Катрин
Малабу
Что нам
делать
с нашим
мозгом?
Перевод с фрамцузского
Карен Саркисов
Научный редактор
Максим Краснов
М18	Малабу К. Что мам делаю с нашим мозгом?
М.: V-A-C Press, 2019—112 с. -12*
УЛ К 612.8
Г»БК 87.6	ISBN 978 5 6041854 2 1
Идея пластичности головного мозга стала общим местом в со-
временной нейроиауке и предметом широкого обсуждения
в медиа: мозг трансформируется под воздействием опыта, об-
разования или среды на протяжении всей жизни индивида.
Часто эта способность к изменениям ассоциируется с готов-
ностью человека принять нужную форму или приспособиться
к любым обстоятельствам. В этом смысле научные положеиия
о децентрализации, сетевой организации или гибкости нервной
системы зеркально отображают принципы теории менеджмента
и требования сегодняшней экономики. В своей книге Катрин
Малабу дает альтернативное прочтение пластичности, находя
в ней не просто синоним податливости, но и потенциал к со-
противлению, отрицанию навязанных форм, а также источник
новой взрывоопасной биологической субъективности.
Паргаод аынолаем но и |д«ми«о-.
Malabaa t Цел Шга Jr auier ccrveaa? Pari* Editions Bayard, 2011
* 1011 l.dir iona Bayard
C 2019 V A < Pre»
Предисловие ко второму изданию	е
Введение. Пластичность и гибкость, за сознание мозга 24
1. Поле действия пластичности	40
II. Кризис центральной власти	sa
III. «Вы—это ваши синапсы»	вг
Заключение. На пути к биологическому
альтерглобализму	io*
Предисловие ко
второму изданию
7
За годы, прошедшие с выхода первого издания книги «Что
нам делать с нашим мозгом?», не прекращали проводить-
ся исследования роли пластичности мозга. Продолжая го-
ловокружительный взлет, который она пережила на заре
1980-х, нейробиология остается одной из наиболее много-
обещающих и новаторских наук и в начале XX! века. Опи-
сание мозга через сети гибких и изменчивых соединений,
конфигурация и развитие которых не полностью подкон-
трольны генетическому детерминизму и чья форма уни-
кальна для каждого индивида, вызвало настоящую теоре-
тическую н эпистемологическую революцию. Ежедневно
выходят новые книги, исследующие сложность функциони-
рования нервной системы и анализирующие ее многочис-
ленные проявления в плоскости развития, памяти, науче-
ния и восстановления после повреждений. Образ мозга как
машины, центральной телефонной станции или компьютера
окончательно отжил свое время.
Книга «Что иам делать с нашим мозгом?» призвана
была рассказать читателю об этих новых разработках. Мне
показалось важным дать их доступное философское обоб-
щение, позволяющее больше не демонизировать область, во
многом непонятую и широкой публикой, и большинством
интеллектуалов. Возникла настоятельная потребность пока-
зать, что мозг — не просто место ментальных операций, но
и устройство, включающее в себя эмоции, аффекты, привыч-
ки, память о пережитом опыте и практиках. Мозг в некото-
ром роде чувствует себя как дома во всем теле, а тело через
свои движения и желания составляет и активирует нейрон-
ные соединения. Сегодня организм обозначает ие одно толь-
ко тело, но комплекс, образуемый мозгом и телом.
Однако в своей книге я не намеревалась ограничить-
ся простой описательной задачей изменения взгляда на
конкретный феномен. Знакомство с нейробиологией наве-
ло меня иа мысль, что сказанное о мозге имеет явную по-
литическую значимость. Как если бы всякое открытие, ка-
сающееся органического функционирования, в то же время
неизбежно выявляло и провоцировало новый аспект функ-
ционирования политического. Расставшись со статусом
Что нам делать с нашим мозгом?
8
слепого и непонятного органа, мозг воплощает небывалую
форму контроля и управления. Пластичный мозг, переста-
вая быть ригидным механизмом, теряет статус центра и вер-
шины иерархии. Его гибкая и распределенная экономика,
в значительной степени выстроенная за счет влияния среды
н воспитания, противоречит идее всемогущества главы или
начальства. Меж тем это нецентрированное и сетчатое спле-
тение мозга и тела, эта неразличимость приказа и испол-
нения — далеко не простые биологические данности. Они
также соответствуют определенному политическому, соци-
альному и экономическому состоянию мира, где отныне жи-
вет «человек нейронный». Так что описывать пластичность
мозга — значит непременно интерпретировать зеркальные
отношения между нервной системой и системой мира, то
есть между мозгом и глобализацией.
Нельзя изменить мозг, не изменяя субъекта. Наряду
с открытием новой формы мозговой организации наша эпо-
ха ознаменована появлением новой формы субъективности.
Но что же такое пластичный субъект? Если опыт, воспита-
ние, среда играют определяющую роль в развитии мозга,
сказываясь на его форме, здоровье, способности записывать
информацию и реагировать, то разве из этого не следует, что
пластичный субъект поддается манипуляциям, прогибается
под любым иажнмом и открыт любым впечатлениям вспо-
минается известное выражение рекламщиков «свободное
время человеческого мозга»)? Или же, напротив, он может
им не уступить и вылепить, через себя и для самого себя, об-
раз— скульптуру — уникальной и неприступной крепости?
Имеем ли мы дело в случае нейропластичности с новыми
условными рефлексами, которые только с виду противоречат
учению Павлова, а на деле продолжают иеявио, в другом об-
личье подпитывать фабрику рефлексов? Или же речь идет об
ином определении свободы?
Я столкнулась с невозможностью определенно и не-
двусмысленно высказаться в пользу того или иного варианта,
поэтому вопрос «Что нам делать с нашим мозгом?» остает-
ся открытым. В действительности обе альтернативы нужно
рассматривать вместе. Речь, стало быть, идет ие столько
Поеамслокие ко кгопом у изланню
9
об альтернативе, сколько об амбивалентности. Непреодоли-
мость последней мне открыла книга Люка Болтански и Эв
Кьяпелло «Новый дух капитализма».1 Этот труд позволил
мне прежде всего понять, что структурное отношение ме-
жду биологическим и политическим субъектами всегда об-
условлено функционированием капитализма в данный мо-
мент его истории. Пользуясь марксистской терминологией,
можно сказать, что пластичность мозга является сегодня
идеологическим или надстроечным выражением глобаль-
ного или постфордистского капитализма, пришедшего на
смену капитализму индустриальному. Сетевая организация,
отсутствие иерархии, децентрализованный контроль, ла-
бильность, мобильность—новый менеджмент является объ-
ективной версией структуры нервной системы, выявленной
современной нейробиологией. Пластичность мозга можно
поэтому рассматривать как привилегированную форму нату-
рализации капитализма.2
Эта игра отражений между двумя разными системами
помещает пластичность в самую сердцевину вышеупомяну-
той амбивалентности. Представляется невозможным выяс-
нить. является ли пластичность субъективным проявлением
нового капитализма или же она указывает на его противо-
речивость. Образует ли она новый фетиш глобализоваиной
экономики (нет больше мыслящих субъектов, только подат-
ливые мозги) или, напротив, ее одновременно формообра-
зующая н взрывная сила определяет небывалую возможность
сопротивления? Равным образом представляется невозмож-
ным выяснить, является ли современный нейробиологиче-
ский дискурс, повсеместно распространившийся в медиа
и отныне главенствующий в гуманитарных науках, объек-
тивным союзником глобализации, ее привилегированной
дискурсивной формацией, или же он позволяет в том числе
нанести ей контрудар.
1.	Болтански Л., Кьяпелло Э. Новый дух капитализма. М.: Новое
литературное обозрение, 2011.
2.	Об этом также пишет Славой Жижск: «Таким образом, происходит
не только социализация нашего мозга, само общество натурализу
ется в мозге». Жпжек С- Устройство разрыва. Параллакспое видение.
М.: Издательство «Европа», 2008. С. 173.
Что нам делать с нашим мозгом?
10
Трудность заключается в невозможности сделать вы-
бор. Чтобы разобраться в этой трудности, а точнее, чтобы
разобраться с ней. я предложила провести различие между
пластичностью и гибкостью, обозначив вторую как «идео-
логический аватар-» первой. Сегодня flex (flexwork, flexicurity)
повсюду навязывается в качестве дежурного словца, способ-
ного учесть приватизацию общественного пространства, по-
степенное освобождение государства от обязательств, пре-
вращение индивидов в клиентов, вынужденных выбирать
и оплачивать услуги, прежде называвшиеся «социальными»,
прекаризацию труда, здравоохранения, образования, пра-
вовой и полицейской защиты. Предлагая задуматься о раз-
личии между гибкостью и пластичностью, я попыталась
развести идею бесконечной податливости (индивид, которо-
му можно навязать все что угодно) и идею маневренности,
способной сопротивляться деформации. Общеизвестно, что
пластичность характеризует свойство таких материалов, как
мрамор: они не возвращаются к начальной форме после того,
как подверглись обработке нли формовке, то есть сохраняют
след и память о своей первой деформации. Мы также знаем,
насколько мощны пластичные взрывчатые вещества. Таким
образом, пластичный индивид, в отличие от индивида гиб-
кого,— это тот, кто терпит давление лишь до определенной
точки, отмечающей несиижаемый порог прочности, абсо-
лютный предел эксплуатации. Существование такого пре-
дела, который, кажется, совершенно отсутствует у гибких
илн эластичных материалов (сохраняющих следы разнооб-
разных давлений, растяжений и сужений только в виде из-
носа, разжатия, расширения), обусловливает одновременно
и слабость субъекта и его силу. Переход за эту линию влечет
за собой разрушение и смерть, но в нем также заложена сила
отрицания, с помощью которой индивид утверждает соб-
ственную форму своего мнра. Следовательно, пластичность
сочетает в себе ограничнтельность и энергичность. Обо-
значая предел, она тем самым обнаруживает существенную
долю иеконформности, позволяющей субъекту не только не
прогибаться, но и изобретать свою собственную форму. Во-
прос «Что нам делать с нашим мозгом?» был призывом про-
Прсднсловмс ко второму изданию
11
будить то, что я назвала «сознанием мозга». Мозг в силу сво-
ей пластичности — по большей части наше произведение, то,
что мы из него делаем. Эта ответственность, одновременно
биологическая и политическая, открывает горизонт нового
философского мышления.
Все эти повторения очевидно призваны не резюмиро-
вать книгу, но подвести итог оказанного ей приема, в целом
весьма удовлетворительного. В актив можно записать ее
многочисленные переводы на иностранные языки: англий-
ский, японский, итальянский, немецкий, испанский и ни-
дерландский. Следует также упомянуть большое количество
статей и рецензий на нее, особенно в англосаксонском мире.
Книгу хвалили за то, что оиа впервые предложила философ-
ский подход континентального (а не строго когнитивистско-
го или аналитического) типа к проблемам, которые возникли
в связи с открытием пластичности мозга. Этот новаторский
подход лежит в основе критической (а не только описатель-
ной или позитивистской) трактовки вторжения мозга в об-
ласть духа — вторжения, важность которого никто больше
и не думает отрицать.
Слово «критика» следует понимать в том смысле, какой
ему сообщает Фуко в очерке «Что такое просвещение?». Быть
критическим значит уметь изобретать самого себя, уметь
придавать самому себе собственную форму в настоящем вре-
мени. Словом, быть пластичным, «рассматривать себя как
предмет сложной н длительной работы... И следствием этого,
как мы видим, станет то, что критика будет осуществляться
уже ие в поиске формальных структур, обладающих всеобщей
значимостью, но как проведение исторического исследования
событий, которые привели нас к тому, чтобы конституиро-
вать собственное признание иас самих в качестве субъектов
того, что мы делаем, думаем, говорим».3 *
Открытие пластичности мозга бесспорно составляет
часть «событий», конституирующих нас в качестве субъек-
тов. Признать этот факт означает впустить свежий воздух
3.	ФукоМ. Чтотакое просвещение? <' Интеллектуалы и власть:
Избранные политические статья, выступления и интервью. Ч. 1.
М-- Прнксис. 2002. С. 347. 352-353.
Что мам делать с нашим мозгом"’
12
в затхлое пространство европейской философской традиции,
наглухо закрывшейся от современной науки, и уравновесить
рефлексией сциентистский редукционизм, отличающий се-
годня большинство нейробиологических исследований. Это
значит поместить мозг в центр новой разработки субъектив-
ности и наконец отвести ему подобающую роль в истории
как метафизики, так и ее деконструкции. Ввести в действие
новый материализм, который возобновляет связь с антич-
ным атомизмом и пробуждает умолкшие, увы, голоса Ла-
метри, Дидро, Маркса и, как я надеюсь вскоре показать,
в каком-то смысле Альтюссера. Заставить этот новый мате-
риализм обратить внимание на теоретические пространства,
слишком долго вытравляемые цензурой,— например, то, ко-
торое открыл Александр Лурия, пришедший к отождествле-
нию мозга и психики в малоизвестиой в Европе области со-
ветской психологии ровно тогда, когда переживал бурный
расцвет лакановский психоанализ. Пролить свет на холод-
ную войну между психоанализом и нейробиологией и. быть
может, понять, что замещение биологического означающим
вовсе не обязательно приводит к освобождению или про-
грессу. С другой стороны, это подразумевает избавление от
убеждения, будто нейронаукм могут объяснить все виды по-
ведения и ментальных операций, минуя какое-либо метафи-
зическое или критическое вопрошание и оставляя в стороне
сущностную рефлексию о возможном отношении мозга к са-
мому себе.*
Настоятельная необходимость подобной критики начи-
нает в действительности осознаваться. В США возиикают ра-
бочие группы, сочетающие поиятия европейской философии
и теоретические инструменты нейронаук. Например, плат-
форма Critical Neuroscience5 задается целью оценить влияние
нейронаук на гуманитарные науки и тем самым переосмыс-
лить традиционные дисциплинарные разграничения, ставя
вопрос о необходимости применеиия этих новых подходов
4	Позволю себе сослаться на собственный текст: Malabo» С. Рош-
une critique de la raison ncurobiologique. A propos de Jean-Pierre
Changeux, ..Do vrai. du bean, du bien. One nouvelle approche ncuronale' «
La chambre du milieu. De Hegel aux neurosciences. Paris: Hermann, 2007.
S. www.critical-neuroscience.org
Предисловие ко кторомунчдаинт
13
в поле гуманитаристики. Нейронаучная критика выявляет
тем самым конфигурации зарождающегося знания, равно как
и его предмет.6 Множится число симпозиумов, статей, иссле-
довательских групп, посвящеииых проблемам прочтения,
герменевтики, социального факта, личности, психики в ней-
ронаучную эпоху.7 В университетах пишутся диссертации, за-
трагивающие философские и нейронаучные аспекты эмпатии
или исследующие проблемы, поставленные нейроэстетикой
или нейропсихоанализом.
Движение иейронаучной критики робко, ио тем не ме-
нее ощутимо набирает силу, и я рада, что внесла в него свой,
пусть и скромный, вклад.
Одиако отклики, которые встретила книга «-Что нам
делать с нашим мозгом?», не были едииодушно положитель-
ными. Среди основных адресованных ей упреков, помимо
краткости (тут надо отметить, что книга была заказана для
конкретной серии и ее формат был оговорен заранее), фи-
гурирует как раз моя чересчур неоднозначная позиция от-
носительно возможности политического выхода из-под ка-
питалистического господства. Как я указывала вначале,
пластичность мозга обнаруживает свою двойственность,
поскольку может определяться одновременно и как образ
н как отрицание глобального капитализма. Это значит, что
граница между пластичностью и гибкостью не разделяет два
обособленных пространства, но обозначает невероятный вну-
тренний водораздел. Принимая во внимание тот факт, что
с момента провала социализма советского образца, по всей
видимости, не появилось жизнеспособной альтернативы гло-
бальному капитализму, я могла написать, что сопротивление,
как я его себе представляю, ие черпает свои ресурсы в какой-
либо внеположности или в чем-то внешнем по отношению
к системе, а, напротив, получает свою силу в подрыве ее из-
нутри. Именно эта точка зрения могла показаться некрити-
ческой. Разве не выходит в таком случае, что пластичность.
<►.	Опять же позволю себе сослаться яа свою статью: Mehtboa С.
The Future of the Humanities // theory jibnffaJo, № 14,2010.
7. Например, симпозиум «'Личность в неиробнологнческую
эпоху", прошедшим в Лондонской школе экономики в сентябре
2010 года.
Что нам дсуать с нашим мозгом'
14
в сущности, есть не более чем выражение установленного
порядка, допускающего лишь незначительные колебания
и сдвиги без возможности трансгрессии? Могло показаться,
будто пластичность предает свой же собственный призыв,
призыв к изобретению себя и созданию новой формы мира
и мышления. Некоторые увидели в ней всепоглощающее
«прожорливое чудовище», очередную форму гибкости, само
выражение идеологии, с которой она якобы борется®
Что же в действительности может означать сопротив-
ление изнутри? Сопротивление без альтернативы? Сопротив-
ление, к тому же, биологического типа? Мие много раз зада-
вали вопрос, как возможно на деле различать пластичность
и гибкость; как можно сделать из мозга новую крепость, но-
вую баррикаду. Можно ли из него вообще что-лнбо сделать?
Что я могу ответить на это сегодня? Я, безуслов-
но, признаю некоторую наивность своих высказываний
2004 года. Поиск пересечений между неврологией, полити-
кой и капитализмом прежде никогда ие предпринимался,
и мой проект страдал от этой теоретической незрелости.
Различение между пластичностью и гибкостью, конечно,
слабо проработано, а мой сравнительный анализ экономи-
ческого функционирования и функционирования мозга, не-
сомненно, заслуживал более содержательного изложения
и, главным образом, более ясных и четких выводов. Что ка-
сается моего проекта «биологического альтерглобализма»
в финале книги, то ои остается расплывчатым и может по-
казаться пустым обещанием. Основной же вопрос состоит
в том, какой тип противостоя и ня, отрицания или инаково-
сти способна реализовать пластичность, учитывая ее специ-
фически биологическую укорененность.
Сославшись в самом начале на Маркса, я хотела недву-
смысленно поставить проблему политической направлен-
ности борьбы. Но какой имеино, может возникнуть вопрос.
Если пластичность представляет собой оружие, тогда против
чего оио позволяет вести борьбу и как им умело владеть?
8.	См , например: ProctorН. Neuronal Ideologies: Catherine Malaboo's
Explosive Plasticity in Light of the Marxist Psychology of A. R. Luria i
Dandelion, vol. 2,	Spring 2011.
Предисловие ко второму ндоя ими*
15
Прежде чем позволить себе ответить на все эти вопро-
сы, я должна уточнить два момента. Основное достоинство
книги Болтански и Кьяпелло, помимо аиалнза формы капи-
тализма начала 1990-х, заключается в том, что они заменя-
ют классическое понятие идеологии понятием «духа» капи-
тализма. Как и идеология у Маркса, «дух», с одной стороны,
указывает на всю теоретическую и художественную продук-
цию, порожденную капиталистическим способом производ-
ства и направленную иа оправдание его функционирования,
в том числе через усиленную мобилизацию ценностей сво-
боды. эмансипации и прогресса. «Духом капитализма,— по-
ясняют авторы,— мы называем идеологию, оправдывающую
вовлеченность в капитализм»9 Но, с другой стороны, поня-
тие «духа» содержит в себе все виды критики капитализма,
включая разоблачение идеологий. Так, с этой точки зрения
марксизм парадоксальным образом принадлежит духу капи-
тализма. Капитализм в конечном итоге всегда усваивает для
себя «ценности, во имя которых был подвергнут критике».10
Даже деконструкция или, к примеру, делёзовская парадигма
ризомы с их разрушительным потенциалом оказались по-
глощены новым устройством капитализма, который с недав-
них пор интегрирует в качестве условия своей возможности
деконстнтуирование присутствия, номадизм или детерри-
ториализацию. Где проходит граница между детерриториа-
лизацией и делокализацией? Между иомаднзмом и адап-
тивностью? Деконструкцией присутствия и отсутствием
начальства или центра на предприятии? Эта же самая дву-
смысленность проявляется в необходимой, но невероятной
границе между пластичностью и гибкостью.
Конечно, гораздо проще было бы предпочесть беспро-
игрышную позицию, вообще ие затрагивая понятия духа
капитализма, понятого в качестве непреодолимой ограды,
и четко противопоставить друг другу пластичность и гиб-
кость. Но мне показалось, и кажется до сих пор, куда более
честным обозначить риск, которому подвергает себя пла-
9.	Болшаяска Л.. Кьяпелло Э, Указ. соч. С. 42.
10.	Там же. С. 76.
Что нам делать с нашим мозгом?
16
стичиость, выступая в качестве критической инстанции ка-
питализма,— риск быть попросту усвоенной системой, кото-
рой она противостоит.
Тот факт, что сопротивление трудно мыслить как про-
тивостояние, предполагающее существование чего-то за-
предельного, своего рода трансцендентности, был — и это
мой второй тезис — давно выявлен Фуко, еще задолго до
Болтаиски. «Дискурсы являются тактическими элементами
или блоками в поле отношений силы; внутри одной и той же
стратегии могут быть самые различные и даже противореча-
щие друг другу дискурсы; и наоборот, они могут обращать-
ся, ие меняя своей формы, между противоположными стра-
тегиями».11 В таком случае сопротивление заключается во
внутренней стратегии, в динамике, имманентной отношени-
ям силы, нн одно из которых не преобладает над другим и от
которых невозможно уклониться или высвободиться. Всякий
предположительный выход из этих отношений силы будет
вновь втянут в их движение.
Я не отношусь к категории «политических» филосо-
фов, которые наперегонки критикуют или превозносят демо-
кратию, объявляют о «грядущем восстании» или пытаются
доказать, что коммунизм не умер. Говоря о невозможности
выхода, обращаясь к понятию духа капитализма и стратеги-
ческого, а не оппозиционного сопротивления, я тем не менее
по-своему провожу мысль о неусвояемом и неуловимом ха-
рактере пластичности.
Эта мысль требует времени и труда, поскольку она не
располагает свой объект на уровне классической политиче-
ской критики. Кроме того, я считаю, что в своей книге, сама
того не ведая, приступила к разработке теории, которая, на-
ходясь по ту сторону теории биополитики и бновласти, более
не нуждается в противопоставлении биологического и сим-
волического. Политика (по крайней мере, для меня) уже не
коренится в том способе, которым действующие силы — со-
циальные, экономические, категориальные (например, гендер
или раса) — производят, пользуясь выражением Фуко, «эф- 11
11.	Фуко М. Вола к истине: по ту сторону знойна, власти и сексуальности.
Работы разных лет. М.: Насталь, 1996. С. 203 204.
Предисловие ко второму изданию
17
фекты с ценностью смысла», то есть преодолевают свою ма-
териальность в направлении требования интерпретации или
структурной конфигурации.12 Так что пластичность не может
описывать (это мне сейчас стало ясно) экономику означаю-
щего, которая была бы в некотором роде отделена от своего
эмпирического, в данном случае церебрального, основания.
В противоположность сексуальности у Фуко, различию у Дер-
рида или множественности у Делёза, пластичность — не пла-
вающее означающее, своего рода излишек или пустая клетка,
делающая возможной подвижную сборку реального. Как го-
ворит Делёз в статье «По каким критериям узнают структу-
рализм?», подобная пустота должна позволять «распределять
серии», «определять структуру как порядок мест при вариа-
ции отношений». Однако от этой пустоты, в которую верили
так долго и за идею которой продолжают отчаянно цеплять-
ся, уже нет никакой пользы.
Политическая теория определялась как инстанция, воз-
действующая на этот порядок мест, на эту игру пустых кле-
ток. которые структурно предшествуют своим акторам. Со-
гласно Делезу, свойство символического места состоит в том,
что оно всегда предшествует тому, что его заполняет. Однако,
как мне представляется, если мы и дальше продолжим утвер-
ждать приоритет символического, то никакой политической
критике ие удастся избежать усвоения капиталистической
системой. Сходство мышления и капитала заключается как
раз в производстве прибавочной стоимости. Символическое
дополнение представляет собой теоретический эквивалент
прибыли. Эти две «прибавки» сочетаются в возможности фе-
тишизма. Болтански прав. «Дух» капитализма, в той мере,
в какой он мыслится как излишек (как избыток смысла,
идеологический довесок), образует связующее звено, об-
ласть неразличимости между капитализмом и его критикой,
поскольку является признаком их синонимичности. Имен-
но прибавочная стоимость — приращение смысла и рыноч-
ной стоимости — и есть то. что составляет дух капитализма.
В этом смысле символическое—лучший союзник капитала.
12.	Там же. С. 254
Что намцслатьс нашим мозгом?
18
Потому мне и не хотелось всецело отождествлять пла-
стичность с духом капитализма. В противоположность тому,
как я думала в 2004 году, теперь я вижу, что двусмысленность
пластичности — между покорностью и непокорностью — за-
ключается, пожалуй, не столько в невозможности выйти из
системы, которая по сей день не имеет реалистичной аль-
тернативы, сколько в необходимости мыслить последнюю
по-другому, нежели с точки зрения инаковости. Я хочу ска-
зать, что, если альтернатива понимается как новое распре-
деление смысла, новый символический порядок, тогда ни-
какой альтернативы никогда не наступит, так как подобные
распределения или порядки себя исчерпали. Роль философии
уже не в том, чтобы предлагать новые сборки или парадигмы
структуры. Ныие бесполезно предлагать новую символиче-
скую экономику, которая перекрыла бы собой экономику ма-
териальную и тем самым с ней порвала. В действительности
эти две экономики с самого начала идут рука об руку.
Противопоставление этих двух экономик, утвержде-
ние, будто одна (символическая) в отличие от другой учи-
тывает существование пустот, разрывов, промежутков или
нехваток в реальном, ни к чему не приведет. Необходимо
расстаться с мыслью, которую иам повторяют вот уже почти
сто лет — что сопротивление материальному функциониро-
ванию экономики должно обязательно брать начало в тео-
рии неполноты, нехватки присутствия или наличия прорех
в самом этом функционировании: зарубки или выемки язы-
ка, следа или игры. По этой логике, правильный материа-
лизм — это материализм с «пробелами». Например, в «Па-
раллаксном видении» Славой Жижек противопоставляет
остаточное действие символического, понятого как пустота
присутствия, и предполагаемый нейронаучный редукцио-
низм, к которому ои все же проявляет пристальный инте-
рес. Это остаточное действие, по его мнению, обеспечивает
существование места без места, утопии, которая снабжает
реальное зазором невозможного, невозможным заполнени-
ем, а значит, и амплитудой значений и свободой. Этот зазор
Жижек называет «разрывом». В конце своего спора с когни-
тивизмом он заявляет: «Конечная цель в споре между гума-
Прсдмсловж ко второму мвданмю
19
нитарными науками и когнитивизмом традиционно фор-
мулируется как „преодоление разрыва1 между природой
и культурой, между „слепыми11 биологическими (химически-
ми. нейронными и т.д.) процессами и опытом осознанности
и осмысленности. Но что если задача поставлена неверио?
Что если настоящая проблема заключается не в преодолении
разрыва, но скорее в том, чтобы сформулировать этот раз-
рыв как таковой, понять его суть?» Но что если подобная за-
дача— правильно сформулировать проблему разрыва — по-
ставлена неверно? И что если разрыв сильно переоценивают,
делая из него единственный источник «опыта осознанности
и осмысленности»? Что если вообще никакого разрыва нет
(а значит, нам нечего и преодолевать)? Данный разрыв опять
же является самим символическим, которое, по Жижеку, ну-
ждается сегодня в переформулировании — причем послед-
нее должно в точности совпасть с переформулированием по-
литического вопроса.
Повторюсь, если мы будем мыслить сопротивление
как разрыв, отделяющий символическое от биологического
и материального, или вносить разрыв в материальное, то это
лишь сыграет на руку капитализму, которому, как показал
Болтански, нужна эта брешь. Этот излишек пространства
внушает нам чисто фантазматическую веру, будто мы можем
свободно дышать, устремлять взор в иные пространства, ду-
мать иначе, тогда как на деле мы всего лишь лопаем мыльные
пузыри. Мы слишком долго верили, что разрыв или разли-
чие отстраняют систему от себя самой, а субъектов — от си-
стемы. Это ошибочное представление, и триумф биологии,
и в частности нейробиологии, заключается как раз в органи-
ческом сглаживании различия.
Мне возразят, что многие современные философы как
раз критиковали термин «символическое» и идею избытка,
которую он в себе несет, причем и в структурализме, и в ла-
кановском психоанализе, последователем которого является
такой мыслитель, как Жижек. Мы обнаруживаем, например,
у Фуко или у Деррида мотивированный отказ от термина
«символическое», который для одного остается скованным
языковым универсумом, а для другого — слишком близким
Что юм делать с нашим мозгом?
20
к экономике.13 Так нли иначе, то, что некая пустота — раз-
рыв, «пробел», различие — отделяет смысл от глубинной ма-
териальности вещей, справедливо для всех философов конца
XX века. Мысль — это всегда «мысль извне» или из перспек-
тивы «обещания».
Изучая мозг, я обнаружила, что современная биоло-
гия побуждает нас выработать новый подход к смыслу. Этот
подход никогда не порывает с материей и потому ие пред-
лагает никакого внешнего. С этой точки зрения мозг пред-
ставляет особый интерес. Он фактически является органом
смысла, поскольку в ием берут начало все познавательные
операции. Поэтому, кроме как ценой тщетной и абсурдной
идеалистической попытки, нельзя провести различие между
символической пластичностью мозга и его пластичностью
органической. На вопрос «Что нам делать с нашим мозгом?»
недопустимо предлагать ответ, который обходит мозг сторо-
ной и превращает его пластичность в новую структурную мо-
дель, которая вдобавок предает забвению его биологическое
происхождение. Но почему чистое органическое не оказы-
вается самой что ни на есть бессмыслицей? Разве не следует
с необходимостью покинуть эту объективную область, чтобы
произвести ее феномен? Думаю, что нет. И когда я утверждаю,
что невозможно выйти за пределы системы в направлении
некоего внешнего или трансцендентной инаковости, то имею
в виду иа самом деле невозможность выйти за пределы био-
логической материальности. Это в то же самое время позво-
ляет мне разглядеть в поисках политической альтернативы
определенный симптом — волю отыскать, по ту сторону су-
ществующего, новое символическое обещание, которое, одна-
ко, никогда не будет ничем иным, кроме как новой иллюзией
противостояния, н которое капитализм сразу же переварит.
Таким образом, в предлагаемом мной анализе фор-
мального и организационного родства капитализма и мозга
не идет речи о том, что узы этого родства могут быть разо-
13.	На тему критики символического у Жака Деррида и Мишеля Фуко
см : Деррида Ж Призраки Маркса. Государство долга, работа скорби
и новый интернационал. М.: Logos-altera, издательство -Ессе homo»,
2006. С. 89-90; Foxcoulc М. Entretien avec Michel Foucault, realise par
A. Fontana ct P. Pasqnino Ditset ecrits II, 1976 1988. Paris: Gallimard,
2001. P. 145.
Предисловие ко второму изданию
21
рваны силой одного лишь слова «пластичность», которое по-
зволило бы внести смысл в материальную логику прибыли.
Если пластичность понимать таким образом, то мы обрече-
ны на неудачу. Различие между пластичностью и гибкостью
не имеет символического будущего. Пока мы думаем, что
ответ на материальную имманентность находится в симво-
лическом, мы противопоставляем капитализму дух — и этот
дух в конечном итоге может быть только духом капитализма.
Другими словами, в каком бы обманчиво свежем об-
личье они ни являлись, любые обещания альтернативной по-
литики, что без конца утверждают несводимость экономики
означающего к фактической и эмпирической организации
как социального, так и органического (здесь второе— пара-
дигма первого), обречены оставаться неосуществимыми.
Удивительно наблюдать, сколько читателей дают ввести себя
в заблуждение этими старыми как мир обещаниями, что
символическое никогда не умрет. Собственно, смерть симво-
лического и заставляет нас мыслить пластичность как невоз-
можность провести различие между биологической и духов-
ной жизнями. Существует одна-единственная жизнь. В ней
имеет место чередование, а не альтернатива.
Что нам делать с нашим мозгом? Воздействовать на со-
единения, модифицировать синаптическую эффективность,
перенаправлять циркуляцию энергии, смещать отношения
силы. Культура, чтение, любопытство, образ жизни, жела-
ние, совместная речь, интерес к другому, внимание, увлечен-
ность. гнев, отказ следовать правилам, подчиняться — все
то, что образует мозг н делает его тем, что он есть, не соот-
ветствует открытости другому миру, своего рода фетишизи-
рованной трансцендентности, которая выдает себя за обето-
ванные небеса. Побег — это не обязательно акт мессианской
веры. Пора понять, что биологическая субъективность — это
определенное оружие. Уже не просто зеркало системы, но
способ ее взорвать.
Постскриптум: я постаралась по возможности оставить текст
книги без изменений. Помимо минимальных стилистических
Что нанделатъ с нашим мозгом?
22
правок, я главным образом пересмотрела и изменила свое,
прежде несколько ошибочное, видение ментального дарви-
низма, связанного с теорией эпигенеза посредством синапти-
ческой стабилизации.
Я в целом оставила нетронутым пропедевтический ха-
рактер текста, свежесть которого мне показалось важным
и необходимым сохранить. Эта книга ознаменовала поворотный
момент в становлении моей мысли. Мне бы хотелось, чтобы она
продолжала продвигать читателей в понимании некоторых из
ключевых проблем современной науки и философии. Я выражаю
горячую благодарность Фредерику Буайе и Беатрнс Бунноль.
Париж, май 2011 года
Предисловие ко второму изданию
23
Что нам делать с нашим мозгом?
Введение.
Пластичность
и гибкость, за
сознание мозга
25
Мозг— это произведение, и мы этого не знаем. Мы его субъ-
екты— одновременно авторы и порождения,— и мы этого не
знаем. «Люди сами делают свою историю, но они не знают,
что ее делают»,— говорит Маркс, желая пробудить созна-
ние историчности. В известном смысле этн слова полностью
применимы и к предмету нашего рассмотрения: «Люди сами
делают свой мозг, но они не знают, что его делают». Мы не
пытаемся, видоизменив эту изящную фразу, совершить лов-
кий риторический маневр или ограничиться поверхностной
формальной аналогией. Совсем напротив, сегодня реши-
тельно установлена связь между мозгом и историей — поня-
тиями, которые, надо сказать, очень долго считались анти-
тетическими.
Речь идет о настолько глубокой структурной связи,
что она в какой-то степени образует тождество. Дело не толь-
ко в том, что мозг имеет свою историю- которая совпадает
с историей его превращения в предмет науки,— но и в том,
что он есть история. В самом деле, сегодня допустимо утвер-
ждать, что существует конститутивная историчность мозга.
И цель предлагаемой читателю книги — пробудить сознание
этой историчности. Отныне важна уже не постановка вопро-
са, являются ли мозг и сознание одним и тем же — оставим
в стороне этот древний и обманчивый спор,— но обоснование
той странной критической единицы (одновременно философ-
ской. научной и политической), которой могло бы быть сознание
мозга. Именно к этому новаторскому обоснованию — откры-
тому для всех — и приглашает вопрос: «Что нам делать с на-
шим мозгом?»
Мы все еще не усвоили результаты революционных
открытий, сделанных за последние пятьдесят лет в обла-
сти нейронаук (совокупность дисциплин, чьим предме-
том исследования является центральная нервная систе-
ма— ЦНС — ее анатомия, физиология и функционирование)1
н чуть ли не ежедневно переворачивающих наши ошибоч-
ные и вместе с тем на удивление устойчивые представления
1.	Термин •<нейромауки» используется с 1970-х годов; он объединяет
нснробиологню, нейрофизиологию, нейрохимию, невропатологию,
нейропсихиатрию, нейроэидокринологмю и т.п.
Что нам делать с нашим мозгом?
и
о мозге. Уже в 1979 году в предисловии к своей книге «Че-
ловек нейронный» Жан-Пьер Шанжё заявил, что познания
в области нейронаук получили «развитие, сопоставимое по
своей значимости разве что с развитием физики в начале
века или молекулярной биологии в 1950-е. Открытие синап-
са и его функций по масштабу последствий похоже на от-
крытие атома или ДНК. Перед нами проглядывают контуры
нового мира, и сейчас весьма благоприятный момент, чтобы
не только обеспечить доступ к этому полю знания для более
широкой публики, чем сообщество специалистов, но и по
возможности заразить ее энтузиазмом, которым проник-
нуты исследователи в этой области».2 Вместе с тем никакой
передачи знания, никакого привлечения широкой аудито-
рии и заражения энтузиазмом так и не случилось. Спустя
двадцать пять лет вывод автора не утратил актуальности:
«Игнорирование мозга, за некоторыми исключениями, но-
сит тотальный характер».3 Даже несмотря на то что многое
изменилось, нейронауки стали по-настоящему передовыми
отраслями знания, медицинская визуализация пережила
небывалый прогресс, «когнитивные науки» обрели статус
полноправных дисциплин,4 * * а число статей о ЦНС в веду-
щих изданиях неуклонно растет, у «человека нейронного»
по-прежнему нет сознания.
В этом смысле мы остаемся чужими самим себе на
пороге этого «нового мира», о котором не имеем ни малей-
шего представления, в то время как он составляет саму нашу
личность. «Мы» не имеем никакого представления о «нас» —
о том, что у «нас» внутри. Конечно, все мы слышали о ней-
2.	Changeax J.-P. L'homme neuronal. Paris: Hachctce I iueraturcs, 1990.
P. 7 8.
3.	Ibid.
4.	"Когнитивные науки образуют обширный массив исследований,
затрагивающих множество дисциплин: когнитивную психологии,
искусственный рагум, нейроиаукн, лингвистику и философию
сознании. Сегодня говорят даже о „когинтнвнои антропологии"
и „когнитивной социологии"... Охватываемые ими области (вое
приятие, память, обучение, сознание, рассудочная деятельность
нт. nJ исследуются на многих уровни*.- от биологических оснований
(физиология клеток, анатомия мозга и т. д.) вплоть до изучения
внутренних ментальных состояний'' (представлений, ментальных
образов, стратегии решения проблем)-. Dottier J R fed.) Le cerveau el
la pensee. La revolution des sciences cognitive*. Paris: Sciences Humaincs
Editions. 1999. P. 4.
Введение. Пластичность и гибкость, за сознание мозга
27
ронах, синапсах, связях, сетях, разных типах памяти. Все мы
в курсе существования нейродегенеративных заболеваний,
таких как болезнь Альцгеймера или болезнь Паркинсона.
Многие из нас видели в больницах табличку «услуги функ-
циональной нейро визуализации». Некоторые знают, что се-
годня, благодаря новым методам МРТ и ПЭТ,5 появилась
возможность наблюдать мозг in vivo и в реальном времени.
Все сходятся во мнении, что психоанализ — на спаде, и по-
всюду слышны речи (неважно, справедливые или нет) о том,
что единственное эффективное лечение невротической де-
прессии— химическое. Мы знаем об ИМАО и СИОЗС,6 нам
смутно знакомы слова «серотонин», «норадреналин» и «ней-
ротрансмиттер». мы догадываемся о нейроиальиом происхо-
ждении зависимости от табака или наркотиков. Мы знаем,
что сегодня возможно провести операцию по пересадке ки-
стей рук и что мозг способен перестроить схему тела с уче-
том чужих конечностей. Мы слышали об особой способно-
сти нервной системы восстанавливаться (по меньшей мере
частично) после некоторых перенесенных повреждений. Вы-
ражение «восстановительный потенциал» не является для
нас чем-то неведомым.7 *
Проблема в том, что мы не видим связи между этими
явлениями, названиями и ситуациями, которые здесь наме-
ренно приведены вперемешку и, на первый взгляд, не имеют
ничего общего. Вместе с тем таковая связь существует и от-
носится к активности мозга, его способу развиваться, рабо-
тать, Зелшпь — к мозгу как нашему произведению, нашей исто-
рии, нашей уникальной судьбе.
Подлинное произведение мозга, которое вовлекает
индивида в собственную авантюру и историю, имеет имя:
пластичность. То, что мы назвали конститутивной историч-
5.	-Магнитно-резонансная томография». -позятрояпо-эмиссмопмая
томография". 06 этом см : Annales d'histoirc et de philosophic du
vivani, vol. 3. Lc cerveau et les images. Paris: Institut d edition Sanofi
Sy nthelabo. 2000.
6.	Ингибиторы мояоаминоксидазы- н «селективные ингибиторы
обратного захвата серотонина»: -Прозак» |Флуоксетия|, -Паксмл»
I Пароксетин], «Лувокс» |Флувоксамнн|, -Сслскса- Щнталопрам] я т. я.
7.	Это понятие широко используется в работах Бориса Цирюльника
(см. последнюю главу настоящего издания).
Что и#м делать с нашим мозгом?
28
костью мозга, есть не что иное, как его пластичность. Пла-
стичность ЦНС, нейропластичность, синаптическая пла-
стичность— мы слышим это слово на всех неврологических
отделениях медицинских факультетов и университетских
больничных центров, в наименованиях научно-исследова-
тельских отделов по нейронаукам,8 оно бросается в глаза,
часто встречается в публикациях, которые значатся под руб-
рикой «Мозг» в каталогах библиотек, и входит в заглавие
самостоятельной дисциплинарной области в научных жур-
налах.9 И все это отнюдь ие случайно. В сущности, пластич-
ность — объединяющее понятие нейронаук. Сегодня оно со-
ставляет общую область их интересов, господствующий
мотив и излюбленную рабочую схему, поскольку позволяет
одновременно мыслить и описывать мозг как абсолютно ори-
гинальные динамику, организацию и структуру.10
Наш мозг пластичен, и мы этого не знаем. Мы ничего
не знаем об этой динамике, этом способе организации, этой
структуре. Мы продолжаем верить в «„ригидность* всеце-
ло генетически обусловленного мозга»,11 и что нам с ним де-
лать— очевидно бесполезный вопрос. Само слово «мозг» нас
пугает; мы ничего не понимаем во всех этих явлениях, этих
складках, полях, слоях, локализациях, этом жаргоне, кото-
рый как будто описывает ряд фиксированных и, по сути, ге-
нетически программируемых образований без какой-либо
гибкости и способности к импровизации; в этой организа-
8.	Несколько примеров с сотен интернет странна, починенных
пластичности, служат тому подтперждеинем: «Ненропластичность»
Iwww.churoucn.fr); Институт Пастера: курс о развития я пластич-
ности нервной системы (www.pasteur.fr); коллектив Национального
центра научных исследовании: ' Интеграция и синаптическая
пластичность ж зрительной коре» (www.unic.cnrs-gif.fr); «Мастер-
ская по нсйропластмчности и математическому моделированию-’
twww.crni.umonireal.ca); «Развитие и пластичность нервной систе-
мы» (sign7.iussicu.fr); «Развитие и пластичность ЦНС--, лиценциат
по когнитивным наукам. Университет Экс-Марсель (www.scicttces-
cognitives.org); «Пластичность и регуляции иейрогенеза в мозге»
(lncf.cnrs-mrs.fr); «Группа по восстановительной пластичности»,
факультет паук и технологий Сен-Жером. Марсель lirmc.org).
9.	Это особенно касается журнала La Recherche.
1О.	Сошлемся на следующие издания: Ansermet Р., Mogistrctti F. A chacun
son cerveau: Plasticite neuronale et inconscient. Paris: Odile Jacob, 2004;
Schtrartz J.M. The Mind and the Brain: Neuroplasticity and the Power of
Mental Force. New York: HarperCollins, 2002; Доадж H. Пластичность
мозга. Потрясающие факты о том, как мысля способны менять
структуру и функции нашего мозга. М-: Эксмо. 2010. 11
11.	Changrux J.-P. Op. cit. Р. 337.
Введение. Пластичность и гибкость, за сознание мозга
29
ции, которая дала повод к такому количеству настораживаю-
щих метафор, связанных с руководством и управлением (кон-
тролер, отдающий приказы сверху вниз, телефонная станция,
компьютер и т.п.), с кибернетической бездушностью, от кото-
рой нам пока еще важно отмежевать сознание,12 единствен-
ный знак жизни и свободы в этом царстве неумолимой ор-
ганической необходимости, где любое движение н любой
порыв, кажется, сводятся к одному лишь рефлексу.
Между тем пластичность прямо противоположна ри-
гидности. Она — точный антоним последней. Термин «пла-
стичность» обычно обозначает как раз податливость, при-
способляемость, умение перестраиваться. Действительно,
согласно своей этимологии — от греч. nAdooeiv «лепить» —
это слово имеет два основных смысла: оно одновременно
указывает на способность принимать форму (в том смысле,
в каком «пластичной» называют, например, глину, в том чис-
ле гончарную) и способность форму придавать (как в пласти-
ческих искусствах и пластической хирургии). Таким обра-
зом» говорить о пластичности мозга значит рассматривать
его как инстанцию разом изменяемую, «формуемую» и фор-
мообразующую. Кроме того, как мы увидим, нейропластич-
ность действует на трех уровнях; 1) формирование нейрон-
ных связей (пластичность развития эмбриона или ребенка);
2) изменение нейронных связей (пластичность модуляции
синаптической эффективности на всем протяжении жизни);
3) способность к восстановлению (восстановительная пла-
стичность): «Пластичность — это свойство нервной системы
изменять свою структуру и функции вследствие развития,
полученного опыта нли перенесенных повреждений».13
Но следует отметить, что пластичность может указы-
вать и на способность уничтожать форму, которую она в со-
стоянии принимать или создавать. Не будем забывать, что
французское слово plastic (от которого происходят plastiquage
и plastiquer) обозначает мощное взрывчатое вещество на осно-
12.	Слово * кибернетика» происходит от греч. клфЕрvdo> «править-..
Кибернетика >то наука, образуемая совокупностью теорий, отно-
сящихся к контролю, регуляции и коммуникации в случае живых
существ и машин
13-	Gregory R.L. Le cerveau, rtn inconnu. Paris: Laffont, 1993. P. 1044.
Что нам дедатьс нашим мозгом?
м
ве нитроглицерина и нитроцеллюлозы. Итак, как мы видим,
значение термина «пластичность» колеблется между двумя
крайностями: с одной стороны, восприимчивости, принятия
формы (скульптура или пластиковые предметы), с другой —
уничтожения всякой формы (взрыв).
Слово «пластичность», стало быть, раскрывает свой
смысл в диапазоне между скульптурной формовкой и дефла-
грацией, то есть взрывом. А раз так, то говорить о пластич-
ности мозга значит видеть в нем не только создателя и по-
лучателя формы, но еше и фактор неповиновения всякой
стандартизации, отказ подчиняться модели.
Остановимся на формировании нейронных связей,
которое становится возможным в силу опыта, навыков, жи-
тейских привычек каждого из нас, способности самой жиз-
ни накладывать на нас свой отпечаток. Понимаемая в этом
смысле, пластичность мозга, как видно, вполне соответству-
ет возможности формовки посредством памяти, способно-
сти «лепить» историю. Хотя восприимчивость центральной
нервной системы к изменениям особенно выражается в ходе
развития, сегодня твердо установлено, что потенциал к об-
учению, приобретению новых навыков и новых воспомина-
ний сохраняется в течение всей жизни — и притом разнится
от одного индивида к другому. Способность каждого прини-
мать н создавать свою собственную форму не зависит ни от
какой предустановленной формы. Изначальные модели или
стандарты в некотором роде постепенно изглаживаются.
Синаптическая эффективность повышается или по-
нижается именно благодаря индивидуальному опыту. Си-
напс— от греч. ouvatyu; «связь», «точка соединения»— место
контакта или соединения двух нейронов. Нейрон, элементар-
ную единицу нервной ткани, можно разделить на три части:
тело клетки (протоплазма), дендриты и аксон, которые явля-
ются его отростками. Именно с их помощью устанавливают-
ся связи (синапсы) между двумя нейронами. Дендриты, как,
впрочем, и тело клетки, составляют то, что принято называть
постсинаптической частью нейрона (именно ее достигают
восходящие связи). Аксон, в свою очередь, составляет преси-
наптическую часть нейрона: его окончания образуют нисхо-
Внсдение. Пластичность и гибкость, за созаахис мозга
31
дящие связи” Марк Жанро объясняет: «Если синапс входит
в часто используемую цепочку, он имеет тенденцию увели-
чиваться в объеме, его проницаемость повышается и эф-
фективность возрастает. И наоборот, мало используемый
синапс становится менее эффективным. Теория синаптиче-
ской эффективности позволяет, таким образом, объяснить
постепенное формование мозга под влиянием индивидуаль-
ного опыта — вплоть до учета отличительных характеристик
и особенностей. [Речь идет) о механизме индивидуации, де-
лающем каждый мозг уникальным объектом, невзирая на его
принадлежность общей модели».14 15
В этом смысле, как мы уже догадались, мозг пиани-
ста не строго идентичен мозгу математика, механика или
рисовальщицы. Но, разумеется, здесь принимается во вни-
мание не только «профессия» или «специальность». Имеет
значение вся идентичность индивида: его прошлое, среда,
встречи, практики — словом, умение нашего мозга — любого
мозга — адаптироваться, усваивать изменения, принимать
удары и вновь творить исходя из самого этого «принятия».
Вопреки нашему мнению именно потому, что мозг не есть
нечто заранее готовое, и следует задаться вопросом, что нам
с ним делать, как нам поступать с этой пластичностью, ко-
торая «творит» нас подобно тому, как создают произведение
скульптуры или архитектуры. Что нам делать с этим орга-
ническим пластическим искусством? Сегодня общепризнано,
что «синаптическая пластичность в ходе обучения и разви-
тия, равно как и во взрослом состоянии, ваяет мозг каждого
из нас. Воспитание, опыт, тренировка делают каждый мозг
уникальным произведением».16 Что же нам делать со всеми
14.	Эта характеристика представляет собой упрощенное воспроизве-
дение чрезвычайно точного описания, представленного в книге
Марка Жанро: Jcanncrod М. Lc cerveau ini line. Paris: Odile Jacob, 2002.
Р. 47. Следует уточнить, что аксон, которым гораздо длиннее других
отростков, является в некотором роде телеграфным проводом, перс
лающим сообщения от одного нейрона к другому, а также к мыт
це млн железе, которые он иннервирует. Аксон и окружающая его
оболочка образуют нервное волокно. Каждым нейрон производит
электрические сигналы, которые таким образом распространяются
по всей длине аксонов. Передача сигналов от одного нейрона к дру-
гому через синапс обычно осуществляется благодаря определенному
тимическому веществу, нейромедиатору.
15.	Ibid. Р. 63.
16.	Ibid. Р. 66.
Что нам делатьс нашим МОЗГОМ'
32
этими неосвоенными возможностями внутри нас? Как быть
с генетической свободой действий? Что делать с идеей по-на-
стоящему живого мозга (модификация синаптической эф-
фективности, как мы увидим, свойственна даже самой эле-
ментарной животной жизни и потому сегодня считается
одной из основополагающих характеристик живого), хруп-
кого, зависимого от нас в той же степени, что и мы от него:
с головокружительной взаимностью принятия, придания
и приостановления формы, которая в точности характеризу-
ет новую структуру сознания?
Понятно, почему Жан-Пьер Шан же считает «открытие
синапса и его функций» столь же революционным, как и от-
крытие ДНК: первое вносит настолько существенные уточне-
ния и поправки во второе, что почти ему противоречит. Пла-
стичность мозга задает пределы допустимой импровизации
относительно генетической необходимости. Сегодня больше
нет случайности и необходимости. Есть случайность, необхо-
димость и пластичность — которая, собственно говоря, не от-
носится ни к тому, ни к другому. «Как мы знаем, сила генов,—
заявляет Шанжё,— обеспечивает сохранение и передачу ос-
новных черт (мозговой) организации, формы мозга и его изви-
лин, расположения его полей, общей архитектуры мозговой
ткани... Но существует определенная изменчивость, на кото-
рую их сила не распространяется».17 Если функционирование
нейронов и есть событие, то как раз потому, что оно само спо-
собно создавать события, сообщать событийность программе,
а стало быть, в некотором смысле ее депрограммировать.
Мы живем в пору нейронного освобождения и сами
того не знаем. Некая инстанция внутри нас придает смысл
коду, и мы этого не знаем. Различие между мозгом и психи-
кой в значительной степени ослабевает, и мы этого не знаем.
«Мы» в конце концов совершенно совпадаем с «нашим моз-
гом» — поскольку наш мозг и есть мы, интимная форма «про-
тосамости»,18 своего рода органической личности,— и мы
17.	Change»* f.-P. Op. cit. P. 301.
18.	«Протосамость» н «нейронная самость» — термины невролога
Антонко Дамаске, к которым мы еще вернемся в последней главе
этой пнищ.
Введение. Пластичность н гибкость, за сознание мозга
33
этого не знаем. Люди сами делают свой мозг, но они не знают,
что его делают.
Но почему же, почему они этого не знают? Почему мы
продолжаем верить, что мозг — всего-навсего «машина»,
программа без обещаний? Почему мы пренебрегаем нашей
собственной пластичностью? На самом деле это вовсе не по
причине отсутствия информации — сегодня нет недостатка
в общедоступной литературе по теме пластичности мозга
Речь не идет о проблеме популяризации, так как о пластич-
ности, по сути, можно говорить очень просто, чем я и пред-
полагала заняться в этой книге. Речь не идет о знании, речь
идет о сознании. Что же именно требуется осознать (а не про-
сто узнать) применительно к пластичности мозга? Какова
природа ее смысла?
Отнюдь не желая играть словами, все же ответим, что
сознание пластичности, которое требуется пробудить, затра-
гивает ее способность натурализации сознания и смысла.
Проще говоря, если у нас нет сознания пластичности, то это,
согласно кажущемуся парадоксу, потому, что мы ее не видим,
не замечаем, как среду, в которой живем и развиваемся, не
обращая на нее внимания. Она стала формой нашего мира.
Как заметили Люк Болтански и Эв Кьяпелло в своей знако-
вой книге «Новый дух капитализма», нейронное функциони-
рование и функционирование социальное взаимно друг дру-
га обусловливают, придают друг другу форму (опять же сипа
пластичности) до такой степени, что провести между ними
различие более не представляется возможным. Как если бы
нейронное функционирование совпадало с естественным
ходом вещей, как если бы нейропластичность сообщала не-
коему типу политической и социальной организации био-
логическую укорененность, а значит, и обоснование. Что,
собственно, и составляет смысл «эффекта натурализации».
Авторы заявляют, что мы живем в «отношенческом мире,
обладающем когерентностью и природной непосредственно-
стью». Однако «эффект натурализации бывает, несомненно,
наиболее значительным в таких науках, которые, объединяя
биологию и общество, выводят социальную связь из укорене-
ния в порядке живого или же дают свое представление обще-
Что нам делатьс нашим мозгом?
34
ства на основе физиологической метафоры: только сегодня
речь идет уже не о клеточной дифференциации, как некогда
в органицизме, но, скорее, о нейронной метафоре со всеми ее
сетями и потоками».1’
Люди сами делают свой мозг, но они не знают, что его
делают. Мы ничего не знаем о пластичности мозга. Зато мы
знаем все об определенной организации труда: частичная за-
нятость, временные контракты, требование абсолютной мо-
бильности и приспособляемости, требование креативности..
Мозг— это наше произведение, и мы этого не знаем. Зато мы
прекрасно знаем, что живем в сетевом обществе. Мы усвои-
ли, что выживать сегодня означает быть подсоединенным
к сети, быть в состоянии модулировать свою эффективность.
Нам очень хорошо известно, что любая утрата гибкости вле-
чет за собой безоговорочное отправление на свалку. Столь
ли велика разница между нашими представлениями о безра-
ботном, утратившем право на пособие, и человеке с болезнью
Альцгеймера? Мы знаем, что отныне индивид конструирует
свою жизнь как произведение н он ответствен за то, что из
себя сделать, а для этого ои обязан не быть ригидным. Следо-
вательно, не обязательно быть в курсе актуальных открытий
в области нейронаук, чтобы иметь непосредственный повсе-
дневный опыт нейронной формы политического и социаль-
ного функционирования, формы, которая во многом совпа-
даете нынешним обликом капитализма.
Отсылка к Марксу в самом начале нашего анализа
приобретает здесь всю полноту смысла. Задаваясь вопро-
сом «Что нам делать с нашим мозгом?», мы желаем не про-
сто снабдить читателя кое-какими сведениями о функцио-
нировании мозга. Обыгрывая название известной книги
Дэниела Деннета, скажем, что мы стремимся не объяснить,
а вовлечь сознание.20 Вовлечь сознание, поставив вопрос:
«Что нам делать с нашим мозгом?» — значит на основе этих
19.	ЬолтаяскаЛ., КьяпсллоЭ. Новым дух капитализма. М.: Новое литера-
турное обозрение. 2011.С. 272-273. Перевод изменен.
20.	Dennett D.C. Consciousness Explained. Boston: Little, Brown and
Company, 1991. См. также: Bennett M., Dennett D., Hacker P., Searle J.
Neuroscience and Philosophy: Brain. Mind, and Language- New York:
Columbia University Press, 2007.
Введение. Пластичность и гибкость, за сознание мозга
35
сведений попытаться разработать критику того, что мы на-
звали бы нейронной идеологией. Необходимо не только обна-
ружить в пластичности известную свободу мозга, но также,
на основе максимально досконального изучения функциони-
рования этой пластичности, сделать эту свободу еще более
независимой. Высвободить ее нз-под ряда идеологических
допущений, имплицитно управляющих всем полем нейро-
наук и, посредством зеркального эффекта, всем политиче-
ским полем. И тем самым вывести философию из безответ-
ственного бездействия. На деле философы, за исключением
«когнитивистов», чаще всего презирают когнитивные науки
и просто-напросто не интересуются результатами послед-
них исследований о мозге. Стало быть, они упускают из виду
стоящие на кону идеологические ставки.
Но вопрос «Что нам делать с нашим мозгом?» относит-
ся не только к философам, ученым и политикам — это вопрос
для всех. Он должен позволить нам понять, почему несмотря
на то, что мозг пластичен и свободен, мы по-прежнему пре-
бываем «в оковах». Почему несмотря на то, что деятельность
центральной нервной системы, какой она предстает сегодня
в свете научных открытий, бесспорно наводит на мысль о со-
вершенно новом типе трансформации, мы ощущаем, будто
ничего не трансформируется. Почему, хотя и очевидно, что
сегодня не может быть философского, политического или
научного подхода к истории, не сопряженного с утонченным
анализом нейронного феномена, мы чувствуем, что лишены
будущего, и спрашиваем себя, зачем вообше обладать моз-
гом, что с ним делать?
Итак, ключевой вопрос настоящей книги следует сфор-
мулировать следующим образом: что нам делать, чтобы со-
знание мозга не совпало попросту с духом капитализма? Мы
выдвинем следующее положение: сегодня подлинный смысл
пластичности затемнен, мы склонны постоянно подменять
ее на «ложного друга» — гибкость. Различие между этими
терминами кажется незначительным. Однако гибкость — это
идеологический аватар пластичности. Одновременно ее личи-
на, искажение и изъятие, О пластичности мы не знаем ниче-
го, о гибкости знаем все, В этом смысле пластичность пред-
Что нам доютьс нашим мояхэм?
36
стает грядущим сознанием гибкости. На первый взгляд у этих
терминов одно и то же значение. Словарная статья о слове
«гибкость» сообщает: «Во-первых, качество того, что гибко,
что легко сгибается (эластичность, податливость); во-вторых,
способность легко изменяться, чтобы иметь возможность
приспосабливаться к обстоятельствам». Примеры, иллюстри-
рующие второе определение, известны каждому: «гибкая за-
нятость, гибкое расписание (скользящий график), гибкая про-
изводственная система»... Проблема в том, что эти значения
охватывают лишь один из смысловых регистров пластично-
сти: принятие формы. Быть гибким — это принимать форму
или нести отпечаток, быть сгибаемым, прогибаться, а не про-
гибать, быть покорным, а не взрывным. Гибкости недостает
ресурса придания формы, возможности изобретать, остав-
лять или устранять отпечаток, способности оформлять. Гиб-
кость есть пластичность минус ее гениальность.2’
Люди сами делают свою историю, но они не знают, что
ее делают. Наш мозг есть произведение, и мы этого не знаем.
Наш мозг пластичен, и мы этого не знаем. Причина в том,
что гибкость почти всегда перекрывает пластичность, в том
числе в научных дискурсах, которые якобы описывают ее во
всей «объективности». Ошибка некоторых когнитивистских
дискурсов не в том, что они сводят ментальное к нейронно-
му или дух к биологической единице. Автор настоящей кни-
ги сама придерживается совершенно материалистических
взглядов, и подобные утверждения ее едва лн шокируют. Но
ошибочно полагать, будто «человек нейронный» — это про-
стая нейронная данность, а не политическая и идеологическая
конструкция (включая конструкцию самого «нейронного»)
в том числе. Мы видим, что многие описания пластичности
мозга в действительности суть неосознанные обоснования
безграничной гибкости. Порой возникает ощущение, что
от аплизии22 до человеческой нервной системы совершен-
ствуется способность — точно описанная в категориях си-
наптической пластичности — уступать и покоряться среде,
21.	В ирамом смысле гениальности: изобретательность, придание формы.
22.	Представитель брюхоногих моллюсков, также называемым мор-
ским зайцем.
Васдемис. Пластичность и гибкость, за сознание мозга
37
приспосабливаться ко всему, быть готовым к любым измене-
ниям. Как если бы под предлогом описания синаптической
пластичности пытались продемонстрировать, что гибкость
прочно вписана в мозг. Как если бы мы больше знали о том,
сколько мы можем вынести, чем о том, сколько можем сотво-
рить. Следовательно, отстаивать подлинную пластичность
мозга — значит требовать знания о том. что мозг может сде-
лать, а не только стерпеть. Глагол «делать» мы используем не
только в смысле занятий, скажем, математикой или форте-
пиано, он означает делать свою историю, становиться субъек-
том своей истории, ухватить связь между участием генетиче-
ского недетерминизма в формировании мозга и возможностью
социального и политического недетерминизма, словом, новой
свободы, нового значения истории
Гибкость — расплывчатое представление, без тради-
ции, тогда как пластичность - это понятие, то есть фор-
ма, обладающая весьма точными значениями, собирающая
и структурирующая частные случаи. У этого понятия бога-
тое философское прошлое, которое слишком долго находи-
лось в тени. Мы не намереваемся здесь никого критиковать,
наша цель—не полемика. Мы просто хотели бы размежевать
представление и понятие, чтобы одно не принимали за дру-
гое, чтобы их не смешивали (как это намеренно сделали мы
выше, говоря о невротической депрессии, пересадке рук, вос-
становлении после повреждений и желая вскрыть термино-
логическую путаницу, в которой погрязли мы все, не исклю-
чая автора этой книги). Что касается меня, то я очень давно
интересуюсь пластичностью и в своих предыдущих работах
пыталась исследовать и реконструировать ее происхождение
и смысл в философской традиции. Изучение нейропластич-
ности и функционирования мозга, а также чтение ключевых
текстов когнитивистов, посвященных этой теме, не просто
обогатили мои познания: это было настоящим испытанием
и в то же время подтверждением, обновлением и конкрети-
зацией философского значения пластичности. Предпринятое
в этой книге упражнение по критической эпистемологии, та-
ким образом, имеет целью уточнить и согласовать употреб-
ление этого понятия.
Что нам делать с нашим мозгом?
38
И все же не будем забывать, что вопрос «Что нам де-
лать с нашим мозгом?»—это вопрос для всех и что он призван
пробудить чувство новой ответственности. Таким образом,
если опустить приведенные выше критические императивы,
проводимое здесь исследование должно позволить всякому,
кто готов проследить его ход, задуматься о новых модаль-
ностях самоформирования, таящихся под словом «пластич-
ность» н находящихся по ту сторону упрощенной альтернати-
вы между ригидностью и гибкостью. Не «до какой степени мы
гибки?», но скорее «в чем мы пластичны?».
Введение Пластичность  гибкость, за сознание мозга
Что нам делать с нашим мозгом?
I.
Поле действия
пластичности
41
А. Между определенностью и свободой
В механике пластиком называют материал, который не может
вернуться к изначальной форме после деформации.1 В этом
смысле «пластичное» противостоит «эластичному». Пластичный
материал сохраняет отпечаток и тем самым сопротивляется
бесконечному полиморфизму. То же самое относится к мра-
мору, из которого высекают. Как только статуя завершена,
вернуться к изначальной неопределенности уже нельзя. Стало
быть, пластичность отсылает ие только к податливости, но
равно и к твердости, окончательному характеру отпечатка,
конфигурации или видоизменения В соответствии с этим
первым пределом, или этой первой смысловой крайностью,
пластичность маркирует некоторую определенность формы
и накладывает весьма строгие ограничения на способность
к деформации, ре-формации или взрыву — впрочем, не уподоб-
ляясь при этом ригидности. Мы увидим, что это в некотором
роде «закрытое» или суженное значение присуще пластичности
развития нейронных соединений, связанной с генетическим
детерминизмом, который определяет строение любого мозга.
Второй предел колебания понятия пластичности, напро-
тив, отличается «открытым» и расширенным определением.
Согласно этому второму пределу, пластичность указывает иа
гораздо более эффективную способность к преобразованию.
Речь, разумеется, идет не о бесконечной видоизменяемости—мы
все-таки не скатываемся в полиморфизм,— но о возможности
сместить или преобразовать отметку или отпечаток, в некото-
ром роде сменить определенность. В качестве примера этого
значения рассмотрим свойства так называемых «взрослых»
стволовых клеток (присутствующих во взрослом организме и на
этом основании отличающихся от «эмбриональных» стволовых
клеток). Взрослые стволовые клетки—это неспециализирован-
ные клетки, находящиеся в специализированных тканях (голов-
ной мозг, костный мозг, кровь, кровеносные сосуды, сетчатка,
печень и т. п.). Они самообновляются, и большинство из них
1.	Именно поэтому «пластмассами» называется совокупность
синтетических материалов, которые способны сохранять заданную
форму (бакелит, целлюлоза, нейлон, полиамид, полиэстер, резина,
силикон и т.в.) и ие могут сами по себе вернуться в первоначальное
состояние после обработки. Многие из них после формования и охла-
ждения обретают твердость.
Что нам делать с нашим мозгом?
42
могут воспроизводить все типы клеток исходной ткани, кото-
рые, как правило, отмирают. Так, например, незрелые клетки
крови образуются из стволовых клеток костного мозга. И хотя
подавляющая часть взрослых стволовых клеток порождает
клетки, близкие к клеткам ткани, из которой они происходят,
было открыто, что некоторые из них (особенно стволовые клетки
дермы) могут трансформироваться в клетки иных типов (на-
пример, нервные или мышечные). Принято говорить, что они
трансдифференцируются, то есть буквально сменяют различие.2
Это свойство дифференцироваться и трансдифференци-
роваться именуется как раз пластичностью стволовых клеток.
В первом случае (способность дифференцироваться в клетки той
же ткани) стволовые клетки называют мультипотентиыми.3 Во
втором (способность развиваться в типы клеток, характерных для
другихтканей)—плюрипотентными.4 Пластичность стволовых
клеток, позволяющая мыслить целую гамму дифференциации
между мультипотентностью и плюрипотентностью, представляет
собой чрезвычайно яркий и, пожалуй, даже парадигмальный
пример «открытого» значения. Согласно этому определению,
пластичность в целом обозначает умение менять свое пред-
назначение, траекторию, иначе осуществлять «навигацию»,5
2.	ТигАлл Л. Des cellules souches «Julies gretfees sort reprogrammable; //
La Recherche, N® 365, Juin 2003. P. 18. См. на эту же тему книгу:
Lc Douarin hi. Les cellules souchcs, porteuses d'immortaliie. Paris:
Odile Jacob. 2007.
3.	Например, стволовые клетки мозга необходимо дифференцируют-
ся к тот или иной тип представленных в нем клеток: нейроны или
клетки гтнн. У дифференциации ограниченное пространство для
маневра, а именно мультнпотентность. Мультнпотентные стволовые
клетки производят ограниченное число клеточных типов.
4.	Повторимся; «мультнпотентность* и -плюрипотентность» карайте
ризуют взрослые стволовые клетки, отличные от эмбриональных
стволовых клеток, которые, в свою очередь, называются -тотнцо
тентными», поскольку из пих могут развиться все 200 известных
клеточных типов, образующих широким диапазон тканей и орга
нов, таких как сердце, поджелудочная железа или нервная система.
Поэтому эмбриональные стволовые клетки могутдать начало инди-
виду в целом. По поводу стволовых клеток можно многое рассказат ь:
как об их функционировании, об удивительных возможностях
аутотрансплантации (пересадка собственных органов пациента,
в некотором роде регенерация ннднвида за счет него самого), что она
сулит.так и офилософском анализе понятии различия, восстанов
лення, трансформации, коррекции следа или протоптанных путей.
Но это уже другая тема. Случаи стволовых клеток здесь рассматрнва
ется только но двум причинам: они являют собой парадигмальный
пример «открытого» значения пластичности и позволяют оценить
роль вторичного (взрослого) иейрогенеза в модуляции енналтиче
скон эффективности.
5.	О «навигации» клеток действительно иногда говорит.
I. Поле действия пластичности
43
ре-формировать свою форму, а ие просто ее образовывать, как
в случае «закрытого» значения. Это открытое значение присуще
пластичности синаптической модуляции, как мы убедимся на
примере совокупной игры модификации синаптических соеди-
нений и «вторичного нейрогеиеза»—обновления нейронов во
взрослом мозге посредством именно стволовых клеток.
Б. «Три» пластичности
Рассмотрим более подробно биологический феномен пла-
стичности мозга в соответствии с тремя ее основными функ-
ция ми: пластичность развития, пластичность модуляции
и пластичность восстановления.
1. Пластичность развития:
формирование нейронных связей
Что мы обнаруживаем в мозге? Миллиарды нейронов (око-
ло 20 млрд у человека), оплетенных сетью бесчисленных со-
единений, синапсов. «Головной мозг человека,— утверждает
Жан-Пьер Шанжё,— предстает перед нами как гигантская
сборка десятков миллиардов спутанных друг с другом ней-
ронных „паутин", где „стрекочут" и распространяются ты-
сячи электрических импульсов, тут и там перехватываемых
широким спектром химических сигналов».* Эти «паутины»,
также называемые «разветвлениями»,— нейронные соеди-
нения, постепенно образующиеся в ходе развития индивида.
Когда говорят о пластичности, характеризуют именно этот
нейрогенез. Мозг, в сущности, формирует сам себя. «Чело-
век рождается с мозгом, который весит 300 граммов, то есть
в пять раз меньше мозга взрослого... Одна из главных особен-
ностей развития человеческого мозга состоит в том, что оио
продолжается еще длительное время после рождения... при-
мерно пятнадцать лет».
Таким образом, все начинается с установления соедине-
ний, затем их умножения и усложнения. Увеличение массы мозга
совпадает с разрастанием аксонов и дендритов, образованием
синапсов, развитием вокруг аксонов миелиновых оболочек. Это
6.	Changes J.-P. Op. cil. Р. 160.
Что нам делать с нашим мозгом?
44
развитие подчинено строгому генетическому детерминизму.
По своему происхождению и строению «все человеческие мозги
схожи между собой»», говорит Марк Жанро.' Безусловно, соедине-
ния, составляющие анатомию зрелого мозга, не являются делом
случая или стихийной организации. Миграция нервных клеток
и их приспособление к конечным целям запрограммированы.
«Приведем лишь один пример,— продолжает автор.— У всех
людей волокна, исходящие из сетчатки и несущие зрительную
информацию, завершают свой путь в зрительной части коры
больших полушарий, то есть в затылочной доле, находящейся
в задней части мозга; у всех людей эта зрительная часть обра-
зует связи с другими участками, расположенными в теменной,
височной допе и т.д. Следовательно, мозг взрослого человека
отражает существование предустановленного плана, который
обеспечивает неизменность анатомии от одного индивида
к другому».8
Если нейрогенез соответствует «предустановленному
плану», зачем вообще говорить о пластичности, характеризуя
это развитие? По двум существенным причинам, связанным
с 1) вышеупомянутым процессом установления соединений и 2)
их формовкой (которая отличается от модуляции синаптиче-
ской эффективности). В обоих случаях выполнение программы
действует как пластика. Существует, так сказать, пластическое
искусство мозга, чем и объясняется использование термина
«пластичность» в данном контексте. Именно здесь на перед-
ний план выступает суженное или «закрытое» значение этого
понятия — скульптура заранее определенной формы.
С резцом скульптора в процессе установления соеди-
нений можно сравнить явление под названием «апоптоз», или
«клеточная гибель». Эта смерть представляет собой нормальное
явление. Она опять же соответствует выполнению генетиче-
ской программы, которая приводит к устранению бесполезных
связей и постепенному становлению окончательной формы
системы за счет нацеливания нервных волокон на клетки-
мишени. В человеческом мозге смерть нейронов начинается 7
7.	Jcanncrod М. Op. cit Р. 17.
8.	Ibid.
I. Поле действие оласпгчности
45
в конце внутриутробного периода и продолжается как минимум
в течение первых шести месяцев жизни. У взрослого человека
ее динамика существенно замедляется. Как пишет Жан-Пьер
Шанжё: «Истребление нейронов—часть нормального развития.
Оно составляет один из его решающих этапов»9 В книге с крас-
норечивым заглавием «Скульптура живого» биолог Жан-Клод
Амайзен подчеркивает тот факт, что мозг, отнюдь не будучи,
как долго полагалось, полностью сформированным к моменту
рождения органом, представляет собой инстанцию, одновре-
менно принимающую и придающую себе собственную форму.
«Клеточная гибель.— пишет он,—является... инструментом,
позволяющим эмбриону развить свою форму методом исклю-
чения, что роднит ее со скульптурой»’.10
Между тем, как объясняет Марк Жаиро, начиная с этой
стадии развития и как только система обретает законченную
скульптурную форму, «генетический детерминизм ослабевает».”
«После рождения топографическая сеть, образовавшаяся входе
эмбриогенеза и стабилизировавшаяся через гибель нейронов
и устранение соединений, начинает функционировать под
влиянием внешних факторов. Это функционирование влечет
за собой новую фазу формовки соединений».12 Среда играет
здесь основополагающую роль. Развитие человеческого мозга
по большей части протекает в открытом пространстве, при
соприкосновении с раздражителями мира, которые непосред-
ственно воздействуют на рост и объем соединений. Например,
зрительная система ие является целиком функциональной
при рождении. Синапсы, что соединяют волокна, исходящие
из сетчатки, с нейронами зрительной коры, еще не полностью
сформированы. И именно информация, полученная извне, ак-
тивизирует эти синапсы и содействует их созреванию. В этом
ключе и принято говорить о формовке синапсов или механизме
синаптической пластичности (как мы видим, по-прежнему свя-
занной с генетической программой) во второй фазе развития.
9.	Changes J.-P. Op. cit Р. 266-267.
10.	Amcisen /. С. La Sculpture du vivant. Le suicide ceilalaire on la snort
creairice. Paris: Seuil, 1999. P. 30. 11
11.	Умшяелн! M. Op. cit. P. 20.
12 Ibid. P. 21.
Что кам желать с нашим мозгом?
46
Процесс образования мозга в течение этих двух фаз —
установление соединений и их созревание под воздействием
среды—выявляет, таким образом, пластичность в выполнении
программы. В обоих случаях мозг предстает как сформирован-
ная— постепенно изваянная, стабилизированная, поделенная
на разные регионы — и в то же время формообразующая ин-
станция: мало-помалу, по мере того как увеличивается объем
соединений, прорисовывается идентичность индивида. И чем
дальше, тем больше эта «первая пластичность» утрачивает свой
неумолимый детерминизм. Скульптор постепенно начинает
импровизировать. В формовке соединений все большую роль
играет наша собственная активность: «Наш мозг, формуемый
нашей собственной деятельностью, нашими взаимодействиями
с внешним миром, равно как и влиянием, испытываемым нами
в ходе воспитания, знает нашу историю и жизненный путь. Из
этой близости рождается глубинное тождество функциони-
рования нашего мозга и нашего понимания мира, можно даже
сказать, тождество взглядов».’3
На самом деле первый уровень пластичности тесно свя-
зан со вторым, поскольку влияние среды постепенно приходит
на смену эпигенетической «лепке» и становится все более
выраженным. Суженное или «закрытое» значение пластич-
ности очень скоро наталкивается на ее «открытое» значе-
ние— «свободу», в которой удивительным образом сходятся
детерминизм и неопределенность. И действительно, мы видим,
что морфогенез мозга приводит не к установлению ригидной
и окончательно закрепленной структуры, но к образованию
того, что можно назвать шаблоном. Он затем оттачивается
(вылепляется) в ходе развития и далее—уже в меньшей сте-
пени, нос немеиьшей эффективностью — на протяжении всей
жизни. Нервная деятельность предустановленных цепочек,
таким образом, приходит на смену скульптурной активно-
сти апоптоза. Отныне роль морфогениых факторов играет
окружение мозга как органа (формовка соединений), а затем
и его внешнее окружение (синаптическая модуляция под
влиянием среды).
13.	Ibid. Р. 25-27.
1. Лоле действия властнч мости
47
2. Пластичность модуляции:
мозг и его история
В этом пункте мы сразу же встречаем второе поле действия
нейропластичности — модификацию нейронных соедине-
ний посредством модуляции синаптической эффективно-
сти. Несомненно, именно на этом уровне пластичность про-
являет себя с наибольшей яркостью и силой и именно здесь
она «раскрывает» свое значение. На самом деле существует
своего рода нейронное «творчество», не зависящее ни от чего
другого, кроме опыта индивида, его жизни и взаимодействий
со средой. Это «творчество» не закреплено исключительно за
человеческим мозгом, но характерно уже для наиболее руди-
ментарных нервных систем.
Данная пластичность, состоящая в придании формы
ветвлениям и модуляции синаптической эффективности, была
впервые выявлена канадским неврологом Дональдом Олдингом
Хеббом.14 В конце 1930-х годов разнообразные эксперименталь-
ные наблюдения заставили его отойти от концепции жесткой
локализации цепочек памяти в соответствии с моделью рефлек-
торной дуги Павлова. По его мысли, следовало скорее говорить
о существовании «пластичных синапсов», способных адапти-
ровать свою эффективность передачи. Хебб сформулировал
гипотезу нейронных цепочек, способных к самоорганизации,
то есть к модификации своих соединений в ходе деятельности,
необходимой для восприятия и обучения. Синапс — это пер-
востепенное место, где нервная деятельность может оставить
след, способный сместить, изменить нли преобразовать себя
через повторение прошлых действий.15 *
Умение синапсов модулировать свою эффективность и мо-
дифицировать интенсивность своих ветвлений под действием
14.	Дональд Олдина Хебб (1904 1985) — автор труда «Организации
поведении.' нейропсихологическая теории» 11949). Термин "Пластич
ность» был впервые предложен выдающимся польским неврологом
Ежи (Юрием! Коморским, чье видение синаптического функ-
ционировании было довольно близко взглядам Хебба tKononki
Conditioned Reflexes and Neuron Organization. Cambridge: Cambridge
University Press. 1948; Кокорска Ю. Интегративная деятельность
мозга. М.; Мир, 1970*.
15.	См. специальный номер журнала La Recherche, посвященный
памяти, особенно статьи; ItoM- La plasticate des synapses; Frtgnac Y.
I es mille ct one vie de la synapse de Hebb II La Recherche, № 267, Juillet-
Aout 1994.
Что нам делхтъе нашим мозгом?
48
опыта осуществляется в двух направлениях. Либо эффектив-
ность синапса (его способность передавать сигналы от нейрона
к нейрону) увеличивается — это «долговременная потенциация
(ДВП или LTP)»; либо оиа уменьшается — это «долговременная
депрессия (ДВД или LTD)». Это видно уже на примере такого
животного, как аплизия. Ее центральная нервная система проста
и состоит из восьми пар ганглиев, расположенных вокруг пище-
вода, и большого абдоминального ганглия. Аплизия обладает
скудным набором поведенческих стереотипов, среди которых
можно выделить ряд защитных маневров вроде втягивания
сифона или жабры. Вместе с тем сила ее защитного рефлекса
модулируется опытом. Повторение неопасных стимуляций иа
мантии вызывает уменьшение рефлекса (привыкание), которое
выражается в снижении амплитуды отступательных движений.
Привыкание сопровождается подавлением синаптической
активности и пропорциональным уменьшением количества
нейротрансмиттера, выделяемого на уровне сенсорно-двига-
тельного синапса.16
Явления долговременных потенциации и депрессии
еще более отчетливо выражены в процессах приспособления,
обучения и памяти у птиц. К примеру, черношапочиая гаичка
запасает еду в кладовых, которые потом безошибочно находит.
Исследователям удалось установить, что размер мозговой
зоны (гиппокампа).17 * * участвующей в этом процессе, у данной
птицы больше, чем у других, не имеющих опыта запасания
кормов. Стало быть, виды, практикующие запасание, имеют
в сравиеиии с другими ощутимо более крупный гиппокамп.
Это изменение является следствием накопления новых ней-
ронов, уменьшения клеточной гибели (апоптоза) и увеличе-
ния соединений между нейронами гиппокампа. Последний,
16.	Нейротрансмиттеры (ацетилхолин, адреналин и др.» обеспечивают
перенос нервного импульса с одной на другую сторону синаптиче-
ской шели. Здесь на смену электричеству приходит химии (принцип
передачи нервного сигнала электрический / химический i электри
ческий).
17. Поскольку гмипомамвовая формация и парагиппокампальная
извилина играют первостепенную роль в процессе запомина-
ния. Ключ к пластичности мозга и поведения это способность
к обучению и запоминанию. А гиппокамп как раз является зоной,
преимущественно отвечающей за эти операции. Его повреждение
имеет особенно тяжкие и чаше всего необратимые последствии для
когнитивной деятельности и памяти.
I. Поле действия пластичности
49
таким образом, демонстрирует удивительную структурную
пластичность.18
Потенциация и депрессия представляют собой не просто
синаптические процессы, втечение которых одна или несколько
стимуляций вызывают немедленное возбуждение. Это еще и дол-
говременные модификации, способные преобразовать форму
(изменения размера определенной зоны мозга, варьирование
проницаемости регулярно возбуждаемой зоны) и удалить след,
с тем чтобы нанести его заново (лабильность следа памяти).
Действительно было замечено, что некоторые нервные сети
становятся более продуктивными, когда «подавляют» синапсы,
которые были задействованы в задачах, приводивших к ошибкам
в двигательном обучении. В человеческом мозге эта особенность
проявляется со всей очевидностью входе всех процессов обуче-
ния. Например, при обучении игре на фортепиано механизм
подавления входных сигналов, соответствующих ошибочным
движениям («промахам»), делает возможным усвоение правиль-
ных движений. В случае потенцированных соединений синапсы
увеличивают площадь соприкосновения, их проницаемость
возрастает, нервная проводимость ускоряется. И наоборот, ма-
лой с пользуемый или «подавляемый» синапс имеет тенденцию
становиться менее продуктивным. Нейроны в некотором роде
сохраняют импульсы стимуляции. Дело обстоит так, как если
бы стабилизация воспоминаний происходила исключительно
при условии потенциальной дестабилизации общего пейзажа
памяти.”
Итак, долговременная потенциация структурно связана
с долговременной депрессией,20 и эта связь составляет диф-
ференцирующую, а точнее, траисдифференцирующую силу
нейропластичности. Если воспользоваться аналогией со ста-
новлением стволовых клеток, то можно считать, что благодаря
18.	См. на эту тему статью: Healy S. D. Plastic ite du cerveau et du comports
ment I Malaboa C. (dir.) Plasticate. Paris: Editions Leo Scheer, 2000.
19.	Об удивительной способности соединений и дендритных ветвлений
менять форму см.: Des neurones plcins d'epines // La Recherche, № 368,
Octobrc 2003. P. 16.
20.	Если бы синапсы, и особенно синапсы гиппокампа, только и делали,
что укреплялись под действием ДВП, вскоре все они достигли бы
максимальной степени эффективности и. следовательно, кодировка
новой информации была бы невозможной.
Что Hajp делать с нашим мозгом?
50
своей пластичности нейронные связи всегда способны сменить
различие, воспринять отпечаток или от него избавиться, транс-
формировать свою программу.
Следовательно, тот факт, что синапсы демонстрируют
усиление или ослабление своей эффективности в зависимости
от опыта, позволяет установить, что, хотя анатомия мозга у всех
людей одинакова, ни одни мозг не идентичен другому по своей
истории. Об этом напрямую свидетельствуют явления обучения
и памяти. Повторение и привычка играют существенную роль,
а это значит, что у нервной цепочки никогда нет четко фикси-
рованной реакции. Пластичность совмещает роль скульптора
с функциями художника и воспитателя свободы и автономии.
В некотором смысле допустимо утверждать, что синапсы пред-
ставляют собой резервы мозга на будущее. Они не закреплены
и не служат простыми передатчиками нервной информации,
но обладают силой формировать или реформировать саму эту
информацию. Марк Жанро пишет: «Эффективность синапсов
варьируется в зависимости от потоков информации, которая
через них проходит: каждый из нас в детстве и на протяжении
всей своей жизни испытывает уникальную конфигурацию
влияний внешней среды, которая отражается на форме и работе
сетей нашего мозга»?1
Это вновь позволяет поставить под сомнение старую дог-
му, согласно которой взрослый мозг, как правило, утрачивает
свою пластичность — он, конечно, в состоянии накапливать
новую информацию, но с его обучаемостью, функциями памяти
и глобальной структурой ие происходит никаких изменений,
разве что в сторону упадка или дегенерации. Мы, напротив,
видим, что имеет место постоянная перестройка нейронной
морфологии.
3 Восстановительная пластичность:
мозг и его регенерация
Здесь мы подходим к рассмотрению третьего поля действия
пластичности — восстановления. За термином «восстанови-
тельная пластичность» иа самом деле кроются два различ-
21.	feanncrod М. Op ch. Р. 10.
1. Поле действия иллститпоста
SI
ных процесса: обновление нейронов, или вторичный ией-
рогеиез, и способность мозга восполнять некоторые виды
ущерба, вызванного повреждениями.
Что подразумевается под «обновлением нейронов» или
«вторичным нейрогеиезом»? Из того, что мы только что сказали,
вытекает, будто за первой пластичностью — морфогенетиче-
ской—следует пластичность модуляции, которая модифицирует
синаптическую эффективность, но не затрагивает анатомиче-
скую стабильность мозга, как если бы она работала,так сказать,
внутри закрытой системы. По словам Хезер Кэмерои: «Некото-
рые ученые до сих пор придерживаются гипотезы стабильного
мозга, согласно которой никакой анатомической пластичности
взрослого мозга, и особенно коры больших полушарий, не су-
ществует; они считают, что функциональная пластичность,
лежащая в основе механизмов обучения, предполагает изме-
нение „мощности синапсов, производимое модификацией ре-
цепторов или межклеточной среды нейронов на молекулярном
уровне»/' Однако эта догма стабильного мозга не вполне верна.
Действительно, продолжает автор, «сегодня нам известно, что
отдельные нейроны в зонах, важных для процесса обучения,
постоянно обновляются — и это составляет относительно су-
щественные анатомические изменения». Даже если роль ство-
ловых клеток во взрослом мозге и их локализация все еще мало
изучены, даже если существует вероятность, что вторичный
нейрогеиез затрагивает не все регионы мозга, неоспорим тот
факт, что нервные клетки во взрослом возрасте обновляются.
Это открывает небывалые перспективы для восстановления
мозга и меняет наши представления о его функционировании.
Недавнее исследование неокортекса приматов выявило
наличие новых нейронов в трех регионах ассоциативной коры:
префронтальной, нижней височной и теменной зонах. «Данный
результат особенно интересен, поскольку ассоциативная кора
играет важную роль в высокоуровневых когнитивных функциях,
тогда как стриарная кора |в которой ие наблюдается обновления!
22.	Хезер Кэмерон — исследовательница в лаборатории молекулярной
биологии Национального института неврологических расстройств
и инсульта (HINDSNIH) в Бетесде, США. Ми цитируем ее статью:
Сошсгоя Н. Naissance des neurones et mort «Тип dogmc La Recherche.
N“ 329, Mars 2000. P. 35.
Что нам пелатъс нашим могагом*9
52
участвует в обработке информации зрительного происхождения.
Это различие наводит на мысль, что для пластичных по своей
природе функций нейрогеиез играет ключевую роль и в то же
время ои бесполезен для функций низшего уровня, таких как
обработка данных органов чувств, которые, как правило, ста-
бильны в течение всей жизни».23
Производство новых нейронов, таким образом, имеет
целью не просто замену отмирающих клеток. Оно играет роль
в пластичности модуляции и в силу этого еще больше расширяет
понятие пластичности — вплоть до того, что колеблет понятие
стабильности. Опять же: статуя оживает, программа одушев-
ляется. Там, где, как нам кажется, присутствует лишь чистая
механика, мы обнаруживаем сложное переплетение разных
типов пластичности, противоречащих привычным представ-
лениям о мозге как машине. Как утверждает Ален Прошьянц:
«Необходимо сказать, что одна из главных характеристик нерв-
ной системы, безусловно, заключается в ее пластичности. Мозг
нельзя рассматривать как сеть окончательно проложенных
кабелей, а старение мозга— как выключение все возрастающего
числа элементов этой цепочки из сети. Даже несмотря иа то что
это формально доказано лишь в нескольких экспериментальных
моделях, мы вправе предположить, что нервные волокна выра-
стают ежедневно, что одни синапсы распадаются, а другие, новые,
образуются. Эти перемены в нейронном пейзаже... являются сви-
детельством нашей приспособляемости, обучаемости и нашего
потенциала к совершенствованию, который сохраняется вплоть
до преклонного возраста, а фактически —до самой смерти».24
В статье под названием «Необычное распределение новых
нейронов»25 исследователи утверждают: «...наблюдения вто-
23.	Ibid. F. 30. Об этом исследовании см.: Cameron Н., McKay R. Discussion
Point: Stem Cells and Neurogenesis in the Adult Brain / Current Opinion
in Ncurobiology, №8.1988. P 677.
24.	Prochiaraz A. La construction du cerveau. Paris: Hachette, 1989. P. 66.
В более поздней работе тот же актор задастся вопросом: «Кто, впро-
чем, может сегодня, перед лицом радикальных перемен в нашем
понимании нервной системы,утверждать, будто (нервное) обновле
пне ограничивается несколькими регионами мозгам не охватывает
эту структуру во всей ее цслокупности? И даже если бы омобыло
таковым по природе, кто может препятствовать тому, чтобы благода-
ря науке это ограничение было смято?» (Ptvchiancz A. Machine-csprit.
Paris: Odile Jacob, 2001. P. 175).
25.	I.lcdo P.-М.. Caspar P., Trembteau A- La curieuse partition des nouveaux
neurones La Recherche, №367. Mars 2003.
1. Поле действия пластичности
S3
ричного нейрогенеза отчетливо показывают, что адаптивные
способности нервной системы птиц и взрослых млекопитающих
проистекают ие только из изменчивости синаптических соеди-
нений. Они также опираются на производство или обновление
отдельных популяций нейронов в нескольких строго определен-
ных регионах, общим свойством которых является выполнение
функций, отвечающих за обучение и/или память. В этом свете
представляется, что вторичный нейрогенез равным образом
позволяет личному опыту субъекта накладывать свой отпеча-
ток на нейронные сети в виде регулярных морфологических
и функциональных перестроек. А значит, взрослый нейрогенез
в качестве предельного механизма пластичности, в значи-
тельной мере управляемого личным опытом субъекта и его
взаимодействиями со средой, по всей видимости, составляет
дополнительный механизм индивидуации. С той существенной
разницей, что действует он в течение всей жизни».26
Идея клеточного обновления, регенерации, ресурса
как вспомогательных средств синаптической пластичности
проливает свет на силу исцеления — лечения, заживления,
компенсации, восстановления, способности мозга создавать
естественные «протезы». Пластическое искусство мозга рождает
статую, способную излечивать саму себя. Функционирование
мозга, как мы знаем, может быть нарушено по причине многих
патологий, наиболее известные из которых—черепно-мозговые
травмы, нарушения мозгового кровообращения, энцефалиты,
нейродегеиеративиые заболевания (болезнь Паркинсона, бо-
лезнь Альцгеймера). Вместе с тем после подобных повреждений
и недугов нервная система неизменно проявляет пластичность
независимо от того, венчаются ее усилия успехом или нет: пора-
женные структуры и функции пытаются себя модифицировать,
с тем чтобы восполнить дефицит или сформировать новую
схему организации, одновременно отклоняющуюся от нормы
и ее восстанавливающую.
Восстановительная пластичность, очевидно, воспол-
няет не все дефициты. Некоторые поражения, как мы знаем,
26.	1 bid. Р. 60. См. также статью об обновлении ней ромов, необходимом
для пения еггнц: Miller С. Singing in the Brain И Science, vol. 299,
31 January2003
Что нам делать с нашим мозгом?
S4
необратимы. Но поначалу мозг всегда пытается с большей или
меньшей результативностью, эффективностью и надежностью
реорганизовать пораженную функцию. В качестве примера
данного феномена Марк Жанро приводит «паралич левой руки,
вызванный поражением двигательной коры справа вследствие
инсульта. Сначала никакое движение невозможно, рука не-
подвижна и вяла. Через некоторое время мышечная сила воз-
вращается, восстанавливается подвижность локтя и запястья.
Как это возможно, если нейроны, отвечающие за управление
этими движениями, разрушены?.. Тут на помощь приходит
функциональная нейровизуализация: она показывает, что при
усилиях пациента двигать парализованной рукой активизи-
руется как раз ие затронутая поражением двигательная кора
слева. Пациент, сам по себе или за счет реабилитации, учится
использовать нервные пути, которые в нормальном состоянии
таковыми не являются. Подобная реорганизация двигательной
функции еще раз свидетельствует о пластичности церебраль-
ных механизмов»».27 Другой пример—это то, что происходит на
начальном этапе болезни Альцгеймера. Наступающая амнезия
частично компенсируется способностью восстановления храня-
щейся информации. Деактивация одних регионов (гиппокампа)
уравновешивается метаболической активацией других (фрон-
тальных). Таким образом, за поражением отдельных цепочек
следует смена стратегий обработки информации, которая также
свидетельствует о функциональной пластичности мозга.28
Итак, в мозге человека предусмотрены функции, ответ-
ственные за реорганизацию после повреждений. Эти явления
также наблюдаются в случае некоторых трансплантаций. В ян-
варе 2000 года сотрудники лионской больницы имени Эдуара
Эррио впервые провели пересадку кистей рук тридцатитрех-
летиему Дени Шателье, который за три года до этого перенес
ампутацию после случайного взрыва. Вопрос стоял следующим
образом: даже если удастся установить анатомическую преем-
ственность между кистями донора и предплечьями реципиента,
можно ли добиться той же преемственности иа психологиче-
27.	/слллепх! М. Oja. cat. Р. 69.
28.	Смл La Recherche. „Alzheimer, cerveau sans memoire*', bors-scrie № IO,
Janvier Mars 2003. P. 27 54.
1. Поле действия пластмчиостя
55
ском и неврологическом уровнях? Случай Д. Ш. доказал, что
да. Фантомные боли у него исчезли, а двигательный прогресс,
которого ои добился, позволил заключить, что его мозг успешно
интегрировал пересаженные руки. «Когда двигательная кора
реорганизуется, синапсы модифицируются. Они изменяют
свои влияние и „вес" в локальном функционировании сети
нейронов.. После пересадки [подобное! изменение нейронных
связей могло бы привести к восстановлению представитель-
ства кисти руки» 29 Очередное доказательство удивительной
приспособляемости нашего мозга.
В. Свободны ли мы в своей продуктивности?
Как мы убедились, существует не одна, а несколько пла-
стичностей функционирования мозга. Взаимодействие этих
пластических модальностей очерчивает организацию, кото-
рая уже совершенно не соответствует традиционным пред-
ставлениям — ставшим сегодня настоящими «эпистемо-
логическими препятствиями» — о механическом мозге без
автономии, гибкости и становления. В противовес этим
представлениям, которые уже ничего не представляют, не-
обходимо отстаивать идею, что наш мозг в значительной
мере есть то, что мы из него делаем. Индивидуальный опыт
открывает в самой программе измерение, которое обык-
новенно принято считать антитезой самой идеи програм-
мы, - историческое измерение. Находясь на пограничье
детерминизма и свободы, пластичность указывает иа все
модусы трансформации, разворачивающиеся между ее за-
крытым (окончательность формы! и открытым (податливость
формы) значениями. До такой степени, что церебральная си-
стема предстает сегодня самосозидающейся структурой, ко-
торая, отнюдь не будучи эластичной или полиморфной, пре-
терпевает постоянную перестройку, проживает несколько
судеб и выковывает уникальную идентичность.
Неизбежно возникает вопрос: как пластически ответить
на пластичность мозга? Если мозг—это орган, которому био-
логически положено смягчать биологические детерминации
29.	Б'|'гла« Р., Sirigtt А. Les mains dans la tetc La Recherche, № 366, Juillei
Aout 2003. Г 63.
Что нам делать с нашим мозгом'
56
и который в некотором роде культивирует сам себя, то какая
культура ему соответствует? Она уже не может быть направлена
против биологического детерминизма, иначе говоря, против
природы. Какая же культура является культурой нейронного
освобождения? Какой мир? Какое общество?
Понятие пластичности содержит разом эстетическое
(скульптура, податливость), этическое (забота, уход, помощь,
восстановление, поддержка) и политическое (ответственность
в двойном смысле принятия и придания формы) измерения. По-
этому на горизонте объективных описаний нейропластичности
неизбежно встают вопросы социальной жизни и бытия-вместе.
Чтобы ускорить их постановку, сузим их до одной альтернативы:
позволяет ли пластичность мозга в качестве модели мыслить
множество взаимодействий, в которых партнеры оказывают друг
на друга преобразующее влияние через требования признания,
не-господства и свободы? Или же, напротив, следует считать,
что находящаяся между детерминизмом и поливалентностью
пластичность мозга составляет биологическое оправдание того
типа экономической, политической и социальной организации,
где в расчет принимается лишь результат действия как таковой,
эффективность, приспособляемость—непоколебимая гибкость?
I. Поле действия пластичности
57
Что нам делать с нашим мозгом?
II.
Кризис центральной
власти
59
Эти вопросы, конечно, касаются функций управления, непосред-
ственно приписываемых мозгу. Именно потому, что у каждого
индивида мозг выполняет роль руководящей инстанции par
excellence, все описания, которыми только можно его снабдить,
всегда так или иначе сопряжены с политическим анализом.
Стало быть, мы можем утверждать, что ие существует научного
исследования модальностей власти мозга, которое бы одновре-
менно не было—неявной чаще всего неосознанно—выражением
позиции самого этого исследования относительно состояния
современной власти. Сегодня налицо очень тесное соотношение
между описаниями функционирования мозга и политическим
пониманием приказа и повиновения.
Где же располагается переходная точка между нейронным
и политическим? Вышеприведенные описания нейропластич-
ности позволяют уверенно ответить: речь идет о пересмотре
центральности. Метафора центрального органа на деле окон-
чательно себя изжила, пусть даже она и продолжает возникать
в качестве эпистемологического и идеологического препятствия.
Этот кризис центральности основан на делокализации и сетевой
гибкости командных структур. Подобно тому как нейронные
связи пластичны и не подчиняются централизованной и подлин-
но иерархизированной системе, политическая и экономическая
власть проявляет организационную гибкость, при которой центр,
по-видимому, также отсутствует. Биологическое и социальное
зеркально отражают друг в друге эту новую фигуру управления.
А. Конец «мозга-машины»
1.	Центральная телефонная станция
и компьютер
Эта новая фигура объясняет выморочность хорошо известных
технических метафор, призванных адекватно характеризовать
функционирование мозга. Речь прежде всего идете метафоре
машины, в которой мозг— как, впрочем, и сама машина—пред-
стает как центральная станция. Две самые известные метафо-
ры, которые сегодня поставлены под вопрос в свете открытия
пластичности, это «мозг— центральная телефонная станция»
и «мозг-компьютер». Обе уподобляют мозг именно центру, а моз-
говую организацию — процессу централизации.
Что нам делать с нашим мозгом?
60
В «Материи и памяти» Бергсон проводит знаменитую ана-
логию между мозгом и центральной телефонной станцией. Для
него роль мозга ограничивается централизацией информации.
Мозг ие производит представлений; он довольствуется тем, что
их собирает, направляет вверх или вниз и пускает в обращен не:
«Головной мозг должен быть не чем иным, как своего рода цен-
тральной телефонной станцией: его роль „дать соединение” или
задержать его. Он ничего не прибавляет к тому, что получает,
но... он действительно представляет центр».’ У Бергсона речь
фактически идет об определении той роли, которую мозг играет
в действии: в качестве центральной телефонной станции он
устанавливает отношения, но сам в них не вступает. Следова-
тельно, он не обладает никакой творческой силой или способ-
ностью к импровизации, а, так сказать, всего лишь передает
сообщения. Комментируя этот отрывок из «Материи и памяти»,
Марк Жанро объясняет: «Мозг устанавливает отношения между
нервным возбуждением, идущим от периферии, и двигательным
механизмом. В случае рефлекторного движения возбуждение
напрямую передается двигательным механизмам спинного мозга
и действие получается мгновенным. В случае более сложного
действия, связанного с восприятием, оио идет обходным путем
через чувствительные клетки коры больших полушарий, прежде
чем снова спуститься в спинной мозг. Что дает ему этот обход?
Безусловно, не способность трансформироваться в представление
(бесполезное, по Бергсону), но лишь возможность посредством
клеток двигательной коры образовывать соединения с совокуп-
ностью двигательных механизмов спинного мозга и тем самым
иметь возможность свободно выбирать свой эффект».2 Какой
бы притягательной ни была метафора центральной телефон-
ной станции, сегодня она устарела как раз в силу своей полной
непластичности и неспособности должным образом отразить
нейронную и синаптическую витальность.3
Кибернетическая метафора тоже отжила свой век. Один
из подразделов книги Жанро «Природа сознания» озаглавлен
J.	Бергсои А. Материя и память V Собр. соч.: В 4 т. М.- Московский
клуб, 1992. T. 1.С. 175.
2.	Jcanncrod М. La nature de lespnt. Pans: Vdile Jacob, 2002. P. 85 86.
3.	О кониепим и Бергсона также см.: Changtnx J. P. Op. cit. P. 161.
II. Кризис центральном власти
61
«Сравнение между мозгом и компьютером неактуально».4 Это
сравнение возникло в 1950-х годах и навязчиво проводилось
вплоть до 1980-х. Оно позволило существенно продвинуться
в исследованиях искусственного интеллекта.5 Общей чертой
у мозга и компьютера, несомненно, является наличие програм-
мы: мозг—это центральная служба, выполняющая функции
программирования. Проще говоря, аналогия между кибер-
нетической и церебральной сферами покоится на идее, что
мыслить значит вычислять, а вычислять значит программи-
ровать. Компьютер и мозг—своеобразные «мыслящие маши-
ны», то есть физико-математические комплексы, наделенные
свойством обрабатывать символы. Выявление пластичности
функционирования мозга опять-таки сделало подобное срав-
нение несостоятельным. Пластичность лишает обоснования
не ценность самой по себе механической парадигмы в качестве
аналогии или объяснения (она в некоторой мере необходима,
чтобы осмыслить функционирование мозга), но скорее функцию
центра, обычно ассоциируемую с компьютером и его програм-
мами. Жесткости, фиксированности, анонимности центральной
станции противостоит модель гибкости, подразумевающая
некий диапазон импровизации, творчества, случайности. Как
опять же говорит Марк Жанро: «Деятельность нервной системы
можно представить скорее в виде контуров многомерной карты,
нежели в виде ряда символов».6 Понятие центра распадается
на множество сетей.
В этом случае само взаимодействие мозга и среды высту-
пает управляющей инстанцией, чьи небывалые форма и лока-
лизация расшатывают традиционную географию управления.
Функциональная пластичность мозга декоиструирует его
функцию как центрального органа и порождает образ текучего
процесса, присутствующего как бы везде и нигде — процесса,
который устанавливает связь между внутренним и внешним,
развивая внутренний принцип кооперации, взаимопомощи
4.	/r<uuurod IM. La nature de I esprit. P. 18
5.	Искусственный интеллект (ИИ) — важная область информатики,
занимающаяся построением «интеллектуальных- программ, способ
мы* анализировать среду, решать проблемы, принимать решения,
обучаться или воспринимать.
6.	Jcanricrod М. La nature de lesprit. P. 21.
Что нам делать с нашим мозгом?
62
и восстановления и внешний принцип приспособления и эво-
люции. «Так, мозг оказывается уже не органом, передающим
телу команды сознания, своего рода контролером, действую-
щим сверху вниз, а скорее системой, постоянно предлагающей
решения, совместимые с... нашей историей и нашими потреб-
ностям и»».7 8 9
Жиль Делёз, один из немногих философов, интересовав-
шихся исследованиями в области нейронаук начиная с 1980-х
годов, прямо заявлял, что мозг—это «ацеитрированная систе-
ма», которая производит «впечатление разрыва с классическим
образом»? Пространство мозга состоит из разрывов, пустот,
щелей, что исключает его рассмотрение в качестве интегратив-
ной тотальности. По сути, нервная ткань имеет прерывистую
структуру: «Нервные цепочки составлены из нейронов, сопостав-
ленных друге другом на уровне синапсов. Они „прерываются14
от одного нейрона к другому».’ Таким образом, между двумя
нейронами имеется цезура, и даже сам синапс «расщеплен»
(болеетого, существует термин «синаптическая щель»). Поэтому
промежуток или разрыв играют решающую роль в организа-
ции мозга. Нервная информация должна пересекать пустоты,
а значит, между передачей и приемом сообщения неизбежно
вкрадывается элемент случайности, что, собственно, и образует
поле действия пластичности.
Это особое распределение информации, которое проти-
воречит идее непрерывности, также колеблет представление
о вертикальной организации. «Обнаружение вероятностного
или полуслучайного мозгового пространства, „неотчетливой
системы"», по словам Делёза, предполагает скорее идею мно-
жественной, фрагментарной организации, совокупности ми-
кровластей, нежели форму центрального комитета. Следствием
этого является то, что «наши переживаемые отношения с мозгом
становятся все более хрупкими, все менее „Евклидовыми** и про-
ходят ряд мелких церебральных смертей. Мозг становится ие
столько символом нашего мастерства и нашей решительности
7.	Ibid. Р 137.
8.	Делез Ж- Кино. М.: Издательство «Ад Маргмнем», 2004. С. 531-S32.
9.	Changeax J.-P. Op. cii. Р. 108.
II. Кризис центральном оласти
63
и способности к решению проблем, сколько нашей проблемой,
болезнью или страстью».10 11 Стало быть, существует пережи-
ваемый мозг, но, как мы отметили в самом начале, ои вовсе не
обязательно сознателен. Доказательством чему служит тот
факт, что при всем медийном освещении нейродегенеративных
заболеваний, постоянно подпитывающем в нас внутреннее ощу-
щение хрупкости мозга, до сих пор так и не удалось развенчать
расхожее представление о жесткой центральности, которое
неактуально даже для описания самих машин.
Мы не станем здесь останавливаться на необъятной
проблеме сравнения мозга и машины в целом. Это тема для
отдельной книги. Мы хотели бы просто проанализировать
идеологическое клише, касающееся функционирования как
мозга, так и машины, клише о центрированной и централи-
зующей программе, которая не оставляет никакого места
пластичности и не поддерживает никаких отношений с ина-
ковостью. Почему это клише, опровергнутое научными от-
крытиями, оказывается таким живучим? Почему оно мешает
нам ясно осмыслить и возвысить до уровня понятия то, что мы
в действительности переживаем, а именно тот факт, что мы во
многом делаем наш мозг, он есть наше произведение, которому
мы придаем форму на протяжении всей жизни во внутреннем
опыте внешнего? Почему явная устарелость кибернетических
метафор, продемонстрированная актуальными исследова-
ниями нейропластичности, не сразу бросается в глаза нам,
живущим в эпоху так называемого «слабого» искусственного
интеллекта?1’ И почему эти самые метафоры, эти самые клише
нам вдобавок мешают ясно осмыслить и возвысить до уров-
ня понятия опыт, который мы проживаем с компьютерами?
10.	Делез Ж. Указ. соч. С. 532.
11.	-Спустя сорок лет после своего создания ИИ правел ио меньшей
мере к неоднозначным результатам. Все больше специалистов
ссылаются Iвслед за исследованиями Серла| на проект „слабого ИИ"
в противоположность изначальному „сильному ИИ". Просит „силь-
ного ИИ" состоял в том. чтобы отыскать н реконструировать сиособ,
которым мыслит человек, а затем его превзойти. Просят jeaafioto
ИИ" более скромен- Речь идет о том, чтобы инженерными методами
симулировать „признаваемое интеллектуальным' человечке вое
поведение, не заботясь «том, ведут ли себя ноли таким *е ойрамм
Сегодня предпочитают говорить скорее о проз раммипм ааПае нала
ннн, „помогающем" создавать и решать, нежели •> мянаинг, ьшапреп
заменила бы человека-. Dottier J -Г 1-apoirael rialitca Ле I iui>1ll<»ua 
artificaelle Dottier J.-F. (eJ) Op. cii P. 115.
Что нам делать с нашим мозгом?
64
Почему оии вынуждают нас придерживаться низкопробного
антитехиологического дискурса, поддерживаемого мнимым
всемогуществом программы-центра?
Несомненно, одна из наиболее значительных кин г, по-
священных проблеме сравнения мозга и компьютера,—труд
американского философа Дэниела К. Деннета «Объясненное
сознание». Он отстаивает обоснованность аналогии между
мозгом и средством обработки данных (но, как он оговаривает-
ся, не их тождества).12 Что интересно, для доказательства этой
обоснованности он выдвигает неожиданные аргументы. Деинет
трактует сам компьютер в качестве пластичной организации
с множественными и гибкими уровнями управления. Сравнение
мозга и компьютера опирается именно на эту пластичность,
которая н составляет основу аналогии. «Компьютер,— пишет
он, — имеет базовую фиксированную и жесткую аппаратную
архитектуру, но при этом обладает большим запасом пластич-
ности благодаря памяти».13 14 Как характеризовать эту пластич-
ность? Подобно мозгу, описываемая здесь машина—это вопреки
всяким ожиданиям «виртуозный производитель будущего,
система, способная думать наперед, избегать косности в своей
деятельности, решать проблемы еще прежде, чем они встре-
чаются, и распознавать совершенно новые предзнаменования
пользы и вреда».’*
Из этого анализа мы можем почерпнуть мысль, что
машину вполне допустимо рассматривать не как централь-
ную станцию, а как орган с множественными и адаптивными
структурами. Организацию приспособляемую, способную ко
все возрастающей функциональной дифференциации, машину,
в некотором роде обусловленную своим отношением к инаково-
сти. Машину, которая может отдавать предпочтение событию,
а ие закону. Нам не принципиально, существует такая машина
или нет. Нам важнее просто подчеркнуть достоинство этой
12.	Dennett DC. La conscience expliqnee. Paris: Odilc Jacob, 1993. P. 262.
«Требуемый нам уровень описания и объяснен ня аналогичен (но нс
тождествен) .софтвер-уровню" описания для компьютеров: нам необ-
ходимо понять, как человеческое сознание может быть реализовано
в работе виртуальном машины». Понятие «виртуальная машина»
очевидно заимствовано у Алана Тьюринга.
13.	Ibid. Р. 263.
14.	Ibid. Р. 236.
II. Кризис центральной власти
fA
концепции, заявляющей вслух о том. что мы переживаем про
себя и о чем свидетельствует наш ежедневный опыт, а имен-
но: «...компьютеры — это не машины для обработки больших
массивов численных данных»,15 16 и пластичность, быть может,
всего лишь указывает на событийное измерение машинального.
2. Соответствие мозга и мира
Тем не менее, как мы заметили выше, от клише центра, де-
терминистского программирования и слепой механики так
и не удалось отделаться. Мы упорно продолжаем считать мозг
централизованной, закоснелой, механической организацией,
а саму механику— мозгом, сведенным к вычислительным опе-
рациям. Возможно, как уже упоминалось, связано это с тем, что
пластичность—в точности форма нашего мира, и мы настолько
погружены в нее, конституированы ею, что переживаем ее, сами
того не сознавая. Причем до такой степени, что уже не видим, как
она структурирует нашу жизнь и рисует определенную картину
власти. Здесь обнаруживается пойэтическая и эстетическая
сила, которая составляет фундаментальный, первоначальный
атрибут пластичности: ее способность задавать конфигурацию
мира. И снова именно Делёз дал превосходный анализ этой
способности, усмотрев в ней кинематографическую функцию
par excellence. Пластичность мозга есть образ мира. Например,
у такого «кинематографиста мозга», как Ален Рене, «пейзажи
представляют собой ментальные состояния», а ментальные
состояния — универсумы и «различные типы картографии»,’6
что делает их в этом качестве неразличимыми и незримыми.
Фильмы Рене, равно как и Кубрика, демонстрируют сходство
в организации мозга и мира. Вспомним ноосферу из фильма
«Люблю тебя, люблю», структурные уровни «Моего амери-
канского дядюшки» (которые соответствуют формам жизни
различных персонажей) или гигантский компьютер из «Кос-
мической одиссеи 2001 года».
Мир. данный в этих фильмах,—это не совсем централи-
зованный мир, но мир фрагментарный, правдивое отображение
15. Ibid. Р. 280.
16.	Делез Ж. Указ. соч. С. 526.
Что нам дслэть с нашим мозгом?
м
церебральной власти, динамика которой «оперирует уже не
тотализацией... а разрыванием иа кускн, которые непрестанно
выстраиваются в новые цепи... такова органико-космическая
бомба из „Провидения"; такова фрагментация, достигаемая
путем трансформации полотнищ прошлого в фильме „Люблю
тебя, люблю*. Героя отсылают к некой минуте из его прошлого,
однако минута эта постоянно становится элементом цепочек
в переменных последовательностях...»?7 Пластичность време-
ни вписана в мозг. И мы ие видим этого, потому что речь идет
о нашем времени- Мы ие видим этого, потому что речь идет
о нашем мире. Поначалу мы. возможно, всегда и необходимо
слепы к политическому функционированию и значимости
мозга-мира (этим объясняется некая всеми разделяемая ре-
активность на фильмы Рене). Поначалу мы, возможно, всегда
и необходимо слепы к нашему собственному кино.
«Мозг адекватен современному миру», говорит Делёз?8
Быть может, именно это соответствие ослепляет нас, пусть даже
оно и объясняет и обосновывает эффекты нейронной натура-
лизации политического и социального, а также политические
и социальные эффекты описаний нейронного функциониро-
вания. Вспомним, что наиболее очевидной переходной точкой
между этими двумя областями является кризис центрально-
сти. Но если мы переживаем этот кризис ежедневно, не буду-
чи способными его осмыслить, если мы продолжаем верить
в определенную эффективность центра (мозг, машина и т.п.),
то это, по всей видимости, значит, что власть— которая уже
довольно давно не центральна, о чем настойчиво твердил еще
Фуко,— весьма заинтересована в том, чтобы мы воображали
ее именно такой. Скажем откровенно: от нашего мозга нас
отделяет идеологическая завеса. Под «завесой» мы понимаем
одновременно клишированные представления, в которых мы
пытались разобраться выше, и (только на первый взгляд) более
«благородные» формы сопротивления нейро- и когнитивным
наукам со стороны философов, психоаналитиков и интеллек-
туалов вообще. Под «завесой» мы также понимаем сами научные
17.	Там же. С. S33-534.
18. Там же С. 524, прим. 1.
II. Кризис центральном масти
67
описания, которые, стремясь как раз приподнять ее, наделе
лишь уплотняют, не проводя никакого критического анализа
мировоззрения, ими имплицитно транслируемого.
Б. Человек нейронный и дух капитализма
Какое мировоззрение? Какой мир? Скажем прямо: неолибе-
ральный мир, мир глобального капитализма. Пересмотр цен-
тральности является принципиальной переходной точкой не
только между нейронным и политическим, но также и между
дискурсами иейронаук и дискурсами менеджмента, функ-
ционированием мозга и функционированием предприятия.
Чтобы избавить мозг от угрозы отчуждения, мало по-
казать, что он не представляет собой ни жесткую структуру,
ни централизованную машину. Дело в том, что неолибераль-
ная идеология сегодня сама покоится на перераспределении
центров и существенном смягчении иерархий. Господство
и кризис центральности прекрасно сочетаются, и это пара-
доксально лишь на первый взгляд. Переустройство капита-
лизма (постфордистский капитализм второго промышлен-
ного переворота) произошло преимущественно за счет того,
что на смену планированию, находящемуся в ведении и под
надзором формального централизованного начальства на
предприятии, пришел контроль через самоорганизацию. По
словам Люка Болтански и Эв Кьяпелло, в 1990-е годы возникает
«девиз — гибкость, креативность, реактивность», происходит
«разрушение бюрократической тюрьмы»,19 «разрушается сама
природа иерархического принципа и организации становятся
гибкими, новаторскими и в высшей степени компетентными»20
Ключевым словом в этой новой организации является сеть
сегодняшний капитализм подчиняется принципу подвиж-
ных или «ужатых» предприятий (lean production), «работающих
в одной сети со множеством партнеров», для которых харак-
терна «организация труда в одной команде или посредством
подключения всех работающих к одному проекту».2' На по-
19.	Ьолшаискя Л., Кьяпелло 3. Указ- сеч- С-177
20.	Там же-С 150.
21.	Там же. С. 147.
Что нам делать с вашим мозгом?
68
добных предприятиях учитываются исключительно «число,
форма и направленность связей»».22
Как после этого не констатировать функциональное по-
добие между данной экономической организацией и нейронной
организацией? Как не задаваться вопросом о параллелизме
между преобразованием духа капитализма (между 1960-ми
и 1990-ми годами! и теми изменениями, которые примерно
в то же время претерпели наши взгляды на структуры мозга?
В начале мы уже подчеркивали эффект натурализации социаль-
ного, связанный с нейронным функционированием. Болтански
и Кьяпелло его подтверждают: «В каждую эпоху своего развития
капиталистические формы производства обретают наглядный
вид: для их представления используются новые концепты и ин-
струменты, разработанные поначалу в области чисто теорети-
ческих и фундаментальных исследований — на сегодняшний
день это неврология и информатика, то же самое было с такими
понятиями, как система, структура, техноструктура, энергия,
энтропия, эволюция, динамика и экспоненциальный рост»».23
Подобно нейронной сплоченности, экономическая и социаль-
ная организация предприятия сегодня не носит центральный
или центра л изаторский характер, но опирается на множество
подвижных и точечных центров и разворачивается в отношен-
ческом режиме. В этом смысле нейронное функционирование,
похоже, стало скорее природой социального, чем средством его
натурализации.
Чтобы подчеркнуть эту спайку биологического и соци-
ального, мы вернемся к идеям сети, делокализации, приспо-
собляемости и понаблюдаем затем, как они проявляют себя
в обеих областях — мозговой и социоэкономической.
1. Сети
Мозговая организация предполагает соединения нейронов
в сети, называемые также «популяциями»» или «ансамблями».
В сети по определению не может быть ведущей позиции. Се-
тевой подход обязательно является локальным и никогда не
22.	Там же. С. 273.
23.	Там же. С. 199.
II. Кризис цситралъиои власти
69
централизованным или центра л и загорским. «В мозге,— пи-
шет Шанжё,— на смену формальному понятию программы
приходит исчерпывающее описание свойств, элементов, гео-
метрии и сети коммуникаций».24 К примеру, формирование
так называемого «ментального объекта» — образа или поня-
тия — требует «коррелированного и переходного (электрическо-
го и химического) задействования обширной популяции или
„ансамбля' нейронов, распределенных на уровне нескольких
конкретных полей коры».25 Больше не существует одного цен-
тра, но есть точечные ансамбли нейронов, всякий раз обра-
зующих подвижные и временные центры. Организационная
гибкость сегодня неразрывно связана с властными полномо-
чиями и решениями.
Вместе с тем известно, что одни и те же зоны мозга выпол-
няют одновременно несколько функций н могут попеременно
участвовать в разных функциональных сетях. Иными словами,
у данной области мозга нет единой функции: это случай так
называемых «ассоциативных» зон коры больших полушарий.
Эти многофункциональные поля активизируются во многих
когнитивных задачах и всякий раз входят в разные сети моз-
га. Мы, стало быть, имеем дело с комплексной организацией,
которая не выводится из отношений между верхом и низом,
между передачей, получением и ретрансляцией информации,
но функционирует в соответствии с различными весьма слож-
ными, взаимопереплетенными регуляторными уровнями.
Следовательно, нельзя закрепить за каким-то одним из них
ведущую роль: «Понятие локализации и картографической
организации мозга должно быть изменено с учетом выявлен-
ного гистологией обилия соединений между полями больших
полушарий».26 Феномен потенциации цепочек, описанный
выше, со всей очевидностью свидетельствует о том, что нервная
система организована посредством множественных функцио-
нальных пространств — взаимосвязанных, всегда подвижных
и способных изменяться.
24.	ChaЛ£свх J.-P. Op.cit. Р. 23&
25. Ibid. Р. 174.
26.	feanncrod М. Lc cerveau intimc. Р. 33.
Что нам делатьс нашим мозгом9
70
Безусловно, именно к этому типу функционирования
отсылает сегодня литература по менеджменту, когда восхваляет
работу в командах, которые «отличаются гибкостью, нейронной
распределенностью»,27 и утверждает, что менеджер—«не |или
больше не| начальник, ие представитель высшего звена иерар-
хии, а вдохновитель, организатор, координатор, интегратор
разрозненных энергий, создатель импульсов жизни, смысла
и независимости».28 Команда доверяет ему, «если он сможет
проявитьсебя передатчиком, связником, который не оставля-
ет для себя почерпнутые в сети информацию и контакты, но
распределяет их между всеми членами команды. „Менеджер
будущего должен следить за тем, чтобы информация была
равномерно распределена между всеми, чтобы она полноценно
питала предприятие"».29 Хотя «начальника» всегда сравнивают
с «мозгом», мы ясно видим, что у нейронного менеджера уже
совсем другой стиль управления или командования, нежели
у мозгового гендиректора. В пределе начальник может вообще
обойтись—как минимум внешне — без приказов: в принципе
«лидеру не нужно отдавать приказы», поскольку сам персонал
занят «самоорганизацией» и «самоконтролем».30 Он передает,
распределяет, модифицирует соединения, потенцируя или по-
давляя их в зависимости от обстоятельств и потребностей, при
этом сам по себе не будучи распознаваем и привязан к какой-
либо постоянной должности. Таким образом, «менеджер — это
человек сетей. Он мобилен, его главным качеством является
способность перемещаться...».31 Упразднение центральности
идет рука об руку со способностью к перемещениям.
2. Делокализация
Мы только что увидели, что соединения между различными
полями мозга делают возможной определенную делокализа-
цию мозговой активности. Представляется, что описанные
27.	Болтаяска Л., Кьлпелло Э. Указ, соч. С. 217. Перевод изменен.
28.	Там же.
29.	Там же.
30.	Следует отметить, что в 1990-е годы на смену слову «руководитель»
(cadre) пришло слово •‘Менеджер».
31.	Там же. С. 157.
II. Кризис нейтральной власти
71
анатомами и неврологами локализации уже не те, что были
прежде: они больше не образуют жесткую топографию, но
включены в сети, которые образуются и распадаются в зави-
симости от когнитивной задачи, в которую вовлечен субъ-
ект.32 Новые методы нейровизуализации позволяют сделать
видимыми те зоны мозга, что задействованы в осуществ-
лении когнитивных задач. Вместе с тем совокупность зон.
имеющих отношение к этому типу задач (классические моз-
говые локализации), принимает форму временно активизи-
руемой сети, которую словно бы «рекрутируют» требующая
выполнения задача и когнитивный контекст, в котором она
выполняется. Осуществление другой задачи сообщит сети
новую конфигурацию, где вновь обнаружатся некоторые
из предыдущих локализаций, но уже объединенные иначе
Одна и та же зона может участвовать в выполнении различ-
ных функций.33 В свою очередь, ментальный объект имеет, по
словам Шан же, «одновременно локальную и делокализован-
ную» организацию.34 Первичным качеством ансамблей ней-
ронов является их подвижность и многофункциональность.
Но разве не эти качества ожидаются сегодня от инди-
вида в профессиональной среде? Разве мы отиыие не обязаны
быть многопрофильными, принимая закон делокализации,
становясь восприимчивыми ко всему новому, демонстрируя
отсутствие привязанностей и готовность обрывать старые связи,
с тем чтобы заводить новые? Согласно Болтански и Кьяпелло,
на предприятии «ценными кадрами будут те, кто способен
работать с разными людьми, кто обнаруживает открытость
и гибкость, когда нужно переходить от проекта к проекту, кто
умеет постоянно адаптироваться к новым обстоятельствам».35
Сегодня упор очевидно делается на многопрофильность, а не
мастерство, на увеличение количества временных, потенциально
реактивизируемых столкновений и соединений, на принад-
32	-Прогресс ненробнологнн переворачивает наши представления.
показывая, что нейроны не специализированы-: Non J -У. Les
neuroscience» dccouvrent les sources du plaisir scnsoriel > Le Monde,
31 decentbre 2003. P. 17.
33.	Cm. Jcanntrod M. La nature de Icsprit. P. 94 95.
34. Changenrf.-P. Op. cit. P. 178.
35.	БолтяискаЛ., КьяпеллоЭ. Указ. соч. С. 180.
Что нам делать с нашим МОЗГОМ?
72
лежиость к разнообразным группам. Капитализм — неявно
и явно — ссылается на нейронное функционирование, когда
претендует на то, чтобы «вытеснить эссеициалистские онтоло-
гии и заменить их своего рода открытыми пространствами, не
имеющими ни границ, ни центров, ии опорных точек. В таких
пространствах нидивиды всецело определяются отношениями,
в которые вступают, здесь они модифицируются благодаря
потокам, трансферам, обменам, перемещениям, переводам
с места на место: в этом пространстве все изменения предстают
как самые существенные события».36 Причем до такой степени,
что укорененность в одном пространстве или одном регионе,
привязанность к семье, области специализации, чересчур не-
преклонная верность себе предстают несовместимыми с тем,
что сегодня зовется «способностью к занятости» lemployabilite).
Необходимо всегда быть готовым к отъезду, чтобы выживать,
то есть чтобы в известном смысле оставаться на месте.37
3. Приспособляемость
Тот, кто говорит о «способности к занятости», очевидно гово-
рит о приспособляемости. «Способность к занятости» — по-
нятие из неоменеджмента, обозначающее «способность реа-
гировать на подвижный мир» за счет ловкого использования
своих компетенций, предполагающую, что человек не сосре-
доточивается на одном-едииственном умении подобно тому,
как отдельное поле коры головного мозга не может обеспе-
чивать выполнение одной-единственной функции. «Совер-
шенно не привязываясь к какому-то одному роду деятельно-
сти и не цепляясь за какую-то одну квалификацию, человек...
должен быть гибким, способным адаптироваться, быстро при-
спосабливаться, переходя из одной ситуации в совершенно
другую, он должен быть многофункциональным и уметь ме-
нять род и инструментарий деятельности в зависимости
от свойств отношений, в которые он вступает, идет ли речь
о людях или объектах».38 Итак, важно не замыкаться на ка-
36.	Там же. С- 265. Перевод изменен.
37. См. там же- С. 613: Эксплуатации немобильных мобильными. .
38.	Там же. С. 213.
II. Кризис центральной власти
73
кой-то одной специальности и при этом уметь предложить
специфическую компетенцию.
«Способность к занятости»—синоним гибкости. Напо-
мним, что гибкость, девиз всех предприятий начиная с 1970-х
годов, означает прежде всего возможность без промедлений
адаптировать производственные мощности и занятость к дина-
мике спроса. Таким образом, гибкость одновременно становится
необходимым качеством как менеджеров, так и работников.
Если мы здесь подчеркиваем близость между некоторыми дис-
курсами менеджмента и некоторыми дискурсами нейронаук,
то это потому, что, как нам представляется, так называемый
феномен «нейропластичности» в действительности чаще всего
описывается в терминах экономики гибкости. По сути, процесс
потенциации, составляющий саму основу пластичности, не-
редко характеризуется просто как возможность повысить или
понизить производительность. Зачастую мозг анализируется как
личный капитал, состоящий из суммы компетенций, которыми
каждый обязан «распоряжаться наилучшим образом», как «спо-
собность трактовать собственную личность на манер текста,
который можно перевести на различные языки»?’ Податливость,
покорность, умение прогибаться и усваивать новые привычки
смешиваются, устанавливая уникальную структурную норму,
которая вто же время работает как фактор исключения.
В. Социальная «дезаффиляция» и депрессия:
новые формы исключения
В сущности, тот, кто не гибок, заслуживает исчезновения.
В книге «Усталость быть собой», посвященной депрессии
и новой психиатрии, социолог Ален Эренберг показывает, что
граница, отделяющая душевную боль от социального страда-
ния, весьма тонка. Депрессия — не более чем форма того, что
другой социолог, Робер Кастель, называет «дезаффиляцией».
В обоих случаях речь чаще всего идет о страдании от исклю-
чения, которое находит выражение во многих болезнях гибко-
сти. Человек с депрессией, как и социально неуспешный ин-
дивид, очевидно страдает от недостатка приспособляемости
39.	Там же. С. 771. См. понятие ^когнитивный мапн галнзм-.
Что нам делать с нашим мозгом?
74
и «способности к занятости». Поражает совпадение между
актуальным психиатрическим дискурсом, характеризуемым
выраженной склонностью к «биологизации» психических
и ментальных расстройств, и политическим дискурсом об
исключении, который опять же выставляет дезаффилнрован-
ных как индивидов «с разорванными связями». Прежде чем
перейти к необходимому различению между попросту гиб-
кой и подлинно пластичной идентичностью — различению,
опирающемуся на определенную теорию преобразования,—
следует ненадолго задержаться на проблеме депрессии, для
облегчения которой психиатры, нейробиологи и полити-
ки рекомендуют одно и то же: модифицировать нейронное
(«сеть»), чтобы переконфигурировать самоощущение; увели-
чить число соединений, чтобы восстановить психическую
и поведенческую «пластичность».
В одной медицинской брошюре мы читаем: «Структурная
и функциональная визуализация головного мозга... показала,
что депрессивные эпизоды сопровождались анатомо-функ-
циональными корреляциями в некоторых зонах мозга, в част-
ности на уровне сетей, вовлекающих префронтальную кору,
гиппокамп и миндалевидное тело. На основе этого удалось
выявить признаки гиппокампальной атрофии, связанные с ги-
перактивностью кортикотропной оси при рецидивирующих
депрессиях, но также и при посттравматическом стрессовом
расстройстве. Эти результаты привели к выдвижению гипоте-
зы о нейротоксичности тревожных и депрессивных эпизодов.
Неврологическое исследование структур мозга наряду с этим
показало, что существуют признаки нейрональной, аксональной
и дендритной атрофии и сокращения количества синаптических
соединений и нервной ткани».40 Таким образом установлено,
что душевное страдание в целом и депрессия в частности свя-
заны с уменьшением нейронных связей (как если бы понятие
долговременной депрессии обретало буквальный смысл). Это
уменьшение чаще всего соответствует торможению.
40.	Жан-Франсуа Аллнлср, профессор психиатрии. Университет Па-
риж VI Университетский больничный центр Питье Сальпетрмср.
вступительный доклад на конференции -Депресснк и некропластнч-
ность: эволюция или революция?'', симпозиум ПСИ-ЦНС, Городок
науки и индустрии, Париж, 5-8 ноября 2003 года.
II. Кризис центральной власти
75
Человек с депрессией зачастую «апатичен»: его характе-
ризуют «сдержанность, обездвиженность, заторможенность,
приостановка активности».41 42 43 Отиыне «душевное расстройство
касается уже не трудностей человека, [оно становится! недугом,
поражающим пациента, лишенного своего деятельностного
аспекта»?2 Это переопределение больного в качестве обделен-
ного способностью к действию как иа когнитивном, так и на
эмоциональном и волевом уровнях соответствует вышеупо-
мянутой биологизации или «ребиологизации» расстройства.
С этой точки зрения терапия состоит прежде всего в анализе
механизмов, блокирующих передачу информации в нейронных
системах. Антидепрессанты во всем своем богатом разнообра-
зии призваны стимулировать нейрохимическую передачу, их
заявленная цель—«восстанавливать и оберегать пластические
способности мозга»?3 Однако, как мы увидим, пластичность
нельзя смешивать исключительно со способностью к действию.
Повторим, мы совершенно не намерены критиковать
психиатрический редукционизм во имя мннмой «свободы»
психики. Отрицать неврологическое основание депрессии
и терапевтическую действенность определенных молекул
было бы тщетным и абсурдным. Нейропсихиатрия неоспо-
римо является сегодня одной из наиболее многообещающих
дисциплин, и автор настоящей книги с нескрываемым азартом
следит за молекулярными приключениями психотропных ле-
карственных средств. Суть не в том, чтобы противопоставлять
благородство «классического» психоанализа и низменность
психиатрии, но в том, чтобы увидеть, как определениая кон-
цепция гибкости—движимая, как ни парадоксально, научным
анализом нейропластичности — моделирует страдание и де-
лает возможным отождествление психической и социальной
нестабильности.
Сегодня оба типа напряженности имеют тенденцию со-
впадать. Следует понимать, что в действительности «предприя-
41.	Ehrenberg A. La fatigue d'etre sor Depression er socicte. Paris: Odile Jacob.
1998. P. 217- Противоположное поведение, гнперимпулъсивность-,
вопреки кажимости соответствует тому же самому явлению выпаде
имя нт связей.
42.	Ibid. Р. 221.
43.	Жан-Франсуа Аллнлср, вступительный доклад.
Что нам делать с нашим мозгом?
76
тие—это прихожая депрессии».44 Вышеупомянутое отсутствие
центральности, иерархии, четкого и локализованного конфлик-
та, а также необходимость быть мобильным и адаптивным стали
новыми факторами тревоги, новыми психосоматическими
симптомами, новыми причинами тяжелых неврастений. «На
предприятии, — объясняет Ален Эренберг,— (тейлористские
и фордистские) дисциплинарные модели управления челове-
ческими ресурсами уступают место нормам, побуждающим
сотрудников к автономному поведению, включая тех, кто на-
ходится на низших ступенях иерархии... Способы регуляции
и подчинения рабочей силы опираются не столько на механи-
ческое повиновение, сколько на инициативу: ответственность,
способность развиваться, инициировать проекты, мотивацию,
гибкость и т. д. .. Работнику навязывается уже ие роль челове-
ка-машины, занятого монотонным трудом, а роль предпри-
нимателя, занятого гибкой деятельностью».45 Однако человек
с депрессией — это больной, которому невыносима подобная
концепция «индивида-карьериста», само существование кото-
рого мыслится как предприятие или серия проектов.
Автор продолжает: «Какой бы ни была рассматриваемая
область (предприятие, школа, семья), в мире изменились правила.
Они предписывают уже не повиновение, дисциплину, соответ-
ствие нормам морали, а гибкость, изменение, скорость реакции
и т.п. Самообладание, психическая и аффективная податливость,
умение действовать означают, что каждый обязан постоянно
приспосабливаться к миру, который, в свою очередь, утрачивает
постоянство, к нестабильному, временному миру, состоящему из
потоков и нерегулярных траекторий. Социально-политическое
функционирование перестает быть считываемым и становится
расплывчатым. Эти институциональные трансформации созда-
ют впечатление, будто все, включая самых слабых, должны взять
на себя задачу всё выбирать и всё решать».46 Такая ситуация,
безусловно, создает особую уязвимость, новый прекаритет,
новую хрупкость. Трудности при переживании конфликта
44	EhrridragA Op. cit. Р. 235.
45.	Ibid. Г. 234
46.	Ibid. Р. 236.
II. Кризис центральной власти
77
опустошают психику и, по сути, замещают невроз «усталостью
быть самим собой».
Робер Кастель говорит о «наличии, видимо все более
и более ощутимом, индивидов, помещенных как бы в плаваю-
щее положение в социальной структуре н заполняющих ее
промежутки, не находя своего предназначенного места. Эти
неопределенные фигуры занимают маргинальное положение
в сфере труда по краям социально признанных форм обмена:
хронические безработные; жители обездоленных пригородов;
получающие пособие социального минимума...; жертвы инду-
стриальной конверсии; молодежь, ищущая работу и переходя-
щая от одного испытательного срока к другому, от подработки
к временной занятости. Кто они, откуда пришли, как дошли до
такого, что с ними будет?»47
Этот вокабулярий плавающего положения, неприкаян-
ности, блуждания явно напоминает вокабулярий депрессии,
подавленности или тревоги. Словосочетание «социальный
вопрос» в заглавии книги «Метаморфозы социального вопроса»
означает «беспокойство о способности общества сохранять свою
сплоченность».48 Но как не заметить, что параллельно суще-
ствует психиатрический вопрос, наделенный тем же смыслом
и свидетельствующий о том же самом беспокойстве? Как не
заметить, что депрессивные и дезаффилированные индивиды
создают угрозу турбулентности, разрыва передачи в плавном
потоке сети? Болтански и Кьяпелло пишут: «В отношенческом
мире, где величие предполагает перемещение, большие люди
черпают часть своей силы из неподвижности маленьких, и эта
неподвижность и является источником их нищеты... Каждый
живет в перманентном страхе быть разъединенным, сброшен-
ным со счетов, покинутым на месте теми, кто перемещается».49
Именно эта тревога и создает прекаритет, то есть «все более
и более радикальную потерю связей и постепенное развитие
неспособности не только создавать новые связи, но даже поддер-
живать уже существующие (отход от друзей, разрыв семейн ых
47.	Кастель Р Метаморфозы социального вопроса. Хроника наемного
труда. СПб.: Алстеин, 2009. С. 9.
48.	Гам же. С. 24.
49.	Болтански Л , Кьлнслло Э. Указ соя. С. 609.611.
Что мам делать с нашим мозгом'
78
связей, развод, политический абсентеизм)».50 Это отсутствие
связей, риск разрыва предстают угрозами, которые необходимо
любой ценой отвести или хотя бы сдержать, чтобы сохранить
сплоченность сообщества.
Таким образом, заботиться значит реадаптировать, вос-
станавливать гибкость. Прозак, когда он появился, подавался
как «улучшитель настроения» и «стимулятор». В книге «Слушая
прозак»51 Питер Крамер развивает критическую рефлексию
о том типе самости (self}, которую «сегодняшний высокотех-
нологичный капитализм» выдвигает в качестве условия своей
возможности: «Уверенность, гибкость, быстрота и энергия...
ценятся иа вес золота».52 Понятно, что прозах позволяет при-
обрести эти ценности без больших затрат не только потому,
что это недорогой медикамент, ио и потому, что он позволя-
ет избежать психических издержек от приобретения этих
ценных качеств. Кажется общепризнанным, что препараты,
стабилизирующие настроение, или «иормотимики», должны
понижать уязвимость, хронизацию расстройства, психическую
неустойчивость, воздействуя на нейронные сети, отвечающие
за инициативность, возбуждение, динамичность, хорошее
самочувствие. Лекарства должны возвращать потребность
к подвижности, способность избавляться от жесткой и фик-
сированной идентичности.
Таким образом, по нашему мнению, с идеологической
точки зрения сегодня невозможно провести строгое различие
между вариантами нейронаучного анализа, доступными «ши-
рокой» публике, и литературой по менеджменту—включая ме-
дицинский менеджмент. Чтобы в этом убедиться, достаточно
обратиться к описаниям людей с болезнью Альцгеймера. Такой
больной оттеняет отношенческое общество и служит антите-
зой гибкости. Он предстает фактически дезаффилироваииым:
блуждающим, беспамятным, асоциальным, дезориентирован-
ным. В его мозге наблюдается уменьшение числа соединений,
скопление фибриллярных клубков внутри нейронов и наличие
50-	Также. С. Ы2.
51-	KromerР. Prozac 1е bonhenr вмгordonnancc? Pans: First, 1994.
52. Ibid. P. 406.
II. Крмзяс центральном
79
сенильных бляшек — все это факторы окостенения, утраты
податливости, которые парадоксальным образом приводят
к хаотическим блужданиям.53 Этот пример закоснения и вы-
званного им подавления инициативности позволяет ухватить
очевидное структурное сходство между образом, который
возникает и транслируется применительно к такому больному,
и образами, которые возникают применительно к бездомному,
нелегалу или безработному, утратившему право на пособие...
Таким образом, мы считаем, что с идеологической точки зрения
сегодня невозможно провести строгое различие между нейро-
дегенеративными заболеваниями и основными видами социаль-
ной неустроенности.
Как мы сказали, всякая точка зрения на мозг неизбежно
имеет политический характер. Тождество мозговой и социаль-
но-экономической организации так же проблематично, как
и не-сознание этого тождества. Неизбывность давно устарелых
технологических моделей репрезентации мозга преграждает
доступ к подлинно политическому пониманию его функциони-
рования и оправдывает наше к нему равнодушие. Зашоренные
представления о ригидном мозге, изолированном от мышления,
а значит, от самого главного, допускают собственно отграни-
чение мозга от него самого, оттого, что он есть, а именно —
требующий особого внимания и критически важный биоло-
гический локус, в котором сегодня так или иначе происходят
политические эволюции и революции, начавшиеся в 1980-е го-
ды и открывшие XXI век. В сущности, человек нейронный до сих
пор не имел слова. Пришло время освободить его речь.
В противном случае нейронаучный дискурс (безотноси-
тельно медицинских успехов) приведет исключительно к непро-
извольной выработке критериев, моделей и рамок, позволяющих
регулировать социальное функционирование и с каждым днем
все больше укреплять императив гибкости как глобальной
нормы идеального хода вещей. Производить сознание мозга
означает не разорвать тождество мозга и мира и их отношения
взаимной спекуляции, но, наоборот, подчеркивать их, чтобы
53.	Вспомним также рассеянный склероз* прилагательное -склсро
тнчным» (застывший, не развивающийся! — это точный антоним
прилагательного ~ пластичный-'.
Что ЯЛМ пелаткг машмм
80
поставить научные открытия на службу освободительного
политического понимания.
С одной стороны, нейронное функционирование, как его
сегодня описывают, очень напоминает демократию: взаимопо-
мощь (восстановление), свобода выбора (мы в некотором роде
конструируем свой мозг), точка пересечения общественного
и частного (взаимодействие наружного и внутреннего), при-
надлежность ко многим сферам, подвижность, открытость,
восприимчивость к новому, автономия, отсутствие иерархии
между компонентами сети, равенство функций (в то время как
модели центральной телефонной станции и компьютера, напро-
тив, продолжают вызывать в памяти старую советскую систему
или «О дивный новый мир»). В известном смысле прогресс ней-
ронаук сделал возможным политическое освобождение мозга.
С другой стороны, научное описание нейропластично-
сти производит (одновременно им же вдохновляясь) крайне
нормализаторское видение самой демократии, поскольку оно
отводит чересчур значимую роль отсутствию центра и оказы-
вает слишком большое доверие гибкости, то есть фактически
покорности и повиновению.
Производить сознание мозга означает, таким образом,
производить условия возможности нового способа вопроша-
ния: может ли описание пластичности мозга вырваться из-под
скрытого господства нового мирового порядка? Способно ли
оно, напротив, ввести в сам этот порядок нечто вроде сопро-
тивления? Может ли пластичный мозг оценить пределы своей
гибкости?
II. Кризис центральном власти
81
Что нам делаггь с нашим мозгом
III.
«Вы—это ваши
синапсы»1
1. Эта формулировка принадлежит американскому неврологу Джо-
зефу Леду: «Основная идея этой книги: „Вы это ваши синапсы"»
(LcDou* /. Synaptic Self. New York: Viking, 2002. P. ix). Отметим так-
же, что эта книга является на сегодняшний день одним нз наиболее
исчерпывающих, ясных и интересных трудово функционирова-
нии мозга.
83
Наш способ рассмотрения этих вопросов может на первый взгляд
показаться неожиданным. Мы только что выявили наиболее
зримые переходные точки между нейронным и политическим,
то есть в том числе н между биологическим и социальным. Мы
показали, что понятие гибкости, являющееся в конечном счете
проводниковым, трансграничным понятием par excellence, при
этом скрадывает теоретические условия возможности этого
перехода. Поэтому на нем и следует под конец остановиться.
Но как это сделать? Может показаться удивительным, но мы
сейчас обратимся к главному утверждению нейронаук в целом
и когнитивных наук в частности, а именно к убежденности,
что между нейронным и ментальным существует идеальная
преемственность.
Актуальное состояние исследований н наблюдений позво-
ляет когнитивистам прийти к выводу, что мышление, познание,
желания или аффекты имеют нейронное, то есть биологическое
основание и что именно в мозге формируются ментальные об-
разы, которые составляют жизиьума. Это главное утверждение,
лежащее в основе всех форм «редукционизма» (уподобления ума
природной данности), является одновременно наиболее сильной
и наиболее слабой точкой нейронаучного дискурса вообще.
Наиболее сильной, поскольку этот подчас шокирующий тезис,
что бы о нем ни думали, является бесспорным выражением
реального достижения: он позволяет со все большей точностью
и объективностью подходить к таким явлениям, как память,
восприятие, обучение или даже психические, поведенческие
расстройства. Наконец, в более общем смысле, он предлагает
новый подход к субъекту, поскольку говорит о существовании
«нейронной самости». Наиболее слабой, поскольку убежденность
в преемственности между нейронным и ментальным не может
быть строго научным постулатом. Она неизбежно представляет
собой философскую и эпистемологическую позицию. Вместе
с тем эти позиции не всегда четко обозначены. Поэтому мы
попробуем поставить под вопрос допущение о преемствен-
ности — не для того чтобы оспорить ее как таковую, а чтобы
показать, что ее развитие н функционирование сопровождаются
разрывами, то есть речь идет о сложной нлн диалектический
преемственности.
Что нам делатьс нашам мозгом?
84
Здесь возникает правомерный вопрос: каково отношение
между подобным исследованием и политическими, социаль-
ными н экономическими вопросами, поставленными выше?
Ответ состоит в том, что изучение перехода от нейронного
к ментальному уже означает изучение (изнутри самого функцио-
нирования мозга) перехода от биологического к культурному,
от строго естественного основания сознания к его историче-
скому, а значит, и необходимо политическому и социальному
измерениям. Новое рассмотрение вопроса перехода от нейрон-
ного к политическому в плоскости самого нейронного должно
позволить нам посредством удвоения выявить опосредования,
преобразования и даже теоретические дыры, способные поко-
лебать само понятие преемственности и нарушить его гибкость.
Тем самым мы сможем развести реальный освободительный
аспект этого нового определения «самости»' и то, что в ней
остается от подчиняющей власти. Оценка этого соотношения
станет поводом для критического сопоставления гибкости
и пластичности.
А «Синаптическая самость» или «протосамость»
Начнем с той концепции субъекта или «самостн», которую се-
годня отстаивают нейронаучные дискурсы. Мы намеренно не
прекращаем говорить «мы», хотя бы и для того, чтобы поста-
вить вопрос: «Что нам делать с нашим мозгом?» Но что это за
«мы» и какие отношения «мы» и сама возможность говорить
«мы» поддерживают с мозгом?
Сегодня большинству нейробиологов очевидно, что
мозг— не просто «орган», но источник основополагающей
органической связности и согласованности нашей личности,
нашего «мы», и это соображение склонно размывать границу
между нервной системой и психикой. Крупные неврологи, такие
как Антонио Дамасно н Джозеф Леду, заявляют об этом открыто:
сознание — это не более чем «то, как владелец фильма-внутри-
мозга возникает внутри фильма»,2 и следовательно, необходимо
искать «сущность личности в мозге».3 Чтобы исследовать эту
2.	Dtuntuio A. The Feeling of What Happens: Body and Emotions in the
Making of Consciousness. New York: Harcourt Brace & Co., 1999. P. 313.
3. LcDtmx J. Op. cit. P. 13.
III. -Вы—это ваши синапсы-
85
«сущность», мы воспользуемся тем же порядком доказательства,
что и Леду в своей книге: «В предыдущих главах мы увидели,
как нейронные контуры собираются в ходе развития и как эти
контуры модифицируются, когда мы обучаемся илн запомина-
ем. Теперь мы начнем использовать эту базовую информацию
о контурах н нх пластических свойствах, чтобы исследовать
более общие аспекты ментального функционирования, иначе
говоря, чтобы приступить к разработке нейробиологнческого
видения самости».4
Что же такое «синаптическая самость», илн «прото-
самость», как ее предпочитает называть Антонио Дамасио?
Почему анализ пластичности мозга неуклонно приводит нас
к постулированию ее существования? В какой мере возможно
определять персональную идентичность на основе нейронных
конфигураций и, следовательно, считать мозг первоначальной
и фундаментальной формой субъективности? Ответ на все этн
вопросы представляется элементарным: «Мое понимание лично-
сти,— пишет Леду,—довольно простое: ваша „самость11, сущность
того, кем вы являетесь, отражает паттерны взаимосвязи между
нейронами в вашем мозге... Принимая во внимание важность
синаптической передачи для деятельности мозга, утвержде-
ние, что самость синаптична,— это банальная истина».5 Далее
читаем: «Сущность того, кем вы являетесь, хранится в виде
синаптических взаимодействий в разнообразных подсистемах
вашего мозга и между ними. Чем больше мы узнаем о синапти-
ческих механизмах памяти, тем больше мы узнаем о нейронном
основании самости».6
Таким образом, к выдвижению тезиса о нейронной лично-
сти подводит ученых именно учет синаптической пластичности.
Самость—это синтез всех пластических процессов, задейство-
ванных в мозге, именно он позволяет удерживать вместе н уни-
фицировать картографию вышеупомянутых сетей. «Тот факт,
что пластичность имеет место во многих мозговых системах,—
читаем у Леду,—ставит перед нами... интересные вопросы. Как
4.	Ibid. Р. 174.
S.	Ibid. Р. 2,
6.	Ibid. Р. 173.
Что нам делать с нашим мозгом?
86
вообще появляется человек со связной личностью—довольно
стабильным набором мыслей, эмоций и мотиваций? Почему
системы не выучивают разные вещи н не уводят наши мысли,
эмоции и мотивации в разных направлениях? Что заставляет
их работать сообща и не уподобляться неуправляемой толпе?»7
Безусловно, именно самость делает возможными это сосредо-
точение и эту связность.
«Протосамость» (protoself), или «первичная самость», объ-
ясняет Дамасио, совпадаете «совокупностью приспособлений
мозга, которые непрерывно и бессознательно удерживают тело
в узких рамках и относительной стабильности, необходимой для
выживания. Эти приспособления непрерывно н бессознательно
репрезентируют состояние живого тела в его многочисленных
аспектах».8 Следовательно, протосамость — это прежде всего
форма органической репрезентации самого организма, обеспе-
чивающая его связность: «Что касается мозга, то организм... ре-
презентирован протосамостью. Ключевые аспекты организма.,
даны в протосамости: состояние внутренней среды, внутренних
органов, вестибулярного аппарата, скелетно-мышечного осто-
ва».9 Эта основа, которая сама себя репрезентирует, является
условием жизни. Без нее небыли бы возможны выживание
и сознание. Бессознательные процессы, задействованные в про-
тосамости, фактически являются самими условиями сознания.
«Протосамость — это бессознательный предвестник уровней
самости, которые возникают в нашем уме как сознательные
протагонисты сознания: базовая самость и автобиографическая
самость».10 Таким образом, протосамость—это «предсозна-
тельный биологический прецедент», на основе которого могут
развиться только самоощущение (базовая самость, «базовое
сознание» или «Я») и временное и историческое постоянство
субъекта (автобиографическая самость, «неизменные аспекты
биографии индивида»).11
7.	Ibid. Р. 304.
8.	Domosio A. Op. cit. Р. 22.
9.	Ibid. Р. 170.
10.	Ibid. Р. 22.
11.	Ibid. Р. 174.
III. «Вы -это ваши синапсы»
87
Как видно, понятие биологического предшествования
напрямую влечет за собой понятие преемственности от ней-
ронного к ментальному. Действительно, базовое сознание н ав-
тобиографическое сознание образуются, выделяются из прото-
самости постепенно, без разрывов и скачков. Как возможна эта
непрерывность? Здесь наиболее интересный и тонкий момент
анализа: посредством модификации примитивной и первич-
ной репрезентационной функции, которая является работой
протосамости. Следует предположить, что протосамость пред-
ставляет собой «согласованное собрание нейронных паттернов,
которые мгновение за мгновением репрезентируют состояние
организма на многочисленных уровнях мозга».12 Вопреки тому,
что говорит Бергсон, получается, что мозг все же имеет пред-
ставление о себе, что существует саморепрезентацня мозговой
структуры, совпадающая с саморепрезентацией организма. Эта
внутренняя способность к репрезентации, присущая нейронной
активности, составляет прототипическую форму активности
символической. Дело обстоит так, как если бы сама связность
соединений - их передаточная структура, то есть их общая
семиотическая природа — сама себя репрезентировала, себя
«картографировала», причем эта репрезентационная актив-
ность и позволяет размыть границу между мозгом и психикой.’3
Таким образом, мозг осведомляется о своем собственном
состоянии по мере того, как он узнает о состоянии организма,
и эта экономика передачи обеспечивается игрой «сигналов»,
которые Дамасно называет «импульсами». Это элементарное
общение, составляющее один из принципиальных видов дея-
тельности нервной системы, по-прежнему характеризуется как
«бессознательное».14 Постепенная модификация этого первона-
12. Ibid. Р. 154.
13.	Кроме того, психоаналитик Андре Грин отмечает, что “присутствие
понятии репрезентации практически синонимично понятию психи-
кн» (Green A. La causalitc psychiquc: Entre nature et culture. Paris*. Odile
Jacob, 1995. P. 314)
14.	В ходе интереснейших клинических анализов Дамасно показыва-
ет, что -мозг знает больше, чем то. что демонстрирует сознающий
ум», чему свидетельство некоторые больные с серьезными нарушс
ниямн памяти вследствие повреждении мозга, у которых остается
нетронутой протосамость. См. Damasio Л. Op. cit. Р. 42 И. Стало быть,
мы можем прийти к выводу, что “способность создавать йен ровные
паттерны... сохраняется, даже когда сознание больше не продуииру
ется»(Р. 166).
Что нам делать с вашим мозгом?
чального мозгового габитуса приводит к возникновению все
более сложных и стабильных «карт». Установление отношений
с объектом требует формирования образов, илн «карт второго по-
рядка», а затем знаков. Подробнее процесс выглядит следующим
образом: «Бессознательная нейроснгнализация индивидуального
организма порождает протосамость, способствующую возмож-
ности появления базовой самости и базового сознания, которые
в свою очередь создают предпосылки для автобиографической
самости, позволяющей возникнуть расширенному сознанию.
В конце этой цепочки расширенное сознание делает возможной
совесть».1* Как объясняет Дамасио, следует предположить, что от
одного конца цепочки до другого мозг как бы рассказывает себе
о своем становлении, которое он обрабатывает в виде «отчета».
В структуру мозга заложено нечто вроде нарративной
активности или функции повествования без слов. «Отчет опи-
сывает отношение между меняющейся протосамостью и сен-
сорно-двигательными картами объекта, обусловливающего
эти изменения. Короче говоря, когда мозг формирует образы
объектов—таких как лицо, мелодия, зубная боль, воспоминание
о событии — и они воздействуют на состояние организма, еще
один уровень мозговой структуры составляет быстрый и невер-
бальный отчет о событиях, имеющих место в разнообразных
зонах мозга, активизируемых вследствие взаимодействия объ-
екта и организма. Картографирование связанных с объектами
последствий происходит в нейронных картах первого порядка,
репрезентирующих протосамость и объект; отчет о каузаль-
ном отношении между объектом и организмом может быть
зафиксирован только в нейронных картах второго порядка.
Ретроспективно можно сказать, позволив себе метафору, что
быстрый невербальный отчет второго порядка рассказывает
историю — историю организма, застигнутого в момент репре-
зентации своего собственного меняющегося состояния, пока он
занимается репрезентацией чего-то постороннего».16
От протосамости к совести разворачивается длительный
процесс «ре-репрезентации бессознательной протосамости 15
15.	Ibid. Р. 230.
16.	Ibid. Р. 170.
111. «Вы—это вата синапсы»
89
в процессе модификации»*7 в точности совпадающий с процессом
перевода нейронных конфигураций в ментальные. Эти послед-
ние конфигурации, то есть «образы» и «знаки», составляют
элементарную жизнь трех областей — познания, эмоций и мо-
тивации, фундаментального трехчастного деления сознания.
Дамасио утверждает, что «мозг создает нейронные паттерны
в цепочках нервных клеток и способен превращать эти ней-
ронные паттерны в ясные ментальные паттерны, представляю-
щие собой биологическое явление высшего уровня, которое
(он предпочитает] лаконично называть образами» — зритель-
ными. слуховыми, тактильными и т.п., образами, составляемы-
ми для всякого объекта, всякого отношения, будьте конкретное
илн абстрактное, всякого слова и всякого знака.’8
Как мы видим, переход от нейронного к ментальному удо-
стоверяется тем фактом, что, в сущности, невозможно провести
строгое и абсолютное различие между двумя этими областями.
Действительно, если в мозге происходит своего рода подспудная
активность репрезентации, это означает, что нейроны в силу
своего «бытия-в-связи» уже открыты к новому, предрасположены
к смыслу. Равным образом смысл, да н символическая актив-
ность вообще прямо зависят от плотности нейронных связей.
Б. «Трудности перевода»:
от нейронного к ментальному
Каким бы захватывающим ни был этот анализ, он во многих
отношениях остается недостаточным. На самом деле, несмо-
тря на всю очевидную уверенность н убежденность, царя-
щую в дискурсе о «смычке» ментального и нейронного, про-
• цесс «перевода» данных из одной области в другую остается
непроясненным. Что бы нн говорили, этот «перевод», пусть
н правдоподобный с точки зрения своей функции, остается
f сомнительным с точки зрения своей законосообразности: он
никогда не мог по-настоящему возвести себя в закон, равно
как и обрести тем самым всеобщую силу. Сегодня никто не
в состоянии доказать, что все когнитивные, эмоциональные
17	Ibid. Р. 172.
18.	ibid. Р. 9.
Чти нам делать с нашим мозгом?
90
или практические виды деятельности представляют собой
переформулированные и переснстематизированные экви-
валенты нейронных конфигураций. По признанию самого
Джозефа Леду: «Я заранее и без ложного стыда скажу, что на
данном этапе мы не можем сформулировать полную синап-
тическую теорию личности».”
Если, как мы только что подчеркнули, у нейронного все-
гда есть ментальное измерение, а у ментального—нейронное,
то необходимо предположить, что преемственность от одного
к другому в некотором роде сама является одновременно ней-
ронной и ментальной, биологической и культурной или, если
уж говорить о «переводах», объектом наблюдения н интер-
претационным постулатом. Напомним, преемственность от
нейронного к ментальному—это по своей сути теоретическая
комбинация, одновременно экспериментальная и герменевти-
ческая инстанция, как об этом свидетельствует обращение
Дамасио к метафорам повествования и текста. Следовательно,
пробел или разрыв, отделяющие нейронное от ментального
либо протосамость от разных форм сознания, сравнимы не
с синаптическими щелями, проемами, обеспечивающими
переход, никогда ему не препятствуя, а с теоретическими
разломами, которые можно сократить, заменив научное объ-
яснение интерпретацией.
Говоря это, мы никоим образом не пытаемся оспорить
гипотезу о преемственности от нейронного к ментальному
или сыграть на руку какому-либо антнредукцнонизму; нам
просто кажется важным подчеркнуть, что если этот теорети-
ческий разлом не распознать как таковой, как это происходит
в большинстве нейронаучных дискурсов, то есть риск, что его
заполнит собой грубая и наивная идеология.
Конечно, совершенно допустимо утверждать, что орга-
низм «в качестве единицы картографирован в его мозге, вну-
три структур, регулирующих жизнь организма и непрерывно
сигнализирующих о его внутренних состояниях... |и что| все
эти нейронные паттерны могут стать образами».20 Но остается 19
19.	LcDcax}. Op. cat. Р. 3.
20.	Damtuio A. Op. cil. P. 169.
111. Вы—это ваши синапсы»
91
проблема— как понимать характер становления, делающего
возможным преобразование протосамости всезнающую инстан-
цию? Как мы видели, Дамасно предлагает объяснение и мета-
форику этого преобразования. Идея процесса бессознательной
метаболической репрезентации чрезвычайно интересна: она
фактически позволяет сформировать гипотезу метаморфической
флюидности, обеспечивающей синтез мозгового и психическо-
го. Но весь вопрос в модальностях этого «синтеза», условиях
возможности этой флюидности.
Каков в конечном счете источник этого метаболизма или
этого преобразователя мозгового в ментальное? Неврологи не
предложили ни одного по-настоящему удовлетворительного
ответа. В самом деле, «изменение», «перевод», «отчет», «повест-
вование»—слишком туманные понятия, не позволяющие без
последующего анализа объяснить переход от одного уровня
организации к другому (нейронное и ментальное), переход от
одного режима организации к другому (от самосохранения
протосамости к поисковой активности сознания), переход от
одной организационной данности к другой (протосамость—это
генетическая данность; самость, оперирующая образами н знака-
ми,—данность культурно-биологическая). Мы действительно не
знаем, что делает возможными эти переходы изначально: запро-
граммированы ли они биологически? Плоды ли они опыта или
индивидуальной истории? Или же следствие и того и другого?
Уточняя определение термина «бессознательный», Да-
маске пишет: «Вообше список того, чего мы не знаем, поражает
воображение. Посмотрим, что он включает: 1) все полностью
сформированные образы, которыми мы не заняты; 2) все ней-
ронные паттерны, так никогда н не ставшие образами; 3) все
предрасположенности, приобретенные с опытом, которые не
были активизированы и могут никогда не стать явными ней-
ронными паттернами; 4) вся подспудная перестройка подооных
предрасположенностей и все неявное переналаживание «.он wit
между ними — о которых мы можем никогда не у «на i ь; и М гн я
потаенная мудрость и все ноу-хау, которые природа под*» < i u«i
врожденные, гомеостатичиые предрасположенно» tn ' I *»ны
21	1Ь1<£ р. 228.
Что вымжмтм мавимм моном *
92
образом, вполне правомерно задаться вопросом, почему некото-
рые нейронные конфигурации никогда не становятся образами,
почему некоторые предрасположенности никогда не становятся
схемами. То, что так и остается тайной (и мы не можем доволь-
ствоваться здесь упоминанием «мудрости природы»),—это и есть,
собственно, глубинная структура трансформации, переход от
универсальной, еще не индивидуализированной самости к са-
мости сингулярной, к тому, кем являюсь я, кем являемся мы.
Не интерпретировать — это все еще интерпретировать.
Не желая выстраивать герменевтическую схему, способную хотя
бы предварительно объяснить отношения между нейронным
и ментальным, не желая признавать необходимо логическое
измерение этой схемы, мы, сознательно или нет, рискуем под-
даться идеологическому дрейфу. Например 1и прежде всего),
скатиться к ментальному н психологическому дарвинизму.22
В этой точке мы вновь обнаруживаем затронутые выше
вопросы политического, экономического и социального поряд-
ка. По логике этих «дарвинистских» представлений, в образы
переводятся только те нейронные конфигурации, что способны
выживать, а значит, быть «лучшими», самыми «эффективными».
Модулируются и усиливаются только наиболее «полезные» синап-
тические соединения.23 В самой сердцевине самости происходит
отбор, направленный на повышение эффективности. Дамасно
утверждает, что «наши установки и наш выбор в немалой степени
являются следствием „случаев личностности“, фабрикуемых
организмом на лету в каждое мгновение».2* В то же время может
показаться, что у одних личностей больше «случаев», чем у дру-
гих, поскольку автор сам говорите качественных различиях
в индивидуальности, упоминая «личности, которые представ-
ляются нам наиболее гармоничными и зрелыми»25 в силу числа
и нейронного богатства соединений, что лежат в их основании.
22.	Тезис. отстаиваемы н Жан-Пьером Шанжё и Антуаном Даншеном
в рамках «теории эпигенеза через синаптическую стабилизацию»
и основанный на дарвиновском понимании развития мозга, к этому
не имеет прямого отношения, даже если он подвергается двусмыс-
ленному истолкованию, как показывает следующая цитата.
23. Changcux	Соплсз A. Matiere a pensee. Paris: Odile Jacob, Poches,
2000. P. 153.
24.	Damasio A. Op. cit. P. 225.
25. Ibid. P. 223.
Ill «Вы это ваши синапсы-
93
Но что может означать это дополнение в виде зрелости
и гармонии, отличающих отдельные «самости», если не прирост
силы н способности к успеху, повышенные шансы занять доми-
нирующее положение? И кому и чему могут соответствовать,
наоборот, «негармоничные» и «незрелые» личности, если (так
или иначе) не вышеупомянутым «дезаффилированным» инди-
видам? Где проходят водораздел между одними и другими? Все
это возвращает нас к проблеме «перехода». Если мы поначалу
являемся бессознательной протосамостью, вечно находящейся
«в процессе модификации», то как осуществляется эта модифи-
кация? Только лишь путем естественного (или культурного, что
в данном случае одно и то же) отбора?26 Следует ли предположить
существование врожденной гибкости, которая посредством
приспособительного отбора формирует личность? Следует ли
говорить о податливости первичной самости, что может (и даже
должна) приноравливаться к функционированию одновременно
биологического н культурного отсева, которому подвергается?
Это фундаментальные вопросы. В сущности, пробудить
сознание мозга, что мы и пытаемся сделать, означает пробу-
дить сознание самости — если угодно, сознание сознания,—то
есть, как мы уже видели, понимание перехода от нейронного
к ментальному, понимание изменения мозга. Мозг—это наше
произведение, и мы этого не знаем. Мозг состоит из модифи-
каций модификаций, «ре-репрезентаций», и мы этого не знаем.
Мозг обязан своей жизнеспособностью постоянному изменению
пластичности (то есть равным образом пластичности самого
изменения), и мы этого не знаем. Оставляя эти вопросы в сто-
роне и обсуждая исключительно их следствия, нейробиологи
и когнитивисты способствуют укреплению смутного и в высшей
степени парадоксального ощущения, будто мозг — это место
отсутствия изменений н с этим на самом деле ничего не поде-
лаешь—с ним ничего не сделаешь, остается лишь довериться
отбору. Но тогда к чему нам совсем новый мозг, если у нас нет
совсем новой идентичности, если синаптические изменения
ничего не меняют? И что нам от всех этих дискурсов, всех этих
описаний человека нейронного, всех научных революций рп пи*
26.	Критику ментального дарвинизма см.: Green А-Ор. см. I* 1* м| 1м»«
-<И эволюционной теории и к нейронномудариини «му-
Что нам делать с нашим мозгом"’
94
что отсутствие революции в нашей жизни, отсутствие револю-
ции в нашей самости. Какие новые горизонты открывают новый
мозг и новые теоретики мозга?
О фильмах Антониони Делёз пишет: «Антониони не кри-
тикует современный мир, в возможности которого он глубоко
„верит": в мире он критикует сосуществование современного
мозга и утомленного... тела».27 Здесь можно добавить, что мы
сегодня переживаем «сосуществование современного мозга
и утомленной идентичности»... Все поразительные открытия
нейронаук пока остаются для нас на бумаге, они не могут разру-
шить наши устарелые представления о мозге (например, ндею
мозга-машины), поскольку неспособны высвободить возможно-
сти, новые способы жить и — зачем бояться этих слов—новые
способы быть счастливыми. Мы вынуждены констатировать, что
нейронное освобождение нас не освободило. Долговременные
потенциация н депрессия не могут быть первым и последним
словом пластичности самости, то есть ее модификации опытом.
Хотя наблюдать за аплизиями очень увлекательно, мы
не можем просто беззаботно восторгаться слизнями. Или же
задаваться вопросами, как нам предлагают некоторые научно-
популярные журналы: «Как различается мозговая активность
у математика и архитектора?», «Какие участки мозга активны,
когда адвокат готовит защитительную речь?», «Можно ли на-
учить людей активизировать соответствующие зоны мозга,
чтобы улучшить производительность?», «Скоро ли появится
возможность читать мысли?»28 Все это нам, по существу, глубоко
безразлично, да и сама наша самость (как и наше тело) утом-
лена от подобной бесперспективности. Печальная история для
печального субъекта, которому никогда не дано понять свою
собственную трансформацию.
Мы вынуждены констатировать огромный разрыв, что
существует между описательной и пред писательной оптикой
нейронаучных дискурсов. Мы вынуждены констатировать
огромный разрыв, что существует между всевозможными обе-
27.	Делез Ж. Кино. М.: Издательство -Ад Маргмнсм». 2004. С. 523.
28.	Примеры, приводимые Жаном Десети в статье: DeeetyJ. Les images
du ссттеаи: intcret«limites des techniques de neuro-imagerie ' Annalcs
d histoire et de philosophic du vivant, vol. 3. Lc ccrvcau ct les images.
Paris: Institut d'edition Sanofi Svnthelabo, 2000. P. 39.
111. -Вы это ваши синалсы»
95
щаниями будущего, желаниями другой истории, другой жизни,
вызванными абсолютно новым взглядом на мозг, тем неведомым
континентом, которым сегодня является нейропластнчность,
с одной стороны, и скудным политическим, философским
и культурным пространством, в котором эти обещания мо-
гут теоретически раскрыться и одновременно реализоваться,
с другой. Еще раз: в нейронной революции, по-виднмому, нет
ничего революционного для нас, если наш новый мозг служит
лишь для того, чтобы мы могли лучше перемещаться, лучше
работать, лучше чувствовать и лучше подчиняться. Синтез
нейронного и психического, таким образом, не оправдывает
ожиданий: мы не стали ни свободнее, ни умнее, нн счастливее.
По словам Алена Эренберга: «Сегодня индивид не является ни
больным, ни здоровым. Он включен в многочисленные про-
граммы поддержания исправности».29 Хотим лн мы и дальше
быть «трудоспособными инвалидами»?
Кроме того, как ие видеть, что единственная реальная
перспектива прогресса, открытая нейронауками.— это перспек-
тива улучшения «качества жизни» за счет более эффективного
лечения болезней?30 Однако нам не нужны эти полумеры, то,
что Ницше справедливо назвал бы отчаянной и страдальческой
логикой больного. То, чего нам не хватает,— это жизнь, то есть
сопротивление. Сопротивление—вот чего мы хотим. Сопротив-
ление гибкости, этой идеологической норме, сознательно или
нет транслируемой редукционистским дискурсом, который
моделирует и натурализует нейронный процесс ради оправдания
определенного социально-политического функционирования.
В. Другая пластичность
Если мы согласны с идеей, что личность выводима из со-
вокупности установленных соединений, мы также соглас-
29.	Ehrenberg 4- La fatigue d'etre soi: Depression et socicte. Paris: Odile Jacob,
1998. P. 261.
30.	См. сказанное Джозефом Леду: -Это также может тлучшить качество
жизни, когда будут открыты новые способы лечения некрологиче-
ски* м нейяметрических заболеваний" {LcDoax f. Op- ей. Р. 3). Или да-
лее: -ключевой вопрос, которым вы, быть может, задаетесь — имеет
ли вся эта фундаментальная ненронаука какое-либо практическое
применение. Иными словами, возможно лн использовать подобные
исследования, чтобы улучшить нормальную память и. что еще
важнее, спастись от возрастной потери памяти или же ее предо гор»
тить’» IP. 172l.
Что нам делать с нашим мозгом?
96
ны с идеей, что личность можно «пере»- и «ре»-формиро-
вать. Если это так, то оказываются ли эти ре-формирование
и ре-форма безграничными или же они. напротив, предпола-
гают способность сопротивляться эксцессам полиморфизма?
Здесь мы возвращаемся к точке противостояния между гиб-
костью и пластичностью.
Чтобы ответить на все вопросы, которые мы ставили с са-
мого начала, нам кажется абсолютно необходимым дополнить
перечень типов пластичности мозга, представленный в первой
главе (пластичность развития, модуляции и восстановления),
четвертой ее разновидностью — никогда не рассматриваемой
нейроучеными в качестве таковой,— которая делает возмож-
ным и правомочным формирование уникальной личности на
основе нейронной матрицы. Это своего рода промежуточная
пластичность, располагающаяся между пластичностью прото-
самости1' и пластичностью сознательной самости. Опять же, мы
отнюдь не стремимся оспорить тезис о переходе от нейронного
к ментальному или предположить несоизмеримость этих двух
областей. Этой «анти редукционисте кой» позиции мы не разде-
ляем. Мы просто считаем, что разумный материализм должен
признать существование опосредования. Позиция нейронного
материализма, которую мы решительно принимаем, должна
выработать некоторую идею (или теорию) перехода. Вместе
с тем именно эта невостребованная нейробиологами переходная
пластичность, связывающая протопластичность и пластичность
опыта, может образовать искомые теоретический фундамент,
идею и идеалнзацню. «Вы — это ваши синапсы»: мы не имеем
ничего против этой фразы. Мы всего лишь хотели бы понять,
что здесь означает «быть» синапсами.
Для этого требуется прийти к промежуточной пластич-
ности, той пластичности-связке, которая никогда не мыслилась
и не признавалась в качестве таковой и которая позволяет
разработать подлинную диалектику самокоиститунрования
самости. Именно ее необходимо очертить, как это в свое вре-
31.	Лротосамость пластична в тон мерс, в которой, как говорят Дамасно,
она-происходит не шодном единственном месте, а динамически
и непрерывно возникает из разнообразных взаимодействующих
сигналов, охватывающих различные порядки нервной системы»
lOamasioA. Op. cit. Р. 154).
III. «Вы—это ваши синапсы»
мя сделал Фрейд, анализируя особый тип трансформации,
делающий возможным переход от нейронного к психическому,
причем второе в известном смысле всегда было не более чем
метаморфозой первого.32 Если мы не продумываем эту транс-
формацию и эту пластичность, мы уклоняемся от важнейшего
вопроса — вопроса свободы. Действительно, коль скоро жнзнь
мозга разыгрывается между программой и де-программирова-
нием, между детерминизмом н возможностью сменить разли-
чие, тогда переход от протосамости к самости — это переход от
недифференцированности к возможности трансдифферен циа-
ции себя. При этом самость, между принятием и приданием
формы.— это одновременно то. что мы наследуем, и то, что
творим. Вместе с тем нельзя довольствоваться нейтральным
описанием трех типов пластичности, перечисленных в первой
главе, нужно еще предложить модель их взаимодействия и со-
вместную динамику их происхождения: как модуляция плавно
переходит в моделирование, как восстановление меняет смысл
вместе с опытом и как эти взаимодействия конструируют
свободную личиость или сингулярность. Но чтобы понять
это конструирование, нужно обязательно покииуть область
чистого описания и быть готовым разработать теоретическую
петицию, непременно мета нейробиологи чес кую, подобно тому
как Фрейд написал метапсихологию, ощутив потребность за-
глянуть или оказаться по ту сторону.
1. Возникновение и уничтожение формы
Напомним, что пластичность располагается между двумя
крайностями: с одной стороны, принятие формы (скульптура,
формовка, обработка пластичного материала), с другой —уни-
чтожение всякой формы (пластичные взрывчатые вещества,
plasciquage). Пластичность разворачивает свой смысл между
скульптурным моделированием и дефлаграцией, то есть
взрывом. Пришло время исследовать этот последний смысл.
По сутн то, что сегодня взыскует продумывания,— именно
это двойное, противоречивое и тем не менее нерасторжимое,
движение возникновения и исчезновения формы. В рамках
32.	См.: Фрейд3. Набросок психологии: Критнческн-нсторнческое
исследовательское изд анис. Ижевск: ERGO, 2015.
Что нам делать с нашим мозгом?
Я8
постоянной циркуляции между нейронным, экономическим,
социальным и политическим, характеризующей сегодня за-
падную культуру, индивид должен располагаться ровно посе-
редине между принятием формы и ее аннигиляцией. Между
возможностью занятия территории и принятием правил де-
территориалнзации, между конфигурацией сети и ее эфемер-
ностью, устранимостью. Мы очевидно живем в эпоху, когда
идентичность определяется уже не как неизменная сущность,
но как процесс самокоиструнрования илн формирования
{fagonnement), если использовать термин Фуко, процесс, вну-
три которого раскрывается веер множества возможных фигу-
раций. Сегодня все проживают много жизней, одновременно
н последовательно.
Самоформнрование подразумевает параллельно раз-
работку формы, облика, фигуры и стирание другой формы,
другого облика, другой фигуры, которые им предшествуют или
им современны. С одной стороны, совпадение между образо-
ванием и исчезновением формы днахронично: прошлая форма
уступает новой, и тем самым мы с течением времени сменяем
идентичность или самость. С другой стороны, совпадение ме-
жду образованием и исчезновением формы синхронично: во
всякой форме структурно присутствует угроза ее взрыва. Всякая
актуальная идентичность поддерживается исключительно це-
ной борьбы со своим саморазрушением: именно в этом смысле
идентичность по своей природе диалектична.
Что все это значит? Пластичность самости, предпо-
лагающая, что она принимает и одновременно придает себе
свою собственную форму, имеет следствием необходимое
расщепление и поиск равновесия между поддержанием посто-
янства (или автобиографической самости) н его подверженно-
стью случайностям, внешним факторам, инаковостн вообще
(идентичность ради своего сохранения должна парадоксаль-
ным образом подрываться или нарушаться). В результате мы
имеем напряжение, рожденное из сопротивления, которое
постоянство и созидание обоюдно друг другу оказывают. Так.
всякая форма несет в себе свое собственное противоречие.
И именно это внутреннее сопротивление и делает возможной
трансформацию.
III. "Вы—это ваши гашикы-
49
Самоконститунрование самостн, очевидно, не может
пониматься как простое приспособление к форме, образцу или
принятым культурным схемам. Мы формируем себя только
через сопротивление самой форме; полиморфизм, открытый
ко всем формам, способный надевать любые маски, принимать
любые положения, занимать любые позиции, порождает лишь
провал идентичности. Гибкость не позволяет испытать ника-
кого подлинного напряжения между поддержанием и эволю-
цией, но смешивает нх в рамках простой логики подражания
и исполнения. Она иоснт не созидательный, а сугубо воспро-
изводящий и нормативный характер.
2. Жизнь и взрыв:
гомеостаз и самопорождение
Вернемся к проблеме перехода от нейронного к ментальному.
То, что мы выше сказали по поводу диалектического консти-
туирования идентичности, на самом деле укоренено в самой
природе последней, то есть в ее биологическом основании.
Полностью разделяя положение о существовании нейронной
самостн, мы просто утверждаем, что она тоже — и прежде
всего — структурирована диалектической игрой возникнове-
ния и уничтожения формы, что историко-культурное само-
формированне возможно только вследствие этой естествен-
ной и первичной экономики противоречия.
Переход от нейронного к ментальному в действитель-
ности предполагает отрицание и сопротивление. Речь идет
не о простой и прозрачной преемственности от одного к дру-
гому, а о преобразовании одного в другое ввиду их обоюдного
конфликта. Необходимо предположить, что ментальное обра-
зование черпает свое бытие или свою идентичность в снятии
нейронного, рождается из некоего пробела, который является
местом крайне противоречивой встречи природы и истории.
Только онтологический взрыв может сделать возможным пере-
ход от одного порядка к другому, от одной организации или
от одной данности к другой. Нейронное и ментальное (друг
другу) сопротивляются и могут сцепиться друге другом именно
потому, что (вопреки утверждению Дамасио) они не i <>ih>|i>h пл
одном языке.
Что нам делать с нашим мозгом?
100
Одна из величайших заслуг Бергсона состоит в том, что
ои показал: всякое жизненное движение пластично, то есть
берет начало одновременно во взрыве и созидании. Лишь из-
готавливая разного рода взрывчатки, жизнь сообщает форму
своей собственной свободе, иными словами, отклоняется от
чисто генетического детерминизма. Так, в «Духовной энергии»
мы читаем: «...Если мы рассмотрим механизм произвольного
движения в частности, функционирование нервной системы
вообще, наконец, саму жизнь в ее сущности, мы придем к вы-
воду, что неистощимая изобретательность сознания, начиная
с его наиболее скромных истоков в самых элементарных фор-
мах жизни, состоит в том, что оно преобразует в своих целях
психический детерминизм, а точнее, обходит закон сохранения
энергии, получая из материн все более сподручные взрывчатые
вещества: достаточно предельно слабого движения, такого как
легкий, едва уловимый нажим пальца на спусковой крючок пи-
столета, чтобы в нужное мгновение, в избранном направлении
высвободить накопленную энергию... Изготовление и исполь-
зование подобного рода взрывчатых веществ — постоянное
и сущностное занятие жизни, начиная с ее первого появления
в произвольно деформируемых протоплазматических массах
и вплоть до ее полного расцвета в организмах, способных к сво-
бодным действиям».33
Этот формообразующий эффект взрывчатки, это осво-
бодительное действие соответствуют преобразованию одного
режима движения в другой, одного устройства в другое, пре-
образованию, которое требует раскола, насильственного раз-
рыва, прерывающего всякую преемственность.34 Таковы закон
и перипетии энергии. Поэтому мыслить переход от ней ройного
33.	Bergson Н. L'cncrgic spirituclle. Paris: Presses unrversiaaares de France,
1996 P. 35-36.
34.	Как было замечено выше, эти энергетические разрывы также ветре
чаются на самом рудиментарном уровне образования нейронных
конфигурации, которое требует превращения электрических енгна
лов в химические, а затем снова в электрические. «Полная последова-
тельность коммуникации между нейронами, таким образом, обычно
электрическая химическая электрическая: элскпфическнс сигналы,
спускающиеся но аксонам, нрсобразуются я химические сообщения,
которые помогают инициировать электрмсскае сигналы в следую-
щей клетке . Как бы нм было трудно это представить, электрохими-
ческие обмены между нейронами делают возможными все чудесные
1и порой ужасающие) достижения человеческого разума. Само ваше
понмманметого, как работает мозг, — электрохимическое событие»
(LeDouxJ. Op. с«. Р. 47 4S).
111. *Вы это ваши синапсы»
101
к ментальному следует по модели перехода от действия по от-
кладыванию гликогена в мышцах к действию произвольному,
выполняемому благодаря тем же самым мышцам. Энергетиче-
ский взрыв—это идея природы. Переходя от одного двигателя
или от одного энергетического устройства к другому, сила
одновременно пропадает и формируется иначе, подобно тому
как метаморфический кризис выводит бабочку из куколки.
Скульптура самости рождается из взрыва первоначальной
биологической матрицы, а это означает не то, что матрица от-
вергается или предается забвению, но что она себя упраздняет.
Несмотря на ощутимые «взрывные» коннотации пла-
стичности, этот взгляд на вещи, разумеется, ие соответствует
террористической концепции конституирования идентичности...
Взрывы, о которых идет речь, очевидно понимаются здесь как
выбросы энергии, всплески созидательности, постепенно пре-
образующие природу в свободу. Настаивать на этих взрывных
вспышках значит утверждать, что мы не гибки, поскольку всякая
смена идентичности — это критическое испытание, которое
оставляет одни следы, стирает другие, сопротивляется своему
собственному испытанию и не терпит никакого полиморфизма.
Парадоксальным образом, если бы мы были совершенно гиб-
кими, то есть если бы мы не взрывались при каждом переходе,
если бы мы понемногу не разрушались, мы бы не могли жить.
Идентичность сопротивляется своему собственному событию
в той самой мере, в какой она его формирует.
Как мы сказали, в центральной нервной системе формо-
образующее противоречие (формнрование/взрыв) проистекает
из более первичного противоречия — между поддержанием
системы, или «гомеостазом», и способностью системы к ин-
новации, или «самопорождением». Нервная система, подобно
всякой другой системе, саморегулируется и самоорганизовы-
вается, что предполагает с ее стороны значительный расход
энергии для своего поддержания. Чтобы предохранять себя
от разрушения, она, по сути, должна сохранять себя в одном
и том же состоянии. Таким образом она непрерывно порождает
и уточняет свою собственную организацию. «Гомеостаз,—объ-
ясняет Дамасио,—отсылает к координированным и во многом
автоматическим физиологическим реакциям, необходимым
Что нам делатьс нашим мозгом?
102
для поддержания устойчивых внутренних состояний в живом
организме».35 Вместе с тем всякое событие, приходящее извне,
необходимо сказывается на гомеостазе и апеллирует к «другому
уровню мозговой структуры», ответственному за преобразование
поддержания в творческую способность. Как мы видели, «лицо,
мелодия, зубная боль, воспоминание о событии» требуют первой
трансформации, или отчета, в «нейронных картах», которые
в свою очередь должны быть трансформированы в образы или
«ментальные карты». Как говорит Марк Жанро: «Биологическую
функцию намеренного действия необходимо... исследовать не
в плане поддержания постоянства, но скорее в плане порождения
новых свойств... |Это приводит] к переворачиванию концепции
отношений между организмом и средой: само регулируема я
структура может лишь испытывать влияния среды, и только
структура, способная к самопорождающен деятельности.спо-
собна навязывать свою собственную организацию. Намеренное
движение, стало быть, становится средством, с помощью кото-
рого организм активно взаимодействует со средой, а субъект
конструирует свою собственную репрезентацию реального».36
Но этот переход от «гомеостаза» к «самопорождению» осуще-
ствляется не без разрыва или зазора.
Пластичность, помещающая субъективность между под-
держанием и конструированием или производством новизны,
не отличается гладкостью. «Цепь», ведущая от элементарной
жизни к автономии свободной самости, которая не просто
способна интегрировать приходящие извне возмущения и при
этом не распадаться, но еще и из них себя созидать, творнть
свою собственную историю,—это очень турбулентное движе-
ние. Гомеостатическая энергия и энергия самопорождения,
очевидно, имеют не одну н ту же природу. Следовательно, если
мозг «всегда занят саморепрезентацией своего собственного
изменения», необходимо предположить, что неоспоримое согла-
35.	Damasio A- Op. CH. Р. 39.
36.	JcanntrodМ La naturede I'esprit. Paris: Odile Jacob, 2002. P. 111. По
поводу самопорождения см.: -Очевидно, что мозг человека способен
самостоятельно разрабатывать стратегии. Предвосхищал события,
он выстраивает своя собственные программы. Эта способность
к самоорганизации составляет одну из наиболее выдающихся черт
человеческой мозговой машины, наивысшим продуктом которой
является мышление- (Changtux} -Р. L homme neuronal. Р. 161 >.
III. -Вы—это ваши синапсы»
103
сие, связывающее церебральное с психическим и ментальным,
отмечено изнутри серией зазоров и скачков.
3. Разумная упругость
Понятие упругости («резилентности»), подхваченное и пе-
реработанное Борисом Цирюльником, подтверждает наши
слова. Упругость—это логика самоформирования на основе
уничтожения формы.37 Она предстает как психический про-
цесс конструирования или, скорее, реконструкции и рекон-
фигурации себя, который развивается одновременно напере-
кор угрозе уничтожения и вместе с ней. Обращаясь к случаям
некоторых «гадких утят»: неуспевающих, больных, подвергав-
шихся дурному обращению детей — стало быть, детей, лишен-
ных гибкости,— Цирюльник констатирует, что некоторые из
них развили именно упругость, способность становления на
основе стирания всякого будущего, трансформации следа или
метки, исторической трансдифференциации. Как если бы,
чтобы вернуться к самим себе после перенесенных разруши-
тельных испытаний, эти дети должны были сами создать свое
постоянство, восстановить свой гомеостаз.
Меж тем эти обратные порождения тоже неизбежно
проходят через нейронные реконфигурации и, как следствие,
через их ментальное становление. Но, отнюдь не следуя про-
стому непрерывному движению, эти реконфигурации и это
становление сотканы из разрывов и сопротивления. У упругих
личностей эти две энергии беспрестанно сталкиваются. И если
бы эти индивиды были просто «гибкими» — то есть если бы
эти две энергии не сталкивались,— они были бы не упругими,
а покладистыми, то есть пассивными. Однако этн индивиды,
напротив, способны себя конструировать. По поводу румынских
сирот, которым удалось выбраться нз губительного ада печально
известных учреждений эпохи Чаушеску, Цирюльник пишет:
«Следы, оставленные в мозге ранней эмоциональной деприваци-
37.	Понятие -упругости- происходит из физики материалов. «Упругий-
означает ‘сопротивлиюшийси (в большей или меньшей степени)
ударам, характеризуемый большем или меньшей упругостью-.
‘Упругость-*: отношение поглощаемом кинетической энергии,
необходимой дли того, чтобы вызвать разрыв металла, к площади
его сечении в месте приложения нагрузки. Упругость Iвыражаемая
в кг/смЧ характеризует сопротивление ударным воздсйсткиям».
Что нам делать с нашим мозгом?
104
ей... и социальные представления... обрекали румынских сирот
на низший социальный статус. Однако „следы в мозге можно
исправить', о чем свидетельствуют случаи сирот, у которых,
как показывают томографы, расширяются желудочки и кора
больших полушарий головного мозга, когда они начинают
жить в приемных семьях».38 Следы могут измеиитьсвой смысл.
Эти крайние примеры касаются всех нас. Мы вправе
полагать, что формирование всякой идентичности—это своего
рода упругость, то есть противоречивая конструкция, синтез
памяти и забвения, конституирования и стирания форм. Ис-
ключая негативность из своих дискурсов, нзгоняя конфликт из
рассмотрения перехода от нейронного к ментальному, некото-
рые ученые зачастую не могут пойти дальше конформистской
концепции успешной, «зрелой и гармоничной» личности. Но
опять же, нам нет никакого дела до гармонии и зрелости, коль
скоро они служат лишь тому, чтобы сделать из нас «работяг»,
эффективные молодые кадры и «пожилые дарования». Творить
сопротивление нейронной идеологии — вотто, чего хочет наш
мозг и чего мы сами хотим для него.
38	Cyrulnik В. On merveilleux malhrur. Paris? Odile Jacob, 1999.
HI. "Вы—это наши синапсы»
105
Что мам делать с нашим мозгом
Заключение.
На пути
к биологическому
альтерглобализму
107
Проблема диалектики идентичности — между формированием
и разрушением—встаетстем большей остротой, что глобальный
капитализм, единственное на данный момент известное лицо
глобализации, предлагает нам невыносимое зрелище одновре-
менности терроризма (ежедневные взрывы—в Израиле, Ираке,
Пакистане...) и неподвижности и косности (например, западная
гегемония и ее жестокий ригоризм), как если бы у нас перед
глазами была своего рода карикатура философской проблемы
самоконстнтунрования: между упразднением н отпечатыванием
формы. Поэтому очевидно, что формирование идентичности
в таком мире имеет смысл, только если оно выстроит контрмо-
дель этой карикатуры, вместо того чтобы просто производить
ее реплику. Не быть репликами карикатуры мира: вот что мы
должны делать с нашим мозгом. Отказываться быть гибкими
индивидами, которые сочетают постоянный самоконтроль
и способность к самомодификации по воле потоков, переносов,
обменов и из страха взрыва.
Отменить потоки, ослабить самоконтроль, согласиться
на то, чтобы иногда взрываться: вот что мы должны делать с на-
шим мозгом. Пора вспомнить, что существуют взрывы, которые
не являются террористическими, например взрывы ярости.
Быть может, нам стоит вновь научиться приходить в ярость,
взрываться вопреки культуре покорности, приветливости,
бесконфликтности, и это при том, что мы живем в постоянном
состоянии войны. Тот факт, что борьба изменила форму и уже
невозможно по-настоящему бороться против начальника, хо-
зяина или отца, еще не означает, что не надо вступать в бой.
Задаться вопросом «Что нам делать с нашим мозгом?»—это
прежде всего допустить возможность сказать нет удручающей
политической, экономической, но также и медийной культу-
ре, которая только и делает, что празднует триумф гибкости
и коронует послушных индивидов, чья единственная заслуга
в том, что онн умеют склонять голову с улыбкой.
Можно вслед за Дамасно предположить, что в мозге со-
вершается поэтическая деятельность. Но мозг рассказывает
(себе) не произвольную историю. Существует конфликтность
мозга, существует напряженность между нейронным и мен-
тальным, всегда есть возможность, что тот или иной след не
Что нам асяатъс нашим мозгом?
iOS
конвертируется в образ, что тот или иной нервный импульс
не передастся далее, что та или иная нейронная конфигура-
ция ие достигнет сознания. Это сложноустроенный рассказ.
Следует полагать, что мозг в известном смысле сам себе не
повинуется, что он генерирует события, что в системе может
быть избыток, взрывной элемент, который, не будучи пато-
логическим, отказывается подчиняться. Как мы видели, пла-
стичность позволяет сочетать мысль о лепке самости и мысль
о трансдифференциацни. Существовать—это быть способным
сменить различие, придерживаясь различия изменения: раз-
личия между непрерывным изменением без границ, без риска,
без негативности и формообразующим изменением, которое
рассказывает фактическую историю н сопровождается разры-
вами, конфликтами, дилеммами. Мы не случайно привели выше
пример со стволовыми клетками. Самое поразительное в них
то, что они сочетают в себе исток, на что указывает их название,
и будущее, способность к самореформнрованию. Разве это не
лучшее из возможных определений пластичности: отношение,
которое индивид поддерживает с тем. что, с одной стороны,
изначально привязывает его к себе самому, его собственной
форме, н тем, что, с другой, позволяет ему окунуться в пустоту
всякой идентичности, отбросить всякую косную и неизменную
определенность?
Мы исследовали вопрос конвертируемости нейронных
конфигураций в ментальные образы и, как следствие, образова-
ния самости из протосамости. Мы показали, что этот процесс
образования предполагает, что возможно учесть одновременно
переход от одного уровня организации к другому, от одного
режима организации к другому, наконец, от одной органи-
зационной данности к другой. Словом, что возможно понять
и объяснить трансформацию чисто биологической данности
в культурную и историческую инстанцию: свободное психи-
ческое сознание или идентичность. Мы показали, что если
нейронаучный дискурс не предлагает теории нли толкования
этой трансформации и этого перехода—которые не могут быть
простым результатом объективных наблюдений или описа-
ний,— то он подвергает себя идеологическому риску и ие дает
человеку ничего нового, в то время как пластичность является
Заключение. Напути к биологическому алктерглобалмзму
109
отнюдь не отражением мира, а формой другого возможного
мира. Поэтому производить сознание мозга — это еще и от-
стаивать биологический альтерглобализм.
Этот биологический альтерглобализм, по нашему утвер-
ждению, очевидным образом диалектичен. Он требует возоб-
новления диалога с такими мыслителями, как Гегель, который
является первым философом, возведшим слово «пластичность»
в ранг понятия и развившим теорию отношений между природой
и духом, которая по своей сущности конфликтна и противоре-
чива. Перечитывая его «Философию духа», мы могли бы многое
почерпнуть о переходе от биологического к духовному, а также
о том. каким образом дух прежде всего представляет собой
«самость» (Selbst), «дух-природу», в котором различия являются
«одновременно и физическими и духовными».1
Конечно, Гегель есце не мог изъясняться в терм и нах «ней-
ронного» и «ментального», и все же именно трансформация
природного существования духа (мозга, который он все еще
называет «природной душой») в его историческое и спекулятив-
ное бытие составляет предмет его непрестанной озабоченности.
Меж тем эта трансформация сама по себе диалектична. Если
и может существовать переход от природы к мышлению, то это
именно потому, что природа мышления себе противоречит.
Переход от чисто биологической сущности к сущности мен-
тальной происходит в борьбе одного против другого, которая
производит истину их отношения. Так, само мышление есть
не более чем природа, но природа отрицаемая, отмеченная
собственным отличием от себя самой. Мир не является без-
мятежным продолжением биологического. Ментальное не
является скромным придатком нейронного. И мозг не явля-
ется природным идеалом глобализованной экономической,
политической н социальной организации, он является местом
органической напряженности, которая лежит в основе нашей
истории и нашей критической активности.
Разработка диалектического мышления о мозге вдобавок
позволяет отойти от узкой альтернативы между редуционизмом
и антиредуционизмом, представляющей собой теоретическую
1.	Гегель Г.В.Ф. Энциклопедия философских наук. Т. 3. М.: Мысль,
1977- С- 79.
Что нам делать с нашим МОЗГОМ?
но
ловушку, в которую слишком часто попадает философия. С од-
ной стороны (особенно в когнитивных науках), мы сплошь и ря-
дом наталкиваемся на утверждения о возможности абсолютной
натурализации познания и ментальных процессов. С другой,
мы обнаруживаем утверждения о совершенно трансценден-
тальном характере мышления, несводимого к биологическим
детерминациям. Диалог между Шанжё и Рикером — показа-
тельный пример такой альтернативы. Согласно Рикеру, ни
накопленные знания о функционировании мозга, ни сама
уверенность, что наши ментальные состояния обусловлены
нейронной организацией, неспособны что бы то нн было со-
общить о иас самих, равно как н о том, как мы мыслим.2 Но
подобная позиция очевидно несостоятельна. Нет оснований
считать нейронный аппарат простым физиологическим суб-
стратом мышления. Тем более неубедительно утверждение об
абсолютной прозрачности нейронного для ментального или
же непринужденном следовании одного за другим. Разум-
ный материализм, как мы убеждены, должен полагать, что
природное само себе противоречит и что мышление — плод
этого противоречия. Один из надлежащих способов рассма-
тривать mind-body problem состоит в том, чтобы учитывать
диалектическое напряжение, одновременно связывающее
и противопоставляющее естественность н интенциональность,
видеть в них бьющееся сердце сложной действительности.
Философски переосмысленная пластичность могла бы как раз
стать эмблемой этой промежуточности.
Мы пытались выйти за рамки пресловутой альтерна-
тивы между редукционизмом н антнредукцноинзмом, дав
набросок идеологической критики фундаментальных понятий
нейронаук. В данном случае еще и идеологической критики
пластичности. Пока мы не уясним политических, экономиче-
ских, социальных и культурных импликаций, привносимых
нашими познаниями о пластичности мозга, мы с ней ничего
не сможем сделать.
Между возникновением формы и ее взрывом субъек-
тивность бросает себе пластический вызов. Мы пытались про-
2.	Changcax f.-P., Ricaar Р. La nature et la regie. Ce qui nous fait penser.
Paris: Odile Jacob, 1998. En panic, p. 21-43.
Заключение. На пути м бяологпческому альтерглибалнзму
Itl
никнуть как раз в самую сердцевину этого вызова, приглашая
читателя к тому, что ему, несомненно, никогда не доводилось
делать — выстраивать и поддерживать отношения со своим
мозгом как с образом грядущего мира.
Что нам лслаггьс нашим мозгом?