Автор: Кисин С.
Теги: всеобщая история период феодализма (iv в - 1861 г) история войн
ISBN: 978-5-227-08953-3
Год: 2020
Текст
Новейшие исследования
по истории России
с.в. кисин
ИМПЕРАТОР НИКОЛАЙ I
И ЕГО ЭПОХА
Донкихот самодержавия
1825-1855 гг.
Москва
иентрполигрпяр
УДК 94(47)081
ББК 63.3(2)47
К44
Охраняется законодательством РФ
о защите интеллектуальных прав.
Воспроизведение всей книги или любой ее части
воспрещается без письменного разрешения издателя.
Любые попытки нарушения закона
будут преследоваться в судебном порядке.
Серия «Новейшие исследования по истории России»
основана в 2016 г.
Оформление художника
Е.Ю. Шурлаповой
Кисин С.В.
К44 Император Николай I и его эпоха. Донкихот само¬
державия. 1825—1855 гг. — М.: Центрполиграф,
2020. — 318 с. — (Новейшие исследования по истории
России).
ISBN 978-5-227-08953-3
В дореволюционных либеральных, а затем и в советских сте¬
реотипах император Николай I представлялся исключительно
как душитель свободы, грубый солдафон «Николай Палкин»,
«жандарм Европы», гонитель декабристов, польских патриотов,
вольнодумцев и Пушкина, враг технического прогресса. Многие
же современники считали его чуть ли не идеальным государем,
бесстрашным офицером, тонким и умелым политиком, кодифи¬
катором, реформатором, выстроившим устойчивую вертикаль
власти, четко работающий бюрократический аппарат, во главе
которого стоял сам Николай, работавший круглосуточно без
выходных. Именно он, единственный из российских царей, с пол¬
ным основанием мог о себе сказать: «Государство — это я».
На большом документальном материале и свидетельствах со¬
временников автор разбирается в особенностях этой противо¬
речивой фигуры российской истории и его эпохи.
УДК 94(47)081
ББК 63.3(2)47
© Кисин С.В., 2020
© «Центрполиграф», 2020
© Художественное оформление,
ISBN 978-5-227-08953-3 «Центрполиграф», 2020
ИМПЕРАТОР НИКОЛАЙ I
И ЕГО ЭПОХА
Донкихот самодержавия
1825-1855 гг.
Оглавление
Слетевшая позолота. 7
«Мамаша родила огромнейшего мальчика».. 15
Разворот телеги. .... 23
Опоздавший на войну .. 27
Чужой среди своих . 32
Мина под престол 41
Котел янычаров. . 50
Осколки мины .57
Коронный гетман. . 64
Расклад сил 71
Момент истины . 80
Начинаются царства с виселиц . . 98
Ближний круг. 112
Маленькие победоносные войны. 119
Еще Польска не згинела 136
Отец русского аппарата 146
Законотворец. 156
Охранная грамота 165
Деньги на бочку 178
Рельсовая война 185
Раб на галерах. 194
Самодержавие . 202
Православие 212
Народность 217
5
Больной вопрос.
.227
Господин цензор
.234
Поэт и философ.
.246
Холера ясна
.261
Августейшее семейство.
.275
Рога на короне.
.281
Жандарм-рыцарь.
.288
Один против Европы.
.301
«Сдаю команду в беспорядке».
.308
Использованная литература.
.316
Слетевшая позолота
«Золотой век Екатерины» в России угасал вместе с его
главной «звездой». 67-летняя императрица дряхлела на
глазах. Она сильно страдала от несварения желудка, вы¬
званного частыми «ассамблеями», головных болей, частых
колик, обострившегося ревматизма. Пышная и в молодые
годы женщина сильно располнела от водянки, с трудом ка¬
рабкалась по дворцовым лестницам. Для облегчения сей
деликатной проблемы ее подданные у себя даже специаль¬
но сооружали пологие подмостки вместо ступенек. Усталая
женщина, изо всех сил поддерживающая миф о собствен¬
ной красоте и популярности у мужчин, уже не могла тянуть
государственный воз. После смерти в 1791 году своего
верного паладина светлейшего князя Григория Потемкина -
Таврического, давно уже перекочевавшего из алькова го¬
сударыни просто в «соратники», ей уже невыносимо было
играть главную скрипку в «европейском оркестре». Она
жаловалась всем, что светлейший своей смертью сыграл с
ней «злую шутку». «Теперь вся тяжесть правления лежит
на мне. Ну, как же быть? Надо действовать. Ах, Боже мой!
Опять нужно приняться и все самой делать».
Один за другим уходили верные ей «птенцы гнезда Ека¬
терины» — морганатический супруг Потемкин, возведшие
ее на престол братья Григорий и Федор Орловы, воспита¬
тель наследника граф Никита Панин, канцлер Михаил Во¬
ронцов, личный секретарь Иван Бецкой, громивший турок
при Чесме адмирал Григорий Спиридов, герой взятия Оча¬
кова Иван Меллер-Закомельский и др.
Уже давно лежали в могиле ее прославленные корре¬
спонденты — французские философы и ученые Вольтер,
Дени Дидро, Жан Лерон Д’Аламбер, Жорж-Луи де Бюф-
фон.
Сошли в Тартар и вечные соперники прусский король
Фридрих Великий, австрийский император Иосиф II, по¬
следний поистине выдающийся шведский король Густав III,
не перенесший падения могучей крепости Очаков много¬
летний враг турецкий султан Абдул-Хамид I, не сносивший
буйной головы в буйном Париже французский король Лю¬
довик XVI.
Екатерина оставалась последняя в этом веке, кто мог
смело называть себя его «лицом», определявшим мировую
политику своей волей и властью, опиравшуюся на могучую
армию, флот и «государево слово», без которого «ни одна
пушка в Европе не выстрелит».
Однако победившая во всех войнах, в которых участво¬
вала за весь 34-летний период правления Екатерины, им¬
перия угасала вместе со своей властительницей. Кроме
куривших фимиам «фелице» и «северной Семирамиде»
отечественных пиитов, были и трезвые голоса в России,
такие как Александр Радищев («бунтовщик, похуже Пуга¬
чева»), Николай Новиков и др. «Наше все» Александр
Пушкин, родившийся лишь несколькими годами позже ее
смерти, писал: «Возведенная на престол заговором не¬
скольких мятежников, она обогатила их на счет на¬
рода и унизила беспокойное наше дворянство. Если
царствовать — значит знать слабость души челове¬
ческой и ею воспользоваться, то в сем отношении
Екатерина заслуживает удивление потомства. Ее ве¬
ликолепие ослепляло, приветливость привлекала, ще¬
дроты привязывали. Самое сластолюбие сей хитрой
женщины утверждало ее владычество. Произвели сла¬
бый ропот в народе, привыкшем уважать пороки сво¬
их властителей, оно возбуждало гнусное соревнование
в высших состояниях, ибо не нужно было ни ума. ни
заслуг, ни талантов для достижения второго места
8
в государстве... Но со временем История оценит вли¬
яние ее царствования на нравы, откроет жестокую
деятельность ее деспотизма под личиной кротости и
терпимости, народ, угнетенный наместниками, каз¬
ну, расхищенную любовниками, покажет важные
ошибки в ее политической экономии, ничтожность в
законодательстве, отвратительное фиглярство в
сношениях с философами ее столетия^ — и тогда го¬
лос обольщенного Вольтера не избавит ее славной па¬
мяти от проклятия России... Екатерина знала плутни
и грабежи своих любовников, но молчала. Одобренные
таковою слабостию, они не знали меры своему коры¬
столюбию, и самые отдаленные родственники времен¬
щика с жадностию пользовались кратким его цар¬
ствованием. От канцлера до последнего протоколиста
все крало и все было продажно... Таким образом раз¬
вратная государыня развратила свое государство».
Женевец Карл Массон в своих «Секретных записках о
России» писал, что конец царствования императрицы «в
особенности был бедственен для народа и Империи. Все
пружины управления были испорчены: всякий генерал,
всякий губернатор, всякий начальник департамента сделал¬
ся в своей области деспотом. Чины, правосудие, безнака¬
занность продавались с публичного торга. До 20 олигархов
под предводительством фаворита разделили Россию, гра¬
били или позволяли грабить финансы и состязались в гра¬
бительстве несчастных».
Не правда ли, что-то очень напоминает вечную пробле¬
му российской власти всех времен и правителей?
Вокруг трона, пользуясь известной женской слабостью
государыни, ошивалась целая плеяда пронырливых курти-
занов, прокладывавших себе путь наверх через альковные
подвиги. Среди них наряду с действительно выдающимися
личностями («великий циклоп» Потемкин, Орлов, будущие
полководцы Алексей Ермолов и Михаил Милорадович)
были откровенные проходимцы вроде Александра Дмитри¬
ева-Мамонова, Александра Ланского, Семена Зорича, Пе¬
тра Завадовского, Александра Васильчикова. Даже люби¬
мый внук императрицы Александр, которому бабушка
9
вполне серьезно предполагала передать бразды правления,
в письме своему близкому другу Виктору Кочубею заметил,
что многих из них «не желал бы иметь у себя и лакеями».
Последний из фаворитов Платон Зубов, продвинутый
«за ширму» императрицы графом Николаем Салтыковым
(его предшественников обычно приводил сам «морганатиче¬
ский» Потемкин), носил обиходное прозвище «дуралеюш-
ка», лебезил перед бабушкой, разыгрывая перед мечтаю¬
щей быть обманутой государыней пылкого влюбленного, и
гонял царедворцев, вынужденных с улыбкой терпеть про¬
казы его любимой обезьяны, прыгавшей по их головам во
время приемов во внутренних покоях дворца. В 22 года
поручик гвардии после жаркой ночи сразу же стал полков¬
ником гвардии и флигель-адъютантом, обнаружив в ящике
своего стола 100 тысяч рублей золотом и 25 тысяч ассиг¬
нациями с профилем «императрицы Фике». На вопрос
пробир-фрейлины Анны Протасовой (отвечала за «каче¬
ство» претендентов после «трехнощного испытания») «Ну,
как?» «северная Семирамида» мудро заметила, что «муж¬
чины в двадцать лет занимаются любовью более страстно,
однако в тридцать — гораздо лучше».
По утрам новому любимцу заваривал кофе «особливым
образом» герой взятия Измаила 50-летний генерал-пору¬
чик Михаил Кутузов, который, нимало не смущаясь лакей¬
скими функциями, в узком кругу любил повторять, что «все
приходит вовремя для того, кто умеет ждать».
Фавориты, не желая осложнять себе жизнь и убаюкать
свою властительницу, последние годы просто скрывали от
Екатерины истинное положение вещей в государстве, вы¬
клянчивая подарки, поместья и крепостных. Некоторыми
исследователями подсчитан общий размер подарков го¬
сударыни десятку главных своих «милых дружков» —
92,5 миллиона рублей, больше годового бюджета империи.
По меткому замечанию Якова Барскова, «ложь была
главным орудием царицы; всю жизнь, с раннего детства до
глубокой старости, она пользовалась этим орудием, владея
им как виртуоз, и обманывала родителей, гувернантку,
мужа, любовников, подданных, иностранцев, современни¬
ков и потомков».
ю
Впрочем, фавориты никогда не определяли вместо нее
политику государства и даже не пытались «порулить» Рос¬
сией, этого она никому не позволяла — рулили только в
алькове.
Страну Екатерина держала в руках всегда и вела со все¬
ми перегибами и глупостями к просвещению и процвета¬
нию в собственном понимании этого.
В период правления «Фике» территория России значи¬
тельно увеличилась. Из 50 губерний 11 были приобретены
в годы ее царствования. Население выросло с 19 до
37.4 миллиона человек (треть в Нечерноземье, треть — на
западе и юго-западе, всего миллион в Сибири). Государ¬
ственные доходы — с 16 до 68 миллионов рублей. При
этом среднестатистический житель империи тратил на по¬
купки всего 17 копеек в год (Екатерина поражала ино¬
странцев неожиданно для самой себя придуманными дан¬
ными о том, что у каждого ее «крестьянина ежедневно в
супе курица, а у некоторых — индейка»). Были построены
144 новых города, издано более 200 законодательных ак¬
тов. К концу века страна выплавляла 155 тысяч тонн чу¬
гуна — больше, чем Англия. В Россию хлынул поток пере¬
селенцев из Европы. Был даже сумасшедший проект
императрицы заселить безлюдную Новороссию английски¬
ми каторжниками, отменили — и ими заселили Австралию.
По состоянию на 1795—1796 годы, в империи из
37.4 миллиона населения насчитывалось порядка 400 ты¬
сяч душ дворянского сословия. В среднем на каждого при¬
ходилось 100—150 крепостных душ обоего пола, что со¬
ставляло 400—500 рублей годового оброка.
Общее количество чиновничества составляло 15—
16 тысяч человек (из них около 4 тысяч с I по VIII классы,
гарантировавшие потомственное дворянство), 215 ты¬
сяч — духовенство. В армии числилось порядка 500 гене¬
ралов и 14—15 тысяч офицеров. Из 100 жителей лишь
6 жили в городах.
Почти вдвое увеличилась армия, количество кораблей
российского флота выросло с 20 до 67 линейных кораблей,
не считая других судов. Армией и флотом было одержано
78 блестящих побед, упрочивших международный автори-
1
тет России. По мнению одного из современников, «слова
„Россия44 и „русские4* произносились с большим уважени¬
ем прежде всего императрицей, всю жизнь стремившейся
доказать исключительность народа, которым она руководи¬
ла волею судьбы». По меткому замечанию князя Петра
Вяземского, «как странна наша участь. Русский (Петр I. —
Авт.) силился сделать из нас немцев; немка хотела пере¬
делать нас в русских».
Настоящих «русских» в пику пруссофильски настроен¬
ному сыну Павлу она хотела сделать из своих внуков,
властно отобрав у него старших сыновей Александра и
Константина и воспитывая по собственному разумению.
В первом она вообще видела продолжателя своих дел, вто¬
рого после предполагаемого взятия Стамбула мечтала по¬
ставить во главе возрожденной Византийской империи
(одно имя парня чего стоило). Сына она ни в грош не ста¬
вила. Павел это понимал и не смел перечить, затворив¬
шись в своем Гатчинском дворце.
Последние месяцы жизни Екатерина занималась устрой¬
ством брака 13-летней великой княжны Александры Павлов¬
ны и 17-летнего короля Швеции Густава IV Адольфа. Регент,
его дядя Карл Зюдерманландский, настаивал на женитьбе на
принцессе Луизе-Шарлотте Мекленбург-Шверинской, но в
Европе Екатерина решала, кому идти под венец. Этим бра¬
ком она навсегда избавляла столицу от проблем со Швецией.
Русские пушки были более веским аргументом, чем чары
прелестной Луизы, и обручение с немкой расстроилось.
В августе дядя с племянником инкогнито прибыли в Пе¬
тербург «смотреть товар». Их принимал по высшему раз¬
ряду весь высший столичный свет, закатывая пиры и балы.
Однако те в первую очередь смотрины начали с самой им¬
ператрицы, состояние здоровья которой стало решающим
фактором в срыве альянса. На этот случай у скандинавов
уже была запланирована «домашняя заготовка». В день
помолвки 10 сентября король неожиданно «вспомнил», что
княжна православная, и категорически отказался женить¬
ся на еретичке, потребовав смены веры. В России же всег¬
да все было наоборот: веру меняли те, кто входит в импе¬
раторскую семью. В Стокгольме это прекрасно знали.
12
Такой реприманд от сопливого величества сильно уда¬
рил по нервам императрицы, всегда до этого утверждав¬
шей, что «всякий русский в глубине души не любит ни
одного иностранца». Незадолго до этого она узрела на небе
комету, заметив генерал-губернатору Петербурга Николаю
Архарову: «Вот вестница скорой смерти моей». Расстрой¬
ство помолвки кометой прошлось по срстоянию здоровья
Екатерины, пережившей первый апоплексический удар
(инсульт).
Едва отойдя от удара, 16 сентября императрица при¬
звала к себе внука Александра и прямо объявила ему о
желании, чтобы тот стал наследником, передав документы,
необходимые для объявления его своим преемником по
еще петровскому указу о престолонаследии (она сознатель¬
но распространяла слухи о том, что якобы родила сына
Павла не от мужа, а от графа Сергея Салтыкова, дабы от¬
странить его от престола). Наследника она напутствовала:
«Изучайте людей, старайтесь пользоваться ими, не вверя¬
ясь им без разбора; отыскивайте истинное достоинство,
хоть бы оно было на краю света: по большей части оно
скромно и прячется где-нибудь в отдалении. Доблесть не
лезет из толпы, не жадничает, не суетится и позволяет за¬
бывать о себе».
Это был шанс. Без всякого традиционного для России
государственного переворота, по петровскому закону о
престолонаследии Екатерина вольна была передавать пре¬
стол кому угодно, в том числе и внуку.
Однако тот струхнул и уже на следующий день вместе с
братом тайно от всех присягнул на верность «папеньке»,
фактически предав бабку, которую письменно заверил в сво¬
ем согласии с ее волей. Жить ей оставалось считаные дни,
можно было и пренебречь честным словом «высочества».
Естественно, это не укрылось от императрицы, горько
заметившей, что в России все под секретом, но нет никаких
тайн. 18 сентября с ней случился повторный удар, более
легкий, чем предыдущий, который она перенесла на ногах,
открыв только самым близким, кому еще могла доверять.
2 ноября Екатерина последний раз вышла в «большой
свет». На большом парадном обеде все отметили ее не-
13
здоровый вид и явное переутомление (последствие микро¬
инсульта). Вечером 4 ноября выйти в «свет» она уже не
рискнула — собрала у себя в Эрмитаже «интимный кру¬
жок»: забавник-«дуралеюшка», кофейных дел мастер Ку¬
тузов, шут Лев Нарышкин, фрейлины. Потешали они ее от
души, так что у матушки «от смеха поднялась колика», и
она удалилась почивать ранее обычного. Выпила лишь
рюмку мадеры, откушав яблок и вишен. Все заменили, что
из-за водянки ноги государыни распухли, открылась раны
(как и в последние дни жизни у покойной импёратрицы
Елизаветы Петровны), ступала она тяжко, подолгу оста¬
навливаясь и отдыхая. Ретивое расшалилось.
Утром, откушав кофею (по утрам сама себе варила),
быстро перебрав бумаги и перекинувшись несколькими
ничего не значащими фразами с «дуралеюшкой», Екатери¬
на вдруг резко поднялась и, попросив секретаря ее подо¬
ждать, проковыляла в клозет. Время шло, императрица не
появлялась. Встревожились и находившиеся тут камер-
юнгфера (горничная) Мария Перекусихина и камердинер
Захар Зотов. Секретарь не рискнул ее побеспокоить, лакеи
тоже, Зубов сам решил робко поскрестись в дверь. Госу¬
дарыня распласталась на полу — ее настиг третий удар.
Великий Пушкин уточнил диагноз:
Старушка милая жила
Приятно и немного блудно,
Вольтеру первый друг была,
Наказ писала, флоты жгла
И умерла, садясь на судно.
В величайшем волнении (Зубов знал, чем ему это гро¬
зит) ее перенесли на диван, но в сознание она не приходила.
Лейб-медики отворяли кровь, ставили пиявки на затылок,
растирали виски вином — бесполезно, императрица от¬
ходила. Духовенство без толку протирало рясы в соседней
комнате, Екатерине не становилось лучше, и последнего
причастия получить ей не удалось. Агония длилась более
суток. 6 ноября 1796 года в 9 часов 45 минут лейб-медик
Самюэль Роджерсон констатировал факт смерти последне¬
го великого правителя великого века.
14
Примчавшийся во дворец ее годами унижаемый всеми
подряд сын Павел Петрович на пороге дверей лихо раз¬
вернулся на каблуках направо кругом, нахлобучил на уши
огромную шляпу, сотворил экзерцицию палкой по всем
правилам — правою рукою, на кррраул. Прохрипел, зло
глядя на присутствующих:
— Я ваш государь! Попа сюда!
История империи тоже разворачивалась на каблуках
вместе с новым государем. С точностью до наоборот. В пер¬
вую очередь — «разжаловать» 230 из 610 городов, вернуть
из ссылки всех «екатерининских» изгнанников, выгнать всех
ее фаворитов, восстановить масонские ложи, сделать все
для того, чтобы было «не так, как у маменьки».
Тем временем в Гатчинском дворце нового государя уже
вовсю сучил ножками карапуз, от роду которому было все¬
го 4 месяца.
«Мамаша родила огромнейшего мальчика»
Третий сын Павла I, нареченный необычным для рус¬
ских самодержцев именем Николай, родился 25 июня
1796 года, девятым по счету у своих плодоносных родите¬
лей (позже, в 1798 году, родился только брат Михаил).
Августейшая супруга Мария Федоровна (урожденная Со¬
фия-Доротея-Августа-Луиза Вюртембергская) исправно,
словно по артикулу, рожала здоровых младенцев через из¬
вестные промежутки. Как автомат: два сына — шесть до¬
черей — два сына. Обычно присутствующая при родах не¬
вестки императрица на этот раз плохо себя чувствовала (да
и терпеть она не могла вюртемберженку и ее многочислен¬
ных родственников) и пришла чуть позже, когда счастли¬
вый отец уже заказывал парадный обед на 64 куверта.
Со своей стороны радостная бабушка также явила под¬
данным милости — пожаловала погоревшим крестьянам
дворцовой деревни Панок по 25 рублей на каждый двор
(всего 1450 рублей) и освободила от наказания нескольких
купчин, пойманных за продажей книг, которые оказались
запрещенными.
15
Екатерина в письме барону Фридриху Мельхиору Гриму
отмечала: «Мамаша родила огромнейшего мальчика. Голос
у него — бас, и кричит он удивительно; длиной он аршин
без двух вершков (62 см. — Лет.), а руки немного по¬
меньше моих. В жизнь мою в первый раз вижу такого ры¬
царя. Ежели он будет продолжать, как начал, то братья
окажутся карликами перед этим колоссом».
Лично недомогавшая императрица не смогла крестить
внука, но на крестинах в Придворной церкви Царского
Села присутствовала на хорах. Крестными стали тезки —
старший брат Александр (будущий император России) и
старшая сестра Александра (несостоявшаяся королева
Швеции).
Первых двух внуков Александра и Константина бабуш¬
ка Екатерина Великая после рождения сразу забрала к
себе, не доверяя их воспитание нелюбимому сыну (кото¬
рого у нее в свое время тоже забрала бабушка Елизавета
Петровна) и весьма своенравной «мамаше». Дочки были
предоставлены заботам гатчинцев. Собиралась забрать и
третьего, который уже при рождении произвел на нее не¬
изгладимое впечатление, но не успела довести до ума «ко¬
лосса». Лишь выбрала ему прекрасную няньку — взя¬
тую у генеральши Чичериной шотландку Евгению Лайон
(«няня-львица», как называл ее сам Николай), которая
была с ним первые семь лет жизни. Ночью за басистым
младенцем приглядывали бойкие фрейлины Синицына и
Панаева.
Кстати, именно няня, которая в 1794 году во время вос¬
стания Тадеуша Костюшко находилась в семимесячной оса¬
де повстанцами в Варшаве, привила воспитаннику непри¬
язнь к полякам, рассказывая ему об ужасах и жестокостях
антирусской резни первых дней бунта.
Первые месяцы по понятным причинам младенец на¬
ходился в Царском Селе, близ от бабушки. Однако в день
ее смерти «новая метла» распорядилась по-иному. Четы¬
рехмесячный Николай был зачислен в Конную гвардию
полковником, Александр и Константин соответственно в
Семеновский и Измайловский лейб-гвардейские полки, с
отрывом от екатерининских воспитателей вроде «женев-
16
ского гражданина» последователя философа Руссо Фреде¬
рика Сезара Лагарпа.
Так они и вошли в Историю: первые два брата «екате-
рининцы», Николай и Михаил — «павловцы». С различ¬
ным воспитанием и мировоззрением.
Конногвардейцу тут же вручили курточку и панталоны
сперва вишневого цвета, потом оранжевого и, наконец,
красного, согласно различным переменам в цветах парад¬
ной формы полка. Звезду Святого Андрея-Первозванного
и крестик Святого Иоанна (тоже был произведен в «маль¬
тийские рыцари») накрепко пришили к курточке, чтобы в
играх не оторвал (при парадной форме — лента под кур¬
точкой). Супервест-безрукавка Святого Иоанна из золотой
парчи с серебряным крестом носилась им под обыкновен¬
ной детской курточкой.
К Николаю уже по рекомендации Марии Федоровны
приставили статс-даму Шарлотту Ливен и гувернантку гра¬
финю Юлию Адлерберг. Третий сын должен был оказаться
избавленным от бабушкиных «глупостей».
Сам будущий император так вспоминал свое детство:
«Образ нашей детской жизни был довольно схож с жиз¬
нью прочих детей, за исключением этикета, которому тог¬
да придавали необычайную важность. С момента рождения
каждого ребенка к нему приставляли английскую бонну,
двух дам для ночного дежурства, четырех нянек или гор¬
ничных, кормилицу, двух камердинеров, двух камер-лаке¬
ев, восемь лакеев и восемь истопников. Во время церемо¬
нии крещения вся женская прислуга была одета в фижмы
и платья с корсетами, не исключая даже кормилицы.
Представьте себе странную фигуру простой русской кре¬
стьянки из окрестностей Петербурга, в фижмах, в высокой
прическе, напомаженную, напудренную и затянутую в кор¬
сет до удушия. Тем не менее это находили необходимым.
Лишь только отец мой, при рождении Михаила, освободил
этих несчастных от этой смешной пытки. Только в течение
первого года дежурные дамы находились ночью при дет¬
ской кровати, чередуясь между собой, — позднее они
оставались лишь в течение дня — ночью же присутство¬
вали лишь няньки с одной горничной».
17
Детям сразу же прививали оспу — нововведение, остав¬
шееся от Екатерины.
Павел I искусственно отгородил старших сыновей от
младших, уделяя меньшим повышенное внимание, как сво¬
ей основной надежде. Великая княжна Анна Павловна (бу¬
дущая королева Нидерландская) вспоминала: «Мой отец
любил окружать себя своими младшими детьми и застав¬
лял нас, Николая, Михаила и меня, являться к нему в ком¬
нату играть, пока его причесывали, в единственный сво¬
бодный момент, который был у него. В особенности это
случалось в последнее время его жизни. Он был нежен и
так добр с нами, что мы любили ходить к нему. Он говорил,
что его отдалили от его старших детей, отобрав их от него
с самого рождения, но что он желает окружить себя млад¬
шими, чтобы познакомиться с ними».
Барон Модест Корф (лицеист пушкинского выпуска)
писал: «Великих князей Николая и Михаила Павловичей
он обыкновенно называл «мои барашки», «мои овечки», и
ласкал их весьма нежно, чего никогда не делала их мать.
Точно так же, в то время как императрица обходилась до¬
вольно высокомерно и холодно с лицами, находящимися
при младших ее детях, строго заставляя их соблюдать в
своем присутствии придворный этикет, который вообще
столько любила, император совсем иначе обращался с эти¬
ми лицами, значительно ослаблял в их пользу этот при¬
дворный этикет, во всех других случаях и им строго на¬
блюдавшийся... Императрица с своей стороны, не обращая
ни малейшего внимания на эти неудобства и маленькие
мучения няни или гувернанток, никогда не удостаивала их
ни малейшего смягчения в чопорном этикете тогдашнего
времени, а так как этот этикет простирался и на членов
императорской фамилии, то Николай и Михаил Павловичи
в первые годы детства находились с своею августейшею
матерью в отношениях церемонности и холодной учтивости
и даже боязни; отношения же сердечные, и при этом самые
теплые, наступили для них лишь впоследствии, в лета от¬
рочества и юности».
Холодная вюртемберженка предпочитала противопоста¬
вить бабкиной любви к старшим царственную суровость к
18
младшим, полагая, что именно таким образом она сможет
выколотить из них «екатерининский дух».
Искусственно подогреваемый «семейный раскол» не
мог не сказаться на дальнейших отношениях в «большом
гнезде» Павла, где первые два сына чувствовали себя об¬
деленными и, как следствие, стали центром, вокруг кото¬
рого и формировались все оппозиционно настроенные
«екатерининские» вельможи и военные. Вторые двое,
осознавая со временем, что возможности получить корону
у них призрачные, предпочитали государственным интере¬
сам военные, что отдаляло их от Дворцовых интриг и рас¬
кладов.
С раннего детства Николай увлекся рисованием. Сна¬
чала просил воспитателей ему что-нибудь нарисовать, рас¬
крашивая это цветными карандашами. Потом сам начал
понемногу фантазировать — у его няни сохранились два
рисунка детских лет будущего императора: на одном изо¬
бражены домик и церковь, а на другом просто домик, ко¬
торый Коля обещал выстроить для няни.
В семилетием возрасте живопись ему по два часа в не¬
делю уже начали преподавать известные «исторические»
художники Иван Акимов и Василий Шебуев, прославив¬
шиеся своими полотнами на патриотические темы.
Впоследствии эта страсть за ним так и следовала по
всей жизни. Николай с удовольствием рисовал карикатуры,
батальные сцены, лепил, брал уроки гравировки у Ореста
Кипренского (сделал под его влиянием серию гравюр «Об¬
мундирование российских войск»). Уже будучи императо¬
ром, создал серию акварельных рисунков-фантазий на тему
итальянской гвардии и шуточную серию карандашных ри¬
сунков, изображающую женщин в парадной кирасирской
форме.
Прививать вкус ему и брату Михаилу, естественно по
настоянию Марии Федоровны, поставили сурового вест¬
фальского старика-генерала Матвея Ламздорфа, директо¬
ра 1-го сухопутного кадетского корпуса. «Мамаша» счита¬
ла необходимым вообще отбить у младших тягу к военным
упражнениям, которыми они увлекались с младенчества.
Хотя сам Павел I при назначении предупредил наставника:
19
«Только не делайте из моих сыновей таких шалопаев, как
немецкие принцы».
Какие были заслуги у Ламздорфа и почему именно его
избрали в «дядьки», сложно сказать. Скорее всего, опять же
в пику «екатерининцам», чем больше сечет, тем послушнее
будут. По мнению барона Корфа, от его назначения «не вы¬
играли ни Россия, ни великие князья, ни вел. кн. Николай
Павлович в особенности».
Зато вестфалец нужную науку знал прекрасно — сек
нещадно. По утверждению современников, «Ламздорф
бесчеловечно бил великих князей линейками, ружейными
шомполами и пр. Не раз случалось, что в своей ярости он
хватал великого князя за грудь или воротник и ударял его
об стену так, что тот почти лишался чувств. Розги были в
большом употреблении, и сечение великих князей не толь¬
ко ни от кого не скрывалось, но и заносилось в ежеднев¬
ные журналы».
Николай впоследствии дипломатично писал: «Ламз¬
дорф... не умел ни руководить нашими уроками, ни внушать
нам любовь к литературе и к наукам... Бог ему судья за
бедное образование, нами полученное». Еще бы — авгу¬
стейшей мордой об стену, как распоследнего варнака.
Заметим, что наставник не скрывал от императрицы
своих чудесных педагогических методов и, очевидно, нахо¬
дил у нее этому полную поддержку. Настолько полную, что
даже высочайше соизволила одарить садиста перстнем с
добрым напутствием: «Продолжайте ваши заботы о Нико¬
лае, ваши поистине отеческие заботы».
Жестокость вообще входила в джентльменский набор
семейства Павла. Как-то, еще при жизни матушки, цеса¬
ревич перелистывал газеты, сообщавшие о бурных собы¬
тиях во Франции, и заявил: «Что они все там толкуют!
Я тотчас бы все прекратил пушками». На что умная Ека¬
терина заметила сыну: «Vous etes une bete feroce («Ты
жестокая тварь» — фр.), или ты не понимаешь, что пушки
не могут воевать с идеями? Если ты так будешь царство¬
вать, то не долго продлится твое царствование».
Кадровая политики Павла во всех сферах всегда была
весьма неоднозначна. Близкий к нему Федор Ростопчин
20
писал о том, что Павел «постоянно в плохом настроении,
голова полна бреднями, окружен людьми, из которых са¬
мый честный может быть колесован без суда».
Положение осложнилось тем, что добрая няня Лайон
вышла замуж и покинула дворец, Адлерберг стала началь¬
ницей Смольного института благородных девиц и тоже от¬
далилась.
Чуть лучше дело обстояло у других преподавателей,
или, как их называли при дворе, «кавалеров». Историк
Фридрих Аделунг знакомил великих князей с основами не¬
мецкого, греческого и латыни. Русскую словесность пре¬
подавал профессор Дерптского университета Григорий
Глинка. Свою лепту в изучение естественных наук внесли
два русина из Закарпатской Руси (была тогда в составе
Австро-Венгрии) — звезд с неба не хватавшие правовед и
экономист Михаил Балугьянский и профессор-физик из
Мукачево Василий Кукольник, преподававший юриспру¬
денцию и польский язык. С этим было совсем плохо, вли¬
яние няни на Николая сказалось настолько глубоко, что он
прекрасно владел английским, немецким, французским, с
грехом пополам латынью (запретил потом преподавать ее
своим детям) и древнегреческим, но ни слова не желал
знать по-польски.
Сам Николай так впоследствии отзывался о своих пре¬
подавателях: «Два человека, очень добрые, может статься,
и очень ученые, но оба несноснейшие педанты: Балугьян¬
ский и Кукольник. Один толковал нам на смеси всех языков,
из которых не знал хорошенько ни одного, о римских, не¬
мецких и, Бог знает, каких еще законах; другой — что-то о
мнимом «естественном» праве. В прибавку к ним являлся
еще Шторх с своими усыпительными лекциями о политиче¬
ской экономии, который читал нам по своей печатной фран¬
цузской книжке, ничем не разнообразя этой монотонии. И
что же выходило? На уроках этих господ мы или дремали,
или рисовали какой-нибудь вздор, иногда собственные их
карикатурные портреты, а потом к экзаменам выучивали
кое-что вдолбяжку, без плода и пользы для будущего».
Пожалуй, наиболее удачной кандидатурой стал реко¬
мендованный Осипом Дерибасом генерал-майор Николай
21
Ахвердов, преподававший историю, географию и матема¬
тические науки. По мнению Модеста Корфа, «Ахвердов
был лучшим из приставленных к великим князьям кавале¬
ров; он более других имел основательности в своих взгля¬
дах и направлениях, а из ежегодно представлявшихся ка¬
валерами журналов об успехах и поведении августейших
воспитанников его журналы всего интереснее, заключают
в себе наиболее подробностей и доказывают наблюдатель¬
ность автора и его умение делать выводы из описываемых
фактов. Он всеми средствами старался доставить своим
воспитанникам пользу. Хотя императрица Мария Федо¬
ровна старалась отвлечь своих сыновей от излишней
склонности ко всему военному, и сам Ахвердов не был, в
сущности, военным человеком, однако он иногда, из же¬
лания доставить удовольствие своим воспитанникам, сам
учил их строить и рисовать крепости, делал из воска бом¬
бы и ядра, показывал, как надо нападать на гавани и за¬
щищать их; когда же воспитанники начинали барабанить,
он приказывал закрывать барабаны платками, чтобы хоть
несколько заглушить нестерпимые для него звуки». Да
и сами дети спозаранку уже принимались за военные фор-
теции, командовали оловянными и фарфоровыми ар¬
миями, гоняли деревянную кавалерию, маршировали с
игрушечными алебардами и трубами. Пока не пришли вос¬
питатели и не начали из педагогических соображений лу¬
пить великих князей высочайшими лицами о государствен¬
ную стену.
Общий смысл воспитания сводился в изложении самого
Николая к следующему: «Граф Ламздорф умел вселить в
нас одно чувство — страх, и такой ^страх и уверение в его
всемогуществе, что лицо матушки было для нас второе в
степени важности понятий. Сей порядок лишил нас совер¬
шенно счастья сыновнего доверия к родительнице, к кото¬
рой допущаемы мы были редко одни, и то никогда иначе,
как будто на приговор. Беспрестанная перемена окружа¬
ющих лиц вселила в нас с младенчества привычку искать
в них слабые стороны, дабы воспользоваться ими в смыс¬
ле того, что по нашим желаниям нам нужно было, и долж¬
но признаться, что не без успеха». Страх и лицемерие —
22
вот доминанты педагогики двух «павловских» малышей.
Какими после этого они могли вырасти?
Как замечал самый известный исследователь царство¬
вания будущего Николая Пал кина генерал-лейтенант Ни¬
колай Шильдер: «Установившаяся тогда система воспита¬
ния была суровая, и телесные наказания играли в ней
большую роль. Такими мерами тщетно старались обузды¬
вать и исправлять порывы строптивого и вспыльчивого
характера Николая Павловича. Испытанные им в детстве
педагогические приемы принесли и другие печальные пло¬
ды; они, несомненно, повлияли на миросозерцание буду¬
щего венценосца, который впоследствии провел подоб¬
ные же суровые начала в воспитание современного ему
подрастающего поколения».
Иными словами, преподаватели строго блюли желания
августейшей четы — младшие сыновья ни в коем случае
не должны были стать заметными фигурами на политиче¬
ской сцене, дабы не расстраивать своих родителей. Их не
готовили ни царствовать, ни умирать за трон. «Шалопаев»
из великих князей не получилось.
Разворот телеги
Маловероятно, чтобы Павел I смог оказать хоть сколь¬
ко-нибудь заметное влияние на воспитание и мировоззре¬
ние младших сыновей. Слишком уж мало он правил, и по
малолетству дети просто не успели оценить его надежд от¬
носительно них. Собственно, они его практически не за¬
помнили и в своих воспоминаниях приводят об отце лишь
отрывочные сведения. Вроде объявления войны далекой
Испании и намерения сделать испанским королем обалдев¬
шего от такого счастья украинского помещика Кастеля де
ла Серду.
«Апоплексический удар» тяжелой золотой табакеркой
заговорщика Николая Зубова в императорский висок
11 марта 1801 года также прошел мимо них, не оставив
особого трагического следа, как это было у старших
братьев, участие в перевороте которых ни у кого не вы-
23
зывало сомнений. Даже у самой жертвы — не зря Павел
в день убийства арестовал обоих сыновей и заставил их
повторно присягнуть ему на верность. Александр вообще
был в курсе заговора, но лично не желая в нем участвовать
и якобы требуя, чтобы отцу сохранили жизнь (Павлу до¬
несли). Только что вернувшийся из суворовских походов
Константин тоже был в курсе (Павел знал и это), но ак¬
тивного участия в действиях заговорщиков не принимал.
Хотя, по свидетельству очевидцев, когда в полутемной ком¬
нате императора началась свалка, и его кто лупил табакер¬
кой, кто душил шарфом, Павел вроде бы опознал в одном
из нападавших Константина, адресовав ему последние сло¬
ва в своей жизни: «Ваше высочество, и вы здесь? Поща¬
дите! Воздуху, воздуху! Что я вам сделал плохого?»
Николай вообще узнал о смерти отца едва ли не мимо¬
ходом, услышав от трехлетнего Михаила, как тот играет «в
похороны папы» (тоже, вероятно, услышал обрывок раз¬
говора от взрослых), хороня игрушечного гренадера.
Для психологии пятилетнего мальчика смерть даже са¬
мого близкого человека не является столь уж определя¬
ющей трагедией, как для взрослого или даже подростка.
В конце концов, рядом была строгая матушка, садисты-
воспитатели, старший брат Александр, которого Мария
Федоровна подвела к младшим и сказала: «Теперь ты их
отец». Тот потрепал младших по щекам и заверил в своей
заботе. Собственно, у них на всю жизнь сохранилось о
старшем брате впечатление доброго и ласкового родствен¬
ника. В личных письмах Николай его иначе, как «Ангел»,
не называет. С Константином у младших тоже сложились
хорошие отношения, ибо и у того среди «кавалеров» в дет¬
стве значился генерал Ламздорф — товарищи по счастли¬
вому воспитанию.
Просвещенный отцеубийца, полный прогрессивных
идей юности, по выражению Пушкина, «властитель слабый
и лукавый» сразу же заявил о своих намерениях правле¬
ния: «Батюшка скончался апоплексическим ударом, при
мне все будет как при бабушке».
Российская телега вновь разворачивалась на 180 граду¬
сов. С нею разворачивалось и воспитание младших братьев,
24
у которых наконец появляются в числе «кавалеров» во¬
енные — полковники Арсеньев, Ушаков, Маркевич и Джа-
нотти, генерал-инженер Опперман, майор Алединский.
Николай с удовлетворением отмечал, что наконец «вос¬
питание приняло другую методу». Допускалось их любимое
военное обучение. Николай писал: «Математика, потом
артиллерия и в особенности инженерная наука и тактика
привлекали меня исключительно; успехи’по сей части ока¬
зывал я особенные, и тогда я получил охоту служить по
инженерной части».
В этот период жизни в нем закладывались основные
черты будущего царствования: настойчивость, стремление
повелевать, личная доброта, страсть ко всему военному,
дух товарищества, вылившийся впоследствии в непоколе¬
бимую верность союзам, за что, собственно, его и называ¬
ли «рыцарем».
Недостатки же окружающие просто «ломали через ко¬
лено». Боявшегося грозы и фейерверков мальчика специ¬
ально вытаскивали на улицу, чтобы он привыкал к шуму.
Из-за этого он с ума сходил, когда начинала палить артил¬
лерия. Как-то при этом Николай даже забился под кровать
во дворце, откуда его выволок за шиворот сын Юлии Ад-
лерберг Эдуард, бывший на несколько лет старше, но Ни¬
колай так саданул приятеля прикладом маленького ружья
по лбу, что у того остался шрам на всю жизнь. К артилле¬
рии с ее грохотом у него вообще наблюдалась стойкая не¬
приязнь — гуляя по Гатчине, он категорически отказался
заглянуть в крепость, страшась ее пушек.
Однако «перелом через колено» возымел свое действие,
и с 10 лет Николай уже сам палил из ружей, получая от
этого удовольствие.
Увидев, что младшие боятся ступить на качавшийся на
волнах корабль, капитан Клокачев сделал им модель 74-пу-
шечного фрегата, объяснив назначение такелажа и хитро¬
стей морской службы. И парни обезьянами запрыгали по
вантам.
Вышибание клина клином имело и обратную сторону —
любое действие стало сопрягаться у Николая с непремен¬
ным насилием, ибо иначе вроде как и нельзя к нему приучить
25
человека. По свидетельству Шильдера: «Обыкновенно весь¬
ма серьезный, необщительный и задумчивый, а в детские
годы и очень застенчивый мальчик, Николай Павлович точ¬
но перерождался во время игр. Дремавшие в нем дурные
задатки проявлялись тогда с неудержимою силою. В журна¬
лах кавалеров с 1802 по 1809 год постоянно встречаются
жалобы на то, что «во все свои движения он вносит слишком
много несдержанности», что «в своих играх он почти по¬
стоянно кончает тем, что причиняет боль себе или другим»,
что ему свойственна «страсть кривляться и гримасничать»,
наконец, в одном случае при описании его игр сказано, что
«его нрав до того мало общежителен, что он предпочел
остаться один и в полном бездействии, чем принять участие
в играх».
Когда у него что-то не получалось или он проигрывал в
детских играх, Николай не стеснялся проявлять стропти¬
вость и лезть в драку. Его детские обиды выражались в
том, что он выпуливал в белый свет такую серию бранных
слов (влияние военных), что «кавалеры» диву давались,
рубил своим топориком барабан, игрушки, ломал их, бил
палкой или чем попало товарищей по играм. Хотя и любил
их. Просто так выражались у него эмоции и реакция на
обучение, которое он не мыслил без насилия.
Шильдер дополнял: «Черты, проявлявшиеся у него уже
с детства, за это время лишь усилились. Он сделался еще
более самонадеянным, строптивым и своевольным. Жела¬
ние повелевать, развившееся в нем, вызывало неоднократ¬
ные жалобы со стороны воспитателей. Все эти черты при
добром сердце юноши великого князя могли бы смягчаться
под влиянием воспитания, проникнутого задушевной тепло¬
тою, нежною ласкою, а этого-то и недоставало в этой обста¬
новке, которая окружала Николая Павловича в его.юности».
«Кавалеры» сокрушенно качали головой и записывали
в.журнал: «Он любопытен, внимателен к тому, что ему
рассказывают, очень любознателен, но, как только ему
приходится заниматься одному, его прилежание бывает
крайне непродолжительно».
Мария Федоровна, как истинная немка, желала, чтобы
Николай продолжил образование в Лейпцигском универ-
26
ситете, но этому категорически воспротивился император.
У Александра давно уже зрела мысль создать собственный
Лицей в Царском Селе для обучения отпрысков из аристо¬
кратических семей, дабы обучать их в родных пенатах.
Опять же, чтобы не стали «шалопаями». Его воспитанни¬
ки, по уставу, предназначались к занятию высших государ¬
ственных должностей, и от них тщательно старались уда¬
лить все военное. Для самого Лицея отвели дворцовый
флигель, соединенный галерею с главным корцусом двор¬
ца, и с 19 октября 1811 года от юношеских воплей уже
затыкали уши отдыхавшие члены монаршей фамилии.
Так что знаменитый Лицей, овеянный романтизмом
пушкинского поколения, обязан своим основанием велико¬
княжескому недорослю.
Опоздавший на войну
С детства боявшийся грозы, Николай так и не смог по¬
пасть под «грозу двенадцатого года». Причем нельзя ска¬
зать, чтобы он на нее не рвался. Еще как — патриотиче¬
ские порывы для 16-летнего юнца уже были в крови, а его
сверстники вовсю рубились при Бородине, Смоленске,
Малоярославце и Березине с нашествием «двунадесято
языков». Он писал: «Мне минуло уже 16 лет, и отъезд
государя в армию был для нас двоих ударом жестоким, ибо
мы чувствовали сильно, что и в нас бились русские сердца
и душа наша стремилась за ним! Но матушке неугодно
было даровать нам сего счастия. Мы остались, но все при¬
няло округ нас другой оборот; всякий помышлял об общем
деле; и нам стало легче. Все мысли наши были в армии,
ученье шло, как могло, среди беспрестанных тревог и из¬
вестий из армии».
Даже оставивший на августейшем лбу отметину прикла¬
дом Эдуард Адлерберг прапорщиком лейб-гвардии Литов¬
ского полка прошел всю войну.
Патологически не любившая военных Мария Федоров¬
на клещами вцепилась в младших, не позволяя великим
князьям отбыть в действующую армию. Николай апелли-
27
ровал к старшему брату, умоляя взять его на войну «в мо¬
мент, когда отечество в опасности». На что император от¬
ветил весьма загадочной фразой, смысл которой отдаленно
угадывается лишь в последующих событиях. По свидетель¬
ству Лакруа, император «с серьезным видом сказал ему,
что время, когда ему придется стать на первую степень,
быть может, наступит ранее, чем можно предвидеть его...
Пока же вам предстоит выполнить другие обязанности; до¬
вершите ваше воспитание, сделайтесь насколько возможно
достойным того положения, которое займете со временем:
это будет такою службою нашему дорогому отечеству, ка¬
кую должен нести наследник престола».
Сложно сказать, было ли это на самом деле, если было,
то еще сложнее представить, что именно имел в виду со¬
всем не старый Александр, вполне способный произвести
потомство мужского пола. Да и Константин еще своими
матримониальными вывертами не отстранил сам себя от
трона. Сам же Николай в своих записках ничего не пишет
о подобных откровениях императора.
А пока же он с ума сходит, как жаждет славы бранной.
Он даже после известия о вступлении Наполеона в Москву
поспорил на рубль с великой княжной Анной о том, что
к Новому году в России и духу не останется от корсиканца
и его Великой армии. Выиграл.
Но уже и после этого братьев «на войну» не пускали.
Русские рубились с возрождающимся Наполеоном под Лю-
ценом, Бауденом, Лейпцигом, громили французов под
Кульмом, штыками выталкивая отчаянно сопротивляюще¬
гося «брата мусье» за Рейн. А Николай с Михаилом сра¬
жались только с «кавалерами» н& военных картах и «по¬
тешными» сверстниками в палисаднике.
Вырваться им удалось отнюдь не из-за того, что соеди¬
ненные 900-тысячные силы союзников остро нуждались в
двух недорослях, а матушка вдруг прониклась патриотиче¬
скими мотивами. Решающим фактором стало то, что импе¬
ратор Александр в Шлезвиге пообщался с прусским коро¬
лем Фридрихом-Вильгельмом III, который успел вовремя
презентовать ему дочь Фридерику-Шарлотту-Вильгельми-
ну. Известный ловелас оценил достоинства принцессы (в
28
первую очередь политические) и определил ее в невесты
брату Николаю. На столь серьезные государственные со¬
ображения матушка уже не нашла, что возразить. «Ра¬
дости нашей, лучше сказать сумасшествия, я описать не
могу; мы начали жить и точно перешагнули одним разом
из ребячества в свет, в жизнь», — восторгался долгождан¬
ным дозволением Николай, которому самому не терпелось
уже увидеть невесту (сестра Анна записала ему о выборе
императора).
Мария Федоровна посчитала нужным внести собствен¬
ные советы обоим подросткам, впервые отправлявшимся
за пределы империи. Она советовала сыновьям продолжать
быть строго религиозными, не быть легкомысленными, не¬
последовательными и самодовольными; полагаться в своих
сомнениях и искать одобрения своего «второго отца», «до¬
стойного и уважаемого» генерала Ламздорфа (без него ни
шагу); избегать возможности оскорбить кого-нибудь недо¬
статком внимания, быть разборчивыми в выборе себе при¬
ближенных; не поддаваться своей наклонности вышучивать
других, быть обдуманными в своих суждениях о людях, так
как из всех знаний знание людей самое трудное и требует
наибольшего изучения.
Говоря об опасностях, сопряженных с войною, импера¬
трица писала: «Опасность не должна и не может удивлять
вас, вы не должны избегать ее, когда честь и долг требуют
от вас рисковать собою: но если, мои дети, величайшая
благороднейшая храбрость должна отличать вас, то скажи¬
те себе, что она должна быть обдумана и совершенно не
походить на хвастливость молодого человека, играющего
своею жизнью; одним словом, я хочу, чтобы вы были хра¬
брыми, но не безрассудными».
Однако, вероятнее всего, ни Александр, ни вдовству¬
ющая императрица не собирались испытывать храбрость
князей на полях сражений. В нужном русле проинструкти¬
рованный Ламздорф вез их с такою медленностью, что
только до Берлина они ехали 17 дней. Именно там и была
главная (что было неизвестно князьям) цель их поездки —
свидание с принцессой. Не избалованный к 17 годам жен¬
ским вниманием Николай, конечно же, мигом влюбился.
29
Конечно же, он уже пылал желанием свершения подвигов
не только во имя отечества, но и во имя Прекрасной Дамы.
Вскоре их обручили — нечего баловать молодых людей
европейскими соблазнами.
Не пылал этим Ламздорф, который избрал максимально
неудобный путь с длиннючими остановками не прямо во
Францию, а в Швейцарию. И лишь только князья услышали
первые выстрелы неприятельских войск, отбивавших осаду
австрийцами и баварцами крепости Гюнинген, как к ним
примчался запыхавшийся курьер от Александра флигель-
адъютант Петр Клейнмихель (будущий военный министр у
Николая) с требованием вернуться в Базель. Две недели их
мариновали на курортах альпийской республики, пока каза¬
ки атамана Платова прорубали себе дорогу на Елисейские
Поля. И лишь после известия о взятии Парижа и отречении
Наполеона великим князьям было позволено явиться пред
затуманенные порохом светлые государевы очи.
При виде смущенных братьев Александр хохотнул и по¬
хвалил их отвагу в деле столь дерзкого путешествия по
тылам армии. Известный византиец. Знал ведь, что неза¬
долго до этого отправил письмо в Петербург: «Соблагово¬
лите, дорогая матушка, дать мне ваши приказания относи¬
тельно моих братьев, и что им предстоит делать? Должны ли
они воспользоваться этим случаем, чтобы путешествовать
несколько по Голландии, Англии, Швейцарии, или же вам
угодно будет приказать, чтобы они вернулись тотчас же?
Так как г. Ламздорф находится с ними, а г. Лагарп —
здесь, то было бы возможно составить план путешествия,
крайне поучительного для них и которое с пользою возна¬
градило бы за все то, что прекращение войны заставило их
потерять. В особенности путешествие по Швейцарии и
Англии могло бы быть очень полезно для них. Но в отно¬
шении всего этого только одна ваша воля должна решить
все. Пока же мы устроим все с Г Ламздорфом так, чтобы
они не теряли времени здесь, где есть средства продолжать
свое образование по всем отраслям знаний. Г Лагарп при¬
несет им большую пользу своими знакомствами со всеми
достойными образованными людьми. Г Ламздорф решит и
будет наблюдать за всем».
зо
То есть смысла давать им «нюхать порох» не было, зато
познакомить с будущей супругой и будущим районом поли¬
тических баталий было в самый раз. Этим старший брат за¬
ложил огромную мину замедленного действия младшим.
Через 13 лет она оглушительно рванула на Сенатской пло¬
щади — Николая как раз никто из военных и не восприни¬
мал всерьез из-за того, что тот «пороху не нюхавший».
И именно поэтому потом тот так стремился оказаться в
районе боевых действий ХОТЬ КАКОЙ-НИБУДЬ войны.
Пока курьеры скакали между столицами, Николай и
Михаил изучали Париж. В первую очередь посещали во¬
енные учреждения, политехническую школу, Дом инвали¬
дов, казармы, госпитали.
Интересный диалог у Николая завязался с одним ис¬
калеченным сержантом в Доме инвалидов.
— В каком деле вы ранены? — спросил его великий князь.
— При переправе через Березину, — отвечал инва¬
лид. — Казаки привели меня в такой вид, как вы видите,
да и я, уверяю вас, не остался у них в долгу; я упал рядом
с ними в снег, они не поднялись, а я имел счастье возвра¬
титься с отмороженными ногами. Впрочем, так и надо: что
нам нужно было искать в вашей России. Дьявольская стра¬
на, защищаются без посторонней помощи, правда, в нее
легко входишь, а выйти не выйдешь, а если и выйдешь, то,
как я, чтобы попасть в инвалидный дом.
Жаль, умного инвалида не слышали будущие любители
повторить подвиги Карла XII и Наполеона.
В Париже произошла еще одна знаменательная встреча.
Император представил Николаю генерал-лейтенанта Ива¬
на Паскевича как «одного из лучших генералов моей ар¬
мии, которого я еще не успел поблагодарить за его отлич¬
ную службу».
Великий князь намек понял и приблизил к себе успеш¬
ного и исполнительного полководца. Паскевич впослед¬
ствии вспоминал: «Николай Павлович после того постоян¬
но меня звал к себе и подробно расспрашивал о последних
кампаниях. Мы с разложенными картами, по целым часам,
вдвоем разбирали все движения и битвы 12-го, 13-го и
14-го годов. Я часто у него обедывал и когда за службою
31
не мог у него быть, то он мне потом говорил, что я его
опечалил. Этому завидовали многие и стали говорить в
шутку, что он в меня влюбился. Его нельзя было не по¬
любить. Главная его черта, которой он меня привлек к
себе, — это прямота и откровенность».
Интересно подметил старый служака. Будущий импера¬
тор всю жизнь страдал от того, что вокруг «жадною толпой
стоящие у трона» были вруны, лизоблюды, лицемеры и
шуты гороховые. Сказать же правду, какой бы она ни
была, государю решались лишь единицы, за что он их це¬
нил невероятно.
Чужой среди своих
Старший брат решил после длительного и основатель¬
ного путешествия по Европе долго не держать младшего
в холостяках и оженить для пущей степенности. 1 июля
1817 года под именем Александры Федоровны принцесса
Шарлотта в свой день рождения стала супругой великого
князя Николая. Счастливая невеста заливалась горючими
слезами (жалко было перемену религии), жених был со¬
лиден, горд, хотя и несколько смущен.
Очень вовремя его оженили, ибо после Европы тот по¬
степенно превращался в любвеобильного «шалопая». Чего
так опасалась «мамаша».
«Я чувствовала себя очень, очень счастливой, когда
наши руки соединились; с полным доверием отдавала я
свою жизнь в руки моего Николая, и он никогда не обма¬
нул этой надежды», — писала новоиспеченная Александра
Федоровна впоследствии.
Понятно желание прусской принцессы выдать желаемое
за действительное. Тем более что она была в курсе, сколь
ветвистые рога наставлял ей все последующие годы муж¬
чина, которого во время досвадебной заграничной поездки
английская статс-дама мистрис Кэмпбелл назвала «самым
красивым мужчиной в Европе».
Нуда ладно — дела семейные. Кто из русских монархов
был без этого милого греха?
32
Теперь 21-летний Николай был уже не мальчик, его
царской мордой об стенку не долбанешь. В день свадьбы
«папа Ламздорф» был возведен в графское достоинство,
одарен перстнем с портретом Александра и табакеркой с
портретами Павла I и Марии Федоровны с алмазной над¬
писью: «Бог благословил их выбор» (от императора) и та¬
бакеркой, осыпанной драгоценными камнями, расположен¬
ными таким образом, что начальные.буквы их французских
названий составляли слово «Reconnai$3ance» — «Призна¬
тельность» (от помнящей преданного служаку вдовствую¬
щей императрицы). Мстительный Николай не подарил ни¬
чего. Лишь через 9 лет по случаю собственной коронации
прислал доживающему век в деревне глухому старику свой
портрет — любуйся, садиствующий педагог.
Долго радоваться любовным утехам император брату не
позволил. После двух брачных ночей назначил его на пер¬
вое реальное дело — генерал-инспектором по инженерной
части и шефом лейб-гвардии Саперного батальона. В лю¬
бимую новобрачным сферу деятельности. Впервые всяче¬
ски удерживающего в узде принца допустили к самостоя¬
тельному командованию, где он мог наконец приложить
всю свою тягу к военному делу.
Так уж исторически сложилось, что на одних поражение
в войне воздействует отрезвляюще и заставляет полностью
пересмотреть свои взгляды на военное искусство, мобили¬
зует и побуждает к созиданию, более гибкому и разносто¬
роннему подходу к древнейшему в мире искусству убивать
себе подобных. Побежденные извлекают уроки из пораже¬
ния, учатся на своих ошибках, перестраивают тактику,
перевооружают армию и идут возвращать себе утраченное
уже совсем с другими взглядами на «поле битвы Земля».
Другие же, добившись тяжелой и кровавой победы, на¬
против, почивают на лаврах, благостно внимают лести и
глохнут от праздничных фанфар. Таковые начинают верить
в собственный военный гений, непобедимость, совершен¬
ство, всемогущество собственного оружия и всесилие сво¬
ей армии, не считаясь с изменившимися реалиями и реван¬
шистскими намерениями побежденных. «Медные трубы» и
медовый поток восторженных похвал становятся привыч-
2 С. Кисин
33
ными, армия разлагается от отсутствия привычных испы¬
таний и достойных соперников, воля к победе улетучива¬
ется, боевой пыл гаснет, готовность умереть за родину
уступает место роскоши и сытости победителя.
В итоге некогда проигравшая сторона, к удивлению
бывших триумфаторов, берет их голыми руками. Примеров
этому в Истории не счесть.
«Освободитель Европы» Александр I, на которого по¬
сле сокрушения русскими войсками Наполеона смотрели
как на несравненного титана и устраивали пышные встре¬
чи едва ли не во всех крупных городах Старого Света, а на
родине от которого ждали крутых либеральных перемен
после войны, ставшей «отечественной», пошел именно по
этому парадоксальному пути.
Из минувших войн были сделаны самые неправильные
выводы. Разгромив самого сильного врага в мире, импера¬
тор решил, что теперь позициям России вообще ничего не
угрожает, и можно спокойно позволить себе расслабиться,
забыв о реформировании армии и обещанном еще в на¬
чале царствования освобождении крестьян (разоренные
войной помещики этого бы не поняли). Самая могучая
и боеспособная сила в тогдашнем мире постепенно пре¬
вращалась в игрушку для плац-парадов. Боевая же под¬
готовка армии была пущена на самотек, ибо, по мнению
императора, воевать в обозримом будущем было уже не
с кем — «корсиканское чудовище» отдыхало от войн на
острове Святой Елены, турки присмирели, Европу стерег
Священный союз трех императоров — живи и радуйся,
играя «в оловянных солдатиков».
Генерал Паскевич с горечью писал:-«После 1815 года
фельдмаршал Барклай де Толли, который знал войну, под¬
чиняя требованиям Аракчеева, стал требовать красоту
фронта, доходящую до акробатства, преследовал старых
солдат и офицеров, которые к сему способны не были, за¬
быв, что они недавно оказывали чудеса храбрости, спасли
и возвеличили Россию. Много генералов поддались этим
требованиям; так, например, генерал Рот, командующий
3-й дивизией, который в один год разогнал всех бывших на
войне офицеров, и наши георгиевские кресты пошли в от-
34
ставку и очутились винными приставами. Армия не выигра¬
ла от того, что, потеряв офицеров, осталась с одними эк-
зерцирмейстерами. Я требовал строгую дисциплину и
службу, я не потакал беспорядкам и распутству, но я не
дозволял акробатства с носками и коленками солдат. Я
сильно преследовал жестокость и самоуправство, и хоро¬
ших храбрых офицеров я оберегал. Но, к горю моему,
фельдмаршал Барклай де Толли им заргазился. Это экзер-
цирмейстерство мы переняли у Фридриха II, который от
отца своего наследовал эту выучку. Хотели видеть в том
секрет его побед; не понимая его гения, принимали наруж¬
ное за существенное. Фридрих был рад, что принимают то,
что лишнее, и, как всегда случается, еще более портят. У
нас экзерцирмейстерство приняла в свои руки бездарность,
а как она в большинстве, то из нее стали выходить сильные
в государстве, и после того никакая война не в состоянии
придать ума в обучении войск. Что сказать нам, генералам
дивизий, когда фельдмаршал свою высокую фигуру наги¬
бает до земли, чтобы равнять носки гренадеров? И какую
потому глупость нельзя ожидать от армейского майора?
Фридрих II этого не делал. Но кто же знал и помнил, что
Фридрих делал? А Барклай де Толли был тут у всех на гла¬
зах. В год времени войну забыли, как будто ее никогда не
было, и военные качества заменились экзерцирмейстер-
ской ловкостью».
Ему вторил герой Отечественной войны лихой гусар-
партизан Денис Давыдов: «Для лиц, не одаренных возвы¬
шенным взглядом, любовью к просвещению, истинным
пониманием дела, военное ремесло заключается лишь в
несносно-педантическом, убивающем всякую умственную
деятельность парадировании. Глубокое изучение ремешков,
правил вытягивании носков, равнения шеренг и выделыва¬
ния ружейных приемов, коими щеголяют все наши фрон¬
товые генералы и офицеры, признающие устав верхом не¬
погрешимости, служат для них источником самых высоких
поэтических наслаждений. Потому и ряды армии постепенно
наполняются лишь грубыми невеждами, с радостью посвя¬
щающими всю свою жизнь на изучение мелочей военного
устава; лишь это знание может дать право на командование
35
различными частями войск, что приносит этим личностям
значительные, беззаконные, материальные выгоды, кото¬
рые правительство, по-видимому, поощряет».
Это касалось не только военного министра Барклая, по¬
вальное увлечение «фрунтом», которое потом почему-то
приписывали Николаю I, началось еще с его старшего бра¬
та. Сам же новоиспеченный генерал-инспектор лишь сле¬
довал генеральной линии военного руководства.
В первом же своем приказе в январе 1818 года он на¬
чертал: «По высочайшей воле государя императора вступил
я 2-го числа сего января в должность генерал-инспектора
по инженерной части. Давая о сем знать по инженерному
корпусу, долгом поставляю подтвердить всем чинам оного,
что ревностным исполнением своих обязанностей, усерди¬
ем о пользе государственной и отличным поведением вся¬
кий заслужит государевы милости, а во мне найдет усерд¬
ного для себя ходатая пред лицом его величества. Но в
противном случае, за малейшее упущение, которое никог¬
да и ни в каком случае прощено не будет, взыщется по
всей строгости законов. От усердия и твердости господ на¬
чальников, от рвения и полного повиновения подчиненных
ожидаю иметь всегдашнее удовольствие, и твердо на сие
надеясь, уверяю всех и каждого, что умею ценить милость
государеву, сделавшую меня начальником столь отличного
корпуса. 20-го января 1818 г. генерал-инспектор по инже¬
нерной части Николай».
Как он сам писал после того, как его назначили коман¬
довать 2-й бригадой 1-й гвардейской дивизии (Измайлов¬
ский и Егерский полки): «Я начал знакомиться со своей
командой и не замедлил убедиться, что служба шла везде
совершенно иначе, чем слышал волю государя, чем сам по¬
лагал, разумел ее, ибо, что я по долгу совести порочил,
дозволялось везде, даже моими начальниками. Положение
было самое трудное; действовать иначе было противно
моей совести и долгу; но сим я явно ставил и начальников,
и подчиненных против себя, тем более, что меня не знали,
и многие или не понимали, или не хотели понимать».
Вот здесь и начинала сказываться пагубная стратегия
«мамаши» и брата, не допустивших Николая в армию во
36
время войны. На «не нюхавшего пороху», пусть даже это
великий князь, смотрели презрительно и подобострастно и
младшие по чину. Особенно в гвардейской среде, где во¬
просы личной доблести и лихой отваги были в чести и по¬
чете. Как мог воздействовать на покрытых ранами, седых
и заслуженных воинов мальчишка-принц, толком и коман¬
довать не научившийся из-за странной прихоти домочадцев.
Требовавший от ветеранов того, что написано в устарелых
учебниках «времен очаковских и покоренья Крыма».
Хотя и здесь как сказать: сам Николай утверждал, что
офицеры до того распустились, что ездили на учения во
фраках, лишь сверху накинув шинель. «Подчиненность ис¬
чезла и сохранилась только во фронте; уважение к началь¬
никам исчезло совершенно, и служба была одно слово, ибо
не было ни правил, ни порядка, а все делалось совершен¬
но произвольно и как бы поневоле, дабы только жить со
дня на день». Какие претензии к «тирану»? Он что, должен
был радоваться такой махновской банде?
К примеру, его приказ по 2-й бригаде 1-й гвардейской
пехотной дивизии от 20 марта 1823 года: «Вчерашнего чис¬
ла наряженный караул от л.-гв. Измайловского полка в
концерт был дурно и неопрятно одет; таковая оплошность
после всех подтверждений непростительна, за что коман¬
диру оной роты штабс-капитану Языкову делается строгий
выговор и арестовывается на 24 часа домашним арестом».
Там же от 10 февраля 1824 года: «Объезжая сего чис¬
ла караулы от л.-гв. Измайловского полка, заметил я мно¬
гие неисправности, которые доказывают, что гг. батальон¬
ные командиры не обращают должного строгого внимания
на сию часть их обязанности; подпоручик Гангеблов не
знал своего дела; прапорщик Миллер предпочел сидеть в
караульне, когда ему следовало выйти в ружье, отговари¬
вался болезнью, которая в одном воображении его суще¬
ствовала; унтер-офицеры отдельных караулов не тверды в
своей должности, тогда как неоднократно подтверждаемо
было посылать на таковые караулы самых расторопных
унтер-офицеров; в особенности я нашел одежду караулов
2-го батальона совершенно в безобразнейшем виде. По-
v ;нвпяя все сие на вид командующему полков полковнику
37
Воропанову, предписываю взять строгие меры к исправле¬
нию всех сих недостаков. Полковник Веселовский не оста¬
вить строго взыскать с прапорщика Миллера, которого
предваряю, что всегдашние замечания, им заслуживаемые,
принудят, наконец, начальство и к строжайшим мерам».
18 июня 1824 года: «Я встретил вчера человека, подпо¬
ручика л.-гв. Измайловского полка Козлова 2-го, который
нес на полевой пикет к своему господину головную по¬
душку; я предаю на благорассудок гг. офицеров, прилично
ли, стоя на всяком карауле, и тем более в лагере, а еще и
на полевом пикете, искать своего покоя; подобная неж¬
ность достойна смеха, пусть же г. подпоручик Козлов 2-й
повеселит тем своих товарищей, в которых, в том надеюсь,
подражателей не найдет».
Что это, придирки самодура или нормальные требова¬
ния к расхлябанности и разложению дисциплины генерал-
инспектора?
Его современник Филипп Вигель подчеркивает: «Он
был несообщителен и холоден, весь предан чувству долга
своего; в исполнении его он был слишком строг к себе и
другим. В правильных чертах его бледного белого лица
видна была какая-то неподвижность, какая-то безотчетная
суровость. Скажем всю правду: он совсем не был любим».
Любить изо всех сил старающегося быть строгим и тре¬
бовательным командиром парня действительно было не за
что. Авторитета у него не было никакого, в пирушках он
не участвовал, в гусарских приключениях не светился, па¬
нибратством не.занимался. Николай просто искал свое
место в армии, которое никак не мог сам для себя опреде¬
лить. На фоне овеянных славой «героев 12-го года» это
была лишь смешная попытка показать свою значимость.
Вспыльчивый, как в детстве, Николай и в армии пока¬
зывал свой крутой нрав. В 1820 году сразу 52 офицера Из¬
майловского полка предприняли демарш, подав прошения
об отставке из-за грубости великого князя. Общаясь с
гвардейцами, тот за крепким словом в карман не лез. В
1822 году в Вильно перед строем Егерского полка наорал
на капитана Василия Норова (будущего декабриста), при¬
грозив: «Я вас в бараний рог согну!» Вызывать великого
38
князя на дуэль было не положено, вновь все кончилось от¬
ставкой и переводом из гвардии в армию.
В армии все тоже прекрасно ориентировались в двор¬
цовых хитросплетениях и понимали разницу между брать¬
ями «екатеринскими» и братьями «павловскими». В Ни¬
колае однозначно видели гены взбалмошного отца и тихо
его ненавидели. Популярности у него не было никакой.
Объяснять, что это были не его личные прихоти, а требо¬
вания долга и устава, тот считал ниже собственного до¬
стоинства, офицерам же из не самых захудалых семейств,
для которых и Романовы были выскочками на престоле,
тоже зазорно было лебезить перед необстрелянным юн¬
цом, признававшим не заслуги, а «фрунт».
Однако в этом деле он действительно знал толк. Как
писал генерал-лейтенант Александр Михайловский-Дани¬
левский: «Необыкновенные знания великого князя по
фрунтовой части нас изумили, иногда, стоя на поле, он
брал в руки ружье и делал ружейные приемы так хорошо,
что вряд ли лучший ефрейтор мог с ним сравняться, и по¬
казывал также барабанщикам, как им надлежало бить.
При всем том его высочество говорил, что он в сравнении
с великим князем Михаилом Павловичем ничего не знает;
каков же должен быть сей? — спрашивали мы друг друга».
Инженерному же делу он отдавался с упоением. Он еже¬
дневно посещал подведомственные ему учреждения. Чувствуя
в себе недостаток знаний, просиживал на лекциях офицерских
и кондукторских классов Главного инженерного училища, за¬
нимался черчением, архитектурой, чтобы не попасть в глупое
положение, утверждая проект, в котором ничего не понимал.
Вспоминают случай, когда Николай, налагая денежный
штраф на одного инженер-офицера, у которого при строи¬
тельстве свалился карниз, приказал сделать вычет и из сво¬
его жалованья, как лица, виновного в утверждении проекта.
Будучи в 1822 году в Вильно, он обратил внимание на
то, что молодые люди, поступающее в гвардейские подпра¬
порщики, оказывались совершенно несведущими в военных
науках. Желая устранить этот недостаток, он повелел со¬
брать подпрапорщиков 2-й бригады 1-й гвардейской пехот¬
ной дивизии в бригадную квартиру и организовал соответ-
39
ственное их обучение под личным своим наблюдением.
Этот опыт привел к тому, что, по возвращении гвардии в
Петербург, великий князь представил проект об учрежде¬
нии постоянной Школы гвардейских подпрапорщиков.
Именно благодаря ему была налажена подготовка ка¬
дров в Главном инженерном училище. «Кротость, согласие
и беспрекословное повиновение властям, — напуствовал
Николай учеников, — суть отличительные признаки по¬
свящающих себя военной службе и в особенности вступив¬
ших в Главное инженерное училище... Порядок и строгое
исполнение возложенных на каждого обязанностей, будучи
непреложными правилами, удобоисполняемыми во всяком
возрасте и звании, доведут до добродетелей, вышеупомя¬
нутых и необходимо нужных во все время жизни».
Главное инженерное училище размещалось в печально
известном Михайловском замке, переименованном со вре¬
менем в Инженерный замок. Училище имело два отделе¬
ния: трехгодичное кондукторское готовило инженерных
прапорщиков со средним образованием, а двухгодичное
офицерское давало высшее образование. На офицерское
отделение принимали лучших выпускников кондукторского
отделения, а также офицеров инженерных войск и других
родов войск, пожелавших перейти на инженерную службу.
Для преподавания были приглашены лучшие педагоги того
времени: академик Михаил Остроградский, физик Федор
Эвальд, инженеры Федор Ласковский, Генрих Леер, Алек¬
сей Шуляченко. Из выдающихся выпускников можно от¬
метить великого князя Николая Николаевича-младшего,
будущего героя обороны Порт-Артура генерала Романа
Кондратенко, военного теоретика Андрея Зайончковского,
автора фундаментальных трудов по истории войн и био¬
графии самого Николая I, знаменитых генералов Белого
движения Александра Лукомского и Федора Абрамова и пр.
Дисциплина, послушание, строгое подчинение, беспре¬
кословное следование воинским уставам — суть добродете¬
ли того катехизиса военного, которым жил и сам Николай.
Кому это могло понравиться в армии—победительнице На¬
полеона? Так что об искренней любви подчиненных он мог
только мечтать.
40
Мина под престол
Последние годы жизни Александра I представляют со¬
бой цепь сплошных загадок и нелогичных поступков. То он
ударялся в масонство, то бросался в мистику, то становил¬
ся жутко религиозным, то санкционировал приход в Рос¬
сию иезуитов, гонимых по всей Европе.
Он не мог не понимать, что после такой войны империя
нуждается в решительных переменах, о которых было столь¬
ко разговоров в начале века, — крестьянская реформа, об¬
разование, финансы, государственное управление, армия.
До Отечественной войны «правитель канцелярии комиссии
о снабжении резиденции припасами» Михаил Сперанский
(настоящая находка для реформаторов — работоспособ¬
ность по 18—19 часов в сутки) представил императору це¬
лый пакет законов, требовавших срочного утверждения для
преобразований в государстве. Пришел Наполеон, стало не
до реформ. Но после победы, когда все общество ждало
перемен, Александр напротив вообще положил все проекты
Сперанского под сукно (кроме учреждения Государственно¬
го совета). Не хотел ссориться с разоренными помещиками.
Некогда близкий к Александру князь Адам Чарторый-
ский писал: «Императору нравились внешние формы сво¬
боды, как нравятся красивые зрелища; ему нравилось, что
его правительство внешне походило на правительство сво¬
бодное, и он хвастался этим. Но ему нужны были только
наружный вид и форма, воплощения же их в действитель¬
ности он не допускал. Одним словом, он охотно согласил¬
ся бы дать свободу всему миру, но при условии, что все
добровольно будут подчиняться исключительно его воле».
Ему говорили, что надо максимально использовать ре¬
зультаты победы над Наполеоном. Прихлебатели тут же
начали величать Александра «императором Европы» — он
продемонстрировал потрясшую тех же прихлебателей мяг¬
кость, отказавшись практически от всех дивидендов от по¬
беды.
Ему говорили о необходимости перевооружения армии,
век пара наступал — он вообще игнорировал намеки, со¬
средоточившись на плац-парадах.
41
Ему не советовали давать послабления ненавидящим
Россию полякам, воевавшим на стороне Наполеона, — он
в 1815 году даровал Польше Конституцию, гарантирующую
неприкосновенность личности, свободу печати, независи¬
мость суда, признание польского языка официальным в
сфере суда и администрации в обмен на «неразрывную
связь с Россией». Он явно не консультировался при этом
с няней своего младшего брата, через 15 лет поляки про¬
демонстрировали Николаю эту «неразрывную связь».
Ему говорили об экономии расходов — он ради эко¬
номии, по совету графа Алексея Аракчеева, ввел военные
поселения для 500 тысяч крестьян, где рекрутов наделяли
землей и разрешали проживание семьями для организации
самим «подножного корма». Однако эта сторона частной
жизни настолько была строго зарегламентирована, что в
поле шли строем, пахали в мундирах, обедали по расписа¬
нию. За возжигание лучины после десяти вечера баб секли,
пацанва запихивалась в короткие мундиры. Полы мылись
до такого блеска, что для того, чтобы выйти до ветру, му¬
жик, опасаясь их запачкать (наказание — десять шпиц¬
рутенов), должен был с печки прыгнуть на стол, а оттуда
через окно на улицу. Когда император проезжал по дерев¬
ням, мужики толпами валились в ноги, умоляя отменить
постылые поселения. Ни в какую.
Ему говорили о необходимости укрепления позиций
православия — он делал прокурорами Святейшего синода
вообще неверующего Александра Яковлева, католика кня¬
зя Александра Голицына и вольнодумца князя Петра Ме¬
щерского.
Ему говорили о засилье немцев в органах власти, гене¬
рал Алексей Ермолов даже просил сделать его «немцем»
вместо вручения награды, но Александр, напротив, под
предлогом «борьбы с коррупцией» наводнил правительст¬
венные учреждения тевтонами, чем только вызвал бешеное
сопротивление любым его начинаниям со стороны «старых
русских».
От него ждали поддержки революции в Греции (Екате¬
рина II в свое время настояла на том, чтобы первенца Пав
ла назвали именно Александром, в честь македонского
42
царя, надеясь, что именно он станет во главе возрожденной
Греции). В Одессе вовсю бушевали греки из общества
«Филики Этерия», требуя вмешательства России. Министр
иностранных дел империи грек Иоанн Каподистрия пытли¬
во заглядывал в глаза Александру, не пора ли двинуть флот
в Эгейское море, как некогда бабушка делала, плевав на
то, что там кто подумает в каком-то.лондонском Сити.
Ни в какую — негоже, мол, грекам бунтовать против сво¬
его законного государя — турецкого султана.
Его предупреждали: в армии зреет заговор, созданы
тайные общества в самой гвардии, замешаны члены выс¬
шей аристократии. Хитрый «византиец», как называл его
Наполеон, лишь отмахивался — балуются ребятишки,
фрондируют.
«Когда я подумаю, как мало еще сделано внутри госу¬
дарства, то эта мысль ложится мне на сердце, как десяти¬
пудовая гиря; от этого устаю», — признавался Александр
в частном разговоре. По существу, он перестал вообще
заниматься делами государства, отдав его в верные руки
«без лести преданного» Аракчеева. Филипп Вигель писал,
что «он был подернут каким-то нравственным туманом» и
напоминал помещика, который, наскучив сам управлять,
сдал все на руки строгого управителя и успокоился на уве¬
ренности, что в таких руках крестьяне не избалуются.
Австрийский канцлер Меттерних замечал: «Переходя от
культа к культу, от одной религии к другой, он все расша¬
тал, но ничего не построил. Все в нем было поверхностно,
ничто не затрагивало его глубоко».
Декабрист Дмитрий Завалишин утверждал, что Алек¬
сандр «...терпеть не мог популярных людей, желая один
быть исключительно популярным, не любил и никакой ре¬
путации, независимой от его благоволения».
Историк Василий Ключевский пояснял: «Самое ограни¬
чение произвола у него выходило произволом же. Это был
носитель самодержавия, себя стыдившегося, но от себя не
отрекающегося». Эдакий «голубой воришка» Альхен на
троне.
Был ли он фаталистом, мучался ли, как утверждают не¬
которые исследователи, угрызениями совести за соучастие
43
в убийстве отца, жил ли по принципу «будь что будет»,
желал ли серьезно отречься от престола, трудно сказать.
Однако апатия последних лет жизни императора была на¬
лицо.
Возможно, главным, что сводило его с ума, было то, что
у одного из самых ярких мужчин эпохи не было наследни¬
ка мужского пола. Империю оставить ему было не на кого.
Согласно указу Павла I о престолонаследии 1797 года,
отменявшему петровское назначение императором кого
угодно, в случае бездетности царя устанавливалось четкое
определение будущего главы России — только по мужской
линии и только следующему по старшинству брату. То есть
Константину. Однако тот категорически отказывался от
столь великой чести. Он просто маниакально был уверен,
что его «задушат, как отца задушили», панически боялся
Петербурга, куда его было калачом не заманить, и все вре¬
мя проводил в Варшаве императорским наместником в
царстве Польском.
Следует заметить, что не из скромности тот прятался в
разорванной Речи Посполитой. В свое время в столице он
запятнал себя гнусной историей, о которой знал весь выс¬
ший свет. Летом 1803 года пленившийся красотою жены
придворного ювелира Елизаветы Араужо, цесаревич попы¬
тался добиться от нее взаимности. Но получил отказ. Меж¬
ду нами говоря, мадам Араужо не была столь уж Пенело¬
пой — в ее любовниках значился приятель и собутыльник
цесаревича генерал-лейтенант Карл Боур, имевший репу¬
тацию своеобразного «министра наслаждений» для пове¬
сы-наследника. Но вот ему-то она изменять, пусть даже и
с наследником престола, не захотела.
Отличавшийся буйным нравом (весь в отца), Констан¬
тин решил отомстить как истинный монарх. Послал к дому
ювелира карету, которая якобы должна была отвезти ма¬
дам Араужо к больной тете. Но повезла ее в Мраморный
дворец на Адмиралтейском острове, где ее ждала дюжина
конногвардейцев (Константин был шефом полка). Что там
с ней сделали, можно только догадываться, но, выбросив
ее потом под домом, анонимная карета тут же уехала, а
истерзанная ювелирша скончалась в тот же день, Разра-
44
зился грандиозный скандал, вмешался лично император,
создал комиссию во главе с графом Татищевым. Комиссия
профессионально разобралась в деле, объявив, что юве-
лирша скончалась «апоплексическим ударом» без малей¬
ших следов насилия. Что такое «апоплексический удар» в
Петербурге, знала уже вся Европа.
Генерал Боур, которого назначили главным виновником,
был выдворен со службы (после Аустерлица в 1805 году
принят обратно), а цесаревичу все сошло с рук. Но в об¬
ществе после этого он получил стойкое прозвище «покро¬
витель разврата». Безутешному рогоносцу сунули изрядную
пачку ассигнаций, чтобы тот смог утешиться где-нибудь в
Берлине или Риме, и он быстро забыл про «высочайший»
скандал.
Припомнили цесаревичу и не менее гнусную историю с
его супругой, великой княгиней Анной Федоровной, урож¬
денной принцессой Саксен-Кобургской, случившуюся го¬
дом ранее, сразу после убийства императора Павла. Алек¬
сандр Тургенев писал, что ушедший в пьяный разгул
Константин с головой ушел в роман с фрейлиной княжной
Жанетой Святополк-Четвертинской и вознамерился изба¬
виться от своей беременной супруги. Уговорил другого
своего собутыльника, кавалергардского штаб-ротмистра
Ивана Линева, заявить, что тот якобы состоит в связи с
цесаревной. Естественно, дело тут же дошло до Марии Фе¬
доровны, которая, поверив сыну, прогнала с глаз долой
несчастную великую княгиню.
Нрав его не раз проявлялся и в полку, когда на учениях
кирасирской бригады, неожиданно рассвирепев, он с пала¬
шом набросился на поручика Петра Кошкуля. Тот вышиб
палаш и встряхнул буяна: «Не извольте горячиться». Оду¬
мавшись, тот прилюдно извинился перед поручиком, заявив
собравшимся офицерам, что в любое время «готов дать
каждому полное удовлетворение». Знал ведь, что по дуэль¬
ному кодексу никто не может его вызвать. Кроме извест¬
ного бретера будущего декабриста Михаила Лунина, кото¬
рый, помня репутацию «покровителя разврата», мгновенно
откликнулся: «От такой чести никто не может отказаться».
Цесаревич предпочел замять честь шуткой.
45
Еще в павловское время Константин приказал за ошиб¬
ку в строе дать 50 палочных ударов унтер-офицеру Лапте¬
ву из рязанских дворян, что считалось крайним оскорбле¬
нием чести. Но при «батюшке» сходило с рук.
Как писал Денис Давыдов: «Неглупый от природы, не
лишенный доброты, в особенности относительно близких
к себе, он остался до конца дней своих полным невежею.
Не любя опасностей по причине явного недостатка в му¬
жестве, будучи одарен душою мелкою, не способною ощу¬
щать высоких порывов, цесаревич, в коем нередко прояв¬
лялось расстройство рассудка, имел много сходственного
с отцом своим, с тем, однако, различием, что умственное
повреждение императора Павла, которому нельзя было
отказать в замечательных способностях и рыцарском бла¬
городстве, было последствием тех ужасных обстоятельств,
среди которых протекла его молодость, и полного недостат¬
ка в воспитании, а у цесаревича, коего образованием так¬
же весьма мало занимались, оно, по-видимому, было на¬
следственным».
Военные способности Константина также были весьма
посредственными. Во время итальянского и швейцарского
походов 1799—1800 годов 20-летний генерал-инспектор
артиллерии Константин был прикомандирован к корпусу
генерала Вильгельма Дерфельдена, но наломал там таких
дров, что после битвы при Треббии главком Александр Су¬
воров заметил: «Зелено, молодо, и не в свое дело прошу
не вмешиваться».
В ноябре 1805 года под Аустерлицем он так удачно ко¬
мандовал гвардейской кавалерией, что после уланской ата¬
ки вся русская гвардия (3,5 тысячи) оказалась отрезанной
от главных сил и оказалась под угрозой полного истребле¬
ния французской кавалерией. Из-за глупости цесаревича в
самоубийственную атаку («Ребята, спасайте честь гвар¬
дии!») вынуждены были броситься два эскадрона кавалер¬
гардов, смявшие мощным порывом мамелюков и конных
егерей, которые уже отнимали у семеновцев знамена. В
полном окружении кавалергарды отчаянно рубились 15 ми¬
нут с четырьмя эскадронами конных гренадер и пехотой
французов, пока семеновцы перетаскивали через Рауснии-
46
кий ручей артиллерию (ее генерал-инспектор в это время
грыз свой мундир в тылу), — выжили лишь 18 человек,
все перераненные попали в плен, где ими восхищался сам
Наполеон. Александр за это одарил брата орденом Свято¬
го Георгия 3-й степени и спровадил в Петербург, подальше
от театра военных действий. В 1807 году после неудачной
битвы при Гейльсберге уже главнокомандующий Леонтий
Беннигсен удалил столь экстравагантного командующего
гвардией из армии. Во время Отечественной войны дей¬
ствовал всем на нервы, канюча о том, что русские войска
непременно потерпят поражение, поэтому надо срочно под¬
писывать мир с Наполеоном. Теперь его выпер из армии
уже военный министр Михаил Барклай де Толли. Импера¬
тор попытался хоть куда-нибудь пристроить эту бестолочь,
поручил формировать кавалерийский полк в Москве. Те¬
перь уже взвыл генерал-губернатор граф Федор Ростоп¬
чин, взмолившись, чтобы убрали подальше великого князя.
Александр попытался было отправить его в Нижний Нов¬
город формировать ополчение, но Константин не пожелал
быть новым Кузьмой Мининым и вернулся в армию. Там
занялся привычным делом — стал копать под Барклая, за¬
являя на всех углах, что «не русская кровь течет в том, кто
нами командует». Барклай поставил перед императором
условие: или я, или этот субъект. После чего Константина
убрали в Петербург и до самого конца войны больше не
подпускали к войскам на пушечный выстрел.
После поражения Наполеона благоразумно не стал воз¬
вращаться в Россию, где его презирал и ненавидел весь
двор, оставшись наместником в царстве Польском. Там
тоже оставил по себе добрую память. Посещая полки во
время учений, он нередко в припадках бешеного гнева вре¬
зался в ряды войск, осыпал всех яростной бранью. Пример
августейшей лексики: «Вы — отъявленные свиньи и не¬
годяи. Истинное несчастие — командовать вами. Я вам
задам конституцию». Пять офицеров из-за грубости цеса¬
ревича покончили с собой.
Будучи даже внешне очень похож на своего отца, Кон¬
стантин унаследовал от того только его буйный нрав. Од¬
нако не унаследовал семейных пристрастий.
47
В 1796 году он женился на принцессе Юлиане-Генри-
етте-Ульрике Саксен-Заальфельд-Кобургской (в правосла¬
вии Анна Федоровна), однако — редчайший случай среди
Романовых — через 24 года супружества развелся (бездет¬
ным). Разгульная жизнь в Варшаве бросила его в объятия
обольстительной графини Иоанны Грудзинской. Мудрая
полька приобрела на него такое влияние, что заставила
Константина повести ее под венец и добиться титула кня¬
гини Лович.
Понимал ведь прекрасно, что, странным образом став
цесаревичем (Павел его сделал наследником в обход стар¬
шего брата Александра, которого всегда и небезоснова¬
тельно подозревал в покушении на свой трон), так же
странно и может потерять трон. Морганатический брак —
нонсенс в императорском семействе, и пошедший на него
автоматически лишает всех будущих властных прав детей
от этого брака. Трусливый Константин и не претендовал —
он сам панически боялся заговоров (влияние отца).
Собственно, и было с чего — за последние сто лет прак¬
тически каждое восшествие на престол в России сопрово¬
ждалось дворцовым переворотом (исключение — Петр И).
Это стоило жизни трем императорам (Петр III, Иван Анто¬
нович и Павел I), не считая многочисленных ссылок и от¬
ставок. В Петербурге все решала гвардия, чью сторону она
принимала, тот и надевал корону. Константин же со своей
«ювелирной историей» и бездарным командованием у гвар¬
дии пользовался жуткой репутацией. Поэтому, здраво взве¬
сив свои шансы, держался подальше от столицы.
Здраво рассуждал и Александр, понимая, что этому брату
на троне делать нечего даже до его истории с женитьбой на
польке. Большого выбора у него не было — следующим пре¬
тендентом по павловскому закону значился брат Николай.
Как писал потом сам будущий император о своей встре¬
че летом 1819 года в Красном Селе: «Государь начал го¬
ворить, что... он чувствует, что силы его ослабевают; что в
нашем веке государям, кроме других качеств, нужна физи¬
ческая сила и здоровье для перенесения больших и посто¬
янных трудов; что скоро он лишится потребных сил, чтоб
по совести исполнять свой долг, как он его разумеет; и что
48
потому он решился, ибо сие считает долгом, отречься от
правления с той минуты, когда почувствует сему время.
Что он неоднократно о том говорил брату Константину
Павловичу, который, быв одних с ним почти лет, в тех же
семейных обстоятельствах, притом имея природное отвра¬
щение к сему месту, решительно не хочет ему наследовать
на престоле, тем более что они оба видят в нас знак благода¬
ти божией, дарованного нам сына. Чтр поэтому мы должны
знать наперед, что мы призываемся на,сие достоинство».
Николай тоже рассуждал здраво и стал возражать, что
его как раз никто и не готовил для управления государ¬
ством и он может лишь быть послушным и исполнитель¬
ным подчиненным. Александр же его успокоил тем, что
«когда вступил на престол, он в том же был положении;
что ему было тем еще труднее, что нашел дела в совершен¬
ном запущении от совершенного отсутствия всякого основ¬
ного правила и порядка в ходе правительственных дел; ибо
хотя при императрице Екатерине в последние годы поряд¬
ку было мало, но все держалось еще привычками; но при
восшествии на престол родителя нашего совершенное из¬
менение прежнего вошло в правило: весь прежний порядок
нарушился, не заменяясь ничем. Что с восшествия на пре¬
стол государя по сей части много сделано к улучшению, и
всему дано законное течение; и что потому я найду все в
порядке, который мне останется только удерживать».
Однако мало было уговорить Николая, требовалось все
надлежащим образом оформить, а как раз тут император
повел себя по меньшей мере странно. 16 августа 1823 года
Александром был составлен манифест, согласно которому
Константин отрекался от трона и наследником объявлялся
Николай. Манифест был составлен в трех экземплярах,
один из которых хранился у московского архиепископа Фи¬
ларета, второй — в Госсовете, третий — в Сенате. Паке¬
ты с манифестом надлежало «хранить до моего востребо¬
вания, а в случае моей кончины раскрыть прежде всякого
другого деяния в чрезвычайном собрании».
Однако о содержании манифеста почему-то знали лишь
несколько человек — естественно, «мамаша», как без нее,
Филарет, личный друг Александра министр духовных дел и
49
народного просвещения князь Александр Голицын и импе¬
ратрица Елизавета Алексеевна. Официально об этом ни¬
кому не говорили. Но при этом почему-то Константин,
боявшийся трона как огня, не потерял право называться
цесаревичем, а до Николая это доводили лишь намеками.
Александр сделал второго брата наследником, но по-преж¬
нему держал его подальше от двора. Лишь через шесть лет
после беседы с ним в Красном Селе тот был назначен ко¬
мандовать 1-й Гвардейской дивизией, но до самой смерти
Александра так и не был введен в Госсовет. «Все мое зна¬
комство со светом, — писал Николай, — ограничивалось
ежедневным ожиданием в передних или секретарской ком¬
нате, где, подобно бирже, собирались ежедневно в 10 ча¬
сов все генерал-адъютанты, флигель-адъютанты, гвардей¬
ские и приезжие генералы и другие знатные лица, имевшие
доступ к государю... От нечего делать вошло в привычку,
что в сем собрании делались дела по гвардии, но большею
частью время проходило в шутках и насмешках насчет
ближнего... Время сие было потерей времени, но и дра¬
гоценной практикой для познания людей и лиц, и я им вос¬
пользовался». То есть будущий самодержец познавал
власть и будущих подданных изнутри, в секретарских ко¬
ридорах.
Возникала сплошная двусмысленность: один наследник
трона не хотел, но имел права, второй — не хотел, не имел
право, но был обязан манифестом, о котором практически
никто не знал. Короной играли, как воланом.
Именно из-за такой странной позиции Александра был
спровоцирован государственный кризис ноября—декабря
1825 года, вылившийся в кровавое восстание декабристов.
Император заложил мину замедленного действия под соб¬
ственный престол.
Котел янычаров
Известно, что турецкие янычары в знак недовольства
политикой властей и мятежа переворачивали котлы кверху
днищем. Столетиями именно янычары определяли, какому
50
султану сидеть у Высокого Порога, и завоевать их дове¬
рие — вернейший путь к трону.
В России роль янычаров традиционно занимала гвардия,
настроение которой становилось индикатором всех поли¬
тических баталий в империи. Именно гвардия, «перевернув
котлы», штыками проложила дорогу к трону Екатеринам I
и И, Анне Иоанновне, Елизавете Петровне, Александру I,
попутно отправив на тот свет двух законных самодержцев.
Не стоит обольщаться — в России особа государя никогда
не была «священной и неприкосновенной».
С 1725 по 1801 год в России произошло, по одним под¬
счетам, пять, по другим — восемь «дворцовых революций»
с непременным участием гвардии. В ней служили отпрыски
ведущих аристократических семей, отражавших надежды и
чаяния верхушки российского нобилитета. Ее баловали и
осыпали милостями, чины здесь признавались выше армей¬
ских, а тяготы службы были не в пример легче, чем в «тер¬
риториальных» полках. Но как только монарх утрачивал
влияние на гвардию, трон под ним сразу же начинал ша¬
таться, и свержение становилось лишь вопросом времени.
Поэтому во главе квартировававших в столице гвардей¬
ских полков всегда ставились только испытанные и близкие
к самодержцу люди. Их шефами делали членов император¬
ской фамилии, которые стремились заручиться поддержкой
полковых офицеров, участвуя в шумных ассамблеях и раз¬
деляя с ними тяготы военной службы.
Именно в гвардейской среде в царствование Александра
возникли первые «неформальные» общества, созданные по
типу масонских лож (император их обожал, его царствова¬
ние считается «золотым веком» русского масонства). Пол¬
ковник Преображенского полка князь Сергей Трубецкой
писал, что одно из первых подобных обществ возникло
9 февраля 1816 года (в его составе были будущие декабри¬
сты Александр и Никита Муравьевы, Сергей Шипов, Па¬
вел Пестель, князья Иван Долгоруков и Павел Лопухин,
Сергей и Матвей Муравьевы-Апостолы, Федор Глинка
и др.) и ставило перед собою весьма далекие от бунта цели:
«Строгое исполнение обязанностей по службе; честное,
благородное и безукоризненное поведение в частной жиз-
51
ни; подкрепление словом всех мер и предположений госу¬
даря к общему благу; разглашение похвальных дел и осуж¬
дение злоупотреблений лиц по их должностям». Ну прямо
пионерская организация с главной целью «помощи царю».
Ничего крамольного. Именно из него потом сформировал¬
ся Союз благоденствия. Неудивительно, что все последу¬
ющие годы на многочисленные тайные общества Александр
смотрел сквозь пальцы, полагая, что это всего лишь «игра
в масонов».
Да, собственно, и сами «масоны» поначалу не числили
себя в «якобинцах». Все получили блестящее воспитание
и образование: Трубецкого учили на дому французы-гувер¬
неры, у поручика лейб-гвардии Финлядского полка кня¬
зя Евгения Оболенского таковых было 18 воспитателей,
братья Муравьевы-Апостолы учились в Париже, в панси¬
оне Гикса, поручик лейб-гренадер Николай Панов — в
петербургском пансионе Жакино, князь Валериан Голи¬
цын — в иезуитском пансионе и пансионе Жонсона, и
т. д. Подавляющее большинство будущих декабристов учи¬
лись в кадетских, сухопутных, морских, пажеских корпу¬
сах, считавшихся рассадниками либеральных образования
и настроения.
Многие из них прошли Наполеоновские войны, зареко¬
мендовав себя отчаянными храбрецами и истинными па¬
триотами.
Однако со временем иллюзии относительно теряющего
интерес с власти и своей стране императора начали исче¬
зать. Крестьян так и не освободили, одарив их вместо этого
«военными поселениями». Срок службы рекрутов (ожида¬
лось, что его сократят с 25 до 8 лет) так и не был сокра¬
щен. Реформатор Сперанский отправлен в ссылку в свое
имение в Новгородской губернии.
В 1819 году был разрешен ввоз в страну иностранных
товаров, что тут же убило собственного неконкурентоспо¬
собного производителя, обанкротив первую нарождающую¬
ся буржуазию. Попробовали вернуть монополию на пи¬
тейные заведения в государевы руки, но лишь только
расплодили кабаки и споили мещан. Начали вроде как
взимать недоимки, но лишь обозлили бравшихся «в опеку>
52
помещиков и разорили казенных крестьян, у которых опи¬
сывали последний скот и дома.
Сенатор Павел Дивов писал: «Разрушено все, что было
хорошего и прекрасного, и заменено пагубными новше¬
ствами, которые зачастую оказываются чересчур сложны¬
ми и совершенно неудобоисполнимыми».
Это озлобило не только низы, но и верхи. Высшее дво¬
рянство также было недовольно как.засильем иностранцев
у власти, так и нежеланием правительства хоть что-то ме¬
нять к лучшему после тех тягот и лишений, которые это
дворянство вынесло, сложив на алтарь Отечества массу
самоотверженных голов своего сословия. Однако дворян¬
ство по-прежнему не подпускали к власти, ограничивая ее
теми же десятком-другим олигархов.
Наиболее активные представители этого дворянства
в гвардии по привычке предпочитали действие словам.
Нужен был «котел янычаров».
К примеру, Вильгельм Кюхельбекер на следствии ут¬
верждал, что главной причиной, заставившей его принять
участие в тайном обществе, была скорбь его об обнару¬
жившейся в народе порче нравов как следствие угнетения.
«Взирая на блистательные качества, которыми Бог одарил
русский народ, единственный на свете по славе и могуще¬
ству, по сильному и мощному языку, которому нет подоб¬
ного в Европе, по радушию, мягкосердечию, я скорбел
душой, что все это задавлено, вянет и, быть может, скоро
падет, не принесши никакого плода в мире».
Как писал по этому поводу историк Василий Ключев¬
ский, «это важная перемена, совершившаяся в том поко¬
лении, которое сменило екатерининских вольнодумцев;
веселая космополитическая сантиментальность отцов пре¬
вратилась теперь в детях в патриотическую скорбь. Отцы
были русскими, которым страстно хотелось стать францу¬
зами; сыновья были по воспитанию французы, которым
страстно хотелось стать русскими». Дети двух-трех «непо-
ротых поколений» желали завоевать для себя место под
державным солнцем.
Вечевым колоколом для Александра в октябре 1820 года
прогудела так называемая «Семеновская история», когда
53
взбунтовался один из лучших гвардейских полков русской
армии — любимый Петром Великим лейб-гвардии Семе¬
новский полк. Возмутившись притеснениями со стороны
ставленника Аракчеева полковника Григория Шварца,
нижние чины роты его величества отказались идти в кара¬
ул и организовали стихийный митинг на плацу. Когда всю
бунтующую роту в полном составе отвели в Петропавлов¬
скую крепость, возмутился уже весь полк, потребовавший
либо освобождения товарищей, либо ареста всех осталь¬
ных. Генерал-губернатор Михаил Милорадович (император
в это время был на конгрессе в австрийском Троппау)
предпочел от греха подальше украсить петропавловские
казематы всеми семеновцами. Скандал вышел первокласс¬
ный, похлеще истории с Константином — краса и гордость
империи, спасители самого Петра, яко тати, рассажены в
кутузку.
Александру бы сделать правильные выводы, задуматься,
что в гвардии что-то не в порядке, что-то менять надо сроч¬
но, ибо, как известно, на штыках можно прийти к власти, но
на них трудно усидеть. Император сделал наоборот — еще
туже законтрил гайки. Полк был расформирован, офицеры
во главе с самим Шварцем и нижние чины преданы суду.
Гвардия отозвалась на это распадом благонамеренного
Союза благоденствия и основанием на его руинах ради¬
кальных Северного и Южного обществ, считавших себя
радетелями за страдания народа.
Столичные «северяне» приняли для себя как руковод¬
ство к действию проект «Конституции» Никиты Муравье¬
ва. Ее автор 16-летним пацаном убежал из дома защищать
родину от Наполеона, прошел всю войну, участвовал в
Битве народов под Лейпцигом в 1813 году, дослужился до
офицера Генерального штаба. Муравьев предлагал ввести
в России конституционную монархию, что позволит создать
представительные органы в виде двухпалатного Народного
вече, отменить крепостное право, наделив крестьян землей.
Правда, гвардейские офицеры были настолько «страшно
далеки от народа», что собирались наделить мужиков из
расчета по две десятины на душу, хотя для прокорма
крестьянской семье необходимо было как минимум по че-
54
тыре десятины (в свое время Павел I собирался наделять
их по 15 десятин).
С ними категорически был не согласен южный «ястреб»
полковник Вятского полка Павел Пестель. Герой Отечест¬
венной войны, награжденный золотой шпагой за Бородино,
он из масонов перекочевал в радикалы, составив собствен¬
ную программу действий, именуемую «Русской Правдой».
По ней в России предлагалось ввести^ республиканское
правление во главе с Верховным соборном, освободить
крестьян, но без земли, ибо те не имеют ни капитала,
ни просвещения для ее правильной обработка — оставить
кормилицу надлежало в общинной собственности и поло¬
вину в собственности помещиков. Однако делать это пол¬
ковник намеревался не глупым «конституцованием», а ре¬
шительным ударом. Пестель прекрасно помнил наставления
старого заговорщика, графа Петра Палена (убийца Павла).
Тот ему как-то сказал: «Слушайте, молодой человек! Если
вы хотите что-нибудь сделать путем тайного общества, то
это глупость. Потому что если вас двенадцать, то двенадца¬
тый неизменно будет предателем! У меня есть опыт, и я знаю
свет и людей». Поэтому Пестель предлагал не разводить
конституционные слюни, а решать вопрос кардинально —
ни много ни мало физически истребить всю царскую семью,
без исключения. Во благо Отечества, само собой.
«Северные» были в шоке от такого левачества и по¬
спешили откреститься от Пестеля с его душегубской про¬
граммой. Кондратий Рылеев потом вспоминал: «Я виделся
с Пестелем один раз... Заметив в нем хитрого честолюбца,
я уже более не хотел с ним видеться... Пестель — человек
опасный для России и для видов общества».
Однако на юге, в Киеве, он приобрел себе массу сто¬
ронников. Особенно среди поляков, которым он намекнул
на возможность отделения от России. Хотя в тайных обще¬
ствах, напротив, полагали, что поляки, как братские сла¬
вяне, сами должны желать воссоединения с Большим Бра¬
том. Наивные романтики.
Хотя далеко не все. Скажем, штабс-капитан лейб-гвар¬
дии драгунского полка Александр Бестужев (будущий пре¬
красный писатель под псевдонимом Марлинский) честно
55
потом заявлял на следствии о своем желании поставить
императором Константина: «Я с малолетства люблю ве¬
ликого князя Константина Павловича. Служив в его полку
и надеялся у него выйти, что называется, в люди... одним
словом, я надеялся при нем выбиться на путь, который
труден бы мне был без знатной породы и богатства при
другом государе». То есть парень банально делал себе
карьеру посредством заговора.
Или капитан Нижегородского драгунского полка Алек¬
сандр Якубович, известный дуэлянт и буян, по выражению
Николая I, «изверг во всех смыслах слова», выгнанный из
лейб-гвардии Уланского полка за поединки на Кавказ, уча¬
ствовавший там в многочисленных стычках с горцами и
получивший контузию головы. Позер и фигляр, прибыл в
столицу, распуская о себе слухи как о «решительном че¬
ловеке», готовом на цареубийство из-за «нанесенной ему
обиды» Александром I. Естественно, что молодежь востор¬
женно принимала «кавказского героя», видя в нем запис-
ногб предводителя.
В нужный момент вся его «решительность» испарилась,
сменившись на открытый саботаж восстания, и декабристы
вполне серьезно подозревали его в предательстве.
В любом случае и «северные», и «южные» полагали,
что миром решить ничего не получится. В любом случае
реализация их планов требовала решительных действий
«янычаров» — выступления одного или нескольких гвар¬
дейских полков. То есть вооруженного мятежа. Как это и
положено было делать последние сто лет.
Причем о деятельности инсургентов докладывали импе¬
ратору. Сначала проворовавшийся квархирмейстер Вятско¬
го полка капитан Аркадий Майборода, затем вольноопреде¬
ляющийся унтер-офицер Нежинского конно-егерского
полка Иван Шервуд, наконец, подпоручик лейб-гвардии
Егерского полка Яков Ростовцев спешили с донесениями
к государю о деятельности заговорщиков. Но тот игнори¬
ровал — ему уже было все равно. Вроде бы даже он со сло¬
вами «Не мне их судить» бросил в огонь поданный ему
список с фамилиями заговорщиков. Фатализм Александра
достиг своего апогея.
56
Осколки мины
В ноябре 1825 года уставший от жизни император пу¬
тешествовал по югу России и в Крыму подхватил тиф. Со¬
вершенно разбитым его привезли в Таганрог, где Алек¬
сандр почувствовал себя еще хуже. 25 ноября в Петербург
прибыл валящийся от усталости гонец с известием о том,
что государь умирает (тот уже шесть дней как скончался).
Другой забрызганный грязью фельдъегерь в это время
въезжал в Варшаву к Константину. Еще через два дня но¬
вый гонец прискакал со скорбным известием.
В столице началась настоящая кутерьма, смерти всего
лишь 48-летнего далеко* не старого царя никто не ожидал.
Тем более никто не ожидал, что с его смертью рванет за¬
ложенная Александром под престол мина в виде манифеста
об отречении Константина. Двор строил комбинации, ис¬
ходя исключительно из условий будущего царствования
Константина I, уже мысленно распределяя портфели и за¬
ключая союзы, против кого «дружить».
Равновесие власти зависело лишь от нескольких чело¬
век, причем сам Николай Павлович в этот момент был да¬
леко не ключевой фигурой в императорской колоде карт.
Вперед выдвигались более влиятельные силы: столичный
генерал-губернатор, граф Михаил Милорадович, коман¬
дующий Гвардейским корпусом генерал от кавалерии Алек¬
сандр Воинов, командующий пехотой Гвардейского корпу¬
са генерал-лейтенант Карл Бистром, цесаревич Константин,
заговорщики...
О дальнейшем во многом можно только догадываться.
Особо интересна позиция Милорадовича. Боевой генерал,
похоже, решил сыграть в «делателя королей», чтобы ко¬
рону новый император получил именно из его рук. Причем
его устраивал в данной ситуации именно Константин, с ко¬
торым они в свое время служили, последние 10 лет живу¬
щий в Варшаве и не имевший опоры в Петербурге. Этой
опорой как раз таки и собирался стать сам граф, выполняя
при нем роль Аракчеева при покойном Александре. Воз¬
можно, кратковременный фаворитизм при Екатерине сыг¬
рал свою роль. При Николае у Милорадовича шансов не
57
было, максимум — генерал-губернатор. Как он очень му¬
дро заметил, «у кого 60 тысяч штыков в кармане, тот мо¬
жет смело говорить». В николаевском кармане не было
практически ничего — в гвардии его не любили, а обо¬
жавшие его саперы за малочисленностью были не в счет.
Интересно, что нелюбовь к нему гвардии главным об¬
разом объяснялась «скупостью и злопамятностью» вели¬
кого князя, пристрастием «к фрунту». Под «скупостью»
следует понимать то, что Николай, который практически
никогда не употреблял спиртного, не участвовал в шумных
традиционных оргиях и не разделял алкогольные буйства
своих подчиненных. К тому же личного дохода он не имел
(и отец, и старший брат не баловали Николая и Михаила
материальными поблажками), из собственного кармана
вынимать деревни и золотые табакерки он был просто не
в состоянии. «Злопамятство» же его следует рассматри¬
вать лишь в русле общей требовательности к дисциплине
тех лет, которую так настойчиво желал восстановить Ни¬
колай. Причем отнюдь не палочными методами — совре¬
менники подчеркивают, что как раз он частенько освобож¬
дал от наказания, а не усугублял его. А уж пристрастие к
«фрунту» более следует приписать не ему, а почившему в
бозе самодержцу.
Однако в гвардии смотрели иначе. В Польше у Констан¬
тина для армии жизнь была куда привольнее — солдаты
служили не 25, а 8 лет, кормили их лучше, жалованье было
выше. Офицеры чувствовали себя гораздо вольготнее из-за
меньшего количества учений, чем в России, и различных
льгот по службе. К тому же в Польше не было злого де¬
мона армии — председателя департамента военных дел
графа Алексея Аракчеева, которого люто ненавидела вся
страна из-за введения палочной дисциплины и военных по"
селений (о его выдающейся роли в развитии отечественной
артиллерии, за счет которой и был сокрушен Наполеон, не
вспоминали). В гвардии опасались, что при Николае Арак¬
чеев сохранит свои позиции. Совершенно напрасно, у ве¬
ликого князя с ним отношения никогда не складывались.
Так же странно было ожидать от националиста Николая,
что, как писал декабрист подполковник Гавриил Батенков,
58
«множество пруссаков вступят в русскую службу и навод¬
нят Россию, которая и без того уже кажется как бы заво¬
еванной».
Все это говорит лишь о том, что Николая просто не зна¬
ли, поэтому и приписывали ему всякие несуществующие
ужасы.
Попытки великого князя в разговоре с Милорадовичем
и Воиновым, в котором он изложил им то, что знает о ма¬
нифесте, ни к чему не привели. Граф на это даже бровью
не повел. Как пишет Трубецкой: «Граф Мидорадович от¬
вечал наотрез, что великий князь Николай не может и
не должен никак надеяться наследовать брату своему Алек¬
сандру... что законы империи не дозволяют располагать
престолом по завещанию, что притом завещание Алексан¬
дра известно только некоторым лицам, а неизвестно в на¬
роде, что отречение Константина тоже не явное и осталось
не обнародованным; что Александр, если хотел, чтобы
Николай наследовал после него престол, должен был об¬
народовать при жизни волю свою и согласие на него Кон¬
стантина; что ни народ, ни войско не поймут отречения и
припишут все измене, тем более что ни государя самого,
ни наследника по первородству нет в столице, но оба были
в отсутствии; что, наконец, гвардия решительно откажется
принести Николаю присягу в таких обстоятельствах, и не¬
минуемо впоследствии будет возмущение. Великий князь
доказывал свои права, но граф Милорадович признать их
не хотел и отказал в своем содействии».
Великий князь метнулся в Госсовет, предложил Голи¬
цыну зачитать манифест членам Совета (сам не имел права
являться на заседание — не был его членом). Зачитали —
и что? Милорадович (девиз на графском гербе гласил:
«Прямота моя меня поддерживает») важно похаживал, вы¬
разительно похлопывая себя по карману и настаивая на
том, что вообще нет надобности вскрывать пакет с мани¬
фестом. Как он вполне прозрачно выразился, «советую
господам членам Государственного совета прежде всего
тоже присягнуть (Константину. — Авт.), а потом уж де¬
лать что угодно». Сановники прятали глаза. Высшая пала-
гл все правильно поняла — пытаться спорить с гвардией
59
было бессмысленно. Тем более мнение Константина не
было известно, захочет — возьмет обратно свое отречение,
и тогда уже полетят головы тех, кто сегодня проголосует
«неправильно». Министр юстиции князь Яков Лобанов-
Ростовский заметил, что «у мертвых нет воли» (еще бы не
заметить, шли разговоры, что именно при Константине
князь «будет в силе»). Министр народного просвещения
адмирал Александр Шишков (ставленник Аракчеева) его
поддержал.
Иными словами, Николаю дали понять, что «задушить,
как отца задушили» теперь могут и его самого. Рассчиты¬
вать в столице у него было уже практически не на кого.
Никто не спешил заверить великого князя в своей под¬
держке. Именно этим и вызван первоначально показав¬
шийся «странным» ход Николая срочно присягнуть стар¬
шему брату, не дожидаясь его письма из Варшавы. При
этом рядом многозначительно скрипел сапогами князь Па¬
вел Голенищев-Кутузов, участник убийства его отца. Ве¬
ликий князь, оставшись в изоляции, в настоящий момент
просто спасал себя. При этом «мамаша» чуть ли^Ге за
грудки его схватила: «Что вы сделали? Разве вы не знаете,
что есть акт, назначающий вас наследником?» Знал, ко¬
нечно, но что не имеющему реальной силы Николаю было
делать в ситуации, когда все были против него?
Кстати, мало кто обращал внимание на реальную роль
Марии Федоровны в политических раскладах двора. Обыч¬
но ей отводят функцию «производителя наследников» и
строгой, но заботливой наседки в своем семействе. От¬
нюдь. Еще Екатерина напутствовала Александра в каче¬
стве, как она полагала, наследника в том, чтобы тот дер¬
жал подальше «этих виртембержцев». То есть «мамашу»
и ее многочисленную родню, приехавшую в Россию. Тру¬
долюбивый в алькове императрицы Павел в последние годы
там не появлялся, предпочитая «мамаше» ее фрейлин Ека¬
терину Нелидову и Анну Лопухину-Гагарину. Более того,
обоснованно подозревал ее в заговоре и собирался упря¬
тать в монастырь, женившись на Анне. Она также была нс
прочь избавиться от экстравагантного супруга с далеко
идущими намерениями. хМиогие помнят, что в роковую ночи
60
11 марта 1801 года Мария Федоровна в течение 4 часов
отказывалась присягнуть Александру, прямо заявив: «Ich
will regieren! — Я хочу править!» Немка Екатерина смогла
стать полновластной императрицей, почему бы немке Ма¬
рии не стать ею же? Однако братьев Орловых при Марии
не оказалось, были лишь братья Зубовы, желавшие Алек¬
сандра. Тогда она смирилась, но не отказалась от активной
роли при сыновьях. Поэтому и постоянно стремилась по¬
участвовать в великих делах.
Она прекрасно поняла маневр Николая, стремившегося
выиграть время — в беседе с младшим Михаилом Мария
Федоровна заметила: «Если так действовали, то это по¬
тому, что иначе должна была бы пролиться кровь». Боль¬
шая кровь была еще впереди.
Интересно, что гвардия под давлением генералов при¬
сягнула Константину с молниеносной быстротой, словно
кто-то очень хотел лишить кого-то вообще возможности
для маневра, выбирая между двумя претендентами. По за¬
кону, она не могла присягать ранее правительственных
учреждений, но «карман Милорадовича» в данный момент
был главнее законов.
Члены Госсовета потребовали Николая, дабы тот под¬
твердил факт своей присяги (далеко не все были за Кон¬
стантина). Под стальным взглядом Милорадовича великий
князь явился и вынужден был заявить: «Господа, я вас
прошу, я вас убеждаю, для спокойствия государства, не¬
медленно, по примеру моему и войска, принять присягу на
верное подданство государю императору Константину Пав¬
ловичу. Я никакого другого предложения не приму и ниче¬
го другого и слушать не стану».
Кто-то из лизоблюдов тут же начал истекать елеем:
«Какой подвиг, отказаться от престола!» На что еле сдер¬
живавшийся от всех переживаний Николай резко оборвал:
«Никакого тут подвига нет. В моем поступке нет другого
побуждения, как только исполнить священный долг мой
пред старшим братом. Никакая сила земная не может пе¬
ременить мыслей моих по сему предмету и в этом деле».
В данной ситуации интересна и позиция «разбудивших
•рцсна». Со смертью Александра в тайных обществах
6!
возник настоящий переполох. Первоначальный план пред¬
усматривал вооруженное выступление против Александра
и его порядков, но не против Константина, с которым свя¬
зывались определенные надежды. Как раз таки именно же¬
нитьба на польке ставилась славянофильски настроенным
заговорщикам благом, ибо оторванный от дворцовых кру¬
гов царь вынужден будет искать поддержки «в народе». То
есть в них самих. От «народа» в его крестьянском смысле,
как известно, они были «страшно далеки». С Константи¬
ном связывались и внешнеполитические надежды — под¬
держка греков, разрыв со Священным союзом, перенос
Конституции с Польши на российскую почву, импорт ев¬
ропейских либеральных свобод и пр. Сосланный в Михай¬
ловское Александр Пушкин восторженно писал 4 декабря
1825 года: «...как поэт радуюсь восшествию на престол
Константина I. В нем очень много романтизма: бурная его
молодость, походы с Суворовым, вражда с немцем Баркла¬
ем напоминают Генриха V. К тому ж он умен, а с умными
людьми все как-то лучше; словом, я надеюсь от него мно¬
го хорошего». ^
«Наше все» в радостном возбуждении поставил здесь
вообще все с ног на голову: Константин на престол не
всходил, «бурную молодость» его лучше бы изучать в про¬
куратуре, о суворовских походах вообще было бы неплохо
помалкивать, зная полководческие «таланты» цесаревича,
Барклай не немец, а шотландец, свой «ум» наследник по¬
казал только с негативной стороны и пр.
Следует заметить, что длительное пребывание Констан¬
тина вне России сыграло на его имидж. Сменилось поко¬
ление, помнившее его явную уголовщину, грубость и тупое
солдафонство до Наполеоновских войн (все это приписали
Николаю). Утверждали, что в Польше «его нрав изменил¬
ся к лучшему». Помнили, что он «суворовец», хотя никто
не знал, как отзывался о нем сам генералиссимус. Забыли
о шпицрутенах и розгах для дворянства. Цесаревич обрел
почти романтический ореол «обиженного» властью пре¬
тендента на трон. Любимца бабушки (хотя любимцем как
раз был Александр). Опять же вспомнился раскол в семье
на «екатерининских» и «павловских» детей.
62
Хотя были и трезвые головы. Мудрая графиня Мария
Нессельроде (урожденная Гурьева) писала: «Все эти люди,
которые желают его, станут проливать горькие слезы». Ко¬
мандир гвардейской бригады генерал-майор Сергей Шипов
(член Союза благоденствия) вообще называл Константина
«злым варваром». Появление же в Зимнем дворце какой-то
пани Грудзинской вообще воспринималась как катастрофа
среди вынужденных делать ей реверансььдам-Рюриковичей.
Литератор Фаддей Булгарин на вопрос-«А что, если им¬
ператор (имелся в виду Константин. — Авпг.) вдруг явит¬
ся?» ответил: «Как ему явиться, тень мадам Араужо оста¬
новит его на заставе».
В любом случае в принятии трона Константином значи¬
тельная часть заговорщиков соглашалась, что их активные
действия теперь теряют смысл и надо законсервировать
или даже распустить тайные общества и ждать лучших вре¬
мен (назывались сроки от 3 до 10 лет «консервации»).
Пока же набирать новых членов, «действуя сколь можно
осторожнее, стараясь года в два или три занять значитель¬
нейшие места в гвардейских полках». Предполагалось, что
Константина можно будет просто убедить в необходимости
введения конституции в империи.
Фактически 27 ноября в империи произошел инспириро¬
ванный высшим генералитетом государственный переворот,
при котором воля покойного императора была просто спу¬
щена в клозет, а новым царем стал тот, кто более всего
устраивал гвардейцев. По мнению Трубецкого, Милорадович
«был тогда единственным действующим лицом и распоряди¬
телем всего с самого начала и до конца, сохранив присут¬
ствие духа, хладнокровную и твердую деятельность. Он был
единственным виновником присяги законному наследнику и
устранения духовной покойного государя». Иными словами,
Милорадович уже посчитал себя князем Пожарским, дару¬
ющим корону тому, кого считал наиболее выгодным для себя.
Госсовет и Сенат присягнул, но борьба за власть двух
придворных группировок на этом не заканчивалась, она
лишь начиналась. Военные жаждали Константина, высшие
круги — Николая. Как писал Трубецкой, «надеялись, что
при нем двор возвысится, что придворная служба получит
63
опять прежний почет и выйдет из того ничтожества, в ко¬
тором была при покойном государе и в которое еще бы
более погрузилась при Константине».
Теперь все зависело от позиции самого цесаревича.
Коронный гетман
Николай был уже отнюдь не мальчишкой — 29 лет,
возраст вполне «престольный». Даже учитывая то, что к
управлению его никто не готовил, скорее, наоборот. Но в
критической ситуации он знал, что делать. Понятно, что он
лукавил насчет «никакая сила не заставит», имея за спи¬
ной бывших и, возможно, будущих цареубийц.
В Варшаву в тот же день улетел фельдъегерь с письмом
великого князя, умоляющего брата лично прибыть в сто¬
лицу и подтвердить свое отречение (один из посланных был
известен в столице как карточный шулер, что вызвало вол¬
ну анекдотов в свете). Иначе не поверят.
«Дорогой Константин! Предстаю пред моим госу¬
дарем, с присягою, которой я ему обязан и которую
уже принес ему, так же, как и все, меня окружающие,
в церкви, в тот самый момент, когда обрушилось на
нас самое ужасное из всех несчастий. Как состражду
я вам! Как несчастны мы все! Бога ради, не покидайте
нас и не оставляйте нас одних!
Ваш брат, ваш верный на жизнь и на смерть под¬
данный Николай».
Начал более спокойно взвешивать свои силы. В гвардии
можно было рассчитывать только на своих малочисленных
друзей — командующего гвардейской кирасирской дивизи¬
ей (Кавалергардский и Конный полки) генерал-адъютант
Александр Бенкендорф, командующий лейб-гвардии Коп-
ным полком генерал-адъютант Алексей Орлов, командир
лейб-гвардии Гусарского полка и 2-й бригады легкой ка¬
валерии генерал от кавалерии Василий Левашов. Однако
гусары стояли в Павловске, егеря — в Новгороде Но вре:
64
мя их подтянуть еще было. Иными словами, почти вся пе¬
хота была за Милорадовича (сиречь за Константина), поч¬
ти вся кавалерия — за Николая. Не будем забывать все же
лейб-гвардии Саперного батальона полковника Александра
Геруа, лично преданного великому князю. Однако в цар¬
стве Польском стояла самая боеспособная армия, предан¬
ная именно цесаревичу.
Константин же задумался, также взвешцвая баланс сил.
Точных данных об этом нет, но можно не сомневаться, что
со своей стороны Милорадович и К° отправили ему своих
гонцов с уверением, что «путь свободен». Гвардия факти¬
чески за шиворот тащила цесаревича на трон предков. Со¬
блазн был велик. Настолько велик, что он вообще отка¬
зался принимать гонцов от Николая.
Отметим, курьер о болезни Александра прибыл в Вар¬
шаву 19-го, а в Петербург — только 25-го. В этот же день
в Варшаве уже узнали о смерти, в столице — лишь через
два дня. Времени у цесаревича было вагон. Естественно, к
нему тут же заспешили сановники и генералы с неумест¬
ными на фоне умирающего царя поздравлениями и поже¬
ланиями. Советник наместника граф Николай Новосильцев
(был в свое время в ближнем кругу соратников Алексан¬
дра I, но впоследствии удален) начал уже называть его
«ваше величество», чем вызвал взрыв ярости и без того
нервного цесаревича. «Что они, мать-перемать (Констан¬
тин не стеснялся использовать в беседах гвардейские вы¬
ражения), вербовать, что ли, вздумали в цари!» И тут же
показательно расплакался при собравшихся, поставив их в
известность о том, что государь скончался: «Наш ангел от¬
летел, я потерял в нем друга, благодетеля, а Россия —
отца своего... Кто нас поведет теперь к победам, где наш
вождь? Россия осиротела, Россия пропала!»
Его адъютант, капитан 1-го ранга Павел Колзаков, ос¬
мелился заметить в смысле «король умер, да здравствует
король», что Россия не может пропасть, пока существует
императорская власть. При этом неосторожно назвав Кон¬
стантина «вашим величеством».
Цесаревич окончательно рассвирепел, вновь продемон¬
стрировав, что он сын своего отца и что зря декабристы
с Кисчн
65
полагали, что «нравы его исправились». Он чуть было не
вытряхнул каперанга из мундира, встряхнув, как тряпичную
куклу: «Да замолчите ли вы! Как вы осмелились выгово¬
рить эти слова, кто дал вам предрешать дела, до вас не
касающиеся? Вы знаете ли, чему вы подвергаетесь? Знае¬
те ли, что за это в Сибирь и в кандалы сажают? Извольте
идти сейчас под арест и отдайте вашу шпагу!»
Гостившему же в это время в Варшаве брату Михаилу
он поведал, что «моя воля отречься от престола более, не¬
жели когда-либо, непреложна!» И тут же отослал его в
столицу подальше от завязывавшегося узла с уверением
Николаю и матери в своей решимости отречься.
Мудрил цесаревич, играл свою роль в Варшаве так же,
как и Николай свою в Петербурге. Как раз в этот момент
он и просчитывал все варианты. Ясно, что полки Литов¬
ского корпуса, гвардии и армии, расквартированные в Вар¬
шаве, будут за него. Ясно, что Милорадович постарается
сделать все, от него зависящее в столице. Но дальше что?
Если Николай будет настаивать на манифесте с его отре¬
чением, а Константин его дезавуирует, как сам он будет
выглядеть в глазах двора? Допустим, переморгает, а далее?
Поднимать войска и начинать гражданскую войну? Млад¬
ший брат тоже не промах и найдет себе сторонников в вой¬
сках. Пока Литовский корпус приступит к решительным
действиям, самого Константина в Петербурге объявят
узурпатором, в боевую готовность будут приведены все
вооруженные силы метрополии (против Наполеона дей¬
ствовало полмиллиона штыков и сабель). Да и еще боль¬
шой вопрос, как поведут себя его сторонники, когда дело
дойдет до свалки за трон. Он, конечно, не «маркиз де Пу¬
гачев», но взбираться на залитый отеческой кровью пре¬
стол через труп брата тоже в глазах Европы дело совер¬
шенно недопустимое. Да и в самом Петербурге — ведь
задушат же, подлецы, как задушили отца!
И вот тут возникает такая интересная ситуация. Под-
ставляться самому цесаревичу в битве за трон глупо и не¬
дальновидно. Зато выставить на эту битву кого другого, а
потом самому воспользоваться ее плодами — вполне ди*
пломатично. То, что Константин знал о заговоре тайных
66
обществ, это даже не обсуждается: О нем знал и начальник
Главного штаба генерал-адъютант барон Иван Дибич,
чуть ли не ежедневно докладывавший Александру об ин¬
сургентах, и Милорадович, неоднократно намекавший на
его существование Николаю. Знал цесаревич и то, что за¬
говорщики планировали усадить на престол именно его
самого. Знал и то, что в ходе переворота в их рядах были
как минимум двое (Якубович и Каховский), готовые убить
самого царя.
Вопрос: а не провоцировал ли сам Константин действия
«молодой гвардии», с тем чтобы после убийства Николая
сыграть роль Бориса Годунова, вынужденного принять трон
под давлением обстоятельств? Не толкал ли он своими
действиями заговорщиков к тому, чтобы перейти к реши¬
тельным акциям, взорвав «мину под престолом» и унеся ее
осколками всех врагов Константина?
По крайней' мере, его поступки вполне вписываются в
эту версию. Как вспоминал глава декабристов князь Тру¬
бецкой, который, собственно, и ориентировался на коле¬
бания цесаревича: «На письма, отправленные с Опочини-
ным (полковник лейб-гвардии Конного полка, посланный
Николаем с письмом к Константину. — Авт.), Константин
Павлович не сделал никакого ответа, который бы мог по¬
служить доказательством для народа, что он добровольно
отказывается от престола и уступает его ближайшему по
себе наследнику. Говорили, что ответ, которым он предо¬
ставлял престол на волю желающего, был написан в самых
неприличных выражениях, что и несколько подтверждается
тем, что он не был напечатан при манифесте, которым Ни¬
колай объявлял о своем вступлении на престол».
Прц этом как-то странно подсуетился министр финансов
Егор Канкрин, начав чеканить монету с профилем цесаре¬
вича и надписью «Император Константин I». До всякой
коронации. Монеты потом стали одной из главных нумиз¬
матических редкостей.
Для начала Константин привел к присяге Николаю
«варшавские» полки, которые умоляли его взять власть в
^вои руки. Хороший ход — знал ведь, что в Петербурге
присягнули именно ему, так что по-любому предстоит пе-
67
реприсяга, а это уже повод сконцентрировать большие
вооруженные силы в одних руках и в одном месте. Затем
он категорически отказался ехать в столицу подтверждать
свое отречение. Казалось бы, а что тут такого? Понятно,
что образовался вакуум власти, ситуация напряженная, а
появившись в Петербурге, он тут же бы снял все вопро¬
сы и разрубил все узлы своей доброй волей. Ни за что.
К чему бы это? Сам боялся брата и верных ему войск? Или
хитрил ученик республиканца Лагарпа, подстегивая заго¬
ворщиков к выступлению при переприсяге?
Понятно ведь, что, выступив «при Константине», они
взбунтовались бы против законно избранного императора
и стали бы государственными преступниками. Выступив же
«за Константина», они были бы всего лишь сторонниками
одного из претендентов на престол.
Вольно или невольно, но заговорщики повели себя
именно так, как можно было бы вести, будь они в сговоре
с цесаревичем. Братья Бестужевы ходили по казармам и
нагло врали солдатам о том, что «мы присягнули цесаре¬
вичу, а в Сенате было завещание покойного государя, в
котором бог знает что было написано, и нам его не объ¬
являли». Дошло до того, что стали убеждать служивых, что
Константин уже в оковах и надеется только на верных ему
гвардейцев.
Рылеев предлагал распустить слух о якобы хранящемся
в Сенате духовном завещании Александра, в котором срок
службы нижним чинам уменьшался до 10 лет. Неграмот¬
ные крестьяне понятия не имели о хитросплетениях поли¬
тики и конституциях, но о сроке службы понимали хорошо
и сочувственно кивали, мотая на Гвардейский ус.
На квартире у Кондратия Рылеева беседы следовали в
том духе, что, как только будет назначена переприсяга, не¬
медленно поднимать восстание, выдвигая в будущее прави¬
тельство либеральных и популярных личностей — Михаила
Сперанского, адмирала Николая Мордвинова (глава Воль¬
ного экономического общества), генерала Алексея Ермоло¬
ва (командующий Отдельным Кавказским корпусом).
Впрочем, и среди них не было единства — на трон
предлагали попеременно вдову Александра 1 Елизавету
68
Алексеевну и семилетнего Александра Николаевича (буду¬
щего Александра II).
Милорадович в беседе с принцем Евгением Вюртем¬
бергским делано закатывал глаза и «признавался»: «Боюсь
за успех дела: гвардия очень привержена Константину».
Тот возмутился, о чем, мол, речь, тот же отрекся от пре¬
стола? На что генерал, как девица, пожеманничал: «Со¬
вершенно верно, ей бы не следовало* тут вмешиваться, но
она испокон веку привыкла к тому и сроднилась с такими
понятиями». То есть генерал-губернатор заранее щупал
почву, мало сомневаясь в том, что без гвардии тут не обой¬
дется.
Близкий к нему генерал Главного штаба Алексей По¬
тапов, не стесняясь, писал Константину: «Государь! Я был
свидетелем, с каким усердием все сословия — воины и
граждане — исполнили свой священный долг. Ручаюсь
жизнию, сколь ни болезненна потеря покойного императо¬
ра, но нет ни единого из ваших подданных, который бы по
внутреннему своему убеждению не радовался искренне, что
провидение вверило судьбу России вашему величеству...
Когда, возвратившись сюда, курьеры, коих донесения со¬
храняются в тайне, не оправдали нашего ожидания, то не¬
доумения о причинах, по коим изволите медлить приездом
вашим в здешнюю столицу, стали поселять во всех неволь¬
ное опасение, которое с каждым днем возрастает и произ¬
водит во всех классах народа различные суждения... Таковое
смущение умов в столице, без сомнения, скоро перельется
и в другие места империи, токи увеличатся, и отчаяние мо¬
жет даже возродить неблагонамеренных, более или менее
для общей тишины опасных».
Карты раскрывались. Ситуация обострялась с каждым
днем.
Тем временем примчавшийся из Варшавы Михаил пер¬
вым делом набросился на брата: «Зачем ты все это делал,
когда тебе известны были акты покойного государя и от¬
речение цесаревича? Что теперь будет при второй присяге
в отмену прежней и как бог поможет все это кончить?»
Николай только горько усмехнулся, заметив младшему, что
привезенные им письма от Константина не оказали на сто-
69
личных генералов НИКАКОГО воздействия. Здесь играли
в собственные игры. Как вспоминал сам Михаил, употре¬
бляя себя в записках в третьем лице: «В Петербурге по¬
камест все оставалось по-прежнему: ибо привезенные Ми¬
хаилом Павловичем письма не признавались достаточным
основанием к перемене принятой системы действия. И
императрица-матерь, и великий князь Никрлай Павлович
считали необходимым дождаться сперва отзыва цесаревича
на известие о принесенной ему присяге и сверх того, по
получении упомянутых писем, написали ему вновь, прося,
если воля его об отречении неизменна, огласить оную для
предупреждения всяких беспокойств актом более торже¬
ственным, чем-нибудь вроде манифеста. На ответ нельзя
было рассчитывать прежде довольно продолжительного
времени».
Что же касается писем Константина, то прочитавшая их
Мария Федоровна обратилась к Николаю со словами: «Ну,
Николай, преклонитесь пред вашим братом: он заслужива¬
ет почтения и высок в своем неизменном решении предо¬
ставить вам трон».
Сам Николай потом писал: «Признаюсь, мне слова сии
было тяжело слушать, и я в том винюсь; но я себя спра¬
шивал, кто большую приносит из нас двух жертву: тот ли,
который отвергал наследство отцовское под предлогом
своей неспособности и который, раз на сие решившись,
повторял только свою неизменную волю и остался в том
положении, которое сам себе создал сходно всем своим
желаниям, — или тот, который, вовсе не готовившийся на
звание, на которое по порядку природы^не имел никакого
права, которому воля братняя была всегда тайной, и кото¬
рый неожиданно, в самое тяжелое время и в ужасных об¬
стоятельствах должен был жертвовать всем, что ему было
дорого, дабы покориться воле другого? Участь страшная, и
смею думать и ныне, после 10 лет, что жертва моя была в
моральном, в справедливом смысле гораздо тягче».
Письма оставались всего лишь письмами, юридически
ничего не значащими в разрешении государственного кри¬
зиса. Необходимы были более весомые доказательства от
речения. Константин со своей странной позицией по-преж-
70
нему оставался ферзем на шахматной доске большой
политики империи. От любого его слова в Варшаве многое,
если не все, зависело в раскладе сил в Петербурге.
Поскольку надеяться было не на кого, 5 декабря Миха¬
ила вновь собрали в путь в Варшаву с очередным призы¬
вом к Константину приехать. При этом «мамаша» его на¬
путствовала: «Когда ты увидишь Константина, скажи и
повтори ему, что если так действовали, то» это потому, что
иначе должна была бы пролиться кровь». Николай про¬
рочески добавил: «Она еще не пролита, но пролита будет».
Мало похоже на обмен любезностями в рамках любящей
семьи, мрачнее не придумаешь.
Расклад сил
Константин приехать отказался. Он рисковал в любом
случае — либо его могли «задушить» сторонники брата,
либо заговорщики, если возобладают не проконстантинов-
ские планы Трубецкого, а стратегия Пестеля. Оживленный
обмен фельдъегерями закончился вроде как его «оконча¬
тельным» отречением в пользу Николая. Он прислал не¬
сколько «официальных» писем: в адрес Марии Федоровны,
в котором напоминал, что она давно о его желании знала;
к председателю Госсовета князю Петру Лопухину, упрека¬
ющее в несоблюдении его «воли»; к Николаю, с поимено-
ванием брата «величеством» и пожеланием оставить его
при прежде занимаемом им месте и звании. Однако ожи¬
даемого манифеста не прислал.
«Вскрыв письмо брата, — записал Николай, — удосто¬
верился я с первых строк, что участь моя решена, — но
что единому Богу известно, как воля Константина Павло¬
вича исполнится, ибо вопреки всем нашим убеждениям
решительно отказывал в новом акте, упираясь на то, что,
не признавая себя императором, отвергая присягу, ему
данную, как такую, которая неправильно ему принесена
была, не считает себя вправе и не хочет другого изречения
непреклонной своей воли, как обнародование духовной им¬
ператора Александра и приложенного к оному акта отре-
71
чения своего от престола. Я предчувствовал, что, повину¬
ясь воле братней, иду на гибель, но нельзя было иначе, и
долг повелевал сообразить единственно, как исполнить сие
с меньшею опасностью недоразумений и ложных наветов».
Однако полагали, что и этого уже довольно. Формаль¬
ных поводов к дальнейшим проволочкам у правительства
теперь не было — требовалась переприсяга новому само¬
держцу.
Как заметил Николай Ростовцеву: «Мой друг, можешь ли
ты сомневаться, чтобы я любил Россию менее себя? Но
престол празден, брат мой отрекается, я единственный за¬
конный наследник, Россия без царя быть не может. Что же
велит мне делать Россия?» Когда его сыну, малолетнему
Александру (будущему Александру И), флигель-адъютант
Николая Александр Кавелин сообщил, что он теперь цеса¬
ревич, мальчик расплакался навзрыд.
Об окончательном отказе Константина еще 6 декабря
стало известно в среде заговорщиков, которые традиционно,
на квартире больного Рылеева провели совещание, на ко¬
тором окончательно решились на выступление в день пере-
присяги — 14 декабря. Как за всех сделал вывод отставной
гвардейский артиллерист Иван Пущин: «Если ничего не
предпримем, то заслужим во всей силе имя подлецов».
Было несколько вариантов: либо вывести отказавшиеся
присягать Николаю части к Пулковским высотам, а Батен-
кову начать переговоры с новым самодержцем о воцарении
Константина, либо захватить Зимний дворец с император¬
ской семьей, что значительно облегчит те же переговоры.
В случае неудачи планировали отступить к новгородским
военным поселениям, чей мятежный дух был общеизвестен
и где рассчитывали набрать сторонников.
Как писал Николаю уже после ареста сам Рылеев:
«Когда достоверно узнали, что государь цесаревич отказал¬
ся от престола, положено было не присягать вашему им¬
ператорскому величеству, офицерам подать пример солда¬
там и, если они увлекутся, то каждому, кто сколько может,
привести их на Сенатскую площадь, где князь Трубецкой
должен был принять начальство и действовать смотря по
обстоятельствам. Причем, однако ж, решено было стрель
72
бы не начинать, а выждать выстрелов с противной сторо¬
ны. Во всяком случае, не предполагали, чтобы солдаты
стали стрелять против солдат, и поэтому надеялись более.
Что дело кончится без кровопролития, что другие полки
пристанут к нам и что мы в состоянии будем посредством
Сената предложить вашему величеству или государю цеса¬
ревичу о собрании Великого Собора, на который должны
были съехаться выборные из каждой губернии, с каждого
сословия по два. Они должны были решить, кому царство¬
вать и на каких условиях. Приговору Великого Собора по¬
ложено было беспрекословно повиноваться, стараясь толь¬
ко, чтобы народным Уставом был введен представительный
образ правления, свобода книгопечатания, открытое судо¬
производство и личная безопасность. Проект конституции,
составленный Муравьевым, должно было представить На¬
родному Собору как проект».
Лукавил поэт. Он лично беседовал с Каховским и знал,
что тот с маниакальным упорством желал «пожертвовать
собой», но не абы из-за чего, а именно цареубийства ради.
Бредивший идеей «нового Брута», он мечтал стать тира¬
ноубийцей. Как раз Рылеев с Бестужевым и уговаривали
его «пожертвовать собою во имя идеи». Так что о «бес¬
кровности» заговорщики вовсе не думали.
Проблема была в том, что у заговорщиков не хватало
«густых эполетов». Младшего офицерства было хоть от¬
бавляй, но вот обер-офицеров и генералов — по пальцам
перечесть. К тому же командир лейб-гвардии Семеновско¬
го полка генерал Шипов отказался участвовать в восста¬
нии, честно предупредив, что дал слово Николаю присяг¬
нуть ему вместе со своим полком.
Из негустого списка оберов «диктатором» выбрали пол¬
ковника Сергея Трубецкого, имевшего репутацию не толь¬
ко ветерана тайных обществ, но и отчаянного храбреца
(при Бородино он 14 часов простоял под огнем францу¬
зов с поразившим всех спокойствием, «как будто играл в
шахматы»). Батенков закусил губу — он сам мечтал стать
диктатором или как минимум войти в состав Временного
правительства вместе с Ермоловым, Сперанским и Морд¬
виновым. Не без того, конечно, чтобы потом попросить
73
этих нужных на первом этапе господ освободить кресла, —
что-то большевистское в нем проскальзывало. Единства в
рядах декабристов не было никогда, ссоры, свары и даже
дуэли преследовали романтиков бунта.
По мнению диктатора, реально заговорщики могли рас¬
считывать на Измайловский, Егерский, лейб-гренадерский,
Финляндский, Московский полки, Морской экипаж.
Колебания отмечались в Преображенском полку, у ка¬
валергардов.
Следует отметить, что в данном случае чистая матема¬
тика неуместна — речь идет лишь о части младшего офи¬
церства полков (оберов почти нигде не было) и части рот
первых батальонов этих полков, ибо вторые батальоны
стояли за городом. То есть нельзя просто плюсовать коли¬
чество штыков и сабель — предполагалось, что нижние
чины должны бунтовать по приказу своих офицеров. Тем
вроде как все равно — кто б ни поп, тот и батька. Долж¬
ны — не значит обязаны, тут уж все зависело от автори¬
тета самих заговорщиков и противодействия старших офи¬
церов. Поэтому заранее посчитать, на сколько именно
человек можно рассчитывать в этой ситуации, было бес¬
смысленно.
Выйти на Сенатскую площадь и заставить сенаторов не
присягать Николаю, тем самым склонив своей решимостью
остальные гвардейские полки на свою сторону, — на это
был основной расчет. Как именно, какими путями, с каки¬
ми силами — никто не знал, что делать с этим дальше —
тем более. Предполагали ввязаться в бой, а там будь что
будет. Промедление смерти подобно. Единства в формах и
методах восстания не было.
Иными словами, вранье перед солдатами, блеф перед
сенаторами, поза перед гвардией, штыки перед Николаем,
безвыходное положение перед Константином — бери
власть не от Милорадовича, а от заговорщиков и давай
конституцию.
А для пущей убедительности были заготовлены Якубо¬
вич с Каховским, которых в нужный момент должны были
выпустить в качестве «тираноубийц». Никто ведь не мог
предположить, что один из них только болтал о своей рс-
74
шимости, а второй настолько «был очарован» Николаем,
что не только стрелять в него, а на последующих допросах
как на духу все выкладывал государю о заговорщиках.
Были и более оригинальные мысли у заговорщиков. Ры¬
леев предлагал зажечь Петербург в случае отступления,
«чтобы и праха немецкого не осталось». Каховский ут¬
верждал, что «с этими филантропами ничего не сделаешь;
тут просто надобно резать, да и только».
Интересную историю рассказывал о нем его приятель,
известный публицист Николай Греч: «Он был в каком-то
пансионе в Москве, в 1812 году, когда вступили туда фран¬
цузы. Пансион разбежался, и Каховский остался где-то на
квартире. В этом доме поселились французские офицеры
и с мальчиком ходили на добычу. Однажды приобрели они
несколько склянок разного варенья. Нужно было откупо¬
рить. За это взялся Каховский, но как-то неосторожно за¬
сунул палец в горлышко склянки и не мог его вытащить.
Французы смеялись и спрашивали, как он освободит свой
палец. „А вот как!“ — сказал мальчик и, размахнувшись,
разбил склянку об голову одного француза. Его поколоти¬
ли за эту дерзость и выгнали».
Еще один интересный факт. Подпоручик Яков Ростовцев,
признавшийся великому князю в существовании заговора и
будущего восстания, явился к Рылееву и сообщил ему о сво¬
ем предательстве. Именно так он представлял себе понятие
о чести. Николай Бестужев на это отозвался: «Ростовцев
хочет ставить свечку и Богу, и сатане. Николаю он откры¬
вает заговор, перед нами умывает руки признанием...»
Со своей стороны Николай тоже не сидел без дела.
6 декабря к нему прибыл от графа Дибича полковник лейб-
гвардии Измайловского полка барон Александр Фредерикс.
В письме Дибич извещал «о существующем и только что
открытом пространном заговоре, которого отрасли распро¬
странялись чрез всю империю, от Петербурга на Москву и
до второй армии в Бессарабии». В письме упоминались
конкретные фамилии — Муравьев, Бестужев, Рылеев и
пр. При этом Дибич взял на себя смелость и приказал аре¬
стовать командира Вятского полка полковника Пестеля
арестован в Тульчине накануне восстания в Петербурге).
75
Вслед за этим при дворе появился сам Аракчеев и, не¬
смотря на сложные отношения с новым императором и
весьма вероятную свою отставку, поставил его в извест¬
ность о доносах Александру о заговорщиках.
Секрет Полишинеля — о многочисленных обществах и
заговорах только ленивый не судачил в Петербурге, а списки
инсургентов у Милорадовича хранились на видном месте (у
Константина они тоже были от Дибича, который не знал об
отречении, но цесаревич скромно о них умалчивал).
В своих записках Николай счел должным разволновать¬
ся: «Тогда только почувствовал я в полной мере всю тягость
своей участи и с ужасом вспомнил, в каком находился по¬
ложении. Должно было действовать, не теряя ни минуты,
с полною властью, с опытностью, с решимостью — я не
имел ни власти,.ни права на оную; мог только действовать
чрез других, из одного доверия ко мне обращавшихся, без
уверенности, что совету моему последуют; и притом чув¬
ствовал, что тайну подобной важности должно было наи¬
тщательнейше скрывать от всех, даже от матушки, дабы ее
не испугать, или преждевременно заговорщикам не от¬
крыть, что замыслы их уже не скрыты от правительства.
К кому мне было обратиться — одному, совершенно одно¬
му без совета!»
Понятно, что самодержец сгущал краски. Все он пре¬
красно знал и без Дибича с Аракчеевым. Другое дело, что
реальных сил у него действительно не было, а бороться с
заговорщиками должен был именно тот, который никак не
хотел самого Николая подпускать к трону, — граф Мило-
радович, как генерал-губернатор столицы, хотя тот показал
графу письмо Дибича.
То есть версия о том, что объективно декабристы дей¬
ствовали в пользу Константина с Милорадовичем (против
Николая) с их ведома, или как минимум при их странном
попустительстве, еще раз обретает реальные формы. Тем
более учитывая тот факт, что Милорадович пальцем не ше¬
вельнул в следующие четыре дня до восстания на Сенат¬
ской площади, чтобы его предотвратить. Ни одного ареста.
Николай замечает: «Граф Милорадович должен был ве¬
рить столь ясным уликам в существовании заговора и и
76
вероятном участии и других лиц, хотя об них не упомина¬
лось; он обещал обратить все внимание полиции, но все
осталось тщетным и в прежней беспечности». Это уж
вряд ли — ни о какой беспечности речи не шло. Милора-
дович знал, что делал, у него ведь «в кармане 60 тысяч
штыков». Сильно ошибался в расчетах. А вероятнее всего,
просто сдали нервы, и после отказа Константина он во¬
обще опустил руки. «Я на него надеялся, а он губит Рос¬
сию!» — сказал генерал. Его надежды ^рушились, но был
еще шанс на выступление заговорщиков, которые смогут
заставить цесаревича пересмотреть свое решение.
Ростовцев предсказал Николаю, что «Государственный
совет, Сенат и, может быть, гвардия будут за вас; военные
поселения и отдельный Кавказский корпус решительно бу¬
дут против (об двух армиях ничего не умею сказать)».
Что мог противопоставить заговорщикам? Конницу?
Саперов? Часть гвардии? Как они себя поведут, когда уви¬
дят своих товарищей с примкнутыми штыками на улицах
Петербурга? Кинутся их поддерживать или защищать ма¬
лоизвестного им, даже еще не коронованного самодержца?
Кроме того, его сильно смущали разговоры о том, что в
будущее правительство прочат популярнейшего в империи
генерала Ермолова. Его боевой Кавказский корпус — это
уже серьезно, тут уже не Пугачев и не княжна Тараканова.
А пока Николай готовил собственный манифест о своем
вступлении на престол. Готовил более чем оригинально.
Первоначальный вариант писал историк Николай Карам¬
зин, а дорабатывал его злейший враг Михаил Сперанский,
который и угодил в ссылку на основании карамзинской
«Записки о древней и новой России в ее политическом и
гражданском отношениях». В ней историк требовал «боль¬
ше мудрости охранительной, нежели творческой», что и
сподвигло Александра отправить реформатора Сперанско¬
го в отставку. Однако в нынешней критической ситуации
Николаю было не до сантиментов, и он впрягал в государ¬
ственную телегу одновременно коня и трепетную лань.
12 декабря он написал в письме находившемуся еще
в Таганроге генерал-адъютанту Петру Волконскому: «Воля
божия и приговор братний надо мной совершается!
77
14-го числа я буду государь или мертв. Что во мне проис¬
ходит, описать нельзя; вы, вероятно, надо мной сжали¬
тесь — да, мы все несчастные — но нет несчастливее
меня! Да будет воля Божия!»
В письме к Дибичу записал: «Послезавтра поутру я —
или государь, или без дыхания. Я жертвую собою для бра¬
та, счастлив, если как подданный исполню волю его. Но
что будет в России? Что будет в армии? Я вам послезавтра,
если жив буду, пришлю... как все сошло; вы также не оста¬
вите меня уведомить о всем, что у вас вокруг вас проис¬
ходить будет, особливо у Ермолова. К нему надо будет под
каким-нибудь предлогом и от вас кого выслать... я, виноват,
ему менее всего верю».
Манифест князя Трубецкого
В Манифесте Сената объявляется:
1. Уничтожение бывшего правления.
2. Учреждение временного, до установления посто¬
янного, выборными.
3. Свободное тиснение, и потому уничтожение
цензуры.
4. Свободное отправление богослужения всем ве¬
рам.
5. Уничтожение права собственности, распростра¬
няющейся на людей.
6. Равенство всех сословий перед законом, и пото¬
му уничтожение военных судов и всякого рода судных
комиссий, из коих все дела судные поступают в ведом¬
ства ближайших судов гражданских.
7 Объявление права всякому гражданину зани¬
маться чем он хочет, и потому дворянин, купец, ме¬
щанин, крестьянин все равно имеют право вступать
в воинскую и гражданскую службу и в духовное зва¬
ние, торговать оптом и в розницу, платя установ¬
ленные повинности для торгов. Приобретать всякого
рода собственность, как то: земли, дома в деревнях
и городах; заключать всякого рода условия между со¬
бою, тягаться друг с другом пред судом.
78
8. Сложение подушных податей и недоимок по оным.
9. Уничтожение монополий, как то: на соль', на
продажу горячего вина и проч., и потому учреждение
свободного винокурения и добывания соли, с уплатой
за промышленность с количества добывания соли и
водки.
10. Уничтожение рекрутства и военных поселений.
11. Убавление срока службы военной для нижних
чинов, и определение оного последует по уравнении
воинской повинности между всеми сословиями.
12. Отставка всех без изъятия нижних чинов, про¬
служивших 15 лет.
13. Учреждение волостных, уездных, губернских и
областных правлений и порядка выборов членов сих
правлений, кои должны заменить всех чиновников, до¬
селе от гражданского правительства назначенных.
14. Гласность судов.
15. Введение присяжных в суды уголовные и граж¬
данские.
Учреждает правление из 2-х или 3-х лиц, которому
подчиняет все части высшего управления, то есть все
министерства, Совет, Комитет министров, армия,
флот. Словом, всю верховную, исполнительную власть,
но отнюдь не законодательную и не судную. Для сей
последней остается министерство, подчиненное вре¬
менному правлению, но для суждения дел, не решенных
в нижних инстанциях, остается департамент Сена¬
та уголовный и учреждается гражданский, кои реша¬
ют окончательно, и члены коих останутся до учреж¬
дения постоянного правления.
Временному правлению поручается приведение в ис¬
полнение:
1. Уравнение прав всех сословий.
2. Образование местных волостных, уездных, гу¬
бернских и областных правлений.
3. Образование внутренней народной стражи.
4. Образование судной части с присяжными.
5. Уравнение рекрутской повинности между сосло¬
виями.
79
6. Уничтожение постоянной армии.
7. Учреждение порядка избрания выборных в Палату
представителей народных, кои долженствуют утвер¬
дить на будущее время имеющий существовать поря¬
док правления и государственное законоположение.
Момент истины
Роковой понедельник начался для бодрствующего Ни¬
колая сразу после полуночи. Накануне вечером на заседа¬
нии Госсовета были в очередной раз оглашены письма об
отречении Константина и зачитан новый манифест двух
ненавидящих друг друга общественных деятелей о восше¬
ствии на престол Николая. «Я выполняю волю брата Кон¬
стантина Павловича!» — заявил новый самодержец. Гос¬
совет уже не возражал.
Перед самым сном, в час пополуночи, он сказал своей
супруге: «Неизвестно, что ожидает нас. Обещай мне про¬
явить мужество и, если придется умереть, — умереть с
честью!» Будущая императрица пообещала.
Никакого пафоса. Николай и не думал пугать жену и
тем более рисоваться перед нею. Наступающий день таил
для них вполне реальную опасность для жизни. Шутить ни¬
кто не собирался, он знал, что среди заговорщиков найдут¬
ся «тираноубийцы». Если он хочет быть императором, он
должен доказать это в критической ситуации и быть до¬
стойным своего кумира — Петра Великого. Для него на¬
ступал момент истины, к которому никто никогда Николая
не готовил. Его поведение 14 декабря — исключительно
заслуга собственной воли, мужества и твердости духа вну¬
ка великой Екатерины.
Николай еще досматривал свой последний сон (сон ох¬
ранял стоявший в дворцовом карауле корнет лейб-гвардии
Конного полка князь Александр Одоевский, декабрист),
когда у заговорщиков уже начал рушиться их и без того
нечетко выстроенный план. Пришедший в шесть утра к
Бестужеву «отважный кавказец» Якубович отказался
штурмовать Зимний дворец под предлогом того, что «пред-
80
видел, что без крови не обойдется». Как будто он полагал,
что это должно сопровождаться цветами.
Именно Якубович должен был возглавлять моряков
Гвардейского экипажа. Без него они могли и не выступить.
Тогда же стало известно о том, что командир 12-го егер¬
ского полка полковник Александр Булатов также отказал¬
ся выводить своих людей из казарм. Можно было обойтись
и без этих ренегатов, еще была надежда на успех. Началь¬
ник штаба заговорщиков поручик лейб-гвардии Финляд-
ского полка князь Евгений Оболенский в седьмом часу
уехал по казармам поднимать людей (Измайловский и Мо¬
сковский полки).
В это время Николай одевался к выходу. Вошедшему
Бенкендорфу он заметил: «Сегодня вечером, быть может,
нас обоих не будет более на свете; но, по крайней мере,
мы умрем, исполнив наш долг». Генерал отметил реши¬
мость в голосе императора. Вступающий на трон был со¬
бран, суров, холоден.
На всякий случай проштрафившийся чеканкой «не той»
монеты Егор Канкрин распорядился по-тихому закрыть до
ночи «кабаки, штофные подвалы и магазейны». Потом бу¬
дем праздновать.
В начале восьмого в Сенате только начинали зачиты¬
вать те же бумаги, которые накануне читали в Госсовете.
Еще можно было все успеть.
Около 8 утра присягнул Сенат и Святейший синод у
себя, генералы и полковые командиры — в Зимнем двор¬
це. В 8.30 — Конная гвардия, подшефная Константина,
первая военная часть. Около 10 часов — 1-й батальон
Преображенского полка.
Прибыл волнующийся Милорадович доложить, что «все
под контролем», хотя и в помине ничего у него не было под
контролем. Несколько обеспокоил командующий гвардей¬
ской артиллерией генерал-майор Иван Сухозанет, сооб¬
щивший Николаю, что в гвардейской конной артиллерии
«офицеры оказали сомнение в справедливости присяги,
желая сперва слышать удостоверение сего от Михаила
Павловича, которого считали удаленным из Петербурга,
будто из несогласия его на мое вступление. Многие
81
из сих офицеров до того вышли из повиновения, что гене¬
рал Сухозанет должен был их всех арестовать. Но почти в
сие же время прибыл наконец Михаил Павлович, которого
я просил сейчас же отправиться в артиллерию для приве¬
дения заблудших в порядок».
Как раз примчался Михаил.
— Ну, ты видишь, что все идет благополучно, — сказал
Николай, — войска присягают, и нет никаких беспорядков.
— Дай Бог, — хмуро отозвался брат, — но день еще
не кончился.
Как накаркал. Все только начиналось. Около одинна¬
дцати ворвался начальник штаба Гвардейского корпуса
генерал-майор Александр Нейдгардт, огорошив вестью о
том, что взбунтовался Московский полк, ранены командир
полка генерал-майор Петр Фредерикс и командир 1 -й Гвар¬
дейской пехотной бригады генерал-майор Василий Шен¬
шин.
В полку действовали штабс-капитаны Михаил Бестужев
и князь Дмитрий Щепин-Ростовский. Они подняли свои
роты около девяти часов вопросом: «Ребята, вы присягали
государю императору Константину Павловичу, крест и
Евангелие целовали, а теперь будем присягать Николаю
Павловичу?! Вы, ребята, знаете службу и свой долг!» И то
и другое ребята знали, но столь витиеватого подхода пона¬
чалу не поняли. Тогда князь уточнил: «Ребята, все обман!
Нас заставляют присягать насильно. Государь Константин
Павлович не отказался от престола, а в цепях находится;
его высочество шеф полка (Михаил. — Авт.) задержан за
четыре станции и тоже в цепях, его не пускают сюда». Бо¬
лее того, приехавший Александр Бестужев добавил, что
Константин жалует их 15-летней службой и обещает до¬
бавить жалованья.
Ну как тут не поверить своим офицерам, столь убеди¬
тельно врущим? Конечно, ребята готовы были за команди¬
рами в огонь и в воду. «Преторианская гвардия» собира'
лась спасать законную власть. Какая там «конституциям
Возбужденные толпы стали хватать оружие и боевые
патроны, выскакивать на набережную Фонтанки. Как раз
в этот момент прибыли генералы и бросились им напере-
82
рез. Фредерикс (одиннадцать орденов за храбрость при
Аустерлице, Бородино, Лейпциге, Кульме) кинулся к Бес¬
тужеву: «Что вы делаете?» Тот отстранил его: «Убьют вас,
сударь!» Генерал отшатнулся, и тут подскочил донельзя
взвинченный князь Щепин и рубанул командира полка са¬
блей по голове. Пролилась первая кровь 14 декабря.
Полковник Павел Хвощинский (бывший член Союза
благоденствия, три ордена за битвы при Борисове, Полоц¬
ке, Чашниках и в заграничных походах) попытайся успоко¬
ить страсти, нормально поговорить с солдатами, чтобы не
доводить дело до военно-полевого суда. Разошедшийся
Щепин трижды рубанул бывшего соратника. Потом жахнул
татарской саблей генерала Шеншина (шесть орденов и зо¬
лотая шпага «За храбрость», прошел три войны, получил
четыре ранения). Потом радостно развернулся к Бестуже¬
ву: «К черту конституцию!» Кровь уже вовсю туманила его
мозг. Даешь русский бунт, бессмысленный и беспощадный!
В это время со стороны Семеновского моста в казармы
к московцам въезжал великий князь Михаил. Во дворе
строились четыре роты солдат, которые остались после
ухода бунтующих рот Бестужева и Щепина и которых при¬
ехали увещевать уже генералы Воинов и Бистром. Как пи¬
сал сам Михаил: «Великого князя встретило громкое ура.
— Как же нам сказали, что ваше высочество в око¬
вах? — кричали солдаты.
— Вы видите, стало, как вас гнусно обманули, — от¬
вечал великий князь и, объяснив им все обстоятельства в
истинном виде, с таким же, как прежде в конной артилле¬
рии, ручательством, спросил, готовы ли они теперь по дол¬
гу своему присягнуть законному государю русскому, импе¬
ратору Николаю Павловичу?
— Рады стараться, — было единодушным ответом
убежденных солдат.
— А чтоб доказать вам, — продолжал великий князь, —
что вас обманывали и что от меня вы слышали одну сущую
правду, я сам вместе с вами присягну.
И точно, велев офицерам, повторяя слова присяги, хо¬
дить по рядам, чтобы следить, как исполняется это нижни¬
ми чинами, он сам стал возле священника и тут же, на
83
дворе, под открытым небом, посреди солдат и вместе с
ними произнес присягу верноподданничества новому импе¬
ратору, — присягу, которая, по особенному стечению об¬
стоятельств, была вообще первою еще в его жизни.
— Теперь, ребята, — сказал он, — если нашлись мер¬
завцы, которые осрамили ваш мундир, докажите же, что
между вами есть и честные люди, которые присягали не
понапрасну и готовы омыть это посрамление своею кро¬
вью; я поведу вас против вашей же братьи, которая за¬
была свой долг».
В квартире Рылеева в начале одиннадцатого собрались
Пущин, прапорщик Гвардейского Генерального штаба Сте¬
пан Палицын, Кюхельбекер и Одоевский. Начали считать.
Измайловский присягнул — вычитаем, не присягнули еще —
Московский, Финляндский, Экипаж, лейб-гренадеры —
складываем. Разбежались по полкам спасать ситуацию.
Тем временем Николай строил в Зимнем дворце караул
Финляндского полка. Спросил, присягали ли финляндцы.
Присягали. Кому? Ответили просто — вам. «Кому вам?» —
самодержец обозначил металл в голосе (школа Ламздор-
фа). Отчеканили: «Государю императору Николаю Пав¬
ловичу!» Смягчился. Посмотрел сочувственно на нижних
чинов. «Ребята, московские шалят; не перенимать у них и
свое дело делать молодцами! Готовы ли вы за меня уме¬
реть?» Служивые, как всегда, были «рады стараться» уми¬
рать за своего государя.
Момент ключевой — сомнительный личный караул де¬
лал бессмысленными все усилия по противодействию бун¬
товщикам. В любой момент мог раздаться выстрел в спину
или вонзиться предательская шпага. Он посмотрел в глаза
солдатам, зыркнул на офицеров — ели его глазами. Эти
не сдадут. «Рады стараться». Тогда вперед, будем бороть¬
ся. Только тогда повернулся к ним спиной.
В 11.30 на Дворцовую площадь влетел батальон верных
преображенцев во главе с полковником Василием Мику-
линым (будущий командир полка), встретив императора
громовым «ура!». На тот момент это было единственное
надежное подразделение Николая. «Минуты единственные
в моей жизни! Никакая кисть не изобразит геройскую, по
84
чтенную и спокойную наружность сего истинно первого
батальона в свете, в столь критическую минуту», — при¬
знавался впоследствии музе Клио император.
Взял себя в руки, пошли четкие приказы — генерал-май¬
ора Степана, генерала Воинова — к московцам. Стрекалова
к Преображенскому — выводить из казарм; флигель-адъю¬
танта командира Кавалергардского полка генерала Степана
Апраксина — к кавалергардам, поднимать полк и вести
сюда. Самому? Сам с батальоном решил идти туда, где было
опаснее всего, — на Сенатскую площадь. Лично. Распола¬
гая сотнями генералов и тысячами полковников, ежесекунд¬
но рискуя получить пулю. Но именно в этот момент он ста¬
новился настоящим императором.
Примчался всклокоченный Милорадович, наконец-то
понявший, что у него «пустой карман»: «Дело плохо; они
идут к Сенату, но я буду говорить с ними». Император
уныло взглянул на несостоявшегося «делателя королей» и
махнул рукой — лучше отправляйтесь, граф, к конногвар¬
дейцам. Время шло к полудню.
Дело было действительно плохо. На площади в каре уже
стояли мятежные роты московцев. Ожидалось прибытие
моряков Гвардейского экипажа. Собирался любопытству¬
ющий народ. Любимые зрелища россиян: свадьба, пожар
и драка. Дело шло к драке. Этого нельзя было пропустить
даже в понедельник, день тяжелый. Не подходя близко к
каре, народ толпился у огороженного забором строящего¬
ся здания Исаакиевского собора и у Сената, поощрял слу¬
живых ободряющими репликами. Крики «Ура, Конститу¬
ция!» живо обсуждались, и толпа пришла к выводу, что
приветствуют супругу Константина. Она полька, а у этих
поляков такие затейливые имена.
Погода была противной. До пяти градусов ниже нуля,
но промозглый ветер с Финского залива продирал до ко¬
стей. Согреться опять же было нечем. Канкрин закрыл все
«кабаки, штофные подвалы и магазейны». Каре московцев
послушно коченело (никто солдат не предупреждал, сколь¬
ко придется ждать, все стыли в мундирах, а не в шинелях),
подогревая себя лишь периодическими криками «ура!».
лпашно далекие от народа» офицеры Оболенский, Пу-
85
щин, Александр Бестужев, Рылеев (в штатском) ходили
внутри каре, боясь смотреть друг другу в глаза и не пони¬
мая, что делать дальше. Диктатор Трубецкой не появлялся.
Петр Бестужев обратился к брату Михаилу с традицион¬
ным русским вопросом «доколе?». Тот обреченно ответил:
«Ничего, мой милый, мы вышли, воротиться поздно!»
Конные жандармы попытались было оттеснить народ
подальше от каре, из него выскочили несколько солдат,
прокололи лошадь штыком, двинули прикладом жандармов
по спине, выдернули из седла.
В первом часу пополудни из казарм на площадь (казар¬
мы были рядом) прибыл не более чем эскадрон конногвар¬
дейцев (30—40 всадников). Остальной полк без всякого
энтузиазма собирался. Странная деталь — зима в столице,
гололед, но никто не удосужился подковать лошадей.
Время шло. Прибывший на Сенатскую площадь Мило-
радович мялся. Никто не мог упрекнуть в трусости блиста¬
тельного генерала, любимца Суворова, прошедшего с ним
итальянский и швейцарский походы (возглавлял авангард),
насмерть стоявшего при Бородино на правом фланге
1-й армии, во главе русских войск преследовавшего от¬
ступавших французов (56 лет, из которых 37 в многочис¬
ленных войнах, грудь в орденах, золотые шпаги за хра¬
брость). Но здесь было, во-первых, крушение всех его
надежд на обеспеченную и безбедную старость (гвардей¬
ский бунт в столице, где он генерал-губернатор, априори
ставил жирный крест на его карьере), во-вторых, русское
каре, не вражеское. Офицеры, отцов которых он водил в
атаки, солдаты, сами в этих атаках грудью его прикрывав¬
шие. Гордость России — ее гвардия.
Он смущенно обратился к командующему конногвардей¬
цами генерал-адъютанту Алексею Орлову: «Пойдемте вме¬
сте поговорим с бунтовщиками». Граф (в боях с 1805-го
до взятия Парижа) благоразумно отказался — у самого
младший брат генерал-майор Михаил Орлов (также герой
Отечественной войны) среди декабристов. Да и глупо про¬
сто так подставлять лоб под вполне реальную пулю. Том
более когда еще не подошел весь твой полк. «Я оттуда^
последуйте моему совету, граф, не ходите. Тем людям п<"
86
обходимо совершить преступление. Не следует давать им
повода».
Пылкий серб Милорадович вспыхнул: «Что это за гене¬
рал-губернатор, который не может пролить свою кровь,
когда он должен ее пролить...» Он уже чувствовал себя
обманутым со всех сторон и обреченным.
Кинулся его адъютант, подпоручик лейб-гвардии Из¬
майловского полка Александр Башуцкий, умоляя подо¬
ждать подхода конногвардейцев (в полку хватало сторон¬
ников заговорщиков, они, как могли, саботировали выход
из казарм). Граф просто взорвался: «Я ждал двадцать три
минуты и не жду более! Дайте мне лошадь». Добавил зло,
уже по-гвардейски, обращаясь к Орлову: «Я не хочу ваше¬
го, мать-перемать, полка! Да я и не хочу, чтоб этот день
был запятнан кровью... я кончу один это дело!» Кликнул
Башуцкого и помчался навстречу своей смерти. Он шел
ва-банк: либо ликвидирует то, что сам же соорудил жела¬
нием быть «делателем королей», либо погибнет с честью.
Было 12.30. В каре напряглись. Любовь солдат к попу¬
лярному генералу была общеизвестной (Милорадович тоже
об этом знал, на что и рассчитывал), он мог серьезно по¬
колебать замерзшие умы гвардейцев. Медленно проплывая
на лошади сквозь оцепление московцев, Милорадович, грудь
колесом, ордена навыкат, вопрошал: «Солдаты! Солдаты!
Кто из вас был со мной под Кульмом, Люценом, Бауценом?»
Каре безмолвствовало. Это были солдаты новых рекрутских
наборов, в Наполеоновских войнах не участвовавшие и бла¬
гоговевшие перед овеянным славой генералом. Участвовали
некоторые офицеры, которые угрюмо молчали внутри каре.
Момент был критический, обе стороны это понимали.
К генералу подскочил князь Оболенский, обходящий с
патрулем каре со стороны Зимнего дворца. «Ваше сиятель¬
ство, извольте отъехать и оставить в покое солдат, которые
делают свою обязанность». Милорадович лишь встряхнул
кудрями: «Почему ж мне не говорить с солдатами?» Ну,
не стаскивать же героя из седла. Князь вырвал у ближай¬
шего гвардейца ружье и попытался кольнуть лошадь шты¬
ком. В этот момент из-за спин солдат к генералу уже тя¬
нулась рука Каховского. С заряженным пистолетом. Грянул
37
выстрел. Испуганная лошадь дернулась, и штык Оболен¬
ского скользнул не в ее круп, а в бок Милорадовичу. Как
копье римского легионера Лонгина в бок Спасителя.
Весь фас каре ахнул и... дружно пальнул. Не прицельно,
просто в воздух, убивая в себе страх. Легендарный гене¬
рал, более чем в пятидесяти сражениях не получивший
ни царапины, сползал с лошади на руки трясущемуся Ба¬
шуцкому. Генерал был тяжел. Адъютант что-то проорал в
толпу обомлевших зевак, из которой выскочили четверо
каких-то людей и помогли ему тащить раненого. Очень хо¬
телось бы посмотреть им в глаза (Башуцкий не запомнил
их) — пока несли, у Милорадовича успели стащить ордена.
Отнесли неподалеку в конногвардейские казармы. Врачи,
извлекая из легких пулю, показали ее умирающему, кото¬
рый простонал: «О, слава Богу! Это пуля не солдатская!
Теперь я совершенно счастлив!»
Николай с преображенцами только подходил к площади,
когда флигель-адъютант полковник князь Андрей Голицын
сообщил ему о том, что Милорадович смертельно ранен.
Государь слышал выстрел, смертельно побледнел, но не
остановился и дошел до угла Вознесенской улицы. На¬
встречу ему шел офицер Нижегородского драгунского пол¬
ка с вызывающей у Николая резкое раздражение черной
повязкой на голове, как у разжалованного пирата. То был
«отважный кавказец» Якубович, который всех уверял, что
лично пристрелит самодержца, дайте только возможность.
Возможность шла ему навстречу, не прячась.
Николай пишет: «Огромные черные глаза и усы и вся
наружность имели что-то особенно отвратительное. Подо¬
звав его к себе, узнал, что он Якубовский, но, не знав,
с какой целью он тут был, спросил его, чёго он желает.
На сие он мне дерзко сказал:
— Я был с ними, но, услышав, что они за Константина,
бросил и явился к вам.
Я взял его за руку и сказал:
— Спасибо, вы ваш долг знаете».
Якубович на всякий случай тоже ставил свечкй и богу,
и сатане. Никаких потребностей убивать государя у этого
позера и отчаянного вруна не было.
88
Было около 13.00. Со стороны Исаакиевской площади
галопом наконец-таки выскочили конногвардейцы (полтора
часа добирались из казарм, расположенных в полуверсте
от Сената). Николай стиснул зубы: потом разберемся. Ско¬
мандовал: коннице спиной к Адмиралтейству (прикрыть
направление на Зимний), роте преображенцев с полковни¬
ком Николаем Исленьевым — закрыть подходы к наплав¬
ному Исаакиевскому мосту (очень мудрое решение — за
мостом казармы финляндцев, часть из которых не присяг¬
нула императору), остальным (считаные десятки штыков)
попытаться окружить площадь.
Получасом ранее в бригаде Гвардейского экипажа ма¬
тросы отказались присягать Николаю. Комбриг генерал
Шипов распорядился арестовать командиров рот, все по¬
слушно отдали сабли, зная, что подготовленные ими мат¬
росы эти. сабли принесут вместе с головой комбрига.
Шипов благоразумно удалился в канцелярию, оставив бес¬
новавшихся «братушек», которым достаточно было только
искры. Она прозвучала с другого берега Невы в виде не¬
стройного залпа фаса каре в воздух. Мичман Петр Бесту¬
жев взвился: «Ребята! Что вы стоите! Слышите стрельбу?
Это ваших бьют!»
Для русского уха не надо другого приказа. Когда «наших
бьют», на пути лучше не стоять. Другому брату капитан-
лейтенанту Николаю Бестужеву надо было только указать
направление, где «били»: «За мной! На площадь! Вы¬
ручать своих!» В этот момент весь Гвардейский экипаж,
включая тех, кому плевать было на Константина и Нико¬
лая, вместе взятых, в полном составе, с ротными и взвод¬
ными командирами, даже теми, кто вообще не определил
для себя, что вообще кругом происходит, рванул из ворот
казармы. Шипов только захлопнул окно канцелярии, чтобы
в припадке чувств не пальнули.
Тысяча сто отчаянных голов со штыками наперевес не¬
слись по набережной Екатерингофского канала к Галерной
улице, туда, где «наших били». Им в этот момент лучше
было не попадаться. Николаю не повезло (или, наоборот,
очень повезло), не хватило сил, чтобы перекрыть Галер¬
ную.
89
В это же время (около 13.00) по диагонали от каре со
стороны Петропавловской крепости по льду Невы к вос¬
ставшим летела 1-я рота лейб-гренадеров под командо¬
ванием поручика Александра Сутгофа. Только одна рота,
которая присягнула утром вместе со всем полком. Осталь¬
ные остались в казарме. Громадные обстоятельные усатые
дяди, с полными сумками патронов и запасом хлеба, на¬
сквозь прошли через крепость (караул в ней несли их же
товарищи, которые просто отвернулись) и вышли на Неву.
Лед под ними застонал. Задерживать этих гигантов никто
даже не пытался. Они вышли к площади от водопоя Кон¬
ной гвардии и присоединились к фасу каре со стороны на¬
бережной. По Галерной выскочили запыхавшиеся моряки,
выстроившиеся к забору перед Исаакием. Таким образом,
к 13.30 на площади собрались уже более 2 тысяч восстав¬
ших против пока еще численного меньшинства правитель¬
ственных войск.
В свою очередь и толпа зевак не оставалась пассивной.
В правительственные войска летели камни, поленья, слы¬
шались оскорбления в адрес императора. Полковника лейб-
гвардии Гусарского полка Иллариона Бибикова, которого
Николай послал выяснить вопрос, почему Финляндский
полк медлит с прибытием, отдубасили поленом по спине.
Николай также стягивал верные войска. Подошли два
эскадрона коннопионеров, пять эскадронов конногвардей¬
цев, 2-й батальон преображенцев. С большим опозданием
пришел Измайловский полк (часть его отказалась прися¬
гать, уговаривать отправился генерал Василий Левашов).
Семеновский полк был отправлен перекрывать улицы во¬
круг Исаакия, отправили за артиллерией, два батальона
верных саперов ушли к Зимнему. Государь нервничал,
оставил командование на Михаила и сам отправился ко
дворцу. Там семья. «Между тем, видя, что дело становится
весьма важным, и не предвидя еще, чем кончится, послал
я Адлерберга с приказанием шталмейстеру князю Долго¬
рукову приготовить загородные экипажи для матушки и
жены и намерен был в крайности выпроводить их с детьми
под прикрытием кавалергардов в Царское Село». Дочери
Мария, Ольга и Александра в это время находились и
90
Аничковом дворце, наследника Александра его воспитатели
полковник Александр Кавелин и капитан Карл Мердер на
обычной извозчичьей карете (для конспирации) отвезли в
Зимний в Голубую гостиную, где находилась императрица.
Тем временем (в 13.40) со стороны Сената конногвар¬
дейцы предприняли авантюрную атаку на каре. Ситуации
глупее не придумаешь. Неподкованные лошади скользили,
копыта разъезжались, народ хохотал. К тому же у конников
были неотпущенные (незаточенные) палаши. В каре по¬
думали, что конногвардейцы присоединяются к ним, и ста¬
ли их приветствовать криками «Ура, Константин!». Когда
в ответ услыхали «Ура, Николай!», пальнули по скользя¬
щим конникам (несколько раненых, ротмистру Осипу Ве-
лир прострелили локоть, из-за чего он потом лишился
руки). Следует заметить, что кавалергарды, изо всех сил
не спешившие на площадь, точно с таким же энтузиазмом
и атаковали — шагом, без всякого желания. Оно и по¬
нятно: лошадь, если не сумасшедшая, даже в бою на штык
не пойдет. Тем более тут — свои, кого рубить-то? Когда
стало ясно, что это не кавалергарды, а коровы на льду,
Михаил Бестужев кинулся к фасу: «Не сметь стрелять!»
Этим он спас не один десяток конников, представлявших
собой в этот момент в десятке шагов от каре прекрасные
мишени даже для слепых.
После 14.00 пошла вторая волна восставших. В Фин¬
ляндском полку, который почти весь присягнул, выступил
взвод поручика барона Андрея Розена, пришедший из ка¬
раула и еще не успевший присягнуть. Поручик отказался
идти на поддержку Николая с генерал-лейтенантом Евге¬
нием Комаровским и собрал возле себя почти три роты
финляндцев. Полк раскололся и разбежался в разные сто¬
роны. Роты Розена пошли с Васильевского острова прямо
к наплавному Исаакиевскому мосту, однако его предусмо¬
трительно перекрыли преображенцы. Два часа и те и дру¬
гие стояли по разные стороны моста, не желая испытывать
судьбу.
Зато пожелали лейб-гренадеры. 2-я рота (900 человек)
под командованием поручика Николая Панова также через
Неву вышла на левый берег, но не по диагонали, а прямо,
91
к Мраморному дворцу и Марсову полю, пошли по Милли¬
онной. Император не зря опасался. Гренадеры шли именно
к Зимнему дворцу. Панов был умнее и тактически грамот¬
нее своих коллег.
Однако не зря Николай в свое время баловал своих са¬
перов. Они грудью стали в Зимнем на защиту государя (до
1917 года было еще далеко). Тысяча саперов полковника
Геруа готовы были драться насмерть. Для Николая они
стали теми же, что и Семеновский и Преображенский пол¬
ки во время стрелецкого бунта для его идола Петра I. За¬
хвати гренадеры дворец и семью, переговоры с восставши¬
ми пошли бы уже куда как сложнее.
Но Панов же не самоубийца, он понял, что не успел, и
увел гренадеров на Сенатскую площадь. На Адмиралтей¬
ском бульваре они столкнулись с тем, кого хотели убить —
с Николаем, едущим навстречу почти без всякой охраны
(несколько кавалергардов с ним). Было 14.30.
«Не доехав еще до дома Главного штаба, увидел я в
совершенном беспорядке со знаменами без офицеров
Лейб-гранадерский полк, идущий толпой, — вспоминал
он. — Подъехав к ним, ничегоще подозревая, я хотел оста¬
новить людей и выстроить; но на мое — «Стой!» отвечали
мне:
— Мы — за Константина!
Я указал им на Сенатскую площадь и сказал:
— Когда так, — то вот вам дорога.
И вся сия толпа прошла мимо меня, сквозь все войска,
и присоединилась без препятствия к своим одинако за-
блужденным товарищам. К счастию, что сие так было, ибо
иначе бы началось кровопролитие подокнами дворца, и
участь бы наша была более, чем сомнительна. Но подоб¬
ные рассуждения делаются после; тогда же один Бог меня
наставил на сию мысль».
Это потом Николай описывал это спокойно. В тот мо¬
мент достаточно было какого-нибудь «каховского» в рядах
гренадеров, чтобы одним выстрелом решить исход всего
восстания. Николай был в их руках. И именно тогда ему
надо было становиться императором — «вот вам дорога!»-
Глазом не моргнув.
92
900 гренадеров, разбросав штыками егерей, измайлов-
цев и преображенцев, вошли на площадь и присоединились
к каре, увеличив силы повстанцев до 3100. Но число пра¬
вительственных войск уже увеличилось до 12 тысяч. Тес¬
нота на площади создалась неописуемая.
Командир лейб-гренадерского полка полковник Николай
Стюрлер долго шел со своими, уговаривая не бузить («Брат¬
цы, одумайтесь, на каторгу ведь пойдете»), попытался было
отнять знамя, чтобы не позорили его. Прогйали. Он не от¬
ставал, шел до Сенатской площади (делал это не без пользы,
одну из рот сумел увести от восставших князь Мещерский).
Уже перед самым Медным всадником, как демон смерти, на¬
встречу Стюрлеру вышел Каховский: «А вы, полковник, на
чьей стороне?» Тот подтянулся: «Я присягал императору
Николаю и остаюсь ему верным». Этого было достаточно.
Декабристский киллер достал пистолет и грохнул в лицо
гренадеру, Оболенский тут же ударил полковника шпагой.
Совершенно потерявший голову Каховский схватил за груд¬
ки офицера свиты: кричи «Ура, Константин!». Юный офи¬
цер отказался — оба пистолета разряжены, ударил парня
кинжалом. Его самого встряхнули. Тот потер виски снегом,
кровавым. Чуть не разрыдался и сам повел офицера внутрь
каре перевязывать рану.
15.00. Где Трубецкой? Диктатор еще утром понял, что
весь его план полетел в тартары, и просто все это время
кружил по прилегающим площадям, стыдясь то ли того,
что происходит, то ли самого себя. Он видел все переме¬
щения войск, но не стал (или не захотел) вмешиваться.
Заходил то на квартиру Потемкиной, то к Бибикову, то в
Главный штаб. Вероятнее всего, он просто сломался мо¬
рально. Странно, но его поведение на последующих допро¬
сах говорит о достаточной психологической устойчивости,
но тогда, когда надо было решать исход всего восстания и
когда на успех еще были весьма ощутимые шансы, Трубец¬
кого на месте не оказалось. Вряд ли в этом причина про¬
вала декабристов. Но существенную роль его отсутствие
все же сыграло.
Тем временем подошла гвардейская артиллерия. Выяс¬
нилось, что без зарядов. Заряды хранились в специальной
эз
лаборатории, и выдать их могли только по особому рас¬
поряжению. Потребовались длительные препирательства
и личное вмешательство генерала Сухозанета, чтобы бое¬
припасы выдали. Три пушки расположили со стороны Ад¬
миралтейства, еще одно орудие перевезли к Конногвардей¬
скому манежу, к Михаилу.
Николай вернулся на площадь и все не решался на рез¬
кие движения. Посылал к замерзшим и все более распа¬
лявшимся бунтовщикам генерала Воинова — прогнали и
забросали камнями из толпы. Послал петербургского ми¬
трополита Серафима («Воины, успокойтесь! Вы против
Бога и церкви поступили...») — облаяли и чуть не нако¬
стыляли владыке. Пошел сам великий князь Михаил.
Как потом он сам писал: «Подъехав к рядам морского
экипажа, великий князь приветствовал их обыкновенным
начальничьим тоном, и из толпы мятежников раздалось
дружное:
— Здравия желаем, ваше императорское высочество!
— Что с вами делается и что вы это задумали? — спро¬
сил он.
И люди стали объяснять, что две недели тому назад им
объявили вдруг о смерти государя Александра Павловича,
когда никто из них не слыхал еще и про его болезнь; потом
заставили присягнуть государю Константину Павловичу, и
они это исполнили безропотно; а наконец теперь, уверяя,
будто Константин Павлович не захотел их присяги и от¬
казался царствовать, заставляют их присягать опять дру¬
гому государю. ,
— Можем ли же мы, ваше высочество, — продолжали
они, — взять это на душу, когда тот государь, которому мы
присягнули, еще жив, и мы его не видим? Если уж при¬
сягою играть, так что ж после того останется святого?
Великий князь напрасно усиливался уничтожить эти со¬
мнения заверением, что Константин Павлович точно по
доброй воле отрекся от престола; что он, великий князь,
был личным тому свидетелем; что вследствие того и сам он
присягнул уже новому государю и т. п.
— Мы готовы верить вашему высочеству, — отвечали
несчастные жертвы, ослепленные настойчивыми внушепи'
94
ями своих начальников, — да пусть Константин Павлович
сам придет подтвердить нам свое отречение, а то мы не
знаем даже и где он».
В этом вся суть привлечения солдат к играм взрослых
дядей. С одной стороны, никто и не собирался им объяс¬
нять, зачем следует умирать за своих офицеров. С дру¬
гой .— якобы томящийся в цепях Константин, прибудь он
в столицу, вообще выбил бы решающий козырь из рук за¬
говорщиков, и вопрос о восстании, вероятнее всего, был бы
снят на годы вперед. Не захотел или именно, этого и до¬
бивался? Крайними, конечно же, стали сами служивые,
которых поставили под картечь за неудовлетворенные ам¬
биции кучки «молодогвардейцев».
Михаил тоже был популярен и этим крайне опасен. Его
надо было устранить. Но Каховский в полубреду. Зато у
Кюхельбекера нервы оказались стальные, недаром Пушкин
в лицеистские годы написал на него эпиграмму, стоившую
поэту дуэли на черешневых косточках.
За ужином объелся я,
А Яков запер дверь оплошно,
И стало мне, мои друзья,
И кюхельбекерно, и тошно.
Кюхля подскочил к великому князю с пистолетом (был
заряжен уже отнюдь не косточками) и выстрелил. То ли
порох отсырел, то ли осыпался с полки, но произошла
осечка, спасшая Михаилу жизнь, не то точно было бы кю¬
хельбекерно ему с выстрела в упор. Он писал: «Бродя
между рядами, он не дрогнул, прицелился в нескольких
шагах на брата своего государя; жизнь последнего была
спасена только совокупным мгновенным движением трех
матросов того же морского экипажа, который стоял в
строю мятежников.
— Что он тебе сделал? — закричали они, и один вы¬
шиб из рук Кюхельбекера пистолет, а оба другие начали
бить его прикладами своих ружей. Имена этих людей —
Дорофеев, Федоров и Куроптев. По настоятельному хода¬
тайству самого великого князя преступник подвергнут был
оказанию слабейшему, нежели какое следовало по зако-
95
ну, а избавители его и их семейства щедро были им упо¬
коены и обеспечены...»
Генерал-адъютант Илларион Васильчиков придвинулся
к Николаю:
— Ваше величество, нельзя терять ни минуты, ничего
не поделаешь, нужна картечь.
— Вы хотите, чтобы я пролил кровь моих подданных в
первый день моего царствования?
— Чтобы спасти вашу империю.
«Эти слова меня снова привели в себя; опомнившись,
я видел, что или должно мне взять на себя пролить кровь
некоторых и спасти почти наверно все; или, пощадив себя,
жертвовать решительно государством» — так объяснял
Николай свои действия.
Есть и другая версия. К нему подъехал начальник Глав¬
ного штаба 1-й армии граф Карл Толь и жестко сказал:
«Ваше величество, прикажите очистить площадь картечью
или отрекитесь от престола».
Труднейший выбор. Усеять путь к престолу трупами
своих подданных, стать в их глазах «кровавым», оконча¬
тельно озлобить дворянство и гвардию? Да и что скажет
Европа? Плевать на «общественное мнение», но Священ¬
ный союз, короли и императоры? Однако, если уж он хотел
стать самодержцем, надлежало сделать и этот шаг.
Испробовал последний довод — послал к восставшим
Сухозанета, чтобы тот сказал о «последнем доводе ко¬
роля». *
Шел пятый час противостояния. Темнело. Холодало
(минус восемь градусов). Со стороны правительственных
войск к бунтовщикам доносились крики: «Вы только до
темноты продержитесь, а там мы пособим». Пособили ли?
Стали совещаться, решили, что Трубецкой предатель, вы¬
брали в диктаторы Оболенского. Он тоже не знал, что де¬
лать дальше. Командовать «в штыки» на батарею? Тик
ведь там свои, пойдут ли гвардейцы на гвардейцев? Чай не
на французов.
Ждать было уже невозможно. Вернулся обстрелянный
из пистолетов Сухозанет и грустно посмотрел на импера'
тора. Жребий был брошен. Требовалась Большая Кровь
96
Николай не желал смотреть на эту мясорубку. Скоман¬
довал стрелять и развернул лошадь к Зимнему дворцу. Фас
каре сковал ужас — там не верили, что артиллеристы ре¬
шатся лупить по ним.
Было 16.15. Поручик лейб-гвардии 1-й артиллерийской
бригады Илья Бакунин (двоюродный дядя идеолога народ¬
ничества Михаила Бакунина, неплохой поэт, переводил на
французский пушкинское «Клеветникам* России») махнул
рукой. Тишина. Фейерверкер правофлангового орудия уро¬
нил пальник в снег и с дикими глазами смотрел на поручи¬
ка: «Свои, ваше благородие...» Бакунин в ярости подскочил
(он не видел, что императора сзади уже нет), пинком вы¬
шиб фейерверкера от ствола, сунул пальник...
Батарея дала залп. Николай Бестужев, вокруг которого
сразу рухнуло семь солдат, писал, что «в эту минуту суще¬
ствование было так горько, что гибель казалась мне благо¬
получием».
У фейерверкеров тряслись руки, целились как попало.
Правофланговое брызнуло картечью аккурат в каре, сделав
коридор из трупов, соседнее взяло выше и шарахнуло по
Сенату, среди колонн которого засели зеваки (трупов чер¬
ни потом никто даже не считал).
Все было кончено в считаные минуты. Разбитые по¬
встанцы бросились на Английскую набережную, но там их
стала рубить конница. К Сенату — оттуда ударила пушка
Михаила. Бестужевы попытались было выстроить матро¬
сов на льду, чтобы повести на Петропавловскую крепость
и закрепиться там, но два картечных выстрела их рассеяли,
а ядра разбили лед, утащив на дно неизвестное число по¬
встанцев. Об отходе на Пулковские высоты уже не могло
быть и речи. Началось повальное бегство кто куда.
Бунт был подавлен. Остальное поручили Бенкендорфу,
который в тот же день наконец-таки по известным всем спи¬
скам начал аресты. Наводить чистоту на залитых кровью и
заваленных трупами улицах обязали городские власти. На¬
вели так, как и положено в России. Обер-полицмейстер
Дмитрий Шульгин приказал трупы бросать в Неву. Христи¬
анские души бросили как бездомных псов. Это посеяло на-
поящий ужас в обывателях — со стороны Васильевского
Кио
97
острова много трупов примерзло ко льду, и брать воду в этом
месте никто не решался до самого весеннего ледохода.
Век гвардейских переворотов закончился. Последний
«котел янычаров» оказался продырявлен картечью.
Вечером того же дня Зимний дворец напоминал Смоль¬
ный образца октября 1917 года — двери не закрывались,
сновали флигель-адъютанты, донесения от Бенкендорфа и
Васильчикова об арестах поступали постоянно. «Когда я
пришел домой, комнаты мои были похожи на главную
квартиру в походное время». Спать император в ту ночь
вовсе не ложился. Николай написал командующему 1-й ар¬
мией графу Фабиану Остен-Сакену и брату Константину
письма приблизительно в одних и тех же выражениях: «Я
ваш законный государь, и Богу было угодно, чтобы я стал
самым несчастливым из государей, потому что я вступил
на престол ценою крови моих подданных! Великий Боже,
какое положение!»
Французский посол Огюст де Лаферронэ тем же вече¬
ром отправил депешу в Париж: «Думаю, нет необходимо¬
сти объяснять, в какой степени это прискорбное событие
потрясло императора. Но для тех, кто был свидетелем до¬
стойного поведения этого монарха, было очевидно его ве¬
ликодушие, его величественное спокойствие, его невозму¬
тимое хладнокровие, которые восхищали с одинаковым
энтузиазмом и войска, и1'старых генералов».
Начинаются царства с виселиц
Николай I — Константину Павловичу
Санкт-Петербург, 17 декабря 1825 г.
...Пишу вам несколько строк, только чтобы сооб-
щить добрые вести отсюда. После ужасного 14-го мы,
по счастью, вернулись к обычному порядку; остается
только некоторая тревога в народе, она, я надеюсь,
рассеется по мере установления спокойствия, которое
будет очевидным доказательством отсутствия вся*
кой опасности. Наши аресты проходят очень успешно,
98
и у нас в руках все главные герои этого дня, кроме од¬
ного. Я назначил особую комиссию для расследования
дела; она состоит из военного министра, Михаила Ку¬
тузова, Левашева, Бенкендорфа и Александра Голицы¬
на... Впоследствии для суда я предполагаю отделить
лиц, действовавших сознательно и предумышленно, от
тех, кто действовал как бы в припадке безумия.
Константин Павлович — Николаю I
Варшава, 20 декабря 1825 г.
...Великий боже, что за события! Эта сволочь была
недовольна, что имеет государем ангела, и составила
заговор против него! Чего же им нужно? Это чудо¬
вищно, ужасно, покрывает всех, хотя бы и совершен¬
но невинных, даже не помышлявших того, что прои¬
зошло!.. Генерал Дибич сообщил мне все бумаги, и из
них одна, которую я получил третьего дня, ужаснее
всех других: это та, в которой о том, как Волконский
призывал приступить к смене правления. И этот за¬
говор длится уже 10 лет! как это случилось, что его
не обнаружили тотчас или уже давно?
Провал декабрьской аферы предопределил и еще более
авантюрный провал мятежа Черниговского полка через
месяц под Киевом, так же стремительно подавленный, но
уже малой кровью. Число арестованных было огромным,
Петропавловская крепость всех не вмещала, были забиты
все гауптвахты. Некоторых из заговорщиков привозили их
родственники, многие являлись сами. Через пять дней по¬
сле событий на Сенатской площади Николай I особым ма¬
нифестом объявил амнистию всем рядовым участникам
выступления и учредил Верховный уголовный суд для ве¬
дения процесса над офицерами-заговорщиками.
«Я увидела в нем как бы совсем нового человека», —
писала в своем дневнике 15 декабря императрица Алексан¬
дра Федоровна.
«Эта ужасная катастрофа придала его лицу совсем дру-
•>" выражение», — отмечала «мамаша» Мария Федоров-
99
на, которая теперь была совершенно отодвинута на задвор¬
ки политики.
«Сквозь тучи, затемнившие на мгновение небосклон, —
столь поэтично заметил 20 декабря 1825 года Николай I
французскому посланнику графу Лаферронэ, — я имел
утешение получить тысячу выражений высокой преданно¬
сти и распознать любовь к отечеству, отмщающую за стыд
и позор, которые горсть злодеев пытались взвесть на рус¬
ский народ. Вот почему воспоминание об этом презренном
заговоре не только не внушает мне ни малейшего недове¬
рия, но еще усиливает мою доверчивость и отсутствие опа¬
сений. Прямодушие и доверие вернее обезоружает нена¬
висть, чем недоверие и подозрительность, составляющие
принадлежность слабости... Я проявлю милосердие, много
милосердия, некоторые скажут, слишком много; но с во¬
жаками и зачинщиками заговора будет поступлено без жа¬
лости и без пощады. Закон изречет им кару, и не для них
я воспользуюсь принадлежащим мне правом помилования.
Я буду непреклонен: я обязан дать этот урок России и Ев¬
ропе».
За победу над мятежниками нижние чины получили от
императора по 2 рубля, по 2 фунта говядины и по 2 чарки
зелена вина. Был образован Следственный комитет во гла¬
ве с военным министром графом Александром Татищевым,
а Николай лично допрашивал офицеров, желая знать их
мотивы участия в бунте. От этого зависело не только по¬
нимание общих настроений гвардии, но и вектор дальней¬
шего его царствования, начавшегося столь трагично. Тем!
более что масса заговорщиков была ему лично знакома.
Несостоявшийся диктатор Сергей Трубецкой был аре¬
стован в вечер восстания. Николай коброй накинулся на
него, целя монаршим пальцем в лоб Рюриковича: «Что.
было в этой голове, когда вы, с вашим именем, с вашей
фамилиею, вошли в такое дело? Гвардии полковник! Князь
Трубецкой! Как вам не стыдно быть вместе с такою дря-
нью? Какая милая жена! Вы уничтожили вашу жену! Какое
счастье, что у вас нет детей! Ваша участь будет ужасная!»
Кстати, княгиня Екатерина Трубецкая (урожденная Ла¬
валь, дочь французского эмигранта) до восстания за пять
100
лёт брака украсила супружеский альков не детьми, а лишь
ветвистыми рогами. Однако после ссылки мужа доброволь¬
но отправилась за ним на Нерчинские рудники и там роди¬
ла ему восьмерых.
Никита Муравьев («образец закоснелого злодея») был
совершенно подавлен. Настолько подавлен, что не в со¬
стоянии был даже оправдываться (впрочем^ подавленность
легко объяснялась ранением в голову, полученным на Се¬
натской площади). Лишь качал головой, подтверждая все
обвинения. «Знав его в Семеновском полку лоЬким офи¬
цером, я ему сказал, что мне тем тяжелее видеть старого
товарища в таком горестном положении, что прежде его
лично знал за офицера, которого покойный государь от¬
личал, что теперь ему ясно должно быть, до какой степени
он преступен, что причиной несчастия многих невинных
жертв, и увещал ничего не скрывать и не усугублять своей
вины упорством. Он едва стоял; мы его посадили и начали
допрашивать. С полной откровенностию он стал рассказы¬
вать весь план действий и связи свои. Когда он его вы¬
сказал, я ему отвечал:
— Объясните мне, Муравьев, как вы, человек умный,
образованный, могли хоть одну секунду до того забыться,
чтоб считать ваше намерение сбыточным, а не тем, что
есть — преступным злодейским сумасбродством?»
По окончании допроса автор Конституции вообще ли¬
шился чувств, и император ЛИЧНО вместе с генерал-адъ¬
ютантом Василием Левашовым (член Следственного коми¬
тета по делу декабристов) под белы рученьки несли из
кабинета на кушетку человека, который готовился лишить
Николая трона.
Генерал Михаил Орлов, зная о близости брата к трону,
оказался крепким орешком. Он просто улыбался на вопро¬
сы государя и ушел в полную «несознанку», неся околеси¬
цу о том, что единственным обществом, в котором состоял,
был литературный «Арзамас».
Любопытны определения, которые Николай давал са¬
мим декабристам. По его мнению, Орлов, «пользуясь дол¬
го особенным благорасположением покойного государя...
'рипадлежал к числу тех людей, которых счастие избало-
101
вало, у которых глупая надменность затмевала ум, считав,
что они рождены для преобразования России. Орлову ме¬
нее всех должно было забыть, чем он был обязан своему
государю, но самолюбие заглушило в нем и тень благодар¬
ности, и благородства чувств».
Павел Пестель, которого привезли из Киева сразу за¬
кованного и держали тайно, вел себя вызывающе, когда
император допрашивал его в библиотеке Эрмитажа.
«Пестель был злодей во всей силе слова, без малейшей
тени раскаяния, с зверским выражением и самой дерзкой
смелости в запирательстве; я полагаю, что редко найдется
подобный изверг».
Его коллеги по Южному обществу, по мнению Николая,
были под стать ему. «Артамон Муравьев был не что иное,
как убийца, изверг без всяких других качеств, кроме дерз¬
кого вызова на цареубийство. Подл в теперешнем положе¬
нии, он валялся у меня в ногах, прося пощады!»
Его брат «Матвей Муравьев, сначала увлеченный бра¬
том, но потом в полном раскаянии уже некоторое время от
всех отставший, из братской любви только спутник его во
время бунта и вместе с ним взятый, благородством чувств,
искренним глубоким раскаянием меня глубоко тронул».
Еще один Рюрикович просто позабавил царя. «Сергей
Волконский набитый дурак, таким нам всем давно извест¬
ный, лжец и подлец в полном смысле, и здесь таким же
себя показал. Не отвечая ни на что, стоя, как одурелый, он
собой представлял самый отвратительный образец небла¬
годарного злодея и глупейшего человека».
Именно «набитый дурак» фактически подставил гене¬
рала Ермолова, написав Пестелю о своем'впечатлении от
поездки на Кавказ, где якобы «готов восстать» Кавказский
корпус под командованием «проконсула Грузии». Ермолов
об этом, конечно, ни сном ни духом, но осадочек у Николая
остался.
Хотя были и другие примеры. Известный писатель и ак¬
тивнейший участник восстания Александр Бестужев-Мар-
линский сам явился во дворец в парадной форме при сабле.
«Взошед в тогдашнюю знаменную комнату, он снял с себя
саблю и, обошед весь дворец, явился вдруг, к общему удив-
102
лецию всех во множестве бывших в передней комнате. Я
вышел в залу и велел его позвать; он с самым скромным и
приличным выражением подошел ко мне и сказал:
— Преступный Александр Бестужев приносит вашему
величеству свою повинную голову.
Я ему отвечал:
— Радуюсь, что вашим благородным поступком вы да¬
ете мне возможность уменьшить вашу виновность; будьте
откровенны в ваших ответах и тем докажите Искренность
вашего раскаяния».
Розену он долго смотрел в глаза и, не заметив смуще¬
ния, начал упрекать в том, что всегда доволен был его
службой, отличал его и приводил в пример другим. Но по¬
ручик уперся и ни в какую. Собственное участие он не от¬
рицал, да и глупо было бы, но никаких имен более не на¬
звал, Трижды император заходил в кабинет для допросов,
читал показания. «Император был одет в своем старом
сюртуке Измайловского полка без эполет, бледность на
лице, воспаление в глазах показывали ясно, что он много
трудился и беспокоился, во все вникал лично, все хотел
сам слышать, все сам читать». Но, видимо поняв, что с
этим офицером бесполезно играть в откровенность, устало
бросил: «Тебя, Розен, охотно спасу!»
Полковнику Булатову, который откровенно признал¬
ся, что «вчера два часа стоял я в двадцати шагах от вас с
двумя заряженными пистолетами и с твердым намерением
убить вас, но возьмусь за курок, и сердце мне отказывает»,
Николай тоже пообещал помочь. Но полковник не стал
вдать — разбил себе голову о стену тюремной камеры.
Жене Рылеева (любил его стихи, тот сложил оду на
рождение наследника) государь послал 2 тысячи рублей,
через несколько дней императрица еще тысячу. Взял на
себя заботу об их дочерях.
Совершенно преобразился Каховский. После ареста он
уже перестал напоминать всем полоумного маньяка, бре¬
дившего идеей «тираноубийства». Будучи очарованным
государем, он настолько разоткровенничался, что выложил
как на духу все, что знал о тайных обществах и их руковод-
с?че. «Причину заговора, относя к нестерпимым будто при-
103
теснениям и неправосудию, старался причиной им пред¬
ставлять покойного императора. Смоленский помещик, он
в особенности вопил на меры, принятые там для устрой
ства дороги по проселочному пути, по которому Государь
и Императрица следовали в Таганрог, будто с неслыханны¬
ми трудностями и разорением края исполненными. Но с
тем вместе он был молодой человек, исполненный прямо
любви к отечеству, но в самом преступном направлении»
Каховский, кстати, заметил Николаю, что тот очень мудро
сделал, что сам не ст^л подходить с уговорами к каре, ибо
у Каховского было такое «состояние», что тот мог и пойти
на «тираноубийство».
Генерал Бистром (сам был под подозрением из-за сво¬
его странного поведения в день восстания — он не отходил
от Егерского полка, не желая участвовать в подавлении
мятежа, ссылаясь на то, что якобы егеря сами колебались),
встретив в коридоре арестованного князя Оболенского,
своего адъютанта, горестно вздохнул: «Что вы наделали,
князь, вы отодвинули Россию по крайней мере на пятьде¬
сят лет назад».
Поведение мятежников под арестом вообще тема
скользкая. Вели они себя очень даже по-разному. Одни
считали недостойным врать государю, и на допросах писцы
едва успевали за ними записывать (таковых было большин¬
ство); другие о себе говорили как на духу, но ничем не вы¬
давали своих товарищей (к примеру, Лунин заявил: «Я по¬
ставил себе неизменным правилом никого не называть
поименно»); третьи выгораживали себя как могли, топя
других; четвертые считали, что, лишь рассказав правду на
следствии, можно поведать правительству о бедственном
положении в империи.
Интересное замечание бросил историк Карамзин: «Те,
которые у нас более прочих вопиют против самодержавия,
носят его в крови и в лимфе».
В очередной раз удивил Константин. Он так и не при¬
ехал в столицу на «разбор завалов», но сделал совершен¬
но парадоксальный вывод из случившегося.
Как следует из его письма Николаю в ответ на отчет (!)
царя-победителя фактически спровоцированного цесаревП'
104
чем мятежа: «Когда я перечитал его три раза, внимание
мое остановилось на одном замечательном обстоятельстве,
которое поразило мой ум: список арестованных содержит
только имена лиц до того неизвестных, до того незначи¬
тельных самих по себе и по тому влиянию, которое они
могут иметь, что я вижу в них только передовых охотников
и застрельщиков шайки, заправилы которой остались со¬
крытыми до времени, чтобы по этому событию судить о
своей силе и о том, на что они могут рассчитывать. Они
виноваты в качестве застрелыциков-охотников, и по от¬
ношению к ним не может быть снисхождения, так как в
подобных вещах нельзя допускать увлечения; но вместе с
тем нужно разыскивать подстрекателей и руководителей
и непременно найти их на основании признания арестован¬
ных».
Мало того, что Константин оторвался от России в ка¬
кие-то космические дали, утверждая, что ему «неизвест¬
ны» имена не только знаменитых героев Отечественной
войны, гремевших на всю армию, но и вообще представи¬
телей фамилий Рюриковичей и Гедиминовичей, куда как
породовитее Романовых (Трубецкой, Оболенский, Щепин-
Ростовский, Голицын, Волконский, Нарышкин, Одоевский
и пр.). Да и собственного адъютанта Михаила Лунина тоже
было бы неплохо «вспомнить». К тому же Константин про¬
сто носом тычет императора в непременное, по его мне¬
нию, существование мифических сил, заставивших мятеж¬
ников выступить. Уж не себя ли цесаревич имел в виду?
К примеру, французский посол Огюст де Лаферронэ
был куда как дальновиднее: «Русские заговорщики в по¬
давляющем большинстве принадлежали к привилегирован¬
ному классу. Тенденция к ограничению привилегий аристо¬
кратии характерна для последнего царствования, судя по
всему, была главным побудительным мотивом для подго¬
товки мятежа. Революция, которую они намеревались воз¬
главить, замысливалась ими в интересах привилегирован¬
ных классов, и именно это обстоятельство отличало русских
заговорщиков от аналогичных демагогов из других стран
Европы. Недостаточная зрелость их планов, трусливое
плодущие, проявленное заговорщиками, поспешившими
105
немедленно раскаяться ради спасения своих жизней, на¬
глядно показывают, что эта революция не была серьезной,
и в этом ее отличие от революций, происходивших в дру¬
гих странах». Кстати, французский посол уже 1 января
1826 года вручил управляющему российского МИДа графу
Карлу Нессельроде ноту, в которой выражалась полная
поддержка действий русского правительства по подавле¬
нию мятежа.
Заметим, что Николай НИ СЛОВОМ не упрекнул стар¬
шего брата в том, что тот не приехал и не «убрал за собой»
Убирать приходилось самому императору, днями просижи¬
вая за допросными листами и письмами самих декабристов.
Кстати, и Каховский, и Муравьев («Поверьте, всемило-
стивейший государь, что где бы я ни находился и какой бы
участи я ни подвергся по своей вине, я не перестану благо¬
словлять вашей благости за то, что вы не отказали мне в
единственном утешении, которое я мог иметь»), и Одоев¬
ский («Я не постигаю, как я мог замешаться в столь пре¬
зренную толпу злодеев и убийц»), и Якубович («Не имея
теперь ничего общего с человеками, в каземате, когда меч
правосудия висит над моей головой, хочу хотя истиной слу¬
жить Отечеству и как награды за сей поступок, прошу,
Государь, доверенности к моим словам, она поведет к сча¬
стию миллионы граждан и даст Вам прочную славу в благо¬
дарности подданных и любви потомства»), и Владимир
Штейнгель («Из мрачной темницы моей, возносясь духом
любви к Отечеству, духом верноподданнического к Вашему
Императорскому Величеству усердия, припадаю к священ¬
ным стопам Вашим»), Александр Грибоедов (его вызвали
из крепости Грозной и арестовали, но не смогли доказать
соучастия в тайных обществах), и многие другие строчили
из заключения покаянные послания. Хотя в некоторых
письмах, когда остыл бунтарский пыл и тюремные камни
охладили вулканы страстей, звучали вполне здравые и ра¬
циональные мысли, объяснявшие монарху причины, по ко¬
торым в среде дворянского офицерства заговор получил
такой размах. Лично просматривая все письма, Николай не
мог не сделать своих выводов по поводу того бедственного
положения, в котором находилась империя к его восшс'
106
ствию на престол. Трезвые мысли были у многих, даже
у тех, кто этой трезвостью похвастаться не мог до своего
участия в мятеже.
Каховский: «Государь! Я сделался пред Вами преступ¬
ником, увлекаясь любовию к отечеству. Я никогда не мог
принадлежать никакому обществу, ибо никогда ничего не
желал себе; я принадлежу благу общему и всегда готов
запечатлеть любовь мою к человечеству последней каплей
крови моей. Намерения мои были чисты, нет в способах,
вижу, я заблуждался. Не смею просить Вас, простить мое
заблуждение; я так растерзан Вашим ко мне милосердием.
Я не способен никому изменять; я не изменял и обществу,
но общество само своим безумием изменило себе.
Государь! Верьте, я не обману Вас! Могу ошибиться, но
говорю, что чувствую: невозможно идти против духа вре¬
мени, невозможно нацию удержать вечно в одном и том же
положении; зрелость дает ей силу и возможности; все на¬
роды имели и имеют свои возрасты. Благодетельные пра¬
вители следовали по течению возмужалости духа народно¬
го и тем предупреждали зло. Государь! От Вас зависит
устроить благоденствие наше».
Якубович: «Государь! Ветхое здание государственного
управления требует важных изменений. Империя, с неболь¬
шим сто лет вышедшая из мрака грубого невежества, всякие
четверть века совершенно изменяется в образованности
идей и нравственных потребностях. Облегчите и обеспечьте
состояние хлебопашца. Сравняйте преимуществами Ваших
воинов, уменьшив срок службы, решительными законами и
строгим их исполнением введите каждого в его обязанности,
распространите свет наук и просвещения, дайте ход торго¬
вой деятельности, ободрите Вашим благоволением робкую
добродетель, и недовольные, или карбонарии, исчезнут, как
тьма пред лицом солнца, Вы будете благодетельный спаси¬
тель отечества от многих бедствий, и любовь благодарных
пятидесяти двух миллионов Ваших подданных, будет только
преддверием бессмертной Вашей славы».
Штейнгель: «Умоляю Ваше Величество благом многих
миллионов людей, коих Вы нареклись отцом, умоляю соб-
ченной Вашей славой и самой безопасностью: не пре-
107
зрите моих наблюдений и сведений; удостойте прочесть все
нижеследующее до последней строчки, прежде, нежели
произнесете строгий суд о свойстве и самой цели настоя¬
щего моего подвига. Дерзаю представить обнаженную ис¬
тину: она должна быть доступна Престолу мудрого Монар¬
ха, восприявшего бразды правления с намерением — жить
для Отечества. В Высочайшем Манифесте о восшествии
Вашем на престол, как бы в утешение народа, сказано, что
Ваше Царствование будет продолжением предыдущего. О,
Государь! ужели сокрыто от Вас, что эта самая мысль стра¬
шила всех, и что одна токмо общая уверенность в непре¬
менной перемене порядка вещей говорила в пользу Цеса¬
ревича».
Подполковник Гавриил Батенков 31 марта 1826 года в
Петропавловской крепости вообще провел сравнительную
характеристику возможных фаворитов императора. Он пи¬
сал Василию Левашеву: «Аракчеев страшен физически,
ибо может в жару гнева наделать множество бед; Сперан¬
ский страшен морально, ибо прогневать его — значит уже
лишиться уважения.
Аракчеев зависим, ибо сам писать не может и неучен;
Сперанский холодит тем чувством, что никто ему не кажет¬
ся нужным.
Аракчеев любит приписывать себе все дела и хвалиться
силою у государя всеми средствами; Сперанский любит
критиковать старое, скрывать свою значимость и все дела
выставлять легкими.
Аракчеев приступен на все просьбы к оказанию строго¬
стей и труден слушать похвалы; все исполнит, что обещает;
Сперанский приступен на все просьбы о добре, охотно обе¬
щает, но часто не исполняет, злоречия не любит, а хвалит
редко.
Аракчеев с первого взгляда умеет расставить людей со¬
образно их способностям: на на что постороннее не смо¬
трит; Сперанский нередко смешивает и увлекается особы¬
ми уважениями.
Аракчеев решителен и любит наружный порядок; Спе¬
ранский осторожен и часто наружный порядок ставит ни
во что.
108
Аракчеев ни к чему принужден быть не может; Сперан¬
ского характер сильный может заставить исполнять свою
волю.
Аракчеев в общении прост, своеволен, говорит без вы¬
бора слов, а иногда и неприлично, к подчиненным совер¬
шенно искренен и увлекается всеми страстями; Сперан¬
ский всегда является в приличии, дорожит каждым словом
и кажется неискренним и холодным.
Аракчеев с трудом может переменить вид свой по об¬
стоятельствам; Сперанский при появлении каждого нового
лица может легко переменить свой вид.
Аракчеев богомол, но слабой веры; Сперанский набо¬
жен и добродетелен, но мало исполняет обряды.
Мне оба они нравились как люди необыкновенные, но
Сперанского любил душою».
Николая крайне занимала возможная причастность к
планам заговорщиков тех самых, кого они прочили в буду¬
щее правительство, — Сперанского, Мордвинова, Ермо¬
лова. Но никаких реальных доказательств их даже осведом¬
ленности о планах декабристов выявлено не было.
Секретарь Следственного комитета по делу заговорщи¬
ков Александр Боровков составил так называемый «Алфа¬
вит декабристов», в который были включены все подозре¬
ваемые и «сочувствующие» по этому делу. В их число
попали и будущий председатель Военно-следственной ко¬
миссии по делу петрашевцев и генерал-губернатор Орен¬
бургской и Самарской губерний Василий Перовский (брат
министра внутренних дел Льва Перовского), будущий гла¬
ва Третьего отделения генерал Леонтий Дубельт, литера¬
тор Александр Грибоедов, полковник Николай Раевский.
Серьезные подозрения были по поводу поэта Александра
Пушкина, который впоследствии на прямой вопрос Нико¬
лая, что бы тот делал, если бы не находился в ссылке в
Михайловском, откровенно ответил: «Присоединился бы к
восстанию».
Всего в «Алфавит» включено 579 человек. Из них
121 осуждены, 57 — наказаны во внесудебном порядке.
290 человек — подследственные, признанные невиновны-
ц а также «прикосновенные» лица, вовсе не привлекав-
109
шиеся к следствию; остальные — вымышленные имена,
упомянутые в показаниях подследственных.
Однако следовало отделять мух от шницелей — здра¬
вый смысл должен был подсказать царю, что репрессиям
можно подвергнуть только злостных заговорщиков, дей¬
ствовавших осознанно. Не следовало озлоблять и без того
негативно настроенное титулованное дворянство, делеги¬
ровавшее столько представителей в «Алфавит». Тем более
что многочисленные и влиятельные родственники, которые
сами привозили их под арест, тут же пустили в ход и свои
широчайшие связи при дворе, пытаясь облегчить участь
«своим» заговорщикам. С этим также нельзя было не счи¬
таться. Следовало крайне аккуратно подходить к выбору
«неисправимых», «весьма опасных» и «добросовестно за¬
блуждающихся». Поэтому по степени «трудового участия»
все декабристы были определены Николаем в восемь раз¬
рядов наказания. При этом самодержец лично вычеркивал
из «Алфавита» имена «замаранных» на следствии ко¬
мандиров гвардейских полков, генералов и полковников,
оставляя лишь низшее офицерство, что должно было под¬
черкивать вроде как малозначительный и маловлиятель¬
ный состав «карбонариев». Низших чинов, действовавших
по приказу командиров, вообще старались полностью ос¬
вободить от наказания, переводя из гвардии в армию и
распыляя по России. Из них создали сводный полк двух¬
батальонного состава и в феврале 1826 года направили
на границу с Персией, где намечалась очередная война.
Искупать кровью прегрешения перед государем и Отече¬
ством.
В итоге Верховный уголовный суд в составе более чем
из 60 членов под председательством князя Петра Лопухи¬
на приговорил к смертной казни 36 участников путча, 25 из
которых Николай I заменил казнь пожизненной каторгой,
а еще шестерым — каторгой сроком на 20 лет с последу¬
ющей пожизненной ссылкой. К смертной казни через по¬
вешение были приговорены только те, которые, по мнению
императора, особо отличились в своих действиях и идеях:
Павел Пестель, Кондратий Рылеев, Петр Каховский, Ми¬
хаил Бестужев-Рюмин и Сергей Муравьев-Ашостол.
по
Пестель призывал к физическому устранению всей им¬
ператорской фамилии, без различия пола и возраста. Ры¬
леев — к убийству императора Каховским. Тот — оставил
за собой два трупа. Бестужев и Муравьев (оба авторы
«Православного катехизиса», призывавшего к свержению
самодержавия и установлению республики) повели невин¬
ных и ничего не понимавших солдат на явный убой, стоив¬
ший жизни многим, в том числе и брату Ипполиту Муравь-
еву-Апостолу. Неудивительно, что никакого" снисхождения
к ним не применялось. Да и в каком бы государстве они
его заслуживали? Они были осуждены вне разряда, лише¬
ны всех прав состояния и повешены 13 июля 1826 года на
Кронверкской куртине Петропавловской крепости. Если бы
не выжили порубанные генералы Фредерикс и Шеншин,
не дай пистолет Кюхельбекера осечку, болтаться бы в пет¬
ле рядом с ними князю Щепину-Ростовскому и поэту Кюх-
ле. Повезло.
В тот же день Николай издал Манифест, согласно кото¬
рому было запрещено вменять родственникам осужденных
их родство не только в вину, но и в укор: «Сие запрещает
закон гражданский и более еще претит закон христианский».
Английский агент писал в своем отчете о том, что стро¬
гость императора «была скорее вызвана необходимостью,
нежели собственным желанием; она возникла из убежде¬
ния, что Россией необходимо управлять твердой и сильной
рукой, а не от врожденного чувства жестокосердия или
желания угнетать своих подданных».
Главный вывод, который сделал для себя император:
дворянство, в которое столь глубоко проник заговор, боль¬
ше не является оплотом самодержавия, которым оно было
почти век. Ни титулованное, ни поместное. Гарантий от
повторения мятежа уже не было — бабушка была права:
пушками воевать с идеями нельзя. А стало быть, Николаю
необходимо решить две важнейшие задачи для наведения
порядка в империи: отыскать себе новую надежную опору
в государстве вплоть до создания искусственной социаль¬
ной прослойки и начать прогрессивные реформы, способ¬
ные убить в себе даже идею возникновения мятежных мыс-
111
Ближний круг
Большой вопрос — с кем решать эти задачи? Николай
ведь понимал, что довести империю до состояния, когда
взбунтовался не какой-нибудь нищий жиган Пугачев, а те,
кто его подавлял, означало вести ее к краю гибели. Сле¬
довало срочно менять курс. Может, и не очень круто, но
очень срочно. В империи кабак, это очевидно, империя
живет по законам, принятым в 1649 году Соборным уло¬
жением тишайшего царя Алексея Михайловича. Разве это
нормально? Нужны новые законы, отвечающие требова¬
ниям нового времени. Уложение узаконило позорное раб¬
ство в России, над которым смеется вся Европа. Пора
выйти из пещеры и крепостное рабство отменить, хотят
этого отечественные помещички или не хотят. Мы не Азия,
мы — Евразия. Кодификация и отмена крепостного со¬
стояния — вот основные задачи, которые Николай объя¬
вил приоритетными для себя.
Но кто это будет проводить в жизнь? Прежнее прави¬
тельство себя скомпрометировало. Государь не зря столь
внимательно знакомился с письмами к нему декабристов.
Они мятежники, но не дураки — прекрасно видели, что
творится в стране, желая это изменить. Бунтовщики, но не
предатели — радели за Отечество и кровь за него проли¬
вали. Подавляющее большинство — не маньяки и карье¬
ристы, вроде Пестеля с Каховским, а истинные патриоты,
мечтавшие не о личной выгоде, а о благе России. Пусть
даже «в самом преступном направлении».
Николай тоже мечтал о благе, но в ином направлении.
Поэтому ему предстояло значительно обновить руковод¬
ство государством.
В первую очередь разобраться с пугалом всей импе¬
рии — графом Аракчеевым, которого равно ненавидели и
при дворе, и в армии, и в военных поселениях. Этот козырь
у декабристов легче всего было выбить. Уже 20 декабря
1825 года по указу Николая граф Аракчеев был отставлен
отдел Государственного совета, Комитета министров, соб¬
ственной Его Императорского Величества канцелярии. Пока
за ним сохранялась должность главноначальствующего над
112
военными поселениями. «Без лести преданный» намек по¬
нял правильно, тем более что жизнь его потеряла смысл
после смерти сразу двух близких людей — Александра I и
экономки-сожительницы Анастасии Минкиной, которую
совместными усилиями зарезали замордованные ею дворо¬
вые.
Граф, который принципиально не брал взяток (редчай¬
ший случай в России всех времен), уже весной подал про¬
шение о бессрочном отпуске для поправки здоровья. Про¬
шение удовлетворили, а на место главноуправляющего с
30 апреля 1826 года назначили Петра Клейнмихеля. Уходя
в отставку, Аракчеев написал: «В жизни моей я руковод¬
ствовался всегда одними правилами — никогда не рассуж¬
дал по службе и исполнял приказания буквально, посвящая
все время и силы мои службе царской. Знаю, что меня
многие не любят, потому что я крут, да что делать? Таким
меня Бог создал! Утешаюсь мыслью, что я был полезен».
За ним в отставку отправили и близкого к Аракчееву
попечителя Казанского округа Михаила Магницкого, про¬
славившегося тем, что он предлагал разрушить здание Ка¬
занского университета из-за «безбожного направления
преподавания». По его мнению, наилучшей системой пре¬
подавания было бы сделать из университета монастырь.
Под его чутким руководством профессора всех факультетов
и кафедр, не исключая и медицинских, были обязаны про¬
поведовать преимущество Святого Писания над наукой.
Взойдя на трон, Николай лично распорядился проверить
деятельность самого Магницкого. После чего выяснилось,
что этот «игумен» не только довел университет до ручки,
но и допустил колоссальную растрату казенных денег. По¬
сле чего его отстранили от должности попечителя и нало¬
жили секвестр на его имения для покрытия растраты. Са¬
мого арестовали и выслали в Ревель.
Та же судьба постигла еще одного ястреба — попечи¬
теля Петербургского университета Дмитрия Рунича, счи¬
тавшего, что в столичном вузе «философские и историче¬
ские науки преподаются в духе противном христианству, и
& умах студентов вкореняются идеи разрушительные для
'••бщественного порядка и благосостояния». Изгоняя «бе-
пз
сов», Рунич выгнал из университета и лучшие кадры пре¬
подавателей. После чего обнаружилась крупная недостача
как раз у самого Рунича. Обвиняя во всем происки масо¬
нов, тот гордо удалился в отставку.
А заодно Николай приструнил и известного «охотника
за ведьмами» последних лет царствования Александра, ар¬
химандрита Юрьевского монастыря Фотия (тоже аракчее-
вец). Тот устраивал вокруг мистически настроенного Алек¬
сандра целую «выжженную землю», организуя гонения на
масонов, иллюминатов, методистов, «Сионский вестнику
философов, скопцов и всех более-менее прогрессивно
мыслящих людей, которых преосвященный валил в эту же
кучу (Сперанского, князя Голицына, вице-президента Рос¬
сийского библейского общества Родиона Кошелева и пр.).
Аракчеев привел его ко двору, где тот стал кликушество¬
вать перед перепуганным императором, перессорив того со
многими его приближенными. Придя к власти, Николай,
удалил неистового Фотия из столицы, повелев «неотлучно
находиться» в своем монастыре.
Век фаворитов закончился. Теперь в России все реша¬
ли не они, а лично император. Именно он и подбирал себе
людей не по прихоти дворцовых группировок, а по соб¬
ственному разумению, способных, с одной стороны, нести
вместе с ним тяжесть реформ, с другой — вносить успо¬
коение в империю.
Правительство Николая I (1820—1840-е годы) :
Граф (впоследствии князь) Виктор Кочубей — гла¬
ва Комитета министров, министр внутренних дел,
председатель Госсовета.
Генерал-адъютант князь Петр Волконский — ми¬
нистр Императорского двора, впоследствии светлей¬
ший князь и генерал-фельдмаршал.
Генерал-адъютант граф Александр Чернышев ~~
военный министр, позднее светлейший князь.
Граф Егор Канкрин — министр финансов.
Граф Александр Бенкендорф — шеф жандармов.
Граф Лев Перовский — министр внутренних дел
(1841 — 1852).
114
Генерал от инфантерии князь Карл Ливен — ми¬
нистр народного просвещения.
Статс-секретарь граф Сергей Уваров — с 1833 года
министр народного просвещения.
Генерал-адъютант граф Николай Протасов —
обер-прокурор Святейшего синода.
Генерал-адъютант граф Карл Толь — главный
управляющий путями сообщения и Публичных зданий.
Генерал-адъютант граф Петр КлейнМихель — то же
с 1842 года, позднее министр путей сообщения.
Вице-канцлер граф Карл Нессельроде — министр
иностранных дел, позднее государственный канцлер.
Статс-секретарь граф Виктор Панин — министр
юстиции.
Генерал-адъютант граф Павел Киселев — министр
государственных имуществ.
Генерал-адъютант граф Владимир Адлерберг —
главноначальствующий над почтовым департамен¬
том, позднее министр Императорского двора.
Генерал-адъютант светлейший князь Александр
Ментиков — управляющий морским министерством.
Наиболее доверенными людьми, которых привел в пра¬
вительство новый государь, были именно хорошо себя за¬
рекомендовавшие в ходе подавления декабрьского мятежа
.Алексей Орлов, Александр Бенкендорф и Александр Чер¬
нышев.
Генерал-адъютант Орлов, сын Федора Орлова — одно¬
го из знаменитых братьев, возведших на престол бабушку
Николая, прославился не в «паркетных войнах», а во
вполне реальных. За Аустерлиц получил золотую саблю
«За храбрость», при Бородино — семь ранений. С лейб-
гвардии Конным полком сражался практически во всех
знаменитых битвах с 1805 года. Был одновременно близок
и Константину и Александру. Вольнодумства на дух не пе¬
реносил. Когда узнал, что в его полку есть литературное
общество офицеров, созвал подчиненных и объявил, что не
дотерпит у себя никаких обществ и поступит по всей стро¬
сти, если узнает впредь о существовании подобных.
14 декабря стало его звездным часом. Утром он одним
из первых присягнул Николаю. Рассказывают, что, видя,
что полковой священник не решается начать чтение при¬
сяги солдатам, Орлов вырвал лист из его рук и сам прочел
текст полку. Лично водил кавалергардов в атаки на каре,
вполне серьезно рискуя жизнью. За что получил графский
титул уже на следующий день.
Разругался даже с братом Михаилом, состоявшим в тай¬
ном обществе. Однако лично ходил ходатайствовать за него
перед Николаем, обещая за это жизнь посвятить служению
именно ему. Самодержец поверил, ибо видел рвение кава¬
лериста, и всего лишь отставил Михаила от службы.
Николай считал его «надежным, умным и истинно рус¬
ским человеком». Особенно стал популярен, когда факти¬
чески в одиночку подавил бунт военных поселений близ
Новгорода в 1831 году. Орлов в полной парадной форме
появился среди возмутившихся поселян, построил зачин¬
щиков и устроил им разнос, а когда один из них своеволь¬
но попробовал заговорить, дал ему в морду и скомандовал
остальным: «Направо, кругом!» Бунт затих сам собой.
Бенкендорфа Николай неплохо знал еще до своего воца-j
рения. Он участвовал в кровавой битве в снежном буране;
при Прейсиш-Эйлау — русской победе, незаслуженно при¬
писанной Наполеону. Добровольцем пошел на войну с Тур¬
цией на Дунайском театре, где храбро бился под Рушуком,
при осаде Браилова и Силистрии. Был комендантом сожжен¬
ной Москвы после того, как оттуда ушел Наполеон. Воевал
в партизанском отряде барона Фердинанда Винцингероде,
прошел все заграничные походы 1813—1814 годов. Именно
он руководил подавлением восстания в Семеновском полку
в 1820 году и горой стал за Николая 14 декабря 1825 года.
Любимец женщин и племянник бывшего фаворита Ека¬
терины Александра Ланского генерал Александр Чернышев
прославился еще в качестве прекрасного русского шпиона
при дворе Наполеона, где он сумел стать даже кавалером
ордена Почетного легиона. Через главу французской дипло¬
матии Шарля Талейрана он получал мобилизационные пла¬
ны армии, общую роспись войск Франции и ее союзников в
Европе и т. д. Через подкупленного писца Военного мин,]'
Пб
стерства Мишеля секретные документы ложились на его
конторку раньше, чем на стол Бонапарта. Прошел всю войну
в действующей армии, а затем постоянно находился в свите
Александра, с которым был до самого печального ноября в
Таганроге. Без проблем привел к присяге 2-ю армию Нико¬
лаю, что не осталось без внимания нового государя.
Все трое были включены в состав Следственной комис¬
сии по делу декабристов, где прошли окончательный «тест
на лояльность». Орлов и Бенкендорф-были настолько
близки императору, что чуть ли не единственные получили
редкую привилегию говорить Николаю правду в лицо, ка¬
кой бы она горькой ни была. «Это несчастье, что все бо¬
ятся говорить мне правду, и никто о том не думает, на¬
сколько облегчили бы мне тяжесть царствования, если бы
говорили всегда правду», — жаловался император.
Не забыл государь и приятеля детства, вколачивавшего
в него отвагу прикладом. Эдуард Адлерберг (в 1829 году
записался как Владимир Федорович) неотлучно находился
14 декабря при августейшем семействе, пока все не успо¬
коилось. Да и вообще определил для себя в жизни роль
«цепного пса» императора. Что принесло ему чин генерал-
адъютанта, графское достоинство и пост министра двора.
Вернул Николай в правительство и ушедшего в отстав¬
ку из-за столкновения с Аракчеевым бывшего начальника
Главного штаба и члена Госсовета князя Петра Волкон¬
ского. Видный военный деятель, основатель Петербургско¬
го военного училища колонновожатых и библиотеки Ген¬
штаба также до таганрогского конца был с Александром I.
Николай сразу же поставил его руководить императорским
кабинетом, где он за педантичность, основательность, твер¬
дость характера получил в светском обществе прозвище
«каменный князь» и «князь НЕТ».
За жесткость при подавлении восстания был отмечен
начальник штаба 1-й армии граф Карл Толь. Как писал о
нем Кутузов еще в Турецкую кампанию 1809 года, «все
время оказывал не только усердие и расторопность, но со¬
вершенно во всех случаях оправдал те труды, которые на
воспитание его в кадетском корпусе употреблены были, и,
Соединяя познания своей части с отличной храбростью, до-
117
казал те чувства, которые в младенчестве в публичном вос¬
питании старались ему вселить, и тем доставил мне случай
сугубо приятно отдать ему справедливость, имев его каде¬
том под моими глазами и видя теперь достойным офицером
в войсках Его Императорского Величества». «Достойный
офицер» стал единственным 14 декабря, который презрел
милое русскому сердцу слово «свои» и посоветовал царю
решить дело на Сенатской площади пушками. Впрочем, по
свидетельству декабриста Розена, Николай так и не про¬
стил генерал-адъютанту дерзость («очистите картечью пло¬
щадь или отрекитесь от престола»), хотя и назначил его
главным управляющим путей сообщения.
Однако в одном Николай все же последовал совету Кон¬
стантина — он оставил на посту министра иностранных дел
Карла Нессельроде, которого так ценил Александр I. Его
приверженность идеям Священного союза и ориентация на
соседей Австрию и Пруссию более отвечала духу Николая,
чем сближение с многолетними недоброжелателями Рос¬
сии — Францией и Англией. Осторожный и консервативный
Нессельроде чутко улавливал опасные либеральные коле¬
бания в Европе и коршуном набрасывался на любые про¬
явления вольнодумства в своем департаменте. К тому же он
прекрасно понимал настроение монарха и никогда не позво¬
лял себе ему перечить, всегда был только «за».
Константин настойчиво лоббировал вице-канцлера,
убеждая императора: «Ничего не меняйте в установившей¬
ся политике Нессельроде, который, зная просвещенные
намерения императора, ознакомит вас с тем, чего он же¬
лал, и с тем, что вознесло нашу страну на верх славы. Ни¬
чего не нужно выдумывать, но, действуя в духе нашего по¬
койного императора, поддерживать и укреплять то, что
было сделано им и что стоило ему стольких трудов и, быть
может, даже свело в могилу, так как физическая сторона
поборола нравственную. Одним словом, примите за осно¬
вание, что вы лишь уполномоченный покойного благодете¬
ля и что в каждое мгновение вы должны быть готовы от¬
дать ему отчет в том, что вы делаете и что сделаете».
Из «александровского призыва» к Николаю перешел и
умеренно либеральный граф Виктор Кочубей, бывший некогда
118
членом Негласного комитета. Теперь его сделали председате¬
лем Госсовета, а вскоре и Кабинета министров. Он возглавил
секретный «Комитет 6 декабря 1826 года» (дата его образова¬
ния), созданный специально для разбора бумаг покойного го¬
сударя с целью преемственности выработки проектов преоб¬
разований, похеренных в последние годы Александра.
Вновь вернули к государственному кормилу Михаила
Сперанского, очищенного от подозрений в связях с дека¬
бристами. Однако Николай предпочел первоначально его
«проверить на вшивость», введя в состав Верховного суда
над заговорщиками. Сперанский пошел и подписал все, что
подготовил Следственный комитет. Утверждают, что он
рыдал, когда выносили приговор. Впрочем, слезы не по¬
мешали Николаю назначить его главой Второго отделения
собственной канцелярии, которой и надлежало заняться
кодификацией.
Иными словами, приоритетом при назначении на ответ¬
ственные посты в правительстве для Николая были мотивы
в первую очередь личной преданности и поведения людей
в критические моменты развития ситуации. Зарекомендо¬
вав себя «на переломе», они доказали свою состоятель¬
ность как люди, готовые на все для государя. А уж для чего
именно им надлежало быть готовыми, то уже определял
сам Николай. Именно он с полным основанием теперь мог
говорить, что «государство — это я», ибо никакие мало-
мальски заметные события в империи не осуществлялись
без его ведома и одобрения. О фаворитах не могло быть и
речи — только государь собственной персоной.
«Я отличал и всегда буду отличать тех, кто хочет спра¬
ведливых преобразований и желает, чтобы они исходили от
законной власти, от тех, кто сам хотел бы предпринять их
и Бог знает какими средствами», — утверждал Николай.
Маленькие победоносные войны
Некоторые революции происходят в результате войн.
Как правило, неудачных, как это не раз было в России,
Германии, Австрии, Турции. Некоторые, наоборот, прово-
119
цируют войны, которые необходимы как продолжения тех же
самых революций. Как это получилось в США, Франции,
Англии. В начале царствования Николая I настоятельная
необходимость в войне диктовалась даже не внешними, а
внутриполитическими соображениями.
Французский посол Огюст де Лаферронэ сразу же по¬
сле восстания декабристов написал в депеше в Париж:
«Многочисленные пороки во внутреннем управлении, все¬
общая коррупция, наконец, двусмысленности и неустойчи¬
вость политической ситуации — все это чревато войной, к
которой расположено национальное общественное мнение.
Необходимость такой войны оправдывается интересами
страны, ее считают необходимой и для поддержания досто¬
инства государя...» Кстати, о необходимости войны для
России сразу же после предполагаемой победы заговорщи¬
ков говорил и Павел Пестель: «Собственное ее благоден¬
ствие требует... округления ее границ». Если быть совсем
точным — отвлечения общественного мнения от страданий
и крови и переключения его на патриотические мотивы.
В этом и те и другие были солидарны — армии необходи¬
мо было «прочистить мозги» маленькими победоносными
войнами.
В осуществлении этого молодому императору, как ни
странно, помогли внешние враги. Давний ненавистник Рос¬
сии персидский принц Аббас-мирза, второй сын Фетх Али-
шаха Каджара, командовавший армией в ходе провальной
для Персии войны 1804—1813 годов, когда немногочис¬
ленные русские отряды генералов Петра Котляревского и
Александра Тормасова в нескольких сражениях разгромили
нестройные толпы разноязыкой армии персов. Позор по¬
ражения и потеря по Гюлистанскому миру Восточной Гру¬
зии, Северного Азербайджана, Имеретии, Гурии, Менгре-
лии и Абхазии сделали «Аббаску» непримиримым врагом
России, только и ждавшим случая восстановить свое ре¬
номе. В этом его поддерживали англичане, поспособство¬
вавшие тому, чтобы слабый шах назначил наследником не
старшего сына, пророссийски настроенного Магомета-Апи,
а следующего по старшинству под предлогом того, что Аб¬
бас-мирза рожден от правоверной, а Магомет-Али — иТ
120
грузинской христианки. Дело было, конечно, не в усладах
шахского гарема, а в звонкой монете Ост-Индской ком¬
пании, взявшейся за перевооружение персидской армии с
далекоидущими целями. Англичанам совершенно не улы¬
балось иметь Россию со «своим» шахом в непосредствен¬
ной близости от Индии.
Новую армию обкатали в незначительном конфликте
с Турцией в 1821 —1823 годах, закончившемся с непонят¬
ным исходом, причем обе стороны объявили себя победи¬
телем. Это совершенно вскружило голову Аббасу, посчи¬
тавшему себя еще и великим полководцем, способным
крушить и «северных кафиров».
Однако за Араксом сидел генерал Ермолов, который так
не считал и зорко следил за приготовлениями Персии,
строча депеши в Петербург. Александр, которому воевать
уже не хотелось, смотрел на это сквозь пальцы, советуя
вообще пойти на уступки беспокойным соседям Талышин-
ского ханства (Ермолов категорически возражал, зная, что
за этим может последовать восстание кавказских горцев).
Николай же, придя к власти, ухватился за возможность
перенаправить патриотический порыв с Сенатской площа¬
ди на бескрайние просторы Арцаха и Сюника. Тонкость
была лишь в том, что Кавказским корпусом командовал
Ермолов, которому после мятежа император не доверял, и
поэтому послал в Тифлис с инспекцией князя Меншикова.
Умный князь в ситуации разобрался быстро, отписав, что
«никаких оснований для заключения о существовании ка¬
ких бы то ни было тайных обществ в Кавказском корпусе
нет», а сам Ермолов «мнит себя оклеветанным». Доверие
было частично восстановлено, однако царь уже планировал
послать на Кавказ своего любимца Паскевича.
Именно восстание декабристов было воспринято в Те¬
геране как знак раскола России и удобный повод для ре¬
ванша за унижение Гюлистана. Тавризский шейх-уль-ис-
лам Муштенда-Мирза-Мехти потрясал Кораном перед
носом Аббас-мирзы, вопя, что если тот не поднимет ору¬
жия во имя Аллаха, то он сам во главе 10 тысяч мулл пой-
лет на неверных. Сурхай Казикумыкский клялся бородой,
!1о поднимет против русских весь Дагестан и наводнит
121
лезгинами Восточную Грузию. Эриваньский сардар бил
себя в грудь и обещал через два месяца взять Тифлис, бро¬
сив в пыль к стопам Аббаса самого Ермолова. Один из
тегеранских шейхов приехал к шаху на слоне, ведя за собой
толпы нищих тегеранцев и призывая к газавату. Вопрос о
войне был фактически решен.
31 июля 1826 года, когда в Петербурге еще не демон¬
тировали виселиц декабристов, 40-тысячная армия Аббас-
мирзы без объявления войны вторглась в пределы южных
областей России со стороны Эриваньского ханства, заняла
Елизаветполь и устремилась отдельными колоннами на
Баку, Кубу, Нуху, Тифлис. Но неожиданно застряла под
небольшой крепостью Шуша, где русский полковник Реут
с незначительным гарнизоном категорически отказался ка¬
питулировать, выдержав многодневную осаду, чем парали¬
зовал не только наступательный порыв персов, но и волю
самого Аббас-мирзы.
Ермолов бросил на перехват отряд князя Валериана
Мадатова, который разгромил захватчиков под Шамхором,
что позволило снять осаду с Шуши. А затем и разбить Аб¬
баса под Елизаветполем.
В это время к театру военных действий прибыл Паске-
вич, получивший в пути чин генерала от инфантерии (это
уравнивало его в чине с Ермоловым) с формальным подчи¬
нением командующему. Однако прославленный генерал пре¬
красно понимал, что его попросту хотят выжить, и отноше¬
ния с Паскевичем у него не сложились сразу. Понятное дело,
кому предстояло выжить в этой подковерной схватке, и ми¬
рить конкурентов в Тифлис прибыл уже генерал Дибич. Он
написал императору о неспособности в нынешних обсто¬
ятельствах Паскевича заменить Ермолова, ибо тот был до¬
верчив, как девица, и вовсе не знаком с гражданским управ¬
лением края. Что в столь неоднозначном регионе было
сродни слепоте. Однако Николай уже все для себя решил.
В марте 1827 года Ермолов получил отставку, вместе с ним
туда же отправили героев последних войн генералов Мада¬
това и Алексея Вельяминова. Все это сильно задержало ход
войны. Но и открыло новые имена. В частности, храбрей¬
шего генерал-адъютанта Константина Бенкендорфа, брата
122
шефа жандармов (тщетно писал ему, что все изветы на Ер¬
молова лживы), который со своим кавалерийским отрядом
взял Эчмиадзин и осадил Эривань, который вскоре пал.
Такое развитие событий совершенно выбило из колеи
Аббас-мирзу, который стал сдавать город за городом и в
итоге стремительного удара генерала Николая Эристова
лишился своей резиденции в Тевризе со сдачей всей Адер-
бижанской провинции. Где-то теперь был тот.легендарный
слон и шейх-'уль-ислам со своими полчищами мулл?
Осмелевший Паскевич двинул войска на Тегеран, что
повергло в шок шаха, который поспешил предложить мир
кафирам. 10 февраля 1828 года в деревне Туркманча сто¬
роны согласились на мир. В результате «маленькой побе¬
доносной войны» Николая I Паскевич же получил титул
графа Эриванского. Ермолов — почетную отставку в виде
членства в Госсовете. Империя прирезала себе Эриванское
и Нахичеванское ханства, получила контрибуцию в разме¬
ре 10 куруров туманов (20 миллионов рублей), а в образо¬
ванную Армянскую область переселялись армяне из Ирана.
Последнее сыграло роковую роль в жизни русского ми-
нистра-резидента (посла) в Тегеране, знаменитого поэта
Александра Грибоедова. Он слишком активно взялся за
переселение армян, вскрывая многочисленные злоупотре¬
бления персидских чиновников, не желавших раскрывать
их места жительства, что вызвал против себя всплеск не¬
нависти. В Тегеране умели эти всплески оборачивать в
нужное русло. 30 января 1829 года подогретая муллами
(уже без слонов) толпа ворвалась на территорию русской
миссии в Тегеране. Из 37 членов миссии лишь 15 были
военными, которые около часа выдерживали штурм разъ¬
яренной толпы, навалив вокруг себя около 80 трупов. Вы¬
скочивший с саблей Грибоедов даже не успел ею как сле¬
дует махнуть — острый камень в висок свалил его наземь.
Силы были неравны, и вскоре все 37 русских и армян пали
под натиском неистовства толпы. Труп Грибоедова потом
смогли опознать лишь по следу на кисти левой руки, остав¬
ленному в результате дуэли с незабвенным Якубовичем.
Неистовство, конечно, хорошо, но на Араксе стоит по¬
дносная русская армия, которой пара пустяков пере-
123
махнуть через уже разоренный ею же Южный Азербай-
джан и разобраться с муллами в самой столице Персии.
Фетх Али-шах это понимал и срочно выслал в Петербург
с нижайшими пардонами младшего сына Хозрефа-мирзу,
оценив голову поэта в один из самых крупных алмазов ца
свете весом в 88,7 карата, который висел в свое время над
троном Великих Моголов. Он и получил имя «Шах». О не¬
счастной судьбе посла было забыто.
Однако старая мечта Николая все еще не была осущест¬
влена. Как истинный наследник Петра Великого, он хотел
лично поучаствовать в войне (кто ж ему теперь запретит) и
побывать на реальном театре боевых действий. Для этого
нужна была еще одна война. Благо, по выражению лихого
гусара генерала Якова Кульнева, «за что люблю Россию-
матушку, что в каком-нибудь ее углу да постоянно воюют».
Николай, в отличие от брата, занял более активную по¬
зицию по отношению к защите единоверных греков от ту¬
рецкой резни (в ходе показательной мясорубки на острове
Хиос из 155-тысячного населения осталось лишь 2 тысячи.
Остальных либо утопили в крови, либо продали в рабство.
Именно эпическое полотно француза Эжена Делакруа
«Резня на Хиосе» лучше всяких политиков настроила об¬
щественное мнение Европы против турок) и открыто вы¬
ступил с предупреждением Порте о том, что Россия не на¬
мерена спокойно смотреть на агрессию османов против
вольнолюбивых эллинов. Предупреждение, было отнюдь неj
голословное — в 1827 году Россия, Англия и Франция!
подписали Лондонскую конвенцию о предоставлении Г ре-j
ции автономии в составе Османской империи. В Стамбуле!
на это ответили лишь проклятиями на головы всего греко¬
фильского триумфирата и отказом признавать конвенцию.
Однако время шутить кончилось, к греческому Пелопон¬
несу отправилась соединенная эскадра союзников под ко¬
мандованием вице-адмирала Эдварда Кодрингтона, в со¬
ставе которой были восемь русских линкоров и фрегатов.
В Лондоне сэра Эдварда инструктировали, что надо лишь
провести демонстрацию силы и не ослаблять турок, кото¬
рые еще очень могут пригодиться для того, чтобы осла¬
блять русских. Но эти странные славяне контр-адмирала
124
Логина Гейдена в Наваринской бухте на флагманском
«Азове» (командир — 29-летний первооткрыватель Антар¬
ктиды капитан 1-го ранга Михаил Лазарев), увидев, как
турки режут двух парламентеров, вдруг поставили паруса
и рванули в самый центр турецко-египетской эскадры ка-
пудан-паши Мухаррем-Бея, прямо под жерла орудий бере¬
говых батарей. Русский флагман сцепился сразу с пятью
фрегатами и за пару часов утопил два из них и корвет, сжег
трётий фрегат Тагира-паши, заставил выброситься на мель
80-пушечный линкор и пустил ко дну флагмана Мухаррем-
Бея. Свирепствовавшего полярника поддержали «Гангут»,
«Иезекииль» и «Александр Невский», по правому флангу
турок утюгами прошлись фрегаты «Проворный», «Кон¬
стантин», «Елена» и «Кастор». Союзники только успевали
за славянами.
Когда дым над бухтой рассеялся, в центре гордо реял
Андреевский флаг «Азова», представлявшего собой реше¬
то — 153 пробоины, из них 7 ниже ватерлинии. Однако
флаг реял, а все вокруг горело, и плавали дрова вместо
вражеского флота. Получите за родную Элладу!
Оглохшему от канонады каперангу тут же присвоили
контр-адмирала, обалдевшие союзники примчались с орде¬
нами (греческий — «Командорский крест Спасителя», ан¬
глийский — Бани, французский — Святого Людовика).
Куда вешать кормовой Георгиевский флаг на «Азов», при¬
шлось долго думать — корма представляла собой жалкое
зрелище, как будто ее грыз гигантский жук-древоточец. На
баке с ног валились от усталости 25-летний лейтенант
Паша Нахимов, 21-летний мичман Володя Корнилов и его
18-летний тезка гардемарин Истомин. Кто выжил на «Азо¬
ве» — все вошли в легенду русского флота.
В легенду вошли и слова английского короля Георга IV,
награждающего командующего эскадрой Кодрингтона:
«Я награждаю его орденом, в то время как ему следова¬
ло бы отрубить голову». Ну да ладно, скупердяю Георгу
простительно — он и короновался-то короной, взятой на¬
прокат у ювелира Рэндалла.
Однако на троне падишахов восседал воинственный
хмуд II, который лишь недавно разогнал собственных
125
«декабристов» — янычаров и затеял создание новой ар¬
мии. Он пылал праведным гневом, мечтал взять реванш
и решил лично возглавить армию, чтобы преподать урок
дерзким гяурам. Даже перенес столицу в Адрианополь,
чтобы быть поближе к своим войскам.
К тому же османы рассчитывали на то, что русские вой¬
ска на Кавказе не успеют перегруппироваться с персидского
фронта на турецкий и стремительные паши своей победо¬
носной полуразбойничьей курдской конницей растреплют
слабые заслоны гяуров от Батума до Гюмри. В Арзерум
был послан трехбунчужный паша Талиб (бывший янычар),
которому были отданы в управление 11 пашалыков, чрез¬
вычайные полномочия и верховное право собирать войска
со всех азиатских владений Порты. В качестве командую¬
щего на Кавказском театре был назначен Киос Магомет-
паша, один из лучших полководцев разваливающейся им¬
перии, сражавшийся еще с Наполеоном в Египте.
Николай в своем манифесте от 14 апреля 1828 года
заявил, что «целью военных действий не служат ни чес¬
толюбивые намерения, ни желание завоеваний, ни низвер¬
жение Оттоманской империи, а твердая решимость не
класть оружия до тех пор, пока Россия не получит справед¬
ливого возмездия за прошедшее и основательных гарантий
спокойствия и уверенности в будущем». По утверждению
русского дипломата барона Филиппа Бруннова, «охрани¬
тельные начала, поставленные целью войны с Турцией,
сделались девизом всей последующей политики Николая
Павловича, которая определялась тремя словами: noli me
tangere («не тронь меня»). Но в охранении указанного
выше принципа император Николай был Непоколебим и
действовал настойчивостью, которая не давала возможно¬
сти сомневаться в конечных ее результатах».
Дибич написал Паскевичу, что «лучшее средство для
обороны с малыми силами против азиатских народов есть
решительное на них нападение». Да и сам кавказский глав¬
ком совершил небольшое чудо, перебросив пешим маршем
войска чуть ли не древнеримскими скоростями. Солдаты
делали по два дневных перехода за сутки, спали под от¬
крытым небом, питались чем ни попадя, соревновались
126
друг с'другом в скорости хода, но пришли к месту рандеву
на 12 дней ранее самых смелых прогнозов. Кавказский те¬
атр считался вспомогательным, для отвлечения сил с Ду¬
найского театра, куда выехал сам государь, наконец-таки
дорвавшийся до настоящей войны со своим участием. Од¬
нако так не считал Паскевич-Эриванский, в блеске славы
решивший разбросать по сторонам двух старых российских
врагов.
Для начала даже устроил настоящее представление,
пригласив в Тифлис под благовидным предлогом важного
турецкого чиновника и провезя его окольными путями по
местам, где было собрано наибольшее количество войск.
В итоге турку показали военные маневры, венцом которых
стал штурм древнего Метехского замка, который бодро
взял лейб-гвардии Сводный полк. Увидев, как гвардейцы
чуть Ли не на крыльях взлетели на почти отвесную скалу,
турок смог выговорить только, что «они же так возьмут и
Карс», и помчался пугать свое начальство.
Не зря пугал. В течение двух месяцев после начала войны
Паскевич методично взял Карс, Ахалкалаки, Ахалцых, Поти,
Баязет, Ардаган, Ацхур, выгнав Киос Магомет-пашу не
только из грузинских, но и из армянских пашалыков.
В Валахии успешно наступал генерал-фельдмаршал
Петр Витгенштейн (Николай благоразумно оставался в
штабе, хотя его брат Михаил реально командовал осадой
Браилова), переправил армию через Дунай и взял несколь¬
ко мелких крепостей на левом болгарском берегу. Вскоре
на Дунай пришло известие о падении крепости Анапа —
кости в российском горле на черноморских берегах и ос¬
новной базы турецкой работорговли. Ее в ходе предыдущих
войн уже трижды брали штурмом, но каждый раз приходи¬
лось возвращать туркам в результате мирных переговоров.
В преддверии новой войны турецкое командование сме¬
нило вали Анапы на храброго двухбунчужного пашу Чатыр-
Осман-оглы, о котором злые языки утверждали, что «Ал¬
лах дал ему храбрость, отняв разум». Единственное, что он
смог сделать в крепости для отстаивания невольничьей
торговли, — это с помощью французских инженеров укре-
. оборонительные верки и удвоить гарнизон. Со своей
127
стороны слабая в то время на Кавказе русская разведка
ничем не могла помочь своему Генштабу, в котором, меж¬
ду нами говоря, тоже царил традиционный предвоенный
бардак. Единственным верным решением князь Александр
Меншиков посчитал обратиться в 1827 году к вдове быв¬
шего русского коменданта Анапы периода временного вла¬
дения в 1812 году генерал-майора Бухгольца. Княжна, раз¬
бирая бумаги супруга, обнаружила чудом сохранившийся
после кораблекрушения план крепости. Она же дала по¬
яснения, показав, где при сдаче в 1812 году цитадели тур¬
кам были разрушены главные укрепления и ослаблены
контрфорсы. Кроме того, имея обширную родню среди гор¬
ских князей, она даже предложила Меншикову воспользо¬
ваться в качестве шпионки услугами собственной род¬
ственницы, в тот момент проживавшей в Анапе.
Увы, муза Клио не сохранила сведений об этой почти
детективной истории, и не известно, воспользовался ли
князь столь удачно складывающейся перспективой «пятой
колонны». Не исключено, других вариантов у него все
равно не было.
Пока 2-я армия графа Петра Витгенштейна только гото¬
вилась атаковать турок на Пруте, 8 апреля со стороны Чер¬
номорской линии с «генеральной першпективой» на Анапу
вышли два конных (8-й и 9-й) и два пеших (5-й и 8-й) ка¬
зачьих полка с конной батареей во главе с наказным атама¬
ном ЧКВ полковником Алексеем Бескровным, героем Оте-j
чественной войны. По пути к нему присоединились шесть
рот Таманского и рота Нашембургского полков с четырьмя
орудиями. Общее командование сухопутным отрядом взял
на себя флигель-адъютант Василий Перовский. Параллель¬
но из Севастополя 21 апреля к анапской косе зашуршали
парусами фрегаты вице-адмирала Алексея Грейга с десан¬
том. На капитанском мостике флагмана «Париж» сверлил
море опытным взглядом сам главком молодого Черномор¬
ского флота, сын героя Чесмы Самуила Грейга.
28 апреля пластуны тихохонько, без единого выстрела
сняли весь турецкий караул на косе Бугаза. Беспечные ос¬
маны ловили рыбу и мочили фески в прохладной водице.
На следующий день ь два кинжала убрали двух разведчи¬
ке
код — турка и черкеса. И только тогда уже отважный Ча-
тыр-Осман-оглы сообразил, что дело нечисто — гяуры
пришли. Окончательно его убедила в этом эскадра Грейга,
бросившая якоря на рейде Анапы 2 мая.
Через несколько дней началась бомбардировка крепости
с взаимными штыковыми атаками. Попытка черкесской
конницы с тылу отвлечь осаждавших не удалась, напоров¬
шись на энергичный отпор со стороны охранявших лагерь
черноморцев Бескровного и егерей 13-го полка. В ходе
одного из нападений в рукопашной схватке был заколот
владетельный черкесский князь Сатуг-Ханаш ибн Цака,
которого знали все казаки из-за постоянных набегов на
Кубань. Очевидцы рассказывали, что восхищенный князь
Меншиков из собственного кармана вынул 100 рублей, по¬
дарил их смущенному егерю, пожаловав его к знаку отли¬
чия военного ордена. Самого раненного картечью в руку
атамана за храбрость произвели в генерал-майоры и на¬
градили орденом Святого Георгия 4-й степени.
В этом бою был тяжело ранен (ядром оторвало руку),
как бы его сейчас назвали, «полевой командир» шапсугов
Амалат-бек, герой одноименной повести писателя-декабри¬
ста Александра Бестужева-Марлинского. Наглядный при¬
мер кавказского коварства. Спасенного в свое время от
расстрела абрека полковник Верховский взял к себе в ден¬
щики, всячески проявляя свое сочувствие и уважение к
горским традициям. Однако вскоре тот, дабы завоевать
любовь одной из местных горянок, зарезал благодетеля. По
повести, предателя с ужасом отвергли и сама красавица, и
односельчане. Действительность еще печальнее: искале¬
ченный, он укрылся в одном из аулов, где прожил остаток
жизни в нищете и умер от оспы.
28 мая турки и черкесы предприняли отчаянную по¬
пытку двойным ударом деблокировать крепость. Кровавое
побоище закончилось полным разгромом осажденных и
гибелью князя Темрюка. Причем зашедшие в тыл туркам
черноморцы отбили всю артиллерию, отрезали османов от
крепости, а затем загнали около 700 янычаров на высокую
кручу и пиками посбрасывали их в пропасть. Как на перво¬
бытной охоте на мустангов. Именно на этой скале впослед-
KiiC'MH
129
ствии было основано укрепление, названное в честь Бес¬
кровного Алексеевским.
После такого поражения Чатыр-Осман-оглы предпочел
больше не искушать судьбу и сдать крепость. Предвари¬
тельно, конечно, выговорив условие для себя и всех жена¬
тых турок быть отпущенными на свободу. В плен попали
4 тысячи турок, 29 знамен и 85 орудий.
12 июня 1828 года крепость салютовала флагу россий¬
ского начальника морского штаба (более престижного не
нашли), взвившемуся над одним из уцелевших бастионов.
На следующий день флигель-адьютант граф Толстой
был отправлен на пароходе «Метеор» к государю с доне¬
сением о сдаче Анапы и для поднесения ключей и флага
крепости. Вместе с тем князь Меншиков в рапорте из ла¬
геря под Анапой от 12 июня за № 7 излагал Николаю I
подробности сдачи: «Анапа покорилась сего числа державе
Вашего Императорского Величества. Увенчанное успехом
сражение, бывшее 28 числа минувшего мая, подало воз¬
можность учредить прочную цирконвалационную линию,
примыкающую обоими флангами к морю, поперек Анап¬
ского мыса, совершенно прекратить сношение крепости с
горцами и обеспечить тыл осадных работ. За сим прикры¬
тием апроши доведены были до гребня гласиса, начат был
спуск в ров и довершены проломы в двух бастионах и кур¬
тине их соединяющей. Неприятель, не дерзнув выдержать
приступа, покорился, и войска Вашего Императорского
Величества вошли в крепость чрез пролом сей, на коем
поднят был для возвещения флаг начальника морского
штаба, с учреждения оного в первый раз развевающийся
и, к личному счастию моему, развевающийся ныне знаме¬
нем победы».
Рабовладельческая лавочка закрылась. Император при¬
казал уничтожить все ее укрепления, оставив лишь вос¬
точные ворота в память о славных штурмах.
Николай наконец дорвался до командования. 8 июля
1828 года ему лично предстояло руководить войсками во
время Буланлыкского сражения. По свидетельству одного
очевидцев: «Спокойствие и выдержанность, с которыми
Его Величество отдавал свои распоряжения, были удиви'
130
тельцы и достойны самого опытного генерала. Ни одного
нетерпеливого движения, ни одной вспышки даже тогда,
когда адъютанты, плохо поняв его приказания, осмелива¬
лись просить их повторить. Он объяснял их им с такой яс¬
ностью и точностью, которые возбуждали удивление у офи¬
церов, уже опытных в командовании войсками». Сам же
император сделал своей ставкой стоящий на рейде осаж¬
денной Варны фрегат «Париж», откуда ‘аккуратно слал
Дибичу тщательно составленные донесения. Как стара¬
тельный подчиненный своему командиру.
Интересно, что великий князь Михаил Павлович, на¬
гражденный после победы под Браиловом орденом Свято¬
го Георгия 2-й степени, отказался надеть его, посчитав, что
достиг успеха слишком дорогой ценой. Тогда Николай удо¬
стоил брата шпагой с надписью «За храбрость» с лаврами
и алмазными украшениями.
Высвободившиеся войска Меншикова были срочно пе¬
реброшены в Болгарию, где осадили Шумлу, Силистрию и
Варну. Однако взять удалось лишь Варну усилиями коман¬
дующего штурмом — будущего губернатора Новороссии
Михаила Воронцова, ибо осаждавших начала косить чума
и дизентерия. Только за две кампании 1828—1829 годов
от одних болезней русские потеряли около 100 тысяч, в то
время как число погибших в боях не превышало 10 тысяч.
Сам Витгенштейн подал прошение об отставке по состоя¬
нию здоровья, да и императора уговорили убраться из за¬
разных краев подобру-поздорову. В своем разговоре с
французским посланником при берлинском дворе графом
Агу Николай заметил, что если войне не суждено кончить¬
ся в 1829 году, то он предпримет третью, четвертую, пятую
кампании; что он очень сожалеет о необходимости пролить
столько крови и принести столько жертв из-за мало зна¬
чащих, по-видимому, причин, но что честь и достоинство
его империи, равно как личное положение его как преемни¬
ка императора Александра не позволяют ему отклоняться
ОТ принятого непоколебимого решения. При этом Николай
оодчеркнул, что он отказывается от всяких завоеваний и
оудег довольствоваться одним вознаграждением за военные
1'"тержки.
131
Сменивший Витгенштейна граф Дибич умелыми манев¬
рами загнал визиря Решид-пашу в глухомань у деревни
Кулевчи и наголову разгромил его 30 мая 1829 года. Окры¬
ленное победой чумное войско неудержимо рвануло впе¬
ред, перевалило через Балканский хребет, считавшийся
дотоле непроходимым, и с ходу взяло древнюю Месемврию,
Ахиоло и Бургас. В июле Дибич уже щелкал турецкие кор¬
пуса как орехи — Айдос, Карнабат, Сливно падали к его
ногам, как перезревшие груши. Султан спохватился, что
под ударом уже новая столица Адрианополь. Но пока спо¬
хватился, гренадеры Дибича уже маршировали по улицам
еще древнеримского города. Параллельно стремительным
ударом была взята София, и авангарды вышли к Филиппо-
полю. Потаенная мечта Екатерины Великой о восстанов¬
лении Греческой империи и прибитии щита к вратам Царь-
града обретала реальность при ее внуке.
Султан взмолился о пощаде, послав к Дибичу парла¬
ментеров. Однако тот, стряхивая с мундира чумных блох,
постучал саблей по карте и заявил согбенным туркам, что
если до 1 сентября не увидит конкретных предложений,
эскадры Грейга и Гейдена, направившиеся к Стамбулу,
разнесут бухту Золотой Рог в клочья (после Наваринского
погрома добрые русичи оставили туркам всего 10 военных
судов, которые в то время застряли в Босфоре и не соста¬
вили компанию землякам на дне Наваринской бухты).
Одновременно на Кавказе Паскевич одного за другим
молотил Гакки-пашу и Гаджи Салеха, взяв Эрзерум и Бай-
бурт. Два фронта султана оглушительно треснули.
Кстати, именно на Кавказском театре военных действий
в 1829 году был замечен невысокий господин, в цилиндре,
с выдающимися, явно столичными бакенбардами, живо ин¬
тересовавшийся ходом военных действий. В пыл боев он
не лез, больше изучал тыловой пыл боевых офицеров. Но
оставил после себя прелюбопытные записки, где давал ха¬
рактеристику действий главнокомандующего: «Я не вме¬
шиваюсь в военные суждения. Это не мое дело. Может
быть, смелый переход через Саган-лу, движение коим граф
Паскевич отрезал Сераскира от Османа-паши; поражение
двух неприятельских корпусов в течение однех суток, бы-
132
стрый поход к Арзруму; углубление нашего пятнадцатиты¬
сячного войска в неприятельскую землю на расстоянии
пятисот верст, оправданное полным успехом — все это
может быть в глазах военных людей чрезвычайно забав¬
но». При этом на полях записок даже изобразил себя на
лошади в статской форме, в дорожном плаще и почему-то
с пикой в руках. Видимо, для подчеркивания особой во¬
инственности и ответственности за положение на фронте.
Он же и роль государя в этой войне подчеркнул:
Россию вдруг он оживил
Войной, надеждами, трудами...
Звали воинственного петербургского господина Алек¬
сандр Пушкин, который собирал материалы для своего
«Путешествия в Арзрум».
Поражения на всех фронтах были очевидны. Что оста¬
валось отважному Махмуду II? Только бросить визиря в
ноги прусскому посланнику, упросив его стать посредником
в переговорах с треклятыми гяурами, покарай их Аллах.
Всевышний их почти покарал — город императора Адриа¬
на брала уже почти полностью истощенная, разложившая¬
ся, голодная и больная армия.
2 сентября в Адрианополе был подписан мир. Гордый
Дибич смотрелся орлом, с хохотом вспоминая, как импе¬
ратор Павел погнал из гвардии в армию «за неприличную
и уныние во фрунте наводящую фигуру». Теперь это уны¬
ние он наводил на османов, раскошелившихся на Анапу,
Суджук-Кале (будущий Новороссийск), Сухум, дельту Ду¬
ная, Молдову и большую часть Валахии (в качестве обес¬
печения до выплаты турками контрибуции).
Николай I добился официального признания верховен¬
ства над Грузией и Арменией, автономии для Сербии. Ди¬
бич стал генерал-фельдмаршалом с приставкой «Забал-
канский».
Добился не только этого — самоутвердился, какое-то
время побывал Петром и Александром в одном лице, по¬
нюхал порох, благоразумно не влезал в командование (счи¬
тал себя неплохим бригадным генералом, но не более), ибо
верил Дибичу. Сделал вид, что мнит себя стратегом, видя
133
бой со стороны. Заодно воскресил в стране патриотический
дух, перенаправив его на поддержку сначала «братских
христианских народов» Закавказья, а затем «братских сла¬
вян» Дуная, стравил декабристский пар.
Хотя и проявил крутой императорский нрав. Когда ко¬
мандир фрегата „Рафаил44 кавторанг Семен Стройников спу¬
стил флаг перед турками 11 мая 1829 года, выдал ожес¬
точенный рескрипт: «Уповая на помощь Всевышнего,
пребываю в надежде, что неустрашимый Флот Черномор¬
ский, горя желанием смыть бесславие фрегата „Рафаил44, не
оставит его в руках неприятеля. Но когда он будет возвра¬
щен во власть нашу, то, почитая фрегат сей впредь недо¬
стойным носить Флаг России и служить наряду с прочими
судами нашего флота, повелеваю вам предать оный огню».
Рескрипт выполнили лишь через 24 года — вице-адми¬
рал Нахимов в сражении в Синопской бухте на флагман¬
ском линкоре «Императрица Мария» подошел вплотную к
«Фазли-Аллах» (так его турки перекрестили) и за четверть
часа превратил его в груду пылающих дров, доложив Ни¬
колаю: «Воля Вашего Императорского Величества испол¬
нена — фрегат «Рафаил» не существует».
Однако уложить в могилу только за две турецкие кам¬
пании 110 тысяч христианских душ, да еще и в подавля¬
ющем большинстве от болезней, — это вам не подобно
Барклаю на плацу носочком сапог тянуться. Это очень
серьезный сигнал, чтобы задуматься над санитарным со-|
стоянием армии и ее нормальным снабжением вдали от
собственных границ. Тем более что и та и другая войны не
«оборонительные» и даже не «национально-освободитель¬
ные», а для «округления границ». Тр есть, выражаясь че¬
ловеческим языком, захватнические. А стало быть, хоро¬
шо бы продумать налаживание коммуникаций, которые
таким бумерангом обойдутся четверть века спустя уже в-
собственной империи.
Тем не менее сам Николай был вдохновлен пребывани¬
ем в действующей армии. «Здесь, между солдатами, — го¬
ворил он журналисту Шнейдеру, — и посреди этой дея¬
тельности я чувствую себя совершенно счастливым. Здесь
порядок, строгая законность, нет умничанья и противоре-
134
чия, здесь все одно с другим сходится в совершенном со¬
гласии. Никто не отдает приказаний, пока сам не выучится
повиноваться; никто без права друг перед другом не воз¬
вышается, все подчинено определенной цели, все имеет
свое значение, и тот самый человек, который сегодня сде¬
лал мне по команде на караул, завтра идет на смерть за
меня. Только здесь нет никаких фраз, нет лжи, которую
видишь всюду. Здесь не поможет никакое притворство, по¬
тому что всякий должен рано или поздно показать, чего он
стоит в виду опасности и смерти. Оттого мне так хорошо
между этими людьми, и оттого у меня военное звание всег¬
да будет в почете. В нем повсюду служба, и самый главный
командир тоже несет службу. Всю жизнь человеческую я
считаю не чем иным, как службой: всякий человек служит».
Собственно, он не только ценил, но и понимал службу,
как солдатскую, так и офицерскую. Рассказывали, что как-
то на учении Николай до того забылся, что хотел схватить
за воротник офицера. Тот ответил: «Николай, у меня шпа¬
га в руке». Николай отступил назад.
Бывало и иное. На артиллерийских маневрах одна из
пушек батареи шарахнула не холостым выстрелом, а бое¬
вым ядром, чуть не снеся венценосную голову. Николай
вспомнил батарейному все витиеватые обороты речи двор¬
цового кучера, сообщив ему, как и в каком виде он соби¬
рается использовать батарейного. Тот только сумел вымол¬
вить: «Почту за особенное счастье, ваше величество» и
рухнул в обморок. Наказание пришлось отложить.
Граф Бенкендорф в свое время писал: «Государь был
неутомим, целый день на коне под дождем, вечером у би¬
вачного огня, в беседе с молодыми людьми своей свиты
или в рядах войск, окружавших его маленькую палатку, он
большую часть ночи проводил за государственными дела¬
ми, которых течение нисколько не замедлилось от этого
развлечения государя с своими войсками, составлявшего,
по собственному его сознанию, единственное и истинное
наслаждение».
Интересно, что во время пребывания Николая при ар¬
мии он вернул практику своего кумира Петра Великого,
Означавшего на время своей отлучки в Великом посоль-
135
стве князя-кесаря Федора Ромодановского управлять госу¬
дарством. Николай этим «князем-кесарем» сделал целую
особую комиссию из графов Кочубея и Толстого, а также
князя Голицына.
Члены этой комиссии, по возвращении государя в Пе¬
тербург, представили ему отчет о состоянии страны: «Рас¬
положение умов внутри империи есть вообще совершенно
удовлетворительно. Спокойствие везде было сохранено,
и не видно было нигде и ни в каком сословии никаких по¬
рывов к новизнам... Известно, что намерения Вашего
Величества, частно в разных случаях ознаменованные, про¬
извели весьма полезное внутри государства влияние.
Таковы суть: предписание о наблюдении за успешным про¬
изводством дел и, в особенности, уголовных; уменьшение
колодников в тюрьмах; распоряжения к прекращению зло¬
употреблений при рекрутских наборах; облегчение при
производстве самой тягостной для народа повинности ис¬
правления и содержания дорог на тех стеснительных пра¬
вилах, коими до последних времен в отбывании сей повин¬
ности руководствовались; сокращение отчасти во многих
губерниях земских повинностей вообще и многие другие
меры в частности, выгодное впечатление произведшие. Но
должно признаться, что именно, по мере оказанного уже
Вашим Величеством благорасположения к подданным Ва¬
шим, все внутри пребывают в некотором ожидании, что
сим не ограничите Вы, Всемилостивейший Государь, бла¬
готворные намерения Ваши и что общими и существенны¬
ми мерами довершите Вы великое предназначение Ваше.
По мере сих ожиданий и чувств признательности, благо¬
словения общие доселе на Вас везде распространялись».
Еще Польска не згинела
После трех разделов Речи Посполитой, когда значи-
тельная часть ее восточных воеводств (белорусские, укра¬
инские и литовские земли) отошла к России, империя ни
одного дня не могла себя чувствовать спокойно. Почему-то
именно «вечный спор славян между собою» воспринимал-
136
ся поляками как главный фактор ликвидации их независи¬
мости. Несмотря на то что как раз земли, населенные
сплошь природными шляхтичами, включая все древние
столицы Гнезно, Краков и Варшаву, были поделены между
собою российскими «коллегами» по раздельному триумви¬
рату — Пруссией и Австро-Венгрией.
Более того, освобожденный императором Павлом пред¬
водитель громкого польского восстания 1794 года Тадеуш
Костюшко, принесший монарху верноподданническую при¬
сягу и получивший «на дорогу» 12 тысяч рублей, карету,
соболью шубу и шапку, меховые сапоги и столовое сере¬
бро, надо полагать, посчитал это за «дань клятих моска-
лив» и тут же на эту присягу начхал. Он в 1806 году явился
к Наполеону, которого, между нами говоря, сам презирал
за тиранию, и предложил свои услуги, если тот возьмется
восстановить Речь Посполитую в прежних границах, то
есть «от можа до можа» — от Балтики до днепровского
устья с ним во главе. Бонапарт всегда был не прочь вос¬
пользоваться «пятой колонной», но посмотрел на него, как
на сумасшедшего, и предложил хотя бы для начала немно¬
го потрудиться для этого. К примеру, поднимет восстание
в Польше и тогда уже получит право возглавить Великое
герцогство Варшавское. Скромнее, дескать, надо быть.
Обиженный шляхтич, кумиром которого всегда был
шведский король Карл XII, заявил министру полиции Жо¬
зефу Фуше, что если Наполеону нужна его помощь, то
пусть тот сам потрудится. В частности, даст письменное
обещание, опубликованное в газетах, что в Польше будет
установлена такая же форма правления, как в Англии, а
границы возрожденной Речи Посполитой пролягут от Риги
до Одессы и от Гданьска до Венгрии, включая Галицию.
Наполеон только рассмеялся в ответ и заметил Фуше:
«Я не придаю никакого значения Костюшко. Он не поль¬
зуется в своей стране тем влиянием, в которое сам верит.
Впрочем, все поведение его убеждает, что он просто дурак.
Надо предоставить делать ему, что он хочет, не обращая
на него никакого внимания».
Внимания не обращали, но в поход на Россию взяли
Делый V корпус поляков под командованием князя Юзефа-
137
Антония Понятовского (Племянник последнего польского
короля Станислава-Августа Понятовского, любовника ве¬
ликой Екатерины), который прошел с Наполеоном всю
кампанию и почти полностью полег в русских снегах. «От
можа до можа» на этот раз не получилось, но осадочек
остался.
Александр I вместо послевоенного закручивания гаек
для такого предательства от своих новых подданных неожи¬
данно для многих, наоборот, пошел на попятную, как буд¬
то именно Россия проиграла войну. На Венском конгрессе
герцогство Варшавское было в очередной раз поделено
«коллегами», но теперь уже в пользу главного победителя
Наполеона. Россия получила его большую часть с Варша¬
вой, но мало того, что повысила его статус до царства
Польского, но и конституцией, какая самой империи и не
снилась. Мало того, что метрополия была связана всего
лишь личной унией со своей фактически провинцией, так
та еще получила право иметь собственный неподконтроль¬
ный сейм, национальное правительство и армию в 35 тысяч.
Заметим, армию составляли из поляков корпуса генерала
Яна Домбровского, служившего Наполеону и ходившего на
Русь. Сложно было догадаться, что за настроения будут в
ней? Был учрежден университет в Варшаве, основаны выс¬
шие школы военная, политехническая, лесная, горная, ин¬
ститут народных учителей и др., увеличено число средних
и первоначальных учебных заведений.
И опять же Александр пошел к Костюшко просить (!)
клятвопреступника стать наместником в царстве. Тот, ко¬
нечно, опять завел волынку по поводу «от можа до можа»,
но тут уж вспылил император. Потерявший чувство реаль¬
ности Костюшко отправился умирать в полном одиночестве
в Швейцарию, а наместником стал его же приближенный
Юзеф Зайончек, сделанный князем. Александр был, как
всегда, оригинален — Зайончек почти 20 лет сражался в
войсках Наполеона, был с ним в египетской экспедиции,
командовал польским Северным легионом, отчаянно драл¬
ся с русскими. В самом начале похода в Россию потерял
ногу и попал в плен в Вильно. Сложно понять, достаточ¬
ный ли это для императора повод для того, чтобы доверить
138
ему самую оппозиционную свою провинцию. Доверил, но
тот вскоре умер. Его заменил брат императора Константин.
Как он наместничал в Польше, известно — волокита и гу¬
ляка совершенно запустил в царстве все дела империи.
Более того, в Польше были укреплены крепостные соору¬
жения, восстановлена крепость Замостье, Варшава обне¬
сена глубоким рвом и высокой насыпью. Ведавший делами
провинции из спальни графини Грудзинской, «полководец»
Константин или совершенно не понял, против кого строят¬
ся эти укрепления, бастионы которых были обращены на
восток, или просто выжил из ума. Вялые попытки показать
себя «жестким дядей» натыкались на уже не глухую, а яв¬
ную оппозицию сейма, который сначала отказался упразд¬
нять введенный Наполеоном суд присяжных, а затем горой
встал за протаскивание в парламент от Калишского вое¬
водства открытого русофоба Винцента Немоевского. В
Польше пышным цветом расцвели тайные общества («Об¬
щество военных друзей», «Национальное патриотическое
товарищество», «Национальное масонское общество»,
променисты, тамплиеры и пр.), подпоручик полка гвардей¬
ских гренадеров Петр Высоцкий, назначенный инструкто¬
ром в варшавской школе подхорунжих, образовал среди
юнкеров и офицеров тайное общество, к которому присо¬
единилось вскоре много лиц гражданского звания: литера¬
торов, студентов и др. Самих декабристов достаточно было
даже в свите самого цесаревича. Лидерами оппозиции ста¬
ли представитель высшей аристократии князь Адам Чарто-
рыйский (бывший приятель Александра I, обидевшийся,
что не его сделали наместником) и профессор истории
Иоахим Лелевель, представлявший демократическое кры¬
ло. Высоцкий возглавлял военно-экстремистское крыло,
предлагая лично убить Николая I. Ситуация выходила из-
под контроля.
Интересно, что при этом министр финансов царства
Польского князь Франциск Ксаверий Друцкой-Любецкий
настаивал на льготном таможенном тарифе, упирая на то,
что Польша — часть России. Его не смущало существова¬
ние вроде как полуавтономной Конституции, которой гоно-
fn>nue шляхтичи постоянно тыкали в нос великороссам. До
139
поры до времени это срабатывало, что наносило имперской
казне значительные убытки (к примеру, польские сукна об¬
лагались 3%-ным налогом, а российские — 15%-ным).
Втягивание империи сначала в одну, а затем в другую
войну с перебрасыванием почти всех боеспособных войск
на Дунай и на Кавказ было сочтено оппозиционерами удоб¬
ным моментом для начала антироссийского восстания, на¬
значенного на конец марта, когда ожидалась коронация
Николая I польской короной. Однако император короно¬
вался, Дибич дошел до Адрианополя, а повстанцы так и не
собрались с духом. Мятеж отложили.
На следующий год полыхнули революции во Франции и
Бельгии. У заговорщиков появилась опасность, что Нико¬
лай двинет на подавление именно полки «войска польско¬
го», создав вакуум в Польше. Дабы и в этот раз не упу¬
стить время, решили все же начать.
29 ноября 1830 года Высоцкий во главе группы заго¬
ворщиков произвел одновременное нападение на Бельве-
дерский дворец (резиденцию Константина), казарму гвар¬
дейских улан и арсенал. Отважный цесаревич, от которого
ожидали сопротивления, в одном халате улизнул, оставив
резиденцию погромщикам. Защищали альков наместника
только горстка слуг и охраны, которая в течение часа сдер¬
живала натиск нападавших. Отбились и уланы. Атаковать
сосредоточение кадровых войск, конечно, похвально, но
самоубийственно. Это не безоружных обывателей «моска¬
лей» по предместьям вырезать.
Военный министр, генерал от инфантерии граф Маури-
ций Гауке (поляк, также много лет воевал против русских,
но после отречения Наполеона полностью изменил свою
позицию, став верным служакой России и настоящим, а не
записным польским патриотом, на собственные деньги
строивший для царства казармы и больницы) лично отпра¬
вился навстречу толпам повстанцев в Краковское предме¬
стье Варшавы, уговаривая народ не творить безумства, ибо
«не следует жертвовать настоящим ради сомнительного и
неверного будущего». Ему предложили возглавить восста¬
ние — генерал ответил, что дал присягу Николаю и никто
не заставит его присяге изменить. Национального героя
но
приветствовали ружейным залпом в упор. Его грудь оказа¬
лась прострелена в девятнадцати местах. Точно так же
прикончили своих заслуженных генералов Потоцкого, Но¬
вицкого, Блюмера, Трембицкого, Сементковского и пол¬
ковника Мецишевского, отказавшихся изменять присяге.
Пока шла междоусобная резня, а также традиционная
мясорубка по «национальному признаку», русские полки от¬
бились в казармах и готовы были контратаковать. Однако
им здорово повезло с командиром — облаченный в халат
Константин счел восстание простой «вспышкой гнева» и за¬
претил войскам открывать огонь, мотивируя это тем, что
«русским нечего делать в драке». А затем и вовсе отпустив
по домам ту часть польских войск, которая в начале восста¬
ния еще сохраняла верность властям. После чего благопо¬
лучно сбежал из царства. А ведь еще в тот момент реши¬
тельными и согласованными действиями можно было бы
задушить мятеж в зародыше. Но это Константин, которого
всю жизнь преследовала мания, что его самого «задушат,
как батюшку». В Варшаве он был на волосок от этого.
Получив такого «союзника», повстанцы быстро заняли
Варшаву, а затем без боя и мощные крепости Модлин и
Замостье (для себя строили). Оставшись без командова¬
ния, русские войска, сохраняя порядок, со знаменами и
барабанным боем сами вышли из окружения. С ними ухо¬
дил и полк гвардейских конных егерей полковника Жимир-
ского, считавшего повстанцев сумасшедшими.
Фактически наместник почти без боя просто сдал цар¬
ство, за что ему в приличных странах полагался военный
трибунал. Однако это был все еще цесаревич и старший
брат императора, ему прощалось все. Даже явное преда¬
тельство.
В самой Варшаве столь легкой победе больше не об¬
радовались, а испугались. Во Временном правительстве
тут же произошел раскол и борьба за власть между ари¬
стократами и демократами, «патриотами» и пророссийски-
ми деятелями. Метались из угла в угол, то «низлагая»
Николая с польского трона, то посылая к нему делегацию
с попытками помириться, то требуя возвращения Польше
vвосьми воеводств», то призывая Европу грудью встать на
141
защиту поляков. Хаос был полный. Чарторыйский возгла¬
вил правительство, но тут же был затерт генералом Юзефом
Хлопицким, объявившим себя «диктатором», но сразу же
принявшимся искать выходы на Петербург с вариантами
компромисса.
С Николаем компромиссы не проходили — можем
предложить только амнистию бунтовщикам и возвращение
на круги своя, а дальше будем разбираться. О большем,
Панове, и не мечтайте. Более того, в наступление были
двинуты совершенно неподготовленные (на сосредоточение
необходимо было 3—4 месяца), собранные с бору по со¬
сенке с западных губерний подразделения фельдмаршала
Дибича. И тут же забуксовали в польской грязи. Пришлось
дожидаться Литовского корпуса и казачьих полков, прежде
чем Дибич двинул армию в пределы царства. 18 февраля
1831 года под Гроховом он атаковал повстанцев Хлопиц-
кого и Радзивилла, в кровопролитном бою совершенно
расстроив поляков и отбросив их к Варшаве.
Начавшаяся весна принесла с собою не только распу¬
тицу, но и волнения в Литве, Волыни и на Подолье, для
подавления которых пришлось распылять войска. К тому же
опытнейший Дибич на этот раз выбрал крайне осторожную
тактику, предпочитая не ввязываться в серьезные бои и
гоняться за поляками мелкими отрядами. Это позволило
повстанцам выиграть время и перегруппироваться, пере¬
ведя войну в серию более-менее крупных и яростных сты¬
чек с переменным успехом. 26 мая в генеральном сраже¬
нии под Остроленкой поляки Яна Скржинецкого были
наголову разгромлены и отступили.
Император, взбешенный полугодовой проволочкой по¬
давления восстания «каких-то полячишек», отправил к
Дибичу графа Орлова намекнуть на то, что пора бы за¬
служенному вояке и на покой. 9 июня Дибич сообщил Ор¬
лову, что ответит на следующий день. Но по мистическому
совпадению, 10 июня заболел холерой и быстро сошел не
в отставку, а в могилу в Пултуске. Фельдмаршала не заели
чумные блохи Адрианополя, но холерный вибрион Мазовии
довершил их дело. Холера вообще косой прошлась по ско¬
плению войск, унеся массу жизней. Ее жертвой стал и бед-
142
няга Константин, добравшийся только до Витебска и не
рисковавший показываться на глаза брату.
Новый командующий Паскевич быстро подавил мятежи
в Литве и на Волыни, форсировал Вислу и осадил Варша¬
ву. В городе тут же начался мятеж пророссийских сил, что
привело к очередной междоусобной резне, в которой по¬
гибли заключенные местных тюрем (все считались шпио¬
нами «москалей», даже женщины). В отставку полетели
многие офицеры и генералы, вызвавшие подозрения в сво¬
ей слишком большой «русскости».
Удивительно, что перед решающим штурмом очередной
«президент» сейма генерал граф Ян Круковецкий вновь
потребовал у Паскевича возвращения Литвы и Руси, за¬
явив, что поляки «взялись за оружие для завоевания неза¬
висимости в тех границах, которые некогда отделяли их от
России». Граф Эриванский покрутил пальцем у виска и
отдал приказ начать штурм.
6 сентября после ожесточенной артподготовки русская
пехота бросилась в штыки на форт Воля и в яростной ру¬
копашной переколола всех его защитников. Было уже не
до сантиментов. Поляки пытались капитулировать «с по¬
честями», но Паскевич заявил, что приемлет только без¬
оговорочную капитуляцию. На следующий день тремя ко¬
лоннами, с музыкой во главе с командующим русские
двинулись на штурм того, что осталось после артобстрела
от Временного правительства и Варшавы. Сам Паскевич
был контужен ядром в левую руку. Круковецкий увел раз¬
битые остатки из города, заявив депутатам сейма: «Спа¬
сайте Варшаву, мое дело спасти армию». Депутатам спасать
Варшаву почему-то не захотелось, они просто открыли во¬
рота. Раненый Паскевич нашел в себе силы написать Ни¬
колаю: «Варшава у ног Вашего Величества». Император
язвительно ответил: «Я получил ковчег с покойницей кон¬
ституцией, за которую благодарю весьма, она изволит по¬
коиться в Оружейной палате». И возвел его в княжеское
достоинство с титулом светлейшего и полной титулатурой
«князь Иван Федорович Варшавский, граф Паскевич-Эри-
ванский», назначив его управлять краем с особыми полно¬
мочиями.
143
Последние вооруженные отряды повстанцев были вы¬
давлены за пределы царства, где их разоружили прусская
и австрийская пограничная стража.
26 февраля 1832 года был опубликован «Органический
статут», согласно которому Конституция была отменена,
царство объявлялось частью России без всяких либе¬
ральных игрушек. Были ликвидированы сейм и нацио¬
нальная армия. Воеводства заменены на губернии, на тер¬
риторию королевства распространялись действовавшие во
всей России монетная система, система мер и весов, вве¬
дение русского языка в гимназиях. Канкрин добился сня¬
тия всех льгот и полной инкорпорации в таможенное поле
империи.
Николай с горечью писал, что сама Россия своей либе¬
ральной политикой создала предпосылки для мятежа. На¬
лаженные финансы «позволили образовать в казначействе
резервный фонд, который затем оказался достаточным для
поддержки нынешней борьбы. Армия, созданная по образ¬
цу имперской, была всем снабжена от России».
«Я твердо устою, — писал Николай Паскевичу, — в
решимости ни на волос не отступать от принятых правил,
и чем они (поляки) будут хуже, тем я строже буду и тем
хуже для них. Но если мы подадим малейший вид посла¬
бления от боязни du qu’ en dirat-t-on (того, что об этом
будут говорить), то все решительно пропадет».
Интересно, что «прогрессивная общественность» им¬
перии далеко не однозначно отнеслась к польским собы¬
тиям. К примеру, поэт Адам Мицкевич и вельможа Адам
Чарторыйский были хорошими знакомцами многих в сто¬
личном свете, с ними кутили, их принимали в салонах,
пели дифирамбы светлым замыслам. Но"после восстания
об этом предпочли за благо забыть. Ибо это был уже мя¬
теж не против нынешней власти, а против России вообще.
«Для нас мятеж Польши, — писал Пушкин князю Пе¬
тру Вяземскому, — есть дело семейственное, старинная
наследственная распря, мы не можем судить ее по впечат¬
лениям европейским, каков бы ни был, впрочем, наш образ
мыслей». Поэт даже бросил в 1831 году в публику свое
знаменитое стихотворение «Клеветникам России», отвечая
144
на странное для центральной власти обвинение в деспотиз¬
ме, хотя империя всего лишь наводила «порядок в соб¬
ственном доме».
О чем шумите вы, народные витии?
Зачем анафемой грозите вы России?
Что возмутило вас? волнения Литвы?
Оставьте: это спор славян между собою,
Домашний, старый спор, уж взвеи.енный судьбою,
Вопрос, которого не разрешите вы.
Уже давно между собою
Враждуют эти племена;
Не раз клонилась под грозою
То их, то наша сторона.
Кто устоит в неравном споре:
Кичливый лях, иль верный росс?
Славянские ль ручьи сольются в русском море?
Оно ль иссякнет? вот вопрос.
Оставьте нас: вы не читали
Сии кровавые скрижали;
Вам непонятна, вам чужда
Сия семейная вражда;
Для вас безмолвны Кремль и Прага;
Бессмысленно прельщает вас
Борьбы отчаянной отвага —
И ненавидите вы нас...
За что ж? ответствуйте: за то ли,
Что на развалинах пылающей Москвы
Мы не признали наглой воли
Того, под кем дрожали вы?
За то ль, что в бездну повалили
Мы тяготеющий над царствами кумир
И нашей кровью искупили
Европы вольность, честь и мир?..
Вы грозны на словах — попробуйте на деле!
Иль старый богатырь, покойный на постели,
Не в силах завинтить свой измаильский штык?
Иль русского царя уже бессильно слово?
Иль нам с Европой спорить ново?
Иль русский от побед отвык?
Иль мало нас? Или от Перми до Тавриды,
От финских хладных скал до пламенной Колхиды,
145
От потрясенного Кремля
До стен недвижного Китая,
Стальной щетиною сверкая,
Не встанет русская земля?..
Так высылайте ж к нам, витии,
Своих озлобленных сынов:
Есть место им в полях России,
Среди нечуждых им гробов.
Июльские революции (особенно Нидерландская, где ко¬
ролевой была сестра Николая Анна Павловна) и польский
мятеж стали для императора своеобразным Рубиконом, по¬
ложив в основу его политики принцип легитимизма монар¬
шей власти. «Принцип легитимизма, вот что будет руково¬
дить мною во всех случаях... Никогда не уклонюсь я от моих
принципов: с принципами нельзя вступать в сделку, я же
не вступлю в сделку с моей честью».
С либерализмом было покончено навсегда, как и с по¬
пытками либеральных реформ. Теперь Николай оконча¬
тельно избавился от всяких иллюзий относительно возмож¬
ности заигрывания «с моими друзьями 14 декабря» внутри
империи и с сепаратистами на ее окраинах. Самодержавие
должно оставаться незыблемым и непоколебимым. Без
всяких компромиссов.
Отец русского аппарата
Знаменитый русский историк Василий Ключевский пи¬
сал: «Николай поставил себе задачей ничего не переме¬
нять, не вводить ничего нового в основаниях, а только под¬
держивать существующий порядок, восполнять пробелы,
чинить обнаружившиеся ветхости помощью практического
законодательства и все это делать без всякого участия
общества, даже с подавлением общественной самостоя¬
тельности, одними правительственными средствами; но
он же не снял с очереди тех жгучих вопросов, которые
были поставлены в прежнее царствование, и, кажется, по¬
нимал консервативный и бюрократический образ дей¬
ствия — вот характеристика нового царствования; поддер-
146
жать существующее помощью чиновников — еще так
можно обозначить этот характер».
Вряд ли можно с этим согласиться. Странно запирать
конюшню, когда из нее сбежала лошадь. А она «сбежала»
оттуда 14 декабря 1825 года, и этого не мог не видеть даже
слепец. Как раз таки Николаю срочно следовало менять уж
если не систему, то однозначно структуру исполнительных
органов, которые просто саботировали любые изменения
в империи, без чего дальше невозможно было нормально
ею управлять без риска нарваться на очередной заговор.
Николай же не был ни слепцом, ни тем более глупцом. Он
не собирался отсиживаться за сгнившими стенами прежней
формы власти, доверить и даже разделить которую было
просто опасно. Может, поэтому он чуть ли не все государ¬
ственные законопроекты пропускал через себя лично, ра¬
ботая по 16—18 часов вдень. Поразительный факт: «отец
русской бюрократии» для себя лично не допускал ни ма¬
лейших проволочек.
Свое самодержавное кредо он четко выразил в манифе¬
сте 13 июля 1826 года: «Не от дерзостных мечтаний
всегда разрушительных, но свыше усовершаются по¬
степенно отечественные установления, дополняются
недостатки, исправляются злоупотребления. В сем
порядке постепенного усовершенствования всякое
скромное желание к лучшему, всякая мысль к утверж¬
дению силы законов, к расширению истинного просве¬
щения и промышленности, достигая к нам путем за¬
конным, для всех отверстым, всегда приняты будут
нами с благоволением: ибо мы не имеем, не можем
иметь другого желания, как видеть отечество наше
на самой высокой степени счастья и славы, Провиде¬
ньем ему предопределенной».
«Я предчувствую свои обязанности, скоро узнаю их и
сумею их исполнить, — говорил он французскому послу
графу Пьеру Лаферронэ. — В 29 лет в обстоятельствах,
в каких мы находимся, позволительно страшиться задачи,
которая, казалось мне, никогда не должна была выпасть
мне на долю и к которой, следовательно, я не готовился.
никогда не молил Бога ни о чем так усердно, как чтобы
147
Он не подвергал меня этому испытанию. Его воля решила
иначе; я постараюсь стать на высоте долга, который Он на
меня возлагает. Я начинаю царствование под грустным
предзнаменованием и со страшными обязанностями. Я су¬
мею их исполнить».
Однако ломать все это в одночасье было нельзя — так
можно и шею свернуть. Тут методы Петра Великого сто¬
летие спустя уже не годились. Предстояло чисто по-римски
«торопиться медленно». В первую очередь надо было
убрать с дороги основной лежачий камень — глухую дво¬
рянскую оппозицию реформам.
Николаю предстояла крайне сложная задача: размыть
строптивое шляхетство в управлении государством представи¬
телями другого сословия, но так, чтобы оно не окончательно
ушло в тень, что было бы еще более непредсказуемым, а
всего лишь перестало чувствовать себя в безопасности и
беспечности, затевая игры в масонство и якобинство. Оди¬
наково глупо было зажать дворянство, чтоб пикнуть не сме¬
ли без государева слова (подобно Павлу I), и совершенно
отпустить вожжи (подобно Александру I). В первом случае
был риск получить «апоплексический удар», во втором —
Сенатскую площадь.
Следовало, не отстраняя «голубую кровь» от управ¬
ления, разбавить ее значительным процентом людей со
стороны. Не связанных сословными узами друг с другом,
но всем обязанных тому, кто их втащил во власть по всей
управленческой вертикали.
Выбор был невелик: купечество исключалось, у него
иные задачи; духовенство тем более — усердное служение
Господу в пользу царствующего дома и так было сродни
службе в армии; нарождающаяся буржуазия была едва за¬
метна и всерьез не воспринималась в крестьянской стране.
Оставалось только нечто среднее между ними — разно¬
чинцы. Низшие придворные, статские и отставные воин¬
ские служители, не записанные ни в купеческие гильдии,
ни в цехи, дети из семей, получивших право личного дво¬
рянства, однодворцы, верхи мещанства, интеллигенция,
чиновники — «крапивное семя». Не имея реальной власти
на местах и надежных источников дохода, они, в свою он
148
редь, имели значительную энергию и потенциал для отво¬
евания собственного места под солнцем. Их «пробивная
способность» была куда выше, чем у изнеженных и обес¬
печенных поместных дворян, за пределами воинской служ¬
бы вообще утративших всякую инициативность и напол¬
нявших свою жизнь сибаритством и погоней за острыми
ощущениями. Откуда лишь шаг был до вредных и вольно¬
думных мыслей.
Разночинцам же некогда было предаваться благостному
безделью — требовалось бороться за выживание и благо¬
получие. Вот им и надлежало стать противовесом заплыв¬
шему жиром дворянству в органах власти на местах. Именно
из них необходимо было создать работоспособную машину,
которая и станет проводником указов и идей императора
во всех медвежьих углах огромного государства. Без тако¬
го глобального аппарата создание нового кодекса теряло
всякий смысл, его попросту некому было бы проводить в
жизнь и следить за исполнением законов.
Однако для создания аппарата необходим был четкий
порядок. В этом Николай убедился, начав личную ревизию
присутственных учреждений, что повергло его в настоящий
шок. Выяснилось, что в Петербурге ни одна касса никогда
не проверялась, денежные отчеты составлялись с потолка,
а чиновники периодически растворялись на бескрайних
просторах империи с сотнями тысяч казенных рублей. В
судебных местах император обнаружил 2,8 миллиона неза¬
вершенных дел, по которым за решеткой сидело свыше
127 тысяч человек. Сенатские указы просто игнорирова¬
лись и клались под сукно.
Николай учинил разнос губернаторам за бардак на под¬
ведомственной территории. Сенат определил им годичный
срок для разгребания своих авгиевых конюшен. Но госу¬
дарь, ознакомившись с этим решением, росчерком пера
сократил срок до трех месяцев, пообещав нерадивым ис¬
правление в теплых краях, поближе к декабристам.
Порядок в госучреждениях был необходим как воздух. А
поскольку для придания строгого порядка и надлежащей
иерархии этому аппарату иной формы эффективного управ-
ния. кроме военной, Николай не знал (да ее и не суще-
149
ствовало в природе), логично было бы придать ей милита¬
ризированный характер. Вплоть до ношения мундиров.
(Сам государь въедливо вникал в любую мелочь, касаемую
разработки вицмундиров, обшлагов рукавов, отворотов,
знаков отличия, наград и пр. Вспомним, «Тот самый Мюнх¬
гаузен» — не такая уж и фантастика.) Пусть даже не по
содержанию, а по форме милитаризированный — вицмун¬
дир дисциплинирует и приводит мозги в порядок. Даже
у лиц, сроду строем не хаживавших.
«Мундир иметь всем членам (Государственного сове¬
та. — Авт.) не военным зеленый с красным воротником
и обшлагами, с шитьем по классам по воротнику, обшла¬
гам и карманам, а председателю и по швам, а пуговицы с
гербами. Вседневный мундир тот же, но с одним верхним
кантом по воротнику, обшлагам и карманам».
Некоторые ведомства были полностью военизирова¬
ны — горное, лесное, путей сообщения. К концу царство¬
вания Николая во главе 41 из 53 губерний стояли военные.
«Здесь порядок, строгая безусловная законность, — радо¬
вался государь, — никакого всезнайства и противоречия,
все вытекает одно из другого. Я смотрю на всю человече¬
скую жизнь только как на службу, так как каждый служит».
Именно тогда появилось выражение не «работать», а
«служить», «идти на службу». Идеал Николая — Чинов¬
ник, Служащий Согласно Инструкции. Государь сам считал
себя первым слугой империи и не понимал, почему другие
должны быть «служивыми».
Основой для аппарата стала собственная Его Импера¬
торского Величества канцелярия, которая именно при Ни¬
колае приобрела свою законченную форму. Ранее она лишь
номинально присутствовала как орган власти, не играя за¬
метной роли в государственном управлении, а занимаясь
лишь делами, которые интересовали лично государя. Сво¬
его же самодержавного апогея как четкая структура цент¬
рального управления она достигла именно при третьем сыне
Павла I.
Ее Первое отделение было отведено для личных дел го¬
сударя и занималось подготовкой высочайших указов, при¬
казов и рескриптов, контролем за их исполнением, пред-
150
ставлением государю докладов и прошений. Со временем
при нем был образован особый инспекторский Департа¬
мент гражданского ведомства для заведования личным со¬
ставом гражданских чинов. Во главе него был поставлен
археолог и писатель, капитан 1-го ранга Николай Му¬
равьев.
Второе отделение было создано 4 апреля 1826 года спе¬
циально для законотворческой деятельности (вместо ни
шатко ни валко функционирующей при Госсовете «комис¬
сии для составления законов»). Его управляющим импе¬
ратор назначил своего учителя-правоведа Балугьянского.
Не потому, что тот был семи пядей во лбу. Наоборот —
ему надо было как-то под благовидным предлогом привлечь
к кодификации «мозг реформ» — реабилитированного
следствием по делу декабристов Михаила Сперанского. Его
многие не любили при дворе, а с этим даже императору
еще приходилось считаться. Именно благодаря этому от¬
делению был дан настоящий толчок развитию юридической
науки в России, так как именно студенты профильного фа¬
культета Петербургского университета, а также студенты
Петербургской и Московской духовных академий проходи¬
ли здесь практику.
Третье отделение во всей марксистской историографии
поносится едва ли не как филиал инквизиции, где работа¬
ли исключительно палачи и держиморды. На самом деле
все гораздо прозаичнее. Тайная полиция существовала во
всех уважавших себя странах Старого Света. Тем более
в тех, которые пытались играть на первых скрипках в ев¬
ропейском оркестре. В России ее аналог существовал в
виде Тайной канцелярии, а затем Тайной экспедиции в
XVIII веке, отмененной в 1801 году Александром I в при¬
падке либеральных чувств. Однако дальнейшие события в
империи показали, что это лишь спровоцировало заговор¬
щиков. Поэтому учреждение и было воссоздано 3 июля
1826 года, по существу, для полицейских задач.
Четвертое отделение было создано несколько позднее,
в 1828 году, после отхода в лучший мир «мамаши», несо-
стоявшегося клона Екатерины II, исключительно для бла¬
готворительного фонда имени Марии Федоровны. Ему
151
были приданы функции, которыми еще Павел разрешил
заниматься супруге, — попечительство институтов, учи¬
лищ, приютов, богаделен и больниц.
В 1835 году было создано Пятое отделение во главе с
генералом от инфантерии Павлом Киселевым, курирующее
государственных крестьян Петербургской губернии, но уже
через два года его реформировали в Министерство госу¬
дарственных имуществ. Именно в этом ведомстве «созре¬
вали» планы освобождения крестьян, которые всячески
проталкивал сам Киселев.
Шестое отделение было учреждено в 1843 году времен¬
но для устроения мирной жизни в завоеванном Закавказ¬
ском крае.
В итоге Канцелярия сделалась центральным органом
управления империи, оттеснив на второй план Сенат, Гос¬
совет и Кабинет министров.
Естественно, что вся эта махина требовала значитель¬
ного числа чиновников, составлявших горы бумаг, депеш,
донесений, докладов, прошений, инструкций, отчетов, опи¬
сей, сводов и пр. Под любую проблему создавалась комис¬
сия или комитет, изводивший тонны бумаг и бочки чернил,
привлекавший к подчас бессмысленной работе толпы раз¬
ночинных рекрутов. Каждая мелочь должна быть учтена,
переписана, пронумерована, сведена в нужный раздел Кан¬
целярии и пущена в оборот громадного и прожорливого
аппарата. Именно возведение в абсолют бюрократии соз¬
давало благодатную почву для многочисленных злоупотре¬
блений этой, казалось бы, незаметной властью обычного
клерка.
Если в начале царствования Николая только по ведом¬
ству юстиции оставались незавершенными 2,8 миллиона
дел, то в 1842 году по тому же ведомству, согласно отчету
министра, «неочищенными» числились 33 миллиона дел.
Если учесть, что каждое дело как минимум состояло из од¬
ного листа бумаги, то можно себе представить, сколько
усилий требовалось на обслуживание этого монстра.
Историк Ключевский приводит характерный пример: «В
конце 20-х годов и в начале 30-х годов производилось одно
громадное дело о некоем откупщике; это дело вели 15 для
152
того назначенных секретарей, не считая писцов; дело раз¬
расталось до ужасающих размеров, до нескольких сотен
тысяч листов. Один экстракт этого дела, приготовленный
для доклада, изложен был на 15 тысяч листов. Велено
было, наконец, эти бумаги собрать и препроводить из Мо¬
сковского департамента в Петербург; наняли несколько
десятков подвод и, загрузив дело, отправили его в Петер¬
бург, но оно все до последнего листа пропало без вести,
так что никакой исправник, никакой ^становой не могли
ничего сделать, несмотря на строжайший приказ Сената;
пропали листы, подводы и извозчики».
В недрах этого Левиафана бумажке легко было зате¬
ряться, но и всегда несложно было найти нужную инструк¬
цию, отменявшую предыдущую инструкцию, по которой
любое дело можно было годами мариновать без движения.
Придать же ускорение делу мог не граф, не князь и даже
не император (он строго следил за «порядком», который
сам создал и который ни за что бы не стал нарушать), а
обычный письмоводитель. Эдакая карикатурная канцеляр¬
ская крыса в нарукавниках и с непременным гусиным пе¬
ром за ухом, которая приобретала колоссальную власть в
империи. За известную мзду «крыса» могла извлечь из
пасти Левиафана нужную бумажку и пустить ее в ход к
другой «крысе», отщипывающей собственный кусочек, и
так далее. В итоге, потратив не самые большие деньги,
можно было решить свой вопрос достаточно быстро. Но,
поскупившись, можно было ожидать самого яростного со¬
противления полчища «крыс», которые вообще способны
завалить любое начинание, даже исходящее от Высочай¬
шего Имени. Господин Бюрократ, родом из разночинцев,
приобретал в империи власть непомерную, неслыханную и
необъятную. Каждый в отдельности был Акакием Акакие¬
вичем, но все вместе превращались в грандиозную маши¬
ну, перемалывавшую инициативу, терпение и добрые на¬
мерения.
Одновременно была проведена и реформа губернского
управления. По закону 1831 года дворянству было предо¬
ставлено право выбирать председателей уголовной и граж¬
данской палат. Таким образом, и общий суд, несословный,
153
в губернии отдан был в распоряжение дворянства, но зато
было ограничено право участия дворянства в губернском
управлении установлением ценза (не менее 100 душ кресть¬
ян или не менее 3 тысяч десятин земли). Отсекались мел¬
копоместные дворяне. Законом 1837 года была усложнена
деятельность земской полиции, руководимой дворянством.
Исправник, начальник уездной полиции, действовал по-
прежнему, но каждый уезд был разделен на станы, и во
главе стана поставлен был становой; становой — корон¬
ный чиновник, который назначается губернским управле¬
нием только по рекомендации дворянского собрания. При¬
нимая во внимание все перемены, внесенные в губернское
управление, получалось, что влияние дворянства на мест¬
ное управление было также ослаблено. Расширено уча¬
стие, но вместе с тем ослаблено введением ценза и соче¬
танием выборных должностей с коронными. До сих пор
дворянство было руководящим классом в местном управ¬
лении; со времени издания законов 1831 и 1837 годов дво¬
рянство стало вспомогательным средством коронной адми¬
нистрации, обычным полицейским орудием правительства.
Со временем аппарат разрастался, уходя в губернии,
волости, уезды, пуская корни и выстраивая целую взяточ¬
ническую вертикаль, создавая целые механизмы либо за¬
пускания дела «по кругу», либо пропускания его экспрес¬
сом. В зависимости от густоты «смазывания». Подряды,
купеческие гильдии, назначения на должность, чины, на¬
грады, выезд за границу, переселение, строительство; ком¬
мерция — все проходило через аппарат, принося ему не¬
обходимые жертвы в виде подношений и мзды.
Николай сам не заметил, какого Франкенштейна он
вскормил, питая самые добрые намерения для наведения
порядка в стране. Теперь в империи письмоводители и сто¬
лоначальники решали куда больше, чем губернаторы и
фельдмаршалы.
Французский путешественник маркиз Астольф де Кю-
стин заметил: «Как это ни парадоксально звучит, самодер¬
жец всероссийский часто замечает, что он вовсе не так
всесилен, как говорят, и с удивлением, в котором он боит¬
ся сам себе признаться, видит, что власть его имеет пре-
154
дел. Этот предел положен ему бюрократией, силой страш¬
ной повсюду, потому что злоупотребление ею именуется
любовью к порядку, но особенно страшной в России».
Фрейлина Анна Тютчева писала: «Проводил за работой
18 часов в сутки из 24, трудился до поздней ночи, вставал
на заре, спал на твердом ложе, ел с величайшим воздер¬
жанием, ничем не жертвовал ради удовольствия и всем
ради долга и принимал на себя больше труда и забот, чем
последний поденщик из его подданных. Он чистосердечно
и искренне верил, что в состоянии все видеть своими гла¬
зами, все слышать своими ушами, все регламентировать
по своему разумению, все преобразовывать своею волею.
В результате он лишь нагромоздил вокруг своей бескон¬
трольной власти груду колоссальных злоупотреблений, тем
более пагубных, что извне они прикрывались официальной
закойностью и что ни общественное мнение, ни частная
инициатива не имели ни права на них указать, ни возмож¬
ности с ними бороться».
Под конец жизни это понял и сам Николай, горько за¬
явивший как-то, что «правлю Россией не я, а столоначаль¬
ники. Все, кто выше, только подписывают, кто ниже —
только переписывают».
Однако того, ради чего он призвал к жизни этого монстра,
Николай добился. В первой половине XIX века вследствие
галопирующего увеличения числа чиновников выросло и
количество случаев получения потомственного дворянства
из их числа. Таким образом, дворянская прослойка значи¬
тельно выросла в России за счет всесильных письмоводи¬
телей и столоначальников. Столбовое дворянство оказа¬
лось размытым во властных структурах мощным притоком
выходцев из третьего сословия, продвинутых чинами туда,
где ранее безраздельно хозяйничали лишь представители
«Бархатной книги» и «Готского альманаха».
Министр просвещения Сергей Уваров писал царю в
1847 году, что система чинов является «силою, небывалою
в руках других государей, и составляющею твердую опору
власти». По его утверждению, чины есть «орудие столь мо-
Л щественное, что доколе оно останется в руках властителей,
ina ли что-либо может поколебать самодержавную власть
155
в ее основаниях». Он констатировал, что в России именно от
чинов, а не «от рода, от богатства и даже дарования» зави¬
село «гражданское значение всех и каждого». Именно те
чины, которыми баловал своих подданных сам император.
Кроме того, сверх окладов за особые заслуги чиновни¬
кам раздавали в аренду на 12 лет казенные земли. К при¬
меру, до 1844 года ежегодно выдавали чиновникам на
30 тысяч рублей. Всего же к этому году было роздано в
аренду свыше миллиона десятин казенных земель.
Иными словами, прежние родовые заслуги уже ничего не
решали и приоритета в стране не имели. Выросло поколение,
получившее достаток и власть из рук самого Николая, что де¬
лало их лично преданными государю. Поколение «чего изво¬
лите?», поколение хапуг и стяжателей и не помышляло идти
на баррикады или Сенатскую площадь. Оно лишь угодливо
заглядывало в глаза благодетелю и ждало от него очередной
поблажки или побрякушки. Этих не стоило бояться, ими лишь
надо было уметь руководить. Николая править никто не учил,
его лишь отучали от этого. Император научился сам.
Законотворец
После завершения «дела 14 декабря» секретарь След¬
ственного комитета и составитель «Алфавита декабристов»
Александр Боровков представил Николаю I сжатую вы¬
жимку из общих требований заговорщиков, которые впо¬
следствии стали базой для реформ самого императора:
«Надобно даровать ясные, положительные законы, водво¬
рить правосудие учреждением кратчайшего судопроизвод¬
ства, возвысить нравственное образование духовенства,
подкрепить дворянство, упавшее и совершенно разоренное
займами в кредитных учреждениях, воскресить торговлю и
промышленность незыблемыми уставами, направить про¬
свещение юношества сообразно каждому состоянию, улуч¬
шить положение земледельцев, уничтожить унизительную
продажу людей, воскресить флот, поощрить частных людей
к мореплаванию — словом, исправить неисчислимые бес¬
порядки и злоупотребления».
156
Известный публицист Николай Греч писал: «Может ли
существовать порядок и благоденствие в стране, где из ше¬
стидесяти миллионов нельзя набрать осьми умных мини¬
стров и пятидесяти честных губернаторов, где воровство,
грабеж и взятки являются на каждом шагу, где нет правды
в судах, порядка в управлении, где честные и добродетель¬
ные люди страждут и гибнут от корыстолюбия и бесчело¬
вечия злодеев, где никто не стыдится сообщества и дружбы
с негодяями и подлецами, только бы у них были деньги; где
ложь, обман, взятки считались делом обыкновенным и ни¬
мало не предосудительным; где женщины не знают добро¬
детелей домашних, не умеют и не хотят воспитывать детей
своих и разоряют мужей щегольством и страстью к заба¬
вам; где духовенство не знает и не понимает своих обязан¬
ностей, ограничиваясь механическим исполнением обряда
и поддержанием суеверия в народе для обогащения своего;
где народ коснеет в невежестве и разврате!»
Информация к размышлению была очевидной. Импе¬
ратор понимал, что без решения особо животрепещущих
проблем ему не удастся выбить почву из-под ног оппози¬
ционно настроенной части общества, ибо пушками с идея¬
ми не воюют. Поэтому уже в самом начале правления Ни¬
колай обозначил свое политическое кредо и расставил все
точки над i в вопросе «кто в доме хозяин» в Манифесте от
13 июля 1826 года: «Не от дерзостных мечтаний, всегда
разрушительных, но свыше усовершаются постепенно оте¬
чественные установления, дополняются недостатки, ис¬
правляются злоупотребления. В сем порядке постепенного
усовершенствования всякое скромное желание к лучшему,
всякая мысль к утверждению силы законов, к расширению
истинного просвещения и промышленности, достигая к нам
путем законным, для всех отверстым, всегда приняты будут
нами с благоволением, ибо мы не имеем, не можем иметь
Другого желания, как видеть отечество наше на самой вы¬
сокой степени счастья и славы, Провиденьем ему предо¬
пределенной».
То есть оставьте «мечты идиотов», только спокойный
созидательный труд под отеческим оком императора при-
к нужному результату.
157
Поскольку собственных проектов у Николая не было,
он не побрезговал воспользоваться проектами покойного
брата. Дабы для себя понять, что хорошо и что плохо в
империи, куда идти и что следует изменить в*государствен¬
ном устройстве независимо от мнения декабристов.
Секретный «Комитет 6 декабря...» графа Кочубея, раз¬
бирая его бумаги, трудился не покладая рук до апреля
1830 года. Император распорядился «еженедельно уведом¬
лять меня при наших свиданиях об успехе дела, которое
я почитаю из важнейших моих занятий и обязанностей»
В состав Комитета входили также Михаил Сперанский,
князь Александр Голицын, генералы граф Николай Тол¬
стой, Иван Дибич, Илларион Васильчиков, а также моло¬
дые статс-секретари Дмитрий Блудов и Дмитрий Дашков.
В итоге именно его усилиями были представлены на вы¬
сочайшее утверждение ряд ключевых проектов реформи¬
рования империи: преобразования центральных и губерн¬
ских учреждений, нового закона о сословиях, улучшения
быта крепостных и пр.
Однако на Николая всегда очень сильное впечатление
производили внешние обстоятельства, в первую очередь
революционные, которые фактически перечеркивали все
добрые начинания его правления. В данном случае мятеж
в Польше, революции во Франции и Бельгии резко затор¬
мозили вопрос о реформах Комитета, надолго спрятав их
под сукно. Преобразования могли бы зародить крамольную
мысль о том, что якобы государь испугался и пошел на
поводу у мятежников. А этого Николай ни в коем случае
не мог позволить. Поэтому деятельность Комитета после
1830 года постепенно сворачивается, а еще через пару лет
и вовсе сходит на нет.
Зато именно Николай совершил глобальный труд, на
который не хватило ни сил, ни терпения у его предше¬
ственников за последние двести лет. При нем было закон¬
чено составление «Свода законов Российской империи»,
без которого любые преобразования становились вообще
бессмысленными. До этого Россия жила по законам Со¬
борного уложения 1649 года, что в век просвещения было
совершенно недопустимым.
158
«Я еще смолоду слышал о недостатках у нас по этой
части, — признавался Николай Государственному совету
в 1833 году, — о ябеде, о лихоимстве, о несуществовании
полных на все законов или о смешении их от чрезвычай¬
ного множества указов, нередко между собою противоречи¬
вых. Все это побудило меня с первых дней моего правления
рассмотреть состояние, в котором находится комиссия,
учрежденная для составления законов».
По воспоминаниям сенатского чиновника Ивана Сели¬
ванова: «При неимении не только Свода, но даже просто¬
го собрания законов уголовные палаты проводили в своих
решениях такие законы, которые никогда издаваемы не
были... Высочайшие указы по получении подшивались один
под другим, и из этого к концу года составлялась книжища
страшной толщины, в которой, чтобы отыскать что-нибудь,
надо было перелистать всю книжищу от первого листа до
последнего. А так как таких книжищ, чтобы найти что-ни¬
будь, надо было пересмотреть целые десятки, то, право,
откажешься от всякой проверки, махнешь рукой и ска¬
жешь: вероятно, верно, ежели написано».
Была срочно создана Комиссия во главе с сенатором Фе¬
дором Энгелем, которая должна была выработать законо¬
проект нового судебного устройства. Но она могла решить
лишь локальные задачи. Для более глобальной задачи тре¬
бовалась знаковая фигура. Ею мог стать только Сперанский,
э котором с восхищением отзывались все прогрессивные
люди в России (в том числе и декабрист Батенков, чьи по¬
казания изучал император). Известно, что Наполеон называл
Сперанского «единственной светлою головою в России» и
лредлагал Александру обменять его на любое из королевств.
Попытки кодификации и либеральных преобразований
Сперанского при прежнем царствовании натолкнулись сна-
1ала на непонимание самого Александра, а затем на ярост-
юе сопротивление его окружения. Именно ему принадле-
кал составленные в 20-х годах «Основания российского
фава, извлеченные из существующих законов Российской
пиперии» и «Полный хронологический реестр законода-
ельных актов со времени правления Алексея Михайлови -
♦ . их краткой аннотацией.
159
Однако со столпом самодержавия Николаем никакое
влияние на него извне не сработало бы. Все кадровые ре¬
шения он принимал лично и по собственному вкусу и раз¬
умению. К тому же сказалось и то, что Карамзин, который
имел привилегию предлагать Николаю своих кандидатур нг
должности, пошел на перемирие со своим давним сопер¬
ником.
Для начала император пристально изучил все показания
декабристов, уверявших, что Сперанский понятия не имел
об отведенной ему роли в будущей «России без царя». За¬
тем сам имел с опальным министром продолжительную
беседу. После чего написал Дибичу о том, что Сперанский
разочаровался в прежних вольнодумных взглядах и «при¬
нес покаяние». Этого было достаточно, чтобы ввести его в
состав Второго отделения, поручив заведовать Комиссией
по подготовке Свода законов. «Ширмой» в отделении был
верный Балугьянский, но реально всеми делами руководил
именно Сперанский. На всякий случай царь предупредил и
своего бывшего учителя: «Смотри же, чтобы он не наделал
таких же проказ, как в 1810 году: ты у меня будешь за него
в ответе». Под «проказами» царь имел в виду попытки
введения законов, даровавших ряд либеральных свобод —
неприкосновенности личности, имущества, необязательно¬
сти отправления личной службы (этого Николай вообще не
мог стерпеть) и пр.
Именно раскаявшийся либерал, про которого Аракчеев
говорил, что «будь у меня хоть треть ума Сперанского, я
был бы великим человеком!», развернул бурную деятель¬
ность по сбору всех сохранившихся за двести лет законов,
указов, манифестов, рескриптов, положений, уставов, по¬
становлений и пр. (всего более 3 тысяч рукописных и пе¬
чатных фолиантов).
По замыслу Сперанского, «образ составления законов
есть троякий: 1) свод, 2) уложение, 3) учебные книги. Свод
(digeste) есть соединение законов, существующих по ка¬
кой-либо части, расположенное в известном порядке. По¬
рядок сей бывает или Хронологический, когда законы ела-
гаются по порядку их издания, невзирая на разность их
содержания; или Азбучный, когда они располагаются по
160
порядку слов; или, наконец, Систематический, когда они
расположены по предметам и по тому же плану, какой при¬
нят в Уложении. Уложение (Code) есть систематическое
изложение законов по их предметам, так устроенное, чтобы
1) законы общие предшествовали частным, и предыдущие
всегда приуготовляли бы точный смысл и разумение по¬
следующих; чтоб все законы, по своду недостающие, до¬
полнены были в Уложении и обнимали бы сколь можно
более случаев, не нисходя, однако же, к весьма редким и
чрезвычайным подробностям.
Учебная книга (institutes) есть то же самое Уложение,
но более методическое и приспособленное к учебному пре¬
подаванию в училищах. Сверх сих трех главных видов есть
еще четвертый, принадлежащий Уложению под именем изъ¬
яснений (commentaires). В них излагается разум или осно¬
вание законов, дается отчет о причинах и необходимости
дополнений или перемен, в Уложение введенных, и установ-
ляется связь их с законами существующими... Об учебной
книге, кроме некоторых слабых опытов профессора Куколь¬
ника, и помышляемо еще не было. Некоторые начатки изъ¬
яснений сделаны в тетрадях, кои читаны были в Совете при
рассмотрении Уложений... Три есть степени законоведения:
Приказный — он есть память законов без связи их отноше¬
ний; Ученый — он есть познание законов в связи и систе¬
матическом отношении их предметов; Государственный —
он есть соображение законов с положением Государства. Из
сих трех степеней один токмо первый составляет у нас пред¬
мет постоянных занятий и практического навыка. Второму
едва положены в университетах слабые начала, без книг и
без пособий. Третий зависит отличных способностей и при¬
обретается опытом дел государственных».
Двенадцать юристов, канцеляристов, писцов, архивари¬
усов рыскали по хранилищам Петербурга и Москвы в по¬
исках желтых пергаментов, изгрызенных крысами и про¬
пахших плесенью. Над этим делом безвылазно корпели
профессора Царскосельского лицея Константин Арсеньев,
Александр Куницын, Валериан Клоков и его лучшие вы¬
пускники — Дмитрий Замятин, Алексей Илличевский, Мо-
Корф.
Кис
161
«Главнейшее было то, что не было общего собрания за¬
конов, они разбросаны во многих собраниях, изданных от
Правительства и частных лиц. Ни одно не полно; все оши¬
бочны. Множество указов не напечатано, напечатанные рас¬
теряны. Нигде, даже в архиве Правительствующего Сената,
нет полного их собрания, по сему чиновникам было должно
не только соображать и излагать узаконения, но прииски¬
вать и открывать самые их материалы», — отмечалось в
отчете Второго отделения. Сам Николай не оставался в сто¬
роне, контролируя ход работы и исключая из окончательно¬
го Свода сомнительные документы. К примеру, манифесты
и присяжные листы, относящиеся к «признанному незакон¬
ным» мимолетному царствованию Ивана VI Антоновича.
Под суровым монаршим оком команда справилась с за¬
дачей менее чем за два года. Печатать всю эту махину об¬
щим объемом в 33 780 страниц и тиражом более 6 тысяч
экземпляров начали 26 мая 1828 года и закончили 1 апре¬
ля 1830 года. «В составе сего собрания, под именем за¬
конов, вмещены, по порядку времени, все постановления,
ко всегдашнему исполнению от верховной власти, или име¬
нем ее от учрежденных ею мест и правительств происшед¬
шие, по всем частям государственного управления, без вся¬
кого изъятия».
Полный реестр бумаг, подписанных высочайшими име¬
нами, стал основой 45-томного «Полного собрания зако¬
нов Российской империи», подготовленного Вторым отде¬
лением СЕИВК (40 томов законов, примерно по тысяче
страниц каждый, и 5 томов указателей с приложением ри¬
сунков, табелей). В него входили 30 920 законодательных
актов за период от 1649 года до 3 декабря 1825 года. Один
из экземпляров Сперанский сразу же подарил цесаревичу
Александру.
Параллельно группа Сперанского готовила и «Свод за¬
конов Российской империи», который включал лишь дей¬
ствовавшие на данное время законы, имел тематический
порядок расположения и несколько сокращенное изложе¬
ние законов без изменения их смысла.
«Свод» состоял из 15 томов (около 42 тысяч статей)»
каждый том разделялся на книги, книги — на разделы (вес-
162
го 8 разделов), разделы — на главы, главы — на отделения.
Текст тома располагался по статьям, под которыми давались
ссылки на источники. Первый раздел (т. I—III) включал ос¬
новные законы — акты о высших органах государственной
власти (т. I, ч. 1), законы о центральных государственных
учреждениях — «Учреждения государственные» (т. I, ч. 2),
о губернских учреждениях — «Учреждения губернские»
(т. II), «Устав о службе гражданской» (т. III); второй раздел
включал уставы о рекрутах и земских повинностях (т. IV);
третий — уставы о податях, пошлинах, питейном сборе, ак¬
цизе, таможенный, монетный, горный и др. (т. V—VIII);
четвертый — законы о сословиях (т. IX); пятый — законы
гражданские и межевые (т. X); шестой — уставы кредитных
установлений, торговые, промышленные, путей сообщения
и др. (т. XI—XII); седьмой — уставы о народном продоволь¬
ствии, общественном призрении и др. (т. XIII, XIV); вось¬
мой — законы о преступлениях и наказаниях и об уголовном
судопроизводстве (т. XV).
Ключевский охарактеризовал его так: «Трудно предста¬
вить себе памятник, более выражающий основную мысль
царствования: ничего не вводить нового и только чинить и
приводить в порядок старое».
Он был напечатан в 1832 году, а в январе следующего
представлен на рассмотрение Государственного совета.
19 января 1833 года Свод был одобрен, и принято поста¬
новление: «Свод рассматривать как исключительный по¬
ложительный закон, действие коего начинается с 1 января
1835 года». На этом же заседании император под верно¬
подданнические аплодисменты запечатлел монарший по¬
целуй на челе Сперанского, снял с себя орден Андрея
Первозванного и возложил на него (запечатлено на ба¬
рельефе постамента памятника Николаю I на Исаакиев-
ской площади).
При этом кодификатор не только собирал документы,
но и предложил план устройства постоянных работ над ис¬
правлением и дополнением Свода в будущем (второе его
издание вышло уже в 1883—1884 годах).
Кроме того, были приведены в порядок целый ряд спе¬
циальных и местных законодательств: свод военных поста-
163
новлений в 12 томах, свод законов остзейских и западных
губерний, свод законов Великого княжества Финляндского.
А для подготовки нужных и высококвалифицированных
кадров Сперанский добился учреждения Высшей школы
правоведения. При непосредственном участии Сперанского
был подготовлен и издан в 1835 году новый Устав универ¬
ситетов, по которому были созданы юридические факуль¬
теты. При этом при сохранении кафедрального распреде¬
ления учебных курсов коренным образом был пересмотрен
и расширился перечень изучаемых студентами-юристами
дисциплин. Исходную мировоззренческую подготовку пра¬
воведов составляли «Римское законодательство и история
оного» и «Энциклопедия законоведения и российские го¬
сударственные законы».
До конца жизни Сперанский пользовался особым до¬
верием Николая. Настолько особым, что в 1835 году ему
было доверено преподавание правоведения наследнику
престола, будущему Александру II. Принципиальное сход¬
ство многих из реформ Александра II с некоторыми частя¬
ми плана, проектированного за полвека до этого Сперан¬
ским, едва ли можно считать случайным. Возможно, это и
перст судьбы, но его близким другом был двоюродный дед
другого великого российского реформатора — Аркадий
Столыпин.
В 1827 году Третье отделение докладывало Николаю о
деятельности правительства: «Высшее общество делится
на два класса: довольные, во главе которых стоят — граф
Кочубей, группирующий вокруг себя многочисленных знат¬
ных особ всех возрастов, и г. Сперанский, на которого
нужно смотреть как на опору всех умных и даровитых лю¬
дей среднего класса, как, например, литераторов, купцов
и гражданских чиновников. Значительное число их в труд¬
ных условиях жизни обращается к нему как к оракулу, до¬
веряя ему свои опасения, свои надежды и свои самые со¬
кровенные мысли. Он доступен, популярен и приветливо
идет навстречу этому доверию. К его словам относятся как
к пророчеству. Он, по-видимому, вполне предан Е. В. Го¬
сударю Императору и существующему строю, поддержанию
которого он посвящает все свои силы, возвышенно отзы-
164
ваясь о личности Государя и скрашивая будущее успокои¬
тельными предсказаниями...
В Москве в настоящий момент нет ни одного сановника,
который играл бы роль, подобную роли графа Кочубея или
Сперанского».
Смерть самой светлой головы империи донельзя рас¬
строила императора. Николай, узнав о кончине Сперанско¬
го в 1839 году, говорил Модесту Корфу: «Михаила Михай¬
ловича не все понимали и не все умели довольно ценить;
сперва я и сам в этом более всех, может статься, против
него грешил. Мне столько было наговорено о его преврат¬
ных идеях, о его замыслах; но потом время и опыт уничто¬
жили во мне действие всех этих наговоров. Я нашел в нем
самого верного и ревностного слугу с огромными сведени¬
ями, с огромной опытностью, с не устававшей никогда де¬
ятельностью».
К тому времени империя наконец-таки получила совре¬
менный юридическо-правовой акт, по которому можно было
жить в эту эпоху и идти на намеченные преобразования.
Однако была ли готова к ним сама Россия? Понима¬
ло ли общество, куда собирается вести его император и его
министры? Могло ли раздираемое противоречиями много¬
миллионное население оказать им надлежащую поддержку?
Интересно по этому поводу высказался поэт князь Петр
Вяземский: «В отличие от других стран, у нас революцион¬
ным является правительство. А консервативной — нация».
Охранная грамота
Подавление восстания декабристов, розыск, аресты и
обстоятельный процесс над ними во многом снял скопив¬
шееся в обществе напряжение. Страсти несколько поутих¬
ли, но игнорировать вольнодумные настроения, подобно
брату, для Николая было бы неприемлемо. Он чувствовал
себя обязанным быть в курсе того, что, с одной стороны,
Думают и жаждут его подданные, с другой — вовремя пре¬
секать разгул вредных учений и веяний. Декабрьский мятеж
деятельность тайных обществ продемонстрировали пол-
165
ную несостоятельность работы Министерства внутренних
дел, прошляпивших заговорщиков. Поэтому Николаю тре¬
бовалось либо полностью перестраивать его структуру, либо
создавать специальный орган, способный стать настоящим
«оком государевым», заглядывающим в души своих поддан¬
ных. Подконтрольный и подотчетный лично императору.
Это и послужило причиной создания 3 июля 1826 года
Третьего отделения Е.И.В. канцелярии, в которое вошли
три составных элемента: особенная канцелярия МВД,
возглавлявшаяся действительным статским советником
Максимом фон Фоком (ранее был главою образованной
стараниями того же Сперанского Особенной канцелярии
Министерства полиции МВД, ведавшей делами об ино¬
странцах, по заграничным паспортам, цензурной ревизией,
а также «все те дела, которые министр полиции сочтет
нужным предоставить собственному его сведению и раз¬
решению»), тайная агентура и жандармерия.
Предметами занятий сего 3 Отделения Собствен¬
ной Моей Канцелярии, назначаю:
1. Все распоряжения и известия по всем вообще слу¬
чаям высшей Полиции.
2. Сведения о числе существующих в Государстве
разных сект и расколов.
3. Известия об открытиях по фальшивым ассигна¬
циям, монетам, штемпелям, документам и проч., коих
розыскания и дальнейшее производство остается в за¬
висимости Министерств: Финансов и Внутренних дел.
4. Сведения подробные о всех людях, под надзором
Полиции состоящих, равно и все по сему предмету рас¬
поряжения.
5. Высылка и размещение людей подозрительных и
вредных.
6. Заведывание наблюдательное и хозяйственное
всех мест заточения, в кои заключаются Государ¬
ственные преступники.
7. Все постановления и распоряжения об иностран¬
цах, в России проживающих, в предел Государства
прибывающих и из оного выезжающих.
166
8. Ведомости о всех без исключения происшествиях.
9. Статистические сведения, до Полиции относя¬
щиеся. На основании сих начал, предписываю вам:
1. Переобразовать тотчас по вышеписанному Осо¬
бенную Канцелярию Министерства Внутренних дел, в
состав 3 Отделения Собственной Моей Канцелярии.
2. Распределить все производившиеся в сей Канце¬
лярии делау кои выше не обозначены и кои оставать¬
ся должны в заведывании Министерства Внутренних
дел, по другим Департаментам сего Министерства.
3. Предписать всем Начальникам Губерний и сооб¬
щить другим лицам, до которых сие касаться может,
дабы они о всех вышеизложенных предметах, вхо¬
дящих в состав 3 Отделения Собственной Моей Кан¬
целярии, доносили прямо на имя Мое, с надписанием
по 3 Отделению сей Моей Канцелярии.
Наконец, 4. Войти в надлежащее сношение с Генерал-
Адъютантом Бенкндорфом о всех средствах, кои пред¬
ставятся успешнейшими к исполнению сего устройства.
Если с первыми двумя составляющими все более-менее
понятно, то об Отдельном корпусе жандармов и стоит по¬
яснить отдельно. Жандармы появились в России 10 июня
1815 года стараниями военного министра Барклая де Тол¬
ли, что предусматривало создание особого полка, несшего
военно-полицейскую службу при войсках, а также из жан¬
дармских частей корпуса внутренней стражи.
Барклай предписывал избрать в каждом кавалерийском
полку по одному «благонадежному офицеру» и по 5 рядо¬
вых, «на коих возложить наблюдение за порядком на мар¬
ше, на бивуаках и кантонир-квартирах, отвод раненых во
время сражения на перевязочные пункты, поимку мароде¬
ров и т. п. Чины эти наименованы жандармами и отданы в
распоряжение корпусных командиров».
То есть ничего похожего на мордующих пламенных ре¬
волюционеров сатрапов и в помине не было.
Однако, поскольку лихим кавалеристам претило зани¬
маться полицейскими функциями и гонять мародеров (увы,
имея лошадей, им самим удобно было предаваться сбира-
167
нию «военных трофеев»), уже через два месяца эти команды
распустили, а в жандармы записали сразу весь Борисоглеб¬
ский драгунский полк. Три его эскадрона были распреде¬
лены по всем кавалерийским и пехотным корпусам, еще
три — прикомандированы к главным квартирам армий,
седьмой — в резерве. При этом комплектовали полк ис¬
ключительно «из нижних чинов, расторопных, отличного
поведения и вообще способных исполнять военно-полицей¬
скую службу, требующую особых качеств».
Примечательно, что именно военную полицию Николай
переподчинил собственной канцелярии, а не МВД. Не до¬
верял ни военным, ни МВД, что впоследствии вызвало
традиционную российскую нездоровую конкуренцию между
ведомствами. Зато доверял лично ему преданным людям и
не раз повторял: «Я с трудом даю свою доверенность, но,
давши раз, не изменяю ее». В данном случае свою «дове¬
ренность» он предоставил генералу Бенкендорфу. Не только
потому, что тот ее уже оправдал безупречным поведением
в ходе подавления мятежа декабристов. Он еще в 1821 году
представил Александру I докладную записку, в которой из¬
ложил собранные им сведения о Союзе благоденствия,
о масонской ложе «Amis reunis» и высказался за срочные
и действенные меры, вроде создания Министерства поли¬
ции, но император, недолюбливавший Бенкендорфа, оста¬
вил доклад без внимания.
Однако вспомнил это уже его преемник, которому ге¬
нерал в январе 1826 года подал аналогичную записку о
создании Министерства полиции по образцу наполеонов¬
ского ведомства Жозефа Фуше, назначив его главой от¬
деления и тем же указом командующим" Императорской
главной квартирой (знак повышенного доверия). Когда
Бенкендорф спросил Николая об инструкциях при испол¬
нении своих функций главы отделения, тот вручил ему пла¬
ток и сказал: «Вот тебе все инструкции. Чем более отрешь
слез этим платком, тем вернее будешь служить моим це¬
лям!» Такой вот палач и держиморда.
Так что не стоит демонизировать господ жандармов.
В инструкции чиновникам Третьего отделения целью
работы называлось «утверждение благосостояния и сгю-
168
койствия всех в России сословий, восстановление право¬
судия».
Чиновник Третьего отделения должен был следить за
могучими произойти беспорядками и злоупотреблениями
во всех частях управления и во всех состояниях и местах;
наблюдать, чтобы спокойствие и права граждан не могли
быть нарушены чьей-либо личной властью или преобла¬
данием сильных или пагубным направлением людей зло¬
умышленных; чиновник имел право вмешиваться в тяжбы
до их окончания; имел надзор за нравственностью молодых
людей; должен был узнавать «о бедных и сирых должност¬
ных людях, служащих верой и правдой и нуждающихся в
пособии», и т. п.
Инструкция корпусу жандармов возлагала на них обя¬
занность выяснять и пресекать злоупотребления, защищать
обывателей от притеснений и вымогательства чиновниче¬
ства, отыскивать и представлять к наградам «скромных
вернослужащих» и даже «поселять в заблудших стремле¬
ние к добру и выводить их на путь истинный». Жандарм¬
ские офицеры должны были искать доверия всех слоев
общества и внушать населению уверенность, что через них
«голос всякого гражданина может дойти до царского пре¬
стола».
Граф Бенкендорф даже не находил «возможности поиме¬
новать все случаи и предметы», на которые должен обратить
внимание чиновник Третьего отделения при исполнения сво¬
их обязанностей, и предоставлял их его «прозорливости и
усердию». Всем ведомствам было предписано немедленно
удовлетворять все требования чиновников, командируемых
Третьим отделением. В то же время чиновникам предписы¬
валось действовать мягко и осторожно; замечая незаконные
поступки, они должны были «сначала предварять начальных
лиц и тех самых людей и употребить старания для обраще¬
ния заблудших на путь истины и затем уже обнаружить их
худые поступки пред правительством».
Первоначально отделение состояло из пяти экспедиций.
I экспедиция ведала всеми политическими делами —
«предметами высшей полиции и сведениями о лицах, со-
юящих под полицейским надзором».
169
II экспедиция — раскольниками, сектантами, фальшиво¬
монетчиками, уголовными убийствами, местами заключе¬
ния и «крестьянским вопросом» (разыскание и дальнейшее
производство дел по уголовным преступлениям оставалось
за Министерством внутренних дел; связанные с фальши¬
вомонетчиками — за Министерством финансов).
III экспедиция занималась специально иностранцами,
проживавшими в России, и высылкой неблагонадежных и
подозрительных людей.
IV экспедиция вела переписку о «всех вообще проис¬
шествиях», ведала личным составом, пожалованиями; за¬
нималась надзором за периодической печатью.
V экспедиция (создана в 1842 году) занималась специ¬
ально театральной цензурой.
Заниматься всем этим должен был аппарат отделения,
который первоначально насчитывал всего 16 человек. Не¬
густо для столь амбициозных задач «центральной шпион¬
ской конторы», как называл ее Александр Герцен.
Вся страна была разделена сначала на пять, затем на
восемь жандармских округов, которые, в свою очередь, со¬
стояли из отделений во главе с жандармскими штаб-офи¬
церами. Каждое из них курировало 2—3 губернии.
Вряд ли всесильный французский министр полиции
Фуше мог бы гордиться своими российскими подражателя¬
ми. По утверждению историков, отделение с самого начала
демонстрировало «низкий уровень агентов... Их донесения
не выходили из пределов данных наружного наблюдения
или сообщений „о толках и слухах" Никакой „внутренней
агентуры", дававшей впоследствии столько ценных для ох¬
ранки сведений, не существовало. Не'существовало и на¬
стоящих „секретных сотрудников" Данные „наружного
наблюдения", „толки и слухи", перлюстрация писем, мате¬
риалы, получаемые при обысках, и „откровенные показания44
раскаивавшегося или доведенного каким-нибудь способом
до „раскаяния" допрашиваемого, вот чем располагало Тре¬
тье отделение...».
Справочного аппарата вначале также не существовало.
Для ликвидации этого пробела были предприняты гигант¬
ские усилия. Только в 1828 году Бенкендорф докладывал:-
!70
«За все три года своего существования надзор отмечал на
своих карточках всех лиц, в том или ином отношении вы¬
двигавшихся из толпы. Так называемые либералы, привер¬
женцы, а также и апостолы русской конституции в большин¬
стве случаев занесены в списки надзора. За их действиями,
суждениями и связями установлено тщательное наблюде¬
ние».
По мнению историка Александра Преснякова, идеаль¬
ным требованием Николая «было, чтобы... императору со¬
общалось все сколько-нибудь значительное, с.полицейской
точки зрения, что происходило во всех углах империи.
Средствами постоянного притока сведений были донесения
жандармских округов и общей администрации. Весь этот
пестрый материал докладывался Николаю и вызывал боль¬
шое его внимание, а часто энергичное вмешательство.
„Высочайшие44 резолюции то и дело требовали дополни¬
тельных сведений по тому или иному происшествию». Бо¬
лее того, император даже сам не брезговал заниматься
распределением административно ссыльных — в Вятку,
Сольвычегодск, Каргополь, а для «рецидивистов» — Со¬
ловки. Он же решал направить провинившихся в солдаты,
на Кавказ или сразу в сумасшедший дом «для исправления
в уме». Николай разрешил писать доносы лично себе и не
уставал разбирать вороха посланий «слова и дела» госуда¬
рева, назначая денежные награды за наиболее ценные из
них. Однако далеко не всему писаному верил. Быстро разо¬
брался, что возникший наплыв писем был связан не с
вольнодумством, а со сведением мелких счетов между обы¬
вателями. Подобные писатели «за явно вздорные и шан¬
тажные доносы, за назойливость и сутяжничество» риско¬
вали угодить под арест или в ссылку, а то и в тот же самый
сумасшедший дом.
Сам Бенкендорф полагал, что «одна лишь служба, и
служба долговременная, дает нам право и возможность су¬
дить о делах государственных. Опасно для правительства,
чтобы подданные рассуждали о них».
О легендарном шефе жандармов ходило множество
анекдотов. Главным образом касавшихся его рассеянности
'иногда не мог вспомнить свое имя без визитки) и невни-
17!
мательности. К примеру, князь Меншиков повесил у себя
в кабинете распятие, а по обе стороны поместил портреты
Аракчеева и Бенкендорфа. Когда заходившие к Меншико-
ву друзья спрашивали: «Что все это значит?» — он, сме¬
ясь, отвечал: «Христос, распятый между двумя разбойни¬
ками».
Герцен так писал о нем: «Наружность шефа жандармов
не имела в себе ничего дурного; вид его был довольно об¬
щий остзейским дворянам и вообще немецкой аристокра¬
тии. Лицо его было измято, устало, он имел обманчиво
добрый взгляд, который часто принадлежит людям уклон¬
чивым и апатическим. Может, Бенкендорф и не сделал
всего зла, которое мог сделать, будучи начальником этой
страшной полиции, стоящей вне закона и над законом,
имевшей: право мешаться во все, — я готов этому верить,
особенно вспоминая пресное выражение его лица, — но и
добра он не сделал, на это у него не доставало энергии,
воли, сердца».
Лондонский затворник был явно несправедлив, осле¬
пленный собственными же Филиппинами против ненавист¬
ного российского самодержавия. Именно Третьему отделе¬
нию принадлежит выдвинутая им в 1838 году инициатива
проведения железной дороги между Москвой и Петербур¬
гом. Как раз жандармы предостерегали императора от все¬
общего ропота по поводу рекрутских наборов, в 1841 году
отмечали необходимость большей заботы о народном здра¬
вии, в 1842 году сообщали о всеобщем недовольстве вы¬
соким таможенным тарифом; выступали за смягчение дис¬
криминации евреев в империи; неоднократно обращали
внимание на вредное для народных нравственности и хо¬
зяйства влияние откупов.
Именно от Третьего отделения императору поступила
записка: «Исследуя все стороны народной жизни, отделе¬
ние обращало особенное внимание на те вопросы, которые
имели преобладающее значение... Между этими вопросами
положение крепостного населения. Третье отделение об¬
стоятельно изучало его бытовые условия, внимательно сле¬
дило за всеми ненормальными проявлениями крепосгны*
отношений и пришло к убеждению в необходимости, даже
172
неизбежности отмены крепостного состояния». Именно
жандармы в 1839 году напоминали Николаю, что «весь дух
народа направлен к одной цели — к освобождению», что
«крепостное состояние есть пороховой погреб под государ¬
ством».
Не декабристы, не «проснувшийся» Герцен, не «солнце
русской поэзии» Пушкин, а лично главный «держиморда»
России генерал от кавалерии граф Александр Бенкендорф.
В свете тоже далеко не все понимали “И принимали ла¬
зоревые мундиры жандармов, считая, что унизительно ме¬
нять их на военный мундир. Палки в колеса жандармам
вставляли не только полицейские, но и власти на местах,
не желавшие делиться с ними влиянием. И губернатор, и
жандармский офицер независимо друг от друга доносили
каждый своему начальству обо всем происходящем на под¬
ведомственной территории. При этом виной различных на¬
рушений и непорядков с удовольствием называли именно
конкурентов.
Не всегда понимали жандармов даже в семьях его ру¬
ководства. «„Не будь жандарм", — говоришь ты, — спо¬
рил глава Отдельного корпуса жандармов генерал-лейте¬
нант Леонтий Дубельт со своей супругой, — но понимаешь
ты... существо дела? Ежели я, вступя в Корпус жандармов,
сделаюсь доносчиком, наушником, тогда доброе мое имя,
конечно, будет запятнано. Но ежели, напротив, я, не ме¬
шаясь в дела, относящиеся до внутренней полиции, буду
опорою бедных, защитою несчастных, ежели я, действуя
открыто, буду заставлять отдавать справедливость угнетен¬
ным, буду наблюдать, чтобы в местах судебных давали тя¬
жебным делам прямое и справедливое направление, —
тогда чем назовешь ты меня?»
Известно, что Дубельт презирал доносчиков так, что
при выдаче им наград десятками или сотнями рублей при¬
держивался цифры три (в память 30 серебреников, гова¬
ривал он). Федор Достоевский, которого тот допрашивал
по «делу петрашевцев», называл генерала «преприятным
человеком».
Однако неистовый Герцен в «Былом и думах» так от¬
дался о нем: «Дубельт — лицо оригинальное, он навер-
173
ное умнее всего Третьего и всех трех отделений Собствен *
ной канцелярии. Исхудалое лицо его, оттененное длинными
светлыми усами, усталый взгляд, особенно рытвины на
щеках и на лбу ясно свидетельствовали, что много страстей
боролось в этой груди, прежде чем голубой мундир победил
или, лучше, накрыл все, что там было. Черты его имели
что-то волчье и даже лисье, то есть выражали тонкую
смышленость хищных зверей, вместе уклончивость и за¬
носчивость. Он был всегда учтив».
В ответ Дубельт тоже не пожалел для Герцена несколь¬
ких теплых слов: «У меня три тысячи десятин жалованно¬
го леса, и я не знаю такого гадкого дерева, на котором бы
я его повесил».
Но тот же Герцен и пытался сохранить беспристраст¬
ность, повествуя о жандармах: «Большая часть между ними
были довольно добрые люди, вовсе не шпионы, а люди,
случайно занесенные в жандармский дивизион. Молодые
дворяне, мало или ничему не учившиеся, без состояния, не
зная, куда приклонить главы, они были жандармами, по¬
тому что не нашли другого дела... Нельзя быть шпионом,
торгашом чужого разврата и честным человеком, но можно
быть жандармским офицером, не утратив всего человече¬
ского достоинства».
Зарубежная агентурная деятельность больше полна ми¬
фами, чем реальными достижениями отделения. Собствен¬
ной агентуры у него не было, а прирожденные шпионы из
дипломатического корпуса своими агентами делиться не
собирались — сказывалась вражда ведомств. Так что не¬
которое оживление заграничной работы было связано лишь
с польским восстанием 1830—1831 годов и слабенькой
слежкой за наиболее «отвязными» вольнодумцами вроде
Герцена и Михаила Бакунина.
Можно ли сказать, что деятельность отделения вызы¬
вала в обществе страх? Маловероятно, слишком уж сла¬
бым было влияние жандармов на умы обывателей. Пре¬
зрение? В военной среде любой иной род войск, кроме
собственного, вызывал пренебрежение. Жандармы же,
особенно не купаясь в чинах и наградах, просто получали
возможность более свободного «бизнеса» в свою пользу.
174
К примеру, Дубельт состоял пайщиком в крупном игровом
притоне Политковского и на вырученные средства покупал
имения, записываемые на имя столь противящейся пона¬
чалу его мундиру супруги. Бенкендорф состоял членом
ряда крупных акционерных обществ и тоже не брезговал
получать дивиденды. О взятках младшим чинам ходили
слухи, чаще необоснованные, о слухах о взяточничестве в
любом ином ведомстве. Такая уж у нас национальная тра¬
диция.
Можно ли говорить, что отделение выполнило ту роль,
которую отводил ему Николай? Наверняка. В первые пять
лет его существования в империи вообще не отмечено
создания ни одного тайного общества. Впоследствии, ис¬
ключая волнения в военных поселениях, польский мятеж
и разгром кружка петрашевцев, никаких заметных оппо¬
зиционных движений в стране не существовало. Напротив,
маркиз де Кюстин лишь бичевал россиян за рабскую по¬
корность и нежелание биться за свои свободы. Как лично
эн их понимал, удивленный наличием в империи клопов.
Можно ли говорить о засилье жандармов в России и их
5еспределе? Декабрист Пестель, расписывая будущее
/стройство страны после возможной победы заговорщиков,
эпределял общее количество жандармов, необходимых ему
У1Я поддержания диктатуры Временного Верховного Прав-
1ения. Для Пестеля считалось вполне нормальным содер-
кание жандармского корпуса в городах в количестве
Ю тысяч, на периферии — 62,9 тысячи (всего 112,9 ты¬
сячи). Иначе декабрист не понимал, как можно держать в
эволюционном повиновении огромную страну.
У «держиморды» Николая в списочном составе корпуса
кандармов на 5 июля 1835 года значилось: «генералов —
>, штаб-офицеров — 81, обер-офицеров — 169, унтер-
фицеров — 453, музыкантов — 26, рядовых — 2940,
эстроевых — 175, лошадей строевых — 3340». Итого —
►850, включая музыкантов и нестроевых, исключая лоша-
,ок. К этому надо добавить, конечно, и личный состав ос-
овной либеральной страшилки — Третьего отделения
ЕИВК, включавшей в себя целых 32 человека. Такой вот
•:<к:гик.
175
Проект графа А. Бенкендорфа об устройстве
высшей полиции
События 14 декабря и страшный заговор, подго-
товлявший уже более 10 лет эти события, вполне до¬
казывают ничтожество нашей полиции и необходи¬
мость организовать новую полицейскую власть по
обдуманному плану, приведенному как можно быстрее
в исполнение.
Тайная полиция почти немыслима, честные люди
боятся ее, а бездельники легко осваиваются с ней.
Вскрытие корреспонденции составляет одно из
средств тайной полиции, и притом самое лучшее, так
как оно действует постоянно и обнимает все пункты
империи. Для этого нужно лишь иметь в некоторых
городах почтмейстеров, известных своею честностью
и усердием. Такими пунктами являются Петербург,
Москва, Киев, Вильно, Рига, Харьков, Одесса, Казань и
Тобольск.
Для того чтобы полиция была хороша и обнимала
все пункты империи, необходимо, чтобы она подчиня¬
лась системе строгой централизации, чтобы ее боя¬
лись и уважали и чтобы уважение это было внушено
нравственными качествами ее главного начальника.
Он должен бы носить звание министра полиции w
инспектора корпуса жандармов в столице и в провин¬
ции. Одно это звание дало бы ему возможность поль¬
зоваться мнениями честных людей, которые пожела¬
ли бы предупредить правительство о каком-нибудь
заговоре или сообщить ему какие-нибудь интересные
новости. Злодеи, интриганы и люди недалекие, рас¬
каявшись в своих ошибках или стараясь искупить свою
вину доносом, будут по крайней мере знать, куда им
обратиться. К этому начальнику стекались бы сведе¬
ния от всех жандармских офицеров, рассеянных во всех
городах России и во всех частях войска: это дало бы
возможность заместить на эти места людей честных
и способных, которые часто брезгают ролью тайных
шпионов, но, нося мундир, как чиновники правителе
176
ства, считают долгом ревностно исполнять эту обя¬
занность.
Чины, кресты, благодарность служат для офицера
лушим поощрением, нежели денежные награды, «о
для тайных агентов не имеют такого значения, и ояи
нередко служат шпионами за и против правитель¬
ства. Министру полиции придется путешествовать
ежегодно, бывать время от времени на больших яр¬
марках, при заключении контрактов, где ему легче
приобрести нужные связи и склонить на свою сторо¬
ну людей, стремящихся к наживе.
Его проницательность подскажет ему, что яе сле¬
дует особенно доверять кому бы то ни было. Даже
правитель канцелярии его не должен знать всех слу¬
жащих у него и агентов.
Личная выгода и опасение лишиться чрезвычайно
доходного места будут ручательством в верности
этого правителя канцелярии относительно тех дел,
которые должны быть известны ему.
Гражданские и военные министры и даже частные
лица встретят поддержку и помощь со стороны по¬
лиции, организованной в этом смысле.
Полиция эта должна употребить всевозможные
старания, чтобы приобрести нравственную силу, ко¬
торая во всяком деле служит лучшей гарантией успе¬
ха. Всякий порядочный человек сознает необходимость
бдительной полиции, охраняющей спокойствие обще¬
ства и предупреждающей беспорядки и преступления.
Но всякий опасается полиции, опирающейся на доносы
и интриги.
Первая — внушает честным людям безопасность,
вторая же — пугает их и удаляет от престола.
Итак, первое и важнейшее впечатление, произве¬
денное на публику этой полицией, будет зависеть от
выбора министра и от организации самого министер¬
ства; судя по ним, общество составит себе понятие
о самой полиции.
Решив это дело в принципе, нужно будет соста-
1'пть проект, который по своей важности не может
177
быть составлен поспешно, но должен быть результа¬
том зрелого обсуждения, многих попыток и даже ре¬
зультатом самой практики.
Деньги на бочку
Кровь любых реформ — деньги. В российской казне
традиционно зияли громадные бреши, а две войны их рас¬
ширили до размеров озоновых дыр в атмосфере. Только
турецкая война стоила России 120 миллионов рублей се¬
ребром. Чрезвычайно дорого обошлась и кампания.
Империя нуждалась в средствах для развития промыш¬
ленности, чтобы хотя бы не угнаться, а просто не отстать
от стремительно набиравших капиталистический ход Ан¬
глии, Франции, Германии. Во главе финансового ведомства
в России всегда стояли весьма неоднозначные личности,
которых близость к большим деньгам редко оставляла рав¬
нодушным и поневоле совращала предаться казнокрадному
блудодейству. Тем более что способов для этого с частыми
войнами империи было предостаточно. К примеру, таким
был предпоследний александровский министр финансов
граф Дмитрий Гурьев. Его подсадили в Минфин тогдашние
«молодые реформаторы» (Виктор Кочубей, Николай Ново¬
сильцев, Павел Строганов), к кружку которых он был бли¬
зок благодаря протекции князя Потемкина-Таврического и
его друзей. Сперанский протолкнул на пост министра, ибо
тот вовремя заявил себя сторонником его реформаторских
идей. Однако, по отзывам современников, «обладал умом
неповоротливым, и ему трудно было удержать равновесие
суждений». Его усилиями в империи были повышены пи¬
тейная, соляная, медная, гербовая, вексельная и паспорт¬
ная пошлины, введены сборы на пиво и табак. А после
жуткого разора Наполеоновских войн в 1819—1820 годах
введена винная монополия в 20 губерниях.
К тому же с 1807 по 1816 год в обращение было вы¬
пущено более 500 миллионов бумажных рублей, что при
огромных затратах на войну привело к падению курса на¬
циональной валюты с 54 до 20 копеек серебром. В 1820 году
178
за рубль крупным серебром платили 4 рубля ассигнациями,
мелким серебром — 4,2 рубля, медью — 1,08 рубля.
Крестьянин, продавая на рынке сено, получал за него 3,35 за
серебряный рубль и тут же покупал сукно на тот же рубль
уже за 3,6 ассигнациями. Массовое изъятие и уничтожение
ассигнаций для поднятия ценности номинала в последние
годы правления Александра (240 миллионов из 836 милли¬
онов рублей) так ни к чему и не привели. Для выхода из
«ассигнационного» тупика и восстановления реальной сто¬
имости рубля Минфин прибег к заключению процентных
займов на крайне тяжелых условиях, что навесило на казну
еще и выплаты по завышенным процентам.
На инфляцию повлияло и то, что накануне вторжения
Наполеон приказал напечатать в Варшаве (аферу органи¬
зовывали лично министр иностранных дел Франции Юг
Бернал Море, герцог Бассано и банкир Френкель) до
20 миллионов ассигнациями, достоинством в 100, 50,
25 рублей и нелегально ввести их в Россию для подрыва
экономики. Во время вторжения французы щедро раздава¬
ли своим сторонникам направо и налево «варшавские руб¬
ли». Дабы не сеять панику, пришлось Минфину их без
шума изымать и обменивать на настоящие, добровольно
неся ощутимый ущерб для бюджета.
Но и без этих неприятностей Гурьев быстро сориенти¬
ровался, что может загреметь со своего поста, и вовремя
перепрыгнул под крыло Аракчеева, быстро предав благо¬
детеля Сперанского. Успокоившись, Гурьев всегда держал
нос по ветру и раздавал субсидии только нужным людям и
крупным сановникам, благодаря чему продержался на сво¬
ем посту 11 лет. Зато не брезговал граф запустить руку в
казну, экономя на крестьянах во время голода в Белорус¬
сии и покупая при этом имение за 700 тысяч рублей. После
чего уже не выдержал император и попросил графа уйти
подобру-поздорову, оставив себя в истории страны лишь
как изобретателя рецепта гурьевской каши.
Ситуация изменилась, когда в кресло министра сел Егор
Канкрин. Это была редкая удача для империи, когда ее
Деньгами заведовал действительно умный и добросовест¬
ный чиновник. Он прославился еще в ходе Наполеоновских
179
войн, когда, к удивлению многих, будучи генерал-интендан¬
том действующей русской армии в заграничных походах,
умудрился так вести хозяйство, что из 425 миллионов руб¬
лей, запланированных на содержание войска в 1813—
1814 годах, потратил менее 400 миллионов. Он так провел
расчеты с союзниками, что выплатил им за военные по¬
ставки всего 60 миллионов рублей вместо требуемых ими
300 миллионов, убедительно доказав несостоятельность
притязаний союзников, мечтавших слупить с удачливых
русских дополнительную прибыль. Надо полагать, за то,
что ходили на Русь вместе с Наполеоном в составе «дву-
надесяти языков». Именно он начал беспощадную борьбу
с коррупцией в интендантствах, не позволяя обкрадывать
солдат и совать им гнилое сукно и заплесневелые сухари.
Может, поэтому и дошагала армия до Парижа без эпиде¬
мий и истощений.
В августе удачливый интендант произведен в генерал-
лейтенанты, а через год выгодно женился на Екатерине
Муравьевой, родственнице супруги военного министра
Барклая де Толли. Тогда же уже ссыльный Сперанский на¬
правил Александру письмо, в котором заметил, что един¬
ственным человеком, способным заведовать русскими фи¬
нансами, является Канкрин.
Однако вместо этого интендант угодил в отставку.
Узнав, что в 1818 году император поручил Аракчееву со¬
ставить план постепенного освобождения крестьян, тут же
представил «Записку» на эту тему, которая сочтена была
вольнодумной, а ее автор — опасным. Однако именно
Аракчеев настоял на возвращении талантливого и, главное,
ЧЕСТНОГО генерал-лейтенанта, что особенно ценил фа¬
ворит, лично сроду взяток не бравший.
Когда пал Гурьев в 1822 году, естественным преемни¬
ком его оставался Канкрин, усилиями которого был введен
новый таможенный тариф, защищавший внутренний рынок
от иностранных товаров. В первую очередь от английских.
Канкрин полагал, что в данный момент для России было
необходимо прежде всего иметь в виду развитие нацио¬
нальной самостоятельности, а при системе свободной тор-
говли неконкурентоспособная отечественная промышлсн-
180
ность была обречена на полную зависимость от бывших
союзников и вечных соперников с туманного Альбиона.
Однако и льготы нарождавшимся российским фабри¬
кантам не были гарантированными. Здесь надо было к про¬
текционизму подходить с головой, ибо заградительный та¬
риф 1819 года, по выражению Канкрина, просто «убил у
нас фабричное производство».
Получив вместе с портфелем министра бюджет-бан¬
крот, императора-мистика и толпу недоброжелателей, не¬
довольных возвышением «чистоплюя», Канкрин понимал,
что поддержку ему может оказать только его безупречная
репутация и добросовестная работа по спасению казны. Он
прекратил практику невыгодных займов и одновременно
перестал печатать «пустые» ассигнации, прибегнув к стро¬
жайшей экономии государственных расходов (благо опыт
на этом поприще огромный и успешный). А для этого он
беспощадно урезал бюджеты различных ведомств, облаго¬
детельствованных Гурьевым, что создало вокруг него все¬
общую атмосферу враждебности.
Зато таможенный доход при нем вырос в 2,5 раза (с
11 до 26 миллионов рублей серебром), сумма прямых на¬
логов — на 10 миллионов рублей. Еще одной мощной
статьей дохода стала реформа питейных сборов. Вечные
игрушки российских властей с пошлинами на алкоголь и
введение очередной винной монополии, как обычно, при*
вели к массовым недовольствам. При Гурьеве первона¬
чально сборы выросли, но вскоре из-за повального взяточ¬
ничества и воровства в казенном управлении упали еще
ниже первоначального. Дальше так продолжаться не могло*
Придя к власти, Николай приказал навести порядок с
монополией. Канкрин предложил на выбор: сохранение
монополии, восстановление уже существовавшей до недав-
чего времени системы винных откупов, когда с торгов част-
чым лицам сдавал права на эксплуатацию казенной моно-
Юлии, или систему свободной торговли при акцизе,
юторый собирался бы с каждой бутылки. Выпили, обмоз-
овали и пришли к выводу, что при существующем уровне
коррупции в империи единственной действенной мерой
а нут именно откупа с гарантированной суммой, ибо во
всех иных случаях желавшие всегда смогут за взятки
увильнуть от выплаты пошлин. Николай, совершенно до¬
верявший министру, черкнул: «Быть по сему». Откупы на¬
чали давать почти четверть всех фискальных сборов, уве¬
личившись на 81 миллион рублей.
Для покрытия послевоенного дефицита бюджета Кан-
крину ничего не оставалось, как прибегнуть к иностранным
займам. В 1828—1829, 1831, 1832, 1840, 1843 годах были
проведены иностранные заимствования, но теперь уже по
нормальному, а не грабительскому проценту — 5,42°
(всего 92,2 миллиона рублей серебром).
Девизом Канкрина было: «Не ломать, а улучшать». Ис¬
поведуя этот принцип, он не отступал от пяти правил:
1) бережливость и экономия; 2) осторожность в пользова¬
нии государственным кредитом: 3) крайняя осторожность
в установлении новых налогов; 4) поднятие отечественной
промышленности; 5) упрочение денежной системы. Неиз¬
менно следуя этой программе, Канкрин в очень сложных
обстоятельствах николаевского царствования развил и
укрепил русскую финансовую систему, сделав российский
рубль одной из престижных денежных единиц Европы.
Денежная реформа считается главной заслугой мини¬
стра за весь период его службы. Она стартовала 1 июля
1839 года с опубликования манифеста «Об устройстве де¬
нежной системы», предусматривавшем для изъятия излиш¬
ней ассигнационной массы все сделки исчислять только в
серебре. Главным средством платежа становился серебря¬
ный рубль, а ассигнации должны были приниматься по не¬
изменному курсу 3,5 рубля за серебряный рубль. Ранее в
различных местах за него давали от 3,-5 до 4,2 рубля.
Одновременно учреждалась Депозитная касса серебря¬
ной монеты при Государственном коммерческом банке, чьи
депозитные билеты имели хождение наравне с серебряной
монетой без всякого лажа (надбавки в цене за «бумажные
деньги» по сравнению с металлическими). Касса принима¬
ла на хранение серебро, выдавая депозитки, обеспеченные
госгарантиями, достоинством в 3, 5, 10, 25, 50 и 100 руб¬
лей. Неудобный и тяжелый металл был мигом обменян
на бумагу с твердой гарантией — за несколько меся иен
г 82
1842 года было внесено в кассу свыше 25 миллионов руб¬
лей серебра, на следующий год еще на 12 миллионов. Это
привело к тому, что теперь казна смогла печатать депо-
зитки, строго обеспеченные серебром на общую сумму в
40 миллионов рублей.
На следующем этапе реформы с 1843 года ассигнации
были девальвированы, и вместо них начали выдавать кре¬
дитные билеты из расчета 3,5 к 1 рублю. Кфедитки также
были обеспечены серебром и золотом на 35—40%, кото¬
рое выдавалось в банке по первому требованию предъяви¬
теля.
Кредитки должны были окончательно ликвидировать
ассигнации массой 595 миллионов рублей, для чего необ¬
ходимо было с учетом понижательного дисконта иметь в
наличности в казне постоянно лишь 28,5 миллиона рублей
серебром. В итоге этой гигантской операции замены в каз¬
не оказалось дополнительно 66 миллионов рублей звонкой
монетой, которая позволила поддерживать финансы импе¬
рии до самой Крымской войны.
К тому же в обращение были выпущены золотые импе¬
риалы и полуимпериалы (10 и 5 рублей), которые обмени¬
вались на кредитки с 3%-ной наценкой-лажем.
Кроме того, не допуская организации эмиссионных акци¬
онерных банков, выдававших ссуды банковскими билетами,
Канкрин провел понижение процента, платимого государ¬
ственными кредитными учреждениями по вкладам, с 5 до 4%
и взимаемого по ссудам с 6 до 5%. В 1842 году при его уча¬
стии были созданы сберегательные кассы, принимавшие
вклады от 50 копеек до 750 рублей. Возникли первые стра¬
ховые общества: огневого страхования (1827) и личного
страхования (1835). Был увеличен гербовый сбор, введен
акциз на табак. Однако, поддерживая фабричное производ¬
ство, Канкрин не понимал и не верил в развитие железных
Дорог, приносивших казне в то время одни убытки.
Реформы дорого обошлись Канкрину — в два инсульта
1842 и 1845 годов. Ему не верили, на него собирали ком¬
промат, пытались оклеветать перед самодержцем, но Нико¬
лай как раз горой стоял за «аракчеевского» министра и сда¬
вать его не собирался. К тому же тот, в отличие от многих.
183
умел отстаивать свою правоту. Как-то сам Николай со сме¬
хом вспоминал: «Бывало, придет ко мне Канкрин в туфлях
(страдал ревматизмом, ему разрешалось в виде особого ис¬
ключения. — Авт.), греет у камина спину и на всякое мое
слово говорит: нельзя, ваше величество, никак нельзя...»
Более того, государь наградил его высшим орденом им¬
перии — Андрея Первозванного с формулировкой: «За
8-летнее управление Министерством финансов, от¬
личную благоразумную попечительность и непоколе¬
бимое рвение к благоустройству сей важной части
Государственного управления, за многие полезные
предначертания, точное исполнение оных и бдитель¬
ный надзор, при коих доходы Государства, при всех
обстоятельствах, не только удержаны от упадка, но
и важные, чрезвычайные расходы по войнам с Персией
и Турцией и по неожиданным событиям в Царстве
Польском и в западных губерниях, успешно удовлетво¬
рены, мануфактуре и промышленности отечествен¬
ным дано быстрое, полезное направление».
Однако орденом здоровья не поправишь. В 1844 году
Канкрин ушел в отставку, а вскоре скончался. Его порт¬
фель перешел к Федору Вронченко, который ни по силе
мысли, ни по размаху задумок в подметки не годился пред¬
шественнику.
Тем не менее финансовая система Канкрина и при нем
первое время прекрасно функционировала, дотянув страну
до катастрофы Крымской войны. Скажем, накануне войны
количество обращавшихся кредитных денег было 311 мил¬
лионов рублей при наличии «металлического фонда» в раз¬
мере 123 миллионов рублей, что позволяло обеспечить
безостановочный их размен и поддерживать их курс al pari
(соответствие биржевого курса валюты, ценных бумаг и
переводных векселей их номинальной стоимости. — Авт.)-
Годы
1844
1845
1846
1847
1849
1850
1851
1852
Доходы
(в млн руб.)
180
187
184
194
199
202
230
225
Расходы
(в млн руб.)
199
216
222
216
231
268
262
259
184
Рельсовая война
С поправлением бюджетных дел появилась возможность
вкладывать свободные суммы в промышленное развитие
страны, сильно отставшей за какое-то десятилетие вну¬
тренних неурядиц и внешних войн от ведущих стран Евро¬
пы. Паровые машины вовсю пыхтели уже в Германии, Ан¬
глии, Франции, Австрии, Бельгии, Нидерландах, пока в
России при наличии огромной дармовой крепостной рабо¬
чей силы предпочитали баржи тягать бурлаками, грузы
возить ямщиками, руду долбить кайлом, землю пахать де¬
ревянной сохой. Все как при князе Владимире Красно Сол¬
нышко, почти тысячелетием ранее. Отсюда низкая урожай¬
ность, периодический голод, зависимость от импорта и
изобретений «хитрого немца». Век пара, электричества и
телеграфа оставался за пределами границ империи. Надо
было срочно что-то делать.
Им там в Европах хорошо — у них расстояния плевые,
за пару дней на лошади от границы до границы доскачешь,
а у нас, по незабвенному Гоголю, «хоть три года скачи, ни
до одной границы не доскачешь». Он же и указал нам две
основные беды — дураков и дороги.
С дураками император худо-бедно и сам мог бороться,
но с дорогами справляться надо было всем миром.
Без нормальных дорог ни о каком экономическом раз¬
витии страны говорить не приходилось. Но с другой сторо¬
ны, многие и значительные умы считали, что ИМЕННО
бездорожье и есть главный козырь России в борьбе с лю¬
бым иностранным нашествием. Даже сам блистательный
Канкрин утверждал, что «непобедимость России состоит
именно в бездорожьи» (при этом категорически противил¬
ся ассигнованиям на развитие дорог). Весьма спорно, хотя
дорически и вполне оправдано.
И тем не менее, дороги — это нити жизни, нервная си¬
стема экономики, без которых деревянная соха навечно
осталась бы символом «косности и сиволапости» России,
"ем более что главным образом равнинный рельеф ее ев¬
ропейской части просто взывал к строительству шоссе,
'.палов и железнодорожных магистралей.
185
Начавшийся промышленный переворот постепенно вы¬
давливал ручной труд на мануфактурах, заменяя его паро¬
выми машинами и фабричным производством. Страна во¬
евала — нужен был металл. Вручную ковать его долго и
непродуктивно — нужны машины. Есть машины, есть ме¬
талл — нужны дороги, по которым и то и другое можно
транспортировать. Телегами не увезешь тяжеленные чуш¬
ки — нужны железные дороги, на создание которых не¬
обходим тот же самый металл. Однако, если в Германии
металл куется в Руре, где и добывается уголь для метал¬
лургии, и здесь же Альфред Крупп начал лить свои сталь¬
ные пушки, то в России металл льют на Урале, а пушки и
ружья льют — за две тысячи верст от него — в Туле. Тут
без «чугунки» никак не обойтись. Одно цеплялось за дру¬
гое, подталкивая страну к интенсивности работы и целесо¬
образности строительства собственной сети железных до¬
рог.
Однако это ведь надо еще доказать отечественным по¬
мещикам, по территории которых должны класть рельсы
и шпалы. У нас ведь аргумент известный — не надо огне¬
дышащих машин, то бесовское дело, и коровы пугаются.
Попробуй убеди. Тут без «тяжелой артиллерии» не обой¬
дешься.
А убеждать и надлежало лично монарху, для которого
инженерное дело было родным и лелеемым. Именно он в
1834 году послал начальника штаба корпуса горных инже¬
неров Константина Чевкина (будущий главный управля¬
ющий путей сообщения), который во время войны с Тур¬
цией состоял при его особе на Балканах и даже под
диктовку императора составлял донесения Дибичу, в Ав¬
стрию изучать железнодорожное дело. Именно он рассмо¬
трел перспективу энергичного профессора Венского по¬
литехнического института Франца Герстнера, строившего
железную дорогу между Будвайзом и Маутхаузеном. Одна-
ко миссия была явно секретной, незачем пока было знать
в Европе, что Россия намерена строить у себя стратегиче¬
ские магистрали. Нужна была «легенда».
По ней в августе 1834 года Герстнер и прибыл в импе¬
рию якобы для обозрения горных заводов. Понятно, чго
186
преподавателю практической геометрии и землемерного
искусства обозревать рудники было просто бессмысленно.
Тем более что по прибытии без лишнего шума он занялся
сразу же нивелировкой Московского шоссе.
Иными словами, пора бы уже забыть о «дуроломстве»
и «ретроградстве» правительства Николая, прекрасно по¬
нимавшего жизненную необходимость строительства дорог.
Уж как раз «первую российскую беду» он оттуда изгнал
сразу — дураков вообще не терпел. -Герстнера сразу же
приглашали под конкретный проект, просто знать об этом
до поры до времени было никому не обязательно. Да и сам
австриец был не дурак и не чужд коммерческой жилки.
В 1825 году была основана «Императорская и Королев¬
ская первая чартерная австрийская железнодорожная ком¬
пания», привилегии на которую, по его настоянию, предо¬
ставлялись именно «профессору Францу Антону Риттеру
фон Герстнеру». А уезжая в «страну рабов, страну господ»,
он продал компании права и планы строительства линии
Будвайз—Маутхаузен (оставив за собой кресло директора)
и получил на паях с отцом акции на сумму 100 тысяч гуль¬
денов при условии успешного завершения строительства.
Худо-бедно дорога функционировала. Так что 38-летний
профессор был вполне обеспеченным человеком и знал,
чего хотел в этой жизни. Да и связи в тогдашней «бизнес-
элите» у него были устойчивые.
Австриец взялся за дело рьяно и в течение трех месяцев
собирал данные статистики: объездил многие губернии
центра России, знакомился с укладом жизни, состоянием
дорог, торговли и горного дела.
При дворе он был принят быстро (сказалась протекция
австрийского посланника графа Шарля Луи Фикельмона,
которого император уважал и годом ранее наградил орде¬
ном Андрея Первозванного. Злые языки утверждали, за то,
что его жена Долли Фикельмон была любовницей Нико¬
лая). Предложил государю план строительства крупнейшей
в мире железной дороги, соединяющей Санкт-Петербург и
Москву с возможным продолжением линии до Одессы или
До Таганрога, и строительство железной дороги Москва —
Коломна.
187
Интересно, что главноуправляющий путями сообщения
барон Толь был против, но это мало что значило — глав¬
ное, что сам император был за. Зная, что труднее всего бу¬
дет доказать целесообразность скупердяю Канкрину, кото¬
рый наденет туфли, погреет спину у камина и покажет
кукиш лишним расходам, Николай посоветовал Герстнеру
использовать свои связи в австрийской «бизнес-элите»
и создавать акционерное общество ТОЛЬКО с частным
капиталом. Пока государь может помочь лишь морально.
Тот пообещал. Однако парень был не промах, Герстнер п
ответ поставил условие, чтобы всякая железная дорога, устро¬
енная в России в течение 20 лет без дозволения его, полу¬
чившего привилегию, обращалась в его собственность. Нико¬
лай оценил по достоинству амбиции хапуги и заметил, что в
Европе полно талантливых инженеров, он сам — инженер, но
Россия одна и грабить ее он не позволит никому. Австриец
приуныл, но вынужден был согласиться, хотя и выговорил ус¬
ловие на бессрочное пользование только своей дорогой.
Вскоре «пул» был готов — в учрежденном акционер¬
ном обществе пожелали рискнуть капиталом советник ком¬
мерции, купец первой гильдии и директор «Русско-Аме¬
риканской компании» Бенедикт Крамер, консул вольного
города Франкфурта-на-Майне Иоганн Плит и русский граф
Александр Бобринский (внук Екатерины Великой от вне¬
брачного сына с Григорием Орловым). Люди опытные и
пронырливые, прекрасно понимавшие, что мало чем риску¬
ют, коль скоро проектом интересуется сам император.
Для начала предложили провести нитку до Павловска.
Тут к проекту подключился верный николаевский пала¬
дин — великий князь Михаил Павлович, который, являясь
владельцем Павловска, изъявил согласие на безвозмездное
предоставление земли для прокладки железнодорожной ко¬
леи, а также позволил строительство на территории парка
вокзала и других увеселительных заведений за счет акцио¬
нерной компании.
Имея два таких августейших «тарана», не пробить про¬
ект было бы просто безумием.
Была образована комиссия по изучению предложения о
строительстве дороги во главе со Сперанским. Это в п-'|(Г
188
хих учебниках пишут, что доброе начинание в империи не¬
возможно было пробить годами. Нужное делалось с ходу.
Сперанский дал добро. Указ императора Николая I о со¬
оружении Царскосельской железной дороги был обнародо¬
ван 15 апреля 1836 года, а всего лишь через две недели (!)
работы по строительству начались.
Строили стремительно — через полгода, при пол¬
ном отсутствии опыта в сооружении железных дорог —
одноколейная нитка до Павловска была прютянута. Гер-
стнер предложил иную, более широкую колею, чем за
границей. По его мнению, принятая в Европе ширина
(1435 миллиметров) была слишком мала для создания пра¬
вильной, с его точки зрения, конструкции паровозов и
вагонов. Поэтому Царскосельская железная дорога строи¬
лась с шириной колеи 1829 миллиметров (была шестифу¬
товой).
А пока строилась она, энергичный Герстнер успел сго¬
нять в Англию и заказать локомотивы, рельсы, стрелочные
переводы, крепления. Паровозы выбирал специально под
«свою» колею с мощностью в 40 лошадиных сил, дабы мог¬
ли везти несколько вагонов с 300 пассажирами со скоростью
40 верст в час. В итоге закупили локомотивы с мощностью
75—120 «лошадок» и скоростью в 55 верст в час, на пер¬
спективу.
27 сентября 1836 года первый вагон на конной тяге
проехал по маршруту, ждали локомотив, который привезли
лишь в ноябре. В жутко холодный ноябрьский день участок
между Павловском и Царским Селом огласил первый в
России паровозный гудок. В присутствии самого импера¬
тора, августейшей семьи и огромного стечения крестяще¬
гося и матерящегося народа испытывался локомотив Ти¬
моти Гакворта, который провел его 17-летний сын Джон с
бригадой кочегаров. Испытание прошло успешно, великий
князь теперь мог ездить 25 верст играть в картишки в Зим¬
ний не на запыхавшихся лошадках, а на пышущем черным
Дымом железном монстре. Эра железных дорог в России
началась.
Вагоны больше походили на открытые ландо и носили
привычные названия: «шарабаны», «берлины», «дилижан-
189
сы». Всего к открытию дороги в Россию поступили 6 па¬
ровозов, 44 пассажирских и 19 грузовых вагонов, заку¬
пленных у Англии и Бельгии.
Следует заметить, что в России уже были собственные
паровые машины, построенные в 1834 году на Тагильском
заводе (Урал) крепостными отцом Ефимом и сыном Миро¬
ном Черепановыми. А также чугунная железная дорога от
одной из своих фабрик на медный рудник длиной 854 ме¬
тра. Причем оба получили вольную от хозяина. Однако,
поскольку машина Черепановых поглощала огромное ко¬
личество дров (угля в качестве паровозного топлива еще
не знали), от нее решили отказаться, заменив на покорных
лошадок. Поэтому на Царскосельской дороге предпочли
локомотивы из-за границы. А жаль.
Особо, конечно, акционеры не шиковали, верста обо¬
шлась сравнительно дешево — 42 тысячи рублей (вклю¬
чая вокзалы, сторожевые будки, водокачки и пр.). До Цар¬
ского Села нитку тянули чуть дольше, лишь через год,
30 октября 1837 года, официально открыли Царскосель¬
скую линию. Сам «именинник» Герстнер на открытии был
машинистом на локомотиве «Проворный», но все больше
морщился, за три недели до этого, испытывая новый ло¬
комотив, он с присущей молодеческой энергией прыгнул
на тендер, но не удержался и сломал ребра о поручни. В
2 часа 30 минут поезд отошел от вокзала и через 35 минут,
уже гудел в Царском, к восторгу закопченной и жутко
перепуганной публики, которую чуть ли не насильно за¬
ставили занять места в вагонах. Среди награжденных за
сооружение дороги был и Клейнмихель, которому импера¬
тор вручил трость с бриллиантами в рукояти. На что князь
Меншиков дополнил: «На месте государя я не пожалел бы
для вас и ста палок».
Как только не называли то, что гудело, свистело и ды¬
мило — «сухопутный пароход», «пароходный дилижанец»,
«паровая телега», пока модный писатель Николай Греч не
придумал слово «паровоз».
Следует заметить, что сначала рейсы выполнялись на
конной тяге и лишь по воскресеньям на паровой. Своих
запасов дров еще не было, угля тем более.
190
Герстнера срочно отправили лечиться за границу, а за¬
одно и изучать иностранный опыт. Чтоб, значит, подольше
не возвращался. Николай понял, что и собственных инже¬
нера теперь хватит, чтобы строить дорогу, не выбрасывая
деньги иностранцам.
Что-то подозревавший Герстнер перед отъездом все же
взял обещание, что дорогу от Петербурга до Москвы будет
строить тоже он, с чем и отбыл. Больше года колесил по
Европе и Америке, посылал донесения о пользе импорта и
вернулся в Россию с твердым намерением привлечь к ра¬
боте американских специалистов, которые строили наибо¬
лее дешевые дороги.
Это Николая совершенно не устраивало. Он всегда пи¬
тал некоторое недоверие к иностранным специалистам, ему
ведь надо было действовать как Петру Великому, разви¬
вать собственные кадры. Поэтому по тому же маршруту
отправились два инженера-полковника Павел Мельников
(будущий первый министр путей сообщения империи), про¬
фессор курса прикладной механики, заведующий кафедрой
Института корпуса инженеров путей сообщения, автор
книги «О железных дорогах», и Николай Крафт (будущий
начальник Николаевской дороги). Как раз именно Крафт,
как военный человек, обосновал стратегическими сообра¬
жениями целесообразность применения не шестифунтовой
(по Герстнеру), а пятифутовой (1524 миллиметра) ширины
колеи, ставшей привычной нам и на современных желез¬
ных дорогах. Мало ли как последующие войны повернутся,
вдруг да придется воевать не на чужой территории и не
малой кровью.
Именно им и было поручено строительство дороги до
Белокаменной — Мельникову с севера, Крафту с юга, но
теперь уже двухпутку и за казенные деньги. Император за¬
верил полковников, что его двери всегда открыты для них.
А для общего руководства работами в 1839 году глав¬
ноуправляющим путей сообщения вместо «тормозящего»
графа Толя был назначен более покладистый граф Клейн¬
михель. Был создан специальный Комитет во главе с Бен-
к*клорфом, Клейнмихелем и Бобринским, техниками Мель-
иовым, Крафтом и Чевкиным. В качестве консультантов
191
привлекли американских инженеров Джорджа Уистлера
(запросил 12 тысяч долларов, дали, куда деваться, престиж
дороже) и Томпсона Брауна, который впоследствии заме¬
нил скончавшегося Уистлера.
Указ Сенату о начале работ император подписал 1 фев¬
раля 1842 года. Маршрут (604 версты) чертил лично им¬
ператор, особо себя не утруждал — просто провел пря¬
мую на карте. Глупая легенда о том, что якобы карандаш
уперся в августейший палец в районе Бологого, поэтому-
де маршрут и дал изгиб, красива, яо глупа. Николай ведь
не идиот, а инженер и понимал, что такое для строитель¬
ства дополнительные версты. Просто как раз в районе
нынешней станции Мстинский мост, где изначально рель¬
сы лежали абсолютно прямо, перепад высот затруднял
движение составов, толкаемых маломощными паровозами.
Приходилось цеплять дополнительный локомотив, что за¬
бирало и время, и деньги, и нервировало почтеннейшую
публику. Поэтому посчитали целесообразным несколько
изогнуть дорогу и сделать Веребьинский обход со станции
Оксочи.
Проект закончен через год, начало строительства — еще
через год.
Само собой, волшебное слово «казенные деньги» тут же’
возбудили самый пристальный интерес господ казнокрадов!
с большими и малыми погонами, да и в гражданских ци-i
линдрах господа не преминули погреть загребущие длани.*
К примеру, за шпалу в 30 копеек платили подрядчикам
7 рублей, за одного поставленного землекопа платили как
за троих. Поэтому стоимость версты по сравнению с Цар¬
скосельской дорогой подскочила кратно с 42 до 165 тысяч,
что в итоге обошлось казне почти в 64 миллиона рублей
вместо запланированных 43 миллионов. Интересно, что,
когда у Николая спросили, сколько же реально стоила до¬
рога, он горько заметил: «Об этом знают только двое: Бог
да Клейнмихель».
Слава богу, Канкрин не дожил до этого кошмара. О че¬
ловеческих жертвах, вызванных антисанитарией и постав¬
кой гнилых продуктов работникам, лучше не говорить. Бла¬
го что дармовая рабочая сила.
192
Справедливости ради стоит заметить, что дорога строи¬
лась дорого, но на совесть. Мосты возводили по системе
американского инженера Уильяма Гау (мостовой пролет
делали из деревянной фермы с раскосами, стянутой попе¬
речными железными стержнями), а использование двух
материалов тогда было ноу-хау в несущих конструкциях.
Система была перепроверена и усовершенствована его
русским коллегой Дмитрием Журавским. Он^ доказал, что
чем ближе к опорам, тем больше нагрузка на вертикальные
тяжи и раскосы, и предложил делать элементы фермы раз¬
ной толщины в зависимости от их расположения. На до¬
роге было возведено 272 больших сооружения и 184 моста.
1 ноября 1851 года состоялось официальное открытие
дороги, сцепившей две столицы железными руками.
Когда пустили первую линию, паровозы гоняли еже¬
дневно, но один раз из Питера он не пришел. Послали из
Москвы встречный, а поскольку телеграфной связи на до¬
роге еще не было, на крутом повороте он столкнулся с за¬
поздавшим питерским. Это была первая железнодорожная
авария в России.
За время царствования Николая за дороговизной была
начата еще лишь одна дорога — Варшавская, но до Крым¬
ской войны успели построить лишь часть ее, затратив
18 миллионов рублей. Само собой, до Крыма дорога не до¬
шла. Начали тянуть ветку на Нижний Новгород. Загудели
и пароходы. Первый из них появился Неве в 1815 году, но
лишь в 40—50-х годах пароходы стали регулярно ходить
по Неве, Волге, Днепру и другим рекам. К 1850 году в Рос¬
сии было около 100 пароходов.
Всего же при Николае I было построено до 10 тысяч
верст шоссейных дорог, около 1 тысячи верст железнодо¬
рожных путей, 2600 верст электрического телеграфа про¬
ведено.
Все это дало мощный толчок тяжелой промышленности.
Отечественным фабрикантам и заводчикам были выданы
большие правительственные заказы на шпалы, рельсы, па¬
ровозы, технические масла, стройматериалы, металлокон¬
струкции для мостов, станционное оборудование, средства
йязи и пр. Империя потянулась за Европой.
Кисим
193
Николай — графу Клейнмихелю
1 ноября 1850 года
Граф Петр Андреевич! Настоящее путешествие мое
я начал с С.-Петербурго-Московской железной дороги,
проехав по Северной дирекции оной от С.-Петербурга
до с. Чудова, а по Южной от Вышнего Волочка до
д. Кольцова, за Тверь. К искреннему моему удоволь¬
ствию, дороги эти найдены мною, в отношении пре¬
восходного устройства, изящности отделки, исправ¬
ности содержания и примерного порядка в управлении,
в виде и состоянии, превосходящем мои ожидания.
Столь блистательный успех сего полезного, много¬
сложного и трудного предприятия, совершающегося
под непосредственным руководством и неусыпным
наблюдением вашим, налагает на меня обязанность
изъявить вам ныне вновь мою живейшую и душевную
признательность за все труды, вами подъемлемые. Рев¬
ность и усердие, с коими вы всегда приводите в испол¬
нение все мои предначертания по важной отрасли
государственного благоустройства, вам вверенной,
служат мне залогом осуществления живейшего моего
желания видеть соединение столиц моих железною до¬
рогою вполне оконченным и приведенным в действие
к 1 -му Ноября 1851 года. Пребываю к вам навсегда бла-«
госклонным. Николай.
Раб на галерах
Николай постоянно старался подражать своему идеалу
Петру Великому, будь то личное присутствие на театре во¬
енных действий, личное участие в делах управления либо
вникание во все мелочи и хитросплетения работы многочис¬
ленных департаментов. Иногда это даже развивало настоя*
щую манию преследования у его подчиненных. Император,
зная, что вокруг все норовят ему льстить и замазывать гла¬
за, любил неожиданно появляться в раннее время в прави¬
тельственных учреждениях для проверки, чтобы никто ис
194
мог его обмануть. Он строго обводил чиновников царствен¬
ным оком и, ни слова не говоря, исчезал. Зато в департа¬
ментах понимали, что в любой момент непредсказуемому
государю может взбрести в голову идея проверить их рабо¬
ту, а уж если он заметит где непорядок, так ушибет гневом,
что мало не покажется.
Он мог грозно рыкнуть: «Мы все на службе не за тем,
чтобы гулять, а чтобы дело делать». «Должно держаться
неотступно данных приказаний и впредь отнюдь не сметь
от них отступать».
Тех же, кто пытался улестить венценосца явной не¬
лепицей или вздором, резко обрывал: «Я уже не раз при¬
казывал с предложениями, противными закону, не сметь
входить... когда закон есть, должно его соблюдать без изы¬
скания предлогов к неисполнению». В одной из своих ре¬
золюций на мемориях Государственного совета Николай
начертал: «Прочитав со вниманием журнал Государствен¬
ного совета и особое мнение князя Любецкого, я должен
заметить, что в толико важном деле в Государственном со¬
вете с неизвинительной легкостью пропущены все те важ¬
ные обстоятельства, которые князем Любецким весьма
основательно выставлены. Не так я разумею обязанности
членов, которых мое доверие призвало к суждению в оном:
вопросы, от которых зависит благоденствие миллионов,
должны обсуживаться, а не пропускаться... Сколь не тер¬
плю я потери времени в спорах, не на деле основанных, а
на одних личностях или пустословии, столь я требую, что¬
бы всякое дело, а подавно толикой важности, обсужива¬
лось с надлежащим вниманием».
По мнению архиепископа Херсонского и Таврического
Иннокентия (Борисова): «Это был... такой венценосец, для
которого царский трон служил не возглавием к покою, а
побуждением к непрестанному труду».
Нидерландский посланник Фридрих Гагерн писал: «Им¬
ператор проявляет необыкновенную деятельность и энергию,
сам делает и наблюдает многое, входит даже в подробности;
со времени вступления своего на престол он дал государству
такой толчок и многие отрасли правления сделали такие
чгхи, что совершенно затемнили царствование Александра.
195
Но при этом его упрекают в том, что вмешательство его
переходит часто в суровость, что он слишком требователен,
а между тем не искореняет главных недостатков».
Однако, осененный духом Петра, император без устали
работал, стараясь лично вникнуть во все, не пропуская ни
одной мелочи вплоть до исправлений описок в документах.
Он искренне считал, что без его непосредственного уча¬
стия весь созданный с таким трудом механизм непременно
рухнет. Его любимой фразой была: «Я тружусь как раб на
галерах».
Замыкание на себя всех дел и попытки лично во всем
разобраться совершенно естественно вскоре стали создавать
для императора понятные проблемы. Никто из подчиненных
не желал брать ответственность на себя, пытаясь перело¬
жить на вышестоящее начальство, которое, в свою очередь,
перекладывало его еще выше. В итоге самые ничтожные
дела просто засоряли канцелярию самого самодержца.
Когда Николай наконец это понял, он просто взвыл.
Уже в 1826 году последовала Высочайшая резолюция ми¬
нистрам «не вносить в Комитет [министров] таких пред¬
метов, по которым разрешения их собственного совершен-,
но достаточно по власти, им дарованной». Те посчитали за]
благо пропустить резолюцию мимо ушей и продолжили]
бомбардировать царя бумажными цунами. Уже через год]
Николаю пришлось вторично просить их не обременять его,]
делами, которые они могут сами разрешать. Без толку/
А когда ему на стол положили дело, в котором вопрос шел
лишь о 75 рублях 40 копейках, тот разразился такой от¬
борной бранью, что министры уже твердо усвоили «впредь
с подобными мелочами не входить».
Все это требовало не только огромных физических уси¬
лий из-за сложности тогдашнего передвижения, но и чест¬
ных исполнительных чиновников. А вот как раз таки с ними
был большой напряг. К примеру, в беседе с флигель-адъ¬
ютантом полковником Павлом Киселевым еще в 1816 году
император Александр 1 жаловался: «Всего сделать вдрУг
нельзя; обстоятельства до нынешнего времени не позволя¬
ли заняться внутренними делами, как было бы желатсль'
но... Мы должны теперь идти ровными шагами с Европою
196
в последнее время она столько просветилась, что по ны¬
нешнему положению нашему оставаться позади мы уже не
можем; но на все надо время, всего вдруг сделать нельзя;
уменьшать злоупотребления, конечно, должно, но один
всего не успеешь сделать, помощников нет, кругом видишь
обман... Я знаю, что в управлении большая часть людей
должна быть переменена, и ты справедлив, что зло проис¬
ходит как от высших, так и от дурного выбора низших чи¬
новников; но где их взять? Я и 52 губернаторов выбрать
не могу, а надо тысячи».
При Николае надо было уже не тысячи, а с ростом аппа¬
рата десятки тысяч. Но где их было взять? Управленческих
кадров малочисленные университеты почти не готовили.
Их надо было готовить, однако и здесь императора достал
его же собственный бумеранг. Милитаризация аппарата
привела к тому, что народным просвещением ведал преста¬
релый генерал от инфантерии князь Карл Ливен, безнадеж¬
но далекий от этого самого просвещения. Все его военные
подвиги остались во времена Екатерины, а правительствен¬
ное кресло он использовал лишь для популяризации Еван¬
гельского библейского общества, которое, собственно, рас¬
пространялось лишь на отечественных лютеран, коих в
православной империи было явное меньшинство.
Император слишком поздно это осознал, но по крайней
мере спохватился и отправил генерала на заслуженный по¬
кой, заменив его страстным и энергичным президентом
Российской академии наук Сергеем Уваровым, у которого
не было военного чина. На императора глубокое впечатление
произвела его записка в 1831 году, в которой тот высказал
близкую Николаю мысль, обосновывавшую необходимость
просвещения крепостных крестьян до их освобождения.
Уваров был одним из организаторов литературного об¬
щества «Арзамас», водил дружбу со многими «властите¬
лями дум» своего времени — Пушкиным, Жуковским,
Вяземским, Батюшковым, Вигелем и др. Николая даже не
смутило, что в числе его знакомцев состояли бывшие де¬
кабристы — Михаил Орлов, братья Тургеневы. На его
энергию на ниве образования специалистов в нужном им-
I гщ ключе император и рассчитывал, ибо «александров-
197
ские» попечители образования совершенно дискредитиро¬
вали саму идею просвещения.
21 марта 1833 года, заступая на свой пост, Уваров ра¬
зослал циркуляр попечителям учебных округов, в котором
провозглашались «титульные» принципы правления госу¬
даря: «Наша обязанность состоит в том, чтобы народное
образование, согласно с Высочайшим намерением Авгу¬
стейшего Монарха, совершалось в соединенном духе Пра¬
вославия, Самодержавия и Народности».
На этих трех китах Николай и намеревался тащить впе¬
ред телегу российской государственности.
О некоторых общих началах, могущих служить
руководством при управлении Министерством
Народного Просвещения
Доложено Его Величеству 19 ноября 1833. Уваров
По вступлению моему с высочайшего Вашего Импе¬
раторского Величества повеления в должность Мини¬
стра Народного Просвещения, употребил я, так ска¬
зать, заглавным местом, лозунгом моего управления,
следующие выражения: «Народное воспитание должно
совершаться в соединенном духе Православия, Само¬
державия и Народности». Вместе с сим считаю себя
обязанным представить Вашему Величеству краткий,
но чистосердечный отчет в моих понятиях о важном
начале, мною принимаемом в руководство: посреди
всеобщего падения религиозных и гражданских учреж¬
дений в Европе, не взирая на повсеместное распро¬
странение разрушительных начал, Россия, к счастию,
сохранила доселе теплую веру к некоторым религиоз¬
ным, моральным и политическим понятиям, ей исклю¬
чительно принадлежащим. В сих понятиях, в сих свя¬
щенных остатках ее народности, находится и весь
залог будущего ее жребия. Правительству, конечно, в
особенности Высочайше вверенному мне министерст¬
ву, принадлежит собрать их в одно целое и связать
ими якорь нашего спасения, но сии начала, рассеянные
преждевременным и поверхностным просвещение
198
мечтательными, неудачными опытами, сии начала без
единодушия, без общего средоточия, и коим в течение
последних 30-ти лет предстояла беспрерывная борьба
продолжительная и упрямая, как согласить их с на¬
стоящим расположением умов? Успеем ли мы включить
их в систему общего образования, которая соеди¬
няла бы выгоды нашего времени с преданиями прошедше¬
го и надеждами будущего? Как учредить у нас народ¬
ное воспитание, соответствующее нашему порядку
вещей и не чуждое Европейского духа? По какому пра¬
вилу следует действовать в отношении к Европейско¬
му просвещению, к Европейским идеям, без коих мы не
можем уже обойтись, но которые без искусного обу¬
здания их грозят нам неминуемой гибелью? Чья рука
и сильная и опытная, может удержать стремление
умов в границах порядка и тишины и откинуть все,
что могло бы нарушить общее устройство? Тут
представляется во всем объеме Государственная за¬
дача, которую мы принуждены решить без отлага¬
тельства, задача, от коей зависит судьба Отече¬
ства, — задача столь трудная, что одно простое
изложение оной приводит в изумление всякого здра¬
вомыслящего. Углубляясь в рассмотрение предмета и
изыскивая те начала, которые составляют собствен¬
ность России (а каждая земля, каждый народ имеет
таковой Палладиум), открывается ясно, что тако¬
вых начал, без коих Россия т может благоденство¬
вать, усиливаться, жить — имеем мы три главных:
1) Православная Вера. 2) Самодержавие. 3) Народность.
Без любви к Вере предков, народ, как и частный че¬
ловек, должны погибнуть; ослабить в них Веру —
то же самое, что лишать их крови и вырвать сердце.
Это было бы готовить им низшую степень в мораль¬
ном и политическом предназначении. Это было бы из¬
мена в пространном смысле. Довольно одной народной
гордости, чтобы почувствовать негодование при та¬
кой мысли. Человек, преданный Государю и Отечеству,
столько же мало согласится на утрату одного из дог¬
матов нашей Церкви, сколько и на похищение одного
199
перла из венца Мономаха. Самодержавие представ¬
ляет главное условие политического существования
России в настоящем ее виде. Пусть мечтатели обма¬
нывают себя самих и видят в туманных выражениях
какой-то порядок вещей, соответствующий их тео¬
риям, их предрассудкам; можно их уверить, что они
не знают России, не знают ее положения, ее нужд, ее
желаний. Можно сказать им, что от сего смешного
пристрастия к Европейским формам мы вредим соб¬
ственным учреждениям нашим; что страсть к ново¬
введениям расстраивает естественные сношения всех
членов Государства между собою и препятствует
мирному, постепенному развитию его сил. Русский Ко¬
лосс упирается на самодержавии, как на краеугольном
камне; рука, прикоснувшаяся к подножию, потрясает
весь состав Государственный. Эту истину чувствует
неисчислимое большинство между Русскими; они чувст¬
вуют оную в полной мере, хотя и поставлены между
собой на разных степенях и различествуют в просве¬
щении и в образе мыслей, и в отношениях к Правитель¬
ству. Эта истина должна присутствовать и разви¬
ваться в народном воспитании. Правительство не
нуждается, конечно, в похвальных себе словах, но мо¬
жет ли оно не пещись о том, чтобы спасительное
убеждение, что Россия живет и охраняется спаси¬
тельным духом Самодержавия, сильного, человеколю¬
бивого, просвещенного, обращалось в неоспоримый
факт, долженствующий одушевлять всех и каждого,
во дни спокойствия, как и в минуты бури?
Наряду с сими двумя национальными началами, на¬
ходится и третье, не менее важное, не менее сильное:
Народность. Дабы Трон и Церковь оставались в их мо¬
гуществе, должно поддерживать и чувство Народно¬
сти, их связующее. Вопрос о Народности не имеет
того единства, какое представляет вопрос о Само¬
державии; но тот и другой проистекают из одного
источника и совокупляются на каждой странице
Истории Русского народа. Относительно Народности,
все затруднение заключается в соглашении древних и
200
новых понятий; но Народность не состоит в том,
чтобы идти назад или останавливаться; она не тре¬
бует неподвижности в идеях. Государственный со¬
став, подобно человеческому телу, переменяет на¬
ружный вид по мере возраста: черты изменяются с
летами, но физиономия изменяться не должна. Бе¬
зумно было бы противиться сему периодическому ходу
вещей; довольно того, если мы не будещ добровольно
скрывать лицо под искусственной и нам0 не сродной
личиной; если мы сохраним неприкосновенным святи¬
лище наших народных понятий; если мы примем их за
основную мысль Правительства, особенно в отноше¬
нии к Народному Воспитанию. Между обветшалыми
предрассудками, восхищающимися единственно тому,
что было у нас за полвека и новейшими предрассудка¬
ми, которые без жалости стремятся к разрушению
существующего, посреди сих двух крайностей, нахо¬
дится обширное поле, на коем здание нашего благосо¬
стояния — твердо и невредимо укрепиться может.
Время, обстоятельства, любовь к Отечеству, пре¬
данность Монарху, все должно нас уверить в том,
что пора нам, особенно касательно народного воспи¬
тания, обратиться к духу Монархических учреждений
и в них искать той силы, того единства, той проч¬
ности, коих мы слишком часто думали открыть в меч¬
тательных призраках равно для нас чуждых и бесполез¬
ных, следуя коим нетрудно было бы наконец утратить
все остатки Народности, не достигнувши мнимой
цели Европейского образования. К составу общей си¬
стемы Народного Просвещения принадлежит много
других предметов, как-то: направление, данное Оте¬
чественной Литературе, периодическим сочинениям,
щеатральным произведениям; влияние иностранных
книг; покровительство, оказываемое художествам;
но разбор всех сил отдельных частей повлек бы за со¬
бою довольно обширное изложение и мог бы легко об¬
ратить сию краткую записку в пространную книгу.
Конечно, принятие такой системы требовало бы бо-
XQe. нежели жизнь и силы одного или нескольких чело-
201
век. Не тому, кто посеет сии семена, определено Про¬
мыслом пожинать плоды оных; но что значит жизнь
и силы одного, когда дело идет о благе всех? Два или
три поколения быстро исчезают с лица земли, но Го-
сударства долговечны, пока в них сохраняется свя¬
щенная искра Веры, Любви и Надежды.
Дано ли нам посреди бури, волнующей Европу, по¬
среди быстрого падения всех подпор Гражданского
общества, посреди печальных явлений, окружающих
нас со всех сторон, укрепить слабыми руками любез¬
ное Отечество на верном якоре, на твердых основа¬
ниях спасительного начала? Разум, испуганный при
виде общих бедствий народов, при виде обломков про¬
шедшего, падающих вокруг нас, и не прозревая буду¬
щего сквозь мрачную завесу событий, невольно пре¬
дается унынию и колеблется в своих заключениях. Но
если Отечеству нашему — как нам Русским и сомне¬
ваться в том нельзя — охраняемому Промыслом, да¬
ровавшим нам в лице великодушного, просвещенного,
истинно Русского Монарха, залог невредимой силы Го¬
сударства, должно устоять против порывов бури,
ежеминутно нам грозящей, то образование настоящего
и будущих поколений в соединенном духе Православия,
Самодержавия и Народности составляет бессомненно
одну из лучших надежд и главнейших потребностей
времени и вместе одно из труднейших поручений, коим
доверенность Монарха могла бы почтить вернопод¬
данного, постигающего и важность оного, и цену
каждого мгновения, и несоразмерность своих сил, и
ответственность свою перед Богом, Государем а
Отечеством. *
19 ноября 1833 года
Самодержавие
Николай был явно бабушкиным внуком. Великая Ека¬
терина утверждала, что «Российская империя есть столь
обширна, что, кроме самодержавного государя, всякая лрУ'
202
гая форма правления вредна ей, ибо все прочие медлитель¬
нее в исполнениях». Медлительности государь не выносил.
Сам работал на износ, себя не жалея, и не терпел, чтобы
другие ни спорили с ним, так работавшим, ни сами тормо¬
зили то, что Николай делал как автомат. По-петровски. Не
понимал, как можно простое дело измордовать так, чтобы
оно тянулось годами и решение принималось десятилетия¬
ми. Те, кто были вокруг него, это понимали и старались
соответствовать ритму жизни. Те же, кто был'поодаль, осо¬
бо не торопились, особо не понукаемые. Кто сидел еще
дальше «жадной толпы, стоящей у трона», вообще никуда
не спешили — Россия большая, пока дойдет предписание
из одной губернии в другую, или ишак сдохнет, или пади¬
шах. Провернуть это ржавое колесо мог только один чело¬
век — сам император, понявший, что без его воли и рас¬
поряжения никто пальцем не шелохнет.
Внутри самого правительства Николай сталкивался либо
с непониманием, либо с противодействием. Не понимал
Егор Канкрин, блистательный финансист, не ведавший, для
чего нужно платить огромные деньги для внедрения каких-то
паровых машин, если извозчики и так куда надо довезут.
Противодействовали (слабо, конечно, попробуй слово те¬
перь поперек скажи победоносному императору) консерва¬
торы в Госсовете, не желавшие вообще никаких перемен.
Против было поместное дворянство, цепляющееся руками
и ногами за прежние крепостнические привилегии.
За был только сам Николай со своей железной волей и
выдержкой. Освободившись от пут «мамаши», он теперь
вообще не воспринимал ничьих других, даже старшего
брата.
Константин вообще категорически не понимал преоб¬
разований, писал Николаю о недопустимости «коренных
реформ, изменяющих взаимные отношения между сосло¬
виями, так как это поведет неминуемо к изменению самых
основ государственного строя империи». Как на него толь¬
ко могли рассчитывать декабристы в своих мечтах о свет--
чом будущем России?
По мнению историка Александра Преснякова, импери¬
ей -пытался свести государственную власть к личному
203
самодержавию „отца-командира“, на манер военного ко¬
мандования, окрашенного в духе всего быта эпохи патри¬
архально-владельческим, крепостническим пониманием всех
отношений властвования и управления».
Вот как раз здесь и крылись две западни для самого Ни¬
колая. Во-первых, замкнув на себя принятие абсолютно
всех мало-мальски важных решений, даже со всей несу¬
светной энергией, его физически не могло хватить на то,
чтобы проталкивать сразу все. Фаворитов он не имел, дру¬
зей — тоже, соратников — тем более, его больше поба¬
ивались, чем поддерживали. Верить безгранично кому-то
из приближенных опасался. Опыт предыдущих царствова¬
ний подсказывал, что рано или поздно близкие люди пере¬
ходят границы дозволенного и начинают чувствовать себя
всемогущими. Своему министру Петру Киселеву Николай
даже заметил: «Ты знаешь, как я терпелив в разговоре
наедине и выслушиваю всякий спор, принимаю всякое воз¬
ражение. Тут я, пожалуй, позволю сказать себе и дурака,
хотя могу этому и не поверить. Но, чтобы назвали меня
дураком публично, этого, конечно, никогда не допущу».
Поэтому великий и ужасный Нессельроде, даже став кан¬
цлером, каждый раз дрожал, будучи вызван на император¬
ский ковер, хотя и занимал свой пост рекордные 40 лет.
Поэтому и Бенкендорф предпочитал никогда не иметь соб¬
ственного мнения, если рядом император. Поэтому и лихой
Орлов пасовал, когда на понравившуюся ему даму вдруг
заглядывался сам Николай. Поэтому и сам Сперанский по¬
считал за благо «признать свои ранние заблуждения», чем
вновь отправляться в почетную ссылку.
Иногда это срабатывало. Как рассказывал сам импера¬
тор Бенкендорфу: «Помню, в Одессе... встретил я там на
улице толпы шатающихся без дела цыган, в совершенной
нищете, нагие, девки по осьмнадцать лет, голые... позор,
безобразие! Говорю Воронцову (губернатор Новороссии
граф Михаил Воронцов. — Авт.) — что ты не приведет!
их в порядок? А он — мне с ними не сладить, все меры бе:
успеха. Ну так постоя, я с ними слажу. Приказал тут Ж1
брать всех бродяг и тунеядцев за определенную поденную
плату на работу. И что ж? Через месяц исчезли!»
204
Он всегда предпочитал быть в курсе всего, что проис¬
ходит.во врученной ему империи, и лично решать возни¬
кавшие проблемы. Ибо догадывался, что без император¬
ской воли и дубины Петра I толку будет мало.
Из-за этого утвердилась традиционная русская формула
«Я — начальник,, ты — дурак», когда по всей вертикали
власти никто не хотел брать на себя ответственность за
принятие решений, перекладывая ее на вышестоящих.
Естественно, что, пока это перекладывание доходило до
самого верха, а потом спускалось вниз, уходила уйма вре¬
мени, и следовало уже принимать новое решение. Иници¬
атива всегда оставалась наказуемой и в армии, и в статской
жизни. Таким образом, своевременно никакие дела не де¬
лались, и русский оставался крепок лишь задним умом.
Близких у Николая не было. Был только ОН, скала, о
которую разбиваются все проблемы империи и все происки
врагов. Вот уж кто с полным правом мог сказать о себе:
«Государство — это я».
Однако именно здесь и таилось «во-вторых». Опасаясь
проблем, все окружающие предпочитали говорить именно
то, что хотел услышать сам Николай. Ему льстили, врали,
хотя и знали, что император не терпел врунов, замалчива¬
ли проблемы и выпячивали мнимые достоинства, вообще
старались не доносить то, что было бы неприятно или
обидно монарху.
Он попытался было переломить ситуацию, успокоить
льстецов и приструнить болтунов.
Интересен в этом смысле рассказ Модеста Корфа: «Од¬
нажды, в первый год царствования императора Николая,
при откровенной беседе князь Любецкий выговорил ему
множество истин относительно России и его самого. Вы¬
слушав все благосклонно, государь вдруг остановил своего
собеседника вопросом:
— Да скажи, пожалуйста: откуда у тебя берется сме¬
лость высказывать мне все это прямо в глаза?
— Я вижу, государь, что кто хочет говорить вам правду,
не в вас к тому находит помеху, и я действую по этому убеж¬
дению. Но власть — самая большая баловница в мире! Те¬
нь вы милостиво позволяете мне болтать и не гневаетесь.
205
но лет через десять, или меньше, все переменится, и тогда,
свыкнувшись с всемогуществом, с лестью и с поклонниче¬
ством, вы за то, что теперь так легко мне сходит, прикажете,
может быть, меня повесить.
— Никогда, — сказал государь, — я всегда буду рад
правде и позволю тебе тогда, как и теперь, если я стану
говорить или делать вздор, сказать мне прямо: „Николай,
ты врешь!“
— Года два после того, — продолжал Любецкий в сво¬
ем мне об этом рассказе, — я опять приехал в Петербург
и явился к государю. В этот раз он принял меня чрезвы¬
чайно холодно, и даже не в кабинете, как прежде, а в пе¬
редней зале, и, оборотясь с рассеянным лицом к окошку,
встретил самыми сухими расспросами о погоде, о дороге
и проч. Не было и тени прежней доверчивости, и я, разу¬
меется, сохранял с моей стороны глубочайший этикет, не
позволяя себе ни малейших намеков на прежние беседы.
Вдруг через несколько минут государь обратился ко мне
с громким хохотом и с протянутой рукой:
— Что, хорошо ли я сыграл свою роль избалованного
могуществом и лестью? — сказал он. — Нет, я не пере¬
менился и не переменюсь никогда, и если ты в чем не со¬
гласишься со мною, то можешь по-прежнему смело ска¬
зать: „Николай, ты врешь!“»
Однако мало кто решался на подобное, опасаясь вы¬
звать гнев самодержца, поставив под вопрос собственное
положение и благополучие и предпочитая переложить от¬
ветственность за плохие вести на другого. Врать во бла¬
го — гораздо легче и выгоднее.
Николай это понимал, жутко злился и предпочитал гу¬
лять ОДИН по Петербургу. Чтобы, с одной стороны, никто
назойливо не лез в глаза, с другой — можно было не¬
узнанным, как Гарун аль-Рашид, послушать, что говорят
простые обыватели. В разговорах с дворниками, извозчи¬
ками, коробейниками вдруг да выяснить истину, которую
ни за что не услышать при дворе. Иногда это ему удава¬
лось, и тогда монаршему гневу не было предела.
Путешествовавший по России французский маркиз де
Кюстин в 1839 году имел с Николаем интересную беседу,
206
в ходе которой император позволил себе пооткровенничать
и изложить свой взгляд на государственное устройство им¬
перии:
«— Русские добрый народ, но надобно еще сделаться
достойным править ими.
— Ваше Величество постигли лучше любого из своих
предшественников, что именно подобает России.
— В России еще существует деспотизм, ибо в нем са¬
мая суть моего правления; но он отвечает дух^ нации.
— Вы останавливаете Россию на пути подражатель¬
ства, Ваше Величество, и возвращаете к самой ёебе.
— Я люблю свою страну и, мне кажется, понимаю ее;
поверьте, когда невзгоды нашего времени слишком уж до¬
нимают меня, я стараюсь забыть о существовании осталь¬
ной Европы и ищу убежища в глубинах России.
— Дабы припасть к истокам?
— Именно так! Нет человека более русского сердцем,
чем я. Скажу вам одну вещь, какой не сказал бы никому
другому; но именно вы, я чувствую, поймете меня.
Тут император умолкает и пристально глядит на меня;
я, не отвечая ни слова, слушаю, и он продолжает:
— Мне понятна республика, это способ правления яс¬
ный и честный, либо по крайней мере может быть таковым;
мне понятна абсолютная монархия, ибо я сам возглавляю
подобный порядок вещей; но мне непонятна монархия
представительная. Это способ правления лживый, мошен¬
нический, продажный, и я скорее отступлю до самого Ки¬
тая, чем когда-либо соглашусь на него.
— Ваше Величество, я всегда рассматривал представи¬
тельный способ правления как сделку, неизбежную для не¬
которых обществ и некоторых эпох; но, подобно всякой
сделке, она не решает ни одного вопроса, а только отсро¬
чивает затруднения.
Император, казалось, ждал, что скажу я дальше. Я про¬
должал:
— Это перемирие, что подписывают демократия и мо¬
нархия в угоду двум весьма низменным тиранам — страху
ч корысти; длится оно благодаря гордыне разума, упиваю¬
щегося красноречием, и тщеславию народа, от которого
207
откупаются словами. В конечном счете это власть аристо¬
кратии слова, пришедшей на смену аристократии родовой,
ибо правят здесь стряпчие.
— В ваших речах много верного, сударь, — произнес
император, пожимая мне руку. — Я сам возглавлял пред¬
ставительную монархию (подразумевалось владение пред¬
ставительной Польшей, которая восстала в 1830 году, не
оправдав конституционного доверия. — Лет.), и в мире
знают, чего мне стоило нежелание подчиниться требова¬
ниям ЭТОГО ГНУСНОГО способа правления (я цитирую
дословно). Покупать голоса, развращать чужую совесть,
соблазнять одних, дабы обмануть других, — я презрел все
эти уловки, ибо они равно унизительны и для тех, кто по¬
винуется, и для того, кто повелевает; я дорого заплатил за
свои труды и искренность, но, слава Богу, навсегда покон¬
чил с этой ненавистной политической машиной. Больше я
никогда не буду конституционным монархом. Я слишком
нуждаюсь в том, чтобы высказывать откровенно свои мыс¬
ли, и потому никогда не соглашусь править каким бы то ни
было народом посредством хитрости и интриг».
Больше он никогда им и не был. Зажав власть в кулаке,
Николай не выпускал ее ни на секунду (кроме короткого
периода, когда «обстреливался» в войне с турками). Тем
более делиться ни с кем не собирался. Император был ис¬
тиной в последней инстанции, который лучше всех россиян
знал, что благо для России, а что вред. Как говорил вели¬
кий Карамзин, «самодержавие — есть палладиум России».
Министры же должны быть лишь «единственно секрета¬
рями государя по разным делам».
Нессельроде, всегда державший нос по„ ветру и угады¬
вавший настроение господина, представлял ему только такие
доклады об иностранных делах, чтобы у того не возникало
проблем с их восприятием. По утверждению русского исто¬
рика Евгения Тарле, «угождать и лгать царю, угадывать,
куда склоняется воля Николая, и стараться спешно забе¬
жать вперед в требуемом направлении, стилизовать свои
доклады так, чтобы Николай вычитывал в них только при¬
ятное, — вот какова была движущая пружина всей долгой
деятельности российского канцлера... Царь обыкновенно
208
его ни о чем не спрашивал, и, входя в кабинет для доклада,
Карл Васильевич никогда не знал в точности, с какими по¬
литическими убеждениями сам он отсюда выйдет». То же
самое касалось и подчиненных Нессельроде. «Послы, —
писал Тарле, — делавшие при нем карьеру и действовав¬
шие в самых важных пунктах — Николай Дмитриевич Ки¬
селев в Париже, барон Бруннов в Лондоне, Мейендорф в
Вене, Будберг в Берлине, были люди умные и средне спо¬
собные, во всяком случае, несравненно умнее и даровитее,
чем Нессельроде, но сии следовали указаниям своего ше-
фа-канцлера и своим карьеристским соображениям и пи¬
сали иной раз вовсе не то, что видели их глаза и слышали
их уши, а то, что, по их мнению, будет приятно прочесть
властелину в Зимнем дворце, то есть нередко льстили и
лгали ему почти так же, как и сам Нессельроде. А когда
и писали в Петербург правду, то Нессельроде старался по¬
дать ее царю так, чтобы она не вызвала его неудоволь¬
ствия».
Выигрывала ли от этого империя, еще большой вопрос,
но сам канцлер вполне безбедно и беспроблемно дожил
свой век в одном из самых высоких кресел власти.
Уж на что был авторитетен Егор Канкрин, проведший
одну из самых успешных денежных реформ в России, но и
тот предпочел уйти в тень с цифрами в руках, когда Нико¬
лай грохнул кулаком по столу и сказал, что железным до¬
рогам в России быть.
Сменивший его Федор Вронченко и подавно понял, что
в финансовой сфере не важно, как обстоят дела. Важно,
как ты сам представишь их на обозрение. Его отчеты густо
пестрели дутыми цифрами, демонстрируя семимильные шаги
империи в области развития промышленности. Деньги му¬
дро вкладывал только в те отрасли, чьи министры чаще
всего бегали на доклады к государю — двора, армии, путей
сообщения. Дефицит бюджета за годы его руководства ми¬
нистерством (1845—1852) составил 260 миллионов руб¬
лей, а государственный долг вырос на 100 миллионов.
У банкиров Англии, Франции и Голландии к 1845 году
%1ло получено 268 миллионов рублей долгосрочных зай-
которые уносили до 25% годового бюджета только на
209
погашение кредитных процентов. При этом совершенно
забросил сельское хозяйство, полагая, что мужик и без
того выберется из любой засухи и неурожая (1844, 1845,
1847 годов). Сам же Вронченко боялся Николая до полу¬
обморока, иногда при докладах теряя голос. Зато ухитрил¬
ся получить графский титул, и, благодаря раболепству и
совершеннейшей покорности, он был в 1849 году удостоен
графского титула и привилегии обедать с государем в ин¬
тимном кругу, состоявшем из трех-четырех человек.
Одно время пытался втереться в особое доверие к им¬
ператору граф Петр Клейнмихель, пользуясь родством с
главной пассией Николая Варварой Нелидовой. Рассказы¬
вали, что, уже став министром путей сообщения и посчи¬
тав, что поймал Бога за бороду, Клейнмихель как-то на
Варшавском шоссе, недалеко от Гатчины, случайно застрял
на одной из станций из-за отсутствия лошадей. Не при¬
выкший к подобным задержкам многодетный отец схватил
попавшуюся под руку деревяшку и так отдубасил несчаст¬
ного станционного смотрителя, что тот через пару часов
Богу душу отдал. Делу, конечно же, попытались придать
оборот, что якобы смотритель умер от изрядного употреб¬
ления казенного вина. Однако доброжелатели при дворе
поспешили вломить императору конкурента. Николай вы¬
звал к себе Клейнмихеля и за закрытыми дверями сказал
ему столько теплых слов, что тот пулей вылетел обратно и
выложил значительную сумму на содержание семьи уби¬
того.
Другой случай так же подчеркивает «петровский» ха¬
рактер Николая. Однажды курьер ведомства путей сообще¬
ния по традиционному российскому бездорожью выронил
где-то между Лугой и Гатчиной из саней чемодан, набитый
300 тысячами ассигнаций. Провинившегося, конечно,
упекли в кутузку, но поиски чемодана в метельном краю
были безрезультатными. А вскоре при дворе появился му¬
жик-лапотник, притащивший под мышкой искомый баул,
никогда в жизни не видавший подобных денег и даже не
слыхавший, что такие суммы есть на земле. Счастливый
Клейнмихель хотел было от радости дать мужику в зубы зв
то, что так долго нес чемодан, но из осторожности пере-
210
думал и одарил червонцем. Само собой, Николаю доложи¬
ли о столь чудном подарке судьбы, и тот поинтересовался
у министра, насколько простерлась щедрость того по от¬
ношению к лапотнику. Клейнмихель хотел было соврать,
но вовремя понял, что ребята из Третьего отделения уже
донесли о такой «расточительности» графа. Пришлось ска¬
зать правду. Николай рассвирепел и распорядился выпла¬
тить мужику огромную премию. Причем из кармана самого
Клейнмихеля. Граф был в шоке, мужик — в нокдауне. На
радостях лапотник неделю угощал всю деревню, да и помер
от запоя.
Как работала ЕГО машина, можно было сказать только
после смерти императора. Как раз после нее тайный со¬
ветник Михаил Позен в апреле 1856 года подчеркивал:
«Обстоятельства беспрерывно возбуждали новые вопросы,
и правительство начало издавать закон за законом, поста¬
новление за постановлением. Все они возникали случай¬
но, часто обрабатывались наскоро, без связи в целом, без
гармонии в частях; иногда и без практического взгляда на
возможность исполнения... Состав высшего управления
чрезвычайно увеличился, департаменты и канцелярии рас¬
ширились и наполнились огромным числом людей. Каждо¬
му хотелось действовать, иметь влияние. Отсюда излишняя
централизация, вредное многоделие и всемертвящие фор¬
мализм и механизм. Каждое министерство и управление
действует по своему усмотрению, мало заботясь о послед¬
ствиях, какие принимаемые им меры могут иметь на части
другого министерства. Для некоторых частей государства
учреждены особые комитеты, которым предоставлено
окончательное решение важнейших вопросов, до тех частей
относящихся. Это еще более разрознило действия высше¬
го управления и передало участь многих дел первостепен¬
ной государственной важности на произвол безответствен¬
ных канцелярий. Контроля над действиями министров и
главных управлений нет. Правда, они представляют отчеты
о своих действиях, но кто поверяет эти отчеты, кто сооб¬
ражает их с общими началами государственного устройства
вашего; кто сличает новые отчеты с прежними? Напрасно
мают, что отчеты эти содержат в себе показания ложные.
211
Напротив, то, что в них показывается, — показывается
справедливо; но, к несчастью, в них показываются только
хорошие стороны управления, а умалчивается о дурных.
В таком положении дело обнародования отчетов, конечно,
более приносит вреда, чем пользы, потому что между чи¬
тающими их находится много людей, зорко следящих за
всеми правительственными мерами, и они-то, делая повер¬
ки и сличения, которые необходимо бы делать в высшей
точке управления, выводят заключения весьма невыгодные
для правительства, особенно когда заключения эти вполне
оправдываются фактами, и каждый более или менее в соб¬
ственном своем положении видит справедливость делаемо¬
го упрека».
Государь был уверен, что народ его любит и предпочи¬
тает именно такую форму власти, которую предлагает сам
Николай, — самодержавие. «Доброго царя». Только аб¬
солютная монархия в его понимании и могла способство¬
вать тому, чтобы ржавая, дряхлая, скрипящая телега вла¬
сти хоть куда-то ехала. Пусть едет хотя бы телега. Лишь бы
вперед и не разваливаясь. По крайней мере, можно во¬
время подлатать. Менять же ее на паровую машину, с ходу
разваливая телегу, было рано. Машина еще погодит. На
расейских просторах и вечном бездорожье машина завяз¬
нет, зато телега пусть медленно, но пройдет. Управлять ею
может только один кучер, впрягаться — всем остальным.
Православие
Важнейшей составляющей идеологической триады Ни¬
колая I стало православие. Хотя в устах министра Уварова
оно находилось на первом месте, император, как и Петр
Великий, все же предпочитал обойтись без средневековых
завихрений приоритета божественного над светским и во
главу угла ставил «самодержавие».
Однако православная вера, как мощнейший рычаг для
управления империей, в умелых руках была силой неверо¬
ятной. Народ-богоносец с легкой руки духовенства пред*
почитал понимать царскую власть как помазанников Бо>ы
212
их, «умышлять на которых» могут только «лихие люди» и
«воры», навроде посланцев Антихриста. Недаром в народе
так крепка была вера в «доброго царя» и «злых бояр».
Вера же давала мужику не только надежду на лучшую
жизнь в ином мире, но и смирение в этом. Православные
ценности отличались достаточной терпимостью в полире-
лигиозной стране и набором этических норм, не позволяв¬
шим мужику отвлекаться на глупости и вольнодумство. Это
нужно было использовать и всячески поощрять духовен¬
ство как могучий идеологический шприц для подавляюще¬
го большинства населения империи.
Сам Николай, как человек не «по-мракобесски» на¬
строенный, но вполне серьезно верующий, не уставал по¬
вторять: «Я твердо убежден в Божественном покровитель¬
стве, которое проявляется на мне слишком ощутительным
образом, чтобы не замечать его на всем, что случается со
мной, — и вот моя сила, мое утешение и мой всегдашний
руководитель».
Однако один «руководитель» на небе и один же должен
быть на земле. Он не потерпит узурпации своих полномо¬
чий ни от кого, даже от наместников небесного «руководи¬
теля». Армейский порядок должен быть у него везде, даже
в Божьем храме. А вероятнее всего, там в первую очередь,
дабы не смущать народ православный.
Поэтому по восшествии на престол сразу дал понять,
что выше его в империи нет никого, равноудалившись от
наиболее рьяных служителей культа. И их самих равноуда-
лив подальше из столицы. Как того же архимандрита
Юрьевского монастыря Фотия, стращавшего покойного
императора Александра сплошной бесовщиной в его окру¬
жении. Кроме, конечно, тех, на кого преподобному указы¬
вал великий демон Аракчеев.
Но поскольку тот не унимался и в глуши, рассылая
«прелестные письма» придворной знати с обличением лю¬
бых прогрессивных начинаний и даже задумок императора,
Николай решил показать ему, что дубина Петра Великого
всегда у него под рукой.
24 мая 1835 года, по своему обыкновению, без преду¬
беждения через черный ход царь нагрянул в Юрьев мо-
213
настырь, что на Волхове. И хотя утренняя служба уже про¬
шла, но братия спала без задних ног у себя в кельях «на
затворе изнутри». Сам Фотий писал, что Николай, никем
не замеченный, «яко тать в лощи», направился в собор
Воздвижения Креста, подробно осматривал его: гулял по
садам, восторгался их красотами; любовался чрез ограду
разливом Волхова. Лишь только тогда обалдевший служка
примчался к архимандриту оповестить, что царь здесь.
В обители начался кавардак, монахи как «юродивые девы
вскочили сретать земного жениха» и поспешили не в со¬
бор, где следовало бы зажечь свечи, паникадила и вообще
приготовиться к церковной службе, а направились к царю
«веселыми ногами, с радостными сердцами и цветущими
лицами». Фотий с перепугу натянул на себя фиолетовую
бархатную рясу и метнулся к августейшей персоне докла¬
дывать о «состоянии команды». Тот не обратил на него ни
малейшего внимания. Заметил, что монастырь содержится
отлично, хорошо сооружен и приспособлен, и как бы меж¬
ду прочим пожелал послушать ектенью (часть богослуже¬
ния, состоящая из ряда молитвенных прошений к Всевыш¬
нему. — Авт.).
Послушав иеромонаха, пение похвалил, посетовал, что
сам не может поддержать, дескать, не в голосе сегодня, и
обратился к Фотию за благословением. Тот осенил монар¬
ха широким крестным знамением и сунул под нос волоса¬
тую лапу для поцелуя. Николай на секунду задумался, бро¬
сил колючий взгляд на свиту, едва коснулся лапы усами и
быстро отбыл прочь.
А спустя несколько дней Фотий был вызван в Петер¬
бург, где ему объявили, что государь поставил в извест¬
ность Синод о том, что он, осматривая Юрьев монастырь,
нашел в нем отменное благоустройство и чистоту, но тем
не менее заметил и отступление от должного порядка, сде¬
ланные лично архимандритом Фотием: 1) не служил сам
ектеньи, а находился все время возле царя; 2) не подносил
к целованию креста; 3) при осенений крестным знамением
не соблюл того благоговейного уважения, которое оказы¬
вается в данном случае августейшим особам, то есть не
поцеловал руку у государя, 4) протянул сам руку царю чдя
214
целования и 5) был одет, вместо черной, в фиолетовой рясе.
А посему государь ходатайствовал перед Синодом «принять
меры прокурорского реагирования».
Обер-прокурор Степан Нечаев намек понял. Быстро на¬
шел; что Фотий «своими поступками имел намерение вы¬
разить пред лицом государя и его свиты явное непочтение,
гордость и дерзость; посему определил: юрьевского архи¬
мандрита Фотия отдать под начало наместнику Александро-
Невской лавры Палладию, дабы он научил и вразумил его,
как должно встречать царствующих особ».
Николай никому ничего не прощал. Тем более непочте¬
ния к августейшим особам.
По принципу крайне важной помощи в своей политике
продвижения патриотической идеологии в народ и назна¬
чались обер-прокуроры Священного синода. К примеру,
князь Петр Мещерский был взят для сосредоточения уси¬
лия на распространении православия среди мусульман и
язычников, содействовал строительству церквей в Запад¬
ном крае, открытию новых епископских кафедр в Петроза¬
водске, Саратове, Новочеркасске. То есть географически
строго по сторонам света — запад, восток, север и юг,
натиск на территории с многочисленным неправославным
и старообрядческим населением. Начали крестить лбы идо¬
лопоклонники и сыроеды.
Обер-прокурору историку-археологу Степану Нечаеву
поручили более узкое задание — популяризацию отече¬
ственной истории с упором на православные ценности.
Нечаев и вытащил на свет божий Куликово поле, святого
Сергия, монахов-ратоборцев Ослябю с Пересветом. Его
стараниями был открыт первый в России музей Куликов¬
ской битвы, на поле возведены мемориальная колонна и
церковь Сергия Радонежского. Народишко православный
потянулся кланяться костям мучеников за веру отцов и де¬
дов, воспылал патриотическим духом, хлебнул энергии
жизнь положивших за други своя.
Генерал-лейтенант, лихой гусар-кавалерист Николай
Протасов почти 20 лет прокурорствовал, продолжая слу¬
жить как в армии. По утверждению известного исследова¬
ния истории русской богословской мысли и культуры про-
215
тоиерея Георгия Флоровского, «Протасов был верным
проводником николаевских начал или режима в церковной
политике. Именно при нем завершается государственная
организация церковного управления как особого „ведом-
ства“, в ряду других, — „ведомством православного ис¬
поведания" именуется Церковь с тех пор. Клир и иерархия
состоят в этом ведомстве».
При нем Синод стал неким подобием «министерства
пропаганды», действовавшим в том ключе, которое было
необходимо монарху в данный конкретный момент. Он про¬
вел преобразования духовных училищ и высшего духовно¬
го управления, улучшив бытовые условия бурсаков и се¬
минаристов, введя в программу обучения современные и
необходимые естествознание, медицину и сельское хозяй¬
ство. При этом в учебных заведениях было установлено
преподавание на русском языке вместо латыни.
Кроме того, Протасов усилил самодержавную центра¬
лизацию духовенства, проведя реформу структуры Святей¬
шего синода в марте 1829 года. По ней была упразднена
Комиссия духовных училищ — постоянный орган, ведав¬
ший учебными заведениями, сосредоточив действительное
заведование всеми делами синодального ведомства в четы¬
рех преобразованных центральных учреждениях, находив¬
шихся теперь под главным начальством обер-прокурора.
По указу от 11 января 1828 года Николай I улучшил
статус и материальное обеспечение духовенства «в твердой
уверенности, что добрые христианские нравы составляют
первое основание общественного благоденствия, а нравы
нуждаются наставлениями и примером духовенства».
Однако императору надо было считаться с тем, что его
новые подданные в Западном крае были в подавляющей
массе католиками, которые пребывали под сильным влия¬
нием Ватикана. А этого государь потерпеть не мог, ибо в
его империи есть только одна власть — его собственная.
В 1844 году Николай заявил приехавшим к нему епископам
Римско-католической церкви: «Давно бы уже церковь
ваша пала в моем государстве, если бы я не поддерживал
ее верными средствами. Знайте, что она должна опасаться
че правительства, но своего собственного духовенства.
216
Между вами есть столько порочных священников, что даже
страшно вспоминать о том. Духовенство ваше преисполне¬
но или фанатизма, или равнодушия, но фанатизма не ре¬
лигиозного, а политического, и под религиозными предло¬
гами старается оно скрыть неповиновение и сопротивление
правительству. Сколько с одной стороны я покровитель
вашей церкви, столько с другой буду наблюдать за благо¬
нравием епископов и всего вашего духовенства, и буду
строго наказывать преступных, потому что ответствую за
их поступки. Мне хорошо известно, чем вы обязаны кано¬
ническому, то есть церковному вашему уставу, и потому
желаю, чтобы оный был исполняем в точности. Знаю, что
должное направление воспитания духовенства составляет
самое лучшее средство к образованию хороших священни¬
ков, и потому желаю, чтобы воспитание это было католи¬
ческое, но не менее того утверждено на монархических
основаниях; желаю, чтоб образовались подданные верные,
послушные и преисполненные христианской любви и при¬
верженности престолу. Итак, да будет воспитание духовен¬
ства католическое, но не иезуитское, как в Галиции или
редемптистов во Франции. Признаюсь откровенно, что я
не потерплю иезуитов, и если бы августейший мой пред¬
шественник Александр I не удалил их из государства, я
сам бы это сделал».
Епископы не сомневались, Николай бы это сделал. Те¬
перь не только в православных храмах стали петь «многая
лета» императору, но и «осанну» в католических костелах.
Ламы, раввины, шаманы и муллы за малочисленностью
правоверных на тот момент в расчет не принимались.
Правильная идеологическая составляющая царствова¬
ния казалась обеспеченной.
Народность
Наиважнейшим вопросом правления Николая был по¬
иск идеологического обоснования собственного самодер¬
жавия, опиравшегося бы на истинно российские ценности.
^ исторической литературе это получило название «теории
217
официальной народности», выраженной в знаменитой три¬
аде министра просвещения графа Сергея Уварова (пра¬
вославие, самодержавие, народность). Основным в этой
идеологии являлось то, что у «России особенная стать»,
она не должна ни в коем случае повторять западный путь
развития. Ибо — давайте не будем смотреть на Запад че¬
рез розовые линзы — оттуда в Россию пришла не только
наука и культура, но и вкатилась отрубленная голова ан¬
глийского короля Карла Стюарта, прогромыхала гильотина
французских якобинцев, запахло серой от итальянских
«вольных каменщиков», пахнуло косдром от испанских
иезуитов, загремели кандалы американских рабов-негров.
Им ли, спалившим на кострах пол-Испании, скормивших
гильотине пол-Франции, затравившим псами на овцевод¬
ческих участках лордов пол крестьянской Англии, вырезав¬
шим в религиозных войнах пол-Германии, учить нас, как
любить Россию? Полноте, оставьте эти сказочки братьям
Гримм и Шарлю Перро. Мы пойдем другим путем. За веру,
царя и Отечество. Отсюда и относительная закрытость
России, некоторая изоляция ее от Старого Света. Еще ве¬
ликий Карамзин в своей записке «О древней и новой России»
говорил: «У нас — не Англия, мы столько веков видели
судью в монархе и добрую волю его признавали вышним
уставом... В России государь есть живой закон: добрых ми¬
лует, злых казнит и любовь первых приобретает страхом
последних... В монархе российском соединяются все власти,
наше правление есть отеческое, патриархальное».
А посему граф Уваров и предлагал, презрев поучения
европейских деятелей, заняться собственным просвещением
в истинно народном верноподданническом духе. Руковод¬
ствуясь особенностями исторического развития и совре¬
менного состояния России при ее традиционной самобыт¬
ности. «Пора отказаться от попыток сделать Россию
английскую, Россию французскую, Россию немецкую. Пора
понять, что с того момента, когда Россия перестанет быть
русской, она перестанет существовать». Уваров принадлежал
к числу первых не только российских, но даже и европей¬
ских государственных деятелей, осознавших, что прогресс
страны, ее благосостояние зависят от уровня образования.
218
Поэтому он просвещение сделал ядром выработанной им
широкомасштабной общенациональной идеологии, одна из
главнейших задач которой состояла в укреплении чувства
национальной гордости. Давайте любить Россию такой, ка¬
кая она есть — лапотная, патриархальная, «немытая»,
раболепная, долготерпеливая, многострадальная. Но вме¬
сте с тем — не покорная НИКОМУ из захватчиков, не
подражающая НИКОМУ из претендентов в учителя, не
сгибаемая НИ ПЕРЕД КАКИМИ обстоятельствами. Она
всегда должна оставаться особенной, единственной и не¬
повторимой РОССИЕЙ. Впоследствии это Ъулет названо
«золотым веком русского национализма».
При этом основой продвижения вперед должна стать
соответствующая образованность самого русского обще¬
ства. Неграмотная Россия не может стать великой, черес¬
чур грамотная — может уподобиться Европе. Умеренно
грамотная — станет самобытной. По мнению историка
Александра Корниловича, главной целью народного про¬
свещения было «придать желательное правительству на¬
правление умов, чтобы оно воспитывало верных и скром¬
ных слуг государству в каждом сословии и таким образом
давало бы устойчивость основам существующего государ¬
ственного стоя большую, чем та, какая была до тех пор».
В 1828 году был учрежден особый комитет, в состав кото¬
рого вошли и оба будущих министра народного просвеще¬
ния князь Карл Ливен и граф Сергей Уваров, для пере¬
смотра уставов и программ всех низших и средних училищ.
В декабре был утвержден устав уездных училищ и гимна¬
зий. По нему уездные и городские училища стали особыми
учебными заведениями с законченным курсом. Вполне до¬
статочным для минимальной грамотности крестьянского
населения. Гимназии же были предназначены для воспита¬
ния детей только дворянского сословия и разночинцев.
Возбранялось частное воспитание детей иностранными
гувернерами (чего хорошего те могут принести из сожжен¬
ной революционным духом Европы?). Уваров подчеркивал:
«Мое дело не только блюсти за просвещением, но и блю-
Сги за духом поколения. Если мне удастся отодвинуть Рос-
v:^ю на пятнадцать лет от того, что готовят ей теории, то я
219
исполню мой долг и умру спокойно. Вот моя теория; я на¬
деюсь, что это исполню. Я имею на то добрую волю и по¬
литические средства».
Пушкин писал: «Не могу не заметить, что со времен
восшествия на престол дома Романовых у нас правитель¬
ство всегда впереди на поприще образованности и просве¬
щения. Народ следует за ним всегда лениво, а иногда и
неохотно».
Однако для продвижения вперед на пути капиталисти¬
ческого развития России нужны были не только образо¬
ванные люди, но и специалисты и в узких отраслях. Ход
жизни требовал грамотных чиновников, инженеров, агро¬
номов, врачей, учителей, и правительство Николая I от¬
кликалось на эти насущные требования, развивая широкую
сеть начальных, средних и высших учебных заведений. Ко¬
личество гимназий в эти годы значительно увеличилось, а
число учащихся в них почти утроилось. В Петербурге был
восстановлен Главный педагогический институт, открыто
Высшее училище правоведения для подготовки юристов, а
Технологический институт выпускал инженеров.. Начали
работу Строительный институт, Земледельческий институт,
Межевой институт в Москве и др. При новом министре
просвещения (Уваров стал им в 1833 году) число студентов
стало повышаться в первую очередь за счет разночинцев,
которых принимали в университеты благодаря их блестя¬
щим способностям, но в силу бедности обучаемых на госу¬
дарственный счет («казенный кошт»). Получила широчай¬
шее распространение практика заграничных стажировок
русских студентов. В 1828 году в Петербурге были откры¬
ты Институт инженеров путей сообщения и Главный педа¬
гогический институт. В 1846 году в Киеве открывается
университет имени Святого Владимира. В написанном лич¬
но Николаем уставе Академии естественных наук гово¬
рилось, что «она старается расширить пределы всякого
рода полезных человечеству знаний... имеет попечение о
распределении просвещения. Она обращает труды свои
непосредственно в пользу России, распространяя познания
о естественных произведениях империи»;По высочайшему
повелению были оборудованы обсерватории в Казани и
229
Киеве, приведена в порядок устаревшая обсерватория в
Москве, а также выстроена новая близ Северной столицы.
В указе императора говорилось о том, что, «желая споспе¬
шествовать успехам Астрономии в Империи Нашей, пове¬
лели Мы соорудить в окрестностях Санкт-Петербурга, на
Пулковской горе, Главную Астрономическую Обсервато¬
рию и снабдить ее полным прибором совершеннейших ин¬
струментов». Именно в «темные николаевские годы» пыш¬
ным цветом расцвели научные общества — Российское
общество естественных наук, Географическое общество в
Петербурге, Одесское общество истории и древностей,
различные археографические комиссии для изучения па¬
мятников старины, разбора и издания древних актов и т. п.
Царь поддерживал научные издания, заботился об их на¬
правлении и регулярно знакомился с соответствующими
отчетами. Так, при прочтении одного из подобных отчетов
монаршее внимание было обращено на «тот утешительный
факт, что большинство одобренных произведений относи¬
лось к отечественной истории, к разработке нашего родно¬
го языка и к изучению юридического и общественного быта
России». Иными словами, Академия наук жестко шла в
русле правительственного курса на исследованиях в обла¬
сти именно русской истории и языковедения.
Понятно, что преподавание в учебных заведениях раз¬
ного уровня велось сугубо в нужном направлении. Не дай
бог, чтобы не появлялись ростки вольнодумства и излиш¬
него «умничанья». Студенчество должно служить — слу¬
жить Отечеству в конце концов, в этом предназначение
каждого верноподданного. Злорадный маркиз де Кюстин
вынужден был заметить: «Необходимость вечно побеждать
самого себя, чтобы властовать над другими, быть может,
объясняет чрезмерный патриотизм императора Николая».
Однако и здесь необходим был нужный баланс. Идео¬
логия требовала не только усредненного образования и
правильного направления, но и хитрого лавирования меж¬
ду крайностями. В частности, нужного объяснения, какие
из новомодных течений в русской общественной жизни для
империи правильнее — славянофильство или западниче-
■>во. А может быть, и ни то и ни другое.
221
Западничество тяготило уже само по себе, ибо пред¬
лагало подражать тем, от кого Николай отмахивался, как
от чумы, — Европе. ,Но у западников был «козырной
туз» — Петр Великий, от которого уже император не мог
отмахнуться. Да и западники тоже были различные. К при¬
меру, Александр Герцен, Николай Огарев боготворили
Францию как родину революций. Но тот же Михаил Баку¬
нин, Михаил Катков, Николай Станкевич, наоборот, пре¬
зирали ее за деспотизм. Западники Николай Грановский и
Василий Боткин были вообще против европейской поли¬
тической системы как неподходящей к российским реали¬
ям, хоть и ведущим вперед по пути прогресса. Западников
швыряло в теории от коммунизма Карла Маркса до анар¬
хизма Пьера Жозефа Прудона и либеральной демократии
Алексиса де Токвиля. В России они затеяли отчаянную пу¬
блицистическую борьбу, самовыражаясь в журнале «Оте¬
чественные записки» Виссариона Белинского, на стра¬
ницах которого воевали с патриотами Фаддея Булгарина
(журнал «Северная пчела»), тогдашним «глянцем» Осипа
Сенковского («Библиотекой для чтения»), официальными
народниками Михаила Погодина («Москвитянин»).
К западникам причисляли себя и цвет русской литера¬
турной жизни — Николай Гончаров, Иван Панаев, Павел
Анненков (первый биограф Пушкина), Иван Тургенев, Ми¬
хаил Лермонтов, Константин Кавелин, Яков Полонский,
историк Сергей Соловьев. Они полагали, что, основываясь
на признании изначального единства человечества и зако¬
номерностях его исторического развития, Россия неизбеж¬
но должна пройти теми же историческими путями, что и
ушедшие вперед западноевропейские народы.
Им оппонировали славянофилы, задававшиеся вполне
логичным вопросом: «А оно нам надо?» Идти вослед за За¬
падом, откуда не менее, чем с Востока, веяло на Россию
тленом и разрушением, было весьма сомнительным удо¬
вольствием. По их мнению, Запад давно сгнил, там царству¬
ет бездуховность и зло. Он умирает, добиваемый револю¬
циями и «французской болезнью». А у нас вера, соборность,
община против европейского индивидуализма, запертого в
скорлупе личной собственности. Может ли республика пи-
222
щих санкюлотов-индивидуалистов, где каждый за себя,
быть лучше монархической России, где «все народы едины
суть» и готовы жизнь положить за други своя? Идеи Свя¬
той Руси для родного мужика должны быть куда ближе
идей свободы, равенства и братства в нищете и разложе¬
нии. Славянофилы считали монархию единственно прием¬
лемой для России формой государственного устройства,
выступая за созыв Земского собора, связывая с ним на¬
дежду на разрешение противоречия между «властью» и
«землей», возникшее в России в результате реформ Пе¬
тра — «великого гения, мужа кровавого». Известный сла¬
вянофил Иван Киреевский писал: «Все, что препятствует
правильному и полному развитию Православия, все то
препятствует развитию и благоденствию народа русского,
все, что дает ложное и не чисто православное направление
народному духу и образованности, все то искажает душу
России и убивает ее здоровье нравственное, гражданское
и политическое. Поэтому, чем более будут проникаться ду¬
хом Православия государственность России и ее прави¬
тельство, тем здоровее будет развитие народное, тем бла¬
гополучнее народ и тем крепче его правительство, и вместе
с тем оно будет благоустроеннее, ибо благоустройство пра¬
вительственное возможно только в духе народных убежде¬
ний».
К славянофилам себя причисляли известные обще¬
ственные деятели Алексей Хомяков, Юрий Самарин, Алек¬
сей Кошелев, Константин и Иван Аксаковы, Иван и Петр
Киреевские. Из известных творческих деятелей на славя¬
нофильских позициях стояли поэты Федор Тютчев, Нико¬
лай Языков, этнограф Владимир Даль. Славянофилом был
и министр народного просвещения адмирал Александр
Шишков, который в припадке своеобразной любви к роди¬
не еще в 1809 году предлагал заменить иностранные слова
на исконно русские: «оратор» на «краснослов», «калоши»
На «мокроступы», «аудитория» на «слушалище», «бильярд»
на «шарокат» и пр.
Все бы это было смешно, как бы не так грустно. Сла¬
вянофилы настолько возлюбили Святую Русь; что отнесли
к ней и все западное славянство, предлагая под российским
223
скипетром создать целую конфедерацию славянских наро¬
дов, впустив в нее чехов, болгар, сербов, хорватов, словен¬
цев, словаков, поляков,^лужичан и пр. А это уже были не
шутки — сии народы пребывали под властью Пруссии,
Австро-Венгрии, Турции, и детские славянофильские идеи
попросту провоцировали совсем недетские политические
конфликты. К тому же именно у этих народов отмечалась
чрезвычайная тяга к революционной активности, всячески
поощряемая державами-конкурентами России — Англией
и Францией. Пускать «под скипетр» такую пятую колонну
для императора было бы по меньшей мере крайне легко¬
мысленно. А стало быть, якобы прогрессивное западничест¬
во, призывающее брать пример с либеральствующей Ев¬
ропы, никак не годилось для Николая, но и доморощенное
славянофильство, с его консерватизмом и совершенным
отрывом от мировых реалий, также не могло устраивать.
Третье отделение и лично Николай внимательно следи¬
ли за полемикой в обществе, особенно в нее не вмешива¬
ясь, но и без участия не оставляя. Осведомители жандарм¬
ского управления регулярно докладывали Бенкендорфу,
Орлову и Дубельту о «состоянии умов» в империи и лите¬
ратурно-публицистических войнах в печатной прессе. Ино¬
гда, не разобравшись в хитросплетениях идеологий, наво¬
рачивали такого, что даже Дубельт со стула падал.
К примеру, чиновник по особым поручениям Николай
Кашинцов, «курировавший» Московский университет и за¬
нимавшийся славянофилами, составил донос для Третьего
отделения: «О нынешних профессорах Московского уни¬
верситета. Здесь, исключая медиков, молва их делит на две
касты: на славянофилов и оксиденталистов, то есть люби¬
телей гнилого Запада. Скорбно слышать об них замечания
в толках, будто почти все из них, которые были посланы
за границу учиться, воротились только наружными христи¬
анами, что влияние этого замечается в студентах и будто,
чему не хочется верить, некоторые из священников за тай¬
ну говорили. Конечно, никого не называя, что исповедуе¬
мые ими студенты просили у них укрепления в вере, ибо
смущаются наставниками». Он перечисляет «неблагона¬
дежных»: преподаватель истории всеобщей поэзии Степан
224
Шевырев («политическое ничто»), преподаватель старо¬
славянского Осип Бодянский («казался смешным по мане¬
рам своим, но считался добрым малым»), историк Сергей
Соловьев («ревностный славянофил»), профессор юрис¬
пруденции Константин Кавелин («слывет оксиденталистом
и гегелйстом, но придерживающимся славянофилов, и буд¬
то плохой веры»). В тот же ряд попали литераторы Миха¬
ил Дмитриев и Федор Глинка, генерал-майор Александр
Ригельман (автор «Истории донских казаков», строитель
крепости Дмитрия Ростовского), а заодно и граф Уваров,
московский попечитель граф Строганов, председатель Де¬
партамента законов Госсовета граф Блудов, генерал, ди¬
ректор, крупный сановник. При этом Кашинцов сделал
приписку специально для Дубельта: «Вам известно, что
шпионство чуждо душе моей уже потому, что Вы его не
терпите». Не терпели, но как иначе можно следить за соб¬
ственным народом-богоносцем? Как иначе можно настав¬
лять его на нужный идеологический курс?
Послание Николая депутатам петербургского
дворянства
21 марта 1848 года
Господа! Внешние враги нам не опасны, все меры при¬
няты, и на этот счет вы можете быть совершенно
спокойны. Войска, одушевленные чувством преданности
к престолу и отечеству, готовы с восторгом встре¬
тить мечом нарушителей спокойствия. Из внутренних
губерний я получил донесения самые удовлетворитель¬
ные. Не далее как сегодня возвратились посланные мною
туда два адъютанта мои, которые также свидетель¬
ствуют об искренней преданности и усердии к престо¬
лу и отечеству. Но в теперешних трудных обстоятель¬
ствах я вас прошу, господа, действовать единодушно.
Забудем все неудовольствия, все неприятности одно¬
го к другому. Подайте между собой руку дружбы, как
братья, как дети родного края, так, чтобы последняя
рука дошла до меня, и тогда, под моей главой, будьте
уверены, что никакая сила земная нас не потревожит.
225
В учебных заведениях дух вообще хорош, но прошу
вас, родителей, братьев и родственников, наблюдать
за мыслями и нравственностью молодых людей. Слу¬
жите им сами примером благочестия и любви к царю
и отечеству, направляйте их мысли к добру и, если
заметите у них дурные наклонности, старайтесь ме¬
рами кротости и убеждением наставить их на прямую
дорогу. По неопытности они могут быть вовлечены
неблагонадежными людьми к вредным для большин¬
ства и пагубным для них самих последствиям. Ваш
долг, господа, следить за ними.
У нас существует класс людей весьма дурной и на
который я прошу вас обратить особенное внима¬
ние — это дворовые люди. Будучи взяты от крестьян,
они отстали от них, не имея оседлости и не получив
ни малейшего образования. Люди эти вообще раз¬
вратны и опасны как для большинства, так и для го¬
спод своих. Я вас прошу быть крайне осторожными в
отношениях с ними. Часто, за столом или в вечерней
беседе, вы рассуждаете о делах политических, прави¬
тельственных и других, забывая, что люди эти вас
слушают и по необразованности своей и глупости
толкуют суждения ваши по-своему, то есть пре¬
вратно. Кроме того, разговоры эти, невинные между
людьми образованными, часто вселяют вашим людям
такие мысли, о которых без того они не имели бы и
понятия. Это очень вредно!
Переходя к быту крестьян, скажу вам, что необхо¬
димо обратить особенное внимание на их благососто¬
яние. Некоторые лица приписывали мне по сему пред¬
мету самые нелепые и безрассудные Мысли и намерения.
Я их отвергаю с негодованием. Когда я издал указ об
обязанных крестьянах, то объявил, что вся без ис¬
ключения земля принадлежит дворянину-помещику.
Это вещь святая, и никто к ней прикасаться не мо¬
жет. Но я должен сказать с прискорбием, что у нас
весьма мало хороших и попечительных помещиков,
много посредственных и еще более худых, а при духе
времени, кроме предписаний совести и закона, вы
226
должны для собственного своего интереса заботить¬
ся о благосостоянии вверенных вам людей и старать¬
ся всеми силами снискать их любовь и уважение. Еже¬
ли окажется среди вас помещик безнравственный или
жестокий, вы обязаны предать его силе закона. Не¬
которые русские журналы дозволили себе напечатать
статьи, возбуждающие крестьян против помещиков
и вообще неблаговидные, но я принял меры — и этого
впредь не будет.
Господа! У меня полиции нет, я не люблю ее: вы моя
полиция. Каждый из вас мой управляющий и должен
для спокойствия государства доводить до моего све¬
дения все дурные действия и поступки, какие он за¬
метит. Если и в моих имениях вы усмотрите притес¬
нения и беспорядки, то убедительно прошу вас, не
жалея никого, немедленно мне о том доносить. Будем
идти дружной стопой, будем действовать единодуш¬
но, и мы будем непобедимы.
Правило души моей — откровенность, я хочу, что¬
бы не только действия, но намерения и мысли мои
были бы всем открыты и известны, а потому я прошу
вас передать все мною сказанное всему петербургско¬
му дворянству, к составу которого я и жена моя при¬
надлежим, как здешние помещики, а кроме того, всем
и каждому.
Больной вопрос
Интересно, что основная «позорная составляющая» рос¬
сийской действительности — наличие крепостного права —
последние полтора века напрямую зависела от личности
самодержца. Петр I знал, что рабство — это позор, и в его
обожаемой Европе его уже практически нигде не осталось,
Но ему надо было рубить в нее «окно». А одновременно ве¬
сти войну, «поднимать Россию на дыбы», заводить флот и
изменять целый древний уклад жизни с неподконтрольным
Мужиком, которого невозможно заставить класть жизнь за
'Регрессивные планы царя, ему было невозможно.
227
Екатерина II знала, что рабство в Век Просвещения не¬
красиво и постыдно, переписывалась с философами, учила
жизни других, но понимала, что, отменив крепостное пра¬
во, потеряет поместное дворянство, которое возвело ее на
престол. И которое так же легко может государыне оттуда
и ссадить. Хорошо, если назад в Ангальт-Цербстское кня¬
жество, а то и «апоплексический удар» организовать.
Александр I не сомневался, что крепостничество нетер¬
пимо, в Негласном комитете со своей «избранной радой»
только об этом и мечтал. Но когда сел на трон, крепко
задумался. Указ «о вольных хлебопашцах» издал 20 фев¬
раля 1803 года, по которому помещики сами могли давать
«вольную» крепостным поодиночке и целыми селениями за
выкуп с обязательным наделением землей (освобождено
47 153 человека из почти 50 миллионов). Однако ситуация
в Европе такая, что необходимо вести многолетние крова¬
вые войны. Откуда он возьмет солдат—«серую скотинку»,
если не забреет крепостных мужичков, которых ему еже¬
годно в январе—феврале поставят верноподданные поме¬
щики по рекрутскому набору?
Николай I считал делом чести своего царствования от¬
мену позорного рабства. Специальные люди занимались
разработкой необходимых правовых документов, 11 се¬
кретных комитетов было создано. Но как только дело до¬
ходило до утверждения манифестов, на империю обруши¬
вался то польский мятеж, то очередная война, то волнения
в военных поселениях, то революции во Франции, Прус¬
сии, Австрии, Бельгии, Италии, Венгрии. На этом фоне,
выпускать на волю сразу такую массу крестьян в нашей
непредсказуемой стране — значит подвергнуть ее опасно¬
сти массовых бунтов. Ибо гладко в России ни одна рефор¬
ма не проходила, тем более столь масштабная. А посему
выпускать на волю мужика надо не сразу скопом с непо-]
нятным статусом земли, чтобы 43 миллиона душ «радостно^
завыли», а постепенно, не разжигая страстей в обществе'
и не давая пустых обещаний.
Согласно данным VIII ревизии 1836 года, в империи
(без царства Польского и Финляндии) числились около
52 миллиона жителей. Сельского населения — 25 милли-
228
онов помещичьих и 18 миллионов государственных и удель¬
ных душ. На остальные классы приходилось 9—10 милли¬
онов , включая армию. Из них духовенство — 272 тысячи,
купечество трех гильдий — 128 тысяч. Следует заметить,
что среди крестьян и мещан считалось только податное на¬
селение, а стало быть, женщины и дети в статистику не
попадали.
Ко всему прочему, крестьянская реформа назрела уже
и по объективным показателям. Доходность помещичьих
имений падала с каждым годом, их задолженность быстро
нарастала, ибо крестьянам неинтересно было горбатиться
«на барина» в ущерб собственным наделам. Помещики
пытались с этим бороться по старинке — увеличивая об¬
рок и усиливая барщину, но денег у мужика отродясь не
водилось, а лишний день в господском поле уже закон не
позволял '(барщина определялась в три дня в неделю по
указу Павла I от 5 апреля 1797 года).
Комитет министров был завален ходатайствами о льго¬
тах и рассрочках под дворянским займам, а местная адми¬
нистрация и Минфин завывали о катастрофическом росте
недоимок по взносам платежей с помещичьих крестьян.
Имения были заложены в ссудных учреждениях, в залоге
находились 7 миллионов крестьян мужского пола. Поме¬
стья превращались не в кормильцев Империи, а в ее обузу.
Даже министр внутренних дел Лев Перовский подал
всеподданнейшую «Об уничтожении крепостного состо¬
яния в России», в которой советовал освободить мужика с
землей, но так, чтобы не «обеднить» помещиков, в правах
сравнять его с государственным крестьянином и действо¬
вать путем постепенного изменения, предварительно при¬
няв меры к улучшению местного управления и особенно
земской полиции, к устройству и уравнению повинностей
денежных и натуральных и к обеспечению народного про¬
довольствия.
Подготовка к реформе началась с создания Пятого от¬
деления канцелярии, во главе которого поставили генера¬
ла от инфантерии графа Павла Киселева. В беседе с ним
i7 февраля 1836 года Николай показал на огромные кар-
коробки, стоявшие в кабинете, пояснив, что в них
229
собраны все бумаги (Сперанский и его команда постара¬
лись), касающиеся процесса, «какой я хочу вести против
рабства, когда наступит время, чтобы освободить крестьян
по всей империи». И уже обратившись к Киселеву: «Ты
будешь мой начальник штаба по крестьянской части». Тот
сразу же заявил себя сторонником постепенной ликвида¬
ции крепостного права, чтобы «рабство уничтожилось само
собою и без потрясений государства». Освобождение, по
его мнению, должно было сочетаться с расширением
крестьянского землепользования, облегчением тяжести
феодальных повинностей, введением агрономических и
культурно-бытовых улучшений, что требовало активной
государственной политики и эффективной администрации.
Именно Киселев, проанализировав опыт освобождения
крестьян в других странах, предложил способ, использо¬
ванный в Австрии и Дунайских княжествах, — отчуждение
помещиками части их земельной собственности в пользо¬
вание крестьян и обязанность последних компенсировать
это трудами или денежным оброком, личная свобода кресть¬
ян, право на движимую собственность и право, выполнив
обязанности в отношении помещика, «переходить в другое
состояние или переселяться на другие свободные владель¬
ческие земли». Как раз задумки Киселева легли в основу
Великой реформы февраля 1861 года, проведенной уже
сыном Николая и освободившей крестьян.
Он предложил начать с государственных крестьян, бла¬
го в 1837 году возглавил Министерство государственного
имущества и был «хозяином» 9—10 миллионов душ (по¬
рядка 40%). Это было вполне логично — таким образом
не создавалось массы недовольных из.числа дворян. Этот
мужик принадлежит самодержцу, работал на его землях,
платил ренту за них. Что хочет с ним делать царь, то и
будет. К примеру, освободит, пусть толстобрюхие и лени¬
вые помещички задумаются над экономической выгодой
«продать» свободу мужику.
Однако, прежде чем выпускать мужика, надо было его
«устроить», создать нормальные условия для жизни. Ина¬
че, получив личную свободу, но не имея собственности, он
становился просто бродягой, которому, чтобы не умереть
230
с голоду, останется только взять кистень и идти громить
того же императора, его освободившего без порток. Для
этого сначала начали с улучшения быта и управления. Го¬
сударственные крестьяне были устроены в сельские обще¬
ства (всего их до 6 тысяч по стране набралось). Из не¬
скольких обществ составлялась волость, которая имела
собственное самоуправление, сходы, избирала волостных
«голов» и «старшин», для суда (волостной и сельской
«расправы») — своих судей. Мужику ВПЕРВЫЕ с Древ¬
ней Руси дали возможность хоть чем-то поеамоуправлять.
Одновременно Киселев провел мероприятие по упоря¬
дочению сбора налогов (а как без этого), созданию сети
начальных школ («киселевские школы»), приходских учи¬
лищ, больниц, раздаче земли безземельным, льгот при за¬
сухе, распространению агротехнических знаний среди
крестьян, чтобы поднять продуктивность сельского хозяй¬
ства. К примеру, призывали сеять диковинный до сих пор
картофель, вводили общественную запашку. Николай не
одобрил — что значит «призывать», рескрипт, обязать се¬
ять картофель, и все тут. 24 февраля 1841 года вышло рас¬
поряжение российского правительства «О мерах к распро¬
странению разведения картофеля». Тиражом в 30 тысяч
экземпляров по всей империи разослали бесплатные на¬
ставления по правильной посадке и выращиванию карто¬
феля. Куда там, в России как чумы боялись «земляных
яблок», подозревали в отраве православных. Бунты зате¬
вали. Да какие масштабные — серия «картофельных»
бунтов с 1834 по 1844 год прокатилась по Поволжью,
Приуралью и на Севере, в которых участвовало до полу¬
миллиона крестьян (больше, чем в восстаниях Разина и
Пугачева). И что? Не на того напали. Император бахнул
кулачищем по столешнице — а я сказал, будет народ пра¬
вославный лопать картофель! Дуроломы, вам же сытнее
будет! И ведь победил, переломил через колено, лопали за
милую душу. Хоть и сосланы были в Сибирь тысячи «кар¬
тофельных» бунтовщиков.
Усилиями Киселева через сопротивлявшийся Госсовет
были чуть ли не за волосья протащены законы о запрещении
продавать крестьян в розницу, как скотину (1841 года);
о разрешении освобождать крестьян, давая им земельный
надел в наследственное пользование на условиях, определя¬
емых добровольным соглашением (1842 год); о запрещении
приобретать крестьян дворянам безземельным (1843 год);
не можешь прокормить мужика — не бери грех на душу,
соответственно, и без земли теперь не продашь; разрешении
Мингосимуществу приобретать за счет казны население
дворянский имений. То есть, если барин у тебя лежебока и
лентяй, у которого Мужики мрут как мухи, пусть лучше в
государственных крестьянах отъедятся и пользу империи
принесут. Киселев также представил проект выкупа в тече¬
ние 10 лет всех однодворческих крестьян (крепостных, при¬
надлежащих однодворцам) по */10 доле в год. В 1847 году было
издано еще более важное постановление, предоставлявшее
крестьянам имений, продававшихся в долг, выкупиться с
землею на волю. Наконец, 3 марта 1848 года появился за¬
кон, предоставлявший крестьянам право приобретать не¬
движимую собственность. Мужик постепенно становился
«человеком», владевшим собственностью.
По утверждению историка Ключевского: «До сих пор
в дворянской среде господствовал взгляд на крепостных
крестьян, как на простую частную собственность владель¬
ца наравне с землей, рабочим инвентарем и т. д. Мысль,
что такою собственностью не может быть крестьянин, ко¬
торый платит государственную подать, несет государст¬
венную повинность, например рекрутскую, — мысль эта
забывалась в ежедневных сделках, предметом которых слу¬
жили крепостные крестьяне. Совокупность законов, из¬
данных в царствование Николая, должна была коренным
образом изменить этот взгляд; все эти законы были на¬
правлены к тому, чтобы охранить государственный инте¬
рес, связанный с положением крепостных крестьян. Право
владеть крепостными душами эти законы переносили с по¬
чвы гражданского права на почву права государственного;
во всех них заявлена мысль, что крепостной человек не
простая собственность частного лица, а прежде всего под¬
данный государства. Это важный результат, который сам
по себе мог бы оправдать все усилия, потраченные Нико¬
лаем на разрешение крестьянского вопроса».
232
Однако не все так безоблачно. Даже с обустройством
государственных крестьян двигались наошупь. Помещичьи
вообще были недосягаемы, не помогали ни уговоры, ни на¬
меки на волю государя и конкретные слова Николая: «Зем¬
ля, заслуженная нами, дворянами, или предками нашими,
есть наша дворянская, но крестьянин, находящийся ныне
в крепостном состоянии почти не по праву, а обычаем, че¬
рез долгое время, не может считаться собственностью, а
тем менее вещью». Все же самодержавие самодержавием,
но империя-то, слава богу, правовая. Тут уж указом не
сдвинешь эту массу недовольных помещиков. Да&е князь
Меншиков предостерегал монарха от «негодования против
правительства всего образованного класса», заметил в
своем дневнике, что при обсуждении этого вопроса госу¬
дарь, при всем своем искусстве, не мог скрыть «своей зло¬
бы» к дворянам. Как и его кумир Петр, Николай оставал¬
ся один на один с сословием, которое по идее и должно
было его поддерживать, но которое чуть ли не в полном
составе выступало против изъятия у себя подобной приви¬
легии. Что там говорить, если собственный брат Констан¬
тин, который еще в 1809 году порвал проект Сперанского
о поэтапном освобождении крестьян, и спустя четверть
века не изменил своих пещерных взглядов.
Несмотря на назревшую необходимость, на то, что уже
глупо и экономически невыгодно (да и опасно) было дер¬
жать в узде такую массу рабов, на то, что вся Европа сме¬
ялась и показывала пальцем на явное средневековье. Ну и
пусть, нам ведь объявили «особый путь», вот и будем жить
«особливо». Как деды и прадеды.
Последняя попытка Николая к уничтожению крепост¬
ного права относится к декабрю 1847 года, когда велено
было депутатам смоленского дворянства прибыть в Петер¬
бург для принесения благодарности за продолжение даро¬
ванных дворянству прав. «Я буду говорить с вами не как
государь, а как первый дворянин империи, — произнес
император в своей «тронной речи» депутатам. — Земли
принадлежат нам, дворянам, по праву, потому что мы при¬
обрели ее нашей кровью, пролитой за государство; но я
- понимаю, каким образом человек сделался вещью, и
233
не могу себе объяснить этого иначе, как хитростью и об¬
маном, с одной стороны, и невежеством — С другой. Это¬
му должно положить конец. Лучше нам отдать доброволь¬
но, нежели допустить, чтобы у нас отняли. Крепостное
право причиной, что у нас нет торговли, промышленно¬
сти». Отпуская депутатов, государь поручил держать ска¬
занное им в секрете, но «побудить смоленское дворянство
к совещаниям о мерах, как приступить к делу». Одновре¬
менно с этим журналам была предоставлена некоторая
свобода в обсуждении крепостного права. Однако револю¬
ции, прокатившиеся по Европе в 1848 году, совершенно
деморализовали Николая, заставив переложить «больной
вопрос» на плечи следующих поколений. Сам самодержец
не скрывал своего разочарования: «Нет сомнения, что кре¬
постное право в нынешнем его положении у нас есть зло,
для всех ощутительное и очевидное, но прикасаться к нему
теперь было бы делом еще более гибельным... Нынешнее
положение таково, что оно не может продолжаться, но
вместе с тем и решительные к прекращению его способы
также невозможны без общего потрясения».
«Три раза начинал я это дело, — признавался он графу
Киселеву в 1854 году, — и три раза не мог продолжать:
видно, это перст Божий!»
Императора пытался успокоить граф Уваров: «Вопрос
о крепостном праве тесно связан с вопросом о самодержа¬
вии и даже единодержавии: это две параллельные силы,
которые развивались вместе, у того и другого одно истори¬
ческое начало и законность их одинакова... Крепостное
право — это дерево пустило далеко корни — оно осеняет
и церковь, и престол, вырвать его с корнем невозможно».
Было ли от этого легче самой России?
Господин цензор
«Несчастные обстоятельства, сопроводившие восше¬
ствие на престол ныне царствующего императора, обрати¬
ли внимание его величества на сословие писателей. Он
нашел сие сословие совершенно преданным на произвол
234
судьбы и притесненным невежественной и своенравной
цензурою. Не было даже закона касательно собственности
литературной. Ограждение сей собственности и Цензурный
устав принадлежат к важнейшим благодеяниям нынешнего
царствования». Кто бы вы думали, писал эти верноподдан¬
нические строки, восхваляя мудрость государя, якобы за¬
тиранившего отечественных пиитов цензурой? Подхалим,
вельможа, царедворец, «жадною толпой стоящий у трона»?
Отнюдь. Александр Пушкин, который вроде как жутко стра¬
дал от той самой цензуры, хотя и называл ее в своих пись¬
мах «голубушкой» и «приятельницей». Однако именно он
порадовал почтеннейшую публику стихотворным «Посла¬
нием к цензору».
Но цензор гражданин, и сан его священный:
Он должен ум иметь прямой и просвещенный;
Он сердцем почитать привык алтарь и трон;
Но мнений не теснит и разум терпит он.
Блюститель тишины, приличия и нравов,
Не преступает сам начертанных уставов,
Закону преданный, отечество любя,
Принять ответственность умеет на себя;
Полезной истине пути не заграждает,
Живой поэзии резвиться не мешает.
Он друг писателю, пред знатью не труслив,
Благоразумен, тверд, свободен, справедлив.
Если кто-нибудь желает возразить «солнцу русской по¬
эзии», милости просим. Он сам был спорщик рьяный,
правда меняя мнение свое о человеке по десять раз на дню.
И тем не менее в письмах сплошь и рядом подобные вы¬
ражения: «Но какова наша цензура? Признаюсь, никак не
ожидал от нее таких больших успехов в эстетике. Ее кри¬
тика приносит честь ее вкусу. Принужден с нею согласить¬
ся во всем...»; «Перемены, требуемые цензурою, послужи¬
ли в пользу моего...»; «Бируков, человек просвещенный;
кроме его я ни с кем дела иметь не хочу. Он и в грозное
время милостив был и жалостлив. Ныне повинуюсь его
приговорам безусловно». Это про того самого цензора
^зикт-Петербургского цензурного комитета Александра
лрукова, которого наряду с еще одним «пугалом» лите-
235
раторов, цензором Александром Красовским, проклинали
все модные сочинители тогочвремени, считавшие себя ли-
беральствующими и фрондирующими. Стало быть, не вес
так однозначно в деятельности того органа, который в
поздней России и СССР принято было определять поняти¬
ем, синонимичным средневековой инквизиции, и наделять
им исключительно свирепые николаевские времена.
Однако все совсем не так. Первый цензурный устав был
утвержден как раз еще во времена, когда не прошел ли¬
беральный флер первых лет императора Александра I, —
9 июля 1804 года. Требовалось поставить заслон на пути
проникновения в Россию идей стремительно «революцио¬
низирующейся» под наполеоновской поступью Европы.
В составе созданного при Министерстве народного просве¬
щения Главного цензурного комитета числились три цен¬
зора с жалованьем 1200 рублей в год и один секретарь
(750 рублей), обязанные «рассматривать всякого рода кни¬
ги и сочинения, назначаемые к общественному употребле¬
нию». Именно на «александровский» период приходятся
наибольшие проклятия в адрес цензоров от Пушкина, жа¬
ловавшегося на них друзьям. Сложно сказать, насколько
справлялись они со своими обязанностями, но восстание
декабристов показало, что состояние умов в империи да¬
леко от идеальных. Вряд ли в этом именно троица цензоров
была виновата, но министр просвещения адмирал Алек¬
сандр Шишков утверждал, что главные пороки действу¬
ющего цензурного устава состоят в «недостаточности ру¬
ководящих правил», «отсутствии у цензуры довольного
доступа и голоса к защите или одобрению хорошей и к
остановке или обличению худой книги». .Поэтому назрела
необходимость к принятию нового устава, дабы исправить
«повреждение нравов в России».
Новый устав, который тут же был в обществе окрещен
«чугунным», приняли 10 июня 1826 года, когда еще шел
процесс по делу декабристов, ставший основой цензурной
реформы. Он был значительно подробнее старого (объем
в пять раз больше) и состоял из 19 глав и 230 параграфов
В 11 главах определялись цели и задачи цензуры, излага¬
лись ее организационные основы, фактически предлагалась
236
первая в истории России структура цензурного аппарата.
В остальных 8 главах подробнейшим образом раскрывался
характер, способы и методы цензуры разных типов про¬
изведений печати. Именно принятие «чугунного» устава
1826 года ставилось в вину Николаю позднейшими иссле¬
дователями, как наступление на свободу мысли в России.
Основные положения цензурного устава 1826 года сво¬
дились к следующему:
— цель учреждения цензуры состоит в том, чтобы про¬
изведениям словесности, наук и искусства при издании их
в свет посредством книгопечатания, гравирования и лито¬
графии дать полезное или, по крайней мере, безвредное
для блага отечества направление;
— цензура должна контролировать три сферы обще¬
ственно-политической и культурной жизни общества:
1) права и внутреннюю безопасность, 2) направление об¬
щественного мнения согласно с настоящими обстоятель¬
ствами и видами правительства, 3) науку и воспитание
юношества;
— традиционно цензура вверялась Министерству народ¬
ного просвещения, а руководило всею ее деятельностью
Главное управление цензуры. «В помощь ему и для высшего
руководства цензоров» утверждался Верховный цензурный
комитет, состоявший в соответствии с тремя направлениями
цензуры из министров народного просвещения, внутренних
и иностранных дел;
— правителем дел Верховного цензурного комитета со¬
стоит директор Канцелярии министра народного просве¬
щения. Ежегодно он составляет наставления цензорам,
«долженствующие содержать в себе особые указания и
руководства для точнейшего исполнения некоторых статей
устава, смотря по обстоятельствам времени»;
— в стране создавались Главный цензурный комитет в
Петербурге, местные цензурные комитеты — в Москве,
Дерпте и Вильно. Главный цензурный комитет подчинялся
непосредственно министру, остальные — попечителям
учебных округов;
— право на цензуру, кроме того, оставалось за духов¬
ным ведомством, академией и университетами, некоторыми
237
административными, центральными и местными учрежде¬
ниями, что закладывало простор для субъективизма цен¬
зуры.
Интересно, что по идее главное заинтересованное в
введении цензуры лицо —: император — стал первым же
ее нарушителем. Когда уже через год после принятия ново¬
го устава министр внутренних дел Василий Ланской по¬
ставил вопрос о сложности работы по «чугунному» отделу
иностранной цензуры, Николай повелел не только не при¬
держиваться его отдельных правил, но и пересмотреть
устав целиком. Теперь его уже пересматривала специаль¬
ная комиссия в составе Уварова, Бенкендорфа, Васильчи-
кова, Ланского и Дашкова. В итоге Госсовет принял новую
редакцию, уточняющую деятельность этого ведомства.
Теперь цензуре «не поставляется уже в обязанность давать
какое-либо направление словесности и общему мнению; она
долженствует только запрещать издания или продажу тех
произведений словесности, наук и искусства, кои, в целом
составе или в частях своих, вредны в отношении к вере,
престолу, добрым нравам и личной чести граждан». Цен¬
зоры не должны были корчить из себя искусствоведов и
культурологов, ибо они «не поставлены судьями достоин¬
ства или пользы рассматриваемой книги. Они только от¬
ветствуют на вопрос: не вредна ли та книга и все их дей¬
ствия ограничиваются простым решительным на сей во¬
прос ответом». Таким образом, Государственный совет
констатировал, что «проект нового устава дает менее сво¬
боды собственному произволу цензоров и тем способству¬
ет успехам истинного просвещения, но в то же время дает
им возможность запрещать всякую вредную книгу на осно¬
вании положительного закона и не входя в предосудитель¬
ные прения с писателем».
По третьему уставу от 1828 года цензорам теперь пред¬
писывалось «принимать всегда за основание явный смысл
речи, не дозволяя себе произвольное толкование оной в
дурную сторону», «не придираясь к словам и отдельным
выражениям; не входить в разбор справедливости или не¬
основательности частных мнений или суждений писателя»,
а также и в «суждение о том, полезно или бесполезно рас-
238
сматриваемое сочинение»; «исправлять слог или заменять
ошибки автора в литературном отношении», то есть не вы¬
ступать в качестве редактора.
Такие вот самодуры, угнетающие несчастных литерато¬
ров.
Более того, радеющий за то, чтобы «держать и не пу¬
щать», император вызвался лично поработать цензором у
самого Пушкина. Генерал-адъютант Бенкендорф писал по¬
эту 30 сентября 1826 года: «Сочинений ваших никто рас¬
сматривать не будет; на них нет никакой цензуры. Государь
Император сам будет первым ценителем произведений ва¬
ших и цензором». Тот был просто в восторге, тут же на¬
писав приятелю Николаю Языкову: «Царь освободил меня
от цензуры. Он сам — мой цензор. Выгода, конечно, не¬
объятная. Таким образом, Годунова тиснем». Еще как тис¬
нем, и это «Бориса Годунова», которого он никак не мог
напечатать при Александре.
К примеру, «цензор» Николай, прочитав пушкинского
«Графа Нулина», зачеркнул лишь слово «урыльник», за¬
менив его на «будильник», на что сам автор сообщил
Александре Смирновой: «Это замечание джентльмена».
Раздосадовало поэта, что государь предложил ему видоиз¬
менить замысел пьесы „Борис Годунов" (кстати, первона¬
чально он назывался «Комедия о царе Борисе и о Гришке
Отрепьеве»), сделав из него произведение иного жанра:
«Я считаю, что цель г. Пушкина была бы выполнена,
если б с нужным очищением переделал комедию свою в
историческую повесть или роман наподобие Вальтер Скот¬
та». Пушкин тут же стал в позу, написав Бенкендорфу
3 января 1827 года: «С чувством глубочайшей благодар¬
ности получил я письмо вашего превосходительства, уве¬
домляющее меня о Всемилостивейшем отзыве Его Вели¬
чества касательно моей драматической поэмы. Согласен,
что она более сбивается на исторически роман, нежели на
трагедию, как Государь Император изволил заметить. Жа¬
лею, что я не в силах уже переделать однажды мною на¬
писанное». Император махнул рукой и разрешил печатать,
как есть. Убрав, правда, скабрезные шуточки о монастыр¬
ской обители, некоторые сценки с Мариной Мнишек и от-
239
кровенную матерщину, столь любимую поэтом. На что поэт
просто пролил ушат сладкой патоки на венценосную главу:
«Писанный в минувшее царствование «Борис Годунов»
обязан своим появлением не только частному покровитель¬
ству, которым удостоил меня государь, но и свободе, смело
дарованной монархом писателям русским в такое время и
в таких обстоятельствах, когда всякое другое правитель¬
ство старалось бы стеснить и оковать книгопечатание».
Но вот с «Медным всадником» такое не прошло, царь
густо исчеркал рукопись, хотя и Вяземский и Жуковский
полагали, что замечания чисто косметические и легко вы¬
полнимые. Но «потомок негров безобразный» уперся и ни
в какую. Думал переупрямить Николая — не получилось.
Поэма увидела свет лишь после смерти Пушкина с прав¬
ками Жуковского.
Следует заметить, что цензурные крайности проявля¬
лись именно из-за внешнеполитических обстоятельств.
К примеру, после событий 1830 года цензоры просто кор¬
шунами набрасывались на все печатанное и рукописное,
выискивая крамолу даже в Библии. По выражению русско¬
го писателя и публициста Николая Энгельгардта, «разви¬
лась крайняя степень мыслебоязни, причем литература
очутилась в положении заподозренной, тайно злонамерен¬
ной области».
С 1830 года совершенно дезориентированная цензура, на
которую давили с разных сторон, начала доходить до баналь¬
ной глупости. Как писал генерал Зайончковский, «админи¬
стративные лица этого учреждения в общем не обладали ни
высшим образованием, ни тем тактом, который требуется
на таких ответственных местах для того, чтобы суметь из¬
бежать крайностей в ту или другую сторону». В царствова¬
ние императора Николая цензура, по выражению барона
Корфа, часто и много грешила, то пропуская, не ведая того,
статьи с чрезвычайно дурным и опасным направлением, то
впадая в самые «нелепые» крайности. Тот же Пушкин в но¬
ябре 1830 года в свойственной ему хулиганско-натуралисти¬
ческой манере при общении с друзьями пишет Верстовскому
из Болдина: «Не можешь вообразить, как неприятно полу¬
чать проколотые (просмотренные цензурой. — Авт.) пись-
240
ма: так шершаво, что невозможно ими подтереться — зад¬
ний проход расцарапаешь».
Следует, впрочем, оговориться, что и положение цензо¬
ров было поистине безвыходное. Кроме цензурного устава
и распоряжений своего непосредственного начальства, они
должны были сообразоваться со всеми требованиями и,
скажем больше, со всеми капризами посторонних ведомств.
Граф Клейнмихель возмущался, например, что без его осо¬
бого разрешения была издана частным лицом тетрадь фа¬
садов православных церквей; генерал-адъютант Адлерберг
протестовал против издания частным лицом без его ведома
алфавита городов на трактах от Петербурга до Москвы, а
все прочие не отставали от первых двух. И каждый входил
с непосредственными докладами к государю, без сношения
с ответственным за цензуру министром народного просве¬
щения, и Высочайшим именем прикрывал свои капризы.
Граф Клейнмихель не останавливался даже перед отправ¬
лением за не понравившуюся статью не подчиненных ему
цензоров на гауптвахту. И в результате бедные цензоры
предпочитали ничего не допускать до печатания, лишь бы
пройти спокойно свой тернистый путь. Такая постановка
цензурного дела привела к результатам, совершенно про¬
тивоположным тем, которые были в мыслях императора
Николая.
Цензоры для собственной же безопасности полагали,
что «полезнее всего запретить», чем потом объясняться,
почему то или иное произведение увидело свет. Это при¬
вело к тому, что пронырливые беллетристы научились пи¬
сать между строк, вкладывая в невинные на первый взгляд
опусы глубокий скрытый смысл.
Граф Дмитрий Толстой по этому поводу писал: «Жур¬
нальная пресса, под видом самых невинных статеек, рас¬
пространяла те же тлетворные идеи и самыми недомолвка¬
ми возбуждала неудовольствие публики, уже приученной
читать между строк, а цензура заглушала только голоса
честных убеждений, которые могли бы обличить официаль ¬
ную ложь. Затруднения, поставленные для сношений Рос¬
сии с Европой, не помешали русским изменникам высылать
'< нам во множестве экземпляров революционные газеты и
241
журналы, и „Колокол" сделался общедоступной газетой,
которая нарасхват читалась повсюду, под глазами близо¬
рукой и неспособной полиции». Впрочем, еще до начала
издания «Колокола» натурализовавшийся в Швейцарии
русский помещик немецкого происхождения Александр
Герцен, сосланный в России из столицы в далекую Вятку
за участие в нелегальном философском кружке (заметим,
не на каторгу, а на службу в канцелярию местного губер¬
натора), начал публиковать в журнале «Отечественные за¬
писки» серию статей под заглавием «Письма с Avenue
Marigny». Но публикации, от которых за версту несло ду¬
хом французского анархиста Жозефа Прудона, все же вы¬
ходили, несмотря на буйствующую цензуру.
Каким-то образом появились в империи, хотя и только
на французском языке, скандальные записки скандально
известного французского путешественника маркиза Астоль-
фа де Кюстина «La Russie en 1839» (слухи о его много¬
численных бисексуальных связях в салонах расходились в
качестве анекдотов). В них француз, с одной стороны, с
восхищением отзывается о самом Николае I и при этом
клеймит «рабство» и «униженность» дворянства, заби¬
тость крестьянства, дуроломство и косность мышления. По
его собственному признанию, он «ехал в Россию искать
доводов против республики», а вернулся если не республи¬
канцем, то уж, во всяком случае, убежденным противником
абсолютизма, который довел до катастрофы Францию и
может погубить Россию. Многое в этих записках следует
признать объективным, многое — просто непонятным ино¬
странцу по причине того, что нас «аршином общим не из¬
мерить».
В любом случае произведение, избежавшее цензуры и
разошедшееся среди владеющего французским общества,
было мигом проглочено и оценено по достоинству. К при¬
меру, поэт Василий Жуковский назвал Кюстина «соба¬
кой», однако не смог не признать того, что большая часть
написанного соответствует действительности. Сам Бенкен¬
дорф заметил государю, что «месье Кюстин лишь сформу*
лировал то, что все уже давно думают о нас и что мы сами
о себе думаем».
242
Однако император был непреклонен и жутко зол на ав¬
тора, распорядившись напечатать во Франции пару паскви¬
лей на Кюстина в ответ на пасквиль на Россию. «Они хо¬
тят сделать из меня тирана или труса, но они не преуспеют
ни в том ни в другом», — заявил Николай.
Именно в «свирепые николаевские годы» появилась,
вероятно, самая великая плеяда русских поэтов и прозаи¬
ков, спрессованная в этом небольшом промежутке времени.
Одно лишь перечисление ее ПЕЧАТАВШИХСЯ авторов
может составить гордость любого государства мира — по¬
эты Александр Пушкин, Михаил Лермонтов, Иван Крылов,
Василий Жуковский, Константин Батюшков, Александр
Грибоедов, Петр Вяземский, Антон Дельвиг, Николай Язы¬
ков, Евгений Баратынский, Владимир Одоевский, Николай
Гнедич, Алексей Кольцов, Алексей Плещеев, Николай Не¬
красов, Денис Давыдов, Александр Полежаев, писатели
Николай Гоголь, Иван Гончаров, Николай Лесков, Михаил
Салтыков-Щедрин, Иван Тургенев, Федор Достоевский,
Дмитрий Григорович, Алексей Писемский, Владимир Сол¬
логуб, Александр Бестужев-Марлинский, Виссарион Бе¬
линский, Николай Полевой, Михаил Погодин и многие
другие.
Иван Тургенев не без ехидства подчеркивал: «Литера¬
туры, в смысле живого проявления одной из общественных
сил, находящегося в связи с другими столь же и более важ¬
ными проявлениями их, не было, как не было личной сво¬
боды, а была словесность и были такие словесных дел ма¬
стера, каких мы уже потом не видали».
Интересно, что покойный декабрист Пестель в своей
«Русской Правде» также вовсю полиберальничал, даруя
побежденной, как он надеялся, заговорщиками России
свои свободы: «Всякие частные общества, с постоянной
целью учреждаемые, должны быть совершенно запреще¬
ны — хоть открытые, хоть тайные, потому что первые бес¬
полезны, а последние вредны».
Так что истинной «^нецензурной» свободы ни в каком
проявлении России-матушке видеть было не суждено при
любом исходе противостояния на Сенатской площади. Вре-
л такое.
243
Пушкин — Бенкендорфу
27 мая 1832 года. Петербург
10 лет тому назад литературою занималось у нас
весьма малое число любителей. Они видели в ней при¬
ятное, благородное упражнение, но еще не отрасль
промышленности: читателей было еще мало; книжная
торговля ограничивалась переводами кой-каких рома¬
нов и перепечатанием сонников и песенников. Не¬
счастные обстоятельства, сопроводившие восше¬
ствие на престол ныне царствующего императора,
обратили внимание его величесШа на сословие писа¬
телей. Он нашел сие сословие совершенно преданным
на произвол судьбы и притесненным невежественной
и своенравной цензурою. Не было даже закона каса¬
тельно собственности литературной.
Ограждение сей собственности и Цензурный устав
принадлежат к важнейшим благодеяниям нынешнего
царствования.
Литература оживилась и приняла обыкновенное
свое направление, т. е. торговое. Ныне составляет
она отрасль промышленности, покровительствуемой
законами.
Изо всех родов литературы периодические издания
всего более приносят выгоды и чем разнообразнее по
содержанию, тем более расходятся.
Известия политические привлекают большее число
читателей, будучи любопытны для всякого.
«Северная пчела», издаваемая двумя известными
литераторами, имея около 3000 подписчиков, ес¬
тественно, должна иметь большое влияние на чи¬
тающую публику, следственно, и на книжную тор¬
говлю.
Всякий журналист имеет право говорить мнение
свое о нововышедшей книге столь строго, как угодно
ему. «Северная пчела» пользуется сим правом и хоро¬
шо делает; законом требовать от журналиста бла¬
госклонности или беспристрастия было бы невозможно
и несправедливо. Автору осужденной книги остается
244
ожидать решения читающей публики или искать
управы и защиты в другом журнале.
Но журналы чисто литературные, вместо
3000 подписчиков, имеют едва ли и 300, и следствен¬
но, голос их был бы вовсе не действителен.
Таким образом, литературная торговля находится
в руках издателей «Северной пчелы», и критика, как
и политика, сделалась их монополией.
От сего терпят вещественный ущерб все литера¬
торы, не находящиеся в приятельских сношениях с из¬
дателями «Северной пчелы», ни одно из их произведе¬
ний не продастся, ибо никто не станет покупать
товара, охужденного в самом газетном объявлении.
Для восстановления равновесия в литературе нам
необходим журнал, коего средства могли бы равняться
средствам «Северной пчелы», то есть журнал, в коем бы
печатались политические и заграничные новости.
Направление политических статей зависит и
должно зависеть от правительства, и в сем случае
я полагаю священной обязанностию ему повиновать¬
ся и не только соображаться с решением цензора, но
и сам обязуюсь строго смотреть за каждой строкою
моего журнала. Злонамеренность была бы с моей сто¬
роны столь же безрассудна, как и неблагодарна.
Пушкин — Бенкендорфу
29 ноября 1826 года. Из Пскова в Петербург
Милостивый государь, Александр Христофорович.
Будучи совершенно чужд ходу деловых бумаг, я
не знал, должно ли мне было отвечать на письмо, ко¬
торое удостоился получить от Вашего превосходи¬
тельства и которым был я тронут до глубины сердца.
Конечно, никто живее меня не чувствует милость и
великодушие государя императора, так же как сни¬
сходительную благосклонность Вашего превосходи¬
тельства.
Так как я действительно в Москве читал свою
трагедию некоторым особам (конечно, не из ослуша-
ния, но только потому, что худо понял высочайшую
волю государя), то поставляю за долг препроводить
ее Вашему превосходительству, в том самом виде, как
она была мною чиугана, дабы Вы сами изволили видеть
дух, в котором она сочинена; я не осмелился прежде
сего представить ее глазам императора, намереваясь
сперва выбросить некоторые непристойные выраже¬
ния. Так как другого списка у меня не находится, то
приемлю смелость просить Ваше превосходительство
оный мне возвратить.
Мне было совестно беспокоить ничтожными лите¬
ратурными занятиями моими человека государствен¬
ного, среди огромных его забот; я роздал несколько
мелких моих сочинений в разные журналы и альманахи
по просьбе издателей; прошу от Вашего превосходи¬
тельства разрешения сей неумышленной вины, если не
успею остановить их в цензуре.
С глубочайшим чувством уважения, благодарности
и преданности, честь имею быть,
Милостивый государь,
Вашего превосходительства
всепокорнейший слуга
Александр Пушкин.
Псков, 1826 г. Ноября 29.
Поэт и философ
Коль скоро речь зашла о «солнце русской поэзии», хо¬
телось бы все же уяснить взаимоотношения между Пуш¬
киным и Николаем, столь яростно в свое время бичевав¬
шиеся в советской и либеральной историографии, как
чуть ли не основная причина гибели гения. Пожалуй, о
реальных проблемах с властью может говорить разве что
его отец, вышедший в отставку при экстравагантном ба¬
тюшке современного поэту монарха. Как сам Пушкин пи¬
сал: «По восшествии на престол государя Павла I отец мой
вышел в отставку, объяснив царю на то причину: „Вы го¬
рячи, и я горяч, нам вместе не ужиться41. Государь согла
246
сился и подарил ему воронежскую деревню». У сына от¬
ставленного капитан-поручика лейб-гвардии Егерского
полка Сергея Пушкина проблемы возникли из-за его не¬
обузданного нрава и острого языка. Приятель его дяди Ва¬
силия Львовича Николай Карамзин со вздохом сожаления
говорил: «Талант, действительно, прекрасный; жаль, что
нет мира в душе, а в голове благоразумия. Ежели не ис¬
правится, — будет чертом еще до отбытия своего в ад».
Поэт вызвал гнев императора Александра I,-которого то
превозносил как спасителя Отечества от Наполеона, то на¬
зывал «правителем слабым и лукавым, плешивым щего¬
лем, врагом труда, нечаянно пригретым славой...». Пушки¬
на, как коллежского секретаря в Коллегии иностранных
дел (жалованье 700 рублей в год), вызвали к Милорадови-
чу и отчитали как мальчишку за стихотворения, «несовме¬
стимые со статусом государственного чиновника». А по¬
скольку времена были «тиранические», то упекли его в так
называемую «южную ссылку» — в канцелярию главного
попечителя и председателя Попечительного комитета о
иностранных колонистах Южной России генерала от ин¬
фантерии Ивана Инзова в знойном Кишиневе. Подальше
от столичной слякоти. Тут Пушкина настолько «затирани¬
ли», что ему пришлось даже жаловаться в письме другу:
«...Обедаем славно — я пью, как Лот содомский. Недавно
выдался наш молодой денек — я был президентом попой¬
ки — все перепились и потом поехали по б...ям». На здо¬
ровье, конечно, молодой энергичный потомок арапа Петра
Великого мог гулять, как ему вздумается. Но ведь взду-
мывалось весьма неординарно. То его судьба занесла в
масонскую ложу «Овидий», то угораздила распространить
в списках абсолютно нецензурную (по современным сооб¬
ражениям) поэму «Гавриилиада», от которой глаза на лоб
полезли не только у бедняги Бирукова, но и у всего Сино¬
да, то в лихой Одессе бросила в объятия обольстительной
Елизаветы Воронцовой, супруги всесильного губернатора
Новороссии Михаила Воронцова, у которого поэт служил
канцеляристом. Опять же дело молодое, вечно юная тема,
сюжет для целых библиотек «декамеронов» и «кентербе¬
рийских рассказов». Но парня постоянно кто-то тянул за
247
язык, ему не терпелось поделиться победой с друзьями,
обещая им «нарисовать г-жу Воронцову в 36-ти позах Арс-
тина» и занеся ее даже в список своих «трофеев» в аль¬
боме своих приятелей (стал достоянием истории под на¬
званием «113 прелестниц Пушкина»). Губернатор по
дуэльному кодексу не мог вызвать подчиненного на дуэль,
но мог добиться его отставки и удаления из Одессы в Ми¬
хайловское под надзор родителей (так называемая «север¬
ная ссылка»). За что получил от поэта колючую эпиграмму
«Полу-милорд, полу-купец, полу-мудрец, полу-невежда,
полу-подлец, но есть надежда, что будет полным наконец»
В этой «ссылке» он чувствовал себя неуютно, вдали от
привычного общества, в отрыве от друзей. Рассорился е
отцом, тем самым непокорным отставным капитаном-по-
ручиком, упрекавшим поэта за ветреность и глупые склоки
с правительственными чиновниками, — Сергей Пушкин
уехал из Михайловского. Поэт пописывал друзьям чисто
«пушкинские» послания, вроде 7 ноября 1825 года Вязем¬
скому: «Благодарствую, душа моя, и целую тебя в твою
поэтическую ж...». Так, видимо, ему казалось, будет при¬
ятно его светлости князю Петру. Однако умолял всех зна¬
комых заступиться за него перед царем, чтобы его вернули
из ссылки и дали возможность опять печататься. Даже
придумал себе мифическую болезнь. Александр же послед¬
них лет жизни был непреклонен.
После известия о восстании декабристов Пушкин вроде
как срочно и без разрешения засобирался в столицу, но яко¬
бы заяц трижды перебежал дорогу, и поэт вернулся. Очень
поэтично, но совершенно невероятно. Ибо уже вскоре Пуш¬
кин пишет Дельвигу, что «я ни в чем не замешан, и если пра¬
вительству досуг подумать обо мне, то оно в том легко удо¬
стоверится... никогда я не проповедовал ни возмущений, ни
революций, напротив. Как бы то ни было, я желал бы вполне
и искренне помириться с правительством. Твердо надеюсь на
великодушие молодого нашего царя». То есть ни о каком
своеволии речи не идет, он все еще ждет «примирения». Так
что «заяц», кажется, явился из сказок Арины Родионовны.
Вспомнил о поэте его давний поклонник новый импера¬
тор Николай, давший добро на возвращение и удостоивший
248
«михайловского затворника» личным свиданием. 4 сентя¬
бря 1826 года фельдъегерь Вальш доставил его в москов¬
ский Чудов монастырь, где проходили коронационные тор¬
жества и где император и поэт беседовали наедине почти
два часа. О содержании беседы можно только догадывать¬
ся, Пушкин, как правило, обходил в дневниках подробно¬
сти первого свидания с самодержцем, который отправил на
виселицу его приятеля Рылеева. Судить можно только по
обрывочным сведениям различных источников. К примеру,
из официозной биографии Пушкина известно, что "на во¬
прос царя, чтобы он делал 14 декабря, если бы оказался в
Петербурге, тот ответил: «Стал бы в ряды мятежников».
Декабрист же Николай Лорер пишет, что на вопрос царя,
как он мог иметь в друзьях «такого негодяя, как Кюхель¬
бекер», Пушкин ничтоже сумняшеся выдал: «Мы, знавшие
его, считали всегда за сумасшедшего, а теперь нас может
удивлять одно только, что его с другими, сознательно дей¬
ствовавшими и умными людьми, сослали в Сибирь». Вот
вам «и кюхельбекерно, и тошно».
Советские биографы утверждают, что знающий себе
цену поэт держал себя с государем независимо и смело,
цитируя присутствовавшего при аудиенции чиновника по
особым поручениям Третьего отделения Михаила Попова
(«он был в полном смысле как дитя, и как дитя никого не
боялся»). Однако тот же Попов добавляет: «...ободренный
снисходительностью Государя, он делался более и более
свободен в разговоре; наконец, дошло до того, что он, не¬
заметно для себя самого, приперся к столу, который был
позади его, и почти сел на этот стол. Государь быстро от¬
вернулся от Пушкина и потом говорил: „С поэтом нельзя
быть милостивым!"
Мелочь, конечно, но весьма показательная. Однако со¬
вершенный факт — Пушкин пожаловался на цензуру, и
Николай согласился быть его личным цензором. Подчерк¬
нем, факт экстраординарный — самодержец выполняет
функции «просвещенного Бирукова», работающего в поте
лица за 1200 рублей в год. У него, конечно же, больше
не было дел в империи сразу после коронации. Однако —
Пушкин, тут особый подход нужен, с ним нельзя, как
249
с обычными пиитами, «солнце русской поэзии», как ни
крути.
Мало того, император пообещал помочь с изданием
«Бориса Годунова», на что тот даже перестал надеяться.
Открыл перед ним архивы для изучения Пугачевского бун¬
та и написания истории Петра Великого, своего кумира.
Даже профессиональные историографы не удостаивались
такой чести. А коллежскому секретарю — со всем почте¬
нием. Полагаете, все? Нет уж, тиран так тиран до конца.
На издательские расходы по выпуску «Пугачева» выдал
20 тысяч рубликов, да еще и с выделением подведомствен¬
ной двору типографии. А чтобы хоть как-то обозначить
статус поэта при дворе, распорядился положить ему жало¬
ванье в размере 5 тысяч рублей в гбд, что равнялось при¬
мерно 12 годовым окладам офицера в действующей армии.
Ну и, чтобы совсем порадовать «солнце», положил 40 ты¬
сяч за будущего «Годунова», который еще не был написан.
Интересно после аудиенции высказался о Николае сам
ошалевший от такого счастья Пушкин: «Он наидоверчи¬
вейший из людей, потому что сам человек прямой; а это-то
и страшно. Он верит в искренность людей, которые часто
его обманывают». Что же это имел в виду «ай да Пушкин,
ай да сукин сын»? Хотя и Николай был им очарован, за¬
явив графу Блудову: «Я долго говорил сегодня с умнейшим
человеком в России — с Пушкиным». Они нашли друг
друга.
Дмитрий Толстой тут же отозвался в свете о «событии
года»: «прощение Пушкина и возвращение его из ссылки
составляет самую крупную новость эпохи». Впрочем, по¬
эта нельзя назвать неблагодарным, он сразу же принялся
добросовестно «отрабатывать» императорские авансы. Из-
под его пера вышли приятные августейшему уху вирши:
Тебя мы долго ожидали,
И светел ты сошел с таинственных вершин
И вынес нам свои скрижали.
В стихотворении «Друзьям» (1828 год) поэт и вовсе
разошелся в верноподданнических чувствах к обласкавше¬
му его самодержцу.
250
ДРУЗЬЯМ
Нет, я не льстец, когда царю
Хвалу свободную слагаю:
Я смело чувства выражаю,
Языком сердца говорю.
Его я просто полюбил:
Он бодро, честно правит нами;
Россию вдруг он оживил
Войной, надеждами, трудами.
О нет, хоть юность в нем кипит,
Но не жесток в нем дух державный:
Тому, кого карает явно,
Он втайне милости творит.
Текла в изгнаньи жизнь моя,
Влачил я с милыми разлуку,
Но он мне царственную руку
Простер — и'с вами снова я.
Во мне почтил он вдохновенье,
Освободил он мысль мою,
И я ль, в сердечном умиленье,
Ему хвалы не воспою?
Я льстец! Нет, братья, льстец лукав:
Он горе на царя накличет,
Он из его державных прав
Одну лишь милость ограничит.
Он скажет: презирай народ,
Глуши природы голос нежный,
Он скажет: просвещенья плод —
Разврат и некий дух мятежный!
Беда стране, где раб и льстец
Одни приближены к престолу,
А небом избранный певец
Молчит, потупя очи долу.
Хорошо бы отметить — Николай ЗАПРЕТИЛ печатать
это стихотворение. Понятно, что ни о какой крамоле тут
п?чн не идет. Просто неплохо бы было меру знать во всем,
'<>кс в верноподданнической благодарности. Оно увидело
251
свет не просто в посмертном издании поэта, но даже тогда,
когда сам Николай почил в Бозе — в 1857 году.
Теперь о самом для поэта неприятном, что преследова¬
ло его всю жизнь и не давало покоя. Нет, не о царских
сатрапах, не о муках творчества и даже не о ревности, ко¬
торая заставляла Пушкина с кинжалом допытываться у
супруги, верна ли она ему. О деньгах.
Об этом как-то принято всегда было стыдливо умалчи¬
вать, дабы не бросать тень на поэтический гений. Но мы
не будем шарить по дырявым карманам пушкинского сюр¬
тука. Нам хотелось бы разобраться в роли самодержца в
меркантильных интересах поэта.
Следует не врать самим себе — в огромной степени
истинными музами Александра Сергеевича были отнюдь
не лирическая Евтерпа, любовная Эрато и даже не сама
Афродита, а совсем другие дамы — червовая, бубновая,
пиковая и трефовая. Пушкин был отчаянный картежник,
меры не знавший и проигрывавшийся в пух и прах, не за¬
думываясь о благосостоянии не только себя, но и своей
семьи. При этом, по свидетельству князя Вяземского, иг¬
рал ужасно: «До кончины своей был ребенком в игре, и в
последние дни жизни проигрывал даже таким людям, ко¬
торых, кроме него, обыгрывали все».
Отправленному в «ссылку» в Кишинев поэту в Ми¬
нистерстве иностранных дел дали не коленкой под зад, а
весьма изрядную сумму НА ДОРОГУ — 1 тысячу рублей,
больше его годичного жалованья. Тот понял это по-своему
и, дуясь в вист в каждом дорожном трактире, явился в
Молдову без копейки. Причем, видимо, посчитав, что ты¬
сяча — это теперь его обычная ставка, сразу же обратил¬
ся за жалованьем к правителю дел канцелярии наместника
Бессарабии Михаилу Лексу. Тот просто оторопел от такой
наглости: «Жалование вы не получали, а пособие от казны.
По вашей должности жалование не полагается. А если бы
и полагалось, то в гораздо меньшем размере». Кинулся к
генералу Инзову, тот пожалел поэта и предложил ссыль¬
ному (!) бесплатный стол и квартиру в своей резиденции.
Даже запросил министерство, нельзя ли помочь деньгами
«поиздержавшемуся в дороге» петербургским жалованьем
252
«Сатрапы» разрешили выдавать ему те же столичные
700 рублей, чего не получал никто в имперском захолустье.
Но разве ж это размах для картежника? Пушкин взмо¬
лился брату: «Мне деньги нужны, нужны!», «...Словом, мне
нужны деньги или удавиться. Ты знал это, ты обещал мне
капитал прежде году — а я на тебя полагался. Упрекать тебя
не стану, а благодарить, ей-богу, не за что». Впрочем, дочь
Натали Гончаровой-Ланской от второго брака Александра
Арапова утверждала, что «считать Пушкин не уме.д... и бы¬
стро пропустив их (деньги) сквозь пальцы, он с детской наив¬
ностью недоумевал*перед свершившимся исчезновением».
Проигрывал то, что зарабатывал собственным гени¬
ем, — гонорары от «Бахчисарайского фонтана», «Руслана
и Людмилы», «Кавказского пленника», ругаясь, как по¬
следний меняла, с издателями за каждую копейку — «пе¬
чатай скорей; не ради славы прошу, а ради Мамона!». Из¬
датель Александр Смирдцн жаловался, что «за три пьески,
в которых не более 3 печатных листов, Пушкин требует
15 000 рублей, а за поэму „Цыганы“ запросил, как цыган».
Пушкин — Вяземскому: «Во Пскове, вместо того, чтобы
писать 7-ую главу Онегина, я проигрываю в штос четвер¬
тую: не забавно?» Проиграл, кстати, Назимову 500 рублей.
Добавим, проигрывал Загряжскому и 5-ю, и пару пистоле¬
тов, но сумел отыграться — карта наконец пошла. Заметим,
если в 1825 году Пушкину платили по 5 рублей за строку
1-й главы «Евгения „Онегина**, то, получив в «цензоры»
императора, тот тут же взвинтил ставку до 25 рублей за
строку. Пошли даже эпиграммы на самого поэта: «Глава
«Онегина» вторая съезжала скромно на тузе».
15 декабря 1827 года: «Вчерашний день был для меня
замечателен. Приехав в Боровичи в 12 часов утра, застал
я проезжающего в постеле. Он метал банк гусарскому
офицеру (это арестованного «сумасшедшего» Кюхельбеке¬
ра жандармы таким оригинальным образом везли из Шлис-
сельбургской крепости в Динабургскую. — Авт.)... При
расплате недостало мне 5 рублев, я поставил их на карту
и карта за картой, проиграл 1600. Я расплатился довольно
сердито, взял взаймы 200 руб. и уехал, очень недоволен
:im собой». Действительно «замечательный день».
1
253
Пущин'писал о поездке друга Пушкина в Пятигорск:
«По возвращению домой я застал Пушкина с Дороховым
и еще Павловского полка офицером Астафьевым, игра¬
ющим в банк... Астафьев всех нас порядочно на первый же
раз облупил...»
Проигрывал огромные деньги, по 10 тысяч, 25 тысяч.
Бенкендорфу доносили: «Он принят во всех домах хо¬
рошо, и, как кажется, не столько теперь занимается сти¬
хами, как карточной игрой». Был даже составлен специ¬
альный перечень столичных картежников из 93 персон:
«№ 1. Граф Федор Толстой (американец) — тонкий игрок
и планист... № 23. Нащокин — отставной гвардии офицер.
Игрок и буян. Всеизвестный по делам, об нем производя¬
щимся... № 36. Пушкин — известный в Москве банкомет»
Державный цензор с интересом наблюдает, как «под¬
шефный» проигрывает в карты всю свою жизнь. Пробует
было даже наставить 33-летнего «отрока» на путь истин¬
ный, сначала поучаствовав в сватовстве на Наталье Гон¬
чаровой (родители долго не желали иметь такого мужа для
дочери, но ведь императору же не откажешь), а затем
вновь определив на службу в Министерство иностранных
дел БЕЗ ДОЛЖНОСТИ. То есть просто дав деньги на
жизнь (Канкрин чуть не удавился от гнева). Как сам поэт
потом писал 22 июля 1831 года приятелю критику Петру
Плетневу: «Царь взял меня на службу — но не в канце¬
лярскую, или придворную, или военную — нет, он дал мне
жалование, открыл мне архивы, с тем, чтобы я рылся там
и ничего не делал. Это очень мило с его стороны, не прав¬
да ли? Он сказал Puisque il est marie et quil nest pas riche,
il faut faire aller sa marmite (так как он женат и не богат,
то нужно позаботиться, чтоб у него была каша в горшке).
Ей-богу, он очень со мною мил».
Позже отметил: «...записал меня недавно в какую-то
коллегию и дал уже мне (сказывают) 6000 годового дохода;
более от него не имею права требовать». «Требовать» от
государя — однако шустер поэт. К примеру, Карамзин по¬
лучал пенсию в 2 тысячи в год, Жуковский — 4 тысячи.
Крылов — 1,5 тысячи, переводчик Гомера Гнедич — 3 ты¬
сячи.
254
Наконец, 31 декабря 1833 года Пушкин был пожалован
в камер-юнкеры.
Всегда принято было считать, что, произведя его в столь
низкий придворный чин, таким образом император его
страшно унизил, ибо быть «юнкером» в 34 года, дескать,
негоже, когда полковниками становились в 25, а генерала¬
ми к 30.
Следует заметить, что Табель о рангах придумал не Ни¬
колай, а Петр Великий, и следовали ей неукоснительно.
Если уж ты великовозрастный балбес и не выслужился в
военной или гражданской службе по каким-либо причинам
(а ступени были либо по заслугам, либо по выслуге Пери¬
одами через 3—4 года на следующий чин), к примеру из-за
«двух ссылок», то какие претензии к Табели? Добавим для
порядка, что наряду с беститульным Пушкиным в камер-
юнкерах на тот момент ходили весьма титулованные графы
Бобринский, Голенищев-Кутузов, Потоцкий, барон Корф
(кстати, пушкинский приятель по Лицею), князья Гагарин,
Голицын, Мещерский, Оболенский. Да и по возрасту мно¬
гие были постарше сына отставного капитан-поручика.
Кроме того, звание камер-юнкера открывало перед Пуш¬
киным двери ко двору, куда он так стремился. Так что да¬
вайте не будем смотреть в зубы дареному коню.
Всегда вспоминают известное письмо поэта к супруге
от 22 апреля 1834 года: «Видел я трех царей: первый велел
снять с меня картуз и пожурил за меня мою няньку; второй
меня не жаловал; третий хоть и упек меня в камер-пажи
под старость лет, но променять его на четвертого не же¬
лаю; от добра добра не ищут». «Под старость» — это в
пушкинские-то 34 года, да еще и «упек» — творца «Кле¬
ветникам России» явно в повышенной благодарности не
обвинишь.
Зато, когда в очередной раз припекли кредиторы, бро¬
сился к монаршим стопам. Почти сразу после присвоения
«обруганного» титула, 26 февраля 1834 года, просит у
Бенкендорфа ссуду из казны 20 тысяч рублей. Ему, конеч¬
но, дали — поэт тут же расстроился из-за этого («теперь
они смотрят на меня как на холопа, с которым можно по¬
ступать как им угодно»). Но, увы, не в коня корм — долги
255
только растут. Из письма жене: «Живо воображаю первое
число, тебя теребят за долги Параша (няня), повар, извоз¬
чик, аптекарь, мадам Зихлер и т. д., у тебя не хватает де¬
нег... ты беспокоишься, сердишься на меня — и поделом»
Долг домовладельцу фридрихсгамскому первостатейному
купцу Петру Жадимеровскому (дом на Большой Морской)
достиг 1063 рубля 33,5 когъейки, плюс по судебному иску
106 рублей 30 копеек штрафных. Только получив доступ
ко двору, камер-юнкер вынужден для уменьшения расходов
ехать «на три-четыре года» в деревню. Помочь может
только «тиран». 22 июля 1835 года Пушкин пишет Бен¬
кендорфу: «Осыпанный милостями его величества, к вам,
граф, должен я обратиться, чтобы поблагодарить за уча¬
стие, которое вам было угодно проявлять ко мне, и чтобы
откровенно объяснить мое положение. В течение послед¬
них пяти лет моего проживания в Петербурге я задолжал
около шестидесяти тысяч рублей. Кроме того, я был вы¬
нужден взять в свои руки дела моей семьи: это вовлекло
меня в такие затруднения, что я был принужден отказаться
от наследства и что единственными средствами привести в
порядок мои дела были: либо удалиться в деревню, либо
единовременно занять крупную сумму денег. Но последний
исход почти невозможен в России, где закон предоставля¬
ет слишком слабое обеспечение заимодавцу и где займы
суть почти всегда долги между друзьями и на слово. Благо¬
дарность для меня чувство не тягостное; и, конечно, моя
преданность особе государя не смущена никакой задней
мыслью стыда или угрызений совести; но не могу скрыть
от себя, что я не имею решительно никакого права на бла¬
годеяния его величества и что мне невозможно просить
чего-либо. Итак, вам, граф, еще раз вверяю решение моей
участи и, прося вас принять уверение в моем высоком ува¬
жении, имею честь быть с почтением и признательностью
вашего сиятельства, граф, нижайший и покорнейший слу¬
га Александр Пушкин».
Привыкший уже к образу «почтальона» Бенкендорф по¬
казал письмо императору. Николай понял, что его гениаль¬
ный камер-юнкер в очередной раз заканючил. Наложи *
резолюцию: «Нет препятствий ему ехать куда хочет, но по
256
знаю, как разумеет он согласить сие со службой. Спросить,
хочет ли он отставки, ибо нет возможности его уволить на
столь продолжительный срок».
Предложил отпуск на пол года и 10 тысяч «вспоможе¬
ния». Поэт же вместо благодарности несколько «уточнил»
задачу в письме 26 июля: «Граф, мне тяжело в ту минуту,
когда я получаю неожиданную милость, просить еще о двух
других, но я решаюсь прибегнуть со всей откровенно¬
стью к тому, кто соизволил быть моим провидением. Из
60 000 моих долгов половина — долги чести. Чтобы рас¬
платиться с ними, я вижу себя вынужденным занимать у
ростовщиков, что усугубит мои затруднения или же поста¬
вит меня в необходимость вновь прибегнуть к великодушию
государя. Итак, я умоляю его величество оказать мне ми¬
лость полную и совершенную: во-первых, дав мне возмож¬
ность уплатить эти 30 000 рублей и, во-вторых, соизволив
разрешить мне смотреть на эту сумму как на заем и при¬
казав, следовательно, приостановить выплату мне жалова¬
нья впредь до погашения этого долга. Поручая себя ва¬
шей снисходительности, имею честь быть с глубочайшим
уважением и живейшей благодарностью, граф, вашего
сиятельства нижайший и покорнейший слуга Александр
Пушкин».
Николай закрыл глаза — дайте, что просит. Однако
бдительный Канкрин уточнил — дать вместо 30 тысяч
лишь 18, вычтя недавнее «вспоможение» 10 тысяч и про¬
центы 2 тысячи.
Попросил разрешения издавать журнал («Современ¬
ник») — разрешили. Да еще придарили для его историче¬
ских изысканий экземпляр Полного свода законов Россий¬
ской империи. Пожаловался на козни конкурентов из
газеты «Северная пчела», любимца Бенкендорфа наивер¬
нейшего Фаддея Булгарина, раскритиковавшего 7-ю главу
«Евгения Онегина», — Николай приказал шефу жандар¬
мов вызвать журналиста и «запретить ему отныне печатать
какие бы то ни было критики на литературные произведе¬
ния, и, если можно, то и закрыть газету» (Булгарин с тех
пор пикнуть не смел против Пушкина). Третье отделение
начало расследование по поводу появления в свет стихо-
'3 С Кисин
257
творения «Андрэ Шенье» и поэмы «Гавриилиада» — на¬
ложил вето после объяснений поэта.
Если все это называется «травлей гения», то можно
предположить, что Пушкину не особо тяжко было жить под
подобной травлей. Да и умирать, грустно заметим, тоже.
В гнусной истории/с подметными письмами о Пушкине -
«рогоносце» и дуэлью с Жоржем Дантесом (шурином поэта,
если кто забыл, приемный сын нидерландского посланника
Луи Геккерена), где также далеко не все однозначно, царь
сделал для поэта все, что мог. Попытался предотвратить
поединок, но жандармов направили по ложному адресу ду¬
эли, и они увидели Пушкина уже умирающим от перитони¬
та в квартире на Мойке. Послал своего лейб-медика Ни¬
колая Арендта, который «отходил со слезами на глазах от
постели его и говорил, что он никогда не видал ничего по¬
добного, такого терпения при таких страданиях». Именно
об этих страданиях через несколько дней Арендт пове¬
дал юному поэту Михаилу Лермонтову, исцеляя того от
простуды и невольно готовя его блистательную «Смерть
поэта».
Павел Киселев отметил, что после известия о смертель¬
ном ранении поэта Николай был сам не свой: «Я теряю в
нем самого замечательного человека в России». 28 января
Арендт привез умирающему записку от императора: «Лю¬
безный друг, Александр Сергеевич! Если судьба нас уже
более в сем мире не сведет, то прийми мое последнее и
совершенное прощение и последний совет умереть христи¬
анином. Что касается до жены и детей твоих, ты можешь
быть спокоен, я беру на себя устроить их судьбу». Жуков¬
ский, присутствовавший при этом, вспоминал, что поэт по¬
целовал письмо и попросил его: «Скажи государю, что я
желаю ему долгого, долгого царствования, что я желаю ему
счастия в его сыне, что я желаю ему счастия в его Рос¬
сии». Добавил: «Жаль, что умираю: весь его был бы».
Николай отдал распоряжение истинного «угнетателя
поэта»: 1) Заплатить долги. 2) Заложенное имение отца
очистить от долга. 3) Вдове — пенсии и дочерям —*
по замужество. 4) Сыновей в пажи и по 1500 рублей на
воспитание каждого по вступлении на службу. 5) Сочи¬
нения издать на казенный счет в пользу вдовы и детей.
6) Единовременно 10 000 рублей.
Специально учрежденной «Опекой над детьми и иму¬
ществом Пушкина» было роздано долгов частным лицам
на сумму 95,6 тысячи рублей, списан долг поэта казне —
44 тысячи рублей. Вместе с этим очистка имения, села
Кистенева, Михайловского, вдовья пенсия и содержание
детей обошлись казне Российской империи порядка
500'тысяч рублей. Подписка на посмертное издание
(опять же казной) принесла семье 262 тысячи рублей.
19 февраля 1837 года Паскевич в доверительном раз¬
говоре заметил Николаю, что ценит жизнь Пушкина как
литератора, «талант его созревал, но человек он дурной».
Тот ответил: «Мнение твое о Пушкине я разделяю, и про
него йожно сказать, что в нем оплакивается будущее, но
не прошедшее».
По императорскому приказу Дантес был арестован, ли¬
шен чинов и российского дворянства, определен рядовым.
Затем тот подумал и дописал: «...рядового Геккерена, как
не русского подданного, выслать с жандармом за границу,
отобрав офицерские патенты». А следом за ним был объ¬
явлен «персона нон грата» и выслан из империи и «гнус¬
ная каналья» (выражение Николая) Геккерен. Зато по
просьбе умирающего Пушкина помиловал секунданта по¬
эта подполковника Константина Данзаса, приговоренного
к виселице за участие в запрещенной дуэли (заменено на
два месяца ареста в Петропавловской крепости).
Интересно, что высланный из России и прибывший в
Баден Дантес встретил там старого знакомого великого
князя Михаила Павловича и попытался было кинуться ему
в объятия. Михаил демонстративно спрятал руки за спину
и отвернулся. У кого-нибудь поднимется рука швырнуть по
камню в императора и его брата?
Почему именно на Пушкине мы так подробно останови¬
лись? Гениальный поэт является символом николаевской
эпохи, и во взаимоотношениях с ним образ императора,
полтора столетия ругаемого за «тиранию поэта» л ибера-
259
лами и «прогрессивно мыслящими авторами», проявился
наиболее ярко. Впрочем, не только с ним. Были и другие
примеры.
Прекрасно император относился к баснописцу Ивану
Крылову, поэту Василию Жуковскому, сквозь пальцы смо¬
трел на «шалостй» молодого Михаила Лермонтова.
Узнав о смерти на дуэли Лермонтова в июле 1841 года,
Николай, по свидетельству генерала Николая Вельямино¬
ва, сказал: «Жаль, что тот, который мог нам заменить
Пушкина, убит». В историографии СССР это весьма ори¬
гинально перевели с русского на «советский» как: «Со¬
баке — собачья смерть».
Если бы не личное разрешение Николая, вопреки цен¬
зуре, Гоголь бы не смог поставить своего «Ревизора».
Куда сложнее были взаимоотношения императора и
философа Петра Чаадаева. В молодости они были дружны.
Николай Чаадаева звал в гости запросто: «Приходите хоть
в полицейской фуражке!»
Проповедующий «официальную народность» и особую
роль своей империи в мировой истории Николай не нашел
понимания у отставного гвардейца. Тот вывел прямо про¬
тивоположные выводы из «имперской триады» Уварова.
В своих «Философических письмах» Чаадаев утвержда¬
ет, что «мы никогда не шли вместе с другими народами, мы
не принадлежали ни к одному из великих семейств челове¬
чества, ни к западу, ни к востоку, не имеем преданий ни
того, ни другого. Мы существуем как бы вне времени, мы
живем в самом тесном горизонте без прошедшего и буду¬
щего, мы явились в мир как незаконнорожденные дети, без
связи с людьми. Нам нужно молотом вбивать в голову то,
что у других инстинкт, наши воспоминания не дальше вче¬
рашнего дня, мы чужды самим себе, мы идем по пути вре¬
мен так странно, что каждый сделанный шаг исчезает без¬
возвратно, мы идем вперед, но по какому-то косвенному
направлению... Я не научился любить свою родину с за¬
крытыми глазами, со склоненной головой, с закрытыми
устами. Я нахожу, что человек может быть полезен своей
стране только в том случае, если хорошо понимает ее. Я
думаю, что время слепых влюбленностей прошло, что те-
260
перь мы прежде всего обязаны родине истиной. Я люблю
мое Отечество, как Петр Великий научил меня любить его.
Мне чужд, признаюсь, этот блаженный патриотизм, этот
патриотизм лени, который умудряется все видеть в розовом
свете и носится со своими иллюзиями». Более того, говоря
о России, философ утверждал, что «прошлое ее бесполез¬
но, настоящее тщетно, а будущего у нее нет».
Разочарованный Николай вскоре после выхода этого
письма в журнале «Телескоп» в 1836 году наложил не¬
обдуманную резолюцию: «Нахожу, что содержание есть
смесь дерзостной бессмыслицы, достойной умалишенного».
А поскольку в России каждое слово самодержца является
законом, то философа быстро упрятали в психушку, по¬
ручив «лечение его искусному медику». Хотел именно это¬
го монарх или нет, сложно сказать, скорее всего, просто
махнул рукой на столь чудной энтузиазм «честных служак».
«Сначала я никак не мог вразумить себя, — говорил
Николай барону Корфу в 1837 году, — чтобы можно было
хвалить кого-нибудь за честность, и меня всегда взрывало,
когда ставили это кому в заслугу; но после пришлось по¬
неволе свыкнуться с этой мыслью. Горько подумать, что у
нас бывает еще противное, когда и я, и все мы употребля¬
ем столько усилий, чтобы искоренить это зло».
В любом случае из всей этой истории Николай сделал
собственный вывод: «Польза философов не доказана, а
вред — возможен».
Холера ясна
Николай не раз за время своего царствования демон¬
стрировал несгибаемое мужество и волю в обстоятель¬
ствах, требовавших проявления личных качеств импера¬
тора, как настоящего мужчины. Восстание 14 декабря
1825 года тому доказательство. Интересны еще два эпизо¬
да, характеризующие его в экстремальных обстоятельствах.
Весной 1830 года из Индии через Волгу было занесено
холерное моровое поветрие. Сначала оно поразило Астра¬
хань, затем, пробираясь на север по реке, Саратов, Сама-
261
ру, Казань, Нижний Новгород, где умирали по 300 человек
в день (в одном Саратове — около 10 тысяч в эпидемию).
К лету холера появилась в столице. Для ликвидации мо¬
рового поветрия поступило распоряжение устроить при
частях особые холерные больницы, завести кареты для
перевозки больных, для чего составлены были особые пра¬
вила и разосланы по городу домовладельцам для руковод¬
ства и сведения. На заставах устраивались карантины, на
которых дымом горевших хвойных костров окуривали всех
(а надо бы мыть, кто ж тогда знал, что она передается че¬
рез грязную воду и грязные руки).
Спасло лишь то, что к лету в столице было достаточно
мало народа, многие обычно уезжали на лето в деревни.
Как обычно, начали распускать слухи, что нет никакой хо¬
леры, а народ умирает от отравы, которую подливают в
воду, в растения на огородах.
По рассказу одного из очевидцев, «простой народ, со¬
бравшийся на Сенной и в Апраксином переулке, как гово¬
рится, загудел; он начал останавливать холерные кареты с
больными, следовавшими в больницы, которые были ему
не по нутру, и, вытаскивая из них больных, уносил их по
домам и тем еще больше распространял заразу. Он оста¬
навливал на улице подозреваемые им в отраве будто бы
личности, в особенности если одежда их чем-нибудь отли¬
чалась от русского костюма, обращая в особенности вни¬
мание на белые шляпы и на пестрые клетчатые шотланд¬
ские плащи, которые тогда были в моде, и молодежь и
франты в них щеголяли. Народ обыскивал у них карманы
и — Боже сохрани, если в карманах их находил бутылочки
с жидкостью или порошки. Сначала производил он с ними
свою кулачную расправу, а потом, связавши руки, тащил
его в полицейское управление и сдавал его как отравителя,
пойманного с поличным. Конечно, по осмотре медиками
этой мнимой отравы, она оказывалась лекарством из апте¬
ки, прописанным против холерных симптомов, и эти лич¬
ности тотчас же были освобождены, но помятые бока и
синяки заставляли их охать и сидеть подолгу дома.
Что же касается холерных больниц, устроенных прави¬
тельством с благодетельною целью, в особенности для бед
262
ных людей, то они до того пришлись простому народу не
по нутру, что он бросился на Сенной на больницу, разбил
стекла в окнах и, ворвавшись вовнутрь, схватил доктора и
избил его до того, что он вскоре отдал Богу душу; народ же
после этого безобразия разошелся по домам, предвари¬
тельно унеся кровати с больными по их квартирам.
Эта катастрофа до того напугала докторов, что они,
пока не был водворен порядок, начали прятаться и не ска¬
зываться дома. Аптекари тоже опасались за свою жизнь, в
особенности когда узнали, что у Синего и Харламова мо¬
стов аптеки подверглись нападению черни и в нйх камнями
выбиты были стекла... Все проделки и безобразия просто¬
го народа были в высшей степени оригинальны; мне рас¬
сказывали, что в одном из кварталов города был схвачен
вышедший из аптеки порядочно одетый человек, у которо¬
го при обыске нашли бутылочку с какой-то жидкостью и,
подозревая в нем отравителя, подняли на руки и понесли
по улице, на которой была гауптвахта; караульный офицер,
находясь в это время на платформе, спросил: „Куда, ребя¬
та, тащите вы этого человека?44 „Топить, ваше благородие,
как отравителя44, — отвечали ему. „Да что вы, ребята, вы¬
думали, — сказал офицер, — по-нашему сначала следует
хорошенько отодрать его, а потом уж утопить, давайте его
мне44 „Да и впрямь говорит капитан44, — сказал кто-то из
толпы, и схваченный был передан офицеру со словами:
„Хорошенько отваляйте его, ваше благородие, а потом ка¬
мень на шею, да и в воду!44 Жизнь человека была на во¬
лоске, если бы караульный офицер не увидел несчастного
с платформы.
Апраксин переулок, или, как иначе называли его в то
время, Обжорный, был своего рода биржей, где собирался
и беседовал простой народ о делах и думах своих. Проходя
весь вечер между этим простым народом в особого рода
атмосфере, от которой спасался только набивая нос нюха¬
тельным табаком, я нигде не видал блюстителей порядка и
не заметил нигде ничего такого, что бы выходило особенно
из ряда неблагопристойности или благочиния, кроме звон¬
кого говора, который вошел в привычку у деревенского
люда. Когда же заметил, что толпы начали редеть и рас-
263
ходиться, то и я отправился домой. Слышал я при этом, что
будто бы отдан был приказ артиллерии быть готовой, но
ни ее< ни других войск я нигде не встречал.
На другой день в 10 часов утра я вышел со двора и на¬
правил путь свой к Спасской церкви на Сенной, в которой
началась обедня. Здесь я увидел всю площадь, покрытую
простым народом, гул которого слышен был на далеком
расстоянии. Но вот часу в 11-м народ как будто встрепе¬
нулся и замер, точно электрический ток пробежал: загре¬
мело в воздухе ура и полетели с голов шапки. Это был
приезд императора Николая Павловича, явившегося среди
своего народа поговорить с ним, как с детьми, о беспоряд¬
ках, которые они произвели в прошлый день на Сенной и
в других местах. Император, остановившись против церк¬
ви, стоя в коляске, снял шляпу и, перекрестившись на цер¬
ковь, обратился к народу, окружившему его, со следующи¬
ми словами: „Православные, что вы делаете? Забыли Бога!
Забыли обязанности ваши и производите беспорядки!
На колени!"
Весь народ, как один человек, опустился на колени и
начал креститься. Затем, когда государь произнес: „Сту¬
пайте по домам", толпа моментально начала редеть, и че¬
рез полчаса Сенная площадь опустела».
Нет оснований не верить этому свидетельству, тем более
что как раз среди простого народа и Павел, и Александр, и
Николай, и уж тем более его сын, «царь-освободитель»,
пользовались огромной популярностью и авторитетом.
Чтобы понять, какой разгул страстей вызывали в Рос¬
сии моровые поветрия, можно обратиться к свидетельству
Пушкина, писавшего своему другу князю Петру Вяземско¬
му летом 1831 года: «...Ты, верно, слышал о возмущениях
новгородских и Старой Руси (Старой Руссы в Новгород¬
ской губернии. — Авт.). Ужасы. Более ста человек гене¬
ралов, полковников и офицеров перерезаны в новгородских
поселениях со всеми утончениями злобы. Бунтовщики их
секли, били по щекам, издевались над ними, разграбили
дома, изнасильничали жен; 15 лекарей убито; спасся один
при помощи больных, лежащих в лазарете; убив всех сво¬
их начальников, бунтовщики выбрали себе других — из
264
инженеров и коммуникационных. Государь приехал к ним
вслед за Орловым. Он действовал смело, даже дерзко; раз¬
ругав убийц, он объявил прямо, что не может их простить,
и требовал выдачи зачинщиков. Они обещались и смири¬
лись. Но бунт Старорусский еще не прекращен. Военные
чиновники не смеют еще показываться на улице. Там чет¬
верили одного генерала, зарывали живых и проч. Действо¬
вали мужики, которым полки выдали своих начальников».
К^началу осени эпидемия достигла Белокаменной. Дей¬
ственных лекарств против нее не было, неизвестны были
даже возбудители болезни, поэтому народ всякий мор при¬
писывал либо колдунам, либо иностранцам. Как правило,
поветрия в древней столице испокон веку сопровождались
беспричинными и беспощадными вспышками народной
ярости, жертвами которой становились совершенно слу¬
чайные люди.
Зная это, Николае решил лично прибыть в Первопре¬
стольную, дабы собственным примером поддержать народ
и предотвратить беспорядки. Направил письмо московско¬
му генерал-губернатору генералу от кавалерии Дмитрию
Голицыну: «Уведомляйте меня эстафетами о ходе болезни.
От ваших известий будет зависеть мой отъезд. Я приеду
делить с вами опасности и труды...» Собственно говоря,
никакой необходимости в этом не было. Самодержцу по
всем соображениям лучше было бы сидеть в огороженном
заставами Петербурге, где были замкнуты на него все
дела. Однако при первых же известиях о холере в Москве
он выехал туда.
29 сентября Николай прибыл в Третий Рим, обнаружив
толпы людей, сходящихся к Кремлю. Там у входа в Успен¬
ский собор его встречал митрополит Филарет, бросая вер¬
ноподданническое: «С крестом сретаем тебя, государь. Да
идет с тобою воскресение и жизнь». Народ тут же подхва¬
тил евангелическое: «Ты — наш отец, мы знаем, что ты к
нам будешь... Где беда, там и ты, наш родной». Николай,
показательно приложившись к иконе Божьей Матери в
Иверской часовне (до него «через икону» прошли сотни,
если не тысячи, среди них явно было полно инфицирован¬
ных), с чем начал свое десятидневное пребывание в древ-
265
ней столице. Он инспектировал холерные палаты в госпи¬
талях, распоряжался устраивать в разных частях города
новые больницы и создавать приюты для лишившихся ро¬
дителей детей, отдавал распоряжения о денежном вспомо¬
ществовании и продовольственной помощи беднякам, по¬
стоянно появлялся на улицах, дабы поднять упавший дух
жителей. Бенкендорф подчеркивает, что самого царя «тош¬
нило, трясла лихорадка, и открылись все первые симптомы
болезни. К счастию, сильная испарина и данные вовремя
лекарства скоро ему пособили, и не далее как на другой
день все наше беспокойство миновалось». То есть хвата-
нул-таки заразу где-то среди «сретающих» его московитов.
Мало кто знал, что сам он едва не погиб от болезни —
обслуживающий его слуга умер, женщина, с которой он
общался в больнице, тоже.
Поэт Николай Языков писал 4 октября друзьям: «Вам
уже известно из „Московских Ведомостей**, что здесь де¬
лается. Государь действует геройски; сам везде является,
всех ободряет, распоряжается как можно лучше, привел
полицию в деятельность необычайную — все слава богу»
Убедившись, что санитарная телега тоже стронулась с
места, Николай отбыл обратно, выдержав в Твери установ¬
ленный карантинный срок. Во время эпидемии Николай в
очередной раз показал всем, что он истинный государь,
предпочитая не прятаться от народа, а быть вместе с ним
во время тяжких испытаний. Многие ли самодержцы в Ев¬
ропе мечтали оказаться на его месте?
Народ же ему платил тем же. Самый громкий пожар в
царствование Николая — вечером 17 декабря 1837 года в
Петербурге. Страшно подумать, заполыхал Зимний дворец.
В колоссальном дворце, где постоянно жили порядка
3,5 тысячи человек, царская семья занимала мизерную часть
помещений. Здесь же обитали приживалки, военные инва¬
лиды (по примеру парижского Дома инвалидов, что так вдох¬
новил Николая), бездомные офицеры, ветераны суворовских
походов, охрана, конюшенные, повара, дворники, фельдъе¬
геря. Обслуга обитала на обширных чердачных помещениях.
Там же куры и поросята. Вонь стояла невероятная, далеко
не все обитатели отдавали себе отчет о туалетах, гигиене и
266
поддержании тысяч тел в чистоте. Специально для этого
держали слуг, которые то и дело носились по залам с дымя¬
щимися горшками с благовониями в ухватах.
Почти двенадцать лет прошло с известного мятежа на
Сенатской площади. Вечер начинался как обычно. Было
около семи часов. Строились на развод караульные (свыше
тысячи). Развод должен был производить великий князь
Михаил Павлович, но он задерживался в Мариинском те¬
атре, где давали балет «Влюбленная баядерка» с участием
знаменитой итальянки Марии Тальони. По свидетельству
дежурного флигель-адъютанта Ивана Лужина, из Большой
Фельдмаршальской залы доносился устойчивый запах
дыма. Ему сказали, что это уже не первый день, в такой
домине немудрено — постоянно забиваются дымоходы. Од¬
нако бдительного «флигеля» было не провести. Полез в
подвал, где располагалась лаборатория. В этом логове ал¬
химиков и аптекарей находилась плита для приготовления
лекарств, а над ней железный шатер. Смрад от снадобий
валил с ног. Чтобы отвести его, в дымной трубе под ша¬
тром пробили дыру. Злой дух вышел, а с ним и тепло по¬
мещения. Лакеи, ночевавшие здесь, вначале жаловались,
а затем потихоньку стали затыкать дыру рогожей от ветра.
Рогожа со временем истлела и провалилась, но отрепья от
нее остались в дыре, что вперемешку с сажей давало до¬
статочный огнеопасный материал. Трубочисты периодиче¬
ски чистили ее, но, как обычно, спустя рукава — сколько
тех труб в огромном дворце, за всем не уследишь. Комис¬
сия по расследованию пожала под председательством Бен¬
кендорфа выдала такой результат: «Был отдушник, остав¬
ленный незаделанным при последней переделке Большой
Фельдмаршальской залы, который находился в печной тру¬
бе, проведенной между хорами и деревянным сводом залы
Петра Великого, расположенной бок о бок с Фельдмар¬
шальской, и прилегал весьма близко к доскам задней пере¬
городки. В день несчастного происшествия выкинуло его
из трубы, после чего пламя сообщилось через этот отдуш¬
ник доскам хоров и*свода зала Петра Великого; ему предо¬
ставляли в этом месте обильную пищу деревянные пере¬
городки; по ним огонь перешел к стропилам. Эти огромные
267
стропила и подпорки, высушенные в течение 80 лет горя¬
чим воздухом под накаливаемой летним жаром железной
крышей, воспламенились мгновенно».
Очевидно, очередные «колдовские опыты» в провизор¬
ской привели к тому, что от искр рогожа задымилась, а
затем и загорелась. Это и обнаружил Лужин, когда около
семи часов из-за печи в дежурной комнате показалась тон¬
кая струйка дыма.
Впрочем, начальник караула Мирбах утверждал потом,
что, когда заметил суету во дворце и дым, он спросил ла¬
кея, в чем дело. «Даст бог, ничего, — отвечал мне старый
лакей, — дым внизу в лаборатории, где уже два дня, как
лопнула труба; засунули мочалку и замазали глиною; да
какой это порядок. Бревно возле трубы уже раз загора¬
лось, потушили и опять замазали; замазка отвалилась,
бревно все тлело, а теперь, помилуй бог, уже и горит. Дом
старый, сухой, сохрани боже». Мирбах далее пишет: «Мне,
однако, разумеется не приходило и на мысль позволить ко¬
му-либо из солдат покинуть пост. Я собрал только ближай¬
ших к караулу часовых, стал дружески уговаривать всех
покориться нашей судьбе, которой и я не избегну вместе с
ними, велел присесть на корточки (караул был в обтянутых
лосинах и ботфортах, что почти не давало возможности си¬
деть), так как внизу дым был менее удушлив, и запереть
двери в Петровскую и в малую Аванзалу».
В Мариинку были посланы гонцы сообщить императору
о происшествии. Тихо, на ухо, чтобы не перепугать импе¬
ратрицу и детей. Заканчивалось первое отделение, Нико¬
лай тихо вышел.
Тем временем во дворце, где своя иерархия, жившая
тут же пожарная команда попыталась сйма «решить во¬
прос». Пуще огня отважные огнеборцы боялись министра
двора князя Волконского, который шкуры спустил бы с них
вернее всякого пламени. Поэтому и не доложили по ин¬
станции. Однако, дабы прикрыть седалище, от каждого из
гвардейских полков к дворцу вызвали по одной пожарной
роте. Те собрались перед Зимним, не понимая, что за
странные маневры на ночь глядя. Никаких признаков по
жара не отмечалось снаружи.
268
Ломами взломали пол в Фельдмаршальской зале. Тлев¬
ший дотоле в перегородках между ее деревянной стеной и
капитальной огонь получил свежую пишу и дохнул в лицо
пожарным мощным факелом. Его язык лизнул стены и
мощным напором высадил окна бельэтажа. С треском вы¬
летели рамы, мгновенно в рулоны скрутились дорогущие
гобелены, полыхнувшие тяжелые портьеры огненными
пальцами затрепетали на ветру. Вой обожженных затопил
площадь. По рассказам очевидцев, зрелище было страш¬
ны^ «как будто посреди Петербурга вспыхнул вулкан».
Пыхнуло так, что зарево было видно за 50 верст от столи¬
цы. Как раз в этот момент ко дворцу в санях подъехал сам
император.
Оценить обстановку для государя-инженера было делом
несложным. Пожары в столице полыхали постоянно. Надо
было четко командовать и не поддаваться панике. Тем бо¬
лее паниковать уже было кому — народ заполнял Дворцо¬
вую площадь, восхищаясь такой иллюминацией. Любимые
зрелища россиян — драка, свадьба и пожар.
Пред императорские очи тут же предстал испытанный
1-й батальон преображенцев, как и двенадцать лет назад.
Николай скомандовал — пожарную машину с насосами
вперед. Какой там — забита льдом. Пока факелами рас¬
тапливали воду в рукавах, пока прокачивали воздух. Рота
метнулась на Неву, таскать воду бочками из проруби. Хо¬
лод дикий, рубили топорами полыньи.
Приказ императора: гвардии немедленно разобрать
крыши галерей, соединявших его с главным корпусом
дворца, отрезая огонь от Эрмитажа с его бесценной со¬
кровищницей. Служивые бойко полезли на крышу, по чер¬
даку добрались до слухового окна (близ чердака малой
церкви), потом по снегу и обледенелым листам — до Кон¬
цертной залы. Как и всегда в подобных случаях, выясни¬
лось, что ломы ржавые, а топоры тупые. Ломать такими
кровлю на ветру — сродни штурму крепости. Штурмовщи¬
на и началась, сам император смотрит.
С горем пополам выворотили кровлю, но ветер раздул
пламя еще сильнее, и теперь полыхало уже в нескольких
местах. Рухнули балки и перекрытия верхних этажей. Ис-
269
кры сыпались как при фейерверке. Николай махнул ру¬
кой — хрен с ним, с дворцом, спасайте Эрмитаж, стройте
отсекающую стену. Остальным гвардейцам — марш в
Фельдмаршалскую залу и Галерею 1812 года, выносите кто
что может. Служивые, как полчища степняков, с посви¬
стом кинулись спасать государево имущество. Рванули в
Арабский зал — там штандарты и знамена гвардии, пле¬
вать, что все горит, — гвардия не сдается. Тащили пор¬
треты героев войны, канделябры, часы, картины, кресла,
статуи, китайскую мебель, фарфор, хрусталь, зеркала, ков¬
ры, посуду, белье. Сюда же тащили нехитрый скарб лаке¬
ев и горничных, инвалидов и ветеранов.
Все валили в кучу у Александровской колонны. Знамена
отнесли в Адмиралтейство. Из Дворцовой церкви удалось
спасти всю ее богатую утварь, ризницу, образа с дорогими
окладами, большую серебряную люстру, святые мощи. Из
Георгиевского зала трясущимися руками вытянули тяже¬
лый императорский трон, государевы регалии и брилли¬
анты.
Николай горько смотрел на символы власти, но как-то
не догадался поставить у них караул. А присутствующие не
догадались, что любой лихой варнак в тот момент мог оста¬
вить империю без скипетра и державы. В пламени погиба¬
ло великое творение Варфоломея Растрелли, Джакомо
Кваренги, Карла России, Василия Стасова. А он — самый
могущественный государь Евразии — не может его спасти.
На цыпочках подкрался Бенкендорф: «Ваше величе¬
ство, огонь подбирается к вашему кабинету, не пора ли
выносить из него важные государственные бумаги?»
Рассвирепел: «Пошел ты... — Он сказал куда, гвардей¬
ским языком владел в совершенстве. — Это у тебя каби¬
нет завален недописанными бумагами, а я любой вопрос
разрешаю сразу, и все бумаги с моего стола мгновенно
следуют к исполнению». Очень вовремя — рухнула теле¬
графная вышка с крыши, прямо в императорский кабинет.
Дворец горел, император метался между колонной и
входом. Увидел, что преображенцы уже в дымящих шине¬
лях пытались оторвать раму громадного екатерининского
зеркала.
270
«Дураки, вы же сгорите!» — заорал, перекрикивая
треск рушащихся балок. Усачи ни в какую: «Так ить госу¬
дарево имущество (в дыму не видели, с кем говорили), низ-
зя оставлять».
Вынул из шинели театральный бинокль и со всего маху
запустил им в зеркало. Кррра-хх. Разогретое венецианское
стекло лопнуло под могучей дланью. «Вали отсюда, служи¬
вые! X... с ним».
Грохнуло сзади — обвалился прогоревший потолок вто¬
рого этбжа. На первый этаж вместе с ним сверху хряпнул¬
ся черный, как Вельзевул, обер-полицмейстер Сергей Ко-
кошкин. Вытащили на шинелях, вывалили прямо в сугроб,
тот еле шевелил распухшими губами. Оттерли снегом. Все
пытался обугленной рукой отдать честь императору.
Рядовой 10-го флотского экипажа Нестор Троянов и
столяр интендантского ведомства Абрам Дорофеев через
горящий коридор забежали в Дворцовую церковь, где уже
тлел иконостас. «Спас горит, Нестор, спасай Спаса».
Лестница доставала едва до половины иконостаса, один
другому сел на шею. Вцепился в святой образ, как в спа¬
сательный круг. «Держи, Абраша!» Крестясь и целуя лик,
со сгоревшими бровями и ресницами, задыхаясь и надсад¬
но кашляя от дыма, шатаясь, вдвоем для верности держась
за милую доску, выплеснулись на свет божий прям под
ноги Николаю. Поднял обоих, расцеловал. По 300 рублев
каждому из героев, служивого — в гвардию.
Круто развернулся на каблуках — солдат не хватает,
все валятся с ног. Пусть народ войдет в святая святых, мо¬
жет, удастся спасти еще что. Просить долго не надо
было — толпа рванула, как на последний штурм. «Гей,
православные, айда спасать рухлядь анпиратора. Только,
чур, не воровать».
Растопили лед в пожарных рукавах — на огромный на¬
сос навалилось сразу 40 человек. Тем временем на крыше
вовсю колотили мастерками — саперы в аврале заканчи¬
вали отсекающую стену к Эрмитажу. При этом разрушая
уже тлеющие перегородки к нему.
Вынесли много православные, гора вещей сугробилась
у Александровской колонны. Но и самим досталось от «ге-
271
нерала Пожара». Офицер-преображенец Дмитрий Коло¬
кольцев потом вспоминал: «И вот когда разбирались эти
кучи, представлялись сцены душу раздирающие. Множе¬
ство трупов людей обгорелых и задохшихся было обнару¬
жено по всему дворцу. Находили иных людей заживо по¬
хороненных, других обезображенных и покалеченных. Мы
не могли без ужаса выслушивать рассказы наших солдат о
том, в каких положениях они находили своего брата сол¬
дата... Я тоже помню, между прочим, фигуру одного обго¬
ревшего солдата. Это был настоящий черный уголь, в нем
положительно ничего невозможно было признать, кроме
человеческого контура». Отметим, что всем родственникам
погибших Николай приказал выплачивать пенсии.
Великий поэт Василий Жуковский писал: «Государь был
повсюду, к нему одному были устремлены глаза, исполнен¬
ные доверия. Он сам всем руководил и направлял помощь
туда, где еще можно было сопротивляться огню. Император
Николай I везде являлся первым и уходил только тогда, ког¬
да уже не оставалось никакой возможности противостоять
рассвирепевшей стихии. Видя перед собой самоотвержен¬
ный пример государя, так же мужественно вели себя и все
остальные — от генерала до простого солдата».
Важнейшая деталь: когда на Дворцовой площади пожар
достиг апогея, Николаю сообщили, что в другом конце сто¬
лицы, в Галерном селении, где обитало в основном бедней¬
шее население, тоже вспыхнул пожар. Царь-погорелец
распорядился часть пожарной команды во главе с цесаре¬
вичем Александром отправить туда. В тот момент, когда
горел ЕГО СОБСТВЕННЫЙ ДОМ. Такой вот тиран и де¬
спот правил тогда Россией. Где ты, Герцен, видел ли ты
это?
Беспримерный подвиг простых людей позволил спасти от
огня всю Галерею 1812 года, отстоять Эрмитаж, полотна
старых мастеров, висевшие во дворце. При этом, заметим,
НЕ БЫЛО ЗАФИКСИРОВАНО НИ ОДНОЙ КРАЖИ.
Случился анекдотический казус. Один из солдат второ¬
пях спер царский кофейник, думал продать его в Питере.
Этот эпизод прекрасно описал в своей миниатюре блиста¬
тельный русский прозаик Валентин Пикуль. Никто не хо-
272
тел покупать безделушку, ибо на нем четко сиял царский
герб. Гоняли его отовсюду, даже из распоследних кабаков:
«Вали отсюда, воровская морда! А то накостыляем!» Бро¬
дил как неприкаянный, пока не взяли его за шкирку и не
сволокли в полицию. Официальное заключение Бенкендор¬
фа звучало так: «Кроме этого кофейника, ничего не было
ни похищено, ни потеряно из всей гигантской груды драго¬
ценного убранства дворца, которая и валялась под откры¬
тым небом на площади, доступная всем и каждому».
Дворец горел еще двое суток — 18 и 19 декабря. Точ¬
нее, догорал, обугленные останки царского величий дыми¬
лись посреди императорской столицы. Августейшие пого¬
рельцы тем временем нашли приют в Елагинском дворце.
Жуковский писал, «с какой печалью встречали петербурж¬
цы 1838 год. Не пришли они, по старинному обычаю, в
Зимний дворец, где обычно собиралось до двадцати тысяч
гостей, чтобы поздравить царя своего с наступающим Но¬
вым годом. Приходить было некуда: великолепнейшего
здания Северной столицы больше не существовало».
Интересно, что только два человека были названы
«стрелочниками» — вице-президент гоф-интендантской
конторы Щербинин и командир дворцовой пожарной роты
капитан Щепетов. Первого признали виновным в том, что
его контора не имела подробных планов деревянных кон¬
струкций дворца, а второго — что он недооценил пожаро¬
опасность деревянных конструкций. И тот и другой были
уволены в отставку.
Восстановили гордость империи вообще в рекордный по
всем тогдашним мировым меркам срок — за год. Это было
делом чести лично самого Николая. Приказ — ничего не
жалеть для восстановления, выделили 8 миллионов рублей
(Канкрин закрыл глаза, но дал без разговоров). Уже до
Нового года дворец был покрыт строительными лесами,
на которых обезьянами карабкались ЕЖЕДНЕВНО от 6 до
8 тысяч рабочих. Они перекладывали свинцовые водопро¬
водные трубы, возводили брандмауэры и новые каменные
и чугунные лестницы, кованые и железные двери и ставни,
заменяя повсюду дерево чугуном, железом, кирпичом и ке¬
рамикой. И везде дерево заменяли железом, чугуном и кир-
273
пичом, отодвигали от стен и заново перекладывали печи,
возводили новые дымоходы. Только на эти нужды расходы
превысили 100 тысяч рублей.
Поставили 10 огромных специальных печей, непрерыв¬
но обогреваемых коксом, и 20 вентиляторов с двойными
рукавами, выведенными в форточки. Все это, прогревая
помещения и выкачивая сырость и вредные пары от кра¬
сок, клея и других химических веществ, делало воздух в
помещениях сухим и чистым, поддерживало температуру на
уровне плюс 36 градусов.
Маркиз де Кюстин понял это по-своему и сокрушенно
писал: «Чтобы работа была кончена к сроку, назначенному
императором, понадобились неслыханные усилия... Во вре¬
мя холодов от 25 до 30 градусов шесть тысяч неизвестных
мучеников, мучеников без заслуги, мучеников невольного
послушания были заключены в залах, натопленных до
30 градусов для скорейшей просушки стен. Таким образом,
эти несчастные, входя и выходя из этого жилища велико¬
лепия и удовольствия, испытывали разницу в температуре
от 50 до 60 градусов... Мне рассказывали, что те из этих
несчастных, которые красили внутри самих натопленных
зал, были принуждены надевать на головы нечто вроде ша¬
пок со льдом, чтобы иметь возможность сохранить свои
чувства в той жгучей температуре... Я испытываю непри¬
ятное чувство в Петербурге с тех пор, как видел этот дво¬
рец и как мне сказали, жизни скольких людей он стоил...
Версальские миллионы кормили столько же семей фран¬
цузских рабочих, сколько славянских рабов убила 12-ме¬
сячная работа в Зимнем дворце... Царское слово обладает
творческой силой... Да, оно оживляет камни, но убивая для
этого людей...» Просто француз не понимал, что такое
Зимний дворец для русских вообще и для императора в
частности, — это СИМВОЛ, который стоит любых усилий,
которые могли быть на него затрачены. Это как взятие
Берлина в 1945-м...
Ведал работами по восстановлению вездесущий Клейн¬
михель, заработавший от государя золотую медаль с над¬
писью: «Усердие все превозмогает». Над росписью труди¬
лись лучшие художники империи, которые воспользовались
274
случаем устроить громадную площадку для обучения моло¬
дых живописцев на практике (работами ведал брат велико¬
го Карла Брюллова Александр).
17 декабря 1838 года Николай своеобразно отметил го¬
довщину трагедии. Он собрал в восстановленной Большой
Фельдмаршальской зале ТОТ САМЫЙ караул во главе с
ТЕМ САМЫМ Мирбахом.
— Прошлого года, ребята, — сказал он, — вы в этот
день были первыми свидетелями начавшегося здесь пожа¬
ра. Мне хотелось, чтобы вы же были и первыми свидете¬
лями возобновления этой залы в Зимнем дворце.
К Пасхе 1839 года главная резиденция империи была
официально открыта.
Августейшее семейство
Был ли сам Николай йримерным семьянином и образ¬
цом для подражания своих подданных — большой вопрос.
Об этом существует масса разноречивых и кардинально
противоположных суждений современников. Тут разноре¬
чиво все, начиная с внешнего вида государя.
Полковник Фридрих Гагерн, нидерландский посланник:
«Император — очень красивый человек, профиль его от¬
личается благородством и величественностью. Бесчислен¬
ное множество имеющихся портретов его весьма похожи,
хотя и представляют его слишком молодым. Было время,
когда императора, может быть, справедливо называли кра¬
сивейшим мужчиной в своем государстве; но если нечто
подобное было верно в продолжение около 20 лет, то на¬
ступает наконец время, когда оно перестает быть истиной...
Привычка императора появляться в один и тот же день в
пяти и даже в шести мундирах — есть недостаток. Но при
той необыкновенной деятельности, которая всеми за ним
признана, он... находит время на все. В продолжение не¬
скольких месяцев я видел его большею частью в дороге-
или занятым военными экзерцициями».
Маркиз де Кюстин: «Я увидел черты, какими изобража¬
ют нам героев древности: высокий лоб, проницательный,
275
исполненный достоинства взгляд, рост и формы Алкида.
Сделав несколько шагов вперед, он поклонился на обе сто¬
роны, одним протянул руку, других приветствовал милости¬
вой улыбкой, с некоторыми стал беседовать то по-русски,
то по-французски, то по-немецки, то по-английски, и вес
одинаково свободно. Ему все было известно. Мысль и речь
его переходили от востока к западу, от юга к северу. За¬
мечания его о разных странах и об их взаимных отношени¬
ях были так тонки и обличали такое глубокое знание, что,
забыв монарха, я дивился в нем только мыслителю. От¬
куда находится у него время, чтобы иметь обо всем такие
верные и положительные сведения и о каждой вещи про¬
износить такое справедливое и основательное суждение? В
нем сосредоточивается целая администрация колоссальной
империи, ни одно сколько-нибудь важное дело не решает¬
ся без него, просьба последнего его подданного восходит
до него. Каждое утро, с ранних часов он работает со сво¬
ими министрами, каждая ночь застает его опять за рабочим
столом».
«Я никогда не встречала лица человеческого, — писала
графиня Антонина Блудова, — которое до такой степени
менялось бы в выражении, смотря по состоянию душевно¬
му, как оно менялось у Николая Павловича. Его открытая,
благородная натура была неспособна на ложь ни словом,
ни делом, ни взглядом. Античная правильность в чертах
лица, высокий стройный стан и что-то бессознательно по¬
велительное в повороте головы придавали ему строгий и
несколько грустный вид, когда он молчал или задумывался.
Но как очаровательно просветлялось лицо его, как оно
озарялось при веселой мысли или нежном чувстве».
Протоиерей Базаров: «Я остался на месте, пораженный
этой величавой фигурой необыкновенного человека и из¬
немогая под величием его, устремленного на меня, взгляда.
Я склонил перед ним голову не по чувству только поддан¬
нической покорности, но по какому-то магнетическому
влиянию величественного явления, перед которым, — ка¬
залось и чувствовалось — все должно преклоняться».
«На меня и на Альберта, — писала английская королева
Виктория, — он производил такое впечатление, как будто
276
этого человека нельзя прйзнать счастливым, как будто на
нем лежит тяжким, болезненным бременем громадная
власть, соединенная с его положением. Он редко улыбается,
а когда появляется улыбка, она не говорит о счастии».
«Деспотические желания императора Николая, — пи¬
шет французский историк Поль-Мари де ля Горе, — ко¬
торого Провидение наградило таким величием, парили так
высоко, что они переставали быть ненавистными и требо¬
вали безусловного повиновения. Его самые несправедли¬
вые капризы, £го самые ужасные упрямства были окрашены
чем-то вроде святой настойчивости. Будучи одновременно
главой церкви и гражданского управления, он считал себя
представителем божественной власти. Уединенный по сво¬
ему положению, слушающий только те советы, которые
ему желательно выслушать, он привык в небесах искать
света и в торжественные минуты своей жизни не сомне¬
вался, что его решения были продиктованы ему самим не¬
бом. Отсюда происходила вся опасность и в то же время
все величие мистицизма, отсюда происходили и мечтания,
которые не удавалось рассеять, так как они основывались
неизвестно на каких священных галлюцинациях, отсюда
также происходила и широта взглядов, которая расстраи¬
вала обыкновенное течение политики, и язык наполовину
библейский, наполовину воинственный, который непри¬
вычным звуком раздавался в дипломатических канцеляриях
и возбуждал религиозный энтузиазм с одного конца Святой
Руси до другого».
Николай Греч: «Мне смешно, когда толкуют о деспо¬
тизме Николая Павловича. Пожили бы вы с его родителем,
заговорили бы иное».
Александр Герцен был иного мнения: «Николай — это
Павел, вылеченный от безумия, но не поумневший, Павел
без добрых порывов и бешеных поступков».
Фрейлина Анна Тютчева: «Император — хороший супруг
и отец, в особенностй с императрицей обращается он с ве¬
личайшей внимательностью и нежностью. Императрица
Александра Федоровна имеет болезненный вид; нервы ее
весьма расстроены; ее движения и ее разговор отличаются
чем-то отрывистым... Императрица пользуется большою любо-
277
вью за свою доброту и за то, что действует всегда на госуда¬
ря успокаивающим образом; поэтому опасаются ее утраты».
Одна из придворных дам заметила посланнику Гагерну,
что у венценосной пары «постоянный медовый месяц». Ви¬
димо, ему либо что-то неправильно перевели, либо дама
выдавала желаемое за действительное. Ибо у Николая и
Александры были весьма своеобразные отношения, до¬
стойные отдельной истории.
По свидетельству Тютчевой, «император Николай питал
к своей жене, этому хрупкому, безответственному и изящ¬
ному созданию, страстное и деспотическое обожание силь¬
ной натуры к существу слабому, единственным властите¬
лем и законодателем которого он себя чувствует. Для него
это была прелестная птичка, которую он держал взаперти
в золотой и украшенной драгоценными каменьями клетке,
которую он кормил нектаром и амброзией, убаюкивал ме¬
лодиями и ароматами, но крылья которой он без сожаления
обрезал бы, если бы она захотела вырваться из золоченых
решеток своей клетки. Но в своей волшебной темнице
птичка не вспоминала даже о своих крылышках. Для им¬
ператрицы фантастический мир, которым окружило ее по¬
клонение всемогущего супруга, мир великолепных дворцов,
роскошных садов, веселых вилл, мир зрелищ и феериче¬
ских балов заполнял весь горизонт, и она не подозревала,
что за этим горизонтом, за фантасмагорией бриллиантов и
жемчугов, драгоценностей, цветов, шелка, кружев и бле¬
стящих безделушек существует реальный мир, существует
нищая, невежественная, наполовину варварская Россия,
которая требовала бы от своей государыни сердца, ак¬
тивности и суровой энергии сестры милосердия, готовой
прийти на помощь ее многочисленным нуждам. Александра
Федоровна была добра, у нее всегда была улыбка и доброе
слово для тех, кто к ней подходил, но эта улыбка и это
доброе слово никогда не выходили за пределы небольшого
круга тех, кого судьба к ней приблизила, Александра Фе¬
доровна не имела ни для кого ни сурового взгляда, ни не¬
доброжелательного жеста, ни сурового осуждения. Когда
она слышала о несчастий, она охотно отдавала свое золото,
если только что-нибудь оставалось у ее секретаря после
278
расплаты по громадным счетам модных магазинов, но она
принадлежала к числу тех принцесс, которые способны
были бы наивно спросить, почему народ не ест пирожных,
если у него нет хлеба...»
Иными словами, страшно далека она была от народа,
которого не особенно понимала. Она танцевала и рожала
(се^рых детей), была благотворительницей и жуткой рас¬
точительницей. Могла снять с себя драгоценную брошь и
показательно приколоть на грудь бедной женщине. Правда,
свидетелй стыдливо умалчивали, что, собираясь «в народ»,
Александра Федоровна всегда надевала самые дешевые свои
безделушки. Немецкая рачительность, однако. Была друж¬
на с Пушкиным, но Жуковский отмечал, что русских стихов
она не понимала, хоть и была увлечена немецкой поэзией.
Утверждают, что именно ей Пушкин посвятил строчки
(правда, черновые) из «Онегина»:
И в зале яркой и богатой,
Когда умолкший, тесный круг,
Подобна лилии крылатой,
Колеблясь, входит Л ал л а Рук,
И над поникшею толпою
Сияет царственной главою,
И тихо вьется и скользит
Звезда — харита меж харит.
Кстати, жутко ревновала супруга, которого называла
Никс, к Натали Пушкиной, при нем громогласно превоз¬
нося Дантеса («Бедный Жорж, как он должен был стра¬
дать, узнав, что его противник испустил дух»), от чего им¬
ператор делал круглые глаза. Как и свекровь, исправно
рожала, жалуясь при этом: «Довольно весело всегда иметь
в доме маленького ребенка, но я хотела бы все-таки отдох¬
нуть в течение нескольких лет». Николай понимал настро¬
ение супруги. Уж он-то как раз никогда не отдыхал. Ни в
кабинете, ни в алькове.
Сам император не курил и терпеть не мог, когда при
нем курили. Почти не пил, только дождевую воду, был
весьма умерен в еде. Предпочитал простые русские ку¬
шанья, в особенности овощи, суп из протертого картофеля,
щи да гречневую кашу, которую почти ежедневно подавали
279
ему в особом горшочке. Последние годы занимал в огром¬
ном Зимнем дворце всего одну комнату на первом этаже
окнами на Адмиралтейство. Как писала баронесса Фреде¬
рикс, «комната эта была небольшая, стены оклеены про¬
стыми бумажными обоями, на стенах несколько картин. На
камине большие* часы в деревянной отделке, над часами
большой бюст графа Бенкендорфа. Тут стояли: вторая по¬
ходная кровать государя, над ней небольшой образ и пор¬
трет великой княгини Ольги Николаевны, вольтеровское
кресло, небольшой диван, письменный рабочий стол, на
нем портрет императрицы и его детей и незатейливое
убранство; несколько простых стульев; мебель вся крас¬
ного дерева, обтянута темно-зеленым сафьяном, большое
трюмо, около коего стояли его сабли, шпаги и ружье, на
приделанных к рамке трюмо полочках стояли склянки ду¬
хов, щетка и гребенка. Тут он одевался и работал... тут он
и скончался!»
Следует добавить, что кровать была железная, с жест¬
ким волосяным тюфяком, а укрывался он не одеялом, а
старою шинелью. Утверждали, что шелковая подкладка
на шинели была покрыта таким количеством заплат, какое
редко было встретить и у бедного армейского офицера.
Заодно приучал к спартанской жизни и семью. К при¬
меру, Елена Раевская утверждала, что Николай сократил
расходы на питание царской семьи с 1500 рублей в день до
всего 25 рублей. Особенно не растолстеешь на царских
харчах.
Детей своих обожал. Сыновья Александр, Константин,
Николай, Михаил получили имена в точном соответствии
с его же братьями. Дочерей выдал замуж.исключительно
по «немецкому» признаку — свою любимицу и копию отца
Марию за Максимилиана герцога Лейхтенбергского (вто¬
рым браком уже после смерти отца вышла замуж за графа
Григория Строганова), Ольгу — за Карла-Фридриха-Алек-
сандра, короля Вюртембергского (крайне неудачно, его
величество, увы, предпочитал мальчиков), Александру —
за Фридриха-Вильгельма, принца Гессен-Кассельского.
В добродушном цесаревиче Александре при жизни отца
никто не распознал будущего царя-реформатора, скорее по-
280
лагали, что будет очередной «тишайший» государь. Однако
Николай дал ему в воспитатели лучших, на его взгляд, пе¬
дагогов — самого Сперанского (тот подарил воспитаннику
Полное собрание законов Российской империи в 44 томах),
Жуковского, Канкрина, ботаника Карла Триниуса, близких
к Николаю еще с собственного детства историков Констан¬
тина Арсеньева, капитана Карла Мердера и др. Сам импе¬
ратор, помня, какие проблемы создавали в воспитании ему,
часто дарил на день рождения книги по истории, сделав упор
в воспитании цесаревича на военное дело.
Вроде бы нормальная среднестатистическая августей¬
шая семья. Если бы не одно самодержавное мужское НО.
Рога на короне
Маркиз де Кюстин в своих записках о путешествии по
России приводит диалог с одной из придворных дам, кото¬
рая уверяла его в том, что император и императрица так
любят друг друга, что представляют собой чуть ли не самую
образцовую пару в России.
Конечно, было бы очень благопристойно в это уверовать
безоглядно, но, увы, в век просвещения и куртуазности нра¬
вы при дворах любого из европейских государств были да¬
леки от проповедей благочестивых святых отцов, с гоготом
почитывавших «Декамерон». Похождения венценосцев обо¬
его пола, скрыть которые было невозможно, были притчей
во языцех подданных и иностранцев. Подданные же знали,
с кого брать пример. Не отставало и духовенство, устраива¬
ющее настоящие лупанарии в монастырях.
В России, где на троне всегда сидели мужчины (не счи¬
тая «бабий батальон» XVIII века), а не святоши, августей¬
шего ханжества также не признавали. В свите составляли
целый реестр на предмет того, кто с кем из вельмож и
фрейлин «махается» в данный момент и кому оказал осо¬
бое внимание император. Военный министр, генерал-адъ¬
ютант, граф Александр Чернышев дня не проводил без
романтического приключения. Донжуанский список юркого
поэта-живчика Пушкина всего лишь за несколько лет при
281
дворе стал зашкаливать за сотню. В укромных уголках
Зимнего дворца, в Летнем саду, в парках Петергофа, в та¬
инственных беседках, в шелестящей листве громадных ро¬
зовых кустов, в китайских кабинетах слышались жаркий
шепот, страстные стоны, бурные лобзания. Шмыгали не¬
заметные лакеи и камер-фрау с записочками, назначались
свидания, рушились девичьи грезы, спускались и зараба¬
тывались состояния.
Николай в этом смысле был достойным внуком своей
бабушки, сыном своего отца и «ровесником» своего века.
Помешанного на службе и порядке императора, отказывав¬
шего себе в обильных возлияниях, ютившегося на складной
железной солдатской кровати и укрывавшегося шинелью,
трудно было заподозрить в упорядочности личной жизни.
В этой сфере он моментально преображался и превращал¬
ся в заядлого волокиту, не пропускающего ни одной стоя¬
щей того юбки. Да и странно было бы.
Судя по всему, «благословила» его на ратные подвиги
во имя Приапа одна из воспитательниц Николая Юлия
Адлерберг, устроившая из подведомственного ей Смольно¬
го института благородных девиц некое подобие публичного
дома для избранных персон. Еще не женатый Николай
с закадычным другом детства Эдуардом Адлербергом ча¬
стенько заглядывали к «мадам», экзаменуя благородных
девиц в нехитрой науке любострастия.
Под гневными окриками «мамаши» (которой, несмотря
на десятерых детей, сам Павел I ухитрялся наставлять ши¬
карные рога) буйный разгул пришлось несколько поуме¬
рить и вечно юное сменить на матримониальное. Женились
с другом в 1817 году они тоже почти одновременно. При¬
чем каждый из них был свидетелем на свадьбе у другого
(Адлерберг взял в жены Машеньку Нелидову — «мама-
хен» скривила лицо. Двоюродная тетка невесты Екатерина
Нелидова была любовницей ее покойного супруга и до
конца своих дней жила в Смольном монастыре).
Однако с восшествием на престол узы супружества и ма¬
теринские вожжи перестали стискивать причинное место
императора, и он наконец дал волю своему темпераменту.
Модест Корф тонко заметил, что «император Николай бьи
282
вообще очень веселого и живого нрава, а в тесном кругу
даже шаловлив». Пошалил он изрядно, особенно в любимом
с детства Аничковом дворце, где и собирался «тесный круг».
В своей книге «Царь Николай и святая Русь» личный
секретарь князя Анатолия Демидова француз Ашиль Галле
де Кюльтюр замечает: «Царь — самодержец в своих лю¬
бовных историях, как и в остальных поступках; если он от¬
личает женщину на прогулке, в театре, в свете, он говорит
одно слово дежурному адъютанту. Предупреждают супруга,
если она замужем; родителей, если она девушка, — о че¬
сти, которая им выпала. Нет примеров, чтобы эта отличие
было принято иначе, как с изъявлением почтительнейшей
признательности. Равным образом нет еще примеров, что¬
бы обесчещенные мужья или отцы не извлекали прибыли
из своего бесчестия. „Неужели же царь никогда не встре¬
чает сопротивления со стороны самой жертвы его прихо¬
ти?" — спросил я даму любезную, умную и добродетельную,
которая сообщила мне'эти подробности. „Никогда! — от¬
ветила она с выражением крайнего изумления. — Как это
возможно?" — „Но берегитесь, ваш ответ дает мне право
обратить вопрос к вам" — „Объяснение затруднит меня
гораздо меньше, чем вы думаете: я поступлю, как все.
Сверх того, мой муж никогда не простил бы мне, если бы
я ответила отказом"».
Сама императрица была в курсе (о ее похождениях все
скромно умалчивали) и не только не пыталась препятство¬
вать общепринятым нормам, но и, с достоинством неся
рога на короне, сама активно включилась в эту «вечно
юную игру». Да и не зря ведь Николая называли «одним
из самых красивых мужчин Европы».
Знаменитый литературный критик и революционный де¬
мократ Николай Добролюбов дополнил: «Всякому известно,
что Николай пользовался репутацией неистового рушителя
девических невинностей. Можно сказать положительно,
что нет и не было при дворе ни одной фрейлины, которая
была бы взята ко двору без покушений на ее любовь самого
государя или кого-нибудь из его августейшего семейства.
Едва ли осталась хоть одна из них, которая бы сохранила
свою чистоту до замужества. Обыкновенный порядок был
283
такой: брали девушку знатной фамилии во фрейлины, упо¬
требляли ее для услуг благочестивейшего, самодержавного
государя нашего, и затем императрица Александра (жена
Николая) начинала сватать обесчещенную девушку за ко¬
го-нибудь из придворных женихов».
Сами «женихи» ничуть не брезговали объедками с цар¬
ского стола, и также воспринимали свою судьбу как почет¬
ную, священную и верноподданническую обязанность. Тем
более что сам Николай всегда был джентльменом и никогда
не забывал результатов своих маленьких шалостей. Папу
благородной девицы из Смольного Шарлотты Реми донель¬
зя счастливого Александра Реми сразу после «экзамена»
дочки произвели из полковников в генерал-майоры. Фрей¬
лину баронессу Ольгу Фредерикс (дочь обер-шталмейстера
двора) выдали замуж за полковника Александра Никитина,
фрейлину Ольгу Вивеку Рамзай (дочь генерал-губернатора
Великого княжества Финляндского генерал-лейтенанта
Эдуарда Рамзая) — за тавастгусского губернатора генерал-
майора Эдуарда Рейнхольда фон Аммондта.
Надо полагать, что вряд ли обошел вниманием государь
фрейлин императрицы, ослепительных красавиц баронессу
Амалию Крюденер (тут уж он ненароком наставил рога са¬
мому Бенкендорфу, сходившему от нее с ума), Марию Ба¬
ранову (урожденну Пашкову), княгиню Татьяну Юсупову,
Александру Бутурлину, княгиню Анну Абамелек-Баратын¬
скую (в свите ее воздыхателей только одних поэтов значи¬
лась мощная когорта — Пушкин, Вяземский, Лермонтов,
Мятлев, Козлов, Шемиотт).
Наибольшим же вниманием Николая пользовалась по
иронии судьбы племянница «павловской» Екатерины Не¬
лидовой Варвара, которая надолго обосновалась в много¬
численных спальнях государя. Анна Тютчева писала о ней
в своих воспоминаниях: «Ее красота, несколько зрелая,
тем не менее еще была в полном своем расцвете. Ей, ве¬
роятно, в то время было около 38 лет. Известно, какое
положение приписывала ей общественная молва, чему,
однако, казалось, противоречила ее манера держать себя,
скромная и почти суровая по сравнению с другими придвор¬
ными. Она тщательно скрывала милость, которую обыкно
284
венно выставляют напоказ женщины, пользующиеся по¬
ложением, подобным ее». На редкость умная женщина
Нелидова не афишировала свои успехи у государя, хотя
искренне его любила. Вероятно, поэтому и стала его ос¬
новной пассией с молчаливого согласия императрицы.
Сам Николай называл свои похождения «васильковыми
дурачествами». В качестве примера такого «дурачества»
рассказывали такой характерный анекдотец. Николай лю¬
бил по утрам один гулять по Дворцовой набережной, про¬
ходя ее по нескольку раз взад и вперед. При этом не тер¬
пел, когда кто-то его охранял, предпочитал защищаться
инкогнито. Во время одной из прогулок его внимание при¬
влекла девушка с нотами. Встретив ее несколько раз, им¬
ператор решил с ней поговорить. Познакомился (оказалась
учительницей музыки, дочерью простого преподавателя
немецкого языка), покорил обхождением, набился в гости.
Отправился по указанному адресу на улице Гороховой в
дом провиантмейстера, думая, что девушка не знает, кто
он. Поднялся по лестнице. Стучит, дверь открывает кухар¬
ка и говорит, что не велено никого принимать — ждут го¬
сударя.
— У нас все как есть приготовлено... И закуска... и ужин...
и фрухты куплены!
— И всем этим твоя барышня распорядилась?!
— Да!.. Она у нас всюду сама, королева, а не барышня!
— Ну, так скажи своей... королеве-барышне, что она
дура!.. — произнес государь, развернулся и ушел.
Другой анекдотец был не столь уж радужен. Как-то им¬
ператор увлекся молодой и красивой супругой офицера
Преображенского полка князя Алексея Несвицкого, из¬
вестного гуляки и повесы, Софьей. Как и полагается в та¬
ких случаях, сделал непристойное предложение. К его
удивлению, княгиня стала в позу и гневно отвергла домо¬
гательства. Николай посуровел, но, обнаружив наконец
«порядок» в супружеских отношениях, сам устыдился. Од¬
нако каково же было его удивление, когда из Третьего от¬
деления императору донесли, что эта Пенелопа уже давно
«махается» с флигель-адъютантом Адольфом Бетанкуром.
В данном случае самого императора оставили в круглых
285
дураках, а этого Николай не прощал никому и никогда. Бе¬
танкур это прекрасно знал, поэтому рассудил здраво —
«хорошеньких женщин много, а император один, и через
графа Адлерберга довел до сведения государя, что он го¬
тов навсегда отказаться от связи с княгиней Несвицкой,
лишь бы не лишаться милости государя». Рвение импера¬
тор оценил и к Бетанкуру претензий не имел, хотя на кня¬
гине поставил огромный и жирный крест.
Отыграться шанс судьба ему предоставила лишь через
много лет, когда постаревшая и подурневшая княгиня по¬
дала прошение на высочайшее имя с просьбой о матери¬
альной помощи. Злопамятный Николай лично соизволил
высочайше начертать на прошении: «Этой?! Никогда... и
ничего». С самодержцем нельзя играть в эти игры.
Третий анекдотец не менее забавен. За три дня до своей
роковой дуэли Александр Пушкин встретился с Николаем.
Барон Корф так описывал это, присутствуя на совместном
обеде с графами Орловым и Вронченко: «В связи с начав¬
шимся разговором о лицее, речь за столом зашла и о Пуш¬
кине, и Николай стал рассказывать о разговоре с поэтом в
дни коронационных торжеств и о самовольном отъезде его
на Кавказ, а в заключение сказал: „Под конец жизни Пуш¬
кина, встречаясь часто в свете с его женою, которую я ис¬
кренно любил и теперь люблю, как очень добрую женщину,
я советовал ей быть сколь можно осторожнее и беречь свою
репутацию и для самой себя, и для счастья мужа, при из¬
вестной его ревности. Она, верно, рассказала это мужу, по¬
тому что, увидясь где-то со мною, он стал меня благодарить
за добрые советы его жене. „Разве ты мог ожидать от меня
другого?" — спросил я. „Не только мог, — отвечал он, —
но, признаюсь откровенно, я и вас самих подозревал в уха¬
живании за моею женой"».
Наставлял ли рога Николай самому поэту, об этом ни¬
чего не известно. Сам государь это не подтверждал, об¬
раз же жизни Натальи Гончаровой настолько двусмыслен,
что можно подозревать что угодно. В любом случае безумно
ревнующий супругу и к телеграфным столбам Пушкин ав¬
томатически включал в «список подозреваемых» и самого
успешного любовника империи. Хотя как раз Николай, на-
286
против, наставлял воздушную Натали на путь истинный,
предупреждая, что та должна «беречь свою репутацию и
для самой себя, и для счастья мужа».
Интересно, что карьеру в России можно было вполне де¬
лать, используя эти «васильковые шалости». К примеру,
Бетанкур показал, как именно. Его опытом воспользовался
Петр Клейнмихель, иных шансов на продвижение у которого
из-за близости к Аракчееву не было никаких. Не помогали
даже родственные связи с Варварой Нелидовой. Граф вы¬
брал самый парадоксальный способ продвижения по службе.
Он женился вторым браком на бездетной вдове Клеопатре
Хорват. Да и сам генерал-адъютант тоже в этом смысле мало
радовал прекрасный пол — первая жена ушла от него со
скандалом из-за того, что тот «не мог сделать ей детей».
Зато теперь дело пошло на лад. Парочка вдруг стала на
редкость плодоносной, выстреливая детей картечью. За ко¬
роткое (даже слишком короткое) время у четы появились
пять сыновей и три дочери. При дворе катались со смеху,
зная, в чем дело. Когда у очередной пассии Николая знаки
внимания императора становились слишком очевидными,
мадам Клеопатра подвязывала к талии подушку и уверяла
хохочущих придворных, что «граф Петр Андреич дюже боек
на это дело». Бойкий граф послушно принимал следующего
бастарда, давая ему-ей собственную фамилию. О благопо¬
лучии их заботился сам император, резко выдвинув самоот¬
верженного Клейнмихеля в военные министры, главноуп¬
равляющие путями сообщения и публичными зданиями.
Заметим, что ни один из них позднее не был включен в «Рос¬
сийскую родословную книгу» как сын-дочь так и оставше¬
гося бездетным графа. Но вот именно эта игра стоила свеч.
Могучая энергия Николая поражала и восхищала всех
окружающих. Фрейлина Александра Смирнова так замети¬
ла в 1845 году в своем дневнике: «В 9-м часу после гуля¬
нья он пьет кофе, потом в 10-м сходит к императрице, там
занимается, в час или полвторого опять навещает ее, всех
детей, больших и малых, и гуляет. В 4 часа садится кушать,
в 6 гуляет, в 7 пьет чай со всей семьей, опять занимается,
в десятого половина сходит в собрание, ужинает, гуляет
в 1 1. Около двенадцати ложится почивать. Почивает с им-
287
ператрицей в одной кровати... Когда же царь бывает у фрей¬
лины Нелидовой?»
Возможно, это и было главным государственным секре¬
том Российской империи.
Жандарм-рыцарь
В 1830 году Николай I опубликовал «Ма confession» —
некое подобие своего политического кредо, где заявлял, что
«Россия — держава могущественная и счастливая сама по
себе; она никогда не должна быть угрозой ни для других со¬
седи их государств, ни для Европы». Правда, забыл монарх
добавить, что только в том случае, если Европа не будет по¬
сягать на тот сложившийся в мире статус-кво, который и
был освящен постбонапартистским «союзом трех импера¬
торов» в 1815 году. А также на внедренную Николаем рос¬
сийскую доктрину «noli me tangere — не тронь меня».
Однако времена изменились, Европа была уже не та. По¬
бедители Наполеона превратились в обычных политических
недругов, «вечные интересы» уступили место «вечному миру».
Причем угрозу уже представляла для политиков Европы сама
Россия, пребывающая в эйфории от своих военных побед.
Под чутким внешнеполитическим руководством Нес¬
сельроде император вообще вокруг ничего не замечал. Его
экспресс несся от победы к победе. Сокрушена Франция,
Персия, Турция, Польша, огнем и мечом армия прогуля¬
лась по Кавказу. Дипломатия добыла независимость Гре¬
ции, ввела в сферу своих интересов Дунайские княжества
и Закавказье.
Требовалось закрепить успех и гегемонию империи в
Европе.
«Всеобщее волнение, вызванное в 1830 году падением
старшей линии Бурбонов, — подчеркивал граф Нессельроде
в своей всеподданнейшей записке, — дало в скором време¬
ни новое направление политике Вашего Величества, сооб¬
щив Вашему царствованию тот характер, который составит
отличительную его черту в будущем. Вследствие этих пере¬
воротов Ваше Величество сделались в глазах всего мира
288
представителем монархической идеи, поддержкой принци¬
пов порядка и беспристрастным защитником европейского
равновесия... Могучая рука Вашего Величества давала себя
чувствовать везде, где были поколеблены престолы и где
общество, потрясенное в своих основах, склоняло главу под
гнетом пагубных учений... Ослабить по мере возможности
пагубный союз, возникший между Июльской монархией во
Франции и либеральной Англией, препятствовать примене¬
нию на практике того принципа невмешательства, который
эти державы старались навязать кабинетам консервативных
монархий всякий раз, как по соседству с ними вспыхивало
восстание, и который сами же они первые нарушали, под¬
держать колеблющееся мужество двух монархических дер¬
жав, выработать совместно с ними единообразный план
действий, склонив к принятию его и второстепенные держа¬
вы, подчиненные их влиянию, — такова была задача, пре¬
следуемая Вашим Величеством».
Ослабить союз мо&но было, либо укрепляя враждебный
галло-англам союз Россия—Австрия—Пруссия, либо уда¬
рив в слабое место Англии и Франции — турецкую политику.
Османская империя агонизировала, следовало не упустить
момент и вовремя вырвать из-под покойника его саван. В
1833 году вассал Турции египетский хедив Мухаммед Али
пошел войной на самого султана, разгромив разложенную
армию турок в нескольких стычках. Судьба Константинопо¬
ля и самой державы османов висела на волоске. Брошенный
всей Европой султан Махмуд 11 вынужден был обратиться
за помощью к нещадно бившим его же «северным гяурам».
В Босфор срочно прибыла черноморская эскадра в
20 линкоров и фрегатов, под столицей у деревни Ункяр-
Инкелеси окапывался 10-тысячный русский экспедицион¬
ный корпус во главе с генералом Алексеем Орловым. Хе¬
див, отметив изменившуюся ситуацию, вовремя одумался
и остановил наступление, Орлов же его продолжил. Но
только на правительство султана. «Я придерживался с тур¬
ками системы ласкать одною рукой, сжимая другую в ку¬
лак, и это привело меня к счастливому успеху», — рас¬
сказывал Орлов. Бескровная война привела к тому, что
благодарный султан подписал российский вариант союзни-
10 С. Кис
289
ческого соглашения сроком на семь лет, по которому тур¬
ки в'случае военного конфликта закрывали Босфор для
всех военных кораблей, кроме русских. «Никогда ни одни
переговоры не были ведены в Константинополе с большею
тайной, ни окончены с большею быстротой», — свидетель¬
ствовал российский дипломат Филипп Бруннов.
Николай сиял: без единого выстрела империя добилась
огромных геополитических выгод. При этом император в оче¬
редной раз подтвердил, что не желает распада своего глав¬
ного врага за последние 300 лет, хотя шанс его уничтожить
без особых проблем был уникальным. Это крайне подивило
Европу, заговорившую о «рыцарском поведении» русского
государя. Нидерландский посланник Гагерн писал: «При
многих слабостях император отличается открытым,
рыцарским характером; он не таит в себе долго подо¬
зрения (в чем упрекают императора Александра Пав¬
ловича), и если полагает иметь на то причину, велит
тотчас исследовать дело и является строгим судьею».
Но «рыцарство» лишь обозлило англичан, стремивших¬
ся самим утвердиться на Ближнем Востоке и опасающихся,
что Россия выйдет к Индии (Николай уже пробовал своих
силы в походах на Кокандское ханство).
Николай — Паскевичу
Санкт-Петербург, 4 января 1834 года
Последние наши Лондонские вести гораздо ближе к
мировой, и даже кажется боятся, чтоб я не рассер¬
дился за прежние их дерзости. Отвечаем всегда им
тем же тоном, т. е. на грубости презрением, а на уч¬
тивости учтивостью и, как кажется, этим и кон¬
чится. Флоты воротились в Мальту и Тулон, но во¬
оружения не прекращены; за то и мы будем готовы их
принять. Но что могут они нам сделать? Много —
сжечь Кронштадт, но не даром. Биндау? Разве забы¬
ли, с чем пришел и с чем ушел Наполеон? Разорением
торговли? Но за то и они потеряют. Чем же откры¬
то могут нам вредить? В Черном море и того смеш¬
нее. Положим, что Турки, от страху, глупости или
290
измены их впустят, они явятся пред Одессу, сожгут
её; пред Севастополь, положим, что истребят его; но
куда они денутся, ежели в 29 дней марша наши войска
займут Босфор и Дарданеллы!
Однако следование союзу с Австрией и Пруссией сде¬
лало Николая заложником их шаткой политики. Центро¬
стремительные тенденции в германских землях явно наме¬
кали на то, что двуединая монархия Австро-Венгрии уже
не удержит над ними контроля и сама столкнется с Прус¬
сией на этой почве. «Сравните обе монархии, — говорил
австрийский канцлер Клеменс Меттерних Бруннову. —
Россия — как ваш император. Она молода, полна сил. Она
может позволить себе большие усилия без вреда для сво¬
его здоровья. Теперь взгляните на Австрию. Мы стары;
наше тело уже испытано годами. Мы не можем позволить
себе каких-либо опытов; мы живем только в силу осторож¬
ности и умеренности». Таким образом рассчитывать на
единство бывших едиными 30 лет назад союзников стало
делом недальновидным, и в ближайшем будущем оберну¬
лось крупнейшими дипломатическими провалами Нессель¬
роде, а с ним и самого Николая. Но пока, убаюкиваемый
бодрыми реляциями Нессельроде, он этого не замечал и
всячески стремился играть роль дирижерской палочки в
«европейском концерте».
По мнению прусского дипломата Отто Бисмарка, им¬
ператор Николай руководствовался в своих действиях
«убеждением, что, по воле Божьей, он призван быть во¬
ждем защиты монархизма против надвигавшейся с запада
революции».
Именно для этой защиты союзных «братьев по трону»
Николай сыграл едва ли не решающую роль в разгроме
могучего революционного движения в Европе в анархиче¬
ском 1848 году.
Это был год, когда в Англии бушевали чартисты, тре¬
бовавшие либерализации рабочего законодательства, про¬
гремели антитурецкие беспорядки в Молдове и Валахии,
антиавстрийские — в Папской области, Неаполитанском
королевстве, Пьемонте, Тоскане, панславянское восстание
291
в Чехии, пантевтонские выступления в Германском союзе
(Саксонии, Бадене, Бранденбурге), революция в Австрии и
Галиции, свержение короля Луи-Филиппа во Франции. Гу¬
дел и сотрясался весь Старый Свет. Тихо было лишь в Рос¬
сии, где император Николай с тревогой наблюдал, как язы¬
ки революционного пламени лижут имперские границы. «В
эти смутные времена, — замечает барон Корф, — положе¬
ние императора Николая было, конечно, одним из самых
тягостных. С его привязанностью к монархическому началу,
имея близких ему и его семье почти во всех дворах Герма¬
нии, а в одном из них и родную дочь, он принужден был без¬
действенно смотреть, как падали вокруг него цари и пре¬
столы и как от дерзостного буйства страстей разрушалась
вся святыня исконных политических верований... Но, поис¬
тине, тут мы и научились познавать все величие духа наше¬
го монарха». Бог с ними, европейцами, но вот когда огонь
перекинется на Святую Русь, тут уж стоит ожидать «бес¬
смысленного и беспощадного», имея несколько десятков
миллионов обозленных крепостных мужиков. В этом смысле
хорошо бы пожар тушить на дальних подступах к России. То
есть попросту вмешаться в драку. Но для этого надо было
подготовить сначала свое общественное мнение, а затем и
европейское. Николай выпускает Манифест.
Манифест
14 марта 1848 года
После благословений долголетнего мира запад Ев¬
ропы внезапно взволнован ныне смутами, грозящими
ниспровержением законных властей и всякого обще¬
ственного устройства. Возникнув сперва во Франции,
мятеж и безначалие скоро сообщились сопредельной
Германии, и, разливаясь повсеместно с наглостью,
возраставшей по мере уступчивости правительств,
разрушительный поток сей прикоснулся, наконец, и
союзных нам империи Австрийской и королевства
Прусского. Теперь, не зная более пределов, дерзость
угрожает в безумии своем и нашей Богом вверенной
России. Но да не будет такf
292
По заветному примеру наших православных пред¬
ков, призвав на помощь Бога Всемогущего, мы готовы
встретить врагов наших, где бы они ни предстали, и,
не щадя себя, будем в неразрывном союзе с святой на¬
шей Русью защищать честь имени русского и непри¬
косновенность пределов наших.
Мы удостоверены, что всякий русский, всякий вер¬
ноподданный наш, ответит радостно на призыв сво¬
его государя, что древний наш возглас: за веру, царя,
и отечество и ныне предскажет нам путь к победе, и
тогда, в чувствах благоговейной признательности,
как теперь в чувствах святого на него упования, мы
все вместе воскликнем: «С нами Бог! Разумейте, язы-
цы, и покоряйтесь, яко с нами Бог!»
В России Манифест вызвал овацию, которую императо¬
ру устроили гвардейцы. В Европе он произвел впечатление
разорвавшейся бомбы: русский император вынул дубину и
готов шарахнуть ею по буйным европейским головам в лю¬
бой момент. Хотя канцлер Нессельроде поспешил истолко¬
вать перед Европой в своем органе «Journal de St-Peter-
bourg» смысл манифеста именно в духе «не тронь меня — и
я никого не трону». Российский МИД объяснял Европе, что
Россию не следует «представлять себе каким-то страшили¬
щем», что она только не потерпит, «чтобы чужеземные воз¬
мутители раздували в ее пределах пламя мятежа», а равно
«чтобы, в случае изменения политического равновесия и
иного какого-либо распределения областей, подобное из¬
менение обратилось бы к ущербу империи».
Николая совершенно не волновало то, что с трона сса¬
дили «короля баррикад» Луи-Филиппа, которого он тер¬
петь не мог и никогда в письмах не величал своим «авгу¬
стейшим братом». Однако спокойствие в соседних Турции,
Австрии и Пруссии было стратегически необходимо. По¬
этому Николаю и пришлось взять на себя роль «европей¬
ского жандарма». Сначала он употребил все свое влияние
в Дунайских княжествах (дорожил Ункяр-Искелессийским
договором), отказав молдавскому господарю в вводе рос¬
сийских войск для «взятия княжества под государеву руку».
293
Напротив, русский отряд самостоятельно перешел Прут и
подавил там крестьянские выступление, наведя порядок.
Параллельно русские войска вошли в Валахию и остано¬
вили резню, устроенную карателями-башибузуками. Турки
послушно ретировались.
Затем Николай пообещал выдвинуть на Рейн 300-ты¬
сячную армию, если французская тенденция отправлять в
отставку монархов перейдет к соседям. Мудрое решение,
учитывая, что в тылу собственной «искры» ожидала лишь
недавно замиренная, но не смирившаяся Польша. Блефо¬
вал, конечно, 300 тысяч под ружьем на тот момент по всей
империи бы не набралось, но на господ либералов это про¬
извело впечатление.
Генерал Зайончковский утверждал, что «в своих взгля¬
дах на образ ведения военных действий государь был боль¬
шой противник разного рода нелегальных военных хитро¬
стей в виде подкупов врагов и прочих уловок, так часто
допускаемых цивилизованными государствами, и отзывал¬
ся «с крайним омерзением» против правительства, пред¬
почитавшего обращаться к подкупу вместо того, чтобы
рисковать на жестокое кровопролитие».
Отнюдь, Николай не был лишен доброй дипломатиче¬
ской подковерной борьбы. К примеру, отправляя инструк¬
ции 3 марта 1848 года графу Киселеву относительно по¬
зиции России после переворота во Франции, он наставлял:
«Дорогой Киселев, после парижских событий вас все будут
спрашивать, включая сюда, может быть, и господина Ла¬
мартина, что хочет и что будет делать Россия? Вы должны
отвечать: она хочет мира и поддержания в Европе терри¬
ториального распределения, намеченного Венским и Па¬
рижским трактатами. Она не хочет вмешиваться во вну¬
тренние дела Франции и не примет никакого участия во
внутренних распрях, которые могут ее поколебать; она
никаким образом не будет влиять на выбор нацией себе
правительства. В этом отношении Россия будет придержи¬
ваться самого строгого нейтралитета. Но как только Фран¬
ция выйдет из своих пределов или атакует одного из со¬
юзников императора, или если она будет поддерживать вне
своих границ революционное движение народов против их
294
законных государей, то император придет на помощь ата¬
кованной державе и в особенности своим более близким
союзникам, Австрии и Пруссии, всеми своими силами. Та-
* кого языка вы должны держаться, и в таком духе я отвечаю
представителям дипломатического корпуса, ожидая време¬
ни, когда нам можно будет публично объявить виды и на¬
мерения императора».
То есть то самое «noli me tangere» — «не тронь меня»
в действии. Другое дело, что Николай, как в свое время
карфагенянин Ганнибал, умел выигрывать сражения, но не
умел пользоваться плодами этих побед.
Именно дипломатический расчет стал причиной интер¬
венции в Венгрию на помощь трещавшей по чешским-хор-
ватским-трансильванским-польским швам двуединой мо¬
нархии. В 1849 году по слезной просьбе князя Феликса
Шварценберга, уверявшего, что спасение Вены от гибели
заключается единственно в немедленном появлении рус¬
ских войск в Венгрии (венгерский генерал Артур Гергей
уже подходил к столице империи). Рассудив, что лучше
удавить революционную гидру за границей (пусть соседи
кормят нашу оккупационную армию), чем разорять в по¬
давлении бунтов собственную территорию, Николай ото¬
звался братским манифестом 26 апреля 1849 года: «Мы в
нем не откажем. Призвав в помощь правому делу Всевыш¬
него вождя браней и Господа побед, Мы повелели разным
армиям Нашим двинуться на потушение мятежа и уничто¬
жение дерзких злоумышленников, покушающихся потрясти
спокойствие и Наших областей. Да будет с Нами Бог!»
Как обычно, на острие был брошен вездесущий старый
вояка Паскевич, двинувший ПО ЖЕЛЕЗНОЙ ДОРОГЕ
варшавский отряд (4 пехотных и 2 кавалерийских полка)
генерал-лейтенанта Федора Панютина к Вене на укрепле¬
ние союзников, а сам двинулся через Карпаты. При этом
фельдмаршал Эриванский на старости лет предпочел зазря
не класть жизни православных за сомнительные интересы
австрийцев, больше полагаясь на маневренную войну. В
итоге Гергей был разбит по частям, приперт к границе и
капитулировал 1 августа 1849 года перед генералом Федо¬
ром Ридигером, сдав 34 знамени, 31 штандарт, все ее обо-
295
зы и парки, казну в 24 тысячи рублей, армию в 30 тысяч
человек.
Очень мудро: капитулируй перед австрийцами, Гергея
ждала бы плаха, венгров — лес виселиц. Русские же обо¬
шлись достаточно милостиво, позволив Гергею даже не
лишаться свободы. Вена, а с ней и династия Габсбургов
были спасены.
«Не давайте только воли чувству великодушия относи¬
тельно ваших союзников», — предостерегал государя граф
Павел Киселев. Какой там, «жандарм-рыцарь» был более
чем снисходителем, выведя войска обратно, не получив вза¬
мен НИЧЕГО. Кроме ехидного намека из Вены: «Мир еще
содрогнется от нашей черной неблагодарности». Уже скоро.
Впрочем, было от чего выводить войска. В самой Рос¬
сии европейские заварухи не прошли без следа. Цепной
пес Бенкендорф уже мирно опочил к этому времени.
Сначала жандармами было выявлено сомнительное
«Кирило-Мефодиевское братство», а затем зловредный
кружок Михаила Буташевича-Петрашевского, кстати крест¬
ника Александра I. «Братство» проповедовало вроде как
невинные панславянские ценности в духе русских славяно¬
филов. Однако события в Австро-Венгрии, где подобные
-организации возглавили восстание в Праге (одним из ак¬
тивных участников которого стал русский анархист Михаил
Бакунин), поставили под серьезное сомнение его благона¬
дежность.
В результате «братьев» разогнали. «Умеренных» —
историка Николая Костомарова, писателя Пантелеймона
Кулиша, юриста Николая Гулака и др. — сослали в раз¬
личные губернии под надзор. «Буйных братьев» вроде по¬
эта и художника Тараса Шевченко отдали в солдаты.
Куда хуже пришлось петрашевцам, чья деятельность при¬
шлась на пик революционных событий в Европе. Титуляр¬
ный советник Петрашевский, работавший переводчиком в
МИДе у Нессельроде, собирал у себя на квартире военных,
чиновников, музыкантов, учителей, разночинцев и пр. Сам
хозяин, по убеждениям социалист, сторонник французского
утописта Шарля Фурье, предлагал для обсуждения животре¬
пещущие и волновавшие общество темы — крестьянский
296
вопрос, коррупция чиновников, суд присяжных, гласность и
независимость судей, цензура, литература и пр. Читались
запрещенные книги и газеты. Произведения Фурье, Адама
Смйта, Людвига Фейербаха, Жана Сисмонди, Луи Блана,
Пьера-Жозефа Прудона, Карла Маркса и Фридриха Энгель¬
са. На «пятницах» у Петрашевского «засветились» самые
известные столичные общественные деятели: писатели и по¬
эты Аполлон Майков, братья Федор и Михаил Достоевские
(первый был уже популярен своим романов «Бедные
люди»), Николай Чернышевский, Алексей Плещеев, Сергей
Дуров, Николай Данилевский, Михаил Салтыков-Щедрин,
Александр Пальм, Александр Баласогло, музыкант Антон Ру¬
бинштейн.
Общее количество участников следствие так и не уста¬
новило. Кроме того, деликатности этому делу добавляло то,
что в его расследовании ярко проявилась острейшая борьба
двух конкурирующих структур — полиции и Третьего отде¬
ления. Так называемый «заговор Петрашевского» в 1848 году
был открыт не жандармом Дубельтом, а начальником петер¬
бургской сыскной полиции Синицыным, внедрившим своего
агента в «пятничные застолья», и доложен императору Ни¬
колаю не шефом отделения графом Орловым, а министром
внутренних дел графом Львом Перовским.
В свою очередь Орлов, дабы унизить конкурента, доло¬
жил царю, что Перовский, дабы себя возвысить и сделать
«спасителем отечества», наговорил всякого вздора, что дело
это совсем не так значительно, как его описывают, что не
надо разукрашивать его особенно в глазах иностранцев, и,
приняв некоторые патриархальные меры против главных
вождей, можно прекратить дело без шума и скандала. Пе¬
ровский же уперся и упросил Николая дать ему возможность
выявить всех злоумышленников, не арестовывая их сразу.
Император разрешил подождать до апреля 1849 года, пока
чиновник по особым поручениям МВД Иван Липранди не
представил отчет по деятельности «заговорщиков».
«Члены общества, — говорил в своем докладе Липран¬
ди, — предполагали идти путем пропаганды, действующей
на массы. С этой целью в собраниях происходили рассуж¬
дения о том, как возбуждать во всех классах народа него-
297
дование против правительства, как вооружать крестьян
против помещиков, чиновников против начальников, как
пользоваться фанатизмом раскольников, а в прочих сосло¬
виях подрывать и разрушать всякие религиозные чувства,
как действовать на Кавказе, в Сибири, в Остзейских гу¬
берниях, в Финляндии, в Польше, в Малороссии, где умы
предполагались находящимися уже в брожении от семян,
брошенных сочинениями Шевченки (!). Из всего этого я
извлек убеждение, что тут был не столько мелкий и от¬
дельный заговор, сколько всеобъемлющий план общего
движения, переворота и разрушения».
А это уже были не шутки, это подрыв государевых усто¬
ев. Был отдан приказ хватать всех без разбора. Нагребли
столько, что потом пришлось долго разбираться и большую
часть освобождать за непричастностью. По делу петрашев¬
цев было арестовано около сорока человек, из них 21 при¬
говорен к расстрелу, поручику Николаю Григорьеву, как
сошедшему с ума в процессе следствия, приговор был от¬
срочен. Понятно, что никаких массовых гекатомб после
декабристов Николай не желал, но преподать доморощен¬
ным карбонариям наглядный урок было необходимо.
22 декабря 1849 года приговоренных привезли на окру¬
женную войсками Семеновскую площадь, в центре которой
находился затянутый черной тканью эшафот квадратной
формы с лестницей. Осужденных построили, зачитали при¬
говор («За участие в преступных замыслах к произ¬
ведению переворота в общественном быте России, с
применением к оному безначалия, за учреждение у себя
на квартире для этой цели собраний и произнесение
преступных речей против религии и общественного
устройства подвергнуть смертной казни...»), священ¬
ник помахал кадилом, дал облобызать напоследок распя¬
тие. Надели белые балахоны и колпаки, начали по очереди
привязывать к столбам. Построили 16 солдат якобы для
расстрела.
Вряд ли кто-нибудь предполагал, что это показательная
комедия. Только Николаю Кашкину сердобольный обер-
полицеймейстер Галахов шепнул, что все будут помилованы,
но тот то ли не расслышал, то ли вообще слуха лишился
298
от страха. У Кашкина была дурная наследственность — его
отец уже получил «свою» Сибирь за участие в деле дека¬
бристов. Осужденные явно пережили массу «приятных»
* минут.
Конечно же, вовремя прибыл флигель-адъютант, зачи¬
тавший помилование в виде каторги. Осчастливленным
петрашевцам сменили балахоны на арестантские робы с
кандалами и отправили кого в Сибирь, кого на Кавказ ря¬
довыми.
Интересный казус произошел в ходе расследования это¬
го дела. Из-за дрязг между ведомствами произошла ошибка.
Вместо петрашевца штабс-капитана Финляндского полка
Федора Львова был арестован капитан лейб-гвардии Егер¬
ского полка Петр Львов. Как писал один из современников:
«Вскоре на Царицыном лугу происходил парад шестидеся¬
титысячных войск, в числе которых были и лейб-егеря. Ког¬
да лейб-егеря проходили мимо Государя, последний, увидев
парадировавшего во главе дивизиона егерей П.С. Львова,
вдруг скомандовал: „Парад, стой!44 И тут же, подскакав ко
Львову, обратился к нему со словами: „Львов, по несчаст¬
ной ошибке, ты несправедливо и совершенно невинно по¬
страдал. Я искренне прошу тебя великодушно простить
меня! Бога ради, забудь все случившееся с тобой и обними
меня44».
Все эти события привели лишь к доведению цензуры до
полного маразма и созданию «Комитета для высшего над¬
зора в нравственном и политическом отношении за духом
и направлением всех произведений российского книгопе¬
чатания» под председательством сенатора генерал-майора
Дмитрия Бутурлина. К примеру, сам Бутурлин утверждал,
что необходимо вырезать несколько неуместных стихов из
акафиста Покрову Богородицы, сочиненного святым Дими¬
трием Ростовским: «Радуйся, незримое укрощение владык
жестоких и зверонравных... Советы неправедных князей
разори; начинающих рати погуби». Что, мол, имел в виду
святой, на кого намекал, какой-такой «царь-собака»?
Подобное завинчивание гаек привело к тому, что сам
творец самодержавной доктрины граф Уваров вынужден
был подать в отставку, заявив, что не может подладиться
299
под изменившиеся требования. На самом деле графа сгу¬
било то, что, как выяснило следствие, «подрывные идеи»
философа Георга Вильгельма Фридриха Гегеля привезли в
Россию как раз те молодые профессора, которых Уваров
отправлял в Германию изучать историю и философию.
Его сменил крайний консерватор князь Платон Ширин-
ский-Шихматов, который хоть и числился поэтом, но за¬
явил о намерении «оградить учащуюся молодежь от вли¬
яния мракобесных идей Запада». Николаю он понравился
после поданной записки, в которой предлагал, «чтобы
впредь все положения и науки были основаны не на ум¬
ствованиях, а на религиозных истинах в связи с богосло¬
вием». Чем не православие и народность? Физика и бого¬
словие, куда уж ближе. Какая уж тут после всего этого
отмена крепостного права и дарование либеральных по¬
слаблений. Империя уходила за стойкий «железный зана¬
вес».
Николай — Паскевичу
Новочеркасску 21 октября 1837 года
Окончив благополучно мою поездку за Кавказ, по¬
лагаю, что тебе любопытно будет иметь понятие об
общем впечатлении, на меня произведенном тем, что
я в короткое время успел видеть или слышать. За
Кавказом вообще христиане народ предобрый, благо¬
дарный за всякое добро и способный ко всем будущим
видам правительства. Армяне полезные, но великие
проныры и почти подобные Польским Жидам; они нам
верны по расчету, их надо вести твердо, справедливо,
но без всякого баловства. Татары храбрые, усердные,
жадные наград, но «не введи нас во искушение». Их
должно тоже вести справедливо и твердо. Новопри-
обретенные Персиане, Курды и Турки смирны, благо¬
дарны за добро, но требуют еще большей осторож¬
ности в обращении с ними. Из всего этого следует,
что в сем крае столько различных составных частей,
что ежели везде нужны умные и честные исполните¬
ли, то тем паче здесь...
'зоо
Николай — Паскевичу
Санкт-Петербург, 25 ноября 1844 года
Все касающееся расположения умов в Царстве меня
удивляет. Я это всегда предвидел и объявил вперед де¬
путации, ежели припомнишь; не верив им никогда, не
могу признавать себя обманутым. Но взираю на сие как
новое не только право, но необходимость усугубить
осторожности, строгой справедливости и приискания
всех возможных мер, чтобы отнять все способы нам вре¬
дить. Весьма важно то, что более и более революцион¬
ный дух фанатизма мнимо-католического ослепляет
этих дураков до того, что они мне помогают наложить
на них намордник. Этот намордник, который непремен¬
но на них наложу, есть присоединение духовной дирек¬
ции к Римско-католической коллегии здесь; я на это
имею и власть, и силою заставлю себя слушать. В другой
раз тебе это объясню подробно, покуда о сем никому ни
слова. Что же касается до теперешних открытий, же¬
лательно скорее кончить и сделать пример строгости.
Один против Европы
Сам Николай в последние годы жизни любил повторять,
что «Европа никогда не простит нам нашего спокойствия
и наших заслуг». В начале 1850-х годов из-за «железного
занавеса» Старого Света на Россию уже несло не револю¬
ционными ветрами, а холодом отчуждения.
Великобритания с замиранием сердца следила за Хивин¬
скими походами 1830—1840-х годов генерал-адъютанта
графа Василия Перовского с взятием Ак-Мечети и после¬
дующим присоединением всего Заилийского края к импе¬
рии. Трепеща при мысли, что «северный медведь» тянет
свою когтистую лапу к ее южной жемчужине — Индии.
Для русского же императора далекая страна раджей и
факиров никогда не была «святым Граалем», зато округле¬
ние территории за счет вечно враждовавших между собой
и прямо просившихся в руки ханств Средней Азии и За-
301
кавказья было вполне по душе. Хотя Николая и преду¬
преждал герцог Веллингтон: «В подобных предприятиях
помните всегда, что легко идти вперед, но трудно остано¬
виться». Император это игнорировал, он рассчитывал до¬
говориться с англичанами. В беседе с английским послом
Гамильтоном Сеймуром в 1853 году Николай намекал на
близкий распад Османской империи, что неплохо бы ее, по
образу и подобию польскому, просто взять и разделить
между европейскими гигантами. При этом император под¬
черкнул, дабы не быть неправильно понятым: «Для меня
было бы неразумно желать больше территории или власти,
чем я обладаю». Более того, предложил большую часть
именно туманному Альбиону, столь упрямо откусывающему
себе Египет со Средним Востоком, да и Кипр в придачу.
Но в Лондоне уяснили, что Россия как раз и опасна мизер¬
ностью своих потребностей.
Франция, сначала не на шутку струхнувшая в 1848 году,
когда Николай предупредил о намерении двинуть 300 тысяч
штыков на Рейн, чтобы не допустить появления нового Бо¬
напарта, уже в пику России возвела на трон племянника
незабвенного корсиканца президента Шарля-Луи Бонапар¬
та, ставшего Наполеоном III. С ним связывали усмирение
зарвавшегося «медведя», да и реваншистские надежды от¬
мщения «за дядю» вообще.
Апологет монархизма и монархических традиций, Николай
не понимал, как это можно быть «президентом», а потом
стать «помазанником Божьим». Есть ведь какой-то мистиче¬
ский флер вокруг первых лиц государства. Недаром ведь су¬
ществовало поверие, что французские короли могли исцелять
убогих наложением августейших рук. Кого исцелит «всена¬
родно избранный» император? Николай подчеркнуто не на¬
зывал Наполеона «братом», осторожно величая лишь «дру¬
гом» или «кузеном». В дипломатии это сродни оскорблению.
Недавние союзники Пруссия и Австро-Венгрия уже от¬
крыто тяготились попечительством «старшего брата» по
коалиции, ища возможности улизнуть от жесткой руки жан-
дарма-рыцаря.
Да и сам Николай не понимал, что, даже прикрыв в
свое время грудью 19-летнего австрийского «брата» им-
302 '
ператора Франца-Иосифа, он отнюдь не получил карт-
бланш на отеческие поучения, которые только злили вен¬
ский Шёнбрунн. Берлин же был вне себя, когда Николай
лишь своим словом остановил намечавшуюся войну по
«проглатыванию» Гессена.
Царь уяснил для себя, что именно российская монархи¬
ческая практика с ее элементами восточного деспотизма и
завинчивания-отпускания гаек показала себя в анархиче¬
ские 1848—1849 годы наиболее жизнеспособной и «тро¬
ноустойчивой». Причем без гильотин, без аутодафе, без
пугачевщины, без пролития океанов крови своих поддан¬
ных. Просто силой политической воли и демонстрацией
решимости.
Союзники, не ведавшие традиций абсолютной монархии
с восточно-деспотическим уклоном, этого не понимали, не
желали слушать «советов постороннего», зачиная показа¬
тельные игры в либерализм. Зато в нужный момент всегда
обращались за мольбами к спасению не на Запад, с его
демократическо-хапужническими традициями, а на Восток,
с его «азиатским варварством». А потом этих же «варва¬
ров» и ненавидели за помощь.
Поэтому в начале 1850-х годов начали воротить носы
от «рабской России», предпочитая лишь использовать ее
в своих пангерм'анских устремлениях.
К тому же Австрия имела большие виды на бурлящие
Балканы, которые вот-вот должны были отвалиться от не¬
когда Блистательной, а ныне разлагающейся Порты. Россия
же, пытавшаяся всячески опекать балканских единоверцев
(не без собственной выгоды, конечно), ей тут только ме¬
шала.
Да и в самой Турции на троне падишахов сидел уже не
всем обязанный Петербургу Махмуд II, а заглядывающий
в английский рот султан Абдул-Меджид (британского по¬
сла на Босфоре Чарльза Стрэтфорд-Каннинга за глаза
именовали «вторым султаном»), мечтающий приобщиться
к «европейским ценностям» в виде возвращения потерян¬
ных в войне с гяурами территорий.
Безусловно, здесь и российская дипломатия навороти¬
ла таких дел, что впору именно ее обвинять в «крымской
303
катастрофе». Угодливый карлик Нессельроде напевал
Николаю: «Положение России и ее властелина не было с
1814 года еще никогда столь блестящим и столь великим».
Турцию иначе как «больным человеком» еще с екатери¬
нинских времен не называли и вообще всерьез не воспри¬
нимали. А когда турки (под нажимом французов) забрали
ключи от Вифлеемского храма в Иерусалиме у православ¬
ной миссии и передали их католикам, вообще начали сту¬
чать кулаками по столу, как на собственных подданных.
Личный посланник императора князь Меншиков в Кон¬
стантинополе позволял себе вообще не удостоить посеще¬
нием даже для протокольного визита реис-эфенди (главу
турецкого МИДа) Фуад-пашу. Оскорбленный эфенди по¬
дал в отставку. К султану князь явился как в кабак — не
в мундире, а в цивильном платье. Более того, даже не вни¬
кал в написанный проект русско-турецкой конвенции, где
стараниями оборотистого сэра Стрэтфорд-Каннинга фраза
«делать представление перед турецкими властями» была
переведена как «отдавать приказы».
Министр иностранных дел Великобритании Джордж
Кларендон ехидно заметил Меншикову: «Хорошенькие
дела вы творите». Даже новый реис-эфенди Рифаат-паша
убеждал князя: «Во имя Господа будьте умеренны, не до¬
водите нас до крайности: вы заставите нас броситься в
объятия других». Тоже хороший гусь, уже ведь бросились
даже без всяких «усилий» его светлости.
Сам Меншиков был сбит с толку и фактически согла¬
сился на вынос вопроса о покровительстве христианам в
турецких владениях за пределы двусторонних переговоров.
Хотя сам Николай его же напутствовал перед поездкой, что
Турция — не европейская страна, а «разлагающийся труп»,
и ее пускать в «европейский концерт» нельзя. Теперь же
получалось, что Турцию поддержали и Англия, и Франция,
и Австрия, мечтавшие тоже попокровительствовать хри¬
стианам в свою пользу. В доказательство своих претензий
Франция даже ввела в Босфор свой 90-пушечный паровой
линкор «Шарлемань», нарушая Лондонскую конвенцию о
проливах 1841 года (объявлялись в мирное время закры¬
тыми для военных судов всех стран).
304
Провалами русской дипломатии чудесно воспользова¬
лась дипломатия туманного Альбиона. Зацокали каблучки
посланников в Стокгольме, Берлине, Вене, Турине, заше¬
лестели мягкие тапочки в Варшаве, Бухаресте, Яссах, Те¬
геране, Кавказских горах. Шведам пообещали вернуть
Финляндию и Аландские острова, Пруссии — Прибалтику,
Австрию задобрить балканскими жирными кусками Порты,
Дунайские княжества побаловать известной автономией,
поощрить потерпевшую от «кафиров» Персию, ободрить
загнанных в горы джигитов, намекнуть полякам tfa возмож¬
ное освобождение. Даже далекому от «европейского орке¬
стра» Сардинскому королевству обещали за поддержку
отдать Венецию и Ломбардию (те послали к Севастополю
потом один корабль).
Бренчали оружием даже основоположники. Маркс писал
в «Новой Рейнской газете» (органе «Союза коммунистов»):
«Россия стала колоссом, не перестающим вызывать удив¬
ление. Россия — это единственное в своем роде явление
в истории: страшно могущество этой огромной империи...
в мировом масштабе». «В России, у этого деспотического
правительства, у этой варварской расы, имеется такая энер¬
гия и активность, которых тщетно было бы искать у мо¬
нархий более старых государств». «Славянские варвары —
природные контрреволюционеры», «особенные враги
демократии». Марксу вторил Энгельс: необходима «безжа¬
лостная борьба не на жизнь, а на смерть с изменническим,
предательским по отношению к революции славянством...
истребительная война и безудержный террор». «Кровавой
местью отплатит славянским варварам всеобщая война».
«Да, ближайшая всемирная война сотрет с лица земли не
только реакционные классы и династии, но и целые реакци¬
онные народы, — и это также будет прогрессом!»
В Берлине сделали вид, что их не касаются балканские
проблемы, но радостно потирали ручки, видя, как русский
медведь сам загоняет себя в капкан. Не прислушались к му¬
дрому Бисмарку: «Не надейтесь, что, единожды воспользо¬
вавшись слабостью России, вы будете получать дивиденды
вечно. Русские всегда приходят за своими деньгами. И когда
они придут — не надейтесь на подписанные вами иезуитские
305
соглашения, якобы вас оправдывающие. Они не стоят той
бумаги, на которой написаны. Поэтому с русскими стоит или
играть честно, или вообще не играть».
Что делало в это время ведомство Нессельроде, совер¬
шенно непонятно.
Россия оказалась перед лицом враждебной коалиции и
угрозы войны без союзников против всей Европы. Замаячил
очередной поход на Россию «двунадесяти языков».
Это просто вывело из себя Николая. Именно с его по¬
дачи карлик Нессельроде расхрабрился до такой степени,
что заявил: «Россия... не потерпит полученного от Осман¬
ской империи оскорбления... ci vis pacem, para bellum!»
Мол, пуганул столицу Второго Рима знаменитой фразой
Рима Первого: хочешь мира — готовься к войне!
А в подтверждение этого 80-тысячная русская армия
вошла в Дунайские княжества.
Тут уж Николай, спокойный за хотя бы нейтральность со¬
седей («что касается Австрии, то я в ней уверен, так как наши
договоры определяют наши отношения»), сполна познал, что
такое «черная неблагодарность» брата Франца-Иосифа.
Австрийцы, всего несколько лет назад умолявшие Рос¬
сию спасти Вену от наступавших венгров, выдвинули це¬
лый корпус к русской границе. Нате вам «спасибо» с ро¬
дины Моцарта. Николай, читая депеши из Вены, себя уже
не сдерживал: «Не верю!» (в адрес Франца-Иосифа), «Ка¬
налья! Мерзавец! Негодяй!» (в адрес канцлера Карла Фер¬
динанда фон Буоль-Шауэнштайна). В адрес продажных
«дунайцев» неслись выражения, которые в книге и печа¬
тать неудобно. Граф Орлов просто сделал вид, что не слы¬
шит. Николай подтащил его сиятельство к карте: «Гляди,
уже не стало места на карте, ткнув пальцев в которое мож¬
но было бы сказать: вот здесь Австрия сделала людям
добро... Самый глупый польский король — Ян Собесский,
спасший Вену от турок, самый большой болван из русских
монархов — я, спасший ее от венгров».
Это еще что. Император, постоянно инспектирующий
войска, не мог не понимать, что нынешнее состояние армии
далеко от идеального, а флота и подавно. Однако именно
это и стало главной причиной катастрофы.
306
4 Одним правителям на пользу идут победы, другим по¬
ражения. Николай был из тех, кому победы пошли во вред.
Успокоенный тем, что его солдаты на всех театрах боевых
действий врагов своих молотят не считая, успокоенный бо¬
дрыми реляциями приближенных, император даже не за¬
метил, что военная мысль изменилась. Что теперь воюет
уже не суворовский «штык-молодец», а с ним и глазомер-
быстрота-натиск, но паровые суда, нарезные ружья и даль¬
нобойная артиллерия. В то время, когда прославленный
флот в штиле стоял, поникнув парусами, враги спокойно
пыхтели трубами, выбирая позицию для атаки. Пока слу¬
живый выжидал, чтобы прицельно пальнуть во врага из
гладкоствольного ружья на 200 шагов, его валили нарез¬
ными штуцерами на расстоянии версты. Питание и обуче¬
ние тоже были соответствующими — десять патронов в
год отпускала казна на стрелковую подготовку рекрута. Тут
уж и сказался тянущийся на плац-парадах носок военного
министра Барклая де Толли. К тому же надо было смотреть
правде в глаза — сколотив собственными же усилиями
против себя коалицию врагов, Россия вынуждена была
распылять войска на Дунае, на Северном Кавказе, в За¬
кавказье, на австрийской границе и непосредственно в
Крыму. Говорить о какой-либо координации действий в этих
условиях вообще не приходилось, а о переброске войск
не приходилось уже и мечтать. Тем более что Черное море
для России при подавляющем превосходстве флота союз¬
ников почти сразу оказалось потерянным.
Расчет Николая мог быть только на блицкриг против
самого слабого своего врага, Турции, и затяжку войны
против союзников, оторванных от своих баз.
На первоначальном этапе войны это сработало. Нахи¬
мов сжег турецкий флот Осман-паши в Синопской бухте,
в Закавказье турок размолотили под Ахалцыхом и Башка-
дыкларом, на Дунае армия верного паладина Паскевича
осадила крепости Северной Болгарии. Но вывести из
войны османов, что могло хоть как-то обеспечить страте¬
гические выгоды, так и не удалось.
Вместе с тем в начале 1854 года Николай, на волне
первоначальных успехов, отверг ультиматумы Франции и
307
Англии о выводе войск из Дунайских княжеств и возобнов¬
лении переговоров с Турцией. В марте и те и другие объ¬
явили войну, а вскоре высадили десант в Крыму. Дело по¬
шло ко вполне предсказуемому финалу.
«Сдаю команду в беспорядке»
Сбросить десант в море не удалось. Союзники бомбар¬
дировали Одессу, Таганрог, Петропавловск-Камчатский,
Соловки, пытались высадить десанты. Почти везде при
этом были отброшены геройскими штыковыми контр¬
атаками, но становилось понятно, что МОРЕ мы уже по¬
теряли. Под Севастополем лагерь союзников рос как на
дрожжах, в Болгарии мы застряли между крепостями, ав¬
стрийцы только и ждали возможности ударить во фланг
Паскевичу. Как обычно, явилась холера и дизентерия,
укладывающая тысячи похлеще картечи. Становилось по¬
нятно, что теряем и СУШУ.
Николай сдавал, его энергия и оптимизм иссякали.
Шапка Мономаха становилась явно тяжела. «В нем, —
писал барон Корф, — заметили какую-то особую мрач¬
ность или, что называется, mauvaise humeur». Фран¬
цузский посол в Петербурге маркиз Кастельбажак еще до
разрыва дипотношений сообщал в Париж, что «император
Николай постарел на десять лет; он, действительно, фи¬
зически и нравственно болен». Английский врач Грэнвиль,
исследовавший государя в июне 1853 года, писал премье¬
ру Великобритании Генри Джону Пальмерстону (основно¬
му творцу антироссийской коалиции), что император Ни¬
колай болен неизлечимо и что он может прожить не более
двух лет. Саксонский дипломат Фицтум фон Экштедт,
представлявшийся государю около того же времени, заметил,
что в его речах звучала трагическая нота: «Чувствовалось,
как тяжело легло на него бремя двадцатисемилетнего
правления, которое он почти один нес в течение челове¬
ческой жизни. Взгляд его омрачился».
Военные неудачи совершенно обессилили Николая, ли¬
шив его привычной уверенности в себе, своей непогреши
308
мости и непобедимости. Рушилось то, во что он верил и
что создавал десятилетиями. Ушли «преданные без лести»
и верные Сперанский, Бенкендорф, Канкрин, Уваров, Ди¬
бич, Кочубей, Волконский, Толь, брат Константин, верный
друг и брат Михаил, на глазах угасал Паскевич, совсем
расклеился Орлов. С кем остался? Бездарь Клейнмихель,
очковтиратель Нессельроде, угодливый Вронченко, дуро-
лом и лентяй Меншиков, угрюмый мракобес Ширинский-
Шихматов... На кого жаловаться, сам ведь подбирал, знал,
что правды ему ни от кого уже не услышать. Льстецы
и завистники вокруг остались, верноподданнически зрят
в августейшие очи и пикнуть боятся без монаршего мне¬
ния. С ними, что ли, реформы проводить?
Добивали и доморощенные доброхоты завываниями о
«колоссе на глиняных ногах». Ему докладывали, что славя¬
нофил Юрий Самарин не стеснялся выражать в личной
переписке желание того, чтобы Россия проиграла Крым¬
скую войну, так как, по его мнению, только это смогло бы
побудить власть начать столь необходимые России реформы.
Что-то большевистское сквозило во взглядах либерала-на-
ционалиста. Император наконец начал понимать, что оши¬
бался (ранее с ним такого не было), доверяя не тем людям.
Как писал генерал Зайончковский, «в его царствование во
главе управления стояли люди, не всегда по своим качествам
соответствовавшие тому высокому положению, которое они
занимали; это особенно было заметно в конце его тридцати¬
летнего правления, когда люди прежних царствований сошли
со сцены. По отзывам всех современников, император Нико¬
лай Павлович был действительно несчастлив в выборе людей.
Разочароваться в своем выборе государю пришлось, к сожа¬
лению, очень поздно, в тяжелую годину Крымской войны».
«Заставляет дрожать мысль о том, — писал барон
Мейендорф, — на какой высоте мы были и как мы охот¬
но и по собственной воле спустились так низко, и все это
потому, что люди, которые должны были говорить истину
императору, скрывали ее от него, потому что наши по¬
сланники, в видах своих личных интересов, предпочитали
сглаживать то, что они должны были говорить, и что
остальные поступали так же, как и они».
309
«Мы начали останавливать у себя образование, стес¬
нять мысль, преследовать ум, унижать дух, убивать сло¬
во, уничтожать гласность, гасить свет, распространять
тьму, покровительствовать невежеству, — писал Михаил
Погодин. — Государь, очарованный блестящими отчета¬
ми, не имеет верного понятия о настоящем положении
России. Став на высоту недосягаемую, он не имеет средств
ничего слышать: никакая правда до него достигнуть не
смеет, да и не может; все пути выражения мыслей закры¬
ты, нет ни гласности, ни общественного мнения, ни апел¬
ляции, ни протеста, ни контроля... О народе, который тру¬
дится, проливает кровь, несет все тягости, страдает... ни у
кого и мысли нет. Народ как будто не существует нравст¬
венно, известный только по ведомостям казенной палаты».
Сдавало железное здоровье, что заставило далеко не ста¬
рого мужчину подумать о вечном. Свое духовное завещание
Николай составил еще 4 мая 1844 года. В нем сначала гово¬
рилось о том, как распределить имущество между членами
царской семьи: дворцы, дачи, деревни, сапоги, шинели, та¬
бакерки, столы, кровати и др. Весь карманный капитал денег
он делил между тремя дочерьми. Специально подчеркнул,
чтобы не забыли пенсию кучеру Якову; комнатной прислуге,
лейб-медикам Арендту, Маркусу, Мандту, Рейнгольдту.
«С моего детства два лица были мне друзьями и то¬
варищами, дружба их ко мне никогда не изменялась, ге¬
нерал-адъютанта Эдуарда (Адлерберга. — Авт.) я любил
как родного брата, сестра его Юлия добрая, обоим им про¬
шу назначить в мою память пенсию сверх получаемых еще
по 15 000 рублей серебром... Благодарю графа Чернышева,
князя Мёншикова, графа Нессельроде, графа Канкрина,
графа Блудова, господина Киселева, тех, кого мог неумыш¬
ленно огорчить, меня прошу простить».
В его смерти есть что-то от кумира Петра Великого. Тот
тоже простудился, спасая матросов зимой. Николай 27 января
1855 года заболел гриппом, но вопреки советам врачей выехал
в экзерциргауз для осмотра маршевых батальонов Измайлов¬
ского и Егерского полков, в легком мундире (как сам пред¬
писывал в рескриптах о форме), в мороз минус 22 градуса.
Вернулся во дворец, задыхаясь от кашля, уже с пневмонией.
з icf
% Однако на следующий день вновь поехал инспектировать
батальоны Семеновского и лейб-гвардии саперного резерв¬
ного полубатальона. Не потому, что был такой самодур, —
время тревожное, англичане под Кронштадтом, запросто
столица могла стать ареной боевых действий. После смотра
ему стало еще хуже. С 11 февраля слег в постель. Почув¬
ствовал, что дело идет к концу. Необходимо было раздавать
«последние долги». Позвал цесаревича. «Вот так, Сашка,
сдаю тебе мою команду, но, к сожалению, не в том порядке,
как желал. Оставляю тебе много трудов и заббт... Ежели мне
не удалось достигнуть успеха, то это не от недостатка жела¬
ния и воли, а от недостатка средств. Во всю мою жизнь я
имел только одно желание — это покончить со всем жесто¬
ким и тягостным, что я должен был сделать для счастья моей
страны, чтобы тебе оставить царствование легкое». Заве¬
щал, как святую волю: «Вот тебе мой отчет по диплома¬
тической части — дай Бог, чтобы удалось мне тебе сдать
Россию такой, какой я стремился ее поставить, сильной,
самостоятельной и добродеющей: нам добро, никому —
зло». Александр залился слезами, едва увели.
17 февраля лейб-медики, посовещавшись, решили, что
государь безнадежен. Кашлял надрывно, сухо, пугая ка¬
раульных. Рядом рыдала Александра Федоровна (верная
Нелидова украдкой прибегала вся в слезах, ее заметили,
пустили беспрекословно). Николай очнулся от забытья:
«Ты плачешь?» У лейб-медика Мартына Мандта (царь
спрятал его от холерного бунта в Зимнем дворце, чуть не
убили в разъяренной толпе) спросил: «Скажите, что же,
умираю ли я?» Тот знал, что государь не терпит вранья,
попросту кивнул. «Что вы нашли во мне своим стетоско¬
пом? каверны?». — «Нет, — ответил, — но начало па¬
ралича в легких». — «И у вас достало духу объявить мне
мой смертный приговор?» — «О да». — Мандт едва сам
не потерял сознание. Император подал ему руку: «Благо¬
дарю!» Сказал ПРАВДУ, не побоялся.
Потом врач писал: «Я никогда еще не видел ничего
хоть сколько-нибудь похожего на такую смерть; я
даже не считал возможным, чтоб сознание в точно¬
сти исполненного долга, соединенное с непоколебимой
твердостью воли, могло до такой степени господ¬
ствовать над той роковой минутой, когда душа ос¬
вобождается от своей земной оболочки».
ПозЬал императрицу, надо продиктовать последние те¬
леграммы прощания.
«А со мной?» — Она едва не закричала. «И с тобою...»
Спросил у Мандта: «Скоро ли вы дадите мне отставку? Ско¬
ро ли все будет кончено?» — «Не так еще скоро, государь». —
«Не лишусь ли я памяти?» — «О, нет... Пока вы здесь».
Собрался с силами, взглянул на собравшихся близких
и родных: «После России я вас любил больше всего на
свете». Пожалел, что не может пожать руку всему русско¬
му народуЛ«Но нас 70 миллионов», — тихо возразил граф
Киселев. Улыбнулся. «Ради этого могу и немного еще по¬
жить». Не смог. 18 февраля, в 12.20, император Николай 1
отошел. Глупости позднейших баснописцев о том, что он
«выпил яду», якобы от разочарования жизнью, не стоит
даже рассматривать. Надо было знать Николая, спаливше¬
го себя дотла ради империи, чтобы полагать, что он мог от
нее бежать таким постыдным образом.
Предсмертное письмо императора Николая —
князю М.Д. Горчакову
Санкт-Петербург, 2 февраля 1855 года
Сегодня в обед получил твое письмо, любезный Гор¬
чаков, от 27-го января. Отправив еще 12 батальонов
к кн. Меншикову, ты вновь доказал, что ничего не
щадишь для общей пользы. Это значительное усиле¬
ние, весьма кстати, пополнит часть 6-го корпуса в
самую решительную минуту, которой весьма скоро
должно ожидать. Еще более кстати оно будет, еже¬
ли сбудется повещенный десант двух новых француз¬
ских дивизий, под командою Пелисье у Евпатории, в
соединении с турками и сардинцев с англичанами у
Феодосии. Так у Меншикова ничего лишнего не будет.
Как бы желательно было, чтоб нашлась возможность
отбиться под Севастополем до прихода сих новых час¬
тей! Но не вижу к сему никакой вероятности. Думаю,
312
с тобою, что прибытие кадров 10-й и 12-й дивизий
в Николаев и Херсон, где они весьма скоро должны
укомплектоваться, будет там с ними и с моряками
довольно войск для местной защиты. Согласен с то¬
бою, что в случае неудачи в Крыму, ближе всего будет
поручить оборону Николаева кн. Меншикову с остат¬
ком его армии. Дай Бог, чтоб до сего не дошло.
Изложенное в записке твоей общее предположение
твоих действий совершенно правильно, и теперь ты
знаешь уже вероятно, что 3-й резервный корпус уже
выступает 15-го февраля, и кроме малой задержки
в Киеве, для приема людей на приведение батальонов
в 800 человек, будет безостановочно следовать на
назначенное ему место в Браилов. Сосредоточение
остальной всей армии вокруг Кишинева, нахожу совер¬
шенно правильным, лишь бы потом переправы на Дне¬
стре нам не изменили. Казачий полк в Ровно считай
своим, тот, что в Луцке, — у князя Варшавского. Се¬
годня вечером по телеграфу узнали, что Джон-Россель
послан вторым полномочным в Вену и едет чрез Париж
и Берлин и будто Решид-Паша тоже туда назначает¬
ся. И так, кажется, будут переговоры; но толку не
ожидаю, разве турки со скуки от своих теперешних
покровителей не обратятся к нам, убедясь, что их
мнимые враги им более добра хотят, чем друзья.
После многих споров, мы с кн. Варшавским покончили
наконец; и вот копия с последней моей записки ему. Он
хотел, чтоб я согласился: ему оставаться у Новогеор-
гиевска с двумя корпусами, гвардию хотел поставить
в Вильне, а Ридигера с двумя дивизиями отослать в Бо¬
бруйск. Не мудрено было доказать ему всю несообраз¬
ность подобного расположения войск. Теперь эта мысль
миновалась. Ежели дела склонятся к разрыву, я намерен
отправиться сам к армии, вероятно в Брест; думаю, что
присутствие мое может там быть не бесполезно.
Новых начертаний тебе нечего давать. Главное ус¬
ловлено; ход дел укажет, что изменить нужно будет.
Надеюсь, что к маю у нас за Киевом будут готовы
новые 24 батальона 4-го корпуса. Увидим позднее, куда
313
нужнее их придвинуть будет. Наконец подвижное
ополчение к концу мая может получить уже свое пер¬
воначальное образование и придвинуться по прилагае¬
мому расписанию. Вот все, чем мы располагать можем.
Прощай, душевно обнимаю. Навсегда твой искренно
доброжелательный.
Николай.
«Смерть доказала нравственную правоту человека, —
писал славянофил Хомяков славянофилу Аксакову, — ко¬
торый столько казался виновным; впрочем, я его всегда
считал правым, как вы знаете, и винил не лицо, а систему...
Его ошибки были ошибки в понятиях и системе, но «он
был честный труженик, который действовал под ложно
приложенным нравственным законом, и, следовательно, он
прав перед судом совести».
По утверждению историка Александра Корнилова, «пра¬
вительственная система императора Николая была одной
из самых последовательных попыток осуществления идей
* просвещенного абсолютизма... он неоднократно высказы¬
вал, что почитает себя первым слугой государства; но воле
этого первого слуги должны были безропотно подчиняться
все остальные... По идее Николая Павловича каждый гу¬
бернатор должен был быть хозяином в губернии, а он, им¬
ператор, должен был быть хозяином в империи — та¬
ким же хозяином, каким был Фридрих Великий в своей
относительно маленькой Пруссии, где он мог знать, как
живет и работает почти каждый крестьянин. Уже вслед¬
ствие одной обширности Российской империи и по относи¬
тельному ничтожеству средств, которыми располагало пра¬
вительство при Николае, при всей кажущейся полноте его
власти, — такая задача являлась несомненной химерой».
«Во мне поднимается волна почтения к этому человеку, —
восхищался проклятый Николаем маркиз Кюстин. — Всю
силу своей воли он направляет на потаенную борьбу с тем,
что создано гением Петра Великого; он боготворит сего ве¬
ликого реформатора, но возвращает к естественному состо¬
янию нацию, которая более столетия назад была сбита с ис¬
тинного своего пути и призвана к рабскому подражательству...
314.
чтобы народ смог произвести все то, на что способен, нужно
не заставлять его копировать иностранцев, а развивать его
национальный дух во всей его самобытности».
Фрейлина Анна Тютчева: «Угнетение, которое он ока¬
зывал, не было угнетением произвола, каприза, страсти;
это был самый худший вид угнетения — угнетение сис¬
тематическое, обдуманное, самодовлеющее, убежденное в
том, что оно может и должно распространяться не только
на внешние формы управления страной, но и на частную
жизнь народа, на его мысль, его совесть, и что оно имеет
право из великой нации сделать автомат, механизм кото¬
рого находился бы в руках владыки. И вот когда наступил
час испытания, вся блестящая фантасмагория этого вели¬
чественного царствования рассеялась как дым. В короткий
срок полутора лет несчастный император увидел, как под
ним рушились подмостки того иллюзорного величия, на
которые он воображал, что поднял Россию».
Она же чуть позже подвела исторический итог царство¬
вания, взяв на себя роль историографа: «Никто, лучше как
он, не был создан для роли самодержца... Его внушитель¬
ная и величественная красота, величавая осанка, строгая
правильность олимпийского профиля, властный взгляд,
все, кончая его улыбкой снисходящего Юпитера, все ды¬
шало в нем земным божеством, всемогущим повелителем...
Никогда этот человек не испытал тени сомнения в своей
власти или в законности ее. Он верил в нее со слепою ве¬
рою фанатика, а ту безусловную пассивную покорность,
которой требовал он от своего народа, он первый сам про¬
являл по отношению к идеалу, который считал себя при¬
званным воплотить в своей личности, идеалу избранника
божьей власти... Повсюду вокруг него в Европе под веяни-'
ем новых идей зарождался новый мир, но этот мир инди¬
видуальной свободы и свободной индивидуальности пред¬
ставлялся ему... лишь преступной и чудовищной ересью,
которую он был призван... искоренить... Глубоко искренний
в своих убеждениях, часто героический и великий в своей
преданности тому делу, в котором он видел миссию, воз¬
ложенную на него провидением, Николай I был Дон-Кихо¬
том самодержавия...»
315
Использованная литература
Четырнадцатое декабря 1825 года. СПб., 1854.
Архив графов Мордвиновых. СПб., 1903.
Брикнер А.Г. Иллюстрированная история Екатерины II. СПб., 1885.
Брюханов В А. Заговор графа Милорадовича. М., 2004.
Бестужев НА. Статьи и письма. М., 1933.
Валишевский К Павел I. М., 2004.
Валишевский К. Роман императрицы. М., 2003.
Вигель Ф.Ф. Записки. М., 1892.
Восстание декабристов. Документы. Дела Верховного уголовного
суда и Следственной комиссии. М., 1980.
Восточная политика императора Николая I // Исторический вест¬
ник. 1891. Т. 46. № 11.
Выскочков Л. Николай I. М., 2006.
Гаммер М. Шамиль. М., 1998.
Горбачевский И.И. Записки декабриста. М., 1916.
Гордин Я. Дуэли и дуэлянты. СПб., 1996.
Гордин Я. События и люди 14 декабря. М., 1985.
Гордин Я. Мятеж реформаторов. СПб., 2006.
Дневник Пушкина. 1833—1835. М.; Пг., 1923.
Греч Н.И. Записки о моей жизни. М.; Л., 1930.
Дьяков В А. Освободительное движение в России 1825—1861.
М., 1979.
Ермолов А.П. Записки 1798—1826. М., 1991.
Жизнь графа Сперанского. СПб., 1861.
Зайончковский П.А. Правительственный аппарат самодержавной
России в XIX в. М., 1978.
Записка императора Николая I о военных действиях на Кавказе
(около 1845 г.). СПб., 1885. № 10.
Записка императора Николая I о прусских делах. 1848. СПб.,
1870. Т. 1
316'
Записки А. Ф. Тютчевой // Тайны царского двора. М., 1997.
Записки И.Д. Якушкина. М., 1905.
Исторический обзор деятельности Министерства народного про¬
свещения, 1802—1902 гг. СПб., 1902.
Кизеветтер А.А. Исторические очерки. М., 1912.
Лорд Кинросс. Расцвет и упадок Османской империи. М., 1998.
Ключевский В. Курс русской истории. М., 1987
Кожинов С. Тютчев. М., 1988.
Корф М. Записки. М., 2003.
Лебедев А.А. Константинопольская «драма» 1853 г. СПб., 2012.
Мадорский А. Сатанинские зигзаги Пушкину. М., 1998.
Мемуары декабристов. Северное общество. М., 1981.
Мемуары декабристов. Южное общество. М., 1982.
Милютин Д.А. Воспоминания генерал-фельдмаршала графа Ми¬
лютина 1816—1843. М., 1997.
Министерство внутренних дел. Исторический очерк. 1802—1902.
СПб., 1902.
Министерство финансов. 1802—1902. СПб., 1902.
Нечкина М. Декабристы. М., 1975.
Николай I и его время: В 2 т. М., 2000.
Николай I и его эпоха в воспоминаниях и свидетельствах совре¬
менников. М., 1910.
Николай I: личность и эпоха: новые материалы. СПб., 2007.
Орешин В.В. Вольное экономическое общество в России. 1765—
1917. М., 1963.
Павлов-Сильванский Н.П. Очерки по русской истории XVIII—
XIX вв. СПб., 1909.
Победоносцев КП. Исторические исследования и статьи. СПб.,
1876.
Пушкин А.С. Полное собрание сочинений: В 10 т. М., 1958.
Рашин А.Г Население России за 100 лет (1811 — 1913 гг.). М.,
1956.
Роштейн Д.А. Воспоминание об императоре Николае I // Исто¬
рический вестник. 1889. Т. 36. № 5.
Семевский В.И. Волнение в Семеновском полку в 1820 г. // Бы¬
лое. 1907 № 2.
Соловьев С.М. Сочинения. М., 1988.
Сочинение в. к. Николая Павловича о Марке-Аврелии (Письмо
к профессору морали Аделунгу), 1813 // Русская старина. 1874. № 2.
Сочинения Филарета, Митрополита Московского и Коломенско¬
го. Т. I. М., 1873.
Струве П.Г. Крепостное хозяйство. Исследование по экономи¬
ческой истории России в XVIII и XIX вв. СПб., 1913.
Тарле Е.В. Крымская война: В 2 т. М.; Л., 1941 —1944.
Татищев С.С. Император Николай I в Лондоне в 1844 году //
Исторический вестник. 1886. Т. 23. № 2.
Труайя А. Николай I (Русские биографии). М., 2005.
317
Шильдер Н.К. Император Александр I. Его жизнь и царствова¬
ние. СПб., 1897—1898.
Шильдер Н. Император Николай I, его жизнь и царствование:
В 2 кн. М., 1996.
Эйдельман Н. Твой восемнадцатый век. М., 2006.
Эйдельман Н. Грань веков. М., 1986.
Эйдельман Н. Первый декабрист. М., 2006.
Для возрастной категории 16+
Кисин Сергей Валерьевич
ИМПЕРАТОР НИКОЛАЙ 1 И ЕГО ЭПОХА
Донкихот самодержавия
1825—1855 гг.
Художественный редактор Е.Ю. Шурлапова
Технический редактор Н.В. Травкина
Корректор Т.В. Соловьева
Подписано в печать 03.12.2019.
Формат 84х108'/32. Бумага типографская. Гарнитура «LiteratumayaC».
Печать офсетная. Уел. печ. л. 16,8. Уч.-изд. л. 15,91.
Тираж 2 000 экз. Заказ № К-8402.
ООО «Центрполиграф»
111024, Москва, 1-я ул. Энтузиастов, 15
E-MAIL: CNPOL@CNPOL.RU
www.centrpoligraf.ru
Отпечатано в АО «ИПК «Чувашия»
428019, г Чебоксары, пр. И. Яковлева, 13
Издательство «Центрполиграф» представляет серию
«Новейшие исследования по истории России»
Вып. 1. Соколов К.И. Пламя над Волгой. Крестьянские восстания и выступления
в Тверской губернии в конце 1917—1922 гг.
Вып. 2. Пенской В.В. Центурионы Ивана Грозного. Воеводы и головы москов¬
ского войска второй половины XVI в.
Вып. 3. Черкасова М.С. Северная Русь. История сурового края. XIII—XVII вв.
Вып. 4. Морозова О.М. Генерал Иван Георгиевич Эрдели. Страницы истории
Белого движения на Юге России.
Вып. 5. Пенской В.В. Очерки истории Ливонской войны. От Нарвы до Феллина.
1558—1561 гг.
Вып. 6. Абакумов О.Ю. Третье отделение на страже нравственности и благочи¬
ния. Жандармы в борьбе со взятками и пороком. 1826—1866 гг.
Вып. 7. Посадский А.В. Зеленое движение в Гражданской войне в России.
Крестьянский фронт между красными и белыми. 1918—1922 гг.
Вып. 8. Волвенко АЛ. Донское казачество позднеимперской эпохи. Земля.
Служба. Власть. Вторая половина XIX в. — начало XX в.
Вып. 9. Коршунова Н.В. Крах политической доктрины императора Павла I, или
Как нельзя управлять страной.
Вып. 10. Шинаков ЕЛ. От Чернигова до Смоленска. Военная история юго-за¬
падного русского порубежья с древнейших времен до XVII в.
Вып. 11. Аверьянов КЛ. Загадка завещания Ивана Калиты. Присоединение
Галича, Углича и Белоозера к Московскому княжеству в XIV в.
Вып. 12. Магилина И.В. Посольство монахов-кармелитов в России. Смутное
время глазами иностранцев. 1604—1612 гг.
Вып. 13. Малето Е.И. Средневековая Русь и Константинополь. Дипломатиче¬
ские отношения в конце XIV — середине XV в.
Вып. 14. Пенской В.В. Военное дело Московского государства. От Василия Тем¬
ного до Михаила Романова. Вторая половина XV — начало XVII в.
Вып. 15. Темушев В.Н. Русско-литовское пограничье. Гомельская земля в кон¬
це XV — первой половине XVI в.
Вып. 16. Бенцианов М.М. «Князья, бояре и дети боярские». Система служебных
отношений в Московском государстве в XV—XVI вв.
Вып. 17. Ганин А.В. Русский офицерский корпус в годы Гражданской войны.
Противостояние командных кадров. 1917—1922 гг.
Вып. 18. Котышев Д.М. От Русской земли к земле Киевской. Становление госу¬
дарственности в Среднем Поднепровье. IX—XII вв.
Вып. 19. Синицын ФЛ. Советское государство и кочевники. История, политика,
население. 1917—1991.
Вып. 20. Короткова Д.А. Белорусские земли в советско-польских отношениях.
Разменная карта в противостоянии двух держав.
Вып. 21. Пенской В.В. Полоцкая война. Очерки истории русско-литовского про¬
тивостояния времен Ивана Грозного. 1562—1570.
Вып. 22. Аверьянов К.А. Рождение Древней Руси. Взгляд из XXI века.
НОВЕЙШИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ПО ИСТОРИИ РОССИИ
С.В. КИСИН
ИМПЕРАТОР НИКОЛАЙ I
И ЕГО ЭПОХА
Донкихот самодержавия
1825—1855 гг.
В дореволюционных либеральных, а
затем и в советских стереотипах
император Николай I представлялся
исключительно как душитель свободы,
грубый солдафон «Николай Палкин»,
«жандарм Европы», гонитель
декабристов, польских патриотов,
вольнодумцев и Пушкина, враг
технического прогресса. Многие же
современники, напротив, считали его чуть
ли не идеальным государем, бесстрашным
офицером, тонким и умелым политиком,
кодификатором, реформатором,
выстроившим устойчивую вертикаль
власти, четко работающий
бюрократический аппарат, во главе
которого стоял сам Николай, работавший
круглосуточно без выходных. Именно он,
единственный из российских царей, с
полным основанием мог о себе сказать:
«Государство - это я». На большом
документальном материале и
свидетельствах современников автор
разбирается в особенностях этой
противоречивой фигуры российской
истории и его эпохи. '
^итаи-город р
03.02.2020 000 ’ГРАМОТА1 Чег,
^Жо«авИиКя051^тЖ^.т
16
Номер
13061350
код
2779299
ТБК
11-7123
Выпуск 23