Классическая
литература
Китая
МОСКВА
2016


金
瓶
梅


цзинь, пин,
МЭЙ,
или
ЦВЕТЫ сливы в
золотой
ВАЗЕ
роман,
иллюстрированный 200 гравюрами из дворца китайских императоров
Том четвертый Книга первая
МОСКВА ИВ РАН 2016


ББК 84(0)4(5Кит) Ц55
Рукопись подготовлена к публикации при финансовой поддержке Российского гуманитарного научного фонда, проект № 15-04-16508
Составитель и ответственный редактор А.И. Кобзев Перевод В.С. Манухина при участии А.И. Кобзева и В.С. Таскина Стихи в переводах
О.М. Городецкой, А.И. Кобзева, Н.А. Орловой, Г.Б. Ярославцева Научная подготовка текста, сверка с оригиналом и редакция перевода А.И. Кобзева
Примечания А.И. Кобзева и Б.Л. Рифтина В приложениях статья П.Д. Хэнэна в переводе А.Д. Дикарева, статьи В.С. Манухина и Б.Л. Рифтина Оформление художников А.В. Гончаренко и В.Г. Никифоровой Картины в прорисовке Л.Ю. Лазуткиной, иероглифические подписи в каллиграфии Ма Цзинчэна
Ц55 Цзинь, Пин, Мэй, или Цветы сливы в золотой вазе: Роман. В 4-х т.: Пер. с кит. / Пер. В.С. Манухин и др.; Сост. и отв. ред. А.И. Кобзев; Прим. А.И. Кобзева и Б.Л. Рифтина. — Москва: Институт востоковедения РАН, 2016. — Том 4. Книга 1. ~ 660 с.: ил. — ISBN 978-5-89282-697-6 (в пер.).
«Цзинь, Пин, Мэй» — самый ранний (XVI в.) авторский и наиболее оригинальный роман классической китайской литературы, впервые целиком и без купюр издаваемый на русском языке. Академический перевод его самой полной версии учитывает новейшие достижения синологии, позволяющие глубже понять чрезвычайно сложное содержание (от всеохватного бытописания до изложения глубоких научных, философских и религиозных идей) и весьма изощренную форму (сочетание прозы, стихов и научно-мировоззренческих эссе), загадочное происхождение (до сих пор не установлены автор и изначальный смысл названия, автограф отсутствует) и трудную (со многими утратами и запретами) историческую судьбу романа. Самостоятельное художественное и научное значение имеют попарно сопровождающие каждую главу иллюстрации из снабженного оригинальными подписями собрания «Двухсот прекрасных картин из драгоценностей Цинского дворца» (1660—1680).). Первые три тома увидели свет в 1994 г. в Иркутске ( ISBN 5-86149-004-Х).
ISBN 978-5-89282-697-6
© Кобзев А.И., составление, 2016


金瓶梅


г
л
А
В
А
Ш
Е
С
Т
]>
д
Е
С
т
4
Е
Т
В
Е
?
Т
А
5
Юйсяо на коленях вымаливает прощение у Панъ Цзинълянъ.
Чины уголовной управы приносят жертвы перед гробом наложницы богача.


Едва любовь к тебе пришла,
как уж расстаться с ней пора. Что толку полог поднимать
и вглядываться до утра! Всему наступит свой коней,:
иссякнет шелкопряда нить, Свече последнюю слезу
вот-вот придется уронить. Злой ураган разъединит
с подругой феникса стеной,
И яшма нежная навек
переселится в мир иной. Красой Си Ши не насладясь,
услышишь петушиный крик, Прохладой утренней пахнет,
и потускнеет лунный лик.
Итак, когда гости разошлись, запели петухи. Симэнь удалился на покой, а Дайань, прихватив кувшин вина и закусок, направился в лавку, где собирался трапезничать с приказчиком Фу и Чэнь Цзинцзи. Но у старого Фу не было желания пить в такой поздний час. Он стал разбирать постель и вскоре лег на кане.
— Вы уж с Пинъанем выпейте, — говорил он. — А зятя Чэня не стоит ждать. Не придет он, наверно.
Дайань зажег на прилавке свечу и кликнул Пинъаня. Они пили чарку за чаркой, и немного погодя закусок как и не бывало. Когда посуду убрали, Пинъань ушел обратно в приворотную сторожку. Дайань запер двери и лег на кан рядом с приказчиком Фу.
7


Старику не спалось, и он заговорил.
— Гляди, матушку Шестую в какой гроб положили! Панихиды служат, богатые похороны готовят. Какие почести, а!
— Богатая она, вот и почести, — отвечал Дайань. — Только пожить не пришлось. А то, что батюшка тратится, так это он не своими же деньгами сорит. Матушка Шестая, по правде тебе сказать, такое богатство в дом принесла! Я-то уж знаю. Про серебро и говорить не приходится. Сколько у нее одного только золота да жемчуга! А дорогие безделки, нефритовые пояса, запястья да головные украшения! А драгоценные камни! Всего не перечесть. А почему, думаешь, хозяин так убивается? Он ведь не ее жалеет. Ее деньги ему покою не дают. По характеру я покойную матушку ни с кем в доме не сравняю. И уступчивая, и добрая. Без улыбки не поглядит. Даже нашего брата, слугу, не обидит. Не было у нее привычки за каждое слово «рабским отродьем» обзывать или там заставлять клясться в верности ни за что ни про что. А как она, бывало, за покупками посылала! Серебра, значит, даст. «Свешали бы, матушка, — скажешь, — чтобы потом недоразумений каких не вышло». А она улыбнется. «Чего тут вешать? — ответит. — Бери уж. Тебе ж ведь тоже заработать хочется. Только мне принеси, что прошу, ладно?» И кто только у матушки денег взаймы не брал! А многие ли долги возвращали? Но она ничего! Не отдаете, мол, и не надо. Матушка Старшая и матушка Третья над деньгами тоже не трясутся. Зато матушки Пятая и Вторая — вот уж скупые-то. Погибель к нам придет, замотают, если хозяйство в свои руки возьмут. За чем бы ни послали, все норовят недодать. Стоит, скажем, цянь серебра, так дадут девять с половиной, а то и девять фэней. Выходит, мы из своего кармана что ли за них доплачивать обязаны?
— Но матушка Старшая не из таких! — заметил приказчик Фу.
— Конечно, не из таких! — продолжал Дайань. — Только уж больно вспыльчива. Войдешь — все по-хорошему. И хозяйки мирно беседуют. Но стоит тебе прервать разговор, она тебя при всех отчитает. Матушка Шестая такого себе никогда не позволяла. Она, покойница, никого не обижала. Наоборот, за нас старалась замолвить словечко. Ведь кто молится, от того Небо иной раз и роковую напасть отвращает. А мы, бывало, покойную матушку упросим с батюшкой поговорить, он ее во всем слушался. Только матушка Пятая на язык остра. Знай, грозит: «Вот батюшке скажу, тогда узнаешь» или «Отведаешь у меня палок!» А теперь и Чунь- мэй, горничная ее, тоже злюкой стала.
8


— Матушка Пятая ведь тоже давно в дом вошла, — заметил приказчик Фу.
— Сам, старина, небось, помнишь, какой она тогда была, — говорил Дайань. — Как пришла, мать родную признавать не хочет. Как ни придет к дочери, так со слезами уходит. А как матушка Шестая умерла, так она в передних покоях полновластной хозяйкой себя считает. На садовников кричит: плохо, мол, подметают. С утра с бранью на них обрушивается.
Старик Фу клевал носом и вскоре заснул. Подвыпивший Дайань тоже закрыл глаза. Высоко на небе солнце сияло, а они все еще спали как убитые.
Симэнь Цин, надобно сказать, частенько спал в передних покоях у гроба Пинъэр. Тогда постель утром убирала Юйсяо, а хозяин шел в дальние покои умываться и причесываться. Этим моментом и пользовался Шутун, чтобы пошутить и позубоскалить с горничной. А в тот день Симэнь ушел ночевать в дальние покои. Юйсяо встала раньше других и потихоньку вышла. Она подмигнула Шутуну, и они пробрались через сад в кабинет.
Цзиньлянь не спалось. Она прошла к зале, где лежала покойница, но там было тихо и темно. В крытой галерее в беспорядке стояли столы и стулья. Кругом не было видно ни души. Тут она заметила Хуатуна. Он мел пол.
— А, это ты, рабское твое отродье? — говорила Цзиньлянь. — Что ты тут делаешь? А остальные где?
— Все спят, матушка, — отвечал слуга.
— Брось веник! — приказала Цзиньлянь. — Ступай спроси у зятюшки кусок белого шелка. Старой матушке Пань, скажи, траурную юбку надо сшить. Да пусть выдаст трауру на пояс и в прическу. Матушка моя нынче домой собирается.
— Зятюшка, наверно, почивают, — говорил Хуатун. — Обождите, я пойду узнаю.
Слуга удалился и долго не появлялся.
— Зятюшка сказали, что брат Шутун с Цуем трауром ведают. Вы, матушка, у брата Шутуна спросите.
— Где ж я его, негодника, разыскивать буду? — ворчала Цзиньлянь. — Сам пойди поищи.
Хуатун бросил взгляд на флигель.
— Он только что тут проходил, — говорил он. — Должно быть, в кабинете причесывается.
9


— Ладно, мети, я сама его спрошу, — сказала Цзиньлянь и, едва касаясь лотосовыми ножками земли, подобрав юбку, подкралась к кабинету.
Оттуда донесся смех. Цзиньлянь распахнула дверь. Шутун с Юйсяо лежали на кровати.
— Вот, рабские отродья, чем вы тут, оказывается, занимаетесь? — заругалась она.
Застигнутые врасплох любовники с перепугу встали перед Цзиньлянь на колени и начали умолять о прощении.
— Ты, рабское отродье, ступай и принеси кусок траурного шелка и полотна, — обратилась она к Шутуну. — Моя матушка домой собирается.
Шутун тотчас же принес все, что она просила. Цзиньлянь направилась к себе, за ней проследовала Юйсяо.
— Умоляю вас, матушка! — встав на колени, просила Юй сяо. — Только батюшке не говорите.
— Сукина дочь! — ругалась Цзиньлянь. — Все выкладывай, арестантка проклятая! Давно с ним шьешься, а?
Юйсяо рассказала все о связи с Шутуном.
— Стало быть, прощения просишь? — спрашивала Цзиньлянь. — Тогда я тебе три условия поставлю.
— Все исполню, матушка, что ни прикажете, — заверила ее горничная Юйсяо. — Только простите.
— Во-первых, будешь мне докладывать обо всем, что бы ни делалось в покоях твоей матушки. А утаишь чего, пощады не проси. Во-вторых, что бы я ни попросила, ты должна будешь достать и потихоньку мне принести. И, в-третьих, у твоей матушки никогда не было детей. Скажи, почему она ребенка вдруг стала ждать, а?
— Не скрою, матушка, — говорила Юйсяо. — Хозяюшка моя приняла снадобье из детского места, вот и понесла. А снадобье это мать Сюэ готовила.
Цзиньлянь внимательно выслушала горничную. Симэню о случившемся она ничего не сказала.
А Шутун, напуганный хитрой усмешкой Цзиньлянь, с какой она на него поглядела, когда уводила Юйсяо, струсил не на шутку и направился прямо в кабинет. Там он навязал целый узел платков и повязок, прихватил зубочистки, заколки и шпильки, узелки с подношениями и больше десяти лянов серебра собственных накоплений и пошел в лавку, где выманил у приказчика Фу еще двадцать лянов якобы на закупку траурного шелка и, миновав городские ворота, нанял до пристани осла. Потом Шутун сел на судно и отбыл на родину в Сучжоу.
10


Да,
Разбита клетка из нефрита —
И феникса уж нет.
Ключ золотой дракон похитил И свой запутал след.
В тот день отбыли домой певицы Ли Гуйцзе, У Иньэр и Чжэн Айюэ.
С утра носильщики принесли от придворных смотрителей Лю и Сюэ трех жертвенных животных и жертвенные принадлежности. От каждого было передано также по ляну серебра на приглашение двух исполнителей даосских напевов1. Их сиятельства намеревались провести с хозяином весь день и ночь. Симэнь решил отправить им траурного шелка и послал за ключом к Шутуну, но его не нашли.
— Шутун взял у меня двадцать лянов серебра и ушел шелку купить, — объяснял приказчик Фу. — Батюшка, говорит, наказал шелку купить. Он, наверное, за городские ворота отправился.
— Я ему ничего не наказывал, — говорил Симэнь. — Зачем он серебро спрашивал?
Хозяин распорядился поискать Шутуна, но в лавках за городской чертой его так и не отыскали.
— Не задумал ли он, рабское отродье, чего дурного? — говорила хозяину Юэнян. — Чует мое сердце. Подозрительный он был какой-то. Может, обокрал и скрылся? В кабинете посмотри как следует. Чего доброго, и вещи прихватил, негодяй.
Симэнь пошел в кабинет. Ключи от кладовой висели на стене. В сундуке не оказалось платков и повязок, исчезли узелки с подношениями, зубочистки, шпильки и заколки. Симэнь рассвирепел и вызвал околоточных.
— По всему городу ищите! — приказывал он. — Ко мне приведете.
Но напасть на след Шутуна так и не удалось.
Да,
Хоть юноша торопится домой, Боюсь, вернется он туда не скоро — Его манят изысканной красой Подернутые дымкою озера.
11


После обеда в паланкине пожаловал смотритель Сюэ. По просьбе Симэня его проводили к гробу для воскурения благовоний шурин У Старший, Ин Боцзюэ и сюцай Вэнь.
— Сколь тяжкое горе вас постигло, сударь! — говорил Сюэ, увидевшись с хозяином. — Какой же недуг извел вашу супругу?
— Обильные кровотечения, — отвечал Симэнь. — Благодарю за сочувствие и прошу прощения, что побеспокоил вас, ваше сиятельство.
— Ну что вы! — заверил его Сюэ. — Это я должен перед вами извиниться, что выражаю соболезнования с пустыми руками. — Он посмотрел на портрет и продолжал: — Какая прелестная была у вас жена! И в самом расцвете молодости. Только бы наслаждаться жизнью. Да, рано ушла.
— Ваше сиятельство, «неравенство вещей есть их неотъемлемое свойство»2, — вставил стоявший рядом сюцай Вэнь. — Каждому свое на роду написано. Кто бедствует, а кто блаженствует; кому долгоденствием наслаждаться, кого ранняя смерть подстерегает. И судьбу не обойти никому, даже и мудрецу.
— Где вы учились, почтеннейший сударь? — обернувшись в сторону облаченного в траур сюцая, спросил Сюэ.
— Ваш бесталанный ученик значится лишь в списках местного училища, — отвечал Вэнь, земно кланяясь.
— Разрешите взглянуть на гроб усопшей сударыни, — сказал Сюэ. Симэнь велел слугам приоткрыть с обеих сторон покров. Сюг приблизился к саркофагу.
— Великолепный саркофаг! Прекрасное дерево! — воскликнул он. — Дорого заплатили, позвольте узнать?
— Видите ли, это мне один мой родственник уступил, — сказал Симэнь.
— Ваше сиятельство, — вмешался Боцзюэ. — Редкий материал, а? Сколько, как вы думаете, стоит, а? Догадайтесь-ка, что за дерево и откуда?
Сюэ принялся внимательно разглядывать гроб.
— Если не из Цзяньчана, то, должно быть, из Чжэньюа- ни3, — заметил он наконец.
— Чжэньюаньским доскам далеко до этих, — перебил его Боцзюэ.
— Лучше, конечно, из янсюаньского вяза4.
— Тонки да коротки вязовые-то доски. Разве как эти? — продолжал Боцзюэ. — Нет, не вяз это, а дерево из пещеры Персиков, что в Улинской долине Хугуана5. Туда в старину, при Танах, ры¬
12


бак заплыл и с волосатыми девами циньских времен повстречался. От смуты они там скрывались6. Редко кто в пещеру попадает. Доски — что надо! Больше семи чи длиной, четыре цуня в толщину и два с половиной чи шириной. Спасибо, у своего человека достали, по-родственному, можно сказать, уступил за триста семьдесят лянов серебра. Вы, ваше сиятельство, должно быть, заметили, как аромат в нос ударил, когда покров приподымали. Расписан и снаружи и внутри.
— Да, — вздохнул смотритель Сюэ, — только такие счастливые, как сударыня, могут наслаждаться в таком гробу. Столь высокой чести не удостаивают даже нас, придворных.
— Вы слишком скромны, ваше сиятельство, — вступил в разговор шурин У Старший. — Можем ли мы, провинциальные чины, угнаться за вашим сиятельством, когда вы удостоены высочайших почестей придворного сановника Его Величества? Ведь вы, ваше сиятельство, лицезреете светлый лик Сына Неба, а мы из ваших уст внимаем драгоценное слово Его Величества. Вон его превосходительство Тун удостоен титула князя. Теперь сыновья и внуки его будут одеты в халаты с драконами и препоясаны нефритовыми поясами. Так что вам, ваше сиятельство, по-моему, все доступно.
— Позвольте узнать, как вас зовут, почтенный? — спросил Сюэ. — Вижу, за словом в карман не полезете.
— Рекомендую! Брат моей жены, брат У Старший, — представил шурина Симэнь. — Занимает пост тысяцкого в здешней управе.
— Вы брат покойной сударыни? — спросил Сюэ.
— Нет, брат моей старшей жены, — пояснил Симэнь.
Смотритель Сюэ поклонился шурину У и сказал:
— Прошу прощения, сударь.
Хозяин проводил смотрителя Сюэ на крытую галерею и предложил высокое кресло. Когда гость сел, подали чай.
— В чем дело?! Почему нет его сиятельства Лю? — удивлялся Сюэ. — Надо будет послать за ним моего слугу.
— Ваша милость посылали паланкин за его сиятельством, — говорил слуга смотрителя, встав на колени. — Его сиятельство вот- вот прибудут.
— А два исполнителя даосских напевов прибыли? — спросил Сюэ.
— Давно прибыли, ваше сиятельство, — сказал Симэнь.
Вскоре появились исполнители и отвесили земные поклоны.
— Вас покормили? — спросил Сюэ.
13


— Покормили, ваше сиятельство, — ответили сказители.
— Тогда не подкачайте! Щедро награжу!
— Ваше сиятельство! — заговорил Симэнь. — Для вас приглашена актерская труппа.
— Что за труппа? — поинтересовался смотритель.
— Хайяньская7.
— А, так они ведь на своем варварском наречии поют, — сморщился Сюэ. — Не разберешь, что тявкают. Такие актеры в диковинку разве что студентам-горемыкам, которые года по три над писанием корпели, добрый десяток лет с лютней, мечом и связкой книг за плечами по свету маялись, потом в столице экзамены держали, кое-как чиновное звание получили и опять без жен живут. Нас же, одиноких, почтенных придворных смотрителей, такие лицедеи не интересуют.
— Позвольте, ваше сиятельство, с вами не согласиться, — говорил, улыбаясь, сюцай Вэнь. — Говорят, поселился в Ци, по-ци- ски и говори8. Неужели, ваше сиятельство, вас, пребывающих в высоких теремах и хоромах, нисколько не трогает за душу игра актеров?
— О, прошу прощенья, я совсем запамятовал, что средь нас и почтеннейший сударь Вэнь! — воскликнул Сюэ и, смеясь, ударил по столу. — Представители местной чиновной знати, разумеется, заступаются за себе подобных.
— И сановные мужи из сюцаев выходят, — не унимался Вэнь. — Вы, ваше сиятельство, сучок рубите, а урон всему лесу наносите. Убей зайца — лиса пригорюнится. Всякий за своих собратьев вступится.
— Вы не совсем правы, сударь, — заметил Сюэ. — В одном и том же месте рядом живут и мудрецы и глупцы.
Тем временем доложили о прибытии в паланкине его сиятельства Лю. Встретить знатного гостя вышли шурин У Старший и остальные. Лю поклонился перед гробом и приветствовал присутствующих.
— Где вы до сих пор пропадали, ваше сиятельство? — спросил Сюэ.
— Меня навестил родственник Сюй с Северной стороны, вот и задержался, — пояснил Лю.
Когда все расселись, подали чай.
— Жертвенный стол готов? — спросил своих слуг смотритель Лю.
— Все готово, — ответили те.
14


— Мы пойдем возжечь жертвенные предметы, — сказал Лю.
— Не извольте беспокоиться, ваше сиятельство, — уговаривал его Симэнь. — Вы уже отдали долг усопшей.
— Как же так?! — не унимался Лю. — Полагается самому принести жертвы.
Слуги захватили благовония. Оба смотрителя воскурили фимиам и поднесли три чары вина с поклонами.
— Не извольте себя утруждать, ваши сиятельства, — говорил хозяин. — Встаньте, прошу вас!
Смотрители отвесили поклоны и встали. Симэнь поблагодарил их за участие и проводил обратно в крытую галерею, где немного погодя расставили столы и подали вино. На обоих почетных местах восседали смотрители Лю и Сюэ. За ними разместились шурин У Старший, сюцай Вэнь и Ин Боцзюэ. Пониже рядом сел Симэнь
Цни.
Послышались удары в барабан и гонги. Актеры поднесли смотрителям перечень исполняемых вещей. Те выбрали «Красный халат Лю Чжиюаня»9. Не успели актеры исполнить и нескольких сцен, как смотрители заскучали.
— Нет, даосские напевы куда интересней, — заметили они и позвали исполнителей.
Под удары в рыбообразный барабан двое стоявших рядом исполнителей запели высокими голосами «Историю о том, как снегопад задержал Хань Вэньгуна на заставе Ланьгуань»10.
Вышли повара и отвесили гостям земные поклоны. Смотрители наградили их за угощение. Симэнь распорядился приготовить закусок и вина для сопровождающих смотрителей слуг, но рассказывать об этом подробно нет надобности.
Между обоими высокопоставленными евнухами завязался за столом разговор.
— Слыхал, брат, — говорил, обращаясь к Лю, смотритель Сюэ, — какой вчера, в десятый день восьмой луны, в столице ураган-то прошел! Молния угодила прямо во Дворец Сосредоточения Духа. Ажурный конек вдребезги разнесло. В гареме до смерти перепугались. Страх великий обуял Его Величество. Сановникам велено было исполнять обязанности с большой осторожностью и тщанием. В обители Высокой Чистоты свершаются ежедневные молебны всем духам. На десять дней запрещен убой скота, закрыта Уголовная палата и прекращена подача докладов. Вчера же посол Великого Цзинь с грамотой прибыл. Требуют три наших города, и разбойник Цай Цзин хочет им уступить. Войско под командовани¬
15


ем Тун Гуаня должно быть передано в распоряжение десяти цензоров во главе с Тань Цзи и Хуан Анем, которым поручена охрана трех рубежей, но Тун Гуань не желает подчиняться приказу, что вызвало осуждение большинства придворных11. А в день становления зимы12 Государь Император свершал жертвоприношения в родовом храме предков. Так вот. В тот самый день, утром, один ученый муж из Палаты церемоний по имени Фан Чжэнь при осмотре храма предков заметил капающую меж кирпичей кровь13, а в северо-восточном углу в полу зиял провал. Ученый доложил об увиденном государю, а один из прокуроров в докладе на высочайшее имя резко осудил командующего Тун Гуаня, обвинив его в превышении своей власти и в том, что его как гаремного смотрителя не следовало бы возводить в князья. За Тун Гуанем уже послан гонец Его Величества с высочайшим указом о срочном вызове в столицу14.
— Мы, брат, с вами всего-навсего провинциальные чиновники, — отвечал ему Лю. — Какое нам дело, что там при дворе творится. Нам теперь день да ночь — сутки прочь. На то великаны и поставлены, чтобы небо подпереть, когда оно падать начнет. Только думается мне, погубят империю Великих Сунов эти кисляки15, право слово, доконают. Впрочем, как говорится, Вану все трын-трава, коль во хмелю глава16.
Опять вышли исполнители даосских напевов.
— Спойте-ка «Как к чарке пристрастился Ли Бо»17,— заказали смотрители.
Певцы ударили в рыбообразный барабан и запели. Пили до заката. Потом смотрители велели своим слугам приготовить паланкины и стали откланиваться. Как ни удерживал их Симэнь, ему пришлось проводить их за ворота. Сопровождающие окриками разогнали с дороги зевак, а именитые гости отбыли по домам.
Симэнь велел зажечь свечи, а столы не трогать. Повара снова расставили кушанья, и Симэнь сел за компанию с шурином У Старшим, Ин Боцзюэ и сюцаем Вэнем, а слугу послал за приказчиками Фу Цзысинем, Гань Чушэнем, Хань Даого и Бэнь Дичуанем, а также зятем Чэнь Цзинцзи.
Когда все уселись, хозяин позвал актеров и велел им продолжить «Историю нефритового браслета»18.
— Не понимают их сиятельства прелести южных драм, — заговорил, обращаясь к Боцзюэ, Симэнь. — Если б знал, не стал бы и актеров задерживать.
— Да, брат, хотел как лучше ублажить гостей, да не оценили, — говорил Боцзюэ. — Чего они, бобыли, понимают? Им бы
16


Юйсяо коленопреклоненно принимает три условия
瓦貧跪秃£竿豹


Шутун тайком поднимает парус под попутным ветром
會请和技~風爲


«Заставу Ланьгуань» да в исполнении юнцов19 всякие вульгарные песенки слушать. Где им настоящую игру понять — страдания и радости, разлуки и встречи?
Послышались удары в барабан и гонги, и актеры стали исполнять сцены, которые им не пришлось спеть накануне. Симэнь велел слугам налить лучшего вина.
— А сестры певицы здесь еще? — спросил сидевший рядом с хозяином Боцзюэ. — Их бы позвал чарки-то наливать.
— Тебе все певички грезятся, — заметил Симэнь. — Они домой давно отбыли.
— Что ж они дня два всего побыли?
— У Иньэр подольше оставалась.
Просидели до третьей ночной стражи. Когда актеры сыграли всю пьесу, гости разошлись.
— Завтра пораньше приходи, — наказывал шурину У Старшему Симэнь. — Надо будет чиновных лиц принимать.
Хозяин наградил актеров четырьмя лянами серебра и отпустил. На другой день пожаловали столичный воевода Чжоу, военный комендант Цзин, командующий ополчением Чжан и судебный надзиратель Ся. Они сложились со своими сослуживцами и принесли в жертву трех животных. Обращение к душе усопшей читал распорядитель службы. Симэнь загодя распорядился приготовить столы с закусками и вином. Трое певцов во главе с Ли Мином ждали распоряжений.
Около полудня послышались удары в барабан и гонги. Шурин У Старший, Ин Боцзюэ и сюцай Вэнь вышли им навстречу к воротам. Сопровождаемые свитой адъютантов, именитые гости спешились и, проследовав в переднюю залу, переоделись, потом разложили жертвенные предметы и направились ко гробу, где их встретили поклонами Симэнь и Чэнь Цзинцзи.
После троекратного зова принять жертвы распорядитель заупокойной службы встал на колени и обратился к душе усопшей с похвальным словом:
«Сего двадцать пятого дня под двадцать первым знаком цзя~ ьиэнъ, после новолуния, в девятую луну под пятьдесят седьмым знаком гэн-шэнъ, в седьмой год под тридцать четвертым знаком дин~ю, в правление под девизом Порядка и Гармонии, мы, Чжоу Сю, Цзин Чжун, Ся Янълин, Чжан Кай, Вэнь Чэнь, Фанъ Сюнь, У Тан, Сюй Фэнсян и Панъ Цзи в послеполуденный час с благоговением приносим в жертву щетинистую свинью и тонкорунную овцу, дабы почтить новопреставленную супругу тысяцкого лейб~гвар~
19


дии Симэня, урожденную Ли, и перед прахом ее возглашаем: “Одаренная умом и красотою, ты была воспитана в духе кротости и скромности, являя образец женской добродетели и трудолюбия. Дороже золота и нефрита твои достоинства20. Нежнее орхидеи благоуханье источает твой облик.
В покоях женских ты подавала пример того, как подобает себя вести21 снохе, заботилась всегда, чтобы были сыты свекор и свекровь22. Учения премудрость накопляя, ты в мире и согласии жила со всей родней и домочадцами. Будучи почтительной супругой,
‘поднос поднимала до самых бровей 23, когда супругу, словно Небу, подавала. Ты дожить мечтала до седых волос, но дивной утренней зари короток час. Надеялась, что будешь целый век супружеским согласьем наслаждаться, но, увы, недолгий оказался срок.
О, горе велико! Угасла жизнь в пору самого расцвета. Лучших, достойнейших Небо избирает. Жемчужина в пучину погрузилась, раскололась бесценная яшма. И горестно стал ветер завывать, и заскорбели облака. Стучались мы в небесные врата24, но отклика не дождались. И пели: ‘Как недолговечна роса на луке!'25 Мы, недостойные, Чжоу Сю и остальные, коль скоро выпала честь нам состоять товарищами по службе хозяина дома, питать глубокую взаимную симпатию и быть связанными дружбой, с почтением теперь подносим наполненные жертвенною снедью чаши и чары вина.
Душа! Внемли мольбам и просьбам! О, снизойди, тебя мы призываем, и трапезой обильной насладись/”»
После жертвоприношения Симэнь поблагодарил коллег за участие в его горе. Шурин У Старший и остальные проводили господ военных в крытую галерею, где те сняли верхнее платье и сели пить чай.
Во время угощения гостей услаждали певцы. Сопровождающих лиц кормили отдельно. Суетились повара, поднося все новые и новые блюда. Судя по обилию тонких вин и редких яств, стол был сервирован куда богаче, чем накануне. Повара отвесили земные поклоны. За компанию с прибывшими к столу сели Симэнь Цин и шурин У Старший. Пониже расположились Ин Боцзюэ и сюцай Вэнь.
Вздымались кубки с вином. Пир был в разгаре. Певцы во главе с Ли Мином пели романсы под аккомпанемент гуслей и кастаньет.
А в передней тем временем управлялись приказчики, принимая коробки с подношениями и деньги от все прибывавших отдать последний долг усопшей. Их провожали ко гробу, а денежные подношения убирали.
20


После обеда военные чиновники стали было откланиваться, но их задержал Симэнь. Он с помощью шурина и Боцзюэ налил каждому по большому кубку вина, а певцам велел спеть малые романсы. Пир затянулся до самого захода солнца.
Симэнь хотел, чтобы шурин и Боцзюэ посидели еще немного.
— Нет, пора немного и отдохнуть, — говорил шурин У Старший. — Да ты и сам-то, небось, устал? Ведь весь день с людьми.
Шурин с Боцзюэ откланялись и ушли.
Да,
Персик и румян и благороден,
Взор ласкает абрикоса вид.
Тот приятен людям, тот угоден,
Кто богат и серебром сорит.
Если хотите знать, что случилось потом, приходите в другой
раз.
21


г
л
А
ь
А
Ш
Е
С
Т
I
д
Е
С
Я
т
тт
я
т
А
Я
Настоятель У совершает вынос и освящает портрет усопшей.
Цензор Сун, подружившись с богачом, приглашает Хуана Шестого.


Была недавно нежности полна,
теперь ушла навечно за порог,
Увы, непоправимую беду
кто угадать и кто предвидеть мог!
Как зеркала осколок, серп луны
за тучку зацепился и повис.
Быстрее непоседы-челнока
за днями дни, седмицы понеслись.
Мелькнет весна, и опадут листы.
Не выгонишь тоску из сердца прочь —
Она надолго поселилась там...
Когда пройдет томительная ночь?
А много ль было выплакано слез?
Видать, ничуть не меньше было их,
Чем осенью глубокою вокруг
бывает листьев клена золотых.
Так вот. Двадцать восьмого дня девятой луны пошла вторая поминальная седмица по смерти Ли Пинъэр. Заупокойную службу с жертвоприношениями совершали шестнадцать иноков-даосов из монастыря Нефритового владыки во главе с настоятелем отцом У. Они воздвигли алтарь, над которым водрузили траурные стяги и хоругви.
Тем временем принесли письмо от начальника Ведомства работ Аня. Симэнь принял послание и отпустил гонца.
Из монастыря были принесены три жертвенных животных и все необходимое для службы: рисовый отвар и блюда с постными лепешками и прочей снедью, а также жертвенные слитки золота и
23


серебра1, благовония и тому подобные предметы. Из особого почтения к усопшей настоятель У преподнес кусок шелку.
Монахи стали обходить гроб, читая псалмы и творя заклинания во спасение души усопшей от тягот и страданий, а настоятель молился и клал земные поклоны перед гробом Ли Пинъэр.
Симэнь и Цзинцзи в свою очередь поклонились настоятелю.
— Отец наставник! — обратился к игумену Симэнь. — Не утруждайте так себя, прошу вас! Мы вам весьма обязаны за столь высокое усердие и подношения.
— Я, бедный инок, чувствую себя недостойным служить панихиду по вашей усопшей супруге, — говорил настоят ель. — Я не в состоянии принести подобающие жертвы, потому прошу покорно, примите, милостивый сударь, эти мои ничтожные знаки самого искреннего почтения.
После принесения жертв Симэнь принял подношения и отпустил носильщиков.
В тот день, третьего утра2 была отслужена полная панихида с повторением священных канонов и чтением «Строк о рождении духа»3, с призывами к душе вырваться из девяти темниц преисподней4, с начертанным красными иероглифами молитвенным посланием о спасении души усопшей от грядущих мук и умилостивительными обращениями к Небу явить милосердие, но говорить об этом подробно нет надобности.
На другой день первым прибыл совершить жертвоприношение свояк Хань, живший за городскими воротами. Надобно сказать, что как раз накануне после пятилетней отлучки в родные края воротился купец Мэн, брат Мэн Юйлоу. Зайдя навестить сестру, он встретил облаченного в траур Симэня и, присоединившись к свояку Ханю, тоже принес жертвы. Симэнь поблагодарил его за соболезнование и многочисленные знаки внимания и проводил в покои Юйлоу. В тот же день с выражением соболезнования прибыло больше десяти родственниц, которым по распоряжению Симэня устроили угощение, но не о том пойдет наш рассказ.
В обед пожаловали одетые в траур правитель здешнего уезда Ли Датянь, его помощник Цянь Сычэн, архивариус Жэнь Тингуй и тюремный смотритель Ся Гунцзи, а также Ди Сэбинь, правитель уезда Янгу, с пятью чинами своей управы. Каждый из них оставил по узелку с подношениями. После сожжения жертвенных предметов и выражения соболезнования хозяин устроил им угощение в крытой галерее. За компанию с ними сели шурин У Старший и сю-
24


цай Вэнь. Певцы услаждали их пением. Сопровождающих кормили отдельно.
В самый разгар пира — и надо ж было тому случиться, а без случая и рассказа бы не вышло — вдруг доложили о прибытии смотрителя казенных гончарен5 Хуана, тоже пожелавшего выразить соболезнование хозяину. Симэнь поспешно оделся в траур и стал поджидать гостя у гроба. Сюцай Вэнь встретил его сиятельство Хуана у ворот и проводил в залу переодеться, после чего тот направился к гробу. Сопровождавшие его слуги несли благовония и свечи, жертвенную бумагу и золотую парчу. Они поднесли его сиятельству на ярко-красном лаковом подносе благовония. Хуан воскурил фимиам и встал на колени. После поклонения его благодарили Симэнь и Цзинцзи.
— Не знал я, что вы лишились супруги, — говорил хозяину смотритель гончарен. — Прошу меня простить, сударь, за столь запоздалое выражение соболезнования.
— Это я должен просить ваше сиятельство извинить меня, что не засвидетельствовал вам своего глубокого почтения, — отвечал Симэнь, — и заставил вас утруждать себя приездом. Я глубоко тронут столь щедрыми подношениями. Премного вам благодарен, ваше сиятельство!
После обмена любезностями гостя проводили в крытую галерею. Сам Симэнь и сюцай Вэнь сели за компанию с Хуаном выпить чашку чаю.
— Вам просил кланяться Сун Сунъюань, — заговорил Хуан. — Он тоже только что прослышал о кончине вашей супруги и хотел бы прибыть с выражением соболезнования, но его никак не пускает служба. Он ведь сейчас находится в Цзичжоу6. Да, вы, должно быть, не слыхали о намерении двора воздвигнуть гору Гэньюэ7. Главнокомандующий Чжу Мянь высочайшим указом направлен в Цзяннань к озеру Дунтинху и реке Сянцзян, чтобы обеспечить непрерывную отправку в столицу судов и барж, груженных редкими цветами и камнями8. Первый караван ожидают на реке Хуай9, куда посылается главнокомандующий Хуан Шестой10, посол Его Величества, с целью отобрать наиболее причудливые по узору глыбы мрамора высотой в два чжана и шириной в несколько чи11. Такие глыбы будут завернуты в желтые ковры и покрывала и под желтыми знаменами12 переправлены в столицу на многочисленных судах по шаньдунским рекам. Там же, где возникнет необходимость, местному населению придется тащить суда и лодки волоком. Да, достанется местным властям, а уж народу — тому хоть в петлю
25


полезай. Вот цензор Сун и совершает инспекторскую поездку по здешним областям и уездам, дабы лично следить за исполнением указов и распоряжений, коих поступают целые горы. Так что трудиться ему приходится и днем и ночью, не зная ни минуты покоя. А скоро из столицы прибудет и сам Хуан Шестой, и тогда цензору Суну предстоит возглавить местные власти и подобающим образом его принять. Не имея среди местной знати знакомых, цензор Сун попросил меня засвидетельствовать вам, милостивый сударь, свое самое высокое почтение и узнать, не согласитесь ли вы оказать ему огромную любезность и услугу — принять посла Его Величества Хуана Шестого у себя в роскошной резиденции. Каково будет ваше мнение, милостивый сударь? — Смотритель гончарен обернулся к слугам: — Позовите посыльных от его сиятельства Суна!
Двое, одетые в темные платья, опустились на колени и вынули из узла кусок золотой парчи, благовонные палочки, две свечи и набор тонкой оконной бумаги и поднесли их Симэню.
— Это скромные подношения господина Суна, — пояснил смотритель. — А тут в двух пакетах серебро на угощение в складчину. Оно собрано с двенадцати высших чиновников обеих здешних палат — гражданской и уголовной, по три ляна с каждого лица, и с восьми чиновников восьми управ, по пять лянов с каждого. Всего двадцать две доли на сто шесть лянов серебра13.
Оба пакета были вручены Симэню.
— Простите, что причиняем вам столько хлопот, сударь! — заключил смотритель Хуан. — Ну, вы согласны?
— Как я могу принять, когда у меня в доме траур? — наотрез отказывался от серебра Симэнь. — А когда предполагается прием?
— Да не скоро, — объяснял Хуан. — Где-нибудь в середине следующего месяца. Его сиятельство Хуан Шестой еще пребывает в столице.
— У меня двенадцатого будет вынос тела, — говорил Симэнь. — Но раз такова воля его превосходительства Суна, я, разумеется, слушаюсь и исполняю, только прикажите. Позвольте только узнать, сколько накрывать столов. Передайте, все будет сделано, поблагодарите его превосходительство за столь щедрые дары, однако принять серебро я не могу.
— Но вы не правы, Сыцюань, — продолжал смотритель. — Сунъюань просил меня узнать ваше мнение о приеме, и серебро это не его личное, а всех высших чинов провинции Шаньдун. Не отказывайтесь, прошу вас! В противном случае Сунъюань
26


больше не решится вас беспокоить, и ему придется обратиться к кому-нибудь другому.
— Ладно, в таком случае принимаю, — выслушав смотрителя, согласился, наконец, Симэнь и велел Дайаню и Ван Цзину убрать серебро, а потом опять обратился к собеседнику: — Так сколько же накрывать столов?
— Особый стол для его превосходительства Хуана Шестого, — говорил Хуан, — стол чуть пониже для почтенного Суна и чинов обеих палат, для остальных же — обыкновенные столы. О музыкантах и актерах не беспокойтесь. Мы найдем сами.
После второй чашки чая смотритель стал откланиваться. Симэнь упрашивал его остаться.
— Нет, мне еще предстоит визит к почтенному Шан Люта- ну14, — говорил Хуан. — Он ведь был одно время правителем моего родного уезда, потом его перевели помощником правителя области Чэнду15. А с его сыном, Лянцюанем, мы вместе держали экзамены.
— Не знал, что вы так близки с Лянцюанем, — заметил Симэнь. — Мы с ним тоже дружим.
Смотритель Хуан встал.
— Будьте так любезны, передайте мой сердечный привет почтенному господину Суну и скажите, что я жду дальнейших распоряжений, — сказал на прощание Симэнь.
— О дне приема Сунъюань сообщит вам через посыльного, — говорил смотритель. — Но слишком уж роскошное угощение устраивать, по-моему, не следует.
— Все будет как полагается, — успокоил его Симэнь и проводил за ворота.
Смотритель Хуан сел на коня и отбыл.
Военные чины уезда, гости Симэня, услышав о предстоящем приезде высоких инспекторов, со страху удалились за искусственную гору в небольшую беседку, а слугам наказали немедленно унести от ворот паланкины и отвести в сторону коней.
Вернувшись в крытую галерею, Симэнь рассказал гостям о том, что цензор Сун с инспекторами приглашает к нему главнокомандующего дворцовой гвардией Его Величества посла Хуана Шестого. Гости заговорили, перебивая друг друга.
— Вот так напасть на наши края! — восклицали они. — Раз посол Его Величества пожалует, стало быть, готовься к приемам. Угощения, утварь, прислуга — все из наших уездов подавай, все с населения собирай. Да, вот так бедствие! Страшнее не придумаешь!
27


Но мы уповаем на вас, Сыцюань. Надеемся, вы ради дружбы замолвите за нас словцо о повышении, а?
Так поговорив с хозяином, гости откланялись и, вскочив на коней, уехали. Однако хватит пустословить.
Настала третья седмица со смерти Пинъэр. Панихиду под удары в барабан и кимвалы служили прибывшие из загородного буддийского монастыря Вечного блаженства игумен отец Даоцзянь и шестнадцать высших монахов в расшитых облаками парчовых рясах и шапочках Вайрочаны16. Утром они окропили помещение, обратились к пяти стронам света17, воззвали к трем сокровищам18 и совершили омовение священного изображения Будды19, а в полдень призывали из подземных темниц душу усопшей, служили Покаяние Лянского государя20, читали «Павлинью сутру»21, словом, исполнили все как полагается.
Под вечер прибыла сватья Цяо. Она и жены приказчиков провели ночь вместе с Юэнян и остальными хозяйками. Перед гробом для них выступали кукольники. Отгороженные экранами, в восточном конце крытой галереи тем временем выпивали Симэнь, Ин Бо- цзюэ, шурин У Старший и сюцай Вэнь.
Восьмого дня в десятой луне вышла четвертая седмица, и из расположенного за западными городскими воротами ламаистского монастыря Драгоценных даров были приглашены шестнадцать монахов во главе с ламою Чжао. Они читали тибетские каноны22, совершали экзорцистскую пляску23 перед алтарем с божествами, сыпали рис и, куря благовония, произносили заклинания24. Их постную трапезу составляли коровье молоко, чай, сыр и прочее в том же роде25. Развешенные ими картины являли девять сцен с отвратным небесным демоном Марой26, на теле которого висят ожерелья с подвесками из вайдурьи27, на шее — кости скелетов, во рту — изжеванный младенец; он сидит верхом на оборотне, его пояс обвит змеями и драконами, там у него четыре головы и восемь рук, а здесь он держит клевец и алебарду, с красными волосами и синим лицом, в отвратности и злобности не имеет себе равных28.
После постной полуденной трапезы подали мясные блюда и вино. Симэня в тот день не было дома. Они с геомантом29 Сюем уехали на загородное кладбище, чтобы определить место погребения. Воротился хозяин после обеда. Под вечер отпустили ламаистских монахов.
На другой день рис, вино, закуски и все необходимое было отправлено в загородное поместье. Там приказчикам поручили соорудить пять временных навесов и кухню, а рядом с кладбищем, близ
28


могилы, возвести большой навес размером в три комнаты, куда пригласили соседей. После обильного угощения вином и мясными блюдами соседи возвращались домой с подарками за плечами или на голове, но говорить об этом подробно нет надобности.
Утром одиннадцатого прибыли исполнители погребальных песнопений. На прощание с усопшей они исполнили под удары в барабан и гонг сцены из пьес: «Пять демонов мешают судье»30, «Демоны заморочили голову небесному наставнику Чжану»31, «Чжун Куй тягается с бесененком»32, «Лао-цзы проходит через заставу Хань»33, «Шесть разбойников мешают Майтрейе»34, «Слива в снегу»35, «Чжуан Чжоу снится бабочка»36, «Небесный царь ниспосылает на землю наводнение, пожары и ураганы»37, «Люй Дунбинь летучим мечом рассекает Желтого дракона»38 и «Чжао Тай-цзу за тысячу ли провожает девицу Цзин»39. Жены Симэня и гостьи смотрели представление из-за ширм. Когда актеры удалились, они приблизились к гробу Пинъэр. Родственницы и близкие усопшей с поклонами сожгли жертвенные предметы, и помещение огласилось громкими рыданиями.
На другой день состоялся вынос. Еще на рассвете из дому вынесли траурный стяг с именем покойной, хоругви, знамена и всевозможные предметы. Прибыли буддийские и даосские монахи, барабанщики и другие музыканты. Симэнь загодя попросил столичного воеводу Чжоу прислать полсотни вооруженных воинов стражи при полном параде, верхом на конях. Десять из них были оставлены сторожить дом, а остальные сорок эскортировали похоронную процессию, гарцуя двумя рядами перед саркофагом. Два десятка солдат уголовной управы везли жертвенные предметы и очищали дорогу от зевак, столько же солдат, приставленных к кладбищенским воротам, принимали жертвенные предметы.
На вынос прибыли знатные чиновные мужи, родные, близкие и друзья. Ржали кони, гремели экипажи, запрудившие улицы и переулки. Одних больших паланкинов с членами семьи, родней и близкими можно было насчитать свыше сотни40. Певички и мамки41 из веселых заведений42 разместились в нескольких десятках малых паланкинов.
Геомант Сюй определил поднять гроб в утренний час под пятым знаком «чэнь»43. Симэнь оставил Сунь Сюээ с двумя монахинями смотреть за домом, а Пинъаню дал двоих солдат караулить у ворот. Зять Чэнь Цзинцзи опустился на колени перед гробом и, по обычаю, разбил глиняный таз44. Шестьдесят четыре45 человека подняли катафалк с гробом. Стоявший на высокой площад¬
29


ке следователь-осмотрщик тел под удары в трещетку дал команду носильщикам поднять катафалк на плечи. Настоятель из монастыря Воздаяния сотворил молитву, и траурная процессия, выйдя на Большую улицу, повернула на юг. Утро выдалось ясное, и народу высыпало поглядеть видимо-невидимо.
Да, пышные это были похороны!
Только поглядите:
Веял теплый ветер на роскошной дороге. Орошал мелкий дождик душистую пыльцу. На востоке едва показалось дневное светило, и над землями севера легкая дымка как-то съежилась вдруг. Бум- бум — ударяли в барабан погребальный, дзинь-дон — покой ночи тревожил звон похоронного гонга. На ветру колыхался стяг почета усопшей — крупные знаки на полотнище алого шелку длиной в девять чи46. Свет огней озарял небеса, желтоватый туман расплывался в заоблачных высях.
Был страшен свирепый демон-путеводитель47 с секирой золотою на плече. Ступал таинственно и чинно дух опасного пути48 с серебряным клевцом. Шествовали восемь проникших в небеса бессмертных49 беззаботно, а рядом черепаха и журавль^0. Четырех скромных волосатых дев^ сопровождали тигр и олень‘*2. Демон-плакальщик вдруг явился и ударил в гонг^. Вот огней потешных рама — тысяча ветвей слепит фонтаном ярких брызг, а вот плывет ладья в гирляндах лотосов — несутся шутки, смех. Вон на ходулях малый-удалец — закован в латы, шлем на голове. Чисты, прелестны отроки-даосы, числом — шестнадцать. Все в пурпурных неземных халатах с узором облачным и с клобуками на узлах волос. Бряцают на злате загробных чертогов Земли, играют на восьми белоснежных нефритах и исторгают бессмертные звуки^4. А вот и жирные монахи — двадцать четыре послушника Будды. Все как один в расшитых облаками парчовых рясах-кашъя^. Под огромные кимвалы и могучий барабан молебны служат пяти странам света. Здесь дюжина больших шелковых шатров, где плясок полеты в зеленых и красных одеждах. Там две дюжины шатров поменьше все в жемчугах и изумрудах — полны услужливых красавиц1*4. Слева — небесные житницы зерна и земные склады всякого добра, справа — злата-серебра горы. Повара, идя рядами, несли горшки с восьмерицей изысканных яств, мясные, рыбные тончайшие подливки. В шатре куренья благовоний свершался торжественный обряд — три раза предлагали насладиться изысканными жертвами. В шести шатрах, пестревших ста цветами, переливалась красками узорная парча. Двигался
30


души усопшей паланкин, сплетенный из нитей желтого шелка. Тут соперничали в блеске лотоса цветы с ивою в наряде снеговом. Там сверкали серебряные пологи и дорогой покров. Плыли хоругви. Одна — золотыми письменами испещрена, другая — серебром. Меж ними на катафалке из платана — саркофаг под белыми и зелеными зонтами с орнаментом секир и облаков, воздвигнутыми по три с каждой стороны. От блеска яркого в глазах рябило. Держали кувшин и полотенце с гребнем две служанки, причесавшие и убравшие хозяйку, как живую. Траурные одеянья трепетали на ветру, рыданья близких раздавались. Шли, выделяясь из толпы, пятеро плакальщиков67 и шестеро погребальных певцов. Они, то головы склонив, вопили громко, то взоры обращали ввысь, на саркофаг, высокий и величественный, как священная гора Сумеру66. Несли его носильщики в синем облачении и белых головных уборах. Их было шестьдесят четыре. Саркофаг, обтянутый роскошною парчой, покоился под расшитым золотом алым покровом с кистями по углам — цветастым, с пятью вершинами средь облаков и парящим журавлем. Препоясанные трауром воины-стражники с палицами, в белых повязках на голове, темных кафтанах, в высоких остроносых башмаках, ремнями перетянутых на икрах, с обеих сторон разгоняли зевак. С двух сторон гарцевали наездники в подобных свастике тюрбанах из тюля с узором, как кунжут69, и с кольцами златыми, что вздрагивали всякому движенью в такт. Каждый напялил на себя два, а то и три кафтана, шелковых или пеньковых, затянутых пурпурным кушаком; обут был в желтые, о четырех швах, сапоги с носками, изогнутыми, точно ястребиный клюв; красовался в пестрых чулках, на которых кувыркались и ныряли в воду чудовища. Наездники парили, словно коршуны60; верхом скакали, будто обезьяны. Они несли стяг похоронный61. На древке, ярко-красном, словно киноварь, трепетало голубое знамя со словом «Приказ»62. Один скакал ногами вверх, плечами на седле62, другой — кувыркался, тот — поперек седла на животе, как связка из монет64, а этот — на одной ноге, словно золотистый фазан66. Вон бессмертный мечет в вазу стрелу приемом «через мост»66, а кто-то спрятался в фонарь67. Искусством шутов все громче восхищались, хваля потешников на все лады. Народ столпился, не пройти. Тут очутились рядом и умный и глупец. Поглазеть хотели все — и знатный и бедняк. Чжан, неповоротливый толстяк, лишь отдувался, тяжело дыша, а юркий карлик Ли стоял на цыпочках, подпрыгивал, неутомимый. Старцы белоголовые с клюками неистово трепали, гладили седые бороды, усы. Высыпали посмотреть и молодухи красивые с детьми.
31


Да,
Бьет барабан и гонг,
последний путь недолог.
Узорная парча,
цветов роскошный полог.
Выносят пышный гроб,
и плач со всех сторон.
В самой столице нет
столь знатных похорон.
Впереди несли большой паланкин с У Юэнян. За ней двигались гуськом более десятка паланкинов с Ли Цзяоэр и остальными. Прямо за катафалком шли в траурном облачении Симэнь Цин, родные и друзья, а Чэнь Цзинцзи все время держался за саркофаг.
Когда процессия вышла на Восточную улицу, Симэнь с поклоном обратился к отцу У, настоятелю даосского монастыря Нефритового владыки и попросил его освятить портрет усопшей. Облаченный в расшитую пятью оттенков розовыми облаками и двадцатью четырьмя журавлями пурпурную рясу, в солнцеподобном, как девятеричная сила ян, громовом клобуке с нефритовыми кольцами68, в красных, словно киноварь, сандалиях, с писчей дщицей из слоновой кости в руках, настоятель У сопровождал усопшую в паланкине, который несли четверо носильщиков. Он принял большой портрет Ли Пинъэр в рост, и процессия остановилась. Чэнь Цзинцзи встал перед ним на колени. Все затихли, вслушиваясь в слова монаха.
С востока на запад светило кружит,
И жизнь, как светильник, под ветром дрожит.
Лишь в смерти познаешь закон пустоты,
Спасешься от скорбной земной суеты00.
«Пред нами саркофаг с усопшею супругой начальника лейб-гвардии Симэня, урожденной Ли. Жития ее было двадцать семь лет. Родилась в полуденный час под седьмым знаком «у» пятнадцатого дня в первой луне года синъ-вэй в правление под девизом Высокого Покровительства, скончалась в послеполуночный час под вторым знаком «чоу» семнадцатого дня в девятой луне седьмого года в правление под девизом Порядка и Гармонии70.
Усопшая, представительница знатного рода, являла собою образец натуры утонченной, воспитанной в роскошных теремах. Ее облик, нежный как цветок, и взор, ясный как луна, источал живой аромат благоуханной орхидеи. На ее челе лежит печать высоких
32


добродетелей и милосердия, выдавая характер мягкий и покладистый. И в браке состоя, усопшая служила ярким воплощенъем супружеского согласия и женской кротости, качеств, кои необходимы для обоюдного счастья. Ты — нефрит из самоцветного края Ланътяня7К орхидея из чуских цветников72. Тебе бы надлежало наслаждаться жизнью целый век. Как жаль, в пору весеннего цветенья, когда лишь минуло три девятилетъя, ты ушла. Увы! Недолговечно полнолунье. Краток век достойнейших и лучших. Угасла в пору самого расцвета, и ныне во гробу тебя несут. Реют алые стяги на ветру. Прекрасный твой супруг, убитый горем, бия себя в грудь, идет за саркофагом. Рыдания родных и близких оглашают улицы и переулки. Да, невыносимо тяжко расставанье глубоко любящих сердец! Голос твой и образ время отдалит, но из памяти не изгладит. Я, смиренный инок, недостойный носить шапку и украшения служителя сокровенной веры даосской72 и не обладающий божественным искусством провидца Синъюанъ Пина74, но строго исполняющий заветы Сокровенного основоположника76, осмеливаюсь развернуть пред всеми вами как отраженный в зеркале образ усопшей, величественный и впечатляющий, хоть и трудно вернуть бабочку из сна Чжуан Чжоу. Отведав сладкую росу-амри- ту76 и возлив нефритовый нектар77, устремленный к бессмертью всеведущий дух78 возносится в Лиловый чертог79. Обнаружив сотню сокровищ и лицезрея Семерых истинносущих80 покойной чистая дольняя душа81 не вступит на путь в царство тьмы82. Вселенскому духу не быть в одном месте8К и все четыре основанья бытия суть пустота84. О, как тяжко, как горько! Да обернется чистым ветерком твоей души пневма и возвратится в землю твоего тела форма86. Да обретешь истинную природу единой животворной души86 и избегнешь возвращенья, да прекратятся измененья лица и головы в перерожденьях бесконечных.
Все вслушайтесь в слова последнего напутствия-прощанья. Знать нам не дано, куда дух ее ныне устремился, но нам оставлен в портрете сем образ ее, который будет жить из поколенья в поколенье».
Настоятель У, в величественной позе восседавший на носилках, окончил акафист, и носильщики повернули его паланкин назад. Воздух потрясли удары в барабан и причитанья. Катафалк медленно двинулся с места, и процессия продолжила шествие. Симэня сопровождали близкие и друзья. Поравнявшись с южными городскими воротами, все сели на коней, а Чэнь Цзинцзи шел, держась за саркофаг, вплоть до самого кладбища в Улиюани87.
33


Командующий ополчением Чжан с двумя сотнями солдат и смотрители Лю и Сюэ заранее прибыли на кладбище. Они разместились под навесом на холме, откуда ударами в барабаны и гонги встречали похоронную процессию. Вот началось сожжение жертвенных предметов из бумаги, и облака дыма затмили небосвод. Более десятка человек были заняты принятием подношений на кладбище. Тут же расположились городские певицы. Для женщин — близких и родственниц — было отведено особое место, зашторенное пологами и ширмами.
Когда носильщики поставили катафалк с гробом на землю, ге- омант Сюй, по компасу-лопаню88 в последний раз очертив с помощью следователя-осмотрщика тел место погребения и время — под шестым знаком «сы»9, поставил по углам могилы жертвы божеству земли Хоу-ту90. Гроб опустили в могилу и засыпали землей.
Симэнь переоделся и, вручая начальнику гарнизона Чжоу два куска шелку, попросил его завершить обряд, поставив последнюю точку на дщице усопшей91.
К могиле приблизились чины управы, родные, друзья и приказчики. Они наперебой подносили вино после того, как принес жертвы Симэнь. Грянула под барабанный бой музыка, потрясающая небеса. Дым ракет застилал землю. Все было торжественно и чинно.
В тот день одних женщин собралось столько, что их пришлось разместить поровну под пятью навесами сзади.
Шумные и пышные были похороны, но говорить об этом подробно нет надобности.
После трапезы гости оставили много подношений и приглашали Симэня на угощения к себе в поместья.
Сразу же пополудни дщица покойной Ли Пинъэр на духовном ложе92 была возвращена домой. Ее водрузили на украшенный траурным стягом паланкин души усопшей, в котором разместилась У Юэнян93. Чэнь Цзинцзи всю дорогу держался за духовное ложе. Паланкин и ложе были покрыты темною пеньковой материей, отделанной бледным нефритом с вышитыми золотой ниткой прозрачными волнами. По углам паланкина свисали кисти. Рядом несли шатер с портретом Пинъэр, шатер возжигания благовоний, большие и малые шатры с шелками. Шли шестнадцать барабанщиков и других музыкантов, которым с обеих сторон вторили духовые и ударные инструменты молодых даосских послушников.
Возвращающегося в город Симэня сопровождали шурин У Старший и сват Цяо, шурины У Второй, Хуа Старший и Мэн Вто¬
34


рой, свояк Шэнь, а также Ин Боцзюэ, Се Сида, сюцай Вэнь и приказчики. Шествие замыкали паланкины с женщинами.
У ворот дома перепрыгнули через костер94 и вошли внутрь. После установления дщицы в покоях Ли Пинъэр геомант Сюй в передней зале принес жертвы духам, совершил возлияние и ритуальную уборку95. На дверях были развешены желтые амулеты, изгоняющие нечисть. Геоманта, наградив куском шелка и пятью лянами серебра, проводили до ворот. За ним отпустили и всех нанятых, которым в награду выделили двадцать пять связок медяков. Пять из них поделили между вооруженными воинами стражи от столичного воеводы Чжоу, столько же — между солдатами из уголовной управы, а десять связок дали прислуге и конюхам96. Все государственные письма были отправлены воеводе Чжоу, командующему ополчением Чжану и надзирателю Ся, но не о том пойдет наш рассказ.
Симэнь распорядился накрывать столы и пригласил свата Цяо, шурина У Старшего и остальных, но те откланялись и ушли.
— Плотники спрашивают, когда навесы ломать, — спросил хозяина вошедший Лайбао.
— Пока ломать не надо, — распорядился Симэнь. — Вот пройдет прием его превосходительства Суна, тогда и сломаем. Потом уж и плотников отпущу.
Супруга Хуа Старшего и госпожа Цяо обождали, пока установят дщицу души усопшей, поплакали и ушли.
Симэнь продолжал тосковать по Ли Пинъэр и под вечер пошел к ней в покои, чтобы переночевать рядом с дщицей. В центре стояло духовное ложе, сбоку висел большой портрет в рост, а рядом — поясной портрет усопшей. В глубине комнаты стояла покрытая парчовым одеялом кровать, а рядом столики и сундуки с нарядами и косметикой. Все как и прежде. А под кроватью виднелась пара туфелек с ее малюсеньких, как золотые лотосовые лепестки, ножек97. На столе стояли цветные свечи и благовония, золотые тарелки и жертвенная посуда для вина и мяса98. Симэнь рыдал, не в силах остановиться. Потом он велел горничной Инчунь постелить ему постель на кане напротив. До полуночи оставался он наедине с одинокою свечой. В окно светил месяц, Симэнь то и дело ворочался и тяжело вздыхал, охваченный тоскою по умершец красавице.
Тому свидетельством стихи:
35


Гляжу в окно, вздыхаю тяжело,
Воспоминанье душу обожгло.
Поникла орхидея^, дождь все льет,
На клен опавший иней в ночь падет.
Кому любовь узнать не суждено,
Увы, не дозовется все равно
Той, что приют, как от живых ушла,
У Девяти истоков обрела?®®.
Днем перед дщицей Пинъэр появились чай и рис. Симэнь велел, чтобы их поставила горничная, а потом сел завтракать за стол напротив.
— Покушай со мной! — подняв палочки, звал он Пинъэр.
Горничные и кормилица не удержались и заплакали.
Когда же не оказывалось рядом горничных, кормилица Жуй не упускала случая услужить хозяину: то приносила таз для умывания, то подавала чай. И всякий раз нежно лепетала, ласкалась, прямо-таки льнула к нему. Однажды Симэнь пришел после приема гостей навеселе. Инчунь уложила его спать, а ночью, когда ему захотелось чаю, он ее так и не дозвался. Тогда встала Жуй. Подавая чай, она заметила, что с кана свисло одеяло. Поставив чайный прибор, Жуй тотчас же подняла одеяло и поправила постель. Тронутый Симэнь обнял кормилицу и, поцеловав прямо в губы, просунул ей в рот свой язык. Жуй принялась его сосать, не произнося ни звука101. Симэнь велел ей раздеться и лечь. В спальном мешке они заключили друг друга в объятия и отдались безудержным забавам, играя в дождя и тучку.
— Когда не стало матушки, — заговорила Жуй, — я б хотела остаться в вашем доме. Я как могу буду служить вам, батюшка, если вы только того пожелаете. Глубоко вам благодарна за оказанную честь.
— Дорогая! — обратился к ней Симэнь. — Будешь мне с усердием служить, тогда не о чем тебе будет и беспокоиться.
И Жуй стала как только могла потрафлять всем прихотям Си- мэня. Они резвились и кувыркались, словно пара фениксов. Жуй подчинялась любому движенью руки, и Симэнь остался в восторге. Утром она встала рано. Не дожидаясь Инчунь, сама обула Симэня и убрала постель. Делала все с подчеркнутым усердием. Симэнь открыл кладовую и наградил любовницу четырьмя шпильками покойной Ли Пинъэр. Жуй земными поклонами благодарила за подарок. Инчунь сразу смекнула, в чем дело.
36


Заручившись благосклонностью хозяина, кормилица почувствовала себя гораздо увереннее, перестала жаловаться на судьбу и искать сочувствия.
Как-то, по случаю уборки могилы102 новопреставленной, Си- мэнь устроил на кладбище трапезу для жен знатных особ и родственниц. На торжество позвали певиц Ли Гуйцзе, У Иньэр и Чжэн Айюэ, а также певцов Ли Мина, У Хуэя, Чжэн Фэна и Чжэн Чуня. Так вот. Прибывшие с кладбища сразу заметили Жуй. Она красовалась в нарядах, каких не носила прежде, болтала и смеялась, выделяясь из толпы служанок и горничных, что не ускользнуло от внимательной Цзиньлянь.
Утром, когда Симэнь сидел с Боцзюэ, доложили о прибытии посыльных от цензора Суна. Они доставили для приема государева посла Лу Хуана золотую и серебряную утварь и посуду: два золотых кувшина, две пары золотых кубков, десять пар малых серебряных чарок, две пары серебряных чаш, четыре пары больших заздравных кубков, два купона пурпурной ткани с яркими драконами о четырех когтях, два куска золотой парчи, десять жбанов вина и две бараньи туши.
— Сообщают, что корабль с главнокомандующим Лу Хуаном прибыл в Дунчан, — докладывал слуга. — Просят вас, батюшка, готовиться к угощению. Прием назначен на восемнадцатое.
Симэнь принял доставленное по списку, велел наградить посыльных ляном серебра и отвесил Бэнь Дичуаню с Лайсином серебра на закупку деликатесов, фруктов и сластей, но говорить об этом подробно нет надобности.
— Как ей стало плохо, так до сих пор дня свободного не выпало, — жаловался другу Симэнь. — Только похороны прошли, теперь вот новые хлопоты. И то и се, прямо покою не вижу.
— Ну, на такие хлопоты, брат, сетовать не приходится, — говорил Боцзюэ, — Не ты ж их домогаешься, а они тебе надоедают. Конечно, тебе придется раскошелиться, но что поделаешь?! Зато к тебе пожалует сам главнокомандующий, Его Императорского Величества посол собственной персоной. А с ним цензоры да ревизоры. Вся шаньдунская знать съедется. Полно народу, кони, экипажи... Вот какой нашему брату почет, а! Какая слава! Кое у кого тогда спеси-то поубавится!..
— Да я, брат, не о том хотел сказать, — перебил Симэнь. — Я-то думал, он после двадцатого прибудет. А тут, изволь, восемнадцатого принимай. Шестнадцатого же как раз пятая седмица после кончины103. Я уж и с настоятелем У договорился, и серебро
37


в монастырь отправил. Тоже не отложишь. Но не будешь же заздравный пир закатывать и тут же заупокойную службу стоять. Все враз навалилось. Не знаю, что и делать.
— Не волнуйся, брат! — успокаивал его Боцзюэ. — Сам прикинь. Невестка скончалась семнадцатого, так? Пятая седмица продлится, стало быть, до двадцать первого. Восемнадцатого прием устроишь, а панихиду по невестке отслужить и двадцатого будет не поздно.
— А ты ведь прав, — согласился Симэнь. — Тогда я сейчас же пошлю слугу к настоятелю и велю отложить панихиду.
— Я тебе, брат, вот что еще хочу посоветовать, — продолжал Боцзюэ. — Направляющийся в столицу его преосвященство истинносущий104 Хуан высочайшим эдиктом послан в округ Тайань для установления золотых колокольцев и возжигания благовоний от имени Его Величества на священной горе Тайшань105 и совершения в течение семи дней и семи ночей большого жертвоприношения Небу106. Пока его преосвященство остановились в монастыре, тебе, брат, следовало бы попросить настоятеля У пригласить его совершить панихиду. Прибытие священнослужителя столь высокого сана тоже, по-моему, поднимет твой престиж.
— Из приглашения его преосвященства, конечно, можно извлечь выгоду, — отвечал Симэнь, — но и без синклита из двадцати четырех разных даосов107 не обойтись. Только они отслужат панихиду и всенощную как полагается. Нельзя забывать, настоятель У прислал мне тогда подношения и жертвенные предметы, а во время выноса он же по моей просьбе освятил портрет. Его послушники сопровождали гроб. Так что я должен отблагодарить его за усердие — пригласить свершить заупокойную службу. А появление его преосвященства поставит отца настоятеля в неловкое положение.
— Пусть всю службу отправляет настоятель, — говорил Боцзюэ. — А потом обратись к нему с просьбой пригласить его преосвященство возглавить церемонию и только108. Тебе, конечно, придется немного потратиться, но чего не сделаешь ради моей дражайшей невестки!
Симэнь позвал Чэнь Цзинцзи и велел ему написать визитную карточку настоятелю У с просьбою пригласить его преосвященство истинносущего Хуана в сопровождении двадцати четырех разных даосов и перенести панихиду с чтением канонов на двадцатое для совершения днем и ночью обряда пресуществления воды и огня109. Симэнь распорядился прибавить пять лянов серебра и наказал Дай- аню немедленно седлать коня.
38


Симэнь проводил Боцзюэ и направился в дальние покои.
— Жена приказчика Бэня подарки принесла, — сказала ему Юэнян. — Они дочь Чжанцзе замуж выдают.
— За кого же? — спросил Симэнь.
Жена Бэнь Дичуаня была в голубой кофте, белой шелковой юбке и темной атласной накидке, а ее дочь — в ярко-красной атласной кофте и желтой шелковой юбке. Ее прическу украшали цветы. Они отвесили Симэню четыре земных поклона.
— Да я и сама не знала за кого, — отвечала Юэнян. — Господину Ся, оказывается, приглянулась. Вчера состоялся уговор, а на двадцать четвертое свадьбу назначили. Он и дал всего тридцать лянов. А барышня вон как выровнялась! Вроде недавно видала, а теперь и не узнаешь. В пятнадцать лет ей все семнадцать дашь.
— Он мне как-то на пиру говорил, — вспомнил Симэнь. — Хочу, говорит, двух барышень взять, пению и музыке обучить. Не думал, что о твоей дочке речь шла.
Симэнь велел Юэнян угостить мать с дочерью чаем. Немного погодя к столу вышли Ли Цзяоэр, Мэн Юйлоу, Пань Цзиньлянь, Сунь Сюээ и дочь Симэня.
Симэнь и Юэнян поднесли невесте кофту с юбкой из превосходного шелка110 и лян серебра, Ли Цзяоэр и остальные подарили ей кто головные украшения, кто платок, одни румяна, другие пудру.
Под вечер из монастыря воротился Дайань.
— Отец настоятель серебро принял, — докладывал он. — Обещал все исполнить, как полагается. А его преосвященство Хуан только после двадцатого возвращаются в столицу. Так что девятнадцатого все прибудут сооружать алтарь.
На другой день Симэнь наказал поварам тщательно готовиться к приему. У главных ворот была сооружена семиярусная цветная горка111, обтянутая шелками, а перед залой — пятиярусная.
Семнадцатого цензор Сун прислал двоих чиновных лиц проверить, как идут приготовления.
Перед приемной залой красовался огромный экран с павлином, на полу лежали узорные ковры, на столах — роскошные скатерти, а на креслах — расшитые подстилки. Большой стол для главнокомандующего Хуана ломился от роскошных, как у божественных Пяти старейшин112, редчайших яств и деликатесов, разложенных с отменным вкусом в огромных блюдах и чашах. Было тут чем насладиться, да и поглядеть чего стоило. Рядом стояли столы поменьше — для военного губернатора и цензора. По обе стороны в ряд располагались столы для чинов трех инспекторских палат113, а да¬
39


лее — для остальных чиновников восьми областных управлений114. Под навесами по обе стороны были расставлены обыкновенные столы. После осмотра Симэнь угостил чиновников чаем, и они отбыли.
На другой день военный губернатор и цензор во главе с большой свитой чиновной и военной знати еще утром прибыли на пристань для торжественной встречи корабля с главнокомандующим Хуаном. Высоко на ветру развевалось желтое знамя с надписью: «Его Величества посол». Впереди с благоговением несли императорские эдикты, за ними — местные указы. Далее в полном боевом облачении — латах и шлемах — шествовали начальники гарнизонов, военные коменданты, командующие ополчением и правители уголовных управ. Над ними реяли голубые знамена, сверкали парадные секиры и копья с кистями. Процессия растянулась на несколько ли. Главнокомандующий Хуан, облаченный в пурпурный халат с разноцветной вышивкой и парой драконов о четырех когтях, восседал в роскошном теплом паланкине, который несли восемь человек. Верх паланкина был выделан из серебра, над ним опускался коричневый зонт. За паланкином следовала бесчисленная свита знатных лиц, гарцевавших верхами. Холеные кони громко ржали. Пышная процессия, напоминавшая дорогой пестрый ковер, двигалась под барабанный бой и духовую музыку по посыпанной желтым песком дороге. Не слышно было ни лая собак, ни пенья петухов. Исчезли куда-то и путники — сборщики хвороста и дровосеки.
Процессия миновала окружной центр Дунпин и вошла в Цинхэ. Уездные чиновники, тесня друг друга, опускались на колени у обочины дороги и так приветствовали высокое лицо. Вестовые громкими криками возвещали о приближении государева посла. Когда процессия поравнялась с домом Симэнь Цина, грянула музыка, потрясшая небеса. По обе стороны плотными рядами шли стражники в темных одеждах, заслонявшие собою знатных особ. Симэнь, в темном парадном платье и чиновничьей шапке, долго стоял у ворот с почтительно сложенными на груди руками. Стража, наконец, прошла.
Главнокомандующий вышел из паланкина. За ним в приемную залу проследовал военный губернатор и цензор во главе целой свиты лиц чиновного звания разных рангов. В зале гостей опять встретили нежные мелодии и отзвуки гуслей чжэн и цинь113, металлофона116 и небесных гонгов117, драконовой флейты и фениксовой дуды118. Первыми представились главнокомандующему военный губернатор Шаньдуна Хоу Мэн и цензор Сун Цяонянь. Тот ответствовал сообразно этикету119. За ними представились чины обеих палат: левый губернатор Шаньдуна Гун Гун и его левый помощник Хэ
40


Цигао, правый губернатор Чэнь Сычжэнь и его правый помощник Цзи Кань120, левый советник Фэн Тингу и правый советник Ван Боянь, судебный инспектор Чжао Нэ, экзаменационный инспектор Хань Вэньгуан, вице-инспектор просвещения Чэнь Чжэнхуэй и военный вице-инспектор Лэй Циюань. Главнокомандующий в ответ едва обозначил ритуальное радушие121. За ними представились правители восьми округов — Сюй Сун из Дунчана, Ху Шивэнь из Дунпина, Лин Юньи из Яньчжоу, Хань Банци из Сюйчжоу, Чжан Ш) ге из Цзинани, Ван Шици из Цинчжоу, Хуан Цзя из Дэнчжоу и Е Цянь из Цайчжоу122. Главнокомандующий приветствовал их всего лишь глубоким поклоном123. Когда же перед ним предстали командующий пограничными войсками, военный комендант, командующий ополчением и прочие военные чины, он продолжал чинно сидеть124. Чиновные мужи вышли после представления наружу. Потом Симэнь Цин и судебный надзиратель Ся с поклонами вынесли чай. Военный губернатор Хоу и цензор Сун поспешили им навстречу и собственноручно поднесли прибор главнокомандующему. Внизу заиграла музыка, и губернатор с цензором, украсив его шапку золотым цветком выдающегося ученого125, почтительно поднесли ему нефритовую чару вина, после чего стали друг друга потчевать.
Высокий гость занял почетное место, военный губернатор с цензором разместились за столом пониже, остальные же титулованные гости и Симэнь расселись в соответствии со званием и рангом. Ведущий из труппы казенных актеров126 протянул перечень исполняемых номеров. Заиграла музыка, и перед гостями выступили певцы и танцоры. Оркестр отличался высокой сыгранностью, танцоры покоряли яркостью костюмов и четкостью движений. После четырех номеров на пиру был сыгран акт из пьесы «Пэй Цзиньский князь возвращает пояс»127. Когда актеры удалились, повара подали блюда из жареной оленины и свинины, изысканнейшие соусы и подливки, редчайшие супы, рис и деликатесы. Появились четыре певца и под аккомпанемент гуслей чжэн и цинь, лютни и арфьг28 приятными голосами запели из нань-люй129 цикла «Ветка цветов»:
Опора государя ты и око,
За то тебя он жалует высоко.
Деяниями гордыми твоими Твое потомки славить будут имя.
Поддержка слабым, бедствующим, сирым,
Защитник царства, ты приходишь с миром.
В поступках справедлив и человечен,
На службе ты ретив и безупречен.
41


Всегда высокомудр, самоотвержен,
Ты пользе государственной привержен И облегчить стремишься людям гнет,
Быть неподкупным, просвещать народ.
Актеры кончили петь. Не успели еще подать и вторые блюда, а музыканты и актеры уж трижды услаждали пировавших. Сопровождающие Хуана Шестого лица ждали внизу, и цензор Сун послал двух чиновников окружных управлений составить им компанию за столами под навесами. Командующий войсками, военный комендант и прочие военные чины вместе с Симэнем пировали отдельно.
Главнокомандующий распорядился подать десять лянов серебра и, наградив ими поваров и актеров, приказал готовить паланкин. Высокого гостя пытались было уговорить задержаться еще немного, но безуспешно. Все высыпали на улицу проводить его. Грянула музыка. Послышались громкие крики стражи, очищавшей путь следования знатного сановника от толпы зевак. Выстроились рядами кони и экипажи. Чиновные лица вскочили на коней, намереваясь проводить Хуана Шестого, но он того не пожелал и, подняв руку, сел в паланкин. Военный губернатор Хоу и цензор Сун все же наказали коменданту отрядить телохранителей для сопровождения свиты на корабль. Деликатесы, вино и утварь были отправлены на корабль вместе с перечнем и преподнесены главнокомандующему собственноручно правителем Дунпина Ху Шивэнем и воеводой Чжоу Сю.
— Прямо-таки не знаем, как вас и благодарить! — говорили подошедшие к столу военный губернатор Хоу и цензор Сун, обращаясь к Симэню. — Столько мы вам забот доставили! Если вам не хватило собранного серебра, мы восполним затраты. Примите нашу самую глубокую признательность и сердечную благодарность за нынешний прием.
— Что вы, господа! — суетливо клал земные поклоны Си- мэнь. — Это мне следует благодарить вас за высокую честь, оказанную мне, недостойному, и за дорогие подношения, присланные накануне. Я счастлив, господа! Только покорнейше прошу меня простить за скромный прием в сем убогом жилище. Боюсь, не угодил я высоким гостям.
Цензор Сун еще раз поблагодарил хозяина и велел своим слугам готовить паланкин. Он и военный губернатор Хоу встали и начали откланиваться, за ними поднялись чины инспекторских и областных управлений. Столы сразу опустели. Вернувшись в залу, Симэнь распорядился угостить казенных актеров, и их отпустили. Оставлены были только четверо артистов. Столы, расположенные
42


Желая приобщиться к загробной жизни, устраивают пышные похороны
ж®:穴一瞭喪视武


Сторожа одинокую дщицу, полночи вдыхает аромат помады
争JL重半I 口源参


вне залы, были убраны слугами тех, кто за ними пировал, но не о том пойдет речь.
Было еще рано, и Симэнь велел слугам накрыть четыре стола. Все они ломились от яств. Были приглашены шурин У Старший, Ин Боцзюэ, Се Сида, сюцай Вэнь, приказчики Фу Цзысинь, Гань Чушэнь, Хань Даого, Бэнь Дичуань и Цуй Бэнь, а также зять Чэнь Цзинцзи. Большинство из них встали с зарею и крепко потрудились за день. Вскоре все сели за столы. Шурин У Старший, сюцай Вэнь, Ин Боцзюэ и Се Сида заняли почетные места, Симэнь сел за хозяина. Приказчики расположились по обеим сторонам. Подали вино.
— Досталось тебе, брат, нынче, а? — начал Боцзюэ. — Главнокомандующий Хуан доволен остался? Долго пировал?
— Его превосходительство старший дворцовый евнух Хуан Шестой всем остались вполне довольны, — отвечал Хань Даого. — А их сиятельства губернатор и цензор потом в благодарностях рассыпались.
— Ну, а кто бы еще в наших краях такое пиршество мог устроить? — говорил Боцзюэ. — Да никто! Не найдешь больше таких палат, это во-первых. А потом, к кому столько знати съедется? Принять больше тысячи — шутка ли? Да, брат, пришлось тебе тряхнуть мошной! Зато на весь Шаньдун слава.
— А среди гостей и мой почтенный наставник был, — заметил сюцай Вэнь. — Господин Чэнь, вице-инспектор просвещения.
— Это который же? — спросил Симэнь.
— А Чэнь Чжэнхуэй, — пояснил сюцай. — Его родитель, почтенный Чэнь Ляовэн, служил прокурором. Учитель Чэнь — уроженец уездного центра Цзюаньчэн в Хэнани. В двадцать девятый год жэнь-чэнь130 восемнадцати лет от роду императорский экзамен выдержал и получил звание цзиньши. Вице-инспектором теперь служит. Огромной учености человек.
— Ему, стало быть, теперь всего лишь двадцать четвертый год идет, — сказал Симэнь.
Подали супы и рис. После угощения Симэнь позвал четверых актеров.
— Как вас зовут? — спросил он.
— Меня — Чжоу Цай, а их Лян До, Ма Чжэнь и Хань Би, — отрекомендовался певец.
— Ты, часом, не брат Хань Цзиньчуань? — поинтересовался Боцзюэ.
— Цзиньчуань и Юйчуань — мои сестры, — отвечал Хань Би, встав на колени.
— Вас накормили? — спросил Симэнь.
45


— Только что, — ответил Чжоу Цай.
Симэнь еще во время пира вдруг загрустил, вспомнив, что с ним нет Пинъэр.
— Спойте-ка «Цветы в Лоянском парке / Всю ночь освещены»131, — велел он. — Знаете?
— Мы с Чжоу Цаем споем, — опустившись на колени, сказал Хань Би.
Они настроили гусли чжэн и жуань132, ударили в кастаньеты и запели на мотив «Ликуют небеса»:
Цветы в Лоянском парке Всю ночь освещены,
Сияет месяц яркий,
Глаза любви полны.
Купи скорее эти Чудесные цветы,
У неба ясный месяц Займи на время ты.
Душиста балюстрада,
Искриста и цветна,
Гуляет месяц праздно,
Вино допив до дна.
Но вдруг исчез проказник,
Опали лепестки,
Прощай, подлунный праздник,
Прими, юдоль тоски.
Цветы и месяц разве Расстались навсегда?
Минуты счастья ради Мне горевать года!
А осень бесконечна,
Разлука тяжела,
Любовь бесчеловечна, —
Зачем она ушла?!
Певды умолкли, и Ин Боцзюэ заметил на глазах Симэня слезы.
— Только мне, брат, понятно твое состояние, — говорил Боцзюэ. — Я-то тебя знаю. Ты ведь вспомнил мою покойную невестку. Как же не грустить? Вы же жили неразлучно, будто сплетенные ветви, будто два глаза одной рыбы133, а теперь разделены.
46


— Легко тебе говорить! — отвечал Симэнь, глядя на подаваемые сласти. — Будь она жива, все бы своими руками приготовила. А теперь вон служанки варганят. Сам погляди, на что похоже. Я в рот брать брезгую.
— Судя по богатству и изысканности блюд, — вставил сюцай Вэнь, — вам, милостивый батюшка, по-моему, жаловаться не приходится,
— Тебе, брат, конечно, тяжело, — продолжал Боцзюэ, — но ты не прав. Нельзя остальных невесток так обижать.
Их разговор подслушала из-за ширмы Цзиньлянь и все передала Юэнян.
— Пусть его болтает! — отвечала хозяйка. — Ему не закажешь. Она ведь еще при жизни наказывала Сючунь сестрице Ли отдать, а стоило мне только напомнить, как он от злости глаза вытаращил. Не успела, мол, умереть, а вы уж служанок раздавать. Я теперь молчу. Ты не заметила, как кормилица себя стала вести, а с ней и обе горничные? Но мне слова нельзя сказать. Сразу упрекнут: во все, дескать, вмешиваешься.
— Да я и сама вижу, как Жуй изменилась, — вторила хозяйке Цзиньлянь. — Наверняка наш бесстыжий с ней спутался. Он ведь целыми днями там ошивается. Мне говорила, он ей шпильки покойной сестрицы поднес, а она их сейчас же нацепила и ходит, всем хвалится.
— Бобы, чем ни приправляй, все одно бобы134, — сказала Юэнян.
Не по душе обеим им было поведение кормилицы Жуй.
Да,
Благие перемены в ней,
как видно, вовсе неспроста,
Ведь и пиона и,вет пышней
лишь на ухоженных кустах.
Тому свидетельством стихи:
Проносятся воды за башней Сян-вана^,
Обоих снедает тоска неустанно.
Но стен белизну озаряет луна,
Не ведает горя людского она.
Если хотите знать, что случилось потом, приходите в другой
раз.
47


г
л
А
К
А
Ш
Е
С
Т
I
д
Е
С
Я
т
ш
Е
С
Т
А
*
Дворецкий Чжай присылает Симэнъ Цину послание с пожертвованием на похороны.
Истинносущий Хуан на панихиде свершает обряд пресуществления.


Чередою, одно за другим, восемь окон сначала открылось.
По ступеням террасы затем фея в пышном наряде спустилась.
И внезапно пахнуло весной — пробудилась у терема ива,
И повсюду в горах зацвела белоснежная зимняя слива...
В темном небе луна поднялась, колыхнулись цветочные тени,
И явилась любимая мне
вместе с шелестом чутких растений.
Перед нами согласья парчу фея дивная вдруг расстелила,
Сшить нам яркий весенний наряд тут же духу Весны? поручила.
Так вот, в тот день на пиру с шурином У Старшим, Боцзюэ и остальными Симэнь спросил Хань Даого:
— Так когда же отплывают купеческие корабли с охраной2? Надо бы загодя товар упаковать.
— Вчера узнавал, — отвечал Даого. — Сказали, двадцать четвертого отчаливают.
— Тогда упакуем после чтения канонов на панихиде двадцатого, — заключил Симэнь.
— Кого ж пошлешь? — поинтересовался Боцзюэ.
— Все трое поедут, — сказал Симэнь. — В будущем году отправлю Цуй Бэня за партией товаров в Ханчжоу. А вот он, — Си-
49


мэнь указал на Хань Даого, — и Лайбао поедут в Сунцзян и прилегающие города за холстом. Парча и шелка у нас пока есть.
— И все-то у тебя, брат, ну до самых мелочей предусмотрено, — восхищался Боцзюэ. — А торговля тогда только и процветает, когда на всякий спрос готово предложение.
Время подходило к первой ночной страже, и шурин У Старший встал.
— Мы выпили предостаточно, — говорил он. — И тебе, зятюшка, тоже пора отдохнуть. За день порядком досталось. Так что разреши проститься.
Но Симэнь никак не хотел его отпускать и велел актерам спеть, а каждому выпить по три чарки. Только после этого гости разошлись. Симэнь наградил четверых актеров шестью цянями серебра, но те стали отказываться.
— Мы не можем принять такое щедрое вознаграждение вашего превосходительства, — объясняли они. — Ведь мы пели по долгу службы, по приказу его сиятельства Суна.
— Да чего вы боитесь? — возражал Симэнь. — Я желаю вас наградить, причем же тут приказ?
Актеры наконец приняли серебро и отвесили хозяину земные поклоны, но не о том пойдет речь.
Симэнь пошел на ночлег в задние покои, а на другой день с утра отправился в управу. Между тем отец У, настоятель монастыря Нефритового владыки, прислал двух мастеровых с послушником для сооружения в приемной зале алтаря с престолом.
На верхнем ярусе престола располагались Трое пречистых3 и Четверо владычествующих4. На среднем ярусе возвышался Досточтимый небесный повелитель Тайи, спасающий от страданий-дукха5. По одну сторону от него размещался владыка Восточного пика6, по другую — западного ада Фэнду7. Нижний ярус занимали Десять князей преисподней8 и правители Девяти подземных бездн9, чины адских судилищ, надзирающие алтарь два великих главнокомандующих Волшебного тигра10, четыре великих государя небесных — Хуань, Лю, У и Лу11, Божественная владычица великой тьмы12, Семеро истинносущих13, яшмовые девы14, чины, переворачивающие истинное и мнимое15, семнадцать божественных воевод, ведающих горними и дольними душами16. Алтарь и престол были убраны как полагается. Ярко мерцали стоявшие рядами узорные свечи. Из курильниц струился славный лилейный аромат, кругом возвышались траурные хоругви со стягом усопшей в центре, стоял аналой. Опускались расшитые золотом шторы, красовался ритуаль¬
50


ный барабан. Престол был обтянут узорною парчой с вышитым на ней парящим в облаках журавлем.
Вернувшись домой, Симэнь оглядел алтарь с престолом и остался крайне доволен. Послушника и мастеровых покормили, и они вернулись в монастырь. Симэнь между тем распорядился, чтобы сюцай Вэнь написал приглашения свату Цяо, шуринам У Старшему, У Второму, Хуа Старшему и Мэну Второму, а также свояку Шэню, Ин Боцзюэ, Се Сида, Чан Шицзе, У Шуньчэню и множеству других родных и близких с их женами. Панихида должна была совершаться на другой день, и слуги с поварами хлопотали, не зная покоя, готовя угощения и жертвенную снедь, но не о том пойдет речь.
На другой день в пятую ночную стражу, на заре, даосские монахи миновали городские ворота. Пройдя прямо к алтарю, они зажгли свечи и после омовения рук воскурили благовония. Под удары в свои музыкальные инструменты начали чтение канонов и возглашение акафистов из «Нефритовых строк о рождении духа»17.
Над воротами развевался огромный стяг. Тут же висело траурное уведомление. К обеим створкам были прикреплены надписи на желтой бумаге. Крупные знаки по одну сторону гласили:
Утром милость яви, Стерегущий Восток
Устреми дух бессмертный в Лиловый чертог^.
Параллельная надпись по другую сторону взывала:
Управляющий Югом^, избавь от грехов.
Дай добраться душе^ до Багряных холмов^.
В уведомлении было сказано следующее:
«Верноподданный Великой Сунской Империи, житель сей улицы в уездном центре Цинхэ области Дунпин провинции Шаньдун, облаченный в траур ревнитель веры даосской Симэнь Цин вместе с семьей и домочадцами сего дня с благоговением возносит молитву Милосердному Творцу. Пав ниц, молюсь пред дщицею души усопшей младшей жены, у рожденной Ли. Жития ее было двадцать семь лет. Родилась в полуденный час под знаком «у» пятнадцатого дня в первой луне восьмого года синь-вэй, скончалась в по- слеполуночный час под знаком «чоу» семнадцатого дня в девятой луне седьмого года в правление под девизом Порядка и Гармонии. Мы, в браке состоя, наслаждались супружеским согласьем, но, увы, покинула феникса подруга. Смолк слаженный дуэт двух
51


цитр — цинь и сэ23, и холодный месяц освещает ныне опустевшие покои. Как тяжело свершать заупокойные обряды! Голос и образ ее день ото дня отдаляются, меркнут. А время бежит, и вот уж пять седмиц24 прошло с ее кончины. Дабы избавить душу усопшей от загробных мук, нынче, двадцатого дня, мы, погруженные в глубокий траур, пригласили к себе наставников веры даосской и почтительно просим предстать пред алтарем и свершить обряд пресуществления, вознеся молитву искреннюю и чистосердечную об отпущении грехов новопреставленной горней души.
С трепетом раскрываем аметистовые страницы23 Священного Писания и, творя акафисты из «Драгоценного образца рождения духа в девяти переворотах»26, осмеливаемся подать письменное прошение. Встретьте колесницу, запряженную львами, и явите милость — золотым светильником уничтожьте мрак и указом высочайшим в драконьих строках27 грехи усопшей отпустите, избавьте от адских мук, выведите из темной ночи через узорный мост и в обитель лазурную вознесите, где раздается мелодичный звон яшмы, обильны яства и утренние росы, где сподобится она обресть златую истину.
Пав ниц пред нефритовыми ступенями, умоляем явить милосердие — снизойти из Синего дворца28, дабы наставить всех нас на путь человеколюбия, сострадания и взаимной поддержки, а горнюю душу усопшей ввести в обитель безмятежной жизни, в небесную страну наивысшего блаженства.
Мы, родные, опечаленные тяжелой утратой, ждем благовеста и призываем всех близких молиться вместе с нами, принести жертвы и уверовать в торжество добра, о чем и составлено сие уведомление.
Год правления под девизом Порядка и Гармонии, такой-то день такой-то луны.
Службу совершает возглавляющий церемонию29 Его Преосвященство Хуан Юаньбо, Хранитель «Канонических реестров из Великой Пещеры в небесном царствии Высшей Чистоты»30,
Придворный из Золотых чертогов3J девятиярусного неба, Высокий судия Нефритовой управы духов на вершине небосвода,
Служитель Палаты громов,
Высокий иерарх почтенной веры, открытой и сокровенной, таинственной и очищающей,
Духа Тайи наместник на земле,
При августейшем алтаре ритуальных гонгов надзиратель, По совместительству управляющий делами даосской церкви в Поднебесной».
52


Над алтарем в зале висела надпись. Два десятка крупных знаков гласили:
Творя молитвы, амулеты составляя^^,
Владыку^ просим в пятую седмицу:
Дух, сквозь огонь и воду претворяя,
Спаси и дай ему освободиться.
Его преосвященство истинносущий Хуан, препоясанный золотым поясом, в пурпурной рясе, прибыл с восходом солнца34 в отделанном слоновой костью паланкине. Его сопровождала свита монахов и послушников. Сопровождающие окриками разгоняли зевак. Настоятель У с монахами встретил его преосвященство и проводил к алтарю, где они обменялись приветствиями. Тут, отвешивая поклоны, в траурном платье, пеньковом поясе и головном уборе35 им представился и поднес чай Симэнь.
Около алтаря36 располагались аналои37 с циновками для монахов38, жертвенный стол с расшитым золотом алым покрывалом, кресла с узорными подстилками, а слева и справа услужливо стояли два молодых послушника39.
Его преосвященство выглядел благообразно и внушительно в покрытой черным флером царской шапке, пурпурной рясе с вышитым рогатым драконом и черных сандалиях. Когда он разворачивал бумаги, Симэнь преподнес ему кусок золотой парчи40.
Пока на алтарь водружались золотые знаки41, его преосвященство облачился в расшитый золотыми облаками и белыми журавлями пурпурный халат с широкими рукавами42, надел солнце- подобный, как девятеричная сила ян, громовый клобук, обулся в киноварно-красные попирающие облака придворные туфли и носки из мягкой белой камки43.
Поодаль от алтаря был сооружен жертвенник духам Неба и Земли, прикрываемый сверху двумя золотыми зонтами. Рядом стояли Золотой отрок, воскуряющий благовония, и Яшмовая дева44, разбрасывающая цветы. Высоко вздымались стяги и бунчуки. Жертвенник охраняли надзиратели алтаря и божественные воеводы. Держали грамоты посланцы трех миров43. Тут были Небесные дежурные по четырем делениям времени46, духи городских стен и рвов, поля и околотка, земли и местности47. Словом, все было предусмотрено.
На столе благовоний возглавляющий церемонию расставил пять атрибутов48: сигнальный знак Небесного владыки, вызывающий гром черный бунчук, нефритовый аршин небесного воеводы Тянь-
53


пэна49, инкрустированный семью звездами Северного Ковша драгоценный меч50 и ритуальную чашу со святою водой51. После чтения молитвы монахи совершили омовение рук и воскурили благовония.
Началась ектенья, во время коей двое монахов с кадилами совершили три поклона и призывали духов. Затем, когда по велению возглавляющего церемонию были зажжены благовонные палочки, очищен и освящен алтарь, раскрывались пророчества и призывались небесные воеводы52. В судьбоносном письменном обращении53 к трем небесам54 и десяти землям55 трижды предлагалось принять жертвы.
Заиграла музыка, и при курении фимиама были преданы огню жертвенные деньги.
Симэнь и Чэнь Цзинцзи с курильницами в руках, сопровождаемые воинами, разгонявшими зевак, последовали за священнослужителями. Перед ними и сзади несли четыре отделанных золотом зонта, каждый из которых украшали три пары кистей. У ворот стояли облаченные в траур родные. Шатер для одинокой горней души был воздвигнут на улице. Перед ним стояли блюда с рисом и жертвенной снедью. Их охраняли четверо солдат. Воскурив благовония, шествие вернулось к алтарю. Опять звали духов вкусить жертвы, а потом собравшихся пригласили в крытую галерею, где была устроена трапеза. Родные и друзья, соседи и приказчики тянулись с пожертвованиями нескончаемым потоком. Симэнь велел Дайаню с Ван Цзином регистрировать посетителей. По окончании трапезы им вручали ответные знаки внимания.
Утром же молились о священном единении трех сокровищ веры56, произносили заклинания о разверстай адских темниц и звали усопшую. Снова заиграла музыка, и все проследовали к дщице Ли Пинъэр, призывая ее горнюю душу припасть к нефритовым ступеням трона Небесного владыки, услышать с нескольких аналоев канон и постичь вселенский Путь-дао57. Возглавляющий церемонию тем временем, взойдя на возвышение, читал акафист из «Нефритовых строк о рождении духа в девяти небесах»58 и возжигал благовония перед духом Тайи, владыками ада Восточного пика и Фэнду, десятью князьями преисподней в шапках и накидках верхом на облаках59.
В обед его преосвященство в торжественном облачении, ступая по Рукояти Ковша и попирая его звезды60, почтительно направил начертанный киноварью доклад прямым путем в Синий дворец Восточного предела и послал божественных воевод лететь вниз, в стольный град преисподней Лофэн61.
54


Истинносущему Хуану, надобно сказать, на вид было лет тридцать. Выглядел он необычно, держался превосходно, а когда совершал последний ритуал, казался воплощенным духом иль бессмертным62. Словом, олицетворял собою истинное совершенство.
Только поглядите:
На звездной короне гирлянда нефритовых листьев, из журавлиных перьев ряса расшита золотой зарей. Божественно чист, словно месяц, в Янцзы отраженный. Ликом на древних похож, точно сосна вековая с Великой горы Тайхуа63. Он идет по звездам Рукояти Ковша, и его красные туфли вступают на киноварь вечернего неба. Он шагает по заоблачной пустоте, и его драгоценные папки с даосским каноном парят в благовещей пневме64. Широкоскулый, с длинной бородою, подвигом он достиг Внечувственного неба66. У него зубы-перлы и проницательный взор. На нем висит могучий талисман, повелевающий пятью громами66. Он — обитатель трех островов и десяти континентов бессмертья67, способный достигать счастливых мест, где путь открыт на небо. Он воспаряет духом и блуждает в выси, питается росою и туманом и безмятежно поклоняется совершенным существам68. В ночную третью стражу ступает на луну под пенье далекого феникса-лу- аня. Он ввысь взмывает на десятки тысяч ли, куда его несет заоблачный журавль. Да, это небожителей бессмертных посланец, снизошедший в бренный мир, истинносущий, бесконечно милосердный, нам оказавший честь прибытием своим.
После подачи доклада Нефритовому владыке к алтарю приблизился настоятель У. Он начал оглашать «Драгоценный реестр о возрождении душ на небесах»69, потом перешел к «Нефритовому предписанию Волшебного тигра»70.
После воскурения полуденного фимиама все прошли в крытую галерею и сели за трапезу. Стол истинносущего Хуана ломился от яств. Немного поскромнее выглядели стоявшие чуть пониже столы, за которыми разместились настоятель У и монастырские монахи. Остальным подавали обыкновенные блюда. Симэнь преподнес его преосвященству и настоятелю по отрезу атласа, по четыре накидки с цветами71 и по четыре куска шелка. Остальные монахи получили по куску полотна каждый. Носильщикам было велено отнести в монастырь закуски и снедь. Подарки монахов убрали к себе в корзинки их послушники, но говорить об этом подробно нет надобности.
55


После обеда монахи поблагодарили хозяина и вышли на прогулку в сад, где в беседках и гротах их ждали расставленные сласти и деликатесы.
Тем временем столы были накрыты заново. Угощали приглашенных шурина У Старшего и остальных родственников, а также друзей и приказчиков.
Пока они сидели за столами, объявили о прибытии гонца из Восточной столицы72 от дворецкого Чжая. Симэнь поспешил в приемную залу и велел просить гонца. Им оказался ответственный порученец из военных чинов при дворце государева наставника Цай Цзина73: в подобном свастике тюрбане74, темной куртке и заправленных в желтые сапоги узких штанах, в полном вооружении — с луком и стрелами. Он прежде всего выполнил приветственный ритуал, а когда хозяин ответил тем же, протянул посланье с десятью лянами серебра на похороны. Симэнь спросил его имя.
— Меня зовут Ван Юй, — отвечал гонец. — Батюшка Чжай поручил мне доставить это посланье и просил извинения, что не слышал о постигшем вас горе, о котором недавно узнал из письма его сиятельства Аня.
— Давно было получено письмо от его сиятельства? — поинтересовался Симэнь.
— В десятой луне, — отвечал гонец. — Его сиятельство Ань целый год инспектировал перевозки строительного леса для императорских построек, а по истечении срока службы был назначен начальником ведомства водного хозяйства73 и в настоящее время по высочайшему указу обследует речные пути, так что в столицу вернется, завершив обследование.
Симэнь расспросил посыльного и велел Лайбао угостить его во флигеле.
— Завтра придешь за ответом, — сказал в заключение Симэнь.
— Не скажете ли, где проживает почтенный господин Хань? — спросил гонец. — У меня к нему письмо. Мне еще предстоит доставить пакет в Дунпинское управление.
Симэнь кликнул Хань Даого и велел ему составить компанию столичному посыльному. После угощения они вместе отправились домой к Хань Даого.
Симэнь Цин между тем распечатал конверт и, уловив смысл послания Чжай Цяня, бросился на радостях в крытую галерею.
— Ответ составишь в том же стиле, — говорил он, протягивая сюцаю Вэню письмо. — Я пошлю ему десяток газовых и десяток
56


Дворецкий Чжай отправляет послание с пожертвованием на похороны
餮飧家奢當氣勝


Истинносущий Хуан провозглашает славословие усопшей


шелковых платков, десять комплектов зубочисток в отборном золоте и десять чарок из черного золота76. За ответом завтра придут. Сюцай Вэнь взял письмо и начал читать.
Письмо гласило:
«От свата Чжай Цяня из столицы с нижайшим поклоном вручить Достопочтенному свату, лейб-гвардии командиру Симэнъ Същюаню.
После свиданья в столице не представилось случая снова лицезреть Вас и беседовать с Вами, о чем глубоко сожалею. Ваше желание я, Ваш ученик, довел до сведения его превосходительства во всех подробностях и деталях. Недавно из письма Ань Фэншаня узнал о постигшем Вас тяжелом горе — кончине супруги77. Увы, прискорбно, что не смог вовремя выразить Вам глубокое соболезнование, а посему покорнейше прошу меня простить. Сколь тяжкое испытание выпало на вашу долю! Искренне надеюсь, что Вы найдете в себе мужество превозмочь великую скорбь. Примите, умоляю Вас, мое скромное пожертвование на сей печальный случай, и пусть послужит оно выражением моего сочувствия, идущего из самой глубины сердца.
Рад узнать, что высоким сознанием долга и добродетельным служением своим Вы снискали поистине всеобщее почтение78 и народ за заслуги Ваши возносит Вам хвалу19. В этом году после завершения прокурорского надзора предполагается ряд должностных перемещений. В связи с успешным участием в божественных перевозках80 Ваши труды отмечались дважды81. Его Величеству были поданы доклады, куда наш почтенный господин по моей просьбе внес и Ваше имя. Так что с появлением высочайшего повеления Вы будете вновь осчастливлены милостями Государя и получите пост главного судебного надзирателя. А почтенный господин Ся в конце года будет переведен в столицу на командную должность в отряде телохранителей Его Величества, о чем и спешу Вас, сватушка, заблаговременно известить и чем надеюсь порадовать. Предупреждаю. Письмо сие сугубо доверительное и огласке ни в коем случае не подлежит. Храните в тайне!!!
В заключение сообщаю, что в прошлом месяце двадцать девятого дня скончался в заточении его превосходительство Ян82.
Писано в первой декаде десятой луны».
59


Сюцай Вэнь дочитал письмо и хотел было спрятать в рукав, но его пожелал почитать Ин Боцзюэ.
— Постарайся, почтеннейший, когда ответ писать будешь, — говорил он сюцаю, протягивая письмо. — А то у господина Чжая люди образованные служат, смеяться будут.
— Что поделаешь?! — вздохнул Вэнь. — Когда нет соболя, и собачий хвост в дело идет83. Куда уж мне, бесталанному, играть топором перед домом Лу Баня84. Я лишь исполню как могу свой долг.
— Почтенный учитель и без тебя, сукин сын, знает, как писать! — вставил Симэнь.
После полуденной трапезы Симэнь велел Лайсину отнести постные кушанья родным и соседям, но не о том пойдет речь. Дай- ань отвез почтившим память Пинъэр певицам Ли Гуйцзе, У Иньэр, Чжэн Айюэ, Хань Цзиньчуань85, Хун Четвертой и Ци Сян по куску полотна и ляну серебра. После обеда позвали певцов Ли Мина, У Хуэя и Чжэн Фэна.
Наконец к алтарю подошли монахи. Ударили в барабан, и священнослужители, обратя взоры к небесам, начали ектенью86 с зажженными светильниками87, сопровождая ее принесением жертв духам88. Близился вечер. Торжественная служба завершилась к началу первой ночной стражи.
Живущему за городскими воротами шурину У Старшему, удержанному Симэнем, пришлось остаться, а сват Цяо, свояк Шэнь и шурин Мэн Второй откланялись и ушли.
Шурины У Старший и У Второй, Ин Боцзюэ, Се Сида, сюцай Вэнь, Чан Шицзе и приказчики присутствовали на утреннем и вечернем обряде пресуществления воды и огня89.
В приемной зале на возвышении под шатром были сооружены узорный мост, водоем и геенна огненная90. Тут же были расставлены жертвы. Перед дщицей души Ли Пинъэр на покрытых покрывалами столах также красовалась жертвенная снедь, а рядом вздымались траурные стяги: один — горней души усопшей, другой — красный и третий — желтый. Сверху висела надпись:
«Да избежит душа бесовских козней,
Да обретет бессмертие у Южного дворца^^».
Под музыку92 монахи уселись в два ряда. У алтаря встали четыре послушника. Один держал в руках бунчук, другой — чашу, третий — меч.
Истинносущий Хуан, в золотой тиаре сокрушения демонов, в шелковой рясе, украшенной багряными облаками, взошел на вы¬
60


сокий трон, декламируя какие-то стихи93. Музыка утихла, и двое с кадилами провозгласили гатху94:
«О, снизойди, всемилостивый дух Тайи!
Отверзни ад, что мрак безвыходный таит,
Пусть пары отроков, послушные моленьям,
Усопшую ведут к заоблачным ступеням.»
Истинносущий Хуан, пропитанный ароматами, с омытой головой95, воскурил благовония и начал читать:
«Падаем ниц пред Таинственным императором96, дабы наставил в вере и милосердно отпустил грехи попавшим в царство тьмы. Небесный наставник Праведного единства97 завещал: очисти тело твое и воспрянешь к жизни бессмертной98. Дабы снизошла благодать на заблудших во грехах и утолились жаждущие, и насытились алчущие, мы с благоговением воскуряем аромат и с открытою душой молимся Всевышнему.
Милосерднейший человеколюбец владыка Восточного предела, внемли нашему голосу и не покинь нас. Досточтимый небесный повелитель Тайи, спасающий от страданий-дукха"; Высший ела- дыка-первопредок таинственной сини небес и солнечной девятеричной силы ян100; великие истинносущие, спасители всех десяти сторон пространства; бессмертные неба и земли101; властители трех миров, совершенномудрые пяти священных пиков, пятнадцати подводных царств и стольного града Лофэн102, пред вами падая ниц, мы благоговейно воскуряем ароматы и молим, снизойдите к алтарю. Склоняясь долу, ждем парящего в небесном просторе львиного трона102 ярких, как солнце, драконовых знамен. Устраняет будоражащее беспокойство укрепляющее вино из пористой зелени104, утоляет жажду сладкая роса-амрита, а посему мы нынче расставили жертвы и решились направить небесным духам послания.
Правители девяти подземных бездн, отпустите грехи, не судите, не наказуйте. Ведь человек в сем мире суеты только мается, занятый делами повседневными, мирскими, и, не помышляя о часе роковом, всей душою жаждет жизни. Где уж ему сеять добро, когда он предался дурным соблазнам, зачарован ими и не ведает просветленъя? Став жертвою алчности и пагубных страстей, он мечтает о вечной жизни. Где ему знать, что смерть уж на пороге и он вот-вот испустит дух? Однажды оборвется все, и грешник на муки будет обречен в Царстве тьмы.
61


Чтя Путь-дао и падая ниц, мы молимся за горнюю душу усопшей супруги Ли, которая, покинув так внезапно мир суеты, попала в беспросветный мрак. Если не будут прощены ей прегрешенья, терзанья вечные — таков ее удел.
Досточтимый небесный владыка, да прославится имя Твое в мириадах кальп106, во веки веков! Да пребудет над нами Твой пневмен- ный дух, солнцеподобный, как девятеричная сила ян! Да пребудут земли Востока под человеколюбивою властью Твоею! Услышь наш зов! Окропи106 ее, грешную, сладкою росой и милосердием Твоим, спаси и сохрани. Благовещим светом озари блуждающую в потемках. К снисхожденью призови трех управителей107, вели всем князьям десяти дворцов преисподней грозные указы отложить, врата темниц открыть и узнице даровать свободу. Прости ей заблужденья и грехи, и пусть она, выйдя из темниц, пройдет сквозь огненное горнило, смоет облик увядшего цветка и возродится к жизни вновь, причалив к берегу Пути-дао108».
Возглавляющий церемонию, приступив к освящению жертвенных даров, стал читать из «Канона о пяти кормильцах»109 и священные заклинания о пресуществлении пищи110.
«Известно, что сначала явило Небо девять пневм111, из коих первым образовался простор воздушный, а потом земная твердь и преисподней девять бездн. Последние суть скопленье темной силы инь112. А девять пневм подразделились на тьмы вещей, обретших плоть и жизнь. Вот потому-то пневма есть корень неба и земли. Жизнь получает плод в утробе, развитие же происходит под действием трех светоносов: солнца, луны и звезд. Человек потому умирает и гибнет, что не способен свое тело сохранять, беречь свой дух и пневмой дорожить, крепить свой корень и не отступать от истинной первоосновы. Для возвращенья к жизни необходимо очистить свое тело под действием великой силы инь и переплавить свою плоть под действием великой силы ян112. Тогда снова сгустятся в тебе девять пневм и три начала114 завяжутся в плод, в результате чего образуется тело. Без преклоненья пред заветами златыми Великого и высочайшего, пред наставленьями секретными Таинственного и изначального116 возможно разве спасенье горней души из темных бездн, полное воплощенъе вновь и приобщенье к сонму совершенных существ116? Избегнуть бесовских козней и спасительно вознестись, снискать духовную драгоценность и пресуществить телесную форму посредством истинного талисмана — о сем нижайше оповещаем настоящим докладом11 .
62


Небесный Град Великой Тайны^ в тризне.
В верховном мире траурные знаки.
Усопшая, освободись из мрака,
Вернись душою горней к жизни».
Монахи погрузили стяг души усопшей в водоем и сожгли талисман соединения души. Потом погрузили в геенну огненную красный стяг и сожгли талисман сгущения в форму119. Наконец, монахи взяли желтый стяг, и возглавляющий церемонию опять стал читать:
«Небесная единица породила воду, земная двоица120 породила огонь. И соединившись, преобразовали друг друга вода и огонь, и появились истинные формы»121.
Обряд пресуществления заканчивался, дщица души Пинъэр, украшенная венком и накидкой, была препровождена через покрытый золотом узорный мост, дабы предстать перед нефритовыми ступенями у трона Небесного владыки и найти прибежище в Трех сокровищах122.
Обратившись к Владыке царства Нефритовой чистоты, монахи поднесли пять жертв123:
«Кумир Пути-дао, Владыка Нефритовой чистоты, правящий первозданной тьмой, содержащей в себе чистую пневму, мириадами явлений, умещающихся в одной крупинке проса, горнюю душу усопшей пресуществи и введи в обитель бессмертных»124.
Потом обратились к Владыке царства Высшей чистоты и поднесли другие пять жертв:
«Кумир канонов, Владыка Высшей чистоты, правящий круговоротом бытия, начавшимся в эру Красного света126, изначальной сетью мироздания, раскинутой безбрежно и проникшей во все просторы, горнюю душу усопшей пресуществи и введи в обитель бессмертных»126.
Наконец обратились к Владыке царства Великой чистоты и тоже поднесли пять жертв:
«Кумир наставников, Владыка Великой чистоты, правящий Пу- тем-дао, который объемлет небо и землю, таинственно проникающий в первоначало времен и кальп, спасающий заблудшие души,
горнюю душу усопшей пресуществи и введи в обитель бессмерт- 127
ных» .
63


— После обращения к Трем прибежищам128, — произнес возглавляющий церемонию, — провозгласим девять заповедей.
«Заповедь первая: будь уступчив и послушен, почитай и корми отца и мать;
Заповедь вторая: будь верен и ревнив в служении господину и государю;
Заповедь третья: не убий, будь милосерден и спасай все живое129; Заповедь четвертая: не прелюбодействуй и будь праведен во всем120;
Заповедь пятая: не воруй и во имя справедливости жертвуй своим;
Заповедь шестая: не гневайся и не угрожай по злобе людям; Заповедь седьмая: не лукавь и не губи коварством своим добро; Заповедь восьмая: не давай гордыне и высокомерию затмить высшую истину121;
Заповедь девятая: не лицемерь и не двуличничай, будь последовательным до конца.
Да проникнут в сердца ваши сии заповеди как завет нерушимый1JZ».
По оглашении девяти заповедей даосские монахи начали исполнять музыку и читать благовещие послания133, обращенные к десяти видам бесприютных горних душ134 и звучавшие как стихи «Висящий золотой шнур»135:
«Милосерднейший человеколюбец! Спаситель от страданий-дук- ха Владыка-первопредок таинственной сини, на львином троне парящий в пространстве! Яви чудодейственную силу божественную и укажи на чистую жертвенную снедь страждущим навям126. Бесприютные горние души мира дхарм127, придите и испейте сладкую росу-амриту.
Воины походов северных и сражений южных, закованные в латы! Вы, жизнью рискуя, за Отчизну идете на смерть. Вдруг ударит выстрел, и закроются очи навек. Бесприютные горние души павших на поле бранном, придите и испейте сладкую росу-амриту. Сыны и дочери сердечные! Вы служите в людях, побои и окрики сносите день изо дня. В жалком рваном рубище выгонит вас хозяин, и прямо на улице застигнет вас смерть. Бесприютные горние души умерших с голоду, придите и испейте сладкую росу-амриту. Оседлые торговцы и офени, торговые гости и странствующие иноки, даосы и буддисты. Вы по чужбинам скитаетесь, добывая одежду и хлеб. Кто ухаживать станет, когда постояльца заез-
64


жего свалит недуг? Бесприютные горние души умерших в краях отдаленных, придите и испейте сладкую росу-амриту.
Кто насилье чинил и разбой, тот с колодкой на шее был брошен в острог. Всех, кто преступил Государев закон, ждали плаха, виселица или четвертованъе. Бесприютные горние души казненных, придите и испейте сладкую росу-амриту.
Кровные враги, когда им суждено сойтись на жизненном пути, замышляют козни, пускают в ход отраву. И вот уж опоенный ядом испускает дух. Бесприютные горние души отравленных, придите и испейте сладкую росу-амриту.
До трех лет грудью кормит мать свое дитя. Отца с матерью милость неизбывно велика. Но приходит срок, и на траве младенца рожает мать. Судьба их часто висит на волоске, и обе жизни уходят в царство тьмы. Бесприютные горние души погибших в муках родовых, придите и испейте сладкую росу-амриту. Нестерпимо тяжело попавшему в беду. Кто долг не в состоянии вернуть, того преследуют и днем и ночью. И руки на себя наложит горемыка, прервется дыханье, тонкой нитью связывающее его с жизнью. Бесприютные горние души невинно загубленных, придите и испейте сладкую росу-амриту.
Того недуги давние терзают или боли. Этого чахотка сушит или ноги отнялись. Либо чесотка — язвы, струпья покрыли тело. На похлебке скудной поправиться нельзя. И снадобья любые не помогут. Бесприютные горние души от болей умерших, придите и испейте сладкую росу-амриту.
Тот в бурю или ураган попал. Громады волн ладью вздымали до небес и опрокинули в пучину. Так путника застигла смерть среди разбушевавшейся стихии вод, и некому домой весть подать. Бесприютные горние души утопших, придите и испейте сладкую росу-амриту.
Когда демон пожара вдруг разбушуется, спасенья не найдешь. Огонь жестокий сжигает беспощадно все тело. Человек становится дымной навью^8. Бесприютные горние души сгоревших, придите и испейте сладкую росу-амриту.
Жаждут жизни даже оборотни деревьев, злые духи рек и гор, твари чешуйчатые и пернатые — рыбы и птицы. Верховный Владыка, всемилостивый и сострадательный! Яви безграничную милость свою, призови десять видов бесприютных горних душ, дабы пришли и испили сладкую росу-амриту».
После обряда пресуществления139 истинносущий Хуан сошел с высокого трона. Даосские монахи ударили в барабан и, пройдя
65


за ворота, предали огню жертвенные деньги и целую кладовую с жертвенными принадлежностями, а потом, вернувшись к алтарю, переоделись и убрали свои священные изображения.
Симэнь тем временем распорядился зажечь в большой зале свечи. Там заранее были накрыты столы. Ждали трапезу родные и друзья, готовились к выступлению трое певцов. Первый кубок Симэнь предложил истинносущему Хуану. Слуги хозяина поднесли ему кусок золотой парчи140, на которой были изображены парящие в облаках и небесной синеве журавли, кусок пестрого атласа и десять лянов серебра.
— Благодаря вашему великому усердию, высокочтимый отец наставник, — опустившись на колени и склонившись до полу, говорил Симэнь, — моя усопшая жена теперь проведена в Царствие Небесное. Тронутый до глубины души, прошу вас, примите эти скромные знаки благодарности.
— Я, ничтожный даос, недостойный носить облачение священнослужителя и совершать службу, предписанную сокровенным учением141, — отвечал Хуан, — вовсе не обладаю никакими добродетелями. Это благодаря вашей глубокой вере и искренности, милостивый сударь, ваша супруга приобщилась к сонму совершенных существ142. А мне, право, неловко принять эти подношения.
— Не обессудьте, ваше преосвященство, — просил Симэнь, — примите, прошу вас, скромные знаки моего преклонения и почтения.
Истинносущий, наконец, согласился и велел послушникам убрать подарки.
Симэнь поднес чару настоятелю У. Слуги хозяина протянули настоятелю кусок золотой парчи и пять лянов серебра, а также десять лянов для вознаграждения монахов. Настоятель У принял только серебро для братии, от остального же отказался.
— Я, ничтожный даос, обрекался отслужить панихиду и помочь вашей супруге возродиться в мире бессмертных143, — говорил настоятель У, — и исполнил обещание. Так что мне не следовало бы брать и вознаграждение для братии, тем более эти щедрые дары.
— Вы ошибаетесь, отец наставник, — заверял его Симэнь. — Сколько вы положили труда на приготовление торжественной службы и составление небесных посланий! Вы же заслужили награду.
Уговоры подействовали. Настоятель У принял подарки и долго благодарил хозяина.
Потом Симэнь угощал вином монахов. Ему помогали шурин У Старший и Ин Боцзюэ.
66


Шурин У держал в руках чарку, Боцзюэ — кувшин вина, Се Сида — закуску, поддетую на палочки. Они опустились на колени.
— Доброе дело сделал ты, брат, для невестки, — говорил Боцзюэ.— Благодаря усердию истинносущего и отца наставника наша невестка получила наконец все необходимое. Со шпильками-фениксами в прическе, в белом одеянии, с отделанным пухом веером в руке, на белом журавле устремилась она в заоблачную высь. Надо благодарить за все истинносущего. Но и ты, брат, своим усердием осчастливил невестку. И у меня на душе стало как-то легко и радостно.
Боцзюэ наполнил до краев чарку и поднес ее Симэню.
— Я вам очень обязан, господа, — говорил он. — Вам ведь тоже за эти дни досталось. Не знаю, как мне всех и благодарить.
Он осушил чарку.
— Если пить чару, так не одну, а пару, — наливая, приговаривал Боцзюэ.
Се Сида поспешно подал закуски. Симэнь поднес им в знак признательности по чарке, и все сели. Запели певцы. Повара подали горячие блюда. Друзья играли на пальцах и в другие застольные игры вплоть до второй ночной стражи. Когда Симэнь захмелел, друзья откланялись.
Симэнь наградил певцов тремя лянами серебра и пошел на ночлег в задние покои.
Да,
Пока живой, хлещи вино, когда захочешь.
У девяти истоков горла не промочишь.
Тому свидетельством стихи:
Однажды жизни всей мечта сбылась И вдруг — как дым от ветра — унеслась.
Златую брошку феникс обронил,
Другой зерцало драгоценное разбил.
Перерожденье — вздорная мечта,
Тоска для человека — маета.
За чаркой чарка только бы пилась,
И грусть с тоской развеются тотчас.
Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой
раз.
67


г
а
А
*
А
Е
С
т
1»
д
Е
С
Я
т
с
Е
д
1>
м
А
%
Симэнъ Цин любуется из кабинета выпавшим снегом.
Ли Пинъэр, явившись во сне, поверяет свои сокровенные думы.


По тебе, ушедшая далеко,
гложет неизбывная тоска,
Надрывает плачущую душу пение унылое рожка.
Зеркала осколок мне напомнил
тусклую ущербную луну,
А остатки от твоих нарядов — редкие, как будто облака.
На дрожащей ветке в зимний холод мерзнет одинокий воробей.
Жалобно кричит усталый лебедь,
что отстал от стаи лебедей...
Мне заколка для волос попалась,
повертел в руках — душа болит.
Только облик твой себе представлю — некуда деваться от скорбей.
Итак, пошел Симэнь в задние покои и, совсем усталый, лег спать. Высоко взошло солнце, а он все еще лежал в постели. Явился Лайсин.
— Плотники пришли, — объявил он. — Спрашивают, можно ли ломать навесы.
— Опять надоедать заявился? — ворчал на него Симэнь. — Раз пришли, пусть ломают.
Плотники, разобрав навесы, сосновые доски, веревки, подстилки и циновки перенесли в дом напротив, где и сложили, но не о том пойдет речь.
— Ну и пасмурная стоит погода! — говорила вошедшая в спальню Юйсяо.
69


Симэнь велел горничной подать одежду.
— Ты вчера ведь утомился, — говорила Юэнян. — А на дворе снег. Кто тебя торопит? Поспи еще. И в управу нынче не ходи.
— Я в управу и не собираюсь, — отвечал Симэнь. — Посыльный от свата Чжая должен за письмом прийти. Надо ответ приготовить.
— Тогда вставай! — сразу согласилась Юэнян. — А я велю завтрак готовить.
Симэнь, не умываясь и не причесываясь, водрузил на взлохмаченную голову войлочную шапку, укутался в велюровый халат и направился через сад в кабинет грота Сохранения Весны1.
Надобно сказать, что с исчезновением Шутуна за садом по распоряжению хозяина стал присматривать Ван Цзин. У него же хранились ключи от обоих кабинетов — дальнего, в гроте, и парадного, у большой залы. Чуньхуну было поручено убирать передний кабинет.
В зимнее время Симэнь иногда заходил посидеть в дальний кабинет в гроте. Тут топилась печь-лежанка, на полу стояли медные жаровни с горящими угольями, были спущены массивные зимние занавеси, на шелку которых красовались вышитые купы зимних слив и луна в облаках. В гостиной алели цветы персика, обрамленные зеленой листвой, пестрели разных оттенков хризантемы, тянулись нежные зеленые ростки бамбука и отливали бирюзою застенчивые орхидеи. Во внутренней комнате рядом с тушечницами и писчими кистями лежали музыкальные инструменты и аккуратно сложенные книги. В вазах стояли цветущие ветки зимней сливы2. На кане был постлан ярко-красный войлочный тюфяк, покрытый узорным парчовым одеялом с вышивкой серебром. На нем лежали подушки с изображением неразлучных уточек. Сверху спускался полог из русалочьего шелка3.
Симэнь развалился на кане, а Ван Цзин тотчас же бросился к столу, достал из коробки слоновой кости ароматную «драконову слюну» и бросил ее в позолоченную курильницу4.
— Ступай к Лайаню, — наказал Ван Цзину хозяин. — Пусть за батюшкой Ином сходит.
Ван Цзин пошел за Лайанем, но его остановил Пинъань.
— Цирюльник Чжоу ждет у ворот, — сказал он.
Ван Цзин вернулся и доложил хозяину. Симэнь велел пустить. Появился цирюльник и отвесил земной поклон.
70


— Кстати пришел! — воскликнул Симэнь. — Мне голову пора привести в порядок и тело промассировать. Да! Что ж ты до сих пор не показывался?
— У вас ведь матушка Шестая скончалась, — говорил цирюльник. — Неловко было беспокоить.
Симэнь уселся в кресло Пьяного старца5 и обнажил голову. Только цирюльник начал расчесывать ему волосы, появился Лай- ань.
— Батюшка Ин пожаловали, — объявил он.
Вошел Боцзюэ и отвесил поклон. Был он в войлочной шляпе и зеленом суконном кафтане. На поношенные черные сапоги были натянуты пальмовые лапти-грязевики.
— Будет уже тебе раскланиваться-то, — обратился к нему Симэнь.— Присаживайся!
Боцзюэ подвинул стул к самой жаровне и сел.
— Чего это ты так вырядился, а? — спросил Симэнь.
— А как же! — оправдывался Боцзюэ. — Вон на дворе какой холод! Снег валит. А ведь я, брат, вчера уж с петухами домой добрался. Спасибо, слуга с фонарем провожал, а то мы бы и шагу не ступили. Гляжу, все заволокло, тьма кромешная. Пришлось шурина сперва проводить. Так что если б не Лайань, я б ни за что не встал. А ты, брат, молодец! Вон в какую рань поднялся. Нет, я так не могу.
— А ты как думаешь! — говорил Симэнь. — Я ведь человек деловой! То похороны, то прием главнокомандующего Лу Хуана, то панихида... Только успевай. Хозяйка нынче и то говорит: устал, мол, отдохнул бы как следует. Но я помню: от свата Чжая посыльный за ответом придет, навесы ломать будут, а двадцать четвертого Ханя с приказчиками в путь снаряжать. Пора, стало быть, вещи паковать, серебро готовить, рекомендательные письма писать. А сколько хлопот с похоронами! Ладно — свои и друзья не взыщут, а знатные господа? За участие и соболезнование надо же их отблагодарить, как ты думаешь?
— Да, брат, господ, наверно, придется, — поддержал Боцзюэ. — Но, по-моему, только самых знатных и влиятельных. А остальных, с кем дружбу водишь, можно поблагодарить и при встрече. Все же знают, как ты занят. Поймут.
Пока они беседовали, Ван Цзин отдернул занавеску и в комнату вошел Хуатун. В руках он держал покрытую узорным лаком квадратную коробку, в которой стояли две лакированные с позолотой чашки, наполненные жирным коровьим молоком с сахаром.
71


Боцзюэ взял одну. Чашка казалась наполненной растопленным лебяжьим салом, поверх которого плавали блестки жира.
— Какая прелесть! — воскликнул Боцзюэ. — И прямо с жару.
Когда он пригубил чашку, из нее так и пахнуло ароматом. Боцзюэ не сдержался и глоток за глотком выпил содержимое.
— Брат, выпил бы чашку-то, — говорил Боцзюэ. — Как бы не остыло. Да, такого утром выпить — сразу силы прибавит.
— Нет, я не буду, — отвечал Симэнь. — Пей! А я обожду. Мне сейчас рисовую кашу подадут.
Боцзюэ, ни слова не говоря, поспешно выпил вторую чашку, и Хуатун убрал посуду.
Симэнь велел Чжоу размять его деревянным вальком и приступить к массажу и дыхательным упражнениям.
— Массаж, наверно, хорошо взбадривает, а? — спросил Боцзюэ.
— У меня, по правде сказать, по вечерам в поясницу вступает и спина болит, — объяснял Симэнь. — Так что я без массажа никуда.
— Да ты вон какой здоровый и питаешься — лучше не придумать, — говорил Боцзюэ. — Прыть в тебе, должно быть, так и играет.
— Какое там! — возражал Симэнь. — Доктор Жэнь Хоуси мне не раз говаривал: вы, говорит, сударь, только с виду здоровый, а в действительности сильно истощены. Даже целую коробку пилюль мне прислал, велел по утрам с женским молоком принимать. Ободряют, говорит, и продлевают жизнь. А пилюли эти его высокопреосвященство истинносущий Линь6 самому государю императору составлял. Но я с делами и про пилюли забыл. Ты, небось, думаешь: жен, мол, у меня много, значит я все дни ими и занят, так ведь? А я тебе прямо скажу: со смертью Ли я этого и в уме не держу, да и желание всякое пропало.
Появился Хань Даого и, поклонившись, сел.
— Со всеми видался, — начал он. — Корабль зафрахтован. Двадцать четвертого отчаливаем.
Симэнь наказал приказчику Гань Чушэню составить счета и приготовить серебро.
— Много в обеих лавках наторговали? — спросил хозяин.
— Больше шести тысяч лянов, — отвечал Хань Даого.
— Две тысячи упакуете отдельно, — распорядился Симэнь. — С ними я пошлю в Хучжоу за шелком Цуй Бэня. А вы с Лайбао закупите в Сунцзяне полотна на четыре тысячи и после Но¬
72


вого года с первым же кораблем вернетесь домой. А сейчас берите по пять лянов и ступайте собирать вещи в дорогу.
— У меня к вам дело есть, батюшка, — начал Хань Дао- го. — Как мне быть? Я ведь обязан лично отбывать барщину у Юньского князя, а денежный оброк они не принимают.
— Как так не принимают? — удивился Симэнь. — А Лайбао? Он ведь тоже Юньскому князю принадлежит, а вносит оброку по три цяня в месяц — и дело с концом.
— Это он благодаря грамоте его превосходительства императорского наставника был в оброчные переведен, — разъяснял Хань Даого. — Его теперь не смеют трогать. А мы испокон веку бар- щинники. Так что нам спину гнуть положено.
— Тогда письмо пиши, — посоветовал Симэнь. — А я доктора Жэня попрошу, пусть он насчет тебя с князем поговорит. Отменят барщину, будешь оброк вносить. А то из домашних кого пошлешь барщину отработать.
Хань Даого сложил руки на груди и благодарил хозяина.
— Если, брат, ты такую милость окажешь, он со спокойной душой в путь отправится, — вставил Боцзюэ.
После массажа Симэнь пошел в другую комнату причесываться, а цирюльника велел покормить. Немного погодя он вышел в белой суконной шапке чиновника и суконном халате. Наградив цирюльника Чжоу тремя цянями серебра, Симэнь послал Ван Цзина за учителем Вэнем. Вскоре явился сюцай Вэнь. На нем была высокая шапка и широкий пояс. После взаимных приветствий накрыли стол.
На столе появились четыре блюда с закусками, блюдо вареных свиных ножек, блюдо жареной с пореем ослятины, блюдо куриных пельменей, блюдо вареной голубятины, четыре чашки мягко разваренного риса и четыре пары палочек.
Боцзюэ и сюцай Вэнь расположились на почетных местах, Симэнь занял место хозяина, а Хань Даого присел сбоку.
— Ступай зятя позови, — наказал Лайаню хозяин, — да подай еще чашку риса и палочки.
Появился Чэнь Цзинцзи. На нем была траурная повязка, отделанный перьями аиста белый атласный халат, какие носят даосские монахи, тростниковые сандалии и холщовые чулки. Цзинцзи поклонился и сел рядом с Хань Даого.
После завтрака посуду убрали, и Хань Даого ушел. В кабинете остались Боцзюэ и сюцай Вэнь.
— Письмо готово? — спросил сюцая Симэнь.
73


— Черновой набросок, — отвечал сюцай, доставая из рукава письмо.— С вашего одобрения перепишу начисто.
Он протянул бумагу Симэню. Письмо гласило:
«От свата Симэнъ Цина из Цинхэ с нижайшим поклоном и искренним почтением ответное письмо
Всемилостивейшему и досточтимому свату, оплоту Отечества господину Юнъфэну.
С той счастливой, но короткой встречи в столице вот уже полгода как Вы не дарили меня своим лучезарным присутствием. Меня утешили великодушные пожертвования Ваши по случаю постигшего меня горя — кончины жены, а равно и мудрые наставления и советы, которые Вы изволили дать мне издалека, свидетельствующие о нашей взаимной привязанности и искренних симпатиях. Глубоко тронутый Вашим любезным посланием, я считаю себя всецело обязанным Вашей милости. Одно меня волнует. Может быть, я не оправдал того высокого доверия, какое Вы мне оказали назначением на службу, быть может, проявил в чем нерадивость и оплошность, но я все же смею надеяться, что Вы замолвите за меня доброе словцо перед его высокопревосходительством. Дорогой сват, до гробовой доски не забыть мне Ваших щедрых благодеяний. Пользуясь сим счастливым случаем, позволю себе пожелать Вам всяческих благ и заверить в моем совершенном почтении.
Облагодетельствованный Вами и пр. Прошу покорно принять скромные знаки внимания: десяток газовых платков янчжоуской выработки, десяток шелковых платков, два десятка зубочисток в золотой оправе и десяток золоченых чарок».
Симэнь прочитал письмо и велел Чэнь Цзинцзи приготовить подарки, а сюцаю Вэню переписать послание на узорной бумаге. Они запечатали письмо и скрепили печатью. Пять лянов было дано посыльному Ван Юю, но не о том пойдет речь.
А снег все валил. Симэнь оставил в кабинете сюцая Вэня полюбоваться зимним видом. Только на вновь накрытом столе появилось вино, из-за дверной занавески показалась голова.
— Кто там? — спросил Симэнь.
— Чжэн Чунь пришел, — объявил Ван Цзин.
Симэнь велел пустить певца. Чжэн Чунь с высоко поднятыми коробками в руках опустился перед Симэнем на колени. Сверху блестела золотом небольшая квадратная коробка.
— Это что такое? — спросил Симэнь.
74


— Это моя сестра Айюэ прислала вам, батюшка, — объяснял Чжэн Чунь. — Устали вы, говорит, справляя заупокойные службы, вот и прислала вам сластей к чаю.
В одной коробке были украшенные кремом пирожки с фруктовой начинкой, в другой — обжаренные в коровьем масле витые крендельки.
— Сестра Айюэ сама готовила, — пояснял Чжэн Чунь. — Батюшка, говорит, их любит, вот и прислала в знак почтения.
— Я ведь вас только что за чай благодарил, а теперь, выходит, Айюэ в расходы ввожу, — говорил Симэнь.
— Какая прелесть! — воскликнул Боцзюэ. — А ну-ка, дай попробовать. Одной мастерицы по кренделькам лишился, а тут, оказывается, другая появилась.
И, засунув в рот кренделек, он протянул другой сюцаю Вэню.
— Отведай, почтеннейший! — приговаривал Боцзюэ. — Зубы новые вырастут, обновится нутро. Увидать такие редкости — что десять лет на свете прожить.
Сюцай взял кренделек. Он так и таял во рту.
— Как есть из Западных краев! Райские яства! — расхваливал Вэнь.— А какой аромат! Ну так и тает, по сердцу растекается. Лучше не придумаешь.
— А что тут? — спросил Симэнь.
Чжэн Чунь медленно опустился перед ним на колени и открыл расписанную золотом квадратную коробочку.
— А это Айюэ просила передать лично вам, батюшка, — пояснил певец.
Симэнь поставил коробку на колени и только хотел заглянуть вовнутрь, как Боцзюэ выхватил ее у него прямо из рук. В коробке лежал красный шелковый платок с кистями и двойной узорной каймой, на котором похожие на пару продетых друг в друга старинных монет красовались навек соединенные сердца. В платок были завернуты орехи, которые нагрызла для Симэня сама Айюэ. Боцзюэ схватил пригоршню орехов и поспешно отправил в рот. Когда Симэню удалось отнять у него коробку, в платке оставалось всего несколько орешков.
— Есть у тебя, сукин сын, совесть, а? — ругался Симэнь. — Набросился, как голодный, даже взглянуть не дал, проклятый.
— Это мне дочка прислала, — оправдывался Боцзюэ. — А кого ей и почтить, как не отца своего? Ты, сынок, и без того лакомствами сыт по горло.
75


— Сказал бы я тебе, не будь почтенного Вэня, — продолжал ворчать Симэнь. — Ты, сукин сын, шути, да знай меру.
Симэнь спрятал платок в рукав, а Ван Цзину наказал убрать коробки. На столе появились закуски и приборы. Подали вино, и все сели пировать.
— Ли Чжи с Хуаном Четвертым долг принесли, — объявил вдруг Дайань.
— Сколько же? — спросил Симэнь.
— Пока тысячу лянов, — отвечал слуга. — Остальное, говорят, вернем немного погодя.
— Чтоб им ни дна ни покрышки, проклятым! — ругался Ьо- цзюэ. — Скрыли, даже мне ни гу-гу. То-то я смотрю, они и на панихиду не приходили. А они, оказывается, за серебром в Дунпин ездили. Забери, брат, серебро и больше ни гроша не давай этим бродягам. Они и так кругом назанимали предостаточно. Гляди, как бы не остаться на бобах. Вон придворный смотритель Сюй с Северной окраины грозился сам ехать в Дунпин за своим же серебром. Смотри, брат, не увели бы они и твои денежки.
— Мне бояться нечего! — воскликнул Симэнь. — Какое мне дело до смотрителя — будь он хоть Сюй, хоть Ли?! Не вернут долгов — в тюрьму засажу. — Симэнь обернулся к Цзинцзи. — Ступай возьми безмен и перевешай серебро. И в контракт впиши, а я к ним не хочу выходить.
Через некоторое время Цзинцзи вернулся.
— Серебра ровно тысяча лянов, — докладывал он. — Матушка Старшая убрала. Хуан Четвертый просит вас, батюшка, принять его.
— Скажи, я гостей принимаю, — заявил Симэнь. — Наверно, насчет контракта? Пусть после двадцать четвертого приходит.
— Да нет, — продолжал Цзинцзи. — Дело у него к вам есть. Очень просит. Лично, говорит, с батюшкой потолковать надо.
— Какое еще дело? — ворчал Симэнь. — Пусть подождет.
Симэнь вышел в залу, где его земным поклоном встретил Хуан
Четвертый.
— Тысячу лянов серебра только что вашему зятюшке передали, — заговорил Хуан. — Остальное скоро вернем. У меня к вам дело, батюшка, не откажите, помогите человеку в беде.
Хуан Четвертый бил челом и плакал. Симэнь велел ему встать и спросил:
— Говори, что случилось?
76


— Сунь Цин, мой тесть, с напарником Фэном Вторым торговали в Дунчане хлопком, — начал свой рассказ Хуан Четвертый. — А у напарника, как на грех, сын уродился непутевый, Фэн Хуаем звали. Запрет, бывало, лавку, а сам на всю ночь к певичкам уйдет гулять. Как-то две кипы хлопка пропало. Тесть пожаловался напарнику, и тот наказал шалопая-сына. Тогда Фэн Хуай затеял драку с моим младшим шурином Сунь Вэньсяном и выбил ему зуб. Шурин не сробел и ударил шалопая по башке. Тут их разняли приказчики и покупатели, и шалопай отправился восвояси. И что ж вы думаете? Проходит полмесяца, и шалопай вдруг умирает от побоев. А тестем ему, оказывается, доводится известный по всему Хэси укрыватель насильников и грабителей Бай Пятый, по кличке Бай Толстосум. Взял этот Бай да и подговорил Фэна Второго, напарника, стало быть, моего тестя, подать жалобу цензору, а тот, не разобравшись в деле, передал ее на рассмотрение инспектору Лэю. Господин же Лэй, занятый государевыми перевозками, перепоручил разбирательство помощнику окружного правителя Туну. Тогда Бай Толстосум подкупил господина Туна, а соседей подбил выступить свидетелями, и те показали, будто мой тесть подстрекал сына на драку. И вот по приказу правителя Туна арестовали моего тестя. Сжальтесь, батюшка, умоляю вас! Напишите письмо его превосходительству Лэю и попросите разобраться в деле еще раз. Может, он пощадит тестя, а? Скажите, тесть, мол, к драке никакого касательства не имел, а смерть Фэн Хуая наступила, когда уж у него и синяки-то зажили. Да его и собственный отец бил, почему же всю вину на одного Сунь Вэньсяна перекладывают?
Симэнь взглянул на письменную просьбу. В ней говорилось: «Содержащиеся под стражей в Дунчанской тюрьме Сунь Цин и Сунь Вэньсян умоляют о пощаде».
— Инспектор Лэй только что был у меня на пиру, — говорил Симэнь,— но мы лишь раз и виделись, так что плохо знакомы. Неудобно мне будет ему писать.
Хуан Четвертый снова бил челом.
— Сжальтесь надо мною, батюшка, умоляю вас, — просил он, громко рыдая. — Если вы не заступитесь, погибнут и мой тесть и шурин. Если уж никак нельзя помочь Сунь Вэньсяну, помогите хотя бы тестю. Вы оказали бы великую милость, если бы посодействовали его освобождению. Ему шестьдесят стукнуло, а без него дом кормильца лишится. Зимних холодов ему в тюрьме не пережить.
Симэнь долго вздыхал, размышляя.
77


— Ладно! — наконец заключил он. — Я попрошу акцизного инспектора Цяня. Они с Лэем однокашники, в один и тот же год получили звание цзиныни.
Хуан Четвертый опять пал ниц и, пошарив в рукаве, протянул Симэню удостоверение на сто даней отборного риса, потом отвязал от пояса два узелка с серебром. Симэнь отказался их принять.
— Зачем мне твои деньги? — говорил он.
— Вам, батюшка, эти деньги, конечно, не в диковинку, — упрашивал Хуан Четвертый. — Может, отблагодарить господина Цяня пригодятся...
— Не важно! — твердил свое Симэнь. — Если будет надо, я и сам ему подарок куплю.
Тут через боковую дверь к ним вошел Ин Боцзюэ.
— Нечего тебе, брат, за него хлопотать! — обратился он к хозяину.— Когда у него все как по маслу идет, он и свечку не поставит, а как приспичит, то к стопам Будды припадает. Ты панихиды заказывал, он и носу не показал, даже чаю не прислал. А теперь, извольте, с просьбой заявился.
Хуан Четвертый отвесил Боцзюэ поклон.
— Дорогой вы мой! — взмолился Хуан. — Не губите человека! Где у меня «все как по маслу идет»? Вот уж полмесяца мечусь, покою не знаю. Вчера в областном управлении был, батюшке вот серебро добывал, нынче Ли Чжи чуть свет отправил, чтобы к утреннему присутствию подоспел, а сам скорее сюда, батюшке долг отдать да насчет тестя попросить. Но батюшка наотрез отказывается принять мой подарок, стало быть, нечего мне, бедному, надеяться на спасение тестя.
Боцзюэ бросил взгляд на лежавшую перед ним сотню лянов высокопробного блестящего серебра и обратился к Симэню.
— Ну как, брат? Похлопочешь за него?
— Инспектора Лэя я плохо знаю, — отвечал Симэнь. — Ас начальником таможни Цянем поговорить попробую. Ему и подарок потом поднесу. А серебро мне не нужно.
— Нет, брат, ты не прав, — заметил Боцзюэ. — Тебя человек об одолжении просит, а ты, выходит, все издержки должен нести? Где же такое видано? И еще. Своим отказом ты брата Хуана в неловкое положение ставишь. Значит, по-твоему, он мало дал. Я бы на твоем месте серебро взял, хотя для тебя оно и ничего не значит. Ведь это серебро пойдет тому же Цяню, так что тебе, брат, пригодится. А тебе, брат Хуан, надо прямо сказать, здорово повезло. Сделает письмо свое дело, и выйдут твои тесть с шурином целыми
78


и невредимыми. А раз батюшку деньгами не удивишь, стало быть, смекай. Придется, значит, тебе раскошелиться, на большой пир у певиц нас приглашать. Тогда уж повеселимся.
— Об этом не извольте беспокоиться, — заверил его Хуан Четвертый. — И пир устроим, и тестю велю отблагодарить заступников. Поверьте моему слову, я из-за тестя с шурином дни и ночи бегал, да ничего у меня не выходило. Если б не батюшка, не знаю, что и делать.
— А ты как же думал, дурацкая твоя башка?! — поддакивал Боцзюэ. — Кто ж за тестя должен хлопотать, как не ты! Ты ж с его дочерью милуешься.
— Жена у меня глаз не осушает, — говорил Хуан. — А без тестя дом кормильца лишился.
Вняв доводам Боцзюэ, Симэнь согласился принять в дар удостоверение на рис, а от серебра отказался.
— Батюшка, сжальтесь надо мной, примите, прошу вас! — вновь принялся умолять Хуан Четвертый, а потом направился к выходу.
— Поди-ка сюда! — окликнул его Боцзюэ. — Так когда же нужно письмо?
— Чем скорее, тем лучше, — отвечал Хуан. — Если б нынче составили, я бы завтра же утром сына с посыльным отправил. — Хуан Четвертый стал упрашивать Симэня: — Сделайте милость, пошлите кого-нибудь, я бы с ним уговорился.
— Ладно, сейчас напишем, — проговорил Симэнь и позвал Дайаня. — Вот с братом Хуаном письмо отнесешь.
Хуан Четвертый, увидев Дайаня, откланялся и вышел. Подойдя к воротам, он попросил у Дайаня оставленный с серебром кошелек. Тот направился в дальние покои к Юэнян.
Хозяйка с горничными Юйсяо и Сяоюй занимались шитьем. Слуга подошел к ним и спросил кошелек.
— Видишь, делом заняты, — говорила Юйсяо. — Пусть завтра приходит.
— Когда ж ему завтра? — объяснял Дайань. — Он с раннего утра в Дунпин уходит. Давай скорее.
— Ну отдай же ему! — сказала Юэнян. — Чего человека держать?
— Кошелек с серебром в кладовой лежит, — ворчала Юйсяо. — Не украдут, не волнуйся.
Она прошла в кладовую и, высыпав на кровать серебро, протянула кошелек.
79


— На, бери, арестантское отродье! — крикнула она. — А то пристал, как пиявка, — вынь да положь. Глаза у нас разгорелись на его кошелек!
— Человек просит, — говорил Дайань. — Я бы сам не пришел.
Когда Дайань миновал внутренние ворота, из кошелька вдруг
выпал похожий на грибную шляпку слиток в три ляна. Это Юйсяо, сгоряча вытряхивая серебро, прорвала бумажный пакет. Слиток и застрял на дне кошелька. «Вот и мне перепало!» — обрадовался слуга и спрятал слиток в рукав. Потом он вернул кошелек Хуану Четвертому, и они договорились о встрече.
Симэнь тем временем вернулся в кабинет и велел сюцаю Вэню составить письмо, чтобы передать потом Дайаню, а сам залюбовался снегом. Падал он крупными пушистыми хлопьями, которые порхали и кружились, словно тополиный пух или грушевые лепестки. Симэнь открыл жбан выдержанного вина феи Магу и велел Чунь- хуну процедить. Чжэн Чунь между тем играл на цитре и тихо пел. Симэнь заказал ему цикл «Под ивами повеял тихий ветерок».
Появился Циньтун.
— Дядя Хань велел передать вам это письмо, батюшка, — заявил он.
Симэнь заглянул в прошение.
— Отнесешь его за городские ворота лекарю Жэню, — распорядился он. — Попросишь, чтобы он при случае вручил его акцизному инспектору и замолвил слово насчет освобождения Ханя от барщинной повинности.
— Нынче уж поздно, — говорил Циньтун. — Я завтра с утра отнесу.
— Ладно, — согласился хозяин.
Немного погодя вошел Лайань с квадратной коробкой в руках. В ней стояли кушанья: блюдо жаренной с картофелем курятины, фаршированное с луком мясо, фрикадельки с картофелем, вареная баранина, жареная свинина, рубец и легкое, отвар из печени, говяжья требуха и жареные свиные почки. Помимо этого на столе появились две тарелки испеченных на розоватом гусином сале лепешек.
За стол четвертым сел Чэнь Цзинцзи. Симэнь наказал Ван Цзину подать два блюда кушаний и сластей Чжэн Чуню, а также налить певцу два больших кубка вина.
— Мне столько не выпить, — отвешивая поклон, говорил певец.
— Ишь какой ты умный! — вмешался Боцзюэ. — Гляди, на дворе холод завернул. Оттого батюшка тебя и угощает. Брат у тебя выпьет, только поднеси, а ты почему же отказываешься?
80


— Брат пьет, а я не могу, — отвечал Чжэн Чунь.
— Ну, выпей хоть чарку! — настаивал Боцзюэ. — А вторую пусть Ван Цзин за тебя осушит.
— Я тоже не пью, батюшка, — говорил Ван Цзин.
— Ах ты! — воскликнул Боцзюэ. — Да ты за него выпей. Тебе же честь оказывают. Как говорится: от подношения старшего да не откажется младший. — Боцзюэ встал и продолжал, обращаясь к Ван Цзину: — Я тебе повелеваю выпить чарку!
Ван Цзин зажал нос и одним духом опрокинул чарку.
— Ну чего ты, сукин сын, его неволишь? — вмешался Симэнь Цин.
Осталось еще больше, чем полчарки вина, и Боцзюэ велел допить Чуньхуну, а Чжэн Чуня попросил спеть южные напевы.
— Погоди! Мы с почтенным Вэнем застольную игру начнем, а когда пить будем, ты нам споешь, — велел Симэнь. — Так будет интереснее.
Хозяин велел Ван Цзину подать кости.
— Вам первому бросать, почтенный господин Вэнь, — предложил хозяин.
— Нет, нет, — вежливо отказывался сюцай. — Начинайте вы, почтеннейший господин Ин. Да, позвольте узнать ваше прозвание, сударь.
— Мое скромное прозвание Наньпо, что значит Южный скос, — отвечал Боцзюэ.
— Разрешите, почтенный сударь, я вам поясню, откуда пошло такое прозвище, — игриво обратился к сюцаю Симэнь. — Видите ли, за день у его хозяйки столько посетителей перебывает, что под вечер отхожего ведра не хватает, а вываливать поблизости от дому неудобно — соседи начнут ругаться. Вот он и заставляет прислугу за южный амбар выносить. Оттого и прозывается Южный сброс.
— Вы, батюшка, ошибаетесь, — заметил, улыбаясь, сюцай Вэнь. — Господин Ин изволил сказать не «сброс», а «скос». Иероглиф «сброс» состоит из знаков «жидкость» и «выпуск», а «скос» из знаков «почва» и «поверхность», своим смыслом напоминая нам берег реки с бродом...
— Вы, сударь, будто в воду глядели, — отозвался Симэнь. — Жена у него как раз со всяким сбродом-то целыми днями шашни водит.
— Ну, что вы такое говорите! — воскликнул Вэнь.
81


— Я вам вот что скажу, почтеннейший Куйсюань, — заговорил, обращаясь к сюцаю, Боцзюэ. — Он ведь всякий раз не упускает случая, чтобы хоть чем-нибудь меня да подковырнуть.
— А ведь без колкости, господа, и шутки быть не может, — заключил сюцай. — Так уж исстари повелось.
— Давайте играть, сударь! — предложил сюцаю Боцзюэ, — ведь с ним препираться — дело пустое. Облить человека грязью он мастер. Ваша очередь, сударь! И без церемоний.
— Вы бросаете кость и декламируете строку либо из стихотворения или романса, либо из песни или оды, — излагал условия игры сюцай Вэнь.— Но она непременно должна начинаться со слова «снег». Кто сумеет подобрать строку, пьет малую чарку, кто не сможет — большой штрафной кубок.
Скшай Вэнь бросил кость. Выпала единица.
— Есть! — сказал он. — «Снег все еще лежит, а уточки давно уж прилетели».
Он передал кости Ин Боцзюэ. У того выпала пятерка.
— Пощадите душу грешную! — пролепетал он после длительного раздумья. Наконец-то его осенило: — А, придумал, придумал! «Снегом покрытые сливы цветы в снегу распустились». Здорово!
— Нет, такое не пойдет, почтеннейший, — возразил сюцай. — У вас слово «снег» встречается дважды. Первое — лишнее.
— Почему? — настаивал Боцзюэ. — Вначале шел мелкий снег, потом повалил крупный.
— Ну и мастак ты зубы заговаривать, — заметил Симэнь и велел Ван Цзину наполнить штрафной кубок.
Чуньхун хлопнул в ладоши и запел южный романс на мотив «Остановив коня, внимаю»:
Холодною ночью Горячего чаю
Надеюсь в селенье найти.
Я в час неурочный,
Как путник случайный,
Давно уже сбился с пути.
Красой околдован,
Ищу ветку сливы
Над речкой в хрустальный мороз.
Снег в танце веселом,
Как пух белой ивы,
Окутал весь Башуйский мост?.
82


И сахарный, свежий Над храмами Будды,
Над домом певицы мерцал.
Коврам белоснежным,
Просторам безлюдным На тысячи ли нет конца.
Только Боцзюэ взял штрафной кубок, появился Лайань. Он принес сласти: тарелку пирожков с фруктовой начинкой, пирожки, поджаренные на коровьем масле, жареные каштаны, вяленые финики, лущеные орехи, тыквенные семечки, отборные груши, красные яблоки, водяные орехи и каштаны, обжаренные в коровьем масле витые крендельки, а также завернутые в мандариновые листочки черные шарики.
Боцзюэ захватил их целую пригоршню. Пахнуло ароматом. По вкусу они чем-то напоминали мед, но были гораздо приятнее и нежнее.
— Что это такое? — спрашивал Боцзюэ.
— Угадай! — говорил Симэнь.
— Не обсахаренное мыло?
Симэнь рассмеялся.
— Мне что-то вкусное мыло не попадалось.
— Я хотел сказать: пилюли из сливовой пастилы, — продолжал Боцзюэ. — Но тогда откуда в них косточка?
— Поди-ка сюда, — не выдержал Симэнь. — Так и быть, скажу, что это такое. Тебе такое лакомство и во сне не снилось. Мне слуга из Ханчжоу привез. «Слива в мундире» — вот как называется. Со многими целебными снадобьями на меду варится, с плодами земляничного дерева кипятится. А снаружи завертывается в мяту и мандариновые листья. Вот отчего такой аромат. Стоит принять одну натощак — и появляется аппетит, очищается грудь. Замечательное средство от дурного запаха изо рта и мокроты, а как отрезвляет и улучшает пищеварение! Со «сливой в мундире» никакие пилюли в сравнение не идут.
— Хорошо, что сказал! Откуда бы мне знать?! — заключил Боцзюэ и обернулся к сюцаю Вэню: — Давайте отведаем еще, почтеннейший, а? — Боцзюэ кликнул Ван Цзина: — Подай-ка бумагу! Надо будет домой захватить, жену побаловать.
Боцзюэ потянулся за витыми крендельками.
— Чжэн Чунь! — крикнул он. — Это правда, твоя сестра Айюэ сама готовила?
83


— Неужели, батюшка, я решусь вас обманывать?! — отвечал, опустившись на колени, певец. — Сестрица долго старалась, чтобы батюшку почтить.
— А сверху-то ну как есть раковина, — расхваливал витые крендельки Боцзюэ. — Дочке моей, искуснице, спасибо говори. И как цвета подобрала — нежно-розовый и белоснежный.
— Признаться, сынок, терзают мою душу эти крендельки, — заметил Симэнь. — Во всем доме только покойница жена такие пекла. А теперь кто для меня постарается?
— А я, знаешь, не огорчаюсь! — продолжал Боцзюэ. — Что я тебе говорил! Одной мастерицы лишился, тут же другая нашлась... Где ты их только берешь? Видать, сами к тебе идут.
— Брось уж чепуху-то болтать! — шутя хлопнул его по плечу Симэнь, а сам до того рассмеялся, что не стало видно даже щелок сощуренных глаз.
— Вашей близости, господа, можно прямо позавидовать, — говорил сюцай Вэнь.
— А как же! — воскликнул Боцзюэ. — Он же мне зятем доводится.
— А я ему отчим вот уж два десятка лет, — не уступил Симэнь. Заметив, что они начали поддевать друг друга, Чэнь Цзинцзи встал и вышел, а сюцай Вэнь, прикрывая рот, от души смеялся.
Немного погодя Боцзюэ осушил штрафной кубок. Настал черед Симэню бросать кости. У него выпала семерка. Он долго думал, наконец сказал:
— Я возьму строку из «Ароматного пояса»: «Лишь только Дух востока удалился — цвет груши белым снегом распустился».
— Не пойдет! — крикнул Боцзюэ. — У тебя «снег» на девятое место попал. Пей штрафной!
Боцзюэ поспешно наполнил узорный серебряный кубок и поставил перед Симэнем, а сам обратился к Чуньхуну:
— У тебя, сынок, от песен рот тесен. А ну-ка, спой еще!
Чуньхун хлопнул в ладоши и запел на тот же мотив:
Сквозь горные кручи Пробьются лучи,
И небо вдруг станет алей.
Снег легкий, летучий,
Как облако чист,
Пушист, будто пух лебедей.
84


Цветы белой сливы С небес опадут,
Сравняют канавы и рвы.
Тропинок извивы —
Опасный маршрут,
На льду не сверни головы!
Опускались сумерки. Зажгли свечи, и Симэнь осушил штрафной кубок.
— Раз нет зятя, вам, господин Вэнь, придется игру завершить, — сказал Боцзюэ.
Сюцай взял кости. Выпала единица. Вэнь призадумался, огляделся. На стене висела парная надпись золотом, гласившая:
«Пух ив ложится на мосту под вечер,
Снег зимних слив приход весны сулит».
Сюцай Вэнь выпалил вторую строку.
— Нет, сударь, такое не пойдет! — возражал Боцзюэ. — Не ваши эти строки, не от души сказаны. Вам штрафную!
Чуньхун наполнил кубок, но сюцаю было не до вина. Он сидел в кресле и клевал носом. Потом встал и откланялся. Боцзюэ попытался его удержать.
— Зачем человека неволить?! — заметил Симэнь. — Люди образованные столько не пьют. — Симэнь обернулся к Хуату- ну: — Ступай проводи учителя на покой.
И сюцай Вэнь, ни слова не говоря, удалился.
— Да, Куйсюань нынче что-то сплоховал, — говорил Боцзюэ. — Много ли выпил и уж раскис.
Долго они еще пировали. Наконец Боцзюэ поднялся.
— Тьма кромешная на дворе, — говорил он. — И выпил я порядком. Не забудь, брат, вели Дайаню пораньше письмо отнести.
— Я ж ему уже передал, ты разве не видел? — говорил Симэнь. — Завтра с утра отправлю.
Боцзюэ отдернул занавеску. Погода стояла пасмурная, идти было скользко. Боцзюэ обернулся и попросил фонарь.
— Мы с Чжэн Чунем вместе пойдем, — сказал он.
Симэнь наградил Чжэн Чуня пятью цянями серебра и положил в коробку медовых слив.
— Сестре Айюэ от меня передай, — наказал Симэнь и пошутил над Боцзюэ: — А тебе с младшим братом поваднее будет.
85


— Лишнего не болтай! — урезонил его Боцзюэ. — Мы с ним пойдем как отец с сыном. А с негодницей Айюэ у меня особый разговор будет.
Циньтун проводил их за ворота. Симэнь обождал, пока уберут посуду, потом, опираясь на несшего фонарь Лайаня, вышел через боковую дверь в сад и направился к покоям Пань Цзиньлянь. Калитка оказалась запертой, и Симэнь незаметно добрался до флигеля Ли Пинъэр. На стук вышла Сючунь. Лайань удалился, а Симэнь прошел в гостиную и стал глядеть на портрет покойной.
— Жертвы ставили? — спросил он.
— Только что, батюшка, — отвечала вышедшая кормилица Жуй. Симэнь прошел в спальню и уселся в кресло. Инчунь подала ему чай, и Симэнь велел горничной раздеть его. Жуй сразу смекнула, что он собирается остаться на ночлег и, поспешно разобрав постель, согрела ее грелкой. Сючунь заперла за собой боковую дверь, и обе горничные легли в гостиной на скамейках.
Симэнь попросил еще чаю. Горничные поняли его намерения и сказали Жуй. Та вошла в спальню и, раздевшись, скользнула под одеяло. Возбуждаемый вином, Симэнь принял снадобье и приспособил подпругу. Жуй лежала на кане навзничь и, задрав кверху что есть мочи ноги, забавлялась, размахивая и шлепая ими. Кончик ее языка был холоден, как лед. Когда потекло семя, она начала непрерывно и громко стенать.
В полночной тишине ее голос летел далеко и был слышен в нескольких соседних комнатах. Симэнь Цин залюбовался белым и нежным, как вата, телом Жуй. Он обнял ее, велел присесть на корточки и под одеялом поиграть на свирели. Жуй беспрекословно повиновалась.
— Дорогая! — говорил Симэнь. — Белизной и нежностью ты нисколько не уступаешь своей покойной хозяйке. Когда я обнимаю тебя, мне кажется, я ласкаю ее. Служи мне от души, и я тебя не оставлю.
— Что вы говорите, батюшка! — шептала Жуй. — Как можно равнять небо с землею?! Не губите рабу вашу! Какое может быть сравнение моей покойной матушки с ничтожной вдовой?! Я лишилась мужа, и вы, батюшка, рано или поздно бросите дурную неотесанную бабу. Если б вы хоть изредка обращали на меня свой милостивый взор, я бы считала себя самой счастливой на свете.
— А сколько тебе лет? — спросил Симэнь.
— Я родилась в год зайца, — отвечала она. — Тридцать один сравнялся 8.
86


— Стало быть, на год моложе меня.
Симэнь убедился, что она за словом в карман не полезет и в любви знает толк. Утром Жуй встала пораньше, подала Симэню чулки и туфли, приготовила таз с водой для умывания и гребень. Словом, старалась как только могла сама услужить хозяину, а горничных Инчунь и Сючунь отправила подальше. Потом она попросила у Симэня белого шелку на одеяние для траура по хозяйке, и он ни в чем ей не отказывал. Слуга был тотчас же послан в лавку за тремя кусками шелка.
— Вот возьми! — говорил Симэнь. — И пусть каждая из вас сошьет себе по накидке.
После двух или трех встреч Жуй настолько увлекла Симэня, что он тайком от Юэнян одаривал ее и серебром, и нарядами, и головными украшениями. Чего он только ей не подносил!
Слух скоро дошел и до Пань Цзиньлянь, и она немедля отправилась в дальние покои к Юэнян.
— Сестрица! — начала Цзиньлянь. — И ты не поговоришь с ним как следует? Он же, бесстыдник проклятый, как вор проник в покои Шестой и спал с Жуй. Будто голодный, на всякую дрянь набрасывается. Всех, негодяй, подбирает. А потом чадо выродит, чьим наследником считать, а? Дай ей только потачку, она как Лай- ванова баба осмелеет — на шею сядет.
— Почему всякий раз вы меня посылаете? — спрашивала Юэнян. — И когда он с Лайвановой женой путался, вы меня подговорили, а сами как ни в чем не бывало в стороне остались. Вам ничего не было, а на меня все шишки посыпались. Нет уж, я теперь умнее буду. Если вам надо, идите и сами ему говорите. А я в такие дела не вмешиваюсь.
Цзиньлянь ничего ей на это не ответила и ушла к себе.
Симэнь встал рано. На рассвете он отправил Дайаня с письмом к акцизному Цяню, а сам попозже отбыл в управу. Когда он вернулся, Пинъань доложил ему о прибытии посыльного от Чжая.
— Чего ж вчера не приходил? — вручая письмо, спросил Симэнь.
— Отвозил письмо военному губернатору господину Хоу, там и задержался, — отвечал посыльный и, получив письмо, удалился.
Симэнь позавтракал и направился в дом напротив поглядеть, как отвешивается серебро и увязываются тюки к отплытию на юг.
Двадцать четвертого после сожжения жертвенных денег в путь отправились пятеро — Хань Даого, Цуй Бэнь, Лайбао и молодые
87


слуги Жунхай и Ху Сю. Симэнь поручил им передать письмо Мяо Цину, в котором благодарил своего друга за щедрые подношения.
Прошло еще дня два, и Симэнь закончил визиты ко всем почтившим покойную Пинъэр. Как-то во время завтрака в задних покоях к Симэню обратилась Юэнян.
— Первого будет день рождения дочки свата Цяо, — говорила она. — Надо бы кое-какие подарки послать. И после кончины Гуаньгэ нельзя же родню забывать. Как говорится, раз породнился, потом не чуждайся.
— А как же?! Конечно, пошлем! — заключил Симэнь и наказал Лайсину купить двух жареных гусей, пару свиных ножек, четырех кур, двух копченых уток и блюдо лапши долголетия, а также полный наряд из узорного атласа, пару расшитых золотом платков и коробку искусственных цветов. Подарки вместе с перечнем были отнесены Ван Цзином.
Отдав распоряжения, Симэнь направился в дальний кабинет в гроте Весны. К нему вошел Дайань, воротившийся с ответом.
— Прочитав ваше письмо, господин Цянь написал послание и отправил со мной и сыном Хуана Четвертого своего посыльного в Дунчан к его превосходительству Лэю, — докладывал Дайань. — Тот изъявил желание пересмотреть дело сам и приказал правителю Туну прислать в его распоряжение все материалы и арестованных. После допросов их всех, включая и шурина Сунь Вэнь- сяна, за отсутствием состава преступления освободили, приговорив к уплате десяти лянов серебра за погребение и семидесяти палкам. После этого мы поспешили в таможенное управление, доложили господину Цяню и, получив ответ, пустились в обратный путь.
Симэнь, обрадованный расторопностью Дайаня, распечатал пакет с письмом инспектора Лэя акцизному Цяню, которое гласило:
«Дело пересмотрено в соответствии с Вашим разъяснением. Коль скоро Фэн Второй сам первым избил своего сына, а в драке последнего с Сунь Вэньсяном пострадали оба, принимая во внимание то обстоятельство, что смерть Фэна младшего наступила после установленного в подобных случаях срока, требовать смертной казни Сунь Вэньсяну было бы крайне несправедливо. Приговариваю Сунь Вэнъсяна к уплате Фэну Второму десяти лянов на погребение, о чем и довожу до Вашего сведения.
С поклоном Лэй Циюанъ».
Симэнь остался доволен.
— А где шурин ХуанаЧетвертого? — спросил он Дайаня.
88


— Домой пошел, — отвечал слуга. — Они с Хуаном Четвертым завтра собираются вас, батюшка, благодарить. Хуан Четвертый наградил меня ляном серебра.
— Это тебе на обувь пойдет, — сказал Симэнь.
Дайань отвесил земной поклон и вышел. Симэнь прилег на теплый кан и задремал. Ван Цзин зажег благовония и потихоньку удалился.
Через некоторое время послышался шелест дверной занавески и в кабинет явилась Ли Пинъэр, совсем бледная, непричесанная, в лиловой кофте и белой шелковой юбке9.
— Дорогой мой! — позвала она Симэня, приблизившись к изголовью. — Ты спишь? А я пришла навестить тебя. Он все-таки добился моего заточения. Меня по-прежнему мучают кровотечения. Я все время страдаю оттого, что не могу очиститься. Благодаря твоей молитве мне смягчили, было, страдания, но мытарь не унимается. Он собирается подавать новую жалобу, хочет взять и тебя. Я и пришла предупредить. Берегись! Гляди, под покровом тьмы не попадись ему в руки. Я ухожу. Остерегайся! Не ходи без надобности на ночные пиры. Засветло домой возвращайся. Запомни, хорошо запомни мой наказ!
Они заключили друг друга в объятия и громко разрыдались.
— Скажи, дорогая, куда ты идешь? — спрашивал Симэнь.
Но Пинъэр отпрянула от него и исчезла. То был лишь сон. Симэнь проснулся. Из глаз у него текли слезы. Судя по лучам света, проникавшим сквозь занавески, был полдень. Тоска по Пинъэр терзала ему душу.
Да,
Увял цветок, засыпаны землей
и лепестки, и тонкий стебелек. Проснулся — лик возлюбленной исчез
и отразиться в зеркале не смог...
Тому свидетельством стихи:
Свет от белого снега отразила стена,
Догорела жаровня, и постель холодна.
Сон, влюбленных согревший, очень короток был... Запах сливы цветущей к ним за полог поплыл.
89


В ответ на подарки свашенька Цяо прислала с Цяо Туном приглашение Юэнян и остальным женам Симэня.
— Батюшка в кабинете отдыхают, — говорил слуга. — Я не смею тревожить.
Юэнян угощала Цяо Туна.
— Я сама ему скажу, — сказала Цзиньлянь и, взяв приглашения, направилась в кабинет.
На Цзиньлянь была черная накидка из узорной парчи с золотыми разводами. Полы ее были также отделаны золотом и тремя рядами пуговиц. Сквозь газовую юбку просвечивала отделанная золотою бахромой нижняя юбка из шаньсийского шелка, из-под которой выглядывала пара изящно изогнутых остроносых лепестков лотоса — ножки, а поверх них виднелись красные парчовые панталоны. На поясе красовалась пара неразлучных уток, делящих радости любви. Прическу Цзиньлянь венчал высокий пучок, в ушах сверкали сапфировые серьги. Вся она казалась изваянной из узорной яшмы.
Цзиньлянь застала Симэня спящим и уселась в кресло рядом с каном.
— Дорогой мой! — заговорила она, продолжая грызть тыквенные семечки. — Ты что же, сам с собой разговариваешь? Куда, думаю, исчез, а ты вот, оказывается, где почиваешь. С чего это у тебя глаза красные, а?
— Голова, наверно, свесилась, — отвечал Симэнь.
— А по-моему, ты плакал.
— С чего ж мне вдруг плакать?!
— Наверно, зазнобу какую-нибудь вспомнил.
— Брось чепуху городить! — оборвал ее Симэнь. — Какие там еще зазнобы?!
— Как какие?! Раньше по душе была Пинъэр, теперь стала кормилица Жуй. Не мы, конечно. Мы не в счет.
— Будет уж тебе ерунду-то городить! Да, скажи, в каком платье положили Пинъэр, а?
— А что? — заинтересовалась Цзиньлянь.
— Да так просто что-то вспомнилось.
— Нет, так просто не спросил бы, — не унималась Цзиньлянь. — Сверху на ней были кофта с юбкой из золоченого атласа, под ними белая шелковая накидка и желтая юбка, а под ними лиловая шелковая накидка, белая юбка и красное атласное белье.
Симэнь утвердительно кивнул головой.
90


Симэнъ Цин из кабинета любуется снегом


Ли Пинъэр во сне поверяет свои сокровенные думы


— Да, три десятка лет скотину врачую, а что у осла за хворь такая в нутре завелась, понятия не имею, — проговорила Цзиньлянь. — Если не тоскуешь, к чему про нее спрашиваешь?
— Она мне во сне явилась, — объяснил Симэнь.
— В носу не зачешется, не чихнешь. О ком думаешь, тот и снится,— подтвердила Цзиньлянь. — Умерла она, а ты, знать, никак ее забыть не можешь. А мы тебе не по душе. И умрем, не пожалеешь. Сердце у тебя жестокое.
Симэнь обнял и поцеловал Цзиньлянь.
— Болтушка ты у меня! — говорил он. — Так и норовишь человека уязвить.
— Сынок! — отвечала она. — Неужели старая твоя мать тебя не знает? Я ж тебя, сынок, насквозь вижу.
Цзиньлянь набрала полный рот семечек и, когда они слились в поцелуе, угостила его из уст в уста. Сплелись их языки. Ему по сердцу разливался нектар ее напомаженных благоухающих уст. Вся она источала аромат мускуса и орхидей. Симэнь внезапно воспылал желаньем и, обняв Цзиньлянь, сел на кан. Привалившись спиной к изголовью, он вынул свой инструмент, а ее попросил поиграть на свирели. Она низко склонила напудренную шейку и заиграла столь звучно и сладострастно, что инструмент сновал челноком, то пропадая, то вновь появляясь. Симэнь созерцал ее благоуханные локо- ны-тучи, в которых красовались яркие цветы и золотая шпилька с изображением тигра. На затылке сверкали жемчуга. Наслаждение было безмерным.
Но как раз в момент наивысшего блаженства из-за дверной занавески послышался голос Лайаня:
— Батюшка Ин пожаловали.
— Проси! — крикнул Симэнь.
Цзиньлянь всполошилась.
— Вот разбойник Лайань! — ворчала она. — Погоди звать. Дай я выйду.
— Гость во дворике ожидает, — говорил Лайань.
— Попроси, пусть пока удалится, — велела Цзиньлянь.
Лайань вышел во дворик.
— Вас просят на минутку выйти, — обратился к Боцзюэ слуга. — У батюшки кто-то есть.
Боцзюэ миновал сосновую аллею и встал около запорошенных снегом бамбуков.
Тем временем Ван Цзин отдернул дверную занавеску. Послышался шелест юбки, и Цзиньлянь стремглав бросилась бежать.
93


Да,
Ты цаплю белую на снеговых полях Определишь по взмаху вольных крыл.
Зеленый попугай на ивовых ветвях Заметен стал, когда заговорил.
Ин Боцзюэ вошел в кабинет и, поклонившись, сел.
— Чего это тебя давненько не было видно? — спросил Симэнь.
— Забегался я, брат, вконец! — пожаловался Боцзюэ.
— У тебя что-нибудь стряслось? — заинтересовался Симэнь.
— Ну как же! — начал Боцзюэ. — И так без денег бьемся, а вчера этой, как на грех, приспичило родить. Ладно бы днем людей будоражить, а то средь ночи. Гляжу, боли у нее начались, резь. Ничего не поделаешь, вскочил я. Подстилку приготовил, одеяло. Надо, думаю, за повитухой бежать. И как на зло, Ин Бао дома не было — брат послал его в поместье за сеном. Закружился — ни души не сыщешь. Беру фонарь, иду в переулок к бабке Дэн. Входим с ней в дом, а та уж родила...
— Кого же? — спросил Симэнь.
— Да мальчика.
— Вот пес дурной! — заругался Симэнь. — Сын родился, а он еще не доволен. Которая родила-то? Чуньхуа, что ли?
— Она самая! — Боцзюэ усмехнулся. — Она ж и тебе не чужая, почти что матушкой доводится.
— Зачем же ты, сукин сын, брал тогда эту девку, раз тебе и повитуху позвать нет охоты?
— Ты, брат, ни холодов, ни морозов не ведаешь, — оправдывался Боцзюэ. — Вы, богатые, нам не ровня. У вас и деньги, и служба, и карьера. У вас сын родился — радость, будто на парче новый узор прибавился, а нашему брату лишняя тень — помеха. Попробуй-ка накорми да одень такую ораву. Замаялся — чуть жив! Ин Бао целыми днями на учениях, а брат мой в хозяйстве и рукой не шевельнет. Твоей, брат, милостью — вот небо свидетель — только что старшую дочь с рук сбыл, теперь вторая подрастает. Ты ее сам видел. К концу года тринадцать сравняется. Уж сваха приходила. Ступай, говорю, рано ей пока. Ну прямо замаялся — чуть жив! И на тебе! Эту еще средь ночи угораздило — выродила чадо. Тьма кромешная, где денег доставать? Жена видит — я мечусь, вынула серебряную шпильку и отпустила повитуху. Завтра на третий день — омовение новорожденного. Шум подымут такой — сразу все узнают. А там и месяц выйдет — на какие деньги справлять,
94


ума не приложу. Придется, видно, из дому тогда уходить, в монастыре отсиживаться.
— Уйдешь — вот монахи-то обрадуются! Нагрянет какой-нибудь в теплую постель — немного выгадаешь.
Симэнь хохотал, а Ин Боцзюэ, приняв угрюмый вид, молчал.
— Не горюй, сынок, — успокаивал его Симэнь. — Сколько ж тебе нужно серебра, а? Скажи, я помогу.
— Да сколько... — замялся Боцзюэ.
— Ну, чтобы на расходы хватило и одежду потом не пришлось закладывать.
— Брат, будь так милостив! — взмолился Боцзюэ. — Мне бы двадцати лянов хватило. Я вот и обязательство заготовил, только сумму проставить не решился, а тем более заговорить. Ведь и так, брат, сколько раз я просил тебя об одолжении! Я на твою добрую волю полагаюсь.
Симэнь отказался принять его обязательство.
— Какой вздор! — воскликнул он. — Какие могут быть меж друзьями расписки?!
Пока они вели разговор, Лайань подал чай.
— Накрой стол и позови Ван Цзина, — наказал ему хозяин.
Немного погодя явился Ван Цзин.
— Ступай к матушке Старшей и попроси серебра, — говорил ему Симэнь. — Там в буфете за спальней два узелка остались от приема, те, что прислал его сиятельство цензор Сун. Пусть один выдаст.
Ван Цзин поклонился и вышел. Вскоре он появился с узелком в руке, который Симэнь тут же и вручил Боцзюэ.
— Бери! Тут должно быть пятьдесят лянов, — пояснял Симэнь. — Я не трогал. Проверь!
— Так много! — воскликнул Боцзюэ.
— Ничего, забирай! Сам же говоришь, вторая дочь подрастает. Ей наряды справишь и рождение сына отметишь.
— Верно ты говоришь!
Боцзюэ развернул узелок. В нем сверкали трехляновые слитки высокопробного сунцзянского серебра — паи высших чиновников уголовных управлений и окружных управ. Обрадованный Боцзюэ отвешивал Симэню земные поклоны.
— Где найдешь другого такого благодетеля, как ты, брат?! — говорил Боцзюэ. — И расписка не нужна, а?
— Какой ты глупый, сынок! — отвечал Симэнь. — Неужто в отчем доме с тебя обязательства потребуют! В любое время при¬
95


ходи, не откажу. Ведь и наследник этот — он как твой, так и мой. И нам обоим надлежит его растить. Это я тебе серьезно говорю. А как месяц справишь, вели Чуньхуа прийти. Пусть мне хоть в счет процентов послужит.
— Поглядел бы ты, до чего за эти два дня твоя матушка исхудала! — говорил Боцзюэ. — Вылитая твоя супруга-покойница.
Так они шутили в кабинете еще некоторое время.
— Да! А что с тестем Хуана Четвертого? — спросил Боцзюэ.
Симэнь рассказал, как он поручил дело Дайаню, и продолжал:
— Цянь Лунъе написал письмо инспектору Лэю. Тот приказал доставить задержанных и сам учинил допрос. И тестя и шурина выпустили. Присудили только к уплате десяти лянов на похороны да палочным ударам, но это не в счет.
— Вот им повезло-то! — воскликнул Боцзюэ. — Да, такого благодетеля, как ты, брат, днем с огнем не сыскать. И даже от подношения отказался. Тебе их деньги, конечно, не в диковинку, а теперь отблагодарить того же Цяня пригодились бы. Но ты им не спускай! Пусть у певиц угощение устраивают да нас приглашают. Если ты не скажешь, я сам с Хуаном Четвертым поговорю. Легко сказать — шурина от верной смерти спасли!
Тем временем Юэнян вынесла узелок серебра Ван Цзину. К ней пришла Юйлоу.
— Мой брат Мэн Жуй пока у свояка Ханя остановился, — говорила она. — Собирается в Сычуань и южные провинции за товарами отъезжать, вот и пришел с батюшкой проститься. У меня сидит. Вы, сестрица, послали бы за хозяином слугу, а?
— Хозяин в саду в кабинете с Ином Вторым сидит, — объясняла Юэнян. — Как я пошлю? Сестрица Пань вон к хозяину ушла и никакого ответа. Тут нам приглашения от свашеньки Цяо посыльный принес, завтра в гости зовут. Сестрица Пань вызвалась хозяину доложить. Я успела посыльного накормить, а ее все нет и нет. Слуга, не дождавшись ответа, ушел ни с чем. Наконец, вижу — она появляется. Спрашиваю: «С хозяином говорила?» «Забыла», — отвечает, а немного помолчав, добавила: «Я, — говорит, — только речь завела, тут Ин Второй подоспел, и мне пришлось выйти. Разве их дождешься? Так приглашения в рукаве и ношу». Тут я не выдержала. Сама, говорю, взялась, а дело до конца не довела. Только человека зря ждать заставила. А она такая растерянная. Не представляю, что она там делала столько времени. Упрекнула я ее, и она к себе ушла.
96


Немного погодя вошел Лайань, и Юэнян послала его за Си- мэнем.
— Скажи, шурин Мэн Второй прибыл, — наказала она слуге.
Симэнь встал.
— Подожди, я сейчас приду, — сказал он Боцзюэ и направился к Юэнян.
— Может, тебе одной сходить? — предложил Симэнь, узнав о приглашении свашеньки Цяо. — Всем, по-моему, неудобно. У нас ведь траур.
— Тебя шурин Мэн ждет, — отвечала Юэнян. — Он на юг собирается. Да, а кому это ты серебро давал?
Симэнь рассказал ей о рождении сына у Чуньхуа.
— Брат Ин попросил, — говорил он. — Вторая дочь у него тоже подросла, а денег нет. Ему и одолжил.
— Вот оно что! — воскликнула Юэнян. — Наконец-то у него наследник появился. А ведь он уже в годах. Жена-то, наверно, обрадовалась. Надо будет ей что-нибудь послать в подарок.
— Непременно! — поддержал ее Симэнь. — А месяц исполнится, пусть вас на угощение приглашает. Надо ж посмотреть, как Чуньхуа выглядит.
— Выглядит, как и все, — засмеялась Юэнян. — Наверно, и глаза, и нос — все как полагается.
Она велела Лайаню пригласить шурина Мэна. Немного погодя появилась Мэн Юйлоу с братом. После взаимных приветствий Симэнь и Мэн Жуй завели беседу. Хозяин провел гостя в кабинет, где сидел Ин Боцзюэ, и распорядился накрывать стол.
Подали угощения и вино, и они сели пировать втроем. Симэнь распорядился принести еще прибор и пригласить сюцая Вэня.
— Учителя Вэня нет дома, — вскоре доложил Лайань. — В гости к учителю Ни отбыли.
— Зятя позови, — наказал Симэнь.
Появился Чэнь Цзинцзи и, обменявшись приветствиями с Мэн Жуем, сел сбоку. Симэнь поинтересовался, когда Мэн Жуй намечает выезд и как долго продлится его путешествие.
— Отбыть собираюсь второго в будущем месяце, — говорил Мэн Жуй, — а сколько займет поездка, сказать пока трудно. В Цзинчжоу надо будет закупить партию бумаги, а в Сычуани и южных провинциях — благовония и воск. Так что год или два потребуется. Туда направляюсь через Хэнань, Шэньси и Ханьчжоу, а возвращаться думаю водным путем — через Сяцзян и Цзинчжоу. В оба конца тысяч восемь ли выйдет.
97


— А сколько же вам лет? — спросил Боцзюэ.
— Двадцать шесть, — ответил Мэн Жуй.
— Такой молодой — и столько земель повидать! — говорил Боцзюэ. — Мы же вот до седых волос дожили, а все дома сидим.
Подали новые кушанья, наполнили чарки. Мэн Жуй пропиро- вал до заката, потом откланялся. Его проводил Симэнь и вернулся к столу. Немного погодя слуги внесли два только что купленных сундука, и Симэнь велел Чэнь Цзинцзи наполнить их добром. Юэнян достала принадлежавшие Пинъэр два комплекта парчовых одежд, которые положили в сундуки вместе с жертвенными слитками серебра и золота.
— Нынче ведь шесть седмиц после ее кончины, — говорил, обращаясь к Боцзюэ, Симэнь. — Вместо панихиды совершим сожжение этих сундуков.
— Как же бежит время! — воскликнул Боцзюэ. — Уж полтора месяца пролетело.
— Пятого семь седмиц выйдет, — говорил Симэнь. — Тогда уж закажем панихиду с чтением канонов.
— На этот раз, брат, позови читать буддийские каноны, — посоветовал Боцзюэ.
— Мне Старшая говорила, — пояснял Симэнь, — что покойница после появления сына обрекалась заказать молебен с чтением из «Канона об очищении от крови»10. Она и сама хотела, чтобы за нее помолились буддийские монахини во главе с двумя инокинями, которые ее навещали.
На дворе стало смеркаться.
— Мне пора, — заключил Боцзюэ. — А то тебе еще жертвы невестке принести надо.
Боцзюэ склонился в почтительном поклоне.
— От всей души благодарю тебя, брат, — говорил он. — Твоей щедрой милости мне по гроб не забыть.
— Ну, довольно, сынок! — оборвал его Симэнь. — Ты лучше не забудь, что через месяц невесток принимать придется. Они с подарками к тебе придут.
— Зачем же им на подарки разоряться? — воскликнул Боцзюэ. — Я сам им приглашения пошлю. Пусть осветят своим присутствием мою жалкую лачугу.
— Да не забудь Чуньхуа нарядить и ко мне проводи, — продолжал Симэнь.
— Чуньхуа теперь сыном обзавелась и в тебе совсем не нуждается, — говорил Боцзюэ. — Она мне сама так сказала.
98


— Пусть чепуху не городит! — твердил свое Симэнь. — Погоди, я ей покажу, как только явится.
Боцзюэ с деланным смехом удалился, а Симэнь велел слугам убрать посуду и направился в покои Пинъэр, где Чэнь Цзинцзи с Дайанем приготовили жертвенные сундуки.
В тот день пожертвования были доставлены из монастырей Нефритового владыки, Вечного блаженства и Воздаяния. Даосские монахи прислали изображение своего святого, Совершенного господина Драгоценной чистоты и светлого воплощения, а буддийские — одного из десяти царей загробного мира — Великого владыки Превращений из Шестого дворца преисподней. От шуринов Хуа Старшего и У Старшего принесли по коробке с кушаньями и жертвенные предметы.
Когда Инчунь расставила кушанья и сласти, зажгла благовония и свечи, Симэнь велел Сючунь пригласить Юэнян и остальных хозяек. После сожжения жертвенной бумаги вынесли за ворота сундуки с жертвенными принадлежностями, и Чэнь Цзинцзи присутствовал при их сожжении, но не о том пойдет речь.
Да,
Душа достойной, благородной не умирает вместе с телом,
И возрожденье к новой жизни становится ее уделом.
Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.
99


Чжэн Айюэ, кокетничая, дает понять о своем скрытом намерении.
Дайанъ сбивается с ног в поисках тетушки Вэнь.


Увы, увяла красота
цветов последних навсегда,
И на рассвете за окном
лишь хлопья белые танцуют.
Побили пышную листву
и умертвили холода.
Вас, покровители цветов,
ничьи призывы не волнуют.
Очнулся от весенних грез —
тоски осенней не избыть.
Принесший об Улине весть
исчез1 — стою пред гладью водной.
Игрою на свирели мне
печаль хотелось бы излить,
Да ветер хлещет по лицу,
сырой, порывистый, холодный.
Итак, сжег тогда Симэнь бумажные деньги перед поминальной дщицей Ли Пинъэр и отправился ночевать к Пань Цзиньлянь.
На другой день Ин Боцзюэ прислал ему лапши долголетия, а потом прибыл Хуан Четвертый с шурином Сунь Вэньсяном. Они преподнесли Симэню свиную тушу, жбан вина, двух жареных гусей, четырех куриц и две коробки фруктов. Симэнь никак не хотел принимать подарки, но Хуан Четвертый беспрестанно кланялся и вставал на колени.
— Мы не знаем, как нам благодарить вас, батюшка, за спасение Сунь Вэньсяна, — говорил он. — За неимением ничего другого умоляем принять эти скромные знаки нашего искреннего почтения. Примите, сгодятся слуг побаловать.
101


Долго он упрашивал Симэня. Наконец тот принял лишь свиную тушу и вино.
— Ладно, — согласился Симэнь. — Почтенному Цяню пойдут.
— Мы хлопотали как могли, — говорил Хуан Четвертый, — а вы нас в неловкое положение ставите. Не нести же коробки домой. Позвольте узнать, когда вы будете свободны. Мы уже говорили с дядей Ином и вас приглашаем, батюшка, на скромное угощение к певицам.
— Он вам насоветует — только слушайте! — заметил Симэнь. — Напрасно вы беспокоитесь!
Хуан Четвертый с шурином, рассыпаясь в благодарностях, откланялись. Симэнь наградил принесших подарки.
Настал первый день одиннадцатой луны. Вернувшись из управы, Симэнь отбыл на пир к уездному правителю Ли, а Юэнян, скромно одетая, одна отправилась в паланкине на день рождения дочки свата Цяо.
Ни хозяина, ни хозяйки дома не было. Между тем, монахиня Сюэ тайком от Ван купила две коробки подарков и после обеда пришла навестить Юэнян. Наставница, оказывается, прослышала о намерении Юэнян позвать пятого числа, в седмицу со дня кончины Пинъэр, восемь монахинь для совершения панихиды с чтением из «Канона об очищении от крови». Но хозяйки дома не оказалось, и Ли Цзяоэр с Мэн Юйлоу угостили монахиню чаем.
— Старшая сестра на дне рождения дочки свата Цяо, — объяснили они. — А вы, матушка, уж обождите ее. Она очень хотела с вами повидаться и за службы расплатиться.
Монахиня Сюэ осталась.
Пань Цзиньлянь знала от Юйсяо, что Юэнян понесла, как только приняла составленное монахиней снадобье с наговорной водой. После же смерти Ли Пинъэр хозяин спутался с кормилицей Жуй, и Цзиньлянь боялась, что Жуй, чего доброго, родит и завладеет хозяином, поэтому она незаметно зазвала монахиню Сюэ к себе в покои, где одарила ее наедине ляном серебра и попросила достать средство для зачатия из детского места первенца мальчика, но не о том пойдет речь.
К вечеру вернулась Юэнян и оставила у себя на ночь монахиню. На другой день Юэнян попросила Симэня наградить Сюэ пятью лянами серебра за совершение поминальных служб. Сюэ, ни слова не сказав ни монахине Ван, ни старшей наставнице, рано утром пятого привела восемь инокинь. В крытой галерее они соорудили
102


алтарь, развесили на всех дверях и воротах амулеты и начали декламировать заклинания из сутр «Цветочной гирлянды»2 и «Алмазной», молиться об очищении от крови, разбрасывать рис и цветы. Затем обратились к «Просветляющей сутре тридцати пяти будд»3. К вечеру устроили обряд кормления голодного духа, изрыгающего пламя4. Присоединиться к трапезе были приглашены невестки У Старшая и Хуа Старшая, шурин У Старший, Ин Боцзюэ и сюцай Вэнь. Монахини совершали службу только под удары в деревянную рыбу5 и ручной гонг.
Боцзюэ в тот же день привел слугу Хуана Четвертого, Хуан Нина, который вручил Симэню приглашение на седьмое число. Угощение устраивалось в заведении у Чжэн Айюэ.
— Седьмого я занят, — прочитав приглашение, заметил с улыбкой Симэнь. — Вот завтра свободен. А кто да кто будет?
— Меня позвали да Ли Чжи, вот и все, — отвечал Боцзюэ. — Четыре певицы будут исполнять сцены из «Западного флигеля».
Симэнь распорядился накормить слугу.
— Какие же подарки тебе прислал Хуан Четвертый? — полюбопытствовал Боцзюэ, как только слуга удалился.
— Не хотел я у них ничего брать, — заговорил Симэнь. — Но они до земли кланялись, упрашивали... пришлось, наконец, взять свиную тушу и вино. К ним я добавил два куска белого шелка и два куска столичной парчи да пятьдесят лянов серебра и отослал почтенному Цянь Лунъе.
— Разве хватило бы тебе, если б не взял тогда у него серебро?! — говорил Боцзюэ. — Сам бы теперь раскошеливался. Четыре куска шелку, считай, тридцать лянов стоят. За спасение двоих, стало быть, всего-навсего двадцать лянов? Где ему найти такого благодетеля? Да, дешево, надо сказать, отделался!
Они просидели до самого вечера.
— Так завтра приходи, не забудь! — наказал Ину хозяин.
— Обязательно! — отозвался тот и ушел.
Монахини затянули службу вплоть до первой ночной стражи. Завершилась она сожжением жертвенных сундуков.
На другой день с утра Симэнь отправился в управу. Между тем, утром же в дом Симэня явилась только что прослышавшая о панихиде монахиня Ван.
— Значит, мать Сюэ панихиду отслужила и деньги забрала? — спросила она Юэнян.
103


— А ты что ж вчера не приходила? — удивилась хозяйка. — Ты, говорят, у императорской родни Ванов была, день рождения справляла?
— Да? Ну и Сюэ! — воскликнула Ван. — Вот старая шлюха! Ловко она меня обставила! Перенесли, говорит, панихиду. Шестого, мол, служить будем. И деньги, небось, все прикарманила? Мне ничего не оставила?
— Как так перенесли? — изумилась Юэнян. — Мы ей за все уплатили. Ноя припасла тебе кусок холста. — Она обернулась к Сяоюй: — Ступай принеси синий холст и что осталось от вчерашней трапезы.
— Как же я оплошала! — ворчала Ван. — Все заграбастала шлюха. Сколько она у матушки Шестой серебра за канон вытянула! Вместе хлопотали, выручку мол, пополам, а теперь денежки себе присвоила?
— Матушка Сюэ говорила, что покойница дала тебе пять лянов на чтение «Канона об очищении крови», — вспомнила Юэнян. — Что ж ты не читала?
— Я ж приглашала к себе четырех наставниц, как только вышло пять седмиц, — оправдывалась Ван, — и мы долго молились за упокой души покойной матушки.
— И ты до сих пор не могла мне сказать? — поразилась Юэнян. — Я бы одарила тебя за усердие.
Смущенная монахиня Ван, не проронив ни слова, еще посидела немного и поспешила к Сюэ, чтобы высказать все, что у нее накипело.
Послушай, уважаемый читатель! Никогда не привечай этих грязных тварей! У них только вид инокинь, а нутро распутниц. Это как раз они не способны очистить в себе шесть корней6 и просветить свою природу. Греховницы, отвергли обет и воздержание, потеряли стыд и совесть и погрязли в пороках. Лицемерно проповедуя милосердие и сострадание, они преисполнены корысти и жаждут плотских утех. Что им до грядущего возмездия и перерождений, когда они заворожены мирскими удовольствиями и соблазнами! Они умеют обмануть обиженных судьбою девиц скромного достатка и тронуть за душу чувствительных жен богачей. В передние двери они впускают жертвователей и попечителей с дарами7, а из задних дверей выбрасывают своих новорожденных младенцев. Когда же сватовство венчает свадьба, их братия от радости ликует.
Тому свидетельством стихи:
104


Все иноки-монахини
живут семьей, бесплодные.
В день лун-хуа^ идут у них попойки ежегодные.
Мечтают под дракон-цветком они плодиться, подлые.
Но ни к чему златым ножом
срезать цветы негодные.
Так вот. Когда Симэнь вернулся ив управы и сел завтракать, пожаловал Ин Боцзюэ. На нем была новая атласная шапочка, куртка цвета алоэ и черные сапоги на белой подошве.
— День к обеду клонится, — отвешивая поклон, заговорил Боцзюэ. — Пора на пир собираться. Они ждут, волнуются. Сколько раз приглашали.
— Надо Куйсюаня с собой взять, — сказал Симэнь и обернулся к Ван Цзину. — Учителя Вэня пригласи.
Слуга вышел и немного погодя вернулся.
— Учителя Вэня нет дома, — докладывал он. — У друга в гостях. Хуатун за ним пошел.
— Да разве его дождешься? — махнул рукой Боцзюэ. — Уж эти сюцаи, дело, не дело, только и знают в гости ходить. А нам с какой стати время терять?
— Для дяди Ина каурого седлай! — приказал Циньтуну Симэнь.
— Нет уж, уволь! Я верхом не поеду, — отказался Боцзюэ. — Мне звон бубенцов ни к чему! Лучше я пораньше выйду, пешком доберусь, а ты в паланкин садись.
— Это еще вернее! — согласился Симэнь. — Ступай!
Боцзюэ поднял руку в знак согласия и поспешил на пир, а Симэнь, распорядившись, чтобы его сопровождали Дайань с Циньту- ном и четверо солдат, велел им приготовить теплый паланкин.
Только он собрался к отбытию, как вбежал запыхавшийся Пинъань с визитной карточкой в руке.
— Его сиятельство Ань из Ведомства работ прибывают с визитом, — доложил он. — Вот визитную карточку гонец доставил. Скоро будут лично.
Симэнь тотчас же велел поварам готовить кушанья, а Лайсина послал купить изысканных закусок и сластей.
Немного погодя пожаловал сам Ань Чэнь. Его сопровождала многочисленная свита. Симэнь в парадном одеянии вышел ему на¬
105


встречу. На госте был закрытый, застегивавшийся на правом плече халат с круглым воротом и яркой нашивкой — квадратным знаком отличия, изображавшим цаплю, летящую в облаках9, халат был перехвачен поясом, обтянутым камчатым шелком с золотой нитью.
После взаимных приветствий гость и хозяин заняли свои места. Подали чай, и они обменялись любезностями.
— Ваше сиятельство, — начал Симэнь, — я глубоко сожалею, что не поздравил вас со столь блистательным повышением. Вы удостоили меня высокой чести, одарив драгоценным посланием и щедрыми дарами, я же был занят в то время похоронами и, прошу прощения, не выбрал времени вас поблагодарить.
— Это мне следует перед вами извиниться, что до сих пор не выразил вам глубокого соболезнования, — отвечал Ань. — Но по прибытии в столицу я сразу же сообщил о постигшем вас горе Юньфэну. Не знаю, послал ли он вам пожертвования.
— Да, прислал, не взирая на расстояние, — подтвердил Симэнь. — Участие свата Чжая меня глубоко тронуло.
— А вас, Сыцюань, — продолжал Ань, — в этом году наверняка ждет повышение.
— Что вы! Ваш покорный слуга — человек бесталанный и неспособный, — говорил Симэнь. — Смею ли я мечтать о такой чести? Это вы, ваше сиятельство, получили прекрасное назначение, и теперь есть где развернуться вашим высоким талантам. Вся Поднебесная преклоняется перед вашим подвигом — упорядочением Империи.
— О, Сыцюань, я никак не достоин таких похвал, — начал Ань. — Я всего-навсего бедный ученый, который незаслуженно вышел победителем на высочайшем экзамене и стал мелким чиновником. Я б им так и остался, если б не повышение, которого удостоил меня его превосходительство господин Цай. Год провел я на ирригационных работах. В усердном служении государю, не зная отдыха, объехал я все реки и озера Империи. И вот опять получил высочайший указ восстановить речные пути. Можете себе представить, сколь нелегкое это дело, когда народ беден, а казна истощена! Видите ли, всюду, где проходили суда с мрамором для государева дворца, снесены дамбы и уничтожены шлюзы. Хлебнули там горя и народ и правители! В Гуачжоу, Наньване, Гутоу, Юйтае, Сюй- пэе, Люйляне, Аньлине, Цзинине, Суцзяни, Линцине и Синьхэ хозяйство полностью разрушено10. В реках Хэбэя и Хэнани воды не осталось — один ил. В крайней нищете живет народ восьми об¬
106


ластей. Кишмя кишат разбойники. Казна пуста. Так что будь ты хоть семи пядей во лбу, ничего не поделаешь.
— Но с такими выдающимися способностями, как у вас, ваше сиятельство, можно скорейшим образом завершить любое начинание, — заверил гостя Симэнь. — А указан ли срок в высочайшем эдикте, позвольте вас спросить?
— Да, водный путь предписано восстановить в три года, — пояснил Ань. — По завершении работ государь император намеревается совершить благодарственный молебен духам рек с принесением жертв.
Во время разговора Симэнь распорядился накрыть стол.
— Прошу прощения, сударь, — обратился гость. — По правде говоря, мне еще предстоит визит к Хуан Тайюю.
— Но побудьте хоть немного еще, прошу вас, — уговаривал гостя хозяин и велел угостить сластями сопровождающих Аня лиц.
Вскоре на столе появилось обилие весенних яств и вино. В шестнадцати сервизных блюдах подали кушанья — свиные ножки, кур, гусей, уток, свежую рыбу и баранину, требуху и легкое, рыбные бульоны и пр. Поставили чашки с белоснежным отборным рисом нового урожая. В оправленных серебром кубках искрилось вино. По соседству с деликатесами стояли блюдца с обсахаренными орехами. Пенились наполненные до краев небольшие золотые чарки. Сопровождающих Ань Чэня также угощали вином и мясом, деликатесами и сластями.
Начальник Ань осушил всего три чарки и стал откланиваться.
— Позвольте мне лучше навестить вас еще раз на этих днях, — говорил он.
Когда хозяину не удалось удержать гостя, он проводил начальника Аня к воротам, и тот отбыл в паланкине.
Симэнь вернулся в залу, снял парадные шапку с поясом и, перевязав голову обыкновенной повязкой, остался в лиловом бархатном халате, который украшала квадратная нашивка — знак отличия с изображением льва11.
— Ступай, узнай, не пришел ли учитель Вэнь, — наказал он слуге.
— Нет еще, — отвечал Дайань, вернувшись. — Тут вон Чжэн Чунь со слугой дяди Хуана Четвертого, Лайдином, вас заждались, на пир приглашают.
Симэнь сел в паланкин. Его сопровождали слуги и солдаты. Когда он прибыл к дому Чжэн Айюэ, толпа зевак расступилась.
107


У ворот стояли навытяжку два сторожа. Чжэн Чунь с Лайдином доложили о госте.
Ин Боцзюэ и Ли Чжи, игравшие в двойную шестерку, поспешно отложили игру. Навстречу Симэню вышли Айюэ и Айсян. Причесанные по-ханчжоуски, нарумяненные и подпудренные, украшенные цветами сливы и бирюзой, они в отделанных мягкой выдрой и пушистым зайцем нарядах походили на фей цветов. Встретив гостя у паланкина, они проводили его в гостиную. Симэнь не велел, чтобы его встречали музыкой. Первыми ему отвесили поклоны Ли Чжи и Хуан Четвертый, потом вышла хозяйка дома и, наконец, перед ним грациозно склонились в приветствии сестры Айюэ и Айсян.
В гостиной стояли два кресла, в которых разместились Симэнь Цин и Ин Боцзюэ. По бокам уселись Ли Чжи, Хуан Четвертый и обе певицы.
— Паланкин прикажете оставить или отправить домой? — спросил Симэня стоявший рядом с ним Дайань.
Симэнь распорядился, чтобы солдаты отнесли паланкин, а Циньтуну наказал заглянуть к сюцаю Вэню.
— Если учитель дома, оседлай ему каурого, — велел он.
Циньтун поклонился и ушел.
— Что ж ты, брат, до сих пор не приходил, а? — спрашивал Боцзюэ. Симэнь рассказал ему о визите начальника Ань Чэня. Немного погодя Чжэн Чунь подал чай. Айсян поднесла чашку Боцзюэ. Айюэ ухаживала за Симэнем.
— Прошу прощения! А я-то думал, ты меня угостить хочешь, — протянув руки к Айюэ, воскликнул Ин Боцзюэ.
— Больно многого ты захотел! — заметила Айюэ.
— Вот негодница! — заворчал Боцзюэ. — Только за своим ненаглядным ухаживает, а на гостей ей наплевать.
— Какой гость нашелся! — говорила Айюэ. — Тут и без тебя есть за кем поухаживать.
После чаю со стола убрали посуду, а немного погодя появились четыре певицы, которые должны были исполнять сцены из «Западного флигеля». Стройные и гибкие, точно цветущие ветки, с развевающимися вышитыми поясами, они приблизились к Симэню и отвесили низкие поклоны. Симэнь спросил каждую, как ее зовут, а потом обратился к Хуану Четвертому:
— Когда они будут петь, мне бы хотелось услышать это в сопровождении ударных, а не струнных.
— Как прикажете! — отозвался Хуан Четвертый.
Появилась хозяйка заведения.
108


— Вам, может, холодно, батюшка? — спросила она Симэня и велела Чжэн Чуню опустить зимние занавеси, подбросить в жаровни лучшего угля и благовоний.
В дверях показались головы бездельников-прилипал, прослышавших о прибытии в заведение почтенного Симэня, у которого можно поживиться. Они столпились у дверей, но войти не решались. Один из них, знакомый с Дайанем, отвесил слуге почтительный поклон и попросил замолвить хозяину словечко. Дайань осторожно подошел к Симэню и шепнул на ухо, но стоило тому только раз крикнуть, как ватаги и след простыл.
Подали фрукты и вино. В центре стояли два стола. Один из них занял Симэнь, за другим должны были сидеть Боцзюэ и сюцай Вэнь, место которого оставалось пустым. За столом сбоку разместились Ли Чжи и Хуан Четвертый. По правую руку устроились обе сестры. Столы ломились от диковинных яств. В золотых вазах красовались цветы. Тут же расположились певицы.
Только налили вино, появился сюцай Вэнь. На нем были высокая шапка, расшитый облаками зеленый халат, белые туфли и бархатные чулки. Он сложенными руками приветствовал собравшихся.
— Что так поздно, почтеннейший учитель? — обратился к нему Боцзюэ. — Место ваше давно пустует.
— Прошу прощения, господа! — извинялся Вэнь. — У однокашника задержался. Не знал, что меня ищут.
Хуан Четвертый поспешно поставил перед сюцаем чарку и положил палочки. Вэнь занял место рядом с Боцзюэ.
Подали особый суп из потрохов, заправленный молодым луком и зеленью, а к нему рис и кислый консервированный имбирь.
После выступления двоих певцов вино полилось рекой и песням не было конца. Вышли четыре певицы и исполнили два акта «Наслаждаясь искусством на Срединной равнине»12.
Вошел Дайань.
— Прибыли У Ху эй с Ламэем, — докладывал он. — Принесли чай от барышни Иньэр.
У Иньэр, надобно сказать, жила за домом Чжэнов, через переулок. Узнав, что у сестер Чжэн пирует Симэнь, она сразу же велела преподнести ему чаю.
Симэнь велел ввести прибывших.
— Барышня Иньэр просила поднести вам, батюшка, этот чай, — говорили, отвесив земные поклоны, У Хуэй и Ламэй.
109


Они открыли коробки. В них был ароматный чай с орехами, каштанами, подсоленными ростками бамбука, кунжутом и лепестками розы.
— Что делает Иньэр? — спросил Симэнь.
— Ничего. Дома сидит, — отвечал Ламэй.
Симэнь попробовал чай и наградил принесших тремя цянями серебра, а Дайаню велел пойти вместе с У Хуэем.
— Ступай пригласи барышню Иньэр, — сказал он.
Не растерялась и Чжэн Айюэ. Она тут же обернулась к Чжэн Чуню.
— И ты иди! Позови сестрицу. Скажи: если не придет, товаркой считать перестану.
— Ой, уморила! — воскликнул Боцзюэ. — Товарка?! По постельным делам, что ли?
— Как вы, почтенный Наньпо, не понимаете человеческую природу! — вставил сюцай Вэнь. — Издревле известно, что подобное тянется к подобному: «Однородные звуки отвечают друг другу, однородные вещи ищут друг друга»13. Рожденное Небом стремится кверху, вышедшее из Земли тяготеет книзу. Вот оттого они друг дружку товарками и считают.
— А тебе, Попрошайка, Чжэн Чунь скорее под стать, — заметила Айюэ. — Куда его позовут, там и ты торчишь.
— Ах ты, глупышка! — воскликнул Боцзюэ. — Я ведь старый потаскун. Ты еще в утробе была, а я уж с твоей матерью шился.
Все засмеялись.
Повара подали свиные ножки, а также бараний окорок, украшенный свежей зеленью, поджаренный с луком мясной фарш, суп из легкого, потроха и прочее.
Вошли певицы и запели цикл арий «Тьма солдат-бунтовщи- ков»14. Симэнь подозвал певицу, исполняющую партию Инъин, и спросил:
— Ты из дома Ханей?
— А вы ее не узнали, батюшка? — вмешалась Айсян. — Это Сяочоу, племянница Хань Цзиньчуань. Ей только тринадцать исполнилось.
— Да, из нее выйдет толк, — продолжал Симэнь. — Она и теперь смышлена и поет хорошо.
Симэнь велел ей наполнить пирующим чарки. Хуан Четвертый, не зная покоя, потчевал гостей.
Вскоре прибыла У Иньэр. Ее прическу, украшенную бирюзою и рядом мелких шпилек, стягивал жемчужный ободок, из-под кото¬
110


рого был выпущен белый гофрированный газовый платок. В ушах красовались золотые серьги-гвоздики. На ней были белая шелковая накидка на застежке, с вышитой каймой, и бледно-зеленая из шаньсийского шелка юбка, отделанная золотой бахромою по подолу. Из-под юбки виднелись черные атласные туфельки, расшитые облаками.
Иньэр с веселой улыбкой отвесила земной поклон Симэню, потом поприветствовала сюцая Вэня и остальных.
— Уморила да и только! — заметил Боцзюэ. — Ему, видите, земной поклон, а нам? Кивнула и ладно. Что мы, пасынки что ли какие? Так-то вы из «Веселой весны» к гостям относитесь! Будь у меня в руках управа, я б на тебя палок не пожалел.
— Вот Попрошайка! — опять вмешалась Айюэ. — Нет у тебя ни стыда ни совести. Больно многого захотел! Неужели тебя почитать, как батюшку?! Только и знает во все свой нос совать.
Все уселись. Иньэр посадили за столом рядом с Симэнем и тотчас же подали чарку и палочки.
— По ком же ты носишь траур? — спросил ее Симэнь, заметив у нее на голове белый платок.
— Как по ком? — удивилась Иньэр. — По вашей супруге, конечно.
Польщенный Симэнь подсел к ней поближе, и они разговорились. Подали суп, и Айюэ наполнила Симэню кубок.
— Мне еще надо засвидетельствовать почтение матушке Чжэн, — выходя из-за стола, сказала У Иньэр и направилась в покои хозяйки.
Когда она вернулась, хозяйка велела Айюэ уступить ей место за столом, а служанке приказала растопить жаровню, чтобы гостья могла согреть руки.
Снова накрыли столы и подали горячие блюда. У Иньэр откусила пирожного, попробовала супу и, отложив палочки, разговорилась с Симэнем.
— Батюшка, вино порядком остыло, — проговорила она, беря чарку. Вино тотчас же убрали и принесли подогретого. Чжэн Чунь наполнил чарки Боцзюэ и остальным. Когда выпили, Иньэр спросила Симэня:
— В седмицу панихиду служили?
— Да! — спохватился Симэнь. — Спасибо тебе за чай, который прислала в пятую седмицу.
— Что вы, батюшка! — отозвалась Иньэр. — Мы вам послали далеко не лучший. Только хлопот вам прибавили. Премного вам
111


благодарны, батюшка, за щедрые дары! Мамашу они так растрогали. А мы с сестрицами Айюэ и Гуйцзе накануне седьмой седмицы договаривались опять чаю послать. Не знаю, служили у вас панихиду или нет.
— Да, звали монахинь, — говорил Симэнь. — Дома молились. Из родных никого не приглашали. Не хотели беспокоить.
— Как себя чувствует матушка Старшая и остальные хозяюшки? — поинтересовалась певица.
— Спасибо, все живы и здоровы.
— Придя домой, вы, должно быть, чувствуете себя таким одиноким, — продолжала Иньэр. — Ведь матушка скончалась так внезапно. Сильно тоскуете?
— Еще как! — вздохнул Симэнь. — Не передать словами. Вот тут, позавчера, прилег днем в кабинете и ее во сне увидел, так, право, от слез не мог удержаться.
— Еще бы! Умереть так скоропостижно!
— Вы там интимной беседой заняты, а мы, выходит, скучай, — не выдержал наконец Боцзюэ. — Чарки вина не поднесут. Хоть бы спели. А то я сейчас уйду.
Тут засуетились Ли Чжи и Хуан Четвертый. Сестры Чжэн наполнили чарки и, разместившись у стола близ жаровни, стали настраивать инструменты. К ним присоединилась и У Иньэр. Перед гостями предстали писаные красавицы. Приоткрыв алые уста и слегка обнажив белоснежные зубы, они запели на мотив трехкуплетной арии «Играю со сливы цветком» из цикла «Белая бабочка» в тональности «средней флейты»15, и дивные голоса их слились воедино. Стройное пение, казалось, размягчило бы и камень, разогнало бы и тучи.
— Хоть бы чаркой их угостил, а то только петь заставляешь, — обратился к Боцзюэ Симэнь, когда певицы смолкли.
— Ничего! — протянул Боцзюэ. — Не помрут, небось. Пусть хоть навзничь лягут или вытянутся в струнку, пристроятся на боку или на одной ноге стоят, как петухи, я дело справлю. Или вот еще штучки-случки: конь ретивый скачет по полю, дикий лис мотает шелк, подносит фрукты обезьяна, а рыжий пес, знай, лапу подымает, бессмертный указует путь, полководец полагается на арьергард, подпорка ночью устремилась к дереву. Вот, брат — свидетель, выбирайте любую16.
— Сказала б я тебе, Попрошайка проклятый! — заругалась Айсян.— Чтоб тебе ни дна ни покрышки, болтун несчастный!
Боцзюэ поставил на поднос три чарки.
112


— Пейте, дочки! — говорил он. — Сам чарку к губам поднесу. А не будете, вином оболью.
— Я нынче не пью, — заявила Айсян.
— А я выпью, — сказала Айюэ, — но с одним условием: ты сперва встанешь передо мной на колени и получишь пощечину.
— А ты что скажешь, Иньэр? — спросил Боцзюэ.
— Мне что-то нездоровится, — отвечала певица. — Ладно, выпью полчарки.
— Слушай, Попрошайка! — предупреждала Айюэ. — Если не встанешь на колени, хоть век упрашивай, пить не буду.
— Встаньте же, батюшка, ради шутки встаньте, — просил Хуан Четвертый. — Может, она и смилуется.
— Простить не прощу, — отвечала Айюэ. — Дам пару пощечин и тогда осушу чарку.
— Вот ведь негодница! — ворчал Боцзюэ. — Хоть бы почтенного учителя Вэня постеснялась. Пристала с ножом к горлу.
Однако ему ничего не оставалось делать, и он опустился на колени. Айюэ не спеша засучила расшитый рукав, из-под которого показались тонкие, как стрелки лука весной, пальчики.
— Попрошайка проклятый! — заругалась она. — Будешь еще мне грубить, а? Дай слово, да во всеуслышание! А то пить не буду.
— Нет, я больше не посмею грубить тебе, Айюэ, — громко поклялся припертый к стенке Боцзюэ.
Айюэ дала ему две пощечины и осушила кубок.
— Вот потаскушка! — вставая, ругался Боцзюэ. — Нет у тебя ни совести, ни сочувствия. Все до дна выпила, хоть бы глоток оставила.
— Встань еще на колени! — говорила Айюэ. — Угощу.
Она наполнила до краев кубок и со смехом опрокинула его Боцзюэ прямо в рот.
— Негодница! — заругался Боцзюэ. — Весь халат залила. Я ж его первый раз надел. Придется с твоего возлюбленного взыскать.
После шуток все вернулись на свои места. Пришло время зажигать огни. Угощения кончились. Дайаня, Циньтуна, Хуатуна и Ин Бао угощали горячими кушаньями, вином и сластями в покоях хозяйки.
Подали фрукты. Оттеснив сюцая Вэня, Боцзюэ хватал их со стола и отправлял в рот, а потом стал прятать в рукав.
Симэнь велел подать кости и предложил сюцаю Вэню начать игру.
ИЗ


— Что вы, что вы, почтеннейший сударь! — отказывался сю- цай. — Вы начните.
Сели Симэнь и У Иньэр. Под пение четырех певиц было брошено двенадцать костей, и Симэнь выиграл. Все осушили по чарке. Иньэр обернулась к Вэню и Боцзюэ и выиграла у них партию. Айсян поднесла Симэню чарку вина, и они стали играть на пальцах. Потом Айюэ выиграла у Симэня, а Иньэр поднесла Ли Чжи и Хуану Четвертому по чарке.
Айюэ удалилась в спальню и вскоре появилась в новом одеянии. В узорной парчовой накидке, на которой красовались пробивающиеся сквозь дымку языки пламени, в бирюзовую крапинку бледно-желтой юбке из ханчжоуского шелка с золотою бахромой по подолу, из-под которой виднелись расшитые цветами панталоны и остроносые, похожие на клюв феникса, ярко-красные туфельки, она выглядела настоящей красавицей. В обрамлении мягкой выдры и пушистого зайца напудренное личико Айюэ казалось при свете огней еще более белым и нежным.
Только поглядите:
Облик девы беспечной При полночной луне Белизной — безупречный,
Словно снег по весне.
Глаз сверканье подвижных,
Полукружье бровей,
Губы пухлые, вишни И сочней, и алей!
Так стройна и изящна,
Как бамбук молодой, —
Изваяние из яшмы,
Ножки — лотос златой.
Грудь колышется нежно —
Сладкий плод налитой...
Ночь любви безмятежна,
О, продлись, о, постой!
Айюэ сразу покорила Симэня. Захмелевший гость вдруг вспомнил Ли Пинъэр, которая, явившись во сне, наказывала ему не пристращаться к ночным пирушкам, встал из-за стола и вышел по нужде. Хозяйка тотчас же кликнула служанку и велела прово¬
114


дить гостя с фонарем. Айюэ тоже вышла за ним вслед и поднесла тазик с водой. Когда Симэнь вымыл руки, Айюэ взяла его за руку и повела к себе в спальню, где в полуоткрытое окно светила луна, а в серебряных подсвечниках уже ярко горели свечи. Было тепло как весной. Благоухали мускус и орхидеи. Расшитый облаками шелковый полог закрывал постель.
Симэнь снял верхний халат и, оставшись в легком белом одеянии, разместился вместе с Айюэ на кровати.
— Вы, батюшка, сегодня у нас заночуете, да? — спросила Айюэ и положила ноги ему на колени.
— Нет, домой поеду, — отвечал Симэнь. — Во-первых, здесь Иньэр — неудобно, а кроме того, я лицо официальное, чиновное, а мы инспектора ждем. Как бы не нажить неприятностей. Уж я лучше как-нибудь к тебе днем загляну, ладно? Да, от души благодарю тебя за крендельки. Правда, целый день я тогда себе покою не находил. Ведь такие готовила только покойная Шестая. А после нее никто из домашних не умеет.
— Но их сделать большого труда не составляет, — заверила его Айюэ. — Надо только составные части правильно положить. Я тогда немного приготовила. Вам они, знаю, нравятся, вот я и велела Чжэн Чуню отнести. А орехи я сама нагрызла и у платка на досуге кисти выделала. Орехи, слыхала, Попрошайка Ин чуть не все съел.
— А чего ты хочешь от бесстыжего Попрошайки! — говорил Симэнь. — Не успел я оглянуться, как он сгреб пригоршней. Мне только попробовать удалось.
— Ишь какой он ловкий! — негодовала Айюэ. — Только я и мечтала его ублажать! Да! Я вам, батюшка, очень благодарна за сливы в мундире. Видели бы вы, как они понравились нашей матушке. Она как раз простудилась и всю ночь кашляла, нам покоя не давала. Но стоило ей взять в рот эту сливу, как сразу же появилась мокрота, и она успокоилась. Так что нам с сестрицей их немного перепало. Мамаша у нас вместе с банкой забрала, и мы, разумеется, не решились у нее спросить.
— Не огорчайся! — успокоил ее Симэнь. — Я вам завтра еще банку пришлю.
— Ас Гуйцзе вы на этих днях виделись? — поинтересовалась Айюэ.
— Нет, с самых похорон ее не видел.
— А в пятую седмицу она что-нибудь вам прислала?
— Да, с Ли Мином.
115


— У меня к вам, батюшка, дело есть, — заговорила наконец певица. — Только если вы будете держать в тайне...
— Что такое? — спросил Симэнь.
Айюэ замялась.
— Нет, не скажу, а то сестры попрекать начнут, — после раздумья вымолвила Айюэ. — Скажут, за глаза сплетни распускаю. Неудобно.
Симэнь обнял ее.
— Ну скажи, в чем дело, — просил он. — Говори уж, болтушка, никому не передам.
Когда их разговор зашел довольно далеко, в спальню нежданно-негаданно ворвался Боцзюэ.
— Ну и хороши же вы, однако! — громко заговорил он. — Нас бросили, а сами любезничают.
— Ой! — воскликнула Айюэ. — До смерти напугал, настырный Попрошайка! Куда тебя занесло?!
— Уйди отсюда, пес дурной! — заругался Симэнь. — Что ж ты оставил и Куйсюаня, и Иньэр?
Однако Боцзюэ уселся рядом с ними на постель.
— Дай руку! — обратился он к Айюэ. — Только поцелую и уйду. Тогда милуйтесь себе сколько влезет.
С этими словами он вдруг схватил Айюэ за рукав, из которого показалась белоснежная, мягкая, как лебяжий жир, рука с серебряным браслетом. Рука эта казалась изваянной из прекрасного нефрита. На тонких точеных пальцах, напоминавших стрелки молодого лука, красовались золотые кольца.
— Дочка моя! — говорил восхищенный Боцзюэ.—Твои пальчики самим Небом предназначены для занятия, которому ты себя посвятила.
— Сгинь, проклятый! — заругалась Айюэ. — Я б тебе сказала.
Боцзюэ схватил Айюэ, поцеловал и пошел прочь.
— Вот Попрошайка проклятый! — закричала певица. — Гру- биян несчастный! Врывается ни с того ни с сего, только людей пугает. Таохуа! — кликнула она служанку. — Погляди, ушел он или нет, и дверь запри.
Тут она стала рассказывать Симэню о Ли Гуйцзе и Ване Третьем с компанией.
— Видите ли, — говорила она, — Сунь Молчун, Рябой Чжу, Чжан Лоботряс, бездельники Юй Куань и Не Юэ, игроки в мяч Магометанин Бай и Шан Третий17 за компанию с Ваном Третьим
116


целыми днями у Ли Гуйцзе пропадают. Барич Ван недавно бросил Ци Сян и сошелся с Цинь Юйчжи. В двух домах все состояние спустил. За тридцать лянов меховую шубу заложил, у матери пару золотых браслетов взял и все Гуйцзе отнес. На месяц ее откупил.
— Ах она, потаскуха! — негодовал Симэнь. — Я ж запретил ей с этим негодяем шиться, а она все за свое. А ведь как заверяла, клятвы давала. Голову мне, выходит, морочила?
— Не гневайтесь, батюшка! — успокаивала его Айюэ. — Я вам скажу, как Вана отвадить. Так проучите, за все отплатите.
Симэнь заключил ее в объятия. Обвив ее шею своими белыми шелковыми рукавами, он прижался к ее благоухающим ланитам. Она тем временем достала из жаровни немного ароматов и спрятала к себе в рукав.
— Я вас научу, батюшка, — продолжала она. — Только чтобы никто не знал, даже Попрошайка Ин. А то, чего доброго, слухи пойдут.
— Ну говори, дорогая! — шептал Симэнь. — Как проучить? Я ж не глупый, никому ни слова не скажу.
— Матери Вана Третьего, — начала Айюэ, — госпоже Линь, нет и сорока. А какие манеры! Подведет брови, подкрасит ресницы, нарядится... и собой красавица и умница. Ее сынок у певиц днюет и ночует, а она у себя дома поклонников принимает. Иногда, правда, выезжает — будто в женский монастырь помолиться, а на деле к своей сводне тетушке Вэнь. Все свидания через нее устраивает. Госпожа Линь в любовных делах слывет первой искусницей. Я вам, батюшка, говорю это потому, что свидеться с ней не так уж трудно. А другая зазноба — жена Вана Третьего. Этой только девятнадцать исполнилось. Племянница главнокомандующего Лу Хуана из Восточной столицы. Красавица писаная. Играет в двойную шестерку и шашки. Муженек у нее больше на стороне обретается, а она, как вдова, одна-одинешенька дома сидит и тоска ее снедает прямо смертельная. Руки на себя не раз накладывала — отхаживали. Словом, женщина на редкость. Если вам, батюшка, посчастливится сойтись с госпожой Линь, то вне сомнения и невестка вашей будет.
Рассказ Айюэ возбудил в Симэне вожделение.
— Милая моя! — говорил он, обнимая Айюэ. — Откуда же ты знаешь все эти подробности, а?
Айюэ частенько звали в этот дом петь, но она об этом умолчала.
— Один мой знакомый как-то видался с госпожой Линь, — отвечала она уклончиво. — Тоже тетушка Вэнь сосватала.
117


— Так кто ж это? — заинтересовался Симэнь. — Уж не Чжан ли Второй, племянник богача Чжана с Большой улицы?
— Конопатый Чжан Маодэ, вы думаете? — переспросила Айюэ. — Ну и грубиян! Глаза сощурит, насильник. До смерти замучает. Пусть уж его девицы от Фаня принимают, да еще Дун Цзиньэр с ним путается.
— Тогда не знаю! — заключил Симэнь. — Ну кто же? Скажи!
— Так знайте, батюшка. Тот самый южанин, по воле которого я рассталась с девичеством. Он дважды в год наведывается сюда по торговым делам. Всего на день-другой к нам заглядывает, но больше на стороне гуляет. Любитель случайных связей.
По душе пришлось Симэню предложение красотки.
— Раз ты любишь меня, дорогая, — говорил он на радостях, — я готов платить тридцать лянов в месяц твоей мамаше. Только чтобы никого больше не принимала. А я, как выберу время, буду навещать тебя.
— Если вы хоть немного привязаны ко мне, зачем говорить о тридцати лянах? — заверяла его Айюэ. — Дадите мамаше несколько лянов и достаточно. А я была бы рада никого не принимать кроме вас, батюшка.
— Ну что ты! — возражал Симэнь. — Я непременно дам мамаше тридцать лянов.
Они легли и отдались утехам. На высокой постели лежал толстый тюфяк.
— Может, разденетесь, батюшка? — предложила она.
-Да нет, одежда не помешает. Может, заждались они там
нас, а18?
Он подложил подушку. Она разделась и легла на бок. На ней была красная рубашка из шаньсийского тонкого шелка и панталоны.
Симэнь взял в руки лотосы-ножки Айюэ и отстегнул ее голубые шелковые панталоны. Его копье поддерживала серебряная подпруга. Красавица нежно прильнула к нему.
Только поглядите:
Раскрылся цветок — обнажил сердцевину игриво,
Колышется стан ее стройный, как гибкая ива.
Да,
Нежный цветок не терпит грубого обращенья,
118


Гнется он неустанно
от знойного дуновенья.
Гулко забилось сердце,
страсти своей не пряча.
Как оно неуемно
жаждет любви горячей!
Цветок с мотыльком шептался, к себе его призывая,
В утехах своих весенних
сытости полной не зная.
Душа красавицы все еще не насытилась, со страстью ничего нельзя было поделать, и она тихонько звала возлюбленного. Весенним вечером пришло наслажденье во дворец Вэйян19. Но вот семя уже было готово испуститься. Симэнь Цин от усиленной работы задыхался, а раскрасневшаяся женщина непрерывно и нежно щебетала. Ее волосы, как черная туча, упали на подушки.
— Мой ненаглядный! — шептала она. — Не торопись, прошу тебя, милый!
Игра дождя и тучки, наконец, завершилась, и они привели себя в порядок. Симэнь обмыл в стоявшем у постели тазике руки и стал одеваться. Потом, взявшись за руки, они направились к пирующим.
Иньэр, сидевшая рядом с Айсян, сюцай Вэнь и Боцзюэ тем временем бросали кости и играли на пальцах. Пир был в самом разгаре.
Когда появился Симэнь, все повставали, предлагая ему место.
— Хорош друг! — воскликнул Боцзюэ. — Бросил нас, а теперь выпить пришел? Ну держись!
— Да мы только поговорили, ничего особенного, — бросил Симэнь.
— Будет тебе оправдываться! — продолжал Боцзюэ. — Видал, как любезничали.
Боцзюэ наполнил большой кубок подогретым вином, и все стали пить за компанию с Симэнем. Четыре певицы начали петь.
— Паланкин подан, — объявил Симэню стоявший рядом Дай- ань.
Симэнь сделал знак слуге, и тот велел солдатам зажечь переносные фонари. Пирующие поняли, что Симэнь не намерен больше оставаться, и окружили его с чарками в руках.
119


— Спойте «Лишь красотку увидал в смущеньи», — заказал он певцам.
— Хорошо! — отозвалась Хань Сяочоу и, взяв лютню, запела приятным голоском:
Лишь красотку увидал в смущеньи —
Мигом одолело вожделенье.
Сколько нежности и обаянья!
Очарован прелестью я тайной,
Очарован и заворожен.
Подмигнула дева чуть заметно —
Серди,у не сдержать порыв ответный.
Шлю письмом ей страстные лобзанья.
Сбудутся иль нет мои мечтанья,
Станет явью ли волшебный сон?
Иньэр поднесла чарку Симэню, Айсян угостила Боцзюэ, Айюэ ухаживала за сюцаем Вэнем. Осушили свои кубки и Ли Чжи с Хуаном Четвертым.
Снова полилась песня на тот же мотив:
Я твоей наперснице лишь молвил,
Что свой золотом рукав наполнил —
На рассвете получил посланье,
Что к горе любовного свиданья Будет ночью приоткрыт замок.
Ждет студента в терему красотка^^.
Ночь тиха, бьют стражи гулко, четко...
Тучка пролилась дождем на ложе...
Даже буря удержать не сможет Рвущего украдкою цветок.
Выпили, и Симэнь велел опять наполнить чарки. Айсян ухаживала за Симэнем, Иньэр — за сюцаем Вэнем, Айюэ — за Ин Боцзюэ. Чжэн Чунь подносил фрукты и закуски.
Запели на тот же мотив:
120


Очутился я в хоромах пышных.
Про затворницу игривую прослышал.
Был тот сон пленителен и долог,
Я повел красавицу за полог,
Был, как феникс, с ней неразлучим.
Брызнул рог волшебною струею,
Обагрилось теплою волною,
Ароматной россыпью жемчужин Покрывало из небесных кружев...
Утром все растаяло как дым.
Выпили и опять заказали вина. Айюэ поднесла теперь кубок Симэню, Иньэр — Боцзюэ, Айсян — сюцаю Вэню. Опять запели на тот же мотив:
Шпильки разлетелись по подушке,
Льнули мы, как иволги, друг к дружке.
Ароматна ты, нежней нефрита,
И постель призывно приоткрыта...
Лилия весной упоена!
Томно сомкнуты любимой вежды,
Страстью сжаты ее брови нежны.
Фениксов влюбленных сладко пенье, —
Беспредельно наше наслажденье, —
Счастия вкусили мы сполна.
Осушили чарки, и Симэнь стал откланиваться. Он велел Дайа- ню подать одиннадцать узелков с серебром. Каждая из певиц получила три цяня серебра, повара — пять цяней, У Хуэй, Чжэн Фэн и Чжэн Чунь — по три цяня, слуги и подававшие чай — по два цяня. Тремя цянями была одарена служанка Таохуа. Все награжденные земными поклонами благодарили Симэня. Хуан Четвертый никак не хотел его отпускать.
— Дядя Ин! — обращался он к Боцзюэ. — Ну, попросите же батюшку. Батюшка, ведь рано еще. Посидите немного, сделайте великое одолжение. Айюэ! Хоть бы ты уговорила батюшку.
— Да я и так уж просила, — отозвалась певица. — Никак не остается.
— Если б вы знали, сколько у меня завтра дел! — отвечал Симэнь и, поклонившись Хуану Четвертому и Ли Чжи, сказал: — Прошу прощения за беспокойство!
121


— Должно быть, вас плохо угощали, батюшка, вот вы и торопитесь, — говорил Хуан Четвертый. — Выходит, не угодили мы вам.
— Кланяйтесь матушке Старшей и остальным госпожам, — отвешивая Симэню земные поклоны, говорили Айюэ, Айсян и Иньэр. — Мы с Иньэр думаем как-нибудь выбрать время и навестить матушку Старшую.
— Будет время, заходите! — пригласил их Симэнь и, сопровождаемый слугами с фонарями, направился к выходу.
Мамаша Чжэн обратилась к гостю с поклоном.
— Посидели бы немного, батюшка! — говорила она. — Вы так торопитесь. Не по вкусу вам, должно быть, пришлись наши угощения. Сейчас рис подадут.
— Нет, я сыт, — отвечал Симэнь. — Благодарствую! Я б остался, если б не дела. Мне завтра утром надо быть в управе. Вон брат Ин посвободнее. Пусть он посидит.
Ин Боцзюэ хотел было откланяться вслед за Симэнем, но его удержал Хуан Четвертый.
— Если и вы нас покинете, нам совсем скучно будет, — говорил Хуан Четвертый.
— Ты попробуй лучше учителя Вэня удержи, — говорил Боцзюэ. — Тогда молодец будешь.
Сюцай Вэнь между тем пробрался к воротам и пытался ускользнуть, но его схватил за талию Лайань, слуга Хуана Четвертого.
— Учителю Вэню есть на чем добираться? — спросил Циньту- на приблизившийся к воротам Симэнь.
— Да, осел ждет, — отвечал слуга. — За ним Хуатун присматривает.
— Ну и хорошо! — говорил сюцаю Симэнь. — Я поеду, а вы с братом Ином еще посидите.
Все вышли за ворота проводить Симэня.
— Так не забудьте, батюшка, что я вам говорила, — незаметно пожимая руку Симэню, напомнила Айюэ и добавила: — Только между нами!
— Конечно! — отозвался Симэнь.
— Передайте низкий поклон матушкам, — продолжала Айюэ. — А ты, Чжэн Чунь, проводи батюшку до дому.
— Низко кланяйтесь матушке Старшей! — вставила Иньэр.
— Вот потаскушки проклятые! — ворчал Боцзюэ. — Знаете, у кого руки погреть, к тому и подлизываетесь. Со мной вы приветов не передаете.
122


Ин Боцзюэ игриво кусает нефритовый локоток


Дайанъ тайком посещает пчелу-сваху


— Отстань, Попрошайка! — оборвала его Айюэ.
Вслед за Симэнем откланялась и У Иньэр. Ее провожал с фонарем У Хуэй.
— Иньэр! — крикнула Айюэ. — Увидишь Шатуна21, не проговорись смотри!
— Само собой!
Опять все сели за столы. В жаровни подбросили угли. Снова заискрилось вино, полились песни и музыка. Веселый пир затянулся до третьей ночной стражи и обошелся Хуану Четвертому в десять лянов серебра. Три-четыре ляна ушло у Симэня, но не о том пойдет речь.
Симэнь сел в паланкин и, сопровождаемый двумя солдатами с фонарями, покинул заведение. Чжэн Чуня он вскоре отпустил. На том этот вечер и кончился.
На другой день утром к Симэню прибыл посыльный от надзирателя Ся с приглашением в управу для слушания дела о грабеже. Заседание длилось вплоть до полудня.
После обеда к Симэню явился от свояка Шэня слуга Шэнь Дин с письмом, в котором свояк рекомендовал в атласную лавку молодого повара по имени Лю Бао. Симэнь взял Лю Бао, а Шэнь Дину передал в кабинете ответ. Рядом с хозяином оказался Дайань.
— Поздно вчера вернулся учитель Вэнь? — спросил его Симэнь.
— Я успел в лавке выспаться, — говорил слуга. — Слышу: Хуатун стучится в ворота. Уже, наверно, третья ночная стража шла. Учитель трезвый вернулся, а батюшка Ин, говорит, так захмелел, что его рвало. Время было позднее, и барышня Айюэ велела Чжэн Чуню проводить его до самого дома.
Симэнь расхохотался. Потом он подозвал Дайаня поближе и спросил:
— Знаешь, где тетушка Вэнь живет, а? Ну та, которая зятюш- ку когда-то сватала. Разыщешь? Мне с ней поговорить надо. Пусть в дом напротив подойдет.
— Нет, я не знаю тетушку Вэнь, — отвечал Дайань. — Я у зятюшки спрошу.
— Поешь и ступай спроси, да поторапливайся, — наказал Симэнь.
Дайань поел и направился прямо в лавку к Чэнь Цзинцзи.
— А зачем она тебе? — спросил Цзинцзи.
— А я почем знаю, — говорил слуга. — Батюшка спрашивает.
125


— Большую Восточную пройдешь, — начал объяснять Цзин- цзи, — повернешь на юг. За аркой у моста Всеобщей любви повернешь на восток в переулок Ванов. Там примерно на полпути увидишь участок околоточного, а напротив будет Каменный мост. Обойди его и неподалеку от женского монастыря заверни в узенький переулочек. Пройдешь его — и на запад. Рядом с третьим домом — лавкой соевого творога — сразу заметишь на горке двустворчатые красные ворота. Там она и живет. Только крикнешь: «Мамаша Вэнь», она к тебе и выйдет.
— Так просто! — вырвалось у Дайаня. — Наговорил с три короба и думаешь, я запомнил? Ну-ка, еще раз объясни.
Чэнь Цзинцзи повторил.
— Совсем рядом! — воскликнул слуга. — Придется лошадь седлать.
Дайань вывел рослого белого коня, оседлал его, взнуздал и, вдев ногу в стремя, ловким движением вскочил в седло. Достаточно оказалось удара хлыста, и конь помчался галопом.
Дайань миновал Большую Восточную улицу и помчался на юг. За аркой у моста Всеобщей любви он поскакал по переулку Ванов. Примерно посередине его в самом деле располагался участок околоточного, а напротив, за ветхим Каменным мостом, тянулась красная стена монастыря Великого сострадания. Когда Дайань повернул в узкий переулочек, там на северной стороне ему бросилась в глаза вывеска торговца соевым творогом, а у ворот суетилась пожилая женщина, сушившая конский навоз.
— Мамаша! — крикнул Дайань, оставаясь в седле. — Здесь живет сваха тетушка Вэнь?
— Вот в доме рядом, — отвечала женщина.
Дайань устремился к соседнему дому и очутился, как и говорил Цзинцзи, у двустворчатых красных ворот. Дайань спешился и постучал хлыстом в ворота.
— Тетушка Вэнь дома? — крикнул он.
Ворота открыл сын хозяйки Вэнь Тан.
— Вы откуда будете? — спросил он.
— Меня прислал почтенный господин Симэнь, здешний надзиратель, — объявил Дайань. — Желает видеть тетушку Вэнь как можно скорее.
Узнав, что перед ним слуга судебного надзирателя Симэнь Цина, Вэнь Тан пригласил его в дом. Дайань привязал коня и пошел за сыном хозяйки. В гостиной были развешены амулеты с по¬
126


желанием барышей и жертвенники. Несколько человек подводили счета принесенным пожертвованиям.
Чай подали нескоро.
— Моей матушки сейчас нет дома, — заявил Вэнь Тан. — Я ей передам. Она завтра утром прибудет.
— Нечего меня обманывать! — оборвал его Дайань. — Как это ее нет, а осел на дворе?
Дайань встал и направился во внутренние комнаты. Тем временем тетушка Вэнь с невесткой и несколькими женщинами как ни в чем ни бывало распивала чай. Спрятаться она не успела, и ее увидал Дайань.
— А кто это?! — вопрошал Дайань. — Что ж ты мне голо- ву-то морочишь? А что я батюшке скажу? Ты меня в грех не вводи!
Тетушка Вэнь громко рассмеялась и поприветствовала Дайаня поклоном.
— Прости, братец! — говорила она. — Скажи батюшке, что у меня гости. Я завтра приду. А зачем он меня, собственно, зовет?
— Велел тебя доставить, а зачем, он мне не докладывал, — отвечал слуга, — не знал я, что ты в таком захолустье обитаешь. Замаялся, пока разыскал.
— Все эти годы батюшка без меня обходился, — начала Вэнь. — А ведь он и служанок покупал, и личные дела устраивал. Тогда ему Фэн, Сюэ и Ван, выходит, угождали. Во мне он не нуждался. С чего ж это вдруг в холодном котле бобы начали трескаться, а? С чего это вдруг обо мне вспомнил? Впрочем, догадываюсь. Небось, посватать попросит. Ведь со смертью матушки Шестой гнездышко пока пустует.
— Да не знаю я! — повторил Дайань. — Батюшка сам скажет.
— Устал ты, братец, присаживайся! — предложила Вэнь. — Погоди, вот провожу гостей и пойдем.
— А кто ж за конем посмотрит? — спросил слуга. — Батюшка мне приказал доставить тебя без малейшего промедленья. Дело, говорит, неотложное. А ему еще надо на пир к почтенному господину Ло успеть.
— Ну ладно! — согласилась наконец сваха. — Я тебя пока сластями угощу, потом пойдем.
— Никаких мне сластей не надо.
— Да! — продолжала Вэнь. — У молодой госпожи наследник не появился?
— Пока нет.
127


Хозяйка угостила Дайаня сластями, а сама пошла переодеваться.
— Ты верхом поезжай, а я потихоньку дойду, — сказала она.
— У тебя ж, почтенная, осел вон стоит, — заметил слуга. — На нем поедешь.
— Какой еще осел? — удивилась сводня. — Это же сосе- да-лавочника. Попросил во дворе попасти. А ты думал — мой, да?
— Помнится, ты, бывало, на осле разъезжала, — заметил Дайань. — Куда ж он девался?
— Был когда-то! Да у меня ведь служанка руки на себя наложила. Родные жалобу подали, дело затеяли. Пришлось и дом-то продать, а ты про осла толкуешь.
— Дом — совсем другое дело, — заметил Дайань. — С домом проститься можно, но как ты с ослом своим рассталась, мамаша, прямо ума не приложу. Ведь ты ему ни днем ни ночью покою не давала. Да, заезживала ты его что надо — от усталости падал.
Сводня захохотала.
— Ах ты, макака несчастная! — заругалась она. — Чтоб тебе ни дна ни покрышки! Я, старуха, дело тебе говорю, а ты как мне отвечаешь? Какой ты зубастый стал. Гляди, жениться подоспеет, поклонишься еще старухе.
— Я ведь быстро скачу, а ты будешь до вечера плестись, — говорил Дайань. — Батюшка из себя выйдет. Садись-ка на коня — вместе поедем.
— Да я ж не зазноба твоя! — воскликнула Вэнь. — А люди увидят, что скажут?
— Тогда на соседского осла садись, — предложил слуга и добавил: — А лавочнику потом оплатим.
— Вот это другой разговор, — согласилась сводня и велела Вэнь Тану седлать осла.
Тетушка Вэнь надвинула на глаза пылезащитную повязку, и вместе с Дайанем они направились к Симэнь Цину.
Да,
Когда взбредет тебе на ум
с красоткой в тереме спознаться, Ее наперснице тогда,
как свахе, можешь доверяться.
128


Тому свидетельством стихи:
Персиковый источник,
нету к нему дорог!
Радует ветер весенний
персика росный цветок.
Где-то в горах затерян
чудный источник тот.
Пусть же рыбак разузнает
к влаге волшебной проход.
Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой
раз.
129


г
л
А
*
А
Ш
н
с
т
I
д
Е
С
Я
т
д
Е
В
Я
т
А
%
Тетушка Вэнъ без труда распознает желание госпожи Линь.
Барич Ван Третий, подвергшись вымогательству, находит защиту у распутника.


Он попытать решил судьбу и получил ответ.
К небесной фее путь открыт. Ступай, препятствий нет.
Она мела крыльцо и вдруг записку подняла,
А лунной ночью песнь Сыма^ красотку увлекла.
Свиданье в тутах^ гонит прочь тоску, унылый вид,
А ласка даже и Люся^ сурового смягчит.
Смеркается — бежит иной за полог поскорей,
Чтоб отходную заиграть невинности своей.
Так вот. Добралась наконец тетушка Вэнь до дома Симэня.
— Батюшка напротив, — объявил Пинъань и пошел доложить. Симэнь сидел в кабинете с сюцаем Вэнем. Завидев Дайаня, он
прошел в малую гостиную.
— Тетушка Вэнь пожаловала, — доложил Дайань. — У ворот ждет.
— Зови! — приказал хозяин.
Сваха едва слышно приподняла дверную занавеску и принялась бить челом Симэню.
— Давненько мы с тобой не видались! — говорил хозяин.
— Вот и явилась, — протянула Вэнь.
— Где ж ты теперь проживаешь?
— Беда у меня стряслась, — говорила сваха. — По судам маялась. Прежний дом потеряла. Теперь в переулке Ванов обретаюсь. Это у Большой Южной.
— Ну, встань! Дело есть.
Тетушка Вэнь встала рядом с Симэнем. Он приказал слугам выйти. Пинъань с Хуатуном остались в ожидании распоряжений за боковой дверью, а Дайань спрятался за занавесом, чтобы подслушать разговор.
131


— Так к кому же из именитых горожан больше ходишь? — спросил Симэнь.
— У императорских родственников с Большой улицы бываю, — начала сваха, — у воеводы Чжоу, императорского родственника Цяо, у почтенных господ Ся и Чжана Второго. Я со многими знакома.
— А в дом полководца Вана вхожа?
— Постоянно навещаю, — отвечала Вэнь. — Госпожа с невесткой то и дело цветы у меня берут.
— Так у меня вот к тебе какое дело будет, — начал Симэнь. — Только не откажи в услуге.
Он достал серебряный слиток весом в пять лянов и протянул его свахе Вэнь.
— Вот, стало быть, дело какое, — продолжал он шепотом. — Не могла бы ты как-нибудь зазвать госпожу к себе, а? А я бы с ней и встретился. Я тебя за это отблагодарю.
Тетушка Вэнь расхохоталась.
— Интересно, откуда вы, батюшка, про нее прослышали? Кто же вам мог сказать?
— Говорят, дерево тень отбрасывает, за человеком молва бежит, — уклонился от ответа Симэнь. — А почему бы мне не знать?!
— А госпожа Линь, скажу вам, батюшка, — серьезно заговорила сваха, — родилась в год свиньи. Тридцать пять, стало быть, вышло4. А на вид — тридцать, никак не больше. И умна, и речиста. Одним словом, другой такой не сыскать. А если она что себе и позволяет, то только в большой тайне. Скажем, во время выездов ее всегда окружает множество сопровождающих, которые криками разгоняют зевак. Но выезжает она только по необходимости и сейчас же спешит назад. Вот сына ее, господина Третьего, что правда, то правда, дома не застанешь, а она по чужим людям не ходит. Это только злые языки, может, наговаривают. Поглядели бы вы, батюшка, какой у нее дом! Целый дворец! Сколько одних дворов! Так что, случится, и придет гость, никто знать не будет. А вы говорите, ко мне! Да разве она пойдет на окраину в убогую лачугу?! Нет, батюшка, я и серебра вашего не решусь взять. Если о намерении вашем госпоже намекнуть, это другое дело.
— Стало быть, не возьмешь? — спросил Симэнь. — Отнекиваешься? На зло хочешь навести? Устроишь свиданье, атласу поднесу.
132


— Что вы, батюшка! — взмолилась Вэнь. — При вашем-то достатке я о награде не волнуюсь. Большой человек, говорят, лишь взглядом окинет — счастьем подарит. — Сваха отвесила земной поклон и, принимая серебро, в заключение сказала: — Ладно, поговорю с госпожой и вам ответ принесу.
— Ступай, а я ждать буду. Прямо сюда и приходи. Слугу посылать не буду, слышишь?
— Хорошо, батюшка! — отозвалась Вэнь. — Или завтра, или послезавтра, либо рано утречком, либо вечерком ждите весточку.
С этими словами она и вышла.
— Мне твоего не нужно, — обратился к ней Дайань. — Но лян серебра вынь да положь. Я ж за тобой ходил. Не одной тебе пировать.
— Ишь ты, макака! Молокосос! — заругалась Вэнь. — Пока на воде вилами писано.
Тетушка Вэнь вышла за ворота и взобралась на осла. Ее сопровождал сын Вэнь Тан с фонарем в руке.
Симэнь Цин и сюцай Вэнь продолжали в кабинете беседу, когда прибыл надзиратель Ся. Его угостили чаем, и Симэнь в парадном облачении отправился вместе с ним на пир к сослуживцу Ло Ваньсяну. Вернулся Симэнь к вечеру, когда зажгли фонари.
Тем временем со слитком серебра, радостная, приехала домой тетушка Вэнь, а к обеду, проводив гостей, поспешила в дом полководца Вана. Она поклоном встретила вышедшую к ней госпожу Линь.
— Давно ты ко мне не заглядывала, — проговорила хозяйка.
Сваха рассказала ей о чаепитии, во время которого был дан обет
совершить в конце года паломничество в горный буддийский монастырь и принести жертвы.
— А разве нельзя послать сына? — спросила Линь.
— Да где мне?! — подтвердила сваха. — Конечно, Вэнь Тана отправлю.
— Я тогда дам ему на дорожные расходы, — пообещала Линь.
— Премного вам благодарна, сударыня, за пожертвования.
Госпожа Линь пригласила тетушку сесть поближе к огню. Служанка подала чай.
— А молодой господин дома? — отпивая чай, спрашивала Вэнь.
— Два дня не ночевал, — отвечала хозяйка. — Связался с этими бездельниками — от певиц не выходит. В лугах гуляет. А жену-цветок совсем бросил. Что делать, ума не приложу.
133


— А невестушка где же? — опять спросила гостья.
— Она из своих покоев не показывается.
Тетушка Вэнь огляделась и, убедившись, что никого нет, сказала:
— Не отчаивайтесь, сударыня! Дело поправимое. Я знаю, как избавиться от шалопаев. А молодой господин сразу остепенится и перестанет навещать певиц. Я бы вам сказала, сударыня, как этого добиться, если вы, конечно, позволите.
— Да говори же, прошу тебя! — торопила ее хозяйка. — Я ж всегда прислушиваюсь к твоим советам.
— Видите ли, сударыня, — начала тетушка Вэнь, — прямо у городской управы проживает почтенный господин Симэнь, тысяцкий. Судебным надзирателем служит, чиновных особ ссужает, до пяти лавок держит: торгует атласом и лекарственными травами, шелком и шерстью. Корабли его бороздят воды всей империи. В Янчжоу соль продает, в Дунпин поставляет воск и благовония. У него приказчиков и управляющих не один десяток. Императорский наставник Цай ему отец приемный, главнокомандующий Чжоу — давнишний покровитель, а дворецкий Чжай сватом доводится. Ревизоры да инспектора с ним дружбу водят, не то что областные или уездные правители. А какими угодьями владеет! От рису закрома ломятся. Все, что желтеет — золото, белеет — серебро, все круглое — жемчуг, а блестящее — самоцветы. Кроме старшей жены, дочери здешнего тысяцкого левого гарнизона, которая заменила покойную супругу, еще не то пять, не то шесть младших жен, а певиц да танцовщиц, приближенных горничных и служанок и не перечесть. Словом, что ни день — весенние празднества Холодной пищи5, что ни ночь — праздник фонарей. А год ему идет тридцать первый — тридцать второй6, не больше. Мужчина, можно сказать, что надо! И ростом взял, и собой красив. И в этих делах знает толк — снадобья принимает, чтобы мощи придать. В двойную шестерку и шашки играет, нет того, чего бы он не постиг! А какие подает мячи! Знает всех философов и ученых, мастер разгадывать шарады, нет того, в чем он не осведомлен! Одно скажу, мастак на все руки. Так все и схватывает на ходу — вот талант. Так вот, сударыня, прослышал он, что род ваш потомственный, знатный, а сынок у вас, господин Третий, в военном заведении обучается, и решил нанести вам визит. Но прийти так сразу не совсем удобно, а тут, как ему стало известно, ваш день рождения подходит. Со всех концов, стало быть, подарки понесут, и так ему захотелось пожелать вам доброго здоровья! Что вы, говорю, батюшка! Как же
134


так? Ни разу не видались и сразу подношения?! Погодите, говорю, я с госпожой посоветуюсь, тогда и нанесете визит. Разговор у нас, сударыня, шел даже не столько о знакомстве или свидании. Просто вы могли бы попросить его оградить молодого господина от этих бездельников, чтобы они не отвлекали его и не порочили репутацию вашего славного рода.
Да, читатель! Ох уж эти женщины! Как воду влечет в низину, так и их — в омут.
— Но мы даже в глаза друг друга ни разу не видели, — усомнилась госпожа Линь. — Какая может быть встреча?
— Не беспокойтесь, сударыня! — заверила ее сваха. — Я поясню господину Симэню что к чему. Скажу, госпожа, мол, обращается к вам за советом. Прежде чем подавать жалобу на бездельников, которые увлекли ее сына, господина Третьего, она очень хотела бы с вами повидаться, так сказать, в частном порядке, с глазу на глаз. Чего тут особенного?
Госпоже Линь такое предложение пришлось весьма по душе, и она назначила свидание на вечер через день. Заручившись ее согласием, тетушка Вэнь отбыла восвояси, а на другой день к обеду пожаловала к Симэню. Тот только что вернулся из управы и от нечего делать сидел в кабинете.
— Тетушка Вэнь, — неожиданно объявил Дайань.
Симэнь тотчас же прошел в малую гостиную и велел слугам опустить занавеси.
Немного погодя вошла тетушка Вэнь и земно поклонилась. Дайань знал в чем дело и вышел, оставив их наедине. Сводня рассказала, как она уговаривала госпожу Линь, как расхваливала ей Симэня, который-де и со знатными дружит, и справедлив, и бескорыстен, и в любовных делах большой знаток.
— Словом, она согласна, — заключила Вэнь. — Завтра вечером, когда молодого господина не будет дома, она устраивает для вас угощение. Все будет выглядеть как деловой разговор, а в действительности — свидание.
Обрадованный Симэнь велел Дайаню принести тетушке Вэнь два куска атласа.
— Значит, завтра поедете, — говорила она. — Только не так рано. Когда зажгут огни и будет мало прохожих. Повернете, батюшка, в Пельменный переулок к задним воротам. Там увидите домик мамаши Дуань. Я у нее вас ждать буду. Постучите в ворота, я вас проведу, чтобы соседи не видали.
135


— Ясно, — проговорил Симэнь. — Ты пораньше отправляйся, да никуда не отлучайся. Я точно вовремя приеду.
Тетушка Вэнь откланялась и поспешила к госпоже Линь. Симэнь провел ночь у Ли Цзяоэр, но о том вечере говорить больше не будем.
Симэнь с нетерпением ожидал свидания и старался быть на нем во всеоружии. В обед он, в парадной чиновничьей шапке, вместе с Боцзюэ отбыл верхом на день рождения к Се Сида. На пиру были две певицы. Симэнь осушил несколько чарок, а с приближением сумерек покинул пирующих. Он ехал верхом. Его сопровождали Дайань и Циньтун. Шел девятый день месяца7. Тускло светила луна. Прикрыв глаза пылезащитной повязкой, Симэнь повернул с Большой улицы в Пельменный переулок и вскоре очутился у задних ворот дома полководца Вана. Только что зажгли фонари, и улицы опустели. Симэнь остановил коня немного поодаль от ворот и велел Дайаню постучаться к мамаше Дуань.
Мамаша Дуань, надобно сказать, жила тут в маленьком домике по рекомендации той же тетушки Вэнь и выполняла обязанности сторожихи у задних ворот. У ней-то обыкновенно и останавливались поклонники госпожи Линь, прежде чем проникнуть в господский дом. На стук вышла тетушка Вэнь и поспешно отперла ворота.
Симэнь вошел, не снимая повязки, а Дайаню наказал привязать коня под стрехою у дома напротив. Слуга потом стал поджидать хозяина у мамаши Дуань.
Сводня пригласила Симэня и, заперев за собою ворота, повела его узкой тропинкой мимо ряда строений, пока они не подошли к пятикомнатному дому, где жила госпожа Линь. Боковая дверь оказалась запертой. Тетушка Вэнь, как было условлено, тихонько стукнула дверным кольцом, и служанка тотчас же распахнула двустворчатую дверь. Сводня подвела Симэня к задней зале, и, отдернув занавеску, они вошли.
Ярко горели свечи. Прямо перед ними висел портрет досточтимого предка рода Ван Цзинчуна, князя Биньянского, наместника Тайюаньского8. Одетый в ярко-красный халат, затканный драконами о четырех когтях, с круглым воротом и поясом, украшенным нефритовыми бляхами, он восседал в покрытом тигровой шкурой кресле, погруженный в чтение военного трактата. Всем своим видом он походил на славного князя Гуаня9, только борода и усы у него были немного короче. Рядом с ним стояли копье и кинжал, лук и стрелы. Над входом красовалась ярко-красная лаковая надпись: «Зала верности покойному супругу». По обеим сторонам висели
136


парные надписи, исполненные в древнем каллиграфическом стиле «лишу» на крапленом золотом шелку. Одна гласила: «Да пронесет сей род из поколения в поколение душевную чистоту и постоянство, коими славятся сосна и бамбук». Другая надпись возвещала: «Да прославится Отчизна неувядаемыми подвигами сего рода — высокими, как горы и созвездие Ковш». Кругом висели каллиграфические надписи и редкие картины, лежали арфа и дорогие книги. Только Симэнь окинул взглядом залу, как послышался звон колокольчиков у дверной занавески и появилась тетушка Вэнь с чаем.
— Можно почтить госпожу поклоном? — спросил ее Симэнь, отпивая чай.
— Откушайте чайку, батюшка, — потчевала Вэнь. — А госпоже я доложила.
Хозяйка между тем из-за ширмы украдкой разглядывала Си- мэня, человека солидного, представительного, изъясняющегося языком изысканным, словом, особу необыкновенную. На нем была парадная чиновничья шапка из белого атласа, теплые наушники из соболя, пурпурный халат из козьей шерсти, расшитый журавлями, а на ногах черные сапоги с белой подошвой. Поверх халата была надета зеленая бархатная куртка всадника, украшенная львами и застегнутая на пять золотых пуговиц.
В самом деле,
Богат он, душитель, злодей,
Коварен, лукав блудодей.
Обрадованная госпожа Линь подозвала потихоньку сводню.
— По ком же это он носит траур? — спросила она.
— По Шестой госпоже, — объясняла тетушка Вэнь. — Совсем недавно, в девятой луне скончалась. Правда жен у него и сейчас не меньше, чем пальцев на руке. Вы, может быть, не заметили, сударыня, но он как есть перепел, вырвавшийся из клетки, — так могуч в поединке.
Еще больше повеселела госпожа Линь. Сводня стала просить ее выйти к гостю.
-Но мне неловко! — отнекивалась хозяйка. — Может, пригласить его ко мне в покои?
Тетушка Вэнь вышла к Симэню.
— Госпожа просит вас, батюшка, пройти к ней в спальню, — сказала она и отдернула занавес.
Симэнь вошел в спальню.
137


Только поглядите:
Свисали красные пологи и занавеси. На полу красовался мягкий шерстяной ковер. Веяло ароматами мускуса и орхидей. Было в спальне уютно, точно весной. Постель высокая — на ней узорные накидки, покрывала. На парчовой ширме среди цветов играют лунные лучи.
Прическу госпожи Линь держала сетка из золотых нитей10 с бирюзовыми листиками. На ней была белая шелковая кофта с широкими рукавами, поверх которой была надета атласная цвета алоэ накидка с вышитыми золотом цветами и ярко-красная широкая юбка из узорной дворцовой парчи, отделанная бахромою, из-под которой выглядывали расшитые цветами черные, как ворон, шелковые туфельки с белыми каблучками.
В самом деле,
В роскошных залах у красотки Ярится сладострастья жатва,
Во внутренних покоях ходко Блядует эта бодхисаттва^.
Тому свидетельством стихи:
Белизною нежной кожи Обольстительных ланит,
Статью, что всего дороже,
Всех пленяет и пьянит,
Во хмелю любовном к ложу Устремляется она —
И назвать никто не сможет Ей в сравненье имена.
При появлении госпожи Линь Симэнь почтительно склонился.
— Сделайте одолжение, сударыня, займите подобающее вам место на возвышении, — говорил он, — с тем, чтобы я смог почтить вас земным поклоном.
— К чему такие церемонии, сударь? — возразила она.
Но Симэнь все же отвесил ей два земных поклона. Хозяйка поклонилась ему в ответ. После взаимных приветствий Симэнь расположился в кресле, а хозяйка присела сбоку пониже его на край кана, так что взгляд ее оказался обращенным не прямо на гостя.
138


Тетушка Вэнь позаботилась заблаговременно запереть внутренние ворота, а также калитку, ведущую к Вану Третьему, поэтому к ним не мог проникнуть ни один слуга.
Молоденькая горничная по имени Фужун подала на красном лаковом подносе чай. Когда Симэнь и хозяйка выпили по чашке, горничная с подносом удалилась.
Разговор начала тетушка Вэнь.
— Зная, что вы, сударь, занимаете пост судебного надзирателя, — обратилась она к Симэню, — сударыня и попросила меня пригласить вас. Дело в том, что сударыня решилась обратиться к вам с одной просьбой. Согласны ли вы будете, сударь, оказать содействие?
— Но, что, собственно, у вас случилось, сударыня? — спросил Симэнь. — Готов исполнить все, только прикажите.
— Не скрою, почтеннейший сударь, — начала свой рассказ госпожа Линь, — род наш потомственный, титулованный, но после кончины моего мужа, полководца, солидное состояние наше оказалось прожитым. Сын же мой, избалованный с детства, так и не сумев сдать экзаменов, бросил учение, хотя и числился в военном заведении. Он оказался жертвою обмана. Ловкие повесы заманили его в свою компанию и теперь, бросив дом, он пропадает с ними у певиц. Я не раз собиралась подать на них жалобу властям, но как женщина, не покидающая внутренних покоев дома, как верная покойному супругу вдова, я, разумеется, не решилась показаться на людях. Вот почему я и позволила себе побеспокоить вас этим приглашением. Излить вам душевные волнения, надеюсь, все равно что обратиться к властям. Войдите в мое положение, сударь, умоляю вас! Постарайтесь как-нибудь оградить сына от дурной компании, помогите ему исправиться и вернуться на стезю учения, подвигов и славы, коими отмечены деяния наших предков. Я буду вам безгранично благодарна и многим обязана за возрождение сына.
— О какой благодарности может быть речь! — заверял ее Симэнь. — Больше не поминайте при мне этого слова! Ваш досточтимый род, прославленный своими полководцами и высокими сановниками, не чета другим. Ваш сын обучается в военном заведении, и он, безусловно, не поддастся на обман бездельников и гуляк, но приложит все силы, чтобы не уронить военной доблести предков, их чести и славы. А дурные увлечения — это обычные грехи молодости. Но если вы просите, сударыня, я без промедления вызову в управу всю эту компанию и накажу как полагается. Такая встряска
139


и вашему сыну послужит предостережением. Тогда он свернет с опасной колеи и остепенится.
Выслушав Симэня, госпожа Линь встала и поклонилась ему.
— Я непременно отблагодарю вас, сударь, — сказала она.
— Ну что вы, сударыня! — прервал ее Симэнь. — Я для вас постараюсь, как для друга.
Так, слово за слово, их взгляды становились все более многозначительными. Тетушка Вэнь накрыла стол и поставила вино.
— Это мой первый визит, — для вида начал отказываться Симэнь. — Я пришел к вам с пустыми руками и было бы неприлично злоупотреблять вашим гостеприимством.
— Я не ожидала, что вы удостоите меня визитом, сударь, — заверяла его хозяйка, — и не приготовилась должным образом к приему. Но выпейте хотя бы чарку простого вина, чтобы разогреться в такой холод.
Горничная стала разливать вино. Когда она наклонила золотой кувшин, в нефритовых кубках запенился искристый дорогой напиток. Госпожа Линь поднесла кубок Симэню.
— Разрешите прежде мне угостить вас, сударыня, — говорил он, вставая из-за стола.
— Вы еще успеете поднести, батюшка, — вставила тетушка Вэнь. — Пятнадцатого будет день рождения хозяюшки, вот тогда поднесете подарки и пожелаете сударыне долгих лет жизни.
— О! — воскликнул Симэнь. — Что ж ты раньше не сказала? Сегодня уж девятое. Шесть дней остается. Непременно воспользуюсь случаем засвидетельствовать почтение.
— Не стоит, право, так утруждать себя, — говорила, улыбаясь, Линь. — Вы так великодушны, сударь!
На столе появились огромные блюда и шестнадцать чаш. От горячих яств шел аппетитный аромат. Были тут разваренный рис, вареные куры и рыба, жаренные в масле гуси и утки, изысканные закуски, свежие фрукты и редкие плоды. Рядом в высоких подсвечниках ярко горели красные свечи. На полу из золотой жаровни вздымались языки пламени. Над столом порхали кубки. Веселым смехом и шутками сопровождались тосты и игра на пальцах. А вино ведь будит чувства и страсти. Шли часы, и в окно заглянула луна. Одним желаньем горели их сердца, одна и та же страсть их волновала. Тетушка Вэнь вовремя удалилась. Ее не раз звали, чтобы принесла вина, но она не откликалась.
Оставшись наедине, Симэнь и госпожа Линь сели рядом, их разговор становился все интимнее. Симэнь пожимал ее руку, потом
140


прильнул к плечу и обвил руками ее нежную шею. Госпожа Линь молчала, только улыбалась. Немного погодя она чуть приоткрыла алые губы, и он припал к ним, звучно играя языком в ее устах. Они слились в страстном поцелуе. Нежные ласки приблизили сладостный миг. Госпожа Линь заперла дверь в спальню и, сняв с себя одежды и украшения, слегка приподняла парчовый полог. На узорном покрывале лежали подушки с вышитыми на них неразлучными уточками. От постели пахнуло тонким ароматом. Симэнь прильнул к ее нежному, как яшма, телу, обнял ее пышную грудь.
Надобно сказать, что Симэнь, наслышанный об умудренной в любовных делах госпоже Линь, прихватил с собой из дому узелок с приспособлениями для утех и принял снадобье чужеземного монаха. Когда госпожа Линь убедилась в его мощи, а он прикоснулся к ее прелестям, у них от радости еще сильнее разгорелась страсть.
Она ждала его на постели под газовым пологом, он же под одеялом готовил свой черенок к делу. Затем он подхватил прекрасные ножки женщины, расправил плечи и, как шальной мотылек или пьяный шмель, вступил в сражение.
Да,
Копье и щит скрестились в поединке.
Рассыпались ковром златые шпильки.
Тому свидетельством стихи:
В спальне над жаровней вьется ароматный дым.
Мой возлюбленный проснется — с ним поговорим.
Пробудился — побледнела в небесах луна,
Надоело мне без дела мерзнуть и без сна.
Равнодушен друг — я тоже с другом холодна.
А случится молодого принимать купца —
Спасу нет от озорного, ласки без конца.
Заманить бы мне Сун Юя на вершину Тан
Как ворота распахну я — то-то будет рьян.
Окроплен пион росою, ляжет сыт и пьян.
Симэнь приложил все умение, чтобы продлить утехи до второй ночной стражи и доставить госпоже Линь полное наслаждение. После все же проистекшего завершения у нее рассыпались волосы и упали шпильки. Она напоминала увядающий цветок или надломленную ветку ивы. Ее голос, нежный, как щебет иволги, над самым
141


ухом Симэнь Цина прерывался. Она едва переводила дыхание. Их тела сплелись, они некоторое время лежали, обняв друг друга, потом встали, чтобы привести себя в порядок. Госпожа Линь поправила серебряный светильник и открыла дверь. Уложив у зеркала прическу, она кликнула горничную и велела подать тазик с водой. Ей удалось заставить Симэня осушить три чарки лучшего вина, и он стал откланиваться. Как ни уговаривала его хозяйка остаться, он низко ей поклонился, обещал навещать и, извинившись за беспокойство, направился за ворота. Она проводила его до калитки.
Тетушка Вэнь отперла задние ворота и позвала Дайаня с Цинь- туном. Слуги подвели коня, и Симэнь отбыл домой.
Дозорные успели обойти город, и на улицах царила мертвая тишина. Было холодно. Симэнь добрался до дому, но не о том пойдет речь.
На другой день Симэнь явился в управу. После заседания он прошел в заднюю залу и подозвал околоточного и сыщиков.
— Вот какое дело, — обратился к ним Симэнь. — Разузнайте, кто да кто зазывает к певицам молодого господина Третьего из дома полководца Вана, к кому он ходит. Выясните имена и мне доложите.
Потом Симэнь завел разговор с надзирателем Ся Лунси.
— Видите ли, — говорил он. — Ван Третий совсем, оказывается, бросил учение. Матушка за него сильно беспокоится. Не раз ко мне посыльного направляла, просит помочь. Виноват тут, конечно, не он, а компания бездельников. Это они его заманивают. Их и наказать надо со всей строгостью, а то, чего доброго, пропадет человек.
— Вы совершенно правы, сударь, — поддержал его Ся Лунси. — Надо взять бездельников.
Околоточный и сыщики, получив приказ Симэня, пополудни явились к нему на дом и вручили список замешанных лиц. В нем значились Сунь Молчун, Чжу Жинянь, Чжан Лоботряс, Не Юэ, Шан Третий, Юй Куань и Магометанин Бай, а из певиц были названы Ли Гуйцзе и Цинь Юйчжи.
Симэнь взял кисть и вычеркнул обеих певиц, а также старину Суня и Чжу Жиняня.
— Заберите пятерых: Чжана Лоботряса и оставшуюся компанию, — распорядился Симэнь. — Завтра утром в управу приведете.
— Есть! — отозвались сыщики и удалились.
142


К вечеру, когда им стало известно, что Ван Третий с компанией пирует и играет в мяч у Ли Гуйцзе, они засели близ задних ворот заведения. Поздней ночью компания стала расходиться. Тут-то они и схватили пятерых гуляк: Лоботряса Чжана, Не Юэ, Юй Куаня, Магометанина Бая и Шана Третьего. Сунь Молчун с Чжу Жиня- нем улизнули в задний домик Ли Гуйцзе, а Ван Третий забрался к ней под кровать и боялся нос высунуть. Сама Гуйцзе и остальные обитательницы дома покрылись холодным потом с перепугу. Они тщетно пытались разузнать, кто распорядился об облаве. Ван Третий так и пробыл всю ночь под кроватью. Хозяйка заведения, мамаша Ли, опасаясь, не исходил ли приказ из столицы, рано утром, в пятую ночную стражу13, велела Ли Мину переодеться и проводить домой Вана Третьего.
Между тем Чжана Лоботряса и остальных задержанных ночь продержали в участке.
На другой день, когда Симэнь и надзиратель Ся открыли утреннее присутствие, рядом уже лежали палки и орудия пыток. Ввели задержанных. Им надели на пальцы тиски и всыпали каждому по двадцать ударов, от которых они покрылись кровоточащими шрамами. Их вопли и стоны раздавались в небе и потрясали землю.
— Эй вы, бродяги! — строго крикнул Симэнь. — Вас следовало бы сурово наказать. Нечего порядочных людей совращать, в непотребные места заманивать. Но я вас на первый раз щажу, а попадетесь в другой раз, в колодки забью. На позор перед заведением выставлю. Так у меня и знайте!
Симэнь велел подручным вытолкать бездельников вон. Очутившись на воле, они бросились наутек, не чуя ног под собою. Надзиратели после заседания прошли в заднюю залу и сели выпить чаю.
— Я получил вчера письмо от столичного родственника секретаря Цуя, — заговорил Ся Лунси. — Доклад об инспекции нашей управы, говорит, в столице получен, но пока еще нет решения. Вот я и хотел с вами посоветоваться. Хорошо бы, по-моему, направить посыльного к коллеге Линь Цанфэну в Хуайцин14. Он все же поближе к начальству. Может, что-нибудь слыхал.
— Замечательная мысль! — поддержал его Симэнь и подозвал гонца. Когда тот встал перед ними на колени, Симэнь распорядился: — Вот тебе пять цяней серебра на расходы и визитные карточки, поезжай в Наньхэ15 к судебному надзирателю господину Линю. Выясни, заседал ли секретариат редакторов и нет ли решения насчет инспекции управы. Как узнаешь, доложишь нам.
143


Гонец взял серебро, обе визитные карточки и пошел собирать вещи. Он надел на голову войлочную шляпу столичного покроя и, вскочив на коня, пустился в дальний путь.
Симэнь и Ся Лунси разошлись по домам.
А пока расскажем о Лоботрясе Чжане и его дружках. Выбрались они из управы напуганные и по дороге начали упрекать друг друга. Их мучил один вопрос: кто же все-таки уготовил им такую неприятность.
— Что ни говорите, а тут не обошлось без столичного главнокомандующего Лу Хуана, — заявил Лоботряс Чжан. — Это он распорядился.
— Будет тебе! — оборвал его Магометанин Бай. — Нам бы тогда так легко не отделаться. А то вышло как в поговорке: нет хитрее певицы, нет ловчее прилипалы.
— Нет у вас смекалки! — выпалил Не Юэ. — Я сразу догадался. Ван Третий у Симэня зазнобу отбил, вот Симэнь на нас и отыгрался. Как говорится, волки грызутся, а у овец шерсть летит. Вот отчего тебе, Лоботряс, и досталось.
— Да, ты, пожалуй, прав! — говорил Лоботряс Чжан. — Вот Сунь Молчун и Рябой Чжу тоже с нами были, а нам отдуваться пришлось.
— Ишь чего захотел! — заметил Юй Куань. — Они ж Си- мэню друзья-приятели. Они, что ж, на коленях должны стоять, а он с ними свысока будет говорить? Неловко получится.
— А почему ж девок не взяли? — спрашивал Лоботряс.
— Да потому что они зазнобы его, — отвечал Не Юэ. — Особенно Гуйцзе. Неужели он ее забирать будет? Нет уж, как ни кинь, а мы в тенета попали, вот нам и наломали бока. А надзиратель Ся, заметили, хоть бы словом обмолвился. Симэнь тут все свое пристрастие выказал. А ну, пойдем к Ли Гуйцзе! Вана Третьего вытребуем. Что нас, за здорово живешь что ли отодрали, а? Из-за него ни встать ни сесть. Пусть за побои серебром возместит. А то над нами девки смеяться будут.
Они повернули и, колеся переулками, добрались до «кривых террас». Ворота дома Гуйцзе были крепко-накрепко заперты, так что сам Фань Куай16 не сумел бы открыть. Долго они стучались.
— Кто там? — послышался наконец голосок.
— Это мы, — отозвался Лоботряс Чжан. — Нам с Ваном Третьим надо поговорить.
144


— Его у нас нет, — отвечала служанка из-за ворот. — Он тогда же ночью домой ушел. У нас все ушли, и мне не велено открывать.
Компания направилась к дому полководца Вана. Они проникли в гостиную и уселись.
Когда Ван Третий узнал, что за ним пришли, то со страху забился в спальню и не показывался. Наконец он выслал слугу Юн- дина.
— А господина нет дома, — объявил слуга собравшимся в гостиной.
— Ишь какой ловкий! — загудели они. — Нет дома! А где же он?
— Пускай не отвиливает! — заругался на барича Юй Ку- ань. — Правду сказать, нас только что выпороли, а теперь надзиратель хочет ему допрос учинить. — Юй Куань обхватил колени руками и, уставившись на Юндина, велел так и сказать хозяину. — С какой это стати из-за его милости нас избили, а?
Битые повалились на скамейки и застонали от боли. Ван Третий тем более не осмелился к ним выходить.
— Мам, а мам! — звал он мать. — Что ж делать? Как мне от них избавиться?
— Я женщина, сам посуди, — говорила госпожа Линь. — Куда я пойду, где буду искать заступника?
Время шло, и у пришедших лопнуло терпение. Они велели пригласить хозяйку, но и та к ним не показалась, а предпочла вести переговоры из-за ширмы.
— Заждались вы, должно быть? — обратилась она. — Он, наверно, в поместье уехал. Нет его. Может, слугу послать?
— Быстрее пошлите, сударыня! — говорил Лоботряс Чжан. — А то нарыв зреет-зреет да и прорвется. Плохо будет. Мы ж из-за него пострадали. Вон нас как избили. Сам господин надзиратель распорядился его доставить, а не явится, нам тогда и вовсе не отделаться. Беды не оберешься.
Госпожа Линь велела слуге угостить пришельцев чаем, а не на шутку перетрусивший Ван Третий тем временем умолял мать найти защиту.
— Ведь тетушка Вэнь знакома с надзирателем Симэнем, — больше не в силах сопротивляться мольбам сына, сказала госпожа Линь. — Она его дочь сватала и к нему в дом вхожа.
— Ну так в чем же дело! — ухватился Ван Третий. — Вот и пошли за ней слугу.
145


— Но ты сам ее тогда оговорил, и она перестала к нам заглядывать, — засомневалась мать. — Обиделась, наверно. Вряд ли пойдет.
— Мамаша, дорогая! — умолял сын. — Но войди в мое положение! Позови ее, прошу тебя! Я у нее попрошу прощения.
Госпожа Линь незаметно провела Юндина через задние ворота. Пришла тетушка Вэнь.
— Мамаша! Мамаша! — повторял Ван Третий. — Ты знаешь надзирателя господина Симэня, прошу тебя, спаси человека!
Тетушка Вэнь наигранно удивилась.
— Верно, я сватала его дочь, — говорила она. — Но это было давно. А больше мне ни разу не приходилось бывать в богатом доме. Да и как решиться солидное лицо беспокоить?!
Ван Третий опустился перед свахой на колени.
— Спаси меня, мамаша! — просил он. — Век не забуду благодеяния и щедро награжу. Они в гостиной собрались: требуют, чтобы я на допрос явился. А как я пойду?
Тетушка Вэнь бросила взгляд на госпожу Линь.
— Ладно! — говорила хозяйка. — Уж замолви за него слово.
— Но одна я не пойду, — предупреждала Вэнь. — Одевайтесь, батюшка, я вас провожу к господину Симэню. А просить его сами будете. Если надо, я свое слово вставлю. Авось, и сообразуется.
— Но они тут, требуют, — говорил Ван Третий. — Что если увидят?
— Не волнуйтесь, батюшка! — успокаивала его Вэнь. — Погодите, я их успокою. Подайте им чаю, вина, закусок и сладостей, а мы тем временем в задние ворота выйдем. Так что им не до вас будет.
Тетушка Вэнь вышла в гостиную и поклонилась пришельцам.
— Меня к вам, братцы дорогие, хозяюшка послала, — заговорила сваха. — Заждались, небось, господина, а? Нет его, в поместье отбыл. За ним послали, вот-вот пожалует. Досталось вам, братцы. Посидите, отдохните. Да и то сказать: кому не достается. Вот прибудет господин, он вас не обидит. А то, выходит, друзьям шишки, а мне пышки? Нет, всем надо умом пошевелить, как беду отвратить. А потом, вы же не по собственной воле пришли — вас начальство послало. Вот придет молодой господин, все и уладит.
— Мамаша дело говорит, — в один голос выпалили бездельники. — Давно б тебе, мамаша, выйти да сказать толком, мы бы тихо-мирно обождали, а то, знай, твердят: «дома нет» и весь разговор.
146


Да мы, что ли, кашу заварили? Ведь нас из-за него выпороли. Его в управу требуют, а они заладили свое. Пировать ты первый, а ответ держать? Ты нас поймешь, мамаша. Раз ты вышла, мы тебе откроемся. Попросила бы от нашего имени у хозяйки, пусть немножко подкинет, на том бы и покончили. Тогда он может не показываться, если не желает. В управе быстрее разберутся. Заберут и допросят.
— Вот это другой разговор! — подхватила тетушка Вэнь. — Вы, братцы, пока посидите, а я с хозяюшкой потолкую. Пусть насчет закусочек да винца распорядится. Давно ведь ждете, проголодались, небось.
— Вот мамаша — душа человек! — воскликнули все. — Точно, после порки глотка в рот не брали.
Тетушка Вэнь удалилась в дальние покои и поторопила, чтобы купили на два цяня вина, на один цянь сладостей, а также свинины с бараниной и говядины. Закуски разложили на большие блюда и подали пришельцам.
Пока в гостиной шел пир горой, Ван Третий облачился в темный халат, повязал повязку студента и написал прошение. Тетушка Вэнь потихоньку провела его через задние ворота, и они пешком направились прямо к Симэню. Ван Третий на всякий случай укрыл лицо пылезащитной маской. Когда они остановились у парадных ворот, тетушку Вэнь сразу узнал привратник Пинъань.
— Батюшка только что направились в залу, — сказал он. — В чем дело, мамаша?
Сваха протянула ему визитную карточку.
— Будь добр, братец, доложи, — попросила она и, обратившись к Вану, попросила два цяня серебра, которые тотчас же протянула Пинъаню. Привратник только тогда согласился доложить хозяину.
Симэнь взял визитную карточку. На ней значилось: « По-род - ственному преданный Ван Цай коленопреклонно бьет челом». Хозяин велел позвать сначала тетушку Вэнь и, расспросив в чем дело, распорядился открыть двери большой залы. Слуги поспешно отдернули тяжелые зимние занавеси и ввели Вана Третьего.
На Симэне, вставшем ему навстречу, была парадная чиновничья шапка и домашнее платье.
— Что ж ты мне раньше не сказала, мамаша? — деланно воскликнул, обращаясь к свахе, Симэнь, когда увидел вошедшего в парадном облачении. — У меня такой затрапезный вид.
Симэнь послал было слугу за халатом, но Ван удержал его.
147


— Зачем это, досточтимый дядюшка? — говорил Ван. — Я ж осмелился нарушить ваш покой. Не извольте беспокоиться, прошу вас!
Когда они прошли в залу, гость попросил хозяина занять подобающее место, чтобы отвесить ему земной поклон.
— Вы мой гость, — заявил он и поклонился первым.
— Как я виноват перед вами, дядюшка, — начал Ван. — Давно собирался засвидетельствовать вам свое почтение, но до сих пор мне не представлялся случай.
— К чему церемонии?! — заметил Симэнь.
— Разрешите мне попросить прощение за столь запоздалый визит, — продолжал пришедший, — и как племяннику почтить вас глубоким поклоном.
Симэнь наконец уступил его просьбам, а когда тот встал, предложил сесть. Ван из почтительности присел на край кресла. Подали чай. Гость глазел на расставленные повсюду узорные ширмы и висевшие на стенах отделанные золотом свитки пейзажной живописи нежно-голубых тонов. Стояли обтянутые зеленой атласной парчою кресла с инкрустацией. Главное из них было накрыто отороченным соболем покрывалом. На полу лежал мягкий шерстяной ковер. Центр залы был выложен медными квадратами, до того начищенными, что от блеска рябило в глазах. Наверху красовалась вывеска, под которой волшебной кистью Ми Юаньчжана17 было начертано: «Удостоенному высочайшей милости». Глядеть было и не наглядеться на эту залу. Возвышенная чистота, ее наполнявшая, помогала всякому обрести душевный покой и блаженство.
— У меня к вам просьба, — обратился наконец Ван Третий к хозяину. — Но я никак не решусь утруждать вас, достопочтенный дядюшка.
Он достал из рукава бумагу и, протянув ее Симэню, опустился несколько поодаль на колени.
— Дорогой друг мой! — воскликнул Симэнв и дал знак рукой, чтобы гость встал. — В чем дело? Говори же!
— Ваш племянник так виноват перед вами, — заговорил Ван. — Вся моя надежда только на вас, почтеннейший дядюшка. Может, ради военных заслуг моего родителя, верноподданного сановника его величества, вы сочтете возможным простить меня, бесталанного. Я виноват по неведению. Сделайте милость, избавьте меня от допроса. Я на краю гибели, спасите меня, верните к жизни, умоляю вас! Не знаю, как мне благодарить вас, дядюшка. Я трясусь от страха.
148


Приглашенный в усадьбу Сюаня начинает соблазнять госпожу Линь


Барич Ван Третий испуганно бежит из заведения «Прекрасная весна»


Симэнь развернул бумагу. В ней значились Чжан Лоботряс и компания.
— Опять эти бродяги! — недоумевал Симэнь. — Я ж им всыпал сегодня как полагается и отпустил. Чего ж они к тебе пристают?
— Видите ли, в чем дело, — объяснял Ван. — Они утверждают, будто их, избитых, вы послали за мной. Меня, говорят, в управу на допрос требуют. Такой они у нас в доме шум подняли, ругались, деньги вымогали. Прямо спасенья нет. И пожаловаться некому. Вот я и пришел, дядюшка, просить у вас прощения.
С этими словами он достал лист подношений и вручил Симэню.
— Это еще что! — возразил Симэнь. — Вот проклятые бродяги! Я ж их по-хорошему отпустил, так они людям покою не дают.
Симэнь вернул Вану Третьему лист и продолжал:
— Я тебя, друг мой, больше не задерживаю. Иди себе спокойно домой, а их я сейчас же велю взять под стражу. С тобой же мы, надеюсь, скоро увидимся.
— Что вы, дядюшка! — говорил Ван. — Это я обязан к вам явиться и отблагодарить за участие.
Рассыпаясь в благодарностях, Ван Третий направился к выходу. Симэнь проводил его до внутренних ворот.
— Мне неудобно выходить на улицу в таком виде, — сказал он.
Ван, надвинув на глаза пылезащитную повязку, вышел из ворот
и, сопровождаемый слугой, направился восвояси. Тетушка Вэнь задержалась у Симэня.
— Смотри, не спугни их! — наказал ей Симэнь. — Я сейчас же людей пошлю.
Тетушка Вэнь с Ваном Третьим незаметно прошли в дом. Тут же к дому явились сыщик и четверо солдат. Бездельники тем временем справляли веселый пир. Вдруг к ним ворвались сыщик с солдатами и без разговоров всем надели наручники. Перепуганные гуляки со страху побледнели, как полотно.
— Вот так Ван Третий! — недоуменно говорили они. — Хорош друг! Подпоил, а сам могилу вырыл.
— Не болтайте глупости! — оборвали их посланные Си- мэнем. — Кто вы есть такие?! Припадите лучше к стопам его сиятельства, может, пощадит.
— А ты, брат, прав! — опомнился Лоботряс Чжан.
Вскоре компанию доставили к воротам Симэня. Солдаты и Пинъань протянули руки, требуя награды. Иначе привратник отказывался доложить о них хозяину. Пришлось вывернуть карманы. Кто протянул головную шпильку, кто кольцо. Их ввели в ворота.
151


Долго не показывался Симэнь. Наконец-то он вышел в залу и сел на возвышении. Подвели задержанных. Они упали на колени.
— Я ж вас на все четыре стороны отпустил, бродяги несчастные! — обрушился на них Симэнь. — А вы людей управой запугиваете? Вымогательством занимаетесь, да? Сколько серебра получили? Правду говорите! А то тисков у меня сейчас же отведаете.
Стоило Симэню дать знак, как солдаты тотчас принесли новые тиски для зажима пальцев.
— Не вымогали мы ничего, — бил челом, каялся Лоботряс Чжан. — Ни гроша не получили. Мы только сказали, что нас в управе наказали. Ну, нас угостили вином и закусками. А вымогательством мы не занимались.
— И совсем вам там нечего делать! — продолжал Симэнь. — Вот наглые бродяги! Порядочных людей совращают, деньги выманивают. Признайтесь честно! А то сейчас велю в острог отвести. Я из вас выбью признание! В колодку забью и на позор выставлю.
— Сжальтесь, милосердный батюшка! — со слезами умоляли его задержанные. — Мы к его дому близко не подойдем. Окажите милость! Не губите! Не вынести нам зимней стужи в остроге.
— Так и быть! — заключил Симэнь. — Прощаю и на сей раз. Но чтоб у меня больше такими делами не заниматься! Чтоб вашей ноги больше не было у певиц, слышите? А будете порядочных людей совращать, деньги вымогать, до смерти запорю, так и знайте! Гоните вон! — крикнул он подручным. Целые и невредимые высыпали от Симэня друзья.
Да,
Разбита клетка из нефрита —
И феникса уж нет.
Ключ золотой дракон похитил И свой запутал след.
Отпустив компанию, Симэнь проследовал в дальние покои.
— Что это за Ван Третий к тебе приходил? — спросила Юэнян.
— Сын полководца Вана, — отвечал Симэнь. — Это из-за него, помнишь, Ли Гуйцзе пострадала. Но не вняла советам, потаскуха. Опять с ним шьется. За тридцать лянов на месяц ему продалась, а меня за нос водит. Но ведь мне-то все докладывают. Вчера бездельников приводили.
Всыпал я им как полагается, а нынче к Вану Третьему пристали. Заявились в дом, шум подняли, деньги вымогали, совсем запугали
152


человека: в управу, мол, тебя вызывают. Перетрусил он, на допросе не бывал ни разу, ну и к тетушке Вэнь за помощью обратился. Пятьдесят лянов мне предлагал. Просил заступиться. Опять бездельников приводили. Дал я им такую острастку — больше к нему близко не подойдут. Вот не повезло людям. Уродился же вот такой непутевый наследник. Кажется, и род именитый, и отец сановник, да и сам в военном заведении числится, ан нет. Чем бы позаботиться о карьере да славе, он у певиц днюет и ночует с бездельниками, красавицу-жену бросил, а она племянница самого главнокомандующего Лу Хуана из Восточной столицы. Он ее драгоценности закладывает, а ему не больше двадцати. Нет, не выйдет из него проку.
— Лампу зажги да на себя лучше погляди! — начала Юэнян. — Сам ведь никудышный. Над свиньей смеется, что в грязи купается, а сам? Ты же с ним из одного болота пьешь. Сам творишь не весть что! Был бы хоть немного почище, тогда б других упрекал.
Симэнь ничего ей на это не ответил. Подали кушанья.
— Батюшка Ин пожаловали, — доложил Лайань.
— Проводи в кабинет, — распорядился Симэнь. — Я сейчас приду.
Ван Цзин открыл расположенный рядом с залой кабинет, куда вошел Ин Боцзюэ и уселся в кресло возле натопленного кана.
Наконец появился Симэнь Цин. Обменявшись приветствиями, они подсели поближе к теплу, и завязалась беседа.
— Что это ты, брат, тогда от Се Сида так рано ушел, а? — спросил Боцзюэ.
— С утра надо было в управу, — отвечал Симэнь. — Все дни в делах. А тут инспекция. Надо было в столицу за новостями гонца отправлять. Это ведь ты человек праздный.
— А в управе какие дела разбирали? — поинтересовался Боцзюэ.
— Без дела дня не проходит.
— Говорят, до Вана Третьего добрались. Восьмого вечером Чжана Лоботряса с компанией у Ли Гуйцзе забрали. Говорят, только Сунь Молчун с Рябым Чжу легко отделались, а остальных пороли. Они потом Вана Третьего взяли за бока. Что ж ты, брат, молчишь, а?
— Ишь, пес дурной! — заругался Симэнь. — Это кто ж тебе рассказал? Перепутал ты, брат. Мы никого не забирали. Может, начальник Чжоу?
— Они такой ерундой не занимаются.
— А не уездный начальник?
153


— Да нет, говорю тебе, — не унимался Боцзюэ. — Мне сегодня утром Ли Мин рассказал. До смерти, говорит, все перепугались. Ли Гуйцзе до сих пор в постели — никак в себя не может прийти. Грешным делом думали, из столицы приказано. Только нынче узнали: судебный надзиратель, оказывается, распорядился.
— Да я все эти дни и в управу-то не заглядывал, — продолжал отказываться Симэнь. — Первый раз слышу. Ли Гуйцзе ведь слово давала, что с Ваном Третьим покончит, а как власти явились, так, выходит, со страху слегла?
— Будь же другом, брат! — приставал Боцзюэ, уловив на лире Симэня едва заметную улыбку. — От меня скрываешь, да? Ты молчишь, а мне приходится от людей узнавать. Скажи, как Сунь и Чжу избежали допросов. Не может быть, чтобы их упустили при аресте. Решил овец наказать, чтобы кони призадумались? Гуйцзе задумал постращать? Твоих это рук дело, знаю. Забрать всех не по-приятельски получится, весь смак пропадает. К каждому должен быть свой подход. А теперь повстречаются тебе Сунь Молчун или Рябой Чжу, им будет перед тобой неловко. Одно скажу: умно, брат, поступил, как говорится, пока открыто горные настилы сооружал, незаметно через кручи Чэньцана прямо в тыл пробрался18. И не удивляйся, если я скажу: превосходнейший план. Что значит, истинносущий человек не обнаруживает свой облик, а обнаруживающий свой облик — не истинносущий человек19. Сделай открыто, у всех на виду, никого бы не удивил. Да, брат, велика мудрость твоя, широки и необъятны замыслы и устремления твои.
Симэнь едва удерживался от смеха, пока разглагольствовал Боцзюэ.
— В чем ты увидал великую мудрость? — спросил наконец Симэнь.
— Сдается мне, тебе кто-то шепнул, а? А то откуда бы тебе знать? Ни демоны, ни духи понятия не имели, а ты раскрыл.
— Дурья башка! — заругался Симэнь. — Ежели не хочешь, чтобы знали другие, сам не делай.
— Ты бы Вана Третьего-то не тревожил, — предложил Боцзюэ. — Зачем его в управу вызывать?
— А кто его вызывает? — недоумевал Симэнь. — Как только ко мне дело поступило, я сразу вычеркнул Вана Третьего, Суня с Чжу и Гуйцзе с Юйчжи. Взял одних болванов.
— Тогда чего ж они Вану Третьему покою не дают?
— Они его управой стращали, деньги вымогали, потом вот недавно у меня были, прощения просили. Я хотел было их в колодки забить, но они расплакались, обещали людей не тревожить. А Ван Третий меня почтенным дядюшкой называл, пятьдесят лянов хотел
154


поднести, только я не принял. Собирается в знак благодарности в гости позвать.
— Он в самом деле у тебя был? — удивился Боцзюэ. — И прощения просил?
— Но не буду ж я тебя обманывать!
Симэнь кликнул Ван Цзина и велел принести визитную карточку Вана Третьего. Слуга достал карточку.
— Вот батюшке Ину покажи! — распорядился хозяин.
На карточке было выведено: «По-родственному преданный Ван Цай коленопреклонно бьет челом». Боцзюэ это привело в восторг.
— Да, поистине неземной план ты придумал! — повторял он.
— Если кого из них увидишь, молчи, будто ничего не знаешь, — наказывал ему Симэнь.
— Ясное дело! — заверил его Боцзюэ: — Тайны разглашению не подлежат.
Они посидели еще немного, потом пили чай.
— Ну, я пойду, брат, — сказал Боцзюэ. — Если старина Сунь с Рябым Чжу случаем прибудут, не говори, что я заходил.
— Да я им и не покажусь, — отвечал Симэнь и наказал привратнику: — Если эти двое придут, скажешь, что меня нет дома.
С тех пор Симэнь перестал навещать Ли Гуйцзе, а когда устраивал пиры, больше не звал певца Ли Мина. Так их связь и прекратилась.
Да,
Был некогда пригож Цветов измятых вид,
Но дождь прошел — кого ж Теперь он вновь прельстит?
Тому свидетельством стихи:
Достичь ли фею на заоблачной вершине Незримы Три горы в морской пучине^К Хоромы князя недоступны, словно бездна, —
Подходы Сяо-лана бесполезней^.
Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз23.
155


г
л.
А
*
А
С
Е
М
И
д
Е
С
л
т
А
Л
Симэнъ Цин с завершением срока службы получает повышение в чине.
Сослуживцев надзирателей принимает главнокомандующий дворцовой гвардией Чжу Мянъ.


Ночью боем будил боевой барабан,
Утром кутаюсь, прячусь от стужи.
Дальний путник, от шири бескрайней я пьян,
Высь небесная голову кружит.
Нет, узорные стены тепла не хранят,
На коне верховой леденеет...
Государь, будто солнце, лучами богат,
Благодатью своей обогреет.
Итак, Симэнь Цин с тех пор порвал с Ли Гуйцзе, но не о том пойдет рассказ.
Тем временем гонец, посланный за новостями в Хуайцин, доскакал до тысяцкого Линя. Тот достал выпуск «Столичных ведомостей» с указами о повышении в чинах, запечатал его и передал гонцу вместе с пятью цянями серебра на дорогу. Гонец мчался день и ночь, а по возвращении вручил пакет обоим надзирателям. Тут же, в зале присутствия, Ся Лунси вскрыл пакет, и они с Симэнем углубились сперва в чтение официального доклада о результатах инспекции лиц чиновного звания личной гвардии Его Величества, в каковой оба состояли. А напечатано было следующее:
«Доклад Военного ведомства. Во исполнение мудрого повеления произвели тщательнейшую инспекцию, дабы выявить достойных и пресечь нерадивых и тем прославить правление Вашего Величества. Считаем первым долгом указать на заслуги Главнокомандующего войсками Вашего Величества телохранителей и карателей, Генерального полицеймейстера Империи, Пестуна Государева и Пестуна Наследника престола1 Чжу Мяня, изложение коих составило особое представление.
157


Исключая высших должностных лиц дворцовой охраны, кои поднесли Вашему Величеству личные доклады, нами была учинена ревизия деятельности всех местных тюремных начальников, глав сыскной полиции и органов следствия, правителей Столичного округа, надзирателей судебно-уголовных управ в Столичном округе и на местах, квартальных надзирателей, тысяцких, сотников и прочих чиновного звания лиц карательной службы.
После тщательной проверки всех свидетельств на занимаемые должности, документов о наследовании и дарении постов и рангов, о служебных перемещениях, повышениях в чинах за личную доблесть и заслуги предков и прочего удалось выявить даровитых и неспособных и выдвинуть беспристрастные предложения как о достойных повышения, так и о подлежащих наказанию, о чем доводится до сведения Вашего Императорского Величества и испрашивается Высочайшее повеление. Ниже излагаются предложения относительно перемещения, повышения, понижения и разжалования должностных лиц по вышеуказанному ведомству, кои также представляются на Высочайшее усмотрение.»
Удостоились Высочайшего повеления.
«К сведению Военного ведомства. Принять к исполнению. Быть по
сему!
Копии разослать всем органам данного ведомства. Оценку заслуг Главнокомандующего Чжу принять к сведению и действовать сообразно прежним постановлениям, ибо сей муж отдаст поистине всего себя преданному служению Трону, и ревизия, им возглавленная, явила полное беспристрастие. У всех состоящих на службе должностных лиц были проверены свидетельства на занимаемые посты, выявлены личные достоинства, и на основе подлинных фактов, а не сугубых пристрастий было вынесено единодушно согласованное мнение, в чем и обнаружились в полной мере высокие качества сего мужа — лица, нам близкого, о чести и достоинстве Отечества радеющего. Предложения о наградах должностных лиц в зависимости от степеней и рангов, четкое и последовательное выявление усердных и нерадивых — все служит поощрению верноподданнических чувств и достойно широкого обсуждения. О чем бы некоторые ни разглагольствовали, решение о наградах и наказаниях остается исключительной прерогативой Двора и выпускается в форме указа, в ожидании коего все обязаны руководствоваться ныне действующими положениями. Так и будет!
Только справедливая ревизия усмиряет страсти, искореняет излишества чиновных лиц и предостерегает от оных. Повелеваю действовать так и впредь. Быть по сему!»
158


В списке значатся:
«Ся Яньлин2, старший тысяцкий судебно-уголовной управы в Шаньдуне, умудренный опытом ветеран, приобрел известность незаурядными способностями и превосходной репутацией. Раньше в Столичном округе, когда им правил Ся Яньлин, всюду, в густонаселенных кварталах и в глухих захолустьях, царили мир и покой. Теперь на посту судебного надзирателя в землях Ци^ он снискал еще более широкую славу, а посему в качестве поощрения заслуживает особого повышения и может быть рекомендован в состав эскорта Государева. Симэнь Цин, его помощник, младший тысяцкий, известен своим рвением на служебном поприще и похвальной деловитостью. Бравый и мужественный, Симэнь Цин вместе с тем прост и общителен; состоятельный и процветающий, он тем не менее не алчен и с усердием служит пользе Отечества. Нельзя умолчать о его исключительно бескорыстном содействии возведению Горы4 и государевым перевозкам^. Симэнь Цин строг в соблюдении государственных законов, и жители земель Ци взирают на него с надеждой и почтением, а посему он подлежит возведению в чин старшего тысяцкого с назначением на пост главного судебного надзирателя.
Линь Чэнсюнь6, старший тысяцкий судебно-уголовной управы в Хуайцине, хотя и молод годами, но обладает большой ученостью, выдержал экзамен по военным наукам и, наследуя чины от предков, подает большие надежды. Тщательно вникая в дела, несет службу с похвальной исправностью. Линь Чэнсюнь отличается усердием и отзывчивостью, строго пресекает излишества и помогает страждущим, а посему в качестве поощрения заслуживает рекомендации на пост.
Се Энь, младший тысяцкий, на прежней службе в войсках еще справлялся с обязанностями, но на посту помощника судебного надзирателя в свои преклонные годы проявлял непростительную мягкотелость, а посему подлежит смещению с поста и увольнению».
Возведение в чин старшего тысяцкого и назначение главным судебным надзирателем очень обрадовало Симэня. А Ся Лун- си, узнав, что его переводят в командный состав императорского эскорта, даже побледнел и словно воды в рот набрал.
Потом они развернули доклад Ведомства работ и опять углубились в чтение. А напечатано было следующее:
159


«Доклад Ведомства работ. Завершены перевозки, Государев мрамор и лес доставлены в Стольный град, отчего возликовали Небо и живущие на Земле. Ваше Величество, умоляем Вас, явите Высочайшую милость, облегчите тяготы народные и распространите повсюду щедрые благодеяния Мудрого правления.
Удостоились Высочайшего повеления. «Возрадовались Мы окончанию перевозок и воздвижению горы Гэньюэ в Нашей обители, чему споспешествовало само Небо. Усердие и почтительность выказали вы, помощники Наши, в сих трудах великих и дивных, Нашему сердцу столь любезных. Да! Пострадал народ Наш, где вы проезжали. Но были посланы в те места военные губернаторы и ревизоры для проведения инспекции, и поземельные подати были снижены в текущем году наполовину. Ваше ведомство поручило особым лицам вместе с ревизорами надзирать за восстановлением разрушенных плотин и шлюзов, а по окончании работ придворный сановник Мэн Чаплин выезжал туда на молебствие с принесением жертв. Наши советники Цай Цзин, Ли Банъянь, Ван Вэй, Чжэн Цзюйчжун и Гао Цю, полностью поддержав Двор, свершили блестящие подвиги, за что Цай Цзин удостаивается почетного титула Наставника Государева, Ли Банъянь — Оплота Империи и Наставника Наследника престола, Ван Вэй — Попечителя Государева, Чжэн Цзюйчжун и Гао Цю — Пестуна Государева, и представляются к награде в размере пятидесяти ляпов серебра и четырех кусков узорной парчи каждый. Один из сыновей Цай Цзина за заслуги отца возводится в чин смотрителя дворцовых зал.
Империи Наставник Линь Линсу в неустанных молитвенных бдениях, обращенных к Небу, помог Нам в управлении Империей и распространении просвещения, в успешном завершении дальних перевозок мрамора и леса и в усмирении северных варваров, угрожавших грабежами и разбоем, а посему удостаивается титула графа7 Преданности и сыновней почтительности, содержанием в размере тысячи даней риса, облачением, расшитым драконами о пяти когтях, правом въезда во Дворец в малом паланкине и возводится в сан Патриарха Нефритовой Истины8 с дарованием титулов Истинносущего, исполненного широчайшей благодати и постигшего сокровенные глубины чудесных тайн, Оперенного даоса9 Золотых Врат и Наставника, проникшего в чудесные тайны духа.
Чжу Мянь и Хуан Цзинчэнь, руководившие перевозками, проявили преданность Трону и усердие, а посему подлежат поощрению:
160


Чжу Мянъ удостаивается титулов Попечителя Государева и Попечителя Наследника престола, а Хуан Цзинчэнъ — постов Главнокомандующего Дворцовой стражи и Командующего Императорскими сухопутными войсками и флотилией. По одному из сыновей каждого, наследуя их заслуги, возводятся в чин старшего тысяцкого войск Нашей личной охраны.
Придворные смотрители Ли Янь, Мэн Чаплин, Цзя С ян, Хэ И и Лань Цунси приглашаются в свиту Дворца Пяти блаженств, награждаются облачениями, расшитыми драконами о четырех когтях, и поясами с нефритовыми бляшками, а один из племянников каждого, состоящий ныне на службе, наследуя их заслуги, возводится в чин помощника тысяцкого. Начальник Ведомства церемоний Чжан Банчан, левый советник и академик Цай Ю, правый советник Бай Шичжун, начальник Военного ведомства Юй Шэнь и начальник Ведомства работ Линь Шу награждаются титулом Пестуна Наследника престола, сорока лянами серебра и двумя кусками узорной парчи каждый.
Чжан Гэ, военный губернатор Чжэцзяна, возводится в чин правого советника Ведомства работ; Хоу Мэн, военный губернатор Шаньдуна, — в чин старшего церемониймейстера. Инь Далян и Сун Цяонянъ, ревизоры Чжэцзяна и Шаньдуна, Ань Чэнь и У Сюнъ, начальники Ведомства водного хозяйства, повышаются в ранге и награждаются двадцатью лянами серебра каждый.
Вэй Чэнсюнь, Сюй Сян, Ян Тинпэй, Сы Фэнъи, Чжао Юланъ, Фу Тянъцзэ, Симэнъ Цин и Тянъ Цзюгао, тысяцкие, помогавшие в перевозках, повышаются в чине. Придворный смотритель Сун Туй и командир гарнизона Ван Ю награждаются десятью лянами серебра каждый, чиновник управы Сюэ Сянъчжун — пятью лянами серебра и полицейский Чан Юй — двумя кусками шелка, о чем и довести до означенных управ»».
Закончив чтение, Симэнь и Ся Лунси разъехались по домам. После обеда от Вана Третьего прибыли слуга Юндин и тетушка Вэнь. Они вручили коробку, в которой лежало крапленное золотом сложенное пополам приглашение, извещавшее, что благодарный Ван устраивает у себя одиннадцатого в честь Симэнь Цина пир. Симэнь принял приглашение с едва скрываемым ликованием, рассчитывая, что ему удастся овладеть женою барича.
Десятого к вечеру неожиданно пришло распоряжение столичного секретариата, в котором доводилось до сведения судебных надзирателей на местах, чтобы они без промедления прибыли в сто-
161


липу к Зимним торжествам10 и выразили благодарность императору за оказанные милости. Опоздавшим грозило наказание.
На другой же день Симэнь обсудил распоряжение с Ся Лунси, и они отпустили гонца, но не о том пойдет речь.
Вернувшись по домам, они стали готовить в дорогу вещи и подарки, с тем чтобы сразу же пуститься в путь. Симэнь наказал Дайаню передать через тетушку Вэнь баричу Вану, что ввиду Высочайшей аудиенции ему не придется быть на пиру.
— Раз у почтенного дядюшки такое дело, — сказал Ван, — я пошлю приглашение по его возвращении.
Симэнь вызвал Бэнь Дичуаня и, выдав пять лянов серебра на домашние расходы, объявил, что тот будет сопровождать его в столицу. Присматривать за домом оставили Чуньхуна. Сопровождать хозяина должны были также Дайань и Ван Цзин. Воевода Чжоу по просьбе Симэня выделил для эскорта четырех вооруженных всадников. Были готовы вьюки с подношениями, теплый паланкин, кони и носилки с вещами, которые должны были нести солдаты. Ся Лунси сопровождал Ся Шоу. У обоих набралось более двух десятков сопровождающих.
Двенадцатого они выступили из уездного города Цинхэ. Стояла зима, и темнело рано. Двигались и днем и ночью. В Хуайци- не узнали, что тысяцкий Линь уже отбыл в столицу. В холодную погоду они садились в паланкины, а когда согревало солнце, ехали верхами. Так, с утра выходили на чуть светлевшую тропу и вечером продвигались в бурой пыли, а ночи коротали либо на почтовых станциях, либо на постоялых дворах.
Да,
От волненья — в лохмотьях шатер,
В спешке плетку о круп перетер.
Скоро сказка11 сказывается... Прибыли они, наконец, в Восточную столицу. Когда миновали Ворота Долголетия, у Симэня было намерение остановиться в буддийской обители Поддержки государства12, но Ся Лунси все же удалось зазвать его к своему родственнику, секретарю Цую. Симэнь решил перед встречей послать визитную карточку.
Секретарь Цуй оказался дома. Он тотчас же вышел навстречу прибывшим и проводил их в залу. После обмена взаимными приветствиями и дружескими любезностями гости стряхнули с себя дорожную пыль и сели за чай.
162


— Позвольте узнать ваше почтенное прозвание, сударь, — сложив руки, обратился к Симэню хозяин.
— Мое скромное прозвание Сыцюань, — отвечал Симэнь и спросил: — А как позволите вас величать, почтеннейший сударь?
— Я, видите ли, по самому складу своего характера люблю простоту, — отвечал Цуй, — за пристрастие к жизни безмятежной ношу скромное имя Шоуюй13, а прозываюсь по жилищу обитателем из Кабинета Уединенного. Родич Лунси давно мне говорил о ваших высоких достоинствах, сударь, и он вполне полагается на ваше высокое покровительство. Ведь нет ничего дороже душевного согласия и взаимного доброжелательства!
— Что вы, сударь! — возразил Симэнь. — Это мне приходилось постоянно обращаться за наставлениями к моему почтенному начальнику, тем более я обязан его сиятельству теперь, когда он удостоен столь щедрых милостей, чему нельзя не порадоваться.
— К чему вы меня так величаете, сударь? — изумился Ся. — Как говорится: «Мотыга — хорошо, но подходящее время еще лучше»14.
— Но Сыцюань тоже прав, — заметил Цуй. — Так положено, ежели ваши ранги неравны.
Они засмеялись.
Немного погодя внесли багаж. Время клонилось к вечеру, и хозяин велел мальчику-слуге накрыть стол. Появились фрукты, вино и всевозможные закуски, описывать которые нет надобности. У секретаря Цуя оба и заночевали, а на другой день, приготовив подношения и визитные карточки, они в сопровождении слуг утром отправились на поклон к императорскому наставнику Цаю.
Цай Цзин был еще в императорском дворце, а у его резиденции перед запертыми воротами, как муравейник, копошилась и, как улей, гудела толпа чиновников.
Симэнь и Ся Лунси протянули привратнику два узелка с серебром и попросили передать визитные карточки. Вышел дворецкий Чжай и провел их в отдельную постройку снаружи. Первым отвесил поклон Ся Лунси, потом Симэнь поприветствовал Чжая, и они, обменявшись общими фразами, сели.
Первым вручил визитную карточку Ся Лунси. В ней перечислялись подношения: два куска золотого атласа, расшитого журавлями15 в облаках, два куска пестрого атласа и десять лянов серебра для дворецкого Чжая. Симэнь подносил кусок ярко-красной ткани с вытканными цветными нитями драконами о четырех когтях, купон черной ткани для халата с круглым воротом и с квадратными нашив¬
163


ками спереди и сзади, на которых цветными нитями были вытканы драконообразные коровы-доуню16, два куска столичной выработки атласа, а также лично для дворецкого Чжая кусок темно-зеленой расшитой облаками шерстяной ткани и тридцать лянов серебра.
Чжай Цянь кликнул слуг.
— Отнесите это в резиденцию его превосходительства и зарегистрируйте, — распорядился он, указывая на предназначенные Цай Цзину шелка.
Дворецкий принял только шерстяную ткань у Симэня.
— Что вы! — воскликнул он, глядя на тридцать лянов Симэня и десять лянов Ся Лунси. — Как можно?! Мы же свои! — Он распорядился накрыть стол и продолжал: — Нынче по завершении Высочайше одобренного сооружения дворца Драгоценных реестров царства Высшей чистоты17 на горе Гэньюэ водружалась вывеска. Молебствие и жертвоприношение возглавлялись его превосходительством Цаем. Вернулись они только после обеда и тотчас же отбыли с его сиятельством Ли к императорскому родственнику Чжэну на пир. Думаю, вам не дождаться. Лишь время потеряете. Как только его превосходительство освободятся, я о вас доложу. Так что прошу вас не волноваться.
— Мы вам будем очень признательны, сватушка, — говорил Симэнь. — Это было бы самое лучшее.
— А где вы остановились, сватушка? — спросил Чжай.
— У родственника Ся Лунси, — отвечал Симэнь.
Вскоре был накрыт стол, на котором в огромных блюдах и чашах аппетитно дымились, как и полагается у кравчего, изысканное жаркое и редчайшие яства. После третьего кубка приезжие стали откланиваться, но хозяин уговаривал их остаться.
— Наполните кубки! — приказал он слугам.
— Не могли бы вы сказать, сватушка, когда мы можем надеяться на Высочайшую аудиенцию? — спросил Симэнь.
— Вам, сватушка, придется потерпеть, — заметил Чжай Цянь. — Раньше вас удостоится аудиенции почтеннейший господин Ся. Как придворному его сиятельству Ся теперь оказывается особая честь. Вы же, сватушка, предстанете перед Его Величеством вместе с вашим новым сослуживцем Хэ Юншоу, племянником старшего дворцового евнуха-смотрителя Хэ И, поскольку вы назначаетесь на пост главного судебного надзирателя, а он в чине младшего тысяцкого будет вашим помощником. Его сиятельство Ся обождет вашей аудиенции, и вы вместе получите свидетельства на должности. Так что держите связь с ним.
164


Ся Лунси не проронил ни слова.
— А позвольте узнать, — обратился к свату Симэнь. — Как вы думаете, удастся мне получить аудиенцию сразу по возвращении Его Величества после поклонения Небу по случаю Зимних торжеств?
— Думаю, нет, — отвечал Чжай Цянь. — Потому что Его Величество по возвращении будут принимать поздравительные адреса от высших особ Поднебесной, а потом устраивают пир Счастливого свершения. Чем ждать, лучше зарегистрируйтесь пока в Церемо- ниймейстерстве, а завтра пойдете на аудиенцию. Домой же отправитесь, как только вам выправят свидетельства.
— Как я вам обязан, сватушка, за советы! — проговорил благодарный Симэнь и собрался было откланяться, но Чжай Цянь отвел его в другую комнату.
— Сват, я ж тебя предупреждал в письме, чтоб никому ни слова, а особенно сослуживцу! — упрекал он Симэня. — Зачем же ты рассказал Ся Лунси? Он ведь к его высокопреосвященству истин- носущему Линю с просьбой обращался, а тот перед главнокомандующим Чжу ходатайствовал. И вот приходит главнокомандующий к его превосходительству Цаю и докладывает: Ся Лунси, мол, не желает в императорский эскорт, а хочет остаться еще на три года в надзирателях. Хорошо матушка государыня Лю — она же фаворитка двора Ань — поддержала просьбу Хэ И и, лично обратившись к Цай Цзину и Чжу Мяню, объявила Высочайшую волю: младшим надзирателем в Шаньдуне будет назначен Хэ Юншоу, племянник Хэ И. Так недоразумение и уладилось, но его превосходительство Цай оказался в крайне неловком положении, и мне пришлось его долго упрашивать. Если б не я, он наверняка удовлетворил бы ходатайство истинносущего Линя, а ты остался бы без назначения.
— О! Я прямо не знаю, как я вам благодарен и обязан, сватушка! — бия челом, лепетал напуганный Симэнь. — Но откуда он мог знать?! Я ж ему не говорил ни слова.
— Кто не хранит тайны, тот накликает беду — так исстари ведется, — говорил Чжай, — так что будь впредь осторожней!
Симэнь как только мог благодарил свата, а потом они откланялись и вместе с Ся Лунси направились к секретарю Цую. Бэнь Дичуань был отправлен в Церемониймейстерство для регистрации.
На другой день предстояла аудиенция. Симэнь Цин в чиновничьей шапке, в темном парадном халате с поясом направился к императорскому дворцу вместе с Ся Лунси. Когда они вручили
165


благодарственные адреса-поздравления перед главными вратами внутренних покоев, у западных ворот им повстречался человек, одетый в темное платье.
— Могу я видеть почтеннейшего господина Симэня, судебного надзирателя в Шаньдуне? — приблизившись к ним, спросил незнакомец.
— А ты кто будешь? — поинтересовался Бэнь Дичуань.
— Я от его сиятельства Хэ, старшего дворцового евнуха-смотрителя, — отвечал подошедший. — Его сиятельство приглашает вас, сударь.
Не успел он сказать, как появился сам старший дворцовый евнух-смотритель. На нем были расшитый драконами о четырех когтях ярко-красный халат, шапка придворного с тремя высокими отрогами и черные сапоги на белой подошве. Он следовал по главной дворцовой тропе.
— Почтенный господин Симэнь, приветствую и прошу вас! — произнес он решительным голосом.
Симэнь отошел от Ся Лунси, и Хэ И, взяв его за руку, ввел в светлое помещение рядом. В жаровнях ярко горел уголь и было совсем тепло. На столе стояло множество коробов с кушаньями. Хэ И отвесил гостю поклон. Смущенный Симэнь тотчас же пал ниц перед придворным.
— Вы, сударь, вероятно, не знаете вашего покорного слугу, — заговорил хозяин. — Я старший дворцовый евнух-смотритель Хэ И. Служу в четвертом дворце Вечного Покоя при особе матушки-государыни Ма, фаворитки Дуань Праведной. По окончании строительства дворцовых сооружений был удостоен милостей Его Императорского Величества. Мой племянник Хэ Юншоу возводится в чин младшего тысяцкого левого гарнизона войск Его Величества телохранителей и карателей и будет служить вашим помощником. Так что вы коллеги.
— О! — воскликнул Симэнь. — Ваше сиятельство Хэ! Прошу покорно простить, не знал.
Симэнь снова поклонился.
— Простите, что при Дворе не положено воздавать почести, какие полагаются вашему сиятельству, — заметил Симэнь. — Надеюсь воздать вам должное во время визита в вашу резиденцию.
Они обменялись приветствиями и сели. На ярко-красных отделанных золотом подносах подали чай, потом открыли стоявшие на столе короба. Сразу аппетитно запахло горячими кушаньями, рисом и разными яствами. Подали приборы.
166


— Надеюсь, вы не откажетесь от большой чарки? — говорил хозяин. — Не помешает после Двора в такой холодный день. А за скромное угощение не посетуйте! Может, хоть червячка заморите.
— Не беспокойтесь, ваше сиятельство, умоляю вас! — упрашивал хозяина гость.
Хэ И наполнил большой кубок и поднес его Симэню.
— Благодарю за высокую честь, мне оказанную вашим сиятельством, — говорил Симэнь, принимая кубок. — Но мне предстоят еще официальные визиты и встречи... Как бы, чего доброго, не зардеться, неудобно будет.
— С холоду чарку-другую пропустить — ничего страшного не случится, — заверил его Хэ И и продолжал: — Мой племянник еще молод и в судебном деле не разбирается. Ради меня, прошу вас, сударь, не оставьте его как коллегу своими наставлениями.
— Что вы, ваше сиятельство! — воскликнул Симэнь. — Напрасно вы умаляете достоинства вашего почтенного племянника. Он молод годами, не спорю, но прекрасно воспитан и высоко одарен. Освоить службу при таких способностях, само собою, не составит большого труда.
— Так-то оно так, — не унимался хозяин. — Однако, говорят, век учись, а дураком помрешь. Всего на свете не постигнешь. Казусов не меньше, чем на быке шерсти. Сам Учитель Конфуций и тот, говорят, познал только шаг одной ноги. Так что если будут у племянника какие затруднения, прошу вас, почтеннейший, ради меня, будьте настолько добры, пособите ему.
— С величайшим удовольствием! — успокоил его Симэнь. — Позвольте узнать, где располагается ваша резиденция, ваше сиятельство. Я бы хотел засвидетельствовать свое почтение коллеге.
— Я проживаю в квартале Изящного слога, к востоку от моста Небесной реки, — пояснял Хэ И. — Два льва у подъезда. А где вы изволили остановиться, сударь? Я бы направил к вам племянника, чтобы прежде он воздал своему начальнику положенные почести.
— Я остановился пока у секретаря Цуя.
Симэнь осушил большой кубок и стал откланиваться. Хэ И вышел его проводить.
— Так не забудьте, о чем мы с вами говорили, — сложив руки, просил Хэ. — Прошу вас, сударь. Вы уж вместе с моим племянником ко двору представьтесь, тогда и свидетельства получите, а он вас обождет.
167


— Хорошо, ваше сиятельство! Не беспокойтесь! — заверил его Симэнь.
Покинув дворец, Симэнь направился в Военное ведомство, где и встретился с Ся Лунси. Нанеся визиты служащим ведомства, секретариата и чинам своего гарнизона, они до аудиенции у главнокомандующего Чжу подали доклады о прохождении службы, чтобы по ним получить свидетельства на должности.
Наступил предвечерний час. Переодетый в парадный халат придворного, Ся Лунси предстал перед Чжу Мянем, и тот не дал ему бить челом. Ся доложил ему о счастливом дне его вступления на новый пост и откланялся.
Симэнь ждал его снаружи, но идти рядом с Ся Лунси, как тот ни настаивал, все же не решался. «Ваше сиятельство» не сходило с уст Симэня, все время предлагавшего ему первым сесть на коня.
— Ну к чему такое величанье, Сыцюань? — недоумевал Ся. — Ведь мы только что вместе служили...
— К чему скромность?! — возражал Симэнь. — Наши ранги неравны, и это естественно. Обретя столь высокий пост, вы, ваше сиятельство, не поедете, конечно, в Шаньдун. Как скоро изволите перевезти ваше драгоценное семейство?
— Хотелось бы перевезти, но за домом некому будет присматривать, — отвечал Ся Лунси. — Мне пока придется пожить у родственника, а после Нового года перевезу семью. Попрошу вас, сударь, не посчитайте за труд, не оставьте моих своим вниманием. А найдется покупатель, не могли бы вы устроить сделку? Я был бы вам очень благодарен.
— Только распорядитесь, ваше сиятельство! — воскликнул с готовностью Симэнь. — А какую цену вы назначаете?
— Видите ли, я в свое время заплатил за дом тысячу триста ляпов серебра, — пояснял Ся. — Потом я сделал пристройку сзади дома сановника Сюя. Она обошлась мне в двести лянов. За первоначальную цену я бы уступил.
— Хорошо, что вы мне сказали, ваше сиятельство, а то будут интересоваться, а я и цены не знаю. Это я вам устрою без промедления.
— Извините, сударь, что причиняю вам лишние хлопоты, — говорил Ся.
Как только они подъехали к дому Цуя, к Симэню обратился слуга Ван Цзин.
— А к вам, батюшка, приезжал с визитом только что назначенный господин Хэ младший, — объявил слуга. — Батюшка, го¬
168


ворю, еще из ведомства не вернулись. Кланяйся, говорит он мне, батюшке и почтенным господам Ся и Цую. Визитную карточку оставил. А в обед слуга привез два куска расшитого золотом атласа.
С этими словами Ван Цзин протянул Симэню изящную визитную карточку красного цвета. Симэнь прочитал: «Атласа два куска. С глубоким почтением и преклонением подносит Ваш покорный слуга и ученик Хэ Юншоу». Симэнь тотчас же велел Ван Цзину приготовить два куска пестрой нанкинской ткани для халата с круглым воротом и квадратными нашивками со львом, а также написать визитную карточку. После обеда он поспешил с ответным визитом к Хэ.
Из залы навстречу ему вышел в парадном облачении Хэ Юншоу. На нем был черный в облачных узорах шерстяной халат с круглым воротом и квадратными нашивками, на которых цветными нитями был выткан лев; а также оправленный в золото черепаховый пояс, черная креповая парадная шапка и черные туфли. Глядя на нежное, точно напудренное, лицо его, красивый разрез выразительных глаз и алые, как будто подкрашенные помадой, губы, ему нельзя было дать больше двадцати. Юншоу спустился по ступеням и, низко раскланиваясь, вежливо уступил дорогу Симэню. Слуги отдернули занавес и, поклоном встретив гостя, поспешно удалились. В зале гость и хозяин обменялись приветствиями. Симэнь велел Дайаню открыть коробку с подношениями и почтительно протянул их хозяину.
— Я весьма польщен вашим вниманием, — говорил Симэнь, — и глубоко сожалею, что не смог из-за отсутствия принять вас. Меня тем более тронул радушный прием, оказанный мне его сиятельством нынче утром. Премного вам благодарен.
Тысяцкий Хэ ответил ему низким поклоном.
— Будучи удостоен поста, — говорил он, — я бесконечно рад служить рядом с вами, почтеннейший сударь. Считаю, мне выпало редкое счастье, ибо отныне я смогу непрестанно извлекать пользу из ваших наставлений. Я, к сожалению, не застал вас дома, вы же оказались столь великодушны, что снизошли до моего убогого жилья.
Хэ велел слугам унести подношения и подвинуть обтянутые оленьей кожей кресла. Когда Симэнь занял почетное место, подали чай. Хэ, низко кланяясь, поднес чашку Симэню. Тот, в свою очередь, поднялся и протянул чашку хозяину. За чаем и состоялось знакомство.
169


— Мое прозвание Сыцюань — Четыре Источника, — представился Симэнь.
— А мое Тяньцюань — Небесный Источник, — отвечал Хэ. — Вы уже нанесли визит в Военное ведомство, сударь?
— Да, я был там сразу же после угощения, устроенного его сиятельством, вашим дядюшкой, — объяснял Симэнь. — Потом я встретился с чиновниками нашего управления, а по возвращении мне вручили вашу визитную карточку. Мне так неудобно, что не нанес вам визит первым.
— А я не знал, что вы изволили прибыть в столицу, — оправдывался со своей стороны Хэ. — Вот почему так задержался. Прошу меня простить, сударь. Вы были во дворце Его Величества вместе с господином Ся?
— Да, — подтвердил Симэнь. — Лунси уже произведен в чин командира эскорта Его Величества. Мы вместе подали благодарственные представления государю. Но Лунси получил особую аудиенцию главнокомандующего.
— Как вы думаете, сударь, нам лучше поднести подарки его превосходительству Чжу или сначала получить свидетельства на должности? — спрашивал Хэ.
— По мнению моего свата, сперва надо поднести подарки, — отвечал Симэнь. — Потом нас представят ко Двору и мы вместе с остальными служащими нашего управления получим свидетельства.
— В таком случае, сударь, нам следовало бы завтра же поднести подарки.
И они начали договариваться, что поднесет каждый. Тысяцкий Хэ решил поднести два куска расшитой драконами о четырех когтях парчи и пояс с нефритовыми бляхами, а Симэнь — кусок ярко-красного атласа с выделанным на нем золотом единорогом, кусок темной шерстяной ткани, расшитой драконами о четырех когтях, и оправленное в золото нефритовое кольцо для плетеного ритуального фартука. Кроме того, условились, что каждый принесет по четыре жбана цзиньхуаского вина. Когда они уговорились встретиться утром у резиденции главнокомандующего Чжу, им опять подали чай. Симэнь откланялся и вернулся к секретарю Цую, но Ся Лунси не сказал ни слова. На том и кончился день.
А на другой день рано утром Симэнь прибыл к Хэ Юншоу. На легкий завтрак были поданы большие блюда и чаши. Стол ломился от яств. Даже слуги наелись досыта.
170


Старший евнух-смотритель приглашает во дворце на угощенье


Два судебных надзирателя на аудиенции у главнокомандующего


Хэ Юншоу и Симэнь Цин отбыли к резиденции главнокомандующего Чжу Мяня, где их давно поджидали с подарками Бэнь Дичуань и слуги Хэ.
Главнокомандующий Чжу, награжденный титулом Пестуна Государева, тем временем совершал по распоряжению императора Хуэй-цзуна жертвоприношение перед Южным алтарем и еще не вернулся. А у накрепко запертых ворот его резиденции уже толпились прибывшие с поздравлениями и подарками чиновники.
Тысяцкий Хэ и Симэнь спешились неподалеку от резиденции. Хэ провел Симэня к своему знакомому, где они и остановились, наказав слуге сообщить тотчас же, как появится главнокомандующий. Ждать им пришлось долго. Было за полдень, когда к дому галопом прискакал всадник.
— Его превосходительство прибывают, — докладывал он. — У Южных ворот. Приказано очистить путь следования.
Немного погодя гонец принес новую весть:
— Его превосходительство миновали мост Небесной реки.
Первыми появились повара, за ними следовали слуги, несшие
коробки с чаем и сластями. Прошло много времени. Наконец вдали показался вестовой верхом на коне с развевающимся штандартом. За ним ехали верхом телохранители. Их лица были закрыты железными шлемами со знаком «Богатырь» на каждом. Из-под лиловых лат виднелись расшитые круговыми узорами темные стеганые куртки с узкими рукавами из полушелковой ткани. В красных шелковых набрюшниках и расшитых морскими чудовищами боевых набедренниках из зеленой оленьей кожи, заправленных в черные сапоги с четырьмя швами, телохранители напоминали свирепых тигров, а их кони — летящих драконов. Стоило им только натянуть луки, и тотчас же исчезали птицы. Из золотых колчанов за спиной у каждого торчали резные с оперением стрелы. Над отрядом развевалось голубое знамя с выделанным золотом иероглифом «Указ».
Вслед за всадниками с голубым знаменем ехали верхами как на подбор высокие и статные стражники. Держась почти вплотную друг к другу, они так и шарили глазами. На них были темные головные повязки, черные халаты и бледно-желтые сапоги на кожаной подошве. У пояса висели верительные дщицы с изображением тигровой пасти. Вид у них был величественный и грозный.
Потом послышалась команда и появились отряды гарнизона Его Величества телохранителей и карателей. В бочкообразных темных шапках и черных сапогах, один к одному могучего сложения, ростом в семь чи, два — в обхвате, они правой рукой приподнимали
173


полу халата, чтобы ускорять чеканный шаг, а в левой несли тростниковые трости. От пронзительного протяжного крика их вестового у стоявших возле дороги с испугу душа ушла в пятки. За этим отрядом, размахивая руками, шествовал второй такой же отряд.
За отрядами дворцовой стражи по обеим сторонам дороги двигались два десятка облаченных в черное сыщиков. Это были здоровенные силачи с огромными животами и широкими бородатыми лицами. Со зловеще сверкавшими глазами, бесчеловечные и жестокие, они были алчны и кровожадны, как тигры.
За ними шествовали шестнадцать носильщиков. Половина из них была на подхвате, а остальные восемь, подняв на плечи, несли на высоте трех чи над землею открытый, без крыши паланкин, устланный тигровой шкурой. В нем восседал Главнокомандующий Чжу в шапке из черного флера, украшенной соболем и цикадой18, и в черных сапогах. Одет он был в багряно-красный шерстяной халат, с драконообразной коровой доуню на квадратных нашивках, перехваченный поясом в четыре пальца шириною, на котором красовались пластинки из добытого в Цзинских горах белого нефрита, покрытого тончайшею резьбой. С пояса свисала слоновой кости верительная дщица Пестуна Государева и золотой замок-рыба19.
По одну сторону от паланкина шли одетые в темные полушелковые одеянья с роговыми поясами слуги главнокомандующего, а сзади ехали шестеро всадников с верительными дщицами и столько же знаменосцев из его ближайшей охраны, готовые исполнить любой приказ господина. На знаменах выделялся иероглиф «Указ».
За ними ехали еще несколько десятков всадников на холеных конях. Сверкали дорогие седла, нефритовые уздечки и золотые стремена. Это были близкие ко двору делопроизводители, писцы и секретари — кичливые щеголи-баричи, заносчивый вид которых свидетельствовал об их похотливости и корыстолюбии. Что им до Указов Государя или Уложений Империи!
Сильно растянутый эскорт, достигнув ворот резиденции, по команде бесшумно удалился в сторону. Настала гробовая тишина. Никто даже кашлянуть не смел.
Прибывшие на аудиенцию черной толпою выступили вперед и пали ниц у обочины.
Наконец приблизился и паланкин. «Встать!» — раздалась команда. «Повинуюсь», — хором ответили стоявшие на коленях. Их приветственные возгласы, казалось, достигли самых облаков.
Между тем с востока донесся оглушительный барабанный бой. Это, как вскоре выяснилось, прибыли с дорогими подарками все
174


шесть командующих Военного ведомства, чтобы поздравить своего высокого начальника по случаю награждения его титулами Мужа Светлых заслуг20 и Пестуна Государева, а его сына, осененного величием отца21, — чином тысяцкого. По сему случаю должен был состояться пир. Собралось множество певцов, играли музыканты. Но как только главнокомандующий вышел из паланкина, музыка утихла. Командующие приготовились было вносить подарки, но тут раздался клич стражников, разгонявших с дороги зевак.
К воротам стремглав примчался одетый в темное гонец с двумя красными визитными карточками в руке, которые он и вручил привратнику.
— Его сиятельство Чжан из Ведомства церемоний и его сиятельство академик Цай пожаловали, — объявил он.
Привратник немедленно доложил.
К воротам прибыли паланкины. Из них вышли в красных праздничных халатах с изображением павлинов на квадратных нашивках начальник Ведомства церемоний Чжан Банчан, препоясанный поясом из носорожьего рога, и украшенный золотым поясом советник Цай Ю. Оба проследовали в резиденцию, где после поздравления хозяина их угощали чаем и проводили до ворот. За ними с поздравлениями прибыли начальник Ведомства чинов Ван Цзудао, левый советник Хань Люй и правый советник Инь Цзин, которые были приняты с теми же почестями. Потом явились облаченные в лиловые узорные халаты с нефритовыми бляхами на поясах императорский родственник князь Любящий страну, член Высшего военного и политического совета Империи Чжэн Цзюйчжун и государев зять, попечитель императорской родни Ван Цзиньцин. Лишь Чжэн Цзюйчжун прибыл в паланкине, двое других — верхом.
Наконец настал черед и шестерых командующих Военного ведомства. С приветственным возгласом, в строгом порядке чинно подъехали они к воротам резиденции. Первым восседал на коне полицеймейстер обоих гарнизонов сыскной полиции Сунь Жун, вторым — главный следователь Лян Индун, третьим — старший инспектор и правитель Столичного округа Тун Тяньинь, племянник Главнокомандующего Туна, четвертым — начальник караула тринадцати столичных ворот Хуан Цзинчэнь, пятым — начальник столичного гарнизона полиции и инспектор Императорского города Доу Цзянь и шестым — начальник полиции столицы Чэнь Цзуншань. На них были ярко-красные халаты и шапки, украшенные соболем и цикадой. Кроме Сунь Жуна, которому как Пестуну Наследника престола полагался пояс с нефритовыми бляхами, все
175


остальные были препоясаны золотыми поясами. Они спешились у ворот и проследовали в резиденцию, имея при себе подарки — золото и шелка.
Немного погодя из помещения донеслись звуки музыки. Это командующие вместе с золотыми цветами и нефритовым поясом торжественно поднесли главнокомандующему кубок вина. В это время внизу у ступеней заиграли музыканты. Пение струнных и духовых инструментов гармонично слилось в дивную чарующую мелодию. Столы ломились от обилия яств. Казалось, огромными букетами распустились пестрые цветы. А в какой роскоши жил Г лавнокоман дующий!
Только поглядите:
Он высшего ранга сановник. Один из тех ближайших к Государю. Целые дни в роскошных покоях царит тишина — не услышишь звона бубенца. По ночам стража у хором необъятных стоит с трезубцами наготове. В зеленых рощах и ярких цветниках ликует вечная весна. Переливаясь радугой, горят за шторами огни, не допуская ночи. Льется нежное благоуханье редчайших ароматов и душистых лилий. Тут и там стоят бесценные треножники с затейливым узором иль письменами древних. От жажды роскоши альков из бирюзы, а изголовья из драгоценного коралла. То донесется мелодичный звон нефритовых привесок и брелоков. То, погляди, слепит глаза скопленье золота в сиянии огней. Тигровые мандаты и яшмовые бирки22, грозное оружье и доспехи боевые у дверей — бросают в дрожь. Но звуки серебряных цитр и кастаньет из слоновой кости, представленья марионеток и лицедеев горячат кровь. Все утро на аудиенцию спешат аристократы, потомственная знать. Из года в год прогуливается он в обществе придворных и вельмож. Прикажет петь — и льются тысячи мелодий, одна прелестнее другой. Откроет перламутровую ширму — и явится тотчас дюжина красавиц — шпилек золотых. На покрывале красуются чилимы, лотосы, а в бассейне, людей нисколько не пугаясь, резвятся рыбок стаи. Высоко в клетках пред ширмою узорной щебечут миловидные пташки, веселый ведя разговор.
Где ж тут ему постичь тайны гармонии правленья! Одной заботою томим — как еще польстить, чем Государю угодить? И впрямь, он шуткой кровавую битву затеет, а хвастовством взбаламутит горы и моря. Указ фальшивый сочинит — и слышит восторги царедворцев. Его речам лукавым Сын Неба кивает головой. Везет он мрамор в Стольный град — и разоряет жителей по
176


рекам Янцзы и Хуай. Он шлет Государю самшит — и пустеет казна, беднеет народ. Трепещут при Дворе, стенает вся земля.
Да,
Богатство с роскошью в тот час соединились,
Гремела музыка, столы от яств ломились.
Угостив высокого начальника вином, командующие сели. Вышли пять музыкантов с цитрой, лютней, ксилофоном, красными костяными кастаньетами и запели так, что звуки их чистых голосов и дивных мелодий устремлялись ввысь и кружились средь балок. В ладотональности «правильного дворца»23 они исполнили арию на мотив «Преисполненный стати»:
Они пели:
Ты теперь — богатый и знатный И в фаворе у государя,
Из низов на вершину поднятый,
Ты высоким чином одарен.
В страхе держишь столичный округ. Государев любимец, как мог ты,
От князей принимая поклоны,
Долг забыть и о ближних заботы?!
На мотив «Катится расшитый мяч»:
Велишь копать пруды и водоемы, Возводишь внукам пышные хоромы,
Где только можешь, ты скупаешь земли, Своим корыстным устремленьям внемля. Все блага у тебя давно в избытке,
А вот соседа оберешь до нитки.
На гибель обрекая непокорных.
Талантов людям тоже не прощаешь,
Зато льстецов ничтожных приближаешь Да поощряешь подхалимов вздорных.
177


Ты справедливость на земле убил,
Ты помутил и Сыну Неба зренье.
Все люди четырех морей в смятенье,
Ждут: в сети Неба ты бы угодил^.
На мотив «Поразительный сюцай»:
Государя погружаешь Ты в угодливую лесть Верноподданным мешаешь Дать отечеству расцвесть.
И возводишь ты клеветы На достойных, сам — пустой.
Кто болезнь излечит эту,
Чтобы сохранить устои?
На мотив «Катится расшитый мяч»:
Идешь тропой кривою Чжао Тао^, Хитришь, коварный интриган, лукаво, Копируя Туань Гу — кровопийцу^ ^,
Ты подло подсылаешь пса-убийцу.
Уроки лжи берешь ты у Ван Мана^, Двулично лицемеря неустанно.
Копируя Дун Чжо28, ведешь игру бесчестно. Оруженосцев окружен ты свитой. Сановников страшит суровый вид твой; Поют свирели сладостно-прелестно.
Хитро ульстивший тигра рыжий лис,
Ты создал клику подлецов лихую.
Карает правду острый меч втихую,
А кривды океаном разлились.
Заключительная ария:
Драгоценные чаши, одни — именные.
Другие — безвестные.
Век в борьбе добродетельные и дурные. Лиходеи и честные.
Что ты знаешь о вечных законах природы, Об истинах жизни?
178


Есть разбойники — целые губят народы В своей же отчизне,
Придворные да высокосановные Позорят халаты^\
Награды у них, полномочъя верховные, —
Жаль, заслуг маловато.
Ты вот власть захватил и на слабых глядишь Так сурово и грозно.
А в беде и раскаешься и заюлишь.
Только тщетно и поздно...
Обличить твои козни не хватит бамбука...
Оголи хоть все Южные горы.
Даже воды Восточного моря не смоют Злодеяний твоих и позора!..
Осушив по три кубка, командующие выслушали певцов и стали откланиваться. Чжу Мянь проводил их до дверей и вернулся в залу. Музыка утихла, и дворецкий объявил о придворных. Главнокомандующий велел внести большой стол и расположился в покрытом тигровой шкурой кресле.
— Первыми просите заслуженных государевых родственников и дворцовых смотрителей-фаворитов, приближенных и писцов, — распорядился он.
Они поднесли подарки и немного погодя удалились. За ними начался прием глав пяти управлений и семи подразделений и северных полицейских гарнизонов. С официальными визитными карточками перед Чжу Мянем предстали высшие чины сыскной полиции и полицейского надзора, судебные инспекторы и следователи, начальники дозора, полицеймейстер Столичного округа и командир императорского эскорта, главный тюремный надзиратель и старший полицейский надзиратель над тысяцкими и сотскими.
После них стали вызывать по очереди судебно-уголовных надзирателей тринадцати провинциальных управ обоих берегов реки Хуай и двух частей Чжэцзяна30, Шаньдуна и Шаньси, Гуандуна и Гуанси, Хэдуна и Хэбэя, Фуцзяни и Гуаннани, а также Сычуани. Симэнь и Хэ Юншоу оказались в пятой очереди. Дворецкий поспешно положил на стол визитную карточку старшего дворцового евнуха-смотрителя Хэ. Они внесли подарки и стали внизу у ступеней, ожидая вызова. Симэнь поднял голову и огляделся. Его взору предстала огромная зала, окруженная располагающим к прогул¬
179


кам взгорьем с многочисленными вьющимися тропинками. Крышу залы украшали двойные карнизы и резные водостоки. Были высоко подняты жемчужные занавеси. Зал окружали увитые зеленью балюстрады. Наверху красовалась дарованная Его Величеством Хуэй-цзуном ярко-красная вывеска, на которой рукою императора были начертаны золотом крупные иероглифы: «Зала Личного телохранителя». Да, вот где глава и уши, клыки и когти государя! Сюда водят пытать и сходятся на тайные сговоры. Вот где чаще всего казнят и четвертуют. По обеим сторонам залы были расположены шесть флигелей, отделенных друг от друга обширными дворами. В залу вело высокое крыльцо с широкими ступенями. На возвышении в ярко-красном облачении восседал главнокомандующий Чжу. Когда выкликнули имена обоих тысяцких, они с приветственными возгласами стали подниматься по ступеням и, очутившись под карнизом, оба пали ниц.
— Зачем же ваш родственник, старший дворцовый евнух-смотритель, беспокоился о подношении? — спросил их Чжу Мянь и, распорядившись убрать подарки, заключил: — Службу несите ревностно и с усердием. Я все устрою, как и полагается. А вы ждите высочайшей аудиенции. Свидетельства на должность получите потом в ведомстве.
— Есть! — в один голос отозвались Симэнь и Хэ.
— Встать! Аудиенция окончена! — крикнула стража.
Вышли они через боковые двери. Миновав главные ворота, хотели было обождать Бэнь Дичуаня с коромыслами, но тут прискакал с красными визитными карточками гонец.
— Их превосходительства Ван и Гао прибыли, — доложил он. Симэнь и Хэ быстро отошли к воротам соседнего дома и стали наблюдать. Послышались крики стражников, разгонявших с дороги зевак. Свита — люди и кони — запрудили всю улицу и переулки. Наконец показались командующий восьмисоттысячным войском дворцовой стражи Ван Е, князь Западной Лун31, и главнокомандующий лейб-гвардии Гао Цю в ярко-красных халатах и нефритовых поясах, восседавшие в паланкинах. Толпившиеся у ворот командующие с мест тотчас же куда-то исчезли. Наконец-то появился Бэнь Дичуань с коромыслами. Им незаметно подвели коней, и Симэнь с Хэ верхом вернулись к себе.
Да,
Не будь таких у власти паразитов,
Беда в стране столь многих не сразила б.
180


Вот, почтенный читатель, бабы в семьи вносят разлад, а ничтожные царедворцы баламутят Империю. Так оно и ведется. Понимавшие тогда уж полагали, что Поднебесную захватят разбойники. И в самом деле, если в третий год под девизом Всеобщего Согласия Хуэй-цзун и Цинь-цзун все еще охотились с собаками на севере Империи, то Гао-цзуну32 уже пришлось перебраться на юг и Поднебесная оказалась плененной. Как это тяжело!!! У летописца не хватает слов, чтоб выразить всю горечь.
Тому свидетельством стихи:
Сановники нерадивые
наносят стране урон.
Правитель, как псов шелудивых,
Гони их скорее вон.
«Разбойников шесть — под корень—
Напрасны, увы, заклинанья,
Когда два правителя с дворней
Томятся в далеком изгнанье
Если хотите знать, что случилось потом, приходите в другой
раз.
181


Ли Пинъэр во сне является Симэнъ Цину в доме тысяцкого Хэ.
Судебные надзиратели удостаиваются высочайшей аудиенции.


Игрой на лютне благозвучной себя не ублажает он.
Досуг за чтением проводит
и древних познает деянья:
То чьим-то ревностным служеньем он справедливо восхищен,
То чья-то тупость и бездарность рождают в нем негодованье.
В правленье совершенномудрых мир наступает и покой,
Придворные льстецы извечно
несут лишь смуту да раздоры.
Век процветанья, век упадка
иль век еще грядет какой?...
Познавший тайну жить уходит
туда, где воды есть да горы.
Итак, выехали Симэнь Цин и тысяцкий Хэ на широкую улицу, и Хэ Юншоу послал гонца предупредить дядю, а сам пригласил Симэня на обед. Симэнь долго отказывался и благодарил за гостеприимство. Тогда Хэ Юншоу велел слуге взять коня Симэня под уздцы.
— Мне хотелось бы обо всем посоветоваться с вами, сударь, — сказал он Симэню.
Они поехали рядом, а у ворот дома Хэ спешились. Бэнь Дичу- ань понес пустые коромысла к секретарю Цую.
А Хэ Ю ншоу, надобно сказать, приготовил сослуживцу богатое угощение. Когда они вошли в залу, Симэнь увидал расставленные кругом ширмы с вышитыми павлинами, на тюфяках кра¬
183


совались лотосы. В жаровне ярко горел лучший фигурный уголь, из золотых курильниц струился аромат. Посреди залы стоял стол, неподалеку, пониже, — другой, а с восточной стороны — третий. Они ломились от редких яств и диковинных плодов. В золотых вазах стояли цветы. Блистала мебель, ширмы и пологи.
— Можно узнать, кто приглашен, сударь? — спросил Симэнь.
— Мой почтенный дядюшка нынче оказался свободен, сударь, — пояснил Юншоу, — вот и решился пригласить вас пообедать.
— Сколько ж хлопот я причинил вам, сударь? — заметил Симэнь. — Как ваш сослуживец я, разумеется, не заслуживаю столь роскошного приема.
— Таково желание моего дядюшки, — говорил Юншоу, улыбаясь. — Это скромное угощение позволит мне выразить вам свое почтение и испросить ваших наставлений.
Им подали чай.
— Могу я засвидетельствовать почтение его сиятельству? — спросил Симэнь.
— Дядюшка скоро выйдет, — отвечал Хэ Юншоу.
Немного погодя из дальних покоев появился старший дворцовый евнух-смотритель Хэ. Он был в расшитом драконами о четырех когтях зеленом шерстяном халате, в шапке и черных сапогах. На поясе у него красовалась застежка из драгоценного камня.
Симэнь намеревался почтить дворцового смотрителя четырьмя низкими поклонами, но тот решительно воспротивился.
— Ни в коем случае! — возразил он.
— Мы с Тяньцюанем принадлежим к молодому поколению, — говорил Симэнь, — и долг обязывает нас оказывать вашему сиятельству все положенные почести. Кроме того, вы имеете честь принадлежать к знатнейшим приближенным особам Двора.
Они долго упрашивали друг друга. Наконец Хэ И согласился на половину положенного церемониала и пригласил Симэня занять почетное «верхнее» место, а сам сел в кресло хозяина рядом. Хэ Юншоу расположился сбоку.
— Но это невозможно, ваше сиятельство! — возразил Симэнь. — Мы с господином Хэ коллеги. Могу ли я допустить, чтобы господин Хэ сидел ниже меня? Вы, ваше сиятельство, ему дядя, вам полагается, но мне нет.
— А вы, сударь, отлично знаете этикет, — говорил польщенный Хэ И. — Ну, ладно! Тогда я сяду сбоку, а вы, сударь, будете рядом с вашим новым коллегой.
— Тогда и мне будет удобно, — согласился Симэнь.
Они обменялись поклонами и расселись.
184


— Слуги! — крикнул Хэ И. — Подбросьте-ка угольку. Похолодало сегодня.
Слуги принесли шлифованного угля и подложили его в стоявшие в углах начищенные до блеску медные жаровни, потом опустили утепленные промасленной бумагой занавеси. От зажженных огней в зале стало светло как днем.
— Прошу вас, сударь, будьте как дома! — обратился к гостю Хэ И. — Может, снимете парадный халат?
— Извините, ваше сиятельство, — говорил смущенно Си- мэнь. — Я без нижнего халата. Я пошлю своего слугу...
— Не стоит, — успокоил его Хэ И и обратился к слугам: — Ступайте, принесите господину мой зеленый шерстяной халат с квадратной нашивкой, украшенной летающей рыбой.
— Но мне не полагается носить служебное облачение вашего сиятельства, — заметил Симэнь.
— Ничего страшного! — продолжал Хэ И. — Вчера император, да продлится его жизнь на десять тысяч лет, пожаловал мне одеяние с драконом о четырех когтях. Этот мне больше не потребуется. И я подарю его вам1.
Слуги принесли халат. Симэнь снял с себя пояс и парадный халат и отдал Дайаню, сам же облачился в одеяние придворного сановника и поклонами поблагодарил хозяина.
— Прошу и вас, сударь, снять верхний халат, — обратился Симэнь к Хэ Юншоу.
Снова подали чай.
— Позовите певцов! — распорядился Хэ И.
В доме придворного смотрителя, надобно сказать, обучали музыке и пению целую дюжину подростков. Они вышли, возглавляемые двумя учителями, и приветствовали гостя и хозяев земными поклонами. Хэ И велел внести в залу медные гонги и бронзовый барабан. Когда заиграли, могучие звуки свирелей и удары в барабан потрясли небеса и вспугнули рыб и птиц. Музыканты сели на свои места в ожидании распоряжений. Хэ И поднес Симэню кубок.
— Не утруждайте себя, прошу вас, ваше сиятельство, — всполошился Симэнь. — Пусть почтенный коллега поднесет. Поставив передо мной кубок и прибор, вы уже оказали мне великую честь.
— Нет уж, сударь, позвольте мне поднести вам кубок, — настаивал Хэ И. — Видите ли, племянник только начинает служить и не знает еще всех тонкостей. Не оставьте его своими милостями, сударь, очень вас прошу. Я вам буду весьма обязан.
— Не беспокойтесь, ваше сиятельство, разумеется, не оставлю, — заверил его Симэнь. — Говорят, коллеги — что самая
185


близкая родня. Мне, вашему ученику, хотелось бы надеяться на покровительство вашего сиятельства. Я же со своей стороны почту за долг помочь вашему племяннику.
— Вот и прекрасно! — воскликнул Хэ И. — Мы обязаны поддерживать друг друга, коль скоро все мы служим Государю.
Симэнь не стал дожидаться, пока ему поднесут кубок. Он взял кубки и поднес их сперва придворному евнуху Хэ И, а потом Хэ Юншоу. После взаимных поклонов все сели.
К пирующим вышли три подростка с учителем и, взяв в руки серебряную цитру, костяные кастаньеты, трехструнку и лютню, спели цикл романсов.
На мотив «Высится статно парадный дворец»:
Хрустальный и чистый чертог,
Он радуг разливами полон.
Внутри — перламутровый полог...
Луна озарила восток,
Снежинки кружит ветерок,
На ложе драконовом^ холод,
И сон не глубок и не долог За золотом царских ворот.
На мотив «Катится расшитый мяч»:
В воздухе цветы-снежинки —
Ивы зимние пушинки —
То порхают мотыльками,
То алмазами сверкают;
Я иду, шаг ускоряю,
Заслонив лицо руками.
Моя шапка вороная,
Словно в трауре, седая.
Где же феникса палаты Растворились в снежной буре Стен лазурные глазури,
Окон кружевное злато...
Не найти мне путь обратный —
Всюду белые нефриты,
Как из серебра отлиты
186


Девять ярусов небесных“^...
Миг... и целый мир чудесный,
Все стихии и все дали Пудрой белою устлали.
мотив «Поразительный сюцай»:
На воротах медный зверь оскален страшный^ А замки дворца крепки, неодолимы...
Я из спальни выхожу, в ночи незримый,
Я — с предгорья долголетья Чжао Старший^. Вновь спешу к Учителю читать Каноны, Познавать вселенские законы.
мотив «Застывшая завязь»:
Вот ветер морозный отчаянный Все снегом промозглым занес,
Пришел обсудить я всерьез С тобой сокровенные тайны.
«К чему торопиться? — Не нужно!»
Зачем бесполезно тянуть? —
Кто ценит не внешность, а суть,
Тому церемонии чужды.
Во флигеле тихо дворцовом,
Три князя® давно на местах,
И сам Трипитака-монах^,—
Все жаждут заветного слова.
От холода пьем кипяток И ждем толкования строк
мотив «Поразительный сюцай»:
Не подражаю я Ханьскому вану,
Ведь наслаждался в покоях Вэйян он Также не чту императора Тан,
Что развлекался в хоромах Цзиньян^.
Мне покрывало двух фениксов чуждо^,
Мне просвещенье единственно нужно. Роскошь отбросив, хочу, чтоб, как встарь, Скромным и мудрым был ваш государь.


На мотив «Катится расшитый мяч»:
Меж четырех морей^
Я — первый из людей,
Мне долг велит воспитывать народ свой. Твердыни три внедрять,
Первейших правил пять —
Основы мужества и благородства^.
Но отдал я копью Всю молодость свою,
К Конфуцию, увы, пришел не сразу В «Преданьяхстолько глав!
«Обрядниктолько нрав Людей смирит и просветит их разум.
А в «Песняхстолько строф!
Причины катастроф И процветаний «Летописьизложит.
Мне подражать кому? —
То: Юй, Чэн Тан, Вэнь, У^,
Как предков чтить мне Яо, Шуня^ должно.
Был не один Тай-изун,
И Ханьский Тао-цзу:
Там — Фан иДу^, там — Сяо, Цао^ рядом. А мне — без вас нельзя.
Хочу, чтоб вы, друзья,
Постигли тайн небесных мириады.
На мотив «Поразительный сюцай»:
В «Изреченьях»^, говоришь,
Есть правления рецепты, —
Знаешь половину лишь —
И уже почти мудрец ты —
Горы, реки — все в руках!
Мудрость древних — неба высь!
Пе с красоткой веселись —
Истолковывай каноны,
Проникай в Ученья лоно —
И покинет душу страх.
188


На мотив «Катится расшитый мяч»:
Ярко свечи цветные горят,
Вьется чудный густой аромат Из курильниц, расставленных в ряд.
Не волнуйся, почтенный мой брат,
Я не стану невестку^ просить Кубок плещущий мне подносить.
«Не бросают в сиротстве жену!»
Твою стойкость души я пойму.
Не познает позора тот муж,
Что жену выбирал по уму.
И «влюбленной чете никогда Не забыть про лишений года»^.
Не красы ты искал — доброты,
Как Лян Хун — Мэн Туанвыбрал ты. Ты — И-инь, я — Тайцзя^. Извини! Пусть счастливо пройдут ваши дни.
На мотив «Поразительный сюцай»:
Отдохнуть бы, уснуть бы скорей! Биографии прежних царей,
Царств подъемы, паденья всю ночь Тонят сон восхитительный прочь.
Наш серьезный с тобой разговор...
В мире горе и боль с давних пор,
Длятся скорби, печали века...
Жаль, что ночь, словно миг, коротка.
На мотив «Катится расшитый мяч»:
Скорблю, если вижу:
Как ближнему нечем прикрыть наготу; Скорблю, если вижу:
От голода ближнему невмоготу. Скорблю, если вижу:
Бедняге постелью — промерзший порог; Скорблю, если вижу:
Ученый за книгою ночью продрог.
189


Скорблю, если вижу:
Супруги, замерзшие, стонут вдвоем; Скорблю, если вижу:
Купец-горемыка оставил свой дом. Скорблю, если вижу:
Как в бурю ладью рыбаку не унять; Скорблю, если вижу:
Голодные дети свою кличут мать.
Скорблю, если вижу:
Как голоден, в рубище гордый мудрец; Скорблю, если вижу:
Защитника Родины близок конец.
Лишь вспомню их всех, бесприютных, — Душа изойдет болью лютой.
мотив «Поразительный сюцай»:
Скорблю о горестях народа,
Судьба его терзает душу мне,
Все мыслю, вечерами и во сне,
Печаль на сердце и забота.
На севере — Лю Су^ атаковал,
Он Тайюань уже к рукам прибрал. Разрухи зарево алеет.
Я, фениксовы пропилеи
Покинув, мчусь под флагом на восток,
Шандан отбить, который враг отторг-
мотив «Катится расшитый мяч»:
Ты вспомнил Цянь-вана, Ли-вана, Жестоких Лю Чана, Мэн Чана^.
Народ их страдал беспрестанно Под гнетом развратных тиранов. Возьмут полководцы У, Юэ,
Кто сможет отбить их, рискуя Погибнуть, кто, честен и предан,
На юге^ одержит победы?


Бандитов сломить мне не скоро —
Могучей должна быть опора.
Страны чтобы мощь возрастала,
Оплот нужен крепче металла.
На мотив «Сниму холщовую рубашку»:
Спешу через Янцзы, отвоевав Цзиньлин^^,
Я в битве стал властителем Цяньтана^^, Пройду мосты я Сычуаньских гор - стремнин^, Не испугаюсь южного дурмана
На мотив «Миром и покоем упоен»:
Как тигр иль волк, бросаюсь в бой,
Мне нипочем мороз любой,
Стратегией удержим рубежи.
Пусть плеть свистит и стремена Звенят — взнуздайте скакуна,
Вперед, солдаты, в битве наша жизнь! Отнимем у врага печать —
С победой будут нас встречать —
В родной Бянълян^, в обратный путь спеши!
Предпоследняя ария:
Кто волей Неба покорен,
В том — справедливости закон;
Кто к праведности возвращен —
Тот будет полностью прощен;
А кто заносчивый тиран,
Сопротивляющийся нам,
Того лишь гибель ждет и срам,
Былая мощь — лишь ветхий хлам.
Не жгите жителей дома,
Не отнимайте их корма И не позорьте дев и жен,
Обиженных услышьте стон.
И помогайте по местам Порядок водворять войскам;
Оброк назначьте и законы учредите, Смутьянов вразумив, вы город защитите,
191


Народ воззваньями великими смирите,
Амбаров вскройте закрома —
Голодных по дорогам тьма.
Заключительная ария:
Рассеется сражений дым,
И ты вернешься невредим.
Скорей в величии предстань,
Могуч и горд взойди в Линъянь Твоим соратникам хвала!
Портреты всех их сохраним,
Треножники, колокола Отлиты с именем твоим!
Блестящий воинский талант,
Бесстрашен и, как вихорь, скор.
По звездам составляешь план,
По очертаньям рек и гор.
Ты земли обозришь, вступая в бой,
Хоругви развернешь перед собой,
В ночи сразишь атакой огневой;
Охраной защитясь береговой,
Ты по ветру ведешь корабль свой.
Из воинов растишь ты молодцов,
За правду стойких преданных борцов;
По слуху узнаешь, где вражий стан,
Где полководца колесница там.
С окраин шлешь депеши; кончен бой.
С триумфом в Стольный град несешь ты мир.
Земля родная славится тобой,
А воинов награды ждут и пир.
Певцы допели цикл41 и удалились. Пирующие успели осушить по нескольку кубков, и на столах уже меняли блюда. Вечерело. Зажгли огни. Симэнь крикнул Дайаня. Наградив поваров, певцов и музыкантов, он начал откланиваться.
— Мне пора, — говорил он. — Сердечно благодарю за щедрое угощение. Простите, что отнял у вас целый день.
— Есть за что благодарить! — воскликнул придворный евнух Хэ, никак не желая расставаться с гостем. — Я нынче свободен и решил побыть с вами, сударь. Посидеть, поговорить. Извините, пожалуйста, за мое скромное угощение. Не проголодались?
192


— Как вы можете так говорить, ваше сиятельство! — воскликнул Симэнь. — За отменные яства я вам крайне признателен. Но мне, простите, пора. Надо отдохнуть. Ведь утром нам с Тяньцюа- нем предстоит визит в Военное ведомство, регистрация и получение мандатов.
— В таком случае заночуйте у меня, сударь, — предложил Хэ И. — А завтра вместе с племянником и делами займетесь. Да, позвольте узнать, где вы остановились?
— Пока у секретаря Цуя, родственника коллеги Ся Лун- си, — отвечал Симэнь. — У него и вещи лежат.
— Дело поправимое, сударь! — заверил его Хэ И. — Чем в людях обретаться, велите слугам перенести вещи и поживите эти дни у нас, а? У меня на заднем дворе все равно помещения пустуют. А какая тишина! И с племянником будет удобнее о делах договориться.
— Можно, конечно, и у вас, — согласился Симэнь. — А господин Ся не обидится? Подумает, я пренебрегаю его радушием.
— Да что вы! — удивился Хэ И. — В наше-то время?! Да теперь утром выйдет из управы с повышением, а к вечеру встретится — даже не поклонится. Не управа — настоящий балаган! Когда-то вместе служили, а теперь ваши пути разошлись. Какое он имеет к вам отношение? А обидится, значит, без понятия человек. Нет, этот вечер вы должны посвятить мне. Не отпущу я вас, сударь, и весь разговор! — Хэ И обернулся к слугам. — Накройте стол в той комнате и угостите слуг его сиятельства Симэня. А вы ступайте за вещами.
Хэ И распорядился, чтобы гостю приготовили западный флигель в заднем саду — накрыли постель и разожгли в жаровне уголь. Стоило хозяину вымолвить слово, как слуги на разные голоса отзывались: «Слушаюсь!» и спешили исполнять приказания.
— Вы так добры, ваше сиятельство, — не унимался Симэнь, — но мне, право, неловко перед Ся Лунси.
— Будет вам волноваться! — уговаривал его хозяин. — Нисколько он не обидится. Ведь сказано: «Не радей о службе, на которую не уполномочен»42. До вас ли ему?! У него своих забот не оберешься. Одна кладовая государевой свиты чего стоит!
И без лишних слов Хэ И отпустил Дайаня и конных всадников выпить и закусить, а солдат за вещами. Те взяли веревки и коромысла и отбыли к секретарю Цую.
— У меня вот еще какое к вам дело, сударь, — обратился к гостю Хэ И. — Ежели племяннику придется с вами служить, не мог¬
193


ли бы как-нибудь подыскать ему дом? Он бы тогда и семью с собой захватил. Пока он один с вами поедет. Простите, что прибавляю вам хлопот. А семья у него небольшая. Два-три десятка человек с прислугой.
— А кто же будет присматривать за этим домом после отъезда Тяньцюаня? — поинтересовался Симэнь.
— Здесь я поселю моего второго племянника Хэ Юнфу, — пояснил хозяин. — Сейчас он живет в поместье.
— Какой же дом, позвольте узнать, вы намерены приобрести для Тяньцюаня?
— Думаю, лянов за тысячу подошел бы.
— Ся Лунси собирается продать свой дом, — подхватил Симэнь. — Он ведь остается в столице. Вот бы Тяньцюаню подошел. Убили бы сразу двух зайцев. Прекрасный дом! Семь комнат по фасаду, пять построек вглубь. Пройдя через внутренние ворота, сразу попадаешь в громадную залу с двумя флигелями рядом. Их венчают фигурные крыши, а сзади располагаются жилые постройки, обвитые цветами беседки и разные строения, вокруг которых проходят дорожки. Словом, есть где разместиться. Как раз для Тяньцюаня!
— И дорого он запрашивает? — спросил Хэ И.
— Говорил, тысячу триста платил, — отвечал Симэнь. — Правда, он сзади пристройку возвел и беседки. Вы сами назначьте цену, ваше сиятельство.
— Нет уж, я вам доверяю, — отозвался хозяин. — Как вы договоритесь, так и порешим. Может, пока я дома, и направим к нему посыльных, пусть счет напишет, а? Такой случай нельзя упускать. И племяннику сразу будет где остановиться.
Немного погодя Дайань со слугами принес вещи Симэня.
— А Бэнь Дичуань и Ван Цзин вернулись? — спросил его хозяин.
— Ван Цзин пришел, а Дичуань с паланкином задержался, — отвечал Дайань.
— Послушай-ка, вот какое дело, — зашептал на ухо слуге Симэнь. — Принеси мою визитную карточку. Надо будет поблагодарить господина Ся и попросить у него счет на дом. Его сиятельству нужно. И Бэня с собой возьми.
Слуга удалился. Немного погодя вместе с Дайанем явился и Бэнь Дичуань, в темном одеянии и в шапочке.
— Его сиятельство господин Ся вам низко кланяется, — заговорил Бэнь Дичуань и протянул счет. — Раз, говорит, его сиятельство пожелали, ему неловко назначать цену. Вот просили передать
194


первоначальный счет. А насчет пристроек, хотя они и стоили немалых денег, говорит, как батюшка распорядится.
Симэнь протянул счет Хэ И. В нем значилась сумма: тысяча двести лянов серебра.
— Дом не новый, — заговорил Хэ И. — Наверняка что-то обветшало, потребуется ремонт... Но, доверяя вам, сударь, я готов дать указанную сумму. Тем более по случаю вступления на службу племянника.
Бэнь Дичуань тотчас же опустился на колени.
— Совершенно верно вы изволили заметить, ваше сиятельство! — говорил он. — Исстари повелось:
Кто денег не жалеет —
Поместьями владеет.
В нем сменится хозяев сто,
И всяк по-своему устрой.
Слова Бэня привели Хэ И в восторг.
— А ты, речистый, кто же будешь? — спросил он. — Да, большому человеку не пристало о малых затратах сожалеть. Что верно — то верно. — Хэ И обернулся к Симэню. — Как его зовут?
— Это Бэнь Дичуань, мой приказчик, — отвечал Симэнь.
— Так нам незачем и посредника искать, — решил Хэ И. — Ты посредником и выступишь. Раз нынче счастливый день, надо, не откладывая, и расплатиться.
— Ваше сиятельство, сегодня поздно, — заметил Симэнь. — Может, завтра утром?
— Нет, мне в пятую ночную стражу надлежит быть при дворе, — объяснил придворный. — Завтра ведь торжественный выезд Его Величества. Так что не стоит откладывать. Сегодня и завершим сделку.
— А когда, позвольте узнать, выезжает Его Величество? — поинтересовался Симэнь.
— К алтарю отбывают в полдень, — объяснил Хэ И. — В третью ночную стражу свершится торжественный обряд принесения жертв, а ровно в предрассветный третий час инь43 в государевом дворе будет устроена трапеза, после чего состоится большая аудиенция, на которой Его Величество соизволит принять благодарность от верноподданных и поздравления с наступлением зимы. На другой день столичные чины гражданской и военной службы при¬
195


глашены на пир Счастливого Свершения. Вы же как чиновники с мест после большой аудиенции будете свободны.
ХэИ велел племяннику принести из дальних покоев двадцать четыре полновесных слитка серебра44. Их уложили в коробы, в которых обыкновенно носят продукты, и двое слуг вместе с Бэнь Ди- чуанем и Дайанем отправились к секретарю Цую, чтобы вручить их Ся Лунси. Обрадованный Ся сам написал купчую и передал ее Бэню.
Хэ И тоже остался доволен сделкой и одарил Бэня десятью лянами, а Дайаня и Ван Цзина тремя лянами каждого.
— Этих малых не стоило бы баловать, — заметил Симэнь.
— Ничего, на сласти пригодятся, — отвечал Хэ И.
Приказчик и слуги земными поклонами поблагодарили придворного. Тот велел их угостить.
— Я вам очень признателен, сударь! — Хэ И поклонился Си- мэню.
— Что вы, ваше сиятельство! — воскликнул Симэнь. — Як вашим услугам.
— Надеюсь, вы поговорите с ним, — продолжал Хэ И. — Не мог бы он пораньше освободить дом? Тогда б племянник перевез и семью.
— Поговорю, непременно поговорю, — заверил его Симэнь. — Думаю, ждать долго не придется. Пока господин Хэ поживет в управе, а как освободится, так и переедет. А там и семью перевезет.
— Уборку и ремонт, думаю, надо будет отложить до нового года, — говорил Хэ И. — Прежде семью переправить. Чего хорошего в управе проживать?!
Пока они говорили, настала вторая ночная стража.
— Простите, вам, должно быть, пора на отдых, ваше сиятельство, — заметил Симэнь. — Я тоже выпил порядком.
Хэ И простился с гостем и направился в дальние покои, а Хэ Юншоу заказал музыку и посидел немного с Симэнем за столом. После метания стрел в вазу они поднялись.
Вместе прошли в задний сад, где прямо на северной стороне располагалась библиотека из трех комнат. С одной стороны от нее возвышалась белая стена, с другой стороны к ней примыкала терраса среди стройных ив. Рядом красовалось озерцо с причудливыми камнями по берегам, кругом в больших вазах — цветы и декоративные деревца.
196


В библиотеке ярко горели красные свечи. Парчовые шторы и низкие ширмы с позолотой отделяли ложе. Пышную высокую постель закрывал полог. Кругом царили порядок и тишина. Были низко спущены занавеси. В жаровне горел уголь, всюду стояли дорогие вазы. Из курильниц струилось благоухание ароматных трав и мускуса. Хэ Юншоу все еще беседовал с Симэнем. Мальчик-слуга подал чай, после которого они расстались.
Симэнь приблизился к жаровне и, сняв шапку и халат, лег спать. Ван Цзин с Дайанем ушли в пристройку, где устроились накануне. Симэнь разулся и потушил свечи. Он был пьян. Не спалось ему под парчовым одеялом на шелковой постели. Луна заливала крапленую золотом кровать, отделанный собольим мехом узорный полог, освещала жаровню. Симэнь долго ворочался с боку на бок. Слышно было, как где-то вдали падали капли в клепсидре. Безмолвие царило под сенью цветов. Лишь шелестел по оконной бумаге холодный ветер. Давно Симэнь покинул родной дом. Только хотел он кликнуть Ван Цзина, чтоб тот лег с ним рядом, как за окном послышался тихий женский голосок. Симэнь накинул платье и спустился с кровати. Он сунул ноги в туфли и осторожно приоткрыл дверь. Перед ним стояла Ли Пинъэр. Ее так красила высокая прическа и едва заметные следы румян. Столько изящества было в ней, хотя одета она была в старое белое платье, совсем гладкое, без узоров. Когда она неслышно переступала лотосами-ножками, приближаясь к Си- мэню, из-под нижней юбки выглядывали бледно-желтые чулки и малюсенькие туфельки. Она встала, освещенная солнцем, и Симэнь ввел ее в спальню, обнял и заплакал.
— Как ты здесь очутилась, нерасстанная моя? — спрашивал он.
— Дом подыскивала, — отвечала она. — Пришла сказать: нашла я дом. Давай туда переберемся.
— Где ж он? — поспешно спросил Симэнь.
— Тут, совсем рядом. С Большой улицы на восток повернуть. Как раз посередине Котельного переулка.
Симэнь обнимал и ласкал Пинъэр. Они легли и отдались любви. Когда они вдоволь насладились, Пинъэр стала поправлять платье, потом прическу. Она медлила, отдаляла момент расставания.
— Запомни, дорогой мой! — заговорила она поучительно. — Не гуляй по ночам! Раньше домой приходи. Смотри, неровен час, погубит тебя насильник. Гляди, крепко запомни, что я тебе говорю!
Предупредив Симэня, Пинъэр опустила руки и пошла, увлекая его за собою. Они вышли на Большую улицу. Было светло как днем — так ярко светила луна.
197


И в самом деле, стоило им свернуть на восток, как за аркой показался небольшой переулок, а пройдя немного, они очутились перед белыми двустворчатыми воротами.
— Вот и мой дом, — указывая пальцем, сказала Пинъэр.
Она опустила рукава и вошла в ворота. Симэнь поспешил за ней, хотел было удержать ее, но тут же очнулся. То был сон. В окно светила луна, колыхались тени цветов. Симэнь рукою коснулся постели. Она была сыра от любовной влаги. Одеяло еще благоухало. Он еще ощущал сладостное прикосновение ее уст. От одного сознания вечной разлуки его терзала неизбывная скорбь.
Да,
Все хорошие вещи в этом мире так хрупки,
Как игра облаков и глазури на кубке.
Тому свидетельством стихи:
В дымке яшмовый чертог, в нитях инея халат;
Тусклы месяца лучи, душу сонную страшат.
Безотрадно одному на холодном ложе спать.
Зябнущего петуха на рассвете не слыхать...
Симэнь долго ворочался, напрасно ожидая первых петухов. До рассвета, увы, было еще слишком далеко. Наконец он погрузился в сон.
С раннего утра поднялся мальчик-слуга и с горячей водою и полотенцем стал дожидаться пробуждения гостя. Ван Цзин с Дай- анем помогли Симэню умыться и причесаться. Заваренный с имбирем чай Симэнь и Хэ Юншоу пили вместе. Потом накрыли стол и принесли рисовый отвар.
— А его сиятельство не будут завтракать? — спросил Симэнь.
— Дядюшка еще в пятую ночную стражу отбыл ко двору, — пояснил Хэ.
Немного погодя на столе появились четыре тарелки с закусками и четыре блюда горячих мясных кушаний. Симэнь и Хэ Юншоу сели за стол, окруженные горящими жаровнями. После рисового отвара подали мясные фрикадельки, пельмени и заправленный яйцом легкий суп. Пока они завтракали, велено было готовить коней.
Хэ Юншоу и Симэнь Цин в парадных одеяниях, сопровождаемые свитой слуг, с утра нанесли визит в Военное ведомство, после чего Хэ вернулся домой, а Симэнь направился в буддийскую
198


обитель Поддержки государства с намерением почтить настоятеля Чжиюня.
Настоятель пригласил гостя на монашескую трапезу, но Си- мэнь отведал лишь немного сластей, а остальное роздал своим слугам. Дайань достал кусок расшитого золотом атласа, который и был поднесен Чжиюню.
С Восточной улицы Симэнь повернул к секретарю Цую, желая повидаться с Ся Лунси. Но когда они проезжали по Котельному переулку, как раз посередине ему предстал дом с двустворчатыми белыми воротами — точь-в-точь какой он видел во сне.
— Узнай-ка вон у той торговки соевым творогом, кто живет в этом доме, — наказал потихоньку Дайаню Симэнь.
— Это дом командующего Юаня, — отвечала торговка. Симэнь невольно вздохнул от изумления45.
Когда добрались до секретаря Цуя, Ся Лунси отправлялся нанести визит и слуги уже вывели ему коня, но, заметив Симэня, Ся велел им привязать коня, а сам провел гостя в залу.
После положенных поклонов и приветствий Симэнь велел Дайаню подать лист подношений, в котором значились кусок расшитого золотом темного бархата и кусок узорного атласа.
— Простите, сударь, что не поздравил вас первым, — говорил Ся Лунси. — Сердечно благодарю за внимание и за хлопоты с домом.
— Его сиятельство Хэ попросил меня подыскать дом племяннику, — объяснил Симэнь. — Ия, памятуя наш разговор, предложил ваш дом. И, представьте себе, он сразу решил, что дом подойдет, и мне ничего не оставалось, как послать за счетом. Он сразу же согласился дать обозначенную сумму. Впрочем, это и похоже на придворного! Им вынь да положь. Тут же и договорились. Так что вам, ваше сиятельство, я считаю, тоже повезло.
Они громко рассмеялись.
— Да, мне еще надо будет засвидетельствовать почтение Хэ Тяньцюаню, — проговорил Ся. — Он отбывает вместе с вами?
— Да, со мной, — отвечал Симэнь. — Семью перевезти собирается немного попозже. Дядюшка его очень меня просил поторопить ваше сиятельство по возможности пораньше освободить дом. Он бы тогда семью перевез. Пока в управе придется остановиться.
— Я его не заставлю долго ждать, — заверил Ся Лунси. — Как только найду дом, сразу же возьму семью. Думаю, в следующем месяце, не позднее.
199


Симэнь стал откланиваться и перед уходом оставил секретарю Цую свою визитную карточку.
— Посидели бы, сударь, — говорил Ся. — Простите, но я сам тут в гостях...
Он проводил Симэня. Тот вскочил на коня и отбыл к Хэ Юн- шоу, где его давно ждал обед.
Симэнь рассказал о визите к Ся Лунси.
— Дом он в следующем месяце обещал освободить, — заключил Симэнь.
— Как я вам признателен за великую услугу! — благодарил его обрадованный Хэ Юншоу.
После обеда они остались в зале поиграть в шашки. Вдруг появился слуга и доложил:
— От господина Чжая посыльный с подношениями. Их доставили было секретарю Цую, потом сюда.
Слуга вручил красную визитную карточку, в которой значилось:
«Сим подношу кусок тканного золотом атласа, кусок нанкинского узорного шелка, свиную тушу, барана, два жбана вина придворного изготовления и две коробки сластей.
С нижайшим поклоном и почтением сват Чжай».
— Доставил же я опять хлопот почтенному господину Чжаю, — заметил Симэнь при виде посыльного и, приняв подарки, вручил ответную карточку с благодарностью.
Посыльный был награжден двумя лянами серебра, носильщик с коромыслом — пятью ЦЯНЯМИ.
— Я тут не у себя дома, — добавил Симэнь. — Прошу прощения, что не могу должным образом почтить господина дворецкого.
— Я не смею принять вашей награды, сударь, — проговорил слуга.
— Бери, на чарку вина пригодится, — заключил Симэнь.
Слуга отвесил земной поклон и принял серебро.
— Сестра просила меня повидаться с племянницей Ай- цзе, — обратился к хозяину стоявший рядом Ван Цзин. — Гостинцы передать наказала.
— Что за гостинцы? — поинтересовался Симэнь.
— Две пары туфелек собственного изготовления.
— Всего-навсего? — удивился Симэнь. — Нет, так идти неудобно. — Симэнь подозвал Дайаня. — Достань из моего чемодана две банки печенья-розочек, положи в разрисованную золотом ко¬
200


робку и передай с визитной карточкой Ван Цзину. Переоденься в темное платье и ступай с ним навестить Айцзе.
Однако не о том пойдет речь.
Симэнь написал визитную карточку и послал в знак благодарности секретарю Цую баранью тушу и жбан вина, а присланные ему свиную тушу, жбан вина и две коробки сластей отнес в дальние покои, чтобы отблагодарить Хэ И.
— Сударь, мы же как одна семья! — воскликнул благодарный Хэ И. — К чему вы беспокоились?!
А теперь расскажем пока о Ван Цзине.
Подошел он к дому дворецкого Чжая и сказал о намерении повидаться с Хань Айцзе. Ван Цзина провели во внешнюю залу. Появилась Айцзе. Повзрослевшая и похорошевшая, похожая на стройное деревцо, украшенное яшмой и нефритом, она мало чем напоминала прежнюю Айцзе. По ее распоряжению накрыли стол.
Угощая Ван Цзина вином и закусками, она заметила, что дядя слишком легко одет, и поднесла ему отороченный соболем небесно-голубой полотняный халат, а также пять лянов серебра.
Ван Цзин, вернувшись, рассказал о встрече Симэню, и тот остался очень доволен.
Симэнь и Хэ Юншоу играли в шашки, как вдруг послышались окрики. Свита разгоняла с дороги зевак.
— Его сиятельство Ся пожаловали, — доложил привратник и протянул две визитные карточки.
Симэнь Цин и Хэ Юншоу поспешно надели халаты и шапки и вышли в залу, где приветствовали Ся Лунси. Хэ благодарил Ся по случаю приобретения дома. Ся поднес Симэню и Хэ Юншоу по куску атласа и жбану вина. Те долго отказывались и благодарили его, но потом приняли подарки. Десять лянов серебра достались Бэнь Дичуаню, Дайаню и Ван Цзину.
Они сели. Подали чай. Завязался разговор.
— Могу я выразить почтение его сиятельству? — спросил Ся Лунси.
— Дядюшка, к сожалению, отбыл во дворец, — отвечал Хэ Юншоу.
— Передайте, пожалуйста, мою глубокую признательность его сиятельству, — говорил Ся, оставляя визитную карточку. — Прошу прощения, что не нанес визита раньше.
201


Ся Лунси стал откланиваться. Хэ Юншоу отправил ему с посыльным кусок вытканного золотом атласа, но не о том пойдет наш рассказ.
Близился вечер. Хэ Юншоу опять устроил Симэню угощение в теплом павильоне в саду. Пока они пировали, им пели певцы. Разошлись во вторую ночную стражу.
Оставаясь под впечатлением сна, Симэнь распорядился, чтобы Ван Цзин перенес свою постель к нему в библиотеку. Слуга устроился на полу, но ночью Симэнь позвал его к себе на кровать. Нагие, они лежали обнявшись. Их уста благоухали. Симэню были сладостны поцелуи слуги.
Да,
Когда к Инъин приблизиться не в состояньи —
То и Хуннян сойдет, чтоб утолить желанье^.
Так и кончился тот вечер.
На другой день Симэнь встал в пятую ночную стражу, и вместе с Хэ Юншоу они отправились на высочайшую аудиенцию. До открытия Восточных ворот они находились в Зале Ожидания, потом проследовали внутрь.
Только поглядите:
Редеют звезды, близок час рассвета.
Звенит подвесок яшма во дворцах,
Угасла первая звезда-комета,
Мечи и копья прячутся в цветах.
Не высохла роса, а ветки ив Уж шелестят о стяги и знамена.
Встает заря, покой благословив,
И Государь взирает благосклонно.
Чиновники стоят в рассветной дымке,
Читая радость на Его челе.
Лиловый пар Пэнлая^ вьется зыбкий —
Благой эфир заоблачных полей.
Немного погодя послышался мелодичный звон колокольчиков. Открывались ведущие к трону Девять ворот. Когда отверзлись Небесные врата, взору предстало в полном величии парадное облачение государя. То было царствие мира и благоденствия, эпоха счастливых знамений. После жертвоприношений Сын Неба воро¬
202


тился из Южного предместья столицы, и все чины, гражданские и военные, собравшись в правительственном дворе, ожидали аудиенции. Ударили в колокол. Сын Неба вышел из Тронного дворца и проследовал в залу Высокого Правления, чтобы принять поздравления от верноподданных Империи. Взвились благоуханные шары, поднялся занавес. Величественное зрелище открылось взору!
Только поглядите:
Веет царственный ветер, чист и спокоен. Расстилается жизни тепло над землей. Прекрасное светит на небе солнце. Там, высоко, паров животворных густеют громады. Тут в дымке таятся терем феникса и палата дракона. Мгла рассеется, и разольется повсюду благовещих паров аромат. Когда же хлопьями повалит снег, тысячи жемчужных нитей обовьют дворцы. Вспыхнут ожерелья цветами утренних зорь. Блистают золотом и бирюзою залы Счастья Великого, Полного Счастья, Достоинств Изящного Слова и Собранья Мудрецов. Один другого великолепнее и краше дворцы Яснонебесный и Солнцем Освещенный, Покоя Чистого, Покоя Неземного и Благовещего Соединения Светил. Всеми красками переливаются, слепят глаза. В тени прохладной красуются резные балюстрады и мраморные ступени. Клубится, стелется густой туман. Плотно окутывает золоченые стропила и расписные балки. В желтых дворцах струится из курильниц дорогих благоуханье нежное алоэ и сандала. В красной галерее и на террасе с яшмовым крыльцом светло-светло от ярко горящих узорных свечей. Чу! Три удара громовых большого барабана возвестили о начале дня. В мелодичный колокол ударили сто и восемь раз. Скрестились с лязгом мечи и трезубцы. Драконовы знамена развеваются тут и там со свистом. Телохранители-гвардейцы несут круглые, квадратные зонты. Высоко подняты одни, другие — чуть пониже. В золотой экипаж и нефритовый впряжены слоны. Их эскортируют войска. А поглядите вон туда! Стражи с оружием наготове идут рядами по два, по три. Плывет, качаясь, море опахал драконовых и вееров. Скачут стройные отряды всадников — яшмовая сбруя, седла золотые. Горделива поступь холеных коней. Шествуют парами слоны. Одни с коробками для стрел и луков, другие в колесницы впряжены. Они могучи и страшны. Охранных войск полководцы, силачи и великаны, заткнут за пояс небесных духов. За подвиги облаченные в броню золоченую грозные демоны — личная стража в строгом строю. Расшитая парча, на поясах мечи — облик повелительный и строгий. У зальных дверей стоят чинно цензоры, придворные историографы — знатоки церемониала. В высоких
203


шапках с единорогом, они бамбуковые дщицы48 держат на груди. С тушечницей рядом, застыв, стоят сановники, сверкающие парчою одеяний. Волю Государя провозглашать — их долг. В зале Золотой в порядке строгом колышутся опахала. Высоко, к балке расписной, легко взвился подъятый занавес жемчужный. В тереме Изящного Слога три раза возвестил рассвет смотритель петухов. Пред яшмовым крыльцом призвали к тишине хлыста ударом троекратным. Замерли ряды булав и кистей49. Средь них и пяти рангов титулованная знать, солидные и величавые вельможи.
На Драконовом ложе, обтянутом узорной парчой, восседает Его Величество Государь Император со взором, устремленным вдаль. Дюжина нитей нефритовых шариков свисает с козырька монаршей плоской шапки. Ланътянъского нефрита пояс, желтый халат с драконами, на двойной подошве сапоги поблескивают черным глянцем. В деснице белого нефрита скипетр в оправе золотой. Спиной уперт в экран затронный с узором пышным из девяти громов и молний, феникса и дракона.
Да,
Ясным днем все блестит серебром пред дворцовым порталом.
И разносят ветра
аромат благовоний густой.
В благовещих парах
выплывает Чертог Золотой60,
Восседает Нефритовый царь61 там на облаке алом.
Сей государь, в самом деле, родился с бровями Яо52, глазами Шуня53, спиною Юя54 и плечами Тана55. Дарованиями и талантами не знал себе равных.
Искусен был в стихах и рифмах. Их помнил он с баранье стадо. Писал умело на бамбуковых планках, соперничал с искусством Сюэ Цзи66. Писания трех учений57 толковал, постиг каноны девяти течений мысли5<s. Веселью предавался по утрам, а на закате наслажденьям, правителю Мэн Чану59 в Цзянъгэ уподобясъ. Сластолюбив он был и пристрастен к чарке, как Чэнь60 — последний государь в Цзиньлине. Сел на престол он в восемнадцать лет. За четверть века, что царствовал, пять раз менял правления девизы61. Умиротворение Срединной Империи — первый был девиз,
204


потом — Величественное Созидание, Великое Зрелище, Порядок и Гармония62.
Император воссел на трон. Когда ударами хлыста возвестили тишину, сановники — штатские и военные, начальники палат и ведомств с бамбуковыми дщицами на груди, приблизившись к красным ступеням, совершили пять коленопреклонений с поднятием сложенных рук, трижды били челом и благоговейно поднесли поздравительные адреса.
Придворный глашатай, облаченный в пурпур с оправленным в золото поясом, проследовал к золотым ступеням и провозгласил Высочайшее повеление:
«Два десятилетия царствуем Мы на сем престоле и приносим жертвы. Милостию Неба завершилось ныне воздвижение горы Гэньюэ. Дабы ознаменовать сие счастливое свершение, порешили Мы объявить вам о принятии нового девиза правления».
Только он умолк, как из первого ряда сановников вышел солидный вельможа.
Был слышен каждый его шаг. Ветер раздувал рукава его халата. Трудно было определить, сколь высок его ранг. Нефритовый пояс говорил о высоких заслугах и репутации. Вы только вглядитесь! Да это же сам Цай Цзин — первый министр, академик Залы Высокого Правления, начальник Ведомства чинов, Государев Наставник, князь Луский. В парадной шапке, с дщицею в руке, он пал ниц пред золотыми ступенями и, бия челом, обратился к государю:
— Многая лета, многая лета, многая, многая лета!!! В почтении, исполненном содрогания и трепета, склоняет перед Вашим Величеством голову верноподданный. В течение двух десятилетий Вашего высокого правления покой царит во вселенной, обилием наслаждается Поднебесная. Небо ниспослало Вам мудрость, и несть числа счастливым знамениям. Ускоряет свой ход солнце, ярче сияют звезды и необъятнее становятся моря. Ваше Величество обладает небесным свидетельством на вечное правление и многотысячелетнее наследие. Да хранит Небо постоянство, Земля — покой, да пребывает народ в мире! Величие Высочайших помыслов ведет к вечности беспредельной. На границах Ваших никогда не скрещиваются копья. Все соседи несут дань Вашему трону. Ваш дворец Серебряной горою устремляется в небеса. Неотразимо прекрасна Ваша первая в мире Нефритовая столица. Вы по заслугам восседаете на священном престоле в Небесном дворце, вознесшемся к пурпурным
205


облакам. Сколь счастлив Ваш верноподданный, живущий в эпоху процветания, когда царит гармония между Вашим Величеством и народом! Да сравнится век Ваш с долголетием горы Хуа, дабы никогда не мерк над нами свет Солнца и Луны. На Небо и Ваше Величество уповаю. Не в силах превозмочь восторг свой, в трепете величайшем осмеливаюсь воздать сию хвалу Вашему Величеству, и да будет она услышана!
Воцарилась тишина. Наконец объявлена была Высочайшая воля:
«Преданность и верность усматриваем Мы в сей хвале мудрого сановника, и радостью исполняется Наше сердце. Объявляем: новый год именовать впредь первым годом Двойной Гармонии6^, о чем в первый день нового года будет доведено до сведения Небес. Ознаменовать сие событие амнистией и награждением отличившихся».
Государев Наставник Цай Цзин принял Высочайший указ и вернулся на свое место.
— Есть желающие обратиться к Его Величеству? Выходите! — обратился глашатай. — Если нет, Высочайшая аудиенция окончена.
Не успел он договорить, как из рядов сановников вышел, поклонившись, вельможа с опущенной дщицей, которую держал перед собой. В темно-красном халате, с нефритовым поясом, на котором красовался золотой замок-рыба, он опустился на колени перед золотыми ступенями и сказал:
— Аз, верноподданный Чжу, — Муж светлых заслуг, Главнокомандующий войсками Вашего Величества телохранителей и карателей, Пестун Государев и Пестун Наследного принца, представляю Вашему Величеству судебных надзирателей в чине тысяцких, во главе с Чжан Луном, общим числом двадцать шесть, со всей Поднебесной — с обеих берегов реки Хуай, из двух частей Чжэцзяна, Шаньдуна, Шаньси, Хэнани, Хэбэя, Гуандуна, Гуан- си, Фуцзяни, Гуаннани и Сычуани. Проведена была инспекция их служебной деятельности и решено, кто заслуживает перемещения и повышения. Вызвав их для обмена свидетельств на должность, верноподданный Вашего Величества не решился действовать по собственному усмотрению, а посему представляет Вашему Величеству в ожидании Высочайшего решения.
Было оглашено Высочайшее утверждение:
206


В доме Хэ Ли Пинъэр является во сне


Главнокомандующий Чжу оглашает представление на высочайшей аудиенции


«Согласно действующему положению свидетельства выдать».
Главнокомандующий Чжу Мянь принял приказ и вернулся на свое место.
Сын Неба опустил рукава драконова халата, что означало конец аудиенции, и вернулся во внутренние покои. Сановники стали расходиться. Двумя рядами проследовали они через Церемониальные ворота. Двенадцать слонов, не дожидаясь своих смотрителей, шествовали своим путем впереди полководцев и начальников. Послышался лязг брони. Потом из ворот стали выходить вооруженные мечами богатыри и полки «Красные войска». Засверкали копья. Около императорского дворца царила настоящая сутолока. Смешались колесницы и экипажи, кони и отряды стражи. Казалось, разбушевавшееся море опрокидывает громады волн — такой стоял шум толпы. Будто рушились горы и разверзалась земля — так ржали и ревели кони.
Покинув дворец, надзиратели вскочили на коней и поскакали в управление для получения дальнейших распоряжений, но оно оказалось запертым.
Наконец появился секретарь с печатью в руке и объявил:
— Его превосходительство нынче не принимают. Паланкин уже подан к западным воротам. Отбывают к их превосходительствам Цаю и Ли на пиры по случаю Зимних торжеств.
Надзиратели разъехались.
Симэнь и Хэ Юншоу вернулись домой. На другой день они получили в управлении свидетельства и зарегистрировались в Военном ведомстве. Симэнь заехал попрощаться с дворецким Чжаем, упаковал одежды, собрал вещи и вместе с Хэ Юншоу они были готовы тронуться в путь.
Хэ И устроил накануне вечером прощальный пир и наказал племяннику:
— Смотри, во всем слушайся господина Симэня! Не делай по-своему. А то, чего доброго, нарушишь этикет.
Из Восточной столицы они отбыли в одиннадцатой луне одиннадцатого дня. Их сопровождало не меньше двух десятков лиц. Когда они вышли на Большой Шаньдунский тракт, уже стояли зимние морозы, да такие лютые, что капли воды замерзали на лету. Им встречались глухие предместья и запущенные дороги. На голых деревьях сидели замерзшие вороны. Поредевшие леса едва освещались косыми лучами тусклого солнца. Под вечер снеговые тучи сгущались над речными переправами. Одна гора оставалась позади, другая вырастала впереди. Селение за селением миновали путни¬
209


ки, а когда перебрались через Хуанхэ, то близ речной таможни у Восьмигранного городка на них неожиданно налетел сильный порыв ветра.
Только поглядите:
То был не тигра рев и не драконово рычанье громовое. То с воем поднялся холодный ураган. С силою ветер путникам в лии,а хлестал. Мороз пронизывал до самых костей. Нельзя укрыться было под сенью ив — там приютились водяные, притаились монстры с гор. То заволокло — ни зги не видно было. Немного погодя исчезла мгла, уплыли тучи. Пара вспугнутых чаек вспорхнула с зеленого тополя возле плотины. Утка с селезнем — чета неразлучная — взмыла ввысь из прибрежной осоки. А поглядите туда! Как развевает занавесь оконный ветер, тушит серебряный светильник, проносится по залам расписным, раздувает газовые одеянья, танцует и порхает неустанный по цветам и ивам. Вот зловещий мрак сгустился. Вздымался песок, летели камни. Светло вдруг стало. Трещали деревья вековые. Дикий гусь одинокий упал, напуганный, в глубокий ров. Обрушились на землю камни. Казалось, разразился ливень небывалой силы. Облако пыли затмило небосвод. Как будто барсов несметные стаи царапали землю. В селение спеша, старые рыбаки свернули удочки и бросились стремглав домой. С душевным трепетом, полы подоткнув, сбегали дровосеки с гор. Втянули шеи, подобрали лапы, забились в глубь ущелий тигры, леопарды. Свернулись в клубок, поджали хвосты морских пучин драконы, свирепостью своей страшившие людей. Вон в ураганном вихре, как ласточек, сорвало с крыши черепицы и носит, кружит. В горах летят каменные глыбы, тут черепицы, как ласточки, снуют. Плутает путник дальний, сбившийся с пути. Зловеще грохаются камни. С испугу гость торговый силится свернуть паруса. Буря с корнем вырывает вековые дерева, а что поменьше — носит как пушинку. Вот разыгралась же стихия! Ураган уже ломает и крошит пред самыми вратами ада, вихрем кружит пыль над самым Фэнду64. Чанъэ поспешно закрывает ворота дворца Лунной жабы. Зовет на помощь Ле-цзы из заоблачных пустот^. Едва не снесло Нефритового владыку с вершины Куньлунь. Ураган качает Небо и Землю.
Симэнь Цин и Хэ Юншоу при таком ветре были не в силах продвинуться ни на шаг вперед в своих покрытых коврами теплых паланкинах. Время клонилось к вечеру.
210


— Не заночевать ли нам в ближайшей деревне, — посоветовал Хэ Юншоу, с опаской поглядывая на густой лес, где могли повстречаться грабители. — Может, завтра ветер утихнет, тогда продолжим путь.
Долго они искали ночлега. Наконец-то вдали показался старинный монастырь, наполовину обнесенный стеной, около которой росли редкие ивы.
Только поглядите:
Мох и трава покрывают всю стену.
Залы и кельи уж преданы тлену.
Путнику на ночь не будет и свечки,
Сумрачен инок в молитве предвечной.
Симэнь и Хэ Юншоу остановились в этом буддийском монастыре, который назывался Обителью Желтого Дракона. Они нашли в ней всего лишь нескольких погруженных в созерцание монахов, которые сидели в полной тьме. Обитель почти рухнула. Только бамбуковая изгородь кое-как отделяла их от остального мира.
Вышел настоятель и, поприветствовав гостей, велел вскипятить чаю и задать сена лошадям.
Когда подали чай, Симэнь достал из дорожной сумы вареную курицу, копченую свинину, пирожки с фруктовой начинкой и другие сласти. Они с Юншоу кое-как закусили, отведали соевой похлебки, которую им подали, и легли спать.
На другой день ветер утих, стало проясняться. Они одарили настоятеля ляном серебра и снова отправились в путь на Шаньдун.
Да,
На службе у государя
не нужно бояться лишений —
Через заставы и горы
скачи ко двору без сомнений;
Ночуй у монахов в храме,
впотьмах созерцающих бога,
Тогда убежишь печали,
тогда отойдет тревога.
Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.
211


Ван Третий становится приемным сыном Симэня. Ин Боцзюэ вступается за певца Ли Мина.


Сменяется стужа зноем,
весна — осенними днями,
А я — на далекой чужбине,
по-прежнему я скитаюсь.
Со скарбом бреду, гонимый
морозами да ветрами,
Лью слезы на службе вануК
в пути многодневном маюсь.
Волна судьбы то возвысит,
а то — низвергнет в пучину.
Пирушки ль тоску развеют
с красотками ли забавы?..
Недавний юней,, вглядись же
печально в свои седины:
Пора прекратить погоню
за выгодой да за славой.
Итак, мы говорили, как Симэнь Цин и Хэ Юншоу ехали домой. Теперь расскажем, что происходило дома у Симэня. Боясь ругани жен, У Юэнян никого не приглашала. Даже брата с женою не оставляла погостить, когда те приходили ее проведать. Пинъаню был дан наказ главные ворота закрыть, а внутренние на ночь запирать на замок. Хозяйки из дому не выходили. Каждая сидела у себя за рукоделием. Ежели Цзинцзи нужно было пройти в дальние покои, скажем, за одеждой, Юэнян всякий раз посылала с ним провожатого — либо Чуньхуна, либо Лайаня.
Она сама проверяла, закрыты ли двери и ворота, словом, навела в доме строгий порядок. Цзиньлянь поэтому никак не мог¬
213


ла встретиться с Цзинцзи и срывала все зло на кормилице Жуй, день-деньской ругая ее при Юэнян. Разбирая как-то одежду Си- мэня, Юэнян велела Жуй помочь тетушке Хань постирать хозяину рубашки и белье.
— А просушивать будете у Ли Пинъэр, — добавила хозяйка.
Чуньмэй, горничная Цзиньлянь, как нарочно тоже затеяла
стирку и направила Цюцзюй за вальком к Жуй, но та ей отказала, потому что сама катала белье вместе с Инчунь.
— Опять ты, Цюцзюй, за вальком? — удивилась Жуй. — Я ж тебе намедни давала. Мне и самой велели батюшке белье постирать, пока тетушка Хань пришла.
Отказ взорвал Цюцзюй, и она бросилась жаловаться Чуньмэй.
— Посылаешь, а она не дает. Инчунь говорит: бери, а Жуй ни в какую.
— Да?! — протянула Чуньмэй. — Хотела желтую юбку покатать и на вот — валька не дают. Пустую лампу средь бела дня не выпросишь. А матушка наказывала ножные бинты постирать. Ступай в дальние покои попроси. Может, кто даст.
Цзиньлянь тем временем бинтовала ноги у себя на кане.
— Что такое? — спросила она, заслышав Чуньмэй.
Горничная рассказала, как Жуй не дала ей валек.
— Как она смеет отказывать, потаскуха проклятая?! — заругалась Цзиньлянь. Она давно точила зуб на Жуй, да все не находила повода. — А ты чего девчонку посылаешь? Сходи сама и потребуй. А не будет давать, не теряйся, отругай как следует потаскуху.
Подбодренная хозяйкой, молодая, сильная Чуньмэй вихрем влетела в покои Ли Пинъэр.
— Мы что? Чужие, что ли? — набросилась она. — Валька не дают. У вас тут, видать, новая хозяйка объявилась.
— Будет тебе! — говорила Жуй. — Что нам, жалко валька, что ли? Когда не нужен, бери пожалуйста. Мне матушка Старшая вон сколько белья батюшкиного выстирать велела, пока тетушка Хань пришла. А ты уж из себя выходишь. Валек тебе вынь да по- ложь. Я ж Цюцзюй сказала: вот выстираю, тогда и бери. А она скорей жаловаться — не дала, мол. Вон Инчунь может подтвердить: она слыхала наш разговор.
Тут следом за Чуньмэй в покои Пинъэр ворвалась Цзиньлянь.
— Заткни свое хлебало! — обрушилась она на Жуй. — Умерла хозяйка, так теперь ты тут начала распоряжаться? Конечно, кому, как не тебе, батюшкино белье стирать! Разве кто другой ему угодит! Все в доме повымерли — тебя к нему прачкой приставили.
214


Напролом лезешь? На колени нас хочешь поставить? Помни! Меня ты никакими выходками не запугаешь.
— Зачем, матушка, вы так говорите?! — возразила Жуй. — Разве бы я сама взялась! Матушка Старшая так распорядилась.
— Ах ты, заморыш! — продолжала Цзиньлянь. — Ты еще препираться, потаскуха проклятая! А кто по ночам хозяину чай подает? Постель поправляет? Кто наряды выпрашивает? Кто, я тебя спрашиваю! Думаешь, я не знаю, что ты с ним наедине вытворяешь? И забрюхатеешь, не испугаюсь.
— Раз у законной жены ребенок на тот свет пошел, про нас и говорить не приходится, — промолвила Жуй.
Не услышь такого Цзиньлянь, все бы шло своим чередом, а тут она так вся и вспыхнула. Напудренное лицо ее сделалось пунцовым. Она бросилась к Жуй, схватила ее за волосы и принялась бить в живот, но их вскоре разняла подоспевшая тетушка Хань.
— Шлюха бесстыжая! — ругалась Цзиньлянь. — Пока мы досужие разговоры вели, ты хозяину голову вскружила, потаскуха! А кто ты, собственно, такая есть? Да хоть Лайвановой женой обернись, я тебя не побоюсь.
Жуй зарыдала.
— Я в дом недавно пришла, — говорила она, поправляя волосы. — Никакую Лайванову жену не знаю. Одно знаю: меня батюшка кормилицей взял.
— Раз кормилицей, так знай свое дело! — не унималась Цзиньлянь. — Думаешь, нашла опору, значит, можешь нос задирать? Выходит, мамаша гуся съела, дочке хахаля подыскать повелела2.
Ругань продолжалась, когда в комнату неторопливо вошла Юйлоу.
— Сестрица! — обратилась она к Цзиньлянь, — я ж тебя звала играть в шашки. Чего ж ты не идешь? Чего это вы расшумелись?
Она взяла Цзиньлянь за руку и отвела к себе в покои.
— Скажи, из-за чего это вы, а? — продолжала она, когда они сели.
Чуньмэй подала чай после того, как Цзиньлянь пришла немного в себя.
— Видишь, у меня даже руки похолодели из-за проклятой потаскухи, — заговорила она, отпив несколько глотков. — Чашка из рук валится. Сижу я, стало быть, у себя, как ни в чем не бывало, рисунок для туфель снимаю. Тут ты Сяолуань за мной прислала. Вот
215


прилягу, говорю, и приду. Легла, но не сплю. Гляжу, наперсница моя вовсю старается — юбку стирает. За одно, говорю, вот бинты для ног постирай. Потом слышу — кричат. Оказывается, Чуньмэй послала Цюцзюй к Жуй за вальком, а та ни в какую не дает — так из рук и вырывает. «Один, — говорит, — взяли, так и пропал, теперь другой просите? Некогда нам. Батюшке белье стираем». Тут я прямо вскипела. Посылаю Чуньмэй. Отчитай, говорю, как следует негодяйку. С каких это пор осмелела, власть над другими взяла?! Мы тебя на место поставим! Кто ты здесь такая! Тебя, что, в паланкине в дом принесли? Чем не Лайванова жена?! Вхожу я следом за Чуньмэй, а она все глотку дерет. Тут я на нее и набросилась. Не вступись тетушка Хань, я б этой бесстыжей шлюхе язык вырвала. Всем глаза отвела. Из нас веревки вить захотела. Хозяйка тоже не права. Помнишь, сама ведь Лайванову потаскуху распустила, а когда приструнили рабское отродье, меня ж потом и обвинила. Я, мол, ее до петли довела. А теперь этой потачку дает — вытворяй, что тебе хочется. Если ты кормилица, так и знай свое дело. Нечего тебе всякий вздор плести! Что у нас глаза-то песком, что ли, засыпаны? И у самого тоже нет ни стыда ни совести. Умерла сестра — невесть где теперь, а он все у нее в комнате отирается. Как придет, так прямо к ее портрету. Поклоны отбивает, себе под нос чего-то бормочет. Вечером чаю захочет, эта шлюха скорей с постели, подает, на радостях постель ему разбирает. Тут у них и начинается... Прошмандовка бывалая! Нужно чаю, небось, и служанка подаст. К чему тебе-то соваться? Или мужика захотела? Еще наряды выпрашивает. А бесстыжий уж в лавку бежит, лучший шелк отбирает да портного зовет. Не видала, как она в седьмую седмицу себя вела? Сам вошел принести жертву, а она со служанкой на кане в бабки играла. Не успели они собрать кости, он и заявляет: «Играйте, играйте сестры! Жертвенную снедь ешьте и вино пейте. Не надо в дальние покои уносить». Вот ведь до чего ее распускает. Ну, а она? Чем она ему платит? «Придет, — говорит, — господин или нет, все равно ведь ждешь». Я тут шагу прибавила. Влетаю в комнату — она даже глаза вытаращила, растерялась, видать; сразу язык прикусила. Вот как наш негодяй жен любит — замужней бабой не брезгует. Глазами своими ненасытными так и рыскает — все объедки подбирает. Зенки так и горят у блудодея. А еще говорят о какой-то порядочности, приличиях! Болтали — у шлюхи муж умер. А вот тут, гляжу, детина с ребенком высматривает. Дурачит она нас, а сама зорко следит. Заметь, так перед глазами и маячит, все зубы заговаривает. Точно переоделась — прямо вторая Ли Пинъ-
216


эр! А хозяйка все у себя сидит — будто оглохла иль язык отсох. Но попробуй только рот открой, ты ж и виновата будешь.
Юйлоу только смеялась, слушая Цзиньлянь.
— И откуда ты всю подноготную знаешь? — спросила она3.
— В Нанкине Шэнь Миллионщик4 живет, в Пекине — местечко, где ива гниет5, — продолжала Цзиньлянь. — Да как же не знать?! Как за деревом тень, так и за человеком слава. Мертвеца как в снег ни зарывай, все равно вытает.
— Откуда ж у нее муж взялся? — удивлялась Юйлоу. — Раньше ведь не было.
— Пока ветер не подует, небо не проясниться. Не обманешь — не проживешь. Не скрой она, кто б ее взял. Помнишь, пришла — голодная, морда желтая. Как-то съежилась от худобы-то. Жалкая такая. И вот за два года до чего отъелась — мужа ей отдай. Не одерни сегодня, завтра она на шею нам сядет. Да еще чадо принесет. Чьим его считать будут, а?
— И умна ж ты, ничего не скажешь! — засмеялась Юйлоу.
Они посидели немного и пошли играть в шашки.
Да,
Кто дальних трех светил^
поймать сумеет тень?
Нет корня у беды —
в любой родится день.
Тому свидетельством стихи:
Лишь только повеет весны ветерок,
Распустятся зелень и алый цветок.
Зачем же магнолию рвать непременно —
И дикая слива дарит наслажденье.
Однако довольно пустословия.
В Цинхэ Симэнь прибыл за полдень. Бэнь Цзину с вещами было велено ехать прямо домой, водил Хэ Юншоу в управу и, распорядившись, помещение, верхом поспешил домой.
В дальней зале его встретила Юэнян. Умывшись с дороги, Симэнь велел служанке поставить во дворе стол.
— Приготовь курильницы и благовония, — наказывал хозяин. — Я обрекся вознести молитву Небу и Земле.
— Это почему? — спросила Юэнян.
Дичуаню и Ван Симэнь же про- чтобы прибрали
217


— И не говори, как только живым вернулся! — Симэнь стал рассказывать о поездке. — Двадцать третьего в одиннадцатой луне, как только мы переправились через Хуанхэ, у Восьмигранного городка7, в уезде Ишуй, начался ураган, да такой свирепый, что песком хлестало в глаза. Ехать было невозможно, а время клонилось к вечеру, и куда ни глянь — ни одной живой души. Страшно нам стало. Не с пустыми руками — добра много. Неровен час нападут грабители, что тогда? Тут нам старинный монастырь попался. Братия в такой бедности живет, что огня вечером не зажигают. Достали мы, что с собой было, — пожевать. Огонь развели. Соевой похлебкой накормили, а лошадям сена задали. На одной лежанке с Хэ Юншоу кое-как ночь скоротали. На другой день ветер утих и мы двинулись дальше. Да, натерпелись мы тогда за всю поездку. Жару все-таки легче стерпеть. А тут и холод, и постоянный страх. Как еще мы успели через Хуанхэ переправиться! Я вначале дал обет помолиться, в первый день двенадцатой луны принести в жертву Небу и Земле свиную тушу и барана.
— А зачем в управу заезжал? — спросила Юэнян.
— Ся Лунси ведь остался в столице, — объяснял Симэнь. — В Императорском эскорте служить будет. А в помощники мне назначен Хэ Юншоу, племянник старшего дворцового евнуха-смотрителя Хэ. Юнцу не больше двадцати — молоко на губах не обсохло. Чего он в делах понимает?! Дядюшка меня очень просил, чтобы я опекал и наставлял племянника. Вот и пришлось его в управу провожать. Надо было насчет жилья распорядиться. Сам-то он разве бы управился! Пока в управе поживет, а как Ся Лунси переберется, так в его доме поселится и семью перевезет. Это я ему дом схлопотал. За тысячу двести лянов покупает. Но до чего ж вероломный этот Ся Лунси! Кто ему мог шепнуть из столицы? Только еще до нашего отъезда он подкупил его высокопреосвященство Линя. Сколько он отвалил серебра, не знаю, но тот замолвил словечко у главнокомандующего Чжу. Ся Лунси не желает, мол, переходить в императорский эскорт, а хотел бы остаться еще на три года в надзирателях. Главнокомандующий обратился с просьбой к его превосходительству Цаю, чем поставил государева наставника в весьма неловкое положение. Хорошо, сват Чжай постарался как мог, а то бы я без места остался. Пришлось от свата упрек выслушивать. Ты, говорит, тайну хранить не можешь. И кто бы мог Ся Лунси предупредить, ума не приложу.
— Что! Не хотел меня слушать! — воскликнула Юэнян. — Я ж тебе говорила: в делах будь осторожней. Ты ведь не спохва¬
218


тишься, пока у тебя под ногами не загорится. Повороватее быть надо. А то всякому встречному да поперечному все выкладывает. Похоже, силой похваляешься, богатством красуешься. Они себе на уме, а ты их за простачков принимаешь. Кто оплошал, тот врасплох попал. Тебе и невдомек, а люди тайны твои выведывают, потом под тебя ж потихоньку подкапываются.
— Меня Ся Лунси упрашивал не оставлять вниманием его семью, — продолжал Симэнь. — Купи как-нибудь подарки да навести его жену.
— Второго у нее как раз день рождения, — заметила Юэнян. — Вот с сестрами и навестим. А ты впредь брось свое бахвальство, слышишь? Как говорится, поведай дум не больше, чем на треть, с душою нараспашку будешь век терпеть. Случается, даже жена затаивает недоброе, что ж говорить о посторонних?!
Пока они вели разговор, в комнату вошел Дайань.
— Батюшка! — обратился он к хозяину. — Бэнь Дичуань спрашивает, идти ли ему в дом господина Ся.
— Вели сперва поесть, а потом пусть идет, — распорядился Симэнь.
— Слушаюсь! — отозвался Дайань и удалился.
Появились Ли Цзяоэр, Мэн Юйлоу, Пань Цзиньлянь, Сунь
Сюээ и дочь Симэня. Отвесив поклоны, они поздравили хозяина с благополучным возвращением и уселись.
Начался разговор.
Симэнь вспомнил, что после прошлой поездки в столицу его встречала и Ли Пинъэр, и прошел в переднюю комнату в ее покоях. Со сложенными на груди руками он поклонился перед ее дщицей. У него навернулись слезы.
Вышли Жуй, Инчунь и Сючунь и отвесили хозяину земные поклоны.
Юэнян послала Сяоюй пригласить Симэня в дальние покои, где был накрыт стол.
Хозяин распорядился наградить сопровождавших его в поездке четырьмя лянами серебра.
Визитная карточка с выражением благодарности была послана воеводе Чжоу. Лайсин получил наказ приготовить тысяцкому Хэ полтуши свиньи, половину барана, сорок цзиней лапши, пакет риса, жбан вина, два копченных окорока, пару гусей, десяток кур, а также сои, уксуса и множество прочих приправ и подлив, дров и угля. В услужение молодому помощнику Симэнь выделил повара.
219


Когда Симэнь, прежде чем послать Дайаня, проверял в зале припасы, явился Циньтун.
— Учитель Вэнь и батюшка Ин пожаловали, — доложил он.
— Зови! — тотчас же откликнулся Симэнь.
Сюцай Вэнь был в зеленом атласном халате, Ин Боцзюэ — в лиловой бархатной куртке. Они приблизились к Симэню и, сложив руки на груди, засвидетельствовали хозяину свое почтение, потом посочувствовали лишениям путника.
— Благодарю вас, господа, за постоянную заботу о моих домочадцах, — сказал Симэнь.
— Еще как заботился! — воскликнул Боцзюэ. — Даже у себя дома! Вот и нынче. Рано я поднялся. Слышу, на крыше кричат сороки — добрые вестницы. «Уж не господин ли наш почтенный воротился?» — говорит мне жена. — «Сходил бы, проведал». Брат, говорю, двенадцатого в путь пустился, так что не мог никак за полмесяца обернуться. Не проходит, говорю, трех дней, чтоб я к нему не наведался. Пока никаких известий не слышно. «А ты все-таки проведай», — настаивает жена. Оделся я, иду. И вот — приехал, оказывается. Я поспешил напротив — прямо к почтенному Вэню. Гляжу, он уже одет. Вот вместе, говорю, и пройдем. Да! — тут же, как бы спохватившись, продолжал Боцзюэ. — Что это здесь за люди со Столичного тракта? А на носилках, гляжу, вино, рис. Уж не угощенье ли устраиваешь? У кого, интересно?
— Да, это я новому сослуживцу господину Хэ посылаю, — пояснял Симэнь. — Без семьи пока приехал. В управе поселился. Написал ему на завтра приглашение. Надо, думаю, по случаю приезда человека угостить. И вы, господа, приходите. Только шурин У, больше никого не будет.
— В одном, брат, загвоздка! — подхватил Ин Боцзюэ. — Вы с шурином особы чиновные, учитель Вэнь в шапке ученого явится, а я? Неловко простолюдину за одним столом со знатными восседать. Как на меня посмотрят? Еще на смех подымут.
— Пустяки! — засмеялся Симэнь. — Наденешь вон мою атласную шапку парадного фасона. Я недавно купил. А спросят, скажешь: мой, мол, старший сын. Хорошо?
Они рассмеялись.
— Пустое-то не говори! — возразил Боцзюэ. — У меня ведь голова восемь и три десятых вершка. Твоя шапка мне не годится.
— У меня восемь и две десятых, — вставил Вэнь. — Я вам, почтеннейший, свою одолжу. Шапка ученого вас устроит?
220


— Да не давайте ему! — заметил Симэнь. — Еще, чего доброго, привыкнет, в Ведомство ритуалов пролезет. Житья тебе тогда не даст.
— Ловко вы, сударь, нас обоих поддели! — рассмеялся сюцай.
Подали чай.
— Значит, господин Ся будет служить в столице? — спросил Вэнь. — Не собирается приезжать?
— К чему ему ехать! — говорил Симэнь. — Он теперь при дворе Его Величества состоит, в Императорском эскорте выступает. Почетнейший пост! Халат украшен единорогом, в руке — тростниковая трость.
Просмотрев перечень подношений, Симэнь поручил проводить носильщиков к тысяцкому Хэ, а сам пригласил сюцая Вэня и Бо- цзюэ во внутреннюю комнату, где они разместились на кане близ горящей жаровни. Циньтуну было велено предупредить певцов У Хуэя, Чжэн Чуня, Шао Фэна и Цзо Шуня о предстоящем на другой день приеме.
Немного погодя накрыли стол. Когда Лайань принес три прибора, Симэнь распорядился подать еще пару палочек для еды.
— Ступай пригласи зятюшку! — наказал он.
Появился Чэнь Цзинцзи. Сложив руки на груди, он поклонился присутствующим и пристроился сбоку. Когда они уселись поближе к жаровне и подали вино, завязался разговор о поездке Симэня в столицу.
— У тебя, брат, добрая душа, — заявил Боцзюэ, — а это счастье, способное отвратить сотню бед. Попадись тебе грабители, и те рассеялись бы в одно мгновение.
— «Человек добрый, царствуй он даже целый век, — вставил сюцай Вэнь, — все равно бы обуздывал злодейства и устранял убийства»8. А тем более вы, милостивый государь. Вы же в поте лица трудитесь на службе Его Величества. Само Небо не допустит нанести вреда доброму человеку.
— Дома все в порядке? — обратился хозяин к зятю.
-Да, во время вашего отсутствия, батюшка, как будто ничего не произошло, — отвечал Чэнь Цзинцзи. — Правда, его сиятельство Ань, начальник Ведомства работ, дважды присылал гонца. Вчера опять спрашивал о вас. Нет, говорю, батюшка не вернулись.
Лайань внес огромный поднос, на котором стояли блюда жаренной свинины с молодым пореем. Едва Симэнь коснулся еды, как явился Пинъань.
221


— Прибыли приказные из управы, — объявил он. — Ждут распоряжений.
Двое вошедших пали перед ним на колени.
— Позвольте узнать, ваше сиятельство, — начали они, — когда вы намерены приступить к службе и сколько серебра прикажете выделить на казенные расходы9.
— Сколько и прежде, — отвечал Симэнь.
— В прошлом году, ваше сиятельство, вы были одни, теперь же с повышением вашего сиятельства к службе приступает и господин Хэ, так что расходы увеличиваются.
— Ну добавьте десять лянов, — согласился Симэнь, — пусть будет тридцать лянов.
— Есть! — откликнулись приказные и хотели было удалиться, но их окликнул Симэнь.
— Да! А насчет срока вступления на пост вы у его сиятельства Хэ спросите.
— Его сиятельство решили восемнадцатого10, — отвечали приказные.
— Вот и хорошо! Чтобы угощение было готово вовремя!
Приказные вернулись в управу и получили серебро на покупку
съестного.
Поздравить Симэня с повышением прибыл сват Цяо. Хозяин пригласил его к столу, но тот ограничился чаем и откланялся.
Симэнь пировал с сюцаем Вэнем и Боцзюэ, пока не зажгли огни. Проводив гостей, хозяин пошел на ночь в покои Юэнян, чем и кончился тот день.
А на другое утро Симэнь устроил угощение тысяцкому Хэ по случаю его приезда.
О возвращении Симэня прослышала и тетушка Вэнь, о чем сей же час передала Вану Третьему, и тот послал Симэню приглашение. Симэнь в ответ поздравил госпожу Линь с прошедшим днем рождения и поднес ей через Дайаня пару свиных ножек, пару свежих рыб, пару жаренных уток и жбан вина, за что Дайаня наградили тремя цянями серебра, но не о том пойдет речь.
В главной зале был накрыт стол. Ослепительно сверкали парчовые ширмы и мебель. Полы были устланы узорными коврами, на стенах красовались пейзажи знаменитых живописцев.
Первыми пожаловали шурин У Старший, Ин Боцзюэ и сюцай Вэнь. Симэнь угостил их чаем и послал слугу за тысяцким Хэ.
Немного погодя явились певцы и земными поклонами приветствовали хозяина и гостей.
222


— Брат, а почему ты Ли Мина не позвал? — спросил Боцзюэ.
— Сам он не идет, а я его звать не собираюсь, — отвечал Си- мэнь.
— Сердишься ты на них — только говорить не хочешь, — заметил Боцзюэ.
Тут явился Пинъань и поспешно протянул хозяину визитную карточку.
— Его сиятельство воевода Чжоу прибыли, — докладывал он. — У ворот спешились.
У Старший, Ин Боцзюэ и сюцай Вэнь удалились в западный флигель, а Симэнь вышел в парадном облачении в залу навстречу гостю. После взаимных приветствий Чжоу поздравил Симэня с повышением. Симэнь поблагодарил столичного воеводу за охрану и лошадей. Они заняли соответствующие места, и Чжоу Сю расспросил его об аудиенциях. Хозяин отвечал на его вопросы обстоятельно, ничего не упуская.
— Раз Лунси не приедет, значит, пришлет посыльных, чтобы перевезти семью? — спросил Чжоу.
— Разумеется, — отвечал Симэнь. — Только в следующем месяце, не раньше. Господину Хэ пока придется пожить в управе. Потом он въедет в дом господина Ся. Это я устроил.
— Чудесно! — воскликнул Чжоу и, увидев накрытый стол, спросил: — Кого же вы принимаете?
— Да вот господина Хэ по случаю приезда на чарку вина пригласил, — пояснял Симэнь. — Неудобно, мы ведь сослуживцы...
Они выпили по чашке чаю, и Чжоу Сю стал откланиваться.
— Я вас, обоих господ, как-нибудь со всем гарнизонным начальством поздравлю, — заключил он.
— Не извольте беспокоится! — заверял его Симэнь. — Я вам очень признателен за внимание.
Они обменялись поклонами, Чжоу Сю вскочил на коня и отбыл, а Симэнь, сняв с себя парадные одежды, вернулся к столу. Гости перешли в кабинет.
Тысяцкий Хэ прибыл только после полудня. Когда он обменялся с У Старшим и остальными приветствиями и любезностями, все сели. После чаю сняли парадные одежды.
Тысяцкий Хэ сразу понял, насколько богат Симэнь. Посреди залы в золотой жаровне горел фигурный уголь, были спущены занавеси. Гостей услаждали певцы.
Один аккомпанировал на серебряной цитре, другой — на нефритовой лире, третий — на лютне, а четвертый кастаньетами из
223


слоновой кости отбивал такт. Стол ломился от яств, в нефритовых кубках искрилось лучшее вино. Казалось, весною веяло над пирующими, тепло и дружелюбие царило в зале.
Да,
Вино ароматное пенится,
кубки златые так сладки!
И пение и,итры,
и звон кастаньет на мотив «Куропатки»!
Пировали до наступления первой ночной стражи. Тысяцкий Хэ отбыл в управу, откланялись шурин У Старший, Ин Боцзюэ и сюцай Вэнь. Симэнь отпустил певцов, распорядился, чтобы убрали посуду, а сам направился в спальню Цзиньлянь.
Цзиньлянь не пожалела румян, белил и пудры. Совершив омовение душистой водой и одевшись в новое платье, она ждала Си- мэня. Веселая и улыбающаяся, она бросилась ему навстречу, помогла раздеться и велела Чуньмэй скорее подавать чай.
После чаю они легли. Пропитанная ароматами постель оказалась такой теплой, будто под парчовым пологом расцвела весна. Укрывшись одеялом, он с наслаждением прильнул к ней, припал к ее нежной груди. Ее уста источали запах гвоздики, в ее тугих локонах сверкали жемчужины.
Во время игры дождя и тучки Цзиньлянь угождала Симэню как только могла.
После того, как Симэнь излился потоком, любовников продолжало неодолимо тянуть друг к другу и, лежа на подушках, они подробно рассказывали друг другу, что происходило с каждым из них за время разлуки. Потом Симэнь попросил, чтобы Цзиньлянь поиграла на флейте. Ведь она тоже страдала целых полмесяца в одиночестве и ее огнем жгло ненасытное желанье, хотелось одного — овладеть сердцем Симэня, поэтому никак не желала с ним расстаться, коль скоро он был рядом, и готова была буквально проглотить инструмент. Целую ночь играла она, а когда Симэнь собрался было встать по малой нужде, она его не пустила.
— Дорогой мой! — шептала она. — Ну сколько у тебя мочи, испусти ее мне в рот — я выпью, и тебе не придется мерзнуть, ты ведь разгорячился. Еще, чего доброго, простудишься.
— Дитя мое! — воскликнул глубоко тронутый и обрадованный Симэнь. — Ну разве найдется другая, кто б так любила меня!
И Цзиньлянь исполнила то, о чем говорила.
224


— Ничего на вкус? — спросил он.
— Солоновато немного и горчит, — отвечала она. — У тебя вроде был ароматный чай? Дай я заем, чтобы вкус забить.
— Сама возьми! — говорил Симэнь. — Вон у меня в белой шелковой куртке.
Цзиньлянь дотянулась с кровати до рукава куртки и, достав ароматный чай, сунула его в рот.
Из золотого стебля сока Сянжу, возжаждавший, алкал.
Но евнух был способен только Росы налить ему в бокал.
Да, почтенный читатель! До чего только не доходит наложница, чтобы обворожить, обольстить мужа! Коль скоро таков уж обыкновенно ее удел, она, нисколько не стесняясь, сносит унижения и терпит позор. Но разве может себе позволить что-либо подобное жена, чьи супружеские узы освящены обрядом?!
В ту ночь Симэнь и Цзиньлянь отдавались необузданным усладам.
На другой день Симэнь отбыл в управу. Ему и тысяцкому Хэ по случаю их вступления на службу был устроен пир, на котором выступали певцы и музыканты.
Вернулся Симэнь после обеда. Вскоре солдаты принесли ему коробы с угощениями — подарки управы. Тут же слуга вручил ему приглашение от Вана Третьего. Симэнь послал в атласную лавку Дайаня за комплектом одежды. Только ее завернули в ковер, как доложили о прибытии его сиятельства Аня, начальника Ведомства работ.
Симэнь поспешно накинул парадный халат и вышел навстречу.
Приравненный по положению к экзекутору Кассационной палаты, препоясанный поясом в золотой оправе, с квадратной нашивкой, украшенной серебристым фазаном, Ань Чэнь шел в сопровождении многочисленной свиты и широко улыбался. Рука об руку с Симэнем они проследовали в залу и обменялись положенными приветствиями, поздравили друг друга с повышением.
— Я несколько раз посылал к вам гонца, сударь, — начал Ань Чэнь, когда они сели. — Но получал один ответ: нет, мол, Сы- цюань пока не вернулся.
— Да, в ожидании высочайшей аудиенции мне пришлось немного задержаться, — объяснял Симэнь. — Только что приехал.
Подали чай.
225


— Мне очень неловко беспокоить вас, сударь, — начал, наконец, Ань Чэнь. — Но я прибыл просить вас об одолжении. Дело в том, что правитель Девятиречья11 Цай Шаотан, девятый сын его превосходительства Цая, направляясь на аудиенцию ко двору, прислал мне письмо. Должен со дня на день пожаловать. Мы с Сун Сунъюанем, Цянь Лунъе и Хуан Тайюем очень хотели бы устроить ему прием. Не могли бы вы, сударь, предоставить нам ваш дом?
— Будьте так любезны! Только прикажите, ваше сиятельство! — воскликнул Симэнь. — Когда же вы намечаете встречу?
— Двадцать седьмого, — отвечал Ань. — Мы бы завтра же прислали вам собранное в складчину серебро. Простите, что причиняем вам столько беспокойства. Вы очень любезны, сударь. Мы вам крайне признательны.
Снова подали чай. Ань Чэнь откланялся и, вскочив на коня, удалился.
Симэнь же тотчас отправился на пир, устроенный в его честь в доме полководца Вана. Как только Симэнь вручил свою визитную карточку, встретить его вышел Ван Третий. Они проследовали в залу, где обменялись положенными приветствиями.
Это была огромная, размером в пять комнат, зала, вход в которую, завешенный коврами, украшали пять картин, изображавшие диких зверей. С многоярусных карнизов падали капли дождя. К зале примыкали ромбовидные флигели, формой напоминавшие водяные орехи. Как раз против входа красовалась высочайше дарованная вывеска, на которой золотом было начертано: «Зала вечной преданности». По обеим сторонам висели парные надписи. Одна гласила: «Резиденция выдающегося сподвижника Основателя династии»; другая гласила: «Дворец князя вверенных рек и гор». В центре залы возвышалось покрытое тигровой шкурой кресло для почетного гостя. На полу лежал пушистый ковер. После приветствий Симэнь занял кресло, а Ван Третий сел сбоку.
Вынесли на красном лаковом подносе чай. Ван поднес его гостю, потом слуги убрали посуду. Между хозяином и гостем завязался разговор.
Накрыли на стол. Ван, надобно сказать, позвал двух певцов.
— Могу ли я засвидетельствовать почтение госпоже Линь? — спросил Симэнь.
Ван послал к хозяйке слугу. Тот немного погодя вернулся и объявил:
— Просим ваше сиятельство проследовать в дальние покои.
— Прошу вас, — обратился к гостю Ван.
226


— Проводите меня, друг мой, прошу вас, — проговорил Си- мэнь.
Они вошли в среднюю залу.
Госпожа Линь была готова к встрече заблаговременно. Ее прическу обильно украшали жемчуг и изумруды. Она была в карминовом халате с богатой вышивкой спереди, сзади и на рукавах и в парчовой юбке, на черном поле которой ярко пестрели цветы. Талию стягивал оправленный в золото пояс из нефрита и бирюзы. Пудра и белила создавали впечатление, будто вся она отлита из серебра. Высокая прическа выделяла алые уста и обрамлялась жемчужными кольцами-серьгами. На подоле нежно позванивали два ряда яшмовых подвесок.
— Сударыня, прошу вас, займите место на возвышении, — обратился к ней Симэнь, желая почтить ее полагающимися поклонами.
— Вы наш гость, — отвечала она. — Я прошу вас, государь, занять почетное место.
Наконец, они обменялись поклонами.
— Сын мой еще так юн и неопытен, — начала госпожа Линь. — В прошлый раз он причинил вам, сударь, столько беспокойства, вы же, избавив его от влияния дурной компании, проявили такую любезность и щедрость души. Я не знала, как мне выразить вам всю мою признательность, вот и решила пригласить вас на скромную чарку вина. Это я обязана благодарить вас и земно вам поклониться. Напрасно вы затрудняли себя подарками, сударь. Я бы поступила неучтиво, если б отказалась от них, но мне было неудобно, когда я их принимала.
-Не извольте беспокоиться, сударыня! — заверял ее Симэнь. — Из-за служебной поездки в столицу я никак не мог поздравить вас с днем рождения. А мои скромные знаки внимания я послал для того лишь, что они, может быть, сгодятся вам для вознаграждения слуг.
Симэнь заметил стоявшую сбоку тетушку Вэнь.
— Мамаша! — обратился он к свахе. — Подай-ка чарку! Я хотел бы поздравить сударыню и поднести вина.
Симэнь кликнул Дайаня. Надобно сказать, что он захватил с собой подарок для хозяйки. В ковре были завернуты вытканный золотом нарядный халат, сиреневого цвета атласная накидка с богатой вышивкой спереди, сзади и на рукавах и бирюзовая с бахромою юбка. Разложенные на подносе наряды были поднесены госпоже Линь. При виде их у нее зарябило в глазах. Она была весьма обрадована. Тетушка Вэнь тотчас же подала Симэню серебряный под¬
227


нос с золотыми кубками вина, а Ван Третий позвал певцов, которые явились с инструментами в руках.
— Зачем их сюда звать? — возразила госпожа Линь. — Пусть снаружи поют.
Певцы вышли.
Симэнь поднес чарку хозяйке, а она в свою очередь с благодарностью — ему. Потом Симэня стал угощать Ван Третий. Гость хотел было поклонится и ему, но его остановила хозяйка:
— Встаньте, сударь! — просила она. — Моему сыну положено воздать вам почести.
— Что вы, сударыня! — возражал Симэнь. — Как можно преступить ритуал?!
— Что вы такое говорить изволите, сударь! — настаивала госпожа Линь. — Занимая такой солидный пост, вы ведь ему отцом приходитесь! А сын мой с малолетства пренебрегал учением и никогда не вращался в обществе порядочных людей. Если б вы, сударь, при всей вашей благосклонности наставляли моего сына на путь истинный, я была бы счастлива и сейчас же заставила бы его поклониться вам в ноги и относиться к вам как к отцу родному. А если он сделает, что не так, поучайте его. Я вам буду за это только благодарна.
— Вы, конечно, совершенно правы, сударыня, — отвечал Симэнь, — но ваш сын, уверяю вас, и умен, и радушен. Он еще слишком молод и мало искушен в жизни. Впоследствии, когда в полную меру раскроются его природные дарования, он безусловно исправится. Так что вы напрасно тревожитесь, сударыня.
Тогда Симэня попросили занять почетное место на возвышении. Ван Третий поднес ему три кубка вина и отвесил четыре земных поклона. После этого Симэнь сошел с возвышения и поклонился со сложенными на груди руками госпоже Линь. Она, довольная и улыбающаяся, от души поблагодарила гостя положенными поклонами.
С тех пор Ван Третий стал звать Симэня отцом. Вот ведь что случается в жизни!
Да,
Чтоб разнузданную похоть
ублажать бесстыдно, Потеряли честь и совесть навсегда, как видно!
228


Взволнованный поэт по сему случаю выразил в стихах душевную печаль. Его стихи гласят:
От века жены и мужи в пирах — поврозь,
Позорно — греховодить, соблазнять.
Ван Третий не узрел, что видится насквозь,
С поклонами отдал родную мать.
А вот еще стихи:
Покои женские у знати без надзора —
И утром слышен крик не петуха, а курии,.
Не оградиться славой рода от позора,
Коль храм невинности и долга хуже улиц.
— Пригласи почтенного гостя в передние покои и предложи распустить одеяния, — обратилась к сыну госпожа Линь сразу после винной церемонии.
Дайань подал Симэню парадную шапку12. Вскоре они с Ваном Третьим заняли подобающие места, и вышли певцы. Когда повара подали кушанья, Дайань наградил их чаевыми. Певцы запели цикл на мотив «Вешние воды»:
Насквозь бирюзу занавешенных окон Проколет серп месяца прыткий,
На пологе — лань в поединке жестоком Уступит рогатой улитке.
Окраской на щит черепаший похожа,
Дыханьем весенним объята Парчовая ширма девичьего ложа,
Что веет цветов ароматом.
На мотив «Сколько гордыни»:
Зеленый попугай
На жердочке повис вниз головою.
А груши, будто бы в снега,
Оделись дымно-белой пеленою.
Как на Лофу-горе^
Мне ветер навевает сны хмельные.
Приди, краса, скорей,
Часы пускай утихнут водяные.
229


На мотив «Живительная влага»:
Стояло яшмовое дерево в цвету,
Дракон нефритовый под вечер замерзал-. Плясали фениксы-снежинки на лету — На грязь и слякоть опускалась бирюза. И облако багряное ...
с жемчужной тьмой Пахучих врат
слилось волшебною зимой
На мотив «Срываю ветку корицы»:
Среди парчи узорчатой
любуются весной.
Поют ее красавицы
и юные певцы,
Разгадывают ребусы
средь ивовой пыльцы,
Стихами развлекаются
за чаркою хмельной.
То мечут в вазу стрелами,— изящны игроки,
То льнут друг к другу смело, и взлетают кубки ввысь.
То бурными аккордами
мелодии взвились,
То тихим перебором струн затронуты колки.
На мотив «Цветок нарцисса»15:
Там пряный мускус курится в ночи,
И мотылек порхает у свечи.
Расшитый фениксами поясок Отброшен, сон младенчески глубок.
На ложе дорогом весной теплей.
И запах пудры заполнял альков,
Л кипы бирюзы и жемчугов Подобны многоцветью облаков —
230


Благих цветов заоблачных полей.
Там аромат «драконовой слюны»,
Весны дыханьем комнаты полны,
В жаровне золотой не счесть углей.
На мотивы «Опустился дикий гусь» и «Победной песни»16:
На цитре играет —
осенних гусей вереница.
На флейте — как иволга
пылко с цветами резвится.
Перо зимородка
в прическе, под флером платочка Тончайшие пальчики,
точно бамбука листочки.
Закованный в иней
седой апельсин разломила.
И чаю душистого,
снег растопив, заварила.
Кончился пир — распрощался с гостями.
Но продолжается в спальне игра —
Хмель закипает шальными страстями,
Жажду услад не унять до утра.
На мотив «Куплю доброго вина»:
Зубов отменный жемчуг в улыбке заблистал.
Ты сердце мне открыла, достойное похвал, —
С луны Чанъэ вернулась в подлунные миры,
Спустилась чудо-дева с Шамановой горы.
На мотив «Великое спокойствие»:
Феникс-шпилька в волосах,
Вьется юбки бирюза,
А на ней — дракон кольцом,
Вместе с ней кружится он.
Из-под пудры и белил Пот невольно проступил.
Обаянье юных лет!
На запястий браслет,
231


И гвоздики аромат Губы нежные дарят.
На мотив «Веслом плеснули по реке»:
Изогнутые брови
ворона черней.
Она меня согрела
ласкою своей.
И страсти нет предела — нет часов и дней!
Душе желанны встречи с милою моей.
На мотив «Семь братьев»17:
Вино вскружило голову
ей, озарив ланиты.
Дракон и хрупкий мотылек
в пучине страсти млеют.
Так сладко плоть с душой хмельной в едином чувстве слиты.
Как будто обнял он во сне заоблачную фею.
На мотив «Настойка на сливовых лепестках»:
Слились, как облако с дождем,
И нарушаем все запреты.
Мы соглядатаев не ждем,
И окна шторами одеты.
Побудку прокричал петух,
В клепсидре капель ток иссох,
Блеск звездных россыпей потух,
Рой светляков стал как песок.
Заря светить уже готова,
И на лазурном небосводе Светило показалось снова,
Все ясным делая в природе.
На мотив «Усмирили Южноречье»18:
232


Эх! Скрипят ворота в дымке предрассветной,
Закаркал ворон на ветвях платана.
Делила ты с любимым ложе тайно,
Но гость непрошеный спугнул нечайно,
И упорхнула птичкой незаметной.
Когда подали четвертую перемену кушаний, а певцы спели два цикла романсов, внесли свечи. Симэнь сходил по нужде и стал откланиваться, но его удержал Ван Третий. Он пригласил гостя к себе в кабинет. Это было совершенно отдельное помещение, размером в три комнаты с небольшой верандой. Кругом пестрели цветы и красовались декоративные деревца. Сверкали начищенные до блеска принадлежности ученого. На крапленной золотом белой бумаге было выведено: «Поэтическая ладья Саньцюаня». На стенах висели древние живописные свитки «Сюаньюань вопрошает о дао-пути всего сущего»19, «Фу Шэн хоронит канон»20, «Бин Цзи расспрашивает вола»21 и «Сун Цзин обозревает историю»22.
— Кто такой Саньцюань? — спросил Симэнь.
— Так прозывается ваш сын, — после долгой заминки, наконец, проговорил Ван Третий.
Симэнь не проронил ни слова23.
Принесли высокий кувшин вина. Они продолжали пировать и метать стрелы в вазу. Их услаждали певцы. Госпожа Линь с горничной и мамкой следила за переменой кушаний. Пир продолжался до второй ночной стражи. Захмелевший Симэнь, наградив тремя цянями певцов, стал откланиваться. Ван проводил гостя за ворота, где тот, в шапке с наушниками и собольей шубе, сел в паланкин и, сопровождаемый воинами, двое из которых несли фонари, отбыл восвояси.
Прибыв домой, Симэнь вспомнил дневной разговор с Цзиньлянь и направился прямо к ней в спальню.
Цзиньлянь еще не спала. С распущенными волосами-тучей, без головных украшений, полуодетая, но тщательно напудренная и нарумяненная, она сидела за туалетным столиком, согревая ноги у стоявшей рядом жаровни, и грызла семечки. На угольях кипел с лепестками страстоцвета чай. Из золотой курильницы-льва струился аромат благовоний.
При виде Симэня Цзиньлянь, подобрав подол пестрой юбки, торопливо засеменила лотосами-ножками ему навстречу и помогла раздеться.
233


Симэнь сел на кровать, и Чуньмэй внесла сверкающие чашки. Цзиньлянь взяла одну из них, вытерла своими тонкими нежными пальчиками следы чая на краях чашки и протянула Симэню. Он отпил глоток дивного, необычайно ароматного напитка. Это был луаньский чай24 из лепестков, изящных, как воробьиные язычки, заваренный с сезамом, подсоленными ростками бамбука, каштанами, тыквенными семечками и грецкими орехами, с добавлением туда же салатной горчицы и маслин, а также семян гинкго, коры душистой оливы25 и лепестков розы. Довольный Симэнь велел Чуньмэй помочь ему раздеться и лег. Освещаемая лампою Цзиньлянь, снявшая головные украшения и переобувшаяся в ночные туфельки, тоже легла, сплетясь с Симэнем. Пестрая пара неразлучных уток заколыхалась на красной волне расшитого одеяла. Чуньмэй поставила на столик серебряную лампу с похожим на бутон лотоса абажуром, раздвинула двустворчатую украшенную фениксами ширму и вышла из спальни.
Симэнь положил руку под голову Цзиньлянь и заключил ее, обнаженную, нежную, как яшма, благоухающую и теплую, в свои объятия. Они крепко прижались друг к дружке. Их тела сплелись, уста сомкнулись в страстном поцелуе. Цзиньлянь старательно разжевывала тыквенные семечки, которые брала со стоящего у ее изголовья блюда, и из собственных уст угощала ими Симэня. Не прекращала она и игру. Немного погодя, нектар ее уст разлился по сердцу Симэня, и весеннее желанье ими овладело до самых глубин.
— Дитя мое! — говорил Симэнь, доставая серебряную подпругу из узелка, где хранились снасти для утех. — Вспоминала ли ты обо мне, пока я был в отъезде, а?
— Целых полмесяца ни на минуту не утихало во мне волненье, — отвечала Цзиньлянь. — Вечер-то тянется-тянется, а ночью одной и вовсе не спится. И постель нагреешь, а, поди ты, холод до того пробирает, что ноги не вытянешь. Съежишься да так и лежишь, пока все ноги не сведет. Все молила, чтоб ты поскорее воротился. Знал бы, сколько я слез пролила на это изголовье! Спасибо, молодец Чуньмэй! Видит она бывало, как я тяжело вздыхаю, придет вечером и садимся в шашки играть до самой первой ночной стражи, а потом вместе на кане и спать ложимся. Вот как я переживала, не знаю, как ты.
— Какая речистая! — заметил Симэнь. — Ты не знаешь, хоть и много вас, а тебя я больше всех люблю.
— Перестань! — оборвала она. — Обманываешь ты меня. Из чашки ешь, а сам в котел глазами стреляешь. Думаешь, я не
234


знаю? Вспомни, как с Лайвановой женой путался. Так и прилепился! Меня тогда замечать не хотел. Потом Ли Пинъэр сына родила — как злой петух налетал. Где они теперь? Нет их. Только я, верная раба твоя, осталась. А тебя все носит, все крутит. Не хватало только с проклятой уродиной Жуй связаться. Что ни говори, а она всего-навсего кормилица. Да к тому же баба замужняя. Попробуй только с ней свяжись, она, чего доброго, мужика своего приведет. Будет около тебя стадо свое пасти. Как хорошо! А слухи пойдут, приятно тебе будет? Ты ж службу отправляешь, чиновное звание носишь. Посмотри, как ты проклятую шлюху распустил! Она вот тут из-за несчастного валька такой скандал подняла, на Чуньмэй набросилась. Мне слова не дала выговорить.
— Будет тебе! — перебил ее Симэнь. — Что ни говори, дитя мое, но она всего лишь прислуга. Неужели у нее хватит смелости тебе перечить?! Может, если станешь потакать, у нее бойкости и прибавится, но только приструни, и она рта не откроет.
— Того и гляди! — протянула Цзиньлянь, — какое там потакать?! Как не стало Ли Пинъэр, она сразу ее гнездо заняла. Представляю себе, как ты ей, небось, говоришь: «Будешь мне усердно служить, все, что после твоей покойной матушки осталось, тебе отдам». Скажешь, не говорил?
— Что за несуразные подозрения! — воскликнул Симэнь. — Ничего я не говорил. А ты ее прости. Я велю ей завтра же поклониться тебе в ноги да повиниться во всем. Ладно?
— Я ее извинения выслушивать не намерена и тебя туда больше не пущу.
— А почему я, думаешь, там ночевал? Да только потому, что сестрицу Ли никак забыть не могу. Да и ночевал-то всего ночь или две. Она же в ночном бдении от дщицы не отходит. Как я могу с ней что-нибудь себе позволить?!
— Какие там еще бдения, когда сто дней вышло?! — не унималась Цзиньлянь. — Не ври, все равно не поверю. Дщица тут не при чем. Тебя к ней, как мышь на крупу, тянет. А мне прикажешь уподобиться горничной, да? До полуночи прислушиваться к перезвону колокольцев, а потом — к шепоту и шелесту ив?
Симэнь не выдержал.
— Ах ты, болтушка! — воскликнул он и, обняв Цзиньлянь за шею, поцеловал в губы. — Ишь, кого из себя строишь!
И он велел ей повернуться спиной, желая «добывать огонь за горными хребтами», а сам проник в нее сзади. Он обхватил под одеялом ее ноги и с шумом раскачивал их.
235


Цзиньлянь закричала.
— Что, испугалась? — спросил Симэнь. — Говори, будешь еще за мной следить?
— Только дай тебе волю, ты, пожалуй, в небо воспаришь. Шлюху, знаю, ты не бросишь, но отныне будешь ходить к ней только с моего разрешения. Станет наряды выпрашивать, тоже мне скажешь. И не вздумай у меня украдкой одаривать. Не послушаешься — такой скандал устрою, какого не видывал. Я с этой шлюхой покончу. За мной дело не станет. Вспомни Ли Пинъэр. Как она тебе голову тоже вскружила! Меня, не знаю какими судьбами, с рук не сбыл. Персик гнилой! Размяк — без поддержки повалишься, как горох неподвязанный. Вот мне, матери, и приходится сына своего непутевого вразумлять.
— Но ты ж у нас первая блюстительница порядка! — засмеялся Симэнь.
Они предавались любовным утехам вплоть до третьей ночной стражи, когда, совсем изнуренные, наконец заснули.
Да,
Зимою пташка красовалась в клетке.
Пришла весна — она уже на ветке.
Тому свидетельствовали стихи:
Когда дымка висит пеленою,
Не дождаться исхода дождей.
Могут девы под дивной луною Услаждать до скончания дней.
Тесно прижавшись друг к дружке, они проспали до рассвета. Все еще томимая ненасытным желанием, Цзиньлянь продолжала играть с Симэнем, пока не пробудила и в нем страсть и его веник не встал дыбом.
— Мой милый! — шептала она. — Хочу на тебя возлечь. Цзиньлянь так и сделала, желая «оплывом потушить свечу».
Обняв Симэня за шею, она принялась ласкаться. Он же, уступив ей, будто почил и только крепко держал ее стан, а Цзиньлянь сама садилась и вставала, вставляла и вынимала, пока тот самый не погрузился полностью, лишь часть, охваченная подпругой, не могла войти.
— Милый! — продолжала она. — Я тебе сошью белую шелковую подвязку, а ты положишь в нее монашьего снадобья. Еще я
236


приторочу к подвязке длинные ленты. Когда будем ложиться, ты затянешь свой корень подвязкой и сзади на поясе завяжешь ленты, тогда и предмет твой будет разгорячен, и запускать его можно будет внутрь целиком. Это куда лучше подпруги. Нет от нее полного удовольствия — только топорщится и боль причиняет.
— Сшей, дитя мое! — подхватил Симэнь. — А снадобье сама положи. Оно на столе в фарфоровой коробке.
— Только ты вечером приходи, хорошо? Испробуем.
Они поиграли еще немного, и тут появился Дайань с визитной карточкой в руке.
— Батюшка почивают? — спросил он Чуньмэй. — Его сиятельство Ань серебро прислали, два жбана цзиньхуаского вина и четыре горшка цветов.
— Батюшка не встали еще, — отвечала горничная. — А посыльный, небось, и обождет.
— Он вон какой путь прошел! — возражал Дайань. — А ему еще на пристань в Синьхэкоу поспеть надо.
Разговор услыхал Симэнь и в окно подозвал слугу. Дайань вручил визитную карточку. Симэнь развернул и стал читать:
«Имею честь послать Вам четыре пакета, в коих содержатся восемь ляпов серебра. Особого угощения будет удостоен только Шаотан, остальные же удовольствуются обыкновенным столом. Позвольте надеяться, что лакеи и прислуга выкажут надлежащее радение. Примите заверения в моем самом искреннем расположении. В дополнение к сему посылаю четыре горшка цветов к нынешнему сезону в надежде, что они доставят вам удовольствие, и два жбана южного вина, которое, быть может, пригодится на пиру. Буду счастлив, ежели Вы соизволите принять скромные подношения».
Симэнь прочитал послание и встал. Не причесываясь, он надел войлочную шапку, парадный бархатный халат и вышел в залу.
— Проси посыльного его сиятельства Аня! — велел он Дайаню. Симэню вручили серебро. Он оглядел цветы — алую и белую
зимнюю сливу, жасмин и магнолию, бросил взгляд на жбаны южного вина и, обрадованный, велел убрать подарки.
Посыльный вместе с ответной карточкой получил пять цяней наградных.
— Когда намерены прибыть почтенные господа? — спросил Симэнь. — Звать актеров?
237


— Намерены пораньше прибыть, — отвечал посыльный. — Просили позвать хайяньскую труппу. Только не здешних.
Симэнь отпустил посыльного и распорядился расставить цветы у себя в кабинете в гроте Весны. Тут же позвали печника. Его заставили «принести огонь через горы» — сложить два зимних кана. А чтобы они, паче чаяния, не задымили и не испортили воскуряемых ароматов, Чуньхуну с Лайанем было поручено облить каны чаем. Дайань отправился за хайяньской труппой актеров, а Лай- ань получил деньги на закупку съестного. В тот же день вечером справляли рождение Мэн Юйлоу. Пели здешние певцы, но не о том пойдет рассказ.
Расскажем теперь про Ин Боцзюэ. Двадцать восьмого исполнялся месяц его сыну26. Ин Боцзюэ наказал Ин Бао раздобыть коробку, припас пять листков бумаги и, положив их в коробку, направился прямо к жившему напротив Симэня сюцаю Вэню, чтобы тот написал приглашения женам Симэня.
— Дядя Ин! Вас можно на минутку? — кто-то громко окликнул Боцзюэ, как только он успел выйти за ворота.
Боцзюэ обернулся. Перед ним стоял певец Ли Мин.
— Далеко ли путь держите, дядя Ин? — спросил певец, подойдя вплотную.
— К учителю Вэню, — отвечал Боцзюэ. — Дело есть.
— Не пройдете ли в дом? — попросил Ли Мин. — Мне вам нужно кое-что сказать.
Боцзюэ заметил за спиной певца носильщика с коробом и повернул к себе. В зале Ли Мин поспешно опустился перед хозяином на колени и, отвесив земной поклон, поставил перед ним короб. В нем оказались две жареные утки и два кувшина выдержанного вина.
— Ваш покорный слуга не располагает ничем другим, — говорил певец. — Может, это скромное подношение сгодится вам, дядя Ин, для угощения слуг. Я хотел бы об одном вас попросить, дядя.
Певец снова опустился на колени.
— Глупый ты малый! — обратился к нему Боцзюэ и сделал знак рукой, чтобы тот поднялся. — Ну, что там у тебя, говори же! А на подарки ты напрасна тратился.
— Меня с малых лет звали к батюшке, — начал Ли Мин. — Теперь я стал не нужен, батюшка других зовет. А что с Гуйцзе случилось, так мы в разных домах живем, я и понятия не имел. Батюшка из-за Гуйцзе меня обвинил, в безвыходное положение поставил. Я ни за что страдаю и пожаловаться некому. Вот и решил вас попросить. Может вы, дядя Ин, как будете у батюшки,
238


замолвите обо мне доброе словцо. Объясните батюшке, что к случаю с Гуйцзе он, мол, не имеет никакого отношения. Если бы только батюшкин гнев, я б еще как-нибудь стерпел. На меня товарищи стали косо смотреть — вышучивают.
— Значит, ты за это время так у батюшки и не был? — спросил Боцзюэ.
— Нет, не был, — подтвердил певец.
— Батюшка, как из столицы воротился, прием по случаю приезда господина Хэ устраивал, — начал Боцзюэ. — Меня приглашал, шурина У Старшего и учителя Вэня. Из певцов звал У Хуэя, Чжэн Чуня, Шао Фэна и Цзо Шуня. Я тогда и спрашиваю батюшку, а почему, говорю, Ли Мина нет. А он мне отвечает: он, мол, сам не идет, а я ему приглашения посылать не собираюсь. Да соображаешь ли ты, дурачок, с кем препираешься?! Возьми-ка себя в руки да ступай сам поклонись. Так-то лучше будет.
— Как же я пойду, если батюшка меня не зовет? — недоумевал певец. — В прошлый раз их четверых звали, нынче на день рождения матушки Третьей Лайань утром двоих позвал. На готовящийся пир опять четверых, а меня — нет. Как же мне не переживать? Прошу вас, дядя, поговорите с батюшкой. Я вам, дядя, в ноги поклонюсь.
— Как не поговорить? Обязательно поговорю! — заверил его Боцзюэ. — Кому я только на своем веку не помогал! Скольких выручал! Раз просишь, поговорю, обязательно поговорю! На меня положись. А подарки эти забери. Они мне не нужны. Я ведь знаю, как тебе деньги достаются. Ну, а теперь пойдем со мной вместе к батюшке. Попробую исподволь его уговорить.
— Если вы, дядя Ин, откажетесь от подарков, я пойти не посмею, — настаивал Ли Мин. — Вам, конечно, эти подношения не в диковинку, а я от всей души старался...
Певец принялся на все лады благодарить и упрашивать Боцзюэ до тех пор, пока тот не согласился принять поднесенное. Боцзюэ наградил носильщика тридцатью медяками и отпустил.
— Короб оставь пока у дяди Ина, — сказал ему Ли Мин. — Буду возвращаться домой, сам захвачу.
Они вышли вместе, повернули за угол и направились в кабинет напротив дома Симэня.
— Господин Куйсюань дома? — спросил Боцзюэ, ударив дверным кольцом.
Сюцай Вэнь тем временем сидел у окна и писал приглашения.
— Прошу вас, проходите! — тотчас же откликнулся он.
239


Хуатун открыл дверь. Боцзюэ вошел в гостиную и сел. Посредине стояли четыре глубоких кресла. Висел свиток «Чжуан-цзы дорожит мгновеньем»27. По обеим сторонам были расклеены надписи тушью и эстампы. Слева и справа выделялись параллельные надписи «Благоухают в вазе сливы и в тушечнице кисть» и «Снег опустился за окном — озябли лютня и книги». Дверь в кабинет закрывал холщовый занавес.
Тут же появился сюцай Вэнь и, обменявшись с гостем приветствиями, предложил ему сесть.
— Так рано, сударь, а вы уже бодрствуете, — заметил сюцай. — Далеко ли путь держите?
— Смею я побеспокоить великого мастера кисти? — спросил Ин Боцзюэ. — Не могли бы написать несколько приглашений? Дело, видите ли, в том, что двадцать восьмого исполняется месяц моему сыну и я хотел бы по такому случаю пригласить сударынь.
— Хорошо, напишу, — согласился сюцай Вэнь. — Позвольте ваши визитные карточки.
Боцзюэ велел Ин Бао достать из коробки карточки и протянул их сюцаю. Тот взял их и пошел в кабинет растирать тушь.
Только он написал второе приглашение, как в кабинет поспешно вошел запыхавшийся Цитун.
— Учитель! — обратился он к сюцаю. — Напишите еще два приглашения от имени матушки Старшей. Одно — для супруги свата Цяо, другое — для супруги шурина У Старшего. А приглашения свояченице госпоже Хань и невестке госпоже Мэн Второй вы Циньтуну передали?
— Да, при зятюшке передал, — отвечал сюцай.
— Учитель! — через некоторое время снова начал Цитун. — Как составите эти приглашения, напишите вот еще четыре — сударыне Хуан Четвертой, тетушке Фу, сударыне Хань и жене приказчика Ганя. Я за ними Лайаня пришлю.
Не успел он уйти, как явился Лайань.
— Батюшка дома или в управу отбыл? — спросил его Боцзюэ.
— Нынче дома пребывают, — отвечал Лайань. — Подарки в зале принимают. Сватушка Цяо прислали. А вы, дядя Ин, не собираетесь навестить батюшку?
— Вот приглашения напишут и приду.
— А поздно вчера наш почтенный хозяин вернулся, — заметил сюцай Вэнь. — Большой, должно быть, пир задавали в резиденции Вана.
— Какого Вана? — тут же спросил Боцзюэ.
240


Лань Цзиньлянъ колотит Жуй


Барич Ван Третий как нареченный сын кланяется Симэнъ Цину


— Полководца Вана, — уточнил сюцай.
Тут только Ин Боцзюэ понял, в чем дело.
Когда Лайань получил, наконец, заказанные приглашения и удалился, сюцай Вэнь исполнил и просьбу Боцзюэ, после чего тот с Ли Мином направился через дорогу к Симэню.
Симэнь, непричесанный, принимал в зале подарки и отправлял визитные карточки с выражением благодарности. Тут же стояли готовые к приему столы. Хозяин приветствовал гостя, предложил ему сесть и велел разжечь жаровню.
— Это, брат, по какому же поводу накрыты столы? — поблагодарив Симэня за присланные накануне подарки, спросил Боцзюэ.
Симэнь рассказал ему о предстоящем приеме девятого сына государева наставника Цая, который устраивался у него в доме по просьбе его сиятельства Аня.
— Актеров звал или певцы будут? — поинтересовался Боцзюэ.
— Они хайяньскую труппу просили, — отвечал Симэнь и добавил: — Но я на всякий случай позвал еще четверых певцов.
— Кого да кого?
— У Хуэя, Шао Фэна, Чжэн Чуня и Цзо Шуня.
— А Ли Мина почему ж не зовешь?
— Уж больно он вознесся, — отвечал Симэнь. — В нас не нуждается.
— Ну как ты можешь так говорить, брат? — возразил Боцзюэ. — Позови, он и явится. А я и не знал, что ты так на него разгневался. Только он тут совсем не при чем. Ну, посуди, откуда ему было знать, что делается в заведении у Ли Третьей. Не придирайся к нему, брат. Он нынче утром ко мне приходил. Со слезами на глазах жаловался. Все-таки, говорит, моя старшая сестра батюшке служит, меня, говорит, сколько лет звали, а теперь, выходит, не нужен стал, других зовут. А насчет Ли Гуйцзе клянется, что и понятия не имеет. Ведь твоя вот такая неприязнь, брат, ставит его в очень неловкое положение. Ну сам посуди, как малому быть, чем кормиться.
Боцзюэ позвал Ли Мина.
— Поди сюда! — кликнул он. — Сам батюшку попроси. Нечего прятаться! Только дурная сноха боится свекру на глаза показываться.
Ли Мин, как истукан, с опущенной головой неподвижно стоял рядом с залой. Вслушиваясь в их разговор, он не решался слова
243


проронить. На зов Боцзюэ он вошел в залу и, упав на колени, стал отбивать перед Симэнем земные поклоны.
— Батюшка, пусть меня давят колесницы и топчут кони, но не виноват я! — говорил певец. — Батюшка, удостоверьтесь еще раз, прошу вас! Я готов голову на плахе сложить, если причастен к этому делу. Батюшка, раньше вы были моим великим благодетелем, да нам, мне и моим сестрам, в лепешку разбиться — не отблагодарить вас за милости. На меня товарищи свысока смотрят, на смех подымают. Разве я больше найду благодетеля, как вы, батюшка?
Ли Мин громко разрыдался, продолжая стоять на коленях.
— Ну ладно, хватит! — уговаривал его сидевший сбоку Ин Боцзюэ, а затем обернулся к Симэню. — Вот видишь, брат! «Великий муж не замечает промахов, допущенных ничтожным»28. Я уж не говорю, что он был непричастен к делу, но если бы даже и провинился в чем, ты, брат, после такого раскаяния должен его простить. — Боцзюэ опять обратился к певцу. — А на тебя, раз покаялся, батюшка больше не станет гневаться. Но впредь знай сверчок свой шесток!
— Да, вы правы, дядя Ин! — отвечал певец. — Раз признал вину, надо исправляться. Наперед зарублю себе на носу.
— Ну вот, все выложил, нутро как карман вывернул, — заключил Боцзюэ. — Стало быть, от грехов очистился.
Симэнь долго мялся.
— Ну ладно уж! — наконец, проговорил он. — Раз дядя Ин так просит, я тебя прощаю. Встань! Будешь служить, как и прежде.
— Ну! В ноги! Сейчас же! — крикнул Боцзюэ.
Ли Мин поспешно склонился в земном поклоне, потом отошел в сторону.
Тут только Ин Боцзюэ велел Ин Бао достать приглашения.
— Сыну у меня двадцать восьмого месяц исполняется, — протягивая приглашения, заговорил Боцзюэ. — Прошу покорно почтенных невесток снизойти и почтить нас своим присутствием.
Симэнь развернул конверт и прочитал:
«По случаю месяца со дня рождения сына имею честь двадцать восьмого пригласить Вас на скромную трапезу. Тешусь надеждой, что Вы не пренебрежете нашей холодной хижиной и удостоите невыразимого счастья лицезреть прибытие пышных экипажей. Примите благодарность за щедрые дары. Кланяюсь с почтением урожденная Ду, в замужестве Ин».
244


Симэнь прочитал приглашение и обернулся к Лайаню.
— Ступай передай в коробке матушке Старшей! — наказал он и обратился к Ин Боцзюэ. — А тебе прямо скажу: вряд ли им удастся воспользоваться приглашением. Ведь завтра день рождения твоей Третьей невестки и этот прием, а двадцать восьмого Старшая должна навестить госпожу Ся. Где ж тут к тебе идти?
— Ты, брат, меня прямо убил! — воскликнул Боцзюэ. — Выходит, плоды поспели, а лакомиться некому? Нет, тогда я сам пойду в невесткины покои и упрошу прийти.
Тем временем вернулся Лайань. В руках у него была пустая коробка.
— Матушка Старшая с благодарностью приняла приглашения, — сказал слуга.
Боцзюэ передал коробку Ин Бао.
— Подшутил ты надо мной, брат, — говорил обрадованный Боцзюэ. — Да я б лоб разбил, а невестку уговорил придти.
— Погоди уходить, — попросил друга Симэнь. — Ступай посиди в кабинете, а я причешусь, и мы вместе позавтракаем, ладно?
Симэнь удалился, а Ин Боцзюэ обратился к Ли Мину с такими словами:
— Ну, каково? Не упроси я, он бы тебя не простил. Они, богатые, с норовом. И скажут что, а ты молчи. Кто с улыбочкой, тот пощечину не получит. В наше время льстец в почете. И разбогатеешь, торговлю заведешь, а все с каждым ладь. А будешь дуться, свой гонор выказывать, никто на тебя и не посмотрит. Да что там говорить! Вашему брату прилаживаться надо, всюду проникать. Только так на жизнь-то и заработаешь. Пойдешь ссоры затевать, другие будут есть досыта, а ты голодный насидишься. Столько лет ему служишь, а нрава его не раскусил. Да, вели и Гуйцзе завтра придти. Ведь у матушки Третьей завтра день рождения справлять будут. Надо ковать железо пока горячо. И пусть подарки поднесет. Одним выстрелом можно будет двух зайцев убить. Враз и уладится.
— Правду вы, дядя, говорите! — согласился Ли Мин. — Я сейчас же мамаше Третьей передам.
Тем временем Лайань накрыл на стол.
— Прошу вас, дядя Ин! — пригласил он гостя. — Батюшка сейчас будут.
Вышел умытый и причесанный Симэнь и сел рядом с Ин Боцзюэ.
245


— Давно Чжу с Сунем не видал? — спросил Симэнь.
— Я велел им зайти, — отвечал Боцзюэ. — Но они отказались. Брат, мол, на них зол. Вы, говорю, обязаны брату спасибо сказать. Ведь это он за вас заступился, он одним махом избавил вас от этой тучи москитов и саранчи, а вы еще недовольны. Да как вы, говорю, смеете на него обижаться?! Они дали слово порвать с негодником Ваном. Да, брат, ты, оказывается, вчера у него пировал. Вот чего не знал, того не знал.
— Видишь ли в чем дело, — начал Симэнь. — Угощение он устроил и меня пригласил. Он меня своим приемным отцом считает. До второй ночной стражи пировали. А они-то почему с ним решили порвать? Только пусть мне поперек дороги не встают. А мне все равно. Ходите, куда вам нравиться. Да и об этом малом я заботиться не собираюсь. Тоже мне — отца нашел!
— Ты, брат, это серьезно говоришь? — переспросил Боцзюэ. — В таком случае они на этих же днях придут тебя отблагодарить и объяснят, как было дело.
— Вели им прийти, а подношений мне никаких не нужно, — наказал Симэнь.
Лайань подал кушанья. Были тут одни изысканные яства. От блюд жаркого струился аппетитный аромат. Симэнь принялся за рисовый отвар, а Ин Боцзюэ набросился на деликатесы.
— Пришли те двое певцов? — спросил Лайаня хозяин, заканчивая трапезу.
— Давно пришли, — отвечал слуга.
— Вели их накормить вместе с Ли Мином, — распорядился Симэнь.
Певцы, одного из которых звали Хань Цзо, а другого — Шао Цянь, подошли к Симэню и, земно поклонившись, удалились.
— Ну, и мне пора, — сказал, наконец, Боцзюэ, вылезая из-за стола. — Дома, небось, совсем заждались. Тяжело, брат, бедному человеку по дому управляться. Ну вот все, за что только ни возьмись, покупать приходится. От печной заслонки до дверных занавесок — за все деньги плати.
— Ну иди, хлопочи, — сказал Симэнь. — А вечером приходи. Матушку Третью поздравишь, в ножки поклонишься. Надо же тебе сыновнюю почтительность выказать.
— Приду, приду пренепременнейше! — заверил его Боцзюэ. — А своей велю подарочек припасти.
246


С этими словами Боцзюэ ушел.
Да,
Друга желанного видеть бы снова и снова;
Отклик находит в сердцах задушевное слово.
Тому свидетельствовали стихи:
Готовы мы слушать льстеца без конца,
Но резок безмерно и груб правдолюб!
Не сразу познаешь людские сердца...
Тому хорошо, кто наивен и глуп.
Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой
раз.
247


Панъ Цзинълянъ выходит из себя, слушая цикл «Помню, как играла на свирели». Барышня Юй поет ночью песню «Жалобы в теченье пяти страж».


Ловкачу за хитрость достается, упрекают увальня за лень;
Богача вседневно точит зависть,
а бедняк унижен, что ни день;
Злобный человек всегда упрямей,,
если добрый — значит размазня;
Коли ты прилежен — значит жаден,
а расчетлив — скряге ты родня.
Откровенен ты и простодушен — дураком набитым назовут.
Если ж и смышлен ты и проворен —
скажут про тебя: коварный плут.
Вот и посудите: есть ли в мире
тот, что всем и каждому хорош?
Или избегать соседи будут,
иль не будут ставить ни во грош.
Стало быть, ушел Ин Боцзюэ домой, а Симэнь направился в грот Весны, чтобы посмотреть, как печник кладет кан с выведенной наружу топкой. В гроте было тепло, словно весной. Повсюду были расставлены цветы. Дым не портил запаха благовоний.
Явился Пинъань.
— От столичного воеводы Чжоу серебро доставили, — объявил он, протягивая визитную карточку и коробку.
В коробке лежали пять пакетов с серебром. Визитная карточка содержала между прочим следующее:
«...Столичный воевода Чжоу, военный комендант Цзин, командующий ополчением Чжан и дворцовые смотрители Лю и Сюэ
249


шлют свои поздравления и с почтением подносят по пять цяней
серебра и по два грубых платка».
Симэнь распорядился унести подношения в дальние покои и, передав ответную визитную карточку, отпустил гонца.
Между тем, раньше других прибыли в паланкинах золовка Ян, старшая невестка У и почтенная матушка Пань. За ними пожаловали монахиня Сюэ, старшая мать-наставница и монахиня Ван с послушницами Мяоцюй и Мяофэн, а также барышня Юй. Они поднесли Юйлоу подарки в коробках и поздравили с днем рождения, Юэнян приготовила чай, на который были приглашены все сестры. После чаю они разошлись по своим покоям.
Пань Цзиньлянь вдруг вспомнила про белую шелковую подвязку, которую пообещала сшить Симэню, и поспешила к себе. Она вынула шкатулку с шитьем, отрезала полоску шелка и села мастерить «драконью упряжь». Своими изящными пальчиками она достала из туалетной фарфоровой коробочки немного порошка, вызывающего трепетные звуки у красавиц1, и, поместив его в шелк, зашила со всех сторон, подрубив края скрытым швом. Лента вышла на славу. Только Цзиньлянь удалилась в спальню, где, предвкушая ночные утехи с Симэнем, хотела спрятать свое изделие, как в спальне неожиданно появилась монахиня Сюэ. Она передала ей снадобье из детского места для укрепления плода. Цзиньлянь торопливо убрала снадобье и села рядом с монахиней. Та, убедившись, что поблизости никого нет, обратилась к хозяйке.
— Ну, вот и добыла, — прошептала она. — Наступит день сорок девятый, жэнь-цзы, прими натощак. А вечером раздели с хозяином ложе. Понесешь наверняка. Вон гляди, бодхисаттва из дальних покоев, наша матушка, тоже от моего снадобья заметно пополнела. Я тебе вот еще что посоветую. Благовонный мешочек из парчи сшей, а я куплю тебе писанный киноварью амулет с реальгаром2. Положишь в мешочек и носи при себе. Сына зачнешь. Средство испытанное.
Сильно обрадованная Цзиньлянь спрятала снадобье в сундук, достала численник и стала листать. Знаки жэнь-цзы приходились на двадцать девятое3. Цзиньлянь наградила монахиню тремя цяня- ми серебра.
— Это так, пока, — говорила Цзиньлянь. — На трапезу овощей купить. А как понесу, да вы амулет дадите, я вам кусок шелку подарю на рясу.
— Не беспокойтесь, моя бодхисаттва! — заверяла ее монахиня Сюэ. — Я ведь не такая корыстная, как мать Ван. Это она говорит,
250


будто в прошлый раз, когда мы покойной бодхисаттве молились, я у нее кусок изо рта вырвала. Такой шум подняла! Как только меня ни оговорила! О боже! Пусть в преисподнюю попадет, я с ней препираться не стану. Я добро, только добро творю, живых бодхисаттв спасаю.
— А вы, мать наставница, свое дело делайте, — говорила Цзиньлянь. — Всяк ведь себе на уме. Только про наш уговор ей ни слова не передавайте.
— Глагол сокровенный да не услышит третий, — заверила ее монахиня. — Разве можно! В прошлом году, когда я помогла Старшей бодхисаттве счастье обрести, мать Ван в покое меня не оставляла. Ты, говорит, от меня скрыла, набила мошну. Так и пришлось половину отдать. Она ведь Будде служит! А никаких запретов знать не хочет, одна корысть ее гложет. От благодетелей жертвования тянет, а разве она молится? Но пробьет и ее час. Не возродиться ей тогда ни в шкуре, ни с рогами4.
После разговора Цзиньлянь велела Чуньмэй угостить монахиню чаем. Попив чаю, они прошли в покои Ли Пинъэр. Сюэ сотворила молитву у дщицы усопшей, и они вернулись обратно к Цзиньлянь.
После обеда Юэнян велела накрыть столы и пригласила всех в теплую комнату. Оттуда гостьи прошли в гостиную залу, где за парчовыми занавесями и ширмами стоял накрытый на восемь персон стол. Рядом горела жаровня.
Когда подали вино и закуски, под вечер, Мэн Юйлоу поднесла чарку вина Симэнь Цину, одетому в белую шелковую куртку и подаренный дворцовым смотрителем Хэ яркий халат с летящей рыбой.
Симэнь и Юэнян заняли места на возвышении, остальные жены расположились по обеим сторонам ниже.
Немного погодя внесли высокие узорные свечи. В кувшине пенилось белое шаньсийское вино «ягненок». Певцы Шао Цянь и Хань Цзо вышли вперед, к праздничному столу, и заиграли на серебряной цитре и изогнутой, как серп луны, лютне, отбивая такт слоновой кости кастаньетами. Благодатной дымкой порхали трели, казалось, благовещее облако плавало над пирующими.
Одетая по-праздничному, напудренная и украшенная нефритовыми подвесками Юйлоу казалась нежной, словно весенний лотос. Точно колышащаяся на ветру цветущая ветка, с развевающимся расшитым поясом, она приблизилась к Симэню и, поднеся чарку, отбила четыре земных поклона, после чего приветствовала Юэнян
251


и остальных сестер. Только она заняла свое место за столом, как появился зять Чэнь Цзинцзи. Рядом с ним, держа кувшин с вином, стояла его жена. Цзинцзи сперва поднес чарку Симэню и Юэнян, потом пожелал долгие лета Юйлоу и сел сзади. Повара подали лапшу долголетия и сласти. После смены блюд явился с коробкой Лайань.
— Примите поздравления от Ин Бао, — сказал слуга. Симэнь велел Юэнян убрать подношения, а Лайаню приказал отправить приглашение жене Ин Боцзюэ — тетушке Ин.
— Надо будет пригласить дядю Ина и шурина У Старшего, — добавил он. — Тетушка Ин, знаю, и завтра не придет. Брата Ина пригласи, а отблагодарить можно и потом.
Лайань взял визитные карточки и вместе с Ин Бао удалился.
Симэню вдруг вспомнился прошлогодний день рождения Юйлоу. «Тогда еще и сестрица Ли пировала, — мелькнуло в голове, — а теперь все собрались, только ее нет». Тяжело стало Симэню, и на глаза навернулись слезы.
Тут появился Ли Мин. Он наполнил пирующим кубки и присоединился к певцам.
— А вы знаете напев «Сложив крылья, соединились вместе»? — спросила Юэнян.
— Знаем, — ответил Хань Цзо.
И, настроив инструменты, певцы хотели было начать, но их окликнул Симэнь.
— Спойте-ка цикл «Помню, как играла на свирели», — заказал он.
Певцы торопливо перестроились на новый мотив и начали.
На мотив «Встреча мудрых гостей»
Я играла тебе на свирели...
Ты исчез — проглядела глаза.
Мы в разлуке, увы, постарели,
Льдом застыла пионов роса.
Встал за белой стеной месяц ясный.
Мой покинутый терем угрюм.
В тишине я вздыхаю напрасно,
На отвесные скалы смотрю.
Ты, мой светоч, на небе потух,
Лет десятки — и нету вестей...
Время мчится, как ветреный пух,
Мимолетней осенних гусей.
252


На мотив «Беспечные, веселимся»:
Когда в ночи мы пировали столь беспечно, Поверив, что судьбою связаны навечно,
И наслаждались единением сердец,
Могла ли я предвидеть радости конец?
В покоях расписных так льнули мы друг к дружке! Надменный баловень!
Ты взял от той пирушки
Все: шпильку, веер, кастаньеты-погремушки
И крошку-бабочку на шелковой подушке.
На мотив «Терзает ревность»:
Молода я и красива,
В ласках — трепетна, стыдлива.
Мы с тобой в любви счастливой,
Словно уточки под ивой,
Извелись в утехах резвых,
Полупьяны, полутрезвы,
В половину одурев,
Утонуть в любви успев.
Нынче ж тяжко мне и жутко,
И под полог парных уток Просочился холодок.
Как возлюбленный жесток!
Как судьбы непрочна милость!
Вдруг упала и разбилась Шпилька-феникс на две части —
Раскололось наше счастье.
На тот же мотив:
Ты слова любви при встрече Только молвил осторожно —
Опрокинула я свечи,
Отвернулась в гневе ложном.
А сама ждала лишь вечер,
Тень платана за окошком,
253


Берегла цветок сердечный,
И весеннею дорожкой,
Раздвигая мох беспечно Остроносой нежной ножкой,
Шла... Росинками отмечен Туфелек узор немножко.
На тот же мотив:
Мой нежный друг, любовник хрупкий!
Ах, околдована я им!
Он был так тверд, неумолим,
Не шел мамаше на уступки,
И мне — смешон ее совет.
Красноречив был мой ответ:
На выцветшей хунаньской юбке Кровавым стал кукушкин цвет?.
Услышав этот романс, Пань Цзиньлянь поняла, что Симэнь Цин тоскует по Ли Пинъэр. Как только певцы пропели последнюю строку, Цзиньлянь у всех на глазах притворно закрыла лицо руками и покачала головой.
— Ах, сынок! Попал ты, бедный, как Чжу Бацзе в холодную лавку6,— стыдила его Цзиньлянь. — Какой ты сидишь кислый да угрюмый! Что? Нет зазнобушки рядом? Ведь не девицей она пришла, а бабой замужней. Как же это у нее, бесстыжий ты негодник, «кровавым стал кукушкин цвет», а?
— Да слушай же! Будет тебе придираться-то, рабское твое отродье! — оборвал ее Симэнь. — Болтает невесть что.
Певцы запели романс на тот же мотив:
У меня, когда я с ней,
Уши красны, как в огне,
А она всегда в смущенъи Ищет в веере спасенье.
Пред воротами дворца^
Снаряженного бойца Видит бабочка-девица,
Дочка знатного отца.
254


Мы сошлись на полпути,
И, в ночи озолотив,
Насладиться миг дала,
Но, как дымка, уплыла.
Не посмел во след пуститься Драгоценной чаровнице,
Нарушать покой цветов —
Стен пленительный покров.
мотив «На заднем дворике цветок»:
На ложе я грезила. Бабочкой нежной С любимым порхала в ночи безмятежно.
Под звон бубенцов на стрехе за окном,
Два зеркальца с Вэнем сложила в одно
Но вновь недвижим Чжо Вэнъцзюнъ экипаж^ Рассыпался наш зазеркальный мираж,
Иссяк аромат орхидей и сандала,
Под пологом в холоде плакать устала.
Опять на Ян-тай устремляюсь я тщетно^. Любить для девицы губительно вредно! Склонился под вечер к земле Млечный путь, Светильник угас, только мне не уснуть.
мотив «Песни молодости»:
Ох!
Свищет ветер у окна,
Ивы, словно в позолоте,
И луна как бы в дремоте,
Я весной совсем одна.
Ох!
В прошлый раз не так в разлуке Жизнь казалась тяжела,
Нынче — сгорбилась от муки,
Высохла, занемогла.


Ox!
Ожидать какого чуда?! Возвратишься ты, — но зря! Искупить страданья трудно, Даже высушив моря.
Заключительный романс на мотив «Волною принесло»:
От грусти затуманены глаза и хмуры брови.
Опустошенной даже смерть не внове.
Но встречусь с ним опять — и воспарит душа,
И жизнь покажется безмерно хороша.
С минуты, когда месяц за окном повис,
Мы вместе лишь пока не повернется вниз Под утро рукоять Небесного Ковша.
Певцы умолкли.
Этот цикл романсов вывел Цзиньлянь из себя, и они с Симэнем продолжали, не унимаясь, обмениваться колкостями.
— Да успокойся же ты, сестрица! — не выдержала, наконец, Юэнян. — Вот затеяли! А золовка с невесткой одни там скучают. Идите, составьте им компанию. И я сейчас приду.
Цзиньлянь и Ли Цзяоэр направились в покои к золовке Ян, мамаше Пань и старшей невестке У.
Немного погодя явился Лайань.
— Примите поздравления от тетушки Ин, — обратился он к хозяину. — Дядя Ин пожаловали. Шурин Старший скоро придут.
— Ступай-ка, пригласи учителя Вэня, — наказал Симэнь и, обратившись к Юэнян, продолжал. — Распорядись на кухне. Пусть в переднюю залу подадут. А ты, — он обернулся к Ли Мину, — нам петь будешь.
Ли Мин последовал за Симэнем в западный флигель. Симэнь сел рядом с Боцзюэ и поблагодарил за подарки.
— Завтра твою супругу ожидаем, — добавил хозяин.
— Дом не на кого оставить, — отвечал Боцзюэ. — Вряд ли она сможет прийти.
Вошел сюцай Вэнь и сложенными на груди руками приветствовал хозяина и гостя.
— Сколько я тебе нынче хлопот прибавил, почтеннейший! — всплеснув руками, воскликнул Боцзюэ.
— Ну что вы! — отозвался сюцай.
256


Пожаловал и шурин У Старший. После поклонов ему предложили сесть. Циньтун внес свечи. Уселись вокруг жаровни. Лайань расставил на столе чарки и вино.
При освещении Ин Боцзюэ оглядел разодетого хозяина. Си- мэнь красовался в темном атласном халате, из-под которого виднелась белая шелковая куртка. На халате, отделанном золотом с бирюзой, который украшала квадратная нашивка с разноцветной летящей рыбой, извивался оскаленный с черными выпущенными когтями дракон. У него устрашающе торчали рога, топорщились усы и развевалась густая грива.
Боцзюэ даже подскочил от изумления.
— Братец! — воскликнул он. — Где ты достал такое облачение, а?
Польщенный Симэнь встал и улыбнулся.
— Вот полюбуйтесь! — сказал он. — А ну-ка, догадайся!
— Понятия не имею! — проговорил Боцзюэ.
— Это мне его сиятельство придворный смотритель Хэ преподнесли, — начал Симэнь. — Они в мою честь угощение устраивали. Холода завернули, вот и дали накинуть этот халат с летящей рыбой. Им он больше не нужен. Двор одарил его сиятельство другим — расшитым драконами о четырех и пяти когтях и с нефритовым поясом. Вот какую оказали честь!
Боцзюэ начал на все лады расхваливать яркий халат.
— Ведь каких денег стоит! — приговаривал он. — Доброе это предзнаменование, брат. Высокое положение тебя ожидает. Столичным главнокомандующим назначат. Что летящая рыба?! Тебя тогда ни халатами с драконом о четырех когтях, ни поясом нефритовым не удивишь!
Пока он говорил, Циньтун расставил чарки и приборы, вино, суп и сласти.
Им пел под струнный аккомпанемент Ли Мин.
— Что ж?! Так и будем пировать? — заявил Боцзюэ. — Нет! Я должен во внутренние покои войти, моей невестке Третьей чарочку поднести.
— Так за чем же дело стало? — поддержал его Симэнь. — Раз ты желаешь выразить почтение своим родителям, сынок, к чему объяснять? Иди и земно поклонись невестке.
— А что?! Пойду и поклонюсь! — заявил Боцзюэ. — Чего особенного? Но по душе ли будет тому, кто рядом с ней, вот где загвоздка.
Симэнь с силой хлопнул его по голове.
257


— Вот песье отродье! — заругался хозяин. — Забываешь, кто из нас старший?
— А малышу только дай потачку, он себя же возомнит взрослым, — не унимался Боцзюэ.
Оба еще позубоскалили, но вскоре принесли лапшу долголетия. Симэнь стал потчевать шурина У, сюцая Вэня и Боцзюэ. Сам же он отведал ее раньше, в дальних покоях, а потому отдал певцу. Ли Мин закусил и опять приготовился петь.
— Теперь пусть шурин закажет напев, — предложил Боцзюэ.
— Зачем принуждать человека? — проговорил шурин. — Пусть поет, что знает.
— Тебе, шурин, помнится, по душе был цикл «Глиняная чаша», — заметил Симэнь и велел певцу наполнить кубки.
Ли Мин подтянул колки цитры, перебрал застывшие было струны и спел цикл:
«Ты вдаль все глядела, поблекли глаза,
Ланит ароматных увяла краса.,.»
Певец отошел в сторону. К хозяину приблизился Лайань.
— Повара уходят, — сказал он. — Скольких на завтра звать изволите, батюшка?
— Шестерых поваров и двух помощников — заваривать чай и подогревать вино, — распорядился Симэнь. — Будем пять столов накрывать. Чтобы все было, как полагается.
— Слушаюсь! — отвечал слуга и удалился.
— Кого ж вы угощать собираетесь, зятюшка? — спросил шурин У.
Симэнь рассказал об угощении в честь прибывшего Цая Девятого, которое устраивает у него в доме его сиятельство Ань.
— К вам, стало быть, и сам господин инспектор пожалует? — подхватил шурин. — Это хорошо.
— А в чем дело? — спросил Симэнь.
— Да я все насчет постройки амбаров, — пояснил шурин. — О моей службе его сиятельство инспектор будут доклад подавать. На вас, зятюшка, вся надежда. Не откажите, попросите, чтоб ко мне поснисходительнее подошли. А к концу года, по истечении срока службы, и обо мне, может, доброе слово вставите. Я вам, зятюшка, буду от всей души благодарен.
— Дело несложное! — заверил его Симэнь. — Завтра же с ним поговорю. Только послужной список пришли.
258


Шурин поспешно вышел из-за стола и отвесил Симэню низкий поклон.
— Успокойся, шурин, дорогой мой! — подхватил Бо- цзюэ. — Вон у тебя какая опора! За кого ж хозяину похлопотать, как не за тебя, друг мой! Его-то стрела сразу в цель угодит. Он и без лести обойдется.
Пир затянулся до второй ночной стражи. Симэнь отпустил Ли Мина и остальных певцов.
— Завтра приходите! — наказал им хозяин.
Ли Мин и другие певцы ушли. Слуги убрали посуду.
Когда собравшиеся во внутренних покоях хозяйки услыхали, что мужская компания разошлась, каждая проследовала к себе.
Между тем, Цзиньлянь рассчитывала, что Симэнь придет непременно к ней, потому торопливо покинула покои Юэнян. Однако не успела она добраться к себе, как у внутренних ворот показался Симэнь. Цзиньлянь спряталась в тени у стены, обождав, пока он не вошел к Старшей. Цзиньлянь незаметно пробралась под окно и стала подглядывать. Ее заметила стоявшая у дверей Юйсяо.
— А вы что ж не входите, матушка? — спросила она Цзиньлянь. — Батюшка здесь. Посидели бы еще немного с матушкой Третьей. А где ж почтенная мамаша Пань?
— Старуху совсем разморило, — отвечала Цзиньлянь. — Спать ушла.
Через некоторое время послышался голос Юэнян.
— И зачем ты только позвал этих двух ублюдков? — спрашивала она мужа. — И петь-то не умеют. Знай тянут «Играю со сливы цветком».
— А до чего ж хитры, ублюдки! — вставила Юйлоу. — Ты пришел, тебя сразу послушались — запели «В камышовой обители уток чудо-лотоса лопнул бутон». А ведь целый день баклуши били. Как хоть их зовут?
— Одного — Хань Цзо, другого — Шао Цянь, — сказал Симэнь.
— А мы откуда знали — Цянь или Хань? — ворчала Юэнян. Тем временем к двери неслышно подкралась Цзиньлянь. Отдернув занавес, она вошла в комнату и встала за натопленным каном.
— А ты хотела, чтоб тебе пели? — вмешалась Цзиньлянь. — Им вон старшая сестра напев заказала, так самому надо было вмешаться. Пойте, мол, «Помню, как играла на свирели» — «Ли на свирели играла». Один это заказывает, другой — то. Совсем задергали юнцов. Они уж не знали, кого им и слушать.
259


Юйлоу повернулась в сторону Цзиньлянь.
— А ты, Шестая, откуда явилась? — спросила Юйлоу. — Проберется как дух бесплотный, — не увидишь, не услышишь. До чего напугала! И давно притаилась?
— Матушка Пятая уж давно за матушкой Третьей стоит, — пояснила Сяоюй.
Цзиньлянь кивнула головой в подтверждение.
— А ты, брат, — обратилась она к Симэню, — будь хоть чуть- чуть посмекалистей. Если сам глуп, значит, и все кругом дураки? Подумаешь, «видит бабочка-девица, дочка знатного отца»! Да как и я, баба во втором замужестве. «На выцветшей хунаньской юбке кровавым стал кукушкин цвет». Ишь ты! Да где это видано?! Кто ж тебе такое открытие сделал, а? Нет, что-что, а жалоб твоих я не потерплю. Что ты там дружкам своим плачешься, а? Будто после ее смерти тебе ни разу кушанья по душе не приготовили. Выходит, не стало мясника, так свинину вместе со щетиной есть приходится, да? А мы что? Пустое место, выходит? Бедняжка! Одним говном изо дня в день потчуют. Ладно, мы не в счет. Но вот перед тобой Старшая. И она тебе угодить не может? Сестрица Старшая целым домом управляет, а тебе никак не потрафит. Только та единственная тебе угождала, да умерла. Что ж ты ее проворонил, удержал бы при себе. А как же ты жил до ее прихода? Нет тебе теперь никого по сердцу. Только ее вспомнишь — и на душе тяжко становится. А ведь еще при ней с другой миловался в свое удовольствие. Неужели у нее в покоях и вода слаще?
— Сестрица, дорогая! — перебила ее Юэнян. — Не зря говорят: добро скоро забывается, зло век помнится. То и резцом трудятся, да обрубок выйдет, а то топором обрубят, вещь получится — заглядишься. Мы ведь с вами — не по сезону товар. Разве ему по сердцу? Пусть поступает, как знает.
— Я не собираюсь наговаривать, — продолжала Цзиньлянь, — но его высказывания прямо-таки из себя выводят.
— Будет тебе чепуху-то городить, потаскушка! — выругался Симэнь.
— А что ты тогда говорил Ину и этому южному дикарю Вэню11, а? — вопрошала его Цзиньлянь. — С ее кончиной, мол, и вкусным не полакомишься. По тебе, губитель, хоть бы все мы повымерли, только б она в живых осталась. Уж взял бы, бесстыжий негодник, какую-нибудь на ее-то место.
Тут Симэнь не выдержал. Вскочив с места, он бросился за Цзиньлянь и швырнул в нее туфлей. Цзиньлянь, однако, успела
260


скрыться за дверью. Симэнь выбежал из комнаты, но Цзиньлянь и след простыл. Тут он заметил стоявшую у дверей Чуньмэй и положил руку ей на плечо. Они направились в покои Цзиньлянь. Симэнь был пьян, и Юэнян, с нетерпением ожидавшая, когда он, наконец, отойдет ко сну и даст ей возможность послушать проповеди трех монахинь, наказала Сяоюй проводить хозяина с фонарем. Цзиньлянь с Юйсяо притаились в галерее, и Симэнь их не заметил.
— Батюшка наверняка к вам собирается, матушка, — заметила Юйсяо.
— Пьяный он, — говорила Цзиньлянь. — Опять начнет придираться. Пусть укладывается. Я лучше попозже пойду.
— Тогда обождите, — попросила служанка. — Я матушке Пань фруктов захвачу.
Юйсяо удалилась в спальню. Немного погодя она достала из рукава два апельсина, два яблока, сверток сластей на меду и три граната и протянула их Цзиньлянь. Та спрятала гостинцы в рукав и пошла к себе, но тут ей повстречалась Сяоюй.
— Где ж вы были, матушка? — спросила она. — Вас батюшка спрашивает.
Цзиньлянь приблизилась к двери, но не вошла. Подкравшись под окно, она стала подглядывать, что делается в спальне.
Симэнь, обняв Чуньмэй, сидел на постели. Не желая мешать их утехам, Цзиньлянь поспешно прошла в другую комнату и передала Цюцзюй фрукты.
— Матушка спит? — спросила Цюцзюй хозяйка.
— Давно спит, — отвечала служанка.
— Фрукты убери в туалетный столик, — наказала Цзиньлянь, а сама вернулась в дальние покои.
Там она застала Юэнян, Ли Цзяоэр, Мэн Юйлоу, падчерицу, невестку У Старшую, золовку Ян, а также трех монахинь с послушницами Мяоцюй и Мяофэн. На хозяйкином кане, скрестив ноги, сидела старшая монахиня. Посредине расположилась мать Сюэ. На кане был поставлен столик с курящимися благовониями, вокруг которого разместились все остальные, чтобы услышать учение Будды.
В комнату, отдернув дверную занавеску, со смехом вошла Цзиньлянь.
— Опять из-за тебя будет неприятность, — обернувшись к ней, начала Юэнян. — Он же к тебе пошел. А ты, вместо того чтобы уложить его в постель, сюда идешь. Смотри, изобьет он тебя.
— Спрашивается, посмеет ли он меня тронуть? — Цзиньлянь засмеялась.
261


— А почему же нет? — продолжала Юэнян. — Как ты грубо с ним разговаривала! Не зря пословица гласит: у мужика на лице собачья шерсть, а у бабы — фениксово перо12. Он изрядно выпил, и если ты его заденешь, он в гневе изобьет тебя. А мы из-за тебя перепугались. Но ты тоже уж больно задириста.
— Пусть злится, — отвечала Цзиньлянь. — Все равно его не испугаюсь. Терпеть не могу все эти капризы. Старшая заказывает, а ему, извольте, другое подавай — прямо три разряда и девять сортов всякой всячины. Совсем задергал сопляков. Тут одно велят, там — другое, как говорится, на востоке пашут, а на западе боронят. Они уж и не знали, кому и трафить. Только раз мы справляем рождение сестрицы Мэн Третьей, ни к чему было петь «Помню, как играла на свирели». Это же цикл о разлуке. Раз она умерла — нет ее, и все тут. К чему вся эта чувствительность, показная верность? Меня от нее бесит.
— Я никак понять не могу, что тут у вас случилось, — говорила жена У Старшего. — Зятюшка вошел по-хорошему, сел, а потом отчего-то вдруг выбежал.
— Это он сестрицу Ли вспомнил, — объяснила Юэнян. — В прошлом году на дне рождения сестрицы Мэн и она была, а теперь ее не стало. Вот почему и прослезился и велел спеть «Я играла тебе на свирели, ты исчез — проглядела глаза...». Но это вывело из себя сестрицу, вот и началась ссора. Сам вскипел, бросился на сестрицу, а она убежала.
— Вам, сестрица, не следовало бы ссориться с мужем, — заметила золовка Ян. — Пусть поют, что ему нравится. Ведь он привык видеть всех вместе, а теперь одной не стало. Как же мужу не опечалиться?
— Нам, тетушка, хоть целый день пой, мы и внимания не обратим, — вмешалась в разговор Юйлоу. — Средь нас только сестрица Шестая13 разбирается в романсах. А тут покойную сестрицу Ли величали больше древних. И как они любили друг друга, и как клятвы давали, и что друг дружке делали, словом, превозносили сверх всякой меры. И это вошло в обыкновение. Вот они и повздорили.
— Вот, оказывается, какая ты умница, сестрица! — воскликнула золовка Ян.
— Она у нас каких только романсов не знает! — поддержала золовку Юэнян. — Первую строку начни, она и конец скажет. А нам — поют певцы и ладно. Но она сразу скажет: тут не так, здесь сфальшивили, там куплет опустили. Когда же хозяин закажет
262


напев, тут у них спор и разгорается. А уж схватятся, без ругани не разойдутся. А мы, давайте, не будем в их ссоры встревать.
— Тетушка, дорогая! — обратилась к золовке Юйлоу. — Знаете, из троих моих детей одна эта девчонка в живых осталась. И до чего же смышленая — просто поразительно! Вот какая уж вымахала! Сделалась взрослой — перестала слушаться.
— И ты мне в матери записалась! — засмеялась Цзиньлянь и хлопнула Юйлоу. — А я, видишь, на старших с кулаками лезу.
— Вот, глядите, до чего распоясалась! — говорила Юйлоу. — Старших бьет!
— А ты, сестрица, мужу уступай, — увещевала золовка. — Говорят, муж с женою ночь поспит, сто ночей потом будет милостив. А без волнений в жизни шагу не ступишь. Так внезапно близкого человека потерять! Близкий — он что палец на руке. Лишишься одного — вся рука заболит. Как вспомнит, так тоскует и кручинится. Ясное дело! А как же иначе?!
— Тосковать — тоскуй, но на все есть свое время, — не унималась Цзиньлянь. — Мы ведь такие же жены! А то одну возвышает, а других ест поедом. Это справедливо? Нас и так вроде выродков Лю Чжаня14 держат — не смей на люди показаться. А Старшая сидит у себя в дальних покоях и знать ничего не желает. Вы не видите, а он ведь что ни день заявляется пьяный и первым делом к той. Все на ее портрет не насмотрится, низкие поклоны отвешивает. Что-то себе под нос нашептывает да еду с палочками подносит — как за живой ухаживает. Ну к чему вся эта комедия?! И на нас еще злится, что траур сняли. Мы о ней ничего дурного не говорим, но не свекровь же она нам. Семь седмиц в трауре ходили и хватит. Сколько из-за этого неприятностей было!
— Вы, сестрицы, видите одно, но упускаете другое, — продолжала настаивать золовка Ян.
— Как летит время! — воскликнула старшая невестка У. — Седьмая седмица вышла! Скоро, наверно, и сотый день13 подойдет?
— Когда будет сотый день? — спросила золовка.
— Рано еще, — отвечала Юэнян. — В двадцать шестой день последней луны.
— Надо будет помянуть! Почитать по усопшей, — заметила монахиня Ван.
— Под Новый год хлопот не оберешься, — заметила Юэнян. — А что читать собираетесь? Хозяин, наверно, только под самый канун года закажет молебен.
263


Тем временем Сяоюй подала каждой по чашке ароматного чаю, после чего Юэнян вымыла руки, подложила в курильницу благовоний и стала слушать мать Сюэ, приступившую к буддийской проповеди16.
Начала монахиня с псалма:
Пришло к нам ясное учение От патриархов чань-буддизма.
Но разнеслось мирским течением Вдаль от носителей харизмы.
Как сорванные с дерева листы:
Под ветром им легко кружить-плясать,
Легко упасть на землю с высоты И лишь на ветку не вернуться вспять.
Стихи сии говорят о монашестве, о заповедях и подвиге иноческом, соблюсти кои труднее всего. Ведь человек подобен железному древу17, как его цветам легко опасть, но трудно появиться на ветвях, так и человеку пасть легко, стать же патриархом веры буддийской куда сложнее.
Так вот. Дело было в первые годы правления под девизом Порядка и Спокойствия в древней обители Целомудренной Любви, которая находится в Южных горах за воротами Цянътан, что в Нинхай- ском военном поселении Чжэцзяна18. Жили-были в том древнем монастыре два истинных подвижника веры, постигавших Путь- дао. Одного звали Чаньским наставником Пяти заповедей, другого — Чаньским наставником Просветления. Каковы же эти пять заповедей? Первая заповедь — не убий; вторая — не укради; третья — не прельщайся зовом сладострастным и красою телесной; четвертая — не пей вина и не вкушай скоромного; пятая — не изрекай словес лживых и прельщающих. А что такое просветление? А то, что, очистив свой разум и узрев сущность своей природы, он проник в истинные свойства человеческой души и достиг просветления.
Чанъский наставник Пяти заповедей, тридцати одного года от роду, облик являл странный: был кривым на один левый глаз, а ростом не достигал и трех чи. В миру его звали Цзиньшанъ — Златой Алтарь, а прозывался он Верующим в Будду. Учение он постиг в совершенстве19. Жили они с Чаньским наставником Просветления как старший и младший братья. Вместе взошли они в оби-
264


телъ святую и предстали пред Старшим чанъским наставником. Тот, убедившись, сколь велики познания инока Пяти заповедей в законе буддовом, оставил его в монастыре и сделал старшим средь братии. Немного лет прошло, и достиг полного прозрения20 Старший чаньский наставник. Тогда, отдав должное его досто- инствам, выбрали иноки чаньского наставника Пяти заповедей своим настоятелем. Каждый день погружался тот в сидячую медитацию.
Другому иноку, Чаньскому наставнику Просветления, было двадцать девять лет. С круглой головой и огромными ушами, широким лицом и четырехугольным ртом, был он огромного роста и походил на архата. В миру носил фамилию Ван. Жили оба подвижника как братья родные. И во время проповедей на одну циновку садились.
И вот однажды, в самом конце зимы и начале весны, морозная стояла погода. Два дня шел снег. А когда он перестал и небо разъяснилось, Чаньский наставник Пяти заповедей с утра воссел на кресло для сидячей медитации. Вдруг до ушей его донесся едва слышный плач младенца. Подозвал он тогда верного и неотлучного своего послушника Цинъи. «Сходи, — говорит, — к наружным воротам и узнай, в чем дело. Потом мне скажешь». Открыл послушник врата и видит: прямо на снегу под сосною лежит рваная подстилка, а на ней младенец. «Кто же, — думает, — его тут оставил?» Подошел поближе, смотрит: девочка полугодовалая в тряпье завернута, а на грудке — бумажка, на которой указано точное время ее рождения.
И думает послушник Цинъи: «Лучше жизнь человеку спасти, нежели семиярусную пагоду воздвигнуть». Поторопился он сообщить настоятелю. «Похвальна редкая сердечная доброта твоя, очень похвальна!» — молвил настоятель. Взял тогда Цинъи младенца на руки и принес к себе в келью. Спас жизнь, доброе дело сделал. Стал растить девочку, а когда сравнялся той год, настоятель дал ей имя Хунлянь, что значит Алая Лилия. Бежали дни, сменялись луны. Росла девочка в монастыре, и никто об этом не знал. Да и сам настоятель со временем запамятовал. Так незаметно исполнилось Хунлянь шестнадцать. Уходит, бывало, Цинъи из кельи — дверь на замок, придет — изнутри замкнет. Берег ее как дочь родную. Одевал ее как послушника монастырского. Росла девочка красивая и смышленая. Без дела не сидела — то шить возьмется, то вышивает. Уж подумывал Цинъи обзавестись зятем.
265


Ведь тогда будет кому ухаживать за старым монахом и проводить его в последний путь.
Но вот однажды, в шестую луну, когда стояла жара, Чаньский наставник Пяти заповедей вспомнил вдруг о случившемся десяток с лишним лет назад и, миновав залу Тысячи будд, оказался у кельи Цинъи. «Отец настоятель? — удивился Цинъи. — Что вас привело ко мне?» «Где девица Хунлянъ?» — спросил настоятель.
Цинъи скрыть Хунлянъ не решился и пригласил настоятеля в келью. Стоило же тому увидеть девушку, как были отброшены заповеди и пробудились любострастные мысли. И наказал он Цинъи: «Приведешь ее ко мне на закате. Да не ослушайся! Сделаешь по-моему, возвышу тебя, но никому ни слова». Не посмел ослушаться настоятеля Цинъи, но про себя подумал: «Опорочит он девушку». Заметил настоятель, что неохотно согласился Цинъи, зазвал его к себе в келью и поднес десять ляпов серебра, а еще и ставленую грамоту21 вручил. Пришлось Цинъи принять серебро. Повел он вечером Хунлянъ в келью настоятеля. И опорочил настоятель девушку, стал ее запирать у себя за спальнею, в комнате, скрытой пологом.
Его духовный брат, Чаньский наставник Просветления, выйдя из состояния самадхи22, в котором он пребывал, находясь на ложе для медитации, уже знал: преступил настоятель заповедь — не прельщайся красотою телесной, и растлил Хунлянъ-девицу, свернул со стези добродетелей, по которой следовал многие годы. И решил: «Взову-ка я к рассудку его, отвращу от греха».
Распустились на другой день пред монастырскими вратами лотосы и лилии. Велел он послушнику нарвать белых лилий, поставил их в вазу с узким горлышком и пригласил брата полюбоваться их красотой. Немного погодя пришел настоятель. Сели наставники. Чаньский наставник Просветления и говорит: «Гляди, брат, какое обилие цветов! Я пригласил тебя полюбоваться их красотой и сочинить стихи». Послушник подал чай, потом приготовил драгоценные принадлежности ученого мужа23. «Какой же цветок воспеть?» — спросил настоятель. «Воспой лилию», — предложил брат. Настоятель взмахнул кистью и набросал четверостишие:
На стебельке раскрылся лотоса бутон,
Вблизи с благоуханным розовым кустом
Гранат горит парчовым огненным ковром...
Всех лилия нежней с молочным лепестком.
266


«Раз брат наставник сочинил, я не останусь в долгу», — молвил Чаньский наставник Просветления и, взяв кисть, написал:
Ива, персик, абрикос Меж собою шелестят —
Растревожил их вопрос:
Чей же тоньше аромат?
Лотос — лепестки густы —
Водную устлали гладь...
Красной лилией цветы Все хотят благоухать.
Написал и громко рассмеялся. Услыхал его стихи Чаньский наставник Пяти заповедей и сердцем сразу прозрел. Совестно ему стало, повернулся и удалился к себе в келью. «Кипяти воду скорей/» — наказал он послушнику, переоделся в новое облачение, достал бумагу и поспешно написал:
Уже сорок семь мне годов от рожденья!
Нарушил я заповедь — нет мне спасенья!
Но верой даровано успокоенье —
Уйду в лоно вечности без промедления!
Хоть брат угадал мой поступок презренный,
К чему досаждать покаяньями ближним?!
Ведь жизнь наша молнией вспыхнет мгновенной,
Погаснет — и небо опять станет прежним.
Положил он исповедь свою перед изображением Будды, вернулся на ложе для медитации и сидя преставился. Послушник тот же час сообщил о случившемся Чаньскому наставнику Просветления. Тот, сильно удивленный, предстал перед изображением Будды и увидел поэтическую исповедь ушедшего из мира. «Да, всем ты был хорош, — размышлял монах. — Жаль только завет нарушил. Ты ушел мужчиною, но не верил в Три святыни24, уничтожил Будду в душе своей и опозорил иноческий сан. Тебе предстоят муки в перерождениях, без которых ты не сможешь вернуться на путь истины. И как тяжело от этого на душе! Ты говоришь: уходишь и я не пойду за тобой...» Он вернулся к себе в келью, велел послушнику согреть воды для омовения и сел на ложе для медитации. «Я поспешу вослед за иноком Пяти заповедей, — сказал он послушнику. — А вы положите останки наши в саркофаги и по истечении
267


трех дней предадите сожжению в одночасье». Сказал так и тоже преставился. В один день два наставника почили.
Невероятное событие всполошило монастырскую братию и тотчас же молвой разнеслось по всей округе. Молящихся и жертвователей стеклось видимо-невидимо. Усопших предали сожжению перед обителью. Немного погодя Цинъи выдал Хунлянь замуж за простолюдина и тем обрел себе поддержку в старости. А через несколько дней совершилось перерождение Чаньского наставника Пяти заповедей. Он явился на свет в округе Мэйчжоу, в Западной Сычуани, в облике сына Су Лаоцюаня, жившего отшелъни ком. Звали его Су Ши, по прозванию Цзычжанъ, а известен он стал под прозванием Дунпо — Восточный склон25. Чаньский наставник Просветления после перерождения получил имя Дуанъ- иин. Стал он сыном тамошнего жителя СеДаофа, впоследствии принял постриг и в монашестве был известен под именем Фоинь, то есть След Будды. Опять они жили рядом и водили сердечную дружбу.
Да,
В Сычуани теперь возродились они.
Свет Будды сияет для чистых сердец.
Вдруг: «Грех я узнал, друг, меня извини,
В обитель уйду, праздной жизни конец».
Журчит ручеек, полнит счастием грудь.
Ах, как ароматны весенние дни!
Но перст указует к познанию путь:
К Хунлянь — Красной Лилии — больше не льни.
Монахиня Сюэ закончила.
Ланьсян принесла из покоев Юйлоу два короба с затейливо приготовленными постными закусками, фруктами, печеньем и сластями. Убрав со стола курильницу, она расставила яства и чай. Хозяйки вместе с монахинями принялись лакомиться. Немного погодя подали скоромные кушанья и открыли жбан с вином феи Магу. Хозяйки, усевшись вокруг жаровни, осушили чарки.
Юэнян начала партию в кости со своей старшей невесткой У, а Цзиньлянь и Ли Цзяоэр играли на пальцах. Юйсяо разливала вино и под столом подсказывала Цзиньлянь, отчего та все время выигрывала и заставляла Цзяоэр пить штрафные.
— Давай я с тобой сыграю, — обратилась к Цзиньлянь Юйлоу. — А то ты ее обыгрываешь.
268


Юйлоу велела Цзиньлянь вынуть руки из рукавов и не класть на колени, а Юйсяо отойти в сторону.
В тот вечер Юйлоу заставила Цзиньлянь выпить не одну штрафную чарку, а барышню Юй попросила спеть.
— Спой «Жалобы в теченье пяти страж»26, — заказала Юэнян. Барышня Юй настроила струны и запела высоким голосом.
На мотив «Яшмовые ветки сплелись»:
Навислы багровые тучи сплошной пеленой,
Снежинки-цветы, как пушинки, кружат надо мной. Порывистый ветер холодным дыханьем обжег.
О как ты жесток!
Мне все тяжелее... Увы, не проходит и дня,
Чтоб мать и отец за мой нрав не корили меня.
Твоих же речей рассудить не желают они...
Считаю я дни!
На мотив «Золотые письмена»:
Уж ночь над землей — тишина и прохлада,
Но нет мне покоя и нет мне услады,
Тоскую одна — как жестока разлука.
Листочек письма — а о встрече ни звука,
И слезы блестят на щеках моих влажных,
В тоске еженощно считаю я стражи.
На мотив «Яшмовые ветви сплелись»:
Повеяло холодом в первую стражу —
Под пологом зябну, тоскую и стражду.
Что делать? Вторая уж близится стража!
Мне, брошенной, так одиноко и страшно!
На тот же мотив:
Когда расставались — цвели ветки сливы,
А нынче кружит поздний лист сиротливо.
Во сне лишь являешься, как наважденье,
И нет от тоски и от горя спасенья.
В мечтах твои руки, безумная, глажу...
Ах! Снова не спать во вторую мне стражу!
269


На мотив «Золотые письмена»:
Я сутками жду безнадежно и кротко.
Тебя закружила певичка-красотка.
Ты с ней, предназначенной всем на продажу,
А я изнываю уж третюю стражу.
На мотив «Яшмовые ветви сплелись»:
Свеча догорала, и ночь продолжалась.
Тебе незнакома, наверное, жалость!
Я чахну, болею от горьких лишений,
Мой стан исхудал, как когда-то у Шэня27. Она меня ласковей, видно, и краше? Промучилась я бесконечных три стражи!
На мотив «Золотые письмена»:
Мой стан исхудал, как когда-то у Шэня, Снести невозможно надежд сокрушенье.
Ты новые ей покупаешь платочки...
Мне в зеркало мельком взглянуть нету мочи! С болезненным сердцебиеньем не слажу, Бессонницей маюсь четвертую стражу.
На мотив «Яшмовые ветви сплелись»:
Про горькие слезы подушка расскажет. Молилась я, клятвы давала и даже Во храме, любви возвращения ради,
Отрезала две вороненые пряди.
Но, видно, суровый привратник на страже Владыки Судьбы, и до неба далеко...
Как Иву Чжантайскуюбросивший княжич, Так жизнь мою рубишь под корень, жестоко...
То ночь, словно день, иль светает до срока?.. Покой озаряет луна ясноока Сквозь облака пух белоснежный лебяжий На небе четвертой губительной стражи.
270


На мотив «Золотые письмена»:
О как мне вернуть дорогую пропажу?!
У терема жду, прислонившись к стене я,
От холода и от тоски коченея,
В слезах умываясь, уж пятую стражу.
На мотив «Яшмовые ветви сплелись»:
Все жгу фимиамы... Алтарь уже в саже! Молюсь, чтоб тебя не утратить навеки. Румяна и пудру невольно размажу — Подушку зальют разноцветные реки... Насмешников — тьма! А любовной опеки Мне нет. Вновь сомкну я опухшие веки Под крик петушиный на пятую стражу.
На мотив «Золотые письмена»:
Закончился страж перестук ежечасный,
И ворон замерз и закаркал, злосчастный, Звенят бубенцы под стрехой безучастно, Уснуть не дают. Я безумно, напрасно Обманщика жду и не сплю до рассвета,
А он без меня развлекается где-то.
На мотив «Яшмовые ветви сплелись»:
Мне брови с утра подводить нету прока, Готовить наряды — пустая морока —
Давно миновали свидания сроки...
Но вдруг, под стрехой затрещали сороки. Служанка, влетев, прокричала с порога: «Вернулся!» И я испугалась немного.
Вновь с милым взойду я под шелковый полог, Спрошу, почему был разрыв наш столь долог.
На мотив «На заднем дворике цветок»:
Ушел, и полгода ни слуху ни духу —
Нашел себе где-то, видать, потаскуху.
А я еженощно считала тут стражи И думала: ищешь ты славной карьеры,
271


А ты пировал, легкомысленный бражник,
Средь дымных цветов^, потеряв чувство меры.
В ночном одиночестве маясь и труся,
Свечи до рассвета порой не гасила.
Ждала вечерами я вестника-гуся,
Но где его, черта, носило!
С любимым ласкалась всю ночь и весь день я,
И знала, что это, увы, сновиденья.
На мотив «Ивовый листочек»:
Ах!
Под брачным покрывалом из парчи Любовный шепот больше не звучит.
Увидят все: мой свадебный обряд У духа моря в храме претворят^.
Свидетель Небо, не на мне вина,
А на тебе, нестойком, как волна.
Заключительная ария:
Под пологом с кистями из парчи Два сердца, как одно, стучат в ночи.
Под покрывалом шелковым прозрачным Предела нет счастливым играм брачным.
Тем временем Юйлоу то и дело выигрывала у Цзиньлянь, и последней пришлось осушить с десяток штрафных чарок, после чего она направилась к себе. Она долго стучалась. Наконец ей открыли калитку. Перед ней стояла Цюцзюй и протирала заспанные глаза.
— Спала, мерзавка, рабское отродье? — заругалась Цзиньлянь.
— Я не спала, — отвечала Цюцзюй.
— Я же вижу! — продолжала хозяйка. — Нечего мне голову морочить! Тебе хоть бы хны. Нет бы — встретить. Батюшка спит?
— Давно почивает, — отвечала служанка.
Цзиньлянь прошла в отапливаемую спальню и, приподняв юбку, села на кан поближе к теплу. Она велела Цюцзюй подать чаю, и та торопливо налила чашку.
— Фу! Грязными своими лапами, мерзавка? — заругалась хозяйка. — Чего ты мне кипяток подаешь? Думаешь, пить буду? Позови Чуньмэй! Пусть она сама ароматного чаю заварит, да покрепче.
272


Панъ Цзинълянъ выходит из себя от «Помню, как играла на свирели»


Симэнъ Цин впервые испытывает пояс из белого узорчатого шелка


— Она там, в спальне... спит, — проговорила служанка. — Обождите, я позову.
— Не надо! Пусть спит, — передумала Цзиньлянь, но Цю- цзюй не послушалась и пошла в спальню.
Чуньмэй, свернувшись, крепко спала в ногах у Симэня.
— Вставай, матушка пришла, — расталкивая ее, говорила Цю- цзюй. — Чаю просит.
— Матушка пришла, ну и что же? — выпалила Чуньмэй. — Ходит по ночам, рабское отродье! Только людей пугает.
Чуньмэй нехотя поднялась, не спеша оделась и пошла к хозяйке. Она стояла перед Цзиньлянь заспанная и протирала глаза.
— Вот рабское отродье! — заругалась на Цюцзюй хозяйка и обернулась к Чуньмэй. — И надо ж ей было тебя будить. По- правь-ка платок, совсем сбился. А куда дела сережку?
Чуньмэй в самом деле украшала только одна золотая с драгоценными камнями серьга. Она зажгла фонарь и пошла в спальню, где после долгих поисков нашла, наконец, пропажу перед кроватью на скамеечке.
— Где нашла? — спросила Цзиньлянь.
— На скамеечке у кровати валялась, — ворчала горничная и, указывая на Цюцзюй, продолжала: — Все из-за нее, негодницы! Я с испугу вскочила. Наверно, за крючок полога зацепилась.
— Я ж ее предупреждала! — заметила Цзиньлянь. — Не буди, говорю, а она все свое.
— Матушка, говорит, чай просит, — пояснила Чуньмэй.
— Чаю захотелось. Только не ее руками заваривать!
Чуньмэй тотчас же налила в чайник воды и, помешав уголь, поставила в самый огонь. Немного погодя чайник закипел. Горничная вымыла чашку и, заварив покрепче, подала хозяйке.
— Батюшка давно уснул? — спросила Цзиньлянь.
— Да, я давно постелила, — отвечала Чуньмэй. — Вас спрашивал. Матушка, говорю, из дальних покоев еще не пришла.
— Юйсяо давеча для моей матушки принесла фруктов и сластей, — начала Цзиньлянь, выпив чашку чаю. — Я их этой мерзавке отдала. Ты их убрала?
— Какие фрукты? — удивилась Чуньмэй. — Понятия не имею.
Цзиньлянь крикнула Цюцзюй.
— Где фрукты?
275


— В туалетном столике, матушка, — отвечала служанка и принесла гостинцы.
Цзиньлянь пересчитала. Не хватало апельсина.
— Куда апельсин дела? — спрашивала хозяйка.
— Что вы мне дали, матушка, я все убрала, — говорила Цю- цзюй. — Думаете, может, я съела? Не такая уж я сластена.
— Еще будешь мне оправдываться, мерзавка?! — заругалась Цзиньлянь. — Ты стащила, рабское отродье! Куда ж он девался? Я ж нарочно пересчитала, прежде чем отдать, рабское отродье. А у тебя, я гляжу, руки чешутся. Все перебрала. Да чего тут осталось? Добрую половину, небось, съела. Тебя, думаешь, угощать припасли, да? — Цзиньлянь обернулась к Чуньмэй: — А ну-ка, дай ей десяток пощечин!
— Я о нее и руки пачкать не хочу, — отозвалась горничная.
— Тогда тащи сюда! — приказала хозяйка.
Чуньмэй схватила Цюцзюй за шиворот и подвела к Цзиньлянь. Та ущипнула ее за щеку.
— Говори, мерзавка, ты стащила апельсин или нет, — ругалась Цзиньлянь. — Скажешь, прощу тебя, рабское твое отродье. А не то плетью угощу. Отведаешь, сколько влезет. Только свист пойдет. Что я пьяная, что ли? Стащила, а теперь зубы заговаривать? — Она обернулась в сторону Чуньмэй: — Скажи, я пьяная?
— Вы совершенно трезвы, матушка, — подтвердила горничная. — Если вы ей не верите, матушка, выверните рукава, наверно там остались апельсиновые корки.
Цзиньлянь потянула Цюцзюй за рукав и уже отдернула его, чтобы обшарить внутри, но служанка начала сопротивляться. Тут подоспела Чуньмэй. Запустив руку в рукав Цюцзюй, она извлекла оттуда апельсиновые корки31. Цзиньлянь стала изо всех сил щипать ей щеки и бить по лицу.
— Что, негодяйка проклятая, рабское отродье! — обрушилась на служанку Цзиньлянь. — Не вышло! Эх, ты, никудышная! Тебе только языком болтать да сласти воровать. Это ты умеешь. От меня не скроешь! Вот они, корки. На кого будешь ссылаться? Надо бы тебя вздуть, рабское твое отродье, да боюсь, батюшку не разбудить бы, и охоты нет после веселого пира с тобой возиться. Завтра будет день. Тогда и рассчитаюсь.
— Вы ей, матушка, поблажки не давайте, — вторила хозяйке Чуньмэй. — Выпорите так, чтобы плеть свистела. А лучше слугу заставьте. На совесть втянет. Пусть потерпит — впредь будет по¬
276


баиваться. Наши-то побои ей все равно что ребячьи шалости. Она по палке скучает. Тогда будет знать.
Цюцзюй с распухшим лицом, надув губы, удалилась в кухню. Цзиньлянь разломила пополам апельсин, достала яблоко и гранат и протянула Чуньмэй.
— На, ешь! — сказала она. — А остальное матушке отдам.
Чуньмэй взяла фрукты с полным равнодушием и, даже не
взглянув на них, спрятала в ящик. Цзиньлянь хотела было разделить и сласти, но ее остановила горничная:
— Не надо, матушка! Я сласти не люблю. Лучше вашей матушке оставьте.
Цзиньлянь убрала оставшиеся гостинцы, но не о том пойдет наш рассказ.
Потом Цзиньлянь вышла по малой нужде и велела Чуньмэй принести ведро воды для омовения.
— А который теперь час? — спросила хозяйка.
— Луна на запад склонилась, — говорила горничная. — Третья ночная стража, должно быть.
Цзиньлянь сняла головные украшения и вошла в спальню. На столе догорал серебряный светильник. Поправив его, она обернулась к кровати, на которой храпел Симэнь. Цзиньлянь развязала шелковый пояс, сняла юбку из хунаньской тафты и штаны и, обувшись в ночные туфельки, юркнула под одеяло к Симэню. Немного подремав, она начала заигрывать с ним, но он не отзывался. Ведь совсем недавно Симэнь предавался утехам с Чуньмэй, и у него остыл весь пыл, его размякшее орудие нельзя было поднять никакой силой. У Цзиньлянь же, распаленной винными парами, пламенем горела страсть. Она, сев на корточки, принялась играть на свирели, возбуждая самый кончик. Издавая звуки, подобные лягушачьему кваканью, она то засасывала, то выпускала изо рта мундштук, так что тот непрерывно ходил туда-сюда.
Наконец Симэнь проснулся.
— Вот негодная потаскушка! — увидев Цзиньлянь, заворчал он. — Где ж ты до сих пор была?
— Мы в дальних покоях пировали, — отвечала Цзиньлянь. — Сестрица Мэн потом еще два короба закусок и вина поставила. Барышня Юй пела. И старшая невестка У с золовкой Ян пировали. Играли на пальцах, кости бросали. Весело было. Сперва у Ли Цзяоэр выигрывала. Штрафными ее напоила. Потом мы с сестрицей Мэн играть сели. Много нам с ней штрафных досталось. А ты
277


легко отделался. Ишь, разоспался! А я, выходит, терпи, да? Но ты ж знаешь, я без тебя не могу.
— Подвязку сшила? — спросил Симэнь.
— Тут, под периной лежит.
Запустив руку под перину, она достала подвязку и туго натянула на основанье веника, а лентами крепко-накрепко стянула талию Симэню.
— А вовнутрь принял? — спросила она.
— Принял.
Немного погодя Цзиньлянь удалось расшевелить богатыря. Он вздыбился, поднял голову и вытянулся длиннее обычного на цунь с лишком. Женщина влезла на Симэня, но набалдашник был слишком велик и ей пришлось руками раздвигать срамные губы, чтобы пропихнуть его в потаенную щель. Когда он проник, Цзиньлянь обхватила Симэня за шею, велела ему сжать ее талию и стала тереться до тех пор, пока сей предмет весь не погрузился до самого корневища.
— Дорогой, сними с меня чулочные подвязки и положи себе под спину, — попросила она.
Симэнь исполнил ее просьбу, а также снял с нее красный шелковый нагрудник. Цзиньлянь, передвигаясь на четвереньках, оседлала Симэня. Ей потребовалось сделать несколько разминаний, чтобы орудие полностью погрузилось, и тогда она сказала:
— Пощупай теперь сам рукой, как заполнено все внутри. Тебе хорошо? Давай наминай и вставляй почаще.
Симэнь дотронулся и убедился, что орудие засажено по самое корневище и даже волосы прибрались, а снаружи остались только два ядра, отчего он ощутил неописуемую радость и наслаждение.
— Как здорово разбирает! — воскликнула Цзиньлянь. — Но что-то холодновато. Дай я пододвину лампу, при свете порезвимся, а? Нет, летом куда лучше. Зимой такой холод. — Она продолжала расспрашивать: — Ну как? Что лучше: подвязка или твоя серебряная подпруга, грубая, как хомут? От нее в лоне боль одна, а тут совсем другое дело. К тому же посмотри, насколько вырастает твой предмет. Не веришь — пощупай у меня низ живота: конец-то почти в сердце упирается. — Потом она добавила: — Обними меня, дорогой! Сегодня я хочу заснуть лежа на тебе.
— Спи, дитя мое! — сказал он и, обняв жену, просунул свой язык в ее уста.
Глаза Цзиньлянь, горевшие, как звезды, затуманились. Симэнь сжимал ее ароматные плечи. После короткого забытья
278


неукротимый пламень страсти вновь объял всю ее плоть, разгоряченную и необузданную. Обеими руками схватив Симэня за плечи, Цзиньлянь приподнималась и садилась. Несгибаемый воитель то выныривал с головой, то погружался по самый корень.
— Родной мой, любимый, не губи! — стенала она, однако Си- мэнь сунулся туда-сюда еще раз триста.
Когда подошла пора испускать семя, Цзиньлянь только и воскликнула:
— Мой милый! Ты мне все нутро вывернешь.
Но затем она вложила свой сосок ему в рот, понуждая сосать. Любовники не заметили, как на какое-то мгновение потеряли сознание. Вскоре после истечения семени они крепко обнялись. У Цзиньлянь сердце билось, как у молодой газели, утомленные члены совсем ослабли, ароматные волосы-туча беспорядочно рассыпались. Лишь когда вытекла вся семенная жидкость, они обрели прежнюю способность двигаться.
— Милый! Как ты себя чувствуешь? — шептала Цзиньлянь, вытирая семя платком.
— Давай вздремнем, а потом продолжим, — предложил Си- мэнь.
— Я тоже не в силах, совсем ослабла и разомлела.
Так прекратилась игра тучки и дождя. Они легли рядом, крепко прижавшись друг к дружке, и не заметили, как на востоке стала заниматься заря.
Да,
Оглядите эту пару при свечах со всех сторон:
Вот союз, что не иначе, как на Небе заключен.
Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.
279


г
л
А
*
А
С
н
м
J>
д
Е
С
Я
т
ч
Е
Т
В
Е
?
Т
А
*
Цензор Сун настоятельно выпрашивает у Симэня треножник Восьми бессмертных
У Юэнян слушает «Драгоценный свиток о праведной Хуан».


Бывало, преданных друзей
встречал на южной стороне.
Мне снова повстречать бы их, возрадоваться по весне.
Чтоб в чашах южное вино
шипело, пенилось опять,
Чтоб на бумаге дорогой
стихи изящные писать.
В коляски сядем, чтоб цветы
с поклоном провожали нас И чтоб трава вокруг колес
любовно, трепетно вилась.
Мы разлучились, и царит
на южном тракте тишина.
Кто там любуется весной
и светит для кого луна?
Так вот. Обнял Симэнь Цзиньлянь и проспали они до рассвета. Пробудившись, Цзиньлянь обнаружила, что орудие Симэня все еще выпрямленное и твердое, как палка.
— Пощади, милый, — говорила она. — Я больше не могу. Дай я тебе лучше на свирели поиграю.
— Ишь ты, потаскушка с выкрутасами, — отозвался он. — Ты и так играла предостаточно. Видишь, твоих рук дело.
Цзиньлянь села на корточки между его ног и, опершись на одну из них, взяла в рот то самое. Она сосала и втягивала, однако семя все не изливалось. Симэнь ритмично надавливал рукой на ее напудренную шею, заботясь только о том, чтобы засаживать свой причиндал до упора. И тот сновал во рту туда-сюда без перерыва.
281


С уголков губ прильнувшей к нему жены стекала белая слюна, но сок стебля все еще оставался в нем. А когда семя уже было готово излиться, Цзиньлянь спросила Симэнь Цина:
— Нам от Ина Второго приглашение на двадцать восьмое принесли. Пустишь?
— А почему бы нет? Соберетесь и пойдете.
— Тогда у меня к тебе просьба, — продолжала Цзиньлянь. — Скажи, дашь или нет?
— А что такое? Говори!
— Дай мне шубу сестрицы Ли, — попросила она. — А то все в меховые шубы вырядятся. Только у меня нет.
— А та, что от полководца Вана в прошлом году заложили? Вот ее и надевай.
— Не хочу я заложенную, — не унималась Цзиньлянь. — Да ты ее Ли Цзяоэр отдай, а Ли Цзяоэр свою шубу пусть Сюээ передаст. Достанешь мне сегодня шубу сестрицы Ли, а? Рукава я бы подбила красным атласом с золотыми журавлями, а вниз поддела бы белую душегрейку из узорной тафты. Я ведь не кто-нибудь — жена твоя. Сделай же мне одолжение!
— Вот потаскушка негодная! Только бы себе урвать. Та черная шуба добрых шестьдесят лянов серебра стоит. Блестящий длинный мех торчком стоит. Не пойдет она тебе.
— Ах ты, рабское отродье! Выходит, чужой бабе лучше отдать, да? Мы ведь твои жены — вывеска твоя. Как ты можешь подобное говорить!? Будешь со мной так разговаривать, не жди от меня ласки.
— Ну вот! То просила, а теперь условия ставишь?
— Негодник! Я ж тебе как рабыня служу!
Говоря это, Цзиньлянь вновь подтянула тот самый предмет к своему напудренному лицу. После долгих помахиваний и прижиманий она снова ухватила его своим бесстыдным лягушачьим ртом, а затем, высунув язык, стала теребить струну цитры и возбуждать черепашью палицу2. После этого, взяв ее алыми губками, Цзиньлянь вся отдалась движению. Наслаждения возникали, как из рога изобилия. Симэнь ощутил себя на вершине блаженства, его грудь переполнялась весенними чувствами, проникавшими до самого костного мозга. Все это длилось довольно долго, и уже перед самым мигом семяизвержения он даже успел воскликнуть:
— Жми крепче, маленькая развратница, сейчас потечет!
282


И не успел он договорить, как сперма брызнула на лицо и губы Цзиньлянь, которая, широко раскрыв рот, сумела проглотить большую ее часть.
Да,
Красавица любимому в постели Всю ночь играть готова на свирели.
На другой день был назначен прием, который устраивал в доме Симэня его сиятельство Ань.
Цзиньлянь оставалась в постели. Симэнь же встал, умылся и причесался.
— Достань шубу, пока свободен, — остановила его Цзиньлянь, когда он собрался уходить. — Потом тебе некогда будет.
Симэнь направился в покои Ли Пинъэр. Кормилица Жуй и служанки были давно на ногах. В чисто прибранной комнате перед дщицей покойной стоял чай. Симэнь сел и спросил кормилицу, давно ли ставятся жертвы усопшей. Он заметил на Жуй застегнутую спереди бледно-зеленую куртку, белую холщовую юбку и синеватые с зеленым отливом туфельки на толстой подошве. Ее ланиты были слегка напудрены и подрумянены, а тонкие изогнутые брови искусно подведены. На губах у нее блестела ярко-красная помада, в ушах красовались золотые гвоздики-сережки. С задорной улыбкой она подала Симэню чай. Ее пальцы украшали четыре золотых кольца — подарок Ли Пинъэр. Симэнь велел Инчунь сходить к хозяйке за ключами от кладовой.
— Что вы хотите, батюшка? — спросила Жуй.
— Надо шубу достать, — пояснил Симэнь. — Матушка Пятая надеть хочет.
— Матушкину соболью? — уточнила Жуй.
— Ну да. Дам, раз ей поносить захотелось.
Инчунь ушла. Симэнь обнял Жуй.
— Дитя мое! — говорил он, припав к ее груди. — У тебя и после кормления такие упругие груди.
Они прильнули друг к дружке и слились в страстном поцелуе.
— Батюшка, вы, я вижу, что-то частенько у матушки Пятой бываете? — спрашивала Жуй. — К остальным не заглядываете. Всем бы матушка Пятая хороша, только вот других она терпеть не может. В прошлый раз, когда вы были в отъезде, как же она на меня обрушилась из-за валька! Спасибо, тетушка Хань с матушкой Третьей вступились. Я вам тогда не решилась сказать. Но у
283


нас уж длинные языки нашлись. Кто-то ей наговорил, будто бы вы, батюшка, мне излишнее внимание уделяете. Не знаю, она вам жаловалась?
— Да, говорила, — подтвердил Симэнь. — Ты бы у нее прощения попросила. Она ведь, знаешь, какая! Но кто ей подслащивает, тому она рада.
— Матушка Пятая, верно, резкая на язык, — согласилась Жуй, — зато не помнит зла. Вот и тогда. Как она меня только не кляла, а после вашего приезда со мной же заговорила будто ни в чем не бывало. А что вы, батюшка, у нее чаще бываете, так это, говорит, сами матушки мне уступают. Кто, говорит, ко мне с открытой душой, тому и я не помешаю, зла не сделаю.
— А раз так, и живите вы все в мире и согласии, — заключил Симэнь и добавил: — А вечером жди. К тебе приду.
— Правда, батюшка? Не обманываете?
— Чего мне тебя обманывать!
Тем временем Инчунь принесла ключи, и Симэнь распорядился открыть кладовую Ли Пинъэр. Служанка вынула из шкафа шубу, встряхнула ее и завернула в узел.
— У меня нет хорошей кофты, — потихоньку прошептала Жуй. — Кстати, достали бы мне. У матушки была кофта с юбкою...
Симэнь тут же велел отпереть сундук. Оттуда достали бирюзовую атласную кофту, желтую с узорами юбку, голубые, расшитые узорами, штаны из шаньсийского шелка и пару вышитых цветами наколенников. Жуй земными поклонами благодарила за наряды. Симэнь запер кладовую и перед уходом велел Жуй отнести шубу Цзиньлянь.
Цзиньлянь только что пробудилась. Чуньмэй застала ее за бинтованием ног.
— Жуй шубу принесла, — объявила горничная.
— Вели войти, — сказала Цзиньлянь, смекнув, в чем дело. Появившуюся Жуй она встретила вопросом: — Тебя батюшка прислал?
— Да, батюшка распорядился передать вам шубу, — отвечала туи.
— И тебе что-нибудь досталось? — поинтересовалась Цзиньлянь.
— Батюшка подарил мне кофту с юбкой на Новый год и велел у вас попросить прощения, матушка.
С этими словами Жуй опустилась перед Цзиньлянь на колени и отвесила четыре земных поклона.
284


— Меж нами, сестрами, такое ни к чему, — заметила Цзиньлянь. — Стало быть, ты хозяину приглянулась, а в таком случае, как говорится, и множество лодок не запрудит гавань, и множество повозок не перекроет дорогу — всем место найдется. Зачем друг другу зло причинять? Меня не заденешь, я не пристану. Я вот одна сижу, с собственной тенью время коротаю.
— Я ведь хозяйки лишилась, — говорила Жуй. — И хоть судьба моя в руках Старшей госпожи, только вы, матушка, мне опора. На вас вся моя надежда. А я вас, матушка, не подведу. Опавший лист к корню поближе норовит опуститься.
— А про эти наряды ты все-таки Старшей скажи, — посоветовала Цзиньлянь.
— Я у матушки Старшей загодя просила, — объясняла кормилица. — Вот батюшка, говорит, освободится и даст.
— Так-то вернее!
Жуй вернулась к себе. Симэнь тем временем ушел в большую залу.
— Матушка тебя спрашивала, когда ты за ключами ходила? — обратилась кормилица к Инчунь.
— Спросила, для чего батюшке ключи понадобились, — отвечала служанка. — Не знаю, говорю, зачем. А про шубу ничего не сказала. Матушка больше ничего не говорила.
Между тем Симэнь проверил, как идут приготовления к приему. Тут же стояли сундуки с костюмами и реквизитом актеров хай- яньской труппы3 — Чжан Мэя, Сюй Шуня и Сюнь4 Цзысяо. Еще раньше прибыли четверо певцов во главе с Ли Мином. Они земно поклонились Симэню, и тот распорядился, чтобы их накормили.
Трое певцов, среди них и Ли Мин, должны были услаждать знатных особ в передней зале, а Цзо Шунь петь гостьям в дальних покоях.
В тот день Ван Шестая, жена Хань Даого, сама прибыть не могла, но она купила ко дню рождения Юйлоу коробки подарков и отправила их с Шэнь Второй.
Ее паланкин сопровождал Цзиньцай. Ван Цзин проводил барышню Шэнь в дальние покои и отпустил носильщиков паланкина.
Пожаловали проживающая за городскими воротами свояченица Хань Старшая и невестка Мэн Старшая, а также жены приказчиков Фу и Ганя, жена Цуй Бэня — Дуань Старшая и жена Бэнь Дичуаня.
Сидя в большой зале, Симэнь заметил шедшую по боковой дорожке невысокую стройную особу в зеленой атласной душегрейке и
285


красной юбке. Украшенная оправленным в золото голубым ободком прическа, никаких следов ни помады, ни пудры, узкий разрез глаз. Она была совсем похожа на Чжэн Айсян.
— Кто это? — спросил он у провожающего незнакомку Дай- аня.
— Супруга Бэня Четвертого, — ответил слуга.
Симэнь, ни слова не говоря, пошел в дальние покои к Юэнян. Там пили чай. Симэнь поел рисового отвара и протянул хозяйке ключи.
— Зачем кладовую открывал? — спросила Юэнян.
— Шестой3 завтра не в чем к Инам пойти, — проговорил Симэнь. — Шубу сестрицы Ли попросила надеть.
Хозяйка бросила в его сторону неодобрительный взгляд.
— Ты сам, выходит, своего слова держать, не можешь, — начала она. — После смерти Ли настоял, чтобы всех ее служанок в доме оставить, а теперь что делаешь6? А почему Шестая свою шубу не носит? Бережет, да? Ей, видите ли, эту подавай. Сестрица умерла, вот у нее глаза на шубу-то и разбежались. А будь она жива, с какими ты глазами к ней явился бы, а?
Симэнь язык прикусил.
Тут доложили о прибытии уездного экзаменатора Лю7, принесшего долг. Симэнь пригласил его в залу. Завязался разговор. Явился с визитной карточкой Дайань.
— От близких полководца Вана подарки доставили, — доложил он.
— Что за подарки? — спросил хозяин.
— Кусок материи, жбан южного вина и четыре блюда угощений. Симэнь взял визитную карточку, на которой было выведено:
«...от младшего родственника Ван Цая с нижайшим поклоном».
Ван Цзину было велено отправить ответную карточку, а принесшего подношения наградить пятью цянями серебра.
У ворот из паланкина вышла Ли Гуйцзе. Сопровождавший ее привратник заведения держал четыре коробки. К нему подоспел Дайань и взял подарки.
— Прошу вас, — обратился он к Гуйцзе. — Пройдите вот по этой дорожке. В зале господина экзаменатора принимают.
Гуйцзе по боковой дорожке проследовала в дальние покои. Дайань внес коробки к Юэнян.
— А батюшка видел? — спросила хозяйка.
— Нет еще, — отвечал Дайань. — У батюшки посетитель.
286


— Тогда в гостиной поставь, — распорядилась она.
Немного погодя экзаменатор удалился, а Симэнь пришел в
дальние покои закусить.
— Ли Гуйцзе подарки поднесла, — сказала Юэнян.
— Не видал, — говорил Симэнь.
Юэнян велела Сяоюй открыть коробки. В одной лежали особые пирожки с фруктовой начинкой, символизирующие долголетие, в другой — сладкое печенье-розочки, изображавшее восьмерых бессмертных, а кроме того две жареных утки и пара свиных ножек.
Из комнаты вышла Гуйцзе. В ее прическе, перехваченной белым с бахромою платком, сверкали жемчуг и бирюза. На ней были ярко-красная с застежкой кофта и атласная юбка. Она приблизилась к Симэню и четырежды поклонилась оземь.
— Хватит кланяться! — сказал Симэнь. — А подарки к чему покупала?
— Она боится, что ты сердишься на нее, — вставила Юэнян. — Только что мне говорила. А тогда она была вовсе ни при чем. Это ее мамаша виновата. В тот день у Гуйцзе, оказывается, болела голова. А Ван Третий с компанией шел к Цинь Юйчжи, но по дороге их зазвала мамаша чаю выпить. Тут их и задержали. А Гуйцзе к нему даже не вышла.
— Ну да, конечно! Она же с ним отродясь не встречалась, — ворчал Симэнь. — Сама уж не знает, чего говорит. Только меня все это мало интересует. Ведь вам в вашей «Прекрасной весне» только бы подарки подваливали. А у кого руки греть — все равно. В общем, я на тебя не сержусь.
Гуйцзе продолжала стоять на коленях.
— Сердитесь вы на меня, батюшка, — говорила она. — И вы правы. Но пусть заживо сгнию, пусть меня сплошь покроют гнойники, если я к нему приблизилась. Это мамаша у нас, старая карга, не ведает, что творит. Всякое отребье зазывает. Из-за нее вот и ваш гнев терпеть приходится, батюшка.
— Ну, раз ты покаялась, и примирились бы! — предложила Юэнян. — Чего сердиться?!
— Встань! — сказал Симэнь. — Ладно, я не буду больше сердиться.
Но Гуйцзе все еще продолжала ломаться.
— Встану, если вы мне улыбнетесь, батюшка, — говорила она. — А то хоть целый год буду на коленях стоять.
— Встань, Гуйцзе! — не удержавшись, вмешалась в разговор Цзиньлянь. — Чего ты ему кланяешься? Его чем больше упра¬
287


шивать, тем больше он будет заноситься. Нынче ты перед ним, а завтра он перед тобой на колени опустится. Ты тогда тоже ухом не веди.
Симэнь и Юэнян рассмеялись, и Гуйцзе, наконец, встала. Тут вбежал запыхавшийся Дайань.
— Их сиятельства господа Сун и Ань пожаловали, — объявил он. Симэнь велел подать парадную одежду и вышел им навстречу.
— Ну и батюшка! — обращаясь к Юэнян, говорила Гуйцзе. — Нет, больше я с ним дела иметь не хочу. Я только вам, матушка, буду как дочь служить.
— Пустые твои обещанья! — заметила Юэнян. — Дашь слово и тут же забываешь. Хозяин раза два в заведения заглядывал. У тебя, наверно, был?
— Небо свидетель, матушка! — воскликнула Гуйцзе. — Вы меня без ножа режете. Не был у меня батюшка. Клянусь вам, матушка! Чирьями-нарывами мне покрыться, умереть скоропостижной смертью, если со мной батюшка видался и ко мне приблизился. Вы, матушка, наверно, ослышались. Должно быть, не ко мне, а к Чжэн Айюэ заходил, оттуда девиц приглашал? Скорее всего, они- то, завистницы, кашу и заварили. А то с чего бы батюшке на меня гневаться?
— Всяк свой хлеб ест, — заметила Цзиньлянь. — С какой стати им ни с того ни с сего тебя в неприятности впутывать?
— О! Плохо вы нашу сестру знаете, матушка, — отвечала Гуйцзе. — У нас одну зависть грызет, другая от ревности сгорает.
— Ах! Вы да мы! Как ни отделяй, а все люди одинаковы, — заключила Юэнян. — Что вы, что мы — все одной завистью живем. Одной повезло — других норовит под ноготь.
Юэнян угостила певицу чаем, но не о том пойдет рассказ.
Обратимся к Симэнь Цину. Встретив цензора Суна и ведомственного начальника Аня, он ввел их в залу, где после взаимных приветствий каждый из них поднес хозяину по куску атласа и по комплекту книг в папке.
Увидев накрытые столы, они сердечно поблагодарили хозяина, потом расселись на полагающиеся места. Симэнь вызвал актеров и наказал им играть с душой, когда пожалует его сиятельство Цай. Немного погодя подали чай.
— Я хотел бы попросить вас об одолжении, почтенный Сыцю- ань, — начал цензор Сун. — Видите ли, его сиятельство военный губернатор Хоу Шицюань только что назначен церемониймейстером Его Величества двора и второго числа отбывает в столицу. Мы
288


с начальниками обоих инспекторских управлений решили двадцать девятого8 устроить ему прощальный обед. Не позволите ли вы нам, Сыцюань, принять его сиятельство у вас, в этой роскошной резиденции?
— Дерзну ли я ослушаться ваше сиятельство? — воскликнул Симэнь. — Только прикажите! Позвольте узнать, сколько накрывать столов.
— Серебро мы собрали, — продолжал Сун Пань и велел сопровождающему достать узелки, поступившие от чиновных лиц обоих инспекторских управлений, а также и пай самого цензора. — Каждый из нас внес по ляну серебра. Тут двенадцать лянов. Накройте, пожалуйста, один сдвинутый стол и шесть обыкновенных. И будьте так добры, позовите актеров.
Симэнь согласился и принял серебро. Цензор поднялся с места и, сложив руки на груди, поблагодарил хозяина.
Немного погодя гостей пригласили в залу Любования красотами природы, которая находилась в крытой галерее.
Вскоре прибыл акцизный инспектор Цянь. Опять был подан чай и поставлены шашки.
Цензор Сун обратил внимание на грандиозность крытой галереи и примыкающих к ней построек, на тишину необъятного парка, на книги, картины и каллиграфические надписи. Взору открывалось все самое лучшее и совершенное. Поперек стены висела старинная с надписями картина-свиток «Рождается солнце — даруется свет». Как раз перед гостями стояли инкрустированная перламутром ширма, курильница, источающая благоухание сандала через клюв журавля и пасти дракона и оленя, а также отлитый из червонного золота высотою в несколько чи треножник Восьми бессмертных удивительно тонкой проработки.
Сун Пань подошел поближе к треножнику и не мог удержаться от восторга.
— Какая прелесть, — восклицал он, а потом, обратившись к обоим гостям, продолжал: — Я, господа, в письме своему однокашнику брату Лю в Хуайани просил, чтобы он прислал мне вот такой треножник для поднесения почтенному Цаю, но пока не получил ответа. А вы, интересно, откуда его достали, Сыцюань?
— Помнится, мне тоже оттуда прислали, — отвечал Симэнь.
После этого разговора сели за шашки. Симэнь распорядился,
чтобы подали легкие закуски и сладости, а актерам велел исполнить южные напевы.
— Хорошо ли получится, господа, если гостя выйдут встречать зардевшиеся от вина хозяева? — спрашивал цензор.
289


— Ничего, в холодную погоду чарочка не помешает, — успокоил Симэнь.
Сун Пань, надобно сказать, заранее отправил на корабль посыльного с приглашением Цаю. К обеду посыльный воротился.
— Приглашение передал, — доложил он. — Его сиятельство играют в шашки со смотрителем гончарен его сиятельством Хуаном. Скоро прибудут.
Цензор предложил было пойти встретить высокого гостя, но за столом продолжалась игра и вздымались кубки.
— Спойте «Весеннюю песнь», — заказал певцам начальник ведомства Ань. Вышел актер в костюме Хуннян, наперсницы героини Инъин, и запел9:
Чтобы развеять страх и побороть смущенье, И вас благодарить, — готовим угощенье.
Столы накрыли и зарезали баранов.
К приему приготовились заранее.
На пир не зван ни родич, ни чужой —
Лишь вы приглашены к помолвке с госпожой.
Я вижу его счастью нет предела.
Рад подчиняться, раз судьба так повелела.
На мотив «Пять жертвоприношений»10:
Что кружишь, уставясь в тень? Голодранещграмотей,
Пирожок недопеченый!
Из своей башки ученой Лучше вытряси труху!
Быстро, словно бьешь блоху, Приведи себя в порядок,
Волосы пригладь, как надо, Расфуфырься в пух и прах,
Л не ковыряй в зубах.
290


Это ж Небо породило Такого рыцаря-юнца, Это ж Небо породило Такого чудо-молодца.
На мотив «Нефритовая иволга-красотка»11:
Студент
Вы сойдетесь с Инъин нынче ночью, Столь неопытной и непорочной. Будьте, сударь, как можно, нежнее,
И порхайте под лампою с нею.
Нрогоня свою чопорность прочь, Предавайтесь усладам всю ночь.
Так решите, кто в чувствах своих Был неискрен из вас, из двоих.
Чжан:
За это сватовство и за любовь ко мне О, милая Хуннян, признателен вдвойне.
На мотив «Пробуждается Се Сань»12:
Хуннян:
Там в зале яств роскошных Струится аромат.
От ветра за окошком Пионы шелестят. Застывшая помада Опавших лепестков —
На яшме балюстрады Краснеющий покров. Полночный полог дивный Ждет посещенья срок.
На ширме хвост павлиний Смягчает ветерок.
Под флейты и свирели, Венчальный гимн запет Под цитры нежной трели И дроби кастаньет.
291


Студент:
С мечом и книгами скитаясь, Других сокровищ не скопить,
Я в нищете злосчастной каюсь: Подарка к свадьбе не купить.
Но ты убрала тьму преград И подарила в счастье веру.
Я расплачусь с тобой стократ, Как только сделаю карьеру.
Я на Ткачиху с Волопасом^ Бессонной ночью из окна Глядел с мечтою не напрасной — Вот-вот исполнится она! Судьбою не был я обласкан,
Но попадаю словно в сказку. Задую тусклую свечу И свитки желтые скручу!
Заключительные арии:
Хуннян:
Старой хозяйки строгий наказ:
Ждать вас тотчас.
Студент:
Говорят, что лучше в несколько раз,
Чем вежливым быть, исполнить приказ.
Хуннян:
Не заставляйте снова кликать вас.
Тут неожиданно объявили:
— Их сиятельства господа Цай и Хуан пожаловали.
Цензор Сун тотчас же убрал шашки. Поправив одежды, все вышли им навстречу. На Цае Девятом был светлый халат и золотой пояс. Его сопровождала многочисленная свита. Цай распорядился
292


вручить Симэнь Цину визитную карточку, на которой значилось: «От Цай Сю с поклоном». Вошли в залу.
— Позвольте вам представить, — обратился к Цаю начальник ведомства Ань.
— Господин, рад с вами познакомиться! — сложив руки на груди, говорил Цай.
— Буду счастлив нанести вам визит, — отвечал Симэнь.
После взаимных приветствий сняли верхние одежды и сели.
Подали чай. Начался обмен любезностями. Симэнь кликнул певцов, и Цай Сю занял почетное кресло, остальные же расселись на места хозяев.
Повара подносили все новые кушанья. Актеры вручили гостю перечень исполняемых вещей. Цай Сю выбрал драму «Двое верных»14.
Пока актеры сыграли две сцены, слуги не раз обносили гостей вином. Потом цензор Сун велел исполнителям ролей героя и героини наполнить пирующим кубки. Певцы тем временем запели на мотив «Вешние воды»:
Выезжает из стольного града на пегом коне...
— А я, углубляясь в суть дела, мог бы несколько уточнить, — засмеялся Цай Сю. — Как сказано, «императорский цензор на темно-пегом коне», а три господина подобны почтенному Лю, «по-прежнему в рыжих усах»15.
— Да, господа, — вставил Ань, — нынче не тот день, когда «цзянчжоуский конюший слезами своими темный халат окропил»16.
Пирующие рассмеялись.
Симэнь велел Чуньхуну спеть цикл «Варваров я усмирил и с докладом стою у Ворот Золотых», который привел цензора Суна в неописуемый восторг.
— Какой милый юноша! — сказал он Симэню.
— Из моих домашних, — объявил хозяин. — Уроженец Сучжоу17.
Цензор взял певца за руку и попросил, чтобы тот наполнил ему кубок, а потом наградил его тремя цянями серебра. Чуньхун благодарил цензора земными поклонами.
293


Да,
Все ниже, ниже солни,е за окном,
И все длиннее тени от растений.
Полны бокалы пенистым вином,
Л сколько прозвучало песнопений!
Хоть свет дневной еще и не погас,
Но уж пробили предвечерний час.
Незаметно солнце склонилось к западу. Цай Сю велел приближенным подать одежды и начал откланиваться. Напрасно упрашивали его остаться. Хозяева пира вышли за парадные ворота проводить высокого гостя, а с его секретарями отправили на пристань в Синьхэкоу баранью тушу, вина и куски шелка, но не о том пойдет рассказ.
Вскоре откланялся и цензор Сун.
— Послезавтра вам опять предстоит беспокойство, — говорил он Симэню. — Так что я вас пока не благодарю.
Гости сели в паланкины и отбыли. После проводов Симэнь вернулся в залу и отпустил актеров.
— Послезавтра приходите! — наказал хозяин. — Еще из своих кого получше захватите. Его сиятельство, слыхали, самого губернатора Хоу принимает.
— Знаем, — отвечали актеры.
Симэнь велел поставить вина. Дайаня послал за Вэнь Куйсю- анем, а Лайаня за Ин Боцзюэ, которые не заставили себя долго ждать. После взаимных приветствий сели. Трое певцов обносили их вином и услаждали слух пением. Чжэн Цзинь и Цзо Шунь пели в дальних покоях.
— Завтра невестушки18 к тебе собираются, — обращаясь к Боцзюэ, говорил Симэнь. — Певцов позовешь или забавников?
— Как ты, брат, ловко рассуждаешь! — отозвался Боцзюэ. — Бедному человеку такая роскошь не по карману. Двух певиц позову и хватит. А невесток я попросил бы пораньше пожаловать.
В передней зале продолжался пир.
Тем временем в дальних покоях первыми отбыли свояченица Мэн Старшая и невестка Мэн Вторая, за ними стала собираться и золовка Ян.
— Погостили бы еще денек, золовушка! — упрашивала ее Юэнян. — Домой-то успеете. Матушка Сюэ послушниц за священными книгами послала. Писание послушали бы вечерком.
294


Панъ Цзинълянъ прильнула душистой щекой к нефритовому стеблю


Мать-наставница Сюэ по-буддийски читает сутру


— Я бы осталась, сестрица, — говорила золовка. — Да на завтра, сказать по правде, помолвка племянника назначена. За мной прислали, на смотрины просят прийти.
Золовка Ян откланялась и ушла. Остались только жены приказчиков Фу, Ганя и Бэнь Дичуаня, а также Дуань Старшая. Юэнян продолжала сидеть со старшей невесткой У и матушкой Пань. Сбоку от них стояли барышня Шэнь Вторая и певица Юй, которые наливали вино и пели, а оба певца были отпущены в залу. Пир продолжался дотемна. Потом жены приказчиков попрощались, только Дуань Старшая заночевала у Сюээ. Матушка Пань удалилась на покой к Цзиньлянь.
В покоях Юэнян остались старшая невестка У, Ли Гуйцзе, Шэнь Вторая, три монахини, барышня Юй, а также Ли Цзяоэр, Мэн Юйлоу, Пань Цзиньлянь. Тут в передней зале закончился пир, и слуги принесли посуду. Цзиньлянь поспешно удалилась в передние постройки и, пробравшись к калитке, спряталась в тени. Показался Симэнь. Он шел, шатаясь из стороны в сторону, поддерживаемый Лайанем, который нес фонарь. Они направлялись в покои Ли Пинъэр, но, заметив Цзиньлянь, Симэнь взял ее за руку и вошел в ее покои, а Лайаню наказал убрать посуду.
Юэнян думала, что вот-вот появится хозяин, и проводила певицу Шэнь, Ли Гуйцзе и барышню Юй в комнату Ли Цзяоэр.
— Что там батюшка делает? — спрашивала Лайаня хозяйка. — Сюда придет?
— Не устояли, к матушке Пятой отбыли, — отвечал слуга.
— Ну ты подумай, что творит негодник, а! — обращаясь к Юйлоу, говорила в раздражении Юэнян. — Я-то полагала, он к тебе нынче пойдет, но видно, похоть ее одолевает. Вот его туда и тянет. Расстаться не в силах.
— Пусть себе наслаждается, сестрица, — отозвалась Юйлоу. — Не надо волноваться, а то и мы недалеко от нее уйдем. Матери наставницы над нами смеяться будут. Шесть нас у батюшки. К которой захочет, к той и пойдет. Ему не закажешь!
— Наверняка они загодя договорились, — продолжала Юэнян. — Видала, как она бросилась, как только у него гости разъехались?
Хозяйка обернулась к Сяоюй:
— Ступай посмотри, если на кухне никого нет, запри внутренние ворота и пригласи трех матушек наставниц. Будем слушать драгоценный свиток в их исполнении.
Позвали Ли Гуйцзе, Шэнь Вторую, Дуань Старшую и барышню Юй.
297


— Я наказывала прислать младших буддийских послушниц19 и принести «Драгоценный свиток о праведной Хуан», — объяснила Юэнян старшей невестке У. — Жаль, золовушка ушла.
Хозяйка велела Юйсяо заварить лучшего чаю.
— Давай с тобой по очереди за чаем следить, — обратилась Юйлоу к Ли Цзяоэр, — а сестрицу Старшую не будем отвлекать.
И они распорядились насчет чая.
Немного погодя на кане был поставлен стол. Появились три монахини и, скрестив ноги, расположились на кане. Вокруг разместились все остальные. Юэнян обмыла руки и воскурила благовония.
Мать Сюэ раскрыла «Драгоценный свиток о праведной Хуан»20 и запричитала высоким голосом:
Как известно, Дхарма-Закон Вовек не исчезнет, ведь он Пустотою-шуньей взращен.
Так же корня Дао-Пути Рожденья нельзя найти,
Ведь то, что в миру рождено,
Действенности лишено.
Поэтому исконно Дхармакая — Тело Закона В Восемь образов-лакшан заключено,
Коим его воплотить дано^К
Сколь ярок светильник Добрейшего!
Отверз он врата мироздания.
Сколь ясно и зеркало Буддово!
Пронзает оно тьму бездонную.
Сто лет — только миг22 остановленный.
Четыре великих субстанции^
Всех тел, словно тень, иллюзорные.
Как отблеск барашка волны.
О, люди вьются день-деньской
В мирской
Пыли.
Конца нет суете людской:
С утра до утра,
В сиюминутных Делах беспутных Бегут Все дни.
298


И разве знают про покой,
Про просветленъе Сердец они?!
Стремятся вечно ублажать И чувства, и мышление И тонут в пагубных страстях И в искушениях.
Хотят добиться славы, чтоб Затмить всех современников.
Все это только бренный сон Сих мира пленников.
Чинов, богатства их, порой,
Гора — не ниже облаков!
Не избежать под той горой «Нет постоянства» ^ — пары слов!!!
Едва пронесутся и ветер, и пламя,
Как сгинет и стар, и млад.
Иссякнут потоки, обрушатся горы —
И где целый славный град?!
Псалом вознесу я на десять стран света^,
В восьми — возведу алтари.
Спаси от бессчетных страданий Обителъ^^!
Врата Пустоты^ отвори!
Псалом гласит:
Кто счастлив и знатен, кто беден, убог —
Тому есть всегда основанье.
И ты не проси никогда, чтобы Бог Дал лучшие предначертанья.
Весенние дни растранжирил ты зря —
Не вырастил тучных колосьев.
На ниве теперь не собрать урожай —
Надежд не питай ты на осень!
Внемлите, милосердные бодхисаттвы, Слову Буддову, которое проповедует вам бедная инокиня! Сей псалом был завещан нам самим Патриархом. Какой смысл сокрыт в нем? «Кто счастлив и знатен, кто беден, убог — тому есть всегда основанье». Вот взять хотя бы вас, милосердные бодхисаттвы. Замужем вы за именитым лицом, у коего и высокие чины и широкий достаток.
299


Живете вы во дворцах и палатах, на зов ваш бежит прислуга и челядь. Украшает вас золото, опоясывает серебро. Вы купаетесь в парче и тафте, окружены грудами атласов и шелков. Явится желание одеться — и тысячи сундуков с шелками вам откроются. Пожелаете полакомиться — и сотни редчайших ароматных яств перед вами расставят. Процветание и роскошь, богатство и знатность принадлежат вам за деяния в прошлой жизни. Вы не ропщете на судьбу. Вам и без мольбы все приходит само собою. И то, что я, бедная инокиня, здесь читаю вам канон, возношу хвалу Будде, вместе с вами вкушаю лакомства и пользуюсь дарами вашего добросердечия — это веление высшей судьбы. А судьба — вещь великая. Все мы — избранные с Праздника Драконьих цветов28, пожинающие плоды заслуг своих, содеянных в прошлой жизни. А не будь содеянного, уподобишься тому, кто не сеял по весне ниву свою. Как ему ждать налитых колосьев, ежели осенью пред ним откроется заросшее бурьяном поле?
Истинно сказано:
Чище мети Обитель души2^,
Меру блюди —
Зря не греши.
Прочь от страстей^
За тайную дверДК Нравы людей Знаешь теперь.
И еще:
Жизнь лишь миг, а после тело разлетится в прах.
Нет в рождении прозренья — суета и страх,
А прозревший, не рождаясь, шествует в веках.
И еще:
Как переменчиво рока дыханье!
Солнце краснеет у Западных скал22,
Счастье иссякло, приходит страданье —
Смертные муки на тысячи кальп22.
Подумать только, богатство и знатность, процветание и роскошь тают, как снежный ком, брошенный в кипяток. А если вдуматься поглубже — химеры это, пустые грезы. Нынче я в телесном облике своем подвержена душевным мукам и вол¬
300


нениям, а после смерти четыре великих субстанции моего тела обратятся в прах. И кто знает, где будет маяться моя душа. Кто боится сансары34, колеса жизни и смерти, пусть подойдет и послушает проповедь дальше.
На мотив «Письмо»33:
Живого и мертвого равен исход,
Коней, обретает и этот и тот.
Мирской суеты непутевых детей Стенанья слышны до скончания дней.
Жизнь, как сон весенний, кратка,
Жизнь — как на ветру лампадка.
Огарок свечи догорел уже весь,
И сердце сожмется: неужели днесь?!
Вступление гласит:
Тело явленное Будды3(3
От житейских горьких будней
Спасает.
Его корень без начала и конца —
Непреходящ —
Всем скорбящим В помощь.
Велика святая клятва Амитабхи, что Ученье Основал —
Сорок восемь клятв3^ глубоких Отрешенья
От небес во имя многих,
Кто спасения в дороге Алкал.
Он сподвигнет всех живущих Враз прозреть свою природу,
Он — сквозь валы волн сансары —
Моря горького — несущий Нас к исходу.
Амитабха — то владыка Умиротворенья.
К бодхи
И к плодам его чудесным3^
301


Приведет на вечный отдых —
Исцеленье.
Помнящий про цели Будды —
Все грехи твои да сгинут,
Многочисленные, словно В водах Ганга тьма песчинок!
А молящийся усердно —
Будешь счастлив ты безмерно!
Слова верный проповедник,
В переписке сутр сгорая,
Возродишься, словно феникс,
В небе Лотоса средь рая^!
Ну а сведущий глубоко —
В миг, Судьбой определенный.
Вознесешься ты высоко —
В Земли Чистые Амиды ^!
Если помнишь, то достигнешь!
Велики любовь и жалость,
Столь огромны, что Амида Из любви и милосердья Жизнь — служению Закону,
Жизнь — божественному трону,
Трем Сокровищам Ученья^
Всю отдал.
Это он, приняв решенье,
Клятву дал об отрешеньи От небес во имя многих.
Кто спасения в дороге Алкал.
Псалом гласит:
Глубокая истина и сокровенная!
К тебе — в миллионы веков трудный путь! Увидев, услышав, держусь неизменно я И жажду постичь твою высшую суть^. Все будды и все бодхисаттвы небесные На землю сошли воскурить фимиам,
Ученью вознесть славословья чудесные!..
А я повествую о мудрой Хуан.
302


В старину это случилось, в правление Ханьского царя. Шли тогда благодатные дожди и дули мягкие ветры. Процветала страна,, и наслаждался покоем народ. И появилась тогда на свет некая женщина, милосердием своим растрогавшая небо. У богача Хуана, жившего в уездном городе Наньхуа, области Цаочжоу43, родилась дочь — девочка серьезная, рассудительная и собою красавица. Ей было всего семь лет, а она уже носила грубую одежду, соблюдала посты и читала «Алмазную сутру», дабы отблагодарить за любовь родителей своих. И так изо дня в день. И явилась ей в небе растроганная бодхисаттва Гуаньинь. Родители, видя усердие, с каким дочь читает сутру, стали ее отговаривать, но она не последовала совету. Тогда разыскали они сваху, выбрали счастливый день и добрый час и выдали дочь замуж за мясника Чжао Лин- фана. Прожили супруги двенадцать лет, и родились у них один сын и две дочери. Обратилась однажды к мужу своему Хуан и говорит: — Мы прожили в супружестве двенадцать лет, родили достойного сына и прекрасных дочерей, но только любовь затягивает человека, как омут... Прислушайся, муж мой, к романсу, что я для тебя приготовила:
С женою связан муж судьбою.
Пусть дети бегают гурьбою,
Не задержать прихода смерти.
Супруг, хозяин мой, поверьте,
И вместе примем мы решенье —
В подвижничестве лишь спасенье.
Богатство, знатность — сорняки,
Соблазны жизни так мелки!
Однако не смог Линфан взять на себя такой обет и однажды, простившись с женою, уехал покупать свиней в Шаньдун. А Хуан после отъезда мужа убрала дом, совершила омовение и, с молитвой возжигая благовония, стала читать «Алмазную сутру».
Когда немедленно отбыл
в Шаньдун мясник Линфан,
В центральной зале спать легли «44
все четверо детей ,
А в спальне западной жена — сударыня Хуан,
Душистой вымылась водой, оделась без затей.
303


На запад обратясь*\ жгла в спальне свечи, Молилась вечером и утром,
Учила драгоценных свитков речи,
Алмазную читала сутру.
Твердить каноны не закончила она,
Как фимиам растаял вдруг:
Ее молитва Будде так чиста, сильна,
Что небосвод пронзает звук.
Достигло Слово райских сфер и адских врат,
И свет волшебный ослепил.
Увидев, царь Яньло^ был несказанно рад И лик свой царственный явил.
Ужель в подлунном мире^, средь страстей и бед Буддийский патриарх возрос?
Призвал он двух судей загробных на совет И учинить велел допрос.
«Владыка мудрый, — говорит судья в ответ, Сей голос, он из Наньхуа,
Над Цаочжоу воссиял небесный свет Молитвой госпожи Хуан.
Познанья праведницы этой глубоки,
Одета скромно, пост блюдет,
Творит добро, ее свершенья велики —
Им радуется небосвод».
Поет, словно «Алмазную сутру»:
Сердце бешено забилось
у Яньло от этих слов,
И два демона сбежались
на его поспешный зов.
Их направил к дому Чжао,
под его достойный кров.
Там Хуан читала сутры,
осветив в ночи альков.
Вдруг увидела: пред нею
двое отроков — послов.
Декламирует:
304


Один — это добрый посланец небес,
Другой — злобный якша, молоденький бес^,
Хуан прервала свое чтение вмиг,
К гостям обращен ее праведный лик.
«От дома какого к слуге недостойной Пришли выР» — «Сударыня, будьте спокойны.
Не вашей семьи драгоценной родня.
Из царства теней к вам послали меня.
Зовет тебя, матушка, мудрый Яньло,
От сутр, что читаешь ты, в небе светло».
От слов этих мигом сковал ее страх,
К ним с просьбой она на дрожащих устах:
«С фамилией той же и с той же судьбой Другую возьмите к Яньло вы с собой.
Готова на сотни милльонов смертей,
Но как я сиротами брошу детей?!
Ведь доченьке старшей лишь девять годков,
А младшей-mo шесть!.. Как оставить мне кров?!
Сынку малолетнему — три миновало,
Его берегла и ласкала так мало!
Отпустите если, то жизни по гроб Усерднее буду творить я добро!»
Ей отроки молвили из темноты:
«Кто помнит «Алмазную сутру», как ты?!».
Добрый и злой отроки, слушавшие мольбы праведной Хуан, никак не могли взять ее с собой. До того сильно любила она деток своих, что не в силах была с ними расстаться. Торопить ее стали отроки: «Матушка добрая, смерть возьмет тебя в третью ночную стражу49, не отложить даже до четвертой. Это здесь в световом мире ты свободна, вольна. А царство теней не допустит отсрочки. Промедлив, мы согрешим, и никакие оправданья не помогут».
И решилась тогда Хуан. Велела дочери нагреть воды и после омовения, пред Буддою представ, ноги по уставу сложив, молча села. Душою подлинной предстала Хуан перед владыкой Яньло.
Поет на мотив «Осень над Чуской рекой»:
Жизнь — как молнии вспышка, как сон по утру.
Человек пред кончиной — свеча на ветру.
305


Уже встретила я государя Яньло,
В дальний путь собралась, одеянье бело.
С Ностальгической башни3** взгляну я назад.
Как терзаюсь слезами родимых ребят!
Вы в льняных поясах и в простом одеянъи Бейте в гонги, готовьте мой гроб к отпеванью.
Произносит, как прозу3*:
Оставим в стороне то, как страдал Линфан. Расскажем об идущей в мир теней Хуан.
Достигла адских берегов Най-хэ реки3^.
Пред Золотым мостом33 замедлила шаги.
«Кто удостоен Золотым мостом идти?»
«Тот, кто читает сутры с верою в груди».
А под мостом вздымался столб кровавых брызг,
И ужасали крики скорби, плач и визг.
Кружились змеи посреди кровавых луж,
От яда их страдало столько грешных душ!
Вот впереди Гора Разломанных монет.
«Какой заложен в сем названии секрет?»
«Жгут люди жертвенные деньги, — был ответ, — Сжигают не дотла, и так милльоны лет —
Гора скопилась из таких полумонет.
Так и назвали. И других секретов нет».
Невинно убиенных град3^ перед Хуан —
Им нет перерожденья, их судьба — туман.
От состраданья заболела голова Хуан,
«Алмазной сутры» вырвались слова.
Открыли грешники в реке свои глаза,
Покрыли гору трупов пышные леса,
Земля не от огня — от лотосов красна —
Ад облаком благим укрыли небеса.
Торопят отроки Хуан покинуть град,
Спешат правителю Яньло подать доклад.
Поет на мотив «Овечка с горного склона»:
Драгоценный алтарь
всех явлений Вселенной
306


Перед Хуан вдруг предстал ослепленной.
Два посланца о ней
доложили мгновенно,
И Янъло ее принял степенно.
Позабыв о жизни бренной,
Пав коленопреклоненной Возле золотых ступеней,
Слушала Хуан в волненьи.
«Расскажи нам откровенно,
Сколь ты долго с неизменным Постоянством чтишь ученье,
В сутрах ищешь просветленье?
Было ли тебе явленье Бодхисаттвы Гуанъинъ?
Говори и ложь отринь!»
«Лет с семи соблюдаю посты, и в надежде,
Что Всевышний услышит, отверзнутся вежды,
Жгла я жертвы без устали день ото дня И тогда, когда замуж отдали меня.
Проникала в учение сутры нетленной И жила с мужем жизнью я кроткой, смиренной».
оизносит, как прозу:
«Узнай душою праведной Янъло наказ, —
В ответ услышала Хуан Владыки глас. —
«Алмазной сутры» много ль знаков помнишь ты И выделенных мест, темнее темноты?
Какой иероглиф открывает сей Канон?
Каким иероглифом он плавно завершен?
Какие в центре? Если помнишь все как надо,
Вернешься к жизни. За усердие — награда!»
Пред пьедесталом золотым Хуан встает:
«Услышь, мой государь, рабы твоей отчет.
Пять тысяч сорок девять слов в Каноне, как одно!
Черт — восемьдесят да четыре тысячи всего■*■*.
Иероглиф «сущность» — первый, а последний — «карма Знак «долга» в центре, рядом — «бремя», ему парный^...» Свой не окончила рассказ, и вдруг в ночи Пронзили трон Янъло тончайшие лучи
307


И посветлел драконий лик^ и,аря смертей.
«Что ж, отпущу тебя взглянуть на мир людей». Решенье услыхав, ответила тотчас:
«Внемли, о государь, рабе в последний раз.
Пускай я не вернусь в семью простых невежд,
И грешных крашеных^ не надо мне одежд.
Быть добродетельной четы хочу я сыном,
Каноны Будды чтить всю жизнь, пока не сгину». Взяв кисть, Яньло вердикт свой начертал мгновенно: «Быть отпрыском семьи богатой и степенной,
Войти младенцем в Цаочжоу к старым Чжанам, Чтобы могилы их не заросли бурьяном.
Супругов добродетельных очаг согрей,
Чьи славны имена меж четырех морей.
Прими забвенья прошлых жизней эликсир.
Сквозь чрево досточтенной Чжан ступай в сей мир. Лишь слева на локте младенческой руки Впишу иероглифов две красные строки.
То явится в перерождении Хуан,
Чей муж никчемный в прошлой жизни был Линфан. Даровано мужское ей перерожденье И долголетие за тягу к просвещенью.
Пусть Чжан взлелеет сына, как бесценный дар, Отцовство — чудо, если ты уже столь стар».
Поет на мотив «Креповое черное платье»:
В точности осуществился государя план —
Обрела мужское тело,
стала Чжан — Хуан.
И богач расцвел от счастья.
Сын в три года повзрослел,
В семь — явил он светлый разум и в науках преуспел.
Редкостным Талантом звали — зарекли от бед.
Первым тронный сдал экзамен в восемнадцать лет.
308


Так вот. Выдержал восемнадцатилетний Чжан Цзюнъда — Редкостный Талант — экзамены и занял пост уездного правителя Наньхуа в Цаочжоу. Как вступил он в должность, первым делом занялся казенными налогами, потом обсудил дела управы и тут вспомнился ему прежний дом. Велит он двоим посыльным: «Идите пригласите Чжао Линфана. Поговорить надобно». Посыльные без промедления направились к дому Чжао и пригласили Линфана.
Произносит, словно прозу60:
Линфан один в своем дому читал каноны —
Усердно возносил молитвы Будде.
Когда посыльные вошли к нему с поклоном И он узнал, в чем дело, — тут же Собрался и, одевшись как к параду,
Немедленно направился в управу.
Войдя, склонился в зале по обряду.
Пред ним предстал сановник главный —
Правитель Чжан! Он принял мясника на славу!
И усадил его с почтеньем.
Приветствиями обменялись по уставу,
Подали слуги угощенье.
«Ты, сударь, — мой хозяин и супруг Линфан Из рода Чжао. Приглядись!
Ведь я — жена твоя, умершая Хуан.
Мужчиною вернулась в жизнь.
Не веришь? Отойдем на тихую веранду,
Сниму одежды при свече:
Там надпись киноварная вещает правду Иероглифами на плече.
Что дочка старшая, любимица, уже Живет женой в ином дому,
Что младшей дочки муж — достойный Цао Жэнь И предана она ему.
Тоскует сын о матери почтительный,
Ухаживает за могилой.
Давай-ка сядем на коней стремительных,
На кладбище поскачем, милый!»
309


Правитель и Линфан с детьми пошли на могилу Хуан. Открыли гроб. Хуан лежала как живая. Они вернулись домой и семь дней служили панихиды. Линфан читал «Алмазную сутру». Тогда опустилось благовещее облако, и все впятером на облаке вознеслись на небеса.
Тому свидетельством напев на мотив «Отшельник у реки»:
Заслуги праведной Хуан достойно оцените:
Вошла она с детьми и мужем в райскую обитель.
Кто добродетелен в миру и чтит ученье Будды,
Того и Бодхисаттва милосердья^ не забудет.
Заключение:
Драгоценный свиток уже завершен.
Совершенство Будды уже нам известно.
В мире Дхарм^ все, наделенное чувством^,
Победит сей мир. Да придет торжество!
Да вручим себя Будде Ученье едино, безмерно,
Совершенною правит оно пустотой В центре расположено океана буддизма,
Повсюду блуждает.
Везде побуждает Все реки, пески Вернуться, сойтись В мир Чистой земли И в счастье молитв.
Склоняясь, даем мы обет Учения словом И именем Будды,
Что ввысь достигает Небесного рая,
А вниз проникает В подземное царство.
Воспомнившие Будду —
отрешатся от мира сансары;
Творящие зло —
век на дне преисподней увязнут.
310


Достигшим просветленъя —
путь спасения Будда укажет.
И воссияет свет,
И озарит он десять направлений!
Опустится на запад и восток,
Вернется в отраженьи,
Установившийся на севере и юге,
Достигнет всех домов.
Взойдем к концу перерождений —
Пристанет к берегу ладья Ребенок встретит мать родную — свернется снова в эмбрион.
Три драгоценности отныне —
Пребудут в нас сохранены!
И успокоятся навеки —
Людские страсти и умы.
Псалом гласит:
Всем когортам грехов, что творимы людьми,
От начала начал до сих пор нет изводу.
От Чудесной горы^ разбрелися они.
Утеряли великую первоприроду.
В четырех видах жизней^ есть искорка будды^ — Приведет она всех к возрождениям чудным.
Свое первое благодаренье^
шлем мы Небу с Землею за милость рожденья. А второе шлем благодаренье
Ясну Солнцу с Луною за дар озаренья.
Наше третие благодаренье —
всем владыкам земли и воды за их милость,
А четвертое благодаренье
шлем отцу мы и матери, что нас вскормили. Наше пятое благодаренье —
патриархам, Закон преподавшим глубоко,
А шестое шлем благодаренье
69
душам тех, чьи тела схоронили до срока ... Мудрость величава во спасенье —
Маха праджня парамита^^!!!
311


Мать Сюэ кончила чтение. Шла вторая ночная стража. Юань- сяо, из покоев Ли Цзяоэр, подала чай. Потом Ланьсян, горничная Мэн Юйлоу, поставила на стол всевозможные деликатесы, фрукты и кувшин вина. Появился чайник с лучшим чаем. Ланьсян налила чашки супруге У Старшего, Дуань Старшей, Ли Гуйцзе и остальным гостьям. Юэнян велела Юйсяо подать четыре блюда печенья и сладостей. Чаем угостили и трех монахинь.
— После матушек наставниц пора мне спеть, — сказала Гуй- цзе.
— Какая ты услужливая, Гуйцзе! — заметила Юэнян. — Покою не знаешь.
— Погоди, я сперва спою, — вмешалась барышня Юй.
— Ну и хорошо! — поддержала хозяйка. — Пусть барышня Юй споет.
— А после сестрицы я буду матушек услаждать, — заявила певица Шэнь.
— Что вам спеть, матушка? — спросила, наконец, Гуйцзе.
— Спой «Ночь темна, глубока», — заказала Юэнян.
Гуйцзе наполнила чарки, яшмовыми пальчиками коснулась
струн лютни, потом неторопливо перекинула через плечо шелковый шнур, слегка приоткрыла алые уста, из-за которых показались белые, как жемчуг, зубы, и запела:
Ночь темна, глубока, только мне не до сна.
Надушила подушку и долго ждала.
Все ждала, уж и,веты озарила луна,
Воцарилась вокруг, как в гробу, тишина.
Будто вымерло все, а на сердце тиски.
Заунывные стражи бьют ритмы тоски.
Ты пришел наконец, хоть не видно ни зги.
Вновь мы счастливы и неразрывно близки.
На тот же мотив:
Как меня он хотел, бился он так и сяк,
Над свечою порхал, как хмельной мотылек.
Я — как лед, но его пыл ничуть не иссяк,
Л лукавство мое новичку невдомек.
Но он страсть разбудил и мне сердце обжег,
Даже камень пред ним устоять бы не смог.
На тот же мотив:
312


Ты — гуляка беспутный, лишь ищешь утех,
Ты измучил меня безо всяких причин.
Я спросила: «За чтоР» — А в ответ только смех!
Ты все кутишь в ночи, я — сноси и молчи.
Нынче снова мой полог с улыбкой сорвешь,
Чтоб бесчувственной мной овладеть в полусне.
Только похоть в тебе, а любовь — просто ложь. Отвернувшись, прижмусь я к холодной стене.
На тот же мотив:
На лугах ловишь бабочек ты среди роз,
Меня, чистую яшму, обрек на мороз.
Ты нектаром полей упоен полупьян,
Чтобы страсть возбудить, ты идешь на обман.
Я ударить хочу, но обидеть боюсь,
Ревность в сердце тая, я тебе покорюсь.
Когда спела Гуйцзе, барышня Юй хотела было взять у нее лютню, но ее опередила Шэнь и уже водрузила инструмент себе на плечо.
— Я спою вам, матушки, то, что поется в последнюю луну, — «Повесила портрет»71, — сказала и запела:
Сияют в праздник фонарей На небе тысячи огней ...
— Довольно, пожалуй, — заметила, улыбаясь, Юэнян. Певица умолкла. — Так-то и вся ночь пройдет, а вы все петь будете.
Госпожа У Старшая уже вовсю дремала. Не дождавшись пения барышни Юй, она выпила чай и удалилась в покои Юэнян. Гуйцзе ночевала у Ли Цзяоэр, Дуань Старшая — у Мэн Юйлоу, монахини — у Сунь Сюээ, а барышни Юй и Шэнь улеглись на кан вместе с Юйсяо и Сяоюй. Старшую невестку У Юэнян положила с собой в спальне, но не о том пойдет речь.
Да,
Когда созвездие Ковша На третью повернуло стражу,
Взглянул в окошко серп луны Сквозь легкой занавески пряжу.
Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.
313


г
л
А
*
А
С
Е
М
I
А
Е
С
ß
т
гг
ß
т
А
ß
Чунъмэй поносит певицу Шэнъ Вторую. Юйсяо наушничает Панъ Цзинълянъ.


За десять лет, — ты только погляди,
холмов могильных сколько поднялось!
Всегда стезею праведных иди,
не дожидайся до седых волос!
И жизнь и смерть великий смысл таят, постичь его — обязанность твоя.
Настанет час — возьмет тебя земля, срок оборвав земного бытия.
Коль утвердиться в вере ты не смог,
так что ж еще могло б тебя спасти!
Ты распрощался с жизнью — вновь ее
когда еще ты сможешь обрести?
Опасный путь и непроглядный мрак
с кончиною перед тобой встают...
Раздумывай над этим день и ночь,
призвавши самого себя на суд.
В этом восьмистишии говорится о том, что за добро воздается добром, а зло злом и отплачивается. Возмездие следует неотступно, как за телом тень, как за речью эхо в долине. Вы скажете, что только посвятивших себя молитве и медитации ждет воздаяние, но разве не могут достичь просветления простые миряне, если они ведут праведную жизнь и у себя дома?! Кто чтит Будду, тому благоволит Он; кто творит имя Всевышнего, на того снисходит милость Его; кто читает Писание, тому открывается истина Его; кто сидит в медитации, тот вступит в пределы Буддовы; кто достигнет прозрения, тот ступит на путь Его. Однако нелегко это исполнить. Ведь столь многие прежде сделают, а потом раскаиваются или прежде каются, а потом делают. Так случилось и с У Юэнян. Хотя и творила она
315


добро, читала Писание, чтила Будду и жертвовала монастырям, но не должна была она слушать эту проповедь, когда зрел плод в утробе ее. Родиться человеку бедным или богатым, мудрым или глупым, наслаждаться ли долголетием или рано умереть, хотя и предопределяется это жизненными силами отца и матери в момент зачатия, однако соблюдать предосторожность надобно и во время беременности. В старину беременная женщина не садилась с небрежной торопливостью и не ложилась навзничь, не слушала сладострастных речей и не глядела на соблазны, но услаждала взор свой золотыми и нефритовыми драгоценностями и слух свой — стихами, просила слепых музыкантов петь старинные песни. И рождались дети честные и красивые, вырастали умными и одаренными. Таков был завет роженицам Вэнь-вана — царя Просвещенного1. Так что не полагалось У Юэнян слушать эту проповедь о перерождениях, потому что явится потом буддийский монах-старец, вселится во чрево ее, родится и в назначенный срок покинет мать, поскольку, увы, не сможет стать наследником рода.
Да,
Над будущим — мрачный покров.
Тернистый путь — впереди.
В сутках — двенадцать часов^.
О жизни неспешно суди.
Однако не станем забегать вперед. В тот раз после чтения в хозяйских покоях «Драгоценного свитка о праведной Хуан» все разошлись на ночлег.
А теперь обратимся к Пань Цзиньлянь. Долго стояла она у калитки. Наконец появился Симэнь Цин, и они рука об руку вошли в спальню.
— Чего ж не раздеваешься? — спросила Цзиньлянь сидевшего на кровати Симэня.
Он обнял ее.
— Я зашел тебе сказать, — говорил он, широко улыбаясь, — что нынче я туда пойду ночевать. Дай мне узелок со снастями.
— Решил перед этой бабой щегольнуть? — заругалась Цзиньлянь. — Нет, арестант проклятый, меня улыбками не обманешь. Не окажись я у калитки, ты б себе преспокойно прошел, не стал бы спрашиваться. Загодя с вонючкой снюхался. Вот тебя туда и тянет. А мне думал рот заткнуть, да? Почему не послал служан¬
316


ку, почему ее заставил шубу принести, а? Еще раскланивается тут, прощения просит. Да за кого она меня, вонючка несчастная, принимает, а? Подразнить захотел? Ты еще при Ли Пинъэр готов был меня живьем закопать. Пока пустовало гнездо, я не ревновала.
— Будет уж тебе! — уговаривал ее, смеясь, Симэнь. — Разве она не попросила прощения? А ты все равно к ней придираешься.
Цзиньлянь некоторое время помолчала.
— Ладно, ступай, отпускаю, — наконец проговорила она. — А узелок не получишь. Чтобы с вонючкой грязь разводить, а потом ко мне?
Симэнь долго выпрашивал. Наконец она протянула ему серебряную подпругу.
— На, бери! — сказала она.
— Давай хоть это, — пролепетал он и, спрятав в рукав, направился, шатаясь, к выходу.
— Поди сюда! — окликнула его Цзиньлянь. — Скажи, неужели с ней на всю ночь останешься? Постыдился бы служанок. Не задерживай ее, смотри. Дело сделай и отпусти.
— А кто на всю ночь собирается?! — возразил Симэнь и пошел.
— Погоди ты! — опять крикнула она. — Видать, невтерпеж? Слушай, что тебе говорят.
— Ну что?
— Спать с ней разрешаю, но чтоб лишнего у меня не болтать! Чтоб потом перед нами не куражилась, нос не задирала. Смотри, узнаю, тогда на глаза мне не показывайся. Отгрызу то, что у тебя там снизу.
— Вот потаскушка негодная! Тебе человека загубить ничего не стоит.
С этими словами Симэнь ушел.
— Пусть его идет, — уговаривала хозяйку Чуньмэй. — Чего вы его держите? Что свекровь ворчит, сноха мимо ушей пропускает. А то на вас больше злиться будет. Чем время терять, давайте в шашки сыграем, матушка.
Чуньмэй велела Цюцзюй запереть калитку. На столе появились доска и шашки.
— Матушка спит? — спросила горничную Цзиньлянь.
— Давно почивает, — отвечала Чуньмэй. — Как из дальних покоев пришла.
Не будем говорить, как играли в шашки Цзиньлянь и Чуньмэй. Расскажем о Симэнь Цине. Когда он отдернул дверную занавеску
317


и вошел в покои Ли Пинъэр, то Жуй, Инчунь и Сючунь ужинали на кане. Завидев хозяина, они тотчас же встали.
— Ужинайте, ужинайте! — сказал Симэнь и, пройдя в гостиную, опустился в кресло против портрета Пинъэр. Немного погодя появилась сияющая Жуй.
— Холодно здесь, батюшка, — сказала она. — Прошли бы во внутренние покои.
Симэнь протянул руки и, заключив ее в объятия, поцеловал. В спальне они сели около кровати. На углях кипел чай. Инчунь сейчас же подала чашечку Симэню. Жуй стояла близ кана и грелась у жаровни.
— Вам, батюшка, и выпить не пришлось, — заговорила она. — Г ости вон как рано разъехались.
— Если б не завтрашний визит к его сиятельству Цаю на корабль, мы бы еще посидели.
— Выпейте винца, батюшка, — продолжала Жуй и обратилась к служанке: — Ступай подогрей вина. А закуски у нас найдутся. С прошлого раза от жертвенного стола покойной матушке остались. Рис мы съели, а до цзиньхуаского вина и закусок даже не дотрагивались. Вам оставили.
— Ели бы сами, — отвечал Симэнь и наказал: — Из закусок дайте только что повкуснее. А цзиньхуаское вино я не хочу. — Он обернулся к Сючунь: — Зажги фонарь и сходи в грот Весны. Налей там в кабинете из жбана виноградного. Ван Цзин тебе покажет. Я виноградного выпью.
— Слушаюсь! — отвечала служанка и, поклонившись, пошла с фонарем в сад.
Инчунь поспешно расставляла на столе закуски.
— Сестрица, — обратилась к ней Жуй, — открой-ка короб. Надо батюшке к вину-то лакомства поставить.
Жуй подошла к лампе и стала доставать из короба всевозможные кушанья. На столе появились утятина, голубятина, маринованная рыба, лапша с бобовыми ростками, приправленная молодым душистым луком медуза, мясные сосиски с потрохами, залитая желтым соусом серебряная лапша-рыба и вареные бамбуковые ростки с салатной горчицей. Перед Симэнем поставили также вычищенные до блеску два кубка на подставках и палочки.
Тут подоспела с кувшином виноградного и Сючунь. Вино процедили и подогрели, после чего Жуй наполнила кубок и поднесла хозяину. Симэнь поднес кубок к губам. Густо-красный напиток из¬
318


давал необыкновенно тонкий аромат. Жуй встала поближе, у самого стола. Она наполняла кубок и подавала к вину жареные каштаны.
Инчунь смекнула в чем дело и удалилась в кухню к Сючунь. Когда они остались вдвоем, Симэнь пригласил Жуй к себе на колени. Они обнялись и пили из уст в уста. Жуй грызла орехи и угощала ими Симэня. Он расстегнул ее бледно-зеленую шелковую кофту и, прильнув к ее нежно-белой груди, поиграл сосками.
— Дитя мое! — восклицал он восторженно. — Мне, твоему возлюбленному, милее всего эта белизна, — такая же, как у твоей покойной матушки. Когда я обнимаю тебя, мне кажется, я обнимаю ее.
— Что вы говорите, батюшка! — Жуй засмеялась. — Моя матушка нежнее и белее меня была. Матушка Пятая тоже собой хороша, но тело у нее — розовыми пятнами, так, ничего особенного. Матушка Старшая и Третья — вот белизной взяли. Правда, у Третьей рябинок многовато. Зато матушка Сюээ — красавица, ничего не скажешь. И бела и стройна. — Жуй помолчала и заговорила о другом: — Я вам, батюшка, вот что хочу сказать. Сестрица Инчунь собирается мне подарить заколку-восемь бессмертных, а у вас, батюшка, попросить к новогодним празднествам золотого тигренка, которого наша матушка носила. Вы ей дадите?
— Если у тебя нет драгоценностей, я отнесу золота ювелиру и закажу тебе заколку, — сказал Симэнь. — А сундук с головными украшениями и драгоценностями твоей матушки хранится в дальних покоях у хозяйки, так что неловко спрашивать.
— Ладно, — согласилась Жуй. — Тогда и мне тигренка закажите, хорошо?
Она земным поклоном поблагодарила хозяина, после чего пир продолжался.
— Батюшка, сестриц бы надо позвать, — предложила, наконец, Жуй. — Пусть по чарочке выпьют. Не обиделись бы.
Симэнь крикнул Инчунь, но она не отозвалась. Тогда Жуй сама пошла в кухню.
— Сестрица, тебя батюшка зовет, — сказала она Инчунь.
Когда горничная подошла к столу, Симэнь велел Жуй налить
ей чарку и положить закусок. Инчунь осушила чарку и, стоя у стола, стала закусывать.
— Надо бы и сестрицу Сючунь позвать, — обратилась к ней Жуй. Инчунь удалилась.
— Она не придет, — сказала Инчунь, вернувшись из кухни, а немного погодя забрала с кана постель и пошла на ночлег. — Не
319


хочу в гостиной на скамейке ночь коротать. Пойду на кан, к Сючунь под бок. Чай там кипит для батюшки, сама тогда нальешь.
— Прикрой заднюю дверь, — наказала Жуй. — Я потом запру.
Инчунь удалилась. Немного погодя Жуй собрала со стола посуду, подала Симэню чай, а сама пошла запереть дверь.
На всякий случай она разобрала для хозяина постель, как следует согрела шелковое одеяло и расшитые подушки.
— Вы где будете спать, батюшка? — спросила она. — На кане или на кровати?
— Давай на кровати.
Жуй расстелила перину и позвала Симэня, чтобы помочь ему снять туфли и чулки, а сама после омовения заперла дверь, поставила на столик у кровати лампу и, раздевшись, забралась под одеяло. Они лежали обнявшись. Жуй играла с Симэнем. Она мяла руками его предмет, который, подтянутый подпругой, являл вид грозный и устрашающий. Она радовалась и в то же время побаивалась. Они целовались, крепко прильнув друг к другу. Опасаясь, как бы не простыла Жуй, которая лежала на спине под одеялом совершенно голой, Симэнь прикрыл ей грудь нагрудником, ухватил за обе ноги и, собравшись с силами, начал заталкивать и выдергивать. Женщина порывисто дышала, и от его молотьбы лицо ее горело огнем.
— А этот нагрудник мне тоже покойная матушка дала, — заметила она.
— Не беспокойся, душенька моя! Я тебе завтра же из лавки полкуска красного атласу принесу. В шелковом белье и атласных ночных туфельках меня встречать будешь.
— Вот спасибо! А я выберу время и сошью.
— Да, я что-то запамятовал, сколько тебе лет и как твоя фамилия, — заметил Симэнь. — Муж у тебя вроде был по фамилии Сюн?
— Да, его звали Сюн Ван, а моя девичья фамилия — Чжан, я — Чжан Четвертая. Мне тридцать второй год пошел.
— Значит, я на год старше3.
Симэнь продолжал свое дело, называя ее Чжан Четвертой.
— Будешь мне усердно служить, дитя мое, — говорил он, — кормилицей к младенцу Старшей хозяйки поставлю, а если сама наследником обзаведешься, — вознесу, младшей женой сделаю. Место покойной твоей матушки займешь. Что на это скажешь, а?
320


— Муж у меня умер, родителей тоже не стало, — говорила Жуй. — Всем сердцем рада служить вам, батюшка. Вот о чем мечтаю, и нет у меня другого желания. Быть бы мне до самой моей смерти рядом с вами, батюшка. А за щедрые милости ваши и посулы не знаю, как мне вас и благодарить.
Сказанное пришлось весьма по душе Симэню и привело его в неописуемый восторг. Держа в руках ее белоснежные ножки, на которых красовались зеленые вытканные цветами шелковые туфельки, он заботился только о том, чтобы погружаться по самую маковку. Оба раскачивались изо всей мочи. Жуй внизу была не в силах унять стенанья, но затем нежный голосок ее стихал, а сверкающие точно звезды глаза тускнели.
Через немалый промежуток времени Симэнь велел ей встать на четвереньки и раздвинуть ноги, а сам, накинув на себя красное шелковое одеяло, сел на нее верхом и заправил свой предмет в срамную щель. При свете лампы он мял ее белоснежную попку и, раскачиваясь, наносил удары.
— Чжан Четвертая! Детка! — приговаривал Симэнь. — Кричи как следует: «Родной мой! Любимый!» — и не останавливайся, а я буду поддавать по-своему.
Жуй не оставалась безучастной. Она все время потрафляла ему, поднимая ноги навстречу его движениям. Опять не смолкал ее нежный, дрожащий шепот. Прошла целая стража, прежде чем Симэнь завершил, наконец, поединок, выпустил семя и затем, после длительного сладостного оцепенения, вынул свои веник из потаенной ложбины. Жуй тотчас же привела его в порядок, вытерев платком, и они, обнявшись, проспали до пятой предутренней стражи. Когда запели первые петухи, Жуй опять начала заигрывать, взяв то самое себе в рот.
— А как матушка Пятая играет! — откликнулся Симэнь. — Целую ночь, боится, как бы я не озяб. Даже за малой нуждой с постели не пускает.
— Не беспокойтесь, батюшка! — заверила его Жуй. — Что же, я разве от вас не выпью?
И Симэнь тут же, воспользовавшись ее заверением, отправил все содержимое своего мочевого пузыря ей в рот.
Так всю ночь провели они в утехах и ласках, которые сопровождались неумолчным щебетом и лепетанием.
На другой день первой встала Жуй. Она отперла дверь и поставила для умывания таз воды. Симэнь оделся и после утреннего туалета направился в переднюю залу, где наказал Дайаню:
321


— Надо будет взять двоих солдат и срочно доставить в цензорское управление его сиятельству Суну золотой треножник, украшенный фигурами восьми бессмертных. Он стоит в крытой галерее. Когда вручишь визитную карточку, обожди ответа.
Симэнь обернулся к Чэнь Цзинцзи и велел ему завернуть кусок расшитого золотом атласа и кусок пестрого атласа. Циньтуну было дано распоряжение приготовить плед и седлать коня для предстоящей поездки хозяина в Синьхэкоу на свидание с Цай Сю.
Симэнь Цин ел рисовый отвар в покоях Юэнян.
— Неужели мы все пойдем в гости к госпоже Ин? — спросила Юэнян. — Надо кому-то из сестер и за домом присмотреть и старшей невестке У компанию составить.
— Но я уже приготовил пять подарков, — говорил Симэнь. — Ты поднесешь лиф, золотые серьги и пять цяней серебра, остальные — по два цяня серебра и по платку. Все пойдете. А дома дочь с тетушкой побудут. Не все ли равно. Нет, вы все должны пойти. Я брату Ину слово дал.
Юэнян не проронила ни слова в ответ.
— Мне домой пора, матушка, — сказала ей, поклонившись, Гуйцзе.
— А ты куда спешишь? — отозвалась хозяйка. — Погостила бы еще денек.
— Мамаше нашей что-то нездоровится, — объяснила Гуйцзе. — А сестры заняты и некому за ней поухаживать. Я в другой раз, в новогодние праздники, подольше погощу, хорошо?
Певица поклонилась Симэню. Юэнян дала ей две коробки сладостей к чаю и лян серебра. После чаю Гуйцзе ушла.
Симэнь оделся в парадный халат и пошел в переднюю залу. Тут явился Пинъань.
— Его сиятельство комендант Цзин прибыли с визитом, — доложил он.
Симэнь вышел навстречу гостю и провел его в залу, где они обменялись приветствиями. Военный комендант Цзин был облачен в парадный халат с квадратными нашивками и круглым воротом, препоясан золотым поясом, уши для тепла были прикрыты наушниками.
— Давненько не виделись, сударь! — отвешивая поклон, заговорил Цзин. — Прошу покорно меня простить, что не смог поздравить вас с высоким назначением.
322


— Премного вам благодарен, сударь, за щедрые дары, — отвечал Симэнь. — Извините, до сих пор не засвидетельствовал вам почтение.
После взаимных любезностей они сели на места, предназначенные гостю и хозяину. Подали чай.
— Вас, я вижу, ждет отличный конь, — обратился Цзин. — Далеко ли путь держите?
— Видите ли, цензор Сун Гунцзу, начальник Ведомства работ Ань Фэншань, Цянь Лунъе и Хуан Тайюй вчера угощали у меня правителя Девятиречья Цая Девятого, сына его превосходительства императорского наставника, — объяснял хозяин. — Поскольку правитель Цай удостоил меня своей визитной карточкой, я считаю своим долгом нанести ему ответный визит и незамедлительно. Его сиятельство вот-вот собирается отчалить.
— Ваш покорный слуга как раз прибыл просить вас об одном одолжении. Дело в том, что у цензора Суна в этом году истекает срок полномочий. В конце года ожидаются перемещения чинов местной службы. Сыцюань, будьте так добры, замолвите у цензора словечко насчет меня. Прослышал, он пировал вчера у вас, вот и решился попросить вашего благодеяния.
— Это не так трудно сделать, — заверил его Симэнь. — Мы ведь друзья, и для вас я рад сделать все, что в моих силах. Дайте только ваш послужной список. На ваше счастье, цензор еще будет устраивать у меня прием. Тогда и поговорю.
Цзин поспешно встал и бил челом Симэню.
— Я вам так обязан! Благодарю за щедрые милости! — говорил он. — А послужной список у меня с собой.
С этими словами он велел сопровождающему подать список, который собственноручно вручил Симэню. Послужной список гласил:
«Цзин Чжун, военный комендант, инспектор пехоты и конницы Шаньдуна, квартальный надзиратель левого гарнизона Цинхэ, тридцати двух лет от роду, уроженец расположенного в Загорье Танъчжоу, как наследник ратных подвигов своих предков был возведен в чин старшего тысяцкого вышеназванного левого гарнизона, а после успешного окончания военной академии в таком-то году занял нынешний пост инспектора пехоты и конницы в Цзичжоу. На протяжении лет...»
Следовало подробное перечисление заслуг. Когда Симэнь просмотрел список, Цзин достал из рукава лист подношений и вручил
323


его со словами: — Не откажите, примите скромный дар, прошу вас. Симэнь прочитал «Отборного риса двести даней»4.
— Что вы! — воскликнул он. — Мы же с вами друзья! Нет, я никак не могу принять.
— Если вы не хотите принять, Сыцюань, то цензору Суну пригодится поднести, — упрашивал Цзин. — Не отвергайте! Знай я, что вы откажетесь, не решился бы вас беспокоить.
После долгих церемоний Симэнь, наконец, согласился принять серебро.
— Ладно, пока возьму, — сказал он. — А насчет вас я с ним при первом же свидании поговорю. О результатах сообщу через посыльного.
Подали чай. Цзин откланялся и, поблагодарив Симэня, ушел.
— Если кто без меня пожалует с визитом, карточку прими, а за мной не приезжайте, — наказывал Пинъаню Симэнь. — Четверых солдат у ворот поставь.
С этими словами он вскочил на коня и отбыл к Цай Сю. Его сопровождал Циньтун.
* * *
А теперь расскажем про Юйсяо, горничную Юэнян. Отправив Симэня, она пошла к Пань Цзиньлянь.
— Что же вы, матушка, вчера так скоро ушли? — спрашивала она Цзиньлянь. — А мы до поздней ночи засиделись. Мать Сюэ читала «Драгоценный свиток о праведной Хуан», потом матушка Вторая чаем угощала, а матушка Третья распорядилась принести вина и закусок. Гуйцзе и Шэнь Вторая по очереди пели. Только в третью ночную стражу разошлись. И чего только про вас не говорила моя хозяйка! Вы, говорит, как услыхали, что у батюшки гости разошлись, так сразу к себе бросились. Вот, говорит, как она его держит. Уж и в день рождения Третьей к себе завлекает. А матушка Третья и отвечает: «Не стану я перед людьми позориться. Не собираюсь с ней, — это с вами, матушка, — тягаться. Нас вон сколько: к которой пожелает, к той пусть и идет».
— Ну вот! — воскликнула Цзиньлянь. — Они совсем ослепли, что ли? Ну скажи, ночевал он у меня сегодня или нет? А попробуй ты им объясни, нехороша будешь.
— Хозяин к матушке Шестой в покои все время ходит, — подтвердила Юйсяо. — Но к кому? Ведь матушки Шестой давно нет.
324


— Цыпленок не мочится, и все ж нужду справляет, — заметила Цзиньлянь. — Одна умерла, другая гнездо заняла.
— А как разгневалась на вас моя хозяйка! — продолжала Юй- сяо. — Почему, мол, вы у батюшки шубу попросили, а ей ни слова. Когда батюшка ей ключи принес, она ему выговор сделала: «Когда сестрица Ли скончалась, ты ворчал, горничных и служанок ее велел на месте оставить. Давно ли это было? И вот, ни слова не говоря, уж и шубу ее любимую другим отдаешь». А батюшка ей объясняет: «Ей ведь надеть нечего». «Как так нечего? — спрашивает она. — А почему заложенную не хочет? Ей, видишь ли, вот эту вынь да положь. Умерла сестрица, так у нее глаза разгорелись на ее добро? А будь сестрица жива, наверно как-нибудь обошлась бы».
— Это я вам, матушка, по секрету сказала, — заключила Юй- сяо, — до вашего сведения довела, а вы уж меня не выдавайте. Гуй- цзе сегодня ушла, хозяйка к выезду готовится. Хотела с супругой У Старшего Сюээ оставить, но батюшка не согласился. Все, говорит, в гости пойдете. Так что вы, матушка, тоже будьте готовы.
С этими словами Юйсяо и ушла.
Цзиньлянь села перед туалетным зеркалом, украсила прическу цветами и бирюзой, попудрилась и нарумянилась, потом послала Чуньмэй к Юйлоу узнать, какого цвета платье надеть.
— Ведь батюшка велит траур соблюдать, — говорила горничной Юйлоу, — значит, все будут одеты скромно. Будут бледные тона.
Решено было, что каждая украсит прическу белой сеткой и бледно-голубым с золотой ниткой газовым платком, который будет держать жемчужный ободок, а на себя наденет кофту с застежкой из тканного с золотом атласа и голубую атласную юбку. Только У Юэнян, помимо жемчужного ободка, венчала себя белой газовой шапочкой, отороченной выдровым мехом. Шапочку сверху украшала золотая дуга. В ушах у нее сверкали серьги с заморскими жемчужинами. На ней была кофта цвета алоэ с пестрым нагрудником и расшитая золотом зеленая юбка. Ее ожидал большой паланкин, остальным предназначались малые. Паланкины обогревались медными жаровнями. Сопровождали их Ван Цзин, Цитун и Лайань. Солдаты окриками разгоняли с дороги зевак. Распростившись с женой У Старшего, монахинями и мамашей Пань, женщины отбыли к Ин Боцзюэ, где справляли месяц со дня рождения его сына, но не о том пойдет наш рассказ.
Жуй и Инчунь между тем накрыли стол. Кроме кушаний, которые остались от пировавшего накануне Симэня, они поставили
325


кувшин цзиньхуаского вина, налили из жбана кувшин виноградного и в полдень пригласили мамашу Пань и Чуньмэй.
Пела им барышня Юй. Угощение было в самом разгаре. И надо же было тому случиться!
— Барышня Шэнь, говорят, уж очень хорошо поет на мотив «Повесила портрет», — сказала вдруг Чуньмэй. — Сходили бы за ней. Пусть споет.
Только Инчунь хотела послать за певицей Сючунь, как к ним вошел Чуньхун и встал погреться у жаровни.
— А ты что ж, арестантская твоя душа, матушек не сопровождал? — спросила его Чуньмэй.
— Батюшка Ван Цзина послал, — отвечал Чуньхун. — Меня за домом оставил присматривать.
— Замерз, должно быть, разбойник, а? Погреться пришел? — спросила Чуньмэй и крикнула Инчунь. — Налей-ка ему чарку. А ты пей и ступай Шэнь Вторую позови. Скажи, что я велела ей прийти бабушке спеть.
Чуньхун осушил чарку и поторопился в дальние покои.
Тем временем жена У Старшего, монахини и Юйсяо, а за компанию с ними и певица Шэнь, пили заваренный с тмином и кунжутом чай. Чуньхун отдернул дверную занавеску и, войдя к ним в комнату, позвал певицу.
— Поди-ка сюда, — сказал он. — Тебя тетушка Старшая петь зовет.
— Тетушка Старшая здесь, — отвечала Шэнь, имея в виду невестку У. — Что, другая объявилась?
— Тетушка Чуньмэй тебя зовет, — пояснил Чуньхун.
— Какая тетушка! Подумаешь! — недоумевала певица. — С чего это я ей понадобилась? Там же барышня Юй, а я тетушке Старшей пою.
— Ничего, пойди спой, потом вернешься, — заметила госпожа У.
Однако певица точно приросла к своему месту. Чуньхун удалился.
— Я звал, она не идет, — объяснил он Чуньмэй. — Они в покоях хозяйки сидят.
— Скажи: я зову, она и придет, — настаивала Чуньмэй.
— Я так и сказал, — подтвердил Чуньхун. — Тетушка Старшая, говорю, тебя зовет, а ей хоть бы что. «Тетушка Старшая, — отвечает, — здесь сидит. Там, говорит, другая что ли объявилась?» Тетушка Чуньмэй, говорю ей. «С каких, — отвечает, — пор она
326


тетушкой заделалась? Звать начала? Занята я, говорит, тетушке Старшей пою». Тут к ней обратилась жена У Старшего и говорит: «Пойди спой, потом вернешься». Но она ни в какую.
Не услышь этого Чуньмэй, все бы шло своим чередом, а тут в ней, казалось, взбунтовались три демона дурных страстей5, гневные духи вырвались из пяти внутренностей и достигли небес. У нее покраснели уши, а потом побагровело все лицо. Ее пытались удержать, но не тут-то было. Чуньмэй вихрем ворвалась в хозяйкины покои и, тыча пальцем, обрушилась с руганью на певицу Шэнь Вторую.
— Как ты говоришь обо мне слуге?! — вопрошала она. — «Еще одна тетушка объявилась? Подумаешь, какая тетушка! С чего это я ей понадобилась?» Ишь какая барыня нашлась! Ее позвать не смей. Конечно, мы же скотина ничтожная. Ты нас ведь из хлева вызволила, в люди вывела. Явилась новая благодетельница! Да кто ты такая есть, сучья дочь? Через сколько рук прошла, шлюха поганая? Давно ли в наш дом вошла и уж заносится, на всех глядит свысока. А чего ты знаешь? Настоящей песни спеть не можешь. Тянет одно и то же: к востоку плетень, к западу плотина. Такую белиберду — лай собачий, и записать-то нельзя. И еще гордится! Да мы не таких певиц слышали. Подумаешь, невидаль какая! Пусть тебя потаскуха Хань Даого расхваливает, нас не удивишь. Как ты ей ни подражай, я тебя не испугалась. И вот что. Убирайся-ка ты отсюда по добру по здорову, и чтобы ноги твоей здесь больше не было.
Тут Чуньмэй остановила супруга У Старшего:
— Ну довольно! Прекрати сейчас же ругань!
Выведенная из себя певица только глаза таращила, не решаясь перечить Чуньмэй.
— Ай-яй-яй! — наконец протянула она. — Ну и грубиянка! Я ж ничего плохого слуге не говорила. И столько грязи вылить! Если я здесь не нужна, пойду туда, где меня примут.
Это еще больше обозлило Чуньмэй.
— Ступай, шлюха неотесанная! — закричала она. — По тебе улицы и переулки скучают. Будь ты порядочная да самостоятельная, в своем бы доме сидела, а то по чужим домам шляешься, подаяние клянчишь. Убирайся, и чтоб я тебя больше не видала!
— Я не с тобой живу! — отвечала Шэнь.
— Не со мной! — не унималась Чуньмэй. — Смотри! Слуг позову. Без волос останешься.
— Дочка! — опять вмешалась госпожа У. — Ну что с тобой сегодня? Иди-ка к себе и успокойся!
327


Но Чуньмэй не двинулась с места. Певица Шэнь, рыдая, спустилась с кана, поклонилась тетушке У и принялась увязывать одежду в узел. Не дожидаясь носилок, она попросила тетушку послать Пинъаня за Хуатуном, чтобы тот проводил ее до дома Хань Даого. После ее ухода Чуньмэй еще раз разразилась бранью и удалилась.
— Выпила она, должно быть, — заметила У Старшая, обращаясь к дочери Симэня и Юйсяо. — А то не стала бы, наверно, так ругаться. Мне прямо неловко было слушать. Ну пусть бы человек не спеша собрался, а то гнать... и провожать не велела. На что ж это похоже?! Разбушевалась — не подступись. Зачем так людей нервировать?!
— Наверно, они там выпили, — сказала Юйсяо.
Чуньмэй тем временем вернулась к себе возбужденная.
— Как же я эту неотесанную шлюху отчитала! — начала она, обратившись к сидящим. — В два счета выставила. Если б не тетушка У, она бы, проклятая, у меня оплеух заработала. Ишь до чего зазналась! Кого она из себя корчит?! Только меня она еще плохо знает!
— Ты сучок срубила, а всему дереву рану нанесла! — говорила Инчунь. — Попридержи язык-то. Шлюхой обзываешь, а тут барышня Юй.
— К ней это не относится, — продолжала Чуньмэй. — Барышня Юй — дело другое. Вот уж который год она к нам ходит, а назови, кого она хоть раз обидела. Попросишь, сейчас же споет. Разве ее можно с этой наглой шлюхой равнять? А чем она, дура, хвастается?! Она ж ни одной настоящей песни, ни одного напева не знает. Только и тянет свою «Овечку с горного склона» да «Застряла в решетке южная ветка»6. Несет всякую дребедень — слушать тошно, а гонору хоть отбавляй. Ей, по-моему, хотелось барышню Юй вытеснить. Ее место она занять мечтает.
— Этого-то она и добивается! — поддержала ее барышня Юй. — Вчера матушка Старшая мне петь велела, так у меня лютню прямо из рук вырвала. Матушка тогда и говорит мне: пусть, мол, она первая поет, а ты потом. А уж вы на нее не обижайтесь, — продолжала Юй, обращаясь к Чуньмэй. — Откуда ей знать, какие правила в солидных домах заведены. И как ей подобает к вам относиться, она тоже понятия не имеет.
— Я вот ее отругала, а она опять к жене Хань Даого отправилась, — говорила Чуньмэй. — Только как ты ни подражай этой проклятой шлюхе, я тебя не испугаюсь...
328


— Ну зачем ты, дочка, так горячишься? — вставила бабушка Пань.
— Погодите, я сейчас сестрице чарочку поднесу, — сказала Жуй. — Она и успокоится.
— Вот ведь какая у меня дочка! — подхватила Ин- чунь. — Разгорячится — не уймешь. — Она обернулась к барышне Юй: — Спой-ка что-нибудь получше.
Барышня Юй взяла лютню.
— Я вам, бабушка и сестрица, спою «Смятеньем объята в спальне Инъин» на мотив «Овечка с горного склона».
— Только с чувством пой, — наказывала Жуй. — А я чарку налью.
Инчунь подняла чарку и обратилась к Чуньмэй.
— Хватит, дочка! Не горячись, успокойся! Тебе мать родная подносит. Выпей!
Чуньмэй не выдержала и рассмеялась.
— Ах ты, потаскушка несчастная! — шутя заругалась она на Инчунь. — И ты в матери мне заделалась? — Чуньмэй обернулась в сторону барышни Юй и продолжала: — Не надо «Овечку». Спой лучше «Воды реки».
Певица расположилась сбоку и, аккомпанируя на лютне, запела:
Как луна бела, как цветок нежна.
Но поблек цветок, и зашла луна.
На дверях — замки!
По двору метет лишь восточный вихрь.
Холод без конца, дождь промозглый лих,
Смяты лепестки!
Я ленюсь возжечь свежий аромат,
Туфелек не шью, мои пяльцы спят.
Сохну от тоски!
Тень былой любви вновь встает в ночи.
Труде сжимает боль, и душа кричит,
Сдавлены виски!
Неужели, Чжан, уж любви конец.
Впустишь ли Инъин в золотой дворец?
Будем ли близки?!
Ясень шелестит сочною листвой, Благодатный дух, ласковый покой,
329


Там простерлась тишь вековым шатром, Там расцвел банан...
Бабочки в пыльце резвые снуют,
Иволгам в ветвях сладостный уют В утренний туман...
Хор цикад умолк, на ветвях роса.
Милый мой далек, словно небеса,
Дальше дальних стран...
Бросил дорогой девицу одну.
Кто поет в тени? — Подошла к окну, Изогнула стан...
Веер вдруг упал на мое окно:
Молодец пришел, веер тот — письмо, Если не обман...
Не снести жары — тело, как в огне, Только веер мне, только полог мне Веют холодком.
Тусклою свечой я освещена,
Вот взошла луна, я, как тень, одна. Тосковать о ком?
Гуси в даль летят, а затем — домой,
Но опять весной ненаглядный мой Слишком далеко.
Сшить хочу халат, чтобы впору был, Только край, что мил, что его пленил, Жаль, мне не знаком.
Я с подарком шлю к милому гонца, Помашу с крыльца — нет пути конца — Встретить нелегко!
Сливу я спрошу уж в который раз!..
Без тебя больна, свет очей угас, Пожелтел нефрит.
Мой тревожен сон — плачу я во тьме, Страшен холод, мрак, тени на стене, Страж унылый ритм.
Мне желанья нет согревать постель, Тяжких мыслей рой — бесов канитель, Мой печален вид.
330


Шеи стебелек горестно поник,
Будто все цветы вдруг опали вмиг —
Опустел мой скит.
Память о любви мне не одолеть,
В сердце уголек долго будет тлеть —
Вся душа горит!
Однако оставим их и расскажем о Симэнь Цине.
Когда Симэнь по возвращении из Синьхэкоу от Цая Девятого спешился у ворот, к нему обратился Пинъань.
— Господин Хэ присылал посыльного из управы, — докладывал привратник. — Приглашает вас завтра в управу на допрос задержанной шайки грабителей. Его сиятельство Ху целую сотню календарей на новый год прислали. От коменданта Цзина принесли свиную тушу, жбан вина и четыре пакета с серебром. Подношения зятюшка принял, но ответ без вас дать не решился. Под вечер его слуга опять вас, батюшка, спрашивал. Визитную карточку только его сиятельству Ху отправили, а посыльного наградили цянем серебра. От господина Цяо приглашение принесли. Вас завтра на пир приглашают.
Потом Дайань вручил хозяину ответ цензора Суна.
— Его сиятельство Сун обещали завтра рассчитаться, — докладывал Дайань. — Меня и носильщиков наградили пятью цяня- ми и передали сто календарей.
Симэнь позвал Чэнь Цзинцзи и велел отнести пакеты с серебром к хозяйке в дальние покои, а сам направился в залу. Тем временем Чуньхун поторопился в залу.
— Батюшка воротились, а вы все веселитесь? — обратился он к Чуньмэй.
— Вот дикарь арестант! — заругалась горничная. — «Батюшка воротились»... А нам-то какое до него дело?! Раз нет матушки, он сюда не заглянет.
И они как ни в чем не бывало продолжали веселый пир.
Симэнь же проследовал в покои Юэнян. Там расположились старшая невестка У, монахини и остальные. Юйсяо помогла хозяину раздеться. Симэнь сел. Ему тотчас же накрыли стол. Он позвал Лайсина и отдал распоряжения относительно предстоящих приемов:
— Тридцатого цензор Сун устраивает у нас проводы губернатору Хоу, первого надо будет заколоть свинью и барана для семейного жертвоприношения, а третьего — угощение командира Чжоу
331


и дворцовых смотрителей Лю и Сюэ по случаю их повышения в должности.
Слуга удалился.
— Какого вина изволите, батюшка? — спросила Симэня стоявшая рядом Юйсяо.
— Открой-ка жбан бобового, которое прислал комендант Цзин. Надо попробовать, что это за вино.
Вернулся с ответом Лайань.
Юйсяо поспешно принесла вино и, откупорив жбан, наполнила чарку, которую поднесла Симэню. Он отпил глоток чистого, как янтарь, ароматного напитка и приказал:
— Его буду пить.
Вскоре на столе появились закуски.
Пока Симэнь пировал в хозяйских покоях, Лайань и солдаты с фонарями вечером проводили Юэнян и остальных жен домой. На Юэнян была горностаевая шуба, расшитая золотом светло-коричневая атласная кофта и нежно-голубая юбка.
Ли Цзяоэр и остальные жены были в собольих шубах, белых шелковых кофтах и вытканных золотом лиловых юбках. Юэнян не могла не обратить внимания на то, что Цзиньлянь вырядилась в шубу Ли Пинъэр, а свою шубу отдала Сунь Сюээ.
Прибывшие вошли в покои хозяйки и приветствовали Симэня. Только Сюээ склонилась в земном поклоне сначала перед Симэнем, потом перед Юэнян. Женщины прошли в гостиную, где поклонились старшей невестке У и монахиням. Юэнян села и повела разговор с Симэнем.
— Супруга Ина была так обрадована, увидев нас всех, — говорила она. — За столом собралось больше десяти человек. Были соседка Ма и жена Ина Старшего Ду Вторая. Двух певиц звали. Малыш у них растет такой здоровый, толстощекий. Но Чуньхуа с тех пор заметно осунулась и побледнела. Лицо какое-то длинное стало, как у ослицы. И чувствует себя неважно. Ведь все хлопоты на нее легли. Впрочем им там всем досталось. Рук у них не хватает. Перед уходом брат Ин нам земные поклоны отвешивал, благодарностями осыпал. Тебя за щедрые подарки просил благодарить.
— И Чуньхуа, рабское ее отродье, тоже к вам выходила? — спросил Симэнь.
— А почему ж нет? — удивилась Юэнян. — Что она, дух бесплотный, что ли? У нее вроде и нос и глаза — все на месте.
— Ей, черной кости, рабскому отродью, только бы свиней кормить.
332


— Ну что ты болтаешь? — срезала его хозяйка. — Слушать не хочется. По-твоему, только ты подобрал красавиц одну к другой, только тебе можно ими хвастаться, да?
Тут в разговор вступил стоявший сбоку Ван Цзин.
— Дядя Ин как матушек увидел, даже выйти не решился, — говорил он. — В пристройку увильнул и давай в щелку за матушками подглядывать. Совесть, говорю, у тебя есть, почтеннейший? Зачем же украдкой-то подглядываешь? Так он на меня с кулаками набросился.
От хохота Симэнь так сощурился, что глазных щелок не видно было.
— Вот Попрошайка-разбойник! — заругался он, наконец. — Погоди же, только ко мне приди, я тебе глаза мукой засыплю.
— Вот, вот, — поддакнул Ван Цзин.
— Чепуху ты болтаешь, негодник! — отрезала Юэнян. — Зачем человека напрасно оговаривать?! Его и следа не было видно. Где он за нами подглядывал? Он только перед нашим уходом и вышел.
Ван Цзин вскоре ушел. Юэнян поднялась и пошла в гостиную, где приветствовала старшую невестку У и монахинь. Падчерица, Юйсяо и остальная прислуга склонились перед хозяйкой в земном поклоне.
— А где же барышня Шэнь? — сразу спросила Юэнян. Никто не решался рта раскрыть.
— Барышня Шэнь домой ушла, — наконец, сказала Юйсяо.
— Почему ж она меня не дождалась? — продолжала недоумевать хозяйка.
Тут супруга У Старшего, будучи не в состоянии больше скрывать происшедшее, рассказала, как на певицу обрушилась Чуньмэй.
— Ну, не захотела петь и что ж такого? — говорила в раздражении Юэнян. — А ругать к чему? Тем более служанке! Совсем не пристало распоясываться! А впрочем, когда в доме нет настоящего хозяина, тогда и прислуга порядка не знает. И на что только это похоже? — Юэнян обернулась в сторону Цзиньлянь и продолжала: — А ты, если твоя горничная распускается, должна ее приструнить.
— Я такой невежды-упрямицы отродясь не встречала, — заговорила, улыбаясь, Цзиньлянь. — Ветер не дунет, дерево не закачается. Раз ты по домам ходишь, знай свое дело — пой, когда тебя просят. Нечего на рожон лезть. Кто ей велел зазнаваться?! Права Чуньмэй, что ей все прямо в глаза сказала. Впредь не будет задираться.
333


— На язык ты бойка, спору нет, — продолжала Юэнян. — По-твоему выходит, пусть на всех без разбору бросается, всех из дому гонит? Стало быть, и урезонить ее не моги?
— Так, может, мне прикажете ее палками избить из-за какой-то безграмотной шлюхи, так, что ли?
Тут Юэнян так и побагровела от злости.
— Ну, потакай ей больше! Она, увидишь, со всеми родными, близкими и соседями переругается.
С этими словами Юэнян встала и направилась к Симэню.
— Кто это тебя? — спросил Симэнь.
— Сам знаешь кто! — отвечала Юэнян. — Вот каких воспитанных горничных ты в доме собрал!
И она рассказала ему, как Чуньмэй выгнала певицу Шэнь Вто- рую.
— Ну, а почему ж она ей спеть не захотела? — говорил, улыбаясь, Симэнь. — Не волнуйся! Пошлю ей завтра со слугой лян серебра, и все будет в порядке.
— И коробку барышня Шэнь забыла взять, — заметила Юй- сяо.
— Нет, чтобы горничную вызвать да внушение сделать, ты только знаешь зубоскалить, — говорила Юэнян, видя, как несерьезно он отнесся к ее словам. — Не нахожу ничего смешного!
При виде разгневанной хозяйки Мэн Юйлоу и Ли Цзяоэр удалились к себе. Симэнь продолжал выпивать как ни в чем не бывало.
Через некоторое время Юэнян прошла в спальню и стала раздеваться.
— А это что за пакеты? — спросила она Юйсяо, заметив на сундуке четыре пакета с серебром.
— Это комендант Цзин двести лянов принес, — объяснил Симэнь. — Просил с цензором Суном насчет повышения поговорить.
— Зятюшка передал, — говорила Юйсяо. — Я на сундук положила, а вам, матушка, забыла сказать.
— Раз чужие, надо было в буфет убрать, — заключила Юэнян.
Юйсяо спрятала в буфет серебро, но не о том пойдет рассказ.
Тем временем Цзиньлянь продолжала сидеть в покоях Юэнян.
Она поджидала хозяина, чтобы вместе пойти к себе в спальню. В этот благоприятный для зачатия день жэнь-цзы ей не терпелось принять снадобье монахини Сюэ и быть с Симэнем. Он, однако, не собирался выходить из-за стола. Цзиньлянь отдернула дверную занавеску.
— Ну, ты идешь? — спросила она. — Я пошла.
334


— Иди, дитя мое! — отвечал Симэнь. — Я выпью и сейчас приду. — Цзиньлянь удалилась к себе.
— А я не хочу, чтобы ты туда шел, — заявила Юэнян. — Мне еще с тобой поговорить нужно. Какие вы неразлучные! Куда иголка, туда и нитка. До чего ж она обнаглела, бесстыжая! И надо ж: врывается ко мне в покои и зовет. Ты ему жена, а мы, выходит, никто, да? Да и у тебя тоже нет ни стыда ни совести. Не зря тебя судят да рядят. Все — твои жены, и ты обязан ко всем относиться одинаково. К чему одну выделять? Она тебя как на привязи держит. После поездки в столицу и тени твоей в дальних покоях не видно. Как же тут зла не будет? Нет, ты и похлебки попробуй, а не только лакомый кусочек. А то держит у себя, ни на шаг не отпускает. Я про себя не говорю. Я не такая, но другие этого не простят тебе. Может, и промолчат, а в душе гнев затаят. Вон сестрица Мэн в гостях крошки в рот не взяла. Не знаю, то ли она простудилась, то ли сердце от обиды зашлось. Во всяком случае, воротилась сама не своя. Ин Вторая ей чарку поднесла, а ее вырвало. И ты не заглянешь к ней, не навестишь?
— Ей в самом деле плохо? — переспросил Симэнь и, приказав слугам убрать со стола, направился в покои Юйлоу.
Ее платье было небрежно брошено на кан. Раздетая, без головных украшений, она лежала с опущенной вниз головой и тяжело дышала. Ее мутило. Ланьсян разжигала печь.
— Скажи, что с тобой, дитя мое? — спрашивал Симэнь. — Завтра же приглашу врача, пусть осмотрит.
Юйлоу не проронила ни слова, даже головы не подняла. Симэнь приподнял ее, и они сели рядом. Ей было тяжко. Она все время разглаживала грудь.
— Дорогая моя, что с тобой? Скажи! — расспрашивал Симэнь.
— Душит меня, — проговорила она. — А ты что спрашиваешь? Шел бы, тебя ведь ждут, наверно.
— Не знал я, что тебе плохо, — оправдывался он. — Мне только что Старшая сказала.
— Где тебе знать?! — продолжала Юйлоу. — Какая я тебе жена! Иди к своей любимой.
Симэнь обнял ее за шею и поцеловал.
— Ну, зачем ты так говоришь! Не насмехайся надо мной! — Симэнь крикнул Ланьсян. — Ступай завари матушке ароматного чаю, да покрепче.
— Чай готов, — отвечала горничная и тотчас же подала чашку. Симэнь поднес ее к губам Юйлоу.
335


— Поставь! Я сама, — сказала Юйлоу. — Не надо за мной ухаживать. Себя не утруждай. А над тобой никто не насмехается. Только уж очень редко ты сюда заглядываешь. Нынче солнце, должно быть, на западе взошло, не иначе. А Старшая напрасно обо мне напомнила. Только лишние терзания.
— Пойми, в эти дни у меня минуты свободной не выпало — так я был занят, — оправдывался Симэнь.
— Да, да, конечно! Но зазнобу свою ты, однако ж, не забыл. Вот как она тебя крепко держит! А мы неходовой товар. Нас лучше упрятать куда подальше. Может, лет за десять разок и вспомнишь.
Симэнь хотел поцеловать ее, но она воспротивилась.
— Отстань, от тебя вином несет. Человек целый день в рот ничего не брал, а ты пристаешь. Нет у меня никаких желаний...
— Если ты не ела, я велю накрыть стол. Вместе поедим. Я тоже еще не ел.
— Нет, мне не до еды. Ешь, если хочешь.
— Ты не хочешь, я один есть тоже не стану. Тогда давай ложиться спать. А утром я за лекарем Жэнем пошлю.
— Вот еще! Не надо мне ни лекаря Жэня, ни лекаря Ли. Лучше пусть тетушка Лю снадобья даст.
— Ложись, — уговаривал ее Симэнь. — А я тебя поглажу, тебе и полегчает. Я ведь, знаешь, массажировать мастер. Стоит мне только коснуться, и недуг как рукой снимет.
— Сказала бы я тебе, — не выдержала Юйлоу. — Знаю, какой ты мастер!
Тут Симэнь вдруг вспомнил:
— Знаешь, инспектор просвещения Лю прислал мне как-то десяток пилюль. Они были изготовлены в Гуандуне из бычьего безоара и залиты очищенным воском. Их надо принимать с вином. Очень помогают. — Он обернулся к Ланьсян: — Ступай у матушки Старшей попроси. Они лежат в фарфоровом кувшине. И вина захвати.
— Вина не проси, у меня есть, — вмешалась Юйлоу. Ланьсян тут же отправилась в покои Старшей хозяйки.
Когда подогрели вино, Симэнь снял воск, под которым засверкала золотая пилюля, и протянул ее Мэн Юйлоу.
— Мне налей чарочку, — сказал он Ланьсян. — Я тоже приму.
— Не дури! — одернула его Юйлоу, бросив строгий взгляд. — Тогда к другой ступай. Ты зачем ко мне пришел? Подстрекать? Думаешь, раз я еще жива, со мной можно вытворять все
336


что угодно? У меня и без того нестерпимая боль, а ты пристаешь. Вот бессовестный! И не рассчитывай.
— Ладно, ладно, дитя мое! — Симэнь улыбался. — Я без пилюли обойдусь. Давай ложиться.
Юйлоу приняла лекарство, и они, раздевшись, легли в постель. Симэнь поглаживал ей грудь, играл сосцами.
— Милая! — говорил он, обнимая ее. — Ну как? Боль утихла?
— Боль-то прошла, а все еще урчит.
— Ничего, скоро пройдет. А я без тебя передал Лайсину пятьдесят лянов. Послезавтра цензор Сун у нас прием устраивает, первого жертвы приносить, а третьего и четвертого гостей угощать будем. Много приглашенных. Подарков нанесут — не отмахнешься, нехорошо.
— Кого ни принимай, мне все равно, — отвечала Юйлоу. — Завтра, тринадцатого, велю счета подвести и вручу их тебе, а ты хоть Шестой передай. Пора и ей похозяйствовать. А то говорит: счета, мол, вести, подумаешь — дело! Только Будде глаза резцом высечь трудно. Давай, говорит, хоть сейчас возьмусь. Вот и пусть делом займется.
— Да не слушай ты, что болтает эта потаскушка! — возражал Симэнь. — Она тебе наговорит, а поручи что посерьезнее, подведет. Нет, вот пройдут приемы, тогда и счета ей передашь, ладно?
— Ишь какой ты умник! А еще говоришь, ее не выделяешь? Вот сам же и проговорился: «после приемов...» Ты, выходит, умри, а делай. Утром причесаться не дадут. Начинается беготня слуг. Один просит — серебра отвесь, другой — разменяй. Всю душу вымотают — зла не хватает. И хоть бы слово доброе услышать. Нет, такого не жди.
— Дитя мое, а помнишь, что гласит поговорка? Кто три года хозяйством правит, на того и дворовый пес лает. — Говоря это, Симэнь осторожно положил ногу Мэн Юйлоу к себе на руку, потом прижал ее к груди. На белоснежной ножке красовалась расшитая узорами ярко-красная шелковая туфелька. Он продолжал: — Мне милее всего твои белые ножки. Таких нежных, хоть целый свет обыщи, не найдешь.
— Вот болтун! — усмехнулась Юйлоу. — Кто твоей лести поверит?! Так уж во всем свете не сыщешь. Сколько угодно, и не таких грубых, а понежнее найдется. Смеешься ты надо мной.
— Душа моя! — продолжал Симэнь. — Пусть меня смерть на этом месте застигнет, если я говорю неправду.
— Ну, довольно клятв!
337


Тем временем Симэнь, вооружившись серебряной подпругой, хотел было приступить к делу.
— Знаю, к чему ты клонишь, — заметила она. — Погоди! Принесла ли горничная что нужно? Кажется, нет. — Юйлоу запустила руку под тюфяк, нащупала шелковый платок и хотела уже положить его под одеяло, но тут заметила подпругу. — Когда ж это ты успел упаковать свой товарец? Убери сейчас же!
Но Симэнь ее не послушался и приступил к делу. Обхватив руками одну ногу женщины, он стал понемногу вставлять и вынимать свой предмет, стремясь полностью окунуться в срамное отвео- стие. Вскоре начало извергаться семя, из-за чего движения стали сопровождаться звуком, напоминающим чавканье собаки. Юйлоу вытирала жидкость куском шелка, но чем больше она вытирала, тем больше текло.
— Будь поосторожней, милый! — говорила она нежным дрожащим голосом. — Меня последние два дня боли мучили и поясницу ломило.
— Ничего, — успокаивал ее Симэнь, — завтра тебя доктор Жэнь осмотрит, примешь лекарство и пройдет.
Однако, оставим Симэня и Юйлоу с их усладами, а перейдем к У Юэнян.
Юэнян вела беседу со старшей невесткой У и монахинями. Ей рассказали про ругань, с которой Чуньмэй обрушилась на Шэнь Вторую, про то, как плачущей певице даже паланкина не наняли и как госпожа У, не выдержав, наказала Хуатуну проводить ее в дом Хань Даого.
— Но до чего ж груба была Чуньмэй! — воскликнула невестка У. — Когда я попробовала ее урезонить, она еще больше разошлась. И чем ей могла досадить певица? Мне в голову не приходило, что она может себе позволить такую разнузданную брань. Выпила, должно быть, лишнего.
— Да, до этого они впятером у себя пировали, — подтвердила Сяоюй.
— Вот до чего доводит безрассудное попустительство! — не выдержала Юэнян. — Совсем девка от рук отбилась. Скоро на шею сядет. А скажи слово, не понравится. Так она на всех будет бросаться, всех без разбора из дома выгонять начнет. А что мы можем сделать, когда негодница потачку дает? Певица по домам ходит. Возьмет да расскажет. Приятно будет? В доме Симэнь Цина, скажут, хозяйка такие скандалы допускает, что не разберешь, кто у
338


них хозяин, кто слуга. Ведь не служанку обвинят — порядков, мол, не знает, а хозяйку. Куда это годится!?
— Не расстраивайся! — уговаривала ее невестка У. — Что поделаешь, если ей зятюшка потакает?
Они удалились в спальню.
На другой день Симэнь с утра, отбыл в управу. Цзиньлянь из себя выходила, потому что по вине Юэнян опять упустила день жэнь-цзы. С утра она послала Лайаня за паланкином и отправила свою матушку домой.
Юэнян встала рано. К ней подошли монахини и стали раскланиваться. Хозяйка вручила каждой из них по коробке сладостей к чаю и по пяти цяней серебра, а наставнице Сюэ напомнила о службе, которую та должна будет совершить в первой луне. Сюэ получила лян серебра на благовония, свечи и жертвенные изображения. Для принесения жертв Будде Юэнян обещала ей прислать к концу года ароматного масла, лапши, риса и постные угощения.
Хозяйка угостила монахинь чаем. Помимо старшей невестки У за столом сидели Ли Цзяоэр, Мэн Юйлоу и падчерица.
— Ну как, помогли пилюли? — спросила Юэнян.
— Утром горечью рвало, сейчас полегче стало, — отвечала Юйлоу.
— Сяоюй! — крикнула Юэнян. — Ступай позови бабушку Пань и матушку Пятую.
И Юйсяо направилась прямо в спальню Цзиньлянь.
— А где же бабушка? — спросила она. — Вас с бабушкой к чаю приглашают.
— Я ее утром домой отправила, — пояснила Цзиньлянь.
— И хозяйке ничего не сказали?
— Скучно ей стало, я и проводила, — отвечала Цзиньлянь. — Сколько можно гостить? Побыла и хватит. И дома некому за малышом приглядеть.
— А я копченого мяса и сладких дынь припасла. Хотела бабушку угостить. Вот, передайте ей, матушка.
Юйсяо протянула гостинцы Цюцзюй, и та убрала их в ящик.
— В прошлый раз, как вы ушли, матушка, — начала Юйсяо, — хозяйка чего только на вас батюшке ни наговаривала. Вы, говорит, весь свет смутили, с батюшкой два сапога и оба на левую ногу. Нет, говорит, у вас ни стыда ни совести. Батюшку у себя держите, не даете ему в дальние покои показаться. Потом она велела ему к матушке Третьей на ночь идти. Когда батюшка ушел, она стала на вас жаловаться тетушке У и монахиням. Распустила, говорит,
339


свою Чуньмэй. Никаких порядков не признает, на Шэнь Вторую набросилась. Батюшка собирается лян серебра певице послать от стыда.
Цзиньлянь приняла к сведению все, что ей подробно доложила Юйсяо.
— Бабушку с утра домой отправили, — объявила хозяйке воротившаяся Юйсяо. — А матушка Пятая сейчас придет.
— Вот видишь? — глядя в сторону невестки У, заговорила Юэнян. — Стоило мне вчера ей слово сказать, как она уж гонор выказала. Извольте, матушку домой отослала, а мне ни слова. Вт и догадайся попробуй, что у нее на уме. Какой еще фортель выкинет?
Цзиньлянь между тем подкралась к гостиной и, встав за дверной занавеской, долго подслушивала, потом ворвалась в комнату и начала допрашивать Юэнян:
— Я, говоришь, мать домой отослала? Я мужа у себя держу, да?
— А кто же! — подтвердила хозяйка. — А в чем дело? Хозяин после поездки в столицу от тебя не выходит. Хоть бы тень его показалась в дальних покоях. Выходит, только ты ему жена, а остальные никто? Может, другие твоих проделок не ведают, но я-то знаю. Вот и случай с Ли Гуйцзе. Невестушка спрашивает меня, почему, мол, Гуйцзе день погостила и ушла. За что, дескать, на нее зятюшка серчает. Кто его знает, отвечаю. И тут ты со своим языком вылезаешь: «я-то, мол, знаю». Да и как тебе не знать?! Ты же его от себя ни на шаг не отпускаешь.
— Его никто не держит, — не уступала Цзиньлянь. — Он сам ко мне ходит. Может, еще скажете, я его на цепь посадила? Нет, я себе такого не позволю.
— Ты не позволишь! — продолжала Юэнян. — А как ты вела себя вчера? Он сидел у меня тихо и мирно, так ты ворвалась как настоящая смутьянка. Зачем к себе зазывала, а? Говори! Муж — опора наша и поддержка. Он ради нас старается. Чего он дурного сделал, я тебя спрашиваю. За что его на цепь сажать собираешься, а? Бессовестная! Нет у тебя уважения к человеку! Долго я терпела, долго молчала, но ты вынуждаешь говорить. Выпросила украдкой шубу, вырядилась и хоть бы зашла сказаться. И так во всем. У нас не вертеп какой-нибудь. Да и заправиле подчиняются. А тут прислуга на господском месте оказалась — кот с мышью спит. Виданное ли дело! Ты же сама ее распустила, вот она и рас¬
340


поясалась — на людей кидается. И ты ж ее укрываешь и выгораживаешь.
— При чем тут горничная? Это я тебе помешала, так и скажи. Только я тоже одна-одинешенька. А шубу, верно, выпросила. Но хозяин не ради меня одной кладовую открывал. И остальным шубы доставали. Так что же молчишь? Я горничную распустила, ну и что ж? Я мужу радость доставляю. Это, по-твоему, тоже распутство?
Цзиньлянь задела Юэнян за живое.
— Может, ты скажешь, я распутна? — воскликнула Юэнян, и лицо ее побагровело. — Меня, как полагается, девушкой выдали, а не бабой замужней. Я женщина порядочная, за мужчинами не увивалась. Распутна та, кто без стыда и совести с чужими мужьями кокетничает...
Тут выступила вперед невестка У.
— Золовушка, успокойся, уймись! — уговаривала она Юэнян.
— Одного мужа в гроб вогнала, за другого взялась? — не унималась хозяйка, желая высказать все, что накипело.
— Ну и ну! — вступилась Юйлоу. — Что с вами, матушка?! И нас в покое не оставили — решили одной розгой по всем пройтись? — Она обернулась к Цзиньлянь: — А ты уступи Старшей, зачем отговариваться. Хватит вам препираться!
— В драке кулаков не жалеют, в ссоре слов не выбирают, — заметила госпожа У. — Своей руганью вы родных в неловкое положение ставите. Если ты меня не послушаешься, золовушка, не обижайся. Я носилки велю подать и домой уйду.
Ли Цзяоэр тут же уговорила невестку остаться.
Устыженная Цзиньлянь упала посреди гостиной. Она билась головой об пол, била себя по щекам и громко рыдала. У нее выпали шпильки и сбилась прическа.
— Хоть бы умереть мне! — вопила она. — Кому нужна такая жизнь! Раз тебя по всем правилам выдавали, а я мужа захватила, в чем же дело! Вот вернется сам, пусть разводную дает, и я уйду. Бери его себе, только попомни, тебе мое место все равно не занять.
— Вот смутьянка! — кричала Юэнян. — Ты ей слово, а она целые потоки изрыгает. Так будешь на полу валяться, чтобы потом на меня свалить, да! Ждешь, пока хозяин появится? Надеешься его со мной поссорить? Вытворяй, что хочешь, не испугалась!
— Да уж где мне с тобой, порядочной и непорочной, сравняться!
— Да, порядочная и непорочная! — с еще большим гневом воскликнула Юэнян. — Я любовников не завожу.
341


— А кто заводит? — вопрошала Цзиньлянь. — Ну, хоть одного мне назови!
Предвидя возможный исход разгоревшейся брани, Юйлоу подошла к Цзиньлянь и попыталась ее поднять.
— Пойдем! — говорила она. — Нехорошо так! Нельзя так расходиться. Наставниц постыдилась бы. Вставай. Я тебя провожу.
Но Цзиньлянь не собиралась вставать с пола. Тогда Юйлоу помогла Юйсяо, и они проводили Цзиньлянь к себе.
Тем временем старшая невестка У уговаривала Юэнян:
— Разве тебе, золовушка, в твоем-то положении можно так раздражаться! И ведь из-за пустяка. Когда меж вами, сестры, царит мир и согласие, мне гостить у вас — одно удовольствие. Когда же ругань затеваете и к советам не прислушиваетесь, это никуда не годится.
Во время ссоры монахини отправили послушниц полакомиться сладостями, а сами, завернув коробки с подарками, поднялись из-за стола и попрощались с Юэнян.
— Не обессудьте, не взыщите, наставницы милосердные! — говорила им Юэнян.
— Что вы, бодхисаттва! — уверяла ее монахиня Сюэ. — Будьте покойны! Очага без дыма не бывает. В сердце всегда теплится невидимый огонек, а стоит пошевелить — и задымит. Друг дружке уступать надобно, тогда и жизнь пойдет на лад. Как предписано буддийским законом: охлади сердце, чтобы уподобилось оно ладье одинокой, что недвижно стоит на причале. Очисти престол души, и откроется путь к просветлению. Если же ослабишь путы, отомкнешь замки, то пусть хоть тьмою снизойдут духи-хранители с ваджрами, им тебя не спасти. Человек должен обуздать страсти и пыл. Будда и патриархи именно с этого начали подвижничество. Мы пошли. Простите нас, бодхисаттва, за беспокойство и живите по-хорошему.
Монахини поклонились. Юэнян ответила им поклонами.
— С пустыми руками отпускаю вас, наставницы милосердные, — говорила она. — Не обессудьте. Я к вам слугу с гостинцами направлю.
Юэнян обратилась к падчерице и Ли Цзяоэр:
— Проводите наставниц. Собаку подержите.
Когда монахини ушли, Юэнян присоединилась к невестке У и остальным.
— Глядите! — говорила она. — Руки совсем онемели. А до чего холодные! Кроме чаю с утра крошки в рот не брала.
342


Страдая от недомоганъя, сестрица Юйлоу испытывает горькие чувства


Чтобы скрыть свои проступки, Цзинълянъ вскипает ревностью


— Как я тебя, золовушка, уговаривала, — вставила невестка, — не волнуйся, не горячись! Нет, ты меня не хотела слушать. А тебе время подходит. Разве так можно!
— Но ты же, невестушка, сама очевидица, — продолжала хозяйка. — Разве я ругань начала? Зачем перекладывать с больной головы на здоровую? Я всегда уступаю, только мне никто не уступит. Мужа захватила и держит. Они с горничной заодно. Что они там у себя вытворяют, другим и в голову не придет. Женщина, а ни стыда ни совести. Себя она не видит, других распутными обзывает. Бывало, сестрице Ли житья не давала, целыми днями ругалась. И чего она только на нее ни наговаривала. Все у нее виноваты, только сама она невинна, как святая. Коварства и вероломства в ней хоть отбавляй. Словом, зверь в человеческом обличии. Она никаких доводов не признает, а клятвами огорошит любого. Но я за ней слежу, глаз не спускаю. И что ее ждет впереди? Вот при вас ведь дело было. Я, по-хорошему, чай приготовила, ее матушку к столу ждала, так она, видите ли, ни слова не говоря, домой ее отправила. Она спит и видит с кем бы поругаться. Подкрасться под двери и подслушать! Это еще что за новость?! Да кто тебя испугался! Наговаривай мужу сколько влезет. Разойдемся, и дело с концом.
— Я все время у печи стояла, — заговорила Сяоюй. — Когда матушка Пятая могла подойти? Я и шагов-то ее не слыхала.
— Она нарочно войлочные туфли обувает, — пояснила Сюээ. — Ступает как привидение, чтобы шагов не слышали. А вспомните, когда она к нам пришла. Сколько мне крови попортила! И чего только про меня не наговаривала! Из-за нее меня хозяин не раз бил. А вы тогда, матушка, меня винили.
— Ей человека живьем закопать — дело привычное, — подтвердила Юэнян. — Теперь она меня доконать решила. Видала, как она головой об пол билась, истерику закатывала? Это она чтоб хозяин узнал, чтобы меня унизить.
— Напрасно вы так говорите, матушка, — заметила Ли Цзяо- эр. — Ей свет не перевернуть.
— Плохо ты ее знаешь, — продолжала Юэнян. — Это же оборотень, лиса девятихвостая. С такой, как я, она в два счета разделается, не таких приканчивала. Ты вот сама из певиц и у нас не первый год, а подобных выходок себе не позволяешь. Врывается вчера ко мне и заявляет хозяину: «Ты идешь или нет? Я пошла». Как будто хозяин только ей одной и принадлежит. Захватила его и ни в какую. Так это меня разозлило! Он после поездки в столицу
345


ни разу в дальних покоях не был. Даже к той, у кого день рождения, идти не дает. Ей палец в рот не клади — всю руку отхватит.
— Крепись, золовушка, — уговаривала ее госпожа У. — Слабая ты и болезная. Зачем так к сердцу принимаешь? Пусть делает, как знает. А будешь за других стараться, себе врагов наживешь.
Юйсяо накрыла на стол, но Юэнян даже не коснулась еды.
— Г олова у меня болит и тошнота подступает, — сказала она и велела Юйсяо постелить на кане. — Я прилягу, — она обернулась к Ли Цзяоэр, — а ты покушай со сношенькой за компанию.
Барышня Юй собралась домой. Хозяйка велела положить ей в коробку сладостей и наградила ее пятью цянями серебра.
Симэнь Цин после допроса грабителей вернулся к обеду. Только он переступил порог, как от коменданта Цзина явился слуга за ответом.
— Передай батюшке мою сердечную благодарность за ценные подношения, — наказывал слуге Симэнь. — Но к чему было тратиться? Забирай-ка их назад. Когда удастся дело сделать, тогда другой вопрос.
— Нельзя мне с подарками домой являться, — умолял слуга. — Мне батюшка такого наказа не давали. Пусть уж у вас полежат, батюшка.
— Ну ладно! — согласился Симэнь. — Поблагодари от меня хозяина. — Он передал слуге ответ и лян серебра в награду, а сам прошел в покои Юэнян.
Юэнян спала на кане. Симэнь не раз окликнул ее, но ответа не последовало. Горничная и служанки тоже не решились рассказать о случившемся. Тогда он проследовал в передние покои к Цзиньлянь. Она тоже спала, обхватив руками подушку. Волосы у нее были всклокочены. И она голосу не подала. Симэнь еще больше встревожился и направился к Юйлоу. Она не смогла скрыть и рассказала ему, как поругались утром Юэнян и Цзиньлянь. Симэнь был вне себя. Он вернулся к Юэнян и поднял ее на руках.
— Тебе в таком положении совсем не надо обращать внимание на эту потаскушку, — говорил он. — И к чему ты с ней связываешься?!
— То есть как это связываюсь? — недоумевала Юэнян. — Кто с ней ругался?! Спроси любую, я к ней пришла или она ко мне. Я как ни в чем не бывало чай приготовила. Матушку Пань пригласила, а она гонор выказала. Взяла да выпроводила мать родную. А потом заявилась и давай ругаться. Головой об пол билась, волосы у нее растрепались. Кричит — как монарх на престоле. Не знаю, как она
346


меня не избила. Если б не уговорили, в драку бы полезла. Ни за что человека оскорбить у нее в натуре. Думала, я ей покорюсь. Только и твердит: «раз тебя, мол, по всем правилам выдавали, а меня нет, возьму разводную и уйду». Ей слово, а она тебе десять. Целые потоки обрушивает, как река Хуай в половодье. Куда мне с ней тягаться! От такой нахалки и грубиянки меня как подкосило. В жар бросило. Где там ребенка ждать! Будь принц наследный, и того в утробе загубит. Я была ни жива ни мертва. Думала, выкину. И лучше б очиститься, чтобы на тот свет брюхатой не идти. А ночью бы веревку да в петлю. Тогда уж вы с ней делайте, что хотите. А то она меня в гроб вгонит, как сестрицу Ли вогнала. Да и тебе невтерпеж: надо же каждые три года по одной жене хоронить8.
Не услышь такого Симэнь Цин, все бы шло своим чередом, а тут он прямо из себя вышел.
— Сестрица! Дорогая моя! — обнимая Юэнян, говорил он. — Не ставь ты себя на одну доску с этой потаскухой. Она ж понятия не имеет, что высоко, а что низко, что благоуханно, а что зловонно. Успокойся! Ты же мне дороже всех. Ну, такого я ей не прощу! Я ей сейчас покажу.
— Да ты ей слова сказать не посмеешь. Она тебя тут же на цепь посадит.
— Пусть только попробует. Она у меня пинков отведает. Ну, а ты как себя чувствуешь? Ела?
— Какое там! Утром чай приготовила, матушку Пань ждала, а тут она на меня набросилась. У меня под ложечкой распухло, живот опустился и боли поднялись. Голову разламывает, и руки онемели. Пощупай руку. До сих пор не отпускает.
Симэнь переминался с ноги на ногу.
— Так что же делать? — раздумывал он. — Надо немедленно позвать доктора Жэня. Пусть осмотрит и даст лекарства. Пока не стемнело, а то не пойдет.
— Разве этим поможешь? — говорила Юэнян. — Какого доктора ни зови, ежели судьба, и так выживешь, а нет — все равно на тот свет пойдешь. Вот уж тогда с облегчением вздохнете. Какая ни будь жена, даже самая хорошая, — все равно как кирпич в стене. Упал один, вставят другой. Когда я умру, ты ее Первой женой сделай, ладно? Такой умной только хозяйством и править.
— И не надоело тебе говорить про эту потаскушку? Брось ты дерьмо ворошить! И на что она тебе сдалась. Надо Жэнь Хоуси звать, а то не вселился бы гнев тебе в нутро. Младенцу может повредить.
347


— Тогда бабушку Лю позови, — предложила Юэнян. — Она снадобьем напоит. А может, иглоукалыванием головную боль остановит.
— Пустое не говори! — возразил Симэнь. — Знает ли эта проходимка, как лечить беременных? Нет, пусть слуга седлает коня и едет за доктором Жэнем.
— Ну и зови, если хочешь, только я к нему не выйду, — заявила она.
Однако Симэнь ее не послушался. Пройдя в переднюю, он крикнул Циньтуна.
— Скорее седлай коня! — приказал хозяин. — Скачи за городские ворота за доктором Жэнем. Да обожди его. Вместе с ним возвращайся.
— Слушаюсь! — ответил слуга и умчался стрелой.
Симэнь вернулся к Юэнян и наказал служанке приготовить рисовой кашицы. Как он ее ни потчевал, она есть не стала. После обеда воротился Циньтун.
— Доктор Жэнь несет службу в управлении, — докладывал он. — Приглашение я передал. Доктор будет завтра утром. От нас не надо никого посылать.
— Раз лекарь придет завтра, сходил бы ты к сватушке Цяо, а то уж вечереет, — посоветовала Юэнян, напомнив о настоятельных приглашениях, неоднократно от того поступавших. — Обижаться будет.
— А за тобой кто посмотрит?
— Уж на грех не наводи! — Юэнян улыбнулась. — Ступай, ничего со мной не случится. А я немного погодя встану. Может, со сношенькой и поем. Так что не волнуйся!
Симэнь крикнул Юйсяо:
— Старшую невестку пригласи. Пусть с матушкой побудет. А где барышня Юй? Позови ее. Пусть матушке споет.
— Барышня Юй давно домой ушла, — сказала горничная.
— Кто ж ей позволил уходить? — спросил Симэнь. — Погостила бы еще денек-другой.
Он подскочил к Юйсяо и дал ей пинка.
— Увидала, как мы ругаемся, и ушла, — заметила Юэнян. — Ну, а горничная тут при чем?
— Кто певицу Шэнь обругал, ту вы пальцем не тронули, — сказала Юйсяо.
Симэнь сделал вид, что не слышал ее. Он оделся и отправился пировать к свату Цяо.
348


Еще не начали отбивать ночные стражи, когда он воротился домой и проследовал в покои хозяйки.
Юэнян сидела с невесткой У, Юйлоу и Ли Цзяоэр. Заметив Симэня, госпожа У удалилась во внутреннюю комнату.
— Тебе полегче стало? — обратился к хозяйке Симэнь.
— С невестушкой поела немного, — отвечала Юэнян. — Под ложечкой опухоль вроде опала. Только голова все болит, и в пояснице ломит.
— Уж как-нибудь потерпи. Завтра Жэнь Хоуси даст лекарства. Гневный дух выгонит, и плод успокоится.
— Как я тебя просила — не зови его, а ты все свое, — говорила Юэнян. — Хочешь, чтобы посторонний мужчина на меня глаза пялил? Не покажусь я ему, вот увидишь. А сватушка Цяо по какому случаю приглашал?
— По случаю моего приезда из столицы целое угощение устроил, — объяснил Симэнь. — Постарался. Стол ломился. Две певицы пели. Просил об одолжении. Потом мне в компанию пригласил цензора Чжу. Но я все о тебе беспокоился, не до веселья мне было. Выпил немного и поспешил домой.
— Вот болтун! Слушать не хочется твое краснобайство. Так уж обо мне и беспокоился! Будь я живым Буддою, для меня не нашлось бы места в твоем сердце. А умру, и вовсе не вспомнишь. Ты ведь меня не выше разбитого горшка ценишь. Ну, а о чем же тебя просил сватушка?
— Мне сватушка Цяо тридцать лянов припас, просил замолвить за него словечко у областного правителя Ху, — стал, наконец, объяснять Симэнь. — Он хочет воспользоваться новогодними назначениями чиновных лиц для приобретения чина главы ритуальной службы в уездном управлении9. Это, говорю, дело несложное. Тем более, что правитель Ху вчера прислал мне сотню календарей на новый год, а я ему еще не ответил. Погоди, говорю, вот подарки буду отправлять и кстати попрошу выделить вакансию. Тогда искомую должность и получишь. Но сватушка настоял, чтобы я взял серебро. Так, говорит, полагается. Да оно и верно. В таком деле надо одарить и другого — вряд ли десятью лянами обойдешься.
— Если он тебя просит, ты должен постараться, — говорила Юэнян. — Серебро принес?
— Он завтра пришлет, — отвечал Симэнь. — Подарки хотел покупать, но я отсоветовал. Сам пошлю правителю свиную тушу и жбан вина.
Симэнь ночевал у Юэнян.
349


На другой день цензор Сун устраивал прием. В дальней зале стояли ломившиеся от яств столы. Все было готово к встрече гостей. Рано утром из областного управления прибыли назначенные в услужение тридцать казенных музыкантов, два дирижера и четыре сопровождавших их солдата. Симэнь отвел им восточный флигель, который располагался у внутренних ворот и примыкал к передней зале, где они должны были оставаться в ожидании распоряжений. В примыкавшем к средней зале западном флигеле разместились актеры хайяньской труппы.
Немного погодя верхом на коне прибыл доктор Жэнь. Симэнь поспешно вышел ему навстречу и проводил в залу, где они сели и разговорились по душам.
— Вы присылали за мной, сударь, — переходя к делу, заговорил доктор. — Вчера я был занят. Домой вернулся лишь вечером. Мне подали вашу карточку. И нынче, не откладывая, я поторопился к вам.
— У моей Старшей жены внезапно началось какое-то расстройство, — объяснил Симэнь. — Хоуси, будьте добры, обследуйте у нее пульс.
Тем временем подали чай.
— Только вчера узнал от почтенного Минчуаня, что у вас радость, сударь, — вы удостоились повышения в чине, — отпив чаю, обратился к хозяину гость. — Разрешите вас поздравить, сударь. Подарки за мной.
— Что вы, что вы! И не извольте утруждать себя, — отозвался Симэнь. — Я вам очень признателен, но мне, бесталанному, вряд ли справиться с высокими обязанностями, на меня возложенными.
После чаю, когда Циньтун убрал со стола, Симэнь наказал ему:
— Иди передай матушке Старшей: господин Жэнь прибыли. Пусть гостиную приберут.
— Слушаюсь! — отозвался Циньтун и направился в дальние покои.
В покоях Юэнян сидели старшая невестка У, Ли Цзяоэр и Мэн Юйлоу. Когда Циньтун доложил о прибытии доктора Жэня, Юэнян даже не шевельнулась.
— Я ж говорила, мне его не нужно, — наконец, проронила она. — Напрасно звал. Чтобы посторонний мужчина пялил на меня глаза, щупал руки? К чему это?! Позвал бы бабушку Лю. Ее снадобье приму, авось, и полегчает. И для чего было весь этот шум подымать? Разве что удовлетворить любопытство лекаря?
350


— Но его уже пригласили, сестрица! — говорила Юй- лоу. — Как же ты не покажешься! Не отсылать же его назад!
— Золовушка! — уговаривала ее госпожа У. — Позволь ты ему обследовать пульс. Хоть будешь знать, что у тебя за недуг приключился, откуда гневный дух поднимается и какие задеты жилы. Не следует отказываться от услуг доктора. Примешь лекарство, и наладится обращение крови, укрепится плод. А что толку звать бабку Лю, как ты хочешь? Она же и болезней не знает, и в пульсе не смыслит. И потом, нельзя время упускать.
Тут только Юэнян встала, начала причесываться и надела на голову шапочку. Юйсяо держала перед ней зеркало. Мэн Юй- лоу залезла на кан и щеткой расчесывала ей затылок, Ли Цзяоэр прикалывала украшения, а Сунь Сюээ держала наготове наряды. Юэнян украсила прическу всего лишь шестью золотыми шпильками и скрепила ободком. Она не стала белиться, лишь слегка попудрилась и подрумянилась, чуть подвела полумесяцем изогнутые брови и надела золотые.серьги-гвоздики. На груди у нее красовалась брошь — золотая жаба. На ней были белая кофта с застежкой на спине, желтая юбка с широкой бахромой и кисейные чулки. Из- под подола виднелась пара изящных острых-преострых золотых лотосов-ножек. На юбке сбоку висели лиловый парчовый мешочек с благовониями и медные ключи. Она была препоясана расшитым поясом.
Да,
Словно фея с Лофу
ступила на бренный порог,
Будто богиня Луны
покинула чудный чертог^.
Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой
раз.
351


г
л
А
*
А
С
Е
М
I
д
Е
С
Я
т
ш
Е
С
Т
А
Я
Мэн Юйлоу рассеивает гнев У Юэнян. Симэнъ Цин прогоняет Вэнъ Куйсюаня.


Трижды обдумывай замысел каждый перед свершеньем.
Чтоб ни с бедою потом не спознаться, ни с огорченъем.
Где еженощно грозы бушуют и каждодневно,
То-то страшна там судьба человека, то-то плачевна.
Итак, долго ждал Симэнь пока выйдет Юэнян, но так и не дождался — сам пошел ее поторопить. Когда Юэнян оделась, наконец, доктора Жэня пригласили в ее гостиную залу и предложили сесть. Перед ним красовался позолоченный экран, по обеим сторонам стояли легкие скамеечки для отдыха. На полу лежал огромный гладкий ковер, горели жаровни.
Немного погодя, из спальни появилась Юэнян, стройная, нельзя сказать, чтобы полная, но и не худая, не высокая, но и не низкая. У нее был матовый цвет лица, поразительные глаза и очаровательные брови, очертаниями напоминавшие серпики луны. Ее нежные тонкие пальчики походили на ростки молодого бамбука. Она казалась изваянной из нефрита и красотой не уступила бы наложнице Чжэнь1. Ее уста источали нежный аромат. Юэнян подняла глаза и поклонилась доктору. Он же, ошеломленный ее красотой, отпрянул в сторону и склонился в глубоком поклоне. Юэнян опустилась в кресло напротив. Циньтун положил на столик парчовую подушку2. Приподняв рукав, она обнажила перед доктором свою нефритовую руку до самого плеча. На подушку опустились пальцы тонкие, как стрелки молодого лука. Жэнь приступил к обследованию пульса, после чего Юэнян удалилась в спальню. Слуга вынес чай.
353


— Ваша почтенная Супруга, — отпив чаю, начал доктор Жэнь, — страдает врожденным малокровием и слабостью жизненных сил. Пульс запястья неровен и вял. При беременности у госпожи наблюдается некоторое расстройство артериального и венозного кровообращения, отсюда повышенная возбудимость и вспыльчивость. Кроме того распален огонь в печени, что вызывает помутнение сознания и зрения. Застой в полости грудобрюшной преграды объясняет душевную подавленность и меланхолию. Приток крови в конечности недостаточен, а пневмы скапливается слишком много.
— У матушки голова болит и на сердце давит, — говорил доктору посланный хозяйкой Циньтун. — Руки онемели, боли внизу живота, поясницу ломит и пропал аппетит.
— Знаю, знаю, все ясно, — подтвердил Жэнь.
— Видите ли, дорогой Хоуси, — обратился к доктору Си- мэнь, — моей жене подходит срок разрешения от бремени. Раздражающие переживания, не находя выхода, теснятся у нее в груди. Буду вам многим обязан, почтеннейший доктор. Пожалуйста, постарайтесь, облегчите ее страдания.
— Не извольте беспокоиться, сударь! — заверял его Жэнь. — Сделаю все, что только в моих силах. На этот раз я дам лекарства, которые очистят плод, укрепят пневму, гармонизируют деятельность желудка, усилят артериальное кровообращение и утолят боли. Но после их принятия больная должна воздержаться от раздражающих переживаний и обильного приема пищи даже при появлении аппетита.
— Пожалуйста, спасите плод, прошу вас, почтеннейший, — умолял Симэнь.
— Не волнуйтесь, непременно помогу укрепить плод и урегулировать пневму, а также усилить артериальное и венозное кровообращение. Это в первую очередь.
— Моя третья жена жалуется на ощущение холода в животе, — продолжал хозяин. — Не могли бы вы дать пилюль для согревания?
— Извольте, сударь! Непременно пришлю.
Они встали. Во дворе перед залой собралась большая группа музыкантов.
— У вас, почтеннейший, должно быть, ожидается торжество? — спросил врач.
— Да, цензор Сун с начальниками обоих инспекторских управлений устраивает у меня пир в честь военного губернатора его сиятельства Хоу Шицюаня.
354


Жэнь проникся еще большим почтением к Симэнь Цину и, перед тем как сесть на коня, отвесил ему у ворот в два раза больше поклонов, нежели обычно. Симэнь, вернувшись, передал Циньту- ну коробку с ляном серебра и двумя платками и послал верхом за лекарствами. Ли Цзяоэр, Мэн Юйлоу и остальные тем временем расставляли кушанья и чистили серебро.
— А вы, матушка, выходить не хотели, — говорила Юйлоу. — Как бы он узнал, что у вас за болезнь приключилась?
— Подумаешь! Если бы меня любили да жалели, а то умру — туда ей и дорога, скажут, — отозвалась Юэнян. — Вон послушайте нашу негодницу3. Она свое твердит: на нас, мол, как свекровь на снох смотрит, только и знает одергивать да свое старшинство выказывать. Это она про меня. Заявляет, что она на восемь месяцев старше меня и что муж любит именно ее. Пусть она меня оставит в покое. Ее никто за язык не тянет. Чего она на меня набрасывается?! Так что если б не вы, я б ни за что не вышла, никогда не дала бы себя осматривать. Раз суждено умереть, значит тому и быть. Как говорят: околеет один петух — другой запоет да погромче прежнего. Когда умру, ее хозяйкой поставьте. И воцарится в доме мир и покой. Уберут редьку — поле очистится.
— Зачем вы так говорите, матушка! — увещевала хозяйку Юйлоу. — Я не хочу сплетничать, но сестрица, верно, часто не ведает, что хорошо, а что дурно, она настойчива и упряма. Все это верно, не спорю. Да, она любит быть первой среди остальных. Но ведь она только на язык остра, а в сердце зла не таит. Так что вы, матушка, зря на нее так гневаетесь.
— Она, выходит, сердечнее тебя? — удивилась Юэнян. — Нет, она завзятая интриганка. К чему она чужие разговоры подслушивает, а? Для чего по делу и без дела на других наговаривает?
— Вы хозяйка, матушка, — не унималась Юйлоу. — А хозяйка — что лохань помойная, все сносить должна. Вам великодушной быть надлежит, а то что ж будет?! Как говорится, благородный муж десяти ничтожным уступит. Конечно, если ты руки вверх поднимешь, она пройдет, не постесняется, а будешь потверже, не посмеет перечить.
— С ней только хозяин может сладить, — заметила Юэнян. — А меня она и в расчет не принимает.
— Напрасно вы так говорите, — продолжала свое Юйлоу. — Неужели сам и теперь к ней пойдет, когда вам так нездоровится?
355


— А почему бы и нет? Ведь она ж говорила: его на цепь не посадишь. Мужчина — как конь без узды. Какая приглянется, к той и пойдет, как ты его ни держи. А попробуешь удержать, распутной прослывешь.
— Ну хватит, матушка, — остановила ее Юйлоу. — Теперь, должно быть, все выговорила, что на душе накопилось. Я за ней пойду, велю ей вам в ноги поклониться и прощения попросить. Пока здесь невестушка, вы и помиритесь. А так-то вы и хозяина в затруднение поставите. Как ему быть, сами посудите. Пойдет к ней — от вас неприятности, а иначе — она не выйдет. А с какой она стати будет отсиживаться?! Нынче вон прием какой. Нам без нее не управиться. Мы ей такого не простим. — Юйлоу обернулась к сударыне У Старшей. — Разве я не права, тетушка?
— Сестрица Мэн тоже права, золовушка, — поддержала ее старшая невестка У.
— Мало того что вы серчаете, друг на дружку смотреть не хотите, вы и зятюшку в неловкое положение ставите. Ему ни туда ни сюда не пойди.
Юэнян ни слова не проронила. Воспользовавшись этим, Мэн Юйлоу поспешила было в передние покои.
— Не зови, не надо, — сказала Юэнян. — Пусть поступает как знает.
— Не посмеет она не пойти, — заметила Юйлоу. — А не пойдет, я ее на цепи приволоку.
И она ушла к Пань Цзиньлянь.
Цзиньлянь сидела на кане бледная, непричесанная.
— Чего это ты, сестрица, сидишь как неприкаянная, а? — спросила ее Юйлоу. — А ну-ка, причесывайся. Хозяин большой пир устраивает, всех на ноги поднял. В дальних покоях суматоха. Нечего тебе дуться. Пойдем! С хозяйкой я только что толковала. Уговаривала. Ты уж зло-то свое про себя держи, а будь поласковей, слышишь? Поклонись ей да прощения попроси. Раз мы с тобой ниже рангом, нам с поникшей головой ходить надлежит. Как говорится: ласковое слово и средь зимы согреет, а злые речи бросят в озноб и в летний зной. Что было на сердце, все уж, небось, высказали. И долго вы дуться собираетесь? Ведь человеку польстить, что Будде свечку поставить. Идем, попроси у нее прощения — и все как рукой снимет. А то вы и самого в неловкое положение ставите. К тебе пойдет — она будет злиться.
— Того и гляди! — заговорила Цзиньлянь. — Где мне с ней равняться! Вон она что заявляет: я порядочная, я настоящая жена.
356


А мы с тобой кто? Да никто! За чужим мужем увивались. Мы так себе — утренняя роса. Что с нас проку! Мы ведь мизинца на ее ноге не стоим.
— Ну, ты опять пошла ее ругать, — оборвала Мэн Юй- лоу. — Я еще вчера говорила: она одной розгой сразу по всем нам прошлась. Ну, и как мы замуж выходили? Мы ее мужа не захватывали. У нас тоже все честь по чести происходило. И свахи были, и свидетели. Нас не черным ходом в этот дом вводили. Сучок отрубит — все дерево ранят. Убьют зайца — и лиса опечалится. Всяк ближнего жалеет. Ну, Пятая с тобой поругалась, а другие при чем? К чему страсти-то разжигать, других задевать? Прежде чем говорить, подумать надо, кое-что и про себя оставить. Зачем всех-то перебирать, да еще при монахинях и барышне Юй?! Как у дерева кора, так у человека лицо. К чему при посторонних порочить? Так- то нас никто и навестить не захочет. А ты, сестрица, должна выйти, как же иначе? Мы, как губы и щеки, все вместе быть должны. Давай, причесывайся быстрее. Пойдем вместе.
Цзиньлянь после долгого раздумья, превозмогая гнев, взяла, наконец, головную щетку и села к туалетному столику. Причесавшись, она прикрепила головную сетку и оделась. Вместе с Юйлоу они направились в дальние покои. Юйлоу отдернула дверную занавеску и вошла первой.
— Вот, матушка, и привела ее, а вы говорили, — заявила она. — Что ж ты стоишь, дочка? Ступай земно поклонись матушке. Дочка у меня по молодости лет что к чему не ведает. Вы уж не взыщите, сватьюшка, простите на сей случай. А ежели и впредь почтения не выкажет, не спускайте — как подобает накажите. Я хоть и мать ей родная, заступаться не стану.
Пань Цзиньлянь выпрямилась, как свеча, и отвесила Юэнян четыре земных поклона. Потом вскочила и шлепнула Юйлоу.
— Сгинь, несчастная! И ты мне в матери заделалась.
Все рассмеялись. Не удержалась и У Юэнян.
— Поглядите на эту негодницу! — воскликнула Юйлоу. — Ей хозяюшка улыбнулась, она и нос задирать, на мать замахиваться, рабское отродье?
— Ну вот вы, сестрицы, и помирились, — с облегчением сказала старшая невестка У. — Как приятно видеть вас живущими в мире и согласии! А золовушка моя, если другой раз и поворчит, вы ее уважьте. Уступайте друг дружке, тогда все пойдет хорошо. Говорят, хорош собой пион, да и ему листья красоту придают.
357


— Если б она помолчала, никто б с ней не стал пререкаться, — заметила Юэнян.
— Вы, матушка, — небо, я же — земля, — проговорила Цзиньлянь. — Простите меня, матушка, за мою невоздержанность.
— Вот наконец-то ты, дочка, покаялась, — шутя ударив Цзиньлянь по плечу, говорила Юйлоу. — Ну, да хватит языком болтать! Мы уж за день наработались, пора и тебе за дело приняться.
Цзиньлянь вымыла руки, почистила ногти и, не слезая с кана, начала на пару с Юйлоу раскладывать фрукты, но не о том пойдет рассказ.
Сунь Сюээ распоряжалась женами слуг, занятых на кухне приготовлением кушаний. Повара в большой передней кухне хлопотали у котлов и сковород, где готовилось варево и жарево, коптили бараньи туши и украшали жареных поросят. Циньтун принес лекарства. Симэнь просмотрел рецепт. Пилюли он распорядился отнести Юйлоу, а настой — Юэнян.
— Ты тоже лекарства просила? — спросила Юэнян.
— Да, то, что тогда просила, — отвечала Юйлоу. — Живот болел, я и попросила батюшку, чтобы доктор Жэнь мне пилюль прислал.
— Не ела ты тогда ничего, вот у тебя озноб и начался, — заметила Юэнян. — Но помогут ли тебе эти пилюли?
Однако оставим дальние покои и перейдем в передние постройки.
Первым прибыл цензор Сун. Он проследовал в переднюю залу, где осмотрел столы. Симэнь проводил его в крытую галерею. Они сели. Цензор принялся благодарить Симэня за золотой треножник.
— Я еще должен вам заплатить за него, — говорил Сун.
— Что вы! — воскликнул Симэнь. — Какие могут быть разговоры, Гунцзу! Я ведь давно собирался вам его поднести, но опасался, угожу ли.
— Вы так любезны, сударь! Не знаю, как мне вас и отблагодарить! — складывая руки на груди, говорил цензор Сун.
После чаю он завел речь о настроениях местного населения, обычаях и нравах. Симэнь только поддакивал ему. Когда Сун осведомился о чинах судебно-уголовных учреждений, Симэнь заметил:
— Мне приходилось встречаться только с правителем области Ху, человеком известным и в народе уважаемым, да уездным пра¬
358


вителем Ли, к службе ревностным и усердным. Других плохо знаю, зря говорить не буду.
— Вы ведь знакомы с начальником гарнизона Чжоу Сю, каков он? — спросил Сун.
— Полководец он опытный и знающий, но я бы все-таки предпочел военного коменданта Цзина из Цзичжоу. Он военное образование получил. И молод, и талантлив, всем взял. Я бы посоветовал вам, Гунцзу, обратить на него внимание.
— Вы говорите о военном коменданте Цзин Чжуне? — уточнил Сун. — Откуда вы его знаете?
— У нас с ним личная дружба, — отвечал Симэнь. — Вчера он мне послужной список передал, просил замолвить за него словцо.
— Ия давно слыхал, что он отличный полководец. Ну, а еще кто?
— Еще я назвал бы старшего брата жены, У Кая, — продолжал Симэнь. — Он ведал постройкой казенных амбаров и занимает в настоящее время пост тысяцкого в правом гарнизоне. Вот его бы следовало представить к повышению, может, возвести в надзиратели. Я бы вам был крайне признателен, Гунцзу, за оказание милости и честь.
— Коль скоро речь идет о вашем шурине, сударь, я не премину упомянуть о нем в докладе на высочайшее имя, — заверил его цензор. — Причем испрошу подобающий чин. За это я вам ручаюсь.
Симэнь поспешно сложил руки в знак благодарности и протянул цензору послужные списки военного коменданта Цзина и шурина У Старшего.
— Покажешь мне, когда буду доклад составлять, — наказал Сун своему секретарю и передал бумаги.
Симэнь велел слуге незаметно сунуть секретарю три ляна серебра, чтобы тот, паче чаяния, не запамятовал, но не о том пойдет речь. Пока они говорили, послышались удары в барабаны и гонги.
— Господа пожаловали, — доложили слуги.
Симэнь поторопился им навстречу, проводил в залу, где они обменялись приветствиями. Цензор Сун тем временем не спеша проследовал через калитку в сад. После приветствий прибывшие осмотрели ломившийся от яств стол. На нем возвышались блюда с мясными кушаньями, сладостями и фруктами. Главный стол, как и окружавшие его малые столы, был накрыт с большим вкусом. Довольные чиновники благодарили Симэня.
— Великолепно! — восклицали они. — Надо будет добавить... возместить понесенные хозяином расходы.
359


— Да, собранного серебра явно не хватило бы, — заметил цензор Сун. — Но ради нашей дружбы Сыцюань, полагаю, не станет утруждать вас, господа.
— Разумеется! Не извольте беспокоиться! — заверил их Си- мэнь.
Собравшиеся уселись за столом в соответствии с рангами. Слуги подали чай.
— За его сиятельством Хоу гонцы посланы, — говорили они. — Пока не отбыли из резиденции.
Стоявшие по обеим сторонам музыканты забили в барабаны, заиграли на флейтах и свирелях. У вторых ворот столпилось столько прислуги, что было невозможно пройти.
Было уже за полдень, когда прискакал вестовой, объявивший о прибытии военного губернатора.
Опять с обеих сторон грянула музыка. Чиновники вышли к главным воротам. Цензор Сун ожидал знатного гостя у ворот.
Немного погодя показался отряд конников с голубыми штандартами. За ними четверо носильщиков несли большой паланкин, в котором восседал военный губернатор Хоу. Он был в ярко-красном халате с павлинами на квадратных нашивках и в наушниках, подбитых соболем, перепоясан отделанным золотом поясом. Процессия остановилась у ворот, и встречающие окружили вышедшего из паланкина высокого гостя. К ним присоединился и цензор Сун, переодетый в расшитый золотыми облаками ярко-красный халат с белым однорогим оленем4 на квадратных нашивках и круглым воротником. Его украшал пояс из носорожьего рога.
В большой зале состоялась церемония взаимных приветствий. После того как каждый засвидетельствовал свое почтение гостю, был представлен Симэнь.
— А это хозяин, тысяцкий Симэнь, — объяснил цензор Сун. — В здешней судебно-уголовной управе служит, тоже из облагодетельствованных его превосходительством Цаем.
Губернатор велел секретарю подать сложенную вдвое красную визитную карточку, на которой было выведено: «Ваш друг Хоу Мэн», и протянул ее хозяину. Симэнь обеими руками принял карточку и столь же благоговейно передал слуге.
Гости сняли верхние одежды и сели. Чиновники разместились по обеим сторонам. Цензор Сун занимал место хозяина. После чаю внизу грянула музыка, и Сун поднес губернатору кубок вина и шелк с прикрепленными к нему цветами, который был тут же уложен в коробку и отправлен в губернаторскую резиденцию.
360


Затем повара подали горячие блюда, среди которых выделялся украшенный цветами поросенок, но говорить об этом подробно нет надобности.
Первыми выступали принадлежащие театральному управлению танцоры, наряженные в новые одеяния из узорной парчи, которые они получили на сей случай из казны, за ними клоуны и скоморохи. Их представление отличалось необыкновенным мастерством. Только после них появилась хайяньская труппа. Актеры земно поклонились и вручили почетному гостю лист исполняемых произведений. Губернатор Хоу заказал драму «Цзиньский князь возвращает пояс»5. Когда они исполнили сцену, подали барана.
В самом деле, казалось, букеты ярких цветов скопились на узорной парче. Мелодии флейт и дивное пение услаждали слух, обилие золота и собольих мехов предстало взору.
Тому подтверждением стихи:
Не дымкой рассветною зала объята —
То кружатся вин дорогих ароматы,
Звенит украшений точеный нефрит,
И золото шпилек в прическах горит.
Когда слуги не раз обошли гостей, а певцы исполнили два акта, солнце стало клониться к западу. Военный губернатор Хоу распорядился подать пять лянов серебра. Наградив ими поваров, слуг, музыкантов и лицедеев, он оделся и откланялся. Чиновники во главе с цензором Суном проводили его за ворота, а когда он отбыл в паланкине, вернулись в залу, чтобы поблагодарить Симэнь Цина и разойтись. Симэнь проводил их и, вернувшись, отпустил музыкантов.
Время было раннее. Симэнь распорядился, чтобы столы не трогали, а поварам наказал навести порядок и добавить закусок. Слуги были посланы за шурином У Старшим, а также сюцаем Вэнем, Ин Боцзюэ, зятем Чэнь Цзинцзи и приказчиками Фу Цзысинем, Гань Чушэнем и Бэнь Дичуанем. Два стола с закусками отнесли вниз, чтобы накормить актеров хайяньской труппы. Им было велено по прибытии гостей исполнить из «Времен года» зимнюю сцену под названием «Хань Сицзай устраивает ночной пир»6. Хозяин распорядился расставить ветви зимней сливы у стола, чтобы любоваться ими во время пира.
Бань Дичуань с Лайсином, надобно сказать, в тот день были поставлены на кухню, Чэнь Цзинцзи следил за вином, а приказ¬
361


чики Фу и Гань отвечали за посуду. По зову хозяина они тотчас же поспешили к столу. Немного погодя явился сюцай Вэнь и прежде чем сесть приветствовал хозяина сложенными на груди руками. Прибыли оба шурина Симэня и Ин Боцзюэ.
— Будь снисходителен, брат, прости за скромное угощение невестушек, — отвешивая поклон, заговорил Боцзюэ. — А за щедрые твои подарки премного благодарен.
— Чтоб тебя Небо покарало, разбойник! — шутки ради заругался на него Симэнь. — Зачем в щелку на невестушек глазел, сукин сын, а?!
— Кто тебе наболтал такую чушь? — возразил Боцзюэ. — Разве я себе это позволю!.. А я-то думал, меня никто не заметил. — Боцзюэ указал пальцем на Ван Цзина и продолжал: — Это, должно быть, ты, сучье отродье, человека оклеветал. Ну, погоди. Я тебе, сучье отродье, покажу...
Они выпили по чашке чаю, и шурин У Старший решил пройти в дальние покои. С ним пошел и Симэнь Цин.
— Я говорил с цензором Суном, шурин, — обратился к У Старшему Симэнь. — И послужной список показал. Он его секретарю передал, а я тому поднес три ляна серебра. Так что ваши с господином Цзином послужные списки вместе лежат. Цензор пообещал иметь вас в виду при составлении доклада.
— Премного вам благодарен, зятюшка, за хлопоты, — кланяясь, повторял обрадованный шурин.
— Старший брат, говорю, моей жены, — продолжал объяснять Симэнь. — Раз, отвечает он мне, шурин, постараюсь непременно.
Они вошли в дальние покои, чтобы повидаться с Юэнян. Она как положено приветствовала брата.
— А тебе и домой пора, — обратился шурин к жене, — загостилась ты, а дом без присмотра оставила.
— Меня, вон, золовушка не пускает, — отвечала госпожа У. — До четвертого, говорит, погостишь. Я четвертого приду.
— Ну раз сестра просит, гости до четвертого, — согласился У Старший.
Юэнян предложила брату сесть, но он вернулся в переднюю залу, где были накрыты столы.
Шурин У Старший и У Второй, Ин Боцзюэ и сюцай Вэнь уселись на почетные места для гостей, Симэнь занял место хозяина, а приказчики Фу и Гань, Бэнь Дичуань и Чэнь Цзинцзи расположились по обеим сторонам сбоку. Всего было накрыто пять столов.
362


Внизу грянули гонги и барабаны. Актеры начали сцену «Хань Сицзай устраивает ночной пир, или Счастливая встреча на почтовой станции». Когда представление было в самом разгаре, появился Дайань.
— От свата Цяо прибыл Цяо Тун, — объявил он. — Просит батюшку на пару слов.
Симэнь вышел из-за стола и направился к восточной калитке, где и увидался с Цяо Туном.
— Мой батюшка сожалеет, что вчера не смог передать вам серебро, сударь, — начал Цяо Тун. — Батюшка прислал тридцать лянов серебра, как полагается, на подношение и помимо того пять лянов секретарю.
— Серебро будет завтра же утром отправлено правителю Ху, — пообещал Симэнь, — и тогда можно будет получить чиновное свидетельство. А секретаря баловать нечего. Забери эти пять лянов.
Симэнь наказал Дайаню подать в кабинет вина, закусок и сладостей, где и угостил Цяо Туна, прежде чем тот удалился. Однако довольно пустословить.
Когда актеры исполнили две сцены из «Счастливой встречи на почтовой станции», наступила первая ночная стража и гости разошлись. После того как слуги убрали посуду, Симэнь отправился к Юэнян.
Юэнян и старшая невестка У сидели на кане. Завидев хозяина, невестка торопливо удалилась во внутренние покои.
— С цензором Суном насчет твоего брата говорил, — начал Симэнь, обратившись к Юэнян. — Повышение обещал и подобающее — надзирателем сделает. Обрадовался шурин, когда я ему сказал. Обождем до конца года, когда по докладу цензора высочайшее повеление обнародуют.
— Не дело-то не говори! — оборвала его жена. — Не при его чинах две-три сотни лянов на подношения отваливать.
— Ас него и сотни медяков не потребуется, — успокоил ее Симэнь. — Я ж так и цензору сказал: брат, мол, моей жены. Он мне лично пообещал посодействовать. Так что сомнений быть не может.
— Ну, делай как знаешь, — заключила Юэнян. — Мне все равно.
— А ты матушке настой вскипятила? — спросил Юйсяо хозяин. — Принеси-ка. Хочу поглядеть, как матушка принимать будет.
— Иди, и без тебя приму, — отозвалась Юэнян. — Перед сном выпью.
363


Симэнь хотел было уйти, но его окликнула Юэнян.
— Ты куда идешь? — спросила она. — Не в передние покои? Не ходи, прошу тебя. Она только что у меня прощение просила. А то еще решит, что ты извиняться пришел.
— А я к ней не собираюсь, — сказал Симэнь.
— А к кому же? — спросила Юэнян. — И к той, Жуй, тоже не больно ходи, чтобы Пятую не раздражать. А то она давеча при невестушке такое мне наговорила. И будто я тебе, бесстыднику, волю даю, и Жуи-то потакаю тебя ублажать.
— Да чего ты эту потаскуху слушаешь!
— Послушай, что я тебе говорю! — продолжала Юэнян. — Не ходи туда нынче. Сестрицу Ли Цзяоэр навести, слышишь? А завтра иди куда хочешь.
Симэню ничего не оставалось, как пойти к Ли Цзяоэр.
Рано утром, а это был первый день двенадцатой луны, Симэнь отправился в управу, где вместе с тысяцким Хэ они открыли присутствие и рассматривали дела. Служба отняла у них целое утро. Воротившись домой, Симэнь приготовил подарки — свиную тушу, вина и тридцать лянов серебра и послал их с Дайанем в Дунпин областному правителю Ху. Правитель принял подношения и тотчас же выдал свидетельство. Симэнь тем временем велел расставить жертвенные туши свиньи и барана, а также вино, фрукты и бумажные жертвенные деньги и пригласил геоманта Сюя для свершения службы. Только удалился геомант Сюй, как прибыл Дайань. Он вручил хозяину ответ правителя и скрепленное множеством печатей свидетельство, на котором было выведено: «Цяо Хун, глава ритуальной службы в уездном управлении здешней области».
Две коробки с жертвенным мясом и приглашение на пир были отправлены с Дайанем свату Цяо. Симэнь хотел показать свату только что полученное свидетельство. По коробке получили шурин У Старший, сюцай Вэнь, Ин Боцзюэ, Се Сида, приказчики Фу и Гань, Хань Даого, Бэнь Дичуань и Цуй Бэнь, но не о том пойдет наш рассказ.
На третье число приглашались начальник гарнизона Чжоу, военный комендант Цзин, командующий ополчением Чжан, бывшие дворцовые евнухи-смотрители Лю и Сюэ, тысяцкие Хэ и Фань, шурин У Старший, сват Цяо и Ван Третий. Симэнь позвал забавников и музыкантов, а также четырех певиц.
Мэн Юйлоу, не желая больше заниматься учетом денежных расходов семьи, в тот же день подвела в покоях Юэнян счета и через Симэня передала их Пань Цзиньлянь.
364


— Ну как после вчерашнего лекарства? Немного полегчало? — обратилась она к Юэнян.
— Да, — отвечала Юэнян, — сразу полегчало. И голова прошла, и от сердца отлегло. Выходит, не зря женщине советуют у доктора-мужчины лечиться.
— Вам, матушка, должно быть, как раз его прикосновения недоставало, — пошутила Юйлоу.
Тут даже рассмеялась и госпожа У Старшая.
Вошел Симэнь со счетами и стал было советоваться с хозяйкой.
— Чего меня спрашивать?! — возразила Юэнян. — Чья очередь, той и передай. Кому охота с ними возиться.
Симэнь вручил Цзиньлянь тридцать лянов серебра и тридцать связок медяков, но не о том пойдет наш рассказ.
Немного погодя прибыл сват Цяо. Симэнь проводил его в залу и показал свидетельство, выданное областным правителем Ху. В нем было сказано: «Глава ритуальной службы Цяо Хун внес в пользу охраны границ Отечества, как положено, тридцать даней отборного риса7».
Обрадованный Цяо торопливо склонился в низком поклоне.
— Не знаю, как мне и благодарить вас, сватушка, как я вам обязан за все ваши хлопоты! — говорил он. — А за свидетельством я завтра Цяо Туна пришлю. Он доставит его в целости и сохранности. Теперь, если вы удостоите меня приглашения на прием, сватушка, и мне, в чиновничьем-то обличии, не зазорно будет принять участие.
— Прошу третьего ко мне, сватушка, да пораньше, — подхватил Симэнь.
После чаю Симэнь велел Циньтуну накрыть стол в кабинете в западном флигеле.
— Прошу вас, сватушка, в кабинет, — пригласил гостя хозяин. — Там потеплее.
Они проследовали в кабинет, где в жаровнях горел уголь. Г ость и хозяин заняли места друг против друга. Симэнь стал рассказывать, как цензор Сун с чиновниками обоих инспекторских управлений принимали накануне в его доме военного губернатора Хоу.
— Его сиятельство Хоу остались очень довольны, — продолжал Симэнь. — Завтра отбывают, и нам как сослуживцам надлежит устроить загородные проводы.
Когда был накрыт стол, явился Ин Боцзюэ с собранными подношениями. Они лежали в коробке, которую он велел внести Ин Бао. Вручая ее хозяину, Боцзюэ сказал:
365


— Прими, брат, поздравления и эти наши знаки внимания.
Симэнь развернул лист. В нем первым значился настоятель У,
за ним следовали Ин Боцзюэ, Се Сида, Чжу Жинянь, Сунь Молчун, Чан Шицзе, Бай Лайцян, Ли Чжи, Хуан Четвертый и Ду Третий.
— Еще будут шурин У Второй, свояк Шэнь, доктор Жэнь, брат Хуа Старший, а также трое приказчиков и Вэнь Куйсю- ань — словом, человек двадцать с гаком наберется, — заметил Симэнь. — Так что приглашаю вас четвертого.
Он распорядился, чтобы слуги убрали подношения, а Циньтуну велел седлать коня.
— Скачи за шурином У Старшим, пусть сватушке Цяо компанию составит. А учитель Вэнь у себя?
— Учитель Вэнь с утра у друга в гостях, — ответил Лайань. Немного погодя прибыли шурин У Старший, Чэнь Цзинцзи и другие.
Налили в чарки вино. На столе было расставлено множество горячих блюд и закусок: свиные ножки, бараньи головы — вареное, пареное и жареное, куры, рыба, гуси и утки.
За вином Симэнь рассказал шурину о радости, переживаемой сватом Цяо:
— Нынче свидетельство на чин главы ритуальной службы получил, — говорил Симэнь. — Надо будет как-нибудь подарки купить да свиток написать. Мы его от имени управы поздравим.
— Не извольте беспокоиться, прошу вас, — отозвался Цяо Хун. — Посмеет ли ваш покорный слуга причинять хлопоты столь почтенным солидным господам!
Из уездной управы прислали две с половиной сотни календарей. Симэнь передал с посыльным визитную карточку и, наградив его, отпустил.
— Не довелось мне пока видеть новый календарь, — заметил Боцзюэ. Симэнь достал полсотни штук и разделил их между шурином, Ин Боцзюэ и сюцаем Вэнем.
Боцзюэ обнаружил, что наступающий год открывает новый период правления под девизом Двойной Гармонии и будет високосным, с добавочным месяцем8.
Но не будем говорить, как тогда с застольными играми пировали они до самого вечера.
Первым откланялся Цяо. Симэнь просидел с шурином У Старшим до первой ночной стражи. Слуге был дан наказ готовить к утру коня.
366


— Господина Хэ пригласи, — распорядился Симэнь. — Пусть ко мне завтра приезжает. Провожать его сиятельство Хоу вместе поедем. А четверо солдат, Лайань и Чуньхун пусть матушку сопровождают, когда она в паланкине отправится к госпоже Ся.
Симэнь направился к Цзиньлянь.
Она, не дождавшись Симэня, сняла головные украшения и распустила черные, как туча, волосы. Ее не украшали ни пудра, ни румяна. Помятое платье было небрежно брошено на постель. В спальне было темно и царила полная тишина. Симэнь окликнул Чуньмэй. Горничная не отозвалась. Цзиньлянь спала. Он стал звать ее, но ответа и не последовало.
— Что с тобой, моя говорунья, а? — спрашивал он, подойдя к ее кровати.
Цзиньлянь не проронила ни звука. Симэнь приподнял ее.
— Отчего ты не в духе? — допытывался он.
Цзиньлянь долго ломалась, потом лицо ее вытянулось и по благоухающим нежным щекам покатились слезы. Тут и с каменным бы сердцем не устоять. И растроганный Симэнь начал ее расспрашивать, затем обнял за шею.
— Ну, брось плакать, успокойся, говорунья ты моя, — уговаривал он. — И чего только вы с ней делите?
— А кто с ней делит?! — после длительного молчания заговорила Цзиньлянь. — Это она ни с того ни с сего придирается. Меня перед всеми поносит. И мужа-то я удерживаю, и за мужем-то я гоняюсь, и тебя-то захватила. Только она, мол, порядочная, одна она подлинная супруга. Так зачем же тебя опять ко мне занесло?! Ступай, сиди около нее, а то как бы я тебя не задержала. Не успеет, говорит, домой заявиться, и сразу к ней. Это ко мне, стало быть. Ее послушать, так все эти ночи ты у меня ночевал. Врет и глазом не моргнет. И шубу-то, видишь ли, я у тебя выклянчила, а ее не спросила. Да кто я, рабыня ее или служанка какая-нибудь? Что мне, может, к ней на поклон ходить? Отругала моя горничная эту шлюху неотесанную, так опять же я виновата — не вступилась. Ей только бы к чему придраться. А если ты муж, глава семьи, должен на своем поставить, кулаком в доме порядок утвердить. Тогда вся болтовня прекратится. А то себя только унижаешь. За что, как говорится, купишь, за то и продаешь. А раз я не первой женой в дом вошла, мне и дохнуть свободно не смей. Испокон веков покладистого коня седлают, доброго человека обманывают. А когда она от испуга страдала, кто от нее ни на шаг не отходил? Кто ей лекарей приглашал? Кто за ней ухаживал, кто в постель подавал? Горемыка я несчаст¬
367


ная! Живешь в самом заднем углу, ноги протянешь, не спохватятся. Теперь-то я поняла, что она за человек! Заставила меня со слезами на глазах ей в ноги кланяться и прощения просить.
По нежному, словно персик, липу Цзиньлянь покатились жемчужины. Упав в объятия Симэня, она зарыдала, утирая то нос, то глаза.
— Ну, довольно, дитя мое! — уговаривал ее Симэнь. — Знаешь, как я был занят все эти дни. А вам следовало бы уступить друг дружке, и все бы обошлось по-хорошему. А теперь кого я, по-твоему, должен винить, а? Вчера к тебе хотел прийти, а она говорит: если ты, мол, туда пойдешь, значит, вроде извинения просить. Не пустила она меня к тебе. Я у Ли Цзяоэр ночевал. Но всем сердцем я был с тобой.
— Хватит! — оборвала его Цзиньлянь. — Тебя я тоже узнала, что ты есть за человек. Только притворяешься, что ко мне неравнодушен, а сам ее любишь. Ведь только она доподлинная супруга! А тем более теперь! Как же, наследником тебя одарит. А я кто?! Трава сорная. Какое может быть сравнение!
— Не говори глупости! — Симэнь обнял и поцеловал Цзиньлянь. Цюцзюй внесла чай. — Кто велел этой грязнуле, рабскому отродью, чай подавать? А где Чуньмэй?
— И ты еще спрашиваешь! — воскликнула Цзиньлянь. — Она у себя, посчитай, четвертый день лежит, не встает. Не ест, не пьет. Смерть призывает. Как ее хозяйка при всех отругала, она целыми днями плачет.
— В самом деле?! — удивился Симэнь.
— Что ж я, обманываю тебя, что ли? Ступай, сам увидишь.
Симэнь поспешил к Чуньмэй. Она лежала на кане, непричесанная, без румян и белил.
— Ты чего лежишь, говорунья? — спросил ее хозяин.
Чуньмэй притворилась спящей, не проронив ни слова в ответ.
Симэнь попытался было взять ее на руки, но Чуньмэй, как будто очнувшись от забытья, вдруг выпрямилась и забилась точно пойманный карп, да с такой силой, что Симэнь едва устоял на ногах. Хорошо, сзади оказался кан.
— Отпусти! Руки не пачкай! — кричала Чуньмэй, крепко сжатая в объятиях хозяина. — Чего тебе нужно от рабыни?
— Ишь какая ты речистая! — говорил Симэнь. — Тебе хозяйка два слова сказала, а ты уж и из себя вышла? Не ешь, говорят, не пьешь.
368


— Ем я или нет, не твое дело, — отвечала горничная. — Мы, рабыни, хоть подыхай, никто ухом не поведет. Я за все время, пока в вашем доме служу, ничего дурного не сделала. Хозяин меня еще ни разу не попрекнул, ни разу не ударил. За что ж меня хозяйка так отругала?! Да из-за кого ругала-то? Из-за этой неотесанной потаскухи, из-за шлюхи проклятой. Она ж через все улицы и переулки прошла. Хозяйка еще мою матушку упрекает: горничную, мол, распустила. Не хватало только, чтобы из-за этой неотесанной бабы мне палок всыпали. Пусть только жена Хань Даого заявится, я ей покажу. Это ведь она шлюху сюда заслала, она зло посеяла.
— Если и она прислала, у нее ведь были добрые намерения, — возразил Симэнь. — Кто бы мог предполагать, что у вас начнется ругань?
— Будь она хоть чуть-чуть покладистей, я б не стала с ней связываться, — не унималась горничная. — Она других ни во что не ставит.
— Як тебе пришел, а ты и чашкой чаю не угостишь? — попытался Симэнь переменить тему разговора. — Грязнуля Цюцзюй подала, а я пить не могу.
— Ну вот, умер мясник Ван, так свинину со щетиной есть приходится, — заворчала Чуньмэй. — Я не в силах с места сдвинуться, а тут чай подавать.
— Кто ж тебе велел голодать, болтушка? Пойдем-ка в покои. Я и перекусить не прочь. А Цюцзюй велим подать закусок, вина, пирожков с фруктовой начинкой и рыбного супу.
Без лишних слов он взял Чуньмэй за руку и повел в покои Цзиньлянь. Цюцзюй послали пойти с коробом за кушаньями.
Немного погодя она извлекла из короба всевозможные блюда: вареную свиную голову, разваренную баранину, тушеную курятину и жаренную в масле рыбу, а к ним отборный отварной рис и закуски к вину: медузу, бобовые ростки, мясо и чилимы.
Симэнь наказал Чуньмэй подать к мясу тонко нарезанной курятины, маринованных ростков бамбука и душистого луку, а также аппетитно пахнувшего бульона с пельменями. Когда все кушанья были расставлены на столе, подали тарелку пирожков с фруктовой начинкой.
Симэнь и Цзиньлянь сидели рядышком, а сбоку от них расположилась Чуньмэй. Чарка за чаркой, так пропировали они до первой ночной стражи, после чего пошли спать.
369


На другой день Симэнь встал рано. За ним заехал тысяцкий Хэ. Они выпили натощак по чарке и отбыли за город на проводы военного губернатора Хоу.
У Юэнян же первым делом послала подарки, а потом, нарядившись, отправилась в большом паланкине на пир к госпоже Ся, жене командира императорского эскорта Ся. Ее сопровождали Лайань и Чуньхун, а также солдаты, которые окриками отгоняли с дороги зевак, но не о том пойдет наш рассказ.
Дайань и Ван Цзин оставались дома. После полудня они заметили у главных ворот старуху Ван, владелицу чайной напротив управы, которая привела с собой Хэ Девятого.
— Почтенный батюшка у себя? — спросила Дайаня старуха.
— А, матушка Ван и почтенный Хэ! — воскликнул Дайань. — Давно не заглядывали. Какими судьбами?
— Зря господ не беспокоят, — отвечала Ван. — Не случись с братом Хэ Девятым беда, не решилась бы и теперь явиться.
— А батюшка провожают его сиятельство Хоу, — пояснил Дайань. — И матушки Старшей нет дома. Обождите, мамаша, я матушке Пятой доложу.
Слуга удалился, а немного погодя воротился и объявил:
— Матушка Пятая велела просить вас, мамаша.
— Не смею я, — заметила Ван. — Проводи меня, сынок. Собака не схватила бы.
Дайань повел старуху через сад к покоям Цзиньлянь. Он отдернул гостье дверную занавеску, и она вошла.
Прическу разодетой в парчу и атлас Цзиньлянь украшал, как обычно, отороченный мехом ободок, напоминавший спящего кролика. Напудренная и нарумяненная, блистающая нефритом, она сидела на кане, свесив ноги к жаровне, и грызла тыквенные семечки. Спальню ее украшал полог из узорной парчи, золотом сверкала кровать, одна ярче другой блестели безделушки, всеми цветами отливали коробочки и шкатулки.
Ван не преминула отвесить поклон.
— К чему эти церемонии, почтенная? — поспешно ответив на ее приветствие, говорила Цзиньлянь.
Старуха села на край кана.
— Давненько тебя не видала, — начала Цзиньлянь.
— Помню я вас, сударыня, — говорила Ван, — в сердце держу, а заглянуть все не решалась. Обзавелась ли наследничком, сударыня?
— Если бы... Дважды выкидывала. Ну, а ты? Женила ли сына?
370


— Да все не подыщу ему пару. Он ведь у меня только с берегов реки Хуай воротился. Больше года с купцами разъезжал. Деньжат немного подкопил. Осла купил, мельницу завел. Так вот и живем. А пару я ему как-нибудь подыщу. Так батюшки, стало быть, нет дома?
— Батюшка за город отбыл, губернатора Хоу провожают, — пояснила Цзиньлянь. — И хозяйки нет. А у тебя дело к нему?
— Это у Хэ Девятого беда случилась. Меня и попросил с батюшкой поговорить. Брата его, Хэ Десятого, с шайкой грабителей задержали. А допрашивать будут в управе у батюшки. На него показали — будто он шайку сколотил, а он тут вовсе ни при чем. Вот мы и пришли просить батюшку, чтобы Хэ Десятого отпустили. А грабителям пусть батюшка не верит. Хэ Десятый потом щедро отблагодарит за милости. Вот и прошение.
Старуха достала бумагу и протянула Цзиньлянь.
— Оставь, я покажу, как только сам вернется, — пробежав прошение, пообещала Цзиньлянь.
— Хэ Девятый у ворот ждет, — сказала старуха. — Велю ему завтра за ответом прийти.
Цзиньлянь крикнула Цюцзюй. Та, немного погодя, подала чай.
— Какое же вам счастье подвалило, сударыня! — заметила за чаем Ван.
— Да, подвалило... — протянула Цзиньлянь. — Если б не волненья, а то без них дня не проходит.
— Да что вы говорите, сударыня! — воскликнула старуха. — Вам и кушанья подают, и воду для умыванья подносят. Вы же в золоте да серебре купаетесь. Вон сколько служанок на побегушках! Какие же у вас могут быть волненья?!
— Быть старшей женой-хозяйкой — одно, ходить в младших — совсем другое, — отвечала Цзиньлянь. — Одна в теплом гнездышке наслаждается, другая в глухой норе прозябает. Из одной чашки хлебать да соседа не зацепить? Нет, без волнений не прожить.
— Сударыня, вы же умнее других, дорогая вы моя! И супруг ваш, батюшка, наслаждается процветанием. Вот и пользуйтесь счастьем сполна. — И старуха добавила: — Так я завтра велю ему прийти за ответом, хорошо?
Она стала откланиваться.
— Посидела бы еще, почтенная, — оставляла старуху Цзиньлянь.
371


— Неловко задерживаться-то. Он, чай, заждался там. Пойду. Я лучше как-нибудь в другой раз загляну.
Цзиньлянь больше не стала ее удерживать. У ворот Ван еще раз напомнила Дайаню.
— Знаю, мамаша, не волнуйтесь, — заверил ее слуга. — Я доложу батюшке тотчас же, как они прибудут.
— Брат, — обратился к Дайаню Хэ Девятый, — я завтра утром за ответом приду.
С этими словами старуха Ван и Хэ Девятый и ушли.
К вечеру вернулся Симэнь. Дайань доложил ему о Хэ Десятом. Хозяин пошел к Цзиньлянь, где, ознакомившись с прошением, передал его слуге со словами:
— В управе напомнишь.
После этого Симэнь Цин велел Чэнь Цзинцзи разослать приглашения на третье число, а Циньтуну поручил украдкой от Чунь- мэй отнести лян серебра и коробку сладостей в дом Хань Даого.
— Это для барышни Шэнь Второй, — пояснил он. — Скажи, чтобы она не сердилась.
Ван Шестая, жена Хань Даого, с радостью приняла подарки.
— Она не посмеет серчать, — говорила Ван Шестая. — Поблагодари батюшку с матушкой и извинись за неприятность, причиненную барышне Чуньмэй.
Однако не о том пойдет рассказ.
Под вечер вернулась Юэнян. На ней была горностаевая шуба, расшитая золотом куртка и голубая парчовая юбка. Юэнян несли в большом паланкине, который сопровождали двое слуг с фонарями. Она поклонилась сперва старшей невестке У и остальным женщинам, потом приветствовала пировавшего в ее покоях Симэня.
— Госпожа Ся была очень рада моему прибытию и благодарила за щедрые подношения, — рассказывала Юэнян. — Было много гостей — родственниц и соседок. От господина Ся письмо пришло. Он и тебе написал. Завтра принесут. Госпожа Ся числа шестого или седьмого выезжать собирается. Всей семьей в столицу переезжают. Госпожа Ся очень хотела бы, чтобы их сопровождал Бэнь Четвертый. Мы, говорит, его в столице не задержим. А дочка его, Чжанъэр, мне земные поклоны отвесила. Совсем взрослая стала и собой недурна. Кто это, думаю себе, чай подает и все на меня украдкой поглядывает. Я-то ее совсем забыла. Там ее Жуйюнь назвали. Кликнула ее хозяйка и говорит: «В ноги матушке Симэнь поклонись». Поставила она чайный прибор и мне в ноги. Четырьмя поклонами приветствовала. Я ей два золотых цветка подарила. А как ее хозяйка выделяет! Будто она не горничная, а дочь родная.
372


— А повезло девчонке! — заметил Симэнь. — У кого другого «выделили» бы! Одно прозванье — заноза, сучье отродье — вот и вся честь.
— Чтоб у тебя язык отсох! — строго взглянув на мужа, сказала Юэнян. — Это ты на любимую горничную намекаешь, а? На ту, которой от меня досталось?
Симэнь засмеялся.
— Стало быть, ей хочется, чтобы Бэнь Четвертый провожатым поехал, да? — переспросил он. — А кого я в шелковую лавку поставлю?
— Можно, небось, и закрыть на эти дни.
— Как закрыть? Прервать торговлю? — недоумевал Симэнь. — Ни в коем случае! Тем более в канун Нового года, когда так ;бирают шелка. Нет, об этом потом потолкуем.
энян проследовала во внутреннюю комнату, где разделась и сняла головные украшения, а потом и села рядом с невесткой — госпожой У Старшей. Тут к ней подошли по старшинству домочадцы и отвесили земные поклоны.
В тот день Симэнь ночевал у Сюээ, а утром отбыл в управу.
Утром же прибыл Хэ Девятый и, протянув Дайаню лян серебра, узнал, в чем дело.
— Дело обстоит так, — объяснил ему Дайань. — Батюшке я еще вчера доложил, как только он воротился. Твоего брата нынче выпустят. Ступай в управу, там обожди.
Обрадованный Хэ Девятый направился прямо в управу.
Симэнь тотчас же по прибытии открыл присутствие. Ввели грабителей. Каждому было приказано надеть тиски и всыпать по два десятка палок. Хэ Десятого освободили, а вместо него был задержан монах из буддийской обители Всеобщего спасения. Объяснили этот арест тем, что грабители как-то заночевали в монастыре.
Вот какая бывает на свете несправедливость!
Да,
Чжан распивал вино — прослыл пропойцей Ли. Смоковницу срубив — над ивой слезы лил.
Тому свидетельством стихи:
Дни Сунского двора уж были сочтены, Когда несправедливости творили судьи И чистоту со скверною мешали без вины. Но не укрыть от глаз Земли и Неба сути.
373


В тот день Симэнь позвал певиц У Иньэр, Чжэн Айюэ, Хун Четвертую и Ци Сян. Они прибыли к полудню и, держа в руках узлы с нарядами, проследовали в покои Юэнян, где отвесили земные поклоны хозяйке дома, ее старшей невестке У и остальным женщинам. Юэнян распорядилась напоить их чаем, после чего они настроили инструменты и услаждали пением собравшихся.
В покоях неожиданно появился вернувшийся из управы Симэнь. Певицы отложили инструменты и, улыбаясь, грациозно склонились перед ним в земном поклоне.
— Что тебя так задержало в управе? — спросила Юэнян.
— Все дела разбирали, — объяснил Симэнь и, взглянув в сторону Цзиньлянь, продолжал: — Вчера вот мамаша Ван за брата Хэ Девятого просила. Освободил я его, а грабители под стражей сидят. Тисков отведали и по два десятка палок. Вместо Хэ Десятого монаха посадили. Завтра дело в Дунпин отправим. Потом дело о прелюбодеянии рассматривали. Теща с зятем жила. Зятю Сун Дэ тридцать с небольшим, а жил в доме жены. После смерти тещи тесть взял в жены некую Чжоу. Не проходит и года, умирает тесть. Не устояла молодая теща и давай с зятем зубоскалить в открытую и шутки отпускать. Когда об этом узнали все домочадцы, зять решил проводить тещу, отправившуюся навестить родителей. «Мы не совершили предосудительного, — обратилась она к зятю. — Нас оклеветали ни за что. Так давай станем мужем и женою на этом глухом пустыре». Тогда Сун Дэ и вступил с тещей в преступную связь, которая не прекращалась и после возвращения тещи. Как-то теща наказала служанку, которая и рассказала про них соседям, а те подали жалобу. Нынче их допрашивал, добыл признание вины, и дело их будет направлено в Дунпинское управление. А за прелюбодеяние с матерью жены, то есть родней, их ждет повешение.
— А я бы, по-своему, служанку, рабское отродье, избила так, чтобы на всю жизнь запомнила, как язык распускать, — вставила Цзиньлянь. — Ее за это мало наказать. Куда лезла? Знай сверчок свой шесток. И надо же! Словом хозяев порешить!
— Ей тоже от меня досталось, — продолжал Симэнь. — Отведала тисков. Из-за ничтожной служанки, рабского отродья, две жизни загубить...
— Когда не проявляют доброту высшие, не будет почтения со стороны низших, — заявила Юэнян. — Коль сука не захочет, кобель не вскочит. Что ни говорите, а женщина зла от природы. Кто посмел бы задеть доброго?!
374


— Матушка совершенно права! — хором поддержали ее улыбающиеся певицы. — Даже наша сестра, певица, не примет приятеля своего постоянного поклонника. Тем более щепетильны должны быть женщины, живущие в семье.
На столе появились кушанья, и Симэнь принялся за еду. Вдруг из передней донесся бой барабанов и гонгов.
— Его сиятельство Цзин, военный комендант, прибыли.
Симэнь, одевшись в парадное платье, поспешил навстречу гостю и проводил его в залу, где после взаимных приветствий поблагодарил его за щедрые подношения. После того как каждый из них занял соответствующее место, им подали чай.
— Так вот, — начал Симэнь. — Цензор Сун ваш послужной список принял и пообещал сделать, что может. Так что вскоре вас ждет повышение, сударь.
— Я вам весьма обязан за хлопоты, сударь! — со сложенными на груди руками благодарил гость хозяина. — Никогда не забуду вашего старания, сударь!
— Я и насчет командующего Чжоу цензору напомнил, — продолжал Симэнь. — Тоже обещал поиметь в виду.
Во время их беседы доложили о прибытии дворцовых евнухов-смотрителей Лю и Сюэ. Они вошли под барабанный бой и удары в гонг. Симэнь спустился со ступеней и ввел их в залу, где все обменялись приветствиями. Гости были в украшенных драгоценными камнями и бахромою темных халатах из шерстяной ткани, затканной драконами о четырех когтях. Они заняли места в центре залы. За ними прибыл столичный воевода Чжоу. Завязалась беседа.
— Как великодушен Сыцюань! — обращаясь к Чжоу, воскликнул Цзин. — Он и о вас замолвил доброе слово на пиру в честь его сиятельства Хоу. Цензор Сун тоже будет иметь в виду. И вас ожидает повышение в чине.
Столичный воевода Чжоу склонился перед Симэнем:
— Я бесконечно вам благодарен, сударь, — проговорил он. Немного погодя один за другим прибыли командующий ополчением Чжан, тысяцкий Хэ, Ван Третий, тысяцкий Фань, шурин У Старший и сват Цяо в перетянутом поясом темном халате и парадной чиновничьей шапке. Его сопровождали четверо слуг. Цяо Хун приветствовал собравшихся, потом четырежды поклонился Симэнь Цину. Когда его стали расспрашивать о назначении, Симэнь ответил:
— Мой сватушка удостоился от областного управления чина главы ритуальной службы.
375


— Раз вы Сыцюаню сват, поздравляю вас с пожалованием, — обратился к Цяо воевода Чжоу.
— Весьма тронут вашим вниманием, господа, — сказал Цяо Хун. — Не извольте беспокоиться.
Каждый занял подобающее по чину место. Подали чай, после чего за парчовой ширмой накрыли пиршественный стол. В расписной палате блистали и сверкали дорогие вещицы, одна другой краше. Перед ступенями играли на свирелях и пели. Стол ломился от редких яств. Принесли вино. К каждому из гостей подошли и взяли верхние одежды. Все заняли свои места. Только Ван Третий, как его ни упрашивали, не решался сесть за стол.
— Будь же как дома, садись с господами за компанию, — уговаривал его Симэнь. — Нынче ведь не званый обед.
Вану пришлось, наконец, занять место с левого боку. Немного погодя подали суп и рис. А когда поставили на стол жареного гуся, внизу начались пляски казенных танцоров. За ними выступили забавники и скоморохи, актеры разыгрывали небольшие сценки, а потом вышли не спеша певицы и поклонились господам.
Каждая из них была прекраснее цветка, на какую ни глянь — фея в жемчугах и бирюзе. Они заиграли на серебряных цитрах, ударили в нефритовые кастаньеты, и полились чудные мелодии, а среди букетов ярких цветов слышались шутки и смех.
Да,
Снова пляски и смех, и пиры по ночам,
Л иссякнет мошна — гол и некуда деться!
Не сорите же златом, скажу богачам:
Бережливость от бедности лучшее средство.
Почетное место, само собою разумеется, занимал бывший дворцовый евнух-смотритель Лю. На чаевые ушло много серебра. Пировали и веселились вплоть до первой ночной стражи. Когда гости отбыли, Симэнь отпустил музыкантов и актеров, предварительно наградив их серебром.
Певицы все еще пели в покоях Юэнян. У Иньэр хозяйка оставила ночевать, а остальные перед уходом зашли в залу, чтобы поклониться Симэню.
— Завтра Ли Гуйцзе с собой приводи, опять петь будете, — обратился он к Чжэн Айюэ.
Айюэ понимала, что не звали Гуйцзе из-за приглашенного на пир Вана Третьего.
376


— Что, батюшка, овладел полководец логовом, и бежали разбойники? — улыбаясь, говорила певица. — Кого же завтра приглашаете?
— Только родных и друзей.
— Если будет Попрошайка Ин, я не приду, — заявила Айюэ. — Видеть не могу этого урода — приставалу противного.
— Его не будет.
— Вот и хорошо! Придет задира, петь не станем.
Певица отвесила земной поклон и, выпрямившись во весь рост, ушла.
Симэнь дождался, пока убрали посуду, и направился в покои Ли Пинъэр, где провел ночь с Жуй, но не о том пойдет наш рассказ.
Утром Симэнь отбыл в управу, чтобы препроводить в управление в Дунпин допрошенных накануне преступников.
Когда Симэнь вернулся, было накрыто двенадцать столов. Приглашение получили настоятель У, шурин У Второй, шурин Хуа Старший, свояк Шэнь, свояк Хань, доктор Жэнь, сюцай Вэнь, Ин Боцзюэ с побратимами, Ли Чжи, Хуан Четвертый и Ду Третий, а также двое приказчиков. Вином обносили гостей певицы Ли Гуй- цзе, У Иньэр и Чжэн Айюэ. Пели Ли Мин, У Хуэй и Чжэн Фэн. Во время пира вошел Пинъань и доложил:
— Дядя Юнь Второй свидетельствует свое глубокое почтение по случаю получения наследственного чина.
За облаченным в темный полотняный халат с квадратными нашивками и круглым воротником Юнь Лишоу, который шествовал в чиновничьей шапке, препоясанный золотым поясом, следовали слуги, несшие подношения. Первым делом хозяину была вручена визитная карточка. Симэнь прочитал:
«Недавно получивший по наследству пост помощника командира правого гарнизона в уезде Цинхэ, Шаньдун, ваш покорный слуга Юнь Лишоу с нижайшим поклоном и почтением подносит скромные дары здешних мест: десять собольих шкурок, морскую рыбу, пакет сушеных креветок, четыре копченых гуся, десяток уток и пару занавесей из глянцевой промасленной бумаги. Не осудите за столь скромные знаки внимания».
Симэнь велел слугам принять подношения и поблагодарить Юнь Лишоу.
— Ваш покорный слуга только вчера вернулся домой и тотчас же поспешил нанести вам визит, сударь. — Юнь сделал полагающиеся земные поклоны и продолжал: — Я от души благодарен вам
377


за великие милости. Пусть скромные дары здешней природы будут выражением моей искренней признательности.
Юнь Лишоу потом поклонился остальным собравшимся. Как к особе чиновной Симэнь относился к Юнь Лишоу с особым почтением и предложил место рядом с шурином У Вторым. Слуги сей же час поставили перед ним прибор, подали суп и рис. Сопровождающих Юня было велено накормить мясным и поднести вина.
Симэнь осведомился о постигшей Юнь Лишоу утрате и получении потомственного титула. Юнь обстоятельно рассказал, как обстояло дело.
— Благодаря его сиятельству Юю из Военного ведомства, — говорил Юнь, — весьма сочувствовавшему нам по случаю кончины на своем посту моего старшего брата, переходившие по наследству титул и пост были сохранены за нами и о моем назначении в здешнее управление было послано надлежащее письменное уведомление.
— Поздравляю, от души поздравляю тебя! — воскликнул Симэнь. — Как-нибудь на днях отдам тебе визит и с назначением поздравлю.
Гостей угощали вином сперва слуги, потом певицы. Немного погодя захмелел Юнь Лишоу. А Ин Боцзюэ походил на куклу, которую дергают за веревочки. Он то и дело вскакивал с места и непрестанно дразнил Ли Гуйцзе и Чжэн Айюэ. Одна из них называла его оборотнем, злодеем и скандалистом, другая величала противным мучителем, смутьяном, Боровом9 и грабителем с большой дороги.
— Ну а вы? Кто вы такие?! — не уступал Боцзюэ. — Рабские отродья! Гнать вас следовало бы, дикарок чернявых! Стоит вам рот открыть — на рвоту тянет.
Но не будем говорить, как пировали и шутили гости. Казалось, их окружали букеты ярких цветов. Вздымались кубки — пир был в самом разгаре. Веселье длилось до второй ночной стражи. Когда все разошлись, Симэнь отпустил певиц и пошел ночевать к Старшей.
На другой день он встал поздно и, позавтракав рисовым отваром в покоях Юэнян, облачился в парадное платье. Он намеревался отдать визит Юнь Лишоу, но тут вошел Дайань.
— С вами хочет поговорить Бэнь Четвертый, батюшка, — доложил он.
Симэнь догадался, зачем пришел Бэнь Дичуань. Его просили сопроводить семейство Ся Лунси в столицу. Симэнь направился в переднюю залу.
378


Чуньмэй кокетливо отталкивает Симэнъ Цина


St
я
Mr
#
Хуатун с плачем покидает Вэнъ Куйсюаня


Бэнь достал из рукава письмо командира Ся и, вручая его хозяину, сказал:
— Его сиятельство Ся хотят, чтобы я проводил их семейство в столицу. Я скоро вернусь. Пришел за вашим разрешением, батюшка.
Симэнь Цин пробежал письмо. В нем говорилось о расставании, выражалась благодарность Симэню за постоянную заботу о его семье и содержалась просьба отпустить на время переезда Бэнь Дичуаня.
— Раз тебя просят, надо ехать, — согласился Симэнь. — А когда в путь трогаются?
— Меня нынче с утра просили прийти, — отвечал Бэнь. — Отъезд назначен на шестое число. Я только месяца через полтора вернусь. — С этими словами он вручил хозяину ключи от лавки на Львиной.
— Ладно, поезжай, — заключил хозяин. — А я шурина У Второго попрошу. Он пока в лавке поторгует.
Бэнь Дичуань откланялся и ушел домой собирать вещи.
Симэнь в парадном одеянии, сопровождаемый слугами, отбыл с визитом к командиру Юню.
В тот день собиралась домой супруга У Старшего. Нанятый паланкин ожидал ее у ворот. Хозяйка устроила в честь гостьи прощальное угощение и вручила две коробки сладостей.
Когда они вышли к паланкину, — и надо же было тому случиться! — Юэнян заслышала плач. Неподалеку от ворот, прижавшись к конюшне, рыдал Хуатун. Как его ни уговаривал Пинъань, он не унимался.
— Ты что к нему пристаешь, арестант? — проводив сноху, спросила Пинъаня хозяйка. — Что случилось?
— Его учитель Вэнь зовет, а он идти не хочет, — пояснил Пинъань. — И меня ругает.
— Ну и пусть идет, — говорила Юэнян. — Раз тебя учитель зовет, надо идти. И нечего плакать!
— Не лезь не в свое дело! — заявил Пинъаню Хуатун. — Не пойду я и все, и не приставай ко мне.
— Почему ты не пойдешь? — спрашивала хозяйка.
Хуатун молчал.
— Ишь ты какой упрямец! — вмешалась Цзиньлянь. — Почему не отвечаешь, арестант проклятый, когда тебя матушка спрашивает, а?
381


Пинъань дал Хуатуну пощечину, и тот зарыдал громче прежнего.
— А ты его за что бьешь, негодник? — возмутилась Юэнян. — Надо по-хорошему уговорить. Но почему ты все-таки не хочешь идти?
Тут верхом на коне в ворота въехал Дайань.
— Батюшка вернулся? — спросила его хозяйка.
— Батюшку дядя Юнь пировать оставил, — пояснил Дайань. — А меня с парадной одеждой отпустил. За войлочной шапкой послал. — Дайань заметил плачущего Хуатуна и спросил: — А ты, сударь, чего нюни распустил? Чего глотку дерешь? Или угостили головой да об стену?
— Его учитель Вэнь зовет, а он ни в какую, — пояснил Пинъань. — Плачет, да еще огрызается на меня.
— Братец ты мой! — обращаясь к Хуатуну, говорил Дайань. — Раз учитель зовет, не плошай, а будь начеку. Хоть он и величает себя Вэнь Старины Любитель, а прославился-то он как юнцов растлитель. Ему без чужой задницы дня не прожить10. Что ж ты, брат, до сих пор ублажал, а нынче прятаться вздумал, а?
— Ах ты, арестантское твое отродье! — заругалась Юэнян. — Растлитель? Что это значит?
— А вы, матушка, его спросите, что это значит, — отвечал Дайань.
Падкая до скандалов Цзиньлянь отозвала Хуатуна в сторонку и стала допрашивать:
— Говори, рабское отродье, чего он от тебя хочет, а? Не скажешь — я тебя поучу и матушка задаст как следует.
Хуатун долго молчал, потом, не выдержав, рассказал:
— Заманил он меня да засадил свой товарец в мой зад. У него распирает, а мне больно. Хватит, говорю, вынимай, а он не вынимает, лишь норовит еще задвинуть. И в руки брать заставляет. Не стерпел я и убежал, а он опять зовет.
— Ах ты, рабское твое отродье! — услыхав, что говорит Хуатун, воскликнула Юэнян. — Убирайся, и чтоб я тебя не видала, разбойник! А ты еще допытываешься, сестрица! Такая мерзость мне и в голову не приходила. Уши-то развесила. Слушать тошно! Женатый, а чем занимается, пакостник! А мы-то ему юнца в услужение...
— И какой женатый пойдет на такие пакости, матушка?! — заметила Цзиньлянь. — Нищие бродяги из ночлежки — еще понятно...
382


— И как этому южному дикарю не стыдно?! — говорила Юй- лоу. — У него ведь жена есть.
— А почему я ее ни разу не видала? — спрашивала удивленная Цзиньлянь.
— А вам, матушки, ее и не увидеть, — вставил Пинъ- ань. — Он, прежде чем уйти, ее на замок запирает. Я-то за эти полгода всего раз видел, как она в паланкин садилась, когда родителей навещала. И уже к вечеру была дома. А больше она за дверь не показывается. Разве что нужник выплеснуть.
— Тоже, должно быть, хороша, раз за такого вышла! — продолжала Цзиньлянь. — Сидит в четырех стенах, света не видит, как заточенная.
После разговора Юэнян и остальные женщины удалились в свои покои.
На закате вернулся Симэнь и прошел к Юэнян.
— У Юня засиделся? — спросила она.
— Я хотел было откланяться, а он ни в какую, — пояснил Симэнь. — Стол накрыл, жбан вина откупорил. Пришлось остаться. Да! Цзин Наньцзяна повысили. А Юнь Лишоу будет заведовать печатями. Надо будет со сватом Цяо насчет подношений договориться, а от сослуживцев вручим поздравительный свиток. Нужно свиток купить, а надписи сделает Вэнь Куйсюань.
— Ох уж этот Куйсюань поганый! — протянула Юэнян. — Связался с пакостником! Дойдут слухи до соседей, стыда не оберешься!
— А что такое?! — спросил крайне удивленный Симэнь.
— Чего меня спрашиваешь! Слугу допроси!
— Какого слугу!
— Известно какого! — вмешалась Цзиньлянь. — Негодника Хуатуна. Мы жену У Старшего провожали, а он у ворот стоит, плачет. Его, оказывается, мерзавец Вэнь отделывал.
— А ну-ка, позовите его ко мне, — распорядился хозяин, не совсем поверивший Цзиньлянь. — Я его сам допрошу.
Он послал за слугою Дайаня, и тот привел его в покои Юэнян.
— Зачем он тебя звал? — громко допрашивал Симэнь, держа наготове тиски для зажима пальцев. — Говори, разбойник, все выкладывай, рабское твое отродье!
— Он меня вином поил, потом малость попользовал, — отвечал слуга. — Зад у меня болит, я и спрятался. А он Пинъаня за мной послал. Пинъань бил меня. Потом меня матушки увидали. Он меня все время выспрашивает обо всем, что делается в матушкиных
383


покоях. Только я не смею ему рассказывать. А когда пир был, он меня за серебряной посудой послал, чтобы я ему принес. Он ваши письма, батюшка, учителю Ни носил, а учитель Ни их господину Ся показывал.
— Вы слышите? — крикнул выведенный из себя Си- мэнь. — Верно говорят, не узнаешь, что у тигра на уме и у человека на душе. Я ему доверял, за порядочного считал, а он скотиной оказался. Мне такие не нужны! — Симэнь обернулся к Хуату- ну: — Встань! И чтобы больше туда ни шагу.
Хуатун отвесил хозяину земной поклон, встал и удалился.
— Так вот, оказывается, почему меня сват Чжай упрекал, — обратился Симэнь к Юэнян. — Если ты, говорит, тайны хранить не научишься, накличешь на свою голову беду. Некому, себе думаю, мои тайны разглашать. Выходит, он, сукин сын, доносил. А мне-то и невдомек. Поил-кормил.
— А ты с кем советовался? — спросила Юэнян. — У тебя ж нет сына. Кого тебе обучать? К чему же ты учителя в дом нанял? Письма писать? Вот он тебе и написал! Ты его пои-корми, а он вон чем отплатил. Все твои дела выведывал.
-Да что и говорить! Завтра же велю убираться, — заключил Симэнь и позвал Пинъаня. — Ступай скажи учителю: батюшка, мол, занимает помещение под склад, а вас просит выехать. Если он захочет меня видеть, скажешь, что меня нет дома.
— Слушаюсь! — отозвался Пинъань и удалился.
— Я Бэня в столицу отпустил, — обращаясь к хозяйке, заговорил Симэнь. — Он шестого семью Ся Лунси провожает. А в лавку, по-моему, надо позвать шурина У Второго. Пусть покуда поторгует. Раз в три дня по очереди с Лайчжао ночевать будет. А столуется пусть у нас. Как ты думаешь?
— Делай, как знаешь, — отозвалась Юэнян. — Зови, если хочешь. Мне все равно. Только не стали бы упрекать, будто я брата своего пристраиваю.
Симэнь не обратил внимания на предостережения Юэнян и тотчас же велел Цитуну пригласить шурина У Второго.
Немного погодя прибыл шурин. Симэнь проводил его в переднюю залу и угостил вином.
— Завтра будешь с Лайчжао торговать на Львиной, — сказал ему Симэнь, вручая ключи от лавки.
Однако не о том пойдет речь. Расскажем пока о сюцае Вэне. Когда Хуатун не пришел ночевать, Вэнь Куйсюань забеспокоился не на шутку.
384


На другой день к учителю явился Пинъань.
— Батюшка свидетельствует вам свое почтение, учитель, — обратился он к сюцаю. — И просит предупредить, что это помещение отводится под склад, так что вам придется подыскать себе другое место.
Вэнь Куйсюань от неожиданности побелел как полотно. Ему стало ясно, что его выдал Хуатун. Учитель приоделся и в парадной шапке направился повидаться с Симэнем.
— Батюшка в управе, — заявил Пинъань. — Еще не вернулись.
Немного погодя опять появился Вэнь Куйсюань с письмом, которое хотел передать хозяину через Циньтуна.
— Батюшка только что вернулся из управы, — не решаясь принять письмо, сказал Циньтун. — Батюшка утомлены. Удалились на отдых. Я не могу беспокоить.
Сюцай Вэнь понял, что от него хотят отделаться и пошел за советом к сюцаю Ни. Вскоре он с женой перебрался жить на прежнее место.
Да,
Пожалуй, всей реки Янцзы вода Позор не смоет, не зальет стыда.
О том же говорят стихи:
«Родится с благодатью человек.
Но мало кто несет ее весь век»^.
Когда на чувство нет тебе ответа,
Мельчает, пропадает чувство это.
Не вечно счастью с нами по пути.
Цветам прекрасным долго не цвести.
Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз12.
385


г
л
А
*
А
С
Е
М
I
д
Е
С
*
т
с
Е
д
I
м
А
Я
Симэнъ Цин идет по снегу на свидание с Айюэ.
Жена Бэнъ Дичуаня, стоя у окна, ожидает желанной встречи.


Зимней стуже наперекор
слива нежный дала побег,
На раскрывшиеся цветы
мягко падает липкий снег.
Ветру раннему сливу жаль —
аромата с цветов не сдул:
Чтоб видна была их краса,
месяц ласковый проглянул.
Над Лоянским дворцом цветут —
это, знайте, счастливый знак,
Если в Циских чертогах — тут ожидайте удачный брак.
Но умножат печаль души
лепестки на быстрой воде,
И задумается поэт
о своей нелегкой судьбе.
Итак, когда сюцаю Вэню не удалось повидаться с Симэнем, он от стыда забрал жену и переселился на прежнее место. Симэнь же велел прибрать кабинет и устроил в нем гостиную, но не о том пойдет речь.
Как-то хозяину нанес визит ученый-цзюйжэнь1 Шан. Он собирался на экзамены в столицу и пришел, чтобы засвидетельствовать свое почтение и просить об одолжении.
Ему требовалась теплая одежда и кожаный дорожный сундук. Симэнь угостил его чаем и поднес подарки. Потом зашел разговор о свате Цяо и Юнь Лишоу.
— Один получил почетный чин, другой титул наследовал, — пояснил Симэнь. — Надо будет свитки с поздравлениями
387


подносить. Может, у вас, сударь, найдется знакомый, кто сделал бы надписи? Порекомендуйте, будьте так добры. Я бы щедро вознаградил.
— Не стоит говорить о вознаграждении, сударь, — улыбаясь, проговорил Шан. — Я охотно поговорю с моим однокашником Не Лянху. Учился в военной академии. Моего сына обучает. Высокообразованный человек. Если вас не затруднит, сударь, велите доставить ко мне свитки.
Симэнь не замедлил поблагодарить Шана, и тот после чая откланялся. Хозяин тот же час распорядился приготовить два платка и пять цяней серебра, которые вместе со свитками, теплой одеждой и кожаным сундуком были доставлены ученому-цзюйжэню слугой Циньтуном. А дня через два посыльный вручил Симэню готовые свитки. На темном узорчатом атласе сверкали золотом начертанные поздравления, отличающиеся безупречным слогом. Довольный Симэнь повесил их на стену.
— Господину Цяо и брату Юню свитки готовы? — спросил пожаловавший вскоре Ин Боцзюэ. — А что я почтенного Вэня не вижу?
— Да, почтенный... — протянул Симэнь. — Кобель-ерник — вот кто он.
— А что я тебе говорил, брат?! — подхватил Боцзюэ, выслушав рассказ Симэня. — За что только его расхваливали? Пустой человек — ветер в голове. Ты скажи, хорошо его вовремя распознал, а то бы он тебе всех слуг растлил. Ну а кто теперь поздравительные подписи сделает?
— Был у меня с визитом Шан Сяотан, — объяснял Симэнь. — Своего друга, Не Лянху, порекомендовал. Словесных, говорит, красот большой мастер. Не Лянху и заказал. Надписи уже готовы. Пойдем поглядишь.
Хозяин провел гостя в залу, где висели свитки. Боцзюэ принялся на все лады превозносить надписи.
— Так в чем же дело?! — недоумевал он. — Раз все готово, посылай скорее, и пусть угощения готовят.
— Завтра будет счастливый день, завтра и пошлю барана, вина и сладостей в красных коробках...
— Сын его сиятельства Ся с визитом, — неожиданно прервал их беседу слуга. — Завтра утром отбывают. Я сказал, батюшки, мол, нет дома. Просили послать слугу от господина Хэ, чтобы дом не оставлять без присмотра.
Симэнь развернул визитную карточку и прочитал:
388


«С нижайшим поклоном и благодарностью ваш покорный слуга Ся
Чэнъэн.»
— Они, значит, в один день с Шаном выезжают. Надо будет тому и другому подарки отправить, — заметил Симэнь и обернулся к Циньтуну: — Ступай купи, а зятюшке вели упаковать и написать визитные карточки.
Хозяин пригласил Ин Боцзюэ в кабинет пообедать.
Тут вбежал запыхавшийся Пинъань и протянул три визитных карточки.
— Их сиятельства советник Ван, командующий охранными войсками Лэй и начальник ведомства Ань прибыли с визитом, — доложил он.
«Ван Боянъ, Лэй Циюанъ и Ань Чэнь с поклоном», —
прочитал Симэнь и стал поспешно надевать парадное облачение.
— Ты, брат, я вижу, занят, — сказал Боцзюэ. — Я поел и пойду.
— Ты завтра ко мне приди, — наказал хозяин и, поправив халат, вышел навстречу прибывшим.
Сопровождаемые многочисленной свитой сановные гости, — квадратные нашивки на халате одного украшал серебристый фазан, другого — летящая в облаках цапля, а третьего — олень- единорог, — уступая друг другу дорогу, проследовали в парадную залу, где обменялись с хозяином приветствиями. Извинившись за причиненные в прошлый раз хлопоты, гости сели за чай, во время которого завязался разговор.
— Лэй Дунгу, Ван Шаохуа и ваш покорный слуга вынуждены снова просить вас об одолжении, — начал Ань Чэнь. — Дело в том, что господин Чжао, правитель Чжэцзяна, удостоился повышения. По случаю назначения его начальником Высшей кассационной палаты мы хотели бы устроить в его честь пир и уже разослали приглашения на девятое число. Потребуется накрыть пять столов. Актеров мы пригласим сами. Вы возражать не будете?
— Милости прошу, господа! — заверил их Симэнь. — Только прикажите! Мой дом всегда к вашим услугам.
Ань Чэнь велел сопровождающему подать свой пай серебра в сумме трех лянов и вручил их хозяину. Симэнь распорядился убрать деньги. Гости стали откланиваться.
— Цянь Лунъе уведомил меня в письме, что Сунь Вэньсян2 служит у вас в приказчиках, — по дороге к воротам обратился к
389


Симэню Лэй Дунгу. — Я его отпустил. Вам сообщили об этом, сударь?
— Да, — подтвердил Симэнь. — Премного вам благодарен за содействие. Разрешите в подходящее время нанести вашей милости визит.
— Не извольте утруждать себя! — воскликнул Лэй. — Мы же свои люди.
С этими словами посетители откланялись и, разместившись в паланкинах, отбыли.
Надобно сказать, что Пань Цзиньлянь, взяв в свои руки денежное хозяйство дома, первым делом завела новые весы. Слуги обязаны были всякий раз показывать ей купленные овощи и съестное. Расчеты производились только после ее личного осмотра. Расчетами собственно занималась Чуньмэй. Это она, горничная, взвешивала серебро, осыпала слуг нещадной бранью и стращала, что пожалуется хозяину, а это грозило побоями. Слуги выходили от нее ни живы ни мертвы. Среди них пошел ропот.
— При матушке Третьей как хорошо было! — говорили они друг другу. — А матушка Пятая только и знает побоями грозить.
На другой день рано утром Симэнь отбыл в управу.
— Семья Ся Лунси отбыла в столицу, — обратился он к тысяцкому Хэ после заседания. — Вы еще не послали сторожа?
— Мне как раз вчера сообщили, — отвечал Хэ. — Слуга послан.
— Мне бы хотелось с вами вместе осмотреть дом, — проговорил Симэнь.
Они вместе вышли из управы и, оседлав коней, направились к дому Ся Лунси. Хозяева выехали. Только у ворот стоял сторож. Они спешились и проследовали в залу. Будущего хозяина водил Симэнь. Осмотрев помещения передней половины, они приблизились к Беседке цветов. Царило запустение. Цветов не было и в помине.
— По переезде вам придется привести в порядок места для развлечений, сударь, — заметил Симэнь. — Цветы рассадить. И эту беседку поправить.
— Да, непременно, — поддержал Хэ. — К весне все переделаю. И новые постройки возведу. Крытую галерею построю. Тогда и вас скуку развеять приглашу, сударь.
— А велико ли ваше драгоценное семейство, сударь? — поинтересовался Симэнь.
390


Симэнъ Цин по снегу направляется кАйюэ


Жена Бэня Четвертого верховодит в сраженье с любовником


— Нет, всего несколько домочадцев. С челядью и прислугой десять с лишним человек наберется.
— Ну, в доме добрых полсотни комнат, так что вам вполне хватит.
После осмотра Хэ распорядился прибрать в доме и запереть помещения.
— Надо будет на этих днях написать дядюшке в столицу, — заключил он. — Чтобы к новому году семья приезжала.
Симэнь простился с сослуживцем и направился домой, а Хэ продолжил осмотр, после чего вернулся в управу. На другой день он распорядился, чтобы перенесли вещи, но не о том пойдет речь.
Когда Симэнь подъехал к дому и спешился, он заметил Хэ Девятого. Тот в знак благодарности поднес ему кусок шелку, четыре блюда из курятины и гусятины и жбан вина. Посыльный от дворцового евнуха-смотрителя Лю доставил короб с подарками. В нем были ярко-красные и желтые восковые свечи, два десятка столовых скатертей, восемьдесят пачек казенных благовонных палочек, коробка алойного аромата, а также жбан вина домашнего изготовления и свиная туша.
Симэнь вошел в ворота. Посыльный от Лю отвесил ему земной поклон.
— Мой батюшка свидетельствует вам глубокое почтение, сударь, — заговорил он. — Простите за скромные подношения. Может, пригодятся для награды слугам.
— В прошлый раз я скромно угостил твоего господина, а его сиятельство изволили прислать столь щедрые дары. — Симэнь распорядился убрать принесенное и продолжал: — А ты обожди немного.
Вскоре Хуатун подал посыльному чай, потом его накормили. Симэнь вручил ему пять цяней серебра наградных и с ответной визитной карточкой отпустил.
Пригласили Хэ Девятого. Перед ним предстал хозяин уже не в обычной шапке, а в парадной из белого фетра. Он протянул Хэ руку и провел его в залу. Хэ Девятый поспешил отвесить хозяину земные поклоны.
— Вы проявили величайшую милость, какую только могли, батюшка, — начал он. — Вам и только вам обязан мой младший брат своим спасением. Брат тронут вашим сочувствием и благодарит вас от всей души. Примите же мои земные поклоны, батюшка.
Однако Симэнь не дал ему земно кланяться и, приподнимая его, сказал:
393


— Брат Девятый, мы ведь с тобой старинные друзья, так что обойдемся и без церемоний. Встань, прошу тебя!
— То было когда-то, — не унимался Хэ. — Теперь совсем другое дело. Я — человек ничтожный, вам не ровня.
И он встал сбоку. Симэнь угостил его чашкой чая.
— И зачем ты, брат, хлопотал, на подарки тратился? — говорил Симэнь. — Не могу я их от тебя принять. А кто будет тебя обижать, приди и скажи мне. Я тебя в обиду не дам. С управой нелады будут — правителю Ли напишу в твою поддержку.
— Мне прекрасно известна великая доброта вашей милости, — благодарил его Хэ, — но я стал стар и передаю службу свою сыну Хэ Циню.
— И правильно делаешь! Пора и на отдых. Раз уж ты так настаиваешь, вино приму, а шелк забирай. Я тебя не задерживаю.
Хэ Девятый на все лады благодарил хозяина и, откланявшись, удалился.
Симэнь же сел в зале, чтобы посмотреть, как слуги будут готовить поздравительные свитки, упаковывать в коробы цветы, бараньи туши, вино и другие подарки. Первым он отправил Дайаня к свату Цяо, потом Ван Цзина к Юнь Лишоу.
— Меня пятью цянями серебра наградили, — вернувшись от Цяо, доложил Дайань.
Ван Цзина у Юнь Лишоу угостили чаем со сладостями, одарили куском широкого темного полотна и парою туфель. В визитной карточке Юнь Лишоу называл себя «недостойным подопечным и учеником».
—Просили низко кланяться батюшке, — докладывал Ван Цзин. — На днях пришлет приглашение на пир.
Довольный Симэнь пошел обедать в покои Юэнян.
— С отъездом Бэня Четвертого на Львиной младший шурин торгует,— начал, обращаясь к хозяйке, Симэнь. — Надо будет в лавку заглянуть, благо время есть.
— Загляни — в чем дело, — поддержала его Юэнян. — А нужно будет вина или закусок, слугу пришли.
— Ладно, — отозвался Симэнь и велел готовить коня.
В парадной фетровой шапке с отороченными соболем наушниками, в парадной куртке из зеленого бархата с квадратными нашивками и в черных сапогах с белой подошвой, сопровождаемый Цинь- туном и Дайанем, Симэнь направился на Львиную улицу.
Когда он подъехал к лавке, шурин У Второй и Лайчжао уже повесили у входа корзину с цветами3. Шла бойкая торговля шел-
394


нами, тафтой и бархатом, шелком для вышивания и ватой. В лавке толпилось столько покупателей, что трудно было пройти.
Симэнь спешился, поглядел, как кипит торговля, и проследовал в расположенную сзади теплую постройку. Появился шурин и сложенными руками приветствовал хозяина.
— До двадцати лянов серебра за день выручаем, — докладывал он.
— Чтобы шурину без промедления и чай подавать и стол накрывать, как и прежде, — обращаясь к жене Лайчжао, Шпильке, наказывал Симэнь.
— И вино и стол — все сама готовлю, батюшка, — отозвалась Шпилька.
Хмурилось. Сгущались тучи.
Только взгляните:
Багряные тучи — сплошной пеленой.
Пронзает прохожих мороз ледяной.
Похоже было, собирался снег. Симэнь вдруг вспомнил, что он должен поехать к Чжэн Айюэ, и велел Циньтуну скакать домой.
— Мне меховую шубу привезешь, — наказывал он. — У матушки Старшей спроси, чтобы прислала шурину вина и закусок.
— Слушаюсь! — отозвался слуга и ускакал домой.
Немного погодя он привез Симэню длинную шубу на собольем
меху. За ним следовали с коробом солдаты. Они принесли вина и закусок. В коробе стояли четыре блюда соленой курятины, жаренные на масле голуби, четыре блюда из морских деликатесов к вину, блюдо луку и кувшин вина.
Симэнь выпил за компанию с шурином три чарки вина и наказал ему:
— Ты и на ночь тут оставайся, шурин. Располагайся как дома. А я поехал.
Симэнь прикрыл глаза пылезащитным флером, сел на коня и отправился к Чжэн Айюэ в квартал «кривых террас». Его сопровождали Дайань и Циньтун. Когда свернули на Восточную улицу, запорошил снег и ветер заслонил все небо благодатными хлопьями4.
Да,
Плясали хлопья в воздухе величиной с кулак, И сетовали путники на холод и на мрак.
395


Только взгляните:
Суровая стужа сковала просторы,
И все ж снегопаду мы искренне рады:
Начесаны хлопка пушистого горы,
Настелены ваты су гробы-громады.
Алмазов сверкают огромные груды —
Иди, собирай их корзинами всюду!
Вот стебли бамбука, дрожа от озноба,
Пригнулись под толстой циновкою снежной.
Мечтательно смотрит богач на сугробы,
Пристроясь к жаровне с углем безмятежно.
Ведь он пребывает под крышей надежной.
О бедном народе ему не тревожно.
Расшитая куртка на нем или шуба,
Цветущей он веткою сливы играет.
«Обилие снега, — твердят его губы, —
Отечеству знак благовещий являет».
А также беспечен отшельник в горах,
Живущий заботою лишь о стихах.
Симэнь держал путь по щедро рассыпанному нефриту и осколкам яшмы. Соболью шубу его облепили сверкавшие белые бабочки. Конь топтал серебряные цветы. Вот и «кривые террасы». У ворот Чжэн Айюэ он спешился. Его сразу заметила служанка.
— Батюшка пожаловали, — тотчас же доложила она.
Навстречу гостю вышла мамаша Чжэн и проводила его в приемную.
— Премного благодарна вам, батюшка, за щедрые дары, — после приветствий обратилась к нему хозяйка. — Опять вам моя дочка доставила беспокойство. А матушку Старшую и матушку Третью от меня за цветы и платки поблагодарите.
— Плохо я ее прошлый раз угостил, — вежливо ответил Симэнь и сел. Дайаню было велено ввести коня и поставить во дворе.
— Прошу вас, батюшка, — снова обратилась к гостю хозяйка. — Пройдите в гостиную. Айюэ только что с постели. Причесывается. Она вас вчера целый день прождала. Нынче ей что-то нездоровится, вот и пролежала.
396


Симэнь прошел через внутренние покои в гостиную. Утопающее в зелени окно было чуть-чуть приоткрыто, низко свисали теплые пологи. На полу в начищенной до блеску большой медной жаровне горел уголь. Симэнь спустился в стоявшее посреди комнаты кресло.
Первой появилась Чжэн Айсян. Поклонившись гостю, она подала чай. За ней вышла и Айюэ. Ее волосы держали отороченный каланом ободок в виде спящего кролика, украшенная ханчжоуской бирюзою и цветами зимней сливы шелковая сетка, а также золотые и серебряные шпильки. Прическа ее напоминала окутанную туманною дымкой черную тучу.
Напудренные ланиты нежно розовели. Она казалась хрупким изваянием, благоуханным, как цветок. На ней были белая шелковая накидка, зеленая парчовая безрукавка и широкая в крапинку юбка, из-под которой выглядывали малюсенькие лотосовые лепестки-ножки. Ее тонкие брови походили на серпик едва родившегося молодого месяца, так изящно они были изогнуты. Это была спустившаяся в мир смертных фея с вершин Лофу, оказавшаяся среди людей богиня с Уских гор5.
Айюэ с улыбкой приблизилась к Симэню и поклонилась.
— В тот раз я так поздно вернулась, — проговорила она. — Гости задержались, потом матушка Старшая угощала. Никак не хотела отпускать. Только в третью ночную стражу до дому добралась.
— Ишь ты говорунья какая! А вы с Ли Гуйцзе здорово тогда Попрошайку Ина в оборот взяли! Под орех разделали.
— А он, урод, чего из себя строит?! — оправдывалась певица. — Еще на пиру с поганым языком вылезает. Думал нас унизить? Рябой Чжу в тот раз тоже лишнего хватил. Подговаривался меня провожать. Что, говорю, у батюшки фонаря, что ли, не найдется? Куда напрашивается! Лучше, говорю, вон в помойную яму садись, а то оттуда вони что-то не слышно.
— А Хун Четвертая говорила, будто Рябой Вана Третьего подговорил пригласить Жун Цзяоэр6 с Большой улицы.
— Да, у Жун Цзяоэр переночевал ночку, «воскурил благовонную свечу» и тю-тю — к Цинь Юйчжи вернулся. — Айюэ помолчала немного и продолжала: — Вам не холодно, батюшка? Пройдем в спальню.
Симэнь проследовал в спальню, где снял соболью шубу и подсел рядом с Айюэ к горящей жаровне. Расстилавшийся по спальне аромат так и бил в нос.
Вошла служанка и принялась собирать на стол. Появились четыре блюда тонко приготовленных закусок и три блюдца с имбирем.
397


Немного погодя она внесла три чашки пирожков, начиненных мясом с молодой капустой и душистым луком, и с вершок величиною пельмени.
За компанию с Симэнем сели обе сестры. Перед каждой стояло блюдце с едой. Айюэ хотела было подложить гостю из своего блюдца, но он остановил ее.
— Нет, нет, мне хватит, — говорил он. — Я только что из шелковой лавки. С шурином закусили немного. Тебя повидать захотелось, вот и надумал заехать, а тут снег пошел, пришлось слугу за шубой посылать.
— Вы, батюшка, вчера обещали, я целый день прождала, — говорила Айюэ. — Не думала, что вы нынче пожалуете.
— Не мог я вчера, — пояснял Симэнь, — гостей принимал.
— Я вас вот о чем хотела попросить, батюшка, — начала Айюэ. — Не могли бы вы купить мне соболью шкурку, а? Мне горжетку хочется сделать.
— Почему ж не могу? — отозвался Симэнь. — У меня приказчик только что привез из Ляодуна десяток отличных собольих шкурок. У матушек тоже нет горжеток. Буду им заказывать, тогда и тебе сделаю.
— Вы одну Айюэ признаете, а мне не поднесете? — спросила Айсян.
— Обеим подарю.
Сестры тотчас же поднялись с места и поклонами благодарили гостя.
— Только Гуйцзе с Иньэр чтоб ни слова! — наказал Симэнь.
— Ясное дело, — сказала Айюэ. — А Ли Гуйцзе, как узнала, что вы Иньэр звали, интересовалась, когда я домой воротилась. Я скрывать не стала. Батюшка, говорю, господина Чжоу приглашал, и мы вчетвером целый день пели. А тебя, говорю, батюшка оттого звать не решился, что среди гостей был и Ван Третий. Нынче же родных и друзей приглашает, потому и тебя позвал. Она ни слова мне в ответ.
— Ты ей верно объяснила, — заметил Симэнь. — Я ведь и Ли Мина не звал. Дядя Ин меня упросил. А когда день рождения матушки Третьей справляли, Гуйцзе с подарками пришла, прощения у меня просила. Не заступись за нее матушки, я бы с ней не стал мириться. И все-таки я оставил Иньэр одну. Это чтобы знала.
— Матушка Третья рождение справляла? — спросила удивленная певица. — А я и не знала. Ничего не послала.
— Вот погоди, батюшка Юнь будет пир устраивать, тогда с Иньэр приходите.
— Обязательно придем, только скажите, — отозвалась Айюэ.
398


Немного погодя служанка убрала со стола. Айюэ достала полированную деревянную шкатулку и высыпала из нее тридцать две фишки слоновой кости. Симэнь и Айюэ расположились на разостланном на кане ковре. За их игрою наблюдала подсевшая сбоку Айсян.
А на дворе носимые ветром кружились, словно в пляске, грушевые лепестки-снежинки и опускались стаями на землю.
Только взгляните:
Во мгле порхая, на коньке резном заблудшие покой, наконец, обретали. Мгновение ока — и опять запорошили «осиные усы»7. В воздухе кружатся — точно нефритового дракона чешуя. Белого аиста пух нежно на землю садится. Похоже, крабы по песку едва ползут. Кажется, нарочно разбросали у крыльца рукою щедрою целые груды нефрита.
Да,
Снег — значит, урожай плодов и злаков.
Кому ж сулит богатство этот год?
В Чанъани не для всех он одинаков,
Обилие немногим он пошлет...
Они немного поиграли в кости, и на столе появилось вино. На блюдах горою лежали фрукты и редкостные яства. Из чашек исходил аромат плиточного чая с драконовой печатью8, в янтарных кубках пенилось вино. Лились песни и романсы, смеялись алые уста. Айсян и Айюэ по очереди угощали гостя. Потом, как и полагается, подтянули вереницу колков, перекинули через плечо шелковый шнур инструментов и, ударив по струнам в лад, запели из цикла на мотив «Синяя куртка»:
По тебе, мой нежный, тоскую,
Ты — любовник лучше иных!
По тебе, мой нежный, тоскую,
Сколько было дней золотых?!
Мы шутили вместе, гуляли.
Нараспев читали стихи,
А теперь — увижу едва ли,
К моим чувствам ты стал глухим.
399


В деве — нежность, чудо-краса,
В парне — всех талантов букет.
Рыба — в море, гусь — в небеса^...
Затерялся милого след.
На мотив «Милого браню»:
Затерялся любезного след.
Были мы неразлучны, а ныне и весточки нет.
Был он нежен, как будто цветок,
Красотою любого затмить бы он смог.
Был он гибок, как тонкая ива,
Не забыть и вовек, как с ним ложе делила.
На мотив «Встречали барабанным боем»:
Как изыскан и изящен,
Как умен и горделив.
Ни поэта слог блестящий,
Ни свирели звук летящий Его взор, любовь сулящий,
Передать бы не могли!
На мотив «Тронута милостью царской»:
Ах, как ты жесток!
На страданья обрек!
Погибаю от черной тоски!
Ханя, Лю, даже Ду^
Я читать не иду —
Взято сердце в стальные тиски.
Разлука гнетет —
Одиночества лед.
Исхудала, осунулась я.
Мы радость любви Утеряли в дали.
Ах, унылая участь моя!
На мотив «Песенки Восточного Оу»:
400


Похож ты на Паня,
Твой стан, как у Шэня11.
Но радость свиданий прошла.
Огонь уничтожил Святую обитель,
Лишь черная кружит зола.
Любви ненадежной Мосты голубые Навеки укрыла волна^.
На мотив «Собираем чайный лист»:
Тоска — Южных гор тяжелей.
И горе бездонней Восточного моря.
Ты был мне всех в мире милей.
Добился любви — и насытился вскоре.
Добавочный романс:
И что в этот век с нашим обществом стало?! Ученый судьбой обойден —
Безмолвный в душе его стон.
Лишь смех вызывают его идеалы!
На мотив «Ночной крик ворона»:
Бывало пировал среди красавиц юных,
Как резвый конь, носился по лугам.
И радовали встречи ночью лунной,
И ласточек весенний гам.
А летом на пруду цветущие кубышки,
И астры осенью на пустыре,
И благодатный снег, такой пушистый,
На зимнем вымерзшем дворе.
В хоромах мчались дни в пирушках дружных, Дымились блюда, прямо из печи...
Скитаюсь ныне бобылем ненужным,
Тоску не вылечат врачи.
Разлука — нет иных кручин,
А сердце рвется и кричит.
401


На мотив «Вздымается все выше»:
В тоске день и ночь, наяву и во сне,
О нежной подруге своей вспоминая,
Что феей небесной являлась ко мне,
Красою луну и цветы затмевая.
На флейте играла и пела она,
Походкою легкой, как феникс, парила,
Была проницательна так и умна,
Улыбкой жемчужною счастье дарила.
На мотив «Тетеревов»:
Гляди, как легка, грациозна она.
Хоть ей не к лицу эта грубая роба,
Помада на нежных губах чуть видна,
Но с ней бесконечно мы счастливы оба.
Пусть пенится в кубках, искрится вино,
Высокие свечи сияют особо,
Пусть жить нам в супружестве век суждено И будем любить мы друг друга до гроба.
Заключительный романс:
Открыт тебе путь —
утолишь все желанья.
Закрыт он судьбою —
напрасны старанья.
Но помни:
ты сам назначал мне свиданья...
Певицы спели цикл романсов и принялись играть с Симэнем в кости. Опять вздымались кубки, ходили чарки. Царили оживление и улыбки.
Симэнь заметил висевшую на ширме у кровати картину «Красавица любуется луной»13. Его внимание привлекли начертанные на свитке стихи:
«Чаровница, чудо-краса. Ослепительные глаза.
402


Юбку чуть колыхнул ветерок,
Распустился весенний и,веток,
Что в долине растет Золотой^
И соперничать может с луной.
Л душою чиста, как Цай Янь Грациозней, чем горная лань,
И ее поэтический слог
Превзойти Чжо Вэньцзюнь даже смог
С вожделеньем смотрю и люблю...
Саньцюань писал во хмелю».
— Саньцюань, по-моему, прозвание Вана Третьего? — прочитав стихи, спросил удивленный Симэнь.
— Это он давно писал, — после замешательства солгала Айюэ. — Он теперь и прозвание изменил. Боится, батюшка разгневается. Как я, говорит, буду Саньцюанем, когда батюшка прозывается Сыцюань17? Он принял поэтому прозвание Сяо- сюань — Домик18?
С этими словами Айюэ взяла кисть и, подойдя к свитку, зачеркнула прозвание.
— Не знал я, что он его изменил, — заметил весьма польщенный Симэнь.
— Я слыхала, как он другу объяснял, — продолжала певица. — Покойный родитель мой, говорит, прозывался Исю- ань — Уединенная Мансарда, вот я и взял прозвание Сяосюань.
Тут Чжэн Айсян удалилась, оставив Айюэ наедине с Симэнем. Они, плотно прижавшись друг к дружке, продолжали пить вино и играть в кости. Речь зашла о госпоже Линь.
— Вот кто в любви понимает толк! — воскликнул Симэнь. — Тут как-то меня Ван Третий угощал. Она меня сама пригласила в свои покои, где я выразил ей почтение. Упросила меня стать приемным отцом ее сыну и принять подарки. Очень хочет, чтобы я был его наставником и вывел в люди.
— А кто вам, батюшка, к ней дорожку указал, а? — хлопнув в ладоши и смеясь от восторга, подхватила Айюэ. — Мне спасибо говорите. Погодите немного, и жена Вана вашей станет.
— Сперва уж я хозяюшке «воскурю благовонную свечу», — говорил Симэнь. — На Новый год думаю пригласить ее с сыном и невесткой к себе. Пир устрою, пусть на фонари полюбуются. Интересно, придет она или нет.
403


— Видели бы вы, батюшка, ее невестку! — продолжала свое певица. — Писаных красавиц затмит. Сколько игривости и очарования! А всего девятнадцать. И сидит дома одна-одинешенька, словно вдовушка. Ван ведь и домой не заявляется. Стоит вам, батюшка, чуть-чуть постараться, и она будет принадлежать вам.
Они сидели, припав друг к другу, когда служанка внесла тарелочки с деликатесами. На столе появились орехи, водяные каштаны, ненюфаровые зерна, свежие померанцы, белые, словно снег, груши, яблоки, апельсины и другие фрукты. Айюэ протянула Симэню блюдце, предлагая закусить яствами. Потом из собственных уст остроконечным язычком сунула ему прямо в рот кусочек благоухающей медовой лепешки. А немного погодя, обнажив из-под рукава нежные пальчики, приподняла полы его светло-коричневой атласной куртки и бросила взор на белые шелковые штаны. Симэнь распустил пояс, чтобы показать ей воителя и велел женщине поиграть с ним. Сдерживаемый серебряной подпругой, багровый от напряжения, с подъятой главой, он являл вид грозный и устрашающий. Симэнь предложил Айюэ попробовать его на вкус. Склонилась накрашенная головка, изогнулась напудренная шея, приоткрылись алые уста, которые стали звучно засасывать и выталкивать, двигая взад и вперед, после чего обоих любовников охватила огненная страсть. Симэнь уже жаждал утех, но красавица удалилась во внутренние комнаты. Симэнь тоже вышел.
Снег валил пуще прежнего. Когда Симэнь воротился в спальню, служанка уже повесила парчовый полог, положила на постель расшитые неразлучной парой уточек подушки, опустила газовый занавес и, воскурив ароматы, постелила помягче постель. После того как она помогла Симэню раздеться, он забрался на отделанную слоновой костью кровать. Вскоре, завершив омовение, вернулась и Айюэ. Она заперла дверь, и они легли под парчовым пологом.
Да,
Немало нужно нежной лести,
Чтоб с мотыльком кружиться вместе.
Тому свидетельством стихи:
Быть вместе или врозь: в том случай — господин. Пора вставать — уже зарделся газ гардин. Возлюбленные все — как фея Чуских гор.
Пронзает Солнца пик заоблачный простора.
404


Они наслаждались игрою дождя и тучки вплоть до первой ночной стражи. Потом встали, поправили платье и прическу. Служанка внесла светильник, поставила им доброго вина и закусок.
— Зонт и фонари принесли? — спросил хозяин Дайаня, осушив несколько чарок.
— Циньтун принес, — отвечал слуга.
Симэнь стал откланиваться. Айюэ с мамашей проводили гостя за ворота.
— Батюшка! — крикнула Айюэ, когда гость сел на коня. — Если будете звать, заранее предупредите.
— Хорошо, — ответил Симэнь и под зонтом по снегу отбыл из заведения.
Юэнян он сказал, что выпивал с шурином У Вторым на Львиной, но не о том пойдет речь.
Настало восьмое число. Хэ Юншоу перенес вещи в дом Ся Лунси. Симэнь отправил ему по случаю новоселья четыре коробки чая со сладостями и на пять цяней платков.
Прибыл Ин Боцзюэ. Поскольку небо прояснилось, подул ветер и сильно похолодало, Симэнь оставил его в переднем кабинете погреться у жаровни. Слуге было велено накрывать стол.
За столом разговорились.
— Свату Цяо и брату Юню подарки я отправил, — говорил Симэнь. — И от тебя два цяня серебра послал. Так что не беспокойся. Жди приглашения.
Боцзюэ из благодарности всплеснул руками.
— Господин Хэ переехал, — продолжал Симэнь. — Чаю ему на новоселье послал. А ты не посылал?
— А он, думаешь, пригласит? — спросил Боцзюэ. — Да! Зачем это к тебе тогда начальник ведомства Ань приезжал? А с ним были что за господа?
— Это командующий Лэй и советник Ван, — объяснял Симэнь. — Они в прошлый раз у меня прием устраивали и теперь просили. Ханчжоуский правитель Чжао Тин повышения удостоился — помощником начальника Высшей кассационной палаты назначается. Они сами чжэцзянцы, а он у них в свое время правителем служил. Ну как же не угостить! Как не почтить! Актеры от них будут. Просили гостевой стол накрыть, остальные обыкновенные, а вручили всего три ляна. Придется, наверно, хоть певцов позвать.
— Гражданские чины, брат, и всегда-то не из щедрых, — заметил Боцзюэ. — На три ляна, конечно, ничего не сделаешь. Придется тебе уж раскошелиться.
405


— Командующий Лэй мне про допрос Сунь Вэньсяна, шурина Хуана Четвертого тут же напомнил. Освободил я, говорит, его.
— Видишь, все припомнил, — подхватил Боцзюэ. — А ты говоришь — щедрый? Выходит, как ни прикидывай, а пир тебе устраивать придется.
Во время разговора Боцзюэ крикнул Ин Бао:
— Ступай позови его.
— Кого? — спросил Симэнь.
— Да живет у меня слева малый, — начал Боцзюэ. — Из хорошей семьи, круглый сирота. С малых лет у полководца Вана служил. Женат. Ну с кем-то не поладил. Пришлось уйти. А устроиться нелегко. Без дела сидит. Они с Ин Бао друзья. Ин Бао попросил меня устроить его куда-нибудь. В слуги наняться хотел бы. Батюшка, говорю, не даст человеку пропадать. Давай, говорю, порекомендую батюшке. У тебя, брат, слуг-то не хватает, кажется. Взять не согласишься? — Боцзюэ обернулся к Ин Бао: — Зови! А как его зовут-то?
— Зовут Лайю, — отвечал Ин Бао.
Появился Лайю. На нем были темное холщовое платье, сшитые из четырех полос холста чулки и туфли. Отвесив четыре земных поклона Симэню, он поспешно поднялся и удалился за занавеску.
— Ну и здоров же, сукин сын! Только бы в носильщики, — похвалил Боцзюэ и спросил: — Сколько же тебе лет?
— Двадцать, — последовал ответ Лайю.
— Дети есть?
— Нет, вдвоем с женой.
— Должен вам сказать, батюшка, — вставил Ин Бао, — жене его девятнадцать лет. Хорошая кухарка и рукодельница. А как шьет!
Симэнь оглядел скромного малого. Он стоял навытяжку, потупив взор.
— Ну, раз тебя рекомендует батюшка Ин, беру, — заключил Симэнь. — Служи с усердием. Выберем благоприятный день, составим контракт и переедешь с женой.
Лайю опять поклонился до земли. Хозяин велел Циньтуну проводить нового слугу к Юэнян. Они поклонились и ушли. Юэнян распорядилась поселить его в помещении, где жил в свое время Лайван.
Боцзюэ посидел еще немного и откланялся. Ин Бао составил контракт и передал его Симэню, который изменил ему имя на Лай- цзюэ, но не о том пойдет речь.
406


А теперь расскажем о жене Бэня Четвертого. С тех пор как ее дочку Чжанъэр взяли в дом Ся Лунси, она стала покупать одну вещь за другой. То Пинъаня попросит, то Лайаня или Хуатуна, а то Сяоюя, сына соседки тетушки Хань. Слуги Симэня стали у нее постоянными гостями. Сидят, бывало, выпивают, а она за ними ухаживает — закуски ставит, попросят чаю — без промедленья чай на стол подает. А случится, нагрянет Бэнь Дичуань из лавки, застанет у себя компанию — и хоть бы что. А тут, пока он был в отъезде, каждый из слуг старался ей услужить. Чаще других наведывались Дайань и Пинъань.
Девятого числа Симэнь Цин устраивал пир, на котором начальник ведомства Ань, советник Ван и командующий Лэй угощали правителя Чжао. В тот же день к Симэню переехал Лайцзюэ. Жена его прошла в дальние покои и отвесила Юэнян земные поклоны. Она была в лиловой шелковой кофте, синей холщовой накидке и зеленой холщовой юбке, стройная, с овальным, как тыквенное семечко, лицом, подпудренная, нарумяненная, с напомаженными алыми губами и острыми-преострыми бинтованными ножками. Она оказалась мастерицей на все руки, и хозяйка назвала ее Хуэйюань. Ее определили на кухню, где она была обязана дежурить раз в три дня, сменяя Хуэйсю и Хуэйсян, но не о том пойдет речь.
Однажды с Северной окраины города слуга Аньтун принес скорбную весть. Скончалась золовка Ян. Симэнь принес в жертву трех жертвенных животных и отвесил пять лянов серебра на благовонные свечи. У Юэнян, Ли Цзяоэр, Мэн Юйлоу и Пань Цзиньлянь отбыли в паланкинах за город выразить соболезнования и возжечь жертвенные деньги. Их сопровождали Циньтун, Цитун, Лайцзюэ и Лайань.
Симэнь находился в кабинете при атласной лавке напротив. Он наблюдал за работой скорняка, изготовляющего Юэнян собольи горжетки. Первую он отослал с Дайанем в заведение Чжэн Айюэ вместе с десятью лянами серебра на новогодние праздники. Дайаня там угостили вином и наградили тремя цянями на семечки.
— Барышня премного вам благодарна, батюшка, — докладывал, вернувшись, Дайань. — Просила кланяться. Плохо, говорит, в прошлый раз батюшку приняла. Мне три цяня серебра дала.
— Деньги себе возьми, — распорядился Симэнь и продолжал: — Ведь Бэня Четвертого нет дома, а ты, я смотрю, к нему заглядывал. Чего там делал, а?
— По хозяйству у них никого не стало, как дочку просватали, — отвечал Дайань. — Хозяйка кое-что купить просила.
407


— Раз так, вы уж для нее постарайтесь, — наказал Симэнь и, понизив голос, продолжал: — Ты ей как-нибудь намекни. Так, мол, и так. Батюшка, скажи, хотел бы тебя навестить. Что ты на этот счет думаешь? Интересно, как она посмотрит. Если не будет против, попроси у нее для меня платок.
— Ясно, батюшка! Слушаюсь! — ответил Дайань и удалился.
Симэнь позвал Чэнь Цзинцзи поглядеть за скорняком, а сам
пошел домой.
Явился Ван Цзин. Он принес от ювелира Гу золотого тигренка и четыре пары серебряных шпилек с золотыми головками. Симэнь убрал пару шпилек в кабинет, а остальные сунул в рукав и направился в покои Ли Пинъэр, где поднес золотого тигренка вместе с парой шпилек кормилице Жуй. Другую пару он подарил Инчунь. Кормилица и горничная не преминули грациозно поклониться Си- мэню. Он велел Инчунь накрыть стол. Немого погодя появилась еда. Подкрепившись, Симэнь удалился в кабинет.
Туда незаметно проник Дайань. Он предстал перед хозяином, но в присутствии Ван Цзина упорно молчал. Только когда Симэнь послал Ван Цзина в дальние покои за чаем, Дайань открыл рот.
— Ваше желание, батюшка, я передал, — докладывал он. — Она от радости улыбнулась и попросила прийти попозже. Будет ожидать вас, батюшка. И вот платок просила передать.
Симэнь извлек из красного пакета красный узорного шелка платок и приложил его к лицу. От него исходил густой аромат. Довольный Симэнь спрятал его в рукав.
Ван Цзин внес чай, после которого хозяин снова ушел в кабинет напротив, где стал наблюдать за работой скорняка.
Доложили о прибытии шурина Хуа Старшего.
— Зовите, — распорядился Симэнь.
В кабинет вошел Хуа Цзыю и, поприветствовав сложенными руками хозяина, сел у жаровни.
— Сердечно благодарю вас и прошу прощения за доставленное в прошлый раз беспокойство, — проговорил он.
Тем временем Хуатун принес чай.
— Купец из Уси предлагает пятьсот мешков рису, — продолжал Хуа. — Реки замерзли. Спешит продать и домой. Может, вы купите, зятюшка? По сходной цене уступает.
— Зачем мне рис! Кому он теперь нужен! Как реки тронутся, дешевле будет. Потом я сейчас и наличным серебром не располагаю, — с этими словами Симэнь велел Дайаню накрывать стол и
408


обернулся к Хуатуну: — Ступай батюшку Ина пригласи. Пусть с батюшкой Хуа посидит за компанию.
Прибыл Боцзюэ, и они втроем устроились пировать у жаровни. На столе стояло множество блюд — вареные и жареные куры и рыба, всевозможные закуски. Сунь Сюээ было велено испечь два противня пирожков. Потом подали четыре тарелки потрохов и бульон с молоком. Немного погодя прибыл Инчунь, послушник настоятеля У, с новогодними подарками и амулетами. Симэнь пригласил его за стол, потом дал серебра для поминовения Ли Пинъэр ц сотый день ее кончины.
Пировали до заката. Когда шурин Хуа и послушник ушли, Симэнь позвал вернувшегося из лавки Ганя и они с Боцзюэ занялись играми в кости и на пальцах. За разговорами незаметно стемнело. Зажгли огни.
Вернулись в паланкинах У Юэнян и остальные жены, о чем доложил Лайань.
— Куда же это невестушки отбывали? — поинтересовался Боцзюэ.
— Видишь ли, золовка Ян с Северной окраины умерла, —пояснял Симэнь. — Сегодня третий день справляли. Я жертвенный стол готовил и на благовония серебра дал.
— В годах была золовушка, — заметил Боцзюэ.
— Да, лет семьдесят пять-то было, — говорил Симэнь. — Своих детей не имела. Племянник кормил. А гроб я ей еще загодя приготовил.
— И очень хорошо сделал! — подхвалил его Боцзюэ. — Старому человеку гроб — что золото в кубышке. Добрые ты, брат, дела творишь.
Вино обошло несколько кругов. Боцзюэ и приказчик Гань откланялись.
— Одиннадцатого зятюшке надо будет здесь ночевать, — сказал Симэнь.
— Дядя Фу тоже домой ушел, — доложил Дайань. — Одному мне лавку сторожить придется.
Перед уходом из лавки Симэнь наказал юнцу Ван Сяну быть осторожнее с огнем.
— Знаю, батюшка, — ответил слуга и запер двери.
Убедившись, что никого поблизости нет, Симэнь бросился к
дому Бэнь Дичуаня. Жена его, стоя у ворот, давно поджидала гостя. Вот щелкнул засов ворот напротив, и из темноты пред нею пред¬
409


стала фигура Симэня. Она поспешно открыла ворота, и Симэнь без задержки скользнул внутрь.
— Прошу вас, батюшка, — запирая за ним ворота, приглашала она. — Пройдите, пожалуйста, в дом.
А от внутренних покоев дома, надобно сказать, отходил флигелек. В глубине его была небольшая комната с каном. Там ярко горел огонь. На столе стоял светильник. Около сиявшего белизною побелки кана размещалась четырехстворчатая ширма.
Высокую прическу хозяйки украшали четыре золотых шпильки и позолоченный ободок с бирюзою. В ушах у нее красовались серьги, подобные бутонам цветов гвоздичного дерева. Поверх красной кофты из дешевого шелка и бледно-зеленой хлопковой юбки была надета еще одна кофта из синего шелка.
Она поклоном приветствовала гостя и торопливо подала чашку чаю.
— Как бы тетушка Хань, соседушка, не пронюхала, — говорила она за чаем.
— Не бойся, — заверил ее Симэнь. — Чего в такую тьму увидишь!
И Симэнь без лишних слов обнял ее и стал целовать, все время приближаясь к ложу. Он снял с нее одежды, посадил на край кана, задрал ноги и вставил грозного воителя, поддерживаемого подпругой, в срамную щель. Едва тот успел просунуться несколько раз, как из женщины вытекла любострастная влага, насквозь промочившая ее синие полотняные штаны. Симэнь вынул свой при- чиндал и, достав из кошеля заветный узелок со «сладкоголосой чаровницей»20, слегка умастил ею головку, а потом вновь задвинул. Удерживаясь от извержения сладострастного сока, он метался взад и вперед. Госпожа Бэнь, обеими руками обхватив плечи Симэня, отвечала всем его движениям и нежно щебетала, затем от нежного шепота она перешла к едва слышному непрерывному стону. Симэнь же, распаляемый вином, положил ее ноги себе на плечи и продолжал напирать, заботясь только о бодрости члена, остроте его атак и длительности скачки. В этой безудержной и шумной качке он мотнулся туда и сюда две или три сотни раз. Вскоре у женщины растрепалась прическа-туча и онемел кончик языка, ставший холодным, как лед. Она была не в силах вымолвить слово. Симэнь тяжело и прерывисто дышал, а его волшебная черепаха, наслаждаясь, потоком испускала семя. Когда через некоторое время все вышло, он вынул свой член и женщина вытерла его платком. Оба любовника стали одеваться, затягивать пояса и поправлять сбившиеся украшения.
410


Когда они привели себя в порядок, Симэнь достал из рукава узелок с пятью или шестью лянами мелкого серебра и пару отделанных золотом шпилек.
— Это тебе к Новому году, — сказал он, вручая подарки.
Она поклонами поблагодарила его и с оглядкой проводила до ворот.
Стороживший в лавке Дайань был уже наготове. Едва заслышав стук дверного кольца, он тотчас же открыл ворота и впустил хозяина. Симэнь, будучи уверен, что никто не видит, наведывался потом к жене Бэня Четвертого не один раз и подолгу у нее засиживался.
Да,
Чтоб нечто было для других секретом,
Всего верней — сам позабудь об этом.
Симэнь и не подозревал, как зорко следила за их похождениями тетушка Хань. Она-то и дала знать Пань Цзиньлянь, но та держала тайну про себя.
Однажды, а было это в пятнадцатый день последней луны года, сват Цяо устроил угощение. Симэнь пошел пировать вместе с Ин Боцзюэ и шурином У Старшим. Собралось много родных и друзей. Звали актеров. Пир продолжался до второй ночной стражи. На другой день сват Цяо прислал каждому в подарок съестного, но не о том пойдет речь.
* * *
А теперь расскажем о Цуй Бэне. Закупил он на две тысячи ля- нов в Ханчжоу шелков, погрузил их на корабль и в начале последней луны пустился в обратный путь. Достигнув пристани Линьцин, он оставил там Жунхая стеречь товар, а сам поспешил верхом домой за серебром для уплаты пошлины. У ворот Цуй Бэнь спешился.
— А! Брат Цуй! — приветствовал его Циньтун. — Прошу в залу. Присаживайся! Батюшка в доме напротив. Обожди, я сейчас доложу.
Циньтун удалился, но в доме напротив Симэня не оказалось. Он спросил Пинъаня.
— Батюшка, должно быть, в дальних покоях, — проговорил Пинъань.
Циньтун направился к Юэнян.
411


— Какой тебе батюшка, разбойник! — заругалась хозяйка. — Он же с утра ушел и до сих не появлялся.
Слуга обошел все покои, кабинет в саду, но хозяина нигде не было.
— Хоть убей, не знаю, куда батюшка девался, — громко говорил он, вернувшись к главным воротам. — Все обыскал. Средь бела дня исчез. Брат Цуй приехал, велел ему обождать...
Дайань все знал, но молчал. Тут неожиданно явился Симэнь и прямо-таки ошеломил слуг. А был он, как и следовало ожидать, у жены Бэнь Дичуаня.
Пинъань впустил хозяина и показал Циньтуну язык. Слуги так и думали, что ему сейчас достанется, но Симэнь направился прямо в залу.
— Спасибо, батюшка пошел к Цуй Бэню, а то бы тебе не поздоровилось, — говорили они.
После земного поклона Цуй Бэнь вручил хозяину счета.
— Корабль на пристани, — докладывал он. — Пошлину надо платить. Выехали мы первого числа. Расстались в Янчжоу. Они отправились в Ханчжоу, а мы остановились ненадолго у Мяо Цина. — Цуй Бэнь немного помолчал и продолжал: — Он у одного янчжоуского тысяцкого для вас, батюшка, девицу шестнадцатилетнюю за десять лянов купил. Чуюнь зовут. Красоты необыкновенной. Нежный цветок — ее личико, нефрит — ее тело, звезды — очи, лунные серпики — брови. Ее стан — гибкий, точно ива, носки ее туфелек грациозно изогнуты, а ножки — точь-в-точь три вершка. В самом деле, это та, от чьей красоты рыбы прячутся в глубину, а дикие гуси, пораженные, падают на землю, скрывается месяц в облаках и стыдливо никнут цветы. Она знает три тысячи песен и восемьсот арий. В самом деле, она игрива, как хрусталь или рассыпанный по блюду жемчуг. Она — словно нежный алый абрикос выглядывает сквозь зелень ветвей в лучах восходящего солнца. Живет пока у Мяо Цина. Он готовит ей приданое. А с началом весны приказчик Хань и Лайбао привезут ее вам, батюшка. Она будет служить вам и разгонит вашу тоску и печаль.
Симэнь был сильно обрадован такой новости.
— Захватил бы ты ее с собой, — говорил он. — Какое там еще приданое! Неужели у меня не найдется для нее нарядов и украшений!
Как он сожалел, что у него нет крыльев! А то воспарил бы сейчас же под облака и полетел в Янчжоу. Взял бы с собой красотку и насладился ею.
Да,
412


И чжэнскому министру не постичь «оленьи устремленья»,
И Чжуан Чжоу не познать все бабочкины превращенья^К
Тому свидетельством стихи:
Узнал о Чуюнь, живущей в Янчжоу, —
От птии,ы залетной стало известно.
Она далеко, но стражду душою.
О, как завладеть девицей чудесной?!
Симэнь пообедал за компанию с Цуй Бэнем, отвесил ему для уплаты пятьдесят лянов серебра и, помимо того, передал акцизному письмо, в котором просил о снисхождении.
После разговора Цуй Бэнь откланялся и пошел доложить о приезде свату Цяо.
—А ты счастливо отделался, сынок, — говорил Пинъань Циньтуну, убедившись, что Симэнь не собирается наказывать опрометчивого слугу. — Не будь у батюшки хорошего настроения, тебе бы крепко досталось.
— Ну, разумеется! — засмеялся Циньтун. — Кому как не тебе знать господский нрав!
В конце месяца привезли шелка. Их сгрузили на Львиной. Симэнь был занят рассылкой новогодних подарков, когда ему подали визитную карточку, присланную с посыльным от коменданта Цзина.
Он писал:
«Доклад цензора Суна вот уже несколько дней как вручен Его Величеству. Быть может, объявлена Высочайшая воля? Было бы разумнее всего с Вашей стороны, почтеннейший государь, направить в цензорскую палату гонца, чтобы быть в курсе событий».
Симэнь передал пять цяней серебра посыльному из управы и велел ему обратиться к секретарю прокурорского приказа.
И в самом деле, как оказалось, еще накануне туда поступили «Столичные ведомости», в которых было помещено Высочайшее решение. Посыльный переписал его целиком и вручил Симэнь Цину. Тот развернул бумагу, желая узнать, что же напечатано, и стал читать:
«Доклад Сун Цяоняня, цензора Шаньдунского прокурорского приказа. По закону полагается поощрять достойных и наказывать нерадивых среди местных гражданских и военных лиц чиновного
413


звания с целью поднятия усердия подданных и прославления мудрого правления Вашего Величества.
Полагая, что предназначение чиновников гражданской службы состоит в воспитании народа, а чинов военных — в предотвращении беспорядков и смут, я, верноподданный Вашего Величества, усматриваю высший долг пастыря народного в обеспечении обороны на местах. Если же на государевой службе окажутся лица, действующие вопреки вышеуказанным требованиям, правление таких строптивцев окажется пагубным для народа. Кто тогда сможет олицетворять опору Отечества. Ни в чем так не нуждается Отечество наше, как в чинах на поприщах гражданском и военном. А Уложение о поощрении не допускает оттягивания в их продвижении по службе.
Удостоенный Высочайшего указа, я, верноподданный, совершил инспекторскую поездку по областям и уездам Шаньдуна, где изучил лично состояние местных обычаев и нравов. Тщательному обследованию подвергались жалобы народа, деятельность гражданских и судебных властей, а также тех, на кого возложена оборона Отечества. Помимо того, облеченные высокими полномочиями инспектора и ревизоры, получив распоряжение доподлинно определить, насколько достойны своих постов состоящие на службе чиновники, представили соответствующие письменные донесения. Ныне, пользуясь окончанием срока службы, решаюсь подать Вашему Величеству доклад, в коем подробным образом излагаются истинные результаты проведенного обследования.
Правый губернатор Шаньдуна Чэнь Сычжэнь — Четыре Предостережения, отличаясь безупречной честностью, преданностью и верностью долгу, обладает великим даром утешать народ. Судебный инспектор Чжао Нэ — Заика — знаток законов, сочетающий в себе строгость с непорочностью, за что его мнением одинаково дорожат чиновники и народ. Помощник инспектора просвещения Чэнь Чжэнхуэй — Педант — прославился тем, что его действия как будто отшлифованы на точильном камне, а распоряжения точно и неукоснительно соответствуют статьям Уложения.
Была обследована также деятельность помощника командующего Лэй Циюаня. За милосердие и строгость он завоевал всеобщий авторитет как в войсках, так и среди населения. Сослуживцы в один голос указывают на его незаурядное владение искусством военачальника. Правитель Цзинани Чжан Шуе как рачительный хозяин наладил завидный порядок в подвластной области, чем выказал талант подлинного пастыря народа своего. Правитель
414


Дунпина Ху Шивэнъ служебные обязанности отправляет честно и с благоговейной осторожностью, всей душою печется о благе на- рода своего. Правитель Сюйчжоу Хань Банци известен чистотою помыслов и стремлением к постоянному личному совершенствованию. По своим талантам был бы достоин занять место среди придворных советников Вашего Величества. Правитель Цайчжоу Е Чжао, прикрывший Отечество от вторжения морских пиратов, не допустил проникновения во вверенные ему священные пределы ни единого грабителя. Он щедро наградил народ свой земельными угодьями, дабы трудился он на полях и не ведал бедности. Вышеупомянутых верноподданных слуг Вашего Величества надлежало бы поощрить наградами и повышением в чинах.
Проверена была также служебная деятельность левого советника Фэн Тингу — согбенного старца, похожего на горбуна-истукана, своенравного и алчного; правителя Дунчана Сюй Суна, который, потворствуя отцу своей наложницы, не брезговал подкупами; дошел до того, что разражался разнузданной клеветой и поношениями в стенах общественного присутствия и присваивал себе поборы, которые вымогал у населения сверх установленных налогов, вследствие чего проклятия в его адрес раздаются у деревенских околиц.
Оба вышеназванных лица подлежат немедленному снятию со своих постов и разжалованию.
Далее проверке подверглась служебная деятельность секретаря трибунала левого крыла армии, начальника гарнизона Чжоу Сю — человека величавой осанки, строгих правил, недюжинного опыта, воплощенного идеала военачальника и полководца, стремящегося к исполнению воинского долга и повергающего разбойников в паническое бегство.
Цзичжоуский военный комендант, инспектор пехоты и конницы Цзин Чжун. Из года в год закаливаются его силы и растет умение, совершенствуется опыт в обучении пехоты и конницы воинскому искусству. Его приказы, предельно строгие и четкие, всегда ясны и понятны каждому воину. Он показал себя непревзойденным знатоком военных наук, за что по праву называется просвещенным полководцем. Его блестящие тактические расчеты, благодаря которым он не знает поражений, доказывают, что ему можно не колеблясь доверить командование войсками; с его дальновидной стратегией, вполне можно поручиться, он сумеет отстоять честь родной Отчизны. Яньчжоуский военный комендант, командующий пехотой и конницей Вэнъ Си известен как выдающийся тактик и стратег старой школы, прекрасно владею¬
415


щий стрельбою из лука и верховою ездой. Он умеет накапливать и приумножать силы воинов-кавалеристов, с тем чтобы они не знали поражений на поле брани в любых самых непредвиденных обстоятельствах; сооружать укрепления на стратегически опасных позициях, с тем чтобы разрушить любые самые хитроумные замыслы противника.
Вышеназванных верноподданных слуг Вашего Величества надлежало бы поощрить переводом на новые посты с повышением в чинах и званиях.
Тысяцкий уезда Цинхэ У Кай снискал себе репутацию человека опытного и разумного, овладевшего законами обороны страны и умеющего повести войска на разгром самого ядра ударных сил противника. Его атаки неотвратимы. Он неизменно печется о провианте, дабы ни один солдат не оставался голоден, и облагодетельствованные им воины, которым он отдает всю свою душу, готовы пожертвовать жизнью, но исполнить свой воинский долг. Он — оплот Империи во вверенной ему местности, надежный заслон на рубеже Отечества, а посему заслуживает особого повышения в чине и звании.
Если Вы, Ваше Величество, сочтете мнение Вашего верноподданного слуги справедливым и распорядитесь провести его в жизнь для вящего поощрения деяний верноподданнейших Ваших, то тем самым среди лиц чиновных и титулованных уменьшатся факты злоупотребления властью, возликуют подданные Ваши, обретя подлинных пастырей, и найдет опору мудрое правление Вашего Величества».
Удостоились получить Высочайшую Государеву волю:
«Довести до сведения соответствующих ведомств».
Исходя из представлений Ведомства Чинов и Военного Ведомства и принимая во внимание доклад Цензора Сун Цяоняня, возвысить соответственно одних чиновников гражданской и военной службы как преданных слуг Государевых и наказать других, коих пороки определены общественным мнением. Обследованием выявлено подлинное состояние дел на местах с целью споспешествовать мудрому правлению Вашего Величества. Пав ниц, умоляем Ваше Величество, явите Высочайшую милость, даруйте право привести изложенное в исполнение. И тогда возликует от счастья вся Поднебесная, возликует живущий народ.
Удостоились получить Высочайшую волю:
416


«Действовать в соответствии с изложенным. Быть по сему!»
Обрадованный Симэнь пошел с выпуском «Столичных ведомостей» прямо к Юэнян.
— Доклад цензора утвержден, — начал он. — Твой брат возведен в чин квартального надзирателя и назначается на пост управляющего военным поселением. Воевода Чжоу и комендант Цзин представлены к награде и возведены в ранг помощников военных советников. Надо будет шурина пригласить.
— Пошли слугу, а я велю накрыть стол, — поддержала его жена. — Брату в должность вступать, а денег у него нет. Вот что меня волнует.
— Не тужи! — говорил Симэнь. — Денег я ему дам.
Немного погодя явился шурин У Старший. Симэнь показал ему
доклад. Шурин стал тотчас же поклонами благодарить Симэня и сестру.
— Сколько я доставил вам беспокойства, зятюшка и сестрица, — повторял он. — Я никогда не забуду вашей поддержки и щедро вас отблагодарю.
— Если тебе, шурин, будут нужны деньги на угощения, я дам тебе тысячу лянов серебра.
У Старший снова сложенными на груди руками благодарил Симэня. В покоях Юэнян был накрыт стол. За компанию с ними села и Юэнян. Симэнь велел Чэнь Цзинцзи списать сообщение из газеты для шурина, а Дайаня с визитными карточками и выпуском «Ведомостей» отослал к воеводе Чжоу и коменданту Цзину поведать радостные вести.
Да,
К чему стараться зря, гравировать на стелах.
Дороже встречного уста газеты целой.
Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой
раз.
417


г
л
А
*
А
С
Е
М
1>
д
Е
С
Я
т
*
□
с
1>
м
А
ß
Симэнъ Цин повторно вступает в поединок с госпожою Линь.
У Юэнян приглашает госпожу Хуан на праздник фонарей.


Нам божества предскажут год счастливый:
До теплых дней узрим цветенье сливы,
Весенний ветерок затем повеет,
А ласковое солнце потеплеет.
Подсолнечник поднимется на диво!
У берега согнувшаяся ива Дрожит в конце лютующей зимы И дней весенних жаждет, как и мы.
Итак, в тот день Симэнь пропировал за компанию с шурином У Старшим до самого вечера.
На другой день утром к Симэню прискакал верхом комендант Цзин.
— Не выразить словами радость, какую принесло мне высочайшее решение, — говорил он. — Я обязан от всего сердца поблагодарить вас, сударь, за ваше радушие и хлопоты. Благодеяние ваше поистине незабываемо. Почтенный Фань состарился, а Чжан Цзюйсюань1 мечтал о повышении. Впрочем, пусть на своем посту остается, раз и пальцем не пошевелил.
После второй чашки чаю комендант Цзин стал откланиваться.
— Да! А когда ж господин Юнь на пир пригласит? — спросил он.
— На праздники, пожалуй, не сможет, — отвечал Симэнь. — В середине месяца, наверно.
Цзин у ворот вскочил на коня и ускакал.
Симэнь же приготовил свиную тушу, два жбана чжэцзянского вина, штуку ярко-красного бархата для парадного платья с изображением золотого однорогого оленя2, штуку черного цветастого полотна, а также сотню пирожков с фруктовой начинкой и, передав их
419


вместе с визитной карточкой Чуньхуну, отправил в подарок цензо- РУ Суну.
Привратник цензорской палаты доложил о прибывшем. Цензор распорядился провести слугу в обогреваемую жаровней комнату при дальней зале и угостить чаем. Сун тем временем составил ответ, запечатал в пакет и, наградив прибывшего тремя цянями серебра, отпустил.
Чуньхун вручил Симэню пакет. Симэнь распечатал его и стал читать:
«Начальнику Лейб-гвардии почтеннейшему господину Симэню. Меня охватывает крайнее беспокойство при мысли, сколько хлопот и беспокойства причинил Вам, дважды нарушая покой Вашего роскошного дома-дворца. И опять с угрызениями совести принимаю Ваши щедрые дары, не ведая, как и чем мне Вас отблагодарить.
Надеюсь, сударь, Вам известно Высочайшее решение по моему докладу относительно назначения Вашего свойственника^ и господина Цзина. Все эти дни лелею надежду лицезреть Вас, дабы при личной встрече выразить Вам мою самую искреннюю благодарность.
С поклоном Ваш Сун Цяонянъ».
Цензор Сун в ответ направил к Симэню посыльного с сотней календарей, сорока тысячами листов бумаги и свиной тушей.
Настал день, когда прибыли бумаги о вступлении шурина У Старшего в должность. Симэнь нанес шурину визит и вручил для подношений тридцать лянов серебра и четыре куска столичного атласа.
Двадцать четвертого по случаю предстоящих праздников Симэнь опечатал управу. Прибыв домой, он припас барана, вина, красные яблочки и праздничные свитки4, пригласил родных и друзей. Когда же из управы воротился занявший новый пост шурин У Старший, Симэнь в его честь устроил большой пир.
Из Восточной столицы прибыла жена тысяцкого Хэ с домочадцами, и Симэнь от имени Юэнян послал ей в подарок чаю.
Двадцать шестого состоялась панихида по случаю сотого дня после кончины Ли Пинъэр. Ее служили на дому у Симэня двенадцать монахов из монастыря Нефритового Владыки во главе с настоятелем У. Торжественное пение при воскурении благовоний сопровождалось громыханием духовых и ударных инструментов. Родные
420


и друзья принесли Симэню чаю и разделили с ним поминальную трапезу. Разошлись под вечер, но не о том пойдет речь.
Двадцать седьмого Симэнь разослал новогодние подарки. Ин Боцзюэ, Се Сида и Чан Шицзе, приказчики Фу, Гань, Хань Дао- го, Бэнь Дичуань и Цуй Бэнь — каждый получил по полтуши свиньи и барана, по жбану вина, мешку риса и ляну серебра. Наряды из ханчжоуского шелка и по три ляна серебра Симэнь послал певицам Ли Гуйцзе, У Иньэр и Чжэн Айюэ.
У Юэнян, со своей стороны, желая, чтобы наставница Сюэ отслужила молебен с принесением жертв, направила к ней в обитель Лайаня с благовониями, маслом, рисом, лапшой и деньгами, но не о том пойдет речь.
Вот и настал конец года. В окна сквозь ветки цветущей зимней сливы заглядывал молодой месяц. Ветер сметал снег с карнизов. Повсюду во дворах и у ворот раздавался треск хлопушек. По случаю прихода весны стены домов были увешаны парными надписями и заклинательными дщицами из персикового дерева5.
После сожжения жертвенных денег Симэнь снова проследовал в покои Ли Пинъэр, где почтил дщицу — обиталище души усопшей.
Потом Симэнь устроил в дальних покоях пир, на котором собралась вся семья — по обеим сторонам стола сидели У Юэнян, Ли Цзяоэр, Мэн Юйлоу, Пань Цзиньлянь, Сунь Сюээ и дочь Си- мэня с зятем Чэнь Цзинцзи.
Первыми поздравить хозяев земными поклонами подошли Чуньмэй, Инчунь, Юйсяо, Ланьсян и Жуй. За ними последовали Сяоюй, Сючунь, Сяолуань, Юаньсяо, Чжунцю6 и Цюцзюй, а потом — жена Лайчжао — Хуэйцин по прозвищу Шпилька, жена Лайсина — Хуэйсю, жена Лайбао — Хуэйсян и жена Лай- цзюэ — Хуэйюань. После женской прислуги вошли Ван Цзин, Чуньхун, Дайань, Пинъань, Лайань, Цитун, Циньтун, Хуатун, сын Лайчжао — Тегунь, сын Лайбао — Сэнбао и дочь Лайсина — Нянъэр. Симэнь и Юэнян одаривали подходивших к ним платками и головными повязками, а также серебром.
Вот и наступил первый день Нового года — первого года правления под девизом Двойной Гармонии7.
Симэнь с утра облачился в ярко-красное парадное платье и шапку. После воскурения благовоний Небу и Земле и сожжения жертвенной бумаги он, отведав сладостей, отправился верхом поздравлять цензора Суна.
421


Юэнян и остальные жены тоже встали рано и занялись своими туалетами. Наложив пудру и румяна, украсив прически цветами и бирюзою, они надели парчовые юбки и расшитые цветами накидки, тонкие шелковые чулки и лучшие туфельки. Обворожительно красивые, блистающие нарядами, они проследовали в дальние покои к У Юэнян, чтобы поздравить с праздником хозяйку.
Пинъань с дежурившим у ворот солдатом принимал поздравительные карточки, заносил имена посетителей в особую книгу и провожал чередою шедших знатных чиновных визитеров.
Дайань с Ван Цзином тоже не отходили от ворот. Одетые во все новое, они то играли в волан или забавлялись хлопушками, то грызли тыквенные семечки и клали в рукава благовонные травы, то повязывали детям праздничные головные бантики.
Не перечесть приказчиков и счетоводов, всей прислуги и челяди, прибывавшей поздравить с Новым годом хозяев. Их в передней гостиной принимал Чэнь Цзинцзи.
Родных и друзей угощали в большой зале сзади, где стояли ломившиеся от снеди столы.
В крытой галерее в саду были повешены теплые шерстяные занавеси и расстелены узорные ковры. В жаровнях горел лучший уголь. Тут на десяти окруженных позолоченными ширмами столах красовались в корзинах ивовые ветви, убранные цветами, среди драгоценных украшений лежали грудами фрукты, в вазах стояли золотые цветы. Заставленные редчайшими яствами, эти столы предназначались исключительно для приема особо именитых и знатных господ.
После официальных визитов Симэнь вернулся из управы около полудня. Не успел он спешиться, как к нему явился сопровождаемый свитой из пяти человек Ван Третий, сын покойного полководца. Он проследовал в залу, где, поздравляя Симэня, приветствовал его восемью поклонами, после чего изъявил желание поклониться У Юэнян. Симэнь пригласил его в дальние покои. Затем Ван Третий воротился в залу, и не успел он осушить кубка, как прибыл тысяцкий Хэ. Хозяин велел Чэнь Цзинцзи сесть вместе с Ваном, а сам принял сослуживца в крытой галерее.
Ван Третий вскоре откланялся, и Цзинцзи проводил его до ворот, где тот вскочил на коня и отбыл.
Немного погодя один за другим пожаловали комендант Цзин, квартальный Юнь и сват Цяо. Целый день принимал Симэнь посетителей и только к вечеру, когда все, наконец, разошлись, отправился почивать в покои Юэнян.
422


На другой день утром Симэнь продолжил объезд с визитами и воротился только вечером. Его уже поджидали свояк Хань, Ин Боцзюэ, Се Сида, Чан Шицзе и Хуа Цзыю. Их принимал в зале Чэнь Цзинцзи. Долго им пришлось ждать хозяина. После поздравлений был снова накрыт стол, появились вино, закуски и сладости.
Первыми отбыли жившие за городскими воротами свояк Хань и Хуа Цзыю, а Боцзюэ, Се Сида и Чан Шицзе будто приклеились к сиденьям — они уходить и не помышляли. Тем более тут пожаловал шурин У Второй. Поздравив Симэня, он направился к Юэнян, а потом тоже занял место за столом. Разошлись они уже при зажженных фонарях. Сильно опьяневший Симэнь проводил их до ворот. Тут он заметил Дайаня и сжал ему руку.
— Она одна, — шепнул Дайань, смекнув в чем дело.
Симэнь тотчас же направился к дому, где жила жена Бэнь
Дичуаня. Она уже поджидала его у ворот и встретила с радостью. Они без лишних слов проследовали прямо в спальню. Она помогла Симэню распустить пояс и снять верхнюю одежду, затем легла на кан. Он снял с нее штаны, задрал ногу и приступил к делу, будучи оснащен серебряной подпругой.
Надобно сказать, что бабенка любила сводить ноги вместе, а руками раскачивать мужчину. Она просила Симэня пронзать ее до самой глубины, в ответ на что испускала потоки горячей влаги, пропитывавшей всю постель. Черепашья головка у Симэня была умащена снадобьем. Держа обеими руками женщину за талию, он въезжал в нее и стремился только как можно теснее прижаться и глубже засадить свой веник, чтобы не торчало ни волоска.
— Батюшка, родной мой! — кричала жена Бэня, вытаращив глаза.
— Скажи мне, как твое детское имя? — спросил Симэнь.
— Я из рода Е, в семье пятая по счету.
— Е Пятая, — напористо бормотал Симэнь. — А в рот брать ты пробовала или нет, а?
Е Пятая, надобно сказать, чего только не пробовала! Еще будучи кормилицей, вступила в тайную связь с Бэнь Дичуанем. Потом они бежали, и он взял ее себе в жены. Была она небольшого роста с ястребиными глазками. Родилась же в год зайца, и ей шел тридцать второй год8.
— Батюшка, родной мой! — все время повторяла она, и, казалось, журчащий поток изливался у нее из уст.
423


Когда чувства обострились до предела, семя брызнуло потоком. Симэнь вынул свой веник и хотел было вытереть, но жена Бэня остановила его.
— Погоди, я, беспутная, сама спущусь и все вылижу дочиста, — сказала она и, присев на корточки, взяла руками член и обсосала его до полного блеска, после чего завязала пояс на штанах хозяина.
Симэнь остался крайне доволен.
— Что-то самого до сих пор нет, — проговорила она.
— Ия его со дня на день жду. Должно быть, господин Ся не отпускает, — заметил Симэнь и протянул ей ляна три серебра на расходы. — Хотел подарить тебе наряды, да, думаю, муж бы не узнал — нехорошо получится. Лучше уж ты сама себе купи.
С этими словами Симэнь вышел. Дайань, уже поджидавший его в лавке, запер за ним ворота. Хозяин проследовал в дальние покои.
Дорогой читатель! Исстари ведется: коли покривится верхняя балка, за ней не удержится и нижняя — таков закон. Когда хозяин выходит за рамки допустимого, его примеру начинают подражать слуги. Распутная была жена Бэня. Сперва она завела шашни с Дай- анем, потом увлекла Симэнь Цина. На сей раз, проводив хозяина, Дайань воспользовался отсутствием в лавке приказчика Фу, подговорил Пинъаня. Забрали они с собой два кувшина вина и направились к жене Бэня. Пировали до второй ночной стражи. Пинъань ушел потом ночевать в лавку, а Дайань остался с хозяйкой. Вот ведь какие дела творятся!
Да,
Ты не гадай о суженом «9
с продетою иглои —
Со временем проявится, что ныне скрыто мглой.
Тому свидетельством стихи:
Отчего, опадая, цветы обращаются в прах —
У развязных, чей взор затуманен, узнать невозможно.
Не играй ты на лютне, не пой об утраченных днях,
А то птиц испугаешь, и будут кружиться тревожно.
424


Госпожа Линь вновь сражается под брачным пологом


Жуй пробует росу со стебля


— Как бы не узнала тетушка Хань, моя соседка, вот чего я опасаюсь, — призналась Дайаню жена Бэня в тот вечер. — Шепнет, чего доброго, в дальних покоях. Достанется мне тогда от матушки, как жене Хань Даого, стыда не оберешься. И на глаза не покажешься.
— У нас бояться тебе некого, разве что матушку Старшую и матушку Пятую, — успокоил ее Дайань. — Да и Старшая еще ничего, зато Пятой лучше не попадайся. Я бы вот что тебе посоветовал: пока праздники, купи гостинцев да почти матушку Старшую. Ее, само собой, ничем не удивишь. Но она любит паровые пирожки. Вот и купи ей на один цянь серебра пирожков с фруктовой начинкой да коробку тыквенных семечек. А девятого будет рождение матушки Пятой. И ей пошли подарочек, а я от себя передам ей коробку семечек. Как поздравишь, земными поклонами почтишь, сразу всем рты-то позатыкаешь.
Жена Бэня послушалась Дайаня. На другой же день, пока Си- мэня не было дома, Дайань купил ей коробку подарков, которую она и пошла поднести Юэнян.
— Это еще от кого? — спросила Юэнян.
— Тетушка Бэнь прислала вам, матушка, семечек и сладостей, — объяснил Дайань.
— Откуда ж она денег достала? У нее же муж в отъезде. Выходит, я ее в расходы ввела? — удивилась хозяйка и, приняв подношения, велела положить в коробку пампушек и фруктов.
— Большое тебе спасибо, — сказала она жене Бэня. — Весьма тронута твоим вниманием.
Когда Симэнь после визитов вернулся домой, его уже поджидал настоятель монастыря Нефритового Владыки, отец У. Симэнь принял его в зале и угостил вином. После ухода настоятеля Симэнь снял с себя парадные одеяния и крикнул Дайаня.
— Бери коня и скачи к тетушке Вэнь, — распорядился он. — Скажи, батюшка, мол, хотел бы нанести визит госпоже Линь. Интересно, что она на это скажет.
— Не извольте волноваться, батюшка, — заверил его Дайань. — Дело в том, что я видался нынче с тетушкой Вэнь, когда она проезжала у ворот на своем осле. От нее я узнал, что четвертого, стало быть завтра, господин Ван выезжает в столицу поздравлять его превосходительство Лу Хуана, и госпожа Линь высказали желание, чтобы вы, батюшка, побывали у них шестого. Госпожа Линь будут вас ждать.
— Так она и сказала? — перебил его Симэнь.
427


— Конечно! Неужели я решился бы вам лгать, батюшка!
Симэнь направился в дальние покои. Только он вошел к Юэнян,
как явился Лайань.
— Шурин У Старший прибыли, — объявил он.
Шурин, в чиновничьей шапке, с золотым поясом, проследовал в дальние покои.
— Трудно мне, У Каю, найти слова для выражения моей глубокой вам благодарности, зятюшка, за рекомендации и поддержку, — начал он, обращаясь к Симэню. — Сердечное вам спасибо за щедрые дары. Простите, что ввел вас, зятюшка, в расходы. И извините, пожалуйста, за мое вчерашнее отсутствие — заставил вас напрасно утруждать прибытием. Спешу земно поклониться вам, зятюшка, и еще раз прошу меня простить за столь поздний визит.
С этими словами шурин склонился в земном поклоне. Симэнь поспешно ответил ему полупоклоном.
— Поздравляю вас, шурин! — говорил он. — Не будем считаться! Так и должно быть между своими.
Когда шурин отвесил Симэню положенные поклоны, вошла Юэнян, чтобы приветствовать брата земными поклонами. На ней были отделанная перьями зимородка шапочка из белого гофрированного крепа с золотой полоской поперек, отороченный каланом ободок в виде спящего кролика, белая шелковая кофта с застежкою, поверх которой была надета расшитая золотом безрукавка цвета алоэ и расклешенная юбка из бледно-зеленого шелка с бахромою по подолу. В ушах красовались жемчужные серьги, а прическу украшали золотые фениксы-шпильки. На груди под воротничком висела золотая брошь, состоящая из зубочистки, прочищалки для ушей и кропила, а у вытканного цветами пурпурного плетеного пояса — расшитый золотом пурпурный мешочек для ароматов с восемью кистями и разноцветные ключики. На ней были белые шелковые туфельки на толстой подошве. По-праздничному разряженная, с развевающимся узорным поясом, она словно колышущаяся на ветру цветущая ветка подпорхнула к брату и четырежды грациозно склонилась перед ним.
— Довольно и двух поклонов, сестра, — проговорил У Старший, тотчас же отвечая ей полупоклоном. — Ия, твой брат, и моя жена, твоя невестка, прямо-таки, забыв всякие приличия, все время надоедаем, беспокоим и тебя и твоего супруга. Стар я стал, сестра, и мне дорога твоя забота.
— Да когда ты у нас был, брат! — воскликнула Юэнян. — Посидел бы немножко.
428


— Ну что ты говоришь, сестра! — продолжал У. — Мало ли я вам с зятюшкой надоедаю?!
После взаимных церемоний Симэнь уговорил шурина остаться.
— Шурин, ты, наверно, нынче не собираешься больше наносить визиты? — спрашивал Симэнь. — Тогда раздевайся и давай посидим.
В хозяйкиных покоях оказались Мэн Юйлоу и Пань Цзиньлянь. Заслышав разговор, они тоже поторопились поклониться гостю. Они были в белых шелковых кофтах и бледно-зеленых с каймою юбках. На одной была расшитая золотом зеленая безрукавка, а на другой — пурпурная10. Их высокие прически украшали сетки и стягивали отороченные каланом ободки в виде спящего кролика. У Юйлоу были серьги-кольца, а у Цзиньлянь — сапфировые подвески, у обеих виднелись изящные остроносые лотосы-ножки. Поклонившись шурину, они разошлись по своим покоям.
Симэнь усадил родственника в хозяйкиных покоя, пододвинул поближе жаровню и распорядился накрывать стол. Тут же появились весенние кушанья и фрукты, подали чашки с горячим рисом, огромные пампушки, сладости и суп с потрохами.
Поздравить шурина вышли горничные Сяоюй и Юйсяо. После супа и риса Юэнян поднесла брату позолоченную черепаховую чарку вина. Симэнь сел на место хозяина.
— И ты садись, сестра, — пригласил шурин.
— Я сейчас, — отозвалась Юэнян и удалилась во внутреннюю комнату.
Вскоре она подала к вину всевозможные фрукты и закуски. Были тут свежие бамбуковые ростки, серебристая рыба, крот, маринованная рыба, медуза, овощной салат, яблоки, богомолы, свежие апельсины, гранаты, водяные орехи, хуэйчжоуские груши и прочие деликатесы.
— Как у тебя со службой, шурин? Все уладил? — спросил во время пира Симэнь.
— Благодаря вашей поддержке, зятюшка, с нового года вступаю в должность, — отвечал шурин. — Начальство я в основном одарил. Правда, предстоит еще визит в налоговое управление военных поселений. И поскольку завтра день удачи, с утра думаю снять с управы печати, потом заеду домой, припасу подарки — и в управление. Там вручу документы, нанесу визиты гарнизонным и отдам распоряжения. Господин Дин, мой предшественник, все дела запустил, за что и был снят его превосходительством Хоу, военным губернатором. Меня на его пост и назначили. Надо будет все ревиз¬
429


ские сказки поднять, всю перепись проверить. Велю гарнизонным навести полный порядок, чтобы не пропустили ни одной души. О результатах велю доложить. Тогда и осенний натуральный оброк и летний денежный налог куда легче будет собрать.
— И много ли земли занимают поселенцы? — поинтересовался Симэнь.
— Должен вам сказать, зятюшка, военные поселения были учреждены еще указом Государя Императора, основателя ныне царствующего дома11. Поля эти избавляли от затрат на перевозки и служили источником пропитания солдат во время их обучения. Но впоследствии, когда министр Ван Аньши12 внедрил систему ссуд под посев, тогда-то и был введен летний налог. Сначала им облагались только военные поселенцы, а осенний оброк с них взимался более низкий, чем со всех остальных землепашцев. Сейчас, исключая пустыри, камышовые заросли и болота, в ведении управления военных поселений в Цзичжоу насчитывается до двадцати семи тысяч цинов13 земли. Осенний и летний налог с каждого цина составляет всего лишь один лян и восемь цяней серебра. Взимаемые налоги составляют, стало быть, не более пятидесяти тысяч лянов. Сумма эта, которую удается обычно собрать только к концу года, поступает в Дунпинское областное управление, а уже оттуда дается распоряжение о закупках провианта и фуража.
— Ну, а излишки-то от налогов перепадают? — опять спросил Симэнь.
— Отдельные незарегистрированные дворы, конечно, попадаются, — продолжал шурин, — но мужики ведь народ дошлый. Попробуй только взыщи построже — взвесь полновесной гирей или отмерь полной мерой, сразу молва поползет, такой ропот подымется...
— Ну, раз остаются излишки, значит, все в порядке, — заметил Симэнь. — Неужели так уж все сполна и сдавать! Лишь бы понемногу перепадало, а соберется — хватит на прожитье.
— Признаюсь, зятюшка, если править поселениями умеючи, сотню лянов в год заработать можно. Ну, а в конце года подарки подносят — каждый по достатку — кур, гусей, свиней, рис... Это уж не в счет. И за все это я должен благодарить вас, зятюшка.
— Раз ты обеспечен, шурин, и мне приятно. Значит, я что-то сделал.
Во время их разговора вошла Юэнян и села сбоку. Уже зажгли огни, а они все еще пировали. Когда шурин откланялся, Симэнь удалился на ночлег к Пань Цзиньлянь.
430


На другой день утром Симэнь отбыл в управу, чтобы снять печати и открыть присутствие. После положенной регистрации всех служащих управы началось разбирательство казенных дел.
Первым в тот день принесли пакет от Юнь Лишоу. Он приглашал Симэня и всех чиновников управы на пир по случаю вступления в должность.
На следующий день Юэнян поспешила на пир к госпоже Лань. Симэнь же, вырядившись в парадное облачение, прикрыв глаза пылезащитным флером, захватил с собою узел с подарками и верхом направился к дому покойного полководца Вана.
Его сопровождал Дайань и Циньтун. Ван Третий тем временем находился в отъезде. Симэнь вручил визитную карточку. Ее приняла тетушка Вэнь, пришедшая туда загодя, и тотчас же доложила госпоже Линь.
— Ступай пригласи господина во внутренние покои, — распорядилась хозяйка.
Симэнь миновал большую залу и, пройдя через внутренние ворота, очутился на женской половине. В небольшом помещении была поднята светлая дверная занавесь. В центре висел портрет досточтимого предка рода Ван Цзинчуна, перед которым на двух столах были расставлены в изобилии жертвенные фрукты и вино. Ван Цзинчун восседал в покрытом тигровой шкурой ярко-красном кресле. Под ногами у него был разостлан дорогой узорный ковер, свисали красные пологи.
Немного погодя явилась госпожа Линь в карминовой накидке, богато расшитой вплоть до рукавов. Ее прическу щедро украшали жемчуг и бирюза. Напудренная и напомаженная, она обменялась с гостем приветствиями и пригласила присаживаться. Когда подали чай, хозяйка наказала слуге привязать коня позади дома и задать сена. После чаю она предложила Симэню снять верхнее платье и пройти во внутренние покои.
— Сынок у меня позавчера выехал в столицу поздравлять дядю жены главнокомандующего Лу Хуана, — объясняла госпожа Линь. — Вернется, наверно, только после Праздника фонарей.
Тут Симэнь крикнул Дайаня. Слуга помог ему снять верхнее платье, под которым были надеты белая шелковая куртка и расшитый летающими рыбами халат. Обут он был в черные сапоги на белой подошве. Симэнь блистал в роскошном одеянии.
В покоях госпожи Линь стоял стол, звериные пасти четырех бронзовых жаровен исторгали пламя и тепло горящего угля. В обращенные на красную сторону окна светило солнце, и яркий свет
431


заливал комнату. Немного погодя горничная подала вино и закуски. Стол ломился от обилия яств. Рядами стояли чарки и блюда. Золотом искрилось и пенилось вино. Чай заваривали с подснежниками. Госпожа Линь вырядилась в парчовую юбку и узорную накидку. С улыбкой, сверкавшей белизною зубов, она взяла нежной, как нефрит, рукою кубок и поднесла его гостю. Ее глаза горели желанием. За игрою на пальцах и в кости, то и дело прерываемой шутками и смехом, росло их подогреваемое весною желание и распалялась страсть. А ведь с вином все лукавее становится взор, все труднее сдержать сердечный пыл.
Солнце тем временем стало клониться к закату. Спускались сумерки. В серебряных подсвечниках загорелись высокие свечи.
Дайаня с Циньтуном в боковой пристройке угощала вином, закусками и сладостями тетушка Вэнь.
Жена Вана Третьего, жившая там же, в женской половине, в домике за калиткой, имела в услужении своих горничных и мам- ку-кормилицу. Даже на досуге она не навещала хозяйку, а последняя к тому же заперла калитку, так что ни один слуга не решился бы побеспокоить пировавших. Они же, удалившись в спальню, отдернули полог и зашторили окна. Горничная поправила в серебряном подсвечнике свечу, и красавица-хозяйка заперла за нею дверь. Любовник разделся и лег, она после омовения ног последовала за ним. Изголовье было расшито волшебными цветами, на алом одеяле бушевали волны.
Симэнь, надобно сказать, еще дома наточил копье и подготовил меч, решив во что бы то ни стало выйти из поединка победителем. Для этой цели он заранее принял с вином снадобье иноземного монаха, приспособил две подпруги и захватил с собою узелок со снастями. Едва они очутились под одеялом, как Симэнь задрал ей ноги, вставил свой веник в срамную щель и, напрягая все силы, начал атаку. Ожесточенные наскоки сопровождались таким шумом и скрипом, что казалось, будто трещит высоченный бамбук на илистом болоте.
— Мой милый, дорогой! — повторяла госпожа Линь, и ласковые обращения лились из уст ее нескончаемым потоком.
Да,
Море знамен боевых отразилось в очах,
Небо трясли барабаны при лунных лучах.
Есть изрядной длины поэтическое описание этого сражения:
432


Пред ширмою парчовой опьяненная душа была готова к поединку. Под пологом узорным воитель, сосуд души телесной, знамя боевое развернул. Вихрем выскочил на поле ратное силач-крепыш хмельной. Сей демон сладострастья был увенчан шлемом красным и повязкою парчовой. Латы, сверкающие черным лаком, укрывали его стан, обтянутый халатом буро-красным, с поясом тугим из рыбьей шкуры. Он выступал в бесшовных сапогах. Дрался копьем с черными кистями, держал плеть грозную всегда наготове, кожею обтянутый кистень и стрелу без оперенья. Оседланный им конь рыже-огненной масти в заросшей впадине на привязи стоял. Вот показалось громадное знамя полководца. Оно сулило тучи грозовые и обильный дождь. Знамя души телесной скрывало силуэт красавицы-цветка, лисицы. Ее прическу украшали пара фениксов с распущенными хвостами и нити жемчуга. В кофте белой газовой была она и в бирюзовой юбке, подпоясанной изящным пояском. Из-под нее виднелись шелк белых панталон, блестящие чулочки и туфелек острые носки, похожие на фениксовы клювы. Ее высоко поднятая секира не видна и описанью краткому никак не поддается. Украдкою чаровница роняет слезы, тревогою исполнен взор, к тюлевому пологу склонилась головой, как-то осунулась, поблекла. Под ней перина мягкая и нежная, как яшма. Красавица игрою буйной порхающего феникса с подругой занята, укрытая покровом. Вот в схватке раздались удары в барабан, раскатистые, как гром весною. А вот пахнуло густым ароматом мускуса и орхидей. Тут стан поднялся, и на покрывале забушевали красные волны, там полетели стрелы, и полог натянулся на серебряных крючках. А волны алые только умножили решимость. Полог натянулся на серебряных крючках, и их стремленья разошлись. Она тотчас же с успехом отбила две дюжины атак. В цель угодить метателю копья с трудом лишь удавалось. Ее защитою надежной был шелковый покров, расшитый парой уток-неразлучниц. Он булавою с кистенем привык играть и наносить удары точные в мишень. Три тысячи раз был он готов метнуть разгоряченное копье, но щит могучий, увы, едва лишь допустил всего с полсотни ударов. Он — мастер был сражаться в латах. Она же силы выматывала ловко и высасывала соки до конца. Конь боевой, ретивый немало потоптал цветов. Сколько пало их, воинов обессиленных, в чаще лесной у крутого обрыва! Устрашающий, крепкого телосложенья, он рыскал всюду и хватал. Красавица, нежнее персика и абрикоса, она чарами всякого к себе манила. Его раззадорь, развяжет бой затяжной и горячий. Польсти ей, иволгою запоет и ласточкой защебечет. Долгий поединок выдержав, она, испариной орошена, все
433


шпильки растеряет. Выстояв упорное единоборство, он, тяжело дыша, все ложе перевернет. Глядь, близ уезда Тайная развилка оружие уж грудами лежит. Брови напряглись, глаза опухли. Смотри! А на поле брани уже брошены поверженные копья. Тела растерзаны, разверзлась плоть. Да, облако печали поднялось в небеса, лежало разбитое наголову войско. Сколько сластолюбии, он покорял, да не сумел он одолеть красавицу эту.
В тот раз Симэнь воскурил две ароматных свечи — на солнечном сплетении и сокровенных вратах госпожи Линь. Он сказал ей о пире, который будет устроен у него в честь Праздника фонарей и на который он пришлет приглашения ей и супруге Вана Третьего. Теперь покорная ему душой и телом, госпожа Линь с удовольствием приняла приглашения. Симэнь встал довольный и никак не мог с нею расстаться.
Они пировали до второй ночной стражи. Коня ему вывели через задние ворота, и он отправился домой другим путем.
Да,
Не горюй, что сей ласковый день удержать не могла — Ароматом цветка одарила полночная мгла.
Тому свидетельством стихи:
Стою я у терема и о любимом грущу.
Коль встречу опять — от себя никуда не пущу.
Не скажет Лю-лан^, что пожухнет у персика цвет —
На легкой волне его алый останется след.
Когда Симэнь добрался до дому, ему доложил Пинъань:
— Был посыльный от его сиятельства Сюэ. Приглашает вас, батюшка, на завтра в загородное императорское поместье любоваться весною. Потом от дяди Юня пять приглашений вручили. Матушек на пир просят. Приглашения я во внутренние покои передал.
Симэнь молча направился во внутренние покои к У Юэнян. Там оказались Мэн Юйлоу и Пань Цзиньлянь. Воротясь от супруги тысяцкого Хэ, Юэнян сняла головные украшения и цветы. Ее волосы, убранные под сетку, держали шесть золотых шпилек и жемчужный ободок. На ней была голубая шелковая накидка и юбка из легкой желтой парчи.
Когда вошел Симэнь, женщины тотчас же прервали разговор и приветствовали его. Он сел в кресло посреди комнаты.
— А ты откуда так поздно? — спросила его хозяйка.
434


— У брата Ина засиделся, — солгал Симэнь.
Юэнян завела разговор о жене тысяцкого Хэ.
— Какая, оказывается, молодая у него супруга, — говорила она. — Ей всего восемнадцать. А собой до чего ж хороша — красавица писаная! Образованная, душевная и исключительно гостеприимная. Мы впервые увидались, а я чувствовала себя с ней как со старой знакомой. Очень милая женщина! Она года два как замужем, а у нее четыре горничных, две мамки-кормилицы и две женщины в услужении.
— Она ж племянница дворцового евнуха-смотрителя Ланя, — заметил Симэнь. — При дворе, небось, воспитывалась. Скорее всего они ей с приданым достались. Большие деньги дал придворный за племянницей.
— Да, тебе слуга докладывал? — спросила Юэнян. — Нас пятерых к Юню приглашают, а тебя — к смотрителю Сюэ. Приглашения я в шкатулку убрала. — Хозяйка обернулась к Юй- сяо: — Ступай, батюшке покажи.
Симэнь просмотрел приглашения от Сюэ, потом от Юнь Ли- шоу, которое было послано от имени его жены с надписью:
«Юнъ, урожденная Фанънизко кланяется и приглашает Вас».
— Тогда готовьтесь, всем надо быть, — заключил Симэнь.
— Сестрицу Сюээ дома надо бы оставить, — посоветовала Юэнян. — Праздники... Гости не пожаловали бы ненароком. И принять будет некому.
— Ладно, пусть Сюээ остается, а вы идите, — согласился Симэнь. — Я завтра никуда не собираюсь. Евнух-смотритель за город приглашает, а у меня нет никакого желания. И так ноги что-то болят и поясницу ломит. То ли весна действует?
— А не простуду схватил? — спросила Юэнян. — Чего ж ты ждешь? Доктора Жэня пригласил бы.
— Ничего, дома посижу и пройдет, — отозвался Симэнь и продолжал: — Праздник фонарей подходит. Надо к угощению готовиться. Пригласим жену господина Хэ, жену столичного воеводы Чжоу, жену Цзин Наньцзяна, матушек свата Чжана и свата Цяо, жену брата Юня, матушку Вана Третьего, жену У Старшего и матушку свата Цуя. Их надо будет позвать. Числа двенадцатого или тринадцатого развесим фонари. Актеров от императорского родственника Вана позовем. Жаль, Бэнь Четвертый уехал в столицу — и ни слуху ни духу. В прошлом году он потешными огнями занимался. Кто нас теперь услаждать будет?
435


— К его жене обратись, — не все ли равно? — вставила Цзиньлянь.
— Ты слова без подвоха не скажешь, потаскушка, — сердито взглянув на нее, обрезал Симэнь.
Юэнян и Юйлоу пропустили их реплики мимо ушей.
— Но мы совсем незнакомы с матерью Вана Третьего, — заметила Юэнян. — Удобно ли ее приглашать? Да и она вряд ли решится прийти.
— Она знает меня, поскольку я стал приемным отцом ее сыну, — объяснил Симэнь. — Поэтому я и хочу послать ей приглашение. А придет она или нет — ее дело.
— Не пойду завтра к Юням, — объявила Юэнян. — Время подходит. К чему мне на люди показываться! Только разговоры вызывать.
— Не дело ты говоришь, сестра, — вмешалась Юйлоу. — И ничего страшного нет. У тебя нисколько не заметно. Нескоро еще, должно быть. Ничего! В праздники и тебе развеяться полезно.
Симэнь выпил чаю и направился в покои Сунь Сюээ. Заметив это, Пань Цзиньлянь позвала падчерицу и удалилась к себе.
Вечером Сюээ по просьбе Симэня долго, до поздней ночи, массажировала ему ноги и тело, но не о том пойдет речь.
На другой день утром пожаловал Ин Боцзюэ.
— Приглашение вчера получил от брата Юня, — начал он. — Жену мою приглашают, а у нее наряды поизносились. В такие праздники в чем попало не выйдешь. На смех подымут. Вот я и решился, брат, к тебе с просьбой обратиться. Одолжи, будь милостив, невестке своей верхнюю одежду, юбку с кофтой да головные украшения, шпильки и серьги. А то ей не в чем на люди показаться.
Симэнь позвал Ван Цзина.
— Ступай с матушкой Старшей поговори, — наказал Симэнь.
— Друг, будь добр, пройди к воротам, — обратился к слуге Боцзюэ. — Там Ин Бао с платком и коробкой. Вынеси ему.
Ван Цзин взял у Ин Бао платок и удалился. Наконец он вынес целый узел и протянул его ожидавшему.
— Тут два комплекта одежд из вытканной золотом лучшей узорной парчи, пять предметов головных украшений и пара жемчужных сережек.
Ин Бао забрал узел и пошел домой, а Боцзюэ остался у Симэня.
— Вчера жена была в гостях у госпожи Хэ, — заговорил за чаем Симэнь. — Вернулась к вечеру. А нынче от жены брата Юня пять приглашений принесли. Опять жен зовут. Старшая ребенка
436


ждет — не хотела идти. А я говорю: раз приглашают, надо идти. Тем более в такие праздники. И я все эти дни покоя не знаю. Только вчера покончил с визитами. Toy брата Юня пир, то по каким-то делам до вечера задержался, а тут евнух-смотритель Сюэ за город зовет, весной любоваться. И на все время нужно. Настоятель У девятого молебен служит, тоже приглашал. Не смогу я в монастырь ехать. Зятя пошлю. Не знаю, то ли выпил лишнего, эти дни у меня что-то в пояснице ломит. Прямо ходить не могу.
— Это, брат, у тебя от вина, — заключил Боцзюэ. — Вниз разлилось и бродит. Остерегаться надо.
— Попробуй остерегись! — улыбнулся Симэнь. — В такие праздники в любой дом зайди, без вина не отпустят.
— А нынче кто да кто из невесток пойдет? — спросил Боцзюэ.
— Старшая, Вторая, Третья и Пятая. Я дома остаюсь. Отдохнуть надо день-другой.
Во время их разговора явился Дайань с коробкой в руках.
— Посыльный от господина Хэ приглашения принес, — объяснил слуга. — Девятого на праздничный пир приглашают.
— Ну что ты скажешь! — воскликнул Симэнь. — Попробуй откажись, когда тебя зовут.
В коробке лежали три приглашения. Одно, красное, было адресовано
«Старшему коллеге досточтимому господину Същюаню», другое —
«Его милости почтенному господину У» и третье —
«Почтенному господину Ину».
Все приглашения кончались следующей подписью:
«С нижайшим поклоном от Хэ Юншоу».
— Посыльный не знает адресов, — продолжал Дайань. — Вот и принес все приглашения сюда. Он просит переслать их по назначению.
— Но что же это такое получается?! — воскликнул Боцзюэ, взглянув на адресованное ему приглашение. — Я же даже подарков не посылал, а он приглашает. Неловко так пойти.
— Я тебе дам что поднести, — успокоил его Симэнь. — А ты вели Ин Бао отнести, и все будет в порядке.
437


С этими словами Симэнь крикнул Ван Цзина.
— Ступай принеси два цяня серебра и платок, а на карточке напиши имя батюшки Ина, — наказал ему Симэнь и обернулся к Боцзюэ. — А ты приглашение возьми, чтобы слугу к тебе не посылать. Шурину я с Лайанем отправлю.
Немного погодя Ван Цзин внес подарки и протянул их Боцзюэ.
— Благодарю тебя, брат! — сложив руки и кланяясь, говорил Боцзюэ. — Как же легко ты избавил меня от затруднений! Я тогда за тобой пораньше зайду. Вместе пойдем.
Боцзюэ откланялся и удалился.
В полдень У Юэнян и остальные жены, вырядившись по-праздничному, отправились на пир к жене квартального Юня. Юэнян восседала в большом паланкине, в трех паланкинах поменьше разместились остальные жены Симэня. Сзади на маленьких носилках сидела Хуэйюань, жена Лайцзюэ, возле которой стояла корзина с нарядами. Четверо солдат окриками разгоняли с дороги зевак. Процессию сопровождали Циньтун, Чуньхун, Цитун и Лайань.
Да,
Стройны, как из нефрита изваянъя,
И в мире суеты нежны.
В нарядов сказочном сияньи Они под стать Чанъэ с луны.
Но скромности очарованье Чревато чарами весны.
Однако не станем рассказывать, как Юэнян с Ли Цзяоэр, Мэн Юйлоу и Пань Цзиньлянь пировали у жены Юнь Лишоу.
Симэнь Цин приказал привратнику Пинъаню:
— Кто бы меня ни спрашивал, говори, нет, мол, дома, а визитные карточки принимай.
Пинъань послушно сел у ворот и никуда не смел отлучаться, а посетителям отвечал, что хозяина нет дома.
Симэнь же в тот день сидел у жаровни в покоях Ли Пинъэр. После смерти Пинъэр хозяйка велела Жуй кормить дочку Лай- сина, Чэнъэр. А коль скоро у Симэня эти дни болели ноги, он вспомнил про пилюли долголетия. Их прописал ему доктор Жэнь и велел принимать с женским молоком. Он направился в спальню и велел кормилице Жуй отцедить молока. По случаю праздников Жуй вырядилась по-особенному. Ее прическу, обильно украшенную цветами и перьями зимородка, стягивали голубовато-зеленый
438


крапленый золотом платок и отливающий золотом ободок. На ней были голубая шелковая кофта, из бледно-зеленого нанкинского атласа накидка и желтая парчовая юбка. Обута она была в туфельки на толстой подошве, сшитые из белого шелкового сатина и зеленого шаньсийского шелка. На пальцах красовались четыре серебряных кольца. Она села рядом с хозяином и помогла ему принять пилюли, потом налила кубок и попотчевала закусками. Принеся их, Инчунь удалилась в соседнюю комнату, где села играть в шашки с Чуньмэй. На кухне на всякий случай оставалась Сючунь.
Заметив отсутствие посторонних, Симэнь прислонился спиной к кану и расстегнул шерстяные штаны на белой шелковой подкладке. Воитель был подтянут серебряной подпругой.
— Поиграй на свирели, — попросил он, а сам продолжал пить вино и лакомиться фруктами и закусками. — Играй с усердием, дитя мое, Чжан Четвертая. Завтра я подыщу для тебя украшения и парчовую безрукавку. Двенадцатого числа первой луны сможешь нарядиться.
— Вы так ко мне добры, батюшка, — проговорила она и начала долгую игру на флейте, в течение которой можно было основательно подкрепиться.
— Хочу воскурить на тебе фимиам, дитя мое, — наконец сказал Симэнь.
— Делайте со мною что вам угодно, батюшка, воскуряйте как хотите, — проговорила она.
Симэнь велел ей запереть дверь. Она разделась и навзничь легла на кан. На ней были только новенькие панталоны из ярко-красного шаньсийского шелка и она приспустила одну штанину. Симэнь достал из рукава три вымоченных в вине ароматных свечи -коняшки, которые у него остались от воскурения на госпоже Линь, сдернул с Жуй нагрудник и поставил одну свечу на солнечное сплетение, другую — внизу живота, а третью — на лобок, потом зажег их все вместе и стал пихать свой веник в срамную щель. Опустив голову, он наблюдал за своей толкотней, заботясь только о том, чтобы въезжать по самую маковку и сновать туда-сюда без перерыва. Затем он взял туалетный столик и поставил его рядом, чтобы смотреть в зеркало. Через некоторое время свечи начали догорать. Пламя лизало тело. Жуй от боли нахмурила брови и стиснула зубы, но терпела.
— Милый, дорогой мой! Довольно! — нежным и дрожащим голосом шептала она, на едином дыхании сливая слова. — Я больше не могу!
439


— Так чья же ты баба, потаскушка Чжан Четвертая, а? — спрашивал Симэнь.
— Ваша я, батюшка.
— Нет, ты скажи: была бабой Сюн Вана, а отныне принадлежу моему дорогому и любимому, — настаивал Симэнь.
— Я, потаскушка, раньше была бабой Сюн Вана, — повторяла за ним Жуй, — а отныне принадлежу моему дорогому и любимому.
— Ну, скажи, а как я палку кидаю? — поинтересовался Симэнь.
— Мой дорогой заткнет своей палкой любую дыру!
Их сладостные вздохи прерывались ласками. И чего они только не шептали друг дружке! Грубый и массивный член, распирая срамную щель Жуй, сновал туда-сюда. Стягивавшее его, словно кушаком, влагалище краснело, как язычок попугая, и чернело волосами, как крыло летучей мыши, вызывая страстное чувство. Симэнь взял женщину за ноги и прижал их к своей груди. Их конечности переплелись, а тела согласно двигались навстречу друг другу. Член Симэня вошел до основания, не оставляя ни на волос промежутка. У Жуй глаза выкатились из орбит. Она потеряла дар речи, и из нее потоком текла любострастная влага. Чувства Симэня также дошли до предела, грянул оргазм, и семя брызнуло бурливым родником.
Да,
Неведомо, как в нас вселяется весна,
Лишь чувствуем порой, что ночью не до сна.
Тому свидетельством стихи:
Пусть милый шалит с чаркой алой,
Шторм страсти в груди небывалый.
Все лучшее жертвую Богу Весны.
И шпильки златые уже не нужны.
В тот день Симэнь воскурил на трех местах на теле Жуй благовонные свечи, потом наградил ее безрукавкой из темного цветастого атласа. К вечеру домой вернулись жены во главе с Юэнян.
— А жена Юня, оказывается, тоже ребенка ждет, — рассказывала Юэнян. — Мы на пиру договорились: если родятся мальчик и девочка, помолвку устроим; если сыновья, путь вместе учатся, а дочери пусть сестрами будут и вместе занимаются рукоделием. Свидетельницей нашего уговора была жена Ина.
Симэнь засмеялся, однако довольно пустых слов.
440


На другой день было рождение Пань Цзиньлянь. Симэнь с утра отбыл в управу, а слугам наказал приготовить фонари и заняться уборкой дома. В большой зале и крытой галерее велено было развесить фонари и расположить узорные занавеси и ширмы, а Лайсину — купить свежих фруктов и позвать на вечер певцов.
Пань Цзиньлянь вырядилась с утра. Напудренная и подрумяненная, она так и блистала. На фоне бирюзовых рукавов ее кофты еще ярче казались алые губы.
Она прошла в большую залу. Стоя на высоких лавках, Дайань и Циньтун развешивали на трех сверкавших жемчугом шнурах фонари.
— Кто тут, думаю, а это вы, оказывается, — проговорила она, улыбаясь.
— Ведь нынче ваше рождение, матушка, — отозвался Циньтун. — Батюшка приказали фонари повесить. Завтра угощение в честь матушки устраивают. Мы к вам вечером придем поклониться. А вы нас, конечно, наградите, матушка.
— Розги — это у меня найдется, а награды — увольте.
— Ну, что вы, матушка! — продолжал Циньтун. — Розги да побои. Мы ведь дети ваши, матушка, а вы нас розгами потчуете направо и налево. Детей надобно и приласкать, а не только наказывать.
— Ишь разболтался, арестант! — приструнила его Цзиньлянь. — Вешай как следует, а то с разговорами-то, чего доброго, уронишь. Помнишь, что ты сказал, когда в прошлый раз Цуй Бэнь приехал, а? Батюшка, мол, средь бела дня исчез. Тогда тебя только чудом не наказали. На сей же раз быть тебе битым. И наверняка.
— Недоброе вы прочите, матушка, — говорил Циньтун. — Не запугивайте вы меня, несчастного.
— Откуда, интересно, вам стало известно, матушка, что он тогда сказал? — спросил Дайань. — Вы ведь сами не слыхали.
— Дворцовый колокол не виден, да его звон слышен, — отвечала Цзиньлянь. — Как не знать! А что батюшка вот тут хозяйке сказал? «В прошлом году, — говорит, — Бэнь Четвертый рамы с потешными огнями сооружал. Кто нас теперь услаждать будет?» Тут я не выдержала. Его, говорю, нет, к его жене обратись — не все ли равно?
— Что вы хотели этим сказать, матушка? — спрашивал Дайань. — Какие у вас могут возникнуть подозрения, когда Бэнь Четвертый всего-навсего в приказчиках у вас служит?
441


— Что я хотела этим сказать? — не унималась Цзиньлянь. — А то самое. Что? В точку попала?! Были дела — знаю! Он ведь на всех кидается.
— Не слушайте вы, матушка, что злые языки болтают, — вставил Циньтун. — Неровен час, и до Бэня слухи дойдут.
— А что мне от него скрывать! — все больше расходилась Цзиньлянь. — Я и ему, простофиле, прямо в глаза скажу: наставили рога, так тебе и надо! Рогоносец был, рогоносцем и будешь. А то бабу дома оставил, а сам преспокойненько в столицу укатил. Может, думал, она свою манду на замке держать будет? А вы лучше заткнитесь, арестанты проклятые! Вы со своим батюшкой заодно, сводниками ему заделались. Вы же его туда заманили. Лебезить перед ним умеете. Что, не верно говорю?! А еще уверяете, будто я не знаю. Потаскуха гостинцы вздумала подносить. Старшей паровые пирожки. Извольте, мол. Мало того, меня коробкой семечек одарила. Думала, небось, этими семечками меня купить, рот заткнуть? Она мужиков чужих обхаживать понаторела. Только я ее штучки враз разгадала. Тут же поняла: это ты, Дайань, арестантское твое отродье, с ней в сговор вошел, ты, проклятый, им постель стелил.
— Вы меня убиваете, матушка, — взмолился Дайань. — Да как я в такое дело стал бы вмешиваться! Я у нее и не бывал-то никогда. Матушка, прошу вас, не слушайте вы басурманку Хань. Это, небось, она языком болтает. Из-за ребят переругались, вот зло и срывает. От нее доброго не жди, а зла с три короба выложит. Легче от обвала спастись, чем от злого языка. Верно говорится: всяк внимает, да мало кто отвергает. А по правде сказать, жена Бэня Четвертого — человек добрый. По соседству живем. Она ни старого ни малого не обидит. А кого она только чаем не угощала! И что же! Всякий с ней жил, что ли! Да и живет она скромно — не больно развернешься.
— Видала я эту потаскуху — похотливые глаза! — говорила Цзиньлянь. — Сама-то с полчерепицы — коротышка. Впрочем, соедини половинки — выйдет целая. Она глазами своими похотливыми так и водит, так всякого и пожирает. Настоящая шлюха! Они с женой Хань Даого — одного поля ягода. Даже и морда у нее такая же натянутая. Сама не знаю, отчего, только я всякий раз на нее гляжу, когда должна бы отворачиваться.
Во время их разговора явилась Сяоюй.
— Вас моя матушка приглашает, — обратилась она к Цзиньлянь. — Бабушка Пань пожаловала. Просит денег за паланкин.
— Да я все время тут, — заявила Цзиньлянь. — Как она могла пройти?
442


— Я бабушку боковой тропинкой провел, — объявил Цинь- тун. — Носильщики просили шесть фэней.
— Откуда у меня серебро! — воскликнула Цзиньлянь. — Она будет паланкины нанимать, а я за нее расплачивайся.
С этими словами Цзиньлянь удалилась в дальние покои, где и встретилась со своей матерью, но в деньгах отказала под предлогом, что у нее нет ни гроша.
— Ну в чем дело! Дай бабушке цянь серебра да в счет запиши, — посоветовала Юэнян.
— Я хозяина на грех наводить не собираюсь, — отвечала Цзиньлянь. — У него все серебро на счету. Мне на покупки выдается, а не на паланкины.
Она села. Большие глаза ее сузились. А носильщики все требовали уплаты. Юйлоу не выдержала и достала из рукава цянь серебра. Носильщиков отпустили.
Немного погодя прибыли Старшая и Вторая невестки У, а также старшая мать наставница. Юэнян распорядилась подать чай. Бабушка Пань удалилась в покои дочери, где та отчитала ее как следует.
— Если нет денег на паланкин, и сидела бы дома. А то нет, заявляется, видите ли. Себя, что ли, показать? Да кому приятно смотреть на старую каргу!
— Откуда ж у меня могут быть деньги, дочка? — говорила в оправдание старуха. — Ты ведь мне ни гроша не дала. Я на подарки-то кое-как наскребла.
— Только и знает у меня деньги выпрашивать. Глаза свои выпучит и клянчит. А где я тебе возьму? Раз нет денег, нечего паланкины нанимать да с визитами разъезжать. Бедной родне не боль- но-то рады. Не ахти какая особа! И нечего тебе больно на людях выставляться. Говорят, взялся князь Гуань16 бобовым творогом торговать — и сам крут, и творог не укусишь. Терпеть не могу, когда пиздят и воняют. После тебя в прошлый раз я так с ними переругалась. Если б ты знала, по-другому бы рассудила. Кто мы есть? Дерьмо ослиное — только снаружи блеск, а заглянули бы внутрь — тревога и страх.
Тут бабушка Пань расплакалась.
— Матушка, чего это вы нынче бабушку обижаете? — спрашивала Чуньмэй, утешая старую женщину, которая сидела во внутренней комнате на кане. И горничная тотчас же угостила ее чаем.
Немного успокоившись, старая Пань прилегла на кан и заснула. Она встала, когда ее пригласила в дальние покои супруга У Старшего.
443


Только к пировавшим присоединился было воротившийся из управы Симэнь, как явился Дайань с визитной карточкой в руке.
— Его сиятельство господин Цзин, назначенный командующим юго-восточного гарнизона, пожаловали с визитом, — объявил он.
Симэнь взял визитную карточку. На ней было выведено:
«Только что назначенный командующим юго-восточного гарнизона и исполняющий обязанности инспектора речных путей комендант Цзин Чжун с нижайшим поклоном свидетельствует свое
почтение».
Симэнь велел отодвинуть стол, поспешно облачился в парадное платье, надел шапку и пояс и вышел навстречу гостю.
Командующий Цзин был одет в ярко-красный халат с украшенными единорогами квадратными нашивками и препоясан отделанным золотом поясом. За ним следовала целая свита сослуживцев, писарей и чинов пониже. Симэнь предложил ему пройти в большую залу, где они, обменявшись приветствиями, заняли соответствующие места. Подали чай.
— Намедни назначение получил, — отпив чаю, начал Цзин. — Только что бумаги поступили. Перед вступлением на пост счел своим долгом выразить вам, почтеннейший сударь, мою самую искреннюю благодарность.
— От души поздравляю вас, командующий, с высоким назначением,— говорил Симэнь.—Так и должно было случиться: большому таланту — достойное применение. Приятно, что и меня озаряет блеск вашей славы. А по сему счастливому случаю мне подобает угостить вас и поздравить.
Симэнь предложил гостю снять парадные одеяния и отдохнуть за пиршественным столом. Слугам было велено накрывать стол. Цзин снова начал благодарить Симэня.
— Ваш ученик прибыл только для того, чтобы сообщить вам о назначении, почтеннейший наставник, — говорил он. — Я не нанес еще ни одного визита. Мне предстоят хлопоты. Лучше я приду к вам в другой раз за наставлениями.
Цзин встал. Но Симэнь никак не отпускал его. Он велел слугам помочь гостю раздеться. На сервированном по-весеннему, натертом до блеска столе тотчас появились вино и закуски. В жаровнях горел лучший фигурный уголь. Теплые занавеси были опущены. Из золотого кувшина струился яшмовый нектар, белыми барашками пенились бирюзовые кубки.
Только налили вино, как явились певец Чжэн Чунь с товарищем и, упав на пол перед Симэнем, отвесили земные поклоны.
444


— А вы что так поздно? — спросил Симэнь и обратился к Чжэн Чуню: — А это кто с тобой?
— Это Ван Сян, брат Ван Гуй.
— Тогда берите инструменты и спойте батюшке Цзину, — распорядился хозяин.
Немного погодя вышли певцы и, настроив инструменты, запели из цикла «Настало тепло, и небо прояснилось». Слуги внесли два подноса со сладостями и закусками и два жбана вина, чтобы угостить сопровождающих гостя.
— Это уж слишком! — воскликнул Цзин. — Мало того что я причинил вам беспокойство своим визитом, так вы удостаиваете угощения моих подчиненных. Не надо, прошу вас. — И Цзин велел сопровождающим отвесить хозяину земные поклоны.
— На этих днях моя жена была бы искренне счастлива пригласить вашу почтенную супругу полюбоваться фонарями, — начал Симэнь. — Надеюсь, ваша супруга почтит нас своим присутствием. Будут только свои. Ваша супруга, стало быть, и супруга свата Чжана.
— Моя жена почтет за честь получить приглашение, — отвечал Цзин. — Непременно прибудет.
— Я что-то не слыхал, получил ли повышение начальник Чжоу, — осведомился Симэнь.
— Как мне говорили, Чжоу Наньсюань в течение трех месяцев должен получить назначение в столицу, — отвечал Цзин.
— Тоже неплохо, — проговорил Симэнь.
Вскоре комендант Цзин откланялся. Симэнь проводил его за ворота. Цзин сел на коня и удалился под крики сопровождавших его гонцов.
Вечером справляли рождение Пань Цзиньлянь. Пировали в дальней зале под музыку и пение певцов. Симэнь встал из-за стола и удалился в покои Цзиньлянь. А Юэнян со старшей невесткой У, матушкой Пань, падчерицей, барышней Юй и двумя монахинями перешла в свои покои.
Цзиньлянь же распорядилась накрыть стол у себя, чтобы наедине угостить Симэня и отвесить полагающиеся поклоны. Немного погодя к ним вошла бабушка Пань. Цзиньлянь проводила мать на ночлег в покои Ли Пинъэр, а сама продолжала пировать и смеяться с Симэнем, после чего они сплелись в любовных утехах.
Бабушка Пань между тем нашла в покоях Пинъэр кормилицу Жуй и горничную Инчунь. Они усадили гостью на теплый кан. В гостиной прямо напротив нее перед дщицей усопшей хозяйки было расставлено множество жертв. Рядом с печеньями, украшенными изображениями львов, восьми бессмертных и пяти старцев17, ле¬
445


жали свежие отборные плоды: апельсины, яблоки и хуэйчжоуские груши, а также паровые пирожки с фруктовой начинкой и сладости, жареные баранки и пряники. Из курильниц струился фимиам, горели ароматные свечи. На отороченном золоченой бумагой жертвенном столе стояла неугасимая лампада. Сбоку висел портрет почившей. Она была в ярко-красной расшитой золотом накидке, из-под которой виднелись парчовая юбка и узорная кофта. Старая Пань поклонилась перед убранной жемчугом дщицей.
— Ты вознеслась на Небо, сестрица, и там обрела спасение, — проговорила она и, усевшись на кан, обратилась к Жуй и Инчунь: — Довольна ваша матушка. Вон как заботится о ней хозяин, какие щедрые жертвы приносит. Да, счастливая она!
— Позавчера сотый день правили, — объяснила Жуй. — Ведь и вас, бабушка, приглашали. Что ж вы не пришли? Тетушка Хуа Старшая за городом живет и то пожаловала. И госпожа У Старшая приходила. Двенадцать монахов панихиду служили. Какое было торжество! Душу усопшей провожали по воде и через огонь. Только под вечер разошлись.
— Время-то, дочки, теперь праздничное! Малыша дома одного не оставить, а присмотреть некому. Вот и пришлось домовничать. А что, вы мне скажите, с золовушкой Ян? Что-то я ее не вижу.
- - Да вы разве не слыхали, бабушка? — удивилась Жуй. — Тетушка Ян скончалась. До нового года еще. Матушки на Северную окраину хоронить ездили.
— Как прискорбно! — воскликнула Пань. — Она постарше меня была. Не знала, что она, матушка, от нас ушла. Так вот почему ее и нет сегодня.
— Бабушка! — после разговора о золовке Ян, обратилась Жуй. — Сладкого винца чарочку пропустите, а? — И кормилица велела Инчунь: — Неси прямо на кан. Бабушку угостим.
Вскоре горничная подала вина и закусок. Во время трапезы Пань опять вспомнила Ли Пинъэр.
— Вот была человек ваша матушка! — говорила она. — Милосердная и справедливая. А сколько душевной теплоты к людям! Приду бывало, так она не знает, как и принять старуху, чем угостить. А откажешься — обижается. Сядет бывало рядом со мной, целую ночь напролет разговоры ведет. А домой начнешь собираться, так она гостинцев завернет. Ни за что с пустыми руками не отпустит. Признаться, дочки мои, вот и эту накидку мне ваша матушка, покойница, подарила. А своя, родная дочь — хуже лиходейки. Иголки ломаной не выпросишь. Право слово, как перед богом говорю. И пусть он отымет у меня глаза на этом самом месте, ежели я лгу. Не будь у меня маковой росинки во рту, она все равно
446


гроша матери не даст. А когда матушка ваша бывало даст чего, так она отругает: где, мол, у тебя глаза, бесстыжая, как ты на чужое заришься. Вот и нынче из-за паланкина ругань подняла. А ведь все деньги в ее руках. Чтобы заплатить за старуху, так нет. Стиснула зубы и ни в какую. Твердит: нет у меня серебра и все тут. Тогда не выдержала матушка из западного флигеля, дала цянь серебра и отпустила носильщиков. А как она на меня набросилась потом, у себя в покоях! Если, кричала, есть деньги на паланкин, нанимай, а нет, нечего и показываться. Больше я к вам ходить не буду. А то опять на нее нарвешься. Ну да пусть живет, как знает. Есть на свете злые люди, но таких, как моя непутевая, вряд ли найдешь. Вот попомните старуху, дочки. Меня тогда на свете не будет, но если она не прислушается к советам, не знаю, что ее ждет впереди. А ведь как сейчас помню: семь годков тебе вышло, когда отца твоего не стало. Как я берегла тебя! С малых лет рукоделью научила, потом к сюцаю Юю повела. Там ты с девочками грамоте обучалась. Как я старалась свивала тебя, чтобы была ты стройная и красивая. Родилась ты умной и смышленой. А теперь вон до чего дошла. На мать с криками и попреками. Ласково не взглянешь.
— Значит, матушка Пятая в школу ходила? — переспросила Жуй. — Так вот она откуда грамоту знает.
— Семи лет онау меня в девичью школу была отдана, — подтвердила Пань. — Три года училась. Все прописи прошла. В стихах и песнях она тебе любое слово разберет.
Тем временем в саду скрипнула калитка.
— Кто-то идет, — сказала Жуй и обернулась к Сю- чунь. — Ступай взгляни.
— Сестрица Чуньмэй идет, — сказала вернувшаяся Сючунь.
— Будьте осторожней, бабушка! — взяв за руку старую Пань, предупредила Жуй.
— Знаю, — отвечала та. — Она с моей лиходейкой в одну ногу шагает.
Вошла Чуньмэй. Ее прическу-тучу, украшенную перьями зимородка и цветами, стягивал осыпанный жемчугом позолоченный по краю ободок. На ней были соболья горжетка, голубая шелковая кофта с застежкой и из желтого узорного шелка юбка. В ушах красовались золотые серьги-фонарики.
— А вы еще не спите, бабушка? — спросила она старую Пань, сидевшую в компании горничных и кормилицы. — Я вас зашла проведать.
Жуй предложила ей сесть, и Чуньмэй, приподняв подол, расселась на кане. Рядышком с ней разместилась Инчунь, по правую руку на краю кана — Жуй. Старая Пань сидела посреди кана.
447


— А твой батюшка с матушкой легли? — спросила Пань.
— Только что из-за стола, — отвечала Чуньмэй. — Я их спать уложила, а сама к вам. У меня для вас, бабушка, кувшин вина и разные закуски приготовлены. — Чуньмэй обернулась к Сю- чунь: — Ступай скажи Цюцзюй. Она принесет. Я там припасла.
Сючунь удалилась, а немного погодя появилась Цюцзюй с коробом закусок. Сючунь несла оловянный кувшин чжэцзянского вина.
— Ступай к себе, — наказала Чуньмэй служанке Цюцзюй. — Если меня позовут, скажешь.
Цюцзюй, надувшись, пошла восвояси. На кане появилось вино, а к нему обильная снедь: жареная утка, окорок, копченый гусь, соленая и маринованная рыба, орехи, всевозможные острые приправы, медовое печенье и деликатесы моря. Сючунь заперла калитку и, вернувшись, встала около кана. Подали подогретое вино. Первую чарку Чуньмэй поднесла бабушке Пань, вторую — Жуй и третью — Инчунь. Сючунь сидела у кана сбоку. Во время пира Чуньмэй старательно ухаживала за бабушкой Пань, подкладывая ей в тарелку закуски.
— Вот, бабушка, это нетронутая закуска, — говорила она. — Откушайте.
— Я ем, дочка моя, ем, — говорила Пань. — Вот так бы матушка твоя меня принимала. Есть у тебя, дочка, жалость и любовь к одиноким и старым. За это будет тебе в грядущем счастье, чего не скажешь о моей лиходейке. Нет у нее ни сердца, ни чувства долга. Сколько раз я уговаривала ее образумиться, но она так набрасывалась, что меня дрожь пробирала. Вот и нынче. Ты сама была свидетельницей, дочка. Я ведь пришла в надежде, что она хоть объедками какими накормит, а что я получила?!
— Не говорите так, бабушка, — заявила Чуньмэй. — Вам, бабушка, известно одно, но неведомо другое. Матушке моей за свое положение бороться приходится. Не может она мириться, чтобы ее другие себе подчинили. Не равняйте вы ее с покойной матушкой Шестой. Та богатая была, большие деньги имела, а у моей матушки ни гроша за душой. Вы вот говорите: она, мол, не дает. Кто-кто, а я-то лучше знаю. Да, верно, батюшка немалые суммы у моей матушки в покоях держит. Только она на них никогда не позарится. Когда же ей понадобится украшения какие купить или наряды, она открыто и честно у батюшки спросит. Никогда украдкой не возьмет. Возьмешь, говорит, а потом что скажешь, как на людях покажешься. Нет у нее денег, и зря вы, бабушка, на нее обижаетесь. Я не собираюсь за нее заступаться, но если судить, то судить по справедливости.
448


— Да, напрасно вы обиделись на матушку Пятую, — поддержала ее Жуй. — Как говорится, дитя родное — своя кость и плоть. Будь у матушки Пятой деньги, кого бы она одарила, как не мать родную. Угоди, говорят, матери, и зардеет она от радости, точно персик в цвету. А вас не станет, бабушка, тогда матушка Пятая, как и мы, сироты, лишится самого близкого и родного человека.
— Я, дочки, одним днем живу, на будущее не загадываю, — отвечала старуха. — Не сегодня, так завтра смерть подступит. И на дочь свою я не в обиде.
Заметив, как под действием вина расчувствовалась старая Пань, Чуньмэй крикнула Инчунь.
— Подай-ка кости, сестрица, — наказала она. — Давайте сыграем «кто больше наберет», а?
Служанка подала шкатулку с сорока костями. Сперва Чуньмэй играла с Жуй, потом с Инчунь. Каждой пришлось осушить по штрафной. Так, чарка за чаркой, они захмелели, и на их лицах заалели персика цветы. Когда оловянный кувшин был пуст, Инчунь принесла полкувшина вина феи Магу. Выпили и его. Время близилось ко второй ночной страже. Опьяневшую Пань от дремоты качало из стороны в сторону. Тут они и разошлись.
Чуньмэй направилась к себе. Она открыла калитку и, пройдя через внутренний дворик, заметила в гостиной служанку Цюцзюй. Та забралась на скамейку и в щелку подглядывала в комнату рядом, где предавались утехам Симэнь и Цзиньлянь. Цюцзюй была целиком поглощена подслушиванием того, что они шептали друг другу, когда к ней подскочила Чуньмэй.
— Ты чего тут подслушиваешь, арестантка проклятая, а?! — закричала Чуньмэй и наградила служанку звонкой затрещиной. — Убить тебя мало, негодяйка.
— Чего подслушиваю? Задремала я, — тараща глаза, проговорила Цюцзюй. — Чего ты пристаешь!
Их услыхала Цзиньлянь.
— С кем ты там? — спросила она Чуньмэй.
— Я одна, — отвечала Чуньмэй. — Велю вон ей калитку запереть, а она ни с места.
Так Чуньмэй не выдала Цюцзюй, и та, протирая глаза, пошла запирать калитку. Чуньмэй же забралась на кан, сняла головные украшения и легла спать, но не о том пойдет речь.
Да,
Заплачет иволга беспечная,
что ясный день вдруг свет утратил.
449


Кукушка даже бессердечная
и та тоскует на закате.
Тем и кончился этот день, а на другой день по случаю рождения Цзиньлянь прибыли жены приказчиков Фу, Ганя и Бэнь Дичуаня, жена Цуй Бэня — Дуань Старшая, жена У Шуньчэня — Чжэн Третья и жена У Второго. Симэнь же вместе с шурином У Старшим и Ин Боцзюэ, одетые в парадные платья, гордо подняв головы, вскочили на коней и, окриками разгоняя зевак, отбыли на пир к тысяцкому Хэ.
На пиру собралось множество чиновных гостей, которых услаждали четыре певицы и группа забавников. Среди приглашенных был и столичный воевода Чжоу. Пир продолжался до вечера. Симэнь, вернувшись, направился в передние покои, где провел ночь с Жуй.
Десятого женам чиновников были разосланы приглашения на пир по случаю праздника фонарей.
— На пир двенадцатого числа надо бы пригласить свояченицу Мэн Старшую и из-за города старшую сестру, — обратилась Юэнян к Симэню. — А то потом узнают, обидятся, что не позвали.
— Ты бы раньше сказала, — заметил Симэнь и велел Чэнь Цзинцзи написать еще два приглашения, а Циньтуну отнести их.
Подозрительная Цзиньлянь, услыхав их разговор, пошла к себе и настояла, чтобы мать собиралась домой.
— Что это вы так торопитесь, бабушка? — спрашивала ее Юэнян. — Погостили бы у нас.
— Праздники, сестрица, а дома ребенка не на кого оставить, — пояснила Цзиньлянь. — Ей лучше домой пойти.
Тогда Юэнян сейчас же преподнесла старухе две коробки сладостей и гостинцев к чаю, а помимо того дала цянь серебра на паланкин. После угощения Юэнян вышла проводить старую Пань.
— На праздничный пир она только богатых родственниц приглашает, — обращаясь к Ли Цзяоэр, говорила Цзиньлянь. — А мою старуху поскорее бы выпроводить, чтобы глаза не мозолила. Чего ей тут делать! Гостьей не назовешь — одета бедно, на кухарку тоже вроде не похожа. Только раздражение вызывать...
Симэнь отправил Дайаня с четырьмя приглашениями. Одно было адресовано госпоже Линь, другое — госпоже Хуан, супруге Вана Третьего. Одно приглашение слуга передал в заведение певицам Ли Гуйцзе, У Иньэр, Чжэн Айюэ и Хун Четвертой, а последнее — певцам Ли Мину, У Хуэю и Чжэн Фэну.
В тот же день из Восточной столицы неожиданно воротился Бэнь Дичуань. После того как умылся, причесался и переоделся,
450


он поспешил к Симэню. Отвесив земные поклоны, вручил хозяину ответ от начальника императорского эскорта Ся.
— Чего ты там до сих пор делал? — спросил его Симэнь.
Бэнь Дичуань рассказал, как он подхватил в столице кашель и
простуду.
— До второго числа пролежал, — говорил он. — Его превосходительство Ся просили вам кланяться и поблагодарить за хлопоты и заботу.
Симэнь, как и уговорились, опять отдал ему ключи от шерстяной лавки, а в шелковой оставил шурина У Второго.
— Со дня на день корабли с товарами из Сунцзяна18 прибыть должны, — пояснял он. — Товар на Львиной сложим. Шурину Лайбао в помощники поставлю, а ты мастеров найми. Надо будет две рамы потешных огней соорудить. Двенадцатого зажжем. Пусть гостьи полюбуются.
Симэнь еще накануне пригласил Ин Боцзюэ, Се Сида, шурина У Старшего и Чан Шицзе. Хозяин сидел во флигеле, когда под вечер Ин Боцзюэ привел с собой Ли Чжи. Первым делом Ли Чжи поблагодарил Симэня за поддержку и содействие, оказанные ему в прошлом. Гости сели. После чаю заговорил Ин Боцзюэ.
— Вот привел брата Ли Третьего, — начал он. — Насчет одного подряда поговорить хочет. Не знаю, будешь снимать или нет.
— А что за подряд? — спросил Симэнь. — Говори.
— Видите ли, в Восточной столице от имени императорского двора выпущено предписание, — объяснял Ли Чжи. — В нем предусматриваются поставки двору предметов старины на десятки тысяч лянов серебра от каждой из тринадцати провинций Поднебесной. Нашей области Дунпин по разверстке сдается подряд на двадцать тысяч лянов. Официальный приказ еще не спущен. Он находится пока у цензора. Чжан Второй с Большой улицы собирается откупить подряд и готов представить двести лянов залога. Ожидаются, по общему мнению, солидные барыши — до десяти тысяч лянов. Вот мы с дядей Ином и пришли посоветоваться с вами, батюшка. Если вы будете согласны вступить в сделку на равных с Чжаном паях, тогда и ему и вам, батюшка, надо будет выложить по пять тысяч лянов, и весь подряд ваш. Помощниками вам будем, стало быть, мы с дядей Ином и Хуан Четвертый. Чжан возьмет в помощники двоих приказчиков. Барыши делятся из расчета двадцати процентов к восьмидесяти. Каково будет ваше мнение, батюшка?
— О каких предметах старины идет речь? — спросил Симэнь.
— Вы, конечно, знаете, что в Императорском граде при дворе сооружена недавно гора Гэнь-юэ, — объяснял Ли Чжи. — Она теперь переименована в Вершину Долголетия. На ней будут возве¬
451


дены всевозможные беседки, террасы, палаты и павильоны. Строятся там дворец Драгоценных реестров царства Высшей Чистоты19, зала Встречи с истинносущими, храм Духа звезды С юань20, а также гардеробная палата любимой государевой наложницы Ань. И всюду должны быть редкие птицы и диковинные животные. Тут и там расставлены будут шанские треножники и чжоуские жертвенные сосуды21, ханьские печати22 и циньские курильницы23, каменные барабаны эпохи Сюань-вана24 и антикварные предметы различных времен и эпох, блюда на ладонях бессмертных для собирания сладкой росы25 и прочие редчайшие изделия старины. Грандиозное задумано предприятие! Огромных денег стоит.
— Этот подряд мы со своими компаньонами, пожалуй, сумеем выполнить, — прикидывал Симэнь и продолжал: — Да я сам его сниму. Что, я не в состоянии десять или двадцать тысяч серебра выложить, что ли?!
— Если б вы одни сняли, батюшка, было бы еще лучше, — поддержал Ли Чжи.
— Тогда мы им ни слова не скажем. И сами управимся. Дядя Ин да нас двое, больше никого.
— Там, ближе к делу, Бэня Четвертого привлечем, чтобы был у вас на посылках, — заметил Симэнь и обратился к подрядчику: — Так где, говоришь, приказ-то?
— Пока что у цензора, — отвечал Ли Чжи.
— Тогда волноваться нечего, — говорил Симэнь. — Пошлю Сун Сунъюаню письмо с подарочками и попрошу, чтобы мне его направил.
— Но тогда поторопитесь, батюшка, — настаивал Ли Чжи. — Как говорят, воина по расторопности оценивают. Кто раньше сварит, тот раньше и поест. Не опоздать бы! Не передали бы в область. Там сейчас же перехватят.
— Не бойся! — Симэнь улыбнулся. — Пусть передают. Попрошу Сун Сунъюаня, он ради меня назад заберет. Да и с правителем Ху я знаком.
Симэнь оставил Ин Боцзюэ и Ли Чжи отобедать вместе с ним.
— Значит, завтра надо будет письмо с посыльным отправить, — говорил за обедом Симэнь.
— Видите, дело-то какое, — вставил Ли Чжи. — Вы господина цензора сейчас у себя не найдете. Они третьего дня с инспекцией в Яньчжоу отбыли.
— Тогда завтра же отправляйся с моим слугой в Яньчжоу, — предложил Симэнь.
— Ничего, я готов, — отвечал Ли Чжи. — Поездка туда и обратно займет дней пять-шесть. А кого вы собираетесь мне дать в
452


попутчики, батюшка? Я бы насчет письма договорился. Он у меня бы заночевал, чтобы завтра пораньше выехать.
— Цензор Сун никого из моих слуг не знает, — говорил Си- мэнь. — Ему, помнится, приглянулся Чуньхун. Вот Чуньхун и Лайцзюэ и поедут. Двоих пошлю.
С этими словами Симэнь вызвал обоих слуг. Они договорились ночевать у Ли Чжи.
— Ну вот и прекрасно! — воскликнул Боцзюэ. — Куй железо пока горячо. Да прибудет тому, кто дюже талантлив и на ногу скор.
Боцзюэ и Ли Чжи пообедали и откланялись. А Симэнь велел Чэнь Цзинцзи тотчас же составить письмо, которое запечатал вместе с десятью лянами листового золота.
— Смотрите, в пути будьте поосторожней! — передавая пакет Чуньхуну и Лайцзюэ, наказывал Симэнь. — Как только получите бумагу, сразу домой скачите. Если же окажется, что бумага спущена, попросите господина Ся, чтобы он распорядился выдать ее в управлении.
— Не беспокойтесь, батюшка, — пряча пакет, отвечал Лайцзюэ. — Я ведь у советника Сюя в Яньчжоу служил, знаю.
Слуги ушли ночевать к Ли Чжи. Не будем говорить, как они с Ли Чжи наняли рано утром одиннадцатого лошадей повыносливее и отбыли в Яньчжоу.
Расскажем пока о Симэне. Двенадцатого должны были пировать знатные гостьи. Симэнь оставался дома. Под вечер он пригласил шурина У Старшего, Ин Боцзюэ, Се Сида и Чан Шицзе. Они любовались фонарями за пиршественным столом в крытой галерее.
* * *
Еще утром пришли актеры, принадлежащие императорскому родственнику Вану. Они принесли с собой корзины с костюмами, и передний флигель, им отведенный, превратился в артистическую уборную.
Стали прибывать гостьи. Их встречали гонгами и барабанами. Супруга столичного воеводы Чжоу из-за болезни глаз не могла воспользоваться приглашением, о чем доложил прибывший от нее слуга. Первыми пожаловали супруги коменданта Цзина, командующего Чжана и квартального Юня, матери сватов Цяо и Цуя, свояченицы У Старшая и Мэн Старшая. Ожидался приезд супруги тысяцкого Хэ, госпожи Линь и супруги Вана Третьего, госпожи Хуан. Симэньраза три посылал за ними дежурных солдат, Дайаня и Циньтуна. Поторопить их просили и тетушку Вэнь.
453


Наконец-то в полдень появился большой паланкин госпожи Линь, за которым следовал малый. После взаимных приветствий гостья пожелала поклониться хозяину.
— А почему мы лишены возможности лицезреть вашу невестку, сударыня? — спросил Симэнь.
— Сынок у меня в отъезде. Дома некого оставить, — отвечала Линь и поклонилась.
Все еще ждали супругу тысяцкого Хэ. Ее огромный четырехместный паланкин появился только пополудни. За ним следовал малый паланкин со служанкой. Солдаты, ее сопровождающие, несли на коромысле корзину с нарядами. Двое слуг крепко держали паланкин. Гостья вышла из него только у внутренних ворот. Ее встречали ударами в гонги и барабаны.
К внутренним воротам навстречу почетной гостье поспешили У Юэнян и остальные хозяйки. Симэнь, притаившись в западном флигеле, украдкой любовался ею из-за опущенной занавески.
Госпоже Лань было никак не больше двадцати лет. Высокая и стройная, она казалась нефритовым изваянием в пышном наряде. Перья зимородка и жемчуг щедро украшали ее прическу, придерживаемую парою парящих фениксов-шпилек. Одета она была в карминовый узорный богато расшитый вплоть до рукавов халат, который переливался всеми цветами радуги. На нем красовались четверо животных26 с единорогом и пояс с бляхами из голубовато-зеленого нефрита в золотой оправе. Из-под расходящихся пол ее платья была видна расшитая цветами голубая парчовая юбка. Каждый ее шаг сопровождался мелодичным звоном яшмовых подвесок и брелоков. От нее исходил густой аромат мускуса и орхидей.
Только поглядите:
Собою женственна и миловидна, держится легко и грациозно, в общении кокетлива, смышлена. Сложенья идеального: не высока и не низка. Изящно тонки два серпика чарующих бровей. Они сливаются с локонами на висках. Взор фениксовых глаз ее пленит, толпой поклонники за нею следовать готовы. Нежный льется голосок ее, похожий на трели иволги в пору восхода солнца. Тонкая колышется талия ее, напоминающая ветви ветлы или плакучей ивы во время дуновенья ветерка. То верно: в роскоши и неге рождена. Затмит своею безграничной расточительностью всех. Росла она средь бирюзы и груд жемчужных. Ей идут к лицу прически особые. Будто яблони повсюду распустились. И не спрашивай, сколько за ночи сережек ивы и пуха тополиного заносит ветром. А какова она, не знаете, в делах любовных? Хотя б позволила отведать
454


половину ее страсти. Чтобы дала собой полюбоваться не только через штору в окне, залитом лунным светом. Как бы склонить ее к любви, отдать ей весь сердечный пыл? Тогда бы свежий ветер налетел, и полог расшитый в сторону отвернуло. Легко ступая шажками лотосовых ножек, явилась бы она. Игрива, словно фея цветов, чью юбку развевает ветер. Манерами похожа на Гуаньинъ, милосердия богиню, какою ее нам воображение рисует.
Да,
Подобную красу цветком готов наречь я, Что наделен еще пленительною речью.
С нефритом бы сравнил ее очарованье, Что источает дивное благоуханье.
Если бы не увидел ее Симэнь, все бы шло своим чередом. А тут воображение его унеслось за пределы земные, мечтами витал он в небесах. Невозможность близости удручала его.
Юэнян и остальные жены, встретив гостью, проводили ее в дальнюю залу, куда после знакомства и взаимных приветствий был приглашен Симэнь Цин.
Хозяин, не проронив ни слова, тотчас же надел парадный халат с шапочкой и приветствовал ее поклонами. Гостья походила на яшмовое деревцо из волшебной рощи бессмертных, на нисшедшую в мир суеты божественную девуУских гор. Когда она склонилась в приветствии, у Симэня забилось сердце и помутился взор. Он едва сдерживал себя. После приветствий он удалился.
В крытой галерее, где на столе были расставлены редчайшие яства, хозяйки предложили гостье чаю. Потом все проследовали в большую дальнюю залу. Там их ожидали деликатесы суши и моря, красовавшиеся на обширных пиршественных столах, со всех сторон укрытых экранами Ши Чуна27 и многостворчатыми парчовыми ширмами. Высоко под потолком горели разрисованные фонари, свисали разноцветные шнуры. Над столом под резными балками на узорных лентах была низко подвешена огромная, как шатер, люстра, ярко освещавшая залу множеством цветных свечей. Переливался жемчуг, и казалось, резвятся рыбки и извиваются драконы. В глазах рябило от скопленья бирюзы в чертоге. Слева взор ласкали ряды красавиц на портретах большого мастерства, а справа — звездные феи, все в золоте и голубом нефрите. Подавали печень дракона и мозги феникса, медвежьи лапы и верблюжьи горбы. Под аккомпанемент черепаховых барабанов играли на узорных и
455


серебряных цитрах, фениксовых свирелях и слоновой кости флейтах, отчего замирали птицы в полете и останавливались плывущие в небе облака. А какие обворожительные красавицы пировали! Сверкали и колыхались жемчуг и бирюза. Певцы пели о счастье встреч после разлуки, о радости после печали.
Да, каким же
Вином две Мифэй угощали гостей Несли две Чанъэ яства, царских вкусней.
Госпожа Линь заняла почетное место. Актеры представляли пьесу «Крошка Тяньсян возносит полуночную молитву Всевышнему»29. После двух сцен они удалились. Ли Гуйцзе, У Иньэр, Чжэн Айюэ и Хун Четветая исполнили праздничный романс «В воздух поднялись узорно вышитые фонари». Раньше других откланялась супруга У Старшего, потому что жила она за городскими воротами.
В крытой галерее, отдельно от женщин, пировали Симэнь, шурин У Старший, Ин Боцзюэ, Се Сида и Чан Шицзе. Им пели Ли Мин, У Хуэй и Чжэн Фэн. Хозяин то и дело выходил из-за стола, чтобы заглянуть в залу, невдалеке от которой угощали слуг и провожатых, но не о них пойдет речь.
Да, читатель, как непостоянно полнолуние, так же легко рассеиваются лазоревые облака. В мгновение высшей радости подкрадывается печаль. Таков закон природы. Симэнь только и знал стремиться к славе и выгоде, был необуздан и сластолюбив. Невдомек ему было, что природа не терпит излишеств, не выносит надменных, а потому истекал его срок, имя его уже вписывалось в реестры царства тьмы30. Вот почему не успели зажечь фонари и допеть праздничные песни, а Симэнь Цин клевал носом. Боцзюэ старался застольными играми расшевелить хозяина.
— Что с тобой нынче, брат? — спрашивал он. — Почему такой невеселый?
— Я плохо спал, — отвечал Симэнь. — Вот и дремлется. И вялость какая-то. Сам не знаю, что случилось.
Пришли четыре певицы. Боцзюэ велел им спеть романс о фонарях и поухаживать за гостями. Хун Четвертая и Айюэ запели под цитру и лютню, а Иньэр и Гуйцзе обнесли пирующих вином.
Пир был в самом разгаре, когда явился Дайань.
— Госпожа Линь и супруга батюшки Хэ отбывают, — объявил
он.
Симэнь выскочил из-за стола и, пробираясь в тени, встал у внутренних ворот, откуда подглядывал, как они садятся в паланкины.
456


Их провожали все хозяйки во главе с Юэнян. Проследовав за ворота, они попали во внутренний двор, где стали любоваться огнями.
Госпожа Лань была в отороченной соболем и расшитой золотом карминовой накидке, из-под которой виднелась расшитая золотом бледно-голубая юбка. Госпожа Линь была тоже в отороченной соболем белой шелковой накидке на застежке и ярко-красной юбке. На поясе у нее звенели золотые брелоки и яшмовые подвески.
Им помогли сесть в паланкины, и они отбыли, сопровождаемые слугами с фонарями в руках.
Симэнь, глотая слюнки, прямо-таки пожирал ненасытными глазами госпожу Лань. Ему не терпелось тут же овладеть ею. Когда же она исчезла из виду, он, чтобы остаться незамеченным, пошел тропинкой назад. И надо ж было тому случиться! Чему, говорят, быть, того не миновать. После пира, когда гостьи разъехались, из дальних покоев возвращалась жена Лайцзюэ. Она уже хотела было открыть дверь, как наткнулась на Симэня. Укрыться ей было некуда. Симэнь же, надобно сказать, давно уж приметил эту смазливую молодуху. Кокетством она, правда, уступала Сун Хуэйлянь, но ее можно было поставить вслед за нею.
Симэнь, будучи навеселе, обнял ее обеими руками и поцеловал, когда они вместе вошли в помещение. А жена Лайцзюэ еще в бытность свою служанкой в доме императорского родственника Вана водила шашни с хозяином. После ряда скандалов ее оттуда выпроводили. И вот теперь ей опять представился случай. Она запустила свой язык Симэню в рот. Они сбросили верхнюю одежду, спустили штаны, разделись и легли на край кана. Женщина подняла ноги, и Симэнь Цин с наслаждением вознесся над ней.
Да,
Коль с госпожой Инъин не удалось свиданье,
Рад со служанкою Хуннян он утолить желанье.
Тому свидетельством стихи:
В яшме кубка смешались луна и лампада,
Чистый луч на Люйчжу^ отражением падал.
Даже тот, кто имеет супругу,
В тутах и на Лофу^ себе ищет подругу.
Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой
раз.
457


г
а
А
*
А
С
Е
М
I
д
Е
С
Я
т
д
Е
В
я
т
А
Я
Симэнъ Цина от необузданного сладострастия сокрушает недуг.
У Юэнян производит на свет сына, в то время как муж ее лежит на смертном одре.


Постоянство — редкость и среди достойных.
Но не жди, что вечно будешь безнаказан.
Много ль у порочных в жизни дней спокойных!
Вечно ты к утехам думами привязан.
От услад безмерных наживешь недуги.
Чем сильнее страсти, тем страшней расплата.
Заболев, лекарства ищешь ты в испуге,
Исцеленъя жаждешь... Только поздновато.
Это восьмистишие, принадлежащее кисти Шао Яофу1, говорит о том, что природа, согласная небесному пути-дао, добра и сулит человеку счастье, духи же, добрые и злые, нетерпимы к крайностям и ненавидят надменных. Кто творит добро, к тому приходит счастье, кто сеет зло, того постигают беды. Ведь Симэнь Цин сознавал, что совращает чужих жен и дочерей, но не подозревал о близкой кончине. Так и в тот день. Соблазнив шедшую садовой тропинкой жену Лайцзюэ, он вернулся в крытую галерею и присоединился к пировавшим шурину У Старшему, Ин Боцзюэ, Се Сида и Чан Шицзе.
Супруги командующих Цзина и Чжана, матери сватов Цяо и Цуя, свояченица У Старшая и невестка У Старшая, а также Ду- ань Старшая дождались, когда подали праздничные пирожки, и, откланявшись, отбыли в паланкинах. Жена У Старшего с женою У Шуньчэня, своей снохой, уехали раньше.
Чэнь Цзинцзи проводил актеров из дома императорского родственника Вана, наградив их двумя лянами серебра и угостив вином и закусками. Четыре певицы и певцы продолжали петь в крытой галерее.
— Завтра у брата Хуа Старшего день рождения, — обращаясь к Симэню, заговорил Боцзюэ. — Ты подарки посылал?
— Утром еще, — отвечал Симэнь.
459


— Батюшка Хуа с Лайдином приглашение прислал, — вставил Дайань.
— Ты идти собираешься, брат? — продолжал Боцзюэ. — Я бы за тобой зашел.
— Завтра видно будет, — говорил Симэнь. — Ты лучше меня не жди. Я, может, попозже зайду поздравить.
Певицы удалились к хозяйкам. Вошли певцы во главе с Ли Мином. Симэнь продолжал дремать в кресле.
— Устал ты за эти дни, зятюшка, — говорил шурин У Старший. — Хватит. Нам пора.
Он встал, но Симэнь никак не хотел его отпускать. Разошлись, когда настала вторая ночная стража.
Симэнь первыми отпустил четырех певиц, отбывших в паланкинах, потом поднес по две больших чарки певцам и одарил их шестью цянями серебра. Перед их уходом он окликнул Ли Мина:
— Пятнадцатого я приглашаю господ Чжоу, Цзина и Хэ, так что приходите пораньше и четырех певиц зовите. Да не опоздайте смотрите!
Ли Мин отвесил земной поклон.
— А каких певиц вы намерены звать, батюшка? — спросил он.
— А ту, от Фаня, и Цинь Юйчжи, — говорил Симэнь. — Потом, помнишь, у батюшки Хэ пели две? Одну зовут Фэн Цзиньбао, а другую Люй Сайэр. Их позови.
— Слушаюсь! — отозвался Ли Мин и опять поклонился в ноги. Симэнь направился в покои Юэнян.
— Госпоже Линь и супруге господина Цзина понравилось у нас! — говорила Симэню Юэнян. — Госпожа Цзин не раз благодарила меня на пиру. Без поддержки батюшки, говорит, мой муж не получил бы такого солидного поста. Мы, говорит, постоянно будем помнить оказанную милость. Скоро, говорит, муж выезжает в верховья реки Хуай, будет инспектировать перевозки хлеба. А госпожа Хэ, знаешь, подвыпила. Ей сестрица Шестая очень понравилась. Я ее в сад водила. Мы на гору взбирались видом полюбоваться. И певиц она щедро наградила.
Симэнь остался у Юэнян. Ей среди ночи приснился сон, который она рассказала ему, когда рассвело.
— Может, оттого что госпожа Линь была в ярко-красном бархатном платье, — говорила Юэнян, — мне приснилось, будто сестрица Ли достала из сундука точно такое платье и одела меня. Но сестрица Пань отняла у меня и надела на себя. Это меня вывело из терпения. Ты, говорю, шубу ее забрала, теперь платье отбираешь?
460


Тогда она взяла да разорвала на себе платье. Я на нее закричала, началась ругань, и я проснулась. Оказалось, это был сон.
— Ну вот, ты и во сне-то из себя выходишь да ругаешься, — заметил Симэнь. — Не волнуйся! Я принесу тебе точно такое платье. Ведь о чем мечтаешь наяву, то и снится.
На другой день Симэнь встал с тяжелой головой. В управу ехать ему не хотелось. Он умылся, причесался и, одевшись, направился в кабинет, где сел подле горящей жаровни. Тем временем Юйсяо пошла к Жуй. Та отцедила ей полкувшинчика молока, и горничная принесла его хозяину, чтобы дать со снадобьем. Симэнь лежал на кровати. Ван Цзин массажировал ему ноги. Заметив Юйсяо, слуга вышел.
Горничная дала хозяину снадобье, и тот протянул ей пару позолоченных шпилек и четыре серебряных кольца, наказав отнести жене Лайцзюэ. Такое поручение сразу напомнило горничной жену Лайвана. Стало быть, и с этой хозяин тем же занимается, подумала она, и, поспешно спрятав подарки в рукав, отправилась исполнять хозяйскую волю.
— Приняла, через день придет поклониться батюшке, — доложила она по возвращении и, забрав пустой кувшинчик, удалилась в покои Старшей хозяйки.
— Батюшка лекарство принял? — спросила ее Юэнян. — Что он там, во флигеле, делает?
— Мне ничего не сказали, — отозвалась горничная.
— Приготовь рисового отвару, — распорядилась хозяйка. Время близилось к обеду, но Симэнь не появлялся.
Ван Цзин, надобно сказать, принес от своей сестры Ван Шестой пакет и потихоньку передал его Симэню с приглашением навестить сестру. Симэнь развернул бумажный пакет. В нем лежали прядь черных как смоль, умащенных до блеску волос и обтянутая разноцветной бархоткой подпруга единения сердец с двумя парчовыми лентами, которыми ее привязывали, приспособляя к самому основанию живого веника. И какой тонкой работы были эти безделки! В пакете лежал также расшитый узорами лиловый мешочек, на котором золотыми нитями была вышита пара уток-неразлучниц. В мешочке были тыквенные семечки. Обрадованный Симэнь долго любовался подаркам, потом положил мешочек на книжную полку, а подпругу спрятал в рукав. Он был погружен в задумчивость, когда, отдернув дверную занавеску, в кабинет неожиданно вошла У Юэнян.
461


— Что ты тут делаешь? Почему не идешь? — спрашивала она. Симэнь лежал на кровати. Над ним склонился Ван Цзин, массажировавший ему ноги.
— Тебе рис приготовили, а ты не идешь, — продолжала Юэнян. — Скажи, что с тобой? Почему ты такой скучный?
— Я и сам не знаю почему, — отвечал Симэнь. — Только мне что-то не по себе. И в ногах ломота.
— Должно быть, весна действует. После лекарства тебе полегчает. — Юэнян пригласила его к себе и дала рисовой каши.
— В такие праздники веселиться полагается, — продолжала она. — Нынче Хуа Старший за городом рождение справляет. Ведь и тебя звал. Если к нему не хочешь, позвал бы хоть брата Ина.
— Его дома нет, — отвечал Симэнь. — Он у Хуа Старшего пирует. Вели приготовить вина и закусок. Я в лавку на фонарный базар поеду. С шурином Вторым посидим.
— Готовь коня, а я служанке велю собрать.
Симэнь наказал Дайаню седлать коня. Ван Цзин сопровождал разодетого по-праздничному хозяина. Они достигли Львиной улицы и очутились в праздничной толпе.
Только поглядите на эту площадь фонарей! Ржут кони, гремят экипажи. Ярко горят узорные фонари. Течет поток гуляющих, и нет ему конца. Шум и смех стоит необычайный.
И мир, и порядок. Благие ветра.
Гуляющих толпы с утра до утра.
До облачной выси гора фонарей.
И всадники скачут на праздник скорей.
Симэнь полюбовался празднеством, потом свернул на Львиную и спешился у лавки. Когда он вошел в нее, шурин У Второй и Бэнь Дичуань громкими возгласами приветствовали его. Шла оживленная торговля. Жена Лайчжао разожгла в кабинете жаровню и подала чаю. Немного погодя Юэнян прислала с Циньтуном и Лайанем два короба сладостей и закусок. В лавке оказалась привезенная с юга водка. Откупорили жбан и накрыли стол наверху. Симэнь расположился около жаровни и пригласил шурина и Бэня. Они пили вино и в окно любовались базаром, залитым светом фонарей. Гуляющие двигались во все стороны нескончаемыми потоками. Кругом грудами лежали всевозможные товары. Пировали до обеда.
Потом Симэнь наказал Ван Цзину предупредить Ван Шестую. И та в ожидании его прихода накрыла праздничный стол.
462


— Со стола ничего не уносите. Пусть шурин с Бэнем Четвертым перед сном закусят, — обращаясь к Лайчжао, распорядился Симэнь и велел Циньтуну отнести к Ван Шестой жбан вина, куда, вскочив на коня, отправился вскоре и сам.
Разряженная Ван Шестая вышла ему навстречу. Они прошли в гостиную, где хозяйка, грациозно склонившись, отвесила гостю четыре земных поклона.
— Благодаркхза щедрые дары, — говорил Симэнь. — Я дважды посылал за тобой. Что же ты не пришла?
— Легко вам сказать, батюшка, — отозвалась Ван. — А на кого я дом оставлю? Потом, я сама не знаю отчего, у меня эти дни на душе было неспокойно. Ни есть, ни пить не хотелось. И дела из рук валились.
— Должно быть, о муже тоскуешь, — заметил Симэнь.
— Какое там о муже! — воскликнула она. — Вы ко мне совсем перестали заглядывать, батюшка. Бросили меня, как старую головную повязку. Чем, интересно, я вам не угодила, а? Или другую по сердцу нашли?
— Ну что ты! — заверял ее, улыбаясь, Симэнь. — Праздники, пиры, сама знаешь, некогда было.
— Гости, говорят, у вас вчера пировали, батюшка? — спросила Ван.
— Да, — подтвердил Симэнь. — Старшая в гостях была, вот и устраивала угощение.
— Кто ж да кто у вас пировал?
Симэнь стал перечислять одну за другой всех пировавших.
— На праздничный пир приглашаете только особ знатных, — заметила Ван. — Не нашей же сестре такую честь оказывать...
— Почему?! — возразил Симэнь. — Шестнадцатого для жен приказчиков пир устраиваем. Тогда, думаю, и ты придешь. Или у тебя опять предлог найдется?
— Если меня матушка такой чести удостоит, никак не посмею отказаться, — отвечала Ван. — К слову, в прошлый раз одна из горничных так обругала барышню Шэнь, что та на меня обиделась. Я, говорит, и идти-то не собиралась. Это ты, говорит, настояла, а меня там бранью осыпали. Поглядели бы, как она у меня тут плакала. Неловко мне перед ней стало. Спасибо вам с матушкой Старшей. Хорошо, вы послали ей тогда коробку с подарками и лян серебра, чем ее и успокоили. Не могла я себе представить, чтобы у
463


ваших горничных было столько гонору. Ей полагалось бы знать, что и собаку не бьют, пока хозяина не спросят.
-Да, ей, взбалмошной, на язык лучше не попадайся, — вставил Симэнь. — Она другой раз и на меня уставится — не уступит. Ну, а раз тебя петь просят, надо спеть. Сама упрямится, а потом обижается.
— Э, нет! — не соглашалась Ван. — Она ее и прежде недолюбливала, а тут давай ей пальцем в лицо тыкать. До того обругала, что барышня вынуждена была уйти. А поглядели б на нее, какая она ко мне пришла! Слезы в три ручья, носом шмыгает. Пришлось у себя оставить. На утро отпустила.
Служанка внесла чай. Слуга Цзиньцай купил сладостей, свежей рыбы и легких закусок. Их готовила на кухне тетушка Фэн. Потом она вошла и отвесила земные поклоны Симэню.
— Что-то ты совсем нас забыла после кончины твоей хозяйки, — сказал Симэнь, награждая ее тремя или четырьмя цянями серебра.
— К кому она пойдет, если не стало хозяюшки! — вставила Ван. — Она теперь больше ко мне заходит посидеть.
Когда прибрали спальню, хозяйка пригласила туда Симэня.
— Вы обедали, батюшка? — спросила она.
— Утром рисового отвару поел, а сейчас с шурином сладостями полакомился. Вот и все.
Накрыли праздничный стол. Помимо вина на нем были расставлены отборные яства, фрукты и закуски. Хозяйка велела Ван Цзину откупорить бобовую водку. Ван Шестая и Симэнь сели рядышком и начали пировать.
— Батюшка, а подарки, которые я вам тайком послала, вы видели? — спросила она. — Эту прядь волос я вам с самого темени отстригла. И все своими руками делала. Наверно, довольны остались?
— Я очень благодарен тебе за такое ко мне расположение.
Они были полупьяны. Заметив, что в спальне никого больше
нет, Симэнь достал из рукава оснастку и водрузил на черепашью плоть, а двумя парчовыми лентами обвязался сзади на поясе. На черепашью головку он еще приспособил любовный дар Цзиндуна2 и принял с вином снадобье иноземного монаха. Ван Шестая начала игру рукой, и ухваченный его причиндал немедленно возбух и показал себя во всей красе, на нем вздулись все поперечные жилы и цветом он уподобился багровой печени, резко контрастируя с серебряной подпругой и белой шелковой перевязью3. Симэнь поса¬
464


дил женщину себе на колени, обнял ее и засадил свой предмет в ее срамную щель. Между делом они поили друг дружку вином из уст в уста, сплетались языками и Ван угощала Симэня орехами из собственных губ. Так они смеялись и резвились, пока не настало время зажигать огонь.
Тетушка Фэн подала им горячие пирожки со свининой и душистым луком. Они съели по два пирожка, и служанка унесла их. А хозяйка с гостем направилась к расположенному в нише натопленному кану. Отдернув узорный полог, они разделись и легли.
Зная, что Симэнь предпочитает предаваться любовным утехам при освещении, Ван Шестая перенесла светильник на стол поближе к ложу и заперла дверь. Потом, совершив омовение, она разделась и, обувшись в туфельки из ярко-красного шаньсийского шелка на белой шелковой подошве, юркнула под одеяло. Они слились, заключив друг друга в крепкие объятия, и прикорнули.
Симэнь прямо-таки сгорал от неуемной страсти. Воитель был готов к поединку, а причиной тому, надобно сказать, являлась жена тысяцкого Хэ, госпожа Лань, все время преследовавшая его в воображении. Его причиндал был крепок и тверд. Сперва он приказал Ван встать на четвереньки и, запустив своего воителя в чертову дыру, повел неутомимую охоту за цветком с заднего дворика. Он с силой раскачивал женщину, чья задница непрерывно издавала громкие звуки, и уже заправился туда две или три сотни раз.
— Мой милый, дорогой! — нескончаемым потоком звучал голос Ван, которая снизу оглаживала рукой сердцевину своей прорехи.
Однако Симэнь не был удовлетворен. Он привстал, накинул на себя короткую белую шелковую курточку и сел на одну из подушек. Женщина лежала лицом кверху. Он отыскал две ленты для бинтования ног и, привязав ими ее ноги к стойкам, стоящим по обе стороны кана, начал игру «золотой дракон расправляет лапы», введя свой причиндал в ее лоно. Вскоре тот возбух во всей красе и стал понемногу двигаться туда-сюда, сначала делая два шага вперед и шаг назад, затем проникая наполовину и, наконец, устремляясь в самую глубину.
Опасаясь, что ей будет холодно, Симэнь накинул на Ван красную шелковую кофту. Возбуждаемый винными парами, он еще ближе пододвинул светильник и, свесив голову, стал наблюдать за движениями своего члена, то высовывавшего головку, то по корень утопавшего в глубинах, и так сотни раз. Какими только ласкательными эпитетами не осыпала его своим нежным и дрожащим голоском Ван Шестая. Симэнь не унимался. Он достал белую мазь,
465


нанес ее на черепашью головку и вновь направил ту в потаенную щель. Ван ощущала нестерпимый зуд и просила проникнуть в нее как можно глубже. Любовники энергично двигались навстречу друг другу. Симэнь нарочно медлил и забавы ради то смачивал головку у самого устья, то похлопывал по сердцевине цветка, не углубляясь внутрь. У перевозбужденной женщины постоянно текла любострастная влага, похожая на слюну лягушки. Ходившее ходуном женское лоно вызывало бурные чувства. При свете лампы Симэнь наблюдал две белоснежные ножки в красных туфельках, высоко воздетые и привязанные. Он отступал — она мчалась за ним, он рвался вперед — она наносила ответный удар. Общее возбуждение не имело границ.
— Значит, тосковала, говоришь, по мне, потаскушка, да? — спрашивал Симэнь.
— А как же не тосковать по тебе, мой милый! Об одном мечтаю: будь всегда таким крепким и никогда не увядай, как вечно зеленые сосна и кипарис. Одного боюсь: поиграешь с рабою, потом охладеешь да бросишь. Я тогда умру от тоски. И горем будет не с кем поделиться. И никто не узнает. Ведь и моему рогоносцу не откроешься, как вернется. Впрочем, он там делами занят, у него деньги. Небось, другую давно завел. Не до меня ему.
— Дитя мое! — говорил Симэнь. — Если ты хочешь навсегда быть моею, я ему другую сосватаю, как только случай подвернется.
— Как он приедет, так ты ему и сосватай, мой милый, — подхватила Ван. — А меня либо тут оставь, либо к себе в дом возьми. Как пожелаешь. Мое грошовое тело тебе отдаю. На, бери и делай со мной, что хочешь. Я во всем покорна твоей воле.
— Хорошо.
Так говорили они и делили услады столько времени, сколько заняли бы два обеда. Наконец, Симэнь излил семя и отвязал женщине ноги, после чего, юркнув под одеяло с помутненным от испитого взором, они обнялись и проспали до третьей ночной стражи.
Симэнь встал, оделся и привел себя в порядок. Ван Шестая отперла дверь и позвала служанку, наказав ей собрать стол и подогреть вина. Они опять сели за стол, на котором стояли отборные яства. Симэнь выпил больше десятка чарок и снова захмелел. Подали чай. Он прополоскал им рот, достал из рукава записку и протянул ее Ван Шестой.
— Вот подашь приказчику Ганю, — говорил он. — Он тебе все наряды покажет. Выбери, что тебе по душе придется.
466


Счастливая Ван поблагодарила Симэня и проводила его к воротам. Ван Цзин нес фонарь, а Дайань с Циньтуном подвели хозяину коня. Ван оставалась у ворот, пока Симэнь не сел на коня. На нем были подбитая овчиной лиловая куртка наездника и шарф.
Шла третья ночная стража. Сквозь хмурые тучи едва-едва проглядывала тусклая луна. Полная тишина царила на улицах, пусто, ни единой живой души не было на перекрестках. Только нет-нет да послышатся удары колотушки или команда ночной стражи вдалеке. Симэнь же продолжал свой путь верхом. Как только он достиг Каменного моста на западной стороне, ему показалась черная тень4. Она вынырнула из-под моста и бросилась прямо на Симэня. Испуганный конь шарахнулся было в сторону, но седок, сам дрожа со страху, хлестнул его под пьяную руку кнутом. Конь тряхнул гривой и, как ни старались Дайань с Циньтуном удержать его за кольца удил, все-таки вырвался и поскакал во весь опор.
Ван Цзин с фонарем остался далеко позади. Конь несся, пока не достиг ворот дома. Симэнь спешился, но едва стоял на ногах. Слуги проводили его в ближайшие покои к Пань Цзиньлянь.
Уж лучше б было ему туда не появляться, а коли пришел, то
Потерявший свой облик среди людей Повстречал Полководца Пяти Путей.
А голодный, холодный и жалкий бес,
Па расправу к Чжун Кую попав, исчез.
Цзиньлянь, надобно сказать, еще не спала. Вернувшись из дальних покоев, она одетой легла на кан и стала поджидать Симэня. Едва заслышав его шаги, она тотчас же вскочила и, подбежав к нему, помогла раздеться. Он был сильно пьян, но она не решалась его расспрашивать. Симэнь опустил руки ей на плечи и обнял.
— Твой милый выпил лишнего, потаскушка ты моя, — бормотал он. — Разбери-ка постель, я лягу.
Цзиньлянь помогла ему забраться на кан. Едва приклонив голову, Симэнь громко захрапел, и ничто не могло бы его разбудить. Немного погодя Цзиньлянь разделась и тоже юркнула под одеяло. Она попробовала расшевелить Симэня, медленно действуя руками, но его обмякший, словно вата, причиндал, не подавал ни малейших признаков жизни. Ерзавшей Цзиньлянь оставалось только гадать, где его так вымотали. Пламень страсти охватывал все ее существо. Терзаемая сладострастным желанием, она продолжала непрерывно работать и руками, и ртом, пытаясь его возбудить, но он так и не поднялся. Тщетность усилий окончательно вывела ее из терпения.
467


— Ну, куда же ты убрал снадобье монаха? — спрашивала она, толкая Симэня до тех пор, пока тот не проснулся.
— Ну, чего тебе нужно, потаскушка негодная? — ворчал полусонный Симэнь. — Поиграть со своим любимым захотела, да? Мне сегодня лень пошевелиться. А пилюли у меня в рукаве в коробочке лежат. Сама достань. Удастся поднять его — твое счастье.
Цзиньлянь нащупала золотую коробочку. В ней оказалось всего четыре пилюли. Одну она приняла с вином сама, а три остальных — одной ей показалось мало — сунула в рот Симэню, чего ни в коем случае нельзя было делать5. И он, пьяный, ничего не соображая, с закрытыми глазами, запил их вином, которое она поднесла. Однако стоило ему пропустить чашку горячего чаю, как пилюли возымели действие. Цзиньлянь тотчас же приспособила ему на корень белую шелковую ленту. Воитель был готов к сражению, его одинокий глаз выпучился, волосы на бороде стали торчком. Однако Симэнь продолжал спать. Тогда Цзиньлянь сама повела наступление: оседлала спящего, достала мазь и, сунув ее в конский глаз, отправила боевого коня в лоно, всячески к нему прижимаясь и притираясь. Когда тот проник в заросшую густой растительностью пещеру, Цзиньлянь почувствовала, как все тело немеет от наслаждения и, опершись руками, стала то подниматься, то опускаться над неподвижным Симэнем, отчего его взбудораженный причиндал раз двести был погружен до самого основания. Вначале он двигался со скрипом, но затем, когда его оросила любострастная влага, выпущенная женщиной, стал скользить безостановочно.
Симэнь Цин позволял вволю забавляться сим предметом, сам же не обращал на эту возню никакого внимания. Цзиньлянь, будучи не в силах бороться с нахлынувшими чувствами, приблизила свой язык ко рту любовника и, обеими руками обхватив его шею и плотно прижавшись, стала ерзать и тереться об него всем своим телом. Черенок веника Симэнь Цина вошел в прореху до самого основания, так, что снаружи осталась лишь пара ядер. Цзиньлянь щупала их рукой и получала неизъяснимое наслаждение. Она непрерывно вытирала свою любострастную влагу, которая текла столь обильно, что до начала третьей ночной стражи пришлось сменить пять полотенец.
Цзиньлянь успела кончить дважды, а у Симэня семя так и не извергалось. Черепашья головка все более набухала, цветом уподобляясь багровой печени. Все поперечные жилы выступили наружу, причиндал словно был обожжен огнем. Тесно затянутый, он непомерно разбухал, и, хотя Симэнь велел женщине снять ленту с
468


его основания, тот продолжал расти и пухнуть. Тогда Цзиньлянь было велено взять его в рот и высосать. Она взобралась на распластанного Симэня и стала своими алыми губками заглатывать черепашью головку, заботясь только о непрерывном движении туда и сюда. Такое раскачивание длилось столь долго, что можно было бы успеть пообедать, но наконец семя все же брызнуло из этой дудки, как ртуть6, прорвавшая капсулу. Цзиньлянь не успевала ловить ее ртом и лишь смотрела, как она течет.
Вначале это была сперма, затем она кончилась и следом за ней выступила кровавая жидкость. Не получив никакой помощи, Си- мэнь потерял сознание. Он лежал, разметав в стороны четыре конечности. Растерявшаяся Цзиньлянь торопливо сунула ему в рот красный финик7. Семя иссякло, но за ним последовали кровавые истечения. Кончились и они, после чего, испустив хладный дух, Си- мэнь долго лежал, как мертвый.
— Дорогой мой! — обнимая его, звала Цзиньлянь, когда он начал приходить в себя. — Что с тобой, как ты себя чувствуешь?
Когда у Симэня наступило, наконец, короткое просветление, он проговорил:
— Что такое со мной?! Голова кружится и в глазах темно.
— А зачем ты сегодня столько раз спускал?
О трех пилюлях Цзиньлянь умолчала.
Да, читатель, есть предел человеческим силам, но не знает удовлетворения ненасытная плоть. И добавлю: сочтены дни того, кто погряз в распутстве. А Симэнь Цин был одержим плотскими наслаждениями. Забыл он о той истине, что выгорит масло — и угаснет светильник, истощатся жизненные соки — и умрет человек. Ведь красотка никогда до добра не доводит. Она засасывает, как омут, и приуготовляет преждевременный конец.
Верно сказано в старинных афоризмах:
Она — Индры могучий страх в чарующем обличье, демонов владыка Мара, изваянный из нежного нефрита; волк хищный иль шакал, наряженный в шелка. Под расшитым пологом она лобное место скрывает, слоновой кости кровать ее — тюремный каземат. Ее брови, ивы листки, острее кинжала; глаза ее, звезды, как стрелы разят; алые губы ее страшнее меча. Прекрасные уста точат благоуханье, но змеи и скорпиона яд сердце ее таит. Беды не миновать тому, кто с ней сойдется, исчезнет он, как песчинка в морской пучине, словно снега горсть, опущенная в кипяток. Были могучи некогда царства Цинь и Чу, Юэ и У, но даже и их она на гибель об-
469


рекла8. О, если б знали, сколь коварны эти чары! Всех перегубят,
но спасеньем никто не озабочен.
Красотка молодая так нежна!..
Глупцов сражает как мечом она.
Хоть голова не покидает плеч,
Но впору молодцу в могилу лечь.
Тем и кончился тот вечер. А утром на другой день Симэнь встал, только хотел причесаться, но тут голова у него закружилась, и он повалился ничком. Хорошо, к нему вовремя поспела Чуньмэй, а то бы головой ударился и все лицо разбил. Поддерживая хозяина обеими руками, она кое-как усадила его в кресло. Пришел он в себя не сразу.
— Ослаб ты, должно быть, — говорила взволнованная Цзиньлянь. — Посиди! Да никуда уж не ходи. Может, дать чего поесть? — Она обернулась к Цюцзюй. — Ступай рисового отвару батюшке принеси.
Цюцзюй пошла на кухню в дальние покои.
— Рисовый отвар готов? — спросила она Сюээ. — Дело-то какое приключилось! Только батюшка встал, и тут же с ним обморок случился. За отваром прислали.
Тут служанку окликнула услыхавшая их разговор Юэнян. Хозяйка стала расспрашивать, что случилось, и Цюцзюй рассказала ей, как хозяин стал было причесываться и потерял сознание. Не услышь этого Юэнян, все бы шло своим чередом, а тут у нее чуть душа с телом не рассталась, невесть что рисовалось ей в воображении.
— Быстрее готовь отвар! — наказала она Сюээ, а сама бросилась в спальню Цзиньлянь.
Симэнь сидел в кресле.
— Отчего у тебя обморок? — спрашивала она.
— А я откуда знаю, — отвечал Симэнь. — Вот только что очнулся.
— Хорошо еще, мы с Чуньмэй вовремя поддержали, — вставила Цзиньлянь. — А то бы здорово себя разукрасил. Вон какой дядя!
— Небось, поздно вчера заявился, — говорила Юэнян. — Лишнего выпил, голова и отяжелела.
— Поздно явился, а где пировал, не знаю, — подтвердила Цзиньлянь.
470


Симэнъ Цин обуреваем сладострастьем и лишается жизни


Ья%1
У Юэнян теряет супруга и рождает сына


— Они вчера с моим братом в лавке пировали, — объяснила Юэнян. Немного погодя рисовый отвар был готов, и Сюээ велела Цюцзюй отнести его хозяину.
Симэнь съел половину и отставил чашку.
— Ну, как себя чувствуешь? — спросила Юэнян.
— Да ничего, — отвечал он. — Сильно ослаб, двигаться не могу.
— Ты уж в управу-то не ходи.
— Не пойду, — отвечал он. — Посижу немного, потом надо будет зятюшку попросить, чтобы приглашения написал. Нужно будет пятнадцатого угостить Чжоу Наньсюаня, Цзин Наньцзяна и Хэ Юншоу. А то жен приглашали...
— А лекарство еще не принимал? — спросила Юэнян. — Надо за молоком сходить. Переутомился ты за эти дни. Одни хлопоты чего стоят. — Юэнян обернулась к Чуньмэй. — Ступай к Жуй. Попроси, чтобы молока отцедила.
Чуньмэй принесла полную чашку молока. Симэнь принял лекарство, встал и направился в переднюю, к зятю. Его поддерживала Чуньмэй. Только они дошли до садовой калитки, как у Симэня опять потемнело в глазах. Он зашатался и, не в состоянии удержаться на ногах, стал падать, но его поддержала Чуньмэй.
— Отдохни-ка ты день-другой, вот что я тебе посоветую, — говорила Юэнян. — Ас приглашениями обожди. Не до пиров! Полежи пару деньков. И никуда не выходи. Тебе, может, чем полакомиться хочется? А то я горничным велю. Сейчас же приготовят.
— Ничего мне не хочется.
Юэнян воротилась в спальню Цзиньлянь, чтобы еще раз расспросить ее.
— Он вчера пьяный вернулся? — спрашивала она. — Может, еще с тобой добавил? Или с тобой чем занимался?
Цзиньлянь готова была в три глотки отрицать все, в чем ее подозревала Юэнян.
— Подумайте, что вы говорите, сестра! — возмущалась она. — Он воротился совсем поздно и такой пьяный, что на мой поклон внимания не обратил, а вы еще спрашиваете, подносила ли я ему вина. Он, правда, просил, только я ему не вина подала, а чаю. Нет, говорю, у меня никакого вина, и спать уложила. А насчет намека, так я с ним ничего не имею с того разу, когда вы меня оговорили, сестра. С меня и так сраму хватит! Может, он где-нибудь на стороне оскоромился, этого уж я не знаю. Но только не дома. И меня, пожалуйста, избавьте. Я тут вот нисколечко не виновата.
473


Юэнян, сидевшая рядом с Юйлоу, велела позвать Дайаня и Циньтуна. Когда оба слуги предстали перед ней, она учинила им настоящий допрос.
— Где вчера пировал батюшка?—допытывалась хозяйка. — Говорите сущую правду. А то, случись недоброе, вам, арестантские отродья, за все быть в ответе.
— Батюшка в лавке с дядей У пировали, — нехотя говорил Дайань. — Больше нигде не были.
Позвали шурина У Второго.
— Зятюшка с нами совсем немного выпил, — заявил шурин. — И скоро куда-то отбыл.
У Юэнян пришла в ярость и, дождавшись ухода брата, обрушилась с руганью на Дайаня и Циньтуна. Она уже собиралась отдать распоряжение бить слуг, когда те с перепугу открыли рты.
— Батюшка вчера у жены Хань Даого выпивали.
Тут-то и подала голос Пань Цзиньлянь.
— Слышите, сестра? — крикнула она. — А меня еще обвиняли. Выходит, невинного на плаху веди, а преступник стой да посмеивайся, да? Как у дерева кора, так у человека имя. А вы со мной так говорили, сестра, будто я день-деньской только об этом самом и мечтаю. Допросите-ка лучше этих арестантов. В прошлый раз, когда вы у жены тысяцкого Хэ пировали, он тоже поздно явился. Где он тогда пропадал? Кому новогодние поклоны ночью отбивал, а?
Из опасения, как бы Циньтун не выдал всех тайн, Дайань не выдержал и рассказал о связи хозяина с госпожою Линь. Тут только Юэнян поняла, в чем дело.
— Вот, оказывается, почему он велел ее пригласить! — воскликнула она. — Да не придет, говорю, она. Мы же с ней ни разу не встречались. А они, выходит, отлично друг дружку знали. Она меня еще тогда удивила. При таких, думаю себе, годах, а брови подводит, виски подкрашивает — разрисовалась вся. И пудры в два слоя наляпала. Как есть распутная баба!
— Где это видано?! — возмущалась Юйлоу, — у нее сын женатый, а она такими делами занимается. Уж если невтерпеж, вышла бы замуж.
— Нет у нее, старой шлюхи, ни стыда ни совести, вот она и вытворяет! — поддержала Цзиньлянь.
— Я так думала, что она не придет, — продолжала Юэнян. — Нет, извольте, припожаловала.
— Вот, сестра, наконец-то и у вас глаза открылись, — говорила Цзиньлянь. — А вы меня ругали, когда я на жену Хань Даого,
474


потаскуху, набросилась. Все они — шлюхи и одного покроя. Сами ублюдки, ублюдков и плодят. Вот они тут воду и мутят.
— Как ты можешь мать Вана Третьего обзывать шлюхой? — спрашивала ее Юэнян. — Она мне сказала, что ты у них девочкой служила9.
Не услышь этого Цзиньлянь, все бы шло своим чередом, а тут у нее побагровело не только лицо до самых ушей, но и шея.
— Чего городит эта шлюха проклятая! — заругалась она. — Когда это я у них служила?! Тетка моя, верно, жила с ними по соседству, а у них был сад. Девочкой я гостила у тетки, и мы играли у них в саду. А то я у них служила, скажите, пожалуйста! Да я ее и знать не знаю, шлюху лупоглазую!
— Ну и язык же у тебя! — урезонила ее Юэнян. — Я сказала, что мне передали, а ты ругаешься.
Цзиньлянь ни слова не проронила.
По просьбе Юэнян Сюээ сварила клецки и понесла Симэню. У внутренних ворот она заметила Пинъаня, направляющегося в сад.
— Ты что тут делаешь? — спросила Юэнян.
— Ли Мин позвал на пятнадцатое четырех певиц и пришел узнать, состоится ли пир, — отвечал Пинъань. — Приглашения пока не рассылал, говорю ему, а он не верит, просит батюшке доложить.
— Какой тебе еще пир, рабское отродье! — заругалась Юэнян. — И спрашивать нечего. Вместо того, чтобы выпроводить ублюдка, он, видите ли, батюшке с матушкой докладывать идет.
Пинъань убежал, ног под собой не чуя.
А Юэнян вернулась в спальню Цзиньлянь. Симэнь съел всего три или четыре клецки.
— Ли Мин певиц звал, — сообщила хозяйка. — Я их отпустила. Потом, говорю, посмотрим, а пока никакого приема не будет.
Симэнь в знак согласия кивнул головой. Ему казалось, что через день-другой он поправится. Однако вопреки ожиданиям на утро он обнаружил ниже пояса все распухшее и покрасневшее причинное место. Даже ятра набухли и налились багровым блеском, точно баклажаны. Всякий раз, когда он ходил по малой нужде, у него начиналась страшная резь, будто его дуду ножом полосовали.
А снаружи стояли солдаты с оседланным конем в ожидании, когда Симэнь направиться в управу.
— Тебе, по-моему, надо уведомить господина Хэ, — посоветовала хозяину Юэнян, когда узнала, что состояние его здоровья ухудшилось. — Скажи, что тебе надо отлежаться. И никуда не выходи. Смотри, как ты ослаб. Слугу бы за доктором Жэнем по¬
475


слать. Посмотрел бы тебя да лекарства прописал. Что время зря терять! Нельзя так. Ты вон какой грузный, а ничего не ешь. Разве так можно!
Симэню никак не хотелось вызывать Жэня.
— Ничего! — говорил он. — Полежу, авось и пройдет. Встану.
Он отправил с посыльным в управу уведомление, что не может
выйти на службу, а сам продолжал лежать в постели. Он все время нервничал, настроение у него было отвратительное.
О болезни Симэня услыхал Ин Боцзюэ и пришел проведать побратима. Симэнь пригласил его в спальню Цзиньлянь.
— Прости, брат, беспокоил я тебя в прошлый раз, — приветствуя Симэня, говорил Боцзюэ. — Не знал, что ты себя плохо чувствуешь. Вот, значит, почему ты не пошел к шурину Хуа.
— Был бы здоров, разве не пошел бы! — отвечал Симэнь. — Сам не знаю, что со мной. Двигаться мне трудно.
— Ну, а себя-то ты как чувствуешь?
— Да я ничего. Голова только кружится и сам ослаб. Ходить не могу.
— То-то я гляжу, у тебя лицо что-то больно красное. Лихорадит10, наверно. А доктора не звал?
— Жена вон советует Жэнь Хоуси пригласить. А с какой стати? У меня ведь нет ничего серьезного. Неловко человека зря беспокоить.
— Ты, брат, ошибаешься. Позвать надо. Пусть посмотрит. Что он скажет. Может, какого лекарства даст. Глядишь, пройдет недуг и поправишься. Весенний дух действует. В это время всегда лихорадит. А мне вчера Ли Мин встретился. Ты ему певиц, что ли, велел позвать? Нынче, говорит, пир должны были справлять, а потом отложили из-за болезни батюшки. Так эта новость меня поразила, что я решил с утра пораньше тебя навестить, брат.
— Я и в управу не явился, — заметил Симэнь. — Увольнительную посылал.
— Куда там являться! Поправишься, тогда и выйдешь. — Боцзюэ выпил чаю и продолжал. — Ну я пойду. Как-нибудь еще загляну, брат. Ли Гуйцзе с У Иньэр тоже собираются тебя проведать.
— Поел бы. Успеешь.
— Нет, благодарю, — проговорил Ин Боцзюэ и бодро зашагал к выходу.
Симэнь велел Циньтуну поехать за город пригласить доктора Жэня. Доктор обследовал пульс больного.
476


— Ваш недуг, милостивый государь, — сказал в заключение Жэнь, — вызван разгоранием вверху опустошающего огня11, истощением внизу почечной воды12, неспособностью сердца и почек к согласованному взаимодействию13. Вы страдаете от истощения силы ян, вызванного половыми излишествами. Необходимо тонизирующими средствами восполнить урон, нанесенный половой сфере, только так можно будет восстановить ваши жизненные силы.
Доктор Жэнь откланялся и ушел. Ему вручили пять цяней серебра. После приема присланного им лекарства голова перестала кружиться, но Симэнь был по-прежнему слаб и не мог подняться с постели. Мошонка еще больше распухла и болела, а мочеиспускание было крайне затруднено.
После обеда навестить Симэня прибыли в паланкинах Ли Гуй- цзе и У Иньэр. Каждая держала в руках по две коробки. В одной были пирожки с фруктовой начинкой, а в другой — печенье-розочки, пара свиных ножек и пара жареных уток.
Певицы вошли в спальню и отвесили Симэню земные поклоны.
— Что с вами, батюшка? Нездоровится?
— Рад, что пришли навестить, — отвечал Симэнь. — А на подарки напрасно расходовались. Жар у меня что-то поднялся.
— Выпили, наверно, побольше во время праздников-то, — заметила Гуйцзе. — Воздержитесь денек-другой, и пройдет.
Они немного посидели возле Симэня и направились в покои Ли Пинъэр поздравить с праздниками хозяек. Юэнян пригласила их к себе в дальние покои и угостила чаем. Потом они опять прошли к Симэню.
Во время их разговора явился Ин Боцзюэ, а вместе с ним Се Сида и Чан Шицзе.
Симэнь попросил Юйсяо помочь ему сесть на кровать и оставил гостей в спальне, где и был накрыт стол.
— А рисовый отвар ел сегодня? — спросил Се Сида.
Юйсяо отвернулась, не сказав ни слова.
— Нет еще, — отвечал Симэнь. — Не хочу я есть.
— Пусть подадут, — продолжал Се Сида. — Мы, брат, с тобой за компанию поедим.
Подали рисовый отвар. Прислуживала Юйсяо. Гости не упускали из виду также сладости и закуски. Симэнь же не съел и пол- чашки.
Певицы тем временем переместились с хозяйкой в покои Ли Пинъэр.
— Ли Гуйцзе с У Иньэр только что тут были, — заметил Боцзюэ. — Куда они делись?
477


— Они там, — говорил Симэнь.
Боцзюэ подозвал Лайаня.
— Ступай, певицам скажи, — наказал он. — Пусть придут батюшке споют.
Но Юэнян, чтобы не беспокоить Симэня, не пустила певиц.
— Ничего, и так выпьете, — сказала она.
Г ости осушили по нескольку чарок.
— Трудно тебе, брат, сидеть с нами, — говорили они. — Мы пойдем, не будем тебя больше неволить. А ты ложись и поправляйся.
— Тронут вашей заботой, — отвечал Симэнь.
Г ости встали и откланялись.
Выйдя во дворик, Ин Боцзюэ подозвал Дайаня.
— Передай матушке Старшей, — наказывал он слуге, — пусть пригласят медицинское светило врача Ху с Большой улицы. Его считают знатоком по части лихорадки. Скажи, батюшка Ин, мол, советует. Цвет лица у хозяина нехороший. Чего бы не случилось. Сейчас же скажи! И пусть не откладывает!
Дайань не посмел ослушаться и сейчас же доложил Юэнян. Хозяйка поторопилась в спальню к Симэню.
— Брат Ин через слугу передал, — обратилась она к больному, — чтобы мы пригласили врача Ху с Большой улицы. Он, говорят, мокротную лихорадку14 вылечивает. А почему бы и не пригласить! Пусть посмотрит.
— Опять его?! Он сестру Ли осматривал, да ничего сделать не мог.
— Лекарства врача помогают тому, кто излечим, — возражала Юэнян. — Милостью Будды пользуется тот, кто достоин. А может, ты достойным окажешься. Примешь лекарство и, глядишь, дело пойдет на поправку.
— Ну ладно, — согласился Симэнь. — Приглашай.
За доктором Ху послали Цитуна.
Тем временем проведать больного пришел шурин У Старший. Он и проводил доктора в спальню, где тот обследовал пульс.
— Почтеннейший господин, — заговорил доктор, обращаясь к шурину и Чэнь Цзинцзи, — страдает от яда, скопившегося в нижней части тела, так как совершил половые акты, ощущая потребность освободить мочевой пузырь. Болезнь запускать нельзя, ибо она завершается гематурией, сиречь мочеиспусканием с кровью.
И его одарили пятью цянями серебра. Лекарство, которое он прописал, возымело не больше действия, чем камень, брошенный в морскую пучину. И более того. У Симэня вообще перестала идти
478


моча. Встревоженная Юэнян отпустила Гуйцзе и Иньэр и пригласила к мужу Хэ Чуньюаня, сына почтенного Хэ.
— Задержка мочи, — заключил он после осмотра, — произошла из-за полного отравления мочевого пузыря, который весь охвачен патогенным огнем. Яд распространился и дальше, проникнув в меридианы и коллатерали15 всех четырех конечностей. Уже образовался натечный абсцесс и скапливается флегма. Дело дошло до расстройства взаимодействия между сердцем и почками16.
Его наградили пятью цянями серебра. С приемом прописанного им лекарства у Симэня возник приапизм, вызванный болезненным всплеском силы ян, утратившей телесные корни. Его веник стал словно из железа и не опадал с утра до ночи.
Цзиньлянь, не взирая ни на что, в сумерки опять оседлала Симэня и, хотя он то и дело терял сознание, принялась забавляться, «отливая перевернутую свечу». Смерть здесь несколько раз сменялась воскрешением.
На другой день посыльный предупредил о прибытии тысяцкого Хэ.
— Тебя господин Хэ собирается навестить, — говорила Юэнян. — Здесь неудобно принимать. Я помогу тебе добраться до дальних покоев.
Симэнь кивнул головой. Юэнян одела его потеплее, они с Цзиньлянь помогли ему перебраться из спальни Цзиньлянь в покои Юэнян. В убранной гостиной, где были зажжены благовония, его усадили на расстеленный на кане тюфяк и подложили под спину пухлые подушки.
Немного погодя явился тысяцкий Хэ. Чэнь Цзинцзи пригласил его в дальние покои, где находился больной Симэнь.
— Я отказываюсь от обмена положенными приветствиями, ибо не решаюсь вас беспокоить, сударь, — начал Хэ. — Вам полегчало?
— Жар17 от головы перешел в нижнюю часть тела, — объяснил Симэнь. — Ятра поражены и опухли. Хорошего мало.
— У вас, видимо, отравление мочевого канала, — заметил Хэ. — У меня есть знакомый. Он прибыл навестить родителей в Дунчан и вчера заезжал ко мне, передал письмо. Он уроженец Фэньчжоу, что в провинции Шаньси. Его фамилия Лю, по прозванию Цзюйчжай. Ему полсотни лет, и он слывет исцелителем язв и отравлений. Я приглашу его к вам. Пусть и он осмотрит вас, сударь.
— Благодарю вас, сударь, за беспокойство, — проговорил Симэнь.— Я пошлю за ним слугу.
479


Тысяцкого Хэ угостили чаем.
— Не расстраивайтесь, сударь, и берегите себя, — сказал Хэ после чаю. — А о службе не беспокойтесь. Я буду присылать вам на просмотр все бумаги. Только не волнуйтесь.
— Прибавил я вам хлопот, — подняв обе руки, благодарил его Симэнь.
Тысяцкий Хэ откланялся и вышел. Симэнь велел Дайаню взять визитную карточку и пойти вместе со слугой тысяцкого Хэ за Лю Цзюйчжаем.
Приезжий доктор, обследовав пульс и причинное место больного, тотчас же приложил на опухоль мазь и оставил лекарство для приема внутрь. Симэнь наградил его куском ханчжоуского шелка и ляном серебра. Первый прием лекарства не возымел заметного действия.
В тот же день навестить Симэня прибыла в паланкине Чжэн Айюэ. В одной коробке, которую она поднесла, находились птенцы голубей18, в другой — нежные паровые пирожки с фруктовой начинкой. Развевался ее расшитый пояс. Она, словно колыхающаяся на ветру ветка цветов, вспорхнула в дверь и склонилась перед Си- мэнем в земном поклоне.
— Не знала я, батюшка, что вам нездоровится, — говорила она. — Хороши Гуйцзе с Иньэр! Сами навестили батюшку, а мне ни слова. Уж не осудите меня. Прошу прощения, что не проведала вас раньше.
— Не поздно и сейчас, — отозвался Симэнь. — И подарки купила. Мамаше вашей за хлопоты спасибо передай.
— Что это за подарки! — улыбалась Айюэ. — В спешке собирала. Как вы похудели, батюшка. Очень изменились. Это вам к столу сгодится.
— Годится-то оно годится, да ест он уж больно мало, — заметила Юэнян. — Вот сегодня рисового отвару немножко отведал и все. Только что доктор осматривал.
— Матушка, — обратилась к хозяйке певица. — Велите голубка сварить. Я сама батюшку покормлю. Может, с рисом покушает. Вы грузны, батюшка, вам надо кушать. Разве так можно! Вы ведь всей семье опора.
— Он в рот возьмет, а есть не будет, — заметила Юэнян.
— Слушайте, что я вам говорю, батюшка, — не унималась певица.— Если вам даже и не хочется, ничего, как-нибудь через силу, а питаться необходимо. Не корнями жив человек, а питьем да едою.
480


Надо как-то себя поддерживать. А то совсем отощаете. Что же от вас останется!
Немного погодя сварился голубь. Сяоюй подала его вместе с рисовым отваром, который приготовили из отборного риса и приправили тыквенно-баклажанным маринадом, отчего он издавал исключительный аромат. Чжэн Айюэ забралась на кан и, встав перед Симэнем на колени, сама стала кормить его, держа в руке чашку с рисом.
Симэнь не без усилий съел полчашки рису, попробовал голубятины и закачал головой.
— Благодаря лекарствам да и моим уговорам вот вы как-никак и поели немножко, батюшка, — говорила Айюэ.
— На этот раз батюшка побольше покушали, — заметила Юй- сяо. — А все потому что вы, сестрица, за ними поухаживали.
Юэнян распорядилась подать певице чаю, а под вечер угостила вином и закусками, наградила пятью цянями серебра и отпустила. Перед уходом Айюэ еще раз зашла к Симэню.
— Полежите, батюшка, потерпите и поправляйтесь, — наказала она, земно кланяясь. — А я вас еще как-нибудь навещу.
Вечером Симэнь принял вторую дозу лекарства Лю Цзюйчжая. Боль распространилась по всему телу. Симэнь стонал целую ночь. Утром, в пятую стражу, вскрылась опухоль мошонки, и он очутился в луже крови. К тому же на черепашьей головке выскочил шанкр, и непрестанно сочилось фиолетовое выделение. Симэнь потерял сознание.
Юэнян и остальные жены, крайне этим встревоженные, не отходили от больного. Когда стало ясно, что не помогут никакие лекарства, Юэнян пригласила старуху Лю. Та в передней крытой галерее зажгла свечу в форме человека и пустилась в шаманский танец.
Слугу послали к столичному воеводе Чжоу узнать, где пребывает Бессмертный У, чтобы пригласить его к больному. Ведь это он в свое время предсказал Симэню, что в этом году тот «будет кровью харкать и гноем истекать, начнет сохнуть, чахнуть, увядать».
— Не следует беспокоить господина Чжоу, — заметил Бэнь Дичуань. — Бессмертный У обретается за городскими воротами у храма Бога Земли, где предсказывает судьбу и врачует недужных. Ходит лечить, когда позовут, а наград не принимает.
Юэнян тотчас же послала за ним Циньтуна.
481


Бессмертный У вошел в спальню и поглядел на Симэня. Он был совсем не тот, что прежде. Сильно осунулся, лежал как пласт. Г олова его была перевязана платком. Бессмертный нащупал пульс.
— Вы не в меру увлекались вином и женщинами, сударь, — заключил он, — вот отчего у вас и истощилась почечная вода. Опустошающий огонь, рожденный морем страстей, дошел в вас до великого предела19. Болезнь проникла в самое нутро20 и с трудом поддается лечению. Вот послушайте восьмистишие. Он страдает оттого, что:
Красотками утешен, вечно пьян,
Испортил кровь свою, растратил силы.
И, как оплывшая свеча, согнулся стан,
Лишь два шага осталось до могилы.
Он меры в наслаждениях не знал,
И вот толпою подступили хвори...
Случись в селенье горном вдруг обвал.
Кто людям пособит в беде и горе?
Юэнян поняла, что недуг Симэня не поддается лечению.
— Если не помогут снадобья, не могли бы вы, учитель, предсказать его судьбу? — спросила она.
Бессмертный перебрал ему пальцы, осмотрел линии руки и рассчитал знаки появления на свет.
— Вы родились, сударь, под знаком тигра, в год третий — бин-инь, месяц сорок пятый — моу-шэнь, день девятнадцатый — жэнь-у, час пятьдесят третий — бин-чэнь. Теперь же идет год моу-сюй, тридцать пятый. Вам, стало быть, тридцать три года. Для предсказания судьбы придется рассмотреть движение знаков зодиака21. Хотя огонь и земля находятся в расстроенном положении22, в этом году земля под пятым небесным знаком моу преодолевает воду под девятым небесным знаком жэнь23. Год отмечен засухой. В первую луну, а она под пятнадцатым знаком моу-инь, три небесных пятерки моу сталкиваются с земной пятеркой чэнь24, а перед этим не устоять. Пусть вы богаты и счастливы, но долголетия вам не видать. А вот то, что обыденной речью выразить неудобно. Послушайте стихи!
Если судьба
лихую звезду
задела, то горе в итоге.
482


Ты невесом,
а зло тяжело —
несчастье уже на пороге.
Если Тайсуй
глядится в окно,
то даже бессмертный в тревоге.
— Если судьба не сулит ему ничего хорошего, — продолжала Юэнян, — не могли бы вы, учитель, погадать по тварям и по созвездиям25?
Бессмертный У разложил изображения тварей напротив знаков небесных стволов и земных ветвей, а затем сказал:
Трехзвездие Сердца с луною и лисом;
Двузвездие Рога плюс древо, дракон2*\
Под пологом алым в укрытии мглистом В рисковых боях забывал он покой.
Лил в лунных чертогах он росы пахучи.
В подлунном миру хапал золота кучи.
Красоткам являл петушиную стать,
И при смерти персики тщился срывать.
Спасительной Небо не дарит звезды^,
Великого медика2® праздны труды.
— Раз и твари не предвещают хорошего, не могли бы вы, наставник, истолковать мне сон?
— Что за сон вам привиделся, сударыня? — спросил прозорливец. — Расскажите. Бедный инок объяснит его вам.
— Мне приснились огромные палаты, которые должны вот-вот рухнуть, — рассказывала Юэнян. — Я была одета в красное. У меня сломалась бледно голубая нефритовая шпилька. Потом я уронила восьмиугольное зеркальце29, и оно разбилось.
— Я вам растолкую ваш сон, сударыня, только на меня не обижайтесь, — произнес монах. — Готовые рухнуть палаты предвещают несчастье вашему супругу. Красные одеянья — вам скоро предстоит облачиться в траур. Поломанная шпилька сулит прощание с вашими сестрами, а разбитое зеркало — близкое расставание супругов. Вещий сон! Не к добру!
— Есть еще хоть какая-нибудь надежда, наставник? — спрашивала Юэнян.
483


— Когда Белый тигр уже встал на дороге, а Дух Утраты готовит беду30, ее не отвратит и бессмертный, от нее не избавит и сам Тайсуй — властитель лет Юпитер. Что установлено всемогущей природой, того не изменят ни духи, ни черти.
Стало ясно Юэнян, что Симэню нет спасения. Она отпустила прозорливца, наградив его куском холста, но не о том пойдет речь.
Да,
Гадавший тьму от света отделил.
Ни малости не упустив из виду,
Кто на земле всегда добро творил,
Того и Небо не дает в обиду;
Кто в жизни не обидел бедняка,
Тот счастлив будет сам наверняка.
Видя, что ни мольба, ни гаданье не предвещают ничего доброго, Юэнян сильно встревожилась. Когда настал вечер, она зажгла во внутреннем дворе благовония и, обративши взор свой к небу, дала обет:
— Если поправится муж мой, — шептала она, — я три года подряд буду совершать восхождение на священную гору Тай, буду чтить божественную Матушку31 благовониями и одеяниями.
Мэн Юйлоу обреклась в седьмой, семнадцатый и двадцать седьмой дни каждой луны поститься и возносить молитву духам Северного Ковша — семизвездия Большой Медведицы. Только Пань Цзиньлянь и Ли Цзяоэр не давали никаких обетов.
Симэнь сознавал, как серьезно его состояние. Он то и дело терял сознание. И вот он увидел Хуа Цзысюя и У Чжи. Они стояли прямо перед ним и требовали вернуть долг. Симэнь утаил видение, но домашним велел не отходить от постели.
Пока не было рядом У Юэнян, он взял за руку Пань Цзиньлянь. Как тяжело ему было с ней расставаться.
— Искусительница ты моя! — проговорил он, и глаза его наполнились слезами. — Я умру, а вы, сестры, оставайтесь у дщицы души моей. Не расходитесь, прошу вас.
— Дорогой мой! — едва сдерживая рыдания, отозвалась Цзиньлянь. — Я бы рада остаться, да потерпят ли меня другие.
— Подожди, придет Старшая, я с ней поговорю.
Немного погодя вошла У Юэнян. У Симэня и Цзиньлянь были красные от слез глаза.
484


— Дорогой мой! — обратилась Юэнян. — Скажи мне, что у тебя на душе. Дай наказ. Ведь я жена твоя.
Симэнь Цин с трудом сдерживал рыдания.
— Вижу, не долго мне осталось, — говорил он, всхлипывая. — Мой завет короток. Если родится у тебя сын или пусть даже какая ни на есть дочь, берегите младенца, сестры. Живите вместе, не расходитесь, кто куда, а то люди осудят. — Симэнь указал на Цзиньлянь и продолжал: — А сестрицу прости, если в чем не права была.
Симэнь умолк. По нежному, как персик, лицу Юэнян покатились жемчужины-слезы. Она больше не могла удерживаться и разрыдалась в голос.
— Не надо плакать, — увещевал ее Симэнь. — Послушай мое завещание. Оно выражено в романсе на мотив «Остановив коня, внимаю»:
Не горюй, добродетельная жена.
Помни, в чреве твоем мой сынок или дочь.
И вскормить, и взрастить ты дитя должна.
Береги добро, а пороки — прочь.
Жены младшие, праведны будьте вы,
Берегите мой дом от дурной молвы.
Вы живите бок о бок одной семьей.
Мужу мертвым лежать под сырой землей.
К девяти мне истокам^ нелегкий путь.
Бессловесны уста, бездыханна грудь.
Выслушала его Юэнян и отвечала так:
Премного тебе благодарна я, муж дорогой,
За мудрое слово твое, за твое поученье.
Я женщиной слабой всего лишь явилась на свет,
Достоинство бабье блюла и жила в подчиненье.
Немалые годы в супружестве прожили мы,
Поверь мне, и впредь я останусь хозяйкой примерной.
И в жизни у нас, и по смерти дорога одна,
Супругой была и вдовою пребуду я верной.
Хочу, чтоб теперь от души у тебя отлегло:
Всегда мы с тобой неразлучны, как конь и седло.
Отдав последний наказ У Юэнян, Симэнь позвал Чэнь Цзинцзи.
485


— Зятюшка! — обратился он к Цзинцзи, приблизившемуся к одру.— Когда есть сын, опираются на него, а нет — полагаются на зятя. Ты мне как сын родной. Если случится недоброе, похорони меня и о доме не забывай. Матушкам по хозяйству помогай, чтобы не давать повода для досужих разговоров. В атласной лавке, с капиталом в пятьдесят тысяч лянов серебра, есть доля свата Цяо. Ее надо будет закрыть. Но прежде приказчик Фу должен продать нашу часть товаров, а долю свата с прибылями вернуть владельцу. Лавку шерстяной пряжи, где торгует Бэнь Четвертый, с капиталом в шесть с половиной тысяч лянов, и шелковой пряжи, где старшим шурин У Второй, с капиталом в пять тысяч, как кончится товар, тоже закрой. Если Ли Чжи привезет контракт, откажись. Попроси дядю Ина, пусть подыщет другого кредитора. За Ли Чжи и Хуаном Четвертым долг в пятьсот лянов, не считая полутораста лянов процентов. Деньги с них вытребуй. Мне на похороны пойдут. С приказчиком Фу держите две лавки, что около дома, — закладную, с оборотом двадцать тысяч лянов, и лекарственных трав — пять тысяч. Как только вскроются реки, тебе надо будет встретить корабль из Сунцзяна. На нем Хань Даого и Лайбао должны доставить товару на четыре тысячи лянов. Товар продашь, а вырученное серебро передай матушкам на расходы. Уездный экзаменатор мне должен двести лянов, архивариус Ху а33 — пятьдесят лянов, за городом лавочник Сюй Четвертый — с процентами триста сорок лянов. Их долговые расписки у меня хранятся. Слуг пошли, поторопи, если будет нужно, долг вернуть. Оба дома — напротив и на Львиной — продай, а то матушкам будет тяжело управляться.
Симэнь заплакал.
— Не волнуйся, батюшка, наказ ваш исполню, — отвечал Чэнь Цзинцзи.
Немного погодя навестить больного хозяина прибыли приказчики Фу и Гань, шурин У Второй, Бэнь Дичуань и Цуй Бэнь. И каждому из них Симэнь отдал распоряжение.
— Не беспокойся, батюшка, все будет исполнено, — отвечали приказчики.
Многие в этот день приходили навестить Симэня и, убедившись насколько он плох, тяжело вздыхали.
Прошло еще два дня. А Юэнян все лелеяла несбыточную надежду на выздоровление Симэня. Однако дни его были сочтены. На тридцать третьем году он должен был уйти из жизни. И вот двадцать первого дня первой луны в пятую ночную стражу его ох¬
486


ватил сначала жар, потом озноб. Громко стоная и тяжело дыша, он кое-как дотянул до утра и, увы, испустил последнее дыхание.
Да,
Вместимость серди,а так мала — а нужд немало.
Но вот однажды смерть пришла —
и все теперь ненужным стало.
Верно говорится в старинных афоризмах:
Твори больше добра, но не копи богатств. Кто добро творит, тот прославится. Кто копит богатства, на себя накличет беду. Сильно разбогател Ши Чун, а от плахи не сумел уйти. С голоду умер Дэн Тун, и горы не помогли. А ныне еще хуже прежнего: нет в душе людской просветления. Кто добра накопил, того превозносят и хвалят. Кто добродетели жизнь посвятил, тот глупцом слывет и всеобщим посмешищем. Кто богатства скапливает несметные, того смерть застает без гроба.
И в самом деле, Симэнь скончался, а еще не был заготовлен гроб. Юэнян поспешно вызвала У Второго и Бэнь Дичуаня, достала из сундука четыре слитка серебра и велела присмотреть гробовые доски. Только они ушли, как у нее начались схватки. Она поторопилась в спальню, легла на кровать и потеряла сознание.
Мэн Юйлоу, Пань Цзиньлянь и Сунь Сюээ тем временем суетились у смертного одра, обряжая покойника. Одна одевала ему шапку, другие халат, когда в комнату вошла Сяоюй.
— Матушка лежит без сознания, — сообщила она.
Юйлоу и Цзяоэр поспешили в спальню к Юэнян. Она лежала, держа руки на животе. Было ясно, что наступило время разрешения от бремени. Юйлоу велела Ли Цзяоэр остаться при Юэнян, а сама вышла, чтобы сейчас же послать слугу за повивальной бабкой Цай. Пока она отсутствовала, а Юэнян металась в предродовых муках, Ли Цзяоэр отправила Юйсяо за Жуй, сама же залезла в хозяйкин сундук, извлекла оттуда пять слитков серебра и отнесла их к себе. Вернулась она с бумажной подстилкой.
— Нигде не могла найти подстилку, — объясняла она. — При- шлось к себе идти.
Юйлоу, продолжавшая хлопотать около Юэнян, даже внимания на нее не обратила.
487


Юэнян продолжали мучить схватки. Вскоре пришла повитуха Цай. В то время как у Юэнян родился сын, обрядили Симэня, и дом огласился громким плачем.
Повитуха приняла младенца, отрезала пуповину и подала роженице успокаивающего питья. Потом она помогла Юэнян сесть на кан, и та наградила ее тремя лянами серебра. Старухе этого показалось мало.
— Помните, сколько в тот раз дали? — говорила она. — А вы Старшая хозяйка, сударыня, и у вас сын на свет появился. Добавьте по такому случаю, сударыня.
— Тогда было одно, теперь совсем другое, — отвечала Юэнян. — Тогда хозяин был жив. И на этом не обессудь. В третий день младенца мыть придешь, еще лян получишь.
— И кофту с юбкой в придачу, — добавила повитуха и удалилась. Когда Юэнян немного пришла в себя, она заметила открытый сундук и обрушилась с бранью на Юйсяо.
— Ах ты, вонючка проклятая! — ругала она горничную. — Ты что, тоже чувств лишилась, да? Тут народ ходит, а у тебя сундук стоит открытый. Нет чтобы запереть.
— А я даже не видала, — оправдывалась Юйсяо. — Думала, вы заперли, матушка.
Юйсяо стала запирать сундук. Юйлоу при такой подозрительности хозяйки не захотела оставаться у нее в спальне и вышла.
— Вот какая у нас Старшая! — сетовала она Цзиньлянь. — Только что муж умер, а она уж домашним не доверяет.
Юйлоу и в голову не приходило, что Ли Цзяоэр уже успела стащить пять серебряных слитков.
Шурин У Второй и Бэнь Дичуань закупили у помощника областного правителя Шана набор гробовых досок и позвали столяров. Слуги перенесли тело Симэня в большую переднюю залу. Для составления свидетельства о смерти пригласили геоманта Сюя. Немного погодя прибыл шурин У Старший. Тем временем шурин У Второй с приказчиками хлопотали в передней зале. Одни снимали фонари, другие свертывали картины-свитки, третьи накрывали покойника бумажным покрывалом, зажигали перед ним светильник и ароматные свечи. Лайань был приставлен к траурному гонгу.
— Дыхание остановилось в утренний час дракона, — осмотрев руку Симэня, заключил геомант. — Злые духи не представляют опасности для домочадцев. — Он обернулся к Юэнян и продолжал: — На третий день совершите положение во гроб, шестнадца¬
488


того во второй луне, а по прошествии тридцати дней, через четыре с лишним седмицы, устроите погребение.
Геоманта Сюя угостили и, наградив, отпустили. Во все концы были направлены слуги сообщить траурную весть. Тысяцкому Хэ отвезли верительную дщицу и печать.
Все оделись в траур, соорудили по сему случаю временные навесы, но говорить об этом подробно нет надобности.
На третий день буддийские монахи служили панихиду по новопреставленному с чтением поминального канона и сожжением бумажных денег. Все в доме от мала до велика были одеты в траурную пеньку. Зять Чэнь Цзинцзи, облаченный в полный траур, какой полагается сыну, потерявшему родителя, с траурным посохом в руке, стоял перед покойником и принимал соболезнования посетителей. Юэнян не выходила из комнаты, оставаясь с младенцем. Ли Цзяоэр и Мэн Юйлоу принимали посетительниц. Пань Цзиньлянь вела учет приносимых пожертвований. Сунь Сюээ, приставленная к женской прислуге, управлялась на кухне, где готовили чай и угощения. Счета были поручены приказчику Фу и шурину У Второму. Бэнь Дичуань ведал похоронными расходами, а Лайсин — кухней. Шурин У Старший с приказчиком Ганем принимали посетителей.
В тот день повитуха Цай мыла младенца, и Юэнян одарила ее шелковыми нарядами. Сына назвали Сяогэ34. По сему случаю некоторые прислали в подарок лапши долголетия. Среди близких и соседей пошли толки.
— У старшей жены почтенного господина Симэня сын родился, — говорили на улице. — Да в тот самый день и час, когда хозяин, отец его, дух испустил. Вот странное совпадение! Такое редко случается!
Однако не станем останавливаться на досужих разговорах.
Перейдем к Ин Боцзюэ. Услыхав о кончине Симэня, он пошел выразить соболезнование и оплакать побратима. Когда он плакал около усопшего, оба шурина наблюдали в крытой галерее за художником, писавшим портрет покойного. К ним вошел Боцзюэ.
— Какое горе! — воскликнул он после положенных приветствий. — Мне и во сне не снилось, что умрет брат.
Боцзюэ попросил пригласить Юэнян, чтобы выразить ей свое почтение и сочувствие.
— Сестра не может выйти, — говорил шурин У Старший. — Видите ли дело какое. У нее младенец в одночасье родился.
— Что вы говорите! — изумился Боцзюэ. — Прекрасно! Значит, у брата появился наследник, дом хозяина обрел.
489


Немного погодя вышел Чэнь Цзинцзи в полном траурном облачении и отвесил Ин Боцзюэ земные поклоны.
— Да, большое горе тебя постигло, зятюшка! — соболезновал Боцзюэ. — Не стало у тебя батюшки, а матушки — что вода стоячая. Хозяйство на тебя теперь ляжет. Будь осмотрителен. А дело какое подоспеет, на себя-то одного не полагайся. У тебя вот дяди есть. С ними посоветуйся. Не в обиду тебе будет сказано: ты еще молод, в делах не больно сведущ.
— Не то вы говорите, брат, — вставил шурин У Старший. — У меня службы на плечах. Некогда мне будет. А у него матушка есть. Пусть с ней больше советуется.
— Шурин, дорогой вы мой! — не унимался Боцзюэ. — Матушка матушкой, а как она вне дома распорядится?! Нет, шурин, советы все-таки вам давать придется. Как говорится, без дяди не вдохнешь, не выдохнешь. Матушка да дядя — нет ближе человека! Так что ты, шурин, и ближе и старше всех... А вынос назначен?
— Могилу рыть будут шестнадцатого во второй луне, — пояснил У Старший, — а погребение назначено через тридцать дней, по прошествии четырех с лишним седмиц.
Вскоре прибыл геомант Сюй. Он совершил обряд положения во гроб. Гроб забили навечно гвоздями и установили как полагается. Над ним был водружен траурный стяг с надписью: «Здесь покоится прах полководца Симэня».
В тот же день выразить свои соболезнования прибыл тысяцкий Хэ. После поклонения перед прахом Хэ Юншоу угостили чаем шурин У Старший и Боцзюэ. Он узнал срок погребения сослуживца и приказал солдатам оставаться в доме усопшего.
— И чтоб у меня ни один не отлучался! — приказал он. — Вплоть до самых похорон. Потом вернетесь в управу. — Тысяцкий обернулся к двум старшим и продолжал: — О нарушивших указание доложите. Они будут строго наказаны. — В заключение он обратился к шурину У Старшему: — Если кто откажется возвращать долги, дайте мне знать. Я приму принудительные меры.
С этими словами он отбыл в управу. Составленный им письменный доклад об открывшейся вакансии был направлен в столичное управление.
Тут наш рассказ раздваивается.
Перейдем пока к Лайцзюэ, Чуньхуну и Ли Чжи. Добрались они до Яньчжоу. В цензорате вручили письмо с подношениями.
490


Цензор Сун прочитал письмо Симэня, в котором тот просил дать ему подряд на поставку изделий старины.
— Прибыть бы вам днем раньше, — проговорил он. — Только вчера разослал по областным управлениям.
Найдя в пакете десять лянов листового золота, цензор призадумался. Неловко ему было отказывать Симэню, и он предложил Чуньхуну, Лайцзюэ и Ли Чжи остановиться пока в приемной зале, а сам направил в Дунпинское областное управление гонца за только что отосланным туда документом. Оно было передано Чуньхуну. Цензор дал прибывшим лян серебра на дорожные расходы, с чем они и отбыли обратно в уездный город Цинхэ.
Дней через десять они въехали, наконец, в город, где и узнали от прохожих о кончине Симэнь Цина.
— Три дня как умер, — говорили им. — И панихиду служили.
Тут у Ли Чжи зародился коварный план.
— Давайте скроем подряд, — подговаривал он Лайцзюэ и Чуньхуна. — Скажем, цензор Сун отказал. А сами пойдем на Большую улицу к Чжану Второму. Если же вы не хотите, я вам дам по десяти лянов. Только молчите.
Лайцзюэ был не прочь поживиться, но Чуньхун от такого предложения уклонился, хотя и выказал туманное одобрение.
На воротах дома были развешаны бумажные деньги, монахи служили панихиду. Вряд ли кто смог перечесть всех родных и близких, собравшихся выразить соболезнование. Ли Чжи оставил попутчиков и направился прямо к себе, а Лайцзюэ и Чуньхун земно поклонились шурину У Старшему и Чэнь Цзинцзи.
— Как насчет подряда? А где Ли Третий? — спросил шурин У. Лайцзюэ молчал. Тогда Чуньхун достал письмо с контрактом и протянул шурину У Старшему. Слуга рассказал, как Ли Чжи предлагал им по десяти лянов, как подговаривал утаить подряд и передать его Чжану Второму.
— Но мог ли я за оказанные мне милости отплатить хозяевам такой черной неблагодарностью! — воскликнул Чуньхун. — Вот я и поспешил сразу домой.
Шурин тотчас же доложил Юэнян.
— Вот верный слуга! — говорил он про Чуньхуна. — А Ли Третий, оказывается, негодяй. Чтоб ему сгинуть, проклятому! Только зятюшка помер, а уж он зло творит.
И шурин рассказал о случившемся Ин Боцзюэ.
— За Ли Чжи и Хуаном Четвертым долг с процентами составляет шестьсот пятьдесят лянов, — говорил шурин. — Вот и надо
491


будет по горячим следам воспользоваться услугой господина Хэ. Напишем жалобу и подадим в управу. Пусть с них долг вытребует. А нам эти деньги на похороны годятся. Они ведь сослуживцы, и господин Хэ нам не откажет.
— Ли Третий этого себе не позволит, — заверял шурина всполошившийся Боцзюэ. — Обожди, шурин. Погоди, прежде я сам с ним поговорю.
И Боцзюэ, направившись к Ли Чжи, велел позвать Хуана Четвертого, и они стали держать совет.
— Слугам не следовало бы серебро предлагать, — начал Боцзюэ. — К чему лишних людей втягивать! И лису не поймали, и вони нанюхались. Он вон на вас жалобу надзирателю писать собирается. А они сослуживцы. Как говорится, рука руку моет. Заварили кашу! Куда вам с ним тягаться! Я бы на вашем месте вот что сделал. Потихоньку ввернул бы сейчас шурину лянов двадцать. Скажите, в Яньчжоу, мол, пришлось потратиться. А как мне стало известно, подряд брать они не собираются. Так что его нечего и показывать. Его мы Чжану Второму передадим. А вы тем временем две сотни лянов серебра, никак не меньше, соберете. Придется вам и заупокойные жертвы принести. Так вы и усопшего почтите и возвратите серебрю. А на оставшийся долг новое письменное обязательство составите. Выплатите в рассрочку. Так вы враз двух зайцев убьете. И репутацию не запятнаете. Все обойдется по-хорошему.
— Ты прав, — согласился Хуан Четвертый. — А ты, брат Ли, поторопился малость.
Под вечер Хуан Четвертый с Ин Боцзюэ поднесли шурину У Старшему двадцать лянов и, объяснив в чем дело, заговорили о подряде. Шурин же знал, что его сестра, Юэнян, от подряда решила отказаться, в глаза ему сверкнуло блестящее серебро, и он не преминул им воспользоваться.
На другой день Ли Чжи и Хуан Четвертый закололи трех жертвенных животных и, почтив Симэня, возвратили двести лянов, о чем шурин У Старший доложил Юэнян.
Старое долговое обязательство уничтожили и составили новое — на четыре сотни лянов, а пятьдесят лянов было прощено. Долг, по обоюдному согласию, подлежал погашению в рассрочку. Ли Чжи передал контракт Ин Боцзюэ, и они направились на переговоры к Чжану Второму, но не о том пойдет речь.
492


Да,
Лишь расплавив, подсчитаешь долю примесей во злате,
В деле денежном узнаешь
низок человек иль знатен.
Тому свидетельством стихи:
Волю природы никак не изменишь;
Страсти умерь, приглуши вожделенье.
Алчный, ты ближнего ныне ограбил —
Выйдет в грядущем тебе разоренье.
Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой
раз.
493


ПРИМЕЧАНИЯ
ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ЧЕТВЕРТАЯ
* Даосские напевы (дао-цин) — музыкально-поэтическая форма, сложившаяся на основе даосских поучительных притч и повествований, бытовавших в виде песнопений. Исполняется в сопровождении бамбукового барабанчика.
^ Цитата из конфуцианского канона IV в. до н. э. «Мэн-цзы» (гл. ЗА, разд.
4)-
^ Цзянъчан — современный уезд Сичан провинции Сычуань. Чжэнъ- юань — местность в провинции Гуйчжоу возле реки Чжэньян. Оба места славились деревьями с очень прочной древесиной. Из нее делались доски для особо долговечных гробов.
4 Янсюанъский вяз — вид дерева, растущего в провинциях Аньхуэй и Шэньси.
^ Хугуан — общее название двух центральных провинций — Хунань и Хубэй. Улин — современный уезд Чандэ провинции Хунань и одновременно образ земли обетованной из утопии Тао Юаньмина (363—427) «Тао-хуа юань цзи» («Записки об Источнике персиковых цветов», или «Персиковый источник»). Дерево из этих мест тао-хуа-дун («пещера персиковых цветов») — своеобразная метафора абсолютной долговечности, неподверженности тлену. Вместе с тем его обозначение является топонимом, относящимся к двум местам — на юге уезда Баоцин провинции Хунань и на востоке уезда Чаншоу провинции Сычуань.
^ Волосатые девы ицнъских времен (Цинь-ши мао-нюй) — описанные Лю Сяном (77~6 до н. э.) в «Ле сянь чжуань» («Предания о бессмертных»), бессмертные девы, которых Жуань Чжао и Лю Чэнь (I—II вв.) встретили в горах Тяньтай, куда они скрылись из гарема императора Цинь Шихуана (кон. III в. до н. э.). Известно имя одной из них — Юйцзян. В горах она питалась только сосновыми иглами, из-за чего обросла густой шерстью. См. прим. 13 к гл. 49 (т. 3, с. ИЗ, 310) и гл. 63 и 68. Стремясь продемонстрировать ученость, Ин Боцзюэ путает с этой легендой утопию Тао Юаньмина (см. прим. 3) и, кроме того, все относит к эпохе Тан (618—907).
^ Хайянъ — уезд в юго-восточной провинции Чжэцзян, диалект которого значительно отличается от шаньдунского, родного для Симэнь Цина и его гостей. Распространенный в эпоху Мин хайяньский стиль театрализованных представлений почти исчез к ее концу. См. также гл. 49 (т. 3, с. 103—104), прим. 14 к гл. 63 (т. 3, с. 469, 341).
® Ци — древнее царство на территории Шаньдуна, диалект которого отличался от соседних китайских царств.
^ Лю Чжиюанъ (893—948) — в период раздробленности, эпоху Пяти династий (907—960), основатель эфемерной династии Поздней Хань (Хоу Хань, 947—930), ПОд именем Гао-цзу правил в 946—947 гг. Образ его запечатлен во многих театральных пьесах, в том числе в данной «Лю Чжиюань хун-пао цзи» («Записки о красном халате Лю Чжиюаня») — одной из ранних «южных драм» (нань-си) XII в. Ее сюжет представлен в раннеминской пьесе «Бай-ту цзи» («Записки о белом зайце»).
^ Хань Вэньгун — удостоенный почетного имени Вэнь-гун (Князь Культуры), выдающийся философ и литератор Хань Юй (768 — 824). Выступая про¬
494


тив буддизма и даосизма, он ратовал за восстановление ведущей роли конфуцианства и стал предтечей неоконфуцианства. Указанное произведение, по-видимому, связано с популярным в литературе, искусстве и народной культуре преданием о том, как Хань Сянцзы, превратившийся в одного из даосских «восьми бессмертных» (ба-сянь; см. прим. 1 к гл. 55; т. 3, с. 250, 521) внучатый племянник Хань Юя, продемонстрировал ему силу даосского волшебства, предсказав остановку на заставе Ланьгуань из-за снегопада. Предсказание сбылось, когда Хань Юй был отправлен в ссылку за антибуддийский доклад императору «О кости Будды», что он отразил в стихотворении «Цзай цянь чжи Ланьгуань ши чжи-сунь Сян» («Добравшись до заставы Ланьгуань, обращаюсь к племяннику Сяну»). Музыкальная драма (цза-цзюй) с другим сюжетом о Хань Сянцзы упомянута в гл. 58 (т. 3, с. 322, 529, прим. 6).
^ В разговоре отражены некоторые эпизоды внешнеполитической ситуации на северных границах империи Сун в критический период ее истории. В 1115 г. предки маньчжур, чжурчжэни, образовали на северо-западе Китая государство Цзинь (Золотое), которое захватом северной части Срединной империи вызвало крах династии Северной Сун в 1127 г. и само пало в 1234 г. в результате монгольского нашествия. В описываемый момент (1117 г.) сунские власти начали переговоры с Цзинь и предприняли попытки заключить с ним союз против другого враждебного государства на севере — киданьского Ляо (916—1125). Цай Цзин (1046—1126) — первый министр, который руководил этой реформаторской политикой и действия которого позднейшая официальная историография признала первоисточником гибели государства Сун, что как анахронизм здесь отражено эпитетом «разбойник». Его приспешник, прозванный «матушкой-министром» (ао-сян) сановный евнух Тун Гуань (1054—1126) подал императору доклад с планом возвращения отторгнутых киданями северных территорий и завоевания северо-запада путем соглашения с Цзинь и обращения совместных сил против Ляо. История со сдачей трех городов датируется второй луной 1126 г.
^ День становления зимы (ли-дун) — по григорианскому календарю приходится на 7 —8 ноября, это начало одноименного, девятнадцатого из 24 климатических (сельскохозяйственных) сезонов солнечного года (эр-ши-сы цзе-ци) в традиционном календаре (ср. прим. 12 к гл. 12, прим. 5 к гл. 27, прим. И к гл. 29 и прим. 4 к гл. 36 — т. 1, с. 437, т. 2, с. 483—484, 487, 497). По внутренней хронологии романа описываемое происходит в 24-й день девятой луны. В связи с проблемой его датировки интересно отметить, что столь рано «становление зимы» происходило в 1561 и 1618 гг. — 20-го и 21-го дня девятой луны соответственно.
^ Действительное событие, произошедшее в 1119 г., согласно «Дай Сун Сюань-хэ и-ши» («Дела [периода] Сюань-хэ [1119 —1125] Великой Сун»).
14 Князем (ван) области Гуанъян (юго-запад современного Пекина) Тун Гуань стал в шестую луну 1124, а возвращен в столицу в седьмую луну 1126 г.
^ Кисляк (суань-цзы) — уничижительный образ никчемного книжника, «прокисшего» в никому не нужных знаниях.
^ В оригинале приведен клишированный рифмованный тост, буквально означающий «Ван — девятнадцать, а нам — напиваться». Он повторен в гл. 86 и в данном случае, видимо, создает игру слов, основанную на том, что иероглиф «ван» означает и наиболее распространенную фамилию (вроде русской «Иванов») и государя, императора.
^ Великий поэт Ли Бо (701 —762/763) славился пристрастием к вину. Согласно преданию, он в пьяном виде написал ответ, устрашивший правителя со¬
495


седнего царства Бохай, который прислал китайскому государю письмо на своем языке, непонятном никому при дворе, а кончил жизнь также пьяным, ловя луну в воде и утонув. Здесь же подразумевается минская ария из нравоучительного цикла «Сы куай юй» («Четыре нефрита»; см. «Цюнь-инь лэй-сюань» — «Изборник звуков»), обличающего четыре порока — пьянство, похоть, алчность и спесь, которым как раз посвящены открывающие роман «Романсы о пристрастиях» (т. 1,
с. 76-77).
См. прим. 15 к гл. 63 (т. 3, с. 469, 541—542).
Здесь, как и в гл. 19, для обозначения театрализованного пения под собственный аккомпанемент юношей-артистов использован специфический термин «даола», производный от монгольского слова «петь».
^ Достоинствам в оригинале соответствует фундаментальный философский термин «дэ» — «благодать, добродетель».
^ В оригинале использован коррелятивный «дэ» наиважнейший и сложнейший философский термин «дао» — «путь, правда, закон, учение», который вместе с «дэ» обозначает мораль.
^ В данном случае представлено механическое повторение поминальных формул, ибо реально родители Симэня давно умерли.
^ Поднимать поднос до самых бровей (цзюй-ань ци-мэй) — восходящее к «Хоу Хань шу» («Книга об эпохе Поздней Хань», цз. 73) и описывающее поведение Мэн Гуан, жены Лян Хуна (I в.), образное выражение, означающее супружескую почтительность. Его вторым биномом (ци-мэй) начинается вводное стихотворение в следующей главе.
^ Небесные врата (сюань-цзюн) — буквально: темно-таинственный проход.
^ Как недолговечна роса на луке (Се лу эр и си) — буквально: «Роса на луке легко испаряется» — первая строка древней погребальной песни.
ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ПЯТАЯ
* Жертвенные слитки — изображения золотых и серебряных брусочков, сделанные из бумаги, которые использовались в качестве жертвенных денег в ритуальных церемониях.
^ Ли Пинъэр умерла в 17-й день девятой луны (см. гл. 62), и 28-го числа прошли «три утра» (сань-чжао) второй (эр-ци) из семи поминальных седмиц, ритуала, известного, как минимум, с V в.
^ «Строки о рождении духа» («Шэн-шэнь чжан») — даосский канон о духовном преобразовании после смерти, упоминавшийся в гл. 59 (т. 3, с. 364) и фигурирующий далее (под развернутыми названиями «Нефритовые строки о рождении духа», «Драгоценный образец рождения духа в девяти переворотах» и «Канон о рождении духа в девяти небесах»; см. прим. 26 и 58 к гл. 66) в аналогичных контекстах, связанных с похоронами. Его полное наименование — «Дун-сю- ань лин-бао цзы-жань цзю-тянь шэн-шэнь юй-чжан цзин» («Канон нефритовых строк о рождении духа в девяти небесах подлинного естества духовно-животворного богатства, проникающего в таинственную тьму»). Девять небес (цзю-тянь) в даосизме — красочно обозначенные эмпирейные области, образованные девятью видами пневмы-ци, производными от пневм Трех пречистых (сань-цин). См. прим. 17 к гл. 66.
496


4 Девять темниц преисподней (цзю ю-юй) соотнесены со странами и по- лустранами света.
Казенными гончарнями (чжуань-чан гун-бу), как и в гл. 31 (т. 2, с. 200), названо государственное производство кирпича и черепицы. Редакторы первого (сокращенного) издания перевода В.С. Манухина в гл. 31 оставили «смотрителя казенных гончарен», а в данном случае исправили на «управляющего черепичным заводом».
^ Цзичжоу — область Шаньдуна на территории современных уездов Цзи- нин, Цзюйе, Чипин.
^ Гэньюэ — сочетание двух иероглифов, первый из которых «гэнь» («твердый, крепкий») означает триграмму «пребывание» из «Чжоу и» («И цзина»), символизирующую незыблемость, гору и северо-восток (в пространственной ориентации восьми триграмм по странам и полустранам света в расположении Вэнь-вана), а второй «юэ» — гору, пик, соответственно «Гэньюэ» — «Незыблемая северо-восточная гора». Император Хуэй-цзун (правл. 1100 —1123) уверовал в геомантию под влиянием даосского наставника Лю Хунькана, который таким образом способствовал ему в обзаведении потомством. По его повелению Гэньюэ была сооружена в 1117 — 1122 гг. на северо-востоке от столицы Бяньляна (Кай- фэна), откуда ее название, наподобие Фэнхуаншань (Фениксовая гора) из уезда Юйхан провинции Чжэцзян, близ Ханчжоу. Она имела два пика (восточный и южный), высший из которых с беседкой наверху достигал примерно 140 метров (90 бу), а ее окружность с прилегающим парком составляла около шести километров (10 с лишним ли). Сначала Гэньюэ называлась горой Десятитысячелетия (Ваньсуйшань), а затем была еще раз переименована в гору Долголетия (Шоуюэ или Ваныиоушань), что отмечено в гл. 78. Ее предполагалось наполнить всевозможными сокровищами и раритетами, сделав наглядным символом долговечности и незыблемости империи, которая, однако, рухнула через пять лет, что является своеобразным аналогом описанного в романе возвышения и гибели Симэнь Цина примерно за такой же срок с 27 (гл. 4) до 33 лет (гл. 79).
® Под вредным воздействием своего главного министра Цай Цзина, фаворита Тун Гуаня и полководца Чжу Мяня (1075 — 1126) Хуэй-цзун воздвигал роскошные дворцы и парки. По его указу с 1114 г. повсюду производились поиски чудесных растений и необычных камней (возможно, цветного мрамора), была введена особая повинность по добыче и доставке камня в столицу. Перевозка осуществлялась по Великому каналу, руководил всеми работами Чжу Мянь, организовавший целую «сеть [караванов] с цветами и камнями» (хуа-ши ган). Оборотной стороной стали разрушения шлюзов и плотин, нанесшие урон сельскому хозяйству, и отрыв крестьян от их непосредственной деятельности. Дезорганизация жизнеобеспечения и разорение приводили к различным эксцессам от продажи собственных детей до восстаний, что упомянуто в последующих главах. Согласно «Дай Сун Сюань-хэ и-ши» («Дела [периода] Сюань-хэ [1119—1125] Великой Сун»), эта деятельность, переросшая в строительство Гэньюэ, началась еще раньше, в 1110 г. Биному «хуа-ши» («цветы и камни») В.С. Манухин здесь дал другой возможный перевод «цветной мрамор», однако в гл. 66 для описания этого же явления он использовал сочетание «мрамор и лес», что соответствует трактовке «хуа-ши» как двух однородных членов и у А. Леви (т. 2, с. 369, 1348, прим. 3 к с. 404), и в словаре Бай Вэйго (1991/2000, с. 227).
497


Цзяннань (буквально: Южноречье) — обширный район в центральном Китае, который простирается вдоль реки Янцзы. Озеро Дунтинху и впадающая в него река Сянцзян расположены в южной провинции Хунань.
^ Река Ху ай течет с запада на восток параллельно и между Хуанхэ и Янцзы.
^ Главнокомандующий Хуан Шестой (Лю Хуан тай-вэй) — высокопоставленный евнух (лао-гун-гун), который упомянут в записи «Дай Сун Сюань-хэ и-ши», датированной 14-м днем первой луны 1124 г. Неясен смысл предшествующего его фамилии эпитета Шестой, который В.С. Манухин почему-то превратил в фамилию Лу, в результате чего во всех сокращенных изданиях перевода и в гл. 51 настоящего издания (т. 3, с. 151) фигурирует отсутствующий в оригинале Лу Хуан.
^ Чжан — примерно 3 м, ни — 30 см.
^ Желтый цвет — императорский, и этой символике здесь соответствует также фамилия руководителя Хуан, означающая Желтый.
^ В тексте загадочный просчет: при сложении получаются не 22, а только 20 долей на общую сумму не в 106, а в 76 лянов серебра (12 хЗ + 8x5), т.е. не хватает 30 лянов. Трудно признать это простой ошибкой, поскольку не сходятся сразу два взаимосвязанных числа (22 и 106). Кроме того, они повторены в редакции Чжан Чжупо, где концы с концами сходятся из-за отсутствия сведений о числе доноров и размерах взносов. Китайские комментаторы и западные переводчики, в частности В.С. Манухин и А. Леви (т. 2, с. 370), как будто просто не заметили данной проблемы. Уместно предположение, что две доли суммой в 30 лянов внесены самим Суном, который тоже должен был бы участвовать в складчине. Но оно как будто опровергается утверждением Хуана в дальнейшем диалоге: «серебро это не его личное, а всех высших чинов провинции Шаньдун». Данную фразу, в свою очередь, можно трактовать не исключительно, а включительно — в том смысле, что серебро исходит не от одного Суна, а от всей чиновничьей братии вместе с ним. Он же специально не отмечен, поскольку все дары в целом — от него. Хотя тогда непонятно, почему от одного человека поступили две доли, а не одна. Если считать, что их вкладчики просто не названы как менее значимые, то возникает противоречие с размерами этих вкладов, кратно превышающих наибольший из указанных. Величина таинственных взносов говорит о высокопоставленности их источников, возможно, начальников двух инстанций («обеих палат» и «восьми управ»). Если все-таки видеть тут дефект текста, а не особый смысл, то скорее всего вместо 12 чиновников двух палат должно быть 22 с общим взносом 66 лянов и в целом вместо 22-х — 30 долей. Мистически же данный сюжет ассоциируется с 30 серебрениками.
^ Шан Лютан — отец ученого Шана. Название его должности «туй-гу- ань» в эпоху Сун соответствовало помощнику правителя области, как перевел В.С. Манухин, а в эпоху Сун и Мин — областному судье, как перевел А. Леви. Согласно переводу В.С. Манухина, два года назад Симэнь посещал похороны Шана (гл. 22; т. 2, с. 37—39). Это противоречие разрешаемо двумя способами: или в гл. 22 речь шла об однофамильце в равной должности Шане, поскольку там не указано имя, или, скорее всего, имелись в виду похороны не самого Шан Люта- на, а у него в доме на Большой улице, что соответствует оригиналу, говорящему о «выносе гроба в семье туй-гуаня Шана», и аналогично («на похороны к судье», а не «на похороны судьи») представлено в переводе А. Леви (т. 1, с. 455).
^ Область Чэнду (Чэнду-фу) — территория вокруг одноименной столицы провинции Сычуань.
498


^ Вайрочана (Пилу) — будда, играющий особенно важную роль в тантризме и эзотерическом буддизме.
^ Пять стран света (у-фан) — восток, юг, запад, север и центр. Имеются в виду всюду пребывающие все живые существа.
^ Три сокровища (сань-бао) — высшие ценности буддизма: Будда Шакья- муни, его учение (дхарма) и монашеская община (сангха). См. также прим. 14 к гл. 51 (т. 3, с. 165, 512). В гл. 39 использован синоним «сань-гуй», переведенный как Три драгоценности; см. прим. 22 к гл. 39 (т. 2, с. 357, 502). В «Большом китайско-русском словаре» дано его более точное значение «три прибежища», поскольку за ним стоит санскритский термин «гуй-и» (на санскрите «шаранагама- на»), означающий «нахождение прибежища», и включающая его вместе с «сань- бао» формула обращения в буддизм «гуй-и сань-бао» — «найти прибежище в Т рех сокровищах».
^ Омовение священного изображения Будды (юй-фо) — ритуал, обычно совершаемый восьмого числа четвертого месяца, в день рождения Будды. Проведение его здесь говорит об особой пышности похорон.
^ Покаяние Лянского государя (Лян-хуан чань), или в другом переводе В.С. Манухина: ектенья Лянского правителя, — панихида, сочиненная Лянским императором У-ди (правл. 502—549) для почившей супруги. См. прим. 10 к гл. 8 (т. 1, с. 202, 432).
^ «Павлинья сутра» («Кун-цюэ», буквально: «Павлин») — сокращенное название одной из буддийских сутр о предшествующей реинкарнации Будды Шакьямуни, четырехруком бодхисаттве, ездящем на золотистом павлине, — Ма- юрарадже, или Павлиньем царе (Кун-цюэ-ван). В.С. Манухин «чтение Павлиньей сутры» (тань Кун-цюэ) перевел как «моление матери Будды», видимо, потому что среди названий нескольких переводов «Сутры заклинаний Павлиньего царя» («Кун-цюэ-ван Чжоу цзин») есть начинающееся биномом «фо-му», имеющим буквальный смысл «мать будды/Будды». Но он обозначает и другие порождающие сущности, в частности Закон (Дхарму) и женскую пару тантрического божества, а в данном случае — предтечу Будды.
^ Тибетские каноны (фань-цзин, буквально: чужеземные/варварские каноны) — сутры Трипитаки в тибетском переводе, составляющие ламаистский корпус Ганджур. Описание ламаистского ритуала купировано в редакции Чжан Чжупо, видимо, в связи с особым покровительственным отношением маньчжурских, также иноземных, властей эпохи Цин к ламаизму.
^ Экзорцистская пляска (тяо-ша, буквально: выплясывание песка, поэтому в переводе А. Леви ошибочно: разбрасывали песок, т. 2, с. 373) — пляска лам, наряженных святыми и демонами, с молитвами об изгнании нечистой силы, обычно проводимая в канун нового года. Иероглиф «ша» («песок») — фонетическая транскрипция тибетского слова со значением «дух, навь, демон», передаваемая ныне биномом «бу-чжа».
^ Заклинания (чжэнь-янь, буквально: истинные слова) — дхарани и мантры, слоги, слова и фразы, наделеные сакральным смыслом и ставшие обозначением китайского тантризма (чжэнь-янь-цзун).
^ Сыр (лао) малоупотребим в традиционной китайской кухне, поэтому скорее тут имеется в виду жидкий продукт, в этом смысле «однородный» (лэй) двум предыдущим, а именно: молочная сыворотка или опьяняющий кисломолочный напиток вроде кефира, айрана, кумыса. Допустимо и понимание «лао» как «варенья»,
499


что хорошо сочетается с лексически парным «чаем». Впрочем, в переводе А. Леви также стоит «сыр» (т. 2, с. 373).
^ Мара (тянь-мо, буквально: небесный демон) — владыка верхнего, шестого неба «мира желаний», который искушал Будду, сидевшего под деревом бод- хи, насылая на него свое зверообразное воинство и подсовывая соблазнительных дочерей. См. прим. 33 к гл. 33 (т. 3, с. 222, 319).
^ Вайдуръя (лю-ли) — волшебный камень с целительным блеском, китайское обозначение которого распространялось на широкий круг самоцветов (берилл, ляпис-лазурь, нефрит и др.) и древнее свинцовое стекло. Поэтому в преводе А. Леви сказано о стеклянных бусах (т. 2, с. 373).
^ Ср. перевод В.С. Манухина: «На стенах висели картины, на которых были изображены девять устрашающе отвратительных демонов. Увешанные бахромою и жемчугами, с черепами на груди, они жадно пожирали младенцев. Меж ног у них торчали зажатые оборотни. Змеи и драконы обвивали их, словно поясами. Были тут и восьмирукие о четырех головах, и метавшие копья и алебарды. Рыжеволосые и синелицые, они кровожадностью и одним видом своим наводили ужас беспримерный».
^ Геомант — буквально: «[знаток сил] инь — ян», или «иньяновед».
^ «Пять демонов мешают судье» («У-гуй нао-пань») — третий акт анонимной музыкальной драмы XIV в. «Цин фэн-нянь у-гуй нао Чжун Куй» («Радуясь урожайному году, пять демонов мешают Чжун Кую»), в которой рассказывается, как в конце эпохи Тан ученый-сюцай Чжун Куй (см. прим. 6 к гл. 13; т. 1, с. 309, 440) после смерти стал изгоняющим нечистую силу, могущественным судьей оборотней и бесов и однажды ему устроили скандал пять демонов: зелено-синий, желтый, красный, белый и черный (см. также прим. 19 к гл. 29; т. 2, с. 136, 488). В эпохи Мин и Цин эта пьеса непременно исполнялась в новогодние праздники при дворе. История о «пяти демонах, мешавших судье» загробного мира, присутствует также в приписываемом Ло Маодэну (XVI—XVII вв.) романе «Сань-бао тай-цзянь си-ян цзи тун-су янь-и» («Общедоступное изложение записок о хождении в Западный океан верховного евнуха Сань-бао», публ. 1397 г.).
«Демоны заморочили голову небесному наставнику Чжану» («Чжан тянь-ши чжао гуй ми») — не сохранившаяся пьеса, сюжет которой известен в пересказе драматурга, театроведа и писателя Сюй Фуцзо (1360 — после
1630), вошедшем в раздел «Но» («Изгнание нечисти») его сборника разнообразных заметок «Хуа-дан-гэ цун-тань» («Свод разговоров из Палаты Цветущей данности»), переизданного в 1920. Небесный наставник (тянь-ши) Чжан — полулегендарный даосский патриарх Чжан Даолин (Чжан Лин, 34—136/157?), согласно преданию, бывший сначала конфуцианским ученым, а затем ставший анахоретом-алхимиком, получивший эликсир бессмертия и вознесшийся на небо. Во исполнение воли якобы явившегося ему божественного Лао-цзы (Лао-цзюня) он создал первую в даосизме религиозную школу с элементами политической организации — чжэн-и-дао («путь праведного единства»), в которой высокопоставленными священниками могли быть женщины и которая во II—III вв. установила теократическое правление в провинции Сычуань. В V в. был признан «небесным наставником». Школу возглавляли его потомки с этим титулом, и сама она получила соответствющее название «путь небесных наставников» (тянь-ши дао). В народных культах и фольклоре Чжан Даолин предстает целителем и экзорцистом, изгоняющим нечисть и напоминающим Чжун Куя. Однако в данной пьесе он оказывается бессильным в воздействии своими заклинаниями и магическими приема¬
500


ми на разбушевавшихся мелких бесов, которые, напротив, чарами и лестью одурманивают его до состояния, подобного опьянению.
^ «Чжун Куй тягается с бесененком» («Чжун Куй си сяо-гуй») — видимо, данная пьеса сюжетно связана с двумя предыдущими, и все три имеют общую экзорцистскую направленность. В упомянутой заметке Сюй Фуцзо (прим. 30) и романе Ло Маодэна (прим. 29) одинаково описано развитие борьбы между Чжан Даолином и бесами, которых следующим вышел покорять Чжун Куй. В основе пьесы может лежать и каноническая легенда о нем, явившемся в 713 г. во сне заболевшему танскому императору Мин-хуану (Сюань-цзун, правил в 712 — 736). Чжун Куй растерзал зловредного бесененка-вора и сообщил о себе, что он — мелкий чиновник, провалившийся на очередных экзаменах и от стыда покончивший жизнь самоубийством, но удостоенный чести быть похороненным в официальном облачении и потому давший обет очищать Поднебесную от всякой нечисти. Проснувшись, император почувствовал себя выздоровевшим и повелел выдающемуся художнику У Даоцзы (683? — 738/792?) написать картину «Чжун Куй хватает бесененка». Это изображение, чудесным образом точно отразившее сон императора, в дальнейшем стало широко воспроизводиться как талисман против злых духов, а его сюжет стал неотъемлемой частью китайского фольклора.
^ «Лао-цзы проходит через заставу Хань» («Лао-цзы го Хань-гу - ань») — неизвестная пьеса со знаменитым сюжетом, намеченным в первой биографии Лао-цзы в «Ши цзи» («Исторические записки», гл. 63) Сыма Цяня (133 — 87/86) и уточненным в «Ле и чжуани» («Расположенные по порядку предания о странном») Цао Пи (187—226). Застава Хань (Хань-гуань), или застава Ханьгу, — горный проход на западе провинции Хэнань, через который, согласно преданию, Лао-цзы покинул Китай, уходя на запад и оставив начальнику заставы «Дао-дэ цзин» («Канон Пути и благодати»; см. прим. 20 к гл. 49; т. 3, с. 123, 310).
^ «Шесть разбойников мешают Майтрейе» («Лю-цзэй нао Милэ») — неизвестная пьеса. «Шесть разбойников» (лю-цзэй) — буддийский термин, обозначающий препятствующие постижению истины образы, которые порождаются пятью органами чувств и мышлением. Этим же термином сунский ученый Чэнь Дун (1086—1127) в конце 1123 г. в докладе трону определил шестерых коррумпированных царедворцев: трех сановников — Цай Цзина, Ван Фу (1079 — 1126), Чжу Мяня и трех евнухов — ЛиЯня (ум. в 1126), Тун Гуаня, Лян Шичэна (ум. в 1126), повинных в развале империи под натиском чжурчжэней. В таком смысле о «шести разбойниках» говорится в гл. 70 (см. прим. 31), и сами они неоднократно упоминаются в романе. Майтрейя (Милэ) — ожидаемый будда будущего, носитель грядущего блаженства, пребывающий на небе Тушита.
^ «Слива в снегу» («Сюэ ли мэй») — распространенное название, которое, в частности, носит акт одной из пьес об ученике Будды — Муляне (Маудгалья- яна).
^ «Чжуан Чжоу снится бабочка» («Чжуан Чжоу мэн ху-де») — известны несколько пьес, основанных на знаменитой притче об относительности и иллюзорности картины мира из даосского канона «Чжуан-цзы» (гл. 2; см. прим. 9 к гл. 61; т. 3, с. 408, 534): «По ин-янь фэн-де Чжуан Чжоу мэн» («Сон Чжуан Чжоу, разгадавшего иволог и ласточек, пчел и бабочек») Ши Цзюцзина (XIII—XIV вв.), анонимная «Ху-де мэн» («Сон о бабочке») и «Хуа-цзянь сы- ю» («Четыре друга в цветах») Ван Ляои (XIV—XV вв.).
501


^ «Небесный царь ниспосылает на землю наводнение, пожары и ураганы» («Тянь-ван Цзян-ди шуй хо фэн») — возможно, имеются в виду два произведения: «Небесный царь нисходит на землю» и «Воды, огонь и ураганы». Небесный царь (кит.: тянь-ван, санскр.: махараджа) — в буддизме существует представление о четырех высших божествах, махараджах, хранителях четырех стран света. В китайских народных верованиях с титулом «небесного царя» фигурирует знаменитый генерал VII в. Ли Цзин, который якобы умел влиять на природные силы, в частности вызывать дождь, и после смерти был обожествлен, а к IX в. уже представлялся в качестве владыки небесных духов (см. прим. 24 к гл. 2). Постепенно его образ слился с образом владыки севера, махараджи Вайшрованы, который в индуизме тождествен Кубере, повелителю злых духов и богу богатства (кит.: Цай- шэнь).
^ «Люй Дунбинь летучим мечом рассекает Желтого Дракона» («Дун- бинь фэй-цзянь чжань Хуан-лун») — возможно, не сохранившаяся анонимная пьеса XV в. «Фэй-цзянь чжань Хуан-лун» («Летучий меч рассекает Желтого Дракона»), сюжет которой запечатлен Фэн Мэнлуном (1574—1646) в одноименной повести «Люй Дунбинь фэй-цзянь чжань Хуан-лун» («Люй Дунбинь летучим мечом рассекает Желтого Дракона») из сборника «Син-ши хэн-янь» («Слово вечное, мир пробуждающее», 1627 г., цзюань 21). Люй Дунбинь — один из восьми бессмертных (см. прим. 1 к гл. 55; т. 3, с. 521) Люй Янь, родившийся в 798 г. в провинции Шаньси (по другим данным, жил в 755-805) и взявший второе имя Дунбинь (Гость-из-пещеры или Проникающий гость). Учась у еще одного из восьми бессмертных Чжунли Цюаня, обрел бессмертие и получил от него магический меч, с помощью которого в путешествиях искусно расправлялся с драконами и тиграми. Был канонизирован в 1111 г., т.е. при жизни Симэнь Цина. Желтый дракон (хуан-лун) — представитель пятеричной классификации драконов по пяти цветам (у-сэ) и соответственно пяти элементам (у-син) и странам света (у-фан), соотносимый с почвой и центром. Здесь этим именем назван настоятель буддийского монастыря Желтого дракона на горе Желтого дракона в Желтой области (Хуанчжоу — современный округ Хуанган в провинции Хубэй), которого Люй Дунбинь сначала хотел зарубить, а потом, не добившись этого, признал своим наставником.
^ «Чжао Тай-цзу за тысячу ли провожает девицу Цзин» («Чжао Тай- цзу цянь-ли сун Цзин-нян») — пьеса XV в., основанная на популярном, отраженном в других драматических произведениях и не покидающем сцену до сих пор, сюжете из легендарной биографии основателя династии Сун — Чжао Куанъ- иня (правил в 960—976), получившего храмовое имя Тай-цзу (Великий предок). Он спасает из рук бандитов склоняемую ими к сожительству героиню по фамилии Цзин (здесь передается иероглифом со значением «кустарник», в других произведениях — омонимом «столица») и провожает ее в родной дом, расположенный за тысячу ли. Девушка влюбляется в спасителя и стремится выйти за него замуж, но тот отказывает ей, и она кончает жизнь самоубийством. В переводе В.С. Манухи- на неточность: «Чжао Тай-цзу за тысячу ли провожает супругу».
Свыше сотни — буквально: сто десять (бай-ши).
^ Певички и мамки — буквально: напудренные головы и дрофы (фэнь-тоу бао-цзы). «Напудренная голова» (фэнь-тоу) — театральное обозначение напомаженных и напудренных распутниц, распространившееся на проституток. «Дрофа» (бао-цзы) — жаргонное обозначение старшей проститутки или содержательницы публичного дома.
502


^ Веселые заведения (сань-юань, буквально: три двора) — обобщенное наименование заведений, связанных с тремя видами развлечений: проституцией, пением и театром.
^ Знак чэнь — пятый из 12 «земных ветвей», соответствует зодиакальному «дракону» и двухчасовому отрезку времени с 7 до 9 утра.
^ Разбить глиняный таз (шуай-пэнь) — сохранившийся до сих пор похоронный обычай, предписывающий сыну или младшему из ближайших потомков бросив разбить перед выносимым гробом таз с сожженными ритуальными деньгами.
^ Шестьдесят четыре (лю-ши-сы) — сакральное нумерологическое число, связанное с количеством гексаграмм «Чжоу и» («И цзина»).
^ Длиной в девять чи — около метра.
47 Демон-путеводитель (кай-лу-гуй) — несомое перед гробом бумажное изображение божества, охраняющего от нечисти душу умершего на пути к могиле.
^ Дух опасного пути, или дух тяжелого пути (сянь-дао-шэнь), у В.С. Ма- нухина: путей загробных дух, — сходное с предыдущим, также несомое перед гробом и охраняющее от нечисти душу умершего на пути к могиле, бумажное изображение «духа, открывающего путь» (кай-лу-шэнь), который представлялся огромным (больше чжана), грозным и воинственным божеством с красными усами, головой, одеждами и синим лицом, с нефритовой печатью в левой руке и алебардой — в правой.
^ Восемь проникших в небеса бессмертных (ба-дун-сянь) — см. прим. 1 к ГЛ. 55 (т. 3, С. 251, 521).
^ Черепаха и журавль (гуй хэ) — священные животные, традиционные символы долголетия, обычно изображаемые рядом с бессмертными. Здесь знаменуют собой землю с уходящей в нее по смерти дольней душой-по и небо с возносящейся к нему горней душой-хунь.
Волосатые девы (мао-нюй), в переводе В.С. Манухина: затворницы-девы — см. прим. 6 к гл. 64.
^ Тигр и олень (ху лу) — священные и благовещие животные, частые спутники бессмертных.
^ Гонг (ло) — у В.С. Манухина: таз.
^ Злато (цзинь) — металлические музыкальные инструменты, колокола или гонги. Загробные чертоги Земли (кунь-тин) — буквально: двор (место) гексаграммы (или триграммы) Кунь (Земля, пассивное, женское начало), ассоциирующейся с юго-западом, т.е. обителью мертвых. Восемь белоснежных нефритов (ба-лян) — компоненты литофона, названного здесь «ао», хотя обычно этот иероглиф обозначает струнный инструмент. У В.С. Манухина: «Дивно мелодичны их золотые гонги и неземные бубенцы».
^ Рясы-кашья (цзя-ша), у В.С. Манухина в редакции С.В. Хохловой и Л.П. Сычева: плащи-сангхати, — одеяния буддийских монахов из разноцветных лоскутков.
Все в жемчугах и изумрудах — полны услужливых красавиу (цзинь чжу-вэй цуй-жао) — в переводе объединены прямой и образный смысл выражения «чжу-вэй цуй-жао» («окруженный жемчугами, обвешенный изумрудами»); у В.С. Манухина: укрыты ширмами, сверкают жемчугами с бирюзой; у А. Леви: окружены жемчугами и подвесками.
503


^ В оригинале отсутствуют «плакальщики», но есть непонятное сочетание «дин у» (буквально: твердое пять). А. Леви перевел его как «пятеричная судьба» и предположил, что оно обозначает гроб, из чего вытекает перевод: «в толпе выделялся гроб».
^ Сумеру (Сюйми) — гора, согласно буддийской мифологии, стоящая в центре земли и являющаяся местом обитания божеств и духов. Она моделирует мир, имея, в частности, четыре вершины, соответствующие сторонам света, где расположены четыре континента, управляемые «великими царями», и т.п..
^ Подобные свастике тюрбаны из тюля с узором, как кунжут (чжи-ма ло вань-цзы тоу-цзинь) — у В.С. Манухина: в пеньковых повязках и четырехугольных шапках, в редакции С.В. Хохловой и Л.П. Сычева: пеньковый тонкий жгут с узлом на лбу; у А. Леви (т. 2, с. 376, 1341, прим. 2 к с. 376): тюрбаны в форме свастики из «кунжутного шелка», т.е. из тонкого шелка с мелкой ячейкой, напоминающей кунжутное зерно. Согласно словарю Ван Лици (1988, с. 28), «вань- цзы тоу-цзинь» — головной платок (тюрбан), украшенный благовещей свастикой; согласно словарю Бай Вэйго (1991/2000, с. 346) — головной платок (тюрбан), сверху широкий, снизу узкий и по форме напоминающий иероглиф «вань» («мириада», «свастика»).
^ Указанные здесь и выше «наездники» (май-цзе, буквально: продавец мастерства; цзоу-цзе, буквально: мастер выездки) — видимо, цирковые артисты, конные акробаты, мастера военной джигитовки. У В.С. Манухина из-за неточной пунктуации Юй Шаншэня в издании 1933 г. возник странный перевод: «зловеще каркали они как коршуны иль ястреба».
^ Стяг похоронный — буквально: светлое древко (мин-цян).
^ «Приказ» (лин) — повеление, обращенное к духам.
^ Скакал ногами вверх, плечами на седле (шу-цзянь-чжуан, — буквально: воздвигнутая на плечах свая), в переводе В.С. Манухина: стоял вниз головой, — употребляемое до сих пор название акробатического трюка на коне, старинный смысл которого разъяснен Мэн Юаньлао (1090? — ИЗО) в «Дун-цзин мэн-хуа лу» («Записи пестрых снов о Восточной столице [Бяньляне/Кайфэне]», цз. 7). Здесь это название В.С. Манухин пропустил, а в гл. 90 перевел неточно: «расправив плечи, мчался стоя».
^ Поперек седла на животе, как связка из монет (гэ-ду чуань-цянь, буквально: «отделив живот, нанизывать монеты» или «отделенные животом, нанизанные монеты» — также употребляемое до сих пор, но непонятное
в приложении к древности название конного трюка. Здесь его В.С. Манухин соединил с описанием предыдущего трюка: «Иные, звеня на поясах деньгами, беспрестанно кувыркались», что в редакции С.В. Хохловой и Л.П. Сычева привело к совершенному отходу от оригинала: «Иные кувыркаются, звеня монетами, привязанными к поясам в мешочках», поскольку там речь идет именно о линейной связке и ничего не говорится о звоне. Но в гл. 90 В.С. Манухин иначе и вполне правдоподобно перевел аналогичный, также неразгаданный термин «гэ-ду дай» (буквально: пояс отделенного живота): «ложился поперек седла на живот и вытягивался в струну», что и было использовано в данном случае. У А. Леви в обоих пассажах — дословный перевод: «нанизывают монеты рядом с животом» и «пояс, отделенный от живота» без разъяснения конкретного смысла (т. 2, с. 376,1040).
^ Золотистый фазан (цзинь-цзи) — у В.С. Манухина: петух.
^ Бессмертный мечет в вазу стрелу приемом «через мост» (сянь-жэнь да го-цяо) — имеется в виду прием в застольной игре тоуху (см. гл. 7, прим. 6; т.
504


1, с. 177, 431; гл. 27, прим. 19; т. 2, с. 483), при котором стрела, как мост, соединяет ручки вазы. Он упомянут в гл. 27 (т. 2, с. 128). Буквально поняли текст и В.С. Манухин («небожитель переходил через мост»), и А. Леви («переход моста бессмертным»), хотя, помимо терминологизированности бинома «го-цяо» — «(переход) через мост» или «переброс моста», об ином смысле сигнализирует иероглиф «да» — лишний в прямой трактовке, но означающий применение игрового приема. Отсюда же возникло и необоснованное предположение в комментарии (№ 8) Б.Л. Рифтина, что «речь идет об одном из восьми бессмертных Чжан Голао, которого часто изображали переходящим через мост и везущим тяжелую тачку с камнями». Техника самого трюка остается неясной.
67 Спрятался в фонарь (дэн-ли цан-шэнь, буквально: тело, спрятанное в фонаре), у В.С. Манухина: залез в фонарь, — конный трюк, описанный Мэн Юйньлао в «Дун-цзин мэн-хуа лу» («Записи пестрых снов о Восточной столице [Бяньляне/Хайфоне]», цз. 7): наездник скрючивается на одной стороне седла. В некоторых изданиях, как и у Мэн Юаньлао, данное словосочетание начинает пароним «дэн», означающий стремя, что обуславливает альтернативный перевод: «спрятаться на одном стремени».
^ Громовый клобук (лэй-цзинь) — согласно «Сань-цай ту-хуй» («Собрание изображений трех сфер [неба, земли и человека]», изд. 1609 г.), даосская шапка с узкой полоской шелка сзади и двумя свисающими лентами. Солнцеподобный, как девятеричная сила ян, — соединение буквального: «девятеричная (максимальная, чистейшая) сила ян» и переносного: «солнце, девять солнц» смыслов бинома «цзю-ян», который, по мнению Цзинь Лянняня, здесь символизирует красный цвет клобука («Цзинь пин мэй цзянь-шан цы-дянь», 1990, с. 797). Обычай украшать шапки драгоценными кольцами возник при династиях Ляо и Цзинь (X—XIII вв.), а в начале эпохи Мин это было запрещено делать простым людям. У В.С. Манухина: «украшенная нефритовыми кольцами монашеская шапка (далее, в гл. 66 — клобук) девяти громов», ранее, в гл. 39: «яшмовый обруч и шапка с изображением девяти громов» (т. 2, с. 361); у А. Леви: «шапка грома девятеричного ян с нефритовыми кольцами» (т. 2, с. 377, 399).
В стихотворении выражены буддийские идеи «мгновенного прозрения» (у), «принципа прекращения перерождений» (у-шэн ли) и «пустотности чувственного» (сэ ши кун).
7^ Правление под девизом Высокого Покровительства (Юань-ю) — 1086—1093 гг. при императоре Чжэ-цзуне (правил в 1083 —1100), предшественнике Хуэй-цзуна. Год синь-вэй — шестой под этим девизом, високосный, со вставным тринадцатым месяцем, в целом соответствует 1091 и заходит на 1092. Ли Пинъэр родилась 6 февраля 1091 в двухчасье от 11 до 13 дня. Ли Пинъэр умерла 14 октября 1117 в двухчасье от 1 до 3 ночи.
7^ Ланътянь — уезд провинции Шэньси; см. прим. 20 к гл. 39 (т. 2, с. 357,
501).
7^ Орхидея из чуских цветников (чу-вань) — образ, восходящий к поэме Цюй Юаня (339—278 до н. э.) «Ли-сао» («Скорбь», строфа 13) и означающий рано умершую девушку.
7^ Даосизм здесь назван «сокровенным учением» или «учением о сокровенном» (сюань-цзяо).
74 Синьюань Пин — астролог и политик II в. до н. э., согласно «Ши цзи» («Исторические записки», гл. 10, 28) Сыма Цяня, предсказавший аномалию в движении солнца и обнаружение утраченного державного символа — треножни¬
505


ка династии Чжоу, а также приносящего долголетие нефритового кубка. Под его влиянием ханьский император Вэнь-ди (правил в 180-157 до н. э.) в 163 г. до н. э. объявил новый девиз правления. Однако в том же году Синьюань Пин был обвинен в шарлатанстве и казнен вместе с тремя поколениями родственников.
^ Сокровенный основоположник (сюань юань ши, буквально: сокровенный начальный и первоисходный) — культовая титулатура деифицировнного Лао- цзы, возникшая в первые века н.э.
^ Сладкая роса~амрита (гань-лу) — даосско-буддийский термин, обозначающий амброзию, нектар бессмертия, пищу богов, «небесное вино» (тянь-цзю) и благодать проповеди Будды.
^ Нефритовый нектар (цюн-цзян) — обозначение божественного напитка, применяемое к прекрасному вину.
Устремленный к бессмертью всеведущий дух (чао сянь ши) — буддийское обозначение души покойного, заслужившего бессмертие, основанное на архаической передаче понятия души или духа иероглифом «ши» («ведение, сознание, виджняна»). Прочтение этого неясного места основано на трактовке словаря Ван Лици (1988, с. 372) и повторении этих иероглифов («сянь ши» и «чао») в аналогичном смысле в гл. 66 (прим. 22). У Чжан Чжупо иероглиф «сянь» («бессмертный, бессмертие») заменен на «чжи» («знание»), приводя к переводу: «превос- ходно/уходя знает, как вознестись в Лиловый чертог» (см. прим. 77). В издании Ван Жумэя (1994, т. 2, с. 1031) объединены расхождения обеих редакций сохранением «чжи» и добавлением в конъектурных скобках «сянь», в результате чего получилось словосочетание «чао чжи [сянь] ши», которое обусловливает перевод: «превосходно/уходя постигла [бессмертие] и знает, как вознестись в Лиловые чертоги».
^ Лиловый чертог (Цзы-фу) — в религиозном даосизме обитель бессмертных и духов с золотыми кроватями и нефритовыми столами, первая, в которой оказываются вознесшиеся на небо. Описана, в частности, Гэ Хуном (283/284— 343/363) в «Бао-пу-цзы» («Мудрец Объемлющий первозданность»).
^ Семеро истинносущих (ци-чжэнь) — даосское обозначение астральных божеств семи звезд Северного Ковша (Большой Медведицы) и разных семичленных наборов патриархов, достигших статуса «истинного человека» (чжэнь-жэнь), в частности: Мао Ин, Мао Гу, Мао Сы (II—I вв. до н. э.), Сюй Сюнь, Сюй Май, Ян Си, Го Пу (IV—V вв. н.э.). См. другой набор в прим. 10 к гл. 15 (т. 1, с. 309, 441: семь праведников); см. также ниже прим. 102.
Чистая дольняя душа (цзин-по) — предназначенная по смерти уйти в землю душа-по, ассоциировавшаяся с навьим духом-гуй («Ли цзи» — «Записки о благопристойности», гл. 21/24). См. о ней прим. 21 к гл. 66.
^ Путь в царство тьмы (мин-ту) — дорога в ад, буддийский термин, в очередной раз свидетельствующий о религиозном синкретизме эпохи Мин. Даосский настоятель и далее активно использует буддийские термины и концепции.
Вселенскому духу не быть в одном месте (и-синь у-гуа, буквально: единое сердце не зацепить) — буддийская формула, основанная на отождествлении индивидуального сердца-сознания со вселенским — единым и абсолютным (и-синь, санскр.: эка-чита), которое, в свою очередь, является истинным бытием (чжэнь-жу, санскр.: бхута-татхата).
^ Все четыре основанья бытия суть пустота (сы-да цзе кун, буквально: все четыре великих пустотны) — еще одна буддийская формула, основанная на концепциях пустоты (кун, санскр.: шуньята) и «четырех великих» (сы-да,
506


санскр.: чатур-махабхута), «четырех великих корней» (сы да-чжун), или «четырех сфер-дхату» (сы-цзе), т.е. основных элементов, образующих мир явлений — цветоформ-рупа (сэ-фа): земля, вода, огонь и ветер. Соединяясь, они формируют человеческое тело как психосоматическое единство (шэнь) и в то же время обусловливают его бренность, неподлинность и подверженность страданиям.
У В.С. Манухина не опознан ряд терминов и представлена иная логико-грамматическая конструкция предшествующего фрагмента: «Как не поймать бабочку, которая снилась Чжуан Чжоу, как не собрать амриту, сладкую росу, или редчайшее янтарное вино, которое возлито, как не обернется прозревший, сознательно идущий в Лиловые чертоги, так и усопшую назад уж не вернешь. Украшенная перлами, лицезрей мир тот, мир истинный. Да изойдет чистая душа твоя из царства тьмы. Пусть сердце отрешится от тревог, и тогда весь мир тебе предстанет пустой суетой».
^ Души пневма (ци) — центральная философская и общекультурная категория «ци» обозначает витальную энергетическую основу всей человеческой психосоматики, а также вместилище и субстанцию горней души-хунь, возносящейся на небо. Тела форма (син) — фундаментальная философская категория «син» объединяет понятия тела и формы, обозначая «телесно оформленную» вещь. У В.С. Манухина: «Да упокоятся опять твои останки в лоне матери-земли, а душа твоя да обернется чистым ветерком».
^ Истинная природа единой животворной души (и-лин чжэнь- син) — природа будды, заключенная в каждом человеке и тождественная мировой душе.
^ Улиюань — буквально: Равнина в пяти ли [от города] — пригородная усадьба, см. прим. 1 к гл. 34, т. 2, с. 234, 493.
Компас-лопанъ (ло-цзин, буквально: «сетчатая основа» или «ориентирующий канон») — главный геомантический (фэн-шуй) инструмент, представляющий собой соединение магнитного компаса со сложной системой концентрически расположенных нумерологических схем.
®9 Время под знаком «сы» — двухчасье от 9 до И утра.
99 Хоу-ту — изначально мужское, затем женское божество земли, стран света и столицы загробного мира, жертвоприношения которому предполагал похоронный обряд.
9^ Поставить последнюю точку на дщице усопшей (дянь-чжу, буквально: поставить точку [над иероглифом «ван» — «царь», превращая его в] «чжу» — «хозяин») — символ последней черты, ставящейся в иероглифе на поминальной табличке умершего в завершение погребального ритуала, перед закапыванием тела. У В.С. Манухина: «торжественно освятить дщицу усопшей».
92 Духовное ложе (лин-чуан) — подставка под табличкой умершего.
9^ Необычность ситуации в том, что везти эту дощечку должен сын или внук почившей.
94 Перепрыгнуть через костер (ляо-хо) — очистительный ритуал, совершавшийся перед входом в дом умершего возвращавшимися с погребения. Описан современником автора романа — Шэнь Баном (1330—1396) в «Вань-шу цза- цзи» («Разные записи о пекинском районе Ваньпин», изд. 1393, совр. переизд.: Пекин, 1961, 1980). В этом ритуале использовались также таз с водой и нож. Переводы В.С. Манухина: «У ворот дома ярко горели фонари», — и А. Леви аналогичны.
507


9^ Совершил возлияние и ритуальную уборку (цзю-сао) — у В.С. Ману- хина: «окропил помещение», что соответствует конъектуре «са-сао» в редакции Чжан Чжупо (изд. Ван Жумэя, 1994, т. 2, с. 1031).
9^ В оригинале еще одна (см. прим. 13) количественная нестыковка: из указанных 25 связок поделены только 20 (5 + 5 + 10). У Чжан Чжупо (изд. Ван Жумэя, 1994, т. 2, с. 1031) и в некоторых поздних переизданиях «цы-хуа» (изд. Мэй Цзе и др., 1992, т. 3, с. 851) число 25 преобразовано в 20 изъятием цифры 5, что отмечено А. Леви (т. 2, с. 1342, прим. 3 к с. 381).
97 Согласно Б.Л. Рифтину, традиционный образ печали вдовца, который, как в песнях-плачах «Вдовец идет на могилу», видит дома туфельки покойной жены и еще больше переживает: «туфли здесь, а той, что их носила, уж нет». Этот образ — своего рода универсалия, знакомая и русской литературе, к примеру, аналогичным восклицанием вдовца заканчивается рассказ Ф.М. Достоевского «Кроткая» (1876 г.): «Ботиночки ее стоят у кроватки, точно ждут ее...».
9® Золотые тарелки и жертвенная посуда для вина и мяса (цзинь-де цзунь-цзу, буквально: золотые тарелки, жертвенные сосуды для вина и блюда для мяса) — у В.С. Манухина: на золотых блюдах курилась жертвенная снедь.
99 В оригинале говорится о «поникшей орхидее в чуских цветниках» (лань-ку чу-вань), т.е. повторяется реминисценция «Лисао» («Скорбь», строфа 13) Цюй Юаня (см. прим. 70).
Девять истоков (цзю-цюань) — образ загробного мира, подобно девяти безднам преисподней и желтому источнику (см. прим. 27 к гл. 1, т. 1, с. 82,
422).
^ Пример автоцензуры в переводе В.С. Манухиным натуралистичного, но не купированного текста: «Тронутый Симэнь обнял кормилицу и поцеловал прямо в губы. Они слились в страстном поцелуе. Жуй молчала».
^ Уборка могилы (нуань-му, буквально: утепление могилы) — проводимый на третий день после захоронения ритуал, во время которого на могилу набрасывается свежая земля.
^ Четвертая седмица — с 8 по 14 день десятой луны, пятая — с 15 по 21. У Чжан Чжупо (ред. Ван Жумэя, 1994, т. 2, с. 1034) и других поздних изданиях она почему-то отнесена не к 16, а к ранее упомянутому 18 дню.
^ Истинносущий (чжэнь-жэнь, буквально: истинный человек; другой перевод: носитель истины) — социально признанный со времен первой империи — Цинь (221 — 207 до н. э.) титул даосских святых (см. прим. 78).
^ Гора Тайшань (Великая гора) — священная гора в округе Тайань на полуострове Шаньдун, одна из культового комплекса «пяти пиков» (у-юэ), древнее место государственных жертвоприношений Небу. В даосизме и народной религии — своеобразный административный центр загробного мира с подземным адом и множеством управлений, во главе которых стоит Великий владыка-первопредок Восточного пика (Дун-юэ да-ди).
^ Большое жертвоприношение Небу (ло-тянь да-цзяо) — крупнейшее даосское священнодействие. У В.С. Манухина: «Его преосвященство Хуан высочайшим эдиктом направляется в округ Тайань для установления возжигания благовоний на горе Тай и совершения большого семидневного моления звездам о плодородии».
^ Даосы (дао-ши, буквально: мужи Пути-дао) — у В.С. Манухина: «монахи» или «послушники».
508


Возглавить церемонию (гао-гун, буквально: возвыситься заслугами) — зафиксированный в «Хоу Хань шу» («Книга [об эпохе] Поздней Хань») административный термин, перешедший в культовую практику даосов. У В.С. Манухина явное искажение смысла: «пригласить его преосвященство только для совершения торжественной литургии и таинства».
^ Обряд пресуществления воды и огня (шуй-хо лянь-ду, буквально: трансмутация воды и огня) — очистительное действо, связанное с даосской алхимией и основанное на принципе взаимопревращения сил инь и ян, символизируемых водой и огнем, для избавления от пороков и достижения бессмертия. Согласно «Хан-су и-фэн» («Старые обычаи и наравы Ханчжоу», 1864 г.) Фань
Цзушу, проводился даосским иерархом после изготовления амулетов посредством двух блюд — с водой и огнем, которые разогревались и четыре-пять раз встряхивались, а затем их содержимое далеко выбрасывалось и с помощью белой бумаги соединялось на ритуальном столике. В описательной интерпретации В.С. Манухина совершение обряда «днем и ночью» (чжоу-е) сведено к «предутреннему», а «вода и огонь» взяты в образном значении «трудности, страдания, предельные испытания»: «предутренний обряд отпущения грехов покойной и препровождения души чрез огни и воды на небо».
^ Превосходный шелк {ЖЩ чун/чжун-цзюань, буквально: двойной/тя- желый шелк) — высококачественная легкая и тонкая ткань из шелковых и конопляных нитей, у В.С. Манухина: «тяжелый шелк», у А. Леви: «двойной шелк» (т. 2, с. 387).
^ Цветная горка (цай-шань) — праздничное сооружение из дерева, бумаги и шелка в виде арки или башни (пагоды). Согласно словарю Бай Вэйго (2000, с. 49): арка, у В.С. Манухина: пагода, А. Леви допускает оба варианта (т. 2,
с. 1343, прим. 2 к с. 387).
^ Пять старейшин (у-лао) — божественные владыки пяти стран света, духи пяти стихий (у-син) или пяти планет (у-син). Последняя трактовка содержится в «Чжу-шу цзи-нянь» («Погодичные записи на бамбуковых планках»). Ранее Пять старейшин упоминались дважды: в описании праздника фонарей (гл. 13, т. 1, с. 309, 441, прим. И: пять старцев, пять патриархов), молитве (гл. 39,
т. 2, с. 366) и аналогичной четырехсловной конструкции при описании яств (гл. 63, т. 3, с. 466). В первых двух случаях у В.С. Манухина они отражены, во втором — представлены неадекватно («пять сосудов»), здесь же — пропущены.
^ Три инспекторских палаты (бу-ань сань-сы) — термин, соединяющий номенклатуры эпох Сун и Мин, три палаты — гражданская, военная и цензорская.
^ Восемь областных управлений (ба-фу) — возможно, связаны с указанными ниже восемью округами провинции.
^ Гусли чжэн и цинь — струнные щипковые иструменты. В древности у чжэна было от 5 до 12, 13 и 16 струн, ныне может доходить до 23 и более. «Цинь» — редкий иероглиф, отсутствующий в четырехтомном «Большом китайско-русском словаре» (1983 — 1984) и омонимичный названию более известного циня (гу-цинь), обозначает схожий инструмент с пятью струнами. В издании Мэй Цзе на его месте стоит название еще одного струнного щипкового инструмента — жуаня (юань), далее тоже упомянутого.
^ Металлофон — фан-сян (буквально: эхо квадрата), ударный музыкальный инструмент в виде рамы с подвесными железными или медными пластинами, сверху округлыми, а снизу квадратными.
509


Небесные гонги (юнь-ло) — ударный инструмент, представляющий собою стойку с 13 медными гонгами разной высоты звучания.
^ Флейта — ди, поперечная флейта; дуда — гуань, аналог гобоя. У В.С. Манухина: «В зале гостей опять встретили нежной музыкой — запели небесные свирели и волшебные цитры».
Этикет (ли) — правила благопристойности и ритуальные нормы, знаменитые китайские церемонии; у В.С. Манухина: «приветствовал их поклоном».
120 у Чжан Чжупо: Цзи Каньтин.
^ Ритуальное радушие (ю-ли) — радушное соблюдение этикета, прием с почетом; у В.С. Манухина: «приветствовал их едва заметным кивком головы».
^ В названиях должностей — смешение эпох Сун и Мин, а «вице-инспектора просвещения» (ти-сюэ фу-ши), согласно А. Леви (т. 2, с. 1343, прим. 3 к с. 389), вообще не существовало ни в то ни в другое время. Таково же смешение персонажей. Помимо исторически достоверных лиц, в частности Гун Гуна, Ван Жумэем (1994, т. 2, с. 1036, 1044, прим. 13) идентифицированного как Гун Ци (Гун Фу), или Чжан Шуе, появляющегося дальше в гл. 97-100, названы реальные персонажи, но из другого времени — эпохи Мин: Лин Юньи (XVI в.), Хань Банци (XV—XVI вв.) и Хуан Цзя (XVI—XVII вв.). Невозможное для сановника, по мнению Ван Жумэя (1994, т. 2. с. 1041 — 1042, прим. 23), имя Чэнь Сычжэня, означающее Четыре Предостережения, выглядит как литературный псевдоним, реминисцирующий четыре пристрастия, поэтически описанные во введении к роману (т. 1, с. 76—77).
^ Глубокий поклон (чан-и) — приветствие с опущением сложенных рук до земли; у В.С. Манухина: «приветствовал их всего лишь сложением рук».
Чинно сидеть (дуань-цзо) — у В.С. Манухина: «на них даже внимания не обратил».
^ Украсили его шапку золотым цветком выдающегося ученого (цзань цзинь-хуа, буквально: водрузили на голову золотой цветок) — отметили ученого, получившего степень цзиньши или цзюйжэнь, у В.С. Манухина: «головной убор украшали золотая булавка и кисти».
^ Ведущий из труппы казенных актеров (цзяо-фан лин-гуань) — руководитель древнего, существовавшего в обе эпохи Сун и Мин, государственного музыкально-театрального учреждения, у А. Леви: «директор музыкальной академии» (т. 2, с. 389).
«Пэй Цзинъский князь возвращает пояс» («Пэй Цзинь-гун хуань да цзи») — классическая музыкальная драма в стиле южных чуань-ци (буквально: предание об удивительном), основанная на историческом анекдоте о танском ученом и сановнике Пэй Ду (763—839), который начал блестящую карьеру с того, что спас себя и свою будущую жену уйдя из готового рухнуть храма, чтобы вернуть ей забытый драгоценный пояс из нефрита. В XIII в. этот сюжет лег в основу пьесы «Цзинь-го-гун Пэй Ду хуань дай» («Князь царства Цзинь — Пэй Ду возвращает пояс») Гуань Ханьцина или Цзя Чжунмина, в XV—XVI вв. — пьесы «Пэй Ду Сяншань хуань дай цзи» («Записки о возвращении Пэй Ду пояса на Ароматной горе») Шэнь Цая. Последняя, видимо, здесь и указана.
Гусли чжэн и цинь, лютня и арфа (чжэн цинь пи-па кун-хоу) — у В.С. Манухина: цитры и лютни, у А. Леви: цитра, лютня, мандолина, древняя арфа (т. 2, с. 390).
Нань-люй — мелодия пятой категории в тонике гун.
510


^ Двадцать девятому в шестидесятилетием цикле году жэнъ-чэнъ соответствует 1112 г.
^ «Цветы в Лоянском парке //Всю ночь освещены» (Лоян хуа Лян-юань юэ, буквально: Лоянские цветы / / Луна над Парком у моста) — начало музыкальной пьесы, входящей в театральную антологию эпох Юань и Мин «Цы-линь чжай-янь» («Лучшее из собранного в лесу романсов», изд. 1525; совр.
изд.: Шанхай, 1995) Чжан Луцзи. Лоянский парк (Лян-юань, буквально: Парк у моста) — прославленное с ханьских времен место отдыха, ставшее популярным в поэзии эпохи Тан, когда Лоян был одной из двух столиц.
^ Гусли чжэн и жуань — у В.С. Манухина: цитра и лютня, у А. Леви: цитра и гитара (т. 2, с. 393).
^ Будто сплетенные ветви, будто два глаза одной рыбы (тун-лянь ли-чжи би-му-юй), у В.С. Манухина: как два цветка на ветке, как пара уточек неразлучных. Би-му-юй — буквально: рыбы, смыкающие глаза, — один из мифологических образов «сомкнувшихся» живых существ, вроде би-и-няо (птица с сомкнутыми крыльями), которые с эпохи Тан стали стандартной метафорой совокупления. В современном языке выражение «би-му-юй» превратилось в обозначение единого существа — паралихта (ложного палтуса) или камбалы.
^ Бобы, чем ни приправляй, все одно бобы (доу-я-цай-эр ю шэнь кунь- эр, буквально: как [из перемешанных в] салате [разноразмерных] соевых ростков сделать [единообразный] пучок?) — пословица, схожая с русской «Черного кобеля не отмоешь добела». Она повторена в гл. 72 и, согласно Хисаясу Тории, реми- нисцирована в гл. 66 «Сна в красном тереме» («Хун-лоу мэн») Цао Сюэциня (ок.
175-1763).
^ Башня Сян-вана (Сян-ван тай) — аналог террасы Ян (ян-тай, буквально: Солнечная башня) на горе Ушань (см. прим. 32 к гл. 29, т. 2, с. 167, 489), а также символ природной оппозиции мужской башни и проносящихся вод — женской стихии и образа феи-дождя (см. прим. 55 к гл. 1, т. 1, с. 98, 425).
ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ШЕСТАЯ
1 Дух Весны (Дун-цзюнь, буквально: Правитель Востока), божество, управляющее всем рядом коррелятивных явлений, связанных в пространстве с востоком, а во времени — с весной.
^ Корабли с охраной (бяо-чуань), у В.С. Манухина просто «корабли», — в разных версиях иероглиф «бяо» встречается с ключем «му» («дерево») или «цзинь» («металл»), соответственно приобретая смысл «символ» и «охрана», но в обоих случаях бином обозначает охраняемый корабль с оповещающим об этом символом (видимо, флагом).
^ Трое пречистых (сань-цин) — три неба, т.е. три высших сферы даосских эмпиреев: Нефритовой чистоты (юй-цин), Высшей чистоты (шан-цин) и Великой чистоты (тай-цин), образовавшиеся путем разделения мирообразующей изначальной пневмы и находящиеся за пределами доступного обычным людям небосвода, но предназначенные соответственно для возносящихся туда трех категорий даосских святых: святомудрых (шэн), истинносущих (чжэнь) и бессмертных (сянь). В них соответственно владычествуют так же называемые «сань-цин» три божества: Изначального первоисхода досточтимый небесный повелитель (юань-ши тянь-цзунь), Духовных драгоценностей досточтимый небесный повелитель (лин- бао тянь-цзунь), или Великой высоты вершащий Путь-дао государь (тай-шан дао-
511


цзюнь), и Пути-дао и благодати-дэ досточтимый небесный повелитель (дао-дэ тянь-цзунь), или Великой высоты Старый государь (тай-шан Лао-цзюнь), т.е. обожествленный Лао-цзы. См. также прим. 27 к гл. 53 (т. 3, с. 222, 519),
^ Четверо владычествующих (сы-юй) — формула, соответствующая нескольким наборам божеств:
1. Управляющие четырьмя странами света: севером — Великий правитель звезд Северного предела из центрального созвездия Пурпурной Тонкости (цзы-вэй), ведающий тьмой звезд; югом — Великий правитель продления жизни из Южного предела, ведающий тьмой душ; западом — Великий правитель изначальный император из Великого предела, ведающий тьмой медитаций; востоком — Великий правитель земного цветения из Восточного предела, ведающий тьмой рабов.
2. Божества, стоящие рангом ниже Троих пречистых: Великий владыка-пер- вопредок нефритовый император досточтимый нефритовый повелитель (юй-цзунь юй-хуан да-ди), Великий владыка-первопредок звезд Северного предела из центрального на небе созвездия Пурпурной Тонкости (чжун-тянь цзы-вэй бэй-цзи да-ди), Великий владыка-первопредок небесный император из высшего дворца созвездия Крюковидного Строя (гоу-чэнь шан-гун тянь-хуан да-ди) и Дух земли император почвы (ту-хуан ди-чжи).
3. Буддийские «четыре великих небесных царя» (сы-да тянь-ван, санскр.: ча- тур-махараджа), хранители мира, обретающиеся по четырем странам света (лока- пала): северный Довэнь (Вайшрамана), южный Цзэнчан (Вирудхака), восточный Чиго (Дхритараштра) и западный Гуанму (Вирупакша), в даосизме именуемые упомянутыми в гл. 39 (т._2, с. 365): «четырьмя великими главнокомандующими» (сы-да юань-шуай И А7П|)Ф, у В.С. Манухина: Великими полководцами истинного закона) Ма, Чжао, Вэнем, Гуанем, а в народной мифологии сливающиеся с «духами врат» (мэнь-шэнь).
Ранее Трое пречистых и Четверо владычествующих встречались в гл. 39 (т. 2, с. 367: духи Трех чистых миров и Четыре владыки). Там же (с. 364) присутствует аналогичное выражение «Три духа и Четыре святых» (сань-гуань сы-шэн, буквально: три чина и четыре святомудрых), обозначающее «три первоначала» (сань-юань) — неба, земли, воды и четырех мифических императоров — Фуси, Хуан-ди, Ди Ку, Да Юя.
Досточтимый небесный повелитель Тайи, спасающий от страда- ний-дукха (Тайи цзю-ку тянь-цзунь), у В.С. Манухина: Досточтимый Тайи, дух спаситель от бед и напастей, — наделенное буддийскими чертами даосское божество, святомудрое и всемилостивое, заботящееся о всех умерших живых существах, являющееся ипостасью Высшего владыки-первопредка таинственной сини небес Восточного предела (Дун-цзи цин-сюань шан-ди), который также именуется Досточтимым небесным повелителем духовно-животворных сокровищ, [во всех] десяти сторонах [пространства (восьми странах и полустранах света, вверху и внизу)] спасающим от страданий-дукха (Лин-бао ши-фан цзю-ку тянь-цзунь). См. также прим. 18. О верховном божестве Тайи см. прим. 30 к гл. 39 (т. 2, с. 362, 502-503).
^ Восточный пик (Дун-юэ) — священная гора Тайшань, под которой расположен ад. См. прим. 103 к гл. 65.
^ Фэнду — уезд в западной провинции Сычуань, в котором расположена горная местность с пещерами, освоенными даосами, считающими эту территорию одним их семидесяти двух достопримечательных мест — преддверием подземного
512


ада, носящего такое же название. В качестве западного ада Фэнду составляет пространственную оппозицию с Восточным пиком.
® Десять князей преисподней (ши-ван) — подчиненные Великому владыке-первопредку Восточного пика, главы расположенных на разных уровнях загробных судилищ. Согласно Вэй Цзыюню (1987, кн. 2, с. 450), буддисты их представляют как Тайгуан-вана, Чуцзян-вана, Сун-ди-вана, Угуань-вана, Яньло-вана (Яма), Бяньчэн-вана, Тайаньфу-цзюня, Пиндэн-вана, Души-вана, Чжуаньлунь-вана и связывают с десятью буддами и бодхисаттвами: Акшобхьей (Будун), Шакьямуни (Шицзя), Манджушри (Вэныну), Самантабхадрой (Пу- сянь), Кшитигарбхой (Дицзан), Майтрейей (Милэ), Бхайшаджья-гуру (Яоши), Авалокитешварой (Гуаньинь), Махастхамапраптой (Шичжи), Амитабхой (Ами- то-фо).
^ Девять подземных бездн (цзю-ю) — адские пространства, расположенные по странам и полустранам света и в центре. См. также прим. 4 и 98 к гл. 65.
Два великих главнокомандующих Волшебного тигра (шэнь-ху эр да юань-шуай) — описанные в «Шань-хай цзине» («Канон гор и морей», III —II в. до н. э.) святые Шэньшу и Юйлюй, живущие на горе-острове Душо и проверяющие духов, проходящих через особые врата в гигантском персиковом дереве. Злых духов они скармливают Волшебному тигру. Впоследствии их фигурки или изображения стали духами-хранителями дверей дома (мэнь-шэнь). Схожую роль они выполняют у даосского алтаря.
^ Четыре великих государя небесных Хуань, Лю, У и Лу — жившие в разное время, вплоть до эпохи Сун, даосские святые, достигшие бессмертия и вознесения на небо, Хуань Кай, Лю Хоу, У Бэнь и Лу Фэн. Ранее в гл. 39 (т. 2, с. 365) фигурировали другие «четыре великих государя небесных» (сы-да тянь- цзюнь) — Цуй, Лу, Доу, Дэн.
^ Божественная владычица великой тьмы (тай-инь шэнь-хоу) — господствующая над Луной и Юпитером богиня великой силы инь, символически противоположная господствующему над Солнцем мужскому божеству, властелину великой силы ян.
^ Семеро истинносущих (ци-чжэнь) — по-разному конкретизируемый набор даосских святых. См., например, прим. 78 к гл. 65.
^ Яшмовые девы (юй-нюй, точнее: нефритовые девы) — феи, «бессмертные» (сянь-нюй) или «небесные девы» (тянь-нюй), дочери, родственницы и сопровождающие разных божеств. У В.С. Манухина («семь яшмовых дев непорочных») и А. Леви (т. 2, с. 396) биномы «ци-чжэнь» и «юй-нюй» соединены и отнесены к одному объекту — девам, но против этого говорит неоднократное самостоятельное употребление «ци-чжэнь» в значении «семь истинносущих».
^ Чины, переворачивающие истинное и мнимое (дао чжэнь сюань сы \Щ ÄS^l)—темное выражение, не разъясняемое комментаторами. У А. Леви передан «буквальный и предположительный смысл» с предпочтением единственного числа: «поддерживающий переворот истины» (т. 2, с. 396, 1346, прим. 10 к с. 396), у В.С. Манухина — только предположительный: «обряд призыванья [души усопшей] вернуться из царства тьмы».
^ Семнадцать божественных воевод, ведающих горними и дольними душами (ти-хунь шэ-по и-ши-ци юань шэнь-цзян) — у В.С. Манухина: семнадцать Загробных воевод и изображения скитаний души усопшей. Божественные воеводы (шэнь-цзян) — даосский вариант буддийских девапала. Горние и дольние души — троичные светлые (ян) души-хунь, по смерти возносящиеся на небо, и
513


семеричные темные (инь) души-по, после смерти опускающиеся в землю. См. также прим. 48 и 83 к гл. 63.
^ «Нефритовые строки о рождении духа» («Шэн-шэнь юй-чжан»), у В.С. Манухина: Яшмовый акафистник духам, — даосский канон, упоминавшийся ранее в гл. 39 (т. 3, с. 364) и гл. 65 (см. прим. 3).
^ Стерегущий Восток (Дун-цзи, буквально: Восточный предел) — всемилостивое божество Высший владыка-первопредок таинственной сини небес Восточного предела (Дун-цзи цин-сюань шан-ди), управляющее востоком и всеми коррелятивными явлениями, в том числе утренним временем. Его ипостасью является ранее упомянутый (см. прим. 5) Досточтимый небесный повелитель Тайи, спасающий от страданий-дукха (Тайи цзю-ку тянь-цзунь). Ниже (см. прим. 61) говорится о его Синем дворце (Цин-гун).
^ Лиловый чертог (Цзы-фу) — небесная обитель бессмертных и духов, упомянутая в гл. 65 (прим. 77).
^ Управляющий Югом (Нань-дань ffiTK буквально: южная киноварь), у В.С. Манухина: Самодержец Юга, — здесь в силу параллелизма со Стерегущим Восток подразумевается божество юга и соответствующих явлений, в частности красного цвета киновари и названных ниже Багряных холмов (см. прим. 22). Однако такое толкование носит предположительный характер, и А. Леви перевел бином буквально: «киноварь Юга», не сопроводив разъяснением (т. 2, с. 397). Поэтому в силу алхимических ассоциаций стиха (см. прим. 21) и значения «алхимия» у иероглифа «дань» («киноварь») возможны иные понимания: «южная алхимия» («южная [школа] алхимии») или «[гора] Наньдань», поскольку последняя, расположенная в провинции Гуандун, прославлена как центр «пестования жизни» (ян-шэн) и даже именуется «киноварным полем Китая» (Чжун-го дань-тянь).
^ В оригинале говорится о «чистой дольней душе» (цзин-по), прошедшей «пресуществление» (лянь, буквально: [алхимическую] переплавку). См. также прим. 79 к гл. 65.
^ Багряные холмы (Чжу-лин) — согласно даосским представлениям, отраженным в «Юнь-цзи ци-цянь» («Семь грамот Облачного хранилища», XI в., цз. 27 «Дун-тянь фу-ди» — «Благодатные земли для проникновения на небо»), одно из 36 райских мест, населенных духами и бессмертными и благоприятных для проникновения на небо (дун-тянь). Расположено в центральном Китае, в районе одного из пяти священных пиков — горы Хэншань (провинция Хунань). О «бессмертном духе» (сянь ши, буквально: бессмертное сознание-виджняна) и «устремлении» (чао) в лучший мир см. прим. 76 к гл. 65. В редакции Чжан Чжупо вместо «Багряных холмов» стоит «багряная заря» (чжу-ся), а вместо «бессмертного духа» — «бессмертное жилище» (сянь-ши), откуда, видимо, у В.С. Манухина: «Красные покои».
^ Цитры цинь и сэ, у В.С. Манухина: две лютни, — 7-струнный и 25-струнный щипковые инструменты.
^ Пятая седмица — с 15 по 21 день десятой луны. См. прим. 101 к гл. 65.
^ Аметистовые страницы (юй-цзянь, буквально: нефритовые дщицы), у В.С. Манухина: Священное Писание, — восходящий к «Юнь-цзи ци-цянь» («Семь грамот Облачного хранилища», цз. 7) эпитет драгоценных даосских канонов — «на дщицах из аметиста с письменами из самородного золота». Поскольку буквальное значение «аметиста» — «пурпурный нефрит» (цзы-юй), синонимом «юй-цзянь» является термин «цзы-цзянь» — «пурпурные страницы (дщицы)».
514


^ «Драгоценного образца рождения духа в девяти переворотах» («Цзю-чжуань шэн-шэнь бао-фань») — видоизмененное название ранее неоднократно упоминавшегося в схожем контексте (гл. 59, 65) даосского канона (см. прим. 3,17 к гл. 65), идентификация с которым зафиксирована в словаре Ван Лици (1988, с. 13). У В.С. Манухина: «творя акафисты духам», у А. Леви — описательная конструкция также без указания конкретного канона: «предписания о девятеричной трансформации для божественного возрождения» (т. 2, с. 398).
^ Драконьи строки (лун-чжан) — даосский магический текст, начертанный особыми «драконьими знаками» (лун-вэнь) — иероглифами извилисто-округлой формы. У В.С. Манухина не отражено.
^ Синий дворец (Цин-гун) — местопребывание Стерегущего Восток (Дун-цзи); см. прим. 18.
Возглавляющий церемонию (гао-гун) — почетный глава ритуального действа. См. прим. 106 к гл. 65. У В.С. Манухина не отражено.
^ «Канонические реестры из Великой пещеры небесного царства Высшей Чистоты» («Шан-цин да-дун цзин-лу») — основополагающий трактат одного из важнейших направлений даосизма — школы Высшей чистоты (шан-цин-пай), или школы с горы Маошань, сформировавшейся во второй половине IV в. Состоит из 31 «свитка» (цзюань) и считается составленным даосом Ян Си в 364 г., а позднее значительно дополненным. Основная цель адептов этой школы — обретение бессмертия и вознесение в «небесное царствие Высшей чистоты» с помощью различных алхимических и психофизических методов. Термин «реестр» (лу) обозначает земное свидетельство о накоплении небесных богатств.
^ Золотые чертоги (Цзинь-цюэ) — дворец Небесного владыки.
^ Амулеты составляя (бань-фу)—у Чжан Чжупо иероглиф «бань/ фэнь» («оглашать, обнародовать») заменен схожим «сун» («возглашать, петь гимны»).
^ Владыка, у В.С. Манухина: Всевышний, — в оригинале: цин-сюань цзю-ку (таинственная синь, спасение от страданий-дукха), два эпитета дважды упоминавшегося Досточтимого небесного повелителя Тайи, спасающего от страданий-дукха (Тайи цзю-ку тянь-цзунь), являющегося ипостасью Высшего владыки-первопредка таинственной сини Восточного предела (Дун-цзи цин-сюань шан-ди). См. прим. 5, 18. У А. Леви не опознан.
Прибыл с восходом солнца — перевод В.С. Манухина следует редакции Чжан Чжупо, где убран первый иероглиф в малопонятной фразе «цы жи гао фан дао». С оставлением «цы» она понимается совершенно иначе: «Только на следующий день прибыл Высокий», но тогда возникают сразу две проблемы: 1) весь пассаж начинается противоречащими словами «в этот день» (цзи-жи), которые В.С. Манухин не перевел, 2) неясно сочетание «гао фан» (буквально: высокий квадрат), которое, согласно А. Леви (т. 2, с. 1346, прим, к с. 398), может быть искажением «гао-гун» («возглавляющий церемонию»). Поэтому французский переводчик предположил, что данная фраза — интерполяция.
^ Пеньковый пояс и головной убор (де-цзинь), у В.М. Манухина: шапка, у А. Леви: тюрбан из конопли, — атрибуты траурного одеяния.
Алтарь (дун-ань, буквально: стол для проникновения [в высшие сферы]) — киноварно-красный покрытый лаком большой стол с курильницами.
^ Аналой (цзин-янь, буквально: циновка для канонов) — столик для священных текстов.
515


^ Циновка для монаха (фа-си, буквально: циновка/место для исполнения закона) — место монаха во время богослужения.
^ У В.С. Манухина: Около алтаря были поставлены аналой и жертвенный стол, покрытый ярко-красным покрывалом с золотыми узорами. Рядом размещались накрытые узорными тюфяками кресла, около которых стояли два молодых послушника.
40 У В.С. Манухина: Пока его преосвященство в перевязанном черным флером клобуке, украшенной звездами ярко-красной рясе и черных сандалиях, читал молитвенное обращение к духам, Симэнь преподнес кусок отделанного золотом атласа. У Чжан Чжупо в сочетании «дэн вэнь-шу» («поднять письменные документы») первый иероглиф заменен на «фа» («раскрыть»), что, как и контекст, подтверждает нашу, согласную с А. Леви, версию перевода, по которой речь идет о подготовке ритуальных текстов, а не о вознесении молитв. Определение украшения на одежде даосского патриарха — «доу-ню» (буквально: ковш и бык) В.С. Манухин счел обозначающим соседние созвездия Доу (Ковш) и Ню (Бык) из традиционной системы 28 зодиакальных «станций» (сю), благодаря чему в его переводе появились «звезды». А. Леви воспринял иероглиф «доу» в качестве сокращенной формы «доу» со значением «борьба» и получил «борющихся быков» (т. 2, с. 399). В действительности одеянием с вышитым сверху изображением рогатого дракона доу-ню жаловались в эпоху Мин высшие чиновники первого ранга (и-пинь).
4^ Широкие рукава — буквально: летящие гривы рукавов (сю фэй-ле). У
A. Леви: рукава, украшенные летящими волосами.
4^ У В.С. Манухина: Прежде чем предстать пред алтарем для совершения торжественной службы. Золотые знаки (цзинь-цзы) — метонимия даосских священных текстов. См. прим. 23.
4^ У В.С. Манухина: надел клобук девяти громов, обулся в красные узорные сандалии, поверх которых виднелись белые шелковые чулки. Солнцеподобный, как девятеричная сила ян, громовый клобук (цзю-ян лэй-цзинь) — см. прим. 66 к гл. 63.
44 Золотой отрок (цзинь-тун) и Яшмовая дева (юй-нюй, точнее: Нефритовая дева) — см. прим. 39 к гл. 39 (т. 2, с. 367, 303).
4^ Держали грамоты посланцы трех миров (сань-цзе фу-ши) — посланцы высших сил, переносящие грамоты-талисманы (фу) и тем самым связующие три сферы мироздания: небесную, земную и водную. О других смыслах даосско-буддийского термина «сань-цзе» («три мира», «три предела мирозданья») см. прим. 40 к гл. 39 (т. 2, с. 368, 303).
4^ Небесные дежурные по четырем делениям времени (сы-чжи гун- цао) — духи, отвечающие за передачу на небо сообщений, содержащихся в ритуально сжигаемых посланиях высшим силам, и распределяющиеся по четырем временным параметрам проводимого ритуала: году, месяцу, дню и часу (точнее — двухчасью). У В.С. Манухина: четыре неподкупных и заслуженных министра. У А. Леви: служащие департамента заслуг (т. 2, с. 399).
4^ Духи городских стен и рвов, поля и околотка, земли и местности (чэн-хуан шэ-лин ту-ди) — локальные охранительные божества. См. прим. 14 к гл. 33 (т. 3, с. 217, 317).
4® Пять атрибутов — буквально: пять цветов-категорий (у-сэ). У
B. 	С. Манухина: пять изображений Яшмового Владыки. У А. Леви: пять небесных владык (т. 2, с. 399).
516


^ Небесный воевода Тяньпэн — звездный дух, находящийся в подчинении у Великого владыки Северного Ковша (Большой Медведицы), один из «четырех совершенномудрых из небесных палат», связанный со стихией (элементом) «дерево». Нефритовый аршин (юй-чи) — волшебное орудие, которым измеряются способности людей.
^ В даосской магической практике использовался меч с инкрустированными в его лезвие семью звездами, представлявшими центральное на небосводе и потому наиважнейшее созвездие Северного Ковша (Большой Медведицы).
^ Святая вода — буквально: чистая вода (цзин-шуй).
^ Раскрывались пророчества и призывались небесные воеводы — буквально: взлетали талисманы, призывались воеводы (фэй-фу чжао-цзян). У В.С. Манухина: читались призывные заклинания.
^ В судьбоносном письменном обращении — буквально: письменный документ с пророчеством судьбы (вэнь-шу фу-мин). У В.С. Манухина: в посланном на небо обращении.
^ Трое небес (сань-тянь) — в даосской иерархии тридцати шести небес вторая после неба Великой Сети (Да-ло тянь) высшая инстанция, или сфера Трех пречистых (см. прим. 4).
^ Десять земель (ши-ди) — десять «кругов ада», то есть уровней преисподней, управляемых десятью князьями. См. прим. 8.
^ Три сокровища веры (сань-бао) — в гл. 51 и 65 (см. прим. 17 к гл. 65) этим термином были обозначены высшие ценности буддизма: Будда Шакьямуни, его учение (дхарма) и монашеская община (сангха), а здесь, как и в гл. 39 («три сокровенных дара»; см. прим. 11 к гл. 39; т. 2, с. 355, 500), — даосизма: Путь- дао, священные книги (каноны) и наставники или Трое пречистых (см. прим. 4).
^ Призывая ее горнюю душу припасть к нефритовым ступеням у трона Небесного владыки, услышать с нескольких аналоев канон и постичь вселенский Путь-дао (шэ-чжао инь-хунь чао-цань юй-би пан-шэ цзи-янь вэнь-цзин у-дао) — у В.С. Манухина: опять призывали ее душу, припадая к яшмовым ступеням Владыки, потом вслушивались у аналоя в Священное писание.
^ «Канон о рождении духа в девяти небесах» («Цзю-тянь шэн-шэнь цзин»), у В.С. Манухина: акафист божествам Девяти небес, — см. прим. 17, 26 и прим. 3 к гл. 65.
^ Владыки ада Восточного пика и Фэнду, десять князей преисподней в шапках и накидках верхом на облаках (дун-юэ Фэнду ши-ван гуань-пэй юнь- юй), у В.С. Манухина: десять верховных правителей Восточного ада и загробной столицы Фэнду; у А. Леви: Восточный пик, владыка ада и «десять королей» (т. 2, с. 400), — при разной разбивке текста оба переводчика пропустили окончание фразы: «гуань-пэй юнь-юй» («в шапках и накидках верхом на облаках»). Согласно даосским верованиям, божества и бессмертные в качестве колесниц использовали облака, запряженные драконами.
^ Ступая по Рукояти Ковша и попирая его звезды (бу-ган та-доу), у В.С. Манухина: ступая по звездам, у А. Леви: исполнил ход созвездий (т. 2, с. 400), — даосский астральный ритуал, во время которого исполнитель шагами имитирует форму созвездия Ковша (Большой Медведицы). Ранее упоминался в гл. 39 (т. 2, с. 368).
^ Почтительно направил начертанный киноварью доклад прямым путем в Синий дворец Восточного предела и послал божественных воевод ле¬
517


теть вниз, в стольный град преисподней Лофэн (бай-цзинь чжу-бяо цзин-да дун-цзи цин-гун, цянь-чай шэнь-цзян фэй-ся Лофэн), у В.С. Манухина: подал доклад Яшмовому владыке и, достигнув Чертогов Восточного предела, направил небесных воевод в стольный град преисподней, — поскольку стоящие за этими описаниями ритуальные действия не ясны, А. Леви даже отказался от перевода, ограничившись словами: «другие ритуалы» (т. 2, с. 400). О Восточном пределе см. прим. 18. Столицу преисподней Лофэн, как и Фэнду, даосы считали расположенной под одноименной горой на севере. Под синонимичным названием Лоцзюнь она фигурирует в гл. 39, но в переводе отражена общим выражением «подземное царство» (т. 2, с. 367).
^ У В.С. Манухина: Выглядел он необычно, а когда совершал панихиду, казался снизошедшим с небес бессмертным.
^ Тайхуа — буквально: Великое цветение — расположенная на западе, в провинции Шэньси гора Хуашань, один из пяти священных пиков, где мифический император-первопредок Шунь проводил жертвоприношение Небу, а даосы отправляли культ женским божествам-чадоподательницам.
^ Он шагает по заоблачной пустоте, и его драгоценные папки с даосским каноном парят в благовещей пневме (бу-сюй лан-хань фу жуй-ци), у В.С. Манухина: ступая в пустоте, парит в благовещих парах, — благовещая пневма (жуй- ци) переносно означает счастливую судьбу, счастье.
^ В нечувственное (у-лоу, букв.: неподверженное просачиванию, непроницаемое, санскр.: анасрава) небо, у В.С. Манухина: бессмертье, у А. Леви: беспорочное Небо (т. 2, с. 400), — буддийско-даосский термин для обозначения высшей сферы мироздания, куда не проникают никакие чувственные влияния, где не действует закон перерождения и где пребывают достигшие нирваны бодхисаттвы и бессмертные.
^ Подразумевается, что данному талисману подчинены все громы и молнии, исходящие из четырех стран света и центра.
^ Десять континентов бессмертья (ши-чжоу, буквально: десять областей) — отраженное в «Хай-нэй ши-чжоу цзи» («Записки о десяти континентах среди морей», IV—V вв.) даосское представление о расположенных в морях десяти горных островах-континентах: Цзу-чжоу, Ин-чжоу, Сюань-чжоу, Янь- чжоу, Чан-чжоу, Юань-чжоу, Лю-чжоу, Шэн-чжоу, Фэн-линь-чжоу, Цюй-ку- чжоу, — где среди райских чудес обитают бессмертные.
Безмятежно поклоняется совершенным существам (цзин-ли чао- юань), у В.С. Манухина не опознан даосский термин «чао-юань» («поклоняться совершенным существам») и иероглиф «чао» понят в чтении «чжао» со значением «утро», а «юань» («изначальное») вольно истолкован как «небесная синь»: «по утрам, витая безмятежно в небесной сини»; у А. Леви вообще не переведено, — имеется в виду посмертное присоединение к сонму бессмертных с получением возможности общаться с самыми совершенными среди них.
^ «Драгоценный реестр о возрождении душ на небесах» («Шэн-тянь бао-лу»), у В.С. Манухина: «Драгоценный Небесный канон», у А. Леви: «Драгоценное заклинание о божественных возрождениях» с допущением, что речь идет о соответствующем экзорцистском заклинании, а не трактате (т. 2, с. 401, 1346—1347, прим. 1 к с. 401), — возможно, имеется в виду лапидарный (200 с лишним иероглифов) «Канон о возрождении душ на небесах» («Шэн-тянь цзин»), в полном наименовании: «Канон о возрождении душ на небесах и достижении Пу- ти-дао, изъясненный Изначального первоисхода досточтимым небесным повели¬
518


телем» («Юань-ши тянь-цзунь шо шэн-тянь дэ-дао цзин»), входящий в третий десяток начальных текстов «Сокровищницы Пути-дао» («Дао-цзан»).
7^ «Нефритовое предписание Волшебного тигра» («Шэнь-ху юй-чжа»), у В.С. Манухина: «Яшмовая книга Священного Тигра», у А. Леви: «Нефритовые дощечки божественного тигра» (т. 2, с. 401), — возможно, имеется в виду один из ранних (видимо, IV в.) даосских «талисманов и заклинаний» (фу-лу) «Нефритовый канон/талисман Волшебного тигра» («Шэнь-ху юй-цзин/фу» ffJ/EÜS), также входящий в «Сокровищницу Пути-дао» под развернутым названием «Дун- чжэнь тай-шан шэнь-ху юй-цзин» («Нефритовый канон Волшебного тигра, в Великой высоте проникшего в истину»). О другом Волшебном тигре см. прим. 10.
7^ Четыре накидки с цветами (сы-вэй пи-хуа йЖ), у В.С. Манухина: «четыре пары цветов», что обусловлено редакцией Чжан Чжупо, где вместо счетного слова «вэй» стоит «дуй» («пара»), и непрочтением иероглифа «пи»; у
A. Леви: «четыре пелерины с цветами» и комментарий, что речь идет о ритуальных накидках (т. 2, с. 401, 1347, прим. 3 к с. 401), — возможно также, имеются в виду «комплекты халатного хлопка».
7^ Восточная столица (дун-цзин) — Бяньлян, нынешний Кайфэн.
7^ Ответственный порученец из военных чинов при дворце государева наставника Цай Цзина (фу-цянь чэн-чай гань-бань) — у В.С. Манухина: один из посыльных его превосходительства Цай Цзина, у А. Леви: ответственный посланец из дворца великого наставника (т. 2, с. 401, с. 1347, прим. 4 к с. 401).
7^ Подобный свастике тюрбан, у В.С. Манухина: четырехугольная шапка — см. прим. 37 к гл. 63.
7^ Начальник ведомства водного хозяйства (ду-шуй сы лан-чжун) — согласно «Мин ши» («История [эпохи] Мин», цз. 72), глава одного из четырех ведомств в министерстве общественных работ, реальная должность, упомянутая также в гл. 70 и там переведенная В.С. Манухиным иначе: управляющий водными путями Империи. А. Леви (т. 2, с. 1347, прим. 1 к с. 403) воспроизвел ее название неточно (без последнего иероглифа «чжун») и ошибочно счел его «апокрифичным».
7^ Десять комплектов зубочисток в отборном золоте и десять чарок из черного золота (ши-фу цзянь-цзинь тяо-я, ши-гэ у-цзинь цзю-бэй) — у
B. 	С. Манухина: десять пар зубочисток в золотой оправе и десять золоченых чарок. Черное золото (у-цзинь) — темного цвета сплав меди и золота с его содержанием от одного до десяти процентов.
77 Тяжелое горе — кончина супруги (гу-пэнь чжи тань, буквально: стенать, барабаня в таз) — аллюзия известной притчи о Чжуан-цзы, который, хороня жену, пел песни и барабанил в таз («Чжуан-цзы», гл. 18).
7^ Всеобщее почтение (у-ку чжи цюй, буквально: ария о пяти штанах; в редакции Чжан Чжупо: у-ку чжи гэ — песня о пяти штанах) — аллюзия эпизода из жизнеописания государственного деятеля I в. н.э. Лянь Фаня в «Хоу Хань шу» («Книга [об эпохе] Поздней Хань»). Став губернатором Сычуани, он отменил комендантский час, на что народ отреагировал песней со стихом: «раньше не было рубахи, а теперь пяток штанов».
7^ Возносит Вам хвалу (сань-лю чжи юй) — параллельная предыдущей (прим. 78) панегирическая конструкция с буквальным значением: слава трижды призванного остаться.
519


Успешное участие в божественных перевозках (шэнь-юнь ду гун, буквально: заслуги в контроле за божественными/священными перевозками), у В.С. Манухина: успешное окончание перевозок мрамора и леса, — см. прим. 8 к гл. 65.
^ Ваши труды отмечались дважды (лян-цы гун шан), в редакции Чжан Чжупо: дважды поднималось к верхам (лян-цы шан шан) — фраза, не переведенная В.С. Манухиным.
^ Его превосходительство Ян — могущественный евнух и командующий придворной гвардии Ян Цзянь, родственник Чэнь Цзинцзи, упомянутый в гл. 3 (т. 1, с. 129). В гл. 17 (т. 1, с. 336, 340—346), в название которой входит его имя, сказано, что он подвергся аресту, как и сановник Ван Фу, в 1115 г., но это не соответствует действительности, равно как и данное сообщение о его смерти в заточении 29.09.1117, поскольку он скончался естественной смертью в 1121 г.
^ Когда нет соболя, и собачий хвост в дело идет (дяо бу цзу, гоу вэй сюй) — ставшая стандартным выражением скромности, пословица из жизнеописания Чжао Ванлуня в «Цзинь шу» («Книга [об эпохе] Цзинь», V в.).
Лу Бань (Луский Бань, Гуншу Бань) — легендарный древний мастер (по преданию родился в 606 г. до н. э.) и культурный герой (изобретатель пилы, рубанка, бурава и т.п. инструментов), обожествленный в качестве покровителя плотников и строителей, ставший персонифицированным символом соответствующего мастерства.
^ Хань Цзиньчуань здесь названа Хань Чуань.
^ Ектенья — бай-чань, буквально: поклоны с покаянием — покаянное моление с чтением канонов.
С зажженными светильниками — гуань-дэн, буквально: «созерцание светильников», также «любование фонарями» как обозначение праздника 15-го числа 1-го месяца года.
^ Принесение жертв духам — сун-шэн, буквально: преподнесение святого — ритуал сожжения сокровищ из бумаги.
^ См. прим. 107 к гл. 65.
^ Геенна огненная — хо-чжао, буквально: огненный пруд.
^ Да обретет бессмертие у Южного дворца (шоу-лянь нань-гун) — у В.С. Манухина: Да пребудет невредимою во Царствие Небесное. Обрести бессмертие — шоу-лянь, буквально: «переплавиться», термин даосской алхимии «лянь» означает «выплавку» эликсира бессмертия и входит в наименование обряда «пресуществления воды и огня» (шуй-хо лянь-ду). Южный дворец — область небосвода, связанная с созвездием Южного Ковша, или просто Ковша, которое состоит из шести звезд и соотносится со Стрельцом. Оно считалось ответственным за долголетие и проводящим прибывшие к нему души в область бессмертных.
^ Под музыку (инь-юэ) — у В.С. Манухина: под удары в цимбалы и барабан.
^ Декламировать какие-то стихи (нянь-нянь ю-цы) — у В.С. Манухина: творить молитву.
^ Гатха (цзе) — у В.С. Манухина отсутствует, возможно, потому что этот буддийский термин, обозначающий духовные стихи, кажется противоречащим даосской принадлежности богослужения, однако, видимо, его использованием автор намеренно подчеркивает синкретичность обеих религий в то время.
520


9-* Пропитанный ароматами с омытой головой (сюнь-му) — у В.С. Ма- нухина: после омовения рук.
99 Таинственный император (Сюань-хуан) — деифицированный Лао-цзы как одно из главных божеств даосского пантеона. Развернутый титул «наивысший таинственно-изначальный августейший император-первопредок» (тай-шан сюань-юань хуан-ди) ему присвоил танский император Гао-цзун (правление: 649- 683).
9^ Небесный наставник Праведного единства — Чжан Даолин (I—II вв.), основатель древнейшей религиозной организации в даосизме, «пути небесных наставников», или «праведного единства». См. прим. 30 к гл. 63.
9® Очисти тело твое и воспрянешь к жизни бессмертной — буквально: переплавь телесную форму и вознесись (лянь-син эр шэн-цзюй), об алхимической «переплавке» см. прим. 91.
99 У В.С. Манухина: Дух Спаситель Тайи, — см. прим. 3, 18.
Высший владыка-первопредок таинственной сини небес и солнечной девятеричной силы ян (Цин-сюань цзю-ян шан-ди), у В.С. Манухина: Всемогущий владыка Девяти светил, — см. также прим. 3, 18; о термине «цзю-ян» см. прим. 66 к гл. 63.
^ Великие истинносущие, спасители всех десяти сторон пространства; бессмертные неба и земли (ши-фан цзю-ку чжу да чжэнь-жэнь, тянь-сянь ди- сянь) — у В.С. Манухина: высокочтимые бессмертные из обителей небесных и земных, несущие грешникам спасенье.
^ Лофэн — у В.С. Манухина: Фэнду.
^ Львиный трон (ши-цзо) — седалище Будды, в «Маха-праджня-па- рамита-шастре» («Да чжи-ду лунь», цз. 7) названного «львом среди людей», в более широком смысле — божественный трон. У В.С. Манухина: ждем явления небесных львиных колесниц; у А. Леви: свободет трон Льва (т. 2, с. 406).
194 Укрепляющее вино из пористой зелени (кун-цин чжи-цзю), у В.С. Манухина: небесный напиток, у А. Леви не переведено, — считающийся даосами целебным и продляющим жизнь волшебный напиток, раствор «пористой зелени» (кун-цин), т.е. родственной малахиту пористой внутри натуральной сернокислой меди, которая используется в китайской медицине и живописи как основа зеленой краски.
^ Мириады калъп (и-цзе, буквально: сто миллионов кальп) — буддийский образ бесконечных циклов возникновения и гибели Вселенной; см. прим. 13 к гл. 51 (т. 3, с. 513). Очередное свидетельство слияния даосизма с буддизмом.
Окропи (са) — в других вариантах текста: опьяни (цзю).
^ Три управителя (сань-гуань) — властители трех миров: небесного, земного и водного, называемые также Тремя изначальными (сань-юань). Первый дарует милости, второй прощает грехи, а третий помогает в бедствиях.
У В.С. Манухина: пройдет через испытания огнем и водною пучиной, примет облик чистого цветка и возродится к жизни вновь, чтоб приобщиться Даосской веры всей душой. Облик увядшего цветка (хуан-хуа чжи син, буквально: форма желтого цветка) — согласно словарю Ван Лици (1988, с. 330), образ страданий, принимаемых в загробном мире.
«Канон о пяти кормильцах» («У чу цзин»), у В.С. Манухина: «Трапезный канон», у А. Леви: сутра о пяти шкафах (т. 2, с. 408), — сокращенное название даосского поэтического, пятерично структурированного (пять строф из
521


четырех пятисловных стихов) и посвященного традиционным пятерицам («пять стран света», «пять духов», «пять внутренних органов») «Канона о пяти кормильцах в изъяснении Лао-цзы» («Лао-цзы шо у-чу цзин») эпохи Шести династий (Лю-чао, 229 — 589), комментарий к которому времени правления танского Сю- ань-цзуна (712—756) входит в «Сокровищницу Пути-дао».
^ Священное заклинание о пресуществлении пищи (бянь-ши шэнь-чжоу у В.С. Манухина не переведено, у А. Леви: превращая питание в мольбы богам, — буддийское сакральное выражение (дхарани, мантра), или «истинное слово» (чжэнь-янь), считающееся переданным Буддой Шакьямуни своему двоюродному брату и ближайшему ученику Ананде и состоящим в китайской иеро- глифике из 20 знаков. Оно должно произноситься 3, 7 или 21 раз и содействовать превращению жертвенной пищи и ароматов в такое количество высшей субстанции, которое способно насытить всех божеств. Здесь опять даосское священнодействие соединено с буддийским.
^ Согласно даосской космогонии, Высшее небо Великой Сети «породило», т.е. эманировало, три пневмы (сань-ци) — таинственную (сюань), начальную (юань) и первоисходную (ши), которые образовали небеса Трех пречистых, а те в свою очередь вновь произвели по три пневмы каждое, что в итоге привело к появлению девяти небес. См. прим. 3 к гл. 65.
^ У В.С. Манухина: И носился во вселенной эфир, из коего первой образовалась твердь небесная, потом земная хлябь и царство тьмы. А царство сие — темница мрачная.
^ У В.С. Манухина: Для возвращения к жизни необходимо обрести телесные соки в лоне Земли и закалить характер в лоне Солнца.
^ Три начала (сань-юань), у А. Леви: три первичных принципа, — многозначный термин, ранее связывавшийся с небом, землей и водой (см. прим. 4,107). Этой триаде в макрокосмосе соответствуют упомянутые «три светоноса» (сань-гу- ан): солнце, луна и звезды, а в микрокосме, т.е. человеческом теле, — пневма (ци), семенной дух (цзин) и божественный дух (шэнь) или же три энергетических центра — «киноварных поля» (дань-тянь).
^ Великий и высочайший, или Наивысший (тай-шан) и Таинственный и изначальный (сюань-юань) — титулы Лао-цзы, см. прим. 96.
Приобщенье к сонму совершенных существ (цзя-цзин чао-юань $ЛтП), у В.С. Манухина: внемли мольбам, Всевышний!; у А. Леви (т. 2, с. 408): надо восстановить воз исходного утра, — здесь А. Леви, как и ранее В.С. Ма- нухин (см. прим. 68), воспринял иероглиф «чао» в чтении «чжао» со значением «утро», однако имеется в виду пожелание усопшей стать бессмертной, как вызывающие поклонение совершенные существа.
^ У В.С. Манухина: От козней диавольских спаси и сохрани. Милость яви и душу отпусти. О том Тебя нижайше просим и посланья шлем. Духовная драгоценность (лин-бао) — восходящий к «Канону Великого равновесия» («Тай-пин цзин», I в. до н. э.) важный термин, который дал название целому направлению даосизма. Означает высшее духовное совершенство как полнтоту Пути-дао, охватывающего небесные и земные ценности.
Град Великой Тайны, или Стена Великой Малости/Тонкости (тай-вэй юань), — в китайской астрономии одно из трех центральных созвездий, состоящее из 10 звезд и распространяющееся на западные созвездия Льва, Волос Вероники, Девы и Секстанта. Наряду с Пурпурной Тонкостью (цзы-вэй, см. прим. 5) и Небесным Градом/Рынком (тянь-ши) оно входит в астральный комплекс «трех
522


стен/ограждений» (сань-юань), занимающих центральную часть неба в северном полушарии, и «28 обителей/станций» (эр-ши-ба сю), т.е. зодиакальных созвездий.
Талисман соединения души (цзе-лин фу) и талисман сгущения в форму (юй-и фу) у В.С. Манухина: «послания Всевышнему» и «послания Загробному Владыке», у А. Леви: «формулы экзорцизма, связанные с дщицей [души покойной]» и «пылающие чары огненного пруда» (т. 2, с. 408) — даосские мантические формулы, связанные с идеей духовно-телесного преобразования человека после смерти, то есть нового рождения из элементарной материально-духовной субстанции, в которую переходят как телесные, так и духовно-душевные компоненты его организма. В этом процессе основополагающую роль играют противоположные силы инь и ян, важнейшими ипостасями которых являются вода и огонь. Кроме того, в данном случае возможна контаминация с мифологическими представлениями о лунном и солнечном духах Цзе-лине и Юй-и. Имя последнего полностью совпадает с иероглифами оригинала, а первого — отличается одним иероглифом («линь» вместо «лин»). Эти духи — бессмертные, вознесшиеся на соответствующие светила, которые в свою очередь также представляют оппозицию сил инь и ян, воды и огня, внутреннего и внешнего, духовного и телесного.
^ Единица — символ нечетности и небесного, мужского начала ян; двоица — символ четности и земного, женского начала инь. Формулы «небо — единица, земля — двоица» присутствуют в «Чжоу и» («И цзин», «Си-цы чжуань», I, 10), связь же единицы с расположенной в нижней (северной) позиции водой, а двоицы с расположенным в верхней (южной) позиции огнем запечатлена в «магическом кресте» Хэ-ту («изображение из Реки»).
121 У В.С. Манухина: «Небо первым породило воду, Земля за ним породила огонь. И соединились вода и огонь, и появилась жизнь на земле».
122 у В. С. Манухина: предстала перед Яшмовыми ступенями у трона, дабы совершить поклонение Трем Владыкам Веры Даосской. Хотя Три сокровища соотносимы не только с буддизмом, но и с даосизмом (см. прим. 56), в данном случае употреблена буддийская индоктринальная формула «гуй-и сань-бао» (см. прим. 17 к гл. 65) и поэтому в сочетании с даосской формулой «припадания к нефритовым ступеням» (см. прим. 57) все это вновь свидетельствует о смешении обеих религий. Вместе с тем, как справедливо заметил А. Леви (т. 2, с. 1348, прим. 1 к с. 409), «нахождение прибежища в Трех сокровищах», возможно, здесь превращено в обозначение аналогичной приверженности даосским Трем сокровищам — Пути-дао, канонам и наставникам, соотнесенным с Тремя пречистыми, что далее соответственно названо «тремя прибежищами» (сань-гуй), производным от «гуй-и сань-бао» буддийским термином, также ранее, в гл. 39 (т. 2, с. 357: Три драгоценности) использованным в даосском контексте.
123 Пять жертв (у гун-ян 21 {Äff) — буддийский термин, обозначающий пять видов жертвенных предметов: благовонную мазь (ту-сян), венки (хуа- хуань), фимиам (шао-сян), пищу (инь-ши), лампады (дэн-мин).
124 у В.С. Манухина: «Верою чтимый владыка Яшмовой Чистоты, Ты правишь первозданным невидимым эфиром, владеешь истоком бытия тьмы тварей, сверкаешь перлом меж Небом и Землей. Душе усопшей отпусти грехи и введи в обитель бессмертных»; у А. Леви не переведено.
12^ Красный свет (чи-мин), у В.С. Манухина: Солнце, — согласно «Суй шу» («Книга об эпохе Сун», 636 г., гл. «Цзин-цзи чжи» — «Библиографический
523


трактат»), принятое в религиозном даосизме обозначение второго из четырех начальных периодов в становлении мироздания.
^ У В.С. Манухина: «Писанием чтимый Владыка Высокой Чистоты, Ты правишь Солнцем, мира властелин, вращаешь мириады звезд и светил. Гуляешь в просторах Вселенной беспредельной. Душе усопшей отпусти грехи и введи в обитель бессмертных»; у А. Леви не переведено.
^ У В.С. Манухина: «Наставниками чтимый Владыка Великой Чистоты, Зиждитель Веры, обнимающий Небо и Землю, пред Изначально-таинственным предстань и душу заблудшую возьми. Душе усопшей отпусти грехи и введи в обитель бессмертных»; у Ä. Леви не переведено.
У В.С. Манухина: После поклонения Трем владыкам; см. прим. 122.
^ У В.С. Манухина: будь милосерден к окружающим тебя и помогай им, однако в оригинале говорится именно о «спасении» (цзю) и использован буддийский термин «чжун-шэн» (на санскрите «саттва»), обозначающий все живое, всех наделенных чувствами существ.
^ У В.С. Манухина: не развращай плоть свою и ближних своих.
^ Затмить высшую истину (ху чжи-чжэнь) — у В.С. Манухина: одолеть тебя, будь самим собою.
^ Завет нерушимый — в оригинале буддийский термин «ди» (на санскрите «сатья»), означающий истину, догму, аксиому.
^ Благовещие послания (фу-мин) — обозначение особого вида произведений, создаваемых в связи с восшествием на престол нового императора, в данном случае относящееся к магическим текстам даосов.
В оригинале здесь и далее говорится конкретно о десяти видах (ши- лэй) душ, что соответствует их перечислению в нижеследующих двенадцати «бла- говещих посланиях». В.С. Манухин воспринял данную числовую характеристику в обобщающем и передал как «все бесприютные души». А. Леви ее сохранил и точно перевел во втором употреблении: «десять видов потерянных душ», но не в первом: «десять видов наставлений для потерянной души» (т. 2, с. 409, 410).
^ «Висящий золотой шнур» (гуа цзинь-со у В.С. Манухина:
изображения коих вывешивали на золотом шнуре, у А. Леви: вывешивая золотые ленты (т. 2, с. 409), — в издании Мэй Цзе (т. 3, с. 868) это выражение взято в кавычки, и известны стихи в жанре цы эпох Сун и Юань с данным названием.
^ Страждущие нави (цзяо-мянь гуй) — у В.С. Манухина: души страждущие, у А. Леви: другая разбивка текста и буквальный перевод «демоны с опаленными лицами» (т. 2, с. 409). В переводе В.С. Манухина одним словом «душа» были переданы различающиеся в оригинале «навь, демон, привидение» (гуй) и «горняя душа» (хунь).
^ Мир дхарм (фа-цзе) — здесь вновь даосский текст пронизан буддийской терминологией (также «дукха», «амрита»), которую В.С. Манухин не отражал, в частности, переводя начало данной фразы следующим образом: «Сойдитесь со всего света, души бесприютные...»
Дымной навью (инь-сюнь гуй) — у В.С. Манухина: обугленное привиденье. У А. Леви не переведено (т. 2, с. 410).
^ Обряд пресуществления (лянь-ду) — у В.С. Манухина: моление, у А. Леви: спасительный обряд (т. 2, с. 410).
^ Золотая парча (цзинь-дуань) — у В.С. Манухина: золотой узорный атлас, у А. Леви: золотая парча (т. 2, с. 410).
524


^ Ничтожный даос (сяо-дао), сокровенное учение (сюань-сюэ) — у В.С. Манухина: Я, ничтожный инок, недостойный... совершать службу перед ликом Владыки Сокровенного.
^ Приобщиться к сонму совершенных существ (цзя-цзин чао-юань; см. прим. 116) — у В.С. Манухина: предстать перед троном Всевышнего.
^ Помочь вашей супруге (фу-жэнь) возродиться в мире бессмертных (ван-шэн сянь-цзе) — у В.С. Манухина: помочь душе усопшей вознестись на небо.
ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ СЕДЬМАЯ
1 Водрузил на взлохмаченную голову (пэн-тоу) войлочную шапку (чжань-цзинь), укутался в велюровый халат (жун-и) и направился через сад в кабинет (шу-фан) грота Сохранения Весны (цан-чунь) — у В.С. Манухина: закутался в бархатный халат, повязал теплую повязку и направился через сад в грот Весны.
^ В оригинале употреблено сочетание «пин мэй» («цветы сливы в вазе») из названия романа.
^ Русалочий шелк (цзяо-сяо) — у В.С. Манухина: дорогой газовый полог, ранее, в гл. 13: тонкий шелковый полог (т. 1, с. 282), в третьей строке вводного стихотворения к гл. 64: полог; у А. Леви: шелк ундин (т. 2, с. 414) — ткань, считающаяся освежающей и связанная с легендой о немокнущем тонком полотне, которое ткут «водоплавающие люди» (цзяо-жэнь — «русалочий народ», у Л.Н. Меньшикова: «люди-акулы», у М.Ю. Ульянова: «люди подводного мира»), обитающие «в воде, как рыбы», за Южным морем, т.е. в океане за юго-восточной оконечностью Китая, и «могущие со слезами источать жемчуг». Упомянуты Чжан Хуа (232—300) в «Бо-у чжи» («Трактат обо всех вещах») и Гань Бао (ок. 286 — ок. 336) в «Соу-шэнь цзи» («Записки о поисках духов», XII, 311; см. рус. пер. Л.Н. Меньшикова: СПб., 1994, с. 304). В «Тай пин гуан цзи» («Обширные записи [периода] Тай-пин», X в., ч. 464 «Хай жэнь юй» — «Морские люди-рыбы») названы «прелестными девушками», поэтому в переводе Б.Л. Рифтина цзяо-жэнь — «прекрасная нимфа» (Духовная культура Китая: энциклопедия. Т. 2. М., 2007, с. 497). Согласно А. Леви, этот образ мог породить виссон, производимый из морского моллюска пинны и известный в Китае с IV или V в. (т. 1, с. 1123, прим. 3), а если его гипотеза верна, то и раньше, как минимум, со времен Чжан Хуа.
^ «Драконова слюна» (лун-сянь) — упоминавшаяся в гл. 43 (т. 2, с. 448) амбра, которая стала известна в Китае от арабов в эпоху Сун (960—1279) и добычу которой Чжоу Цюйфэй (1133—1189) в «Лин-вай дай-да» («За хребтами. Вместо ответов», цз. 7, разд. 6; рус. пер. М.Ю. Ульянова: М., 2001, с. 227) и Чжао Жуши (ок. 1223) в «Чжу-фань чжи» («Трактат обо всем чужеземном», гл. «Лун-сянь» — «Драконова слюна») приписывали также «русалочьему народу» (цзяо-жэнь). По сообщению Чжоу Цюйфэя, амбра не ароматна, бесполезна для благовоний и хороша как раз для воскурений.
Позолоченная (лю-цзинь) — у В.С. Манухина: крапленая золотом.
Курильница (сяо-чжуань) — буквально: малый устав, т.е. почерк, применяемый в печатях, поэтому у А. Леви: маленькая курильница из золота с иероглифо- ми для печатей (т. 2, с. 414).
525


^ Кресло Пьяного старца (Цзуй-вэн и) — у В.С. Манухина: глубокое кресло. Пьяный старец — псевдоним знаменитого литератора и сановника Оуян Сю (1007 — 1072), которому, видимо, приписывалось изобретение этой разновидности кресла.
6 Истинносущий Линь — знаменитый даос Линь Линсу, подвизавшийся при дворе Хуэй-цзуна в качестве составителя биостимулирующих снадобий.
^ Река Баилуй течет в провинции Шэньси и впадает в известную, воспетую литераторами реку Вэйшуй.
® Год зайца, в данном случае, соответствует дин-мао, или четвертому в 60-летнем цикле, а по европейскому летоисчислению — 1087. Таким образом, 1117 — это 31-ый год жизни Жуй.
^ Ли Пинъэр явилась Симэнь Цину в той одежде, в которой ее положили б гроб, то есть в белой юбке и коричневой кофте (белый — цвет траура и символический цвет Запада, страны мертвых, а коричневый — цвет Севера, хотя и не основной, а как бы промежуточный, — Север же, по китайским представлениям, был страной мрака). Не исключено, что здесь использован не основной символический цвет Севера — черный, а промежуточный, потому что связь души Пинъэр с этим миром еще не оборвалась окончательно: она является Симэню во сне и явится еще не раз.
^ См. прим. 4 к гл. 62 (т. 3, с. 338).
ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ВОСЬМАЯ
* В «Персиковом источнике»» великого китайского поэта Тао Юаньмина (363—427 гг.) рассказывается о рыбаке из Улина, который однажды плыл по речушке в лодке и незаметно оказался вдали от дома. Внезапно перед ним возник лес цветущих персиковых деревьев. Лес кончился у источника, питавшего речку. За ним была гора, а в горе — вход в пещеру. Рыбак вошел в нее и очутился в цветущей долине, где счастливо жили люди, бежавшие чуть ли не шестьсот лет назад от тирании первого Циньского государя Шихуана. Вернувшись, рыбак рассказал о чудной долине правителю области. Тот отрядил людей и велел им съездить в долину. Но рыбак заблудился и больше не мог отыскать дорогу (см. также прим. 6 к гл. 64).
^ «Сутра цветочной гирлянды» (кит.: «Хуа-янь-цзин», санскр.: «Ава- тамсака-сутра») — основополагающий текст одной из ведущих буддийских школ Китая хуа-янь. В силу особой значимости и авторитетности Сутра трижды переводилась на китайский язык, впервые в 418 г.
^ Тридцать пять будд — идентифицируемый с разными списками имен набор будд, которым необходимо приносить покаяние за те грехи, что сопряжены с опасностью наказания бесконечными страданиями. «Просветляющая сутра тридцати пяти будд» («Сань-ши-у фо мин-цзин»), более точное наименование которой «Покаянный молитвослов тридцати пяти будд» («Сань-ши-у фо мин ли- чань-вэнь»), была переведена Букуном в эпоху Тан (VII—X вв.) и вошла в состав китайской «Трипитаки» («Да цзан цзин»).
^ Голодный дух, изрыгающий пламя (янь-коу) — служитель ада. Обряд его кормления входит в цикл отпевания покойного.
^ Деревянная рыба (му-юй) — см. прим. 17 к гл. 49 (т. 2, с. 310).
526


^ Шесть корней — органы чувств и мышление, ответственные за связь человека с миром.
^ В оригинале использована транскрипция санскритского термина «danapati» — «донатор», жертвователь, податель милостыни.
® День лун-хуа приходится на восьмое число четвертой луны, когда буддийские монахи кропят ароматной водой святые образы и якобы собираются под деревом с драконьими цветами (лун-хуа шу, санскр.: пушпанага), под которым должно произойти просветление (бодхи) будды будущего Майтрейи.
^ Цапля — знак отличия чиновников шестого ранга. Характерная примета эпохи Мин.
^ Ань Чэнь беспорядочно перечисляет уезды и округа всей страны.
Гуачжоу — древнее название уезда и города Дуньхуан провинции Ганьсу;
Наньван — возможно, имеется в виду Нанкин;
Гутоу — какой местности соответствует данное название, установить не удалось, возможно, верховью реки Гу, однако в Китае существуют две реки с таким названием — в Шаньдуне и в Хэбэе;
Юйтай — уезд и город округа Цзинин провинции Шаньдун;
Сюйпэй — чему соответствует это название, также установить не удалось, возможно, его нужно понимать как болота Сюй[чжоу] или как два уезда — Сюй и Пэй;
Люйлян — округ в провинции Шаньси;
Анълин — малое княжество на территории царства Вэй (провинция Хэбэй);
Цзинин — округ, уезд и город провинции Шаньдун;
Суузян — уезд и город округа Хуайань провинции Цзянсу;
Линцин — уезд и город округа Ляочэн провинции Шаньдун;
Синьхэ — уезд и город провинции Синьцзян.
^ Квадратные нашивки как знаки различия, то есть буфаны, обычно не прикреплялись на повседневные мужские халаты с косым запахом, поскольку нашивать их при таком покрое неудобно. Мужчины носили буфаны только на официальных глухих халатах. То, что Симэнь Цин украсил львом свой повседневный халат, свидетельствует о кичливости, желании выставить напоказ свой ранг.
^ «Наслаждаясь искусством на Срединной равнине» — цикл из 13 арий на тему «Западного флигеля», посвященный начальной сцене встречи студента Чжана (главный исполнитель) с Инъин и входящий в собранную Го Сюнем (1473 —1342 гг.) антологию извлечений из музыкальных пьес «Благозвучные песни-юэфу» («Юн-си юэ-фу», издана в период Цзя-цзин, 1322—1368 гг.). В оригинале ошибка, следует читать: «один акт». Срединная равнина — Китай.
^ Сюцай цитирует слова Конфуция, приведенные в «Каноне перемен» и буквально означающие: «Подобные звуки резонируют друг с другом, подобные пневмы (ци) стремятся друг к другу» («И цзин», или «Чжоу и», комментарий «Вэнь янь» к пятой черте гексаграммы №1 Цянь).
^ «Тьма солдат-бунтовщиков» — цикл из 16 арий на тему «Западного флигеля», в котором Хуннян (главная исполнительница) уговаривает студента Чжана отправиться на банкет и который также входит в антологию «Благозвучные песни-юэфу».
^ Тональность «средней флейты» — шестая ступень чжун-люй в китайской акустико-музыкальной системе двенадцати звуковысотных эталонов люй- люй. Она соответствует зимнему солнцестоянию и 11-му месяцу (см.: Духовная
527


культура Китая. Т. 5, с. 201), в котором как раз и происходит описываемое событие.
^ Ин Боцзюэ перечисляет названия различных эротических поз.
^ В различных редакциях и главах текста эти персонажи названы по-разному. Так, Юй Куань — это и Цзы Куань, и, вероятно, Юй Чунь из гл. 15; Шан Третий называется также Хэ Третьим, а в одном случае даже Ша Третьим; Не Юэ, безусловно, тождественен Цин Неюэ из гл. 15 (вероятно, сочетание трех иероглифов «цин», «не» и «юэ» следует понимать как «цинец Не Юэ», то есть родом из округа Цинчжоу провинции Шаньдун).
^ Имеются в виду половые органы.
^ Дворец Вэйян (Вэйян-гун) — огромная (И кв. км) и роскошная резиденция Ханьских императоров, выстроенная основателем династии Хань (206 г. до н. э. — 220 г. н.э.) Лю Ваном (Гао-цзу, 206—194 гг. до н. э.) на седьмой год его правления в новой столице Чанъани. Многосоставный дворцовый комплекс, обнесенный мощной стеной, прославился проведением пышных приемов и увеселений (см.: Духовная культура Китая. Т. 6, с. 805 — 806). Его название восходит к биному «вэй ян» из стихотворения «Тин ляо» («Сигнальные огни») в разделе «малых од» «Канона стихов» («Ши -цзин», II, III, 8). Речь в нем идет о ночных событиях в царском дворце, поэтому в переводе А.А. Штукина оно озаглавлено «Ночь во дворце» (Шицзин: Книга песен и гимнов. М., 1987, с. 149). Проходящее рефреном в начале трех строф сочетание «е вэй ян» означает «ночь еще не кончается», поэтому название дворца Вэйян — Нескончаемый — говорит не только о его обширности, но и о проводившихся в нем ночных развлечениях. Эта ассоциация нашла яркое отражение в прозвище главного героя знаменитого эротического романа Ли Юя «Подстилка из плоти» («Жоу пу туань»), в русском переводе так и озаглавленного «Полуночник Вэйян». Соответственно в интерпретации Д.Н. Воскресенского бином «вэй ян» означает «полночь» или «полуночник», а объяснение его выбора в качестве прозвища китайского Дон Жуана переведено следующим образом: «Однажды наш студент встретил в “Книге песен” фразу о юноше, что приходил в полночь, и взял эти слова в качестве своего прозвания. Так он стал Вэйяном, или студентом-полуночником» (Ли Юй. Полуночник Вэйян [...]. М., 1995, с. 30-31).
^ В метафорическом хаосе переплетены сюжеты встречи Сян-вана с Чуской девой (см. прим. 55 к гл. 1; т. 1, с. 425) и любовных похождений студента Чжана из «Западного флигеля» (см. прим. 5 к гл. 13; т. 1, с. 438).
^ Шатун — речь идет о бариче Ване Третьем.
ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ДЕВЯТАЯ
* Сыма — знаменитый поэт Сыма Сянжу (см. прим. 10 к гл. 3 и прим. 1 к гл. 14; т. 1, с. 428, 439).
^ Свидание в тутах — образное обозначение любовного свидания, восходящее к поэзии «Книги песен», или «Канона стихов» («Ши-цзин», I, IV, 4; см. также прим. 27 к гл. 29; т. 2, с. 489).
^ Люся — по-видимому, имеется в виду луский сановник VII в. до н. э. Чжань Хо (Цинь, Цзи), прославившийся своей стойкостью и мужественностью и даже причисленный к категории совершенномудрых. Он известен под именем Люся Хуэй, в котором Люся — название города, отданного ему в кормление, а Хуэй — посмертное имя. Весьма лестные отзывы о нем оставили Конфуций и
528


Мэн-цзы, согласно которому он не считал для себя зазорным общаться с кем угодно, даже с голым человеком («Мэн-цзы», II А, 9; V Б, 1). Позднее это высказывание трансформировалось в анекдот о его стойкости в общении с полуобнаженной женщиной, проведшей чтобы не замерзнуть ночь у него на коленях, который был процитирован в гл. 8: «устоял, когда красавица в объятиях» (т. 1, с. 203). В китайском оригинале поэтического зачина главы фигурирует только один иероглиф «лю» из этого имени.
4 Год свиньи — отмеченный циклическим знаком «хай». В данном случае, видимо, имеется в виду последний год шестидесятилетнего цикла — гуй-хай, или 1083. Он, согласно традиционному лунно-солнечному календарю, был первым годом жизни госпожи Линь, и хотя она появилась на свет в самом его конце — в 15-й день 11-го месяца (см. ниже), наступивший вскоре 1084 г., по китайскому обычаю, мог уже считаться вторым в ее жизни. Таким образом, в гл. 69 подходящий к концу 1117 г. для нее — тридцать пятый, однако полных лет ей на днях исполняется только 34.
5 Празднество Холодной пищи (хань-ши) — приходится на начало третьего месяца лунно-солнечного календаря, знаменуя собой торжество любви, время сватовства и веселых игр на открытом воздухе. Одним из широко распространенных его элементов были качания на подвешенных к деревьям качелях. В эти дни ели свежие овощи и ярко красили яйца.
^ Исправлено согласно экземпляру Чжан Чжупо, так как в «Цы-хуа» возраст Симэня слегка преувеличен, там сказано, что ему 34—35 лет. В действительности завершающийся 1117 г. — это тридцать второй в его жизни, а полных годов ему — 31.
2 В китайском оригинале здесь ошибочно сказано: «девятнадцатый день», но ниже он в соответствии с хронологией данной главы назван девятым.
® Биньян (в экземпляре Чжан Чжупо фигурирует сочетание Баньян, идентифицировать которое не удалось) — не вполне понятный топоним. Это или уезд Биньян округа Наньнин провинции Ганьси, в наименование которого входит другой омонимичный иероглиф «бинь», или два древнейших княжества Б инь и Ян — одно на территории провинции Шэньси, другое — Шаньдун, ваном (в переводе: князем) которых был Ван Цзинчун. Тайюань — город, административный центр провинции Шаньси.
^ Князь Гуань (Гуань-гун), он же Святой Гуань (Гуань-ди), или ставший богом войны военачальник Гуань Юй (160—219), — см. прим. 6 к гл. 24 (т. 2, с. 481) и прим. 8 к гл. 57 (т. 3, с. 526).
^ Головная сетка на госпоже Линь — знак ее принадлежности к высшей аристократии. Подобная сетка упоминается лишь у Ли Пинъэр, невестки дворцового смотрителя Хуа, но и у той она — серебряная.
^ Описание госпожи Линь строится на явных контрастах: внешнее целомудрие и необузданная страсть — вот ее черты, подчеркнутые в описании. Белизна кофты — целомудрие, вдовий траур, а пурпур юбки под ней — намек на сладострастие. Высмеивая буддийское благочестие, автор с помощью оксюморона «бля- дующая бодхисаттва», по-видимому, проводит мысль о том, что самозабвенная любовь этого божества к погрязшему в грехах миру может завести слишком далеко, вплоть до полного погружения в пучину плотских пороков.
12 См. прим. 6 и 9 к гл. 13 (т. 1, с. 438) и прим. 26 к гл. 55 (т. 3, с. 524).
^ Пятая, последняя ночная стража — это время до рассвета — с 3 до 5
утра.
529


^ Хуайи,ин — видимо, местность или город в провинции Хэнань, в которой расположен и столичный город Кайфэн.
^ Нанъхэ — так с древности именуется часть русла Хуанхэ на территории Хэнани от мелких притоков и до основного разветвления.
^ Фань Куай — удачливый и жестокий полководец конца III — начала II в. до н. э., участвовавший в свержении Цинь и установлении Хань, при правлении которой породнился с императорской семьей и стал одним из самых высокопоставленных сановников, хотя в молодости был мясником-собачником. Его биография описана Сыма Цянем в цз. 95 «Ши-цзи» (Сыма Цянь. Исторические записки. Т. 8. М., 2002, с. 146—151), говорится о нем и в цз. 7 (там же, т. 2, М., 2003, с. 134 — 136). Ранее, в гл. 12 и 17 его имя было неточно воспроизведено как Гуай (т. 1, с. 264, 347, 437, прим. 7).
^ Ми Юаньчжан, он же Ми Фу/Фэй (1051/1052—1077/1108 гг.), — выдающийся художник и каллиграф, образцы надписей которого всегда ценились очень высоко, а также весьма неординарная личность, ставшая персонажем целого ряда рассказов и анекдотов.
^ Чэнъцан. — учрежденный при Цинь уезд в горной местности провинции Шэньси, в районе нынешнего города Баоцзи, на востоке одноименного уезда. Подразумевается исторический эпизод III в. до н. э., когда основатель династии Хань Лю Бан (см. прим. 2—4 к гл. 1; т. 1, с. 420—421) применил обманный маневр: начав открыто сооружение горных настилов, тайно провел войска через Чэньцан. Этот прием стал образцом китайской военной стратегии.
^ «Истинносущий человек не обнаруживает свой облик...» — выражение, говорящее о скрытой, а потому чуждой любой афишируемости, природе всех подлинных процессов. Встречается в средневековой даосской и буддийской литературе, а также синхронном «Цзинь пин мэй», сочетающем буддизм с даосизмом знаменитом романе «Путешествие на Запад» («Си-ю цзи» — «Записки о путешествии на Запад», гл. 99) У Чэнъэня (ок. 1500 — ок. 1580).
^ Первый стих заимствован у танского поэта Цао Тана (ок. 802 — ок. 866 г.). Заоблачная вершина (Тяньтай — буквально: Небесная Башня) — знаменитая гора Тяньтай, место паломничества буддистов и даосов (см. также прим. 7 к гл. 29; т. 2, с. 486).
^ Второй стих взят у танского поэта Лю Юйси (772—842 г.). Три горы (сань-шань) — мифические горные острова в восточном море, на которых обитают бессмертные и наиболее известный из которых — Пэнлай (см. также прим. 2 к поэтическому эпиграфу и прим. 12 к гл. 15; т. 1, с. 420, 441).
^ Две последние строки представляют собой цитату из связанного с романтической историей стихотворения «Посвящаю усланной служанке» танского поэта Цуй Цзяо (стал сюцаем между 806 и 820 гг.). У тетки Цуй Цзяо была красивая служанка, с которой он имел любовные отношения. Однако ее продали вельможе, правителю области. Однажды в праздник Холодной пищи (6 или 7 апреля) они случайно встретились, после чего Цуй Цзяо сочинил свое горестное стихотворение. Впрочем история имела счастливый конец, ибо познакомившийся с этим стихотворением вельможа вернул поэту предмет его страсти. Образ влюбленного в последней строке передан ставшим нарицательным именем собственным Сяо-лан (буквально: Юный Молодец), которое в молодые годы носил император династии Лян, У-ди (502—548 гг.).
^ В оригинале эта клишированная фраза отсутствует. Основание конъектуры — очевидная случайность пропуска.
530


ГЛАВА СЕМИДЕСЯТАЯ
1 Словом «пестун» передан бином «тай-бао», буквально означающий «великий покровитель» и относящийся к попечителю и наставнику членов императорской фамилии, в частности, наследника престола.
^ Ся Янълин — официальное имя Ся Лунси. Ср. эти характеристики Ся и Симэня с противоположными, данными им цензором Цзэном в гл. 48 (т. 3,
с. 90-91).
^ Ци — то есть Шаньдун (по названию располагавшегося в этих землях древнего удельного княжества).
4 Имеется в виду искусственная гора Гэньюэ (см. гл. 63, прим. 7).
^ Речь идет о перевозках мрамора для дворцовых построек (см. гл. 63, прим. 8).
6 Линь Чэнсюнь — официальное имя Линь Цанфэна, упоминавшегося в предыдущей главе.
7 Слову «граф» соответствует иероглиф «бо», обозначающий третий из пяти высших титулов.
® Данный сан соответствует основателю или высшему иерарху даосской церкви и здесь употреблен весьма условно.
^ В оригинале использован бином «юй-кэ» (буквально: «оперенный гость»), обозначающий даосского подвижника.
^ Имеется в виду праздник зимнего солнцестояния, приходящийся на 22 декабря по григорианскому календарю и сопровождаемый грандиозным карнавалом.
^ Словом «сказка» переведен термин «пинхуа», обозначающий устный прозаический сказ, который мог быть и коротким рассказом, и крупным повествованием.
^ Буддийская обитель Поддержки государства — монастырь (сы) Сянго (у В.С. Манухина: Первого министра, — в соответствии со значением термина «сянго»), один из самых известных в Кайфэне, основанный в 531 г. под именем Цзяньго (Созидание государства) и после реконструкции в 712 г. переименованный императором Хуэй-цзуном (правил в 712 —755 гг.) в Сянго-сы в память о его титуле Сян-ван (Поддерживающий принц), который он носил до вступления на трон (см.: А. Леви, т. 2, с. 1362—1363, прим. 3).
^ Шоуюй — буквально означает: «Придерживающийся простоты».
14 Цитата из трактата «Мэн-цзы», гл. 2 «Гунсунь Чоу», ч. 2, пар. 1, где приводится пословица жителей княжества Ци: «Разум — хорошо, но счастливый случай — еще лучше, мотыга — хорошо, но подходящее время — еще лучше».
^ Журавль — знак отличия гражданских чиновников первого (высшего) ранга.
^ Доуню — драконообразная корова, украшала нагрудные знаки высших чиновников государства. Право носить такой знак с начала XVI в. даровалось гражданским и военным чиновникам первого ранга за особые заслуги. Таким образом, наставник государя Цай Цзин, будучи высшим сановником страны, мог носить одежду с изображением как дракона о четырех когтях, так и журавля и доуню.
*7 «Высшая чистота» и «Драгоценный реестр» — даосские понятия. Согласно даосскому учению, в вышине, за пределами видимого неба, существуют еще три сферы, три высших мира — Три чистоты: Нефритовая, Высшая и Великая
531


(см. прим. 27 к гл. 53 — т. 3, с. 519 — и прим. 2 к гл. 66). Драгоценным реестром даосы называют особый список с заклинаниями (см. прим. 30 и 69 к гл. 66). Такие мандаты носили с собой и сжигали при богослужениях, надеясь в ином мире получить начертанный на них чин.
^ Крылышками цикады, расположенными в виде лепестков, и хвостами соболя украшали особый сетчатый колпак, надеваемый на церемониальный головной убор высших сановников государства, носителей аристократических титулов. Однако общее описание одеяния Чжу Мяня свидетельствует о характерном для эпохи Мин, а не Сун, смешении всех форм и регалий: наряд на Чжу Мяне повседневный, а шапка украшена крылышками цикады и хвостами соболя, что нарушало этикет, ибо такие украшения полагалось носить только на церемониальном платье.
^ Замок в форме рыбы, висящий на поясе сановника, символизировал сохранение государственной тайны, то есть предполагалось, что сановник не смыкал глаз ни днем, ни ночью, как рыба.
^ Муж Светлых заслуг (гуан-лу да-фу) — титул начальника дворцовой стражи.
^ Имеется в виду «тень» (инь) как особый механизм традиционного права, дававший привилегии потомкам заслуженных людей в соответствии с рангами последних.
^ Тигровые мандаты и яшмовые бирки — знаки государева доверия и вызова ко двору.
^ Ладотоналъностъ «правильного дворца» (чжэн-гун) — первая из семи типовых тональностей (мелодий-ладов) первого в китайской пентатонике тонального класса гун («дворец»). Использовалась в народной музыке. Согласно юань- скому трактату «Чан лунь» («Суждения о пении»), является «скорбной и мужественной» (см.: Духовная культура Китая. Т. 5, с. 803).
^ Реминисценция «Дао-дэ цзина», где сказано: «Небесная сеть всеохватна — редка, но ничего не упускает» (пар. 73).
^ Чжао Гао — министр Цинь Шихуана, отличавшийся коварством и склонностью к интригам, в конечном счете казненный. См. цз. 6 и 7 «Ши-цзи» (Сыма Цянь. Исторические записки. Т. 2, указатель).
^ Туань Гу — описанный в «Цзо-чжуани» («Предание Цзо»), в хронике, относящейся к началу правления луского Сюань-гуна (607 — 606 гг. до н. э.), коварный полководец при дворе цзиньского Лин-1уна (620—606 гг. до н. э.), претендовавший на престол и стремившийся истребить весь род своего конкурента — первого министра Чжао Дуня, в частности с помощью специально выдрессированного пса, натасканного на его чучело. Туань Гу получил известность как персонаж пьесы «Сирота из рода Чжао» («Чжао-ши гу-эр»), приписываемой юаньскому драматургу Цзи Цзюньсяну. См. гл. 59 и прим. 12 к гл. 59; т. 3, с. 354, 530, где Цзи Цзюньсян неточно отнесен к X в. вместо XIII.
^ Ван Ман (45 г. до н. э. — 23 г. н.э.) — реформатор, основавший новую династию Синь (9—25 гг.) и вызвавший восстание краснобровых, в китайской исторической традиции трактуется как отрицательный персонаж, злодей-узурпатор законной власти императоров Ханьской династии.
Дун Чжо — узурпатор и тиран конца II в. н.э. (умер в 192 г.), один из персонажей романа-эпопеи «Троецарствие».
^ Намек на продажного царедворца Цай Цзина.
532


^ Оба берега реки Хуай — район низовья реки Хуай-хэ, занимающий центральную часть провинции Цзянсу. Две части Чжэцзяна — восточная и западная с включением при династии Сун и южной части современной провинции Цзянсу.
^ Западная Лун — соответствует современной провинции Ганьсу.
^ Третий год под девизом Всеобщего Согласия соответствует 1121. Цинь- цзун — старший сын, престолонаследник Хуэй-цзуна, вступил на престол в 1126 г., однако на следующий же год был свергнут вторгшимися иноземцами-чжурчжэнями, провозгласившими новую династию Цзинь (1115 —1123 гг.). Гао-цзун — младший сын Хуэй-цзуна, основавший на свободном от завоевания юге династию Южную Сун (1127 — 1278 гг., сам он правил до 1162 г.).
^ «Шесть разбойников» — так в эпоху Сун называли всемогущих сановников: Цай Цзина, Тун Гуаня, Ван Фу, Лян Шичэна, Ли Яня и Чжу Мяня, фактически захвативших власть в стране. Смелый сановник Чэнь Дун подал на высочайшее имя доклад, в котором, перечисляя шестерых разбойников, просил государя казнить их. Именно эта знаменитая фраза использована в данном стихотворении.
^ Автор стихов здесь как бы забегает далеко вперед, только в последних главах романа говорится о вторжении племен чжурчжэней и бегстве государя. В 1125 г. чжурчжэни выступили в поход против Китая; Тун Гуань, которому было поручено командование войсками на севере, бежал в столицу, сам государь Ху- эй-цзун в панике отменил приказ о сборе и доставке цветного мрамора, издал манифест, в котором, по конфуцианской традиции, взял всю вину за происходящие события на себя, а власть передал своему сыну, который известен под именем Цинь-цзун. В январе 1126 г. Хуэй-цзун с Цай Цзином, Тун Гуанем, Чжу Мянем и двадцатью тысячами отборных воинов бежал на юг. Впоследствии и он, и его сын Цинь-цзун оказались в плену у чжурчжэней.
ГЛАВА СЕМЬДЕСЯТ ПЕРВАЯ
^ Смысл этой сцены в том, чтобы показать всевластие прислужника государевой наложницы, который дарит ничтожному торговцу, выскочке Симэнь Цину, халат с одной из высших государственных регалий. Незаконность этого жеста становится особенно понятной, если привести выдержку из официальной «Истории [эпохи] Мин» («Мин ши»), где в записи под 1501 г. говорится: «Обладатели высших титулов гун, хоу, бо, а также высшие гражданские и военные чиновники и начальники гарнизонов в нарушение правил домогаются права носить одежду с драконами о четырех когтях и летающей рыбой. Надлежит по этому поводу произвести тщательное расследование и виновных подвергнуть тяжелому наказанию».
^ Ложе дракона — то есть ложе императора, который в Китае также именовался Великим Драконом.
^ Феникса палаты (фэн-лоу) — прекрасный терем, часто — покои императрицы.
^ Девять ярусов небесных (цзю-чун) — термин, помимо небесных высей (ср. прим. 16 к гл. 37; т. 2, с. 499) также обозначающий императорский дворец.
^ Все стихии и все дали — буквально: Цянь и Кунь на 10000 ли (вань-ли цянь-кунь). Цянь и Кунь — первая и вторая гексаграммы «Канона перемен» («И- цзин»), соответствующие высшим проявлениям светлой мужской стихии
533


ян — творчество, небо, отец, и темной женской инь — исполнение, земля, мать; иными словами, полюса, между которыми заключен весь мир.
^ Медный зверь — имеется в виду медная эмблема на воротах с дверным кольцом - колотушкой.
^ Чжао Старший — император, основатель династии Сун, Чжао Куанъ- инь (Тай-цзу, 960—993 гг.). Вершина долголетия (вань-суй шань) — возможно, по аналогии с Дворцом долголетия (вань-суй гун) — одно из традиционных наименований императорской резиденции.
® Три князя — три самых могущественных сановника в государстве, занимающие вторую, после Сына Неба, ступень в иерархии власти.
^ Трипитака-монах — почтительное прозвище буддийского монаха Сю- аньцзана (600—664 гг.), чье паломничество в Индию легло в основу «Путешествия на Запад» («Си ю цзи»; см. прим. 13 к гл. 13; т. 1, с. 441). «Трипитака» (санскр.; кит.: «Сань-цзан») — «Три сокровищницы» — полное собрание священных текстов буддизма.
^ Толкование строк, в оригинале — «книг» или «писаний» (цзян шу) — здесь можно также понимать как толкование «Канона писаний» — «Шу-цзина» (цзян «Шу»)
^ Дворец Вэйян — см. прим. 19 к гл. 68.
^ Цзинъян — приграничная резиденция в период Тан (618—907).
^ Покрывало двух фениксов — то есть брачное покрывало.
Меж четырех морей — на территории всего Китая; см. прим. 14 к гл. 53; т. 3, с. 523.
^ Три твердыни и пять правил (сань-ган у-чан) — три фундаментальных основы общества: почитание государя подданными, отца сыном, мужа женой; и пять правил добродетели: гуманность, справедливость (следование долгу), благопристойность (соблюдение этикета), разумность (взаимопонимание) и благонадежность.
^ В традиционном Китае существовала оппозиция гражданского (вэнь — буквально: письменность, культура) и военного (у) начал, при большем почтении к первому. Конфуций (551—478 гг. до н. э.) — центральная фигура в китайской «письменной» культуре. Сформулированные им и его последователями концепции были основой идеологии китайского общества.
^ «Предания» («Шу») — краткое наименование «Шу-цзина» («Шан- шу»), то есть «Канона писаний», или «Книги исторических преданий», древнейшего памятника китайской исторической мысли (см. прим. 13 к гл. 48; т. 3, с. 509).
^ «Обрядник» («Ли») — краткое наименование «Ли-цзи», то есть «Записок о благопристойности/ритуале» («Ли-цзи») — трактата об этико-ритуальных нормах, датируемого IV—I вв. до н. э. и наряду с «Каноном стихов», или «Книгой песен» («Ши-цзин»), «Каноном писаний», или «Книгой исторических преданий» («Шу-цзин»), «Каноном/книгой перемен» («И-цзин») и летописью «Весны и осени» («Чунь-цю») вошедшего в состав конфуцианского «Пятиканония» («У- цзин»), который лежит в основе традиционной китайской учености.
^ «Песни» («Ши») — краткое наименование «Ши-цзина», неоднократно упоминавшегося «Канона стихов», или «Книги песен».
^ «Летопись» — хроника царства Лу начала VIII — конца V в. до н.э., название которой «Чунь-цю» буквально означает «Весны и осени» и которую, согласно традиции, составил сам Конфуций.
534


^ Юй — легендарный император древности, основатель первой китайской династии Ся (XXIII/XX—XVIII/XVI вв. до н. э.). Чэн Тан — легендарный основатель династии Шан (XVIII/XVI—XI вв. до н. э.). Вэнъ-ван — отец У-вана, считается одним из создателей «Канона/книги перемен» («И-цзин»). У-ван — основатель династии Чжоу (XI —III вв. до н. э.).
^ Яо и Шунь — совершенномудрые правители мифической древности, эталон гуманности и добродетели.
^ Фан Сюанълин и Ду Жухуэй — ближайшие сподвижники императора династии Тан (618—907 гг.) Тай-цзуна (627—658 гг.).
^ Сяо Хэ и Цао Шэнъ — верные соратники основателя Ханьской империи Лю Бана (Гао-цзу, 206 — 194 гг. до н. э.).
^ «Изречения» — краткое наименование «Лунь-юя» («Суждения и изречения» или «Теоретические речи»), основополагающего конфуцианского трактата, наиболее адекватно отражающего учение самого Конфуция и включенного как в «Четверокнижие» («Сы-шу»), так и «Тринадцатиканоние» («Ши-сань цзин») (см. прим. 4 к гл. 60; т. 3, с. 531).
^ Невестка — то есть жена того, к кому герой обращается как к брату (ср. прим. 4 к гл. 13; т. 1, с. 438).
^ В кавычках — слова, сказанные ханьскому императору Гуан-у-ди (25—58 гг.) его приближенным, на тот момент уже женатым на женщине из небогатой семьи сановником Сун Хуном, когда государь решил выдать за него свою овдовевшую сестру. В китайской традиции Сун Хун стал почитаться как образец супружеской верности.
^ Согласно преданию, Лян Хун (I в. н.э.) взял в жены некрасивую, но умную односельчанку Мэн Туан.
^ И-инь (Управитель И) — идеализированный в конфуцианстве легендарный мудрец и царедворец, живший в конце эпохи Ся — начале Шан-Инь и способствовавший воцарению последней династии. В «Шу-цзине» его именем названа гл. 13 «И сюнь» («Поучения И») и ему приписана следующая глава «Тайцзя», посвященная внуку Чэн Тана (основателя Шан-Инь), правившему согласно традиционной хронологии в 1753 — 1721 гг. до н. э. По версии, изложенной в «Мэн-цзы» (V А, 6; VII А, 31) и «Ши-цзи» (цз. 3), после смерти Чэн Тана И-инь сослал нерадивого Тайцзя на три года на могилу деда или в летний дворец, после чего тот полностью исправился, возвратился в столицу и был провозглашен Родоначальником Таем (Тай-цзун). Однако другие древние источники («Го-юй» — «Государственные речи», «Чжу-шу цзи-нянь» — «Бамбуковые анналы») рисуют обратную картину: И-инь во время семилетней ссылки Тайцзя узурпировал престол, но тот скрытно вернулся и убил его.
^ Лю Су — согласно современным китайским комментариям к «Цзинь пин мэй», под Лю Су подразумевается Лю Чун. Иероглифы «су» («первозданный») и «чун» («почтенный») сходны в написании, и в гонконгском четырехтомнике 1992 г. под редакцией Мэй Цзе первый заменен на второй без каких-либо объяснений (т. 3, с. 946). Лю Чун, он же Лю Мин (895 —954 гг.), — основатель эфемерной династии Северной Хань (951 — 978 гг.), в Тайюане — центральном городе провинции Шаньси — в 951 г. провозгласивший себя императором, правивший до своей смерти в 954 г. и получивший посмертное царское имя Ши-цзу. Однако Д. Рой отнес описанное событие к правлению следующего государя Северной Хань — Лю Цзюня (926 — 968 гг.), который правил с 954 по 968 г. (т. 3, с. 776, прим. 33).
535


^ Фениксовы пропилеи, буквально: ворота киноварного феникса — императорский дворец.
^ Шандан — город в провинции Шаньси.
^ Перечисляются правители периода раздробленности, так называемой эпохи Пяти династий и десяти царств (У-дай ши-го, 907 — 978 гг.).
Цянь-ван — один из правителей южного государства У-Юэ (907 — 978 гг.), образовавшегося на месте двух этих древних царств. Государством У-Юэ управлял дом Цянь, представители которого прибавили к своему имени титул «ван» («царь»). Здесь, вероятно, имеется в виду последний из царей У-Юэ — Цянь Чу, который правил в 948—978 гг., и, будучи побежден сунским Тай-цзу, покорился дому Сун. Впоследствии, уже шестидесятилетним, он был отравлен по приказу Тай-цзу в собственный день рождения.
Ли~ван — один из правителей дома Тан периода распада империи, так называемого Южного государства Тан (Нань Тан, 937—975 гг.), располагавшегося на юго-востоке Китая. Вероятно, имеется в виду Последний Государь (Хоу-чжу) Ли Юй (правил в 961 — 975 гг.), который проводил время среди красавиц и пиров, писал стихи и был захвачен, а затем отравлен Тай-цзу.
Лю Чан — последний правитель государства Южной Хань (Нань Хань, 917—971 гг.), располагавшегося на юге Китая между У и Южной Тан. Правил в 958—971 гг. и так же, как Ли и Цянь, был захвачен войсками Сун.
Мэн Чан — второй и последний правитель государства Позднего Шу (Хоу Шу, 933—965 гг.). Правил в 934—965 гг., был разбит и уничтожен Тай-цзу.
^4 Юг — речь идет о территории древнейших царств У и Юэ (ср. прим. 33), во времена распада империи каждое из подобных царств стремилось повысить свое влияние — вначале отделиться, чтобы потом, возможно, объединить под своей эгидой весь Китай.
^ Цзинълин (Золотой холм) — старое название города Нанкина.
^ Цянътан — часто в песнях так именуется город Ханчжоу, таково же название известной реки, протекающей в тех местах.
^ Имеются в виду опасные горные дороги провинции Сычуань, получившие название «Западных потоков» (Си-чуань).
^ Буквально: ядовитых испарений земли южных варваров.
^ Бянълян — столица Сунской империи Кайфэн.
4® Линъянъ — императорский дворец в Кайфэне.
4* Данный цикл посвящен подвигам и добродетелям основателя Сунской династии Тай-цзу и одновременно воспринимается как славословие его потомку и продолжателю Хуэй-цзуну.
4^ Высказывание Конфуция из «Лунь-юя», гл. VIII, параграф 14.
4^ Час инь, или третий, приходится на пятую ночную стражу — время с 3 до 5 утра.
44 В слитке 50 лянов серебра. Стоимость дома в 1200 лянов, проставленная в купчей, которую представил Ся Лунси, оказалась на 100 лянов меньше той, которую он первоначально назвал Симэнь Цину. Этот важный дополнительный штрих, характеризующий взаимоотношения коррумпированных чиновников, почему-то пропал в переводе Д. Роя, где Симэнь Цин называет Хэ И сумму в 1200 таэлей (т. 4, с. 318). У А. Леви правильно указаны 1300 таэлей (т. 2, с. 543).
536


4^ Согласно данным «черной книги» душа Пинъэр должна была переселиться в дочь командующего Юаня из Восточной столицы (см. свидетельство геоманта Сюя в гл. 62; т. 3, с. 449).
4^ Инъин и Хуннян — госпожа и служанка, героини новеллы Юань Чжэня (779—831) «Жизнеописание Инъин» («Инъин чжуань») и пьесы Ван Шифу (ум. ок. 1330) «Западный флигель» («Си-сян цзи»; см. прим. 3 к гл. 13; т. 1, с. 438; и прим. 12 к гл. 68).
47 Пэнлай — остров и гора бессмертных, см. прим. 12 к гл. 15; т. 1, с. 441; и прим. 21 к гл. 69.
4® Дщии,ы — дощечки из дерева или слоновой кости в руках сановников, символизирующие готовность придворных в любой момент записать указ государя.
49 Булавки и кисти — регалии на шапках чиновников.
^ Золотой Чертог — здесь обитель обожествленного родоначальника даосизма Лао-цзы (см. также прим. 4 к гл. 66).
^ Нефритовый и,арь — см. прим. 21 к гл. 2; т. 1, с. 427.
^ У мифического идеального правителя древности Я о будто бы были восьмицветные брови: конфуцианские интерпретаторы истолковывали этот признак Яо как символ мудрости, прозорливости, умения разбираться в движении небесных светил.
^ У другого мифического правителя древности, Шуня, в глазах будто бы было по два зрачка, что считалось символом его прозорливости.
54 Мифический правитель Великий Юй был известен своим неутомимым трудом по борьбе с потопом.
^ По древним преданиям, из каждого плеча мифического правителя Чэнь Тана будто бы росло по две руки, что также считалось символом его трудолюбия. Император Хуэй-цзун представлен здесь с помощью обычных сравнений — клише, употреблявшихся для описания государей в китайской повествовательной прозе. При этом необходимо учесть, что мифические государи, с которыми он сопоставляется, считались идеальными правителями, а Юй и Тан почитались как основатели первых династий — Ся (ХХШ/ХХ в. до н. э.) и Шан-Инь (XVIII/ XVI в. до н. э.).
^ Сюэ Цзи (630/648 — 680/713) — знаменитый каллиграф и художник, служивший при дворе танской императрицы У Цзэтянь.
•*7 Три учения — конфуцианство, даосизм, буддизм.
^ Имеются в виду девять основных философских школ древнего Китая, выделенные к рубежу н.э.: конфуцианцев, даосов, натурфилософов (школы инь-ян), легистов, номиналистов (школы имен), моистов, политологов (школы продольных и поперечных союзов), эклектиков (или энциклопедистов) и аграрников.
^9 См. прим. 33.
Чэнь Хоу-чжу (буквально: последний владыка [государства]
Чэнь) — последний правитель эфемерной династии Чэнь, правил в 583—588 гг. Своей расточительностью, жестокостью и развратом довел династию до гибели. Упоминание его здесь явно не случайно, оно как бы призвано снять гиперболическое восхваление сунского Хуэй-цзуна, сделанное несколькими строками выше, и напомнить читателю, что и он своей расточительностью и безволием довел до гибели династию Северную Сун, которая падет под ударами чжурчжэньского войска.
537


^ Девизы правления менялись либо в ознаменование важных событий, либо неудач — экономических или политических, с целью провозглашения новой светлой эры.
^ Девизы Цзянь-чжун-цзин-го (Созидание Срединности и Умиротворение Государства) —1101 г.; Чун-нин (Величественное Спокойствие) — 1102 — 1106 гг. (в оригинале ошибочно Чун-цзянь — Величественное Созидание); Да-гуань (Великое Зрелище) — 1107—1110 гг.; Чжэн-хэ (Порядок и Гармония) — 1111 — 1117 гг. — время основного действия романа. В приближающемся, по описанию гл. 71, новом, 1118 году происходит установление следующего девиза Чун-хэ — Двойная Гармония. Позднее Хуэй-цзун установит последний девиз Сюань-хэ — Всеобщая Гармония (1119—1125 гг.). Выражение «пять раз менял правления девизы» может означать пять переходов от первого девиза к последнему.
^ В экземпляре «Цы-хуа» указан первый год под девизом Сюань-хэ (см. предыдущее примечание). Исправлено по экземпляру Чжан Чжупо.
^ Фэнду — столица загробного мира.
^ Фраза о Чанъэ и Ле-цзы в точности повторяет пассаж из гадания об умирающей Пинъэр из гл. 62 (см. прим. 16, 17; т. 3, с. 539).
ГЛАВА СЕМЬДЕСЯТ ВТОРАЯ
* Ван — удельный князь, член императорской фамилии, самый высокий из ряда других аристократических титулов в средневековом Китае.
^ Гусь служил свадебным подарком жениха невесте.
^ Реплика Юйлоу в тексте «Цы-хуа» отсутствует. Заимствована из поздних вариантов.
4 Шэнъ Миллионщик (Шэнь Ваньсань) — знаменитый богач XIV в. Шэнь Чжунжун, чье имя стало нарицательным в эпоху Мин. Его повторное упоминание (см. гл. 33; т. 2, с. 237) персонажем эпохи Сун — очередной анахронизм романа.
^ Местечко, где ива гниет — указанная ранее в этой же пословице (гл. 33; т. 2, с. 237) Сухостойная излучина (Ку-шу-вань), в которой, согласно легенде, было отрыто золото, пошедшее на строительство Пекина в эпоху Мин.
^ Три светила — буквально: три светоноса, то есть Солнце, Луна и звезды с планетами.
^ Восьмигранный городок (Ба-цзяо-чжэнь) — находился в провинции Шаньдун.
® Высказывание Конфуция из «Лунь-юя» (гл. XIII, параграф 11).
^ Речь идет про пир, устраиваемый по случаю вступления на пост.
^ Восемнадцатое число здесь, очевидно, фигурирует ошибочно, ибо реально описываемое в этой же главе вступление в должность происходит через день, то есть 26-го числа 11-й луны. 18-й день (ши-ба жи) значится в издании 1935 г. под редакцией Ши Чжэцуня (с. 900), по которому переводил В.С. Манухин. Современные китайские издания без комментариев ставят 26-е число (см., например: гонконгский четырехтомник 1992 г., т. 3, с. 966; тайбэйский трехтомник 2007 г., т. 3, с. 1184). А. Леви и Д. Рой пользовались оригиналом, в котором указано 28-е число, как, например, в двухтомном тайбэйском издании 2010 г. под редакцией Лю Бэньдуна (т. 2, с. 930). Первый его сохранил в тексте, отметив в комментарии
538


как правильное 26-е (т. 2, с. 574, 1372, прим. 1), а второй исправил в тексте на 25-е, указав в комментарии 28-е (т. 4, с. 355, 791, прим. 23).
^ Девятиречъе (Цзю-цзян) — район, лежащий на стыке провинций Цзянсу и Цзянси.
^ Парадная шапка — буквально: «шапка верности и спокойствия» — парадный головной убор высокопоставленных чиновников, ученых и военных, введенный в употребление при минском императоре Ши-цзуне (правил в 1522 — 1567 гг.), то есть в данном случае текст содержит очередной анахронизм.
^ Аллюзия истории из «Записей Лунчэна» («Лунчэн лу»), приписываемых Лю Цзунъюаню (773—818 гг.). В ней рассказано, как некий Чжао Шисюн в период Кай-хуан (581 — 600) после возлияния в таверне заснул рядом с нею на склоне горы Лофу и во сне имел любовное свидание с девицей, исчезнувшей по пробуждении. Вместо нее он обнаружил, что спал под сливой, осыпавшей его своими белыми цветами.
14 п -
Ь стихотворении эзотерическим языком описывается зимнии пейзаж и дополняется эротическим подтекстом. Яшмовое дерево (цюн-шу) — дерево долголетия, родящее красную яшму. Нефритовый дракон (юй-лун) — привычный поэтический образ ветки в снегу, и кроме того он может выступать как символ мужского начала и даже означать мужской половой орган. Багряное облако, буквально: киноварное облако (дань-юнь), и таинственная жемчужная тьма (чжу-сюань) — символы противоположных начал ян и инь, в данном случае, подразумевающих мужчину и женщину. И «жемчужная тьма», и «пахучие врата» — эвфемизмы женских половых органов. В.С. Манухин пользовался изданием с обозначением пропуска двух неопознанных иероглифов в предпоследнем стихе (ред. Ши Чжэцуня, 1935, с. 904), что он передал отточием в переводе: «Вижу, как соединялось облако алое в зловонных вратах сокровенная жем¬
чужина». В подобном же виде оригинал воспроизведен и в тайбэйском издании 2010 г. под редакцией Лю Бэньдуна (т. 2, с. 934). Правда, здесь иероглиф «сю- ань» («тьма, тайна») заменен графически схожим «гун» («дворец»), что дает сочетание «жемчужный дворец» (чжу-гун). Этот же заключительный бином в кардинально измененном и полностью восстановленном стихе представлен в редакции Мэй Цзе (т. 3, с. 970): «В белом безбрежном мареве жемчужный дворец с перламутровыми вратами» (имеется в виду чертог божества реки Хуанхэ — Хэ-бо, отличавшегося эротическими склонностями и получавшего в жертвы красивейших девушек). Этой конъектуре соответствует перевод Д. Роя: «Переливчатые ворота и жемчужные дворцы ослепляют белизной», — и комментарий, что восстановленное здесь сочетание четырех иероглифов происходит из песни «Хэ-бо», входящей в цикл «Девять песен» («Цзю-гэ») из «Чуских строф» («Чу-цы») (т. 4, с. 365, 793, прим. 45).
^ «Цветок нарцисса» («Шуй-сянь-цзы»)—типовая северная мелодия, или четвертая во второй тонике шан (шуан-дяо), или седьмая в первой тонике гун (хуан-чжун-гун). Согласно юаньскому трактату «Чан-лунь» («Суждения о пении») ладотональность шуан-дяо («парный лад») — «быстрая и бодрая», а хуан-чжун-гун («[тон] гун [дворец] желтого колокола») — «богатая, благородная и проникновенная» (см.: Духовная культура Китая. Т. 6, с. 803). Эта мелодия использовалась для исполнения коротких арий в 8 или 9 строк по 3 — 7 иероглифов в каждой. Принятый перевод достаточно условен, поскольку сочетание «шуй- сянь-цзы», с одной стороны, может пониматься сугубо терминологически как обозначение конкретной мелодии, а с другой стороны — содержит в себе достаточно
539


богатый семантический ряд, включающий понятия и образы: «нарцисс», «бессмертный», «владыка вод, водяной», «дети водяного (певички-гейши, живущие на джонках на озере Сиху)». Отсюда — использованный в гл. 21 альтернативный перевод «Бессмертный — украшенье вод» (т. 2, с. 26).
^ «Опустился дикий гусь» и «Победная песнь» — типовые северные мелодии, принадлежащие к четвертой категории в тонике шан (шуан-дяо). Обычно используются в паре при исполнении коротких арий из 4 строк по 5 иероглифов и 8 строк по 2 или 5 иероглифов. Исполнение может сопровождаться аккомпанементом на зурне или малом деревянном рожке.
«Семь братьев» — ранее в гл. 42 (т. 2, с. 425) в этом же цикле «Вешние воды» фигурировал мотив «Седьмой брат» (буквально «Седьмой старший брат» — «Ди ци сюн»), вероятно идентичный данному (в буквальном переводе «Семь младших и старших братьев» — «Ци ди сюн»). Разночтение могло быть вызвано перестановкой и легким видоизменением иероглифа «ди».
Южноречъе (Цзяннань) — правобережье реки Янцзы.
^ Сюаньюань — первопредок Желтый император — Хуан-ди (см. прим. 3 к гл. 10; т. 1, с. 435). Подразумевается эпизод из «Чжуан-цзы» (гл. 24), где Хуан-ди выслушивает наставления мальчика-пастуха о необходимости следовать естественности.
^ Фу Шэн (260 — 170/161 гг. до н. э.) — конфуцианский ученый, древнейший толкователь «Канона писаний» («Шу-цзин»), восстановивший в 178 г. до н. э. его текст, который он схоронил (в обоих смыслах) в стене своего дома в период гонений на конфуцианцев и сожжения их классики при династии Цинь в 213 г. до н. э. История описана Сыма Цянем в «Ши-цзи» (цз. 121).
^ Бин Цзи (ум. ок. 55 г. до н. э.) — сановник, прославившийся жаждой познаний, которых искал всюду, даже расспрашивая вола. Согласно истории, описанной в «Хань-шу» («Книга [об эпохе] Хань», цз. 74), обратил внимание на задыхавшегося при движении по улице вола и выяснил, что это вызвано жарой, которая в свою очередь явилась следствием нарушения баланса сил инь и ян.
^ Сун Цзин — неясный персонаж. По аналогии с сюжетами предыдущих картин он должен быть достаточно известным лицом. Поэтому не исключено, что тут имеет место ошибочная подмена иероглифа похожим знаком. В таком случае речь может идти о ханьском комментаторе древней классики Сун Чжуне (II в. н.э.), имя которого Чжун («середина, нутро, сердце») графически напоминает иероглиф «цзин» («столица»). Поскольку Сун Чжун специально занимался трудом Сыма Цяня, сокращенно называемым «Историей» («Ши»), наименование можно перевести и как «Сун Чжун исследует “Исторические [записки]”». Д. Рой схожим образом перевел иероглиф «ши» как «исторические книги», однако гипотетически отождествил Сун Цзина с сановником, историком и литератором Сун Цзыцзином (Сун Ци, 998—1061), который, согласно анекдоту, настолько был занят историческими штудиями, что не мог найти время на интересовавших его певичек (т. 4, с. 369, 795, прим. 63). А. Леви не идентифицировал данный сюжет, переведя его как «Сун Цзин наблюдает за скрибом» (т. 2, с. 583,1373, прим. 6).
^ Прозвание Вана Третьего — Санъцюанъ (Три Источника или Третий Источник) по сравнению с прозвищем Симэнь Цина — Сыцюань (Четыре Источника или Четвертый Источник) воспринимается как принадлежащее тому, кто старше (ср. аналогичные прозвища Старшая, Вторая, Третья и т.д.), что, разумеется, не очень понравилось Симэню.
540


^ Луанъский чай — называемый так по имени округа Луань провинции Анъхуэй. Упоминавшийся ранее в гл. 23 (т. 2, с. 47, 480, прим. 3) он был неточно назван люаньским. В определившем его название топониме Луань первый иероглиф «шесть», обычно читаемый как «лю», в данном случае имеет звучание «лу», происходя от имени древнего государства Лу. Он считался лучшим сортом чая, обладающим очищающим и успокаивающим действием.
^ Гинкго (тянь-э) — дерево семейства Oleaceae, гингко двулопастный (Gimkgo biloba L.). Душистая олива (му-си) — дерево семейства Oleaceae, вероятно, имеется в виду османтус душистый (Osmanthus fragrans Lour). В традиционной китайской медицине семена гингко и кора оливкового дерева имеют несхожие области применения, за исключением одной: оба препарата применяют для лечения грибковых заболеваний женских половых органов.
^ Дата рождения сына Ин Боцзюэ определяется здесь как 28.10, хотя, согласно хронологии гл. 67, его рождение произошло 26.10.
^ Чжуан-цзы (Чжуан Чжоу) — знаменитый даосский философ, живший в царстве Чу в IV—III вв. до н. э. «Чжуан-цзы дорожит мгновеньем», буквально: «дорожит вершком тени [солнечных часов]» (си цунь инь) — даосская формула первичной ценности времени, сформулированная в трактате II в. до н. э. «Хуай- нань-цзы» (гл. «Юань-дао сюнь» — «Толкование изначального Пути-дао»): «Посему совершенномудрый человек не ценит сантиметра (чи) яшмы, но дорожит вершком тени [солнечных часов]. Время трудно схватить, но легко упустить».
^ Афоризм ранее, в гл. 31 (т. 3, с. 144), цитированный Пань Цзиньлянь, а здесь приведенный с синонимичным изменением одного иероглифа. Принадлежит имевшему степень цзиныии ученому и литератору XII в. Шэнь Цзочжэ.
ГЛАВА СЕМЬДЕСЯТ ТРЕТЬЯ
* Порошок, вызывающий трепетные звуки у красавиц (чжань-шэн-цзяо яо-мо-эр) — афродизиак, один из сексуальных атрибутов, которые Симэнь носил в специальном узелке (см. гл. 38, 83; т. 2, с. 337).
^ Реальгар (сюн-хуан, буквально: сера-самец) — оранжево-красный минерал гидротермального или вулканического происхождения, по химическому составу — сульфит мышьяка (AsS), является мышьячной рудой. В китайской медицине применяется в качестве противоядия и паразитоцидного препарата. Входящий в его название иероглиф «сюн» — «самец» был основанием высказанной далее веры в то, что использование реальгара приведет к рождению ребенка мужского пола.
^ Нарушается прослеживаемое в течение полугода соотнесение дней со знаками шестидесятеричного цикла: в гл. 33 49-й день жэнь-цзы приходится на 23.04 (день зачатия Сяогэ); в гл. 39 — на 23.08 (дата смерти Гуаньгэ); в гл. 62 13-й бин-цзы — на 17.09; в гл. 63 18-й синь-сы — на 22.09; в гл. 64 21-й цзя- шэнь — на 23.09; в гл. 63 34-й дин-ю — на 08.10 и 38-й синь-чоу — на 12.10. Исходя из этого 49-й жэнь-цзы был более месяца назад 23.10 и вновь ожидается почти через месяц 23.12, а 29.11 должно соответствовать другому, а именно 23-му знаку моу-цзы.
^ То есть возродиться ей даже не в облике животного, а в еще более низком презренном виде.
^ Кукушкин цвет (цзюань-хуа, или ниже: ду-цзюань-хуа) — буквальный перевод китайского названия индийского рододендрона (Rhododendron indicum Sw.), а также обобщающего названия некоторых растений из вересковых и пас¬
541


леновых, обладающих тычинками с отверстиями на верхушках пыльников и являющихся сильнодействующими наркотиками, как то: Азалия, Андромеда, Рододендрон и Хиоскиамус. Кукушкины цветы — излюбленный мотив полихромной живописи и прикладного искусства и, кроме того, символ прекрасного пола. Здесь использован в иносказательном смысле как образ дефлорации.
6 Попал, как Чжу Баи,зе в холодную лавку — сравнение, по смыслу близкое к поговорке «попал, как кур во щи». Чжу Бацзе — Кабан, Соблюдающий Восемь Запретов — один из главных персонажей «Путешествия на Запад» («Сига цзи»), склонный к чувственным наслаждениям и часто попадающий впросак. Под «холодной лавкой» (лэн-пу) может пониматься паршивый магазин А. Леви, т. 2, с. 602), приют для бездомных (Д. Рой, т. 4, с. 390), низкопробный ям (Ван Жумэй, 1994, т. 2, с. 1197, прим. 6) или холодная постель (простая циновка).
^ Имеется в виду дворец правителя Мэнчана (Мэнчан-цзюнь, Тянь Вэнь, ум. в 279 г. до н. э.) — знаменитого в древности покровителя воинов, который описан в «Чжань-го цэ» («Планы сражающихся государств», цз. 10). Аналогичная аллюзия присутствует в описании дворца императорского наставника Цай Цзина в гл. 35 (т. 3, с. 258).
® Речь идет о Вэнь Цзяо (288—328 гг.), герое легенды, изложенной Лю Ицином (403—444 гг.) в «Ши-шо синь-юй» («Новые речи о говоримом в свете»), и драмы Гуань Ханьцина (ок. 1210 — ок. 1298 гг.) «Нефритовый зеркальный столик Вэнь Тайчжэня». Здесь содержится намек на обычай, по которому муж и жена в разлуке сохраняют половинки зеркала. Соединить их — означает встретиться после разлуки.
^ Задержать или повернуть назад экипаж Чжо Вэнъцзюнъ означает сохранить верность жене на склоне лет. Связан этот образ с эпизодом из жизни Сыма Сянжу, который в пожилом возрасте решил взять наложницу, но после протеста его жены — поэтессы Чжо Вэньцзюнь (II в. до н. э.) в поэме «Плач по сединам» отказался от этой мысли.
^ Ян-тай (Солнечная башня) — терраса на южном склоне горы Ушань, где произошло легендарное свидание во сне Чуского Сян-вана с небесной феей; см. прим. 32 к гл. 29; т. 2, с. 489.
^ Определение «южный дикарь» (нань-цзы), контрастирующее с образованностью сюцая Вэня, указывает на его происхождение с юга Китая; ср. прим. 7 к гл. 20; т. 1, с. 446.
^ Эта пословица имеет следующий смысл: мужчина способен добиваться своего, как собака, а женщина для обольщения мужчины достанет даже фениксово перо.
^ Имеется в виду Цзиньлянь, которая могла называться и Пятой и Шестой госпожой; см. прим. 3 к гл. 12; т. 1, с. 437.
^ «Выродки Лю Чжаня» — уничижительное обозначение ненужных родителям дочерей. Лю Чжань (391-440) — первый министр при дворе южной Сун (420—478 гг.) эпохи Южных и Северных династий (Нань-бэй чао), чья биография содержится в составленной Шэнь Юэ (441—513 гг.) «Сун шу» («Книга [об эпохе] Сун»). Лю Чжань безжалостно убивал своих новорожденных дочерей, и его имя стало нарицательным в этом смысле. Такую же фразу Пань Цзиньлянь произносит в гл. 39, но там она переведена несколько иначе и без упоминания Лю Чжаня: «А что, мы рядом с ней недоноски какие-то, что ли, или выродки» (т. 2, с. 371). В оригинале говорится о «навях» (гуй) его детей.
542


^ В сотый день, как и в седьмую седмицу, проводились заупокойные службы по усопшим.
^ По мнению японского ученого Савада Мидзухо, монахиня Сюэ здесь исполняет песенно-повествовательное произведение в жанре бао-цзюань («драгоценный свиток») под названием «Драгоценный свиток о чаньском Наставнике Пяти заповедей» («У-цзе чань-ши бао-цзюань»). Чань-буддизм — см. прим. 33 к гл. 31; т. 3, с. 314.
^ Железное древо (те-шу) — в широком смысле: пальма. Образ экзотических пальмовых цветов связан с идеей редкости и трудности достижения.
^ Эра Порядка и Спокойствия (Чжи-пин, 1064—1067 гг.) приходится на период правления сунского императора Ин-цзуна (1063 — 1067 гг.). Древняя обитель Целомудренной Любви (Цзин-цы гу-ча), в уточненной редакции, принятой Д. Роем, древняя обитель Целомудренной Любви и Света Сыновней почтительности (сяо-гуан) (Мэй Цзе, т. 3, с. 1214; Д. Рой, т. 4, с. 402), — известный чаньский монастырь у горы Наньпиншань близ Ханчжоу в провинции Чжэцзян, основанный в 934 г. Соответственно Нинхайское военное поселение — это Ханчжоу, а Южные горы — Наньпиншань (буквально: гора Южная защита). Ворота Цянътан — устье реки Цяньтан, окружающей Ханчжоу с юга и востока.
^ В переводе В.С. Манухина по непонятной причине сказано о «кривизне на левый глаз» и не сказано об изначальной просветленности этого наставника, обозначенной тем же биномом «мин-у», что и имя второго наставника, а также о принадлежности обоих к школе чань. В разных редакциях в целом описание первого из них имеет существенные различия. Прежде всего это касается его роста: кажущаяся слишком малой величина в три чи (93 см) обычно исправляется на пять чи (133 см), чему в своем переводе последовал А. Леви (т. 2, с. 614). Д. Рой (т. 4, с. 403) не принял это исправление, но зато отразил иную редакцию данного фрагмента, в которой, в частности, наставник имеет несколько иное светское имя и которая представлена, например, в издании Мэй Цзе (2007, т. 3, с. 1214): «Этому Чаньскому наставнику Пяти заповедей по мирским меркам был только тридцать один год, ростом он не достигал трех/пяти чи, внешность имел странную, с молодости отличался просветленностью, был крив на один глаз, носил светское имя Цзинь — Металл и в буддийском учении чаньской школы разбирался досконально».
Достичь полного прозрения — познать истину и отойти в идеальное небытие, здесь — эвфемистическое обозначение смерти.
2* Ставленая грамота — казенное разрешение на пострижение в монахи, дававшее освобождение от налогов и повинностей.
22 Самадхи — состояние полной сосредоточенности сознания, дающее духовное просветление; см. прим. 9 к гл. 63; т. 3, с. 341.
2^ Драгоценные принадлежности ученого мужа — бумага, кисти, тушь и тушечница именуются «четырьмя драгоценностями кабинета ученого» (вэнь-фан сы-бао).
24 Три святыни, или три сокровища, — Будда, его учение и монашеская община; см. прим. 14 к гл. 31; т. 3, с. 312.
2^ Су Лаоцюань (Су Сюнь, 1009 — 1063 гг.) — известный литератор и блестящий стилист, конфуцианский ученый и отец знаменитого поэта Су Ши (Су Дунпо; см. упоминания о нем: прим. 13 к гл. 8; т. 1, с. 432; прим. 34 к гл. 37; т. 3, с. 528; прим. 4. к гл. 59; т. 3, с. 530).
543


^ «Жалобы в теченье пяти ночных страж» — начиная с эпохи Сун и до XX в. в Китае были широко распространены песни, в которых описывалась грусть в разлуке, причем каждый куплет или часть песни как бы соответствовали одной из пяти ночных страж. Нередко в таких песнях фигурирует человек, которому во сне является любимая или любимый, они счастливы, но наступает утро, герой просыпается — вокруг пустота. Считается, что такие грустные песни зародились в эпоху Сун среди солдат, несших охранную службу по ночам и изливавших в них тоску по семье и дому.
^ Шэнь Юэ (441—513 гг.) — государственный деятель, ученый и поэт. Получив отказ от императора в назначении на пост, он жаловался в стихах, что с горя похудел.
^ Чжантайская Ива — красавица-певичка Лю (Ива) из стольной Чанъ- ани на чжантайской дороге, возлюбленная танского поэта Хань Хуана; см. прим. 1 к гл. 24; т. 2, с. 480.
^ Средь дымных цветов — то есть среди певичек-гетер; см. прим. 2 к гл. 12; т. 1, с. 436.
^ Данная строка сходна со стихами в ранее приведенных романсах: в гл. 8 (исполнен Пань Цзиньлянь на мотив «Спутался шелк»; т. 1, с. 195) и гл. 44 (исполнен Ли Гуйцзе на мотив «Резвится дитя»; т. 3, с. 14). Она связана с романтической историей о некоем Ван Куе (1036—1063 гг.), который, будучи студентом, поклялся в верности девице Гуйин в храме духа моря. Однако в 1061 г. он получил первое место на столичных экзаменах и женился на другой, более высокого социального положения. Гуйин покончила с собой, а ее дух до смерти преследовал неверного Ван Куя, обвинения которому были предъявлены в указанном храме. Дух моря (хай-шэнь) упоминается уже в «Исторических записках» Сыма Цяня (цз. 6) как вредоносное человекообразное существо, явившееся во сне императору Цинь Шихуан-ди.
^ Эпизод этот должен вызывать в памяти китайского читателя хрестоматийную историю о том, как мальчик Лу Сюй (III в.) на пиру спрятал в рукав апельсин для больной матери. Апельсины в ту пору были большой редкостью. Будучи пойман с поличным, мальчик извинился и объяснил, что совершил кражу лишь для того, чтобы доставить радость больной матери. Министр простил его, а имя его вошло в список наиболее почтительных сыновей. В данном же случае у Цюцзюй нет никакого оправдания ее поступку.
ГЛАВА СЕМЬДЕСЯТ ЧЕТВЕРТАЯ
* Восемь бессмертных — см. прим. 1 к гл. 55 (т. 3, с. 521). Золотой треножник — один из древнейших китайских символов бессмертия.
^ Струна цитры (цинь сянь) — видимо, уздечка полового члена, названного здесь «черепашьей палицей» (гуй лэн).
^ Хайянъская труппа (хайянь — буквально: морская соль) — упоминавшиеся уже в гл. 49 (т.З, с. 103—104) представители популярного музыкально-театрального стиля, начавшего развиваться в XVI в. в юго-восточной провинции Чжэцзян, где в приморье добывали соль.
4 В оригинале стоит фамилия Гоу, представляющая собой искажение схожего иероглифа Сюнь.
Имеется в виду Пань Цзиньлянь как шестая дочь в родительской семье.
544


^ Увольнение служанок Ли Пинъэр приравнивается к разбазариванию ее имущества.
^ В оригинале ошибочно вместо фамилии Лю — Ли.
® В других изданиях, в соответствии с текстом гл. 76, 29-е число исправлено на 30-е, но, возможно, в данном случае речь идет о начале подготовки к банкету.
^ Далее воспроизводится в сокращенном виде сцена «Приглашение в Восточный павильон» из драмы Ван Шифу (1293 — 1307) «Западный флигель» («Си сян цзи» — «Записки о Западном флигиле») в варианте собрания «Шестидесяти драм». Она отсутствует в кратком варианте романа и во французском переводе его полной версии (цы-хуа) А. Леви. Многоточия обозначают пропуски реплик героя — студента Чжана. Ср. несколько отличающийся текст в переводе этой драмы Л.Н. Меньшиковым (1960, 1966): Китайская классическая драма. СПб., 2003, с. 209-214.
^ «Пять жертвоприношений» («У гун ян») — в других изданиях указывается мотив «Нефритовый цветок» («Юй чжи хуа»).
^ «Нефритовая иволга-красотка» («Юй цзян ин» — буквально: «Нефритовая иволга-красотка, снизошедшая свыше») — вариант других изданий: «Нефритовый прелестник-селезень» («Юй цзяо юань»).
^ «Пробуждается Се Сань» («Се Сань син») — типовая мелодия в тональности сянь-люй («бессмертная флейта») и соответствующая ария о жизни певички, созданная в эпоху Юань неким Чжэнь-ши, выходцем из южной провинции Фуцзянь. Ее вариативное название с похожим, но иным последним иероглифом обуславливает иное прочтение и понимание: «Цзе сань чэн» — «Три протрезвления».
^ Ткачиха и Волопас — имеются в виду две влюбленные друг в друга звезды; см. прим. 10 к гл. 37.
^ «Двое верных» («Шуан чжун цзи» — «Записки о парной верности») — драма Яо Моуляна (XV в.), указание на которую здесь — очередной анахронизм.
^ В реплике Цая заключено сложное переплетение литературных реминисценций. С одной стороны, он цитирует (с искажением одного знака) две строки из стихотворения Ду Фу (712 —770 гг.) «Провожаю военного советника Чжана Двадцатого, направляющегося в область Шу по представлению императорского цензора Яна Пятого»:
«Императорский цензор на новом пегом коне, —
Военный советник по-прежнему в рыжих усах».
С другой стороны, упоминается «почтенный Лю» (Лю-лан), под которым могут подразумеваться несколько исторических и легендарных персонажей. Почтенный Лю уже возникал в оригинале заключительного стихотворения гл. 6, где он представляет собой контаминацию двух образов: исторического — поэта Лю Юйси (772—842 гг.) и легендарного — Лю Чэня (I в. н.э.). Их там объединяет тема невозвратности бытия. Лю Юйси в стихотворении 813 г. описывает путешествие в сказочную страну Сюаньду и чудесное цветение персиковых деревьев, посаженных неким даосом. В стихотворении-реплике 829 г., посвященном такому же путешествию, поэт уже вопрошает: куда делись все деревья и посадивший их даос?
Легенда же о Лю Чэне и Жуань Чжао из провинции Чжэцзян гласит, что, отправившись за целебными травами на гору Тайшань, они заблудились и оказались опять-таки среди цветущих персиковых деревьев, где повстречали двух фей, у которых провели полгода. А по возвращении домой обнаружили, что прошло гораздо
545


больше времени и там уже живет седьмое поколение их потомков. Отправившись вновь на Тайшань, они не смогли найти и фей, которых также след простыл (см. также прим. 11 к гл. 37).
Следовательно, в поэтических аллюзиях Цая содержится намек на путешествие в некий иной мир (например, в рамках оппозиции столица — провинция) и противопоставление старого состояния новому. С «императорским цензором на новом коне», видимо, он отождествил себя, а с представителями старого состояния: почтенным Лю и «рыжеусым военным советником» — «трех господ», то есть своих хозяев: Суна, Аня и Симэня. Однако, исходя из совпадения названий должности «императорский цензор» (юй-ши) у Яна Пятого в стихотворении Ду Фу и персонажа романа Суна, а также, вероятно, из того, что в редакции Чжан Чжупо фраза Цая начинается другим иероглифом, благодаря чему в ней возникает имя Суна — Сунъюань, В.С.Манухин предложил иной перевод, правда, не вполне понятный и несколько усеченный: «Это не столько ко мне относится, сколько к вам, Сунъюань, — засмеялся Цай Сю. — Про вашего цензорского скакуна поется. А третий господин похож на счастливчика Лю». Текст Чжан Чжупо в данном случае еще одним иероглифом отличается от оригинала Ду Шу, определяя усы (пропущенные переводчиком) как «закрученные», а не «рыжие».
^ Заключительные строки из поэмы Бо Цзюйи «Лютня» («Пипа», 815 г.). Цзянчжоуский конюший — это сам Бо Цзюйи, сосланный в провинцию на эту должность (сы-ма), реальное значение которой — помощник правителя области. Основа минорной тональности поэмы — тема разлуки, ее зачин — проводы гостя. Замечательно совпадение дат написания этой поэмы Бо Цзюйи и отмеченного в предыдущем примечании стихотворения Лю Юйси.
^ В Китае особо славились красотой именно уроженцы города Сучжоу в Центральном Китае (недалеко от современного Шанхая).
^ Невестушки — то есть жены Симэня. Поскольку они с Ин Боцзюэ считались назваными братьями, жен друг друга они называли невестками (ср. прим. 4 к гл. 13).
^ В оригинале использован термин «шраманера» (sramanera, кит.: шами), обозначающий буддистов низшего уровня посвящения, давших обет придерживаться десяти основных запретов.
^ Далее воспроизведен полный текст одного из своеобразных проповеднических произведений китайского буддизма в песенно-повествовательном жанре «бао-цзюань» («драгоценный свиток»). Его первую публикацию: Хуан ши нюй бао цзюань (Драгоценный свиток о праведной Хуан), — см. в ж. «Восток», 2002, № 2, с. 145 — 158. Настоящий перевод уточнен и исправлен.
^ Закон-Дхарма (кит.: фа, санскр.: дхарма) — см. прим. 13,35 кгл. 51.Дао- Путь (кит.: дао, санскр.: марга) — благородный срединный путь адептов буддизма. Действенность (юн) — деятельное проявление, функция в противоположность телесной сущности, субстанции (ти). Дхармакая — Тело Закона (кит.: фа- шэнь, санскр.: дхармакая) — одно из трех, космическое, тело Будды (см. прим. 11 к гл. 8). Восемь образов-лакшан (ба-сян) — восемь ипостасей проявления Тела Закона: образы Снизошедшего с Неба, Вселившегося во чрево, Пребывающего во чреве, Рождающегося из материнского лона, Ушедшего в отшельники, Достигшего просветления, Проповедующего Слово Будды и Погружающегося в нирвану.
^ Миг (кит.: чана, санскр.: кшана) — согласно общебуддийской концепции каждый элемент, каждое тело существует лишь миг-кшану, являясь точкой во времени и пространстве.
546


^ Четыре великих субстанции (кит.: сы-да, санскр.: махабхута) — в буддийской терминологии четыре главных компонента, образующих человеческое тело, а именно: земля, вода, огонь и ветер, выступающие как носители соответствующих качеств: твердости, влажности, теплоты и подвижности.
^ «Нет постоянства», или «непостоянство» (у-чан), — состоящий из двух иероглифов китайский эквивалент санскритского термина «анитья», означающего отсутствие постоянства, то есть постоянное движение от рождения к смерти, как одно из фундаментальных свойств бытия (см. также прим. 5 к гл. 56).
^ Десять стран света — восемь стран и полустран света, зенит и надир. Восемь — те же, за исключением двух последних.
^ Обитель (Да-чжэ) — Небо и Земля.
^ Врата Пустоты — врата буддийского учения, храм Будды; ср. прим. 13 к гл. 51.
Праздник Драконьих цветов (лун-хуа) — см. прим. 8 к гл. 68.
^ Обитель души, или алтарь души (лин-тай) — восходящее к «Чжуан- цзы» обозначение сердца.
^ В оригинале говорится о «пяти омрачениях» (кит.: у-чжо, санскр.: рапса kasayah) и «шести корнях» (лю-гэнь). Пять омрачений — это негативные характеристики второй (чжу-цзе) из четырех кальп в кругообороте бытия: 1. омрачение всей кальпы, 2. омрачение мировоззрений, 3. омрачение чувств, 4. омрачение живых существ, 5. омрачение судеб. «Шесть корней» — органы чувств и мышление; см. прим. 6 к гл. 68.
^ Тайная дверь (сюань-мэнь) — сокровенное учение, таинства буддизма.
Западные скалы, или Западные горы (си-шань) — образ иного мира (ср. прим. 50 к гл. 39; прим. 27 к гл. 57).
Тысячи Мириады кальп (вань-цзе) — см. прим. 15 к гл. 51 (т. 3, с. 513).
^ Сансара (санскр., буквально: блуждание, круговорот; кит.: ку-хай, буквально: горькое море) — живой мир рождений, умираний и вечного страдания. Противопоставляется идеальному покою и небытию — нирване, которая есть исход из сансары и высшая цель всех живущих.
^ «Письмо» («И-фэн-шу») — южная театральная мелодия в тональности сянь-люй («бессмертная флейта»), обычно исполнявшаяся в «военных пьесах» (у- си) и сопровождавшая сцены с написанием или чтением писем. В эпоху Мин этим термином обозначалось также распоряжение о судебной каре.
^ Явленное тело Будды (кит.: ин-шэнь, санскр.: нирманакая) — одно из трех, феноменальное тело Будды, в буддизме представляемое в образе человека Гаутамы Шакьямуни (см. также прим. 11 к гл. 8).
^ Сорок восемь клятв (сы-ши-ба юань) — обет отречения от собственного блаженства в нирване до тех пор, пока все живое не постигнет истину Учения, путь бодхисаттвы.
^ Чудесные плоды дерева бодхи — образ достижения высшего просветления. Именно под этим деревом Шакьямуни познал свет Учения, оно является буддийским вариантом мирового древа.
^ Небо Лотоса (хуа цзан чжи тянь — сокр. от: лянь-хуа цзан ши- цзе — «мир, хранящий цветок лотоса») — идеальные сферы буддийского инобытия, мир лотосорожденных, местопребывание будд и бодхисаттв. Лотос — священный символ буддизма.
547


4® Западные чистые земли Амиды (Амитабхи) — Западный рай; см. прим. 50 к гл. 39; прим. 27 к гл. 57; прим. 14 к гл. 61.
41 Три сокровища — Будда, дхарма (закон), сангха (монашеская община).
4^ Первые четыре строки псалма повторяют первый псалом из гл. 51, см. там же к нему прим. 15.
4^ Цаочжоу — уезд в провинции Шаньдун на месте древнего удельного княжества Цао.
44 Здесь в тексте говорится о четырех детях, хотя везде в других местах упоминаются только трое. Возможно, ошибка в оригинале.
4^ Начиная от слов «На запад обратясь...» и до конца данного пассажа оригинальный китайский текст представляет собой чередование рифмованных строк, состоящих из шести и четырех иероглифов, что передано в переводе чередованием шестистопных и четырехстопных ямбических строк.
4^ Янъло — Янь-ван, или Яма; см. прим. 12 к гл. 2.
4^ Подлунный мир — в китайских терминах буквально: мир солнца, или мир световой мужской активной стихии ян (ян-цзянь), образ живого суетного мира, который противопоставлен миру теневому, или темной женской пассивной стихии инь (инь-цзянь), царству мертвых.
4^ Якьиа (санскр., кит.: е-ча) — кровожадный посланец ада.
4^ Третья ночная стража соответствует полночи.
Ностальгическая башня, или терраса (сян-тай), — согласно верованиям, находится в загробном мире, с нее можно видеть оставленный дом.
^ Произносит, как прозу — в китайском тексте стоит иероглиф «бай», означающий в театральных действах, что актер говорит прозой без подчеркнутой декламации. Однако произносимый им текст может быть ритмически организован с соблюдением рифм, как и в данном случае, когда нижеследующий пассаж представляет собой стихотворение, с рифмой и соблюдением равной длины всех строк — по шесть иероглифов, что в переводе передано шестистопным ямбом.
^ Най-хэ — река крови, в которой пребывают грешники в аду.
Золотой мост через Най-хэ предназначен для прохождения праведников.
^4 Невинно убиенных град (ван-сы-чэн) — область преисподней, в которой пребывают души безвинно погибших до срока.
В вопросе о выделенных местах, особенно способствующих духовному просвещению личности, Яньло употребляет сочетание «дянь-хуа», буквально: «точки, преображающие». Отвечая, Хуан, видимо, предполагая иной омонимичный иероглиф «хуа» — «черта в иероглифе», называет количество вообще всех точек и черт, из которых состоят иероглифы, образующие текст сутры.
^ «Сущность» (жу, санскр.: татха, буквально: таковость) — термин, используемый в буддизме для определения подлинной и необусловленной природы всех вещей, абсолютной реальности.
«Карма» (санскр., кит.: син, буквально: действие, деятельность, обязанность) — имеется в виду только сознательная деятельность и, даже в первую очередь, деятельность сознания и желаний, которая формирует необходимость и характер будущих жизней. Любые деяния личности создают карму, воздаяние которой приходит как в этой жизни, так и в будущих. Полностью уничтожить, изжить свою карму — это значит окончательно умереть, отойти в нирвану.
548


^ «Долг и бремя» (хэ-дань) — сочетание из двух синонимичных иероглифов, буквально означающее: нести на спине (плечах) ношу, бремя (возможно, ответственности).
^ Драконий лик (лун-янь) — стандартный эпитет для царственной особы.
^ Крашеное (жань) — в буддизме является одним из определений греховного, ибо ценится простота и безыскусность.
^ Ниже повторяется размер с чередованием строк по шесть и четыре иероглифа (ср. прим. 45).
61 Бодхисаттва милосердия — стандартный эпитет Гуаньинь.
^ Мир дхарм (фа-цзе) — китайский эквивалент санскритского термина «дхармадхату», обозначающего как всю совокупность вещей в мире либо какую-то часть материального универсума в том или ином состоянии, так и определяющую этот универсум сверхъестественную реальность («мир Дхармы»).
63 «Наделенное чувством» (ю-цин) — термин, обозначающий все живое.
64 Да вручим себя Будде (на-мо) — стандартная молитвенная формула (ср. буддийские чтения в гл. 51 прим. 13, 21, 31, 39, 46).
^ Чудесная гора (лин-шань; или лин-цзю-шань) — гора Гиджахакута в Индии, являвшаяся, согласно преданию, местом проповеди Будды Шакьямуни.
^ Четыре [вида] жизней (сы-шэн), т.е. живых существ, — утроборожденные, яйцерожденные, влагорожденные и явившиеся из ничего, как в начале мира.
^ Искорка будды (и-дянь лин-гуан) — имеется в виду святое начало в душе каждого живого существа, его потенциальная способность стать буддой.
^ Каждая строка этого пассажа начинается иероглифом «бао» («обет, благодарение») в сочетании с числительным от 1 до 6, а заканчивается (кроме последней) иероглифом «энь» («милость»).
^ Душам тех, чьи тела схоронили до срока... — имеются в виду так называемые «бесприютные духи» (гу-гуй) умерших неестественной смертью (см. прим. 46), склонные ко мщению живым.
^ «Мудрость величава во спасенье — Маха праджня парамита» — в оригинале как заключительная молитвенная формула дана китайская транскрипция санскритского названия знаменитой сутры «Маха праджня парамита», которое буквально означает «Великая мудрость перехода на тот берег». «Парамита» («переход на тот берег, переправа») — это средство спасения как достижения нирваны. Таковых буддисты насчитывали шесть разновидностей: милостыня (дана), обеты (шила), терпение (кшанти), старание (вирья), медитация (дхьяна) и мудрость (праджня).
^ «Повесила портрет» («Гуа чжэнь-эр») — южная музыкальная пьеса, состоящая из четырехсот с лишним строф и более известная под названием «Повисшая ветвь» («Гуа чжи-эр»). Указание на нее — очередной анахронизм, поскольку она появилась в конце XVI в.
ГЛАВА СЕМЬДЕСЯТ ПЯТАЯ
* Вэнь-ван, буквально: Просвещенный государь (XI в. до н. э.) — согласно традиции один из родоначальников китайской культуры, участвовавший в создании китайской библии «Книги перемен» (см. прим. 4 к гл. 58), отец основателя Чжоуского государства У-вана — Государя Воинственного.
549


^ В сутках двенадцать часов — по китайскому обычаю, суточное время делится на двухчасовые отрезки.
^ Поскольку действие гл. 75 приходится на конец года дин-ю (1117 г.), Си- мэню идет тридцать второй год от появления на свет и, следовательно, его возраст назван считая от зачатья.
^ Иносказательное обозначение 200 лянов серебра (ср. прим. 1 к гл. 18).
^ Три демона дурных страстей — буквально: духи трех трупов (сань-ши), которые, согласно даосским представлениям, находятся в голове, груди и ногах человека.
^ Романс на мотив «Застряла в решетке южная ветка» («Со нань чжи») упоминался в романе в главах 44 и 61. Здесь же в экземпляре «Цы-хуа» он назван с заменой первого иероглифа «со» на омонимичный и сходный в написании. «Со нань чжи» — типовая южная мелодия, четвертая в тонике шан (шуан-дяо), использующаяся при исполнении коротких арий из 9 строк по 3 —7 иероглифов в каждой.
^ Шестая — здесь Пань Цзиньлянь.
® Юэнян намекает на то, что Симэнь Цин регулярно хоронит жен: в 1110 или в 1112 г. умерла первая жена, урожденная Чэнь, мать Симэнь Старшей (данные глав 3 и 10 противоречивы, см. т. 4, кн. 2, Приложение, «Календарь «Цзинь, Пин, Мэй»»); в 1113 г. умерла Чжо Дюэр, бывшая третьей женой Симэня; и теперь, в 1117 г., — Ли Пинъэр.
^ Речь идет о почетной чиновничьей должности, которую можно было приобрести за деньги.
^ Фея с [горы] Лофу — см. прим. 13 к гл. 72. Богиня Луны (Чанъэ) — см. прим. 28 к гл. 2.
ГЛАВА СЕМЬДЕСЯТ ШЕСТАЯ
1 Наложница Чжэнь (Чжэнь-фэй) — славившаяся красотой наложница, потом ставшая императрицей, жила в царствование Аяоского императора Ши-цзуна (X век).
1 В Китае врач, проверяя пульс больного, кладет его руку на специальную подушечку.
^ Речь идет о Цзиньлянь.
^ Однорогий олень — сказочное животное, якобы узнающее правых и виноватых, было символом цензоров и судей.
^ «Цзинъский князь возвращает пояс» — см. прим. 39 к гл. 65.
^ «Времена года» — драма Шэнь Цая (прибл. XV в.), состоящая из четырех самостоятельных актов, соответствующих временам года. Героями актов выступают: весеннего — поэт Ду Фу (712 —770 гг.), летнего — каллиграф Се Ань (320—385 гг.), осеннего — поэт Су Ши (1036 — 1101 гг.), зимнего — ученый и литератор Тао Гу (903—970 гг.). Хань Сицзай (902—970 гг.) — государственный деятель, литератор и художник, имевший степень цзиныни.
^ Так обозначена плата в 30 лянов серебром за приобретение почетного
чина.
® Начало эры Двойной Гармонии (Чун-хэ) приходится на 1118 г. (см. прим. 62 к гл. 71). Високосный год, с добавочным месяцем — в китайском лунно-солнечном календаре два раза в пять лет к 12 месяцам года прибавлялся 13-
550


ый — эмболисмический. Здесь в оригинале «Цы-хуа» содержатся сразу две ошибки. Во-первых, вместо Двойной Гармонии, что соответствует общему контексту и редакции Чжан Чжупо (также как и в гл. 71, см. прим. 63) названа последующая эра Всеобщего Согласия (Сюань-хэ, 1119 — 1123 гг.), переносящая действие на год вперед. Во-вторых, сказано, что вставной месяц — первый в году, хотя в 1118 г. таковой был десятым, точнее, занимающим промежуточную позицию между обычными девятым и десятым месяцами. Вообще вставные месяцы в хронологии романа не отражены.
^ Имеется в виду герой популярных сказов и романа «Путешествие на Запад» кабан Чжу Бацзе (см. прим. 6 к гл. 73).
^ Здесь слуга обыгрывает прозвание сюцая Вэня — Б игу (Любитель старины), называя его Вэнь Пигу (Задолюб).
^ В кавычки заключена усеченная в оригинале на один иероглиф цитата из «Книги песен» («Ши-цзин», III, III, 1, 1), где говорится о том, что большинство людей не способны следовать благому предопределению, ниспосылаемому им Небом.
^ В оригинале эта клишированная фраза отсутствует. Основание конъектуры — очевидная случайность пропуска.
ГЛАВА СЕМЬДЕСЯТ СЕДЬМАЯ
* Цзюйжэнь (буквально: выдвинутый муж) — вторая из трех ученая степень.
^ Сунь Вэнъсян — шурин подрядчика Хуана Четвертого (см. гл. 67 — 68).
^ Корзина с цветами — традиционная торговая вывеска для шелковой лавки.
^ Благодатный снег — своевременный и способствующий урожаю.
^ Фея с вершин Лофу — см. прим. 13 к гл. 72. Богиня с Уских гор — см. прим. 33 к гл. 1.
^ Жун Цзяоэр — согласно данным современных китайских комментаторов, это тот же персонаж, что и певичка Дун Цзяоэр, хотя в романе говорится, что дом певичек Дун стоит на Второй аллее Цинхэ, а Жун Цзяоэр живет на Большой улице.
^ Осиные усы — метафора взлохмаченных женских волос.
® Плиточный чай с теснением в форме дракона употреблялся при дворе.
^ Рыба и дикий гусь — поэтические символы весточки, письма.
^ Имеются в виду поэты Ду Фу, Хань Юй иЛю Цзунъюань (773 — 818 гг.).
^ Имеются в виду поэт-красавец Пан Ань (247—300 гг., см. прим. 3 к гл. 2) и поэт Шэнь Юэ (441—313 гг., см. прим. 26 к гл. 73).
^ Голубой мост — воспетое место любовного свиданья (см. прим. 2 к ГЛ. 38).
^ «Красавица любуется луной» — «любоваться луной» (ай-юэ) — значение имени певицы, поэтому название картины имеет второй смысл: «Красавица Айюэ».
^ Золотая долина, или ущелье — см. прим. 8 к гл. 38.
551


^ Цай Янь (172? — 220? гг.) — поэтесса, автор «Песни скорби». Благодаря стойкости в трагических обстоятельствах многолетнего плена, в том числе у варваров сюнну, ставшая образцом душевной чистоты (см. также прим. 12 к гл. 27).
^ Чжо Вэнъцзюнь — супруга поэта Сыма Сянжу, также писавшая стихи (ср. прим. 9 к гл. 73).
^ Саньцюань и Същюанъ — см. прим. 23 к гл. 72.
^ Сяосюанъ (домик) — так часто называли небольшие ресторанчики, чайные заведения.
^ Фея Чуских гор — то же, что фея горы Ушань. Солнца пик (Ян- тай) — см. прим. 32 к гл. 29.
^ Из этого контекста также следует, что «сладкоголосая чаровница» использовалась как афродизиак (ср. прим. 1 к гл. 73). В таком случае название этого орудия страсти следует понимать как «вызывающее стоны у красавиц».
^ «Оленьи устремленья» (лу-фэнь) — видимо, метафора судьбы государства и трона, а чжэнский министр — знаменитый государственный деятель и мыслитель древности Цзы Чань (VI в. до н. э.), прославившийся своим мудрым правлением в качестве первого министра в родном царстве Чжэн и создателем основ политико-правовой теории в Китае.
«Чжуан Чжоу не познать все бабочкины превращенъя» — намек на сон Чжуан Чжоу (он же Чжуан-цзы) о бабочке (см. прим. 9 к гл. 61).
ГЛАВА СЕМЬДЕСЯТ ВОСЬМАЯ
* Имеются в виду служащий управы тысяцкий Фань Сюнь и командующий местным ополчением дядя Чэнь Цзинцзи, Чжан Кай.
^ Однорогий олень, или олень-единорог — см. прим. 4 к гл. 76.
^ Свойственника — то есть шурина У Кая.
^ Красные яблочки (хуа-хун) — плоды яблони-китайки.
Праздничные свитки (чжоу-вэнь) — традиционные праздничные поздравительные надписи, оформленные в виде свитков, часто парных.
^ Дщицы из персикового дерева служили в качестве амулетов для отпугивания злых духов.
^ Чжунцю — вначале горничная Симэнь Старшей, затем, уже после смерти Симэнь Цина — Сюээ; см. гл. 90.
^ Первый год правления под девизом Двойной Гармонии (Чун-хэ) — 1118 г. (см. провозглашение Хуэй-цзуном новой эры в гл. 71).
® Рождение Е Пятой, жены Бэнь Дичуаня, таким образом, приходится на 1087 г., и она является ровесницей Жуй (ср. прим. 3 к гл. 67). Наступивший 1118 г. — это 32-й лунный год ее жизни.
^ Гадать с продетою иглой — женский обряд ворожбы и молений на седьмой день седьмой луны, во время ежегодного любовного свидания двух звезд — Ткачихи и Волопаса (см. прим. 10 к гл. 37), во время которого девушки выставляли во дворе своего дома фрукты и бахчевые овощи, просили даровать им чудо-мастерство Ткачихи и ждали предзнаменований о грядущей судьбе.
^ В нарядах как Юэнян, так и Юйлоу с Цзиньлянь помимо праздничности и претензии на высокопоставленность, отраженной в использовании пурпурной ткани, также отмечается превалирование белого цвета и бледных тонов — дань общесемейному трауру.
552


^ Основатель ныне царствующего дома — Сунский Тай-цзу (X в.).
^ Ван Анъши (1021 — 1086) — знаменитый государственный деятель, министр-реформатор и философ.
^ Цин — мера площади более 6 га.
^ Лю-лан — см. прим. 7 к гл. 74.
^ В гл. 78 экземпляра «Цы-хуа» жена Юнь Лишоу фигурирует под девичьей фамилией Су, однако в соответствующем месте текста Чжан Чжупо указание ее фамилии отсутствует. Далее же в гл. 87 в обоих экземплярах она же представлена как Фань, в соответствии с чем и вносится унифицирующее исправление. Возможно, разночтение объясняется простой ошибкой, поскольку иероглифы «су» и «фань» имеют некоторое сходство в написании.
^ Речь идет о Гуань Юе (160—218 гг.) — полководце эпохи Троецарствия (III в., см. прим. 6 к гл. 24 и прим. 8 к гл. 57). Канонизированный, он изображался грозным богом войны или гонителем нечисти.
^ Пять старцев (у-лао) — духи планет и соответствующих им первоэлементов. Согласно некоторым преданиям, они обитают в западном созвездии Мао (Утиное Гнездо), которое соответствует Плеядам.
Сунцзян (буквально: Сосновая река) — город и уезд в районе современного Шанхая.
^ Дворец Драгоценных реестров царства Высшей чистоты — см. прим. 15 к гл. 70.
^ Сюань (Тай-сюань — Небесная сфера, или Небесное лекало) — звезда, известная на Западе как Мерак, то есть бета Большой Медведицы, в китайской астрономии и астрологии считалась одним из важнейших небесных ориентиров.
^ Шанские треножники и чжоуские жертвенные сосуды — см. прим. 13 к гл. 55.
^ Ханьские печати — печати эпохи Хань (III в. до н. э. — III в. н.э.) с особыми стилизованными иероглифами стиля «чжуань». С глубокой древности в Китае печать, изготовляемая, как правило, из нефрита, была символом чиновничьей власти. На печатях, обычно квадратных, вырезались соответствующие иероглифы, иногда стилизованные и под древнейшие пиктограммы.
^ Цинъские курильницы — курильницы для возжигания благовоний, изготовленные в период династии Цинь (220—207 гг. до. н.э.).
^ Каменные барабаны — речь идет о древних надписях на камнях, отесанных в форме барабанов, среди которых встречаются и стихотворные. Известны подобные «барабаны» VII —III вв. до н. э. Датировка же их эпохой Чжоуского правителя Сю- ань-вана (827 — 782 гг. до н. э.) здесь носит скорее метафорический характер.
^ Согласно даосским представлениям, бессмертные обычно питаются сладкой росой, собираемой в горах. Считается, что человек, ею питающийся, тоже может достичь бессмертия.
^ Четыре животных — дракон, тигр, птица, черепаха, главные зооморфные символы четырех стран света и времен года.
^ Ши Чун — см. прим. И к гл. 10 и прим. 8 к гл. 58.
Мифэй — дочь Фуси (см. прим. 13 к гл. 43).
^ «Крошка Тяньсян возносит полуночную молитву Всевышнему» — пьеса, впервые опубликованная в годы Сюань-дэ (Всеобщая Благодать, 1426 — 1435 гг.). В основе ее сюжета история известной певички-проститутки Крошки Тяньсян — Не¬
553


бесный Аромат, которая сначала вышла замуж, а потом после смерти мужа обратилась в даосскую веру и отправилась на гору Тайшань.
^ Согласно средневековым представлениям китайцев, у Владыки подземного царства тьмы существуют списки всех людей с отметкой, сколько лет жизни отпущено каждому из них. В зависимости от образа жизни сроки эти могут корректироваться — легко в сторону уменьшения и крайне непросто в сторону увеличения.
^ Люйчжу — прославленная красавица, любимая жена упоминавшегося выше богача Ши Чуна.
В тутах — образ любовного свидания, восходящий к «Книге песен» (I, IV, 4; см. прим. 27 к гл. 29). Лофу — см. прим. 13 к гл. 72.
ГЛАВА СЕМЬДЕСЯТ ДЕВЯТАЯ
* Шао Яофу — Шао Юн (1011 — 1077), выдающийся китайский ученый и философ, один из основоположников неоконфуцианства, создатель оригинального нумерологического учения на основе теории «Книги перемен» («И-цзин»).
^ Цзиндун — местность в самой южной китайской провинции Юньнань.
«Любовный дар Цзиндуна» — ранее упоминавшееся сексуальное приспособление, которое использовал Цзян Чжушань для потрафления Ли Пинъэр наряду с «любострастным наконечником — мечта красотки» (гл. 19, т. I, с. 380, в примечании 3 на с. 443 эти снасти неточно названы афродизиаками, коими являются указанные перед ними «веселящие и бодрящие составы»). В названиях предметов, аналогичных «любовному дару Цзиндуна», фигурируют золото и слоновая кость. Географическая привязка к Юньнани, граничащей с Бирмой (ср. «бирманский колокольчик», или, точнее, «бубенчик», гл. 38, т. II, с. 337), свидетельствует о вере китайцев в южно-варварское происхождение эротических атрибутов.
^ Имеется в виду одно из сексуальных приспособлений Симэня — вываренная в снадобье белая шелковая лента (см. гл. 38), аналог которой изготовила для Симэня Цзиньлянь (см. гл. 73).
4 Черная тень — видимо, предвещающий беду злой дух, о котором идет речь в нижеследующем стихотворении.
Иноземный монах, наделяя Симэня этим снадобьем, предупреждал о том, что опасно принимать его большими дозами (см. гл. 49). И, кроме того, он говорил о желательности максимального ограничения семяизвержения. Согласно эзотерической сексуальной теории, распространенной на Дальнем Востоке, половые акты лишь тогда ведут к продлению жизни и омоложению, когда сопровождаются удерживанием се- мени-цзин, которое считается тонкой ипостасью общеприродной субстанции — пнев- мы-ци. Такая особая сексуальная техника получила название «возвращение семени для восполнения мозга» («хуань-цзин бу-нао»), и кардинальной ошибкой Симэня, таким образом, было не то, что он спал со многими женщинами, а то, что идя на поводу у них, отдавал им свое семя и тем самым растрачивал свою жизненную энергию.
^ Ртуть, буквально: жидкое серебро (шуй-инь), — священное янское вещество, одно из составляющих киновари (см. прим. 1 к гл. 33), ипостасью которого в мужском организме выступает сперма. Кровь же воплощает женскую, иньскую, форму киновари как эссенции жизни. Кровь и сперма — иньская и янская пневмы человеческого организма, с иссяканием которых кончается и жизнь.
^ Красный финик — большой, или китайский, финик; Fructus ziziphi, Jujubae; сушеный плод которого в традиционной китайской медицине применялся как универсальное целебное средство, а в особенности для укрепления селезенки и желудка.
® См. сюжеты о красавицах древности в прим. 4 и 26 к гл. 1; прим. 2 к гл. 4.
554


" В детстве Цзиньлянь была продана полководцу Вану, у которого и воспитывалась в качестве певички вплоть до смерти хозяина, после чего была перепродана богачу Чжану (см. гл. 1).
^ В оригинале говорится о патогенном огне.
^ Разгорание вверху опустошающего огня (сюй-хо-шан-янь) — заболевание, вызываемое, согласно традиционной китайской медицине, недостаточностью силы инь в печени и почках.
^ Истощение почечной воды (шэнь-шуй-ся-цзе) — заболевание, вызываемое избытком, воплощающего собой силу ян, огня в сердце, который истощает почечную жидкость, воплощающую собой силу инь и жизненный дух цзин, что выражается, в частности, в сперматорее.
^ Идея согласованного взаимодействия сердца и почек выражена в оригинале специфическим термином «цзи-цзи», несущим в себе понятие конечного благоприятного результата и являющимся названием предпоследней, 63-й гексаграммы «Книги перемен». Для имени этого основополагающего символа, состоящего из шести черт, принят русский перевод «Уже конец». Согласно теории «Книги перемен», для янских (целых) черт гармонично положение на нечетных позициях, а для иньских (прерванных) — на четных (считая снизу вверх), что в полной мере и реализует именно данная гексаграмма — символ абсолютной гармонии. Кроме того, ее две половины — триграммы и символизируют ян и инь, огонь и воду, сердце и почки соответственно. И они также расположены на адекватных позициях. В соотнесении с анатомическим взаиморасположением сердца, находящегося у человека выше, и почек, находящихся ниже, гексаграмма «Уже конец» демонстрирует благотворное проникновение силы ян из сердца вниз для поддержки янского элемента в почках и, наоборот, подъем почечной силы инь для поддержки иньского элемента в сердце.
^ В китайской медицинской теории мокротная лихорадка (тань-хо) считается результатом долговременного угнетения пневмы-ци, трансформирующейся в избыточный огонь, который превращает внутрителесные жидкости во флегму.
^ Меридианы (цзин) и коллатерали (ло) — основополагающая для китайской медицины и особенно иглотерапии система каналов в организме, по которым циркулирует пневма-ци и кровь-сюэ и которые являются средоточием акупунктурных точек. Меридианы суть основные, глубоколежащие магистрали, а коллатерали — поверхностные ответвления, образующие сеть перекрещивающихся и охватывающих все тело энергопроводящих путей.
^ Расстройство взаимодействия между сердцем и почками — нарушение физиологической координации между силой ян в доминантном органе всего тела, сердце и силой инь в отвечающем за половую функцию органе, почках. Недостаточность инь в почках и избыточность янского огня в сердце при этой патологии проявляются в виде душевного беспокойства, бессонницы, сердцебиения и сперматореи.
^ В оригинале речь опять-таки идет о патогенном огне.
^ Птенцы голубей — одно из изысканных китайских лакомств.
^ Великий предел (тай-цзи) — термин, восходящий к «Книге перемен» и в общефилософском смысле означающий первоисток всей тьмы вещей, а в медицинском — сердце или почки.
^ В оригинале буквально говорится, что «болезнь проникла в гао-хуан», то есть в промежуток между жиром околосердечной сумки и диафрагмой, который китайские медики считали зоной, недоступной для действия лекарств. Поэтому данное выражение обозначает неизлечимое состояние.
^ В оригинале говорится о рассмотрении двух последних циклических знаков десятого «небесного ствола» гуй и двенадцатой «земной ветви» хай, которые вместе
555


соответствуют завершающему в шестидесятиричном цикле числу 60, а в подразумеваемой здесь координации с пятью первоэлементами оба соотносятся с водой.
^ Расстроенное положение (шан-гуань) — технический термин китайской нумерологии, учения о пяти первоэлементах и силах инь-ян, означающий взаимную противоположность по этим параметрам, а данном случае имеется в виду, что Симэнь Цин родился в день под знаком седьмой «земной ветви» «у», который соответствует иньскому огню, а текущий год находится под знаком пятого «небесного ствола» «моу», который соответствует янской земле. Силы инь и ян не только взаимно противоположны, но и порождают друг друга. Аналогичным образом земля считается порождением огня. Подобное соотношение взаимно порождающе-противоположных первоэлементов, иньского огня и янской земли, и называется «расстроенным положением».
^ Преодоление (кэ) — термин китайской нумерологии, означающий следующую круговую последовательность пяти первоэлементов: дерево преодолевает зеь. - лю, земля — воду, вода — огонь, огонь — металл, металл — дерево, дерево — землю ..., что противоположно круговой последовательности их порождения: дерево порождает огонь, огонь — землю, земля — металл, металл — воду, вода — дерево, дерево — огонь ... В соотнесении с «небесными стволами» земля соответствует пятому моу, а вода — девятому жэнь. В данном же случае текущий год отмечен знаком моу, и следовательно связан с землей, а судьба Симэня отмечена знаком жэнь, относящимся к месяцу его рождения и в свою очередь связанным с водой.
^ «Столкновение» (чун) — еще один нумерологический термин, обозначающий парную связь первых шести «земных ветвей» с последующими шестью: цзы — у, чоу — вэй, инь — шэнь, мао — ю, чэнь — сюй, сы — хай, и первых четырех «небесных стволов» с последними четырьмя: цзя — гэн, и — синь, бин — жэнь, дин — гуй. В таком же соотношении находятся центральный «небесный ствол» пя- терка-моу с центральной парой «земных ветвей» чэнь — сюй. У Симэня знак моу присутствует в обозначении месяца рождения, года смерти (текущего года) и первого месяца этого года, то есть трижды, а чэнь — в обозначении часа его рождения.
^ Погадать по тварям и созвездиям — один из способов предсказания по соотношению 12 зодиакальных секторов неба с 36 символическими животными.
^ В описываемом гадании используется соотнесение символов трех родов: 28 зодиакальных созвездий, 7 «основ» (солнце, луна и 3 первоэлементов) и 36 символических животных. Конкретно указаны два сочетания: 1) пятое в восточном квадранте созвездие Сердце, состоящее из трех звезд, соответствующих альфе (Антарес), сигме и тау Скорпиона, — луна — лисица, 2) первое в восточном квадранте созвездие Рог (Угол), состоящее из двух звезд, соответствующих альфе (Спика) и эте Девы, — дерево — однорогий водяной дракон (цзяо). Среди разных значений первого сочетания есть прямое указание на разврат.
^ В оригинале буквально говорится, что его «не спасут все [72] духа Большой Медведицы». Согласно даосским верованиям, Большая Медведица управляет 72 звездами, на каждой из которых располагается свой дух. Эти духи считались способными изгонять бесов, о чем к ним и взывали в специальных посланиях-талисманах.
^ Великий исцелитель — принятое на основе комментария современного китайского исследователя Вэй Цзыюня (1987 г.) понимание не вполне ясного сочетания «ван-шань» (или «вэн-чань»), которое В.С.Манухин, по-видимому, ошибочно счел относящимся к Будде.
^ Восьмиугольное зеркальце (лин-хуа-цзин) — металлическое зеркало в форме цветка водяного ореха.
^ Белый тигр — символ Запада, страны смерти.
Дух Утраты (Сан-мэнь) — дух несчастья, неурожая, нищеты, зла, а также похорон.
556


^ Матушка, или Государыня (Няннян), — общее название нескольких богинь -чадоподательниц: Тайшань-няннян (Матушка Великой горы), Сунцзы-няннян (Матушка, приносящая сыновей, см. прим. 43 к гл. 39, т. 2, с. 304; или Государыня покровительница детей — Цзысунь-няннян), Цуйшэн-няннян (Матушка, ускоряющая роды), Яньгуан-няннян (Матушка божественного зрения, то есть охраняющая младенцев от глазных болезней) и др. В данном случае, как явствует из дальнейшего изложения (см. гл. 84), имеется в виду первая из них, главная покровительница детей, именуемая также Изначальной государыней лазурных облаков (см. прим. 17 гл. 84).
Девять истоков — образ загробного мира. Архивариус Хуа — возможно, ошибка, так как архивариус Хуа покинул Цинхэ в 1116 г. (см. гл. 31) и на посту его сменил архивариус Жэнь (см. гл. 32; 63).
^ Сяогэ — означает Почтительный сын, но также и Рожденный в трауре.
557


ПРИЛОЖЕНИЯ
ЯД. Хэнэн
ТЕКСТ «ЦЗИНЬ, ПИН, МЭЙ»
1. Основные тексты и их взаимосвязь
2. Сравнение изданий А и В
3. Интерполяции - главы 53-57
4. Измененный текст - глава 1
5. Содержание отсутствующих глав
6. Рукописи
7. Утраченные издания
Текстологические проблемы «Цзинь, Пин, Мэй», хотя и не столь существенны, как в случае с романами «Шуй-ху чжуань» («Речные заводи») или же «Хун-лоу-мэн» («Сон в красном тереме»), ни в коем случае не могут считаться незначительными. Всего лишь один пример: аутентичность отдельных частей этого сочинения до сих пор подвергается сомнению. Вот почему желательно, чтобы эта и подобные ей проблемы были разрешены до перехода к обстоятельному критическому разбору романа.
Настоящая статья1 затрагивает два основных момента. Первый — аутентичность «Цзинь, Пин, Мэй»; предпринята попытка выяснить, какое количество оригинального текста имеется в нашем распоряжении. Второй — ранняя история текста; проливается новый свет на дату создания, а также на разнообразие и происхождение ранних рукописей2.
1. 	Основные тексты и их взаимосвязь
Первое печатное издание, о котором имеется письменное упоминание, увидело свет в 1610 или 1611 г. Оно не сохранилось. Древнейшее из существующих изданий было опубликовано вскоре после 1616 г. В промежутке между этой датой и концом XVII в. появилось по меньшей мере четырнадцать сохранившихся к настоящему времени изданий, одно из них существует только в рукописном виде. Эта цифра ни в коем случае не отражает общее число опубликованных в тот период изданий. Существовали и другие, ныне
558


утраченные, которые упоминаются в трудах современников. Есть и такие утерянные издания, природу которых можно установить, сравнивая сохранившиеся.
Среди существующих изданий легко выделить три группы. Различные обозначения им дали Сунь Кайди3 и Нагасава Кикуя4. Поскольку в дальнейшем мы будем часто ссылаться на эти группы, проще всего обозначить их буквами А, В, С.
Основания для разделения на группы главным образом текстологические. Существуют текстуальные расхождения между группами А и В в полудюжине глав и бесчисленное множество мелких расхождений на всем протяжении романа.
Различия между группами В и С в свою очередь определяются предисловиями, иллюстрациями и примечаниями.
Древнейшие издания в каждой из групп не сохранились. Этот факт вкупе с очевидно высокой смертностью среди публикаций романа затрудняет определение точной взаимосвязи между изданиями.
Нижеследующие описания имеют целью продемонстрировать в широком контексте, чем различаются издания в каждой группе. Перечисленные характеристики могут показаться порой произвольными; единственное их назначение в том, что они помогают отличить одно издание от другого5.
Издания А
(обозначены Сунь Кайди как «Цзинь, Пин, Мэй цы-хуа», а Нагасава Кикуя как «Цы-хуа»)
Такого рода изданий существует три. Вот они в предположительном порядке опубликования.
А.1. Ксилографическое издание (все издания, описываемые ниже, являются ксилографическими, если нет особого указания).
Местонахождение. Это издание принадлежит Собранию редких книг Пекинской национальной библиотеки. Оно было перевезено в США вместе с другими сочинениями из этого Собрания (В 1975 г. возвращено на Тайвань. — Ред.).
Этот экземпляр, по-настоящему полный, был обнаружен в Шаньси в 1932 г. и приобретен Пекинской Национальной библиотекой. В 1933 г. для подписчиков была сделана фотолитографическая перепечатка в количестве 100 (точнее, 120. — Ред.) экземпляров6. Впоследствии были и другие перепечатки, последняя из них — в издательстве «Вэнь-сюэ гу-цзи» («Литературные древности») в 1957 г. (тиражом 2000 экземпляров. — Ред.).
559


В оригинале не было иллюстраций, но в перепечатках 1933 г. и последующих были воспроизведены иллюстрации из изданий В.1 и В.2 (см. ниже)7.
В оригинале не хватало также двух страниц из гл. 52, 7а—8б. В фотолитографических перепечатках после 1933 г. эти страницы брались для вставки из соответствующего места текста издания В.2 (см. ниже). Оно было перепечатано с купюрами во многих современных изданиях8.
Объем. Полный, за исключением гл. 52, л.7а—8в.
Предисловия. Их три:
1. Под названием ««Цзинь, Пин, Мэй» сюй» за подписью Синьсинь-цзы9.
2. Названное просто «ба» («колофон») за подписью Нянь-
гун.
3. Под названием ««Цзинь, Пин, Мэй» сюй» за подписью Нунчжу-кэ из Дун-у (т.е. Сучжоу)10. Датировано 1617 г.
Вводные стихи. Имеется восемь «цы», озаглавленных «Синь- кэ «Цзинь, Пин, Мэй» цы-хуа», которые предшествуют собственно роману. Первые четыре описывают удовольствия жизни затворника, вторая группа озаглавлена «Сы тань цы» (««Цы» о четырех грехах жадности»).
Оглавление. Имеет заголовок «Синь-кэ «Цзинь, Пин, Мэй» цы-хуа му-лу».
Состав. 10 цзюаней-свитков и соответственно 100 глав.
Разбивка на страницы. 11 столбцов, 24 иероглифа в каждом.
Комментарий. Это издание описано Чжэн Чжэньдо как пришедшее из северного Китая11. Датой его опубликования он считает конец периода Вань-ли (1573 — 1619). Это означает, что пока 1617 г. остается самой ранней датировкой. Предисловие Нунчжу-кэ из Сучжоу не могло быть написано первоначально для этого издания, хотя, возможно, прилагалось к одному из экземпляров. Есть, однако, и другие ученые, которые принимают его, основываясь на третьем предисловии, как сучжоуское издание 1617 года.
А.2. Местонахождение. Библиотека Университета Киото12.
Объем. Сохранились полностью или частично 23 главы. Десять полностью (11, 12, 43, 45, 85, 91, 92); десять почти полностью, в них отсутствует менее 2 страниц (44, 46, 47, 84, 86 — 89, 93, 94); две сохранились наполовину (42, 90), а в оставшихся четырех главах (13,15, 40, 41) сохранилось в каждом случае страница-две13.
Состав. Как А.1.
Разбивка на страницы. Как А.1.
560


Комментарий. Этот отрывок является очень близкой копией издания А.1.
А.З. Местонахождение. Храм Дзигэндо в Никко. Я не видел этого издания; нижеследующее описание основано на выдержках из работ Нагасава Кикуя14 и Тоёда Минору15.
Предисловия. Содержит предисловия 1 и З16. О колофоне упоминаний нет, вероятно в данном издании он не существует.
Состав. 100 глав. Деление на цзюани не упоминается.
Разбивка. 11 столбцов, 26 иероглифов.
Комментарий. Этому изданию Тоёда дал название ««Цзинь, Пин, Мэй» цы-хуа», словосочетание «синь-кэ», вероятно, не появляется17.
Из формы иероглифов Нагасава заключает, что это издание периода Чун-чжэнь (1628—1643), иными словами, поздняя копия А.118.
Поименованные выше три текста — единственные издания группы А, которые нужно рассмотреть. Представляется, что никаких других основанных на них изданий не публиковалось на протяжении всей династии Цин. Если мы предположим, что А.З — издание периода Чун-чжэнь, тогда следующий текст группы А — фотолитографическое издание 1933 г., появившееся примерно 300 лет спустя.
Еще одно издание иногда причислялось к этой группе. Это издание В.9, описанное ниже. Предположительно из-за заголовка, в котором есть словосочетание «цы-хуа», его принадлежность определяли неправильно. На самом деле это раннецинское издание из группы В.
Из трех изданий группы А—А.1, разумеется, древнейшее. А.2 — его перепечатка, практически идентичная, если судить по сохранившимся фрагментам. Согласно Нагасаве, А.З — также является перепечаткой А.1. Таким образом, А.1 остается единственным изданием, которое может представлять группу А.
Издания В
(обозначены Сунь Кайди как «Цзинь, Пин, Мэй», а
Нагасавой как «Издания минских романов» — «Мин-дай сяо-шо бэнь»).
Существует девять изданий и одна рукопись, копия печатного издания. Порядок их перечисления ниже не обязательно тот же, что и последовательность их появления на свет.
561


В.1. Местонахождение. Неизвестно19.
Объем. Осталось только два тома («цэ»). Содержат они в основном иллюстрации.
Иллюстрации. 200 одностраничных иллюстраций.
Комментарий. Я не видел этого издания. Иллюстрации, однако, были включены в фотолитографическую перепечатку А.1 1933 года. На некоторых сохранились подписи художников, поэтому издание можно приблизительно датировать. Некоторые из тех же художников участвовали в издании «Шуй-ху чжуань» с предисловием Дади Юйжэня20. Те же подписи можно обнаружить в книге песен «У-сао хэ-бянь» («Собрание сучжоуских элегий») с предисловием периода Чун-чжэнь21.
В.2. Местонахождение. Библиотека Пекинского университета, собрание Ма Ляня. Одно из наиболее известных изданий романа, на него обычно ссылаются как на «издание [периода] Чун-чжэнь».
Первые 33 главы были объединены с изданием А.1 в «Ши- цзе вэнь-ку» («Сокровища всемирной литературы») под редакцией Чжэн Чжэньдо, Шанхай, 1935 — 1936 гг.
Предисловия. Предисловие Нунчжу-кэ (см. выше А.1). Даты у него нет.
Содержание. Имеет заголовок «Синь-кэ сю-сян пи-пин «Цзинь, Пин, Мэй» му-лу» («Оглавление к новоизданному «Цзинь, Пин, Мэй» с иллюстрациями»).
Состав. 20 цзюаней, 100 глав.
Иллюстрации. 200 одностраничных иллюстраций, т.е. 100 листов. Они не предшествуют тексту, как во всех остальных иллюстрированных изданиях; один лист с двумя иллюстрациями на каждой стороне помещен в начале каждой главы.
Иллюстрации весьма напоминают те, что имеются в В.1, и на некоторых из них стоят подписи тех же художников. Говорят, однако, что различимы некоторые упрощения, и потому они представляются хорошей копией иллюстраций В.1.
Разбивка. 10 колонок, 22 иероглифа на странице.
Примечания. Вверху на полях и между столбцами.
Вступительные стихи (стихотворения, помещенные в начале каждой главы). Им обычно предшествует фраза «цы юэ» («в сти- хах-цы говорится»), а завершаются они формулой «ю-дяо» («стих на мелодию...»).
Пагинация. Каждая глава имеет отдельную нумерацию страниц.
562


Заголовки цзюаней. Полное название романа — перед каждым новым цзюанем. В целом заголовки те же самые, что и предшествующий оглавлению. В следующих случаях заголовки отличаются:
Цзюань 6 — «синь-цзюань» («новонапечатанный») вместо « синь - кэ » ( « новоизданный » ).
Цзюань 8 — «пин-дянь» («комментированный и обработанный») вместо «пи-пин» («исправленный и комментированный»).
Цзюань 14 и 15 — «пи-дянь» («исправленный и обработанный») вместо «пи-пин» («исправленный и комментированный»).
Цзюань 9 — то же. Кроме того в конце заголовка есть «цы- хуа».
В.З. Местонахождение. Центральная библиотека Тэнри22.
Предисловия, Содержание, Структура, Расположение, Вступительные стихи. Как в В.2.
Иллюстрации. 200 одностраничных иллюстраций (100 листов).
Примечания. Вверху на полях и между столбцами, многие из них — те же, что и в В.2.
Заголовки цзюаней. Цзюани 6 и 14 — как в В.2. Цзюань 7 озаглавлен «Синь-кэ «Цзинь, Пин, Мэй» цы-хуа», то есть как А.1. Цзюань 8 имеет «пи-дянь» вместо «пи-пин».
В.4. Местонахождение. Существуют два экземпляра издания. Один в Найкаку Бунко, другой — в Тоё Бунка Кэнкюдзё. В этом последнем, бывшем ранее во владении профессора Нагасава Кикуя, недостает первой тетрадки-«цэ» с титульным листом, предисловиями и иллюстрациями. Сам я не видел первую «цэ» издания Найкаку и полагаюсь на описание Сунь Кайди23.
Титульный лист. Имеет заголовок «Синь-кэ сю-сян пи-пин юань-бэнь «Цзинь, Пин, Мэй»» («Новоизданный оригинальный текст «Цзинь, Пин, Мэй» с иллюстрациями и комментариями»).
Предисловия. Предисловия 2 и 3, см. А. 1.
Содержание и структура. Как в В.2.
Иллюстрации. 200 одностраничных иллюстраций (100 листов).
Расположение. 11 столбцов, 28 иероглифов.
Примечания. На полях вверху и между столбцами, многие из них те же, что и в В.2.
Вступительные стихи. Стихам предшествует только название формы — «цы».
563


Пагинация. Каждый цзюань (5 глав) пронумерован отдельно.
Заголовки цзюаней. Цзюани 8, 9 и 13 имеют «пин-дянь» вместо «пи-пин». Цзюани 14 и 15 — как в В.2.
В.5. Местонахождение. Столичная библиотека (ранее — Пекинская городская библиотека)24.
Объем. Полный, за исключением одной тетрадки с главами 51—55. Первые несколько листов издания, включая титульный лист и содержание, также отсутствуют.
Структура. 20 цзюаней, 100 глав.
Иллюстрации. 101 одностраничная иллюстрация. Хотя они сделаны по образцу других изданий, но по качеству гораздо хуже. Подписи художников не воспроизведены. Начиная с иллюстрации к гл. 81 работа гораздо грубее, чувствуется менее опытная рука.
Здесь воспроизводятся только первые из двух иллюстраций, относящихся к каждой главе. (Для главы 100 — две иллюстрации.) Сокращение наполовину оригинальных иллюстраций заставило художника по-новому расположить их. Обычно наиболее привлекательное помещается с наружной, а не с внутренней стороны книги, здесь же из-за сокращения общего количества многие иллюстрации появляются на противоположной стороне, если сравнить с тем, где они были ранее. Соответственно на иллюстрациях к главам 34, 56, 64 И 78, где в центре внимания человеческие фигуры, они были зеркальным образом перенесены с одной стороны картинки на другую.
Структура. И столбцов, 28 иероглифов.
Примечания. Отсутствуют.
Вступительные стихи; Пагинация. Как в В.4.
Заголовки цзюаней. Цзюани 8, 9 и 13 — как в В.4. Цзюань 14 — как в В.2 (и В.4).
Комментарий. Это издание второго сорта и содержит много ошибок. Некоторые иллюстрации следуют не по порядку, и к ним приложены неверные подзаголовки глав.
В,6, Местонахождение. Как и у В.2.
Объем. Сохранилось четыре «цэ» с главами 26—30, 36—50. В главе 46 недостает первых трех листов.
Структура. 20 цзюаней, 100 глав.
Расположение; Вступительные стихи; Пагинация. Как в
В.4.
Примечания. Отсутствуют.
Заголовки цзюаней. Осталось только три, в цзюанях 6, 8 и 9. В цзюанях 8 и 9 «пи-дянь» вместо «пи-пин».
564


Комментарий. Это издание очень близко к В.5. Несколько иероглифов в ином написании; в этом основное различие между двумя изданиями.
В. 7. Местонахождение. Пекинская библиотека.
Объем. Сохранилось только две «цэ», содержащие часть предисловия, оглавление и иллюстрации.
Предисловия. Как в В.2.
Содержание. Как в В.2.
Структура. 20 цзюаней, 100 глав.
Иллюстрации. 184 односторонних иллюстрации (92 листа), нет иллюстраций к главам 29, 34, 50, 73, 76, 83 и 93. Они явно были скопированы с иллюстраций к другим изданиям. Имело место значительное упрощение, и большинство иллюстраций, на которых в издании В.1 стояло имя художника, здесь анонимны.
В.8. Это рукопись.
Местонахождение. Как и у В.2.
Предисловия. Как и у В.2. Первая часть предисловия отсутствует.
Содержание. Без заголовка.
Структура. 20 цзюаней, 100 глав.
Примечания. Отсутствуют.
Пагинация. Отсутствует.
В.9. Местонахождение. Во владении профессора Фу Сихуа из Пекина.
Объем. Сохранилось пять томов, включая предисловие, оглавление и главы 1, 2,11 — 15,31—35 и 65—68.
Титульный лист. Имеет заголовок «Сю-кэ гу-бэнь ба цай-цзы цы-хуа» («Иллюстрированный древний текст одного из восьми шедевров литературы [в жанре] цы-хуа»). Ниже идут слова «бэнь-я цан-бань» («издание из хранилища Книжного приказа»).
Предисловие. Отличается от всех других изданий этой группы. Автор предисловия не назван, дата — 1645 г.
Оглавление. Как на титульном листе.
Структура. 10 цзюаней, 100 глав.
Иллюстрации. Кроме как на титуле, иллюстраций нет.
В.10. Местонахождение. Как и у В.9.
Структура. 20 цзюаней, 100 глав.
Иллюстрации. Отсутствуют.
565


Комментарий. Это издание, очевидно, раннецинское, очень схоже с изданием В. 2.
Разумеется, это не все из существующих изданий группы В. Один из писателей упомянул о том, что владеет этого типа изданием, но с такими незначительными подробностями, что в наш перечень включать его бессмысленно25.Тот же писатель говорил, что хотя книга эта всегда была раритетом, ее можно было порой приобрести на шанхайском книжном рынке в 30-х годах26.
Среди первых из перечисленных шести изданий В можно вычленить две подгруппы, различающиеся по следующим критериям: расположение страниц, пагинация, заголовки цзюаней и способ расположения начальных стихов. Первая подгруппа представлена В.2 и В.З, вторая — В.4, В.5 и В.6. От В.1 осталось слишком мало, чтобы сказать что-либо определенное о его принадлежности. В первой подгруппе невозможно установить связи между двумя изданиями. В.2 имеет более четкие иллюстрации и предположительно происходит от В.1 или какого-либо близкого к нему утраченного издания, но поскольку иллюстрации к нему не являются оригинальными, его не обязательно помещать по времени перед В.З. Во второй группе разумно предположить, что В.5 и В.6 — дешевые перепечатки (за исключением примечаний и половины иллюстраций) издания В.4 или утраченного близкого к нему издания.
Трудно определить связь между В.2, В.З и В.4. Из схожести их иллюстраций и примечаний ясно, что они происходят от общего предшественника, а из имен художников нам известно, что этот общий предшественник, вероятно, был опубликован в период Чун- чжэнь. Между этим изданием и теми, что сохранились, имелись очевидные текстуальные расхождения, поскольку существует большое число разночтений между подзаголовками к главам в оглавлении и подписями к иллюстрациям и подзаголовками к главам в самом тексте. Вероятно, первые из них — более ранние, поскольку в текстах группы С они были изменены и согласованы со вторыми.
От фрагментарного издания В.1 осталось слишком мало, чтобы определить, мог ли он являться предшественником В.2, В.З и В.4. Если это и не оно само, то должно быть весьма близким к нему изданием.
Текстуальные расхождения между существующими изданиями группы В тем не менее весьма незначительны. Большинство из них — не более как ошибки в отдельных иероглифах от издания к изданию. Любое из них может быть взято в качестве представителя группы В.
566


Издания С
(обозначены Сунь Кайди как «Чжан Чжупо пин «Цзинь,
Пин, Мэй»» — ««Цзинь, Пин, Мэй» с комментариями Чжан Чжупо», а Нагасава Кикуя как «Издания Чжан Чжупо»)
Есть множество слегка различающихся между собой разновидностей. Большинству ранних изданий присущи следующие характерные особенности:
Титульный лист. Имеет заголовок «Гао-хэ-тан пи-пин ди и ци шу» («Прокомментированная Первая удивительная книга из кабинета Болотного журавля»).
Предисловия. Имеется предисловие Се И («Гао-хэ-тан» — по-видимому, название его кабинета), датированное 1695 г. Есть еще около двенадцати введений, вставок и перечней, принадлежащих Чжан Чжупо.
Оглавление. Заголовок, как указано выше, с добавлением названия «Цзинь, Пин, Мэй».
Структура. 100 глав без деления на цзюани.
Иллюстрации. 200 одностраничных иллюстраций.
Примечания. На полях вверху и между столбцами. В некоторых изданиях есть комментарии в начале и конце глав.
Вступительные стихи. Как в В.2.
Все последующие цинские издания происходят от издания 1695 г. Текстуальные расхождения с изданиями В весьма незначительны. Были сделаны некоторые адаптации; один из примеров — приведение в соответствие подзаголовков к главам в оглавлении с таковыми — был описан выше.
2. 	Сравнение изданий А и В
Здесь и далее А.1 будет представлять издания группы А, а В.4 — издания группы В. Большинство замечаний, сделанных в этом и последующих разделах, носят достаточно общий характер и могут быть отнесены ко всем изданиям каждой из групп.
Два издания расходятся между собой, но в различных частях романа это происходит принципиально по-разному. Поэтому для наших целей роман следует разделить на следующие четыре части:
Весь роман за исключением глав 1 (первая часть), 53, 54 и 55. Вообще говоря, в этой части «Цзинь, Пин, Мэй» издания различаются на всем протяжении текста в одинаковой манере. Основное
567


отличие В от А состоит в том, что В значительно короче. Почти на каждой странице имеется текст, содержащийся в А, но не в В. По протяженности эти куски текста варьируют от отдельных иероглифов до целых эпизодов, самый заметный из них касается Сун Цзя- на и разбойников в конце главы 84, который в издании А.1 почти на пять страниц длиннее. Наиболее бросаются в глаза различия между текстами в стихах и романсах. Там, где в А приводится романс целиком, в В сохраняется только мотив; там, где в А имеется цикл романсов, в В зачастую оставлен лишь первый. Есть также множество стихов, встречающихся внутри и в конце глав, которые сохранились в издании Ä, но не в В. Тем не менее даже в отношении этой части романа неверно будет сказать, что А неизменно полнее В. Помимо пустяковых отличий есть несколько фрагментов, в которых издание В богаче по подробностям, например в сценах соблазнения Пань Цзиньлянь в начале главы 4 и убийства Ли Вайчуаня (Ли Доносчик. — Ред.) в конце главы 9. В дополнение к этим фрагментам есть и гораздо более важные — два коротких отрывка из глав 56 и 81, которые имеются только в издании В. Они существенно дополняют описание, содержащееся в А, и поочередно рассмотрены ниже.
Первая часть главы 1 (первые 8 листов в А.1, первые 15 в В.4). Текст двух изданий полностью различается, как в выражениях, так и по содержанию.
Главы 53 и 54. Текст двух изданий почти полностью различается по выражениям, но содержание некоторых фрагментов сходное, даже в подробностях.
Глава 55. В этой главе издания различаются, как и в большей части романа, в том, что значительный объем текста обнаруживается в А, но не в В, за исключением длинного фрагмента (около 5 страниц в издании В.4), имеющегося в В, но не в А.
Есть и еще два типа отличий, встречающихся на всем протяжении романа. Часто различаются подзаголовки глав, начальные стихи обычно различаются по существу и по содержанию: в издании А это в основном «ши», а в В — «цы».
Некоторые из различий, описанных выше, объясняются просто. Впоследствии будет показано, что добавочные фрагменты в версии В в главах 55, 56 и 81 — это по существу дополнения редактора, обеспокоенного устранением пробелов в описаниях.
Почти полное расхождение изданий в главах 53 и 54 хорошо согласуется с известным заявлением писателя Минской эпохи
568


Шэнь Дэфу (1578 — 1642) по поводу первого печатного издания «Цзинь, Пин, Мэй»:
«Тем не менее в оригинале недоставало с 53 по 57 главу; их повсюду искали, но тщетно. Какой-то невежда предоставил их с тем, чтобы сочинение можно было напечатать»27.
Насколько мне известно, нет общепринятой точки зрения на то, какая из версий глав 53 и 54 является аутентичной, если таковая вообще имеется. Неизвестны мне и какие-либо свидетельства в пользу аутентичности глав 55—57. Соответственно этот вопрос — аутентичность глав 53—57 — будет рассмотрен в следующем разделе.
Что касается первой части главы 1, общепринятое и вне всяких сомнений верное мнение состоит в том, что аутентичной является версия А. Этот вопрос вкратце будет затронут впоследствии.
Для всего остального текста романа здравый смысл позволяет заключить, что за исключением дополнений к главе 81 версия В является сокращением более раннего текста, представленного группой А. Учеными давно уже предполагалось, что А — это более ранний текст, и результаты их исследований песен, пьес и исторических свидетельств подтверждают правоту этого предположения. Однако пока не будет показано, что во всех случаях расхождений А является более надежным текстом, подробный критический разбор явно будет затруднен.
К счастью, есть способы продемонстрировать, что по мере расхождений между текстами В по сравнению с А не приближается, а отдаляется от оригинала романа. Одно из доказательств предоставляют другие сочинения, которые столь свободно цитировал автор «Цзинь, Пин, Мэй». В большинстве случаев значительная часть оригинального источника обнаруживается в А, тогда как в издании В нет ничего существенного, чего не было бы также и в А. Незначительные расхождения между скопированными источниками типа «Шуй -ху чжуань» в версиях А и В, там где они не являются сокращениями текста, — это почти наверняка ошибки или исправления ошибок, сделанные переписчиком или редактором. Тот факт, что во многих простейших случаях версия В соответствует оригинальному источнику, а версия А — нет, доказывает, что самое раннее издание группы В не проистекало непосредственно из издания А.128. Эти простейшие расхождения, надо полагать, являлись плодом труда переписчиков и редакторов изданий группы А после даты появления общего предшественника, от которого произошли издания обеих групп (см. следующий раздел).
569


Некоторые прочие различия между изданиями А и В могут рассматриваться как иллюстрации развития китайского романа. Так, парные строки подзаголовков глав в А часто несоразмерны между собой, вплоть до того, что бывают разной длины, а в В, как и в прочих романах XVII века, они отточены и соразмерны29. Аналогичным образом, постоянное употребление «цы» вместо «ши» для стихотворений-зачинов впервые встречается в романах начала XVII века30.
Таким образом, В — это сокращенный текст. Он подвергся сокращениям особого рода — быть может, более подходящим словом будет «доредактирование», — от которых пострадало большинство ранних китайских романов. По сравнению с другими, однако, эти сокращения нельзя назвать неоправданно серьезными; они отнюдь не так радикальны, как первое сокращение «Шуй-ху чжуань»31 или сокращения, которым подверглись издания группы С при династии Цин32.
Очевидным поводом для сокращений является экономия: чем короче роман, тем дешевле его издать. В случае с «Цзинь, Пин, Мэй», как мы видели, существовала, возможно, и другая причина: некоторые из купюр могли быть сделаны для того, чтобы роман стал более удобочитаем для современников. Многие из коротких стихов, разбросанных по тексту А, имеют весьма слабое отношение к содержанию; значительное число их в изданиях В устранено. Песни, бывшие по-настоящему популярными в XVI веке, вероятно, вышли из моды в XVII; многие из них также были убраны из текста. Дин Яокан, автор «Сюй Цзинь, Пин, Мэй» («Продолжение “Цзинь, Пин, Мэй”), написал в своем предисловии в 1660 г., что «предыдущее сочинение называлось “цы-хуа” и содержало множество старых песен», а также заявил о своем намерении заменить их современными.
Показав, что В является сокращением А, мы вместе с тем не докажем, что все издание А даже в этой части романа (имеется в виду весь текст за исключением глав 1, 53—57) воплощает оригинал сочинения. Чтобы это выявить, необходимо будет продемонстрировать существование значительных соответствий в языке и описаниях по всему тексту. Наличие довольно высокой степени соответствия выявится, между прочим, при исследовании глав 53—57, к которому мы и переходим.
3. 	Интерполяции — главы 53-57
В замечании Шэнь Дэфу относительно первого печатного издания далее следует:
570


«Не говоря уже о банальностях и вульгаризмах вкупе с использованием то и дело сучжоуского диалекта, главы, которые он предоставил, даже не соответствуют линии повествования. С первого взгляда можно различить в них подделку».
Тот факт, что никто не был в состоянии указать на непоследовательность повествования или использование сучжоуского диалекта, не говоря уже о том, чтобы «с первого взгляда различить в этих главах подделку», не обязательно означает, что любой из имеющихся текстов аутентичен; интерполированные главы могли быть исправлены в изданиях, последовавших за первым, а Шэнь Дэфу мог, во всяком случае, преувеличивать их слабости.
Два момента, которые он отмечает, должны тем не менее служить критерием при любом исследовании данной проблемы. Наиболее очевидный способ проверки аутентичности этих глав — посмотреть, есть ли явные несоответствия в повествовании. Другой способ — исследование языка, разумеется, не в смутной надежде обнаружить следы сучжоуского диалекта, но с тем, чтобы посмотреть, насколько употребление одного-двух обычных слов согласуется с остальным текстом романа.
Рассмотрим вначале проблему несоответствий. Разрешение вопроса о том, можно ли отличить ошибки, сделанные в интерполяциях, от вероятных ошибок автора или переписчика, будет зависеть от характера романа. К счастью, «Цзинь, Пин, Мэй» — сочинение, от которого следует ожидать достаточной внутренней согласованности. Это не плутовской роман; действие происходит в основном в доме Симэнь Цина и вокруг него. Более того, для такого обширного сочинения число основных действующих лиц сравнительно невелико. Далее, хотя в романе описывается вымышленный период протяженностью десять лет, большая часть его, вплоть до главы 80, описывает события на протяжении не более трех-четырех лет. В результате в этой части романа дела дома Симэнь Цина описаны в таких подробностях, что для серьезных несоответствий попросту не остается места.
Простейший путь — проследить определенные сюжетные линии вплоть до главы 52, а затем обратиться к ним вновь в главе 58, чтобы посмотреть, что должно было случиться в промежутке. Умозаключения затем можно сравнить с имеющимися версиями А и В. Эта процедура будет проделана на шести следующих примерах:
Мяо Цин; Мальчики-певцы (две линии соединяются, как будет показано далее).
Поездка Симэнь Цина в Восточную столицу.
571


Храм Юн-фу.
Дхарани.
Визит Симэнъ Цина к евнухам.
Ли Третий и Хуан Четвертый.
Местоимения «я, мы».
Ссылки на текст даются по изданию А.1. Фрагменты без кавычек — обобщения, сделанные на основе описанных в романе событий; они не являются переводом.
Мяо Цин
Глава 47, с. 1а—10а. Здесь рассказывается история Мяо Тяньсю, он же Мяо-юаньвай, который проигнорировал предостережение бродячего монаха не покидать дом в Янчжоу и принял приглашение посетить Восточную столицу. Он взял с собой слугу Мяо Цина, затаившего к хозяину ревнивую ненависть, и пажа Ань- туна. Мяо Цин сговорился с двумя матросами на лодке, в которой они плыли, убить хозяина и поделить его богатство. Аньтун, получивший удар палкой по голове и упавший в воду, выжил и опознал лодочников. Они признались в преступлении и выдали Мяо Цина. Он, однако, сумел подкупить Симэнь Цина и другого судью. Передав около 1000 лянов Симэню, он поспешил обратно в Янчжоу с оставшимся награбленным богатством.
Судьи объявили, что лодочники лжесвидетельствовали против Мяо Цина. Начальник областной управы, друг Симэня, принял такое толкование и приговорил обоих лодочников к смертной казни33.
Гл. 48, с. 1а—Зб. В поисках справедливости Аньтун обратился к цензору провинции, который обнаружил истину. Он послал в Янчжоу распоряжение арестовать Мяо Цина и представил записку, обвиняя обоих судей. (Предположительно они дали взятку Цай Цзину, который содействовал тому, чтобы цензор был лишен своего поста и впоследствии сослан.)
Гл. 49, с. 11б. Симэнь, уезжая от инспектора соляного управ- Юня, протеже Цай Цзина, упоминает о деле Мяо Цина. [ой друг, — сказал Симэнь. — Здесь, на месте, я все и уладил, но его облыжно обвинил прежний цензор Цзэн, и теперь, должно быть, в Янчжоу получен ордер на арест. Замолвите за Мяо Цина словечко перед его милостью Суном (новым цензором), буду весьма вам обязан».
«На этот счет можете не волноваться, — отвечал Цай. — Непременно переговорю с братом Суном, и ваш друг будет выпущен на свободу, даже если ему придется предстать перед судом».
ления Цай «Это л
572


(Впоследствии он сдержал слово.)
Гл. 51, с. 14б—15а. Хань Даого и Цуй Бэнь собирались отправиться купцами на юг. Симэнь вручает им два письма. «Одно отдадите Ван Божу, хозяину постоялого двора на пристани, второе — Мяо Цину, проживающему в городе. Разузнайте, чем кончилось его дело. Да не задерживайтесь. Не хватит денег — с Лай- бао перешлю».
Уехали они 20 числа четвертого месяца (см. гл. 51, с. 8а). Вот и весь материал, относящийся к этой нити повествования до-главы 53.
Гл. 58, с. 126. Цуй Бэнь упоминается как присутствующий в доме.
Гл. 59, с. 1аб. Хань Даого возвращается один. Цуй Бэнь остается помочь с разгрузкой.
Гл. 67, с. 15б. «Двадцать четвертого числа Симэнь сжег жертвенные деньги и отослал Хань Даого, Цуй Бэня, Лайбао с двумя мальчиками Жунхаем и Ху Сю в путешествие на юг, написав предварительно письмо, которое попросил их передать Мяо Сяоху в благодарность за его ценные подарки».
Ни Мяо Сяоху, ни подарки ранее не упоминались (в публикуемом тексте перевода — Мяо Цин. — Ред.).
Гл. 77, с. 17а—18а. Цуй Бэнь возвращается с товарами на 2000 лянов серебра. Оставив Жунхая в Линьцине присматривать за грузом, он докладывает Симэню:
«Мы отправились первого числа двенадцатого месяца и отделились от остальных в Янчжоу. Те поехали в Ханчжоу, а мы с Жунхаем остались на несколько дней у Мяо. Кстати, Мяо Цин купил для вас за десять лянов девочку в семье начальника янчжо- уской охраны. Ей пятнадцать лет от роду, зовут ее Чуюнь... Она знает наизусть три тысячи коротких и восемьсот длинных песен... Мяо Цин присматривает сейчас за ней, пока она собирает приданое. Хань Даого и Лайбао привезут ее на лодке ранней весной...»
Гл. 81, с. 1а—2б. Хань Даого и Лайбао приезжают в Янчжоу. «Они остановились у Мяо Цина. Мяо Цин прочитал письмо Си- мэня и, памятуя о том, что обязан ему жизнью, стал всячески ублажать гостей».
На прощальной вечеринке Ху Сю напивается и ссорится с Хань Даого.
«На следующий день Хань Даого хотел выпороть Ху Сю, но юноша сказал: «Я ничего не знаю». Лайбао и Мяо Сяоху в конце концов уговорили Хань Даого отступиться. Короче говоря, они давно уже сделали все закупки, упаковали и погрузили товары. Мяо
573


Цин приготовил подарки, написал письмо и проводил их в обратный путь».
Вот и весь соответствующий материал из издания А. Но в главе 81 изданий В (см. выше раздел 2) есть еще два фрагмента на эту тему:
В.4. Гл. 81, с. 1а. «Он [Мяо Цин] приобрел также девочку по имени Чуюнь, которую держал у себя дома, чтобы послать ее Си- мэнь Цину в благодарность за оказанную услугу».
В.4. Гл. 81, с. За. К несчастью, девочка Чуюнь, купленная Мяо Цином для Симэнь Цина, неожиданно заболела и не смогла отправиться в путешествие.
«Я пошлю кого-нибудь с ней, как только ей станет лучше», — сказал Мяо Цин.
Есть простое объяснение этим лишним фрагментам, содержащимся в изданиях В. Их, очевидно, вставил кто-то из редакторов, заметивших упущение со стороны автора, а именно: девочка Чуюнь, обещанная Симэню в гл. 77, больше нигде не упоминается. Редактор разделался с ней просто, но эффективно, поскольку читатель предполагает, что ко времени ее выздоровления новость о смерти Симэня уже дошла до Мяо Цина.
Из приведенных цитат можно заключить, о чем должна идти речь в главах 53—57. Цуй Бэнь должен вернуться с новостями от Мяо Цина (ясно, что Мяо Цин и Мяо Сяоху одно и то же лицо) и привезти от него подарки, поскольку в главе 67 нам сообщают, что Симэнь Цин получил ценные подарки. Но прежде чем сказать об этих подарках подробнее, необходимо проследить другую нить повествования.
Мальчики-певцы
Гл. 58, с. 11б. «Симэнь ... попросил Чуньхуна выйти и спеть южный мотив». Чуньхун ранее не упоминается, но с этого момента о нем часто говорится как об исполнителе южных напевов, редком приобретении в северном доме Симэня.
Гл. 74, с. 9аб. Симэнь, услышав, как цензор Сун хвалит Чуньхуна, замечает: «Он слуга, приехал из Янчжоу».
Гл. 87, с. 1а—Зб. Ин Боцзюэ пытается выманить Чуньхуна из дома Симэня, играя на стремлении того вернуться на свой родной юг.
Из этих фрагментов ясно, что где-то в 53—57 главах должно было находиться описание появления Чуньхуна в доме. Его, вероятно, отправили к Симэнь Цину из Янчжоу. Похоже, что он был
574


послан Мяо Цином. Мяо Цин жил в Янчжоу, а Симэнь получил от него неустановленные «ценные дары». Более того, впоследствии Мяо Цин предложил направить ему из Янчжоу певичку. Давайте теперь сравним эти заключения с версиями А и В. Цитаты приводятся по изданию А.1, если не указано иное.
Гл. 55, с. 4б. Симэнь Цин, приехав в Восточную столицу, чтобы поздравить Великого Наставника с днем рождения, встречается со старым другом Мяо-юаньваем из Янчжоу, прибывшим в столицу с той же целью. Словосочетание «юань-вай» означает всего лишь богатого человека, не имеющего официальной должности. Личное имя персонажа не приводится.
Гл. 55, с. 7б. Симэнь наносит Мяо визит, пока оба находятся в столице.
«В дополнение ко всему этому (обильному столу) там были два красивых юноши-певца, исполнивших несколько песен. Симэнь указал на Дайаня, Циньтуна, Шутуна и Хуатуна и, посмотрев на Мяо, произнес:
— Эти олухи думают только о жратве и выпивке. Их не сравнить с твоими мальчиками.
Мяо рассмеялся.
— Я боюсь, они не поймут, как можно услужить тебе, — сказал он, — но если они тебе приглянулись, я буду только рад отдать их».
Гл. 55, с. 8а. Охваченный внезапным желанием вернуться домой, Симэнь уезжает, не попрощавшись с Мяо.
Гл. 55, с. 10а—12б. Мяо с сожалением думает о своем обещании отдать певцов Симэню. После печальных сцен он отправляет их в Шаньдун под присмотром двух слуг. Затем следует описание их путешествия, которое отсутствует в версии В.
Гл. 55, с. 13б—15б. Приехав в дом Симэня, они исполняют множество песен (текст этих песен приводится в версии А; в версии В дается лишь мотив и первая строка первой песни). Начиная с этого момента версии А и В сильно расходятся.
А.1. Гл. 55, с. 15б. Пань Цзиньлянь кладет глаз на двух симпатичных юношей.
A. 	1. Гл. 56, с. 1аб. «Симэнь Цин в конце концов обнаружил, что юноши ему не нужны и отправил их Великому Наставнику».
B. 	4. Гл. 55, с. 57а34. Симэнь дает одному юноше имя Чуньхун, а другому — Чуньянь.
В.4. Гл. 56, с. 1а. «Чуньянь давно уже умер, остался один лишь Чуньхун».
575


Обе версии, и А и В, оказываются несостоятельными при сравнении с заключениями, к которым мы пришли ранее. В версии В не упоминается ни о возвращении Цуй Бэня, ни о подарках, посланных Мяо Цином. Впоследствии там появляется персонаж (Мяо, встреченный Симэнем в столице), который более нигде в романе не встречается. Версия А страдает теми же недостатками, что и В, и вдобавок там не объясняется присутствие Чуньхуна в доме.
Таким образом, следует заключить, что в этой части романа ни одно из изданий не является аутентичным. Но если это так, как могли появиться обе эти неудовлетворительные версии? Ведь обе они слишком близки к истине, чтобы быть простым совпадением. В действительности есть три момента, в которых обе версии совпадают с реконструкцией, сделанной ранее:
Симэнь Цину посылают мальчиков-певцов.
Их посылает человек по фамилии Мяо.
Он живет в Янчжоу.
Более того, в А все эти три момента, а в В — последние два не служат в остальном тексте романа никаким целям повествования.
Объяснение, несомненно, заключается в подзаголовках к главам. Подзаголовки главы 55 в изданиях А таковы:
«Симэнь Цин Дун-цзин цин-шоу дань; Мяо-юаньвай Янчжоу сун гэ-тун».
(«Симэнь Цин приносит поздравления с днем рождения в Восточной столице; Мяо-юаньвай направляет из Янчжоу мальчи- ка-певца [или мальчиков-певцов]».)
Получается, что второй подзаголовок соответствует реконструкции и в нем содержатся все три момента, в которых совпадают версии А и В. Таким образом, можно объяснить парадоксальную близость обеих версий к действительным событиям при том, что они остаются абсолютно бессмысленными. Это произошло потому, что писавший более раннюю из версий (или их общую предшественницу) имел в своем распоряжении подзаголовки глав оригинала романа.
Давайте предположим, что первый подзаголовок тоже из оригинала романа. Писатель, которого попросили бы восстановить недостающую часть текста, создал бы нечто вроде версии А, если бы у него для работы были только эти подзаголовки. Здесь есть одно лишь возражение: в версии А мальчиков-певцов посылают не из Янчжоу, а из Восточной столицы. Возможное объяснение в том, что сочинитель, имея перед собой два подзаголовка главы, попытался (что вполне естественно, впрочем) объединить два события
576


и заставил Симэнь Цина встретиться с доселе не упоминавшимся человеком по фамилии Мяо во время пребывания в столице с поздравлениями Великому Наставнику.
Тот факт, что второй подзаголовок соответствует реконструкции, но не вполне согласуется с самой версией А, означает, что подзаголовки глав в изданиях А были оставлены в неприкосновенности, как в оригинале сочинения.
Возможно также установить нечто вроде взаимосвязи между версиями А и В. В изданиях В подзаголовки к главе 55 таковы:
«Симэнь Цин лян фань цин-шоу дань; Мяо-юаньвай и но сун гэ-тун».
(«Симэнь Цин дважды приносит поздравления с днем рождения. Мяо-юаньвай, однажды пообещав, посылает мальчика-певца [ или мальчиков - певцов ]» ).
Неудобная ссылка на Янчжоу устранена. Подобным образом, фрагменты в конце главы 55 и в начале главы 56 в версии В, где объясняется дальнейшее присутствие Чуньхуна в романе, и описание смерти другого певца также должны быть исправлениями, внесенными позднее. Эти улучшения аналогичны тем, что сделаны в главе 81 изданий В с той лишь разницей, что там ошибки допустил сам автор.
Помимо этих фрагментов, текст В несет те же черты сокращений по сравнению с А, что и в основном корпусе романа. Предположительно, он подвергся тем же операциям.
Поездка Симэнь Цина в Восточную столицу
Гл. 10. Благодаря хорошим связям Ян Цзяня, родственника своего зятя, Симэнь добился встречи с Великим Наставником Цай Цзином и устроил так, что привлечение к суду за убийство оканчивается ничем; затем при помощи богатых подношений он укрепил отношения с Цай Цзином и его домоправителем Чжай Цянем.
Гл. 27, с. 1аб. Л айбао возвращается из столицы. Он преуспел в освобождении из тюрьмы каких-то торговцев солью, которые дали Симэню взятку, чтобы тот им помог. Лайбао также приносит послание от Чжай Цяня с приглашением Симэню прибыть в столицу на празднование дня рождения Великого Наставника 15 числа шестого месяца.
Гл. 27, с. 2аб. Симэнь сам не едет, но посылает слуг с подарками. Они уезжают 28-го пятого месяца.
Гл. 49, с. 7б. Цензор Цай Юнь навещает Симэня по пути в Янчжоу, где он должен внедрить новые законы о соляной торговле.
577


Они договариваются, что если Лайбао зайдет к нему в Янчжоу, то будет принят особо.
Гл. 51, с. 5б—6а. Симэню сказали, что Сунь Тяньхуа и Чжу Жинянь, члены «братства десяти», были арестованы по обвинению в том, что вовлекли в оргии молодого племянника могущественного человека. Певичке Ли Гуйцзе, обвиняемой в том же проступке, пока удается избежать ареста.
Гл. 51, с. 6б—7а. Ли Гуйцзе просит Симэня использовать его влияние и заступиться за нее.
Гл. 51, с. 7б—8а. Симэнь решает послать Лайбао в столицу с ходатайством за нее. (Лайбао уже должен был уехать в Янчжоу с Хань Даого и Цуй Бэнем.) Тем временем Ли Гуйцзе остается в доме Симэня.
Гл. 51, с. 10а. Лайбао уезжает в столицу.
Гл. 51, с. 14б—15а. Симэнь провожает Ханя и Цуя, отправляющихся на юг.
«— Письмо цензору Цаю тоже даете? — спрашивает Цуй Бэнь.
— Я еще не написал, — отвечает Симэнь. — Пошлю позже, с Лайбао».
Они уезжают 20-го четвертого месяца.
Вот весь относящийся к этой поездке материал до главы 53.
Гл. 58, с. 6а. Ли Гуйцзе говорит новеньким певичкам:
«— Мы [она и У Иньэр] два дня не были дома».
Они оставались в доме Симэня на празднование его дня рождения 28-го седьмого месяца.
Гл. 58, с. 13б. «У Юэнян упаковала ящики Гуйцзе и Иньэр для возвращения домой».
Гл. 60, с. 2аб. Лайбао возвращается с партией товара из Нанкина.
Гл. 66, с. 5б. В письме от Чжай Цяня упоминается о встрече с Симэнем в столице.
Гл. 67, с. 4б. Симэнь отвечает так:
«— Полгода прошло с тех пор, как мы встретились... в столице».
Письмо было написано примерно в середине 10 месяца.
Гл. 70, с. 4а. Симэнь отправляется в столицу.
Гл. 72, с. 7а. «Симэнь Цин вспомнил, что когда он последний раз вернулся из Восточной столицы, Ли Пинъэр была еще жива». Ясно, что в главах 53—57 должны были произойти следующие события:
578


Лайбао вернулся и тут же был отправлен в Янчжоу с письмом для Цай Юня. Будучи в столице, он добился помилования для Ли Гуйцзе и, возможно, для Чжу и Суня также. Ли Гуйцзе вернулась домой, Лайбао привез для Симэня приглашение поехать в столицу на день рождения Цай Цзина. Симэнь принял приглашение и посетил столицу.
Теперь посмотрим, что на самом деле происходит в версиях А и В.
А.1. Гл. 53, с. 1а. Ли Гуйцзе упоминается как одна из женщин в доме.
А.1. Гл. 54, с. баб. При упоминании дела Чжу и Суня Симэнь говорит, что они сами виноваты в том, что с ними случилось.
Ä.I. Гл. 55, с. 1б. «Симэнь Цин вспомнил, что до дня рождения Великого Наставника осталось совсем немного». Дайань уже был послал в Ханчжоу, чтобы купить подарки.
A. 	1. Гл. 55, с. 2б. Симэнь отправился в столицу.
B. 	4. Гл. 55, с. 476-49635. Ин Боцзюэ спрашивает, дома ли все еще Ли Гуйцзе и вернулся ли уже посланный в столицу. Симэнь отвечает, что ожидает Лайбао со дня на день и хочет сразу по возвращении послать его в Янчжоу.
Лайбао докладывает Симэню, что Гуйцзе не понесет никакого наказания, а Чжу и Суня, вероятно, слегка накажут и отпустят. Он также передает Симэню приглашение от Чжай Цяня приехать в столицу на день рождения Великого Наставника.
Лайбао велят отдохнуть, поскольку ему вскоре предстоит поездка в Янчжоу.
Гуйцзе сообщают новости, и она возвращается домой. Симэнь говорит Юэнян о приглашении и готовит подарки. Он дает Лайбао письмо для Цай Юня и велит ему отправляться на следующий день в Янчжоу.
Симэнь уезжает в столицу.
Таким образом, в В содержатся все реконструированные моменты, в А же — только один из них, а именно поездка Симэня в столицу. Очевидно, версия А не является аутентичной; помимо того, что там не упоминается большинство необходимых событий, а имеются и очевидные нелепости вроде посылки Дайаня в Ханчжоу. Но если версия А не является аутентичной, то не может быть аутентичной и версия В, поскольку текст двух версий в главе 55 за исключением двух фрагментов, упомянутых выше, практически совпадает. Мы должны таким образом рассматривать версию В как результат исправления и улучшения текста, подобного А. Тот факт,
579


что улучшения, содержащиеся в В, внедрены скопом в одно место главы 55, служит лишним тому подтверждением.
Подзаголовок главы в А предположительно из оригинала романа; из него автор версии вывел свой единственный правильный и соответствующий повествованию факт.
Взаимосвязь двух версий различается в том, что относится, с одной стороны, к главе 55 и к главам 53—54 — с другой. В главе 55 В это сокращенный, но исправленный и улучшенный текст А. В главах 53 и 54, напротив, А является улучшенной версией, как можно видеть по точным ссылкам на цить повествования.
ХрамЮн-фу (Вечного блаженства. — Ред.)
Гл. 49, с. 12аб. Симэнь расстается с цензором Цаем в храме Юн-фу, а затем останавливается поговорить с настоятелем.
«— Разрешите узнать, сколько Вам лет, — спрашивает Симэнь.
— Семьдесят пять, — отвечает настоятель.
— Вы хорошо выглядите при столь почтенном возрасте. А как Ваше духовное имя?
— Мое духовное имя — Даоцзянь...
— Ваш храм, — говорит Симэнь, — изрядно велик, но очень уж обветшал.
— На самом деле, — говорит настоятель, — этот храм построил Чжоу Сю, но не приносит он доходов, на которые можно было бы сделать ремонт; так что, к прискорбию, храм пребывает в запустении.
— А, так это часовня военачальника Чжоу! Я заметил недалеко отсюда его имения. В таком случае проблем не вижу. Если Вы испросите его позволения составить подписной лист и отправитесь с ним собирать пожертвования, я обязательно что-нибудь дам, когда Вы обратитесь ко мне».
Вот весь относящийся к этому событию материал до главы 53.
Гл. 65, с. 4а. «Трижды по семь дней минуло со дня кончины Ли Пинъэр, и настоятель Даоцзянь из загородного храма Юн-фу вместе с шестнадцатью священниками приехал прочесть молитвы».
Гл. 88, с. 6а—7а. Чуньмэй, ставшая женой Чжоу Сю, хоронит свою бывшую хозяйку Пань Цзиньлянь в храме.
Гл. 89, с. баб. У Юэнян и ее брат с приятелями, возвращаясь с могилы Симэня, решили остановиться в храме.
«— Как называется этот храм? — спросила Юэнян.
580


— Это часовня его сиятельства Чжоу Сю, — ответил ее брат, — и известна она как храм Юн-фу. Пока был жив твой муж, он пожертвовал несколько серебряных слитков на его восстановление».
Вышеприведенные фрагменты ясно показывают, что храм был построен Чжоу Сю и что где-то в 53—57 главах настоятель Дао- цзянь, получив разрешение от Чжоу Сю, должен был принять пожертвование от Симэнь Цина.
Теперь посмотрим, что происходит в версиях А и В. В этом отношении они весьма близки между собой; цитаты приводятся только по изданию А.1.
Гл. 57, с. 1а—2а. Приводится длинное описание — взятое из рассказа, который содержится в «Тай-пин гуан-цзи» («Обширные записи [времен] Великого Покоя»)36, — о создании храма в 521 г. После смерти основателя — священника, обладавшего сверхчеловеческими способностями, храм попал в руки распутных и бесчестных людей; его сокровища были распроданы, даже кирпичи и черепица были расковыряны, и в конце концов храм пришел в запустение.
Гл. 57, с. За. «Теперь в этом храме живет настоятель Дао, приехавший из Индии...»
Гл. 57, с. Зб. «Теперь, — сказал он самому себе, — я вспоминаю, как Симэнь Цин... устраивал здесь неподалеку прощальную вечеринку, когда провожал цензора Сун Силяня37. Когда он увидел, в каком плохом состоянии храм, он заговорил о пожертвованиях на его восстановление».
Гл. 57, с. 6а—8а. Настоятель приносит петицию Симэнь Цину и получает в результате 500 лянов серебра.
Ясно, что этот фрагмент не аутентичен, поскольку отличается не только рассказ о происхождении храма, но даже не упоминается Чжоу Сю.
Подзаголовок главы, возможно, объясняет форму, в которой приводится имя настоятеля в обеих версиях. Оно дается в сокращении (Дао), вероятно, чтобы соблюсти параллельность с другим подзаголовком, и это есть в версиях А и В. Однако в прочем тексте романа его имя всегда приводится как Даоцзянь.
Дхарани
До 53 главы никакого материала нет.
581


Гл. 58, с. 15б—16а. «Две монахини, Сюэ и Ван возвращались в этот день домой, так что она (Ли Пинъэр) пришла сказать У Юэнян:
— Я взяла пару серебряных львов и передала их матушке Сюэ, чтобы она напечатала «Фо-дин-синь дхарани»38 и раздала бесплатно в горном храме 15 числа восьмого месяца».
Матушка Сюэ взяла их и собралась, было, уходить, как ее остановила Мэн Юйлоу.
«— Подождите, госпожа, — сказала она, — вам нужно послать кого-нибудь за Бэнем Четвертым и попросить его взвесить слитки. Он должен также пойти с ней в печатню и договориться, сколько нужно напечатать копий, сколько нам нужно пожертвовать на это и когда они будут готовы. Сюэ одна нипочем не справится».
Бэнь взвесил серебряных львов и нашел их равными 41 ляну 5 ЦЯНЯМ.
Гл. 58, с. 18а. Деньги в печатню уплачены. Бэнь докладывает Юэнян и Ли Пинъэр:
«— Я договорился напечатать 500 экземпляров с тисненой обложкой, по 5 фэней за каждый, и 1000 экземпляров в дешевой шелковой обложке, по 3 фэня за экземпляр. Всего выходит 55 лянов. 41 лян и 5 цяней заплатили, нужно еще 13 лянов и 5 цяней...»
Судя по краткости, с которой подается этот фрагмент в 58 главе, можно предположить, что о нем подробнее говорилось ранее.
В версиях А и В есть одна ссылка.
Гл. 57, с. 13а. Матушка Сюэ просит Симэнь Цина пожертвовать деньги на печатание «дхарани». Он дает ей 30 лянов и заказывает 5000 экземпляров, обещая расплатиться по счету, когда все будет напечатано.
Очевидно, это изложение не может быть аутентичным, поскольку дальше эта линия не развивается, равно как не подготовленным оказывается событие, описанное в гл. 58. Как и ранее, объяснение скрыто в подзаголовках глав:
«Настоятель Дао жертвует на восстановление храма Юн-фу;
Монахиня Сюэ упрашивает [кого-то] дать денег на печатание дхарани».
Очевидно, тот, кто предоставил эти главы, предполагал, что объект ходатайств и настоятеля, и монахини — одно и то же лицо, а именно Симэнь Цин, тогда как мы видели, что монахиня Сюэ обращалась к Ли Пинъэр. Точно так же произошло в случае с гл. 55, в которой переплетаются два сюжета, отраженные в подзаголовках, — посещение столицы Симэнем и мальчики-певцы.
582


В любом случае, в версиях А и В большое количество несуразностей. Невозможно, например, чтобы монахиня Сюэ подходила к Симэнь Цину, не говоря уже о получении от него денег, поскольку, как показано в главе 51, он так сторонился ее, что даже отлучил от своего дома.
Визит Симэнь Цина к евнухам
Гл. 52, 16а. Симэнь объясняет Ин Боцзюэ, что на следующий день, 22 числа четвертого месяца, он отправляется на банкет в поместье евнуха Лю. (Приглашение на банкет было описано ранее.)
«На следующий день Симэнь встал рано, но в управу не пошел. Позавтракав, он надел служебное платье и с золотым веером в руках в сопровождении слуг направился на пир в имение евнуха Лю, располагавшееся в тридцати ли к югу от города. Он взял с собой Дайаня и Шутуна».
Банкет состоялся в указанное время. Однако и в версии А, и в версии В в главе 53 содержится довольно подробное — хотя отличающееся текстуально — описание банкета, как будто ранее его не было. Конечно же, эти части главы 53 не могут быть аутентичными. Но в этом случае ошибка не могла произойти вследствие неверного толкования подзаголовка главы; можно предположить лишь, что сочинитель приложенного текста просто не заметил фрагмента главы 52, процитированного выше.
Это хороший показатель взаимосвязи версий А и В в главах 53 и 54. Текстуально они различаются, но отдельные подробности сюжета столь схожи, что невозможно представить, будто они сочинялись независимо друг от друга.
Ли Третий и Хуан Четвертый
История займа, который Симэнь дал торговцам-подрядчикам Ли и Хуану, также содержится в главах 53—57.
Гл. 38, с. 1аб. Ин Боцзюэ обращается к Симэню насчет займа для Ли и Хуана, которые заключили годовой контракт на поставку различных товаров ко двору местных правителей. Симэнь дает им в долг 1500 лянов серебра.
Гл. 43, с. 1б. 100Ö лянов выплачено.
Гл. 43, с. Зб. Симэня уговорили одолжить еще 500 лянов.
Гл. 51, с. баб. У Симэня просят еще 500 лянов, чтобы помочь торговцам преодолеть неожиданные трудности. Он отвечает, что
583


все его деньги вложены в экспедицию за товарами на юг, но что он потребует у Сюя Четвертого вернуть долг.
Гл. 52, с. 16а. Симэнь говорит, что на следующий день должен отправляться на банкет к евнуху Лю.
«— Тогда, — сказал Ин Боцзюэ, — я приведу Ли и Хуана послезавтра.
Симэнь кивнул в знак согласия.
— Скажи им прийти днем. Рано пусть не появляются». (Дело происходило 21 числа 4 месяца. Ли и Хуану, таким образом, должны были дать деньги 23 числа.)
На следующий день, 22-го, Симэнь отправляется к Лю.
Гл. 52, С. 17а. 250 лянов — долг Сюя — возвращается Симэнь Цину. (Глава заканчивается 22 числа.)
Вот весь соответствующий материал до главы 53.
Гл. 60, с. 7б—8а. Ли и Хуан приходят вернуть часть долга. Очевидно, что Симэнь должен был дать подрядчикам 500 лянов где-нибудь в 53 главе.
Версии А и В здесь сильно расходятся, поэтому нужно рассмотреть их по отдельности.
А.1. Гл. 53, с. 8б-9б. После некоторых раздумий Симэнь выдает 500 лянов, 250 собственных и 250 отданных Сюем. Это происходит на следующий день после его поездки к Лю, что будет достоверной датой, если принять его поездку туда в главе 53 за действительное событие (см. выше).
A. 	1. Гл. 56, с. Зб. Ин Боцзюэ заговаривает о выплате Ли и Хуану (очевидно, денег им не дали).
B. 	4. Гл. 55, с. 47б. Ин Боцзюэ приходит вместе с Ли и Хуаном, им выдают 500 лянов, 250 — из запасов Симэня и 250 — от Сюя.
В.4. Гл. 56, с. 2б (место, соответствующее второму фрагменту, взятому из версии А). Симэнь замечает, что Ли и Хуан, по их словам, не смогут вернуть ему долг до начала следующего месяца.
Таким образом, если первый фрагмент, взятый из версии А, достаточно верен, все же невозможно, вследствие соседства с другими фрагментами, содержащими существенные ошибки, считать его аутентичным. Версия В, очевидно, не аутентична, поскольку событие происходит гораздо позже, чем должно.
Взаимосвязь между обеими версиями здесь более сложна. Во-первых, очевидно противоречие между двумя фрагментами, приведенными по версии А, соответственно из глав 53 и 56; фрагмент из главы 53 верен, а из главы 56 безнадежно ошибочен.
584


Это соответствует расхождениям между двумя частями версии А, на которые указывалось в разделе «Визит Симэня в столицу». Во-вторых, если мы сравниваем версии А и В только по главам 55 и 56, мы вновь замечаем превосходство версии В. Два фрагмента, взятые из В, заполняют брешь в повествовании и исправляют ошибку, допущенную в А. Первый из них, из главы 55, содержит достоверное описание выдачи займа. Он представляет собой часть длинного фрагмента в начале 55 главы в версии В, в который было внесено много исправлений и улучшений. Второй фрагмент почти или совсем бесполезен; он служит лишь цели устранить ошибку, допущенную в А.
Короче говоря, верное по существу описание содержится в А,53, которому противоречит А,56. Равным образом верное описание содержится в В,55, в то время как противоречащий пассаж главы 56 был изменен. Есть ли какая-либо взаимосвязь между верными описаниями А,53 и В,55 — сказать трудно. Схожи некоторые детали, — например, колебания Симэня, а также стремление Ин Боцзюэ уйти и получить комиссионные за устройство сделки. Есть и определенные текстовые совпадения. Но ни в одном случае нет решающих доказательств, что одно было написано при знании другого; подробности и текстовые совпадения отмечаются в романе и ранее. Остается вероятным предположение, что такая взаимосвязь существует.
До сих пор мы касались только несоответствий в повествовании. Хотя представлены достаточные доказательства того, что главы 53-57 интерполированы, полезно привлечь также определенный лингвистический материал и по этим критериям не только проверить наши умозаключения, но и более отчетливо показать взаимосвязь различных интерполированных версий. Следует рассмотреть всего один-два общеупотребительных случая, на примере которых различается работа, проделанная разными сочинителями. Мы не заявляем, что эти слова представляют собой «диалект» автора, хотя некоторые из них считаются принадлежащими к разным региональным диалектам; все, что нас интересует, — это употребление их автором.
Наиболее подходящий пример в случае с «Цзинь, Пин, Мэй» — местоимение первого лица, в единственном и множественном числе39.
В качестве местоимения первого лица единственного числа в большей части романа — по версии А.1, за исключением глав 53—57, — обычно употребляются два слова — «во» и «ань». Гораздо более употребительно из них «во»; «ань» чаще встречается
585


в функции определения, например, «ань нян» — «моя госпожа». Употребляются и другие слова, но только в особых случаях, например в официальном разговоре с вышестоящим; ими можно пренебречь.
Для местоимения множественного числа в большей части романа — издание А.1, за исключением глав 1—6, 53—57, — делается уже известное различие между «инклюзивным» и «эксклюзивным» значениями. Инклюзивная форма—«цзань», или «цза-мэнь», «цза-мэй» (в «Цзинь, Пин, Мэй» суффиксы «мэнь» и «мэй» употребляются произвольно; различия чисто графические). Эксклюзивная форма — «ань» или «ань-мэнь» («ань-мэй») либо, в нескольких случаях, «во-мэнь» («во-мэй»).
Различие между «инклюзивной» и «эксклюзивной» формами, как оно обычно определяется, не совсем типично для «Цзинь, Пин, Мэй». Есть небольшое количество случаев, когда говорящий «ань-мэнь» имеет в виду себя вместе с тем или теми, к кому он обращается. Эти случаи имеют общую особенность, которую можно описать следующим образом: говорящий имеет в виду себя вместе с тем лицом или лицами, к которым он обращается, противопоставляя всех какому-то не присутствующему лицу. Например, в гл. 31, с. 10б Юйлоу говорит Цзиньлянь, что Симэнь ушел в ее комнату, а Цзиньлянь выражает сомнение:
«Но ведь, по его словам, гораздо интереснее, когда есть ребенок. В наших («ань-мэй») комнатах, где детей нет, ему слишком скучно».
Третье лицо в этом случае, без сомнения, Ли Пинъэр.
Местоимения «я, мы»
Как мы видели, «во» и «ань» являются общеупотребительными по всему тексту романа. Встречается также и «цзань», но его употребление практически ограничено главами, априорно подозрительными. («Цзань» обычно употребляется в большей части романа в значении «мы — нас [включительно]»; оно редко, если вообще, встречается в значении местоимения единственного числа.) Ниже перечислены случаи, когда «цзань» употребляется в единственном числе:
В.4, гл. 1 — 9 раз (все в первой части)
A. 	1, гл. 53 — 1 раз
B. 	4, гл. 53 — 1 раз А.1—В.4, гл. 55 — 3 раза А.1—В.4, гл. 57 — 18 раз.
586


Местоимения в значении «мы—нас [включительно]»
Взяв в целом то, что может быть названо аутентичной частью романа, и исключив те главы (с 1 по 6), которые воспроизводят лексику «Шуй-ху чжуань», мы обнаружим более 200 «цзань» («цза-мэнь», «цза-мэй») и только один явный случай употребления «во-мэнь». (Этот последний встречается в главе 13, где есть также 4 «цзань».) Распределение «во-мэнь» («во-мэй») по другим главам В.1 и по А—В, 53_57 таково:
А.1, гл. 53 — 2 раза
А.1, гл. 54 — 8 раз
A. 	1—В.4, гл. 55 — 1 раз.
В действительности только в В.4, гл. 1, где есть по крайней мере два случая «цзань», употребляется что-то еще, но не «во- мэнь» («во-мэй»).
Местоимения в значении «мы—нас [исключительно]»
Взяв в целом аутентичную часть романа и снова исключив главы 1—6, мы обнаружим несколько сот «ань» («ань-мэнь», «ань- мэй») наряду с дюжиной-двумя «во-мэнь» («во-мэй»). В сомнительных главах «ань-мэнь» употребляется редко, здесь более явно выражено употребление «во-мэнь» и как дополнение время от времени встречается «цза-мэнь» («цза-мэй»), что никогда не бывает в остальной части романа. Встречаемость различных слов в значении «мы—нас [исключительно]» в этих главах такова:
B. 	4, гл. 1 — 3 «цза-мэнь», 2 «во-мэнь»
A. 	1, гл. 53 — 1 «во-мэнь»
B. 	4, гл. 53 — 1 «цза-мэнь»
A. 	1, гл. 54 — 5 «во-мэнь»
B. 	4, гл. 54 — 1 «цза-мэнь», 1 «ань-мэнь»
А.1 —В.4, гл. 55 — 2 «во-мэнь»40
А.1 —В.4, гл. 57 — 1 «цза-мэнь», 1 «во-мэнь».
Эти три таблицы лишний раз свидетельствуют о том, что главы 53 (в обеих версиях), 55 и 57 не являются аутентичными. Что касается интерполированных глав, таблицы подтверждают, что А,53 и А,54 — где «во-мэнь» употребляется как в широком, так и в узком значении — стоят особняком от других. Они показывают также, поскольку это существенно, что В,1, В,53 и В,54, а также А—В,55 и А—В,57 имеют общие элементы (либо «цзань» в значении «я, мы», либо «цза-мэнь» в значении «мы—нас [исключительно]»).
587


Теперь на основании несоответствий в повествовании, подтверждаемых языковыми несоответствиями, можно прийти к таким заключениям по поводу аутентичности глав 53—57:
Ни в одном из изданий главы 53—57 не являются частью оригинального текста романа.
Подзаголовки глав 53 — 57 в изданиях А принадлежали оригиналу романа (это показано на примере четырех из десяти подзаголовков и может быть доказано в отношении большинства остальных).
Можно также выявить запутанные взаимосвязи разных версий - интерполяций.
Во-первых, А,53—54 и А,55—57 принадлежат разным авторам. Мы уже отмечали свидетельства в пользу этого: в разделах «Визит Симэня в столицу», где А,53 превосходит В,53; «Ли Третий и Хуан Четвертый», где А,53 и А,56 резко противоречат друг другу и где А,53 является верной версией; и при исследовании личных местоимений, где было обнаружено, что А,53 и А,54 стоят особняком от остальных интерполированных глав. Но наилучший из показателей — отсутствие преемственности между А,54 и А,55. К концу А,54 лекарь Жэнь осматривает Ли Пинъэр и уходит; а в начале гл. 55 он ставит ей диагноз, как будто до ухода своего он этого не сделал. Разумно заключить, таким образом, что А,53 и
A, 	54 написаны не той же рукой, что написаны А,55—57. Ни одна из этих частей, разумеется, не является аутентичной; обе они были приложены к тексту, но разными редакторами, и, как можно предположить, добавлены к роману в разное время. А,53—54 явно более поздняя интерполяция. Во многих случаях она превосходит, как показано, другую. Более того, если можно представить себе редактора, взявшегося исправлять приложенный текст и оставившего работу неоконченной после того, как он сделал две главы, то трудно поверить, что кто-либо мог начать пересматривать текст со столь очевидным перерывом в преемственности изложения, какой существует между А,54 и А,55.
Эти заключения означают, что никакой прямой линии происхождения не прослеживается между самым ранним изданием группы А и самым ранним изданием группы В. Очевидно, самое раннее из изданий А не могло произойти из какого бы то ни было издания
B, поскольку издания В представляют собой сокращенный текст, который по существу был похож на А. С другой стороны, древ¬
588


нейшее издание В не могло иметь предшественником ни одно из изданий А, поскольку невозможно представить, чтобы какой-либо редактор заменил явно лучшие качеством А,53—54 на В,53—54. Это подтверждается, как было показано в «Сравнении изданий А и В», небольшим числом случаев, когда версия В скопированного источника ближе к оригиналу, нежели версия А.
Таким образом, взаимосвязь между группами А и В можно объяснить только предположением о существовании издания или изданий, непохожих ни на одно из сохранившихся. Простейшее объяснение требует предположения о только одном таком издании, из которого могли отдельно друг от друга произойти издания А и В. В нем должен был быть текст А за исключением глав 53 и 54, которые не могли в нем содержаться по вышеизложенным причинам. Он, вероятно, содержал В,53—54 или, скорее всего, несокращенную форму этих глав, находящуюся в таком же отношении к ним, что и весь остальной текст А — к остальному тексту В.
С принятием этой гипотезы происхождение двух версий-систем представляется следующим образом:
Гипотетическое издание (с приложенными главами 53—57)
Первое издание А Первое издание В
(главы 53—54 переписаны) (глава 1 изменена, весь роман
сокращен и исправлен)
Необходимо вновь подчеркнуть, что это всего лишь простейшая достоверная взаимосвязь, где приняты во внимание факты; действительное же положение вещей, хотя и должно быть такого рода, может быть гораздо более сложным.
Соблазнительно отождествить «гипотетическое издание» с первым печатным изданием, описанным Шэнь Дэфу. Он упоминает две особенности интерполированного в этом издании текста: в нем временами встречается сучжоуский диалект и оно содержит столь значительные ошибки, что цельность повествования нарушается. Пока что в главах А,55—57 или В,53—57 никакого достоверного сучжоуского диалекта либо по крайней мере какого-то другого, ставящего эти главы особняком от остального сочинения, не обнаружено. С другой стороны, ошибки в интерполированных
589


главах достаточно значительны, чтобы соответствовать описанию Шэнь Дэфу. Не считая этих ошибок, однако, текст этих глав не столь примитивен, как считал Шэнь Дэфу. В частности, одна сцена между хитрым Чан Шицзе и его хваткой, коварной женой сделана очень живо, так что даже стала излюбленным сюжетом для сказителей эпохи Цин41. Таким образом, хотя кажется вполне вероятным, что «гипотетическое издание» является либо тем самым описанным Шэнем изданием, либо непосредственно произошедшим от него, неоспоримых доказательств этому нет.
4. 	Измененный текст — глава 1
Как было указано выше, первые 8 страниц А.1, гл. 1 и первые 20 страниц В.4, гл. 1 не имеют ничего общего ни в лексике, ни в содержании.
Невзирая на краткость версии А, вполне можно продемонстрировать, что она аутентична. Фрагменты из «Шуй-ху чжуань», составляющие большую часть зачина, взяты из издания, схожего с тем, которое используется в остальной части романа42. Поскольку это издание раннее и, возможно, ко времени редактирования «Цзинь, Пин, Мэй» ставшее раритетом, вполне реально предположить, что в версии А был оригинальный зачин.
Поэтому нет необходимости показывать, что версия В является редакторской обработкой. В любом случае из-за ошибок в описаниях и повествовании, а также вследствие уже упомянутых различий в употреблении слов это будет нетрудно доказать. Гораздо труднее определить стадию, на которой зачин романа подвергся изменениям. Он появляется во всех существующих изданиях В, но происходит ли он из какого-либо более раннего издания В или утерянного еще до этого издания, сказать невозможно. Может показаться заслуживающим внимания, что, как и в главах 55—57 изданий А, здесь используется «цзань» в значении «я, мы» и даже «цза-мэнь» в значении «мы—нам [исключительно]». Но это слишком мало для того, чтобы идентифицировать текст43.
Читатели переводов «Цзинь, Пин, Мэй» познакомятся с зачином В, поскольку все переводы, выполненные к настоящему времени, за исключением одного недавнего перевода на японский, основывались на изданиях, в которые включался этот зачин. После нескольких морализаторских наставлений следует рассказ о предках Симэнь Цина, его доме и друзьях. Затем идут разговор Симэня
590


с Юэнян о «братстве», новость о гибели одного из братьев, его замена соседом Хуа Цзысюем, принесение клятвы братству и т.д. Сражение У Суна с тигром и встреча его в городе как героя — всего лишь новости в процессе разговора.
В зачине изданий А приключения У Суна описаны, разумеется, как в «Шуй-ху чжуань», и больше никаких событий в главе 1 не происходит вообще. И все же они вовсе не выдумка редактора; многие из описаний и происшествий были убраны из глав 10 и 11 и помещены в главу 1. Можно сказать, что редактор предпочел изменить роман таким образом, чтобы он начинался с другого места, до которого в оригинале сочинения мы доходим только к главе 10. Среди фрагментов, убранных из глав 10 и 11, описания друзей Симэня (встречающиеся дважды, с небольшими вариациями, в А), смерть одного из членов братства и приход на смену ему Хуа Цзысюя. Естественно, такого рода перемены вынудили внести в роман до главы 11 и другие изменения — персонажа, представленного читателю в главе 1, не нужно представлять вновь спустя шесть глав — и эти изменения действительно были сделаны.
Можно по-разному объяснять замену зачина. Тому, кто привык к европейскому роману, замена покажется очевидной попыткой улучшить структуру. Длинный рассказ о приключениях У Суна, который является не одним из главных действующих лиц, а скорее Deus ex machina, явно страдает многословием; измененная версия с описаниями Симэня и его окружения представляется значительным улучшением. Легко, однако, слишком уж довериться такому объяснению. В конце концов немного было романов-предшественников «Цзинь, Пин, Мэй», и все они были структурно более аморфны. Предполагалось, что изменения произошли вообще под влиянием другого рода литературы; Симэня представляют читателю до появления Цзиньлянь, подобно тому как в южной драме «шэн», т.е. главный исполнитель мужской роли, появляется перед «дань», основным женским персонажем44. Возможно даже, издателю показалось, что оригинальный зачин недостаточно ясно дает понять потенциальному покупателю, о чем собственно книга, вследствие чего издатель поручил внести изменения. Другой побудительный мотив, хотя он и не может сам по себе объяснить сделанные изменения, несомненно присутствовал в мозгу редактора: это необходимость обезопасить себя от критики посредством провозглашения морали¬
591


заторского характера книги. Эта тема отчетливо звучит в измененном зачине, тогда как в оригинале она явно отсутствует.
Каким бы ни было объяснение, редактор выбрал в главах 10 и 11 один из немногих фрагментов, где очевидны определенные технические погрешности. Если предположить, что текст оригинала романа был в этом месте таким, каким мы имеем его в издании А.1, тогда автор представляет Хуа Цзысюя до упоминания о «братстве десяти». В результате ему пришлось наряду с описанием Хуа Цзысюя добавить рассказ о братстве, членом которого недавно стал Хуа. Впоследствии, поскольку рассказ не был достаточно заметным, ему пришлось повторить его перед первой встречей членов братства, которую он описывает. Таким образом, имеется два рассказа о братстве и его членах, один — в главе 10 и другой — в главе 11. Различия между этими двумя рассказами позволяют говорить об элементарном просмотре автора. Это обстоятельство, хотя и вряд ли повлияло на решение изменить зачин романа, могло, по крайней мере, способствовать превращению главы 10 в отправной пункт для нового зачина.
5. 	Содержание утраченных глав
Реконструкции, проведенные в третьем разделе, относились к четырем из десяти подзаголовков глав в утраченной части романа. Взяв оставшиеся шесть подзаголовков из изданий А и исследуя их по очереди, можно не только проверить их подлинность, но и восстановить основные события.
АЛ. Гл. 53, первый подзаголовок
«У Юэнян, удостоившись мужниной любви, мечтает заиметь сына».
Это событие было подготовлено в романе ранее.
Гл. 40, с. 1а—2а. Монахиня Ван рассказывает Юэнян о верном способе зачать ребенка. У ее подруги Сюэ есть лекарство, приготовленное из сожженной плаценты младенца-первенца. Если Юэнян примет это лекарство в день «жэнь-цзы», она сможет зачать.
Гл. 50, с. Паб. Монахиня Сюэ передает Юэнян лекарство.
Гл. 52, с. 8б. «Юэнян говорит Цзиньлянь:
592


«— Просто возьми календарь и посмотри, когда будет день «жэнь-цзы». Цзиньлянь так и поступает.
— День «жэнь-цзы» приходится на двадцать третье число, — говорит она».
Глава 52 заканчивается двадцать второго числа. Из последующих глав романа ясно, что ребенок, по всей вероятности, был зачат в это время. Сцена зачатия должна находиться где-то в начале главы 53, сразу после уплаты 500 лянов серебра, что нужно было сделать в полдень двадцать третьего.
АЛ. Гл. 53, второй подзаголовок
«Ли Пинъэр благодарит за защиту жизни ее сына».
Отзвуки этого события можно обнаружить в романе впоследствии.
Гл. 63, с. 2б—За. Художник, которого пригласили написать портрет покойной Ли Пинъэр, спрашивает Симэня:
«— Осмелюсь спросить у господина, не та ли это госпожа, которую я видел возжигающей благовония в горном храме первого числа пятого месяца?
— Да, — ответил Симэнь. — Тогда она была еще здорова».
Очевидно, впоследствии, если считать от указанной даты, зачатие ребенка Юэнян произошло двадцать третьего числа предыдущего месяца, — Ли Пинъэр исполнила данный ею обет: сходить в горный храм с целью сохранить жизнь своего сына.
АЛ. Гл. 54, первый подзаголовок
«Ин Боцзюэ встречается с друзьями в загородном саду».
В аутентичной части романа нет упоминания об этой встрече, и нелегко догадаться, что послужило ее причиной. Однако среди членов братства было принято по очереди развлекать остальных; ранее в романе мы читаем, что один из них был не в состоянии сделать это, поскольку дом у него слишком мал. Возможно, это просто было собрание братства, где роль хозяина выполнял Ин Боцзюэ. С другой стороны, двое из них были в то время или незадолго до этого в тюрьме, и маловероятно, что встреча могла состояться тогда. Более вероятно, что Ин Боцзюэ отмечал получение займа в 500 лянов и своих комиссионных.
593


АЛ. Гл. 54, второй подзаголовок
«Лекарь Жэнь изучает симптомы болезни в доме большого человека».
Лекарь Жэнь появляется в главе 58 на дне рождения у Си- мэня. Его присутствие не объясняется, а ранее о нем упоминаний нет. Когда он уходит с вечеринки, Симэнь просит его заглянуть в ближайшее время посмотреть Ли Пинъэр и благодарит его за лекарство (с. 8а—9а). Мы можем заключить, что Ли Пинъэр заболела и ее посещает лекарь Жэнь, но тогда рассказ об этом должен появиться в главе 54.
АЛ. Гл. 56, первый подзаголовок
«Симэнь Цин помогает Чан Шиузе».
Подробности этого события могут быть установлены из последующих ссылок.
В главе 60, с. За, когда Чан приезжает на банкет, который устраивает Симэнь, о нем говорится следующее:
«Теперь, как водится, Симэнь Цин выдал ему 50 лянов, 35 из которых он потратил как залог за дом, а 15 вложил в устройство торговой лавки у себя в доме».
Впоследствии в той же главе описана сцена передачи денег; таким образом, здесь очевидная ошибка в порядке следования этой сцены и ее описания. Надо полагать, это ошибка автора; оба фрагмента сохранены в изданиях А, но только второй из них в В.
Очевидно, Чан, чей дом слишком мал для приема его друзей, пожаловался в главе 56 на бедность и попросил помощи у Симэня. Судя по подзаголовку, Симэнь, должно быть, немедленно оказал ему помощь и пообещал еще большую сумму впоследствии.
АЛ. Гл. 56, второй подзаголовок
«Ин Боцзюэ рекомендует ученого Шуя».
В главе 80 после смерти Симэня члены братства внесли деньги на создание поминальной оды. Ин Боцзюэ поручил это дело «сюцаю по имени Шуй, жившему за городскими воротами». Это единственное упоминание о нем на протяжении всего романа, но оно показывает, что подзаголовок должен считаться подлинным.
Ин, вероятно, рекомендовал Шуя в качестве секретаря, поскольку в главе 58 Симэнь назначает кого-то на эту должность, а
594


читатель оказывается неподготовленным должным образом к этому событию. Очевидно, впоследствии рекомендация Шуя на эту должность не прошла, и Симэнь поэтому попросил кого-то еще привести другого человека, который оказался в главе 58 удачливым претендентом.
Есть по крайней мере еще одно событие, которое должно иметь место в утраченных главах: Ван Цзин, младший брат Ван Шестой (жена Хань Даого и любовница Симэня), был взят в дом в качестве слуги. Он появляется в этой роли на протяжении всей оставшейся части романа, но не ранее главы 53. Тем не менее не представляется возможным сказать, когда именно он появился в доме.
Может быть полезным нижеследующее обобщение основных событий утраченных глав. (Знак # означает, что их последовательность определена предварительно.)
Глава 53
23 числа 4 месяца Симэнь дает заем в размере 500 лянов (250 из них взяты обратно у Сюя Четвертого) торговцам Ли и Хуану.
Этой же ночью У Юэнян, проведя специальную подготовку при помощи монахини Сюэ, спит с мужем и оказывается в результате беременной.
1 числа 5 месяца Ли Пинъэр, выполняя обет, данный ею ради спасения жизни своего сына, посещает горный храм.
Глава 54
Чтобы отпраздновать получение комиссионных за переговоры о займе, Ин Боцзюэ устраивает пирушку в загородном поместье (это предположительно — см. выше).
Ли Пинъэр заболевает, ее приходит осмотреть лекарь Жэнь. Глава 55
#Лайбао посылают в Янчжоу с письмом для Цай Юня.
Ли Гуйцзе оказывается в состоянии вернуться домой.
Приняв приглашение, Симэнь посещает столицу.
Цуй Бэнь возвращается из Янчжоу вместе с мальчиком-пев- цом Чуньхуном в качестве подарка от Мяо Цина.
Глава 56
#Ван Цзина берут в дом.
Чан Шицзе просит у Симэня денег. Он получает некоторую сумму и обещание дать больше впоследствии.
595


Ин Боцзюэ рекомендует своего друга Шуя на должность секретаря Симэня. Симэнь не принимает предложение, но просит своего знакомого Ни представить ему взамен другую кандидатуру. Глава 57
Настоятель Даоцзянь из храма Юн-фу, добившись от своего патрона Чжоу Сю разрешения ходатайствовать о пожертвованиях на ремонт храма, получает взнос от Симэня Цина.
Монахиня Сюэ убеждает Ли Пинъэр отыскать денег на печатание священной книги.
Певичек Ли Гуйцзе и У Иньэр приглашают пожить в доме Симэня в преддверии его дня рождения 28 числа.
Глава заканчивается 27 числа 7 месяца.
6. 	Рукописи
Чтобы придти к каким бы то ни было умозаключениям, нам необходимо было пока что сосредоточиться на самом тексте. За основу были взяты существующие издания, а все предложенные факты и доказательства касались внутренней согласованности романа. Та- ким образом, многочисленными ссылками на «Цзинь, Пин, Мэй», содержащимися в других сочинениях, мы большей частью пренебрегали. Теперь же представляется возможным, сопоставив эти ссылки с уже сделанными нами умозаключениями, кратко очертить историю раннего текста43.
Существует большое количество ссылок на рукописи романа до даты появления первого печатного издания. Непонятым остался тот факт, что ссылки эти относятся к двум разным типам рукописей. Ниже о них говорится по отдельности.
Рукопись Дун Цичана
Самое раннее упоминание о романе было сделано писателем Юань Хундао не в его «Шан чжэн» («Правилах возлияний»), как часто полагают, а в письме к Дун Сыбаю. Сыбай — это прозвище знаменитого художника и каллиграфа Дун Цичана (1555 — 1636). Текст письма гласит:
«Месяц тому назад меня навестил Шикуй, и мы провели пять дней в превосходных беседах. После этого мы отправились на лодке по Пяти Озерам, чтобы полюбоваться прекраснейшими пейзажами среди Семидесяти Двух Вершин. Завершив путешествие, вернулись
596


в мой кабинет в официальной резиденции. Мы беседовали о всевозможных вещах, как пустяковых, так и значительных. Моя болезнь отступила немного благодаря его приезду, и я сожалел лишь о том, что вас не было с нами. Откуда вы взяли «Цзинь, Пин, Мэй»? Я почитываю его время от времени, лежа в постели, и нахожу прелюбопытным, гораздо более превосходным, чем «Ци фа» («Семь откровений») Мэй Шэна46. Где заключительная часть? Пожалуйста, дайте мне знать, где я могу передать вам уже переписанную мной часть и поменять на другую»47.
Шикуй, о котором идет речь, — это поэт Тао Ванлин, близкий друг Юань Хундао и Дун Цичана. Пять Озер — это Тайху близ Сучжоу. Таким образом, это письмо было написано, скорее всего, во время службы Юань Хундао в Сучжоу48. К счастью, Тао Ванлин оставил подробные записи об этом своем визите; во вступительных замечаниях к его восьми эссе, озаглавленным «Ю Дунтин шань цзи» («Описание моей поездки на гору Дунтин»), читаем:
«В 1595 году, возвращаясь по выходе в отставку домой, я проезжал через Сучжоу, где служил судьей мой друг Юань Чжунлан. Когда мы выпивали, разговор зашел о том, когда нам доведется увидеться вновь. В то время мы как раз ели апельсины, поэтому я сказал: «Я должен вернуться, когда апельсины созреют вновь, и посетить Дунтин». На следующий год в середине осени он снова написал мне, напоминая о моем обещании, и сообщил, что апельсины в его саду уже начали желтеть. Поэтому в 15-й день девятого месяца мы выехали из Шаньиня. Мой младший брат... все приехали. Двадцать четвертого мы прибыли в Сучжоу и остановились в монастыре Кайюань. Чжунлан, которому нездоровилось до этого, только что поправился. Я провел в беседах с ним подле его ложа три дня. Только 29-го мы переехали через перевал в Сюйкоу...»49.
Эта запись датирована началом десятого месяца 1596 года. Хотя между двумя описаниями существуют расхождения (Юань Хундао говорит, что они провели в беседах пять дней, а Тао Ванлин — три), нет сомнений, что оба они ссылаются на одно и то же событие30. Жизнь Юань Хундао в этот период времени документирована особенно хорошо как в его собственных сочинениях, так и в сочинениях его брата Чжундао31.
Он удостоился степени цзиныни в 1592 году, но предпочел не получить назначение на службу, а вернуться домой в Гунъань провинции Хубэй. По настоянию отца он в 1594 году вновь направля¬
597


ется в Пекин за назначением. В двенадцатом месяце этого года он получил должность судьи в Сучжоу32. В 6-й день второго месяца 1595 года он распрощался с братьями, Тао Ванлином и Дун Цича- ном и в компании драматурга Тан Сяньцзу выехал в Сучжоу33. Там в течение 1595 года его навещают его друзья Тао Ванлин и Цзян Инкэ34, а также младший брат Чжундао33. Вскоре его служебные обязанности показались ему чересчур обременительными, и письма его 1596 года наполнены жалобами. В начале 1596 года заболела его бабушка, он просится в отпуск навестить ее, но получает отказ. В восьмом месяце он перенес тяжелый приступ малярии — именно эту болезнь имеют в виду Тао Ванлин и он сам. Примерно к концу девятого месяца, ко времени визита Тао, он выздоравливает. Юань Хундао подал несколько петиций с просьбой об отставке; разрешение наконец было получено, и в начале 1597 года он покидает Сучжоу36.
Юань Хундао познакомился с Дун Цичаном во время своих поездок в столицу в 1591 — 92 и 1594—95 гг. Оба они закончили обучение в 1589 г. и служили после этого в академии Ханьлинь. Тао ушел оттуда, как он пишет, в 1595 году. Дун Цичан, не считая одной поездки в отпуск37, пребывал там до 1596 года, когда получил назначение в Чанша. В его «Хуа-чань-ши суй-би» («Последовательные записи из кабинета Живописи и Созерцания») есть такой фрагмент:
«Я получил приказ занять пост в Чанша осенью 1596 года. Когда я добрался до храма Дунлинь [в горах Лушань, недалеко от реки Цзюцзян], была самая пора цветения белого лотоса. Местные жители утверждают, что их посадил преподобный Хэйюань при династии Цзинь»38.
Вероятно, он посетил свой дом в Сунцзяне перед поездкой в Чанша. Существует письмо к нему от Юань Хундао, которое, вероятно, было написано примерно в это время и в котором вроде бы говорится, что Дун проезжал через Сучжоу.
«Черный буйвол прошел через Ханьгу, а смотрителю перевала случилось занемочь. Хотя мне не посчастливилось встретиться с вами, я по крайней мере избавил вас от мучительной необходимости предоставить мне толкования в пять тысяч слов. Я болел два месяца без [надежды на] выздоровление. Так что я немедленно подаю прошение об отставке...»39.
598


«Черный буйвол, проходящий через Ханьгу» относится, конечно же, к известной истории о Лао-цзы, который проехал через перевал Ханьгу верхом на черном буйволе и осчастливил смотрителя перевала наставлением из пяти тысяч слов, т.е. «Дао-дэ цзином» («Книгой о пути и благодати»).
Приступ малярии у Юань Хундао начался, если исходить из его прошения, 14-го числа восьмого месяца. Дун Цичан, таким образом, должен был проезжать через Сучжоу после этой даты, а согласно письму, не менее чем через два месяца после. В прошении говорится:
«14-го числа предпоследнего месяца болезнь моя сильно обострилась. В течение дней десяти меня несколько раз рвало кровью, кружилась голова, ломило кости...»
Таким образом, это прошение должно было быть написано в девятом месяце (в этот год был дополнительный високосный восьмой месяц). В любом случае, в следующем его прошении описывается течение болезни начиная с десятого месяца61. Его письмо Дуну (второе из цитированных), вероятно, было написано накануне приезда Тао, ибо в противном случае он, несомненно, упомянул бы об этом событии. Поскольку, однако, он говорит, что болеет уже два месяца, его письмо Дуну не могло быть написано задолго до приезда Тао 24 числа. Если, к примеру, оно было написано примерно в середине девятого месяца, это в самом деле было бы два месяца спустя после вспышки болезни. Из этого следует, что совсем незадолго, не более чем за несколько дней до приезда Тао, Юань Хундао еще не получил рукопись «Цзинь, Пин, Мэй». Поэтому более вероятным представляется, что он получил ее из рук Тао Ван- лина, возможно, с просьбой возвратить после переписывания. Это заключение подкрепляется дальнейшим содержанием самого письма, которое заставляет предположить, что приезд Тао объясняет появление рукописи.
Таким образом, письмо Юань Хундао не только содержит самое раннее упоминание о романе, но и дает несколько нитей к его предшествующей истории. Само письмо (первое из цитированных) было написано в конце 10-го месяца 1596 года и указывает на то, что Юань Хундао, по всей вероятности, получил рукопись первой части «Цзинь, Пин, Мэй» из рук Тао Ванлина 24-го числа девятого месяца того же года. Тао, в свою очередь, получил его от Дун Цичана во время поездки последнего в Сунцзян. Поскольку эта по¬
599


ездка скорее всего была кратковременной, маловероятно, если мы предположим, будто он достал рукопись в это время, раз он готов был так быстро с ней расстаться. Поэтому возможно, что он привез ее с собой на юг из Пекина.
Если это предположение верно, тогда рукопись должна была оказаться во владении Дуна после отъезда Хундао из Пекина во втором месяце 1595 года и, видимо, после отъезда Тао в середине 1595 г., но вместе с тем до его собственного отъезда в середине 1596 г. Таким образом, кажется возможным утверждать, что первым известным нам обладателем части рукописи был художник и каллиграф Дун Цичан и что он впервые приобрел ее в Пекине в период между серединой 1595 и серединой 1596 гг.
Существует еще одно упоминание о рукописи, относящееся к этому раннему периоду. Оно содержится в дневнике Юань Чжундао за восьмой месяц 1614 года. После описания визита к Ли Чжи в 1592 г., когда тот редактировал «Шуй-ху чжуань», автор замечает:
«Я ходил повидать Дун Сыбая, и мы обсуждали, какой из романов сейчас самый лучший. Сыбай сказал: недавно появился превосходный роман под названием “Цзинь, Пин, Мэй”. Я и сам слышал о нем; а впоследствии половину его достал мне Чжунлан [т.е. Юань Хундао], будучи в Чжэньчжоу. Вообще говоря, это подробное описание любовных отношений. Он продолжает историю Пань Цзиньлянь из “Шуй-ху чжуань”. В заглавии “Цзинь” обозначает Цзиньлянь; “Пин” — Ли Пинъэр; “Мэй” — служанку Чуньмэй. Жил когда-то в столице военачальник Симэнь, который взял к себе в дом на службу старого ученого из Шаосина. У этого ученого было много свободного времени, и вот он день за днем записывал все проявления чувственности и похоти, которые замечал в этом доме. В образе [Си]мэнь Цина он представил своего хозяина, а в других образах — разных наложниц его...»62.
Точно датировать эту встречу не представляется возможным. Она, вероятно, состоялась до конца 1597 г., когда в Чжэньчжоу приехал Чжундао63. Наиболее вероятной датой является конец 1596 или начало 1597 г., когда Дун Цичан был в Чанша, поскольку со времени отъезда Чжундао в 1595 г. из Сучжоу, где он навещал своего брата, он проехал через Цзянсу, Чжэцзян и Аньхуэй. В Гунъань он не возвращался до третьего месяца 1596 г.64 О его дальнейших передвижениях в этом году нет практически никаких
600


упоминаний ни в его сочинениях, ни в трудах двух его братьев, но в 1597 г. он отправляется на экзамены в Учан и позднее в том же году встречается с братом в Чжэньчжоу65. Наиболее вероятно поэтому, что эти двое встретились в какой-то промежуток времени между приездом Дун Цичана в Чанша поздней осенью 1596 г. и отъездом Чжундао в Чжэньчжоу годом позже.
Возможно также, хотя и менее вероятно, что встреча произошла до того времени в 1596 г., когда рукопись перешла во владение Хундао. Если так, то это должно было случиться, когда оба были в Пекине. Однако Чжундао после отъезда брата в Пекине оставался недолго. Он провел некоторое время в Датуне провинции Шаньси и должен был окончательно уехать из Пекина в шестом или седьмом месяце, поскольку, как представляется, его путешествие через Шаньдун и Цзянси было весьма неспешным до приезда в десятом месяце в Сучжоу66. Более того, если бы Дун Цичан к тому времени уже имел рукопись, известие о ней наверняка бы стало известно Хундао либо от брата, либо от Тао Ванлина; таким образом, он был бы лучше информирован о романе, чем то следует из его письма.
С имеющимися в нашем распоряжении данными пойти дальше того момента, как рукопись оказывается во владении Дун Цичана, невозможно. Но сам тот факт, что на этом этапе в хождении была только половина романа, заставляет поинтересоваться, не мог ли автор этого романа, подобно автору «Ши-тоу цзи» («Записки о камне» — другое название «Сна в красном тереме». — Ред.), закончив часть произведения, распространить его среди своих друзей67. Это не обязательно будет означать, что в 1595 г. роман все еще был в стадии написания (хотя ничто конкретно не исключает такую возможность), поскольку его часть могла копироваться неоднократно, тем самым обретая свою отдельную жизнь.
Тот факт, что роману суждено было удостоиться внимания со стороны таких литературно образованных деятелей, как Дун Цичан, Тао Ванлин и братья Юань, указывает на изменение отношения к простонародной литературе, начавшееся в период Цзя-цзин и ставшее еще более заметным в период Вань-ли. Эти изменения в наибольшей степени относились к народным песням и романам. Песенники «Цы-линь чжэ-янь» («Избранная лирика выдающихся поэтов») и «Юн-си юэ-фу» («Благозвучные песни-юэ- фу») — произведения раннего периода; ко времени Вань-ли многие писатели начали подражать народным песням и даже включать
601


эти подражания в списки своих опубликованных сочинений. Первые достойные внимания издания «Шуй-ху чжуань» относятся к периоду Цзя-цзин; за ними последовали другие, подготовленные в период Вань-ли Ван Даогунем и Ли Чжи, а начиная с 1600 г. признанные деятели литературы вроде Фэн Мэнлуна и Чжун Сина создавали новые романы и перерабатывали старые. В целом можно сказать, что с начала XVI в. два литературных течения династии Мин — простонародное и официально признанное — перестают быть совершенно обособленными друг от друга.
Сам Юань Хундао усиленно выступал против доминирующей литературной школы; особенной критике подвергались Ван Шичжэнь и Ли Паньлун с их принципом следования классическим образцам68. Своими учителями он считал Ли Чжи и Сюй Вэя. У Ли Чжи он учился, и тот был его близким другом; и хотя Хундао никогда не встречался с Сюй Вэем, из написанной им биографии и ссылок на него в письмах ясно, что он считал себя последователем идей Сюй Вэя69. Для Ли Чжи, как и для Сюй Вэя, характерно уважительное отношение к простонародной литературе. Ли Чжи редактировал старые романы70; Сюй Вэй подражал современным мотивам народных песен71. Не удивительно поэтому, что Юань Хундао так высоко оценил «Цзинь, Пин, Мэй».
Существует несколько упоминаний об истории рукописи. Из замечания Хундао нам известно, что он впервые прочитал ее в Чжэньчжоу, предположительно в конце 1597 г. В то время в Чжэньчжоу проживал также писатель Се Чжаочжэ72, впоследствии одолживший у Хундао рукопись, чтобы переписать ее.
В течение 1598 г. все три брата Юань жили в Пекине73. Вместе с Дун Цичаном, Се Чжаочжэ и другими приятелями они образовали «Пу-тао шэ» («Виноградное общество»), члены которого собирались, чтобы выпить вина, посочинять экспромты и т.п.74 Это обстоятельство означает, что Дун Цичан, возможно, никогда не имел более половины рукописи, поскольку в противном случае наверняка одолжил бы ее в то время Хундао, а как мы увидим впоследствии, Хундао так и не сумел увидеть вторую половину.
Часто цитируются ссылки Хундао на «Цзинь, Пин, Мэй» в его «Шан-чжэн», или «Правилах возлияний». Именно эти ссылки побудили Шэнь Дэфу обратиться к Хундао с вопросами насчет романа. «Правила», являясь «игрой ума», имеют постскриптум, датируемый летом 1607 г.75. Однако они не могли быть написаны в это
602


время, поскольку, не говоря уже о ссылке, принадлежащей Шэнь Дэфу (он уверяет, что читал их до встречи с Хундао в Пекине в 1606 г.), они упоминаются в двух письмах, написанных Хундао до того, как он приехал в столицу в этом году. Одно из этих писем явно позднее 1604 г.76. «Правила» были, таким образом, написаны в 1605 или в начале 1606 г.
Кроме того, что упоминание в «Правилах» сделало существование «Цзинь, Пин, Мэй» относительно широко известным, оно не имеет большого значения; в них роман просто перечисляется наряду с «Шуй-ху чжуань» и прочими сочинениями как «неофициальная классика» искусства питья.
В 1606 г. Шэнь Дэфу, который до этого прожил большую часть своей жизни в столице, встретился там с Хундао и обсудил с ним роман. Встреча состоялась, вероятно, ближе к концу года, поскольку нам известно, что Хундао приехал не ранее осени77. Мнение Шэнь Дэфу содержится в его «Е-хо бянь» («Записи об удивительных достижениях»)78. Поскольку там приводится основное свидетельство насчет другой рукописи и первого печатного издания, этот фрагмент мы переводим здесь целиком в качестве справочного материала по проблемам, которые будут обсуждаться далее. Вот этот фрагмент:
«В [сочинении] “Шан-чжэн” Юань Чжунлан назвал “Цзинь, Пин, Мэй” и “Шуй-ху чжуань” неофициальной классикой. Я глубоко сожалею, что не видел эту книгу. В 1606 г. я повстречал Чжунлана в столице и спросил, был ли у него полный вариант79. “Я прочитал только несколько цзюаней, — сказал он мне, — но все они были превосходны и восхитительны80. Сейчас единственным обладателем полного текста является Лю Чэнси по прозвищу Янь- бо из Мачэна81. Без сомнения, он переписал его с рукописи Сюй Вэньчжэня, семье которого принадлежит его жена”.
Три года спустя, когда Сяосю [т.е. Юань Чжундао] приехал в столицу на экзамены, он привез с собой эту книгу. Я одолжил ее у него, чтобы переписать, и увез с собой, когда уезжал. Мой сучжоуский друг Фэн Юлун [т.е. Фэн Мэнлун] был и удивлен, и восхищен, когда увидел роман. В то время Ма Чжунлян [т.е. писатель Ма Чжицзюнь] получил назначение в таможенное управление Сучжоу и тоже просил меня уступить просьбам издателя и тем самым удовлетворить мои потребности. Но я возразил ему, что хоть в конце концов кто-то и окажется обязанным напечатать кни¬
603


гу, — однажды напечатанная, она будет переходить из рук в руки и из семьи в семью, развращая умы, и если в один прекрасный день Яма предъявит мне счет за устройство подобной катастрофы, что я скажу в свое оправдание? Могу ли я рисковать навлечь на себя все злые силы ради ничтожной выгоды? Ма Чжунлян полностью согласился со мной, и я надежно припрятал роман. Поэтому его никогда и не было в продаже во всем Сучжоу. Тем не менее в оригинале недоставало с 53 по 57 главу; их повсюду искали, но тщетно. Какой-то невежда предоставил их с тем, чтобы сочинение можно было напечатать. Не говоря уже о банальностях и вульгарностях вкупе с использованием то и дело сучжоуского диалекта, главы, которые он предоставил, даже не соответствуют линии повествования. С первого взгляда можно различить в них подделку.
Мне сказали, что этот роман — шедевр знаменитого писателя времени Цзя-цзин82 и что написал он его как критику своей эпохи. Цай Цзин и его сыновья, к примеру, олицетворяют Фэньи [т.е. Янь Суна и его сына Янь Шифана], Линь Линсу олицетворяет Тао Чжунвэня, Чжу Мянь олицетворяет Лу Бина и т.д.; за каждым персонажем романа стоит реальное лицо83.
“Есть и другой роман под названием “Юй Цзяо Ли”, — сказал мне также Чжунлан, — он тоже принадлежит кисти этого знаменитого писателя. В нем каждому персонажу предыдущего романа в их следующем воплощении уготована соответствующая их карме судьба. У Да в следующей жизни становится прелюбодеем и совокупляется с наложницами своего отца и своего сына. Пань Цзиньлянь представлена как известная развратница и в конце концов подвергается самому суровому наказанию. Симэнь Цин превращается в идиота и остается безучастным, в то время как его жены и любовницы наставляют ему рога. Отсюда видно, как точно здесь следуют доктрине кармы”. Чжунлан только слышал о нем, но не видел. В прошлом году я ездил в столицу и, будучи там, сумел благодаря Цю Чжичуну по прозвищу Люцюй из Управления общественных работ взглянуть на этот роман. Это был только первый цзюань. Он был невыразимо непристоен и аморален, так что я с трудом заставил себя прочесть его. Император там носит имя Ваньянь Дадин84 и косвенно описывается кровная вражда между Гуйци [т.е. Ся Янем] и Фэньи. Еще более удивительно то, что вплоть до 1541 г. имена низших чиновников упоминаются открыто. Я отложил книгу в сторону и более ее не раскрывал. Тем не менее стиль письма свобод¬
604


ный и захватывающий и даже, кажется, превосходит “Цзинь, Пин, Мэй”. Я не знаю, что стало с книгой после того, как Цю уехал из столицы куда-то служить».
Очевидно, таким образом, что Юань Хундао никогда не видел более половины романа, которую он приобрел в 1596 г.
В письме к Се Чжаочжэ Юань Хундао пишет:
«Я подозреваю, что к настоящему времени вы должны знать “Цзинь, Пин, Мэй” наизусть. Почему вы еще тогда не вернули его мне?»85.
Из содержащейся здесь ссылки на промежуток в восемь лет со времени процветания Виноградного общества (т.е. 1598 — 99) следует, что это письмо должно было быть написано во время пребывания Хундао в столице в 1607 г. Естественно, что по приезде в столицу ему пришлось вспомнить в своем письме к Се о том времени, когда они последний раз были там вместе. Неясно, когда Се позаимствовал эту рукопись, но по крайней мере однажды за эти восемь лет он посетил Хундао.
Есть, как минимум, еще одно свидетельство о рукописи Дуна. Оно содержится в «Шань-линь цзин-цзи цзи» («Записи о хозяйствовании в горах и лесах»), составленных Ту Бэньцзюнем86.
«Примечание: Существует лишь несколько экземпляров
“Цзинь, Пин, Мэй”. Эта книга имеет тесную связь с “Шуй-ху чжу- ань”. Очевидно, в эпоху Цзя-цзин некто был оклеветан в донесении трону, составленном Лу Бином. В результате суд конфисковал имущество обвиняемого. Скорбя об этой несправедливости, жертва дала волю чувствам в “Цзинь, Пин, Мэй”... [Ван Шичжэнь]87 владел полным сочинением, но теперь оно утрачено. Когда-то в прошлом, когда я проезжал через Циньтань... Ван Юйтан [т.е. Ван Кэньтан] показал мне это сочинение и рассказал, что приобрел две связки рукописей за непомерную цену. По прочтении мне показалось, что по стилю оно напоминает Ло Гуаньчжуна. Впоследствии в доме... Ван Байгу [т.е. Ван Чжидэна] я снова увидел две связки этой рукописи и сильно сожалел, что мне не удалось увидеть полное сочинение...»
Это примечание было написано, вероятно, до даты выхода первого печатного издания в 1610 г. К этому времени, очевидно, было изготовлено еще больше копий с рукописи Дуна, которая начала ходить по рукам за деньги. Экземпляр, принадлежавший Ван Чжидэну, вполне мог попасть к нему от Хундао; они стали близ-
605


ними друзьями по крайней мере со времени пребывания Хундао в Сучжоу88.
Из этих цитат можно увидеть, как образуется ядро легенды об авторстве. Впервые придал ей форму Хундао в своих мыслях, которыми он поделился с Шэнь Дэфу; в комментариях Ту Бэньцзюня она становится более специфичной, и с ней начинают связывать имя Ван Шичжэня.
Вот и все имеющиеся к настоящему времени материалы о рукописи Дуна. Ни одного экземпляра ее не сохранилось, и насколько мне известно, ни одно из изданий никогда не основывалось на ней.
Рукопись Лю Чэнси
Эта единственная из существующих в настоящее время рукописей другого типа. Согласно Шэнь Дэфу, Юань Чжундао, приехав в 1610 г. в Пекин на экзамены, имел с собой эту книгу. Чжундао однажды упомянул в своих сочинениях о Лю Чэнси; в его дневнике есть следующая запись:
«Случилось мне повстречаться с Лю Яньбо в лодке Ли Юй- цзина89. Он показал мне свиток Чжоу Фана “Гуйфэй, выходящая из купальни”. Она стоит во весь рост. На плечах ее тонкое шелковое покрывало, облегающее кожу, словно легкая пелена снега. Захватывающее зрелище...» 90.
Судя по дневнику, эта запись должна относиться к седьмому месяцу 1609 г. Чжундао не спеша продвигался в направлении столицы для встречи с братом и сдачи экзаменов. Встреча с Лю Чэнси произошла незадолго до его прибытия в Таньян. В целом это, вероятно, то самое время, когда Чжундао позаимствовал рукопись. Вместе с тем вполне возможно, он добыл ее в какое-то иное время, поскольку из его сочинения явствует91, что семья Лю из Мачэна была знакома с его близким другом Мэй Гочжэнем, и очень может быть, что сочинение было получено с его помощью.
В записи Шэнь Дэфу предполагается, что Лю мог получить свой экземпляр рукописи от Сюй Вэньчжэня, родственницей которому приходилась его жена. Без сомнения, это предположение, исходящее от Юань Хундао, основывалось на уверенности, что автором романа был Ван Шичжэнь либо некий другой оппонент Янь Суна. «Вэньчжэнь» — это посмертный титул государственного деятеля эпох Цзя-цзин и Лун-цин Сюй Цзе, который также являлся оппонентом Янь Суна. Но Сюй Цзе умер в 1583 г., и уже
606


на этом основании крайне маловероятно, что он мог быть как-то связан с «Цзинь, Пин, Мэй».
О самом Лю Чэнси известно не слишком много. О нем упоминается в предисловии Цзан Маосюня к «Юань цюй сюань» («Избранные пьесы [династии] Юань»):
«Я владел многими редкими изданиями пьес «цза-цзюй», но некоторое время тому назад я проезжал через Хуанчжоу и одолжил у Лю Яньбо сотни две..., которые отличались от изданий, имевшихся в то время на рынке».
Очевидно, что Лю был известным коллекционером; в каждой из трех цитат, относящихся к его персоне, он описан как обладатель каких-либо редкостей — картин танской эпохи, юаньских пьес, рукописи «Цзинь, Пин, Мэй»92.
Согласно местным хроникам, он получил титул военного цзинь- ши в 1580 г. и служил чиновником в Цзинь-и вэй (Охране одеяний). Следующий фрагмент, относящийся к нему, также взят из хроники уезда Мачэн:
«Он занимал военную должность, но более всего ценил литературные и художественные занятия. Писатели искали его расположения; он знал толк в древностях, каллиграфии, живописи. Он собрал коллекцию редких книг и странных предметов, которые неустанно лелеял»93.
Но что касается того, каким образом он оказался владельцем почти полной рукописи, ничего неизвестно.
Затем с этой рукописью Юань Чжундао приезжает в Пекин. Согласно его дневнику, он приехал в 11 месяце 1609 г. и, провалившись на экзаменах, вновь уехал в начале 1610 г. Шэнь Дэфу взял эту рукопись или ее копию с собой в Сучжоу, а затем, согласно его собственным словам, запер ее под замок от посторонних глаз. Он дает нам понять, что прототипом первого печатного издания послужила чья-то другая копия рукописи Лю.
Есть еще одна ссылка на экземпляр рукописи Лю, имевшийся у Шэнь Дэфу. В дневнике Ли Жихуа «Вэй-шуй-сюань жи-цзи» («Дневник из флигеля Вкусной воды») читаем:
«В 5-й день одиннадцатого месяца 1617 г. Боюань [т.е. Шэнь Цянь] передал экземпляр романа “Цзинь, Пин, Мэй” во владение Цзинцяня [т.е. Шэнь Дэфу]»94.
Однако ни экземпляр Шэня, ни другие экземпляры не сохранились. Нет, насколько нам известно, и никакого другого описания
607


этой рукописи. Но к счастью для нас она существовала достаточно долго, чтобы успеть быть напечатанной; все издания «Цзинь, Пин, Мэй», которыми мы располагаем, основаны в конечном счете на этой рукописи.
<Юй Цзяо Ли»
Этот роман, являющийся продолжением «Цзинь, Пин, Мэй» и предположительно принадлежащий тому же автору, подробно упоминается лишь в записках Шэнь Дэфу. Несмотря на нехватку свидетельств, вполне вероятно, что такой роман существовал, поскольку в главе 100 «Цзинь, Пин, Мэй» (которую Хундао даже не читал) описано перевоплощение главных действующих лиц. Описание это столь специфично, включая имена и конкретные места действия, что вполне можно полагать: автор имел намерение распространить повествование на следующую жизнь своих героев, чтобы воздать им всем по заслугам, в точном соответствии с тем, как это сделано в самом раннем из сохранившихся продолжений. Нужно, однако, признать, что в главе 100 нет никаких подробностей, которые бы показывали, что «Юй Цзяо Ли» из описания Хундао непременно принадлежал кисти автора «Цзинь, Пин, Мэй».
Что касается утверждения Шэнь Дэфу о том, что «Юй Цзяо Ли» является прямой сатирой на политическую историю периода Цзя-цзин, подобно тому как интерпретировался и сам «Цзинь, Пин, Мэй», оно возможно отражает тенденцию того времени рассматривать романы как сочинения с подтекстом. Существуют, разумеется, пьесы подобные анонимной «Мин-фэн цзи» («Записки кричащего феникса)», часто приписываемые Ван Шичжэню, и рассказы типа «Шэнь Сяося сян-хуэй чу-ши бяо» («Встречи и военные походы Шэнь Сяося»)95, где подробно описаны преступления Янь Суна и Янь Шифаня за время их нахождения у власти. Эти сочинения, вероятно, вынуждали критиков видеть специфическую сатиру там, где таковой и не пахло. Подобным же образом трактовались без всякого на то основания и многие пьесы XVI века96.
Я думаю, можно идентифицировать Цю Чжичуна, у которого Шэнь Дэфу взял первую часть романа, как чиновника из города Чжучэн провинции Шаньдун. Он был цзиньши 1610 г., а также 1613 г., до этого провалившись на дворцовых экзаменах97. Провинциальные хроники Хунани и Хубэя98, где он служил, дают его имя как Цю Чжикэ, но из сопутствующих подробностей совершенно
608


ясно, что речь идет о Цю Чжичуне. Его псевдоним Цзочэнь приводится в уездных хрониках Чжучэна за 1764 г.99, что расходится с описанием Шэнь Дэфу, где он упоминается как Люцюй. Однако в том же сочинении приводится псевдоним Шицюй100, взятый Цю Чжичжуаном, либо братом, либо старшим двоюродным братом Цю Чжичуна. Поскольку для братьев, в том числе двоюродных, в порядке вещей брать похожие псевдонимы, равно как и похожие личные имена, вполне вероятно, что псевдоним Люцюй принадлежал Цю Чжичуну. Что касается Цзочэня, то это был либо второй псевдоним, либо просто ошибка, поскольку оба имени в написании очень похожи друг на друга.
Шэнь Дэфу, вероятно, получил «Юй Цзяо Ли» в 1618 г. Его второе предисловие к дополненному «Е-хо бянь» датируется 1619 г., и пишет он о своей встрече с Цю, которая состоялась «в прошлом году в столице». Ясно, что Шэнь Дэфу был в столице в 1618 г., сдавая экзамены на степень цзюйжэня101.
Сам Цю Чжичун вроде бы не прославился как писатель или собиратель в отличие от своих сыновей Юйчана и Шичана, которые приобрели поэтическую известность102. Тот факт, что он обладал романом, малозначителен, за исключением странного совпадения: он уроженец той же местности — Шаньдуна, что и Дин Яокан, автор самого раннего из сохранившихся продолжений «Цзинь, Пин, Мэй». Семьи и Цюя, и Дина были среди самых знатных — судя по результатам экзаменов — в уезде Чжучэн.
Явно напрашивающегося объяснения данного факта не существует, и это вполне может быть простым совпадением. Некоторые проистекающие из этого обстоятельства вопросы могут быть отброшены немедленно.
То, что Цю Чжичун показал Шэнь Дэфу, определенно не являлось ранним черновиком романа Дин Яокана, поскольку, хотя дата рождения Дин Яокана точно и неизвестна, в это время он был еще ребенком103. Это не было также и ранним сочинением некоего местного писателя, которое впоследствии переделал Дин Яокан. Если рассказ Шэня о «Юй Цзяо Ли» точен, два продолжения были задуманы по различным линиям. В «Продолжении “Цзинь, Пин, Мэй”» описаны ранний период покорения и завоевания; автор определенно отразил здесь страдания китайцев под игом маньчжуров. В «Юй Цзяо Ли», с другой стороны, действие очевидно
609


происходит в период Да-дин (1161 — 1189), сорок лет спустя после вторжения104.
Вряд ли вероятно, что Дин Яокан не слышал о «Юй Цзяо Ли», либо в Чжучэне, либо из разговора с Дун Цичаном, которого он посетил в молодости105. Тем не менее его предисловие к «Сюй Цзинь, Пин, Мэй» не упоминает о нем.
Помимо заметки Шэнь Дэфу, существует только одна вероятная ссылка на «Юй Цзяо Ли». Предисловие Чжан Уцюя к «Синь пин-яо чжуань» («Сообщения о новой критике наваждений»), первое издание которого датируется 1620 г., объединяет «Цзинь, Пин, Мэй» с «Юй Цзяо Ли», проводя сравнение с «Шуй-ху чжуань»106.
7. 	Утраченные издания
Из посторонних источников, а также выводов, к которым мы пришли в разделах 3 и 4, можно установить, на что были более или менее похожи утраченные издания. Выводы эти можно в свою очередь использовать для более точного определения места, которое занимают важнейшие из существующих изданий.
Первое печатное издание, Сучжоу, 1610 или 1611 г.
Единственное свидетельство в пользу его существования приводит Шэнь Дэфу, говоря, что опубликовано оно было вскоре после того, как он показал принадлежащую ему копию рукописи Лю своим друзьям Фэн Мэнлуну и Ма Чжицзюню. Последний получил степень цзиньши в 1610 г., будучи назначенным на должность в Сучжоу. Таким образом, это издание датируется 1610 или 1611 годом.
Оно было основано на рукописи Лю, в которой недоставало глав 53—57, поэтому их следовало добавить. Это было либо «гипотетическое издание», о котором шла речь в разделе 3, либо, что более вероятно, его прямой предшественник.
Сучжоуское издание 1617 г.
Единственное упоминание об этом издании дается в предисловии Нунчжу-кэ. Часто полагают, что на самом деле это издание А.1; но это весьма далеко от истины. В других изданиях имеется предисловие Нунчжу-кэ, а также колофон, хотя, как было показано выше, они текстуально не производны от А.1. С другой стороны,
610


важное предисловие Синьсинь-цзы, равно как и вступительные «цы», встречаются только в изданиях А. Более вероятным представляется, что издание 1617 г. являлось общим предшественником как наиболее раннего издания А, так и наиболее раннего издания В, в каждое из которых включены его предисловия, а оно в свою очередь происходит непосредственно от издания 1610 (1611) г. В этом случае текст издания 1617 г. должен был быть таким же, что и в издании А.1, за исключением глав 53 и 54.
Издание АЛ
Согласно вышеприведенным свидетельствам, это существующее издание основано на сучжоуском издании 1617 г. На самом деле Чжэн Чжэньдо сомневался, что это южное издание. В нем имеются следующие черты, отличающие его от изданий В, которые также происходят от издания 1617 г.:
Предисловие Синьсинь-цзы.
Вступительные «цы».
Переписанные главы 53 и 54.
Помимо этих особенностей для А.1 характерно более древнее состояние текста по сравнению с изданиями В, которые являются результатом сокращений.
Невозможно сказать, появляются ли вышеперечисленные три особенности впервые в А.1 или были и другие промежуточные издания между 1617 г. и этим.
Первое издание В
Основные особенности эволюции от изданий 1617 г. к первому изданию В состоят в следующем:
Переписывание главы 1 (первой части) и соответствующая адаптация текста в других местах.
Исправление текста (как в главе 81).
Сокращение текста.
Переделка подзаголовков глав.
Переписывание вступительных стихотворений.
Добавление иллюстраций.
Добавление примечаний.
Невозможно сказать, появились ли все эти особенности впервые в одном издании или же изменения были постепенными.
611


Первое издание С
Первое издание С по определению было тем, которое редактировал Чжан Чжупо. Все древнейшие из сохранившихся изданий имеют, помимо вступительных слов Чжана, еще и предисловие Се И 1695 Г. То, что издание Се И не было первым изданием С, доказывается фрагментом из «“Цзинь, Пин, Мэй” хоу-ба» («Послесловие к “Цзинь, Пин, Мэй”»)107 Чэнь Сысяна, в буквальном смысле слова никому неизвестной работы, в которой предисловие датируется 1684 г. Чэнь Сысян отмечает, что романом «Цзинь, Пин, Мэй» пренебрегали и не понимали его более 100 лет, пока за редактирование не взялся Чжан Чжупо. Его ссылки на теорию авторства, принадлежащую Чжану, а также упоминание романа как «Ди-и ци-шу» («Первая удивительная книга») дают понять, что он говорит о первом издании С. Издание Чжана, таким образом, было опубликовано незадолго до 1684 г.
Из его введений ясно, что Чжан Чжупо был учеником Цзинь Шэнтаня108, редактора «Шуй-ху чжуань», жившего в XVII веке. «Цзай-юань цза-цзи» («Наброски о разном, сделанные в саду»), принадлежащие Лю Тинцзи, подтверждают это, отмечая, что редактирование «Цзинь, Пин, Мэй» принесло ему лавры Цзинь Шэнтаня. То немногое, что о нем известно, подкрепляет это впечатление; очевидно, он был другом Чжан Чао, среди компиляций которого есть сочинения, обнаруживающие черты метода Цзинь Шэнтаня109. Странно думать, что редактирование Шэнтанем «Шуй-ху чжуань» вкупе с изданием Чжан Чжупо «Цзинь, Пин, Мэй» и изданием Мао Цзункана «Сань-го янь-и» («Троецар- ствие»), оба из которых увидели свет под его влиянием, оставались стандартными изданиями трех романов на протяжении всей династии Цин. Однако в отличие от Цзинь Шэнтаня, который не побрезговал фальсификацией текста «Шуй-ху чжуань» в угоду своим представлениям, Чжан Чжупо ограничился написанием примечаний и введений и внес в издание В, послужившее ему образцом, лишь простейшие изменения.
Издание Чэнь Сысяна
Об этом эпизоде в «“Цзинь, Пин, Мэй” хоу-ба» есть такой фрагмент: «Когда Мяо Цин посещает столицу в качестве сань- гуаня (странствующего чиновника), в хорошем [или редком] изда¬
612


нии (шань-бэнь) говорится, что он “передвигался в черном паланкине”. Изюминка здесь в косвенном контрасте с Симэнь Цином, едущим верхом на белой лошади, когда тот впервые получил назначение на должность ти-син (судебного пристава). Это превосходный фрагмент сочинения»110.
В главе 55, с. 4б издания А.1 Мяо-юаньвай изображен «едущим в паланкине». Издание В.4 в этом месте идентично. Разница не столько в слове «черный», так как «чэн цин цяо» следует считать довольно примитивной ошибкой печатника, поставившего эти иероглифы вместо «чэн чжи цяо», сколько в отождествлении Мяо-ю- аньвая с Мяо Цином. Как было показано в разделе 3 выше, вопиющей ошибкой приложенных глав была неспособность отождествить Мяо-юаньвая из подзаголовка с реальным Мяо Цином из остальной части романа. Мы должны, таким образом, предположить, что «шань-бэнь», на которое ссылается Чэнь Сысян, отличалось от любого из существующих изданий. Но глава 55 оригинальным текстом не может быть, поскольку, как было показано в разделе 3, Мяо Цин должен был находиться в Янчжоу, а не в столице. Если действительно существовало такое издание, как указано в ремарке Чэнь Сысяна, тогда это должно быть одно из тех, где ошибка в приложенных главах частично исправлена.
Издание Яокана
«Сюй Цзинь, Пин, Мэй», которое автор предисловия датирует 1660 г., также отождествляет Мяо-юаньвая и Мяо Цина. Хотя это не единственное исправление, опасно пытаться делать далеко идущие выводы о том, какого типа издание использовал автор. Дин Яокан сам предупреждает читателя о возможных ошибках в хронологии. Когда он переписывал роман, он «был вдали от дома и не имел с собой прежнего сочинения, и поскольку испытывал нехватку времени, вероятно, допустил отдельные ошибки, которые читатель, надеюсь, не будет судить строго».
Однако он определенно использовал не издание В; имена персонажей те же, что и в изданиях А. Ясно также, что название использованного издания было «“Цзинь, Пин, Мэй” цы-хуа», поскольку в предисловии говорится:
«Прежнее сочинение называлось “цы-хуа” и содержало много старых песен»111.
613


ПРИМЕЧАНИЯ
* Она основана на первой части диссертации автора. См.: P.D. Напал. A Study of the Composition and the Sources of the “Chin, Ping, Mei” (Исследование композиции и источников «Цзинь, Пин, Мэй»). — University of London, 1960.
^ Не сохранилось рукописей, которые предшествовали бы самым ранним печатным изданиям, но существует несколько ссылок на утраченные рукописи до даты выхода в свет первого издания.
^ См.: Сунь Кайды. Чжун-го тун-су сяо-шо шу-му (Каталог китайской простонародной прозы).— Пекин, 1957, с. 116—117.
4 См.: Нагасава Кикуя. Кимпэйбай но хампон (Издания «Цзинь, Пин, Мэй»), в брошюре, приложенной к т. III «Кимпэйбай». — Токио, 1948 (японский перевод романа, выполненный Оно Синобу и Сэнда Кюити, который недавно был переиздан в полном и исправленном виде).
Установить местонахождение различных сохранившихся изданий XVII в. довольно трудно. Из четырнадцати изданий, на которые мы ссылаемся, только 2 или 3 обычно доступны в современных перепечатках. Из оставшихся двенадцати 8 находятся в Китае, а 4 — в Японии. Третье из них ранее вообще не было описано, а остальные — недостаточно подробно. Хотя мне посчастливилось изучить большинство из этих изданий, за что я предельно благодарен библиотекам и частным лицам в Китае и Японии, которые предоставляли их — наряду с другими редкими книгами — мне в течение годичной исследовательской стажировки в 1957—58 гг., осталось еще два издания, которых я не видел; в этих случаях мне приходится полагаться на описания других.
^ «Синь-кэ «Цзинь, Пин, Мэй» цы-хуа», опубликованный «Гу и сяо-шо кань-син хуэй» («Обществом издания и распространения древних и утраченных романов»). — Пекин, 1933.
^ В репринте 1933 г. были использованы иллюстрации сокращенного издания, принадлежащего Ван Сяоцы (издание В.1), которые были скопированы в последующих изданиях. Предисловие к публикации 1957 г. сообщает об издании, в котором иллюстрации разбросаны по тексту, по две в начале каждой главы. Это предположительно должно относиться к изданию, прежде бывшему во владении Ма Ляня, которое теперь в библиотеке Пекинского университета.
® Наиболее полный список изданий романа, включая и последние три столетия, см. в: «Кимпэйбай хампонко» (Исследование изданий «Цзинь, Пин, Мэй») Тории Хисаясу, опубликованном в «Тэнри дайгаку гакухо». — 7.2 (окт., 1955), с. 335—366, а также в «Кимпэйбай сёмоку-ко» (Опыт каталога «Цзинь, Пин, Мэй») Савада Мидзухо (Тэнри, 1959).
^ В этом предисловии авторство романа приписано Сяосяо-шэну (псевдоним) из Ланьлина. Поскольку одно из мест, известных как Ланьлин, находится в Шаньдуне (уезд Исянь) и поскольку роман часто считается содержащим характерные выражения шаньдунского диалекта, это предположение кажется вполне обоснованным. Однако установить личность Сяосяо-шэна пока не удалось.
^ Кто были Нянь-гун и Нунчжу-кэ — установить невозможно. Предполагалось, что Нянь-гун был писателем Юань Хундао, литературный псевдоним Шигун, и что Нунчжу-кэ был одним из псевдонимов Фэн Мэнлуна. Свидетельств ни в одном случае не сохранилось. Крайне маловероятно, однако, что Нянь-гуном мог быть Юань Хундао, поскольку он скончался в 1610 г.
614


^ См.: Чжэн Чжэнъдо. Тань «Цзинь, Пин, Мэй цы-хуа» (О [романе] «Цзинь, Пин, Мэй») в «Чжун-го вэнь-сюэ янь-цзю» («Исследования китайской литературы»). — Пекин, 1957, с. 257.
^ Это издание было обнаружено в Киото в 1917 г. Оно использовалось до этого как разлинованная бумага для другого сочинения, «Пу-то-жо-шань цзи» («Записки с горы Путожо»). Эта информация содержится в рукописном листочке, вложенном в само издание.
^ Подробное описание этого издания см.: Тории Хисаясу. Киото дайгакуд- зо «Кимпэйбай сива» цзамбон ни цуйтэ (О разрозненном издании «Цзинь, Пин, Мэй» в собрании Киотского университета). — «Тюгоку гогаку» («Китайское языкознание»), 37 (Апрель 1955).
^ Нагасава Кику я. Кимпэйбай но хампон.
^ Тогда Минору. Бодзан хоко кансёроку (Записки о просмотренных книгах из буддийского хранилища с Безымянной горы). — «Сёсигаку», 16.6 (июль 1941 г.).
^ Там же. Предисловие 3 описано как «Дун-у Чжу-кэ сюй», т.е. без иероглифа «нун». Очевидно, датируется 1617 г.
17 Там же.
Нагасава Кикуя. Кимпэйбай но хампон.
^ Этот фрагмент ранее описан не был, и поскольку сам я его не изучал, включаю его сюда с некоторыми опасениями. Однако общеизвестно, что именно из этого отрывка, а не из издания В.2 были взяты иллюстрации для фотолитографической перепечатки 1933 г. См.: «Цзинь, Пин, Мэй» бань-бэнь чжи и-тун (Общее и особенное в изданиях «Цзинь, Пин, Мэй») в «Пин вай чжи янь», под ред. Яо Линси.— Тяньцзинь, 1942, с. 62. Описание, приведенное там, основано на воспоминаниях людей, видевших это издание. По их словам, оно имело несколько более четкие иллюстрации, чем в издании В.2, что, возможно, означало, что последнее было копией. Хотя я сравнил воспроизведенные иллюстрации с иллюстрациями из В.2, я не могу утверждать это с определенностью; отличия практически незаметны. Я не знаю, где фрагмент находится в настоящее время, но считается, что он во владении Ван Сяоцзы (см. выше).
^ См.: Сунь Кайди. Указ, соч., с. 183. Одним из художников, также помогавшим вырезать доски для иллюстраций к «Цзинь, Пин, Мэй», был Лю Цисянь. См. также: Чжэн Чжэнъдо. Указ, соч., с. 259, где предполагается, что эти граверы, некоторые из которых называют себя выходцами из Синьаня, состояли на службе в ханчжоуском издательстве.
^ См.: Чжэн Чжэнъдо. Указ, соч., с. 257. Именно это издание «У сао хэ бянь» (составители: Ван Чжидэн, 1535 —1612 гг.; Чжан Ци; Чжан Сюй- чу. — Ред.) было в собственности Чжэн Чжэньдо. См. его «Ча-ту бэнь Чжун-го вэнь-сюэ ши» («История китайской литературы по иллюстрированным изданиям»). — Пекин, 1957, с. 809, № 12.
^ Это издание ранее принадлежало Сионоя Ону. Подробное описание см.: Тории Хисаясу. Кимпэйбай хампонко.
^ Сунъ Кайди. Чжун-го тун-су сяо-шо шу-му, с. 116.
^ Это издание ранее принадлежало пекинской «Кун-дэ сюэ-сяо» («Школе конфуцианской добродетели»).
^ См.: «Пин шо» (О «Цзинь, Пин, Мэй») Чжоу Юэжаня в «Шу, шу, шу» («Все о книгах...»). — Шанхай, 1944, с. 121 — 128. Заголовок этого издания да¬
615


ется как «Синь-кэ сю-сян пи-пин „Цзинь, Пин, Мэй“» («Новоизданный „Цзинь, Пин, Мэй“ с иллюстрациями и комментариями»). Он делится на 20 цзюаней и 100 глав. Примечания вверху на полях, имеются предисловие Нунчжу-кэ и 200 одностраничных иллюстраций.
^ Чжоу Юэжанъ. Юй чжи гоу шу цзин-янь (Мой опыт закупки книг). — «Шу, шу, шу», с. 1—9.
^ Шэнъ Дэфу. Вань-ли е-хо бянь. — Пекин, 1959, с. 652.
^ Лучший, если не единственный источник для проверки этой детали — «Шуй-ху чжуань». Столь значительная часть его была скопирована в «Цзинь, Пин, Мэй», что даже отдельные ошибки аккуратного переписчика легко обнаружить. В главе 5, например, почти полностью взятой из «Шуй-ху чжуань», имеется 28 мест, где В.2 соответствует «Шуй-ху чжуань», тогда как А.1 не соответствует ему. (В.2 было выбрано для сравнения, поскольку оно уже сопоставлялось с А.1 вплоть до главы 33 в «Ши-цзе вэнь-ку».) Нет нужды говорить, что эти 28 мест несущественны, если сравнить их с теми местами, где А.1 близко к «Шуй-ху чжуань», а В.2 расходится с ним; большей частью это отдельные иероглифы, и самое значительное расхождение — 4 иероглифа. Помимо очевидных описок, которые поправили бы впоследствии другие переписчики, остается достаточно расхождений для того, чтобы отрицать, что первое издание В могло непосредственно основываться на А.1. (Издание «Шуй-ху чжуань», которое было использовано, является сводным собранием неадаптированных текстов: «Шуй-ху цюань чжуань», Пекин, 1954.).
^ На происхождение разночтений в подзаголовках указывал Чжэн Чжэнь- до в «Тань „Цзинь, Пин, Мэй цы-хуа“», с. 259. Теория развития подзаголовков глав из простых названий до отточенных двустиший была разработана Фэн Юаньцзюнем в «„Цзинь, Пин, Мэй цы-xya“ чжун-ды вэнь-сюэ ши-ляо» («Литературно-исторические материалы к „Цзинь, Пин, Мэй“»), см.: «Гу цзюй шо хуэй» («Свод высказываний о старых пьесах»), Пекин, 1956, с. 185 — 186.
^ Среди ранних романов, отличавшихся от собраний коротких рассказов, где в начальных стихах используется жанр «цы», отметим «Чжао-ян цюй-ши» («Занимательные истории при утреннем солнце») и «Чжу-линь е-ши» («Приватные истории о знати, облаченной в пурпур»). Самый ранний из существующих, вероятно, «Хань Сянцзы» Ян Эрцэна, издания 1623 г. (См.: Сунъ Кайди. Указ, соч., с. 173).
^ См.: R.G. Irwin. The Evolution of the Chinese Novel: “Shui-hu-chuan” {PI. Ирвин. Эволюция китайского романа: «Шуй-ху чжуань»). — 1953, с. 66-67.
^ Есть издания XIX в., которые представляют собой лишь часть оригинала. См. также: Тории Хисаясу. Кимпэйбай хампонко.
^ Эта история — сокращенный рассказ, находящийся в «Лун ту гун ань» («Судебные дела честного чиновника», другое название — «Бао гун ань») — знаменитом собрании детективных историй, в которых фигурирует в качестве судьи чиновник династии Сун, Бао Чэн. См.: ПД. Хэнэн. Указ, соч., с. 150—154.
^ Это ближе к концу главы. В издании В.4 это целый цзюань (5 глав), но не отдельная глава, которая пронумерована особо.
^ Это ближе к началу главы (см. выше).
^ Цзюань 92, «Вань хуэй» («Десять тысяч глав»).
616


^ Это, разумеется, должен быть инспектор Цай Юнь. Ошибка была исправлена в изданиях В.
Самый ранний текст под тем же названием я обнаружил в «Фо-дин-синь то-ло-ни цзин янь-вэнь», в цзюане 1, который существует в издании 1541 года в библиотеке Уэно в Токио. См.: «Буссе кайсацу дайцзитянь» («Большой толковый словарь буддийских книг»), т. 9, с. 321. Похоже, что это текст, обычно использовавшийся в целях, описанных в «Цзинь, Пин, Мэй»; копии времени Цинской династии, напечатанные по частной подписке, можно встретить до сих пор в книжных лавках Пекина.
^ Исторический обзор этих терминов содержится в труде Люй Шуся- на «Шо мэнь» («О [суффиксе] мэнъ»). См.: «Хань-юй юй-фа лунь-вэнь цзи» («Сборник статей по китайской грамматике»). — Пекин, 1955, с. 145 —168.
4^ Есть еще один «ань-мэнь» в дополнительных фрагментах, содержащихся только в изданиях В.
4^ Есть, например, «гу-цы» (сказы, декламируемые под барабан. — Ред.), называемые «Дэ-чао ао-цзи» («Ревнивые шумные наложницы»), автор — Хань Сяочуан. Они перепечатаны в «Гу-цы сюань» («Избранные „гу-цы“»), под ред. Чжао Цзиншэня. — Шанхай, 1957, с. 125—129.
4^ См. также: ПД. Хэнэн. Указ, соч., с. 119 — 123.
4^ Это замечание предполагает, разумеется, возможность, что гл. 1 была изменена тем же человеком, который вставил недостающие главы 53 — 57. Если так и если к тому же он изменил гл. 1 в одно время с добавлением других глав, это будет означать, что самое раннее издание А не могло быть выведено исключительно из «гипотетического издания». В этом случае простейшим объяснением будет то, что, происходя главным образом от «гипотетического издания», оригинальный зачин, вероятно, был восстановлен копированием из какого-то более раннего издания или рукописи. Однако ни для одного из этих предположений нет достаточных оснований, вследствие чего такой возможностью здесь, равно как и в разделе 7, мы пренебрегаем.
44 См.: Чжэн Чжэнъдо. Указ, соч., с. 258.
4^ Историю текста следует начинать с даты создания. В случае же с «Цзинь, Пин, Мэй», раз мы ничего не знаем об авторе, датировка романа означает определение возможно более узких временных рамок его написания. Нижняя граница будет определяться внутренними свидетельствами; верхняя — первым внешним упоминанием. Здесь мы имеем дело только с верхней границей. Наиболее точное внутреннее свидетельство — ссылка на проматывание императором средств, собранных монастырем Тайпу-сы от продажи племенных кобылиц (гл. 7, только издания А). См.: У Хань. «Цзинь, Пин, Мэй» ды чжу-цзо ши-дай цзи ци шэ-хуэй бэй-цзин (Эпоха создания «Цзинь, Пин, Мэй» и его социальная подоплека), — перепечатано в «Ду-ши чжа-цзи» («Записки на исторические темы»). — Пекин, 1956, с. 1—38. Решение продать половину кобылиц было принято в 1568 г. после образования рынков лошадей на западных границах, и только после этого у Тайпу-сы появились какие-то определенные средства. Император Му-цзун несколько раз присваивал деньги монастыря, невзирая на протесты начальника Палаты общественных работ Чжу Хэна. Решение продать оставшихся лошадей было принято не ранее девятого месяца 1581 г. (см.: ЧжуДунжунь. Чжан Цзючжэн да-чжуань (Биография Чжан Цзючжэна). — Ухань, 1957, с. 358). В первые годы периода Вань-ли, начиная с 1573 г. до его смерти в 6 месяце 1582 г., расходы императорского двора были ограничены властью, которую имел над импе¬
617


ратором Чжан Цзючжэн (см.: У Ханъ. Указ, соч., с. 22). Только после его смерти политика изменилась. Несколько ссылок есть на крупные экспроприации начиная с 1582 г. Таким образом, существуют два периода, к которым могут относиться ссылки в «Цзинь, Пин, Мэй»: 1568 — 72 и после 1582 г. К сожалению, прочие свидетельства, собранные таким образом по тексту романа, — мотивы песен, жанры пьес — слишком неопределенны, чтобы помочь сделать выбор в пользу одной из двух датировок. Вероятнее, все же, более поздняя дата.
46 «Ци фа» ханьского поэта Мэй Шэна — ода («фу»), содержащаяся в «Вэнь сюань» («Литературном изборнике»), где говорится о том, как гость из царства У семью способами пытается излечить наследного принца от недуга. В этом, вероятно, состоит смысл замечания Хундао.
^ «Юань Чжунлан чи-ду цюань-гао» («Черновик полного собрания писем Юань Чжунлана»; ниже ссылки на этот источник даются кратко — «Письма»). — Шанхай, 1934, с. 46. Это письмо, являющееся важнейшим свидетельством для установления верхней границы написания романа, воспроизводилось только в одной из работ, посвященных собиранию ранних свидетельств о китайском романе. См.: Кун Линцзин. Чжун-го сяо-шо ши-ляо (Исторические материалы о китайском романе). — Шанхай, 1957, с. 82. В этой работе приводится лишь вторая половина письма, начиная со ссылки на «Цзинь, Пин, Мэй». Соответственно его невозможно датировать. (Оно также, возможно по ошибке печатника, было приписано Юань Чжундао, младшему брату Хундао.) Письмо впервые было использовано для приблизительной датировки романа Чэнь Сысяном в его «Послесловии к „Цзинь, Пин, Мэй“», авторское предисловие к которому датируется 1684 г. (подробнее об этой работе, ранее не описанной, см. в следующем разделе). Оно Синобу, один из переводчиков романа на японский, увидел значимость письма и также привел вторую половину (Кимпэйбай. — Токио, 1959, т. 1, с. 308). Он правильно полагает, что письмо было написано во время службы Хундао в Сучжоу, хотя не пытается точно датировать его. Пунктуация письма, как она дается в «Чжун-го сяо-шо ши-ляо» и в «Письмах», несколько различается и влияет на смысл. В первой из этих работ предпоследнее предложение будет означать: «Где было закончено переписывание второй части?» — что по смыслу менее удовлетворительно, как станет ясно впоследствии.
48 1595 — 1597 гг. Подробности см. далее.
^ Находится в его собрании сочинений «Се-ань цзи» («Сочинения из скита отдохновения»), цз. 9, экземпляр которого имеется в библиотеке Пекинского университета. Современная перепечатка — в «Вань Мин сяо-пинь вэнь-ку» («Маленькие книжные сокровища поздней [эпохи] Мин»), под ред. А Ина. — Шанхай, 1936, т. 1.
Даже по описанию Тао Ванлина со времени приезда (24-го) до отъезда (29-го) прошло 5 дней.
^ Короткий рассказ о его жизни см.: Жэнъ Вэйкунъ. Юань Чжунлан пин-чжуань (Жизнеописание Юань Чжунлана). — «Ши Да юэ-кань», 1.2 (янв. 1933 г.).
52 См.: Письма, с. 179—184.
См.: Сюй Шофан. Тан Сяньцзу нянь-пу (Биография Тан Сянь- цзу). — Шанхай, 1958, с. 120.
^ См.: Юань Чжунлан ши цзи (Собрание стихов Юань Чжунлана), с. 132 (часть «Юань Чжунлан цюань-цзи»).
618


^ См.: Юань Чжундао. Кэ-сюэ чжай цзи (Записки из белоснежного кабинета), вэнь-цзи (литературные сочинения). — Шанхай, 1936, с. 94. Чжундао приехал в десятом месяце 1393 г.
^ См.: Юань Чжундао. Ю-цзюй ши-лу (Осенние записи о путешествиях и пребываниях) — Юань Сяосю жи-цзи (Дневник Юань Сяосю). — Шанхай,
1933, с. 68.
^7 Дун Цичан вернулся в столицу после этого отъезда. См. его биографию в «Мин ши» («История [эпохи] Мин»), цз. 288. — Издание «Сы-бу бэй-яо» («Главное в полноте по четырем разделам»), с. 2003.
^ Этот фрагмент цитируется из цз. 3.
^ См.: Письма, с. 37.
60 Там же, с. 179.
^ Там же, с. 180.
^ См.: Юань Чжундао. Ю-цзюй ши-лу, с. 243.
^ Там же, с. 70. Чжэньчжоу находился неподалеку от современного Ичэна. Юань Чжундао жил там с первого по седьмой месяц 1398 г. На с. 69 он говорит, что уехал в Чжэньчжоу, провалившись на провинциальных экзаменах в 1597 г.
^ См.: Письма, с. 36.
^ См.: Юань Чжундао. Ю-цзюй ши-лу, с. 35.
^ Рассказ о его путешествиях см.: Письма, с. 14 — 16, 36.
^7 См.: У Шичан. О «Сне в красном тереме». — 1961, с. 80—85. Не говоря уже о том, что Дун Цичан входил в круг друзей автора.
^ См., например: Юань Чжундао. Ю-цзюй ши-лу, с. 247, где рассказывается об отношении его брата к этому.
^ См., например: Письма, с. 792.
7^ У Хундао есть стихотворение, в котором описывается, как Ли Чжи комментирует «Шуй-ху чжуань» (Юань Чжунлан ши-цзи, с. 26).
71 См.: Ван Цзидэ. Цюй люй (Песенник). Ни одна из песен не сохранилась.
7^ См.: Юань Чжундао. Ю-цзюй ши-лу, с. 69.
73 См.: там же, с. 70, 72.
7^ Описание общества содержится во вступлении к одному из стихотворений Хундао (Юань Чжунлан ши-цзи, с. 145).
7^ Чжан Хунсюнъ. Ши-тань «Цзинь, Пин, Мэй» ды цзо-чжэ ши-дай цю- цай (Избранные материалы к «Цзинь, Пин, Мэй», автор и эпоха). — «Вэнь- сюэ и-чань цзэн-кань», 1958, № 6, с. 281—291. Автор ссылается на предисловие 1606 г., но не называет издание, которое он использует. В имеющемся издании («Юань Чжунлан цюань-цзи») такого предисловия нет.
76 См.: Письма, с. 162.
77 См.: Юань Чжунлан ши-цзи, с. 143.
7® Вань-ли е-хо бянь, с. 652.
7^ Шэнь предположительно знал о существовании половины сочинения, поэтому облек вопрос в такую форму.
^ В другом издании текста стоит иероглиф «гуай» вместо «куай». В результате из перевода исчезло слово «восхитительный».
В тексте иероглиф «бай». Из «Мачэн сянь-чжи» («Местные хроники уезда Мачэн»), издание 1882 г., цз. 15, видно, что это должен быть «бо».
619


82 1522—1566 гг.
8^ Это ранее всех других выраженная точка зрения о том, что «Цзинь, Пин, Мэй» имеет прямую политическую направленность. Позже она превратилась в версию о романе как политической аллегории в целом. В совокупности с плохо обоснованными теориями авторства эта трактовка широко распространилась в эпоху Цин. Убедительное доказательство ее зыбкости см.: У Хань. Указ, соч., с. 2 —19.
8^ Ваньянь — это клановое имя цзиньских императоров. Да-дин — девиз правления императора Ши-цзуна, царствовавшего с 1161 по 1189 г. Для сравнения, действие «Сюй Цзинь, Пин, Мэй» Дин Яокана начинается значительно ранее, в период Тянь-хуэй (1123 — 1135).
8^ См.: Письма, с. 160.
88 Этот фрагмент цитируется по Кун Линцзин. Указ, соч., с. 82. «Шаь чжэн» Юань Хундао — это одно из сочинений, содержащихся в «Шань-линь цзин-цзи цзи», см.: Найкаку бунко кансэки бунруй мокуроку (Тематический каталог китайских книг в хранилище Внутренних Палат). — 1956, с. 534—536. Предположительно примечание 1 у Бэньцзюня было комментарием редактора к ссылке на «Цзинь, Пин, Мэй».
87 Он был цзиныии 1589 г., современником Дун Цичана.
88 См.: Письма, с. 18.
89 Он же Ли Чжангэн, близкий друг семьи Юань.
99 Юань Чжундао. Ю-цзюй ши-лу, с. 57.
91 См.: «Кэ-сюэ чжай цзи» («вэнь-цзи»), цз. 8, с. 260—267.
92 «Мачэн сянь-чжи», изд. 1882 г., цз. 15.
9^ Этот фрагмент цитируется по заметке о Лю Чэнси, сделанной Дай Ваншу, см.: Сяо-шо си-цюй лунь-цзи (Сборник статей о романах и пьесах). — Пекин, 1958, с. 91—92. Однако, что касается датировок Лю Чэнси, Дай Ваншу, похоже, неправильно процитировал или же не заметил ошибку в издании местной хроники, которое он использовал. Он приводит дату окончания учебы Лю как 1610 г., но с циклическими знаками, соответствующими 1580 г. Ясно, что верна последняя дата.
9^ Этот фрагмент цитируется по: Дэн Чжичэн. Гу-дун со-цзи (Подробные заметки о старине). — 1933, цз. 8, с. 20б. Сомнительно, что дата 1617 г. достоверна. Колофон Лю Чэнганя к «Вэй-шуй сюань жи-цзи», воспроизведенный в книжной серии «Цзя-е-тан цун-шу» (1923), показывает, что оригинал дневника велся в течение 8 лет, с 1609 по 1616 гг. Из восьми цзюаней оригинального сочинения сохранились только четыре в издании «Цзя-е-тан цун-шу» (2—4, 8), охватывающие 1610—1612 и 1616 гг. Оно Синобу в указ. соч. (с. 309) принимает верной датой 1615 г. Он ставит также естественный вопрос: почему, если печатные издания существовали уже в 1610 или 1611 г., Ли Жихуа впервые познакомился с «Цзинь, Пин, Мэй» по рукописи Шэнь Дэфу в 1615 г. Это делает сомнительным рассказ Шэня о дате первого издания. Если же он верен, то его ремарка о «Цзинь, Пин, Мэй» была написана в 1619 г. (см. ниже), его память вряд ли столь сильно подвела его.
9^ «Гу цзинь сяо-шо», цз. 40.
98 См.: Цзяо Сюнъ. Цзюй шо (Речи о пьесах). — Шанхай, 1957, с. 57. Там содержатся ссылки на многие пьесы, которые трактовались подобным образом критиками эпохи Мин.
97 Чжу-чэн сянь-чжи (Местные хроники всех городов), изд. 1764 г., цз. 21.
620


^ Хунань тун-чжи (Общее описание провинции Хунань), с. 2239, 2496; Хубэй тун-чжи (Общее описание провинции Хубэй), с. 2/40.
99 Цз. 21.
ЮОЦжу-чэн сянь-чжи (статья «Цю Шунь»). Был и другой двоюродный брат, Цю Чжигуан, чей псевдоним — Хунцюй.
191 См. предисловие Цянь Фана к «Е-хо бянь».
^ Чжу-чэн сянь-чжи, цз. 33.
^ См. биографию его матери (там же, цз. 43). Ей был 31 год, когда умер ее муж Дин Вэйнин. Из фактов биографии последнего (цз. 31) следует, что это должно было случиться примерно в 1616 г.
См. заметку об этом фрагменте в рассказе Шэнь Дэфу.
См. автобиографию Дин Яокана. — Чжу-чэн сянь-чжи, цз. 36.
^ Приводится по Сунь Кайди, цит. соч., с. 117.
^ Единственный известный экземпляр этого сочинения принадлежит профессору Фу Сихуа из Пекина. Насколько мне известно, ранее он описан не был. Я весьма признателен ему за то, что он обратил мое внимание на это сочинение и разрешил мне пользоваться им.
Приводится по «Юань Мин Цин сань-дай цзинь-хуэй сяо-шо си-цюй ши-ляо» («Исторические материалы к запрещенным и уничтоженным пьесам и романам [эпох] Юань, Мин, Цин»), сост. Ван Сяочуань. — Пекин, 1938, с. 262.
^9 Он редактировал «Чжао-дай цун-шу». Чжан Чжупо был одним из кружка друзей, написавших комментарии к сказанному Чжан Чао в «Юй-мэн ин» («Тени таинственных сновидений»).
Это типичный пример чрезвычайно скрупулезного подхода Чэнь Сысяна. Справедливо будет добавить, что его замечания по поводу авторства особенно проницательны. Он отвергает легенду об авторстве Ван Шичжэня по двум основаниям. Первое — это сочинение уроженца Шаньдуна, а не Тайцана (место рождения Ван Шичжэня). Это самое раннее утверждение о том, что в романе содержатся шаньдунские выражения (ср. рассказ Юань Чжундао о том, что он был написан кем-то из Шаосина), и хотя оно появилось столетие спустя написания романа, оно не лишено оснований. (Ныне мнение о существовании шаньдунских идиом в романе является общим, хотя и не доказанным.) Второй резон Чэнь Сысяна в том, что «Цзинь, Пин, Мэй» — сочинение не видного чиновника, но «бай-ло гун-цзы» (неудачника).
^ Это наиболее естественное объяснение слов «цы-хуа» в заголовке изданий А, где содержатся более 100 песен и их толкований. Однако «цы-хуа» трактуется весьма широко и ко времени написания «Цзинь, Пин, Мэй» должно было означать нечто большее, чем «разговорная проза». Например, рассказчик истории под названием «Цзян Сингэ чун-хуэй чжэнь-чжу шань» («Новые встречи Цзян Сингэ на Жемчужной Вершине»). — «Гу-цзинь сяо-шо», цз. 1, где содержится стихов не больше, чем обычно бывает в художественной прозе, называет ее «эта Цы-хуа». См.: Е Дэи,зюнь. Сун Юань Мин цзян-чан вэнь-сюэ (Фольклорная литература эпох Сун, Юань, Мин). — 1957, с. 60.
Патрик Д. Хэнэн (1963) Перевод АД. Дикарева
621


В.С. Манухин
НЕКОТОРЫЕ КОМПОЗИЦИОННЫЕ ОСОБЕННОСТИ РОМАНА «ЦЗИНЬ, ПИН, МЭЙ»
Развитие китайского романа из устной традиции — творчества безымянных рассказчиков — во многом определило его не только художественные особенности, но и композиционные средства.
Композиция героических эпопей — «Троецарствия» и «Речных заводей» в сопоставлении с композицией романа «Цзинь, Пин, Мэй» свидетельствует как об их тесной генетической связи, с одной стороны, так и о существенных отличиях — с другой.
Рассмотрим композиционные особенности первых монументальных произведений китайской повествовательной прозы — героических эпопей.
* * *
Уже в первых главах «Троецарствия» читатель знакомится с главными героями эпопеи — Лю Бэем, его соратниками Гуань Юем и Чжан Фэем, а также с Цао Цао, Сунь Цуанем и другими. Несколько позднее вводятся стратег Чжугэ Лян (гл. XXäVI) и мудрец Пан Тун (там же), но их «запоздалое» появление объясняется требованиями развития самой фабулы. Появление героя сопровождается, как правило, краткой, но весьма выразительной портретной характеристикой, в которой особо выделяется какая-нибудь из черт его характера, определяющая отношение к нему автора. Эта черта и раскрывается потом во множестве эпизодов, содержанием которых могут быть либо встречи героев, либо поединки богатырей, но чаще битвы и грандиозные сражения с участием безликой массы воинов.
Следя за перипетиями междоусобной борьбы, читатель постепенно, отделяя второстепенные эпизоды от главных, выясняет соотношение основных сил и их расстановку. С развитием повествования распри между враждующими все более обостряются, а вместе с тем усложняются и приемы воссоздания военных сцен: каждая из них превращается в настоящую демонстрацию военной мудрости того или иного полководца, его тактического и стратегического гения. Единоборства и сражения заслоняют героев. Обстоятельства
622


начинают всецело подчинять себе героев, заставляя их действовать сообразно неумолимому ходу бесконечно сменяющихся друг за другом событий. Нанизывание эпизодов и обеспечивает движение сюжета, но движение крайне замедленное. Тем более замедленно воплощается идея эпопеи. Герои действуют постольку, поскольку они являются участниками того или иного эпизода-баталии. Вот почему их ввод вызывается зачастую не развитием новой сюжетной линии, а очередным последующим эпизодом, в котором они будут участвовать как его главные герои, чтобы потом навсегда исчезнуть из повествования, притом так же незаметно, как и появились.
В каждой главе «Троецарствия» излагаются два-три или больше эпизодов, которые рассказчик исполняет за один раз — отсюда и пошло название глав — хуэй (0), означающее «раз». Связь между отдельными эпизодами часто весьма слабая или вовсе отсутствует. Однако конечный эпизод большинства, хотя не всех, глав в самый напряженный момент прерывается и переносится в следующую главу. В этой эпопее большую роль играют кульминации. Они интригуют читателя или слушателя, вызывают повышенный интерес к последующему повествованию, то есть в известной степени спаивают сюжетно слабо связанные между собой главы в единое целое.
Таким образом, нанизывание эпизодов и составляет основу композиции «Троецарствия». Соединение это все еще довольно рыхлое, но уже представляет собой значительный шаг вперед по сравнению с устным «Повествованием о Трех царствах» (XIII—XIV вв.), в котором отсутствует всякая связь между отдельными эпизодами.
Иная, более сложная и развитая композиция наблюдается в «Речных заводях» (речь идет о полном, сто двадцатиглавом, варианте). Ввод главных героев этой эпопеи можно изобразить следующей схемой:
623


Как во всякой схеме, здесь, безусловно, представлена весьма упрощенная картина движения сюжета, учитывающая появление только главных героев будущего повстанческого лагеря Ляншань. Данная схема, тем не менее, довольно наглядно показывает один из циклов сцепления. Особенно четко прослеживаются сцепленные новеллы, посвященные первым трем героям — Ши Цзиню, Лу Да и Линь Чуну. Кроме ярко очерченного портрета каждый герой изображается в отведенной ему новелле как действующее лицо, как активная личность. Герой попадает в самые разнообразные ситуации, порождающие такую коллизию, которая приводит в конечном итоге от столкновения с отдельными представителями власти к конфликту с господствующим классом в целом и вынужденному уходу в «разбойничий» стан.
С IX главы композиция эпопеи начинает усложняться — в рассказ о Линь Чуне вводятся новые героя — Чай Цзинь и Чжу Гуй. Последний, будучи уже повстанцем, лишен детальной характеристики — он только помогает Линь Чуну переправиться в лагерь. Зато Чай Цзиню, напротив, отводится значительное место. Это — богатый помещик, потомственный аристократ, чей род столетиями владеет охранной грамотой и пользуется высшими привилегиями. В главах о Линь Чуне дается лишь экспозиция образа Чай Цзиня — он рисуется хлебосольным хозяином, проявляющим симпатии к повстанцам, но весьма далеким от их идеалов. Чай Цзинь появляется в IX главе, и понадобятся чрезвычайные обстоятельства — арест с конфискацией всего имущества, а как следствие этих ударов — серьезная душевная борьба героя, прежде чем он примкнет к восставшим в LIV главе.
В повести о Ян Чжи (гл. XII—XVII) ввод новых действующих лиц убыстряется. Происходит сбор героев, готовящихся к важной операции — захвату предназначенных императорскому фавориту дорогих подарков. Своеобразие композиции в этой части «Речных заводей» состоит в том, что в новелле о Ян Чжи в повествование вступает новое лицо — Чао Гай, вокруг которого, как инициатора смелого плана, начинают группироваться и Ян Чжи, и остальные будущие участники операции. Новые герои появляются один за другим. При этом автор, естественно, не имеет возможности отвести каждому из них самостоятельной новеллы. Герои эти вводят друг друга с помощью рекомендаций, являющихся в то же время и их краткой характеристикой. Захватом подарков и завершается первый цикл сцепленных новелл, охватывающий И—XVIII главы эпопеи.
624


Второй цикл вводит Чао Гай, в рассказ о котором входят новеллы о богатырях У Суне, Ли Куе и др., а также о будущем вожде повстанцев — Сун Цзяне. И снова в сцепление новелл о главных героях время от времени вводятся целыми вереницами новые богатыри. Массовый ввод их всякий раз предшествует той или иной операции — либо очередной схватке с противником, в которой участвует лишь часть героев (например, освобождение Сун Цзяна из крепости, в гл. XXXIII—XXXIV), либо крупному сражению, объединяющему всех богатырей (например, разгром Цзянчжоу, где замышлялось казнить Сун Цзяна, в гл. XL; или троекратное нападение восставших на деревню Чжуцзячжуан в гл. XLVII —L, и др.).
Сцепление новелл о богатырях продолжается вплоть до сбора всех ста восьми вожаков в LXXI главе, то есть до самого конца урезанного, семидесятиглавого, варианта «Речных заводей», в котором через мастерское раскрытие индивидуальных судеб повстанцев показана консолидация мощи горного стана Ляншань. Изображаются в этом варианте и массовые выступления восставших, объект борьбы которых — либо ненавистные повстанцам отдельные конкретные представители властей, либо разбойники — грабители мирного населения. В этой борьбе восставшие беспощадно уничтожают злодеев, но, как правило, привлекают на свою сторону талантливых полководцев из правительственных войск, благодаря чему немало честных и способных военачальников и гражданских служащих, пораженных великодушием и благородством Сун Цзяна и остальных вожаков, переходило в ряды активных руководителей стана.
Однако в урезанном варианте читатель фактически не находит изображения самого восстания — той массовой борьбы с режимом в целом, на которую поднялись не только крестьяне и городские низы, но и отдельные представители привилегированных слоев общества: помещики, полководцы, крупные и мелкие чиновники — исполнители воли двора в столице и на местах. А все усиливающееся желание Сун Цзяна покориться двору может породить у читателей укороченного варианта лишь сомнение в искренности намерений героя, и поскольку остаются неизвестными последствия таких настроений, то им остается лишь гадать о возможности организованного восстания под водительством такого колеблющегося руководителя.
Сильные и слабые стороны средневекового крестьянского восстания — его мощь, с одной стороны, непоследовательность и незрелость — с другой, — по-настоящему глубоко и всесторонне
625


раскрываются только в более полных вариантах «Речных заводей», прежде всего в сто двадцатиглавом.
В композиции LXXII—СХХ глав полного варианта эпопеи сцепление новелл о героях уступает место сценам перехода восставших на сторону двора — перехода, продиктованного патриотизмом повстанцев перед нашествием киданей на Китай. Эпический прием троекратности позволяет автору показать столкновение могущественных отрядов повстанцев со слабым правительственным войском, глубочайший антагонизм, их разделяющий. Ни заслуги перед Отечеством — победа над киданями, ни даже борьба против своих же братьев — восставших под руководством Фан Ла (неизбежные последствия компромисса!), в которой гибнет большинство соратников Сун Цзяна, не примиряют враждующих. Компромисс с классовым врагом кончается, как и следовало ожидать, распылением и уничтожением восставших.
В этих массовых сценах и раскрываются многие качества богатырей — участников общей борьбы.
Как сцены военных столкновений, так и особенно новеллы об отдельных богатырях вскрывают существенные отличия композиции «Троецарствия», с одной стороны, и «Речных заводей» — с другой. В первой эпопее центральное место занимает воспевание подвига. Событие заслоняет личность. В «Речных заводях» композиция всецело подчинена показу судеб героев, оказывающихся в исключительных обстоятельствах.
Таким образом, эпопее «Речные заводи» присуща комбинированная композиция — перемежающееся массовыми сценами сцепление новелл о богатырях в первой части и массовые эпизоды с вкрапленными в них повестями об отдельных героях — во второй. Такая композиция в сочетании с четко разработанными кульминациями обеспечивает эпопее «Речные заводи» более органическое, нежели в «Троецарствии», соединение отдельных глав и эпизодов в художественное целое.
Роман У Чэнъэня (ок. 1500 — ок. 1582 г.) «Путешествие на Запад» с точки зрения композиции на первый взгляд может показаться отступлением от «Речных заводей», так как в романе снова нанизываются эпизоды. Однако объединяются они вокруг весьма ограниченного числа главных героев: монаха Сюаньцзана, обезьяны Сунь У куна, свиньи Чжу Бацзе и монаха Шасэна. Форма путешествия позволяет У Чэнъэню рассказать о бесчисленных приключениях этих пилигримов во время длительного пути в Индию и раскрыть основные качества характера каждого из них. Путешествие
626


в Индию играет в романе роль обрамляющего эпизода — служит тем единым стержнем, на который последовательно нанизываются слабо связанные (а чаще вовсе не связанные) между собою сцены встреч паломников с разнообразными сказочными чудовищами и злодеями.
Итак, выявляющийся при сопоставлении композиции трех монументальных памятников переход от нанизывания эпизодов через сцепление новелл к простейшему обрамлению вскрывает три этапа в развитии и совершенствовании архитектоники китайской повествовательной прозы, вышедшей из устного народного творчества. Изменения в композиции обусловливаются в каждом из этих произведений объектом изображения и авторским замыслом.
Так, беря зафиксированные в официальной истории и вместе с тем переосмысленные в народной традиции события далекой эпохи, автор «Троецарствия» стремился воссоздать их с максимальной полнотой. Ведь нарисовать губительные последствия междоусобной войны было его основной художественной задачей, и нанизывание эпизодов-сражений вполне отвечало такому замыслу и позволяло его наилучшим образом реализовать.
При создании «Речных заводей» автор чувствовал себя гораздо свободнее. Изображая едва лишь упомянутые историками восстания крестьян XII в., он невольно обращался к фольклору и драматургии как единственным источникам собственного творчества. В сцепленных новеллах и массовых сценах ему как нельзя лучше удается проследить индивидуальные судьбы большого числа богатырей, показать массовость героизма, а вместе с тем постепенное формирование ядра повстанческого лагеря и борьбу восставших с притеснителями.
Широкая панорама жизни Китая XVI в. воплощается У Чэнъ- энем завуалировано — через сказочные образы народной фантастики, через сцены, скрепленные и обрамленные путешествием ограниченного числа героев-паломников.
* * *
Анонимный автор романа «Цзинь, Пин, Мэй» (конец XVI в.) впервые обращается к изображению действительности такой, какая она есть, к обыкновенному человеку с его повседневными, самыми прозаическими заботами и помыслами. Такая художественная задача определила и композицию «Цзинь, Пин, Мэй» — первого романа в собственном смысле слова.
627


Не касаясь здесь идейного значения заимствованных из «Речных заводей» глав, рассмотрим их роль в композиционном построении романа «Цзинь, Пин, Мэй».
Новелла об У Суне вводится в «Цзинь, Пин, Мэй» полностью, образуя законченную сюжетную линию, в которой четко прослеживаются: завязка — расправа У Суна с тигром и популярность богатыря; кульминация — попытка мести за оскорбленного брата и ссылка; наконец, развязка — месть убийцам брата и уход к повстанцам.
У Сун выступает главным героем новеллы, которая после кульминации в IX—X главах «Цзинь, Пин, Мэй» обрывается, чтобы дать развитие главной сюжетной линии романа — истории Симэнь Цина, обнимающей II — LXXIX главы. Вслед за развязкой романа в центре повествования на некоторое время снова оказывается У Сун — наступает развязка и в этом обрамляющем сюжете (в главе LXXXVII), которой, однако, не заканчивается повествование. Желание проследить конечные судьбы всех действующих лиц «Цзинь, Пин, Мэй» побудило автора разработать в заключительной части романа еще две побочные линии. Так в самых общих чертах выглядит композиционное построение «Цзинь, Пин, Мэй».
Новелла об У Суне, таким образом, служит, по существу, не только обрамлением, но и завязкой романа «Цзинь, Пин, Мэй», а развязка обрамляющего сюжета является в то же время и развязкой одной из сюжетных линий главного повествования. Сравнительный анализ содержания и формы «Речных заводей» и «Цзинь, Пин, Мэй» вскрывает тесную идейную и генетическую близость обоих произведений. Если в «Речных заводях» показываются в основном частные, «конкретные» обстоятельства, заставляющие отдельных, «конкретных» лиц браться за оружие, то «Цзинь, Пин, Мэй» обнажает более общие, порожденные всем укладом, социально-исторические причины, побуждавшие массы на вооруженные выступления против угнетателей. «Речные заводи» и «Цзинь, Пин, Мэй» в этом смысле составляют своеобразную дилогию — вывод, который фактически разделяют и некоторые китайские литературоведы. Вот что пишет, например, Чжан Хунсюнь: «(Эпопея) „Речные заводи“ и ее герои были в то же время широко известны в массах... вот почему [Ланьлинский] Насмешник и позаимствовал из нее Симэнь Цина, Пань Цзиньлянь и Ли Цзяоцзяо [в романе она названа Ли
628


Пинъэр], сделав их главными героями. Они привлекали к роману читателей, видевших в нем развитие эпопеи»1.
У Сун, продолжая оставаться главным героем введенной в «Цзинь, Пин, Мэй» обрамляющей новеллы, становится второстепенным действующим лицом романа; и наоборот — второстепенные действующие лица новеллы — Симэнь Цин и Пань Цзиньлянь — превращаются в главных героев романа. Происходит явная перестановка персонажей, диктуемая изменениями в жанре — переходом от эпопеи к роману.
На заимствование сюжетной линии У Суна автором «Цзинь, Пин, Мэй» обращали внимание и гораздо раньше — еще в период распространения романа в рукописи. О нем писали Юань Хундао2, Юань Чжундао3, Шэнь Дэфу4, Ту Бэньцзюнь5 и др., а в наше время Ди Пинцзы6, Фэн Юаньцзюнь7, Яо Линси, П.Д. Хэнэн8. Правда, все они ограничивались, главным образом, выявлением заимствований в романе, их источников и т.п., но не пытались связать с композиционными особенностями романа. Даже английский исследователь заимствований и композиции «Цзинь, Пин, Мэй» П.Д. Хэнэн в работе ««Цзинь, Пин, Мэй» и драма», ставя целью «пролить некоторый свет на приемы и авторский замысел»9, на деле
1 Чжан Хунсюнъ. Несколько слов об авторе, эпохе появления и заимствованиях романа «Цзинь, Пин, Мэй» // Литературное наследие. Сборник-приложение № 6. Пекин: Писатель. 1958. С. 287
2 См.: Юань Хундао. Полное собрание сочинений. Наброски. Шанхай: Ши цзе. 1935. С. 25.
3 См.: Юань Чжундао. Юй цзюй ши лу // Кун Линцзин. Материалы по истории китайской повествовательной прозы. Шанхай: Классическая литература.
1957. С. 81.
4 См.: Шэнь Дэфу. Почерпнутое из житейского в правление Вань-ли. Пекин: Чжунхуа. 1959. С. 653.
3 См.: Кун Линцзин. Материалы по истории китайской повествовательной прозы. Шанхай: Классическая литература. 1957. С. 82.
8 Там же. С. 88.
7 См.: Фэнь Юаньузюнъ. Материалы к истории литературы в романе «Цзинь, Пин, Мэй» (1940) //О классической драме (сборник статей). Пекин: Писатель. 1956. С. 180—217. Она же. Дополнения к историко-литературному материалу в романе «Цзинь, Пин, Мэй» (1945) // Там же. С. 218—229.
8 См.: Patrick D. Напап. A Study of the Composition and the Sources of the Chin Ping Mei. University of London thesis. 1960, — в рукописи, остающейся нам, к сожалению, недоступной.
9 Patrick D. Напап. Chin Ping Mei and the Drama. Рукопись доклада, прочитанного на XII Международной конференции синологов в Кембридже, сентябрь 1959 г., любезно присланная автором.
629


не идет дальше классификации заимствований и приемов их ввода. Упомянутый ранее исследователь Чжан Хунсюнь рассматривает заимствования изолированно от романа, а потому оказывается не в состоянии их уяснить. Так, выявив многочисленные заимствования автором «Цзинь, Пин, Мэй» народных рассказов и повестей из дошедших до нас собраний — под редакцией Хун Пяня < т т
рассказы из 1 орного жилища Чистоты и Спокойствия»
ТillЖбйФ) (ок. середины XVI в.) и Фэн Мэнлуна — «Повести прошлого и наших дней» ^7 Ф|Й), он приводит их не
для объяснения творческой манеры автора «Цзинь, Пин, Мэй», а для датировки этих собраний.
Между тем в «Цзинь, Пин, Мэй» наблюдается сложное сцепление сюжетных линий — обрамляющей, побочной — У Суна, с одной стороны, и главной — Симэнь Цина — с другой. В последнюю, помимо тесно связанных с ней сюжетных линий главных героинь, вплетаются многочисленные частные сюжетные линии как главных действующих лиц, так и второстепенных. К ней же примыкают в заключительных главах романа еще две побочные линии.
Прежде чем перейти к анализу главной сюжетной линии Си- мэня, рассмотрим некоторые частные и примыкающие линии.
Многие действующие лица вводятся в «Цзинь, Пин, Мэй» с помощью вставных новелл или эпизодов. Так, заимствованная из сборника «Судебные дела мудрого Лунту» неизвест¬
ный автор) повесть о богаче Мяо Тяньсю (гл. XLVII) выглядит вставной новеллой лишь поначалу, когда в ней рассказывается о незнакомых читателю героях — Мяо Тяньсю и убившем его с целью ограбления родственнике Мяо Цине. В дальнейшем новелла органически сливается с главной сюжетной линией и уже не воспринимается в ткани повествования как инородное тело. Преступник Мяо Цин, становясь второстепенным действующим лицом «Цзинь, Пин, Мэй», сталкивается с Симэнем, откупается от возмездия и превращается в закадычного друга Симэня, с которым не раз впоследствии встречается и ведет дела. Поскольку же преуспевающий Мяо Цин не приобретает в романе самостоятельного значения, новелла подчиняется основному замыслу автора — обличению служебных преступлений судьи Симэня, а вместе с ним и императорского фаворита Цай Цина, принявшего под свое покровительство убийцу и грабителя, то есть помогает глубже вскрыть гнилость тогдашнего режима.
Другая вставная новелла — о предприимчивом приказчике Хань Даого, его смазливой жене и красавице-дочери (гл. XXXIII
630


и многие последующие), напротив, тесно сплетаясь с сюжетной линией Симэня и других главных героев, значительно развивается и не только раскрывает характер Симэня, но и важна сама по себе, так как в ней Ланьлинский Насмешник разрабатывает образ далеко идущего дельца из низов, которому помогают жена и дочь. Последние, в свою очередь, также образуют четко очерченные сюжетные линии.
Еще один пример использования готовых сюжетов связан с приключениями зятя Симэня — Чэнь Цзинцзи в заключительных главах романа (гл. LXXXII-LXXXIII, XCII-XCIX). В данном случае своеобразие состоит в том, что Чэнь Цзинцзи вводится в роман без вставной новеллы. Играя роль второстепенного действующего лица на протяжении всего произведения, Чэнь Цзинцзи в последних главах романа становится одним из ведущих главных героев.
Та же перестановка персонажа наблюдается и с наперсницей Пань Цзиньлянь — Чуньмэй, которая из второстепенного действующего лица превращается в конце романа в главную героиню, также образующую самостоятельную сюжетную линию. Но ни та, ни другая сюжетные линии не отличаются оригинальностью замысла. Чуньмэй, став женою видного столичного сановника, во всем повторяет свою бывшую хозяйку Цзиньлянь, а связь Цзинцзи с Цзиньлянь во многом напоминает взаимоотношения последней с Симэнем. С образом Чэнь Цзинцзи связана и другая вплетенная в сюжет вставная повесть. Речь идет о XLVIII главе, где описывается встреча Цзинцзи с Хань Айцзе, дочерью Хань Даого, ставшей наложницей полководца. Эта сцена повторяет повесть из сборника «Повести прошлого и наших дней», — конечно, имена героев соответственно заменены.
Не выделяются мастерством художественного воплощения и выдержанные в стиле авантюрных повестей житейские невзгоды Чэнь Цзинцзи, представляющие собой заимствованную из собрания «Тай-пин гуан цзи» (X в.) повесть «Ду Цзычунь»
В ХСШ главу включена только первая ее часть, где ведется рассказ о бариче-шалопае, который проматывает сперва состояние родителей, а потом крупные суммы, получаемые от таинственного старца. Другая же ее половина — о прозрении Ду Цзычуня, отказе его от мирских соблазнов под воздействием мудреца — автором «Цзинь, Пин, Мэй» изымается, отчего весь рассказ лишается каких бы то ни было элементов дидактики, присущей оригиналу. Вместо Ду Цзычуня в романе фигурирует неисправимый кутила и мот Чэнь
631


Цзинцзи, а вместо старца-филантропа — некий милосердный богач, которому так и не удается наставить барича на путь добра.
Выдвижение второстепенных персонажей на место главных действующих лиц в данном случае не столько говорит об отражении реальных жизненных процессов, сколько диктуется традицией — стремлением проследить конечные судьбы всех действующих лиц романа.
Обличение монашества проходит красной нитью через всю демократическую литературу, не исключая и «Цзинь, Пин, Мэй», где помимо прямых авторских отступлений-инвектив против духовенства широко вводятся сатирические характеристики, выработанные как в драматургии, например, пародийное описание литургии в VIII главе, частично заимствованное из драмы «Западный флигель», так и в прозаических жанрах.
Вставная повесть о патриархе Ваньхуэе (в гл. LVII), заимствованная из сборника «Судебные дела мудрого Лунту», новых персонажей не вводит, но помогает автору «Цзинь, Пин, Мэй» поведать читателю историю основанного патриархом некогда процветавшего буддийского монастыря Вечного блаженства, а ныне пропитого и разграбленного монахами. Эта новелла с помощью контраста обличает быт и нравы современных автору «святых» обителей. Вольный анекдот, вложенный в уста монахини Ван (в гл. XXI), вносит яркие штрихи в портрет святоши. Ту же роль играет и вставное житие монаха Наставника пяти запретов в гл. LXXIII. Взятое отдельно, как оно помещено в сборнике Хун Пяня под названием «О том, как Наставник пяти запретов опозорил юную Хунлянь» (
— это религиозно-дидактическое произведение, не выходящее за рамки обычной житийной литературы. Когда же оно вкладывается в «Цзинь, Пин, Мэй» в уста лицемерно-набожной настоятельницы Сюэ, то приобретает особую силу обличения. Ведь читателю романа сразу приходит на память скандальная история ханжи Сюэ — помещенный в XXXIV главе вставной рассказ об устроенном ею в собственной келье тайном свидании любовников. Это рассказ тоже заимствованный. Он входит в сборник Фэн Мэнлуна «Повести прошлого и наших дней», но автор «Цзинь, Пин, Мэй» творчески перерабатывает его — переносит акцент с любовной интриги на беспощадное осуждение монахини-сводни.
Отмеченные здесь лишь некоторые композиционные приемы ввода в роман вставных новелл и эпизодов и связанная с ними разработка частных и примыкающих сюжетных линий убедительно свидетельствуют о том, что Ланьлинский Насмешник, широко
632


используя художественный опыт предшественников, как правило не ограничивается механическими заимствованиями. Он стремится сплавить заимствованное с собственным творчеством, обрабатывает и переосмысляет его, подчиняя своему индивидуальному замыслу. Таковы вставные новеллы о Мяо Цине и особенно о Хань Даого, вводящие новых действующих лиц, а также и никого не вводящие о патриархе Ваньхуэе, Наставнике пяти запретов и любовниках в монашеской келье. Когда же автор, исчерпав основные сюжетные линии, прослеживает, отдавая дань традиции, конечные судьбы и остальных второстепенных действующих лиц, он не утруждает себя творческой разработкой образов, а просто «подключает» готовый сюжет, что особенно бросается в глаза при раскрытии перипетий Чэнь Цзинцзи и Чуньмэй.
* * *
В отличие от эпопей, в «Цзинь, Пин, Мэй» впервые прослеживается основная сюжетная линия, постепенно раскрывающая частную жизнь и служебную карьеру преуспевающего Симэнь Цина. Именно вокруг Симэня группируются все остальные главные герои, действующие лица, второстепенные и эпизодические персонажи. Основная сюжетная линия, охватывая II — LXXIX главы и определяя непрерывность сюжетного развития «Цзинь, Пин, Мэй», составляет тот фундамент, на котором воздвигается все произведение.
Стремление Ланьлинского Насмешника избежать характерных для эпопеи нарочито эффектных сюжетных ходов и неожиданных поворотов в судьбах героев определило композицию романа. Изображая обыденную жизнь обыкновенных людей, автор старается придать изложению естественную плавность, а потому отказывается от разработки кульминаций в каждой главе, то есть от присущей эпопеям сюжетной и композиционной их завершенности, преодолевая тем самым композиционную форму сцепления новелл. Хотя главы «Цзинь, Пин, Мэй» сохраняют традиционное название — «рассказ» (который исполняется рассказчиком за одно выступление), они на самом деле превращаются в главы романа, теснейшим образом связанные с развитием единой фабулы и всецело ей подчиняются. Отдельные главы «Цзинь, Пин, Мэй» не обладают той степенью законченности, какая присуща главам-новеллам «Троецарствия», «Речных заводей» или «Путешествия на Запад».
Главы «Цзинь, Пин, Мэй» объединяют по три-четыре, а чаще по нескольку эпизодов, каждый из которых делится на ряд сцен. Эпизоды и сцены весьма неравнозначны по содержанию и нерав¬
633


номерны по объему: одни растянуты до печатного листа, другие сжаты до нескольких строк. Это и обусловливает крайнюю неравномерность объема самих глав романа. Наиболее малые по объему, большинство которых сосредоточено преимущественно между II и XLIV главами, составляют приблизительно половину печатного листа, самые крупные, концентрирующиеся в основном между LVII и LXXX главами, доходят до двух печатных листов. Одни эпизоды (и сцены) изображаются в главе целиком, другие — завершаются, а третьи — лишь начинаются, но затем прерываются, чтобы быть продолженными в следующей главе. Как правило, даже закончившаяся в предыдущей главе сцена кратко повторяется или пересказывается в самом начале последующей, чтобы напомнить читателю (а скорее — слушателю) предшествующее развитие сюжета.
Рассмотрим композиционное построение двух глав — короткой и объемистой.
Глава XVII называется «Прокурор Юйвэнь обвиняет командующего придворной гвардей Яна. Ли Пинъэр берет в мужья Цзян Чжушаня». Ее объем около 0,8 печатного листа. Состоит она из следующих эпизодов и сцен:
ПЕРВЫЙ ДЕНЬ
сэ
ЭПИЗОД ПЕРВЫЙ: Симэнь на пиру у начальника гарнизона Чжоу. Дается краткое описание пира в повествовательной форме.
Сцена первая слуга Дайань и
(на улице) сваха Фэн
Сцена вторая
(у начальника гар- Дайань и Симэнь низона Чжоу)
ЭПИЗОД ВТОРОЙ: Симэнь на свиданье у Ли Пинъэр. Описание пира у Пинъэр в повествовательной форме и стихах.
четыре реплики и ремарка
две реплики и три ремарки
Сцена первая
(у Ли Пинъэр)
Сцена вторая
(там же)
Ли Пинъэр и Си мэнь
те же и Дайань
три реплики и три ремарки
две реплики и три ремарки
634


ЭПИЗОД ТРЕТИЙ: Разоблачение столичной клики.
Сцена первая
(у Симэнь Цина)
Симэнь и зять Чэнь Цзинцзи
четыре реплики и несколько больших ремарок
ВТОРОЙ ДЕНЬ
Сцена вторая Симэнь
(там же) и У Юэнян
две реплики и большие ремарки
Сцена третья
(там же)
Дайань и сваха Фэн
пять реплик и ремарки
НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ
(включающие как первые два дня, так и последующие)
ЭПИЗОД ЧЕТВЕРТЫЙ: Ли Пинъэр берет в мужья Цзян Чжушаня.
Сцена первая
Ли Пинъэр и сваха
три реплики и
(у Ли Пинъэр)
Фэн
ремарка
Сцена вторая
Ли Пинъэр и Цзян
тридцать три ре¬
(там же)
Чжушань (Объединяются два прихода Цзян Чжушаня к Ли Пинъэр. Каждому посещению предшествует экспозиция в повествовательном изложении.)
плики и тринадцать ремарок
Сцена третья
Ли Пинъэр и сваха
реплика и заключи¬
(там же)
Фэн
тельная ремарка
Эта небольшая глава обнимает события нескольких дней. Причем только один из них, первый, обозначенный точной датой, прослежен подробно и обстоятельно — с утра до глубокой ночи. В течение этого дня происходят первый, второй и частично третий эпизоды. Здесь в центре событий стоит Симэнь, место действия
635


которого несколько раз меняется. Третий и четвертый эпизоды охватывают несколько дней и происходят одновременно, причем в четвертом эпизоде в центре повествования оказывается Ли Пинъэр и действие переносится к ней в дом.
Перед читателем проходят четыре эпизода, состоящие из десяти сцен. Они далеко не одинаковы по своему значению. Первый эпизод фактически совершенно не разработан. Он состоит из нескольких фраз и не развивает сюжета, но важен тем, что раскрывает социальные связи Симэня как главного героя. Это — один из тех многочисленных эпизодов, из которых складывается день героя. В обилии подобных эпизодов можно, конечно, усмотреть и неумение автора отобрать характерную ситуацию. Но нагромождение событий вместе с тем помогает читателю зримо ощутить праздное времяпрепровождение Симэня и его окружения, с одной стороны, паразитический образ жизни господствующего класса — с другой.
Посмотрим, как композиционно связаны между собой эпизоды в этой главе.
Обе сцены — два диалога, вплетающиеся в авторское повествование в первом эпизоде, к последнему по существу не имеют никакого отношения. Они подготавливают второй эпизод — свидание Симэнь Цина с Ли Пинъэр. Второй же эпизод вводится без какого-либо вступления: «Он осушил кубок и, простившись с хозяином, сел на коня и помчался к Ли Пинъэр. Она подала ему чай». Также приход слуги, объявившего о приезде дочери Симэня с зятем, и уход Симэня из дома Пинъэр вводит читателя в третий эпизод. Зато между третьим и четвертым эпизодами, где обрывается одна сюжетная линия — линия Симэня и действие переносится в соседний дом, то есть возобновляется разработка другой сюжетной линии — линии Пинъэр, автор прибегает к широко бытовавшему тогда в повествовательном фольклоре приему: «В унынии сидел дома Симэнь, но не о том пойдет речь. Расскажем теперь о Ли Пинъэр». Третий и четвертый эпизоды наиболее разработаны. Они и дают название главы.
Следует заметить, что повествовательная форма в данной главе занимает приблизительно равный объем с формой диалогической. От лица автора здесь излагается первый эпизод, в сценах-диалогах также встречаются довольно развернутые ремарки, не говоря уже о повествовательных авторских введениях к новому эпизоду или сцене. Такова композиционная структура одной из начальных глав «Цзинь, Пин, Мэй».
636


Рассмотрим теперь сюжетосложение одной из наиболее объемистых глав (около 2 печатных листов) — LXXII, которая называется «Симэнь Цин становится приемным отцом барича Вана Третьего. Ин Боцзюэ вступается за Ли Мина».
ПЕРВЫЙ ДЕНЬ
о
ЭПИЗОД ПЕРВЫЙ: Ссоры домашних после отъезда Си- мэня в столицу. В коротком авторском описании рассказывается об обстановке в доме, занятиях его жен, взаимоотношениях между ними и служанками. (Весь эпизод происходит в женской половине дома Симэня.)
Сцена первая
кормилица Жуй и служанка Цюцзюй
одна реплика и одна ремарка
Сцена вторая
Цюцзюй и горничная Чуньмэй
две реплики
Сцена третья
(в комнате Цзиньлянь)
Чуньмэй и Цзиньлянь
одна реплика и сопутствующая ремарка
Сцена четвертая
Чуньмэй и Жуй
две реплики и ремарка
Сцена пятая
те же и Цзиньлянь
семь реплик и три коротких ремарки
Сцена шестая
Цзиньлянь и Мэн Юйлоу — монолог Цзиньлянь, прерываемый двумя короткими репликами Юйлоу
семь реплик и шесть ремарок
ЭПИЗОД ВТОРОЙ: Возвращение Симэня. (Весь эпизод происходит в доме Симэня.) Короткое повествовательное вступление.
Сцена первая
Симэнь и У Юэнян
семь реплик
Сцена вторая
те же и слуга Дайань
три реплики
637


Сцена третья
в коротком авторском описании жены встречают Симэня, он дает распоряжения слугам; сцена кончается докладом слуги о приходе прихлебателя Ин Боцзюэ и секретаря Вэня Начетчика
Сцена четвертая
Симэнь Цин, Ин Боцзюэ и Вэнь Начетчик
двенадцать реплик и четыре коротких ремарки
Сцена пятая
те же и Чэнь Цзин- цзи
четыре реплики
Сцена шестая
Симэнь и служащие управы
шесть реплик и ремарка
День приезда заканчивается упоминанием о приеме богача Цяо и заключительной ремаркой.
ВТОРОЙДЕНЬ
и
ЭПИЗОД ТРЕТИЙ: Прием Симэнем коллеги — молодого судьи Хэ. Краткое описание ломящегося от яств стола. (Эпизод происходит в доме Симэня.)
Сцена первая
(вставная)
шурин У, Ин Боцзюэ и Вэнь Начетчик
три реплики
Сцена вторая
(вставная)
Симэнь и начальник гарнизона Чжоу
шесть реплик
Сцена третья
Симэнь, Ин Боцзюэ, Вэнь Начетчик, шурин У, судья Хэ
сцена в авторском описании
638


ЭПИЗОД ЧЕТВЕРТЫЙ: Симэнь у Пань Цзиньлянь.
Сцена первая Симэнь и пять реплик и
(в спальне Цзиньлянь сопутствующее
Цзиньлянь) описание
ТРЕТИЙ ДЕНЬ
Краткое описание приема судьи Хэ в управе, возвращение Си мэня домой.
Сцена первая Симэнь и начальник пять реплик
(вставная, ведомства работ
у Симэня) Ань Чэнь
о
ЭПИЗОД ПЯТЫЙ: Симэнь становится приемным отцом барича Вана. Описание залы в доме Ванов. (Весь эпизод там же.)
Сцена первая Сцена вторая
Сцена третья
(в кабинете Вана)
Симэнь и барич Ван Т ретий
те же и госпожа Линь (мать Вана)
Симэнь и Ван
две реплики и ремарка
семь реплик и четыре ремарки
реплика и ремарка
ЭПИЗОД ШЕСТОЙ: Встреча Симэня с Цзиньлянь.
Сцена первая Симэнь и
(в спальне Цзиньлянь
Цзиньлянь)
семнадцать реплик и две ремарки, а также авторское описание
ЧЕТВЕРТЫЙ ДЕНЬ
Сцена вторая
(в прихожей Цзиньлянь)
Сцена третья
(вставная)
Дайань и Чуньмэй
три реплики
Симэнь и посланец две реплики от Ань Чэня
639


ЭПИЗОД СЕДЬМОЙ: Ин Боцзюэ вступается за Ли Мина.
Сцена первая
Ин Боцзюэ и Ли
тринадцать реплик
(на улице)
Мин
и три ремарки
Сцена вторая
Вэнь Начетчик и
пять реплик и три
(у Вэня Начетчика)
Ин Боцзюэ
ремарки
Сцена третья
(там же)
те же и слуга Цитун
три реплики и ремарка
Сцена четвертая
Вэнь Начетчик,
шесть реплик и одна
(там же)
Ин Боцзюэ, слуга Лайань
ремарка
Сцена пятая
Симэнь и Ин Бо¬
восемнадцать ре¬
(у Симэня)
цзюэ
плик и одна ремарка
Сцена шестая
(там же)
те же и Ли Мин
двадцать одна реплика и пять ремарок
Эта обширная глава содержит семь эпизодов и двадцать девять сцен, объединяющих события только трех дней (четвертый день переходит в следующую главу), что свидетельствует о еще более тщательном, нежели в начальных главах романа, прослеживании жизни героев. Автор не расстается с ними буквально ни днем, ни ночью, лишь иногда пропуская несколько дней или месяцев.
Время выступает в «Цзинь, Пин, Мэй» основным и, пожалуй, единственным двигателем сюжета. События воссоздаются, за редким исключением, во временной последовательности. Краткость эпизодов не позволяет совместить одновременно происходящие события, поэтому и они изображаются последовательно — одно за другим, чем зачастую замедляется развитие сюжета, возникает необходимость «возвращаться назад».
Автора «Цзинь, Пин, Мэй» буквально захлестывает калейдоскоп событий — больших и малых, важных и незначительных, которыми заполняется обыденная жизнь человека, интерес к которой по мере создания романа все увеличивается, что видно из сопоставления глав. Автор, как первосоздатель романа, заворожен открывшимся ему многообразием жизни и не стремится отделить главное от второстепенного, его не волнуют многочисленные повторения
640


коллизий, в результате чего все попадает на страницы произведения, придавая повествованию подчас излишнюю дробленность.
Там, где романисту Нового времени достаточно было бы нескольких мастерски разработанных эпизодов и сцен, там романисту позднего Средневековья, каковым является автор «Цзинь, Пин, Мэй», потребовалась для достижения сходного эффекта целая вереница эпизодов. Необходимо, однако, отметить, что при всей растянутости и медлительности, с которой развертывается в романе частная жизнь героев — а это, нельзя не подчеркнуть, отражает и реальную картину однообразного быта купеческой семьи, автору, когда он обращается к отражению общественной жизни и деятельности Симэня, удается отобрать именно такие эпизоды, которые убедительно показывают превращение его из ничем не приметного владельца лавки лекарственных трав в одного из первых богачей уезда, из простолюдина — в уездного судью и приемного сына императорского фаворита.
Задача исследователя литературных памятников состоит не в том, чтобы выявлять ограниченность художественных средств или композиционную рыхлость того или иного произведения прошлого, а в том, чтобы в результате конкретно-исторического анализа определить его место в художественном развитии того или иного народа, определить, в частности, степень соответствия типа художественных средств характеру изображаемого. В связи же с темой композиционного построения «Цзинь, Пин, Мэй» приходится констатировать, что непреходящая ценность этого романа, как и «Троецарствия», «Речных заводей» и, очевидно, всех великих творений, таится именно в совпадении имевшихся в распоряжении автора художественных средств и композиционных приемов с тем, что он воплощает в соответствии со своим творческим замыслом.
В обеих разбираемых главах встречаются так называемые вставные сцены, которые вклиниваются в тот или иной эпизод, не имея к нему ни малейшего отношения. Две такие вставные сцены в первом эпизоде XVII главы, как указывалось, служат завязкой следующего, второго эпизода и таким образом сцепляют оба эпизода между собой. В LXXII главе вставные сцены также подводят читателя к одному из будущих эпизодов, которые будут изображены либо в той же главе, либо в одной из последующих. Так, третий эпизод — прием Симэнем судьи Хэ, хотя автор и придает ему большое значение, сам по себе разработан слабо, но в него включены две вставные сцены, одна из которых, первая, — диалог Симэня с Ин Боцзюэ — посвящена певцу Ли Мину и подготавливает
641


последний, седьмой эпизод главы. Две вставные сцены — первая третьего дня и третья четвертого дня — обращают внимание читателя на важный эпизод в карьере Симэня в одной из последующих глав и ее предваряют.
Итак, в «Цзинь, Пин, Мэй» наблюдается переплетение сюжетных линий и сцепление эпизодов, то есть такие композиционные приемы, какие характерны для романа Нового времени.
В композиции двух рассматриваемых глав есть и коренные отличия. Одно из них — сокращение повествовательной формы за счет резкого увеличения удельного веса сценической формы — диалога. Если в XVII главе та и другая формы занимали примерно равный объем, то в LXXII главе на 46 ремарок приходится 160 реплик. Количественное соотношение — 20 % к 80 — тем более изменится в пользу драматургической формы, если сопоставить их по объему. Развернутые реплики во многом превосходят короткие, иногда в одно-два слова, ремарки. Причем функции последних оказываются весьма ограниченными. В диалогах они, как правило, сведены к минимуму (А, смеясь, сказал; Б заругалась и т.п.) или вовсе отсутствуют, то есть автор фактически прибегает к драматургической форме воспроизведения сцены-диалога. Другие ремарки служат лишь связующим звеном между диалогами. В них описываются сборы в путь, проводы, передвижение героев и т.п. Наконец, в авторском повествовании даются зарисовки некоторых встреч, приемов, пиров и т.д. Оба этих типа ремарок изображают либо действия персонажей, либо представляют собой немые сцены. Таким образом, ремарки LXXII главы и по функциям, и по самой своей природе являются ремарками не столько эпическими, сколько сценическими.
С развитием сюжета в «Цзинь, Пин, Мэй» происходит постепенное вытеснение авторского повествования. Желая быть как можно более «объективным», то есть не навязывать своего отношения к происходящему, автор уходит от повествования, предоставляя героям действовать самим. Оставляя их наедине с читателем, он максимально приближает приемы изображения к изображаемому.
Роман «Цзинь, Пин, Мэй» раскрывает одну из закономерных ступеней на пути к реалистической типизации — ту стадию «наивного реализма», когда автор видит правдивость изображения в подражании изображаемому, в перенесении в литературу тех естественных форм выражения, в которых те или иные сцены и ситуации могли бы разыгрываться в самой жизни, а потому отказывается от перевоссоздания их в собственном авторском описании. Вот по¬
642


чему все авторские отступления — будь то морализаторские сентенции или обобщения — четко отделяются прямым обращением к читателю: «Вот что я вам скажу, почтенный читатель...»
Сцена шестая из первого эпизода LXXII главы содержит семь реплик и шесть ремарок. Приведем ее полностью и посмотрим, каковы ее композиционные компоненты и каково, в частности, соотношение повествовательной и сценической форм.
(Между служанками Чуньмэй, Цюцзюй и кормилицей Жуй идет ссора из-за валька. В ругань вмешивается Цзиньлянь, но вскоре появляется Юйлоу.)
«В то время как они ругались, из задних покоев не спеша вышла Мэн Юйлоу.
— Я тебя звала в шашки играть, а ты не идешь, да еще шум подымать, — сказала она и увидела Цзиньлянь.
Когда та вошла к себе в комнату и присела, Юйлоу спросила ее:
— Скажи, из-за чего все началось?
Цзиньлянь отпила чаю, который подала Чуньмэй, немного успокоилась и начала:
— Видишь, у меня даже руки одеревенели из-за этой разбойницы-потаскухи. Чашку чаю поднять не могу. Сижу это я у себя, образец для туфель свожу. Тут ты за мной Сяолуань присылаешь.
Вот прилягу, говорю, и приду. Легла... Не сплю. Смотрю, наперсница моя старается — юбку стирает. Заодно, говорю, и мне бинты для ног постирай. Немного погодя слышу — ругань. Оказывается, Чуньмэй велела Цюцзюй взять у Жуй валек, а та не дает — прямо из рук вырывает. „Один, — говорит, — взяла, только и видали, теперь другой просишь? Некогда нам. Мы хозяину белье стираем“.
Так меня это разозлило. Послала я Чуньмэй как следует отругать потаскуху. С каких это пор осмелела, власть над другими взяла?!
Мы тебя на свое место поставим! Кто ты здесь такая есть! Тебя что, в паланкине сюда принесли, что ли, в жены взяли? Эта почище Лайвановой жены! Выхожу я, а она все глотку дерет. Тут я на нее и набросилась. Не оттащи меня тетушка Хань, я б этой шлюхе бесстыжей язык вырвала. Всех баламутит. Хочет из нас веревки вить, что ли? А хозяйка тоже не права. Помнишь, сама же Лайванову потаскуху, рабское отродье, распустила, а как я с ней поругалась, так меня ж во всем и обвинили. Я, видите ли, ее до петли довела. А теперь этой потачку дает — вытворяй, мол, что хочешь. Если ты ребенка кормишь, так и знай свое дело. Нечего тебе перед каждым вздор плести! Что у нас глаза-то песком, что ли, засыпаны? И этот тоже бесстыжий! Умер человек — невесть где, а он все у ней в комнате отирается. Как придет, так к ее портрету. Поклоны отвешивает, бормочет про себя, не разберешь чего.
643


Поздно вечером чаю захочет, так эта шлюха скорей встает, подает. На радостях постель разбирает. Тут у них и начинается... Потаскуха бывалая! Чай — так и служанка подаст. Зачем же тебе-то соваться? Мужика захотела, да? Еще наряды выпрашивает. А у него ни стыда, ни совести. Скорей лучшие шелка в лавке берет, портных созывает. Видала, как она в седьмую седмицу себя вела? Сам идет возжигать жертвенные предметы, а она со служанкой на кане восседает — в бабки играет. Даже прибрать не успела, а он и говорит: „Играйте, играйте, сестры! Жертвенную снедь к хозяйке не носите, сами ешьте и пейте“. Вот как он ей потакает. А она? Чем она платит? „Придет, — говорит, — господин или нет — все равно ждешь“. Я тут шагу прибавила — вхожу. Она глаза так и вытаращила — растерялась и осеклась сразу. Вот он, негодяй, как своих жен любит — замужней бабой не брезгует. Г лазами своими ненасытными так везде и рыскает — всех без разбору подбирает. Так и горят у него, распутника, глаза-то. А еще толкуют о приличиях да порядочности! Сама ведь говорила: муж, мол, умер, а тут как-то детина с ребенком у ворот прохаживался — все высматривал. Заморочила нам головы, а сама ухо держит востро. Заметь, постоянно перед глазами маячит и всякую чушь несет. Будто переродилась — прямо-таки вторая Ли Пинъэр! А хозяйка сидит себе целыми днями у себя в комнате — точно оглохла иль язык отсох. А тебе стоит только рот открыть, будешь виновата.
Юйлоу только смеялась, слушая Цзиньлянь.
(— Откуда ты знаешь такие подробности? — спросила она.)10
Цзиньлянь продолжала:
— По-твоему, что ж, на юге дерево сохнет-гниет, а на севере Шэнь-богач припеваючи живет, да? Ведь как за деревом тень, так за человеком молва. Да как же не знать?! Сколько мертвеца в снег ни зарывай, все равно вытает.
— У нее же не было мужа. Откуда он взялся? — спросила Юйлоу.
— Пока ветер не дунет, небо не прояснится. Не обманешь, не проживешь. Не скрой она, кто б ее взял?! Помнишь, пришла — голодная, морда желтая. От худобы вся съежилась — жалкая такая. И вот полюбуйтесь, как за два года отъелась — мужа ей отдай. Если не одернуть теперь, завтра она нам на шею сядет. Да еще чадо принесет. Чьим же его считать будут, а?
— И умна ж ты, ничего не скажешь! — засмеялась Юйлоу.
Они посидели немного и пошли играть в шашки».
10 Эта реплика в первоначальном тексте отсутствует. Взята из более поздних вариантов.
644


Приведенная сцена, состоящая из семи реплик и шести ремарок, наглядно показывает реальную пропорцию тех и других. Ремарки в диалогах почти исчезают, и текст фактически записывается в форме, присущей драматургическому роду. Отметим, в одной сцене преображена соответствующим образом даже графика (см. гл. LII).
Таким образом сцена-диалог, — иногда, как в данном примере, перерастающая и в сцену-монолог, — выступает основным элементом композиции «Цзинь, Пин, Мэй». Из сцен складываются эпизоды, которые в свою очередь образуют сюжетные линии. Хотя в сюжетосложении «Цзинь, Пин, Мэй» не трудно заметить композиционные элементы романа Нового времени, отождествлять их вряд ли правомочно. Художественно законченные эпизоды с разработанной интригой встречаются в этом средневековом романе весьма редко. Даже названия эпизодов в разобранных главах (например, Симэнь на пиру у Чжоу, Симэнь на свиданье у Пинъэр — в XVII гл.; ссоры домашних, возвращение Симэня и др. — в LXXII гл.) говорят об отсутствии в них определенной интриги. Многие эпизоды напоминают сцены с несколькими явлениями, рыхлость сюже- тосложения «Цзинь, Пин, Мэй» свидетельствует о поисках автором новой композиции, отличной от строго регламентированного и нормативно-размеренного построения глав-новелл эпопеи.
Драматизм отдельных сцен и эпизодов достигается в «Цзинь, Пин, Мэй» не нарочитым, все более концентрирующимся нагромождением внешних обстоятельств, не с помощью композиционных средств, как в эпопеях, а подготавливается постепенно и вызывает качественно иное эмоциональное воздействие на читателя. Если слушатель, скажем, «Речных заводей» с нетерпением ждет кульминации и последующей развязки, сопряженной, как правило, со всякого рода неожиданностями и непредвиденными обстоятельствами, то есть захвачен прежде всего занимательностью сюжета, то в «Цзинь, Пин, Мэй» перед читателем предстает в первую очередь детальное воссоздание жизни героев, ему дается пища для раздумий над их судьбами, над жизнью с ее перипетиями в широком плане. Читателя «Цзинь, Пин, Мэй» поглощает не столько исход той или иной сцены или эпизода, сколько жизненная достоверность изображаемого, призванная воздействовать на его сознание и эмоции своей художественностью.
Сцена с монологом Пань Цзиньлянь вскрывает одну из характерных особенностей композиции «Цзинь, Пин, Мэй»: повторения — полные и частичные — ранее прошедших сцен и ситуаций. Вкладывая в уста Цзиньлянь резкий выпад против кормилицы
645


Жуй, автор заставляет героиню воспроизвести предшествующие диалоги эпизода, напомнить более ранние сцены романа, коснуться ряда лиц. Тут и намеки на историю жены Лайвана, относящуюся к XXII—XXVI главам, и упреки в адрес хозяйки У Юэнян и Си- мэня, и фрагменты диалогов из LXV, LXVII и других глав, и, наконец, новые детали и характеристики, например, портретное описание Жуй до и после прихода в дом Симэня. Заметим, что монолог Цзиньлянь (как и речь других персонажей «Цзинь, Пин, Мэй») с характерными для живого разговорного языка особенностями (например, употребление второго лица личных местоимений вместо первого и третьего), вырванный из контекста романа, трудно понятен без особых пояснений.
Казалось бы, понося Жуй, Цзиньлянь должна была извратить факты в свою пользу, с тем чтобы сильнее очернить свою соперницу. Однако Цзиньлянь нигде не искажает ни речи других, которые она воспроизводит, ни сцены, которые описывает. Напротив, она слово в слово повторяет и ранее сказанное ею самой, и слова других персонажей. То же самое прослеживается и в других повторениях. Своим происхождением все они связаны с так называемыми «общими местами», характерными для фольклора всех народов. Они обусловлены самим характером устного бытования — необходимостью постоянно освежать в памяти слушателей уже рассказанное. Рассказчик стремится, чтобы слушатели хорошо помнили как главных, так и второстепенных героев, чтобы четко представляли себе все сюжетные линии большого произведения и не теряли нити повествования. Повторения были тем более необходимы для тех, кто пропускал то или иное выступление рассказчика. Точно такие же повторения присущи и китайской классической драме XIII—XIV вв.11. Устное исполнение обусловило такую композиционную особенность всех произведений фольклора.
Итак, в «Цзинь, Пин, Мэй» как в первом романе наблюдается и сплав традиционных художественных средств и композиционных приемов с новаторскими, и их сосуществование, при котором можно выявить в отдельных частях произведения разнородные пласты, в которых преобладают те или иные приемы.
В связи со сказанным необходимо констатировать тот факт, что если композиционная завершенность глав-новелл «Троецарствия»,
^ Так, в драме Гуань Ханьцина «Месть Доу Э», например, монолог Доу Э в четвертом, заключительном, действии воспроизводит содержание первых двух действий, что дало возможность переводчику дать для журнальной публикации третье и четвертое действия (см. «Художественная литература», 1958, № 9).
646


«Речных заводей» и «Путешествия на Запад» легко допускает всякого рода литературные обработки и сокращенные популярные издания, то попытки адаптации «Цзинь, Пин, Мэй» (начиная с самой ранней переработки — так называемого ханчжоуского варианта, особенно переделки Чжан Чжупо, не говоря уж о всевозможных «старинных», «подлинных» и прочих вариантах) вызывали и вызывают справедливую критику. Оно и понятно. Адаптация «Цзинь, Пин, Мэй» представляет значительные трудности, так как при изъятии тех или иных сюжетных линий, тесно сплетенных с главными героями, неизбежны и ломка композиционной структуры, и нарушение самой художественной ткани, и, что не менее важно, выхолащивание тех деталей, которые представляют для современного читателя большую ценность. Изучение композиции, вместе с тем, позволяет наметить пути адаптации этого огромного и для широкого читателя вряд ли посильного романа. Это прежде всего снятие мелких, порой ничего не значащих эпизодов, по возможности — повторений в речах, сокращений сюжетных линий Чуньмэй и Чэнь Цзинцзи в заключительных главах, изъятие эпизодов, точнее, отбор наиболее ярких, когда они раскрывают то же самое качество героя в разных эпизодах, и т.д.
647


Б Л. Рифтин
КРАТКИЕ ЗАМЕТКИ ОБ ИЛЛЮСТРАЦИЯХ К «ЦЗИНЬ, ПИН, МЭЙ» 1
Эти заметки были опубликованы по-немецки в послесловии к немецкому изданию «Цзинь, Пин, Мэй» в переводе Ф. Куна (1848—1961)2. Автор надеется, что специалисты выскажут срои критические замечания по затронутым в них вопросам. По существующей у нас традиции предисловия и послесловия, как правило, пишутся без постраничных сносок, поэтому здесь не даны ссылки на многочисленные китайские исследования, которыми пользовался автор, пытаясь как можно полнее представить русскому и немецкому читателю это замечательное произведение китайской классической прозы — первый в мировой литературе роман о частной жизни простого горожанина.
* * *
Русское издание «Цзинь, Пин, Мэй» иллюстрировано некоторыми гравюрами из ксилографа годов Чун-чжэнь (1628—1644). Эти же гравюры в полном объеме (всего 200 — по две на каждую главу) воспроизводятся в новом немецком переиздании перевода Ф. Куна, подготовленном лейпцигским издательством Kiepenheuer Verlag (ГДР). Иллюстрации эти, представляющие собой интересный образец китайской книжной гравюры конца династии Мин, практически еще не исследованы. Только в «Краткой истории китайской гравюры» Го Вэйцюя3 мы нашли одну страницу, посвященную им.
Вот почему нам представилось необходимым написать специально и об иллюстрациях к «Цзинь, Пин, Мэй».
Во второй половине XVI в. в Китае складываются две школы граверов, работающих над книжной иллюстрацией: Цзиньлинская (по старому названию Нанкина), где работали мастера книжных лавок, принадлежащих домам Тан и Чэнь, и Хуэйчжоуская, по названию города в провинции Аньхуэй. И те, и другие специализировались в издании пьес и романов, но у цзиньлинских мастеров композиция рисунка строилась по принципу, напоминающему театральную сцену: действие развертывается на переднем плане и
648


приближено к зрителю, а фон — это как бы второй план, трактуемый весьма плоскостно. Мастера этой школы широко пользовались приемом, который назывался да-дао ко-фу, что буквально значит «большой нож, широкий топор», а в действительности является обозначением энергичной манеры широкого штриха без тонких линий, но с частым противопоставлением белых и черных плоскостей (белые одежды и залитые черной тушью головные уборы, отдельные детали дома — стен, мебели и т.п.).
В отличие от Цзиньлинской школы, продолжавшей в известной мере традиции ранних книжных иллюстраций с их прекрасной «наивной» простотой, хуэйчжоуские мастера создали совсем иную манеру книжной гравюры. Дело в том, что в Хуэйчжоу, бывшем в XVI в. крупным торговым центром, издавна делали бумагу и изготовляли тушь. У китайцев тушь и сейчас продается не в разведенном виде, а в плитках, обычно украшенных узором или каллиграфической надписью. В те далекие времена плитки туши украшались тончайшим рисунком. Делалось это так: мастера-граверы изготовляли специальные деревянные формочки с углубленным орнаментом-рисунком и заполняли их особой массой, которая, застыв, принимала очертания нанесенного на ней рисунка. Такой рисунок всегда исполнялся тончайшими линиями, отсюда и тончайшие главные линии хуэйчжоуской гравюры-иллюстрации, поскольку она родилась на базе именно этого искусства деревянных форм для туши (а отчасти и вырезывания печатей, где тоже требовалась тонкая, филигранная работа). Недалеко от г. Хуэйчжоу, в уезде Шэсянь, находилась деревня Цюцунь, славившаяся своими резчиками из рода Хуан. До нас дошли имена около сорока из них, которым принадлежат иллюстрации к многочисленным пьесам, жизнеописаниям героинь древности, новеллам, романам и прочим книгам. На протяжении почти двухсот лет, со второй половины XVI в. до середины XVIII в., гравюры мастеров из рода Хуан были знамениты по всей стране. Некоторые из этих мастеров перебрались в другие печатные центры тогдашнего Китая — Ханчжоу и Сучжоу. Именно в Ханчжоу, как считают китайские искусствоведы, и были напечатаны иллюстрации к роману «Цзинь, Пин, Мэй». Об их создателях мы знаем очень немного. Если вглядеться в иллюстрации к «Цзинь, Пин, Мэй», то на некоторых гравюрах можно увидеть сбоку мелкие иероглифы — это имена их резчиков. Были ли резчики одновременно и художниками, рисовавшими саму иллюстрацию, сказать трудно. В истории китайской гравюры было по-всякому.
649


На иллюстрациях ко 2, 4 и 35 главам к «Цзинь, Пин, Мэй» мы находим имя Хуан Цзыли. Известно, что это псевдоним известного мастера Хуан Цзяньчжуна, в поздние годы сотрудничавшего со знаменитым художником Чэнь Хуншоу (1598—1652) и пережившим его. Отсюда можно сделать вывод, что Хуан Цзыли был еще очень молод, когда участвовал в создании иллюстраций к нашему роману. Он был потомственным резчиком, его дед Хуан Инжуй создал иллюстрации к «Избранным пьесам эпохи Юань», а отец, Хуан Ибинь, вместе с другими сородичами прославился иллюстрациями к поэтическим сборникам. В 20-х годах XVII в. он создал гравюры к неоднократно упоминавшемуся «Западному флигелю». Резчиком был и дядя Хуан Цзыли, его имя связано с изданием портретов героев романа «Речные заводи», принадлежавщих Чэнь Хуншоу. Все старшие родичи Хуан Цзыли еще были живы и активно работали, когда он вырезал гравюру (или гравюры) к«Цзинь, Пин, Мэй».
На иллюстрации к главе 48 в углу можно разглядеть имя другого гравера, Хуан Жуяо. О нем известно, что он создал иллюстрации к пьесе «Река Хуанхэ чиста», но мы не можем восстановить его родственные связи с другими Хуанами. На рисунках к 7, 8, 22, 46, 47, 59, 64 и 83 главам значится, что резал их Лю Цисянь, хотя он и не принадлежал к знаменитому роду Хуанов, но известно, что работал в паре с одним из них: Хуан Чэнчжи в годы Чун-чжэнь готовил издание иллюстраций к «Речным заводям», с которыми «Цзинь, Пин, Мэй» связан генетически.
На иллюстрациях к гл. 30, 37, 38, 41, 44, 46 и 82 мелкими иероглифами напечатано: «Резал Хун Голян». Об этом мастере известно немного. Он был родом из той же местности Хуэйчжоу, откуда происходили резчики по фамилии Хуан. Он прославился как один из мастеров, изготовивших гравюры к «Собранию фрагментов из пьес местности У», изданных в 1628 г. и по манере несколько напоминающих иллюстрации к «Цзинь, Пин, Мэй». И только о гравере, вырезавшем самую первую иллюстрацию и оставившем на ней свою фамилию Лю Инцзу, родом из Синьани, т.е. из той же самой местности в уезде Шэсянь, откуда происходил и уже упоминавшийся его однофамилиц, а может быть и родственник Лю Цисянь, мы ничего более не знаем. (В более поздних ксилографических изданиях, сохраняющих те же иллюстрации, фамилии резчиков вообще сняты.)
Итак, нам известны имена пяти мастеров-резчиков иллюстраций к «Цзинь, Пин, Мэй» (Го Вэйцюй упоминает лишь троих из
650


них), но если мы вглядимся в сами гравюры, то едва ли различим их индивидуальный почерк (а не исключено, что на самом деле мастеров было значительно больше). Объясняется это довольно просто — перед нами не индивидуальное творчество, а отличное традиционное мастерство, при котором ценится не новаторство, не индивидуальная, непохожая на других манера, а как раз наоборот, верность традиции, своеобразное растворение в ней индивидуального мастерства. Мы не знаем точно, когда были выполнены эти иллюстрации, их не было в наиболее раннем и более полном издании «Цзинь, Пин, Мэй», сделанном около 1617 г. Впервые они появляются в издании годов под девизом Чун-чжэнь, т.е. между 1628 и 1644 г. — в самом конце династии Мин.
Иллюстрации строго привязаны к тексту романа: две иллюстрации — один разворот. Дело в том, что для старой, напечатанной с досок китайской (и шире — дальневосточной) книги структурной единицей всегда была не отдельная страница, как в Европе, а разворот листа. Развернутый лист тонкой рисовой бумаги накладывался на печатную доску, а потом с отпечатанным текстом или изображением складывался пополам — так, чтобы свободные его концы оказывались у корешка книги, и именно их потом прошивали нитками при брошюровке. В старых китайских книгах на сгибе такого двойного листа оказывались обычно всякие надписи: название книги, номер главы или раздела (свитка), номер страницы, причем один сложенный вдвое разворот нумеровался все-таки как одна страница, имеющая лицевую и оборотную сторону. Так же точно получалось и с иллюстрациями. Каждый разворот воспринимался читателем как нечто единое — не зря ведь по-китайски это одна страница, — но разделенное на две части. Иллюстраций к «Цзинь, Пин, Мэй» всего сто листов, точно по числу глав. В раннем иллюстрированном издании каждой главе предшествовал разворот, т.е. две иллюстрации к ней, получалось 200 иллюстраций. В более поздних переизданиях все иллюстрации были собраны в отдельный томик в начале книги. На сгибе листа, кроме названия романа (в самом верху), внизу есть еще две параллельные строки, содержащие по семь иероглифов. При брошюровке одна из строк оказывалась на лицевой стороне листа, другая — на тыльной. Нетрудно догадаться, что это подписи к иллюстрациям. Но подписи необычные.
В различных ксилографических изданиях «Цзинь, Пин, Мэй» разное количество иллюстраций, самое большее 200, самое меньшее 100. Го Вэйцюй указывает почему-то только сто иллюстраций, возможно, он не был знаком с самыми ранними сохранившимися
651


иллюстрациями, воспроизведенными в китайском переиздании
1957 Г.
В старинных китайских эпопеях и романах название глав состояло из двух параллельных ритмически организованных строк. Именно эти названия художник и повторял на сгибе листа в качестве подписей к иллюстрациям: первая строка — к одной, вторая — к другой. Напомним, что глава в традиционном китайском романе, как правило, состоит из двух эпизодов, основное содержание которых и отражено в заголовке. Именно эти два эпизода и иллюстрировал художник. Возьмем, например, иллюстрации к главе 2, которая в обработанных изданиях называется «Красавица Пань у занавески завязывает любовь. Старуха Ван в чайной ведет хитрый разговор». И на 1-й иллюстрации к этой главе мы соответственно видим выглядывающую из-за занавески Пань Цзиньлянь, согнувшегося в поклоне Симэнь Цина и лежащую на земле палку с рогулькой на конце, которая выпала из рук красавицы и ударила проходившего мимо Симэнь Цина по голове. Этот эпизод и есть завязка романа. А во второй части главы рассказывается о том, как Симэнь Цин, явившийся к хозяйке чайной старухе Ван (именно ее мы видим сидящей в чайной рядом со входом в дом Цзиньлянь), подбивает старуху свести его с понравившейся красоткой. Так художник проиллюстрировал оба эпизода главы 2.
Но вернемся снова к самому изданию. Гравюры к гл. 1 и написанные на сгибе названия эпизодов (т.е. тех же глав) свидетельствуют о том, что все эти гравюры были сделаны не к раннему изданию романа, а к варианту текста, уже обработанному безвестным литератором первой половины XVII в.
Го Вэйцюй (стр. 78) почему-то называет их иллюстрациями к «Цзинь, Пин, Мэй цы-хуа», хотя достаточно взглянуть на первую иллюстрацию к 1-й главе, где изображено братание Симэнь Цина со своими дружками, чтобы понять, что она соответствует содержанию первой главы именно обработанного варианта романа, а не «цы-хуа», где в первой главе Симэнь Цин вообще не фигурирует.
В «Цзинь, Пин, Мэй» время изображено условно: формально там описаны события XII в., а реально живут как бы в ту же эпоху Мин, когда был написан роман. Эту иллюзию приближенности к современной для читателя конца XVI — начала XVII в. жизни усиливали и иллюстрации. Крупнейший специалист по истории китайского костюма художник Л.П. Сычев обратил наше внимание на детали одежды, характерные для моды именно эпохи Мин либо даже ее конца. (В Китае покрой одежды менялся с приходом
652


новой династии.) Присмотритесь внимательно к платью красотки Цзиньлянь на упоминавшейся уже иллюстрации к гл. 2, а также к изображениям ее и других красавиц — жен героя, например к левой иллюстрации к гл. 18: там можно увидеть черную точку-пуговицу на высоком воротнике ее платья. Такие воротники появились в Китае в царствование императора У-цзуна (1505 — 1521). На левой иллюстрации к гл. 31 изображены уездные чиновники, явившиеся на пир в дом Симэнь Цина. У правого на спине так называемый бу-фан — «нашитый квадрат» — отличительный знак чиновника, введенный в эпоху Мин. В зависимости от ранга там вышивалось изображение какого-либо зверя (если чиновник был военным) или птицы (у гражданских). У чиновника, стоящего слева, на уровне колен видна широкая орнаментальная полоса — деталь, характерная для чиновничьего платья именно эпохи Мин. На некоторых гравюрах можно увидеть еще одну деталь чиновничьей одежды — широкую вставку — клин по бокам, идущую от пояса книзу, на распорках, несколько напоминающую кринолин. Такой покрой появился в Китае во времена правления императора Сяо-цзуна (т.е. после 1487 г.). Такое одеяние с клином на жестком каркасе хорошо видно на левой гравюре к гл. 72 или 92 (левая). И наконец, еще одна, незначительная, казалось бы, примета времени: в средневековом Китае чиновники носили шапки с «крыльями» (по-китайски они назывались чжанъ-и,зяо — «расправленные рога»). В сунскую эпоху эти «крылья» были строго вертикальны, в эпоху Мин их края загибались вверх, как это видно у столичного сановника на иллюстрации к гл. 18 (правая).
Все остальные герои — простые горожане — одеты в костюмы, не имеющие четких примет времени. Например, главного героя романа — владельца лавки лекарственных трав всегда легко узнать на гравюре по характерному головному убору — шапочке ва-лен- мао — буквально «шапка с черепичными краями» или «ребристая наподобие черепицы шапка»4. Ее угловатость особенно заметна, например, на иллюстрации к гл. 10 (левая), где Симэнь Цин сидит в лотосовой беседке среди своих жен, или на обеих иллюстрациях к гл. И: его шапка, действительно, напоминает черепицу. Такой головной убор характерен для разных эпох, он несет не временную, а социальную функцию: это знак горожанина.
Иллюстрации к «Цзинь, Пин, Мэй» знакомят читателя с деталями старокитайского быта: они изображают, как китайцы рушили (очищали от шелухи) рис на специальной рисорушке, которую крутил вол (илл. к гл. 87), как выглядела да и сейчас выглядит старая
653


китайская аптека, где обязателен шкаф с множеством выдвижных ящичков (наподобие картотечных в библиотеках), как обмывают новорожденного (илл. к гл. 79) или стирают белье (илл. к гл. 72), как выглядит могила богатого китайца (круглая, окруженная каменной стеной — илл. к гл. 89), на что похожи игравшие роль крупных денег слитки серебра (они напоминали маленькие башмачки, см. илл. к гл. 80), и многое другое.
В «Цзинь, Пин, Мэй» немало натуралистических и чисто эротических сцен. Они есть и на гравюрах. Случай это не уникальный для тогдашнего Китая, но и не столь частый. Не нужно забывать, что роман, как и иллюстрации к нему, — это произведение своей эпохи и что это произведение сатирическое. Автор, недаром взявший себе псевдоним Ланьлинский Насмешник, пытается через открытое изображение страстей показать всю гибельность невоздержанности, свойственной Симэнь Цину. Он выставляет его напоказ во всей неприкрытой наготе в назидание другим, которые не хотят умереть от истощения в 33 года. Трудно сказать, когда в китайское искусство вошла эротическая тема, может быть, иллюстрации в «Цзинь, Пин, Мэй» — это первое ее воплощение3. Следует, однако, сказать, что само отношение к изображению соития было у китайцев несколько иным, чем на Западе. В 1907 г. молодой русский синолог, будущий академик В.М. Алексеев (1881 — 1951) во время путешествия по Китаю увидел в одном доме висящие на кухне (!) эротические народные картинки. Хозяева объяснили ему, что такие изображения помогают от пожара. Дело в том, что, по традиционным китайским понятиям, небо отождествляется с мужским началом, а земля — с женским, дождь символизирует слияние неба и земли, он оплодотворяет землю, которая рождает злаки и все растения. Но дождь одновременно и небесная вода, которая тушит огонь, пожар. Соитие мужчины и женщины моделирует в земных условиях в соответствии с древним мышлением аналогиями космический акт. Недаром в самом романе при описании любовных сцен автор не раз употребляет традиционный поэтический образ «тучки и дождя». Мы далеки от мысли, что откровенные иллюстрации к «Цзинь, Пин, Мэй» делались с «противопожарными целями», но ясно, что отношение у самих китайцев к ним было тогда иным, чем в Европе. Нельзя забывать и о том, что в средневековом Китае, где самое целомудренное изображение любви, например, в средневековых литературных новеллах Юань Чжэня, Цюй Ю и др. писателей, вызвало осуждение ригористов-конфуцианцев, осмелиться изобразить плотскую любовь было не меньшим, если не большим, подви¬
654


гом, чем в средневековой Европе. И роман «Цзинь, Пин, Мэй», и иллюстрации к нему — своеобразный памятник своей эпохи: конца XVI — первой половины XVII вв., и подходить к нему надо как к памятнику определенного времени.
Чтобы показать жизнь во всей полноте и даже наготе, автор (или, скорее, авторы) иллюстраций применили особый художественный прием: они, как это делается на театральной сцене, снимали фасадную стену комнаты, в которой происходит действие. Трудно предположить, что кабинет Симэнь Цина, нарисованный на иллюстрации к гл. 67 (правая), походил на открытую веранду или что аптекарский магазин на иллюстрации к гл. 19 (правая) не имел ни одной стены.
Другой типичный прием — показ происходящего через огромное круглое окно. Круглые окна, действительно, были в китайской архитектуре, но не столь большие и не в жилых помещениях, а на верандах и т.п. Здесь же изображение любовных сцен через открытое (не имеющее рамы) круглое окно — столь частый прием, что даже изображая любовное свидание в гроте (илл. к гл. 52, правая), гравер обводит картинку кругом, как будто сцена происходит в доме с круглым окном.
Иллюстрации к «Цзинь, Пин, Мэй» нередко многоплановы, так на гравюре к гл. 9 (левая) мы видим кабачок, причем как бы в разрезе, с кухней на первом и залом для посетителей на втором этажах, а на втором плане — жанровую сценку: Симэнь Цин, бежавший от богатыря У Суна и оказавшийся во дворе у врачевателя Ху, напугал вышедшую оправиться служанку. Нетрудно заметить, что фигуры персонажей и на переднем и на заднем плане примерно одного размера, это создает иллюзию равнозначности равноудаленных первого и второго планов.
У авторов этих иллюстраций был целый ряд излюбленных приемов, наиболее специфичный из них — изображение сна или видения как своеобразного облачка «пара», исходящего из головы спящего, причем явившиеся во сне люди изображаются на этом белом фоне. Это хорошо видно на иллюстрациях к гл. 67 (левая) и 71 (правая). Не напоминает ли читателю этот прием изображение мыслей героев в современных комиксах?
Как правило, все герои изображаются на фоне различных архитектурных построек, рядом с которыми растут деревья, цветы в грунте и вазонах, устроены искусственные горки из причудливо выветренных камней. До нас дошли любопытные устные правила хуэйчжоуских мастеров (для удобства запоминания их записывали
655


в стихотворной форме), согласно которым мастеру граверу надлежало вырезать сперва фигуры персонажей, а потом — природный фон (горы и пейзаж).
Иллюстрации к «Цзинь, Пин, Мэй», как и к другим китайским книгам того времени, — это типичная обрезная гравюра: на ней вырезано само изображение, а не фон — гравюра повторяет принцип ксилографической доски, с которой китайцы печатали текст книги.
Когда-то на первых китайских книжных иллюстрациях, которые делались к буддийским сутрам, художник старался заполнить все пространство гравюры фигурами людей или какими-нибудь декоративными деталями. Мастера эпохи Мин, в частности, иллюстраторы «Цзинь, Пин, Мэй», напротив, старались оставить на гравюре как можно больше «воздуха», чтобы фигуры действующих лиц смотрелись более четко.
Китайская книжная гравюра со времени ее возникновения до начала XVII в., когда были сделаны иллюстрации к «Цзинь, Пин, Мэй», прошла почти тысячелетний путь развития. От статичных, иконообразных иллюстраций к буддийским сутрам мастера художники и граверы пришли к изображению самых сложных форм быта, включая и те его стороны, которые обычно скрыты от посторонних глаз. От статического иконописного рисунка к динамичному многоплановому изображению — таков путь китайской книжной иллюстрации. С 70-х годов XIX в. в Китае, главным образом в Шанхае, начала развиваться литография. Можно сказать, что с этого момента начинается и новый этап в развитии китайской книжной иллюстрации. Выпуская многочисленные литографические издания старинных романов книжные фирмы выработали особые принципы их иллюстрирования. Как правило, сперва помещались портретные иллюстрации, чаще группа из трех стоящих героев, а затем следовали картины с изображением целых сцен перед началом глав или цзюаней. Нередко на одной иллюстрации изображалось по две сцены: одна на верхней половине листа, а другая на нижней. Такие иллюстрации были созданы и для «Цзинь, Пин, Мэй». Мы находим их, например, в сянганском издании 1906 г., где сперва следует 8 портретов героев, а затем картина с изображением сцен из романа вверху и внизу, причем обе картины не повторяют иллюстрации из старых ксилографических изданий — все десять братьев, например, сидят за круглым столом, а не стоят как на ранней гравюре, по-другому решена и сцена встречи Симэнь Цина с Пань Цзиньлянь. (Это издание хранится в Синологической библиотеке АН СССР.)
656


В разных литографированных изданиях обычно делались и различные иллюстрации. Так в дефектном литографированном издании, хранящемся в той же библиотеке, на иллюстрациях в целую страницу изображено лишь по одному эпизоду. На первой иллюстрации изображена встреча У Суна с Пань Цзиньлянь — тема, которая была на 2-й иллюстрации в старых изданиях, но которая решена здесь совсем по-новому: У Сун в театральном головном уборе стоит перед старшим братом, не склоняясь в поклоне, все три фигуры (братьев и Пань Цзиньлянь, сидящей в доме у окна, а не стоящей в дверях) даны в одном крупном масштабе, здесь даже не заметно, что У Далан — коротышка, а У Сун — грозный великан. (К сожалению, в этом издании сохранился лишь один лист с двумя иллюстрациями на каждой стороне.)
Б. Рмфггшн 李福清 1982.8 月
657


Примечания А.И. Кобзева
1 «Краткие заметки» с приложением четырех эротических и подписанных гравюр (двух пар к главам 27 и 82 с подписями Лю Цисяня и Хун Голяна) впервые опубликовал А.И. Кобзев в «Архиве российской китаистики» (т. 2. М., 2013, с. 127 — 136). Они были извлечены из предоставленной Б.Л. Рифтиным публикатору датированной августом 1982 г. рукописи на 18 машинописных листах с правкой и иероглифическими вставками. Судя по таковым и по дублирующей подписи китайским именем Ли Фу-цин, она предназначалась для издания по-китайски и представляет собою, по определению автора, «соединение предисловия к русскому переводу “Цзинь, Пин, Мэй” с некоторыми фрагментами к немецкому изданию перевода Ф. Куна» (л. 18). Описанная им старейшая серия иллюстраций к «Цзинь, Пин, Мэй» до выхода в свет в 1988 г. немецкого издания была опубликована целиком в полном французском переводе А. Леви (Fleur en Fiole d'Or (Jin Ping Mei cihua) / Tr. par. A. Levy. Vol. 1, 2. P., 1985) и еще раньше, но лишь частично в сокращенном переводе В.С. Манухина (Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй. Т. 1, 2. М., 1977). До четверти из 200 изображений носят откровенно эротический характер и никак не отражены в отечественном издании, равно как и в его переизданиях 1986 и 1993 гг. Б.Л. Рифтин указал 9 подписанных иллюстраций, на самом деле их — 25 — к главам 1 (2-я), 2 (1-я), 4 (1-я), 5 (2-я), 7 (1-я), 20 (2-я), 22 (1-я), 26 (2-я), 27 (2-я), 30 (2-я), 31 (1-я), 35 (2-я), 37 (1-я), 38 (2-я), 41 (1-я), 44 (2-я), 46 (1-я), 47 (1-я), 48 (1-я), 54 (1-я), 59 (2-я), 60 (1-я), 64 (2-я), 82 (1-я), 83(2-я) — со следующим распределением имен пяти художников-гравёров: Хуан Цзыли 黄子立(Хуан Цзяньчжун 黄建中)一гл. 2,
4, 35, Хуан Жуяо 黄汝)i — гл. 31，4合，Лю Цисянь 细启宪一гл. 5, 7, 20, 22, 26, 27, 46, 47, 54, 59, 60, 64, 83, Лю Инцзу 贯应祖一гл. 1 и Хун Голян 洪国 良一гл. 30, 37, 38, 41，44, 82.
2 Rif tin В. Über die chinesische Buchgraphik und die Illustrationen zum 'Djin Ping Meh，// Kin Ping Meh / Übertr. von F. Kuhn. Leipzig, Weimar, 1988. Bd 2,
5. 507-522.
Подробнее по теме см.: Кобзев ^4.//. Иллюстрации к «Первой удивительной книге» китайской литературы // 40-я НК ОГК. [Т. XL]. М., 2010, с. 371—382; он же. Загадки «Цзинь пин мэй» // Китай и окрестности: Мифология, фольклор, литература. К 75-летию ак. Б.Л. Рифтина. М., 2010, с. 465—466; он же. Чунь хуа // Духовная культура Китая: энциклопедия. [Т. 6:] Искусство. М., 2010, с. 848—450.
3 Го Вэйи,юй. Бань-хуа ши-люэ (Очерк истории гравюры). Пекин, 1962.
4 Согласно «Большому китайско-русскому словарю» (Т. 4. М., 1984, с. 563) ва-лен-мао — «шапка устрицей (головной убор простолюдина)», поскольку ва-лен — «устрица, устричная раковина».
5 Об этом подробно см. в указанных в примеч. 2 публикациях А.И. Кобзева.
658


Содержание
Глава шестьдесят четвертая 6
Глава шестьдесят пятая 22
Глава шестьдесят шестая 48
Глава шестьдесят седьмая 68
Глава шестьдесят восьмая 100
Глава шестьдесят девятая 130
Глава семидесятая 156
Глава семьдесят первая 182
Глава семьдесят вторая 212
Глава семьдесят третья 248
Глава семьдесят четвертая 280
Глава семьдесят пятая 314
Глава семьдесят шестая 352
Глава семьдесят седьмая 386
Глава семьдесят восьмая 418
Глава семьдесят девятая 458
Примечания 494
Приложения 558
П.Д. Хэнэн
Текст «Цзинь, Пин, Мэй» 558
В.С. Манухин
Некоторые композиционные особенности
романа «Цзинь, Пин, Мэй» 622
Б.Л. Рифтин
Краткие заметки об иллюстрациях
к «Цзинь, Пин, Мэй» 648
Примечания А.И. Кобзева 658
659


Научное издание
ЦЗИНЬ, ПИН, МЭЙ,
или
ЦВЕТЫ СЛИВЫ В ЗОЛОТОЙ ВАЗЕ
Том 4 Книга 1
В книге использованы иллюстрирующие роман китайские картины конца XVII в. в прорисовке художницы Л.Ю. Лазуткиной с подписями в каллиграфии Ма Цзинчэна
Редактор А.И. Кобзев Корректор Н.А. Орлова
Оформление А.В. Гончаренко и В.Г. Никифоровой Верстка О.Н. Морозовой
Подписано к печати 07.09.2016. Формат 84 х 108 хп Гарнитура AcademyC. Печать офсетная Уел. печ. л. 34,6. Уч.-изд. л. 45.3 Заказ № 150. Тираж 300 экз.
Федеральное государственное бюджетное учреждение науки Институт востоковедения Российской академии наук 107031, Москва, ГСП, ул. Рождественка, 12
Отпечатано в ООО «Белый Ветер» 115093, Москва, ул. Щипок, д. 28