НА РАССВЕТЕ
ПОВЕСТЬ
Исправленное и дополненное издание
*9® В '
Автор повести «На рассвете» Павел
Андреевич Бляхин — старый большевик,
писатель. Он известен нашей молодежи
как автор повести «Красные дьяволята»
и киносценария того же названия.
Повесть «На рассвете» в основе своей
автобиографична. Она рассказывает о
становлении молодого большевика, быв-
шего батрачонка, который вступил
в партию в 1903 году и стал профессио-
нальным революционером.
Повесть выходит 3-м изданием.
Первые два издания были тепло встреч
чены нашей молодежью.
Ь ПЕРВАЯ
В ПОИСКАХ СЧАСТЛИВОЙ жизни
ГОЛУБОЙ КОНВЕРТ
1’1 есна...
I, "Л После долгого зимнего сна, словно потягиваясь
и зевая, холодная земля лениво сбрасывала свои
белоснежные одежды, разливалась шумными ручьями,
перекликалась звонкими капелями, незримо наполня-
лась материнскими соками.
И жизнь как бы начиналась сначала: старики забы-
вали о старости и недугах, молодые пьянели от любви
и счастья, а дети смеялись так звонко и весело, будто
впереди их ждали одни радости.
Ну право же, хорошо жить на свете, когда и в серд-
це весна, когда идешь только вперед, только в гору, а
там — весь мир и вся красота его!
3
Широко разлилась Волга: затопила луга и болота,
песчаные дюны,—далеко отбросила берега. В ее необо-
зримых просторах голубой бездной отражалось небо.
Из края в край курились испарения.
В это весеннее утро  вниз по Волге, перегоняя стре-
мительный бег весенних вод, величаво плыл пароход
«Граф Лев Толстой». Он был переполнен всевозмож-
ным грузом и пассажирами. Люди располагались в нем
по своим достаткам и социальному положению. На-
верху, в первом и втором классах, ехали господа поме-
щики, крупные купцы и промышленники — богачи;
этажом пониже, в третьем классе, устраивались мелкие
торговцы и чиновники, служилая интеллигенция — лю-
ди среднего достатка, а простой «черный люд» теснился
меж кулей и ящиков на грязной, заплеванной палубе.
Палубные пассажиры лежали вповалку, усталые,
изможденные, прикрытые пестрым тряпьем и дерюгами.
Под шум колес они храпели на разные голоса, иногда
сквозь сон дико вскрикивали, поднимали взлохмачен-
ные головы и снова падали.
Нет, на пароходе не все спали. У самой кормы,
верхом на расписном сундучке с пожитками, сидел
деревенский паренек в красной рубашке и, привалив-
шись спиной к мешку с сушеной воблой, жадно читал
книгу. Это был юнец лет шестнадцати, с круглым заго-
релым лицом, густо усеянным веснушками. Его зелено-
вато-серые глаза смотрели доверчиво и открыто. Клок
рыжих волос задорно торчал из-под лакового козырька
старого картуза. Черный поясок с кистями опоясывал
русскую косоворотку, а изрядно поношенные штаны
щеголевато свешивались через голенища сапог.
Углубившись в чтение книги, паренек позабыл обо
всем на свете: он то мрачнел и хмурился, то улыбался
и сиял всем лицом, то шумно вздыхал и непроизвольно,
по-детски шевелил губами:
«Овод глянул через плечо на зияющую могилу.
— Итак, ваше преподобие, вы думаете, что когда
меня опустят туда, вы навсегда разделаетесь со мной?
Может быть, вы даже заложите камнем могилу, чтобы
помешать воскресению? Не бойтесь, ваше преподобие!
Я не намерен нарушать вашей монополии дешевых чу-
4
дес. Буду лежать смирно, как мышь, там, где вы меня
положите... а все же мы пустим в-ход пушки!..»
Паренек тряхнул рыжим чубом,— вот вам, полу-
чайте! И, перевернув страницу, продолжал читать впол-
голоса:
— «Командующий сделал шаг вперед. Он дрожал
от волнения. Ему никогда еще не приходилось коман-
довать при исполнении приговора.
— Готовься! Ружья на прицел! Пли!
Овод слегка пошатнулся, но не упал.
...Когда рассеялся дым, солдаты увидели, что ор,
по-прежнему улыбаясь, стоит перед ними и стирает из-
уродованной рукой кровь со щеки.
— Плохо стреляете, братцы! — сказал он. Его яс-
ный, отчетливый голос резанул по сердцу окаменев-
ших от ужаса, несчастных солдат.— Попробуйте еще
раз!..»
Взволнованный шепот паренька оборвался. Он вы-
тер кулаком слезы и закрыл книжку... Да, да! Он будет
таким же героем, как Овод! Таким же бесстрашным,
самоотверженным и стойким революционером. Дайте
только добраться до города и разыскать там этих са-
мых «подпольщиков». А уж тогда он совершит такой
подвиг, на который и сам Овод не решился бы,— он
убьет царя! Кровопийцу царя Николая Второго, а заод-
но всех его министров! Вот он что сделает! Это не так-то
просто.
Паренек откинул голову, прищурил глаза и размеч-
тался... Он уже грозный заговорщик-цареубийца. Вот
он бесшумно, как змей, ползет по темным подземельям
царского дворца, крадется по извилистым коридорам,
скользит тенью вдоль стен высоких палат... Вот уже
виден золотой трон с двуглавым орлом-стервятником на
спинке. На троне, как каменный, сидит сам царь в гор-
ностаевой шубе, с державой и скипетром в руках; на
голове сверкает «проклятая корона». Вокруг царя тол-
пятся князья и министры, урядники и жандармы, и...
бомба летит прямо под трон. Громовый взрыв, паника,
вопли...
От живодера-царя остались только клочья. Минист-
ры тоже валятся на пол...
5
Герой бежит прочь. Его догоняют солдаты с ружья-
ми... стреляют... Он падает, истекая кровью.
И вот «цареубийца» стоит уже у каменной стены
тюрьмы. Солдаты поднимают ружья... Нет, нет! Он не
позволит завязать себе глаза! Он встретит смерть так
же храбро, как Овод. Скрестив на груди руки, сам
скомандует невольным палачам своим — солдатам (они
уже плачут): «Не хнычь, ребята! Целься верней!.. А ты
что, братец, уронил ружье? Пли!»
Оглушительный рев парохода внезапно раздался
над ухом «цареубийцы». Он вскрикнул от неожиданно-
сти и вскочил на ноги. Подъезжаем к городу?.. Нет, это
был гудок встречному пароходу, который с шумом и
плеском проплывал мимо, вверх по Волге.
— Да, а где же это самое?..— спохватился вдруг
паренек и начал обшаривать свои карманы.
Лицо выразило тревогу — карманы пусты! Он стал
выворачивать их один за другим. Потом пощупал за
пазухой, глянул за голенища сапог — ничего нет!
Паренек побледнел.
— Пропало! Куда же оно провалилось?.. Тьфу ты,
нечистая сила, да ведь я его сюда запрятал!
Паренек сорвал с головы картуз и, поспешно сунув
руку под надорванную подкладку, вынул письмо в го-
лубом конверте.
— Уф! Слава тебе, господи, здесь!..
Он поднял руку, чтобы перекреститься, но, прило-
жив пальцы ко лбу, досадливо поморщился:
— Ишь ты, опять за бога!., нет уж, баста!..
Немного успокоившись, паренек опасливо огляделся
по сторонам. Нет, за ним никто не следил. Тогда он вы-
нул из конверта измятое письмо, любовно разгладил на
нем каждую складку и, видимо, в сотый раз, стал пере-
читывать знакомые строки:
«Милый дружок Пашенька! Не сердись, что я уеха-
ла внезапно, не простившись с тобой,— этого требовала
наша работа...
Мне кажется, что и тебе пора приобщиться к тому
делу, о котором мы говорили в деревне. Помнишь биб-
лиотеку?..»
Еще бы не помнить! Как можно забыть те часы и
6
минуты, когда перед тобой впервые открывается мир —
мир огромный, необозримый, полный волнующих тайн
и борьбы. Ведь это она, Вера Сергеевна, открыла ему
новую страницу .жизни и показала путь, по которому
люди труда идут к свободе и счастью. А теперь она
зовет его к себе, в город Астрахань, где, конечно, есть
эти самые «подпольщики» и где он, рыжий паренек из
деревни, покажет себя как герой, готовый отдать свою
жизнь за великое дело...
Да, но кто же она все-таки? Что она делает там, в
глубоком подполье?..
«Если у тебя хватит мужества порвать со своим дя-
дей,— читал он дальше,— то с ближайшим пароходом
приезжай в Астрахань. О заработках не беспокойся, мы
уже кое-что наметили для тебя, а жить будешь у моей
мамаши Марии Николаевны».
«Кто это «мы»? — нахмурив брови, раздумывал па-
ренек.— Это, конечно, «подпольщики», бесстрашные
мятежники, восставшие против царя и бога. А ее мама-
ша вовсе не мамаша, а тоже, должно быть, революцио-
нерка, заговорщица».
И перед ним, прикрывая лицо черной шалью, воз-
никла юркая старушка, с маленькими колючими, как
буравчики, глазами. Быть может, под этой шалью
она таила что-то опасное: какой-нибудь «дамасский
кинжал» или даже бомбу... Эх, скорей бы Астра-
хань!
— Айда на нос, рыжий, город видно! — крикнул ка-
кой-то пассажир, пробегая мимо.
Юноша поспешно сунул письмо за голенище сапога
и, схватив свой сундучок, устремился к выходу.
В ликующем зареве восходящего солнца город мед-
ленно выплывал из глубины вод. Будто в волшебной
сказке, бесшумно и величаво возникали золотые главы
собора, белые стены крепости, сотни мачт и труб. Стая-
ми райских птиц трепетали в воздухе разноцветные
флажки судов и лодок. Голубые струйки дыма тянулись
к небу. И все это смутно маячило вдали, в легком розо-
вом, как мечта, тумане...
Опершись грудью о поручни, весь подавшись вперед,
зачарованный юноша жадно смотрел на чудо-город.
7
Ему хотелось прыгнуть за борт, подтолкнуть плечом
пароход, который, казалось, полз, как черепаха, как не-
счастная улитка!.. Скорей, скорей туда, в город! Там он
немедленно начнет новую жизнь, полную опасностей и
героических подвигов, там откроются перед ним таин-
ственные двери подполья, а потом...
Это «потом» паренек представлял себе так волную-
ще ярко, что дух захватывало.
Да, друзья мои, вот таким восторженным юнцом я
помню себя в шестнадцать лет. Это было весной
1903 года. Я впервые самовольно покинул село Селит-
ренное, где провел свое детство, и с великим трепетом
и надеждами ехал в большой город — в новый, неведо-
мый мир.
Тогда Россия тяжко стонала под игом царского са-
модержавия, народ только еще поднимался на борьбу
за лучшую долю.
Это было на рассвете...
ПОХИЩЕНИЕ
Из раннего детства мы запоминаем лишь то, что
поражает маленькое сердце острой болью или светлой
радостью. А на склоне дней даже суровое и тягостное
детство кажется нам золотым, полным грустного очаро-
вания, как все уходящее безвозвратно.
Я помню...
Нестерпимо жаркий летний день. На небе ни облач-
ка. Дышать нечем... Ухватившись за теплый палец отца,
задыхаясь от жары и усталости, я с трудом передвигал
босые ноги по раскаленному песку.
Отец шел молча, низко опустив голову. Рыжая бо-
роденка двумя клинышками упиралась в грудь. Крас-
ное лицо блестело от пота. Засаленный картуз съехал
на затылок. Когда взгляд отца падал на мою белую
голову, он почему-то вздыхал и отворачивался в сто-
рону.
Впереди ослепительно играла река, дымил паро-
ход — первый пароход, который я увижу совсем близко.
8
Родное село Быковы осталось далеко позади, за голыми
песчаными холмами.
На пристани нас встретила высокая старуха в чер-
ном платье, с бледным, изрытым оспою лицом. Она не
понравилась мне.
Передавая ей мою руку, отец странно всхлип-
нул:
— Берегите его, мамаша, не обижайте, а я уж...
век буду бога молить.
У меня екнуло сердце: что случилось?
Трижды поцеловав и перекрестив отца, старуха
вдруг потащила меня на пароход.
Отец остался на пристани. Махнул картузом.
— Прощай, Павлуша! Слушайся бабушку!..
И только тогда я сообразил, что случилось: меня
похитила у отца эта черная бабка. Она хочет куда-то
увезти меня, увезти одного, без отца и родных! Ой, Кйк
страшно!..
С отчаянным криком я вырвался из рук бабки и ки-
нулся под защиту доброго отца:
— Тя-а-атька, не хочу! Тя-а-а-атька-а-а-а!..
Отец подхватил меня на руки, на мгновение крепко
прижал к груди и... понес обратно к рассерженной ста-
рухе.
— Иди, иди к бабушке, сынок,—шептал он,—она
тебе хлеба даст, молока.
Узловатыми, жесткими пальцами старуха крепко
вцепилась в мое плечо. Нет, теперь уже не убе-
жать.
Грозный рев гудка заставил меня вздрогнуть. За-
хлебнувшись криком, я нырнул головой в черную юбку
бабки и замер, как испуганный мышонок.
С шумом и скрежетом пароход отвалил от пристани.
А через несколько минут он уже плыл вниз по Волге,
оставляя за кормой длинную пенную дорогу. И родное
село, и отец, и братья с сестрами, и маленькие друзья-
приятели—все осталось позади, за горячими песками,
за большими страшными волнами.
Я переживал свое первое горе: меня обманули
взрослые. Обманул сам отец, которого я считал таким
добрым и верным защитником от всех бед и напастей:
9
он отдал меня этой чертой бабке. А мать... Матери уже
нельзя было пожаловаться — она умерла. В длинном
белом ящике ее отнесли на сельское кладбище, опусти-
ли в глубокую яму и на моих глазах забросали тяжелой
мокрой землей.
Я смутно помню внешний облик моей матери Веры
Андреевны. Мне вспоминаются только большие, глубо-
ко запавшие глаза, мучительный кашель да тонкие
длинные пальцы, которые ласково перебирали мои во-
лосы. Она умерла в 1891 году, когда «глад и мор» про-
катились по всей Руси, жестоко поразив и Поволжье.
Мне в то время было всего лишь пять лет.
Вспоминаются пугающие рассказы о голоде, о чуме
и холере.
Но всего ярче всплывает в памяти картина: большой
обеденный стол, за которым мой отец тщательно делит
кусок черного мякинного хлеба на всю семью. Семь пар
жадных глаз нетерпеливо следят за каждым его дви-
жением в ожидании своей доли.
На правах младшего сына я получал свой кусок
первым и хватал его так быстро, как хватает ерша
голодная щука. Но потом долго жевал, выплевывая
колючки.
После смерти матери отец, бедный крестьянин Са-
ратовской губернии, окончательно обнищал и уже не в
силах был прокормить свое многочисленное семейство.
Первой жертвой был я, как самый маленький, как
«лишний рот». Меня отдали «на прокормление» зажи-
точному дяде в село Селитренное. Своих сыновей у него
не было, и он охотно согласился приютить сироту. По-
сле недолгих переговоров за мной приехала «черная
бабка» — дядина мать и, как мне казалась, похитила
меня из родных мест и увезла куда-то далеко-далеко,
вниз по Волге.
Ах, какая это большая река — конца-краю не вид-
но! А волны ходили горами, качали пароходишко, как
люльку, сердито били о борта, шипели и пенились. И я
уже не отходил от бабкиной юбки, которая теперь каза-
лась мне единственным спасением от угрожающих бед
и несчастий. Все вокруг было ново, непонятно и
страшно.
10
НА ПРОКОРМЛЕНИИ
Большое рыбацкое село Селитренное раскинулось
на берегу реки Ахтубы в низовьях Волги. Богатые дома,
крытые тесом и железом, расположились на централь-
ной улице, которая тянулась от реки к волостному
правлению. В средине села на песчаном холме возвы-
шалась шестиглавая церковь; она как бы царила над
всем окружающим. По соседству стояли скромная цер-
коено-приходская школа и волостное правление с неиз-
менной «кутузкой» для нарушителей порядка и законов.
Бедняцкие хаты с камышовыми крышами ютились на
окраинах. Летом из окрестных степей их заносило пес-
ками, зимой продувало холодными ветрами, трепало
буранами. А вдоль Ахтубы и ее маленьких притоков да-
леко тянулись роскошные плодовые сады, принадле-
жавшие местным богачам.
Жители села занимались главным образом рыбо-
ловством. Белые паруса их «бударок» и «морячек»
плавали не только по Волге и Ахтубе, но уходили
и далеко в Каспийское море, богатое рыбой. Часть
сельчан занималась сельским хозяйством и садовод-
ством.
В Селитренном мой дядя, Александр Васильевич
Синицкий, был человеком пришлым. В погоне за сытой
и богатой жизнью он побывал во многих местах, хва-
тался за всякое дело и на всем прогорал. В селе он
открыл небольшую лавчонку — амбар с раствором на
улицу. Два-три года торговал керосином и медом,
дегтем и сахаром, конфетами и «божьим маслом», хому-
тами и дугами. Все это мирно уживалось под одной
кровлей, ничуть не смущая невзыскательных покупате-
лей. Но вскоре по соседству появился настоящий «уни-
версальный» магазин с большими окнами и дверями и
быстро задавил неопытного торговца.
Разорившись на торговле, дядя с таким же успехом
занялся садоводством, потом увлекся хлебопашеством
и бахчами. Постепенно скатываясь под гору, Александр
Васильевич все же упорно карабкался вверх, усердно
выжимал пот из своих близких, не щадил и самого
себя.
Добрая, но слабохарактерная тетя Аня — сестра
моего отца — покорно несла свое бремя, глядя на мир
из-под руки неугомонного мужа.
Оба они славились на все село удивительной и
странной для того времени страстью к чтению книг.
И чего только не выписывал дядя! Журналы «Нива» и
«Вокруг света» со всеми приложениями, «Душеспаси-
тельное чтение», толстые бульварные романы, «Житие
святых и великих мучеников», серии приключений зна-
менитого сыщика Нат Пинкертона, научно-популярные
брошюрки, какие-то «сонники», календари, таинствен-
ные загадки и т. п.
Сельчане подозрительно косились на Синицких: кто
их знает, что они там вычитывают? Может быть, «ма-
гией» какой-нибудь занимаются. Все же Александр
Васильевич, как человек строго религиозный и не ску-
пившийся на подаяния церкви, пользовался уважением
сельского «батюшки» и местных властей. К нему-то и
привезла меня «черная бабка» летом 1891 года.
За три дня езды на пароходишке я немножко при-
вык к бабушке, и теперь она уже не казалась мне такой
страшной, как в тот роковой день, когда сам отец отдал
меня в ее цепкие руки.
Держась за черную юбку и пугливо озираясь по
сторонам, я покорно шел за бабушкой по улице села.
Эта улица, с наносными песчаными буграми у заборов,
представлялась мне бесконечно длинной, широкой . и
«чужой». Встречные прохожие и ребятишки с любопыт-
ством поглядывали в нашу сторону; взрослые снимали
картузы и кланялись бабушке:
— С приездом, Евдокия Федоровна! Кажись, вну-
чонка привезла?
— Внучонка,— на ходу отзывалась бабушка.
— Ишь ты, рыжик какой... Ну, давай бог.
— Вот мы и пришли, сизый голубь,— сказала вдруг
бабушка, останавливаясь у ворот большого деревянно-
го дома с тремя окнами на улицу.— Дядя и тетя, поди,
заждались нас.
У меня екнуло сердце: что-то будет со мной?
Нет. Ничего страшного не случилось. Во дворе нас
встретили высокий бородатый дядя и приземистая пол-
12
ногрудая тетя с теплыми серыми глазами. Она чем-то
напомнила мне отца и показалась доброй. За ее спиной
стояли две девочки:' одна толстенькая, с меня ростом,
другая на голову выше. Это, конечно, дядины дочки, о
которых я уже слышал от бабушки на пароходе,— Ма-
руся и Саша.
Дядя неожиданно подхватил меня под мышки и
подбросил вверх.
Я испуганно пискнул, но не заплакал.
— Парень щуплый, кожа да кости,— сказал дядя,
опуская меня на землю,— не скоро откормишь.
Бабушка почему-то рассердилась:
— Чай, он не поросенок, откармливать-то, и в нем
душа божья.
— Да я ничего, мамаша,— примирительно отозвал-
ся дядя.— Я к тому, что работничек из него не скоро
будет.
— Тебе только работничков и надо, жила ты эта-
кая!— бабушка повернулась к тете.— Ты накорми его
поскорей, Аня, в дороге он почти ничего не ел...
В сопровождении девочек тетя привела меня в боль-
шую кухню, усадила за дубовый стол и, заставив пере-
креститься, налила щей в глиняное блюдо; потом дала
в руки деревянную ложку:
— Ешь, Павлуша, ешь...
Ах, какие это были щи! Жирные, горячие. Никогда
таких не едал! И хлеб настоящий, без колючек и соло-
мы. Я, как голодный волчонок, набросился на пищу,
а девочки уселись на нарах в простенке между печью
и дверью и во все глаза смотрели мне в рот.
— Ой, господи, как он ест! — удивлялась стар-
шая.— Того и гляди ложку проглотит.
— А пузик у него не лопнет?— осведомилась шепо-
том толстушка Саша, испуганно тараща на меня свои
«пуговицы».
После щей и куска мяса тетя дала мне большую
кружку молока, которую я выпил одним духом.
Все это было похоже на сон...
— Ну, что, наелся? — опросила тетя, принимая от
меня пустую кружку.
— Наелся,— тихо ответил я, потупив голову.
13
— А теперь надо перекреститься и сказать: благо-
дарим покорно за хлеб, за соль,— поучала тетя.
В ответ я что-то промычал невнятное и, покраснев
до ушей, отвернулся. Дома от меня не требовали благо-
дарности, и я не понимал, что это значит.
Тетя укоризненно покачала головой:
— Ах-ах, какой дикаренок мальчик.
В тот же день тетя вымыла меня в жаркой бане, на-
дела чистую рубашку, штанишки и даже обула в чьи-то
большущие опорки. Это уж было ни к чему: босиком
куда лучше.
А в общем все хорошо: тетя и дядя встретили меня
ласково, никто меня не обидел, не обругал, не побил.
Но я смотрел на всех исподлобья, «бычком», с опаской
и подозрением. Мне было невыразимо тоскливо и груст-
но. Вокруг все было чужое: чужие люди, чужой непри-
ветливый дом, чужая деревня. А я здесь один, как ото-
рванный листок, и совсем-совсем маленький, вроде
божьей коровки, которую всякий может прибить щелч-
ком пальца...
Да и что в эти годы может заменить ребенку неж-
ную любовь матери и теплую руку отца, за которую
так хорошо держаться, идя рядышком?
Но время шло. Я подрастал, привыкал к новому до-
му, к новым людям, к новой жизни. С каждым годом
на меня возлагалось все больше и больше разных дел
по хозяйству. Я пас дядиных свиней, ухаживал за коро-
вой и лошадью, караулил хлеба и бахчи, работал на
поле, рубил дрова, носил воду — словом, тяжелая рука
дяди легла и на мои плечи.
Из всех трудовых повинностей меня почему-то осо-
бенно угнетала необходимость таскать воду на коро-
мысле — «по-бабьи». Согнувшись под тяжестью двух
ведер, идешь, бывало, с реки по селу, а мальчишки под-
нимают тебя на смех.
— Гляди, гляди, ребята, рыжий Пашка идет, по-
бабьи воду несет!..
— Рыжий, рыжий, конопатый, убил дедушку ло-
патой!
Я понимал, конечно, что меня просто дразнят, что
никакого дедушки я не убиваЛ'да^ еще лопатой. А вес
14
же было очень обидно. Вначале терпел, угрюмо отмал-
чивался, хотя внутри все кипело и обида переходила в
злость. Но однажды меня прорвало: неожиданно бросив
ведра, я накинулся на особенно дерзкого обидчика с
такой яростью, что он позорно бежал с поля боя. Тогда
ко мне подошел чернявый мальчуган, косивший на один
глаз, и неуверенно протянул руку:
— Давай водиться, рыжий.
— Давай, Косой,— ответил я,— если не будешь
дразниться.
— Не буду,— согласился тот.— А зовут меня Федь-
ка, Тетеркина сын.
— А я Пашка.
Мы пожали друг другу руки.
Федька вдруг прыснул от смеха:
— Ты знаешь, кого поколотил?
— Нет, я, чай, не здешний.
— Митьку Чапыгина.
— Ну так что?
— Как что? — удивился Федька.— Это же сын во-
лостного писаря и такой ябеда.
— А мне плевать, в другой раз полезет, коромыслом
огрею.
— Как он деранул, Чапыга!..— восторгался Федь-
ка.— Он и меня задирает: ты, говорит, голодранец, и
отец, говорит, твой босяк.
Мальчик и в самом деле выглядел небогато: рубаш-
ка облезлая и в заплатах, штаны едва доходили до ко-
лен, ноги босые и черные, как обгорелые чурки. Нече-
саные волосы лихо торчали во все стороны, голубые
глаза смотрели дерзко, с вызовом. И весь он походил
на взъерошенного воробья, который собирается драть-
ся. Он мне сразу понравился.
В погоне за Чапыгой я опрокинул оба ведра. Федь-
ка вместе со мной вернулся к реке, помог зачерпнуть
воду и проводил меня до самого дома. Таким образом,
наш союз был закреплен.
Еще больше неприятностей доставлял мне уход за
дядиным мерином. Надо было встать до зари, когда
все село еще спит непробудным сном, слазить на сено-
15
вал и подбросить в конюшню охапку свежего сена.
А в народе говорили, что в конюшне живет домовой,
мохнатый, как медведь, зверюга с большими когтисты-
ми лапами, с круглыми зелеными глазами. Правда,
насчет ушей среди ребятишек были разногласия: одни
говорили, что уши у домового длинные, как у легавой
собаки, другие уверяли, что они короткие и торчат на
макушке вроде рожек. Я стоял за длинные, но от это-
го мой страх перед домовым не уменьшался. И вот
каждую ночь я поднимался на сеновал по зыбкой лест-
нице, дрожа как в лихорадке, стуча зубами. Во всех
темных углах мне мерещилось что-то живое, мохнатое,
слышались глухие вздохи, злое ворчание, шорохи.
С бьющимся сердцем, взобравшись на чердак, я по-
спешно хватал охапку сена, кубарем скатывался вниз
в конюшню и, бросив сено под ноги мерину, пулей вы-
летал Вон... И так каждую ночь!
Но самой тяжелой была работа в поле. Лет девяти
я уже боронил пашню, как взрослый, целыми часами
таская за собой на поводу упрямого Мышастого. Во
время уборки укладывал в копны снопы сжатой пшени-
цы, возил их на гумно и бегал из конца в конец поля,
разгоняя стаи грачей и галок.
До сих пор вспоминается один жаркий июльский
день. Мы всей семьей жали хлеб серпами. Впереди шел
сам дядя. Я двигался за ним, не разгибая спины, ста-
раясь не отставать. Поясница уже мучительно ныла,
костенели пальцы, перед глазами плавали разноцвет-
ные круги. Мокрая рубашка прилипала к телу. Хоте-
лось упасть на колючую щетину сжатой пшеницы и
заснуть мертвым сном. Но до вечера было еще далеко,
надо жать, жать и жать, спешить за дядей. Я раз за
разом хватал левой рукой пучок колосьев, правой сре-
зал его острым серпом, откладывал в сторону и снова
хватал и резал. Голова становилась все тяжелее, зем-
ля уплывала из-под ног. Я закачался и, взмахнув сер-
пом, с криком упал на землю. Из левой руки хлестала
кровь...
Да, жилось мне «на прокормлении» не очень-то
легко.
16
МОЯ МЕСТЬ
Дядя уважал просвещение и, когда я подрос, на-
правил меня в церковноприходскую школу. Здесь всем
наукам обучал нас «отец дьякон». Это был худой, длин-
ный как жердь, человек с загнутым книзу носом, кон-
чик которого предательски багровел от чрезмерной
любви к возлияниям. И зимой и летом он ходил в ры-
жем подряснике, распространяя вокруг аромат си-
вухи.
Шагая взад и вперед между партами, дьякон ле-
ниво гнусавил:
— А ну, филистимляне, повторяйте за мной: буки,
аз — ба... буки, аз — ба... ба-ааа-ба-ааа.
Мы хором пели «бабу», а сами поглядывали на
дверь в ожидании звонка на перемену.
Наука была несложной: русский язык, арифмети-
ка, элементарная география и церковнославянское
письмо.
Закон божий преподавал непомерно толстый, с от-
вислым животом священник, отец Яков. Он тоже лю-
бил выпить, но пил только у себя дома, тайно от при-
хожан, «аки тать в нощи».
Я хорошо помню, как он жирными пальцами ча-
стенько хватал меня за ухо, вытаскивал из-за парты и,
больно дернув, ставил на колени:
— Стой, стервец, и не дыши, пока сто раз не прочи-
таешь «Отче наш».— Потом закатывал глаза под лоб и
сокрушенно вздыхал: — О господи, прости мое вели-
кое прегрешение!
Я довольно быстро освоил начатки грамоты и
страстно полюбил книги. Эту любовь привила мне не
школа, а «черная бабка», которая так напугала меня
при первом знакомстве. Она оказалась очень доброй
старушкой. В свободные минуты, обычно вечерком, она
рассказывала дочкам дяди и мне чудесные народные
сказки и очень смешные старинные побасенки о хит-
ром солдате и хромом черте. Больше всего мне нрави-
лись сказки о чудо-богатыре Илье Муромце, о Бове-
королевиче, о Змее Горыныче и Кащее Бессмертном.
Интересно и страшно.
2 На рассвете
17
Читать книги я начал с народных сказок и басен
Крылова, а дальше читал уже все, что попадалось
под руку. Умопомрачительные приключения Шерлока
Холмса сменялись Жюлем Верном и Фенимором Купе-
ром; вперемешку с рыцарскими романами я с увлече-
нием читал «Житие святых и великих мучеников бо-
жиих»; русские классики чередовались с евангелием и
библией; таинственные сонники переплетались с лири-
ческими стихами Пушкина и Кольцова. От такого чте-
ния в голове царил невообразимый сумбур: жизнь и
религия, правда и фантастика смешались в кучу, пере-
плелись в один причудливый узор без конца и начала.
Славные герои Фенимора Купера—Следопыт и Ункас—
в моем воображении недурно уживались с жалким
юродивым — Алексеем «божиим человеком»; суровый
Чингачгук спокойно раскуривал «трубку мира» с апо-
столом Петром; чудо-богатырь Илья Муромец громы-
хал по небу в одной колеснице с Ильей-пророком, а
прекрасная великомученица Варвара благосклонно вы-
слушивала серенады средневековых рыцарей Дюма и
Сервантеса.
Все это было крайне интересно, головокружитель-
но, порой страшно и уносило далеко от действитель-
ной жизни, непомерно развивая фантазию.
Однако мое страстное увлечение книгой оказалось
не по нутру дяде.
— Ты это брось,— ворчал он, заметив книжку в
моих руках,— умней все равно не будешь, а хозяйству
убыток. Поди лучше корову напои да дровишек нару-
би побольше, лодырь царя небесного!
С горечью в сердце я прятал книжку за пазуху и
бежал рубить «дровишки».
Преследование дяди еще больше возбуждало мою
страсть к чтению. Я стал читать украдкой, чему немало
содействовала тетушка, сама любившая «позабавить-
ся романом». В моих карманах или за пазухой всегда
можно было обнаружить какую-нибудь книжечку, за-
читанную до дыр.
Однажды за книги я был так жестоко наказан дя-
дей, что в отместку решил немедленно умереть. Да, да.
И умереть не «понарошку», а всерьез, по-настоящему.
18
Это произошло в конце лета, когда хлеба уже со-
зревали и ждали жатвы. Дядино поле находилось в
степи за десять верст от села. Среди поля стоял высо-
кий шалаш на четырех столбах, покрытый хворостом
и соломой. Под шалашом находилась бочка питье-
вой воды, вязанка сушеной воблы, каравай черно-
го хлеба и десяток луковиц — вся моя пища на не-
делю.
Здесь от воскресенья до воскресенья я жил один-
одинешенек, охраняя поле от налетов грачей и галок,
вылавливая самодельными капканами хомяков и сус-
ликов. Вокруг лежали поля и бахчи, за ними тянулась
необъятная степь, и ни единой живой души поблизости.
Ах, какая это тоска! И как было жутко одному по но-
чам, когда темное небо накрывало землю и мириады
звезд смотрели с высоты, полные тайны.
В этом бескрайном просторе и одиночестве моими
лучшими и единственными друзьями были книги.
Украдкой от дяди я привез их сюда целую кучу. С ран-
него утра, разогнав стаи Грачей и расставив чучела и
капканы, я ложился в тени под шалашом и наслаждал-
ся чтением. В то же время я не забывал и своих обя-
занностей сторожа.
Но сегодня случилось нечто неожиданное...
Солнце спускалось к западу. Я лежал под откры-
тым небом с толстой книгой на животе. Это был зна-
менитый роман Фенимора Купера «Следопыт». Время
от времени я отрывался от книги и, глядя в небо, вооб-
ражал себя одним из героев книги. Вместе с отважным
Ункасом и Следопытом я бродил по дремучим лесам,
с ружьем и томагавком- в руках преследовал «бледно-
лицых собак» — угнетателей краснокожих, охотился на
бизонов и тигров...
— Ты что это делаешь, лодырь? — раздался вдруг
грозный голос дяди над самым моим ухом.— На трав-
ке лежишь? Романы читаешь? А кто будет птицу го-
нять, поле стеречь?..
Я вскочил как ошпаренный. Книга полетела на зем-
лю. Разгневанный дядя подхватил «Следопыта», за-
брал все до единой книги и, наказав строже стеречь
•поле, тотчас уехал. Я был так потрясен этой распра-
2*
19
вой, что впервые за всю свою жизнь здесь почувствовал
настоящую злость против дяди.
Что же делать? Как я буду жить один в этой пусты-
не без книг? Днем она молчит, как кладбище, только
стрекочут кузнечики да свистят суслики. А ночью со
всех сторон окутывает тьмою, жарко дышит полынью,
чем-то угрожает...
И, глядя вслед ненавистному теперь дяде, я бессиль-
но сжимал кулаки: как отомстить ему? Чем наказать
его?.. А что может сделать мальчишка?.. И вдруг я
решил — умереть. Умереть немедленно и взаправду.
И пусть дядя знает, что это он виноват в моей смерти,
и бог расправится с ним «на том свете», низвергнув
его душу в ад, в самое пекло, к чертям на вилы.
И не успела еще рассеяться пыль от дядиной теле-
ги, как я схватил лопату и, выбрав место в тени за ша-
лашом, начал рыть себе могилу.
День был на исходе. Степь все еще дышала зноем,
ароматом хлебов и полыни. Золотая полоса пшеницы
была неподвижна, каждый колос стоял как свеча. Об-
лака куда-то исчезли. Небо очистилось. Солнце скло-
нялось к западу.
С каждой минутой яма становилась глубже, обида
острее. Я рыл и горько плакал над своей несчастной
судьбиной. Слезы катились по носу, падали на ло-
пату, капали на землю... Да, нелегко умирать в такие
годы.
К ночи могила была готова: в длину точно по мое-
му росту, глубиной три четверти. На дно «для мягко-
сти» я набросал соломы. Под голову положил свой пид-
жачишко.
Закончив работу, я оперся подбородком на ручку
лопаты и осмотрелся. Солнце уже закатилось. Побагро-
вел горизонт. Зажглась первая звезда; она блестела,
как слезинка. Я вздохнул: пришел мой час...
Спрыгнув в могилу, я поспешно лег на спину, сло-
жил руки на груди, как полагается мертвецу, и стал
ждать смерти. Вот она сейчас придет, махнет своей
страшной косой, и нет рыжего Паньки... он умер... Че-
рез неделю приедет дядя, а может быть, и тетя. Долго
будут искать его, бегать по полю, кричать во весь го-
20
лос и вдруг увидят его в могиле. Тетя, понятно, заголо-
сит, как все бабы, а дядя нахмурится и сразу вспомнит,
как он меня обидел, начнет раскаиваться, но уже будет
поздно — не вернуть Паньку.
Я лежал неподвижно и молча, с закрытыми глаза-
ми. Сердце замирало от тоски и жалости к самому се-
бе. Захотелось глянуть последний раз на мир. Чуть-
чуть приоткрыл веки. Свет угасал. Небо темнело. Все
больше загоралось звезд. А смерть не приходила...
Не знаю, как долго пролежал бы я в ожидании
страшной гостьи. Но вот торжественную тишину ночи
внезапно прорезал невыразимо тоскливый стонущий
звук. Я содрогнулся: что это?.. Осторожно выглянул из
ямы. Огромная желтая луна поднималась над степью,
озаряя мир неверным мерцающим светом. Пугающий
вой повторился.
На вершине ближайшего холма я увидел черный
силуэт волка. Зверь сидел с вытянутой шеей и, глядя
на луну, выл. Колючий холодок пробежал по моей спи-
не, на голове зашевелились волосы. Я пулей вылетел
из могилы и в одно мгновение взобрался по столбу на
шалаш. Нет, здесь уж волк меня не достанет...
Так кончилась моя попытка собственной смертью
отомстить дяде. А теперь, хочешь не хочешь, надо
жить.
В ПОИСКАХ счастливой жизни
А жить все-таки было куда интереснеё, чем лежать
в могиле и умирать. Кроме книг, я с малых лет любил
еще петь и слушать песни. Голос у меня был звонкий,
заливистый, слух хороший. При отборе школьников для
церковного хора регент обратил на меня внимание, и я
стал певчим, а вскоре и солистом первого голоса. Цер-
ковное пение, особенно нотное, мне тоже очень нра-
вилось: «Иже херувимы» Бортнянского или «Слава в
вышних богу» Турчанинова я пел с большим чувством,
со слезой в голосе.
— Наш сиротинка поет как ангел,— говаривали
деревенские старушки с умилением,— его душенька
прямо в рай полетит.
21
— А гляди, как стоит мальчонка, будто свеча пе-
ред иконой.
В самом деле, в отличие от прочих хористов я дер-
жал себя в церкви строго и чинно. Богомольный дядя
воспитывал меня в религиозном духе. В этом помогали
ему и церковь, и школа, и мое детское неведение. Меня
учили бояться бога и почитать царя-батюшку. Бог на
небе, царь на земле. По праздникам я ходил в цер-
ковь, соблюдал «посты» и молитвы, не ел скоромного
в среду и пятницу, старался не грешить, быть «смирен-
ным и покорным». Иначе — беда: «на том свете» по-
падешь в пекло. А пекло находится где-то под землей,
в бездонной пропасти. Там вечно бушует пламя, в ог-
ромных котлах кипит смола, а в смоле, как караси в
сметане, жарятся «грешники» — злые и непокорные
люди.
Зато для праведников в божьем раю уготована не
жизнь, а масленица. Там высоко в облаках, в окруже-
нии ангелов и архангелов восседает сам бог Саваоф
и вся «троица», и там же находятся святые угодники
и души праведников. В раю текут молочные реки, зи-
мой и летом цветут сады, зреют золотые яблоки и гру-
ши и всего тебе вдоволь: ешь, пей, веселись и никакой
работы.. Вот куда можно попасть «после смерти» за хо-
рошее поведение на земле. И темные люди верили, ве-
рил и я.
Да и как не верить, когда я собственными глазами
видел «ад» и «рай» намалеванными на стенах нашей
церкви. «Рай» такой светлый, солнечный, весь в золо-
том сиянии, а на картину «ада» даже смотреть страш-
но. В огромных котлах с кипящей смолою стоят объя-
тые пламенем голые грешники, с воплями простирая
руки к небу. Мохнатые и рогатые черти неустанно под-
брасывают дрова под котлы, чтобы поддерживать «веч-
ный огонь». А другие черти, подняв зубчатые вилы над
головами, стоят в сторонке и ждут новые партии греш-
ников, которые «низвергаются» на страшные вилы.
Мне было очень жалко несчастных грешников, но
попасть с ними в одну компанию не хотелось.
Не меньше пугало меня и «всевидящее око». В тре-
угольной раме с золотыми лучами оно висит в церкви
22
над «царскими вратами» и, как настоящий живой глаз,
следит за каждым движением молящихся. Отойдешь
влево — смотрит. Спрячешься в дальний угол напра-
во — опять на тебя глядит. А уж впереди у аналоя луч-
ше не становись — насквозь пронизывает. Первое вре-
мя от этого «ока» я не знал куда деваться, даже во
сне его видел.
По словам дяди, «всевидящее око» — это «божий
глаз»: он видит тебя везде и всюду, от него нельзя
скрыть ни одного греха, даже самого маленького. Если
ты выпил, например, чашку молока в постный день,
«око» обязательно подглядит, и грех будет записан в
«книгу живота», и ты пропал ни за грош. Кроме того,
с высоты церковного купола на православных постоян-
но смотрит сам бог Саваоф. Седая борода до самого
пояса, как у нашего старосты, волосы на голове вскло-
кочены, будто от ветра, глаза огромные, черные и смот-
рят вниз так грозно, аж мороз по коже. Как же не ве-
рить и не бояться?..
Но страх перед богом и дьяволом, перед царем и
дядей все же не мог заглушить голоса живой жизни,
мою тоску по отцу и матери, горькое чувство одиноче-
ства и заброшенности.
Положение «бедного сироты», которого кормят «из
милости», безрадостная работа на дядю, лишение книг
и детских игр глубоко унижали меня, озлобляли, про-
буждали недовольство. Хотелось какой-то иной, более
светлой и радостной жизни. Я рано стал думать и ста-
вить перед собой не совсем обычные для моего возра-
ста вопросы: где она, эта светлая жизнь? Где не оби-
жают бедняков и сирот? Где царство правды и спра-
ведливости?..
Конечно, только «на небе», только «в божьем раю»
под сенью ангелов и архангелов. Только там можно
отдохнуть от скучного труда на земле, погулять в див-
ном саду, наесться досыта самыми сладкими яблоками
и грушами, без помехи поиграть с ребятами, почитать
хорошую книжку (есть ж,е и у бога библиотека). И я
твердо решил во что бы До ни стало заработать «цар-
ство небесное» и хоть после смерти насладиться счаст-
ливой жизнью.
23
Но как попасть туда? За какие заслуги на земле
открываются двери рая?
По словам отца Якова, апостол Петр открывает
«райские врата» только перед людьми «строгой пра-
ведной жизни», которые все время постятся и молятся,
не пьют и не курят, почитают всяческое начальство, а
когда их бьют, они только подставляют то правую, то
левую щеку и не дают «сдачи». Такой путь в рай ка-
зался мне слишком длинным и ненадежным: согре-
шишь ненароком разок-другой, и все пропало—поле-
тишь в ад.
Как же быть? Как сделать дорогу в рай покороче?
Какими подвигами на земле обеспечить за собой уго-
лочек «на небе»?
Мне хотелось, например, подобно Илье Муромцу,
«защитить святую Русь» от несметных татарских пол-
чищ и убить «идолище поганое». Но за такие дела, ка-
жется, в рай не пускают. Батюшка об этом ничего не
говорил, да и в «священном писании» ничего подобного
не прописано.
Интересно бы сделаться и знаменитым сыщиком,
вроде Ната Пинкертона, и спасать бедных людей от
убийц и воров. Однако среди «святых угодников» сы-
щики тоже не упоминаются.
Я бы не возражал героически погибнуть в борьбе
с «бледнолицыми собаками», как «последний из Моги-
кан», но «краснокожие» заведомо в святцах не числят-
ся. Нет ни одного имени, похожего на Чингачгука или
Ункаса. А хорошо бы!
Из дядиной четьи минеи я вычитал, что прямиком
в рай попадают главным образом «святые великомуче-
ники», пострадавшие за веру Христову. К несчастью,
теперь язычники и жестокие римляне куда-то исчезли,
христиан никто не преследует, не распинает на крестах,
так что сделаться в нашем селе великомучеником было
совершенно невозможно.
Положение казалось безвыходным.
Но «терпение и труд все перетрут», говаривал дядя.
Так и я после долгих поисков нашел-таки самый вер-
ный и короткий путь в «царство небесное». Оказывает-
ся, стоит только удалиться в «жаркую безводную пу-
24
стыню», где коварный сатана искушал Христа, попо-
ститься там «сорок дней и сорок ночей», постоять на
коленях да помолиться хорошенько, и рай обеспе-
чен. Сорок суток и я выдержу. Ну, а если и меня
начнет «искушать» сатана, так я просто плюну ему
в поганую морду и прочитаю «свят-свят», он и рассып-
лется.
И вот, лежа в своем кутке на полу на засаленной
подстилке, я мечтал о таком «подвиге», обдумывая его
со всех сторон в мельчайших деталях. Во-первых, на-
до будет вырыть в пустыне «каменную пещеру», пове-
сить в уголке маленькую иконку и зажечь «неугасимую
лампаду» (хорошо бы красненькую). Потом следует
встать на колени и молиться, молиться... Все это вы-
полнимо. Только вот предстоящая встреча с сатаной
заранее вызывала тоску и некое сосание под ложечкой:
все-таки страшновато. Что же делать? Подумав, я ре-
шил, подобно Сергию Радонежскому, взять с собой в
пустыню ручного медведя. С мишкой веселее и не так
жутко встретиться с нечистой силой...
Так я мечтал и фантазировал в поисках счастливой
жизни «на небе», полагая, что на грешной земле ничего
подобного быть не может. Однако все эти небесные
фантазии не мешали мне оставаться в селе Селитрен-
ном обыкновенным мальчишкой — рыжим Пашкой.
Подружившись с Федькой Косым и позднее с Саш-
кой Аксеновым, я быстро вошел в ребячий коллектив
и даже стал признанным «заводилой». В роли «атама-
на разбойников» или по меньшей мере «есаула» я ус-
пешно участвовал в массовых драках школьников —
стена на стену, «на спор» лазил на самые высокие де-
ревья за грачиными яйцами, устраивал битвы красно-
кожих индейцев с «бледнолицыми» угнетателями и да-
же сидел в «совете старейшин», раскуривая с ребята-
ми «трубку мира». Правда, табачок из сухого помета
был таким едким, что у нас глаза на лоб лезли. Но тут
уж ничего не поделаешь: «назвался груздем, полезай
в торбу».
Играть с мальчишками мне приходилось редко, но
все же приходилось, и деревенская улица по-своему
противостояла религиозному мракобесию..,
25
ИСПЫТАНИЕ МУЖЕСТВА
В дядиной семье мне было тяжело и скучно: только
работа, никакой ласки, ни смеха, ни радости. Улица
тянула меня с неодолимой силой. И я всегда с боль-
шим нетерпением ждал свободного часа, особенно ве-
чера.
С ребятами я чувствовал себя как равный с равны-
ми, среди них я мог дать полный простор своей фан-
тазии, изобретательности. Запойное чтение самой раз-
нообразной литературы и народных сказок наполняло
мою голову яркими образами. И я всегда с удоволь-
ствием рассказывал приятелям занимательные истории
из книг Фенимора Купера, Майн-Рида и разные сказки,
переплетая книжное с собственными выдумками. Ребя-
та любили слушать меня и ходили за мной стайками.
Как-то вечером, в сопровождении Феди Косого и
Сашки Аксенова, я таскал по улицам села длинную
жесткую веревку, только что скрученную, из пеньки са-
мим дядей.
— Таскай эту веревку до тех пор,— наказывал дя-
дя,— пока она не сделается такой же мягкой, как ста-
рые вожжи.
И я таскал ее до поздней ночи. Привязанная одним,
концом к поясу, она тянулась за мной по песку, как
хвост ящерицы. Веревка долго не поддавалась. Друж-
ки охотно помогали мне, а взамен, по обыкновению, я
рассказывал им свои сказки.
Особенно жадно слушал меня Сашка Аксенов: вы-
сокий белобрысый и рябой мальчуган с умными голу-
быми глазами. В школе он сидел рядом со мной и был
моим конкурентом на пятерки. По всякому поводу он
любил спорить.
Вот и теперь, выслушав мою побасенку о хитроум-
ных проделках хромого черта, который умудрялся об-
жуливать даже самого бога, Сашка заспорил:
— Коли так,— сказал он,— значит, этот чертяка
сильней бога. Он, почитай, всех людей в грех вводит и
к себе в пекло заманивает, а у бога одни святые оста-
ются да ангелочки разные,
Я немедленно вступился за бога:
26
— Бог, он всемогущий и любого сатану может в
бараний рог согнуть.
— А хромой может надуть его и перехитрить,—
не сдавался Сашка.— Ты же сам рассказывал, какой
он ловкий.
В спор вмешался косой Федька — плутоватый ма-
лый, который всегда умел как-то поддеть тебя и об-
вести вокруг пальца.
— Говоришь, бог сильнее,— подмигнув Сашке, за-
метил Косой,— а сам чертей-то больше бога боишься.
— А вот и не боюсь! — возразил я, поправляя ве-
ревку, которая изрядно натерла мне живот и бока.
— Боишься,— подзуживал Косой.
— Не боюсь!
— Боишься!—подхватил и Сашка.
— Не боюсь!
— Боишься!..
Мы уже кричали на всю улицу, когда удар церков-
ного колокола заставил нас вздропнуть и остановить-
ся. Это сторож отбивал часы.
Косой насчитал десять и сразу заторопился:
— Айда домой, ребята!
— А что? — спросил Сашка.
— Скоро из могил души утопленников вылезать
будут, а черти до самых петухов зачнут по кладбищу
гулять.— Он перешел на шепот: — Они, слышь, любят
при луне-то куражиться. Вишь, светлынь какая.
Ночь и в самом деле была лунная, светлая, без
единого облачка. В окнах уже гасли огни. Улицы бы-
ли пустынны. Только собаки лениво переругивались в
разных концах села да изредка бесшумно проноси-
лись над нашими головами летучие мыши.
Мы находились на окраине села, недалеко от ста-
рого кладбища, раскинувшегося по песчаным холмам.
— Слышь, Пашка,— опять подмигнув Сашке, ска-
зал Косой,— чертей, ты говоришь, не боишься...
— Не боюсь,— подтвердил я.
— А тогда что тебе стоит с веревкой-то по кладби-
щу прогуляться...
— И для веревки лучше будет,— поддержал Ко-
сого Аксенов,— о кресты она живо оботрется.
27
— Да где ему, у него, поди, и сейчас поджилки
трясутся.
— Хвастун, чего там...
Такой издевки я уже не мог выдержать:
— А захочу и прогуляюсь. С молитвой никакие
черти не страшны.
— Попробуй захоти.
— И попробую!
— Врет, слабо,— ехидничал Косой,— умрет со
страху.
Я возмутился:
— Иду на спор!	*
Косой живо протянул руку:
— Давай! На что хочешь?
— Двадцать щелчков в лоб!
— Аминь! Разнимай, Сашка!
Сашка разнял наши руки.
Мы поднялись на песчаный бугор, с которого хо-
рошо было видно все кладбище. Отсюда Косой и
Сашка будут следить за моей рискованной прогулкой,
а я должен пройти через ворота кладбища, сделать
крюк меж могил вдоль изгороди и, обойдя мраморный
памятник покойного старшины, тем же путем вернуть-
ся обратно к ребятам.
Окинув взглядом молчаливое царство мертвых, я
почувствовал такой страх, что у меня и в самом деле
«задрожали поджилки». Но идти на попятную было
уже поздно, да и получить двадцать щелчков в лоб то-
же не хотелось.
— Ну, ну, шагай, Чингачгук! — поддразнил меня
Федька.— А мы подождем здесь...
— Поглядим, как ты драпанешь обратно,— при-
бавил от себя и Сашка.
Собравшись с духом, я истово перекрестился и бы-
стро зашагал к воротам, волоча за собой веревку.
Дружки смотрели мне в спину:
— Сейчас повернет оглобли,— уверял Федька.
— В воротах застрянет,— съязвил Сашка.
— Давай, дава-аай! — кричали они вместе.— На-
жимай, Пашка!
В самом деле, у ворот я невольно остановился.
28
В страхе екнуло сердце: а вдруг и вправду ив могилы
утопленник выскочит? По телу пробежал мороз. Но,
оглянувшись на холм, где, как часовые, стояли мои
противники, я перекрестился еще раз и очертя голову
ринулся в широкий пролом ворот: будь что будет!..
Облитое лунным светом кладбище казалось полным
страшной тайны. Черные кресты резко выступали на
фоне неба. Таинственно, мерцали каменные плиты и
памятники. Глубокие провалы старых могил зияли,
как раскрытые пасти адовых чудищ. Было тихо до жу-
ти, словно все живое затаило дыхание.
Скороговоркой шепча молитвы от злых духов, я
изо всех сил бежал к белеющему впереди высокому
памятнику старшины. Но проклятая веревка, извиваясь
меж крестов, замедляла движение. Мне хотелось бро-
сить ее и бежать назад без оглядки... А что скажут
ребята? Засмеют, проходу не будет. Нет, надо идти до
конца.
Терзали страшные мысли: «А что, если хромой чер-
тяка и впрямь хитрее бога? Как хватит за ногу!.. Свя-
тый боже, святый крепкий...»
Добежав до памятника, я обошел его кругом и со
всех ног пустился обратно. И вдруг (о господи!) кто-
то рванул веревку назад, я опрокинулся на спину и за-
мер от ужаса: он — хромой!
Не помню, сколько времени я пролежал так, боясь
шелохнуться... Но когда поднял голову и оглянулся
назад, со страху мне почудилось, что на месте мрамор-
ного памятника стоит какая-то женщина в белом са-
ване. Я дико вскрикнул и, вскочив на ноги, ураганом
полетел к воротам. Зацепившаяся за крест веревка от
рывка сорвалась и теперь с шумом неслась за мной по
пятам.
Я остановился только тогда, когда налетел на столб
и, стукнувшись о него лбом, упал на колени. Сердце
готово было разорваться.
Через минуту-две я заметил, наконец, что стою,
как дурак, на коленях и обнимаю столб выходных во-
рот. О счастье! Пари выиграно!
На холм к ребятам я возвращался с видом полко-
водца, только что взявшего неприступную крепость.
29
Шел неторопливо, с гордо поднятой головой. За мной
тянулась веревка, оставляя заметный след на песке.
При виде победителя мои дружки онемели от изум-
ления и почтительности.
Косой покорно подставил лоб:
— Бей, Пашка, твоя взяла!
Нетрудно представить, с каким наслаждением от-
считывал я щелчки дружку Косому:
— Вот тебе! На тебе! Не спорь! Не задирай, Ко-
сой!.. Раз! Два!..
На двенадцатом щелчке Косой взмолился:
— Может, не все сразу, а?..
Я великодушно уступил:
— Ладно, хватит с тебя.
И, запечатлев еще один щелчок, я подал руку по-
бежденному:
— Давай и дальше будем водиться.
После этой экзекуции Косой три дня ходил с шиш-
кой на лбу, а я прослыл среди ребят таким отчаянным,
что меня даже перестали дразнить «рыжий, рыжий, ко-
нопатый».
По правде говоря, о пережитых страхах я рас-
сказывал мало, а может, и совсем не рассказывал.
Кому это нужно?
СЕМКА-БЕЗБОЖНИК
Не успел я опомниться от похождений на кладби-
ще и насладиться своим торжеством, как по селу про-
шел слух: Семка приехал, сын церковного старосты
Вавилы. Эту новость, по обыкновению, принес мне
Федька Косой.
Я возвращался с речки с ведрами воды на коро-
мысле. Федька догнал меня и, как о чем-то важном,
сообщил:
— Семка из городу приехал!
— Ну так что? — возразил я.— Приехал и при-
ехал.
— Как это — что? Он же гимназист, в городе обу-
чается.
30
— И пусть себе обучается.
Косой подошел ко мне вплотную, страшно выкатил
глаза и прошептал на ухо:
— Семка — безбожник!..
Я как ужаленный отскочил от дружка, едва не
расплескав воду.
— Чего ты мелешь, Косой?
Федька перекрестился:
— Вот те крест, не вру! Ничего, говорит, там нет и
не было,— он ткнул пальцем в небо.— Там, говорит,
совсем пусто, и божьему престолу негде стоять, и рая,
Говорит, нет, и святым погулять негде...
— Замолчи, дурень! — рассердился я.— О таких
делах и думать-то грех. Слыхал, что нам отец Яков
толковал? Бог — он все видит, все слышит и всякого
наказать может. Видал «всевидящее око»?
Косой не стал спорить, отвел свой хитрый глаз в
сторону и, как бы между прочим, заметил:
— Завтра вечером Семка у мельницы будет...
— Ну и пусть,— буркнул я.
— И ребята придут...
— А я не пойду.
— Про город будет рассказывать,— продолжал
соблазнять Косой,— про гимназию сбою, про чудеса
разные...
— Какие такие чудеса? — я сразу вздыбился.—
Чудеса только святые творили да пророки разные.
— А Семка говорит, привез из города такую чу-
ду, никакому святому не сделать. У вас, говорит, гла-
за на лоб выскочат, если увидите, ей-бо!..
Я решительно отрезал:
— Врет!
На этом мы расстались.
К мельнице я все же явился, хотя и позже всех. Тя-
нуло впервые услышанное слово «безбожник». Что
это за человек такой? Как он смеет против бога?
Семка почему-то представлялся мне кудластым,
черным как цыган, с глазами навыкате. Он, конечно,
злой, отчаянный, а может, просто дурак и враль.
Вечер выдался хмурый. На западе громоздились
темные грозовые тучи, которые медленно росли, набу-
31
хали, клубились, как дым, тянулись к зениту. Поры-
вистый ветер метался по улицам села. Беспокойно пе-
рекликались петухи. Стайки ласточек с писком носи-
лись в воздухе.
Мельница стояла на высоком холме за селом.
С треском и шумом кружились заплатанные крылья.
Глухо ворчали жернова.
Ребятишки сошлись за мельницей, в затишке. Я на-
считал семь человек, тут были и мои приятели — Саш-
ка Аксенов и Федя.
В центре мальчишеской группы в самой вольной
позе стоял паренек лет четырнадцати в форме гимна-
зиста. Коротко остриженные волосы ежом торчали из-
под фуражки, сдвинутой на затылок. Маленькие беле-
сые глаза смотрели вызывающе, круглые розовые ще-
ки лоснились, словно масляные. В общем ничего осо-
бенного, обыкновенный мальчишка, похожий на зади-
ристого петушка. Неужто это и есть Семка-без-
божник?..
Когда я подошел к ребятам, они отчаянно спорили,
наседая со всех сторон на гимназиста.
— Врешь, Семка!— кричал Чапыгин, тыкая паль-
цем в живот гимназиста.— Небо — оно и есть небо, и
поп говорил, и рай там находится...
— Известно, хвастун,— поддержал его Сашка,—
надел свою гимназию и вертит языком, как кутенок
хвостом.
Ребята рассмеялись.
Семка пренебрежительно усмехнулся:
— Да что вы понимаете, деревня? Живете, как в
лесу, и пням молитесь, а у нас наука. Понятно?..
— А ты не лайся, пышка! — выступил Косой.—
Мы не поглядим, что ты сын старосты...
— А ну, тронь, тронь! — взъерепенился Семка.
— Брось, Федька,— вступился Аксенов, становясь
между спорщиками.— Пусть он лучше докажет, как
это неба нет и богу жить негде.
— Давай, давай, Семка, ляпай,— послышались го-
лоса.
Гимназист подбоченился и начал тоном учителя:
— Неба нет, так по науке выходит. Один воздух
32
кругом, а повыше и совсем ничего. А земля круглая и
вертится вокруг солнца. Понятно?..
Ребята дружно расхохотались:
— Земля вертится, вот брехун!
— Значит, и мы вертимся?
— Вертимся! — кричал Семка.
Косой выступил вперед:
— Ты говоришь, земля круглая?
— Как шар круглая,— упрямо подтвердил Семка.
Подмигнув ребятам, Косой ехидно спросил:
— Стало быть, дружки, те люди, которые под ша-
ром, вверх ногами ходят?
— Как тараканы? — вставил кто-то.
— Злткнись, Семка!..
Но Семка уже закусил удила:
— Чего вы ржете, дурачье? Если хотите знать, так
и бога нет, и чертей нет — брехня одна...
— Цыть, безбожник! — крикнул вдруг коренастый,
приземистый парнишка, выдвигаясь вперед.— Дока-
жи, как это — брехня?
— И докажу! — слегка попятившись к мельнице,
упрямился Семка.
— Докажи, а то морду побью!..
Это был Максимка, сын богатого рыбака, известный
Крепкими кулаками и готовностью вступить в драку по
любому поводу. Хотя он вершка на два был ниже Сем-
ки, но все понимали, что «безбожнику» несдобровать,
если дело дойдет до кулаков.
— Докажи, гимназия! — настаивал Максимка, на-
ступая на Семку, который уже прижался к мельнице.
Он, видимо, изрядно струхнул, хотя продолжал пету-
шиться.
Мне было ясно, что «безбожник» попал впросак, и
я заранее радовался его поражению.
В этот момент вдали сердито заворчал гром, за-
ставив ребят на миг притихнуть. Все оглянулись в сто-
рону темной тучи, которая угрожающе разрасталась,
поднимаясь над мельницей.
Желая окончательно добить безбожника, я показал
на тучу и тоже задал коварный вопрос:
— А кто там громыхает, по-твоему? Никто?..
3 На рассвете
33
— А Илья-пророк чем занимается?— живо вмешал-
ся Косой.
— Докажи! — снова пошел в наступление Максим-
ка, засучивая рукава рубашки.— Надысь в степи гро-
мом телку убило. Как это понимать!.. Докажи, гим-
назия!
Бледный Семка волчонком озирался на окружаю-
щих ребят и, видимо, не находя более убедительных
слов, повторял задыхаясь;
— И докажу! докажу!..
Кольцо враждебно настроенных мальчишек сжи-
малось вокруг него все уже. Угроза быть побитым
стала очевидной. Бить Семку, да еще целой толпой
одного, я не собирался, но и вступиться за «без-
божника» не хотел: так ему и нужно, не лезь против
бога.
Внезапно грозовая туча, поднявшаяся уже к самому
зениту, разорвалась ослепительной молнией и гром
ударил, как из пушки.
Ребята в испуге сбились в кучу, прижав Семку к
мельнице. Тот совсем побелел и, подняв руку к небу,
отчаянно крикнул:
— Эй, ты, Илья-пророк! Если ты есть, убей меня
громом!..
Ребята с визгом шарахнулись прочь от богохульни-
ка. Я в ужасе пригнулся в ожидании страшной ката-
строфы. Все сразу закрестились:
— Чур меня!.. Чур меня!.. Свят, свят!..
Еще мгновение, и нас опять ослепило молнией. Но-
вый удар грома потряс землю и трескучими раскатами
рассыпался над нашими головами.
Половина ребят грохнулась на землю, двое с кри-
ком понеслись прочь, а остальные, в том числе и я,
сбившись в кучку, продолжали креститься. Даже от-
чаянный Максимка посерел от страха и закрыл глаза.
Мне показалось, что мельница разбита вдребезги, а не-
счастный Семка превращен в пепел.
Трудно сказать, как долго длилось наше оцепене-
ние, но когда я поднял голову и глянул по сторонам,
передо мной стоял невредимый Семка и, уперев руки
в бока, победоносно хохотал;
34
— Ай, храбрецы! Ай, святители!.. Ну, где ваш
Илья? Куда девался Илья-пророк?..
Один за другим сконфуженные ребятишки подни-
мались на ноги.
Максимка неловко откашлялся:
— Мда-аа, это ты, брат, загнул...
Косой нашелся и тут:
— Да бог-то просто не захотел с дураком связы-
ваться, с мальчишкой. Вот подрастешь, он тебя и кок-
нет, покажет «чудо».
Семка окончательно осмелел и пошел в наступ-
ление:
— Какое там чудо: подумаешь, Моисей из палки
змею делал. Да я вам покажу такое чудо, что вы от
страха на потолок полезете.
— Бреши больше,— отрезал Максимка.
— Не верите? Айда все ко мне! — пригласил Сем-
ка.— Сейчас покажу.
— Не пойду я к твоему батьке,— отказался Ко-
сой,— он еще за уши выдерет. Отрастил пузо и за-
дается.
Семка настаивал:
— Не бойтесь, ребята, при мне батька не тронет.
И мы пошли...
ЧУДО
Во главе с Семкой, умирая от любопытства, мы
двинулись по селу к дому старосты. Как спесивый ин-
дюк среди кур, большой домина гордо стоял в центре
села на каменном фундаменте, на целый мезонин воз-
вышаясь над соседями. Крыша была крыта железом,
покрашена суриком, а на коньке вертелся флюгер в ви-
де красного петуха с длинным хвостом. Предметом за-
висти богатеньких мужичков было также и крыльцо с
пузатыми точеными колонками, с кружевным фронто-
ном, расписанным, как тульский пряник.
На крыльце, выходившем прямо на улицу, нас встре-
тил сам староста.
Мы робко сбились в кучу, боясь двинуться дальше.
з*
35
— Что за народ собрамшись? — удивленно спро-
сил староста, окинув нас неприветливым взглядом. Это
был здоровенный мужичина в длинной посконной ру-
башке, подпоясанной черным поясом с большими кис-
тями. Седая борода широкой лопатой прикрывала
грудь, намасленные и зачесанные назад волосы висе-
ли, словно обрубленные топором.
Так близко церковного старосту я еще не видел.
Семка смело выступил вперед:
— Эти ребята со мной пришли, «чудо» смотреть.
Староста усмехнулся в бороду и сам открыл дверь
в хату:
— Ну, ну, входите, коли так, только ноги вытирай-
те. Никогда, поди, и не были в хорошем-то доме,
гольтепа.
— Кто гольтепа, а кто и нет,— сдерзил Максимка,
вытирая ноги.
— Я не о тебе,— примирительно ответил старо-
ста,— у вас действительно, того, дом — полная чаша.
— Я уйду, Семка,— рассердился Косой, порываясь
к выходу.
Семка удержал его за руку:
— Это мои приятели, батя, не обижай...
Староста махнул рукой:
— Ладно, ладно, чего уж... приятели... удерут со
страху...
Держась кучей, мы вошли в просторную с кра-
шеными полами горницу, устланную разноцветными
половиками. По стенам тяжелые кресла, в углу огром-
ные старинные часы с боем. Перед десятком разных
размеров икон горели три лампады. У окна на неболь-
шом столике стоял какой-то четырехугольный полиро-
ванный ящик с железной трубой.
— Уж не это ли «чудо»,— презрительно усмехаясь,
шепнул я Косому.
— Должно, игрушка какая-нибудь, фокус-мокус!
В самом деле, Семка подошел к ящику, вынул из
столика черную блестящую пластинку и положил ее на
зеленый, круг с металлическим стержнем посредине.
— Подходите ближе,— усмехнувшись, позвал нас
Семка,— а то ничего не увидите.
36
Подталкивая друг друга, мы подошли чуть не вплот-
ную к таинственному ящику. Я встал прямо- против
трубы и заглянул внутрь. Пустая труба в виде сахар-
ной головы с закорючкой и кружочком на тонком кон-
це. Ничего особенного.
Усевшись поблизости в кресло, староста с любо-
пытством наблюдал за нами, поблескивая хитрыми при-
пухлыми глазами:
— А вы возьмитесь за руки, а то разнесет, хо-хо...
— Не пугай, батя, они и так напуганы,— засмеял-
ся Семка.
— Подумаешь, страсти какие,— отозвался Чапы-
гин,— видали мы и почище разные фокусы.
— А вот сейчас проверим, какие вы есть храбре-
цы,— угрожающе сказал Семка, вынимая из какой-то
коробочки маленькую блестящую иголочку. Потом он
отвел в сторону тонкий конец трубы и, воткнув эту иго-
лочку в закорючку, поставил ее на самый краешек чер-
ной пластинки.
«Что-то мудрит парень»,— подумал я, подозритель-
но следя за каждым движением Семки. А тот все делал
не торопясь и хитро переглядываясь с отцом.
Наконец Семка взял изогнутую ручку, воткнул ее в
бок таинственного ящика и начал вертеть.
— Шарманку заводит,— презрительно	заметил
Максимка,— тоже мне — чудо.
Косой фыркнул в руку:
— Чудо-юдо, рыба-кит!..
Ничуть не смущаясь насмешками ребят, Семка про-
должал вертеть «шарманку»...
— Скрипит, как арба немазаная,— подал голос
Аксенов.
Ребята прыснули со смеху.
— А теперь держись, ребята,— предостерег Семка,
подмигнув отцу глазом.— Закрой, батя, дверь на крю-
чок, а то удерут.
Я понял, что готовится какая-то злая каверза,, и на
всякий случай отодвинулся в сторону от трубы: вдруг
что-нибудь выскочит оттуда и прямо в лицо...
Жестом циркового фокусника Семка двинул какой-
то маленький рычажок у края черной пластинки:
37
— Алле-ее, гоп!..
И пластинка сама завертелась, зашипев, как
змея.
Я вздрогнул и отодвинулся подальше. Ребята на-
сторожились. Семка нарочито выпучил глаза, сделав
«страшное лицо», а староста открыл даже рот, готовый
разразиться хохотом.
И вдруг громовым человеческим голосом труба
запела:
Вот мчится тройка почтовая
По Волге-матушке зимой...
Мы все, как сдутые вихрем, шарахнулись к двери.
Косой с грохотом покатился на пол, споткнувшись о
мою ногу. Через него полетел Чапыгин. Кто-то взвизг-
нул:
— Черт! Черт!..
Но у дверей, широко расставив ноги и руки, нас
подхватил староста, хохотавший, как безумный.
— Ой, храбрецы! Ой, умора! — смеялся и Семка,
топая ногами.— Держи, держи их, батя!..
А труба продолжала реветь:
Ямщик уныло напевая.
Качает буйной головой...
Немного придя в себя, я сообразил, что в этом «чу-
де» пока ничего страшного нет, раз сами хозяева так
весело хохочут. Но, конечно, без нечистой силы тут не
обошлось. А может, это просто хитрый фокус и где-
нибудь спрятался человек и орет.
— А поглядеть можно?— неуверенно спросил я, де-
лая шаг к чертовой машине.
— Гляди, гляди,— издевался Семка,— может, там
дьяволенок орудует?
Неловко отряхиваясь и подталкивая друг друга, ре-
бята снова окружили таинственный ящик.
Я тщательно осмотрел его со всех сторон, пощупал
ножки столика, проверил под ним пол: нет ли там дыр-
ки, и снова заглянул в трубу, откуда неслись звуки,
как из раскрытой пасти. Нигде ничего подозрительного
не было. А человека, во всяком случае, в этом ящике
38
не спрячешь, в него и кошка-то не влезет. Что ж это за
диковина такая? И впрямь чудо чудное...
— Чего ты там ищешь, рыжий? — перестав, нако-
нец, смеяться, спросил Семка.— В ящике находится
только пружина, а весь фокус вот в этой пластинке, на
ней и песня записана...
Я осмотрел и пластинку, но, кроме тонких завиту-
шек, ничего не обнаружил, никаких слов, никаких нот.
Это уже совсем непостижимо.
— Машина граммофоном называется,— серьезно
сказал Семка.— Ее сделали ученые люди. Никакой ваш
святой такого «чуда» не сделает.
— Цыть ты, щенок! — зло прикрикнул староста, за-
махнувшись на сына жирным кулаком.— Машину свою
показывай, а святых не. трожь, не твоего ума дело,
вольнодум паршивый...
Испуганный Семка отскочил в сторону, а мы пото-
ропились выбежать на улицу.
Я был в большом смятении: слыханное ли дело —
машина заговорила человеческим голосом?.. Такого
чуда даже Христос не делал. Впервые в мою душу за-
кралось сомнение.
ЧУДЕСНАЯ ВСТРЕЧА
Кто знает, по каким путям пошло бы мое дальней-
шее развитие, если бы не неожиданная встреча.
В бесплодных мечтах о счастливой жизни на небе
и в скучной изнуряющей работе на земле прошло еще
пять лет. Сдав экзамены на пять с плюсом, я закончил
весь «курс наук» в церковноприходской школе, но
петь в церкви продолжал по-прежнему. Я научился хо-
рошо читать ноты и не хуже нашего регента стал вла-
деть партитурой. За это он очень ценил меня и часто
доверял заменять его в спевках хора. Но однажды за
какие-то провинности регент был изгнан из хора и
поспешно покинул Селитренное. И тут случилось нечто
невероятное: сам церковный староста предложил мне —
пятнадцатилетнему мальчишке — хотя бы временно
занять место регента.
39
Я обомлел...
— Нам же ведомо, что ты умеешь, того, махать
рукой,— успокаивал меня староста, поглаживая ши-
рокую бороду.— А эти самые закорючки, по которым
поют, ты тоже знаешь. К тому же я положу тебе семь
рублей в месяц; такие деньги на улице не валяются.
С благословения дяди я согласился. И в ближай-
шее воскресенье прихожане были- поражены необычай-
ным зрелищем: на клиросе, как всегда, стоял большой
хор, а управляла им только рука невидимого за широ-
кими спинами басов и теноров нового регента.
С тех пор сельчане стали относиться ко мне с
большим уважением, а мои сверстники просто диви-
лись храбрости рыжего Пашки: шутка ли управлять
хором в двадцать человек, в котором добрая полови-
на — мужики с бородами!
Однако мое положение в доме дяди ничуть не
изменилось. Я по-прежнему усердно работал и дома и
в поле за одну «хлеб-соль», все так же покорно вы-
полнял волю хозяина и хозяйки. Только в одном дядя
не смог сломить моего упрямства: я продолжал читать
книги. Никакие запреты не помогли. Перечитав все,
что было у дяди, я стал посещать сельскую библиоте-
ку, помещавшуюся при волостном управлении. Этим
единственным светлым уголком на селе заведовал хро-
моногий писарь по прозвищу Чихун — друг и приятель
нашего дьякона. Маленький, толстенький, с сизым
отекшим лицом потомственного пьяницы, он насквозь
пропитался запахом сивухи и нюхательного табака.
Сам Чихун к библиотечным книгам не прикасался,
питая к ним явное отвращение. Набив нос табаком, он
обычно открывал передо мною шкаф и, оглушительно
чихая, советовал:
— Бери, дурень, что хошь, тут всякая чепуха
имеется... а-а-абчхи! А Толстого нет, потому — без-
божник и антихрист... а-а-абчхи!..
Однажды я направился к Чихуну переменить книж-
ку. Это случилось зимой 1902 года.
Крутила метелица. Белые вихри носились по степи,
врывались в улицы села, засыпали сугробами дворы и
заборы. В такую погоду работы по дому бывало мень-
40
ше. Улучив свободный час, я сунул томик Тургенева за
пазуху и выбежал на улицу. Как всегда зимой, на мне
был дядин полушубок, потрепанная, натянутая на уши
шапчонка и не по росту большие сапоги с широкими
носками, загнутыми вверх.
Волостное правление находилось по соседству с
церковью и школой. Это был обширный бревенчатый
сруб с высоким крыльцом посредине, тот самый «подъ-
езд», по ступенькам которого часто поднимались му-
жики, заранее снимая шапки. Да и как не снять, если
на крыльце сидел волостной писарь или сам старшина
с большой медной бляхой на груди. Для сельчан это и
есть «власть предержащая», которой они обязаны под-
чиняться «по закону божию». Впрочем, еще более
страшной властью был становой пристав, изредка на-
езжавший в село, сопровождаемый здоровенным уряд-
ником с шашкой на боку.
На сей раз на крыльце правления никого не было:
оно оказалось занесенным снегом, и я с трудом
взобрался наверх, зачерпнув снегу за голенища сапог.
Библиотечная комната находилась в конце длинно-
го коридора. Как всегда, не постучавшись, я открыл
дверь и шумно ввалился в комнату... Но что это? Гос-
поди, помилуй!.. Куда я попал?!.
Вместо смешного и грязного Чихуна я увидел де-
вушку с благородным белым лицом, словно выточен-
ным из кости. Она стояла у шкафа, повернувшись ко
мне лицом. Простое синее платье с кружевами на ру-
кавах и вокруг шеи мягко облегало ее высокую строй-
ную фигуру. Две черных косы- спускались до самого
пояса. Из-под черных слегка сдвинутых бровей смот-
рели большие влажные глаза, которые светились
добротой и лаской.
Мне почудилось, что я начинаю расплываться и
таять, «как воск, от лица огня»... Нет, в нашем селе та-
ких дивных созданий никогда не было. Не сон ли это?
Словом, я так был поражен неожиданной встречей, что
долго не мог отойти от порога, не зная, что делать и
куда девать свою громоздкую фигуру.
— Ты ко мне, голубчик? — спросила девушка.—
Что ж ты стоишь у порога? Пришел за книжкой? —
41
И она так светло улыбнулась, что я окончательно при-
рос к полу, невнятно буркнув в ответ:
— За книжкой.
— Тогда подойди сюда поближе...
Когда я отошел, наконец, от порога и направился
к странной незнакомке, мне показалось, что ноги мои
налились свинцом, что сапожищи громыхают, как же-
лезные, и что весь я больше похож на медведя, чем
на молодого парня.
Не смея приблизиться, я остановился на два-три
шага от девушки и, засунув руку за пазуху, с трудом
извлек оттуда томик Тургенева.
Та посмотрела на книжку и удивленно вскинула
брови:
— Ты читаешь классиков? Это хорошо.
Я не знал, кого называют классиками, и потому
промолчал.
— Так что ж тебе дать теперь? — снова спросила
девушка, роясь в книгах.— Хочешь еще Тургенева? Вот
есть «Записки охотника».
— Читал,—коротко ответил я, с ужасом глядя на
губастые носки своих сапог, которые нагло загнулись
вверх.
— Тогда посмотрим Гоголя. «Вечера на хуторе
близ Диканьки» тоже читал?
— Читал,— так же односложно и все более сму-
щаясь и потея, повторил я.
— Ис Пушкиным знаком?
Я ответил уже более подробно: s
— Ага... Стихи читал... Не было ничего другого.
Новая библиотекарша почему-то рассмеялась:
— Так-так, значит, за неимением лучшего читал
Пушкина. Какие же книги тебе больше всего нравятся?
Меня снова обдало жаром, и я, запинаясь, разъ-
яснил:
— «Всадник без головы», «Чудо-богатырь Илья
Муромец», «Житие святых»...
Девушка изумилась:
— «Житие святых»? Ой, нет, таких вещей я дать
не могу. Для первого знакомства прочитай лучше вот
эту книжечку: «Овод» называется. Не читал еще?.. Так
42
вот, почитай, а потом зайди ко мне и расскажи, что в
ней интересного. Кстати, давай познакомимся, меня зо-
вут Верой Сергеевной, а тебя как?
Я не знал еще, как надо «знакомиться», и, оконча-
тельно растерявшись, выпалил:
— Пашка рыжий.
Если бы я не был так взволнован, я бы, конечно,
не упомянул это противное словечко «рыжий», но
тут оно выскочило как-то само собою.
— Нет, так не годится, дорогой мой, — мягко по-
правила меня девушка, подавая книгу.— Я буду звать
тебя просто Пашей. Можно?..
В ее голосе прозвучала ласка. Какой-то комок под-
катил к моему горлу: я не мог ничего ответить и при-
нял книжку из маленьких рук удивительной девушки
так осторожно и благоговейно, словно это была золо-
тая чаша со святыми дарами.
Так произошла моя первая встреча с новой учитель-
ницей, приехавшей на смену окончательно спившемуся
отцу дьякону. Это была Вера Сергеевна Раневская.
КТО я ТАКОЙ?
Книга «Овод» открыла новую страницу моей жиз-
ни. Прячась от дядиных глаз на сеновале, я читал ее
украдкой, читал жадно, торопливо, как голодный гло-
тает хлеб.
Героическая борьба за освобождение и независи-
мость угнетенного народа, необыкновенные подвиги и
страдания Овода нашли в моем сердце горячий отклик.
Особенно поразила меня казнь Овода во дворе
тюрьмы. Порой мне казалось, что это не Овод, а я
сам стою под дулами ружей...
Железная стойкость и самоотверженность героя
внушали мысль, что цели, за которые он боролся, пре-
красны и благородны. Правда, что такое «свобода и
независимость» и чего именно добивалась «Молодая
Италия», я представлял себе довольно смутно, но все
же понимал, что речь идет о благе народа, о борьбе за
какую-то лучшую, светлую жизнь.
43
С тех пор Овод стал моим любимым героем, живым
примером самоотверженности, отваги и мужества. Но...
почему он восстал против бога? Как он дерзнул
разбить распятие? Почему он с такой ненавистью
выступал против церкви? Неужто и в самом деле
нет бога на небе? Добро бы говорил об этом какой-ни-
будь мальчишка, вроде нашего Семки, но ведь тут
Овод?..
От таких мыслей меня бросало то в жар, то в хо-
лод. Нет, нет! Даже думать об этом великий грех! Но
думы сами лезли в голову, не давали покоя. Возникали
десятки вопросов, а ответа не было. Хотелось погово-
рить с кем-нибудь, порасспросить обо всем, излить ду-
шу. Но с кем тут поговоришь! Самым знающим и муд-
рым человеком на селе считался отец Яков да еще
старшина Федор Никитич. Но к ним и подойти страш-
но, а поп, пожалуй, еще за уши выдерет. Вот если бы
сама новая учительница поговорила со мной, ей-то уж,
наверное, все известно. Не зря же она дала мне такую
книжку! Однако при одной мысли о чудной девушке,
словно с неба свалившейся в наше село, я заранее ро-
бел и смущался. А все-т'аки я пойду к ней! Ей-богу
пойду!.. Эх, будь что будет!
На другой день тетя застала меня за необычайным
занятием: я свирепо тряс и чистил снегом свою под-
девку, выбивал о колено шапку, мазал дегтем са-
поги.
— Ты что это, к невесте, что ль, собираешься? —
пошутила тетушка.— Ишь, как сапоги насмолил!
— Да я так, тетя, чищу...
Поспешно нахлобучив шапку на лоб, я ушел со
двора.
За пазухой шуршала книжка. Я шел сдавать ее в
библиотеку, вернее не шел, а бежал семимильными
шагами. Но, завидев впереди здание волостного прав-
ления, я невольно замедлил шаг, а подойдя к высокому
крыльцу, в нерешительности остановился. Нет, это
невозможно!..
Что я скажу ей? Разве можно передать словами
все, о чем думается, когда читаешь книгу? Да у меня
и слов-то нет таких.
44
Между тем мои ноги как бы сами собою поднима-
лись по ступенькам, и я носом к носу очутился перед
Чихуном.
— Ты куда это прешь так рано? — спросил он,
загородив дорогу.— Пошел вон!
— К учительше, в библиотеку,— робко сказал я,
пятясь назад.
— Ну и катись к учительше, она при школе живет.
Чихун был, видимо, зол на новую библиотекаршу,
которая лишила его приработка.
Я долго бродил вокруг школы, прежде чем решил-
ся войти в коридор со двора. Знакомая старушка
уборщица показала мне дверь комнаты, в которой жила
учительница.
— Барышня дома.
Кажется, никогда в жизни ни одна дверь не от-
крывалась с таким трудом, как эта. Я весь покрылся
потом, пока нажимал на ручку.
Дверь отворилась бесшумно. Я остановился, боясь
дохнуть.
Склонившись над толстой книгой, учительница си-
дела за столом, спиной к двери. Из книги она что-то
выписывала в тетрадь. Вся чистая, светлая, в домаш-
нем голубом платье, она сама показалась мне голубой,
воздушной. А какая у нее белая комната, какая ма-
ленькая красивая кровать!
На стенах висели портреты Пушкина, Тургенева,
Гоголя, Некрасова. А вот пятый не знаком мне. Какой-
то грозный старик с копной седых волос на голове, с
большой окладистой бородой.
Я кашлянул.
Учительница вздрогнула и с явным испугом захлоп-
нула книгу.
— Ах, это ты, Паша! — облегченно сказала она,
увидев меня.— Надо постучаться, голубчик, когда вхо-
дишь в чужую комнату.
Я не понял: зачем же стучаться, если дверь не за-
перта? Переминаясь с ноги на ногу, я вынул из-за
пазухи книжку.
— Уже прочитал? — удивилась учительница.— Ну,
проходи, пожалуйста.» Садись вот сюда на стул и рас-
45
сказывай, что ты там вычитал. Да не стесняйся,
дружок.
Мне показалось, что прошла целая вечность, пока
я дошел до стула и сел. Тут я с ужасом заметил, что
от двери и до моих ног по чистому полу тянутся чер-
ные следы дегтя — перестарался!
— Ничего, ничего, отмоется,— успокоила	меня
учительница.— Давай лучше поговорим.
Однако разговор долго не клеился. Все мои вопро-
сы и мысли куда-то улетучились, и, кроме невнятного
мычания, из меня ничего нельзя было вытянуть.
Учительница взяла из моих рук книжку, перели-
стала ее и сама задала мне несколько вопросов.
Сначала я отвечал очень нескладно, односложно.
Потом, немного успокоившись и собрав мысли, я кое-
как рассказал ей о том, что меня взволновало в про-
читанной книге.
Учительница с особым интересом окинула меня
взглядом своих теплых глаз:
— Это хорошо... Значит, семя упало на благодат-
ную почву.
Я не понял, при чем тут «семя», но решил, что
в этом слове кроется что-то хорошее.
Но как она говорит, боже ты мой! Слова будто са-
ми текут из ее уст, и все получается так просто и ясно.
— Да, Паша,— говорила она,— на земле порядки
неважные. И это не только в чужих странах, о которых
ты читал в книжке, но и у нас, в России. Богатеи —
помещики и капиталисты — везде одинаковы: одни гра-
бят и угнетают крестьян, другие выжимают пот и кровь
из рабочих. В их жадных руках все богатства мира:
земля и воды, заводы и фабрики. Крестьяне и рабочие
имеют только рабочую силу, которую они отдают за
бесценок тем же помещикам и капиталистам. И полу-
чается очень худо, дорогой мальчик: богатеи всю жизнь
пируют и веселятся, а бедняки работают на них не
покладая рук и живут впроголодь.
— А как же царь? — растерянно спросил я.— Зачем
он допускает такую несправедливость?
Учительница запнулась и, тревожно глянув в сторо-
ну двери, сказала вполголоса:
46
— О царе поговорим как-нибудь потом. Ты лучше
о себе подумай: кто ты есть на белом свете?
Я в 'недоумении развел руками:
— Известно кто, из мужиков я, у дяди живу...
сирота...
— И много работаешь?
— А как рассветает малость и до захода солнца.
— Ну, вот видишь,— подхватила учительница,
оживляясь.— Значит, и ты один из тех, кого бессовест-
но угнетают за кусок хлеба. Пользуясь твоим сирот-
ством и бедностью, богатенький дядя превратил тебя
в бесплатного батрачонка, который безропотно рабо-
тает на него и дни и ночи.
Странно! До сих пор мне это и в голову не прихо-
дило. Я попросту думал, что дядя — мой благодетель,
что он взял меня к себе «из милости», по доброте сер-
дечной, как сироту, а на деле оказывается — я батра-
чонок! Нет, здесь что-то не так! В нашем селе батра-
ками считались самые бедные, большей частью
пришлые мужики, они работали по найму в поле, в са-
дах и на рыбных промыслах. Их часто называли про-
сто голодранцами и лодырями. Неужто и я таков?., Это
было очень обидно.
— В нашем селе помещиков нет и ваших капита-
листов нет,— хмуро возразил я.— Все одинаковы... ры-
баки больше...
— А рыбопромышленника Попова ты знаешь? —
спросила учительница.
— Еще бы не знать — все село в руках держит!
— Так вот он-то и есть капиталист. На его рыбных
промыслах работает до двухсот женщин, десятки рабо-
чих тянут его неводы по Волге и Ахтубе, а ваши селит-
ренские рыбаки по дешевке сдают ему весь свой улов.
Эту рыбу, добытую чужими руками, Попов продает
вдвое дороже и с каждым годом богатеет, становится
миллионером. Вот и получается, что все село работает
на одного паразита, который, как паук, высасывает из
вас соки.
— Да, рыбу он, почитай, задарма берет,— согла-
сился я.
— Есть у вас на селе и другие «пауки»,— продол-
47
жала Вера Сергеевна,— они тоже чужим трудом жи-
вут. Возьмем, к примеру, рыбака Семена Дедюхина.
У него три лодки-морячки, с десяток сетей, есть даже
большой невод. Каждую путину он нанимает рыбаков,
не имеющих своих снастей и лодок, и они за ничтож-
ную плату ловят для него рыбу. То же самое и у
крестьян. Кул аки-богатеи пользуются трудом батра-
ков, безлошадников, пришлых. Так-то, дорогой маль-
чик, как ни раскидывай, а большинство народа живет
в страшной нужде и работает на богатых и знатных.
К тому же разное начальство душит мужика непо-
сильными налогами и выкупными платежами. Вон у
вашего соседа Тетеркина последнюю коровенку со дво-
ра согнали.
Я слушал и дивился: откуда ей все это известно?
В самом деле, беднее Тетеркина — отца Феди Косого —
и найти трудно: хатенка, как гриб, прижалась к земле,
плетень еле держится, лошади нет, только одна живо-
тинка бродила по двору, да и та тощая, как чехонь.
А месяц назад пришел урядник и угнал ее за какие-то
недоимки под истошный вой жены и детишек Тетерки-
на. Я сам видел, как из хаты выскочил полураздетый
Тетеркин, догнав корову у калитки и схватив ее за
хвост, уперся ногами в землю. «Не пущу! — кричит.—
Не пущу, ирод проклятый! Убей, не пущу!»
Урядник молча ударил мужика ножнами шашки
по голове. Тот упал и только тогда выпустил из рук
хвост коровы. Это было смешно и страшно. На крик
сбежалось все село, но никто и пикнуть не посмел про-
тив начальства.
Учительница продолжала говорить, поворачивая
передо мною мир другой стороной.
Резкий звонок в коридоре оборвал нашу беседу.
Учительница встала и, сунув толстую книжку в
ящик стола, заперла его на ключ. Бросились в глаза
крупные буквы заголовка книги — «Капитал».
Странно! Какой «капитал» может интересовать та-
кую благородную девушку?
Спросить я не посмел.
Перед уходом мне снова бросился в глаза портрет
неизвестного старика, и я полюбопытствовал:
48
— Кто это?
— Это мудрец, который показал путь к свободе и
счастью всем угнетенным.
Я с новым интересом уставился на портрет: какой
у старика большой лоб! А черные живые глаза смотрят
прямо в душу.
— Мне пора на урок, голубчик,— сказала учитель-
ница, направляясь к двери.— Заходи в библиотеку, по-
лучишь новую книжку.
Возвращаясь домой, я чувствовал себя так, словно
побывал на волшебном острове, за морями и океанами.
А вот теперь опять шагаю по знакомой земле, по знако-
мой, засыпанной песком улице. Но почему все кажет-
ся теперь таким чужим и неприветливым?.. Почему мои
сапоги с дядиных ног стали как будто еще безобразнее
и так противно хлюпают в пятках?
Да, учительница говорит, что я батрачонок...
Чудно!..
В этот день ничего особенного не случилось. Во
дворе и в доме дяди все оставалось по-старому, как
было вчера, как было в течение многих лет. И, как все-
гда, мы чинно уселись на кухне за большой стол обе-
дать. На столе перед каждым из нас лежала деревян-
ная ложка и ломоть хлеба, а посредине дымилось
блюдо с горячими щами.
Прямой, кряжистый, с кудрявой русой бородкой дя-
дя, как обычно, восседал в переднем углу, под иконами,
и самой большой ложкой хлебал щи. Он делал это мол-
ча, торжественно. Так же молча ели две его дочки,
бабушка и я. А тетя Аня подавала на стол, вынимая
из русской печки, то одно, то другое кушанье.
Все было, как прежде, но я ел неохотно, медленно,
без обычного аппетита... Так, значит, дядя — мой хо-
зяин, а я его батрак?.. Вот сейчас он кончит есть, мед-
ленно вылезет из-за стола, истово перекрестится на
иконы, громко рыгнет, погладит бородку и ляжет на ча-
сок-другой отдохнуть. А я пойду поить и кормить его
корову, телят, свиней, лошадь, потом буду чистить
двор, колоть дрова, съезжу на речку за водой и так до
темноты и,- и за что?..
— Ты что надулся, как мышь на крупу? — опросил
4 На рассвете
49
вдруг дядя, заметив мое странное состояние.— Ай щи
не по нраву? Может, для тебя пожирней сготовить?
Я вспыхнул и резко отодвинул ложку в сторону:
— Ничего я не хочу!
— А не хочешь, так оксти лоб и поди задай корму
Мышастому.
Раньше такие слова не казались мне обидными, а
теперь я почувствовал себя глубоко оскорбленным,
униженным. Почему?
Молча выскочив из-за стола, я наспех перекрестился
в угол и, хлопнув дверью, вышел вон. Да, да! Она, ка-
жется, права — я батрачонок!
ДЛЯ ЧЕГО ЖИТЬ НА СВЕТЕ?
После первой беседы с учительницей, которую я
почтительно называл Верой Сергеевной, моя жизнь ста-
ла необыкновенно интересной.
Мне хотелось все знать, на все получить ответы.
Я все чаще стал забегать в библиотеку.
Каждая беседа с Верой Сергеевной и каждая новая
книжка как бы снимали мутную пелену с моих глаз: я
прозревал. Такие чудесные книги, как «Спартак» Джо-
ваньоли, «Марсельцы» Феликса Гра или «На рассвете»
Ежа, казались мне не только интересными, но и пол-
ными глубокого смысла.
И вот мир предстал передо мною таким, каким он
был в действительности, с его жестокой борьбой между
богатыми и бедными, сильными и слабыми, угнетателя-
ми и угнетенными. Только одно оставалось нерушимым
в моем сознании: бог и царь. «Без бога — не до поро-
га», бог — владыка и создатель мира. Царь — это «по-
мазанник божий», его наместник на земле, «отец на-
рода», защитник слабых и обиженных. А всякое зло и
неправда идут от местного начальства, от урядника и
станового пристава, от генералов и министров, которые
окружают царя и не дают ему сойтись с народом.
Бог — это царь небесный, царь — это бог земной.
В разговорах со мной Вера Сергеевна почему-то
обходила эти вопросы, как бы откладывая их на буду-
50
щее время. Я чувствовал, что она что-то скрывает от
меня, многого недоговаривает, чего-то опасается.
Образ этой «не нашей», городской девушки былоку-
тан какой-то тайной, смутно волновавшей мое сердце.
Кто она такая? Откуда появилась? Зачем приехала в
наше захолустье? О чем она думает и чем занимается,
когда остается одна в своей белой комнате с молча-
ливыми портретами на стенах? Кто этот грозный ста-
рик, которого она назвала мудрецом, показавшим путь
к человеческому счастью? Дивился я и тому, зачем она
так много уделяет внимания мне — деревенскому маль-
чишке да еще такому некрасивому, с конопатым, как
сорочье яйцо, лицом. Я смотрел на нее, как на что-то
высшее, недосягаемое и невиданно прекрасное
И вот маленький и даже несколько смешной случай
внезапно разорвал завесу, открыв кусочек неведомого...
Произошло это в том же году, в начале «великого
поста». По зову церкви все верующие каждодневно хо-
дили к «утрене» и «вечерне», усердно молились и по-
стились целую неделю, а в субботу шли к отцу Якову
«исповедоваться» и сдавать свои грехи. Мой дядя и я
справляли эту повинность в первую неделю поста. Вме-
сте с ним и не менее строго постился и я, не беря в рот
ничего «скоромного», вроде мяса, яиц, молока и прочей
«запрещенной» богом снеди: великий грех!
На первой неделе поста, в самый разгар моих мо-
лений, Вера Сергеевна попросила у дяди лошадь для
поездки в деревню Выселки, где учительствовала ее
подруга.
Дядя самолично запряг Мышастого в санки, бросил
туда большую шубу для учительши, а меня посадил на
козлы за кучера. До Выселок считалось верст два-
дцать.
И мы поехали...
Погода стояла тихая, теплая, но по ямам и оврагам
лежал еще снег.
Дорога лежала по бескрайной голой степи, слегка
взволнованной невысокими холмами. Куда ни глянь —
степь и небо.
Мышастый бежал ходко, оставляя позади версту
за верстой.
4’
51
С кнутом и вожжами в руках я гордо восседал на
козлах все в том же полушубке и губастых сапогах. За
моей спиной в мохнатой дядиной шубе сидела Вера
Сергеевна.
Украдкой оглядываясь назад, я видел только ее ро-
зовое лицо, белую пуховую шапочку да посеребрен-
ные инеем завитки кудрей. Иногда я перехватывал
сверкающую улыбку девушки, которая, видимо, улы-
балась своим собственным мыслям.
Так мы проехали, быть может, с полпути или мень-
ше. Небо посерело. Поднимался ветер. Морозило.
— Садись в сани, Паша,— позвала вдруг Вера Сер-
геевна,— здесь удобнее и не так дует. Видишь, какая
поземка поднимается.
В самом деле, лицо пощипывал морозец, за ворот-
ник набивалась снежная крупа. Мышастый все чаще
встряхивал головой, недовольно фыркал и бежал не так
уж быстро.
С трудом выбравшись с козел, я неловко подошел
к саням и остановился, переминаясь с ноги на ногу.
Вера Сергеевна удивилась:
— Что же ты стоишь, дорогой мой? Садись вот сю-
да, а я подвинусь немножко.
Боясь как-нибудь не зацепить девушку, я неуклю-
же влез в сани и тяжело ухнул на сено рядом с ней.
Вот косолапый! Как будто в первый раз сажусь в сани,
даже вожжи выпустил из рук. И почему я так робею
перед ней?
— До Выселок еще далеко? — спросила Вера Сер-
геевна, повернувшись ко мне лицом.
— Беретов десять будет,— ответил я, торопливо
подбирая вожжи.
— Зачем же «верстов», Пашенька? — поправила
учительница.— Надо говорить — верст. Ты читаешь хо-
рошие книги, по ним и учись правильно выражать свои
мысли. В будущем это пригодится.
Она сказала это так просто, что я ничуть не обидел-
ся, но, конечно, покраснел до ушей и промычал в от-
вет что-то нескладное, вроде «угу»...
Неожиданная близость прекрасного лица девушки,
на котором, как звезды, сияли приветливые глаза, при-
52
водила меня в великое смущение, наполняя сердце не-
изъяснимой радостью. В то же время мне было как-то
неловко. Я боялся шелохнуться, чем-нибудь потрево-
жить соседку, ушибить. Мне казалось, что от грубого
прикосновения она может рассыпаться и вдруг исчез-
нуть, как видение.
Перебиваемый порывами ветра и толчками саней,
разговор не клеился.
Мышастый бежал легкой трусцой. Ветер усиливал-
ся. Снег шел гуще. Дорогу заметало.
Я поднял воротник. Вера Сергеевна вся ушла в шу-
бу. Были видны только ее глаза, затененные длинны-
ми ресницами и подернутые дремой.
Я все реже чмокал губами, понукая коня:
— Но, н-но, Мышастый!
Моя соседка вдруг забеспокоилась...
— Становится холодно, Паша, ты можешь отморо-
зить ноги.
И, к моему великому изумлению, эта «чужая» де-
вушка сама отвернула угол дядиной шубы и заботли-
во укрыла мои ноги в больших сапожищах. Мне вдруг
вспомнилась давно забытая ласка матери. Что-то за-
щипало в глазах и сдавило горло. Сказать спасибо я
не смог, а вернее и не знал, что так полагается в подоб-
ном случае.
Мышастый бежал все тише. Снегопад усиливался,
санки покачивались, как люлька, убаюкивали. •
Порой я совсем забывался: мне чудилось, что я во-
все не рыжий Панька, а храбрый рыцарь в блестящих
доспехах, может быть, «чудо-богатырь Илья Муромец»,
и что везу я не простую девушку, а сказочную царев-
ну на сером волке. Быть может, я спас ее из страшных
лап Змея Горыныча, или похитил из мрачного дворца
Кащея Бессмертного или...
Резкий толчок заставил меня очнуться: лошадь ос-
тановилась. Что такое? Я испуганно огляделся. Белая
мгла застилала небо и землю. Снег сыпался, как из
мешка, сплошным потоком. От дороги и следа не ос-
талось.
Куда ж мы заехали?..
Увлеченный фантазией в заоблачные выси, а быть
53
может, вздремнувши, теперь я даже приблизительно
не мог бы сказать, где мы находимся и как долго ехали.
Вера Сергеевна безмятежно спала, утонув в теплой
шубе; она, конечно, не знала о том, как страшно заблу-
диться в астраханской степи с ее холодными метелями
и стаями голодных волков. И я вдруг представил себе,
как свирепые звери набрасываются на спящую девуш-
ку, рвут зубами ее милую голову, руки, тело....
Весь дрожа, я выскочил из саней и изо всей силы
хлестнул кнутом Мышастого: скорей вперед, авось кри-
вая вывезет!..
В самом деле, из сумрака метели вскоре выскочила
огромная, как волк, собака и с бешеным лаем наброси-
лась на Мышастого. Я стал отгонять ее кнутом...
— Что случилось, Паша? — тревожно спросила Ве-
ра Сергеевна, высовывая голову из воротника шубы.—
Мы приехали?..
Я смущенно объяснил, в чем дело, предложив за-
ехать в деревню.
Девушка охотно согласилась:
— Кстати, мы передохнем немного и закусим.
Оказалось, вместо деревни мы наткнулись на оди-
нокую, занесенную сугробом кибитку.
Вера Сергеевна ничуть не растерялась:
— Ну что же, зайдем к степнякам...
Отбиваясь кнутом от наседавшей на меня собаки,
я пошел разыскивать вход в кибитку.
— Эй, хозяева! — закричал я как можно громче.
Ответа не последовало.
Я крикнул еще раз, подойдя вплотную к входу.
Результат был тот же — молчание.
Тогда я сам, признаться не без страха, поднял тя-
желый войлок, заменявший дверь, и заглянул внутрь.
Посредине кибитки у еле тлеющего очага сидела на
корточках старая калмычка с длинной трубкой в зу-
бах. При виде незваного гостя старуха не выразила ни
страха, ни удивления, только кивнула головой, как бы
приглашая войти.
Я живо сбегал за Верой Сергеевной. С трудом вы-
бравшись из саней, она вошла вслед за мной в степное
жилище.
64
Хозяйка молча продолжала сосать свою трубку.
Только черные как угли глаза подозрительно следили
за каждым нашим движением. В очаге еще краснела
зола, и тонкая струйка дыма тянулась вверх.
Постелив дядину шубу, мы уселись около очага.
Я принес из саней свой мешочек и разложил перед
девушкой пироги с капустой. Она раскрыла дорожный
чемоданчик и достала несколько бутербродов с колба-
сой и маслом.
Глаза старухи загорелись жадным огнем, но ни
один мускул не дрогнул на ее окаменевшем, иссечен-
ном годами лице.
Девушка поспешила предложить ей большой кусок
пирога.
Трясущимися руками старуха приняла пирог и по-
ложила его рядом с собой на камень.
Для кого это? Я оглядел кибитку. В темном кутке
за очагом лежала куча грязного тряпья, из-под кото-
рого виднелись несколько тоненьких косичек малень-
кой девочки и желтое больное личико. Вероятно,
внучка.
— Кушай, Паша, бутерброды,— весело угощала
меня Вера Сергеевна,— ведь мы не ели с утра. Очень
вкусно!
С нескрываемым аппетитом уничтожая пироги, она
теперь больше походила на обыкновенную девушку и
показалась мне еще милее.
Я неловко взял из ее рук бутерброд с колбасой и су-
нул в рот. Но, почувствовав вкус мяса, поперхнулся и
застыл в немом ужасе...
— Что с тобою? — испуганно спросила девушка,—
Подавился?
— Нне... нет, мясное — грех,— растерянно проле-
петал я, не зная, как быть с колбасой, застрявшей в
горле,— великий пост...
Девушка невольно фыркнула от смеха:
— Кушай, дружок, не бойся, земля под тобой не
разверзнется, и никДо не подхватит тебя на вилы. Вот
смотри, пожалуйста!
Она откусила кусочек колбасы, проворно прожева-
ла его и проглотила.
55
— Преотличная вещь, попробуй!
Нет. Я не мог двинуть челюстями: «скоромная»
колбаса жгла горло адским огнем. Полураскрыв рот,
я тупо смотрел на свою учительницу, которая так весе-
ло «грешила» на моих глазах.
Будерброд выпал из рук. Я готов был разреветься
самым постыдным образом.
Смех учительницы оборвался.
— Ты меня извини, Паша,— сказала она смущенно,
убирая с моих колен злосчастный бутерброд.— Я не
знала, что тебя уже успели так сильно искалечить. В та-
ком случае давай поговорим и о божьих делах.
И вот девушка, которая час назад казалась мне
чуть ли не вестником неба, вдруг страстно обрушилась
на церковь и религию.
— И бог и дьявол,— говорила она,— нужны власть
имущим лишь для того, чтобы держать темный народ
в вечном страхе и повиновении, чтобы заливать елеем
и молитвами  недовольство народа своей горькой
участью, чтобы гасить в зародыше мечты о сво-
боде...
Я слушал эти «кощунственные» речи в великом
страхе и душевном смятении. Казалось, что мир рушит-
ся на моих глазах, что я падаю в какую-то черную без-
дну, в объятия самого сатаны. Подумать только, что
она говорит! Нет бога! Нет ни ада, ни рая, не сущест-
вует вечной жизни за гробом — все обман, все издева-
тельство над нашей темнотой и невежеством!
И выходит так, что Семка прав, что на небе и в са-
мом деле нет места ни для бога, ни для рая, что его
некому было наказать за мальчишеский выпад против
Ильи-пророка, да и был ли на свете Илья — неизвест-
но. Прав, значит, и Овод, восставший против неба и
церкви и расстрелянный за дело свободы.
В моей голове все перепуталось, мир опрокинулся.
Я как завороженный смотрел на Веру Сергеевну, и
верил и не мог верить. До сих пор она казалась мне
самым добрым, самым правдивым и самым мудрым че-
ловеком на свете. Может ли она сказать неправду?..
Нет рая! Нет счастья на небесах! Как это жутко!
Для чего ж тогда жить на свете?..
56
Словно прочитав мои мысли, Вера Сергеевна про-
должала:
— Надо жить и работать для того, чтобы сделать
жизнь счастливой и прекрасной здесь, на земле, счаст-
ливой для всех угнетенных и обиженных. Вот посмотри
на эту иссохшую старушку,— продолжала она, показы-
вая глазами на калмычку, которая все так же недвиж-
но сидела у очага с трубкой в зубах,— посмотри на
больного ребенка, который, как щенок, валяется в гря-
зи и лохмотьях. Разве это жизнь, достойная человека?
А ведь таких на Руси миллионы. Для них, для народа
и вместе с народом надо превратить нашу землю в цве-
тущий сад...
Все это я слушал как волшебную сказку, как при-
зыв к новой жизни, как открытие нового мира... Да,
да... но все же... все же в тот раз я так и не мог про-
глотить ни одного кусочка «скоромной» колбасы: пово-
рот был слишком крут.
Когда мы выходили из кибитки, старуха калмычка
вдруг поднялась и, низко поклонившись Вере Сергеев-
не, прохрипела:
— Спасиби...
НЕПОНЯТНЫЙ РАЗГОВОР
Метель вскоре улеглась, небо прояснилось, и степь
стала молочно-белой до самого горизонта. Ни единого
пятнышка!
Дорогу мы нашли с большим трудом, хотя она про-
легала недалеко от кибитки. К полудню мы уже были в
Выселках. Вся деревня — это десяток дворов по обе-
им сторонам дороги. Нас встретила шумная стайка ре-
бятишек, одетых в лохмотья, и целый хор разноголосых
дворняжек.
— Где школа, ребята? — спросил я с козел.
— Эвона-а! —закричала в ответ девчонка, пускаясь
вперед. — Догоняй, малый!
Я вскочил на ноги, по-мальчишески свистнул и,
хлестнув кнутом лошадь, лихо подкатил к школе.
— Тпрру, Мышастый!..
57
Школа помещалась в обыкновенной крестьянской
хате под соломенной крышей. Ветхий двор был обнесен
плетнем, из которого, как ребра лошадиного скелета,
торчали острые колья.
На шум из калитки выбежала молодая светловоло-
сая женщина с белой шалью на плечах. При виде Веры
Сергеевны она радостно ахнула и чуть не на руках
вытащила гостью из саней. Поцелуи, объятия, воскли-
цания...
С кнутом и вожжами в руках я стоял поодаль, с ин-
тересом разглядывая подругу учительницы. Она была
в простом ситцевом платье с оборочками на юбке, как
у наших крестьянок, и в легких городских ботиночках.
Высокая, стройная, с синими выпуклыми глазами, она
показалась мне тоже очень красивой, «не нашенской»,
но, конечно, ей далеко до Веры Сергеевны. При том же
и нос у нее немного длинноват.
— А это что за мужичок с ноготок? — спросила
вдруг синеглазая, повернувшись в мою сторону.
Я покраснел и даже обиделся: человеку скоро пятна-
дцать лет, и такое обращение— «мужичок с ноготок»...
Правда, ростом я был не велик, а все-таки...
— Это мой воспитанник,— ответила Вера Сергеев-
на.— Прошу любить да жаловать, Клавочка!
Синеглазая протянула мне руку.
— Ну, здравствуй! Будем знакомы.
Опять знакомиться?
Руку я принял, но что надо сказать при этом, не
знал.
— Его зовут Павлом,— выручила меня Вера Сер-
геевна.
— Вот и прекрасно,— отозвалась ее подруга, крепко
тряхнув мою ладонь,— а я Клавдия Васильевна, здеш-
няя учительница. Ты, Паша, заезжай во двор, рас-
пряги лошадь и сейчас же заходи в школу, будем обе-
дать...
Ох уж мне этот обед!..
В крохотной комнате, отделенной от «классов» фа-
нерной переборкой, мы уселись за стол втроем: я в се-
редине, а по бокам Вера Сергеевна и Клавдия Василь-
евна.
Стол был Закрыт белоснежной скатертью. Перед
каждым блестели тарелочки с ножом и вилкой.
Свой мохнатый полушубок я догадался снять, но
все равно в таком Небывалом окружении чувствовал
себя неловко. С одной стороны, я боялся, как бы не
толкнуть локтем Веру Сергеевну, с другой — опасался
наступить сапогом на маленькие ботиночки Клавдии
Васильевны, а кроме того, не знал, что делать с ножом
и вилкой, когда на мою тарелочку положили кусок го-
рячего пирога с рыбой.
У нас дома все делалось гораздо проще. Пирог цели-
ком подавался на стол, дядя сам разрезал его на части
прямо на противне, брал первый кусок руками и начи-
нал есть, вытирая масляные пальцы о голову, и руки
чисты и волосы намаслены. Вслед за дядей и таким же
порядком расправлялись с пирогом все остальные чле-
ны семейства, в том числе и я, а тут...
От неловкости и напряжения мне сразу стало жарко.
Казалось, что от меня поднимается пар. К счастью, под-
руги быстро разговорились, позабыв на время о моем
присутствии. Я решил обождать, когда они сами начнут
кушать пирог, и тогда уж...
— Зачем ты так нарядилась, дорогая? — говорила
Вера Сергеевна, посмеиваясь.— Совсем как крестьян-
ка. «Хождение в народ» начинаешь?..
Клавдия Васильевна вспыхнула:
— Если хочешь сблизиться с народом, надо и оде-
ваться, как он...
— Пустяки это,— возразила Вера Сергеевна,— ты
заразилась народническим душком и забыла, что време-
на «Черного передела» давно миновали. Только эсеры
цепляются еще за общину и кокетничают с мужиком,
хотя, по сути дела, они защищают интересы кула-
чества...
— Понятно, понятно. Пожалуйста, не вздумай чи-
тать мне свою программу. Я сама достаточно знакома
с марксизмом, но молиться на его величество пролета-
риат не собираюсь. Кушай пирог, пожалуйста.
Взяв в одну руку нож, в другую вилку, хозяйка лов-
ко отрезала кусочек пирога и на вилке же отправила
его себе в рот...
59
Я обрадовался и последовал ее примеру, хоть и не
совсем удачно. Тупой нож неловко скользнул по корке
пирога, и жирный сок брызнул на белую скатерть.
К счастью, этого никто не заметил.
О чем, однако, разговаривали эти странные город-
ские девушки? Говорили как будто по-русски, а я ниче-
го не понимал. «Черный передел», «марксизм», «про-
летариат»... Что это такое?
— Молиться на пролетариат никто тебя не застав-
ляет,— продолжала Вера Сергеевна,— но ты должна
понять, что только он способен организовать и повести
народ на штурм самодержавия...
— Это когда вы всех мужиков в фабричном котле
переварите? — с ядовитой усмешкой спросила хозяйка.
Мне стало не по себе: «как это переварить мужиков
в котле»?
Вера Сергеевна, увидев мое недоумение, мягко по-
ложила руку мне на плечо:
— Не бойся, дружок, это не так страшно, как ка-
жется моей подруге. Не мы, а помещики, разоряя кре-
стьян, вынуждают их бежать в город на заработки. Не
мы, а фабрики и заводы превращают голодных мужи-
ков в рабочих-пролетариев. Вот кто переваривает кре-
стьян в фабричном котле.
Клавдия Васильевна тотчас возразила:
— Но вы хотите такой переварки, вы ждете ее. Для
революции- вам нужны только пролетарии.
— И это неверно,— спокойно ответила Вера Серге-
евна.— Хотим мы или не хотим, но капитализм уже пе-
ремалывает деревню и создает миллионы пролетариев.
— Своих могильщиков! — снова не без ехидства за-
метила Клавдия Васильевна.— Так говорит Маркс!
— Совершенно верно,— твердо сказала Вера Сер-
геевна, тоже принимаясь за пирог.— У тебя хорошая
память, Клавочка, но ты плохо понимаешь прочитанное.
Когда грянет революция, за пролетарием и деревенская
беднота потянется.
Подруги продолжали непонятный разговор, пересы-
пая речь такими словечками, которые ставили меня в
тупик и все покрывали туманом неизвестности. За эти-
ми словами мне чудилась какая-то тайна, чудилось то,
60
о чем говорила Вера Сергеевна в кибитке: поиски новой
жизни на земле.
Вера Сергеевна была значительно моложе своей
подруги. Но, к моему удивлению и удовольствию, Клав-
дия Васильевна не могла ее переспорить и порой выгля-
дела, как ученица перед учительницей.
Эпизод в кибитке и разговор за обедом в Высел-
ках остались в моей памяти, как первые вехи на пути
в будущее.
НИТОЧКА ОБОРВАЛАСЬ
Нет, не сразу я отказался от бога и дьявола, от ада
и рая. После памятного разговора в кибитке я еще про-
должал ходить в церковь, управлять хором, петь и мо-
литься. Но грешные мысли и тяжкие сомнения мучили
меня и здесь — в «божьем доме». Теперь я почему-то
стал замечать странный разлад между словами и дела-
ми служителей церкви: священника и дьякона. Не раз
мне приходилось слышать, как отец Яков громил с ам-
вона лентяев и горьких пьяниц, поносил обжор и туне-
ядцев, угрожая им вечными муками ада.
Раньше подобные проповеди повергали меня в страх
и трепет, сейчас я слушал их и думал: «А кто, если не
ты, батюшка, всего лишь три дня тому назад так наклю-
кался у старшины после молебствия, что тебя выводили
на улицу под руки? Выходит, тебе пить не грех? Ты вот
громишь обжор и тунеядцев, а что делаешь сам? Поче-
му у тебя живот в три обхвата и губы всегда масля-
ные? От постов и молитв?.. Кто и где видел тебя за ра-
ботой?»
Вспоминал я и о проделках дьякона. Мне самому
приходилось видеть, как он с пьяных глаз окуривал
кадилом вместо икон собак, кур и все, что попадалось
под руку. Кадил и пел во все горло: «Спаси, господи,
люди твоя и благослови достояние твое».
Все это подрывало мою пошатнувшуюся уже веру.
Даже «священное писание», каждое слово которого я
считал словом божиим и правдой-истиной, я стал под-
вергать сомнению. Почему Христос призывал к покор-
ности и послушанию не господ и властителей, а несчаст-
61
ных рабов и бедняков? «Подчиняйтесь господам даже
плохим и жестоким». Зачем он уговаривал нищий народ
терпеть и переносить от власть имущих побои и издева-
тельства? «Если у тебя сняли верхнюю одежду, отдай
и нижнюю, если тебя ударили по правой щеке, подставь
и левую». Кому это выгодно? Почему он — любвеобиль-
ный Христос — не призывал рабов к восстанию, к борь-
бе за лучшую долю, как Спартак или Овод? Где же
правда божья?.. Нет, тут что-то не так.
Постепенно религиозные путы рвались. Боги и чер-
ти перестали пугать мое воображение, а вместо «святых
мучеников и постников» моим любимым героем и недо-
сягаемым образцом для подражания окончательно
утвердился Овод. Вера Сергеевна подарила мне эту
книжку, и я хранил ее как зеницу ока, читал и пере-
читывал, борясь и страдая вместе с героем.
После свержения царя небесного разоблачение царя
земного прошло почти безболезненно и быстро. Из бе-
сед с Верой Сергеевной я твердо усвоил, что наш рус-
ский царь-государь держит руку помещиков и капита-
листов, что он сам — богатейший помещик, что он дей-
ствительно главный враг народа — «двуглавый стервят-
ник» и «кровопийца».
Но самым замечательным и волнующим для меня
событием в те дни был рассказ Веры Сергеевны о рево-
люционном подполье. Это случилось в начале весны
1903 года, в ее белой комнате при запертой на крючок
двери. Я с первых слов понял, что Вера Сергеевна ре-
шила, наконец, доверить мне тайну, о которой я лишь
смутно догадывался.
Читая «Овода», «Спартака», я думал: все это было
очень давно и где-то далеко «за границами», а что у
нас, в России? Неужто так-таки ничего подобного не
было и нет? И вот сейчас, сидя против меня на стуле
и угощая чаем, Вера Сергеевна отвечала на мои
думы.
— Слушай, Паша. Я хочу рассказать тебе, как рус-
ские рабочие и бедняки крестьяне борются теперь за
свое освобождение от гнета помещиков и капиталистов,
как они добывают то самое счастье на земле, о котором
мы говорили в кибитке. Помнишь?
62
Да, я все помнил.
И Вера Сергеевна рассказала мне, что на Руси по-
явились люди, которые, подобно Оводу и Спартаку, ве-
дут героическую борьбу за освобождение русского на-
рода, за свержение царского ига, за социализм. Борьба
эта ведется пока тайно, в глубоком подполье, под угро-
зой ареста, тюрьмы, ссылки и даже каторги и смертной
казни.
Героев-подпольщиков, которые организуют и гото-
вят народ к революции, учительница называла револю-
ционерами и социалистами. Они действуют главным
образом в городах, где много фабрик и заводов, где
есть настоящие пролетарии.
О себе лично она ничего не говорила, но я понимал,
что и она как-то связана с этим глубоким подпольем и
что-то там делает во имя великой идеи социализма.
Что такое социализм, я представлял себе весьма
смутно. В моем представлении это был чудесный сад,
«обетованная земля», где нет ни богатых, ни бедных,
где все люди равны,, и свободны, где все принадлежит
народу, а главное — там нет ни царей, ни урядников.
Но на пути в это прекрасное, счастливое царство, как
тюремная стена, стоит проклятое царское правитель-
ство с многочисленными войсками и полицией, с жан-
дармами и шпионами, с казаками и стражниками. «Вот
царское правительство и надо уничтожить в первую
очередь!» — говорила Вера Сергеевна, каждому слову
которой я верил: она все знает.
Трудно передать, какое впечатление произвело на
меня открытие великой тайны. Несколько дней я ходил
как одержимый, передумывая на все лады услышанное,
стараясь представить себе героев подполья. Меня всем
сердцем потянуло к этим самоотверженным людям, бо-
рющимся за народное дело, за освобождение и счастье
всех угнетенных, за таких бедняков, как я и Тетеркин.
Я полагал, что «подполье», в котором собираются и
работают революционеры,— это мрачные подвалы и
подземелья, что прием в члены своей организаций они
обставляют страшными клятвами и торжественными
обещаниями.
Да, все это, очевидно, так и есть.
63
И я заранее трепетал, воображая себя на месте но-
вичка-революционера. Какой клятвы или подвига потре-
буют от меня подпольщики? Конечно, мне придется со-
вершить что-нибудь необыкновенное, героическое (это
тебе не пустыня с медведем!). Но что же именно?..
Убить какого-нибудь урядника или злого капиталиста?..
Нет, это пустяки... Надо самого главного уничтожить!
А кто главный? И тут меня сразу осенило: ну, конечно,
царь-кровопийца! Ведь это он командует всей Россией,
грабит и угнетает народ! Значит, если его устранить,
заря свободы сама собою взойдет над миром. Да, убить
царя — и кончено! Вот это подвиг! Правда, мне пока-
залось несколько странным, как это до сих пор сами
революционеры не догадались о такой простой вещи.
Неужто царя так крепко охраняют, что к нему и под-
ступиться нельзя? Или уже вывелись на свете такие
храбрые герои, как Овод, Спартак?..
Для зеленого юнца от подобных дум и мечтаний
один шаг до решения: самому убить царя Николая,
стать освободителем народа.
Надо только посоветоваться с Верой Сергеевной.
Она познакомит меня с подпольщиками, я изложу им
свой план, получу хорошую бомбу и...
После долгих размышлений и колебаний, трепеща
и волнуясь, но полный решимости, я направился по зна-
комой дороге к сельской библиотеке. Там мы погово-
рим...
Настали теплые весенние дни. Неуклюжий полушу-
бок я уже сбросил и теперь шел налегке, чувствуя себя
более уверенным и ловким. Правда, сапоги на ногах
были все те же, но теперь я насмолил их не так жирно,
проверив на крыльце дома — пачкают они или нет. Ока-
залось — ничуть!
Все, значит, хорошо. Но как Вера Сергеевна примет
мой план? Что скажет? Конечно, она Обрадуется, креп-
ко пожмет мне руки, подивится моей храбрости. «Моло-
дец,— скажет она,— ты настоящий герой! Только знай,
что тебя могут схватить жандармы и расстрелять, как
Овода».— «Ну нет, за меня не бойтесь,— скажу я,—
дайте мне только бомбу, а уж я доберусь до него!»
Когда я поднялся по широким ступенькам волостно-
64
го правления и торопливо шел по коридору к библио-
течной комнате, у меня захватывало дух от волнения
и от предчувствия чего-то необыкновенного, что должно
было случиться вот сейчас, сию минуту...
И в самом деле, случилось нечто неожиданное, по-
разившее меня, как гром. Я осторожно открыл дверь в
библиотеку, но вместо Веры Сергеевны меня встретил
знакомый Чихун.
— А-а-а-а, здорово, рыжий! — закричал он, дурапг-
ливо расшаркиваясь и набивая нос табаком.— Ты к
учительнице? Она уже — фьюить!.. — Писарь свистнул,
указав табакеркой в раскрытое окно.— Улетела птаха!
— Как это улетела? — растерянно пролепетал я,
бессмысленно глядя на багровую физиономию Чиху-
на.— Куда?..
Чихун расхохотался.
— На куды-кину гору, дурень! Вчера ночью укатила.
Тут, брат, дело темное, и без Толстого не обошлось...
а-а-абчхи!
Из библиотеки я возвращался домой совершенно
разбитый, подавленный. Все мои мечты и планы разле-
телись как пух. Вера Сергеевна уехала! Уехала, не по-
прощавшись, не сказав ни слова, не оставив никакой
ниточки для связи. Что же случилось? Куда мне теперь
податься?
Внезапное исчезновение учительши взбаламутило
все село. В народе пошли нелепые слухи, сплетни, пере-
суды. Одни говорили, что ее загнали в Сибирь как без-
божницу и колдунью, кто-то пустил слух, что она «аг-
лицкая шпиёнка», а может и «турецкая». Но только я
один догадывался о действительных причинах бегства
Веры Сергеевны. Конечно, «там» что-то случилось, и
«они» потребовали ее приезда для какого-нибудь сроч-
ного «дела». А может быть, она бежала от угрозы аре-
ста, или заметила слежку шпионов, или еще какую-либо
опасность.
Однако ниточка оборвалась, и я остался в Селитрен-
ном как рак на мели, у того же «благодетеля» — дяди.
В тоске и неведении потянулись долгие дни.
Однажды сельский почтальон Федор Никишин при-
нес письмо в голубом конверте — первое письмо, кото-
5 На рассвете
65
рое я получил в моей жизни. Торжественно вручив его
дяде, почтальон ушел.
Подозрительно осмотрев конверт со всех сторон, дя-
дя медленно прочитал адрес:
— «Село Селитренное, Астраханской губернии, его
высокородию Павлу... господину...» — Дядя развел ру-
ками:— Кажись тебе, Панька... Гм, чудно: его высо-
кородию... г-о-с-п-о-д-и-н-у!.. Это ты, значит, господин...
хо-хо... Ну-ну, читай, послухаем.
Дрожащими руками я распечатал конверт и сразу
узнал знакомый почерк учительницы. Письмо, конечно,
из «подполья». Нет, нет! Я никому не прочитаю ни од-
ной строчки!.. И, сунув конверт за пазуху, я стрелой вы-
летел из хаты мимо растерявшегося дяди.
Письмо я читал в укромном местечке на сеновале,
где впервые познакомился с Оводом. Я так волновался,
что долго ничего не мог понять: слова и строки разбе-
гались, как букашки. Но когда мне стало ясно, что Ве-
ра Сергеевна зовет меня в Астрахань, чтобы приобщить
к новой жизни, я решил немедленно собираться в путь.
Никакие просьбы тетушки и угрозы дяди не помог-
ли — плотина прорвалась!
— С первым же пароходом я уезжаю, Александр
Васильевич!— решительно объявил я.— Поработал я
на вас, побатрачил — и хватит... Не поминайте лихом!
От гнева и неожиданности дядю чуть не хватил па-
ралич:
— Ты... ты хочешь уехать без моего позволения?!.
Ни копейки не дам!..
Но я уже разошелся:
— Не надо! Уйду и без денег, если я за десять лет
не заработал у вас даже на дорогу.
И я тотчас отправился на кухню собирать свои жал-
кие манатки.
Тетя Аня с воем выбежала во двор.
— Ой, люди добрые, что делается на свете!..
Это был день необыкновенного волнения в доме дя-
ди— день моего первого бунта!
Вскоре я уехал, получив от доброй тетушки новую
кумачовую рубашку, серебряный рубль и адрес моего
отца, проживавшего тогда в Астрахани.
66
Итак, весной 1903 года на пароходе «Граф Лев Тол-
стой», с единственным рублем в кармане, но с миллио-
ном светлых надежд в юном сердце, я ехал в неведомый
город, ехал в «глубокое подполье» свергать самодержа-
вие, убивать «двуглавых стервятников» — царей, осво-
бождать угнетенных... Красная рубашка горела на Моих
плечах.
Пароход причалил к пристани.
МОЙ ОТЕЦ
Город Астрахань — золотое дно. Его шумный и пест-
рый, как базар, порт ежегодно пропускал сотни миллио-
нов разных грузов. Через город проезжали тысячи вся-
кого рода переселенцев, купцов и мелких торговцев всех
национальностей, любителей легкой наживы и просто
жуликов, безработных. Здесь были пристани и свалоч-
ные пункты волжских пароходов, сюда приходили кара-
ваны с бакинской нефтью, прибывали из-за Каспия пер-
сидские товары и фрукты. Из окрестных степей в город
гнали овец, везли шерсть.
К берегам Астрахани несчетными косяками шла ры-
ба: серебряной рекой она заливала все промыслы и
рынки, до краев наполняла огромные садки и лодки,
набивала золотом карманы рыбопромышленников и
спекулянтов, душила зловонием жителей.
Такова была Астрахань, когда я прибыл туда по зо-
ву Веры Сергеевны.
В бурном потоке палубных пассажиров, с сундучком
на спине я сошел на пристань. Вместо сказочных кра-
сот, которые грезились мне в золотом тумане утра, я
сразу попал в зловонную пыль, шум и грохот большого
города. Со всех сторон меня осаждали: крикливые тол-
пы торгашей, наглые босяки и таскали, шустрые воро-
ватые подростки, длиннополые извозчики с кнутами в
руках.
— А ну, подвезу за гривенник! — наседал на меня
бородач-кучер.
— Кишмиш, курага, шептала, апельсин самый луч-
ший! — кричал разносчик, вертя апельсин перед моим
носом.
5*.
67
— А вот пирожки горячие с пылу, с жару, пятачок
за пару! — неистово вопила баба.
— Эй, рыжий, чего вертишься, как очумелый? —
рявкнул на меня здоровенный босяк с сизым носом.—
Давай сундук, поднесу хоть к черту на рога за штоф
царской.
В испуге я шарахнулся прочь и оказался на мосто-
вой. А по ней с треском и грохотом мчались экипажи на
железном ходу, громыхали тяжелые колымаги с гру-
зами, тарахтели арбы, ручные тележки. Тучами клуби-
лась пыль. Рыбное зловоние било в нос.
Едва не попав под колеса ломовика, я выбрался, на-
конец, на тротуар Набережной улицы и нос к носу
столкнулся с рыжебородым коробейником. Он собирал-
ся уже обругать меня, но, глянув в мое лицо, вдруг про-
сиял широкой радостной улыбкой:
— Здорово, сынище! А я тебя уже третий день
встречаю, авось, думаю, натолкнусь...
Это был мой отец. К стыду своему, я должен при-
знаться, что в мечтах о великих делах совсем позабыл
об отце, который был предупрежден о моем приезде
письмом тетушки из Селитренного.
Мы неловко обнялись. Мой сундук, который я дер-
жал на горбу, и лоток с товарами, висевший на плечах
отца, мешали излиянию чувств. Впрочем, эта встреча
и не могла быть особенно горячей. За десять лет пребы-
вания у дяди я отвык от отца. Он навестил меня только
один раз, да и то проездом, когда мне было уже двена-
дцать лет.
— Теперь айда ко мне в гостиницу,— сказал отец,
увлекая меня с собой.— Пока ты оперишься здесь, при-
дется пожить у меня. Найти работу в этом черто-
вом городе не так-то легко. Я уж все перепробовал,
а теперь, вишь, эту дрянь таскаю — всякой твари по
паре.
В самом деле, в «универсальном магазине» отца бы-
ло все, что угодно: папиросы и спички, кружева и лен-
ты, вакса и мыло, иголки, нитки, щетки, гребенки...
Свою новую профессию он явно недолюбливал и,
видимо, конфузился передо мной, с досадой отмахива-
ясь от встречных покупателей.
68
Одет отец был бедно. Мне показалось даже, что на
его плечах болтался тот самый пиджачишко, который
я видел еще пятилетним мальчиком в день отъезда из
родного села. Картуз его напоминал масленый блин,
штаны тоже пахли глубокой древностью, а на сапогах
были многочисленные заплаты.
На вид ему можно было дать лет сорок. Сухой, при-
земистый, рыжебородый, с теплыми серо-зелеными гла-
зами, он торопливо шагал впереди меня с «магазином»
через плечо. Ремень резал и без того тонкую, задублен-
ную ветром шею.
Неожиданная встреча нарушила мои планы. Я хотел
сию же минуту, прямо с парохода, бежать разыскивать
мамашу Веры Сергеевны, чтобы немедленно приступить
к делу, а тут...
Мы шли по Набережной улице вдоль речонки Кутум,
забитой до отказа рыбацкими судами. Прыгая с лодки
на лодку, ребятишки свободно перебирались с одного
берега на другой.
Удивительно торопливый народ эти астраханцы!
Они перегоняли нас то справа, то слева, то пересекали
дорогу перед самым носом. И каждый, как нарочно,
считал своим долгом задеть за угол моего сундука, ми-
моходом чертыхнуться, обозвать меня медведем, дере-
венщиной, мужланом — кому как нравилось.
Почему-то я решительно всем мешал, хотя шел поза-
ди отца и лишь изредка натыкался на встречных.
Да, город разочаровал меня. После зеленой деревни,
с ее легкими деревянными постройками, голые камен-
ные улицы были неприятны. Дома казались огромными,
тяжелыми, с нависшими потолками, а люди злыми и
наглыми. А тут еще пыль, духота, пул, грохот.
По дороге то и дело попадались «казенки» с кучка-
ми завсегдатаев у стен. Ловкими шлепками ладоней
вышибая пробки, они пили водку прямо из бутылок, за-
драв головы кверху. Но окончательно портили впечат-
ление городовые. В дрянных казенных мундирах, с
облезлыми шашками на боку, они, как чучела, торчали
почти на каждом перекрестке — «для порядка». «Вот
они, царские служаки!» — думал я, -сердито оглядывая
их с головы до пят.
69
— Берегись! — крикнул вдруг отец, рванув меня
к себе.
Я побелел от страха. На расстоянии шага от меня
с грохотом и звоном прокатилась по рельсам громадная
колымага с окнами, на железных колесах. Над ней с
треском вспыхивали зеленые молнии. Колымага была
полна пассажиров. Катилась она сама собою, без паро-
воза и лошади. Раскрыв рот, я с удивлением смотрел
вслед адской машине. Отец расхохотался.
— Это наш трамвай,— не без гордости разъяснил
он,— кажись, первый на всю Россию! А вот и гости-
ница.
Мы подошли к большому двухэтажному зданию.
Внизу шумел трактир. Я направился было к парадной
двери.
— Нет, нет, не туда, сынок,— густо покраснев, за-
держал меня отец,— мы живем во дворе.
Вошли во двор. В глубине его стояло неприглядное,
ветхое здание.
— Это и есть наш «дворец»,— сказал отец, подни-
маясь на крыльцо по гнилым ступенькам.— Смотри не
оступись.
Едва открылась дверь, в нос резко ударил тяжелый
терпкий «дух». Я осмотрелся. Вдоль закопченных стен
в два этажа тянулись деревянные нары, откуда торчало
десятка два босых грязных ног. Под нижними нарами
находились маленькие дверцы с замочками на кольцах.
Это кладовки для более или менее постоянных жителей.
Посреди комнаты стоял большой длинный стол для
всех. Слева от двери за тонкой переборкой ютился един-
ственный здесь долголетний квартирант — сапожник с
женой. Позднее я узнал, что он носил кличку «барин»
за то, что занимал такую «роскошную» квартиру.
Усаживая меня на край нижних нар, отец с явной
горечью заметил:
— Дворец хоть куда—три аршина вдоль и один
поперек. Гривенник в сутки плачу, а для тебя арендовал
«квартиру» рядом, только без чуланчика, обойдемся
одним, так на пять копеек дешевле. А теперь распола-
гайся как дома.
Засунув в кладовку весь свой «универмаг» с това-
70
рами и мой сундучок, он извлек оттуда слегка искале-
ченный жестяной чайник.
— Сейчас мы закусим, Павло. Подожди малость, я
сбегаю в трактир за кипятком.
Мне стало больно и грустно. Бедный отец! Столько
лет работал не покладая рук, перенес множество
невзгод и лишений, и вот награда: десятикопеечная
«квартира» в ночлежке. Где же справедливость?
В НОЧЛЕЖКЕ
Эта ночлежка, как я узнал позднее, принадлежала
трактирщику и приносила ему немалые дополнительные
доходы. Здесь ночевали случайные люди всех сосло-
вий, впавшие в нищету: люди, имевшие случайный за-
работок или просто безработные; портовые грузчики,
спившиеся до потери человеческого облика; босяки и
бродяги, принципиально не желавшие трудиться; люди,
жившие как перелетные птицы — сегодня здесь, а за-
втра там. Были ночлежники и подобные отцу: они име-
ли более или менее постоянный заработок, но такой
ничтожный, что его еле хватало на кормежку, а о найме
отдельной комнаты или даже койки им можно было
только мечтать. Эти ютились на нижних нарах с «чу-
ланчиками» под каждым из них и потому считались
«привилегированными».
Временные постояльцы, проспав ночь, исчезали, а
постоянным разрешалось пребывать в ночлежке и днем.
Для многих ночлежка явилась преддверием к оконча-
тельному падению «на дно», откуда уже не было вы-
хода.
Пока отец ходил за чаем, я сидел на арендованном
месте на нарах и с некоторой опаской поглядывал во-
круг. Был яркий весенний день, но здесь было сумрачно.
Свет из единственного окна, загороженного сенова-
лом, проникал еле-еле, но все же можно было разгля-
деть и большие трещины в стенах, и мохнатую паути-
ну, висевшую на потолке и в углах, и трех ночлежников,
которые сидели за столом и пили водку. С отечными
испитыми лицами, с заплывшими глазами, с волосами,
71
похожими на бурьяй, они всё показались мне на одно
лицо. По одежде их тоже трудно было отличить одного
от другого: все распоясанные, в длинных рубашках
грязно-бурого цвета, в дырявых штанах, босиком...
Я различал их только по росту: они сидели «лесен-
кой», каждый на ступеньку выше другого. Самый высо-
кий, с могучей сутулой спиной и огромными лапищами,
показался мне знакомым. Да, да, это тот самый босяк
с сизым носом, который на пристани пытался выхва-
тить сундучок из моих рук, обещая за штоф царской
отнести его «хоть к черту на рога». Это открытие пока-
залось мне не особенно приятным.
На голом столе, не мытом, вероятно, со времен Ада-
ма, кроме водки, лежала пара селедок, каравай черного
хлеба, соленые огурцы. Ночлежники пировали молча,
пили водку из одной кружки, ели селедку нечищенной,
оставляя лишь хвостик и кончик головы.
Отец принес кипяток, большой кусок вареной кол-
басы, пару свежих огурцов, кусок хлеба и селедку. Мы
расположились чаевничать на противоположном конце
стола. Наш «пир» оказался богаче, чем у соседей.
— Как тут у вас,— шепотом спросил я отца, кив-
нув в сторону ночлежников,— не шалят эти орлы?
Отец равнодушно пожал плечами:
— Всяко бывает.
Наш первый разговор, как обычно бывает после дол-
гой разлуки, наладился не сразу.
Только теперь со слов отца я узнал некоторые под-
робности из жизни семьи. После смерти матери наше
хозяйство быстро пошло под гору. Последнюю десятину
земли и бахчу отец за бесценок отдал деревенскому
богатею. Потом несколько лет батрачил на кулаков по
разным селам, ходил на заработки в ближайшие горо-
да, работал даже на какого-то калмыцкого князька, но
из когтей бедности так и не вырвался. Семья распалась.
Мои братья и сестра переселились в Камышин и в сло-
боду Николаевскую, а отец махнул в богатую Астра-
хань, где и застрял до моего приезда.
— Проклятый город,— рассказывал он, прихлебы-
вая чай из кружки,— богатство, кажется, со всех сто-
рон на тебя смотрит, а бедному человеку и ткнуться не-
72
нуда. Одним купцам да жуликам здесь раздолье. За что
только я ни хватался: и булыжные мостовые клал, и
грузчиком спину гнул, и на промыслах работал, и с мо-
ряками рыбачил, а теперь вот ходячим магазином сде-
лался. Тьфу ты, пропасти на тебя нет!
Он сердито плюнул в сторону чуланчика, где поме-
щался весь его «магазин».
— Что, Григории, к горлу подкатило? — вмешался в
разговор босяк с сизым носом.— Знать, у нас, брат,
планида такая: всю жизнь горбом ворочать и с голоду
подыхать, хо-хо...
— Плани-иида,— зло прохрипел самый маленький
из трех, швырнув в угол огрызок селедки.— Взять бы
да пустить красного петуха со всех концов, вот и пошла
бы планида!..
Выстрелив в воздух трехэтажным ругательством, он
поднялся из-за стола и, пошатываясь, направился к
двери:
— Пошли, ребята, скоро «Кавказ и Меркурий» при-
дет!
— Рано еще,— отозвался первый и снова обратился
к отцу: — Теперь тебе, брат, совсем каюк: кажись, сын
на шею свалился.
Отец отмахнулся:
— Не твоя забота.
Однако разговор как бы сам собою подошел к этому
вопросу. Продолжая жаловаться на свою долю, отец
горько сказал:
— Получается не жизнь, а тришкин кафтан: рукав
починишь, без полы останешься, купишь картуз — шта-
ны долой. Черт те что...
Потом он помолчал немного и, вскинув на меня мох-
натые брови, как-то робко и даже краснея спросил:
— Ну, а как ты, сынок,— пошто дядю бросил? За
каким кладом в нашу дыру прилетел?
Такого вопроса я ждал и потому ответил, почти не
задумываясь:
— Ты угадал, батька: я и в самом деле приехал за
кладом.
Не лишенный юмора, отец ухмыльнулся в усы:
— Вот хорошо! Может, и со мной поделишься?
73
Я ответил в том же тонег
— Обязательно поделюсь, дай срок.
Отец окончательно развеселился:
— Да ты -большой шутник, как я погляжу. Говори
толком, зачем тебя принесло сюда?
Я весь был насыщен словами и мыслями Веры Сер-
геевны и невольно подражал ей. Мой разговор с отцом
явился, в сущности, повторением того, что я слышал от
нее за последнее время.
— За новой жизнью приехал, батя, за счастьем...
Ответ прозвучал так искренне, что отец слегка опе-
шил и окинул меня подозрительным взглядом: уж не
свихнулся ли парень?
Наша беседа затянулась. Все ночлежники разо-
шлись. Нары опустели. Только за фанерной стеной по-
стукивал молотком сапожник.
Я рассказал отцу о чудесной встрече с учительницей,
о том, как она открыла мне глаза на окружающий мир
и людей. Рассказал и о том, что счастливая жизнь —
это не сказка, что за нее идет великая борьба, что у нас
появились такие люди, которые хотят освободить народ
от гнета и бедности, создать новые порядки.
Все это отец слушал со снисходительной улыбкой,
покачивая головой, и, наконец, остановил меня:
— Краем уха и я слышал о таких людях. Но где
они? Кто их видал? Все это детские бредни.'Триста лет
под царем ходили и еще походим. Народ терпелив и те-
мен, как лес.
Меня так и подмывало сказать отцу, что эти люди
есть и в Астрахани, что они работают в подполье и что
я затем и приехал, чтобы вместе с ними делать револю-
цию, совершать подвиги. Но вовремя спохватился: это
же тайна!..
Чайник незаметно опустел, колбасу и все прочее мы
съели до последнего кусочка, пир кончился. Отец стал
собирать крошки в газету.
— Свой клад, сынок, ты найдешь лет через сто, а то
и больше,— сказал он в заключение.— Давай лучше
искать подходящую для тебя работенку, а пока месяц-
другой побудем вместе и поспим на этой чертовой пери-
не.— Он показал на голые нары.
74
— Поспать я могу, батя,— ответил я,— но только
сегодня...
— А завтра где?—удивился отец.
— Завтра пойду к своей учительнице: она обещала
поселить меня у своей матери и подыскать работу.
Отец обрадовался:
— Вот это уже дело. Она, значит, и в самом деле
хороший человек. Ну что ж, давай тебе бог. Как бы у
нее худо ни было, а хуже, чем здесь, не будет... Только
ты не забывай отца-то, заходи почаще... может, заночу-
ешь сегодня-то? Деньги уже уплачены...
После беседы с отцом на душе так потеплело, что я
решил пожертвовать одним днем, а завтра с утра пойти
на поиски квартиры мамаши Веры Сергеевны.
День прошел незаметно. Заперев свой «универмаг»
в чуланчике, отец поводил меня по городу, показал сад
«Аркадия» с летним театром, белый златоглавый собор
за крепостными стенами, набережную Волги с ее при-
станями и пароходами, с шумными ватагами астрахан-
цев, с сотнями грузчиков и пришлых людей.
В ночлежку мы вернулись вечером и тотчас распо-
ложились на арендованном месте, на нарах.
Из-за фанерной переборки вышел высокий худой че-
ловек с кожаным фартуком на животе, с ввалившимися
щеками и жиденькой, цвета мочалы, бородкой. В его
костлявых руках была жестяная семилинейная лампа.
В дверях он на минуту остановился:
— Уф, как шибануло! И что за напасть такая, Гри-
гории,— обратился он к отцу.— Сколько лет живу здесь
и кажинный раз, как войду — дивлюсь.
— Чему тут дивиться-то? — усмехнулся отец.
— Уж больно дух крепкий, аж с ног валит: буд-
то спирту хватил.
— Да ты и так, кажись, хватил изрядно.
Сапожник, покачиваясь, подошел к столу, с трудом
зажег лампу и отбыл за переборку. Видимо, это входи-
ло в его обязанность.
Вскоре в ночлежке появился рыхлый, как студень,
с красными отвислыми щеками парень и, открыв дверь,
сел на порог. При входе каждого нового ночлежника он
поднимал руку и коротко требовал:
75
— Пятак!
Небрежно сунув пятачок в толстую длань парня, но-
вичок проходил в ночлежку. Некоторые при этом
острили:
— Получай, харя!
«Харя» не обижался, молча получал деньги и клал
в карман. Никаких документов он не требовал и не ин-
тересовался «личностью» временных постояльцев. Это
поддерживало добрую «славу» ночлежки, которая ред-
ко пустовала.
Миновав «харю», люди устраивались, как им взду-
мается. Одни садились за общий стол и «ужинали»,
другие до полуночи играли в карты, бросая медяки на
стол, как миллионер бросал бы золото. Большинство
спешило забраться на нары, чтобы занять место для
сна.
К ночи собралось человек сорок, а может, и больше.
Такого скопления отчаянной бедноты и бездомных лю-
дей мне еще не приходилось видеть. Казалось, что боль-
шой богатый город выплевывал их одного за другим,
как нечто чужеродное, лишнее. Все они выглядели так
плохо, что в своем кутке, рядом с отцом, в целых еще
сапогах и чистой рубашке, я чувствовал себя очень не-
ловко. Впрочем, на меня никто не обращал внимания.
Невзирая на усталость с дороги, я долго не мог за-
снуть. И не потому, что голые нары мало походили на
перину. Нет. Я был поражен зрелищем человеческой
бедности и падения. За что? Какие преступления совер-
шили эти люди, низведенные до положения бездомных
собак? Какая сила сбросила их в эту яму? Кто виноват?
Было душно, накурено. Дым висел облаками. Густое
зловоние от грязных портянок, пота, табака и водочного
перегара захватывало дыхание. Могучий разноголосый
храп сотрясал воздух.
ГДЕ ЖЕ ПОДПОЛЬЕ?
Я забылся только под утро и все-таки встал ни свет
ни заря.
Проснулся и отец.
— Ты куда так рано? Закусил бы.
76
Я решительно отказался:
— К ним надо явиться как можно раньше.
Наспех попрощавшись с отцом, я взвалил на горб
свой сундучок и направился в город разыскивать ма-
машу— Марию Николаевну Раневскую.
Она проживала на Бакалдинской улице.
Было по-весеннему свежо. Солнце еще только осве-
тило крыши домов и церквей. Город просыпался нето-
ропливо, шумел приглушенно, с перерывами.
Сегодня, как и вчера, беспокойные астраханцы, пе-
регоняя друг друга, натыкались на углы моего сундука,
толкали то в один бок, то в другой, незлобно ругались.
Но я уже осмелел и шел напролом, спеша к заветной
цели.
Сегодня передо мною откроется «подполье». Вера
Сергеевна тотчас познакомит меня с революционерами,
я потолкую с ними и немедленно начну готовиться к
героическому подвигу— к покушению на царя!
Разгоряченный такими волнующими мыслями и за-
дерганный уличной сутолокой, я остановился, наконец,
перед деревянным двухэтажным домом с номером
«145». Он оказался в конце тихой немощеной улицы.
Дальше уже виднелись какие-то развалины заброшен-
ного кладбища и широкая открытая степь, изрезан-
ная оврагами. Поблизости не было ни одного городо-
вого.
«Ну, понятно, именно в таком месте и должно нахо-
диться «подполье»,— с внутренним трепетом подумал я,
снимая с плеч осточертевший сундук. Однако сам по
себе дом выглядел очень мирно, ничем не выдавая своей
тайны. Дом как дом, разве только серая краска облезла
со стен больше, чем у соседних.
Сдерживая тревожное биение сердца, я осторожно
вошел во двор. Там никого не оказалось. Подозритель-
ная тишина и спокойствие. Куда же толкнуться?
В конце двора у кирпичной стены стоял маленький
покосившийся набок флигелек с подслеповатыми окна-
ми. Он показался мне особенно странным. Вероятно,
там и живет эта самая мамаша. Я неуверенно посту-
чался. Из флигеля вышла пожилая женщина с подвя-
занной щекой.
77
— Чаво надо, деревня? — грубо спросила она, дер-
жась левой рукой за челюсть.
Огорошенный таким «приветствием», я робко назвал
имя и отчество мамаши.
— Лезь туды!..— злая женщина выразительно ткну-
ла длинным пальцем в сторону двухэтажного здания
и нырнула обратно в свою конуру.
С чувством обиды я торкнулся в указанную
дверь.
Изнутри послышался приятный голос:
— Кто там? Войдите!
Зацепившись углом сундука за косяк, я с грохотом
ввалился в маленький коридорчик.
Меня встретила высокая благообразная старушка с
веником в руке.
— Вам кого, молодой человек? — спросила она,
оправляя фартук-
— Мне Марию Николаевцу нужно. Я из Селитрен-
ного приехал.
Она приветливо поздоровалась со мной.
— Милости просим! Это я и есть Мария Нико-
лаевна. Заходи в горницу, сынок, а Верочка скоро
придет. Она мне говорила о тебе. Располагайся, по-
жалуйста, как дома, а я вот домету и самоварчик по-
ставлю.
Опасаясь, как бы чего не разбить, я осторожно про-
шел в горницу и, как на пароходе, сел верхом на свой
сундук и уже отсюда посмотрел на хозяйку. Ничего
особенного, старушка как старушка: чернявая, с пустой
проседью, немножко сутулая; лицо доброе, покрытое
сетью тонких морщинок, а глаза, как у Веры Сергеев-
ны,— большие, карие, но, конечно, не такие прекрасные
и умные. Они чуть-чуть поблекли, хотя искрились живы-
ми огоньками.
Старушка понравилась мне, однако на заговорщицу
она не была похожа: ни черной шали, ни колючих глаз,
ни малейшей юркости. С веником в руках, она держа-
лась с достоинством, подметала пол не торопясь, тща-
тельно, заглядывая во все уголки. Удивительно! Воз-
можно, что она действительно мамаша Веры Серге-
евны.
78
Пока Мария Николаевна убирала пол и ставила са-
мовар, я внимательно осмотрелся. Два окна выходили
на улицу. В простенке между ними стоял обыкновенный
комод, на стене висело большое зеркало и старинные
часы. Посреди комнаты стоял стол и стулья, в углу —
этажерка с книгами.
Ничего особенного— все, как у людей, только икон
не было. Заглянув в соседнюю комнатушку и даже в
кухню, я и там не заметил ничего подозрительного, хотя
чем-нибудь напоминающего «подполье».
Странно! Значит, «оно» не здесь?.. А может, «оно»
так искусно заделано, что непосвященному человеку
никогда и не найти его?.. Ну, конечно, так и должно
быть.
И в моем воображении возникла потайная дверь,
тяжелый люк, закрывающий вход в подземелье, услов-
ные стуки и пароли, скользкая лестница, тусклый огонек
потайного фонарика... Ах, скорей бы приходила Вера
Сергеевна! Тогда все мигом разъяснится и откроется
неведомое...
На столе вскоре появились блестящий, красной меди
самовар, чайная посуда, белый хлеб, колбаса, сыр. Сыр
я видел впервые и был удивлен, что горожане могут
есть такую гадость.
Время тянулось невыносимо медленно. Я не спускал
глаз с двери, в которую должна была войти Вера Сер-
геевна. И все же она явилась внезапно, как луч солнца
из-за тучи. Так по крайней мере мне показалось. Те-
перь она была в простом сером платье, в маленькой та-
кого же цвета шляпке, с косами, свернутыми на затыл-
ке в большой узел. В таком наряде она выглядела
старше.
Увидев меня, она ахнула, радостно обняла и поце-
ловала в лоб, как сына.
. Я чуть не задохнулся от смущения и счастья. Нет,
никому не понять, что может пережить деревенский не-
уклюжий паренек, когда его целует самая прекрасная
девушка, какая только есть на свете.
— Мамаша! — обратилась Вера Сергеевна к ста-
рушке.— Познакомься с будущим революционером и,
пожалуйста, полюби его. Я тебе говорила...
79
— Говорила, говорила, й даже не раз,— заулыба-
лась старушка.— Можешь не беспокоиться, не обижу.
Садитесь вот за стол и кушайте на здоровье: в ногах
правды нет.
Разговор за чаем был очень теплый, дружеский, как
в родной семье. Вера Сергеевна подробно расспраши-
вала, как я расстался с деревней, с суровым дядей,
не устал ли от непривычного городского шума и дви-
жения.
Как всегда, я отвечал коротко, односложно, краснея
и смущаясь. Что бы это значило? С деревенскими
ребятами я разговариваю свободно, а с ней язык
не поворачивается, боюсь сказать какую-нибудь глу-
пость.
«Однако когда же она заговорит о том деле, для ко-
торого меня вызвала в Астрахань?» — думал я, все бо-
лее волнуясь и собираясь с духом, чтобы открыть ей
свой «план» насчет царя.
— Так вот, голубчик,— говорила Вера Сергеевна,
угощая меня чаем,— поживи пока у мамаши, а через
несколько дней мы тебя устроим учеником в типогра-
фию. Разговор с хозяином уже был. Постарайся как
можно скорее научиться наборному делу. Это очень
важно. Ты, надеюсь, не возражаешь?
Еще бы мне возражать?! Я с радостью согласился,
хотя и не понимал, какое отношение имеет типография
к «нашему делу».
В заключение она не то шутя, не то всерьез заме-
тила:
— Ты там на собственном опыте узнаешь, что такое
«труд и капитал», и увидишь «классового врага» в лицо.
Тебе, дорогой, надо поскорее снять с себя деревенскую
оболочку и стать настоящим пролетарием.
Что это значит — «снять с себя деревенскую оболоч-
ку»? Спросить я не посмел, но запомнил.
Первый разговор с Верой Сергеевной не удовлетво-
рил меня, не поднял завесы над волновавшей меня тай-
ной. Ни звука о «подполье», о борьбе за правое дело...
А раз так, значит, и мне надо пока помолчать о своих
«планах».
Нельзя же сразу.
80
КАК Я «МЕНЯЛ ОБОЛОЧКУ»
Сегодня я должен войти в ряды пролетариата и уви-
деть классового врага в лицо. О нем мне было кое-что
рассказано еще в Селитренном: буржуй — это человек
без чести и совести, грабитель трудящихся, паразит на
теле рабочего класса. И теперь меня очень интересова-
ло, как он выглядит в натуре. Всех буржуев-хозяев я
представлял себе толстыми, с багрово-красными лица-
ми, с пухлыми, как сосиски, пальцами, с глазами, затек-
шими жиром.
Предстоящее знакомство с одним из этих извергов
очень интересовало меня. Как-то он меня встретит, наш
хозяин?
Но вместо хозяина в типографии Лесникова меня
принял горбоносый метранпаж и, оглядев с головы до
ног, сухо сказал;
— Угу, росточком невелик, хотя годы большие... По-
ка ты поработаешь у нас без жалованья, как все учени-
ки, а там я посмотрю... Митрич! Возьми-ка этого сосун-
ка, приставь к делу.
Я вспыхнул от обиды и унижения. Но тут подошел
старший наборщик, названный Митричем, и увел меня
за собой. Это был пожилой сутулый человек с черной
.бородкой, с живыми насмешливыми глазами. Заметив
мою деревенскую «оболочку», он ухмыльнулся в бо-
роду:
— Ишь ты, какой! Так, значит, из деревни за длин-
ным рублем в город приехал? Так, та-ак... Из Селитрен-
ного, говоришь? Знаю, знаю, это недалече от города.
Павлом зовут?.. Отлично, мой сын тоже Павел, только
ростом повыше... Пришла, значит, охота свинцом поды-
шать, ручки помарать, арапом стать? Хорошее дело!..
Водку пьешь? Нет? Да ну-у-у!.. Вот чудеса!.. Ну, не бе-
да, скоро научишься. Да ты, может, и не куришь? Вот
это здорово!.. Слышь, ребята, святой приехал. Не ку-
рит, не пьет, досыта не жрет, а для чего живет — неиз-
вестно.
Эта благодушная болтовня почему-то рассердила
меня.
6 На рассвете
31
— А может, известно, откуда вам знать,— ответил
я довольно резко.
Глаза Митрича вдруг стали круглыми, как у совы,
черная рука с верстаткой остановилась в воздухе.
— Как, как? Что ты сказал? Тебе известно, для чего
мы живем? Ах ты, сморчок, не нашего бога... А ну, бери
тряпку и вытри хорошенько машину да маслом смажь...
Философ!..
Так началось мое обучение наборному делу.
Посредине длинного здания в два ряда стояли кас-
сы со шрифтами, за ними находилась большая резаль-
ная машина, а в самом конце шумела печатная машина.
Двенадцать наборщиков, напоминая ловких жонглеров,
молча работали. Их руки быстро мелькали над кассами,
одним движением выхватывали из маленьких ящичков
свинцовые буквы, мигом ставили их в железные вер-
статки, где они непонятным для меня образом превра-
щались в слова и строки.
«Вот они какие, «пролетарии»,— думал я, беря тряп-
ку и разглядывая своих новых товарищей,— Чем же
моя «оболочка» хуже ихней?»
В самом деле, большинство наборщиков было в по-
трепанных, засаленных блузах с продранными локтями,
штаны внизу заканчивались бахромой, серые лица были
пропитаны свинцовой пылью, руки черны, как у негров.
Особенно плохо выглядели двое учеников — подростки
лет по четырнадцати: они казались чахоточными.
Да, «пролетарская оболочка» мне не понравилась.
Вера Сергеевна, вероятно, имела в виду что-нибудь
другое.
Ни в первый день, ни в последующие я так и не уви-
дел в лицо «классового врага». Пока его заменял мет-
ранпаж, которого наборщики называли «горбоносым
чертом». На меня он тоже произвел крайне неприятное
впечатление — хозяйский холоп! Ладно, посмотрим, что
будет дальше.
Мой первый день в типографии прошел за чисткой
и смазкой машин, в уборке помещения, в знакомстве с
тряпками и щетками. Я думал, что меня немедленно
приставят к кассе и начнут обучать наборному делу, но,
оказывается, чтобы стать мастером, потребуется не
82
меньше трех лет ученичества. Так говорили ученики.
А Вера Сергеевна, отправляя меня в типографию, дава-
ла наказ:
— Через несколько месяцев ты должен уметь само-
стоятельно набрать статью. Это очень важно и нужно.
Теперь я был обескуражен: задача казалась мне со-
вершенно невыполнимой. Но когда настал вечер и на-
борщики стали расходиться, ко мне подошел Митрич.
— Не робей, рыжик, все образуется,— сказал он,
хлопнув меня по плечу,— только не бойся ручки зама-
рать: у кого руки черные — душа белая.
Я с благодарностью посмотрел на него. Хороший
старик!
С первого же дня Митрич взял меня под свое особое
покровительство, и я усердно взялся за учебу.
Прежде всего, конечно, надо было принять вполне
«пролетарский вид». Это оказалось самым легким де-
лом. Через несколько дней я уже ничем не отличался
от остальных рабочих: такой же серый, с засученными
по локоть рукавами грязной рубахи, с волосами, про-
пыленными свинцовой пылью, с черными пальцами.
Чем, спрашивается, не пролетарий? Я был очень дово-
лен: значит, с «белыми ручками» покончено.
Вскоре я почувствовал себя пролетарием не только
по внешнему виду. Одиннадцатичасовой рабочий день
давал себя знать. От жары и усталости в голове шуме-
ло, кости ныли, как у старика. Хотелось поскорее до-
браться до койки и нырнуть под одеяло. Слово «экс-
плуатация» становилось понятным.
Быстро проходили дни и недели. Я не заметил, как
знойное лето накрыло пыльный город. В типографии
стало душно, свинцовая пыль разъедала десны, щипа-
ла покрасневшие веки. Наши мальчики побледнели еще
больше, чаще кашляли. Рабочий день казался беско-
нечным.
Я постепенно знакомился с рабочими, с их бытом,
прислушивался к разговорам, старался во всем подра-
жать «настоящим пролетариям».
Почти каждый вечер я оставался на час-другой по-
сле работы в типографии под предлогом уборки. Хотел
как можно скорее овладеть наборным делом. Слав-
6*
83
ный Митрич неизменно помогал мне, учил, хотя и
ворчал:
— И куда ты торопишься, рыжий конек? Все равно
больше горбоносого черта не заработаешь. Надо уметь
спину гнуть, червяком вертеться, хозяину пятки лизать:
вот тогда и покатишь в гору — сивка-бурка...
Принимая всерьез его поучения, я сердито возра-
жал:
— А я не хочу червяком быть, это уж вы тут...
— Да ну? Не хочешь?—лукаво поблескивая хит-
рыми глазами, продолжал подзуживать Митрич.—И хо-
зяина не боишься? Ай да лапоть! Вот чудеса в решете!
Это ты зря хорохоришься. Ты вот погляди, как горбо-
носый перед хозяином будет юлить: не бьется, не ло-
мается— только кувыркается.
Подзуживая и посмеиваясь, Митрич в то же время
очень строго обучал меня мастерству, отмечал малей-
шую ошибку, показывал, как надо стоять за кассой, ка-
ким движением выхватывать из нее буквы и ставить в
верстатку, как монтировать гранки.
Я жадно учился, мечтая о той минуте, когда смогу
предстать перед Верой Сергеевной и положить на стол
газетную статью, набранную моими руками. Что-то она
скажет тогда?..
ПАУКИ И МУХИ
Черный мохнатый паук расставляет свои сети — тон-
кую, едва заметную для глаз паутину. Расставил и сел
в засаду. В паутину попалась муха, в страхе забилась
крылышками, запуталась. Из темной щели, не торопясь,
вылез паук, насел на муху и жадно впился в ее малень-
кое тело. Отвратительное чудовище сосало свою жертву
до тех пор, пока не вытянуло последнюю капельку кро-
ви, пока несчастная муха не превратилась в сухую,
мертвую шелуху. Паук раздулся, побагровел, а малень-
кий скелет мухи сбило ветром и унесло. Ненасытный
паук снова спрятался в щель в ожидании добычи...
Все это представилось мне необыкновенно ярко, по-
ка я слушал чтение Веры Сергеевны.
— А теперь возьми вот и почитай сам — кто паук
84
и кто муха,— сказала она, передавая мне тоненькую
брошюрку.
Мы сидели в горнице мамаши за чайным столом и
занимались разбором замечательного памфлета Виль-
гельма Либкнехта «Пауки и мухи». Кровожадный образ
паука, нарисованный в начале книжки, поразил мое во-
ображение.
Я читал вслух:
— «Пауки — это все-все, которые живут за счет
народа и которые топчут этот же народ своими ногами,
насмехаясь над его страданиями и над его бесплодными
усилиями разорвать затягивающие его петли и вырвать-
ся на свободу.
Муха—это бедняк, рабочий...
Паук — это крупный фабрикант, зарабатывающий
на каждом из своих рабочих по 5—6 руб. в день и за
это дающий ему голодное вознаграждение от 80 коп. до
1 руб. 10 коп. за двенадцатичасовой каторжный труд...
Муха — это ты, мирный землероб-крестьянин, это
ты, в поте лица своего обрабатывающий барскую зем-
лю, сеющий хлеб, которого не пожинаешь, выращиваю-
щий плоды, которые забирает себе ненасытный и жад-
ный властелин-помещик».
Читая эти горячие строки, я вспоминал свою дерев-
ню, типографию. Значит, наборщики — это мухи, исто-
щенные трудом, пропитанные свинцовой пылью, блед-
ные, чахоточные. Бедняки-крестьяне, вроде Тетеркина,
тоже мухи, которых сосут пауки-богатеи, урядники. Хо-
зяин нашей типографии — это, конечно, паук, а «горбо-
носый черт» — его помощник. А кто же я? Муха?.. Ай,
нет, не согласен! Я хочу сам освобождать мух из сетей,
куда загнали их нужда и голод. Но как это сделать?..
Книжечка Либкнехта «Пауки и мухи» косвенно от-
вечала и на этот вопрос.
— «Нет слов,— читал я дальше,— пауки и в наше
время сильны, но ведь их мало.
А вы, мухи, порознь бессильные... помните, что вы
бесчисленны и в бесчисленности вашей ваша сила и
мощь.
Если бы вы все соединились, то одним взмахом
крыльев, единым взмахом разорвали бы тенета, душа-
85
щие вас, и сети, в которых поодиночке вы беспомощно
бьетесь и погибаете...»
Вера Сергеевна терпеливо разъясняла мне:
— Здесь речь идет о том, что в одиночку рабочий
человек не может успешно бороться против эксплуата-
ции и гнета капитала, против вооруженного до зубов
государства, защищающего интересы имущих классов.
Сила пролетариата только в единении, только в орга-
низованности. Но для того чтобы возглавить и органи-
зовать рабочий класс, нужна партия.
— Но вы говорили, что такая партия уже суще-
ствует и у нас, в России? — осмелился я напомнить.—
Где же она?
Вера Сергеевна окинула меня испытующим взгля-
дом:
— Да, такая партия существует и действует по всей
России и даже здесь, в Астрахани, но адреса она не
имеет, Пашенька.
Я смутился, покраснел, опустил голову: значит, мне
еще нельзя знать, а я-то думал...
Вера Сергеевна словно прочитала мои мысли:
— Ты не должен обижаться, дорогой мой. Прежде
чем войти в партию, тебе нужно кое в чем разобраться,
поработать над собой и хотя бы в самых общих чертах
усвоить основные положения учения Маркса, понять,
куда мы идем, чего добиваемся...
У меня невольно вырвалось:
— Ох, как это долго!..
— Быть может, не так долго, как тебе кажется,—
улыбнулась Вера Сергеевна,— все будет зависеть от те-
бя: от твоей настойчивости, выдержки, мужества...
— Я ничего не боюсь, я готов на все! — воскликнул
я по-мальчишески, услышав слово «мужество».— Вы
только испытайте меня...
— Не торопись, голубчик, потерпи немного. Час
испытания придет и для тебя...
Таким образом, моя попытка узнать, где находится
«подполье», опять сорвалась. Пошли дни труда и уче-
ния. Вера Сергеевна уделяла мне много внимания, тер-
пеливо и упорно занималась моим политическим про-
свещением, постепенно раскрывала тайны революцион-
86
ной науки. По ее совету, я впервые прочитал маленькую
книжечку Дикштейна «Кто чем живет», которая откры-
ла мне хитрую механику обогащения хозяев-капитали-
стов за счет пота и крови рабочих, разъяснила, что
такое «прибавочная стоимость». Только теперь я по-на-
стоящему понял, что не хозяева кормят рабочих, а, на-
оборот, рабочие люди создают все богатства мира, их
руками строятся фабрики и заводы, дворцы и палаты,
пароходы и железные дороги. За их счет содержатся
войска и полиция, цари и министры. И получается так,
что кто работает, тот не ест и ходит в отрепьях, а без-
дельники ликуют и властвуют и в самом деле, как пау-
ки, сосут нашу кровь. Разве это порядок? Конечно, все
это надо уничтожить, свергнуть, изменить. Но как? От-
куда взять силы?
Вместе с Верой Сергеевной мы прочитали «Мани-
фест Коммунистической партии» Карла Маркса и Фрид-
риха Энгельса. Какая огненная книга!
Теперь я уже знал, что Карл Маркс—-это тот са-
мый грозный старик, портрет которого я увидел впервые
в комнате Веры Сергеевны в селе Селитренном. Его
толстую книгу «Капитал» она до сих пор еще изучает.
Ну и голова у этого человека!
Читая «Манифест», я, наверное, не все тогда понял
до конца, но заключительные строки книги навсегда
врезались в мою память:
«Пусть господствующие классы содрогаются перед
коммунистической революцией! Пролетариям нечего в
ней терять, кроме своих цепей. Приобретут же они весь
мир. Пролетарии всех стран, соединяйтесь?»
Да, да! Что нам терять, если мы ничего не имеем?
Пусть трепещут те, кто живет нашим потом и кровью.
Пусть дрожат пауки!
Вскоре я познакомился и с произведениями Горько-
го: его «Буревестник» и «Песню о соколе» выучил на-
изусть. Тогда они звучали, как набат, как призыв к вос-
станию, к революции: «Пусть сильнее грянет буря!»
Здорово!
Однако дальше книг и политических бесед дело йе
двигалось. Никаких опасных поручений мне не давали,
никаких клятв и подвигов от меня не требовали, и ни
87
одного настоящего подпольщика я еще не видывал. Все
по-прежнему было покрыто густой завесой тайны.
Я сгорал от нетерпения. Хотелось не только читать
и учиться, но и действовать, работать, драться, давить
«пауков», а тут... эх!..
ЗАВЕСА ОТКРЫВАЕТСЯ
Незаметно пролетело лето. Словно истощив запасы
энергии, солнце палило уже не так жарко. Дышать ста-
ло легче. Настали погожие дни сентября.
В типографии я делал заметные успехи, овладевая
искусством наборщика. Это заметил даже «горбоносый
черт» и положил мне, наконец, «жалованье» — три руб-
ля в месяц. Так получали опытные ученики. Первую
получку я целиком принес Марии Николаевне за харчи
и квартиру. Старушка посмеялась, но деньги взяла и в
ближайший праздник испекла такой пирог, что «ни в
сказке сказать, ни пером описать»!
Вера Сергеевна жила где-то отдельно от матери, но
заходила к нам часто, о чем предупреждала заранее.
Сегодня я не ждал ее и потому особенно обрадовался,
когда нашел ее дома.
— Поскорей умывайся, Паша, и заходи в горницу,—
сказала Вера Сергеевна, встретив меня у двери.
Я умылся и наспех причесал свои вихры. Не знаю
почему, но в присутствии Веры Сергеевны мне всегда
хотелось быть чистым и красивым.
Когда я вошел в горницу, Вера Сергеевна задергива-
ла занавеску окна, выходившего на улицу.
— А ну-ка, пролетарий, покажи, на что ты спосо-
бен,— шутливо сказала она, усаживаясь за стол.
В ее голосе чувствовалось что-то необычное, и я по-
спешил занять место рядом с ней. Мамаша принесла
зажженную лампу, неторопливо поставила ее на стол
и ушла в кухню.
Вера Сергеевна достала из своей сумочки мелко ис-
писанный лист бумаги, флакончик фиолетовых чернил
и несколько новеньких тупоносых перьев.
— Я помню, что ты хорошо умел писать славянские
88
тексты,— оказала она, выкладывая все на стол.— Виде-
ла твои школьные тетрадки с переписанными молитва-
ми и псалмами. Помнишь?
Еще бы не помнить! За красивое славянское письмо
отец дьякон особо благоволил ко мне, ставя в пример
всем ученикам школы. Но для чего вдруг понадобились
ей славянские тексты?
Развернув исписанный листок, Вера Сергеевна по-
ложила его передо мною на стол.
— Так вот, Паша: вместо молитвы перепиши-ка
эту бумажку, да только без помарок и, конечно, не по-
славянски, а русскими печатными буквами. Сделать это
надо очень чисто, разборчиво и уложить весь текст на
одной стороне листа. Вот тебе ручка и чернила.
Я нетерпеливо забегал глазами по листу. Вера Сер-
геевна положила руку на мое плечо и как-то особенно
тепло сказала:
— Это будет твой первый шаг в нашу партию, Па-
шенька. Первое большое дело, которое она тебе дове-
ряет. Прочитай, и ты сам поймешь.
Вера Сергеевна сделала движение, чтобы поднять-
ся, но почему-то замешкалась и, как мне показалось, с
некоторым колебанием добавила:
— Не стану от тебя скрывать, это дело крайне
опасное. В прошлом году состоялся суд по делу тайной
кишиневской типографии. Виновные были лишены всех
прав состояния и загнаны в Сибирь на пожизненную
ссылку.
Я почувствовал, как краска залила лицо: неужто
она думает, что я трус и могу отступить перед опас-
ностью?
Вера Сергеевна поспешила оговориться:
— Ну-ну, не сердись, голубчик. Мы уверены в тво-
ей преданности, но я все же считала своим долгом
предупредить о возможных последствиях.
Уходя, она наказывала:
— Будешь работать на этом столе. Только закрой
на крючок входную дверь. Если кто постучится, мама-
ша предупредит тебя — она свой человек. А ты распо-
ложись таким образом, чтобы все можно было спрятать
в одну минуту.
89
Вера Сергеевна ушла.
И вот я сижу один у лампы с зеленым абажуром.
В горнице тихо. Монотонно тикают часы.
С внутренним трепетом взял я листок.
Руки дрожали, буквы расплывались по белому
полю.
Я долго не мог разобрать первую строчку, хотя
она была написана жирным шрифтом и резко подчерк-
нута:
«Российская социал-демократическая рабочая партия».
Вот, значит, как называется та сила, которая хочет
объединить и поднять народ на борьбу за свое освобо-
ждение!
«Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» — гласила
вторая строчка.
Я узнал пламенный лозунг коммунистов, впервые
провозглашенный более пятидесяти лет назад в «Мани-
фесте Коммунистической партии». И вот теперь он под-
хвачен здесь, в царской России, и ожил и зазвучал
вновь на страницах нашей листовки.
«Пролетарии всех стран...» Значит, речь идет не
только о русских рабочих, но и о трудящихся всего
мира. Как же это возможно? Каким образом люди раз-
ных стран, разных национальностей и веры, разделен-
ные морями и океанами, смогут подать друг другу руку
братства и помощи?
Я принялся за работу. Писал долго, аккуратно, с
любовью выводя каждую букву, проверяя каждое сло-
во. Всем существом своим я чувствовал, что на сей раз
делаю поистине великое дело.
Когда работа была закончена и на столе уже лежа-
ли три экземпляра переписанной листовки, я остановил-
ся в недоумении: что же дальше? Ведь понадобятся
сотни таких листовок, а мне заказаны только три.
Я решил спросить Марию Николаевну, дремавшую у
двери.
Сладко зевая и потягиваясь, она поднялась с ку-
шетки, неторопливо сходила на кухню и, погремев в
печи заслонками, вернулась в горницу с большим про-
тивнем в руках.
90
— Вот тебе, сынок, горячий пирожок! — весело под-
мигнув, сказала мамаша, ставя его на стол.— Только
не вздумай ножом резать.
Противень был залит густой, прозрачной, как желе,
массой.
— Это скорее студень, чем пирог,— возразил я,
смеясь.
— Эта штука гектографом называется.
Засучив рукава, она привычным движением подхва-
тила двумя пальцами переписанный мною листок н
аккуратно положила его на «студень» текстом вниз.
Потом плотно пригладила сверху ладонью и, взяв за
уголок, ловким движением сняла его. К моему удивле-
нию, на студне густо и четко отпечатался текст листов-
ки, но в перевернутом виде. Затем мамаша взяла лист
чистой бумаги и так же ловко и быстро повторила ту же
операцию.
— Вот и готов наш сюрприз начальству!—торже-
ственно провозгласила она, кладя передо мной первый
отпечаток листовки.
Я любовался ровными, как бисер, строчками, отли-
вавшими фиолетовым цветом.
Быстро освоив несложную технику, я сменил мама-
шу и до самого утра печатал листовки. Когда отпечат-
ки становились слишком бледными и малоразборчивы-
ми, я брал мягкую губку и осторожно смывал верхний
слой студенистой массы вместе с остатками чернил.
Затем накладывал новый переписанный мною листок
и вновь печатал. Таким образом к утру я сделал около
трехсот оттисков. От химических чернил мои руки ста-
ли синими.
Гектограф мамаша унесла.
Как она выросла в моих глазах за эту ночь! Тихая,
на вид ничем не приметная старушка вдруг превра-
тилась в хладнокровную, выдержанную, достойную
уважения революционерку. Я понял, что она действи-
тельно’ «свой человек», как выразилась Вера Серге-
евна.
Шатаясь от усталости, но гордый тем, что выполнил
поручение, я свалился на койку и заснул сном правед-
ника.
91
КАК ВЫРАСТАЮТ КРЫЛЬЯ
На следующий день я проснулся в праздничном
настроении. Было такое чувство, словно накануне я по-
лучил драгоценнейший подарок и на секунду забыл о
нем. Ах да, это же листовки! Триста листовок, перепи-
санных и напечатанных моими руками, триста огневых
ударов по сердцам тех, кто прочитает их. Это мое пер-
вое революционное дело во имя свободы и счастья на-
рода — моего счастья... Скорей к мамаше!
Я проворно оделся, умылся и в полном «параде», -в
своей красной рубашке, предстал на кухне перед Мари-
ей Николаевной, которую я уже называл мамашей.
Мне казалось, что сегодня и она должна быть такой же
взволнованной, как я.
Ничего подобного! Мамаша, как всегда, была спо-
койной, ровной, с неторопливыми, но спорыми движе-
ниями, с обычной мягкой улыбкой на губах. Как ни
в чем не бывало она занималась кухонными делами:
что-то готовила, гремела посудой, мыла, терла, резала.
Удивительная старушка!
— Здравствуй, милок! Ты что так рано вскочил?
Поспал бы еще часок-другой, сегодня воскресенье, спе-
шить некуда.
— Вот тебе на! А как же с листовками? Их ведь
надо распространить?
— Наши «гостинцы» вечерком придется раздавать,
надо только приготовить их повкуснее. Ишь ты, всполо-
шился ни свет ни заря!
Добродушно посмеиваясь, она помешивала ложкой
в чугуне, из которого валил пар и вкусно пахло. Мама-
ша смеялась так же ослепительно, как и ее дочь: свер-
кали молочно-белые зубы, в карих глазах вспыхивали
золотые искорки.
— Приготовить «гостинцы»? — удивился я. — Че-
го ж их готовить, сложить поодиночке, и все.
— Э, нет, сынок, надо свернуть их так, чтобы они
сами в глаза лезли. Сейчас я покажу.
Она легко нагнулась и, пошарив рукой под печкой,
вынула пачку прокламаций.
— Садись-ка вот сюда, в уголок, и займись этим
92
делом. Каждую листовочку надо складывать отдельно,
вот так — треугольником, вроде салфеточки. Тогда ка-
ждый прохожий обратит на нее внимание и обязательно
поднимет...
— И, конечно, прочитает,— радостно подхватил я,
принимаясь за работу тут же в кухне на полу.
— Главное, надо быть спокойным и осмотритель-
ным,— наставляла меня мамаша.— Прежде чем поло-
жить или бросить листовку, оглядись хорошенько, про-
верь, не идет ли кто за тобой, не следит ли какой-ни-
будь иудушка — черная душа. Да не волком озирайся,
а незаметно для посторонних, больше глазами коси, не
верти головой, береги шею. Так-то, голубок!
Как я прожил этот долгий день, не знаю. Мне каза-
лось, что он никогда не кончится- Когда настал вечер,
я приготовился к своему первому делу. Мне предстояло
разбросать сотню листовок в городском саду.
В сотый раз напомнив, где и как я должен разло-
жить свою долю «гостинцев», мамаша строго погрозила
мне пальцем:
— Смотри только, не храбрись без надобности, не
бравируй. В нашем деле такая храбрость хуже трусо-
сти: и себя погубишь и других подведешь. Торопиться
и горячиться тоже не следует, надо все делать с вы-
держкой, подумавши.
О, нет! В этом деле я твердо решил подражать са-
мой мамаше. Стоило посмотреть, с каким спокойствием
и ловкостью укладывала она остальные двести листо-
вок в свою старенькую корзиночку! Не дрогнула ни
одна морщинка на лице! Как всегда, она весело улы-
балась, шутила, будто действительно собиралась всего-
навсего на рынок за свежими огурчиками и помидора-
ми. А ведь ей предстояло встретиться с одним из рабо-
чих судоремонтного завода и передать листовки для
распространения. Какая чудесная и храбрая старушка!
Из дому я вышел поздней ночью. По улицам шел
медленно и, как мне казалось, совершенно спокойно,
лениво волоча ноги. Пусть думают, что я просто про-
гуливаюсь и что мне некуда торопиться. Но ноги сами
собою ускоряли шаг. Я быстро приближался к город-
скому саду. Кровь начинала бурлить, а сердце... Нет,
93
трудно описать чувство первой большой опасности, на-
висшей над вашей неопытной головой! Но это не страх.
Не тот глупый животный страх, когда человек дрожит
за свою шкуру, когда волосы поднимаются дыбом и
сердце холодеет от ужаса. Это нечто совсем другое, не-
передаваемое, жутко-радостное чувство. Ты дрожишь
и трепещешь не за себя, не за свою маленькую
жизнь,— ты боишься провалить святое дело, которое
тебе поручено, которое для тебя дороже всего на свете.
Именно в таком состоянии я прохаживался взад и
вперед по главной аллее городского сада. Она тускло
освещалась керосиновыми фонарями. Было уже за пол-
ночь. Прохожие встречались все реже и реже.
Я ждал, когда сад опустеет. Завтра ранним утром
здесь пройдут сотни рабочих и служащих судоремонт-
ных заводов и мастерских, спеша на работу. В их руки
и должны попасть наши листовки.
Пройдя в глубину сада, я сел на скамейку. В воз-
духе стояла какая-то особенная, таинственная тишина.
Было слышно, как у входа в сад лениво прохаживался
городовой, побрякивая «селедкой» о сапоги. Я оглядел-
ся по сторонам — никого нет. Сердце забило тревогу:
пора действовать!..
Сунув руку в карман, я долго не мог нащупать уго-
лок листовки — первой листовки, которую надо поло-
жить вот здесь, на эту скамейку. Да, да, надо спокой-
нее, как можно спокойнее и не вертеть головой.
Уф, положил!
Я вскочил на ноги, нервно зашагал к выходу. Неодо-
лимо тянуло оглянуться назад, хотя в ушах еще звучал
наказ мамаши: «береги шею». Оглянулся и радостно
вздрогнул: выступая из полумрака, на покинутой ска-
мейке лежала белая полоска. Казалось, что она блесте-
ла в лунном сиянии как стекло. Это была первая про-
кламация, переписанная и напечатанная моими руками
и мною положенная. Завтра ее кто-то поднимет, прочи-
тает и загорится тем же огнем, который горит во мне,
мамаше, в сердцах всех людей, жаждущих освобожде-
ния и счастья народа.
Но что же я? Надо поскорее разбросать остальные
«салфеточки», и тогда...
94
Я обмер: кто-то шел мне навстречу. Что делать? Бе-
жать из сада? Вернуться назад и прикрыть листовку?..
Главное — спокойствие... Но запоздавший прохожий
уже поравнялся со мной и, подозрительно покосившись
в мою сторону, быстро прошел мимо.
Это сразу успокоило меня, и я, уже не торопясь,
разложил по скамьям листовки. Вот последняя. Я раз-
вернул ее и повесил на сучок на самом видном месте —
читайте все! Еще раз посмотрел назад: белые пятна
четко выделялись на темных скамьях аллеи. За спиной,
казалось, выросли крылья, и я лечу куда-то в чудес-
ное будущее.
А пока я «летел» к отцу в ночлежку. Хотя все обо-
шлось благополучно, я все же не решился ночевать у
мамаши. Кто знает, не тянется ли за мной какой-ни-
будь соглядатай?..
На постоялом дворе калитка никогда не запи-
ралась, и я незаметно прошмыгнул к зданию ноч-
лежки.
Надо полагать, что там уже все спят и «харя»
убрался с порога. Я тихонько войду и как-нибудь уля-
гусь на нары рядом с отцом.
Дверь в ночлежку, как всегда, оказалась слегка
приоткрытой «для воздуха». Я бесшумно прошмыгнул
внутрь и застыл на месте: около коптящей лампы за
столом для всех сидел мой отец, склонившись над тол-
стой книгой. Разноголосый храп сотрясал воздух. Два
ряда босых и полубосых ног торчали с нар, как голо-
вешки.
Незаметно подойдя сзади, я глянул через плечо от-
ца на книгу. Это был знаменитый роман Сенкевича
«В дыму пожаров», который я прочитал еще в Сели-
тренном. Позднее я не раз заставал отца с книгой в
руках даже тогда, когда он стоял на углу какой-нибудь
улицы с «универмагом» на плечах. И получалось так,
что не он зазывал покупателей, предлагая свои товары,
а сами покупатели должны были дернуть его за рукав,
чтобы заставить «купца» очнуться и отпустить им
пачку папирос или баночку ваксы.
— Здравствуй, батька! — шепотом поздоровался я
на ухо.
95
Отец вздрогнул от неожиданности, а увидев меня,
встревожился:
— Что так поздно? Случилось что-нибудь?..
— Случилось, батька: сегодня я впервые разносил
людям «гостинцы» и сыпал золотом...
кто?
Утро. Теплые потоки солнца заливали наборную.
Наборщики готовились приступить к работе и были уже
на своих местах. Я вытирал резальную машину масля-
ной тряпкой, переживая заново впечатления прошлой
ночи. Было что вспомнить!
Мимо меня прошел немного запоздавший наборщик
Евгений Ивановский, светловолосый поляк с голубыми
глазами и гордой осанкой; он чаще других жаловался
на свою несчастную долю, мечтал вслух о лучших вре-
менах. После Митрича Ивановский нравился мне боль-
ше всех. Я пытался даже «агитировать» его, называя
хозяина типографии буржуем и жестоким эксплуатато-
ром, живущим за счет нашего труда. Ивановский сни-
сходительно слушал меня и молчал. Видимо, мое
безусое лицо не внушало ему большого доверия. Ох,
уж эти усы, когда же, наконец, они вырастут, окаян-
ные!
Подойдя к своей кассе, Ивановский привычным дви-
жением поднял верстатку и... рука его застыла в воз-
духе: под верстаткой лежала бумажка, свернутая тре-
угольником, точь-в-точь, как наши «салфеточки».
Я был изумлен не меньше наборщика. Откуда она
появилась здесь?.. Нет, это не моя работа!..
Недоуменно пожав плечами, Ивановский развернул
листовку.
— Что это такое, Митрич? Для набора, что ли, по-
ложил?
— Ничего я тебе не клал,— сердито отмахнулся
Митрич, углубленный в свою работу,— не мешай, по-
жалуйста.
— Гм, кто же тогда? Не сама ведь она прилетела.
И как-то чудно сложена,— ворчал Ивановский, развер-
96
тывая листок.— А как красиво написано! «Пролетарии
всех стран, соединяйтесь!» Ничего не понимаю... Впер-
вые такая статья попадается.
— Да что там такое? — спросил, наконец, Митрич,
подходя к озадаченному Евгению.
Заинтересовались еще двое наборщиков. Я усилен-
но занялся машиной, украдкой наблюдая за ними.
— «...Товарищи, борьба началась,— читал Иванов-
ский,— во всех странах Европы и Америки сотни тысяч
рабочих выходят на улицы под красными знаменами.
Они требуют лучшей человеческой жизни. Восемь ча-
сов для труда, восемь для сна, восемь свободных...»
— Вот это здорово! — воскликнул один из набор-
щиков.
— А ну, читай дальше!
«Это наша листовка»,— тревожно и радостно ду-
мал я, приближаясь к Ивановскому сзади.
Он продолжал:
— «Не пора ли и нам, товарищи рабочие, проснуть-
ся от вековой спячки и начать борьбу с нашими толсто-
сумами-капиталистами, живущими потом и кровью
трудящихся».
Я заглянул через плечо чтеца. Кровь бросилась в
голову: мой бисерный почерк!
В ту же минуту я обратил внимание на свои руки.
О ужас! Они были такие же синие, как печать прокла-
мации. Какая дикая оплошность: вот как можно про-
валить и себя и дело!..
Я живо отскочил назад и еще усерднее начал про-
тирать машину, незаметно замазывая руки черной
краской.
Ивановский оборвал чтение:
— Смелая статья, однако. Кто же ее мог напи-
сать?
— Читай, читай, после разберемся,— торопили со-
бравшиеся.
— «Под руководством Российской социал-демокра-
тической рабочей партии мы будем бороться за такие
порядки, при которых не будет больше ни хозяев, ни
рабочих, ни дармоедов, ни голодающих тружеников, а
все будут одинаково трудиться и одинаково пользо-
7 На рассвете
97
ваться продуктами совместного труда. Другими сло-
вами, МЫ БУДЕМ БОРОТЬСЯ ЗА СОЦИАЛИЗМ...»
Ивановский снова запнулся, растерянно оглядывая
слушателей.
Хлопнула дверь.
— Цыть-цыть! — прошипел Митрич, поспешно от-
ходя прочь.
Ивановский сунул листовку в карман. Все рассы-
пались по местам.
В наборную ввалился ненавистный всем горбоносый
метранпаж.
— Что там за сборище?—прикрикнул он, заметив
нашу группу.
— Да я вот статью не мог разобрать,— нашелся
Ивановский, показывая материал, приготовленный для
набора.
— Чудно что-то, старый наборщик не может руко-
пись разобрать,— сердито ворчал горбоносый, подхо-
дя к бледному как полотно Евгению.
— Замазано очень, ну вот Митрич и того, помог
мне...
Гроза прошла.
Я ликовал, хотя был в полном недоумении. Кто же
подсунул эту листовку Ивановскому? Весь день я ло-
мал голову над этой загадкой, тщетно пытаясь обна-
ружить среди наборщиков тайного сообщника.
Прокламация, словно свалившаяся с неба, взбудо-
ражила рабочих. Пошли самые разнообразные и про-
тиворечивые толки, споры. Я жадно ловил каждое
слово.
— Слышь, Петро, подкидная грамота появилась,—
шептал пожилой угрюмый наборщик, толкая в бок мое-
го соседа Петра Федотова.— Не к добру это. Должно,
немец окаянный путает, а может, и англичанка.
— Не туда загнул, дядя,— возразил Федотов.—
Разве чужие люди станут о нас заботиться — восемь
часов для работы предлагают, а дармоедов, значит, по
боку. Дело хорошее.
— Да, конечно, насчет хозяев правильно прописа-
но,— заколебался наборщик.— Вот, скажем, наш Егор
Степанович. Один костюм сто рублев стоит да золотой
98
набалдашник на палке с фунт весом, а в типографию
и носа не кажет, не токмо работать. И все ж таки бо-
гатеет, отколь это берется?
— Эх ты, душа-рубаха,— вмешался молчаливый
рабочий, стоявший рядом с Федотовым,— не знаешь,
отколь богатство берется: мы работаем, а хозяин бары-
ши загребает—вот тебе и вся механика.
А Ивановский потихоньку донимал Митрича:
— Нет, ты скажи, кто мог ее подсунуть, а? Слова-то
какие: хозяев, говорит, не будет, настанет царство спра-
ведливости... А царя, значит, по боку?
— Да отстань ты, ради бога,— отмахнулся вер-
статкой Митрич,— услышит горбоносый, он те пропи-
шет царя.
— А пошел он к чертовой бабушке!
Продолжая быстро работать руками, Митрич охла-
ждал пыл Ивановского:
— И чего ты бузишь, парень? Жалованье получаешь
агромадное, одеваешься в шелк и бархат, ешь на золо-
той тарелочке — живи, не хочу!
— Всегда ты шутки шутишь,— проворчал Иванов-
ский,— а о чем думаешь, черт тебя знает.
— Городового спроси, ему все ведомо,— отрезал
Митрич, посмеиваясь.
Ивановский сердито плюнул и отошел к своей
кассе:
— Пся крэв! — выругался он по-польски.
Я тоже не понимал Митрича: вечно подзуживает,
а прямо ничего не скажет. Странный старик.
Из разговоров наборщиков мне стало ясно, что они
тоже пылают ненавистью к хозяевам-эксплуататорам,
только не знают путей к освобождению рабочего клас-
са. Как жаль, что я не могу помочь им и разъяснить,
что к чему. Сам как будто кое-что уже понимаю, а язык
корявый, непослушный, и часто говорю не то, что ду-
маю, нередко даже слов не хватает.
А все-таки интересно, кто же подбросил сюда нашу
прокламацию?
Перед уходом с работы в поисках соучастника я
сделал неловкий намек Митричу. Он изумленно округ-
лил глаза:
7*.
99
— Какая листовка?.. Ты что, очумел, рыжий пету-
шок? Первый раз слышу... Ешь, говорят, пирог с гри-
бами, а язык держи за зубами. Так-то, деревня. А вся-
кие слухи глотай да на ус мотай.
Я был сконфужен и ушел домой с неприятным со-
знанием сделанной оплошности: и дернула же меня не-
легкая!
ПОДРУГИ ССОРЯТСЯ
Загадочное происшествие в типографии заставило
меня несколько изменить свое представление о под-
полье. По-видимому, революционеры работают не толь-
ко в подвалах и подземельях, а везде и всюду, но так
ловко и скрытно, что их нелегко обнаружить. Где ж
они, однако, собираются? Где сговариваются между со-
бою? Как принимают новых членов в свою партию?
Куда прячут оружие, запрещенную литературу?
И голова опять пошла кругом: да, от меня многое
скрывается, для «них» я все еще мальчик. Кроме Веры
Сергеевны и славной мамаши, я никого не знаю, ни
одного настоящего подпольщика и в глаза не видывал.
Назревало чувство обиды: значит, мне все еще не дове-
ряют.
В таком невеселом настроении я пришел домой. Но,
услышав голос Веры Сергеевны, как всегда, обрадо-
вался.
«Вот и хорошо, что она дома,— думал я,— немед-
ленно поговорю с ней и все выясню».
Из горницы доносилось два голоса: Веры Сергеев-
ны и еще кого-то. Кго бы это мог быть?.. Я нереши-
тельно открыл дверь.
За столом, заваленным книгами, сидели Вера Сер-
геевна и высокая стриженая женщина в элегант-
ном светлом костюме. Они о чем-то горячо спорили
и не сразу заметили мое появление. На столе стоял
уже остывший, по-видимому, самовар и две чашки
чаю.
— Нет, ты идешь по неправильному пути, дорогая
моя,— говорила Вера Сергеевна...
— Нет, ты сама ошибаешься, Верочка,— возражала
100
гостья,— ты слишком ортодоксально мыслишь, ты сле-
по идешь за Лениным, который...
Но, заметив меня у двери, она оборвала свою речь
и направилась ко мне:
— А-а-а, мужичок с ноготок, здравствуй!
Только теперь я узнал гостью: это была Клавдия
Васильевна, с которой мы познакомились в Высел-
ках. Значит, и она покинула деревню (или была вы-
нуждена?).
— А где твой тулупчик? — смеялась она, огляды-
вая меня с головы до ног.— Ой, какой ты серый стал!
Руки как у негра.
— Теперь он уже не мужичок, а настоящий проле-
тарий,— похвалилась Вера Сергеевна, усаживая меня
за стол рядом с собой. Это всегда доставляло мне не-
изъяснимое удовольствие. И всегда я смотрел на нее
только украдкой, робко, как на «святая святых». Я не
понимал, как это люди могут с ней спорить, возражать,
не соглашаться... что они, ослепли?..
Но в Клавдию Васильевну, вероятно, вселился бес
противоречия:
— Очень жаль,— заметила она,— в своем мохнатом
тулупчике он был куда колоритнее: живая иллюстра-
ция к стихам Некрасова.
Вера Сергеевна лукаво блеснула глазами:
— Выходит так, что жизнь испортила тебе картин-
ку? Ты уж извини, пожалуйста.
— Вижу, вижу: переварен в котле фабричном! —
продекламировала гостья, опять усаживаясь за стол.
— Да! Типография переварила его не хуже фабри-
ки,— подтвердила Вера Сергеевна.— Старик уверяет,
что Паша не плохо овладевает набором.
Клавдия Васильевна поинтересовалась:
— Ты собираешься использовать его в комитетской
типо..?
— Пока об этом говорить рано,— резко оборвала ее
Вера Сергеевна.— Давай лучше продолжим нашу бе-
седу, а он займется чаем.
Мне показалось, что Вера Сергеевна даже рассер-
дилась на свою подругу. Но что она такого сказала?
Опять тайна...
101
Клавдия Васильевна запротестовала:
— Постой, Вера, дай мне побеседовать с ним ми-
нутку. Кстати, это имеет прямое отношение к нашему
спору. Ты вот послушай.
И она тотчас засыпала меня вопросами:
— Во-первых, скажи, пожалуйста, как живут рабо-
чие вашей типографии? Хорошо? Плохо? Недовольны
низкими заработками? Длинным рабочим днем?..
Я отвечал, как плохой ученик на экзамене:
— Мда, недовольны... -
— Нет, мужичок, ты скажи нам точно, в чем выра-
жается это недовольство: рабочие сердятся на хозяина?
угрожают стачкой?
— Да нет, они просто ругаются,— разъяснил я, ста-
раясь понять, чего она от меня хочет.
— Ругаются? — обрадовалась Клавдия Васильев-
на.— Кого ж они ругают? Царя? Министров? Хозяи-
на?.. А ты, Верочка, слушай, слушай. Это очень важ-
но: рабочих надо знать, а потом уже спорить.
— Так кого же ругают рабочие? — чему-то улыба-
ясь, переспросила Вера Сергеевна.
— Горбоносого черта,— отрапортовал я, оконча-
тельно сбитый с толку.
От удивления выпуклые глаза Клавдии Васильев-
ны чуть не выскочили из орбит:
— Горбоносого черта? А кто это такой?
— Да наш старшой, холуй хозяйский.
Гостья живо подхватила:
— Вот видишь, видишь, Вера! Рабочие не царя ру-
гают, не министров даже, а только хозяев и своих над-
смотрщиков, мастеров. А ты говоришь,— политика
прежде всего. Нет, дорогая, русские рабочие о полити-
ке пока и не думают. Они готовы бороться за отмену
штрафов, за повышение расценок, за прибавку пятач-
ка на рубль, а никак не против царя.
Улыбка на лице Веры Сергеевны погасла.
— Ты забываешь, Клавдия, что задача нашей пар-
тии в том и состоит, чтобы внести сознательность
в рабочее движение, организовать его, повести на
штурм...
— Да, да! На штурм кровавых твердынь самодер-
102
жавия! — насмешливо перебила гостья.— Все это я
знаю, Верочка, и я вовсе не против политики вообще.
Я считаю только, что в первую очередь, подчеркиваю —
в первую очередь, надо бороться за улучшение матери-
ального положения рабочего класса. Ты это пони-
маешь?
— Понимаю, что ты очень наивна, Клавдия.— воз-
разила Вера Сергеевна.— Ты собираешься установить
очередь: сначала боритесь за пятачок, а потом уже
свергайте самодержавие. Это же нелепость! Это закли-
нание бури, которая сметет тебя, как козявку. Ты хотя
бы прочитала как следует вот эту статью Ленина.—
Она показала подруге тоненькую брошюрку, выхватив
ее из своей сумочки-
Клавдия Васильевна вспыхнула:
— Не волнуйся, дорогая, я читала не только Ленина,
но и «Капитал» Маркса проштудировала.
— Тем хуже для тебя,— в том же резком тоне про-
должала Вера Сергеевна.— Изучала «Капитал», а бо-
гаче не стала. В теории ты плаваешь, как муха в сме-
тане.
— А ты повторяешь Ленина,— отпарировала
гостья.— На мой взгляд, он слишком преувеличивает
значение революционной теории, он забывает, что ра-
бочее движение само, стихийно идет к социализму. На-
ша партия должна шагать за пролетариатом, а не за-
бегать вперед, не навязывать ему преждевременно
идеи социализма и выдуманные лозунги.
Вера Сергеевна- в ужасе всплеснула руками:
— Да это же чистейший хвостизм, Клавдия! Ленин
учит партию идти в авангарде рабочих масс, просве-
щать их политически, показывать путь к. освобожде-
нию, а ты воспеваешь стихийность.
— Да, да! — вызывающе подхватила Клавдия Ва-
сильевна.— Надо учиться не только у Маркса и Ленина,
тебе не мешает почитать и Бернштейна...
— Ага, вот в чем дело! — вспыхнула Вера Сергеев-
на.— Ты не поняла марксизма, зато хорошо усвоила
немецкого оппортуниста Бернштейна! Он с удовольст-
вием пожмет твою белую ручку. Я хотела бы знать, кто
тебя толкает на эту дорожку, дорогая? В Выселках
103
ты народничеством увлекалась, здесь к экономизму
скатываешься...
Клавдия Васильевна густо покраснела и выскочила
из-за стола:
— Прошу без личностей! Я и сама достаточно хо-
рошо во всем разбираюсь.
Вера Сергеевна сурово сдвинула свои черные брови:
— За красивыми цитатами и звонкими словечками
ты проглядела живую душу марксизма, ты не замети-
ла, как скатилась в объятия оппортунистов. Это грозит
изменой рабочему делу, Клавдия.
— Ах, так?! — вскрикнула Клавдия Васильевна и
ринулась к двери.
Вера Сергеевна метнулась было за ней следом, но
вдруг остановилась и махнула рукой:
— Пусть так. Если она пойдет по тому же пути и
дальше, мы все равно разойдемся.
Но Клавдия Васильевна внезапно вернулась и,
схватив со стола забытую сумочку, подскочила ко мне:
— До свиданья, мужичок! Ты не очень-то верь ей
и постарайся сам разобраться и найти правду.
Сильно тряхнув мою руку и даже не глянув в сто-
рону Веры Сергеевны, она ушла.
Я был потрясен внезапным разрывом подруг. Что
случилось? Неужто некоторые различия во взглядах
столь важны, что могут в один миг разрушить дружбу,
сделать друзей врагами?..
Заметив мою растерянность, Вера Сергеевна мягко
сказала:
— Не огорчайся, дружок. Мне самой жаль, что
Клавдия ушла. Она могла бы стать прекрасным аги-
татором, но ей не хватает знания жизни рабочих, она
идет на поводу у противников марксизма.
— А мне что делать? — невольно вырвался у меня
вопрос.— Если такой ученый человек, как Клавдия Ва-
сильевна, может запутаться, как же я буду?
— Ты, Паша, другое дело,— утешила меня Вера
Сергеевна.— У тебя нутро пролетарское, тебе будет
легче найти верную дорожку, а пока я помогу... Впро-
чем, кто знает, что будет с нами завтра: мы работаем
на вулкане.
104
На секунду она задумалась, машинально перелисты-
вая ту брошюрку, которую рекомендовала прочесть
Клавдии Васильевне. Потом глянула на обложку и
вдруг снова обратилась ко мне:
— На всякий случай я могу дать тебе полезный со-
вет: если в будущем ты окажешься на каком-то пере-
путье и перед тобой встанет вопрос, куда идти, по ка-
кой дорожке,— иди, дорогой, за Лениным.
Она сложила брошюрку, и крупный заголовок бро-
сился в глаза: Н. ЛЕНИН, «ЧТО ДЕЛАТЬ?».
КУМ ИДЕТ!
Ленин! Вот кто знает верный путь к освобождению
народа, знает, что делать. Так я понял совет своей
учительницы.
Наш разговор кончился тем, что я рассказал о таин-
ственном сообщнике, подбросившем в типографию нашу
прокламацию. Ту самую прокламацию, которая была
переписана моей рукой. Ясно, что в типографии появил-
ся «наш человек».
— Кто бы это мог быть? Если он член партии, то
зачем же скрывается от меня, ведь я как-никак тоже
свой человек...
— Любопытство — мать пороков, Пашенька. А
кстати, запомни, подпольщикам задавать такие вопросы
не следует, это неконспиративно. Без серьезной необхо-
димости даже члены партии не знакомятся между
собою. В случае провала будет меньше жертв. А что до
тебя, то нашим доверием ты пользуешься полностью,
хотя еще не являешься членом партии.
Я был вторично сконфужен и огорчен.
— Кстати,— продолжала Вера Сергеевна,— сегодня
вечером ты получишь первый серьезный урок конспира-
ции и познакомишься с новыми товарищами.
И, сообщив мне адрес, она начертила карандашом
план двора и дома, куда я должен явиться, показала, в
какую дверь и каким образом надо постучаться и что
ответить хозяину, когда он отзовется.
105
— Адрес запомни наизусть,— наставляла она,— по
дороге никого не спрашивай, а главное — не притащи за
собой «хвоста».
— Хвост? — удивился я.— А что это такое?
— Хвостами подпольщики называют шпионов,—
пояснила Вера Сергеевна,— самая гнусная тварь, какая
только есть на свете. Они выслеживают революционе-
ров, устанавливают наблюдение за ними, подслушива-
ют, подглядывают, стараются накрыть какое-нибудь
собрание. Надо быть очень осторожным, Паша, иначе
провалишь все дело.
Слушая наказ Веры Сергеевны, я снова воспрянул
духом: значит, подполье все-таки существует, есть тай-
ные квартиры, условные стуки, пароли, собрания рево-
люционеров и настоящая опасность.
Сегодня «мой первый выход в свет», первый шаг в
подполье.
С каким нетерпением ждал я вечера! С каким трепе-
том спешил по адресу, указанному Верой Сергеевной!
Он звучал у меня в мозгу, как сверчок: «Полицейская
улица, дом номер... у ворот столб... во дворе направо..:
коридор... дверь налево...»
По дороге за каждым углом, в каждой темной нише,
за всеми заборами мне чудились царские шпионы, их
злые, подстерегающие глаза, крадущиеся тени.
Забыв мудрые советы Марии Николаевны «беречь
шею», я то и дело озирался по сторонам, оглядывался
назад, подозрительно следил за каждым прохожим. Со
стороны, вероятно, я сам походил на шпиона. Но на-
строение было великолепное.
Я иду в «подполье»!
Иду на тайное собрание членов партии, где увижу
настоящих бесстрашных революционеров, вроде Овода.
Надо полагать, что они сойдутся вместе для какого-
то важного, большого дела. Быть может, возникнет да-
же вопрос о заговоре против царя Николая. Почему бы
нет? Эта мысль обожгла меня, воскресив былые надеж-
ды. Я, разумеется, первым предложу им свои услуги и...
Наконец-то! Вот он, бревенчатый дом с двумя окна-
ми на улицу, с фонарным столбом у ворот.
За мной, кажется, никто не следит. Улица пуста. Че-
106
рез калитку вхожу во двор,.потом делаю десяток шагов
вправо, вхожу в дверь, затем иду по длинному коридо-
ру... Все правильно.
В коридоре царил полумрак, но все же я без осо-
бого труда нашел дверь слева, обитую клеенкой, и...
точно такую же дверь увидел справа. Странно, об
этом ничего не было сказано. Впрочем, я должен по-
стучать налево... А может, направо? Что, если я спу-
тал? Вера Сергеевна особо наказывала ни к кому не
обращаться за справками в самом доме: «Никто не
должен знать, к кому ты идешь».
Я растерялся: направо или налево?
Вот кто-то вышел из правой двери и идет прямо на
меня. Конечно, он спросит, что мне здесь нужно, а то
еще примет за вора и поднимет тревогу. Нет, пронес-
ло! Человек, видимо, куда-то спешил.
Я решительно шагнул вперед и дрожащей рукой
постучал, как было условлено, в дверь налево: стук-
стук!.. пауза... стук!.. Еще пауза и еще один удар. Та-
кие же тире и точки отбивало и сердце, готовое разо-
рваться.
Что-то долго не отвечают! Неужто ошибся?
— Кого там ветром надуло? — шутливым тоном
спросил голос из-за двери.
Это был условный вопрос. Значит, здесь!
— Отворяй, хозяин, кум идет! — ответил я сры-
вающимся голосом.
Дверь медленно открылась. Хозяин пропустил меня
в маленькую прихожую, предварительно ощупав вни-
мательным взглядом.
— Вы опоздали, товарищ, у нас так не полагается.
Удивительное дело: летел, как из пушки, и опоздал!
«ПОЖАЛУЙТЕ ЧАЙ ПИТЫ»
При входе в комнату я был поражен неожиданным
зрелищем: вокруг стола сидело человек семь молодых
людей, на столе мирно пыхтел самовар, стояли чайная
посуда, разные закуски, графин и перед каждой пер-
соной рюмка с водкой.
107
— Пожалуйте чай пить! — улыбаясь, пригласила
меня черноглазая девушка, сидевшая на краю ска-
мейки.
Я замялся у двери. Хозяин подхватил меня под ру-
ку и усадил рядом с девушкой, назвав ее Таней.
Она тотчас подсунула мне рюмку с водкой.
— Не пью,— хмуро отозвался я, отодвигая рюмку.
Все почему-то рассмеялись. Таня поставила рюмку
на прежнее место:
— Не беда, пусть постоит пока.
Я был в недоумении: на вечеринку, что ли, попал?
— Вера прислала,—сообщил хозяин, обращаясь к
светловолосому молодому человеку в студенческой
форме.— Тот самый паренек, о котором она говорила
вам, товарищ Антон, вчера.
Студент крепко давнул мою руку.
— Ну, будем друзьями. Так это, значит, тебя Ве-
рочка из деревни вывезла? Очень рад...
Странно: чему он радуется? Аж глаза загорелись.
И потом — «Верочка»... почему — «Верочка»? А впро-
чем, ее, наверное, все подпольщики любят. Какой этот
студент красивый: высокий, стройный, с кудрявыми во-
лосами, а глаза такие синие, умные... и ни одной коно-
патинки!..
— Можно начинать, товарищи,— сказал хозяин,
запирая за мной дверь.
Я удивился: начинать здесь, в обыкновенной комна-
те, с водкой и самоваром? На что это похоже? И по-
том, какие тут подпольщики, когда у некоторых и мо-
локо на губах на обсохло? А тут еще эта краснощекая
барышня затесалась! Только студент да вон тот рабо-
чий с нависшими бровями походят на настоящих рево-
люционеров. Последний вдруг поднял на меня живые
насмешливые глаза, и я чуть не вскрикнул от изумле-
ния: Митрич! Вот чудеса! Тот самый Митрич, который
стоял рядом со мной у наборной кассы. Теперь все яс-
но: значит, листовка — дело его рук! Вот хитрый
старик!
А Митрич, подмигнув мне своим лукавым глазом,
довольно ухмыльнулся в бороду.
Студент заговорил тихим, сдержанным голосом:
108
— Если судить по газетам, друзья, то у нас на Ру-
си все спокойно, как в лесном болоте. Но в действи-
тельности под царским троном уже колеблется почва,
в воздухе запахло прозой.
Мы замерли на своих местах. Было слышно, как пел
самовар.
Хозяин стал у двери.
— Волна стачек и демонстраций прокатилась по
многим городам России. Особенно бурно проходила все-
общая стачка бакинских нефтепромышленных рабочих
летом 1903 года, она была жестоко подавлена войсками
и полицией. В Златоусте царские сатрапы расстреляли
толпу мирных стачечников, в Кишиневе учинили кро-
вавый погром еврейской бедноты, в тюрьмах начались
избиения и пытки политических заключенных. Но вол-
нуются и бунтуют не только рабочие,— берется за то-
поры и вилы и наше забитое, обездоленное крестьян-
ство. В разных концах Руси уже пылают помещичьи
усадьбы, мужики бьют урядников и становых, отказы-
ваются платить подати. Причины этих волнений извест-
ны, товарищи: это страшный гнет царского режима,
это нищета и бесправие крестьянства, это жестокая
эксплуатация рабочих, вечная угроза голода и без-
работицы...
Доклад Антона не только взволновал нас, но и от-
крыл перед нами новые горизонты. Он показал, что
наша маленькая группа революционеров — только
часть великого движения, только ячейка могучей пар-
тии, действующей по всей России.
Докладчика засыпали вопросами.
Пропагандист беседовал с нами так просто и дру-
жески, что под конец осмелел и я, решив задать ему
давно интересовавший меня и все еще не решенный
вопрос.
— Если царь — самый лютый враг народа, почему
бы нам не угробить его? — опросил я прерывающимся
голосом.
Студент живо повернулся в мою сторону:
— То есть как это «угробить»?
— Убить! — отрезал я.— Разве это уж так трудно,
или у нас нет оружия?
109
Ответа я ждал затаив дыхание: а вдруг он скажет
то самое, о чем я думал еще в Селитренном и по доро-
ге в Астрахань,— у нас в подполье пока нет людей, ко-
торые пошли бы на такой смелый подвиг? И тогда я...
— Вы опоздали, товарищ,— чуть улыбнувшись,
сказал пропагандист,— царей и разных его сатрапов
убивали уже не раз, не раз падали жертвой самоотвер-
женные герои-одиночки, но никакого освобождения на-
род от этого не получал. Вместо одного убитого царя
на престол садился другой, а террористов быстро вы-
лавливали, без суда вешали, ссылали на каторгу. Гнет
самодержавия усиливался. Так было, например, после
убийства царя Александра Второго. Без участия наро-
да, друзья мои, без революции свобода не приходит.
Товарищ Ленин достаточно убедительно доказал, что
«без народа бессильны, заведомо бессильны всякие
бомбы»...
— Потише, товарищ,— предостерег вдруг хозя-
ин,— и у стен могут быть уши.
Все на мгновение примолкли, плотно сдвинувшись
вокруг пропагандиста. Самовар жалобно пискнул и
оборвал свою песенку. Я невольно покосился на стену:
кажется, она не очень толстая. А что, если в соседней
комнате и в самом деле кто-нибудь сидит и подслуши-
вает нас?
— На днях мы получили замечательную книжеч-
ку, написанную Лениным,— понизив тон, сообщил сту-
дент. И, вынув из заднего кармана брюк тоненькую,
сложенную вдвое брошюру, он обратился ко мне: —
В ней есть косвенный ответ и на ваш вопрос о царе.
Вот, послушайте, товарищи: «Управляет Россией не
царь,— это только говорить можно о самодержавии
одного человека! — управляет Россией кучка самых бо-
гатых и знатных чиновников... Царь не имеет никакой
возможности идти против воли этой кучки сановитых
дворян: царь сам помещик и дворянин...» А чтобы
каждому труженику стало ясно,— продолжал Антон,—
что царь действительно не «помазанник божий», а
лишь самый богатый помещик, Ленин напоминает
здесь, что одна царская фамилия имеет в своей личной
собственности семь миллионов десятин земли.
ПО
Эта цифра оглушила меня: семь миллионов у одной
фамилии! А несчастный мужик бьется как рыба об
лед на двух-трех десятинах. Какой бесстыдный гра-
беж, какая несправедливость! И я вспомнил отца, ко-
торый потерял и эти три десятины, превратившись в
безземельного крестьянина, потом в чернорабочего и,
наконец, в «купца» с походным «магазином» на то-
щих плечах.
Слушая чтение Антона, я с особенным интересом
рассматривал нелегальную брошюрку. Она была напе-
чатана на тонкой папиросной бумаге. На обложке
можно было прочесть: «Н. ЛЕНИН. К ДЕРЕВЕН-
СКОЙ БЕДНОТЕ. Объяснение для крестьян, чего хо-
тят социал-демократы. Издание Заграничной лиги рус-
ской революционной социал-демократии. Женева».
Значит, эту брошюрку прислали к нам из Швейцарии,
тайно переправив через границу потом какими-то неве-
домыми путями, через десятки рук она попала в Астра-
хань и оказалась у Антона. И вот мы, запершись в ком-
нате, читаем эту книгу.
Но как она хорошо и просто написана! Будто живой
Ленин сидит здесь и разговаривает с близкими ему
людьми, с друзьями. Каждое слово глубоко западает в
душу, легко укладывается в сознании.
Кто же такой Ленин? Каков он?.. Я пытался пред-
ставить себе его лицо: оно должно быть широким, свет-
лым, с доброй улыбкой, как у моего родного батьки, а
глаза теплые, приветливые.
И вот он говорит со мной, с батрачонком из дерев-
ни, и я начинаю понимать: ну, конечно, Россией управ-
ляет не один царь, он лишь выполняет волю помещи-
ков и капиталистов, и, значит, убийством одного царя
нельзя опрокинуть всю машину самодержавия. Под-
виги одиночек ничего не изменят.
Антон тем временем продолжал:
— И, подобно городским рабочим, «...деревенские
рабочие и неимущие крестьяне должны, не боясь пре-
следований, не страшась никаких угроз и насилий вра-
га, не смущаясь первыми неудачами, выступить на ре-
шительную борьбу за свободу всего русского народа и
потребовать прежде всего созыва народных
111
представителей. Пусть народ сам выберет по
всей России своих гласных (депутатов). Пусть эти
гласные составят верховное собрание, которое учредит
выборное правление на Руси, освободит народ от кре-
постной зависимости перед чиновниками и полицией,
обеспечит народу право свободных сходок, свободной
речи и свободной печати!
Вот чего хотят прежде всего социал-демократы».
Антон оборвал чтение.
Я был совершенно обескуражен, и только теперь
мне стало ясно, как наивны были мои планы цареубий-
ства и как далеко в сторону могут увести гордые меч-
ты о героических подвигах в одиночку!
Опустив голову, я ждал какого-нибудь упрека или
замечания со стороны пропагандиста, но, к моей ра-
дости, он даже поблагодарил меня, заявив, что мой
вопрос дал ему повод разъяснить всему кружку очень
важную тему.
Мы расходились поздно. Чаю было выпито изряд-
но, но водка осталась нетронутой. Хозяин перелил ее
обратно из рюмок в графин и поставил в шкаф.
И только тогда я сообразил, что все это было лишь
инсценировкой, для отвода глаз. Хитро!
Домой мы возвращались вместе с Митричем. Он
разъяснил мне, что сегодня мы были в одном из круж-
ков астраханской организации РСДРП. В его состав
входили пятеро рабочих судоремонтных мастерских,
два наборщика и шляпница Таня. Руководил кружком
пропагандист комитета ссыльный студент Антон: это
его кличка, а настоящая фамилия нам неизвестна.
Кличка нужна подпольщикам, чтобы вводить в за-
блуждение шпионов и полицию, затруднять опознание
личности и судопроизводство.
— В подполье, браток, конспирация — великое де-
ло! — поучал меня Митрич.
Митрич был очень доволен, что я до сих пор не мог
распознать в нем «своего человека» и не знал, кто под-
бросил листовку Ивановскому.
— Вот так и нужно, товарищ: живи и работай, как
все, а втихомолку делай свое дело. Да не только лис-
товки разбрасывай, но и людей обрабатывай, агити-
112
руй, умей вовремя словечко молвить, новую мыслишку
в чужую голову заронить, душу растревожить. А даль-
ше само пойдет. Рабочий человек уж так устроен: если
начнет думать да передумывать, обязательно закри-
чит: «долой», а кого долой, всем известно. Так-то, пе-
тушок!
Шагая рядом с Митричем, я почтительно слушал
его: вон он какой, настоящий-то подпольщик!
— А насчет своей осечки с царем ты .не смущай-
ся,— засмеялся Митрич, прощаясь со мной у ворот по-
стоялого двора,— когда будет нужно, мы его угробим
в два счета, а теперь первая задача — рабочий народ
поднять, пожар разжечь... Ну, шагай, дружище!
ЭКСПРОПРИАЦИЯ
Всю осень и часть зимы я посещал кружок Анто-
на. Он познакомил нас с основами марксизма, развил
и укрепил нашу веру в правоту и величие дела социа-
лизма. От него же мы узнали и о структуре астрахан-
ской организации: во главе ее стоит строго законспири-
рованный комитет, состав которого известен очень
немногим лицам. Комитет имеет несколько пропаган-
дистов и агитаторов, связанных со всеми рабочими
кружками в мастерских и заводах.
О цареубийстве я давно уже перестал думать, на-
метив для себя более скромное, но полезное для пар-
тии дело: я стану пропагандистом—руководителем
кружка, подобно Антону. Но как мне еще далеко до
него! Сколько надо работать и учиться, чтобы стать
таким знающим агитатором, как он! Да, пройдет еще
много лет, прежде чем я буду не только учиться, но и
учить других, показывать путь к социализму.
Занятия в кружке не мешали мне осваивать набор-
ное дело в типографии. Митрич незаметно помогал,
стараясь освободить меня от многих обязанностей уче-
ника. К весне дело настолько подвинулось вперед, что
я уже мог самостоятельно набирать целые статьи,
хотя и не так быстро, как старые, опытные набор-
щики.
8 На рассвете
ИЗ
Когда я решился, наконец, сообщить об этом Вере
Сергеевне, она так обрадовалась и так горячо пожала
мне руку, словно я совершил подвиг.
— Хорошо, очень хорошо, дорогой мой! Ты даже
не представляешь себе, как это важно и нуж1но. А те-
перь могу тебя порадовать. Наш комитет принял тебя
в ряды астраханской организации РСДРП.
Этого известия я ждал так долго и с таким внут-
ренним трепетом, что оно прозвучало, как победный
гимн: я — Злен партии! Член великого сообщества, бо-
рющегося за освобождение трудящихся и угнетенных
всего мира — за коммунизм... Какое счастье!
Дав мне немного успокоиться, Вера Сергеевна ска-
зала:
— Теперь нам не хватает только одной вещи.
— Какой вещи? — спросил я в тревоге.
Лицо Веры Сергеевны стало серьезным.
— Слушай, Павел, ты должен выполнить одно по-
ручение комитета, оно далеко не безопасное...
У меня дрогнуло сердце: наконец-то! Наверно, что-
нибудь важное, героическое. Хотят испытать меня. Что
ж, я готов на все. Не зря же меня приняли в партию!
— Комитет хотел поручить тебе,— продолжала Ве-
ра Сергеевна,— совершить тайную экспроприацию в
вашей типографии.
— Экспроприацию? — удивился я.— А что это
такое?
— Речь идет о создании подпольной типографии,—
ответила Вера Сергеевна.— У нас есть печатный ста-
нок, есть надежное место для хранения и работы, но
нет самого существенного — шрифта. Ты должен до-
быть его в своей типографии, разумеется, не сразу, а
понемножку, незаметно для окружающих. Понятно?
Я понял, что от меня требовалось, но, признаться,
был немало разочарован. Кража шрифта!.. Какой же
это подвиг?
Однако на деле все оказалось не так легко и прос-
то, как мне представлялось.
Помню длинный тревожный день, когда я впервые
собирался приступить к «экспроприации». Все набор-
щики разошлись по домам. Ушел и «горбоносый черт»,
114
а я, как обычно, остался для уборки помещения и
чистки машин. Под рубашкой на поясе у меня висели
заранее заготовленные мешочки для шрифта.
Подойдя к кассе Ивановского, я дрожащими паль-
цами взял первую щепотку шрифта и поспешно сунул
ее под рубашку. Рука долго не могла попасть в воров-
ской мешочек, тычась в ребра, путаясь в штанах. Мне
чудилось, что вот-вот распахнется дверь, в наборную
ворвется сам горбоносый и рявкнет во весь голос: «Ты
что тут делаешь, сукин сын?! Взять его!» И меня, ко-
нечно, немедленно схватят городовые, посадят в ката-
лажку, а потом засудят — ив Сибирь, на каторгу.
И вот человек, мечтающий о всеобщем счастье и
свободе, вдруг окажется за железной решеткой, на него
наденут арестантский бушлат презренного воришки и...
Дальше моя фантазия рисовала уже такие ужасы, что
и рассказать невозможно.
Впрочем, страшно было только в первые несколько
дней, а потом я привык и делал свое дело спокойно, с
выдержкой. Чтобы не так скоро обнаружилась пропа-
жа шрифта, я втихомолочку брал его из всех касс по-
немножку, зато каждодневно. Не менее расчетливо
подбирались и выносились разные бабашки, линейки,
заставки. Все это я относил к отцу в ночлежку и тайно
от него прятал в темном уголке чуланчика, за ящиком
с товарами. Ни в чем не повинный отец и не подозре-
вал, какой опасности он подвергался. Впрочем, в слу-
чае провала я твердо решил взять всю вину на себя.
Наконец настал день, когда я смог сообщить Вере
Сергеевне и мамаше, что «экспроприация» закончена
и типография готова.
«УНИВЕРМАГ» ОТЦА
Сегодня через Веру Сергеевну я получил задание
к восьми часам вечера принести «товар» в конец 4-й
Бакалдинской улицы. Там будет стоять свой извозчик
с бочонком сельди на козлах. «Ты скажешь ему па-
роль; он примет от тебя шрифт и сам отвезет куда
надо».
в*
115
Радостно возбужденный, я побежал в ночлежку.
Вот оно, настоящее революционное дело. Оборудовать
для партии подпольную типографию! Выпускать пе-
чатные прокламации и не сотни, а тысячи. Хорошо!..
И только тут я спохватился, что для успеха дела на-
до было заранее наметить план выгрузки моего не со-
всем обычного «товара».
Под каким предлогом на глазах у ночлежников я
полезу в чуланчик? Как замаскирую шрифт от посто-
роннего глаза? В чем понесу его? Что скажу отцу в
свое оправдание? В этом промахе сказывалась моя
неопытность.
Когда я вошел в ночлежку, меня поразил вид отца.
Бледный, осунувшийся, он сидел на нарах, свесив но-
ги над дверцей чуланчика.
Я испугался.
— Что случилось, батька? Ты болен?
Отец мгновенно вспыхнул, побагровел и, схватив
меня за руку, прошипел на ухо:
— Выйдем!
Во дворе он подвел меня к сеновалу и, как бы сра-
зу обессилев, тяжело опустился на кучу сена в тени.
Полный тревоги, я присел рядом.
— Что ты делаешь, Павел? — задыхаясь от гнева,
прохрипел отец.— Ты хочешь погубить нас? Откуда у
тебя эти вещи? Для чего?
Сунув руку в карман брюк, он вынул горсть
шрифта.
Я облегченно вздохнул: значит, страшного ничего
еще не случилось. Случайно отец обнаружил мой
«грех». И вместо того чтобы дать отцу серьезное объ-
яснение, я легкомысленно ответил:
— Ничего особенного, папаша, больше каторги на
этом деле не заработаешь.
Мой добрый, но крайне вспыльчивый отец вскочил
как ужаленный:
— Каторга! И ты не сказал мне ни слова! Да как
же ты смел!
Я возразил по-мальчишески:
— Не трусь, батька, тебя никто не тронет. В слу-
чае ареста я всю вину приму на себя. Кстати, сегодня
116
я должен все это унести отсюда, и ты можешь успоко-
иться.
Отец как-то сразу обмяк и с дрожью в голосе ока-
зал тихо:
— Не ожидал от тебя, сынок, таких слов... Разве
я о себе думал?!
Я понял, что сказал что-то неладное, но уже было
поздно. Как все вспыльчивые люди, отец быстро
остыл и уже другим тоном спросил:
— Это что ж такое будет? — он подбросил на руке
кучку шрифта. — Для кого?..
Я, не задумываясь, ответил:
— Для тех самых.
— Та-а-ак,— протянул отец,— это и есть ваше
«золото»?
— Угадал, батя.
— Стало быть, дело всурьез идет?
— Всерьез.
— В крамольники записался?
— Так их полиция называет, а тебе не при-
стало.
Отец окинул меня строгим взглядом:
— А что, если я отнесу это куда полагается?
Я вскочил на ноги:
— Нет, ты не сделаешь такой подлости.
Отец сунул шрифт в карман и вздохнул:
— Нет, не сделаю. Душа не лежит к фараонам
треклятым. А тебя бы стоило выпороть хорошенько
да в чулан запереть, непутевый мальчишка!
Почуяв в голосе отца новую нотку, я отшутился:
— А чулана-то и нет!..
Ворчание отца меня мало беспокоило, сейчас я
думал о том, как незаметно для окружающих вынести
из чуланчика два десятка мешочков с тяжелым
шрифтом и банки с красками?
Ночлежка была полна народу. За столом сидели
временные квартиранты, пили чай, водку, играли в
карты. А мне пора уходить, иначе не успею к назна-
ченному часу... Что же делать?
Я решил просить у отца помощи. Иного выхода
не было.
117
Выслушав мою просьбу, он с явной издевкой за-
метил :
— Плохой же ты заговорщик, как я погляжу,—
молоко на губах не обсохло. И таких-то детишек тя-
нут в омут!..
Не сказав больше ни слова, отец решительно на-
правился в ночлежку.
В другое время я бы ужасно обиделся на него за
слово «детишки», но теперь молча проглотил «пилю-
лю» и покорно последовал за ним в ночлежку.
Из дальнейшего у меня создалось такое впечатле-
ние, что отец давно уже обдумал план действий. Со-
храняя видимое хладнокровие, он, не торопясь, про-
шел через всю комнату к своему месту, ответил на
замечания некоторых словоохотливых сожителей, по-
смеялся. Потом, как обычно, стал на одно колено око-
ло нар, отпер дверцу и на полтуловища влез в свой
чуланчик.
Кто-то попросил пачку папирос. Отец спокойно вы-
сунул голову наружу и, бросив ночлежнику пачку,
крикнул:
— Деньги отдай Павлу!
Я получил от покупателя пятачок. Отец опять ис-
чез в своей норе. Несколько лишних минут, проведен-
ных им в чуланчике, тянулись мучительно долго. Мне
казалось, что все это замечают, подозрительно косят-
ся в сторону отца, перешептываются.
Наконец, красный от напряжения, отец вылез из
чуланчика, вытащив свой «универмаг».
— А ну-ка, помоги, сынок!
Взявшись под края ящика, мы с усилием подняли
его и поставили на нары. Все товары лежали в образ-
цовом порядке, но ящик был несколько полнее обыч-
ного. Только теперь я понял замечательную уловку и
самоотверженность отца.
Вскоре мы уже шли по городу, направляясь к 4-й
Бакалдинской улице. Багровый от напряжения, отец
нес на широком ремне свою «универсалку», ставшую
тяжелее раз в десять. Я шел рядом и щелкал подсол-
нухи, полагая, что так «конспиративнее».
118
— .Только бы ремень не лопнул,— шепнул мне
отец на полпути.
Время от времени его останавливали прохожие,
покупая то мыло, то папиросы, то ваксу. Он охотно
останавливался, ставил «магазин» на тумбу, отпускал
товар и, вытерев с лица пот, шел дальше. Эти оста-
новки вызывали у меня тревогу; отец же оставался
совершенно невозмутимым, даже беспечным.
На перекрестке 4-й Бакалдинской улицы стоял го-
родовой. Я заволновался: его еще не хватало...
— A-а, Андрей Григоричу мое почтение! — крик-
нул городовой, когда мы подошли ближе.— А ну,
подь сюды.
Отец направился к городовому. Меня бросило в
пот. Что-то будет? Надо же было наскочить на зна-
комого!
Городовой собственноручно выбрал пачку папирос,
осмотрев предварительно все сорта.
Шея отца налилась кровью. Ремень резал плечо.
— Дай-кось спичку, Григорич,— попросил городо-
вой, задерживая отца.— А это кто ж с тобой?
— Да, вишь ты, сынок приехал,— спокойно ответил
отец, поворачиваясь ко мне,— работенку нашел.
— Ну-ну, ничаво,— благосклонно изрек блюсти-
тель порядка.— А парень-то рыжий — на тебя похож,
хо-хо-хо! Валяй, валяй, торгуй!..
От ярости и нетерпения я готов был растерзать
этого болтуна. А вдруг он случайно сдвинет папиро-
сы и заметит под ними мешочки со шрифтом... А
вдруг лопнет ремень и все посыплется к нему под но-
ги... А вдруг...
— А что ты больно красен сегодня? — неожидан-
но поинтересовался городовой, когда отец уже повер-
нулся к нему спиной.
Я застыл в ожидании: как-то вывернется несчаст-
ный отец?
— На радостях выпил маленько,— без малейшей
запинки соврал он, поспешно отходя прочь.
— Хо-хо, это ничаво, это	можно,— одобрил
усач.— А что ты деньги-то не взял за папиросы?
Отец махнул рукой:
119
— Ладно уж, в другой раз как-нибудь...
Он изнемогал под тяжестью.
Вот уже конец улицы. Извозчика не видно. Неуж-
то опоздали? Вот беда! Какой позор на мою го-
лову!
Еще несколько шагов, и мы на условленном ме-
сте. Направо — глухой переулок. Уф, отлегло! Извоз-
чик здесь. На козлах под его длинными ногами я уви-
дел бочонок из-под сельдей,— он!..
Подойдя сзади к козлам, я вполголоса сказал
пароль.
Извозчик оглянулся.
Я чуть не вскрикнул от изумления и неожиданно-
сти: это был переодетый Антон! Узнав меня, он улыб-
нулся, сказал отзыв и подозрительно покосился на от-
ца, который уже снимал с плеч свою тяжелую ношу.
Я коротко объяснил, в чем дело.
«Извозчик» быстро переложил мешочки со шриф-
том в бочонок, хлестнул конягу кнутом вдоль спины
и тотчас укатил прочь.
Отец поспешно привел свой товар в должный по-
рядок. Его руки дрожали. С красного лица и шеи ка-
тился обильный пот. Только теперь можно было заме-
тить, каких страшных усилий стоила ему вся эта опе-
рация и какую тревогу он пережил.
А все-таки дело было сделано! Мне хотелось тут
же обнять и расцеловать моего батьку: ведь он, сам
того не ведая, совершил настоящий революционный
подвиг!
БОЛЬНИЦА ОБЩЕСТВЕННОГО ПРИЗРЕНИЯ
Астрахань с давних пор была местом ссылки поли-
тически неблагонадежных, начиная еще с народоволь-
цев. Здесь они жили под неусыпным надзором мест-
ной полиции и сотен шпионов, или «шпикандры», как
презрительно именовали их ссыльные.
В начале девятисотых годов в город чаще всего
попадали «бунтовщики» — студенты, учителя, врачи,
журналисты. Они и положили начало астраханской
организации РСДРП.
120
На моих глазах эта организация только еще выхо-
дила из стадии «кружковщины», пытаясь установить
более широкие связи с массами, втянуть их в револю-
ционное движение.
Первые результаты этих попыток уже сказыва-
лись. В бондарных мастерских Форпоста и на судо-
ремонтных заводах назревали стачки. Брожение на-
чинало охватывать даже отсталых работниц рыбных
промыслов.
Приближалось Первое мая, и социал-демократы
готовились провести массовую маевку.
В таких условиях создание типографии было как
нельзя более кстати —печатное слово должно было
сыграть большую организующую роль.
Местонахождение нашей типографии было сугубо
законспирировано. Даже мне, принимавшему участие
в ее организации, долгое время ничего не было из-
вестно. Наконец я получил задание в определенный
день и час явиться в типографию и отпечатать перво-
майскую прокламацию.
Мне было строжайше наказано прийти к воротам
Больницы общественного призрения ровно к шести
часам утра, условным образом дернуть три раза за
ручку звонка и ждать дворника. Это будет человек
высокого роста, с круглой черной бородой, с волоса-
ми, подстриженными «под горшок», с большими тем-
ными глазами. Брови мохнатые, нависшие, сапоги ры-
жие, на груди медная бляха.	*
Дворнику, который выйдет на звонок, я должен
сказать: «Здравствуйте, Иван Карпыч!» Он ответит:
«Давай бог, а как ваше здоровье?» После чего я дол-
жен буду шепнуть ему пароль, и он тотчас проведет
меня в типографию.
Передавая мне текст прокламации, Вера Сергеев-
на с особой настойчивостью напоминала о необходи-
мости опасаться шпионов:
— Если ты приведешь за собой «хвост» — все про-
пало. Может провалиться не только типография, но
и вся организация.
Теперь я уже не спрашивал, что такое «хвост», и
чувствовал себя более уверенно. Правда, ни одного
121
шпика я еще не видал, но, мне кажется, узнал бы его
с первого взгляда: наверное, какая-нибудь отврати-
тельная крысиная морда, с маленькими острыми
глазками, с длинным носом, и сам весь поджарый,
как гончая собака.
Накануне в целях конспирации я ночевал у отца
под охраной «хари». Как обычно, улегся рядом с от-
цом на голых нарах, во всей амуниции.
Долго не спалось. Да и как уснешь, если завтра
предстоит такое серьезное дело. Что значит по срав-
нению с ним переписка листовки на гектографе. Тут
целая типография! Вот когда я попаду в настоящее
подземелье. А как иначе? Стук печатной машины,
пусть даже самой маленькой, не скроешь в обыкно-
венной комнате. И мне живо представилось, как я в
темноте спукаюсь по узенькой лестнице, спускаюсь
долго, ноги скользят, я падаю... Быть может, сломаю
ногу, но это не беда, с Оводом бывало и хуже. По-
том так же, как Овод, я буду прихрамывать на одну
ногу и ловко скрывать свою хромоту... В подземелье,
конечно, тесно, душно, сыро. Впрочем, и это пустяки.
Надо ко всему быть готовым...
Не спал и отец. Он ворочался с боку на бок, по-
чесывался, вздыхал. Его, видимо, терзала тревога за
сына. Он знал, что я продолжаю держать связь «с
ними», участвовать в каких-то опасных делах, нахо-
жусь под угрозой.
Я старался разубедить его, успокоить, уверяя что
мне поручаются самые невинные дела, за которые да-
же простой высылки не дадут.
Было уже поздно. Привернутая лампа странно
подмаргивала, угрожая погаснуть. Отец не выдер-
жал.
— Слушай, Павел,— взволнованно зашептал он
мне на ухо,— скажи правду, ты крепко связан с теми
людьми?
— На всю жизнь,— так же шепотом ответил я, по-
вернувшись с боку на спину.
— И вас много, таких фантазеров?
— Тысячи! Только мы не фантазеры, батя, а бор-
цы за народное дело.
122
— Борцы! — В голосе отца прозвучала насмеш-
ка.— Если все такие, как ты, много вы наборетесь.
Я возмутился и стал уверять отца, что у нас есть
настоящие рабочие, и старые и молодые, есть и уче-
ные люди, учителя, врачи, студенты...
— Вот, вот! — подхватил отец.— Студенты, ма-
менькины сынки! Они вас заведут к черту на кулички.
Слыхали мы про их бунты в Петербурге.
Вообразив себя пропагандистом, я попытался рас-
сказать отцу о «пауках и мухах», о буржуях и кула-
ках-живодерах, о стачках рабочих и бунтах крестьян,
о том, что я слышал от Антона к Веры Сергеевны. И
все это полушепотом.
Отец перебил меня:
— Помолчи минутку. Ну вот, скажем, вы собра-
лись в партию, взбаламутили народ, озлобили его
против богачей, а дальше что?..
— А дальше революция, баррикады, свобода, со-
ци-а-лизм.— Последнее слово я, кажется, пропел в
самое ухо отца.
Он тяжело простонал:
— О боже ты мой, вы идете на верную гибель, сы-
нок. Ведь царь-ирод в порошок вас сотрет, переду-
шит, как хорек кур.
Из осторожности о царе я еще ничего не говорил
отцу, но он сам догадался:
— У него же несметное войско, жандармы, поли-
ция, а вы с голыми руками...
— Как знать, батя, может и не с голыми... Давай-
ка лучше спать, а то уже светает...
Отец сокрушенно вздохнул и замолк.
Я долго ворочался с боку на бок и задремал, ка-
жется, «в дыму пожаров», под звуки выстрелов, под
хриплые крики «урра, на бой!». Потом скатился по
какой-то лесенке в мрачное подземелье и от толчка
вскочил как встрепанный. Уже утро?
Отец тоже проснулся:
— Ты куда так рано?
— Надо. До свиданья, батька.
Я крепко пожал его руку. Он притянул меня
к себе:
123
— Опять к ним?
Мягко освбодив руку, я молча вышел из ночлеж-
ки. Сказать правду нельзя было, а врать не хотелось.
Город только просыпался. На рынок спешили до-
машние хозяйки и торговки с продуктами. Звонко пе-
рекликались запоздавшие петухи. Изредка громыхали
по мостовым пролетки извозчиков. Редкие прохожие
ничем не напоминали гнусную «шпикандру», которой
надо было опасаться. Я шел, как на праздник, воз-
бужденный и радостный.
Больница общественного призрения находилась в
конце Полицейской улицы (ныне Кировской), на са-
мой окраине города. Это была группа кирпичных зда-
ний в два этажа, обнесенная чугунной решеткой, с
обширным двором и садиком посредине.
К воротам я подошел ровно в шесть часов, как бы-
ло приказано. Признаться, ручку звонка я дернул не
очень уверенно. Вместо дворника меня встретили от-
чаянным визгом две злые собачонки. Об этом я не
был предупрежден и забеспокоился. Все жильцы дво-
ра проснутся, начнут выглядывать в окна, следить за
мной, а где-нибудь поблизости, возможно, бродит
шпион. Скверная история!
Хриплый голос дворника оборвал мои страхи.
— Цыть вы, окаянные!—закричал он на собачо-
нок.— И кого там принесло так рано?
Передо мной предстал длинный, черный, как цы-
ган, человек с метлой в руках и прочими атрибутами
дворовой власти: это «он»!
Проделав все, что мне предписывалось правилами
конспирации, я пожал сухую волосатую руку дворника.
— Идите за мной, товарищ,— просто сказал он,
направляясь в задний конец двора.
Пройдя весь двор, мы вошли в коридор последнего
корпуса. Здесь остро пахло лекарствами, кислой ка-
пустой.
Я шел за спиной дворника и думал: «Вот сейчас
он заведет меня в какой-нибудь чулан, поднимет люк
в подпол, и мы начнем спускаться в подземелье...»
Нет! Он повел меня на второй этаж и остановился
около винтовой лестницы, которая верхним концом
124
упиралась ,в потолок. Вот тебе и на! Я в недоумении
посмотрел на дворника. Тот коротко брооил:
— Выше!
Мы быстро сделали несколько оборотов по лестни-
це и уперлись головами в потолок — это был люк, на
двух кольцах которого висел большой ржавый замок.
Дворник неторопливо вынул из кармана ключ, со
скрипом отпер замок и сильным толчком поднял люк
вверх. Через минуту мы были на чердаке. На длин-
ной веревке висело белье, а под самой крышей и по
темным углам тянулись причудливые гирлянды пау-
тины. Свет проникал только через маленькое слухо-
вое оконце, выхватывая из полумрака кирпичный ды-
моход с широким коленом у основания в форме ле-
жанки.
Опустившись на колени, молчаливый дворник не-
торопливо открыл дверцу дымохода и, сунув туда
свою длинную волосатую руку, вытащил наружу ко-
нец толстой веревки с петлей.
— Тяни! — приказал он.
Дважды перехватив веревку, я с большим трудом
вытащил из дымохода тяжелый мешок.
— Ну, вот вам и типография,— ухмыльнулся
дворник.— А как с ней орудовать — это уж ваше де-
ло. Мне сказали, что вы наборщик и сами разбере-
тесь, что к чему. Работать здесь можете до самого ве-
чера, а раньше я вас все равно не выпущу. Надо до-
ждаться, когда разойдутся врачи и служащие. Тогда
вы опять все уберете в мешок и повесите на крюк в
дымоходе. Вот и все.
Я был разочарован: вся типография в одном меш-
ке уместилась!
Резкий звонок и визг собачонок заставили дворни-
ка поспешить к выходу.
— Желаю вам, значит, успеха! Для безопасности я
вас запру.
Неприятно проскрипел люк, громыхнул замок, и
я остался один в полумраке огромного чердака.
«Вот так подполье! — разочарованно подумал я,
осматривая свое высокое убежище.— Как в мышелов-
ке. Без посторонней помощи отсюда и не выйдешь...»
125
В МЫШЕЛОВКЕ
На чердаке было тихо. Шум города сюда доносил-
ся глухо. Все углы и большая часть чердака тонули
в густом мраке, так что я не мог даже определить
точных размеров своего странного «подполья». Косой
свет из слухового оконца скупо освещал колено ды-
мохода.
Вытряхнув «типографию» на лежанку, я приступил
к монтажу печатного станка. Это был толстый четы-
рехугольный деревянный брусок с наглухо прикреплен-
ной к нему железной рамой. На дне рамы лежало зер-
кальное стекло размером в лист писчей бумаги. На это
стекло, как можно было догадаться, полагалось ставить
гранки набора. В мешке я нашел два мастиковых ва-
лика: один для смазки набора краской, другой для
прокатывания, то есть собственно для печати. Значит,
придется обойтись без печатной машины. Да оно и
лучше — никакого шума не будет. Здесь же оказался
и доставленный мною шрифт, несколько банок красок,
разные бабашки, линейки и стопа писчей бумаги.
Только одну вещь упустил из виду неизвестный мне
конструктор «типографии»—наборную кассу. Я решил
использовать для этой цели верхнюю плоскость лежан-
ки, благо она оказалась достаточно широкой и гладкой.
Разложив на ней тридцать две кучки шрифта в кас-
совом порядке, я приступил, наконец, к самой ответ-
ственной части работы — к набору листовки. Это бы-
ла первомайская прокламация Астраханского коми-
тета.
Трудно себе представить, с каким волнением и ра-
достью набирал я первую строчку. Подумать только:
первая печатная строчка!
Сначала работа пошла довольно быстро. К вечеру я
надеялся не только набрать, но и напечатать часть ти-
ража. Однако уже к половине дня моя работоспособ-
ность резко снизилась. Отсутствие кассы, непривычные
условия работы и нестерпимая жара от накалившейся
крыши давали себя знать. Ноги постепенно деревенели,
колени подгибались, в висках стучало. Я все чаще де-
лал передышки.
126
Под вечер меня встревожил дружный лай собачонок.
Через щелку в крыше я выглянул наружу.
В калитку вошел какой-то толстый господин в ка-
сторовой шляпе.
Дворник встретил его низким поклоном и, сняв фу-
ражку, проводил до самых дверей поликлиники. Это за-
ставило меня поморщиться. «Кому это он так низко
кланяется? Главный доктор, что ли, какой...»
На всякий случай я решил осмотреть и задний двор:
нет ли еще выхода, кроме калитки. Перебравшись на
противоположную сторону чердака, в поисках щели я
случайно нажал на какую-то гнилую доску. Раздался
треск, и вместе с доской большой кусок ржавого железа
полетел с крыши.
— Кого там черт носит? — раздался сердитый воз-
глас снизу.
Отпрянув назад, я в страхе замер на месте. Какая
глупость! А вдруг захотят проверить и поднимутся на
чердак?
Когда я решил, наконец, заглянуть в образовав-
шийся пролом, я увидел двух рабочих, выбрасывав-
ших из конюшни навоз к самой стене здания. Задний
двор оказался огороженным каменной стеной, но
все же не такой высокой, чтобы через нее нельзя бы-
ло перебраться. Я успокоился и снова приступил к ра-
боте.
Мучила духота. Хотелось пить. Работа, хоть и мед-
ленно, все же подвигалась вперед, рама заполнялась
набором.
Стало заметно темнеть. Последнюю строчку прокла-
мации я уже набирал, едва различая буквы.
Но вот листовка набрана. Она уместилась в раме в
два столбца и выглядела, как статья в газете. Теперь я
мог бы приступить к печати, но солнце уже село; быстро
надвигалась ночь. Оттиснув наспех один экземпляр
прокламации и тщательно укрепив в станке набор, я
аккуратно уложил «типографию» обратно в мешок и
благополучно повесил ее на крючок в дымоходе. Осмот-
релся: все следы моей работы исчезли. Смертельно
усталый, но довольный, я присел на лежанку и стал
ждать дворника.
127
Последний луч солнца давно уже погас. Бледная
полоска света еле заметно освещала кусок лежанки и
мои ноги. Лохмы серой паутины исчезли во мраке.
Только висевшее белье выступало кое-где белыми пят-
нами. Шум извне постепенно замирал.
Дворник не приходил.
Что бы это значило? Обещал выпустить меня вече-
ром, а теперь уже ночь... Конечно, он свой человек,
иначе Вера Сергеевна не направила бы меня в эту дыру.
Однако какой он все же странный: голос хриплый,
взгляд исподлобья, ходит как-то боком. И потом, зачем
он так низко кланялся этому толстяку? Ради конспи-
рации, что ли? М-да... А теперь все в его власти: и
судьба с таким трудом собранной типографии и моя
собственная...
Вскоре в моей обители погасло и последнее светлое
пятнышко. Чердак погрузился в непроницаемую тьму.
Мне становилось страшно. В черной глубине черда-
ка мерещились какие-то туманные фантастические рожи
с зелеными глазами, слышались таинственные шорохи,
вздохи. Вот что-то зашуршало, зашевелилось у самого
дымохода. Я поспешно подобрал ноги и сел на лежанке
по-турецки, застыв в неподвижности.
Через минуту что-то шумно шарахнулось по желе-
зу, и какая-то тень пронеслась над головой, тронув
крылом мои волосы. Летучая мышь?.. Я еле сдержал
крик.
Порой на своей лежанке я чувствовал себя, как гого-
левский Хома перед железной маской страшного Вия.
— Вы что, уснули? — внезапно услышал я знако-
мый голос.
В эту минуту хриплый голос дворника показался
мне воистину ангельским. Все мои страхи мигом испа-
рились,
— Как успехи, товарищ? — с интересом спросил он,
когда мы выбрались во двор.— Я вас задержал ма-
ленько? Виноват профессор: он долго возился в своем
кабинете, а окна выходят во двор.
Узнав, что листовка уже набрана и остается только
напечатать ее, дворник обрадовался и крепко пожал
мне руку. Прощаясь со мной, он уверял, что его чер-
128
дак — место надежное и что никакой ищейки не придет
в голову искать здесь типографию. Завтра в те же часы
я могу явиться сюда вторично и так же работать целый
день.
Выпуская меня на улицу, он все же советовал осте-
регаться шпионов.
— В Астрахани развелось теперь так много этой
сволочи, что никогда нельзя быть уверенным в пол-
ной безопасности.
МЫШЕЛОВКА ЗАХЛОПНУЛАСЬ
Прежде чем явиться к мамаше, где ожидала меня
Вера Сергеевна, я лишний час покружил по городу,
чтобы замести следы. Даже прокатился на громыхаю-
щем, как арба, трамвае туда и обратно- Это было тем
более необходимо, что за подкладкой картуза был спря-
тан первый и единственный экземпляр отпечатанной
прокламации.
Обычно сдержанная Вера Сергеевна и спокойная
мамаша чуть не заплясали от радости, когда я разло-
жил перед ними листовку.
— Как это замечательно выглядит! — восторгалась
Вера Сергеевна, любуясь листовкой.— Можно поду-
мать, что мы имеем настоящую типографию!
— А как забегают шпики и жандармы! — подхва-
тила мамаша, заливаясь смехом.— Только, смотри у
меня, будь осторожен, теперь успех дела от тебя за-
висит.
Вера Сергеевна сразу стала серьезной:
— Да, да, голубчик, особенно гляди в оба, когда
выйдешь на улицу с готовыми прокламациями. Ведь
если тебя арестуют... Нет, об этом даже думать не смей.
Мамаша осталась и на этот раз верна себе. И я
.опять должен был выслушать ее подробнейшие настав-
ления по части конспирации: по каким признакам узна-
вать шпионов, как от них отделываться «на ходу», как
маскировать листовки под одеждой, как идти с ними по
улице и прочее.
0 На рассвете
129
— Но самое главное — не теряйся в критические
минуты: выдержка и хладнокровие — важнейшие каче-
ства революционера. А трус всегда гибнет сам и прова-
ливает других.
Позабыв о своих недавних страхах на чердаке, я
горячо заверил своих наставниц, что я не трус и они
могут на меня положиться.
— О бог мой, как он еще молод! — с комическим
отчаянием воскликнула Вера Сергеевна.— Ну, совсем
юнец. А мы требуем от него хладнокровия.
Я растерялся.
Мамаша ободрила меня веселой шуткой:
— Молодость, сынок, не порок, был бы прок. По-
ешь-ка лучше пирога для храбрости да чайку попей.
Вера Сергеевна уже всерьез сказала:
— Твоя ахиллесова пята, Пашенька, это чрезмер-
ная горячность, торопливость, нетерпение. В дальней-
шем ты должен поработать над своим характером.
Дорого бы я заплатил, чтобы узнать, что такое
«ахиллесова пята» и почему это плохо. А спросить по-
стеснялся. Ладно, узнаю после.
Дав нам адрес, по которому надо будет переправить
готовые прокламации, Вера Сергеевна ушла.
" Мы остались вдвоем с мамашей. С волчьим аппети-
том уничтожая пироги, я без утайки рассказал ей о
пережитых на чердаке волнениях, недостойных, конеч-
но, настоящего революционера.
Мамаша добродушно посмеивалась:
— Это пустяки. Первый раз всегда так бывает, а
потом привыкнешь, и дело пойдет, как по маслу. Да тут
и страшиться нечего: дворник — человек надежный. Ве-
рочка хорошо его знает и ценит. Чердак тоже место
хорошее, а чертей и бога революционеры не боятся.
Переночевав у мамаши, я ранним утром снова от-
правился «на работу», но уже другими улицами и пере-
улками.
Теперь я шел действительно не торопясь и куда бо-
лее спокойно, чем первый раз. Без особой надобности
головой не вертел, не озирался волком по сторонам, не
каждого прохожего принимал за шпиона. Но недалеко
от больницы, у мостика, пересекавшего канаву, я обра-
130
тил внимание на какого-то странного человека в широ-
ком рйЖем костюме, с засаленным котелком на затыл-
ке. Он стоял, опершись на ветхие перила, и небрежно
помахивал в воздухе железной тросточкой с крючком
вместо набалдашника. Мне бросились в глаза большие
оттопыренные уши и широкая, как у бульдога, челюсть.
Не «хвост» ли?..
На всякий случай, не доходя больницы, я свернул в
сторону. Незнакомец проводил меня равнодушным
взглядом заплывших глаз и широко зевнул.
Сделав изрядный крюк по смежным переулкам, я
подошел к воротам больницы с другой стороны. Сзади
никто не провожал меня. Я облегченно вздохнул —
значит, это случайный прохожий. А какая все-таки
отвратительная морда!
Так же, как вчера, дворник доставил меня на чердак
и, заперев люк снизу, оставил одного.
Боясь показать себя трусом, я ничего не сказал ему
о встрече с ушастым человеком,— еще на смех под-
нимет!
В том же порядке разложив свою «типографию» на
лежанке дымохода, я весь день работал с большим
подъемом и быстрее, чем накануне. Отпечатки получа-
лись отчетливые, красивые и ровные. Чердак казался
мне теперь таким надежным и безопасным местом, что
временами я забывался и начинал тихонько насвисты-
вать свою любимую песенку: «Вот мчится тройка поч-
товая по Волге-матушке зимой...»
Стопа отпечатанных листовок заметно росла. Время
летело. Наступил вечер. Убрав типографию в «волшеб-
ный» мешок и опустив его в дымоход, я тщательно пе-
ресчитал готовые прокламации. Девятьсот экземпля-
ров! От радости я чуть не закричал: «Уррра-а-а!»
Но как вынести отсюда такую большую кипу неза-
метно для посторонних, глаз? И тут мне помогли на-
ставления мамаши. Аккуратно обложив прокламация-
ми бока и живот, я так крепко затянулся широким
ремнем, что стало трудно дышать. Все же моя фигура
заметно округлилась, а живот выпер вперед. Я расхо-
хотался— вот потеха! Но, вспомнив о конспирации и
выдержке, я поспешил натянуть на себя старый пид-
9*.
131
жачишко. По моим соображениям, он должен был
скрыть сверхъестественное вздутие живота.
Визгливый лай собачонок оборвал мои занятия
туалетом. Я бросился к знакомой щели, и — о ужас! —
во двор ввалились двое городовых, а вслед за ними и
сам пристав. Собачонки встретили их неистовым виз-
гом (вот когда я сказал им спасибо!). На лай вышел
дворник с метлой в руках. Поклонившись приставу, он
круто повернулся, намереваясь, видимо, пройти в зда-
ние раньше непрошеных гостей.
— Стой, дворник, ты пойдешь с нами!—сердито
остановил его пристав.
Я растерялся. Все кончено! Типография провали-
лась, мне некуда скрыться. Чердак заперт снаружи тя-
желым замком, «мышеловка захлопнулась». Попался,
как кур во щи!
В поисках выхода я заметался по чердаку, споты-
каясь и падая через балки, путаясь в сорванном белье.
Нет, выхода не было!
Еще раз заглянув в щель крыши, я убедился, что
попал в капкан: у калитки стоял городовой и никого не
выпускал за ворота. Несколько задержавшихся слу-
жащих о чем-то оживленно переговаривались с около-
точным надзирателем. Нетрудно было догадаться, что
в здании больницы идет обыск и что после обхода двух
этажей, а может быть и раньше, полиция поднимется
и на чердак.
Что делать?
Внезапно меня осенило... Я метнулся в противопо-
ложный конец чердака: ведь в крыше был пролом, ко-
торый вчера едва не открыл моего убежища. Однако,
глянув вниз, я пришел в еще большее уныние. Прыжок
с такой высоты угрожал по крайней мере переломом
ног, если не больше... Меня охватило отчаяние.
Чтобы схоронить концы, я решил немедленно сжечь
прокламации. Какое горе! Сунул руку в карман шта-
нов — спичек нет.
Что же еще можно предпринять? Порвать листовки
и выбросить их на задний двор? Спустить в трубу?
Спрятать на чердаке? Но время, где взять время?
Я бросился к дымоходу — авось успею!
J32
Глухой гул голосов и треск лестницы, ведущей на
чердак, заставили меня содрогнуться: идут! Конец!
Сию минуту ворвутся сюда с фонарями царские поли-
цейские. Погибнет наша типография, провалится орга-
низация, не увидят света первые печатные листовки...
Нет, я не мог вынести такого позора.
И, не дав себе времени для дальнейших размышле-
ний, я со всей силой рванул уже надломленный лист
железа и прыгнул на задний двор...
Не помню, сколько времени пролежал я на куче на-
воза, спасшего мои ноги, а может быть, и жизнь. Со-
трясение все же было настолько сильным, что я потерял
сознание. Придя в себя, я долго не мог сообразить,
что со мной случилось, где я нахожусь. Вокруг было
темно. Шумел ветер. Где-то поблизости всхрапывали
лошади.
Ощупав себя руками, я вспомнил происшедшее и
сразу вскочил на ноги. Острая боль, словно стальным
кнутом, резанула по коленям. Я упал.
Немного поразмыслив, я решил, что прошло немало
времени и если меня до сих пор не поймали, значит,
опасность миновала и можно не очень торопиться. Сно-
ва потрогал себя со всех сторон: прокламации на месте,
ребра, кажется, целы, только ремень лопнул. Не беда,
затянусь поясом брюк.
По небу, гонимые северным ветром, неслись темные
тучи, готовые каждую минуту разразиться дождем. Хо-
телось еще полежать, не двигаясь с места. Нет, надо
бежать и бежать, не медля ни секунды. Но кто помо-
жет? Ведь эта проклятая боль опять срежет меня при
малейшем движении...
«А помнишь Овода? — подумалось мне.— Разве та-
кие муки он переносил?..»
Образ любимого героя встал передо мною, как жи-
вой, во всем своем величии. И стоило только на мгно-
венье поставить себя рядом с ним, как все мои злоклю-
чения показались такими ничтожными, что мне стало
стыдно.
Преодолевая мучительную боль в коленях и поясни-
це, я с трудом стал на четвереньки и медленно пополз
к забору. Мне хотелось обследовать, нет ли где пролаза
133
или низкого места, чтобы выбраться со двора. Но забор
оказался выше человеческого роста. Добравшись до
конюшни, я наткнулся на приставную лестницу: вот
оно, спасение!
Внезапный лай собачонок заставил меня шарах-
нуться в темный угол, за конюшню.
— Цыть вы, окаянные!—услышал я знакомый го-
лос дворника.
Я готов был запрыгать от радости: он жив, не аре-
стован, значит, наша типография сохранилась!
Мне хотелось сию же секунду побежать к дворнику
и расспросить о случившемся. Но внезапное сомнение
пригвоздило меня к месту: а что, если он сам выдал
типографию? А что, если он... Нет, нет! Этого не может
быть!.. Но все же надо бежать отсюда, и как можно
скорее.
Не помню, каких усилий стоило мне приставить
лестницу к забору, как я взобрался на стену и перева-
лился на ту сторону, в густые заросли лопуха и репей-
ника. Отсюда обходными путями можно было пробрать-
ся на окраину города, к Бакалдинской улице.
Под утро, вконец измученный, я добрел до знако-
мого кладбища, находившегося недалеко от дома ма-
маши. Здесь я бывал не раз. В каком-то полуразрушен-
ном склепе я спрятал драгоценные листовки.
Признаться, неприятный холодок не раз пробегал
по телу, когда я спускался по каменным ступенькам в
темное царство мертвых. И, несмотря на боль, которая
все еще давала себя знать, я выскочил оттуда, как
пробка.
Боясь провалить квартиру мамаши, я пошел к отцу.
Три дня подряд меня не было в ночлежке. Отец решил,
что со мной произошло что-нибудь страшное, непопра-
вимое. Когда я, стараясь не шуметь, приоткрыл дверь
ночлежки, он живо вскочил с нар и бросился ко мне
навстречу:
— Что случилось, Павел? Где пропадал так
долго?
— Завтра... Дай отдохнуть, батька.
Но, разумеется, ни сегодня, ни завтра я не мог рас-
сказать отцу о том, что произошло.
134
БЕЛЫЕ ГОЛУБИ
Через несколько дней я уже оправился.
Наша типография уцелела. Быть может, полиция
искала что-либо другое? Значит, дворник, здесь ни при
чем и мои сомнения были напрасными. Теперь я упре-
кал себя в чрезмерной мнительности и недостатке вы-
держки.
Комитет решил печатание листовок пока приостано-
вить, а готовые экземпляры разбросать в таких местах,
чтобы они наверняка попали в руки рабочих.
Надо было показать астраханским рабочим, что где-
то здесь, в городе, существует и действует революцион-
ная партия — грозный враг царского деспотизма и
произвола. Первомайская листовка была адресована
«Ко всем рабочим города Астрахани» и содержала
информацию о текущих событиях. Заканчивалась она
призывом к борьбе с самодержавием.
Часть этих листовок было поручено разбросать мне
и шляпнице Тане. Но как это сделать?
В летнем театре сада «Аркадия» шла опера «Евге-
ний Онегин». Ее ставила известная в то время казан-
ско-саратовская труппа, приехавшая на гастроли в
Астрахань. Это был последний, прощальный спектакль,
устроенный по общедоступным ценам. Он привлек
массу демократической публики, сотни рабочих и слу-
жащих.
Купив два билета на галерку по десять копеек, я
с нетерпением дожидался прихода краснощекой барыш-
ни в соломенной шляпке, с маленькими розовыми цве-
точками на полях. Речь шла о веселой Тане, с которой
я познакомился в кружке Антона. Как революционер-
ка она не внушала мне особенного доверия, казалась
слишком молодой и легкомысленной для такого серь-
езного дела. Но Вера Сергеевна убедила меня в обрат-
ном, напомнив, кстати, что я и сам не старше. При-
шлось согласиться.
Вечер был тихий, небо ясное. Жара спала. Веселая,
по-праздничному разодетая публика прохаживалась по
аллеям. Молодежь шумела, смеялась, перебрасывалась
шутками.
135
Долго ждать мне не пришлось.
Таня явилась к воротам сада точно к назначенному
часу. Разодетая в пух и прах, она сегодня была веселее
и возбужденнее, чем обычно. Взяв меня под руку, как
«кавалера», она болтала разный вздор, смеялась, за-
ставляла угощать ее орехами и яблоками. На левой
руке у нее висела большая красивая сумочка.
Для посторонних глаз мы, вероятно, казались самой
невинной парочкой влюбленных. Таня держала себя
достаточно «конспиративно». Я тоже повеселел, разго-
ворился и даже пытался смешить свою очаровательную
барышню.
После звонка мы вместе с потоком публики подня-
лись на самый верхний ярус, на галерку. Здесь было
тесно и душно. Мы встали позади всех, у самой стены.
За нашими спинами уже не было ничьих глаз.
Вскоре началась увертюра.
Взвился занавес. Галерка затихла.
«Евгений Онегин» была первая опера, которую я
услышал в своей жизни. Она показалась мне чудом
красоты и искусства. Великолепные голоса актеров и
дивная музыка совершенно очаровывали меня. Поза-
быв обо всем на свете, я жадно следил за развитием
действия. А хор! Разве можно сравнить его с церков-
ным хором села Селитренного! И только в самом конце
первого действия, когда от резкого движения что-то
слегка зашуршало за пазухой, я вдруг вспомнил, зачем
мы явились сюда, и с замершим сердцем оглянулся на
Таню.
Обняв одной рукой деревянную колонну и вся вытя-
нувшись вперед, она с большим интересом смотрела на
сцену.
Я осторожно коснулся ее плеча. Девушка вздрог-
нула и схатилась за сумочку. Но, увидев меня, улыбну-
лась и молча кивнула головой в сторону сцены: про-
должай, мол, смотреть, рано еще...
В антракте мы снова стали фланировать среди пуб-
лики.
Улучив удобную минутку, Таня шепотом напомни-
ла: «Когда раздастся выстрел Онегина...» Она уже
не раз слушала эту оперу и хорошо знала, когда зри-
136
тели бывают в наибольшем напряжении и не отрывают
глаз от сцены.
Со второй картины и до самого начала дуэли я не
мог подавить в себе чувства нарастающей тревоги и
нервного напряжения. Порой мне казалось, что листов-
ки на животе шевелятся, как живые, предостерегая от
беспечности и напоминая о приближении решающей
минуты.
Таня незаметно отошла от меня подальше, чтобы
можно было сбросить листовки одновременно с раз-
ных концов галерки. Сигнал для обоих— выстрел Оне-
гина.
Но когда начался поединок, я снова настолько
увлекся сценой, что совершенно забыл о своей мис-
сии.
Лес. Зима. Сидя на поваленном дереве, несчастный
Ленский поет свою лебединую песню: «Куда, куда вы
удалились, весны моей златые дни...» Меня охватило
волнение: было до слез жаль этого мечтательного и
пылкого юношу с кристально-чистым средцем.
«Что день грядущий мне готовит?» — с мукой взы-
вает поэт, заставляя сердца зрителей сжиматься.
Приход Онегина и трагический дуэт друзей, слу-
чайно ставших врагами, привели меня в трепет. Как
бессмысленно и ужасно, что они не помирились, не по-
дали друг другу руки!
Напряжение растет. Враги поднимают оружие и...
Я похолодел, вспомнив о цели прихода. Едва не опо-
здал приготовиться. Оглянулся назад — никого... Хо-
рошо!
Все зрители, устремив глаза на сцену, застыли в
неподвижности. Я сунул руку под рубашку.
В руках Онегина и Ленского медленно поднимаются
зловещие черные дула пистолетов. Вот они уже на
уровне груди, выше, еще выше... И вдруг оглушитель-
ный выстрел сотрясает воздух—бах! ба-бах!
В то же мгновение сразу с двух сторон, словно две
стаи белых голубей, вспорхнули сотни листовок и,
кружась в воздухе, полетели вниз. Они падали на
головы сидящих в партере, в нижние, ярусы театра, на
сцену.
137
На секунду водворилась необычайная тишина. Ак-
теры застыли на месте.
В первом ряду партера вскочил на ноги какой-то
лысый генерал, багровый от ярости.
Вслед за ним взметнулся и пристав.
— Закрыть!.. Закрыть двери!—гаркнул он, топая
ногами.
Публика в панике рванулась к дверям. Женский
крик, давка.
Не теряя времени, мы стремительно скатились по
лестнице и вместе с толпой вылетели наружу.
ВЕСНА
1904 год... Опять весна и радость обновления. День
Первого мая выдался особенно яркий, ослепительно
солнечный, голубой. Волга сверкала и переливалась на
солнце. Стремительное движение ее могучих вод каза-
лось всесокрушающим и вечным, как сама жизнь. Ве-
село кричали белые чайки.
В городе было жарко, душно. Толпы людей устре-
мились к берегам Волги, на зеленые лужайки, в тень,
на лодки. Это был день традиционных первомайских
прогулок, день пирушек и веселья на лоне природы —
весенний праздник.
Мне тоже было радостно и весело. Хотелось смеять-
ся, дурачиться, кувыркаться по траве. Тем не менее
я шел за город, как на бой, готовый к самым драмати-
ческим, быть может кровавым, событиям. На всякий
случай я захватил даже кинжал, который давно уже
приобрел за двугривенный на астраханской барахол-
ке. Он торчал у меня за поясом штанов под красной
рубашкой. Я мечтал и об огнестрельном оружии, но
Вера Сергеевна, узнав об этом, посмеялась надо мной:
«Рано еще, дружок, до революции не так близко».
Лодку с голубым флажком на матче я нашел без
особого труда. Она стояла в условленном месте под
корявой ивой. В тени под деревом, бороденкой вверх
лежал человек с губной гармошкой, беспечно наигры-
вая: «Уж вы, сени, мри сени, сени новые мои...»,
138
Услышав пароль, он скосил глаза в мою сторону К
расплылся широкой улыбкой:
— А-а-а, рыжий, здравствуй! Катись на лодку!
Опять Митрич! Вот фокусник, сразу и не узнаешь:
на плечах старый пиджачишко, фуражка задом напе-
ред, бороденка всклокочена. Сегодня он патрульный.
На лодке было трое мужчин и. одна девушка, в ко-
торой я не без удовольствия узнал шляпницу Таню.
Она весело прыгала и искусно передразнивала кружив-
шихся над лодкой чаек. Меня она встретила как ста-
рого приятеля:
— Скорей, скорей, товарищ, едем рыбу удить!.. Ой,
как ты сияешь! Солнце может обидеться!
Я был в красной рубашке, которая и в самом деле
пламенела на солнце, как маков цвет. Мне она очень
нравилась — цвет революции!
Когда Митрич дал сигнал к отправлению и лодка
отошла от берега, Таня села рядом со мной. Она непре-
рывно вертелась, много смеялась, пела и с явным удо-
вольствием тормошила мою рыжую шевелюру. Девуш-
ка была так. по-весеннему хороша, что нельзя было сер-
диться на нее.
На середине Волги мы встретили еще одну лодку,
полную пассажиров. В центре под зеленым зонтиком
сидела белокурая женщина со стрижеными волосами —
я узнал в ней Клавдию Васильевну. Она оживленно
разговаривала со своим соседом, человеком лет три-
дцати, в новом элегантном костюме, в белой сорочке
с высоким крахмальным воротничком. Он резко вы-
делялся из окружающей его рабочей молодежи, оде-
той весьма скромно и даже бедно. Мне не понравилось
сухое надменное лицо незнакомца с острой бородкой.
Буграстый лоб и серые, холодные, как льдинки, глаза.
Слушая Клавдию Васильевну, он снисходительно улы-
бался тонкими, плотно сжатыми губами. Кто это?..
Впрочем, я сразу забыл о нем, увидев Веру Сергеевну,
сидевшую на корме с Антбном. В простом белом платье
с красным цветком на груди она казалась мне вопло-
щением весны. А когда в знак приветствия она махну-
ла мне платком и улыбнулась, я почувствовал себя на
седьмом небе. Хотелось броситься в воду и с опасно-
139
стью для жизни (непременно с опасностью!) мигом пе-
ремахнуть несколько аршин расстояния, отделявших
нас от лодки Антона, и, конечно, оказаться рядом с
нею на одной скамье... К несчастью, в этом не было
надобности: лодки быстро и ловко встали борт о борт
и вместе покатились дальше по воле волн.
А вокруг была такая ширь, такое сверкание и ра-
дость, что нельзя было спокойно и бесстрастно любо-
ваться весенней красою мира.
Антон не выдержал и, поднявшись во весь свой бо-
гатырский рост, запел густым баритоном:
Есть на Волге утес,
Диким мохом оброс
От вершины до самого края...
Подхваченная десятком молодых голосов, песня
понеслась по необъятной глади реки, вызывая в памя-
ти легендарный образ мятежника и его славной воль-
ницы.
Я с упоением подтягивал Антону, позабыв обо всем
на свете.
Слегка откинувшись назад и глядя куда-то вдаль,
пела и Вера Сергеевна. Ее мягкий задушевный голос,
казалось, проникал в самое сердце, летал над волна-
ми, уносился жаворонком в голубое небо:
На вершине его
Не растет ничего,
Только ветер свободно гуляет...
Наш хор звучал, как орган, могуче и слитно.
Но я слышал только два голоса — Веры Сергеев-
ны и Антона. Как они дивно поют, с каким огнем и
страстью! И как они подходят друг к другу: оба моло-
дые, полные сил, прекрасные и... оба счастливы... Ну
и пусть!.. Что-то ужалило сердце.
В русской косоворотке с расстегнутым воротником
Антон стоял у кормы, широко расставив ноги, заломив
фуражку на затылок. Ветер трепал его блестящие куд-
рявые волосы, глаза горели. Он пел вдохновенно, ши-
роко, всей своей могучей грудью.
— Тише, товарищи, берег близко!
140
Песня оборвалась. Кто-то дернул меня за рукав.
Я оглянулся.
— Зачем вы красную рубашку надели сегодня? —
сухо спросил меня сосед Клавдии Васильевны, с ост-
рой бородкой.— Вы что, забыли, куда мы едем?..
Застигнутый врасплох, я растерялся, не зная, что
сказать в оправдание.
Меня выручил Антон:
— Не беда, в лесу не видно будет.
— Зачем же гусей дразнить?—недовольно возразил
незнакомец.
— Не надо, товарищ, из мухи слона делать,— вме-
шалась и Вера Сергеевна.— Конспирации он не нару-
шил: по праздникам астраханцы одеваются во все цве-
та радуги, красным тоже не брезгуют.
По знаку Антона лодки расцепились и круто повер-
нули к берегу.
Вскоре мы вошли в узкий залив с низкими берега-
ми, поросшими лесом и мелким кустарником.
Но не успели лодки вплотную подъехать к берегу,
как навстречу нам из кустарников выскочил человек
в засученных по колено штанах и поспешно подойдя к
лодке, что-то зашептал на ухо Антону. Тот заметно по-
бледнел, но все же спокойным тоном сказал товарищам,
сидевшим на веслах:
— Живо назад, объедем островок! Место маевки
провалено... А вы, Митрич, слезьте здесь и осторожно
пройдите берегом. В случае опасности дадите нам знать.
Соберемся в Болдинском лесу.
Меня обдало жаром.
— Разрешите и мне пойти с Митричем!
Для большей убедительности я едва не похвастал-
ся, что вооружен кинжалом и в случае чего могу при-
годиться. Но вовремя спохватился, запнувшись на по-
луслове.
— Иди, если хочешь,— разрешил Антон,— только
не отставай от Митрича.
— Да не горячись попусту,— добавила Вера Сер-
геевна, кивнув мне головой.
На радостях я так лихо прыгнул с лодки, что едва
не опрокинул ее.
141
Через несколько минут мы с Митричем уже скры-
лись в лесу.
В лесу было тихо, спокойно. Пахло свежей зеленью,
отцветающими ландышами, прелыми листьями.
Митрич осторожно шел впереди, внимательно про-
глядывая каждую полянку и перелесок. Время от вре-
мени он останавливался и настороженно прислушивал-
ся к лесным звукам и шорохам. Положив руку на ру-
коятку кинжала, я шел сзади.
Я мнил себя то Следопытом, то Ункасом, то его
мрачным отцом, имя которого выговаривалось с таким
трудом — Чингачгук. Для большего сходства мне хо-
телось лечь на живот и, взяв кинжал в зубы, бесшум-
но, как змея, ползти по следам «коварного врага».
Мы долго продвигались вперед, не обнаруживая
никаких признаков опасности. Я, понятно, был рад, но
и раздосадован: ложная тревога. Вероятно, наши пат-
рули приняли какого-нибудь прохожего за городо-
вого или шпиона. У страха, как говорится, глаза ве-
лики...
Вдруг Митрич так рванул меня за руку, что я меш-
ком свалился в густую листву кустарника.
Где-то поблизости раздался шум и треск, послыша-
лись шаги.
Прильнув к земле, мы затаили дыхание.
Придерживая шашку левой рукой, мимо нас про-
шел пристав.
— Черт знает что!..— ругался он.— Опять срывает-
ся... А все ты, паршивый дьявол: «Здесь, здесь! У меня
нюх!» Ну вот и нюхай теперь!..
С берданкой на плече следом за приставом спеши-
ли косолапый городовой и какой-то субъект в штат-
ском. Кого из них ругал пристав, нельзя было понять.
Дрожа от волнения, я попробовал вытащить кинжал
из ножен, но его почему-то заело, должно быть, живо-
том придавил. Митрич свирепо ткнул меня кулаком
в бок.
Я замер с рукой на кинжале.
Из-за веток нельзя было разглядеть ни лица, ни ко-
стюма штатского. Промельнули только широкие рыжие
штаны да острый конец железной тросточки. Через
142
некоторое время в том же направлении проехали два
конных казака.
Когда все затихло. Митрич поднялся на ноги и
прежде всего отчитал меня:
— Ты что вертелся как на иголках? Живот, что ль,
схватило?
Я был сконфужен, но ни слова не сказал в свое
оправдание, а тем паче о кинжале.
По дороге, продолжая разговор о случившемся,
Митрич хмуро заметил:
— Да, без провокации здесь не обошлось. Ведь
именно вот в этом месте была назначена маевка. Кто-
то выдал. Хорошо, что ггатрули вовремя заметили опас-
ность и направили людей в другую сторону. Но кто бы
это мог быть?..
Лицо Митрича потемнело. А я растерянно думал:
«Предатели в нашей среде! Провокаторы!.. Что может
быть ужаснее?!.»
— Скажите, Митрич, неужели и в нашу организа-
цию могут проникнуть такие гадюки?
— Змея везде пролезть может. У нас вот совсем
недавно подозрение пало даже на агитатора комитета.
Была создана комиссия...
— И что же?
— К счастью, слухи не оправдались...
Уф!.. У меня словно гора свалилась с плеч.
— А вы знаете того агитатора, Митрич?
— Ты тоже видал его. На маевке покажу.
— А что за человек в штатском костюме провожал
пристава? — продолжал я допрашивать Митрича, идя
за ним следом.
Тот сердито отрезал:
— Шпион, конечно. Вот кого давить надо!
МАЕВКА
Когда мы добрались до Болдинского леса, маевка
была в полном разгаре. На поляне, со всех сторон
укрытой кустарником, расположилось человек сорок
рабочих, главным образом молодежи. Они вниматель-
на
но слушали речь того самого интеллигента с острой
бородкой, который так сконфузил меня из-за красной
рубашки.
Мы уселись на упавшее дерево за спиной Веры Сер-
геевны и Антона. Треснул сучок.
Оратор сердито блеснул в нашу сторону своими
серыми, холодными глазами.
— Это Илья,— шепнул мне на ухо Митрич,— тот
самый агитатор.
Я вздрогнул и с особым вниманием стал слушать
оратора. В картинной позе он стоял посредине зеленой
полянки, продолжая говорить. Его речь, подкрепленная
красивыми ораторскими жестами, лилась свободно,
сверкала острыми словечками.
Все неотрывно смотрели на оратора; изредка улы-
бались, порой удивленно раскрывали глаза, но сиде-
ли спокойно и чинно, как в театре на хорошем спек-
такле.
Слушая Илью, я невольно сравнивал его речь с
пламенными выступлениями Антона. Да, Илья говорил
куда свободнее, ярче, замысловатее. Но почему его сло-
во не зажигало меня, как слово Антона? Почему его
призывы не трогали сердце? Чем объяснить, что от
блестящей речи этого оратора веяло холодком?
Странно...
Только один человек смотрел в рот Ильи с искрен-
ним умилением и восторгом, как смотрит верующий на
чудотворную икону,— это была Клавдия Васильевна.
Случайно перехватив ее влюбленный взгляд, я вдруг
вспомнил о недавней размолвке подруг и подумал: «Вот
кто дергает ее за ниточку и ведет за собой». Однако
ничего плохого я не заметил в речи Ильи. Он говорил
о значении праздника 1 Мая, о борьбе за восьмичасо-
вой рабочий день, о том, как празднуют этот день за
границей.
Почему же хмурятся и переглядываются Антон с
Верой Сергеевной?
Когда Илья кончил речь, раздались было аплодис-
менты, но тут же оборвались: слушатели вспомнили,
где они находятся. Первым сердито шикнул Митрич.
Оратор довольно улыбался.
144
— Твое слово, Верочка! —сказал Антон, глянув на
нее счастливыми сияющими глазами.
Вера Сергеевна неторопливо встала, оправила
платье и, как бы в раздумье, оглядела аудито-
рию...
Я никогда не слышал ее выступлений на собра-
ниях и сейчас с трепетом ждал, что-то она скажет нам,
куда позовет...
— Дорогие товарищи!.. Братья!.. Друзья!..
Густой певучий голос прозвучал над нашими го-
ловами, как призыв из глубины сердца, как обраще-
ние к родным, близким людям.
— Сегодня Первое мая — чудесный праздник вес-
ны и пробуждения природы,— говорила Вера Сергеев-
на.— Посмотрите вокруг: на этот кудрявый зеленый
лес, на эту лужайку, покрытую первыми цветами, на
этих пестрых бабочек, которые так радостно порхают
с цветка на цветок. Все пробудилось к жизни, все ра-
дуется солнцу, свету, все тянется к счастью... А что мы,
рабочие люди?.. Где наша весна? Где наши радости и
счастье? Почему я не вижу на вас праздничных одежд?
Почему так измучены и бледны ваши липа? Почему на
каждом из вас лежит печать нищеты и бедности? Вы
же люди труда. Вашими руками созданы все сокрови-
ща мира. Кто лишил вас права владеть ими?
Мы невольно переглянулись, словно впервые уви-
дели друг друга. В самом деле, как мы плохо выгля-
дим: потертые пиджаки, облинявшие рубашки, драная
обувь. А какие серые лица... запавшие глаза... Но раз-
ве мы виноваты в этом?..
Словно отвечая на вопрос, Вера Сергеевна просты-
ми словами нарисовала перед нами страшную карти-
ну бесправия русского народа, жестбкой эксплуатации
рабочих и крестьян, тяжкий гнет самодержавия.
Обычно мягкие и добрые глаза ее пылали гневом,
лицо побледнело:
— Если мы хотим навсегда уничтожить эксплуата-
цию человека человеком,— говорила она,— если мы хо-
тим добиться свободы и лучшей жизни для нас и для
детей наших, мы должны разрушить старый мир и
на его развалинах построить мир новый — мир социа-
10 На рассвете
145
лизма и братства народов. Мы должны свершить рево-
люцию и первым ударом уничтожить проклятое цар-
ское самодержавие!..
— Да здравствует революция! — вскочив на ноги и
вскинув кулаки над головой, крикнул какой-то молодой
рабочий. Крик был сразу подхвачен всеми и гулко про-
катился по лесу.
— Тише, тише! Вы с ума сошли!—заметался сре-
ди рабочих Илья, побелевший от страха.
А нам хотелось сейчас же, сию минуту идти в бой,
делать революцию, строить баррикады.
Но Антон тоже призвал нас к порядку и предложил
спокойно продолжать митинг.
После Веры Сергеевны с речами стали выступать
молодые рабочие, которых Митрич называл мне по фа-
милиям, а может быть, и по кличкам: Алеша Костин...
Юша Косенков... Павел Беликов...
От них я снова услышал лозунги из нашей прокла-
мации: «Восемь часов для работы, восемь — для сна,
восемь — свободных!», «Долой самодержавие!»
Хорошо запомнилось выступление бледнолицего мо-
лодого человека с тонкими рыжими усиками.
Митрич назвал его, кажется, Мишей Гуковским.
Я был крайне удивлен и в то же время обрадован:
с речами выступали рабочие! Правда, эти речи были
очень краткими, но горячими и полными гнева. Значит,
агитаторами могут быть не только ученые люди — ин-
теллигенты, но и простые рабочие, такие же, как я. Од-
нако стоило мне на секунду вообразить себя оратором,
как я уже покрывался потом и чувствовал, что зады-
хаюсь от волнения и робости. Конечно, я буду запи-
наться, как заика, и сразу сорвусь.
Антон коснулся пальцем моего плеча:
— А почему бы и тебе, Павел, не сказать несколь-
ко слов?
Конфуз и страдание, видимо, так ярко отразились
на моем лице, что Антон поспешил успокоить меня:
— Ну-ну, можно и не торопиться с этим, ты еще
молод, успеешь.
Я почувствовал себя сраженным окончательно:'
нет, никогда не быть мне агитатором! К тому же, что
146
я могу сказать нового этим людям, когда все мои зна-
ния можно уложить на ладошке?!
— Да, да, дорогой мой, надо учиться и быть сме-
лее,— заметила Вера Сергеевна, подходя ко мне.— На-
до учиться не только в кружке и по книгам, но и на
практике. Раз-два сорвешься, наговоришь что надо
и не надо, а потом выправишься и будешь отличным
агитатором.
С тех пор мечта стать революционером-агитатором
уже не покидала меня: она горела предо мной, как ма-
як на море, как цель моей жизни.
Маевка закончилась благополучно. Половина лю-
дей разошлась по лесу, часть уехала на лодках. Я за-
держался около Веры Сергеевны. Мне хотелось знать,
помирились ли подруги. Кажется, нет. Клавдия Ва-
сильевна все время жалась к Илье и не заговари-
вала с Верой Сергеевной, а та держала себя так, слов-
но совсем не замечала бывшей подруги. Как это
грустно!
Когда все почти разошлись, Антон сухо заметил
Илье:
— Твоя речь, Илья, мне не понравилась. Как мож-
но в майском выступлении забыть о политических ло-
зунгах?
— О каких именно? — с усмешкой спросил Илья,
нервно дергая свою бородку двумя пальцами.— Долой
самодержавие? Да здравствует революция?..
— Дело не только в лозунгах,— вмешалась Вера
Сергеевна,— вся твоя речь была призывом к борьбе
чисто экономической, к борьбе за копейку. Револю-
ционным социал-демократом от тебя и не пахло.
Илья поморщился:
— Во-первых, о борьбе политической говорил пере-
до мною Антон, а во-вторых... пора уже ехать.
— Хорошо,— согласился Антон.— О твоей позиции
мы поговорим еще в комитете...
Я понял, что спор шел о том же, из-за чего поссори-
лась Вера Сергеевна с Клавдией Васильевной, Значит,
вопрос серьезный.
Илья и Клавдия Васильевна поспешили сесть в по-
следнюю лодку.
Ю*.	147
— А мы давайте пройдем по бережку,— предложи-
ла Вера Сергеевна Антону и мне.
Я обрадовался, но Антон неуверенно возразил:
— Боюсь, что втроем будет слишком заметно.
Вера Сергеевна тоже заколебалась:
— Пожалуй правда, Паша. Стоит ли рисковать?
Я поспешил согласиться:
— Нет, нет! Вы идите с Антоном по берегу, а я мах-
ну через лес.
— Тогда до свиданья!
Вера Сергеевна пожала мне руку:
— Скажи мамаше, что я зайду к вам через пару
дней... если ничего не случится.
— Но, но,— засмеялся Антон,— никаких «если».
Пока на Шипке все спокойно.
Он смело взял девушку под руку и повел вдоль бе-
рега...
Оставшись на месте, я долго смотрел им вслед и
почему-то очень хотел, чтобы она оглянулась — моя
учительница... И вдруг, уже у поворота, она в самом де-
ле оглянулась, улыбнулась своей чудесной улыбкой и
махнула мне рукой. Я радостно ответил тем же. Как
хорошо, что с ней Антон!.. Да, да, я желаю им только
счастья... от всего сердца...
Тогда мне не приходило в голову, что я вижу
их в последний раз...
ЗА МНОЙ «ХВОСТ»
Возвращаясь с маевки и перебирая в памяти собы-
тия дня, я медленно шел по Бакалдинской улице к до-
му мамаши. Вспомнил о провокаторе, выдавшем место
сбора. Какая должна быть черная душа у этого чело-
века!
Я приближался уже к дому, когда из попереч-
ного переулка вынырнул человек в котелке и, не глядя
в мою сторону, пересек дорогу. В его квадратной
фигуре мне показалось что-то знакомое: рыжий ко-
стюм, железная трость с крючком, засаленный ко-
телок.
148
Человек быстро исчез за углом.
Мне стало не по себе: не шпион ли? Куда он делся,
однако? Шагов не слышно. Может быть, он живет здесь
и попросту зашел домой? Надо проверить во что бы то
ни стало. Квартира Марии Николаевны должна быть
вне подозрений.
Я свернул в первый попавшийся переулок и уско-
рил шаг, прислушиваясь, не идет ли кто следом. Нет,
не слышно.
У поворота улицы я шмыгнул в тень и прижался
спиной к воротам. Однако где же я видел этого чело-
века?
Долгая тревожная тишина. Мне казалось, что я
слышу биение собственного сердца. Неужто ложная
тревога?
Но вот издалека, постепенно усиливаясь, послыша-
лись осторожные шаги. Да, это он, человек с железной
тростью.
Он шел, как кошка, мягко ступая по песку. Поте-
ряв меня из виду, он на секунду остановился посре-
дине переулка, огляделся по сторонам, резко ускорил
шаги.
Я тотчас скрылся за угол и пошел по улице, парал-
лельной Бакалдинской, но в обратном направлении.
Если подозрительный фланер снова появится сзади,
значит вопрос ясен: слежка за мной!
Не прошло и пяти минут, как за моей спиной в пер-
спективе прямой улицы замаячила знакомая фигура.
Шпион был не очень умен, если позволил так быстро
выявить свою особу.
Что теперь делать? Как оторваться от «хвоста»?
Да, прежде всего нужны выдержка и спокойствие...
Я замедлил шаги. Шпион тоже.
Но где же все-таки я встречал эту гадину? Когда?
Решив посмотреть шпика поближе, я круто повер-
нул назад и пошел ему навстречу.
Шпион остановился у фонарного столба и, пошарив
по карманам, вынул спички и папиросы.
Стараясь ступать твердо и даже угрожающе, я про-
шел почти вплотную мимо озадаченного преследовате-
ля. Тот, чиркнув спичкой, отстранился. Мне бросилась
149
в глаза широкая, как у бульдога, челюсть и оттопы-
ренные уши. Колючий холодок пробежал по спине —
это был тот самый субъект с железной тросточкой, ко-
торого я встретил на пути в Больницу общественного
призрения. Скверно. Значит, за мной установлена на-
стоящая слежка.
Теперь уже «хвост» не оторвется, пока я не приведу
его к месту своей ночевки. Посмотрим. Закипала
злость.
До самого конца улицы, выходившей в степь, я
несся, как на пожар, почти бежал. Шпион не отставал,
хотя держался на почтительном расстоянии. Вот уже
последний дом на углу — маленькое деревянное здание
с забитыми окнами. Дальше простиралась бесконечная
сухая степь, пересеченная оврагами. Влево виднелось
заброшенное кладбище, где я недавно прятал свои
листовки.
Повернув за дом, я остановился в раздумье: куда
же теперь? Если вернуться в город по следующей ули-
це и идти шагом, шпион догонит, а если побежать, он
решит, что при мне имеется что-нибудь весьма важное,
и, конечно, погонится следом, может быть, даже при-
менит оружие. Однако размышлять было некогда. За-
метив впереди овраг, я со всех ног пустился бежать
прямо в степь.
Под прикрытием углового дома я надеялся незамет-
но добежать до оврага и, спрыгнув на дно, спрятаться
от преследователя. К несчастью, цель оказалась не так
близка, как я рассчитывал.
Невзирая на всю прыть молодых ног, я еще далеко
не достиг оврага, когда темная фигура шпиона появи-
лась у дома с забитыми окнами. Вот она метнулась за
угол, заглянула через забор, сунулась к окнам и расте-
рянно остановилась, озираясь по сторонам.
Весь на виду, я добежал, наконец, до края оврага.
Но было уже поздно. Шпион заметил меня и тотчас
ринулся следом.
Спрыгнув на дно неглубокого оврага, с десяток ша-
гов я бежал вправо, но так, чтобы моя голова была
видна шпиону. Затем, пригнувшись, но уже незаметно
для преследователя, я понесся в обратном направлении.
150
По моим расчетам, введенный в заблуждение шпион
побежит мне наперерез вправо, а я тем временем до*
берусь до кладбища и окончательно отделаюсь от «хво-
ста». Кстати, впереди виднелся куст, из-за которого
можно будет выглянуть наружу и узнать, насколько
удалась моя хитрость.
Так и сделал. Добежав до куста, я присел в тени,
затем осторожно поднял голову и... замер в испуге. Две
круглые черные колонны конусом сходились над моей
головой: это были ноги шпиона, в широких штанах и
огромных башмаках с толстыми подметками.
Изогнувшись, как пантера перед прыжком, шпион
заглядывал через куст в глубину оврага. В руке побле-
скивал револьвер.
Прошло не больше секунды, но она показалась мне
вечностью. Я боялся шевельнуться...
Шпион вдруг сорвался с места и полетел вдоль овра-
га вправо. Хитрость удалась!
Я не стал дожидаться, когда он удостоверится в
обмане, и устремился влево, по дну того же оврага.
«Хвост» оторвался.
Как будет смеяться мамаша, когда я расскажу ей
об этой истории! Да, да, даже она, старая, опытная ре-
волюционерка, должна будет признать, что на сей раз
я действовал, как мне казалось, находчиво и с вы-
держкой.
НИЧЕГО ПРЕДОСУДИТЕЛЬНОГО
Мое торжество оказалось преждевременным. Не
успел я войти в комнату, как встретившая меня Мария
Николаевна сообщила:
— Сегодня вечером к нам заходил околоточный
надзиратель. Спрашивал какого-то Павла, а уходя,
строго наказывал ничего не говорить квартиранту.
Учти, сынок. Если что есть при себе, спрячь или унич-
тожь. Верочку я уже предупредила. Сюда она больше
не явится.
Эта новость оглушила меня, как обухом по голове.
Что бы это значило? Шпиона я от дома отвел, а поли-
ция ищет Павла? Неужто меня? Не случилось ли что-
151
нибудь с Таней по дороге с маевки? А может быть,
эта ниточка тянется от типографии? Вряд ли, типо-
графия, говорят, висит на прежнем месте.
На мои недоуменные вопросы мамаша спокойно
ответила:
— Пока ничего страшного не случилось. Ложись-ка
спать, раз уж пришел. Если, пате чаяния, явятся
с обыском, скажи, что ты здесь квартирант и никого
не знаешь, а о Вере просто забудь. В таких случаях
молчание — золото.
Легко сказать — «ложись спать». Лечь-то я лег, но
долго не мог заснуть. Тревожные мысли не давали по-
коя. Кого выследил шпион? Меня, мамашу или Веру
Сергеевну? А вдруг их арестуют и заберут в тюрьму?
Кто виноват? Моя ли неопытность, случайная неосто-
рожность Веры Сергеевны или... Я не знал, что и ду-
мать. Голова шла кругом.
Под утро осторожный стук в дверь заставил меня
съежиться на своем ложе: идут! Я притворился спя-
щим, хотя от внутреннего напряжения меня трясло, как
в лихорадке.
Мария Николаевна подняла крючок только после
повторного, более настойчивого стука. Она не торо-
пилась.
Дверь резко распахнулась, и грузный, как отъев-
шийся боров, в комнату шумно ввалился пристав.
Вслед за ним, громыхая шашками, вошли двое горо-
довых, околоточный надзиратель, наш дворник и еще
какой-то мужчина.
Я продолжал «спать», настороженно прислуши-
ваясь. Мне хотелось выиграть время, чтобы взять себя
в руки. Да, теперь я буду спокоен, как подобает ре-
волюционеру. Во всяком случае, постараюсь.
Мамаша долго чиркала спичкой, зажигая лампу.-
Вдруг резкий свет ударил мне в глаза. Я чуть-чуть
приоткрыл веки и едва не вскочил от неожиданности:
у изголовья, направляя луч потайного фонарика на
мое лицо, стоял человек с челюстью бульдога — са-
тана!..
— Ну что? — брюзгливо процедил пристав, кивнув
головой в мою сторону.
152
Шпион окинул меня пронизывающим взглядом и
коротко бросил:
— Он, ваше благородие!
Пристав пренебрежительно пожал жирными пле-
чами:
— Чепуха!.. Мальчишка!.. На губах молоко не об-
сохло! А ну, вставай, крамольник!
Зевнув во весь рот, я открыл глаза.
Пристав посмотрел на меня и ухмыльнулся.
Шпион отошел в сторону.
Я поднялся с кровати и оделся.
Городовые и околоточный надзиратель переверну-
ли все вверх дном. Они начали с моего ложа. Грубо
сбросили на пол постель, разодрали матрац, прощупа-
ли подушку, осмотрели и разбросали белье, вытащили
все из-под кровати.
Пристав уселся за стол около лампы и, выдвинув
ящики, стал просматривать книги и письма.
Шпион с молоточком в руках обходил все стены,
простукивая их в разных местах, прислушиваясь к из-
даваемым звукам.
Овладев собой, я внутренне посмеивался, наблюдая
за безнадежными поисками шпиона: он, видимо, тоже
искал «подполье», тайный склад оружия, быть может,
типографию. В заключение он приказал городовому
содрать со стены обои от потолка до полу.
— Дай-кось, батюшка, я сама,— предложила Ма-
рия Николаевна, до сих пор спокойно стоявшая у печ-
ки.— Их надо водой облить, скорей отойдут... Чего
зря чужое добро-то портить!..
Шпион зло огрызнулся:
— Пошла прочь, старая карга!
Мамаша пожала плечами и молча отошла к
печке.
Меня душила злость.
— Что, собственно, этот господин ищет здесь? —
сухо спросил я, подходя к приставу.
Тот удивленно вскинул брови. Потом вынул из кар-
мана какую-то бумажку и молча показал мне. Это
был ордер жандармского управления на производство
обыска у квартиранта Марии Николаевны Раневской
153
и на мой арест «в случае обнаружения компрометирую-
щих документов».
Я пожал плечами.
— Ничего не понимаю. Чепуха какая-то!
— Молчать! — бешено рявкнул пристав, швырнув
пачку бумаг на пол.— Я вам покажу, как этого... бун-
товать... Мальчишка! Молокосос!
Мамаша укоризненно покачала головой.
Я вспыхнул от стыда: не выдержал экзамена!
Тучный пристав был, видимо, раздражен безре-
зультатностью обыска и особенно тем, что его так рано
обеспокоили по явно пустячному поводу.
— Да скоро ли вы кончите, черт вас возьми? —
крикнул он, повернув к шпиону побагровевшее лицо.—
Уже светло на дворе.
Скользнув по мне злыми глазами, шпион смущен-
но промямлил:
— Да я могу, собственно, кончать, хотя уверен,
что...
— Уверен, уверен! — передразнил его пристав, на-
чавший писать протокол.— Ты мне найди, а не уве-
ряй. Ишь, нашел революционера — от горшка три
вершка, тьфу!..
Хотя такое сравнение было достаточно обидным, я
все же внутренне ликовал и злорадствовал. Хотелось
показать шпиону кукиш.
Подражая мамаше, я отошел к стене и заложил
руки за спину.
Пристав составил протокол и снова подозвал меня
к столу, поманив толстым пальцем:
— Ваша фамилия?.. Имя, отчество?.. Возраст?..
Тэк-с...
— Подпишитесь, ежели не имеете против... ррево-
люционер!
Я неуверенно взял ручку и быстро прочитал про-
токол. В глаза бросилась заключительная строчка:
«После оного обыска ничего предосудительного не об-
наружено». Дрожащей рукой я подписал протокол’.
Затем к столу подошел дворник, вызванный в каче-
стве понятого, и тоже «приложил руку».
154
Все кончено.
Шаркая ногами и гремя шашками, представители
власти с шумом выкатились ив комнаты. Мне неудер-
жимо хотелось смеяться, плясать, хотя я все еще
не смел верить, что опасность миновала.
Продолжая обшаривать комнату своим липким,
пронизывающим взглядом, шпион задержался и выхо-
дил последним. Наши глаза встретились. Он криво
усмехнулся и злобно прошипел:
— Не радуйся, желторотый, я тебя еще пымаю!
Я хотел плюнуть ему в лицо, но, глянув на мама-
шу, удержался.
Проводив незваных гостей, мамаша тепло обняла
меня и, погрозив пальцем, сказала:
— Надо спокойно, Пашенька... Ах, молодость, мо-
лодость!
ЗОЛОТОЙ НАБАЛДАШНИК
На следующий день я пришел в типографию с боль-
шой тревогой в душе. Что делать дальше? Как отне-
сется комитет и Вера Сергеевна к провалу квартиры
мамаши?
Митрич, как всегда, был на своем месте раньше
всех. Он встретил меня радостным движением, рыв-
ком пожав руку. Видимо, старику были известны со-
бытия прошлой ночи, и он не без тревоги ожидал моего
прихода.
Наборщик Ивановский подбежал к нам веселый
и возбужденный.
— Под Первое мая вы были в театре? Нет? Вот
жалко! Там произошла такая кутерьма, что меня едва
не раздавили. Только, знаете ли, раздался выстрел
Онегина, как с галерки посыпалась целая туча листо-
вок. Я так и замер. Потом, вижу, вскакивает генерал
и давай орать на пристава: «Что ты смотришь, стоеро-
совая дубина? Бунт! Агитация!» Чуть ему в морду
не заехал. А пристав как завизжит: «Двери закрыть!
Закрыть! Арестовать!» А где тут закрыть, когда
публика валом хлынула во все двери. Листовки, ко-
155
нечно, мигом расхватали. Ужас что было! Вот здо-
рово!..
Я слушал эти подробности с большим наслажде-
нием, радуясь, что наши усилия дали плоды. Теперь
об этом событии заговорит весь город.
Среди наборщиков тоже пошли толки и пере-
суды:
— Слышь, ребята, опять грамота появилась.
— До чего дошло, а? Сотни листовок прямо на го-
ловы начальству бросили.
— Какие там сотни — тысячи! И ведь печатные,
братцы. Ну, точь-в-точь как в нашей газете, и шрифт
тот же.
— Вот отчаянный народ!
— Известно — студенты, что им терять-то!
— Оно и нашему брату терять нечего: все голо-
штанники.
— А о чем они пишут-то?
— Да супротив царя, слышь, бунтуют. Генералы,
говорят, изменщики, министры — тоже. Поэтому, вишь,
и бьют нас япошки-то, Порт-Артур захватили...
Неожиданное появление горбоносого заставило на-
борщиков рассыпаться по местам и прекратить шушу-
канье. Хозяйский соглядатай был чем-то взволнован
и придирался к каждому пустяку.
Обычно рабочие молча выслушивали замечания,
даже не пытаясь оправдываться. За спиной каждого
стояла страшная угроза безработицы, а «горбоносому
черту» ничего не стоило подвести любого под уволь-
нение. Но на сей раз наборщики зло огрызались, не да-
вали себя в обиду.
Удивленный метранпаж прикусил язык и, окинув
нас угрожающим взглядом, ушел в контору.
Вслед раздался язвительный смешок:
— Ишь, стервятина, поджал хвост. Должно, и до
них дошло.
— Храбер гнус, если ты сам трус,— как бы
вскользь заметил Митрич, продолжая работу.
— Будешь трус, когда дома трое галчат каши про-1
сят, а у других и больше.
— Вот-вот, каждая овца за свою шкуру дрожит,—
156
вспыхнул Ивановский,— оттого нас и давят поодиноч-
ке... Пся крэв!
Будто ветром распахнуло дверь, и в наборную сно-
ва вкатился горбоносый: но я не сразу узнал его —
таким он вдруг стал маленьким, робким, омерзитель-
но противным. Согнувшись в три погибели, он, как
краб, пятился боком.
— Пожалуйста, ваша сясь, вот сюда... Не оступи-
тесь, ваша сясь,— сладко сюсюкал метранпаж, то и
дело кланяясь элегантному господину, который шел за
ним следом.— Простите великодушно, ваша сясь, здесь
краска, осторожно... Работа на полный ход, ваша сясь,
не сумлевайтесь, хи-хи-хи...
Горбоносый рассыпался от подобострастия и жела-
ния угодить.
— Сам хозяин пожаловал,— шепнул на ухо Ми-
трич.
Наконец-то! Вот когда я увидел «классового вра-
га в лицо»! Нет, он совсем не толстый, и рожа не крас-
ная, как я думал. Наоборот, рядом с горбоносым хо-
зяин казался даже тощим и длинным, как глиста. Но
лицо надменное, барское, в углу скошенного рта ды-
милась пахучая сигара. Белые холеные руки опира-
лись на трость с круглым золотым набалдашником.
В своем великолепном костюме с иголочки на фоне
обшарпанных и грязных рабочих хозяин выглядел
белой вороной, богатым вельможей среди под-
данных.
Так вот он, значит, какой — паук, кровосос, выжи-
матель пота! Вот на какую паршивую фитюльку три-
дцать человек работают не покладая рук! Оказывается,
мы работаем для того, чтобы эта обезьяна курила си-
гары и носила палку с золотым набалдашником!
О, черт возьми!
Не вынимая изо рта сигары, хозяин милостиво по-
здоровался с наборщиками.
Все сделали вид, что усиленно работают и не за-
мечают прихода хозяина. По лицам пробежала тень.
Кое-кто сердито нахмурился.
Глянув в сторону Ивановского, я вздрогнул. Его
руки быстро мелькали над кассой. Он издали с такой
157
злобой следил за хозяином, что, казалось, собирался
схватить его за горло. Мои соседи — двое молодых
наборщиков — украдкой перемигивались.
— Ишь, какая цаца! — сквозь зубы процедил
один.— Соплей перешибить можно, а всех в кулаке
держит.
— Погоди, дай срок, и до него доберутся...
Опасаясь измазать новый костюм, хозяин осторож-
но проходил между наборными кассами.
Все так же, боком, как уродливая тень, ему пред-
шествовал метранпаж. Он продолжал улыбаться и
кланяться. Казалось, спина этой гадюки стала рези-
новой.
Мое негодование росло. Особенно раздражал меня
золотой набалдашник. Вот куда идет наш добавочный
труд! Хотелось чем-нибудь шлёпнуть по белой шляпе
«благосклонного» хозяина или так дать ему в зубы,
чтобы сбить эту бесстыдную самоуверенность власть
имущего. Хорошо бы заодно дать пинка и горбоносо-
му — уж больно противен!
Заглянув через стекло двери во двор, хозяин
сердито насупился и даже вынул изо рта сигару.
— Э-э-э-э-э, что это такое? — брезгливо протянул
он.— Почему такая грязь во дворе?
Горбоносый съежился, как от удара кнутом. На ли-
це выступили багровые пятна.
— Я... я... дворник заболел, ваша сясь, я приказал
ученикам вымести, а они...
— Тэк, тэ-э-э-эк-с... Следовательно, ваших прика-
заний не слушают даже ученики? Покажите-ка мне
этих храбрецов.
Метранпаж растерянно показал в мою сторону.
— Вот этот, ваша сясь.
Кровь бросилась в голову. Я задрожал, готовый
взорваться.
Хозяин посмотрел куда-то в потолок и сдержанно
процедил сквозь зубы:
— Э-э-э-э-э, молодой человек, почему ж вы не ис-
полнили распоряжения Захара Иваныча?
Это было уже сверх моих сил, но все же я ответил
довольно сдержанно:
158
— Як вам в дворники не нанимался!
Рабочие замерли.
Лицо хозяина вытянулось, губы дрогнули. На сей
раз он соизволил внимательно оглядеть меня с головы
до ног, как редкостную птицу.
— Тэк, тэ-э- э-эк-с, значит бунтуем?.. Хо-хо, да он
уже взрослый мужчина! Какой же это ученик?! — И,
резко повернувшись к полумертвому метранпажу, не-
ожиданно зло взвизгнул:—Выгнать паршивца!
Окончательно потеряв самообладание, я изо всей
силы швырнул верстатку под ноги хозяину. Тот, как
от взрыва бомбы, шарахнулся в сторону, уронив палку.
— Ты сам паршивец! — неистово крикнул я в лицо
хозяину и, ударив ногой по золотому набалдашнику,
пулей вылетел из типографии.
Дверь хлопнула так, что зазвенели стекла.
За эту озорную выходку при первой же встрече
Митрич серьезно отчитал меня, но кончил смехом:
— Посмотрел бы ты, какая была рожа у горбоно-
сого! Он чуть не окочурился от страха, в червя пре-
вратился. А хозяин как даст ему коленом в зад — и
марш в контору. Наборщики целый день покатыва-
лись со смеху. В общем получилось лихо, но впредь
не забывай, что ты революционер, подпольщик и что
подобными вспышками ты можешь только выдать себя
и повредить делу. Так-то, рыжий конек, зря не фор-
дыбачь и не ломай оглобли.
ОЧЕНЬ ПРОСТО
Вера Сергеевна куда-то исчезла. Ни слова не ска-
зала на прощание, не повидалась. Мне стало грустно
и одиноко. Что с ней? Почему мамаша ходит мрачнее
тучи и чего-то тревожно ожидает, особенно по ночам.
Каждый стук в дверь или в окно заставляет ее нервно
вздрагивать, вскакивать на ноги. Она почти не выхо-
дит из дому. Над нашими головами нависли тучи.
Прошла неделя после обыска.
Мамаши целый день не было дома. Она вернулась
поздно ночью с серым, как земля, лицом.
159
— Что случилось, мамаша? Вести от Веры Сер-
геевны?
Она тяжело опустилась на стул и, вынув из-за
пояса бумажку, положила ее передо мной на стол.
— Верочка в тюрьме,— с трудом выговорила Ма-
рия Николаевна,— и Антон, кажется, а это тебе...
читай...
Ее рука дрожала, но чудесные глаза были сухи и
смотрели сурово.
Я был потрясен. Долго не мог разобрать знакомый
размашистый почерк Веры Сергеевны. Кроме теплого
привета, в письме ничего значительного не оказалось.
Я растерянно посмотрел на мамашу. Она молча взяла
записку из моих рук, тщательно разгладила и несколь-
ко секунд подержала над стеклом зажженной лампы.
На чистом месте между строк письма одна за другой
стали выступать темно-коричневые буквы, сливаясь в
слова и предложения.
— Как это получается, мамаша? — удивился я.
— Очень просто,— ответила Мария Николаевна.—
В любой аптеке можно купить бесцветную, как вода,
лимонную кислоту и писать ею что угодно. Она не
оставляет на бумаге никаких следов; только перо
должно быть помягче.
А мне это казалось каким-то чудом!
Но вот что я прочитал во втором письме между
строк:
— «Дорогой мальчик! Появление печатных прокла-
маций серьезно переполошило астраханскую жандар-
мерию. Произведены повальные обыски у ссыльных и
заподозренных. Многих арестовали, в том числе и меня.
Я сижу в тюрьме и, вероятно, буду выслана куда-
нибудь на север. За тобой, конечно, ведется слежка.
Советую немедленно уехать. Но предварительно полечи
зубы. Они у тебя никуда не годятся. Адрес врача ука-
жет мамаша. Целую тебя, дорогой мой, и верю, что ты
найдешь свое счастье в борьбе за счастье всех обездо-i
ленных. Это письмо немедленно сожги».
Я чиркнул спичку и с болью в сердце смотрел на
желтый язычок пламени,^юторый жадно пожирал пись-
160
мо, превращая в пепел дорогие, прощальные строки
моей учительницы.
— Так-то вот, сынок,— вздохнула мамаша,— пора,
вишь, и тебе покинуть Астрахань. Такая уж наша жизнь:
сегодня здесь, а завтра бог знает где, как щепка в море.
Правда, немножко^рановато тебя в водоворот затянуло,
зато скорее окрепнешь и хорошим борцом-подполь-
щиком станешь. Собирайся, милый, в путь-доро-
женьку.
— А что мне собираться: раз-два — и готово! — от-
ветил я.— Но при чем тут мои зубы?
Мамаша разъяснила:
— Здесь речь идет о явке Астраханского комитета:
она находится у одного из зубных техников. Это наш
человек. Перед отъездом ты должен повидать его. Он
даст тебе направление и явку в одну из организаций
РСДРП.
— Все это хорошо, мамаша,— заметил я в раз-
думье,— но, если за мной следят шпионы, мы можем
провалить нашу явку.
— Правильно,— спокойно ответила Мария Нико-
лаевна, смахивая со стола кусочек пепла, оставшийся
от письма.— Перед выходом из нашего дома ты должен
преобразиться и проскользнуть незамеченным. Завтра
вечером ты пойдешь «лечить зубы»...
Мне было невыразимо тяжело: Вера Сергеевна, мой
друг и учитель, уходила из моей жизни. Бог знает, куда
загонят ее проклятые жандармы, как сложится ее даль-
нейшая судьба. А где я сам буду завтра?.. Куда пошлют
меня? Сумею ли я там, на новом месте, в другой орга-
низации, оказаться полезным для дела? Ведь у меня
еще нет ни партийного опыта, ни знаний, ни умения
.работать в подполье. Думал я и о Марии Николаевне:
осталась одна, как перст, потеряла дочь. Но как она му-
жественно держится!
ПРЕОБРАЖЕНИЕ
С первых дней знакомства с Верой Сергеевной меня
интересовало ее прошлое: кто она, откуда? После ее
ареста мамаша кое-что рассказала о ней.
J1 На рассвете
161
Теперь Вере Сергеевне исполнилось 24 года, а мне
она казалась совсем юной девушкой. До Астрахани Ра-
невские жили в Самаре. Отец Веры Сергеевны был зем-
ским врачом, большим либералом и народолюбцем.
Мать, Мария Николаевна, в молодости была сельской
учительницей, увлекалась народническими идеями, но в
конце девяностых годов примкнула к марксистскому
кружку и окончательно утвердилась на позициях рево-
люционной социал-демократии. Старшая дочь Ранев-
ских, Татьяна, была одних взглядов с отцом и его люби-
мицей, а младшая — Вера Сергеевна, пошла по стопам
матери. Получив педагогическое образование, она два
го^а учительствовала на селе под Самарой, но вскоре
оказалась на подозрении у местных властей и была вы-
нуждена покинуть родные места. Вместе с ней перееха-
ла в Астрахань и мать, а отец и старшая сестра оста-
лись в Сам'аре. Семья распалась.
В 1902 году Вера Сергеевна получила место учитель-
ницы в селе Селитренном, где я и встретился с ней
впервые. Остальное мне было известно. В последнее
время она стала членом Астраханского комитета, ре-
волюционером-профессионалом... И вот уже ее нет
среди нас, сидит в тюрьме, отрезана от мира, от
людей...
А жизнь шла своим чередом. Майское солнце зали-
вало пыльные улицы города теплом и светом, по бу-
лыжным мостовым по-прежнему громыхали извозчики,
все так же спешили куда-то неугомонные астраханцы, и
каждый занимался своими делами...
Под вечер я тоже приступил к делу. Дверь была
заперта, занавески опущены, часы, как всегда, тикали
ровно, с легким шипением. Но мое сердце билось так
тревожно, словно собиралось выскочить наружу: свер-
шалось чудо «преображения».
Целый час я работал перед стенным зеркалом, пол-
ный творческого вдохновения, и теперь с удовольствием
любовался плодами своих рук. Из глубины зеркала на
меня смотрела крайне подозрительная физиономия в
темных старушечьих очках: левая щека была перевя-
зана пестрым платком, концы платка, как заячьи уши,
торчали на затылке, румяное лицо было густо замазано
162
типографской краской, над верхней губой чернели на-
малеванные усы.
Я был в восторге — сам черт не узнает! Но прежде
чем показать свое искусство мамаше, я надел засален-
ную фуражку, молодецки сдвинув ее на ухо.
— Ну как, мамаша, хорошо?
Мария Николаевна, критически осмотрев меня со
всех сторон, невольно рассмеялась:
— О господи помилуй! И надо ж так размале-
ваться!..
Я уже хотел обидеться, но мамаша заставила меня
еще раз повернуться и, сдерживая смех, сказала:
— Нда-а-а, узнать тебя, конечно, никто не узнает,
но за бандита примут, наверное. Давай-ка немножко
почистимся.
С большим сожалением я был вынужден стереть
усы, убавил немножко краски, передвинул фуражку с
уха на лоб.
— Теперь похоже на дело.
И в самом деле, когда я вышел на улицу, на меня
никто не обратил внимания. Следивший за нашим до-
мом красноносый шпик преспокойно остался на месте.
Мой «маскарад» оказался настолько удачным, что,
когда я появился в приемной зубного техника, сидев-
шие там клиенты поспешили уступить мне место, пере-
двинувшись на другой конец скамейки. А в глазах бли-
жайшего соседа я без труда прочел немой вопрос: «Не
жулик ли ты, приятель?»
Сидя в ожидании очереди, я то и дело хватался за
челюсть и стонал «от боли». Это делалось настолько
убедительно, что какой-то добросердечный клиент сжа-
лился надо мной и дал благой совет:
— Вы напрасно сидите здесь, молодой человек,
темник все равно не поможет вам. Сначала надо
обратиться к зубному врачу, а уж потом сюда: здесь
ведь зубы не лечат, а только делают.
Я отчаянно махнул рукой:
— Ах, все равно!
Только теперь я понял, что перестарался во всех
отношениях, но отступать уже было поздно: надо до-
игрывать роль до конца.
11*
163
Наконец наступила моя очередь. Я поспешно вошел
в кабинет.
Бледнолицый молодой человек с тоненькими рыжи-
ми усиками вежливо усадил меня в кресло. Я узнал в
нем одного из участников маевки: кажется, это был
Миша Гуковский. Он встретил меня, как обычного
клиента.
— Ну-с, раскройте рот, пожалуйста, и будьте лю-
безны убрать эту тряпочку.— Он ткнул пальцем в мой
пестрый платок.
Я повиновался.
— Благодарю вас... рот пошире... еще шире... вот
так, пожалуйста...
Техник углубился в созерцание моих зубов, а я по-
тел от напряжения, не зная, как быть дальше: в каби-
нете вертелась незнакомая девушка в белом халате.
Сказать при ней пароль я опасался.
— Ну-с, так что ж вы хотите, чтобы я сделал с ва-
шими зубами? Они у вас превосходны, молодой чело-
век, дай бог всякому такие,— заявил техник, недоумен-
но уставившись в мой рот, раскрытый во всю ширь.
Воспользовавшись близостью его уха, я шепнул па-
роль.
— А-а-а, вот в чем дело! — воскликнул техник,
сунув палец в мой рот.— У вас зуб мудрости не в по-
рядке! Да, да, понадобится коронка... Золото у вас,
конечно, есть?
«Еще бы не быть,— подумал я-,— полон карман!»
Поковырявшись еще немного в моих зубах, техник
отослал куда-то свою помощницу. Она вышла.
Я поспешил рассказать о последних событиях и о
письме Веры Сергеевны из тюрьмы.
— Да, разговор о вас был,— сказал техник, усажи-
ваясь напротив меня.— Комитет решил отправить вас
в Баку. Вы не возражаете?
Наоборот, я был очень рад, что попаду, наконец, в
большой город с десятками тысяч нефтепромышленных
рабочих, с крупными заводами и фабриками. Там могут
развернуться большие революционные битвы.
— На днях вы получите адрес и явку в Бакинский
комитет РСДРП. Заучите как следует и сожгите,— по-
164
учал меня техник.—’Не забывайте, что за вами установ-
лена негласная слежка. Ни к #ому из наших не ходите,
при встречах не кланяйтесь, от мамаши уезжайте и
ждите нашего извещения.
— В Баку меня одного посылает комитет? — спро-
сил я с тайной надеждой на попутчика из «наших».
Техник покачал головой:
— Не знаю, товарищ, да и знать не следует. Там
увидите.
Я понял, что попал впросак. Да, мне надо еще
учиться держать язык за зубами и всегда помнить,
что я подпольщик.
Пожимая мне руку на прощанье, техник все же
шепнул:
— Двое наших там уже есть: Илья Шендриков и
Клавдия Васильевна. Не робей, товарищ!
Откуда он взял, что я робею?
Снова перевязав щеку платком, я вышел из каби-
нета.
Пациенты, стоявшие у двери, шумно посторонились.
* * ф
Мне хотелось уехать из Астрахани немедленно, но
обстоятельства сложились так, что пришлось задер-
жаться еще месяца на два. На это время мамаша
устроила меня к знакомому кустарю-переплетчику. Но-
вое дело мне очень понравилось, хоть и не имело пря-
мого отношения к революции.
С квартиры мамаши я переехал к отцу на постоя-
лый двор и занял жилплощадь на нарах.
Долгожданное извещение и явку в Баку я получил
в июле 1904 года.
Итак, в путь-дорогу...
ПРОЩАЙ, АСТРАХАНЬ!
Ночь перед отъездом я провел у отца на постоялом
дворе, на голых нарах, под знакомый храп ночлеж-
ников.
165
Бессонная ночь! По соображениям конспирации я
не мог даже проститься ни с Митричем, ни с мамашей.
Пораженный моим решением немедленно покинуть
Астрахань, отец тщетно пытался отговорить меня от
поездки:
— Куда тебя несет, Павел? Ведь по-настоящему ты
не знаешь никакого ремесла, не имеешь ни опыта, ни
денег. Пропадешь ни за грош. В Баку, я слышал, была
какая-то забастовка, резня, пожары. Там, говорят, гра-
бят и убивают на каждом шагу...
Ах, какой чудак мой батька! Разве можно запугать
юношу неизвестностью будущего и опасностями жизни?
Ведь именно это заставляет гореть и трепетать молодое
сердце. Так хочется поскорее, как можно скорее ныр-
нуть в самый водоворот жизни, скорее познать ее тай-
ны, вступить в борьбу за манящее, неведомое счастье!
Слушая наставления отца, я жалел не себя, а его:
всю жизнь таскать на плечах «магазин», ковырять за-
ступом мостовые, ютиться по грязным ночлежкам, не-
устанно искать и не находить «тихую пристань» — ка-
кая печальная участь! Он не может понять, бедняга,
что мы хотим переделать мир для него, для миллио-
нов тружеников.
Итак, я еду!
Если кому не приходилось в юности уезжать в даль-
ние края, оставляя друзей и близких, он никогда не
поймет того особенного, неповторимого чувства поэти-
ческой грусти, которое охватывает молодого человека,
стоящего на корме парохода. Ему не понять, почему так
больно сжимается сердце, когда все дальше и дальше
назад уплывает знакомый город, как бы уходя в про-
шлое, заволакиваясь голубым туманом. Не поймет он
и того, почему становятся бесконечно дороги отъезжаю-
щему вон те два человека, что стоят на пристани и
машут ему на прощанье платками,— отец и Таня. Они
стоят в разных концах пристани и даже не знакомы
друг с другом — нельзя...
Таню я заметил только тогда, когда наш баркас от-
валивал от пристани. Откуда она появилась? Как узна-
ла, что я уезжаю сегодня? Милая девушка!
Она молча улыбалась мне издали, махая красным
166
платочком (мой любимый цвет!). Тем же платком де-
вушка раз или два, а может и больше, вытерла глаза...
Да, да, я это очень хорошо заметил! У меня тоже что-то
защемило в горле. А в глаза соринка, что ли, попала!..
Нет, революционерам не полагается нюнить!
Но все же мне было грустно. Казалось, что я уже
никогда не вернусь в полюбившуюся мне Астрахань,
никогда не увижу ни Митрича, ни Таню, ни чудесную
мамашу, ни моего доброго рыжего отца с его «универ-
сальным магазином». А о Вере Сергеевне и думать не-
чего — угонят в Сибирь.
Таня подбежала к краю пристани и бросила мне
свой красный платочек.
Перекинувшись через поручни, я подхватил его над
самой водой, чуть не свалившись с баркаса. Девушка
рассмеялась.
Боже, как все это неладно получается,— платочек,
сенти менты, слезы!..
Баркас все дальше уходил от пристани, медленно
набирая скорость.
Но кто это вдруг выскочил из-за спины Тани? Он
машет кому-то котелком и ухмыляется широким со-
бачьим ртом. На сгибе локтя висит железная палка с
крючком. Опять он! О, будь ты проклят, гадюка! Но как
он попал сюда? Случайно или охотится за кем-нибудь?
Как предупредить Таню? Как дать ей знать, что сзади
нее стоит Иуда?
Я быстро пошел вдоль борта к носу баркаса.
Шпион отделился от Тани и, сделав несколько ша-
гов в том же направлении, еще раз энергично махнул,
но уже не котелком, а палкой. Это походило на угрозу.
Не знаю, к кому она относилась, но в ответ я высо-
ко поднял красный Танин платок, поднял, как знамя,
как вызов врагу, как последний привет милым сердцу.
Рядом со мной неподвижно стоял красивый грузин
в черкеске с желтым чемоданом в руках. Он ни с кем
не прощался, но пристально, с заметной тревогой огля-
дывал толпу на пристани.
Вероятно, никто не пришел проводить его, или что?..
Баркас стремительно летел по волнам, оставляя по-
зади длинный кипящий хвост пены и черного дыма.
167
Прощайте, отец, Таня, Митрич!
Прощай, дорогая Вера Сергеевна!
Прощай, Астрахань!..
Это было на рассвете... И опять Волга-матушка ку-
рилась золотыми туманами, опять на востоке красным
заревом полыхали облака, и снова тянуло сердце в
неведомые дали.
Но теперь я уже знал, куда и зачем еду. И алые
облака мне казались уже не парусами, а боевыми зна-
менами, которые реют над головами миллионов вос-
ставших пролетариев. И я иду вместе с ними нога в но-
гу вперед, заре навстречу...
ПЕРЕД ГРОЗОЙ
НА МОРЕ
F т 1 ы были на рейде.
к**  Взлохмаченная мутными волнами, Волга вли-
валась в море широкой лавой. Множество наливных
судов стояло на якорях. Лодки-морячки белыми пти-
цами носились по гребням волн, то взлетая вверх, то
исчезая в темных провалах.
Наш баркас болтало, как люльку. И удивительно
было, как мы умудрились пришвартоваться к барже и
пересесть на морской пароход. На палубе было спо-
койно. Пароход показался мне железным утесом, кото-
рому не страшны никакие волны и бури. Но при виде
необъятной морской шири, простиравшейся до самого
169
горизонта, я почувствовал смутную тревогу: что-то бу-
дет там, в море?
Пассажиры — самый пестрый народ, какой мне при-
ходилось видеть,— шумно ринулись в каюты, сшиба-
лись сундуками и чемоданами, оттирали друг друга
плечами, галдели на разных языках.
С неизменным расписным сундучком на спине я ска-
тился вниз по трапу в общую каюту для «простых» пас-
сажиров. Она помещалась глубоко в чреве парохода и
освещалась двумя круглыми иллюминаторами с не-
обыкновенно толстыми стеклами. Они смотрели в по-
лумрак каюты, как выпученные белки глаз допотопно-
го чудовища.
Широкие нары пересекали каюту. Я забрался на
них одним из первых: хотелось поближе к свету. Но
меня предупредил красивый грузин с желтым чемода-
ном, тот самый, которого я заметил на палубе барка-
са при отъезде из Астрахани. В кавказской черкеске,
с кинжалом на поясе, с пышными усами, слегка закру-
ченными кверху, он выглядел воинственно и гордо.
А большие темные глаза смотрели на всех приветливо,
доброжелательно.
С заметным усилием подняв с пола небольшой че-
модан из желтой, изрядно потертой кожи, он ловко
задвинул его в темный угол и спокойно улегся вдоль
стены под иллюминатором.
Я не стал спорить и устроился по соседству. Да и
как спорить с человеком, который, наверное, не знает
ни слова по-русски, притом же вооружен кинжалом,
небрежно висевшим на поясе. Лежа головой на своем
чемодане, грузин молча оглядывал пассажиров. Зна-
комых, что ли, ищет?.. Встретившись со мной взглядом,
он почему-то улыбнулся и устало закрыл глаза. Не по-
нимаю, что во мне смешного?
По другую сторону от меня уселся еще один кавка-
зец с тощей сумкой за плечами. Я украдкой оглядел
его: куртка неопределенно бурого цвета, шапчонка по-
трепана, на ногах опорки,— значит, наш брат, бедняк.
Однако кто же он такой? Лицо темное, нос с горбинкой,
зубы ровные, блестящие, а глаза карие, веселые. Хо-
рошо бы с ним поговорить.
170
В этот момент в каюту ввалилось еще человек де-
сять пассажиров, главным образом русские ребята из
деревни. Они с некоторой опаской заняли оставшиеся
места на нарах. В каюте сразу стало тесно, а вскоре и
дымно. Потянуло крепкой махоркой.
Когда сутолока несколько улеглась и люди уплот-
нились до отказа, я снова посмотрел на темнолицего
соседа, который уже снял свою сумку и теперь сидел у
моего изголовья, поджав под себя ноги. А поговорить с
ним все-таки надо. Разве по-русски попробовать?
— Хороший город Баку? — неуверенно спросил я,
подвигаясь ближе к кавказцу.
— Самый лучший! — с легким приятным акцентом
отозвался он, весело усмехнувшись. —• Большой город,
конца не видно! Туда — улица, сюда — улица, вверх,
вниз — заплутаться можно. Везде заводы дымят, конка
звенит, ишак кричит... Хороший город! А у моря башня
стоит, высокая башня — на небо влезть можно!
— Ишь, как загибает паря,— рассмеялся молодой
русский крестьянин, живо подсаживаясь к нам.— Гово-
рят, у вас там люди богато живут?
Кавказец окинул его насмешливым взглядом.
— Совсем богато! Золото из земли бьет: Балаханы,
Сураханы, Биби-Эйбат — куда ни глянь, везде золото...
Первое мгновение деревенский парень даже рот рас-
крыл от удивления, но, заметив улыбки на лицах окру-
жающих, с хитринкой подмигнул глазом кавказцу и
весело сказал:
—• Оно и по тебе видать: весь в золоте, хо-хо! — И,
обращаясь ко мне, продолжал: — По Волге слух идет,
будто в Баку заработки знатные, а у нас в деревне хоть
подыхай. Я вот из-под Саратова еду. Призывает меня
батька и говорит: ты, Микита, здоров, как бык,
жрешь за троих, а толку от тебя, как от козла моло-
ка. Иди, говорит, сынок, на 'все четыре стороны, авось
где-нибудь счастье найдешь и с нами поделишься.
Ну, вот я и того, поехал...
— Счастье ловить? — спросил я.
Паренек почесал в затылке.
— Пымал один такой — кота за хвост...
Мы рассмеялись.
171
Никита сразу понравился мне. Это был здоровенный
парень лет двадцати, косая сажень в плечах, с огром-
ными узловатыми кулаками пахаря. Ойи казались
жесткими и тяжелыми, как гири. Русые волосы были
подстрижены «под горшок», а доверчивые голубые
глаза сияли добротой.
Разговор стал общим. Откровенный Никита выло-
жил нам все, что у него было на душе, когда он соби-
рался в далекий город Баку.
Грузин лежал с открытыми глазами. Изредка его
блестящие черные усы вздрагивали от мимолетной
улыбки. Кажется, он слушал наш разговор. Значит, и он
знает по-русски? А может быть, своим думам ухмыляет-
ся. Кто он такой?..
О несметных нефтяных богатствах Баку и о легких
заработках рабочих по волжским деревням ходили фан-
тастические слухи. Голодные крестьяне поднимались с
насиженных мест и ехали в Баку «на заработки». В
поисках лучшей жизни туда же отправился и Никита.
— Ав деревне худо, братцы,— доверчиво жаловал-
ся он,— начальство разными поборами задавило, зем-
лицы с гулькин нос, да и охаживать ее нечем — тягла
нет. А надысь за недоимки последнюю животину со
двора свели. Ну, просто шкуру с мужика дерут и пла-
кать не велят.
Я раскрыл свой сундучок и выложил на крышку все
свои запасы: хлеб, сыр, огурцы. Угостив Никиту, я не
без робости предложил закусить с нами и кавказцу.
Он не стал отговариваться, но ел очень медленно, с
большим достоинством, как бы уступая только моей
просьбе.
Так состоялось наше знакомство, положившее на-
чало и дружбе.
Темнолицый кавказец оказался бакинцем. Звали его
Ибрагимом. Он работал тарталыциком на нефтяном
промысле «Бр. Нобель» в Балаханах — самом крупном
нефтепромышленном районе Баку. При двенадцати-
часовом рабочем дне он получал всего лишь одинна-
дцать рублей в месяц, работая без отпусков и в
праздники. Семья жила впроголодь.
— Барана купить — денег нет,— говорил Ибрагим,
172
сердито нахмурив брови,— сыр купить — денег нет.
Одни кишки кушаем, немножко чурек грызем. Цена
большая — карман маленький. Все в лавку пошло...
Слушая откровенный рассказ Ибрагима, Никита
мрачнел: его лицо постепенно вытягивалось, голубые
глаза тускнели. Призрак «знатных заработков» завола-
кивался туманом.
Задремавший грузин болезненно захрапел. Я осто-
рожно потряс его за плечо. Он мгновенно вскочил и
тотчас схватился за свой чемодан.
— А? Что такое? Что надо, кацо J?
— Вы стонали...
Грузин облегченно вздохнул и снова прилег головой
на чемодан.
«Золото, что ли, он в своем чемодане везет?» — не-
вольно подумал я, удивляясь беспокойству соседа.
Увлекшись разговором, мы не заметили, как паро-
ход отчалил от баржи и вышел в море. Я слышал толь-
ко глухой рокот, удары волн по борту да непонятное
потрескивание в разных концах каюты. Потом нас
стало покачивать, вызывая неприятное ощущение под
ложечкой. Никита с опаской косился на иллюминатор,
который стал мутным, покрытым брызгами. Приближа-
лась ночь.
Вдруг мои ноги вместе с нарами косо поднялись
вверх, а голова ухнула вниз, словно провалившись в
яму. Я испуганно схватился за соседа. В то же мгнове-
ние могучим толчком снизу меня подбросило к потолку,
и я кубарем слетел на пол. На меня свалился Никита.
Ибрагим, каким-то чудом усидевший на месте, весело
рассмеялся:
— Держись, йолдашлар 1 2, норд гуляет!
Я тотчас вскочил на ноги и, цепляясь за поручни, с
большим трудом поднялся по трапу на палубу. Меня
хлестнуло ветром. Я остановился и замер...
Буря на море!
Еще с детских лет, начитавшись книг о морских
приключениях, я мечтал побывать на море-океане и
1 Кацо — общепринятое в Грузии обращение друг к другу.
2 йолдашлар — товарищи.
173
повидать настоящую бурю. И вот... мечта осуществи-
лась — стой и любуйся!
Но, глянув на дикую пляску волн, я от страха едва
не скатился обратно в трюм. К счастью, поблизости ле-
жал длинный канат, свернутый кольцами. Недолго
думая, я нырнул в середину каната и... как раз вовремя.
Едва лишь матросы успели закрыть трюм, как страш-
ный удар волны потряс судно, с треском подбросил его
вверх и вновь швырнул в пучину.
— Господи, спаси и помилуй! — по-детски восклик-
нул я, в ужасе падая на дно своей норы. Смывая все
на пути, холодная бурлящая волна прокатилась через
палубу.
«Погибаем! — мелькнуло в сознании. — Все кон-
чено...»
Мне казалось, что я лежу уже на самом дне моря,
захлебываюсь горько-соленой водой, задыхаюсь...
Но пароход, как пробка, выскочил на гребень вол-
ны. Буря играла им, словно футбольным мячом, бросая
из стороны в сторону. Он казался теперь на диво
маленьким и беспомощным. Сверкала молния, и, как
залп из тысячи орудий, громыхал и перекатывался
гром. Я только дивился, как это мы еще живы и про-
должаем барахтаться в этом безумном водовороте. Все
вокруг смешалось, свистело и выло. Волной сломало
переднюю мачту, снесло за борт несколько бочек сель-
дей и какого-то пьяного пассажира, заснувшего на
палубе.
Я сидел в своей спасительной дыре, высунув наружу
только голову, и с минуты на минуту ожидал новой
катастрофы. Вскоре палубу опять окатило волной.
Потом последовала долгая пауза. Тут меня заметили
матросы и, обругав весьма нелестными словами, по-
могли выбраться из моего убежища и спуститься обрат-
но в трюм.
Дрожа всем телом, усталый и мокрый, я пробрался
к спасительным нарам. Здесь в самых разнообразных,
но далеко не живописных позах лежали измученные
морской болезнью пассажиры.
Свесив мохнатую голову с нар, Никита бормо-
тал:
174
— Ох, окаянная сила! Ох, смертушка моя! И зачем
меня черт понес на край света?
Обняв руками чемодан, грузин спокойно лежал на
прежнем месте. Но лицо его побледнело, осунулось.
И только Ибрагим как ни в чем не бывало сидел на
нарах. Он помог мне взобраться на свое место. Меня
сильно знобило, кружилась голова.
«Вот ты и повидал настоящую бурю на море!» —
подумал я, падая в изнеможении на нары рядом с
Ибрагимом.
ЖЕЛТЫЙ ЧЕМОДАН
Было утро. Море лежало покорное и тихое, без еди-
ной морщинки на изумрудной глади. Бури как не бы-
вало. Куда ни глянь — вода и небо, мир и покой.
Только мертвая зыбь слегка покачивала пароход. Из-за
горизонта выплывало улыбающееся солнце.
Я оглядывал безбрежную ширь, всей грудью вдыхал
прозрачный, как слеза, воздух и радостно думал: «Есть
ли еще на белом свете что-нибудь прекраснее Каспий-
ского' моря?»
Сверкая умытыми бортами и палубой, пароход шел
ровным, уверенным ходом, а за кормой тянулся белый
хвост кипящей пены.
Мы с Ибрагимом и Никитой долго бродили по палу-
бе. Грузин редко выходил из каюты, словно привязан-
ный к своему чемодану.
С тех пор как я почувствовал себя участником вели-
кой борьбы угнетенных, мне хотелось каждого пролета-
рия, каждого бедняка немедленно приобщить к нашей
правде, разоблачить перед ними эксплуататоров, пока-
зать дорогу к лучшей жизни. Хорошо бы привлечь
к нам и таких славных ребят, как Ибрагим и Ни-
кита.
Мы уселись на свернутом канате у кормы паро-
хода.
Ибрагим неторопливо рассказывал о тяжелых усло-
виях жизни нефтяников, о тупой жестокости и жадности
хозяев-миллионеров.
Я пробовал заговорить о стачке:
175
— Надо всем сразу бросить работу, предъявить
требования...
— Бросить работу? — перебил меня Ибрагим.—
Стачка, бунт! Ты думаешь, мы не понимаем такое дело.
В прошлом году мы все бастовали, народ с флагом
ходил...
— Ну и что же? — обрадовался я. — Рабочие побе-
дили?
Ибрагим передразнил меня:
— Победили, победили! Не так скоро! Царь солдат
пригнал, казаков с нагайками.
— А зачем солдат? — спросил Никита.
— Зачем? Чудак-человек — не знает, зачем сол-
даты! В народ стреляли, казаки нагайками били.
Никита изумился:
— Стреляли в народ? Да за что же, господи Исусе?
— За стачку. Не бросай работу. Хозяину мазут на-
до, бешкеш надо, мйльен денег надо...
— Так вы ничего и не добились?
— Смешной человек,— пожал плечами Ибрагим. —
Наш хозяин совсем как Магомет: одной рукой дает,
другой берет. Жалованье мал-мала поднял — назад
взял, один праздник дал — тоже назад взял, баню
обещал — обманул, совсем не дал. А приказчик, соба-
ка, опять ругается, морду бьет. Как ишаки живем.
Я посоветовал:
— А вы бы еще раз забастовали, да все вместе.
Глаза Ибрагима вспыхнули гневом:
— А ты как думал? Забастуем, брат, не торопись!
Никита загрустил. Не о такой жизни мечтал он, уез-
жая из деревни, бросая родные поля и отцовскую ха-
тенку...
Я заговорил о «пауках и мухах», о кровососах-кула-
ках и буржуях, о великой силе объединения и братской
солидарности трудящихся всех наций. Я попытался
даже нарисовать перед моими новыми друзьями кусо-
чек чудесного будущего без капиталистов и помещиков,
без жандармов и попов. По-видимому, это было похоже
на сказку. Ибрагим слушал снисходительно, с улыбкой,
а Никита изумленно смотрел мне в рот, широко раскрыв
голубые глаза и положив руки на колени.
176
В самый разгар нашей беседы я вдруг увидел гру-
зина. Заложив руки за спину, он стоял у борта паро-
хода и задумчиво смотрел на восходящее солнце, зали-
вавшее море багрянцем и золотом. Я вздрогнул от
неожиданности и оборвал свою речь. Как он тихо по-
дошел...
Грузин сверкнул из-под усов белыми ровными зу-
бами и сказал вполголоса:
— Хорошо, юноша... А как горит море!..
Я не понял: не то он похвалил меня, не то море. Во
всяком случае, надо быть осторожнее: кто его знает,
что он за птица.
Услыхав русскую речь из уст кавказца, Никита уди-
вился:
— Вот диво — все здесь по-русски балакают!
— В Баку много русских, Никита, — пояснил Ибра-
гим. — И немцы есть, и англы есть, армяне есть, гру-
зины есть,— все народы к нам едут! Пожалуйста!
— И ничего живете? — спросил Никита.— Пони-
маете дружка дружку?
Ибрагим пожал плечами.
— Конечно, понимаем. У рабочих людей язык раз-
ный, а душа одна, сердце одно — всем плохо.
Никита расплылся в улыбке:
— Ишь ты, как оно получается.
Время бежало незаметно. Морю, казалось, не будет
конца: оно лежало во все стороны, как синяя атласная
скатерть на круглом бескрайном столе.
На третий день путешествия мы, как обычно, втроем
гуляли по палубе.
— Гроза идет! — воскликнул Никита, показывая
пальцем вперед. В самом деле, далеко на горизонте
показалось темное облако дыма.
Ибрагим разъяснил:
— Вай! Какой гроза — это Балаханы коптят.
Нюхай, пожалуйста!
В самом деле, запахло нефтью. Значит, близко Баку?
— Совсем близко,— трунил над нами Ибрагим,—
верст тридцать будет, а то и больше.
Запах за тридцать верст?! А что будет в самом го-
роде?..
J2 На рассвете
177
Черная туча дыма и копоти быстро разрасталась,
напоминая пожарище.
Что ждет меня там, за этой тучей? Как встретят
меня незнакомые товарищи? Сумею ли я справиться с
той работой, которая мне будет поручена? Правда,
теперь я уже не мальчик, мне скоро восемнадцать лет,
и еду я не как-нибудь, а по явке Астраханского коми-
тета партии, как настоящий подпольщик. Жаль только,
что у меня так мало опыта и знаний... Вспомнилась
Астрахань. Она уже за морем. Знакомое подполье,
друзья и товарищи, мой батька — все осталось позади.
В Баку — ни души знакомой... Впрочем, нет, туда
уехала Клавдия Васильевна. Она, вероятно, поможет
мне осмотреться в новом городе. Вместе с ней исчез и
Илья — тот самый оратор, который так красноречиво
выступал на маевке. Странный он человек...
Пароход подходил к Бакинской гавани.
Туча копоти и пара осталась позади, над Балахана-
ми. И все же нас душил терпкий запах мазута и бен-
зина. Было жарко. Море, покрытое нефтью, перелива-
лось всеми цветами радуги. Оно казалось горящим.
Огромный город, широкой подковой охватывая гавань,
каменными уступами спускался с холмов к морю. На
окраине справа дымились трубы заводов и фабрик, на
холме слева и дальше по косогорам маячили нефтяные
вышки, а в центре раскинулись сотни домов из серого
камня, с плоскими крышами. В разных концах города,
сверкая золотыми полумесяцами, возвышались минаре-
ты, высоко сиял крест православной церкви, а у берега
моря стояла та самая башня, о которой рассказывал
нам Ибрагим. Она оказалась ниже, чем мы представля-
ли себе, и во всяком случае не «до неба».
Многочисленные суда и баржи стояли у пристаней,
баркасы и лодки сновали взад и вперед по гавани, бе-
лые чайки кружились над водой. Доносились гудки
пароходов, свистки не видимых отсюда паровозов,
глухой гул города.
Пароход шел к пристани. Все пассажиры высыпали
на палубу.
Мы давно уже стояли у борта в нетерпеливом ожи-
дании. Вдруг от пристани отделился военный баркас и
178
быстро помчался навстречу нашему пароходу, давая
предупредительные свистки.
Пассажиры с тревогой ожидали приближения зага-
дочного баркаса. Что ему нужно?
Вскоре уже можно было разглядеть находившихся
на баркасе жандармов и полицейских.
Тревожно екнуло сердце: уж не за мной ли? Вспом-
нился астраханский шпион... Неужто и в Баку дали
знать обо мне? Нет, для них я слишком мелкая ры-
бешка.
Воспользовавшись тем, что пассажиры сгрудились
в носовой части парохода, я незаметно отделился от
своих приятелей и отошел на опустевшую корму. Быть
может, здесь найдется безопасное местечко.
Баркас быстро приближался.
В поисках укрытия я вдруг оказался сзади грузина
с желтым чемоданом. Не замечая меня, он быстро подо-
шел к борту и сильным движением швырнул свою ношу
в море. Чемодан мгновенно исчез в пучине, словно был
железным.
Грузин оглянулся.
Я стоял перед ним, не зная, что делать, что сказать.
Он-мгновенно вспыхнул и, побледнев от гнева, сделал
угрожающее движение в мою сторону.
— Видал, кацо?
Я невольно отпрянул назад и произнес запинаясь:
— Я... я... что видал?.. Ничего я не видал.
Грузин сразу успокоился:
— Молодец! Не видал и не слыхал, понятно?
Он дружески взял меня под руку и как ни в чем не
бывало направился к пассажирам, ожидавшим баркас.
Я удивился необыкновенной выдержке этого челове-
ка, удивился и позавидовал. Ведь, надо полагать, он
вез из Астрахани не игрушки для детей. Красивое му-
жественное лицо грузина казалось невозмутимым.
— «Гости» едут, молодой человек! — сказал он,
кивнув головой в сторону приближающегося баркаса.—
Все в порядке, господа!
Баркас быстро пришвартовался к пароходу. Пере-
пуганных пассажиров загнали по каютам. Мы тоже
заняли свои места на нарах в утробе парохода. Нас
12
179
долго не беспокоили. Сверху доносились шум и шар-
канье ног, глухие’ удары от падения каких-то предме-
тов, непонятная возня. Наконец и в трюм спустился
жандармский офицер в сопровождении полицейских.
Начался обыск. Вскочив на нары, «фараоны» стали
осматривать чемоданы пассажиров', швыряя их из угла
в угол. Открывали только тяжелые чемоданы. Мой
сундучок полицейский ударом сапога отбросил в сто-
рону.
Я окончательно успокоился — теперь ясно, что эта
банда приехала не за мной. А за кем же?
Никита был изрядно перепуган. Невозмутимый Иб-
рагим спокойно сидел на нарах, поджав под себя ноги.
Грузин лежал на своем месте под иллюминатором
и чуть заметно улыбался одними глазами.
Жандармский офицер подошел и к нему:-
— А где ваш чемодан?
Тот не спеша приподнялся на локте.
— Какой чемодан?
— Кожаный желтый чемодан,— в упор глядя на
грузина, жестко отчеканил жандарм.
Грузин развел руками:
— Кожаный, желтый?.. Не видал такого.
Жандарм повернулся к нам и грозно крикнул:
— Эй, вы! Кто видел чемодан этого пассажира?
Жандарм смотрел на меня. Я покачал головой.
— Никакого чемодана я что-то не приметил.
Сидевший по соседству Никита раскрыл было рот,
но я успел толкнуть его локтем в бок. Он громко икнул.
Жандарм живо повернулся к Никите:
— Что ты сказал? Ты видел чемодан?
Я замер от страха.
Лицо Никиты сразу покрылось потом. Он закаш-
лялся и с трудом промямлил:
— Я ие того, ваше благородие, я вот ихний чемо-
дан видел,— и он указал на мой сундучок.
— Дуррак! — бешено рявкнул жандарм и снова
обратился к грузину.— Ваш паспорт!
Грузин спокойно вынул из нагрудного кармана до-
кумент и молча подал жандарму. Тот тщательно осмот-
рел его и швырнул обратно.
180
— Пшел к черту!
Грузин усмехнулся:
— Зачем же так далеко, господин офицер?
— Но, ио, поговорите у меня! — пригрозил жан-
дарм, отходя в сторону. Он был в ярости.
Полицейские закончили осмотр чемоданов и встали
перед офицером навытяжку.
— Так что, ваше благородие, ничего такого, значит,
не обнаружено.
— Пошли вон, болваны! — огрызнулся их строгий
начальник.
Полицейские направились к выходу.
Заметив армянина, стоявшего за лестницей с жел-
тым чемоданом в руках, офицер крикнул:
— А это кто такой? Взять его!
— Как вы смеете? Это беззаконие! — шумел армя-
нин, подталкиваемый полицейскими вверх по лестни-
це.— Я буду жаловаться! Я агент Нобеля! Он вам по-
кажет!
— Знаем мы, чей ты агент,— злорадствовал жан-
дарм, замыкая шествие.
Теперь я сообразил, кого искали жандармы, и с
особым интересом и тревогой посмотрел на гру-
зина: лежит себе как ни в чем не бывало! Кто ж он
такой, однако? Что погребено им на дне моря в
желтом чемодане?..
В БАКУ
Пароход с опозданием причалил к пристани. Пас-
сажиры сломя голову ринулись к сходням. Красавец
грузин незаметно исчез, затерявшись в толпе.
Мы не торопились расставаться. Никита был явно
растерян и подавлен каменной громадой города.
— Куда я теперь ткнусь? — говорил он, беспомощ-
но озираясь по сторонам.— Тут и спросить-то некого,
народ незнакомый. Эко меня занесло к черту на ку-
лички!
Ибрагим взял его под руку.
— Поедем в Балаханы, йолдаш. Недельку пожи-
вешь у меня, а там видно будет.
181
В моем кармане было десять рублей с копейками.
Я предложил половину Никите.
— Поступишь на работу — отдашь.
Никита решительно отказался.
— Деньги у меня есть, паря, — во! — Он согнул в
локте свою правую руку, показав нам могучие би-
цепсы.
Это было так выразительно, что мы расхохотались.
На прощанье крепко жали друг другу руки, договори-
лись встретиться. Ибрагим сообщил мне свой балахан-
ский адрес. А я и сам не знал, где ночую сегодня.
Мои друзья отправились к вокзалу, а я пошел искать
явку Бакинского комитета: Губернская улица, дом
Джафарова, спросить Максима Соколова, на втором
этаже.
Подхваченный шумным людским потоком, я заша-
гал по тротуарам. Навстречу торопливо проходили
азербайджанцы, армяне, русские, евреи, персы, турк-
мены, грузины. На головах мелькали тюбетейки, обык-
новенные фуражки и кепи, мохнатые шапки, белые
тюрбаны, разноцветные платки и шали.
По обочинам тротуаров сидели с лотками торговцы
фруктами, восточными сладостями, жареными ореха-
ми, каштанами, водой.
По булыжной мостовой носились пароконные
фаэтоны с бархатными сиденьями: красными, синими,
желтыми. Изредка громыхали ломовики. Лениво пома-
хивая хвостами, неторопливо шагали маленькие пуза-
тые ослики — ишаки, как называл их Ибрагим.
Обгоняя осликов, шагали амбалы (носильщики),
нагруженные сундуками и чемоданами. Эти несчаст-
ные люди за гроши переносили из конца в конец горо-
да огромные тяжести: шкафы, кровати, диваны, кор-
зины овощей и фруктов — словом, все, что заблаго-
рассудится нагрузить на их спины нанимателю. Несли
безропотно, обливаясь потом, тяжело покачиваясь из
стороны в сторону.
По самой людной улице, мимо гостиницы «Новая
Европа» медленно двигался длинный караван верблю-
дов. Пройдя сотни верст сыпучими песками, «цари
пустыни» важно шагали по каменным улицам боль-
182
итого города, позванивая колокольчиками. Европа сме-
шалась с Азией.
Необычность и пестрота впечатлений ошеломляли.
Я то и дело терял направление, изнемогая от жары и
жажды. К счастью, по улице пробегали босоногие маль-
чишки с кувшинами воды, которую они продавали по
копейке за кружку. Остановив такого торговца, я по-
просил и мне дать напиться. Он мигом наполнил круж-
ку водой и сунул мне в руки.
— Не вода — мармелад! Пей, хозяин!
Я хлебнул этот «мармелад» и стал отплевываться.
После волжской воды теплая опресненная бурда пока-
залась отвратительной. Как могли бакинцы пить такую
воду? Мальчуган расхохотался и, подхватив на лету
копейку, помчался дальше.
Выйдя, наконец, на Губернскую улицу, я остано-
вился перед большим двухэтажным домом номер 16-
это и был дом Джафарова. Он занимал целый квар-
тал. В нижнем этаже помещались всевозможные ку-
старные заведения, пекарни, мясные, молочные, овощ-
ные лавчонки.
Куда ж идти?
Мимо меня в раскрытые настежь ворота, в сопро-
вождении прилично одетого молодого человека, про-
шел амбал с двумя мешками на спине. Я последовал
за ними.
Двор представлял собой большую квадратную пло-
щадку, грязную и зловонную.
Амбал стал подниматься по каменной лестнице на
второй этаж. Значит, нам по пути.
На первой же площадке амбала и его провожатого
встретил высокий кудрявый парень в русской косово-
ротке. На вид ему можно было дать лет двадцать пять,
не больше. Продолговатое, темное от загара лицо об-
рамляла рыжеватая бородка. Крепкий, слегка выдаю-
щийся подбородок и резкая морщинка над переноси-
цей свидетельствовали о сильной воле, а пытливые се-
рые глаза — о природном уме и смекалке.
«Наш брат — рыжий»,— подумал я, с удовольствием
оглядывая рыжую бородку и густые непокорные кудри
парня.
183
— Нижний мешок отправь в мастерскую,— сказал
он провожатому, быстро ощупав ношу,— а верхний ко
мне, вот сюда, направо.
Амбал одним движением сбросил верхний мешок
на площадку. При падении мешок неожиданно треснул,
и к моим ногам выпала пачка тоненьких брошюрок.
Я машинально подхватил ее и, ничего не подозревая,
подал кудрявому парню. Тот на мгновение смутился и
быстро выхватил пачку из моих рук.
— Вам кого, молодой человек? — спросил он, оки-
нув меня острым взглядом.
Я назвал Максима, как наказывал мне в Астрахани
зубной техник.
Парень просветлел:
— Ах, вот что! Вы хотите видеть Максима? Тогда
идите за мной, я вас познакомлю с ним.
Прорванный мешок отнесли в комнату на второй
этаж.
У двери в полутемном коридорчике кудрявый па-
рень остановился:
— Так что вы хотите от Максима, молодой чело-
век? Я и есть этот Максим.
— Мне надо заказать пару сапог с узкими носка-
ми,— ответил я условной фразой из пароля.
— Я не сапожник,— возразил Максим, берясь за
ручку двери.
— Что ж делать,— вздохнул я,— закажем дру-
гому.
Максим сразу преобразился.
— Очень рад, товарищ, заходи, гостем будешь.
Мы вошли в комнату. Вся мебель здесь состояла
из двух стульев, небольшого столика и топчана. В углу
около продранного мешка стоял молодой человек, про-
вожавший амбала. Лицом он походил на Ибрагима:
такой же смуглый, нос с горбинкой, блестящие, черные,
как вороново крыло, волосы.
Максим обрушился на него с упреками:
— Куда ты смотрел, Рашид? Не мог найти мешок
покрепче?
— Понятно, йолдаш, совсем понятно, не шуми, по-
жалуйста,— говорил сконфуженный Рашид, переми-
184
наясь с ноги на ногу.— Мешок был целый и вдруг
лопнул. Как узнаешь?
Максим смягчился:
— Ладно, ладно. Будь здоров! В другой раз смот-
ри. Со двора выйдешь через пекарню.
— Хорошо, Максим, очень хорошо, сам знаю.
Рашид ушел.
Максим радушно усадил меня на топчан:
— Откуда прибыл, товарищ? От кого получил
явку?
Я сказал. Но вместо серьезного разговора, как я
ожидал, Максим еще раз окинул меня критическим
взглядом и покачал головой:
— Нда-а-а, вид у тебя неважнецкий... А ботинки,
кажется, каши просят? Смены, понятно, никакой?
Покраснев до ушей, я признался, что все мое бо-
гатство на мне.
— Ну, это пустяки, поступлю на работу и приведу
себя в порядок.
— Конечно, конечно, — поддакнул Максим. — А по-
ка что надо ботинки справить — это уж моя забота.
Рубашку сошьет тебе наша Раечка — она портниха-
молния. Не успеешь и глазом моргнуть, как будешь
одет с головы до ног. На работу мы тебя устроим и
тогда рассчитаемся. Надо полагать, родных у тебя
здесь нет — ни отца, ни матери, ни тетушки, ни бабуш-
ки. Правда?
Разговор о родных тронул сердце. Но, вспомнив,
что я приехал в Баку как революционер и вполне
взрослый человек, тотчас устыдился своей слабости и
довольно храбро заявил:
— Да мне никого и не нужно, я и сам о себе могу
позаботиться, не ребенок.
— Верно, верно,— улыбнулся Максим,— детей мы
в партию не принимаем. А ты, кажется, уже второй год
в астраханской организации?
— Полтора года с лишним,— подтвердил я.
— А чем, собственно, вызван твой отъезд из Астра-
хани?— спросил Максим как бы между прочим.
Я рассказал об обыске на моей квартире, о слежке,
об арестах товарищей.
185
— Да, да, — согласился Максим, — надо было уез-
жать. А что ты делал эти полтора года?
— Занимался в кружке, разбрасывал листовки,
доставал шрифты для нашей типографии и разное
там...
— А кто набирал и печатал прокламации в этой
типографии? — продолжал допытываться Максим.
— Я же и печатал. Да это, в сущности, не типогра-
фия, а так себе, маленький печатный станок.
— Можно и маленьким большую бучу поднять.
Кстати, на судоремонтном заводе ты бывал?
— Бывал.
— Как там настроение?
— О стачке поговаривают.
— Вот видишь, а ты говоришь— маленький...
По-видимому, Максим и сам неплохо знал астра-
ханскую организацию, а меня просто «прощупывал».
— А как у вас там «меки» и «беки»? Здорово гры-
зутся?
— Никаких «меков» и «беков» у нас нет,— ответил
я.— Мы там все социал-демократы.
— Да ты что, браток, с луны, что ль, свалился? —
изумился Максим.— Не знаешь, что творится теперь в
партии? В Баку «реками» и «беками» для краткости
меньшевиков и большевиков называют, а у вас
как?
В Астрахани внутрипартийные разногласия только
еще начинались и резкого деления на группы не было.
Слова «большевик» и «меньшевик» я услышал здесь
впервые и совершенно не понимал, что они озна-
чают.
Максим недоверчиво покосился на меня:
— Неужто вас еще не знакомили с материалами
второго съезда?
— Был один доклад, но мне казалось, что съездов-
ские споры касаются только «верхов»...
Максим нахмурился:
— Мда-а-а, плохи твои дела, браток: речь идет о
судьбах революции, о лице самой партии, а ты еще не
определился. Ведь у нас дело дошло до того, что
группа меньшевиков создала отдельную, якобы беспар-
186
тайную «организацию Балахано-Биби-Эйбатских рабо-
чих» и теперь ведет кампанию против Бакинского
комитета.
— Странное дело,— возразил я,—если эти мень-
шевики — социал-демократы, как же они могут вы-
ступать против партийного руководства?
— Ну, положим, это понятно, — усмехнулся Ма-
ксим.— В Баку все-руководство в руках большевиков,
вот меньшевики и беснуются, рвутся к власти. Под
ногами эксплуататоров земля горит, дело идет к всеоб-
щей стачке, а меньшевики грызню затеяли, разлагают
рабочих, сеют смуту. Потому-то я и хотел узнать, с
кем ты — с нами или с ними?
На мгновение я растерялся, но, вспомнив последний
наказ своей учительницы, решительно ответил:
— Яс Лениным!
— Вот и прекрасно,— обрадовался Максим,— зна-
чит, нам по дороге.
В дверь постучали.
— Давай входи! — разрешил Максим.
В комнату стремительно вошла молодая девушка с
ярким платком на плечах.
— Есть? — коротко спросила она Максима.
— Есть! — отозвался тот, запуская руки в мешок,
принесенный амбалом.
Девушка покосилась в мою сторону.
— А это кто?
Максим познакомил нас:
— Приезжий товарищ. Павлом звать... Да ты не
беспокойся, пожалуйста, наш человек.
— Я и не беспокоюсь, с чего ты взял,— сказала
девушка, энергичным рывком пожав мне руку.— Зара!..
Странное имя: никогда не слыхал такого. Малень-
кая, стройная, гибкая, как тростинка, Зара показалась
мне удивительно легкой, порывистой, беспокойной. Осо-
бенно поразили меня ее огромные горящие глаза с
длинными черными ресницами. Казалось, они, как
фонарики, освещали строгое, словно вылитое из золо-
тистой бронзы, лицо девушки.
— Вот получай полсотни и марш-марш обратно,—
сказал Максим, передавая Заре пачку листовок, акку-
187
ратно перевязанных тонкой веревочкой.— Это по на-
циональному вопросу.
Он говорил тоном доктора, выдающего больному
сильнодействующее лекарство.
Зара взяла пачку и сунула под платок:
— Очень кстати, Максим: на нашей фабрике небла-
гополучно, сам знаешь.
— Знаю, знаю, у вас дашнаки народ мутят.
— Не только дашнаки: у нас еще мусульманские
националисты работают. А теперь чуть не каждый ве-
чер на фабрику приходит переодетый пристав Вагра-
мов и натравливает мусульман на армян. Того и гляди
резню спровоцируют. — Зара направилась к двери.—
Ну, я ушла, Максим. Ты почаще заглядывай к нам...
До свиданья, новичок!
И девушка мигом исчезла. За ней как будто вете-
рок пробежал.
После Зары, один за другим, с небольшими пауза-
ми, стали приходить новые люди. Появляясь в комнате,
каждый из них неизменно спрашивал:
— Есть?..
— Есть,— отвечал Максим и без задержки выда-
вал пачку брошюрок или прокламаций. Он всех знал
в лицо и по голосу и, выпроваживая из комнаты,
неизменно предупреждал:
— Ты, Миша, выйдешь через мясную лавку, а ты,
Амаяк, через молочную. В ворота не ходите.
Я сидел на топчане, с интересом наблюдая за всем
происходившим в этой маленькой комнате.
Последними почти одновременно вошли двое: один
высокий, тонкий, подвижной как ртуть, другой низкий,
коренастый, с широченными плечами, неторопли-
вый.
Получив пачку листовок, высокий ловко сунул ее
за голенище сапога и тотчас устремился к двери, но
Максим задержал его:
— Не спеши, Ханлар, дай пройти Мамедъярову,
ему в Балаханы надо, на поезд.
— Пожалуйста, пожалуйста! — охотно согласился
Ханлар, усаживаясь на топчан рядом со мной,— мне
торопиться некуда. Биби-Эйбат подождет.
188
- И я не тороплюсь,— отозвался Мамедъяров,—
до поезда целый час.
И он уселся по другую сторону от меня. Топчан за-
трещал от тяжести. Мамедъяров, казалось, был вылит
из железа. Могучая выпуклая грудь выпирала из синей
рабочей блузы, угрожая оторвать пуговицы. Гордая го-
лова, посаженная на широкие плечи, выглядела мень-
ше, чем она была в действительности.» По сравнению
с ним Ханлар казался высоким, худощавым и не очень
здоровым. Засаленная тюбетейка то и дело сползала на
его затылок, открывая высокий умный лоб. С Макси-
мом они говорили на смешанном языке, пересыпая рус-
скую речь азербайджанскими словами. Тот хорошо по-
нимал их и сам отвечал то по-русски, то по-азербай-
джански.
— К нам астраханец приехал, — познакомил нас
Максим.
— Очень хорошо, значит, сосед наш? - - спросил
Мамедъяров и так давнул мою руку, что я охнул от
боли.
— Хорош сосед, с другого берега моря, — возразил
Ханлар.
— А как же — в одной воде купались,— пояснил
Мамедъяров.— Давай его мне, Максим, в Балаханы
людей надо... Поедешь, сосед?
— О нет, дружище, сейчас мы его не пустим в ваше
пекло,— отозвался Максим,— без привычки изжарить-
ся может.
— Какое пекло? Зачем жариться? Балаханы — рай
Магомета, сад гурий. Сосед своим глазом посмотрит,
какой такой нефтяник есть. Он большевик, да?..
— Он впервые слышит о них.
— Ва-аай! — удивился Мамедъяров. И, положив
свою тяжелую руку на мое плечо, стал утешать ме-
ня: — Ты не робей, сосед. Я тебе сейчас сразу объясню,
кто такой большевик.
Максим заулыбался, видимо, предвкушая что-то ин-
тересное:
— А ну, послушаем, как это получится «сразу».
— А я побегу, — вскочил Ханлар, — боюсь, и меня
Мамедъяров заговорит.
189
— Ты сам любого заговоришь, иди, иди, пожалуйста!
Ханлар ушел.
Мамедъяров снова обратился ко мне:
— Ты Маркса знаешь?
— Знаю... немножко,— ответил я, запнувшись.
— Не беда,— ободрил Мамедъяров,— ты немнож-
ко, я немножко, и будет много. Теперь слушай. Ленина
ты любишь, да?.. Любишь, по глазам вижу. Слушай
дальше. Я, например, ученик нашего Алеши. Так? А кто
есть Алеша, не скажу, потом узнаешь. Алеша — ученик
Ленина. Ленин — ученик Маркса, Энгельса. Он всю их
науку вот так знает.— Мамедъяров выразительно по-
казал свои пять пальцев.— А наш дорогой Ленин сам
ученый человек, сам мудрец. Понятно? А кто такой Ле-
нин?.. Молчи, я скажу: Ленин есть самый большой
большевик, учитель наш, вождь. Значит, кто с Лени-
ным, тот и есть большевик. Теперь ты понял, сосед, ку-
да лесенка ведет?..
Да, я понял и порадовался, что попал к ленинцам.
— Слышь, Максим? — торжествующе заключил
Мамедъяров, — он понял! Давай его в Балаханы. Ва-
нечке помощник нужен...
— А кто такой Ванечка, потом узнает? — закончил
Максим, дружески выпроваживая Мамедъярова за
дверь.
Мешок с нелегальной литературой опустел. Максим
аккуратно свернул его и положил на топчан вместо по-
душки.
— Я на часок отлучусь, Павло, а ты пока отдохни
с дороги. Вечерком я отведу тебя на ночлег в нашу Тру-
щобу. Будь здоров!
Максим ушел.
Я лег на топчан. От мешка еще пахло типографской
краской...
Какой удивительный день! Сколько новых людей,
впечатлений. Да, здесь сложнее будет работать, чем в
Астрахани. Много непонятного: «большевики», «мень-
шевики», «дашнаки», «националисты». Зато какие
дружные ребята. Как у них все ловко делается- Поду-
мать только: целый мешок литературы, напечатанной
на трех языках, среди бела дня заносят в обыкновен-
190
ную жилую комнату и спокойно раздают подпольщи-
кам. Удивительно!
Сначала мне показалось, что квартира Максима,
расположенная в самом оживленном районе, по сосед-
ству с рынком, не очень-то удобна для конспиративных
дел. Но потом я понял, что именно это обстоятельство
и делает ее незаметной для полиции. Почти рядом с
комнатой Максима находилась большая заготовочная
мастерская, куда каждодневно приходило множество
заказчиков, сюда же амбалы приносили в мешках
сырье, унося готовые изделия. А в нижнем этаже по-
мещались десятки различных лавчонок и кустарных
мастерских с «черным ходом» в один общий двор. Эти-
ми ходами пользовались наши люди, ловко заметая
следы, теряясь в потоках покупателей и заказчиков.
Да, все это хорошо.
А на душе было тревожно: борьба внутри партии.
Два течения — «большевики», «меньшевики».. Но из-
за чего, собственно, разгорался весь сыр-бор,— непо-
нятно. Надо поскорее во всем разобраться. Ах, как
жаль, что нет здесь Веры Сергеевны: она бы все
разъяснила мне, разогнала бы туман... А туман и в са-
мом деле заволакивал глаза, потолок куда-то поплыл,
закачался топчан, и я снова на море, и опять шумят
волны, сверкают молнии... Да, но при чем тут Трущоба?
Куда это тащит меня Максим?..
САЛЯМ АЛЕЙКУМ!
Максим вернулся к исходу дня и еле растолкал меня:
— Ну, что, отдохнул, астраханец? Пошли до хаты.
Раечка, поди, заждалась нас.
Мы вышли на улицу. Уже стемнело. Из чахлого са-
дика, раскинутого на стыке улиц, неслась музыка: треск
и гул бубна, визг кеманчи, звон тары. И здесь же,
загромождая и без того маленькую площадь, со-
всем не к месту стояла армянская православная цер-
ковь.
— Это «Парапет», — показывая на садик, разъяс-
нял Максим,— центр города. Отсюда к морю тянется
191
Великокняжеская улица, а вот та, которая поднимается
вверх направо,— Николаевская. Названа, конечно, в
честь «царя-батюшки». Здесь живет вся бакинская
знать: крупные тузы-промышленники, богатые купцы,
разные беки, спекулянты-биржевики и прочие пара-
зиты. В прошлом году мы их здесь пугнули демонстра-
цией. Переполох был страшный!..
— Ав этом году не собираетесь? — спросил я, ста-
раясь не отставать от длинноногого Максима, шагавше-
го, как на параде.
— Как знать, всяко может случиться.
Мы свернули в какую-то длинную узенькую улицу,
походившую на каменное ущелье. Шум и движение по-
степенно замирали. Становилось глуше, безлюднее. До-
ма мельчали, прижимались к земле. Дальше потяну-
лись жалкие хибарки из серого камня и глины, да и те
прятались за толстыми глинобитными стенами с дере-
вянными калитками и маленькими окнами, затяну-
тыми железными решетками.
«Как в тюрьме»,— подумал я, настороженно озира-
ясь по сторонам.
Керосиновые фонари встречались редко, выделяясь
в темноте мутными мигающими пятнами.
— Здесь царство бедноты,— сказал Максим.— Та-
тарская улица называется. Еще пара кварталов — и мы
дома-
По дороге я рассказал Максиму о грузине с желтым
чемоданом, о неожиданной встрече с полицией, о том,
как таинственный чемодан был сброшен в море.
— Кто бы это мог быть? — соображал я вслух.—
Уж не наш ли человек?
— Все может быть. Но вернее, какой-нибудь агент
партии эсэров вез оружие или дашнак с бомбами.
Впрочем, нет, среди грузин дашнаков не бывает...
— А кто они такие?
— Это партия армянских националистов — «Даш-
накцютюн». Вреднейшая партия! Она раздувает враж-
ду против русских и азербайджанцев, чем, конечно,
пользуется царское правительство, организуя погромы
на Кавказе.
Я был поражен:
192
— Неужто и среди рабочих возможна такая враж-
да?
Максим взял меня под руку:
— Наша партия воспитывает рабочих в духе интер-
национализма, но в темных отсталых слоях вражда еще
живет. Вот, например, на табачной фабрике «Мирза-
бекъянц» полиция недавно пыталась спровоцировать
погром, но нам удалось предотвратить его, Зара помо-
гла.
— Значит, Зара работает на этой фабрике?
— Да. И ей приходится очень туго, хотя она пре-
красный агитатор.
Мы шли уже по какому-то извилистому переулку, в
котором не было ни одного фонаря. Навстречу нам из-
редка попадались женщины с большими кувшинами
или с лотками чуреков на плечах. С головы до пят уку-
танные темными чадрами, они проплывали мимо, как
привидения, как живые символы рабства. Я опасливо
уступал им дорогу.
Максим заговорил о судьбе мусульманок:
— С малых лет и до замужества азербайджанка —
безответная раба своих родителей, а когда выйдет за-
муж, становится невольницей мужа. Без его ведома она
не может сделать ни одного шага. В доме жена только
прислуга, бесплатная работница...
— Разве и у бедноты женщина в таком же положе-
нии? — спросил я.
— Нет, конечно. Разделяя с мужем все тяготы жиз-
ни, жена рабочего чувствует себя свободнее, но чадра
обязательна для всех. Понятно, ни гаремов, ни много-
женства у бедняков не существует: им трудно содер-
жать и одну жену.
Немного замедлив шаг, Максим предупредил:
— Запомни: это Мельничный переулок, за первым
поворотом налево будет Глухой, а там и наша Трущо-
ба притаилась. Да ты не смущайся, браток, это только
название такое страшное, а в действительности Тру-
щоба вполне приличная квартира и прекрасное место
для конспирации.
Говоря по совести, «прекрасное место» произвело
на меня гнетущее впечатление. Все домики и здесь пря-
13 На рассвете
193
тались за высокими глинобитными стенами, шаги раз-
давались гулко, как в ущелье, вокруг ни единой души
и темно, хоть глаз коли.
Дойдя до конца переулка, мы повернули налево и
сразу оказались на обширной площадке с низенькими
домиками по обочинам. Далеко впереди нас светился
фонарик, отчего все вокруг казалось еще более тем-
ным, притаившимся.
— Ну, вот мы и дома,— весело изрек Максим, оста-
навливаясь около маленькой калитки, врезанной в гли-
нобитную стену. На калитке вместо звонка висел же-
лезный молоточек.
— Попробуй, постучи, Павло, — предложил Ма-
ксим, — сейчас увидишь «конспирацию»...
Я несколько раз стукнул молоточком о железную
пластинку.
Через одну-две минуты по двору зашмыгали туф-
ли. Кто-то подошел к калитке и остановился.
Тишина...
Максим шепнул мне на ухо:
— Молчи!
Человек за калиткой тоже не подавал голоса, види-
мо пытаясь каким-то способом разглядеть ночных го-
стей.
Выдержав большую паузу, Максим крикнул:
— Молодец, Мамед! Открывай живей, свои!
— Ай, салям алейкум! — тотчас отозвался молодой
голос, и калитка бесшумно распахнулась настежь.
«Как в сказке,— подумал я.— «Сезам, Сезам, от-
кройся!».
Максим дружески поздоровался с молодым челове-
ком в длинной белой рубашке, с тюбетейкой на затылке:
— Алейкум салям!
Мы вошли в закрытый со всех сторон дворик. Сле-
ва от нас я увидел небольшое одноэтажное здание с
двумя окнами. Справа стояла длинная хибарка с плос-
кой крышей и застекленными сенями. Казалось, она
вросла в каменные стены, отделявшие дворик от внеш-
него мира.
— Вот она — наша знаменитая Трущоба! — похвас-
тался Максим.— Чем не дворец?..
194
ТРУЩОБА
Вслед за Максимом я направился в этот «дворец».
Если бы там случилось какое-нибудь «чудо-юдо», я бы
нисколько не удивился: так настроили меня встреча
у калитки и внешний вид Трущобы-
Пройдя маленькую прихожую, Максим открыл
дверь в комиату:
— Заходи, браток!
Я ступил через порог и так стукнулся лбом о при-
толоку, что ахнул от боли.
— Ой, извиняюсь, товарищ! — испуганно восклик-
нул Максим,— забыл предупредить, что эти хоромы не
так уж высоки. А вот и наша портниха. Знакомьтесь,
пожалуйста!
Потирая лоб и щурясь от резкого света, я не сразу
разглядел, что происходит в комнате.
— Что, заработал шишку? — прозвучал насмешли-
вый женский голос.— Новичков у нас всегда так встре-
чают.
Освещенная сверху лампой-«молнией», у большого
стола сидела молоденькая чернокудрая девушка с
иголкой в руке. На ее коленях полыхало огнем красное
шелковое полотнище, чобшитое золотым галуном. Глядя
на меня исподлобья, она мило улыбалась, сверкая бе-
лыми, как кипень, зубами. На лоб падала непокорная
кудряшка. В лукавых глазах играли веселые бесенята.
Вот тебе и «чудо-юдо»!
Зрелище было столь неожиданным, что я остано-
вился как вкопанный, позабыв поздороваться.
— Приехал новый товарищ, Раечка,— объяснил
Максим.— Ты его накорми хорошенько да чаем угости.
Он пока в Трущобе осядет. А я еще должен кое-куда
сбегать по делам.
— А он не проглотил язык, случайно? — лукаво
спросила девушка, показав на меня иглой.
— Как увидел тебя, так и онемел,— пояснил Мак-
сим.— Да ты смелей, браток, она вовсе не кусается.
Он ушел, и мы остались вдвоем.
С откровенным любопытством оглядев мою особу,
девушка встала и шутливо раскланялась:
13*.
195
— Раиса Коновалова к вашим услугам!
Мы церемонно пожали друг другу руки и оба рас-
смеялись.
— А как тебя звать, товарищ? — спросила де-
вушка.
— Как хочешь, так и зови,— пошутил я, рассмат-
ривая знамя, висевшее у нее на плече.
— Ну, хорошо,— согласилась Раечка,— мы будем
звать тебя «Красной рубашкой»,— вишь, как она бле-
стит на тебе. Хорошая кличка, правда?
Я покосился на свою облезлую рубашку.
— Не так, чтобы очень, но ничего, сойдет. Такие
клички у разбойников бывали.
Тогда мне и в голову не приходило, что эта шуточ-
ная кличка так и останется за мной в бакинском под-
полье.
— Ты скажи лучше, почему дверь не запираешь,
когда делаешь такое серьезное дело? — спросил я воз-
можно более суровым тоном.— Вдруг полиция на-
грянет.
— Насчет полиции можешь не беспокоиться, она
сюда и носа не покажет — место глухое. Садись вот за
стол, я тебя чаем напою, да расскажи, откуда ты при-
летел такой.
— Какой такой?
В глазах девушки заиграли веселые бесенята:
— Такой: рыжий, маленький, вихрастый и безусый,
как мальчик. Таких подпольщиков у нас еще не бы-
вало.
Меня слегка покоробило: можно сказать, попала в
самую точку!
Но Раечка смотрела на меня так наивно-приветли-
во, что обидеться на нее было просто невозможно.
— Бери вот сыр, лук, чурек и грызи сколько хо-
чешь, а я пока знамя дошью,— угощала она, снова
принимаясь за шитье.
Я не преминул спросить:
— А для какой цели готовишь это знамя?
— Для демонстрации, понятно,— охотно ответила
Раечка.— Но когда она будет—никому неизвестно.
Об этом может знать только Алеша. Ты, конечно,
196
не знаком с ним. О, это чудный товарищ и такой аги-
татор, что, когда он говорит, у меня сердце замирает,
и так бьет шендриковцев— пух и перья летят.
— Это еще что за партия? — удивился я.— Максим
мне только о меньшевиках говорил.
— Ах, да,— спохватилась Раечка,— ты ведь приез-
жий и наших дел не знаешь. «Шендриковцы»— это
бакинские меньшевики. У нас здесь появилась целая
семейка Шендриковых: Илья, Лев и Глеб да еще
жена Ильи — Катерина Ивановна. Впрочем, Глеба
можно не считать — он эсер, а остальные — главари
меньшевиков.
— А этот Илья не из Астрахани приехал? — спро-
сил я.
— Кто ж его знает,— отмахнулась Раечка.— Ужас-
но неприятная личность. Глаза ледяные, бороденка,
как у козла, а губы тонкие и злые-презлые. Но говорит
он очень красиво, не спорю.
Да, это он, астраханский Илья! Значит, его
фамилия Шендриков. По описанию Раечки, жена
Ильи напомнила мне Клавдию Васильевну. Возмож-
но, что она работает здесь под чужим именем, в этом
нет ничего особенного. Если так, то выходит, что оба
они меньшевики.
Заметив мою заинтересованность, Раечка насторо-
жилась:
— Ты что, знаком с ними? Может, тоже из их ком-
пании?
Я откровенно признался, что плохо еще разбираюсь
в наших разногласиях, и попросил девушку рассказать
обо всем поподробнее. Но Раечка сама оказалась мало
сведущей и знала только, что бакинская организация
разбилась теперь на два враждебных лагеря, которые
ожесточенно боролись за овладение массами, за руко-
водство бакинским пролетариатом.
— Почему же ты причисляешь себя к большеви-
кам, а не к меньшевикам? — спросил я Раечку.
Она вспыхнула и решительно отрапортовала:
— А потому, что меньшевики — это путаники и оп-
портунисты, а большевики — настоящие революционе-
ры, ленинцы! Так говорил Алеша, Ванечка и вообще
197
все наши. Ой, заболталась я с тобой, Красная рубашка,
а меня дома ждут.
Раечка любовно и тщательно сложила знамя, завер-
нула его в бумагу и перевязала ленточкой.
— Придет Максим, не забудь сказать, чтоб он
спрятал как следует. А с тобой мы еще увидимся.
Она ушла. Оставшись один, я осмотрелся.
Да, это настоящая трущоба! До потолка можно до-
стать рукой, единственное оконце выходило не на ули-
цу, а на маленькую застекленную террасу. Посередине
стоял длинный стол весьма древнего происхождения;
одна его ножка покоилась на кирпиче. Вокруг стола —
три табуретки, скамейка с книгами и нечто вроде шка-
фа. В углу на табурете стояла керосинка с большим
закопченным чайником.
Попахивало сыростью. Угнетала тишина: сюда не
доносилось ни единого звука.
Итак, я в Баку. Опять на новом месте, с новыми
людьми, с новыми радостями и печалями. И все же я
почувствовал себя здесь в своем доме, среди верных
друзей и'братьев. Но как трудно оторваться сразу от
того, что любишь, что волнует сердце. Вспомнилась
Астрахань... Вот мой рыжий батька с походным «уни-
вермагом» на тощих плечах. Сейчас он, должно быть,
сидит один на нарах ночлежки, пьет чай из помятой
кружки и, наверное, вспоминает своего «заблудшего»
сына. А вот милое лицо мамаши с лучистыми морщин-
ками у добрых глаз. Она молча горюет о своей дочери,
которая, быть может, шагает где-то по снегам Сибири
с железными кандалами на руках...
Как жаль, что я не мог даже проститься с ней —
с моей первой учительницей. Она вывела меня из тьмы
к свету, и я никогда не забуду ее, никогда!..
А что делает в эту ночь агитатор Антон? Мудрый
подпольщик Митрич? Таня?.. Ее красный платок все
еще цел, вот он...
Я вынул из кармана скомканный платок Тани и бе-
режно разгладил его на столе. Запахло Волгой, май-
скими днями, весной... И все это уже позади, далеко.
А завтра?..
Завтра начнется новая жизнь!
198
РЕШЕНИЕ СУДЬБЫ
Замечательный человек Максим. Московский рабо-
чий, слесарь высокой квалификации, он был выслан
из Москвы охранкой как «политически неблагонадеж-
ный». В Баку приехал в .прошлом году, уже будучи
членом РСДРП. «Для отвода глаз» он здесь поступил
на судоремонтный завод слесарем и вскоре стал чле-
ном комитета Городского района и деятельным по-
мощником ответственного организатора Бакинского
комитета. Максим ведал хранением и распределением
нелегальной литературы, отвечал за безопасность явоч-
ной квартиры Бакинского комитета, доставал паспорта
для «провалившихся» товарищей, поддерживал связи
с партийными кружками на предприятиях Городского
района и вообще занимался многими сугубо конспира-
тивными делами. Среди подпольщиков он пользовался
уважением и авторитетом, а шутя именовался «Вели-
ким конспиратором».
Под руководством Максима и началась моя работа
в бакинской организации. Мне очень хотелось попасть
в Балаханы — крупнейший центр нефтяников. Но Мак-
сим отсоветовал:
— Тебе, как новичку, целесообразней на первых по-
рах остаться в Городском районе. Здесь ты можешь
работать среди наборщиков и переплетчиков; ты этот
народ знаешь по Астрахани.
— А мне хотелось бы познакомиться с фабрич-
ными и заводскими рабочими,— неуверенно возра-
зил я.
— Они есть и в нашем районе. Недалеко отсюда
табачная фабрика Мирзабекъянца, поближе к морю су-
доремонтные мастерские, заводы, порт Каспийского
торгового флота,— одним словом, работы для тебя хва-
тит. Впрочем, скоро придет ответственный организа-
тор нашего района — Ольга Петровна, и тогда решим
окончательно.
Мы сидели в Трущобе и ждали ее прихода.
Невзирая на яркий солнечный день, в комнате бы-
ло сумрачно, прохладно. Максим разжег керосинку и
поставил большой чайник; на уголке стола, накрытого
199
белой салфеткой, лежал свежий чурек, ломтики брын-
зы, колбаса,— а это уж я постарался.
К назначенному часу в Трущобу вошла просто оде-
тая женщина с кожаной сумкой под мышкой. На ней
была длинная черная юбка и белая кофточка с черным
галстуком под крахмальным воротничком. Светлое,
мягко очерченное лицо обрамлялось белокурыми, глад-
ко причесанными волосами, забранными на затылке в
клубок. Пытаясь разглядеть, что делается в комнате,
она остановилась на пороге.
Максим бросился ей навстречу:
— Здравствуйте, Ольга Петровна! А мы уж зажда-
лись вас. Чашку чая с нами!..
Максим схватил гостью за руки и усадил за стол.
— Некогда мне чай распивать. Закружилась со-
всем. Людей нужно, голубчик Максим,— говорила
Ольга Петровна, усаживаясь на стул.— Со всех сто-
рон осаждают.
— А вот, пожалуйста,— показал на меня Максим,—
можно пустить в работу хоть сию минуту, рвется
в бой.
Ольга Петровна живо повернулась ко мне и, улыба-
ясь, подала руку.
— Это, конечно, тот самый астраханец, о котором
Раечка все уши мне прожужжала?
Я густо покраснел.	,
— Он самый и есть!— отозвался Максим.
Взгляд Ольги Петровны скользнул по моему лицу.
Я смутился, решив, что за тучей веснушек ничего
хорошего на нем не увидишь.
Но Ольга Петровна, кажется, не обратила на них
внимания.
— А что ты делал в астраханской организации, то-
варищ?
Мне пришлось повторить почти то же самое, что я
рассказывал уже Максиму в день приезда. Она внима-
тельно слушала. Максим угощал ее чаем и бутербро-
дами.
— Хорошо. А агитатором не был?— спросила Ольга
Петровна.
— Нет еще,— ответил я, опуская голову.
200
— Очень жаль. Теперь агитатор — самый нужный
человек в партии. Рабочие волнуются, ругаются с ма-
стерами и хозяевами, то и дело вспыхивают стачки. Вез-
де и всюду требуется живое, горячее слово агита-
тора.
Собравшись с духом, я сказал, что моя давняя меч-
та — это стать агитатором, научиться говорить с наро-
дом.
— Вот и прекрасно!— обрадовалась Ольга Петров-
на.— Ничего страшного в этом деле нет. Для агитатора-
массовика самое главное — побольше сердца, поболь-
ше веры в нашу правду, побольше огня.
— Но я так еще мало знаю,— признался я,— и язык
у меня корявый.
— И это не страшно, дружок,— убеждала Ольга
Петровна.— Учись, читай нашу литературу, пользуйся
каждым случаем поговорить с отдельными рабочими, с
группами рабочих и потом выступишь на какой-нибудь
массовке, и дело пойдет...
— Первый раз можешь, конечно, наломать дров,—
вставил Максим,— но смущаться этим не следует...
— Какой же из меня получится агитатор, если я еще
«не определился», как сказал Максим, и плохо понимаю,
чем отличаются меньшевики от большевиков!
Выслушав мои жалобы, Ольга Петровна посоветова-
ла прочитать несколько статей и брошюрок, вышедших
после второго съезда, и особенно брошюру Ленина
«Что делать?». При упоминании этой брошюры мне
вспомнился бурный спор Веры Сергеевны и Клавдии
Васильевны.
— В брошюре ты найдешь самое главное, что тебе
нужно знать. К сожалению, я очень спешу сейчас и не
могу поговорить с тобой более подробно. Максим снаб-
дит тебя необходимой литературой и сводит на ди-
скуссию с меньшевиками. Там ты послушаешь нашего
Алешу, Стопани, Ванечку и, конечно, господ Шендри-
ко'вых. Знать противников тоже необходимо.
— Павел, значит, остается в нашем районе?— вме-
шался в разговор Максим.
— Конечно,— подтвердила Ольга Петровна.— Ис-
пользуем его пока на организационной работе, а ты по-
201
моги ему поскорее сориентироваться в нашей обста-
новке. Потом посмотрим. Кстати, куда ты думаешь пос-
лать его.на работу?
— Павел наборщик, знает немного и переплетное
дело. Я думаю устроить его в Типографию Эриванце-
ва, если удастся.
Ольга Петровна одобрила и стала прощаться:
— Ну, я побегу. Мне сегодня надо еще на табачной
фабрике побывать, Зара просила. Там назревает кон-
фликт с хозяином.
Итак, моя партийная судьба решена: я остаюсь ра-
ботать в Городском районе.
Я БЕЗРАБОТНЫЙ
Революционная волна в России и по всему Закав-
казью шла на подъем. Катастрофические неудачи в вой-
не с Японией, увеличение налогового бремени, нескон-
чаемые мобилизации в армию подливали масло в огонь,
возбуждая ненависть народа против самодержавия.
Крестьянские бунты и массовые стачки рабочих вспыхи-
вали по всей стране, все чаще принимая политический
характер. Голод и безработица стали бичом народа.
В поисках заработка крестьянская беднота покидала
деревни и тысячами тянулась в города. Безработные
пролетарии, наоборот, возвращались в деревни и села.
Крупнейший промышленный центр Закавказья —
город Баку тоже был осажден безработными. Они при-
бывали сюда из Центральной России, из Поволжья,
Грузии, Армении и в особенности из персидского Азер-
байджана.
Безработицу в Баку я почувствовал на собствен-
ном желудке. Мой «запасный капитал» быстро иссяк, и
я очутился на иждивении Максима. Правда, он де-
лился со мной по-братски всем, чем мог, но мне было
неловко обременять товарища.
— Подожди, браток,— подбадривал меня Мак-
сим,— на днях освободится местечко в типографии, и
ты сразу со всеми расплатишься. А пока смотри на мой
карман, как на свой.
202
Изо дня в день в поисках работы я бродил по ули-
цам города, толкался подряд по всем типографиям и
переплетным, разговаривал с мастерами и хозяйчи-
ками.
— Работы нет!— чаще всего отвечали мне, отмахи-
ваясь руками, как от назойливого нищего.
— Зайди через недельку,— равнодушно советовали
некоторые господа.
А иногда, даже не выслушав моей просьбы, сердито
кричали:
— Пошел к чертям!
Унылыми толпами и в одиночку безработные, как
тени, слонялись по улицам Баку, ходили по шумным ба-
зарам, стояли у церквей и мечетей с протянутыми рука-
ми, копались у свалочных мест в поисках съедобного,
валялись по темным углам и под скамьями на бульва-
рах.
Порой мне становилось жутко: столько голодных и
жаждущих работы! И тут же эта бесстыдная роскошь,
обжорство богачей, вечный праздник паразитов. Я злоб-
но смотрел на крикливые витрины магазинов, на свер-
кающие драгоценности ювелирных, на булочные и кон-
дитерские — на все то, что было так близко и так недо-
ступно.
Особую ярость вызывали во мне широкие окна кол-
басных заведений, в которых с дьявольским вкусом бы-
ли развешаны и сложены горками кружки и связки
колбас всех сортов и видов, куски ноздристого сыра,
масло, красная и черная икра,— о, как аппетитно!..
Мне казалось, что я мог бы все это проглотить одним
духом, но... нащупав в кармане несколько медяков,
шел на ближайший рынок...
К счастью, мое вынужденное безделье длилось не
долго. Однажды Максим встретил меня в Трущобе осо-
бенно весело.
— Ну, как, Павло, ножки гудят? Опять весь город
обошел?
— Обошел,— ответил я бодрым голосом,— обещали
через недельку... а может, и раньше...
— А сегодня не хочешь? — прищурив глаз, спро-
сил Максим.
203
Я замер в ожидании. Что он, смеется надо мной?
— Ну вот что, браток, хватит тебе лодыря гонять —
катись на работу.
Максим дал мне адрес и подтолкнул к двери.
Я, как одержимый, вылетел на улицу.
День показался мне праздничным, необыкновенно
ярким, солнечным. Я не шел, а летел, как птица.
Типография Эриванцева, куда направил меня Мак-
сим, находилась в центре города, недалеко от Парапета,
на Врангелевской улице. «Что меня ждет там? — раз-
мышлял я по дороге.— Опять давящая рука незримо-
го буржуя-хозяина, грошовая плата и какой-нибудь
мастер-подхалим, вроде астраханского «горбоносого
черта».
Поднимаясь по лестнице на второй этаж в контору
типографии, я волновался: «А вдруг место уже за-
нято? А что, если я опять останусь у разбитого ко-
рыта?»
В конторе меня встретил маленький, кругленький,
как бочонок, человек. Его лицо с одутловатыми щеками
походило на футбольный мяч. Толстые ручки напоми-
нали подушечки для иголок. Он был в сером, изрядно
засаленном пиджаке и в широченных брюках.
Я принял его за конторщика и вежливо попросил до-
ложить о себе хозяину.
— Я и есть хозяин, молодой человек,— широко
осклабившись, сказал он.— Ошиблись немножко? Хо-
хо, бывает. Так что же вам угодно от меня, а?
Я опешил от неожиданности и даже попятился на-
зад.
— Я?- Я насчет работы... Мне сказали, что у вас
есть работа... Я наборщик, но могу и переплетчиком...
— Очень хорошо. Мне как раз нужны рабочие. Ва-
ша фамилия?
Я сказал.
— А-а-а, тот самый? Ну да, мне говорили о вас, го-
ворили. Можете приступать к работе. Жалованье
пока девять рублей, а потом видно будет.
И, открыв вторую дверь, которая вела, очевидно, в
наборную, он крикнул неожиданно басовитым голосом
с хрипотцой:
204
— Эй, Рашид! Отведите новичка в переплетную!
Вот тебе и на! Без меня меня женили: Ее спраши-
вая, в переплетную сунули и жалованье назначили.
Однако спорить я не решился.
В контору вошел тот самый Рашид, которого я уви-
дел впервые на явочной квартире у Максима. Я чуть не
бросился ему навстречу, но вовремя спохватился и ос-
тался на месте.
— Пошли!—спокойно сказал Рашид, махнув мне
рукой. Он ничуть не удивился и ничем не обнаружил
своего знакомства со мною. Молодец парень!
Мы спустились вниз и, пройдя через наборную, ока-
зались в переплетной.
По пути Рашид шепнул мне на ухо:
— Мы с тобой только что познакомились, понятно?
— Вполне.
В переплетной Рашид передал меня мастеру и ушел.
Это был сухой сутулый старичок, с мутно-серыми глаза-
ми и розовой лысиной, обрамленной седыми кудряш-
ками.
— Как тебя звать-величать, сынок?— спросил он,
усаживая меня за стол, на котором лежала гора контор-
ских книг.
— Зовут меня Павлом, а вас как?
— А я просто Трифоныч — и баста,— он добродуш-
но рассмеялся беззубым ртом.— Ты вроде как приез-
жий? Ну ладно, после расскажешь. А теперь принимай-
ся за дело. Заказ срочный.
И старичок отошел.
Я принялся за дело.
В переплетной работало человек семь мастеров и
двое учеников-подростков, лет по пятнадцати. Мальчики
вихрем носились из угла в угол.
— Петька, кисть сюда!— раздавались голоса.
— Подай клейстер!
— Ко мне, Алешка!
Я молча работал, приглядываясь к новым товари-
щам.
В первый день больше всех мне понравился живой
смуглолицый подросток, которого русские переплетчики
звали Алешкой, а азербайджанцы и армяне — Али.
205
Его лицо и руки были измазаны клейстером. Бойкие
глаза блестели задором, черные волосы пучками тор-
чали во все стороны, напоминая какого-то диковинно-
го ежа. Мне казалось, что Али сразу откликался на
все голоса и всюду поспевал вовремя.
— Алешка!— кричал какой-нибудь переплетчик.
— Я здесь!— весело отзывался Али и через мгнове-
ние был уже на месте.
— Али!—звал другой.— Мажь обложку!
— Мажу!
И кисть в ловкой руке мальчугана как бы сама со-
бою начинала ходить по бумаге.
Вечером после работы меня, как новичка, окружи-
ли рабочие.
— Откуда, парень?
— Из Астрахани.
— Ишь ты, вихрастый какой!
— В Астрахани все такие?
— Они там одной селедкой питаются.
— Да и здесь не разжиреешь.
— Зато хозяин — пупырь, того и гляди, лопнет.
Мы быстро перезнакомились. Я, разумеется, держал-
ся солидно, на вопросы отвечал не торопясь, обстоя-
тельно: иначе не будет уважения.
В общем первым днем я остался доволен и, возвра-
щаясь в Трущобу, весело напевал: «Вот мчится трой-
ка почтовая...»
ПЕРВЫЕ ШАГИ
Астраханская партийная организация в 1903 году
состояла из десяти-двенадцати рабочих кружков,
непосредственно связанных с комитетом. Не то я уви-
дел в Баку. Здесь в каждом районе был свой район-
ный комитет, объединявший несколько кружков и
групп, со своими агитаторами и пропагандистами.
Райкомы подчинялись Бакинскому комитету партии,
который руководил ими при помощи ответственных
организаторов, как правило, членов комитета.
С первых же дней меня поразил необыкновенно ши-
рокий размах работы бакинской организации. По всем
206
районам здесь часто проводились тайные собрания и
массовки рабочих. У ворот фабрик и заводов то в од-
ном районе, то в другом внезапно возникали короткие
митинги-летучки. Здесь, как из-под земли, появлялись
наши агитаторы, произносили короткие зажигательные
речи и мигом исчезали «в неизвестном направлении».
Тут же разбрасывались прокламации; они в разных
концах митинга, как бы сами собою, взлетали над
головами рабочих и жадно расхватывались сотнями
РУК-
Время от времени комитет созывал межрайонные
конференции делегатов от крупных предприятий и неф-
тяных промыслов, разумеется, конспиративно, неведомо
для полиции. Большая пропагандистская работа велась
и в кружках: готовились новые кадры подполья — рево-
люционеры из рабочих.
Особенно широкие размеры приняла здесь печатная
агитация. Листовки и прокламации печатались на трех
языках: русском, азербайджанском и армянском. Выпу-
скались даже брошюры, бюллетени райкомов, перепе-
чатывались нелегальные газеты.
Подпольные типографии в Баку были технически
хорошо оборудованы и так ловко законспирированы,
что годами работали без провалов, приводя в бешен-
ство жандармерию и полицию. Вскоре я понял, что мне
посчастливилось попасть в организацию, способную
творить большие дела.
Я с увлечением окунулся в работу бакинского под-
полья. Помогал Максиму крепить связи с фабриками и
заводами Городского района, организовывать рабочие
кружки, проводить «летучки» у ворот предприятий, мас-
совки за городом и разбрасывать прокламации. Этим
волнующим делом я особенно любил заниматься, ибо
свято верил в необыкновенную силу воздействия печат-
ного слова на простого человека. Каждая листовка мне
казалась спичкой, зажигающей костер революции.
А что, если именно эта брошенная мною прокламация
окажется той самой спичкой?.. Может так случиться?
Может!
В Городском районе так же, как во всей бакинской
организации, шли яростные идеологические бои. На мо-
207
их глазах подпольщики быстро и решительно разме-
жевывались: кто налево — к большевикам, кто напра-
во — к меньшевикам, а кто пытался удержаться посе-
редине и как-то примирить стороны, тот немедленно
попадал в «примиренцы» или в «болото».
Я примкнул к большевикам, потому что во главе их
стоял Ленин, в мудрость которого я верил нерушимо.
Но все же подлинная суть разногласий оставалась для
меня еще неясной.
Тогда я набросился на послесъездовскую литерату-
ру, указанную Ольгой Петровной и Максимом. Кое в
чем разобрался. Но своеобразная обстановка в Баку,
наличие самостоятельной организации «шендриковцев»,
новые вопросы, возникавшие в ходе борьбы, то и дело
сбивали меня с толку, ставили в тупик. Я нередко при-
ходил в отчаяние и очень нуждался в живом слове ав-
торитетных товарищей, опытных, знающих. Хорошо бы
попасть на большую дискуссию с участием ответствен-
ных руководителей большевиков и главарей меньше-
виков — шендриковцев. Послушать и тех и других и то-
гда... И я решил, не откладывая дела в долгий ящик,
побывать у Клавдии Васильевны. Она весьма начитан-
ный, ученый человек и, конечно, не откажется подроб-
но познакомить меня с позицией меньшевиков и объ-
яснить, в чем они расходятся с большевиками. Потом
я встречусь и поговорю с Алешей Джапаридзе. По сло-
вам Максима, он в Баку самый знающий пропаган-
дист и горячий последователь Ленина.
Катерина Ивановна, под именем которой скрыва-
лась Клавдия Васильевна, жила в Балаханах. Я обра-
тился к Максиму за адресом, но он не советовал торо-
питься:
— В Балаханах новичок может заблудиться, как в
дремучем лесу. Подожди немного. На днях к нам зай-
дет Ванечка Фиолетов и захватит тебя с собой. Он ра-
ботает в Балаханах и знает там каждый уголок.
Ждать пришлось недолго.
Как-то под воскресенье в Трущобу зашел молодой
человек лет двадцати в поношенном, но опрятном кос-
тюме, в высоких сапогах. Это был типичный русский
рабочий, крепкий, как дубок, круглолицый, белокурый,
208
с живыми ясными глазами и маленькими, недавно про-
бившимися усиками. На чистом прямом лбу между бро-
вей залегла тонкая складка, свидетельствуя о пережи-
тых невзгодах.
— Вот и Ванечка! — познакомил нас Максим.
Мы поздоровались за руки. На ладони Ванечки я
почувствовал затверделые мозоли. Да и не мудрено.
Как я узнал позднее, Иван Фиолетов начал свой тру-
довой путь с одиннадцати лет учеником в механической
мастерской в Балаханах, потом стал слесарем. В ряды
нашей партии он вступил еще в 1900 году и с тех пор
неутомимо и самоотверженно работал в бакинской ор-
ганизации РСДРП. После второго съезда решительно
примкнул к большевикам. За участие в стачках
1903 года он уже успел отсидеть положенный срок в
тюрьме «на казенных харчах».
Ванечка мне очень понравился, хотя на вид пока-
зался слишком суровым. Я смотрел на него, как уче-
ник на учителя, умудренного опытом и знаниями. Та-
кой молодой и уже член Бакинского комитета! Уже по-
бывал в тюрьме! В Балаханах среди рабочих он поль-
зовался большой любовью и уважением. Там все его
знали и называли не иначе, как Ванечка — «наш Ва-
нечка» или «Ванечка балаханский».
Я поспешил напомнить Максиму о своей просьбе.
— Слышь, друг, новичок рвется в Балаханы,— об-
ратился Максим к Ванечке.— Хочет повидаться и пого-
ворить с Катериной Ивановной: они с ней старые зна-
комые...
— Вот как? — покосился на меня Ванечка.— Ну
что ж, поедем. Там ты и божка ее увидишь — Илью
Шендрикова. Они тебе так вскружат голову, что ты
своих не узнаешь...
Я обиделся:
— Никто меня не вскружит: у меня и свои мозги
есть.
Максим осадил меня:
— Ну, ну, не фырчи, петушок! Ванечка прав: Илья
и Катерина Ивановна такие артисты, что действительно
могут напустить туману. Но все-таки ты съезди к ним,
послушай, что они скажут, а потом разберемся.
14 На рассвете
209
— Собирайся, так и быть,— согласился Ванечка.—
Кстати, побываешь в нашем рабочем парламенте.
— Что это за «парламент» такой? — спросил я, по-
спешно набрасывая куртку на плечи.
— Там увидишь...
М-да, Ванечка, видимо, болтливостью не отли-
чается. Так и запомним.
В АДУ
Из города мы выехали под вечер.
Пригородный поезд на Балаханы был до отказа пе-
реполнен рабочими и крестьянами — жителями окрест-
ных поселков и деревень. Мы с трудом протискались в
вагон и оказались прижатыми к окну между скамьями.
Так и стояли всю дорогу.
Грохот поезда, толкотня и галдеж пассажиров не
очень-то располагали к разговорам.
Но мне не терпелось узнать что-нибудь о Балаха-
нах и о рабочих-нефтяниках. Ванечка отвечал скупо.
Я узнал только, что Балаханы, Сабунчи, Сураханы и
Романы представляют собой, в сущности, один гигант-
ский нефтеносный район.
— Да вот приедем, и ты все увидишь своими глаза-
ми,— говорил Ванечка, глядя в окно, мимо которого
мелькали телеграфные столбы и тянулась голая серая
земля, покрытая черными пятнами. Невысокие холмы
волнами спускались к морю.
— А как живут и работают нефтяники? — продол-
жал я допрашивать Ванечку. Но вместо ответа он хму-
ро посмотрел на меня и спросил:
— Ты в бога веришь?
Я опешил, даже обиделся:
— Что за вопрос! Какой социалист может верить
в бога!
— Ав черта и его пекло? — продолжал Ф иолетов,
как бы не замечая моего недоумения.
— Черти, говорят, в аду водятся, а где этот ад, да-
же попы не знают.
— В двенадцати верстах от города — в Балаха-
210
нах! — сухо отрезал Ванечка и забарабанил пальцами
по стеклу.
Поезд остановился на станции Сабунчи.
Мы вышли из вокзала. Я был потрясен невиданным
зрелищем: черный лес нефтяных вышек, разбросанных
на огромной территории, тянулся до самого горизонта,
утопая в густых облаках дыма, копоти и зловонного
пара. Яркое южное солнце казалось багровым, словно
пятно запекшейся крови. Небо было закрыто темной
тучей, нависшей над самой землей.
— Вот он ад! — сказал Ванечка, широким же-
стом показывая на необозримое царство «черного золо-
та».— Здесь родятся, живут и работают рабы нефтяных
магнатов, здесь и умирают... Отсюда перекачиваются
миллионы русских денег в карманы иностранцев: Но-
белей, Ротшильдов, Шелла и других, будь они про-
кляты!
— А разве «наших» кровососов здесь нет?—уди-
вился я.
— Как не быть! Здесь хозяйничают Лианозов, Гу-
касов, Манташев, Шибаев, Мирзоевы и десятки других
крупных и мелких хищников. Все они в одной компа-
нии! Ну, пошли!
Мы тронулись в путь, в самые дебри нефтяного
леса.
Запах мазута захватывал дыхание. От нестерпимой
жары я задыхался, как в серной бане, обливался по-
том. Все вокруг нас — и земля, и вышки, и люди —
было насквозь пропитано нефтью, дочерна закопчено,
блестело, словно облитое жиром. Под ногами неприят-
но хлюпала черная земля. Перекрещиваясь между со-
бою, во всех направлениях тянулись железные трубы,
по которым, как кровь по жилам, непрерывно текла
нефть. Вышки стояли по обеим сторонам шоссе, пере-
секавшего Балаханы на две части. Меж вышек то и
дело встречались земляные «амбары» и «озера», до
краев наполненные мазутом.
От бурения сотен скважин и тартания нефти в воз-
духе стоял оглушающий гул и грохот, слышалось
жужжание стальных канатов, гудение барабанов и
форсунок, свист пара.
14*
211
Я еле поспевал за Ванечкой, который уверенно ша-
гал меж вышек без путей и дорожек. Навстречу нам
часто попадались изможденные, сгорбленные рабочие,
еле передвигавшие ноги.
Мне было жутко и больно. Как могут люди жить в
таком месте? Ни неба, ни солнца, ни единого зеленого
деревца!
— Ну что, теперь поверил в чертей и пекло? —
словно прочитав мои мысли, угрюмо спросил Фиоле-
тов.— Вот он где, настоящий ад для рабочих! В сорок
лет они уже старики, инвалиды, которых хозяева, как
негодную ветошь, выбрасывают на улицу. Здесь нет
ни столовых, ни прачечных, ни общественных бань.
Даже простой питьевой воды не хватает. Пьют из за-
грязненных озер и колодцев. Вот полюбуйся, пожа-
луйста!
Мы проходили мимо небольшого мутно-зеленого
озера. У самого берега валялась дохлая собака, рядом
куча мусора и зловонных отбросов. Невдалеке две
женщины полоскали белье.
— Не мудрено, что здесь свирепствуют дизентерия,
тиф, а нередко и холера,— продолжал Ванечка.— Ра-
бочие мрут как мухи, и никто о них не заботится. Ар-
мия безработных с избытком возмещает убыль.
Я подумал о готовящейся стачке. Какую ярость
масс можно поднять здесь против нефтяных коро-
лей!
Мы вышли на шоссе, которое, как просека, вре-
залось в лес вышек. Поблизости стояло большое ка-
менное здание с застекленной галереей. Здесь Ванеч-
ка остановился:
— Пришли. В этом доме живет Катерина Иванов-
на и вся их семейка. Через час жди меня вот у той
вышки.
Мне вдруг стало неприятно идти одному к меньше-
вистским главарям. А что, если окажется, что Кате-
рина Ивановна и Клавдия Васильевна не одно и то же
лицо? Говорить же с Ильей мне вовсе не хотелось.
Зловещие слухи, связанные с его именем, вызывали
чувство настороженности и недоверия.
— А ты не зашел бы со мной к Катерине Иванов-
212
не? — попросил я Ванечку, надеясь получить его со-
гласие.
Тот сердито отмахнулся:
— Нет уж, уволь, пожалуйста, мне с ними не по
дороге. Я еще должен с Алешей повидаться.
Ванечка круто повернулся и пошел прочь.
НА МАСКАРАДЕ
Я растерянно потоптался на месте и, рассердив-
шись на самого себя, решительно направился к дому.
Огляделся. Поблизости никого не было. Я постучался
в закопченную дверь галереи.
Вышла худая женщина в черном платье, вероятно,
хозяйка дома.
— Вы к Катерине Ивановне? — спросила она.—
Первая дверь налево, вот сюда.
Я нерешительно открыл дверь и застыл у порога:
что это?.. В глубине комнаты, перед большим стенным
зеркалом, стоял молодой кавказец, тщательно оправ-
ляя свою черкеску и мохнатую папаху. Вот тебе и
на! — не в ту дверь попал!
Я кашлянул.
Кавказец вздрогнул, отпрянул от зеркала и вдруг
остановился, широко раскрыв глаза:
— Мужичок! Какими судьбами?.. Ну, здравствуй,
здравствуй!..
И только теперь я узнал в кавказце астраханскую
Клавдию Васильевну. Она встретила меня приветли-
во, тотчас усадила за стол и стала торопливо расспра-
шивать об Астрахани, о том, как я попал в Баку и
сюда — в Балаханы.
Я отвечал коротко, односложно, украдкой огляды-
вая ее странный костюм. Зачем этот маскарад? На
ее лице лежала печать какого-то нервного беспокой-
ства. Длинные тонкие пальцы машинально перебирали
шерсть снятой с головы папахи.
— Не удивляйся, Павел,— сказала она, бросив
папаху на стол.— Это для конспирации. Кстати, за-
помни, моя кличка здесь Катерина Ивановна, Клав-
213
дию забудь. У нас в Балаханах ни одна женщина не
может появиться на улицах поздно ночью без риска
для жизни или чести. Вот и сейчас я собиралась...
Она не успела закончить фразу, как в комнату во-
шел высокий мужчина в грязной рабочей блузе, в
промазученной кепке, в поношенных сапогах.
Клавдия Васильевна поспешила навстречу и, по-
жав руку, представила меня:
— Познакомься, Лева, с новым товарищем. Он не-
давно приехал из Астрахани и, конечно, жаждет по-
скорее приступить к работе. Он наборщик, имеет опыт
работы в подпольной типографии.
— Вот это кстати,— обрадовался Лева, здорова-
ясь со мной.— Нам до зарезу нужна своя типография.
Отлично, отлично, юноша.
Я догадался, что это брат Ильи, о котором говори-
ла Раечка,— Лев Шендриков. Разговаривая, он креп-
ко потирал руки и часто поглаживал костлявыми
пальцами неопрятную закопченную бородку.
Неожиданный разговор о типографии удивил меня
и сразу насторожил. Зачем им понадобилась своя ти-
пография? Неужто они хотят совсем отделиться от
бакинской организации и начать открытую борьбу с
большевиками? Надо предупредить Максима. А все-
таки я поговорю с ними: пусть скажут, чего они хотят
от партии, в чем не согласны с большевиками. И я не-
медленно обратился с вопросами к Клавдии Василь-
евне.
Но Шендриков перебил меня:
— Так вы еще не определились, молодой человек?
Не знаете, где правая, где левая сторона? А я думал,
вы наш. Впрочем, не беда, балаханский Христос за
один вечер обратит вас в нашу веру.
— Что за Христос такой? — спросил я, недоумевая.
— Так балаханские рабочие прозвали моего мужа
Илью,— не без гордости пояснила Клавдия Васильев-
на.— Они слушают его как нового пророка. Слово
Ильи неотразимо, ты сам знаешь. Ты обязательно дол-
жен поговорить с ним. К сожалению, нам уже пора
идти, и я не могу с тобой побеседовать. Ты, конечно,
переночуешь у нас?
214
— Мне кажется,— вмешался Шендриков,— мы его
вообще можем оставить в Балаханах.
— Да, да,— живо подхватила Клавдия.— Зачем
тебе город? Большинство рабочих здесь. Ты поста-
вишь нам печатный станок, хотя бы такой же, как в
Астрахани. Отсутствие своей печати — самое слабое
место нашей организации.
— Какой это организации? — спросил я, внутренне
негодуя.— Кажется, в Баку одна социал-демократиче-
ская организация.
— Во главе с Бакинским комитетом? — ядовито
спросил Шендриков.— Нет, друг мой, речь идет об
«организации Балахано-Биби-Эйбатских рабочих»,
которых называют шендриковцами, к вашему сведе-
нию.
— Но я слышал, что эта организация беспартий-
ная.
— До сих пор она действительно считалась бес-
партийной, но, поскольку ее признал верховный орган
нашей партии — то есть «Совет партии», мы вправе
действовать как организация социал-демократическая
и, смеем думать, с большим правом, чем Бакинский
комитет. Массы идут за нами, молодой человек. И вы
сами в этом убедитесь, если останетесь в Бала-
ханах.
Я сухо отклонил предложение:
— Нет, я уже работаю в Городском районе.
Клавдия Васильевна вспыхнула и схватила свою
папаху:
— Ах, вот как! В большевистское гнездо попал, под
крылышко Максима? Очень жаль. Но ты скоро разо-
чаруешься и сам поймешь, где правда. У них рабочие
не в почете.
— Наша организация создана на основе выборно-
сти и демократии,— уверял Шендриков,— у нас сами
рабочие руководят всеми делами, а там — комитетчики,
сплошь интеллигенты, назначенцы, пришлые люди. Ба-
кинский комитет все делает по ленинской указке. Для
большевиков дисциплина прежде всего.
Они говорили наперебой, совершенно оглушив ме-
ня, не давая вымолвить слово. А Клавдия Васильевна,
215
стоя с папахой в руках, разразилась длинной тира-
дой, полной ненависти и клеветы на большевиков и
Ленина.
Я не умел спорить, не знал, как отразить нападение
на любимого вождя, и тем сильнее кипел от негодова-
ния и яростно мял свою кепку. Еще мгновение, и я
бы выскочил из комнаты, выпалив что-нибудь креп-
кое на прощанье. Но Клавдия Васильевна вдруг изме-
нила тон и совсем уже мягко продолжала:
— Ты не удивляйся нашей горячности, Павел. Мы
в Баку так много перенесли неприятностей от сторон-
ников Ленина, что эта вспышка простительна. По ука-
занию Союзного Кавказского комитета нас выгнали из
Бакинского комитета, а также из районных комитетов.
Вся верхушка бакинской организации теперь в
руках большевиков. А как они поносят Илью и всех
наших сторонников! Нас окрестили зубатовцами, по-
лицейскими социалистами. Ты понимаешь, как это
обидно?..
Я понял, что здесь мне не узнать подлинной сути
разногласий, и тотчас же собрался уходить.
— А ты остался бы переночевать у нас,— предло-
жила Клавдия Васильевна.— Мы вернемся с Ильей и
тогда подробно побеседуем.
— Нет уж, прощайте,— ответил я, направляясь к
двери,— мне надо спешить.
Клавдия Васильевна крикнула вслед:
— До свиданья! Ты еще придешь к нам.
Я хлопнул дверью и с шумом выскочил из ком-
наты.
В РАБОЧЕМ ПАРЛАМЕНТЕ
Когда я вышел на шоссе, уже стемнело. Глухо ро-
котала земля, скрежетало железо, гудели и фыркали
невидимые форсунки топок: работа шла полным хо-
дом и ночью.
Я остановился около вышки, указанной мне Ванеч-
кой, и стал ждать его прихода. В уме на все лады пе-
ребирал странный разговор с вожаками шендриков-
цев. Они уверяли, будто у них всеми делами управля-
216
ют сами рабочие. Что-то не верится. Врут, поди. Потом
насчет выборности руководящих органов партии. Это,
конечно, хорошо, но возможно ли в условиях под-
полья? А нашу интеллигенцию называли «пришлыми
людьми», чужаками. Брехня. Я привык уважать ин-
теллигенцию, ученых людей. Как же без них в партии?
Ленин ведь тоже ученый интеллигент. А как он борет-
ся за рабочее дело!.. А Вера Сергеевна, мамаша, Ан-
тон?..
Вскоре мимо меня по шоссе прошли под руки два
человека: один в черкеске, другой в рабочем костюме
и в сапогах. Я не сразу узнал их: это были Лев Шен-
дриков и переряженная Клавдия Васильевна. Куда
они спешат так? Чуть не бегом бегут.
Через минуту-две появился и Ванечка в сопровож-
дении низкорослого рабочего в высокой папахе.
— Ты уже здесь, Павло? Тогда пошли! — скоман-
довал Ванечка.— Познакомься вот с Мамедом.
Рабочий крепко пожал мою руку:
— Салям алейкум, сосед! К нам в гости приехал?
В сад Магомета?.. Прошу, пожалуйста! — Он сделал
широкий жест, как бы показывая свои необъятные
владения.
Я тотчас узнал Мамедъярова. Удивительный чело-
век. От него веяло силой, бодростью, весельем. Каза-
лось, ему все здесь нравилось. Хлопнув меня по спине
своей широченной ладонью, он раскатисто рассмеялся:
— Помнишь, сосед, как я тебе ручку пожал у Ма-
ксима? Это я твою силу пробовал.
— От твоего пожатия медведь взвоет,— заметил
Ванечка, сворачивая с шоссе в глубину промыслов.—
Иди-ка вперед, Мамед, да гляди в оба.
— Иду, пожалуйста!..
Мамедъяров сунул руку в карман брюк и зашагал
меж вышек впереди Ванечки. Карман подозрительно
оттопыривался. Ванечка тоже что-то нащупывал за
поясом. А я пожалел, что никакого оружия со мной
не было,— астраханский кинжальчик забыл в Тру-
щобе.
Гуськом, один за другим, мы шли по черному лаби-
ринту вышек, как в диком лесу, без дорог и тропинок.
217
Шли долго и быстро. Оглушенный шумом и грохотом,
боясь оступиться и попасть в какой-нибудь мазутный
«амбар» или озеро, я с трудом поспевал за Ванечкой,
который двигался легко и свободно, как по шоссе:
здесь он был у себя дома.
В густой тьме ночи там и сям вспыхивали огоньки;
они мигали меж вышек, как светлячки в мрачном лес-
ном болоте.
На ходу я сказал Ванечке, что по шоссе недавно
прошли куда-то двое Шендриковых.
— Вот как? — отозвался Ванечка.— Возможно, что
мы еще увидимся с ними.
Я удивился, но расспрашивать не стал: не до того
было, того и гляди наткнешься на что-нибудь или сло-
маешь ногу.
Нельзя было понять, в каком направлении мы
идем: почему сворачиваем то направо, то налево, то
шагаем прямо, напролом, через буераки и колдобины.
Я давно уже потерял всякую ориентировку и заботил-
ся только о том, как бы не отстать от Ванечки и не
оказаться одному в этих чертовых дебрях.
Впереди нас смутно маячила широкая спина Ма-
медъярова, который все глубже и глубже уходил в ча-
щобу вышек. Изредка он оглядывался назад, бросая
в пространство:
— Идете, йолдашлар?
— Идем,—отзывался Ванечка. И путешествие про-
должалось в том же порядке.
Вдруг Мамедъяров остановился и поднял руки:
— Тихо!
Мы тоже остановились.
— Этот промысел охраняют кочи,— предупредил
Мамедъяров вполголоса,— обойдем левее.
Мы круто изменили направление. Позади нас по-
слышался окрик на непонятном для меня языке. Ни-
кто не ответил. Мы шагали молча.
Когда же кончится этот странный поход? Я уже
весь покрылся потом, пыхтел и отдувался, еле поспе-
вал за Ванечкой. Но все же умудрился спросить:
— А кто такие кочи?
— Шайки разбойников,— коротко ответил Ванеч-
218
ка.— По найму нефтепромышленников они охраняют
промысла и самих хозяев.
— Странно. А что же делает полиция, стражники?
— Хозяева больше доверяют разбойникам, чем по-
лиции... Стоп, кажется, пришли.
Здесь лес вышек обрывался, и перед нами выросла
развалившаяся каменная стена.
— Кто идет? — темная фигура внезапно выступи-
из-за развалин, преградив нам дорогу.
— Свои, свои, Федя! — спокойно ответил Мамедъ-
яров, здороваясь с патрульным.
— Не шуми, Мамед, начали...
Пройдя за развалины, мы оказались в широкой кот-
ловине, усеянной большими камнями, разбросанными
в странном беспорядке. На этих камнях и расположи-
лось собрание человек в сорок. В центре у высокого
конусообразного камня, как у трибуны, стоял человек
в бурке и рабочей фуражке. При нашем появлении он
оборвал свою речь:
— А-а-а, Ванечка! Мамед! Садитесь, вы опоздали
немного.
— Давай сюда, Ванечка! — послышались возгла-
сы с разных сторон.
— Мамед, салям алейкум!
Мы тоже устроились на камнях.
— Вот тебе и наш «парламент»,— сказал Ванечка,
усаживаясь по соседству.— Здесь у нас полная свобо-
да слова и собраний.
«Хороша свобода у черта на куличках»,— поду-
мал я, озираясь по сторонам и пытаясь сообразить,
куда мы попали.
— Товарищи,— снова заговорил человек в бурке,—
здесь собрались делегаты от многих промыслов, но да-
леко не все. Мы должны провести еще несколько та-
ких делегатских собраний и выработать наши требо-
вания.
Меня поразил густой бархатный голос оратора. Ка-
жется, я где-то слышал его и слышал совсем недавно.
Но где?.. Во мраке ночи лицо было трудно разглядеть,
а фигура до самых пят скрывалась под мохнатой
буркой.
219
— Здесь Джафар рассказал нам, что на их про-
мысле рабочие вывезли управляющего на тачке и
сбросили в мусорную яму,— продолжал незнакомец.—
Это неплохо. Почему не прокатить хозяйского пса,
если он заслуживает такой кареты?
— Завтра наш промысел может забастовать, Але-
ша! — крикнул кто-то с места.
— А вот это уже не годится, Джафар,— возразил
человек в бурке.— Надо уговорить рабочих обождать.
Забастуем все вместе, иначе нас разгромят поодиночке.
— Терпение лопается, Алеша! Шибаев с нас шкуру
дерет, штрафами задушил, мастера морды бьют...
— А у Нобеля лучше? — крикнули с другого конца
собрания.— Квартирные деньги отменил, баню закрыл,
рукавиц не дает.
— Скорей бастовать надо!..
С ненавистью и проклятиями выкликали имена хо-
зяев, мастеров, управляющих.
Я, конечно, догадался, что руководил собранием
Алеша Джапаридзе. Но где я мог слышать его?
Алеша дал собранию пошуметь, а когда голоса за-
тихли, заговорил снова:
— Да, да, друзья, за двенадцатичасовой рабочий
день нефтяники получают жалкие гроши, живут в со-
бачьих конурах, всегда в голоде и в холоде, без солнца
и радости. Только всеобщая стачка может улучшить на-
ше положение. Но, я повторяю, мы еще не совсем гото-
вы. Надо продолжать разъяснительную работу. Есть
немало и таких рабочих, которые боятся стачки. Вот
сидит товарищ Амаяк, он тоже может подтвердить...
— Верно, Алеша, много и таких,— отозвался рабо-
чий, поднимаясь с камня.— Я вот привел Гасана, он то-
же против стачки, пусть сам скажет.
— Ну, давай говори, друг Гасан,— предложил Але-
ша.— Тут все люди свои — рабочие.
Впереди меня медленно поднялся высокий старик с
клюшкой в руках. Неловко потоптавшись на месте, он
прокашлялся и сдвинул папаху на затылок:
— Амаяк правду сказал: я не хочу бастовать, и
Алиев не хочет, и Мирза не хочет... В прошлом году
мы бастовали? Бастовали. Толк был? Не был толк.
220
Хуже стало. Хозяин совсем обозлился. Я, говорит, вас
кормлю? Кормлю. Деньги мал-мал даю? Даю. Зачем
работу бросил, ишак? Какой ответ дашь, друг Алеша?
Старик сел.
Но вместо Алеши проворно вскочил на ноги Ма-
медъяров:
— Я могу ответ держать, Алеша! Давай слово, по-
жалуйста.
Все повернулись к Мамедъярову:
— Говори, говори, Мамед!
— Объясни ему, кто кого кормит!
Мамедъяров почтительно поклонился старику.
— Салям алейкум, дорогой Гасан, сто лет тебе
жить.
Старик поднял голову и уперся подбородком в свою
клюшку:
— Говори, Мамед, поучи глупого старика.
— Зачем учить, дорогой Гасан, ты отец мне. Голова
твоя, как Казбек, белая, жил ты много, нефти много до-
был хозяину, работал, как ишак. А что ты имеешь,
отец? Дом у тебя есть? Нет! Денег много? Одна дырка
в кармане! А как твои детки живут? Как жена? В зо-
лоте ходят? Плов кушают? Кебав? Чурек с пендыром?..
Что ж ты молчишь, старый Гасан?..
Старик молчал. Мамедъярова все слушали так
внимательно и жадно, будто речь шла и о каждом
из них.
— А теперь, дорогой отец, давай опросим твоего хо-
зяина: «Слушай, хозяин, шакал ты злой, откуда ты
деньги берешь? Работать ты не работаешь, а живешь
по-царски, жрешь, как свинья? Ты что, колдун? Сам
деньги делаешь? Открой секрет, подлец ты этакий, Га-
сан знать хочет, кто тебя кормит».
И Мамедъяров сам стал отвечать за хозяина тонень-
ким хрипловатым голоском:
— Какой глупый вопрос! Зачем я буду работать?
У меня Гасаны есть. Один Гасан нефть добывает, дру-
гой Гасан продает нефть, третий Гасан барыши считает,
а деньги я сам в карман кладу. На что мне работа?
Глупых Гасанов много, а умный хозяин — один я. По-
нятно?
221
И, обратившись к старику, который неотрывно сни-
зу вверх смотрел ему в рот, Мамедъяров уже своим го-
лосом дружески спросил:
— Понял, дорогой отец, кто кого кормит?..
Гасан опустил голову и тяжело вздохнул. Все мол-
чали.
— Я думаю, все поняли,— заговорил Алеша.— Но
надо еще объяснить Гасану, отчего сорвалась прошло-
годняя стачка. Эта стачка, товарищи, была лишь пер-
вой пробой сил бакинских рабочих, первым опытом
открытой борьбы с хозяевами. Тогда мы были еще сла-
бы, плохо организованы, недостаточно дружны. Что
нам нужно теперь для победы? Нужна организация и
братская дружба рабочих всех национальностей. Мы
все живем под гнетом самодержавия, всех нас беспо-
щадно грабят хозяева-капиталисты и всем нам одна
дорога к лучшей жизни — борьба до полной победы.
Но есть ли у нас организация, которая могла бы руко-
водить движением десятков тысяч рабочих? Да, есть!
Это бакинская организация Российской социал-демо-
кратической рабочей партии...
— Неправда! — раздался вдруг резкий голос из-за
спины Алеши,— Рабочие-нефтяники идут за нами — за
«организацией Балахано-Биби-Эйбатских рабочих»!
Прошу слова!..
Я вздрогнул, сразу узнав голос Ильи. Да, это был
он. В сопровождении Клавдии Васильевны он появился
в нескольких шагах от Алеши. За его спиной останови-
лись Лев Шендриков, какой-то маленький человек
в шляпе и двое рабочих. Ропот пробежал по собра-
нию:
— Кто звал сюда Шендриковых?!
— Зачем они явились?
— Гони их, Алеша!
Мамедъяров и Ванечка сразу же встали между Але-
шей и непрошеными гостями, как бы собираясь всту-
пить в бой.
— Боитесь правды! — крикнула Клавдия, наскаки-
вая на Ванечку.— Дайте слово Илье! Дайте слово!..
Алеша спокойно поднял руку, призывая к порядку:
— В самом деле, товарищи, почему бы нам не по-
222
слушать Шендриковых? Правда, мы нс приглашали их
на наше собрание. Но коль скоро они явились, пусть
скажут, чего они хотят от рабочих.
— Знаем мы, чего они хотят! — закричал Мамедъя-
ров.— Демагоги! Раскольники!
Алеша повернулся к Шендрикову:
— Ваше слово.
Собрание притихло.
Илья подошел к камню-трибуне, картинно оперся о
него локтем и, вскинув бородку вверх, начал:
— Вы говорили о всеобщей стачке? Мы тоже не
против, и чем скорее, тем лучше. Но позвольте вас
спросить, о какой стачке идет речь?
— А как вы полагаете? — сердито опросил Ванечка.
Илью передернуло:
— Я вам скажу. В наших условиях только мирная,
чисто экономическая стачка может иметь успех. А что
делает Бакинский комитет? Он выдвигает политические
лозунги. Мирную стачку большевики хотят превратить
в революцию.
Часто прерываемый возгласами возмущения, Илья
говорил долго, с обычным блеском и жестами профес-
сионального оратора, то тихим, то громким, режущим
ухо голосом. Он пытался доказать, что в настоящее
время политика — не дело рабочего класса, что при-
бавка пятачка на рубль имеет большее значение, чем
десятки политических лозунгов.
Я слушал оратора и недоумевал: кто он — этот
Илья Шендриков? Неужто человек в маске? Неужто
все эти красивые слова — только для отвода глаз? Нет,
это было бы слишком чудовищно, невероятно... А сом-
нения все-таки одолевали: на ум снова и снова прихо-
дили астраханские слухи...
Илья кончил речь при гробовом молчании делега-
тов. Только пришедшие с ним приспешники попытались
аплодировать, да и то не очень уверенно. Их сразу
заглушили рабочие шиканьем и свистом.
В коротком гневном выступлении Алеша вскрыл за-
мысел шендриковцев:
— Вы явились сюда незваными, чтобы внести
раскол в нашу среду, оторвать от партии передовиков-
223
рабочих, помешать подготовке всеобщей стачки. Возра-
жая против политики, вы забыли сказать, что прошло-
годняя, мирная, «чисто экономическая стачка» была
подавлена войсками и полицией. Вы забыли разъяс-
нить, что за спиной нефтепромышленников стояло и
стоит царское правительство — друг и защитник
хозяев-капиталистов. Нет, господа Шендриковы, вы
не в ту дверь попали. Теперь рабочие уже понимают,
что для окончательной победы нужно бороться не
только с капиталистами. Они знают, что настало время
свернуть шею и царю-батюшке со всей его оприч-
ниной.
Делегаты слушали с глубоким вниманием, плотным
кольцом обложив Алешу. Шендриковцы попытались
было сорвать его речь шумом и злыми выкриками с
мест. Но собрание ответило таким грозным гулом, что
они сразу смолкли и вскоре незаметно исчезли в тем-
ноте.
Над черной землей и вышками поднялась круглая
желтая луна. В ее странном тусклом сиянии я увидел
широкую ложбину, покрытую острыми надмогильными
камнями. Это было старое заброшенное кладбище. Вот
где заседал наш «рабочий парламент».
Познакомиться с Алешей на сей раз мне не удалось.
Он куда-то спешил и тотчас после собрания ушел
вместе с Мамедъяровым и группой рабочих.
— Пойдем ночевать ко мне, дружище,— предложил
Ванечка, когда мы уходили с кладбища. — Мне кажет-
ся, от этой ночи у тебя каша в голове.
Я охотно согласился, а через полчаса мы уже были
у Ванечки.
У ВАНЕЧКИ ФИОЛЕТОВА
В Сабунчинском поселке, где временно проживал
Ванечка, ютились местные жители — азербайджанцы,
работавшие на нефтяных промыслах. Он занимал там
одну комнатушку в домике рабочего.
Мы пришли поздно. Осторожно, чтобы не разбудить
хозяев, Ванечка провел меня в тесный дворик с обыч-
ными глинобитными стенами. Здесь было тихо и пусто:
224
ни кур, ни собак. Поднявшись на крылечко, Ванечка
ощупью нашел замок и открыл дверь в маленькую ком-
натку. Чиркнул спичкой, зажег семилинейную настоль-
ную лампу.
Комната была обставлена бедно: у стены, слева от
двери, стояла железная кровать. Под окном маленький
столик и два стула, в углу полка с книгами. На
глиняном полу лежал затертый коврик. Подслепова-
тое оконце выходило на озеро. В действительности это
было грязное зловонное болото, залитое мазутом, в
котором даже лягушки не водились.
Как гостеприимный хозяин, Ванечка предложил мне
расположиться на кровати. Я решительно отказался.
Немного поспорив, оба улеглись на полу, ногами под
кровать. Получилось замечательно.
Я долго не мог заснуть: слишком много событий и
впечатлений за один день.
Потушили лампу. В комнате стало темно, как в чу-
лане, и необычайно тихо. Только за стеной кто-то
похрапывал с легким присвистом.
Ванечке тоже не спалось, и, естественно, начался
тот задушевный разговор, который бывает только
между людьми, близкими по духу.
— Ну, как? — начал Ванечка. — Повидал свою зна-
комую?
— Повидал.
— Поговорил о наших разногласиях? Поучился
уму-разуму? — в тоне Ванечки явно сквозила на-
смешка.
— Они Ленина ругали,— сердито сказал я, припод-
нимаясь на локте.
— А ты что?..
— Я мог бы только кулаки пустить в ход, но...
— Кулак — аргумент неважный.
— Других я не имел... Эх, ничего-то я не знаю!
— Это ты брось, товарищ! Я ведь тоже не шибко
грамотный, а за нашу правду постоять могу. — Рука
Ванечки мелькнула перед самым моим носом. Он на-
чинал сердиться.
— Хорошо тебе говорить,— возразил я, слегка
отстранившись,— у тебя за спиной пять лет подполья,
35 На рассвете
225
тюрьма, стачки и такие знающие товарищи, как
Алеша...
— А у тебя в Астрахани разве не было хороших
партийных руководителей, пропагандистов?..
Я почувствовал, как какой-то комок подкатил к
горлу:
— Была... учительница...
— А теперь где?
— В Сибирь угнали, проклятые...
— Хороший была человек?
— Очень.
Ванечка, видимо, почувствовал мое волнение и,
дотронувшись пальцем до моей груди, сказал мягко:
— Что ж делать, друже, лучшие всегда впереди и
удар принимают первыми. Они познали и тюрьмы, и
ссылку, и каторгу. Сколько пропадает их в холодных
лесах далекой Сибири!
Обычно сдержанный, с виду суховатый, Ванечка
увлекся и нарисовал передо мною такую мрачную кар-
тину царских застенков и гонений на революционеров,
что по сердцу пробежал холодок, а от гнева сжались
кулаки. Перед моими глазами вставали глухие казе-
маты с толстыми железными решетками, серые громады
крепостей и тюрем, дремучая сибирская тайга, непро-
ходимые болота, вечные снега... И смелые револю-
ционеры вдали от родных и близких, от борьбы и
жизни...
«Не там ли Вера Сергеевна,— думал я,— и наш
пропагандист Антон? Не туда ли рано или поздно пого-
нят и других бойцов, посвятивших свою жизнь служе-
нию народу?..» Мы оба, забыв о сне, сидели уже по-
восточному на матраце, колено в колено. Все более
увлекаясь, Ванечка размахивал в темноте руками, то
и дело задевал пальцами мою голову, стучал в грудь
и говорил, говорил... Я молча слушал героическую ле-
генду о чудо-богатырях земли русской. И как мне хоте-
лось хоть капельку походить на них, быть таким же
неустрашимым в борьбе за нашу великую правду, за
освобождение всех угнетенных...
Разговор снова перешел к нашим бакинским делам
и разногласиям.
226
— Вот ты удивился, что Шендриковы пышут зло-
бой на Ленина,— продолжал Ванечка, коснувшись
моего плеча рукой. — А что ж тут удивительного?
Ленин — наш лучший теоретик и вождь большевиков,
он беспощадно разоблачает оппортунистическую при-
роду меньшевиков. Сейчас, как тебе известно, Союзный
Кавказский комитет ведет кампанию за экстренный
созыв третьего съезда РСДРП, чего так боятся мень-
шевики.
— Не понимаю, что для них страшного в этом
съезде? — усомнился я. — Надо полагать, там будут
представлены оба течения?
— Вот младенец! Как же им не бояться: после вто-
рого съезда главари меньшевиков незаконно захватили
в свои руки центральные органы партии: газету
«Искра», Совет партии, Центральный Комитет — и,
конечно, потеряют их на третьем съезде. Ведь большин-
ство местных комитетов и партийных организаций
страны идут за большевиками. По этому вопросу мы
организуем дискуссии с меньшевиками по всему
Закавказью...
— Ав Баку?
— Ив Баку будут и немало уже было.
— Ах, как бы я хотел попасть на такую дискус-
сию!..
— Почему же нет? — утешил, меня Ванечка.—
Я поговорю с Алешей. На такие дискуссии обычно со-
бирается актив обеих сторон, как на бой. Максим сооб-
щит тебе.
— А Илья Шендриков тоже явится на дискуссию?
— Может случиться. У меньшевиков он главный
говорун, и они, наверное, его выставят, особенно если
на дискуссии будет Алеша. Но почему ты вдруг спро-
сил о Шендрикове? Хочешь его послушать?..
— Нет, нет! — поспешил я отказаться. — Дело в
том, что в Астрахани об Илье Шендрикове ходили
странные слухи, Комитет даже комиссию назначал для
разбора...
Ванечка сразу насторожился, схватив меня за
РУку:
— Какие слухи?
15*
227
— Он обвинялся в провокации,— прошептал я.
Ванечка отшатнулся, как от удара в лицо:
— В провокации? И ты до сих пор молчал?!
— Комиссия не подтвердила слухов.
— Вот видишь? — облегченно вздохнул Ванечка.—
Тогда другое дело.
— А что, если эги слухи имеют хоть какое-нибудь
основание? — возразил я. — Ведь на дискуссии будут
наши лучшие люди.
— Видишь ли, Павло, не имея точных данных, мы
не можем подозревать революционера в провокации.
Твое сообщение мы, конечно, возьмем на заметку, а
пока гляди в оба!..
Хорошо, будем глядеть.
— А что ты скажешь насчет жены Ильи? — спросил
я, желая проверить свои впечатления.
— О Катерине Ивановне? — засмеялся Ванечка.—
Способная водолейка и хороший начетчик — вот и все.
Но мне кажется, она свято верит в правоту меньше-
визма и молится на своего «Христа»... Ого! Уже све-
тает?.. Спать, спать, спать!..
В самом деле, маленькое, доселе невидимое оконце
заметно посветлело, яснее обозначились железная кро-
вать и темная фигура Ванечки с взъерошенными воло-
сами. Он повернулся ко мне спиной и моментально
заснул, протянув ноги под кровать.
А мне все еще не спалось. Лежа на спине, я смот-
рел в потолок и думал о Ванечке. Совсем молодой,
простой рабочий, а такой уже зрелый революционер,
настоящий боец. Что с ним будет завтра? Каков его
жизненный путь?.. Неустанная борьба за наше дело,
тюрьма, ссылка, снова борьба, революция, победа...
Ванечка, конечно, будет на гребне волны, в самой гуще
сражений.
Но в ту ночь мне и в голову не приходило, что судь-
ба этого человека окажется такой трагической. Вся
жизнь Ивана Фиолетова действительно была непрерыв-
ной борьбой за освобождение рабочего класса. Он
всегда шел в первых рядах. Вместе с Алешей Джапа-
ридзе, с Шаумяном и Азизбековым Ванечка возглавлял
революционное движение в Закавказье, строил совет-
228
скую власть в Баку, был талантливейшим народным
комиссаром Бакинского Совнаркома и в 1918 году пал
жертвой неслыханного предательства. В зыбучих песках
среднеазиатской пустыни 26 бакинских комиссаров
были расстреляны подлыми наймитами англичан —
меньшевиками и эсерами, временно захватившими
власть в Баку. Среди них был и народный комиссар
Иван Фиолетов.
А сейчас юный Ванечка безмятежно спал, дышал
ровно, беззвучно, как младенец, и во сне счастливо
улыбался. Что ему грезилось?
РАБЫ «ЧЕРНОГО ЗОЛОТА»
Воскресное утро было серое. Низко над Балаханами,
сливаясь с дымом и копотью, неслись тучи. Меж вышек
со свистом и воем кружился ветер, гнал по шоссе
жгучие вихри пыли, срывал с прохожих головные
уборы.
Мы с Ванечкой не шли, а летели по шоссе, подго-
няемые ветром в опину. Он вел меня к рабочей казарме
Нобеля, где я надеялся разыскать Ибрагима и Никиту.
Я так расписал ему своих дорожных приятелей, что он
и сам решил с ними познакомиться.
Мы шли очень долго. В своей старенькой красной
рубашке, в надвинутой на уши кепке я подвигался впе-
ред рывками, отплевываясь от пыли и затыкая нос.
Ванечка подбадривал:
— Привыкай, брат, к нашей погоде, не то еще бу-
дет... А вот и нобелевская гробница...
Мы остановились перед длинным, закопченным до-
черна зданием с плоской крышей. Сзади к нему лепи-
лись какие-то странные коробки из досок и фанеры, по-
хожие на собачьи конуры.
— Это пристройки для семейных, — разъяснил Ва-
нечка,— а все здание вместе называется «рабочей ка-
зармой», будь она проклята. Ты иди к холостым, а я
загляну к семейным.
Тяжелая, набухшая от сырости дверь открывалась
с трудом. Я изо всех сил нажал плечом и, шагнув через
229
порог, остановился. Мне показалось, что передо мной
висит темный занавес. Но когда глаза немного
освоились, из густого сумрака стали выступать двух-
этажные деревянные нары. Они тянулись по обеим
сторонам длинной пещерообразной казармы с тяжело
нависшим, заплесневелым потолком. Земляной пол
был покрыт толстым слоем липкой грязи, которая, ве-
роятно, никогда не просыхала.
На нарах среди кучи грязного тряпья лежали люди.
Их головы, побритые широкой дорожкой ото лба до
шеи, блестели. Оставшиеся по бокам жесткие, склеен-
ные мазутом волосы пучками торчали в разные сто-
роны. Все обитатели казармы показались мне на одно
лицо: одинаково взлохмаченные, черные.
Я растерянно стоял на месте, не зная, кого спро-
сить о своих приятелях.
Какой-то здоровенный парень, направляясь к две-
ри, толкнул меня локтем:
— А ну, посторонись, паря, чего рот раззявил!
— Никита! Ты ли?
Да, это был он! Но что с ним стало! Из белокуро-
го парня Никита превратился в «жгучего брюнета»,
пропитанного мазутом.
Он встретил меня как родного брата и чуть не
задушил в объятиях.
— Здорово, паря! Ах, ты!.. Нашел... вот молодча-
га!
Я был очень рад увидеть Никиту.
— А теперь айда к Ибрагиму,— сказал он, вытал-
кивая меня из казармы.— Ведь мы с ним сменщики,
надо торопиться.
Вскоре к нам присоединился и Ванечка. Я позна-
комил его с деревенским богатырем, и мы вместе по-
шли к промыслу Нобеля.
Никита дорогой рассказал нам, как он с помощью
Ибрагима устроился на промысел тартальщиком.
Приказчику пришлось дать четверть водки и два-
дцать рублей деньгами из будущего заработка. Здесь
это называлось «клепкой».
Но работа в нефтяном царстве не радовала дере-
венского жителя.
230
— Ни тебе речки, ни тебе бани! Умыться негде,—
жаловался Никита.— Ходишь черный как дьявол,
только хвоста нет. Жарища — дышать нечем! А
вшей — мильон мильонов! Так и хочется кому-нибудь
в морду дать!
Просто, на живых примерах и на судьбе самого
Никиты Ванечка показал ему подлинных виновников
рабского положения рабочих, разъяснил, что при са-
модержавном строе и живодерах-капиталистах иначе
и быть не может, что жаловаться теперь некому —
все начальство держит руку богачей-хозяев, за них и
войска и полиция, а он — Никита — связан по рукам
и ногам...
— Ды-к что ж это такое?! — возмущался Ники-
та.— Бьют нашего брата и плакать не велят?! Нет,
братцы, быть того не может, чтобы для народу свет
клином сошелся. Рассерчает мужик, худо будет: то-
гда держись, Гаврила!
— А что ты можешь сделать? — подзуживал Ва-
нечка.— Один, говорят, в поле не воин.
— Пошто один? Мужиков видимо-невидимо, да и
рабочих слава те господи...
— Народу на Руси действительно немало, а что
толку? Где заводило?
— Заводило? — Никита вдруг остановился и,
хитро подмигнув Ванечке, широко осклабился.— Э-
э-э, брат, мы тоже не лыком шиты: чего не знаем,
так догадываемся. Ты, поди, сам из «ентих»...
Мы расхохотались и, с двух сторон обняв Никиту,
двинулись дальше.
Я слушал Ванечку и дивился: как он умно и про-
сто говорил о борьбе с капиталистами и с теми, кто
их поддерживает и защищает. А с виду простоватый
мужичонка Никита на лету хватал слова молодого
агитатора и откровенно высказывал свои догадки.
Эта беседа для меня была наглядным уроком осто-
рожной и в то же время действенной революционной
агитации. Сейчас Никита слушал Ванечку куда бо-
лее внимательно, чем меня на пароходе. Он уже
успел испытать «счастливую жизнь» нефтяника и
жадно искал выхода.
231
— А что это за люди с бритыми головами? —
спросил я Ванечку, когда мы приблизились к цели.—
Почему у них такой измученный вид?
— Это выходцы из персидского Азербайджана,—
разъяснил Ванечка.— Они тысячами бегут в Баку,
спасаясь от голода и шахского гнета. Нефтепромыш-
ленники охотно принимают их, ставят -на самые тя-
желые и грязные работы, а платят вдвое меньше, чем
рабочим других национальностей.
— Это верно,— заметил Никита,— их и за людей
не считают, бьют как собак... Темнота!
Ванечка строго поправил:
— К сожалению, темноты и среди русских рабо-
чих немало. Настоящая грамота для нас недоступна,
все для богатых.
Вскоре мы остановились около промысла Нобеля.
Здесь работал Ибрагим.
Заглянув в открытую дверь вышки, я увидел ог-
ромный барабан с приводным ремнем и длинную же-
лезную желонку, висевшую на стальном канате. Как
гигантский челнок, она непрерывно сновала вверх и
вниз, то взлетая под самый купол -вышки, то ныряя в
глубокую скважину за добычей. При каждом взлете
наполненной желонки тартальщик одним движением
рукоятки тормоза открывал клапан, и тогда целый
каскад нефти в пене и брызгах низвергался в желоба
и катился дальше в бездонные «амбары» Нобеля. А
пустая желонка снова взлетала вверх и опять ныряла
за добычей.
Ибрагим сидел у рукоятки тормоза, в нескольких
метрах от желонки, и неотрывно смотрел на канат,
ловя момент торможения и спуска нефти. Вся его
одежда и лицо лоснились, словно покрытые черным
лаком, ручьи пота стекали по шее, уходили за ворот-
ник.
— Вот она — чертова мельница! — злобно сказал
Никита, указав на желонку.— Днем и ночью вертит-
ся. Посадить бы сюда самого Нобеля!
Я крикнул в дверь вышки;
— Ибрагим, здравствуй!
— Тише! — осадил меня Никита.— На вахте за-
232
прещено разговаривать. Тарталыцик двенадцать ча-
сов сидит у ручки, как собака на цепи.
За шумом барабана Ибрагим не слышал моего
возгласа.
Никита шагнул было к двери, но на сей раз ему
не пришлось сменить своего друга. Смертельно уста-
лый, Ибрагим не успел затормозить канат. Желонка
с визгом взлетела под самый купол, ударилась о бло-
ки и вместе с гнилым перекрытием рухнула вниз.
Ибрагим очутился под грудой обломков.
Мы бросились на помощь.
Отовсюду сбежались рабочие и общими усилиями
вытащили потерявшего сознание Ибрагима. К сча-
стью, тяжелая желонка не задела его.
Никита был страшно потрясен и разгневан.
— Бить надо хозяина! — кричал он, обращаясь к
рабочим.— Балки гнилые, доски гнилые.
— Управляющего давай! — раздались голоса.—
Приказчика сюда!
Приказчик, прибежавший на тревогу, растерялся.
С криками и угрозами его окружили рабочие, требуя
немедленно вызвать управляющего.
Пятясь под напором толпы и дрожа от страха,
приказчик беспомощно лепетал то на русском, то на
азербайджанском языках:
— Спокойно, братцы! Спокойно. Мы разберем. Я
доложу. Контора обеспечит...
— Брешет, собака! — неслось в ответ.— Идем к
конторе, ребята! Бей его, гадюку!
Подталкивая впереди себя приказчика и награж-
дая его пинками, разгневанная толпа двинулась к
конторе.
Никита смастерил из досок носилки, и мы понесли
Ибрагима в балаханскую больницу.
Больница оказалась настолько переполненной
больными и искалеченными, что Ибрагима пришлось
положить на пол в коридоре.
Тут же на полу доктор и осмотрел его.
— Счастливый парень,— сказал он, вытирая ру-
ки,— ни один кусок железа не попал в голову, а то
бы верный конец. В Балаханах это обычное дело.
233
Через нашу больницу ежегодно проходит не меньше
трех тысяч искалеченных...
— Скажите,— перебил я доктора,— почему у вас
больные валяются на полу?
Доктор вскинул на меня удивленные глаза:
— А вы сами не догадываетесь, молодой человек?
К вашему сведению, на весь Балахано-Сабунчинский
район мы имеем только одну вот эту больницу на
тридцать мест! А сейчас больных у нас сто тридцать!
И никому до этого дела нет, да-с, никому!
— Совершенно верно, — подтвердил Ванечка. —
Нефтепромышленники загребают здесь миллионы,
а на леченье рабочих отпускают гроши. Нет заботы
о технике безопасности.
Доктор покраснел и отвернулся:
— Простите, молодые люди, меня ждут.
Никита шумел:
— Как свиней, держат нашего брата, идолы! Что
за напасть такая!
Когда Ибрагим пришел в себя, он радостно протя-
нул мне руку:
— Салям алейкум, Павла! Ой, как меня стукнуло,
голова трещит! А это кто есть? — повернулся он к Ва-
нечке.— Видал, не видал — не помню.
Ванечка поздоровался:
— Не узнаешь, йолдаш? Ванечка балаханский.
— Ай-ай-ай, Ванечка? — Ибрагим поднялся на
локте.— Слыхал, много слыхал, а в глаза не видал.
Наш человек, да? Водись с ним, Павла, совсем хоро-
ший человек. И ты, Микито, держись за Ванечку, в
гости ходи.
Следуя восточному обычаю, Ванечка справился о
здоровье семьи Ибрагима: его детей, жены, матери.
Потом спросил, как он себя чувствует после такой
беды и чем помочь ему.
Растроганный Ибрагим кивал головой:
— Чох саон, Ванечка!.. Совсем спасибо!..
Теплая беседа Ванечки с Ибрагимом продолжа-
лась недолго, но я понял, что именно так надо подхо-
дить к сердцу рабочего человека. Вскоре мы стали
прощаться — Ванечка спешил «по делам».
234
Никита решил остаться с Ибрагимом. Проводив
нас до двери, он взмолился:
— Устройте меня где-нибудь в городе. За троих
работать буду, только бы не на этой каторге — света
божьего не видно.
Да. Никита был прав: над необозримым лесом
вышек вечно клубились черные облака пара и копо-
ти, застилая небо и солнце, погашая всякую радость и
надежды.
ЖЕЛЕЗНАЯ ПАЛКА
Ветер стих. Облака исчезли. Проглянуло мутное
солнце.
Балаханы шумели и грохотали по-прежнему. Но
сегодня мне уже не было так страшно, как вчера.
Я увидел рабочих-нефтяников. Они вновь поднимают
головы, готовятся к борьбе. Во главе наша партия —
большевики. А шендриковцы только мешают, вносят
смуту и неуверенность в ряды рабочих. Над Баку
грозной тучей нависает всеобщая стачка, и в то же
время усиливаются раздоры и разногласия внутри
организации. Кому это на руку?
В таком настроении я шел по шоссе к Сабунчин-
скому вокзалу. Отсюда был хорошо виден поселок,
где я провел эту памятную ночь. Маленькие, прилип-
шие к земле домишки из камня и глины, плоские кры-
ши, слепые оконца. Вокруг все было серо, голо и
бедно.
И тут же, в земле, таились несметные богатства—
«черное золото». Его выкачивали на поверхность вот
эти бедняки-рабочие, которые выходили сейчас из
дверей убогих хатенок и унылой цепочкой тянулись в
лес вышек. А в каждой вышке, словно прикованные
железной цепью, сидели люди, неотрывно следили за
«чертовой мельницей», сновавшей вверх и вниз, пере-
водили рычаги, открывали и закрывали клапаны,
молча проклинали свою судьбу, копили ярость. Как
же не быть стачке? Она будет! И тогда... Что будет
«тогда», я не мог себе представить. Но мне чудилось
что-то страшное и великое.
235
Дойдя до вокзала, я случайно глянул на самого
себя. О, силы небесные! Во что превратилась моя ру-
башка? Была, кажется, красной, а стала буро-корич-
невой, усеянной черными пятнами мазутных брызг.
Брюки тоже потеряли свой натуральный цвет и те-
перь жирно лоснились, как у настоящего нефтяника.
Ботинки покрылись толстым слоем мазута и грязи.
Пропал мой костюм! Как я покажусь в городе, да
еще в праздник?
'Зло обругав всю мировую буржуазию и, в частно-
сти, «нефтяных акул», я чуть не бегом пустился к же-
лезнодорожной кассе.
Поезд подходил к станции.
Пассажиров из Балахаиов оказалось не так много,
и мне удалось сесть в вагон. В город я прибыл без
особых приключений.
В нашей Трущобе застал одного Максима. Он рас-
кладывал и аккуратно упаковывал какие-то брошюр-
ки. В комнате, как всегда, было сумрачно.
— Повидал нефтяное царство? — спросил Максим,
не отрываясь от работы.
Я опустился на топчан:
— Какое там, к лешему, царство — настоящая ка-
торга. Мне кажется, на всем свете не найдешь такого
пекла.
— А ты думал в рай попасть? Так, так, значит,
жизнь нефтяников тебе не понравилась?
— Рабская жизнь!
— А твое свидание с семейкой Шендриковых со-
стоялось?
Я подробно рассказал о своих балаханских впе-
чатлениях.
— Стало быть, теперь ты уже во всем разобрал-
ся?— не без иронии спросил Максим, покосившись в
мою сторону.
— Во всем-то вряд ли, но лицо Шендриковых на-
чинает проясняться.
— И как понравилось тебе это лицо?
— Темное лицо: называются социал-демократами,
а ведут себя, как враги.
236
— О, вот это верно! — обрадовался Максим.— По-
пал в точку: они двуликие, как Янус.
В Трущобу шумно ворвалась Раечка с бумажным
пакетом под мышкой.
— Здравствуй, милый Максим! Привет, Красная
рубашка!
Она здоровалась с нами так радостно, словно мы
не видались по крайней мере лет десять, а то и
больше. Впрочем, я тоже был очень рад и живо вско-
чил ей навстречу.
Но девушка вдруг отпрянула назад, в ужасе
всплеснув руками:
— О мамочка моя, откуда такое чучело?!
«Чучело», разумеется, был я. Моя пятнистая ру-
башка походила на шкуру леопарда, а брюки даже в
полумраке поблескивали мазутом.
Нахохотавшись вволю, Раечка бросилась к Мак-
симу:
— Як тебе по делу забежала: ты обещал дать
книжечку для нашего кружка.
— Могу дать целых три.— И Максим вручил
Раечке пачку брошюрок.— На этих днях мы получим
статью Ленина «С чего начать?». Почитайте вместе с
Павлом.
— Что, уже напечатана? — удивилась Раечка.
— Нет еще, но будет напечатана.
Уложив брошюрки в свою сумочку, Раечка снова
обратилась ко мне:
— И ты мне нужен. Встань, пожалуйста, вот
сюда,, поближе к свету, и сбрось свою шкурку.
Я немедленно покорился и снял рубашку.
Раечка продолжала командовать:
— А теперь руки по швам, закрой глаза и
не дыши.
— Слушаюсь! Стою и не дышу.
Через мгновение послышался шелест бумаги, и на
мои плечи опустилось что-то мягкое, шелковистое.
— Да не стой ты, как чурбан!—смеялась девуш-
ка.— Давай сюда руки! Вот так! Повернись ко мне
лицом. Хорошо. Ну, вот и все. А теперь открой свои
ясные очи и любуйся.
237
Я живо открыл глаза и был ослеплен собственным
великолепием: на мне сияла огненно-красная сатино-
вая рубашка!
— Расчудесно! — восторгалась Раечка.— Вот здесь
немножко укоротим, тут подберем, подошьем, и бу-
дет как влитая. А ты станешь у нас таким красавчи-
ком!..
Повинуясь милому насилию, я . с удовольствием
вертелся вокруг своей оси.
— Хорош парень,— решил и Максим, оглядывая
меня со всех сторон.— Кстати, ботинки готовы...
О, да у тебя и брюки вышли из моды? Вот что значит
побывать в Балаханах. Но если говорить о конспира-
ции, то...
— А что такое? — встревожилась Раечка.— При
чем тут конспирация?
— Даже очень при чем.— Максим повернулся ко
мне. — Н-да, браток, азбука конспирации гласит: мы
должны одеваться как все и ничем не выделяться из
публики. А в красной, да еще сатиновой рубашке
тебя за версту будет видно...
Раечка умоляюще сложила руки:
— Максим, дорогой, великий конспиратор, поща-
ди! Для чего ж я шила?..
— Я еще не кончил,— сделав непроницаемое лицо,
перебил ее Максим.— Но, принимая во внимание, что
сей юноша в красной рубашке будет выглядеть так
«зелено» и так по-деревенски невинно...
— Ну просто как ребенок! — подхватила Раечка,
еще раз крутнув меня волчком.— Ты только погляди
на его мордашку, Максим!..
— И вот почему,— продолжал Максим,— ни одно-
му, даже самому глупому, шпику не придет в голову
заподозрить в нем подпольщика. Кроме того, через
несколько дней под бакинским солнцем эта рубашка
станет не красной, а пегой.
— А пока с ним можно даже под ручку погулять —
кавалер хоть куда,— лукаво проговорила Раечка.
Она живо стащила с меня рубашку и, вынув
из сумочки иголку с ниткой, принялась подправ-
лять ее.
238
— Кстати, насчет кавалеров,— обратилась вдруг
Раечка к Максиму.— Я давно тебе хотела сказать, да
как-то не получалось.
— А что случилось, Раечка?
— По правде сказать, ничего особенного. Меня
упорно преследует один кавалер, от которого я никак
не могу избавиться: чуть не каждый день встречает
у мастерской, провожает до дома, зовет в театр,
расспрашивает о знакомых. Я уже начинаю опа-
саться...
Максим заинтересовался:
— А как он с тобой познакомился?
Раечка рассказала нам краткую историю своего зна-
комства с назойливым кавалером.
Однажды в швейную мастерскую, где работала
Рая, зашел агент известной тогда немецкой компа-
нии «Зингер» и предложил портнихам «на самых
льготных условиях» приобрести швейные машины с
уплатой в рассрочку.
Несколько девушек, в том числе и Раечка, соблаз-
нились и купили для себя хваленые машины. С тех
пор под предлогом взимания очередной платы и
«технической помощи» агент стал захаживать к Раеч-
ке на квартиру. От «делового знакомства» агент по-
степенно перешел к легкому ухаживанию, все чаще
появляясь на глаза девушке.
Резкая отповедь Раечки не помогла. Агент «Зин-
гера» продолжал захаживать, хотя стал менее назой-
лив и осторожней в расспросах.
Выслушав Раечку, Максим насмешливо спро-
сил:
— Чем же тебе этот «кавалер» не мил?
Девушка сделала брезгливую гримасу:
— Противная морда! Рот как у жабы, уши отто-
пырены, а глаза так и шныряют по сторонам. И потом
он постоянно крутит свою палку, того и гляди лоб рас-
шибет.
В описании Раечки я услышал что-то знакомое.
— Палку, говоришь, крутит?
— То и дело...
— А палка не железная?
239
— Кажется, да..,
— И ручка крючком?
— Крючком. А ты откуда знаешь? — удивилась
Раечка.
Я не на шутку взволновался:
— Может быть, и костюм в клетку? И котелок за-
саленный?..
— Ничего подобного. Костюм рыжий, в полоску,
а котелок новенький и блестит, как сапог, — уточнила
Раечка.
— Ав чем дело, браток? — поинтересовался Мак-
сим.
— Да так, знаете ли, — ответил я не очень уверен-
но. — По описанию Раечки, агент напомнил мне одного
астраханского шпиона — тоже с оттопыренными уша-
ми, с железной палкой. Но зачем его принесло сюда,
не понимаю. Возможно, случайное сходство.
Однако Максим не успокоился:
— Проверить надо; нам известно, что обмен шпи-
ками жандармерией практикуется. Быть может, он
проследил кого-нибудь из наших людей, побывавших
в Астрахани.
— Проверить его — нет ничего проще,— заявила
Раечка. — Завтра вечером он, вероятно, будет поджи-
дать меня у мастерской и опять увяжется в провожа-,
тые. Приходите и глядите...
— Мне ходить незачем, а Павел пусть посмот-
рит,— решил Максим.— Только делать это нужно не-
заметно, издали...
— А знакомство пока продолжать? — спросила
Раечка.
— Продолжай! И даже вида не показывай, что ты
обеспокоена.
Мы договорились о деталях встречи, и Раечка, бро-
сив мне на руки рубашку, вышла из Трущобы.
— Хорошая девушка,— сказал Максим, проводив
Раечку взглядом.— Делает свое скромное, но нужное
для партии дело так же естественно и радостно, как
поет птица.
Я тоже смотрел на дверь, за которой скрылась де-
вушка, и думал в тревоге: «Неужели к ней подбирает-
240
ся тот самый Иуда, который появился на пристани с
железной палкой в руке, когда я уезжал из Астраха-
ни? Но как он здесь очутился? За кем увязался? Мо-
жет, за тем грузином?.. А вернее, просто ухажориш-
ка: наша Раечка—девушка красивая, ничего не ска-
жешь».
«В БАКУ ВСЕ ВОЗМОЖНО...»
Моему дружку Никите повезло: он поступил чер-
норабочим в нашу типографию. Это, конечно, устроил
Рашид.
Мы вплотную занялись политическим воспитанием
Никиты. Он жадно и быстро усваивал идеи социа-
лизма. После пребывания в балаханском «аду» ему
не надо было долго доказывать, что капиталисты-хо-
зяева— враги рабочего класса, что помещики — экс-
плуататоры трудового крестьянства и что всякое «на-
чальство»— друзья и защитники богачей. Я агитиро-
вал Никиту особенно усердно, выкладывая перед ним
все, что знал. И голубые глаза его вновь засветились
надеждой на счастье, на лучшую долю для всех бед-
няков.
Вскоре Никита стал выполнять мелкие партийные
поручения, разумеется не зная, от кого они исходят.
Он оказался на диво спокойным и ловким парнем, на
которого можно было положиться. Вот и сегодня ве-
чером Никита тоже понадобился Рашиду и сейчас по
его поручению важно «прогуливался» по Врангелев-
ской улице, на углу которой находилась наша типо-
графия и переплетная. Утром того же дня Рашид
встретил меня на улице, когда я шел на работу, и,
как бы между прочим, сказал вполголоса:
— После работы задержись, йолдаш, дело есть...
Помня уроки мамаши и Веры Сергеевны насчет
«выдержки и хладнокровия», я не стал спрашивать,
что это за «дело», и, молча кивнув головой, направил-
ся в переплетную, а Рашид к себе в наборную.
Мне надо было закончить толстенный переплет
конторской книги, не представлявшей для меня ника-
кого интереса. Обыкновенный переплет с молескино-
16 На рассвете
24!
вым корешком — ни красоты, ни радости. Я работал
машинально, думая о предстоящем задании Рашида.,
Что он затевает здесь? Для чего я нужен ему после
работы?
День тянулся медленно. Стрелка часов, висевших
над входной дверью, совсем застыла на месте, буд-
то прилипла к циферблату. Но вот уже восемь... Пе-
реплетчики, как назло, расходились не торопясь, бол-
тая о разных пустяках. Тут же вертелся неугомонный
Али, со всеми заговаривал, весело скалил зубы и яв-
но волынил, убирая мастерскую. Мастер тоже поче-
му-то очень долго возился у резальной машины, хотя
в этом не было никакой надобности. По крайней мере
так мне казалось.
Ушли наконец...
Я поспешил к Рашиду в печатню. Но здесь уже
торчал этот вездесущий мальчуган, даже не собира-
ясь уходить. Наоборот, он как бы приклеился к боку
Рашида и весело ерошил пятерней свои волосы.
Ничуть не стесняясь Али, Рашид обратился ко мне?
— Вот что, друг, нам нужно сделать здесь одно
дельце, а ты выйди на Торговую улицу и часок по-
гуляй там. Если увидишь кого-нибудь из наших рабо-
чих или хозяина, предупреди: мы будем в печатне.
— А зачем? — изумился я, кивнув головой в сто-
рону Али.
— Ай-ай-ай, Красная рубашка, — развел руками
Рашид,— зачем знать, когда можно не знать? Понят-
но, йолдаш?
Али фыркнул в кулак и нарочито захлопал гла-
зами.
Я быстро повернулся и выскочил на улицу. Вот
странно. Какое серьезное «дело» может быть в при-
сутствии подростка? Правда, Али ходит за Рашидом
как тень и смотрит на него влюбленными глазами.
Я заметил даже, что они подолгу разговаривали о
чем-то на их родном языке. Надо полагать, что Ра-
шид не станет тратить время попусту. Но все-таки
Али — мальчишка. Какая у него может быть «вы-
держка»?.. Гм-да, выдержка... Сейчас я опять поторо-
пился с вопросом. Не зря мамаша смеялась надо мной:
242
«Не торопись, голубчик, не волнуйся, а то усы не вы-
растут». Так оно и есть. Вера Сергеевна говорила, что
это у меня характер такой нетерпеливый и его, мол,
надо переделывать. А как?.. Это же не брюки: сшили
длинными, можно сделать покороче. Эх, мне бы хоть
немножко походить на Ванечку! Вот у кого крепкий
характер! Однако что сейчас творится в печатне?..
Не упуская из виду дверь нашей типографии, я
медленно фланировал по Торговой улице, останавли-
вался у витрин магазинов, подолгу рассматривал их,
незаметно наблюдал за прохожими. Как будто все
в порядке. По мостовой взад и вперед, как всегда,
шумно проносились фаэтоны, изредка лениво прохо-
дили ослики с поклажей на спинах. По тротуарам то-
ропливо двигалась публика. Вдали на перекрестке
спокойно стоял страж порядка — полицейский. На-
против типографии прямо на тротуаре сидел босоно-
гий мальчишка, поджаривая каштаны. Для большей
конспирации я купил их на две копейки и с удоволь-
ствием кушал, небрежно разбрасывая шелуху. Вкус-
ная вещь, ей-ей!
В это же самое время по Врангелевской улице, за-
ложив руки'за спину, лениво «прогуливался» Никита,
Раза два я встретился с ним на пересечении наших
улиц. Он даже бровью не повел. Выйдет толк из
парня!
Стемнело. Зажглись фонари. А я все еще наслаж-
даюсь каштанами. До каких же пор надо сторо-
жить нам? Рашид сказал «часок», но прошло уже
добрых полтора часа. Разве зайти и спросить? А вдруг
нельзя?
Вот кто-то остановился в нескольких шагах от две-
ри в типографию. Неужто войдет?.. Я сорвался с ме-
ста, решив предупредить Рашида.
Нет, это случайный прохожий остановился заку-
рить папиросу. Все-таки надо напомнить о себе.
Осторожно открыв дверь, я вошел в печатню. Но
что это? Печатная машина работала полным ходом,
выбрасывая лист за листом. Рашид спокойно стоял на
подставке, подкладывая бумагу, а колесо вращал
Али. Вот тебе и на! К чему же такая конспирация?
16*
213
Я шагнул к машине. Она вдруг резко застопори-
лась. Ко мне подбежал Рашид:
— Что случилось, йолдаш? Зачем пост покинул?
— А для чего сторожить, если вы просто работае-
те здесь?
— Совсем просто! — отрезал Рашид.— Али, пора
кончать! Убирай, живо! А ты пойди запри дверь!
Я поторопился запереть дверь и стал помогать
Али, который ловко и быстро свертывал отпечатан-
ные листы в трубку. В глаза бросился заголовок, вы-
деленный крупным шрифтом,— «С чего начать?». Вот,
значит, где собирался отпечатать статью Ленина наш
Максим! Он и в самом деле великий конспиратор. Ка-
кой охранке придет в голову, что в центре города, в
обыкновенной типографии, можно сказать, под носом
у полиции, печатается нелегальная литература. Ни-
чего подобного я даже не мог себе представить. Знал
бы Владимир Ильич, как размножается его вдохно-
венное слово, какими средствами и с какой любовью!
Вот даже пятнадцатилетний паренек Али радуется,
что и он принимал участие в этом деле. По-русски он
читал с трудом, но автора статьи разобрал быстро:
— Ленин?.. Да?..
Эти два слова Али прошептал мне на ухо, как не-
кую тайну. Его лицо сияло, как луна, озорные глаза
смеялись. Что он мог знать о Ленине? Но мальчик-
рабочий догадывался, что если слово Ленина гонимо
властью, значит оно хорошее слово.
А как все умно организовано! Без малейшей пани-
ки, без торопливости, без страха. Молодец Рашид! Ко-
нечно, без помощи Максима здесь не обошлось. Ведь
статью надо было где-то в другом месте набрать, свое-
временно доставить в нашу типографию и доставить
так, чтобы не обнаружить связи с подпольной типо-
графией, законспирированной самым тщательным об-
разом. Впоследствии Максим объяснил, что подобные
рискованные операции комитет допускал крайне ред-
ко и то лишь в тех случаях, когда подпольная печат-
ня по тем или иным причинам на время прерывала
свою работу.
Все кончилось вполне благополучно, Наш коротко-
244
ногий пузан-хозяин, ничего не подозревая, пришел на
следующий день очень веселым: он получил новый
заказ на печатание объявлений и реклам. После это-
го я твердо решил: впредь ничему больше не удив-
ляться— в Баку все возможно!..
КАК «ДИЧЬ» ВЫСЛЕЖИВАЕТ «ОХОТНИКА»
На обыкновенной охоте с ружьем за плечами бы-
вает так: охотник выслеживает дичь, с трепетом серд-
ца подбирается к ней на выстрел, берет «на мушку»,
взводит курок и — трах!., убил!
Но в жизни подполья случается и наоборот: «дичь»
выслеживает «охотника», а в заключение тоже—
трах!.. И кого-то нет...
Такого рода эпизоды обычно называют «приклю-
чениями». Не то слово. Под приключениями разумеет-
ся нечто случайное, неожиданное, из ряда вон выхо-
дящее. Можно ли под это понятие подвести боевую
жизнь революционера в условиях подполья? Мне ка-
жется, нельзя.
Ведь вся работа партии выходит за пределы обыч-
ного, на каждом шагу революционера-подпольщика
подстерегает опасность, каждое дело находится под
ударом врага. Печатание, хранение и распростране-
ние нелегальной литературы, контрабанда, оружия,
заготовка паспортов и документов для «проваливших-
ся» товарищей, тайные собрания и массовки, откры-
тые демонстрации, организация стачек, борьба с про-
вокаторами и шпионами — все это необычно и в то
же время повседневно и буднично для подпольщика.:
Таким образом, и сама случайность, вроде «провала»
и ареста, стычек с полицией и войсками, столкнове-
ний с провокаторами и шпионами, становится неиз-
бежной и закономерной в жизни подполья. При чем
же тут «приключение»?..
Вот и сегодня мне предстоит дело, которое можно
было бы назвать «приключением», но в действитель-
ности в нем нет ничего особенного и чрезвычайного:
так было,.,
245
По заданию Максима я должен проверить подо-
зрительного «кавалера» Раечки—агента компании
«Зингер» — и притом незаметно для него самого. Как
это сделать?..
— Избави тебя Аллах показаться ему на глаза,—
наказывал Максим, отправляя меня в разведку.— Ес-
ли это действительно астраханский шпион, он может
узнать тебя и принять меры раньше, чем мы.
После опасной операции по печатанию статьи Ле-
нина, проведенной Рашидом, это задание показалось
мне пустяковым. Все же я немало волновался, от-
правляясь, как было условлено, к швейной мастер-
ской, где работала Раечка. По ее словам, подозри-
тельный «кавалер» почти каждый вечер появлялся у
ворот мастерской, поджидая свою «даму». Но сего-
дня, как назло, он не пришел, и я зря прождал. Не
явился он и на завтра и целую неделю подряд.
Первые дни эта слежка меня очень занимала. Во-
образив себя революционным Шерлоком Холмсом, я
держался крайне осторожно, по всем правилам кон-
спирации. Но безрезультатное фланирование по ули-
це постепенно притупляло бдительность, настроение
падало, становилось даже скучно.
На седьмой вечер я стоял в условленном месте, под
аркой каменных ворот, уже без всякой надежды на
успех, просто для очищения совести. Арка находилась
наискосок от швейной мастерской по другую сторону
улицы. Оставаясь незамеченным, я отсюда мог видеть
парадную дверь мастерской, из которой обычно выхо-
дили швеи по окончании работы. Если агент «Зин-
гера» появится у мастерской, Раечка обязалась
пройти с ним мимо моей «засады», разумеется по
ту сторону улицы, и таким образом показать мне
своего назойливого «кавалера». Вот и вся ее
задача.
До закрытия мастерской оставалось всего несколь-
ко минут. Скучая и позевывая, я изредка поглядывал
в сторону парадного и на карманные часы, получен-
ные для этого случая от Максима. Мимо поодиночке
и парами проходили горожане. Вот уже истекает по-
следняя минута, и работницы хлынут из парадного на
246
улицу. Очевидно, и на сей раз проклятый агент не
явится. Неужто догадался?..
Надвигались сумерки. Небо становилось синее, гу-
ще, запад угасал. Доносился глухой рокот прибоя,
тяжкие вздохи моря.
Мое «дежурство» кончалось. Парадная дверь
швейной мастерской открылась, и шумная стайка де-
вушек выбежала на улицу. Я плюнул с досады: опять
не пришел, рыжий бульдог!
Но вот появилась Раечка, осторожно огляделась,
спустилась с крыльца. И в ту же минуту откуда-то
сбоку, как черт из пекла, выскочил человек с палкой
в руке. Не он ли?..
Человек снял с головы блестящий котелок и, со-
гнув спину почти под прямым углом, раскланялся с
девушкой. Она слегка попятилась назад, что-то
сказала «кавалеру» и тотчас направилась, как
было условлено, в мою сторону. Продолжая изги-
баться и вилять широким задом, незнакомец семе-
нил за Раечкой, забегая то с правой, то с левой сто-
роны.
Я был разочарован: издали Раечкин «кавалер» ни-
чуть не походил на астраханского шпиона. Новый ко-
стюм сидел на нем ловко, даже шикарно, котелок и
в самом деле блестел, как начищенный сапог, а нос
был оседлан темными очками. Ни стриженой бород-
ки, ни рыжих щетинистых усов не было. Конечно, это
не он. Ах, какая досада! Целую неделю потерял на-
прасно. Однако подождем...
По мере того как странная пара подходила ближе,
меня снова стала охватывать тревога. Крутнув желез-
ной палкой в воздухе, незнакомец ловко повесил ее
на изгиб левой руки... Знакомый жест!.. И челюсть
как будто бульдожья... оттопыренные уши... Чепуха!
Мало ли на свете людей с широкими челюстями и от-
топыренными ушами! Вертеть палкой тоже никому не
возбраняется... Да и зачем его принесет в Баку? Что
здесь, мало своих шпионов?
С каждой минутой мое нетерпение усиливалось,
Я не спускал глаз с кривляющейся фигуры агента.
«Терпение, Павло, терпение,— шептал я про се-
217
бя,— выдержка и хладнокровие, ты должен оста-
ваться незаметным, как мышь в норке».
Пара шла по ту сторону узенькой улицы. Порав-
нявшись с моим убежищем, Раечка пошла тише и
вдруг, схватив «кавалера» под руку, оттеснила его
к мостовой, поближе ко мне.
Я чуть не прыгнул ему навстречу:-
— Он, собака!..
Но тут же нахлобучил свою кепку на лоб и заго-
родил лицо пачкой папирос, как бы собираясь заку-
рить.
Шпион был так увлечен своей подлой игрой с де-
вушкой, что даже не взглянул в мою сторону.
— Кушайте шоколад, Раиса Михайловна,— услы-
шал я знакомый хрипловатый тенорок.— Смею уве-
рить, высший сорт!
Он сунул под самый нос девушке большую короб-
ку шоколада. Но Раечка, бросив его руку, быстро по-
шла вперед, постукивая каблуками. Шпион снова за-
юлил сзади.
Что же делать дальше? Оставить девушку на пару
со шпионом и поспешить к Максиму? Нет, так не по-
лагается. Я решил издали последовать за ними до того
момента, когда шпион отстанет от Раечки.
Вскоре они оказались на Набережной. Здесь Раеч-
ка круто остановилась и, сказав что-то резкое «кава-
леру», пошла прочь.
Шпион остался на месте. Потом отошел за фонар-
ный столб, постоял немного и, воровато оглядевшись
по сторонам, последовал за девушкой.
Я шел за ними: ведь нельзя оставить товарища с
таким «хвостом» позади. Я шел, конечно, на почти-
тельном расстоянии, стараясь не попадаться на глаза
шпиону. Таким образом получилась двойная слежка:
«охотник» выслеживал «дичь»,а я — «охотника».
Все так же звонко постукивая каблучками, впере-
ди шла по тротуару Раечка. Ей, вероятно, и в голову
не приходило, что она находится под усиленным «кон-
воем». Впрочем, я вскоре потерял ее из виду. Впереди
меня маячила только темная фигура шпиона с котел-
ком на голове. Нетрудно представить, как я волновал-
248
ся, неожиданно оказавшись в роли преследователя не-
навистного мне Иуды,
Минут через пятнадцать-двадцать мы вышли на
Армянскую улицу. Шпион свернул в ближайший переу-
лок налево, я последовал за ним. Здесь жила Раечка.
Молодец девушка! Если ее «кавалер» шпион, квартира
уже провалена и не следует искать другого места для
ночевки в эту ночь.
Поравнявшись с домом, где проживала Раечка и
куда, вероятно, она скрылась, шпион вдруг круто по-
вернул назад и пошел мне навстречу. Я едва успел
свернуть в открытые ворота ближайшего дома. Он
прошел мимо на шаг от меня. И только теперь я дога-
дался, какой плохой получился из меня Шерлок
Холмс. Выслеживая врага, мне надо было идти за
ним хотя бы по другой стороне улицы, а я...
Как же теперь поступить? Вернуться домой? Нет!
Я уже почувствовал себя «охотником» и решил просле-
дить «зверя» до его берлоги. Куда он сейчас пойдет?
Домой, в полицию или кого-то выслеживать из наших
товарищей?.. Мысленно пытаясь оправдаться перед
Максимом за свою горячность, я все же поспешил пе-
рейти на другую сторону улицы и снова направился
за шпионом.
Он долго и как будто бесцельно бродил по разным
улицам и переулкам, наконец задержался около двух-
этажного дома на Каменистой улице. Несколько минут
постоял в тени у ворот, потом осторожно открыл ка-
литку и заглянул во двор, но тут же отскочил в сто-
рону и быстро перешел мостовую.
Из калитки неторопливо вышла высокая стройная
женщина с темной вуалью на маленькой шляпке.
Шпион мгновенно прилип к стене.
Оглянувшись по сторонам, женщина направилась в
глубину улицы и скрылась за углом первого переулка.
Шпион метнулся вслед за нею, заглянул за угол и,
видимо колеблясь, постоял на месте две-три мину-
ты. Затем вернулся обратно.
Притаившись в глубине парадной двери какого-то
дома, я издали мог наблюдать каждое его движение.
Что, собственно, случилось? Что снова толкнуло его в
249
тень, напротив того же дома?.. Там все было спокой-
но и тихо. Калитка закрыта. Завешенные окна первого
этажа слегка просвечивали, на втором было темно.
Только в стеклянной двери балкона на секунду мельк-
нул огонек и тотчас погас. Не это ли обстоятельство
задержало шпика на месте? Но что тут особенного?
Подождем...
Ждать пришлось долго. Шпион снова прирос к
стене. Порой мне казалось, что я проглядел его и он
ушел. Вот на мгновение вспыхнул огонек и погас.
Шпион закурил, затянулся и спрятал папиросу в ру-
кав.
Да что он, сатана, ночевать, что ли, здесь со-
брался? От долгого стояния и напряжения у меня за-
текли ноги, временами сами закрывались глаза, но
уходить не хотелось. Надо же выяснить, кого он под-
жидает.
Мне казалось, что прошла целая вечность, прежде
чем шпион оторвался от стены, еще раз заглянул в ка-
литку и пошел прочь. Значит, сорвалось?..
Я дал ему отойти подальше и, выйдя из своего укры-
тия, осмотрел дом. Ничего особенного: двухэтажный
дом с балконом, номер 17.
Шпион уходил так быстро, что я еле догнал его. Те-
перь он уже не плутал, а, видимо, шел прямо к цели,
к центру города. Вот он остановился у парадной две-
ри большого темного здания, охраняемого двумя жан-
дармами. Его пропустили без задержки — свой чело-
век. Теперь все ясно...
Небо уже светлело. Погасли звезды. Город шумел
глухо, как бы издали, улицы опустели.
Я брел домой, еле передвигая ноги, и, по обыкно-
вению, мурлыкал свою любимую песенку «Вот мчится
тройка почтовая...».
Когда я добрался, наконец, до Трущобы и вошел в
комнату, там было темно. Я ощупью прошел в свой
угол и устало рухнул на топчан, но тут же вскочил как
ошпаренный: подо мной лежал человек.
— Что такое? Что случилось, товарищ? — сонно
проворчал потревоженный человек и перевернулся на
другой бок.
250
Ну, аллах с ним, пусть спит. Это не редкость. Зна-
чит, есть гость.
И я, не раздеваясь, лег в уголке на пол. Заснул не
сразу. Перед глазами долго еще маячила темная фи-
гура астраханского иудушки с челюстью бульдога, с
ушами, как у летучей мыши... Вспомнился обыск в
квартире мамаши и злая угроза шпиона: «Не радуйся,
щенок. Я тебя еще пымаю»...
ГДЕ САМЫЙ КОРЕНЬ...
Проснулся я от того, что кто-то стукнул о пол по той
самой доске, на которой лежала моя голова. В комна-
те, как всегда, было темновато. Пахло керосином. Это
Максим готовил чай.
На моем топчане сидел усатый красавец грузин и,
натягивая на ногу узконосый сапог, добродушно про-
клинал всех сапожников на свете:
— Вот что делают, разбойники, хоть клещами
тяни!
Я едва не вскрикнул — он! Тот самый грузин, ко-
торый сбросил в море, желтый чемодан!.. Нет, это
сон!..
Я протер глаза и поднял голову — опять он! И го-
лос его!
— А-а-а, астраханец, проснулся!—весело восклик-
нул грузин, притопнув непокорным сапогом.— Ну и
спать ты, брат, здоров! Скорей вставай и давай чай
пить.
Он подал мне руку и сильным рывком поставил на
ноги.
— Что ты на меня смотришь, как на привидение? —
рассмеялся грузин, однако и виду не подал, что когда-
либо встречался со мной раньше. Странно. Да он ли
это? А может быть, так нужно в целях конспирации?
Ладно, помолчим и мы.
— Павло еще спросонок не очухался,— заметил
Максим, выкладывая на стол все наши запасы: неиз-
менный чурек, остро соленый овечий сыр, масло и даже
полную тарелку свежего инжира.
251
От нашего гостя так и веяло простой человеческой
добротой, милой предупредительностью, дружелюбием.
Максим, видимо, очень любил его и ухаживал за ним,
как за близким другом:
— Ешь, пожалуйста, Алеша,— приговаривал он,
подсовывая гостю то сыр, то масло.— У вас, в Бала-
ханах, и на деньги ничего не купишь, да и поесть,
поди, как следует некогда.
— Что верно, то верно,— охотно соглашался гость,
ломая чурек и накладывая на него ломтик сыра.— Ра-
боты по горло. А тут еще шендриковцы в ногах пу-
таются: до того обнаглели, что даже на наше делегат-
ское собрание вломились.
— Пытались сорвать, конечно?
— Разумеется. Только сами сорвались...
У меня голова пошла кругом: Алеша? Рабочий
парламент? Неужто наш гость сам Алеша Джапарид-
зе? Вот так история! Три дня ехал с ним на одном
пароходе, спал рядом на общих нарах, собирался его
«агитировать», а он вон кто!
Разливая по стаканам чай, я жадно слушал разго-
вор Максима с дорогим гостем. Так же как и Ольга
Петровна, он жаловался на нехватку работников в Ба-
лаханах, особенно агитаторов, знающих азербайджан-
ский язык.
— Ты только подумай, Максим, ведь у нас до со-
рока процентов нефтяников азербайджанцы. Как их
готовить к стачке, не зная их родного языка?
— А наш Ханлар, Азизбеков, Кази-Мамед,. Ма-
медъяров? Они же прекрасно работают,— возразил
Максим.
— Дорогой мой, это капля в море. Нам нужны
теперь десятки Ханларов и Мамедъяровых. Мы рабо-
таем с переводчиками, и каждый за десятерых. А ты го-
воришь, поесть некогда, конечно, некогда. Надо ско-
рее готовить новых агитаторов из среды самих азер-
байджанцев — вот в чем задача. Ведь стачка надви-
гается, как туча.
Я то и дело порывался вмешаться в разговор и рас-
сказать о событиях прошлой ночи. И, конечно, заранее
волновался, не зная, с чего начать. Выручил Максим:
252
— Ты что, браток, вертишься как юла? Случилось
что-нибудь?
— Даже очень случилось! — Ия одним духом рас-
сказал о результатах своей слежки за агентом компа-
нии «Зингер».
Алеша внимательно выслушал рассказ и спокойно
сказал:
— Да, все это вполне возможно. Вероятно, он про-
следил кого-нибудь из наших людей в Астрахани и
увязался за ним в Баку. Комитет о нем осведомлен,
так что особой необходимости в твоей слежке, дружок,
не было.
— Вот это здорово! А я-то старался! Признаться,
я хотел даже предложить свои услуги комитету, что-
бы как-то разделаться с гнусным филером. Но вовре-
мя спохватился: вряд ли такое серьезное дело поручат
новому человеку.
Я растерянно посмотрел на Максима, Максим на
меня. Заметив это, Алеша улыбнулся:
— Не смущайся, дорогой, бывает хуже. Ты вот не
сказал самого существенного: у какого именно дома
дежурил этот гусь?
Я тотчас назвал улицу и номер дома.
Максим и Алеша тревожно переглянулись.
— Ты это точно помнишь? — переспросил Алеша.
— Точно. Из ворот этого дома выходила еще ка-
кая-то высокая женщина, в шляпке с вуалью. Шпик
было кинулся за ней следом, но тут же вернулся на-
зад.
— Вот это уже новость. Надо поговорить в коми-
тете.
— А пока? — спросил Максим.
— Пока Раечка пусть продолжает с ним знаком-
ство и немедленно прекратит всякую связь с нашими
людьми.
Максим кивнул головой:
— Понятно.— И, обратившись ко мне, напомнил: —
Ты собирался поговорить с Алешей о «беках» и «ме-
ках», кажется...
— Что, брат, заело где-нибудь? — спросил Але-
ша.— А ну, выкладывай.
253
— Заело,— ответил я, стараясь сообразить, что,
собственно, у меня заело.— Да вот Шендриковы гово-
рят, будто у них демократия и выборность и что всем
руководят сами рабочие...
— А у нас? — перебил Максим.
— А у большевиков, мол, одни интеллигенты и на-
значенцы сверху.
— Что ж ты сказал им на это? — поинтересовался
Алеша, принимаясь за инжир.— Возражал, спорил?
— Я просто сбежал от них и дверью хлопнул.
В глазах Алеши мелькнул лукавый огонек:
— То, что ты хлопнул дверью, это хорошо—зна-
чит, обозлился. А вот то, что сбежал от них, это пло-
хо — значит, спасовал, дружище.
— А что я мог сказать, если не знаю, где самый
корень-то разногласий?
— Да ты как раз за самый корень и ухватился.
Мы спорим о том, что такое партия, как она должна
быть организована, на каких началах. Мы, большеви-
ки, хотим создать такую могучую партию, которая
могла бы возглавить революцию и повести народ на
бой с самодержавием.
— А меньшевики разве против этого? — спросил
я.— Они ведь тоже называют себя социал-демокра-
тами.
— Тоже, да не та рожа! — сердито вставил Мак-
сим.
Алеша отставил в сторону недопитый чай и, чирк-
нув спичкой, закурил папиросу.
— Максим прав: меньшевикам не нужна револю-
ционная партия. Именно об этом шел спор на втором
съезде в прошлом году. Товарищ Ленин предложил
внести в Устав партии такой пункт: «Членом партии
считается всякий, признающий ее программу и поддер-
живающий партию как материальными средствами,
так и личным участием в одной из партийных органи-
заций». Но съезд случайным большинством голосов
принял пункт в формулировке главаря меньшевиков
Мартова. Вместо личного участия в организации этот
пункт предусматривает только личное содействие
партии.
254
— Какая же тут разница? И стоит ли из-за этого
поднимать такую страшную бучу в партии?
— Очень стоит,— серьезно сказал Алеша.— Ты вот
подумай, во что превратится революционная партия,
если мы будем принимать в ее ряды тех, кто не рабо-
тает в организации, а только содействует ей. Ведь по
Мартову, достаточно оказать партии какое-нибудь со-
действие или просто денежную помощь, и вы уже мо-
жете считать себя полноправным членом партии,
влиять на ее политику и тактику, решать судьбы рево-
люции. Спрашивается: какая же публика потянется
в нашу партию в лице этих «содействующих»?
— Понятно какая,— живо подхватил Максим,—
любой сынок либерального буржуа, вообразивший се-
бя революционером, охотно пойдет в такую «широкую»
партию. Теперь ведь революция в моде.
— Вот именно,— продолжал Алеша.— Под влия-
нием всеобщего недовольства самодержавием бур-
жуазная молодежь тоже потянулась к революции, к со-
циалистам. Но эти временные попутчики очень нена-
дежны и при первой же трудности покинут наши ряды.
При самодержавном режиме, когда каждый наш шаг
подстерегается шпионами и провокаторами, подоб-
ную организацию, да еще с выборным началом, нет
ничего легче обнаружить и разгромить. Вот что может
получиться при наличии «содействующих».
— Живой пример — шендриковцы,— снова вме-
шался Максим.— В их «широкой» организации ты
найдешь и мелких хозяйчиков, и ненавистных нефтя-
никам приказчиков, и просто либеральных буржуй-
чиков. Попробуй с этими господами делать револю-
цию!
— А напакостить они могут,— заключил Алеша, об-
ращаясь ко мне.— Так вот запомни: Ленин и больше-
вики борются за идейную чистоту нашей партии, бо-
рются против засорения ее чуждыми людьми, которые
могут потянуть нас в болото оппортунизма. Мы хотим
создать подлинно революционную партию, спаянную
железной дисциплиной и единством цели. Вот почему
наш спор с меньшевиками носит такой страстный,
непримиримый характер....
255
Алеша разъяснил также, что болтовня Шендрико-
вых о руководящей роли рабочих в их организации —
сплошная демагогия. Фактически у них всеми делами
ворочают бывшие буржуазные интеллигенты братья
Шендриковы, а рабочие только ширма для отвода
глаз. В большевистской организации, наоборот, во всех
руководящих органах — в райкомах и в Бакинском ко-
митете— большинство рабочих от станка, таких, как
Ванечка Фиолетов, Петр Монтин, Ханлар, Мамедъя-
ров.
После этой беседы с Алешей я почувствовал себя
более вооруженным против меньшевиков.
Перед уходом Алеша неожиданно спросил Мак-
сима:
— Да, чуть не забыл. Так кому ж мы поручим за-
делку томика Пушкина?
— Я думаю, с этим делом мог бы справиться наш
астраханец,— посоветовал Максим,— ведь он пере-
плетчик.
Алеша окинул меня оценивающим взглядом;
— Хорошо, давай попробуем.
Алеша тепло пожал нам руки и ушел, пожелав
успеха.
— В чем?..
Я немедленно забросал Максима вопросами, желая
узнать, что именно мне поручается и при чем тут
Пушкин. Правда, стихи Пушкина я очень любил, но
какое они могут иметь отношение к бакинскому под-
полью, не мог себе представить.
— Отцепись, торопыга,— нахмурился Максим.—
Скажу, когда надо будет. И вообще, браток, запомни:
в нашем деле не следует любопытствовать без особой
необходимости. Решено?..
Беда! Опять сорвался! 'Замечание Максима подей-
ствовало на меня как ушат холодной воды. Да, пере-
делывать характер придется.
В моем характере, как говорила Вера Сергеевна,
есть какая-то ахиллесова пята. (Впрочем, я так и не
узнал, что это значит, хотя и догадывался.)
А все-таки интересно: зачем понадобился комитету
переплетчик?
256
ПИСЬМО В НЕИЗВЕСТНОСТЬ
Это было глубокой ночью, когда последний огонек
в доме Алиева погас и наш дворик погрузился в тем-
ноту. Замер городской шум, лишь изредка лениво лаяли
собаки.
Максим сам запер калитку.
Я завесил единственное окно темным одеялом. На
столе лежали переплетные инструменты. На керосинке
готовился клейстер. Что-то будет?
Заметив мое волнение, Максим ухмыльнулся
в усы:
— Сейчас, сейчас, не нервничай: всякому овощу
свое время.
Я пожал плечами.
— Даже не думаю нервничать.
Максим неторопливо подошел к своему топчану и
вынул из-под подушки великолепную книжку в сафья-
новом переплете с золотым обрезом.
— Ну, вот тебе и Пушкин, полюбуйся, пожалуйста.
Я осмотрел книжку со всех сторон, пощупал, пере-
листал страницы. Ничего особенного: обыкновенное
легальное издание.
— Хорошая книжка. Но что я должен с ней де-
лать?
Максим молча сунул руку под стол и совсем уж
неожиданно вынул оттуда письмо в маленьком конвер-
те из тончайшей бумаги. Вот это здорово! Попробуй
догадайся, что в таком убогом столишке потайной
ящичек.
— Бери письмецо, переплетчик, и заделай его в эту
книжку так, чтобы сам господь бог не нашел,— сказал
Максим.— Надеюсь, задача понятна?
— Еще бы не понять!
Мне, конечно, очень хотелось знать, кому оно адре-
совано, но от вопросов я воздержался (ломал харак-
тер!).
Лукаво подмигнув мне глазом, Максим заметил:
— А кому предназначено письмо, знает лишь тот,
кто писал его. Ясно?
Вот человек—насквозь меня видит!
17 На рассвете
257
— Куда яснее!..— вздохнул я, снова принимаясь
разглядывать книжку и письмо. Раз нужно комитету,
значит дело важное. Видимо, это сугубо конспиратив-
ный документ, который необходимо скрыть от полицей-
ской цензуры. О, я заделаю это письмо так, что...
— Желаю успеха,— сказал Максим, уходя.— А я
пойду на крышу, полюбуюсь звездами. В случае трево-
ги постучу ногой в потолок: два удара означают только
предупреждение—быть начеку, а три — прямую опас-
ность. В последнем случае немедленно спрячь письмо
в стол и уничтожь все следы работы.
Максим вышел из комнаты, наказав закрыть дверь
на крючок.
Я остался один. Скорей за работу!
Задача оказалась трудней, чем я думал. Как запря-
тать в книжку письмо, чтобы никто не мог его обнару-
жить? Заклеить в корешок? Можно прощупать. Заде-
лать под сафьян? Тоже рискованно.
Я долго вертел томик в руках, прикидывал так и
этак.
В конце концов пришел к* такому решению: обе
крышки книги сделать из двойного картона, в одной из
них вырезать маленькое квадратное углубление для
письма, затем склеить прочным клейстером и минут
двадцать подержать под тяжелым прессом. После этого
придать книге ее первоначальный вид нет ничего про-
ще. Попробуем.
Я с увлечением принялся за работу.
Загадочное письмо лежало на уголке стола, осве-
щенное лампой сверху. Кому оно? Сколько глаз и вра-
жеских рук должна обмануть эта книжка, чтобы письмо
дошло благополучно по неизвестному мне адресу?
А что, если оно предназначено самому Ленину?
И мне представилось, как Ленин получает от поч-
тальона книгу, осторожно осматривает каждый листок,
потом разрывает крышку, находит письмо и, радостно
улыбаясь, читает о наших бакинских делах. Так оно и
будет, конечно! Как много дал бы я за то, чтобы хоть
одним глазом посмотреть в этот миг на Владимира
Ильича!
За работой время летело незаметно. Когда все было
258
кончено, я положил готовую книжку на старое ме-
сто— под подушку Максима.
С чувством глубокого удовлетворения я лег на свой
топчан: посмотрим, что теперь скажет опытный под-
польщик.
Вскоре в дверь осторожно постучали — это Максим.
Я бесшумно поднял крючок и опять лег на топчан,
притворившись спящим.
Максим постучал громче и, не дождавшись ответа,
толкнул дверь. Дверь открылась. Тревожным взглядом
окинув комнату, Максим сердито проворчал:
— Спит, разбойник! Вот беспечный парень! А где
же книжка?
Максим проворно подбежал к своему топчану и
сдернул подушку.
Книга лежала на прежнем месте.
— Вот так история! — Он схватил книжку и, по-
дойдя ближе к лампе, стал рассматривать ее со всех
сторон.— Ничего не понимаю! Неужто подвел?
Я незаметно наблюдал за ним.
Швырнув книгу на стол, он в гневе подскочил к топ-
чану и толкнул меня в бок:
— Что это значит, приятель? Дела не сделал и лег
спать?
Я не выдержал и рассмеялся.
— Ага, попался, старый конспиратор! Что, не на-
шел?
Пораженный Максим отпрянул назад:
— Ты что, шутишь? Значит, «оно» уже в книге?
Вот эго хорошо! Письмо дойдет, головой ручаюсь!
ЧИСТАЯ РАБОТА!
У человека обыкновенного жизнь одна, у револю-
ционера-подпольщика — две. Одна его жизнь протекает
в обществе: жизнь открытая, легальная, разрешенная
«начальством», прописанная в участке, «с приложением
печати». Другая жизнь — подпольная, нелегальная,
преследуемая властями, жандармерией и полицией. Од-
на жизнь—обыденная, на глазах у всех, наполненная
17
259
мелочами быта, заботой об одежде и питании, малень-
кими огорчениями и удовольствиями. Другая жизнь —
тайная, полная напряжения и опасностей, борьбы и
страстей: жизнь в партии.
И мы с упоением, всем сердцем жили этой второй
жизнью, отдавая ей все свои думы и надежды на буду-
щее, все радости и печали. Общая работа в гонимой
партии, освещенная великой идеей социализма, спаи-
вала нас нерушимой дружбой, которая была святее и
крепче родственных кровных связей.
Эта двойная жизнь не только не тяготила нас, но
казалась удивительно интересной, глубоко содержа-
тельной и радостной. Так думал и чувствовал я, так
думали и чувствовали все подпольщики и особенно
партийная молодежь. Каждый из нас готов был выпол-
нить любое задание партии, как бы оно ни было трудно
или опасно. Но Раечка Коновалова? Признаться, я не
считал ее способной на большое дело, которое потре-
бует настоящего мужества и выдержки. Уж больно она
легко и беспечно-иесело все делала: разбрасывала ли-
стовки, иногда хранила у себя нелегальную литературу,
давала ночлег «провалившимся» товарищам, собирала
деньги для помощи политическим заключенным — сло-
вом, была одним из тех маленьких «винтиков», без ко-
торых огромная машина партии не могла бы работать.
На деле оказалось, однако, что я жестоко ошибся в
оценке этой «беспечной» девушки.
После памятного разговора с Алешей и Максимом
о похождениях астраханского шпиона я с нетерпением
ждал дальнейших событий. Удастся ли комитету устра-
нить его? Каким образом? Кому будет поручена эта
ответственная операция?
Прошло несколько томительных дней в ожидании.
Сдерживая свои порывы, перед Максимом я ничем не
выражал нетерпения. Но каждый вечер после работы
я чуть не бегом возвращался в Трущобу. Может быть,
дело уже сделано и Максим сам расскажет мне,
как это получилось. А вдруг понадобится и моя по-
мощь?..
Время шло, а Максим как в рот воды набрал. Раеч-
ка тоже не появлялась в Трущобе. Значит, она строго
260
выполняла указание Алеши о прекращении связей с
нашими людьми.
Стоя за станком в переплетной, я отчаянно стучал
молотком по корешку книги, с яростью закручивал ее
в тиски, резал и мазал бумагу так, словно уничтожал
своего заклятого врага. Но это плохо помогало: неиз-
вестность томила. Я уже начинал думать, что давно
все кончено и что Максим просто не хочет со мной
разговаривать по такому вопросу.
Сегодня седьмой день, и... ничего нового. Работа
кончилась. Я вышел из переплетной в самом скверном
настроении и вдруг наткнулся на Раечку.
— А я за тобой, Рыжик! — вместо приветствия ска-
зала девушка, пожимая мне обе руки. — Куда ты про-
пал?
— Вот тебе и на! А не ты пропала?.. Что-нибудь
случилось?
— Ничего особенного: просто соскучилась по твоей
красной рубашке. Пойдем пройдемся.
— Куда?
— К морю, конечно.
Через несколько минут мы уже сидели на скамей-
ке в тени под деревом, недалеко от берега. Это было
укромное местечко, откуда легко было наблюдать
окружающее, а самим не быть на виду.
Раечка была явно чем-то возбуждена, радостно
взволнована.
— Ну, рассказывай, что ты натворила? — начал я,
оглядевшись по сторонам.
— А ты почему знаешь?
— По глазам видно. Говори, пожалуйста, не тяни.
Девушка придвинулась ко мне ближе и рассказа-
ла такое, что я не сразу поверил.
Теперь все это представляется мне так живо, словно
я видел своими глазами.
После нашего разговора с Алешей Раечка вскоре
получила задание уговорить своего «кавалера» сходить
с ней в театр имени Тагиева. Это удалось ей без ма-
лейшего затруднения, так как он сам настойчиво про-
сил девушку «удостоить его такой чести». И Раечка
«удостоила»...
26Г
Начистив сапоги до зеркального блеска, надушив-
шись до одурения и прилизав волосы, шпион явился к
театру задолго до начала спектакля. Раечка, как и по-
лагается «даме», пришла с некоторым запозданием.
Она тоже принарядилась, а на плечи набросила зеле-
ный шарф с белыми разводами — условный знак для
участников этой дерзкой операции.
По своему обыкновению, «кавалер» встретил Раеч-
ку с большой коробкой шоколада:
— Кушайте, красавица,— шамкал од своим широ-
ким ртом, гуляя с ней по фойе,— шоколад первый сорт.
Одна коробка чего стоит! Обратите внимание, как ши-
карно одета жена господина полицмейстера, вон там,
направо... А вот это — жена господина пристава, тоже
вся в шелку-с. Кушайте шоколад, пожалуйста, прошу
вас. Второй звонок. В партер пожалуйте, шестой ряд.
Смею уверить, в шикарном обществе посидите...
Раечка содрогалась от омерзения, боролась с
искушением плюнуть своему «кавалеру» в физионо-
мию. Но надо было довести дело до конца. Перед ней
была поставлена только одна задача: после спектакля
увести шпиона за несколько кварталов от театра и за-
держать его у магазина Бендера, на углу Великокня-
жеской улицы. Здесь под каким-нибудь благовидным
предлогом потребовать фаэтон, который будет дожи-
даться у Парапета. Приметы «своего» фаэтона — крас-
ное бархатное сиденье, поднятый кузов и кучер-азер-
байджанец в белой черкеске с кнутом через правое
плечо. Вот и все. Что произойдет там, у магазина Бен-
дера, ей не сказали: угостят шпиона пулей? Или еще
как? А что делать в случае неудачи?..
И, сидя в театре, Раечка, понятно, волновалась, с
нетерпением ожидая конца спектакля. Шпион угодливо
ухаживал за ней, радуясь своей удаче: раз девушка
пошла с ним в театр, значит все хорошо.
После спектакля вместе с публикой они вышли на
улицу. Согнув руку колечком, шпион предложил про-
водить свою даму до дому. От руки Рая отказалась,
но милостиво согласилась, чтобы «кавалер» проводил
ее. Когда она повернула к Великокняжеской улице,
тот удивился:
к
262
— Куда же мы идем, дозвольте спросить? Вы, ка-
жется, на Тазапирской живете?
— Прогуляемся немножко,— нашлась Рая,— что-то
голова разболелась.
Шпион обрадовался:
— Очень приятно-с, то есть я рад с вами прогулять-
ся, а не то чтобы насчет головы... Это, конечно, весьма
неприятно-с... Кушайте шоколад, прошу вас...
Дойдя до универсального магазина Бендера, Раечка
остановилась и стала рассматривать витрину мод и
разных безделушек, выставленных в большом окне.
Шпион тоже остановился и закурил папиросу.
Прошла минута, другая...
Любуясь витриной, девушка незаметно поглядыва-
ла в сторону Парапета, где должен был ожидать
фаэтон с поднятым верхом. Там стояло три или четыре
фаэтона, но «своего» не было. Что же делать? Ждать?..
Прошло еще минут пять, а может быть и больше.
Шпион уже докурил папиросу и начинал коситься в
сторону своей «дамы», которая не в меру увлеклась
созерцанием витрины.
Раечка не на шутку взволновалась, не зная, что еще
предпринять, чтобы задержать шпиона на месте, не
вызвав подозрений. Нельзя же стоять здесь целый час.
И вдруг из Николаевской улицы с треском вылетел
великолепный фаэтон с красным сиденьем и поднятым
верхом. Через плечо кучера-азербайджанца, как и бы-
ло условлено, висел кнут. Свой!., Девушка невольно
вскрикнула и отшатнулась к стене.
— Что с вами? — испугался шпион.
— Мне что-то дурно. Позовите фаэтон.
Шпион заорал во всю силу легких:
— Фаэто-ооон!..
Наш фаэтон мигом подкатил к тротуару, едва не
врезавшись в публику.
Шпион проворно вспрыгнул на подножку и протя-
нул руку Раечке:
— Пожалуйте, барышня!
В то же мгновение на подножку фаэтона с другой
стороны вскочил какой-то кавказец в мохнатой папахе.
Кучер пронзительно гикнул и так хлестнул кнутом по
263
коням, что они сразу рванулись вперед и вихрем унес-
лись вдоль улицы. Раечка не успела опомниться, как
их уже и след простыл...
— Вот это чистая работа,— с восторгом отозвался
я, когда Раечка закончила свое повествование.— А кто
такой кавказец в папахе?
— Признаться, я так была взволнована, а все про-
изошло так быстро, что разглядеть его мне не удалось.
— Но все-таки, как ты думаешь?
Раечка шепнула мне на ухо:
— Такую дерзкую штуку мог сделать только сам
Камо Т..
Да! Вот на какие дела оказалась способной наша
Раечка — веселая девушка! Она и сейчас продолжала,
как обычно, смеяться и шутить, будто речь шла о чем-
то очень забавном и легком. А я, стыдно сказать, поза-
видовал ее «выдержке» и был очень раздосадован, что
дело обошлось и без моего участия.
С этого дня астраханский иудушка исчез навсегда,
как сквозь землю провалился.
КОГДА НАЧАТЬ?
Приближался 1905 год.
В России назревали грозные события. Промышлен-
ный кризис ударил по ценам на товары. Сократилось
производство. Пала заработная плата рабочих. Тысячи
безработных бродили по улицам городов. Костлявая
рука' голода хватала людей за горло.
Позорная война с Японией умножила народные бед-
ствия. Она вскрыла гнилость и неустойчивость царско-
го режима, продажность высших чиновников, измену
генералов.
«Тревожно на Руси...— писал Бакинский комитет в
одной из своих прокламаций к рабочим.— Кое-где по-
1 Камо — Тэр-Петросян. Отважный кавказский боевик, со-
вершивший множество необычайно дерзких боевых операций.
Четыре раза был приговорен царским правительством к смертной
казни. В начале 1904 г. примкнул к большевикам.
264
громыхивает гром... Безнадежно, позорно положение
правительства на Дальнем Востоке, где... несмотря на
беспримерное мужество наших солдат, русская армия,
вследствие ничтожества военачальников и казнокрад-
ства чиновников, принуждена все время отступать, не-
ся страшные, ничем не возвратимые потери. Уже теперь
насчитывается свыше 100 тысяч раненых и убитых!..
Никому, кроме самодержавия, ненужная, неслыханная
по своим ужасам война вызывает все больший и боль-
ший ропот во всех слоях народа».
В Петербурге, в Москве, по крупным городам Рос-
сии, особенно на юге и на Кавказе, пронеслась буря
стачек и политических демонстраций.
Волна революции шла на подъем.
Грозный лозунг «Долой самодержавие!», брошен-
ный нашей партией в массы, гремел во всех концах
угнетенной России.
Бакинские нефтяники были в первых рядах борюще-
гося пролетариата. Только за один 1903 год они прове-
ли десятки стачек на предприятиях, одну всеобщую
стачку и несколько политических демонстраций.
При помощи войск и полиции местным властям и
нефтепромышленникам удалось на время задавить дви-
жение, загнать внутрь недовольство масс. Положение
рабочих ухудшилось. Но стачки научили их действо-
вать солидарно, бороться организованно, показали
подлинное лицо врага — хозяев и правительства. Для
Бакинского комитета нашей партии стачки 1903 года
были первым опытом руководства массовым движе-
нием. И теперь большевики готовились к новой битве,
уверенные в победе.
К концу 1904 года положение нефтяников стало осо-
бенно тяжелым. Нефтяные промыслы часто простаива-
ли, безработица росла с каждым днем. Снижались рас-
ценки и заработная плата, участились произвольные
штрафы. Обнаглевшие нефтепромышленники прекра-
тили даже выдачу мазута рабочим на топливо. В серд-
цах рабочих кипела ярость.
На промысла-х и заводах возникали острые кон-
фликты с хозяевами. То в одном, то в другом районе
вспыхивали стачки. Ненавистных мастеров, приказчи-
265
ков промыслов и даже «господ управляющих» нередко
вывозили на тачках. Под свист рабочих их сваливали
в мусорные ямы.
Достаточно было чиркнуть спичкой, и пороховой
погреб взорвется...
Бакинская организация работала не покладая рук.
В эти дни немалую роль сыграла азербайджанская со-
циал-демократическая группа «Гуммет», созданная на-
кануне стачки. «Гуммет», входившая в бакинскую боль-
шевистскую организацию и работавшая под руковод-
ством Бакинского комитета, вела устную агитацию, пе-
чатала листовки на родном языке и успешно помогала
комитету поднимать на борьбу широкие массы азер-
байджанских рабочих.
День всеобщей стачки приближался.
Было начало декабря. Небо сердито хмурилось. Мо-
ре в гавани было сравнительно спокойно, зато вдали, на
просторе пенилось белыми барашками.
Наш баркас легко и уверенно шел к мысу «Зых».
Было воскресенье, и мы, конечно, ехали «на прогулку».
Холодный ветер бил в корму.
На баркасе разместилось человек сорок большеви-
ков — активистов разных районов во главе с Алешей
Джапаридзе. Среди нас были: Ванечка Фиолетов, Ма-
медъяров, Бобровский, Бархатова, Ханлар, Максим,
Миша Белый, Раечка, Зара, Рашид и другие товарищи,
мне еще незнакомые.
Алеша стоял у рулевой будки, беседуя с капитаном.
Капитан был своим человеком и знал, кого везет. В раз-
говоре участвовал какой-то студент в форменной шине-
ли. Я видел его впервые. Это был азербайджанец лет
двадцати семи, с мягкими благородными чертами лица,
с густой черной бородкой. Алеша говорил с ним по-дру-
жески, тепло, называя его просто Мешади.
— Это товарищ Азизбеков,— сказала мне Раечка,
сидевшая рядом со мной у кормы.— Он бакинец, но
учится в Петербурге и временами наезжает к нам. Хо-
роший пропагандист и организатор.
Разговаривая, Раечка то и дело хватала меня то за
одну пуговицу, то за другую: такая уж у нее была при-
вычка.
266
На баркасе все были настроены весело, по-празднич-
ному. На морском просторе дышалось легко, свободно.
Хотелось шутить и смеяться. Только Раечкин сосед
справа, молодой человек низенького роста, был почему-
то не в духе. Его светлое лицо с высоким лбом и глубо-
ко запавшими серыми глазами сразу обращало на себя
внимание. Пышные каштановые волосы ниспадали поч-
ти до плеч. Он походил на апостола. Хмуро вгляды-
ваясь в морскую даль, юноша, казалось, думал о чем-то
своем, далеком от окружающего.
Тронув его за плечо, Раечка познакомила нас.
— Знакомьтесь, товарищи. Это Алеша Маленький.
Юноша вздрогнул и, подав мне руку, улыбнулся
ясной хорошей улыбкой.
— Мы зовем его «Маленьким» в отличие от Алеши
Джапаридзе,— продолжала щебетать Раечка.— Он и в
самом деле росточком не вышел, но серьезный до невоз-
можности. Я просто боюсь к нему прикоснуться — того
и гляди взорвется.
— А тебе все смешки,— вспыхнул от обиды Але-
ша.— Не понимаю, как ты стала революционеркой: те-
бе бы в куклы играть.
Раечка рассердилась:
— А тебе бы монахом быть — всегда проповеди чи-
таешь.
Алеша промолчал и отвернулся. Его лицо сразу по-
тускнело, в бездонных глазах отразилось страдание.
Странно: почему он так болезненно реагирует на
шутки Раечки?
Мне стало вдруг жаль юношу, и я решительно стал
на его сторону:
— Он прав, Раечка, революция смешками не делает-
ся, кому-то надо и серьезным быть.
— Здравствуйте вам! — фыркнула девушка.— Уже
спелись? Ну и целуйтесь на здоровье, а я с Лидией Ни-
колаевной потолкую.
Она пересела на скамеечку напротив, обняв за плечи
высокую худощавую женщину, зябко кутавшуюся в теп-
лый платок.
Алеша метнулся было вслед за Раечкой, как бы же-
лая удержать ее, но тут же отшатнулся назад:
267
— Вот она всегда так,— огорченно сказал он, уса-
живаясь на место девушки.
И Алеша опять замолчал, замкнувшись в себе.
Да, этот товарищ как-то особенно относится к нашей
славной Раечке. Она же только пошутила, а он... Каки-
ми глазами он смотрит на нее!..
Я глянул на девушку: мила и беспечна, как всегда.
Быть может, она даже не подозревает, какую сумятицу
подняла она в сердце этого пылкого юноши... или о дру-
гом мечтает?.. О ком же?.. Мне кажется, она со всеми
одинакова... М-да... Она, конечно, чудная девушка. А
после этой истории с агентом «Зингера» я стал считать
ее и революционером хорошим. И вообще с ней очень
легко, весело, а когда она неожиданно врывается к
нам в Трущобу, кажется, пришла весна и открылось
окно навстречу солнцу. Ну так что?.. Ничего особенного.
Вон и Зара тоже удивительная девушка. Она даже кра-
сивее Раечки. Стройная, гибкая, глаза как огонь, а в
лице что-то орлиное, гордое. Сейчас она сидит рядом с
богатырем Варягом и кажется молодой березкой под
могучим дубом. Он что-то рассказывает ей и сокруши-
тельно хохочет, радуясь, что она слушает его и светло
улыбается. Вот и прекрасно, меня это ничуть не тро-
гает. Да и когда нам думать о девушках: вот-вот гря-
нет стачка, а там, глядишь, восстание, революция... Да-
вай не будем, Рыжий... Лучше послушаем, о чем так
горячо говорит Лидия Николаевна Максиму. Какое у
нее бледное лицо, почти прозрачное, как у человека,
давно не видавшего солнца.
Впрочем, в этом нет ничего удивительного: она за-
ведующая балаханской библиотекой и безвыездно жи-
вет там.
— Вы не можете себе представить, как лихорадят
рабочих эти шендриковцы,— жаловалась Лидия Нико-
лаевна Максиму.— Мы готовимся к стачке, стараемся
объединить рабочих под руководствохМ комитета, до-
биться солидарности всех национальностей, а они всюду
вбивают клин, сеют недоверие к партии, пытаются за-
хватить руководство массами в свои руки, оттеснить
большевиков...
— Не волнуйтесь, Лидия Николаевна, это им не
268
удастся,— спокойно говорил Максим.— Неудача прош-
логодней «мирной» стачки кое-чему научила бакинских
рабочих, показала на деле, кто их друг и кто враг. Те-
перь политикой их не запугаешь и не оттолкнешь от на-
шей партии.
Между тем баркас приближался к «Зыху». Это была
длинная коса, острым клином уходившая далеко в мо-
ре. Она представляла собой естественную защиту ба-
кинской гавани с востока.
Мы были уже далеко от города и без опаски хором
пели революционные песни, так волновавшие в ту пору
наши сердца: «Смело, товарищи, в ногу», «Варшавян-
ку», «Марсельезу». Невзирая на холодный порывистый
ветер и брызги волн, песни звучали страстно, бодро,
звали на бой.
Баркас обогнул отлогий берег мыса и вошел в ма-
ленький заливчик. Здесь было тихо, кругом ни души.
Баркас пришвартовался кормой к берегу, готовый в лю-
бую минуту двинуться в море.
С биноклем в руках капитан остался у мостика.
Мы уселись вокруг Алеши Джапаридзе. Здесь, на
баркасе, вдали от города, обсуждался вопрос о всеоб-
щей стачке бакинского пролетариата: когда начать?
Все понимали, что почва давно созрела, что рабочие
ждут лишь призыва партии.
— Надо помнить, товарищи,— предупреждал Азиз-
беков,— что такие киты, как Нобель, Гукасов, Шелл и
компания, скоро на уступки не пойдут. Надо заранее
предупредить рабочих, что борьба предстоит жестокая
и победа придет не сразу.
Я обратил внимание на капитана: он был чем-то
встревожен и часто поглядывал в бинокль. Но вокруг
все было спокойно. В гавани, как обычно, сновали взад
и вперед парусные лодки, баркасы, от Белогородской
пристани отходила шхуна, в открытом море дымил боль-
шой пароход.
Наш баркас покачивало заметно сильнее.
— Товарищ Азизбеков прав,— поддержал Алеша,—
надо заранее готовить массы к борьбе длительной и
упорной. Вот как оценивает перспективы стачки Бакин-
ский комитет.
269
Все глаза устремились к Алеше.
— Всеобщая стачка пятидесяти тысяч рабочих —
это прежде всего событие политическое. Эхо от такой
стачки громом прокатится по всей России и даст новый
толчок революционному движению. Каждый день ба-
кинской стачки — угроза самодержавию. И если вла-
стям не удастся немедленно подавить ее силой оружия,
они заставят нефтепромышленников пойти на уступки
и договориться с рабочими. Победа будет зависеть от
нас — от партии, от нашего руководства массами. С пер-
вых же дней мы должны направить стачку не только
против капиталистов, но и против главного врага — са-
модержавия. Стачка должна быть политической. Это
приведет в замешательство не только правительство,
но внесет панику и в ряды нефтепромышленников, судь-
бы которых неразрывно связаны с царским режимом.
Прекращение добычи нефти немедленно ударит по мно-
гочисленным ее потребителям — судовладельцам, фаб-
рикантам, заводчикам. Повышение цен на нефть им, ко-
нечно, не понравится, они взвоют и потребуют от прави-
тельства скорейшего пуска промыслов. Исключительное
значение будет иметь настроение масс, их революцион-
ный порыв. Все это надо учитывать, решая вопрос о все-
общей стачке. Комитет полагает, что час настал, пора
начинать...
— Товарищи,— перебил вдруг капитан баркаса,—
к «Зыху» приближается полицейское судно. Посмотри-
те. — Капитан передал бинокль Джапаридзе.
Алеша поглядел в бинокль и развел руками:
— Да, кажется, сюда направляется. Надо ухо-
дить.
— Если уже не поздно,— заметил Азизбеков.— От-
валивай, капитан!
Несколько минут баркас шел как бы навстречу по-
казавшемуся судну, потом круто повернул назад и на
всех парах помчался по направлению к городу. Только
бы первыми добраться до Белогородской пристани!
Все теперь зависело от быстроходности судов: кто
скорее!
Наш баркас набирал скорость. Около Раи стоял
Алеша Маленький, бледный и решительный. Казалось,
270
он хотел загородить девушку от надвигающейся опас-
ности.
— Да, это за нами,— сказал Джапаридзе.— Капи-
тан, нельзя ли прибавить ходу?
Машина загудела сильнее, и баркас затрясло как
в лихорадке.
К несчастью, теперь ветер был встречный, и баркас
то и дело зарывался носом в волны.
Море становилось угрожающим.
Расстояние между баркасами заметно сокращалось.
Вслед нам раздалось несколько предупредительных
гудков. Наш капитан не отвечал.
Теперь уже всем было ясно, за кем погоня.
— Ты не бойся, Раечка,—ласково сказал Алеша
Маленький, беря ее за руку.— Ничего страшного не
случится.
— Да я и не боюсь,— спокойно ответила девуш-
ка.— Посмотри, что это мелькает на том судне?
— Это матрос сигнализирует флажками.
Снова сердито заревел гудок.
— Приказывают остановиться,— перевел сигналы
капитан.
— Пошлите их к черту, — посоветовал Джапари-
дзе. — Прибавьте скорость!
— Я и так нажал до предела.
Баркас летел вперед, с шумом и плеском разрезая
волны. Ветер усиливался с каждой минутой.
Преследователи явно приближались, но и пристань
была уж не так далеко. Сигнальные гудки раздавались
непрерывно.
— Последний раз приказывают остановиться,—
опять сообщил капитан, слегка бледнея.— Угрожают
стрелять.
— Пусть стреляют! — крикнул Ханлар,— Все равно
не попадут, вишь, какая пляска на море. Нажми еще,
товарищ...
И капитан нажал.
— Держись, товарищи!
Мы сидели вплотную, пригнувшись, обняв друг дру-
га за плечи.
Из-за бортов полицейского судна угрожающе смот-
271
рели дула винтовок. Густая струя пара с пронзитель-
ным свистом рвалась из гудка. Стрелять, видимо, опа-
сались; близка пристань. А там стояла целая толпа на-
роду, наблюдавшая за непонятной гонкой. В толпе вид-
нелись матросы, махавшие нам бескозырками.
Еще сто-полтораста метров — и нам крышка...
— Готовьсь!—предостерегающе крикнул капитан,
и наш баркас стремительно врезался меж лодок у Бе-
логородской пристани. По инерции нас свалило в кучу.
Но мы быстро оправились и, помогая друг другу, стали
выскакивать на берег, расходясь в разные стороны.
К баркасу сбежались портовые матросы и встали
толпой за нашими спинами.
Полиция опоздала.
Спасибо капитану. Что-то с ним будет? Я не заме-
тил, как они сговорились с Джапаридзе и ушел ли ка-
питан вместе с нами или остался на баркасе.
Алеша Маленький увлек за собой Раечку в одну
сторону, а я пошел с Максимом в другую. Ну и пусть!..
А день стачки уже намечен! Да здравствует стачка!!,
ПРОВОКАЦИЯ
Ночь. По улицам бушевал норд, прохожие спешили
укрыться по домам. Низко над городом, как стада ис-
пуганных овец, неслись облака. Истошно ревело и уха-
ло море. И все вокруг свистало, выло, пело на разные
голоса, трещало и хлопало...
А в Трущобе, как всегда, было тихо, спокойно.
Слышно было, как под полом точил зубы мышонок.
У потолка ровно горела лампа «молния». Мы с Макси-
мом молча сидели за столом, занимаясь каждый своим
делом.
Склонившись над бумагой, Максим писал листовку
к рабочим и матросам порта. Я дочитывал недавно по-
ступившую к нам из-за границы брошюру Ленина «Шаг
вперед, два шага назад». В ней Ленин беспощадно
разоблачал мелкобуржуазный оппортунизм меньшеви-
ков, обличал их вожаков в интриганстве и беспринцип-
ности и страстно доказывал, что для победы револю-
272
•ции нужна партия строго организованная, с железной
дисциплиной, партия, вооруженная теорией Маркса.
Как призыв к оружию прозвучали заключительные
слова Ленина:
«У пролетариата нет иного оружия в борьбе за
власть, кроме организации...»
Я повернулся к Максиму, собираясь поделиться
своими мыслями... Но резкий стук в дверь заставил нас
обоих вздрогнуть.
Максим выхватил из моих рук брошюру и вместе с
черновиком листовки быстро спрятал в тайничок стола.
— Открой, Максим! — послышался тревожный го-
лос из-за двери.— Это я, Зара!
— Экая горячка! — рассердился Максим.— Забы-
ла, как надо стучать. Отопри, браток!
Я живо поднял крючок. Дверь распахнулась, и в
комнату вместе с ветром стремительно влетела Зара.
Ее волосы были растрепаны, пестрый платок сбился на
плечи, рукав жакетки разорван. Она схватила Максима
за руки:
— Беда, Максим! На фабрике погром! Провока-
ция!..
— Спокойно, Зара, спокойно. — Максим бережно
усадил девушку на стул.-- Теперь говори, что случи-
лось?
Зара тяжело откинулась на спинку стула. В ее
огромных глазах еще отражался ужас пережитого.
— Час назад на фабрику ворвался переодетый при-
став Ваграмов с бандой кочи и устроил погром. Есть
раненые, а может, и убитые...
— А где наши люди были? — перебил Максим.
— Где мы были? — резким движением Зара сорва-
ла с плеч платок, обнажив кровавый рубец на шее.—
Вот! Это видишь?! Мы пытались дать отпор, но банда
нагрянула так внезапно, что нас сразу смяли, избили.
Мы же были безоружными... Что делать, Максим?
— Во-первых, надо успокоиться,— мягко сказал
Максим,— а во-вторых, смазать ссадину йодом и пере-
вязать бинтом. Поищи, Павло, в нашей аптечке.
Я бросился к шкафу, где находилась коробка с не-
обходимыми медикаментами.
18 На рассвете.	273
— Я спрашиваю, что делать на фабрике,— вспыхну-
ла Зара,— а ты о бинтах. Резня может перекинуться на
улицу.
— А сейчас спокойно? — спросил Максим, снимая
с вешалки свое пальто.
— Пока тихо. Рабочие разошлись. Пострадавших
наши товарищи помогли развести по домам. Но завтра
все придут на работу, и нельзя ручаться за последствия.
Надо немедленно принимать меры.
Максим направился к выходу:
— Я попробую связаться с комитетом, а ты подожди
меня здесь.
— Скорей, Максим, скорей! — торопила Зара, запи-
рая за ним дверь.— Нельзя терять ни минуты.
По уходе Максима она постепенно успокоилась:
— Уф, как волосы растрепались! На улице такой ве-
тер — с ног сбивает.
Я помог Заре умыться и забинтовать шею.
Максим долго не возвращался. Мы разговорились.
— Вот ты пожалела, что у вас не было оружия,—
напомнил я Заре.— А что бы ты им сделала?..
Жгучие глаза девушки сверкнули таким пламенем,
что по спине пробежал холодок.
— Пристав ударил меня в лицо и остался жив!..
Теперь ты понимаешь, что бы я сделала?
Да, я понял...
В те годы мое отношение к людям было ясно и про-
сто: все пролетарии, все бедняки, без различия веры и
национальности,— мои друзья и братья; все капитали-
сты и помещики, все буржуи — мои враги и паразиты
на теле народа. Первых я любил, вторых ненавидел.
Иного деления людей я не знал. И вдруг — националь-
ная вражда! Кинжал или пуля за то, что ты родился
армянином, а не азербайджанцем, татарином, а не
грузином, евреем, а не русским... Какая страшная
дичь!..
Зара объяснила мне, что национальная рознь на
Кавказе с давних пор искусственно раздувается аген-
тами царского правительства. Восстанавливая одну на-
цию против другой, организуя погромы и взаимное ис-
требление трудящихся, царское правительство наносит
274
удар в самое сердце революции — разрушает соли-
дарность и дружбу народов, недовольных самодержа-
вием.
— Попытка устроить резню на нашей фабрике и
распространить ее на весь город имеет совершенно яс-
ную цель,— продолжала Зара,— натравить рабочих
азербайджанцев и армян друг на друга и тем сорвать
всеобщую стачку.
— Значит, наша работа известна полиции? — в тре-
воге спросил я.
— А ты как думал? Конечно, известна. Ведь листов-
ки комитета распространяются теперь тысячами. Рабо-
чие находят их у станков и машин, в ящиках с инстру-
ментами, в карманах своих спецовок, подбирают у во-
рот предприятий... А мы вот умудрились расклеить их
даже на стенах нашей фабрики, — похвалилась За-
ра.— И ты хочешь, чтобы полиция и шпионы не знали о
подготовке стачки?
Беседуя со мной, Зара то и дело поглядывала на
дверь, ожидая возвращения Максима. Выражение тре-
воги не сходило с ее лица. Скинув жакетку, она тороп-
ливо сколола английской булавкой разорванный рукав
и тотчас оделась, готовая выйти в любую минуту.
— Теперь, друг, все зависит от того, успеем ли мы
предотвратить события.
В сенях послышались шаги. Зара мгновенно вскочи-
ла на ноги и бросилась к двери:
— Максим идет!
Да, это был он.
— Ну вот, Зара,— заговорил Максим, неторопливо
раздеваясь,— сегодня ночью будет отпечатано обраще-
ние к рабочим и работницам вашей фабрики, а завтра
вечером мы проведем летучку и разоблачим провока-
цию. Ты с товарищами задержишь рабочих при выходе
из ворот и разбросаешь листовки. Сейчас главное —
не допустить вспышки в течение дня.
— Днем, я думаю, ничего не случится,— успокоила
Зара,— погромщики предпочитают действовать ночью.
А кто проведет летучку?
— Комитет поручил Рашиду: он хорошо говорит не
только на азербайджанском языке, но и на русском и
18*
275
на армянском. А Павло поможет ему в организации ле-
тучки.
Условившись со мной о встрече до начала работы,
Зара поспешно направилась к выходу. Она была рада,
что комитет так быстро принял меры, и ушла обнаде-
женной.
Фыркая, чихая и отплевываясь, Максим стал умы-
ваться:
— Тьфу ты, пропасть, полны уши песку! Глаза,
нос — все забито! Недаром слово «Баку» означает
«узел ветров». М-да-а, это, брат, не наша Москва бе-
локаменная.
Я терпеливо ждал, когда он кончит омовение, а по-
ка устраивал постель.
— Нет, браток, спать тебе сейчас не придется, —
остановил мои сборы Максим.— Немедленно одевайся,
разыщи Рашида и сговорись с ним об организации ле-
тучки. Она должна состояться во что бы то ни стало.
Так и передай ему. Теперь он наверняка сидит дома.
Максим угадал: через некоторое время я уже сидел
у Рашида на квартире, обсуждая с ним все детали ор-
ганизации летучки. Наметили патрульных: двое рабо-
чих с судоремонтного завода и, конечно, вездесущий
Али. Их задача — охранять летучку от возможных не-
ожиданностей и своевременно предупреждать об опас-
ности. А я должен заранее наметить места и за несколь-
ко минут до «шабаша» на фабрике расставить патруль-
ных. Рашид явится к воротам в тот момент, когда ра-
бочие хлынут со двора на улицу. Вот и все. Теперь мож-
но вернуться в Трущобу и немножко поспать.
ЛЕТУЧКА
На следующий день рано утром я прогуливался по
Красноводской улице. Здесь находилась табачная фаб-
рика Мирзабекъянца, занимавшая целый квартал. Во-
рота выходили на Бондарную улицу, населенную бед-
нотой. Это хорошо — свои люди. Неплохо и то, что про-
должал шуметь норд, поднимая облака пыли: они, как
завесой, прикроют летучку. Нехорошо только одно: на
276
перекрестке улиц стоял здоровенный городовой с шаш-
кой на боку. С его поста можно было видеть не только
фасад фабрики, но и ворота. В любой миг он может
поднять тревогу, и летучка сорвется. Как же быть? Как
увести с поста городового в нужный момент?
Я направился в соседний переулок, где мы услови-
лись встретиться с Зарой до начала работы.
К воротам фабрики поодиночке и группами потяну-
лись рабочие. В большинстве своем это были девушки
разных национальностей. Лица хмурые, тревожные. В
раскрытые ворота проходили неохотно, с опаской ози-
раясь по сторонам. Но их гнал страх потерять работу и
оказаться на улице.
Прикрывая лицо платком, Зара быстро шла мне на-
встречу:
— Ну, что? Как ты находишь? — тревожно спроси-
ла девушка, пожимая мне руку.— Можно организовать
летучку?
Мы пошли рядом в сторону от фабрики.
Я высказал свои опасения по поводу близкого поста
городового:
— Один свисток — и сбежится полиция, дворники.
Зара помрачнела и задумалась.
— Мы снимем этого медведя, да, да, снимем!
— Это не так просто, как тебе кажется: ведь надо
снять пост как раз перед выходом рабочих из ворот.
— А все-таки мы уберем его,— настаивала Зара.—
Он известен как горький пьяница и зайти «на минут-
ку» в соседний кабачок распить бутылочку за чужой
счет всегда готов. Наши ребята так угостят его, что
«минуточка» затянется, на сколько нужно.
— Значит, его уже здесь не будет?'
— Можешь не беспокоиться, мы свое дело сде-
лаем!..
— А листовки комитета ты получила?
— Получила: чуть свет мне принес их Али. От-
чаянный паренек!
Мне казалось, что теперь уже все предусмотрено и
летучка состоится.
Мы разошлись: Зара — на фабрику, я — в типогра-
фию, к своему станку.
277
«Вот бы когда мне выступить на митинге,— думал я
по дороге.— Да разве я решусь? Вдруг запнусь на пер-
вом слове — и пропал! От одного волнения задохнуться
можно».
В большой тревоге ждал я вечера. Удастся ли? Су-
меют ли товарищи вовремя увести с поста городового?
А что, если он упрется?
Сидя в переплетной за сшивальным станком, я то и
дело рвал нитки, накалывал пальцы иголкой, путал
страницы.
Работа не ладилась.
Зато Али веселее обычного носился по переплетной
от одного мастера к другому и звонко выкрикивал:
— Есть клейстер! Даю кисть!.. Готово, дядя Петя!
Кому еще?
Он знал, что будет одним из патрульных на «летуч-
ке», и чувствовал себя героем.
Раза два в переплетную заходил Рашид, как всегда
сдержанный. Казалось, он и не думал о предстоящем
опасном деле.
Рабочий день подходил к концу. Я отпросился у ма-
стера на час раньше и чуть не бегом полетел к фабри-
ке. Патрульные должны были прийти к восьми часам
вечера.
Вот и Красноводская улица. Было еще рано, и по-
лицейский стоял на посту, кутаясь от ветра и пыли в
свою шинель.
Я снова обошел весь квартал. Ничего подозритель-
ного не обнаружил.
Вскоре подошли патрульные. Первым, понятно,
явился Али, которого я поставил поближе к посту горо-
дового:
— Гляди в оба, малый, если появится полиция —
мигом предупреди.
— В три прыжка буду у ворот! — обещал Али,
весело скаля зубы. — А глаза у меня как у кошки. Не
веришь, йолдаш?
На такого паренька постовой, конечно, не обра-
тит внимания, хоть бы он вертелся у него под самым
носом.
Расставив всех патрульных по местам, я медленно
278
пошел мимо фабричных ворот к посту городового. Ему
уже пора сниматься, скоро восемь часов.
Навстречу мне шел какой-то молодой человек в щего-
леватом демисезонном пальто, в серой шляпе, с тросточ-
кой. Поглядывая по сторонам, он беспечно посви-
стывал.
«Вот не к месту появился, чертяка!—зло думал я,
приближаясь к незнакомцу.— Принесла тебя нелегкая!»
Когда мы поравнялись, «чертяка» предупреждающе
кашлянул, задев меня плечом.
Рашид?! Вот это номер!
Мы разошлись...
Я в страхе оглянулся в сторону поста и чуть не
крикнул «ура» — городовой исчез!
В это время ворота распахнулись, шумная толпа ра-
бочих и работниц ринулась со двора. Послышались кри-
ки: «Стой, стой, товарищи!»
Я бросился к воротам.
Рашид вскочил на каменную тумбу и, покрывая шум
толпы, крикнул во весь голос:
— Стойте, товарищи! Слушайте меня!.. Стойте!!
Этот призыв он повторил на армянском и азербай-
джанском языках.
Толпа остановилась.
Молодой сильный голос Рашида разносился по все-
му переулку:
— Товарищи рабочие и работницы! Армяне, рус-
ские, азербайджанцы! Не верьте царским провокаторам!
Мы все братья. Нас одинаково душат и хозяева и пра-
вительство. Нас хотят разъединить, натравить одну на-
цию на другую, ослабить наше единство, помешать
стачке. Подайте друг другу руки, товарищи, и мы будем
вместе бороться за наше освобождение!
Рабочие замерли. Сотни глаз радостно смотрели
в лицо нежданного оратора. Толпа у ворот разраста-
лась.
Рашид трижды повторил свою короткую речь и, на-
конец, бросил последний лозунг, дружно поддержан-
ный рабочими:
— Долой самодержавие! Долой провокаторов! Да
здравствует всеобщая стачка!
279
С разных сторон посыпались листовки. Рабочие
мгновенно расхватали их.
Раздался пронзительный свисток дворника, издали
прозвучал ответный.
Рабочие быстро рассыпались в разные стороны, ув-
лекая с собой и Рашида. Вместо шляпы на его голове
оказалась шапка, и он мигом исчез, затерявшись в тол-
пе.
Патрули тоже поспешили скрыться.
Али уходил последним. Догнав меня в каком-то пе-
реулке, он сорвал с головы свою шапочку и высоко под-
бросил вверх:
— Урра-а, йолдаш! Будь здоров! — И, подгоняемый
вихрем, умчался в облаках пыли.
Хорош мальчишка!
Да, великое дело агитация!
Так была предотвращена попытка полицейских про-
вокаторов начать резню в нашем районе.
ДЕНЬ ПЕРВЫЙ
Завтра стачка! (
Трудно передать, с каким трепетом мы ожидали это-
го дня, с какими надеждами.
Подумать только: вот сегодня шумят и грохочут фаб-
рики и заводы — завтра они замолкнут. Вот звенит и
громыхает допотопная конка — завтра она застрянет на
путях. Вот в облаках дыма и копоти задыхаются десят-
ки тысяч рабочих в балаханском аду,— а завтра погас-
нет ад и просветлеет небо. Нет, этого нельзя себе пред-
ставить!
В Астрахани нам не приходилось видеть крупных
стачек, а мелкие конфликты на отдельных предприятиях
не дают представления о силе всеобщей стачки, о том
потрясении, которое она способна вызвать в жизни
большого города. И завтра может начаться всеобщая
забастовка! Мы верили, что клич нашей партии будет
услышан и гроза разразится...
Завтра!
Это слово целый день звенело у меня в ушах, не да-
280
вая возможности сосредоточиться на работе. Я маши-
нально мазал коленкор для обложки книги, наклеивал
его на крышку, загибал углы, заделывал корешок, не
замечая окружающего. Клейстер летел из-под кисти во
все стороны, как грязь из-под копыт бегущей лошади.
— Ты что, брат, ай взбесился? — обругал меня ма-
стер.— Какой тебя леший гонит? Смотри, что ты натво-
рил!
И действительно, посмотреть стоило: на моем столе
и под ногами валялись груды измятой бумаги и обрез-
ки коленкора, облитые клейстером. Впрочем, меня это
мало беспокоило: завтра начинается!
Решающее слово должны сказать нефтяники Бала-
ханов, вслед за ними Биби-Эйбат, потом город.
Максим поручил мне сегодня же вечером свезти в
Балаханы листовки Бакинского комитета и передать их
Ванечке или Мамедъярову. Значит, долгожданное «завт-
ра» я встречу в Балаханах!
Итак, я в вагоне пригородного поезда. Со мной боль-
шая сумка, полная листовок. Она ничем не отличалась
от тех мешков и сумок, с какими окрестные жители воз-
вращаются из города в поселки.
Передать листовки я должен в балаханской библио-
теке, у Лидии Николаевны.
Поезд прибыл в Балаханы поздно. И без того хму-
рая декабрьская ночь казалась здесь совсем черной, не-
проглядной.
Я знал, что библиотека находится примерно в полу-
километре от вокзала, недалеко от шоссе, но в темноте
было трудно ориентироваться. К счастью, нашелся по-
путчик-рабочий, который охотно согласился довести ме-
ня до места.
— Хорошая там библиотекарша,— рассказывал он
по дороге,—душа-человек. Дает интересные книжки, все
объясняет, рассказывает.
Я попытался выяснить, знает ли мой спутник, что бу-
дет завтра.
Рабочий отвечал уклончиво:
— Да ведь как сказать, ежели будет что, так мимо
нас не пройдет... А вот и библиотека. И сама Лидия Ни-
колаевна тут живет. Передайте ей поклон от Федора.
281
Попутчик ушел, оставив меня у самой двери угрюмо-
го темного здания. Я 'постучался.
Дверь открыл Мамедъяров. Едва успев поздоровать-
ся, он тотчас заторопил:
— Давай, давай скорей листовки. Нам их нужно
раздать сегодня же.
Я передал ему сумку.
— Ого! Полная, как бурдюк, хватит для всех.;.
И Мамедъяров мгновенно исчез, утонув в темноте
ночи.
В прихожей я встретился с Лидией Николаевной. Она
проводила меня в библиотеку, которая занимала всего
одну комнату с длинным столом посередине.
В Балаханах на десятки тысяч жителей, кроме этой
библиотеки, не было ни одного культурного учрежде-
ния. Фактически она превратилась в нелегальный клуб,
куда каждый вечер собирались рабочие. Здесь они бе-
седовали с уважаемой всеми библиотекаршей, делились
с ней своими горестями и печалями, читали газеты, жур-
налы.
Выбор литературы был небогатый, но Лидия Нико-
лаевна где-то доставала и снабжала своих читате-
лей рассказами М. Горького и такими книгами, как
«Овод» Войнич, «Спартак» Джованьоли, «Андрей Ко-
жухов» Степняка-Кравчинского. Эти книги будили ре-
волюционную мысль рабочего, звали к борьбе за сво-
боду.
Более активным рабочим, которых Лидия Николаев-
на хорошо знала как сочувствующих революционно-
му делу, она давала и нелегальные брошюрки: «Мани-
фест Коммунистической партии» Маркса и Энгельса,
«К деревенской бедноте» Ленина, прокламации и бюл-
летени Бакинского комитета. Из этих активистов биб-
лиотеки постепенно создавались революционные рабо-
чие кружки.
В библиотеке же, когда расходились «посторонние»,
собирались «свои люди» — рабочие, большевики. Здесь
нередко заседал Балаханский районный комитет пар-
тии во главе с Алешей Джапаридзе и Ванечкой.
Душой этого нелегального клуба была скромная, ти-
хая Лидия Николаевна Бархатова, которую полиция
282
выслала из Петербурга как «неблагонадежную». В Ба-
ку она примкнула к большевикам.
«Вот человек,— говорил о ней Алеша,— который не-
заметно и самоотверженно делает наше большевистское
дело, отдавая ему каждую минуту своей жизни».
Бархатова занимала маленькую комнатушку по со-
седству с библиотекой. На окне с тюремной решеткой ви-
села густая сетка «от копоти», но сетка не спасала: ко-
поть проникала всюду, черным пухом осыпала постель,
мебель, стены.
Лидия Николаевна приняла меня очень радушно,
предоставив для ночевки библиотечную комнату.
— Можешь располагаться как тебе угодно, только
матраца не проси — нет.
Подумаешь, важность какая — матрац!
Слегка прихрамывая, в комнату вошел пожилой ра-
бочий в темной засаленной блузе с веником в руке. Ши-
рокий в плечах, короткий, с жиденькой клочковатой бо-
родкой и с большими круглыми очками на буграстом
носу, он производил несколько смешное впечатление.
— Вот весь «штат» нашей библиотеки! — указала
на него Лидия Николаевна. — Знакомьтесь!
«Штат» величественно протянул мне руку и коротко
отрекомендовался:
— Министр!
— Это его кличка,— разъяснила Лидия Николаев-
на.— Кажется, за свои очки он удостоился такого высо-
кого звания.
— А что, разве не похож? — усмехнулся Министр,
козырнув веником. — Вот захочу и выгоню вас, пото-
му— подметать надо, запылю и так далее.
И он действительно начал подметать пол, мимохо-
дом смахнув пыль со стола рукавом своей блузы.
В дверь постучали, и в библиотеку вошел Фиолетов.
— Здравствуй, Лидия Николаевна. Министру наше
почтение! Павло уже здесь? Вовремя приехал!
Мы поздоровались.
Ванечка тяжело опустился на скамью:
— Ну и денек сегодня! Мы обошли десятки промыс-
лов и провели столько летучек, сколько за все лето не
было. Вот только листовок не хватило. Ты привез?
283
Узнав, что листовки забрал Мамедъяров, Фиолетов
успокоился.
— Мне придется заночевать у вас,— обратился он к
Лидии Николаевне. — Завтра чуть свет я должен быть
в этом районе.
— Вот и прекрасно, вдвоем вам будет веселее. Вме-
сто подушек можете использовать журналы, книги.
Бархатова ушла. Мы стали устраиваться на ночлег.
— Как дела, Министр? — спросил Ванечка.— Все
еще путаешься с шендриковцами?
— Я и тем и другим внимаю,— по-церковному отве-
тил Министр, заметая сор в угол,— взыскую правду
божью.
— Ты, брат, не божью, а рабочую правду ищи. Вот
за ней и приходи к нам на собрание.
Последний раз махнув веником, Министр сунул его
под мышку и пошел к двери:
— Ав писании сказано: «Блажен муж, иже не иде
на совет нечестивых...»
— Это большевики-то нечестивые?! — Ванечка рас-
хохотался.
Министр остановился на пороге и почесал в за-
тылке:
— Оно, конешно, не того, ежели, скажем, касатель-
но правды...
Он повернулся и вышел.
— Что это за человек такой? — спросил я, рас-
кладывая на ближайшем конце стола газеты вместо
матраца.
— Он здесь и сторож, и дворник, и повар — на все
руки мастер. Раньше был рабочим, но, получив увечье,
устроился в библиотеке. Политически мало развит. Вор-
чит то на большевиков, то на шендриковцев, читает
библию. А в общем путаник но, кажется, не плохой
парень.
Говоря о Министре, Ванечка устраивал себе посУель
на другом конце стола.
Мне очень хотелось знать, как ведут себя шендриков-
цы накануне стачки.
— Они, конечно, прикинулись друзьями рабочих и
тоже ратуют за стачку,— отвечал Ванечка.— Но бро-
284
сают в массы такие лозунги, которые заранее демобили-
зуют рабочих.
— Какие лозунги?
— Три дня стачки—и победа! И все требования неф-
тяников будут удовлетворены, только...
— А что только?
— Только никакой политики!
— Неужто они и во время стачки будут мутить ра-
бочих?
— Тогда-то они и покажут свое настоящее лицо.
Ванечка лег на газеты, положив под голову пачку
журналов «Нива», а я удовлетворился парой толстых,
потрепанных романов неизвестного автора.
Мы улеглись на узком длинном столе затылок в заты-
лок, вытянув ноги в противоположные стороны. Так бы-
ло удобно разговаривать, и я надеялся кое о чем порас-
спросить Ванечку. Повозившись еще немного, я загово-
рил с ним. Ноувы! Усталый Ванечка уже спал сном пра-
ведника. Ну и ладно, спокойной ночи!
Я долго ворочался с боку на бок: волновали пред-
стоящие события, да и постель не очень располагала
к безмятежному сну.
Завтра начинается!.. Начинается нечто грандиозное
и невиданное мною. Десятки тысяч рабочих бросят ра-
боту, выйдут на улицы. А что дальше? Удастся ли боль-
шевикам возглавить такое гигантское движение А как
необходимо теперь единство всех рабочих организаций
и особенно единство и сплоченность рядов нашей пар-
тии! Но меньшевики уже теперь идут вразрез с Бакин-
ским комитетом. Неужто они не понимают, как это вре-
дит делу? Что же будет во время стачки? Как поведут
себя Шендриковы и Клавдия Васильевна?..
И передо мной, как живое, предстало сухое надмен-
ное лицо Ильи Шендрикова, острая бородка, тонкие,
плотно сжатые губы иезуита. И эти круглые льдинки
вместо глаз: в их глубине таилось что-то недоброе, змеи-
ное... Хищное лицо угрожающе надвигалось на меня из
темного угла, обнажая мелкие острые зубы хорька...
Вот оно наплывает на меня вплотную...
Я содрогаюсь от ужаса, пытаюсь крикнуть, позвать
285
на помощь, оттолкнуть эту маску, но не в силах шевель-
нуть ни единым мускулом...
А маска уже открывает зубастый рот и страшно
воет прямо в мое лицо: «Гу-ууу, гу-гу-уу!.. Гу-гу-гу-ууу!»
В диком испуге я шарахаюсь в сторону и... вместе
с книгами падаю со стола на скамью, со скамьи на пол...
Уф! Так это сон?..
Но что я слышу?..
Вой продолжался. Он надвигался со всех сторон не-
отвратимо и грозно.
А куда делся Ванечка?..
Я схватил свой ватник и вихрем вылетел на улицу.
У самых дверей сторож Министр остановил меня:
— Стой, парень, слышишь, что творится?
Он указал в сторону вышек и набожно перекрестил-
ся, забыв снять шапку.
— Слава те господи, начинается!
Все более нарастая, вой шел из глубины нефтяного
царства — то промысловые гудки возвещали о начале
стачки, поднимали тревогу. Белые струи пара со сви-
стом прорезывали воздух.
Закрывались котельные, гасли форсунки. Грозный
рев гудков потрясал небо.
По Балаханскому шоссе меж вышек двигалась шум-
ная толпа рабочих.
Я присоединился к толпе. Вначале мне показалось,
что все это происходит стихийно, что люди идут, как вол-
на, гонимая вихрем. Но через минуту я увидел среди ра-
бочих знакомых большевиков — Кази-Мамеда, котель-
щика Егора Черного и других товарищей.
От толпы то и дело справа и слева отрывались груп-
пы бастующих, убегали к попутным промыслам и ко-
чегаркам, выпускали пар из котлов, открывали двери
вышек. Рабочие большинства промыслов сами выходили
нам навстречу, бросая работу.
И толпа на шоссе росла с каждым шагом, превра-
щаясь в могучую колонну. Жители «ада» выходили на
волю.
С промысла Нобеля во главе большой группы неф-
тяников шел Ибрагим. Он был крайне возбужден, гла-
за светились задором и радостью.
286
— А-а-а, здравствуй, йолдаш! — закричал Ибрагим,
столкнувшись со мной.— Гляди, сколько народу подня-
ли! Все работу кончал! Три дня — победа! Лопнет хо-
зяин!
— А твой Нобель тоже в три дня лопнет? — спросил
я, догадываясь, что Ибрагим побывал на собраниях шен-
дриковцев и подхватил этот опасный лозунг.
Но Ибрагим только хлопнул меня по спине:
— Все лопнут! Не веришь, да? Шендрик сказал. Сей-
час понедельник, завтра вторник, среда, четверг... в
пятницу — конец! Ай, умный башка! Магомет!
— А балаханский Ванечка говорит другое. Пом-
нишь Ванечку?
Ибрагим всполошился:
— А что сказал Ванечка? Наш человек. Говори ско-
рей!
Я попытался стащить Ибрагима с неба на землю и
уверить его, что борьба предстоит нелегкая, длительная,
быть может несколько недель, а то и месяц.
— Так говорит Ванечка? — переспросил Ибрагим,
хватая меня за руку.
— И Ванечка, и Алеша, и Бакинский комитет. Читал
листовки комитета?
— Читал...
Лицо Ибрагима потускнело.
— Долго трудно будет, кушать мало... Ай-ай, Шеп-
дрик. Врет Шендрик?..
— Врет!..
— Зачем такое?.. Эх, пошла война!
Ибрагим опять загорелся и повлек меня за толпой:
— Идем с нами, Павла!.. В субботу увижу Шендрик,
морду набью!
Но я вынужден был расстаться с Ибрагимом и по-
спешить на вокзал. Рашид велел мне с утра быть в ти-
пографии. Скорее в город!
А рабочая колонна, огибая промыслы, двигалась
дальше. Впереди шагали большевики.
Это было 13 декабря.
Грандиозная всеобщая стачка бакинского пролета-
риата началась. Из-за леса вышек медленно поднима-
лось огромное кроваво-красное солнце.
287
ВСЕОБЩАЯ
Возбужденный и радостный, я приехал в город. Ка-
залось странным, что Баку шумел и бурлил, как обыч-
но. Все предприятия работали, лавки торговали, конка
тарахтела по рельсам, бакинцы, как всегда, торопливо
двигались по тротуарам. Все было как вчера.
Я немедленно отправился в типографию. Надо было
поспеть к началу работы.
У дверей меня встретил Рашид:
— Иди скорей в переплетную, Павел, поговори с на-
родом, а я сниму с работы наборщиков...
В переплетной все уже были на местах. Я немного
опоздал.
Мастер набросился на меня с угрозами:
— Что это значит? Сейчас же доложу хозяину!
Я ответил умышленно громко, чтоб слышали все ра-
бочие:
— Задержался балаханский поезд: там началась за-
бастовка. Все промысла стали.
На секунду в переплетной водворилась тишина. Ма-
стер растерялся, не зная, как отнестись к такому собы-
тию. Рабочие и ученики обступили меня со всех сторон,
требуя подробностей. Я охотно отвечал, с увлечением
рассказывая о стачке.
Рассказ о событиях в Балаханах я закончил горя-
чим призывом поддержать нефтяников и тоже бро-
сить работу. Давно копившаяся ненависть ко всем кро-
вососам-хозяевам нашла, наконец, выход. Все, что было
известно мне о «хитрой механике» капитализма, о бес-
стыдной эксплуатации трудящихся, я выложил сразу,
одним духом. Вокруг меня стояли рабочие и жадно
слушали.
— Пошли, ребята, по домам! — крикнул молодой
переплетчик, бросив кисть в угол.— Чем мы хуже неф-
тяников, черт возьми?
— Айда по домам! — подхватил Али.— Все ба-
стуем!
Он хватал за полы то одного, то другого переплет-
чика и, смеясь, тащил к двери:
— Пошли, пошли, йолдашлар!
288
В этот момент в переплетную вошел хозяин .и, вы-
катив глаза, застыл у порога:
— Что? Куда вы собрались, господа? А, что?
Взрыв смеха оглушил его.
— Слышите, ребята, вот мы и господами стали!
— Мы хотим отдохнуть, господин хозяин!
— А вы поработайте!..
— Попачкайте белые ручки!..
Хозяин побагровел, отчаянно взмахнул пухлыми
ручками:
— О, божжа .мой!.. — и вылетел из переплетной.
— Пошли, товарищи!
В прихожей мы встретились с наборщиками, кото-
рые шумно выходили из типографии. Рашид сделал
свое дело.
Среди наборщиков был и Никита.
— Вот и я забастовал! — гордо заявил он. — Мы
тоже не лыком шиты!
Группу товарищей Рашид послал в работающие
еще типографии., поручив им ппизвать рабочих к стач-
ке. В самой большой типографии газеты «Бакинские
известия» он решил побывать сам. Никита пошел с ним.
Наша типография опустела.
Последним выходил старичок мастер. У самой две-
ри его нагнал хозяин и депнул за рукав:
— И ты бастуешь. Трифоныч?
Станичок пожал плечами:
— Ничего не поделаешь, Акопыч, я как все
люди.
Он осторожно отвел руку хозяина и пошел вслед
за рабочими.
— До свидания, Акопыч!
Я отправился к Максиму за дальнейшими указа-
ниями.
В Трущобе было необыкновенно оживленно. За
столом сидели Максим и Ольга Петровна. Работники
Городского района получали от них указания, листов-
ки и поспешно уходили. В городе было много мелких
и крупных предприятий, которые тоже надо' было
остановить, призвать рабочих к стачке.
Я поздоровался с Ольгой Петровной и Максимом.
19 На рассвете
289
— Ну, как у вас дела в типографии, бастуют рабо-
чие? — спросила Ольга Петровна.
Я в двух словах рассказал о том, что произошло
в типографии, и о своем первом выступлении в пере-
плетной.
Ольга Петровна обрадовалась:
— Вот и хорошо. А сейчас сходи на табачную фаб-
рику, повидай там Зару и выясни, как у них дела.
Если фабрика еще не забастовала, поможешь угово-
рить людей. Пойдешь вместе с Раечкой, она хорошо
знает работниц фабрики.
Рая оказалась здесь. Ее сумочка была набита про-
кламациями.
— Ну, пошли, Рыжик, там нас ждать не будут!
По дороге мы говорили, конечно, о стачке. Она
казалась нам только началом чего-то безмерно гран-
диозного, способного потрясти мир, пробить окно
к свободе и счастью.
Настроение у нас было поистине праздничное,
победное. Раечка пробовала даже взять меня под ру-
ку, но из этого ничего не вышло: я никак не мог при-
ладиться к девичьей походке.
Смеясь и радуясь всему на свете, мы незаметно
оказались у знакомых ворот табачной фабрики, где
так недавно проводили летучку. Словно навстречу нам,
ворота широко распахнулись, и на улицу хлынула
шумная толпа рабочих и работниц во главе с Зарой.
Ура! И здесь забастовали!
Раечка сразу утонула в толпе. Белый вихрь листо-
вок тотчас взлетел кверху и вертящимися хлопьями
посыпался на головы забастовщиков. Их расхватыва-
ли жадно, весело, с шутками, сталкиваясь лбами. За-
ра обнимала Раечку.
Долговязый дворник что-то кричал, угрожая мет-
лой, а девушки смеялись, махали ему платочками.
При виде «беспорядков» городовой на посту засви-
стел во всю силу легких, раздувая щеки пузырями.
Но его мгновенно захлестнула бурливая волна заба-
стовщиков и шумно, со свистом и криками покатила
по мостовой.
Стачка в городе разрасталась.
290
ТРИ ДНЯ СВОБОДЫ
На второй день по всем нефтепромышленным райо-
нам, на фабриках и заводах города в тысячах экземп-
ляров были разбросаны и расклеены прокламации Ба-
кинского комитета. Никогда они не печатались в таком
количестве, и никогда рабочие не читали их с таким
волнением и надеждами, как в эти памятные дни.
Вот листовка, ставшая исторической:
Пролетарии всех стран, соединяйтесь!
КАВКАЗСКИЙ СОЮЗ
РОССИЙСКОЙ СОЦИАЛ-ДЕМОКРАТИЧЕСКОЙ
РАБОЧЕЙ ПАРТИИ
КО ВСЕМ РАБОЧИМ
Товарищи! Мы знаем наших врагов. То само-
державное правительство и капиталисты. Давно упор-
но идет наша борьба, и много жертв она унесла. Ни
пред чем не останавливался наш враг для нашего
усмирения. Везде лилась кровь рабочих, постоянно
она льется. Этой кровью скрепили капиталисты союз
грабежа и насилия. Но той же святой кровью скрепим
наш союз неутомимой, неумолимой борьбы за нашу
вольную волю, за светлую долю.
Стачка началась... Чаша страданий и притеснений
переполнилась... Но не забывайте, товарищи (вспомни-
те прошлогоднюю стачку), что никакая наша победа
над капиталистами не будет прочна, пока наш. глав-
ный враг (царское правительство), друг и приятель
наших капиталистов, не будет повергнут в прах.
Теперь настал час расправы с этим врагом!..
На посты, вперед, товарищи! На борьбу за новое
светлое будущее, за новую счастливую жизнь!..
Братья, соединимся с братьями, не теперь сидеть
в одиночку! На собрания! Там, под нашими красными
знаменами социализма, мы дадим друг другу клятву
вести борьбу с царским самодержавием до конца!..
Будем добиваться:
1.	Прекращения войны.
2.	Созыва Учредительного собрания из представи-
291
телей народа, выбранных на основе всеобщего, равно-
го, прямого и тайного избирательного права.
3.	Демократической республики.
Долой войну!
Долой царское правительство!
Долой буржуазию!
Да здравствует социализм!
Да здравствует единая Российская социал-демо-
кратическая рабочая партия!
14 декабря
Бакинский комитет
На призыв Бакинского комитета дружно отозвались
рабочие всех национальностей и профессий. Забасто-
вал второй нефтепромышленный район — Биби-Эйбат.
Там огромную роль сыграли ответственный орга-
низатор района Петр Скоробогатов и неутомимый
большевик-агитатор Ханлар, впоследствии ставший
жертвой предательства.
Стачка распространялась с быстротой лесного по-
жара. В два-три дня остановились все нефтяные про-
мыслы, нефтеочистительные и механические заводы,
табачные и текстильные фабрики, мастерские и доки.
Не вышли в свет буржуазные газеты «Каспий» и «Ба-
кинские известия». Застряли на путях облезлые ваго-
ны конки, встали на причалы корабли, застыла гавань.
Жизнь огромного города замерла, словно пораженная
параличом. Ночные фонари не зажигались. Перепу-
ганные обыватели с вечера прятались по домам.
И только холодный ветер с воем и свистом носился
по улицам да буйно шумело море.
Бакинский пролетариат бросил работу, и вся жизнь
остановилась. Так останавливается стрелка часов,
когда падает гиря.
Но в рабочих районах жизнь кипела. С утра до
поздней ночи толпы народа спешили на митинги и
собрания. Они возникали всюду: у ворот фабрик и за-
водов, на площадях рабочих поселков, на промыслах
среди вышек, у рабочих казарм, на пристанях и в доках.
На митингах, сменяя друг друга, выступали агитато-
ры-большевики. Они разъясняли рабочим задачи стач-
202
ки, призывали к организованности и выдержке, смело
разоблачали царское правительство и капиталистов, зва-
ли под красные знамена нашей партии.
Выступали и представители других партий: эсеры,
меньшевики, армянские социал-демократы—«Гнчак»и
даже дашнаки. В погоне за популярностью среди масс
они вынуждены были заявить о своей поддержке стачки,
хотя втайне плели черные сети, поддерживая связи с
нефтепромышленниками.
Местные власти растерялись. Первые три дня ка-
заки и полицейские не показывались на глаза.
Преодолевая дезорганизаторскую деятельность мень-
щевиков и дашнаков, Бакинский комитет возглавил дви-
жение и повел за собою массы. Азербайджанских рабо-
чих помогала поднять на борьбу группа «Гуммет». В
этой групие, созданной при комитете, работали такие
преданные большевики, как Ханлар и Мамедъяров,
Мухтадир Айдинбеков, Кази-Мамед и другие товарищи
азербайджанцы. Непосредственно руководили «Гум-
мет» члены городского комитета Алеша Джапаридзе и
Мешади Азизбеков.
Для общего руководства стачкой и для переговоров
с нефтепромышленниками был создан стачечный коми-
тет, куда вошли: Джапаридзе, Фиолетов и Стопани. В
интересах единства действий в стачкоме были представ-
лены армянская социал-демократическая группа
«Гнчак» и главари меньшевиков Илья и Лев Шендри-
ковы.
Стачечный комитет был легальным органом, пред-
ставлявшим интересы всего бакинского пролетариата.
Волей-неволей местные власти и нефтепромышленники
должны были признать его и вступить с ним в пере-
говоры.
Бакинский комитет совместно с представителями
всех районов выработал основные положения коллек-
тивного договора и 34 пункта требований бастующих.
В числе главных требований были: восьмичасовой
рабочий день, повышение заработной платы на 25 —
50%, отмена штрафов и обысков, открытие бесплатных
школ, библиотек, читален, устройство бань, ежегодный
месячный отпуск с сохранением содержания, выдача за-
19 На рассвете
293
работной платы за время болезни и за все время стач-
ки, участие в найме представителей рабочих и др.
Трудно себе представить, с каким энтузиазмом об-
суждались и принимались эти требования на рабочих
собраниях! Особенно волновал всех первый пункт —
восьмичасовой рабочий день. (Нефтяники в то время
работали по 12—14 часов.)
— Успех стачки,— убеждала Ольга Петровна,—
прежде всего зависит от нефтяников и особенно от
Балахано-Сабунчинского района. Туда комитет и посы-
лает большую часть своих агитаторов.
— Так что собирайся,— обратился ко мне Максим,—
и сегодня же отправляйся в Балаханы. Там ты будешь
нужней, чем в Городском районе. Кстати, используй и
Никиту; он работал на промыслах и знает там людей.
Разыскивать митинги вам не придется — они везде и
всюду.
Нечего и говорить, как я был рад такому поручению.
Мои сборы, как всегда, были коротки: листовки с
требованиями стачечников за пазуху, чурек с брынзой в
карман—и поехал...
По железнодорожной ветке, соединявшей город с
Балаханами, движение не прекращалось: она нужна
была бастующим.
Сегодня мы с Никитой были в особенно приподнятом
настроении. Он впервые получил пачку листовок для
распространения среди нефтяников и очень гордился
этим. Сидя в вагоне, Никита то и дело ощупывал свои
карманы и важно, как купец, поглаживал непомерно
раздутый «живот». А мне впервые поручалось высту-
пить на рабочем митинге как агитатору. Я чувствовал
себя накануне осуществления заветной мечты и, конеч-
но, волновался — смогу ли, не сорвусь ли на первом
же слове?
Максим оказался прав: разыскивать митинги не
пришлось. Как только мы сошли с поезда, пересекли
шоссе и поднялись на первый холм, перед нами откры-
лось необычайное зрелище: по всему балаханскому
шоссе из темного леса вышек двигался бесконечный
поток забастовщиков. Спускаясь в низину к Соленому
озеру, он катился к огромному серому .камню, обтекал
294
его со всех сторон и здесь сливался в необъятное море
человеческих голов.
И диво-дивное: над вечно шумными, грохочущими
Балаханами царила первозданная тишина. Исчезли об-
лака дыма и копоти, рассеялись пары, и ничем не омра-
ченное небо сияло над нашими головами.
Рабы капитала сбросили цепи. Они шли на митинг,
одетые по-праздничному. На умытых лицах появились
улыбки.
И куда ни глянь — нет ни одного полицейского, ни
одного казака! Свобода!
Тысячи рабочих мужчин и женщин собрались вокруг
гигантского камня с плоской вершиной, ставшего воль-
ной трибуной. Глядя вверх на оратора, они стояли не-
движно, как зачарованные.
А новые людские потоки все прибывали и прибы-
вали.
Мы поспешили к камню. Никита шел впереди, с тру-
дом пробивая дорогу. По пути он открыто и торжест-
венно раздавал листовки, словно подарки к. великому
празднику:
— Бери, друг! Читай, паря!..
На вершину камня поднялся Азизбеков.
Рабочие дружно приветствовали его на разных язы-
ках:
— Здравствуй, Мешади!
— Салям, йолдаш!
— Давай говори, друг!
Толпа шумно колыхнулась к камню-трибуне.
Азизбеков поднял руку:
— Йолдашлар!..
Шум замолк.
Азизбеков говорил на азербайджанском языке. По
лицам нефтяников было видно, как жадно слушали они
родную речь.
В первом ряду, почти у самых ног оратора, стоял
Ибрагим. Он не сводил глаз с Азизбекова. Его лицо
сияло от восторга. Вместе с другими он неистово апло-
дировал, кричал: «Саол, йолдаш» *.
1 Саол, йолдаш — спасибо, товарищ.
19*
295
Азизбеков закончил свою речь политическими лозун-
гами: «Долой самодержавие!», «Долой войну!»
Рабочие дружно подхватили лозунги. Ибрагим что-
то кричал, подняв кулаки над головой. Значит, дошло
до сердца.
Никита был уже рядом со своим приятелем.
Я стал пробираться к Джапаридзе и Фиолетову,
стоявшим за камнем с группой агитаторов-большевиков.
По соседству с ними разместилась кучка меньшевист-
ских агитаторов во главе с Ильей Шендриковым и Клав-
дией Васильевной. Среди них был щупленький молодой
человек в шляпе — Грошев, доморощенный поэт и одо-
писец меньшевизма, как называл его Ванечка.
Клавдия Васильевна заметила меня и, улыбаясь,
пошла навстречу:
— Я так и знала, что ты придешь к нам. Видишь, ка-
кую массу мы подняли?..
— Вижу...
— Хорошо бы и тебе выступить здесь. На митинге
ведь большинство русских рабочих.
— Может быть, и выступлю,— ответил я, поспешно
отходя от нее к своим.
Здороваясь со мной, вездесущий Ванечка не преми-
нул заметить:
— Что, перехватить тебя хотела водолейка?
— Предлагала выступить на митинге...
— Ав чем дело, сосед, давай лезь на камень,— под-
хватил Мамедъяров, неожиданно появляясь сзади.—
Давно пора! Все рабочие выступают.
На камне-трибуне в самом деле стоял высокий рус-
ский рабочий: пальто нараспашку, папаха съехала на за-
тылок.
— Нигде в мире не угнетают рабочих так жестоко,
как у нас на промыслах,— говорил он.— Никто не бога-
теет так бесстыдно за счет нашей крови и пота, как хо-
зяева-нефтепромышленники. А что выпадает на нашу
долю, товарищи? Каторжный труд, нищенская плата,
горе и слезы. Наш,а семьи живут в собачьих конурах
без света и воздуха, в черных казармах, где кишат пара-
зиты и не просыхает грязь. У нас нет ни праздника,
ни отдыха, ни развлечений...
296
Пока наш оратор говорил об экономических требова-
ниях нефтяников, Шендриков стоял спокойно, ирониче-
ски ухмыляясь и обнажая своя мелкие нечистые зубы.
Я вспомнил вдруг свой кошмарный сон и маску Ильи с
хищными зубами хорька. Да, это его маска. Когда ра-
бочий заговорил о необходимости бороться на два фрон-
та: и против хозяев и против царского правительства,
ухмылка на лице Ильи исчезла. Он нервно затеребил
клинышек своей бородки и, что-то шепнув Клавдии Ва-
сильевне, шагнул к камню.
Неужто сейчас, когда так необходимо единство рабо-
чих всех национальностей, он посмеет выступить про-
тив Бакинского комитета?
Не успел последний оратор сказать заключительную
фразу—«долой самодержавие!», как Шендриков вско-
чил на камень и разразился длиннейшей речью. С обыч-
ной демагогической безответственностью он начал с то-
го, что нарисовал радужную картину сытой жизни ра-
бочих после их победы.
В присутствии агитаторов и членов Бакинского коми-
тета он не решился говорить о победе стачки «в три
дня» — слишком явное вранье. «Быть может, он не по-
смеет возражать и против политических лозунгов?»—по-
думал я.	<
— Что нужно рабочим для полной и скорой побе-
ды?! — восклицал Шендриков, вытягивая длинные руки
над толпой.— Надо всеобщей стачкой ударить по кар-
манам нефтепромышленников, и они сдадутся на ми-
лость победителей, но, товарищи (оратор угрожающе
поднял палец), не будем говорить о политике! Не будем
кричать «долой», как советуют вам комитетчики!..
Шендриков все-таки посмел! Мне хотелось схватить
его за ноги и силой стащить с камня, но... наши вряд ли
одобрят такие приемы.
6 обнимку с Ибрагимом ко мне пробрался Никита и,
ткнув пальцем в сторону оратора, зло спросил:
— Кажись, не наш болтает, паря?
— Не наш...
— А нельзя его того? — Никита сделал выразитель-
ный жест коленом.
— Нельзя,— сказал я с сожалением.
297
Никита огорченно вздохнул.
Заканчивая речь, Шендриков с пеной у рта стал до-
казывать, что призыв к борьбе с самодержавием в дан-
ный момент неизбежно приведет к разгрому стачки си-
лой оружия и что только «мирная, чисто экономическая
стачка» обеспечит победу над нефтепромышленниками.
Раздались трескучие аплодисменты шендриковских
активистов, расставленных в разных концах митинга;
Грошев махал своей шляпой и неистово кричал: «Да
здравствует мирная стачка!»
А на камне уже стоял Алеша Джапаридзе, призывая
к порядку. Рабочие быстро осадили шендриковцев. Вод-
ворилась тишина.
— Вы говорите, что только мирная стачка приведет
к победе,— сдерживая гнев, заговорил Алеша.— Вы
лжете, Шендриков! Вы забыли напомнить рабочим, что
стачка прошлого года, несмотря на ее мирный характер,
была подавлена войсками и полицией. Вы забыли ска-
зать, что за спиной нефтепромышленников стояло и
стоит царское правительство, защищающее их интересы.
Вы сознательно обманываете рабочих. Вы хотите разъ-
единить их и ослабить силу удара по хозяевам-капита-
листам, нарушить братскую солидарность забастов-
щиков.
Бичующие слова Алеши привели шендриковцев в
ярость. Они пробовали шуметь, сбивать орятора злыми
выкриками, но их скоро уняли, оттеснив от камня. Клав-
дия Васильевна шныряла в толпе, давая какие-то указа-
ния своим соратникам.
Джапаридзе продолжал говорить. Он рассказал о
подьеме революционного движения в России, о позор-
ной войне с Японией, о предательстве царского генера-
литета.
— Бакинские рабочие не могут остаться в стороне от
великого движения русского пролетариата. Борясь за
улучшение своего экономического положения, мы долж-
ны помнить, что главный враг — кровавое царское само-
державие...
Рабочие бурно аплодировали. По знаку Шендрдкова
раздались было отдельные выкрики из толпы:
— Долой политику! Долой комитетчиков!
298
Но взрыв новой бури рукоплесканий и возгласов
«долой самодержавие!» сразу заглушил их, как бы на-
крыв бурлящей волной.
Шендриковцы притихли.
— Завтра три дня кончаются,— напомнил я Ибраги-
му. — Что скажешь Шендрику?
Ибрагим сердито повел глазами в сторону Ильи:
— Скажу — обманщик ты, жулик!
Митинг продолжался. Агитаторы-большевики пункт
за пунктом разъясняли рабочим требования, напечатан-
ные в листовке комитета, говорили о политических зада-
чах стачки, призывали к стойкости и братской солидар-
ности, к борьбе до полной победы.
Выступали и многие беспартийные рабочие-нефтяни-
ки. В коротких, но полных гнева речах они рассказы-
вали о зверской эксплуатации и бесправии, царящих
на нефтяных промыслах, о невыносимых условиях рабо-
ты и жизни в Балаханах, о жадности и бездушии неф-
тепромышленников, о голоде и болезнях.
А я все еще не решался выступить, боялся сконфу-
зиться перед этой многотысячной массой людей, окру-
жавших камень-трибуну. Заметив мое волнение, Ванеч-
ка подтолкнул меня к камню:
— А ну, давай, нечего мяться! Храбрость города
берет!..
Словно подброшенный вихрем, я вскочил на камень и
встал на место только что закончившего речь оратора...
Передо мной всколыхнулось море черных голов, и
тысячи пар глаз глянули в мои глаза, сковав меня стра-
хом. Гул голосов постепенно замолк. Выжидательная
тишина застыла в воздухе. Что я должен делать? Что
сказать?
Ужасное мгновенье! Несколько секунд я стоял как в
столбняке, задыхаясь от волнения, готовый разорваться
от наплыва чувств, не зная, с чего начать. Еще миг, и
я бы с позором скатился с камня. Но, перехватив на-
смешливый взгляд Ильи, стоявшего рядом с Клавдией
Васильевной в двух шагах от камня, я сразу разразил-
ся бурной, полной ярости речью. Мне хотелось все сло-
ва выпалить залпом. Голос звенел и прерывался. В гру-
ди не хватало воздуха.
299
Выразив свою ненависть к буржуям-эксплуататорам,
я заговорил о диком произволе царского самодержа-
вия, о беспросветном рабстве и бесправии рабочего клас-
са. Говорил, как во сне, смутно сознавая окружающее,
захлебываясь словами.
Мельком видел лицо Клавдии Васильевны. Сначала
оно улыбалось, потом удивленно вытянулось, побледне-
ло, стало сухим и холодным. Улыбка застыла, глаза на-
лились гневом. Значит, все в порядке.
Я продолжал говорить, призывая рабочих бастовать
до полной победы, но не забыть нашего главного вра-
га — царское правительство. Бросив в заключение не-
сколько злых разоблачительных слов в сторону Ильи и
Клавдии Васильевны и назвав их демагогами, я закон-
чил свое первое выступление отчаянным возгласом:
— Долой царя-вампира! Долой самодержавие!..
Лозунги были дружно подхвачены митингом, а я
свалился с камня прямо к ногам Алеши.
Мне кажется, в эти минуты я был счастлив, как ни-
когда в жизни.
— На первый случай неплохо, — ободряюще сказал
Алеша,— но в следующий раз не робей так, не торопись,
не глотай слов.
Вдруг чья-то рука крепко сдавила мое плечо, я обер-
нулся. Надо мной нависло посеревшее от злобы лицо
Клавдии Васильевны.
— И ты, Брут? — прошипела она трясущимися
губами.
— Да! И я Брут! — решительно отрезал я, хотя не
имел о нем ни малейшего представления. Но раз его
имя приводит в ярость врага, почему не быть и Брутом?..
ВОЙСКА ИДУТ!..
В течение первой недели всеобщая стачка проходила
с большим подъемом. Многочисленные митинги и про-
кламации подогревали массы. Власти все еще не реша-
лись вмешаться и навести «порядок». Рабочие Баку
явочным порядком осуществляли свободу слова и соб-
раний.
300
Попытки меньшевиков, эсеров и дашнаков отвлечь
рабочих от политической борьбы, ограничить стачку «чи-
сто экономическими требованиями» и мирно договорить-
ся с хозяевами терпели поражение. Лозунги нашей пар-
тии: «Долой войну!», «Долой самодержавие!» — греме-
ли во всех концах города, придавая стачке все более
грозный политический характер.
Подхваченный вихрем событий, я завертелся в гуще
борьбы, теряя ощущение пространства и времени. Мне
уже казалось, что начинается революция, что не сего-
дня-завтра в Баку затрещат выстрелы, молнией вспых-
нет восстание и перекинется во все концы России. И то-
гда под ударами революции рухнет ненавистное само-
державие, и прекрасная заря свободы засияет над на-
шими головами.
Стачечный комитет вступил в переговоры с нефтепро-
мышленниками, выделившими для этой цели комиссию
из пятнадцати человек: это были блестящие адвокаты,
управляющие и несколько хозяев.
В основу переговоров были положены требования,
разработанные Бакинским комитетом с участием делега-
тов от промыслов. Эти требования ныне стали «хартией
вольности» бакинского пролетариата.
Начались совместные заседания стачкома и комис-
сии. Наши представители-большевики настойчиво доби-
вались удовлетворения каждого пункта требований.
Однако вскоре обнаружилось, что хозяевам, в сущности,
некуда торопиться. Их представители часами спорили по
каждому вопросу, придирались к мелочам, уклонялись
от прямых ответов.
По словам Ванечки, Илья Шендриков вел себя на
этих заседаниях довольно странно. Обычно многоречи-
вый, он часами просиживал молча, скучающе позевывал,
покручивая двумя пальцами клинышек своей бородки.
А его редкие выступления были коротки и большей
частью касались разных мелочей и частных требований,
вроде рукавиц и фартуков.
Бесплодные словопрения продолжались, угрожая за-
тянуть стачку на долгое время.
На что же надеялись нефтепромышленники? Какую
цель преследовали своим саботажем?
301
Вскоре все выяснилось.
Растерявшиеся в первые дни местные власти начи-
нали приходить в себя. К наместнику Кавказа и к ми-
нистру внутренних дел посыпались панические телеграм-
мы с просьбой о немедленной посылке войск и казаков.
«Имеющуюся в настоящее время в Баку воинскую силу
нахожу недостаточной, почему прошу главноначальст-
вующего возможно усилить...» — умолял бакинский ви-
це-губернатор Лилеев.
Эти вопли были услышаны.
Из Грозного в Баку были направлены две сотни Гор-
ско-Моздокского казачьего полка и два стрелковых ба-
тальона из Тифлиса.
Над стачкой нависла угроза. В воздухе запахло
кровью.
Бакинский комитет немедленно выпустил проклама-
цию — обращение к солдатам.
Я читал ее и перечитывал с большим волнением.
Мне казалось, что эта простая, трогательная листовка
способна растопить сердце любого человека, любого
солдата.
«Братья солдаты! — призывал комитет.— Вас
привели сюда, чтобы стрелять в нас, рабочих людей,
добивающихся улучшения своей и вашей, солдаты,
участи.
Быть может, в то самое время, когда вы будете уби-
вать нас, другие солдаты у вас на родине будут убивать
ваших отцов, матерей, братьев.
...Мы добиваемся свержения царского правительст-
ва, потому что оно довело нашу родину до разорения, до
губительной безумной войны, потому что оно не дает ды-
шать, не дает жить по-человечески; мы добиваемся, что-
бы сам народ выбирал своих представителей, чтобы сре-
ди этих представителей не было тех ожиревших от без-
делья, бестолковых, развратных людей, которые правят
Россиею теперь; мы добиваемся, чтоб война с Японией,
на которую, быть может, завтра погонят вас, солдаты,
чтоб эта война была прекращена.
...Братья, будьте же людьми — не проливайте чело-
веческой крови!
Ружья вверх! Да здравствует политическая свобода!
302
Да здравствует народное правление! Долой войну! До-
лой убийц!»
Эта листовка была разбросана нашей молодежью по
всем казармам, на учебных плацах, на вокзалах, вез-
де, где могли находиться солдаты.
— Имей в виду, браток,— напутствовал меня Мак-
сим, вручая сотню листовок к солдатам,— их надо раз-
бросать на вокзале, когда придет тифлисский поезд с
войсками. Листовки непременно должны попасть в руки
срлдат. Комитет придает этому большое значение. Но
будь осторожнее.
Я с радостью взялся выполнить задание и, конечно,
решил взять на помощь Никиту.
Поезд с войсками ожидали часам к десяти вечера.
Мы с Никитой вышли с таким расчетом, чтобы ока-
заться на месте на полчаса раньше.
По дороге на вокзал мне вздумалось испытать муже-
ство своего дружка:
— Ты знаешь, Никита, если нас накроют, тюрьмы
не миновать.
— Но, но, брось пужать! — с достоинством ответил
Никита, пряча за пазуху пачку листовок.— Мы знаем,
на что идем.
Когда мы пришли на вокзал, поезд уже стоял на пу-
ти и начиналась выгрузка солдат: он прибыл раньше
времени. Это могло сорвать все наши планы. К счастью,
ночь была темной, и нам удалось незаметно прокрасть-
ся к хвосту воинского поезда. Мы нырнули под вагон.
Платформа, как обычно, освещалась скупо. Солда-
ты один за другим выскакивали из вагонов в полном
снаряжении.
Я швырнул пачку листовок под ноги солдат. Другую
пачку бросил Никита. Солдаты стали подбирать листов-
ки, а мы уже спешили к головному вагону, выбросив по
пути еще несколько пачек.
Мы были на середине состава, когда по платформе
забегали офицеры, железнодорожная охрана. Разда-
лись тревожные свистки.
— За нами, паря,—спокойно заметил Никита, швыр-
нув последнюю пачку листовок.— Теперь давай бог
ноги!..
303
Однако бежать назад было поздно: на путях появи-
лась охрана, полиция. Замелькали огоньки ручных фо-
нарей.
Передвигаясь под поездом на четвереньках, мы с
трудом добрались до головного вагона и залегли меж-
ду шпал за колесами. Здесь было темно, как в чулане.
— Кажись, влопались,— шепнул Никита.
Я с досадой толкнул его локтем в бок:
— Молчи знай!
— И то молчу!
Огни фонарей рассыпались по путям. Гул голосов
приближался к паровозу.
Вскоре мы услышали стук молотка о колеса вагонов.
Никита дернул меня за руку:
— Слышь, сюда идет!..
— Тссс!
Послышались шаги рабочего, осматривавшего коле-
са.
Мы прижались к шпалам, не смея шелохнуться.
Луч света осветил мое лицо. Я невольно зажмурил-
ся. Пропали!..
От резкого стука молотка над самым ухом я вздрог-
нул и открыл глаза. При свете фонаря, поставленного
на землю, я увидел голову рабочего в драной шапке. По-
стукивая молотком по колесу, он смотрел прямо на нас.
У меня перехватило дыхание. Никита крепко сжал мою
руку...
— Тихо, ребята,— предостерег рабочий,— видел...
знаю. Архаровцы идут!
Рабочий поднял с земли фонарь и направился к па-
ровозу. Мы снова утонули в темноте. Значит, не все еще
потеряно. Через минуту к нашему вагону подбежало
двое из железнодорожной охраны.
— Что вы здесь носитесь как ошалелые? — строго
спросил у них рабочий.
— Черт их знает, кого-то ловить велели,— ругнулся
один из охраны, направляя свет фонаря под наш ва-
гон,— может, воры ай жулики... Ой, кажись, есть кто-то!
Не успел я сообразить, что предпринять, как Никита
метнулся из-под вагона и цапнул охранника за ноги.
Тот охнул и, опрокинув фонарь, грохнулся на землю.
304
— Сыпь за мной! — скомандовал Никита, ударом
кулака сщибая с ног второго охранника.
Я ринулся за Никитой.
— Держи, держи-иии! — неслось нам вслед.— Во-
о-оры!..
Никита ураганом летел вперед, я за ним. Мы долго
петляли между товарными поездами, ныряли под ваго-
ны, перескакивали через кучи шлака, падали и вновь бе-
жали. Наконец остановились под каким-то мостом.
— Кажись, отстали, паря, — решил Никита, отдува-
ясь как паровоз.
Да. Голоса преследователей уже замолкли. Можно
передохнуть.
Никита был доволен:
— Вот, поди ж ты, и кулаки пригодились для дела.
Что верно, то верно: без могучих кулаков Никиты
нам бы каюк.
А листовки солдаты все-таки прочитают.
С этого дня мы с Никитой не расставались.
«РРА-А-АЗОЙДИ-И-ИСЫ>
Из Тифлиса прибыли солдаты, из Грозного — казаки.
В Баку стало тревожно.
На улицах города >и в рабочих районах появились
усиленные наряды полиции, конные разъезды казаков,
патрули солдат в полной боевой готовности.
Митинги и собрания забастовщиков по-прежнему
проходили открыто. Появление войск еще больше подо-
гревало рабочих, поднимало их боевой дух. Мне каза-
лось, что не сегодня-завтра мирная стачка перерастет в
восстание, а солдаты, разумеется, перейдут на нашу сто-
рону. Я почти совсем уверовал в это, когда узнал, что
Бакинский комитет дал указание агитаторам готовить
массы к политической демонстрации.
Подготовка демонстрации началась с межрайонного
собрания рабочего актива и делегатов от разных пред-
приятий. Оно должно было состояться на окраине Чер-
ного города, за линией железной дороги. Туда мы и от-
правились вместе с Никитой.
305
Выйдя из города,, мы пересекли в обозначенном ме-
сте линию железной дороги. Дальше тянулась голая
холмистая степь. Никакого признака собрания не было
заметно. Странно...
Прошли еще немного и, поднявшись на ближайший
холм, мы увидели Алешу Маленького, который патру-
лировал собрание. Он поднимался нам навстречу.
— К чему такие предосторожности? — спросил я.-—
Все митинги проходят открыто, полиция перепугана на-
смерть, а солдат и подавно бояться нечего.
— На собрании будут товарищи из комитета, — от-
ветил Алеша,— предосторожность никогда не мешает.
Показав нам, куда идти, Алеша вернулся на свой
пост.
Обогнув бугор, мы очутились в широкой котловине.
Здесь собралось человек полтораста рабочих-активи-
стов из разных районов, в том числе Мамедъяров, Ка-
сумов, Бархатова, Андрей Молокан, Ханлар, Максим,
Рашид, Раечка, Зара и другие.
Сообщение делала Ольга Петровна. Она говорила о
политических задачах стачки:
— Нефтепромышленники продолжают затягивать
обсуждение наших требований. Терпение рабочих исто-
щается. Начинаются стычки с казаками и полицией.
Бакинский комитет предлагает провести большую поли-
тическую демонстрацию в городе с участием балахан-
ских и биби-эйбатских рабочих. Каждый район должен
прийти со своими знаменами...
В ложбину внезапно скатился Алеша Маленький.
Казаки!..
Мы сразу сбились в кучу.
— Спокойно, товарищи! — предупредил Максим.—
Нас здесь не видно, и казаки могут проехать мимо.
Плотной стеной несколько минут мы стояли молча.
На вершины окружающих холмов со всех сторон
взлетели казаки.
— Ружья на прицел!—резким визгливым голосом
скомандовал офицер.
Казаки вскинули винтовки к плечам и застыли в
ожидании. Их кони и черные мохнатые папахи, как
изваяния, выделялись на фоне неба.
306
Мы встали кругом, прикрывая женщин. Алеша Ма-
ленький заслонил Раечку.
Офицер взмахнул шашкой и зло взвизгнул:
— Рррр-а-а-а-зойдись!..
Мы стояли под наведенными дулами ружей как
окаменевшие. Никто не тронулся с места.
Офицер побледнел, видимо не решаясь дать залп в
упор по безоружной толпе. Лица казаков вытянулись в
напряженном ожидании команды.
— Братья казаки! — раздался вдруг сильный го-
лос Максима.— На кого вы поднимаете ружья? С кем
воюете!?
Бешеным рывком офицер поднял коня на дыбы:
— Молча-а-а-ать! Расходись!
Мамедъяров вышел вперед:
— За мной, товарищи, все вместе!
Мы стали подниматься на холм. По знаку офицера
казаки осадили коней, уступая нам дорогу.
Мы вошли в этот «проход» и двинулись по направ-
лению к Черному городу.
Шли плотными рядами, взявшись за руки, впереди и
сзади мужчины, женщины — в середине. Мы с Ни-
китой оказались во втором ряду.
Казаки конвоировали нас с винтовками наготове.
Впереди с шашкой в руке гарцевал офицер.
Вскоре мы вошли в узкую улицу.
Я разглядывал казаков. Кто они? Неужто посмеют
стрелять в безоружных людей?
Ближайший ко мне казак— белокурый юноша с ли-
хим чубом — казался симпатичным малым, которому не
хватало толькой хорошей саратовской гармоники с ко-
локольчиками. Одной рукой он держал на луке седла
винтовку, а другой горячил рыжего коня. Казак погля-
дывал на нас с веселой усмешкой.
Офицер отдал команду ускорить шаг.
Казаки подстегнули коней.
Женщины задыхались от быстрого бега. Раздались
крики протеста:
— Тише, казаки! Что вы делаете?!
Бледный от гнева Алеша потрясал кулаками:
— Позор, казаки.!., Стойте!.. Тише!
307
Нас продолжали гнать по улице. Справа был виден
машиностроительный завод. Максим, шагавший вместе
с Рашидом впереди, повернулся к нам и сказал:
— Когда поравняемся с заводом, я крикну «врассып-
ную». Сразу бегите в разные стороны. Передайте об
этом всем остальным товарищам.
Мы с Никитой уговорились в подходящий момент
броситься на офицера и стащить его с коня.
Рядом с Никитой шагал рослый, плечистый парень-
Андрей Молокан. Никита с завистью поглядывал на
толстую палку в руках Андрея.
Мы приближались к заводу. Веселый чубастый ка-
зак ехал в двух шагах от нас.
— Как думаешь,— спросил я Никиту,— он будет
стрелять, если офицер прикажет?
— Офицер не успеет, я заткну ему рот раньше.
Мы сравнялись с заводом, дальше площадь и переу-
лок налево.
— Врассыпную! — крикнул Максим.
Мы рванулись вперед и... наткнулись на стальную
стену штыков. Сразу с двух сторон выскочили две цепи
солдат и преградили нам дорогу. Мы попали в засаду.
Офицер оказался за цепью.
На вершок от груди я увидел острие штыка и неволь-
но отпрянул назад...
— В нагайки! — взвизгнул офицер.
Казаки ринулись на нас, как звери. В воздухе за-
свистали плети, посыпались удары по головам, по спи-
нам, всюду... Раздались проклятия, крики. Началась
свалка. Нас прижали к воротам завода. Ворота распах-
нулись, мы кинулись во двор. Часть товарищей казаки
загнали в контору завода. Через несколько минут она
была набита людьми до отказа. Меня и Андрея Моло-
кана прижали к окну, выходившему на обширный пу-
стырь, по которому тянулись телефонные столбы. К нам
протискался и Никита. Не долго думая, он выхватил
дубинку из рук Андрея и со страшной силой ударил
ею по раме. Окно с треском и звоном вылетело на
улицу.
Вскочив на подоконник, я глянул наружу:
— На улице никого нет! Пошли, товарищи!
308
Я прыгнул вниз, за мной Молокан и Никита, за
ними другие.
Мы побежали вдоль линии телеграфных столбов.
Когда я оглянулся, пустырь был усеян бегущими
в разные стороны нашими товарищами.
Появились казаки. С поднятыми нагайками, с ди-
ким визгом и криком они настигали бегущих, загоняя
их обратно в контору.
За своей спиной я услышал топот лошадиных ко-
пыт, а через мгновение жгучая боль молнией обожгла
плечо и грудь.
Я упал. Конь пролетел над головой. Мелькнули
оскаленные зубы чубастого белокурого казака.
Сделав крутой поворот, казак наткнулся на Ники-
ту. Я не заметил, как это произошло, но казак уже
валялся на земле, а Никита поднимал меня за рукав
ватника.
Мы побежали обратно, стараясь поскорей до-
браться до конторы.
Еще несколько шагов — и мы были бы у разбито-
го окна, которое теперь казалось единственным спасе-
нием. Но нас нагнал тот же казак. Схватив винтовку
за конец ствола, он взмахнул ею над головой Ники-
ты, но мой дружок мгновенно, спрятал голову за
столб. Раздался треск, и приклад винтовки разлетел-
ся на куски. Конь с разбегу пронесся дальше, а Ни-
кита перемахнул через подоконник и оказался в кон-
торе. Я прыгнул вслед за ним.
В окно влетело еще несколько товарищей. Все же
многим удалось скрыться.
В конторе было полно народу. Незнакомая мне
работница лежала на скамейке, избитая казаками;
за ней ухаживала Зара. Максима и Рашида здесь не
было. Исчезла и Ольга Петровна. Мы все были рады,
что им удалось уйти.
До глубокой ночи мы просидели в конторе под
охраной солдат и полицейских.
Никита с перевязанной щекой бодро ходил по кон-
торе, со всеми заговаривал, знакомился.
Я был уверен, что нас посадят в тюрьму или со-
шлют. Однако случилось иначе.
ЗС9
Здесь же в конторе нас опросили (адреса и фами-
лии мы, конечно, переврали), заставили подписаться
под своими показаниями и поодиночке отпустили на
все четыре стороны.
Позднее нам стало известно, что шестнадцать че-
ловек полиция задержала и отправила в тюрьму.
Первое «близкое» знакомство с казаками и сол-
датами, оставившее кровавый след на спине, показа-
ло мне, что прежде чем войска перейдут на сторону
народа, нам еще придется немало поработать.
НАКАНУНЕ
Стачка затягивалась. Лица бастующих мрачнели.
Многие голодали. Город был объявлен на военном
положении. Казаки стали разгонять митинги, изби-
вать рабочих.
Хозяева выжидали удобного момента для нане-
сения решающего удара. На заседаниях комиссии
нефтепромышленников и стачкома продолжались
упорные бои по каждому пункту требований. Перего-
воры зашли в тупик.
Бакинский комитет решил провести демонстрацию
19 декабря.
На демонстрацию должны собраться рабочие со
всех районов, особенно из Балаханов. Каждый район
со своими организаторами и знаменами. Сигналом для
начала демонстрации будет зеленая ракета, которую
пустит Рашид с Парапета в назначенное время. Сбор-
ный пункт: Парапет, Николаевская, Великокняжеская
и Губернская улицы. Шествие начнется по Никола-
евской вверх, к Городской думе.
Накануне демонстрации мы собрались в Трущобе:
Максим. Зара, Алеша Маленький, Раечка и я. Де-
вушки готовили знамя Городского района: нашивали
лозунги «Долой войну!», «Долой самодержавие!».
Мы с Максимом аккуратными пачками упаковы-
вали коротенькие призывные листовки. Завтра на де-
монстрации их разбросают наши люди.
Поднять знамя было поручено Алеше Маленькому.
Он, как и Ванечка, побывал в тюрьме за участие в про-
310
шлогодней стачке и демонстрациях. И это было свое-
го рода аттестатом зрелости революционера, свиде-
тельством его готовности жертвовать собою во имя
идеи социализма.
Я был рад, что выбор пал на Алешу, и, признаться,
немного завидовал ему: ведь это настоящий героиче-
ский подвиг — открыто на улице, на страх врагам
поднять наше знамя! Впрочем, с благословения Мак-
сима мы договорились разделить эту великую честь:
до начала демонстрации свернутое знамя будет нахо-
диться у Алеши за пазухой, под пальто, а я буду ря-
дом с ним, с трубчатой палкой в руке.	,
Как только с Парапета взовьется к небу сигналь-
ная ракета, мы тотчас нацепим знамя на палку и оба
выскочим на середину мостовой. Здесь Алеша и под-
нимет знамя. Мы обещали Максиму защищать знамя
партии до последней капли крови.
Девушки смотрели на нас и восхищались.
— Какие вы счастливые! — вздохнула Зара, отда-
вая готовое знамя Алеше.
— Но мы ведь тоже пойдем на демонстрацию, —
успокоила свою подругу Раечка.
— Все пойдем, — подтвердил Максим, вручая де-
вушкам по пачке прокламаций. — Бросать начнете
после сигнала, когда народ хлынет на мостовую.
Девушки ушли, мы остались в Трущобе втроем.
Алеша развернул знамя. При свете лампы оно пе-
реливалось кроваво-красным цветом, золотые буквы
сверкали. Тревожно и радостно билось сердце...
Завтра, б десять утра, с Парапета взовьется к не-
бу зеленая ракета. И тогда знаменосцы всех районов
сразу выбегут на мостовые Николаевской и Велико-
княжеской улиц, к ним с тротуаров хлынет народ, и
красные флаги затрепещут над нашими головами.
Грянет «Марсельеза»:
Вставай, подымайся, рабочий народ!
Иди на врага, люд голодный!
Мы с Алешей решили «прорепетировать» подъем
знамени.
Максим дал «сигнал».
311
Я быстро раздвинул трубчатую палку. Алеша на-
цепил знамя и вскинул его к потолку. При этом мы
оба так волновались, словно действие происходило
уже во время демонстрации под угрозой расстрела.
— Очень хорошо, — похвалил Максим. — Если вы
не растеряетесь в нужный момент, все пройдет как
нельзя лучше. А теперь спать!
Максим лег на топчане, а мы с Алешей устрои-
лись на полу, разостлав все мягкое, что у нас было.
Невозмутимый Максим вскоре заснул, как будто за-
втра ничего особенного не предполагалось. Нам же
было не до сна.
За эту ночь я ближе узнал Алешу. Ему было толь-
ко 19 лет. Суровый отец — религиозный фанатик,—
узнав, что его сын революционер, выгнал Алешу из
дому. Тогда он целиком отдался работе в подполье.
Это был необыкновенно горячий юноша с чистой ду-
шой, готовый в любой миг пожертвовать своей
жизнью во имя революции. Он ни в чем не знал середи-
ны: если ненавидел, так всем своим существом, если
любил — так беззаветно, каждой капелькой своей кро-
ви. Вот и сейчас он с восторгом рассказывал мне о не-
обыкновенном мужествен стойкости страстного побор-
ника науки Джордано Бруно, сожженного на костре
инквизиции. Алеша только что прочитал о нем книж-
ку и теперь пытался представить себя на месте Бруно.
— Понимаешь, друг, ведь он сгорел на костре за
свою идею, — трепетно шептал он мне на ухо, — сго-
рел, но не отказался от своих убеждений. А ведь это,
должно быть, очень больно, невыносимо...
Я согласился, что смерть на огне действительно са-
мая мучительная и надо быть настоящим героем, что-
бы вынести такое страшное испытание.
— И железную волю надо иметь,—досказал Алеша.
— Но вряд ли нас будут теперь жечь и ставить
на уголья, — заметил я беспечно, — а вот тюрьмы или
ссылки, пожалуй, не миновать.
— Как знать, что будет завтра, — холодно возра-
зил Алеша, — борьба еще только начинается.
О героизме, о жертвах и подвигах мы проговори-
ли всю ночь, заснув только под утро.
312
Мне снились тревожные сны: казаки, разгоняющие
митинг, красное знамя, растерзанное копытами коней,
мостовая, залитая кровью, и даже костер, на котором
черные монахи жгут бедного Алешу... Я почувствовал
даже запах гари и проснулся весь в поту... В испуге огля-
делся... Что случилось?.. В углу комнаты, загораживая
свет спиной, стоял на коленях Алеша. По бледному ли-
цу юноши катились капельки пота. Над желтым пла-
менем свечи он держал палец левой руки. Конец паль-
ца почернел от копоти...
— Что ты делаешь, сумасшедший?—я в ужасе схва-
тил Алешу за руку и опрокинул свечку.
— Тише, товарищ, не буди Максима,— простонал
Алеша. — Я пробовал... силу воли... Могу ли и я, как
Бруно, выдержать пытку огнем... У-уу, как это больно...
Я вознегодовал:
— А как бы ты завтра понес знамя, если бы сжег
руку?
— Уже сегодня,— поправил меня Алеша,— я хотел
только попробовать прижечь палец, а ведь Бруно весь...
Нет, я еще не способен на такой подвиг.
Разорвав платок, я поспешил перевязать Алеше па-
лец и еще раз поругал его.
Тогда мне не приходило в голову, что это лишь ма-
ленькая репетиция большой трагедии Алеши в буду-
щем.
ЗЕЛЕНАЯ РАКЕТА
Утро выдалось холодное, но тихое и ясное, какое ред-
ко бывает в Баку в декабре. Море в гавани, залитое ма-
зутом, сверкало на солнце всеми цветами радуги, до
боли слепило глаза. Блестели даже булыжные мостовые
и серые каменные стены домов. Сиял золотой крест ар-
мянской церкви, стоявшей у Парапета.
Город давно уже проснулся и празднично шумел. 11а
Парапете в чахлом садике и вокруг церкви постепенно
собирался народ: сегодня праздник. В церковь шли бо-
гомольцы: старики, женщины, дети. Сюда же спе-
шила и молодежь, не столько для молитв и воздыханий,
сколько для свиданий с девушками и друзьями. Но бо-
20 На рассвете
313
лее внимательный глаз скоро мог бы заметить, что
среди этих богомольцев слишком много рабочих, кото-
рые мелкими группами и в одиночку прибывали из рай-
онов. Нефтяников можно было отличить по одежде и
изможденным лицам — это забастовщики.
А к десяти часам стало необыкновенно оживленно
и весело на ближайших к Парапету улицах: на Велико-
княжеской, Николаевской, Губернской. Разодетые по-
праздничному горожане, смеясь и болтая, прогуливались
взад и вперед по тротуарам. Ходили парами, кучками,
постепенно превращаясь в сплошные потоки людей,
чем-то возбужденных, чего-то ожидающих...
Мы явились к Парапету задолго до начала демон-
страции.
Алеша нес под пальто аккуратно сложенное знамя, я
шел рядом с ним, постукивая безобидной на вид пал-
кой.
Мы прошли по садику Парапета: отсюда ровно в де-
сять часов должна взлететь ракета.
Рашида еще не было на месте, значит рано...
А народ все прибывал да прибывал...
К назначенному часу должны были явиться на де-
монстрацию и балаханские рабочие.
Пройдясь по Парапету, мы стали подниматься по
Николаевской улице к Городской думе. Нас перегнал
казачий разъезд и быстро исчез в воротах крепостной
стены.
Алеша тревожно посмотрел на меня: что это значит?
Именно здесь, почти у самых ворот, мы должны после
сигнала сойти с тротуара на мостовую и поднять знамя.
— Странно,— сказал Алеша, прижимая локтем ле-
вой руки драгоценную ношу. — Неужели им все уже
известно? И время и план демонстрации?
— Все может быть — провокаторы еще не выве-
лись.
Я предложил переменить место, отойти шагов на со-
рок дальше, и здесь, по сигналу, поднять знамя, тогда
казаки не смогут налететь на нас сразу из ворот кре-
пости.
Алеша согласился и посмотрел на часы: без чет-
верти десять!
314
Удивительно, до сих пор нет балаханских рабочих.
За зданием Городской думы мы заметили роту сол-
дат в полной боевой готовности, с примкнутыми к вин-
товкам штыками. Через минуту по Николаевской улице
промчался отряд драгун.
— Нам готовят хорошую встречу,— сказал Але-
ша.— Окружают со всех сторон.
Народ продолжал прибывать, заполняя все тротуары
ближайших улиц. Собралась уже не одна тысяча. Поя-
вились знакомые лица большевиков — организаторов
демонстрации. Пришли Ханлар с Андреем Молока-
ном, Георгий Рыжий, Мородовцев из Завокзального
района, братья Кирочкины из Черного города, матрос
Варяг.
Рашид с ракетой наготове был на месте.
Алеша все чаще поглядывал на часы. Стрелка не-
умолимо приближалась к десяти, а балаханских рабо-
чих все еще не было.
Мы уже встали на новое место, с трепетом ожидая
взлета ракеты.
Еще одна рота солдат прошла по Великокняжеской
улице. Сбоку петушком вышагивал подтянутый, щеголе-
ватый офицерик.
— Смотри, какой чижик!—засмеялся Алеша.
Рота солдат скрылась в ближайшем переулке. По-
лиции не было видно.
Часы показывали ровно десять.
Мы стали нервничать. Еще секунда-другая, и ракета
зеленой змеей взовьется к небу...
Но Рашид почему-то медлил.
Прошло еще несколько минут напряженного ожида-
ния. Лицо Алеши стало серым, как земля, глаза горели.
Под аркой крепостных ворот показался казачий
офицер на коне. Он выехал на мостовую и приподнял-
ся на стременах. Не ждет ли и он ракеты?
Солнце поднималось все выше и выше. Небо таяло
в радостном сиянии.
Скорей бы уж!
А балаханцев все еще не было.
— Должно быть, что-то случилось,— в отчаянии про-
шептал Алеша,— ведь давно пора.
20*
315
Нас неудержимо потянуло на мостовую. Мы сошли
с тротуара.
— Куда вас черти несут? Демонстрация отложена.
Надо расходиться. Балаханцы не пришли!
Это был Максим.
Мы были готовы ко всему: к разгону, к расстрелу,
к кровавой стычке с казаками, но только не к этому.
Демонстрация отложена! Балаханцы не явились!
Народ расходился медленно, неохотно.
В разных концах, в самой гуще толпы фонтаном рас-
сыпались листовки. Они исчезали мгновенно, на лету.
Мне показалось, что там промелькнул зеленый шарф
Раечки. А вон и Зара стремительно врезалась в толпу.
Новый каскад листовок белой стайкой вспорхнул вверх,
через секунду — дальше, еще дальше... Это след Зары.
Войска не посмели вмешаться.
Надо думать, что зеленая ракета нам еще пригодит-
ся!
Что же случилось в Балаханах? Почему не явились
нефтяники? По какой причине отложена демонстра-
ция?..
Вскоре все стало известно.
Накануне демонстрации шендриковцы, дашнаки и
эсеры проявили необыкновенную энергию. Они ходили
по рабочим казармам, собирали людей мелкими груп-
пами, проводили беседы.
Эти предатели уговаривали рабочих не идти на де-
монстрацию, запугивали расстрелами, срывом «мирной»
стачки. И тем не менее по зову Балаханского районного
комитета нефтяники рано утром 19 декабря собрались у
знакомого всем камня-трибуны. Здесь Фиолетов вы-
ступил с коротким словом, призывая немедленно дви-
нуться в город. Но вслед за ним вскочил на камень Шен-
дриков. Он яростно агитировал против участия балахан-
цев в демонстрации, бесстыдно клеветал на большеви-
ков, призывал к «мирной стачке», доказывал, что де-
монстрация озлобит нефтепромышленников и приведет
к срыву переговоров.
Шендриков говорил до тех пор, пока стало совершен-
но очевидно, что к назначенному часу балаханцы уже
не успеют добраться до города.
316
Демонстрация все же могла бы состояться, если бы
не новые обстоятельства. Бакинский комитет узнал, что
властям стало известно о готовящейся демонстрации и
что по сговору с нефтепромышленниками войскам от-
дан приказ о беспощадном разгроме ее. Кровавая рас-
права над безоружными демонстрантами могла бы де-
морализовать массы и привести к срыву всеобщей стач-
ки. Комитет решил отложить демонстрацию.
В те дни мы еще не знали о том, что творилось за
кулисами стачки и на какую измену способны вожаки
меньшевиков.
После событий 19 декабря пошли слухл о подкупе
главарей шендриковцев нефтепромышленниками, о тай-
ных сношениях Ильи Шендрикова с наместником Кав-
каза. Называли даже денежную сумму в тридцать ты-
сяч рублей, за которую Шендриков обязался помогать
хозяевам в борьбе против стачки.
К сожалению, тогда никто не мог схватить подлого
иудушку за руку и уличить его в прямом сговоре с цар-
скими властями.
Только спустя несколько лет Шендриков и шендри-
ковцы были окончательно разоблачены. Но пока что
иуда плел свои сети втайне от народа и при помощи
своих подручных готовил одну провокацию за другой.
ЕЩЕ ПЯТЬ МИНУТ
В развитии стачки и поддержании боевого духа за-
бастовщиков печатная агитация имела огромное значе-
ние. Листовки и бюллетени Бакинского комитета инфор-
мировали рабочих о ходе переговоров Стачечного коми-
тета с нефтепромышленниками, рассеивали провока-
ционные слухи, разъясняли требования, знакомили с по-
литическим положением внутри страны, призывали к
братской солидарности и выдержке.
Жандармерия и полиция сбились с ног в поисках под-
польных типографий. Начались повальные обыски и об-
лавы. В ночь на девятнадцатое декабря полиции уда-
лось захватить одну из типографий Бакинского коми-
тета.
317
Власта возликовали, полагая, что подпольной печати
нанесен непоправимый удар. Конечно, потеря типогра-
фии несколько ослабила возможности печатной агита-
ции. Тем не менее на следующий день, как бы в насмеш-
ку над полицией, тысячи прокламаций усеяли улицы
Баку.
Наша печать продолжала делать свое славное дело.
В грандиозном движении бакинского пролетариата
стачка рабочих нашей типографии и переплетной была
каплей в море. Однако и ее надо было провести ор-
ганизованно, разработать требования рабочих и предъ-
явить их хозяину.
Мы с Али и Никитой помогли Рашиду собрать всех
рабочих. Несложные требования наборщиков и пере-
плетчиков были приняты без всяких затруднений. Мы
тут же написали их на большом листе бумаги с таким
заголовком: «Господину хозяину от всех рабочих и слу-
жащих типографии и переплетной решительные требо-
вания». Дальше следовали двенадцать пунктов требова-
ний, которые заканчивались словами: «Никаких пере-
говоров вести не будем до полного удовлетворения».
Нужно было вручить бумагу хозяину. Для этого сна-
чала хотели выбрать двух делегатов из числа самых ав-
торитетных рабочих. Однако Рашид, не желавший ни-
кого подвергать риску, внес неожиданное предложение.
— Товарищи,— сказал он,— предлагаю послать с
бумагой к хозяину самого «старшего» рабочего — наше-
го Али.
Собрание ответило дружным смехом, но тут же ре-
шило, что и в самом деле лучше всего послать Али —
с него взятки гладки: отдаст бумагу и раскланяется.
Али торжествовал.
Когда рабочие разошлись, Рашид сказал мне:
— Завтра в семь часов вечера зайди в типографию.
— А что мне там делать?
— Ничего особенного: ты просто поможешь нашим
ребятам вынести и погрузить на арбу кое-какие вещи.
Понятно?
— Вполне!
Лукаво прищурив глаза, Рашид похвалил:
— Вот это ответ!
318
По совести говоря, я ничего не понял, но зато пока-
зал, что умею держать язык за зубами. Теперь я и сам
иногда пускал в ход замечательный совет Рашида:
«Зачем знать, когда можно не знать?»
На следующий день, ровно в семь часов, я был в ти-
пографии.
Наш хозяин в эти дни с утра до вечера просиживал
в конторе, ожидая прихода забастовщиков с повинной
На сей раз он оказался в типографии и встретил меня
широкой улыбкой.
— A-а, здравствуйте, дорогой мой! Я так и знал, что
вы, как умный молодой человек, явитесь на работу. А то,
помилуйте, прислали ко мне мальчишку с требования-
ми. Это даже оскорбительно, молодой человек. Он как
пуля влетел в контору, сунул мне в руки бумаги и гово-
рит: «Получайте требования рабочего класса, а на
уступки мы не согласны». И убежал, каналья. Как это
вам нравится?
Мне в самом деле выходка Али очень понравилась.
Все же пришлось остановить поток красноречия хозяина:
— Я, собственно, не на работу, да и время уже позд-
нее, я за кепкой пришел. Забыл, знаете ли...
Улыбка на лице толстяка исчезла; он изумленно
выпучил на меня глаза:
— Что?.. Кепка... Какая кепка? Что ты мелешь
вздор!
Я не успел ответить: на улице затарахтели колеса, и
высокая арба остановилась у дверей типографии.
— Кого там еще черт принес? — зло огрызнулся хо-
зяин.
В наборную вошли двое рабочих и деловито закрыли
за собой дверь. Один был совсем еще безусый парень
с озорными глазами, другой постарше, высокий, здоро-
вый. Оба в потертых пальто и в сапогах.
Высокий, не торопясь, вынул из внутреннего кармана
пальто револьвер и, не повышая голоса, скомандовал:
— Руки вверх, граждане!
Хозяин побледнел и тотчас поднял руки. Я тоже не
стал дожидаться повторения приказания, ибо дуло ре-
вольвера смотрело то на меня, то на хозяина, вызывая
довольно неприятное ощущение.
319
— Вы, гражданин, встаньте вон в тот уголок,— при-
казал рабочий владельцу типографии,— а вы, молодой
человек, посветите нам и помогите кое-что вынести от-
сюда — и ни звука!
Вот теперь я понял, для чего меня вызвал Рашид.
Вдвоем с безусым пареньком мы вынесли из набор-
ной и уложили на арбу несколько ящиков с различным
шрифтом, бочонок краски, набор разных заставок и
линеек, верстатки и другие нужные вещи. По тому, как
быстро и точно все это находил паренек, я понял, что
дело было подготовлено заранее. Рука Рашида!
Рабочий с револьвером стоял у двери, наблюдая за
погрузкой:
— Пошевеливайтесь, товарищи, пошевеливайтесь!
Когда мы поставили на арбу последний ящик, безу-
сый паренек подмигнул мне:
— Теперь все. Ловко сработали, а?..
Я помог ему закрыть груз рогожей. Он сел верхом
на ящик и подал знак возчику.
— Поехали, Магомед!
Тот зачмокал губами, лошадь тронулась с места, и
арба затарахтела немазаными колесами.
Я поспешил вернуться в типографию.
— До свиданья, граждане! — сказал рабочий, сунув
револьвер в карман.— Руки можете опустить, но ровно
полчаса не выходите на улицу. И боже вас упаси сооб-
щить об этом «недоразумении» в полицию — под зем-
лей найдем! Договорились?
Для большей убедительности он хлопнул рукой по
карману и, не торопясь, вышел.
Грохот арбы затихал вдали.
— Отчаянные люди! — вздохнул хозяин, с явным
удовольствием опуская затекшие руки.— Впрочем, такие
дела в Баку не в диковинку: на ихнем языке это назы-
вается не грабежом, а экс-про-при-а-цией.
Я был в восторге, но старался сохранить испуган-
ный вид:
— И как они не боятся, хозяин? Вы- же можете вы-
дать их...
Лицо толстяка перекосилось улыбкой:
— Попробуй выдай! Кому охота получить пулю?
320
Нет уж, я лучше воздержусь, да и вам не советую бол-
тать.
— Да, вы, пожалуй, правы,— согласился я, уса-
живаясь поудобнее на табурете,— Они, конечно, запри-
метили нас и в случае чего найдут.
— Страшное время,— вздохнул хозяин.
— Полчаса уже прошло? —спросил я через некото-
рое время.
Хозяин посмотрел на свои серебряные часы:
— Нет, молодой человек, еще пять минут...
УЛЬТИМАТУМ
Стачка продолжалась.
Попытка залить ее кровью не удалась.
Демонстрация была сорвана, но подготовка к ней
имела огромное политическое значение. По призыву
большевистского комитета тысячи пролетариев вышли
на улицу, готовые выступить против царского правитель-
ства, развернуть красные знамена революции. Обстоя-
тельства вынудили отложить демонстрацию, и рабочие
отступили: отступили в полном порядке, без паники, как
дисциплинированная армия. А тот, кто организованно
отступил сегодня, сможет наступать завтра.
19 декабря бакинский пролетариат наглядно проде-
монстрировал свою политическую зрелость, свою спло-
ченность и готовность следовать за партией.
Полицейские репрессии усилились. Одновременно
оживилась провокационная работа шендриковцев, даш-
наков и эсеров. Все чаще стали раздаваться голоса наи-
более отсталых рабочих за ликвидацию стачки, за от-
каз от борьбы.
После срыва демонстрации шендриковцы круто из-
менили свою тактику: если до сих пор они исступленно
ратовали за «мирную, чисто экономическую стачку», то
22 декабря выдвинули прямо противоположные ло-
зунги: «Громи кочегарки и конторы!», «Жги промыслы!»
Сначала это показалось нам совершенно непонятным,
но уже на следующий день цель этого «маневра» стала
очевидной.
321
Взбешенные неудачей первой провокации, нефтепро-
мышленники решили нанести стачке новый удар. 22 де-
кабря переговоры со стачечным комитетом были неожи-
данно прерваны. И в тот же день по всем промыслам и
заводам от имени нефтепромышленников был расклеен
ультиматум забастовщикам: если завтра в 6 часов утра
все рабочие не встанут на работу, они будут считаться
уволенными с 16 декабря сего года.
Рядом с ультиматумом появился проект соглашения,
выработанный комиссией нефтепромышленников. В нем
было указано, на какие уступки рабочим согласны хозяе-
ва. Само собой разумеется, что эти «уступки» были для
отвода глаз.
Момент для удара, казалось, был выбран удачно: за
десять дней стачки материальное положение рабочих, не
имевших никаких сбережений, ухудшилось. Денежная
помощь бастующим была крайне недостаточна.
В таких условиях приказ немедленно встать на рабо-
ту мог оказать известное воздействие на отсталых рабо-
чих. Нефтепромышленники рассчитывали, что если к 6
часам утра, как указано в ультиматуме, большинство
рабочих не выйдет на работу, то некоторая часть все же
потянется к промыслам. Это вызовет возмущение
остальных забастовщиков, приведет к междоусобным
столкновениям, к попыткам разгрома промыслов и даст
прямой повод для вмешательства войск.
Но Бакинский комитет своевременно учел возможные
последствия ультиматума. 22 декабря все агитаторы и
активисты партийной организации были разосланы по
нефтяным районам, где решалась судьба стачки. Туда
же были направлены и агитаторы «Гуммет», которые
должны были сдержать азербайджанских рабочих от
анархических выступлений, разъяснить им подлинный
смысл ультиматума.
Вместе с другими работниками Городского района в
Балаханы послали и меня. Никита присоединился к нам.
За дни стачки он многому научился и готов был выпол-
нить любое задание партийной организации.
В Балаханы мы приехали к вечеру. Никита немед-
ленно разыскал Ибрагима. Он мог пригодиться нам
при разговорах с азербайджанскими рабочими.
322
Что же происходило здесь в ночь на 23 декабря?
После короткого совещания районный комитет раз-
бил актив на группы по два-три человека и разослал нас
на важнейшие участки района. Группы обошли все жи-
лые казармы, провели летучки, предупредили рабочих о
готовящейся провокации нефтепромышленников и орга-
низовали пикеты забастовщиков на случай штрейк-
брехерства. Каждый пикет состоял из десяти-пятнадца-
ти беспартийных рабочих, возглавляемых большеви-
ками.
Мы с агитатором Кази-Мамедом попали на уча-
сток, в который входили и промыслы Нобеля. С по-
мощью Ибрагима нам удалось организовать пикет
из рабочих-нефтяников, в большинстве азербайджан-
цев.
В эту памятную ночь в черном лесу вышек было как-
то особенно жутко и тихо. По шоссе время от времени
проходили патрули солдат с винтовками на плечах.
Проезжали конные полицейские. На промыслах притаи-
лись вооруженные до зубов стражники и хозяйская
охрана — кочи.
Обе стороны, каждая по-своему, готовились к утру
23 декабря.
Наш пикет стоял среди вышек, в стороне от шоссе.
Наступило утро. До шести часов оставались счи-
танные минуты.
Сдувая черную пыль и копоть, по вершинам вышек
пробежал ветер. Казалось, над нашими головами на-
висала грозовая туча: вот-вот вспыхнет молния и гря-
нет гром...
Наконец то здесь, то там стали появляться пикеты
забастовщиков.
— Пошли и мы,— сказал Кази-Мамед,— наш уча-
сток большой.
Пикет двинулся за ним.
Шесть часов.
Вдруг мертвую тишину прорезал гудок. Через минуту
где-то отозвался другой, за ним третий. Гудки завывали
в разных концах района, звали на работу.
Мы остановились, озираясь по сторонам. Не хлынут
ли забастовщики на зов гудков?
323
Прошло несколько тревожных минут... Нет, пока ни-
кого не видно.
По знаку Кази-Мамеда мы пошли дальше.
Вскоре раздались крики наших пикетчиков:
— Идут, идут!
В глубине вышек появилась небольшая группа рабо-
чих, робко пробиравшаяся к промыслу Нобеля.
Мы бросились им наперерез.
Произошло недоразумение — они приняли нас за
штрейкбрехеров и встретили возгласами:
— Айда на работу, товарищи!
— Хозяин зовет!
— С голодухи подохнем!
Мы окружили их, и Кази-Мамед тотчас заговорил с
ними на азербайджанском языке. Я видел, как рабочие
сначала недоуменно переглядывались, а потом обсту-
пили Кази-Мамеда. Горячее слово большевика отрез-
вило их. Лица рабочих просветлели.
Когда агитатор закончил говорить, раздались го-
лоса:
— Бей хозяина!
— Айда конторы ломать!
Кази-Мамед резко оборвал кричавших:
— В чем дело, товарищи? Кто вас призывает к
погромам?
Вперед вышел молодой азербайджанец:
— Шендрик звал!
Кази-Мамед разоблачил провокацию шендриковцев
Рабочие присоединились к пикету.
Гудки постепенно глохли и обрывались.
Мы двинулись на вой ближайшего гудка.
— Это наш,— уверял Ибрагим,— надо скорей, там
могут начать работу.
Мы ускорили шаг.
Попутные промыслы были пусты. Значит, рабочие не
испугались ультиматума и не вышли на работу.
Мы уже бежали, спотыкаясь о колдобины, подгоняя
ДРУГ друга:
— Скорей, скорей!
С промысла, куда мы спешили, до нас долетали ка-
кие-то крики, гул и треск.
324
Вдруг гудок оборвался и смолк.
Мы опоздали. Контора нобелевского промысла оказа-
лась разбитой: выломаны двери, окна, содрана крыша.
Под крики «ура» толпа рабочих валила трубу.
Наш пикет прекратил разгром.
Вдали на шоссе показался конный разъезд полиции.
Он ехал не торопясь, поглядывая по сторонам. Шоссе
пролегало на сорок-пятьдесят метров от разгромлен-
ной конторы и заслонялось вышками. Полиция могла
не заметить нас.
— Бей опричников! — заорал ыз толпы высокий кра-
снолицый человек.— За камни, ребята!
— Берегитесь, товарищи, это провокация! — преду-
предил Кази-Мамед.
Краснолицый выхватил револьвер. В то же мгнове-
ние Никита ударил его кулаком по локтю. Рука прово-
катора повисла, револьвер отлетел в сторону.
Полиция промчалась мимо.
С криками рабочие ринулись на провокатора. Тот
шарахнулся было к шоссе, но второй удар Никиты сва-
лил его с ног.
Рабочие опознали подстрекателя — это был пере-
одетый городовой 2-го участка Чернобрюхов.
Провокатора затащили в вышку.
Суд был короток и справедлив: Чернобрюхова бро-
сили в скважину глубиной в триста метров.
Наш пикет собирался отправиться на другой про-
мысел. Вдруг мы увидели бегущего к нам человека. Он
был растрепан, без шапки.
— Товарищи!.. Товарищи! Казаки стреляют в рабо-
чих! Много убитых, раненых!
И как бы в подтверждение этого страшного изве-
стия, где-то далеко прогремел ружейный залп.
Так начинался день ультиматума в Балаханах.
«КРАСНЫЙ ПЕТУХ»
К вечеру рокового дня мы с Ибрагимом и Никитой
направились к Соленому озеру.
Но как все изменилось с тех пор, когда мы впер-
325
вые увидели здесь бесконечный поток забастовщиков,
катившийся по шоссе к серому камню-трибуне! Тогда
рабочие шли на митинг открыто, весело, шумно.
Теперь шоссе было пусто. Люди собирались медлен-
но, маленькими группами, шли по обочинам. Их лица
были угрюмы, глаза неприветливы. По небу ползли
холодные тучи, ветер сбивал шапки. И все-таки рабо-
чие шли по зову нашей партии, шли, невзирая на уг-
розу разгона, избиений.
Вокруг камня люди стояли с обнаженными голова-
ми. Ванечка говорил о жертвах провокации нефтепро-
мышленников.
— Мы требовали человеческих прав и свободы —
царские власти и хозяева ответили нам свинцом. Трое
убитых и десятки раненых в Балаханах. Двадцать че-
ловек убитых и раненых в Биби-Эйбате...
Буря возмущения пронеслась по рядам:
— Убийцы! Палачи!
Мы с Ибрагимом и Никитой находились в группе
агитаторов недалеко от камня, а в двух-трех метрах
от нас, тревожно озираясь в сторону вышек, стоял Илья
Шендриков и о чем-то шептался с Клавдией и Гроше-
вым.
Фиолетов продолжал:
— Нас хотели запугать, товарищи. Хотели силой
оружия заставить принять ультиматум нефтепромыш-
ленников, но мы выстояли. Стачка продолжается. Дер-
житесь крепче, друзья, мы победим!
Через толпу к камню, всех расталкивая, пробирался
низкорослый рабочий в грязной шапке, с круглыми оч-
ками на носу.
Клавдия дернула Шендрикова за рукав. Тот вздрог-
нул и торопливо шагнул навстречу рабочему:
— Ну что?
— Уже начали. Гляди туда!
Он показал в сторону вышек.
— Тише ты, медведь. Чей промысел?
— Нобеля, будь он проклят, анафема.
— Дурак! Я вам говорил о вышке Мирзоевых.
Рабочий вскипел и уже совсем громко крикнул:
326
— А ты не ругайся, Шендриков! Все они кровососы.
Я бы их подряд запалил во имя господа.
— Тссс!.. — зло прошипела Клавдия.
Я насторожился: что все это значит? В рабочем я
узнал Министра — сторожа балаханской библиотеки.
Шендриков двинулся к трибуне, с которой в этот мо-
мент говорил Азизбеков:
— Мы кончим стачку не по приказу хозяев. Мы за-
ставим их удовлетворить наши требования, заставим
подписать договор. Мы отомстим за пролитую кровь
наших товарищей...
— Правильно! — закричал вдруг Шендриков, вска-
кивая на камень рядом с Азизбековым.— Мы должны
отомстить за кровь наших братьев. В наших руках
есть оружие, которое для нефтепромышленников
страшнее стачки. Вот оно — смотрите!
Резким жестом он показал в сторону промыслов.
Толпа ахнула.
Багровое зарево пожара полыхнуло в небо.
— Горит Нобель!..
— Уррра-а-а-а! — неистово взвыли шендриковцы.
Министр истово перекрестился:
— Господи, благослови!
— Товарищи! Не поддавайтесь на провокацию! —
призывал Азизбеков.— Поджоги — новый повод для
расстрела рабочих. Долой провокатора Шендрикова!
Вон зубатовцев!
— Доло-о-ой! — подхватили тысячи рабочих, угро-
жающе надвигаясь на Шендрикова и его прихвост-
ней.
Ибрагим вдруг рванулся вперед и, схватив Илью за
плечо, гневно закричал:
— Где твои три дня, Шендрик! Где победа? Зачем
обманул? Кому пожар нужен?!.
Илья в испуге рванулся прочь и, окруженный своими
приспешниками, двинулся на другую сторону озера. Их
сопровождал свист и гневный рокот рабочих.
И вскоре по обе стороны озера образовалось два
митинга: один — многочисленный, с большевиками во
главе, другой — сотня отщепенцев вокруг «социалиста»
на службе у полиции — Шендрикова.
327
Большевики призывали рабочих не поддаваться на
провокации и продолжать борьбу до полной победы.
А вдали багровело небо. «Красный петух» метался
над Балаханами, перелетал с вышки на вышку, взвивал-
ся к облакам.
— Спокойно, товарищи,— предостерег один из ра-
бочих,— по шоссе скачут казаки.
От Сабунчинского вокзала к Балаханам на рысях
мчался эскадрон казаков с винтовками в руках.
Трескучий залп внезапно прорезал сумерки.
Несколько участников нашего митинга, как скошен-
ные, свалились у камня.
Хватаясь за грудь, упал и Никита на руки Ибрагима.
Я бросился к своим друзьям.
— Ой, братцы,— стонал Никита, захлебываясь
кровью.— Умираю, Ибрагимушка... Прощай, Павло...
друг...
Мы осторожно положили Никиту на спину. Ибрагим
подложил ему под голову свою папаху.
Никита схватил нас за руки, несколько раз дернулся
всем телом и прохрипел в последний раз:
— Вот мне и дали... счастье... деритесь, братцы...
И вытянувшись во весь рост, он сразу обмяк и затих...
затих навеки.
Ибрагим держал на коленях мертвую голову друга
и плакал как ребенок:
— Ай, Никита... пропал Никита... зачем такое?
Мне хотелось кричать от горя и бессильной ярости.
За что убили этого славного деревенского парня?
Рабочие расходились медленно, унося с собой уби-
тых и раненых.
А по ту сторону озера митинг продолжался: там не
было жертв.
«ВЫ ЖЕРТВОЮ ПАЛИ...»
Хозяйский ультиматум и провокация шендриковцев
не достигли цели. Кровавая расправа 23 декабря не за-
пугала рабочих — стачка продолжалась. После ульти-
матума усиленные патрули казаков, драгун и полиции
разъезжали только по шоссе, не рискуя появляться в
328
боковых проходах среди нефтяных вышек. Здесь их
встречали градом камней и железа.
Расстрел рабочих в Балаханах и на Биби-Эйбате
усилил ненависть бакинского пролетариата к царскому
самодержавию.
На следующий день по всем районам были разброса-
ны листовки Бакинского комитета с призывом явиться
25 декабря на похороны погибших товарищей.
К назначенному часу на Балаханском шоссе собра-
лись тысячные толпы рабочих. Собирались открыто,
смело, как в первые дни стачки. Полиция не показы-
валась.
Многолюдная процессия двинулась по шоссе к
кладбищу. Во главе ее шли большевики. Гробы несли
Джапаридзе, Мамедъяров, Егор Черный, Кази-Мамед,
Ванечка и другие.
За гробами рабочие несли венки и красные с черным
ленты с надписями: «Долой самодержавие!», «Долой
убийц!»
Когда процессия стала приближаться к кладбищу,
в хвосте ее появились конная полиция и казаки.
Перекинув полотнища через плечи, мы с Ибрагимом
несли гроб нашего друга Никиты. Ветер трепал его бе-
локурые волосы. Неподвижные полузакрытые глаза ка-
зались полными горькой думы.
По лицу Ибрагима катились слезы. Он не замечал
их.
Позади нас кто-то запел высоким звенящим голосом:
Вы жертвою пали в борьбе роковой
Любви беззаветной к народу.
Песню тотчас подхватили во главе колонны:
Вы отдали все, что могли, за него,
За жизнь его, честь и свободу.
Торжественная мелодия уже лилась из тысяч грудей,
лилась неудержимо, страстно, зажигая сердца свя-
щенным гневом. Под угрозой пуль и нагаек она звучала
как вызов врагам. Ибрагим тоже пробовал петь, но его
голос срывался.
21 На рассвете
329
А вот и кладбище: унылое, с невзрачными памятни-
ками, покрытыми копотью, с поломанной изгородью.
Казаки и полиция остановились у входа, сняли вин-
товки с плеч.
Последним в холодную глубину братской могилы
опускали красный гроб Никиты.
Алеша Джапаридзе поднялся на свежий земляной
холм.
Он призывал к борьбе с кровавым самодержавием,
к объединению рабочего класса под знаменем нашей
партии, под знаменем революции.
— На смену павшим придут новые тысячи борцов
за свободу, за новую, прекрасную жизнь, за социа-
лизм!
Ванечка развернул красное знамя. Подхваченное
ветром, оно полыхнуло над нашими головами, как язык
пламени.
Раздались возгласы:
— Долой самодержавие!
Грянула «Марсельеза»:
Отречемся от старого мира,
Отряхнем его прах с наших ног...
Полукруг вооруженных всадников за изгородью
дрогнул и стал перестраиваться.
Народ хлынул к знамени и встал стеной вокруг брат-
ской могилы.
А песня разливалась все шире:
Нам не нужно златого кумира,
Ненавистен нам царский чертог...
Мы с Ибрагимом стояли у самой могилы и пели, как
все, самозабвенно, всем сердцем, готовые умереть во
имя далекого счастья.
Вставай, подымайся, рабочий народ!..
Над головами казакой и полицейских молнией бле-
снули шашки.
Но многотысячная толпа стояла недвижно и плотно,
330
как скала. Высоко над нами трепетало знамя. И все
яростней гремела грозная песня:
Раздайся, клич мести народной!
Вперед, вперед, вперед!..
И казалось, нет такой силы, которая могла бы заглу-
шить эту боевую песню.
Царская опричнина так и не решилась двинуться с
места — шашки окостенели в руках.
И только когда кончился митинг и народ стал расхо-
диться, казаки и полицейские попытались отбить знамя,
но оно, передаваемое из рук в руки, как жар-птица,
уносилось прочь, то взлетая вверх, то исчезая и появ-
ляясь снова, пока не скрылось за лесом вышек.
«Марсельеза» все еще звенела в разных концах поля
и кладбища, неслась по шоссе и обочинам, звучала в
ямах, куда падали сбитые с ног рабочие, рвалась к небу:
Вставай, подымайся!..
Взявшись за руки, мы с Ибрагимом бежали меж вы-
шек по узенькой тропке, пересекавшей мазутное озеро.
Мы были далеко от кладбища и, хотя нас никто уже не
слышал, продолжали с яростью выкрикивать слова бое-
вой песни:
Вставай, подымайся!
В пылу преследования какой-то полицейский
пристав на всем скаку влетел в мазутное озеро. Конь
сразу провалился по брюхо в липкую жижу и свалился
на бок. На секунду волна мазута накрыла и коня и
всадника.
Разгневанный Ибрагим запустил в пристава огром-
ным булыжником:
— Вот тебе за Никиту!
С трудом выбравшись из ямы, черная лошадь пота-
щила по шоссе такого же черного полицейского, запу-
тавшегося в стременах.
А могучая песня все еще звучала то там, то здесь,
звучала как набат, как призыв к восстанию:
Иди на врага, люд голодный!..
21
331
ОСАЖДЕННАЯ КРЕПОСТЬ
Похороны жертв провокации нефтепромышленников
в Биби-Эйбате вылились в такую же мощную демон-
страцию, как и в Балаханах.
Стачка приобретала все более острый политический
характер. Эти две демонстрации показали грозное лицо
бакинского пролетариата, его готовность к бою. Невзи-
рая на крайнее истощение рабочих, забастовка продол-
жалась.
Добыча нефти полностью прекратилась. От пожаров
сгорело двести вышек и целые озера мазута. Цены на
нефтепродукты вскочили вверх. Владельцы больших за-
пасов нефти возликовали, надеясь заработать миллион-
ные барыши: им было выгодно затянуть стачку и голо-
дом заставить рабочих возобновить работу на прежних
условиях.
Большевики, наоборот, стремились возможно скорее
заключить коллективный договор и организованно
закончить стачку.
Меньшевики-шендриковцы, наоборот, открыли беше-
ную кампанию за продолжение стачки «до полной побе-
ды». «Никаких уступок! — кричали они на митингах.—
Будем бастовать еще месяц, два, полгода!» Такая аги-
тация была на руку крупным нефтепромышленникам.
Однако попытка провокаторов Шендриковых помочь
хозяевам затянуть стачку не удалась. К этому моменту,
как и предвидели большевики, обнажились и крайне
обострились противоречия в лагере наших врагов. По-
вышение цен на жидкое топливо привело в ярость мно-
гочисленных потребителей нефти: пароходства всей
Волги и Каспия, фабрикантов и заводчиков, спекулян-
тов-биржевиков.
Десятки панических телеграмм полетели к министру
внутренних дел и министру финансов, «его император-
скому величеству»:
«Бакинские беспорядки, остановившие добычу неф-
ти, угрожают всему Поволжью и Московскому фабрич-
ному району большою катастрофою,— телеграфировал
председатель Казанского биржевого комитета Окониш-
ников 28 декабря,— ибо недостаточное поступление
332
этого продукта на Волгу может способствовать грубому
поднятию цен, что будет разорительно фабрикантам и
судовладельцам... Казанское биржевое общество имеет
честь почтительнейше просить... возможно скорее устра-
нить забастовки, восстановив добывание нефти...»
Такие же вопли неслись из Астрахани, Нижнего Нов-
города и из других городов России.
Взвыли мелкие и средние нефтепромышленники Ба-
ку, у которых запасы нефти быстро иссякли. Прекраще-
ние добычи лишало их больших доходов.
Весть о бакинских событиях молнией пронеслась по
всей России и Кавказу.
Сотни писем с выражением братской солидарности и
поддержки посыпались в адрес Бакинского комитета
партии: пролетариат России жал руки бакинцам.
Высшие власти почуяли призрак революции. Воен-
ные катастрофы на Дальнем Востоке и рост револю-
ционного движения по всей стране угрожали самому
существованию самодержавия. Царский трон заша-
тался.
Всеобщая стачка бакинского пролетариата дала но-
вый толчок грозному движению масс. Даже такое ни-
чтожество, как царь Николай, известный своей тупо-
стью далеко за пределами России, понял опасность и
«повелел» немедленно подавить «бакинские беспоряд-
ки». Министр внутренних дел передал «повеление» на-
местнику Кавказа, наместник «приказал» бакинскому
губернатору, губернатор «насел» на местные власти, и
подавить стачку... не удалось. Стойкость и выдержка
бакинского пролетариата сорвала кровавые замыслы
царя. Тогда пришлось «насесть» на нефтепромышлен-
ников: дальнейшая затяжка «беспорядков» становилась
угрожающей и не совпадала с «видами высшего началь-
ства».
И вот в страхе перед «бунтом» и под нажимом с раз-
ных сторон нефтепромышленники стали сдаваться: пре-
рванные было переговоры со стачечным комитетом во-
зобновились.
Переговоры начались в Сабунчах, в здании «Элек-
тросилы». На этом настоял Бакинский комитет. Быть
может, никогда еще в истории рабочего движения пере-
333
говоры с хозяевами не проходили в такой необычай-
ной обстановке, в такой буре страстей и споров, как в
эти памятные дни в Баку.
Здание «Электросилы», где заседали стачком и ко-
миссия нефтепромышленников, целыми днями осажда-
ли необозримые толпы забастовщиков. Здесь, как бы
сами собою, возникали митинги, большевистские аги-
таторы выступали’с ободряющими речами. Наши люди
почти открыто раздавали прокламации и бюллетени
Бакинского комитета. Полицейские и воинские части
держались на почтительном расстоянии.
А вдали полыхало пожарище. Клочья черного дыма
тучами проносились по небу. Пахло гарью. Таким об-
разом, самый процесс переговоров превратился в могу-
чее средство политической мобилизации масс и мораль-
ного воздействия на представителей нефтепромышлен-
ников.
Радостные и возбужденные, мы с Ибрагимом пере-
ходили от одной группы рабочих к другой, раздавали
листовки, проводили беседы.
За время стачки Ибрагим, казалось, стал даже вы-
ше ростом, выпрямил спину, расправил опущенные пле-
чи. Теперь он ходил гордый и независимый. Из отстало-
го рабочего вырастал большевик.
Забастовщики с нетерпением ждали известий из
«Электросилы», где уже третий .день шло заседание.
Время от времени оттуда выбегали наши делегаты: то
Джапаридзе, то Фиолетов или Стопани — и сообщали
о ходе переговоров. В ответ рабочие разражались оглу-
шительными рукоплесканиями и криками одобрения
или, наоборот, отзывались свистом и грозным гулом не-
довольства по адресу хозяев.
— Гляди, гляди, Алеша идет! Алеша!..
Все бросились навстречу своему делегату.
— Еще одна победа! — объявил Алеша.— Принят
девятичасовой рабочий день для всех категорий,
кроме...
'— Урра-а-а!— рванулось в ответ из тысяч грудей.
— Нажимай, друг Алеша! Саол, йолдаш!..
— Восемь часов при круглосуточной работе! — за-
кончил Алеша, скрываясь в здании «Электросилы» под
334
новый взрыв одобрительных возгласов и рукоплеска-
ний.
А минут через десять красный от возбуждения вы-
бежал Фиолетов.
— Оплата за время стачки, товарищи! — известил
он рабочих.
— Урра-а-а!..
— Ежегодный месячный отпуск!
— Урра-а-а-а! Нажимай, Ваня-а-а-а!
— Саол, йолда-а-аш!..
Ванечка поспешно вернулся в здание. Там за длин-
ным столом, накрытым зеленым сукном, сидели друг
против друга враги: члены стачечного комитета, с од-
ной стороны, и комиссии — с другой. Последние чув-
ствовали себя неважно. Угрожающие гул и крики заба-
стовщиков, раздававшиеся за стенами осажденной элек-
тростанции, заставляли их бледнеть, краснеть, обли-
ваться холодным потом. Многотысячное окружение да-
вало себя знать. Комиссия шла на уступки, принимая
пункт за пунктом.
Поджав под себя ноги, Ибрагим сидел на камне
напротив крыльца здания «Электросилы».
Я устроился по соседству.
— Ну и что, друг? — спрашивал Ибрагим, широко
улыбаясь. — Победа есть, да?..
— Есть, йолдаш, есть, — отвечал я в тон Ибраги-
му.— Девять часов есть, три смены для тартальщиков
есть и ты будешь работать не 12 часов в сутки, а толь-
ко восемь. Хорошо?
•— Совсем хорошо, комитет спасибо.
Ибрагим знал русский язык довольно сносно, а я
усвоил по-азербайджански с десяток слов и с удоволь-
ствием вставлял их там, где надо и не надо.
Ибрагима я называл «йолдаш», а он меня — «това-
рищ», «друг». И оба были довольны. В эти дни наша
дружба окрепла, и мы хорошо понимали друг друга.
Радостное настроение омрачалось лишь воспоминания-
ми о безвременной гибели дорогого Никиты.
Разговор обычно начинал Ибрагим: он всем интере-
совался и все хотел знать. Но сейчас беседа не состоя-
лась. Ибрагим вдруг вскочил на ноги:
335
— Смотри, друг, Шендрик идет! Что ему тут нужно?
И действительно, в нескольких шагах от нас медлен-
но проходил Илья Шендриков. Люди перед ним рас-
ступались, но никто его не приветствовал, не заговари-
вал с ним, не кланялся. За ним, как на веревочке, сле-
довал плюгавенький человечек в помятой шляпе — это
был незадачливый «поэт» Грошев.
— Темный человек — Шендрик,— заметил Ибра-
гим, сердито глядя им вслед.— Уходи, сделай милость,
совсем уходи!
Солнце опускалось за вышки.
МАЗУТНАЯ КОНСТИТУЦИЯ
Наступил вечер 30 декабря. Напряжение стачечни-
ков росло: стачечный комитет и комиссия обсуждали
последние пункты договора. Все ждали: вот-вот вый-
дет кто-нибудь из делегатов и скажет: «Бой кончился,
победа за нами». Но дверь долго не открывалась,
дольше, чем обычно.
Никому не сиделось на месте. Люди бродили взад и
вперед, сходились и расходились.
Вдруг народ хлынул к зданию «Электросилы»: на
крыльце стоял с поднятой рукой Джапаридзе.
— Бежим туда! — крикнул Ибрагим, срываясь с
места.
Вокруг крыльца народ стоял уже стеной и проби-
раться вперед было невозможно.
— Тише, тише, товарищи!
Мы застряли в толпе.
— Товарищи! — начал Алеша.— Мы победили! На-
ша борьба и кровь, пролитая нашими товарищами, не
пропали даром. Царское правительство — друг и союз-
ник капиталистов — хотело запугать нас. Не вышло.
В борьбе с врагами объединились, как братья, русские,
азербайджанцы, грузины, армяне...
В сумерках лица оратора почти не было видно. Он
говорил с огромным подъемом.
Рабочие слушали затаив дыхание.
— Мы победили под красным знаменем нашей пар-
336
тии— партии революции. Всеобщая стачка бакинского
пролетариата воодушевила на борьбу рабочих всего
Закавказья, всей России. Рабочие со всех концов
страны шлют нам, бакинцам, привет и выражают брат-
скую солидарность. Вот письмо петербургских пролета-
риев...
— Слушайте! Слушайте!
Раздались крики:
— Читай, Алеша, читай!
— «Товарищи! До вас долетела радостная весть о
вашей всеобщей стачке,— начал читать Джапаридзе.—
Мы, петербургские рабочие, горячо приветствуем вас в
вашей славной борьбе».
Ибрагим тряс меня за плечо:
— Слышь, друг? Весь рабочий народ с нами!
«В вашем новом выступлении,— продолжал читать
Джапаридзе,— мы видим начало того революционного
движения широких масс, которое окончательно свалит
ненавистное нам самодержавие. Пусть же ширится и
растет наша пролетарская борьба, пусть она охватит
всю Россию, и пусть всеобщая стачка бакинских рабо-
чих послужит вдохновляющим примером для всего ра-
бочего класса России».
Последние слова письма: «Слава смелым борцам!»—
потонули в новом взрыве рукоплесканий и приветствен-
ных возгласов.
— Да здравствуют петербургские рабочие!
— Долой самодержавие-
В этот момент из здания «Электросилы» вышли все
наши делегаты.
Толпа застыла в ожидании.
Алеша взял из рук Фиолетова большой лист бумаги
и, подняв над головой, торжественно объявил:
— Товарищи рабочие! Первый коллективный до-
говор подписан. Мы победили!
Неистовое, неудержимое «ура» громовыми раската-
ми рванулось 'к небу. Люди что-то кричали, обнима-
лись, пожимали друг другу руки, ликовали.
Правда, не все требования бакинских рабочих были
удовлетворены полностью, но в целом победа была не-
бывалой в истории российского рабочего движения.
337
Стороны подписали первый в России коллективный
договор рабочих с капиталистами, названный нефтяни-
ками «Мазутной конституцией». Нефтепромышленники
вынуждены были принять следующие требования рабо-
чих: девятичасовой рабочий день (в некоторых пред-
приятиях при трех сменах — восьмичасовой); 4-днев-
ный отдых в месяц; увеличение зарплаты; выплата зар-
платы рабочим, не работавшим по случаю болезни; раз-
личные улучшения условий работы и жилищ рабочих;
отмена обысков; выплата зарплаты рабочим, участво-
вавшим в декабрьской стачке, и др.
Жестоко угнетаемые разноплеменные пролетарии
нефтяных промыслов гордо подняли головы, поняли мо-
гучую силу организованного действия, силу братской
солидарности.
Всеобщая стачка бакинского пролетариата 1904 го-
да вошла славной страницей в историю героической
борьбы рабочего класса России за свое освобождение.
Отмечая пятую годовщину стачки. Бакинский коми-
тет вдохновенно писал в прокламации к рабочим:
«Мы с гордостью вспоминаем эти дни, ибо они яв-
ляются днями нашей победы, днями поражения нефте-
промышленников!
Перед нами встает известная всем нам славная кар-
тина, когда тысячные массы бастующих рабочих,
окружив «Электросилу», диктовали своим делегатам
декабрьские требования, а представители нефтепро-
мышленников, приютившиеся в «Электросиле» и оса-
жденные рабочими, «выражали свою солидарность»,
подписывали договор, «соглашались на все»...
Это была действительная победа бедняков-пролета-
риев над богачами-капиталистами, победа, положив-
шая начало «новым порядкам» в нефтяной промышлен-
ности...
— Из «амшары» 1 и «вьючного животного» мы сразу
превратились в людей, борющихся за лучшую жизнь!..
Основное, что дала нам декабрьская борьба,— это
вера в свои силы, уверенность в победе, готовность к
1 А мшара—дословно: сородичи, земляки; так называли
чернорабочих-иранцев, приехавших в Баку на заработки.
338
новым битвам, сознание того, что цепи капиталистиче-
ского рабства можно будет разбить «своей лишь соб-
ственной рукой»...».
Да, именно такие чувства и настроения владели в те
незабываемые дни бакинскими пролетариями.
От «Электросилы» рабочие расходились, полные гор-
дости и непоколебимой веры в торжество нашей прав-
ды, в победу грядущей революции.
Была уже поздняя ночь — южная ночь перед рас-
светом. Ветер стих. Небо прояснилось. Бледнели звезды.
Обнявшись с Ибрагимом, мы шагали по голой степи,
как по золотому ковру, усыпанному цветами. Смешан-
ный аромат полыни и нефти кружил голову.
Слева до самого горизонта лежало притихшее мо-
ре. На восток уходил пароход. Столб черного дыма под-
нимался к небу. На конце мачты призывно мигал ого-
нек.
Мы шли, незаметно ускоряя шаг: впереди нас ожи-
дало великое счастье—счастье для всех, кто несчастен
сегодня. Хотелось петь: «Кто был ничем, тот станет
всем...»
Ибрагим чему-то светло улыбался.
—Победа,— вслух сказал он, видимо отвечая на
свои мысли.— Рабочий народ поднял голову... Хорошо,
товарищ!
— Хорошо, йолдаш!..
Мы зашагали еще быстрее: как жаль, что нет у нас
крыльев.
Ибрагим поднял руку, показывая на багряный
восток:
— Уже светает...
— Светает,— повторил я тихо.— Но ведь это только
еще рассвет, мой друг, а солнце...
И далеко перед нами, из глубины вдруг вспыхнув-
шего моря, торжественно поднималось солнце.
Доброе утро, люди!..
Конец
СОДЕРЖАНИЕ
Часть первая
В поисках счастливой жизни
Голубой конверт ............................. 3
Похищение.................................... 8
На прокормлении ............................. И
Моя месть................................... 17
В поисках счастливой	жизни	21
Испытание мужества	...	26
Семка-безбожник............................. 30
Чудо........................................ 35
Чудесная встреча	. .	39
Кто я такой?......... 43
Для чего жить на	свете?	50
Непонятный разговор	.	57
Ниточка оборвалась .	.	61
Мой отец ....	67
В ночлежке........... 71
Где же подполье? .	.	76
Как я «менял оболочку»	81
Пауки и мухи ....	84
Завеса открывается	...	88
Как вырастают крылья .	.	92
Кто?................ ...	96
Подруги ссорятся .	. .	100
Кум идет!............... 105
«Пожалуйте чай пить!» .	.	.	107
Экспроприация................... .	.	ИЗ
«Универмаг» отца................ 115
Больница общественного	призрения	.	120
В мышеловке..................... 126
Мышеловка захлопнулась	....	129
Белые голуби................ .	135
Весна...................................... 138
Маевка..................................... 143
За мной «хвост».............................148
Ничего предосудительного ...	. .	151
Золотой набалдашник	.	155
Очень просто	.	.	159
Преображение ...	.	.	161
Прощай, Астрахань! .	.	.	165
Часть вторая
Перед грозой
На море ...	169
Желтый чемодан	175
В Баку ....	181
Салям алейкум!	191,
Трущоба ...	195
Решение судьбы	199
Я безработный .	202
Первые шаги	206
В аду . . .	210
На маскараде . . .	213
В рабочем парламенте .	216
У Ванечки Фнолетова	224
Рабы «черного золота»	229
Железная палка . . .	235
«В Баку все возможно...»................... 241
Как «дичь» выслеживает «охотника»	2-15
Где самый корень........	.	251
Письмо в неизвестность	257
Чистая работа!	259
Когда начать?	264
Провокация	272
Летучка . .	276
День первый	280
Всеобщая . . .	288
Три дня свободы	291
Войска идут!.. . .	300
«Рра-а-азойди-и-ись!»	305
Накануне . . .	310
Зеленая ракета	313
Еще пять минут	317
Ультиматум . .	321
«Красный петух» . .	325
«Вы жертвою пали...»	328
Осажденная крепость	332
Мазутная конституция .	336
ДОРОГИЕ ЧИТАТЕЛИ!
Присылайте ваши отзывы о содержании,
художественном, оформлении и полиграфи-
ческом исполнении книги, а также свои
пожелания издательству.
Пишите по адресу: Москва, А-55, Сущев-
ская ул., 21. Издательство ЦК ВЛКСМ
«Молодая гвардия», массовый отдел.
Бляхин Павел Андреевич
НА РАССВЕТЕ
Редакторы [I, Серебрянников,
Л, Антипина
Художник О. Коровин
Худож. редактор Н. Коробейников
Техн, редактор В. Корнеева
А 09553. Подписано к печати 6/XI 1958 г.
Бумага 84 X 108>/,„. 5,375 бум. л. 17,63 печ. л.
17,1 уч.-изд. л.	Заказ 2113.
Тираж 75 000 экз. (1-й завод 50 000).
Цена 6 р. 65 к.
Типография «Красное знамя»
изд-ва «Молодая гвардия».
Москва. А-55. Сущевская, 21.
Отпечатано с матриц ордена Ленина
типографии газеты «Правда» имени
И. В. Сталина. Москва, ул. «Правды», д. 24.