новые» окончательно отрываются от «древних» и переносят на бу¬
дущее значение приоритета (прироста), прежде придававшееся про¬
шлому. Утопические построения следуют в том же направлении, в них
отводится место способности к совершенствованию и допускается
теория прогресса. Первым произведением, в котором это проявилось
вполне, стал «2440 год» Луи-Себастьяна Мерсье (1740—1814). Издан¬
ная в 1771 г. книга, отвечавшая ожиданиям публики, пользовалась
огромным успехом во Франции и во всей Европе. Само ее заглавие
говорит о том, что утопия приобретает временное измерение, впи¬
сываясь в хронологию всемирной истории22. Отныне мы уже не «не
здесь», в параллельном мире, а впереди — семьсот лет спустя. Посред¬
ством сновидения рассказчик оказывается заброшен из последних лет
правления Людовика XV в 2440 год. Утопия превращается в предвос¬
хищение, представляя свершившимся то, чего еще не было. Конец аб¬
солютизма, фанатизма и нетерпимости приводит к прогрессу разума.
Бастилия давным-давно исчезла. Сон завершается посещением лежа¬
щего в руинах Версаля. Но парижане XXV в. знают, что возможен и
504
'мчмюйший прогресс: «мы всего лишь на середине лестницы», гово¬
ри г они странному посетителю. Утопия Мерсье — вовсе не застывшая
и совершенстве, она осознает себя в развитии и становлении. Короче
11 торя, у будущего еще имеется авторитет в запасе.
1еперь начинается игра по открытию новых времен, подобно тому,
I лк раньше, с XVI в., всячески обыгрывали открытие пространства Но¬
ною Света. Тогда туда помещали иные, даже совершенно утопические
пространства, теперь стали разворачивать картины иных, явно футу¬
ристических времен. Никто не выразил открытие этого нового месси-
лнекого времени более верно, чем Сен-Симон: «Воображение поэтов
| к >мещало золотой век у колыбели человечества, среди невежества и гру-
оости первобытных времен; скорее туда следовало бы отправить как раз
железный век. Золотой век человечества вовсе не позади нас, он впереди
иле, он — в совершенном общественном устройстве; наши отцы его не
видели, дети наши однажды к нему придут; наше дело — проложить им
туда дорогу»23. Речь идет уже не о совершенстве «новых», даже не о со¬
вершенстве Просвещения, оно еще только должно наступить.
В течение XIX в. утопия присутствует постоянно, но нередко поня¬
тие это употребляется в уничижительном, а то и оскорбительном (по¬
сле 1848 г.) смысле, чтобы заклеймить опасные социальные химеры.
Маркс и Энгельс противопоставили «утопическому социализму» свой
«научный социализм». Авторитет времени — это само по себе еще не
все, он находит свое наиболее верное воплощение в классовой борьбе.
Конечно, революция понимается как великая футуристическая надеж¬
да, но к ней ведет потребность в самоосуществлении как правильная
экстраполяция, установленная научным образом исходя из настояще¬
го, полного нищеты и борьбы, и ведущая к царству будущего24. В этом
распределении времени настоящему надлежит себя преодолеть, пре¬
образовать, отменить, причем все быстрее и быстрее, меряя себя ар¬
шином будущего, которого еще нет, но от которого исходит свет и весь
авторитет. Разумеется, авторитет этот, возлагаемый на будущее, деле¬
гируется или (уже) отбрасывает свет на его зачинщиков, его теорети¬
ков или его певцов — тех, кто уже является (великими) людьми буду¬
щего (мечтатель, революционер, авангардист, художник, стремящийся
свернуть шею прошлому). А против них — «древний», предстающий
охранителем того, что есть, или поборником возврата к авторитету
прошлого: пассеист, сторонник реставрации, реакции, контрреволю¬
ционер или просто буржуа, время которого скоро пройдет.
В данной схеме, здесь лишь слегка намеченной, кто придает все боль¬
ший авторитет будущему и что происходит с restitutio? Остается ли место
для этой модели, прочность и гибкость которой были отмечены выше,
и если да, то за счет каких изменений? Ответ, заслуживающий размыш¬
лений, дала Французская революция, когда ей наспех и под давлением
505
событий пришлось вырабатывать теорию достояния (patrimoine). Дей¬
ствительно, как же это в одночасье (или почти: с 1789 по 1792 г.) совер¬
шился переход от уничтожения к сохранению? От искоренения следов
авторитета проклятого прошлого до сохранения и сбережения? Но чего?
Того, что переходит в наследие. С одной стороны, шедевры прошлого
в каком-то смысле дожидались наступления этого дня (освобождения
народа), чтобы в полной мере вручить ту весть о свободе, носителями
которой по своей сути они были с самого начала. С другой стороны, в
то же самое время, когда настоящее управомочено ими обладать, это
обновленное настоящее обязуется их restituer. оно получило их лишь на
хранение. Чтобы отдать кому? «Времени», которое выступает по отно¬
шению к ним, по выражению Франсуа Буасси д’Англаса, «верховным
собственником»25. Если и есть restitutio, она производится в направлении
будущего. Теперь дело не в том, чтобы вернуть то, что было прежде, ради
обеспечения собственной легитимности, а в том, чтобы самим быть го¬
товыми отдать то, что было получено. Restitutio становится вопросом на¬
следия и мыслится в логике идеи достояния. Она неразрывно связана
с формированием особого места — музея. Там некоторые проявления
прошлого, прежде всего предметы искусства, собираются, сохраняются,
но также и отделяются. Они оказываются в том пространстве, где окон¬
чательно изымаются из обычного времени, чтобы войти в то, что стано¬
вится вечностью искусства. Они освящаются авторитетом времени.
III. Авторитет настоящего?
В заключение, появляется третья фигура, объединяющая настоящее и
авторитет. Какой «прирост» настоящее само, как таковое может нести
в себе? Авторитет прошлого держался на подражании. Так что прошлое
не было действительно таковым, сопрягая «уже не» и «всегда здесь» в
повседневной очевидности традиции. В такой конфигурации restitutio
представала операцией, позволяющей придать легитимность новому
настоящему, прибегая к авторитету прошлого. Restitutio черпала свою
силу в том самом разрыве, с которым она в то же время вроде бы не со¬
биралась считаться. Делая своим то, что было в начале, получали воз¬
можность начать снова, как Август в роли нового основателя Рима.
С наступлением времени, открытого христианством, впервые по¬
является настоящее, наделенное авторитетом. Но прошлое, призван¬
ное на службу этому настоящему в качестве praeparatio, удерживает
свои позиции. Хотя оно и превзойдено, оно также и сохранено, заняв
свое истинное место. А само настоящее, воспринимаемое в основопо¬
лагающем напряжении между «уже» и «еще не», — настоящее месси¬
анское (ибо в любой момент «еще не» может воссоединиться с «уже»
506
пн тором, окончательном пришествии Христа), оно может снова и
• иона вписываться в историю спасения. Мы видели, каким образом
n stitutio как реактивация изначального состояния и критическая поза
ифппайо) могла все же находить себе место для действия: к ней по-
■ I ош Iно прибегали реформаторы всех мастей.
Для того чтобы с наступлением Нового времени возобладал авто¬
ритет будущего, должны были произойти определенные сдвиги. Из
опознания разрыва с прошлым вытекает восприятие этого прошло-
m как минувшего, необратимо пройденного. Оно значимо лишь по-
* гольку, поскольку смогло породить предшественников, а то, что еще
продолжает существовать или сопротивляется, как пережиток, обре-
■ичю исчезнуть, все быстрее расплываясь в очертаниях. Больше и речи
меч о том, чтобы его вернуть, если и есть какие-то уроки, они идут из
будущего. Так, Токвиль, глядя на Францию из Америки, т. е. словно
in будущего, чтобы лучше понять неудержимый ход выравнивания
условий, представлял себя «впередсмотрящим», взявшимся «мечтать
о грядущем». Как человек, вышедший из старого режима, он лучше
многих других умел переноситься в будущее и научился глядеть из
будущего. Путешествие в Америку позволило осуществить небыва¬
лый опыт historia magistra, перенос авторитета, в ходе которого буду¬
щее занимает место, до того отводившееся прошлому. О таком пере¬
ворачивании затем в изобилии свидетельствуют утопия революции и
многочисленные манифесты футуристов. Отныне уже настоящее, а
не прошлое рассматривается как приготовление будущего. В крайнем
пределе именно в этом главный смысл настоящего, у него нет соб¬
ственных оснований, нет авторитета. Оно — проводник будущего.
В последние три десятилетия с таким распределением времени
было покончено. Авторитет будущего распался, в старой Европе это
произошло раньше и в большей степени, чем где-либо еще. Здесь не
место описывать этот масштабный феномен, включающий в себя
множество компонентов. Если остановиться только на времени, то
наблюдалось появление и все большее распространение выражения
«кризис времени»26. Главным признаком этого кризиса представля¬
ется растущее значение категории настоящего, как будто бы настоя¬
щее стало своим собственным горизонтом, как будто больше нет ни
прошлого ни будущего, а только настоящее, каждый день придумы¬
вающее прошлое и будущее, которое ему нужно. Настоящее всеобъ¬
емлющее и вездесущее. Уже Токвиль связывал передовой характер
демократии с расшатыванием форм времени: «Демократия не только
заставляет каждого человека забывать своих предков, но отгоняет мыс¬
ли о потомках и отгораживает его от современников; она постоянно
принуждает его думать лишь о самом себе, угрожая в конечном счете
заточить его в уединенную пустоту собственного сердца»27. Ясно, что
507
демократическая эмансипация сопровождалась изменениями в от¬
ношении к времени, начиная с упадка авторитета прошлого в поль¬
зу, как мы видели, авторитета, придаваемого будущему Однако ныне
значительный прогресс индивидуализма, переживаемый западными
обществами, в сочетании с сопровождающими его всевозможными
формами разъединенности совпадает с отменой авторитета будуще¬
го. Будущее — больше не надежда, а угроза, однако нет речи и о том,
чтобы попытаться реактивировать авторитет прошлого. Может ли это
сегодняшее настоящее быть носителем приоритета, который когда-то
приписывался прошлому, а еще недавно будущему?
Став термином-знаменосцем, настоящее стало тем, к чему нужно
взывать или ради чего необходимо мобилизовать свои силы. Нужно:
заботиться о настоящем, жить в настоящем, наблюдать его, пони¬
мать и объяснять его все лучше и быстрее, чтобы понять самих себя,
уметь без промедления отвечать на его требования. Некоторые исто¬
рики, занимающиеся «историей настоящего времени», представляют
себя посредниками настоящего: им поручено «объяснять настоящее
настоящему». Срочность — это фигура, все более диктуемая настоя¬
щим, которое стало вездесущим. Отныне утопия не находится ни в
ином месте, ни впереди, это и не зеркало или мираж футуристов, но,
вернувшись к себе на родину, в само настоящее, она помещается, как
отмечает Марсель Гоше, в пространстве расхождения между прин¬
ципами, к которым апеллируют наши общества, и реальностью их
воплощения. Отсюда вытекает возможность бесконечного разобла¬
чения, от «это должно было бы быть совсем по-другому» до «это не
может быть иначе»28. Чтобы все лучше отвечать требованиям настоя¬
щего, каждый должен быть гибким и подвижным, все более и более.
А политик, у которого больше нет времени быть мечтателем, посто¬
янно бежит за настоящим, рискуя превратиться в презентистского
акробата-конторсиониста, авторитет у которого соответствующий —
эфемерный.
Довольно ли этих нескольких беглых штрихов для вывода о том,
что настоящее приобретает авторитет или даже само становится един¬
ственным его источником? Вероятно, нет. Но проделанный нами путь,
по крайне мере, заставляет поставить вопрос. В этом, нашем настоя¬
щем, кажется, нет места ни для restitutio, ни для разрыва с последующим
размежеванием, которые служат двумя симметричными и противопо¬
ложными способами артикулировать прошлое, настоящее и будущее29.
Первый отдает приоритет прошлому, второй — будущему. Нам остается
одно лишь настоящее, вместе с диагнозами, которые с легкостью ставят
то здесь, то там: «кризис времени», «кризис авторитета».
508
Примечания
I \ичиИ II. La crise de la culture. P., 1972. P. 121—185. (речь идет о статье «What is Autho-
iiiv?», опубликованной впервые в 1961 г. в сборнике X. Арендт «Between Past and Fu-
iinc»).
< м. недавнюю книгу: Revault d’Allonnes M. Le pouvoir des commencements. Essai sur
I'.tiitoritd. P., 2006.
Предварительную версию этих размышлений см.: Hartog F. Ouverture Autorites et
lemps // Les Autorit6s, Dynamiques et mutations d’une figure de ref6rence a PAntiquite /
Sous la dir. de D. Foucault et P. Payen. Grenoble, 2007. P. 23—33.
' iocqueville A. de. De la d6mocratie en Amerique. P., 1985. T. 2. P. 399.
МоаШ C. La raison de Rome. La naissance de P esprit critique & la fin de la Rёpublique.
E, 1997. P.32.
'• Полибий. Всеобщая история. M., 2004. С. 388. (Пер. с греч. и комм. Ф. Г. Мищенко).
(аллюстий Гай Крисп. Сочинения. М., 1981. С. 41. (Пер. с лат. В. О. Горенштейна).
II Ливий Тит. История Рима от основания Города. В 3 т. М., 2002. Т. 1. С. 10. (Пер. с лат.
В. М. Смирина).
’’ Тацит Кай Корнелий. Сочинения. В 2 т. М., 1969. Т. 1. С. 8. (Пер. А. С. Бобовича).
(lauchet М. Le d6senchantement du monde. Une histoire politique de la religion. P, 1985.
P. 18.
11 Machiavelli N. Discours politiques sur la ргеппёге dёcade de Tite-Live (traduction). P, 1952.
P. 378.
I ’ Rico F. Le reve de Phumanisme. De Рё^ащие a Erasme. P, 2002. P. 41.
II Saladin J.-Chr. La bataille du grec к la Renaissance. P., 2000. P. 9—11.
11 Lowith K. Histoire et Salut. Les ргёзиррозёз tl^ologiques de la philosophie de Phistoire.
R, 2002.
" Blumenberg H. La №gitim№ des temps modemes. P., 1999. P. 11—19.
1,1 Zagorin P. Francis Bacon. Princeton, 1998. P. 76.
w «Many shall pass to and fro, and knowledge shall be increased!.
18 Grafton A. New Worlds, Ancient Texts. The Power of Tradition and the Shock of Discovery.
Cambridge (Mass.), 1992. P. 217.
14 Hartog F. Anciens, modemes, sauvages. P, 2005.
2(1 Слово «perfectibilte» в 1755 г. употребил Руссо (Deuxi£me discours, p.142). Только в
1771 г. оно появилось в словаре Трево и в 1798 г. в словаре Академии.
21 [More Th.\ The Complete Works of St. Thomas More. Vol. 4. Utopia / Ed. by Edward Sturtz,
s.j. and J.H. Hexter. New Haven, London, 1965.
22 Mercier L.-S. L’an deux mille quatre cent quarante. Reve s’il en fut jamais. 1771 (1786 —
окончательный текст); Trousson R. Voyage au pays de nulle part. Bruxelles, 1998.
23 [Saint-Simon Cl.-H. de.] CEuvres de Claude-Henri de Saint-Simon. P., 1966. T. I. Vol.l.
P. 247-248.
24 Gauchet M. Visages de Pautre. La trajectoire de la conscience utopique // Le D6bat. 2003.
125. P. 118.
25 Цит. no: PommierEd. L’Art de la ИЬеПё. P., 1991. P. 153-166.
26 Hartog F. Rёgimes d’historicte. Presentisme et experiences du temps. P., 2003.
27 Tocqueville A. de. Op. cit. T. 2. P. 10.
28 Gauchet M. Visages de Pautre... P. 120.
29 Впрочем, restitutio и разрыв друг друга не исключают. В реальной истории бывало
смешение того и другого (например, в ходе Французской революции).
Перевод с французского Е. В. Ляпустиной
509
Пол Фридман
Средневековая кухня1
Арон Гуревич учил нас смотреть на средневековую культуру,
особенно народную культуру, с разных сторон, представляя ее
в выгодном свете. Не принимая резкого разделения на куль¬
туру элиты и массовую культуру, он скорее раскрывал в сво¬
их работах изменчивость, взаимное проникновение и взаи¬
мосвязь этих двух культур и их взгляда на мир и сверхъестественное.
Кроме того, он подверг сомнению неявное предположение о резкой
грани, отделяющей историка от прошлого. Не принимая точку зрения
статичной антропологии — наблюдателя, с целью удобства изолиро¬
ванного от наблюдаемых явлений, — он скорее исходил из предпо¬
ложения о том, что наблюдатель вовлечен в изучаемое явление, уже
имея свой план и свою концепцию.
Тема, кратко обсуждаемая здесь, — средневековые теории питания
и кулинарии, — это не просто, некие ненужные эксцентричные идеи
о здоровье, но это и не последовательная система взглядов на мир.
До некоторой степени она отражает тот динамичный, многогранный
характер средневековой культуры, который был выявлен в новатор¬
ских исследованиях нашего недавно ушедшего выдающегося коллеги.
Средневековые кулинарные вкусы и представления о здоровье обра¬
зуют внутренне противоречивую и сложную конфигурацию подхо¬
дов к проблеме питания. Эти подходы включают размышления о том,
какая пища была характерна для разных классов, почему некоторые
продукты приносили вред, а также выражают идеи равновесия между
человеческим телом и космосом.
Я мог бы начать с извинения за тему «средневековая кухня», ко¬
торая, не сразу может показаться серьезным объектом исследования.
Очевидно, в этом нет необходимости, если иметь в виду круг интере¬
сов и темы исследований средневековой культуры, которые А. Гуревич
обсуждал в своих работах, но тем не менее в истории пищи, если вый¬
ти за пределы исследования анализа уровней потребления или выжи¬
вания, есть что-то такое, что может показаться фривольным. Монтень,
510
ii.inpiiMcp, описал беседу, которую он имел с поваром, привезенным во
Францию кардиналом Джованни Караффой, будущим папой римским
11.1 ином IV, и патроном Монтеня. Повар читал ему лекцию о «науке
чревоугодия» («1а science de guele»), которую Монтень описывает как
» грьезное и авторитетное изложение», как будто он говорил о некоем
iu/miom богословском вопросе. Он раскрывал «правила приготовления
* г юпмых соусов и салатов», но Монтень нашел это смешным. Повар
ими «обрюзгшим и говорил такие громкие, высокопарные слова, кото¬
рые были бы более уместны при описании правительства Империи», а
по гема, конечно, не заслуживала столь серьезного отношения2.
Этот момент комического, совершенно несерьезного остается
проблемой для того, кто пишет или обсуждает историю кулинарии.
Исторический подход к проблеме питания, медицинские теории пи¬
щеварения или же, конечно, образы тела — все это заслуживающие
внимания сюжеты, но все же технические приемы и принципы кули¬
нарии нелегко рассматривать как темы, которые теоретически важны
так же, как очевидно важны, например, технические приемы и прави¬
ла живописи или музыки.
Представление об академической респектабельности различных
сфер исследований менялось с течением времени. Актерское мастер¬
ство и другие искусства, связанные с театром, занимали скромное по¬
ложение, а теперь считаются заслуживающими всяческого внимания. В
го же время, фармацевтика была когда-то великой и сложной наукой,
а теперь считается вспомогательной профессией. В западном мире не
существует традиции «науки о еде», независимой от вопросов питания.
Исключение составляет книга XV в. «О правильном удовольствии и хо¬
рошем здоровье» папского библиотекаря, который писал под именем
«Платина»3. Эта попытка защитить понятие удовольствия и дать высо¬
кую оценку кулинарии в контексте подразумеваемых классических тра¬
диций не имела большого эффекта, если не считать, что названное со¬
чинение использовалось в качестве поваренной книги. Самое известное
исследование кулинарной эстетики — сочинение Бриллат-Саварина
«Физиология вкуса», написанное в начале XIX в. Несмотря на свое на¬
звание, оно представляет собой не научный трактат, а руководство, на¬
писанное в самоуверенном и авторитарном стиле4.
В других цивилизациях тонкое понимание кулинарии было совер¬
шенно уместным предметом обсуждения в высших слоях общества. В
Китае знакомство с кулинарией было столь же важным для культур¬
ного человека, как владение чистописанием или знание поэзии. На¬
пример, переход от династии Минь к династии Кинг в XVII в. вызвал
к жизни множество ностальгических, литературных, даже лирических
воспоминаний о лучших временах, выраженных в тоске по утрачен¬
ным сокровищам гурмана, — таким, как осенние речные крабы, мол¬
511
люски и более всего сладкий пирог со сливками, упоминаемый уче¬
ным Чжан Дай5.
Во многих исламских обществах также существовала традиция
утонченного понимания кулинарии, представлявшая форму учености.
Если рукописи поваренных книг христианского Средневековья — это
обычные руководства без каких-либо украшений, то поваренные кни¬
ги Андалусии, Багдада и других кулинарных центров часто посвяща¬
лись отдельным патронам и представляли собой предметы роскоши6.
Напротив, в средневековой Европе не существовало никакой тради¬
ции ученых письменных комментариев по поводу эстетики пищи. С
обедом были связаны все виды социальной символики, а определен¬
ные продукты ассоциировались с крестьянами (похлебка, молочные
продукты, корнеплоды) или с аристократами (дичь, специи), но ка¬
чество и организация даже самых изысканных банкетов было скорее
делом кустарей, чем ученых.
Конечно, существовали правила и эстетические принципы, касав¬
шиеся вкуса, порядка подачи блюд и их желательных компонентов, но
в кулинарном мире ни один любитель не оставил ученого сочинения,
равного, например, трактату императора Фридриха II о соколиной
охоте. Ни один из европейских правителей не обсуждает, как жарить
лебедей, какие специи лучше добавлять в соус для приготовления
угрей или же почему он так любит куропаток или павлинов.
Представление о том, что еда, будучи приятной, не является пред¬
метом, достойным достаточно глубокого исследования, повлияло на
понимание того, что же собственно является объектом изучения исто¬
риков. История кулинарии обычно рассматривалась как разновид¬
ность любительской истории, как нечто, написанное по заказу любов¬
ниц времени Людовика XIV или истории моды. Если история вкуса
высшего сословия считалась тривиальной, то история пищевого раци¬
она простых людей и уровней потребления были признаны правиль¬
ными и подняты на щит, и более всего в журнале «Анналы», который
с 50-х до 80-х годов XX в. определял, какие именно аспекты историче¬
ского исследования заслуживают внимания. Таким образом, «история
питания» («histoire de ralimentation») приобрела важное значение: ка¬
кой была пища английского рабочего класса в XIX в. или какова была
роль проса и ячменя в сравнении с ролью пшеницы в средневековой
пище? как современная воинская повинность повлияла на структуру
питания? как часто наступали голодные годы в каролингской Европе?
Только недавно интерес к «истории кухни» («histoire de la cuisine») был
признан в качестве важной части истории культуры. Это — результат
того внимания, которое историки в последние годы уделили миро¬
воззрению и ментальностям. Эстетические принципы (такие, как ку¬
линарные моды) и даже режим потребления (подъем современных
512
или массовый импорт чая) рассматриваются как часть
• nin e- темного строя и движущая сила в экономической экспансии7.
Что касается средневековой кухни, то мы существенно продвину-
■ипч. а пашем понимании кулинарных предпочтений тех людей, ко-
трыс были достаточно привилегированными, чтобы выбирать, что
‘ <11.. Проявив широту интересов — от антропологического интереса
I церемонии и социальной иерархии (что можно изучать на примере
ионыних банкетов) до современного интереса к рецептам и техниче-
* ьнм приемам — историки и литературоведы собрали новый материал
(1акой, как выпуски поваренных книг) и включили историю кулина¬
рии в историю материальной культуры и историю ментальности.
Ключевым здесь является вопрос вкуса. Не представляет никаких
i рудпостей понять, какое значение пища имела для людей, живущих в
жопомике, ориентированной на выживание. Но исследуя режим пи-
ишия людей с возможностями, мы предполагаем, что, как только на¬
сущные потребности были удовлетворены, свобода выбора вариантов
приобретает историческое значение. Действительно, это очень легко
продемонстрировать. В книге «Сладости и Власть» Сидней Минтц
показал, как европейское пристрастие к сахару и изменение в харак¬
тере его потреблении — от роскошной специи до одного из главных
предметов потребления — самым драматичным и ужасающим об¬
разом повлияло на мировую экономику. Потребление сахара росло
и геометрической прогрессии, оно не находило оправдания с точки
зрения структуры пищи, и желание потреблять сахар стало почти не¬
насытным. Превращение Карибских островов в сахарные плантации
и рост заокеанского рабства в целях пополнения источников рабочей
силы стало результатом потребительского спроса. Историческое зна¬
чение этих изменений в народонаселении и структуре потребления
очевидно. Кроме того, способы потребления сахара различны в раз¬
ных обществах. Европейцы особенно полюбили сахар в недавно став¬
шими популярными чае, кофе и шоколаде. Ни один из этих напитков
на своей родине не употреблялся с сахаром8.
Другим примером того, как гастрономический вкус обретает исто¬
рическое значение, является привоз новых мировых продуктов, таких
как перец чили в Индию и Индонезию, помидоров в Италию, кукуру¬
зы в Румынию или картофеля в Ирландию. Частично это радикальное
улучшение структуры питания в Европе XVIII в. в то же самое время
приводило к сверхзависимости от импорта продуктов, что также вело
к недоеданию и даже голоду (как, например, в Ирландии в 1848 г.).
Можно привести и современные примеры неожиданных послед¬
ствий изменений во вкусах: таково воздействие методов приготовле¬
ния быстрого питания — фаст-фуд (fast-food) — на тропическую не¬
фтедобывающую промышленность и затем — как следствие — отказ
513
от тропических масел; экологические и социальные последствия раз¬
вития бразильского производства крупного рогатого скота для обе¬
спечения говядиной Северной Америки; страсть к круглогодичной
спарже и ее воздействие на Перу Здесь мы имеем дело не с насущны¬
ми потребностями, а едва ли не с предметами роскоши, потребность
в которых привела, однако, к значительным и непредвиденным гло¬
бальным последствиям.
Представив факты, свидетельствующие о серьезном значении
истории кулинарии, я теперь собираюсь опровергнуть это утвержде¬
ние, описав некоторые показные и фривольные предпочтения сред¬
невековой элиты. Естественно, потребности аристократов в зрелищах
и экзотике до некоторой степени развивались в противовес образу
питания простых людей. В сатирической литературе есть многочис¬
ленные упоминания о том, что, по мнению автора, предпочитали кре¬
стьяне; о грубой и скверной пище, которую они охотно или неохотно
потребляли9. Анонимное стихотворение XV в., написанное на сме¬
си латинского и итальянского языков — «Жизнь неверного, злого и
грубого виллана» — суммирует множество комично преувеличенных
описаний крестьянской злобы и животной низости. Крестьяне глупы
и напоминают зверей; они — неверные и еще хуже, чем иудеи. Они
выглядят забавными и уродливыми, они неисправимые лгуны и гра¬
бители. Они трудятся и страдают, в то время как другие извлекают вы¬
году из того, что они производят, но это совершенно естественно, по¬
тому что они не намного лучше животных. Пища крестьян — чеснок,
лук и другие коренья и овощи. Эта последняя черта, по-видимому,
столь специфичная, что не могла не соответствовать действительно¬
сти, отмечена в множестве описаний пищевого рациона средневеко¬
вых крестьян: понятие зависимости крестьян включало идеи о том,
что они ели. Крестьяне, как утверждалось в сочинении, предпочита¬
ли пищу, питаться которой их часто вынуждала бедность: корнепло¬
ды, молочные продукты и овсянка или хлеб, сделанный из зерна без
пшеницы — таковы основные идеи высшего сословия о крестьянской
пище. Песня, написанная в знак протеста против крестьян во время
восстания во Фландрии (1323—1328 гг.), высмеивает их за их одежду,
внешность и пищу. Створоженное молоко, ржаной хлеб, овсянка и
сыр — вот все, в чем они действительно нуждаются; что-нибудь еще
притупило бы их и так недостаточное остроумие.
Эта идея о том, что грубая пища является пригодной для крестьян,
частично связана с тем, что представители высшего сословия считали
присущим крестьянам и что, как они думали, сами крестьяне пред¬
почитают. Так, с одной стороны, мы знаем английского автора Джо¬
на Гауэра, который жалуется на то, что в лучшие времена в прошлом
послушные крестьяне довольствовались грубым хлебом, молоком и
514
• мром, п то время как сегодня они в своем высокомерии (это было на-
■ 11н :пю но время крестьянского восстания в Англии в 1381 г.) требуют
ж г виды роскоши. В этом случае крестьяне действительно выступают
< фсбоиамисм лучшей пищи, но это рассматривается как нечто губи-
и in.по несоответствующее им. В немецком стихотворении, припи-
< I.шлемом Найтхардту фон Рейенталю, деревенский парень, который
правится девушкам, в конечном счете женится на девушке, которая
ну лет управлять им и заставлять его упорно трудиться, давая ему толь-
Iо капусту и хрен за его работу. Здесь снова плохая пища, как предпо-
лл1 лется, не может доставить крестьянину удовольствие.
Но, с другой стороны, широко распространенным было мнение,
чю крестьяне действительно предпочитают свою обычную неприят¬
ную или во всяком случае грубую пищу. Общая тема во французской
флЫшо-литературе (fabliau): простоватый человек, который приоб¬
ретает достаточное богатство, чтобы, женившись, подняться на бо¬
лее высокую общественную ступень. Богатый крестьянин женится
мл девушке из буржуазии, и она готовит для него пищу, к которой она
приучена. Но ее муж обнаруживает, что не может переварить ее, и жа¬
луется, пока она не дает ему горох и бобы с хлебом, пропитанным мо¬
локом, после чего он счастлив, а проблемы его пищеварения оказыва¬
ются решенными.
Иногда крестьяне начинали потреблять то, что считалось аристо¬
кратической пищей, что приводит к падению престижа некоторых
продуктов. Перец — наиболее распространенная специя — стал в та¬
кой степени доступным для потребителей более низкого статуса, что
Осгаш Дешан в начале XV в. рассуждает: перец странным образом
правится крестьянам — и жалуется, что он должен был останавливать¬
ся в гостиницах, где ему подавали капусту и лук-порей (два класси¬
ческих крестьянских блюда), приправленные перцем. В связи с тем,
что перец стал общедоступным, он постепенно исчезает из поварен¬
ных книг, предназначенных для двора и аристократии. Медицинский
трактат XV в., ложно приписываемый Арно де Вилланова, рекоменду¬
ет перец как подходящую приправу к пище для крестьян10.
Если мы посмотрим на предпочтения аристократии, то убедим¬
ся, что наши источники информации включают рецепты из прибли¬
зительно 150 рукописей поваренных книг — от XIII до XV в. Другие
источники — это описания банкетов, бухгалтерские книги аристо¬
кратических и королевских домов, записки купцов, сочинения, в ко¬
торых порицается обжорство, и источники церковного и особенно
монашеского происхождения. Позднее Средневековье имеет репута¬
цию тяжелого церемониального стиля и любви к показной роскоши и
сложности, репутацию вполне заслуженную. Поваренная книга мэтра
Шикара, повара герцога Савойского, содержит рецепт подкрепляю-
515
щего бульона, приготовленного при кипячении цыпленка вместе с
драгоценностями и золотом в специальном стеклянном контейнере.
Шикар предлагает также съестной замок с четырьмя башнями. Перед
одной башней — щука трех цветов, приготовленная тремя способами
(рыба остается целой, но хвост пожарен, середина сварена, голова по¬
жарена); каждая часть подана с соусом другого цвета. Три другие баш¬
ни это — покрытый глазурью поросенок, ощипанный, приготовлен¬
ный и вновь покрытый перьями лебедь, а также голова борова. Все эти
животные дышат огнем, благодаря фитилям, пропитанным камфарой
и затем подожженным11.
Другая хорошо известная черта средневековой кухни — страсть
к специям12. Здесь также существуют некоторые хорошо известные
излишества. Брак герцога Баварии-Ландсхут Георга Богача в 1476 г.
включал ряд банкетов, требующих покупки 286 фунтов имбиря, 205
фунтов корицы, и 85 фунтов мускатного ореха13.
В этом, однако, больше средневекового вкуса, чем вульгарности.
Сейчас я хотел бы в общих чертах обрисовать то, что можно было бы
рассматривать как основные принципы средневековой кулинарной
эстетики. Для средневековой кухни была характерна любовь к изобре¬
тательности, а не акцент на природных ароматах. История европей¬
ской кулинарии показывает колебания между усовершенствованием и
упрощением. Классическая французская кухня вошла в обиход в XVII
и XVIII вв. под звук фанфар, отказавшись от причудливого «арабско¬
го» стиля Средневековья в пользу подлинного аромата основных ин¬
гредиентов пищи. Этот призыв к аутентичности и простоте был по¬
вторен неоднократно, включая моду на «Новую Кухню» («La Nouvelle
Cuisine») во Франции в течение 80-х годов XX в. Как и многие подоб¬
ные движения, «Новая Кухня» представляла собой протест против ис¬
кусственности во имя подлинности и уважения к качеству. Некоторые
подобного рода трения между разнообразием и подлинностью возни¬
кают сегодня в российских спорах о кулинарии.
В Средневековье существовали представления о том, какие продук¬
ты были пригодными, а какие способы приготовления пищи — мод¬
ными. Специи всегда были в моде, как и в моде были крупные птицы
и рыба, но существовала большая потребность в новшествах, соот¬
ветственно — в изменении порядка подачи блюд и их основных ком¬
понентов. Средневековая кухня придавала большое значение цвету
(высоко ценились красный и золотой) и структуре (заливным блюдом
восхищались за его гладкую консистенцию, а до изобретения искус¬
ственного желатина его было очень трудно приготовить). Хотя в меню
для зажиточного и высшего сословий навязчиво подчеркивается важ¬
ность белка (мяса и рыбы), в рамках этого единообразия потреблялось
мясо животных самых разнообразных видов, так что средневековый
516
m \» **i.iм одновременно и ограниченным, и всеядным. Праздничные
ч* им ч*1, как представляется, предполагают тот же самый состав ком-
в каждом блюде, так что банкет из трех блюд мог включать
и >м. 111111Ю10 птицу в каждой смене блюд. Блюда больше различались
и.» 1 погону приготовления, чем по основным компонентам, так что
■м< мшпо по причинам, связанным со здоровьем, вареные блюда были
на нервом месте, затем следовало жаркое, затем — жареные продук-
I и И ре вульгате введения церковью постных дней рыба стала чрезвы-
‘i.iiiiio важной в пищевом рационе тех, кто мог позволить себе мясо в
• дни. Пост не обязательно означал воздержание, а скорее
Vi иопеппс от потребления запрещенных продуктов. Например, блю-
11• *. поданные Ричарду III вскоре после его коронации, демонстрируют
ра мюобразис видов — в данном случае морепродуктов и пресновод¬
ных, Первое блюдо включало соленых миног, суп из щуки, камбалу,
морс ких крабов, жареного карася и печеного морского угря. За этим
i целовали линь, окунь, лосось, морской язык, речной окунь, креветки,
форель, морской петух, испеченный с айвой и морской свинкой14.
16 же самое сочетание однородности и разнообразия можно ви¬
це и» в мясных блюдах. Трапеза, предложенная по случаю возведения
па престол епископа Солсберийского в 1414 г., начиналась с вареного
мяса и включала каплуна, павлина, фазана, заливное из фрикаделек,
пшеничную кашу с омлетом и олениной и «мавмени» (свиной фарш с
цыпленком под винным соусом с сахаром и специями). На второе по¬
давали жареных поросят, журавля, оленину, цаплю, фаршированных
цыплят и куропаток. Третье блюдо состояло из мяса маленьких птиц и
деликатесов: выпи, кроншнепа, голубя, кролика, зуйка, перепела, жа¬
воронка, оладий из слоеного теста. Десерты являлись не столько са¬
мостоятельным блюдом, сколько побочным продуктом сладких блюд
и напитков — драже, вина с пряностями (известного как гипокрас,
кларет или пикантное) и вафельных трубочек15. На банкете, устроен¬
ном в Париже для посланников короля Венгрии в 1458 г. за счет графа
Фуа, представлявшего короля Франции, среди десертов были сахар¬
ные фигурки геральдических животных, осыпанные специями. Ге¬
ральдические животные, с поднятыми вверх лапами и лежащие, дер¬
жали в своих зубах или лапах оружие короля Венгрии. Красное вино с
пряностями (гипокрас) было подано с этим заключительным блюдом,
в то время как белое подавалось перед едой16. Но типичные десерты
включали также жареные свиные фрикадельки и другие блюда, кото¬
рые мы посчитали бы острой закуской.
Было престижно готовить крупных животных. В связи с этим лю¬
били есть миног, так же, как осетров и морских свинок. Непремен¬
ным блюдом были роскошные птицы, такие как павлины, но также и
очень маленькие певчие птицы, такие, как овсянки и жаворонки. Во¬
517
преки ожиданиям, говядина ценилась не очень высоко, хотя и потре¬
блялась в большом количестве. На больших пирах подавалась лишь
незначительая часть заготовленных впрок продуктов, таких как соле¬
ная свинина или сушеная треска, но фактически много пищи поеда¬
лось в благородных домах вечером по обычным поводам. Некоторые
продукты, такие как баранина или колбасы, более ассоциировались
с рационом умеренно преуспевающих горожан, чем с рационом ари¬
стократии.
Ключевой чертой средневекового вкуса была, конечно, любовь
к острым блюдам и различным ароматам. Страсть к специям — ве¬
роятно, самая известная черта средневековой кухни — в некоторой
степени была связана с любовью к специальным эффектам. Развитие
современной европейской кухни, начинающееся в XVII в., привело
к отказу от специй как чего-то искусственного, приводящего к тому,
что специи заглушали естественные ароматы, а не усиливали их. Иро¬
ния современности в том, что в пище Европы до ее очень недавней
глобализации и интеграции было очень немного специй и что евро¬
пейцы, самое позднее с начала XIX в., разлюбили ароматические вку¬
сы Ближнего Востока, Южной Азии и Африки. До триумфа класси¬
ческой французской кухни в XVIII в. специи были доминирующими
ароматами во всей Европе, а их притягательность возрастала за счет
трудностей и затрат на их приобретение из мест настолько отдален¬
ных, что они были неизвестны или мифологизировались их европей¬
скими потребителями. Привлекательность специй — главная особен¬
ность средневековой кухни, и, наоборот, их изгнание из большинства
видов европейской кухни представляет важный поворотный момент в
истории кулинарии.
Специи были вездесущими в средневековой гастрономии. Около
75 % средневековых рецептов используют специи17. В своем обнов¬
ленном компендиуме средневековых блюд, приспособленном к совре¬
менным кулинарным методам, Плейн Делит, Констанс Хитт и Шарон
Батлер собрали 131 средневековый рецепт, из которых 92 включают
экзотические специи18. Каталонская поваренная книга, составленная
для короля Неаполя в 1500 г., содержит приблизительно 200 рецептов,
и из них не менее 154 призывают к использованию сахара. Корица ис¬
пользуется в 125 из рецептов, а имбирь упомянут в 7619. Эта страсть к
специям особенно примечательна, если учесть, что современная Ев¬
ропа отказалась почти от всех специй, кроме перца, за исключением
их некоторого скромного присутствия в десертах.
Больше, чем только вездесущность специй, две вещи поражают
в средневековых рецептах: специи использовались во всем меню (с
мясом, рыбой, супами, сладкими блюдами, лакомствами, даже с ви¬
ном); они употреблялись в разных сочетаниях, как это характерно для
518
• пт I i inu к-точпой и индийской кухни, а не по отдельности в характер-
|||hi дин европейцев и американцев нерешительной манере (гвоздика
• ж л чиной; корица в гренках; шафран в паэлье).
I lo'inviy специи были столь популярны? Есть некоторые стандарт-
iii.ir пО'ьиспепия, но они являются ложными или, по крайней мере,
ПИОЛН1 в заблуждение. Существует устойчивое и ошибочное мнение,
•по специи использовались, чтобы сохранить мясо или заглушить
ш w мяса, которое стало непригодным в употребление. Ученые по¬
мы мнись опровергнуть это мнение раз и навсегда20, но оно неис-
||и ()ммо и на бессознательном уровне настолько привлекательно,
•но простые факты не могут вытеснить его. Оно сосуществует с дру-
| ими, мспсс устойчивыми мифами, такими, как миф о Марко Поло,
по (можно привезшем макароны в Италию из Китая. На самом деле,
i ип in и пс так уж эффективно предохраняют мясо от порчи, по край¬
нем мере, в сравнении с такими действенными мерами, как соление,
копчение, маринование, вяление (для колбас и ветчины). Среди са¬
мых известных сушеных, консервированных или соленых продуктов
европейской кухни, такие как сыровяленая ветчина (prosciutto), тре¬
пец вяленая говядина, а также мясо, которое может быть приправлено
специями (испанское чорисо, румынская пастрами), но их свойство
долго храниться обязано другим способам.
Любовь к специям, цвету, специальным эффектам, сложным ре¬
цептам и пр. могут быть обобщены в понятии изобретательности —
теории кухни, которая подчеркивает преимущества изощренности
над простотой. Тенденция к тщательной обработке пищи вполне от¬
вечала любви к изобретательности. В домах элиты редко подавалась
сырая пища. Овощи никогда не подавались в сыром виде до моды
па салаты, возникшей накануне Ренессанса. Даже фрукты чаще по¬
давались приготовленными — высушенными или посахаренными,
а не сырыми (отчасти потому что считалось: сырые фрукты имеют
тенденцию гнить в желудке и поэтому опасны). Также питали боль¬
шую любовь к ярким и разнообразным цветам, к созданию иллюзий
и трансформаций. Обычное блюдо, описанное как «яблоки», было
на самом деле фрикадельками, окрашенными в золотистый цвет или
зеленый (глазированный соусом петрушки). «Яйца Великого поста»
были фактически яичными скорлупками, из которых вынули их со¬
держимое и затем наполнили миндальным молоком и корицей, сме¬
шанной с шафраном, вместо желтка. Несколько вульгарные эффекты
достигались путем ваяния блюд на манер животных или предметов,
или же путем подчеркивания сходства с животными или птицами. Та¬
ким образом, любимым блюдом, которое появляется во многих пова¬
ренных книгах, были покрытые глазурью «ежи» (в Англии, известные
как «горбуны»), состоящие из рубленого мяса, которым наполняли
519
овечьи желудки, и затем придавали форму различных окрасок ежа,
спину которого посыпали нарезанным миндалем. Голова дикого бо¬
рова готовилась глазированной, с одной стороны, зеленым соусом,
а с другой — покрытой золотой фольгой, а геральдический или ми¬
фологический эффект усиливался путем создания иллюзии, что она
дышит огнем. Птицы резались, жарились и затем вновь наряжались
в свои перья, чтобы они выглядели как живые. Петух ставился на гла¬
зированного в оранжевый цвет поросенка, как будто он едет верхом
на лошади. Птица снабжалась небольшим металлическим шлемом и
копьем. Этот «Петух в шлеме» (<coq heaumez) обнаружен в широко рас¬
пространенной поваренной книге XIV в., которую Вьяндье приписы¬
вает французскому королевскому повару Тэйвену.
Супы и овощи подавались вместе с этими блюдами, но меню не
уделяет большого внимания молочным продуктам, фруктам, овощам
или хлебным злакам, кроме пшеницы. Причины этого пренебрежения
среди высших слоев имеют отношение к медицинским теориям вре¬
мени и к проблеме того, как различные продукты символизировали
общественную иерархию. В течение XV в. произошли изменения в от¬
ношении к продуктам: например, сыр, бывший прежде символом про¬
стоты, стал предметом сложных дискуссий гурманов, с этого времени
мы начинаем также больше слышать о фруктах. «Summa laticionorum»
Панталеоне да Конфиенца 1475 г. является первым трактатом, посвя¬
щенным исключительно сырам21. Мода на салаты, которая началась в
Италии, к началу XVI в. распространилась на остальную часть Европы.
В эпоху итальянского Ренессанса все просто помешались на дынях, не¬
смотря на то, что это вызвало гнев врачей, которые предупреждали об
их опасности для здоровья, даже большей, чем самых опасных видов
фруктов. Согласно обычно рассудительному Платине, король Богемии
Альберт II и папа римский Павел II умерли потому, что ели слишком
много дынь22. Несмотря на такие реальные или воображаемые излише¬
ства, предпочтение в эпоху высокого Средневековья отдавалось несба¬
лансированной, богатой белками мясной и рыбной пище.
Естественно, средневековые собрания рецептов предлагают яркие
образцы, а не каждодневные блюда; и они отражают вкус королевских
дворов и знати, а не вкус простых людей. Но можно было бы сказать,
что сегодня также существует подобное несоответствие между претен¬
зиями и тем, что действительно готовится дома по поваренным кни¬
гам, и что поваренные книги во многих случаях представляют собой
фантазии аристократизма, а не практические руководства. Они могут
создать идеализированное представление о том, что фактически го¬
товят люди, но отнюдь не по этой причине поваренные книги полны
вымыслов и могут служить лишь весьма произвольным показателем
современного вкуса.
520
< Iм мIюнскоиая кухня не была просто разделена на великолепную
I и»I и ( j 11 к* mi I у к) пищу, потребляемую исключительно аристократиче-
- | им меньшинством, и крестьянский рацион, ограниченный каж-
потреблением овсянки. Одно из самых больших собраний
I*, m u Iон пой эпохи было создано в 90-е годы XIV в. представителем
mi. буржуазии или мелкой аристократии, пожилым парижским
I I ( in iii.mciiom, автором книги домашних и нравственных советов,
мии-пной потомству как «Парижское домоводство» («Menagier de
Гиг.-)1. Анонимный автор Menagier собрал коллекцию поучительных
и» mpuii, мудрых пословиц, домашних советов и приблизительно 380
|мщ и юн. Все это с целью дать очень юной (15 лет) жене инструкции
мп поводу того, как управлять домашним хозяйством. Во вводной
ч.н I н он обращается к своей жене со смешанным чувством снисхо-
ММ1П1М10СТИ и восхищения. Она имеет более высокий социальный
1 I а I ус, чем он, и он снисходителен к ее девичьей (не очень плодотвор¬
ном) деятельности, такой, как выращивание роз, танцы и пение. Он
чочгт передать информацию о более полезных задачах, которые ста¬
новятся сферой ответственности для юной леди, и он, конечно, об-
|| ада л огромным запасом знаний (объем трактата — 400 страниц в со¬
временном издании книги в мягкой обложке). Немногие мужчины в
истории Европы когда-либо знали больше о том, как управлять домом
(от способов борьбы с паразитами в постельном белье до садоводства
п лечения приступов различных болезней).
Собрание рецептов в Menagier важно потому, что его автор имел
сравнительно скромный статус. Он не боролся за ослепительные эф¬
фекты и вовсе не предполагал, что его работу будут читать придвор¬
ные или королевские повара. Хотя многие рецепты и взяты из пова¬
ренных книг великих поваров, таких, как Шикар, автор отказывается
от слишком дорогих, сложных или требующих больших затрат време¬
ни блюд — никакой фаршированной баранины или «ежей». Он отвер¬
гает фаршированных и позолоченных цыплят, замечая, что их при¬
готовление «требует слишком большой суеты, и заниматься этим не
подобает повару буржуа или простого рыцаря; поэтому я оставляю это
в стороне». Menagier предлагает именно простые рецепты, пропуская
те, которые используются при дворе, — колбасы, мясные закуски, и
даже такие скромные овощи, как капуста, репа и бобы.
Автор Menagier говорит о средствах экономии — таких, как аро¬
матизация горчицы специями (уже использованными для ароматиза¬
ции вина), но он никак не бережлив. Его предложения о праздничном
меню иного масштаба, чем при дворе, но он также предлагает внуши¬
тельное количество самой разнообразной пищи, и специи присутству¬
ют во всех блюдах. «Нужно знать специи», — наставляет он свою жену.
Его знакомство со специями столь глубоко, что он может различать
521
четыре вида перца и такой редкий предмет импорта, как талант — им¬
бирная трава; мускатный орех, гвоздику, «райские зерна» (заменитель
черного перца) и зедоария — трава, стимулирующая пищеварение
(все эти специи рассматриваются как необходимые для приготовле¬
ния пищи).
Я хочу возвратиться к обсуждению вопроса о том, каким обра¬
зом представления о здоровье и медицине сочетались с кулинарией.
Это — другая существенная особенность средневекового отношения
не только к пище вообще, но и к выбору и вкусу Одной из причин по¬
пулярности специй, например, были их воображаемые медицинские
эффекты, и в качестве наркотиков, и в качестве компонентов, кото¬
рые с точки зрения гуморальной теории противостояли плохим свой¬
ствам мяса и рыбы. Специи играли ключевую роль в сложной теории
здоровья и равновесия, применявшейся в кулинарии, в представле¬
нии о том, что тело должно достигнуть баланса различных жидкостей,
сил, влияний или стимулов. Эта идея обнаружена во многих тради¬
ционных культурах и имеет фундаментальное значение в китайской
кухне, — точно так же в основе кулинарной культуры Индии лежат
философские представления в сочетании с религиозными и квази-
медицинскими идями.
Согласно представлениям европейского Средневековья, состоя¬
ние здоровья, как и тип индивидуальности, определялось взаимодей¬
ствием четырех телесных жидкостей или, как их называли, «гуморов»,
таких, как: кровь, желчь (или желтая желчь), черная желчь и мокро¬
та. Если они не были уравновешены, т. е. если один из компонентов
преобладал, в то время как присутствие других было слабым, резуль¬
татом была восприимчивость к болезни, дурному расположению духа
или расстройству личности. Те, в ком имеется избыток черной желчи,
страдают от депрессии (меланхолия, от греческих слов melan — чер¬
ный и khole — желчь). Преобладание крови {sanguinis по-латыни) при¬
водит к чрезмерно жизнерадостному характеру.
Именно греческий врач Гален (130—199 гг н.э.), великий теоретик
гуморальной патологии, подчеркнул связь между диетой и медицин¬
ским вмешательством, с одной стороны, и гуморальным дисбалан¬
сом — с другой. По Галену, задача профилактической медицины и ре¬
жима, нацеленных на поддержание здорового образа жизни, состояла
в том, чтобы избегать избытка любой жидкости и последующего нару¬
шения физического и психического равновесия. Согласно греческой
науке, телесные жидкости соответствовали основным формам мате¬
рии. Четыре элемента: земля, воздух, огонь, вода — воплощали каче¬
ства теплоты, сухости, холода и влажности. Телесные жидкости (гумо-
ры) являлись комбинациями качеств. Таким образом, кровь — теплая,
сырая — и соответствует воздуху. Нормальная (желтая) желчь, теплая и
522
- \ ч.1ч, соответствует такому элементу, как огонь. Мокрота (флегма) —
• ниними п сырая, как вода, в то время как черная желчь — холодная и
• \ ч.1н пинана с землей.
IINina обладала подобными различными качествами теплоты,
■нм I.IIOCTM и т. д. В процессе пищеварения пища воздействует на те-
п » 11 vк> жидкость и таким образом может улучшить баланс, если по-
фгышстеи разумно, или способствовать дисбалансу и болезни, если
| к I 1 Па здоровье влияют многие факторы, такие как сон, физические
\ мражпспия и климат. Но, согласно греческим и арабским врачам, ра¬
нт ы которых были переведены и признавались авторитетными в За-
■ I.ними! Пиропе, пища самым непосредственным образом воздействует
ил ш.оровьс.
Здоровый режим питания должен быть таким, чтобы качества от-
/1НМ.ММХ продуктов соответствовали индивидуальному характеру. Го¬
ним ппа - холодная и сухая, и потому человек, склонный к меланхолии
( м> есть тот, у кого в теле преобладает черная желчь), не должен есть
мною говядины. Свинина и рыба рассматривались как холодные и
сырые, в то время, как дичь — более теплая и сухая, чем домашние жи-
потые. Молодые животные более сырые, чем взрослые; самки более
сырые, чем самцы. Разработка гуморальной теории бесконечно слож¬
ил. Методы приготовления были таковы, что в результате жарения
пища становилась более теплой и сухой. Жарить свинину правильно,
потому что по своей природе она холодная и сырая. Но жарить говя¬
дину менее желательно, так как говядина уже сухая. Говядину пред¬
почитали варить — по крайней мере, по соображениям, связанным со
здоровьем, поскольку кипячение и нагревает, и увлажняет. Очевидно,
что интуитивные ассоциации были ограниченными: то, что рыба хо¬
лодная и сырая, подсказывало чувство, но различие между говядиной
и свининой не было столь очевидным для неинформированного на¬
блюдателя. Очень похожие компоненты могли иметь совершенно раз¬
личные свойства. Уксус, например, был холодным в третьей степени и
сухим в первой. Его близкий родственник — слегка забродивший ви¬
ноградный сок — должен был быть теплым и сырым во второй степе¬
ни. Вино имело тенденцию быть теплым и сухим (белое вино — менее
теплое, чем красное), в то время как кислый сок незрелого винограда
был холодным в третьей степени и сухим во второй.
Специи, как считалось, были важны, чтобы компенсировать есте¬
ственные качества основных продуктов питания. Большинство специй
были горячими и сухими, и, таким образом, они ослабляли противо¬
положные качества, присущие мясу, рыбе и дичи. Говядина, гусь, моз¬
ги, язык и другое холодное с точки зрения теории жидкостей мясо тре¬
бовало сильно пряных соусов, таких как cameline (приготовляемый на
основе корицы). Минога была чуть ли не предметом поклонения ари-
523
стократен, но доктора считали ее опасно холодной и сырой. Тот факт,
что король Англии Генрих I умер в 1135 г. спустя неделю после употре¬
бления в пищу (вопреки предписанию доктора) миног, не способство¬
вал репутации этого пресноводного короля семейства угрей. Но это
не уменьшало его привлекательности для кулинаров. К миногам тре¬
бовался острый соус (перец — горячий в четвертой степени и сухой во
второй), а также некоторые сложные методы приготовления. Миног
следовало погружать в вино, чтобы умертвить их, затем их высушивали
и варили в вине и воде. После этого их можно было приготовить как
заливное блюдо, запечь в тесте или поджарить25. Другие продукты были
более нейтральными, более безопасными. Например, для приготовле¬
ния цыпленка был нужен такой легкий соус, как jance (вино, уксус и
жженый хлеб, приправленный имбирем и гвоздикой). Jance подходил
также для жареной рыбы, но для вареной рыбы, сохранявшей сырые
и холодные качества, был необходим более крепкий соус, такой, как
cameline, или зеленый соус, сделанный из петрушки и трав26.
Различные специи обладали теплотой и сухостью разной степени
интенсивности. Мускатный «цвет» и мускатный орех считались горя¬
чими и сухими во второй степени. Имбирь был весьма горячим (в тре¬
тьей степени), но, что необычно среди специй, он, как думали, был сы¬
рым (во второй степени), а не сухим. Сахар был скорее нейтральным:
горячим в первой степени и сырым во второй, и расценивался как не¬
обыкновенно полезный для здоровья, так как оказывал благоприятное
влияние на все категории пищи, такие, как сухофрукты (сохраненные
фрукты) и полу-лекарственные засахаренные продукты, известные как
«засахаренные фрукты» (comfits), являющиеся предками леденца27.
До какой степени люди руководствовались лекарственными тео¬
риями в решении, чем питаться? Авторы средневековых поваренных
книг часто уверяли своих читателей, что они широко консультирова¬
лись с врачами в компилировании рецептов. Так, например, в при¬
мечании, предваряющем одну из рукописей наилучшей английской
коллекции кулинарных рецептов «Как готовить» («Forme of Сигу»),
говорится, что она была составлена по советам знатоков медицины
и философии28. Книга соусов врача и астролога XIV в. Магнинуса из
Милана (в ней главным образом использовались комбинации специй)
вообще претендует на то, чтобы называться медицинским трактатом,
а не поваренной книгой. Хотя соусы были изобретены не столько для
пользы здоровья, сколько для удовольствия, Магнинус признает, что
они действительно предназначены для людей с тонкой и несбаланси¬
рованной с точки зрения соотношения телесных гуморальных жид¬
костей конституцией. Действительно, соусы и рецепты, содержащие
их, предназначены не для здоровых людей, для них употребление их
может быть опасным!29
524
(’ Iочки зрения практики средневековые обеды, вероятно, откло-
miniu i, от медицинских рекомендаций так же часто, как и сегодня.
Попреки греческой медицинской науке потреблялось огромное коли-
•1.1 i по мяса. Миноги и дыни продолжали подавать на столы в богатых
'|омлх, несмотря на повторяющиеся предупреждения докторов об их
опасности. И тогда, и теперь людям свойственно выбирать, какому
» оиету о потреблении пищи следовать, с каким соглашаться и следо-
IU1 ь ли ему даже в случае согласия.
1 очкой пересечения между общим мнением и медицинским со¬
ме I ом стал смешной моральный пример, сочиненный каталонским
францисканским писателем Франциском Экзименисом в концеXIVв.
(>п нарисовал портрет жирного, ненасытного клирика, иллюстрирую¬
щий многие наблюдения, сделанные в этой работе: смесь представле¬
нии о здоровье и эрудиции, стремление потакать своим слабостям, с
одной стороны, и следовать советам доктора — с другой, а также то
обстоятельство, что специи повсеместно использовались для приго¬
товления блюд на престижных обедах. Экзименис сочиняет письмо,
адресованное высокопоставленным священнослужителем доктору. В
нем он жалуется на потерю аппетита и запор. Не осознавая того, свя¬
щенник описывает нелепо обильный пищевой рацион, и врач отвеча¬
ет, осуждая его поведение, которое вредит как душе, так и телу30.
Хотя это довольно обычная сатира на обжорство, общение доктора
и пациента выявляет обыденные мнения о еде, которые, несмотря на
свою комичность, более реалистичны, чем церковные обвинения в
обжорстве, с одной стороны, или пищевые предписания медицинских
экспертов, — с другой. Тон клирика, подвергающего себя самоанали¬
зу — это смесь самодовольства и ипохондрии, типичная для опреде¬
ленного вида пациентов во все эпохи, даже если у нашего клирика
вкусы соответствуют средневековым представлениям.
Священник меняет свою диету по сезонам. Летом он ест жареную
на вертеле либо вареную или тушеную с соусом, приготовленным из
кислого сока незрелого винограда, домашнюю птицу. В это время
года он также предпочитает козлятину, телятину, ягненка и молодых
куропаток. Зимой он останавливает свой выбор на жирных цыпля¬
тах, петухах, каплунах, голубях и перепелах, но все же ест куропаток
и ягненка. Осень — сезон дичи. Таким образом, обычные блюда этого
времени года включают мясо оленя, горных коз, зайцев и кроликов,
но также дроздов, лысух и вальдшнепов. Весной он возвращается к
павлину, фазану, журавлю и гусю. Клирик претендует на роль человека
простых вкусов, так как он любит соусы, приправленные лишь зеле¬
ным имбирем, гвоздикой или козьим молоком. Трапеза заканчивается
заварными кремами, ватрушками (с жареным сыром на обсахаренном
гренке), сушеными фруктами и вываренными в сахаре специями. Зи¬
525
мой он пьет пряные вина, закусывая их вафлями. Он имеет опреде¬
ленные предпочтения относительно вина, находя местные красные
вина трудноперевариваемыми и выбирая вместо этого Бордо, Сен-
Пурсен (вино из Оверни, которое было очень популярным в Средние
века, но теперь считается весьма обычным), и вина из других частей
Пиренейского полуострова.
В качестве закусок между блюдами клирик потребляет засахарен¬
ные лекарственные фрукты, засахаренных жаворонков («для пече¬
ни»), имбирные пряники и джем, сиропы и съедобные (обсахаренные)
фиалки. Клирик принимает частые ванны, избегает думать о смерти и
наслаждается частыми половыми сношениями, полезными для здоро¬
вья (сожалея, что его сильная полнота и возраст делают его непривле¬
кательным для женщин). После ванн он ест то, что, как кажется, ско¬
рее укрощает чувственность — яичные желтки с корицей. Его одежда
источает аромат мускуса, цибетина и розовой воды.
Как и можно предположить, ответ доктора резок. Мало того, что он
обвиняет священника в безнравственности и смехотворном потакании
своим привычкам, доктор высмеивает его скромное происхождение,
советуя ему вернуться к привычкам его юности, когда он был простым
крестьянином и ел ячмень, хлеб, лук, чеснок и слегка соленое мясо,
промытое в воде. Принцип соответствия диеты социальному статусу,
таким образом, призван умалить абсурдные претензии клирика.
Даже если мы примем во внимание, что клирика высмеяли, тем не
менее его вкусы отражают и моду, и тогдашние советы докторов: по¬
треблять в больших количествах кондитерские изделия, пряное вино
зимой, дифференцировать питание в зависимости от времен года
и даже заниматься сексом как неким видом медицинской гигиены.
Желания священника следовать общим тенденциям, наслаждаться и
вести здоровый образ жизни смехотворны, но отражают то, что было
устремлением многих.
* * *
Есть нечто комичное в средневековой кухне, но опять-таки это есть в
гастрономических пристрастиях и моде любой эпохи. Однако эти же¬
лания и статусные символы имеют историческое значение. Я попытал¬
ся дать представление о том, какие черты средневековой кулинарии
считались важными и желательными. Речь идет о весьма изощрен¬
ной, но чуждой нам чувствительности. Однако, будучи чуждыми, эти
вкусы существовали в течение столетий и не были просто продуктом
позднесредневековой показной роскоши. Во всяком случае, не были
исключительно таким продуктом. В римской кухне также предпочита¬
лось все пикантное, экзотическое и утонченное, даже если любимый
римский рыбный соус утратил привлекательность, а любимая римская
526
• | и 11 mi смльфиум постепенно исчезла, и поэтому интерес к ней был
\ 11м*и*11 приблизительно в эпоху Нерона. Период, последовавший за
пи>\пй Средневековья — итальянский Ренессанс — не представляет
р.шикллмюго разрыва с ней. Платина, пишущий в конце XV в., уника-
II и и споем отношении к пище, поскольку он обращается к читателю
| .и-, к образованному энтузиасту, а не исполнительному ремесленнику.
11 на мша цитирует римских медиков и исследователей природы, таких,
I ак Цельсий и Плиний, а также, говоря о морских ежах и псетте —
Мари,нала, а говоря о персиках — агронома Колумеллу. Он вспомина-
• I превосходные трапезы с друзьями и может много рассказать о таких
проси,lx компонентах, как травы и капуста. Но даже если Платина, как
кажется, избегает сильных эффектов в духе Шикара, он все еще при¬
вержен средневековым традициям в описании некоторых блюд — та¬
ких, как, например, павлин, «приготовленный, как если бы он казался
живым» или минога, приправленная мускатным орехом, гвоздикой и
соусом, сделанным из ее собственной крови31.
Реальные изменения могли произойти позднее, и это особенно
яс но видно в связи со специями. В 1648 г. французская принцесса
Мария-Луиза де Гонзага ездила в Польшу, чтобы встретиться со сво¬
им новым мужем, королем Казимиром V. Она и ее окружение при¬
шли в смятение во время церемониальных трапез, предложенных им
в Германии и Польше, где блюда были настолько сильно приправле¬
ны специями (особенно шафраном), что оказались несъедобными
или, по крайней мере, по словам одного из этих несчастных: «ни один
француз не мог есть их». В 1691 г. графиня Ольнуа, французская пу¬
тешественница в Испанию, также прокомментировала неприятный
сильный запах шафрана и специй в предлагаемых блюдах. Напротив,
в начале XVIII в. немецкий наблюдатель отметил, что во Франции от
специй отказались. Он обратил внимание на то, что его соотечествен¬
ники, которым нравится пища с большим количеством пряностей,
могли бы быть разочарованы тем, что едят во Франции32.
Изменения во вкусах отражены в поваренных книгах. Как указа¬
но выше, большой процент средневековых рецептов призывает к ис¬
пользованию специй, и обычно — многих из них одновременно. По
контрасту «Поваренная книга для королевского и дворянского стола»
Франсуа Массьяло (1691) упоминает имбирь только в одном проценте
своих рецептов. Корица используется в восьми процентах. Такие сред¬
невековые престижные специи, как шафран, галанга или райские зер¬
на, полностью отсутствуют у Массьяло33. В «Новом Словаре» (1776 г.)
четко заявлено, что «сегодня во Франции... специи, сахар и шафран и
т. д. запрещены» (имелся в виду сахар в основных блюдах, поскольку
его использование в десертах и горячих напитках возрастало)34. Этим
утверждением завершается эпоха средневековой кухни.
527
Пищевые вкусы средневековой аристократии — такая же часть их
жизни, как кодексы рыцарства и любви. Различные виды пищи — та¬
кие, как овощи и дичь — воплощают иерархические социальные ко¬
дексы. Однако самая главная движущая сила этого — предпочтения
потребителя. Одним из стереотипов всемирной истории является, на¬
пример, то, что погоня за специями толкала европейцев на путеше¬
ствия, открытия и колониальное соперничество, начиная с Колумба и
Васко да Гама в 90-х годах XV в. Это верное суждение, но что именно
создало эту потребность, что было средневековым кулинарным же¬
ланием, что волновало воображение, какое значение имели специи
и кухня, — вопросы, которые еще необходимо исследовать. От Арона
Гуревича мы многое узнали о прежде сокрытом мире средневековой
культуры и ментальностей. Благодаря идеям нашего выдающегося,
получившего международное признание коллеги мы можем расши¬
рить концептуальные границы средневековой культуры и вынести из
его работ новые уроки, методологические принципы и новую творче¬
скую энергию.
Примечания
1 В основу этой статьи в честь Арона Гуревича положена лекция, прочитанная в 2007 г.
в университете Альба-Юлия (Румыния). Лекция была опубликована в Annales Univer-
sitatis Apulensis, Series Historica 11,1 (2007), c. 44—60.
2 Cowan B. New Worlds, New Tastes: Food Fashions after the Renaissance // Food: A History
of Taste / Ed. P. Freedman. L., 2007. P. 212.
3 Platina. De honesta voluptate et valetudine. Rome, ca. 1470. Имеется недавнее издание с
переводом на английский: Milham М. A. On Right Pleasure and Good Health: A Critical
Edition and Translation of De honesta voluptate et valetudine. Arizona, 1998.
4 Brillat-Savarin J .A. La physiologie du gout. P., 1826.
5 Waley-Cohen J. The Quest for Perfect Balance: Taste and Gastronomy in Imperial China //
Food: The History of Taste... P. 119—122.
6 Rodinson M. Studies in Arabic Manuscripts Relating to Cookery// Rodinson M. et al. Medi¬
eval Arab Cookery: Essays and Translations. Devon, 2006. P. 103—115.
7 Об отношении историков к пище см.: Laurioux В. Une histoire culinaire du Moyen Age.
P., 2005. P. 9-34.
8 Mintz S. W. Sweetness and Power: The Place of Sugar in Modern History. N. Y, 1985).
9 Эти примеры предполагаемой крестьянской кухни обсуждаются в работе: Freedman F.
Images of the Medieval Peasant. Stanford, 1999. P. 148-149.
10 Freedman F. Out of the East: Spices and the Medieval Imagination. New Haven, 2008. P. 43.
11 Chiquart On Cookery’: A Fifteenth-Century Savoyard Culinary Treatise/ Ed. and transl.
T. Scully. New York, 1986.
12 Freedman F. Out of the East... P. 19—49.
13 Lexikon des Mittelalters. s.v. «Georg der Reiche» и «Gewiirze».
14 The Coronation of Richard II, the Extant Documents/ Ed. A. F. Sutton and P. W. Ham¬
mond. Gloucester, 1983. P. 291.
15 WoolgarC. M. The Great Household in Late Medieval England. New Haven, 1999. P. 160.
16 Flandrin J.-L., Lambert C. Fetes gourmandes au Moyen AgeP., 1998 (2-ieme 6d.). P. 31—32.
17 Laurioux B. De l’usage des 6pices dans l’alimentation medieval // Medievales. 1983. Vol.5.
P. 16-17.
18 HieattC. B. & Butler S. Pleyn Delit: Medieval Cookery for Modem Cooks. Toronto, 1976.
19 Mestre R. Llibredel coch: tractatde cuina medieval / Ed. V. Leimgruber. Barcelona, 1982.
528
< ч Ktlcv Г. Tainted Meat. An Attempt to Investigate the Origins of a Commonly Held
• V'mnii About the Use of Spices in the Cooking of the Middle Ages and the Renaissance//
1 • i • и in)-, l Ip (lie Palate: Studies of Flavourings — Ancient and Modern. Proceedings of the
■ Mon! Symposium on Food and Cookery 1992. Totnes, 1992. P. 1—6; Peterson T. The Arab
1111 It it* i u’l* on Western European Cooking//Journal of Medieval History. Amsterdam, 1988.
\<*l (> P. 31 7-320; Sass L. J. Religion, Medicine, Politics and Spices// Appetite. 1981. Vol. 2.
г / И; Scully T. The Art of Cookery in the Middle Ages. Woodbridge, 1995. P. 56—57, 84.
i iiiii.iko m) отмечается как факт в статье: KusterH. Spices and Flavourings // The Cam-
bmbr World History of Food. Cambridge, 2000. Vol. 1. P 46.
' I <>i inuggi del medioevo. La ‘Summa laticiniorum’ di Pantaleone da Confienza/ Ed. I. Naso,
hiinu 1990.
IUuiUi K. Eating Right in the Renaissance. Berkeley, 2002. P. 10—12, 181, 242—268.
' I r Mesnagier de Paris / Ed. G. E. Brereton and J.T. M. Ferrier. P, 1994. Подробное из-
ипжпшс его содержания представлено в кн.: Crossley-Holland N. Living and Dining in
Medieval Paris: The Household of a Fourteenth-Century Knight. Cardiff, 1996. Некоторые
oiрынки переведены в кн.: Bayard Т. A Medieval Home Companion: Housekeeping in
I uurieenth Century Paris. New York, 1992. О сравнении рецептов из M6magier’s с дру-
1 ими поваренными книгами см.: Laurioux В. Le regne de Taillevent: livres et pratiques
t ulinaires к la fin du moyen age. P, 1997. P. 117—158.
‘1 () i слссных жидкостях и практике средневековой кухни см.: Scully Т. The Art of Cook-
ny in the Middle Ages. Woodbridge, 1995. P. 41—86.
Scully T. The Opusculum desaporibus of Magninus Mediolanensis // Medium Aevum. 1985.
Vol. 54. P 197.
'• Flandrin J.-L. Seasoning, Cooking and Dietetics in the Late Middle Ages // Food: A Culi¬
nary History,... P. 320—327.
4 Существует Каталонская поваренная книга под названием «Книга всех видов засаха¬
ренных фруктов», которая включает марципаны, засахаренный имбирь, нугу и заса¬
харенные фрукты Llibre de totes maneres de confits / Ed. J. Sanyanach i Sunol. Barcelona,
2004.
•K Curye on Inglysh: English Culinary Manuscripts of the Fourteenth Century/ Ed. C.B. Hieatt
and S. Butler. L., 1985.
2<) Thorndike L. A Mediaeval Sauce-Book // Speculum. 1934. Vol. 9. P 186.
1,1 Eiximenis F. Lo Crests (seleccio) / Ed. A. Hau. Barcelona, 1983. P 142—145. Более де¬
тально я прокомментировал это в кн.: Medieval Clich6s of Diet and Health According
to Francesc Eiximenis // Sociedad у memoria en la edad media: Estudios en homenaje de
Nilda Guglielmi / Ed. A. Guiance, P. Ubiema. Buenos Aires, 2005. P 127—134.
31 On Right Pleasure and Good Health... P. 109-110, 210.
32 Примеры из кн.: Flandrin J.-L. et al. Introduction // Francois Pierre de la Varenne, Le cui-
sinier francs. P, 1983. P 14-15.
33 Flandrin J.-L. Chroniques de Platine: pour une gastmomie historique. P, 1992. P. 20-21.
34 Cm.: Peterson T. S. Acquired Taste: The French Origins of Modem Cooking. Ithaca, 1994. P. 201.
Перевод с английского С. Г. Яковенко
529
Кристиан Клапиш-Зубер
Творческие родословные художников
в «Жизнеописаниях» Вазари*
Как выявить пути, которыми молодые итальянские художни¬
ки постигали свое мастерство? Я прослежу их вместе с Джор¬
джо Вазари (1511 — 1574), чей труд «Жизнеописания наибо¬
лее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих» (Vite dei piii
eccellenti pittori, scultori e architetti) (издания 1550 и 1568 гг.)
посвящен передаче опыта от художника к художнику, непреложной
основе развития искусства Ренессанса.
Конечно, в эпоху Ренессанса существовали династии художников,
чье единство было обусловлено кровными узами; историки искусства
проследили, как эти династии сплачивались общей работой в мастер¬
ской (bottega), передачей от одного поколения к другому рисунков,
инструментов, технических секретов, а вместе с ними и имени, вос¬
произведением иконографических традиций и эстетических принци¬
пов1. Однако здесь я хочу обратиться к другому типу «династий» или
семейств — тем, которые можно назвать духовными семьями, или, во
всяком случае, семьями, созданными по взаимному выбору в той
мере, в какой они не сливались с родством по плоти.
Как убедительно показал Пол Барольски, в основе «Жизнеописа¬
ний» Вазари лежит двойная идея, согласно которой не только все ху¬
дожники являются большой семьей, сплоченной согласием (сопсог-
dia), дружбой и взаимопомощью, но и само флорентийское искусство
предстает своеобразным генеалогическим древом, чьи ветви можно
проследить вплоть до отца-основателя2. Таковым считается Джот¬
то, который вместе с Арнольфо ди Камбио стоял у истоков всех нов¬
шеств, появившихся до конца XIII в. Это соображение крайне важно,
поскольку все искусствоведческие демарши, связанные с проблемой
имитации, передачи традиций и оригинального творчества, иначе го-
Этот текст был представлен в виде доклада на конгрессе, посвященном обществу
эпохи Ренессанса в Торонто 28 марта 2003 г. и на Конгрессе медиевистов в Лидсе в
июле 2005 г.
530
ih)|»i таланта отдельного художника в его соотношении с предше-
• ми м пиками, опираются именно на художественное преемство, про-
< /МЧМ1О0 Вазари вплоть до Микеланджело.
Меня интересует природа этого преемства между художниками, и
щ и-иодпой нитью моего исследования послужит имя: имя, понятое
I ак совокупность определений индивида, одни из которых отсылают к
«■и» уникальной позиции крещеного, или отдельной личности в обще-
• I иг (имя, поте, baptismal name, surname...), другие — к его положению
и семье (прозвище по отцу, отчество, patronymic name), и, наконец, тре-
м.п к его принадлежности к группе потомков (фамилия, cognome,
family name). Многие «Жизнеописания» Вазари выстроены вокруг име¬
ни или, по меньшей мере, находят в нем свое подтверждение. Разные
составляющие имени художника неоднократно обращают на себя вни¬
мание Вазари, он подвергает их порой сложному анализу, который, од¬
нако, свидетельствует о важности, придаваемой им наречению именем
лля передачи художественных способностей и создания выявляемых
им «родословных». В «Жизнеописании» Брунеллески Вазари показыва¬
ет свою осведомленность в старых обычаях наречения именем, суще¬
ствовавших в XIV—XV вв. Опираясь на них, он пускается в рассуждения
довольно сомнительного свойства, желая продемонстрировать кровные
узы, которыми, по его мнению, были связаны Филиппо ди сер Брунел-
леско ди Липпо и семья Лапи, чьим предком был не кто иной, как Ар-
I юльфо, которого Вазари предпочитает называть «Арнольфо ди Лапо», а
не «Арнольфо ди Камбио», якобы вскрывая родство между художника¬
ми начала XIV и XV вв. не только по дарованию, но и по крови. Как со¬
вершенно справедливо отметил Пол Барольски, преемственность форм
Флорентийского собора, каким он остался после Арнольфо, и купола
Брунеллески, завершившего это произведение, сама подводит к мысли
о кровном родстве. Эту модель можно обобщить, опираясь на наблюде¬
ние, открывающее другой аспект описанного Вазари преемства между
художниками. Речь идет о традиции передачи отеческих прозвищ, в це¬
лом восходившей к тосканским обычаям, но в данном случае обретав¬
шей особую значимость. Она касается отношений учителя и ученика,
и возможно, как мы увидим далее, может прояснить природу связей,
сплачивавших большую семью художников.
Для примера я рассмотрю прозвища Пьеро ди Козимо и творче¬
ских наследников Козимо Росселли. Пьеро был учеником Козимо, за
которым последовал в Рим, где Козимо должен был написать четыре
фрески на стенах Сикстинской капеллы. Пьеро был его признанным и
любимым учеником, которого Козимо «держал подле себя, и которо¬
го всегда называли Пьеро ди Козимо» («Жизнеописание Козимо Рос¬
селли»)3. На деле Пьеро был сыном ювелира Лоренцо ди Антонио, но
«его никогда не называли иначе как Пьеро ди Козимо» («Жизнеопи¬
531
сание Пьеро ди Козимо»)4. Вазари объясняет причину этого, замечая,
что «поистине, мы не меньше обязаны (своему учителю), и следует по¬
читать своим подлинным отцом скорее того, кто нас учит добродетели
(virtu) и дарует способность правильных действий, чем того, кто нас
породил и даровал всего лишь жизнь»5. Следовательно, если Пьеро на¬
зывали «ди Козимо», а не «ди Лоренцо», если люди знали его только
по этому прозвищу и именно его оставили потомкам, значит, два вида
отцовства разной природы вступили здесь в спор: одно — кровное, ко¬
торым вскоре пренебрегли, другое — возникшее из осознания долга
по отношению к учителю Козимо. Вазари не акцентирует так транс¬
формацию имени, которой подвергся другой ученик Козимо, Андреа
ди Козимо Фельтрини, тоже получивший свое отеческое прозвище от
учителя; но далее он дает понять, что когда одно прозвище окончатель¬
но изгоняет другое, речь идет прежде всего о замене того, кому человек
осознает себя обязанным и за кем признает свою инициацию. После
того как Андреа ди Козимо встретил художника Морто из Фельтре, ко¬
торый умер, по остроумному замечанию Вазари, «как и предписано его
именем», и у которого Андреа ди Козимо научился искусству гротеска,
он «с тех пор назывался Андреа дель Морто»6. (Заметим также, что у
Козимо Росселли был и родной сын, «достойный каменщик и архи¬
тектор», прозвища которого Вазари в жизнеописании Козимо Россел¬
ли не удосужился упомянуть, но известный по другим документам как
Джулиано ди Козимо, несмотря на незаконное рождение).
Добавим, что через Пьеро ди Козимо художественное преемство
продолжится до конца XVI в. Учеником Пьеро будет Андреа дель
Сарто, и в течение короткого времени Понтормо, который перейдет
в мастерскую Андреа дель Сарто, и эту «династию» художников про¬
должат через Бронзино два поколения Алл ори. В прекрасных работах
Элизабет Пилиод о связях между Понтормо, Бронзино и Аллори по¬
казано, что сыновнее отношение сирот Аллори к Бронзино установи¬
лось очень рано — по сути, они были его воспитанниками. После дол¬
гих лет, прожитых под одной крышей с Бронзино, Аллори стали его
наследниками и построили общую гробницу с надписью «Аллори ди
Бронзино». Это прозвище стало своего рода «фамильным отчеством»,
вписанным в герб, которым обзавелись Аллори, и век спустя после
Козимо Россели и его учеников оно вновь проявило связи, которые
устанавливались между двумя смежными поколениями художников
благодаря обучению и «любви»7.
Родной отец Пьеро ди Козимо, ремесленник, был «добрым отцом»
в том смысле, что смог распознать призвание своего сына и отдал его в
ученики живописцу подобно тому, как отец Джотто смог отказаться от
сына, «уступив» свое отцовство Чимабуэ. Приняв это «дарение» ребен¬
ка и следуя примеру отношений Чимабуэ с Джотто, его «творением»
532
(< irnto), Козимо взял на себя две главные родительские функции —
11 мшильца и наставника — не только потому, что он любил Пьеро «как
« mi in и всегда считал его за таковым», но и потому, что обучил его все¬
му, чему мог обучить, позволил ему развернуть свой талант, выбрать
■ оЬствснный путь в искусстве и довольно быстро превзойти себя. В
Жизнеописаниях» Вазари много портретов, дополняющих друг друга
или, чаще, контрастирующих друге другом — отцов (добрых и дурных),
покровителей и учителей — трех типажей, которые, в соответствии с
общественными нормами своей эпохи, последовательно и в неравной
мерс принимали на себя долг отцовства. Я включаю сюда и покрови¬
телей, которые подобно отцу брали на себя материальное содержание
молодого человека и находили ему учителя, который смог бы раскрыть
его дарование (virtu). «Жизнеописания» не игнорируют их, начиная
с* покровителей самого Вазари и его друга Сальвиати, который, заме¬
тим, был известен под фамилией своего патрона кардинала Сальвиа¬
ти, а не под своим собственным именем Росси8. Слова и выражения,
используемые в отношении патроната, близки к описанию крестного
отцовства: Полициано, которому покровительствовали Медичи, пред¬
стает как некто, «рожденный своим отцом, но возрожденный Козимо
ди Медичи». Несомненно, как замечали Пол Оскар Кристеллер и Гер-
хардт Ладнер, здесь есть намек на идеологию «ренессанса», возрож¬
дения искусств великими людьми9. Но мне кажется, что прежде всего
это утверждение отсылает к идее духовного родства: покровитель, тот,
кто делает возможным такое «возрождение», столь же необходим для
вхождения молодого человека в семью художников, как крестный отец
для введения новорожденного в духовную семью христиан10. И в тех
биографиях, где Вазари не упоминает патрона-посредника, возможно,
следует понимать, что сам учитель играл роль такого «сопровождаю¬
щего», вводя ученика в высшее общество художников.
Можно ли говорить о чем-либо далее, не задаваясь вопросом о кон¬
цепциях, создаваемых обществом того времени в отношении упомяну¬
тых ролей родного отца, кормильца или приемного отца, и крестного
отца? Именно к этому вопросу я собираюсь обратиться, чтобы пока¬
зать специфику творческого преемства. И составляющие имени здесь
многое дают понять в дополнение к тому, что объяснил сам Вазари.
Средневековое общество осознавало себя пронизанным сетью
родственных связей11. Родство было значимо всюду, и социальные от¬
ношения всех сословий описывались именно в терминах родствен¬
ных связей. Все люди сыны Господа и братья между собой, вместе с
Жеромом Баше здесь можно говорить о «всеобщей генеалогии». Это
духовное родство между людьми восходило к их общему сыновнему
отношению к Богу, но, тем не менее, осмысливалось «в категориях
кровного родства», с использованием таких терминов, как проис¬
533
хождение, брак, родственность, хотя никаких плотских отношений
под этим не подразумевалось. Оно делало всеобщими духовные осно¬
вы бытия и открывало доступ к духовным благам, личному спасению,
райскому блаженству точно так же, как кровное родство давало право
на наследование материальных благ и символических ценностей, или
связанных с ними знаков социальной принадлежности.
Крещение, главный путь установления духовного родства, означа¬
ло социальное рождение личности, которая получала имя и входила в
христианское сообщество, ведомая крестным отцом. Здесь проявляет¬
ся несомненное превосходство духовного родства над кровным, кото¬
рое ритуалом крещения игнорируется. Однако эти два типа вступают
во взаимодействие в той мере, в какой духовное родство создает за¬
преты на некоторые социально значимые контакты: кумовство между
родителями и крестными, связь, полезная во многих мирских пред¬
приятиях, ограничивает возможность брачных связей между ними.
Подобным же образом тотальное родство всех крещенных, чтобы про¬
явиться в полной мере, должно опираться на социальные институты,
воспринимаемые как братства — тогда предполагаемые им любовь и
взаимопомощь получают действенное воплощение на практике.
Каждое общество приспосабливало эту соподчиненную связь меж¬
ду кровным и духовным родством к решению своих собственных про¬
блем и сообщало особую окраску предполагаемым в связи с этим со¬
циальным действиям. Тосканское общество позднего Средневековья
или раннего Возрождения не было здесь исключением: во Флоренции,
например, согласно Дино Компаньи, признавались первостепенная
важность и идеал всеобщего братства, связанного ритуалом крещения
с общественным баптистерием Сан Джованни12. Но сущность возни¬
кающих при этом отношений кумовства была искажена: на первый
план выходили скорее их «полезность» и мирская дружба, которая мо¬
жет сложиться благодаря ритуалу, чем духовная связь между крестным
и крестником. В Тоскане идеология рода, дома (casa) — иначе говоря,
родственной группы, сообщающей личности немалую часть ее соци¬
альной идентичности — и особая важность, придаваемая структурам
патрилинейного родства, влияла на многое: прежде всего, на передачу
наследства, следовательно, на место, отводимое женщинам, но также
и на отношения, устанавливаемые родной семьей ребенка с его ду¬
ховными родителями, и на незначительность признаваемой за ними
роли. Согласно учению Церкви роль крестного заключается сначала
во введении вновь крещенного в христианское сообщество, затем — в
религиозном воспитании крестника. Для Фомы Аквинского, однако,
речь здесь идет скорее о почетной ответственности, чем о действенных
обязательствах. Именно так флорентийцы осознавали место крестно¬
го отца и в еще большей степени — крестной матери. Лишь в исклю-
534
• и n UMM.IX случаях документы свидетельствуют о том, что после цере-
м* *111111 крещения они проявляли какой-либо педагогический интерес
• • |н и*му крестнику, даже когда старательно поддерживали с его отцом
• •миши пим дружбы и взаимовыручки, подразумеваемые кумовством.
H i мене за воспитание наследников и дочерей, которые будут выда¬
ны имуж вдругойдом (casa), отвечали их родственники по отцовской
■ниши или, в крайнем случае, другие кровные родственники. В целом
чу чинное родство в отношении крестника было сведено к временной
j м >и 11 крестного, в отношении его родителей — к социальной полезно-
. in, yi юдобляющей эту близость связям патрона и клиента.
Июростепенность духовного родства по сравнению с насущной не-
пичоднмостью сохранения рода идеально прослеживается в наречении
рсоенка именем. В отличие от многих европейских обществ того вре¬
мени, итальянцы центральной и северной частей полуострова не при-
п швали за крестным чести передавать крестнику свое собственное имя.
По время крещения он всего лишь повторял одно или несколько имен,
выбранных родителями ребенка. И, конечно, оно выбиралось ими — в
первую очередь отцом — из набора традиционных семейных имен. Я
уже писала ранее об обычаях, регулирующих имянаречение, и если воз¬
вращаюсь здесь к этому вопросу, то лишь затем, чтобы сказать, что для
родителей было важно использовать в первую очередь имена, вводящие
ребенка в отцовский или материнский род, затем, во вторую и в третью
очередь, поместить его под защиту святого или отдать должное святым,
особо почитаемым родителями. До 1500 г. крайне редко одно из этих
д вух-трех имен заменялось именем влиятельного крестного. Короче го¬
воря, личные имена индивида не имели никакого отношения к духов¬
ному родству, завязываемому в момент крещения. Ими, как и воспита¬
нием, почти всегда распоряжались кровные родственники.
В Тоскане существовал обычай именовать человека по отеческому
прозвищу или серии прозвищ, восходящих к именам его рода, кото¬
рые присоединялись к имени: Филиппо ди сер Брунеллеско ди Липпо
(Лапи). При наличии фамилии (cognome), общего имени семьи (ко¬
торое существовало только в высших и городских классах), отеческое
прозвище фигурировало прежде всего в политической жизни, торго¬
вых сделках и правовых конфликтах. Таким образом, в глазах обще¬
ства каждый являлся в первую очередь сыном своего отца или потом¬
ком вереницы предков-мужчин по отцовской линии. Если в этих по
преимуществу мужских отношениях уделялось место женщине, то
лишь в виде исключения, и обычно это было знаком незаконного рож¬
дения или утраты отца, замененного матерью — именно так Вазари
объясняет материнское прозвище Пьеро делла Франческа. В Тоскане
родство строилось и осмысливалось как таковое по отцовской линии.
Любой современник, любой любитель генеалогии мог восстановить
535
структуру рода, поднимаясь вверх по линиям родственных связей и
спускаясь вниз от узла, образуемого именем общего предка. Таким об¬
разом, когда Вазари констатирует смену отеческого прозвища у того
или иного художника, он разрывает линии естественного родства, от¬
деляет индивида от его кровных предков и делает его «возрожденным»
в двойном смысле: в рамках духовного братства художников, куда тот
входит, и в рамках особого идеального рода, в структуру которого его
вписывает Вазари.
Чтобы лучше понять связь, возникающую между художником-
учителем и учеником, стоит обратить внимание и на другие, похожие
на родительские, отношения, практиковавшиеся в Италии. Прежде
всего это усыновление, или, вернее, практика, заменявшая усынов¬
ление, которое в городском обществе позднего Средневековья уже не
существовало в виде законной формы, унаследованной от римского
права. Классическое усыновление было продиктовано необходимо¬
стью обеспечить себе законных наследников. Во Флоренции оно тем
сильнее отходило от правовой практики, что завещатели там предпо¬
читали наследников из родни, хотя бы и дальней13. Даже родные дети
и признанные бастарды, получив определенную часть наследства,
могли ожидать мощного и часто успешного контрнаступления со сто¬
роны родных покойного, которые постарались бы сделать все, чтобы
помешать исполнению его последней воли14. Главным источником
«приемных сыновей» во Флоренции являлся приют брошенных детей,
который пристраивал их в семьи, нуждавшиеся в заботе о ком-то, в
гарантии поддержки на старости лет, или просто в домашней рабочей
силе15. Но такое пристраивание подкидышей (trovatelli) вовсе не обе¬
спечивало им права на наследство, хотя в семье, воспитавшей ребен¬
ка, его и могли называть «приемным сыном» (filius adoptivus). Самое
большее, что могла обещать ребенку принявшая и вырастившая его
семья — профессиональное образование мальчикам, приданое девоч¬
кам, в лучшем случае — какую-то часть наследства, но без передачи
имени и социального статуса «усыновителей».
Временную передачу родительских обязанностей патрону или учи¬
телю современники Джотто или Росселли часто представляли в тер¬
минах усыновления. Да и само усыновление в Тоскане сближалось с
духовным родством, поскольку, основываясь на благотворительно¬
сти (или, по меньшей мере, претендуя на это), оно не было связано с
передачей собственности. Свидетельством тому может послужить за¬
метка, сделанная художником Нери ди Биччи в своей книге для запи¬
сей: он упоминает, что в 1473 г. принял ребенка, оставшегося без отца,
которого ему «отдала добровольно в сыновья» («mi dono е concedette
liberamente per figliuolo») его мать, и которого он собирался воспитать
как своего духовного сына («per mio ispirituale figlio»)16.
536
11гри ди Биччи брал семилетнего мальчика не в ученики или в под-
r i n I грьи, и ничто далее в записях не указывает на то, что сын мельника
* ми его последователем. Этот случай говорит прежде всего о том, что
im wiuc <[)ормы родства во Флоренции были тесно взаимосвязаны; они
■ и |нтекались, в частности, в спонтанных представлениях о сиротах,
и иных на попечение. Духовное отцовство (функция крестного), как и
нм отдельные случаи «усыновления», не подразумевало установления
I н >/к I венных отношений, не вело к передаче имени, не делало крестни-
| .1 наследником крестного. В отличие от практик усыновления, оно не
■ |к‘(>овало ни передачи ребенка крестному, ни каких-либо обязательств
по сто материальной поддержке. Однако все вступали в отношения это-
ю символического отцовства, создаваемого либо крещением, спосо¬
бом, установленным и строго контролируемым Церковью, либо менее
упорядоченным и всегда обратимым путем заботы о сиротах. «Вскарм-
ч и вания» (nurture) ребенка или юноши было достаточно для возник¬
новения прав, обязательств и привязанности, близких к тем, которые
объединяют родителей и детей, состоящих в кровном родстве.
Неустойчивость и неоднозначность этих отношений проявляются
в положении ученика и в передаче навыков в процессе ученичества.
В ходе обучения передавались не материальные вещи, а именно необ¬
ходимые в ремесле способности, иногда и собственность, когда учи¬
тель дарил или завещал ученику свои инструменты, но в первую оче¬
редь место и статус в обществе. Ответственность учителя за ученика
не подразумевала отказа родного отца от родительской власти (patria
potestas); но все же по ходу жизни учитель получал от отца как бы по
поручительству не только право на воспитание, но и обязанность кор¬
мить, содержать и, как правило, давать кров юному ученику. Сохра¬
нившиеся контракты на ученичество в среде ремесленников конца
XIV — начала XVI в. демонстрируют эволюцию этой институции по
мере того как учитель все более прочно занимает позицию арендатора
рабочей силы, нанимающего ученика в работники и поднимающего
оплату труда по мере того как этот труд становится более рентабель¬
ным17. В этом смысле статус подмастерья постепенно приближался к
статусу наемного работника, в нем терялась бескорыстная духовная
связь учителя и ученика. Не исключая того, что ученик мог унасле¬
довать фамилию и прозвище учителя, получив от него мастерскую, я,
однако, не могу привести тому примера, в отличие от подобных слу¬
чаев в среде торговцев. В этих кругах не было редкостью, что агент
(fattore) торгового предприятия, пользовавшийся по завещанию иму¬
ществом патрона, обязывался в свою очередь сохранять предприятие
под прежней торговой маркой, иначе говоря, под именем покойного,
после его смерти18. Согласно Жерому Айезу, одному из лучших знато¬
ков переписки Франческо Датини, знаменитого торговца из Прато, в
537
некоторых случаях наследник торгового предприятия лично прини¬
мал фамилию (cognome) завещателя, добавляя ее к собственной или
упоминая ремаркой: «Агостино ди Джованни Баруччи, иначе Диноц-
ци» («Agostino di Giovanni Barucci alias Dinozzi»), преемник торговца
Диноцци, встав во главе созданного им предприятия, становится про¬
сто «Агустино Диноци» («Aghustino Dinozi») в 1431-1432 гг.
Обучение юных художников походило на обучение подмастерьев.
По мере того как ученик совершенствовался и начинал пользоваться
успехом на рынке искусства, учитель мог начать платить ему, удержи¬
вая за собой прибыль с его работы. Так, родной отец Пьеро ди Козимо,
Лоренцо ди Пьеро ди Антонио Кименти в своем заявлении в налого¬
вую службу отмечает, что в возрасте восемнадцати лет его сын Пьеро
не получает от Козимо никакой платы19. Идиллическая картина ху¬
дожественного ученичества, предлагаемая Вазари, не должна вводить
нас в заблуждение. Прикрытое усыновлением как своего рода идеаль¬
ным отцовством, положение учеников нередко было весьма тяжким.
Франческо Скварчионе, учитель Мантеньи, от которого тот вырвался
с великим трудом, регулярно (в 1455 и 1466 гг.) практиковал так на¬
зываемые усыновления учеников, одним из которых был и Мантенья.
Согласно двум сохранившимся контрактам, ученик зависел от учителя,
который под видом усыновления обещал оставить ему свое имущество
при условии, что подопечный не проявит к нему неучтивости за время
обучения. Ни один из учеников не смог выдержать до конца срока, а
сам Мантенья, которого Скварчионе называл своим «сыном» и кото¬
рый считался таковым в корпорации художников в 1441 и 1445 гг., а у
Вазари назван «приемным сыном», находясь, вероятно, в подобной же
ситуации (его контракт не найден), был вынужден подать в суд, что¬
бы обрести свободу20. Так учитель достигал абсолютного повиновения
ученика, который, будучи связанным по рукам и ногам, не получал ни¬
какого вознаграждения и все терял, если покидал учителя при жизни.
Таким образом, существовали разные способы установления свя¬
зей, подобных отцовству, которые могли визуализироваться, будучи
проявленными в именах. Тем не менее, ни одна из этих форм, созда¬
ваемых тем или иным из вышеупомянутых способов, не была так явно
связана с изменением отеческого прозвища, как в случае художников.
Обратимся же вновь к Вазари, чтобы посмотреть, как это появление
имени учителя в имени ученика может пролить свет на отношения,
бытовавшие в мире художников.
Известно, что Вазари создавал родословную художников, опираясь
на отвергаемые ныне атрибуцию и датировку произведений. Например,
Якопо да Казентино (названного в числе прямых «потомков» Джотто, так
как он был учеником Таддео Гадди, или, как говорится в другом месте,
Аньоло Гадди) он называл учителем Спинелло Аретино, что абсолютно
538
| нчнпможно, так как Якопо умер в 1349 или в 1350 г., а Спинелло пример¬
но и >го время родился. Эту путаницу датировок Вазари продолжает тем,
чю и ученики Спинелло записывает Бернардо Дадди, умершего в 1348 г.21
Реконструируя эти родословные художников, Вазари часто опира-
1-11‘я на доводы, игнорирующие хронологию, выводимые им из стили-
< Iнческой близости художников, а также из их имен (имя здесь пони¬
мается как совокупность всех именований личности — имя, отчество,
прозвище и фамилия, как уже говорилось во вступительной части).
< отпадение имен и отчеств приводит его к путанице и ошибках в со-
<тавлении родословных художников или к связыванию кровными уза-
м и абсолютно чуждых друг другу персонажей, примером чему является
семья Бартоли, где он объединил Таддео ди Бартоло, Бартоло ди Фре¬
ни и Доменико ди Бартоло. Сознательно или нет, но, стараясь сделать
Ьолсе очевидными родство эстетических воззрений и близость художе¬
ственных традиций, Вазари манипулирует именами, и передача техни¬
ки и стиля подводит его к признанию кровного отцовства. Так, Симо¬
нс Мартини назван «Мемми» по ошибочному прочтению (возможно
умышленному), как и его свояк Липпо Мемми, что позволило Вазари
установить родство двух художников, близких, на его взгляд, по стилю.
И наоборот, он не признает действительно существовавших братских
уз между Амброджо Лоренцетти и его братом Пьетро, переименован¬
ного им в «Лаурати». Вазари знает, что отчество указывает на имя отца
(например, у Андреа Тафи был ученик Антонио д’Андреа Тафи, «воз¬
можно, его сын»). Однако он часто подвергает сомнению действитель¬
ную родственную связь, представляя сына простым учеником, и давая
тем самым понять, что отеческое прозвище проявляет не только кров¬
ные узы, но и идеальное духовное родство художников. Так, им упо¬
мянут «Франческо, прозванный по имени маэстро Джотто», который в
действительности был сыном Джотто, и которого Вазари развенчивает
из таковых, приняв отеческое прозвище за знак полученного духовно¬
го наследства, ибо видит в этом персонаже только ученика.
Его рассуждения о художнике по имени Джоттино в высшей степе¬
ни показательны. Вопреки свидетельству множества источников Ваза¬
ри не верит, что Джоттино мог быть сыном Джотто, но считает, что на
самом деле под этим именем скрывается «Мазо (Томмазо) ди Стефа-
но», сын Стефано, любимого ученика Джотто. Он устанавливает дей¬
ственную связь, основанную на обучении и передаче навыков, между
Джотто и Джоттино, личностью в значительной мере фиктивной, в
которой слились три разных художника: «Мазо ди Банко, Джотто ди
Стефано и скульптор Томмазо ди Стефано»22. Этот придуманный Ва¬
зари Джоттино «выучился у своего отца (Стефано) основам живописи,
но уже в юном возрасте взялся с величайшим усердием копировать как
можно лучше манеру Джотто, а не своего отца»23. Прозвище «Джотти-
539
но», которое получил этот Томмазо и которое заменило его подлинное
имя, объясняется, таким образом, сохранением и даже совершенство¬
ванием манеры Джотто, на взгляд современников, считавших его сы¬
ном Джотто, и на взгляд Вазари, понизившего его до статуса ученика24.
Оттого, что Джоттино с таким рвением подражал Джотто, «говорили,
что дух Джотто перешел в него»25. Здесь кроется подспудная основа оши¬
бочных построений Вазари. Если прозвища художников, восходящие к
именам отцов и учителей, могли конкурировать между собой и сменять
друг друга, то именно потому, что учитель наряду с качествами отца-
кормильца обладал еще и качеством передатчика творческого «духа». В
Жизнеописании Лоренцо Гиберти Вазари не решается сделать выбор в
пользу одного из именований художника: «Лоренцо ди Чионе или ди Бар-
толуччо Гиберти», как он пишет. Гиберти был сыном проходимца Чионе
Гиберти, но его мать вторично вышла замуж за ювелира Бартоло ди Ми¬
келе, который вырастил Лоренцо, и художник, видимо, осознавал свой
долг в отношении отчима, наследником которого стал в 1422 г., приняв
его имя в качестве отеческого прозвища и фамилию. Однако, став знаме¬
нитым мастером, он решил признать свою незаконность и на склоне лет
изменил имя, называя себя в дальнейшем «Лоренцо ди Чионе Гиберти».
Его собственные потомки признавали за собой именно это имя. Вазари
же занимает благоразумную позицию и предпочитает назвать оба име¬
ни, «ди Чионе или ди Бартоло», в дальнейшем повествуя лишь об одном
персонаже, Бартолуччо, в котором слились родной отец, приемный отец
и учитель, долго не прекращавший следить за судьбой своего ученика и
названного сына. Иначе говоря, функции кормильца и защитника, вос¬
питателя и наставника неразрывно соединены в фигуре учителя. По¬
стоянное использование Вазари термина «creato» в отношении ученика
художника подчеркивает материальную и педагогическую зависимость
юноши, «вскормленного» и «воспитанного» учителем: добрый Бартолуч¬
чо был одновременно отцом и наставником, и вазариевское «Лоренцо ди
Бартолуччо Гиберти» выявляет эту сложную взаимосвязь и комплексное
наследование более наглядно, чем прозвище «ди Козимо», вытеснившее
имя отца, не игравшего для Пьеро ди Козимо такой роли. Но в глазах Ва¬
зари ценности, приобретаемые в ходе передачи художественных навыков
и раскрытия таланта, превосходят материальные и мирские ценности,
даруемые кровным или приемным отцом. Когда Вазари, спутав Аньоло
Гадди с его братом, приписывает ему бурную карьеру торговца, то дела¬
ет это лишь затем, чтобы осудить разрыв, совершенный Аньоло в линии
преемства, начинающейся с Джотто. Аньоло бросился в погоню за уда¬
чей, вместо того чтобы развивать свой дар или дар своих сыновей. Он не¬
достойно опустился до реалий торгового мира. Он прошел назад сквозь
преграду, отделяющую мирское бытие от духовного, сквозь которую обу¬
чение помогло ему некогда пройти в верном направлении.
540
Как и крестные отцы во Флоренции, ни один художник, кажется, не
передал своего собственного имени ученику (исключая случай с про-
тшцем Джоттино); но окружающее общество приписывало ему отцов-
ч во более высокого ранга, связывая ученика через отеческое прозвище
< гем, кто дал ему возможность «родиться вновь» в искусстве (еще один
пример: Доменико ди Микелино, без сомнения, получил прозвище от
евоего учителя Микелино)26. Здесь Вазари следует христианской ло¬
тке. Духовное родство, возникающее в ходе общения учителя и уче¬
ника, делает первого «дарителем благодати», аналогичным крестному.
11одобно крестному отцу, способствующему тому, чтобы божественная
Рмагодать пролилась на крестника, открывая ему путь к спасению, учи¬
тель выявляет «благодать» («grazia») гения, спящую в беспомощном ре¬
бенке. Учитель поистине является «духовным отцом», который, по вы¬
ражению Ченнино Ченнини «приводит ученика в искусство» («venire
all’arte»), помогает ему воплотить то сочетание мастерства и фантазии,
которое присуще истинному художнику, способному «находить неви¬
димые вещи... и делать видимым то, что не таково, каким кажется»27.
Родство художников — родство, созданное выбором. От крестно¬
го отцовства его отличает то, что ученик так же выбирает своего учи¬
теля, как и тот своего подопечного, как в братствах избранных или
известном во многих обществах так называемом «кумовстве святого
Иоанна», при котором двое друзей роднятся смешиванием крови28. В
отличие от этого, если отец и выбирает своего кума, крестного своего
ребенка, то ни крестный, ни, тем более, крестник друг друга не выби¬
рают. В добровольном союзе учителя и ученика последний, вопреки
всем принятым правилам наречения именем, мог обрести часть име¬
ни своего учителя, приняв его в качестве отеческого прозвища. Соз¬
давая представления о связи между учителем и учеником, соотноси¬
мой одновременно с отцовством, крестным отцовством и патронатом,
Вазари и его общество отказывались признавать ее погруженность в
материальную жизнь, подобно кровному отцовству и патронату, и от¬
рицали, что она, как крестное отцовство, может быть временной.
Таким образом, антропонимические изменения являются внешним
признаком более глубокого и гораздо более длительного явления. Меж¬
ду партнерами по искусству шел обмен техническими приемами и ин¬
струментами, профессиональными секретами и рабочими навыками,
а также и идеями, замыслами, этическими идеалами, отношением к
«Природе», манерой поведения с другими художниками. И эта цирку¬
ляция обусловливала гораздо более сильное течение, которое продол¬
жалось во времени артистическим «потомством»29 художника, а в соци¬
альном пространстве расширялось до единого сообщества художников,
поскольку они делились в дружбе и беседах этими самыми замыслами
(concetti). Итак, каждый художник, заводя учеников, становился гаран¬
541
том продолжения и развития искусства; передавая свои знания, он соз¬
давал свою собственную генеалогию30. Ченнино Ченнини передал свое
собственное знание в письменной форме «в честь Джотто де Таддео
д’Аньоло, (своего) учителя»31; эта любопытная «генеалогия», одновре¬
менно нисходящая и восходящая, показывает, что Ченнино располага¬
ет себя в самом низу иерархического перечня художников. Но каждый
художник лелеет надежду превзойти своего учителя. И потому «Жизне¬
описания» Вазари — история непрерывного развития искусства.
Я надеюсь, что в размышлениях над именами и над смыслом, ко¬
торым их наделяли, история искусства, какой ее видел ее основатель
Вазари, становится немного яснее.
Примечания
1 Среди множества других здесь можно назвать Лоренцо ди Биччи и его потомков, се¬
мейства Делла Роббиа, Да Майано, Мазо Финигуерра с его братьями и племянника¬
ми, и т.д. См.: Maestri е botteghe / Ed. М. Gregori, A. Paolucci, С. Accidini Luchinat.
Firenze, 1993. Р. 91-124. ; Haines M. Artisan family strategies. Proposals for research on
the families of Florentine artists // Art, Memory, and Family in Renaissance Florence /
Ed. G. Ciappelli et P. Rubin. Cambridge, 2000. P. 163-175.
2 Barolsky P. Michelangelo’s nose. A myth and its making. University Park, L., 1990 ; Idem.
Why Mona Lisa smiles and other tales by Vasari. L., 1991; Idem. Giotto’s father and the fam¬
ily of Vasari’s «Lives». Pennsylvania State University Press, 1992. См. также: Rubin P. L.
Giorgio Vasari: art and history. New Haven, Yale Univ. Press, 1995.
3 «... avendo in sua compagnia quel Piero che fu sempro chiamato Piero di Cosimo, suo dis-
cepolo » («Жизнеописание Козимо Росселли», Le Vite... P 463.); здесь и далее кро¬
ме особо отмеченных случаев цитаты приводятся по полному изданию карманного
формата, без справочного аппарата, с предисловием Маурицио Марини, изданному
в Риме в 1997 г. издательством Newton&Compton editor! (Vasari G. Le vite dei pih eccel-
lenti pittori, scultori e architetti. Roma, 1997; сокр.: Le Vite...).
4 «... Piero, figliuolo d’un Lorenzo orafo et allievo di Cosimo Rosselli, e регб chiamato
sempre, e non altrimenti inteso, che per Piero di Cosimo » («Жизнеописание Пьеро ди
Козимо», см.: Le Vite.., Р. 576.)
5 «... poiche invero non meno si ha obligo e si debbe riputare per vero padre quel che c’insegna
la virtu e ci dk il bene essere, che quello che ci genera e d& Г essere semplicemente « («Жиз¬
неописание Пьеро ди Козимо», см.: Le Vite..., Р. 576.)
6 « Seguito nella professione delle grottesche in Fiorenza Andrea Feltrini detto di Cosimo, perche
fu discepolo di Cosimo Rossegli per le figure, che le faceva acconciamente » («Жизнеописа¬
ние Морто из Фельтре и Андреа ди Козимо Фельтрини», см.: Le Vite.., Р 773—774.)
7 Pilliod Е. Bronzino’s household // Burlington Magazine. 1992. Vol. CXXX1V. P. 92-100 ;
Eadem. Pontormo, Bronzino, Allori. A genealogy of Florentine art. New Haven, 2001.
8 «Е perche Francesco stava, come s’e detto, col cardinale Salviati et era conosciuto per suo
creato, cominciando a essere chiamato e non conosciuto per altro cher Cecchino Salviati, ha
avuto insino alia morte questo cogtnole»; («Жизнеописание Франческо деи Сальвиати» //
Le Vite.., P 1153.)
9 KristellerP. O. 11 pensiero filosofico di Marsilio Ficino. Florence, 1953. P 12, n. 3 ; Ladner G.
Vegetation symbolism ... P. 307, n. 30. См. также в «Жизнеописании Понтормо» исто¬
рию о триумфальной колеснице, задуманной Понтормо в 1513 г., где красивый ребе¬
нок, обнаженный и выкрашенный золотой краской — от чего он вскоре после этого
умер — выходил из чрева мужчины, «лежащего и словно мертвого» в заржавленных
доспехах «il quale rappresentava l’et& dell’oro resurgente e la fine di quella del ferro, della
quale egli usciva e rinasceva per la creazione di quel Pontefice», как новая листва, появ¬
ляющаяся на сухой ветви (broncone), эмблеме Лоренцо Медичи (1513).
542
*l*ii щи ню Виллани говорит о враче Таддео как о «вновь рожденном ребенке» («соте
пи laiiciullo rinato»), когда тот в тридцать лет принимается за учебу.
" Ihiscln’f J. Le sein du Рёге. Abraham et la patemit6 dans l’Occident medidval. P., 2000. Cm.
mi. же: I д parent^ spirituelle / Ed. F. Heritier-Auge, E. Copet-Rougier P, 1995.
1 < aii e valenti cittadini, i quali comunemente tutti prendesti il sacro baptesmo di questo fon-
h\ la mgione vi sforza e strigne ad amarvi come can frategli... » ; Dino Compagni. Cronica /
I d. (i. Luzzatto. Torino, 1968. P. 77. chap. VIII.
" ktapisch-Zuber C. L’adoption impossible dans l’ltalie de la fin du Moyen Age // Adoption
<4 «fosterage» (Colloque de Paris, 4-5 juin 1993) / Ed. M. Corbier. P, 1999. P. 321-337;
Adoptions. Ethnologie des parent6s choisies / dir. Fine A., ed. MSH. P., 1998.
'1 kuchn Th. L’adoption £ Florence a la fin du Moyen Age // Medi£vales. 1998. № 35. P. 69—82.
1 ktapisch-Zuber C. L’adoption impossible dans l’ltalie de la fin du Moyen Age // Adoption et
■ fosterage» (Colloque de Paris, 4-5 juin 1993). P, 2000. P. 321-337.
" Nrri di Bicci. Le Ricordanze (10 marzo 1453 — 24 aprile 1475) / A cura di B. Santi. Pisa,
I‘>76. P. 419. Документ процитирован Дж. Миланези в комментарии к «Жизнео¬
писанию Лоренцо ди Биччи». См.: G. Vasari. Le vite de' piu eccellenti pittori scultori e
aichitettori (Firenze 1568) / Ed. G. Milanesi. Firenze, 1906. P. 90.
x' Antonio Ivan Pini. Семинары в EHESS.
UuyezJ. Communication personnels.
«Piero suo figlio ista al dipintoro e non a salaro. Riparasi in bottegha di Cosimo a Santa Ma¬
ria in Campo ». (Цит. no: Jouffroy A. Piero di Cosimo, ou la for8t sacrilege. P, 1982. P. 6.)
" Walter /. Andrea Mantegnas ‘Darbringung Jesu im Temper. Ein Bild der Befreiung und des
Autbruchs // Stadel Jahrbuch, neue Folge. 1989. Bd 12. S. 59-70.
4 «Жизнеописание Якопо ди Казентино». Le Vite.., P. 238, 239.
Vasari G. Les vies des meilleurs peintres sculpteurs et architectes / Traduction et edition
critique sous la direction d’Andre Chastel. P., 1981—1989. Vol II, P. 253.
4 « ...dopo 1’avere imparato da suo padre i primi principii della pittura, si resolve, essendo an-
cor giovanetto, volere, in quanto potesse con assiduo studio, essere immitatore della maniera
di Giotto pihtosto che di quella di Stefano suo padre. » См: «Жизнеописание художника
Томмазо Фиорентино, называемого Джоттино», Le Vite.. Р. 219.
4 « ...ne cavo, oltre alia maniera, che fu molto piu bella di quella del suo maestro, il sopranome
di Giottino, che non gli casc6 mai: anzi fu parere de molti, et per la maniera e per lo nomc, i
quali регб fiirono in grandissimo errore, che fusse figliuolo di Giotto ; ma in vero non ё cosl,
essendo cosa certa, о per dir meglio credenza (non potendosi cost fatte cose affermarc da
ognuno), che fu figliuolo di Stefano pittore fiorentino»; ibidem. P. 220.
,s « Mediante queste opere, avendosi acquistato tanto buon nome Giottino, imitanto nel dis¬
egno e nelle invenzione, come si ё detto, il suo maestro, si diceva essere in lui lo spirito d’esso
Giotto... »; Ibid. P. 220.
26 Учеником Микеле или Микелино ди Бенедетто был Доменико ди Франческо, про¬
званный ди Микелино. Vasari, Vite..., £d. G. Milanesi. Vol. II. P. 522, note 1 ; См. также:
Bellosi L. et Haines M. Lo Scheggia. Firenze, 1999. P. 53, note 49.
27 « ... e quests un’arte che si chiama dipingere, che conviene avere fantasia e operazione
di mano, di trovare cose non vedute, cacciandosi sotto ombra di naturali, e fermarle con
la mano, dando a dimonstrare quello che non ё, sia » ; Cennini C. Libro dell’arte / Ed.
F. Brunelli. Vicenza, 1982. P. 3-4.
28 Fine A. Parrains, marraines. La parente spirituelle en Europe. P, 1994. P. 39.
29 « Di costui [Giotto] uscimo mirabili pittori »; Libro di Antonio Billi / ёd. Fabio Benedettucci.
Rome, 1991. P. 113.
30 См. понятие цепи передатчиков (isned): цепь имен предшественников, включаемая в имя
автора, в исламском мире служила одновременно гарантией верности традиции и автори¬
тета писателя: Sublet J. Dans l’islam m6dieval: nom en expansion, nom a 1’etroit. Communication
au Colloque international «L’ecriture du nom ргорге» (BibliotlSque nationale de France, 8-10
juin 1995), reproduction numerisee. P., 1999 ; Sublet J. La Prosographie arabe. P, 1970.
31 Фраза приведена без пунктуации: « ... a riverenza di Giotto di Taddeo d’Agnolo maestro
di Cennino »; Libro dell’arte. P. 3.
Перевод с итальянского И. Г. Толковой
543
Н. В. Брагинская
Священный брак и смерть Офелии1.
Миф-сага-пьеса
Век в душе качаясь
Лилиею, праведница.
Б. Пастернак
Сегодня с утра я занялся “Амлетом” Саксона Граммати¬
ка. Увы, этот рассказ невозможно использовать, пока
он не пройдет сквозь сильный очистительный огонь, но
если с этим совладать, то он и занимателен и интересен
для сравнения»2. Для сравнения, конечно, с «Гамлетом»
Шекспира. Это Гёте писал Шиллеру, когда подумывал, не сочинить
ли что-то свое на основе сюжета об Амлете из «Деяний датчан», минуя
Шекспира. В настоящей работе мы попробуем реконструировать сво¬
его рода очистительную процедуру, которую произвел Шекспир или
его предшественник, с материалом Саксона. Забегая вперед, скажем,
что «очистительная» процедура состоит не только в удалении лишне¬
го, но и внесении нового, как материала, так и смысла.
Мне кажется, что этот угол зрения, несмотря на огромную литера¬
туру и по Гамлету и по Амлету, не такой обычный.
Если говорить о скандинавистах, исследователях Саксона, то они, как
правило, имеют в качестве цели и ценности Саксона, своего «Геродота», а
не его последующую рецепцию. Им интересно, откуда та или иная исто¬
рия взялась у Саксона, они также исследуют ее пересечения с многочис¬
ленными скандинавскими и кельтскими эпическими повествованиями,
следы исторических событий, элементы гаутского эпического наследия
и датские наслоения3. А если за Саксона берутся исследователи мифо¬
логии, то они сосредоточиваются на обнаружении мифологизма тех или
иных персонажей или мотивов повествования или обращаются к Снорри
Стурлусону, у которого фигурируют мифологические предки персонажей
рассказанной у Саксона истории. Занимаясь редукцией эпического сю¬
жета к мифу, незачем, казалось бы, обращаться к Шекспиру.
А шекспироведы, естественно, имеют в качестве цели и ценности ве¬
ликого драматурга, и хотя история Амлета, взятая из Саксона, дежурно
входит в описание источников Шекспира, это отдаленный источник.
Как известно, история литературных предшественников «Гамлета»
крайне запутанная, сам текст дошел до нас в нескольких версиях, со¬
544
отношение которых вызывает споры. Ведь есть еще переделка Первого
кварто и какой-то дошекспировской версии в немецком «Наказанном
братоубийстве», есть «Испанская трагедия» Томаса Кида4, и, наконец,
английская дошекспировская пьеса о Гамлете, о которой мы почти ни¬
чего не знаем, кроме вопля призрака «Гамлет, отомсти!». Тем не менее,
преобладает убеждение, что «Гамлет» восходит к французскому перело¬
жению Саксона в Histoires tragiques Ф. де Бельфоре, а латинский текст
Шекспир не читал и не мог, дескать, читать. Попытки найти непосред¬
ственные следы влияния Саксона на Шекспира делались5, но, посколь¬
ку Шекспир несомненно пользовался и каким-то драматургическим
текстом, существовавшим до него, невозможно доказать, что это влия¬
ние не опосредовано Ur-Hamlet’oM. Потому-то внимание исследовате¬
лей «Гамлета» к тексту Саксона Грамматика не очень пристальное.
Я не собираюсь сообщить что-то новое о литературной истории и
текстологии «Гамлета», которой посвящена огромная литература. Я
собираюсь показать на конкретном примере, что в известной нам пье¬
се есть рефлексы сцены, которую Бельфоре опустил, которой у него
ист вовсе, а автор трагедии ее каким-то образом «знал» или восстано¬
вил. Я не называю этого автора Шекспиром, потому что мы не знаем
ближайшего и непосредственного источника известной нам пьесы. И
я намерена оперировать такими сущностями, как миф, эпос, или ми¬
фологическая сага, и трагедия, или пьеса, и смотреть, что происходит
с сюжетом или мотивом в аранжировке мифа, когда его перерабатыва¬
ет эпос, и с сюжетом эпоса (саги), когда его перерабатывает художник
для пьесы. А кто этот художник — Томас Кид, автор Ur-Hamlet’a или
Шекспир, кем бы он ни был — при таком ракурсе не важно. В даль¬
нейшем я буду пользоваться словом миф для архаических мотивов,
рудиментарно сохраненных у Саксона в саге и воскрешенных в пьесе,
и сравнивать эти мотивы с древнейшей и примитивной мифологией.
«Миф» тем самым отвечает известному способу изображения, а не
какому-то конкретному тексту. Текст Саксона Грамматика не является
сагой в обычном смысле слова, это ученое переложение того, что на¬
зывают «сагами о древних временах». Но его рассказ будет далее пред¬
ставительствовать за другой способ изображения — эпический, исто-
ризирующий, и, отсылая к нему, я буду говорить о саге. Классические
исландские саги устроены иначе, и о них я не говорю. И, наконец, го¬
воря о пьесе, я забочусь не о том, чтобы доказывать введение того или
иного мотива в пьесу самим Шекспиром или не самим Шекспиром,
а только о художественном и поэтическом способе изображения и их
различиях. Может быть, повторив одну мысль дважды, я могу наде¬
яться, что меня не спросят, «какой» миф воскрешал Шекспир, увере¬
на ли я, что именно Шекспир ввел тот или иной мотив, и можно ли
считать сагой латинскую «Историю Данов».
545
Амлет и Гамлет
Мы будем рассматривать один эпизод из легенды или саги о древних
временах, известной из Саксона: «Стали тогда поговаривать, мол, Ам¬
лет вполне вменяем и лишь прячет свой ум под личиною глупости, и
уверять, что хитро прикидываясь, он скрывает какой-то тайный свой
умысел, и что лучший способ разоблачить притворство такой: пусть
где-нибудь в укромном месте к нему подойдет женщина красивой
наружности, чтоб возбудить в нем любовную жажду. Ведь естество
столь безоглядно стремится к Венере, что этого не скрыть никакими
уловками, и страсть сия слишком могуча, чтобы с ней совладало при¬
творство. Стало быть, ежели Амлет только прикинулся слабоумным,
он непременно подчиниться силе наслаждения, едва представится
случай. И поручают придворным увезти юношу на лошади подальше
в лес и подвергнуть его такого рода испытанию.
(8) Среди придворных оказался молочный брат Амлета, хранив¬
ший в душе благодарную память о совместном их воспитании. Былую
дружбу он ставил выше данного ему теперь приказа и следовал в свите
за Амлетом, чтобы стать ему не ловцом, а подспорьем. Он-то хорошо
знал, какая страшная участь уготована Амлету, стоит ему обнаружить
малейший признак разума, а особенно, если он, не таясь, предастся
Венере. Не укрылась опасность и от самого Амлета, так что когда при¬
казали ему сесть верхом на коня, он нарочно уселся спиной к шее ло¬
шади, а лицом — к хвосту, и вдобавок принялся накидывать на хвост
узду, словно ему предстояло сдерживать стремительный бег коня в эту
сторону. Благодаря такой хитрой уловке он посмеялся над дядиным
замыслом и избежал ловушки. Вдоволь натешились все, глядя, как
скачет конь без узды, а седок правит его хвостом»6.
Я пропускаю несколько сцен, в которых мудрые ответы Амлета
принимаются за глупые благодаря использованию им омонимов, и
продолжаю:
(10) «Наконец Амлета покинули, чтобы, оставшись в одиночестве,
он осмелел на свободе и удовлетворил любовное влечение. В густых
зарослях он встретил женщину, подосланную дядей и будто бы случай¬
но оказавшуюся на его пути. И он овладел бы ею, не предупреди его о
ловушке молочный брат, который сумел, не промолвив ни слова, по¬
дать ему знак. Поразмыслив, как бы ловчее исполнить свой долг тай¬
ного услужения и удержать юношу от забав столь для него опасных,
он приделал к брюшку кружившего рядом овода подобранную с земли
соломинку и погнал его в ту как раз сторону, где по его расчету на¬
ходился Амлет. Этим ничего не подозревавшему Амлету была оказана
величайшая услуга, а знак был разгадан так же умно, как и подан. Ибо
увидевши овода, Амлет тотчас приметил и соломинку, тащившуюся за
546
мим, и понял, что его тайком предупреждают остерегаться западни.
11;к торожившись и подозревая засаду, он подхватил женщину на руки
и Vi юс сс к непроходимому болоту, чтобы там без опаски исполнить
* нос желание. Совокупившись с нею, он горячо умолял никому не
рассказывать о происшедшем, и горячности его просьб отвечала ее го-
ижпость хранить обо всем молчание. Дело в том, что Амлет и девица
воспитывались вместе, и та с давних пор привязалась к Амлету, ведь в
детстве даже няньки у них были общие.
(II) По возвращеньи домой все стали потехи ради добиваться от
Дмлс'га, не уступил ли он Венере, и он утверждал, что овладел девицей.
< нова к нему приступали с расспросами, где это было и что служило
мм ложем, а он отвечал, что возлежал-де на конских копытцах, пету¬
шьих гребнях, да потолочных филенках. Ведь когда он отправлялся на
испытание, то насобирал кусочки всего этого, чтобы так избежать не¬
правдивого слова. Стоявшая кругом свита громко смеялась его речам,
хотя лукавство его не причинило истине никакого ущерба. И девицу
спросили о том же, но она отрицала всякое подобное его действие. И
ей гем легче поверили, что сами спутники ничего не знали наверное».
В нашем отрывке Саксон дает исключительно глупое пояснение от¬
ветов Амлета: «когда он отправлялся на испытание, то насобирал ку¬
сочки всего этого», т. е. потолочных филенок, лошадиных копытец,
петушьих гребешков, чтобы потом, когда его спросят, где они с девицей
возлежали, ответить, мол, на всем на этом, и здесь снова быть правди¬
вым, а выглядеть дураком. Уже давно выяснено, что Саксон, как и при¬
дворные, понял слова Амлета буквально и дал им наивное объяснение,
противоречащее самому Саксонову рассказу: Амлет не знал ни о харак¬
тере предстоящего испытания, ни о грядущих расспросах. И, значит,
ничего заранее насобирать не мог. В действительности Амлет произно¬
сит народные названия болотных растений, которые Саксон перевел
так же буквально, как поняли Амлета придворные. По мнению Хен-
сена, это исходно англосаксонские названия7: «лошадиные копытца»,
ungula jumenti у Саксона, — это датск. hestehov (англ, horsehoof, ботанич.
tussilago, рус. мать-и-мачеха)8; «петушьи гребешки», crista galli у Саксо¬
на, — это датск. hanekam (англ, cockscomb, ботанич. rhinantus crista galli,
рус. дикий хмель, боровец, петушник и др.); «потолочные филенки»,
laquearia tecti, — это, скорее всего, название тростника, соломы, ис¬
пользуемой для крыш, — датск. tagror, или англ, «рута крыши» — hrofs
rude. Не понявши, что rude — это название растения, руты, рассказчик
(Саксон) вспомнил о датск. rude — «квадрат», и получил laquearia tecti —
«квадраты крыши», то есть перекрытия балок с квадратами филенок.
Излагая эту историю в «Histoires tragiques», католик и морализатор
Ф. де Бельфоре многое пересказал по-своему. Он убирал одно, до¬
бавлял другое, словом, приспосабливал древнюю сагу к вкусам своего
547
времени. У Бельфоре нет ни леса, ни езды лицом к крупу, ни остро¬
умных ответов придворным, никакого болота, овода и совокупления.
Разумеется, нет никакого рассуждения о том, где возлежали любовни¬
ки. В уединенном месте дворянин из свиты Фенгона дает понять Ам-
лету, какая его подстерегает опасность, принц не хочет верить, ибо на
него подействовали чары красоты, но девушка сама подтверждает, что
его ждет западня, потому что любит Амлета с детства и была бы весь¬
ма опечалена, если б с ним приключилась беда, как ни горько ей было
отказываться от объятий того, кого она любила больше жизни. Далее
девица говорит «правду» придворным: «что он к ней и пальцем не
прикоснулся, он же говорит обратное, и сумасшествие его стало оче¬
видно для всех»9. Таким образом, сцена у Бельфоре сильно отличается
и от Саксона и от Шекспира как в деталях, так и по общему смыслу.
В пьесе есть два отражения этого эпизода из Саксона, один передает
то, что есть и у Бельфоре: Офелию подсылают к Гамлету, чтобы, под¬
слушав их беседу, понять, безумен ли он. Героиня Бельфоре нисколь¬
ко не похожа ни на безымянную молочную сестру, ни на Офелию. Две
последние — ведут себя совершенно пассивно. Их подсылают, они
идут и выполняют возложенную на них провокативную миссию. При
этом у Саксона девушка выполняет сперва волю Фенгона соблазнять,
а потом замысел Амлета все отрицать. В пьесе Офелия используется не
только Полонием и Клавдием для разоблачения Гамлета, но и Гамле¬
том, чтобы пустить слух о своем безумии: он приходит в странном об-
личии к Офелии, а она рассказывает об этом отцу. Иначе у Бельфоре:
девушка имеет собственную волю, она любит Амлета, но отказывается
от свидания ради его спасения и сама говорит ему о том, что она по¬
дослана, совершая тем самым предательство уже в отношении своего
короля. Таким образом, девушка у Бельфоре ведет себя как героиня,
любящая готовая к самопожертвованию, способная на поступки. Это
делает излишним помощника из придворных, и, чтобы не убрать его
вовсе, Бельфоре пишет: «Принц был весьма неприятно поражен таким
открытием и не хотел ему верить, ибо чары красотки сильно на него
подействовали». Соображение о том, что Амлет не верит придворно¬
му, нужно Бельфоре, чтобы девушка подтвердила слова придворного и
чтобы сделать из нее героиню, интересную для его читателя. Но чему
тут «неприятно поражаться»? Амлету давно приходится опасаться за
свою жизнь, и как только его стали сажать на лошадь, чтобы отправ¬
ляться в лес, он принялся всеми силами демонстрировать свое защит¬
ное безумие. Он знал, что его ловят, он был готов к ловушкам!
А у Саксона Амлет, предупрежденный о том, что за ним посланы со¬
глядатаи, решает все-таки соединиться с девушкой и уносит ее на болото.
Как ни предсказуемо поведение средневекового человека наеди¬
не с девицей, все-таки его предупредили об опасности. Почему он не
548
попел себя так, как благоразумный герой Бельфоре? Саксон просто
передает легендарный материал, а исследователи недоумевают. Майс-
пер писал: «Я считаю, что осмысленное и чистое содержание здесь
искажено в своей основе, и что эта сцена первоначально была сим¬
метрична сцене с матерью: герой уединяется с верной женщиной и с
I к нерпой, в одном случае много соглядатаев, в другом — один, в обо¬
их случаях хотят посмотреть, как Амлет проявит себя перед тем, кого
должен считать своим», — пишет Майснер10. Утверждение Майснера
справедливо для пьесы Шекспира, но у Саксона сцена, параллельная
сцепе с матерью, — другая, причем она не имеет соответствия в пьесе.
>ю уединенная беседа короля Британии с матерью (III 6, 20). А с де¬
вицей всего разговоров было, чтоб все отрицала.
И откуда взялось и зачем оно нужно было, это болото? Зачем, на¬
конец, лес? Для целей Фенгона и его приближенных лес, куда заводят
Дмлета и девицу, нужен не был. Непроходимые заросли скорее ме¬
шали (и помешали) соглядатаям, а подослать девицу можно было и в
замке, как в замке была устроена засада во время беседы с матерью. И
зачем нужно, чтобы она была молочною сестрою?
Не пытаясь пока объяснить, почему так странно ведет себя хитрый
герой датской легенды, я только позволю себе сказать, что этой сцене
отвечает в пьесе — гибель безумной Офелии в воде, куда падает пре¬
жде охапка цветов, цветочные гирлянды, которые она развешивала на
иве (в рассказе королевы). В пьесе muddy death, «болотная (илистая)
смерть», в саге — соединение на болоте. Заметим, что Офелия долго
не тонет, она возлежит на воде подобно русалке, mermaid. В пьесе это
объясняется рационалистически — тем, что ее держит медленно на¬
мокающее платье.
И сцене объяснения названий растений безумной Офелией, кото¬
рая этому предшествует, отвечает рассказ саги о растениях, на которых
«возлежали» любовники. В саге и пьесе повторяется перечисление
идиоматически называемых растений, их пояснение, и даже совпада¬
ют некоторые названия — «петушиные гребешки», «рута», например,
которая по-английски омонимична слову «раскаяние», те: «вот рута-
раскаяние-печаль для вас и немного для меня, мы можем звать ее herb
of grace of Sunday, вы должны носить свою руту-грусть иначе». Когда
королева описывает гибель Офелии, она тоже неожиданно «застре¬
вает» на ботанике, перечисляет названия трав, словно завороженная
этим видением, и называет значащие названия crow-flowers, nettles,
daisies and long purples, которые пастухи зовут грубо, а девушки «паль¬
цами мертвеца». Королева разбрасывает цветы на могиле Офелии
и говорит, что мечтала покрыть цветами не могилу, а брачное ложе
Офелии-невесты. Лаэрт на похоронах кричит, что из плоти сестры
прорастут фиалки.
549
Можно подумать, что это лишь disjecta membra источника. Дей¬
ствительно, часто и вовсе случайное выражение источника приобре¬
тает неожиданный вес в пьесе. Части предания идут иногда в дело, как
римские саркофаги в крепостные стены. Откуда, например, взялся
призрак? Он есть в «Испанской трагедии», в Ur-Hamlet, в трагедиях
Сенеки, которые много значили для драматургов этой эпохи, но его
нет у Саксона. Нет там и никакого тайного убийства, а у Бельфоре
одна только фраза: когда Амлет закалывает Фенгона-Клавдия, он вос¬
клицает: «Ступай в ад и расскажи своему брату, безжалостно убитому
тобой, что тебя прислал к нему его сын. Пусть бедная тень (spectre)
утешится среди вечно блаженных и не числит за мной долга за про¬
литую злодеем родную кровь, ибо ради этого я презрел узы родства,
связывающие меня с тобой». Это просто способ выражения, никакая
тень не приходила требовать отмщения в повествовании, а в драме из
такого словесного эмбриона вырос персонаж.
Один из современных комментаторов Саксона написал как бы
между прочим: «Может быть, стоит заметить, что ассоциация Офелии
в ее безумии и смерти с цветами и водой была чем-то таким, что не по¬
лучено Шекспиром от Бельфоре; это может предполагать его знаком¬
ство с Саксоном, хотя близких параллелей в его употреблении назва¬
ний растений нет, как нет и следов самоубийства молочной сестры»11.
Но я думаю, что перебирания названий растений довольно, расте¬
ния и не должны быть точно «теми же», важна сама такая серия объ¬
яснений их названий, как мы увидим далее, известная поистине от
начал человеческой культуры. И тема смерти сестры-возлюбленной
решается не так просто и в лоб, и речь здесь идет не просто о чтении
автором «Гамлета» или Прото-Гамлета «Деяний датчан».
Серии объяснений растений, на которых возлежат в браке и в
смерти, можно было бы считать случайностью, акциденциями пове¬
ствования, если не видеть всего комплекса: и сестра, и пруд-болото, и
цветы или тростник, и лес, и безумье юноши — все в этой сцене обре¬
тает значение лишь в компаративистской перспективе. Мы покажем
далее, что благодаря замене в пьесе любовной сцены сценой смерти
на поэтическом уровне происходит достраивание мифа, который уже
был забыт сагой. Саксон, переводя на латынь некий свой источник,
передает сцену на болоте, так же мало понимая чуждые ему архаиче¬
ские пласты предания, как и игру слов в скандинавском источнике.
Таково свойство эпоса: сохранять миф, его не понимая. Между тем,
любовное соединение на болоте и испытание ума-глупости по спо¬
собности к соитию следует рассматривать именно в мифологической
перспективе.
550
Мифология болот
I* связи с мотивом болота в истории Амлета Шредер12 приводит мифы
различных традиций о священном браке божественных брата и сестры в
роли богов плодородия, происходящем в воде. Вода выступает как брач-
I юс ложе и в некоторых греческих мифах. Так, Филострат Старший изо¬
бражает в реке Инах соединение Посейдона и Амимоны13. По Аполло-
дору14, она отправилась в поисках источника, когда Посейдон поразил
Дрголиду засухой, и, сойдясь с Амимоной, открыл «для нее» источники
и дал воду. Оба автора по-разному разворачивают в наррацию мифологи¬
ческий образ воды как оплодотворения. Так, Филостратова версия — бог
соединяется в воде с девой, пошедшей на реку за водой, а никакой засу¬
хи нет, — отличается от более древней версии Аполлодора, где за соеди¬
нение с богом дается вода. А какие же это источники даровал ей бог? —
Лсрнейские! Источники Лернейского болота. И у Филострата, думал
он о том или нет, но после картины «Амимона» следующей идет карти¬
на «Болото»: «Водою покрыта земля; растет на ней тростник и камыш и
благодатная почва болот растит их свободно; не сеют их, не пашут, и нет
за ними ухода». Он подробно описывает болото и протоки, по которым
эроты плавают на лебедях, а заканчивает историей о любви растений, о
любви и браках пальм, которые бывают мужчинами и женщинами.
Тема цветов, растительности, убирающей брачное ложе, на которых
возлежал, по его словам, Амлет, напоминает и знаменитое описание
священного брака Зевса и Геры, брата и сестры, в XIV песни Илиады.
Гея мгновенно возрастила вокруг супругов цветы и травы. В тростни¬
ке или камыше сидит Один, поджидая на свидание дочь (или супругу)
Биллинга. Шрёдер напоминает о том, что мать Диониса Земля-Семела
имела культовое имя Нуе, то есть влажная, илистая, а Гиады, нимфы
влажной земли, были няньками Диониса и первыми менадами15. Еп
limnais — «На болотах», т. е. во влажной низине, имели свои знамени¬
тые святилища Дионис в Афинах и Артемида Ортия в Спарте. У Аф¬
родиты на Самосе святилище было «В камышах», или «В болоте» (еп
helei). Но к чему нам скандинавские или античные образы? Поскольку,
говоря о мифологических образах, мы нисколько не стремимся гово¬
рить о непосредственных источниках ни пьесы, ни даже саги, мы обра¬
тимся к древнейшим текстам человечества, к шумерскому мифу-гимну
об Энки (Владыке земли, то есть подпочвенных пресных вод) и Нин-
хурсаг (Владычице лесистой горы, растений) под названием «Средь
градов пресветлых». Автор шумерского гимна, похоже, начитался «Ма¬
теринского права» И. Бахофена, с его мыслями о том, что болото — это
образ первоначального «теллурического» промискуитета, самопро¬
извольной и неупорядоченной производительности, которая должна
уступить место трудовому и постоянному браку пахаря с землею.
551
Действительно, этот гимн (которого Бахофен, между прочим,
знать не мог) повествует о времени перехода от первоначального «не¬
доделанного» мира, находящегося «за тактом», в котором еще не по¬
явилась ни жизнь, ни разделение растительной и животной жизни, к
правильно устроенному существованию богов и людей. Этот переход
описывается как серия «неправильных» зачатий и рождений. Текст на¬
столько архаичный и «конкретный», что обобщить и описать действия
Энки и его партнерш на первоначальных стадиях «докосмического»
творения достаточно сложно. Наш язык непроизвольно различает то,
что должно быть неразличимо. «Корень» Энки дал жизнь «могучему
доброму одеянию воды», то есть болоту — покрову над ямой преис¬
подней. Это еще мир тождеств, где создание болота и оплодотворение
его — одно и то же, а при оплодотворении непременно присутствует и
супруга Энки, присутствует, вероятно, как «потенция» (да простится
мне такое немифологическое слово!) растений. Богиня зачинает не¬
обычным, растительным способом и за необычно короткое время, 9
дней, и без мук, то есть не по-настоящему, она рождает дочь-растение
и, уж во всяком случае, богиню, Нинсар — Владычицу-Растение (Сад
или Траву). Энки прячется в болоте, нападает и насилует Нинсар. За¬
тем то же повторяется с дочерью Энки и этой богини и так далее, то
есть, с нашей точки зрения, с «внучкой» и «правнучкой» бога. Но с
праправнучкой происходит какой-то сбой, и вместо рождения оче¬
редной богини-растения вырастают «просто» растения, которые Энки
съедает. Эти растения перечисляются и называются, их восемь, если
судить по дальнейшему, скорее всего, это травы-болезни, то есть це¬
лебные. Именно в этом эпизоде почему-то возмущается великая мно¬
гоименная супруга Энки и не желает смотреть на него «взглядом жиз¬
ни». Боги в отчаянии, а Энки «заболевает». Болезнь состоит в том, что
в частях его тела оказываются заключены съеденные девушки-травы,
причем названия этих частей тела и трав почти совпадают фонетиче¬
ски. Эта «заключенность» в частях тела обозначается так, что она не¬
отличима от беременности этими девушками-травами-болезнями.
С помощью посредницы лисы дела как-то устраиваются, и вместе с
Нинхурсаг Энки избавляется от беременности съеденными девушка¬
ми, то есть от болезней. Он помещается внутрь своей супруги, и тогда
от них двоих рождаются не просто съеденные девушки-травы, но де¬
вушки вместе со своими мужскими соответствиями: богами головы,
волос, носа, рта, глотки, руки, ребра16 и бедра. Так появляется разде¬
ление полов и нерастительное размножение, а эти четыре пары со¬
ставляют основу шумерского «пантеона».
Здесь присутствует рождение растительности от болота, то есть
земли и воды, болото как единство смерти-рождения и брака; посте¬
пенное научение браку и половому размножению, как переход от аб-
552
(ошотиого незнания и хаотического поведения к основному знанию
<> продолжении жизни; затем инцест, пока еще как частный случай и
нам в пробах и ошибках на пути к «правильному» браку. В ситуации,
которая была выше охарактеризована как «сбой», видно слаборазли-
мм мое зерно представления о деве-жертве.
В другом гимне «Энки и устройство мира» дева-жертва Утта на-
1ывается «праведной женщиной тихой»17, а в «Энки и Нинхурсаг» —
•крепкой и рослой» (127) и «прекрасной» (186)18. В одном случае
описывается внешний облик, в другом — уже свойства нрава и нрав-
г темности. Что же за сбой произошел в гимне «Энки и Нинхур¬
саг»? Рассмотрим последний эпизод подробнее. Энки залег, затаился
п болотах, как раньше, но Утта заперлась и не открывает ему двери.
Тогда Энки обманывает ее, принося ей дары под видом садовника-
огородника. Бог прикидывается смертным. Только по поводу Утты
Энки выражает «чувства», только ее пытается соблазнить подарками,
только она противится насилию и кричит и, может быть, гибнет. Ска¬
зано, что Нинхурсаг отирает семя бога с тела Утты. Она мертва? По¬
этому Утта и не рождает, а семя попадает непосредственно в землю?
Она исчезает из повествования, не родив дитя, как все предыдущие.
Порождениями Энки оказались восемь растений, которые Энки за¬
тем съедает, «познавая их сердце»19.
Говорить для «эпохи» Энки о каком-либо нравственном аспекте
жертвы, о невинной жертве и т. д. было бы анахронизмом. Об этике
говорить зазорно, но о сакральной ее прелюдии, наверное, можно.
Ведь с Утту, которая противится «сексуальному» насилию и, вероятно,
погибая, оставляет вместо себя растения, начинается разделение на
растительное плодородие и плодородие животных.
Шумерский текст содержит в себе в эмбриональной целостности
многие мотивы, известные по значительно более поздним источни¬
кам, избавившимся от архаической прямоты и разветвившимся из
этого древнего побега, чтобы расчлененно и по отдельности просту¬
пить у Саксона, Шекспира и даже Бельфоре20.
Мифологически погружение в воду есть смерть и воскресение
одновременно, брак и смерть — фазы одного круговорота21. Бахо-
фен, как я уже говорила, прочувствованно описывал архаичность
семантики болота, репрезентирующего самооплодотворяющуюся
землю, торжество принципа первоначального «матернитета»22. Неко¬
торые климатические различия имеют тут значение, северное болото
с морошкой не тождественно питаемым подземными водами болотам
Междуречья. Но главное в этом образе — смесь воды, земли и расте¬
ний, гниения и рождения остается тем же на разных широтах.
553
Первое знание
Хорошо известно также тождество дикости, нечеловеческого, докультур-
ного состоянии и девственности юноши. Таков Энкиду, живущий среди
зверей, дикий, не владеющий человеческой речью до тех пор, пока не
познает женщину, подосланную к нему блудницу Шамхат. Таков Иппо¬
лит, отвергающий Афродиту и проводящий все время в лесу, охотясь на
диких зверей. Дикий лес и непроходимое болото из рассказа Саксона
скорее всего «остались» от мифа о лесном диком человеке (в ритуаль¬
ной перспективе — от чащи, куда удаляют юношей при инициации)23.
«Нормальным» для текстов архаического типа является обретение (или
возвращение) героем разума и человеческого облика через эротический
контакт с женщиной. В книге об ирландском герое Суибне Т. А. Михай¬
лова приводит серию средневековых сюжетов этого рода. Безумный бое¬
вой пыл Кухулина тоже останавливают 150 обнаженных женщин, специ¬
ально вышедших для этого навстречу24. Думается, что известный мотив
волшебной сказ™ — «заколдованный в зверя герой или героиня возвра¬
щают себе человечес™й облик благодаря любви» — может быть также
рассмотрен как еще одна модификация такого способа поумнения.
Гамлетоподобные герои Хельги и Хроар из «Саги о Хрольфе Жер¬
динке» прикидываются не безумными звероподобными людьми, а
прямо-та™ зверьми. Они изображают собак, чтобы обмануть в лесу
своих преследователей, к ним обращаются как к собакам, или они,
так или иначе, уподобляются волкам или собакам25.
Мы видели, что придворные Фенгона отождествляют способность
к любви и нормальность. Саксон снабжает это своим рассуждением о
силе Венеры, которой нормальный человек сопротивляться не может.
То есть античную традицию именно о любви как безумии он ставит на
службу совершенно обратному рассуждению: только безумец Венере не
подвластен. Если считать это взглядами автора XII в., то они интерес¬
ны с точ™ зрения «процесса цивилизации» в смысле Элиаса: соответ¬
ствующие ограничения в варварском мире еще не интериоризированы,
их социальный источник ощутим достаточно ясно.26 В средневековой
литературе исцеление от дикости/безумия через любовное соединение с
женщиной превращается (особенно в куртуазном романе) в мотив лю¬
бовного безумия из-за разлуки с возлюбленной27. Именно такова трак¬
товка этого мотива Полонием, который подсылает к Гамлету Офелию,
чтобы убедиться, что он безумен от любви и впал в душевное расстрой¬
ство от того, что Офелия (по его же приказу) вернула подарки. Мысль о
связи здравого ума и успеха в любви в пьесе и в саге формально одинако¬
ва: неуспех означает болезнь, только в пьесе неуспех — причина болезни,
а в саге причина неуспеха — болезнь. Ведь для соглядатаев Амлета боль¬
ной и слабоумный вообще не способен к любви, и душевная болезнь
554
сч i i, причина «неудачи». Мифологическое тождество «ума и способно¬
сти к соитию, входящее в инициационный комплекс, не было понятно
1111 ( аксону, ни, скорее всего, его источнику. Поэтому в саге, переданной
( аксоном, древний мотив также несколько трансформирован: герой не
оЬретаст «разумное» (взрослое) состояние через соитие, а должен дока¬
жи, сиоей неспособностью к нему свою «дикость/безумие» или обнару¬
жить при ином положении дел притворность своего безумия.
Мэлоун прав в предположении, что истинно и непритворно ди¬
кое состояние героя в сюжете об Амлете исходно 28. Но Мэлоун не
видит далекого прошлого сюжета и не понимает роль соития, возвра-
Iмающего юношу человеческому обществу, и потому модернизаторски
трактует сагу. По Мэлоуну, совокупление с молочной сестрой — это
смягченный мотив насилия над родной сестрой — он находит этому
мотиву параллели в скандинавском повествовательном материале —
под тверждает нездоровое, нечеловеческое, дикое состояние героя. На
самом деле миф говорил об очеловечивании героя, первоначально ди¬
кого и немого или бессловесного, а сага превратила сюжет о первоче¬
ловеке в историю притворного «дурака». Древний герой типа Энкиду
или Ипполита действительно дикий, лесной, звериный. Но этот миф
предполагает как раз не насильника, а юношу, не познавшего женщи¬
ну, как Энкиду, или отвергающего ее, как Ипполит.
Если смотреть на судьбы персонажей, схожих с Амлетом, то озеро
или болото сыграет роль и в самой ранней английской поэме-романе
о принце датском Хавелоке, а также в Калевале.
Герой Хавелок не знает о своем королевском происхождении и жи¬
вет как шут и кухонный мужик при дворе британского короля. За него
выдают племянницу короля и королевскую дочь, так же, как и он сам,
лишенную дядей наследства, но простоватый новобрачный не знает, как
обходиться с женой. После того как, наконец, брачное соединение их
произошло, молодая жена Аргентилла видит сон: она и муж — на озере в
чаще леса и на них нападают дикие звери, Аргентилла просыпается и тут
оказывается, что Хавелок дышит во сне пламенем. Аргентилла будит его
и выясняет его царственное происхождение. С этого времени Хавелок
перестает быть дурачком и превращается при поддержке своей супруги
в героя, возвращающего себе и свое и ее царства. Таким образом, обла¬
дание женщиной и «поумнение» и здесь связаны друг с другом, а озеро,
чаща и дикие звери перенесены в сон, но сохранились как антураж.
Обратимся к первой новелле пятого дня «Декамерона», которую
Веселовский считал взятой из утраченного ныне эллинистического
источника. Она начинается словами «Чимоне, полюбив, становится
мудрым»29 и замечательна для наших целей прежде всего экспозици¬
ей. Прекрасный и могучий сын богатого и знатного жителя Кипра был
придурковат и «невозможно было вбить ему в голову ни азбуки, ни
555
нравов и он отличался грубым и неблагозвучным голосом и манерами,
более приличными скоту, чем человеку, то все звали его как бы на смех
Чимоне, что на их языке значило то же, что у нас скотина». Отправлен¬
ный отцом с глаз долой в деревню к работникам, он натыкается однаж¬
ды на окруженной лесом прогалине у холодного источника на «спав¬
шую на зеленой поляне красавицу в столь прозрачной одежде, что она
почти не скрывала ее белого тела. <...> Когда Чимоне увидел ее, опер¬
шись на посох и не говоря ни слова, точно никогда дотоле не созер¬
цал женского образа, он с величайшим восхищением принялся вни¬
мательно смотреть на нее. И он почувствовал, что в его грубой душе,
куда не входило до тех пор, несмотря на тысячи наставлений, никакое
впечатление облагороженных ощущений, просыпается мысль, подска¬
зывающая его грубому и материальному уму, что это — прекраснейшее
создание, которое когда-либо видел смертный». Красота пробудила ум
Чимоне, и он за короткий срок не только освоил грамоту, но и стал об¬
разованнейшим человеком и философом, знающим толк в музыке и
пении, верховой езде и военных науках. Дальнейшее нас не интересует,
нам важно только показать живучесть мотива в его почти первоздан¬
ном виде, который, однако, и в саге, и в пьесе представлен уже далеко
не первобытно. Сага, не только Саксон с его нравоучениями, но и сага
не понимает, зачем Амлет сходится на болоте с девицей, сага воспроиз¬
водит древний мотив, окружает его темой испытания ума/безумия, но
не может объяснить поведения Амлета и приводит вместо этого целую
серию объяснений ad hoc. Инцестуозный привкус мифа30 сохраняется
в образе молочной сестры, хотя эта близость использована совсем для
другого — чтобы объяснить в саге расположение девицы к Амлету.
Muddy death
В пьесе же происходит то самое «очищение огнем», о котором говорил
Гёте. В саге сестра молочная, а не родная, нет, стало быть ни древней¬
шего варианта хаотического примордиального инцеста, ни скандинав¬
ского инцеста с сестрой. Инцеста нет, но есть необычайно пылкий и
ревнивый брат, который предостерегает Офелию от увлечения Гамле¬
том. Мы обнаруживаем Гамлета и Офелию не только что встретивши¬
мися, они знают друг друга давно, с детства, как в саге. В сцене похорон
Офелии Гамлет к удивлению королевы объявляет Лаэрту о каком-то с
ним соперничестве. «Соперничество, сын мой?» — спрашивает коро¬
лева. — «Да, я любил Офелию, и сорок тысяч братьев и вся любовь их
не чета моей». Архаический брат-супруг, как и брат-насильник раздва¬
иваются на брата и жениха, причем брат сохраняет пылкость жениха, а
«жених» читает Офелии нотации и советует идти в монастырь.
556
Уже в саге нет первобытной мифологической дикости: безумие не
подлинное, оно притворно и скрывает хитрость. В мифе глупость пре¬
вращается в ум, ум замещает глупость, они не одновременны, а в саге
ум выпрастывается из-под глупости как из-под укрытия. В пьесе же
безумие раздваивается. Слитое в мифе, соединенное в саге, оно полу¬
чает в пьесе отдельные «персонажные» воплощения. Ложному защит¬
ному безумию Гамлета противопоставлено симметричное подлинное
и гибельное безумие беззащитной Офелии.
11о то, что в саге представляет собою набор слабо связанных эле¬
ментов, в пьесе скреплено драматическими механизмами. В саге у
11рото-Полония и Прото-Офелии нет родственных уз, смерть согля¬
датая в спальне королевы ни в ком не отзывается горем и не взывает
к мести. В пьесе притворному безумцу, который мстит за смерть отца,
противостоит подлинное безумие Офелии, которая за смерть отца не
мстит и погибает31. У безумия Офелии есть отдаленное предшествие
в мифе, в саге — никакого. Безумие делает ее смерть немотивиро¬
ванной, она не кончала с собой, ее гибель невольная, она — чистая
жертва, жертва как таковая. Когда самоубийство тягчайший грех, то
есть в мире пьесы, безумие освобождает девушку от вины, делает неза¬
пятнанной, безумие пьесы оказывается транскрипцией простоты, без¬
грешности и чистоты в мифе. Тихой, праведной Утты.
Есть немалые основания считать имя героини Шекспира искажен-
ным. Было ли это сознательным расподоблением, как Болконский на
одну букву отличается от реальных Волконских, или в истории текста
трагедии было слишком много неаккуратных и невнимательных пере¬
писчиков, но осмысленным именем для героини Шекспира является
Афелия32. Имя «Офелия» означает Помощь или Польза, но Офелия не
помогает Гамлету, это имя больше подошло бы ее фольклорному про¬
тотипу. «Офелию» объясняли через имя крестьянина в «Аркадии» Сан-
назаро (Ofelia), но объединяет их только созвучие. А вот с Афелией,
Простотой, из комедии «Празднество Цинтии» Бена Джонсона сход¬
ство совсем иного рода. В этой комедии в части «Маска Купидона»
Джонсон выводит процессию из четырех дев-нимф, которые представ¬
ляют добродетели самой Цинтии: «Четвертая, в белом, Афелия, нимфа
так чиста и бесхитростна, как душа или как чистый лист33, а потому она
зовется Бесхитростность; без складок, без плетений, без притираний и
прикрас; и попросту сказать — она сама Простота. Ее уловки — отсут¬
ствие уловок. Девиз на ее серебряном щите: “Никакого притворства”,
что указывает на ее незапятнанность34, которая так же далека от гря¬
зи, как и от бренности»35. Какое же имя больше подойдет «нимфе» из
знаменитого монолога? Может быть, так: «Афелия, о нимфа, помяни
меня в своих молитвах»? И завершает Гамлет свою отповедь Офелии
словами об ухищрениях красоток, которые делают себе другое лицо,
557
о притираниях, прикрасах, то есть высмеивает облик Джонсоновской
Афелии, с которой он только что связал героиню, именуя ее нимфой36.
Но и Гамлет, безумный «только при норд-норд-весте», не просто
притворщик, как Амлет в саге. Гамлет скрывает за юродством свое
знание тайны призрака, в саге же никакой тайны смерти отца нет, она
произошла у всех на глазах. Гамлет не просто притворщик, у него по¬
трясенное сознание и особый ум, причастный тайне смерти37. Поэт не
только отделил подлинное безумие от притворного и поместил первое
в Офелию, а второе — в Гамлета, он и совместил обе разновидности
в одном Гамлете, причем так, чтобы глубина мудрого его безумия не
только беспокоила короля, но и волновала читателя.
Прото-Офелия ни у Саксона, ни у Бельфоре не погибает. Она ис¬
чезает из повествования, потому что более ему не нужна. Законы
драмы иные. Все персонажи должны исчерпать свой драматический
потенциал. Каков же потенциал Прото-Офелии? Офелия сходит с
ума — это разворачивает одну возможность мифа. Но она еще и тонет,
становится утопленницей, русалкой, mermaid, как называет ее коро¬
лева, и, предвосхищая эту ее судьбу, Гамлет говорит о ней: «О, ним¬
фа!». Оставим болотных дев шумеров пока в покое и посмотрим на
близкого родственника Гамлета Куллерво38.
В истории Куллерво из «Калевалы» очень много сходного с Амлетом.
Злой брат отца убивает весь род Куллерво, пытается расправиться и с
мальчиком, но тот выдерживает все испытания (не горит в огне и не то¬
нет в воде), служит рабом, но затем мстит своему врагу. В той руне, где
описывается, что этот Куллерво растет неумехой, грести не может, ло¬
мает уключины, ловить рыбу не умеет, всю перетоптал, сеть спутал, как
мочало, отец посылает его в путешествие, чтобы в долгой дороге тот по¬
умнел. По дороге он встречает девицу и сходится с нею, она оказывается
его сестрой и, узнав об этом, девушка тотчас топится в реке (аналогичен
и сюжет и в эстонском «Калевипоэг»). Надо сказать, что потерялась она,
отбилась от семьи, уйдя как-то в дикий лес. Что здесь произошло? Брак с
сестрой в воде или на болоте, то есть мифическая схема, уже не понятен.
Он превращается в брачное соединение с сестрой по дороге к «поумне-
нию», «после» которого девушка тонет в реке. Здесь тождество смерти и
брака в водной стихии мотивировано запретом инцеста. Чтобы указать
на этот сюжет в собственно фольклорном материале, укажем на датский
вариант скандинавской баллады («Дочери Тереса из Вэнге»). Родители
изгоняют братьев в лес, они становятся разбойниками, однажды встреча¬
ют сестер и, не зная, что это сестры, насилуют их; сестры топятся в озере,
братья идут вверх по ручью к источнику, возле которого жили сестры, и
попадают в свой дом. Поняв, что произошло, убивают друг друга.
В греческом сюжетном репертуаре повторяется рассказ о деве, ко¬
торая, убегая от любовного преследователя, бросается воду или туда
558
прошена. Бритомартис бежит от Миноса39, Априата — от Трамбела40, в
ио л у к чуди щам-тюленям (?) бросается Текла41. Нападение на девушку,
сонершающую омовение, купающуюся в озере, реке (как правило, не в
морс), мотив известный и как бы даже «реалистический». Его древняя
подоплека преображена поэтическим талантом автора «Одиссеи», ко-
трый описывает спрятанного в листьях и тине героя: он пугает своим
появлением Навсикаю. Что «осталось» от эротической агрессии за¬
лп шею, затаившегося в болоте Энки в этой целомудренной истории?
Не гак мало. Богиня (во сне) велит Навсикае мыть одежду, готовясь
к Ираку. Стирают девушки одежды будущего жениха, которые невеста
/юл ж па принести ему в дар42. И вдруг из моря и тины появляется го¬
лый Одиссей, Афина облекает его для такого случая необыкновенной
красотой, а Навсикая — оказавшейся как раз под рукой одеждой же¬
ниха. Одиссей не крадет одежду купальщиц и не нападает на них, как в
расхожих «лекомысленных» историях, но Навсикая постоянно думает
о том, что это посланный ей жених. Вместо эротической сцены — де¬
вичьи мечты (ей хотелось бы иметь мужа, похожего на Одиссея, как и
Алкиной готов ее за Одиссея выдать). Мысли эти поселяет в ее сердце
Афина, заботясь исключительно о благополучии своего протеже.
А теперь сопоставим эту прекрасную «новеллу» об Одиссее и Навси¬
кае с милетским рассказом, сохраненным в письме Псевдо-Эсхина43.
Здесь тоже есть девушка-невеста с именем источника — Каллироя. В
Троаде было принято, чтобы перед свадьбой девушки шли на реку Ска-
мандр и, совершая в нем омовение, произносили при этом считавшиеся
священными слова: «Возьми, Скамандр, мою девственность». Среди про¬
чих пришла на реку для омовения рослая девушка по имени Каллироя,
из простых. Это был праздник омовения невест, и его наблюдали издали.
Один из молодых людей, красавчик-аристократ по имени Кимон увенчал
себя камышами и спрятался в прибрежных речных зарослях Скамандра.
Он придумал хитрость, чтобы среди бела дня устроить засаду на Калли-
рою. Когда она совершала омовение и произносила предписанные обы¬
чаем слова: «Возьми, Скамандр, мою девственность», Скамандр-Кимон
выскочил из зарослей и изрек: «С удовольствием принимаю и беру Кал-
лирою, я Скамандр и сделаю тебе много хорошего». С этими словами он
схватил девушку и исчез вместе с ней в зарослях. Но дело это не осталось
тайной, потому что через четыре дня он наблюдал среди других зевак ше¬
ствие новобрачных в честь Афродиты. Невеста, завидев Кимона, который
преспокойно стоял среди публики, поклонилась ему до земли и, взглянув
на кормилицу, сказала: «Видишь, няня, Скамандра, которому я отдала
свою девственность?» История относится к разряду скабрезных анекдо¬
тов, но Кимон залег в камышах, как Энки, он сознательно пользуется в
своих целях воспоминанием о сакральном браке с речным богом, сохра¬
ненном в ритуальной фразе, он изображает бога реки и растительности,
559
речной растительности. Чтобы поверить ему, надо быть простушкой Кал-
лироей, однако, в мифе это же имя носила дочь не игрового, а «настоя¬
щего» Скамандра. Та Каллироя была дочерью Скамандра, женой эпонима
Трои и матерью Ганимеда44. Значит, наш повеса разыгрывает миф, в ко¬
тором божество Скамандр насилует дочь, подобно Энки, который посту¬
пал так со своими порождениями45. В скабрезном переложении древнего
комплекса мотивов у Псевдо-Эсхина невинность приобрела окраску про¬
стоватости и даже анекдотической дурости героини.
От обманутой невесты Каллирои, утащенной богом реки, так ска¬
зать «водяным», нам несложно будет перейти к русалкам. Энки — это
и есть подпочвенные воды, «за которые» выходит замуж Раститель¬
ность Нинхурсаг. Из земли, воды и растительности исходит жизнь.
Это священный брак. Фольклорный водяной затаскивает девицу к
себе и женится на ней. В немецкой балладе Лилофею, Lilo-fee, фею
и водяную белую лилию, похищает Водяной, и она рожает ему семе¬
рых сыновей, а потом на сцену выходит собственно балладный сюжет:
Водяной отпускает Лилофею к отцу, она не хочет возвращаться, хочет
поделить детей, но их семеро, и Водяной предлагает одного разрубить
пополам. Лилофея возвращается. А в милетском рассказе девицу на¬
силует юноша, нарядившийся богом реки, милетский рассказ превра¬
щает миф в анекдот с разоблачением, и потому обрывается, и даль¬
нейшая жизнь или смерть Каллирои никого не интересует. Она только
«исчезает с виду», когда Кимон ее утаскивает.
А обманутые невесты в фольклоре и литературе топятся, то есть уми¬
рают девами в воде, вручая свою невинность омуту или заводи или бо¬
лоту. Одним из разрядов мифологических существ у народов Европы яв¬
ляются юные девушки, умершие до брака, в период между помолвкой и
свадьбой, или просто до замужества. В определенный период, цветения
ржи, в конце весны или начале лета, у славян на Троицыной неделе, эти
покойницы выходят из воды, из леса, из земли, из могил, встречаются
в поле, играют, бегают, качаются на деревьях, расчесывают волосы, раз¬
вешивают свои венки. Покойницы эти мокрые, юбки у них намокли,
называют их русалками, хотя есть и иные названия, а это, наиболее из¬
вестное, восходит к Розалиям римского времени46. Из разрядов русалок
литература выбрала не случайных утопленниц, а самоубийц, утопив¬
шихся «от печали», главным образом из-за измены или гибели жени¬
ха, суженного, помолвленного47. Это, в сущности, усиливает семантику
несостоявшегося продолжения жизни и рода. Смерть до брака создает
русалку в поверьях, но для сюжета это бедновато, сюжет предпочитает,
чтобы смерть была не просто до брака, но из-за невозможности брака и
продолжения рода. Что же до поверий, то они обращают внимание на
интерес этих не давших потомства покойниц к маленьким детям, кото¬
рых они иногда воруют и утаскивают, а иногда кормят.
560
Происшедшее с Офелией оказывается не просто авторским вымыс-
||< >м, I ю своего рода поэтической реконструкцией древнего мифа. Брак
мл Оплоте, который сохранился в саге у Саксона, откликнулся в пьесе
•■инистой смертью» убранной как невеста (и как русалка) Офелии.
( цену безумной Офелии, гибель ее в воде и ее похороны сопро-
пождает уже упомянутый цветочный мотив. В сцене безумия Офелия
мост и говорит, помимо смерти отца, еще только о двух вещах: о Сов¬
мина ши с возлюбленным, которого ей не дано (знаменитая песенка о
Влнсмтиновом дне) и о растениях и их свойствах, толкует их, говорит
их значении. Растений, которые она перечисляет, восемь.48 Фиал¬
ки завяли, когда умер батюшка, говорит Офелия, Лаэрт говорит, что из
■■неоскверненной плоти взрастут фиалки». «Розой мая» называет ее Ла-
Фт, а нам он напоминает о розалках, о русалках, выходящих из могил.
<)фелия развешивает цветочные гирлянды на иве и пытается залезть на
дерево — все это делают русалки, и королева это понимает. Королева
дважды сравнивает Офелию с русалкой, с речным существом. Но мо¬
крое платье — уже не просто русалочий атрибут, оно играет сюжетную
роль: сперва, вздувшись, оно несет Офелию, а потом, намокши, ута¬
скивает ее на дно в болотную смерть: to muddy death.
Совмещение любовной темы и темы смерти подчеркивает скрытая
цитата, которую, мне кажется, можно видеть в словах Гертруды: Sweets
lo the sweet, когда она бросает цветы в могилу. Это слова влюбленно¬
го у Плавта, дарящего цветы Гетере: florentem florenti49. Таким образом,
приравненная к брачному ложу могила в цветах и брачное ложе из бо¬
лотных цветов, растения с омонимичными или значащими именами
и «илистая», или «болотистая» (muddy — илистый, тинистый, топкий)
смерть возлежавшей на воде Офелии оказываются «переживанием», как
сказал бы А. Н. Веселовский, Саксонова рассказа о любовном соедине¬
нии на болоте молочных брата и сестры, о котором Амлет рассказывает
как о возлежании на растениях и цветах со значащими названиями.
Как пишет В. Л. Цымбурский, «поэтическая реконструкция есть
часть той «логики вещей», которую она обнажает, научная же раскры¬
вает эту «логику вещей», двигаясь против нее50.
Получается, что пьеса каким-то образом восстанавливает миф,
утраченный уже на стадии псевдоисторической саги. В образе безу¬
мия, смерти и похорон Офелии снова собираются воедино те части,
которые в промежутке «между Шумером и Шекспиром» существо¬
вали по отдельности. Она гибнет невинной, не узнав тайны брака и
рождения, в воде и цветах, как невеста и русалка.
Художник, автор, творец нового времени, получая свой материал
из рук эпоса, рационализирующего миф, возвращает сюжету утрачен¬
ные на стадии эпоса мифологические мотивы. Думаю, что история
болотной смерти — лишь один тому пример.
561
Примечания
1 Это эссе было задумано почти 20 лет тому назад, а в 1993 в составе более общей работы о
гамлетовском сюжете у Саксона Грамматика предложено семинару, которым в ИВИ РАН
руководил Арон Яковлевич. Извлечь ее из «чулана» и отрясти с нее многолетний прах
мне помогло обсуждение текста с Анной Ильиничной Щмаиной-Великановой, которой
приношу мою благодарность и за обсуждение, и за замечания, и за подсказки, особенно
в понимании шумерского материала.
2 «Ich habe heute friih an ’’Amlet” des Saxo Grammaticus gemacht; es ist leider die Erzahlung,
ohne daB sie stark durchs Lauterfeuer geht, nicht zu braudien, kann man aber Herr daruber
werden, so wird es immer artig und wegen der \fergleichung merkwiirdig». — Der Briefwechsel
zwischen Schiller und Goethe. Bd. I. Briefer der Jahre 1794—1797. Leipzig, 1984. S. 348. № 327.
3 См. например, прекрасную именно фольклористическую работу: Saxo Grammaticus and
the Life of Hamlet. A translation, introducion and commentary by W. F. Hansen. L., 1983.
4 Исследователи насчитывают более 20 разнохарактерных, но существенных сходств
и словесные параллели: Bullough G. «Hamlet». Introduction // Narrative and Dramatic
Sources of Shakespeare / Ed. Bullough G. NY, 1973, vol. VIl, p. 16-17.
5 Например: Tragedy of Hamlet, Prince of Denmark, by William Shakespeare rev. ed.
J. D. Wilson. Cambridge, 1954. Introd. XV-XVI; Stabler Arthur P. The Sources of Hamlet:
Some Corrections on the Record // Research Studies of the Pullman College, Washington.
1964. Vol. 32. P.207-216.
6 Перевод здесь и далее мой.
7 Saxo Grammaticus and the Life of Hamlet ...P.134, 185.
8 В Исландии нет самого этого растения, см.: Olrik J., Raeder Н. Saxonis Gesta Danorum.
Copenhagen, 1957. Vol. JI.P.160.
9 Здесь и далее перевод Н.Поляк («Новые забавы и веселие разговоры» // Французская
новелла эпохи Возрождения. М., 1990. С. 545 и сл.).
10 Meissner R. Der Name Hamlet // Indogermanische Forschungen. 1927. Bd. 45. S. 388 и Anm.
11 Cm.: Saxo Grammaticus. The History of the Danes. / Ed. H. E. Davidson, transl. P. Fisher.
Cambridge; N.Y. 1980; Vol. II, 61 not. Ill, 71.
12 Schroder К R. Der Ursprung der Hamletsage. // Germanisch-Romanische Monatsschrift
(Heidelberg). 1938. Bd. 26 S. 91 ff.
13 Phil. Imag. I 8.
14 Apollod. Bibl. II. 1.4 и Hygin. 169.
,5 Schroder F. R. Op. cit. S. 81-108.
16 С. H. Крамер, обратил внимание на то, что имя девушки-ребра, Нинти, омонимично
слову жизнь по-шумерски. К этой омонимии восходит (через аккадское посредниче¬
ство) извлечение ребра Адама, из которого сделана Ева, Жизнь. Заметим, что с рас¬
сказа о создании-рождении женщины из ребра также начинается история двух полов
человека.
17 «Тиару дворца, украшение царя Утту, праведной женщине тихой, Энки поручил»
(.Емельянов В. В. Древний Шумер. Очерки культуры. СПб, 2001. С. 340). «Правдность»
в этом мире — это, скорее всего, верность.
18 Дева и плодородие связаны в мифе парадоксально для рационального сознания. Дева
не родит, но она — возможность рождения. Авестийская Ардвисура Анахита — могу¬
чая, беспорочная богиня воды и плодородия — прекрасная дева. Гимн, ей посвящен¬
ный, не дает развернутого сюжета, а только говорит о тождестве девы, красоты, силы,
высоты, непорочности и воды, дающей плодородие: она дева, она же и вода.
19 См.: От начала начал. Антология шумерской поэзии. Вступительная статья, перевод,
комментарии, словарь В. К. Афанасьевой. СПб, 1997. С. 33-41, 356-361. Не владея
шумерским, я опираюсь здесь на поэтический перевод В. К. Афанасьевой, хотя, раз¬
умеется, подробный анализ такого архаичного содержательно и сложного филологи¬
чески текста требует специальных знаний и работы с оригиналом. Тем не менее, я
старалась опираться на достаточно «крупные» единицы, которые, можно надеяться,
искажаются в переводе не фатально. Анализ и комментарий этого же гимна-мифа
«Энки и Нинхурсаг» у В. В. Емельянова (Указ. соч. С. 227—230) в основных своих
чертах не противоречит нашему толкованию.
562
" 4<нн .дерево Bd. 26 — это образ генеалогии и, соответственно, генетической связи,
«и'мобиая связь рассматриваемых мотивов, буде она и была, не может быть прослеже¬
на Шумерские, египетские или австралийские мифы были записаны самими шуме¬
рами и египтянами в одном случае, европейскими исследователями Bd. 26 в другом,
на Iлкой стадии, которая обычно не фиксируется и «остается» недоступной в допись-
мпшой мгле. Сопоставление более молодых мифологий с древними и примитив¬
ными научило различать степень архаичности мотивов. Их можно расположить по
ярусам архаичности и связать вертикально по типологическому сходству. Такой граф
помобен дереву, но не является схемой происхождения.
1 Фрсмденберг О. М. Греческий роман как деяния и страсти. 1924 (Рукопись): «...в об-
ряле богов плодородия существовал момент, когда смерть претворялась в жизнь пу-
н м оплодотворения, которое выражалось в акте культового купанья: вода, орошая
Ц-МЛ10, зерно или изображение бога, возбуждала в мертвом существе жизненные
шпы. Как земля, вода мыслится женским началом; богини производительности всег¬
да “водные”, их юное мужское дополнение тоже “водное”; рождаясь из воды, эти
icpon представляются сыновьями великих богинь, погибая в воде — их возлюблен¬
ными. Как воплощение жизни, живых соков, сил оплодотворения, вода совершенно
однородна по обряду, культу и мифу — крови, молоку, вину. То, что для раститель¬
ности вода, то для человека и животного кровь. Если в одних обрядах, посвященных
ногам-злакам, существует погружение в воду божества, которое представляется воз¬
рожденным к новой жизни в акте купанья, — то в другом таком же обряде мы встре¬
чаем вместо воды — кровь. Наравне с обрядом, миф погружает в воду изображение
божества: Ифигения омывает волнами так называемый палладий Артемиды, воспро-
изводя своим выездом в море то же священное погружение» (Eur., IT 1191 sqq; 1327
sqq.)».
Я избегаю термина «матриархат», которым сам Бахофен скомпрометировал свои тру¬
ды. Но он писал скорее о центральных символах, вокруг которых вращалась семанти¬
ческая система первобытности, нежели о социальной организации первобытного че¬
ловечества, о которой, особенно в его время, практически ничего не было известно.
’’ См. мотив «дикий человек в лесу»: Thompson, F 567, Т 93.1, Т 24.3.
•м Михайлова Т. А. Суибне — гельт, зверь или демон, безумец или изгой. М. 2001 С. 144—
273 и 351-438.
Sadowski Р. Hamlet as a Mythical Него. A Multivariate Analysis of the Associations between
«Hamletic» Figures and their Attributes // Rivista Canaria de Estudos Ingleses. 1984. № 9. P. 46.
26 См.: Элиас H. О процессе цивилизации. Социогенетические и психогенетические
исследования. М.;СПб, 2001 (Elias N. Uber den ProzefJ der Zivilisation. Soziogeneti-
sche Untersuchungen. 1. Wandlungen des Verhaltens in den Weltlischen Oberschichtcn dcs
Abendlandes. 2.Wandlungen der Gesellschaft. Entwurf zu einer Theorie der Zivilisation.
Bern, 1969).
27 Михайлова T. А. Указ. соч. С. 4—15.
28 Malone К. The Literary History of «Hamlet». Heidelberg, 1923 (1964). P. 259.
29 Здесь и далее перевод. А. Н. Веселовского.
30 В мифах о происхождении мира все боги — родственники, инцест неизбежен, поэто¬
му он и не инцест; затем инцест «вообще» запретен, но не для богов и не для исклю¬
чительных героев, которые к тому же обладают особым тайным знанием или мудрым/
хитрым безумием.
31 В «Испанской трагедии» Томаса Кида роли между Иеронимо и Изабеллой распре¬
делены похожим образом: отец наполовину теряет рассудок из-за убийства сына, но
при этом выполняет сложный план мести, а мать не может вынести разлуки с сыном,
сходит с ума и кончает с собой.
32 Как выяснилось, американский исследователь Тобин в небольшой заметке еще в
1978 г. высказал мысль о сходстве имен Офелия у Шекспира и Афелия у Бена Джон¬
сона: Tobin J. J. М. On the name Ophelia // American Notes and Queries. May. 1978. \fal.
16. Issue 9. P. 134-135.
33 В оригинале «выскобленная табличка».
563
34 Слово притворство (fucus) предполагает разрисованность, «прикрасы», поэтому ему
противостоит «незапятнанность», «незапачканность».
35 Перевод мой. V. VII: The fourth, in white, is Apheleia, a nymph as pure and simple as the
soul, or as an abrase table, and is therefore called Simplicity; without folds, without plaits,
without colour, without counterfeit; and (to speak plainly) plainness itself. Her device is no
device. The word under her silver shield, «omnis abest fucus»; alluding to thy spotless self,
who art as far from impurity as from mortality.
36 Издатели Бена Джонсона (Ben Jonson, ed. by С. H. Herford and Percy Simpson. Oxford,
1932. Vol. 4.) не усомнились в том, что слова Розенкранца о «старых театрах» (com¬
mon stages II. И) отсылают к «старым театрам» в «Празднестве Цинтии» (IX, 490). В
«Празднестве Цинтии» есть несколько редких выражений, которые встречаются и в
«Гамлете», но шекспироведов всегда смущала дата постановки этой аллегорической
сатирической комедии: 1600 год (опубликована годом позже). Однако не только дата
написания «Гамлета» остается проблематичной, не менее проблематичен текст пье¬
сы, который, как известно, переправлялся и редактировался и мог быть сознательно
«расподоблен» с Джонсоновским.
37 У Амлета саги тоже есть особая способность различать присутствие «порчи»: мерт¬
вечины или низости. Однако эти его способности проявлены не в той части пове¬
ствования, в которой он изображает себя полоумным. Но это уже другая тема — тема
сложенного диптиха и внесения в сюжет пьесы элементов второй части саги, так как
после осуществления мести Амлет не погибает.
38 «Калевала» — не финский фольклор, а его обработка, а история Куллерво — обработ¬
ка не финского фольклора. Но, по-видимому, автор включил здесь сюжет из сканди¬
навских, германских сказаний.
39 Callim., Hymn. Dian. 187 sqq.
40 Part. 26. 1-2.
41 Acta Pauli et Theclae, 34.
42 Из самого текста «Одиссеи» это не следует, но схолиасты толкуют эти строки как
«проэкономические», потому что, по обычаю, невеста приготавливала одежды для
жениха и его окружения, и потому наличие мужской одежды, чтобы дать ее Одиссею,
было «приуготовлено» Гомером заранее. Этот обычай существует в «отсталых» обла¬
стях Греции поныне.
43 Ps.-Aeschin. Ер. 10.3.4—6.8.
44 Apollod. 3.12.2; Schol. Lycoph. 29; Schol. vetera Iliad. 20.231. Мифологу на заметку: бео¬
тийская река Инах, в водах которой Посейдон сошелся с Амимоной (см. выше), име¬
ла втрое название «Скамандр», якобы по имени внука троянского Скамандра (Plut.
Qu.Gr. 41. 301 А-С). Плутарх считает исконным название «Инах», в действитель¬
ности, Скамандр и в Беотии и в Троаде — название догреческое. Однако в мифе об
Амимоне к беотийскому Скамандру и под именем Инах прилеплен тот же «брачный
комплекс», что к Скамандру в Троаде.
45 А впрочем, зовут его, как героя греческой истории у Боккаччо: Кимон=Чимоне.
46 См.: Зеленин Д. К. Избранные труды. Очерки русской мифологии: Умершие неесте¬
ственной смертью. М., 1995. Глава пятая. Русалки. С. 141-297; Померанцева Э. В. Ми¬
фологические персонажи в русском фольклоре. М., 1975. С. 68—91; Виноградова Л. Н.
Мифологический аспект полесской русальной традиции// Славянский и балканский
фольклор: Духовная культура Послесья на общеславянском фоне. М., 1986. С. 88-135;
Она же. Русалии на Балканах и у восточных славян: Есть ли элементы сходства? // Бал¬
канские чтения-2: Симпозиум по структуре текста. М., 1992. С. 59—64; Зеленин Д. К.
К вопросу о русалках. Избранные труды: Статьи по духовной культуре 1901-1913. М.,
1994. и комментарии Л. Н. Виноградовой. С. 328—335; Виноградова Л. Н. Цветочное
имя русалки: Славянские поверья о цветении растений // Языковая и этнокультурная
история Восточной Европы. М., 1995. С. 231—259; Она же. Русалка //Славянская ми¬
фология: Энциклопедический словарь. М., 1995. С. 315-316.
47 Обманутые барышни русской литературы, «бедные Лизы» и Русалочки избирают
пруд, заводь или омут.
48 Act IV, scene VI.
564
OPHELIA
I here's rosemary, that’s for remembrance; pray, love, remember: and there is pansies,
iIi.h’s for Ihoughts.
LAERTES
Л document in madness, thoughts and remembrance fitted.
OPHELIA
I here’s fennel for you, and columbines; there’s rue for you; and here’s some for
me; we may call it herb-grace o’ Sundays: O! you must wear your rue with a difference.
I here’s a daisy: I would give you some violets, but they withered all when my father
died: they say he made a good end...
II и) сказать об этом совпадении? Названий растений восемь. Добрела ли эта древняя
м| кми юсть до порога Шекспировой трагедии, или поэты знают о числах то же, что мифоло-
I пн? Восьмерка делится надвое, и опять надвое, и опять надвое. Это гибельное и женствен¬
ное число. Оно говорит о распаде и расставании. В нем нет ни крепости, ни сопротивле¬
нии. Оно уступает, расступается, как вода, как тростник у берега, растворяется, уходит.
Семерка играет иначе. Выше я упомянула о семерых сыновьях Водяного и Феи
Пилии. Семерых сыновей нельзя поделить, брак оказался нерушим, белая водяная
иилия так и качается на поверхности воды.
I Maiit. Pers. 770.
В. Л. Цымбурский посвятил специальную работу поэтической реконструкции Вергили¬
ем практически утраченного мифа об Анхизидах. По мнению Цымбурского, Вергилий
посстанавливает змеиный облик Анхиза, который реконструируется для этого персо¬
нажа методами сравнительной мифологии. Этот образ не мог быть просто «известен»
поэту. Вергилий непосредственно дает звукописное и зрительное воплощение образа
мся-Анхиза, и в «Энеиде» происходит возрождение утерянной в веках в ее целостности
мифологической информации. В. Л. Цымбурский завершает свое исследование вывода¬
ми и общими соображениями, которые mutatis mutandis применимы к нашему случаю.
Он различает научную и поэтическую реконструкцию, «память образа», которую отли¬
чает также от сохранения реликтов и разного рода «превращенных» форм древних ми¬
фологических представлений: «Научная реконструкция стремится снять воздействие,
оказанное на традицию об Анхизе и Анхизидах универсальными мифо-поэтически ми
ассоциациями, относящимися к змеям; демонстрируя тот остаток, который выявляется
после того, как привходящие смысловые источники оказываются условно «отключе¬
ны», она претендует на установление ранней, незасвццетельствованной впрямую стадии
в генезисе образа. Поэт идет противоположным путем. Подметив «змеиные мотивы» в
преданиях об Энее и Анхизе, он не только не берется очищать их от вторичных значе¬
ний и интерпретаций, но, напротив, широко продуцирует те дополнительные семанти¬
ческие эффекты, благодаря которым рудименты оживают и, выдвигаясь вперед, начи¬
нают мощно работать на основную идею поэмы — рождение Римской империи через
смерть Трои и через растворение последних троянцев и их имени в чужом, италийском
народе. Здесь реконструкция идет не через анализ, убирающий якобы излишние на¬
слоения, но через включение, казалось бы, нефункциональных реликтов в пучки сим¬
волических, метафорических, квазиэтимологических и других интерпретаций, которые
захватывают и направляют воображение читателя. Научная реконструкция доказывает,
что эти рудименты когда-то были функциональны, поэтическая заставляет их функцио¬
нировать здесь и сейчас, но не обязательно в том же самом качестве, в каком они жили
на уровне древнейшего прототипа.... Поэтическая реконструкция есть часть той «логи¬
ки вещей», которую она обнажает, научная же раскрывает эту «логику вещей», двигаясь
против нее.... Однако обе формы реконструкции объединяет один общий принцип. Он
состоит в извлечении образа из традиционного круга ассоциаций, делающих восприя¬
тие этого образа автоматическим.... Когда «остраненный» образ перемещается в окру¬
жение, подобное тому, где сегодняшние реликты выступали в прошлом центральными
структурными компонентами прообраза-архетипа, тем самым процесс семантической
регенерации значительно стимулируется, иногда с неожиданными результатами». Цым¬
бурский В. Л. Анхиз-змей. К регенерации раннефракийского мотива в «Энеиде» Верги¬
лия // Вестник Древней Истории. 1996. № 4. С. 40—41.
565
София Менаше
Образ себя и образ другого
в Иерусалимском Королевстве
(1187-1291)
Примерно через 20 лет после возникновения Иерусалимского
королевства Фульхерий Шартрский — один из участников
Первого крестового похода и капеллан Стефана из Блуа1 —
обратил внимание своих современников на то чудо, свидете¬
лями которого они были в Святой Земле:
«Посмотрите, прошу вас, и поразмыслите над тем, как в наши вре¬
мена Бог превратил Запад в Восток. Ибо мы, кто были людьми Запада,
стали людьми Востока. Тот, кто был римлянином или франком, стал
в этой стране галилеянином или палестинцем...Мы уже забыли о том,
где появились на свет... Слова разных языков стали общим достоянием
каждой нации, и взаимное доверие объединяет тех, кто не знает о сво¬
ем происхождении. Тот, кто родился в другом месте, стал здесь почти
туземцем; тот, кто был чужестранцем (inquilinus), теперь стал местным
жителем. Наши родственники и предки время от времени присоеди¬
няются к нам, оставляя на Западе все, чем они ранее владели... Потому
судите сами, это великое чудо, и весь мир должен этому дивиться...»2.
По своему эмоциональному содержанию обращение Фульхерия на¬
мекает на смысл миссии крестоносцев, как ее понимали многие участ¬
ники первого похода за море, — эти эмоции, несомненно, усиливались
благодаря впечатляющим победам на поле битвы. В самом деле, выда¬
ющиеся территориальные приобретения крестоносцев могли рассма¬
триваться как доказательство того, что Провидение было на стороне
христианских армий3. С другой стороны, в словах Фульхерия удиви¬
тельным образом отсутствует какой-либо намек на жажду мести, чув¬
ство отвращения или крайнюю ненависть к Другому, против которого
крестоносцы в действительности вели самую беспощадную войну4.
566
11;шротив, Фульхерий дает понять о своем желании, разделяемом и
< I«»современниками, интегрироваться в восточные регионы, заместив,
| -и. им образом, западную идентичность вновь прибывших новой иден-
ипмостью. Отсутствие негативного отношения к коренным жителям
p.iimiia — в частности, к мусульманам, — кажется весьма удивитель¬
ным на фоне того образа мыслей, которое было характерно для других
\ ром истов Первого крестового похода. Те предпочитали пейоративный
и'рмип barbarae nationes, говоря о мусульманах и всех тех, кто стал вра-
uMii Христа и Его рыцарей, т. е. крестоносцев5. Это кажущееся проти-
порсчие между Фульхерием и другими хронистами легко устраняется,
поскольку он также не воздерживался от презрительного отношения к
нсиаму, оставаясь совершенно равнодушным ко многим страданиям,
которые его собратья-крестоносцы причиняли невинным женщинам,
мстим и пожилым мусульманам, повстречавшимся на их пути6.
11отому обращение Фульхерия следует интерпретировать в совер¬
шенно ином ключе. Оно было предназначено для того, чтобы оправ¬
дать более терпимое отношение латинян не к другим, а скорее к самим
себе. В самом деле, оно означает начало длительного процесса посте¬
пенной материализации новой латинской идентичности — процесса,
имеющего цель оправдать и укрепить связи новых пришельцев с Вос¬
током в целом и со Святой Землей, в частности, — при этом вытеснив
прежних жителей. Борьба против мусульман на поле битвы, таким об¬
разом, дополнялась другой, более изощренной борьбой в области идей,
основная цель которой заключалась в том, чтобы устранить и по воз¬
можности свести на нет любые связи между мусульманами и исламом,
с одной стороны, и святыми местами — с другой. Лишь после того как
святые места будут «очищены» от мусульманского присутствия/влия-
пия7, различные районы Святой Земли будут возвращены к их прежне¬
му назначению — быть родиной Иисуса Христа, а в начале XII в. быть
родиной тех, кто следовал по Его стопам, а именно — крестоносцев8.
В настоящей статье исследуются два нерешенных вопроса, постав¬
ленных Фульхерием, а именно: 1) как крестоносцы понимали свою
миссию и 2) насколько они отождествляли себя с тем новым культур¬
ным, социально-экономическим и географическим окружением, с
которым они соприкоснулись во время крестовых походов. При этом
мы не касаемся того эмоционального воздействия, которое оказыва¬
ло на них библейское наследие. До какой степени эти бывшие запад¬
ные люди действительно стали восточными людьми и создали новую
идентичность? В нашу задачу не входит пересмотр процесса культур¬
ного взаимодействия между латинянами и всеми другими группами, с
которым они вошли в контакт в государстве крестоносцев, — прежде
всего мусульманами, но также восточными христианами, друзами,
монголами, если упомянуть только основные группы населения. Эта
567
тема недавно была исчерпывающим образом расследована Мишелем
Баларом, который раскрыл ведущие историографические тенденции9.
В ее рамках рассматривается спор по поводу новаторского тезиса
Дж. Правера и R Смэйла10 о существовании франкского апартеида11,
который, по-видимому, избегал взаимных влияний завоеванных и за¬
воевателей. Скорее, я хотела бы сосредоточиться на эмоциональных
аспектах встречи между латинянами и мусульманами, встать на точ¬
ку зрения тех, кто пришел в Святую Землю либо в качестве кресто¬
носцев, т. е. более постоянных поселенцев, либо паломников, — тех,
кто выражал свои различные чувства в изменчивых исторических
условиях12. Поскольку в прежнем исследовании я говорила о Первом
Иерусалимском королевстве13, то terminus a quo настоящей статьи бу¬
дет период после битвы при Хаттине (1187), в то время как terminus ad
quern — падение столицы государства крестоносцев Акры в 1291 г.
XIII век, несомненно, представляет собой наиболее критический
период в процессе упадка и, в конце концов, краха Второго Иеру¬
салимского королевства. Упадок начался с Четвертого, или «Не¬
священного крестового похода»14, предпринятого против самих же
христиан, спасение которых служило оправданием Первого кресто¬
вого похода. Далее последовали политические крестовые походы, ко¬
торые вытеснили первоначальные цели экспедиций на задний план и
были вместо этого посвящены интересам папства в Европе, выступав¬
шего либо против христианских властей, либо против тех, кого папа
объявлял еретиками15. Закончилось все «частными крестовыми похо¬
дами», которые поставили под вопрос универсальную суть заморского
крестоносного предприятия16. Более того, если Второй и Третий кре¬
стовые походы еще встречали определенный энтузиазм народа, кото¬
рый был характерен для первых заморских экспедиций, то отклики на
папские призывы к крестовому походу в течение XIV в. становились
все более и более нерешительными. В pendant к этому серьезные со¬
мнения были высказаны в самой возможности легитимизации кре¬
стовых походов17 по отношению к христианской идее ненасилия и
идее миссии среди неверных, убедительно развивавшейся в то время
францисканцами18. До какой степени все эти процессы повлияли на
латинскую «идентификацию» с Востоком или на их чувства по отно¬
шению к врагу? До какой степени идея миссии, которая пронизывала
призыв Фульхерия, все еще давала себя знать сто лет спустя?
Изменчивые исторические обстоятельства наложили свой отпеча¬
ток не только на эмоциональное отношение к последним крестовым
походам, но на отношение к стране и ее жителям. Растущее чувство
фрустрации и полного провала влияло на отношение к Святой Земле,
и чудесная аура первой встречи с «землей, текущей млеком и медом»
(Исх. 3:8), медленно вытеснялась библейским предупреждением о
568
и мне, поедающей живущих на ней» (Числа 13:32). Более того, после
■ ичмления христиан в битве у Хаттина19 все святые места оказались
и«> ипаети мусульман, а значит, больше нельзя было служить латин-
• I ум» литургию, особенно в Иерусалиме, разве что по специальному
а. можно сказать, исключительному разрешению. Ухудшение ситуа¬
ции и полной мере отражено в письме, написанном через два года по-
■ нс омтвы у Хаттина (1189) Конрадом Монферратским архиепископу
Кштсрбрийскому Балдуину:
Святой город Иерусалим, лишенный своих почитателей, следует
оплакать и скорбеть о нем. За грехи его жителей на них была наложена
дань в пользу Саладина, и после того как они ее уплатили, они были вы¬
дворены далеко за пределы королевства. Стены Иерусалима осиротели,
лишившись своих отшельников. Бог как бы отступил от скверны нашего
зла, и на смену ему пришел Магомет; там, где дни и ночи в отведенные
часы молились Христу, теперь с воодушевлением восхваляют Магомета20.
Критическое состояние дел после поражения христиан в битве при
Хлттине наложило отпечаток не только на безнадежную ситуацию
фешных христиан Святой Земли, но и на соотношение сил между
Иисусом Христом и Мухаммадом, в ущерб христианскому Богу. Но
это касалось не только одних небесных сил. Согласно А. Грабуа, хри¬
стианские паломники обнаружили Другого только после Третьего
крестового похода, и тогда общие и неопределенные высказывания об
иноверцах постепенно сменились более детальными их описаниями21.
Этот процесс познания и открытия касался не только мусульман, но и
разнообразных христианских общностей, с которыми латиняне всту¬
пили в контакт на Востоке. Однако этот процесс не подразумевал ни
более терпимого отношения к ним, ни даже желания или тенденции
сближения с ними22. Напротив, если судить по упоминаниям о вос¬
точных церквях в анонимном тексте 1202 г., их члены все еще пользо¬
вались двусмысленным статусом «схизматиков», или даже, хуже того,
«еретиков», — статусом, впервые приписанным им участниками Пер¬
вого крестового похода23.
Потому постепенный процесс открытия и познания не приводил с
какой бы то ни было обязательностью к более или менее толерантным
установкам по отношению к Другому. Среди раздававшихся в течение
XIII в. призывов к переосмыслению крестового похода и его реабили¬
тации можно легко выделить некоторые воинственные по сути голо¬
са, особенно те, которые раздавались из Святой Земли. Жак де Витри,
епископ Акры (1216—1225)24, предоставляет, пожалуй, самую сильную
аргументацию в пользу продолжения bellum sacrum — аргументацию,
направленную против тех, кто оспаривал raison d’etre священной во¬
йны25. Крестовый поход в глазах народного проповедника, исполь¬
569
зовавшего августиновскую аргументацию, стал войной самозащиты,
оправданием был поиск мира со стороны христиан.
«Если бы мы не сопротивлялись врагам Церкви, сарацины и ере¬
тики разрушили бы всю церковь. По этой причине ядовитые члены
должны быть отсечены, а прогнившая плоть должна быть отрезана...
Военное служение, как кажется, было введено, чтобы отразить наси¬
лие, отвергнуть несправедливость и поступить по справедливости по
отношению к преступникам... Итак, если вы вооружены для битвы,
прежде всего вспомните то, что ваша сила, сама ваша физическая сила
является даром Бога...Мы не ищем мира, чтобы вести войну, но мы
ведем войну, чтобы достичь мира... Христос учил, что Кесарю следует
платить кесарево, потому что из-за войн необходимо платить воинам:
жалованье платится сражающимся, так как необходимо обеспечить
их, дабы они не стали ворами и не занимались грабежом, стараясь
возместить издержки на свое содержание. Мы не должны вести войну
из жадности или жестокости, но из желания мира, чтобы сдерживать
зло и поддерживать добро»26.
Более того, не исчез и идеологический синкретизм, который харак¬
терен для прежних крестоносцев и их воинственного Бога. О взятии
Дамиетты (1219) Оливер Падерборнский, проповедник крестового
похода и историк, принимавший участие в Пятом крестовом походе27,
написал следующие строки:
Первого мая огромное число паломников начало отступать, под¬
вергая нас крайней опасности. Но наш добрый и милосердный Отец,
наш вождь и товарищ по оружию, Иисус Христос «покровитель и за¬
щитник тех, кто на него надеется» (Пс. 17:31)... не разрешил неверным
броситься на нас, пока не подоспели новые свежие силы пилигримов...
5 ноября Дамиетта была взята без всякого предательства... так что по¬
беду можно приписать одному Сыну Бога, Кто вдохновил свой народ
на то, чтобы пойти в Египет, и оказал там ему помощь! Прославлен¬
ный среди королевств, весьма знаменитый в своем расцвете Вавилон,
правитель моря, грабитель христиан, захваченный в разгар деятельно¬
сти твоих преследователей при помощи небольших лестниц, ныне ты
«унижен могущественной рукой Бога» (I Петр. 5—6)28.
Таким образом, победа на поле боя возобновляла наследственный
договор между крестоносцами и Всемогущим Богом, оживляла весь
библейский тезаурус, сопровождавший крестоносцев с самого начала
заморской экспедиции29. Однако дальнейшие поражения на поле боя
принесли ущерб, если не полностью свели на нет ранний смысл мис¬
сии, которого так горячо придерживались первые крестоносцы. Мно¬
гократные поражения, наносимые христианам мусульманами, более
не рассматривались как коллективная вина одних только латинян. Тот
570
и I»oi; Который отвечал за прежние победы, нес ответственность и за
in-удачи и неприятности перед лицом исторического процесса, — об
ном хорошо сказал рыцарь-тамплиер Рико Бонмель вскоре после па-
и имя Арсура (1265 г.):
Печаль и гнев укоренились в моем сердце,
Так что готов я покончить с собой
Или отказаться от креста, который я принял
В честь Того, Кто был распят на кресте;
Так как ни крест, ни вера не приносят мне помощи или защиты
Против этих вероломных турков, да проклянет их Господь!
Напротив, смотря на то, что происходит,
Бог желает их поддержать к нашей погибели...
Так что и впрямь безумен тот, кто идет войной против турок,
Поскольку Иисус Христос не сопротивляется им;
Потому что они нанесли поражение и все еще одерживают победу,
— И это тяжко меня угнетает, —
Франки и татары, армяне и персы,
И каждый день они нас побеждают здесь,
Так как Бог, который был всегда бдителен, уснул,
Магомет действует всей своей мощью
И побуждая Меликадефера30 действовать так же...
Сеньоры Франции, Александрия
Причинила вам больше вреда, чем Ломбардия.
Так как здесь турки властвовали над нами,
Захватили нас, победили нас и продали за звонкую монету31.
Таким образом, баланс сил между Иисусом Христом и Мухам¬
медом сложился в пользу последнего, в то время как насмешки му¬
сульман над многими недостатками лишенного дара находчивости
христианского Бога, Который уснул, превратились в результате сте¬
чения обстоятельств в неопровержимую истину. В то же время Аустор
д’Орильяк, поэт из южной Франции, без колебаний критиковал Про¬
видение, которому в тот момент было угодно допустить, если не га¬
рантировать, поражение Людовика Святого в Египте32. Аустор даже
сделал еще один шаг и намекнул на возможность того, что ввиду это¬
го возмутительного отсутствия справедливости некоторые из верных
оставят Христа и перейдут к Магомету33. Хотя критические размышле¬
ния и крайние выводы не получили особого отражения в источниках
того времени, ухудшающаяся ситуация со всеми своими практически¬
ми последствиями вновь и вновь звучала в сообщениях паломников
XIII в. Германский аристократ и паломник Виллибранд Ольденбург¬
ский, который посетил Святую Землю в 1211-1212 гг., оплакивал по¬
зорную ситуацию, сложившуюся в святых местах, поскольку церкви
были обращены в мечети, а прежние цветущие города и оплоты были
571
разрушены34. Однако можно задать вопрос, препятствовали ли пагуб¬
ные обстоятельства — на сознательном уровне или неосознанно —
процессу адаптации латинян к требованиям, диктуемым природным
окружением. Несколько примеров на этот счет, как кажется, дают от¬
рицательный ответ.
Устанавливая правила об одежде тамплиеров, уже их первный устав
признал, что «на Востоке от Пасхи до Дня Всех Святых стоит большая
жара»35. Необходимость бороться с суровым климатом способствова¬
ла тому, что жители латинских государств Востока стали использовать
более легкую одежду. Под влиянием климата произошли и некоторые
другие перемены в повседневной жизни. Спрос на публичные бани
был одним из проявлений этих изменений. Жак де Витри свидетель¬
ствует о растущей популярности публичных бань среди латинян, при
этом признавая чуждое происхождение подобной практики36. Далее
он критикует готовность франкских женщин проводить бесконечные
часы в подобных учреждениях, которые приобрели большую популяр¬
ность в Акре XII в.37. Жак де Витри был не одинок в своем порицании
нового обычая, который также осуждался церковными авторитетами
ввиду того, что эта практика заключала в себе безнравственное, с их
точки зрения, разоблачение тела. До какой степени новый обычай
стал предметом общественного интереса, можно узнать, сравнив его с
тем, что происходило с обычаем в Европе. Миссия крестоносцев, ко¬
торая достигла Парижа в 1184-1185 гг., вызвала критику современни¬
ков за преподанные ими образцы поведения — те не только мылись
слишком часто, но даже использовали духи38. Однако, как кажется,
осуждение публичных бань отражает главным образом мнение, пре¬
обладающее среди клириков39 и не получившее всеобщего одобрения.
К 1296 г. в Париже было около 26 заведений подобного рода40.
Далее можно задаться вопросом о том, сужало ли существование
общих моделей поведения — таких, как, к примеру, использование
публичных бань — идеологическую пропасть между христианами и
мусульманами, создавая новый вид открытого колониального обще¬
ства — что свидетельствовало бы против тезиса Джошуа Правера о
существовании апартеида41. Устав тамплиеров принимал во внимание
возможность того, что брат ордена мог объявить о своем намерении
перейти к сарацинам и обусловливал в этом отношении суровые санк¬
ции, даже если он «скажет это в гневе и ярости»42. Источники не позво¬
ляют нам точно сказать, до какой степени обман и обращение в ислам
были обычным явлением43. Хорошо известно лишь о трех случаях, ког¬
да тамплиеры перешли к сарацинам, будь то по своей воле или попав
в плен на поле битвы, вследствие чего они были вынуждены отречься
от христианства44. Высокие должностные лица Ордена реагировали с
максимальной строгостью и, когда это было возможно, вероломные
572
I »i.i11лри лишались своего статуса и осуждались на пожизненное заклю-
•||-■мпе,,\ С другой стороны, принимая во внимание особо мстительное
"■ношение Саладина к тамплиерам, которые нанесли мусульманам и
m м; 1 му тяжелые потери в битве у Хаттина46, можно полагать, что слу-
■I.III обмана и перехода в ислам нечасто имели место среди рыцарей, а
i-i ми имели, то о них сообщали в источниках того времени.
Долгое пребывание на Востоке, несомненно, влияло на образ жиз¬
ни м ногих тамплиеров, но в этом влиянии не было того тайного умыс-
H.I, который позже обнаружит капетингская пропаганда47. Усама ибн
Муикыз, сирийский вельможа и дипломат, который много путеше¬
ствовал по Сирии, Палестине и Египту и записал свой личный опыт,
приводит в этом отношении весьма любопытный рассказ:
«Однажды, когда я посетил Иерусалим, я вошел в мечеть аль-Акса;
рядом с мечетью была еще маленькая мечеть, в которой франки устроили
церковь. Когда я заходил в мечеть, а там жили храмовники — мои дру¬
зья, — они предоставляли мне маленькую мечеть, чтобы я в ней молился.
Однажды я вошел туда, произнес “Аллах велик” и начал молиться. Один
франк ворвался ко мне, схватил меня, повернул лицом к востоку и крик¬
нул: “Молись так!” К нему бросилось несколько человек храмовников и
оттащили его от меня, и я снова вернулся к молитве. Однако этот самый
франк ускользнул от храмовников и снова бросился на меня. Он повер¬
нул меня лицом к востоку и крикнул: “Так молись!” Храмовники опять
вбежали в мечеть и оттащили франка. Они извинились передо мной и
сказали: “Это чужестранец, он приехал на этих днях из франкских земель
и никогда не видал, чтобы кто-нибудь молился иначе, как на восток”. —
“Хватит уже мне молиться”, — ответил я и вышел из мечети...Многие
франки обосновались в наших землях и подружились с мусульманами.
Эти франки гораздо лучше тех, кто недавно приехал из франкских стран,
но они исключение, по которому нельзя судить вообще»48.
Таким образом, в глазах мусульманского биографа тамплиеры от¬
носились к более широкой категории — к франкам, которые длитель¬
ное время провели на Востоке, усвоив и осознав некоторые нормы
поведения его жителей и существование мусульманских практик и
ритуалов. Джонатан Райли-Смит недавно разработал на этот счет эво¬
люционистскую теорию. В латинской адаптации мусульманской си¬
стемы зимми49 он увидел наиболее подходящий путь решения практи¬
ческих проблем сосуществования мусульман и христиан. В частности,
после начального периода этнических чисток, когда все не-христиане
бежали под страхом террора, латинское правительство de facto призна¬
ло автономное существование общностей как мусульман, так и вос¬
точных христиан, которые пользовались легальным статусом находя¬
щихся под защитой (proteges)50. Другой анекдот, рассказанный Усамой
573
ибн Мункызом, подтверждает факт существования близких связей
между франками — не только тамплиерами — и мусульманами.
«Я расскажу кое-что о делах франков и об их диковинном уме. В
войсках короля Фулько, сына Фулько, был всадник, пользовавшийся
большим почетом, который прибыл из их страны, совершая палом¬
ничество, и возвращался туда. Он подружился со мной, привязался
ко мне и называл меня “брат мой”; между нами была большая дружба,
и мы часто посещали друг друга. Когда он собрался возвращаться по
морю в свою страну, он сказал мне: “О брат мой, я отправляюсь в свою
страну и хотел бы, чтобы ты послал со мной своего сына”. А мой сын
был в это время при мне, и было ему от роду четырнадцать лет “Пусть
он посмотрит на наших рыцарей, научится разуму и рыцарским обыча¬
ям. Когда он вернется, он станет настоящим умным человеком”. Мой
слух поразили эти слова, которых не мог бы произнести разумный; ведь
даже если бы мой сын попал в плен, плен не был бы для него тяжелее,
чем поездка в страну франков. Я ответил моему другу: “Клянусь твоей
жизнью, то же было и у меня в душе, но меня удерживает от этого лишь
то, что его бабушка — моя мать — очень его любит и не позволила ему
выехать со мной, пока не заставила поклясться, что я привезу его к ней
обратно”. — “Значит, твоя мать еще жива?” — спросил франк. “Да”, —
сказал я. “Тогда не поступай против ее желания”, — сказал он»51.
Этот рассказ подтвердил существование близких связей между завое¬
вателями и завоеванными, хотя между ними не было полного равновесия.
Хотя христианский паломник и был готов взять с собой мусульманского
мальчика, чтобы обучить его в Европе на базе рыцарской и [христиан¬
ской?] мудрости, отец-мусульманин воспринял его доброе предложение
как доказательство тупости франков, которые не принимают во внимание
пагубные последствия подобного действия для мальчика-мусульманина и
его семьи. Однако отец-мусульманин, — который также является рассказ¬
чиком — удержался от оскорбления своего друга, выбрав скорее диплома¬
тичный ответ, который положил конец разногласиям.
С другой стороны, затянувшееся пребывание тамплиеров за мо¬
рем и то обстоятельство, что они являлись частью хорошо налаженной
организации, несомненно, предоставило им, и особенно их лидерам,
немало удобных случаев, чтобы приобрести специфические знания о
мусульманах, их вере и их образе жизни. Упоминая о попытках воз¬
обновить перемирие с мусульманами во время осады Акры, Людольф
Зюдгейм, немецкий паломник, написавший чрезвычайно популярный
отчет о своем путешествии в Святую Землю, говорит о магистре ордена
тамплиеров, Гийоме Бажо, как о личном особом друге [султана]52.
Затянувшееся пребывание на Востоке повлияло, таким образом, не
только на образ жизни многих латинян, но и на их взаимоотношения с
мусульманами; разумеется, следует при этом учитывать различия в их
574
социально-экономическом статусе. Однако сближение между пред¬
ставителями двух религий и — что еще более важно — потенциальны¬
ми противниками на поле боя не получило благословения всех совре¬
менников, в особенности европейских христиан. Один из участников
похода Фридриха II оплакивал тот факт, что «не существует разницы
между христианином и язычником... молодые и пожилые христиане
говорят на языке язычников, и они предпочтут одного неверного двум
или более людям своей расы»53. Доминиканский паломник Бурхард
Мон-Сионский (1283) сделал еще один шаг и описывал латинян как
наихудших жителей этого края — все они потомки преступников, за¬
служившие смертную казнь из-за своих преступлений, и крест они
приняли для того, чтобы избежать своей участи:
«Среди них пребывают люди всех наций, существующих под небе¬
сами, и каждый из них следует своим обрядам; сказать по правде, наш
собственный народ — латиняне — хуже, чем все другие народы страны.
Причина этого, я думаю, в том, что если какой-то человек [в Европе]
был преступником, как то, к примеру, убийцей, разбойником, вором или
прелюбодеем, то принимает участие в крестовом походе как кающийся
грешник, или же делает это еще и потому, что боится за свою шкуру, и
потому не осмеливается остаться дома. По этой причине сюда прибы¬
вают люди из разных краев — из Германии, Италии, Франции, Англии,
Испании, Венгрии, — и из всех других краев мира. Однако они меняют
лишь климат, а не образ мыслей; так как когда они оказываются там, то,
потратив принесенное с собой, они должны заработать больше, и поэ¬
тому опять возвращаются (как собаки) к своей блевотине, и поступают
еще хуже, чем прежде. Они селят пилигримов-соотечественников в сво¬
их домах; и эти люди, если они не осведомлены о том, как позаботиться
о себе, доверяют им и утрачивают свою собственность и свою честь. Они
также заводят детей, которые подражают преступлениям своих отцов, и
так плохие отцы производят на свет еще худших, чем они сами, сыновей,
от коих происходят подлейшие внуки, которые ступают на святые места
своими грязными ногами. Отсюда получается, что из-за грехов жителей
этой страны, совершенных против Бога, сама страна и место Искупле¬
ния становится предметом презрительного отношения»54.
Таким образом, с помощью демографического фактора было пред¬
ложено фаталистическое объяснение критической ситуации на латин¬
ском Востоке, и при этом с христианского Бога было снято бремя вины
за поражение христианских армий. Зная о возможности обвинять Ии¬
суса Христа в поражениях крестоносцев, или — хуже того — признать
возможность недоразумения или неудачи Его викария на земле, было
легче обвинять жителей Святой Земли во всех несчастьях, которые с
ними происходили. Таким образом, хорошо известный в средневековой
литературе топос peccatis nostris exigentibus (в наказание за наши грехи)
575
был подкреплен аргументом от генетики, в результате чего все латиняне
превратились в компанию преступников наихудшего свойства. Поэто¬
му можно заключить, что события в государстве крестоносцев способ¬
ствовали появлению гибридного общества почти «пост-колониального»
стиля. Существовало некое внутреннее противоречие между идеалами
«священной войны», которые питали крестовые походы — что подраз¬
умевало полное отрицание мусульман и ислама — и сосуществованием
христиан и мусульман на практике. Неудивительно, что в глазах многих
современников это сосуществование рассматривалось как грех и в ка¬
честве такового как один из многих факторов непрерывных поражений
на поле боя и, в конце концов, падения государства крестоносцев.
Болезненно переживаемый факт падения государства крестонос¬
цев в 1291 г. послужил стимулом для пересмотра прежних концептов
и в то же время способствовал поиску удовлетворительных ответов
относительно планов божественного Провидения. Более того, были
привлечены четыре фактора, дабы объяснить падение города Акры и
резню ее жителей:
В самом деле, мы читаем в рассказах о падении Акры, что в силу
грехов жителей четыре обстоятельства были на стороне сарацин. Во-
первых, воздух стал таким густым, темным и облачным, что, в то вре¬
мя как один замок, дворец или бург брался приступом или сжигался,
люди в других замках и дворцах едва ли могли заметить, что их двор¬
цы и замки подвергались нападению. Огонь сражался против города,
ибо он пожирал его. Земля сражалась против города, потому что она
выпивала его кровь. Вода также была против города, поскольку был
месяц май, когда море обычно очень спокойное, а жители Акры про¬
сто увидели, что из-за их грехов и сгущения воздуха они не могли раз¬
личать в темноте своих врагов...»55.
Однако многочисленные планы Recuperatio Terrae Sanctae указывают
на тот факт, что позднесредневековое христианство смотрело на утрату
Акры как на временную ситуацию, — такую, которая должна быть и
будет изменена в непосредственном будущем56. Но с течением времени
планы создания нового государства не были реализованы, и началось
бегство в мир воображаемого, что расчистило путь для мистификации
прежнего государства крестоносцев. Таким образом, на прежние гре¬
хи крестоносцев и латинских жителей перестали обращать внимание,
как если бы их никогда не было. Наоборот, в представлениях христиан
эта страна стала еще более святой, если в самом деле она могла быть
святой, поскольку была пролита кровь христиан, и многие мученики
веры присоединились к своим праотцам на небесах57. Сама Акра стала
«цветком, главой и гордостью всех городов Востока»58.
В этом кратком очерке раскрывается широкий спектр эмоций, ко¬
торые были тесно связаны с крестовыми походами и христианским
576
угосом на латинском Востоке; в очерке выявляются некоторые спосо¬
бы, с помощью которых современники старались понять и объяснить
исторический процесс. Ухудшающаяся ситуация в латинских государ¬
ствах, непрерывные поражения на поле боя не только привели к упад¬
ку крестоносной идеологии, но и к изменениям в восприятии латиня¬
нами самих себя и других. Меняющееся соотношение сил наложило
отпечаток даже на изменчивые отношения между Мухаммадом и Ии¬
сусом Христом: в то время как первый становился победителем, о вто¬
ром существовало нелестное мнение, что он, возможно, пребывает во
сне59. Однако реальные изменения не подорвали процесс адаптации
к стране, ее внешней среде и климату, и распространение публичных
бань в Европе ясно отражает продолжение процесса аккультурации.
Историческая контекстуализация позволяет создать более совер¬
шенный аналитический и теоретический подход к изучению запутан¬
ного эмоционального спектра, характерного для государства кресто¬
носцев в последние сто лет его существования. При использовании
гой же самой августиновской концепции эмоций негативные установ¬
ки по отношению к мусульманам трансформируются в акт переверну¬
того включения мусульман в христианскую сферу60; иными словами,
используется иллюзорное включение с целью исключения. Это ин¬
вертированное включение означает, что в рамках своего внутреннего
дискурса христианское общество одержало победу над мусульманами
символически, независимо от реального исхода на поле битвы. Пре¬
вращение крестоносцев из западных людей в восточных в эсхатоло¬
гии Фульхерия61 есть осознанная практика искоренения Другого пу¬
тем экспроприации его идентичности. Однако то было не включение
восточных людей в Weltanschauung крестоносцев, но символическое
отрицание, которое, однако, в дальнейшем служило для исключения
восточных людей. Это инвертированное включение мусульман стало,
таким образом, последним шагом в длительном процессе как включе¬
ния, так и, в то же время, искоренения неверных, т. к. именно христи¬
анство определяло культурные границы Востока. Итак, государство
крестоносцев, подчинив Восток в несколько «ориенталистской» ма¬
нере, на самом деле обратилось в часть Запада. В результате эмоцио¬
нальный дискурс оказывается на поверку политическим нарративом
и именно таким образом должен быть интерпретирован.
Примечания
1 О Фульхерии и его сочинении см.: Fulcher of Chartres. A History of the Expedition to Je¬
rusalem (1095-1127) /Transl. by F. R. Ryan. Knoxville, 1967. P. 3—56.
2 Fulcherii Carnotensis Historia Iherosolymitana/Ed. H. Hagenmeyer. Heidelberg, 1913.
Lib. 111. Cap. 37: 2—8; Пер.: A History of the Expedition to Jerusalem... P. 271—272.
3 Dressier R. «Deus hoc vult»: Ideology, Identity and Sculptural Rhetoric at the Time of the
Crusades”// Medieval Encounters: Jewish, Christian and Muslim Culture in Confluence and
577
Dialogue. 1995. T. I. P. 188-218; Morris C. Propaganda for War: The Dissemination of the
Crusading Ideal in the Twelfth Century// Studies in Church History. 1983. T. 20. P. 79—101.
4 Тема средневекового образа Другого пронизывает творчество профессора А. Я. Гу¬
ревича и характерна для многих его книг. См., напр.: The Origins of European
Individualism. Oxford, 1995. P. 196—211; Historical Anthropology of the Middle Ages/ Ed.
J. Howlett. Cambridge, 1992. P. 6—7, 49.
5 См. об этом: Loutchitskaja 5. Barbarae nationes: les peuples musulmans dans les chroniques de la
Premiere Croisade //Autourde la Premiere Croisade/Ed. M. Balard. P., 1996. P. 99-107.0 бо¬
лее поздних взаимных представлениях христиан и мусульман см.: Kedar В. Z. Croisade et
Jihad vus par l’ennemi: une etude des perceptions mutuelles des motivations // Ibid. P. 345-355.
6 Например, когда несколько мусульманских женщин были взяты в плен в палатках
Кербоги под Антиохией в 1098 г, Фульхерий просто упомянул тот факт, что франки «не
причинили им никакого вреда, кроме того, что проткнули им живот копьями», не вы¬
сказывая никаких критический замечаний по этому поводу. (Fulcherii Camotensis Historia
Iherosolymitana. Lib. 1. Cap. XXIII, 5). Более того, говоря о мусульманах, убитых в Цезарии
в 1101 г., он без всякого чувства сожаления замечает, что их тела были сложены в кучу и
сожжены с тем, чтобы обнаружить проглоченные ими монеты (Ibid. Lib. II. Cap. IX, 8);
то же самое касается мусульманской резни, последовавшей за завоеванием Иерусалима
(Ibid. Lib. I. Cap. XXVII, 13). Фульхерий идет еще дальше и упоминает об идоле Мухам¬
мада (Ibid. Lib. I. Cap. XXVI, 9). Отражало ли это утверждение неосведомленность Фуль-
херия о мусульманском вероучении — что было типично для многих хронистов — или
чувство ксенофобии — это вопрос, который открыт для дальнейшего исследования.
7 Тема необходимости очищения святых мест от мусульманского присутствия про¬
звучала в качестве главной в призыве Урбана II в Клермоне, передаваемом в различ¬
ных версиях. См.: Roberti Monachi Historia Iherosolmitana // Recueil des historiens de
Croisades, Historiens Occidentaux. P., 1866. Vol. 3. P. 727—730; Guiberti Novigentis Historia
quae dicitur Gesta Dei per Francos// Recueil des historiens de Croisades. Vol. 4. P. 137—
140; Baldrici Burguliensis Historia Jerosolimitana // Recueil des historiens de Croisades.
Vol. 4. P. 12—16. Munro D. C. The Speech of Pope Urban II at Clermont, 1095 //American
Historical Review. 1906. Vol.l 1. P. 231—242; Cowdrey H. E. J. Pope Urban II and the Idea of
Crusade // Studi Medievali. 1995. Ser 3. Vol. 36. T. 2. P. 731-742.
8 Геополитическое обозначение «Святая земля», имеющее библейское происхожение
(Захария 2: 10—12), довольно рано появляется в сочинениях христиан, но повсемест¬
но принятым оно становится только к VI в. См. об этом: Wilken R. L. A Land called
Holy: Palestine in Christian History and Thought. New Haven, 1992. P. 78-81.
9 Balard M. Les Latins en Orient: Xle—XVe socles. P., 2006. P. 162—167.
10 SmailR. C. Crusading Warfare 1097—1193. Cambridge, 1956. P. 40—63.
11 Prawer J. The Latin Kingdom of Jerusalem. European Colonialism in the Middle Ages.
L., 1972. P. 524.
12 Потому я воздерживаюсь от того, чтобы проводить границу между различными кате¬
гориями латинян, или между франками, с одной стороны, и крестоносцами и палом¬
никами — с другой. Однако такое различение иногда появляется в источниках того
времени. См., напр., примеч. 47, 50.
13 Menache S. Emotions from the Holy Land — The First Crusader Kingdom // Proceedings of
the Huesca Conference/Ed. L. G. Guijarro (в печати).
14 Такое название дал своей книге Дж. Годфруа. См. : Godefroy J. 1204: The Unholy Cru¬
sade. Oxford, 1980. См. более свежие исследования Четвертого крестового похода: An¬
drea Л. J., Moore J. С. A Question of Character: Two Views on Innocent III and the Fourth
Crusade // Innocenzo III: urbs et orbis/Ed. A. Sommerlechner. Rome, 2003. P. 525—585;
AngoldM. The Fourth Crusade: Event and Context. Harlow, 2003.
15 См., напр.: Kennan A. E. Innocent III, Gregory IX and Political Crusades: A Study in the Dis¬
integration of Papal Power // Reform and Authority in the Medieval and Reformation Church
/Ed. G. F. Lytle. Washington, 1981. P. 17-32; Kennan A. E. Innocent III and the First Political
Crusade: A Comment on the Limitations of Papal Power//Traditio. 1971. T. 27. P. 231-249.
16 Schein S. Fideles Crucis: The Papacy, the West, and the Recovery of the Holy Land (1274—
1314). Oxford, 1991. P. 15-50.
578
I 11 им 11 мо классической работы Throop P. A. Criticism of the Crusade — A Study of Public
< >i>inion and Crusade Propaganda. Amsterdam, 1940 (2nd ed. Philadelphia, 1975); см. так-
i.r Siherry E. Criticism of Crusading 1095—1274. Oxford, 1985.
hvtiar B. Z. Crusade and Mission: European Approaches toward the Muslims. Princeton,
l‘>84. P 136-154.
■’ о питие и се последствиях см. сборник, изданный под редакцией Б. Кедара и осо-
пгпио сю статью: Kedar В. Z. The Battle of Hattin Revisited // The Horns of Hattin.
Icmsalem, 1992. P. 190—207, а также другую статью: Hamblin W. J. Saladin and Muslim
M Hilary Theory// Ibid. P. 228—238.
" Ralph of Dicelo. Opera Historica, in Chronicles and Memorials of the Reign of Richard I,
К S./Ed. W. Stubbs. L., 1865. Vol. 2. P. 60-62.
1 Gniboi's A. Le рё!епп occidental en Terre sainte au Moyen Age. Paris-Bruxelles, 1998.
P 138-139, 144-151.
() ираждебном отношении первых крестоносцев к восточным церквям и их адептам,
< оиершенно противоречащем папской политике см.: Hamilton В. The Latin Church in
I lie C Yusader States: The Secular Church. L., 1980. P. 159—211.
‘1 hmominatus, Tractatus de locis sanctis et statu terrae Hierosolymitanae // Drei mittelalter-
Iiclie Pilgerschriften/ Ed. W. A. Neumann (iOsterreichische Vierteljahrsschrift fur Katolische
Ihcobgie. Wien, 1866. T. 5). P. 258-274.
1 О Жаке де Витри, его сочинениях и его отношении к мусульманам см.: Bird J. The
Historia Orientalis of Jacques de Vitry: Visual and Written Commentaries as Evidence of a
Icxl’s Audience, Reception and Utilization// Essays in Medieval Studies: Proceedings of the
Illinois Medieval Association 20 (2003). T. 20. P. 56—74; Idem. Crusade and Conversion after
(he Fourth Lateran Council: James of Vitry’s and Oliver of Paderbom’s Missions to Muslims
Reconsidered// Ibid. 2004. T.21. P.23-47.
’1 Eernando Ortega. La paz у la guerra en el pensamiento augustiniano// Revista espanola de
dcrccho canonico. 1965. T. 20. P. 5—35.
'■ Jacques de Vitry. Sermones Vulgares // Analecta Novissima/ Ed. by J. B. Pitra. P., 1888.
Vol. 2. P. 419-420.
■' О его участии в осаде Дамиетты см.: Francis D. Oliver of Paderbom and his Siege Engine
at Damietta //Nottingham Medieval Studies . 1993. T.37. P. 28-32.
’H Oliverus Paderbomensis Historia Damiatina/Tr. John J. Gavigan. Philadelphia, 1948. P. 12—39.
Menache S. Religious Symbols and Royal Propaganda in the Late Middle Ages: The
Crusades // Ideologic et Propagande in France/ Ed. M. Yardeni. P., 1987. P. 55—61.
Имеется в виду Бейбарс, мамлюкский султан Египта и Сирии в 1260—1277.
и Bastard A., de (ed.) La со1ёге et la doleur d’un templier en Terre Sainte // Revue des langues
romanes. 1974. T. 81. P. 356—359.
” О неудачах крестовых походов Людовика Святого см.: Richard J. Roi d’un France
f£odale, soutien de la Terre sainte. P., 1983. P. 217-254, 531-569; Le Goff J. Saint Louis.
P, 1996. P. 188-207, 290-295.
II Jeanroy A. Le troubadour Austore d’Aurillac et son sirvent6s sur la sep^me croisade // Ro-
manische Forschungen. 1907. Bd.32. P. 81 ff..
14 Willebrandi Peregrinatio // Laurent Peregrinatores... P. 184—189.
35 The French Text of the Rule of the Order of the Knights Templar. Wbodbridge, 1989. P. 24—25.
3ft Die Exempla des Jacob von Vitry / Ed. G. Frenken // Quellen und Untersuchungen zur
lateinischen Philologie des Mittelalters. Miinchen, 1914. Vol. 1. №. 72. P. 133.
37 Jacobus Vitriacensis Historia Orientalis/Ed. F. Moschus. Douai, 1597. P. 134—135.
38 Radulphus Niger De re militari et triplici via peregrinationis Jerosolimitane/ Ed. L. Schmugge.
Berlin, 1977. P. 186-187, 193-194.
39 Иерархические статуты тамплиеров, например, запрещают рыцарям принимать ванну без
ясного на этот счет разрешения их начальников. См.: The Rule of the Templars, [144]. P. 55.
40 Le GoffJ. La civilisation de 1'Occident medieval. P., 1965. P. 438—439.
41 См. примеч.11
42 The Rule of the Templars. P. 75.
43 Согласно Анжелике Николау-Коннар, на франкском Кипре возникла новая иден¬
тичность «киприотов» (Kipriotes) — под этим общим наименованием скрывались раз-
личные этнические группы. Однако для того чтобы принадлежать к этой идентично¬
сти, не обязательно было переходить в другую веру, — согласно автору это случалось
редко, но большое значение имела общая идентификация со страной См.: Nicolaou-
Konnari A. Greeks // Cyprus. Society and Culture 1191—1374 / Ed. A. Nicolaou-Konnari &
C. Schabel. Leiden, 2005. P. 45.
44 Barber M. The New Knighthood: A History of the Order of the Temple. Cambridge, 1994.
P. 227.
45 Более того, тамплиеры Арагона сбежали на мусульманскую территорию в 1307 и 1308
гг. и совершили это поступок при исключительных обстоятельствах — им угрожали
судом. Даже тогда они не считали, что их изгнание будет вечным. Благодарю Маль¬
кольма Барбера за то, что сообщил мне этот пример.
46 Согласно Имад-ад-Дину, секретарю и канцлеру Саладина, мусульманский вождь и
его ближайшие последователи были убеждены, что военно-рыцарские ордена (там¬
плиеры и госпитальеры) были основной причиной христианского осквернения Свя¬
той Земли, так что Саладин не только приказал казнить тамплиеров, но и с радостью
присутствовал при их казни в тюрьме. См.: ‘Imad-ad-Din al-Isfahan!. Conquete de la
Syrie et de la Palestine par Saladin, tr. H. Masse. P., 1972. P. 30—31; La Continuation de
Guillaume de Туг (1184-1197)/ Ed. M. R. Morgan. P, 1982. P. 87-88.
47 Menache S. Contemporary Attitudes Concerning the Templars’ Affair: Propaganda Fiasco?
//Journal of Medieval History. Amsterdam, 1982. T.8. P. 135—147.
48 Усама ибн Мункыз. Книга назидания. Пер. И. Ю. Крачковского. М., 1958. С. 211, 217.
49 Согласно мусульманскому закону, исповедующие монотеизм пользуются специ¬
альным статусом, поскольку они не включены в категорию неверных. Поэтому
христианам и евреям, а также приверженцам зороастризма разрешалось проживать
обособленными коммунами под защитой властей. Однако, они были обязаны пла¬
тить специальные налоги, и на их права налагались специальные ограничения См.:
«Dhimma» // The Encyclopaedia of Islam (new ed.). Vol. 2. P. 227—231; and «People of the
Book» // Encyclopaedia of the Qur'an. Vol. 4. P. 36—43.
50 Riley-Smith J. Government and the Indigenous in the Latin Kingdom of Jerusalem //
Medieval Frontiers: Concepts and Practices /Ed. D. Abulafia and N. Berend. Aldershot,
2002. P. 126-131.
51 Усама ибн-Мункыз. Книга назидания...С. 208—209.
52 Ludolph of Sudheim Description of the Holy Land and of the Way Thither / Tr. A. Steward.
L., 1895. P. 54.
53 Freidan \bn Ackers//Freidanks Bescheidenheit. Leipzig, 1878. P. 125-131.
54 Burchard de Mont-Sion. Descriptio Terrae sanctae/ Ed. J. С. M. Laurent // Peregrinatores
medii aevi quatuour: Burchardus de Monte Sion, Ricoldus de Monte Crucis, Odoricus de
Foro Julii, Willebrandus de Oldenburg. Leipzig, 1864. P. 91. См. также: GraboisA. Christian
Pilgrims in the Thirteenth Century and the Latin Kingdom of Jerusalem: Burchard of Mount
Sion // Outremer: Studies presented to Joshua Prawer. Jerusalem, 1982. P. 285—296.
55 Ludolph of Sudheim. Description of the Holy Land. P. 58—59.
56 Leopold A. How to Recover the Holy Land: Crusade Proposals of the Late Thirteenth and
Early Fourteenth Century. Aldershot, 2000; PaviotJ. Comment reconquerir la Terre Sainte et
vaincre les Sarrasins? // De gesta per Francos: Etudes sur les croisades didi£es k Jean Richard
/ Eds. M. Balard, B. Z. Kedar and J. Riley Smith. Aldershot, 2001. P. 79-85. Menache S.
Clement V. Cambridge, 1998. P 101-119.
57 Guillaume de Boldensele. Liber de quibusdam ultramarinis partibus et praecipue de Ter¬
ra sancta/Ed. D. Deluz. P, 1974. P. 243. См. также: Grabois A. Les pelerins occidentaux
en Terre sainte et Acre: d’Accon des croises a Saint-Jean-d’Acre// Studi Medievali. 1983.
\bl. 24. P. 247-264.
58 Ludolph of Sudheim. Description of the Holy Land... P 56.
59 См. примеч. 31.
60 См., напр., использование августиновских аргументов Жаком де Витри в целях
оправдания насилия против неверных. См. выше, примеч. 25—26.
61 См. примеч. 2.
580
РожеШартье
Воск и пергамен.
Бодри Бургейский, аббат и поэт
В XXV главе первой части «Дон Кихота» странствующий ры¬
царь и его оруженосец проходят через унылые пустоши
Сьерра-Морены. Дон Кихот охвачен желанием написать
письмо даме сердца. Но как это сделать без бумаги, кото¬
рая запечатлеет стихотворное послание? «Раз у нас нет бу¬
маги, мы могли бы написать его как древние, на листьях деревьев
или на восковых табличках; однако найти их здесь так же трудно,
как и бумагу»1. В следующей главе мы увидим, как идальго преодо¬
лел эту трудность. Для нас же здесь важно восприятие Сервантесом в
1605 г. восковых табличек как атрибута весьма далекого прошлого,
времени древних. Подобным же образом и Педро Мексия в 1540 г. в
своем сочинении «Поучительные заметки о разном» (Silva de varia lec-
cion) описывал таблички из воска, «tablicas enceradas» как материал для
письма у древних, «los antiguos»2. В этом противопоставлении людей
Нового времени, пользующихся пером и бумагой, грекам и римлянам,
которые писали стилем по воску, совершенно упущена из виду эпоха
Средневековья, где восковые таблички были главным средством для
письма. В напоминание об этом есть даже поэт, посвятивший свои со¬
чинения писчим материалам и самой практике письма.
Он называл себя Бодри, и знаем мы о нем не много. Он родился в
Менг-сюр-Луар в 1045 или 1046 г. Между 1078 и 1082 гг. его называют аб¬
батом богатого и влиятельного бенедиктинского монастыря Сен-Пьер
де Бургей. Он оставил его в 1107 г., чтобы стать архиепископом Доля, и
вступил в многочисленные распри с собратьями-епископами, со своим
капитулом и с папским легатом. В последние годы жизни он удалился
в приорат в Нормандии, прилежавший к Дольской церкви. Аббат был
путешественником и побывал во многих бенедиктинских монастырях
Нормандии и Англии. Но он был также и поэтом. Собственно говоря, не
только поэтом, потому что он написал в прозе жития святых, рассказы о
чудесах, хронику первого крестового похода, трактат о доброй смерти. Но
581
особенно ему нравилась игра со стихотворной формой, о чем свидетель¬
ствуют 256 поэм, собранных в рукописи Ватиканской библиотеки Reg.
Lat. 1351 (V), переведенной и изданной Жан-Ивом Тийетом3. Краткие
или пространные, поэтические композиции Бодри Бургейского являлись
ученой поэзией, написанной на латыни метрическим стихом, в разноо¬
бразных жанрах: послания, сатиры, гимны, эпопеи, эпитафии и т. д.
Но мы будем говорить о творениях Бодри, придерживаясь иного
критерия, обнаруженного по прочтении страницы книги Э. Курциу-
са. В главе, посвященной метафорам книги, он цитирует несколько
строф, которые аббат адресует своим таблицам, своему стилю и сво¬
им переписчикам4. Благодаря переводу и публикации Жан-Ива Тийе-
та мы можем в полной мере осмыслить вещественные составляющие
письма, неоднократно описанные в поэмах Бодри, и, кроме того,
путь, проделываемый его стихотворным текстом от сочинения к запи¬
си и от обнародования к восприятию.
Сочинение и запись
В поэмах Бодри говорится о трех видах материалов, на которых делает¬
ся запись: воск табличек, пергамен письма или книги, камень для эпи¬
тафий. Но его собственные писания, за редкими исключениями, всег¬
да связаны с табличками и стилем. В поэмах, привлекших внимание
Э. Курциуса, а затем R Ричарда и М. Роуз5, Бодри подробно описывает
основу, на которую он наносит свои стихи. В «Шутливой поэме о та¬
бличках» (Ludendo de tabulis suis) [12] он воспевает красоту маленьких
зеленых табличек, связанных ремешками и хранимых в мешочке, ко¬
торые останутся с ним даже после его кончины: «Пусть ваша со мною
игра продолжается вечно; иначе говоря, пусть я никогда не разлучусь с
табличками. Я буду жить рядом с вами; вы же живите рядом со мной.
Пусть в конце нас примет общая могила. Аминь»6. На восьми таблич¬
ках, сложенных в кодекс, Бодри записывает до 112 стихотворных стро¬
чек: «В высоту ваша страница едва вмещает восемь стихов; в ширину —
едва гекзаметр; однако в вас всего восемь таблиц, что дает дважды две
и десять страничек — ибо внешние стороны не покрыты воском, по¬
этому из восьми выходит четырнадцать. Итого они содержат дважды
шесть и сто стихов: вот что делает множество страничек»7.
Этот дорогой для Бодри предмет заставляет нас вспомнить о блок¬
нотах из табличек, покрытых зеленым воском, из Бове и из Осло, най¬
денных и описанных Элизабет Лалу8, или о шести флорентийских та¬
бличках, изученных и опубликованных Армандо Петруччи в 1965 г.9
Скрепленные между собой корешком из пергамена, эти шесть табли¬
чек (которых в изначальном кодексе было, несомненно, больше) пред-
582
« i.mimior собой полиптих, в котором тосканский купец в конце XIII
и >щ п Iюримх десятилетиях XIVв. записывал, очевидно, во время ярма-
I м н it 111ампани, свои подсчеты, покупки тканей и денежные займы.
И поэме «К табличкам» (Ad tabulas) [196], которая написана в фор¬
ме разговора с табличками на манер латинских авторов10, Бодри обе-
in.и* г восстановить «истощенные силы» этих «прекрасных дам»: «Не
и Min, кем или чем разорваны соединявшие вас ремешки, но думаю,
II и> ущерб причинила старость. Ваша болезнь будет нами с любовью
м течена, я на свои средства заменю ремешки. Воскже стар, почернел
ом ризи, и этот старый воск портит ваш вид. Из-за этого меньше ваша
нривпекательность для пишущего, вы как будто раздраженно оттал¬
киваете грифель. Потому я приготовлю зеленый воск вместо черного,
чнЮы ваш облик радовал писца»11.
Маленькие таблички, столь любимые Бодри — подарок: «Тот, кто
mi к вас послал — то есть аббат Се — догадливо послал птицу плачущему
реиепку»12. В его поэмах таблички действительно часто выступают по¬
дарком, который посылают, вручают или обещают в знак дружбы. Бодри
получил их не только от аббата Се, но также и от Бернара («О благодар-
I юсти за таблички» (Pro tabulis gratiarum actio) [144]), и Эд пообещал сде-
нлп» то же, как только найдет посланника («К тому, кто пообещал мне
таблички» (Ad eum qui tabulas ei promiserat) [105]). И наоборот, восковые
таблички — дар, часто обещаемый или приносимый самим Бодри: на¬
пример, монахине Аньес («Таблички, которые я тебе обещал, которые
тебе нужны, я отправлю, когда смогу, но сейчас у меня их нет»13), Гитер-
м у, который как бесчестный вымогатель (improbus exactor) заставил Бо¬
дри отдать таблички, которые он, по-видимому, считал своими («К тому,
кто выманил у меня таблички» (Ad eum qui tabulas ab eo extorsit) [148]),
или Раулю Майскому («Я послал бы тебе прекрасные таблицы, если бы
захотел. Я не хочу посылать их, отдам при встрече» [205])14.
То, что восковые таблички столь желанны и считаются дорогим
подарком, объясняется просто: именно на воске, или, вернее, в вос¬
ке (ибо, как замечают Ричард и Мэри Роуз, «one writes in, not on, a
wax surface») авторы записывают свои тексты, которые затем будут
перенесены писцом на пергамен. Ничто не раскрывает эту общую для
писателей-монахов XII в. практику15 лучше, чем упреки Бодри своему
переписчику Жерару: «Я бы приложил еще поэму к поэмам, если бы
оставалось место на таблицах. Но я заполнил свои таблицы, пока ты ле¬
нишься, пока ты медлишь перенести написанное на воске. Чтобы очи¬
стить воск, перепиши мое творение, стряхни ретиво свою привычную
лень» («К моему писцу Жерару» (Ad Girardum scriptorem suum) [9])16.
Таким образом, установлено главное отличие между сочинением и
передачей текста. У Бодри сочинение поэм всегда обозначается словами
componere, cantare или dictare, где последний глагол вовсе не предпола¬
583
гает диктовки текста вслух17. В поэме, открывающей сборник, «Утеше¬
ние своей книгой от завистников» (Contra obtrectatores consolatur librum
suum) [1], Бодри, говоря о себе, замечает, что «такие стихи сочинял по
ночам или верхом на лошади»18, иначе говоря, в ситуациях, когда пи¬
сать невозможно или по меньшей мере затруднительно. Сочинение, та¬
ким образом, должно целиком совершаться в мыслях и в памяти, но у
Бодри оно чаще всего предполагает черновые записи на воске, которые
можно выскабливать и исправлять. Аббат-поэт из долины Луары иде¬
альным образом иллюстрирует утверждение Ричарда и Мэри Роуз, со¬
гласно которому «восковые таблички как основа для письма служили
письменной цивилизации Запада дольше, чем бумага или пергамен, и
более тесно соотносились с литературным творчеством»19.
Запись на табличках недолговечна. Чтобы поэмы можно было от¬
править другу или собрать в книгу (которая обозначается словами
liber, libellus или codex), они должны быть переписаны на пергамен.
Такую задачу Бодри описывает как искусство, требующее особого ма¬
стерства, и как работу, заслуживающую награды. Юный (puer) Готье,
«сведущий в каллиграфии» — художник, который искусно следует
указаниям Бодри по украшению рукописи его поэм: «Я распорядился
сделать заглавные буквы медью, чтоб если не смысл, то материя при¬
дала книге ценность (быть может, арабы прислали к нам сюда золото,
которым сияют начальные буквы); другие инициалы — красным и зе¬
леным цветами, чтобы все произведение расцвело чудесным образом,
чтобы тех, кого не привлечет глубокое изречение, привлек хотя бы
вид кодекса»20. Как отмечает Жан-Ив Тийет, именно таким образом
оформлена рукопись из Ватиканской библиотеки.
В поэме «К моему писцу» (Ad scriptorem suum) [84], адресованной
Гуго, другому переписчику рукописи, Бодри подробно описывает все,
что тому причитается, если он будет быстро и хорошо работать. Как
это часто бывает, вознаграждение состоит из денежной платы (pretium)
и нескольких подарков: сыр, поездка в Рим («На свои средства я хочу
взять тебя в Рим, чтобы ты развеял мои заботы беседой. Ты вдвойне
ощутишь выражение моей любви, когда я буду радоваться меду твоих
слов») и прославление («Я сохраню твое имя в веках, если мои стихи
приведут кого-нибудь к вечности»)21. Логика дара, предполагающая
дружеские отношения, пересекается здесь с логикой договора, требую¬
щей вознаграждения за труды. Как показала Натали Земон Дэвис, та¬
кая практика обычна для древних обществ, которые без противоречий
сочетали выплату долгов и расточение щедрот, жалование и подарки22.
Разница между сочинением и записью, между рукой автора и ру¬
кой переписчика столь явна, что это преобразование сообщает запи¬
санному тексту особую ценность. Так, в письме, адресованном некой
монахине по имени Констанция, где Бодри предлагает «договор люб¬
584
им» (loedus amoris), который должен соединить их сердца («Да будут
и.ими сердца соединены, но наши тела разлучены»), он подчеркивает,
чю сам записал (scribere) сочиненную им (dictare) поэму-послание:
11 рочти одна до конца мои стихи, прилежно вникая. Прочти: все, что
«■< I к писала рука друга; писала рука друга, и сочинял тоже друг; запи-
» ашпмй сложил поэму» [200]23.
1см не менее, Бодри очень редко предстает пишущим пером на пер-
ммспс. Металлический стиль, которым он прочерчивает буквы в воске
• моих табличек — единственный упоминаемый им писчий инструмент.
И и роико-комической ламентации, обращенной к сломавшемуся сти-
||ю («Великий плач о сломанном грифеле» (De graphio fracto grauis dolor)
|‘Г>|К Бодри скрупулезно описывает процесс изготовления этого предме-
I л, требующий «ловкости и мастерства» от ремесленника, и горько опла-
к минет утрату стиля (называя его stilus или graphium), которым пользовал¬
ся и течение девяти лет: «Вот из моей руки, мой стиль, ты выскользнул!
Чем буду я так же тонко бороздить мой воск? И какой стиль так подойдет
к моим табличкам?»24. В идеальной жизни, о которой Бодри мечтает в по¬
эме «Об удовлетворении моих желаний» (De sufficientia uotorum suorum)
11261, стиль и таблички — все, что ему нужно для счастья25.
Память и стихи
11оэтическое творчество, которое, по словам Мэри Каррутерс, заклю¬
чается в работе памяти по поиску словесного и тематического мате¬
риала (res) и составлении из него (collectio) новой композиции26, та¬
ким образом, оказывается тесно связанным с записью на восковых
табличках. Память часто описывается как собрание табличек («tabulae
memoriae») — вплоть до Гамлета, которому нужно стереть с «таблиц
памяти» («tables of [his] memory») все ненужные сведения, чтобы на
них остались только слова призрака: «Помни обо мне»27. Однако та¬
блички, будучи излюбленной основой, не всегда необходимы в про¬
цессе поэтического творчества, использующего идеи и текстовые
фрагменты, хранящиеся в памяти28.
Память также играет значительную роль в распространении стихов.
Поэт — это певец (cantor), чей голос и дыхание живут в песни. Обыч¬
ным, ожидаемым способом их «публикации» является декламация,
основанная на запоминании текста. В этом упражнении есть свои вир¬
туозы: таков Годфруа Реймский, поэт, умерший в 1095 г., которого Бодри
восхваляет за искусство речи («К Годфруа Реймскому» (Ad Godefredum
Remensem) [99]): «Кроме того, ты обладаешь талантом, в котором пре¬
восходишь всех, кто что-либо читает. Что бы ты ни читал, звучание твое¬
го голоса всем нравится, что бы ты ни произнес; ибо ты так подчиняешь
585
звуки словам и слова звукам, что одно с другим не расходится»29. Своим
искусством Годфруа воздает должное как собственным произведениям,
хранящимся в памяти, так и сочинениям своих собратьев, когда-либо
им услышанным: «Наконец, то, что ты сочиняешь, а также и то, что од¬
нажды услышишь, всегда можешь повторить живой речью»30.
Такая способность указывает на усвоение меморативной техники,
которого требует любая интеллектуальная практика. В юном Пьере Бо¬
дри восхищает точность его памяти: «То, что ты читаешь или слышишь,
столь точно передаешь по памяти, что из твоего пересказа ничто не
ускользнет» («К мальчику, наделенному удивительным талантом» (Ad
puerum mirandi ingenii [ИЗ])31). Исключительность Пьера состоит, несо¬
мненно, в том, что если запоминание «ad res», сути без дословного заучи¬
вания, считалось достаточным, то он мог воспроизвести текст буквально
и в полном объеме. Это прекрасная способность, но она может привести
и к автоматическому, неосмысленному повторению заученного.
К какому типу памяти обращались метрические поэмы Бодри и дру¬
гих аббатов-поэтов? Сама форма гекзаметра, как кажется, требует со¬
хранения текста таким, каким его сочинил автор, чтобы его «мелодия»,
иначе говоря — чередование долгих и кратких звуков, не была наруше¬
на при воспроизведении. В поэме, приглашающей Авита навестить его
как можно скорее, Бодри говорит об удовольствии точной декламации
на два голоса: «Приходи же, дитя, чтобы вместе радоваться в саду, и в
радостном уголке наши души воспрянут. Ты ли будешь петь свои песни,
я ли свои, сольем наши голоса под неторопливые струны» («К Авиту,
чтобы пришел ко мне» (Ad Auitum ut ad eum ueniret) [129])32.
Однако, ссылаясь на образцы устной поэзии, как эпической, так
и лирической33, можно предположить, что метрическая форма допу¬
скает такое запоминание и декламацию, где одно слово или стих мо¬
жет заменяться другим при условии четкого соблюдения чередования
дактилей и спондеев, задающих ритм гекзаметра. Бодри стремился
сообщить устойчивую форму своим поэмам, а также упорядочить их
логически и эстетически в заботливо составляемой им книге (liber).
К сожалению, мы ничего не знаем о том, как они воспринимались,
заучивались и декламировались читателями и слушателями.
Книги и их читатели
Восковые таблички — не единственная основа для письма, присутству¬
ющая в поэмах Бодри. В них также упоминается пергамен в трех фор¬
мах: книга, грамота, письмо. Словами liber и codex обозначаются как
сборник самих поэм, переписанных и украшенных писцами, нанятыми
Бодри, так и книги, которые он или другие читают, перелистывают, с
586
м норм ми сверяются. В поэме, адресованной Годфруа Реймскому [99],
ни I.ж описывает собственную манеру сочинения: «Сочинительство
иисгрист притупившееся жало ума, ибо сочиняя я часто обращаюсь к
I ши нм» и. Сочинение в уме, в памяти, подкрепленное записью на та¬
йничках, не исключало присутствия книг, которые Бодри мог найти в
оно ипотеке своего монастыря. Он рекомендует ее Жерару из Лудэна:
Я узнал место, дающее цветущий досуг, полное книг, грамот и разных
учпюстсй». Это место — Бургей. Жерар приглашен присоединиться к
монашеской общине, книжными богатствами которой он сможет вос-
i к шмонаться: «Науки, разбросанные по огромному миру, которых ты
нмкчнь, ждут тебя, заполняя хранилища нашего монастыря». («К нему
ас, ч тобы стал монахом» (Ad eundem ut monachus fiat) [77])35.
Книги, которые хранились в библиотеках, также дарились и выдава¬
нием ia время. Такая циркуляция довольно рискованна. Бодри отдал одну
пз своих книг настойчивому просителю и сомневается, что она к нему
вернется: «О, если бы он действительно поклялся, что вернет мне Оби¬
лия, которого выманил подлым обманом!» («К тому, кто выманил у меня
Овидия» (Ad eum qui ab eo Ovidium extorsit) [111])36. Тот факт, что одол¬
женная книга — манускрипт с поэмами Овидия, имеет особое значение в
сборнике, насыщенном цитатами из латинских поэм и подражаниями ла¬
ги неким авторам: Вергилию, Горацию, Ювеналу, Персию, Лукану и само¬
му Овидию. Столь хорошее знание латинской поэзии заставляет думать,
что Бодри посещал одну из соборных школ, где во второй половине XI в.
началось изучение древних авторов. Они предоставляют Бодри набор си¬
туаций, фигур и отношений, на которых выстроены его стихи, поэтому их
нельзя читать как описание действительно пережитых событий37.
Знакомство с книгами должно было происходить одновременно с об¬
учением письму на табличках. Юному Жеро Бодри наказывает писать и
читать одновременно: «Он мое любимое дитя, радующее меня более всех
других детей, который свое дарование прилагает к табличкам. Если жела¬
ешь мне нравиться — желай этого, Жеро! — следуй прилежно книгам и та¬
блицам. Листай, перелистывай книги, спрашивай, переспрашивай, о том,
чего не знаешь, сочини что-либо достойное, чтобы прочесть собратьям»
(«К Жеро» (Ad Geraldum) [197]38). Советы, данные Жеро, соотносятся с
двумя способами восприятия текста: на слух, с голоса декламатора, рас¬
сказчика, чтеца; через индивидуальное чтение письменного текста.
Поэмы Бодри, как и поэмы Жеро, сочинялись для того, чтобы чи¬
тать их вслух, петь и слушать. Однако это их предназначение не ис¬
ключало чтения про себя. Глагол perlegere означает у Бодри вдумчивое
чтение, которого он ждет от некоторых адресатов своих поэм. С этим
он обращается к Эмме, монахине и учительнице, от которой ждет кри¬
тических замечаний: «Тебе ныне вверяю всю нашу книжицу, чтобы ты
внимательно прочла, заботливо просмотрела; чтобы голосом Сивиллы
587
Эмма ответила вопрошающему, перечитала, восславила, исправила,
дополнила» («Эмме, чтобы прочла мое творение» (Emme ut opus suum
perlegat) [153])39. Так же дело обстоит с Констанцией, которой он, как
мы видели, предлагает «договор любви» в письме, написанном соб¬
ственноручно. Дама Констанция в воображаемом Бодри ответе пред¬
стает именно той читательницей, которой он жаждет: «Я прочла с при¬
лежным вниманием вашу грамоту и прикоснулась обнаженной рукой к
вашей песни. Дважды и трижды и четырежды я разворачивала свиток,
и не могла насытиться каждой деталью. Эта книга мне дорога, еще до¬
роже сказанное, потому я провела день, читая и перечитывая» [201]40.
Из этой поэмы Бодри явствует, что один и тот же объект — пись¬
мо, адресованное Констанции, — может быть обозначен по-разному:
carta, volumen, liber, и, как увидим далее, pagina. Данное напоминание
полезно иметь в виду во избежание перевода поэтического текста в
строго документальной манере, особенно если дело касается эпохи,
когда слово volumen обозначает уже не только свитки древних, но ста¬
новится синонимом слова liber и используется как эквивалент слова
codex в колофонах и библиотечных каталогах41. Между документаль¬
ными терминами и словами стихотворного текста всегда существуют
некоторый смысловой зазор и игра.
Чтение, которое Бодри приписывает Констанции, не просто вни¬
мательное перечитывание в одиночестве, но процесс, захватывающий
тело и чувства: «Я прижала к себе и положила под левую грудь листок,
ибо говорят, что так ближе к сердцу. Если бы я могла приложить к серд¬
цу ваши свитки, я бы прижала их к сердцу, не к груди. Наконец, обесси¬
лев, я вверила свои члены ночному покою, но любви неведом ночной
покой. На что я только не надеюсь? На что мне не позволено надеяться?
Книга вызвала надежду, ночь дала досуг. Во сне я бессонна, ибо страни¬
ца ваша, положенная на грудь, выжгла мое нутро»42. Столь эмоциональ¬
ное чтение приводит Констанцию в совершенное смятение чувств, к
телесным и душевным порывам, присущим скорее читательнице рома¬
нов Ричардсона, чем монахине XI в., даже если иметь в виду, что эта мо¬
дель восходит к античности43, и что Констанция Бодри является прежде
всего поэтическим творением. Тем не менее такая эмоциональность за¬
ставляет воздержаться от соблазна свести все многообразие прочтений
этого пассажа, прямых и метафорических, к упрощенной типологии.
Бодри ничего не говорит о том, как происходит такое уединен¬
ное чтение стихов и книг. Было ли это молчаливое чтение или чтение
вслух? Впрочем, как утверждают Гульельмо Кавалло44, Армандо Пе-
труччи45 и Франко Алессио46, это противопоставление, возможно, не
столь принципиально, как принято было считать после работ Пола
Зенгера47. Три способа чтения сосуществовали в Средние века, и, по
словам Армандо Петруччи, они характеризуют либо разных читателей,
588
-mho |>;пиые техники, применявшиеся одним читателем: «молчаливое
•| mine, in silentio; чтение тихим голосом, так называемое бормотание
|win пережевывание, служившее основой медитации и подспорьем для
ипомимания; и, наконец, чтение громким голосом, которое требова-
'!*», как в Античности, владения особой техникой и было весьма близ-
I п к нитургической декламации и пению»48.
' )щ различные способы чтения могли использоваться для разных
МГ1КЧК Чтение служит прежде всего накапливанию ресурсов, полезных
и iочинительстве. В поэме, описывающей идеальную жизнь, Бодри
упоминает инструменты такого накопления: «Ни в книгах, ни в пер-
ымпю у меня нет недостатка, читая, выпишу на пергамен, что нужно»
II ?и\44. Их хранение, в данном случае доверенное записи, может быть
ink же целиком основано на запоминании, в ходе которого материал,
подлежащий архивации, распределяется по алфавитным системам, ну¬
мерованным перечням и архитектурным отсекам, структурирующим
память. Еще одной целью чтения является медитация (meditatio), в ходе
которой прочитанный текст соотносится с другими, обнаруженными
на «таблицах памяти». Если чтение ради запоминания может быть как
молчаливым, так и с проговариванием текста или чтением вслух, без
Оолыпой разницы для результата, то чтение, отходящее от линейности
текста, требует тишины и концентрации. Такое чтение, очевидно, боль¬
ше применимо к ученым текстам, чем к поэтическим упражнениям, чей
метрический строй рассчитан на голос, звучащий вслух или внутри чи¬
тающего. Бодри, чье творчество принадлежит к письменной культуре,
уже претерпевающей изменения, но еще не затронутой преобразова¬
ниями XII и XIII вв., разумеется, не упоминает приемы, которые будут
характерны для схоластического чтения. Для него чтение поэм всегда
предполагает их медленную и внимательную дешифровку, дающую воз¬
можность услышать — самому читающему или кому-то еще — мелодию
стиха, даже если адресаты читают их про себя.
Сочинения об умерших
Последний тип основы для письма, встречающийся у аббата с бере¬
гов Луары — камень, на который наносятся надгробные эпитафии. В
рукописи с поэмами Бодри содержится 91 эпитафия, большинство из
которых не предназначаются для гравировки на надгробии — напри¬
мер, шесть эпитафий Цицерону. Они принадлежат к жанру сочинений
на чью-либо смерть, который имитирует надгробные эпитафии, вдох¬
новляется ими и выходит за их рамки50. Бодри использует и еще один
вид сочинений об умерших: погребальные энциклики или свитки
(rotuli). Шесть раз он вписывает свои собственные стихи в свиток пер¬
589
гамена, который переходит от одной общины к другой после смерти
аббата. В двух случаях он сожалеет о многословии предыдущих авто¬
ров, которые уводят жанр от присущей ему направленности (а имен¬
но — молитв за душу усопшего и выражения сочувствия его братии) и
зря расходуют столь редкий и дрогой материал, как пергамен.
В погребальном свитке аббата Ноэля [14] он обращается к авторам,
которые будут писать после него, что является классической темой
rotuli: «Многие в этом свитке с волнением начинают ряд изречений
от Адама [...] Я бы до изнеможения сочинял стихи для Ноэля, если бы
обилие стихов могло помочь верующему; но поскольку многословие од
не принесет пользы, прошу, оставим их легкомыслие. Проявив усердие
в молитвах, кратко укажите, откуда вы. Пусть строгое перо не ведет к
растрате пергамена»51. Похожим образом он сожалеет о невоздержан¬
ности пера в свитке Рено Майского: «Этот свиток содержит чрезмер¬
ное множество речей, которые я пропускаю без замечаний, как пустя¬
ки. Но было бы достойным поберечь небольшой пергамен»52.
Именно эта экономия вела к использованию восковых табличек
для записей, обреченных на стирание. И потому с появлением бумаги,
менее дорогой основы для письма по сравнению с пергаменом, они
стали редкостью, хотя и не исчезли окончательно. По меньшей мере,
Коваррубиас в своем сочинении «Сокровища кастильского языка»,
вышедшем в 1611 г., увязывает сокращение письма по воску именно с
изобретением бумаги: «До того, как изобрели бумагу и чернила, писа¬
ли на восковых табличках, и острием процарапывали буквы в воске»53.
Действительно, как показала Элизабет Лалу, с развитием производства
бумаги королевские и муниципальные счетные палаты отказались от
восковых табличек, и парижские мастера переориентировались на
производство других деревянных предметов, среди которых больше
не было «табличек для письма»54.
Обмен речами
«Между друзьями существует тесный взаимный обмен, который
скрепляет дружбу», утверждает Бодри в поэме, адресованной Пайену
[223]55. Письменные принадлежности, или, что еще важнее, поэмы в
форме письма являются дружеским подарком или залогом дружбы, ко¬
торая требует взаимности. Адресовать кому-либо поэму значит для Бо¬
дри вызвать адресата на письменный диалог, rescribere. Именно этого
он ждет от Годфруа Реймского: «Так взаимная любовь побуждает меня
написать тебе кратко, чтобы побудить тебя написать мне много» [99]56.
Тем не менее, обмен посланиями всегда рассматривался как вре¬
менная и неполноценная замена встречи, визита, беседы (colloquium).
590
II i мил пиля Бодри вышло множество пассажей, это подтверждаю-
••mis Мюриель, монахине и поэтессе, он признается: «О, если бы он
• 11 miIж и! 11риди, умоляю, вожделенный миг новой искушенной беседы!
1м пи. роешь душу, много отвечая вопрошающему, и я, будучи спро-
N1. иным, много отвечу. Пока же между нами останутся наши общие
< и I s 11, да будет им вождем и спутником безмолвная вера» («Мюриэли»
t MihiHi) [ 137J)57. Своего друга, монаха Этьена, он просит как можно
• I «>рее по тратиться: «Письмо на этом листе приветствует тебя и на-
1м•Milliner, чтобы ты вернулся: Этьен, не медли, прошу, вернись, чтобы
мы ( тобой встретились, и нас сблизила новая беседа. Какою радостью
и.и юн мила бы судьба мои дни, если бы вдруг привела тебя! Один день
о. I и-бл мне кажется годом, тысяча дней с тобой — скудным и крат-
м Iм днем» («К Этьену, моему монаху» (Ad Stephanum monachum suum)
|*М)| ),,н. Двиту он пишет: «Мой Авит, приходи сюда ко мне, приходи по¬
пы и, со мною, чтобы наслаждаться изысканными беседами, радостно
проводить время» [129], и, как мы уже знаем, этим радостным время¬
провождением является совместная декламация стихов59.
()бмсну живыми словами в писаниях Бодри Бургейского отводится
ведущая роль60. Классическая метафора, представляющая слова куша¬
ньями, а поэму пиром, обретает в них всю полноту своего смысла61.
Декламация стихов по очереди, чтение книг вслух, ученые беседы co¬
il являли главное угощение на застольях: «Будут накрыты столы у му¬
дрого друга: он приглашает нас к трапезе, я ее жажду снова. В перечи¬
тывании разных книг найдешь лакомство, которое превосходит саму
сладчайшую манну [...] Всякий, кто зван к этой трапезе, скорее туда
поспешит: там философия дает свои сосцы. Приглашенный другом,
немедля пойду туда, отложив прочие дела и заботы; побегу, поспеш¬
но двигая старческие ноги, не стану затягивать дело свой задержкой.
Не буду печалить тех, кого должен обрадовать своим приходом и сво¬
ей беседой» («К тому, кто меня пригласил» (Ad ipsum qui eum inuitav-
erat) [208])62. За пиршественным столом, как и на восковых табличках,
«слова порхают» (verba volant). Удержать их может пергамен, или, что
еще лучше, добрая память друзей о беседе.
Примечания
1 «Y seria bueno, уа que no hay papel, que la escribi6semos, сото hadan los antiguos, en ho-
jas de £rboles о en unas tablitas de cera, aunque tan dificultuoso sera hallarse eso ahora сото
el papel» (Cervantes, M. de. Don Quijote de la Mancha. Barcelone. 1998. P. 282).
2 «En qu6 escrivian los antiguos, antes que huviesse papel, у de que manera» (Pedro Mexfa. Sil¬
va de varia lection. 1540 / Edicidn de Antonio Castro. Madrid, 1989. Vol. II. Tercera Parte,
Cdpitulo II. P. 17-23).
3 Baudride Bourgueil. Poemes / fid. Jean-Yves Tllliette. T. I — P., 1999; T. II — P., 2002. Далее
поэмы Бодри цитируются с указанием их номера по этому изданию, в примечани¬
ях приводится латинский текст с указанием страницы. Первое издание поэм Бодри
было осуществлено Филисом Абраамсом: Les Oeuvres potiiques de Baudri de Bourgueil
591
(1046—1130). Etude critique publiee d’apr£s le manuscrit du Vatican. P., 1926. О жизни
аббата-поэта см. старую биографию, написанную аббатом Паскье: Pasquier И. Baudri
de Bourgueil archeveque de Dol 1046—1130, d’apr£s des documents in£dits. P., 1878.
4 Curtius E.R. La literature еигорёеппе et le Moyen Age latin. P., 1956. P. 493—494.
5 Rouse R.H., Rouse M. A. The Vocabulary of Wax Tablets // Vocabulaire du livre et de ГёспШге
au Moyen Age. Actes de la table ronde, Paris 24—26 septembre 1987 / Ed. O.Weijers. Tum-
hout, 1989. P. 220-230.
6 «Sed uester mecum ludus perduret in aeuum, / A tabulis nunquam scilicet amouear. / Viuam
uobiscum ; uos autem, uiuite mecum; / Tandem nos unus suscipiat tumulus. Amen». T. I. P. 37.
7 «In latum, uersus uix octo pagina uestra, / In longum uero, uix capit exametrum ; / Attamen
in uobis pariter sunt octo tabelle, / Quae dant bis geminas paginulasque decern — / Cera
nanque carent altrinsecus exteriores : / Sic faciunt octo, quatuor atque decern. / Sic bis sex
capiunt, capiunt et carmina centum : / Id quoque multiplices paginulae faciunt». T. I. P. 37.
8 Lalou E. lis tablettes de cire m6di£vale / Biblioth£que de l’Ecole des Chartes. P., 1989.
T 147. R 123—140 (Список табличек, №N° 11 и 13. R 138—139).
9 Petrucci A. Le Tavolette cerate fiorentine di casa Majorfi. Roma, 1965.
10 Менее любезный пример такого «жанра» можно найти у Овидия в «Любовных эле¬
гиях», кн. 1, 12: «Вы же, нелегкие, прочь! Зловещие, сгиньте, дощечки! Прочь с моих
глаз! Да и ты, воск, передавший отказ! [...] Значит, недаром же вас называют, я вижу,
двойными: два — от такого числа можно ль добра ожидать!» (цит. в пер. С. В. Шер-
винского). Слово «duplices» — «коварный», «лукавый» — в то же время обозначало
две таблички, соединенные в диптих. Латинский текст: «Ite hinc, difficiles, funebria
ligna, tabellae, / Tuque, negaturis cera referta notis [...], Ergo ego uos rebus duplices pro
nomine sensi; / Auspicii numerus non erat ipse boni» (Ovidius. Amores. P., 2002. P. 46—49).
11 «Nescio quis uel quid iuncturam corrigiarum / Discidit; at spero quod senium nocuit. / Huic
uestro morbo nostra pietate medebor, / Nostro restituam munere corrigiam. / Cera quidem
uetus est, palearum fusca fauilla, / Et turpat uestram cera uetus speciem. / Idcirco minor est
scribenti gratia uestra, / Cum uelut offensum reicitis grafium. / Ergo pro nigra uiridantem
preparo ceram, / Quo placeat scribe gratia uestra». T. II. P. 122.
12 «Qui michi uos misit — hoc est abbas Sagiensis — / Sollers ploranti misit auem puero». T I.
P.37.
13 «Quas tibi promisi tabulas, quas ipsa requiris, / Reddam cum potero, nam modo non habeo».
T. II. P. 48.
14 «Pulchras misissem tabulas tibi si uoluissem ; / Mittere quas nolo, comminus ipse dabo».
T. II. P. 138.
15 Майкл Клэнчи отмечает: «Похоже, это было общей практикой у монастырских ав¬
торов: писать на воске, а затем заказывать окончательную копию на пергамене» («It
seems to have been common practice for monastic authors to write on wax and then have a
fair copy made on parchment». Clanchy M.T. From Memory to Written Record. England
1066-1307. Oxford, Cambridge, Blackwell, 1993. P. 118—119). О сходном разделении в
применении воска и папируса в Древнем Риме ср.: Cavallo G. Testo, libro, lettura // Lo
spazio letterario di Roma antica / Dir. G. Cavallo, P. Fedele, A. Giardina. T. II. La circolazi-
one del testo. Roma, 1989. P. 307—341 (особенно 313—314).
16 «Carmina carminibus nostris superapposuissem, / Si superapposita susciperent tabulae. /
Impleui nostras, dum tu pigritare, tabellas, / Dum scriptum in cera lentus es excipere. / Vt
uero ceram uacues, opus excipe nostrum ; / Vt probus a solita te excute pigricia». T. I. P. 34.
17 О смысле глагола «dictare» или «dictitare», как обозначающего процесс создания тек¬
ста какой бы то ни было формы, см.: Clanchy М. Т. Op. cit. Р. 271.
18 «Talia dictabat noctibus aut equitans». T. I. P. 3.
19 «The wax tablet, as a support for the written word, had a longer uninterrupted association
with literate Western civilization than either parchment or paper, and a more intimate rela¬
tionship with literary creation» (Rouse R. H., Rouse M. A. Op. cit. P. 220).
20 «Praecepi fieri capitales aere figuras, / Vt quod non sensus, res tribuat precium — / Ad nos
miserunt Arabes hue forsitam aurum, / Materiarum quo signa priora micant. / Introitus alios
minio uiridiue colore, / Vt mirabilius omne nitescat opus. / Vt quos allicere sententia plena
nequibit, / Hos saltern species codicis alliciat». T. I. P. 3—4.
592
' ‘.ninpi ibus ipse meis uolo te nunc ducere Romam, / Vt leuies nostrum per mutua uerba la¬
in и< in. / Tunc tibi anceps signum redolebit amoris / Cum iocundabor uerborum melle tuo-
" “Ipse tuum nomen in saecula perpetuabo, / Si ualeant aliquem mea carmina per-
pt «и.не». T. 1. P. 80.
. mum Davis N. The Gift in Sixteenth-Century France. Madison, 2000.
Pei Irj'.c sola meos uersus indagine cauta, / Perlege : quicquid id est, scripsit arnica manus ; /
i ipsii arnica manus et idem dictauit amicus, / Idem qui scripsit carmina composuit». T. II.
г l
' I t re nieae manui, mi stile, subtraheris ! / Quo perarabo meas tarn digno pectine ceras /
I.uiHjiic mcis tabulis qui stilus aptus erit ?». T. I. P. 90.
■ l i иiichi sufficerent et stilus et tabulae». T. I. P 133.
I ( amtihers M. The Book of Memory. A Study of Memory in Medieval Culture. Cam-
Inidge, 1990. Перевод на французский: Le Livre de memoire. La m6moire dans la culture
niedievalc. P, 2002. P. 48—49 (в дальнейшем страницы указаны по французскому из-
лапшо).
<1.: Skillybrass РChartierR., Mowry Fr., Wolfe H. Hamlet’s Tables and the Technologies of
Writing in Renaissance England // Shakespeare Quarterly. 2004. Vol. 55. N. 4. P. 379—419.
" ( amt (hers M. Op. cit. P. 285—287, 296—297.
- In te praeterea uiget excellentia quaedam, / Cunctis qui recitant qua superemineas. / Quic-
qnid enim recitas, recitas ita uoce sonora / Vt, quicquid dicas, omnibus id placeat; / Nam sic
uerba sonis uerbisque sonos moderaris / Quatenus a neutro dissideat neutrum». T. I. P. 105.
<1 )enique quod dictas, sed et illud quod semel audis, / Viuaci semper ore referre potes». T. I.
P. 105.
" «Quod legis aut audis memori sic mente retractas / Vt recitantem te nil queat effugere». T. I.
P. 120.
’’ «Hue ades ergo, puer, ut iocundemur in orto / Iocundoque situ recreentur pectora nostra. /
Vel tua cantabis uel ego mea carmina cantem / Et fidibus lentis aptabimus organa nostra».
T 1. P. 138.
" Cf.: Lord A. B. The Singers of Tales. Cambridge, L., 1960.
II «Nam dictare acuit ebetatum mentis acumen ; / Dictando siquidem sepe reuoluo libros».
T. I. P. 109.
,s «Ipse locum noui qui floridus ocia gignit, / Libros et carta et cuncta studentibus apta»; «Lit-
tera quam queris uastum dispersa per orbem / Optat te, nostri complens armaria claustri».
T. I. P. 75.
36 «О utinam uerum iurauerit, ut michi reddat / Quern male decepto sustulit Ouidium !». T I.
P. 117.
37 Cf.: Tilliette J.-Y. Introduction // Baudride Bourgueil. Op. cit. P. XIX—XXII.
38 «Ille mihi puer est, puero iocundior omni, / Qui proprium tabulis applicat ingenium. / Si cupis
ergo mihi, cupiasque, Geraude, placere, / Libros et tabulas sedulus insequere. / Volue, reuolue
libros, que nescis quere, require, / Fac aliquid dignum quod recites sociis». T. II. P. 124.
39 «Sed tibi nunc totum nostrum commendo libellum / Vt studiosa legas, sollicite uideas [...] Ore
Sibillino respondeat Emma roganti, / Perlegat, extollat, corrigat, adiciat». T II. P. 59—60.
40 «Perlegi uestram studiosa indagine cartam / Et tetigi nuda carmina uestra manu. / Explicui
gaudens bis terque quaterque uolumen / Nec poteram refici singula discutiens. / Ille liber
mihi gratus erat, gratissima dicta; / Ergo, consumpsi sepe legendo diem». T. II. P. 130.
41 Dolbeau F. Noms de livres // Vocabulaire du livre et de ГёспШге au Moyen Age. P. 79-99.
42 «Composui gremio posuique sub ubere laeuo / Scedam, quod cordi iunctius esse ferunt. /
Si possem cordi mandare uolumina uestra, / Cordi mandarem singula, non gremio. / Tan¬
dem fessa dedi nocturno membra sopori, / Sed nescit noctem sollicitatus amor. / Quid non
sperabam ? Quid non sperare licebat ? / Spem liber ediderat, ocia nox dederat. / In somnis
insomnis eram, quia pagina uestra / Scilicet in gremio uiscera torruerat». T. II. P. 130—131.
43 О запасе латинских выражений Бодри, относящихся к процессу чтения см.: Valette-
Cagnac Е. La lecture a Rome, Rites et pratiques. R, 1997. P. 19—28.
44 Cavallo G. Op. cit. P. 329-341.
45 Petrucci A. Lire au Moyen Age // Mdlanges de l’Ecole fran?aise de Rome. T. 96. 1984.
P. 603-616.
593
46 Alessio F. Conservazione e modellidi sapere nel Medioevo//Lamemoriadel sapere. Forme
di conservazione e strutture organizzative dall’Antichit£ a oggi / A cura di Pietro Rossi.
Roma, Bari, 1988. P 99-133.
47 SaengerP. Spaces between Words. The Origins of Silent Reading. Stanford, 1997.
48 Petrucci A. Op. cit. P. 604. Для сравнения связи манеры чтения и произнесения текста в
Древнем Риме см.: Valette-Cagnac Е. Op. cit. Р. 29—71.
49 «Nec michi librorum пес desit copia carte / Excerpamque legens carta quod excipiat». T. I.
P. 134.
50 Petrucci A. Le scritture ultime. Ideologia della morte e strategic dello scrivere nella tradizione
occidentale. Turin, 1995. P. 67—69 и репродукция посмертного свитка аббата Виталя
(монастырь Совиньи, начало XII в.).
51 «In rotulo multi, cum sollicitudine quadam, / Dicendi seriem semper moetantur ab Adam.
[...] Nos pro Natali carmen faceremus anheli, / Si multum carmen posset prodesse fideli; /
Sed quia non prosunt odarum garrulitates, / Odarum, queso, seponamus leuitates. / Intenti
precibus, breuiter loca subtitulate, / Ne calamus uehemens pariat dispendia cartae». T I.
P.39.
52 «Colligit ultra fas rotuaris epistola multa, / Quae, quasi parcentes nugis, transimus inulta. /
Et fuit exiguae condignum parcere cartae». T I. P 40.
53 «Cera. Antes que se hubiese hallado el papel у la tinta, escribian en tablas enceradas, у con
unos punteros abrian en la cera las letras» (Covarrubias Orozco S. de. Tesoro de la Lengua
Castellana о Espanola (1611) / Edition de F. C.R. Maldonado, revisada рог M. Camarero.
Madrid, 1995. P. 301).
54 LalouE. Op. cit. P. 133, 129.
55 «Inter amicos sunt commertia mutua magni, / Quas res communis iungit amicitias». T. II.
P. 151.
56 «Ergo altemus amor me scribere pauca coegit / Vt sic te cogam scribere multa michi». T. I.
P. 108.
57 «О utinam ueniat! ueniat, rogo, terminus ille, / Lucrer ut alterius commoda colloquii! / Ipsa
dares animum respondens plura roganti / Et responderem plura rogatus ego. / Interea nobis
nos mutua carmina mandent, / Duxque comesque suus sit tacituma tides». T. II. P. 46.
58 «Ergo salutat te praesentis epistola cartae / Et monet ut redeas : Stephane, tolle moras, / Fac,
precor, ut redeas, ut mutuo nos uideamus / Nosque reconcilient altera colloquia. / О michi
quam laetam reddet fortuna dietam / Te tempestiuum si michi reddiderit. / Sola dies sine te
mecum decemitur annus, / Mille dies tecum parua breuisque dies». T. I. P. 87.
59 «Noster Auite,/ Hue venias ad me, uenias mecumque moreris / Nos ut nostrorum dulcedine
colloquiorum / Condelectemur, laetum quoque tempus agamus». T. I. P. 138.
60 О древнеримской модели литературного общения и дружбы см.: Salles С. Lire a Rome.
Р, 1992. Р. 111-135.
61 Cf.: Jeanneret М. Des mets et des mots. Banquets et propos de table a la Renaissance. P, 1987
(о «метафорах библиофагии» — P. 123—129; о застольях «гурманов-грамматиков» —
Р. 151-160).
62 «His onerabuntur mensae sapientis amici : / Nos inuitat ad has, his cupio refici./ Inuenies
uarios libros relegendo sapores / Qui superent illud manna saporiferum. [...] Promptus ad
hanc mensam properet quicumque uocatur, / Quo prebet mammas philosophia suas. / Hanc
inuitatus ab amico promptus adibo / Postpositis aliis rebus et officiis ; / Maturando pedes
actus celerabo seniles, / Ne quas innectam dissimulando moras. / Nolo tristentur quos debeo
laetificare / Aduentu propero colloquioque meo». T. II. P. 142.
Перевод с французского И. Г. Толковой
594
Михаэль Рихтер
Руны и огамическое письмо1
Почти все местные языки средневековой Европы используют
греческую письменность и созданные на ее основе латиницу
и кириллицу2. Как структура, так и эффективность этих си¬
стем письма справедливо превозносились, хотя применение
латинского алфавита для письма на различных европейских
языках и связано с определенными сложностями.
Северная и Западная Европа еще в раннее Средневековье была
свидетелем постепенного распространения двух других систем пись¬
ма: ранних рун преимущественно в скандинавском мире и огама в
Ирландии3. Я пользуюсь случаем, чтобы проследить параллели между
ранними рунами и огамическим письмом, пока что не учитывавшиеся
в некоторых их проявлениях. Сравнительный метод может положить
начало новому пониманию двух систем и времени их использования.
При отборе вопросов, рассматриваемых в данной работе, я руковод¬
ствовался чертами, в которых я вижу схожесть двух систем. Эта статья
не более чем набросок на фоне ограниченного количества публика¬
ций по огамическому письму и обширного круга работ по рунам, ко¬
торые использовались гораздо шире и дольше, чем огам.
Во-первых, и руны, и огамическое письмо являются первыми си¬
стемами представления и закрепления ранее бесписьменных язы¬
ков — древнеисландского и раннего архаического ирландского соот¬
ветственно. Время от времени высказывается вполне правдоподобное
предположение, что в каждом случае последовательность символов от¬
ражает последовательность фонем соответствующего языка. Обе систе¬
мы встречаются в надписях на различных предметах4, в силу природы
подверженных разного рода физическим повреждениям. Необходима
серьезная экспертиза надписей в нескольких направлениях, в первую
очередь с точки зрения археологии и филологии. Во-вторых, оказыва¬
ется, что предметы с надписями огамическим письмом и рунами (здесь
рассматриваются только старшие руны), относятся примерно к одному
времени между II и VII вв. По воле случая сохранилось почти одинако¬
595
вое (около 300) количество памятников двух систем письма. В-третьих,
лингвистический материал ограничивается, в основном, именами
собственными. Этих признаков достаточно, чтобы применить срав¬
нительный подход, уделяя должное внимание различиям между двумя
письменностями. Огамические надписи обычно высечены на больших
каменных плитах, многие из которых до сих пор остаются на прежнем
месте. То же можно сказать и о каменных памятниках, составляющих
значительную часть всего рунического корпуса. Все камни с надписями
старшими рунами находятся в Скандинавии. В заключение стоит под¬
черкнуть, что любое утверждение, касающееся двух систем, содержит
множество нюансов, не поддающихся точной оценке, не в последнюю
очередь из-за степени их сохранности. Пословица «сколько читателей,
столько прочтений» применима к обеим системам.
Вопрос исторической взаимосвязи между рунами и огамическим
письмом поднимался неоднократно, но остается весьма малоперспек¬
тивным.
Мой подход не является ни археологическим, ни филологическим,
он относится к молодой дисциплине, исторической социолингвисти¬
ке, и, более широко, к науке о средствах общения. Как медиевист я
подхожу к используемой терминологии с определенной точки зрения,
которую постараюсь объяснить.
Говоря об этих системах письма, следует употреблять нейтральные
термины, чтобы избежать анахронизмов. В связи с этим необходимо
уточнить два широко используемых в соответствующей литературе
термина: имя существительное «алфавит» и глагол «писать».
Термин «алфавит» строго соответствует только греческой письмен¬
ности, эквивалентом которого является термин «АВС» для латиницы
и «азбука» для кириллицы. Эквивалентом для рун является «футарк»,
термин, созданный по тому же образцу. Эквивалент для огамического
письма — In Beithe-luis.
Теперь о способе начертания этих систем знаков. Латинский глагол
scribere и английский to write претерпели семантические изменения в
ходе их засвидетельствованной истории. Считается, что изначальное
значение обоих глаголов — «вырезать, высекать, надсекать, делать за¬
рубки, чиркать, царапать». Этот термин адекватно отражает практику
письма стилем на восковых табличках, широко распространенного в
римской культуре и воспринятого соседними обществами.
Переход к другим материалам, папирусу и более позднему перга¬
менту, используемым для письма с помощью пера и чернил, дал иное
значение глаголу scribere, которое впоследствии широко распростра¬
нилось в средневековых латинских текстах5. В средневековом мире,
где письменная культура играла меньшую роль, чем в римские време¬
на или в постсредневековом мире, faKT писания считался физическим
596
• i'. 'ihm. Тем не менее в ранних средневековых материалах имеются
и- I «норме упоминания, указывающие, что глагол scribere можно упо-
• | •« и/m и» скорее для обозначения творческой сочинительской деятель-
м*'« in, чем для физического действия приложения пера к пергаменту.
» «и подпольно, физический акт приложения пера к пергаменту мож-
| м» ш.|р«'пить такими производными от scribere, как describere, discribere,
. опмтИнге6 [списывать, расписывать, записывать], а также другими
| 1.н пнями, такими как depingere [писать красками] или сагахаге [коря-
1 мI ь|. Нее приведенные примеры происходят из нероманского мира7
(шипам в особенности выражает свое изначальное значение как
/ there, а именно «царапать»8).
Это может показаться необычным, но я избегаю глагола «писать»
Iи» о11 юшению к рунам, а также к огамическому письму.
Руны9
1грмин «руна» («письменное послание») обсуждается серьезными
чимгвистами с момента возникновения науки лингвистики. Обще¬
принятая трактовка в течение долгого времени сводилась к тому,
чтобы считать его эквивалентным готскому термину, означающему
«тайна, загадка, совещание, совет». Кельтолог Марстрандер утверж¬
дал в 1928 г., что это не имеет отношения к древнеирландскому run
«сокрытое знание, тайна»10. «Готский вариант» представляется мало¬
вероятным по двум причинам: 1) нет готских памятников, использую¬
щих руническую систему; 2) целью письменного послания является
общение, т. е. нечто совсем противоположное тайне. Таким образом,
полезно принять в качестве трактовки древневерхненемецкое run- как
обозначение метода использования данной системы, а именно «вы¬
секать». Древневерхненемецкое run- «письменное послание» проис¬
ходит от позднего индоевропейского */rew-, rw, ru — общее значение
«копать»11. Может показаться существенным, что данный термин
встречается на четырех ранних каменных памятниках, на трех из ко¬
торых он касается «надписи» in toto.
Старшие руны состоят из 24 символов. Они, по-видимому, при¬
годны для передачи фонетических значений древнесеверогерманско¬
го языка. Футарк акрофоничен, названием каждого символа служит
определенное слово, начинающееся звуком, соответствующим дан¬
ному символу. Согласно более поздним документам, старшие руны
как единое целое были систематизированы в серии по три последо¬
вательности из восьми символов каждая. Этим футарк отличается от
греческого и латинского алфавитов, и поэтому я с радостью прини¬
маю предложения Дювеля не использовать термин «алфавит» для фу¬
597
тарка, а вместо этого относиться к нему как к последовательности рун
(«Runenreihe»)12.
На протяжени половины тысячелетия (200—700 гг. н.э.) язык стар¬
ших рун впечатляюще однороден. Был предложен термин «руниче¬
ский койне»13. К настоящему времени было обнаружено всего около
200 рунических памятников, при этом устойчивость системы знаков
поразительна, и было высказано предположение, что сохранившиеся
надписи являются лишь малой долей созданных за этот период арте¬
фактов, большая часть которых была из недолговечного материала,
к примеру, из дерева14. На примере огамического письма мы увидим,
что подобные теории могут быть весьма спорными.
В поэме галло-римлянина Венанция Фортуната, епископа Пуатье,
обращенной Ad Flavum, мы находим ссылку на руны, породившую
множество различных пояснений:
Barbara fraxineis pingatur rhuna tabellis
Quodque papyrus agit virgula plana valet15.
(«Пусть варварская руна будет нарисована на табличках из ясеня;
что делает папирус, может сделать гладкий колышек»)16.
Данный отрывок считается доказательством того, что руны писа¬
лись чернилами на пластинах из ясеня (или просто «из дерева», как
известные нам из римской Виндоланды (?)17). Глагол pingere также
считается подтверждением того, что выгравированные руны раскра¬
шивались. Выше я отметил использование данного глагола как сино¬
нима scribere18. Прилагательное barbarus можно считать означающим
«нелатинский» в формальном понимании.
Следует, однако, отметить, что самый старый германский глагол,
засвидетельствованный как обозначение этого действия в надпи¬
сях, — fa (*faihjan) «рисовать», «выводить», позднее «писать»)19. Он
обнаружен на камне в Эйнанге (Норвегия).
В корпус артефактов, содержащих материал старших рун, входят
около 200 предметов, датированных примерно с 200 до 600 гг.20 Все ка¬
менные памятники находятся в Скандинавии, а самые ранние —пре¬
имущественно в Дании, что позволяет предположить, в каком регио¬
не вероятнее всего возникли старшие руны21. Что касается рунических
надписей на предметах, которые перемещались, место их обнаруже¬
ния не является указанием места их создания22.
Спор о системах записи, которые могли влиять на руническую си¬
стему, не прекращается с тех пор, как серьезная гуманитарная наука
обратилась к этим памятникам. В настоящее время, по-видимому, до¬
стигнуто согласие: ни одна из известных систем записи не может рас¬
сматриваться в качестве непосредственного образца. Тем не менее,
598
• ii (i I ti к к* влияние латиницы (которая сама по сути является произво-
iii'HHir греческого алфавита) признается почти всеми. Важно понять,
• in 1ПШИНИЮ латиницы сильнее подвержены тексты на подвижных
м«». in елях, чем надписи на неподвижных объектах. Общепризнан тот
Ф.»ы, что письменность лежит в основе культуры Римской империи.
11| и* л,полагается, что письмо было особенно важно в военных кругах23.
v,kc на довольно ранней стадии есть указания на то, что для обо-
п м'нм Iия сочинения письменного памятника и его исполнения могли
m пользоваться разные глаголы. Вероятно, знаток рун не обязательно
мм/1 гем же лицом, что и ремесленник, каменщик или кузнец, кото¬
рый мог не иметь представления о значении футарка (опять же, такой
м-рмип как «неграмотный» может оказаться неподходящим)24.
Ьыло хорошо сказано, что ни одна система записи не возникает
кроме как побочный продукт более ранней, с которой она связана»25,
.1 что касается Дании, там ранее существовавшей системой записи бу¬
дет очевидно являться латиница, применявшаяся в Римской империи
и 11оздней Античности26.
Огамическое письмо27
I [римечательно, что статья, посвященная этому термину в авторитет¬
ном «Словаре ирландского языка», не приводит его этимологию. Сам
термин впервые засвидетельствован в рукописях, записанных латини¬
цей, поэтому невозможно установить, когда он возник. Знаки огам и-
ческого письма считаются символами, использовавшимися для самых
ранних записей на ирландском языке. Огам состоит из двадцати симво¬
лов в определенном порядке, сгруппированных в четыре класса (акте)
из пяти символов — 15 согласных и пять гласных. Отдельное группи¬
рование гласных считается доказательством большой своеобразности
создателя письменности. Символы следуют акрофоническому прин¬
ципу: каждый символ называется конкретным словом, начинающим¬
ся соответствующим звуком28. По аналогии с алфавитом, азбукой или
футарком ирландскую систему иногда называют In Beithe-luis.
В своем авторитетном «Справочнике по огамическому письму»
Дамиан Мак-Манус иногда использует термин signary (порядок рас¬
положения знаков в идеографическом и иероглифическом письме. —
примеч. пер.)29 для символов огамического письма как явления, но
чаще — «алфавит», что дает почву для множества возможных недо¬
разумений. Символы «были представлены штрихами, вертикальными
или наклонными, различающимися по числу от одного до пяти, нари¬
сованными с одной или обеих сторон от линии-основы (druim)\ в боль¬
шинстве случаев оно применялось на вертикально стоящих камнях или
599
деревянных шестах прямоугольного сечения, ребро которых служило в
качестве druim. Единственными дошедшими до наших дней образцами
являются надписи на погребальных (или мемориальных?) камнях...»30.
Хотя, в общем, считается, что «изобретатель» порядка символов в
огамическом письме знал латинский алфавит, следует особо отметить,
что порядок расположения символов огамического письма не должен
рассматриваться только как шифр латинского алфавита. «Почти все
нынешние ученые единодушно связывают его происхождение с обо¬
значением чисел, особенно с числительными на вездесущих счетных
палочках»31. Это была самостоятельная, не имеющая аналогов среди
известных моделей система письма, соответствующая потребностям
ирландского языка своего времени. Весьма вероятно, что изначально
она разрабатывалась исключительно для высекания на камне32.
Символы огамического письма высекались на камне, таким об¬
разом, термин «надпись» для данных памятников является анахро¬
ничным. Самая последняя попытка этимологизации, предпринятая
Джеймсом Карни, восходит к ирландскому og — «некая часть острого
оружия, острие (край), откуда весьма привлекательным является зна¬
чение “гравировка острием5’»33.
«Лингвистический материал, предоставленный данными надпися¬
ми, очень ограничен, поскольку почти полностью состоит из имен соб¬
ственных. <...> Так как центральная линия идет по краю камня, части,
которая больше всего подвержена выветриванию или другим повреж¬
дениям, чтение, особенно гласных, часто является очень неясным»34.
Образцы огамического письма в целом датируются V—VI веками.
Памятники огама, сохранившиеся на камне, таковы, что очень мало¬
вероятно существование неизвестных нам надписей более ранне¬
го времени, что в свою очередь делает маловозможным проследить
«скрытый» период «создания» этой системы знаков. Вместо этого, она
появляется полностью сформировавшейся35 и является продуктом
лингвистического анализа высокого класса36. Неудивительно, что соз¬
датели огама нам неизвестны.
Огамическое письмо не претерпело существенных изменений за
время своего использования на камне37. С другой стороны, в эти две¬
сти лет развитие языка продолжалось. Было установлено, что в этот
период ирландский язык претерпел наиболее глубокие изменения за
всю свою историю38.
Памятники огамического письма существуют в основном в южной
Ирландии, (314 + 21 найденный после 1945 г.) и южном Уэльсе (40).
В Ирландии все памятники одноязычны, тогда как в Уэльсе мы нахо¬
дим также параллельные надписи латиницей. Палеография этих ла¬
тинских надписей делает возможной приблизительную датировку при
условии, что огамический текст современен латинской надписи, что
600
, иг обязательно. Использование огамического письма в ранний
м< | и к >л па других предметах, кроме камней, неизвестно. Мы сталки-
и и mi я с проблемой необычайно короткого периода использования
• •1.1МПЧССКОГО письма на этих памятниках, периода, совпадающего в
11|нммдии с началом распространения христианства с его неизменной
ч 11 миской письменной культурой39 и завершившегося в начале VII в.
la единственным исключением (Voteporigas40), люди, увековечен¬
ии» надписями на памятниках, по другим источникам нам не извест¬
ии При всей скудости лингвистического материала, пред оставляе¬
мо! о огамическими надписями, они отражают основные изменения в
при андском языке в стадии развития от архаического ирландского к
раннему древнеирландскому.
Конрое, где была создана огамическая письменность около 400 г.,
окончательно не решен. Она была разработана для нанесения на ка¬
меи и, имен на ирландском языке. Имеются исторические источники,
чо| я и более поздние, подтверждающие мощное ирландское присут¬
ствие в западной Британии, в области, которая в дальнейшем стала
известна как Южный Уэльс41. Те, кто полагает, что огам был изобре-
ieii около 400 г., говорят о знакомстве его создателей с латинской, а
возможно и с греческой грамматикой42. Что касается периода около
100 г., гораздо более благоприятный культурный контекст для созда¬
ния огама был в Британии (где можно постулировать широко распро¬
страненное двуязычие: бриттский/латынь)43, чем в Ирландии. С дру¬
гой стороны, памятники огамического письма более многочисленны
в Ирландии, чем в Британии, к тому же огамические надписи в Бри¬
тании в целом более поздние, чем самые ранние в Ирландии44. Таким
образом, наиболее правдоподобна следующая модель: высокоученый
человек, говорящий по-ирландски, впитал латинскую культуру в Бри¬
тании, а затем перенес этот опыт в Ирландию. Но в целом вопрос при¬
дется оставить открытым.
Дальнейшие перспективы
В настоящей статье я рассмотрел систему огамического письма в срав¬
нении со старшими рунами. Следует отметить, что огамическая пись¬
менность в своем изначальном применении для высечения на камен¬
ных плитах вышла из употребления в начале VII в., тогда как системе
рунического письма было уготовано великое будущее45. Как можно
объяснить этот феномен? Может помочь взгляд на культурный кон¬
текст. Вне зависимости от вопроса, где появилось огамическое пись¬
мо: в Ирландии или Британии — латинское письмо присутствовало в
обоих этих обществах в конце IV в. В Британии, однако, корни латин¬
601
ской письменной культуры более глубоки, поскольку оно было не¬
отъемлемой частью римской администрации в течение более 250 лет,
и, в конце концов, способствовало распространению христианства46.
Латинское письмо на службе христианства, вероятно, пришло в Ир¬
ландию около 400 г.,47 тогда как самые ранние сохранившиеся рукопи¬
си датируются примерно 600 г. и имеют исключительно религиозный
христианский характер, а самые ранние следы письма на ирландском
языке с помощью латинского алфавита (глоссы сухим острием пера)
можно отнести ко второй половине VII в. Предположительно к 700 г.
ирландский язык широко использовал для письма латинский алфа¬
вит, засвидетельствованный особенно в ирландских юридических ма¬
териалах48. Обычай увековечивать в надписях на камне память об от¬
дельных личностях на ирландском языке прервался в начале VII в.
В сравнении с кельтскими странами, христианская религия со сво¬
ей латинской письменной культурой проникла в скандинавские об¬
щества веками позже, и письмо на родных языках с помощью латин¬
ского алфавита долгое время не развивалось. Можно предположить,
что традиция рунической культуры, а также достижения в транслите¬
рации народных языков сработали в пользу долгой, пусть и ограни¬
ченной сохранности данной системы49.
Примечания
1 По случаю последнего визита А. Я. Гуревича в Констанц в июне-июле 1995 г. мы с
ним провели семинар на тему «Культура молчаливого большинства в Средние Века»,
сравнив скандинавские и кельтские страны. Настоящая статья продолжает данное
межкультурное исследование.
2 Кириллице, разработанной в конце IX в. в Болгарии, предшествовала глаголица в
Моравии (прародители которой неизвестны), но у этой системы записи был очень
ограниченный круг применения после взлета кириллицы.
3 Огамическое письмо не использовалось в бриттских языках, которые нашли свой
способ письма в условиях сильного влияния латиницы.
4 Использование обеих систем в рукописях является вторичным, более поздним явле¬
нием.
5 Это осторожное заявление необходимо, поскольку все еще нет в наличии исчерпы¬
вающих словарей средневековой латыни.
6 Подобные производные также засвидетельствованы в латинской античности. Валь¬
де приводит множество цитат из Плавта, которые могут служить признаком исполь¬
зования в разговорной речи, но также приводится и Цицерон: Walde A. Lateinisches
Etymologisches Worterbuch. 3. neubearbeitete Auflage von J. B. Hoffmann. Heidelberg,
1954. Bd. 2. S. 499.
7 Некоторые примеры см. Richter M. The Formation of Medieval West. Studies in the oral
culture of the barbarians. Dublin, 1994. P. 50f. Несколько дополнительных примеров:
depingere Cod. Sangall. 904, 157a; conscribere Bede HE II, iv, discribere Adomndn, VC II, 9.
Что касается говорящих на романских языках, см.: ниже Венанций Фортунат, также
см.: RichterМ. Formation... Р. 134f.
8 Herren М. Insular Latin c(h)araxare (craxare) and its derivatives // Peritia 1, 1982. P. 273-80.
9 См. недавно собранную библиографию: McKinnell J. and Simek R. with Diiwel K. Runes,
magic and religion. A Sourcebook (Studia Medievalia Septentrionalia 10). Vienna, 2004.
P. 190-212.
602
Marstrander C. J. S. Om runene og runenavnenes oprindelse // Norsk Tidsskrift for
Sprogvidenskap l, 1928, P. 5—179. О словарном значении термина см. в кн.: Dictionary
of the Irish Language. Dublin, 1913-1976, s.v.
" Morris R. L. Northwest-Germanic RUN- “RUNE”. A case of homonymy with Gothic runa
‘mystery’. // Beitrage zur Geschichte der deutschen Sprache und Literatur 107, 1985, S.
Ц4—358, с обзором диссертации автора 1983 г. Вышеуказанная цитата — S. 352.
1' Diiwel К. Runenkunde. 3. Auflage, Stuttgart;Weimar, 2001. S. 7.
11 Krause W. Die Sprache der urnordischen Runeninschriften. Heidelberg, 1971. S. 14.
11 В заключение см.: Derolez R. The origin of the Runes: an alternative approach’ //
Academiae Analecta. Klasse der Letteren. 60.1. Brussel, 1998. Эпиграфическое использо¬
вание рун было вторичным и несущественным. См.: Ibid. Р. 24.
Monumenta Germaniae Historica, Auctores Antiquissimi. Bd. IV. T. 1. Cap. 173.
If’ Перевод no: Moltke E. Runes and their origins, Denmark and elsewhere. Copenhagen,
1985. P. 144, note 4; в цитируемом издании приводится чтение rhuna (у Дероле также
есть гипа, но не приводится такая же ссылка, как у Мольтке).
17 Derolez 1998. Р. 24.
1,1 Мольтке, там же, рассматривает pingere в его традиционном значении. Выглядит
странным, когда читаем, что «буквы рисовались на папирусе».
14 EbelE. Die Terminologie der Runentechnik. Gottingen, 1963. S. 31-35.
,() Krause W. Die Runeninschriften im alteren Futhark. Halle, 1937; Krause W., Jankuhn H.
Die Runeninschriften im alteren Futhark, II. Tafeln //Abhandlungen der Akademie der
Wissenschaften in Gottingen. Phil.-hist. Kl. Dritte Folge. Bd. 65, 1966.
21 Diiwel K. Op.cit. S. 3.
22 Заявление Дероле (как и других до него) может быть большим заблуждением: «в тече¬
ние относительно короткого периода времени руны распространились на обширной
территории». Idem. Op. cit., Р. 5; сходно McKinnell/Simek. Op. cit. P. 13.
23 Rtiger Ch. B. Lateinische Schriftlichkeit im romischen Grenzgebiet gegen die Germanen //
Runenschriften als Quellen interdisziplinarer Forschung, Reallexikon der Germanischen
Altertumskunde (RGA) /Diiwel K. Erg. Bd. 15. Berlin, 1998, S. 357-375.
24 Moltke: «Большинство ювелиров не знали рун и могли не больше, чем скопировать
что-либо, положенное перед ними. Немногие из них были в состоянии скопировать
точно». Op. cit. Р. 93.
25 Thomas Ch. And shall these mute stones speak? Cardiff, 1994. P. 31. Данной концепции
придерживаются весьма широко.
26 Что делает гораздо менее вероятными этрусскую или греческую модель, о чем также
см.: Moltke, в разных местах.
27 Стандартом является издание: Macalister R. A. S.. Corpus Inscriptionum Insularum
Celticarum. Vol. I Dublin, 1945 (reprinted: Dublin, 1996). Vol. II Dublin, 1949.
28 Широко распространенная точка зрения, что словесные обозначения всех символов
огамического письма являются названиями деревьев, несостоятельна. McManus D.
A guide to Ogam, An Sagart/Maynooth, 1991. P. 35.
29 Данный термин не включен в Oxford English Dictionary.
30 Dictionary of the Irish Language s.v. ogum (ogom).
31 McManus D. Op. cit. P. 11.
32 McManus D. Op. cit. P. 7.
33 McManus D. Op. cit. P. 152f.
34 Thurneysen R. A Grammar of Old Irish (transl. from the German by D. A. Binchy and Osborn
Bergin). Dublin, 1946. P. lOf. (original: Handbuch des Altirischen, Heidelberg, 1909). Мак¬
Манус (личное сообщение): когда чтение проводится на ощупь, почти неизбежна си¬
туация, когда сколько читателей, столько и прочтений.
35 «... огамическое письмо было единовременным творением, а не результатом эволю¬
ции». McManus. Op.cit. Р. 149. О том, что такое возможно, свидетельствует изобрете¬
ние глаголицы Константином Философом около 862 г.; это также подтверждают пер¬
вичные и вторичные источники. Константин был двуязычен: он знал как греческий,
так и славянский. Житие Константина. Гл. XIV: Dvornik Fr. Les legendes de Constantine
et de Methode vues de Byzance, Praha, 1933. P. 372f (Byzantinoslavica, Supplementa I).
603
Тогда как рукописная традиция данного жития является более поздней (самые ран¬
ние рукописи датируются XIV в.), рукописи на глаголице существуют с X в.
36 «Эгамическое письмо> «... было самым ранним проявлением ирландского лингви¬
стического мышления, к тому же очень совершенного». McManus D. Op. cit. Р. 40.
37 «Единство системы письма по всей стране, всеобщее соглашение по используемым
формулам и орфографии». McManus D. Op. cit. Р. 81.
38 Подробно аргументированно см.: McManus D. Op. cit. Р. 84ff.
39 Здесь мы сталкиваемся с двумя веками, от которых не сохранились письменные ис¬
точники. Самые ранние латинские рукописи Ирландии датируются примерно 600 г.,
см. Richter М. Ireland and her neighbours in the seventh century. Dublin, 1998. P. I59ff.
40 Cm.: McManus D. Op.cit. P. 52.
41 Charles-Edwards Th. Early Christian Ireland. Cambridge, 2000. P. 163f.
42 Cm.: McManus: предположение, что «создатели <огамического письма> были вполне
знакомы с алфавитным письмом». Op. cit. Р. 30; «его создатели без сомнения знали
латынь, а возможно и греческий». Op.cit. Р. 149.
43 С этой целью см. Jackson К. Language and history in Early Britain. Edinburgh, 1953.
P. 156f., где он пишет о Британии как о стране происхождения огама. Иную точку
зрения см.: McManus D. Op.cit. Р. 41 и, более подробно, op. cit. Р. 62—64.
44 McManus D. Op.cit. Р. 99.
45 См. самая последняя работа Das Futhark und seine einzelsprachlichen Weiterentwicklungen,
ed. Alfred Bammesbeiger und Gaby Waxenbeiger, RGA Eig. Bd. 51, Berlin-New York, 2006.
46 Richter M. Latin and the rise of Old Irish and Old Welsh, (готовится к изданию, Gent)
47 Richter M. Medieval Ireland — the enduring tradition, 2nd ed. Dublin, 2005. См. также:
Croinin D. 6. ed., Prehistoric and early Ireland (A New History of Ireland, vol. I). Oxford,
2005 (в этом томе главы о ранней ирландской Церкви были написаны Кэтлин Хьюз,
которая умерла в 1977 г.).
48 Kelly F. A guide to early Irish law. Dublin, 1988.
49 См. также: Morris R. L. Op. cit.
Перевод с английского Г. В. Бондаренко и А. Д. Харитоновича
604
Михаель Боргольте
Европейский монотеизм и проблема
культурного единства в Средневековье
Если я правильно понимаю суть процессов, происходящих в
историографии, то сейчас в германской медиевистике закан¬
чивается послевоенный период, т. е. время, когда научное со¬
общество было напугано тем, как легко история поддается на
соблазны, исходящие из политической и идеологической сфе¬
ры. Этот испуг сменяется ныне осознанием того, что история облада¬
ет по сравнению с другими науками своим, совершенно уникальным
характером и достоинством: она призвана толковать прошлое ради
понимания настоящего и ради пользы будущего.
Конечно, этот выход историографии на новые позиции проис¬
ходит не без споров и конфликтов, а во многих новых монографиях
критичный читатель, возможно, обнаружит старое вино, влитое в но¬
вые мехи. Пока еще германская медиевистика не может похвастать¬
ся столь же выдающимися авторами и столь же новаторскими био¬
графическими исследованиями, как как французская и английская.1
Но все же изменения, происходящие у нас, представляют собой часть
процесса, который идет и во многих других европейских странах, и за
океаном. Это соответствует развитию международных научных связей
и росту взаимозависимости науки и других сфер жизни в современ¬
ном мире. Политические пертурбации второй половины XX столетия,
и в особенности перемены в Восточной Европе конца 80-х, привели
к тому, что наряду с парадигмой национальной истории на передний
план вышла проблематика европейской истории Средневековья. Мно¬
гие авторы и издатели заняты уже сегодня удовлетворением заметно
возросшего интереса читающей публики к историческим аспектам
общеевропейских тем.
Пожалуй, наиболее последовательно этой работой занимаются
пять издательств в разных странах континента, одновременно выпу¬
скающих на пяти языках монографии в рамках серии «Строить Ев¬
605
ропу», посвященные истории европейской культуры, религии, поли¬
тики и общества2. Одну из наиболее значительных монографий этой
серии написал А. Я. Гуревич3. Как показывает название серии, исто¬
риография трактуется в ней как один из важных факторов построения
единой Европы, и не случайно в программной статье 1994 г. говори¬
лось: «Описывать историческое единство континента в исполненном
противоречий многообразии его региональных форм и проявлений —
такова общая задача всех томов этой серии, которая, таким образом,
сама призвана внести вклад в построение Европы»4.
Если эти слова принимать всерьез — а я считаю это необходи¬
мым, — то исторической науке вообще и в особенности именно исто¬
риографии выпадает задача вместе с современным обществом создать
Европу. Конкретно ее функция заключается в том, чтобы осмыслить
и отобразить соотношение между европейским единством и многооб¬
разием исторических явлений5. Недавно французский историк Жак
Ле Гофф, spiritus rector этого проекта, лично внес вклад в дело, напи¬
сав собственную монографию для серии6. Он задался вопросом, «ро¬
дилась» ли Европа в Средневековье. Его ответ гласит: «Средневековое
наследие — важнейшая из всех сил прошлого, которые действуют в
сегодняшней и завтрашней Европе»7. Такой тезис представляется не¬
обычайно смелым и, пожалуй, даже немного опрометчивым в своей
категоричности. Ведь, например, демократическая модель политиче¬
ского устройства, которая дорога нам, европейцам, зародилась в древ¬
ней Греции, а в Средние века не находила реализации8. Однако при
ближайшем рассмотрении обнаруживается, что Ле Гофф и не имеет
в виду одного-единственного акта «рождения» Европы: он говорит о
нескольких процессах, приведших, по его мнению, к возникновению
нынешней Европы. На протяжении книги, построенной хронологи¬
чески и охватывающей период от поздней Античности до эпохи гео¬
графических открытий, автор неоднократно указывает читателю на
те явления, которые уходят корнями в «долгое Средневековье» и про¬
должают существовать поныне, продолжаясь и в будущее. Проблему
единства и многообразия Ле Гофф попытался, как и многие другие,
решить диалектически. Однако этот путь имел и свои издержки: автор
ограничил рассмотрение западной, католической Европой. Тем са¬
мым мэтр исторической науки сразу исключил из рассмотрения дей¬
ствительно трудный вопрос, связанный с различиями в европейской
истории, — вопрос о том, как быть с не поддающимся интеграции
Другим, с тем, кто сопротивляется объединительным и унификаци-
онным тенденциям. Ограниченность построений Ле Гоффа нагляд¬
но видна по тому, как неуверенно он говорит об исламе в Европе: с
одной стороны, он справедливо отмечает, что Карла Великого нель¬
зя считать «отцом Европы» уже хотя бы потому, что его владения не
606
нкшочали в себя мусульманские районы Испании9. С другой сторо¬
ны, Л е Гофф рассуждает об «опасности», грозившей Южной Италии в
XIII в.: она могла быть поглощена византийским или мусульманским
миром10. Между тем, Сицилия уже с раннего Средневековья находи-
нмсь под властью последователей Пророка. И наконец, Ле Гофф кон-
гттирует, что с победой католических королей Кастилии и Арагона
п 1492 г. «продолжавшемуся с VIII в. существованию мусульманского
плацдарма в Европе» был бы положен конец, если бы одновремен¬
но на юго-востоке континента не возникла «другая мусульманская
угроза»: турки11. Правда, за османами французский историк признает
определенную заслугу: завоевав в 1453 г. Константинополь, они спо¬
собствовали грядущему объединению Европы; складыванию единого
европейского пространства теперь мешали только они же сами12. Та¬
кая картина европейской истории дополняется, к сожалению, позд-
иесредневековыми преследованиями и изгнаниями евреев (которые
Ле Гофф, естественно, резко осуждает)13: к концу Средневековья, пи¬
шет автор, Европа не только изгнала на Западе мусульман, но и «ис¬
торгла иудеев»14. Это, разумеется, чрезмерное упрощение.
Данная книга Жака Ле Гоффа пронизана представлением о Евро¬
пе как о чем-то гомогенном в религиозно-культурном отношении.
Однако автор ошибался, надеясь обнаружить корни такой Европы в
ее средневековом прошлом. И его редукционизм не компенсируется
ссылкой на другую книгу, вышедшую в рамках той же серии и посвя¬
щенную роли ислама в истории Европы. Ее автор, Франко Кардини,
блестяще показал, что процесс модернизации Западной Европы и
связанной с ней секуляризации не позволяет «и далее приравнивать
Европу к „христианскому миру“«. И «„западный мир“, в свою оче¬
редь, тоже нельзя считать синонимом „Европы“, точно так же, как
ислам, во всей его многогранности, нельзя назвать „фундаменталист-
ской“ религией»15.
Однако пока такие кросскультурные подходы к истолкованию ев¬
ропейской истории встречаются еще редко; в целом в международной
историографии преобладает такой взгляд, при котором «Европа» ото¬
ждествляется с католической ее частью. Об этом свидетельствует, в
частности, тот восторженный прием, который встретила в немецкоя¬
зычных странах книга австрийского историка Михаеля Миттерауера,
вышедшая, как и книга Ле Гоффа, в 2003 г.16. Миттерауер — специа¬
лист по социальной истории, но этот его труд задуман универсалист¬
ски и призван показать особый путь, которым шла Западная Европа
начиная со Средних веков.
Насколько блестяще описал Миттерауер долговременное успеш¬
ное развитие средневекового сельского хозяйства, настолько же плохо
он, как и Ле Гофф, сумел интегрировать в свою картину европейской
607
истории существовавшие в ней различия. Он, правда, справедливо
указал на то, что отнюдь не повсюду на континенте распространились
такие культуры как рожь и овес. Прежде всего это касается средизем¬
номорских стран, в том числе Византии, — но также и Ирландии, и
России. Миттерауеру следовало бы добавить при этом, что мусульман¬
ская агротехника, с ее прогрессивными поливными технологиями, су¬
ществовала и в Европе — в Испании. В других контекстах автор еще
неоднократно натыкался на разницу между «ядром» Европы, воспри¬
имчивым к инновациям, и ее консервативной «периферией», к кото¬
рой относились кельтские страны (Ирландия, Шотландия и Уэльс),
восточно-славянские государства, Византия, мавританские Испания
и Сицилия, в чем-то также Скандинавия. Но значение этой разницы,
которая наблюдается и во многих других исторических контекстах, —
и значение признания ее Миттерауер, в силу своей концепции, оста¬
вил без внимания.
Берлинский медиевист Эрнст Питц назвал свою книгу об исто¬
рии Европы в период поздней Античности и раннего Средневековья
«История средиземноморской части света между Атлантикой и Ин¬
дийским океаном»17, избегая таким образом слова «Европа». Пред¬
метом описания он выбрал ту часть света, что расположена вокруг
Средиземного моря и известна с древности под названием ойкумены.
Этот orbis terrarum, подчеркивает автор, не исчез с крушением Рима,
а продолжал существовать, однако пережил значительные трансфор¬
мации. Начиная с конца III в. н. э. народы, жившие на краю ойкуме¬
ны, стали размывать единство древней культуры. Сначала она распа¬
лась на две части — Запад и Византию, — потом Восток распался на
христианскую греческую и мусульманскую части; так сформировался
трехчастный средиземноморский мир. Поэтому Питц говорит о «трех
культурах Средневековья». Они соперничали друг с другом, однако в
силу своего общего греко-римского происхождения сохраняли и древ¬
нюю общность, которая, по мнению автора, существует и по сей день.
Если принять точку зрения Питца, то уже нельзя будет, как это де¬
лал немецкий романтик Новалис в XIX в., ностальгически грезить о
Средневековье как о «прекрасных, блистательных временах, когда Ев¬
ропа была единой христианской страной, когда единое христианство
обитало в этой части света, придавая ей стройную человечность»18.
Нет, это был период, когда в Европе существовали разные культуры,
созданные монотеистическими религиями, — христианством в его ка¬
толическом и православном вариантах, исламом и, добавлю я от себя,
конечно также иудаизмом. Такое ведение нашего прошлого оказыва¬
ется возможным благодаря тому, что Питц рассматривает европейско-
средиземноморский регион как пространственное и историческое
целое. Но оправдан ли такой холистический взгляд?
608
Эрнст Питц пишет европейскую историю как историю всеобщую,
и очевидно, что ему очень дорога идущая от эпохи Просвещения меч-
\ л о коспомолитическом единстве и всечеловеческой общности. Осу¬
ществлению этого идеала в рамках одного великого государства, охва¬
тывающего весь обитаемый мир, более всего способствуют именно
условия вокруг Средиземного моря, считает берлинский историк19. В
подтверждение своей идеи он приводит ссылки на высказывания фи¬
лософов Нового времени и на эмпирические данные. Вслед за Карлом
Ясперсом Питц пишет, что около 600—480 гг. до н. э. в самых разных
частях света и независимо друг от друга произошел прорыв к позна¬
нию человека, его возможностей и границ; это знание стало фунда¬
ментом великих культур и мировых религий20. Ясперс, пораженный
сходством явлений, которые он наблюдал в Китае, Индии, Персии,
Палестине и Греции, сформулировал концепцию «осевого времени» в
мировой истории и на ее основе выдвинул свой тезис: «Человечество
имеет единые истоки и общую цель»21. Питц цитирует эту фразу22: она
составляет ядро его представлений об истории. Сознательное обра¬
щение к рефлексивному образу мысли, по мнению автора, открыло
путь к взаимопониманию между людьми. То есть, ход мировой исто¬
рии представляется Питцу таким: великие культуры, вовлекавшие все
больше варварских народов периферии в орбиту своего влияния, не
могли не вступить в контакт друг с другом23. И обсуждаемая книга по¬
священа как раз началу этого этапа истории применительно к Европе.
Поэтому первые ее главы повествуют о вторжениях кочевых народов,
в особенности сарматов из Центральной Азии, в средиземноморский
мир24 и о сопротивлении, которое оказал им император Аврелиан, на¬
званный в одной из римских надписей «восстановителем империи»
{restitutor orbis)25.
Такая красивая концепция истории для кого-то из читателей может
оказаться весьма соблазнительной. Однако она не свободна от проти¬
воречий. Прежде всего заслуживает критики претензия такой истори¬
ографии на тотальность, т. е. на видение мира как целого и единого26.
Такой взгляд представляет собой секуляризованный вариант тради¬
ционного христианского представления о мировой истории как об
истории спасения. Историк-античник Кристиан Майер еще в 1988 г.
подверг уничтожающей критике идею всеобщей истории как едино¬
го целого, «одного мира историй и прошлых», в котором сливаются и
теряют свою отдельность истории и достижения отдельных мировых
культур27. В том же смысле высказывался и Р. Козеллек, отмечавший,
что в последнее время историография возвращается в то состояние, в
котором она пребывала во второй половине XVIII в., когда существо¬
вала historia universalis в качестве бескрайнего множества рассказыва¬
емых историй28. Слово «история» в единственном числе как обозна¬
609
чение совокупности разнообразных историй закрепилось в обиходе
где-то между 1760 и 1780 гг. Когда множество историй были сведены
в одну, произошли их унификация, универсализация и тотализация,
указывал Козеллек. Если с полной серьезностью отнестись к этим вы¬
водам, — а я в них не сомневаюсь, — то применительно к Средним
векам, да и вообще ко всему периоду до начала Новейшего времени,
вообще неправильно говорить об одной, замкнутой и единой истории.
Когда Питц писал о трех культурах Средневековья вместо одной, он
учитывал этот вывод, однако он действовал вопреки ему, когда соеди¬
нил историю поздней Античности и историю раннего Средневековья
в один континуум целенаправленного развития средиземноморского
европейского региона в сторону мирового единства.
Но нужно ли вместе с идеей о целостности и тотальности отбрасы¬
вать и всякую идею единства? Некоторые немецкие историки высту¬
пают за это, но я считаю такой путь неверным. Ведь задача науки со¬
стоит в том, чтобы упорядочивать многообразие явлений и создавать
единство. Конечно, в исторической науке это единство всегда не объ¬
ективное, а воображаемое, это всегда гипотетическая картина29. Такое
единство в представлении всегда неполно и всегда допускает альтерна¬
тивы. Я имею в виду, что не только каждая картина, претендующая на
единство, содержит в себе внутренние противоречия, но, кроме этого,
существует или может существовать множество таких единых картин и
концепций единства. В обозримом будущем, таким образом, истори¬
ческая наука может ставить своею целью создание не одной «истории
Европы», но только множества «историй Европы». Иными словами,
она может лишь создавать такие картины прошлого, которые в силу
неизбежных искажений провоцируют альтернативные картины.
Всякое представление о Европе и всякое ее изображение базируют¬
ся на некой ментальной конструкции, и эта конструкция прочна ровно
настолько, насколько ее предпосылки находят признание. Но свобода
вымысла ограничена: опыт и конвенции защищают от произвола.
Сказанное в особенности относится к ключевому вопросу — во¬
просу о границах Европы. Со времен Геродота и античных географов
по сей день существует консенсус, что с запада Европу ограничивает
океан, а на востоке ее границы открыты. В начале XIX в. было до¬
стигнуто соглашение о том, что Азия начинается по ту сторону Ура¬
ла, однако детали проработаны не были. Так, например, Владивосток
не может считать себя частью Европы, равно как и Индия, Китай или
Япония, но вот могут ли и хотят ли считать себя частью Европы Рос¬
сия или Турция? Это вопрос в высшей степени спорный, и А. Я. Гуре¬
вич был одним из тех, кто с горечью размышлял над ним30.
Таким образом, Европа может считаться воображаемой величиной,
но ее нельзя произвольно дефинировать: свободу мысленного кон-
610
- 11 > y 11 p< him 11 ия ограничивают, как я уже сказал, опыт и общественные
■ «и 'ммкчшя. Но конвенций недостаточно для того, чтобы дать такое
и о| |мфичсскос и историческое описание европейского континента,
мпирог не вызывало бы споров. Чтобы адекватно отразить историю
• прппсйских народов, необходимо признать неопределенность вос-
границы. Европа в исторической перспективе представляет
« опии воображаемую единицу, однако не замкнутое целое.
>ш выводы не остаются, разумеется, без последствий и для опи-
■ .ниш и понимания многообразия. Если историческая наука рас-
• мафпвает Европу как некую особую единицу, то историк должен
uni тятю помнить о том, что эта единица никогда не обладала пол¬
ним единством. Поэтому то, что он говорит о ней, будет убедитель¬
но iiiiiiii) в той мере, в какой наряду с единством он будет указывать
п па особенности, которые противоречат его специфическому взгля¬
ну па европейский континент и его прошлое. Атам, где невозможно
постулировать целостности, не срабатывает и диалектика единства
п многообразия — принципов замкнутой системы. Европа не была
‘•единством в многообразии».
Мы осознаем, что, когда мы представляем себе Европу как куль-
ivpnyio единицу, мы не в состоянии примирить в этом воображае¬
мом целом все различия и противоречия, существовавшие внутри
европейских культур и между ними. Однако это не избавляет нас от
тдачи — разрабатывать концепции, помогающие описать ту исто¬
рическую силу, которая оказывала наиболее мощное интегративное
воздействие. Мой тезис таков: наибольшего успеха мы добьемся, если
будем искать такую силу в сфере религий. Ничто другое не оказало
столь глубокого воздействия на исторический облик Европы, не при¬
дало ей столь важных отличий как от прежних эпох, так и от других
частей света, как утверждение монотеистических религий, ведущую
роль среди которых играло христианство. Парадоксальным образом
именно вера в одного бога-творца — то есть, принцип категориче¬
ского единства (schlechthinnigen Einheit), — породила как мощнейшие
процессы культурной гомогенизации, так и радикальные различия,
местные особенности и конфликты. Чтобы объяснить это, нужно рас¬
сматривать религиозный мир Средневековья отдельно от религиозно¬
го мира Античности.
В дохристианской Античности набор почитаемых богов никогда
не был фиксированным. Власти требовали от граждан только добро-
совествного исполнения ритуалов, но не исповедания определенной
веры. В Риме веками включали в пантеон новых божеств, группиро¬
вавшихся без жесткой системы вокруг капитолийской триады с Юпи¬
тером во главе. Ведя войну в той или иной области, полководец мог
стараться переманить богов противника, пообещав им построить для
611
них в Риме роскошный храм, если они покинут своих подопечных и
перейдут на сторону римлян. Обожествляли и самих императоров,
начиная с Цезаря и Августа31. Однако толерантность античного язы¬
чества была не безгранична. В источниках августовской эпохи импе¬
ратора Августа-Октавиана победа, например, Октавиана над Клеопа¬
трой изображалась и как победа римских богов над египетскими32.
Хотя от культа богов зависело благополучие государства, римляне
во время своих завоеваний никогда не пытались систематически на¬
саждать свои обряды и своих божеств в покоренных землях. Скорее
можно сказать, что религия шла вслед за солдатами и чиновниками
сначала в Италию, а потом в провинции33. «Новые» культы, прони¬
кавшие в Вечный город извне, из него распространялись дальше по
империи. На границах войска Рима сталкивались с «варварами», ко¬
торые поклонялись своим многочисленным божествам. К северу от
Альп это были «кельты» и «германцы» — народы бесписьменные, по¬
этому об их религии мы можем судить в основном только по воспри¬
ятию римлян, которые интерпретировали варварский мир исходя из
собственного опыта и давали чужим богам имена из своего пантеона.
Так, Юлий Цезарь, описывая религии галлов и германцев, использо¬
вал имена римских божеств — Меркурия, Аполлона, Марса и т. д.34. В
науке сегодня преобладает мнение, что у кельтов и германцев не было
с самого начала замкнутых и иерархизированных пантеонов: скорее,
их божества почитались сперва локально, и только после соприкосно¬
вения с римлянами возникли некоторые надрегиональные культы35.
Авторы новейших исследований избегают употреблять термин
«политеизм» применительно к религии римлян, кельтов или герман¬
цев, так как это слово было изобретено в Новое время апологетами
христианства в качестве пейоратива36. Рассматривая христианство
как высшую ступень, они интерпретировали «политеизм» либо как
религию, еще не достигшую единобожия, либо как множественность
единого божественного принципа. Сегодняшнее же религиоведение
стремится разглядеть собственную ценность политеизма и изучать его
роль в качестве интегрирующего фактора той или иной культуры. По
мнению новейших исследователей, многобожие способствовало объ¬
единению разнообразных локальных групп населения с их местными
культами в более крупные формирования; при этом местные боже¬
ства включались в региональные или надрегиональные пантеоны37.
Перенос римских имен на богов кельтов и германцев тоже указывает
на подобный процесс: религии, представляющие космос как область
деятельности множества автономных божественных сил, были спо¬
собны объединять разноприродные культуры38. О том, что этот вы¬
вод не представляет собой лишь отвлеченную спекуляцию историков,
говорит пример святого князя Владимира39, властителя всей Руси от
612
hi mm кого до Черного моря. Прежде чем принять вместе со своим
и||1«1чом монотеистическую религию христиан, этот князь пытался
• •ini т чип, единство своего полиэтничного государства с помощью
• им! mo i;i различных племенных богов, объединив их в пантеон.
< Мкритость политеистического пантеона — пусть и не безгранич-
ii.ni, порождала значительную степень безразличия в отношении
• p i iiiMM культам. Как можно видеть на примерах римлян и герман-
м« и. многобожие вполне могло быть фундаментом культуры, положи-
и имю относящейся к плюрализму вообще. Однако к концу X в. н. э.
и Гпроис оно уже было невозможно. По всей видимости, последним
и** v/iapcTBOM, где на легитимной паритетной основе сосуществовали
■ и-« коиько религий, был Хазарский каганат на Волге: каган, придер-
• ипаишийся иудаизм, до 965 г. стоял во главе народа, исповедовав-
мк in ислам, христианство и древнетюркий культ Тенгри40. К этому
npi'Mcim в Европе монотеистические религии откровения настолько
укрепили свои позиции, что подчиняли себе народы целиком.
Отход от политеизма и утверждение единобожия стали важней¬
шим процессом в европейской истории, — можно даже сказать, что
именно в нем и заключалось «рождение Европы в Средневековье».
И место почитания множества богов в общем пантеоне или множества
религиозных сообществ, почитавших каждое своего бога, от жителей
нарождающейся Европы требовали теперь верить в одного единого
бога — создателя неба и земли41. В отличие от мифа, повествующего
о нескольких богах или терпимо и непредвзято относившегося к со¬
существованию многих божеств, представление об универсальности
hoi а-творца подразумевало, что никто более не мог оставаться равно¬
душным к тому, что его сосед думал о Боге. Не было больше Бога иуде¬
ев, Бога христиан или Бога мусульман: для того, кто был последовате¬
лен в монотеистической вере, был теперь только один-единственный
Бог для всех42. Неизбежны стали такие феномены, как теология и дог¬
матика, опиравшиеся на сакральный текст и, в свою очередь, подвер¬
гавшиеся письменной фиксации.
В последнее время среди прочих авторов этим переломным момен¬
том в истории религии занимался и египтолог Ян Ассман. Переход к
монотеизму он охарактеризовал как «переворот, имевший более кар¬
динальное значение, нежели все политические революции мировой
истории»43. При этом самое главное, по мнению Ассмана, заключа¬
лось не в том, один бог или много, а в «различении между истинным и
ложным в области религии, между истинным Богом и ложными бога¬
ми, между истинным учением и ложными учениями, между знанием и
невежеством, между верой и неверием»44. Монотеистический поворот,
в этом смысле, привел к фатальному результату: лежащее в его основе
иудейское деление всего на «истинное» и «ложное» породило в ходе
613
дальнейшей рецепции «различение между иудеями и язычниками,
христианами и язычниками, христианами и иудеями, мусульманами и
неверными, правоверными и еретиками ит.д., вылившись в море на¬
силия и кровопролития»45. Монотеистические религии не могли быть
толерантными, они нуждались в четком понятии о том, что совмести¬
мо с их истинами, а что нет46. Языческие же (политеистические) рели¬
гии не знали ни ереси, ни теологических заблуждений.
Ассман показывает, что монотеизм с его лозунгом единства и един¬
ственности не мог не привести к расколам. Я же утверждаю, что это не
так47. Разумеется, с одной стороны, такое вероисповедание, которое
требовало веры в единственного Бога, было неиссякаемым источни¬
ком конфликтов. Но, с другой стороны, единобожие с его бескомпро¬
миссностью было и важнейшей школой восприятия Иного, которая
вполне могла способствовать культурной интеграции. Поскольку ре¬
лигия касалась каждого человека и монотеизм каждого принуждал
сделать свой выбор, то каждому приходилось узнать, что такое рели-
гионзные различия. Даже там, где христианство, иудаизм и ислам не
соприкасались и не конкурировали друг с другом, вопрос о правове¬
рии все равно был одним из главных: расколы и ереси — наиболее яр¬
кие проявления дифференцирующего потенциала монотеистической
ортодоксии48. С другой стороны, не следует недооценивать то обстоя¬
тельство, что религиозные различия вовсе не обязательно приводили
к конфликтам или уж тем более к войнам на уничтожение. Наоборот,
Европа, и прежде всего ее культура, по сей день обязана своим сохра¬
нением именно умению терпеть различия.
Иудаизм и христианство, которые распространились по Римской
империи и за ее пределы еще в Античности, и ислам, проникший в
Европу в VII—VIII вв.49, сосуществовали в Европе, и ни одна из этих
религий никогда не господствовала на континенте безраздельно. Пер¬
выми монотеистами в Европе стали последователи Моисеева закона:
еврейская колония в Риме существовала еще до рождества Христо¬
ва50. Разрушение Второго храма императором Титом привело к массо¬
вой эмиграции евреев из Палестины. Часть их осела в Малой Азии,
часть — в Греции, часть в западном Средиземноморье. В Европе «се¬
фарды», т. е. «испанские» евреи образовали новый центр своей рели¬
гии и культуры: еврейские колонии зафиксированы в городах южной
Франции уже в III в.51. В раннем Средневековье поселения евреев не¬
однократно перемещались в связи с мусульманскими завоеваниями в
Палестине и на Пиренейском полуострове. Но не везде в Европе об¬
разовались еврейские колонии: в Англию евреи пришли только после
1066 г., а в Норвегии, Швеции, Ирландии и Шотландии их практиче¬
ски не было. Если не считать Хазарского каганата — государства полу¬
кочевников в районе Днепра, Дона и Волги — иудеи в Европе никогда
614
m < кпиш по главе государств. Они, в отличие от христиан и мусуль¬
ман, /1.0.114 которых в населении часто составляла больше половины,
и* ri ил были меньшинством.
Христианизация Европы началась с миссионерских путешествий
.пик юла Павла в Филиппы, Салоники и Коринф (49—51 гг. н. э.) и
продвигалась с юга и с запада к северу и востоку. В течение веков глав¬
ным се содержанием было обращение политеистов. Конечной точ¬
кой лого процесса в позднем Средневековье стало крещение Литвы
(I 1<Хб). Вторжение монголов (придерживавшихся различных верова¬
нии и равнодушных к чужим религиям) в XIII в. воспрепятствовало
христианизации Лапландии, Кумании и некоторых областей на сред¬
не п Волге52.
11о единства в истории христианской церкви никогда не было. Уже
раннехристианская община послеапостольского периода как ничего
другою боялась схизмы и ереси, причем с самого начала не различа¬
ла организационный раскол и разномыслие в вопросах веры. В тяже-
ной борьбе за правоверие возникли во II в. н. э. первые полемические
I рлктаты против еретиков.
Несмотря на отсутствие внутренней гомогенности, христианская
церковь, победившая в Средневековье в большинстве стран Европы,
последовательно искореняла политеистические верования. Когда в
Европу проникли мусульмане, они столкнулись уже не с политеиста¬
ми, а с представителями двух единобожных религий — христианами и
иудеями.
К позднему Средневековью ислам распространился среди крупных
пародов юго-востока Евразии. Волжская Булгария перешла в мусуль¬
манство еще в начале X в. Вскоре после того как это государство было
подчинено монголами, завоевавшими также большую часть христиан¬
ской Руси, сам хан Золотой Орды перешел в ислам (1257—1266)53. Та¬
ким образом, зона влияния мусульман распространилась до областей,
лежащих к западу от Днепра.
Еще более масштабные завоевания осуществляли после 1354 г. в
Византии и на Балканах перешедшие в ислам турки. С падением Кон¬
стантинополя (1453) держава османов окончательно сменила христи¬
анскую Восточную Римскую империю на мировой арене. К концу
Средних веков христиане и мусульмане по-прежнему соседствовали в
Европе, хотя границы их расселения проходили иначе, чем в период
арабского завоевания.
В принципе три монотеистические религии не терпели одна дру¬
гую, однако их приверженцы проводили различную политику в отно¬
шении иноверцев. Наименее экспансивно держались иудеи. Это свя¬
зано было отнюдь не только с тем, что они ощущали себя избранным
народом, с которым Яхве заключил завет: в Античности евреи допу¬
615
скали мысль о том, что к почитанию единого Бога Израиля, Творца
мира, могли бы присоединиться и другие народы. Но после неудав-
шегося восстания 70 г. и изгнания их из Иерусалима для евреев на¬
чалась эпоха рассеяния, и на первый план вышла задача сохранения
своей идентичности в условиях постоянных попыток прозелитизма со
стороны иноконфессионального окружения. В Средние века количе¬
ство людей, перешедших из христианства или ислама в иудаизм, было
ничтожно, имен известно всего несколько. Не имея опоры в виде
собственного государства, находясь на положении притесняемого
меньшинства, иудейские общины едва ли могли ставить себе задачу
миссионерской деятельности. Кроме того, обращению представите¬
лей других религий в иудаизм препятствовало и то, что по исламским
законам мусульманина, отпавшего от своей веры, ждала смерть, а за¬
частую и христиан-отступников постигала такая же участь54.
В отличие от иудеев и мусульман, христианам было заповедано
распространять свою веру и обращать в нее другие народы. В Еванге¬
лии от Матфея (Мф 28, 18—20) сказано, что воскресший Христос ве¬
лел своим ученикам распространять его учение и пообещал помогать
им в этом: «... дана Мне всякая власть на небе и на земле. Итак идите,
научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святаго Духа,
уча их соблюдать все, что Я повелел вам; и се, Я с вами во все дни до
скончания века». Исследователи установили, что такого рода прика¬
зание вести глобальную миссионерскую деятельность не встречалось
более ни в одной из основных мировых религий55. Однако исполня¬
лось оно медленно. Не без конфликтов утвердилось среди первохри¬
стиан убеждение, что Благая Весть была предназначена не только для
евреев, но и для язычников и римлян. То же самое можно сказать и об
отношении молодой церкви к варварам за пределами Империи.
Тут, впрочем, следует добавить, что при христианизации этих на¬
родов использовались иные методы, нежели в древности. В античном
мире миссионерская деятельность велась как правило индивидуаль¬
но. Согласно учению Августина, обращение должно было происхо¬
дить добровольно, и еще до крещения человек должен был обратиться
в Христову веру внутренне. Если проповедью удавалось подвигнуть
кого-то на принятие христианства, то крещению предшествовал до¬
статочно длительный период «оглашения», т. е. обучения истинам
христианской веры.
При христианизации же народов, живших на границах Римской
империи, осуществлялась организованная миссионерская деятель¬
ность, нацеленная на обращение целых родов, племен и других круп¬
ных коллективов начиная сверху, т. е. с их правителей и знати. При
крещении «сверху вниз» индивиду оставлялось мало возможностей
для личного выбора. Критерием успеха деятельности миссионеров
616
• hii.moci, совершение обряда крещения, а периоды оглашения при
НПМ1 окращались.
Распространяясь по Европе, христиане помимо язычников зача-
« I м«» с Iалкивались и с иудеями, к которым относились иначе: в соот-
|н к iiiiiii с учением того же Августина, иудеи считались заслуживаю¬
щими покровительства, ибо они в своем рассеянии свидетельствовали
м | I рад,амиях, которые принял от них, т. е. от их предков, Христос. С
•ipvioii стороны, христиане уважали последователей Моисеева зако¬
на и то, что те хранили Ветхий Завет и тем самым свидетельствова-
>1м о Новом Завете, заключенном между Богом и людьми благодаря
Христу. И наконец, в «Послании к Римлянам святого апостола Пав-
иа • содержалось предсказание, что в конце времен иудеи обратятся в
Христову веру. Отношение христиан к иудеям, таким образом, было
амбивалентным: с одной стороны, они рассматривались в деле спасе¬
ния человечества как соратники и свидетели, с другой стороны — как
иотубийцы. Насильственные крещения были в Средние века запре¬
щены каноническим правом, и убийство иудеев тоже решительно от¬
вергалось, однако запрета на их изгнание не было. На практике же
имело место насилие всякого рода везде в Европе, где евреи пытались
основать постоянные поселения. Мирские власти на словах обязыва¬
лись давать евреям защиту, однако не всегда могли предупредить или
остановить насилие в отношении иудейских общин на своей террито¬
рии.
Совсем иначе, чем иудеи и чем христиане, выполняли свою вселен¬
скую миссию мусульмане. Они поделили весь мир на две части — «дом
ислама» (дар-аль-ислам) и «дом войны» (дар-аль-гарб)56. Теоретически
первый дом — та часть мира, которая уже находится под властью му¬
сульман, — пребывает в состоянии непрерывной войны со вторым —
с той частью, которая еще не обращена. Следуя примеру Мухаммеда,
мусульмане могут временно прекращать эту войну, если враг слиш¬
ком силен и сил на борьбу с ним не хватает. Коран учит, что язычники
должны принять ислам или умереть, однако к «обладателям книги»,
т. е. иудеям и христианам, это не относится. Мусульманам достаточ¬
но распространять господство ислама, а покоренным христианам и
иудеям становиться мусульманами не обязательно. Договоры между
мусульманами и «обладателями книги» гарантировали последним не¬
прикосновенность их религиозных учреждений и мирских владений;
они становились «подопечными» государства, а за это должны были
платить в казну подушный и поземельный налог. Правовой базой для
отношения к представителям этих двух религий была, в первую оче¬
редь, сура «Покаяние» (Коран 9:29): с теми из немусульман, кто по¬
лучил Писание, она предписывает вести войну до тех пор, пока они не
станут сами униженно платить подать57. Поскольку Коран считается
617
божественным откровением, которое ни в чем не может быть измене¬
но, положение христианских и иудейских религиозных меньшинств в
мусульманских государствах было юридически защищенным. Анало¬
гов этому в обществах того времени не находится. Однако покоренные
«обладатели книги» не были равны мусульманам по своему правовому
статусу. Если они не переходили в ислам, то оставались «гражданами
второго сорта». Мусульманские правители, будь то в раннесредневе¬
ковой Испании, будь то в Османской империи XIV—XV вв., как пра¬
вило, проявляли мало заинтересованности в массовом обращении по¬
коренного христианского населения в ислам: религиозных мотивов,
побуждающих к такой политике, у них не было58. Подати, которые
они могли собирать с иноверных, зачастую привлекали их гораздо
больше. Поэтому и на Пиренейском полуострове, и на Балканах ис-
ламизация шла очень медленно, и за несколько веков этот процесс не
охватил всего христианского населения.
Таким образом, монотеизм в Европе отнюдь не все время толкал
представителей трех религий к насильственным действиям друг про¬
тив друга. Иудейское меньшинство в христианских странах было
защищено церковными догмами и мирским правом, а в землях му¬
сульманских правителей христиане и иудеи пользовались привилеги¬
рованным положением, которое было гарантировано Откровением.
Несмотря на то, что всякое религиозное меньшинство или населе¬
ние, управляемое приверженцами иной религии, вынуждено было
на практике терпеть социальную и политическую дискриминацию,
новейшие исследования показали, что имели место и длительные пе¬
риоды симбиоза, которые затенялись в восприятии историков преж¬
них лет такими эксцессами, как притеснения, преследования, изгна¬
ния и убийства59. Что касается, например, отношений между иудеями
и христианами, то, с одной стороны, можно говорить о существова¬
нии «конфронтационных культур» и «взаимного исключения», но,
с другой стороны, нельзя не указать и на «повседневные культурные
заимствования» между этими двумя сообществами60. По словам одно¬
го современного историка, «в источниках встречается масса много¬
образных сведений о нормальных соседских отношениях: [христиа¬
не и иудеи] жили совместно под одной крышей, в случае опасности
находили убежище в домах друг друга, приглашали друг друга на се¬
мейные торжества, порой дарили друг другу подарки, вместе играли
в карты и азартные игры, считали своим долгом оказывать друг другу
помощь в нужде, при пожаре, ограблении или нападении врагов: ради
этого считалось допустимым даже нарушить священный субботний
покой»61. Один источник из юго-восточной Европы сообщает, что в
начале XI в. в Византии иудеи даже пользовались такими свободами,
которые христианину-несторианину, прибывшему из Персии, каза-
618
im i. просто безобразием: «Ромеи терпят у себя в государстве большое
• <'Ц||Ч(гпн) иудеев. Они предоставляют им защиту и позволяют им
• hi pi.no исповедовать свою религию и возводить синагоги. Иудеям у
ми\ и юродах разрешено говорить: „Я — иудей“. Они могут следовать
< пней религии и произносить свои молитвы. Никто за это на них не
и.пылает, никто не мешает им и не чинит никаких препятствий. Как
и I I птс женщинам, детям и другим посторонним людям позволяет-
• ч входить в святилище священника, так и у ромеев иудеев допускают
М/Кг п церкви»62.
< ’ другой стороны, христиан, мусульман и иудеев разделяли в по¬
шел псиной жизни именно различные религиозные предписания и
niii.i'ian: заповеди, касающиеся пищи, ограничивали или вовсе за¬
прещали совместную трапезу с иноверцами, иудеям были запрещены
( мешанные браки и сексуальные связи с не-иудеями, и т. д. Такой по-
пеедпевный опыт сочетания близости и раздельности не мог не при¬
мести европейцев к познанию различий, не мог не научить их, что
формы жизни многообразны.
То же самое следует сказать и об отношении мусульман к христиа¬
нам и иудеям. Так, например, одно недавнее исследование показало,
что в Испании христиане и мусульмане в очень большой степени за¬
висели друг от друга, независимо от того, в руках какой из этих групп
находилась политическая власть. Во время завоевания Пиренейского
полуострова арабам, число которых было весьма невелико, приходи¬
лось с такой же терпимостью относиться к покоренным ими христиа¬
нам, как потом во время Реконкисты христианам приходилось быть
терпимыми к мудехарам — исламизированному населению отвоевы¬
ваемых областей63. Тем разрешалось писать тексты своих законов
па арабском языке и приносить клятвы согласно правилам их веры.
«Они возводили свои здания и занимались своими ремеслами (...).
Так под руководством зодчих[-мусульман] были построены многочис¬
ленные церкви, причем финансировалось их строительство иногда за
счет беспроцентных ссуд, полученных от иудейской общины. Еще в
конце XV столетия в источниках упоминаются уличные музыканты-
мудехары, которые сопровождали католические процессии на празд¬
нике Тела Господня, исполняли для них музыку, а затем участвовали
вместе с ними в праздничном застолье»64. А. Бриссо — историк, хоро¬
шо знающий отношения между мусульманами и христианами в Сред¬
ние века, — охарактеризовал их так: они «не сводятся к непрерывному
ряду кровавых столкновений и взаимному презрению и оскорблени¬
ям. Если мы рассмотрим историю этих отношений на протяжении
столетий, то выяснится, что конфликты между христианами и мусуль¬
манами не были ни более частыми, ни более жестокими, чем нерели¬
гиозные конфликты между иными антагонистическими группами или
619
чем религиозные войны, которые вели обе эти конфессиональные
общности. Даже во время так называемых мусульмано-христианских
конфронтаций представители этих религий часто заключали друг с
другом военные союзы, доказывая тем самым, что побудительные
причины у этих конфронтаций не были непосредственно связаны с
религиозными убеждениями. (...) О временах спокойного, мирного
сосуществования между кризисами никто никогда не говорит, а меж¬
ду тем это были длительные и во многих отношениях плодотворные
периоды»65.
В то же время, правовой статус всякой религиозной группы, на¬
ходившейся политически в подчиненном положении, был тоже более
низким, чем у властвующей группы, пусть даже та составляла мень¬
шинство. Существовали неустранимые религиозные различия и про¬
тиворечия, которые зачастую обострялись этническими или биологи¬
ческими факторами и в любой момент могли привести к открытому
конфликту и насилию. В последнее время историки обратили внима¬
ние на то, что в XII—XIII вв., особенно на латинском Западе Европы,
христиане с невиданной прежде враждебностью стали относиться к
иудеям, мусульманам, а также к еретикам66. Некоторые авторы даже
говорят о возникновении «репрессивного общества». Достаточно
вспомнить погромы во время Первого крестового похода, направлен¬
ные против иудеев и мусульман67. Правда, в те же примерно времена
и мавританские властители аль-Андалуса начали жестоко угнетать и
изгонять христиан и иудеев, но все же католики намного превзошли
их в систематичности, последовательности и масштабах репрессий.
Впрочем, эти карательные меры касались не только иноверцев, но и
других лиц, обнаруживавших отклоняющееся от нормы поведение, —
например, гомосексуалистов68. Пытаясь объяснить эти репрессивные
кампании, историки указывали на то, что монархии в то время стре¬
мились централизовать управление, а главное — централизаторские
тенденции наблюдались в самой церкви. Папская курия желала из
Рима руководить движением всех чад римско-католической церкви к
спасению и повсюду насаждать единообразные правила и принципы.
С XIII в., если не раньше, «западный христианский мир был просто
одержим представлением, что необходимо reductio ad ипит69 во всех
сферах и на всех уровнях. Это отражается и в теологии: основной сво¬
ей задачей большинство клириков считало приведение всего к един¬
ству; многообразие считалось признаком зла и ереси»70. Унификация
общества средствами религии была полезна и европейским монар¬
хам, которые стремились под своей властью установить рациональное
управление подчиненными им землями.
Но несмотря на все притеснения и гонения монотеистическая три¬
ада в Европе не перестала существовать. Иудеи, которые, начиная с
620
I i,uч мчсского Средневековья, стали все чаще подвергаться дискри¬
минации, эксплуатации, насилию и изгнанию, в конце концов наш-
чи <rhe новую временную родину на востоке Центральной Европы и
м <)( минской империи. Османы терпимо относились не только к иу-
и им, по и к христианам в завоеванных балканских странах и лишь в
*и рппиченных масштабах принуждали их к обращению в ислам — на¬
пример, когда забирали у родителей мальчиков и делали из них яны-
■мр.
Мыслители всех трех монотеистических религий рано начали ин-
н ресоваться вероучениями друг друга, пусть и с полемическими це¬
ним и. Первое сравнительно-религиоведческое исследованиие провел
мусульманин Ибн Хазм в XI в. в Андалусии. И он, и многие другие ав-
I < >ры после него, даже весьма тщательно изучавшие предмет и обнару-
Амвавшие самые глубокие познания, всегда приходили к выводу, что
II \ собственная вера превосходит остальные71. Но нельзя сбрасывать
со счетов тот факт, что они все же видели многообразие как проблему.
Отличия и разнообразие религий средневековые авторы обозначали
латинскими словами diversitas, varietas иpluralitas.
О толерантности, как мы ее понимаем сегодня, говорить приме¬
нительно к Средневековью, конечно, не приходится: тогда иновер¬
цев могли «терпеть» на практике, но теоретическое «признание» или
«одобрение» чужой религии было невозможно. Христианские теологи
от Августина до Фомы Аквинского и Николая Кузанского пытались
найти ту границу, до которой могла и должна была простираться тер¬
пимость в отношении иноверцев, и при этом часто проводили четкое
различение между иудеями, язычниками (т. е. мусульманами) и ерети¬
ками или отступниками. Нет сомнений в том, что история толерант¬
ности, распространившейся в Западной Европе после Реформации
и религиозных войн, имела свою предысторию в многовековом сим¬
биозе христиан, иудеев и мусульман (а также в дифференцированном
отношении к приверженцам ересей внутри христианства) на протяже¬
нии Средневековья.
В заключение мы можем резюмировать основные тезисы данной
статьи: Средние века можно рассматривать как первый период в евро¬
пейской истории, прошедший под знаком монотеизма. Поклонение
единому Богу-Творцу было характерно для трех разных религий, и по
мере формирования их догматики между ними множились расхожде¬
ния и расногласия. Это имело важные последствия для культурного
облика Европы, поскольку значение религии в Средневековье было
огромно. С одной стороны, единобожие способствовало спаянности
Европы, а с другой — этой спаянности постоянно грозили конфлик¬
ты, вызываемые религиозными различиями. В этом неразрешенном
диалектическом противоречии между постулатом единства и не под¬
621
дающимися полной интеграции отклонениями от единого обратна
Европа достигла в Средние века своего выдающегося места в мировой
истории.
Примечания
1 Clanchy М. Т. Abelard. A Medieval Life. Oxford, 1997; Le Goff J. Saint Louis. P., 1996, pyc.
пер.: Ле Гофф Ж. Людовик IX Святой. М., 2001.
2 Я имею в виду Францию, Германию, Англию, Италию и Испанию. Публикация серил
начата в 1993 г. На сегодняшний день опубликовано около двадцати томов. Тематика
этих монографий отнюдь не ограничивается Средневековьем. Вот несколько приме
ров: Mollatdu Jourdin М. Europa und das Meer. Munchen, 1993; Gurjewitsch A. /. Das In
dividuum im europaischen Mittelalter. Munchen, 1994; Fontana J. Europa im Spiegel. Eine
kritische Revision der europaischen Geschichte. Munchen, 1995; Brown P. Die Entstehung
des christlichen Europa. Munchen, 1996; Moore R. /. Die erste europaische Revolution. Go-
sellschaft und Kultur im Hochmittelalter. Munchen, 2001. — Примерно такую же по за¬
мыслу серию выпускает теперь германское издательство «Fischer Taschenbuch Verlag»
под общим заглавием «Европейская история» («Europaische Geschichte»). В ее рамках
вышли, например, такие работы как: Geary Р. J. Europaische Volker im fruhen Mittela¬
lter. Zur Legende vom Werden der Nationen. Frankfurt a. M., 2002; Otis-Cour L. Lust und
Liebe. Geschichte der Paarbeziehungen im Mittelalter. Frankfurt a. M., 2000; Carozzi C.
Weltuntergang und Seelenheil. Apokalyptische Visionen im Mittelalter. Frankfurt a. M.,
1996.
3 Gurjewitsch A. J. Op. cit. (рус. изд.: Гуревич А. Я. Индивид и социум на средневековом
Западе. М., 2005).
4 Рекламный текст издательства в кн.: Le Goff J. Das alte Europa und die Welt der Mod-
erne. Munchen, 1994. S. [66].
5 Об этой проблеме см.: Borgolte М. Wie Europa seine Vielfalt fand. Uber die mittelalterlichen
Wurzeln fur die Pluralitat der 'Wferte // Die kulturellen Werte Europas / Hrsg. von H. Joas,
K. Wiegandt. Frankfurt a. M., 2005. S. 117—163; о попытках решить эту проблему: Idem.
Europa entdeckt seine Vielfalt 1050-1250. (=Handbuch der Geschichte, Band 3). Stuttgart,
2002; Idem. Christen, Juden, Muselmanen. Die Erben der Antike und der Aufstiegdes Abend-
landes 300 bis 1400 n. Chr. (— Siedler Geschichte Europas Band 2). Munchen, 2006.
6 Le Goff J. L’Europe est-elle пёе au Moyen Age. P., 2003, цитаты в настоящей статье — по
немецкому изданию: Idem. Die Geburt Europas im Mittelalter. Munchen, 2004.
7 Ibidem. S. 15. Критику этой книги см. подробнее в: Borgolte М. Kein Platz fur Karl. Jac¬
ques Le Goffbeschreibt die Geburt Europas aus dem Mittelalter // Frankfurter Allgemeine
Zeitung. 24.3.2004. S. L 17.
8 Cp. Le Goff J. Die Geburt Europas im Mittelalter... S. 22.
9 Ibidem. S. 5If.
10 Ibidem. S. 107.
11 Ibidem. S. 25If.
12 Ibidem. S. 265f.
13 Ibidem. S. 22lff., cp.: S. 120ff. Cp. также: Ле Гофф Ж. Людовик...
14 Le GoffJ. Die Geburt Europas... S. 224.
15 Cardini F. Europa und der Islam. Geschichte eines MiBverstandnisses. Munchen, 2000.
S. 11. — Cp. также: Goody J. Islam in Europe. Cambridge, 2004; Brissaud A. Islam und
Christentum. Gemeinsamkeit und Konfrontation gestem und heute. Berlin, 1993.
16 Mitterauer M. Warum Europa? Mittelalterliche Grundlagen eines Sonderwegs. Munchen,
2003. Положительные отклики — Fried J. // Frankfurter Allgemeine Zeitung. 30. 6. 2003;
Blickle P. // Neue Ziircher Zeitung. 3. 9. 2003. Критика — Borgolte M. // Suddeutsche Zei¬
tung. 27. 10. 2003. S. 16. За эту книгу Миттерауер получил премию мюнхенского Исто¬
рического коллегиума.
17 Pitz Е. Die griechisch-romische Okumene und die drei Kulturen des Mittelalters. Geschichte
des mediterranen Weltteils zwischen Atlantik und Indischem Ozean 270-812. Berlin, 2001.
622
• | M. Mcdiavistik als vergleichende Geschichte Europas // Mediavistik im 21.
' .IhI.mihIc »i Siaiul und Perspektiven der internationalen und interdisziplinaren Mittelalter-
i • liiinr / I lisg. von H.-W. Goetz, J. Jarnut. Munchen, 2003. S. 313-323. Здесь: S. 316ff.
.4 ,ii>\ Wukr und Briefe / Hrsg. von A. Kelletat. Munchen, 1968. S. 389. Cp.: Borgolte M.
i 111• >|i.t mi t inistliches Land». Religion als Weltstifterin im Mittelalter? // Zeitschrift fur
«• • • Im hi .wisseiischaft. 2000. H. 48. S. 1061—1077; рус. пер.: Боргольте M. «Европа —
.пи кая страна». Была ли религия миростроительницей Средневековья? //
1 |< пн mi книипя история: методы задачи, перспективы. Сборник статей / Отв. ред.
| I и ) 11арамонова. М., 2003. С. 7—32.
r,i / <>|i. cit. S. 25.
Ии- piiur ни всемирно-исторические параллели были замечены Эрнстом фон Лазо
и | - |>г-минс XIX в., а может быть и раньше, в эпоху Просвещения. Ср. об этом: Pitz Е.
<>!• «ii S. 524, 540; Saeculum Weltgeschichte. Bd. 2. Freiburg; Basel;Wien, 1966. S. 9,
i - III . llf., 286ff., 317ff, 382; Assmann J. Die Mosaische Unterscheidung Oder der Preis
-|. . Mouollicismus. Munchen, 2003. S. 167f. Anm. 3.
‘ t,>\prr\ K. Vom Ursprung und Ziel der Geschichte. Munchen, 1963 (1-е изд. 1949). S. 17,
• j* Ibidem. S. 19 ff. Рус. пер.: Ясперс К. Истоки истории и ее цель // Он же. Смысл и
на шанеиис истории. М., 1991. С. 28—286. Здесь: с. 30 сл.
Гч: /.. < )р. cit. S. 540.
Ibidem. S. 26.
1 Ibidem. S. 39f.
I >ei Klcine Pauly. Lexikon der Antike. Bd. 1. Munchen, 1979. Sp. 763.
■ < |>. Mommsen W. J. Geschichte und Geschichten. Uber die Moglichkeiten und Grenzen
der Universalgeschichtsschreibung // Saeculum. 1992. Bd. 43. S. 124-135. Здесь особенно:
N. 126Г. (со ссылками на Карла Поппера, Теодора Шидера и др.). — Нижеследующий
пассаж заимствован, местами дословно, из: Borgolte М. Wie Europa seine Vielfalt fand.
1 Jbcr die mittelalterlichen Wurzeln fur die Pluralitat der Werte // Die kulturellen Werte Eu-
io])as / Hrsg. von H. Joas, K. Wiegandt. Frankfurt a. M., 2005. S. 117-163, здесь S. 121 ff.
■' Meier C. Die Welt der Geschichte und die Provinz des Historikers. Drei Uberlegungen. Ber¬
lin, 1989. S. 12; Mommsen W. J. Op. cit. S. 124.
“ Koselleck R. Vergangene Zukunft. Zur Semantik geschichtlicher Zeiten. Frankfurt a. M.,
1989 (1. Ausg. 1979). S. 130ff; cp. Mommsen W. J. Op. cit. S. 131.
C’p.: Oexle O. G. «Der Teil und das Ganze» als Problem geschichtswissenschaftlicher Erkcn-
ntnis. Ein historisch-typologischer Versuch // Teil und Ganzes. Zum Verhaltnis von Ein-
zcl- und Gesamtanalyse in Geschichts- und Sozialwissenschaften / Hrsg. von K. Acham,
W. Schulze. Munchen, 1990. S. 348-384.
Gurjemtsch A. J. Op. cit. S. 12f.: «Европа все больше срастается воедино — как западная,
с ее необычайно интенсивной в последнее время экономической и политической (но
и культурной?) интеграцией, так и восточная ее половина, которой до недавнего вре¬
мени был насильственно перекрыт доступ в “общеевропейский дом”. Я как россий¬
ский историк могу констатировать, что тема “личность и индивидуальность” в моей
стране снова стала актуальной. Тоталитарная система власти подавляла личность и
инициативу индивида на каждом шагу, будь то в политической, материальной, эмо¬
циональной или культурной сфере (...). Ради спасения нашего общества от катастро¬
фы и ради его возрождения, в интересах создания нового духовного климата в нем,
проблема личности должна занять поистине центральное место. Присоединение
России к европейской цивилизации — а другого пути выхода из кризиса я не вижу —
должно сопровождаться усвоением ценностей, лежащих в ее основе». (В русском из¬
дании книги этот пассаж отсутствует — прим, перев.)
31 Так, еще в III в. от Рождества Христова богами были объявлены императоры Авре¬
лиан, Проб и Кар, см.: Beard М., North Price S. Religions of Rome. 2 vols. Cambridge,
1998. P. 140ff., 166ff.; Lehmann Y. La religion romaine traditionelle // Religions de l’Anti-
quit6 / Ed. Y. Lehmann. P, 1999. P. 179-246. Здесь: P. 223f., 233 ff.
32 BeardM., North J., Price S. Op. cit. P. 222.
33 Ibidem. P. 313ff
34 Gaius Julius Caesar. De Bello Gallico. 6.17; 6.21.1 sq.
623
35 Cp.: MaierB. Die Religion der Kelten. Gotter, Mythen, Weltbild. Miinchen, 2001. S. 87.
36 Assmann J. Op. cit. Здесь особенно: S. 49; Gladigow В. Polytheismus. Akzente, Perspek-
tiven und Optionen der Forschung // Zeitschrift fur Religionswissenschaft. 1997. S. 59—77;
Stolz F. Wesen und Funktion von Monotheismus // Evangelische Theologie. 2001. Bd. 61.
S. 172-189; Werbick J. Absolutistischer Eingottglaube? Befreiende Vielfalt des Polytheis¬
mus? // 1st der Glaube Feind der Freiheit? Die neue Debatte um den Monotheismus / Hrsg.
von Th. Soding. Freiburg i. Br., 2003. S. 142—175.
37 Gladigow В. Op. cit. S. 6 Iff.
38 Вместо термина «политеизм» Ассман считает нужным использовать термин «космо¬
теизм» — см.: Assmann J. Op. cit., особенно: S. 61,64.
39 Martin J. Medieval Russia, 980—1584. Cambridge, 1995. P. Iff. Cp.: Die Nestorchronik.
Die altrussische Chronik, zugeschrieben dem Monch des Kiever Hohlenklosters Nestor, in
der Redaktion des Abtes Sil’vestr aus dem Jahr 1116 / Ins Deutsche iibersetzt v. L. Muller.
Miinchen, 2001. S. 97, год 6488 (980 от P.X.), абз. 88.
40 Pletnjowa S. A. Die Chasaren. Mittelalterliches Reich an Don und Wolga. Leipzig, 1978.
41 Cp.: Soding Th. Op. cit.; Monotheismus / Hrsg. von J. Manemann (= Jahrbuch Politische
Theologie. Bd. 4). Munster, 2002; Stolz F. Op. cit.; Idem. Einfiihrung in den biblischen
Monotheismus. Darmstadt, 1996; Hayman P. Monotheism — A Misused Word in Jewish
Studies? //Journal of Jewish Studies. 1991. Vol. 42. P. 1—15.
42 Cp.: Коран, Сура 29:46, предписывающую при спорах с «обладателями книги» (или
«людьми Писания»), т. е. с иудеями и христианами, говорить им: «Мы уверовали в то,
что ниспослано нам и ниспослано вам. И наш Бог и ваш Бог един, и мы Ему предаем¬
ся» (перевод акад. И. Ю. Крачковского http://www.koran.ru/kr/page029.html, ср. пере¬
вод М.-Н. Османова: «Мы уверовали в то, что ниспослано нам (т. е. в Коран) и что
ниспослано вам (т. е. в Библию). Наш бог и ваш бог — один и тот же, и Мы предаемся
Ему» — Перевод смыслов Корана. Русский перевод с арабского профессора Магомед-
Нури Османова, http://www.koran.ru/os/page029.html). Ср. также: Paret R. Toleranz und
Intoleranz im Islam // Saeculum. 1970. Bd. 21. S. 344—365. Здесь: S. 349; Noth A. Moglich-
keiten und Grenzen islamischer Toleranz // Saeculum. 1978. Bd. 29. S. 190-204. Здесь:
S. 191 (с цитатой из Суры 2:62). Разумеется, практика могла отличаться от этой нор¬
мы. После покорения Гранады католическими королями в 1492 г. христиане пытались
переманить мусульманских сановников на свою сторону: «Но в этом христиане по
большей части не достигали никакого успеха. Однажды в присутствии посланника
кастильского короля, присланного, чтобы склонить к переходу в христианство одно¬
го мусульманского сановника, тот остроумно ответил, что ему с трудом удается кое-
как исполнять все свои обязанности по отношению к единому богу: как же он сможет
справляться, если бог будет триединым?» BrissaudA. Op. cit. S. 238. Я отдаю себе отчет
в том, что выдвинутый выше тезис с точки зрения истории религии можно и нужно
было бы сформулировать более дифференцированно. Ср.: Stolz F. Op. cit. S. 174.
43 Assmann J. Op. cit. S. 11. Это эссе посвящено ответу на критику книги: Assmann J.
Moses der Agypter. Entzifferung einer Gedachtnisspur. Munchen;Wien, 1998.
44 Assmann J. Op. cit. S. 12f.
45 Ibidem. S. 22.
46 Ibidem. S. 26. — Критика монотеизма, содержащаяся в книге Ассмана, может считаться
новой только в контексте его египтологических исследований и в плане заостренности его
высказываний, но никак не в плане общей тенденции. Уже четверть века назад философ
Одо Марквард пел свою «Похвалу политеизму», а Ганс Блюменберг писал об очаровании
мифа, лежащего в основе политеизма. См.: Marquard О. Lob des Polytheismus. Uber Mono-
mythie und Polymythie // Philosophic und Mythos. Ein Kolloquium / Hrsg. von H. Poser, Berlin;
N. Y., 1979. S. 40—58; репринт в кн.: Idem. Abschied vom Prinzipiellen. Philosophische Studi¬
es Stuttgart, 1995. S. 91-116; BlumenbergH. Arbeit am Mythos. Frankfurt a. M., 1979 (5 изд.
1990, спец, изд.: там же, 1996). Ср.: Borgolte М. Historic und Mythos // Kronungen. Konige in
Aachen — Geschichte und Mythos. Katalog der Ausstellung / Hrsg. von M. Kramp. Bd. 2. Mainz,
2000. S. 839—846; Idem. Europas Geschichten und Troia. Der Mythos im Mittelalter. Uber die
Zeit, als die Tiirken Vbrwandte der Lateiner und Griechen waren // Troia. Traum und Wirklichkeit /
Hrsg. vom Archaologischen Landesmuseum Baden-Wiirttembeig u. a.Stuttgart, 2001. S. 190-203.
624
I |нм iii v Лссммиа см. также в: Graf F. W. Moses Vermachtnis. Ober gottliche und men-
■ itii< In < icM*i/с. Miinchen, 2006. S. 49f.
* i• I l.tii mui. Religionshermeneutische Studien zur Konstruktion von Norm und Abweic-
I'niir 11isj'.. von I. Pieper, M. Schimmelpfennig, J. von Soosten. Miinchen, 2003.
n,4 roll,- M. ( hristen, Juden, Muselmanen...; Markschies C. Das antike Christentum. From-
• i*ii■ l ■ и. I elx-nslormen, Institutionen. Miinchen, 2006; Hasenfratz H.-P. Die antike Welt
пи.11l.i'i (‘hristentum. Menschen, Machte, Gottheiten im Romischen Weltreich. Darmstadt,
■uni. invcncndt A. Geschichte der Religiositat im Mittelalter. Darmstadt, 1997; Kramer G.
*.i 11к hu* dcs Islam. Miinchen, 2005; Geschichte des jiidischen Volkes. Von den Anfangen
I *i /in (icgenwart / Hrsg. von H. Hillel Ben-Sasson. 3. Aufl. Miinchen, 1995; Chazan R.
I r.limning Jewish Identity in Medieval Western Christendom. Cambridge, 2004; Stow K. R.
\ln n.Hal Minority. The Jews of Medieval Latin Europe. Cambridge (Mass.), L., 1992.
itotyolh- M. Christen, Juden, Muselmanen... S. 38ff.; BeardЛ/., North /., PriceS. Op. cit. P. 266f.
' /.»<// Д/. «Dunkle Jahrhunderte». Gab es ein jiidisches Friihmittelalter? Trier, 2001; Niren-
/'*71; i>. Wie jiidisch war das Spanien des Mittelalters? Die Perspektive der Literatur. Trier, 2005.
Hot volte M. Christen, Juden, Muselmanen... S. 179ff.; Ziegler (?., Hogh A. Die Mongolen.
Im Reich des Dschingis Khan. Darmstadt, 2005. S. 58ff.; Jackson P. The Mongols and
l uiope // The New Cambridge Medieval History. Vol. V: 1198—1300 / Ed. by D. Abula-
lu Cambridge, 1999. P. 703—719; Schmieder F. Europa und die Fremden. Die Mongolen
mi l Jrieil des Abendlandes vom 13. bis in das 15. Jahrhundert. Sigmaringen, 1994; Wahlst-
.iil 1241. Beitrage zur Mongolenschlacht bei Liegnitz und zu ihren Nachwirkungen / Hrsg.
von IJ. Schmilewski. Wurzburg, 1991; Singleton F. A Short History of Finland. Ed. 2. Cam¬
bridge, 1998; Edgren T., Tomblom L., Finlands Historia. Ed. 2. Bd. 1. Esbo, 1993; LindJ. H.
i onscquences of the Baltic Crusades in Target Areas: The Case of Karelia // Crusade and
( (inversion on the Baltic Frontier, 1150—1350 / Ed. by A. V. Murray. Aldershot et al., 2001.
P. 133-150.
I kitschewsky R. Die Religion der Mongolen // Die Mongolen. Beitrage zu ihrer Geschichte
und Kultur / Hrsg. von M. Weiers. Darmstadt, 1986. S. 87—123. Здесь: S. 120f.; Richard J.
I x\ conversion de Berke et les debuts de l’islamisation de la Horde d’Or // Idem. Orient et
Occident au Moyen Age: contacts et relations (XIIе—XV s.). L., 1976. N. XXIX (Ed. 1 —
1967); Schmieder F. Op. cit. S. 35, 39.
II О смертной казни как наказании для мусульман-вероотступников см.: Halm II. Dei
Islam. Geschichte und Gegenwart. 4. Aufl. Miinchen, 2002. S. 61. Пример смертной каз¬
ни христиан-вероотступников: Оксфордский собор (1222) осудил на смерть мере * со¬
жжение диакона-прозелита, который женился на иудейке. См.: Giese W. In ludaismum
lapsus est. Jiidische Proselytenmacherei im friihen und hohen Mittelalter (600— 1300) // I lis-
torisches Jahrbuch. 1968. Bd. 88. S. 407—418. Здесь: S. 41 If.
55 Borgolte M. Christen, Juden, Muselmanen... S. lOlff.; Biirkle H. Mission, I. Religionsge-
schichtlich // Lexikon fiirTheologie und Kirche. Bd. 7. Freiburg; Base;, Rom; Wien, 3. Aufl.
1998. Sp. 288f.
56 На эту тему см.: Borgolte M. Christen, Juden, Muselmanen... S. 54ff., 242ff., 308ff.; Busse H.
Die theologische Beziehungen des Islams zu Judentum und Christentum. Grundfragen des
Dialogs im Koran und die gegenwartige Situation. Darmstadt, 1988. S. 142ff.
57 В переводе ак. И. Ю. Крачковского: «Сражайтесь с теми, кто не верует в Аллаха и в
последний день, не запрещает того, что запретил Аллах и Его посланник, и не под¬
чиняется религии истинной — из тех, которым ниспослано писание, пока они не
дадут откупа своей рукой, будучи униженными». Перевод проф. М.-Н. Османова:
«Сражайтесь с теми из людей Писания, кто не верует ни в Аллаха, ни в Судный день,
кто не считает запретным то, что запретили Аллах и Его Посланник, кто не следует
истинной религии, пока они не станут униженно платить джизйу собственноручно».
58 Busse Н. Op. cit. S. 148ff.; BrissaudA. Op. cit. S. 160f., 21 If., 228, 247ff.; Majer H. G. Auf-
stieg, Ende und Hinterlassenschaft einer GroBmacht. Eine einleitende Skizze // Die Staaten
Sudosteuropas und die Osmanen / Hrsg. von H. G. Majer. Miinchen, 1989. S. 13-22; Cas¬
tellan G. History of the Balkans. From Mohammed the Conqueror to Stalin. N. Y.: Boulder,
1992. P. 109ff.; Bulliet R. W Conversion to Islam in the Medieval Period. An Essay in Quan¬
titative History. Cambridge (Mass.); L., 1979.
625
59 Hanp.: BrissaudA. Op. cit. S. 161, 345; Cardini F. Op. cit.
60 Toch M. Die Juden im mittelalterlichen Reich... S. 120 («взаимное исключение», по опре¬
делению Якоба Каца), 126f. («конфронтационные культуры», по Амосу Функенштей-
ну), 138f. («Повседневность культурных заимствований»). Ср. также: Haverkamp А.
Juden und Christen zur Zeit der Kreuzziige...
61 Toch M. Die Juden im mittelalterlichen Reich. Miinchen, 1998 (2. Aufl. 2003). S. 40.
62 Свидетельство Элиши бар Синхая, цит. по: Sharf A. Byzantine Jewry from Justinian to
the Fourth Crusade. L., 1971. R 109.
63 BrissaudA. Op. cit. S. 21 If.; cp.: Burns R. I., Chevedden P. E. Negotiating Cultures. Bilingual
Surrender Treaties in Muslim Crusader Spain under James the Conqueror. Leiden; Boston;
Koln, 1999.
64 BrissaudA. Op. cit. S. 234f.
65 Ibidem. S. 345.
66 Cp. Borgolte M. Europa entdeckt seine Vielfalt... S. 26Iff., 246ff.; Moore R. I. The Forma¬
tion of a Persecuting Society. Power and Deviance in Western Europe, 950-1270. Oxford/
Malden, Mass., 1998 (Ed. 1. — 1987).
67 Cm.: Juden und Christen zur Zeit der Kreuzzuge / Hrsg. von A. Haverkamp. Sigmaringen,
1999; cp. также, напр.: Mastnak T. Crusading Peace. Christendom, the Muslim World,
and Western Political Order. Berkeley; Los Angeles; L., 2002; Illustrierte Geschichte der
Kreuzzuge / Hrsg. von J. Riley Smith. Frankfurt a. M.; N. Y., 1999; Runciman S. Geschich¬
te der Kreuzzuge. 2. Aufl. Miinchen, 1997. S. 273f.; Kein Krieg ist heilig. Die Kreuzzuge
/ Hrsg. von H.-J. Kotzur. Mainz, 2004; Battenberg F. Das europaische Zeitalter der Juden.
Zur Entwicklung einer Minderheit in der nichtjudischen Umwelt Europas. Bd. 1: Von den
Anfangen bis 1650. Darmstadt, 1990. S. 61ff.; Cardini F. Op. cit. S. 81ff.
68 Cp.: Hergemoller B.-U. KrotenkuB und schwarzer Kater. Ketzerei, Gotzendienst und Un-
zucht in der inquisitorischen Phantasie des 13. Jahrhunderts. Warendorf, 1996.
69 Сведение к единому (лат.) — Прим, перев.
70 Vauchez A. Der Kampf gegen Haresie und Abweichungen von der Norm im Westen //
Machtfiille des Papsttums (1054—1274) / Hrsg. von A.Vauchez. (= Die Geschichte des
Christentums. Bd. 5). Freiburg;Basel;Wien, 1994. S. 886-911, здесь S. 889.
71 О произведении Иегуды Галеви из Толедо (умер в 1150 г.) см. Ibidem. S. 183. О тру¬
дах христианского философа, теолога и поэта-майоркинца Раймонда Луллия (умер
предположительно в 1316 г.), например: Ramon Lull. Das Buch vom Heiden und den drei
Weisen / Ubers. und hrsg. v. Th. Pindl. Stuttgart, 1998; cp.: Pring-Mill R. Der Mikrokosmos
Ramon Llulls. Eine Einfiihrung in das mittelalterliche Weltbild. Stuttgart, 2000; Die Dispu-
tationen zu Ceuta (1179) und Mallorca (1286). Zwei antijudische Schriften aus dem mitte¬
lalterlichen Genua / Hrsg. von O. Limor. Miinchen, 1994; Burman T. E. Religious polemic
and the intellectual history of the Mozarabs, 1050—1200. Leiden, 1994. Cp. также: Munzel B.
Feinde, Nachbarn, Biindnispartner. «Themen und Formen» der Darstellung christlich-mus-
limischer Begegnungen in ausgewahlten historiographischen Quellen des islamischen Span-
ien. Miinster, 1994; Juden, Christen und Muslime. Religionsdialoge im Mittelalter/ Hrsg.
von M. Lutz-Bachmann, A. Fidora. Darmstadt, 2004.
Пере вод с немецкого К. А. Левинсона
626
Петер Динцельбахер
Неверие в «эпоху веры»1
Введение
Агностицизм, атеизм, нигилизм, индифферентизм, безбо¬
жие, вольнодумство, неверие... если верить справочным из¬
даниям по истории Средних веков, всего этого не существо¬
вало на протяжении той тысячи лет, которую мы привыкли
неосмотрительно называть «эпохой Средневековья». Ни
и «Lexikon des Mittelalters», ни в «Dictionary of the Middle Ages», ни в
«Kulturhistorisk leksikon for nordisk middelalder» мы не находим ни
одного из упомянутых выше терминов2. То же относится и к изданиям,
не привязанным к одной исторической эпохе, а посвященным исто¬
рии в целом: в «Dictionnaire de Theologie catholique», например, в ста¬
тье «Атеизм» речь идет сначала о римлянах, а потом сразу о Декарте; в
статье «Агностицизм» после неоплатоников сразу описываются совре¬
менные формы этого явления. Автор статьи об атеизме в «Theologischc
Realenzyklopadie» усматривает первые признаки существования атеиз¬
ма только в эпохе Ренессанса3. То же самое наблюдается и в новейшем
издании «Lexikon fur Theologie und Kirche» (1993 г.), и во всех прочих
просмотренных мною справочниках и энциклопедиях.
Конечно, приведенные в начале этой статьи термины возникли в та¬
ком виде только в философии Нового времени, однако это не говорит
ничего о том, существовали ли в Средние века феномены, обозначаемые
ими. Ведь встречаются же в исторических энциклопедических изданиях
другие термины, возникшие позже описываемых ими явлений, — на¬
пример, «феодализм», «сексуальность», «социальная структура»...
В немецком языке слово «неверие» («Unglaube») образовано по мо¬
дели среднелатинских слов «incredentia», «incredulitas», «diffidentia»,
«infidelitas». Они же явились основой для образования соответствую¬
щих слов в новых романских языках. В Средние века словом «infideles»,
как правило, обозначали представителей сект внутри христианства4, но
чаще — приверженцев других религий, прежде всего ислама5. Так, Спен¬
сер в «The Faerie Queene» дал сарацинскому рыцарю имя «Sansfoy» (фр.
627
«Без веры»): характеристика фактически неверная, но красноречивая.
Под «верой» в христианской культуре Средневековья и раннего Ново¬
го времени почти всегда подразумевалась только собственная вера: Бер-
тольд Регенсбургский, например, говорил о «неверии язычников»6.
В отличие от этого словоупотребления, мы в настоящей статье
(кроме первого ее раздела) будем вести речь только о таких людях, ко¬
торые были крещены, но являлись неверующими, т. е.: отрицали су¬
ществование некоего персонифицированного и действующего в этом
мире бога, отрицали загробную жизнь души и божественную природу
Иисуса Христа. В тех же случаях, когда человек верил (в какой бы то
ни было форме) в Бога, в загробную жизнь и в божественность зачи¬
нателя религии, но его вера отличалась от догматов церкви, следует
говорить о «гетеродоксии», но не о «неверии». Смягченные формы
неверия, которые наблюдаются достаточно часто, — например, от¬
сутствие веры в определенных святых, мощи, таинства или культовые
объекты, — мы здесь рассматривать не будем7.
Нет нужды повторять, что почти все христиане, названные «ере¬
тиками», пришли к своей «ереси» вследствие интенсивного, хотя и
неортодоксального, религиозного опыта8, а не вследствие отсутствия
религиозности. То же самое в целом относится и к распространявшей¬
ся с XII в. все шире критике церкви9, и к антиклерикализму, впервые
проявившемуся в григорианской реформе10 и получившему широкое
распространение в позднее Средневековье11: они могли быть связаны
с неверием, однако гораздо чаще они были проявлением религиозно¬
сти, т. е. опасения верующих людей, что плохое духовенство увлечет
свою паству за собою в ад. Эта озабоченность (наряду с завистью и
иными мотивами) стоит за многочисленными средневековыми хули¬
тельными песнями и прочими инвективами в адрес клира, сочинен¬
ными на латыни и на народных языках как «еретиками» вроде Ар¬
нольда Брешианского, так и «святыми» вроде Бернара Клервоского.
С различием между средневековой и нынешней терминологией свя¬
зана одна методологическая трудность. Например, в «Песни об Анно»
(ок. 1080) говорится о фогте Фольпрехте, что он «стал отрицать Господа
Бога, хулить Божьих святых», и в наказание за это у него чудесным об¬
разом выпали оба глаза. Эти слова надо понимать не так, что фогт стал
отрицать существование Бога, а так, что он отвернулся от него, чтобы
вступить в сговор с дьяволом. То же самое относится и к тем верующим
людям, которые — якобы или в самом деле — обратились к сатане и о
которых мы то и дело читаем в источниках, будто они «отрицали» Бога.
Цистерцианец Георгий Оливский, например, по его собственному при¬
знанию, в 1496 г. продал душу Духу зла и убил трех человек12. Примерно
о том же идет речь в бесчисленных протоколах судебных процессов над
ведьмами. В покаянных книгах тоже говорилось, что те, кто «сомнева-
628
гн я и вере или имеет неверие в нее», грешат против таинства. Правда,
и i добавления («как гномы и существа, ворующие молоко») видно, что
|м*‘п» шла здесь о колдунах и ведьмах13. Вера в дьявола ведь есть ни что
иное как оборотная сторона веры в Бога, неизбежная для христианства
i .iк для дуалистической религии, а не неверие.
Когда в Саксонской Всемирной хронике под 1233 г. читаем: «В то
иргмя было много рыцарей и благородных, которых обличали в том,
чт они были неверующими (ungelovich)»14, и никаких разъяснений к
ному не дается, то может показаться, будто упомянутые люди были
радикальными атеистами. Однако различные обстоятельства15 ука¬
чивают на то, что автор-католик в данном случае имел в виду людей,
шюлне приверженных христианской вере, только они были вальден-
елми16. В сочиненном около 1340 г. диалоге Майстера Экхарта и Ми¬
рянина говорится о еретиках, таких как бегинки и бегарды, что они
«неверующие»17. Поскольку известно, что эти группы отличались на¬
божностью, представляется очевидным, что слово «неверующие» здесь
употреблено только в смысле «неправильно верующие», а никоим об¬
разом не в смысле «атеисты». То же самое можно утверждать и относи¬
тельно обвинения, выдвинутого Яном ван Левеном в адрес Майстера
Экхарта: Ян ван Левен, повар самого знаменитого фламандского ми¬
стика Яна ван Рюйсбрука и сам тоже автор мистагогических тракта¬
тов, писал предположительно в 1350 г.: «Был один дьявольский чело¬
век, звали его Майстер Экхарт из ордена проповедников... чем больше
узнаешь его учения, тем больше позора и смеха выпадает на его долю
среди тех, кто это слушают. Ибо Экхарт определенно был совершенно
неверующим человеком, за это я готов прозакладывать собственную
душу. Ведь Экхарт сам, посредством своего ложного учения и мнения,
обнаруживает злые, дьявольские, неверующие мысли... по отношению
ко всем учителям, жившим в то время... На самом деле он в душе был
необычайно высокомерным человеком и к тому же одержим Дьяволом
или множеством бесов, в этом нет никакого сомнения... Ибо истин¬
ной веры было у Майстера Экхарта не больше, чем у жабьей задницы,
или не более, чем Дьявол живет в добре и любви... К тому же он был
совсем неверующим дураком; по христианскому учению святой церк¬
ви он был совсем дурак»18. Эта исполненная ненависти тирада в адрес
философа-доминиканца представляет собой, пожалуй, достаточно на¬
глядный пример безосновательного обвинения в «неверии».
Кроме того, любой смертный грех могли, конечно, истолковать
как отпадение от Бога, даже если виновник ничего подобного и не
имел в виду. Тосканский доминиканец Джордано да Ривальта сформу¬
лировал это в 1305 г. так: «Поскольку ты пребываешь во грехе и тебе
это нравится, то ты, иными словами, желаешь, чтобы Бога не было»19.
Проповедники часто говорили о том, что смертные грехи охлаждают
629
или убивают веру20. Разумеется, это нельзя рассматривать как свиде¬
тельства подлинного агностицизма или атеизма.
Отсутствие в нашей картине Средних веков такого неверия, кото¬
рое отвечало бы сформулированному выше определению, не должно,
однако, приводить нас к ошибочному выводу, что его вовсе не су¬
ществовало. Действительно, оно было, по всей видимости, явленим
редким в те времена, справедливо названные «эпохой веры», но оно
было. Обобщающих исследований на данную тему, по всей видимо¬
сти, пока не написано; нижеследующие параграфы призваны стать
первыми подступами к ней21. Мы попытаемся учитывать различные
аспекты, не ограничивая себя рамками одной дисциплины.
Прежде всего: следует в принципе признать вероятным, что лю¬
дей, которые не верили в христианские догматы, но никогда в этом не
признавались, было гораздо больше, чем можно предположить, осно¬
вываясь на данных источников. Ведь обнародовать свое неверие было
смертельно опасно: большинство казненных еретиков были повинны в
куда менее серьезных отклонениях от догмы. Согласно Библии и, сле¬
довательно, согласно господствовавшим в Средневековье воззрениям,
тот, кто не верит в Бога, просто безумен: «Рече безумен в сердце сво¬
ем: несть Бог» (Пс. 13:1; Пс. 52:1 сл., ср. Пс. 10:4; Пс. 36:2). Поэтому в
иллюминированных псалтырях возле этих строк часто изображали ду¬
рака22. Но если кто-то в средневековой христианской Европе действи¬
тельно высказывал подобные взгляды, то это рассматривали не как бо¬
лезнь, а как ересь, и за это следовало соответствующее наказание.
Нужно различать три тематические области: 1) неверие в дохристи¬
анском Средневековье; 2) неверие среди ученых мужей средневековой
христианской Европы и 3) неверие среди грамотных и неграмотных
мирян в Средние века.
1. Неверие в дохристианском Средневековье
О религиозности кельтов, германцев и славян до христианизации мы
знаем только то, что рассказывали про них в христианскую эпоху.
Наиболее обстоятельная информация содержится в древнеисландской
литературе, которая часто описывает Исландию до смены религии.
Неоднократно мы читаем в древнесеверных текстах о мужчинах,
уповавших только на самих себя, а не на какого-либо бога23. Хорошо из¬
вестный (правда, легендарный) пример — датский конунг Хрольв Жер¬
динка, в саге о котором говорится24, что он и его люди не приносили
жертв богам, а верили в собственную силу25. Совершенно однозначно
высказывание Кетиля Лосося: «Одину я никогда жертв не приносил, а
прожил все равно долго»26. Есть еще несколько похожих высказываний
630
«>I ^которых мужчинах, и по всей видимости, за ними следует признать
шторическую достоверность: например, в «Книге о занятии земли»27,
представляющей собою «уникальный исторический документ»28, встре¬
чаются Берси, Хельги и Халль, которые получили прозвище «Безбож¬
ников», потому что верили в собственные силы и не приносили жертв
йогам; то же самое сообщается и о Хьерлейве («никогда не совершал
жертвоприношений»). В «Круге Земном» у Снорри Стурлусона Торир
Кукушка говорит о себе и своих людях, что он «и не крещеный и не
язычник. У нас у всех нет другой веры, кроме той, что мы верим в са¬
мих себя, в свою силу и удачу. Нам этого хватает»29. В. Вебер стремился
доказать, что подобные характеристики представляли собой лишь вы¬
думанную христианскими авторами модель «благородного язычника»,
читературный топос, не имеющий отношения к исторической реаль¬
ности30, однако это представляется неубедительным, потому что та ла¬
тинская христианская литература, которая якобы послужила прообра¬
зом для этой модели, не знает такого топоса (в ней обычно переходят в
христианство из язычества, а не из атеизма31). К тому же с точки зрения
тактики повествования подобная выдумка маловероятна, ведь если бы
герой, переходя в христианскую веру, отрекался не от религиозного без¬
различия, а от прежних богов (в христианском понимании — демонов),
то рассказ об этом производил бы гораздо более сильное впечатление.
Как бы ни оценивать историчность приведенных выше приме¬
ров, ясно одно: средневековым исландцам-христианам явно казалось
вполне правдоподобным, что многие из их предков прекрасно обхо¬
дились без всякой религии. В пользу того, что за этой формулой сто¬
яла реальность, говорит и тот факт, что все упоминаемые в качестве
безбожников персонажи были отважными воинами, т. е. это были
мужчины, которые в самом деле могли из своего позитивного боевого
опыта черпать достаточную веру в себя. По всей видимости, данное
явление не было специфически германским: вспомним сарацинского
правителя Родомонта из «Влюбленного Орландо» Маттео Боярдо (II,
3, 22): он верит только в свое оружие, своего коня и свой дух.
Что же касается веры германцев в судьбу (веры, происхождение и
репутация которой вызывают по сей день много споров)32, особенно
красочно описываемой в «Сагах об исландцах»33, то ее едва ли можно
истолковать как неверие, потому что она никак не касается вопроса о су¬
ществовании богов: просто считается, что те мало вмешиваются в судьбы
людей. К тому же власть над жизнью и смертью человека зачастую при¬
писывается персонифицированной силе — норнам34. От той судьбы, ко¬
торую они посылают человеку, он уйти не может, но может принять ее
как герой или как трус. Правда, в более ранних источниках у норн от¬
сутствуют личностные черты, они выступают как коллективная сила; во
многих текстах говорится лишь о некоем безличном «предназначении»35.
631
2. Неверие у христианских интеллектуалов
Поскольку история философии начиная с XIX в. интенсивно занима¬
лась этой темой применительно к Средневековью (сначала с позиций
критики религии, потом с позиций марксизма — чтобы доказать связь
познания с интересом), нет необходимости здесь вдаваться в детали.
Интересующихся отошлем к обзорным работам36. Правда, все они
страдают одним недостатком: любое высказывание известных мысли¬
телей, хоть сколько-нибудь отклоняющееся от ортодоксии, в них за¬
частую насильственно и спекулятивно интерпретируется как признак
материализма и атеизма.
И в языческой, и в христианской культуре Античности конструиро¬
вались доказательства существования богов или Бога37, и это понятно:
ведь несколько направлений философской мысли рассматривали воз¬
можность существования мира без высшей силы или, по крайней мере,
отрицали воздействие богов на мир (Ксенофан, Протагор, Демокрит,
Эпикур). Но почему в «единой» христианской культуре Средневековья
возникла необходимость написания философских сочинений против
тех, кто отрицал Бога? Ансельм Кентерберийский написал свой трактат
«Прослогион» не в качестве апологии в полемике с сомневающимися
оппонентами, а как медитативный текст. Сводить его к схоластическо¬
му содержанию — как это принято в истории философии38 — значит
искажать позицию и намерения автора. Из двадцати пяти глав тракта¬
та двадцать одна посвящена преимущественно медитациям и рассчи¬
тана на людей истово верующих, а не на полемику39. В более раннем
тексте — «Монологион» — Ансельм допускает возможность существо¬
вания человека, ничего не знающего о высшем естестве, однако лишь
гипотетически: цель автора, по его собственным словам, заключается
в том, чтобы углубить веру и закрепить ее в рассудочном понимании, а
не в том, чтобы обращать в веру строптивых или непонятливых40.
Философы схоластического XIII столетия, которые занимались
опровержением атеистических взглядов, — Александр Гэльский,
Фома Аквинский, Бонавентура — занимались этим в качестве ака¬
демических штудий, по которым ничего нельзя сказать о реально су¬
ществовавшем неверии. Даже Фома, который по актуальному поводу
выступил против атеистов, предпочел в качестве оппонента сконстру¬
ировать некоего античного мыслителя Симонида41. Средневековым
теологам прекрасно был известен самый главный аргумент в пользу
отрицательного ответа на вопрос «есть ли Бог?»: «Следовательно, если
бы Бог был, не обнаруживалось бы ничего злого. Но злое обнаружива¬
ется в мире. Следовательно, Бога — нет»42. Опровержение этого аргу¬
мента (судя по всему, рассматриваемое подавляющим большинством
христиан во все века как достаточная теодицея), Фома Аквинский
632
|.и I мелел за Августином43: «Бесконечной благости божьей присуще
м. -иоОн допускает злое и из него сотворяет благое»44.
< удя по трудам богословов, подобные схоластические рассужде-
ммч вполне могли бы быть чисто мысленными экспериментами (Бо-
n.iiiuuypa в «De Mysterio Trinitatis» 1, 1, 10—20 пишет, что в принци-
м. iiri таких людей, в чьих душах не было бы вовсе ни следа знания о
I»«н г). Приведенная выше цитата из псалма в течение всего Средневе-
мшьи начиная с ансельмова «Прослогиона» была для философов до-
* мточной — чисто теоретической — отправной точкой для констру¬
ирования доказательств бытия Божия в полемике с воображаемым
оппонентом. Лишь косвенно мы могли бы сделать вывод, что интерес
именно к этому пассажу из Библии, возможно, возник не без влияния
неких сомнений, существовавших в мире45. Или, — стоит, наверное,
/юблвить, — с «безумным», возможно, боролись и ради самоубежде¬
ния, поскольку в ходе размышлений у самих богословов возникала
потребность опровергать зарождавшиеся у них подспудно сомнения,
которые внутренняя «цензура» (или, говоря языком психологии, их
суперэго, усвоившее в процессе воспитания нормы официальной ре-
нити) не допускала.
У нас, однако, имеются и прямые свидетельства о существова¬
нии неверующих мыслителей. Правда, в этой связи сразу же возни¬
кает одна проблема, которая будет сопровождать наше исследование
на всем его дальнейшем протяжении: эти свидетельства чаще всего
представляют собой высказывания о «неверующих», принадлежащие
нс им самим, а их противникам, преследовавшим их за ересь. В ка¬
кой мере достоверны эти утверждения? Например, Сократа казнили
по обвинению в том, что он перестал верить в богов (Апология 1. 2), в
то время как его собственные слова, если верить Платону, доказыва¬
ют обратное. А Эразм Роттердамский сетовал в письме к Лютеру от 11
апреля 1526 г., на «множество смехотворных ругательств и гнусных на¬
ветов, будто бы я не верю в Бога, будто бы я эпикуреец, скептик в во¬
просах христианской веры, богохульник и прочее»46. Если, например,
папа римский писал об одном кондотьере, что тот не верил ни в Бога,
ни в загробную жизнь47, — было ли это правдой или только отражало
представления понтифика о кровожадном вояке? Если инквизиция в
Испании обвиняла крещеных иудеев не только в возвращении к своей
прежней вере, но и в атеизме — следует ли нам верить этому обвине¬
нию?48 Даже те, кто по должности своей были наместниками Бога на
земле, не были ограждены от подобных (справедливых или неспра¬
ведливых) обвинений: после смерти папы Бонифация VIII о нем го¬
ворили, будто он уже в бытность свою кардиналом считал посмертное
воздаяние человеческой выдумкой, призванной запугивать людей и
тем самым отвращать их от дурного поведения49.
633
Некоторые из обвинений в неверии, как высказанных по должно¬
сти, так и от чистого сердца, следует, видимо, рассматривать в каче¬
стве гипербол: порицая тяжкий грех, его называли «отрицанием Бога».
Если верить Этьену де Бурбону (умер предположительно в 1261 г.), то
в его время, особенно в Бургундии, сплошь и рядом «люди ничтоже
сумняшеся отрицают Бога, так что многие даже из-за укуса мухи или
блохи часто отрицают Бога»50. Поскольку эта фраза содержится в гла¬
ве «О грехе богохульства», не следует, очевидно, делать вывод, будто
из-за одного укуса комара или блохи все люди становились атеиста¬
ми: вероятнее, что доминиканский монах приравнивает «безбожную
ругань» к отрицанию Бога. Проклятия ведь подразумевают существо¬
вание проклинаемого. Если такой страстный бичеватель нравов, как
Савонарола, обличал высокопоставленных прелатов и магистров Веч¬
ного города: «Они позволили дьяволу торжествовать среди нас, они не
верят в Бога и глумятся над таинствами нашей религии»51, — то сколь¬
ко римлян в самом деле соответствовали такой характеристике?
Коротко о неверии философов: Гильом Коншский тщетно увещевал
читателей своей «Суммы философии» (Summa philosophiae I, 14, 16):
«Человек еретик не потому, что утверждает нечто, что не написано где-
то, а потому, что он против веры»52. Гильом из Сент-Тьерри, который
пытался на него, как прежде на Абеляра, натравить Бернара Клерво-
ского, отверг эту аргументацию, возразив на нее цитатой из Послания
к Галатам апостола Павла53. Этот пример показывает, как трудно было
(по причинам, которые мы здесь не будем обсуждать54) начиная с XII в.
продвигаться к новым горизонтам теологической и философской мыс¬
ли и при этом не навлечь на себя подозрений в ереси со стороны охра¬
нителей истинной веры и не попасть, как Абеляр или Гильом из Пуатье,
под суд. Реакция на «рационализм» в философии — постоянно порица¬
емое консервативными средневековыми теологами «нововведение» —
была столь суровой, что в XII в. для мыслителя стало практически не¬
возможно высказывать атеистические или агностические взгляды,
если таковые у него в самом деле были. «Неверующие» той эпохи были
приверженцами всех мыслимых вариантов неортодоксальной религии,
включая пантеизм (Гильом Коншский), но не отрицали бытия Бога.
Хотя в период высокого Средневековья на Западе стала известна
скептическая философия греков, арабов и евреев, ее рецепция была
очень медленной55. Только в XIII столетии нескольких ученых всерьез
обвинили в отрицании Бога, к которому они пришли, последовательно
применяя инструментарий этой философии. Печальную известность
приобрели Парижские приговоры 1270 и 1277 гг., вынесенные еписко¬
пом Этьеном Тампье против аристотелизма и аверроизма, преподавав¬
шихся в университете. Впрочем, духовный климат в то время уже был
иной: после того как церковь едва не лишилась значительной доли сво-
634
i-й паствы, обратившейся в катары, для вызова к инквизитору, по край¬
ней мере в Южной Франции, уже достаточно было просто сказать, что
произнесенная священником проповедь была слишком длинной56.
В приговоре 1270 г. упоминается всего 13 тезисов — среди них от¬
рицание учения о бессмертии души (7; 13) и божественного провиде¬
ния (12)57. Среди тезисов, упомянутых в приговоре 1277 г., — их го¬
раздо больше, но мы не знаем, придерживался ли кто-то в самом деле
таких воззрений, — действительно есть такие, что ведут к атеизму:
среси, противной вере, не бывает (19), проповеди богословов осно¬
ваны на выдумках (152), Бога, как отдельное существо, невозможно
вообразить (216 сл.), бессмертной души не существует (25), ада тоже
пет (178), в христианской религии, как и в других, есть и выдумки, и
неверные положения (174), ересь не имеет никакого значения (309) и
г. д.58. Это в самом деле были зачатки «атеистического просвещения»59
(хотя, конечно, не «зарождение... антифеодализма»60), но они были
быстро задушены властями. Разумеется, в долгосрочной перспективе,
остановить развитие проявляющегося в этих тезисах внимания к по¬
сюстороннему миру и научного (в современном смысле) его анализа
было нельзя, можно было его только замедлить.
Как известно, многие из упомянутых тезисов инкриминировались
латинским аверроистам, в особенности Сигеру Брабантскому — пре¬
подавателю фактультета искусств61. Фома Аквинский уже давно бо¬
ролся против него и против его приверженцев62. В сохранившихся
произведениях Сигера можно найти, помимо всего прочего, отрица¬
ние божественного провидения, однако атеизма в них нет. К тому же
в поздних работах Сигер отошел от своих прежних философских по¬
зиций и отвергал все обвинения в том, что он якобы колебался в вере.
Кто скажет — была ли эта вполне понятная маскировка (в 1276 г. Си¬
геру пришлось предстать перед судом инквизиции) или же искреннее
обращение «в истинную веру»?
Менее зрелищным было осуждение в 1284 г. архиепископом Кен¬
терберийским Джоном Пекхемом63 еретических тезисов, один из ко¬
торых гласил, что душа умирает вместе с телом64.
Нельзя, однако, ограничивать круг средневековой интеллигенции
учеными, преподававшими в кафедральных школах и университетах.
Так, был один монах, который в 1299 г. давал показания итальянской
инквизиции и говорил, что нет ни другого рая, ни другого ада кро¬
ме тех радостей и тех мук, что претерпевает человек в своей земной
жизни65. Несмотря на церковную цензуру, подспудное аверроистское
течение сохранялось, и видные ученые — такие, например, как вели¬
чайший испанский философ Средневековья каталонец Раймунд Лул-
лий, — писали трактаты против «говорящих, что невозможно таким
образом понять веру христианскую»66.
635
Наиболее, пожалуй, влиятельный из францисканских богословов
Средневековья — Иоанн Дунс Скот67 — в ходе своих гносеологических
размышлений составил список теорем68, охватывающих те затрудне¬
ния философии, от которых теология благодаря вере избавлена. Ра¬
зум, не освещенный откровением, не может доказать, что Бог живет,
понимает, действует, что он един в трех лицах, что он стал человеком и
т. д. Недоказуемо также и бессмертие души, и награда или наказание,
получаемые ею за гробом (14). «Едва ли мы найдем где-либо еще та¬
кое количество еретических утверждений в столь отточенных и емких
формулировках, какие встречаются, как правило, только в пригово¬
рах»69. С другой стороны, Дунс Скот в некоторых своих трактатах фор¬
мулировал доказательства того, что «первая сущность» имеет место и
обладает определенными качествами70. Он, как позже Оккам, строго
отделял философию от теологии и тем самым помимо собственной
воли подготавливал почву для нерелигиозного агностицизма71: этот
верующий человек, монах, оказался первопроходцем интеллектуаль¬
ной эмансипации, а значит — атеизма.
Нет нужды перечислять всех средневековых мыслителей, при¬
держивавшихся подобных воззрений; достаточно упомянуть Бури-
дана (которого в ереси не заподозришь), который, отвечая на вопрос
о смертности души, указывает на расхождение между естественным
разумом и церковным вероучением. «Формально он занимает ... сто¬
рону католической церкви, однако по сути он доказывает, что вера и
разум противоречат друг другу и в свете ratio naturalis приемлемой яв¬
ляется одна лишь материалистическая антропология»72.
В более позднее время философы с такими убеждениями, по всей ве¬
роятности, не представляли собой в глазах современников единой груп¬
пы, как аверроисты, а были вольнодумцами-одиночками. Так, напри¬
мер, в 1341 г. папой был осужден некий Николай из Отрекура73, которого
один автор даже увлекшись назвал «средневековым Юмом»74. Этот Ни¬
колай много написал о вечности мира и придал эмпиристскому подхо¬
ду «самую радикальную форму из всех, возможных в Средние века»75,
однако, судя по всему (его труды сохранились лишь в отрывках), он не
отстаивал никакой атеистической позиции, тем более, что занимал пост
декана собора в Меце. Николай различал два вида истины: истину веры
и истину природной очевидности. В том, что касается второй, критери¬
ем истинности, по его мнению, может быть только непротиворечивость.
Тем самым Николай из Отрекура совершил как бы попытку сконструи¬
ровать мыслительную систему, принципиально отдельную от религии.
Если вокруг того или иного средневекового ученого, только из-за
того, что он был радикальным аристотелианцем, создавали домыслы
и легенды, превращая его в неверующего, то это говорит лишь о том,
что подобные вещи считались возможными, особенно когда речь шла
636
■ • м.и пстре. Так, жертвой подобных наветов стал Симон из Турнэ76;
• инкч* всего известна его фраза, произнесенная якобы со вздохом, —
m > 1можно, это цитата из какого-то языческого автора поздней Антич¬
но* ш: «Всемогущий бог: эта новейшая суеверная секта христиан, это
и 1мышление — доколе будет оно существовать?!»77. Очевидно, что это
■ ппдстельствует не о неверии как таковом, а лишь о неверии по отно¬
шению ко христианству.
В эпоху Возрождения, как известно, устои веры начала сотрясать но-
н.ш волна скептической мысли78. Пико делла Мирандола намеревался
посвятить атеистам целую главу своей апологии «Против врагов церк-
ии»/'\ Средневековые сочинения этого жанра посвящались только поле¬
мике с язычниками и с иудеями. Слово «атеист» получило распростране¬
ние, судя по всему, именно благодаря ренессансным энциклопедическим
I рудам; так, в «Septem linguarum Calepinus hoc est lexicon latinum» (1502)
читаем такие пояснения к Цицерону (De natura deorum. 1.63) и Арнобию
(Adversus nationes. 3. 28; 5. 30): «Atheos — тот, кто полагает, что нет ника¬
ких Богов... Atheus et Atheos,... — тот, у кого нет ни Бога, ни религии (ате¬
ист)»80. У кальвинистских теологов часто встречаются слова «atheismus»,
«nlheista» и т. п.81. Но, разумеется, и в эту эпоху мы еще не можем гово¬
рить о «безмятежном атеизме и о научном материализме»82.
Если верить такому автору, как Франко Саккетти, создается впечат¬
ление, что в загробной жизни и вообще во всем, чего нельзя увидеть,
сомневались довольно многие83. Кое-где забота о собственной посмерт¬
ной мирской славе превращалась в культ, оттеснявший на задний план
заботу о судьбе души за гробом84. Такая установка была характерна не
только для латинской Европы: в Италии в домах нескольких высоко¬
поставленных особ встретил теплый прием греческий философ Гемист
Плетон (ум. 1452), который почти открыто выступал за восстановление
античной религии, причем его за это не преследовали. Он способство¬
вал созданию нескольких «академий», особенно во Флоренции. При¬
мечательна его мотивация: проведя долгое время при османском дворе,
он проникся глубоким отвращением к исламу и считал, что побороть
таковой можно лишь с помощью чистого учения о познании, содержа¬
щегося в трудах античных философов и юристов. Очевидно, что такая
установка была для христианства не менее опасна, чем для ислама85.
Чувственное «эпикурейство» а 1а Валла, эротический либертинаж а 1а
Панормита и «вольнодумство» а 1а Каллимако Эспериенте мы здесь рас¬
сматривать не будем, а коснемся лишь кратко такой часто обсуждаемой
темы, как загробная жизнь души. В дискуссиях на эту тему обычно важ¬
ную роль играл трактат Аристотеля «О душе» и комментарии к нему86.
Уже иерусалимский король Амори I (годы правления 1163—1174) по¬
ручил Гильому Тирскому собрать философские аргументы, доказываю¬
щие, что после смерти человека душа его не умирает: они должны были
637
убедить всякого, кому недостаточно было аргументов теологических87.
В позднем Средневековье на эту тему уже были дискуссии, однако
кроме упомянутых выше философов, осужденных в 1277 г., никто, по-
видимому, не утверждал решительно, что душа смертна88. Франко Сак-
кетти приблизительно в 1380 г. объяснял сомнения в промысле Божьем
и в загробной жизни тем, что сами скептики ведут неправедный образ
жизни89. Но на исходе Средневековья, особенно в Падуе, таких скепти¬
ческих голосов стало раздаваться множество. На V Лютеранском соборе
папа Лев X в булле «Apostolici regiminis» осудил всех, кто — пусть даже
лишь «с точки зрения философии» — утверждал, что душа умирает вме¬
сте с телом, как «отвратительных еретиков и неверных, клевещущих на
веру католическую, которых следует объявить вне закона и наказать»90.
Невзирая на это, в 1516 г. Пьетро Помпонацци выпустил сочине¬
ние под заглавием «О бессмертии души»91, чем навлек на себя внима¬
ние инквизиции, и только вмешательство нескольких его влиятельных
друзей-кардиналов спасло его от репрессий. Вероятно, Помпонацци
не знал, что четырьмя годами ранее в Гааге был сожжен на костре ма¬
гистр Херман ван Рейсвейк, с аверроистских позиций отрицавший
жизнь после смерти. Случай этот особенно интересен, поскольку ван
Рейсвейк, монах-доминиканец, пришел в своем трактате к выводу о
том, что христианская религия абсолютно абсурдна. Он писал: «Нет
ада, как считают наши. И после этой жизни, полагают они, не будет
более никакой индивидуальной жизни... И Христос был глупцом и
баснословным простецом и соблазнял простодушных людей... Сколь¬
ко людей были убиты из-за него и его пустого Евангелия... И открыто
утверждаю, что Христос не является сыном всемогущего Бога...И вера
наша — вымысел, как доказывает пустое Писание и вымышленная
Библия, и бредовое Евангелие... Я родился христианином, но я уже не
христианин, как эти глупцы»92. Сегодня после такого человек просто
вышел бы из церкви, а в то время голландский критик религии полу¬
чил за свои убеждения десять лет карцера, а потом, когда отказался
отступиться от них, — смерть на костре.
Трактат Помпонацци тоже показывает, что доказать бессмертие
души невозможно силами естественного разума: заключительная
часть, передающая содержание церковной догмы, пришита к основ¬
ному тексту белыми нитками. Этот еретик был, видимо, одним из тех
мыслителей, которые под давлением внешних обстоятельств при¬
знавали христианскую религию, однако на самом деле были неверу¬
ющими; подтверждением этому служит и стоическое самоубийство
Помпонацци93. Вера в бессмертие души, писал он, полезна для под¬
держания общественной морали, но это ничего не говорит о ее реаль¬
ности. Новое у Помпонацци «состоит... прежде всего в том, что он ис¬
ключил всякое ненатуралистическое прочтение Аристотеля, обличая
638
m клжсния, допущенные Фомой и Аверроэсом и таким образом он
■ и мелил науку от теологии» и «включил человека в широкую систему
чипемий природы, где все имеет свою причину и все находит свое объ-
ч« 1К‘иие в самой природе»94.
Па этом мы завершим наш весьма краткий экскурс в область
философии и теологии; обильная литература на данную тему позво¬
лит заинтересованному читателю составить себе более полное пред-
■ Iпиление о дискуссии между средневековыми интеллектуалами.
< 'псдует лишь указать на то, что мнения ученых скептиков станови¬
лись известны и людям, не имевшим непосредственного отношения
I. высшей школе: уже в конце XII в. бывший трувер, а в это время
моиах-цистерцианец Элинан де Фруамон сочинил «Vers de la mort», в
ко тором пел о дураках, не верящих в загробную жизнь. Причиной их
неверия он называл рецепцию идейного наследия Античности: «Дура¬
ки говорят: “... смерть — конец борьбы, и душа и тело превращаются в
11и что”. И вот откуда проистекают эти ошибки: из той светской науки,
каковой была древняя философия...»95.
Элинан имеет в виду воззрения образованных людей, которые —
очевидно, в ходе «Возрождения XII в.» — читали слишком много ан¬
тичных классиков, придерживавшихся атеистических взглядов, и под¬
дались тлетворному влиянию «древней философии». Но, поскольку в
мире столько несправедливости, продолжает автор, есть только две
нозможности: «что Бог непогрешим — или его нет», и что «он судит
высших и низших»96, причем вершит он этот суд явно после смерти, а
значит — должны существовать рай и ад.
Такого рода свидетельства неверия, проистекающего от чтения
античных авторов, до XII в. встречаются редко и с трудом поддают¬
ся истолкованию97, а после «Ренессанса XII в.» число их стремительно
растет: приблизительно в 1200 г. Алан Лилльский отмечал тот же фе¬
номен, что и Элинан: неистинные христиане сомневались в воскре¬
сении Христа, цитировали Эпикура и Лукреция и сосредоточивались
целиком на земной жизни98. Именно по этой причине в те же годы
один лондонский клирик, Петр из Корнуолла, составил два толстых
тома латиноязычных записей видений потустороннего мира: он хотел
таким образом доказать реальность загробного воздаяния за земные
дела всем тем людям, которые верили только в то, что знали по соб¬
ственному опыту. В прологе к своему сборнику Петр пишет, что взял¬
ся за это дело потому, что все еще есть люди, не верящие в Бога и счи¬
тающие, будто миром правит случай99. Согласно сообщению Цезария
Гейстербахского, в Париже в его время казнили клириков, которые
утверждали, что Господь говорит устами Овидия точно так же, как и
устами Августина100. Преподаватель риторики Бонкомпаньо да Синья
(умер предположительно в 1240 г.) считал, что некоторые тосканцы
639
подражали древним афинянам и доводами рассудка облыжно отрица¬
ли бессмертие души101. Отец известного поэта Гвидо Кавальканти, как
сообщали, не верил в загробную жизнь души, потому что был привер¬
женцем воззрений Эпикура102, который, по всеобщему мнению, был
главным представителем учения о смертности души103.
И наконец, приведем несколько примеров сомнения в божествен¬
ности Христа. Это была, по всей видимости, довольно редкая форма
неверия. Гиральд Камбрейский приблизительно в 1200 г. пересказы¬
вал интересные слова одного священника. Тот в ответ на упрек в не¬
достаточно ревностном служении насмешливо спросил упрекавшего
его клирика, неужели тот в самом деле верит, будто хлеб и вино пре¬
вращаются в плоть и кровь, будто Творец воплотился в человека, буд¬
то женщина зачала без полового сношения и после родов осталась
девственницей. Как видим, он перечислил именно те основные дог¬
маты христианской религии, которые противоречат простому чело¬
веческому разумению. «Все, что мы делаем, — притворство. Чрезвы¬
чайно предусмотрительно древние придумали нечто подобное, чтобы
внушать людям страх и удерживать их от безрассудств»104. Примеча¬
тельно, что после этого Гиральд признает: много есть среди нас таких
людей, которые втайне думают то же самое.
Итак, перед нами священник XII в., приближающийся ко взгля¬
дам вольтеровского Жана Мелье105. Очевидно, не только в эпоху Про¬
свещения, но и в «эпоху веры» некоторым людям была близка эта
античная (возводимая к Лукрецию) объяснительная модель, согласно
которой религии — обман, придуманный священниками. Кто-то был
непосредственно знаком с нею из античной традиции — известно не¬
большое количество средневековых списков Лукреция106, — а кто-то
пришел к ней в результате собственных размышлений.
Так, в 1448 г. в диоцезе Вустер проходил процесс над клириком
Томасом Симером, также известным как Тэйлор, считавшим Христа
просто человеком, сыном Иосифа и Марии, в евхаристии видевшим
простой хлеб, оспаривавшим триединство Бога, отрицавшим суще¬
ствование души, а тем самым и загробного мира. Что интересно, бы¬
тия самого Бога, равно как и дьявола, Томас при этом отнюдь не отри¬
цал, но из всего, что наблюдал вокруг себя в повседневной жизни, он
делал вывод, что Князь тьмы сильнее107.
Скорее свидетельством необычайно сильного почитания Богома¬
тери, нежели собственно атеистических взглядов, является зафикси¬
рованное в 1421 г. мнение другого англичанина, считавшего, что свя¬
тая Троица состоит из Бога-Отца, Девы Марии и Святого Духа, в то
время как Иисус в нее не входит108.
Но существовало и неверие, проистекавшее из повышенного ува¬
жения: согласно автобиографическим запискам монаха-августинца
640
11оганнеса Буша из Виндесхайма об искушениях, выдержанных им во
время послушничества (1418/1419), именно слава и величие Господа
не позволяли ему поверить в то, что Бог воплотился в человека и хо¬
лил по земле109.
Сомнения в божественной природе Христа могут, однако, скры¬
ваться и за вопросом о том, какая из религий является истинной. Этот
вопрос начиная со времени первого Крестового похода обсуждался в
грудах как на латыни (Абеляр, «Диалог»), так и на народных языках
(Фрейданк, «Скромность»; Луллий, «Книга о язычнике и о трех му¬
дрецах»; Новеллино; Боккаччо, «Декамерон». 1. 3). Все авторы были
убеждены в том, чт. е. некто, способный разрешить этот спор, а имен¬
но — тот, кто положил ему начало, т. е. Творец. Наиболее выразитель¬
но это сформулировано в различных вариантах притчи о кольце, при¬
чем задолго до Лессинга110. Можно говорить о зарождении скепсиса
по отношению к притязаниям христианства на исключительность, но
пс о принципиальном неверии. Впрочем, и такими сомнениями люди
могли мучиться сильно и искренне111. В частности, контакты с Вос¬
током породили сомнения в одной из древнейших и важнейших хри¬
стианских догм: «нет спасения вне церкви!»112.
Вольфрам фон Эшенбах, который в своем «Виллехальме» демон¬
стрирует необычайную терпимость по отношению к исламу, обосно¬
вывает свою позицию (устами обратившейся в христианство язычни¬
цы Гибурк) ссылкой на то, что и ветхозаветные праотцы — Илья, Енох,
Ной, Иов и другие — были язычниками и тем не менее спаслись, как
впоследствии и три волхва, от которых Господь изволил принять первые
дары. И кроме того, со времен Евы рождение женщинами детей пред¬
ставляет собой нечто «совершенно языческое»113, т. е. все люди когда-го
были язычниками. Бог не может хотеть, чтобы его творения погибали.
Не всегда эти сомнения были уделом одной лишь интеллиген¬
ции: на Пиренейском полуострове, например, где мусульман и иудеев
можно было наблюдать вблизи, вопрос о том, какая из трех монотеи¬
стических религий является истинной, занимал, похоже, и простых
крестьян114.
Тут, пожалуй, следует оговориться, что сомнения в вере, и особен¬
но в определенных пунктах церковного вероучения, встречались и у
весьма набожных людей; уже Отлох Санкт-Эммерамский сообщает
об этом в своей автобиографии115. Сам он сомневался даже в суще¬
ствовании Бога, но эти сомнения он, естественно, истолковывал как
дьявольские искушения116. Но кто бы мог предположить подобные со¬
мнения у святого клюнийского аббата Петра Достопочтенного, если
бы он сам не написал о них: «Спрашивается: достоверно ли то, что мы
думаем о Боге, и несомненна ли та вера, которой мы обладаем?»117 —
такой вопрос задал он явившемуся ему покойнику. В агиографии и
641
сборниках поучительных примеров сомневающемуся часто приходит
на помощь небесное видение или озарение — как, например, одной
паломнице у Цезария Гейстербахского118. Люди, не столь харизмати-
чески одаренные, в такой ситуации беседовали с духовным наставни¬
ком, как это описано, например, у Фомы из Радолиума, который во
второй половине XII в. беседовал с аббатом Клерво Петром119. В целом
до середины XIII в. сомнения не были ни позорны, ни опасны: тако¬
выми они становились только в том случае, если человек от них не
избавлялся. Некоторые люди обходились с ними вполне прагматич¬
но, подобно одному парижскому студенту, который говорил, что ве¬
рить — не вредно: если воскресение произойдет, то верить в него по¬
лезно, а если не произойдет, то вера в него и не помешает120. Однако, в
декреталиях папы Григория IX за 1234 г. мы находим такое положение:
«Кто сомневается в вере, тот неверующий»121. Многие ренессансные
скептики рады были бы обладать такой твердостью убеждений, как
казненный в 1513 г. Пьерпаоло Босколи: он даже перед лицом смерти
не мог заставить себя добровольно уверовать, хотя умолял своих дру¬
зей и священников помочь ему в этом122. Другие были смелее в своем
неверии; правда, многие из этих просвещенных мужей были подобны
Вольтеру: они публиковали всевозможные критические высказыва¬
ния, но когда дело принимало серьезный оборот, они возвращались к
богобоязненной позиции123.
У Тампье в «Syllabus errorum» под №102 обнаруживается: «все про¬
истекает из необходимости». Против этого положения аверроисты
боролись, однако епископ, видимо, по ошибке, приписал его им как
их собственное учение124. Речь идет о фатализме — вере в слепую судь¬
бу125. Эта вера, о которой мы теперь скажем несколько слов, предпола¬
гает отрицание божьего промысла в мире, и потому церковь требовала,
чтобы верующие держались подальше от ее проповедников126. Судьба,
естественно, оказывалась конкуренткой Богу-вседержителю христиан,
но в крайнем случае ее можно было идентифицировать с божьим пред¬
назначением. В теологии ведь имелась шедшая от Боэция традиция,
в которой фатум толковался таким образом, что становился приемле¬
мым для христиан: все — часть «предопределения» или «божественного
разума», и в согласии с ними индивида ведет «фатум»127. Фома Аквин¬
ский в своей «Сумме теологии» (раздел «О судьбе») целиком придер¬
живается взглядов позднеантичного философа и потому может позво¬
лить себе сказать, что все подчинено Фатуму, который, в свою очередь,
имеет истинную причину в Божественном Провидении128.
О том, что есть люди, считающие, будто жизнью правит один лишь
случай, мы порой читаем (без конкретных данных об этих людях) уже
в текстах классического Средневековья — например, в одном из жи¬
тий Норберта Ксантенского129. Но концепции автономной судьбы,
642
идохновленной античной верой в судьбу-фатум, уделялось внимание
и в период позднего Средневековья. Если Колюччо Салютати в конце
XIV в. в трактате «О судьбе, удаче и случае» снова разбирал тему и пол¬
ностью в духе католического вероучения «нейтрализовал» ее130 (волю
всегда можно привести в согласие с провидением; всемогущество Бога
выше законов природы и т. д.), то Помпонацци, не изменивший себе
вопреки трудностям, которые постигли его из-за предыдущей книги, в
1520 г. сочинил «Пять книг о судьбе, о свободе воли и о предопределе¬
нии»131, в которых показывал, что всякое явление может быть включе¬
но в цепочку естественных причинно-следственных связей, но потом
все же пытался перекинуть от этого мостик к христианским догмам.
Некоторые люди, причем не только ученые, персонифицировали
фатум в облике античной богини удачи. Но, разумеется, Фортуне132
как воплощению случайности не было места в христианской теоло¬
гии и философии; поэтому Августин и отверг ее133. Но в результате
рецепции Боэция в Средневековье (особенно во время и после Воз¬
рождения XII в.) Фортуне удалось интегрироваться в христианский
контекст, будучи подчиненной Божьему предопределению (напри¬
мер, у Оттона Фрайзингского134). В таком положении она встречается
нам и в обработках Боэция, написанных на народных языках королем
Альфредом и Ноткером Заикой135. Поэтому колесо Фортуны фигури¬
рует на законных основаниях в многочисленных иллюминированных
манускриптах и даже украшает несколько церквей136. Хорошим при¬
мером того, как можно бесконфликтно соединить античную богиню
и христианского Бога, служит гравюра на меди, выполненная предпо¬
ложительно в период между 1450 и 1460 гг. Мастером с бандеролями:
«в левой части изображения слепая Фортуна вертит свое колесо, а от
рукоятки колеса тянется веревка к Богу-Отцу, расположенному в ле¬
вом верхнем углу, так что управляет колесом все же он»137.
Но порой Фортуну описывали как силу, самостоятельную настолько,
что трудно отделаться от впечатления, что перед нами возродившийся
античный фатализм. Так, Генрих из Сеггимелло138 сочинил предполо¬
жительно в 1193 г. элегию «О неверности фортуны» — страстный диа¬
лог в стихах, где в качестве примеров людей, претерпевших тяжкие пре¬
вратности судьбы, приводились не христианские мученики, а Сенека
и Овидий139. Стихов о Фортуне начиная с XII столетия было написано
множество140, и, пожалуй, в большинстве их нет и следа христианства.
То же самое можно сказать и о средневековых стихах об Эдипе141, и о
житии Иуды Искариота142: фатальность произошедшего с героями так
подчеркивается в этих произведениях, словно авторы их и не слышали
ничего о божьем провидении. Об апостоле была в XI в. сочинена леген¬
да, в которой его жизнь до знакомства с Иисусом описывается по образ¬
цу традиционной биографии Эдипа (кровосмешение, отцеубийство),
643
т. е. он становится преступником по воле судьбы. Однако величайшим
преступлением Иуды в Средневековье считалось не это преступление, а
то, что он отчаялся получить от Бога прощение за свои грехи143. Целый
ряд других легенд (Юлиан, Албан, Варлам) тоже характеризуется го¬
сподством Судьбы, образ которой лишь поверхностно христианизиро¬
ван144. В произведении под названием «Математик», приписываемом то
Хильдеберту Лаварденскому, то Бернарду Сильвестру, но стилизован¬
ному под античное сочинение (поэтому там все время идет речь о «бо¬
гах»), герой — молодой человек по имени Патрицида — ведом звездами
к осуществлению предопределения, заложенного в его имени, и пото¬
му просит разрешения покончить с собой, чтобы его душа вернулась к
небесным светилам145. Так в сфере литературы можно было «проигры¬
вать» альтернативное христианскому мироустройство, которое в иных
контекстах было весьма опасно называть истинным.
Иногда Фортуну рассматривали и как силу, лично управляющую
нашими судьбами. Джованни ди Паоло Морелли (умер в 1444 г.), бо¬
гатый и в целом набожный флорентийский купец, сообщает в своих
записках, «как однажды ночью после истовых и страстных молитв
на него напали сомнения... и он подумал о том, что скорее всего по¬
сле смерти душа исчезает или превращается в облачко, не способное
воспринимать добро и зло... и еще я подумал о том, — продолжает
Джованни, — какой я был дурак, что никогда этого не понимал; и что
Фортуна меня жестоко мучила и во всем была мне враждебна...»146.
Понятно, что в этой связи большое значение приобрела астрология,
пользовавшаяся во второй половине Средневековья такой популярно¬
стью147: увлечение ею могло привести человека к убеждению, что одни
только звезды правят судьбами людей. Теоретически отстаивать такую
точку зрения в Средние века должно было быть невозможно, поскольку
один из влиятельнейших христианских вероучителей, Августин, сурово
осудил веру во влияние небесных тел на земные дела148. Но на практике
эта «наука» вполне способна была процветать и даже взрывообразно рас¬
пространилась по латинской Европе в ходе рецепции антично-арабского
наследия в XII в. Некоторые даже объясняли астрологическими причи¬
нами возникновение религий (христианство, например, обязано сво¬
им возникновением соединению Юпитера с Меркурием149). В целом
к астрологии относились весьма терпимо, хотя иногда ее запрещали и
тех, кто занимался ею, преследовали150. В позднем Средневековье труд¬
но было найти такого светского или даже духовного правителя, вклю¬
чая римских пап, при дворе которого не было бы астролога. Астрологию
преподавали в Венском и в Краковском университетах.
Благодаря такой терпимости сформировался не строго детерми¬
нистский взгляд на роль небесных светил («звезды предрасполагают,
но не принуждают»), а также представление о двух категориях астро-
644
ши мческих предсказаний: тех, что касаются явлений природы — по¬
шл],] и т. п., — и тех, осуществление которых зависит от свободной
пони человека. Толкование звезд, согласно Фоме Аквинскому, допу-
1-1Имо для первой категории предсказаний и недопустимо для вто¬
рой|М. Практически полная легализация астрономии была обеспечена
поглощением ее христианской мыслью: например, уже Амброзиастр152
и за ним Жерсон153 интерпретировали движущиеся небесные тела как
шаки или инструменты власти Бога, а астрологию — как служанку те¬
ологии. Рафаэль прекрасно отразил это в замысле мозаичного цикла
лня украшения капеллы Киджи в римской церкви Санта Мария дель
Мополо (1516): боги планет изображены у него действующими, но
подчиненными ангелам и управляемыми Творцом154.
С другой стороны, были астрологи, которые обходились без такого
соединения своих взглядов с христианской картиной мира, и их за это
преследовали. Уже о Сигере Брабантском сообщали, что он позволил
себе еретическое утверждение, будто добрые и злые побуждения в че¬
ловеке определяются не свободой воли, а «велением небесных тел»155.
Падуанский врач Пьетро д’Абано156 — пожалуй, самый знаменитый
научный чернокнижник своей эпохи, — умер в 1316 г. во время инкви¬
зиционного процесса, на котором его, в числе прочих грехов, обвиня¬
ли в распространении теории о происхождении религий в результате
определенных констелляций небесных тел157. Жертвой инквизиции
стал также Чекко д’Асколи, который составил гороскоп Христа и объ¬
яснял воплощение Иисуса, его образ жизни и смерть на кресте не го¬
товностью Сына Божьего принести себя в качестве искупительной
жертвы за грехи людей, а положением звезд158: «сообразуя волю Бога
с необходимостью, вызванной ходом небесных тел, и по своему рож¬
дению он должен был жить со своими учениками без забот», — пишет
Виллани159. Он был не единственным: в 1459 г. инквизиция осудила на
пожизненное заключение доктора Дзанино из Сольчи, бергамского
каноника, за распространение аверроистских взглядов: он утверждал,
что «Иисус Христос страдал и умер не во искупление, ради любви к
роду человеческому, но по велению (necessitate) звезд...»160.
3. Неверие среди мирян
Мы переходим к той части нашего небольшого исследования, которая
представляет гораздо большую трудность. Если получить информа¬
цию о проявлениях неверия среди людей письменной культуры было
сравнительно просто — достаточно было просмотреть компендиумы
по истории средневековой философии, теологии и ересей, а также бо¬
лее или менее доступные издания трудов того или иного ученого авто-
645
pa, — то для того, чтобы выйти на след неверия среди мирян, у нас нет
такого удобного и ограниченного корпуса текстов: пригодиться могут
все мыслимые жанры источников. Сразу следует сделать оговорку от¬
носительно термина «мирянин»: под ним мы понимаем здесь не ми¬
рянина в церковно-правовом смысле (хотя люди, о которых пойдет
речь, как правило, таковыми являлись), а человека, который не был
ни профессиональным теологом, ни философом.
Отрывочные сведения в источниках не всегда позволяют опреде¬
лить уровень образования упоминаемых лиц. Мир — обитель зла,
«saeculum» в трудах монахов, презиравших земную юдоль, — порой
описывается в трудах набожных (или стремившихся таковыми пока¬
заться) авторов как скопище неверных. Так, в первой половине XIII в.
Нейдгарт фон Рейенталь сочинил хулительную песнь, где поносил
персонифицированную «сладость мира»161, которой до тех пор служил.
«Моя госпожа — ветреница,
Бог и все доброе
Ей безразличны.
Кто любит лучших,
К тому она враждебна и злобна.
Кто же обращается к Богу,
Будь то свободный или несвободный,
Того она поносит»162.
Хотя перед нами здесь поэтический топос отречения от мира, все рав¬
но смысл стиха в том, что тот, кто озабочен мирскими делами, равноду¬
шен к религии. Другой топос средневерхненемецкой поэзии, как извест¬
но, описывает главную неразрешимую проблему человеческого бытия:
как сбалансированно сочетать положение в обществе и материальную
обеспеченность, с одной стороны, и исполнение религиозного долга, с
другой. Наиболее известная формулировка этой проблемы содержится в
стихотворении Вальтера фон дер Фогельвайде «Я сидел на камне»:
«к сожалению, не может быть так,
чтобы достаток и мирская честь
сошлись в одном сердце
с истовой верой в бога»163.
Одно позднесредневековое — историческое, но не дифференци¬
рованное — сообщение на интересующую нас тему находим в хрони¬
ке Томаса Уолсингема, в контексте описания крестьянского восстания
в Англии в 1381 г.: в своих тяготах многие крестьяне обвиняли дворян,
«которые придерживались ложной веры в Бога, ведь некоторые из них
полагали, как утверждают, что нет никакого Бога и что нет никако¬
го воскресения после смерти, и что как скоты умирают, так и человек
646
оканчивает свою жизнь»164. Были ли эти безбожные, а потому жестокие
I(к*иода грамотными или нет — мы не знаем. Однако этот пассаж обра¬
щает паше внимание на конкретную проблему, с которой сталкивались
ж е зависимые люди: практиковать религию они могли только в таких
рамках, которые им предписывала власть165. И как в этой связи следует
понимать слова францисканца Иоанна Каналеса (умер в 1462 г.), писав¬
шею: «Такова тупость простонародья, и такова закоснелость их в дурных
религиях, что не верит оно ни в бессмертие душ, ни в вознаграждение,
I ш в наказание».166 Этот критический пассаж взят из трактата, в котором
шпор сопоставляет учения античных авторов о душе с христианскими
догматами, однако он перекликается с сетованиями многих других про¬
поведников. Отсюда можно сделать вывод, что в простом народе, воз¬
можно, в самом деле нередко встречалось безразличие к религии.
Знать
В целом ряде каролингских капитуляриев167 мы встречаем сетования
па представителей знати, которые и сами не ходили на мессу, и своих
крепостных не пускали в церковь, и не желали учить наизусть «Отче
наш» и «Верую»... Но Шелини, вероятно, прав, когда пишет, что это
«непослушание — разумеется, злонамеренность — несомненно, но
атеизм — конечно же нет»168. В более позднее время ситуация выгля¬
дит иначе. Поскольку в хрониках, как правило, фигурируют предста¬
вители высших сословий, а не простого народа, мы больше всего мо¬
жем узнать из этих источников о неверующих дворянах. Так, у Гвибера
Ножанского, черными красками рисующего портрет графа Иоанна
Суассонского, мы встречаем и сообщение о матери графа, которая,
перенеся инсульт, «с тех пор ничего не разумела из вещей, касающих¬
ся Бога, и вообще жила, как свинья», что, впрочем, было лишь про¬
должением ее прежних злых дел. Сам же граф был другом иудеев и
еретиков, изображал благочестие, а на самом деле, по его же собствен¬
ным словам, презирал религиозные обряды и ходил в церковь только
затем, чтобы смотреть там на красивых женщин169.
Самым известным «неверующим» из средневековых дворян был
император Фридрих И. По утверждениям папской пропаганды (кото¬
рые Фридрих, естественно, немедленно опроверг)170, он заявлял, что
Моисей, Иисус и Магомет «обманули весь мир»171. Но есть и целый
список других мыслителей Средневековья, которым приписывалось
это утверждение. Вскоре даже стали верить, будто существует книга
соответствующего содержания; королева Кристина Шведская пове¬
лела искать ее, но множество библиотек были перерыты без результа¬
та172. Фридрих же, как сообщают, верил только в то, что было доступно
силе человеческого природного разума173, и потому он отрицал как не¬
647
порочное зачатие, так и бессмертие души. Официально он, как извест¬
но, это скрывал и нередко демонстрировал набожность. Хронисты —
Салимбене, Малиспини и Виллани174 — называли его эпикурейцем и
писали, что он собрал все возможные доказательства, в том числе и
из Библии (например, Пс. 38:14; Пс. 106:5 и др.), в пользу того, что
после смерти никакой жизни нет. Он даже якобы проводил экспери¬
менты со смертельным исходом175. Мусульмане считали, что Фридрих
просто играл в религию176. Так, увидев поле ржи, он, как пишут, задал
провокационный вопрос, сколько еще богов получится из всего этого
зерна177. Но, возможно, более объективным свидетельством в пользу
его неверия является тот факт, что, несмотря на демонстрируемую в
официальных ситуациях набожность, он, известный своей активной
строительной деятельностью, не построил ни одной замковой часов¬
ни, а городскую церковь построил всего одну, поскольку без нее про¬
сто не мог обойтись новооснованный город178.
«Надо полагать, этот человек был скептиком, который сомневал¬
ся в истинности церковного вероучения, но не делал исходя из своих
сомнений никаких практических шагов, хотя зачастую и не скрывал
их...»179. Если бы на голове у него не было императорской короны,
жизнь свою он наверняка окончил бы на костре180. Его сын Манфред,
по утверждению Виллани, тоже не верил ни в Бога, ни в святых, а
только в удовольствия плоти181.
С тех пор среди массы демонстративно набожных властителей и
низшей знати встречались отдельные личности, которые, судя по все¬
му, были совершенно чужды христианской веры. Впрочем, если Вернер
фон Урслинген называл сам себя «врагом Бога, сострадания и милосер¬
дия»182, то это, конечно, еще никакой не атеизм. А вот итальянский кар¬
динал Оттавиано Убальдини (умер в 1272 г.) был в самом деле неверую¬
щим: его безбожие вошло в поговорку, и поэтому Данте причислил его
к эпикурейцам183. Даже в высших кругах встречались атеисты, хотя и в
порядке исключения: Барбара Цилли, супруга императора Сигизмун-
да Люксембургского (ум. 1451), когда не исполняла свои официальные
обязанности, обнаруживала совершенно атеистические воззрения184.
Медики
В остальном неверие приписывается чаще всего представителям двух
ремесел: медикам и поэтам. То, что врачи особо склонны были отпа¬
дать от веры, представляется вполне правдоподобным, если учесть,
что они имели возможность вблизи знакомиться с устройством чело¬
века; поговорка «где три медика, там два атеиста» существовала, как
утверждается, с зарождения медицинских факультетов в универси¬
тетах. Рассадником рационалистического аверроизма стала именно
648
крупная медицинская школа, располагавшаяся в Падуе. Замечание
Чосера о докторе — одном из паломников, направлявшихся в Кен-
и-р()сри, — что «his studie was but litel on the bible» следует понимать
I а к, что основные занятия доктора были связаны отнюдь не с чтением
Библии185. Не случайно, что именно с врачом — лейбмедиком короля
Июдовика IX, магистром Дудоном, произошел такой случай: он сам
после смерти государя тяжело заболел, во сне ему явился король и по¬
обещал выздоровление. «Но у тебя в мозгу некая жидкость, испорчен¬
ная, отравленная и мутная, которая не позволяет тебе познать твоего
Творца. Вот в чем причина твоего недомогания»186. И действительно,
король вытащил ему через нос нечто вонючее из головы, и медик вы-
шоровел телом и душой. Телесные и душевные недуги, как многие
считали в то время, связаны друг с другом — например, проказа187.
Чекко из Анджольери, врач герцога Карла Калабрийского, и про¬
фессор медицины Пьетро д’Абано уже упоминались. Первому из них
принадлежит следующий «Совет»:
«Но что же, согласно великим салернским медикам,
есть жизнь святая и благославенная?
— Если хочешь быть здоров, делай то, что тебе нравится»188.
Еще один пример из XV в.: в 1497 г. врач Габриеле де Сало (у кото¬
рого, на его счастье, были влиятельные покровители) был вынужден
отрекаться от своих утверждений, будто Христос был обманщик, а не
Бог, и будто его религия скоро сойдет на нет, будто его чудеса объяс¬
няются воздействием небесных тел и т. д.189. А тремя годами позже в
Болонье был сожжен некий Джорджо да Новарра, который, по всей
видимости, тоже отрицал божественность Христа190.
Сочинители
В какой мере можно считать высказывания поэтов свидетельствами
истинного неверия? С тех пор как в литературоведении почти полно¬
стью восторжествовал подход, противоположный истористской фи¬
лологии XIX в. и позволяющий интерпретировать высказывания от
первого лица только как исполнение соответствующей роли, истолко¬
вание литературных произведений в качестве эго-документов, выра¬
жающих личные чувства и помыслы автора, стало проблематичным. В
настоящее время принято считать, что даже те авторы, которые откры¬
тым текстом говорят, что излагают собственные мысли и переживания,
на самом деле только повторяют чужие, играя взятую на себя роль.
Решить эту проблему можно, разумеется, только в тех случаях, когда
помимо литературного произведения имеются и внешние сведения
649
об авторе. Применительно к высокому Средневековью такое почти не
встречается, поэтому мы не можем сказать, в какой мере прозаики и
поэты, в чьих текстах, казалось бы, отчетливо просматривается атеизм,
выражали свои собственные убеждения. Бесспорно, однако, что даже
«игра» в такое мировоззрение указывает на то, что в этих романах и
песнях сформулирована такая позиция, которая в Средние века была
возможна и явно некоторыми людьми в самом деле разделялась.
Общеизвестно, что в латинской лирике вагантов встречаются выска¬
зывания вроде «душою мертв, забочусь лишь о внешности»191, не позво¬
ляющие заподозрить автора в чрезмерной набожности. В произведениях
трубадуров192 тоже есть проявления столь грубой непочтительности по
отношению ко Всевышнему, что невольно встает вопрос, как такое было
совместимо с верой. Монах из Монтодона, например, в дерзком тоне
разговаривает с Богом на такую глубокомысленную тему как страсть
женщин к косметике193. Но, наверное, вопрос такой может возникнуть
только у человека поствикторианской эпохи. Вера и богохульство явно
были совместимы друг с другом, точно так же, как обеденные мотивы в
украшениях водосточных желобов на церквях были совместимы со свя¬
тостью этих храмов, а эротические миниатюры на полях часословов —
с благочестивым содержанием их текстов (в этом случае, впрочем, еще
можно предположить дидактическую роль подобных произведений). На¬
ряду с многочисленными душеспасительными песнями, Петр Кардинал
сочинил также песнь о Страшном суде, представляющую собой аполо¬
гию человека, который обвиняет Бога в том, что тот, творя мир, совер¬
шил ошибку194: мучительная жизнь, слабость человека, несправедливось
осуждения на вечное проклятие... Возможно, эта песнь — «одно из самых
смелых стихотворений Средневековья» — отражает идеи катаров195.
В фаблио тоже есть несколько персонажей-безбожников: Мартен
Апар смеется над верой в святых и вечную жизнь; рай, говорит он, за¬
ключается в мирских удовольствиях. В «Dit des ij Chevaliers» один из
рыцарей не верит в загробную жизнь и умирает не исповедавшись.
«Даже если они люди плохие, ... но раз уж они могут быть созданы,
необходимо, чтобы существовала какая-то материя, из которой их
делают, и тогда естественно и необходимо, что не только они могут
придти к неверию» — такая аргументация, на наш взгляд, может быть
применима ко всей поэзии, в силу чего та и представляет собой один
из основных источниов по истории ментальностей.
Даже в романах мы порой встречаем фразы, которые, строго гово¬
ря, представляют собой богохульство. Иногда это связано с чрезмер¬
ным почитанием дам (которое, впрочем, было свойственно рыцарям
только в литературе). Вот, например, Каэдин в прозаическом романе
о Тристане XIII в. обращается к языческому богу Амуру со следующей
речью: «К вам у меня больше доверия, нежели к Богу»196.
650
( Ншшрпую тему представляют собой пародии на сакральные тексты
11 /1ГМСТИИЯ — будь то на евангелия, на мессу, на церковные гимны или на
« iiMiioii веры... Вспомним хотя бы пародийное богослужение в «Carmina
Инина», «Мессу птиц» Жана де Конде (перая половина XIV в.) и т. д.
I рул но помыслить, чтобы авторами этих произведений могли быть ве¬
рующие люди. Но, с другой стороны, хотя в «Credo au Ribaut» — молит-
lu , которую произносит умирающий голиард, — на место потусторонне-
нм к )с га плены чисто земные помыслы (вино, женщины, игра в кости), в
финале его мы все же снова видим упование на милосердие Господа.
1Ьраздо чаще, нежели открытый атеизм, встречается в средневековой
ишературе юмористическое — а значит, нерелигиозное — использование
мотивов христианской религии. На наш взгляд, это следует расценивать
как промежуточный этап на пути к подлинному религиозному нигилиз¬
му, пусть сами авторы этого порой и не осознавали. В «Тристане» Готт-
фрмда Страсбургского (15733 ff.) есть знаменитая сцена божьего суда, где
Христос обнаруживает необычайно гибкие представления о справедли¬
вости и позволяет женщине, виновной в супружеской измене, остаться
ос и сказанной. Следует ли видеть в этом одну лишь критику ордалий,
которые в 1215 г. были осуждены папской курией? А может быть, здесь
все же звучит и мотив скептического отношения к промыслу божьему на
земле? Трубер, герой одного фаблио, обрюхатив дочку герцога, ухитряет¬
ся убедить родителей девушки, что понесла она от ангела...
Можно ли было еще всерьез верить в адские муки, после того как
сделал ад предметом своей поэтической игры? «Мы не встречали ни¬
кого, кто вернулся бы из преисподней — и от верного мы не откажем¬
ся ради сомнительного»197: так говорил в конце XII столетия один при¬
дворный в споре, описываемом английским придворным капелланом
Петром Блуаским. Не без основания, наверное, провинциальный со¬
бор в Уппсале в 1366 г. осудил всех, кто считал, будто ада не существу¬
ет198; по всей видимости, существовало в католической среде такое
течение, считавшее устрашающие рассказы о преисподней неправ¬
доподобными. У Гильома Леклерка в романе «Фергюс Хэллоуэй» (на¬
чало XIII в.) рыцарь Фергюс говорит о своей возлюбленной: «...если
бы прекрасноликая Галиена сидела во мраке преисподней, то я отпра¬
вился бы туда: ради любви к ней я покинул бы рай в высях, дабы там,
внизу, быть с нею вместе и терпеть боль, горе и мучения до Судного
дня»199. Более известен герой баллады «Окассен и Николетт» (сере¬
дина XIII в.), который отказывается от рая: «Что мне делать в раю? Я
не хочу туда... Но в ад желаю я отправиться...»200: ведь в царство божье
попадают одни лишь старые священники и им подобные, в то время
как в преисподней обитают закаленные в боях рыцари и прекрасные
дамы (мотив перевернутого мира201). Разумеется, это пародия, но та¬
ковы первые подступы к исчезновению веры в потусторонний мир.
651
Еще один пример: можно ли говорить о набожности тех англий¬
ских поэтов, которые сочиняли богохульные переделки таких сакраль¬
ных текстов, как «Купе eleison», «Отче наш» и заупокойная месса?
Был ли верующим Уильям Данбар (умер предположительно в 1514 г.),
который в «The Dregy of Dunbar»202 пародировал францисканское бо¬
гослужение и противопоставлял строгому, как чистилище, монастырю
райские удовольствия эдинбургского двора? Впрочем, наряду с этим
Данбар оставил и множество серьезных религиозных и моральных
произведений, т. е. подобные вещи были для него совместимы друг с
другом.
Порой в средневековой поэзии загробный мир ставится ниже зем¬
ных любовных утех. В фаблио «Молитва любви» поэт говорит:
«...Подруга,
Вы моя жизнь и моя смерть,
Если бы меня допустили на небеса
Вместе с архангелом Михаилом,
Моя радость не была бы так велика,
Как если бы я обрел вашу любовь»203.
Жан Ренар в романе «Гильом Дольский» (начало XIII в.) изобра¬
жает пасторальную сцену, в которой рыцарь и дамы не думают о спа¬
сении души, обходятся без церкви и колоколов, а их единственные
священники — птицы204. Даже епископ Шартрский с большим удо¬
вольствием проводил бы время в такой обстановке, нежели на заседа¬
ниях синода205.
Чекко Анджольери пишет, что самая слабая боль, испытываемая
им в этом мире, сильнее, нежели самые страшные из мук ада. Это
сравнение кажется забавным, однако счесть его свидетельством без¬
божия можно только если знать, какие кошмарные описания и изо¬
бражения преисподней были распространены в те времена206.
Мео деи Толомеи, другой современник Данте, писал, что из его
врагов трое «суть Отец, Сын и Святой Дух»207.
Можно счесть подобные высказывания топосами, поэтическими
гиперболами, однако это не отменяет того факта, что в них всякий
раз нечто земное и нерелигиозное ставится выше небесного и рели¬
гиозного. Сочинительство есть экспериментальная деятельность в
фиктивном мире, в котором эта деятельность не влечет за собой не¬
медленных последствий. Переоценку традиционных ценностей необ¬
ходимо было сначала в качестве «игры» продумать и записать: только
после этого неверие могло быть осуществлено в реальной жизни.
652
Художники
Можно предполагать, что, как правило, художникам — в том числе
мирянам, — которым ежедневно приходилось воплощать в росписях,
I ipimiax и скульптурах образы из библейской истории и христиан-
« I ом мифологии, и самим не чужда была та набожность, которую они
и (поражали. Но, как выясняется, изобразительному искусству готи-
■п ( коп эпохи была порой свойственна такая же непочтительность
и «иношении божественного, какая встречалась нам в литературе,
и качестве иллюстрации к такому произведению, как «Роман о розе»,
пне могло быть оправданно изображение монахини, срывающей с
лерсиа эрегированные фаллосы208. Но могли ли современники стер-
iirii,, увидев в часослове под сакральным текстом испражняющуюся
фтуру, а потом торжественный сбор экскрементов209? Неверующие
художники (как, впрочем, и заказчики) существовали: примером мо¬
жет служить такая известная в истории искусств фигура, как Пьетро
Псруджино (умер в 1523 г.) — не профессиональный философ и не
дворянин, но и не вовсе необразованный мирянин. О нем — созда¬
ние стольких картин на религиозные сюжеты, — Джорджо Вазари
писал: «Был Пьетро человеком небольшой веры, и так и не удалось
заставить его поверить в бессмертие души... Он надеялся только на
благосклонность фортуны». Тем не менее, никаким репрессиям он не
подвергался и дожил до 78 лет210.
В 1525 г., когда немецкие земли сотрясали религиозные движения
самой разной направленности, в Нюрнберге состоялся сенсационный
судебный процесс. На скамье подсудимых сидели «три безбожных ху¬
дожника»211 — Зебальд Вехам, его брат Бартель Вехам и Георг Пенц. Вес
трое были молоды, но уже завоевали себе хорошую профессиональ¬
ную репутацию, работая в мастерской Альбрехта Дюрера — человека
набожного. Они привлекли к себе внимание, ведя с подмастерьями
религиозные дискуссии, расцененные как еретические. В материалах
процесса обвиняемые названы «совершенно безбожными [людьми] и
язычниками». Значение слова «безбожный» (gotlos) в данном источ¬
нике колеблется между «Богом оставленный» и «атеист».
Каждому из художников были заданы следующие вопросы:
«1. Верит ли он, что есть единый Бог.
2. Что он думает о Христе.
3. Верит ли он святому Евангелию и слову божьему, заключенному
в Писании.
4. Что он думает о причастии.
5. Что он думает о крещении.
6. Каково его отношение к властям».
653
Следует прежде всего обратить внимание на то, что совет счел не¬
обходимым в качестве первого задать принципиальный вопрос о вере
в Бога, т. е. допускал возможность того, что подсудимые — в самом
деле атеисты.
Ответы художников нельзя не признать смелыми, если учесть, ка¬
кими последствиями они были чреваты.
Показания Георга Пенца:
«1. Говорит, он отчасти это чувствует,
но не знает, чтб на самом деле считать таким богом.
2. Христа ни во что не ставит.
3. Писанию поверить не может.
4. Причастие ни во что не ставит.
5. Крещение ни во что не ставит.
6. Не знает никакого другого господина кроме бога».
Если пункт 1 свидетельствует по меньшей мере об агностицизме
(хотя и дезавуируется пунктом 6), то пункты со второго по пятый го¬
ворят о том, что подсудимый полностью отвергал христианскую веру.
Пенц, правда, смутно подозревал, что может быть что-то или кто-то
выше звезд, однако от какой бы то ни было церковной веры он одно¬
значно дистанцировался.
Братья Бехамы в своих ответах были полностью согласны друг с
другом и в основном разделяли мнение Пенца:
«Г Да.
2. Христа ни во что не ставит.
3. Не знает, свято ли.
4. Ни во что не ставит.
5. Ничего.
6. Отрицает».
Кроме того, Бартель Бехам сказал допрашивавшим его теологам,
что об Иисусе Христе он может сказать только то же самое, что о гер¬
цоге Эрнсте, который якобы проплыл сквозь гору. Это был намек на
легенду, герой которой совершил путешествие на Восток и, помимо
прочих приключений, проплыл на плоту сквозь карбункуловую гору.
Такой намек говорит о том, что Бехам полностью отрицал историче¬
скую реальность основоположника христианской религии и причис¬
лял его к сказочным персонажам.
Лютер, которому сообщили об этом казусе, отреагировал так: «Но хо¬
рошо, что такой ужас стал известен — дабы злостность нрава и намерения
таких людей стали всем ведомы и превратились в их позор». Он, правда,
считал Пенца и Бехамов не богохульниками, а чем-то «вроде турок или
сбившихся с пути истинного христиан», и объяснил все кознями сатаны.
654
Примечательно, что городской совет, обычно каравший строго,
при назначении наказания этим троим художникам проявил большую
< м( ржа1 и юсть. Дело в том, что в Нюрнберге, где идеи Реформации при-
-»*>реии1и все более широкую популярность, обстановка в социально-
inMin ночной сфере была и без того уже очень напряженной212. Поэ-
m»mv подсудимых приговорили «всего лишь» к изгнанию из города:
Пин ер ведь был против сожжения еретиков. Пенц и братья Бехамы
<и мнись без дома, без мастерской, без заказчиков и без покупателей.
I In им удалось найти себе пропитание в других местах, изготавливая
| рлшоры на меди. Тот факт, что в своих работах они, помимо мирских
(и 1ом числе социально-критических) сюжетов, разрабатывали и рели-
I ночные, показывает, что по крайней мере внешне они примирились с
нпгмпми христианства; их путь не был путем мучеников веры. Однако
и 11 юрнберге, по всей видимости, у них остались единомышленники: в
I V,(> г там был подан иск против целой группы, утверждавшей, будто
Христос был не Богом, а просто человеком, хотя и пророком.
«Народ»
Еще сложнее становится ситуация с источниками, когда мы пытаемся
найти какую-нибудь информацию о неверии среди людей беспись¬
менной культуры. Если даже о религиозности «народа» достаточно
трудно составить себе адекватное представление213, то тем более — об
отсутствии таковой.
Представляется вполне правдоподобным, что среди разбойников и
наемных солдат XII—XIII вв. были такие, которые «от всего сердца го¬
ворили „Бога нет“»214. Во всяком случае, вели они себя так, словно его
пет, и церковные соборы рассматривали их как еретиков.
Однако в какой мере порицания за пренебрежение религиозным
долгом можно счесть свидетельствами подлинного атеизма? Жак де
Витри, например, говорил в одной из своих проповедей о молодежи:
«Некоторые настолько грубы и звероподобны, что ходят в церковь едва
ли раз в году, когда им надо причащаться215, и не умеют молиться...»216.
Таких сетований можно было бы процитировать огромное множество.
Вопрос, который в связи с ними встает, таков: насколько население
средневековой Европы было действительно христианизировано? От¬
веты разных исследователей бывают порой прямо противоположны
друг другу. Если, например, Руссель и Хен утверждают, что уже в позд¬
неантичной Галлии и затем в раннефранкском государстве повседнев¬
ная жизнь была в очень большой степени проникнута христианскими
нормами217, то Туссэр в своем шестисотстраничном детальном иссле¬
довании «религиозного чувства» в Северной Фландрии даже примени¬
тельно к XV столетию делает вывод, что люди в этих землях были все
655
еще наполовину язычниками218. Подобная же точка зрения является
наиболее распространенной и среди историков раннего Нового вре¬
мени, особенно в том, что касается сельского населения219. В работах
специалистов по истории религии в раннее Новое время часто прихо¬
дится читать, что именно «их» эпоха была временем, когда христиан¬
ство наконец действительно охватило всю толщу населения, — напри¬
мер, во Франции, в качестве средства дисциплинирования подданных
крепнущей монархии, или в реформированных странах, где орудием
этой христианизации стали проповеди протестантских проповедни¬
ков220. Но все это ничего не говорит нам об атеизме. Если сообщения
о «неверии» народа достаточно подробны, то, как правило, в них речь
идет о «суеверии», т. е. о представлениях вполне религиозного характе¬
ра, пускай и не соответствующих «предписанной религии»221. Эта тема,
впрочем, интересует нас здесь лишь косвенно, ведь обычно в центре
суеверий и связанных с ними практик стояло почитание либо изгна¬
ние различных сверхъестественных существ, от фей до бесов.
С точки зрения нашей темы необходимо различать безразличие к ре¬
лигии и решительное неверие. Первое встречается на протяжении всего
Средневековья многократно; каролингские капитулярии уже цитирова¬
лись выше. Немецкие проповеди Бертольда Регенсбургского полны ру¬
гани по адресу «лености в служении Богу» и критики в адрес «хулителей
Господа»222 (под каковыми подразумеваются те, кто не желает слушать
поучений духованства, считая себя и без того хорошими христианами).
В латинских проповедях Гумберта Римского многократно встречаем
гневные тирады в адрес «тех, кто погрязли в земных желаниях и в ред¬
кий день обращаются помыслами к Богу»223, которые, находясь в церк¬
ви, не проявляют ни капли уважения и глухи как к обещаниям райского
блаженства, так и к угрозам адских мук, содержащимся в Библии.
Иногда клирики и монахи, однако, говорят и о подлинном неверии.
Тот же Гумберт Римский пишет, что «неверные имеют обыкновение
сильно горевать о смерти своих близких, потому что не верят, что те бу¬
дут жить после смерти»224. Джордано да Ривальта сетует: «Кто поверит
сегодня в эти незримые блага, блага рая, кому до них есть дело? Никому
до них нет дела»225. Он считает это пережитком античного язычества.
В некоторых светских законах упоминаются неверующие (хотя
этот деликт в принципе подлежал юрисдикции церкви). Эйке фон
Репгов, например, счел необходимым внести в свое «Саксонское зер¬
цало» следующую норму: «Который христианин неверующий или за¬
нимается колдовством..., того следует сжечь на костре»226. Несколько
позже король Леона и Кастилии Альфонсо X в своем законодатель¬
стве провозгласил худшей из ересей отрицание бессмертия души и за¬
гробного воздаяния: «Неверие, которым отличаются некоторые дур¬
ные люди и неверующие, которые считают, что душа умирает вместе
656
• и-ном и что независимо от того, совершал ли человек в этой жизни
■|«»о|)ыс или злые дела, не будет ему ни вознаграждения, ни наказания
м шюм мире; те, кто так считают, хуже скотов»227. Им была уготована
■ мгргь па костре: «гореть им в огне — такая им смерть»228.
1акая ересь была, судя по всему, действительно широко распростра-
nni;i иначе Данте едва ли зарезервировал бы целый отдел шестого
| | >vm ада для тех, кто считает, «что души с плотью гибнут без возврата»?
11<> п называл всех приверженцев этого убеждения «эпикурейцами»229 и
причислял к ним, в частности, предводителя гибеллинов Фаринату.
В первой трети XIV в. епископ Силвеша Алвару Пелайу писал, что
v I кто было несколько диспутов с бывшим нищенствующим монахом,
л ныне заключенным тюрьмы, по имени Фома Шотландец. Этот «не¬
честивый Фома-еретик» распространял историю о трех обманщиках,
отрицал девственность Богоматери, а также утверждал, будто «души
мосле смерти обращаются в ничто»230. В начале XV в. Джованни да
( ерравалле в своем комментарии к этому сообщению подтверждал,
что «сегодня у него много последователей, которые считают, что душа
умирает вместе с телом»231. В 1461 или 1462 г. папа Пий II повелел
перед собором св. Петра сжечь изображение Сигизмунда Пандуль-
фа Малатесты (т. к. сам Малатеста был вне досягаемости)232: офици¬
ально — за то, что он считал душу смертной, фактически же — из-за
известного политического конфликта. В окрестностях Вальядолида
францисканец Альфонс из Спины обнаружил в 1459 г. даже целую
секту, утверждавшую, «что католическая вера — это мошенничество,
и что в этой жизни нет ничего, кроме рождения и смерти»233.
С уверенностью можно сказать, что часто в случаях, когда креще¬
ные люди оказывались неверующими, дело было в равнодушии, а не в
обдуманной оппозиции к официальной картине мира. Земное счастье
ближе и осязаемей, нежели воздаяние на том свете, которое обещают
священники. Сетования Матери Церкви в «Видении Петра Пахаря»
слишком обобщенны:
«Большинство людей, живущих на этой земле,
веруют в этот мир и не желают лучшего.
Об ином рае, нежели тот, что здесь, они не говорят»234.
Предоставим психологам выяснять уходящие в детство корни такого
религиозного безразличия (равно как и религиозного рвения, проявляв¬
шегося, согласно сообщениям средневековых источников, у некоторых
детей235). С другой стороны, происхождение его могло быть связано и с
отчаянием, как это было у многих прокаженных236. В 1273 г. в Тулузе инк¬
визиция допрашивала одного мужчину, который денно и нощно молил¬
ся о возвращении своего сына из Египта. Когда же он узнал, что сын его
657
умер, он воскликнул: молись Богу — не молись, все равно237. Крах хри¬
стианских государств в Святой Земле заставил, согласно свидетельству
итальянских проповедников XIII в., многих поколебаться в вере: как мог
Бог допустить подобное? И не надо было быть теологом, чтобы, наблю¬
дая жизнь, задаться центральным вопросом религии: «Не может быть,
чтобы Бог существовал: как в таком случае могло бы существовать столь¬
ко зла и столько скверных вещей?»238. (Так Джордано да Ривальта переда¬
ет вопрос скептиков, которых он, правда, объявляет затем безумцами).
Встречаются в источниках и указания на неверие, носившее харак¬
тер сопротивления: «Не должны возноситься до того, чтобы вникать
в тайны веры, которые хранят клирики, а должны просто принимать
их»239, — таково было, за отдельными исключениями, повсеместное
требование духовенства. В высшей степени вероятно, что людей —
даже изначально верующих — к неверию толкало именно то, что офи¬
циальная церковь принуждала их к вере и предписывала им такое
представление о Боге, которое во многом шло в разрез с простейшими
понятиями о справедливости. Печальным примером того, как люди
отчаивались в Боге, описываемом церковными догматами, служат сло¬
ва осужденного в 1247 г. Пьера Гарсиаса де Бурже-Но де Тулуза, сказан¬
ные им на допросе инквизитору: «И сказал также Петр, что если бы в
руки ему попал этот Бог, который из тысячи людей, сотворенных им,
одного спасет, а остальных проклянет, то он бы растерзал и разорвал
бы его ногтями и зубами и отверг бы его как ложного и вероломного, и
наплевал бы ему в лицо, приговаривая: да умрет он от этого плевка»240.
За этим Богом неумолимого предопределения, о котором тысячекрат¬
но твердили проповедники, стояла догма, сформулированная еще
Августином: первородный грех превратил человечество в «проклятую
массу» («massa damnationis», или «massa damnata») — тьму осужденных
на адские муки, из которых милосердием божьим лишь немногие будут
помилованы241. Даже такой теолог, как Ансельм Кентерберийский, уже
склонный к более гуманизированной трактовке образа Всевышнего,
не способен был представить себе, чтобы милосердие Вышнего Судии
могло оказаться больше, чем его справедливость, т. е. возмездие242.
Само собой разумелось, что все нехристиане отправятся в ад: это
постоянно повторялось в проповедях и было возведено в ранг дог¬
мы постановлениями Лионского (1274) и Ферраро-Флорентийского
(1440) соборов243. У многих людей, и в особенности у истово верую¬
щих, этот теологический постулат порождал уверенность в том, что
они в любом случае обречены на загробные муки и только чрезвычай¬
ная божья милость может их спасти. Понятно, что от таких мыслей
был лишь один шаг до отчаяния, которое в некоторых случаях приво¬
дило к самоубийству244, но, с другой стороны, и один шаг до отрече¬
ния от всего, связанного с религией.
658
11еобходимо упомянуть и еще одну форму неверия: наивное неве¬
зение. Когда аббат Вильгельм из Хирсау приблизительно в 1090 г по
мути к своей отшельнической келье Цвифальтен остановился отдо¬
хнуть в хижине у дороги, он повстречал там людей, которые показа¬
лись ему столь дремучими, что он спросил их, знакома ли им вообще
католическая вера. Они простодушно отвечали, что даже вовсе не зна¬
ют, что такое вера245. Впрочем, прописная истина этнографии гласит,
м го нет ни одного, пусть самого «примитивного» и «первобытного»,
парода, которому неизвестны были бы никакие формы религии. По¬
этому данное сообщение не следует понимать буквально: возможно,
собеседники аббата не знали термина «вера», но это не означает, что
у них не было никакой религиозной практики — не христианства, так
анимизма или поклонения божествам природы.
Очевидно, что рассказы о встречах с неверующими обретали на¬
зидательный характер, будучи снабжены подходящей концовкой. В
гаком виде клирики нередко вставляли их в проповеди. Один такой
cxcmplum повествует о двух приятелях-бражниках, которые болтали
«о грядущей жизни. Тут один из них говорит: “Всех нас обманывают
клирики”». Немедленно явился черт в человеческом обличье, купил
предложенную ему в шутку душу нечестивца и утащил ее, а заодно и
тело, в преисподнюю246. Подобного материала в текстах этого жанра
содержится наверняка еще очень много.
Интересно было бы также систематически проанализировать сред¬
невековые описания загробного мира, сохранившиеся в большом чис¬
ле247: в некоторых из них должны упоминаться неверующие, подвер¬
гаемые мукам в аду. Результат поиска, как можно предположить, будет
таков: до XII—XIII в. мало упоминаний, затем сравнительно много.
Соответствущий пассаж мы обнаруживаем уже в «Видении Павла» —
новозаветном апокрифе, имевшем широкое хождение в Средневеко¬
вье248. Этому описанию потустороннего мира многие верили, невзирая
на критику теологов, потому что оно опиралось непосредственно на
канонический текст (2 Кор. 12:2 слл.), где апостол рассказывает, как
«восхищен был до третьего неба». Многочисленные версии этого тек¬
ста на латыни и на народных языках разнятся в деталях; так, в одной
санкт-галленской рукописи IX в. (в латинском тексте которой много
неясностей), говорится, что Павел неоднократно наблюдал в аду не¬
верующих, подвергаемых различным наказаниям: например, мужчи¬
ны и женщины, окруженные огненной стеной, должны были кусать
и жевать собственные языки: они «отвлекаются в церкви, не слушают
слово Божье и словно бы ни во что не ставят Бога и ангелов его». В
другом месте на огненном столпе мучались те, кому карающий ангел
говорил: «Признайте Сына Божьего. Ибо он вам предсказывал, а вы
не слушали, и когда вам читали священное писание, вы не внима¬
659
ли...». В самом глубоком отделе преисподней («пасти ада», о которой
говорится в «Тайном Откровении») — оказывается «всякий, кто не
признает, что Иисус воплотился, и что Мария родила истинного Бога,
и говорят, что хлеб причастия и чаша благословения — это не плоть и
кровь Христовы»249.
В подобных фантазиях христиан, исполненных ненависти к неве¬
рующим, отражается, по-видимому, характерная для той эпохи ситуа¬
ция, когда большинство жителей Римской империи еще придержива¬
лись иных религий. Но, хотя в позднейших обработках исходный текст
зачастую сильно сокращался и переделывался, в позднесредневековых
версиях мы все еще — или, может быть, лучше сказать: опять — обна¬
руживаем неверующих. Так, в одном переводе на ранненововерхнене¬
мецкий язык переводчик сводит вместе несколько вариантов:
«И тут увидел святой Павел огромную яму, полную женщин и муж¬
чин, и душ, и черви жрали их языки. И заплакал святой Павел, и ска¬
зал ангелу: „Кто сии, Господи?44 И отвечал ангел: „Это те, кто не верят
в Бога и не имеют к нему ни любви, ни верности44... Потом увидел свя¬
той Павел бездонную горящую яму, в которой было мужчин и женщин
без числа, и их наказывали всяческими муками. И заплакал святой Па¬
вел. Ангел же сказал: 44Это — те, кто совершили зло, [грешили] высо¬
комерием, скаредностью и неверием, и те, кто Бога не любили”...»250.
Григорий Венгерский (жил в первой половине XIV в., около 1330 г.)
был одним из множества рыцарей, совершавших паломничество к «чи¬
стилищу святого Патрика» — входу в преисподнюю, расположенному в
Северной Ирландии251. В своем видении он рассказал о мосте, соединя¬
ющем чистилище с раем252, и о том, что он увидел, глянув с этого моста
вниз, в преисподнюю: там, наряду с иудеями, язычниками, сарацинами
и еретиками, находились и бесчисленные «неверующие и не истинные
христиане». Часто пишут об известной доктрине, согласно которой на
вечные муки осуждены все не-христиане, причем таковые составляют
подавляющее большинство человечества, примерно четыре пятых253.
Святая Франческа Римская (умерла в 1440 г.) — пожалуй, самая знаме¬
нитая среди католических женщин-мистиков кватгроченто254, — оста¬
вила нам пространное видение преисподней: «Те же души, которые
по своей нечестивости и вследствие своей дурной натуры отрицали
святую католическую веру, находятся в нижнем отсеке ада и претер¬
певают иные общие наказания, а именно: огнем, серой и т. д. ...». Эти
грешники причисляются к сквернословам. «Прочие» наказания заклю¬
чаются в том, что бесы крючьями вырывают душам языки «и эти языки
погружают в горящие угли, а другие горящие угли вкладывают в уста
этим душам; затем они хватают эти несчастные души и погружают их в
кипящее масло» и т. д. В рифмованном видении потустороннего мира,
написанном одним анонимным неаполитанским автором в XVв., гово¬
660
рится о людях, распологающихся в аду между вероотступниками (т. е.
христианами, перешедшими в ислам) и колдунами:
«Эти другие, которые не верили в Бога и его святых,
Все они — в огне»255.
Не случайно большинство процитированных выше источников от¬
носятся к позднему Средневековью. Это связано не только с тем, что
в то время быстро увеличивалось количество письменных текстов, до¬
шедших до наших дней, но и с тем, что изменялась ментальность лю¬
дей. В одном пассаже «Деяний римлян», написанном в конце XIV сто¬
летия, автор сетует на то, что мир испортился (на это в Средние века
сетовали нередко). В чем же причина? Ответ таков: «Бог умер». «Но
теперь мы полагаем, что [Бог] как бы умер, и мы не помышляем ни о
грядущем суде, ни об аде, ни о вечной муке, ни о вечном вознаграж¬
дении»256. Конечно, эта фраза, заставляющая вспомнить Ницше, для
XIV в., пожалуй, уникальна, однако ее совершенно невозможно было
бы, наверное, вообразить себе до этого «кризисного» века с его эпи¬
демиями чумы, землетрясениями, войнами, расколом церкви и уси¬
лением влияния таких интеллектуальных течений, как философский
номинализм. Не случайно в позднем Средневековье постоянно рас¬
пространялись все новые и новые неортодоксальные религиозные идеи
и течения, а также разнообразные формы благочестия — признаки
гого, что устои религиозности пошатнулись257. Вполне возможно, что
эта утрата религиозной твердости и однозначности уходила корнями в
эпоху борьбы за инвеституру, когда никто уже не мог быть полностью
уверен в том, что именно его сторону поддерживает Всевышний. Дру¬
гими факторами, подрывавшими уверенность христиан в своей вере,
были, наверное, неудача крестовых походов и контакты с «язычника¬
ми»258. Написанные после безуспешных попыток отвоевания гроба Го¬
сподня хулительные песни трубадуров и труверов были направлены не
только против римской курии, но и непосредственно против Бога259.
Рост городов в позднем Средневековье и формирование целого слоя
университетских интеллектуалов, не связанных более с монастырями
и кафедральными школами, обеспечили социальную базу для сравни¬
тельно независимой (поначалу) умственной деятельности. Противоре¬
чие между образом жизни клира и его учением (противоречие, на ко¬
торое, кстати, первыми указали не «еретики», а реформаторы внутри
самой церкви) также способствовало распространению неверия в про¬
стонародье, и многие неравнодушные священники это осознавали. И
тем не менее, виноваты — по мнению, например, святого Бернардино
Сиенского, — были были миряне, потому что они не делали различия
между священным саном и человеческими пороками духовных лиц260.
661
На этом закончим. Уже небольшая подборка источников, цитаты
из которых были приведены выше, показывает, что атеизм, отрицание
потустороннего мира, неверие в божественную природу Христа суще¬
ствовали в Средние века. Разумеется, речь идет лишь о редких, эпи¬
зодических исключениях из общей картины: в подавляющей массе
своей люди средневековой Европы и вся их жизнь были проникнуты
христианской религиозностью. Но целью данной статьи было пока¬
зать, что и эти исключения необходимо изучать ради полноты наше¬
го представления о той эпохе, и источниковая база для этого имеется.
Нет нужды повторять, что в подобном исследовании необходимо было
бы учесть и проанализировать региональные, социальные и хроноло¬
гические различия, в то время как в рамках настоящей статьи сделать
это еще не представлялось возможным.
Примечания
1 Перевод выполнен при финансовой поддержке Германского исторического институ¬
та в Москве. Переводчик приносит свою глубокую благодарность С. И. Лучицкой и
Д. Э. Харитоновичу за бесценную помощь в работе над этой статьей.
2 За исключением написанной мной статьи «Неверие» («Unglaube») в Lexikon des
Mittelalters (далее: LexMA) и в изданном под моей редакцией Sachworterbuch der
Mediavistik. Stuttgart, 1992. S. 855—857 (далее: SWB). В Encyclopedia of the Middle Ages.
Cambridge, 2000. P. 1481 f., имеется статья о неверии («Unbelief», автор A. Murray) в би¬
блиографии к которой указано всего одно название. Как это ни удивительно, отсут¬
ствует статья на данную тему в Oxford Encylopedia of the Reformation. (Oxford, 1996),
хотя этот феномен в то время уже вполне поддавался анализу, и теологи начали им за¬
ниматься. См.: BerriotF. Athdismes et ath^istes au XVIe si£cle en France. Lille, 1976. С по¬
зиций истории философии обращались к теме авторы сборника: Das Licht der Vemunft.
Die Anfange der Aufklarung im Mittelalter / Hrsg. von K. Flasch, U. Jeck. Miinchen, 1997;
Atheismus im Mittelalter und in der Renaissance / Hrsg. von F. Niewohner. Wiesbaden, 1998.
3 См. статью: Atheismus 1(2) // Theologische Realenzyklopadie. Berlin;N.Y., 1979. Bd. 4.
S. 352.
4 Thomas Aquinas. Summa Theologiae. IIII94, 1.
5 См., напр.: Stein S. Die Unglaubigen in der mittelhochdeutschen Literatur. Repr. Darm¬
stadt, 1963.
6 Berthold von Regensburg / Hrsg. von F. Pfeiffer, J. Strobl. In 2 Bde. Wien, 1862/1880 (Nach-
dr. Berlin, 1965). Bd. I. S. 529 f. Мы не будем рассматривать здесь вопрос об истории
возникновения этих письменных текстов проповедей, которые, вероятно, франци¬
сканец в таком виде не произносил; см.: Steer G. Berthold von Regensburg // Lexikon fur
Theologie und Kirche (далее: LThK). 1994. Bd. 2. S. 292.
7 Об этом см.: Goodich M. Miracles and Disbelief in the Late Middle Ages // Mediaevistik.
1988. Bd. 1. S. 23-38; GolinelliP. Citta e culto deisanti nel Medioevo italiano. Bologna, 1996
(2 ed). P. 103-130.
8 Cm.: Dinzelbacher P. Religiose Erfahrung // Die Ketzer / Hrsg. von A. Holl. Hamburg, 1994.
S. 432-442.
9 Cm.: SWB. S. 428.
10 Впечатляющие примеры приводит Hauck A. Kirchengeschichte Deutschlands. Bd. III.
Reprint. Berlin, 1952. S. 782.
11 Anticlericalism in Late Medieval and Early Modern Europe / Ed. by P. A. Dykema, H. Ober-
man. Leiden, 1993.
12 DimierA. Violences, rixes et homicides chez les Cisterciens // Revue des Sciences religieux.
1972. T. 46. P. 38-57. Здесь: P. 50.
662
'' I.ccouteux CL Eine Welt im Abseits. Zur niederen Mythologie und Glaubenswelt des Mittela-
Itcrs. Dettelbach, 2000. S. 82.
11 Monumenta Germaniae Historica (далее: MGH). Deutsche Chroniken. Bd. 2. S. 249.
1' (k: Tersch H. Unruhe im Weltbild. Darstellung und Deutung des zeitgenossischen Lebens
in deutschsprachigen Weltchroniken des Mittelalters. Wen, 1996. S. 134.
Распространенность их учения многими переоценивается — например, Bayer Н. «Un-
kristenlicher dinge ist al diu kristenheit so vol» // Zeitschrift fur deutsche Philologie. 1981.
Bd. 100. S. 47—86; Байер пишет — зачастую с изрядной долей фантазии — о том, что
ому кажется проялвениями катарской и вальденсской гетеродоксий в трудах средневе¬
ковых немецких авторов; темой неверия в вышеозначенном смысле он не занимается.
и Meister Eckhart und der Laie. Ein antihierarchischer Dialog des 14. Jahrhunderts aus den
Niederlanden / Hrsg. von F. J. Schweitzer. Berlin, 1997. S. 105.
"* Vooys C. de. Meister Eckart en de nederlandse mystiek II // Nederlandsch archief voor kerk-
gcschiedenis. 1905. N. 3. Z. 176-194, 182, 184.
14 Цит. no: Murray A. Pieta ed empiety nel secolo XIII in Italia // Manselli R. La religiosity
popolare nel Medio Evo. Bologna, 1983. P. 251-278, 268.
Ibidem. P.271.
4 Ни одного исследования, посвященного Средневековью, не находим и в справочни¬
ке: Becker К. Freigeistige Bibliographic. Stuttgart, s. a. [1973]. Статья Мюррея (Murray A.
Piety...), где речь идет только об Италии XIII в., посвящена различным грехам, имев¬
шим место в городах. В ней, однако, содержатся и некоторые общие методологиче¬
ские соображения по интересующей нас теме.
” См.: Gamier F. Les conceptions de la folie d’apr£s l’iconographie m^dievale du psaume
«Dixit insipiens» // Actes du 102e Congr£s National des Soci6t6s Savantes. P., 1979. T. 2.
P. 215—222; GrofiA. La folie. Wahnsinn und Narrheit im spatmittelalterlichen Text und Bild.
Heidelberg, 1990. S. 58 ff.; Laharie M. La folie chez les philosophes et les theologiens de
P6poque feodale // Les prelats, l^glise et la societ6 Xle—XVe stecles / Ed. par F. Вёпас. Bor¬
deaux, 1994. P. 317—325; Matejovski D. Das Motiv des Wahnsinns in der mittelalterlichen
Dichtung. Frankfurt a. M., 1996. S. 78 ff.; Belkin A. Non est Deus. A Study in the Icono-
graphical Development of the Historiated Initial to Psalm 52. Tel Aviv, 1982 (на иврите).
л Цитаты на языке оригинала см. в: Strom F. Den egna kraftens man. En studie i fomtida
irreligiositet. Goteborg, 1948. S. 16 ff.; отрывки из немецких источников см. в: Baetke W.
Die Religion derGermanen in Quellenzeugnissen. Frankfurt a. M., 1937. S. 92 ff.
24 Evans J. Hrdlfs saga kraka // Medieval Scandinavia / Ed. by Ph. Pulsiano. N.Y., 1993. P. 304 f.
25 Hr61fs saga kraka // Ed. F. Jdnsson. Kobenhavn, 1904. S. 96. Cm.: Weber W. Irreligiositat
und Heldenzeitalter. Zum Mythencharakter der altislandischen Literatur // Speculum nor-
roenum / Ed. by U. Dronke et. al. Odense, 1981. S. 474—505, здесь 475.
26 Из «Ketils saga haengs» (XIVв.), цит. no: Baetke W Op. cit. S. 93.
27 Landndmabdk / Ed. F. Jonsson. Kobenhavn, 1925. S. 5, 31,45 f.
28 SimekR., Palsson H. Lexikon der altnordischen Literatur. Stuttgart, 1987. S. 222.
29 Olafs saga ins helga, 201. Цит. no: http://norse.ulver.com/heimskringla/h7.html
30 Weber W. Op. cit. S. 476 ff. Эта работа хорошо иллюстрирует смену парадигм, проис¬
ходящую и в скандинавистике: если раньше исследователи были склонны призна¬
вать историчность хотя бы некоторых типов саг, таких как «Саги об исландцах», то
в последнее время их исторический характер частично отрицается, либо отрицается
релевантность такой постановки вопроса в принципе: главное внимание исследова¬
телей направлено теперь на нарративные структуры, эстетику рецепции и функции
повествовательных мотивов; о спорах на тему вымысла и историчности саговой про¬
зы см., напр.: Mundal Е. Sagadebatt. Oslo, 1977. То же самое наблюдается и в иссле¬
дованиях по средневековой германской литературе, и в других литературоведческих
дисциплинах.
31 Dorn Е. Der sundige Heilige in der Legende des Mittelalters. Munchen, 1967.
32 Gehl W. Der germanische Schicksalsglaube. Berlin, 1939; Bo O. Skjebnetro // Kulturhisto-
risk leksikon fornordisk middelalder (далее: KLNM). T. 15. S. 575—577; Weber G. «Wyrd».
Bad Homburg, 1969; Simek R. Schicksal // LexMA. Bd. 7. S. 1453 f.
33 Wirth W\ Der Schicksalsglaube in den Islandersagas. Stuttgart, 1940.
663
34 Halvorsen E. Norner// KLNM. Bd. 12. S. 347 f.; MundalE. Norns // Pulsiano Ph. Op. cit.
P. 625 f.
35 Baetke W. Op. cit. S. 98 ff. Я благодарю свою коллегу Гудрун Ланге, любезно предоста¬
вившую мне информацию подревней Исландии.
36 Lange F. A. Geschichte des Materialismus. Bd. I. Iserlohn, 1873; Reuter H. Geschichte der
religiosen Aufklarung im Mittelalter. Berlin, 1875/77 (Repr: 1963); Robertson J. M. A Short
History of Freethought. Ed. 2. L., 1906. Vol. I.; Mauthner F. Der Atheismus und seine Ge¬
schichte im Abendlande. Stuttgart, 1922. Bd. 1/11 (на это компилятивное издание,
столь же многословное, сколь и бедное Источниковым материалом, обычно ссыла¬
ются как на фундаментальное историческое исследование по данной теме); Flam L.
Geschiedenis van het atheisme. [Brussel], 1964. S. 1. (эта работа была мне недоступна);
Ley Н. Geschichte der Aufklarung und des Atheismus. Berlin, 1966 ff.; McLelland J. C. Pro¬
metheus Rebound. Waterloo (CN), 1988. Обзор литературы XVIII-XIX вв. см. в: Robert¬
son J. M. Op. cit. P. 10 ff. Упоминаемая порой в данном контексте книга Balan Р.
I precursori del razionalismo modemo fino a Lutero. Parma, 1867/69, в действительности
представляет собой историю еретичества, написанную с крайне правокатолических
позиций; «рационализм» в ней рассматривается как антихристианская ересь.
37 Muck О., Ricken F. Gottesbeweise // LThK. Bd. 4. 1995. S. 878-886.
38 Подробный обзор и дискуссию см. в: Stagliano A. La mente umana alle prova di Dio.
Filosofia e teologia nel dibattito contemporaneo sull’argomento di Anselmo d’Aosta. Bolo¬
gna, 1996.
39 На это редко обращали внимание. Пример см. в: Ward В. Anselm of Canterbury, a Mo¬
nastic Scholar // Eadem. Signs and Wonders. Croft Road, 1992. P. XV, 9, 12; Southern R. W.
Saint Anselm. A Portrait in a Landscape. Ed. 2. Cambridge, 1991. P. 113 ff.
40 Evans G. R. Philosophic und Theologie. Stuttgart, 1994. Bd. II. S. 51.
41 Thomas Aquinas. Summa contra gentiles. 1. 6.
42 Фома Аквинский. Сумма теологии. I. 2. 3. 1 / Цит по: http://u.pereslavl.ru/~thomas/
texts/sth/stl/st l_2.htm.
43 Августин. Энхиридион. ML 40, 236. Цит по: Блаженный Августин. Энхиридион. Киев,
1996. С. 294.
44 Фома Аквинский. Сумма теологии. I. 2. 3. Цит. по: http://u.peresIavl.ru/~thomas/texts/
sth/stl/stl_2.htm
45 Synan Е. «It Seems There is no God», 1256-1274 // Studies in medieval Culture. 1976.
Vol. 8. P. 99-109.
46 Erasmus von Rotterdam. Briefe / Hrsg. von W. Kohler. Wiesbaden, 1947. S. 372.
47 Пий II об Андреа Фортебраччо по прозванию Браччо, цит. по: Hofer J. Johannes
Kapistran. 2. Aufl., Heidelberg, 1964. Bd. I. S. 113; Lea H. Ch. Geschichte der Inquisition
im Mittelalter. Repr. Nordlingen, 1987. Bd. III. S. 635 f.
48 Peters E. Inquisition. N.Y., 1988. P. 83 f.
49 Dupuy P. Histoire du difГёrend d’entre le pape Boniface VIII et Philippe le Bel. P., 1655.
P. 534. N 12.
50 Anecdotes historiques, tegendes et apologues tires du recueil in6dit d’Etienne de Bourbon /
Ed. par A. Lecoy de la Marche. R, 1877. P. 337.
51 Цит. no: Lea H. Ch. Op. cit. Bd. III. S. 632, Anm. 3.
52 Un brano inedito della 'Philosophic di Guglielmo di Conches / Ed. C. Ottaviano. Napoli,
1935.
53 Письмо цистерцианца Бернару издано Леклерком: Leclercq J. Recueil d’6tudes sur saint
Bernard et ses ecrits. Roma, 1987. Part IV. P. 357 sqq. Здесь: 361. Прим, пер.: Очевидно,
имеется в виду Гал. 1:8: «Но если бы даже мы или Ангел с неба стал благовествовать
вам не то, чтб мы благовествовали вам, да будет анафема».
54 См.: Fichtenau Н. Ketzer und Professoren. Haresie und Vemunftglaube im Hochmittelalter.
Munchen, 1992.
55 Reuter H. Op. cit. Bd. II. S. 43 ff.
56 Wakefield W. Some Unorthodox Popular Ideas of the Thirteenth Century // Medievalia et
Humanistica. 1973. NS 4. P. 25-35, здесь 28. — Ради простоты мы и применительно к
Средневековью будем далее говорить об «Инквизиции», хотя, как показал Kieckhefer R.
664
I lie Office of Inquisition and Medieval Heresy // The Journal of Ecclesiastical History. 1995.
Vol. 46. P. 36—61, в то время это не был единый централизованно управляемый орган.
(hartularium Universitatis Parisiensis / Ed. H. Denifle, A. Chatelain. R, 1889. T. I. P. 487.
1 / <т //. Geschichte der Aufklarung... Bd. II/2. S. 147—188; Idem. Studie zur Geschichte des
Malcrialismus im Mittelalter. Berlin, 1957. S. 305 ff; Flasch K. Aufklarung im Mittelalter?
I >ie Verurteilung von 1277. Mainz, 1989; Bianchi L. II vescovo e i ffiosofi. La condanna pari-
1'ina del 1277 e l’evoluzione dell’aristotelismo scolastico. Bergamo, 1990 (с подробной би¬
от юграфией).
’ Ley H. Geschichte der Aufklarung... Bd. 11(2). S. 175.
Ibidem. S. 181.
" Bat tin A. Siger // LexMA. Bd. 7; Repertorium edierter Texte des Mittelalters aus dem Bere-
ich der Philosophic und angrenzender Gebiete / Hrsg. von R. Schonberger, B. Kible. Berlin,
1994. S. 711—715; Putallaz F. X., Imbach R. Profession: Philosophe. Siger de Brabant. P,
1997. О новейших исследованиях можно найти информацию в: Bibliographic annuelle
dii Moyen Age tardif. Turnhout, 1991 sqq. К этому же изданию отсылаю читателя за све¬
дениями о прочих позднесредневековых авторах.
(’м. Thomas Aquinas. De unitate intellectus contra Averroistas Parisienses (1270); Weisheipl J.
Thomas von Aquin. Repr. Graz, 1996. S. 251 ff.
llo хронологическим причинам представляется маловероятным, чтобы эти тезисы
были направлены против Уильяма из Уейра (род. ок. 1260), как это утверждает X. Лей:
Ley Н. Geschichte der Aufklarung... Bd. 11(2). S. 219.
1,1 Ley H. Geschichte der Aufklarung... Bd. 11(2). S. 221.
Davidsohn R. Geschichte von Florenz. Berlin, 1896—1927. Bd. III. S. 9.
11,ит no: Platzeck E. W. Das Leben des sel. Raimund Lull. Diisseldorf, 1964. S. 177.
"/ Cm.: Honnefelder L. Duns Scotus // LThk. 1995. Bd. 3. S. 403—406.
,u Согласно Schonberger R., Kible B., Repertorium... S. 442, этот труд доступен и по сей
день только в издании: Waddings, 1639 или в его репринтах. Если в прежние времена
аутентичность этого произведения оспаривалась, то на сегодняшний день его авто¬
ром единодушно признается doctor subtilis.
м LeyH. Geschichte der Aufklarung... Bd. 11(2). S. 252.
m Cm.: Raymond P. Duns Scot // Dictionnaire de Theologie Catholique, contenant Texposc
des doctrines de la theologie catholique, leurs preuves et leur histoire / Ed. J.-M.-A. Vacant,
J.-E. Mangenot. P, 1865-1947 (далее: DThC). T. 4(2). P. 1874 ff.
71 В принципе заслуживает, пожалуй, внимания высказанное в связи с Дунсом Скатом
мнение Лея в: Ley Н. Geschichte der Aufklarung... Bd. II. S. 247: «Чистый атеизм по¬
следователей Сигера Брабантского благодаря опоре на Ареопагита превратился в не¬
гативную теологию». Вопрос в том, в какой мере апофатической теологией (о ней см.
Mohr W. Via negationis // Worterbuch der Mystik / Hrsg. von P. Dinzelbacher. 2. Aufl. Stut¬
tgart, 1998. S. 512 f.) можно было закамуфлировать агностицизм?
72 Pluta О. Homo sequens rationem naturalem. Die Entwicklung einer eigenstandigen Anthro-
pologie in der Philosophic des Mittelalters // Miscellanea Mediaevalia. 1992. Heft 21/2.
S. 752-763, здесь 763.
73 Ley H. Studie... S. 475 ff.; Rijk L. M. de Middeleeuwse wijsbegeerte. Assen, 1977. Z. 270 f.
74 Rashdall H. Nicholas de Ultricuria. A Medieval Hume // Proceedings of the Aristotelian So¬
ciety. 1907. NS. Vol. 8. P. 1-27.
75 Flasch K. Das philosophische Denken im Mittelalter. Stuttgart, 1988. S. 467.
76 Glorieux P. Simon de Toumai // DThC. T. 14(2). P. 2124—2130, 2125 sq. Легенды см., в
частности, в Lea Н. Ch. Op. cit. Bd. III. S. 624, 626.
77 Giraldus Cambrensis. Gemma Eccl. 1, 51 // Rerum Britannicarum Medii Aevi Scriptores
(Roll’s Series). Vol. 21(2). P. 148 f.
78 Owen J. The Skeptics of the Italian Renaissance. Ed. 3. L., 1908; Berriot F. Op. cit.
79 Owen J. Op. cit. P. 362.
80 Berriot F. Op. cit. R 6.
81 Hoven R. Lexique de la prose latine de la renaissance. Leiden, N.Y., Cologne, 1994. P. 32.
82 Berriot F. Op. cit. P. 264.
83 Batkin L. M. Die historische Gesamtheit der italienischen Renaissance. Dresden, 1979. S. 353.
665
84 BurckhardtJ. Kulturund Kunst der Renaissance in Italien. Klosterneuburg, s.a. S. 135 ff.
85 Stephanou E. Python Ц DThC. T. 12/2. P. 2393-2404; WeifiG. Plethon // LexMA. Bd. 7. S. 19 f.
86 Обобщающее изложение этой темы см. в кн.: KristellerP. О. Renaissance Thought and its
Sources. N.Y., 1979. P 181-196; см. также: Nardi B. Dante e la cultura medievale. Reprint
Roma, 1990. P. 225-243.
87 Guillelmus Tyrensis. Historia rerum gestarum in partibus transmarinis. 19, 3 // CCCM. 1986.
T.63.
88 Pluta O. Kritiker der Unsterblichkeitsdoktrin in Mittelalter und Renaissance. Amsterdam,
1986.
89 Franco Sacchetti. Opere / Ed. A. Chiari. Bari, 1936. T. I. P. 119.
90 Vernet F. Lateran V// DThC. T. 8/2. P. 2682.
91 Pietro Pomponazzi- De immortalitate animae. Нем изд.: Idem. Abhandlung iiber die Unster-
blichkeit der Seele / Hrsg. v. B. Mojsisch. Hamburg, 1990.
92 Corpus documentorum Inquisitionis haereticae pravitatis Neerlandicae / Ed. P. Frddericq.
Gent, 1998. T. I. P. 494, 501 f.; FosselA. Herman// LThK. Bd. 4. 1995. S. 1445.
93 Owen J. Op. cit. P 184 IT.; BonnardF. Pomponazzi // DThC. T. 12(2). P. 2545 sq.; Moisisch B.
Pomponatius // LexMA. Bd. 7. S. 88 f.; Rinaldi R. Umanesimo e Rinascimento (Storia della
civiltA letteraria italiana II). Torino, 1990—1993. P. 1302 ff.
94 Rinaldi R. Op. cit. P. 1303.
95 str. 34 f. // Poemes de la mort de Turold к Villon / Ed. J.-M. Paquette. P, 1979. P. 90 sqq.
96 Ibidem. Str. 43. P. 98.
97 Знаменитая ересь Вильгарда Равеннского у Радульфа Глабера в: Radulfus Glaber Histo-
riae. 2, 12, 23 // Ed. G. Cavallo, G. Orlandi. S.l. [Milano], 1989. P. 106 ff.
98 De WulfM. History of Medieval Philosophy. L., 1925. Vol. I. P. 189.
99 James M. R., Jenkins C A Descriptive Catalogue of the Manuscripts in the Lambeth Palace
Library. Cambridge, 1930-1932. P. 72. N. 51.
100 Caesarius von Heisterbach. Dialogus miraculorum 5, 22 / Ed. J. Strange. Coloniae, 1851.
101 Boncompagno da Signa. Rhetorica novissima 8, 1 / Ed. A. Gaudenzi et.al. // Bibliotheca iu-
ridica medii aevi. Bologna, 1888 ff. T. II. P. 278 b.
102 Nardi B. Op. cit. P. 106. Decam. 6, 9.
103 Противоположное утверждение Альберта Великого см.: Albertus Magnus De natura et
origine animae 2, 11.
mGiraldus Cambrensis. Op. cit. 2, 24. P. 285.
105 Завещание Жана Мелье — священника, умершего предположительно в 1730 г., — было
впервые частично опубликовано Вольтером; оно является одним из важнейших образ¬
цов критики религии в эпоху Просвещения. См.: Robertson J. М. Op. cit. Vol. II. Р. 212 ff.
106 BrunholzlF. Lucretius im Mittelalter // LexMA. Bd. 5. S. 2164.
107 Hudson A. The Premature Reformation. Wycliffite Texts and Lollard History. Oxford, 1988.
P. 384.
108 Hudson A. Op. cit. P.384 f.
109 Iohannes Busch Liber ref. 2 // Des Augustinerpropstes Iohannes Busch Chronicon Windesh-
emense und Liber de reformatione monasteriorum / Hrsg. von K. Grube. Halle, 1886. S. 395.
1.0 Penna M. La parabola delle tre anelli. Torino, 1953.
1.1 Пример послушника-доминиканца см. в: Murray A. Confession as a historical source
in the 13th century: The Writing of History in the Middle Ages. Essays Presented to
R. W. Southern / Ed. by R. H. C. Davis a. al. Oxford, 1981. P. 275-322, здесь 297 f.
112 BeumerJ. Extra... // LThK. Bd. 3. 1959. S. 1320 f. (в издании 1993 и сл. гг. этого слова нет).
1,3 Wolfram von Eschenbach. Willehalm VI, 306 ff. / Hrsg. von K. Lachmann, D. Kartschoke.
Berlin, 1968. S. 168 ff.
114 Edwards J. Religious faith and doubt in late medieval Spain // Past and Present. 1985. Vol.
120. P. 3-25. Здесь: P. 17.
i]5Otloh von Sankt-Emmeram. Libellus de suis tentationibus // Patrologia Latina / Curis J.-P.
Migne. P, 1844-1855 (далее: PL). T. 146. P. 29 ff.
116Ibidem. P.32,41.
117 Petrus Venerabilis. De miraculis 2, 25 // Corpus Christianorum. Continuatio Mediaevalis
(далее: CCCM). Turnhout, 1988. T. 83. P. 145.
666
llH Caesarius von Heisterbach. Dialogus... 4, 39 (Bd. I. S. 207).
114 Vita Petri Monoculi 1, 11 //Acta Sanctorum (далее: AASS). 1883. 13. Oct. S. 71 B.
Alexander Neckam. De naturis rerum ... with ... De laudibus diuine sapientiae... Books I—III
/ Ed. by T. Wright / Royal Society. L., 1863. Vol. 34. P. 297.
14 Corpus iuris canonici / Hrsg. von E. Richter, E. Friedberg. Leipzig, 1881. Bd. II. S. 778. О
сомнении в позднем Средневековье см.: Swanson R. N. Religion and Devotion in Eu¬
rope, c. 1215 - c. 1515. Cambridge, 1995. P. 329 ff.
Burckhardt J. Op. cit. S. 513 f.
I,M Ibidem. S. 472 (Codrus Urceus).
14 BianchiL. II vescovo... P. 75.
l‘sCm.: Chollet A. Destin // DThC. T. 4/1. P. 631-638; Bouche J. Fatalisme // DThC. T. 5/2.
P. 2095-2098.
I2(> Gregorius Magnus. In Evangelia. 1, 11 // PL. T. 76. P. 1112.
127 Boethius. De consolatione philosophiae. 4. Pr. 6.
128 Thomas Aquinas. Summa Theologiae. II, 116, 4 / Ed. cit. P. 541.
129 Vita Norberti archiepiscopi Magdeburgensis Vita В //AASS. 6. Juni. 1685. S. 824 f.
mColuccio Salutati. De fato, fortuna et casu / Ed. C. Bianca. S. 1. 1985.
131 Petrus Pomponatius. Libri quinque de fato, de libero arbitrio et de praedcstinationc / Ed.
R. Lemay. Lugano, 1957.
132 MiltenburgA. Fortuna // LexMA. Bd. 4. S. 665 f.; Fortuna / Hrsg. von W. Haug, B. Waehin-
ger. Tubingen, 1995; Providentia — Fatum — Fortuna / Hrsg. von J. Fichte. Berlin, 1996.
133 Aurelius Augustinus. De civitate Dei 5, 9—11.
134 Otto Freisingensis. Chronica sive Historia de duabus civitatibus, 6, 9.
135 Frakes J. C. The Fate of Fortune in the Early Middle Ages. Leiden, 1988.
136 Poeschke J. Rad // Lcl. Bd. 3. S. 492-494.
137 Kiening Chr., Eichberger F. Contemptus mundi in \brs und Bild am Ende des Mittelalters //
ZeitschrifUurdeutsches Altertum und deutsche Literatur. 1994. Bd. 123. S. 409-457. Здесь 447 f.
138 Bemt G. Heinrich von Settimello // LexMA. Bd. 4. S. 2106.
139 Henricus ab Settimello. De infidelitate fortunae // Scriptores latini mediiaevi Italici / Ed.
A. Marigo. Padova, 1926. T I. Новейшую литературу о средневековых авторах см. в
журнале «Medioevo Latino».
'^Szdvdrffy J. Secular Latin Lyrics and Minor Poetic Forms of the Middle Ages. Concord
(NH), 1993. Vol. II. P.434f.
141 Graf A. La credenza nella fatality // Idem. Miti, leggende e superstizioni del Medioevo. Nuo-
va ed. Milano, 1987. P. 167-189. Здесь: P. 173.
142 Dinzelbacher P. Judastraditionen. Wien, 1977. S. 16 ff., 62 ff.
143 Ibidem, а также об этом: Sachs A. Religious Despair in Medieval Literature and Art // Me¬
dieval Studies. 1964. Vol. 26. P. 231-256.
144 GrafA. Op. cit. P.77 ff.
l45Manitius M. Geschichte der lateinischen Literatur des Mittelalters. Munchen, 1911/31.
Bd. III. S. 861 ff.
146 Цит. no: Batkin L. M. Op. cit. P. 350.
147 LexMA. Bd. 1. S. 1135-1145; SWB. S. 60 f.
148 Aurelius Augustinus. Op. cit. 5, 1 ff. Cm.: de Vresse L. Augustinus en de astrologie. S. 1., 1933.
149 Burckhardt J. Op. cit. S. 486.
150 Lea H. Ch. Op. cit. Bd. III. S. 492 ff.
151 Thomas Aquinias. Summa Theologiae... IIII95, 5.
152 Pseudo-Augustinus. Quaestiones Veteris et Novi Testamenti, 155 // Corpus Scriptorum Ec-
clesiasticorum Latinorum / Ed. A. Souter. Wien, 1908. T. 50. P. 330.
,S3 Evans G. R. Philosophic... S. 14.
154 Prisco M., De Vecchi P. L’opera completa di Raffaello. Milano, 1964. N. 124. P. 115.
155 Цит. no: SeebergR. Lehrbuch der Dogmengeschichte. 5. Aufl. Darmstadt, 1953. Bd. III. S. 336.
156 Sturlese L. Petrus 3 // LexMA. Bd. 6. S. 1959 f.
157 Lea H. Ch. Op. cit. Bd. III. S. 496.
158 Ibidem. S. 499, 736; Barberi Squarotti G. et al. Dalle origini al trecento (Storia della civilta
letteraria italiana I). Torino, 1990. P. 580.
667
159 Giovanni Villani. Cronica 10, 40 / Ed. G. Aquilecchia. Torino, 1979. P. 137.
160 Цит. no: Esposito M. Una manifestazione d’incedulit& religiosa nel medioevo. II detto dei
«Тге Impostori» // Archivio storico italiano. 1931. N. VII/16 (89/3). P. 42.
161 В одном из вариантов — «госпожу Мирскую жизнь»; см. в SWB. S. 260 f.
162 Winterlied 28, IV // Die Lieder Neidharts / Hrsg. von E. WieBner, H. Fischer. 3. Aufl. Tubin¬
gen, 1968. S. 95.
163 Walther von der Vogelweide. Ich saz uf eime steine. 88, 16 ff. L. // Walther von der Vogelweide.
Leich, Lieder, Sangspriiche / Hrsg. von Chr. Cormeau. Berlin, 1996. S. 11.
164 Scriptores rerum Britannicarum Medii Aevi. Roll's Series 28. Vol. II. P. 12.
165 См. также о Гумберте Романском в: Murray A. Religion among the Poor in Thir¬
teenth-Century France. The Testimony of Humbert de Romans // Traditio. 1974. Vol. 30.
P. 285-324. Здесь: P. 302.
166 Liber nouiter editus De celesti vita. Venetiis, 1494. P. XXXV.
167 Monumenta Germaniae Historica (далее: MGH). Capitularia. 1, 161, 358; 2, 39.
168 СИёИт J. L’aube du moyen age. P, 1991. P. 103.
169 Guibert de Nogent. De vita sua 3, 16 / Ed. E.-R. Labande. Ed. 2. P, 1981. P. 422 sqq.
170 Esposito M. Op. cit. P. 3-48; Berriot F. Op. cit. P. 316 sqq.
171 MGH. Epistolae S. XIII, 1, 653.
172 Lea H. Ch. Op. cit. Bd. III. S. 626. Подробно об истории этого утверждения и поисков
его автора или книги, в котором оно содержится, пишут Berriot F. Op. cit. Р. 305—590 и
Guerci L. II celebre e raro «Trattato de’ tre impostori». Alessandria, 1996.
173 MGH. Epistolae S. XIII, 1, 653.
174 MGH. Scriptores. T. 32. P. 350 sq.; Esposito M. Op. cit. P. 15.
175 Salimbene. Chronicon ad annum 1250, 1284; MGH. Scriptores. T. 32. P. 348-352, 551.
176 Reuter H. Op. cit. Bd. II. S. 291.
177 Johannes von Winterthur Chronik. Цит. no: Esposito M. Op. cit. P. 22.
178 Simon K. Diesseitsstimmung in spatromanischer Zeit und Kunst // Deutsche Vierteljahrss-
chrift. 1934. Bd. 12. S. 49-91, здесь S. 56.
179 Haller J. Das Papsttum IV. Neuausg. Reinbek, 1965. S. 179.
180 Esposito M. Op. cit. P. 27.
181 Jorgensen J. Der heilige Franz von Assisi. Kempten, 1911. S. 158, без ссылки на источник.
182 См.: Haller J. Op. cit. S. 196.
183 Mauthner F. Op. cit. Bd. I. S. 352 ff.
184 Owen J. Op. cit. P. 354.
185 Chaucer J. Canterbury Tales, Prologue 1,438 / Ed. by L. D. Benson. Boston, 3rd edition, 1987.
186 Appendix vitae Iae s. Ludovici regis 38 //AASS. Aug. 5, 1868. P. 567 D.
187 Brody S. M. The Disease of the Soul. Ithaca, 1974.
188 Cecco de Angiolieri. Consilium 479, 12 ff. / Ed. G. Cavalli. Ed. 3. Milano, 1975. P. 91.
m Burckhardt J. Op. cit. S. 473, Esposito M. Op. cit. P. 46.
190 Burckhardt J. Op. cit. S. 475.
191 Archipoeta. 11 (10), 5, 4/ Hrsg. von K. Langosch. Stuttgart, 1977. S. 46.
192 Burlesque et obscenite chez les troubadours / Ed. P. Bee. R, 1984. P. 71 ff.
193 Cm.: Camille M. Image on the Edge. L., 1992; Mein ganzer Korper ist Gesicht. Groteske
Darstellungen in der europaischen Kunst und Literatur des Mittelalters / Hrsg. von K. Kroll,
H. Steger. Freiburg, 1994; Dinzelbacher P. Monstren und Damonen am Kirchenbau //
Damonen, Monster, Fabelwesen / Hrsg. von U. Muller, W. Wunderlich. St. Gallen, 1998.
S. 103-126.
194 Nelli R. L’erotique des troubadours. Reprint Toulouse, 1984. P. 222 sqq.
195 Schiavo G. Fede e superstizione nell’antica poesia francese VI // Zeitschrift fur romanische
Philologie. 1893. Bd. 17. S. 55-112, здесь S. 58.
196 Le roman de Tristan en prose / Ed. Ph. Mdnard. Geneve, 1987. T. I. § 100.
197 Dronke P. Peter of Blois and poetry at the court of Henry II // Mediaeval Studies. 1976.
Vol. 38. P. 185-235. Здесь: P. 208.
198 Fogelqvist /. Apostasy and Reform in the Revelations of St. Birgitta. Stockholm, 1993. S. 63.
199 Owen D. D. R. William the Lion 1143-1214. East Linton, 1997. P. 140.
200 Aucassin und Nicolette / Ed. J. Dufoumet. P., 1973. P. 58.
668
01 Bitter ling К. Parodie V. // LexMA. Bd. 6. S. 1741; Cremascoli G. La parodia biblica // La bib-
bia nel Medio Evo / Ed. Idem, C. Leonardi. Bologna, 1996. P. 439—453.
’"'The Poems of William Dunbar / Ed. by J. Kinsley. Oxford, 1979. Nr. 22.
1.1 Цит. no: Schiavo G. Op. cit. P. 59.
,|M Jean Renart. Guillaume de Dole. Vs. 215 sqq. / Ed. G. Servois. P, 1893.
,,,s Ibidem. Vs. 356 sq.
,,K' Cm.: DinzelbacherP. Nova visionaria et eschatologica // Mediaevistik. 1993. Bd. 6. S. 45-84.
,(,/ Meo dei Tolomei. 21, 14, цит. no: Barberi Squarotti G. etal. Op. cit. P. 552.
m Camille M. Op. cit. P 148.
,<w Ibidem. P. Ill f.
Vite / Ed. A. Salani. Firenze, 1889. P. 469 pr.
41 Zschelletzschky H. Die «drei gottlosen Maler» von Niimberg. Sebald Beham, Barthel Beham
und Georg Pencz. Leipzig, 1975. S. 41 f., 48 f., 61.
2.2 Zschelletzschky H. Op. cit. S. 78.
>n Volksreligion im hohen und spaten Mittelalter / Hrsg. von P. Dinzelbacher, D. Bauer. Padcr-
born, 1990.
214 Walter Map. De nugis curialium 1, 29 / Ed. F. Latella. Parma, 1990. T. I. P. 172.
2,5 Естественно, в соответствии с постановлениями IV Латеранского собора (1215) об
исповеди и причастии.
216 Цит. по: Schmitt J.-C. Religione, folklore е societa nell’Occidente medievale. Roma, 1988.
P. 87. Примеч. 52.
217 Rousselle A. Croire et gu6rir. La foi en Gaule dans l’Antiquite tardive. R, 1990; Hen Y. Cul¬
ture and Religion in Merovingian Gaul A.D. 481—751. Leiden, 1995.
218 Toussaert J. Le sentiment religieux en Flandre a la fin du Moyen-Age. P, 1960; Schmitt J.-C.
Op. cit. P. 88 et al.
219 Chartier R. Missionaires en campagne // Le Monde. 16. 7. 1993.
220 Например, Delumeau J. Le catholicisme entre Luther et Voltaire. P., 1971; Muchembled R.
Kultur des Volks — Kultur der Eliten. Stuttgart, 2. AufL, 1984.
221 О религии «предписанной» и «живой» см. Dinzelbacher Р. «Volksreligion», «gelebte Re¬
ligion», «verordnete Religion». Zu begrifflichem Instrumentarium und historischer Perspek-
tive // Idem. Mentalitat und Religiositat im Mittelalter. Klagenfurt, 2003. S. 9 —53.
222 Pfeiffer F.f StroblJ. Op. cit. Bd. 1. S. 524 f., 531 ff.
223 Цит. no: Murray A. Religion... P. 321. Note 206.
224 Цит. no: Murray A. Pieta... P. 271.
225 Ibidem. 272.
226 Eike von Repgow. Landrecht 2, 13,7/ Ed. Cl. von Schwerin. Stuttgart, 1974. S. 66.
227 Siete Partidas 7, 26, 1 / Ed. I. Sanponts у Barba et. al. Barcelona, 1843/44. T. IV. P. 351.
228 Ibidem. 7, 26, 2.
229 Cm.: Stabile G. Epicurei // Enciclopedia Dantesca. Ed. 2. Roma, 1984. T. II. P. 697-701;
Murray A. The Epicureans: Intellectuals and Writers in 14th cent. Europe / Ed. B. Boitani,
A. Torti. S. 1., 1986. P. 138-163.
230 Цит. no: Esposito M. Op. cit. P. 39.
231 Цит. no: Esposito M. Op. cit. P. 15. Nota4.
m Aeneas Silvius Piccolomini. Commentarii... 7, 185. Cm.: Jones P. J. The Malatesta of Rimini
and the Papal State. Cambridge, 1974. P 231.
233 Цит. no: Esposito M. Op. cit. P. 45.
234 Langland. The Vision of Piers the Plowman, 5B 1, 7 ff. / Ed. by A. V. C. Schmidt. L., 1995.
P. 26. Cm.: Harwood B. J. Piers Plowman and the Problem of Belief. Toronto, 1992.
235 Dinzelbacher P. Kindheit und Jugend der Mystikerinnen // Idem. Mittelalteriiche Frauen-
mystik. Paderbom, 1993. S. 102-122.
236 Murray A. Religion... P. 322.
237 Wakefield W. Op. cit. P. 27.
238 Цит. no: Murray A. Piet£... P. 273.
239 Цит. no: Murray A. Religion... P. 298. Note 70.
240 По-французски: «Qu'il meure de la goutte!». Documents pour servir к l'histoire de requisi¬
tion dans le Languedoc / Ed. M. Douais. R, 1900. T. II. P. 100, 107; cp. p. 251 sq., 267.
669
741 Aurelius Augustinus. Enchiridion. 27; 92 sq. Cm. DThC. T. 12/1. P. 400; Vorgrimler H. Ges-
chichte der Holle. Miinchen, 1993. S. 118 f. См.: Августин блаженный. О Граде Божием.
Минск; М, 2000. С. XXI, 12.
242 Anselmus Cantuariensis. Cur Deus homo 1, 24.
243 Enchiridion Symbolorum / Hrsg. von H. Denzinger. Freiburg, 26. Aufl. 1946. S. 215 f. Nr.
464; S. 252 f. Nr. 693. Cm.: Caperan L. Le РгоЫёте du salut des infid^les. Essai historique.
Toulouse, 1934.
244 Dinzelbacher P. Angst im Mittelalter. Paderborn, 1996.
245 Haimo. Vita Willhelmi Hirsaugiensis // MGH. SS. Vol. 12. P. 217.
246 Erzahlungen des Mittelalters / Hrsg. von J. Klapper. Neudruck Darmstadt, 1978. N. 163.
S. 355 f.
247 Cm. Dinzelbacher P Revelationes (Typologie des sources du moyen age occidental 57). Tum-
hout, 1991; Idem. Nova... (Literaturbericht).
248 Древнейший вариант см. в кн.: Neutestamtliche Apokryphen in deutscher Ubersetzung /
Hrsg. von [E. Hennecke,] W. Schneemelcher. Tubingen, 5. Augfl. 1989. Bd. II. S. 666.
249 Brandes H. Visio S. Pauli. Halle, 1885. S. 85.
250 Cm.: Dinzelbacher P. Nova... Reg. s.v.
251 Cm. Dinzelbacher P. II ponte come luogo sacra nella realta e neU’immaginario // Luoghi sa-
cri e spazi della santita / a cura di S. Boesch Gajano, L. Scaraffia. Torino, 1990. P. 51—60.
252 Visiones Georgii / Ed. L. L. Hammerich. Kobenhavn, 1930. S. 195 f.
253 Dinzelbacher P. Christliche Mystik im Abendland. Ihre Geschichte von den Anfangen bis
zum Ende des Mittelalters. Paderborn, 1994. S. 403 ff.
254 S. Francesca Romana Tractatus de inferno 78 pr. / Ed. A. Bartolomei Romagnoli. Vaticano,
1994. P. 827.
255 Una Visione dell'Inferno di Imitazione Dantesca / Ed. A. Solerti. Bologna, 1892. P. 16.
256 Gesta Romanorum / Hrsg. Von H. Oesterley. Berlin, 1872. S. 500, 503, цит. no: Pluta O.
Homo... S. 732.
257 Cm. Dinzelbacher P. Angst // Idem. Mystik... S. 272 ff.; Idem. Religiositat/Mittelalter// Eu-
ropaische Mentalitatsgeschichte / Hrsg. von P. Dinzelbacher. Stuttgart, 1993. S. 120-137.
258 Owen J. Op. cit. P. 177.
259 Guting E. D. Michel Beheims Gedicht gegen den Aberglauben und seine lateinische Voriage
// Forschungen und Berichte zur Volkskunde in Baden-Wurttemberg. 1977. Bd. 3. S. 197—
220, здесь 199.
ш Owen J. Op. cit. P. 147 ff.
Перевод с немецкого К. А. Левинсона
670
Герхард Яриц
Физические недостатки
и церковная карьера1
locutusque est Dominus ad Mosen dicens loquere
ad Aaron homo de semine tuo per familias qui
habuerit maculam non offeret panes Deo suo nec
accedet ad ministerium eius si caecus fuerit, si clau-
dus, si vel parvo vel grandi et torto naso, si fracto
pede, si manu, si gibbus, si lippus, si albuginem
habens in oculo, si iugem scabiem, si inpetiginem
in corpore vel hirniosus. Omnis qui habuerit macu-
lam de semine Aaron sacerdotis non accedet oiTerre
hostias Domino nec panes Deo suo...
(Leviticus 21:16—21)2
Перечисленные в Ветхом Завете — в Книге Левит — обстоя¬
тельства, не позволяющие человеку стать священником,
следует рассматривать как причину тех трудностей, кото¬
рые средневековая церковь испытывала и все христианские
церкви до настоящего времени испытывают с клириками-
инвалидами. Эти слова, кроме того, затрагивают две темы в истории
Средних веков, которые всегда были важны для А. Я. Гуревича: отно¬
шения между материей и духом, т. е. телом и душой, и современность
Средневековья3.
Кристиан Шмитц, немецкий журналист, вышедший в 2005 г. в фи¬
нал конкурса на премию «За Разнообразие. Против Дискриминации»,
присуждаемую в рамках антидискриминационной кампании Европей¬
ского Союза, выиграл национальный конкурс, представив статью под
названием «Клирики-инвалиды. Давать вместо того, чтобы брать»4.
Статья посвящена проблемам, с которыми мужчины-инвалиды до сих
пор могут столкнуться в некоторых христианских церквях, если решат
делать церковную карьеру, хотя по сравнению с ветхозаветными вре¬
менами ситуация и изменилась весьма значительно.
С одной стороны, священнический идеал однозначно требует без¬
упречности. Поскольку Бог стал человеком в Иисусе Христе, этот че¬
ловек должен быть безупречным. Поэтому священники, представля¬
ющие Иисуса Христа у алтаря, также должны быть безупречными. С
другой стороны, священник, имеющий телесный недостаток, может
оказаться не в состоянии исполнять свои обязанности — например,
совершать необходимые жесты, стоять на коленях или поднимать
671
чашу со святыми дарами и так далее, т. е., он не сможет совершать ли¬
тургию. Поскольку форма и содержание литургии не должны разде¬
ляться5, различные физические недостатки могут стать ограничением
для духовной карьеры.
Если мы обратимся к средневековой интерпретации таких аспек¬
тов и, в частности, к нормативной стороне дела, то обнаружим, что
дискурс о препятствиях для рукоположения в священники основы¬
вался на словах книги Левит 21:16—21. Глава 1 Distinctio 49 из Декрета
Грациана (ок. 1140) — «Qui uiciis maculatus est sacrificium Deo offere non
debet» («Кто отмечен пороками, не должен приносить жертву Богу») —
ссылается на это место в третьей книге Пятикнижия6, описывает «по¬
роки» (т. е. телесные недостатки) еще более подробно и, таким обра¬
зом, иногда даже превосходит Ветхий Завет. В этом тексте совершенно
открыто говорится о том, как все эти различные препятствия следует
определять и описывать7.
Эта нормативная ситуация, заданная Декретом Грациана, стала в
последующие века основой для дополнений относительно телесных
недостатков и духовной карьеры, иногда тоже очень подробных, часто
с примерами, как в Декреталиях папы Григория IX (1234)8. Что каса¬
ется католической церкви, такие ситуации и проблемы встречаются
нам не только в средневековых нормативных текстах, но в довольно
большом числе и в «Codex Iuris Canonici» 1917 г. В нем важная роль от¬
водится физическим аспектам irregularitates ex defectu и irregularitates ex
delictu (т. e. недостаткам врожденным и таким, которые приобретены
преступным путем) как препятствиям для рукоположения и надле¬
жащего отправления священнических обязанностей9. Только версия
Codex Iuris Canonici 1983 г. являет нам своего рода прорыв. В ней не¬
правильности, препятствующие рукоположению, сводятся к «любой
форме безумия или другого психологического недуга, из-за которого
он будет сочтен неспособным должным образом совершать богос¬
лужение». Священником может стать любой мужчина, «кто сочтен
годным для того, чтобы посвящать себя все время священным па¬
стырским обязанностям... с точки зрения своего физического и пси¬
хического здоровья»10.
В Средневековье детальное перечисление различных телесных
недугов, не позволяющих человеку быть рукоположенным или осу¬
ществлять священнические обязанности, концентрировалось на
возможности исполнять ритуалы литургии необходимым и предпи¬
санным образом. Кроме того, нужно было, конечно, ответить на во¬
прос, как или почему соответствующий клирик или кандидат полу¬
чил эти физические дефекты, в частности — причинил ли он их себе
сам, создавая тем самым неправильность «ех delictu» (т. е. «вследствие
преступления»). Относительно такого членовредительства в Декре¬
672
те Грациана особо говорилось о самокастрации и повреждении себе
пальцев: Si quis abscidit semetipsum (id est, si quis amputauerit sibi uirilia),
non fiat clericus quia suus est homicida, et Dei condicionis inimicus. («Если
кто оскопит сам себя (т. е., если кто-то отсечет себе гениталии), тот
да не будет клириком, ибо он сам свой убийца и враг Божественному
установлению»); и Qui partem cuiuslibet digiti sibi ipsi uolens abscidit, hunc
ad clerum canones non admittunt. («Кто по собственной воле отрежет сам
себе часть какого-либо пальца, того в ряды клира не допускают»)11.
Здесь конечно возникает вопрос, какую роль эти нормы согроге
uitiati non promoueantur ad clerum («те, кто увечен телом, да не рукопо¬
лагаются в клирики»)12 играли в позднесредневековой практике на¬
чала или продолжения духовной карьеры. До какой степени физиче¬
ские дефекты и недуги и то, каким образом кандидаты и клирики их
приобрели, фактически оказывало влияние и ограничение на карьеру
(планируемую или уже существующую)? Каково разнообразие этих
дефектов, встречающееся в сохранившемся источниковом материале?
Наиболее важные типы источников, содержащих информацию по
этим вопросам и по практике влияний и исполнения норм, — это вы¬
данные разрешения на исполнение священнических обязанностей
несмотря на физические недостатки или, соответственно, петиции с
просьбами о таких разрешениях. Разрешения выдавал не только папа
римский, они могли быть предоставлены и местными епископами. Но
для надлежащего анализа прошения, поданные в папскую курию, и
разрешения, выданные ею, должны считаться самыми важными сви¬
детельствами, поскольку они сохранились непрерывно с 30-х годов
XV в. в регистрах прошений Пенитенциарного архива Святого пре¬
стола. Нужно, однако, иметь в виду, что они вероятнее всего отражают
только меньшую часть случаев, в которых Церковь имела дело с теле¬
сными недостатками, и что доля разрешений, выданных епископами,
была, возможно, намного больше.
Для анализа я выбрал период от понтификата папы Евгения IV
(1431—1447) до Сикста IV (1471—1484) и прошения, поступавшие в
это время из немецкоязычных регионов. Этот источниковый мате¬
риал стал доступным для исследования с 1996 г. благодаря изданиям
Repertorium Poenitentiariae Germanicum, осуществленным Людвигом
Шмугге и его командой: на сегодняшний день вышло шесть томов13.
В записях больше чем за 50 лет, которые использованы для анализа,
обнаруживается 170 прошений из упомянутого региона, касающихся
физических недостатков, — главным образом в секциях «De diversis
formis» и «De promotis et promovendis»14.
В нормативных источниках упоминается большое разнообразие фи¬
зических дефектов, которые могут влиять на внешность и способности
кандидата, и практически все они рассматриваются как более или менее
673
одинаково значительные препятствия для церковной карьеры. На прак¬
тике же, если судить по записям в регистрах, ситуация была иной: эти
пороки распределялись иерархически по разным уровням значимости.
Прошения, поданные в папскую курию из немецкоязычных областей
Европы, главным образом касаются трех видов физических дефектов:
это дефекты глаз, дефекты пальцев и/или кистей рук, а также дефек¬
ты гениталий. Эти три группы составляют более 90% случаев инвалид¬
ности среди немецких клириков или кандидатов в клирики, о которых
было сообщено в курию. В других областях Европы XV в. наблюдалась,
по всей видимости, подобная же ситуация15. Все прочие дефекты, из¬
вестные из Декрета Грациана и других нормативных источников, встре¬
чаются редко или вообще не встречаются: в нашей выборке есть шесть
прошений, касающихся дефектов ног и ступней16, четыре поступили от
искалеченных или хромых клириков17, а одно касается губ, носа и паль¬
цев рук18. Среди вышеупомянутых трех ведущих типов также есть неко¬
торая иерархия: приблизительно 45% всех случаев касаются глаз, более
25% — пальцев и кистей рук, более 22% — гениталий (см. таблицу).
Тйпы дефектов
Количество прошений
%
Дефекты глаз
77
45,29
Дефекты пальцев и кистей рук
44
25,88
Дефекты гениталий
38
22,35
Дефекты ног и ступней
6
3,53
Увечья и параличи
4
2,35
Дефекты губ, носа и пальцев рук
1
0,59
Итого
170
99,99
Как видим, в том, что касается иерархии дефектов по приписывае¬
мой им значимости, практика отличалась от нормы. Многие физиче¬
ские дефекты из списков, содержащихся в главе 21 книги Левит и в
Декрете Грациана, явно были весьма далеки от того, с чем фактически
сталкивались клирики и по поводу чего они обращались в Папский
Пенитенциарий. В частности, наиболее важной считалась способ¬
ность без значительных затруднений пользоваться во время богос¬
лужения глазами и руками: это имело определяющее значение для
должного исполнения священнических обязанностей.
Прошения подавали как кандидаты и клирики, стоявшие в нача¬
ле карьеры (аколиты, субдиаконы или диаконы)19, так и уже рукопо¬
ложенные священники. Просители постоянно подчеркивали, что их
телесные недостатки — не тяжелые и не вызовут скандала20. Так, в до¬
кументах, касающихся дефектов глаз, читаем:
— macula ... tanta non est, quod totum visum oculi perdidit («бельмо ...
не так велико, чтобы полностью затмить зрение глаза»)21;
— macula in oculo sinistro ... non sit talis, ut impedimentum prestet in
div. nec populo scandalum inducat («пятно бельмо в левом глазу ... не
674
икот), чтобы представлять собой препятствие в богослужении, и не
mi.по ист скандала среди народа»)22.
Когда речь идет о дефектах зрения, почти всегда упоминается, что
поврежден один глаз, обычно (приблизительно в 80% всех случаев) —
правый и только приблизительно в 20% случаев упоминаются пробле¬
мы с левым, «каноническим глазом», который имеет наиболее важное
шачсние для чтения Евангелия во время мессы23. В одном прошении
творится о слабости правого глаза, которая не позволяет использо¬
вать его для чтения, но подчеркивается, что канонический глаз видит
хорошо24. В 1463 г. один проситель, у которого были проблемы с гла-
нми, писал, что мог бы служить не при большом стечении народа, а
только в уединенных местах25.
В записях, касающихся дефектов пальцев, кистей рук и ступней
ног, упоминается, что они явились результатом несчастных случаев26,
ссор, драк или, наоборот, урегулирования конфликтов27, или были
приобретены при играх в детском возрасте28, при обморожении29 или
при ожоге руки топленым салом30, при ранениях шипами растений31
и т. д. Подобно вышеупомянутым случаям с повреждениями глаз,
основные оправдания или условия, которые упоминали просители,
были, в частности, таковы:
— орган был поврежден absque ipsius culpa («без собственной
вины»)32;
— повреждение не велико: non sit magna deformitas пес scandalum
generetur («увечье не велико и не породит скандала»)33;
Человек может по-прежнему хорошо исполнять литургические
обязанности: sed adhuc bene celebrare possit («но все еще может хорошо
служить мессу»)34; например, один клирик писал, что может повреж¬
денным пальцем совершать необходимую в богослужении операцию:
Si est parva deformitas et scandalum non crearet ac alias sit potens cum
dicto digito ad frangendum eucharistiam («Если увечье небольшое и не
породило бы ужаса и возумщения, и вообще он этим пальцем спосо¬
бен преломлять облатку»)35.
Таким образом, главными причинами, по которым подателям про¬
шений следовало, на их взгляд, разрешить отправлять их церковные
обязанности, были: способность выполнять должные литургические
действия; отсутствие собственной вины в происхождении дефекта;
отсутствие риска публичного скандала.
Что касается дефектов, связанных с отсечением или врожденным
отсутствием яичек, то могли, конечно, быть и другие причины, ко¬
торые не позволяли кандидатам и священникам делать духовную ка¬
рьеру. Эти дефекты не затрагивали способности исполнять литургиче¬
ские ритуалы, но сама возможность того, что они были приобретены
человеком по собственной вине (irregularitas ex delictu), могла вызвать
675
отказ в рукоположении или разрешении на дальнейшую службу, осно¬
ванный на уже упомянутом осуждении самоувечья или самокастра-
ции36. По этой причине большинство просителей пытались доказать,
что не сами лишили себя мужского достоинства путем подобного
греховного членовредительства, но что ампутация была выполне¬
на врачом или хирургом в связи с некоторой болезнью, часто в дет¬
ском возрасте37. Иногда имелось отягчающее обстоятельство: то, что
кандидат до последнего хранил молчание о такой операции38. В двух
случаях мы встречаем упоминания о фактической самокастрации.
В одном прошении, поданном в Папский Пенитенциарий в 1475 г.,
некий священник из Камминского диоцеза в Померании просил раз¬
решения служить, хотя он некогда отсек себе яички propriis manibus...
ut continenter vivere posset, т. e. собственными руками — чтобы иметь
возможность жить в безбрачии39. Подобное же ходатайство поступило
в Пенитенциарий в 1453 г. от одного священника из архиепископства
Майнцского40.
* * *
Физические дефекты отрицательно влияли на карьерные шансы тех
мужчин, которые пытались подняться по служебной лестнице в цер¬
ковной иерархии. Это прослеживается со времен Ветхого Завета до
наших дней. Применительно к позднему Средневековью источники,
информирующие о норме и о практике, подтверждают, что значение
разным дефектам придавалось не одинаковое. В то время как норма¬
тивные тексты, основанные на Библии (Левит 21:16—21), имели в виду,
по всей видимости, абсолютно любой вид врожденного физического
недостатка или увечья, на практике — насколько мы можем получить
представление о ней по прошениям, поданным в Папскую курию, —
обнаруживается, что внимание было сконцентрировано на опреде¬
ленных аспектах и дефектах. По большей части речь шла о врожден¬
ных телесных недостатках (irregularitates ex defectu), главным образом
— таких, которые наиболее очевидным образом влияли на способ¬
ность человека исполнять священнические и литургические ритуалы.
А среди недостатков, в которых виноват сам человек (irregularitates
ex delictu), центральное место занимали случаи кастрации — в связи
с проблемой самокастрации, которая согласно норме расценивалась
как самоубийство. Теми, чьи прошения в Папский Пенитенциарий
удалось найти в регистрах, были, с одной стороны, люди, стоявшие
в самом начале своей церковной карьеры, но, с другой стороны, это
бывали и священники, которые хотели сохранить или улучшить свое
служебное положение.
По сравнению с тысячами прошений, поступивших в римскую ку¬
рию из немецкоязычных стран в период, которым я интересовался,
676
мп 170 петиций, относящихся к телесным недостаткам, могут пока-
uii.ni довольно несущественным явлением. Может возникнуть ис-
I ушемие сделать вывод, что физические дефекты клириков и пробле¬
мы, связанные с ними, вообще играли маргинальную роль в практике
церковной жизни и духовной карьере. Но я думаю, что нужно быть
< кюрожным с таким утверждением, поскольку анализ в данной статье
но необходимости был сосредоточен на одних только просьбах, об¬
ращенных к папскому престолу. Ходатайств, поданных соответствую¬
щим епископам, было, возможно, больше, чем таких «особых» случа¬
ев, когда прошения направлялись прямо к папе римскому.
Поэтому результаты данного исследования могут рассматриваться
шлько как качественные: они не могут претендовать ни на какую ко¬
ни чественную значимость физических дефектов в контексте пробле¬
матики церковной карьеры в последнем Средневековье. Один тезис в
этой связи я, однако, хотел бы подчеркнуть: небольшое число случаев
не должно ввести нас в заблуждение и заставить недооценить описан¬
ное явление.
Примечания
1 Переработанная и расширенная версия доклада, представленного в 2007 г. на 42-м
Международном конгрессе медиевистов в Каламазу (Мичиган, США).
’ «И сказал Господь Моисею, говоря: скажи Аарону: никто из семени твоего во все
роды их, у которого на теле будет недостаток, не должен приступать, чтобы прино¬
сить хлеб Богу своему; никто, у кого на теле есть недостаток, не должен приступать,
ни слепой, ни хромой, ни уродливый, ни такой, у которого переломлена нога или пе¬
реломлена рука, ни горбатый, ни с сухим членом, ни с бельмом на глазу, ни коросто¬
вый, ни паршивый, ни с поврежденными ятрами; ни один человек из семени Аарона
священника, у которого на теле есть недостаток, не должен приступать, чтобы при¬
носить жертвы Господу; недостаток на нем, поэтому не должен он приступать, чтобы
приносить хлеб Богу своему» (Левит 21:16-21).
3 О соотношении духа и материи см., например, его исследование: Гуревич Л. Я. Дух и
материя. Об амбивалентности повседневной средневековой религиозности // Idem.
История — нескончаемый спор. Медиевистика и скандинавистика: статьи разных
лет. М., 2005. С. 227—235. (Впервые опубликовано в кн.: Культура и общественная
мысль: Античность. Средние века. Эпоха Возрождения. М., 1988. С. 117-123). О со¬
временности Средневековья см., например: Idem. Stimmen des Mittelalters, Fragen von
Heute: Mentalitaten im Dialog. Frankfurt am Main, 1993.
4 http://journalistaward.stop-discrimination.info/fileadmin/content/images/Journalist_
Award/Winning_Articles_05/WinnerDE_-_EN.pdf (последнее обращение: 24/06/2008;
далее: Schmitz Chr. Clerics...); оригинал на немецком языке см. http://journalistaward.
stop-discrimination. info/fileadmin/content/images/Journalist_Award/ WinningArti-
cles_05/WinnerDE.pdf (“Seelsorger mit Behinderung. Geben statt nehmen”. Последнее
обращение 24/06/2008).
5 Schmitz Chr. Clerics... P. 3.
6 Corpus Iuris Canonici I: Decretum Magistri Gratiani / Hrsg. von E. Friedberg. Leipzig,
1879; reprint: Graz, 1955) (далее: Decretum Gratiani...). Col. 175 (Pars I. Dist. XLIX. C.
I): «Hinc etenim superna uoce ad Moysen dicitur in Leuitico: “Loquere ad Aaron: homo de
semine tuo per familias,+ qui habuerit maculam, non offerat panem Deo suo, nec accedat
ad ministerium eius.” Ubi et repente subiuguntur: “Si cecus ftierit, si claudus, si uel paruo
677
vel grandi vel torto naso, si fracto pede, si mancus, si gibbus, si lippus, si albuginem habens in
oculo, si iugem scabiem, si impetiginem in corpore uel ponderus.”»
7 Decretum Gratiani.... Col. 175-177 (Pars I. Dist. XL1X. С. I): § 1: «Cecus quippe est, qui
...» (слеп); § 2: «Claudus uero est, qui ...» (хромой); § 3: «Рато autem naso est, qui ...»
(дефект носа); § 4: «Fracto autem pede uel manu est, qui...» (сломана ступня или кисть
руки); § 5: «Gibbus uero est, quem ...» (горбатый); § 6: «Lippus uero est, cuius ...» (слабо¬
видящий); § 7: «Albuginem uero habet in oculo, qui...» (с бельмом на глазу); § 8: «Iugem
uero habet scabiem, cui...» (чесотка); § 9: «Impetiginem quoque habet in corpore quisquis
...» (шелушащаяся кожа); § 10: «Ponderosus uero est, qui...» (грыжа); §11: «Quisquis ergo
quolibet horum uitio subigitur, panes Domino offerre prohibetur. ...» § 12: «Quia igitur pau-
cis ad pastorale magisterium dignus qualiter ueniat, atque indignus hoc qualiter pertimescat,
ostendimus, nunc is, qui ad illud digne peruenerit, in eo qualiter uiuere debeat, demonstre-
mus».
8 Например, Corpus Iuris Canonici II: Decretalium Collectiones / Hrsg. von E. Friedberg.
Leipzig, 1879; reprint Graz, 1955; дигитализированная версия: Angus Graham, осо¬
бенно Liber I. Tit. XX: De corpore uitiates ordinandis uel non (http://www.hs-augsburg.
de/~harsch/Chronologia/Lspostl3/ GregoriusIX/gre_lt20.html; последнее обращение
24/06/2008) and liber III. Tit. VI: De clerico aegrotante vel debilitate (http://
www.hs-augsburg.de/~harsch/Chronologia/Lspostl3/GregoriusIX/gre_3t06.htrnl;
последнее обращение 24/06/2008).
9 See Codex Iuris Canonici 1917 (дигитализированное издание: Roma, 2007). Liber 3. Pars
I. Tit. VI. Cap. II. Art. II: De irregularitatibus aliisque impedimentis: Can. 984: «Sunt ir-
regulares ex defectu:... 2. corpore vitiate qui secure propter debilitatem, vel decenter propter
deformitatem altaris ministerio defungi non valeant».... Can. 985: «Sunt irregulares ex delic¬
to: ... 5. qui seipsos vel alios mutilaverunt vel sibi vitam adimere tentauerunt. ...» Can. 988:
Ignorantia irregularitatum sive ex delicto sive ex defectu atque impedimentorum ab eisdem
non excusat (http://www.intratext.com/IXT/LAT0813/_P37.HTM; последнее обращение
24/06/ 2008).
10 См. Codex Iuris Canonici 1983 (дигитализированное издание: Roma, 2007). Liber IV.
Pars I. Tit. VI. Cap. II. Art. 3, can. 1041: Ad «Ad recipiendos ordines sunt irregulares: 1. qui
aliqua forma laborat amentiae aliusve psychicae infirmitatis, qua, consultis peritis, inhabi-
lis iudicatur ad ministerium rite implendum»recipiendos ((http://www.intratext.com/IXT/
LAT0010/_P3R.HTM; последнее обращение 24/06/2008); Ibidem. Liber IV. Pars I. Tit.
VI. Cap. II. Art. 1, can. 1029: «Ad ordines iisolipromoveantur qui,... aliis qualitatibusphysicis
et psychicis ordini recipiendo congruentibus sunt praediti» Ad(http://www.intratext.com/IXT/
LAT0010/_P3P.HTM; последнее обращение 24/06/2008). См. также Schmitz Chr. Cler¬
ics... P. 4.
11 Decretum Gratiani.... Col. 216 (Pars I. Dist. LV. С. IV, VI).
12 Ibid. Col. 133 (Pars 1. Dist. XXXVI. С. 1).
13 Repertorium Poenitentiariae Germanicum I—VI. Verzeichnis der in den Supplikenregistem
der Ponitentiarie vorkommenden Personen, Kirchen und Orte des Deutschen Reiches /
Hrsg. von L. Schmugge et al. Tubingen, 1996—2005 (далее: RPG).
14 Краткий анализ материала времен папы Пия II (1458—1464) см.: Schmugge L., Hersper-
gerP., Wiggenhauser В. Die Supplikenregister der papstlichen Ponitentiarie aus der Zeit Pius’
II. (1458—1464). Tubingen, 1996), особенно 143—147 (далее: Schmugge L. et al. Op. cit.).
Там же информация о разных категориях реестров прошений (passim).
15 Немногочисленные примеры, относящиеся к Скандинавии, см. в кн.: Salonen К. The
Penitentiary as a Well of Grace in the Late Middle Ages. The Examples of the Province of
Uppsala 1448—1527. Helsinki, 2001. P. 341. См. также пример из Швейцарии в: Rutz D.
Hans Umbendorn sin dispensatz der zweyen klinen vingem halb and der linken hand. Ein
Werkstattbericht zur Solothurner Uberlieferung einer defectus corporis-Dispens // The
Roman Curia, the Apostolic Penitentiary and the Partes in the Later Middle Ages / Ed. by
K. Salonen, Chr. Krotzl. Rome, 2003. P. 45-51.
16 RPG I. 5. N. 50(1439); RPG III. 176. N. 2064 (1456); RPG IV, 101. N. 1511 (1462); RPG
VI. 881. N. 6606 (1476); RPG VI. 398. N. 3102 (1480); RPG VI. 404. N. 3134 (1481).
678
1 К14 i III. 115. N. 1336 (1456); RPG IV, 233. N. 3232 (1461); RPG VI. 292. N. 2299 (1473);
KP(i VI. 407. N.3144(1481).
" КГС i VI. 556-557. N. 3643 (1478): «Conradus Borcken presb., ... quidam filii pravitatis ...
nun ... hostiliter invaserunt et omnia labia, nasum et auriculam dextram pro maiori partem
.ibsciderunt;...» .
<) де(1)ектах пальцев см., например, прошения аколита Иоханнеса Гланера: RPG III.
Щ. N. 269 (1456), субдиакона Кристофоруса Груненберга: RPG II. 85. N. 887 (1452) и
/шакона Иоханнеса Корлессера: RPG V, 103. N. 959 (1465).
" () роли scandalum в средневековой теологии и обществе см., в особенности, в кн.:
Bryan L «Vae Mundo a Scandalis»: The Sin of Scandal in Medieval England. Unpublished
Ph.I). thesis. Univ. ofToronto, 1998.
4 RPG III. 46. N. 322(1456).
' RPG II. 5. N.38 (1449).
1 )io же было, возможно, причиной того, что в прошениях, касающихся слабости ле-
иого глаза, зачастую подчеркивается, что слабость эта имеет минимальный эффект;
например, RPG IV, 73. N. 1152 (1460): «Petrus Czaussner ... in suo oculo sinistro quandam
maculam minime apparentem habet,...»; RPG IV. 108. N. 1600 (1463): «Henricus Retike ...
quondam parvam maculam in oculo suo sinistro habet, ...»; etc. См. также: Schmugge L. et
al. Supplikenregister..., 144—145.
4 RPG IV. 99. N. 1489: «Johannes Landaman ... visu oculi dextri caret et ex eodem minus
Icgere valet, attento quod de oculo canonis acutissime legit et aliter idoneus repertus fuit ac
eliam, quia scandalum in populo non generatur et oculus sinister apparet;...».
’’ О дефектах правого глаза: RPG IV. 111. N. 1632 (1463): «... offerat se non ministrare in
altaris ministerio in locis ubi erit frequentia hominum sed solum in locis solitariis».
M' Например, человек получил травму, мастеря письменный стол: RPG II. 85. N. 887
(1452); был укушен лошадью: RPG II. 101. N. 976 (1452); не управился с бочкой в вин¬
ном погребе: RPG II. 104-105. N. 994 (1452); нес камень: RPG V, 166. N. 1584 (1468)
etc.
’7 Например, RPG IV, 65. N. 1019 (1459); RPG VI. 297. N. 2338 (1474); RPG V, 214.
N. 1926 (1471); etc.: конфликты и драки, в которые кандидаты оказались втянуты по¬
мимо своей воли; RPG II. 395 (1450); RPG III. 59. N. 930 (1459) RPG V. 883. N. 6617
(1476); etc.: пытались утихомирить дерущихся.
28 Например, RPG V. 151. N. 1444 (1467): в возрасте 5 лет; RPG V 131. N. 1252 (1466): в
возрасте 6 лет; RPG VI. 880. N. 6599 (1475): в возрасте 12 лет.
29 RPG IV, 101. N. 1511 (1462): отмороженные пальцы ног.
30 RPG IV, 99. N. 1479(1462).
31 RPG IV, 234. N.3248 (1462).
32 Например, RPG V. 142. N. 1354 (1467); RPG VI. 878. N. 6589 (1475); RPG VI. 883.
N.6614(1475); etc.
33 Например, RPG IV. 70. N. 1095 (1459); etc.
34 Напр.: RPG II. 85. N. 889 (1452); RPG IV. 59. N. 930 (1459); etc.
35 Например, RPG V 103. N. 959 (1465).
36 См. общую работу: Browe Р. Zur Geschichte der Entmannung: eine religions- und rechts-
geschichtliche Studie. Breslau, 1936, особенно S. 23-36.
37 Hanp.: RPG I. 43. N. 449 (1439); RPG I. 69. N. 640 (1441); RPG IV, 212. N. 2901 (1459);
etc. О кастрации по медицинским показаниям см. в кн.: Browe Р. Op. cit. S. 53—62.
38 Например, RPG II. 5. N. 40 (1449); RPG V. 146. N. 1394 (1466).
39 RPGVI. 316. N.2493 (1475).
40 RPG II. 112. N. 1050 (1453): «... cum etatis augmento carnis cresceret lascivia, quadam vice
in turris cuiusdam ecclesie existens cum nimis carnis uretur stimulo, alterum ex testiculis
suis, ut continenter vivere possit, secrete absolvit et abscidit, ...»
Перевод с немецкого К. А. Левинсона
679
Эммануэль Ле Руа Ладюри
Климат и сроки сбора винограда
тт
I/ н
IX '
IX
Л*. Мы)
оллективные исследования, посвященные срокам сбора ви¬
нограда1, позволяют нам сделать несколько хронологических
умозаключений по истории климата в Западной Европе. В
анализе последнего тысячелетия мы также будем во многом
пираться на недавно вышедшую книгу «Человеческая и
сравнительная история климата»2
До 1370 г.: довиноградарский период
Начнем с пары слов о XIII в., эпохе малого расцвета Средневековья.
Для Западной и Центральной Европы, простирающейся от Сканди¬
навии до Альп и далее, с альпийскими ледниками, которые значи¬
тельно уменьшились за время с 900 г. по 1250—1300 гг., думается, не¬
малое значение имеет региональный фактор. Тринадцатый век богат
сухими и жаркими летними сезонами, температурный режим которых
вполне сравним с температурой в XX в., тоже немного повышенной.
Слишком сильный зной неблагоприятен для зерновых культур —
примером тому засухи 2003 и 1420 гг. В целом же такое лето, если оно
не слишком жаркое и засушливое, хорошо сказывается на их урожае:
возможно, климат внес свой вклад в расцвет прекрасного XIII века,
эпохи Людовика Святого с ее экономическим подъемом и готическим
искусством. Этот подъем, конечно, обусловлен и множеством других,
не климатических факторов. Затем в XIV в., с 1300—1303 гг. включи¬
тельно, наступает похолодание. Это можно было бы назвать малым
ледниковым периодом — такое выражение уместно в отношении За¬
падной Европы, где альпийские ледники в XIV в. достигли макси¬
мальных размеров; однако именно малым — поскольку это явление не
обязательно имело место во всех частях планеты. С 1303 г. начинается
зарегистрированный Кристианом Пфистером период холодных зим
с прохладными летними месяцами. Он принес большой голод, обу-
680
» поклонный, в частности, обилием дождей в 1314—1315 гг., и эту дату
нередко считают финальным рубежом «прекрасного Средневековья»,
«т с до прихода черной чумы в 1348 г.
После 1370: виноградарский период
О климатических особенностях XV века судить труднее всего. Здесь
мы не располагаем ни сколько-нибудь точными данными, как в от¬
ношении XIII и XIV веков, ни уже достаточно разработанной стати¬
стикой XVI века.
По-видимому, климат в XV в. смягчился — если говорить о
псеснне-летнем периоде — особенно в Альпах и в Бургундии, в период
с 1415 по 1435 гг. Зной, раннее созревание: Нидерланды, несомненно,
извлекли из этого большую выгоду, Франция, втянутая в Столетнюю
войну — гораздо меньшую. Отмечался даже голод из-за засухи, слу¬
чившейся от чрезмерной жары в 1420 г. в окрестностях Парижа (сбор
винограда пришлось начать 31 августа 1420 г.). Однако после 1435 г.
вновь приходит похолодание, повлекшее за собой новый рост неко¬
торых альпийских ледников — таких, как Алетш и Горнер — и отодви¬
нувшее сбор винограда на более поздний срок3. В отношении голода,
начавшегося после похолодания и дождей в 1481 г., можно отметить
первую «политизацию» климата, хотя она, конечно, вписывалась в
ряд других факторов. При Людовике XI климатические явления впер¬
вые принимаются во внимание в политике. Проблемы пропитания,
связанные с неурожаем, по инициативе Людовика XI решаются на
государственном уровне. Это было внове: Людовик X Сварливый во
время голода 1315 г. практически ничего не предпринял.
XVI век достаточно хорошо изучен благодаря работам К. Истона,
Изабель Шюин, Паскаля Йиу, Николя Вьови, Кристиана Пфистера,
Валери До и Юрга Лютербахера4. Все четыре сезона более или менее
прохладны, разумеется, с многочисленными вариациями между 1500
и 1560 или 1570 гг. и с некоторым уменьшением альпийских ледни¬
ков к 1540—1550 гг. Примерно с 1500 г. начинаются десятилетия жар¬
ких летних месяцев (с ранним сбором винограда). Так, в 1520-е годы
выделяется очень жаркий 1523-й: по словам Изабель Шюин, самый
жаркий после 2003-го, с сильным весенним и летним зноем5. 1530-е
годы еще жарче, как и 1550-е, с весьма знойными 1556 и 1559 гг. (сбор
винограда начат крайне рано). В 1556 г. лесные пожары затронули
даже Нормандию; отмечается обильное производство хорошего вина
и неурожай зерновых из-за засухи.
С 1560 или 1570 г. ситуация вновь меняется. Климат значительно
свежеет и даже становится холодным, возвращается малый леднико¬
681
вый период — по меньшей мере в Альпах; в Скандинавии ситуация,
возможно, немного иная. Альпийские ледники растут, и в конце века,
в 1590-е — 1601 гг. (период позднего сбора винограда), они задевают
поселения вблизи Шамоникса и Гриндельвальда в Швейцарии. Фран¬
ция измождена религиозными войнами, которые, правда, не имеют
ничего общего с климатом. Но отчасти по этой причине здесь случил¬
ся ряд голодных лет, связанных теперь уже не с засухой, а с холодом и
дождями (1562, 1565, 1573, 1585-1587, 1596-1597). Виноградарство в
упадке, особенно в период с 1587 по 1600 гг. Доходы от него снижают¬
ся до такой степени, что в Германии и Австрии вино, ставшее слиш¬
ком дорогим из-за своей редкости, заменяют пивом. Это время судеб¬
ных процессов над ведьмами, которых обвиняют в вызове заморозков,
града и бурь. В «Сне в летнюю ночь» Шекспира (ок. 1596—1597 г.) чув¬
ствуются отголоски бурного климата того времени.
XVII век в северном полушарии принято считать холодным (см.
работы Майкла Манна, Филипа Джонса и т. д.6). И это, несомненно,
справедливо — по меньшей мере для периода до 1630 г., с температу¬
рой в среднем на 1Q С ниже теперешней. Тем не менее, следует отме¬
тить исключительную переменчивость погоды в этот период. Ледни¬
ки остаются весьма обширными, но их рост уже не так заметен, как в
конце XVI в. В 1680-е годы они даже немного отступили. Случались
весьма тяжкие периоды; вспомним о бурных летних месяцах 1620-х
годов, и в особенности о голоде в Англии в 1622 г. — последнем го¬
лоде Великобритании, страны, шедшей в авангарде экономического и
сельскохозяйственного развития Европы. Вспомним также три плохих
лета Фронды (1648—1649—1650); и, наконец, суровые 1690-е годы. Эти
годы были, возможно, самыми холодными (с весьма прохладными
весенне-летними периодами и обычно поздним сбором винограда) за
все время, вплоть до наших дней. Они вызвали волны голода: в 1693—
1694 гг. во Франции после крайне бурной и дождливой осени 1692 г.
при 20-миллионном населении случилось 1,3 миллиона смертей сверх
нормы. Голод затронул Шотландию и Скандинавию (1696-1697). Но
и в XVII в. есть погожие просветы: таковы 1630-е годы с превосхо¬
дными летними месяцами (1635-1638), приведшими к раннему сбо¬
ру винограда и вспышкам дизентерии во время зноя. В 1660-е годы,
после голода 1661—1662 гг. весна и лето очень жарки, сбор винограда
начинается рано. Этот период (благодаря богатым урожаям зерновых)
весьма благоприятен для индустриальных предприятий Кольбера, так
как работников легко накормить дешевым хлебом.
Что касается минимума Маундера (период с 1645 по 1715 гг., харак¬
теризующийся почти полным отсутствием пятен на солнце), то ему
принято вменять в вину значительное похолодание в Европе во вто¬
рой половине XVII в. Это относится главным образом к 1690-м годам,
682
м- мим лето которых весьма холодны. Следовательно, речь идет о вто-
I * * *ii половине минимума Маундера (1675—1715 гг.).
XVIII век: жара и холод...
11<|иктср, а затем Лютербахер7 отмечали потепление, имевшее место в
Will в., особенно начиная с 1718—1719 гг., в 1730-е годы, до 1750-х и
мл нее. Конечно, зима 1709 г. была самой холодной за пять последних
» тлстий. Но что касается летних месяцев, улучшение климата нали¬
цо. Возможно, оно сыграло свою роль в демографическом и экономи-
•кч ком подъеме северной Евразии, от Европы до Китая. Потепление,
олмлко, имело и негативные стороны. Примером может послужить
летний зной 1718 и 1719 гг. В 1719 г. во Франции на 22 миллиона жи-
ц'лей приходится 450 000 умерших, главным образом детей, которые
г тли жертвами дизентерии, распространившейся из-за жары (при¬
чины заражения воды и обезвоживания). Это происходит на фоне
раннего сбора винограда — он начат 5 сентября в 1718 г. и 6 сентября
и 1719 г. 1740 год, когда каждый из четырех сезонов был холодным,
прохладным или просто непогожим, стал своего рода образцовым по¬
казателем холода и неурожая; после него даже появилось выражение
«я смеюсь над этим, как над сороковым годом!», означающее бес¬
пардонную насмешку, когда человек позволяет себе зубоскалить даже
над столь суровым временем. Еще одним образцовым показателем,
но уже в другом смысле — воплощением тепла — является период с
1757 по 1765 гг., прекрасные жаркие годы с ранним сбором винограда.
Произошедшая в это время либерализация торговли зерном (1764 г.)
многим обязана модным учениям, но, кроме них, еще и череде бога¬
тых урожаев. И наоборот, 1770 год, холодный, дождливый и голодный,
способствовал серьезному экономическому кризису во Франции, Гер¬
мании и Швейцарии: загубленные урожаи, поздние сроки сбора ви¬
нограда.
Период с 1778 по 1781 гг. — своего рода четырехлетний солярий,
с четырьмя жаркими летними сезонами подряд. Кризис перепроиз¬
водства в виноделии, случившийся в это четырехлетие, будет без до¬
статочных оснований превращен Эрнестом Лабруссом в десятилетие
(1778—1787 гг.) глубокой экономической депрессии8! Раннее палящее
лето 1783 г., возможно, связано с извержением вулкана в Исландии,
которое и само по себе губило европейцев рассеявшейся в атмосфе¬
ре красной сульфатной пылью. Вслед за этим приходит засуха 1785 г.
и, наконец, 1788 г. с чередованием душ/сауна/душ, с ранним сбором
винограда9, когда плохой урожай стал прелюдией к бунтам из-за не¬
хватки продовольствия и явился — разумеется, среди тысячи других —
683
одной из причин Французской революции. Таким образом, 1788 г.
обусловливает временную локализацию этой революции: после мая
1789 г., когда начинает чувствоваться нехватка продовольствия из-за
неурожая прошлого лета.
Начало XIX века отмечено, примерно с 1812 по 1820 гг., возвраще¬
нием малого ледникового периода на европейской территории, пре¬
жде всего в Западной и Центральной Европе. Можно особо отметить
1816 год, «год без лета», неурожайный, с самым поздним началом сбо¬
ра винограда за весь виноградарский период, начиная с 1437 г. Мэри
Шелли укрывается от дождя в загородном доме неподалеку от Же¬
невы, где в компании Байрона и Шелли производит на свет самого
ужасного монстра из когда-либо рождавшихся в воображении моло¬
дой женщины — Франкенштейна. Связаны ли странности этого года
с извержением индонезийского вулкана Тамбора в апреле 1815 г., ко¬
торое, наполнив земную атмосферу пылью, несомненно, понизило —
хотя бы немного — температуру на планете? Это кажется весьма веро¬
ятным. Пыль и пепел действительно распространились вокруг всего
земного шара. Принеся неурожаи в Европу и Северную Америку, 1816
год явился колоссальной катастрофой: катастрофой в подлинном зна¬
чении этого затасканного слова.
Вместе с английским экономистом Томасом Туком следует вспом¬
нить о нескольких непогожих, очень влажных годах (с поздними сро¬
ками сбора винограда) до и после 1830 г., которые снизили урожай¬
ность зерновых, распалив недовольство и без того взволнованных
масс. Отметим особо отвратительную пару 1845—1846 гг. 1845 год был
гнилым (голод в Ирландии из-за неурожая картофеля); но 1846 год
еще хуже — крайне ранние сроки созревания, палящее лето: один из
двенадцати самых жарких летних сезонов в северном полушарии за
последние пятьсот лет. Зной губит зерновые культуры в Западной Ев¬
ропе, посевы высушены, изжарены, сожжены. Здесь можно усмотреть
предпосылку экономического кризиса 1847 г., который (в ряду других
факторов, разумеется) становится причиной западноевропейской ре¬
волюции, начавшейся во Франции в феврале 1848 г. Эти данные при¬
ведены уже в классической работе Поля Тюро-Данжена «История
июльской монархии»10.
Зато 1850-е годы — довольно холодные, с поздними урожаями, ча¬
сто непогожие — таковы летние сезоны после 1851 г. (особенно 1853 г.)
и вплоть до 1856 г., с двумя полуголодными годами: 1853 и 1855. Но
после 1857 г. возвращается теплое и нередко раннее лето, особенно в
1860-х и 1870-х годах. Начинается отступление альпийских ледников,
прогрессирующее почти непрерывно до наших дней. До конца двад¬
цатого века и далее происходит настоящее ледниковое «бегство». Оно
объяснятся главным образом недостатком снега в зимние сезоны (что
684
•пинает ледники необходимой подпитки) вплоть до 1900 г., затем по-
• чг 1904 и 1911 гг., и в ходе векового процесса потепления климата.
Экономическая обстановка также заслуживает упоминания. По-
* иг 1X60 года она мало связана с колебаниями климата; ее все больше
определяют технические и концептуальные нововведения: железные
порош, пароходы, свобода торговли, импорт российской и американ-
< Koii пшеницы, сокращение потребления хлеба. Все эти элементы де-
IU ют отныне наши страны не столь чувствительными к климатически
пгЬлагоприятным годам, иначе говоря, к плохим урожаям зерновых.
Конечно, недороды сказываются на внешнеэкономическом балансе,
но меньшей мере, из-за необходимости импорта зерна. Но они боль¬
ше не становятся причиной колоссальной нужды, как это было при
Л юдовике XIV и даже при Луи-Филиппе. Во всяком случае, причиня-
емый ими урон теперь значительно меньше.
Возврат потепления
Что можно сказать о XX веке, и уже о веке XXI? Парадоксально, но
первое потепление климата отмечается значительно позже начала от¬
ступления альпийских ледников. Постепенное повышение летних (и,
разумеется, зимних) температур происходит с 1904 по 1959 гг. и про¬
должается далее.
В любом случае, 1940-е годы с их постепенным потеплением впи¬
сываются в первый период повышения летних температур в северном
полушарии в целом, включая и нас. Прекрасные жаркие летние меся¬
цы 1940, 1947, 1949 и 1950 гг. иногда приводили к засухе и неурожаю
зерновых, к импорту маиса из Соединенных Штатов (знаменитый
сот, который французы поначалу приняли за пшеницу). Этим объяс¬
нялось то, что хлеб стал желтоватым и клейким; не будем здесь гово¬
рить о забастовках осени 1947 г., вызванных сильной инфляцией цен
и спланированным влиянием «Востока». Ситуация в данном случае
была результатом взаимодействия множества факторов, как полити¬
ческих, относящихся к внутренней или международной политике, так
и климатических.
С 1960-х годоы (с 1962 по 1970 и далее) мы возвращаемся к более
поздним показателям сроков сбора винограда. Об этом говорилось как
о «тенденции к похолоданию», «cooling trend». Но затем шаг за шагом
начинается (или возвращается) нынешнее потепление летних сезо¬
нов. Оно становится особенно чувствительным, думается, с 1970-х го¬
дов, со знаменитой засухой и зноем 1976 г. В 1980-е годы случаются
ранние урожаи винограда (1989 г.), жаркие летние месяцы, хорошее
вино (1985—1989). 1990-е годы были самыми жаркими за весь XX век.
685
После 2000 г. произошло заметное потепление, которое вызвало ряд
публикаций швейцарских исследователей, а также И. Шюин, П. Йиу,
В. До и некоторых других, включая и меня, под эгидой истории вино¬
градарства в журнале «Nature» (2004 г.). Согласно кривой показателей
сроков сбора винограда, в 2003 г. были побиты все рекорды раннего
созревания.
Конечно, метеоролог способен интерпретировать эти данные так,
как историку не под силу. Но подход, предпринятый нами в данном
тексте, с размышлениями об истории виноградарства, несомненно,
подводит к более общим соображениям об истории как таковой.
Примечания
1 Отметим особо участие Валери До, исследовательницы из Лаборатории наук о кли¬
мате и окружающей среде (LSCE-CEA/CNRS/ Университет Версаль-Сен-Кантен) в
Жиф-сюр-Иветт.
2 Le Roy Ladurie Е. Histoire humaine et сошрагёе du climat en Occident. T. 1. Canicules et
glaciers XHIe — XVIIIe si£cle. P., 2004; см. также второй том этого издания: Disettes et
Revolutions, 1740—1860. P., 2006.
3 См.: Buisman J. Duizen jaar wear, wind en water in de Lage Landen, KNM1, 2000. Vol. 4.
P. 707. Рубрика «Sommer».
4 Cp.: Le Roy Ladurie E. Histoire humaine et comparee du climat..., T. 2. P. 585.
5 Ibid.
6 Cp.: Le Roy Ladurie E. Histoire humaine et comparee du climat..., T. 2. P. 511.
7 Cp.: Le Roy Ladurie E. Histoire humaine et comparee du climat..., T. 1. P. 701, 706.
8 Le Roy Ladurie E. Histoire humaine et сошрагёе du climat..., T. 2. P. 512.
9 Плохая осень 1787 г. и сухая, засушливая весна 1788 года, вслед за которой пришла
летняя непогода, сильно снизили урожай 1788 г.
10 Thureau Dangin Р. Histoire de la monarchic de juillet. P., 1884—1892. Cm.: Vol. 7.
Перевод с французского И. Г. Толковой
686
Рольф Шпрандель
На пути к Homo Oeconomicus:
Д иалектика свободы и экономического успеха в процессе формирования
бюргерства в период высокого Средневековья.
Новый подход к старой теме
Арон Гуревич опубликовал в 1989 г. статью о средневековом куп¬
це, в которой он опирался на многочисленные исследования
предшественников1. Основными темами этой статьи, охватыва¬
ющей все Средневековье, являются трудные отношения купца
с церковью и та нарастающая роль, которую эта фигура играла в
изменении средневекового общества. Впечатляющие выдержки из про¬
поведей и краткие биографические очерки создают весьма разнообраз¬
ную и увлекательную картину, которая побуждает читателя к размыш¬
лению. При этом в целом складывается впечатление, что купечество
(со своей эволюцией и своими внутренними противоречиями) фигури¬
ровало как некая естественная часть средневекового общества, не нуж¬
дающаяся в легитимации. История возникновения и внутренние функ¬
циональные связи купеческого мира не включались Гуревичем в рамку
его исследования. От этой границы, которую поставил себе российский
историк, я и буду отправляться в данной статье. Разумеется, в ней мне
не обойтись без некоторых абстракций, но, вместе с тем, я буду опирать¬
ся на многочисленные примеры, которые, по сравнению с примерами в
статье Гуревича, относятся к менее продолжительному периоду време¬
ни, а географически относятся в основном к Центральной Европе.
С диалектикой связан в нижеследующих рассуждениях вопрос о
том, было ли стремление купцов в раннем и высоком Средневековье к
общественной и политической свободе первичным, так что экономи¬
ческий успех явился средством для достижения этой цели, — или же
соотношение этих двух целей было иным. Например, первоначаль¬
ный экономический успех мог как бы автоматически влечь за собой
расширение сферы свободной общественной и политической актив¬
ности купца. Или, наоборот, планомерное расширение этой сферы
было средством для достижения большего экономического успеха. В
свою очередь, успех мог создавать в сферах, где прежде царила свобо¬
да, новые зависимости и ограничения свободы.
687
1. Обращение денег и товаров в ранний период и его мотивы
В Швеции, особенно на о. Готланд, археологами в последние десяти¬
летия найдены в общей сложности 80 000 восточных монет, которые
были закопаны между 800 и 1000 г. н. э. В X в. добавились немецкие
монеты, закопанные в числе не менее 85 000 примерно до 1100 г.2. С
обеими группами монет связаны специфические проблемы, вызвав¬
шие много дискуссий. Я ограничусь здесь рассмотрением только вто¬
рой группы. Как эти немецкие монеты попали в Скандинавию?
До основания городов торговля в Северной Европе явно осуществля¬
лась иначе, чем в более поздний период, когда ею занималось бюргер¬
ство. Странствующие торговцы и представители купеческих корпора¬
ций из Скандинавии прибывали в немецкие земли и привозили товары,
прежде всего, для князей и их дружин. В уплату за эти товары они требо¬
вали не просто серебро, а отчеканенные монеты, к которым привыкли,
торгуя на Востоке, куда они уже давно ездили. Это дало толчок чеканке
серебряной монеты в Центральной Европе. Таким образом, эта практи¬
ка чеканки серебряных денег была культурным подражанием, но причи¬
ной стало не увлечение самой идеей и не очарование самих восточных
серебряных монет, а желание обрести средство обмена, за которое мож¬
но было приобретать вожделенные товары. Товары были те же самые,
которые купцы возили на Восток. Так двойное подражание — имита¬
ция потребления предметов роскоши элитой далеких стран и имитация
средств обмена — привело к распространению торговли с Севера на Юг.
Этот импульс извне имел в Центральной Европе различные по¬
следствия. Самым важным его эффектом, пожалуй, стало применение
для внутреннего торгового оборота в Германии монет, которые чека¬
нились на многих немецких монетных дворах.
Внутренняя торговля в Германии не началась бы, наверное, без сти¬
мула, полученного от дальней торговли с Северной Европой. Денег ста¬
ло больше, так как были найдены новые серебряные рудники3. Пред¬
меты внутренней торговли становились все разнообразнее, а объем
ее — все больше, по сравнению с импортом с Севера. В этом не было
настоятельной необходимости, однако этот процесс происходил, так
как начали играть свою роль несколько других факторов — например,
желание землевладельцев превращать взимаемые ими подати в деньги.
2. Опорные пункты внутригерманского торгового оборота
В оттоновский и раннесалический период (900-1100 гг.) королевскими
грамотами и другими источниками засвидетельствовано существова¬
ние коммерческих учреждений в 170 населенных пунктах, в том числе
рынков в 130 пунктах4. Королевские грамоты отражают образование
688
ринков и поселений — процесс, в котором проявился еще один важ¬
ным эффект, произведенный в Центральной Европе коммерческим им-
tivin.coM с Севера. Всем, кто профессионально занимался торговлей, —
* чкшствующим торговцам и купцам, объединенным в корпорации,
« капдинавским, немецким и прочим, — нужны были прочные базы,
| пс они могли бы, например, оставить свои семьи, ведь купец — не ко¬
чевник, его дом не путешествует вместе с ним. Эти базы устраивались
ж пле рынков. Не всегда легко понять, чем было обусловлено географи¬
ческое положение тех или иных торговых мест, но на их расположение
наверняка большое влияние оказывали власть имущие —король, цер¬
ковь и местная знать. На западе и юге Германии старые римские горо¬
да были самой судьбой предназначены к тому, чтобы стать опорными
пунктами торговли. В политико-правовом и социальном отношении
континуитета между Античностью и Средневековьем в этих городах не
наблюдается. Между античным городом и средневековым вклинивает¬
ся «епископская фаза», когда церковный владыка одновременно был и
хозяином той земли, на которой располагался город. Но во время этой
фазы внутри или вблизи бывших античных городов поселялись купцы.
В таких случаях они назывались не «гражданами Кельна», например, а
«mercatores de Colonia» или «купцами Вердена».
Откуда рекрутировались купцы? Важным процессом был их выход
из иных социальных сред, но, к сожалению, он освещен лишь в немно¬
гих источниках. Один пример мы находим в житии Годрика (начало
XII в). Годрик из Финхале в конце жизни стал отшельником, поэтому
ему было посвящено агиографическое сочинение. Автор пишет, что ро¬
дители Годрика часто и тяжко страдали под бременем бедности. После
детских лет, прожитых в бедности, Годрик подростком стал искать более
разумный путь в жизни. Поэтому он решил не заниматься сельским хо¬
зяйством, а добывать свой хлеб такими видами деятельности, которые
требуют большей сообразительности. Так он избрал карьеру купца5.
Более чем за 100 лет до Годрика жил в Исландии некий Торлейв, ко¬
торый был третьим сыном в семье крестьянина. Из-за кровной мести
он вынужден был покинуть родину и стал купцом. Во время одного из
своих торговых путешествий он прибыл в Тенсберг. Корабль его был
нагружен множеством товаров. Торлейв нанес визит представителю
местной власти — ярлу, который претендовал на преимущественное
право покупки. Однако Торлейв попытался обойти эту его привиле¬
гию и продавать свои товары прямо на рынке, так как это было при¬
быльнее. В результате он потерял и корабль, и товары6. Обедневшие
и сбежавшие из родных мест крестьяне, таким образом, вливались в
ряды странствующих торговцев и купеческих корпораций.
В ранних примерах мы наблюдаем не стремление собственно к
свободе, а, во-первых, стремление уйти от экономической нестабиль¬
689
ности крестьянского общества с его частыми аграрными кризисами.
Во-вторых, неадаптированные личности стремились вырваться из
тесных конвенциональных рамок общества.
В Германии возникла региональная торговая экономика, кото¬
рая опиралась все меньше и меньшее на скандинавских купцов и все
больше на местных. К таким местным купцам, занимавшимся даль¬
ней торговлей, принадлежали особые общественные группы — евреи
и фризы. Фризы были многочисленным народом, который оказался
как бы растерт между двумя жерновами — викингами с одной сторо¬
ны и франками с другой, — и распределился по рыночным поселени¬
ям Северной и Западной Европы.
Наряду с королями рыночные привилегии и привилегии на осно¬
вание населенных пунктов все чаще стали выдавать другие носители
власти. Между ними существовала конкуренция за людские ресур¬
сы — население для торговых мест. В привилегиях — где-то больше,
где-то меньше, — играло сравнительно важную роль понятие «свобо¬
да». В них говорилось о свободе наследования, свободе передвиже¬
ния (например, в грамоте, данной рыночному местечку Алленсбах в
1075 г.7), праве автономного принятия статутов (в Гамбурге в 1292 г.8),
и наконец о свободе выбора судей, закрепленной во Фрейбургском
городском праве в 1120 г.9. Складывается впечатление, что эти свобо¬
ды обладали притягательностью для купцов-путешественников.
Когда рыночные поселения начали превращаться в города (преи¬
мущественно в XII в.), именно купечество стало самым важным эле¬
ментом, своего рода ферментом этого процесса.
Купцы еще до основания городов были организованы в гильдии.
Исследователи обнаружили преемственность между этими купечески¬
ми корпорациями и городскими советами. Но добавлялись и другие
элементы. Поскольку рыночные поселения располагались около зам¬
ков или церквей, в городское общество включались и лично зависимые
крестьяне этих светских и церковных властителей, их вассалы, другие
приезжие крестьяне и представители низшей знати. Рыночные поселе¬
ния, которые все больше и больше превращались в города, состояли из
нескольких кварталов: фризского, еврейского, квартала местных кре¬
стьян и низовой аристократии. А самым важным был квартал купцов.
3. Инициатива купцов: картели и специализация, превышение предложения
над спросом и торговые предприятия
Один хронист X в. неодобрительно писал о купцах Вердена, что они
совершали торговые поездки в Испанию, продавая там рабов, и по¬
лучали «огромные барыши» (inmensum lucrum)10. Почти столетием
раньше один имперский хронист более нейтрально сообщал о том,
690
| и король Людовик Немецкий при вторжении в Лотарингию хотел
| и жучить от купцов Вердена провиант для своего войска по дешевым
и* ним. Но купцы объединились и диктовали свои цены. Конфликт за-
| оичнлся тем, что Людовик разграбил Верден11.
I к'смотря на это поражение, впоследствии купцы шли именно пу-
I* м создания картелей — соглашения о поддержании определенных
m il. 11режние гильдии продолжали существовать не в виде городских
* «ми гов, а в виде картелей. Картель обеспечивал купцам силу и зыб¬
кую политическую независимость.
Купцы в экономическом отношении не были автаркичны. Они
молжны были снабжать самих себя через рынок, в который они вдыхали
кизпь уже за счет своей собственной покупательской активности. Авто¬
матически развивалась специализация: купцов снабжали ремесленники
и работавшие на рынок крестьяне, специализировавшиеся на том или
миом виде продукции. Но как купцам удавалось заставить ремесленни¬
ков и крестьян работать для них? Что они могли предложить им взамен?
Здесь мы снова подходим к вопросу о том, как крестьянское обще¬
ство превращается в общество торговое. Купцы сами предлагали свои
услуги, навязывали их, пробуждали потребности. На протяжении все¬
го Средневековья к северу от Альп в торговле предложение превы¬
шало спрос. Нужно было искать покупателя, склонять его к покупке,
предоставлять ему кредит. «Рассрочка» — покупка с отсрочкой плате¬
жа — была важным институтом12.
Не все могли покупать в кредит. Те купцы, которые хотели хоро¬
шо заработать на перепродаже, должны были иметь в руках наличные
деньги в тот момент, когда они получали хорошее предложение. Не¬
сколько десятилетий спустя после принятия Фрейбургского городско¬
го права, а именно в 1165 г., был составлен свод права города Медеба-
ха — сегодня это безвестный маленький городок в южной Вестфалии.
А свод его законов является свидетельством того, как в XII в. процесс
основания городов подобно большой волне прокатился по стране и
охватил всех. Право было дано городу в качестве привилегии от ар¬
хиепископа Майнцского. В § 15 говорится: «Кто дает деньги одному
из своих сограждан, чтобы тот к выгоде их обоих использовал эти
деньги для торговли в Дании и России или в других землях, тот дол¬
жен привлечь своих верных сограждан, чтобы они видели это, были
этому свидетелями и позже в суде могли бы свидетельствовать, сколь¬
ко было [дано денег]»13.
Маленькие торговые предприятия образовывались так: один давал
деньги, другой осуществлял на них закупку и продажу товара. Все де¬
лопроизводство было устным. Медебах не был прежде опорным пун¬
ктом купеческих корпораций, это была деревня, в которой бывшие
крестьяне и будущие бюргеры-земледельцы заразились лихорадкой
691
дальней торговли, стали объединять свои небольшие материальные
ресурсы и посылать своих представителей на Север и на Восток. С
ними туда отправлялись немецкие монеты, которые там все реже за¬
капывали и все больше пускали в оборот. Что именно купец из Ме-
дебаха собирался купить, он, наверное, еще и сам не знал, когда пу¬
скался в путь. Он просто слышал о возможности получения большой
прибыли.
Все упомянутые здесь инициативы купцов происходили из стрем¬
ления к экономическому успеху. Политическая независимость, кото¬
рую купцы Вердена в одном случае, как им казалось, приобрели в до¬
полнение к материальной выгоде, в ходе конфликта быстро перестала
существовать.
4. Инициатива городов: освободительная борьба, свобода за счет слабости империи
И то и другое — стремление к наживе и к корпоративной независи¬
мости — заставляло купцов переселяться в новые города. Для начала
поговорим о епископских городах. Поселения, существовавшие воз¬
ле епископских церквей еще с античных времен, не превратились в
средневековые города посредством какого-то разового учредительно¬
го акта. Это был долгий путь, и на этом пути им лишь отчасти помога¬
ли рыночные привилегии. Возникновение новых городов происходи¬
ло преимущественно посредством длительного, медленного процесса
урбанизации, который нынешний историк может ретроспективно
проследить по увеличению числа признаков городской жизни, по
первому упоминанию «горожан» (cives), консулов, ратуши или стены.
Купцы играли в этом процессе одну из главных ролей и были пред¬
водителями горожан в конфликтах с местными владыками — еписко¬
пами, которые все больше и больше становились светскими правите¬
лями городов.
Конфликты достигли первого своего апогея в период борьбы за
инвеституру. Независимо от того, на чьей стороне стоял епископ, —
на стороне папы, как в Вюрцбурге, или на стороне короля, как в
Камбре, — бюргеры использовали его стесненное положение в сво¬
их революционных выступлениях. Хронисты, в зависимости от своих
симпатий, описывали потом эти выступления в искаженном свете —
благоприятном или неблагоприятном для горожан14.
Ламберт Герсфельдский сообщает об одном таком восстании в
Кёльне в 1074 г.15. Нужно было отвезти на корабле вниз по Рейну не¬
коего гостя —архиепископа. Архиепископские слуги конфискова¬
ли пришвартованное у берега грузовое судно, которое принадлежало
одному очень богатому купцу, и велели выгрузить товары. Тогда сын
купца, отличавшийся смелостью и физической силой, позвал на по¬
692
мощь своих слуг и молодых людей из города и прогнал слуг архие¬
пископа. Конфликт обострился. Самого архиепископа изгнали из
| ирода. Послали к королю, чтобы тот принял под свою власть Кёльн,
псганшийся после изгнания архиепископа без властителя. Но у коро-
||я были другие, более важные заботы. Архиепископ смог снова утвер-
ммться в городе с помощью большого войска. На протяжении после-
мующих двухсот лет между горожанами и архиепископом шла борьба,
пока наконец в 1288 г. при Воррингене кёльнцы вместе с несколькими
союзниками из числа светских князей не разбили епископское войско
и не смогли закрепить навсегда свою независимость.
О Воррингенской битве у нас имеются сообщения нескольких хро-
иистов, которые по-разному ее описывали в зависимости от того, на
чьей стороне они стояли. Архиепископские хронисты говорили о ней
как о чистой воды мятеже16. Хронист графа фон Марка, состоявшего в
союзе с городом, полагал, что для горожан важнее всего была торгов¬
ля (negocium)17. Таким образом, в хронике фон Марка просматрива¬
ется легитимирующая взаимосвязь: интересы торговли оправдывают
применение военной силы в политических делах.
Мы возвращаемся к нашей теме экономического успеха и стрем¬
ления к свободе. Оба эти фактора в диалектическом взаимодействии
участвовали в процессе складывания бюргерства. Без сомнения мож¬
но утверждать, что бюргерство возникло в высоком Средневековье.
Появление бюргерства в период «Взлета Европы» (так называется
книга Луи Альфана) является одним из процессов, которые позволи¬
ли Европе стать определяющей силой в мире18. Бюргерства не суще¬
ствовало до европеизации нигде в мире; не было его и в Античности:
в античном мире имелись города, но не было такого образования, как
бюргерство.
Образование это было очень неустойчивым. Оно возникло в не¬
мецкоязычных областях средневековой империи, так как там нали¬
чествовала совокупность благоприятных условий. Насколько позво¬
ляли обстоятельства, деятельность и влияние немецкого бюргерства
распространялись на Запад и Юг Европы. В свою очередь, на него
оказывали влияние церковь и дворянство. В чем заключались «бла¬
гоприятные условия» для его возникновения? Я бы назвал прежде
всего проявившуюся уже в конце XI в. неспособность императора и
его окружения интегрировать империю. В борьбе с князьями импе¬
ратор искал союзников. Среди таковых вскоре на первом месте ока¬
зались города, которые стали «имперскими» и «вольными» городами.
Имперский и вольный город — необходимое условие существования
бюргерства, о котором здесь идет речь.
Купцы существовали и в Античности, и на протяжении всех после¬
дующих веков в Средиземноморье. Но купцы к северу от Альп были
693
другими. Южные купцы были частью и порождением прочных госу¬
дарственных и городских структур, в поздней Античности даже при¬
нудительных корпораций. В Средние века купцы Юга находились в
зависимости от своих городов, которые основывали для них фактории
и колонии в других странах. Все различие между купцами, жившими
и торговавшими к югу и к северу от Альп стало очевидно, когда они
в XIII в. встретились в Брюгге. Купцы Севера наследовали традиции
скандинавских торговых гильдий, существовавших еще до возникно¬
вения городов и до укрепления государственных институтов. Такой тип
купца процветал прежде всего на границах каролингской, оттоновской
и салической империй. Купцы такого типа были вооружены, боевиты
и при этом нейтральны по отношению к крупным политическим пар¬
тиям. Нейтралитет был важен для его торговой деятельности.
Купцы как зародыш бюргерства не только были продуктом бла¬
гоприятных для них обстоятельств, но и привнесли в облик ново¬
го слоя элементы собственной традиции. Здесь встает вопрос: как из
крестьянского общества с его автаркией малых социальных и эко¬
номических объединений возникает общество, которое нуждается в
купцах настолько, что вскоре формируется целый организованный
слой городского населения — купечество? Несомненно, важную роль
сыграло развитие аристократического сословия. Знать потребляла
предметы роскоши, с помощью которых она, в частности, обозначала
символически свое верховное положение. Одновременно аристокра¬
ты прочнее привязывали к себе своих крестьян и отбирали у них про¬
дукты сельскохозяйственного производства, которые они продавали
купцам.
Города, такие как Медебах и Фрейбург, были феодальными, т. е.
они получали защиту и покровительство от суверена, повелевавшего
не только окружающими землями, но и городом. Но главные торго¬
вые города были вольными имперскими городами. Не все они заво¬
евали себе свободу в таких крупных символически значимых битвах,
как Кёльн при Воррингене, — битвах, которые, кстати, несомненно
стоили больших денег, и деньги эти надо было добыть торговлей. Во
многих городах деньги работали более тихим способом на достижение
той же самой цели.
5. Преобразование экономического успеха в политический:
выкуп свободы, приобретение земель и уплата податей
Возьмем в качестве примера Нюрнберг. Когда Фридрих II в 1219 г. вы¬
купил императорские регалии у семьи своего предшественника Отто¬
на IV за 11 000 марок, важнейшую финансовую помощь оказали ему в
этом наверняка жители Нюрнберга. Поэтому они одновременно по-
694
пучили от короля первую большую привилегию свободы, в которой
пи отказывался, в частности, от индивидуального налогообложения
I раждан города. Отныне король взимал налог только с коммуны в це¬
пом, делегируя ей право облагать каждого бюргера. Гражданам Нюрн¬
берга разрешалось использовать на ярмарках в других городах свою
собственную валюту, а кроме того они получали таможенные приви-
ттии во всей южной Германии19.
Следующий большой шаг был сделан в 1282 г., когда «бутиглер» —
представитель императорской власти в Нюрнберге — вынужден был
продать половину своего подворья за долги, вследствие чего он ока-
шлея вытеснен из города. Генрих VII был в 1313 г. в Италии и нуждался
в деньгах. Купцы Нюрнберга, которые уже располагали международ¬
ными банковскими связями, поспешили к нему на помощь и полу¬
чили за это несколько важных привилегий: подтверждение грамоты
1219г., освобождение от юрисдикции бамбергского епископского суда
но светским делам, право предоставлять гражданство города евреям; а
императорский замок Рейхсбург, расположенный в Нюрнберге, пере¬
давался городу на то время, что трон был вакантным.
Позже Нюрнберг занял сторону Людовика IV Баварского и, по¬
мимо разовых дотаций, платил ему 4800 фунтов серебра ежегодно. От
Людовика город получил в общей сложности 34 привилегии. Деньги
города частично поступали к нюрнбержцу Конраду Гроссу, который
действовал в качестве банкира короля. В конце концов король оказал¬
ся должен Гроссу такую сумму, что в 1339 г. вынужден был предоста¬
вить ему должность шультхайса Нюрнберга, право на взимание тамо¬
женной пошлины и на чеканку монеты. Карл IV поначалу склонялся
больше в пользу бургграфа, а интересы города ставил на второе место.
Но когда Карлу в 1366 г. понадобились деньги на его второй итальян¬
ский поход, привилегии вновь дождем посыпались на город. Право
бургграфов и других на взимание таможенной пошлины с Нюрнберга
было отменено. Горожанам было разрешено строительство стены ниже
Рейхсбурга, который оставался за ее пределами. В 1370 г. Нюрнбергу
было предоставлено право выделения конвоя на окрестных дорогах.
После 1378 г. в радиусе мили вокруг Нюрнберга не мог находиться
никакой рынок, конкурирующий с городским. Временно снова ото¬
шедшая к бургграфу должность шультхайса в 1385 г. — уже при Вац¬
лаве — опять, и на этот раз окончательно, была передана городскому
совету. Король Рупрехт Пфальцский зависел от Нюрнберга так, как
еще ни один король до него: он отдал Нюрнбергу в заклад одну из ко¬
ролевских корон. То же самое повторилось в 1430 г. при Сигизмунде,
который уже в 1424 г. для этой цели повелел привезти императорские
регалии в Нюрнберг. Во время ежегодной демонстрации этих атри¬
бутов императорской власти проводилась прибыльная для городских
695
торговцев ярмарка. Своего рода венцом движения Нюрнберга к сво¬
боде стало приобретение Рейхсбурга — жилища бургграфа в городе в
1414 и 1427 гг. Императорскую квартиру город брал на свое попечение
во время отсутствия императора, т. е. большую часть года.
Здесь тоже были необходимы военные успехи. Нюрнберг в середи¬
не XV в. сумел выиграть большую войну против бургграфа, который
назывался теперь маркграфом.
Не везде удавалось совместить экономическое преуспеяние, при¬
обретение вольностей и военный успех. Вюрцбург, например, со вре¬
мен борьбы за инвеституру добивался того, чтобы стать вольным горо¬
дом. Время от времени князя-епископа удавалось не пускать в город.
Но решающий успех так никогда и не был достигнут, и епископские
контрибуции лишали горожан свободы действий в финансовой сфе¬
ре. Купцы эмигрировали в Нюрнберг и в другие города20. Вюрцбург
потерял всякое торговое значение.
Но все же во многих городах, подчиненных территориальным вла¬
стителям, ощущалось некоторое влияние бюргерской свободы тех го¬
родов, которые больше преуспели в борьбе за вольности. Например,
в Вюрцбурге ведомства, подчиненные князю-епископу, имели право
забирать бюргеров из их домов и заключать в тюрьму только с ведома
и согласия бургомистров21. Гражданину Вюрцбурга мог быть вынесен
приговор только городским судом, в котором под председательством
князя-епископа заседали шеффены из числа бюргеров. Когда импе¬
ратор в 1475 г. потребовал от вюрцбургского епископа повозки для
своей «поездки», а епископ переадресовал это требование горожанам,
они энергично отвергли его. Предоставление повозок было типично
сельской повинностью, которой облагали зависимых крестьян, а в хо¬
лопов бюргеры не позволяли себя превращать.
Финансовые средства, которые города использовали для достиже¬
ния независимости, можно поделить на три группы. С первой группой
мы познакомились на примере Нюрнберга. Платежами города приоб¬
ретали разнообразные иммунитеты, судебные, таможенные и монет¬
ные привилегии, более мелкие права, мельницы, пастбища, реки. Во-
вторых, города и их граждане приобретали в окрестностях владения и
ренты. В-третьих, города брали на себя обязательства по регулярным
платежам, в которые обращались также не полностью отмененные
прежние иммунитеты. И очень часто богатые бюргеры становились
промежуточной инстанцией в деле приобретения городом прав суве¬
ренитета22.
Два последних вида платежей можно проиллюстрировать на при¬
мере Любека23. Начиная с 1226 г. Любек должен был вносить ежегод¬
ный откупной платеж в 750 марок королю за его отказ от таможенных
пошлин, прав на судопроизводство, чеканку монеты и эксплуатацию
696
мельниц. Среди платежей, направленных на приобретение владений в
окрестностях города, выделяется получение в 1359 г. Любеком Мелль-
на в заклад за почти 10000 марок. За похожие суммы в течение следу¬
ющих лет были приобретены Бергедорф, Ольдеслое, Бойценбург, Фе-
марн и наконец в 1469 г. даже Киль. Любек за огромные деньги скупил
окрестную территорию, чтобы увеличить простор для маневра.
С графом Гольштейна, по чьей территории до этих приобретений
обозам с товарами постоянно приходилось проезжать, Гамбург и Лю¬
бек заключили в 1327 г. договор о предоставлении конвоя. За каждую
перевозку между Гамбургом и Любеком надо было платить две марки.
Такими высокими тарифами города могли до некоторой степени ком¬
пенсировать свои расходы на приобретения земель. Совсем без пода¬
тей не обходилось и в более позднее время. Но это тема, которую мы
здесь не будем рассматривать.
6. Признаки городской бюргерской культуры
Во многих источниках говорится о благочестии купцов как об ис¬
куплении и оправдании их занятий и их богатства: в трудную минуту
купец расставался с нажитым добром. Так поступил добрый Герхард
в романе Рудольфа из Эмса24, и так же поступил один крупный тор¬
говец сукном из Дуэ, составивший в 1287 г. свое завещание25. Более
радикальным было решение стать в конце жизни монахом, как это
описано в житии одного купца из Кремоны, причисленного в 1199 г.
к лику святых. Церковно-моральная легитимация была тем важнее,
что в Библии и в раннем христианстве профессия купца осуждалась.
Франциск Ассизский своей жизнью и своими проповедями придал
этой дискриминации новый сильный импульс26.
Этот аспект купеческой системы ценностей играет доминирую¬
щую роль в сохранившихся средневековых памятниках еще и потому,
что создавались эти тексты преимущественно церковными или нахо¬
дившимися под церковным влиянием авторами. На преуспевающих
купцов оказывали всестороннее воздействие их исповедники и цер¬
ковные ритуалы. Они играли в жизненной практике торговца боль¬
шую роль, которая понизилась только в результате Реформации.
На верхние слои бюргерства также оказывала влияние дворянская
культура, но это не является предметом нашего рассмотрения здесь.
Скажем лишь, что это влияние могло быть настолько сильно, что вер¬
хушка купечества переходила в ряды городской знати, но зачастую
бюргеры ограничивались избирательными заимствованиями дворян¬
ских образцов поведения и стиля жизни.
Эти краткие замечания, как я надеюсь, дают понять, что бюргер,
успешно занимавшийся торговлей, был более или менее прочно уко¬
697
ренен и в других сферах жизни. Несколько ближе мы подступимся к
собственно бюргерским образцам поведения, если зададимся вопро¬
сом об отношении крупных общественных формаций к войне и миру.
Войну — за исключением войны за независимость и войны ради за¬
щиты торговых путей — города отвергали. Это было наследие куль¬
туры купеческих гильдий догородских времен, исконный нейтрали¬
тет купцов. Города нуждались в мире, чтобы заниматься торговлей. В
позднем Средневековье они вместе с другими общественными силами
выступали за ограничение междоусобных войн правовыми нормами,
а по возможности — и вовсе за их ликвидацию и замену судебными
процедурами27. Задолго до того, как это удалось реализовать в конце
Средневековья, города — опираясь на рецепцию римского права —
стремились к рационализации процессуальных юридических норм.
Присущий коммерческому делу рационализм распространялся на все
сферы общественной жизни, в которых участвовал купец. Отвращение
купцов к использованию оружия стало одним из факторов, приведших
к тому, что довольно рано — в Нюрнберге в 1219 г. — был упразднен су¬
дебный поединок как средство вынесения приговора. В XV в., напри¬
мер, два дворянина в Нюрнберге, которые хотели решить свою тяжбу
поединком, вынуждены были уйти для этого за ворота города28.
Чтобы избегать войн, города вырабатывали инструменты граждан¬
ской внешней политики — например, институт посольств — и поль¬
зовались им более эффективно, чем князья и церковь, благодаря вы¬
сокоразвитой городской бюрократии29.
Могут возразить, что и церковь была миролюбива. Но пацифизм
церкви существенно отличался от поведения бюргерства. Церковь
вела войны, в которых бюргерство не желало участвовать. Исключение
или своеобразный случай представляют собой несколько итальянских
городов, причем не только синьориальных: войны вела, например, и
Венеция. Здесь бюргерство обладало торгово-империалистическими
признаками, оно хотело не только защиты, но и распространения
торговых путей. Эти города участвовали своими кораблями как транс¬
портными средствами в крестовых походах и в награду приобретали
новые торговые позиции.
Знать и князья тоже могли стремиться к миру — главным образом
тогда, когда их потребности в славе и господстве были удовлетворены.
В конце Средневековья гуманистический мирный идеал оказывал не
сильное, но единообразное идеологическое воздействие на отношение
всех трех формаций — знати, церкви и городов — к войне и миру30.
Можно сказать, что экономические устремления средневекового
бюргера были элементом единого культурного комплекса, к которому
относились церковный образ жизни отдельных купцов, верная церкви
политика отдельных городов, а также политический выбор в пользу
698
корпоративной и коммунальной независимости. Если мы прибавим к
и ому то, что средневековый бюргер имел изменчивый облик и в от-
т-иьпых ситуациях был подвержен влиянию знати и князей, то пока¬
жется, что мы удаляемся от современного homo oeconomicus, — фи-
I vpi>i нынешнего мира, с которой казалось бы естественным сравнить
ного купца. Тем не менее, я думаю, что средневековое бюргерство
обладало тайным внутренним мотором, который рано или поздно не
мог не вывести его из традиционного общества.
Как можно продемонстрировать, что деньги стояли в центре систе-
мы ценностей средневекового бюргерства? Возможно, особенно пока¬
зательным является тот факт, что нормы, касавшиеся одежды, свадеб¬
ных и погребальных торжеств, ранжировались в зависимости от того,
сколько у человека было денег. Найтхард Бульст в рамках проекта, ре¬
ализованного при поддержке Немецкого научно-исследовательского
объединения, установил, что от периода с 1244 по 1816 г. сохранилось
1350 регламентов, касающихся только одежды. Из них 30 были изда¬
ны территориальными правителями и 150 — городскими властями31.
Правда, имелись также социальные, не финансовые критерии для
предписаний, касавшихся одежды, например, городской знати или
маргинальных групп, таких как евреи и проститутки. Но когда бюр¬
герство имело дело, так сказать, с самим собой, мерилом становились
деньги. В Гамбурге, например, один регламент предписывал различ¬
ные нормы одежды для тех, кто обладал состоянием более чем в 200
и более чем в 500 марок32. В этой частной и одновременно символи¬
чески обращенной вовне сфере финансовый успех экономической
деятельности мог и должен был демонстрироваться и способствовать
установлению общественной иерархии. В 1440 г., например, в Киле
одному дробильщику костей присудили наказание за то, что его жена
носила украшения из серебра, хотя он при налоговой переписи ука¬
зал, что его состояние было менее 100 марок33.
Выбор совета во многих городах осуществлялся путем кооптации.
Когда в нашем распоряжении имеются источники, позволяющие
установить, кого кооптировали, то выясняется, что это были самые
богатые люди, и это было чем-то естественным. Столкновения между
группами бюргерства в средневековых городах часто интерпретирова¬
лись как восстания средних слоев против совета, который замыкался,
не принимал в свои ряды новых членов и тем самым препятствовал
социальному подъему богатых граждан. Образовывались новые со¬
веты, в которых наряду с представителями интересов ремесленников
находили себе место и такие богатые бюргеры. Если конфликт закан¬
чивался компромиссом, то в новом, смешанном совете оказывались
опять-таки разбогатевшие бюргеры, выходцы из средних слоев. Когда
в 1374 г. в Брауншвейге старый совет в результате восстания был вы¬
699
теснен новым, члены нового совета по своей финансовой мощи пре¬
восходили членов старого более чем в два раза34.
Тем самым замыкается и круг первоначально поставленных во¬
просов: имущественные различия оказываются возможной причиной
новых зависимостей и ограничений свободы. Другие вопросы — по¬
жалуй, более высокого порядка — получают ответ, который вкратце
звучит так: экономический успех был, вероятно, наиболее частым пер¬
воначальным стимулом в процессе возникновения городского бюр¬
герства. Политическая свобода обычно служила средством, а не была
целью. Но бывало и наоборот. Вспомним, как города с их торговыми
прибылями обращались к политическим властям с тем, чтобы купить
у них земли, необходимые им в качестве пространства свободы. Сво¬
бода как побочный продукт экономической деятельности встречается
нам тогда, когда мы рассматриваем предложения властителей, кото¬
рые, желая основать привлекательные рыночные поселения, обещали
их жителям различные вольности.
Примечания
1 Gourevitch A. J. Le marchand // L’homme m£di6val / Ed. J. Le Goff. P., 1989. P. 267—313.
См. русское издание: Гуревич A. Я. Средневековый купец // Одиссей. Человек в исто¬
рии. 1990. М., 1990. С. 97-131.
2 Hatz G. Handel und Verkehr zwischen dem deutschen Reich und Schweden in der spaten
Wikingerzeit. Stockholm, 1974. S.20, 40.
3 Spujford P. Money and its use in medieval Europe. Cambridge, 1988. Особенно: S. 74—82.
4 Stein W. Handels- und Verkehrsgeschichte der deutschen Kaiserzeit. Nachdruck. Darmstadt,
1967. S.8.
5 Libellus de Vita et Miraculis Sancti Godrici, heremitae de Finchale / Hrsg. von J. Stevenson
(Surtees Society Publications 24). L., 1847. P. 2 Iff.
6 Norwegische Konigsgeschichte // Thule. 1928. Bd. 17. S. 47.
7 Keutgen F1 Urkunden zur stadtischen Verfassungsgeschichte. Berlin, 1901. N. 99. S. 61.
8 Hagedom A. Hamburgisches Urkundenbuch. 4 Bde. In 7 Teilen. Hamburg 1907—1967. Bd. 1.
1907. N 86.
9 Schlesinger W. Das alteste Freiburger Stadtrecht // Zeitschrift der Savignystiftung fur Rechts-
geschichte. Germ. Abt. 1966. Bd. 83. S.96-98.
10 Liudprandi Antapodosis. 6,6 // MGH SS rerum in usum scholarum. 1915. P.155sq.
11 Annales Fuldenses, anno 879 // MGH SS rerum in usum scholarum. 1891. P. 92.
12 Samsonowic H. Remarques sur la comptabilit6 commerciale dans les villes hans6atiques au
XI si£cle // Pro civitate. Collection historique. 1964. T. 7. P.207—215.
13 Keutgen F Op. cit. N. 141.
14 Gesta episcoporum Cameracensium / Ed. G. H. Pertz // MGH SS VII. 1847. P. 498; о
Вюрцбурге см. ниже.
15 MGH SS rerum in usum scholarum. 1894. P. 185—193.
16 Die Kolner Weltchronik// MGH SS rerum Germanicarum. Nova Series. T. 15. 1991. P. 33.
17 Levold von Northof // MGH SS rerum Germanicarum. Nova Series. T. 6. 1929. P. 46—49.
18 В этом же смысле высказывается и Гуревич — Gourevitch A. J. Op. cit. Р. 312.
19 Niimberg, Geschichte einer europaischen Stadt / Hrsg. von G. Pfeiffer. Miinchen, 1971.
S. 24, о нижеследующем — S. 31, 39—41, 77—79, 82—88.
20 Geschichte der Stadt Wurzburg / Hrsg. von U. Wagner. Stuttgart, 2001. Bd. 1. S. 325.
700
лi>nnulel R. Das Wiirzburger Ratsprotokoll des 15. Jahrhunderts (Veroffentlichungen des
M.idiarchivs Wiirzbuig. Bd. 11). WOrzburg, 2003. S. 148, 171, 175f. (относится также к ни-
■мт целующему).
Monnet Р. Le financement de l’irutependance urbaine par les elites argent6es. L‘ exemple
tli- I - rancfort-sur-le Main au XlVe sidcle // L’argent au Moyen Age [XXVIIIe congr£s de la
Noddle des historiens m6di6vistes de l’enseignement supdrieur public (Clermont-Ferrand,
IW)|. P., 1998. P. 187-207.
Sprandel R. Das mittelalterliche Zahlungssystem nach hansisch-nordischen Quellen des
XIII -XV. Jahrhunderts. (Monographien zur Geschichte des Mittelalters. Bd. 10). Stuttgart,
I '175. S.77f. (относится также к нижеследующему).
tfnby М. Le bon G6rard ou comment faire son salut sans trop de peine // Etudes germa-
niques. 1977. T. 32. P. 170-173.
I'.spinasG. Les origines du capitalisme. Part 1: Sire Jehan Boinebroke. Lille, 1933. P 13-43.
Gilchrist J. The church and economic activity in the middle ages. N.Y., 1969.
Sprandel R. Das Raubrittertum und die Entstehung des ofFentlichen Strafrechts // Saeculum.
2006. Bd. 57. S. 61-76.
Martin H. Verbrechen und Strafe in der spatmittelalterlichen Chronistik Niimbergs // Konf-
likt, Verbrechen und Sanktion in der Gesellschaft Alteuropas. Fallstudien. Bd. 1. Koln; Wei¬
mar; Wien, 1997. S. 228f.
Monnet P. Diplomatic et Relations avec Textdrieur dans quelque ville de 1’empire к la fin du
Moyen age // Guerre et Paix du Moyen Age aux Temps Modernes / Ed. H. Duchhardt et
R Veit. Mainz, 2000. S. 73-101.
Russel J. G. Peacemaking in the Renaissance. Philadelphia, 1986.
Rulst N. Kleidung als sozialer Konfliktstoff. Probleme kleideigesetzlicher Normierung im so-
zialen Gefuge // Saeculum. 1993. Bd. 44. S. 32—46.
Moring W. Wohlfahrtspolitik des Hamburger Rats im Mittelalter. Berlin/Leipzig, 1913.
S. 162.
LandgrafH. Bevolkerung und Wirtschaft Kiels im 15. Jahrhundert // Quellen und Forschun-
gen zur Geschichte Schleswig Holsteins. Bd. 39. 1959. S. 68f.
Bohmbach J. Die Sozialstruktur Braunschweigs um 1400 (Braunschweiger WerkstOcke.
Bd. 49) Braunschweig, 1973. S. 25.
Перевод с немецкого К. А. Левинсона
701
Список научных трудов
Гуревича Арона Яковлевича
1948
1. Рец.: Stephenson С. Mediaeval Feudalism. Ithaca; N.Y.: Cornell, univ. press, 1942 // Во¬
просы истории. 1948. N 3. С. 140—144.
1950
2. Крестьянство Юго-Западной Англии в донормандский период: (Проблема обра¬
зования класса феодально-зависимых крестьян в Уэссексе в VII — начале. XI в.) :
Автореф. дис...канд. ист. наук. М., 1950. 26 с.
1951
3. Великобритания. Исторический очерк (до 1640 г.) (в соавт. с Е. А. Косминским) //
Большая советская энциклопедия. М., 1951. Т. 7. Стб. 253—259.
4. Мелкие вотчинники в Англии раннего средневековья // Известия АН СССР. Се¬
рия истории и философии. 1951. Т. 8, № 6. С. 547—555.
5. Рец.: БаргМ. Кромвель и его время. М., 1950 // Советская книга. 1951. № 8. С. 68—
71.
6. Перев. с древнегреч.: Хрестоматия по истории древнего мира / Под ред. В. В. Стру¬
ве. М.: Учпедгиз, 1951. Т. 2. С. 70, 103-104, 120, 122, 144-145, 199-200, 229-230,
264-268, 274-282.
1952
7. Рец.: Фальсификация истории Латинской империи: [Topping Р. W. Feudal institu¬
tions as revealed in the assizes of Romania, the Law code of Frankish Greece. Philadel¬
phia: Univ. Of Pennsylvania Press, 1949. 192 p. Longnon J. L’empire latin de Constanti¬
nople et la principautd de Moree. P, 1949. 363 p. ] // Византийский временник. M.,
1952. T. 5. С. 284-290.
1953
8. Критический обзор журнала «Byzantion» за 1944—1950 гг. // Византийский времен¬
ник. М., 1953. Т. 6 С. 236—252 (совм. с М. А. Заборовым).
9. Роль королевских пожалований в процессе феодального подчинения английского
крестьянства // Средние века. М., 1953. Вып. 4. С. 49-72.
10. Томас Мюнцер // Книга для чтения по истории средних веков / Под ред.
С. Д. Сказкина. М., 1953. Ч. 3. С. 76-96.
11. Рец.: Previte -Orton С. W. The shorter Cambridge Medieval History. Cambridge, 1952.
V. 1,2. // Вопросы истории. 1953. № 11. С. 142-147.
1954
12. Время Константина в освещении современной буржуазной историографии (об-
зор) // Вестник древней истории. 1954. № 1. С. 92—100.
702
1955
И. Из истории имущественного расслоения общинников в процессе феодального
развития Англии // Средние века. М., 1955. Вып. 7. С. 27-46.
II. Из экономической истории одного восточно-римского города. Некрополь кили¬
кийского города Корика// Вестник древней истории. 1955. № 1. С. 127—135.
1956
15. Большая семья в северо-западной Норвегии в раннее средневековье (по судебни¬
ку Фростатинга) // Средние века. М., 1956. Вып. 8. С. 70—96.
16. Начальный этап феодального развития Англии// Ученые записки Калининского
пед. ин-та. 1956. Т. 19. Вып. 1. С. 125-156.
17. Aus der Wirtschaftsgeschichte einer ostromischen Stadt // Bibliotheca classica orientalis.
Berlin, 1956. Bd. 1. N 1. S. 17-18.
IS. Рец.: Новые явления в английском византиноведении: [Lindsay J. Byzantium into
Europe. London, 1952] // Византийский временник. T. 8. M., 1956. С. 366—373
(Совм. с М. А. Заборовым).
19. Рец. : Средние века [Сборники]. М.: Изд-во АН СССР. М., 1954—1955. Вып. 5.
412 с.; Вып. 6. 488 с. // Вопросы истории. 1956. № 1. С. 170—178.
20. Рец.: Rouillard G. La vie rural dans l’empire Byzantin. P., 1953 // Византийский вре¬
менник. M., 1956. T. 10. С. 229—235.
1957
21. Английское крестьянство в X — начале XI в. // Средние века. М., 1957. Вып. 9.
С. 69-131.
22. Возникновение классового общества у древних германцев и славян // Преподава¬
ние истории в школе. 1957. № 4. С. 31-40 (совм. с Ю. В. Бромлеем).
23. Так называемое «отнятие одаля» королем Харальдом Прекрасноволосым: (Из
истории возникновения раннефеодального государства в Норвегии) // Сканди¬
навский сборник. Таллинн, 1957. Вып. 2. С. 8—37.
1958
24. Древненорвежская вейцла (из истории возникновения раннефеодального госу¬
дарства в Норвегии) // Научные доклады высшей школы. Историч. науки, 1958.
№ 3. С. 141-160.
25. Норвежская община в раннее средневековье // Средние века. Вып. 11. М., 1958.
С. 5-27.
1959
26. Некоторые спорные вопросы социально-экономического развития средневеко¬
вой Норвегии// Вопросы истории. 1959. № 2. С. 113-131.
27. Основные этапы социально-экономической истории норвежского крестьянства в
XIII—XVII вв. Ц Средние века. М., 1959. Вып. 16. С. 49—76.
28. Проблемы социальной борьбы в Норвегии во второй половине XII — начале XIII в.
в норвежской историографии // Средние века. М., 1959. Вып. 14. С. 132—153.
1960
29. Некоторые вопросы социально-экономического развития Норвегии в свете дан¬
ных археологии и топонимики // Советская археология. 1960. № 4. С. 218—233.
30. Основные проблемы истории средневековой Норвегии в норвежской историогра¬
фии//Средние века. М., 1960. Вып. 18. С. 163-192.
703
1961
31. Очерки социальной истории Норвегии в 1X-XI1 вв. Автореф. дисс... д-ра ист. наук.
М.: Ин-т истории АН СССР, 1961. 25 с.
32. Свободное крестьянство и феодальное государство в Норвегии в X—XII вв.//
Средние века. М., 1961. Вып. 20. С. 3-31.
33. Сост., пер. и коммент.: Хрестоматия по истории средних веков: В 3 т. М.: Соцэк-
гиз, 1961. [Т. 1.] Разд.: Англия в VII — начале XII в. С. 587—649.
34. Альтинг Ц Сов. ист. энцикл. М., 1961. Т. 1. Стб. 434.
35. Из истории английской революции // Детская энциклопедия. 1961. Т. 7. С. 289—295.
1962
36. Архаические формы землевладения в юго-западной Норвегии в VIII—X вв. //
Учен. зап. Калининского пед. ин-та. 1962. Т. 26. С. 135—166.
37. Некоторые вопросы генезиса феодализма в Западной Европе в условиях распада
общинно-родового строя // Тезисы докладов на конференции Калининского пед.
ин-та по итогам научно-исследовательской работы за 1961—1962 уч. год. Калинин,
1962. С. 35-36.
38. Норвежское общество в VIII-IX вв. (некоторые черты дофеодального периода) //
Учен, записки Калининского пед. ин-та. 1962. Т. 26. С. 167—189.
39. Социальная борьба в Норвегии в последней четверти XII — начале XIII в. (бирке-
бейнеры и крестьянские восстания) // Средние века. М., 1962. Вып. 22. С. 25—51.
40. Рец.: Dahl О. Norsk historieforsking 19. og 20. £rhundre. Oslo, 1959 // Вопросы исто¬
рии. 1962. N 3. С. 168-174.
41. Биркебейнеры // Сов. ист. энцикл. М., 1962. Т. 2. Стб. 443—444.
42. Бонды // Там же. Стб. 612-613.
1963
43. Колонизация Исландии // Учен. зап. Калининского пед. ин-та. 1963. Т. 35. С. 212-
245.
44. Норвежские бонды в XI—XII вв. // Средние века. М., 1963. Вып. 24. С. 24—54.
45. Норвежские лейлендинги в X—XI вв. (К вопросу о феодально зависимом кре¬
стьянстве в Норвегии) // Скандинавский сборник. Таллин, 1963. Вып. 7. С. 7—43.
46. Сост., пер.и коммент. по истории Норвегии: Хрестоматия по истории средних ве¬
ков: В 3 т. М.: Соцэкгиз, 1963. Т 2. [Гл.]Общественный строй Норвегии XI—XII вв.
С. 556-571.
47. Рец.: Барг М. А. Исследования по истории английского феодализма в XI—XIII вв.
М., 1962//Вопросы истории. 1963. № 11. С. 133-137.
48. Рец.: Лавровский В. М., Барг М. А. Английская буржуазная революция. М.:, 1958
(совм. с К. Н. Татариновой) // Средние века. М.: Соцэкгиз, 1963. Вып. 23. С. 288—
299.
49. Вейцла // Сов. ист. энцикл. М., 1963. Т. 3. Стб. 31.
50. Гулатинга законы // Там же. Т. 4. Стб. 881.
51. Датские деньги // Там же. Стб. 1017.
1964
52. Некоторые аспекты изучения социальной истории: (общественно-историческая
психология) // Вопросы истории. 1964. № 10. С. 51-68.
53. Норвежские бонды в XI—XII вв. (ч. 2) // Средние века. М., 1964. Вып. 26. С. 3—26.
54. О некоторых особенностях норвежского феодализма // Скандинавский сборник.
Таллинн, 1964. Вып. 8. С. 257-274.
55. Проблемы социальной истории Норвегии в IX—XII вв. // Ученые записки Кали¬
нинского пед. ин-та. 1964. С. 354—381. Т. 38.
56. Чл. ред. колл.: История средних веков. [Учебник для пединститутов]. М.: Высшая
школа, 1964. 703, [1] с. (Совм. с Абрамсон М. Л., Колесницким Н. Ф.).
704
1965
■'/ Исландия: Исторический очерк (до 1800 г.) // Советская историческая энцикло¬
педия. М., 1965. Т. 6. С. 341—344, 348-349.
•к Исландские саги // Там же. Стб. 350—351.
>‘1 Кнуд 111 Великий // Там же. Стб. 445—446.
Ы). Общий закон и конкретная закономерность в истории // Вопросы истории, 1965.
№ 8. С. 14-30.
М. Эпоха викингов:Некоторые спорные проблемы истории скандинавских народов
периода раннего средневековья // Тезисы докладов 2-й научной конференции по
истории, экономике, языку и литературе Скандинавских стран и Финляндии. М.,
1965. С. 30-34.
1>Л Die freien Bauern im mittelalterlichen Norwegen // Wissenschaftliche Zeitschrift der
Universitat Greifswald. 1965. Bd. 14. S. 237—243.
(A. Geschichte und Sozialpsychologie // Sowjetwissenschaft. Gesellschafts-wissenschaftliche
Beitrage. 3. Marz, Berlin. 1965. S. 323—336.
(A. Niektore aspekty badania historii spolecznei // Zeszyty teoretyezno-polityezne. Warsza¬
wa, 1965, N l.S.70-81.
65. Рец.: Историк, культура и жизнь [American Historical Review. Richmond, 1964. N 3.
P. 607—630. Vol. LXIX. О статье P. Коули «Й. Хейзинга и задачи истории культу¬
ры»] // Вопросы истории. 1965. № 11. С. 200—201.
66. Рец.: Находки новых рунических надписей в Норвегии: // Viking Tidskrifl for norron
arkeologi. Oslo, 1964. Bd. 27. S. 5—53. [Ст. А. Льестеля] // Вопросы истории. № 1,
1965. С. 195-196
67. Рец.: История норвежского народа [V&rt folks historie. Bd. 1, 2. Oslo: Aschenhoug,
1962. Bd. 1. 386 s; Bd. 2. 363 s.] // Вопросы истории, 1965, № 5. С. 182-185.
1966
68. Датские бурги и походы викингов // Вопросы истории. 1966. № 1. С. 215—218.
69. Походы викингов. М.: Наука, 1966. 183 с.
70. Скандинавские страны в XI—XV вв. // История средних веков. В 2 т. Учебник для
студентов университетов / Под общей ред. С. Д. Сказкина. М.: Высшая школа,
1966. Т. 1.С. 422-437.
71. Allgemeines Gesetz und konkrete Gesetzmassigkeit in der Geschichte // Sowjetwissen¬
schaft. Gesellschafts-wissenschaftliche Beitrage. Berlin, 1966. № 2. S. 177-193.
72. Рец.: Запад и Восток в истории мировой культуры [Конрад Н. И. Запад и Восток.
М., 1966]. // Вопросы литературы, 1966. № 10. С. 214—220.
73. Рец.: Смех в народной культуре средневековья [М. М. Бахтин. Творчество Фран¬
суа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса. М., 1965] // Там же.
№6. С. 207-213.
1967
74. Англосаксонский фолькленд и древненорвежский одаль (опыт сравнительной
характеристики дофеодальных форм землевладения) // Средние века. М., 1967.
Вып. 30. С. 61-83.
75. К вопросу об особенностях истории как науки // Труды Московского историко¬
архивного ин-та. 1967. Т. 25. С. 178-198.
76. Начало эпохи викингов. (Проблемы духовной жизни скандинавов. Факты и гипо¬
тезы) // Скандинавский сборник. Таллин, 1967. Вып. 12. С. 128—148.
77. Норвегия. Ист. очерк (до 1800 г.) // Сов. ист. энцикл. М., 1967. Т. 10. С. 306—316,
327-328.
78. Свободное крестьянство феодальной Норвегии. М.: Наука, 1967. 285 с.
79. Dejiny a sch£ma // Kulturny zivot. Bratislava, 1967. № 35. S. 10.
80. Рец.: Верность историзму [Л. М. Баткин. Данте и его время. Поэт и политика. М.,
1965. 198 с.] // Вопросы литературы. 1967. № 1. С. 217-220.
705
81. Рец.: Историко-сравнительный метод в литературоведении [Литература эпохи
Возрождения и проблемы всемирной литературы. М.: Наука, 1967. 516 с.] // Во¬
просы литературы. 1967. N° 8. С. 220-225.
82. Рец.: Наследие византийской цивилизации [История Византии: В 3 т.. М.: Наука.
1967. Т. 1. 523 с.] // Новый мир. 1967. № 8. С. 265-269.
1968
83. Богатство и дарение у скандинавов в раннем средневековье // Средние века. М.,
1968. Вып. 31. С. 180-198.
84. Индивид и общество в варварских государствах // Проблемы истории докапита¬
листических обществ. М.: Наука, 1968. Кн. 1. С. 384-424.
85. К дискуссии о докапиталистических общественных формациях: формация и уклад
// Вопросы философии. 1968. № 2. С. 118—129.
86. Некоторые нерешенные проблемы социальной структуры дофеодального общества.
Индивид и общество: Тезисы доклада [на научной сессии «Итоги и задачи изучения
генезиса феодализма в Западной Европе» научного Совета «Закономерности ист.
развития общества и перехода от одной социально-экономической формации к
другой», 30 мая—3 июня 1966 г.] // Средние века. М, 1968. Вып. 31. С. 64—65.
87. [Заключительное слово при обсуждении доклада на научной сессии] // Там же.
С. 72-76.
88. Проблема земельной собственности в дофеодальных и раннефеодальных обще¬
ствах // Вопросы истории. 1968. N° 4. С. 88—105.
89. «Что есть время?» // Вопросы литературы. 1968. N° 11. С. 151-174.
90. Historyczna psychologia spoieczna a “podstawowe zadanie” nauki historycznei // Studia
metodologiczne. [Poznan], 1968. N 5. S. 3—19.
91. Wealth and Gift-Bestowal among the Ancient Scandinavians // Scandinavica. Vol. 7.
N 1-2. London; N.Y., 1968. P. 126-138.
92. Рец.: Великая культура маленького народа [М. И. Стеблин-Каменский. Культура
Исландии. Л., 1967 ] // Вопросы литературы. 1968. N° 5. С. 222—226.
1969
93. Время как проблема истории культуры // Вопросы философии. 1969. N° 3. С. 105—
116.
94. История и социальная психология: источниковедческий аспект // Источникове¬
дение. Теоретические и методологические проблемы. М.: Наука. 1969. С. 384—426.
95. Что такое исторический факт? // Там же С. 59—88.
96. Об исторической закономерности // Философские проблемы исторической нау¬
ки. М.: Наука, 1969. С. 51—79.
97. 11 tempo сото ргоЫета di storia della cultura // Rassegna sovietica. Roma, 1969. T. XX.
N3.P. 1-17.
98. Space and Time in the Weltmodell of the Old Scansinavian Peoples // Medieval Scandi¬
navia. Odense, 1969. Vol. 2. P. 42—53.
99. Was ist die Zeit? // Kunst und Literatur/ Berlin, 1969. Heft 5 S. 489—509.
100. Wyprawy wikingow. — Warszawa: Omega, 1969. 201 s.
101. Рец.: Право и человеческая личность [Давид Р. Основные правовые системы со¬
временности. М., 1967] // Новый мир. 1969. N° 1. С. 259—263.
102. Рец.: Стеблин-Каменский М. Культура Исландии. Л., 1967 // Скандинавский сбор¬
ник. Таллин, 1969. Вып. 14. С. 381—384.
1970
103. Проблемы генезиса феодализма в Западной Европе. М.: Высшая школа, 1970.
224 с.
104. Феодализм // Философская энциклопедия. М., 1970. Т. 5. С. 315-319.
105. О historickej zdkonitosti // Historicky casopis. Bratislava, 1970. XVIII. 2. P. 246—269.
706
1971
106. Представления о времени в средневековой Европе // История и психология. М.:
Наука, 1971. С. 159-198.
107. Снорри Стурлусон // Советская историческая энциклопедия. М., 1971. Т. 13.
Стб. 100.
108. Социальная психология // Там же. Стб. 468—469.
109. Saga and History. The Historical Conception of Snorri Sturluson // Mediaeval Scandina¬
via. Odense, 1971. 4. P. 42—53.
110. Николай Иосифович Конрад (1891-1970): [некролог] // Средние века. М., 1971.
Вып. 33. С. 340-342.
111. Рец.: Стеблин-Каменский М. И. Мир саги. Л.: Наука. 1971. 139 с. // Средние века.
М., 1971. Вып. 33. С. 340-342.
1972
112. История и сага. М.: Наука, 1972. 198 с.
113. Категории средневековой культуры. М.: Искусство, 1972. 318 с.
114. Repr£sentation et attitudes & l’egard de la propri£t£ pendant le Haut Moyen Age // Anna-
les, E.S.C. 1972. T. 27. N 3. P. 523-547.
115. «Makrokosmos» i «mikrokosmos»: Wyobrazenia przestrzenne w Sredniowiecznei Europei
//Historyka: Studia metodologiczne. [Wroclaw], 1972. T. 3. Krakdw, 1972. S. 23—51.
1973
116. К истолкованию «Песни о Риге» // Скандинавский сборник. Таллинн, 1973.
Вып. 18. С. 159-174.
117. Марк Блок и «Апология истории»: [Послесловие] // Блок М. Апология истории,
или Ремесло историка. М.: Наука, 1973. С. 170-208.
118. Народная культура раннего средневековья в зеркале «покаянных книг» // Средние
века. М., 1973. Вып. 37. С. 28-54.
119. Социальные отношения в Скандинавии эпохи викингов // Тезисы докладов
VI Всесоюзной конференции по изучению Скандинавских стран и Финляндии:
[В 2 ч. ]. Таллин, 1973. Ч. 1. С. 56.
120. Язык исторического источника и социальная действительность: билингвизм в
средневековой Европе // Сборник статей по вторичным моделирующим систе¬
мам / Под ред. Ю. Лотмана. Тарту, 1973. С. 73—75.
121. La concezione del tempo nelP Europa medievale // Rassegna sovietica. Roma, 1973.
A. XXIV. N 3. P. 43-80.
122. Edda and Law: Commentary upon Hyndloliod // Arkiv for nordisk filologi. Lund, 1973.
Bd. 88. P. 72-84.
123. J$zyk £r6dla historycznego i rzeczywistoSc spofeczna: Sredniowoeczny bilingwizm //
Studia zrbdfosnawcze. Poznan, 1973. 18.
124. Tripartitio Christiana — tripartite Scandinavica // Kwartalnik historyczny. Warszawa,
1973. 3. P. 547-567.
125. Отв. ред. Блок M. Апология истории, или Ремесло историка. М.: Наука, 1973. 232 с.
126. Примечания // Там же. С. 209—222.
127. Февр Л. // Советская историческая энциклопедия. М., 1973. Т. 14. Стб. 983—984.
1974
128. Развитие феодальных отношений и их особенности // История Швеции/ Отв. ред.
А. С. Кан. М.:, Наука, 1974. [Разд.] 3. [Гл. ]. С. 83-105.
129. Idokepzetek a kozdpkori Europaban // Tontenelem filoz6fia. Budapest, 1974. Old. 31—89.
130. А кбгёркоп ember vilagk6pe. Budapest: Kossuth, 1974. 297 old.
131. Рец.: Rafnsson *SV. Studier om landnamabok: Krritiska bidrag till den islandska fristats
tidens historia. Lund: Gleerup, 1974. 256 s. (Bibliotheca Historica Lundensis:XXXl) //
Historisktidskrift. [Stockholm], 1974. № 6. P. 515-517.
707
1975
132. Из истории народной культуры и ереси. «Лжепророки» и церковь во Франкском
государстве//Средние века. М., 1975. Вып. 38. С. 159—185.
133. К истории гротеска: «верх» и «низ» в средневековой латинской литературе // Изв.
АН СССР. Серия литературы и языка. 1975. Т. 34. N° 4. С. 317-327.
134. Средневековый героический эпос германских народов: [Предисловие] // Бео-
вульф. Старшая Эдда. Песнь о Нибелунгах. М.: Художеств, лит-ра, 1975. С. 5-26.
135. Примечания: Песнь о Нибелунгах // Там же. 707-749.
136. Язык исторического источника и средневековая действительность: средневеко¬
вый билингвизм // Труды по знаковым системам. Тарту, 1975^ Вып.7. С. 98-111.
137. Le comique et le serieux dans la littdrature religieuse de Moyen Age // Diog£ne. № 90.
1975. P. 67-89.
138. Le temps comme ргоЫёте d’histoire culturelle // Les cultures et les temps. Paris, 1975.
P. 257-276.
139. Viikingite retked. Tallinn: Valgus, 1975. 153 lk (Mosaiik; 11).
140. Реф.: [Bloch M. La soci£t£ feodale. Paris, 1968] // Проблемы феодализма. Вып. 1.
M., 1975. С. 30-86. (XIV Международный конгресс исторических наук. Сан-
Франциско, 1975. Материалы. Вып. 7).
141. Реф.: Feodalism in History. Princeton, 1956 // Там же. С. 138-178.
142. Реф.: StrayerJ. R. The two Levels of Feodalism // Там же. С. 180—189.
143. Рец.: Johannesson J. A History of the Old Icelandic Commonwealth: Islendinga saga.
Winnepeg:Univ. of Manitoba Press, 1974. XI, 407 p. (University of Manitoba Icelandic
Studies; II) // Mediaeval Scandinavia. Odense, 1975. Vol. 8. P. 202—205.
1976
144. Вопросы изучения героической поэзии древних скандинавов // Всесоюзная кон¬
ференция по изучению истории, экономики, литературы и языка Скандинавских
стран и Финляндии. Тезисы докладов: [В 2 ч.]. М.;Л., 1976. Ч. 2. С. 8-9.
145. К истории гротеска: О природе комического в «Старшей Эдде» // Изв. АН СССР.
Серия литературы и языка. 1976. Т. 35. № 4. С. 331—342.
146. Мировая культура и современность: [В связи со ст. Т. Григорьевой «И еще раз о
Востоке и Западе» в журнале «Иностранная литература». 1975. № 7] // Иностран¬
ная литература. 1976. № 1. С. 205-214.
147. Популярное богословие и народная религиозность средних веков // Из истории
культуры средних веков и Возрождения. М.: Наука, 1976. С. 65—91.
148. «Постшш» i «змшнп» величини в icTopii культури // Всесвгг. N° 10. Кив, 1976.
С. 193-211.
149. Средневековая литература и ее современное восприятие: О переводе «Песни о
Нибелунгах» // Из истории культуры средних веков и Возрождения. М.: Наука,
1976. С. 276-314.
150. «Эдда» и право: К истолкованию «Песни о Хюндле» // Скандинавский сборник.
Таллин, 1976. Вып. 21. С. 55-73.
151. Histoire du Moyen Age. Moscou: Progres, 1976. 734, [2] p. Auteur des chapitres
suivants:Introduction, p. 5-9. (En collaboration avec Barg M.); Chap. 1-3. P. 13-109;
Chap. 4. §1. P. 95-109; Chap.5. P. 131-142; Chap. 12. P. 335-342.
152. Comitd de redaction // Ibid. (En collaboration avec Abramson M., Kolesnitski N.)
153. К d6jindm grotesknosti: «Nahofe» a «dole» ve stfedoveke literature// Ceska literatura.
Praha, 1976. 3. S. 239-249.
154. Kategorie kultury sredniowiecznei. Warszawa: P.I.W., 1976. 370 s.
155. On The Nature of The Comic in The Elder Edda // Mediaeval Scandinavia. [Odense],
1976.9. P. 127-137.
156. Time as a problem of cultural history // Culture and Time. Paris, 1976. P. 229—245.
70X
1977
157. Западноевропейские видения потустороннего мира и «реализм» средних веков //
Труды по знаковым системам. Тарту, 1977. Вып. 8. С. 3-27.
158. Норвежское общество в раннее средневековье. Проблемы социального строя и
культуры. М.: Наука, 1977. 327 с.
159. Скандинавские страны в XI—XV вв. // История средних веков. В 2 т. Учебник для
студентов университетов / Под общей ред. С. Д. Сказкина. 2-е изд., перераб. М.,
1977. Т. 1. Гл. 14. С. 334-344.
160. Frihet og Foydalisme. Oslo: Universitetsfortlaget, 1977. 144 s.
161. Representations of property during the high Middle Ages // Economy and Society. Lon¬
don. Vol. 6. № 1. 1977. P. 1-30.
162. Рец.: Мелетинский E. M. Поэтика мифа. M.: Наука, 1976. 407 с. // Изв. АН СССР.
Серия литературы и языка. 1977. Т. 36. № 6. С. 557—560.
163. Рец.: Glendinning R. Traume und Vorbedeutung in der Islendinga Saga Stura Thordar-
sons, Eine Form- und Stiluntersuchung. Bern; Frankfurt am Main: Herbert Lang und
Cie AG, 1974. 278 S. (Kanadische Studien zur deutschen Sprache und Literatur; Nq 8 //
Mediaeval Scandinavia. Odense, 1977. 10. P. 194—197.
1978
164. О природе героического в поэзии германских народов // Известия АН СССР. Се¬
рия литературы и языка. 1978. Т. 37. № 2. С. 133—148.
165. Пространственно-временной «континуум» «Песни о Нибелунгах» // Традиция в
истории культуры. М.: Наука, 1978. С. 112—127.
166. The Early State in Norway // The Early State /Ed. H. J. M. Claessen et al. Paris; NY; The
Hague, 1978. P.403-423.
167. [Prefazione] Febvre L. II problema dell’incredibilita nel secolo XVI. Torino: Einaudi,
1978. P. IX-XXIX.
168. Histdria de idade media: [Em tres volumes], Lisboa: Estampa, 1978. Vol. 1.248 p.; Vol. 2.
390 p.; Vol. 3. 328 p. Autor: Vol. 1. Introdu^ao, p. 11-17 (Em coopera^ao com Barg M.);
Cap. 1-3. P. 21-128; Cap. 4. § 1. P. 129-148; Cap. 4. § 5. P. 176-190. Vol. II: Cap. 12.
P. 199-208. Direc$ao: Ibid. (Em coopera^o com M. Abramson, N.Kolesnitski).
169. Kategorie stfedovekd kultury. Praha: Mlad£ fronta, 1978. 286 p.
170. Om det heroiskas natur i germanenfolkens poesi: Foretradevis I «Den aldre Edden» //
Scandia. Stockholm, 19 . Bd. 44. H. 2. S. 199-228.
171. Das Weltbild des mittelalterlichen Menschen. Dresden: Verlag der Kunst, 1978. 433 S.
1979
172. «Прядь о Торстейне Мороз-по-коже», загробный мир и исландский юмор // Скан¬
динавский сборник. Таллин, 1979. Вып. 24. С. 125-132.
173. Выступление на «круглом столе» «Предмет и метод истории культуры», янв. 1979 г.
// История СССР. 1979. № 6. С. 114-116.
174. «Эдца» и сага. М.: Наука, 1979. 192 с.
175. DawnoSc i wspdfczesnoSc czyli о zmiennoSdi kultur/ Z prof. Rozmawia W. Osiatynski //
Kultura. Warszawa. N 1, 1979. S. 5.
176. Feodalismens uppkomst i Vasteuropa. Stockholm:Tidens forlag, 1979. 256 s.
177. Per un’antropologia delle visioni ultraterrene nella cultura occidentale del Medioevo //
La semiotica nei Paesi slavi /Ed. C.Prevignano. Milano: Feltrinelli, 1979. P. 443-462.
178. Zu den Begriffsbildungen in vorkapitalistischen Gemeinwesen und ihrer gesellschaftli-
chen Motivation: «Hof», «Grund und Boden», «Welt» // Jahrbuch fur Wirtschaftsge-
schichte. 1979. Bd. 1. S. 113-124.
1980
179. Атли // Мифы народов мира:Энциклопедия: В 2 т. М., 1980. Т. 1. С. 121—122.
180. Беовульф // Там же. С. 168.
709
181. Брюнхильд // Там же. С. 188.
182. Гудрун// Там же. С. 339-340.
183. Германо-скандинавский героический эпос // С. 290-292 В ст. Мелетинского Е. М.
Германо-скандинавская мифология.
184. История Норвегии / Отв. Ред. А. С. Кан. М.: Наука, .1980. 710, [2] с.
Авт. след, гл.: Историографическое введение: Норвежская историография. Из¬
учение древности и средневековья, с. 9-23; Гл. 1: Первобытно-общинный строй.
С. 78-96; Гл. 2 : Походы викингов (конец VIII — первая половина XI в.). С. 97-125;
[О русско-норвежских связях / Шаскольский И. ГГ: Об открытии Северной Аме¬
рики викингами /Коган М. А.]; Гл.З: Образование раннефеодального государства
(конец IX— начало XIII в.); Гл. 4: Расцвет норвежской монархии в XIII в. С. 152—
157; [О русско-норвежских связях / Шаскольский И. П.]; Гл. 5: Упадок Норвегии.
От унии со Швецией к унии с Данией (XIV—XV вв.). С. 177—196; Гл. 6: Реформация.
Начало экономического подъема. Норвегия в составе датской державы (1536—1600
гг.). С. 197—217. [О русско-норвежских связях /Шаскольский И. П.
185. «Круг земной» и история Норвегии // Снорри Стурлуссон. Круг земной. М.: Нау¬
ка, 1980. С. 612-632.
186. Идеология, культура и социально-культурные представления западноевропейско¬
го средневековья в современной западной медиевистике: Предисловие// Идео¬
логия феодального общества в Западной Европе: Проблемы культуры и социо¬
культурных представлений в современной зарубежной историографии. Реф. сб.
М.: ИНИОН РАН, 1980. Вып. 1. С. 5-23.
187. Dawnosc i wsp61czesno&5, czyli о zmiennoSci kultur // Osiatyrtski W. Zrozumied swiat:
Rozmowy z uczonymi radzieckimi. Warszawa: Czytelnik, 1980. P. 329—344.
188. Das Weltbild des Mittelalterlichen Menschen. MOnchen: С. H. Beck, 1980. 423 S.
189. Реф.: Арьес Ф. Человек перед лицом смерти: [Aries Ph. L’enfant et la vie familiale.
Paris, 1977. 641 p.] // Идеология феодального общества в Западной Европе. М.:
ИНИОН АН СССР, 1980. С. 177-185.
190. Реф.: Борет А. Формы жизни в средние века [Borst A. Lebensformen im Mittelalter].
Frankfurt а. M., 1973. 783 S. //Там же. С. 144-159.
191. Реф.: Эриксон К. Средневековое видение [Erickson С. The medieval vision.]. N.Y.,
1976//Тамже. С. 110-121.
192. Реф.: Легофф Ж. Переосмысливая средневековьн:Проблемы времени, труда и
культуры в западноевропейском средневековом обществе: [Le Goff J. Pour un autre
Moyen Age: Temps, travail et culture en Occident: 18 essais. Paris: Gallimard, 1977. 424
p.] //Тамже. С. 122—143 (Совм. с Бессмертным Ю. Л.).
193. Реф.: Le Roy Ladurie Е. Montaillou, village occitan de 1294 & 1324. Paris, 1975. // Там
же. С. 67-74.
194. Реф.: Манселли Р. Народная религия средних веков: Проблемы методологии и
истории [Manselli R. La religion populaire au Moyen Age. Montreal, 1975. 284 p.] //
Там же. С. 55—66.
195. Реф.: Рихтер М. Проблемы общения в латинском средневековье: [Richter М.
Kommunikationsprobleme im lateinischen Mittelalter// Historische Zeitschrift.
Miinchen, 1976. Bd. 222. S.43-80] //Тамже. С. 172-176.
196. Реф.: Шпрандель Р. Умонастроения и системы: Новые подходы к средневековой
истории: [Sprandel R. Mentalitaten und Systeme. Stuttgart, 1972] // Там же. С. 160—
171. Подпись: А. Я. Аросов.
197. Реф.: Sumption J. Pilgrimage: an Image of medieval Religion. N.Y., 1976 // Там же.
С. 94-109.
198. Реф.: VauchezA. La spirituality du Moyen Age occidental. Paris, 1975 // Там же. С. 75-93.
199. Рец.: Ястребицкая А. Л. Западная Европа в XI—XIII вв.: Эпоха. Быт. Костюм. М.:
Искусство, 1978. 175 с. // Советское искусствознание. 1980. Т. 79. № 1.
200. Пер. с древнеисланд.: Сага о Магнусе Добром // Снорри Стурлуссон. Круг зем¬
ной. М.: Наука, 1980. С. 378-401.
201. Пер. с древнеисланд.: Сага о Харальде Суровом // Там же. С. 402-463.
202. Чл. ред. кол.: Идеология феодального общества в Западной Европе: проблемы
710
культуры и социально-культурных представлений средневековья в современной
зарубежной историографии. Реферативный сборник. М.: ИНИОН АН СССР,
1980. 300 с.
Ч> 1. Чл. ред. кол.: История Норвегии / Отв. Ред. А. С. Кан. М: Наука, 1980. 710, [2] с.
1981
.4)4. О новых проблемах изучения средневековой культуры // Культура и искусство за¬
падноевропейского средневековья / Под ред. И. Е. Даниловой. М.: Сов. худож¬
ник, 1981. С. 5-34.
.М)5. Проблемы средневековой народной культуры. М.: Искусство, 1981. 359 с.
206. Сага и истина // Труды по знаковым системам. Вып. 13. Семиотика культуры. Тар¬
ту, 1981. С. 22-34.
207. Frihet og feodalisme. Avslutning // Norske historikere i utvalg. Vol. 5. Oslo; Bergen;
Troms, 1981. P.47-55.
1982
208. «Большая» и «малая» эсхатология в культуре западноевропейского средневековья
// Finitis duodecim lustris. Сб. статей к 60-летию проф. Ю. М. Лотмана. Таллин,
1982. С. 79-82.
209. Некоторые проблемы изучения общественного сознания средневековья в современ¬
ной зарубежной медиевистике: Предисловие // Культура и общество в средние века:
Методология и методика зарубежных исследований. Реф. сб. М., 1982. С. 5—17.
210. Нибелунги // Мифы народов мира: Энциклопедия: В 2 т. М., 1982. Т. 2. С. 214-215.
211. Сигурд//Там же. С. 432—433.
212. Старкад // Там же. С. 467-468
213. Хаддинг//Там же. С. 575-576
214. Хеши // Там же. С. 586.
215. Хельги // Там же. С. 588.
216. Хетель и Хильда // Там же. С. 590.
217. «Ранние», «древнейшие» (выступление за круглым столом) // Знание — сила.
1982, № 1.С. 11.
218. Сага и истина // IX Всесоюзная научная конференция по изучению истории, эко¬
номики, литературы и языка Скандинавских стран и Финляндии: Тезисы докла¬
дов. Тарту, 1982. Ч. 1. С. 146-148.
219. Устная и письменная культура средневековья: два «крестьянских видения» конца
XII — начала XIII в. // Известия АН СССР. Серия литературы и языка. 1982. Т. 41.
№ 4. С. 348-358.
220. Au Moyen Age: conscience individuelle et image de l’au-del^ // Annales: E.S.C. 1982.
№ 2. P. 255-275.
221. On Heroes, Things, Gods and Laughter in Germanic Poetry // Studies in Mediaeval and
Renaissance History. [N.Y.], University of British Columbia, 1982. Vol. 5. P. 105—172.
222. Le origini del feudalesimo/ Pref.di R.Manselli. Roma; Bari; Laterza, 1982. 215 p.
223. Реф.: Больони П. Народная культура в средние века: Темы и проблемы: [Boglioni
Р. La culture populaire au Moyen Age: Thames et problemes // La culture populaire au
Moyen Age. Quebec; Montreal , 1979. P. 11—37] // Культура и общество в средние
века: методология и методика зарубежных исследований: Реферат, сб. М., 1982.
С. 36-41.
224. Реф.: Делюмо Ж. Страх на Западе: [Delumeau J. La peur en Occident. Paris, 1978] //
Там же. С. 135—151.
225. Реф.: Гири П. Дж. Священные кражи: Похищение мощей в период развитого сред¬
невековья: [Geary Р. Furta sacra: Thefts of relics in the central Middle Ages. Princeton,
N.Y., 1978 XIV, 227 p.] // Там же. С. 42-52.
226. Реф.: Томас К. Религия и закат магии: Исследование народных верований в Ан¬
глии XVI—XVII столетий: [Thomas К. Religion and the decline of magic. London,
1971. XIX, 716 p.] //Тамже. C.90-104.
711
227. Реф.: ХерлихиД. Средневековые дети: [Herlihy D. Medieval children // Essays on me¬
dieval civilisazion. Austin; L., 1978] // Там же. С. 258—263.
228. Чл. ред. колл.: Культура и общество в средние века: методология и методика зару¬
бежных исследований. Реф. сб. / АН СССР, ИНИОН. М., 1982. 264 с.
229. Das Weltbild des mittelalterlichen Menschen. 2. Aufl. Miinchen: С. H. Beck, 1982.423 S.
1983
230. Крестьянская собственность на землю и римское право у германских народов
раннего средневековья // Общество, государство, право России и других стран
Европы. Норма и действительность: ранний и развитый феодализм: Чтения, по¬
священные памяти С. Д. Сказкина и Л. В. Черепнина: Тезисы докладов и сообще¬
ний. Москва, 25-27 окт. 1983 г. М., 1983. С. 14—17.
231. Новые подходы к изучению источников по западноевропейской средневековой
культуре // Актуальные проблемы источниковедения и специальных историче¬
ских дисциплин: Тезисы докладов IV Всесоюзной конференции. Днепропетровск,
31 окт. - 2 нояб. 1983 г. М., 1983. С. 161-167.
232. Хождения в страны и века (обсуждение «Литературных памятников») // Ино¬
странная литература. 1983. № 3. С. 190—191.
233. Феодализм // Философский словарь. М., 1983. С. 720-722.
234. Le categorie della cultura medievale. Torino: Einaudi, 1983. 330 p.
235. Les cat£gories de la culture m£dievale / Pref. de G.Duby. P.: Gallimard, 1983. 340 p.
236. Die Darstellung von Personlichkeit und Zeit in der mittelalterlichen Kunst: in Verbind-
ung mit der Auffassung vom Tode und der jenseitigen Welt // Architektur des Mittelalters:
Funktionund Gestalt. Weimar: Bohlau, 1983. S. 87—104.
237. Marc Bloch ja «Ajaloo apologia» // Bloch M. Ajaloo apologia. Tallinn: Eesti Raamat,
1983. Lk. 124-165.
238. Medieval Culture and Mentality According to the New French Historiography // Ar¬
chives europeennes de sociologie. P., 1983. T. XXIV. № 1. [P.] 167—195.
239. Popular and scolarly medieval cultural Traditions: notes in the margin of J. Le Goffs
book //Journal of Medieval History. [Amsterdam], 1983. № 9. P.71-90.
240. La storia, dialogo con gli uomini dell’et^ passate // La teoria della storiografia oggi. Mila¬
no: II Saggiatore, 1983. P. 231—238.
241. Das Wfeltbild des mittelalterlichen Menschen. 2. Aufl. Dresden: \ferlag der Kunst, 1983.454 s.
1984
242. О соотношении народной и ученой традиции в средневековой культуре: Заметки
на полях книги Ж. Ле Гоффа: [Le Goff J. La naissanse du Purgatoire. R: Gallimard,
1981. 509 p.] // Французский ежегодник, 1982. M., 1984. С. 209—224.
243. Этнология и история в современной французской медиевистике // Советская эт¬
нография. 1984. № 5. С. 36—48.
244. Oral and Written Culture of The Middle Ages: two «Peasant Visions» of the Late Twelfth
Early Thirteenth Centuries // New Literary History. 1984. Vol. XVI. № 1. P. 51—66.
245. Die Darstellung von Personlichkeit und Zeit in der mittelalterlichen Kunst: in \ferbind-
ung mit der Auffassung vom Tode und der jenseitigen Welt // Architektur des Mittelalters:
Funktion und Gestalt. 2. Aufl. Wfeimar: Bohlau, 1984. S. 87—104.
246. Категории средневековой культуры. 2-е изд., испр. и доп. М.: Искусство, 1984. 350 с.
1985
247. История крестьянства в Европе: Эпоха феодализма: В 3 т. М.: Наука, 1985. Т. 1:
Формирование феодально-зависимого крестьянства. 608 с.
Автор след, гл.: Гл. 3: Аграрный строй варваров, с. 90—136; Гл. 8: Становление
английского крестьянства в донормандский период. С. 276-295; Гл. 9: Форми¬
рование крестьянства в Скандинавских странах (IX—XIII вв.). С. 296—313; Гл. 17:
Крестьянство и духовная жизнь раннесредневекового общества. С. 519—554; Не¬
712
которые итоги изучения генезиса феодально-зависимого крестьянства в Европе
(совм. с 3. В. Удальцовой и Ю. Л. Бессмертным). С. 255—261.
' IX «Новая историческая наука» во Франции: достижения и трудности: (Критические
заметки медиевиста) // История и историки. 1981. М., 1985. С. 99-127.
Ч‘>. Проблеми на средновековната народна култура. София: Наука и изкуство, 1985.
375 с.
’■><). Categories of Medieval Culture. L.; Boston; Melbboume; Henley: Routledge and Kegan
Paul, 1985. 347 p.
’■> I. Рец. Праздник, календарный обычай и обряд в зарубежных странах Европы: [Ка¬
лендарные обычаи и обряды в странах зарубежной Европы. XIX — начало XX в.
М., 1973-1983. Т. 1-4.] // Советская этнография. 1985. № 3. С. 140-147.
1986
*52. Вопросы культуры в изучении исторической поэтики // Историческая поэтика.
М., 1986. С. 153-167
.>53. История крестьянства в Европе: Эпоха феодализма: В 3 т. М.: Наука, 1985. Т. 3:
Крестьянство Европы в период разложения феодализма и зарождения капитали¬
стических отношений. 592 с.
Авт. след, гл.: Гл. 10: Норвежское крестьянство в XVI — начале XIX вв. (совм. с
Ю. Ю. Какхом). С. 221—233; Гл. 23: Духовная жизнь крестьянства Западной Евро¬
пы XVI-XVIII вв. С. 492-516.
254. Марк Блок и «Апология истории» // Блок М. Апология истории, или Ремесло
историка. 2-е, доп. изд. М., 1986. С. 182—231.
255. Contadini е santi: Problemi della cultura popolare nel medioevo. Torino: Einaudi, 1986.
XVI. 383 p.
256. New works by Soviet historians// Social Sciences. [Moskow]. № 3, 1986. P. 219—224 (in
collaboration with Udaltsova Z., Bessmertny J.).
257. Mittelalterliche Volkskultur: Probleme zur Forschung. Dresden: Verlag der Kunst, 1986.
419 S.
258. Tiden som kulturhistorisk problem // Haften forkritiska studier. Stockholm, № 2, 1986.
S.13-28.
259. Das Weltbild des mittelalterlichen Menschen. 3. unveranderte Aufl. Miinchen:
С. H. Beck, 1986. 421 S.
260. Отв. ред.: Блок M. Апология истории, или Ремесло историка. 2-е, доп. изд. М.,
1986. 256 с.
261. Примечания // Там же. С. 232—247.
1987
262. Ведьма в деревне и пред судом: Народная и ученая традиции в понимании магии
//Языки культуры и проблемы переводимости. М., 1987. С. 12-46.
263. Западный портал церкви Сен-Лазар в Отене и парадоксы средневекового созна¬
ния // Труды по знаковым системам. Тарту, 1987. Вып. 20. С. 39—48 (Ученые запи¬
ски Тартус. ун-та. Вып. 746).
264. Об итогах и проблемах семиотических исследований // Там же. С. 15—17.
265. Диалог современности с прошлым // Наука и жизнь. 1987. № 9. С. 60—61.
266. Отв. ред.: Культура и общество в средние века: Методология и методика зару¬
бежных исследований: Реф. сб. / АН СССР, ИНИОН. М., 1987. Вып. 2 (совм. с
А. Л. Ястребицкой). 222 с.
267. Предисловие // Культура и общество в средние века: методология и методика за¬
рубежных исследований. М., 1987. Вып. 2. С. 5—35.
268. Народная религиозность и культура средневековья в современной зарубежной ме¬
диевистике: Источниковедческий аспект: (Обзор) // Там же. С. 36-57.
269. Реф.: Делюмо Ж. Грех и страх: Внушение чувства вины на Западе (XIII—XVIII века):
[Delumeau /. Le рёсЬё et la peur: La culpabilisation en Occident (XlII-e — XVIII-e
sidcles). P: Fayard, 1983. 741 p.] //Тамже. С. 77-91.
713
270. Реф.: О художественном познании средневековой культуры: Эко У. Размышления
об имени Розы: [Eco U. The Name of the Rose. London, 1984] // Там же. С. 155—166.
271. Краткое изложение выступления на конференции медиевистов 3—4 февраля
1987 г. в МГУ // Вопросы истории. 1987. № 7. С. 137.
272. Gurevich on Gurevich: A.Gurevich on Pierre Duhem // Science in Context. 1987. Vol. I.
№2. P.353-361.
273. A koz£pkori n6pi kultdra. Budapest: Gondolat, 1987. 441 p.
274. 11 mercante // L’uomo medievale/ A cura di J.Le Goff. Roma; Bari; Laterza, 1987.
P.271-317.
275. Mittelalterliche Volkskultur. Munchen: С. H. Beck, 1987. 417 S.
276. Problemi narodne kulture о sredniem veku. Belgrad: Grafos, 1987. 399 p.
277. Problemy sredniowiecznej kultury ludowej. Warszawa: P1W, 1987. 400 s.
278. Semantics of the Medieval Community: «farmstead», «land», «world» // Recueil de la
Societ6 Jean Bodin. R, 1987. T. XLIV. P.525-540.
279. Рец.: Stimmen der Vergangenheit [Borst A. Lebensformen im Mittelalter. Fr. a. M.; B.:
Propylaen, 1973. 783 S.] // Frankfurter Allgemeine Zeitung.1987. 8. Juli (№ 154). S. 30-
31.
280. The West Portal of The Church of St.Lazaire in Autin: The Paradoxes of The Medieval
Mind // Peritia. Journal of Medieval Academy of Ireland. 1987. Vol. 4. P. 251—260.
281. Рец.: Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм, XV—
XVIII вв. М.: Прогресс, 1986. 622 с. // Советская этнография. 1987. № 4. С. 156-159.
1988
282. Видение Туркилля: К проблеме соотношения ученой и фольклорной тради¬
ций в средневековой культуре // Semiotics and the History of Culture. In Honor of
J. Lotman. Columbus, 1988. Vol. II. P. 11—32.
283. Дух и материя. Об амбивалентности повседневной средневековой религиозности
// Культура и общественная мысль: Античность. Средние века. Эпоха Возрожде¬
ния. М., 1988. С. 117-123.
284. Изучение ментальностей: социальная история и поиски исторического синтеза //
Советская этнография. 1988. № 6. С. 16—25.
285. Историческая наука и историческая антропология // Вопросы философии. 1988.
№ 1. С. 56-70.
286. О трактовке героического в «Эдце» // Скандинавский сборник. Таллин, 1988.
Вып. 31. С. 198-206.
287. Отв. ред.: Райт Дж. К Географические представления в эпоху Крестовых походов.
М., 1988.478 с.
288. Предисловие // Там же. С. 3—12.
289. Сверрир в саге и в истории // Сага о Сверрире. М., 1988. С. 187-225.
290. Комментарии // Там же. С. 246—268 (совместно с Е. А. Гуревич).
291. Семья, секс, женщина, ребенок в проповеди XIII в. (Франция и Германия) //
Историческая демография докапиталистических обществ Западной Европы: Про¬
блемы и исследования. М., 1988. С. 154-185.
292. «Социология» и «антропология» в проповеди Бертольда Регенсбургского // Лите¬
ратура и искусство в системе культуры. М., 1988. С. 88—97.
293. Что было у него в глазах? [Выступление на встрече редакции журнала «Юность» с
учеными-гуманитариями по поводу отражения материалов по истории на страни¬
цах журнала] // Юность. 1988. № 1. С. 5-6.
294. Выступление за «круглым столом» «Философия и историческая наука» // Вопро¬
сы философии. 1988. № 10. С. 20—22.
295. «Exempla» — литературный жанр и стиль мышления // Монтаж: Литература, ис¬
кусство, театр, кино. М., 1988. С. 149—189.
296. Fare storia nell’URSS // Storia e dossier. 1988. Marzo (№ 16).
297. Marc Bloch and Historical Anthropology // Mi$dzy historic a teoi-щ. Refleksie nad prob-
lematykadziejdwi wiedzyhistorycznej. Warszawa; Poznan, 1988. S. 308—312.
714
">н Mediaeval Popular Culture: Problems of Belief and Perception. Cambridge: Cambridge
l Inivcrsity Press, 1988. XX. 275 p.
"w IVu.: Heilige Insel. Irland im Mittelalter [Die Iren und Europa im friiheren Milte-
l.iller. Teilbande 1 und 2 / Hrsg. H. Low. Stuttgart: Klett-Gotta, 1982. 1110 S.; Irland
und Europa: Die Kirche im Friihmittelalter / Hrsg. P. Nf Chathdin, M. Richter. Stut-
ignrt: Klett-Gotta, 1984. 458 S.; Irland und die Christenheit: Bibelstudien und Mission /
Hrsg. P. Nf Chathdin, M. Richter. Stuttgart: Klett-Gotta, 1987. 523 S.] // Frankfurter
Allgcmeine Zeitung. 1988. 30. April (№ 101). S. 29.
ни) Атли // Мифы народов мира: Энциклопедия: В 2 т. 2-е изд. М., 1988. Т.1. С. 121-122.
in I. Ьсовульф // Там же. С. 168.
К) \ Ьрюнхильд // Там же. С. 188.
ш I. [ермано-скандинавский героический эпос // Там же. С. 290-292 (в ст. Е. М. Меле-
I и некого «Германо-скандинавская мифология»).
ю-l. Гудрун // Там же. С. 339-340.
tov Нибелунги // Мифы народов мира: Энциклопедия: В 2 т. 2-е изд. М., 1988. Т. 2.
С. 214-215.
И)(». Сигурд // Там же. С. 432—433.
И17. Старкад // Там же. С. 467-468.
Ш8. Хеддинг // Там же. С. 575—576.
М)9. Хельги // Там же. С. 588.
110. Хеттель и Хильда // Там же. С. 590.
1989
4 1. Вслед за «Одиссеем» [Ответы на вопросы редакции о новом сериальном издании]
// Вопросы философии. 1989. № 12. С. 162—163.
112. Историческая антропология: проблемы социальной и культурной истории //
Вестник АН СССР. 1989. № 7. С. 71-79.
313. Картина мира средневекового человека // Московский университет. 1989. 28 дека¬
бря. (№ 26). С. 14.
314. Культура и общество средневековой Европы глазами современников: (Exempla
XIII в.). М.: Искусство, 1989. 367 с.
315. Ментальность // 50/50. Опыт словаря нового мышления. М., 1989. С. 454—456.
316. Проблемы ментальностей в современной историографии // Всеобщая история:
дискуссии, новые подходы. М., 1989. Вып. 1. С. 75—89.
317. Отв. ред.: Одиссей. Человек в истории: Исследования по социальной истории и
истории культуры. М.: Наука, 1989.198 с.
318. Смерть как проблема исторической антропологии: о новом направлении в зару¬
бежной историографии // Там же. С. 114—135.
319. Bloch, Febvre et la perestroika // Le Monde. 19.01.1989. R 23.
320. Die Darstellung von Personlichkeit und Zeit in der mittelalterlichen Kunst und Literatur:
in Verbindung mit der Aufifassung vom Tode und der jenseitigen Welt // Archiv fur Kul-
turgeschichte. K61n;Wien, 1989. Bd. 71. H. 1. S. 1—44.
321. Das Leben der Familien im offenen Raum // Frankfurter Allgemeine Zeitung.
10.10.1989.
322. Le marchand // L’homme mddieval / Sous la dir. de J. Le Goff. P.: Seuil, 1989. P. 267-314.
323. Der Kaufmann // Der Mensch des Mittelalters / Hrsg. J. Le Goff. Fr. M.; N.Y.; P., 1989.
S. 268-311.
324. Santi iracondi e demoni buoni negli «exempla» // Santi e demoni nelPalto medioevo oc-
cidentale. Spoleto, 1989. V. 2. P. 1043-1063. (Settimane di studio del Centro italiano di
studi suH’alto medioevo, XXXVI.).
325. Viduramziu kulttiros kategorijos. Vilnus: Mintis, 1989. 289 p.
1990
326. Европейское Средневековье и современность // Европейский альманах: История.
Традиции. Культура, 1990. М., 1990. С. 135-147.
715
327. Отв. ред.: Одиссей. Человек в истории: Личность и общество. М.: Наука, 1990.222 с.
328. Еще несколько замечаний к дискуссии о личности и индивидуальности в истории
культуры // Там же. С. 76—89.
329. Средневековый купец // Там же. С. 97—132.
330. «Жизнь после жизни», или Нечто о современности и средневековье // Знание —
сила. 1990. № 11. С. 55-62.
331. История средних веков: [Учебник для вузов]: В 2 т. / Под ред. 3. В. Удальцовой и
С. П. Карпова. М.: Высшая школа, 1990 .
Авт. след, гл.: Гл 6. § 5. Северная Европа в IX—XI вв. С. 165—172; Гл. 15. Скандинавские
страны в XII—XV вв. С. 352-362.
332. Многозначная повседневность средневекового человека // Искусство кино. 1990.
№6. С. 109-112.
333. Народная магия и церковный ритуал // Механизмы культуры. М., 1990. С. 3-27.
334. О генезисе феодального государства // Вестник древней истории. 1990. № 1.
С. 101-106.
335. Социальная история и историческая наука // Вопросы философии. 1990. № 4.
С. 23-35.
336. Средневековый мир: культура безмолвствующего большинства. М., Искусство,
1990. 395 с.
337. Теория формаций и реальность истории // Вопросы философии. 1990. № 11.
С. 31-43.
338. «Я думаю, что у нас два Горбачева...» // Караулов А. В. Вокруг Кремля: Книга по¬
литических диалогов. М., 1990. С. 409—426.
339. As categorias da Cultura Medieval. Lisboa: Caminho, 1990. 392 p.
340. Las categorias de la cultura medieval / Presentacion de G. Duby. Madrid: Taurus, 1990.
371 p.
341. Bloch, Febvre et la perestroika // le Monde. 1990. 19 janv. P.23. (Les «Annales» soixante
ans apr6s).
342. Free Norwegian Peasantry revisited // Historisk tidsskrift. [Oslo], 1990. 3. P. 275-284.
343. Histoire et anthropologie historique // Diog&ie. 1990. № 151. P. 79-94.
344. Historical Anthropology of the Middle Ages. Essays. Cambridge: Polity press, 1990.
247 p.
345. Introduction // L’homme et l’histoire. Recherches historico-anthropologiques et histori-
co-culturelles. Moscou, 1990. P. 6—15.
346. Invitation au dialogue. Lettre aux historiens fransais // Maison des Sciences de l’Hom-
me. Informations. [P.], 1990. № 64. P. 14—17.
347. March Bloch and Historical Anthropology // March Bloch aujourd’hui. Histoire com¬
pare et sciences sociales. P, 1990. P 403-406.
348. El mercader // El hombre medieval. Madrid: Alianza Editorial, 1990. P. 253—294.
349. The Merchant // Mediaeval Callings / Ed. by J. Le Goff. Chicago; L., 1990. P. 242—283.
350. Le origini del feudalesimo. Roma; Bari; Laterza, 1990. 240 p. (Biblioteca universale La-
terza, 333).
351. What is the Perspective in which a Medievalist from Russia sees Social History at the End
of the 80-s? // Storia della storiografia. [Milano]. 1990. Vol.17. P. 35-39.
352. Статьи по историографии и методологии истории (пер. на японский яз.). Tokyo:
Heibonsha, 1990.
353. Отв. ред.: Человек и культура: индивидуальность в истории культуры: [Сб. статей].
М.: Наука. 1990. 240 с.
354. Чл. ред. кол.: Культура и общество в средние века в зарубежных исследованиях:
Реф. сб.: ИНИОН АН СССР. М., 1990. 275 с. К XVII Междунар. Конгр. ист. наук
(Мадрид, авг. 1990 г.).
1991
355. Отв. ред.: Одиссей. Человек в истории: Культурно-антропологическая история се¬
годня. М.: Наука, 1991. 192 с.
356. «Добротное ремесло» (Первая биография Марка Блока) // Там же. С. 75—83.
716
i■' /. «Если мы не войдем в будущие саги...» [Ответы на вопросы обозревателя П. Крюч¬
кова] // Независимая газета. 1991. 4 апреля. С. 7.
История и психология // Психологический журнал. 1991. Т. 12. N° 4. С. 3—15.
IV). Культура и история [Ответы на вопросы редакции журнала] // Новая и новейшая
история. 1991. № 1. С. 97—100.
4>0. О кризисе современной исторической науки // Вопросы истории. 1991. N° 2—3.
С. 21-36.
4> I. Охота на ведьм: вчера, сегодня, завтра // Megapolis express. 1991.11 июля (№ 28). С. 12.
4)2. Средневековая проповедь как исторический источник (Бертольд Регенсбургский)
// Мировая культура: традиции и современность. М., 1991. С. 216—223.
163. Отв. ред.: Февр Л. Бои за историю. М.: Наука, 1991. 598 с.
4)4. Уроки Люсьена Февра // Февр Л. Бои за историю. М., 1991. С. 509—541.
165. Antropologia е cultura medievale. Lezioni romane. Torino: Einaudi, 1991. XV. 153 p.
(Piccola biblioteca Einaudi, 549).
166. Bachtin und der Kamaval: zu Dietz-Riidiger Mozer: «Lachkultur des Mittelalters? Mi¬
chael Bachtin und die Folgen seiner Theorie» // Euphorion. [Heidelberg]. 1991. Bd. 85.
H. 3/4. S. 423-429.
167. «De geest van een vreemde» // Madoc. 1991. 5 Maars (№ 1). S. 1-8.
168. Die Gefahr ist nicht vorbei [Interview] // Der Spiegel. [Hamburg]. 1991.2. Sept. (№ 36-45).
S. 266,268.
169. Historiker als Eroberer: Michel de Certaus Aufsatze // Frankfurter Allgemeine Zeitung.
1991. 8. Okt. (№ 233). Anh. S. 22 (Literatur).
370. De koopman // De wereld van de Middeleeuwen. Amsterdam: Agon, 1991. P. 241—280.
371. The «Sociology» and «Anthropology» of Berthold von Regensburg // The Journal of His¬
torical Sociology. [Oxford; N.Y.]. 1991. Vol. 4. № 2. P. 112-120.
372. Sozialismus und Geschichte. Die sowjetische Historic auf dem Weg von Marx zu Max
Weber // Frankfurter Allgemeine Zeitung.1991. 7. Aug. (N° 181). Anh. S. 3.
373. Sredniowieczny Smiech na tie strachu //Akcent. [Lublinie]. 1991. N° 2-3 (44-45). S. 80-85.
374. Вновь норвежское крестьянство // Исторический журнал. Токио, 1991. N° 10.
С. 51—62. На япон. яз.
1992
375. Historical Anthropology of the Middle Ages. Essays. Cambridge, Polity Press, 1992. 247 p.
376. Возвращение из «светлого будущего»: Пространство и время «хомо советикус» //
Megapolis — Express. 1.04.1992. С. 8
377. Жак Ле Гофф и «Новая историческая наука» во Франции // Ле Гофф Ж. Цивилиза¬
ция средневекового Запада. М., 1992. С. 352-373.
378. «Избиение кошек в Париже» или Некоторые проблемы символической антропо¬
логии // Семиотика и история. Труды по знаковым системам. Тарту, 1992. Вып.
XXV. С. 23—34 (Ученые записки Тартус. ун-та; Вып. 936).
379. Притча о блудном сыне, вывернутая наизнанку, или Эпизод из жизни рода Гель-
мбрехтов // Там же. Вып. 24. С. 3—16. (Ученые записки Тартус. ун-та. Вып. 882).
380. Филипп Арьес: смерть как проблема исторической антропологии: Предисловие)
// АръесФ. Человек перед лицом смерти. М., 1992. С. 5—30.
381. Человек средневековья // История Европы: С древнейших времен до наших дней:
В 8 т. М.: Наука, 1992. Т. 2: Средневековая Европа. С. 685—696.
382. «Annales» School Enigma // Rivista di Storia della Storiografia Moderna. 1992. Anno
XIII. N 1-2. P. 14-29.
383. Approaches of the «Annales School»: From the History of Mentalities to Historical Syn¬
thesis // Scandia. 1992. 58. N 2. P. 141-150.
384. From Saga to Personality: Sverris saga // From Sagas to Society: Comparative Approach¬
es to early Iceland / Ed. G. Passon. Enfield Lock, 1992. P 77—87.
385. Keskaja inimese maailmapilt. Tallinn:Kunst, 1992.270 lk.
386. Kultura elitama i kultura ludowa w Sredniowiecznej Europie // Pauvres et riches. Societe
et culture du Moyen Age au Temps modeme. Warszawa, 1992. P 207-217.
387. Middeleewse volkskultuur: een herwaadering // London: Millennium, 1992. P 4-16.
717
388. De middeleeuwen als laboratorium: [Interview] // Spiegel historiae. 1992. 1. P. 3-12.
389. Der «Mttr Forsteins skells», das Jenseits und der islandische Humor// Sowjetische Skan-
dinavistik / Hrsg. L. Popova. Frankfurt am Main; Berlin; Bern, 1992. P. 45-52.
390. Saga und Wahrheit // Ibid. S. 31—44.
391. Why am I not a Byzantinist? // Homo Bysantinus: Papers in honor of A. Kazhdan /
Ed. A. Culter, S. Franklin. Washington, 1992. P. 89-96 (Dumbarton Oaks papers. Vol. 46).
392. Категории средневековой культуры. Tokyo: Iwanami Shoten Publ., 1992. 447 c. Ha
ЯПОН. ЯЗ.
1993
393. Загадка школы «Анналов»: «Революция во французской исторической науке», или Об
интеллектуальной ситуации современной истории // Мировое древо=Arbor mundi.
[М. ], 1993. [Вып.] 2. С. 168—178. (Школа «Анналов»: взгляд из Парижа и Москвы).
394. Интервью с Жаком Ле Гоффом // Там же. С. 159—167. (Школа «Анналов»: взгляд
из Парижа и Москвы).
395. Индивид: Статья для возможного в будущем «Толкового словаря средневековой
культуры» // От мифа к литературе. Сб. в честь 75-летия Е. М. Мелетинского. М.,
1993. С. 297-311.
396. Исторический синтез и школа «Анналов». М.: Индрик, 1993. 328 с.
397. Категории средневековой культуры. Ierusalem: Academon, 1993. 265 с. На иврите.
398. Медиевистика XX в. в изображении американского историка Н. Кантора [О кн.:
Cantor N. Inventing the Middle Alges. N.Y.: William Murrow and Company Inc., 1991.
477 p.] // Новая и новейшая история. 1993. № 6. С. 56-68.
399. Ментальность как пласт социальной целостности: (Ответ оппонентам) // Споры о
главном: Дискуссии о настоящем и будущем исторической науки вокруг француз¬
ской школы «анналов» / Отв. ред. Ю. Л. Бессмертный. М.: Наука, 1993. С. 49—50.
400. От истории ментальности к историческому синтезу // Там же. С. 16—29.
401. Логика политики или логика познания? // Там же. С. 198—199.
402. Я думаю, что у нас два Горбачева: [Диалог с журналистом] // Караулов А. В. Вокруг
Кремля: [В 2 т. ]. 2-е изд., перераб. И доп. М., 1993. Т. 1. С. 16-29.
403. Средневековье с точки зрения историка конца XX века. [Тез. докл.] // «Scribantur
haec...» Проблема автора и авторства в истории культуры. М., 1993. С. 92.
404. Approaches of the «Annales School»: From the History of Mentalities to Historical Syn¬
thesis // Rivista di storia della storiografia moderna. 1993. №. 1—2. P. 183—194.
405. Fragebogen // Frankfurter Allgemeine Magazin. April, 1993. S. 32
406. Hynduljbd // Medieval Scandinavia. An Encyclopedia. N.Y.;London, 1993. P. 309.
407. Land Tenure and Inheritance // Там же. P. 372—373.
408. L’Individual^ au Moyen Age: Le cas de Opicinus de Canistris // Annales ESC. 1993.
№ 5. P. 1263-1280.
409. El portal occidental de la iglesia de Saint-Lazare en Autun у las paradojas de la concencia
medieval // Eseritos: Rivista del Centro de Ciencias del Lenguaje. 1993. № 9. P. 161—172.
410. Le rire medi6val sur fond de peur // L’Humor Еигорёеп. [Lublin Sevres], 1993. [Vol. 2. ]
P. 203-212.
411. Stimmen des Mittelalters. Fragen von Heute: Mentalitaten im Dialog. Frankfurt am
Main: Pandora, Campus Verlag, 1993. 122 S.
1994
412. «В этом безумии есть метод»: К проблеме «индивид в Средние века» // Мировое
древо=АгЬог Mundi. 1994. Вып. 3. С. 80—97.
413. Диалектика судьбы у германцев и древних скандинавов // Понятие судьбы в кон¬
тексте разных культур. М., 1994. С. 148—156.
414. Историк и история. К 70-летию Юрия Львовича Бессмертного // Одиссей. Чело¬
век в истории. М., 1994. С. 209-217.
415. История средних веков. [Учебник для сред, шк.] М.: Интерпракс, 1994. 336 с. (Со¬
вместно с Харитоновичем Д.Э.).
718
•116. Поэзия и магия слова: [Вступ. статья к переводу «Пряди о Торлейве Ярловом
Скальде»] //Одиссей. Человек в истории. 1993. М., 1994. С. 284-289.
•117. Проблемы синтеза в школе «Анналов» // Социальная история: проблемы синтеза.
М., 1994. С. 85-91.
•I18. Отв. ред.: Одиссей. Человек в истории. 1992: Историк и время. М.: Кругь, 1994.224 с.
•119. «Путь прямой, как Невский проспект», или Исповедь историка // Там же. С. 7—34.
420. Отв. ред.: Человек в истории. 1993: Образ «другого» в культуре. М.: Наука: 1994. 336 с.
421. Le Categorie della Cultura Medievale. Milano: Edizione CDE, 1994. 328 p.
422. La double responsabilit£ de l’historien // Diog£ne. 1994. N 168. P. 67—86.
423. Heresy and Literacy: Evidence of the thirteenth-century exempla // Heresy and Literacy,
1000-1530. /Ed. P. Biller, A. Hudson. Cambridge: UP, 1994. Chap. 6. P. 104-111.
424. Das Individuum im Europaischen Mittelalter. Miinchen: С. H. Beck, 1994. 341 S.
425. Massive hindre for russiske reformer // Bergens Tidende. 1994. 30 Mai. S. 26.
426. II Mercante nel Mondo Medievale // Giardina A., Gurevich A.Ja. II mercante dalP Anti-
chit&al Medioevo. Roma: Laterza, 1994. P. 61—127.
427. Persona: Towards the history of the concept of personality in the Middle Ages // Culture
and History. Oslo, 1994. № 13. S. 11-24.
428. Sredniowieczny Smiech na tie strachu // Humor Europejski / Pod red. M. Abramowicza,
D. Bertranda, T. Strbzyriskiego. Lublinje: Text, 1994. P. 261-269.
1995
429. Ред.: Одиссей. Человек в истории: Представления о власти. / Отв. ред. Ю. Л. Бес¬
смертный. М.: Наука, 1995. 311 с.
430. Нескромное обаяние власти: (Из дискуссии по ст. М. А. Бойцова. С. 37-66) // Там
же. С. 67-75.
431. Историческая наука и научное мифотворчество (критические заметки) // Истори¬
ческие записки. М., 1995. Вып.1 (119). С. 74-98.
432. «Путь прямой, как Невский проспект», или Исповедь историка // Преподавание
истории в школе. 1995. № 5. С. 22—38.
433. The French historical revolution: the Annales school // Interpreting Archaeology. Find¬
ing meaning in the past. / Ed. Jan Hodder et al. London, 1995. P. 158-161.
434. From Landscape to Individuality //Archaeological Dialogues. 1995. Vol. 2. N 1. P. 28-30.
435. El mercader // El Hombre Medieval / Ed. J. Le Goff. Madrid: Alianza Editorial, 1995.
P. 253-294.
436. The Origins of European Individualism. Oxford; Cambridge (Mass.): Blackwell, 1995. 280 p.
437. Культура и общество средневековой Европы глазами современников. Exempla XIII
века. Tokyo: Heibonsha Ltd. Publ., 1995. 528 с. На япон. яз.
1996
438. Гл. ред.: Человек в истории: Ремесло историка на исходе XX века. М.: Наука, 1996.368 с.
439. Вступительные замечания; Вместо заключения, или Можно ли «доить козла?» [Из
дискуссии на «круглом столе» «Историк конца XX века в поисках метода»] // Там
же. С. 5-10, 176-177.
440. «Территория историка» // Там же. С. 81 -109.
441. Культура средневековья // История и философия культуры./ Всерос. гос. ин-т ки¬
нематографии. М., 1996. С. 47—71.
442. Несколько соображений на полях статьи Эвы Эстерберг // Мировое древо=АгЬог
Mundi. М., 1996. № 4. С. 43-46.
443. La culture populaire au Moyen Age)K «Simplices et Docti». Paris: Aubier, 1996. 447 p.
444. Kirchliche Tradition vs. Kontakt zur Gemeinde. // Bayerisches Jahrbuch fur Volkskunde.
1996. S. 189-190.
445. The Merchant. // Medieval Callings /Ed. J. Le Goff. 2nd edition. Chicago, 1996. P. 243-283.
446. La nascit& dell’ individuo nell’ Europa Medievale. Roma; Bari:. Laterza,, 1996. 315 p.
447. Гл. ред.: Одиссей. Человек в истории: Ремесло историка на исходе XX века. М.:
Наука, 1996. 368 с.
719
1997
448. Двоякая ответственность историка // Новая и новейшая история, 1997. № 5.
С. 68-79.
449. История средних веков: Учебник для вузов: В 2 т. / Под ред. С. П. Карпова. М.:
Изд-во МГУ; Инфра-М, 1997. Т. 1. 640 с.
Авт. след, гл.: Гл. 6. § 5: Северная Европа в IX—XI вв. С. 198—205; Гл. 15: Скандинавские
страны в XII—XV вв. С. 456—466.
450. Почему я скандинавист? Опыт субъективного осмысления некоторых тенденций
развития современного исторического знания // Celebrating Creativity. Essays in
honour of Jostein Bortnes/ Ed. K. A. Grimstad, I. Lunde. Bergen, 1997. P. 314—324.
451. Annales in Moscow // The Work of Jacques le Golf and the Challenges of Medieval His¬
tory/ Ed. M. Rubin. Woodbridge: The Boydell Press, 1997. P. 239—248.
452. Bakhtin and his Theory of Carnival. // A Cultural History of Humour / Ed. J. Bremmer,
H. Roodenburg. Cambridge, 1997. P. 54—60.
453. Himmlisches und irdisches Leben. Bildwelten des schriftlosen Menschen im 13. Jahrhun-
dert. Amsterdam; Dresden: Verlag der Kunst, 1997. 512 S.
454. Klassische Rhetorik und christliche Literatur: Gregor von Tours // Romer und Bar-
baren. Ein Lesebuch zur deutschen Geschichte von der Spatantike bis 800. Miinchen:
C. H.Beck, 1997. S. 135-142.
455. Libri poenitentiale // Ibid. S. 209—213.
456. «Volksheilige», Heiden und Haretiker // Ibid. S. 230-235.
457. Kultura i spofeczenstwo Sredniowiecznei Europy. Warszawa, 1997. 287 p.
458. La naissance de l’individu dans ГЕигоре medi6vale. Paris: Seuil. 1997. 321 p.
459. Los origines del individualism© europeo. Barcelona: Critica, 1997. 234 p.
460. La storiografia russa sulla via della deideologizzazione // Dimensioni e problemi della ri-
cerca storica. 1997. № 2. P. 47—73.
461. Stumme Zeugen des Mittelalters: Weltbild und Kultur der einfachen Menschen. Weimar;
Koln; Wien: Bohlau, 1997. 339 S.
462. Den sv£rf£ngade individen: Sjalvsyn hos fomnord. Hjatar och medeltidens alrde i Europa.
Stockholm: Ordfront, 1997. 281 S.
463. La sintesi storica // Dimensioni e problemi della ricerca storica. 1997. № 2. P. 47—73.
464. Das Weltbild des mittelalterlichen Menschen. 5. Aufl. Miinchen: С. H. Beck, 1997. 423 S.
(Beck’s Hist. Bibl.)
1998
465. Марк Блок и историческая антропология: Послесловие // Блок М. Короли-
чудотворцы. М., 1998. С. 667—678.
466. Науч. ред.: Блок М. Короли-чудотворцы: Очерк представлений о сверхъесте¬
ственном характере королевской власти, распространенных преимущественно во
Франции и Англии. М.: Языки русской культуры, 1998.712 с.
467. Гл. ред.: Одиссей. Человек в истории: Культурная история социального. М.: Наука,
1998. 379 с.
468. Человеческое достоинство и социальная структура: Опыт прочтения двух исланд¬
ских саг // Там же. С.5—30.
469. Апории современной исторической науки — мнимые и подлинные // Там же.
С. 233-250.
470. Культура Средневековья и историк конца XX в. // История мировой культуры.
Наследие Запада: Античность. Средневековье. Возрождение: Курс лекций / Рос.
гос. гуманит. ун-т. М., 1998. С. 210—318.
471. Блок М. // Культурология XX век. Энциклопедия. Санкт-Петербург, 1998. Т. 1.
С. 80—81 (в соавторстве с Д. Э. Харитоновичем).
472. Бродель Ф. // Там же. С. 89—90 (совм. с Д. Э. Харитоновичем).
473. Ле Гофф Ж. // Там же. С. 392—393 (совм. с Д. Э. Харитоновичем).
474. Ле Руа Ладюри Э. // Там же. С. 400 (совм. с Д. Э. Харитоновичем).
475. Февр Л. // Там же. Т. 2. С. 287 (совм. с Д. Э. Харитоновичем).
720
I /(». Школа «Анналов» // Там же. С. 359 (совм. с Д. Э. Харитоновичем).
•I//. Теория формаций и реальность истории // Культура и общество в Средние
века — раннее Новое время. Методика и методология современных историко¬
антропологических и социокультурных исследований. Сб. аналитических и рефе¬
ративных обзоров. М., 1998. С. 10—33.
1999
178. Гл. ред.: Одиссей. Человек в истории: Личность и общество: проблемы самоиден¬
тификации. М.: Наука, 1999. 398 с.
'179. «Одиссею» — 10 лет // Там же. С. 5—7.
480. Периодизация в истории. Из материалов круглого стола. Вступительное слово //
Там же. С. 251-255.
481. A Gift Awaits an Answer. A Page From the Cultural History of Society // ... The Man of
Many Devices, Who Wandered Full Many Ways ... Festschrift in Honor of Jdnos M. Bak.
Budapest, 1999. P. 333-339.
482. He «Вперед к Геродоту!», а назад — к анекдотам // Историк в поиске: Микро- и
макроподходы к изучению прошлого. Доклады и выступления на конференции
5-6 октября 1998. М., 1999. С. 234-239.
483. Средневековый купец // История. Приложение к газете «Первое сентября». 1999.
№ 38 С. 1-8.
484. Средневековый купец // Город в средневековой цивилизации Западной Европы.
М.: Наука, 1999. Т. 2. С. 46-79.
485. Bakhtin en zijn theorie over het carnaval // Homo Ridens. Humor van de oudheid tot
heden. Red. J. Bremmer& H. Roodenburg. Amsterdam: Boom, 1999. P. 71—78.
486. Избранные труды. X 1: Древние германцы. Викинги. М.; СПб.: Университетская
книга, 1999. 350 с.
487. Избранные труды. Т. 2: Средневековый мир. М.; СПб.: Университетская книга,
1999. 559 с.
488. Individu // Dictionnaire raisonn£ de 1’Occident medieval. Red. J.Le Goff, J.-C. Schmitt.
Paris: Fayard, 1999. P. 512-522.
489. Freiheit aus der Bibel: 1500—1599 // Leipziger Volkszeitung. Jahrtausend-Journal. Silves¬
ter 1999. S. 7.
490. La doble responsabilidad del historiador // Didgenes. Mexico, 1999. № 168. P. 61-77.
491. Гл. ред.: Одиссей. Человек в истории: Трапеза. М.:Наука, 1999. 340 с.
492. От пира к лену // Там же. С.7— 13.
493. История ментальностей и социальная история // Вестник Российского гумани¬
тарного научного фонда, 1999. № 3. С. 94-101.
494. Individas viduramziu Europoje. Vilnius: Baltos Lankos, 1999. 263 p.
495. Menschliche Wiirde und soziale Struktur. Versuch der Interpretation zweier islandischer
Sagas // Mediaevistik. 1999. Bd. 12. S. 229-256.
496. Отв. ред.: Одиссей. Человек в истории: Трапеза. М.: Наука, 1999. 340 с.
2000
497. Гл. ред.: Одиссей. Человек в истории: История в сослагательном наклонении? М.:
Наука, 2000.
498. История культуры: бесчисленные потери и упущенные возможности // Там же.
С. 53-57.
499. Подводя итоги // Там же. С. 125—138.
500. Из выступления на защите докторской диссертации А. Л. Юрганова (Дискуссия
вокруг книги А. Л. Юрганова «Категории русской средневековой культуры») //
Там же. С. 295-302.
501. Средневековый героический эпос германских народов // Старшая Эдда. СПб.:
Азбука, 2000. С. 5—20.
502. «Песнь о нибелунгах»: [Примечания] // Песнь о нибелунгах. СПб.: Азбука, 2000.
С. 5-12; 317-373.
721
2001
503. Гл. ред.: Одиссей. Человек в истории: Русская культура как исследовательская
проблема. JVL, 2001.413 с.
504. Скандинавистика и медиевистика // Там же. С. 94—104.
505. К пониманию истории как науки о человеке // Историческая наука на рубеже ве¬
ков. М., 2001. С. 165-174.
506. Подводя итоги... (Теория и практики исторического познания. Сквозь призму ин¬
дивидуального опыта ученого XX столетия // XX век. Методологические пробле¬
мы исторического познания. Сб. обзоров и рефератов. М., 2001. Ч 1. С. 54—69.
507. Теория формаций и реальность истории: [Публикация] // XX век. Методологиче¬
ские проблемы исторического познания. Сб. обзоров и рефератов. М., 2001. Ч 2.
С. 30-49.
2002
508. Историк среди руин. Попытка критического прочтения мемуаров Е. В. Гутновой
// Средние века. Вып. 63. М., 2002. С. 362-393.
509. Гл. ред.: Одиссей. Человек в истории: Слово и образ в средневековой культуре. М.:
Наука, 2002.426 с.
510. «Феодальное Средневековье»: что это такое? Размышления медиевиста на грани
веков //Тамже. С. 261-293.
511. Jednostka w dziejach Europy (sredniowiecze). Per. Zdzislaw Dobrzyniecki. Gdansk; War¬
szawa: Wydawnictwo Marabut, Oficyna Wydawnicza Volumen, 2002. 270 s.
512. Отв. ред.: Анналы на рубеже веков: антология. М.: XXI век — согласие, 2002. 284 с.
513. Предисловие // Там же. С. 7—10.
514. «Песнь о Нибелунгах»: [Комментарии] // Западноевропейский эпос. СПб.: Азбу¬
ка, 2002. С. 890-943.
515. Средневековье как тип культуры // Антропология культуры. М.: О.Г.И., 2002.
Вып. I. С. 39-55.
2003
516. Категории средневековой культуры // Хрестоматия по западной философии: Ан¬
тичность. Средние века. Возрождение. М., 2003. С. 533—561.
517. Гл. ред.: «Одиссей. Человек в истории: Язык Библии в нарративе. М.: Наука, 2003.
446 с.
518. «Время вывихнулось»: поругание умершего правителя // Там же. С. 221-241.
519. Комментарий очевидца // Там же. С. 297—302.
520. Конец света или карнавал? Ответ М. А. Бойцову // Там же. С. 250-255.
521. Общ. ред.: Словарь средневековой культуры. М.: РОССПЭН, 2003. 631 с.
Автор след, ст.: Предисловие. С. 5-18; Ведьма. С. 62—66; Викинги. С. 73-78; Вре¬
мя, С. 96—100; Дары. Обмен дарами. С. 129—134; Детство. С. 139—143; Крестьяне.
С. 239—247; Купцы. С. 247—253; Личность. С. 260—270; Микрокосм и макрокосм.
С. 281—282; Пир. С. 359-360; Потусторонний мир. С. 376-380; Право. С. 381—386;
Приход церковный. С. 393-394; Проповедь. С. 394-397; Пытка. С. 400-404; Ро¬
стовщик. С. 413-415; Смерть. С. 493—496; Страшный суд. С. 505—508; Судебные
преследования животных. С. 508-511; Судьба. С. 511-515; Сага (совм. с Е. А. Гу¬
ревич). С. 438-446; Exemplum. С. 594-597.
521. Az individuum a kozepkorban. Atlantisz Konyvkiadd: Budapest, 2003. 275 s.
522. Человеческая личность в средневековой Европе: реальная или ложная проблема?
// Развитие личности. М., 2003. № 1. С. 24—31; № 2. С. 29—40.
523. A Sintese Histdrica е a Escola dos Anais. Sao Paulo: Perspectiva, 2003.
2004
524. Гл. ред.: Одиссей. Человек в истории: Рыцарство: реальность и воображаемое. М., 2004.
525. Комментарии к статье И. Г. Матюшиной // Там же. С. 71—75.
722
526. Медиевистика на распутье: о книге Х.-В. Гётца // Там же. М., 2004. С. 351—365.
527. История историка. М.: РОССПЭН, 2004.
2005
528. 1л. ред.: Одиссей. Человек в истории: Время и пространство праздника. М., 2005.420 с.
529. Позиция вненаходимости // Там же. С. 122—131.
530. Индивид и социум на средневековом Западе. М.: РОССПЭН, 2005.
2006
531. Гл. ред.: Одиссей. Человек в истории: Феодализм перед судом историков. М., 2006.493 с.
532. Феодализм перед судом историков, или о средневековой крестьянской цивилиза¬
ции // Там же. С. 11—50.
533. Post Scriptim: Peasant Society и профессор Крис Уикхем // Там же. С. 184—201.
534. Избранные труды. Крестьянство средневековой Норвегии. СПб.: Изд-во Санкт-
Петербургского ун-та, 2006.
535. Избранные труды. Культура средневековой Европы. СПб.: Изд-во Санкт-Петер¬
бургского ун-та, 2006.
2007
536. Одиссей. Человек в истории: История как игра метафор: метафоры истории, об¬
щества и политики. М., 2006. 508 с.
537. Диалог современности с прошлым. «Категории средневековой культуры» 35 лет
спустя // Там же. С. 11-50.
538. Грехопадение московских медиевистов: дискуссия 1949 г. и ее последствия // Там
же. С. 341-350.
539. Избранные труды. Средневековый мир. СПб.: Изд-во Санкт-Петербургского ун¬
та, 2007.
540. Избранные труды. Древние германцы, викинги. СПб.: Изд-во Санкт-Петербург¬
ского ун-та, 2007.
2009
541. Избранные труды. Норвежское общество. СПб.: Изд-во Санкт-Петербургского
ун-та, 2009.
Приложение: Работы о А. Я. Гуревиче
Баткин Л. М. О том, как А. Я. Гуревич возделывал свой аллод // Одиссей. Человек в
истории: Картина мира в народном и ученом сознании. М., 1994. С. 5-29.
Чубаръян А. О. К 80-летию со дня рождения А. Я. Гуревича // Munuscula. К 80-летию
А. Я. Гуревича / Составитель Ю.Е. Арнаутова. М., 2004. С. 5—8.
Харитонович Д. Э. Историк и время // Там же. С. 9—32.
Степанов Б. Е. «Быть дольше в стороне мне казалось невозможным...» (Последнее интер¬
вью А. Я. Гуревича. 11.06.2006 г.) // Новое литературное обозрение. М, 2006. № 81.
Уваров П. Ю. Портрет медиевиста на фоне корпорации // Там же. С. 194-208.
Земон Дэвис Н. Памяти Арона Гуревича // Там же. С. 209—213.
Левинсон К. A. Gurevich, Guijewitsch, Gourevitch, Gurewicz, Gurevitj //Тамже. С. 214-220.
Кром М. М. А. Я. Гуревич и антропологический поворот в исторической науке // Там же.
С. 221-228.
Зарецкий Ю. Я. История средневекового индивида в исторической антропологии //
Cogito. Ростов-на-Дону, 2006. С. 405—424.
Савчук В. С. Мои «встречи» с А. Я. Гуревичем // Там же. С. 424—437 .
Лучицкая С. И. Наследие историка и человека // Общественные науки и современность,
2007. №3. С.68-73.
Она же. Арон Яковлевич Гуревич (1924—2006) // Arbor mundi. М., 2007. Т. 19. С. 73—79.
723
Указатель имен
Абеляр П. (Abelard Р.) 40, 101, 102, 622,
634,641
Абраамс Ф. 591
Абрамсон М. Л. (Abramson М.) 704, 708,
709
Август (Октавиан) 497,498, 500, 506, 612
Августин Аврелий (Aurelius Augustinus) 29,
40, 47, 51, 256, 456, 499, 616, 617, 621,
633, 639, 643, 644, 658, 664, 670
Августин св. Кентерберийский 240
Аверроэс (Ибн Рушд) 639
Агафон См.: Массис А., Тард А. де
Адальберт св. Пражский 239, 240, 242, 251,
253, 254, 384
Адальбьярнарсон Б. (A5albjamarson В.)
352, 364
Адам Бременский (Adam von Bremen) 242,
247, 253-255
Аджита Кесакамбали 121
Адмони В. Г. 297
Айез Ж. 537
Алвару Пелайу, еп. Силвеша 657
Александр Гэльский 632
Александр Ярославич Невский св., вел.
князь Владимирский 377
Алексеев В. П. 139
Алексеев Ю. Г. 426
Ален (Алан) Лилльский 84,639
Алессио Ф. 588
Алешковский М. X. 384, 385, 390
Аллори A. (Allori А.) 532, 542
Аллори К. (Allori С.) 532, 542
Алтухова Н. И. 146
Альберт Великий (Albertus Magnus) 666
Альберт, король Венгрии 467
Альберт II, король Богемии 520
Альфан Л. 75,693
Альфонс из Спины 657
Альфонсо X, король Леона и Кастилии
656
Альфонсо XI, король Кастилии 417
Альфред Великий 643
Амброзиастр 645
Аммиан Марцеллин 404,410
Амори I, король иерусалимский 637
Андерссон И. 64
Андерссон Т. М. (Andersson Th.M.) 352,
353, 355, 363-365
Андреа дель Сарто 532
Андреа ди Козимо Фельтрини (Андреа
дель Морто) 532, 542
Андреа Тафи 539
Андреа Фортебраччо 664
Андреев И. Л. 233
Андрей Боголюбский 373
Андрей Иванович, князь Старицкий 417
Андрей Курбский 405, 410
Анкарлоо Б. (Ankarloo В.) 430, 433, 444,
445,447
Анкерсмит Ф. 82
Анлунд Н. 64
Анна Иоанновна 424
Анна Леопольдовна 412, 424-426
Анненков П. В. 226
Ансгарий св. 245
Ансельм Кентерберийский (Anselmus
Cantuariensis) 632, 658, 664, 670
Антонио д’Андреа Тафи 539
АнфимовА. М. 218, 232, 233
Аполлодор 551, 564
Аппс Л. 442, 451
Арзуманян А. А. 233
Арендт X. (Arendt Н.) 495, 496, 509
Аретино Спинелло 538, 539
Ари Торгильссон (Мудрый) 272
Аристотель (Aristotle) 105, 119, 153, 637,
638
Арнаутова Ю. Е. 146,157, 158, 723
Арнобий Старший 637
АрнольдовА. И. 105
Арнольфо ди Лапо (Арнольфо ди Камбио)
530,531
Арнор Скальд Ярлов 354
Аросов А. Я. 710
Арсений, епикоп Рязанский 373
Артог Ф. (Hartog F.) 45, 50, 53, 56, 203, 495,
509
Артур, король 476
Аруп Э. 60-62, 64
Арутюнов С. А. 173
Арциховский А. В. 384, 385, 390
Арьес Ф. (Aries Ph.) 45, 54, 75, 710, 717
Аскольд, князь Киевский 343, 345
Аспелин Г. 62
Ассман Я. (Assmann J.) 613, 614, 623—625
Аттман А. 64
724
Аустор д’Орильяк 571
Афанасьева В. К. 562
Ахутин А. В. 173
Бабион Ж.архиеп. Бордо 490
Баву Ф. (Bavoux Е) 435, 447
Багге С. (Bagge S.) 239, 254, 255,264
Бажо Г. 574
Байбурин А. К. 123, 131
Байнум К. У. 443
БайокДж. 332
Байрон Дж. Г. 684
Бак Я. М. (Bak J. М.) 255, 317, 429, 444,
464, 471,721
Бакулина Н. В. 136, 137
Балар М. (Balard М.) 568, 578, 580
Балдуин, архиеп. Кентерберийский 569
Бамэзон Ж. де 167
Баранович А. И. 232
Барбара Цилли 648
Барбе Ж. (Barbey J.) 418, 426
Барбер М. (Barber М.) 447, 580
Барг М. А. 16, 138-140, 145, 347, 702, 704
Барольски П. (Barolsky Р.) 530, 531, 542
Барох X. К. 435
Барстоу Э. Л. 442
Бартлетт Р. (Bartlett R.) 254
Барток Б. 367
Бартоло ди Фреди 539
Бартониек Э. 470
Баткин Л. М. (Batkin L. М.) 30, 31, 142,
665, 667, 705, 723
Батлер Ш. 518
Бату, хан 471
Батунский М. А. 105
Бауман Р. 305
Бахофен И. 551, 552, 563
Бахтин М. М. (Bakhtin М.) 33, 73, 74, 78—
80, 83, 93, 94, 97, 142, 308, 434, 446, 705,
717
Баше Ж. (Baschet J.) 48, 533, 543
Беда Достопочтенный 48, 93
БедаридаФ. (BedaridaF.) 107, 115
Бейбарс, султан Египта и Сирии 579
Бейли М. Д. (Bailey М.) 444, 449
БеллЭ. (Bell А.) 168, 172,491
Бельфоре Ф. де 548—550, 553, 558
Белякова Е. В. 388
Бен-Закай И.209
Бенвиль Ж. 198
Бенедикт Р. Ф. 89
Бенедикт Нурсийский 101, 480
Бергсон А. 53
Бердяев Н. А. 226, 235
Бережков Н. Г. 388
Беренд Н. 471
Берингер В. (Behringer W.) 433, 440, 444,
448, 449, 451
Берк П. (Burke R) 70, 73, 80, 81, 430, 431,
433-437, 443, 445-447
Берке, хан Золотой Орды 615
Берков В. П. 296, 336
Бернар К. (Bernard С.) 181, 182, 185, 201
Бернар Клервоский (Bernard of Clairvaux)
476, 487, 490-493, 583, 628, 634, 664
Бернар Рибемон См.: Рибемон Б.
Бернард Сильвестр 644
Бернардино Сиенский 661
Бернардо Дадци 539
Берр А. (ВеггН.) 44, 53, 164, 171, 190, 197,
204
Берри Ж. де (Barry J. de) 418, 448
Бертольд Регенсбургский (Berthold von
Regensburg) 26, 41, 475, 476, 491, 493,
628, 656, 662, 717
Берштейн А. 103
Бессмертный Ю. Л. (Bessmertntj J. L.) 16,
31, 137-140, 142, 145, 158, 713, 718, 719
Бехам Б. (Beham В.) 653-655, 669
Бехам 3. (Beham S.) 653—655, 669
Бехер М. (Becher М.) 409, 410
Бжезинска А. 82
Бибиков М. В. 371
Библер В. С. 31, 95
Бикбов А. Т. 173
Бирон Э.-И. 412,424-426
Бланка Кастильская 164, 416, 417, 425
Блекур В. де (Btecourt W. de) 439, 448,450
Блок Г. 204
Блок М. (Bloch М.) 12, 43-45, 47, 49,
50, 52-54, 56, 74-77, 79, 81, 160, 161,
164-168, 170-176, 185, 188, 190-199,
203-206, 433, 464, 465, 470, 707, 708,
712-714,716, 720
БлокЭ. 167, 172, 173, 176, 199
Блюменберг Г. (Blumenberg Н.) 502, 509,
624
Боас Ф. 74, 80
Бобович А. С. 408, 509
Богатырев П. Г. (Bogatyrev Р.) 277
Богач Г., герцог 516
Богданов А. П. 426
Боден Ж. 435
Бодри Бургейский (Baudri de Bourgueil)
581-591,593
Бойер П. (Boyer Р.) 432, 433, 439,445, 447
Бойцов М. А. 142,719,722
Боккаччо Дж. 41, 555, 564, 641
Бокх 1, царь Мавритании 391
Болеслав Храбрый 239, 242, 245, 246, 255
Боллем Ж. 434
Больони П. 26, 711
725
Большакова О. В. 236
Бонавентура (Джованни Фиданца) 632,
633
Бонгард-Левин Г. М. 131
Бондаренко Г. В. 117, 123, 125-129, 132,
604
Бонифаций VIII, папа римский 633, 663,
664
Бонифаций св. 240, 255
Бонкомпаньо да Синья (Boncompagno da
Signa) 639, 666
Бонпер-Эвек К.-Ф. (Bompair-Evesque С.-
F.) 177, 198, 202, 206
Бонфини А. 472
Боргольте М. (Borgolte М.) 605, 622—626
Борис Владимирович, князь Ростовский
375, 407
Борис Годунов См.: Годунов Б. Ф.
Борис Константинович, князь
Нижегородский 397
Борншоер Л. (Bomscheuer L.) 254
Бородицкая М. 298
Борет A. (Borst А.) 46, 47, 43, 55, 710
Босколи П. 642
БоссюэЖ. Б. 51
Ботев X. 136
Боэций А. М. Т. С. (Boethius А. М. X S.)
39,642,643, 667
Боярдо М. 631
Брагинская Н. В. 544
Брандес Э. 62
Браун У. 298
Браччо См.: Андреа Фортебраччо
Бреаль М. 178
Бреди Р. 167
Бриггс Р. (Briggs R.) 433,439, 445, 447, 448
Бриллат-Саварин Дж. A. (Brillat-Savarin J.
А.) 511, 528
Бриссо A. (Brissaud А.) 619, 624—626
Бродель Ф. (Braudel F.) 43, 44, 50, 53, 54,
56, 73, 74, 76, 77, 80, 113, 433, 446, 714,
720
Бромлей Ю. В. 139, 703
Бронзино (Аньоло ди Козимо ди Мариа¬
но) (Bronzino) 532, 542
Брунеллески ди Липпо Ф. ди сер 531, 535
Бруннер О. (Brunner Н.) 79, 408
Бруно Кверфуртский 246
Брюнетьер Ф. (Brunetiere К) 181—186, 188,
200, 201,203
Буасси д’Англас Ф. 506
Буде Ж.-П. 55
Булдаков В. П. 235
Буленвилье А. 167
Булин С. 64-66
Булль Э. 62
Булыгин И. А. 217, 233
Бульст Н. (Bulst N.) 699, 701
Бунаков И.216, 232
Бурдье П. 52
Бурен М. 55
Бурже-Но де Тулуза П. Г. де 658
Буркхардт Я. (Burckhardt J.) 74, 154, 666—
668
Буро A. (Boureau А.) 440, 447, 449
Бурхард Вюрцбургский 93
Бурхард Мон-Сионский (Burchard de
Mont-Sion) 575, 580
Бушкович П. 426
Буяк Ф. (Bujak К) 389
Быков Ф. С. 130
Бычкова С. Г 234
Бьёрклунд С. (Bjorklund S.) 66, 71
Бьондо Ф. 502
Бэкон Ф. (Bacon F.) 502, 503, 509
Бэрд М. 73
БэрдЧ. 73
Бэрри Дж. 439
Бюгге С. 266
Бюрак Р. 203
Бюхер К. 52
Вагнер Р. 155
Вазари Дж. (Vasari G.) 530-533, 535, 536,
538-543, 653
Вайда А. 83
Вайк (Иштван I) См.: Иштван I Венгер¬
ский (Иштван Святой)
ВайтекерДж. 167
Вайтц Г. 389
ВалкС. Н. 232
Валла Л. 637
Вальде A. (Walde А.) 602
Вальтер фон дер Фогельвайде (Walther von
der Vogelweide) 646, 668
Ван де Кифт К. (Van de Kieft С.) 160, 169
Вапневски П. (Wapnewski Р.) 153, 157
Варга Е. 233
Вардесан (Бар Дайсан) 128
Варрон Марк Теренций 496, 497
Василий III Иванович 413, 416, 421, 422,
424, 425
Васко да Гама 528
Вебер В. (Weber W.) 631, 663
Вебер М. (Weber М.) 12, 91, 96, 156, 253,
717
Вейбулль Й. 65, 67
Вейбулль К. 60—62, 64, 65
Вейбулль Л. (Weibull L.) 59-66, 70-72
Вейбулль М. 58, 59, 61-63, 65, 71
Вейн П. (VeyneP.) 49, 51,56
ВейнбергИ. П. 124, 131
726
Венанций Фортунат494, 598, 602
Венскус Р. (Wenskus R.) 409,410
Вергилий Марон Публий 565, 587
Вернан Ж.-П. 75
Вернер Б. 71
Вернер фон Урслинген 648
Веселовский А. Н. 555, 561, 563
Веселовский С. Б. 393, 407
Веспуччи А. 504
Вестин Г. Т 64
Ветти, монах (Wetti Monachus) 458, 463
Вжозек В. (Wrzosek W.) 83, 103, 106
Видукинд Корвейский (Widukind von Ког-
vei) 241-243, 253, 254
Вийон Ф. 101
ВикоДж. 167
Вилар П. 67
Вилкул Т. Л. 373, 375, 388, 389
Виллани Ф. 543, 645, 648
Вилланова А. де 515
Виллибранд Ольденбургский (Willebrand
von Oldenburg) 571, 579
Вильгард Равеннский 666
Вильгельм I (Завоеватель) 163, 171
Вильгельм из Хирсау (Willhelm von Hirsau)
659, 670
Виндельбанд В. 12
Виноградова Л. Н. 564
Випон 246, 247
Витгенштейн Л. 440
Витте С. Ю. 234
Виттенберг Э. 63
Владимир Андреевич Храбрый, князь
Серпуховской 385
Владимир Всеволодович, кн. (Мономах)
374
Владимир Святославич, кн. (Святой) 396,
612
Владимир Ярославич, князь Галицкий 378
Владимирский-Буданов М. Ф. 376, 389
Владислав Герман, кн. 380, 387
Владислав Ягеллончик 466
Вовель М. 75, 80
ВолкогоновД. А. 141
Волобуев П. В. 235
Вольтер (Аруэ М. Ф.) 51, 99,167, 666
ВольфА. (Wolf А.) 411,417, 419, 425, 426
Вольф Ф. (Wolff Ph.) 45, 54
Вольфрам фон ден Штайнен см.: Штайнен
В. фон ден
Вольфрам фон Эшенбах (Wolfram von Es-
chenbach)641, 666
Вольфхард фон Херриден (Wolfhard von
Herrieden) 456, 462
Вормальд П. (Wormald Р.) 161, 163-164,
170,171
Всеволод Большое Гнездо 373, 374, 377
Всеволод Ольгович 387
Выготский Л. С. 74
Вышнеградский И. А. 218
Вьови Н.681
Вятко 341
Габриеле де Сало 649
Гагарин Ю. А. 24
Гадди А. 538
Гадди Т. 538
Гаде К. Э. 353
Галеви И. 626
Гален Клавдий 522
Галкова И. Г. 41, 56, 81, 451, 543, 594, 686
Галл Аноним (Gallus Anonymus) 239, 254,
380, 387, 389, 391
Галл св. 458, 463
ГансхофФ. (GanshofF.) 164, 165, 171
Гаскилл М. (Gaskill М.) 441, 442, 450,451
ГауЭ. (Gow А.) 442, 451
Гауэр Дж. 514
Гашпар Хелтаи См.: Хелтаи Г.
Гвибер Ножанский (Guibertus Novigentis)
40, 578, 647, 668
Гевард, аббат 476
Гегель Г. В. Ф. 51
Геза, основатель Венгерского королевства
250
Гельмольд (Helmoldus) 382, 383, 390
Гемист Плетон 637
Гене Б. 56
Генрих I, король Англии 241, 242, 524
Генрих II, император 246
Генрих III, король Англии 246,415, 416
Генрих IV, король Германии см. стр. 246
Генрих VII 695
Генрих Лев, герцог Баварский 242, 244
Генрих из Сеттимелло (Henricus ab Set-
timello) 643, 667
Георгий Амартол 339, 345
Герборд (Herbordus) 383-385, 390, 391
Геремек Б. (Geremek В.) 82, 102, 103, 105,
206
Герман Хромой 47
Тернер К. (Gerner К.) 57, 68-72
Геродот 544, 610, 721
Герольд, еп. 382
Герцен А. И. 214, 235
Гершенкрон A. (Gerschenkron А.) 226, 235
Гёте И. В. (Goethe I. W.) 544, 556, 562
Гетц Х.-В. (Goetz H.-W.) 55, 452, 462, 623,
723
Гиберти Лоренцо 540
Гибсон М. (Gibson М.) 440, 441, 448,450
Гидденс Э. (Giddens А.) 319, 320, 322, 335
Гилберт A. (Gilbert A. J.) 357, 360, 364, 365
Гильом Коншский 634
Гильом из Пуатье 634
Гильом де Рубрук 388
Гильом из Сент-Тьерри 634
Гильом Тирский (Guillaume de Туг) 580,
637
Гимон Т. В. 348
Гинзбург К. (Ginzburg С.) 26, 82, 103, 172,
173, 206, 431, 434, 436, 438, 440-442,
445-450
Гиппиус А. А. 346, 347, 390
Гиральд Камбрейский 640
Гири П. Дж. (Geary Р. J.) 462, 622, 711
Гирц К. (Geertz С.) 74,434, 446
Гитлер А. 63, 204
Гицур Ислейвссон 362
Глеб Владимирович, князь Муромский
375
Глинский Ю. В., кн. 425
Годрик из Финхале 689
Годунов Б. Ф. 420,421, 423, 426
Годфруа Дж. (Godefroy J.) 578
Годфруа Реймский 585—587, 590
Голан А. 131
Голден Р. 444
Голицын В. В., князь 423
Гомер 551, 564
Гонкур Ж. де 74
Гонкур Э. де 74
Гонорий Августодунский 453, 455
Гораций Квинт Флакк 587
Горбачев М. С. 36
Горенштейн В. 0.391, 509
Горский А. А. 407
Готтфрид Страсбургский 651
Гофман А. Б. 200
ГоффартУ. (Goffart W.) 172, 346
Гоше М. (Gauchet М.) 498, 508, 509
Грабуа А. 569
Граус Ф. (Graus F.) 408, 454, 462
Графтон Э. (Grafton А.) 503, 509
Грациан Болонский, монах 672-674
Грацианский Н. П. 8
Грегори П. (Gregory Р.) 227, 228, 234, 235
Гренбек В. 14
Григорий IX, папа римский 647, 672
Григорий Амастридский 348
Григорий Великий (Gregorius Magnus) 320,
667
Григорий Венгерский 660
Григорий Турский 93
Григорьева Т. П. 119, 708
Грим Г. 234
Гросс К.695
Гудбрандсдоттир А. 349
Гудини, отец Тости, ярла 350
Гумберт Римский (Романский) (Humbert
de Romans) 656, 668
Гуревич А. Я. (Gourevitch A. J.) 7-35, 39,
42-48, 51, 52, 57, 61, 69, 70, 73-84, 86-
98, 100-105, 116, 117, 124, 130, 132-146,
156,160, 161, 170, 199, 203, 205, 207, 212,
213, 228, 230, 231, 236, 251, 253, 256,
257, 264, 279, 296, 299-301, 304, 306,
315-323, 333, 335-338, 346, 348, 349,
370, 372, 388, 406, 410, 411, 425, 429-
431, 434, 435, 438-439, 443-446, 448,
452-454, 456, 458, 461-466, 470, 471,
475,490, 491, 493,494, 510, 528, 562, 578,
602, 606, 610, 622, 623, 671, 677, 687, 700,
702,723
Гуревич Е. А. 257, 353, 357, 359, 360, 363—
367,722
Густав II Адольф 64
Гутнова Е. В. 36, 142, 722
Гутри У. (Guthrie W.) 171
Гэньбе К. 440
Гюнтер Э. 440
Давид, царь Израиля 486
Давид Ж.-М. (David J.-M.) 143, 144, 146,
204
Давид Р. 706
Давыдов М. А. 220, 234
Данбар У. 652
Даниил Романович, князь Галицкий 410
Данилевский И. Н. 345-348
Данилов А. И. 8, 16, 17, 20, 134, 142, 145
Данилов Л. Д. 16
Данилова И. Е. 711
Даниэль Винчестерский 255
Данте Алигьери 29, 40, 102, 648, 652, 657,
705
Дарренбергер Э. П. 330
Датини Ф. 41, 537
Деба Э. (DebaxH.) 170
Декарт Р. (Descartes R.) 201, 627
Делит П. 518
Делюмо Ж.-П. (Delumeau J.-P.) 55, 75, 90,
438,448, 669,711,713
Демокрит 632
Демос Д. 439
Ден В. Э. 225
Дероле Р. (Derolez R.) 603
Дешан Э. 515
ДжаксонТ. Н.349, 364, 371
Джованни Баруччи А. ди 538
Джованни да Серравалле 657
Джонс Г. 371
Джонс Ф. 682
Джонсон Б. 557, 558, 563, 564
728
Джорданенго Ж. (Giordanengo G.) 160, 169
Джордано да Ривальта 629, 656, 658
Джорджо да Новарра 649
Джоттино См.: Томмазо Фиорентино
(Томмазо ди Стефано)
Джотто ди Бондоне 530, 532, 536, 538—540,
543
Джотто ди Стефано 539
Джотто де Таддео д’Аньоло 542
Джулиано ди Козимо 532
Дзанино из Сольчи 645
Диноцци А. См.: Джованни Баруччи А. ди
Динцельбахер П. (Dinzelbacher Р.) 55, 443,
451, 463, 627, 662, 665, 667-670
Дир, князь Киевский 343, 345
Дитрих (Теодорих) 242, 243
Дмитриев А. Н. 173
Дмитрий Иванович Донской, вел. князь
Московский 394
Дмитрий Иванович, князь (Дмитрий
Внук) 424
До В. 681,686
Добрава, княгиня 242
Доменико ди Бартоло 539
Доменико ди Франческо 543
Достоевский Ф. М. 83
Дрейфус А. 178, 183, 188, 190
Дройзен И. Г. (Droysen J. G.) 150, 151, 156
Дронке П. (Dronke Р.) 278
Дронке У. (Dronke U.) 270, 271, 276-278,
663
Дружинин Н. М. 217, 233
Дубов И. В. 370
Дубровский И. В. 471
Дубровский С. М. 218
Дуглас Д. Ч. 370
Дуглас М. (Douglas М.) 432, 445
Дудон Сен-Квентинский 369
Дунс Скот И. (Duns Scot I.) 636, 665
Дуоркин A. (Dworkin А.) 450
Дьяконов И. В. 253, 371
Дьяконов М. А. 393, 407
Дэвис О. (Davies О.) 439, 448
Дюби Ж. (Duby G.) 12, 24, 35, 42, 51, 75-
79, 81, 82, 85-87, 103, 141, 159, 160, 169,
207,461,716
Дювель К. (Dtiwel К.) 370, 597, 602, 603
ДюмезильЖ. 124, 206
Дюмон Л. 498
Дюмулен О. (Dumoulin О.) 176, 200, 204
Дюпрон А. 75, 80
Дюрер А. 653
Дюркгейм Э. (Durkheim Е.) 52, 75, 122,
131, 177-180, 182, 184, 185, 189, 192,
200,201,203,204
Дякин В. С. 234
Евгений IV, папа римский 673
Евсевий Кесарийский 499
Егер С. (Jaeger С. S.) 296, 297
Егиазарова Н. А. 217, 233
Екатерина II214, 231
Елена Глинская 412-417, 420-422, 425
Елизавета Люксембургская 471-472
Елизавета Петровна (Романова) 424
Елизавета Ярославовна, жена Харальда
Сурового 350, 362
Емельянов В. В. 562
Ерне X. 58
Ефимова М. Р. 234
Жак де Витри 569, 572, 579, 580, 655
Жак-Шакен Н. (Jacques-Chaquin N.) 440,
449
Жан де Конде 651
Жанна д’Арк 179
Жанна де Бурбон 418
Жерар из Лудена 587
Жерсон Ж. 645
Жуковская Н.Л. 123, 131
Заборов М. А. 702, 703
Зайбт Ф. 45
Зайончковский П. А. 217, 232, 233
Зализняк А. А. 389, 390
Зарецкий Ю. П. 35, 723
Зарри Г. (Zarri G.) 443, 451
Збигнев Герман 380, 387
Звенигородский А. Д., князь 421
Зее К. фон (See Kl. von) 270, 277, 408
Зеленин Д. К. 564
Земон Дэвис Н. (Zemon Davis N.) 70, 584,
593,723
Зенгер П. (Saenger Р.) 588, 594
ЗикаЧ. (Zika Ch.) 440, 449
Зильберман Д. Б. 105
Зимин А. А. 347,425
Зиммель Г. (Simmel G.) 52, 156
Золя Э. 183
Зорин А. Л. 233
Зорин Л. Г. 141, 142, 146
Зюмтор П. (Zumthor Р.) 48, 56, 490, 491
ИбнХазм 621
Иван III424
Иван IV Грозный 141, 405, 410, 412-417,
419,420, 424, 425,470
Иван Алексеевич (Романов) 421—423
Иван VI Антонович 412, 424
Иван Халдеевич Половцов, боярин
Галицкий 387, 388
Иванов Вяч. Вс. 124, 131, 132
Иванов Л. М. 233
729
Игнатович И. И. 216, 232
Игорь Рюрикович, князь Русской земли
342, 367
Иерусалимский К. Ю. 115
Изабелла Баварская 418
Изяслав Мстиславич, вел. князь Киев¬
ский 375, 378, 380
Иисус Сирахов 486, 489, 492, 494
Ильин Г. Ф. 131
Имад-ад-Дин (‘Imad-ad-Din al-Isfahan!)
580
Имре св. 465, 470, 471
Инглиш Д. (English D.) 450
Индребё Е (Indrebo G.) 351, 353, 364
Иоаким, патриарх 422
Иоанн Безземельный 415, 470
Иоанн Каналес 647
Иоанн Капистран 490
Иоанн Суассонский 647
Иоганн, герцог Курляндский, Лифлянд-
ский и Семигальский См.: Бирон Э.-И.
Иоганнес Буш из Виндесхайма 641
Иоханнес Гланер 679
Иоханнес Корлессер 679
Иосиф Флавий 210
Истон К. 681
Иштван I Венгерский (Иштван Святой)
245,251,470,471
ЙиуП. 681,686
Йонссон К. 258, 259, 261-263
Йоуссон Ф. 276
Кавалло Г. (Cavallo G.) 588, 592, 593, 666
Кавальканти Г. 640
Каваррубиас М. 590
Каждан А. П. (Kazhdan А.) 24, 35, 426, 718
Казимир V 527
Какх Ю. Ю. 713
Каллимако Эспериенте 637
Камински Г. 172
Кан А. С. 707,710,711
Кант И. 92
Кантор Н. (Cantor N.) 718
Капистран И. См.: Иоанн Капистран
Капо де Киссак Ж. (Capot de Quissac J.)
176, 177, 199,200, 204, 206
Караулов А. В. 716, 718
Караффа Дж. См.: Павел IV, папа рим¬
ский
Кардини Ф. (Cardini Е) 607,622, 626
Кареев Н. И. 32
Карл Великий 167, 170, 241, 243, 253, 379,
392, 404, 405, 457
Карл IV 418, 695
Карл V418
Карл VI (Charles VI) 56,418
Карл VIII 149
Карл X Густав 59
Карл Калабрийский 649
Карл Простоватый 366, 367
Карломан, брат Карла Великого 170
Карни Дж. 600
Карпентер Д. A. (Carpenter D. А.) 415, 425
Карпов С. П. 716, 720
Карпович М. (Karpovich М.) 226, 232, 235
Каррутерс М. (Carruthers М.) 585, 593
Карсавин Л.П. 101, 105
Касвинов М. К. 223
Касиола Н. (Caciola N.) 443, 451
Катон Марк Порций Старший (Цензор)
496
Кауфман А. А. 215, 216, 225, 232, 235
Кафенгауз Б. Б. 232
Кац Я. (Katz J.) 212, 626
Кацнельсон С. Д. 296, 336
Каштанов Д. В. 388
Каштанов С. М. 407, 425
Кащенко С. Г. 233
Кедар Б. 3. (Kedar В. Z.) 207, 212, 578-580
Кейльхау В. 63
КейперФ. Б. Я. 121, 131, 132
Келли Д. Р. (Kelley D. R.) 172
КидТ.563
Кий, князь Киевский 341, 342, 347, 348
Кикхефер Р. (Kieckhefer R.) 437, 443, 447,
451,664
КинМ. 172
Кинцле Б. М. (Kienzle В. М.) 492,493
Кирьянов Ю. И. 233
Киселев П. Д. 217
Кланицай Г. (Klaniczay G.) 429, 444-449,
451,465,471
Клапиш-Зубер К. (Klapisch-Zuber С.) 318,
530, 543
Кларк С. (Clark S.) 438, 440-442, 444, 448,
449
Клейн Л. С. 370
Клеменция Венгерская 417
Клеопатра VII Филопатор 612
Кнабе Г. С 142, 143, 146, 173
Кнуд (Кнут) III Великий 297, 705
Кобзев А. И. 118-120, 130
Кобрин В. Б. 233
Ковальченко И. Д. 217, 223, 233, 235
Коваррубиас О. С. де (Covarrubias О. S. de)
590, 594
Коган М. А. 710
Кодай 3. 467
Кожевникова М. Ю. 54, 170
Козеллек Р (Koselleck R.) 50, 51, 53, 56, 84,
103, 107, 115, 151, 152, 156, 609,610,623
730
Козимо ди Медичи 533
Козимо Росселли 531—533, 542
Козловский Ю. Б. 119
Козляков В. Н. 426
Колаковский Л. (Kolakowski L.) 115
Колар де Блем 417
Колен А. 172
Колесницкий Н. Ф. (Kolesnitski N.) 137,
704,708, 709
Колумб X. 528
КолумеллаЛ. Ю. М. 527
Колюччо Салютати 643, 667
Коме Г. 55
Комлос Дж. 234
Компаньи Д. 534
Компаньон A. (Compagnon А.) 201
Кон Н. (Cohn N.) 437, 447
Кондорсе М.Ж. А.Н.503
Коннертон П.309
Конрад И 246,247
Конрад Монферратский 569
Конрад Н. И. 119,705,707
КонстаблДж. 170
Константин Багрянородный 367, 368, 371
Константин Великий 149, 345, 702
Константин (Кирилл) Философ 603
Конфино М. (Confino М.) 228, 236
Коперник Н. 167
Копнин П. В. 17
Корвизье A. (Corvisier А.) 411,425
Корсун А. И. 277, 296, 297, 336, 337
Косминский Е. А. 8, 85, 87, 103, 105, 702
Котляр Н. Ф. 347, 348
Коули Р. 705
Коцонис Я. 235
Кошелев В. А. 215, 231, 232
Кошкин В. В. 337
Кравери М. (Craveri М.) 443, 451
Крамер Г. 441
Крамер С. Н. 562
Крачковский И. Ю. 580, 624, 625
Крейг Т. 167
Кресс X. (Kress Н.) 307,318
Крёшелль К. (Kroeschell К.) 408
Криза И. 468
Кристеллер П. О. (Kristeller Р. О.) 533, 542
Кристина Шведская 647
Кристофорус Груненберг 679
Кром М. М. 34, 411,425,426, 723
Кромвель О. 702
Кроче Б. 46
КруазеА. 179
Крючков П. 717
Ксенофан 632
Кузеля 3. 472
Кузенков П. В. 348
Кулаковский Ю. 410
Кулу В. 79
Кун Г. (Kuhn Н.) 408
Кун X 232, 236
Курукин И. В. 426
Курциус Э. Р. (Curtius Е. R.) 582, 592
КутХ. 59,62
Кучкин В. А. 388, 407
Лабрусс Э. 76, 683
Лабрюйер Ж. де 183
Лабуви Е. (Labouvie Е.) 442, 450,451
Лависс Э. 180, 183, 184
Лавров А. С. 422, 426
Лавровский В. М. 8, 704
Лагеррут Ф. 62
Ладислав Святой (Владислав) 471, 472
Ладнер Г. (Ladner G.) 533, 542
Лайош 1 Великий (Людовик Венгерский)
См.: Людовик (Лайош) I Великий
Лакомб М. (Lacombe М.) 53
Лакомб П. 44, 53
Лалу Э. (Lalou Е.) 582, 590, 592, 594
Ламперт (Ламберт) Герсфельдский
(Lampert von Hersfeld) 382, 389, 692
Ланге Г. 664
Ланглуа Ш.-В. 178, 185, 189-191, 199, 202,
203
Ланнуа Ж. де 167
Лансон Е178
Ларнер К. (Lamer Ch.) 433, 442,445, 450
Ла Рош X. 312
Ларссон Л.-У. 68
Ласер П. (Lasserre Р.) 179, 183-187,201, 202
Ласло 1 Святой 465, 466
Ласло, сын короля Альберта 467
Ле Гофф Ж. (Le Goff J.) 12, 26, 29, 34, 39,
41-43, 46, 47, 54-56, 71, 75-82, 85-87,
90, 94, 103, 105, 141, 157, 172, 199, 300,
346, 399,400, 402,407, 408,416,425,434,
446, 461, 470, 491, 579, 606, 607, 622, 700,
710,712,715-721
Ле Руа Ладюри Э. (Леруа Ладюри) (Le Roy
Ladurie Е.) 54, 55, 90, 103, 446, 680, 686,
710, 720
Лев X, папа римский 638
Левинсон К. А. 34, 463, 472, 626, 670, 679,
701,723
Леви-Стросс К. (L6vi-Strauss С.) 52, 96,
434,440, 446
Ледюк Ж. (Leduc J.) 53, 54, 56
Лей X. (Ley Н.) 664, 665
Леклерк Дж. (Leclercq J.) 651, 664
ЛелековЛ. А. 124,131
Леменева Е. М. (Lemeneva Е.) 473, 478,
490-493
731
Ленин В. И. 90, 96, 97, 216, 232, 235
Лённрут Э. (Lonnroth Е.) 64, 66, 72, 256
Лепениес В. (Lepenies W.) 177, 200
Лессинг Г. Э. 641
Ливий Тит 497, 500, 509
Ле цзы 120, 130
Линдаль Б.-М. 71
Липпо Мемми 539
Лисевич И. С. 119
Литаврин Г. Г. 370
Литвак Б. Г. 233
Лиутпранд Кремонский 369, 371
Лихачев Д. С. 74, 80, 124, 340, 346-348
Ловмяньский X. 370, 371, 386, 390, 391
Ломбар М. 80
Лопес R 46
Лопухин А. П. 492
Лоренцетти А. 539
Лоренцетги П. 539
Лоренцо ди Биччи 542, 543
Лоренцо ди Пьеро ди Антонио Кименти
538
Лосев А. Ф. 347
Лотман Ю. М. (Lotman J.) 74, 80, 96, 389,
707,711,714
Луи-Филипп 685
Луис-Йенсен Й. (Louis-Jensen J.) 353, 364
Лукан Марк Анней 587
Лукин П. В. 372, 407
Лукреций Тит Кар 639, 640
ЛукьяновА. Е. 119, 130, 131
Луман Н. (Luhmann N.) 335
Лурия А. Р. 74
Лурманн Т. (Luhrmann Т.) 442,450
Лурье Я. С. 407,410
Лучицкая С. И. (Loutchitskaja S.) 7, 34,
212,318, 578,662,723
Лысенко Е. М. 53, 54, 170, 175, 199, 206
Льестель А. 705
Людвиг VI Баварский 418
Людовик Анжуйский 55
Людовик IV Баварский 695
Людовик Благочестивый 245, 463
Людовик Бурбон, герцог 418
Людовик (Лайош) I Великий 245,418,463,
466, 472
Людовик Немецкий 670, 691
Людовик Орлеанский 418
Людовик VIII416
Людовик IX Святой 47, 54, 416, 417, 425,
571,579, 622, 649, 680
Людовик X Сварливый (Louis X Hutin)
417,426, 681
Людовик XI681
Людовик XIV 183, 512, 685
Людовик XV 504
Людольф оф Зюдгейм (Ludolph of Sud-
heim) 574, 580
Лютер M. 500, 633
Лютербахер Ю. 681, 683
Ляпустина Е. В. 509
Лященко П. И. 216, 232
МабильонЖ. 174
Магнинус из Милана 524
Магнус Добрый 260, 262, 349-356, 358,
361,363,710
Магнусдоттир (Магнусдоухтир) A. (Mag-
ndsdottir А.) 326, 336
Магнуссон М. (Magnusson М.) 296
Мазо ди Банко 539
Мазо Финигуерра 542
Мазур-Матусевич И. (Mazour-Matusevich
Ye.) 81, 104, 105
Майер К. (Meier С.) 609, 623
Майснер Р. (Meissner R.) 549, 562
Майстер Экхарт 629
Макаров Н. П. 224, 235
Мак-Дональд Дж. 253
Макеева Л. Б. 318
Макиавелли Н. (Machiavelli N.) 500, 501,
509
Маккарти Дж. 227
Маклаков В. А. 232
Мак-Манус Д. (McManus D.) 599, 603, 604
Максвелл-Стюарт П. Дж. (Maxwell-Stuart
Р. G.) 444, 450, 451
Максимович К. А. 390
Макфарлейн A. (Macfarlane А.) 431—433,
439, 442, 445, 448
Малатеста Сигизмунд Пандульф 657
Малеин А. И. 388
Малиновски Б. 74, 80, 96
Малиспини Р. 648
Мальтус Т. Р 235
Мамерт св. 492
Мандру Р. (Mandrou R.) 75, 77, 79-81, 85-
87, 103, 434-436, 446, 447
Манн М. 682
Маннике Е. К. 60
Манселли Р (Manselli R.) 26, 710
Мантенья A. (Mantegna А.) 538, 543
Мануйлов А. А. 232
Манфред Ланчиа 648
Маранс Р. де (Marans R. de) 185-187, 201,
202
Маргарете, королева 58
Марини М. 542
Мария-Луиза де Гонзага 527
Марквард О. (Marquard О.) 624
Маркс К. (Marx К.) 51, 63, 90, 96, 100, 138,
167, 368, 371,505,717
732
Марстрандер К. Дж. С. (Marstrander С. J. S.)
597,603
Мартен Э. (Martin Н.) 48, 55, 78, 81,701
Марциал Марк Валерий 527
Маршал У., граф Пемброк 415
Маслова-Лашанская С. С. 337
Массис А. 179, 185-187, 189, 201-203
Массьяло Ф. 527
Матвей I Корвин (Матьяш Хуньяди)
(Matej Korvin) 468-470, 472
Матьяш Ракоши См.: Ракоши М.
Матюшина И. Г. 722
Маундер Э. У. 682, 683
Медведев Сильвестр 422
Межуев В. М. 105
Мелетинский Е. М. 709, 710, 715, 718
Меллер С. (Meller S.) 83, 103
Меллер Э. фон 171
Мелье Ж. 640, 666
Мельникова Е. А. 338, 346-348, 370, 371
Менаше С. (Menache S.) 566, 578—580
Меншиков А. С. 424
Мео деи Толомеи (Meo dei Tolomei) 652,
669
Мерль Ст. 235
Мерсье Л.-С. (Mercier L.-S.) 504, 505, 509
Мертон Р. 67
Мешко I Польский 250
Миделфорт Э. (Midelfort Е. Н. С.) 431,
433, 445
Микеланджело Буонаротти 531
Микелино ди Бенедетто (Микеле) 543
Миланези Дж. 543
Миллер У. Й. (Miller W. J.) 279, 297, 298,
326,336
Милов Л. В. 217, 218,233
Мильков В. В. 347
Мильская Л. Т. 142
Мильчина В. А. 470
Милюков П. Н. 226
Минтц С. (Mintz S. W.) 513, 528
Миронов Б. Н. (Mironov В. N.) 213, 234,
235
Митгерауер М. (Mitterauer М.) 607, 608,
622
Миттерер Й. (Mitterer J.) 110, 111, 115
Михаил III 345
Михаил Александрович, князь Тверской
394
Михаил Львович Глинский, князь 414
Михаил Федорович (Романов) 421, 426
Михаил Юрьевич, вел. князь Ростовский
и Владимирский 387
Михайлова Т. А. 554, 563
МихникА. 83
Миш Г. (Misch G.) 321, 336
Мишле Ж. (Michelet J.) 99, 154, 192, 195,
196,206, 442, 450
Мищенко Ф. Г. 509
Модзелевский К. (Modzelewski К.) 53, 374,
379, 386, 388-391,406,410
Мозер И. Я. 74
Моисей бар Кефа 128
Мольер (Поклен) Ж.-Б. 183
Мольтке Э. (Moltke Е.) 603
Момильяно A. (Momigliano А.) 186, 202,
204
Моно Г. 178, 190
Монтень М. 510, 511
Монтер Э. У. (Monter W Е.) 431, 433, 444,
445,450
Монтер Ю. 442
Монтескье Ш. 99, 152, 157, 167, 204
Mop X (More Th.) 504, 509
МоррасШ. 179, 183, 186, 189, 192, 198
Моррис К. (Morris С.) 30, 578
Морто из Фельтре 532, 542
Москаленко А. Е. 133—135
Мосс М. (Mauss М.) 14, 52, 53, 56, 75, 122,
131, 193, 194, 203,205
Мошиньский Л. (Moszynski L.) 386, 391
Мстислав Ростиславич, князь Смолен¬
ский 387
Мстислав Мстиславич Удатный, князь 372
Мух Р. (Much R.) 408
Мчедлов М. П. 103, 105
Мэдокс Т. 163, 167, 171
Мэлоун К. (Malone К.) 555, 563
Мэррей A. (Murrey А. V.) 24, 625, 666, 668,
669
Мэтланд Ф. У. (Maitland F. W.) 9, 161—165,
167, 168, 170, 171, 195,206
Мюллер Б. (Muller В.) 204, 205
Мюнцер Т. 702
Мюррей М. (Murray М.) 438, 450, 662, 663,
669
Мюшембле Р. (Muchembled R.) 75, 80,433,
436,445,447, 669
Назаренко А. В. 348
Назарова О. А. 318
Наполеон I Бонапарт 164
Нарочницкий А. Л. 139
Нейдгарт фон Рейенталь 646
Нери ди Биччи 536, 537
Нерон Тиберий Клавдий 527
Неупокоев В. И. 233
Неусыхин А. И. 8, 33, 134, 135, 137, 140
Нефедов С. А. 233
Нечкина М. В. 232
Нидер Й. (Nider J.) 441,449
Николай II 223
733
Николай Кузанский 621
Николай из Отрекура (Nicholas de Ultricu-
ria) 636, 665
Никол ay- Коннар A. (Nicolaou-Konnari A.)
579
Никольский С. Л. 255
Никон Киево-Печерский 339—341
Нильссон C. A. (Nilsson S. А.) 64, 66, 71
Ниссенбаум С. (Nissenbaum S.) 432, 433,
439, 445, 447
Нифонтов А. С. 220, 234
Ницше Ф. 150, 661
Новалис (Офтердинген Г. фон) (Novalis)
608,623
Новеллино (Мазуччо Гвардато из Салер¬
но) 641
Новосельский А. А. 232
Норберт Ксантенский 642
Нордаль С. (Nordal S.) 270, 271, 274, 276,
277
Норман Б. Ю. 492
Ноткер Заика (Ноткер Лабеон) 643
Ноэль, аббат 590
НуарьельЖ. (Noiriel G.) 174, 199
Ньюмен Б. (Newman В.) 443, 451
Ньютон И. 167
Нюландер Е. 65
Нюлен Э. 369
Нюстрем П. 62—64, 71
Оболенская С. В. 471
Овидий Публий Назон (Ovidius Publius
Naso) 587, 592, 639, 643
Овчина Оболенский И. Ф. 414
Огановский Н. П. 214, 231
Огарев Н. П. 214
Озуф М. (Ozouf М.) 434,446
Окерман С. 66
Окессон Э. 64
Окладников А. П. 232
Оксеншерны А. 64
Окунь С. Б. 232
Олав Святой Харальдссон 260, 349, 355,
358, 359, 362, 408
Олав Трюггвасон 362
Оласон В. (Olason V) 265, 278
Олег Вещий, князь Новгородский и Киев¬
ский 342, 345, 367, 409
Оливер Падерборнский (Oliverus Pader-
bomensis) 570, 579
Ольга, княгиня Киевской Руси 412, 413,
425
Ольдберг И. 68
д’Ольнуа, графиня 527
Ольсен Г. 347
Омарк К. 66
Оруэлл Дж. 83
Османов М.-Н. 624, 625
Остапчук О. А. 115
Остин Дж. Л. (Austin J. L.) 306, 318
Отлох Санкт-Эммерамский (Otloh von
Emmeram) 641, 666
Оттавиано Убальдини 648
Оттон I 241
Оттон III 239, 242, 245, 246
Оттон IV 694
Оттон Баварский 466
Оттон Бамбергский, еп. 384, 390, 391
Оттон Фрайзингский (Otto Freisingensis)
643, 667
Оффергельд Т. (Offergeld Th.) 411, 415
Павел II, папа римский 520
Павел IV, папа римский 511
Павленко Н. И. 233
Павлов А. П. 426
Павлов-Сильванский Н. П. 393, 398—400,
407
Павловский Г. (Pavlovsky G.) 226, 235
Панкратова М. В. 278
Панормита Антонио Беккаделли 637
Панталеоне да Конфиенца 520
Пантелеев Л. 473,474,490
Паоло Морелли Дж. ди 644
ПапеброхД. 174
Паравичини Бальяни A. (Paravicini Bagli-
ani А.) 441, 449
Парамонова М. Ю. 172,471, 623
Парис Г. 178
Парсонс Т. 208
Паскаль Б. 183, 184
Паскье A. (Pasquier Н.) 592
Пастернак Б. Л. 544
Патлажан Э. 78
Патрик св. 240, 660
Паульссон Г. (Pdlsson G.) 277, 296, 299,
317,318,330, 336, 663
Пашуто В. Т. 347, 348
Пеги Ш. (Peguy С.) 187, 189, 203
Педро Мексия (Pedro Mexia) 581, 591
Пекхем Дж. 635
Пенц Г. (Pencz G.) 653-655, 669
Перкисс Д. (Purkiss D.) 442,450
Перлов А. М. 173
Перль Г. 408
Перро Ш. 503
Персий Флакк Авл 587
Пертц Г. X. (Pertz G. Н.) 385, 391, 700
Перуджино П. 653
Першин П. Н. 218, 233
Петр, аббат Клерво 642
Петр 1421-423, 426, 470
734
Петр II424
Петр Блуаский 651
Петр Достопочтенный (Petrus Venerabilis)
641,666
Петр Кардинал 650
Петр из Корнуолла 639
Петрарка Ф. 29, 40,48, 501
Петрухин В. Я. 347, 366, 370, 371
Петруччи A. (Petrucci А.) 582, 588, 592—
594
Пешехонов А. В. 225, 235
Пий II, папа римский 657, 664
Пико делла Мирандола Дж. 637
Пилиод Э. (Pilliod Е.) 532, 542
Пиренн A. (Pirenne Н.) 193-196, 205, 206
Писарев Д. И. 215, 232
Питц Э. (Pitz Е.) 156, 608-610, 622, 623
Плавт Тит Макций 561, 565, 602
Плано Карпини Дж. дель (Pian di Carpine
G. di) 375, 388
Платина (Platina) 511, 520, 527, 528
Платон 119, 633
Платонов С. Ф. 426
Плеханов Г. В. 198
Плиний Старший (Гай Плиний Секунд)
495, 527
Плутарх 119, 504, 564
Подосинов А. В. 116, 130
Позднеева Л. Д. 130
ПококДж. (Pocock J. G. А.) 172
Покровский М. Н. 232
Покровский Н. Н. 216
Полибий 497, 509
Полициано (Анджело Амброджини) 533
Поллок Ф. (Pollock Е) 162, 170, 171
Поло М. 519
Поль Ж. 55
Померанцева Э. В. 564
Помиан К. 50, 51, 56
Поморский Я. 83
Помпонацци П. см.: Пьетро Помпонацци
Понтормо (Якопо Карруччи) (Pontormo)
532, 542
Поппер К. 623
Поршнев Б. Ф. 8
Поч Е. (Poes Ё) 430, 439,440, 445, 447-449
Правер Дж. (Prawer J.) 568, 572, 578
Прео М. 440
Прествик Дж. О. (Prestwich J. О.) 160, 169
Принц Ф. (Prinz F.) 454, 462
Про А. 106, 107
Прокофьев Ф. Д. 105
Пропп В. Я. (Ргорр W.) 74, 79, 80, 445
Протагор 632
Псевдо-Эсхин (Ps.-Aeschin) 559, 564
Пуль Э. 55
ПушкинА. С. 189
Пфистер К. 204, 683
Пьеро делла Франческа 535
Пьеро ди Козимо (Piero di Cosimo) 531,
532,538,542
Пьетро д’Абано 645, 649
Пьетро Помпонацци (Petrus Pomponatius)
638, 643, 666,667
Рабле Ф. 74, 308, 705
Рагнхильд, дочь Магнуса Доброго 361
Радим 341
Радульф Глабер (Radulfus Glaber) 666
Раевский Д. С. 124,131
Разумовская Л. В. 390
Райли-Смит Дж. 573
Раймунд (Раймонд) Луллий (Ramon Lull)
626, 635,641
Райт Дж. К. 714
Ракоши М. 472
Ранке Л. фон (Ranke L. von) 149, 150, 152,
156, 157)
Ранульф де ла Ублонньер 475
Рауль Манский 583
РаульфУ. (RaulffU.) 45,53
Раунд Дж. Г. (Round J. Н.) 163, 171
Рафаэль Гитлодей 504
Рафаэль Санти 645
Раштон П. 441
Ревель Ж. (Revel J.) 434, 446
Регинон Прюмский (Regino von Priim)
456,462
Рейенталь Н. фон 515
Рейнольдс (Рейнолдс) С. (Reynolds S.)
160,161, 169-171
Ренан Э. 178
РенарЖ. 652
Рено Манский 590
Репина Л. П. 348
Рибемон Б. 55
Рикёр П. (Ricoeur Р.) 43, 50, 51, 53, 56
Риккерт Г. 12, 96
Рико Бонмель 571
Рис А. 127, 132
Рис Б. 127, 132
Рифтин Б. Л. 131
Рихтер М. (Richter М.) 490, 491, 595, 602,
604,710,715
Ричард III 517
Ричардсон С. 588
Робертс Г. (Roberts G.) 439, 448
Робинсон Дж. X. 73
Рожков Н. А. 232
Рожкова М. К. 232
Розенберг А. 64
Розенберг В. 232
735
Розенкампф А. Г. 368
Роллон (Рольф, Хрольв Пешеход) 366,
367,369
РомейнЯ. 73
Ронсьер Ш. де ла 55
Росселли Козимо 536
Роуз М. (Rouse М. А.) 582-584, 592
Роуз Р. (Rouse R. Н.) 582-584, 592
Роуленд Р. (Rowland R.) 438,448
Роупер Л. (Roper L.) 439, 442, 444, 448,
450, 451
Роэсдаль Э. 370, 371
Рубинштейн Л. Н. 233
Рубинштейн Н. Л. 217
Рубрук См.: Гильом де Рубрук
Руднев В. П. 318
Рудольф из Эмса 697
Рупрехт Пфальцский 695
Русён Е. 65
Руссель A. (Rousselle А.) 655, 669
Рыбаков Б. А. 232, 347, 366
Рыков Ю. Д. 410
Рындзюнский П. Г. 219, 234
Рэдклифф-Браун А. 96
Рюрик 343
Рюсс X. (RuB Н.) 393,407
Рязановский Н. В. (Riasanovsky N. V.) 227,
235
Савиньи Ф. К. 99
Савонарола Дж. 634
Савчук В. С. 133, 137,723
Сагалаев В. А. 145
Саккетги Ф. См.: Франко Сакетти
Саксон Грамматик (Saxo Grammaticus)
61, 297, 544, 546-550, 553, 555, 556, 558,
561,562
Салимбене Пармский (Salimbene da Par¬
ma) 648, 668
Саллюстий Гай Крисп 391, 497, 509
Салтыков-Щедрин М. Е. 214, 231
Сальвиати Ф. (Росси Ф. деи) 533, 542
Салютати К. См.: Колюччо Салютати
Самойлова А. Д. 477, 492
Самплониус К. (Samplonius К.) 267, 277,
278
Санчук Г. Э. 137
Сапиро Ж. 177
Сапрыкин Ю. М. 141
Сазерн Р. (Southern R. W.) 46, 54, 159, 160,
664, 666
Сван М. 476, 477, 492
Свейн Ульвссон (Свен Эстридсен) 350,
355-359, 361,362
Свенструп Т. 60
Свердлов М. Б. 425
Сверрир, конунг 256—264
Святополк Владимирович, вел. князь Ки¬
евский (Святополк Окаянный) 375
Святополк Изяславич, вел. князь Киев¬
ский 345
Святополк Окаянный См.: Святополк
Владимирович, вел. князь Киевский
Святослав Игоревич, вел. князь Киевский
412
Се, аббат 583
Семевский В. И. 214, 231
Семека Е. С. 119, 130, 131
Сенека Луций Анней мл. 550, 643
Сен-Симон К. А. де Рувруа (Saint-Simon
Cl.-H. de Rouvroi) 505, 509
Сеньобос Ш. (Seignobos Ch.) 53, 62, 67, 70,
178, 185, 189-191, 199, 202
Сервантес М. де Сааведра (Cervantes М. de
Saavedra) 581, 591
Сергеевич В. И. 376, 380, 387, 389, 393,
395, 407
Сергеенко М. Е. 408
Серто М. де (Certeau М. de) 49, 446
Сефрид Михельсбергский, монах 384
Сигер Брабантский (Siger de Brabant) 635,
645, 665
Сигизмунд, король Польши 414
Сигизмунд I Люксембургский 648, 695
Сигурд Свинья 349, 354, 355, 362
Сигурдссон Г. (Sigurdsson G.) 277
Сигурдссон Й. В. (Sigurdsson J. V.) 329, 336
Сидорова Н. А. 8, 142
Сикст IV 673
СильманТ. И. 297
Симер Т. (Тэйлор) 640
Симиан Ф. 189
Симмс Дж. (Simms J. Y., Jr.) 227, 235
Симон из Турнэ (Simon de Tournai) 637,
665
Симон Р. 174
Симоне Мартини 539
Синеус 343
Сказкин С. Д. 8, 134, 140, 145, 702, 705,
712
Скварчионе Ф. 538
Скрибнер Б. 435, 439,446
Скрынников Р. Г. 141,426
Скувгорд-Педерсен И. 67
Смагина Е. Б. 128, 132
Смирин В. М. 509
Смирин М. М. 8
Смирницкая О. А. 257, 296, 297, 336, 337,
409
Смирнов С. В. 231
СмоллеттТ. 167
Смэйл Р. (Smail R. С.) 568, 578
Снорри Годи 350
Снорри Стурлусон 35, 265, 272-274, 276,
349-351, 357, 363, 365, 409, 544, 631,
707, 710
Соколова В. К. 347
Сократ 633
Солженицын А. И. 141,142
Сонни А. 410
Софья Алексеевна, царевна 421—423, 426
Софья Палеолог 424
Спелман Г. 163,167
Спенсер Э. 627
Спиркин А. Г. 104
Стависский В. И. 375, 388
Сталин И. В. 12, 235, 470, 472
СтеббсУ. (Stubbs W.) 162, 163,170
Стеблин-Каменский М. И. 257, 336, 364,
365, 706, 707
Стеенструп Ю. 60
Стейнкель, конунг Швеции 362
Стейнсланд Г. (Steinsland G.) 269, 270,277,
278
Стентон Ф. М. 171
Степанов Б. Е. 36, 723
Стефан св., еп. Хартвика 471
Стефан из Блуа 566
Стефан Сурожский 348
Стефано Фьорентино 539
Стефанович П. С. 388, 390, 392, 407, 408,
410
Стивенсон Дж. 160
Стоклицкая-Терешкович В. В. 8
Столыпин П. А. 234
Стрейер Дж. (Strayer J. R.) 55, 172, 708
Струве В. В. 702
Струве П. Б. 214, 216, 231, 232
Струмилин С. Г. 218, 219, 233
Стурлусон С. см.: Снорри Стурлусон
Сугерий (Сюжер), аббат 40
Сундквист О. (Sundqvist О.) 255
Сципион Публий Корнелий Африкан¬
ский Старший 497
Таддео ди Бартоло 539
ТаламасА. 179
Тампье Э., еп. 634, 642
ТардА. де 179, 185-187, 201-203
Тассило, герцог Баварский 404, 405
Татаринова К. Н. 704
Тацит Публий (Кай) Корнелий 163, 171,
408, 498, 509
Твардовский А. Т. 141
Творогов О. В. 346
Тегиль С. 66, 67
Теландер Я. 68
Теннис Ф. 154
Тернер В. У. (Turner V. W.) 74, 80, 305, 318,
434,446
Тибоде А. 201
Тийет Ж.-И. (Tilliette J.-Y.) 582, 584, 591,
593
Тит Флавий Веспасиан 614
Титмар Мерзебургский (Thietmar of
Merseburg) 239, 240, 242, 243, 246, 253,
254, 379, 389,458-460,463
Тихомиров М. Н. 377, 389, 393, 407
Тихонов Ю. А. 217, 233
Тобин Дж. Дж. (Tobin J. J.) 563
Тойнби А. 51
Токвиль А. де (Tocqueville A. de) 496, 507,
509
Толедано А. 197, 206
Толстиков А. В. 72, 264, 298, 318, 337
Толстой Л. Н. 83
Тома А. 194, 195
Томас К. (Thomas К.) 431-433, 439, 443,
445,451,711
Томмазо Фиорентино (Томмазо ди
Стефано, Джоттино) 539
Томпсон Э. 74
Томсен В. 371
Топольски Е. 83
Топоров В. Н. 119, 123, 124, 131, 132,347
Торлейв Ярловый Скальд 719
Торчинов Е. А. 130, 131
Тости, ярл 350
Тоштендаль Р. (Торстендаль Р.) 60, 71, 72
Тоштендаль-Салычева Т. А. 57, 71, 72
Тревор-Роупер X. 431
Трефуйлнгид 127
Трубачёв О.Н. 390
Трубецкая О. Н. 235
Трубецкой Е. Н. 216, 232
Трубецкой С. Н. 235
Трувор 343
Трюггви, конунг 362
Тук Т. 684
Туссэр Ж. (Toussaert J.) 655, 669
Тюро-Данжен П. (Thureau Dangin Р.) 684,
686
УайтХ. (White Н.) 56, 82
Уваров П. Ю. 723
Удальцова 3. В. 713, 716
Удён Б. (Oden В.) 57, 71, 72
Уикхем К. 723
Уильям Маршал, эрл Пемброк 415
Ульсен А. 64
Уолсингем Т. 646
Урбан II, папа римский (Urban II Pope)
578
Урбаньчик С. (Urbanc7.yk S.) 385, V)I
Уредссон С. 65
Усама ибн Мункыз 573. 574, 580
Успенский Б. А. 74, 389
Успенский Ф. Б. 336
Устюгов Н. В. 232
Фабий Максим Квинт 497
Фабрициус К. 61
Фавре-Саада Ж. 439
Фарината дельи Уберти 657
Фасмер М. 371
Февр Л. (Febvre L.) 43, 73-76, 78-80, 142,
164-166, 170, 172, 176, 188, 190-199,
204-206, 429, 433, 435, 436, 444, 446,
447,709,717, 720
Федор Алесеевич (Романов) 421
Федор Иванович (Рюрикович) 420, 421,
423
Федор Ярославич, князь Суздальский 377
Федоров В. А. 233
Фердинанд IV, король Кастилии 417
Фет А. А. 214, 215, 231
Филарет, патриарх 421,422
Филипп V, Длинный (Philippe V le Long)
419,426
Филипп Август 164
Филипп Булонский 416
Филипп Бургундский, герцог 418
Филипп Красивый (Philippe le Bel) 426,
437, 664
Филипп Строптивый, граф Булонский
425
Филострат Старший 551
Финтан 127
Фичино М. (Ficino М.) 542
Фландрен Ж.-Л. 52
Флинт В. (Flint V I. J.) 443, 451
Фляйшхакер Г. (Fleischhacker Н.) 414,425
Фолке Э. (Faulkes А.) 276, 278
Фома Аквинский (Thomas Aquinas) 534,
621, 632, 635, 639, 642, 645, 662,664,665,
667
Фома из Радолиума 642
Фома Шотландец 657
Фотьянов М. И. 104
Франко Сакетги (Franco Sacchetti) 637,
638,666
Франс А. 187, 194, 203
Франциск Ассизский 54, 697
Франциск Экзименис 525
Франческа Римская св. (S. Francesca Ro-
mana) 660, 670
Фрейданк (Freidank von Ackers, Vridank)
580, 641
Фрейденберг О. M. 563
Фрейре Дж. 74, 79
Фридман Ф. (Freedman F.) 510, 528
Фридрих Вильгельм I Прусский 164
Фридрих II, император 479, 512, 575, 647,
648, 694
Фриис А. 640
Фрумкина Р. 103
Фуко М. (Foucault М.) 49, 82, 435, 447
Фулье A. (Fouiltee А.) 182, 201
Фульхерий Шартрский (Fulcher of Char¬
tres) 566-568, 577, 578
Функенштейн А. 626
Фюстель де Куланж Н. Д. 44, 99, 179, 189,
190, 192,195, 196, 198,199, 203,204,206
Хайдеггер М. 316
Халльдор Сноррасон 350, 351, 354, 357
Хальвдан К. 359
Хаммарстрем И. 70
Хансен Й. (Hansen J.) 442, 445, 450
Харальд II 350
Харальд Гренландец 349
Харальд Прекрасноволосый 703
Харальд Сигурдарссон (Суровый) 349-
363, 710
Харальд Синезубый 248
Харитонович А. Д. 604
Харитонович Д. Э. 144, 662, 718, 720, 721,
723
Хартвик, епископ 465
Хархордин О. (Kharkhordin О.) 316-318
Хаукссон Т. (Hauksson Т.) 258, 264
Хейзинга Й. (Huizinga J.) 46, 54, 74, 80, 705
Хелтаи Г. 468,469
Хен И. (Hen Y.) 655, 669
Хеннингсен Г. (Henningsen G.) 430, 444,
445
Хенсен У. Ф. (Hansen W. Е) 547, 562
Херлихи Д. 712
Херман ван Рейсвейк 638
Херсковиц М. 74
Херциг Т (Herzig Т.) 443, 451
Хесслер К. А. 62
Хестер М. (Hester М.) 439, 442, 448, 450
Хилл К. 74
Хилтон Р. 74
Хильдеберт, епископ Ле-Мана 490
Хильдеберт Лаварденский 644
Хильдебранд X. 58
Хильдебранд Э. 58, 71
Хиршман А. О. 212
Хитт К. 518
Хобсбаум Э. 74
Хованский А. И., князь 421
Хованский И. А., князь 421
Ходский Л. В. 215, 232
Хок С. Л. (Hoch St. L.) 235
738
Холдсворт К. 493
Хольмберг Н. 63
Хомский Н. 474
ХоулетгЯ. (Howlett J.) 317,444, 578
Хрольв Пешеход См.: Ролл он (Рольф)
Хромов П. А. 232
Хьюз К. 604
Хьюз Л. 426
Цандер У. (Zander U.) 70, 72
Цатурова С. К. 146
Цезарий Гейстербахский (Caesarius von
Heisterbach) 93,476, 639, 642, 666, 667
Цезарь Гай Юлий (Caesar Gaius Julius) 612,
623
Цельсий А. 527
Циммерлинг А. В. 318, 336
Цицерон Марк Туллий 496,497, 589,602,637
Цыб С. В. 347
Цымбурский В. Л. 561, 565
ЧейеттФ. (Cheyette Е) 160,169, 170
Чекин С. Л. 348
Чекко (из) Анджольери (Сессо de Angio-
lieri) 649, 652, 668
Чекко д’Асколли 645
Ченнино Ченнини 542
Черепнин Л. В. 712
Чернышевский Н. Г. 214
Чешихин-Ветринский В. Е. 235
Чжан Дай 512
ЧжоуДуньи 122
Чжуан-цзы (ЧжуанЧжоу) 120, 130
Чимабуэ Дж. (Ченни ди Пеппо) 532
Чистозвонов А. Н. 135, 137, 141
Чистякова С. В. 54
Чосер Дж. (Chaucer G.) 298, 649
ЧубарьянА. О. 145, 146, 723
Чудинов А. В. 230, 236
Шакловитый Ф. Л. 423
Шапиро А. Л. 219, 234
Шапкарин А. В. 232
Шарль К. 203
Шартье Р. (Chartier R.) 54, 56, 75, 80, 434,
446, 581,593,669
Шаскольский И. П. 710
ШастинаН. П. 388
Шахматов А. А. 339, 340, 342, 346, 347
Швердтфегер Э. 140, 141
Шевченко Н. В. 54
Шейе Ф. 160
Шекспир У. 544, 548-550, 553, 557, 561,
563-565
Шелини Ж. (Chdlini J.) 647, 668
Шелли М. 684
Шелли П. Б. 684
Шервинский С. В. 592
Шетлер П. 192, 205
Шиан М. (Sheehan М. М.) 172
Шидер Т. 623
Шиллер Фр. (Schiller Fr.) 544, 562
Шингарев А. И. 216
Шкунаев С. В. 126, 132
Шмаина-Великанова А. И. 562
Шмидт С. О. 139
Шмитт Ж.-К. (Schmitt J.-C1.) 42, 53-56,
75-79, 81, 90, 103, 157, 158, 320, 335,
434, 446,463,491,669, 721
Шмитц К. (Schmitz Chr.) 671, 677
Шмугге Л. (Schmugge L.) 673, 678
Шольце-Иррлитц Л. (Scholze-Irrlitz L.) 30,
36, 80,81
Шоню П. 75, 80
Шпенглер О. 51
Шпрандель Р. (Sprandel R.) 55, 687, 701, 710
Шпренгер Я. (Sprenger J.) 441, 450
Шрёдер Ф. Р. (Schroder F. R.) 551, 562
Штаерман Е. М. 16
Штайнен В. фон ден (Steinen W. von den)
45,47, 54
Штеклин К. 440
Шульте М. (Schulte М.) 267, 277
ШюинИ.681,686
Шюк X. 59
Щавелев А. С. 348
Щелкалов В. 420
Щербина Ф. А. 216, 232
Эберхард II, архиепископ 479
Эберхард В. 120
Эванс-Притчард Э. Э. (Evans-Pritchard Е.
Е.) 318,432, 433,445
Эдвин, король англо-саксов 48
Эдмондс Ц. 172
Эдуард Исповедник 164
Эйзенштадт С. Н. 212
Эйке фон Репгов (Eike von Repgow) 656,669
Эйнар Брюхотряс 354, 358
Эйндриди, сын Эйнара Брюхотряса 358
Эккехард из Санкт-Галлена 458
Эко У. (Eco U.) 84, 103,714
Эксле О. Г. (Oexle О. G.) 149, 156-158,
169, 623
Элиаде М. 347
Элиас Н. (Elias N.) 296, 563
Элинан де Фруамон 639
Элиот Д. (Elliott D.) 443, 451
Эловссон X. 62
Энгельгардт А. Н. 215
Энгельс Ф. 17, 96, 100, 136, 138, 167, 505
739
Эпикур 632, 639, 640
Эразм Роттердамский (Erasmus von Rot¬
terdam) 501, 633, 664
Эренрайх Б. (Ehrenreich В.) 450
Эриксон К. 710
Эрлинг, ярл 260
Эрманрик из Эльвангена (Ermanrich von
Ellwangen) 456, 462
Эрслев К. 60, 67
Эстерберг Э. (Osterberg Е.) 57, 68—72, 319,
335-337
Этьен де Бурбон 634
Юбер A. (Hubert Н.) 52, 53, 56
Ювенал Децим Юний 587
Югурта, царь Нумидии 391
Юлиан, император 404
Юм Д. 636
Юнгквист Ф. К. 264
Юрганов А. Л. 412, 425, 721
Юрий Васильевич Глинский, кн., боярин 414
Юрий Всеволодич, вел. князь Владимир¬
ский 374,376
Юрий Иванович, князь Дмитровский 416,
417, 425
Юрий Владимирович Долгорукий, вел.
князь Киевский 373, 378, 380
Юрий Радзивилл, кардинал 414
Ягодкин В. Н. 20
Якобсен Л. 64
Якобсон Р. О. (Jakobson R.) 277, 466
Якобссон A. (JakobssonA.) 352, 353, 364, 365
Яковенко С. Г 529
Яков Ворагинский 41
Якопо да Казентино 538, 539, 543
Ян ван Левен 629
Ян ван Рюйсбрук 629
Ян Искра, гетман 472
Ян Чжу 130
Янин В. Л. 370, 384, 385, 389, 390
Янош Хуньяди (Янко) 472
Янсон Ю. Э. 215, 232
Яншина Э. М. 131
Яриц Г. (Jaritz G.) 490, 491, 671
Ярополк Ростиславич, вел. князь
Владимирский 387
Ярополк Святославич, князь Киевский 396
Ярослав Владимирович Мудрый, вел.
князь Киевский 350, 362
Ярослав Всеволодич, вел. князь Влади¬
мирский 372,373, 377, 378
Ясперс К. (Jaspers К.) 609, 623
Ястребицкая А. Л. 710, 713
Abramowicz М. 719
Abulafia D. 580, 625
Acham К. 623
Aeneas Silvius Piccolomini 669
Albala К. 529
Alessio F. 594
Alexander Neckam 667
Althoff G. 157,254
Amalvi Ch. 157
Amark K. 72
Amon K. 492
Andenmatten B. 449
Andre Chastel 543
Andrea A. J. 578
Andreas F. C. 132
Andren A. 255
Andrie S. 490
Angenendt A. 625
Anglo S. 445
Angold M. 578
Antonio Billi 543
Antonio Ivan Pini 543
Appadurai A. 318
Aquilecchia G. 668
Archipoeta 668
Ashurst D. 278
Atsma H. 81
Bachrach B. S. 409
Baetke W. 663, 664
Baker A. V. 235
Balan P. 664
Banaszkiewicz J. 390
Baranowski B. 447
Barberi Squarotti G. 667, 669
Baroja J. C. 447
BaroniaA. 171
Barrelmeyer U. 156
Bartha D. 471
Bartolomei Romagnoli A. 670
Baschet J. 55
Bastard A. de 579
Battenberg F. 626
Bauer D. 669
Bauman R. 318
Bayard T. 529
Bayer H. 663
BaxM. 298
Beard M. 623, 625
Вес P. 668
Beck С. H. 36, 712-714, 719, 720
Becker K. 663
Becker P. 445
Behre G. 71
BeidelmanT. O. 318
Belkin A. 663
Bell S. 336
Bellosi L. 543
740
Benedettucci К 543
Benedijcz В. S. 277
Benveniste Ё. 493
Berend N. 580
Bergin O. 603
Bergsma W. 80
Berkhofer R. E 53
Berlioz J. 491
Bemt G. 667
Berriot F. 662, 665, 668
Bertrand D. 719
Bessason H. 278
Beumann H. 254, 409
Beumer J. 666
Bianca C. 667
Bianchi L. 665, 667
Biller P.451
Binchy D. A. 603
Bird J. 579
Bitterling K. 669
Blauert A. 449, 450
Bockel A. 470
Bohmbach J. 701
BohtlingkO. 131
Boitani B. 669
Bonnard F. 666
Bonnassie P. 169
Bonnes J.-P. 490
Boretius A. 410
Borovszky S. 471
Bortnes J. 34
Boskovic-Stulli M. 448
Bouch6 J. 667
Bourgeade G. 203
Bourhis R. Y. 490
Bourin M. 56
Brandes H. 670
Bremmer J. 720, 721
Bremond Cl. 491
Brereton G. E. 529
Brezhnev L. I. 81
Bridenthal R. 450
Brink S. 255
Brody S. M. 668
Broedel H. P 450
Browe P. 679
Brown P 254, 622
Brunholzl F. 666
Brunner O. 56
Buisman J. 686
Bujak F. 389
Bulhof I. N. 80
Bulliet R. W. 625
Bullough G. 562
Buighartz S. 450
Burguidre A. 81, 204
Biirkle H. 625
Burman T. E. 626
Bums R. I. 626
Burrow J. A. 55
Вигу E. 200
Busse H. 625
Butler S. 528, 529
Bynum C. W. 451
Byock J. 337
Camarero M. 594
Camille M. 668, 669
Caperan L. 670
Capitani O. 54
Carbonell Ch.-O. 200
Carozzi C. 622
Carque B. 157
Casey M. 492
Castellan G. 625
C6ard J. 449
CharlandT. M.491
Charles-Edwards Th. 604
Chauser J. 668
Chazan R. 625
Chelini J. 668
Chene C. 449
Chesneaux J. 56
Chevedden P. E. 626
Chollet A. 667
Christiansen E. 297
Clanchy M. T. 592, 622
Clark S. 450
Claude D. 409
Clover C. J. 298,363
Cluse C. 491
Cowdrey H. E. J. 578
Coleman S. 336
Connerton P. 318
Conze W. 56
Copet-Rougier E. 543
Corbier M. 543
Cormeau Chr. 668
CossP. 169, 172
Coupland J. 490
Coupland N. 490
Courtin H. 170
Cowan B. 528
Cremascoli G. 669
Crdimn D. 6. 604
Crossley-Holland N. 529
CuffT. 234
Culter A. 718
Curis J.-P. 666
Daeninckx D. 200
Dagron G. 54, 55
741
Dahl О. 71, 704
Davidsohn R. 665
Davidson H. E. 562
Davis R. H. C. 666
Dank U. 491
De Vecchi R 667
De Vresse L. 667
Delacroix C. 203, 205
Demade J. 56
Demos J. P. 447
Denzinger H. 670
Deusen N. van 449, 451
Dilg P. 55
Dimier A. 662
Dino Compagni 543
Dolbeau E 593
Dorn E. 663
Dosse F. 203—205
Douais M. 669
Dresen-Coenders L. 450
Dressier R. 577
Drobin U. 277
Dronke P. 668
Duchhardt H. 701
Dufournet J. 668
Dumoulin O. 53
Dupont-Bouchat M.-S. 445
Dupuy P. 664
Durrenberger E. P. 336
Dvornik Fr. 603
Dykema P. A. 662
Ebel E. 603
Eckardt U. 409
Edgren T 625
Edwards J. 666
Eichberger F. 667
Eiximenis F. 529
Emerson C. 80
EscudierA. 156
Esders S. 409
Espinas G. 701
Esposito M. 668, 669
Evans G. R. 664, 667
Evans R. J. 450, 663
Farge A. 446
Favret-Saada J. 448
Fawtier M. R. 426
Feher M. 451
Fernando Ortega 579
Ferrier J. T M. 529
Fichte J. 667
Fichtenau H. 664
Fidora A. 626
Fifoot C. 170
Fine A. 543
FinkC. 171
Fisher H. A. L. 170, 668
Fisher R 562
Flam L. 664
Flandrin J.-L. 56, 528, 529
Flasch K. 662, 665
Fletcher R. 254
Fogelqvist I. 668
Fontana J. 622
Forser T 71
Fossel A. 666
Foucault D. 509
Fournier M. 201, 205
Frakes J. C. 667
Franklin S. 718
Fr6dericq P. 666
Fried J. 156, 622
Friedberg E. 667, 677, 678
FrijhoffW. 445
FrydeN. 157, 158, 169
Gaignebet Cl. 449
Garcia P. 203, 205
Gamier F. 663
Gaudenzi A. 666
Gauvard Cl. 54, 55
Gavigan J. J. 579
GehlW.663
Gent W. 53
Geyer Ch. 156
Giardina A. 592
Giese W. 625
Gijstvijt-Hofstra M. 447
Giles H. 490
Giovanni Villani 668
Giraldus Cambrensis 665, 666
Gladigow B. 624
Glendinning R. J. 278,709
Glorieux P. 665
GodneffN. 170
Golinelli P. 662
GondaJ. 131
Goodich M. 662
Goody J. 622
Gordon B. L. 130
Gordon D. 200
Grabofs A. 579, 580
Grabski A. F. 103
Graf A. 667
Graf F. W. 625
Graf K. 449
Grafenauer I. 472
Grdgas I. 318
Green D. H. 409
Grimm R. R. 157
742
Grimstad К. A. 34, 720
GrofiA. 663
Grube K. 666
Guen6e B. 56
Guerci L. 668
Guerout M. J. 426
Guerreau A. 56, 172
Guiance A. 529
Guijarro L. G. 578
Guillaume de Boldensele 580
Guillaume de Dole 669
Guillelmus Tyrensis 666
Gunneriusson H. 71
Guting E. D. 670
Hagedom A. 700
Hagen R. B. 448
Hagenmeyer H. 577
Haimo 670
Haines M. 543
Hallberg R 336
Haller J. 668
Halm H. 625
Halvorsen E. 664
Hamblin W.J. 579
Hamilton B. 579
Hammerich L. L. 670
Hammond R W. 528
Hansen W. F. 562
Harbus A. 277
HardtwigW. 156
Harris J. M. 212, 298
Harwood B. J. 669
Hasenfratz H.-P. 625
Hatz G. 700
Hau A. 529
Hauck A. 662
Haug W. 667
Haverkamp A. 626
Hayez J. 543
Hay man P. 624
Head X 471
Helbig H. 410
Held G. J. 131
Helgason J. 277
Helle K. 255
Heltai G. 472
Hennecke E. 670
HennigW. B. 132
Herde P. 409
Herford С. H. 564
Hergemoller B.-U. 626
H£ritier-Auge F. 543
Hermann le Juif 56
Herren M. 602
Hersperger P. 678
Hieatt C.B. 528,529
Hildermeier M. 235
Hillel Ben-Sasson H. 625
Hirsch P. 254
HodderJ. 719
Hofer J. 664
Hoffman J. B. 602
Hofstra T. 277
Hoge W. 169
Hogh A. 625
Holder-Egger O. 389, 462
Holdsworth Ch. 491
Holl A. 662
Holm-Olsen L. 264
Holzmann R. 253, 389
Honnefelder L. 665
Hoppdl M. 447
Hoven R. 665
Howard G. 490
Huby M. 701
Hudson A. 666
Imbach R. 54, 55, 665
Institoris H. 450
Jackson P. 625
James M. R. 666
Jankuhn H. 408, 603
Jansson I. 370
Jamut J. 623
Jean Renart 669
Jeanneret M. 594
Jeanroy A. 579
Jeck U. R. 55, 662
Jehn R. 55
Jenkins C. 666
Jennbert K. 255
Jerouschek G. 450
Joas H. 622, 623
Johannes von Winterthur 668
Jones P. J. 669
Jdnsson F. 663
Jonsson I. 71
Jorgensen J. 668
Jouffroy A. 543
Judelson K. 296
Julia D. 446
Kariicsonyi J. 471
Karlsen C. F. 450
Karlsson G. 318
Karlsson K.-G. 72
Kartschoke D. 666
Kaschewsky R. 625
Keil G. 55
Keller H. 254
743
Kelletat A. 623
КеПу F. 604
Kennan A. E. 578
Ker6nyi G. 471
Keutgen F. 700
Khrushchev N. S. 81
Kible B. 665
Kick D.278
Kienast W. 409
Kiening Chr. 667
Kienzle В. M. 490
Kiesow R. M. 156
Kingston-Mann E. 236
Kinsley J. 669
Kiss A. 471
Klapper J. 670
Knoll P. W. 254
Kod&ly Z. 471
Kohler W. 664
Komar M. 103
Komorovsky J. 472
Koonz C. 450
Kotzur H.-J. 626
Kramer G. 625
Kramp M. 624
Krause W. 603
Kristeller R O. 666
Kristjdnsson J. 278
Kriza 1.472
Kroll K. 668
Krotzl Chr. 678
KruschB. 463
Kuehn Th. 543
KunickiW. 115
KusterH. 529
Lachmann K. 666
Laharie M. 663
Lambert C. 528
LandgrafH. 701
Lange F. A. 664
Lange W. 408
Langosch K. 668
Lardreau G. 81
Latella F. 669
Latour B. 299
Laurent J. С. M. 580
Laurioux B. 528, 529
LeJuifH.56
Le Poire B. A. 490
Lea H. Ch. 664, 665, 667, 668
Leach E. 446
Leader N. A. M. 471
Leclercq J. 491, 494
Lecouteux C. 463, 663
Lecoy de la Marche A. 664
Lee Ch. 445
Lefort J. 55
Lehmann Y. 623
Lemay R. 667
Leopold A. 580
Levack В. P. 447, 450
Levi G. 446
Levold von Northof 700
Levy-Bruhl H. 406, 407
Leyh P. 156
Leyser K. 254
Libera A. de 54, 55
Liebmann M. 492
Liman K. 390
Limor O. 626
Lind J. H. 625
Lindow J. 363
Lindsay J. 703
Lindstedt M. 336
Linehan P. 168
Lippelt H. 254
Little L. K. 168
Livet G. 200
Llewellyn Barstow A. 450
Longnon J. 702
Lopez R. S. 54
Lord A. B. 593
Low H. 715
Lowe H.-D. 236
Lowith K. 509
Ludtke A. 463
Lund N. 255
Lunde I. 720
Lutz-Bachmann M. 626
Luzzatto G. 543
Lyon B. 205, 206
Lyon M. 205
Lytle G. F. 578
Macalister R. A. S. 603
Mackay C. S. 450
MacMullen R. 463
Mac Neil E. 132
Magendie M. 200
Magnou-Nortier E. 409, 410
Maier B. 624
Maier E. 449
MajerH. G. 625
Maldonado F. C. R. 594
Maleczynski K. 389
Malone K. 563
Mane P. 55
Manemann J. 624
Mangenot E. 665
Manitius M. 667
Mann H.-D. 204
744
Mannheim К. 212
Manselli R. 663,711
Manyon L. A. 170
Margolis K. 445
Marigo A. 667
Markschies C. 625
Markwick R. D. 81
Martin J. 624
Martinez Sopena R 56
Masse H. 580
Mastnak T 626
Matejovski D. 663
Mauthner E 664, 668
Maynard J. 235
McKinnell J. 277, 278, 602, 603
McKitterick R. 255
McLachlan H. 445
McLelland J. C. 664
Meek M. E. 492
Meissner R. 562
MelichJ. 472
Mdnard Ph. 668
Menestd E. 388
Mengal P. 335
Menzel M. 491
Mershman F. 492
Mestre R. 528
Mdszdros I. 471
Michel Beheims 670
Migne J. P. 490
Milham M. A. 528
Miltenburg A. 667
Minnis A. J. 451
Misztal B. 335
Mitteis H. 408
Mixter T 236
Moatti C. 509
Modestin G. 449
Mohr W. 665
Moisisch B. 55, 666
Mollat du Jourdin M. 622
Mommsen W. J. 623
MonnetP. 157, 158,169, 701
Montandon A. 200
Moore J. C. 578
Moore R. I. 622, 626
Morgan L. H. 446
Morgan M. R. 580
Moring W. 701
Morris R. L. 603, 604
Moser D.-R. 55
Mowry Fr. 593
Muck H.-D. 463
MuckO. 664
Muessig C. 492
Muir E. 446
Mukheijee S. 169
Muller L. 624
Muller U. 668
Muller-Wille M. 370
Mundal E. 663, 664
Munro D. C. 578
Miinzel B. 626
Murphy J. J. 491
Murray D. 170
Nagy B. 444
Nardi B. 666
Naso I. 529
Nelli R. 668
Nelson J. L. 168
Neri di Bicci 543
Neumann W. A. 579
Ni Chathdin P. 715
Niederhoffer K. G. 491
Niewohner F 662
Nirenberg D. 625
Nora P. 71,446
NordalG. 336
North J. 623, 625
Noth A. 624
Nybom T 72
Nyldn E. 371
Oberman H. 662
Oesterley H. 670
Ogilvie A. E. J. 318
Olberg G. von 409
OlrikJ. 562
Olsen К. E. 277
Olsen O. 255
Orlandi G. 666
OrloveB. S. 318
Ortowski H. 115
Orr J. E. 318
Ostorero M. 449
Otis-Cour L. 622
Ottaviano C. 664
Owen D. D. R. 668
OwenJ. 665,666, 668,670
Padmos X 298
Paquette J.-M. 666
Paravy P. 449
ParaviciniW. 156
Paret R. 624
Parot E 335
Pattin A. 665
Paviot J. 580
Payen P. 509
Penna M.666
Pennebaker J. W. 491
745
Pentikainen Ju. 277, 447
Perelman C. 169
Peres M. 55
Peters E. 664
Petersohn J. 390
Peterson T. S. 529
PetnekiA. 157
Petrus Monoculis 667
Petursson E. G. 278
Pfeiffer G. 700
Pieper I. 625
Piers Plowman 669
Pietri Ch. 54, 55
Pindl Th. 626
Pimat P. F. 492
PitraJ. B. 579
Plaggenborg St. 236
Platzeck E. W. 665
Pletnjowa S. A. 624
Pluta O. 666, 670
Po-Chia Hsia R. 446
Poeschke J. 667
Pohl W. 408
Pommier Ed. 509
Popova L. 718
Poser H. 624
Preaud M. 449
Previt£-Orton C. W. 702
Price S. 623, 625
Pring-Mill R. 626
Prisco M. 667
Prodi P. 407
Prost A. 115
Pseudo-Augustinus 667
Pulsiano Ph. 663, 664
Putallaz F. X. 665
Radulphus Niger 579
Raeder H. 562
Rafnsson Sv. 707
Ralph ofDiceto 579
Rashdall H. 665
Raudvere C. 255
Raymond P. 665
Reuter H. 664, 668
Reuter T. 255
Revault d’Allonnes M. 509
Richard I 579
Richard J. 579,625
Richter E. 667
Rico F. 509
Rijk L. M. de 665
Riley T. 529
Riley-Smith J. 580, 626
Rinaldi R. 666
Robertson J. M. 664, 666
Robertus Monachus 578
Robinson G. T. 235
Robinson W. P. 490
Rochais H. M. 494
Rodinson M. 528
Roodenburg H. 721
Rosenwein В. H. 168
Rossi P. 156
Rouillard G. 703
Rowlands A. 450
Rubin M. 720
Rubin P. L. 542
Riiger Ch.-B. 603
Ruggiero G. 446
Runciman S. 626
Rushton P. 450
Russel J.G. 701
Rutz D. 678
Ryan F. R. 577
Sachs A. 667
Sadowski P. 563
Sainteny P. 103
Saladin J. Chr. 509
Salani A. 669
Salles C. 594
Salonen K. 678
Samsonowic H. 700
Sanponts у Barba 1. 669
Santi B. 543
Sanyanach i Sunol J. 529
Sapiro G. 200
Sass L. J. 529
Sawyer B. 255
Sawyer P. 255
Schaer E 254
Schein S. 490, 491, 578
Scheridan A. 446
Schiavo G. 668, 669
Schimmelpfennig M. 625
Schiodt J. P. 277
Schlesinger W. 408, 700
Schmeidler B. 254, 390
Schmidt A. V. C. 669
Schmieder F. 625
Schmilewski U. 625
Schmugge L. 679
Schnyder A. 449
Schorman G. 447
Schulze W. 623
Schweitzer F. J. 663
SchweizerS. 156, 157
Schwerin C. von 389
Scribner R. W. 446
Scully T. 528,529
Sebok M. 444
746
Segl P. 450
Seibt F. 53
Servois G. 669
Sharf A. 626
Sharpe J. 448
Shepard C. 490
Siberry E. 579
Simek R. 602, 603, 663
Simiand E 53
Simon D. 156
Simon K. 668
Simpson P 564
Singerman S. 445
Singleton F 625
Soding Th. 624
Soosten J. von 625
Sorensen P M. 277
Sorlin P 447
Souter A. 667
StabenowJ. 156
Stabile G. 669
Stabler A. P 562
Stagliano A. 664
Stallybrass P 593
Steckel R. H. 234
Steer G. 662
Steger H. 668
Stein S. 662
Steinsland G. 255
St6phanou E. 666
Stephens W. 450
Stephenson C. 702
Stevenson J. 700
Steward A. 580
Stiegman E. 492
Stolleis M. 156
Stolz F. 624
Stow K. R. 625
Strauss S. 318
Strobino S. 449
Strom F. 663
Stroumsa G. G. 212
Strozynski T. 719
Strzelzcyk J. 255
Stubbs W. 579
Sturtz Ed. 509
Sublet J. 543
Sumption J. 710
SiinderhaufE. S. 157
Sutton A. F. 528
Swanson R. N. 667
Swenson K. 298
Synan E. 664
Szab6 A. T. 472
Szabolcsi B. 471
Szentp6tery E. 471
Szdverffy J. 667
Tatarkiewicz W. 105
Taylor D. M. 490
Tschacher W. 449
Tersch H. 663
Thaller M. 445
Thomas Ch. 603
Thorndike L. 529
Throop P A. 579
Toch M. 626
Topping P W. 702
Tomblom L. 625
Torti A. 669
T6th P. G. 445
Toussaert J. 669
TreStik D. 255
Tubach Fr. C. 491
Turold к Villon 666
Tveito O. 255
Ubiema P 529
Unverhau D. 450
Urbanczyk P.254, 255
Utz Tremp K. 449
Vacant J.-M.-A. 665
Valette-Cagnac E. 593, 594
Vhuchez A. 626, 710
Veit P 701
Vferdier R. 406
Vemet F. 666
Von Schwerin Cl. 669
Vooys C. de 663
Vorgrimler H. 670
\bss J. 156
Wagner U. 700
Waitz G. 408
Wakefield W. 664,669
Waley-Cohen J. 528
Wallace D. M. 235
Walsch K. 491
Walter I. 543
Walter Map 669
Walther H. 491,494
Ward B. 664
Ward J. 169
Warner D. A. 253
WeberG. 663
Wei I. P. 55
Weiers M. 625
Weijers O. 592
Weinfurter S. 254
Weisheipl J. 665
WeiBG.666
747
Wenskus R. 254
Werbick J. 624
Wheatcroft St. G. 236
Wiegandt K. 622, 623
WieBner E. 668
Wiggenhauser B. 678
Wikaijak J. 390
Wilbur E. M. 236
Wilken R. L. 578
Willhelm von Hirsau 670
Wilson J. D. 562
Wilson S. 204
Wirth W. 663
Wolfe H. 593
Wolfram H. 347
Wolosz R. 445
Wonisch O. 492
Wood 1.254
Woolgar С. M. 528
Wright T. 667
WulfM.666
Wunderlich W. 668
Wyporska W. 447
Yardeni M. 579
Zagorin R 509
Ziegler G. 625
Zieme P. 132
Zientara B. 103
Zink M. 54, 55
Zschelletzschky H. 669
Содержание
Введение 5
Лучицкая С. И.
Очерк жизни и творчества А. Я. Гуревича (1924—2006) 7
А. Я. Гуревич и историческая антропология 37
Жак Ле Гофф
Дань уважения Арону Гуревичу 39
Жан-Клод Шмитт
А. Я, Гуревич и «категория» времени 42
Биргитта Удён
Вопрос Гуревича 57
Питер Берк
Диалог Арона Гуревича с «Анналами» 73
Анна Бжезинска
Средневековье Арона Гуревича в свете исторической
семантики 82
Войцех Вжозек
Прикладная истина корпорации историков и истина
философов 106
А. В. Подосинов
Изучение пространственной картины мира у архаических
народов Евразии в свете историко-антропологических идей
A. Я. Гуревича 116
B. С. Савчук
Личность и творчество А. Я. Гуревича глазами
провинциального историка 133
Теория и история исторического знания
О. Г Эксле
Сколько длится Средневековье? 149
Элизабет Браун
Размышления о феодализме, 2007 159
C. Л. Козлов
Историческая наука и «порядочные люди»: материалы
для комментария к «Апологии истории» 173
Б. 3. Кедар
Сохранение культуры вопреки распаду политических
структур 207
Б. Н Миронов
Парадигмы в историографии: уровень жизни в имперской
России ? П
749
Скандинавия и Дреевняя Русь
Сверре Багге
Меч и книга. Миссия в Севернуюи Восточную Европу
вХиХ1 веках 239
Ларе Лённрут
Голос конунга Сверрира в «Саге о Сверрире» 256
Вестейн Оласон
«Младшая Эдца!» и «Прорицание Вёльвы»: 65 или Н58 265
Уильям Йен Мшилер
Сцены устраивания сцен: в поисках стеснительности 279
Гисли Паульссон
Отношения, лю,йи и вещи:от чернильных веков к веку
цифровому 299
Эва Эстерберг
Индивиды, друзья и родственники в средневековой Исландии.
Наследие Арона1 Гуревича 319
Е. А. Мельникова*
Преодоление множественности времен: Темпоральный аспект
передачи устной исторической традиции в «Повести
временных лет» 338
Т. Н. Джаксон
Последний велижий викинг на норвежском престоле 349
В. Я. Петрухин
Викинги на Западе и Русь на Востоке: в чем различие? 366
П. В. Лукин
Принцип единодушия в представлениях и политической
практике Древний Руси 372
П. С. Стефанович
Древнерусские выражения верности дружинников и присяга
в сравнительном контексте 392
М. М. Кром
Институт регентства на западе и востоке Европы: опыт
сравнительно-исторического исследования 411
Культурная история социального
Габор Кланицай
Культурная история ведовства 429
Ханс-Вернер Гёти
Народная культура и церковная вера в раннем Средневековье:
некоторые методологические проблемы их изучения
и разграничения 452
Янош М. Бак
Народная память о средневековых венгерских королях 464
Е. М. Леменева
Я, Ты, Вы, Мы: роль местоимений как инструментов
(само) идентификации в риторике средневековой проповеди.... 473
750
Франсуа Артог
Авторитет времени 495
Пол Фридман
Средневековая кухня 510
Кристиан Клапиш-Зубер
Творческие родословные художников в «Жизнеописаниях»
Вазари 530
Н. В. Брагинская
Священный брак и смерть Офелии. Миф—сага—пьеса 544
София Менаше
Образ себя и образ другого в Иерусалимском Королевстве
(1187-1291) 566
Роже Шартъе
Воск и пергамен. Бодри Бургейский, аббат и поэт 581
Михаэль Рихтер
Руны и огамическое письмо 595
Михаель Борголъте
Европейский монотеизм и проблема культурного единства
в Средневековье 605
Петер Динцелъбахер
Неверие в «эпоху веры» 627
Герхард Яриц
Физические недостаткии церковная карьера 671
Эммануэль Ле Руа Ладюри
Климат и сроки сбора винограда 680
Рольф Шпрандель
На пути к Homo Oeconomicus: Диалектика свободы
и экономического успеха в процессе формирования
бюргерства в период высокого Средневековья. Новый подход
к старой теме 687
Список научных трудов Гуревича Арона Яковлевича 702
Указатель имен. Составитель И. И. Ремезова 724
751
Образы прошлого
Сборник памяти А.Я. Гуревича
Корректор: И. И. Ремезова
Макет Ю.В. Балабанов
По издательским вопросам обращаться:
«Центр гуманитарных инициатив»
e-mail: unikniga@yandex.ru, unibook@mail.ru.
Руководитель центра Соснов П.В.
Комплектование библиотек, продажа в России и странах СНГ
ООО «Издательство «Академический проект»:
111399, Москва, ул. Мартеновская д.З
Тел. (495) 305-37-02, e-mail info@aprogect.ru, http://aprogect.ru
Комплектование библиотек, оптовая продажа в Санкт-Петербурге
ООО «Университетская книга-СПб»
Тел. (812)640-08-71, e-mail: uknigal@westcall.net
в Москве ООО «Университетская книга-СПб»
Тел. (495)915-32-84, e-mail: ukniga-m@libfl.ru
Розничная продажа в Санкт-Петербурге:
магазин «Книжный окоп»
В.О., Тучков пер., 11. Тел.: (812)323-85-84
Розничная продажа в Москве:
www.notabene.ru (495) 745-15-36
Подписано в печать 05.09.2011
Гарнитура NewtonTT. Формат 60x90 У^. Бумага офсетная.
Печать офсетная. Уел. печ. л. 47. Уч.-изд. л. 51
Тираж 1000 экз. Заказ № 401