Ю. В. ОТКУПЩИКОВ
ИЗ ИСТОРИИ
ИНДОЕВРОПЕЙСКОГО
СЛОВООБРАЗОВАНИЯ
2-е издание
« if К Гр
X I
АСАШЙГА
J 1 '-.

ФИЛОЛОГИЧЕСКИЙ ФАКУЛЬТЕТ
САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКОГО ГОСУДАРСТВЕННОГО УНИВЕРСИТЕТА
ВЫСШЕЕ ПРОФЕССИОНАЛЬНОЕ ОБРАЗОВАНИЕ
Ю.В.ОТКУПЩИКОВ
ИЗ ИСТОРИИ
ИНДОЕВРОПЕЙСКОГО
СЛОВООБРАЗОВАНИЯ
2-е издание,
исправленное и дополненное
Москва
С.-Петербург

УДК 800(075.8)
ББК81.2-03я73
0-834
Рецензенты:
доктор филологических наук, профессор
Московского государственного университета им. М.В.Ломоносова,
действительный член Российской академии
образования Н. М. Шанский;
доктор филологических наук, профессор Дж. Паултни
Откупщиков Ю.В.
0-834 Из истории индоевропейского словообразования. — 2-е изд.,
испр. и доп. — СПб.: Филологический факультет СПбГУ; М.:
Издательский центр «Академия», 2005. — 320 с.
ISBN 5-8465-0119-2 (Филол. фак. СПбГУ)
TSBN 5-7695-1972-Х (Изд. центр «Академия»)
Книга посвящена вопросам индоевропейского (главным образом
именного) словообразования. В ней предлагается новое решение некоторых
спорных вопросов исторической грамматики индоевропейских языков (закон
Лахмана в латинском языке, огласовка корня латинского сигматического
перфекта старославянского и древнеиндийского сигматического аориста).
В одной из глав рассматриваются вопросы, связанные со структурой древ-
неиндоевропейского корня. В заключительных главах автор
останавливается на роли словообразовательного анализа в этимологических и
топонимических исследованиях, пересматривая в связи с этим целый ряд слабо
аргументированных, но прочно установившихся в индоевропеистике
этимологии. Наиболее широко в книге привлекаются данные славянских,
балтийских, латинского и древнегреческого языков.
Для студентов лингвистических факультетов высших учебных заведений.
Может быть рекомендована аспирантам, преподавателям, научным
работникам, а также всем интересующимся вопросами
сравнительно-исторического языкознания.
УДК 800(075.8)
ББК81.2-03я73
© Откупщиков Ю.В., 2005
ISBN 5-8465-0119-2 © Филологический факультет СПбГУ, 2005
ISBN 5-7695-1972-Х © Издательский центр «Академия», 2005

Светлой памяти
Бориса Александровича Ларина
От автора
Вопросы, связанные с индоевропейским (преимущественно
именным) словообразованием, за последние несколько десятилетий
неоднократно привлекали к себе внимание исследователей. Происхождение
гетероклитического склонения, связанное с ним древнейшее
чередование суффиксов, структура индоевропейского корня — вот далеко не
полный круг словообразовательных проблем, наиболее детально
разработанных в трудах Э. Бенвениста, Е. Куриловича, Ф. Шпехта и других
ученых. Заметно возросло в то же время значение
словообразовательного аспекта исследования и в работах, относящихся к этимологии,
топонимике и диалектологии отдельных индоевропейских языков.
Вместе с тем, и это естественно, целый ряд как частных, так и общих вопросов
индоевропейского словообразования по-прежнему остается
нерешенным. Именно таким нерешенным и спорным вопросам исторической
грамматики индоевропейских языков и посвящена настоящая книга. Она
состоит из трех частей, каждая из которых должна показать роль и
значение словообразовательного анализа при исследовании отдельных
конкретных вопросов исторической фонетики (часть первая),
морфологии (часть вторая) и лексикологии (часть третья) индоевропейских
языков. Однако в качестве фактора, объединяющего все три части,
выступают не только элементы словообразовательного анализа. Первая
часть, посвященная в основном объяснению фонетического явления,
известного под именем закона Лахмана, органически связана со второй
и третьей частями, где дается словообразовательное и этимологическое
обоснование гипотезы, изложенной в главах I-III.
Предлагаемая книга представляет собой часть более обширной
работы, посвященной вопросам индоевропейского словообразования.
Некоторые разделы (в частности, глава о сонантах в структуре
индоевропейского корня) изложены лишь суммарно, хотя и с привлечением
сравнительно обширного фактического материала. Отдельные
вопросы, связанные с проблематикой настоящей работы, были ранее изложены
в статьях, опубликованных за последние 5-6 лет. Чтобы не
повторяться, в ряде случаев были сделаны ссылки на эти статьи с привлечением
в самом сжатом виде содержащейся в них аргументации и наиболее
важного фактического материала.
3

Все ссылки на специальную литературу и словари даны в основном
тексте в квадратных скобках. Первое число означает порядковый
номер приведенного в конце книги списка литературы. Далее, после
запятой, курсивом указывается страница (столбец), в многотомных
изданиях — номер тома, а затем — страницы соответствующего издания.
Ссылки на другие издания следуют через точку с запятой. Ссылки на
наиболее распространенные словари даны в условных сокращениях,
список которых приведен в конце книги, после перечня литературы.
Автор глубоко признателен за ряд ценных советов и замечаний
Я. М. Боровскому, А. В. Десницкой, А. И. Зайцеву, Ю. С. Маслову, И. М.
Тройскому и всем товарищам по работе, принявшим участие в обсуждении
данной книги или отдельных ее частей в рукописи. Большую помощь и
поддержку в своей работе автор постоянно получал со стороны Бориса
Александровича Ларина.

Предисловие ко второму изданию
Первое издание монографии Ю. В. Откупщикова «Из истории
индоевропейского словообразования» вышло в свет в марте 1967 года в
издательстве Ленинградского университета. В том же году книга была
представлена в качестве докторской диссертации, которая была успешно
защищена на Ученом совете филологического факультета ЛГУ. Помимо
целого ряда рецензий, опубликованных в нашей стране (Москва,
Вильнюс), рецензии вышли также во Франции, Германии, США, причем в
таких авторитетных журналах, как «American Journal of Philology»,
«Indogermanische Forschungen» и др. Ниже приведены некоторые
выдержки из опубликованных рецензий, официальных и других отзывов. В этих
выдержках преимущественно приведены общие характеристики и
оценки работы, а изложение содержания монографии (неизбежное в отзывах
и рецензиях) опускается, ибо с ним лучше ознакомиться в самой книге.
Текст второго издания сохранен почти без изменений, даже в тех
случаях, когда автору есть что добавить и когда его взгляды по
некоторым вопросам в той или иной степени изменились за 30 с лишним лет.
Лишь несколько частных поправок и неточностей, отмеченных в
критических замечаниях оппонентов и авторов рецензий, были учтены при
подготовке нового издания. Мое отношение к переизданию ранее
опубликованных текстов лучше всего может быть выражено словами из
заключительной части предисловия Н. И. Толстого к первому тому его
«Избранных трудов»: «Меня не покидает мысль, что многое из написанного
мною, в частности, и то, что вошло в эту книгу, уже перекрыто новыми
наблюдениями и новым материалом. Мне и самому видно, что
следовало бы добавить к ранее опубликованному, а что можно было бы
подкрепить дополнительной аргументацией, от чего, наконец, не грех
отказаться. Но вмешательство в уже "очерствевший" текст привело бы,
вероятно, не только к его "распуханию", но и к нежелательному
"омоложению" с неизбежной потерей стиля и структуры статьи. Поэтому я
все ниже расположенное и вновь "оттиснутое" отдаю на вторичный
строгий суд читателя в том виде, в каком это было написано в свое, уже
ушедшее время...»*.
Ю. В. Откупщиков
* Толстой Н. И. Избранные труды. — М., 1997. — Т. I. — С. 9.
5

Выдержки из рецензий, официальных и других отзывов
Проф. М. А. Соколова
Из внутренней рецензии при подготовке издания 17 июня 1965 г.
«Работа Ю. В. Откупщикова представляет безоговорочный интерес:
это большое и очень нужное исследование. Автор монографии,
обладая исключительно богатыми и прочными знаниями языков
индоевропейской семьи, смело подошел к разрешению ряда новых проблем,
которые за последнее время не поднимались. Признавая исключительно
ценные по своей значимости достижения индоевропейского
языкознания, Ю. В. Откупщиков справедливо показывает, что далеко не все, что
было сделано, должно безоговорочно приниматься, что многое
нуждается в пересмотре и ином освещении. Очень ценным в работе является
раздел о структуре индоевропейского корня.
Остановлюсь на тех разделах работы, которые мне как русисту были
особенно интересны. Это прежде всего глава III "Огласовка корня
индоевропейского сигматического аориста". Здесь убедительно показано, что
удлинение корневого е > ё — явление, свойственное не всем
индоевропейским языкам. Автор книги показал, что его предшественники
строили свои выводы на основе показаний лишь трех языков: латинского,
древнеиндийского и старославянского. Убедителен вывод об относительно
позднем возникновении сигматического аориста, о независимом его
развитии в отдельных языках, а также предположение о том, что
сигматический аорист восходит к сигматическим формам настоящего времени.
Большой интерес представляет глава V о славянских образованиях с
суффиксальным *-d-, о чередовании суффиксов и многое другое».
«Несомненным достоинством работы Ю. В. Откупщикова является
ясность и простота изложения далеко не простого по содержанию
материала. Книга написана сжатым, четким языком и очень легко
читается. Какое-либо сокращение рукописи считаю нецелесообразным, ибо
оно только повредит качеству книги. В частности, совершенно
необходимыми являются указатели слов и форм, тщательно выполненные
автором и составляющие важную часть научного аппарата монографии».
Проф. И. М. Тройский
Из отзыва официального оппонента при защите
докторской диссертации 25.10.1967 г.
«Ю. В. Откупщиков уже известен в лингвистическом мире целым
рядом научных работ. Филолог-классик по университетскому
образованию и аспирантской подготовке, дебютировавший кандидатской
диссертацией об Еврипиде, Ю. В. Откупщиков с начала 1960-х годов
переключился на сравнительно-языковедческую тематику и работает
главным образом в области словообразования и этимологии различных
индоевропейских языков: балто-славянских, кельтских, латинского и т. д.
6

Продолжением этих работ является рассматриваемая книга, в которой
автор отчасти возвращается к своим прежним темам... отчасти же дает
совершенно новые, не известные еще читателям исследования.
Книга... состоит из ряда этюдов, объединенных одной целью —
показать значение словообразовательного анализа для разных областей
сравнительно-исторического индоевропейского языкознания:
фонетики (часть I), морфологии (часть II), лексикологии (часть III)».
«Выход в свет обширной монографии по сравнительному
индоевропейскому языкознанию представляет собой настолько
знаменательное явление, что на этом факте следует остановиться. Как известно,
судьбы сравнительного языкознания в нашей стране складывались
очень неровно — и притом именно в советский период.
Выкристаллизовавшиеся с конца XIX в. русские языковедческие школы (Бодуэна
де Куртене, Фортунатова, Богородицкого) в послереволюционных
условиях сошли на нет или переключились на другую тематику. Новые
научные задачи, призыв к которым шел от де Соссюра, а с другой
стороны, длительное господство школы Н. Я. Марра привели к тому, что
сравнительно-исторические исследования у нас замерли и
преподавание сравнительного языкознания в высших учебных заведениях
прекратилось. Не секрет поэтому, что целое поколение советских
лингвистов, а может быть даже два поколения, утратили навыки
сравнительно-исторического исследования. Только после лингвистической
дискуссии 1950 года сравнительно-исторический метод был
восстановлен в правах. Однако, для того чтобы исследования возобновились,
недостаточно было признать правомерность метода. Остро встал вопрос
о новых квалифицированных кадрах компаративистов. Процесс
подготовки специалистов, владеющих всеми, или, по крайней мере, всеми
важнейшими ветвями языков индоевропейской семьи и современными
методами исследования, требовал времени. Только со второй
половины 1950-х годов, в сущности последние 10 лет, стали появляться
самостоятельные работы в этой области, принадлежащие молодым
специалистам. Но интенсивная работа стала развертываться пока только по
сравнительному изучению отдельных ветвей — славянской, германской
и т. д. По отношению к индоевропейским языкам в целом есть уже
некоторое количество исследовательских статей, брошюр, но монографий,
вроде вышедшей в 1965 году книги В. В. Иванова, пока еще очень мало.
В нашем университете исследование Ю. В. Откупщикова является
второй докторской диссертацией по сравнительному индоевропейскому
языкознанию, первая была А. Н. Савченко, а подготовленная в недрах
ЛГУ — это первая диссертация из данной области знаний».
«Вполне актуальной на современном этапе развития наших знаний
является... линия, на пересечении которой с компаративистикой лежит
основное содержание диссертации Ю. В. Откупщикова, — линия
этимологических исследований. После застоя в этой области,
характерного для первой трети нашего столетия, когда такой корифей
сравнительного языкознания, как Антуан Мейе, утверждал, что все хорошие
7

этимологии уже найдены, а те, которые будут найдены, не являются
хорошими, этимология в последнее десятилетие снова стала
предметом пристального внимания — частично на основе материала
новооткрытых индоевропейских языков — как за рубежом, так и у нас. Именно
в этой области, занятие которой стало возможным у нас только по
восстановлении сравнительно-исторического метода в его правах,
Ю. В. Откупщиков работает с наибольшей увлеченностью и с
наибольшим успехом. Его высокие научные качества как этимолога давно
известны из его статей и снова проявились в рассматриваемой книге,
наиболее блестящие страницы которой относятся к сфере этимологии.
В этом отношении я бы особенно отметил заключительную главу
"О происхождении названия озера Ильмень", отличающуюся
многосторонностью и методической четкостью подхода к рассматриваемому
вопросу с привлечением обширного иноязычного материала; также и в
других главах (V, VII, VIII) находим очень много новых и интересных
этимологии. Не всякий языковед умеет быть этимологом — это особое
искусство, которым диссертант владеет в высокой мере».
«Автор сумел лингвистически освоить много языков, огромную
научную литературу и сложную проблематику современного сравнительного
языкознания. Книга безусловно написана на "докторском" уровне».
Проф. С. Д. Кацнельсон
Из отзыва официального оппонента при защите
докторской диссертации 25.10.1967 г.
«В своей работе автор проявил основательные знания в области
сравнительной грамматики индоевропейских языков, а также
сравнительных грамматик отдельных групп индоевропейских языков. Хотя...
в центре его исследования находятся главным образом явления
латинского, славянских и, несколько в меньшей степени, балтийских языков,
но факты других индоевропейских языков — германских, кельтских,
древнеиндийского и др. — широко используются им в процессе
исследования. При этом диссертант оперирует не только готовым
материалом сравнительных и исторических грамматик и этимологических
словарей, но самостоятельно интерпретирует и сопоставляет факты,
зачастую предлагая новые толкования и выводы и за пределами
непосредственно интересующих его языков (ср., например, его
этимологические разыскания в области кельтских языков, с. 196 и др.). Насколько
я могу судить по приводимым в книге обширным германским
материалам (готским, исландским, древне- и новоанглийским, древне-, средне-
и совр. немецким и др.), составляющим непосредственный предмет моей
специальности, все это... сделано на высоком уровне и с большим
знанием дела. Перед нами, таким образом, высококвалифицированный
компаративист широкого профиля, уверенно владеющий индоевропейским
материалом разных ветвей. К тому же необычайно широк и
исторический диапазон его исследования. Автор привлекает сравнительный ма-
8

териал не только и даже не столько для реконструкции
общеиндоевропейского состояния, сколько для освещения позднейшей истории
лексики отдельных индоевропейских языков вплоть до
засвидетельствованного в письменных памятниках состояния».
«Главные достижения работы... лежат в области этимологии и
исторического словообразования... Лично мне подавляющее большинство
предложенных диссертантом этимологии представляется весьма
существенным вкладом в область индоевропейской этимологии... Что,
однако, представляется мне особенно существенным, это —
принципиальные новшества, внесенные автором диссертации в методику
этимологического исследования... Он переносит в этимологии центр
тяжести с семасиологии на словообразование, и необходимо отдать ему
должное: он сумел развить этот принцип в подробностях и на этом пути
получить весьма ценные результаты».
«В целом исследование представляет собой существенный вклад
в нашу этимологическую науку как в плане теории этимологического
исследования, так и в плане практической разработки этимологии
многих слов. Книга содержит много оригинальных и интересных точек
зрения, по-новому сопоставленные и освещенные материалы».
Проф. Й. Казлаускас
Из рецензии в журнале: Baltistica IV (1). Vilnius. — 1968. —P. 144-147
(перевод с литовского А. В. Андронова).
Й. Казлаускас был также автором внешнего отзыва
на защите диссертации 25.10.1967 г.
«Индоевропейское словообразование — довольно много изучавшаяся
область, и исследователю с большим трудом приходится пробираться
здесь сквозь сеть разнообразных гипотез и догадок. Все же книга
Ю. В. Откупщикова «Из истории индоевропейского
словообразования» — оригинальный труд. Оригинальность проявляется не только
в интересном строении книги, но и в нетрадиционной постановке и
решении рассматриваемых вопросов, в ряде изящно аргументированных
утверждений и этимологии. В своей работе Ю. В. Откупщиков
последовательно проводит принцип системности, старается установить
относительную хронологию изучаемых явлений, во многих случаях
критически оценивает предшествующие исследования, ясно и точно
излагает мысли. Характерная особенность рецензируемой книги в том,
что этимологический анализ осуществляется здесь в первую очередь
на основе словообразовательного принципа, что составляет ее
преимущество перед другими, наиболее распространенными
этимологическими исследованиями».
«В первой части книги тщательно и всесторонне рассматривается...
закон Лахмана в латинском языке, некоторые вопросы формирования
латинского перфекта и образования сигматического аориста в
индоевропейских языках. Названные вопросы исследовались многими индоевро-
9

пеистами, в числе которых можно упомянуть и такие имена, как X. Пе-
дерсен, А. Мейе, Ф. Зоммер, Э. Стертевант и др., однако, кажется, ни один
из них не решал эти вопросы с такой полнотой, как в данной книге».
«Очень богата и интересна вторая часть книги. В настоящей
краткой рецензии невозможно раскрыть ее значения. Можно лишь указать,
что латинские фреквентативные глаголы на -(i)tare изучаются здесь на
широком фоне индоевропейских языков, в сопоставлении с
соответствующими явлениями других индоевропейских языков и с учетом
соотношения индоевропейских именных и глагольных основ. Краткие
выводы этого исследования, сформулированные на с. 106-109,
чрезвычайно важны и заслуживают внимания каждого исследователя
отдельных индоевропейских языков».
«Довольно большой раздел (с. 109-164) посвящен славянским
образованиям с суффиксальным -d-. Здесь автор в противоположность
другим исследователям (А. Мейе и др.) изящно доказывает
продуктивность этих производных в праславянском языке (весьма детально
рассматривается около 200 образований такого типа). Для многих из этих
образований здесь предлагаются новые этимологии, большинство из
которых представляются вполне удачными».
«В третьей части книги четко излагаются важнейшие предпосылки
этимологического анализа, значение которых показывается на
практике при этимологизации отдельных слов, а также группы отглагольных
образований с суффиксом -п- и некоторых топонимов, в первую
очередь названия озера Ильмень. Здесь Ю. В. Откупщиков особенно
наглядно демонстрирует роль словообразовательного принципа в
этимологических исследованиях, аргументированно подчеркивая, что
последний не может применяться изолированно, но должен быть
связан с комплексом фонетических и семантических явлений».
«Книгу Ю. В. Откупщикова приятно читать еще и потому, что здесь
широко и добросовестно используется материал балтийских языков —
в ней фигурирует около 450 слов балтийских языков. Неоднократно
автор демонстрирует чрезвычайно важное значение балтийских
языков для исследования индоевропейского словообразования. Особенно
приятно, что это делается в книге, написанной лингвистом из
Ленинградского университета, языковедческие традиции которого совсем
недавно были тесно связаны с балтистикой».
Проф. Дж. Паултни
Из рецензии в журнале:
American Journal of Philology. — 1968. — Vol. 89/2. — P. 209-215
«This book falls into three main divisions, of which all deal with
word-formation, but the first treats it in connection with phonology, the second with
morphology, and the third with lexicology, while the historical viewpoint is
maintained in all three. In other respects the material is somewhat diverse in content.
Two of the nine chapters are devoted to Slavic problems, and several deal with
10

Indo-European comparisons, but a sufficiently large portion is concerned with
Latin to make the book of considerable interest to classicists, the more so because
one at least of the problems treated has been a particularly troublesome one and
because the author has treated it with exceptional competence and success».
«The ninth and last chapter is devoted to a problem of toponymy. The
author argues that the name of lake Ilmen, near Novgorod, is not of Finnic
origin, but is a Slavic word related to Russ. il „silt, slime" and illustrating a
principle of word-formation which is widespread in Slavic place-names and
known in other Indo-European languages as well (use of -язей-suffixes in
river-names etc.). The chapter is interesting for a variety of reasons,
including its presentation of an apparent survival of the very ancient
Indo-European r/n-altemation — Птепь has a by-form Ilmen for which Otkupscikov cites
many parallel cases of alternation — and the suspicion that West Slavs
participated in the colonization of Novgorod, place-names of the type in
question being much more frequent in West Slavic than in East Slavic territory.
The two-page conclusion, while recognizing the great advances in Indo-
European linguistics in the past, dissents from the pessimistic view that all
that can be accomplished in etymological investigation has been
accomplished, and pleads for further study, partly on the basis of principles which
the foregoing chapters have sought to outline. There are a bibliography
listing over four hundred titles, an index of words discussed, an index of
ancient and modem authors cited, and a short list of misprints».
«The special merits of the book, which are many, include exceptional
clarity of style and arrangement and careful attention of forms cited and to
chronology of sound-changes. It must be considered an essential item of
bibliography for further study on the grammatical problems and individual
words with which it deals, and it is further evidence of the fact that the work
of contemporary Russian scholars in Indo-European linguistics will more
and more have to be taken into account».
Академик АПН Н. М. Шанский
Из рецензии в журнале:
Филологические науки. — 1968. —№ 4. — С. 80-83.
Н. М. Шанский выступал также оппонентом па защите
докторской диссертации 25.10.1967 г.
«Теоретические вопросы словообразования, касающиеся как
структуры слова, так и способов деривации, в последние годы являются
предметом самого пристального внимания ученых. Именно поэтому
наряду с исследованиями, посвященными анализу конкретных
словообразовательных моделей в отдельных языках, стали все чаще
появляться у нас и работы обобщающего характера. К ним относится и книга
Ю. В. Откупщикова "Из истории индоевропейского словообразования",
защищенная им недавно в качестве докторской диссертации.
Ее основное содержание — всестороннее и глубокое рассмотрение
некоторых спорных и нерешенных вопросов индоевропейского (главным
11

образом именного, но также и глагольного) словообразования. В связи с
этим большое место занимают в ней и общие проблемы этимологического
анализа, в частности методологические и методические проблемы
этимологии как науки о происхождении слов. Работа Ю. В. Откупщикова —
не просто серьезное и полезное исследование целого ряда конкретных
явлений индоевропейского словообразования, исторической
грамматики индоевропейских языков, латинской фонетики и славянской
топонимики. Его объемистая книга в 23 с лишним авторских листа
представляет собой большое событие и в области изучения индоевропейского
наследия в таких языках, как славянские, балтийские, латинский и
греческий, и в развитии общей лингвистической теории диахронического
плана. По своему исследовательскому существу и "исполнению" она
находится на том же высоком уровне мировых лингвистических
стандартов, так же богата стимулирующими фактами и мыслями, как и
известные, ставшие уже классическими работы Э. Бенвениста, Е. Куриловича,
А. Мейе, В. Пизани, Ф. Шпехта и некоторых других».
«Как общие, так и частные выводы делаются автором всегда на
основе большого, тщательно и всесторонне проанализированного
материала из самых различных языков... К разбираемым фактам автор
всегда подходит бережно и осторожно, без предвзятой мерки в виде
прокрустова ложа заранее избранной трактовки... Именно
отмеченное предельно внимательное отношение к конкретным фактам языка
и столь же скрупулезный разбор их на фоне родственных и однострук-
турных образований, относящихся к той же эпохе и системе,
позволили Ю.В.Откупщикову предложить в своей монографии такое
большое количество свежих и интересных фактов, хорошо обоснованных
этимологии отдельных слов, какое можно в ней отметить. В этом
отношении теоретическое исследование Ю. В. Откупщикова имеет, так
сказать, прямые выходы в практику этимологической лексикографии
и, несомненно, будет так или иначе использоваться при составлении
самых различных этимологических словарей».
«Исследование Ю.В.Откупщикова является очень интересным и
нужным, написанным не только с полным знанием дела, но и — что
тоже привлекает — увлекательно. Далеко не всякую работу приходится
читать с таким хорошим чувством, с которым читается книга Ю. В.
Откупщикова».
Проф. Н. А. Мещерский
Из рецензии в журнале:
Филологические науки. — 1968. —№ 4. — С. 83-85
«Монография... представляет собою фундаментальное и
самостоятельное исследование такой области языковедческой науки, которая в
нашей стране в течение длительного времени находилась в
пренебрежении и оказалась несправедливо забытой. Таким образом... мы имеем
возможность приветствовать возрождение прогрессивной традиции
12

русского сравнительно-исторического языкознания, в прошлом
характеризовавшейся деятельностью таких выдающихся ученых, как
Ф. Ф. Фортунатов и И. А. Бодуэн де Куртене».
«...План и композиция книги отличаются стройностью, логичностью
и продуманностью... Все ее части оказываются крепко и неразрывно
связанными между собою внутренним единством авторского замысла,
единством ведущей идеи. Эта идея — необходимость опираться при
решении всех сложных вопросов исторической лексикологии и
этимологии на глубокий и внимательный анализ словообразования. Каждая
из трех основных частей книги призвана показать роль и значение
словообразовательного анализа при решении отдельных конкретных
проблем индоевропейского сравнительно-исторического языкознания на
разнообразных его структурных уровнях: исторической фонетики,
исторической морфологии и исторической лексикологии. И этой цели,
смело поставленной перед собою автором рецензируемой книги, ему
удается достичь блестящим образом.
Книга построена на самостоятельном исследовании истории и
синхронного современного состояния всех основных ветвей
индоевропейской языковой семьи (включая диалектную речь). С особенной же
тщательностью и полнотою в работе исследуются слова и корни языков
греческого, латинского, всех славянских (включая громадный
старославянский лексический фонд), а также ближе всего стоящие по своему
генезису к славянским балтийские живые и мертвые языки... Немало
в книге и санскритских языковых материалов. В качестве
словообразовательных параллелей нередко привлекаются Ю. В. Откупщиковым и
данные из лексических фондов языков, лежащих за пределами
индоевропейской семьи: тюркских, монгольских и финно-угорских языков.
Основным стержнем теоретического исследования в книге Ю. В.
Откупщикова являются проблемы индоевропейского исторического
словообразования и принципы словообразовательного анализа. Однако
естественный и живой "выход в практику" его монография имеет в вопросах
этимологии. Эта отрасль языкознания, наименее разработанная и
наиболее спорная по своим результатам, получает благодаря рецензируемой
монографии новый мощный толчок для своего успешного развития.
Действие сдвига, произведенного работой Ю. В. Откупщикова в области
индоевропейского исторического словообразования, будет ощущаться
в этимологических исследованиях и в этимологических словарях по
различным языкам еще в течение ряда лет».
«В заключение отзыва следует сказать, что
сравнительно-историческое изучение индоевропейских языков, на которое отваживается
автор рецензируемой книги, требует от исследователя таких широких и
разнообразных познаний и такого емкого научного кругозора, что в наше
время лишь очень немногие специалисты берутся за подобный
обобщающий труд не только в нашей стране, но и во всем мире. Поздравим
же автора с несомненной удачей и пожелаем ему не менее глубоких и
плодотворных исследований на будущее».
13

Проф. Р. Катичич
Из рецензии в журнале:
Indogermanische Forschungen. — 1970. — 75 Bd. —5. 284-286
«Diese umfangreiche Studie ist eine wahre Fundgrabe indogermanistischer
Gelehrsamkeit reinsten Wassers, tief verwurzelt in den besten Traditionen
der vergleichenden Sprachwissenschaft und weit aufgeschlossen der
modemen wissenschaftlichen Denkweise. Es ist keine streng komponierte
Studie, sondern spontan gewachsen bei immer groBerer Vertiefung ins
verglichene Material. Der Verfasser, ein klassischer Philologe von Fach, ist
von einer eingehenden Untersuchung des Lachmannschen Gesetzes aus-
gegangen, und das hat ihn dann, Schritt um Schritt, immer weiter ins Gewirr
der indogermanischen Wortbildung gefuhrt, wobei sich ihm immer neue
Ausblicke eroffneten und sein scharfer Blick auf vielen Gebieten das
scheinbare Chaos als verborgenen Kosmos erkannte.
Die zahlreichen neuen Ergebnisse sind alle durch erhohte Anforderungen
an methodologische Strenge erarbeitet. Bei jedem Vergleich legt der Verfasser
eine tiefschopfende philologische Analyse zugrunde, um zufallige Ver-
gleichbarkeit moglichst auszuschalten. So werden im ersten Kapitel, das
Lachmanns Gesetz gewidmet ist, alle Beispiele und auch alle Gegenbeispiele
erschopfend aufgezahlt und einzeln untersucht, ein Verfahren, das die
klassische Indogermanistik meist souveran zu unterlassen pflegte. Dabei zeigt
sich, daB nur ein Teil der lateinischen -fo-Partizipia von diesem Lautgesetz
erfaBt worden ist, ein anderer und nicht weniger beachtlicher aber von ihm
unbemhrt beglieben ist. Die Vergleichung mit anderen lateinischen und
sonstigen indogermanischen Wortern zeigt, daB gerade diejenigen
Verbalwurzeln von der Lachmannschen Vokaldehnung betroffen worden sind.
Fur die urspriingliche -no-Ableitungen als Verbaladjektiva anzusetzen sind.
Sie sind also, so schlieBt der Verfasser recht uberzeugend, erst nachtraglich
und schon im Lateinischen zu -to-Partizipien geworden, und dabei ist es
dann beim Verlust der Stimmhaftigkeit durch Angleichung im Wurzelauslaut
zur Ersatzdehnung des Wurzelvokals gekommen. Auf diese Weise wird
Lachmanns Gesetz ins richtige Licht geriickt, bekommt einen bestimmten
Platz in der Geschichte der lateinischen Sprache, und es wird seine
Verbindung mit dem Ausbau der lateinischen Verbalflexion aufgedeckt».
«So abgefasst bleibt das Buch ein imposanter Torso ohne abgeschlossene
Komposition und ohne erschopfende Behandlung der angeschnittenen
Fragenkomplexe. Und doch ist es ein selten wertvoller Beitrag, denn es ist in
vieler Hinsicht anregend und wegweisend, fur jeden Indogermanisten eine
walirhaft erfrischende Lektiire, die zahlreiche neue Erkenntnisse vermittelt und
eine Menge neuer Ideen anregt. In diesem Buch wird klar gezeigt, wie weit
das Feld ist, welches eine prazise philologische Grandlage verbunden mit
strengem, modernen Denken der Indogermanistik offnet. Sie ist eben doch am
lebendigsten und schopferischsten, wo sie sich selber treu bleibt. In diesem
Sinne hat O. eine ganz groBe Leistung vollbracht, an der moglicher Einwand
gegen die von ihm vorgeschlagenen Erklarungen etwas schmalern kann».
14

Проф. В. В. Мартынов
Из рецензии в сборнике: Этимология 1968. —М., 1971. — С. 247-251
«Рассматриваемая работа богата идеями и весьма разнообразна по
материалу. Поэтому дать ей оценку в небольшой рецензии оказывается
нелегким делом. Аргументированная поддержка или критика
множества оригинальных этимологических решений потребовали бы
написания специального исследования. Это вынуждает нас остановиться лишь
на основных проблемах книги, минуя ряд интересных, но
относительно второстепенных наблюдений автора.
Работу Ю. В. Откупщикова можно было бы назвать
методологической, поскольку все рассматриваемые в ней частные проблемы
индоевропеистики объединяются с точки зрения их важности для определения
общих принципов этимологического исследования... Отличительной
особенностью "этимологического почерка" Ю.В.Откупщикова является
широкое использование словообразовательного ряда. Изолированные,
"экзотические" этимологии его мало интересуют, поэтому он не
занимается лексемами с "индивидуальными" биографиями. Что касается
других принципов этимологического анализа, то, как справедливо замечает
сам автор, "за последние годы появилось большое количество
по-настоящему хороших работ о принципах этимологического исследования,
однако это не привело ни к резкому увеличению количества хороших
этимологии, ни к заметному уменьшению числа плохих. По-видимому, дело
здесь не только в хороших принципах, но и в последовательном
применении этих принципов в практике этимологических исследований"
(с. 213). Тем самым признается фактическое отсутствие строго
регламентированных правил этимологической аргументации. Ars etymologica еще
полностью не превратилась в Scientia etymologiae. Этимологи
по-прежнему могут, располагая одними и теми же фактами и не допуская
очевидных ошибок, приходить к прямо противоположным результатам.
Подводя итог сказанному, хочется еще раз подчеркнуть, что для
обстоятельного рассмотрения фундаментального исследования Ю. В.
Откупщикова рамки рецензии слишком узки. Стараясь сосредоточить наше
внимание на основных проблемах, мы смогли обозреть лишь
небольшую часть книги, которая является во многом новаторской, зовет к
спорам и, несомненно, стимулирует прогресс этимологической науки».
В ряде случаев отзывы относятся не к монографии в целом, а к
отдельным ее разделам или к частным результатам исследования и
выводам автора. Например.
Академик Н. И. Толстой
Из книги: Толстой Н. И. Избранные труды. — М., 1997. — Т. I. — С. 349-356
«Честь установления надежной этимологии для слова рамень,
раменье принадлежит Ю. В. Откупщикову, который справедливо видел
причину неудачи своих предшественников (А. Матценауера, В.Ягича,
15

Г. А. Ильинского, М. Фасмера) в невнимании к анализу
словообразовательной стороны термина (наличие других слов с суф. *-men-) и
стороны семантической».
И далее на протяжении нескольких страниц Н. И. Толстой подробно
излагает аргументы автора монографии и приводит богатый
диалектный материал, подтверждающий надежность предложенной им
этимологии слова рамень.
Проф. С. Б. Бернштейн
Из книги:
Бернштейн С. Б. Очерк сравнительной грамматики славянских языков.
Чередования, именные основы. —М., 1974. — С. 179 и 250
«Установленная Ю. В. Откупщиковым связь между глаголами orati
и именной основой ramen — бесспорна».
«Большой продуктивностью в праславянском характеризовался
индоевропейский суффикс -d-. Недавно это было убедительно
показано на большом материале Откупщиковым».
Проф. Р. Шмолстиг
Из отзыва, присланного из Пенсильванского университета (США)
"The second part of the book contains interesting chapters on the Latin
iteratives in (i)tare and the sonants in the Indo-European root, but the most
interesting and original in my opinion is the chapter on the Slavic suffix *-d-.
Otkupscikov points out that Slavic formations in *-d- have been sadly
neglected by most Slavic comparativists, so he gives many examples of words with
*-d- and many new and original etymologies for these words. Thus, for
example, the Slavic word bludo is not a borrowing from Germanic but rather
reflects the root *bheu- plus suffix *-c/- (p. 116). Many examples are given where
the *-d-suffix is found in Slavic as opposed to a *-t-suffix elsewhere, e.g. O.C.S.
xla-db "cold" but Lith. sulfas, O.C.S. tvrb-db "hard" but Lith. tvir-tas, etc."
"This book is a valuable contribution to the study of Indo-European word
formation and is to be recommended for all Slavists and Indo-Europeanists.
One may dispute some of the author's conclusions which are highly original
(such as the interpretation of Lachmann's law), but the purpose of the book,
which was to show the importance of the study of word formation for Indo-
European comparative studies, is certainly achieved".
Материалы и выводы 6-й главы книги («Сонанты в структуре
индоевропейского корня») нашли отражение, в частности, в одном из
докладов на VIII Международном съезде славистов в Загребе. См.: Томов-
скиД. Теорите на Бенвенист и Откупшчиков за и.-е. корен со примеры
од македонскиот ja3HK. — Knjiga referata И. — Zagreb, 1978. — S. 896.

Часть первая
СЛОВООБРАЗОВАНИЕ И ВОПРОСЫ
ИСТОРИЧЕСКОЙ ФОНЕТИКИ
Развитие различных типов словообразования и словоизменения, как
известно, находится в неразрывной связи с теми процессами, которые
происходят в фонетической системе языка. Случаи, когда причины тех
или иных сдвигов в словообразовательной структуре языка лежат в
происшедших фонетических изменениях, встречаются достаточно часто.
Однако связь между явлениями исторической фонетики и
словообразованием не является односторонней. К сожалению, факты обратного
воздействия словообразовательных процессов на фонетические далеко
не всегда учитываются при изучении отдельных вопросов
исторической грамматики и.-е. языков. Между тем многие из детально изученных
фонетических изменений являются, по существу, фонетико-морфоло-
гическими или фонетико-словообразовательными, охватывающими
очень часто лишь определенную категорию слов. При этом нередко
бывает трудно определить, какие причины — фонетические или
словообразовательные — являются превалирующими в том или ином
изменении. Неразрывность и единство этих причин могут быть наглядно
проиллюстрированы на примере закона Лахмана.
Глава I
ЗАКОН ЛАХМАНА И ФОРМИРОВАНИЕ
ЛАТИНСКИХ ПРИЧАСТИЙ ПЕРФЕКТА
Одним из наиболее спорных и запутанных вопросов исторической
фонетики латинского языка является вопрос о характере, причинах
и степени распространенности фонетических изменений, получивших
в лингвистической литературе наименование закона Лахмана. В чем
заключается сущность этого закона?
У Авла Геллия сохранилось свидетельство о том, что причастия actus,
lectus, esus выступают с долгим корневым гласным в отличие от соот-
17

ветствующих форм настоящего времени (ago, lego, edo), где эти
глаголы имеют в своем корне краткий гласный. В то же время для случаев
rapio — raptus, capio — captus, facio — factus Геллий отмечает
одинаковое (краткое) количество корневого гласного и в форме презенса, и в
причастии (Gell., N. А., IX, 6; XII, 3). Это свидетельство Геллия отчасти
подтверждается также Порфирионом (Ad Ног. Ser., I, 6, 122).
На основании сведений Геллия и Порфириона К. Лахман пришел
к выводу о том, что латинские глаголы, корень которых оканчивался на
звонкий b, d или g, удлиняют свой корневой гласный в причастиях
перфекта [280, 54-55]. Лахман только констатировал самый факт наличия
фонетической закономерности, не дав этому факту никакого
объяснения. Кроме того, в примерах, приведенных Лахманом, есть серьезные
неточности. Так, он считал, что причастия passus, iussus, cessus, flssus,
scissus, sessus, fossus имеют долгий корневой гласный, хотя этому
противоречит наличие -ss- в приведенных словах (-ss- после долгих
гласных и дифтонгов в латинском языке подвергалось упрощению: >-s-).
Тем не менее очевидный фонетический характер изменения,
отмеченного Лахманом, был признан большинством исследователей, и
сформулированная им закономерность получила название закона Лахмана.
Согласно этому закону, глаголы, корни которых оканчиваются на b1, d
и g, удлиняют свой корневой гласный в причастиях на -tus: ago — actus,
lego — lectus, ligo — lictor (к *lictus — этимология Геллия и Феста,
принятая Ю. Покорным. — См.: Рок., 668), rego — rectus, tego — tectus
(корни на g); frango — fractus, pango — pactus, tangd — (at)tactus (корни
с ng в основе презенса); *flugy6 — fluctus (засвидетельствовано у При-
сциана. — GL, II, 488), *strugyo — structus, *fruguor — fractus (корни на
*gv); cado — casus, edo — esus, odium — (per)osus, video — vlsus (корни
на d); frendo — fresus, fundo — fusus, tundo — tusus (корни на nd в
основе презенса). Сюда же, как будет показано ниже, следует отнести также
и dlvido — divisus, gaudeo (< *gauideo) — gavisus (корни на *dh).
С другой стороны, глаголы с исходом корня на глухой смычный р,
t, k не удлиняют в причастиях на -tus своего корневого гласного: capio —
captus, rapio — raptus, meto — messus, quatio — quassus, facio — factus,
iacio — iactus, frico — frictus и мн. др.
To или иное количество корневого гласного в приведенных выше
примерах подтверждается свидетельствами древних авторов, наличием
апекса в надписях (tector, actum, rectorem и др.), данными романских языков,
греческой транскрипцией латинских слов (например, Ptjxtco), а также
фонетическими изменениями в рамках латинского языка (attingo —
attactus, но conficio — confectus; ago — cogo, где б < о + а, но actus —
coactus — без слияния гласных; cado — *kadtos > cassus > casus, но
patior — *pattos > passus, где после краткого гласного -ss- не упрощалось).
1 Корни с кратким гласным в форме презенса, оканчивающиеся на b (звук редкий
в и.-е. языке), в латинских причастиях на -tas не засвидетельствованы. Поэтому обычно
в работах о законе Лахмана рассматриваются только корни на d и g.
18

О фонетических причинах, которые объяснили бы удлинение
корневого гласного в причастиях типа actus, в ближайшие 70 лет после
появления работы Лахмана не было высказано никаких
предположений. Только после Первой мировой войны А. Жюре [259, 334—335],
М. Граммон (BSLP. — 1923. — Т. XXIV. — Р. 4), а затем М. Нидерман [123,
70] и другие исследователи приняли толкование, согласно которому
удлинение корневого гласного явилось результатом оглушения
звонкого g или d под воздействием последующего t. После этого оглушения
часть колебаний голосовых связок, затрачиваемых ранее на
артикуляцию звонкого шумного смычного, перешла на предшествующий
гласный, удлинив его. Это объяснение, ставшее традиционным,
подверглось критике со стороны специалистов по экспериментальной фонетике.
Так, например, М. Дюран пишет, что подобный переход колебаний
голосовых связок с точки зрения экспериментальной фонетики очень
трудно себе представить [235, 173]. Решительно отвергает объяснение
Жюре-Граммона также и П. Фуше [244, 91-92]. Но сама Дюран (так же
как и Фуше) не выдвинула достаточно приемлемого фонетического
объяснения закона Лахмана. Некоторые соображения, касающиеся
данного вопроса, изложены ниже, в разделе «О фонетических причинах
действия закона Лахмана» (с. 44-49). Впрочем, каковы бы ни были эти
причины, то или иное их истолкование не может оказать влияния на
освещение круга вопросов, которые рассматриваются в настоящей главе.
Итак, согласно закону Лахмана, латинские глаголы, корни которых
оканчиваются на звонкий смычный (b), g или d, в отличие от глаголов
с корнями на р, t, k, удлиняют свой корневой гласный в причастиях на
-tus. Однако из этого правила имеется много исключений. Целый ряд
глаголов с корнями на g и d образует причастия на -tus с кратким
корневым гласным: pingo — pictus2, stringd — strictus (корни на g); sedeo —
sessus, fmdo — fissus, pandd — passus, scindo — scissus, *lado — lassus
(корни на d); fingo — fictus и fodio — fossus (видимо, оканчивались на
придыхательные *gh и *dh). Определенно на придыхательный
согласный оканчивались корни в случаях: mingo — mictus, traho — tractus,
veho — vectus (корни на *gh); (ag)gredior — (ag)gressus и iubeo — iussus
(корни на *dh).
Подобная противоречивость, наблюдаемая в латинских причастиях,
привела к тому, что некоторые исследователи стали отрицать
фонетическую закономерность изменений количества корневого гласного
в причастиях типа actus. Так, например, Г. Остгоф считал, что все
случаи с долгим корневым гласным в латинских причастиях на -tus можно
объяснить аналогическим влиянием форм перфекта или супина, а
также наличием в и.-е. языке соответствующих глагольных форм с
продленной ступенью огласовки корня. Так, для ago — actus Г. Остгоф
приводит формы: лат. examen < *exagmen, ambages; дор. сттратауо? [325,
2 Точнее, количество гласного в причастии pictus надежно не засвидетельствовано
[305, 265]. Вопрос этот будет подробно рассмотрен ниже.
19

112-117]. Немногочисленные последователи Остгофа не прибавили
ничего нового в этом вопросе, опираясь в основном на его
аргументацию [246, 181-185; 222, II, 1185; 250, 208; 263, 146; 261]. Так как
ссылки на аналогическое воздействие перфекта и других форм часто
встречаются и в тех работах, авторы которых защищают фонетическую
закономерность удлинения корневого гласного в причастиях типа actus,
остановимся на этом вопросе несколько подробнее. Прежде всего
следует сказать, что роль аналогического влияния форм перфекта на
причастия в ряде работ сильно преувеличена (Г. Остгоф, А. Мейе, А. Эрну
и др.). А. Эрну, например, считает, что долгота I, выступающая в корне
причастия divisus, явилась результатом аналогического воздействия со
стороны перфекта dlvisi [197, 234, 263]. То же самое объяснение Эрну
дает для esus и visus [197, 262-263]. Однако если допустить, что в
случае divisus — dlvisi действовала аналогия, то более правдоподобным
выглядит предположение об обратном аналогическом воздействии
причастия divisus3 на перфект dlvisi. И дело здесь не только в данном
конкретном случае. Вообще аналогическое влияние перфекта на
причастие — явление, видимо, сравнительно редкое. В то же время обратное
аналогическое воздействие причастия на перфект довольно часто
встречается в латинском языке (diffusl, iussl, ussl и др.)4. В народном языке
были образованы формы перфекта cursl, prensl, responsl явно под
аналогическим влиянием соответствующих причастий [197, 239]. Вполне
естественно, что более однотипные формы причастия оказывают
аналогическое воздействие на формы перфекта, образование которых
отнюдь не является столь стандартным. Было бы странным, если бы
формы, не имеющие в языке более или менее устоявшегося единства
(перфект), вызывали бы столь частое аналогическое изменение форм,
обладающих таким единством (отглагольные прилагательные и
причастия на -tus).
Кроме того, остается непонятным полное отсутствие примеров
аналогического воздействия форм перфекта на причастия в корнях,
оканчивающихся на глухие р, к и t или на согласные иного качества. Если
edl — esus, vldl — visus и т. п. объяснять аналогическим влиянием
перфекта, то почему этого влияния нет в случаях dlxl — dictus, duxl —
ductus, vicl — victus, riipl — ruptus и мн. др.? Затем, если даже принять
гипотезу об аналогическом воздействии перфекта на формы
причастия, то эта гипотеза не объясняет наличия таких расхождений, как lego —
leg! — lectus, video — vldl — visus, с одной стороны, sedeo — sedl —
sessus, fodio — fodl — fossus — с другой. Наконец, о каком влиянии
форм перфекта может идти речь в случаях с (at)tactus и casus?
(Соответствующие формы перфекта: tetigl и cecidl.)
3 Сходное причастие gavisus, явно возникшее без всякого воздействия форм типа
dlvisi, Эрну считает «неясным» [197, 263].
4 Тот же Эрну допускает возможность аналогического воздействия причастий rectus
и tectus на формы перфекта гёхТ и texl [197, 234].
20

Еще менее убедительной является попытка Г. Остгофа объяснить
долготу корневого гласного в причастиях типа actus, lectus, casus
аналогическим воздействием супина ввиду того, что супин в
латинском языке — чрезвычайно редкая форма. И здесь, несомненно, прав
Я. Отрембский, когда он в связи с этим пишет, что вопрос о влиянии
форм супина на причастия лучше не затрагивать, так как об
образовании самой основы супина в латинском языке нам известно очень мало
[331, 12]. Вообще Остгоф и его последователи пользуются ссылками
на аналогию как на абсолютно хаотическое явление, не пытаясь
обнаружить какие-нибудь закономерности в ее действии. А при таком
подходе аналогия не может явиться средством объяснения столь
многочисленных и однообразных изменений, которыми характеризуется
закон Лахмана.
Наконец, наличие в латинском и других и.-е. языках отдельных форм
с продленной ступенью огласовки корней ag-, leg-, reg- и т. д. еще
ничего не доказывает, ибо хорошо известно, что отглагольные
прилагательные на *-to- никогда не имели в и.-е. языке продленной ступени
огласовки корня: лат. dico — dictus (при корне *deik-); duco — ductus (при
корне *deuk-); д.-греч. хХито?, д.-инд. crutas, лат. (in)clutus (при корне
*£leu-); д.-греч. фатос; (при cp7)ui) и т. п.
Итак, попытка Г. Остгофа объяснить все случаи удлинения
корневого гласного в причастиях типа actus действием аналогии не может
быть признана удовлетворительной. Еще X. Педерсен писал, что
Остгоф, неудачно применив принцип аналогии, только запутал то, что
правильно определил Лахман. Педерсен считал излишним детально
критиковать объяснение Остгофа ввиду его полной
несостоятельности [334, 33]. Однако и те исследователи, которые видели в законе
Лахмана фонетическую закономерность, не всегда признавали ее в
том виде, в каком она была сформулирована ее автором. Ближе всего
к позиции Лахмана стояли, пожалуй, X. Педерсен и А. Жюре. Оба
они считали, что закон Лахмана распространяется на корни,
оканчивающиеся и на g, и на d. Краткость корневого гласного в причастиях
strictus, fissus, scissus и sessus Педерсен объяснял тем, что эти
причастия имели первоначально суффикс *-no- (*strignos, *fidnos, *skidnos
и *sednos; ср.: д.-инд. bhinnas, chinnas, sannas), который был вытеснен
суффиксом *-to- уже в латинском языке, когда действие
фонетического закона прекратилось [334, 35-37].
Приведенная гипотеза Педерсена очень слабо аргументирована и не
находит подтверждения ни в латинском, ни в других и.-е. языках. Во-
первых, Педерсен рассматривает не все случаи, в которых причастия
типа strictus, sessus сохраняют неизменным количество корневого
гласного. Затем, из четырех приведенных примеров только три Педерсен
подтверждает ссылками на древнеиндийский язык, причем во всех трех
случаях последний располагает параллельными формами с
суффиксами *-по- и *-to- (bhinnas и bhittas, a-chinnas и a-chittas, a-sannas и sattas).
Кроме того, суффикс -па- в д.-инд. причастиях встречается обычно
21

у глаголов, корень которых оканчивается на гласный или на d [290, 405].
Именно последний случай засвидетельствован во всех трех
приведенных примерах, что делает их малодоказательными. Другие и.-е. языки
дают здесь совсем иную картину. Так, например, лат. scissus имеет
в качестве соответствий д.-греч. cr/ia-zoq, авест. a-sista, д.-в.-н. scesso,
лит. skystas и skaistas [370, 325], ст.-сл. чисть, т. е. всюду формы с
суффиксом *-to- и ни одной с суффиксом *-по-. Еще более'странным
представляется то обстоятельство, что ни для одного из приведенных Пе-
дерсеном причастий в латинском языке не сохранилось никаких
реликтов с суффиксом *по-, хотя эти причастия Педерсен
рассматривает как «новообразования с суффиксом *-to-... в латинском языке» [334,
37]. Не подкрепленная конкретным языковым материалом гипотеза
Педерсена не нашла ни одного последователя. Многочисленные
исключения из закона Лахмана и после появления работы Педерсена не
получили удовлетворительного объяснения.
Одним из самых интересных исследований, посвященных анализу
закона Лахмана, является опубликованная в 1929 г. статья Я.
Отрембского «О латинских образованиях типа actus» [331]. К сожалению,
статья эта осталась совсем незамеченной, ссылки на нее отсутствуют и в
общих работах по исторической грамматике латинского языка, и в
специальных статьях о законе Лахмана. Между тем работа Отрембского
содержит весьма интересные идеи. Как и Педерсен, Отрембский
связывает фонетические изменения в причастиях типа actus с
вытеснением образований с суффиксом *-по- причастиями на *-tos. Однако (и это
гораздо логичнее) польский ученый считает, что именно в новых
формах на *-tos и произошло оглушение звонких g и d на латинской
почве, что имело своим последствием удлинение предшествующего
гласного [331, 8]. Но свою чисто теоретическую гипотезу Отрембский
не подкрепляет почти никаким фактическим материалом. Более того,
какие-либо доказательства в этом плане он вообще считает
невозможными: «Напрасными были бы теперь усилия, предпринятые с целью
установить, каким именно глаголам свойственно было причастие на
*-по-». А из четырех д.-инд. соответствий, приведенных Отрембским
(chinnas, bhinnas, tunnas, vinnas), первые два (повторяющие примеры
Педерсена) вообще не подтверждают гипотезы автора, ибо лат. scissus
и fissus не удлинили своего корневого гласного. Отрембский
предлагает и вторую чисто теоретическую возможность (mozliwosc czysto
teoretyczna) оглушения звонкого смычного в результате синкопы [331, 9].
Однако и в этом случае он занимает крайне скептическую позицию,
считая, что мы не можем определить, какие именно причастия могли
оглушить конечный смычный корня в результате синкопы. И все же,
несмотря на скептицизм и известную схематичность гипотез
Отрембского, сами по себе идеи, высказанные им, заслуживают пристального
внимания. Основательность этих идей будет показана ниже, во второй
половине настоящей главы, которая возникла как результат проверки
гипотезы X. Педерсена на конкретном материале и.-е. языков. Эта про-
22

верка привела к выводам, которые оказались прямо
противоположными выводам Педерсена5.
Вопрос об удлинении корневого гласного в латинских причастиях
типа actus осложнялся еще и следующим обстоятельством. Переход
звонкого смычного в глухой под влиянием последующего t — явление
индоевропейское, а не специфически латинское. Однако только в
латинском языке в результате оглушения звонкого смычного происходит
удлинение предшествующего гласного. Другие и.-е. языки этого
удлинения не знают: д.-греч. етсахтос; и Хгхтб? (от аусо и Аеусо), д.-инд. vittas
(и.-е. корень *yeid- / *uid-); в этих и подобных примерах оглушение
конечного согласного в корне не привело к удлинению корневого
гласного. Как увязать между собой столь противоречивые факты? Если
оглушение смычного относится к и.-е. периоду, то каким образом в
рамках латинского языка могло произойти удлинение корневого гласного?
Ф. Соссюр еще в 1889 г. высказал мысль о наличии этапа аналогически
восстановленной звонкости смычного g в причастиях типа actus [356,
256]. Позднее эта гипотеза была принята Ф. Зоммером [374, 136-137],
которого часто считают ее автором6, К. Бругманом [222, //, 398],
М. Нидерманом [123, 70], В. Пизани [342,20], А. Манье [294,235]
и другими исследователями [306,82]. Согласно гипотезе
Соссюра-Зоммера, удлинение корневого гласного в причастиях типа actus
произошло следующим образом:
и.-е. язык — *agtos > *aktos (первичное оглушение);
латинский язык — *aktos > *agtos (звонкость, восстановленная под
воздействием аналогии);
латинский язык — *agtos > actos (> actus) — вторичное оглушение.
Несмотря на почти всеобщее признание, эта гипотеза вызывает ряд
серьезных сомнений. Прежде всего, авторы гипотезы не приводят ни
одного аргумента в подтверждение ее основательности. В результате
получается circulus vitiosus: этап аналогически восстановленной
звонкости устанавливается только на основании наличия фонетической
закономерности, отмеченной Лахманом, а самый закон Лахмана
объясняется на основании этапа аналогической рекомпозиции. «Для чего
следовало вводить аналогическое g, которое тотчас же должно было
бы оглушиться, — разве только для того, чтобы осуществить
удлинение предшествующего гласного?» — замечает по этому поводу Я. От-
рембский. Но главное возражение против гипотезы Соссюра-Зоммера
5 Позднее проф. Я. Отрембский любезно ознакомил меня со своей статьей о
латинских причастиях типа actus. Пользуюсь случаем, чтобы выразить ему мою самую
глубокую признательность.
6 В IF (Bd. XXXV. — S. 195) была даже опубликована заметка В. Штрайтберга,
посвященная вопросу о приоритете Соссюра. Однако и после этой заметки на Соссюра
ссылаются далеко не всегда. Например, П. Фуше в статье, специально посвященной
закону Лахмана, пишет: «L'hypothese de la restitution de *agtos en *actos se trouve pour la
premiere fois en 1902 dans F. Sommer op. cit. ...» [244, 97].
23

заключается в том, что эта гипотеза никак не объясняет расхождений
между actus, lectus, casus, visus, с одной стороны, и pictus, strictus, sessus,
passus — с другой.
Именно отсутствие удовлетворительного объяснения для этих
расхождений привело к тому, что некоторые исследователи пошли по
компромиссному пути: они стали ограничивать действие закона Лахмана лишь
глагольными корнями, оканчивающимися на g, стараясь объяснить
удлинение корневого гласного в причастиях с корнями на d действием
аналогии и иными причинами [305, 265-268; 197, 262-263; 294,230-233; 296,
113-114]1. Этому ограничению, однако, противоречат такие примеры, как
casus, esus, -osus, visus, fresus, fusus, tusus, т. е. почти половина всех
случаев удлинения корневого гласного. Ни один из авторов,
ограничивающих сферу действия закона Лахмана корнями на g, не разбирает всех
случаев. Обычно рассматриваются лишь формы esus, fusus и visus,
причем долгота корневого гласного в этих причастиях объясняется
аналогическим воздействием перфекта8. Такова, например, точка зрения А. Мейе
[305, 266]. Но поскольку причастие casus не может быть объяснено
аналогическим воздействием перфекта cecidi, Мейе вынужден был
допустить для этого причастия и.-е. продленную ступень огласовки корня *kad-
[305, 265] — предположение, естественно, встретившее решительное
возражение в лингвистической литературе [375, 38].
Нисколько не убедительнее выглядит и попытка А. Эрну и А. Манье
объяснить долготу гласного а в casus аналогическим воздействием
супина [197,262; 294,232-233; 296,114]. Таким же образом Манье объясняет
долготу корневого гласного в случаях с esus и vTsus. Единственный
пример подобного воздействия, на котором Манье подробно
останавливается в своей статье (cognitus), явно недостаточен для доказательства его
предположения и сам нуждается в более убедительной аргументации.
Расхождение между ago — actus, lego — lectus и stringo — strictus,
pingo — pictus А. Мейе, М. Нидерман и А. Манье объясняют характером
тембра корневого гласного [305,265-266; 123, 70-71; 294,230,233],
причем М. Нидерман относит сюда также и причастия, корни которых
оканчиваются на d (findo, scindo). Звук наиболее закрытого тембра i (а также и)
они противопоставляют более открытым (и более продолжительно
произносившимся) звукам а, е (о). Количества колебаний голосовых связок,
присоединяемого к а или к е, достаточно для того, чтобы образовались
соответствующие долгие гласные, но его оказывается недостаточно для
превращения i в I. Касаясь этого объяснения, Я. М. Боровский вполне
справедливо замечает, что оно «исходит из представления о какой-то
физической мере длительности как о необходимом условии для того,
чтобы гласный звук мог быть "долгим". Между тем с точки зрения фоноло-
7 Более осторожно подходит к решению этого вопроса И. М. Тройский, считая
случаи с d неясными [177, 99].
8 Ф. Зоммер вполне логично замечает по этому поводу: если имеются vid! — visus,
ffidi — fusus, то почему бы не быть sedi — *sesus? [375, 38].
24

гии таким условием является не какая-то абсолютная длительность
данного звука, а лишь возможность противопоставить его как "более
долгий" "менее долгому" того же тембра и использовать это
противопоставление для выражения смысловых различий» (прим. Я. М. Боровского на
с. 70-71 русского перевода книги М. Нидермана [123]). Интересно
отметить, что и сам Мейе фактически опровергает свою гипотезу, когда во
«Введении в сравнительное изучение индоевропейских языков» пишет:
«Долгое I, даже если оно длится не больше краткого а, считается долгим
по противопоставлению с кратким i. He абсолютная длительность
важна, а важно соотносительное противопоставление кратких и долгих,
конечно — при прочих равных условиях» [117, 165]. К приведенным
высказываниям можно добавить, что из объяснений Мейе и Нидермана (если
принять эти объяснения) следовало бы сделать прямо противоположный
вывод. Присоединение определенного количества колебаний голосовых
связок к гласным меньшей длительности (i, u) скорее превратило бы их
в долгие гласные, чем присоединение того же количества этих
колебаний к гласным большей длительности (а, е). Следовательно, можно было
бы ожидать формы *strictus вместо strictus и *actus вместо actus. Вообще
противопоставление гласных более и менее закрытого тембра в данном
случае не имеет достаточных оснований. В латинском языке в условиях,
при которых удлиняются гласные открытого тембра, удлиняются обычно
и более закрытые гласные. Так, например, Infelix и Insanus удлиняют
начальное i-(>I-) точно таким же образом, как -о- > -б- в confecit и consuevit,
в противоположность оставшемуся без изменения i- в indoctus (ср.
conposuit с оставшимся без изменения о. — См.: Cicero, Orator, 48, 159).
Закон Лахмана в том виде, в каком он выступает в работах Мейе,
Эрну и Манье, лишается всякого подобия фонетической
закономерности. Из двадцати причастий на -tus с корневым гласным, долгота
которого может быть объяснена действием закона Лахмана, по существу,
остается только семь случаев. Остальные 13 примеров объясняются или
действием аналогии (casus, esus, visus, fusus, divisus, gavlsus), или
вообще никак не объясняются (Hctor, fluctus, fractus, stractus, -osus, fresus,
tusus). Попытка Мейе разграничить причастия с корнями на g и на d
неразрывно связана с допущением этапа аналогически
восстановленной звонкости конечного корневого смычного. Если *actos, *lectos и т. д.
еще могли бы путем озвончения дать *agtos, *legtos, то для *sessos и
*passos подобное изменение нельзя даже предположить [305, 266].
Однако из создавшегося затруднения может быть два выхода: или
исключить корни на d из сферы действия закона Лахмана, как это сделал
Мейе, или... признать несостоятельной гипотезу об этапе
аналогической рекомпозиции g.
Ф. Зоммер считает, что краткость корневого гласного в fissus, scissus,
strictus объясняется наличием носового инфикса в формах настоящего
времени соответствующих глаголов (findo, scindo, stringo) [374,123].
Такое же объяснение дает Я. М. Боровский для случая strictus [123, 77, прим.].
Однако наряду с указанными тремя случаями в латинском языке имеется
25

вдвое больше случаев с удлинением корневого гласного в причастиях
подобного типа: frango — fractus, pango — pactus, tango — (at)tactus,
frendo — fresus, fundo — fusus, tundo — tusus. Во всех этих примерах
наличие носового инфикса в основе настоящего времени не
воспрепятствовало удлинению корневого гласного у приведенных причастий.
В последнее время идею Ф. Зоммера вновь выдвинул П. Фуше,
который в соответствии с ней формулирует свое понимание закона Лах-
мана следующим образом: в причастиях на -tus краткий корневой
гласный удлиняется перед d и g, но он не удлиняется, если этим причастиям
в форме презенса соответствуют глаголы на -ndo и -ngo [244, 81]. В
случае такого понимания закона Лахмана его действием могут быть
объяснены многие из приведенных выше примеров. Кроме того, как
исключение, этой формулировкой объясняются еще пять случаев: pictus,
strictus, fissus, passus, scissus. Однако долготу корневого гласного в
шести причастиях, имеющих носовой инфикс в основе презенса (fractus,
pactus, tactus, fresus, fusus, tusus), Фуше вынужден объяснять опять-таки
действием аналогии и другими причинами [244, 89-93]. Так, на
основании нескольких изолированных примеров, засвидетельствованных
в отдельных романских языках, Фуше реконструирует формы *fussus и
*rassus для глаголов fundo и tundo, хотя хорошо известно, что факты
утраты количественных различий гласных в поздней латыни
заставляют в этом вопросе с большой осторожностью относиться к данным
романских языков. Ссылки на то, что у Вергилия встречается написание
tussos [244, 83], также совершенно неубедительны, ибо Вергилий
писал не только tussus, но даже caussa и cassus. Итак, формулировка Фуше
охватывает (не объясняет!) менее половины случаев латинских
причастий, образованных от глаголов на -ndo и -ngo. Если правило
подтверждается пятью примерами при наличии шести исключений, то вряд ли
такое правило может считаться приемлемым.
Попытка решить вопрос о законе Лахмана с позиций ларингальной
гипотезы была предпринята Э. Стёртевантом. Касаясь этого вопроса
лишь попутно, Стёртевант тем не менее категорически заявляет, что
«закон Лахмана не является фонетическим законом». Разобрав всего
два примера (actus и lectus), Стёртевант находит для них формы с
продленной ступенью огласовки корня: лат. 1ёх, д.-греч. loyoLyoq и т. п.
В этом отношении он только повторяет идеи, высказанные еще Г. Ост-
гофом. Но в отличие от последнего долготу корневого гласного как в
этих случаях, так и в причастиях actus, lectus Стёртевант пытается
объяснить наличием в и.-е. языке ларингала А: (Хо^) Дуб? < *a-Aagos,
actus < *Aa-Agtos [385, 9].
Против такого объяснения можно выдвинуть следующие
возражения. Во-первых, ссылка на наличие форм с продленной ступенью
огласовки корня, как уже говорилось выше, неубедительна, ибо и.-е.
отглагольные прилагательные с суффиксом *-to- не могли иметь продленной
ступени огласовки корня. Во-вторых, если объяснять долготу
корневого гласного в actus и lectus наличием д.-и.-е. ларингала А, то почему
26

действие этого ларингала проявилось только в латинском языке и не
нашло отражения в отглагольных прилагательных или причастиях с
суффиксом *-to- ни в одном другом и.-е. языке? Вообще ларингальная
гипотеза, если даже признать ее убедительной, вряд ли может пролить
какой-нибудь свет на закон Лахмана по той простой причине, что
действие закона происходило на латинской почве, т. е. уже в ту эпоху, когда
ларингальные звуки, по мнению самих сторонников этой гипотезы,
должны были давно исчезнуть в италийских языках.
В остальных работах, в которых так или иначе затрагивается закон
Лахмана, авторы обычно примыкают к одной из изложенных точек
зрения, иногда добавляя свои замечания по отдельным частным вопросам.
Итак, ни одно из рассмотренных выше толкований не может дать
удовлетворительного, достаточно аргументированного объяснения
фонетических изменений в причастиях типа actus. Слишком много
(относительно к общему количеству) случаев приходится объяснять действием
аналогии (до 50% и более). В результате самые фонетические изменения
начинают выступать как случайные, а не закономерные. Ярким
свидетельством этого является пример с корнями на d. X. Педерсен, А. Жюре
и П. Фуше признают, а А. Мейе, А. Эрну и А. Манье отвергают
закономерный характер фонетических изменений в данных корнях. И каждый
из них вынужден значительную часть случаев объяснять влиянием
аналогии. В этих ссылках на аналогию также нет никакого единства: одни
формы объясняются аналогическим воздействием форм перфекта,
другие — супина, третьи — различными другими причинами. В этом
отношении позиция Г. Остгофа, отвергавшего фонетически закономерный
характер рассматриваемого изменения, представляется даже более
последовательной. Все эти факты говорят о необходимости искать какие-то
новые пути в решении вопроса о законе Лахмана.
* * *
Основным недостатком почти всех рассмотренных выше работ
является отсутствие последовательного исторического подхода
к исследуемому фонетическому изменению. Мейе и Эрну, Зоммер и
Фуше, Нидерман и Манье — все они считают, что причастия типа actus
оформились (по крайней мере как отглагольные прилагательные) уже в
и.-е. языке. Это никем не доказанное положение по существу и привело
к появлению гипотезы Соссюра-Зоммера об этапе аналогической ре-
композиции звонкого смычного в причастиях типа actus. Только
Педерсен и Отрембский пытались связать закон Лахмана с процессом
упорядочения системы латинского спряжения, что должно, как мне кажется,
явиться ключом к разрешению сложного вопроса о законе Лахмана.
К сожалению, Педерсен и Отрембский не подкрепили эту точку зрения
достаточно убедительным языковым материалом, причем первый из них
применил свою, в принципе верную, идею неудачно, придя к выводам,
которые, как указывалось выше, в корне противоречат фактам
латинского и других и.-е. языков.
27

Окончательное оформление и.-е. причастий из отглагольных
прилагательных и включение их в видовременную систему глагола
произошло уже в период самостоятельного существования отдельных языков.
Это положение давно стало общепризнанной аксиомой [222, II, 651;
219, 90-91; 117, 287-288; 211, 165; 277, 359]. До разделения и.-е.
языков отглагольные прилагательные, как известно, не имели какого-либо
единого суффикса. О разнообразии и.-е. суффиксации и о
многочисленных чередованиях суффиксов дают наглядное представление,
например, работы Э. Бенвениста [212] и Ф. Шпехта [376] (подробнее эти
вопросы рассмотрены ниже. — См. гл. IV-VI и VIII). Наиболее
распространенными из д.-и.-е. отглагольных прилагательных были
образования с суффиксами *-to- и *-по-, которые имели примерно одинаковое
значение и сохранились почти во всех и.-е. языках (балто-славянские,
индоиранские, германские, кельтские, латинский, древнегреческий,
армянский).
При включении д.-и.-е. отглагольных прилагательных в глагольную
видовременную систему отдельные языки использовали различные
суффиксы (чаще всего *-to- и *-по-). В латинском, кельтском, литовском,
прусском языках для образования причастий прошедшего времени был
использован суффикс *-to-, в древнеиндийском, славянских и германских
языках были использованы два суффикса: *-to- и *-по-. В
древнегреческом языке с помощью суффикса *-to- образована большая группа
отглагольных прилагательных, которые, однако, не входят в глагольную систему
в качестве причастий. В хеттских языках отглагольные прилагательные
и причастия с суффиксом *-to- вообще отсутствуют.
Таким образом, упорядоченность системы и единство образования
причастий в отдельных и.-е. языках — явление сравнительно позднее.
Следовательно, на пути от д.-и.-е. состояния с его обилием различных
суффиксов к единству образования причастий перфекта в латинском
языке неизбежны были многочисленные случаи вытеснения
образованиями с суффиксом *-to- форм с другими древними
суффиксами и.-е. отглагольных прилагательных, главным образом форм с
суффиксом *-по-. Именно отглагольные прилагательные с суффиксом *-по-
были очень широко представлены в и.-е. языке, что подтверждается
формами, древность которых не вызывает ни малейших сомнений: лат.
plenus, умбр, plener, д.-инд. purnas, ст.-ел. плънт», гот. fulls, лит. pilnas;
лат. somnus < *sopnos (ср.: sopire), д.-инд. svapnas, ст.-ел. сънъ (ср.: гьпд-
ти), д.-ирл. suan, д.-греч. uuvo?, лит. sapnas, д.-исл. suefn; лат. granum,
ст.-ел. зрт>но, д.-ирл. gran, гот. kaurn и мн. др.
Полный параллелизм и.-е. образований с суффиксами *-по- и *-to-
наиболее ярко проявляется в тех языках, которые в системе причастий
использовали оба древних суффикса. Так, например, в
древнеиндийском языке наряду с типом vittas, syutas, sthitas имеется значительное
количество образований типа bhugnas, ut-kirnas, tlrnas. Та же картина
наблюдается в старославянском (еитъ, шитъ, ЗАКр^тт», но длит,,
звднт>, крлнъ) и в германском (д.-исл. seldr, settr, gadr, но tekinn, gefinn,
28

fundinn). Во всех этих языках нередки параллельные образования с
суффиксами *-по- и *-to-: д.-инд. bhinnas и bhittas, chinnas и chittas, ст.-сл.
СгЬ(га)нгк и сктъ (ср. также: (гкник и гтктик), д.-исл. talinn и taliSr —
к tala, нем. gewoben и gewebt, gespalten и gespaltet и т. п.
Иногда оба типа образований могут выступать в рамках одной
парадигмы, образуя смешанный тип склонения, являющийся своего рода
гетероклитическим новообразованием. Например, приведенное выше
д.-исл. причастие м. p. talinn выступает в форме с суффиксальным -п-
в им., род. и вин. п. ед. ч. и в род. п. мн. ч. В остальных случаях (дат. п.
ед. ч.; им., дат. и вин. п. мн. ч.) в парадигму склонения были включены
слабые причастия с суффиксом -а- (и.-е. *-t-).
Важно отметить, что те же самые два типа образований оставили
заметный след и в языках, которые не включили обоих суффиксов в
систему своих причастий. Если взять древнегреческий язык, то здесь
имеется как тип -ахто?, тахтой, срихтод, так и тип xeSvo?, ateyvoQ, тгр-nvoq.
В литовском языке также наряду с piktas, girtas, saltas имеется тип kilnas,
liudnas, drungnas. В древнегреческом и литовском языках встречаются
и такие случаи, когда от одного и того же глагольного корня
образованы параллельные формы с суффиксами *-to- и *-по-: д.-греч. а-сстто:;
'невидимый' и a-i8vo<; 'темный', аттарто? 'посеянный' иопарчбс,
'редкий', ostztoq и агулос, 'священный', лит. leitas и leinas 'худой', baltas и
balnas 'белый'.
Полный параллелизм в образовании форм с суффиксами *-to- и *-по-
в древнеиндийском, старославянском, германском, древнегреческом и
литовском языках не может оставлять сомнения в том, что перед нами
картина, типичная для и.-е. языка накануне его распада. В то же время
в латинском языке нет ни одного примера полного совпадения
форм отглагольных прилагательных типа д.-инд. bhinnas и bhittas или
д.-греч. стеблю*; и стетттб?. Более того, из производных с и.-е. суффиксом
*-по- в латинском языке в качестве отглагольных прилагательных
сохранились лишь dignus и plenus. Характерно, что в обоих случаях
в латинском языке отсутствуют соответствующие причастия с
суффиксом *-to-: *dec(e)tus, *pletus. Именно этому обстоятельству и обязаны,
видимо, своим существованием чуждые латинскому словообразованию
формы прилагательных dignus и plenus: здесь не было образовано
стандартных форм с суффиксом *-to-, которые вытеснили бы их из языка.
А там, где в более поздних префиксальных образованиях имеются
причастные формы типа completus, там, напротив, отсутствуют формы типа
*complenus. Иначе говоря, последовательное проведение единого
суффикса *-to- в системе причастий перфекта привело к тому, что общая
картина, которая предстает перед нами в латинском языке, резко
отличается от соответствующей системы отглагольных прилагательных и
причастий в древнеиндийском, древнегреческом, славянских,
германских и балтийских языках. В то же время сравнительно большое
количество реликтовых образований с суффиксом *-по-, утративших свою связь
с глаголом, сохранилось и в латинском (signum, granum, somnus, lignum,
29

tignum, pugnus и пр.), и в других италийских языках [344, 30-31].
Последнее обстоятельство свидетельствует о том, что отглагольные
прилагательные с суффиксом *-по- были широко распространены и в том
ареале и.-е. языка, откуда берет начало его италийская ветвь. Следовательно,
в процессе формирования системы латинских причастий перфекта,
безусловно, должны были встречаться случаи вытеснения отглагольных
прилагательных с суффиксом *-по- образованиями с суффиксом *-to-9.
Исходя из этого достаточно очевидного положения10, можно с большой
долей вероятности предположить, что изменение количества
корневого гласного в словах типа actus, lectus, casus было связано с
формированием системы латинских причастий, в частности с вытеснением
суффикса *-по- (а в отдельных случаях, возможно, и других суффиксов)
суффиксом *-to-. В результате этого вытеснения звонкий смычный
корня (g или d) приходил в соприкосновение с глухим t и подвергался
оглушению. Таким образом, процесс оглушения звонких g или d в
причастиях типа actus, casus происходил не в период и.-е. единства, а
значительно позже, чем и объясняется отсутствие рассматриваемого
фонетического изменения в других и.-е. языках.
Подобное предположение, естественно, должно привести к выводу
о том, что латинские причастия, в которых произошло удлинение
корневого гласного, не являются древними и.-е. формами. В то же время
причастия, сохранившие краткость своего корневого гласного, должны
восходить к д.-и.-е. отглагольным прилагательным с суффиксом *-to-.
У этих образований оглушение смычных g и d произошло еще в и.-е.
период, а поэтому оно не сопровождалось удлинением
предшествующего корневого гласного. Данная гипотеза, по мнению Я. Отрембского,
не может быть доказана [331, 8]. Однако подобный скептицизм мне
представляется необоснованным. Проверка степени вероятности этой
гипотезы может быть осуществлена следующим образом.
Предполагается, что долгота корневого гласного в причастиях типа actus возникла
лишь у таких образований, у которых на латинской почве произошло
вытеснение древних форм с суффиксом *-по- формами с суффиксом
*-to-. Отсюда следует, что соответствующие и.-е. глагольные корни
должны были иметь производные с суффиксом *-по-, которые гипотетиче-
9 Аналогичные я&ления имеются и в диалектах русского языка, где особенно часто
встречаются причастные формы с суффиксом -т- при литературной норме с
суффиксом -н- (убрат, позват, ткатый и мн. др.), причем эти изменения проникают и в
литературный язык (формы узрет, спеленат). Засвидетельствованы и случаи обратного
вытеснения суффикса -т- суффиксом -н- {колоний, молоный и др.), но эти случаи
встречаются несколько реже. «Экспансия» суффикса -т- в диалектах русского языка
распространяется и на образования с суффиксальным -л-: околетый, горетый [129, 209-212].
10 О вытеснении италийских образований с суффиксом *-по- формами с суффиксом
*-to- писал еще К. Бругман [219, 94]. И все же на этом вопросе пришлось подробно
остановиться, так как почти все исследователи, занимавшиеся законом Лахмана,
исходили из молчаливого предположения о том, что все латинские причастия на -tus
существовали в качестве отглагольных прилагательных уже в д.-и.-е. языке.
30

ски реконструируются на основе изложенного объяснения закона Лах-
мана. Поскольку в древнеиндийском, древнегреческом, балтийских,
славянских и германских языках отглагольные прилагательные и
причастия с суффиксом *-по- встречаются значительно реже, чем
соответствующие образования с суффиксом *-to-, поскольку далеко не каждый
и.-е. корень имел отглагольные образования на *-по-, постольку всякий
случай нахождения этих образований у глагольных корней,
удлиняющих свой гласный в латинских причастиях типа actus, будет весьма
знаменательным11. Наиболее доказательными окажутся, конечно, такие
случаи, когда реликтовые образования с и.-е. суффиксом *-по- будут
обнаружены в самом латинском языке, который полностью исключил
эти образования из своей глагольной системы. Количество латинских
реликтов с древним атематическим суффиксом *-по- ограничено 10-12
более или менее надежными примерами. Количество глагольных
корней, причастия которых подчиняются закону Лахмана, не превышает
40 (некоторые исследователи ограничивают его даже 10-11).
Приведенные цифры составляют ничтожную часть от общего числа
латинских глаголов. Поэтому крайне незначительной будет теоретическая
вероятность того, что один из глагольных корней сохранит реликтовое
образование с суффиксом *-по- и в то же время его причастие удлинит
свой корневой гласный по закону Лахмана. Вероятность же подобного
случайного совпадения для двух или трех корней практически
равна нулю.
После этих предварительных соображений перейдем к
рассмотрению латинских причастий, корни которых оканчиваются на g.
Actus. У корня *ag- в латинском и других италийских языках
сохранилось большое количество форм с суффиксом *-по-. Еще в XIX в.
Ф. Гушке сопоставил оскские и умбрские слова acnu, akenei, peraknei и
sevakni с лат. ago, agonis 'жрец' (ср.: sacerdotum consuetudo talis est, ut
aut ipsi percutiant victimas — et agones appellantur... — Lact. Plac, In Stat.
Theb., 4,463), agonia (ср.: et pecus antiquus dicebat agonia sermo. — Ovid.,
Fast, I, 331; а также: agonias hostias putant ab agendo dictas. — Fest, 9),
agonalis и agnalis (ср.: pars putat hoc festum priscis Agnalia dictum. —
Ovid., Fast, I, 325), amb(i)egna (ср.: amb(i)egna bos apud augures, quam
circum aliae hostiae constituuntur. — Varr., L. L., 7, З)12. На основании
11 В древнеиндийском языке лишь около 70 глагольных корней образуют причастия
на -па-, все остальные причастия имеют суффикс -ta-. В германских языках причастия
сильных глаголов, имеющие суффиксальное -п-, встречаются реже, чем причастия
слабых глаголов. В древнегреческом языке отглагольные прилагательные на -то?
представляют собой норму, а образования на -vo; сравнительно редки. Я уже не говорю о
балтийских и кельтских языках, где, как и в латинском, единым суффиксом причастий
является суффикс *-to-.
12 Ср.: Fest., 4, — где ambegni возводится к agnus — яркий пример народной
этимологии (см. рецензию Р. Планта на кн.: Keller О. Lateinische Volksetymologie und Verwandtes. —
Leipzig, 1891 (IF. — 1886. — Bd. VI. — Anzeiger. — S. 70); см. также: [41, 25} и Walde A.
Lateinisches etymologisches Worterbuch. — 2. Aufl. — Heidelberg, 1910. — S. 32).
31

этих сопоставлений Гушке пришел к выводу о том, что в италийском
языке слово *agno- означало 'жертвенное животное', букв. 'Getriebenes'
[256, 21; 255, 305, 471]. Убедительность доказательств Ф. Гушке была
признана крупнейшим специалистом по оскско-умбрским языкам
Р. Планта, который, несмотря на крайнюю осторожность в выводах,
принял этимологию лат. amb(i)egnus, предложенную Ф. Гушке, и
отметил, что связь указанных выше оскских и умбрских слов с корнем ag-
является наиболее вероятной [344, /, 382-383]. Сопоставление умбр,
аспо- с лат. annus, ставшее традиционным еще во времена К. Бругмана,
по существу опирается только на сближение лат. annus с гот. арп 'год'
[222, /, 676; 221], плохо подходит по смыслу [214, 340-341; 223, 30;
232, 417] и неубедительно в фонетическом отношении, поскольку
переход *aknos > annus фонетически невозможен (ср.: лат. vaco и vanus, a
не *vannus). Кроме того, встречающиеся в надписях формы sollemnis и
даже peremnis не подтверждают реконструкции *atnos > annus или
*aknos > annus [214, 339-340]. Анализ италийских текстов также
свидетельствует против сопоставления, предложенного Бругманом. Так,
например, в умбр, posti acnu время, как отметил Дж. Девото, уже указано,
а поэтому смысл 'год' не подходит [232, 417]. Лучший смысл для аспо
дает 'hostia' или 'sacrificium' [344, /, 382; 223, 30]. В. Пизани, видимо,
считает приведенные выше оскские и умбрские слова образованиями
от разных корней [343, 147, 187 и др.]. Таким образом, крупнейшие
специалисты по италийским языкам, исходившие из анализа
конкретных текстов, а не из абстрактных сопоставлений, отвергают связь умбр,
аспо- с лат. annus. Приведенные выше оскско-умбрские и латинские
примеры говорят о том, что наличие в италийском языке слов,
образованных от корня *ag- с суффиксом *-по- и близких по значению к
латинским словам hostia и sacrificium, можно считать если не
установленным, то, во всяком случае, весьма вероятным.
Другая группа слов, образованных от корня *ag- с помощью
суффикса *-по-, была связана со значением 'земля', 'поле', 'земельный
участок'. Д.-греч. аурб?, арх. лат. agros, д.-инд. ajras, гот. akrs и другие
слова с первоначальным значением 'выгон' имеют суффикс *-го-, лат. actus
'земельный участок' — суффикс *-tu-. Однако если учесть, что и.-е.
суффикс *-го- обычно находился в сравнительно регулярном
чередовании с суффиксом *-по- [61, гл. /, //, VI], то можно признать весьма
убедительным распространенное объяснение лат. acnua (agnua)
'земельный участок в 120 кв. футов' как формы, образованной от корня *ag-
(ср.: actus quadratus 'земельный участок в пол-югера'). Возможно, что
значение 'земельный участок' имели в некоторых случаях и оскско-
умбрские формы типа acnu, как это считал еще Т. Моммзен [214, 341].
Подобное предположение не противоречит принятому выше
толкованию Ф. Гушке (умбр, acnu = лат. hostia), потому что значения
'жертвенное животное' 'Getriebenes' и 'земельный участок' = 'загон' или
'выгон', естественно, объединяются общим для них значением корня *ag-
'гнать'. Впрочем, при любом из двух приведенных толкований оскско-
32

умбрских форм они оказываются производными с суффиксом *-по-
(*-nu-) от корня *ag-.
К рассмотренной группе слов следует отнести также д.-инд. ajanis
'дорога'. Связь между производными с суффиксами *-no- / *-na, *-nu-,
*-ni-, аналогичная связи между образованиями на *-to- / *-ta, *-tu-, *-ti-,
может быть проиллюстрирована следующими примерами: лат. actus
(причастие, суффикс *-to- / *-ta) — actus (существительное, суффикс
*-tu-) — actio (*-ti-), с одной стороны; лат. amb-egna и agnalia (*-no- /
*-na) — agnua (*-nu-) — д.-инд. ajanis (*-ni-), с другой стороны.
Характерно, что в обоих случаях название земельного участка в латинском
языке относится к основам на *-u-: actus, -us и agnua. Последнее слово
не было вытеснено более поздним образованием с суффиксальным -t-,
видимо, в силу того, что ни одно из этих слов не входит в систему
латинских причастий.
Наконец, ряд отглагольных образований корня *ag- с суффиксом *-по-
имеет в некоторых и.-е. языках значение 'подвижный, быстрый': с.-ирл.
an (< *agno-) 'быстрый' [383, 7; 380, 57], лит. agnus 'подвижный,
быстрый' [134] (см. также гл. VIII настоящей работы), д.-инд. ajanas
'движущий, погоняющий' и (чередование п / г) ajiras 'подвижный, быстрый'.
Ит. agina (aina) 'поспешность', ст.-исп. ahina 'быстро' [38, 19] и позд.
лат. aginare 'суматошиться, спешить' (Perron., 61, 9) говорят о том, что
корень ag- с суффиксом *-no-, *-ino- или *-1по- имел в поздней латыни
значение, близкое к значению приведенных выше слов из других и.-е.
языков.
К перечисленным образованиям следует добавить крит. dcyveb
(=ayeLv), которое по своему типу является отыменной глагольной
формой (ср.: д.-греч. ocEvea> и atvo?), предполагающей [193, 205] наличие
отглагольного прилагательного *ayvo<;.
Приведенные примеры говорят о том, что в и.-е. языке были
распространены многочисленные формы с суффиксом *-по-, образованные от
корня *ag-. Все эти формы по своему происхождению являлись
отглагольными прилагательными. Поэтому факт вытеснения в латинском
языке отглагольного прилагательного *agnos формой с суффиксом
Последует признать в высшей степени вероятным.
Lectus и lictor. О наличии у глагола legere отглагольного
прилагательного с суффиксом *-по- свидетельствует лат. lignum 'древесина', 'дрова'.
Исчерпывающую и, по-видимому, правильную этимологию этого слова
дал еще Варрон: ab legendo ligna quoque, quod ea caduca legebantur in agro
quibus in focum uterentur (L. L., 6, 66). Эту этимологию признают
правильной А. Мейе, А. Эрну, Ю. Покорный и др. [258, 48]. Таким образом,
первоначальное значение слова lignum выступает в виде значения
'собранный (хворост)'. Если отказаться от такой этимологии и признать
менее вероятную связь lignum с ligare, то и в этом случае слово lignum
окажется отглагольным прилагательным с суффиксом *-ш>. Только
корнем его будет уже не leg-, a lig- (ср.: lictor, *llctus). О возможности
существования прилагательного *lignos или *liginos косвенно свидетельствует
2 Откупщиков
33

также позднелатинская форма *liginare, восстановленная на основании
данных романских языков В. Мейером-Любке [38, 362-363].
Rectus. Древним образованием с суффиксом *-по- является лат. regnum.
Правда, у этого слова не совсем ясной остается долгота корневого
гласного ё. Возможно, что долгота эта обязана своим происхождением
аналогическому воздействию слова гёх, а также стремлению
воспрепятствовать фонетически закономерному переходу *regnom > *rignum (ср.:
*seknom > signum, *deknos > dignus, *tegnom > tignum и др.). Кроме
латинского языка, формы с суффиксом *-по- от корня *reg-
засвидетельствованы в кельтском (с.-ирл. гёп < *regno- 'пядь' [383,10]; эта
этимология принята в словарях А. Вальде и Ю. Покорного) и в готском языке
(гот. ragin 'совет', 'решение' [222, II, 629]). Наконец, гомеровское
причастие 6peyvu<; (IL, I, 351; и др.) также представляет собой отглагольное
прилагательное с суффиксальным -п- (u-основа), относящееся к
рассматриваемому глагольному корню.
Tectus. Формой с суффиксом *-по- для глагола tegere является лат.
tignum (< *teg-no-m; ср.: lignum < *leg-no-m. — Er.-M., II, 691) —
слово, первоначальным значением которого, по-видимому, было
'покрытие, перекрытие' —> 'балка' (ср.: tignarius... quiatectoria lignis inducit. —
Isid., Orig., 19, 4). Помимо лат. tignum, корень *(s)teg- имел ряд
образований с суффиксом *-по- и в других и.-е. языках: д.-греч. a-ceyvo?
и crxeyavot;, ст.-ел. стегно, сгйнд < *steg-s-na (об этимологии см.: [135]
и гл. VIII, с. 226-232), д.-инд. sthaganas 'закутывание' при обычном
причастии для этого корня: sthagitas 'закутанный'.
Fractus. В латинском языке нет реликтовых форм, образованных
с помощью суффикса *-по- от корня frag-. Однако подобные
образования засвидетельствованы в гот. ga-brukans 'сломанный', ирл. bran
'отруби' (<*bhragno- с первоначальным значением 'размолотое (зерно)' —
см.: [133] и гл. VIII, с. 222-223), ст.-ел. врйнд (< bhorg-s-na — см.: [137]
и гл. VIII, с. 224-226).
Pactus. M. Нидерман возводил лат. pignus 'залог' к глаголу pangere,
объясняя фонетически невозможное изменение *pagnos > pignus
аналогическим воздействием глаголов с приставками (con-, in-, ob-, sub-
pingere [323, 29-36]), причем утверждение о связи pignus с pangere
автор высказывал с большой уверенностью («von niemandem bezweifelt»
[323, 36]). Однако если даже и не признавать этимологии,
предложенной М. Нидерманом, косвенным подтверждением возможности
существования и.-е. отглагольного прилагательного *pagnos может служить
д.-инд. pajras, где корень *pag- выступает с суффиксом *-го-, обычно
чередовавшимся с *-по-. Сюда же, несомненно, относятся также д.-греч.
mf)yvujxi, лат. pagina и paginare, хотя количество корневого гласного
в этих образованиях остается неясным.
(At)tactus. Последний пример причастия с корнем,
оканчивающимся на g, и единственный, где не обнаруживается никаких прямых
следов и.-е. отглагольного прилагательного с суффиксом *-по-. Однако
наличие прилагательного *tagros (ср.: лат. integer и умбр, antakres = лат.
34

integris) делает реконструируемую форму *tagnos вполне
правдоподобной (чередование суффиксов *по- / *-го-). Кроме того, дериват с
суффиксом *-men contamen — также косвенно подтверждает
правомерность этой реконструкции, поскольку, как будет показано в следующей
главе, латинским образованиям на *-по- обычно соответствовали
близкие в словообразовательном и семантическом отношении производные
с суффиксом *-men-.
Итак, для всех восьми латинских причастий, у которых в результате
оглушения смычного g произошло удлинение корневого гласного,
сохранились реликты древних и.-е. отглагольных прилагательных с
суффиксом *-по- или косвенные доказательства возможности существования
подобных образований. В одних случаях эти реликты
засвидетельствованы в самом латинском языке (agnua, ambegnus, regnum, lignum, tignum
и, возможно, pignus), в других случаях — в родственных и.-е. языках.
Поэтому можно с достаточным основанием предполагать, что
удлинение корневого гласного в лат. actus, lectus, *llctus, rectus, rectus, fractus,
partus и tactus произошло в период унификации системы латинских
причастий перфекта в результате вытеснения образований с суффиксом *-по-
формами с суффиксом *-to- и оглушения предшествующего смычного.
При исключительной редкости отглагольных реликтов с суффиксом *-по-
в латинском языке такие примеры, как ago — agnua — actus, lego —
lignum — lectus, tego — tignum — tectus, rego — regnum — rectus (не
говоря уже о многочисленных и.-е. соответствиях), делают изложенную
выше гипотезу достаточно правдоподобной.
Для глагольных корней, оканчивающихся на d, реликтовых форм с
суффиксом *-по- в латинском языке сохранилось значительно меньше, чем
для корней, оканчивающихся на g. Однако родственные и.-е. языки
содержат почти для всех случаев надежные соответствия с суффиксом *-по-.
Casus. Д.-инд. cannas 'о(т)павший' (корень 9ас1-'о(т)падать') при
отсутствии соответствующего причастия с суффиксом -ta- является
серьезным аргументом в пользу реконструируемой и.-е. формы *kadnos.
Esus. Ст.-сл. гадент», гот. itans; д.-инд. adanas 'еда' и особенно annas
'съеденный' наряду с д.-греч. ISocvov 'еда' и eSavoc 'съедобный'
позволяют также восстановить и.-е. форму отглагольного прилагательного
*ednos. В древнегреческом языке эта форма (*eSvo<;) должна была
относиться к ISavo? так же как ахеучбс, относится к cjTeyavog.
Fresus. Еще Варрон возводил к глаголу frendo лат. frenl, frena (мн. ч.)
'удила'. Эта этимология, принятая в словаре А. Эрну и А. Мейе,
подробно рассматривается в моих статьях [136] и [327]. В сжатом виде она
изложена ниже (см. гл. VIII, с. 232-235).
Fusus. Готское причастие II от глагола giutan 'лить' (ufar)-gutans
позволяет предположительно восстановить и.-е. форму *ghudnos (>лат.
*fudnos).
Tusus. Древнеиндийское причастие tunnas (корень tud- 'толкать')
и здесь позволяет реконструировать форму и.-е. отглагольного
прилагательного *tudnos.
35

Vlsus. Д.-инд. vidnan 'знание' (древняя форма,
засвидетельствованная, например, в R. V., 6, 14, 5), vinnas 'найденный', д.-греч. a.-(F)ibv6q,
ст.-сл. вид'Ьн'ъ (рус. видный) отражают древнюю форму *uidnos. Однако
наряду с этим у и.-е. корня *ueid- 'знать', 'видеть' имеются и причастные
формы с суффиксом *-to-: д.-инд. vittas, ирл. -fess, д.-в.-н. wisso, д.-греч.
a(F)iaxot; (в последнем случае — отглагольное прилагательное).
(Per)osus. Для корня od- в латинском и родственных и.-е. языках не
обнаружено ни реликтов с суффиксом *-по-, ни соответствий с
суффиксом *-to-.
Таким образом, из семи корней, оканчивающихся на d, шесть
причастий (casus, esus, fresus, fusus, tusus и visus) имеют или совершенно
бесспорные соответствия с суффиксом *-по- в родственных языках, или
(в случае с причастием fresus) реликты с этим же суффиксом в самом
латинском языке. Правда, древнеиндийские параллели к лат. casus и
tusus на первый взгляд могут показаться недостаточно убедительными,
так как суффикс *-по- в этом языке сравнительно часто сочетается с
глагольными корнями на d. Однако если взять такие, например, д.-инд.
глагольные корни, как bhid- 'раскалывать', chid- 'отрезать', sad-
'сидеть', то все они наряду с формами bhinnas, chinnas, asannas ('близость')
имеют также производные с суффиксом -ta-: bhittas, chittas, sattas. Иное
дело в случае с cannas и tunnas, где атематические производные с
суффиксом -ta- вообще отсутствуют.
Итак, выдвинутое выше предположение о связи между
формированием латинских причастий перфекта и удлинением корневого гласного
в причастиях, корни которых оканчиваются на g или d, почти во всех
случаях подтверждается материалом латинского и других и.-е. языков.
Нужно сказать, что при фрагментарности дошедшего до нас от
большинства из и.-е. языков архаического материала, отражающего древнее
состояние в области отглагольных прилагательных, было бы наивным
предполагать, что искомое подтверждение можно найти для каждого
конкретного случая. Но весьма показательным является уже и тот факт,
что для значительного большинства причастий (точнее, для 12 из 15),
удлинивших свой корневой гласный в соответствии с законом Лахмана,
и в латинском, и в других и.-е. языках имеется большое количество
реликтовых форм, восходящих к древним отглагольным прилагательным
с суффиксом *-по-. В то же время ни одно латинское причастие,
сохранившее при оглушении звонкого смычного краткий корневой
гласный, не имеет в латинском языке подобных реликтов с суффиксом *-по-
и почти не имеет соответствий с этим суффиксом в других и.-е. языках.
Однако оглушение корневого g или d, рассуждая a priori, могло
произойти не только в результате вытеснения древних прилагательных на
*-по- новообразованиями с суффиксом *-to-. Я. Отрембский в
цитированной выше статье высказался в пользу другой теоретической
возможности оглушения звонкого смычного — оглушения в результате
синкопы тематического гласного. Рассмотрим, насколько реальной является
такая возможность.
36

Как известно, в и.-е. языке наряду с большим количеством
суффиксов, образующих отглагольные прилагательные, существовали также
различные фонетические варианты одного и того же суффикса: *-по-,
*-ino-, *-eno-, *-1о-, *-ilo-, *-elo-, *to-, -*ito-, *-eto- и т. д. (ср., например:
д.-греч. izuxivoc, H7ruxv6^,ffTU(psX6<; исттисрХб;;, 7гаует6:; 'мороз' итг/]у.тос
'замерзший', и др.). Формы с суффиксами *-ito- и *-eto- в латинском
языке сохранились лишь у сравнительно небольшой группы причастий
(monitus, tacitus и т. п.). В остальных случаях причастия этого типа
исчезли из латинского языка, уступив свое место формам на -atus:
*peccitum > peccatum (ср.: умбр, pesetom) или (гораздо чаще)
синкопированным формам: *docitus > doctus (ср.: *cuncitor>cunctor), *seketos
(умбр, proseseto) > (In)sectus, *vovitus (умбр, vufetes) > votus, *frauditus
(умбр, frosetom) > frausus и fraudatus, *operita (умбр, oseto) > operta и т. д.
[222, 1, 215, 672; 344, /, 244].
Для умбрского языка нормой являлись синкопированный
императив на -tu- и несинкопированные формы причастия претерита [344, /,
214-215]. В то же время в латинском языке императив был несинкопи-
рованным (agito), а в причастиях часто встречалась синкопа.
Синкопированные формы латинских причастий (как и вообще синкопа в
латинском языке [179, 7 73]), возможно, объяснялись сабинским или этрусским
влиянием. В пользу этого предположения говорит известный факт си-
нойкизма латинского и сабинского племени, а также факт двуязычия,
существовавшего еще в I в. н. э. на территории, заселенной осками.
Подобное двуязычие существовало, быть может, и в Риме в период
господства этрусской династии. Нужно сказать, что ни влияние
иноязычного субстрата, ни наличие параллельных диалектных форм в самом
латинском языке обычно не принималось во внимание при освещении
вопросов, связанных с законом Лахмана. А между тем подобные факты
могут пролить новый свет, в частности, на вопросы, связанные с
явлениями синкопы в латинском языке.
Наличие форм fluido, fluidus и fluito свидетельствует о том, что
в латинском языке должно было существовать причастие или
отглагольное прилагательное *fluitos, от которого, подобно fluido от fluidus, был
образован фреквентативный глагол fluito13. Расхождение между fluctus
и *fluitus напоминает подобное же расхождение между формами
императива в оск. actud и умбр, aitu и является, по-видимому, диалектным
по своему происхождению. То же самое можно предположить
относительно fractus и fruitus, stmctus и *struitus (?). При наличии
подобных диалектных расхождений формами, к которым восходят все эти
образования, должны быть отглагольные прилагательные *flug4etos,
*frug-etos, *struggetos. В результате различных фонетических
изменений *flug¥etos, с одной стороны, дало *fluitus (как *flug¥6 > fluo), а с
другой стороны — > *flugtos > fluctus (как *doketos или *dokitos >
13 Подробнее о латинских фреквентативных глаголах на -ito и об их отношении к
причастиям перфекта см. ниже, гл. IV.
37

doctus). Объяснить формы fluctus и fractus как-нибудь иначе (при
наличии форм flud, *fluitus и fruitus) было бы затруднительно.
Следовательно, удлинение корневого гласного в словах fractus и fluctus (fluxus) можно
объяснить оглушением g(u\ наступившим в результате выпадения
гласного е (i). Подобное же объяснение можно дать и для stractus,-ecflH только
здесь не было иной причины (вытеснение суффикса *-по- суффиксом
*-to-; ср.: ст.-сл. строунл < *stroug-s-na или *strug-s-na). Какое из этих
двух объяснений принять, в принципе безразлично, ибо в том и другом
случае удлинение корневого гласного связано с формированием
латинской причастной формы на -tus, и удлинение произошло после
оглушения g(y) уже на латинской почве.
Долгота гласного в причастии visus, которую, как было показано выше,
можно объяснить вытеснением формы с суффиксом *-по-
новообразованием с суффиксом *-to-, не менее убедительно объясняется также и
синкопой гласного с последующим оглушением смычного d. О наличии
в италийском языке отглагольного прилагательного или причастия *uiditos
(*uidetos) говорят многократно засвидетельствованные умбрские формы
uirseto и a-uirseto [344, /, 244], а также косвенным образом д.-инд. viditas.
Для случая с casus нет прямых доказательств наличия италийского
или латинского отглагольного прилагательного *caditos (*cadetos), но у
глагола cadere засвидетельствованы формы типа cadere [41, 62; 314,193],
для которых причастие *caditus было бы обычным (ср.: топёге —
monitus, tacere — tacitus и т. п.).
У глагола tundere можно отметить две совершенно различные формы,
которые были по своему происхождению отглагольными
образованиями: tusus и tussis 'кашель'. Это расхождение или является диалектным,
или объясняется тем, что в слове tussis оглушение смычного d (а
следовательно, и синкопа) произошло до начала действия фонетического
закона, или, наконец, это расхождение могло явиться следствием различия
атематических и тематических образований корня *tud-: с одной
стороны, с суффиксом *-ti-, с другой — с суффиксом *-ito-. Долгота корневого
гласного в tusus явилась, видимо, следствием синкопы. Причастие *tuditus
реконструируется на основе фреквентативного глагола tudito, который
засвидетельствован в форме participium praesentis у Энния (Ann., 138)
и Лукреция (II, 1142 и III, 394), причем во всех трех случаях краткость
корневого гласного подтверждается размером. Следовательно,
причастие tusus могло быть образовано из *tuditos (> *tudtos > *tuttos > tussus >
tusus). В пользу этого предположения говорит д.-инд. tunditas,
отличающееся от лат. *tuditos лишь наличием носового инфикса, а также
восстанавливаемая на основании данных романских языков латинская форма
*tusare [23, II, 493], которая относится к tuditare так же, как tusus к *tuditos.
Причастие fusus, возможно, тоже восходит к *fuditos. Отсутствие
прямых следов этого причастия и наличие фреквентативного глагола
funditd не могут служить достаточным возражением против данного
предположения. Существование параллельных форм с носовым
инфиксом и без него — обычное явление в и.-е. языках (ср.: лат. tusus и tunsus,
38

д.-инд. tudati и tundati и др.). Можно предполагать, что из двух
параллельных форм отглагольного прилагательного (*fuditos и *funditos; ср.:
tusus и tunsus, nactus и nanctus) одна легла в основу причастия перфекта
(*fuditos > tusus после синкопы), а другая — в основу фреквентативно-
го глагола. Считать лат. fundito формой, происходящей от основы
настоящего времени, вряд ли правильно, так как подобных образований
в латинском языке мало и все они, видимо, являются поздними. Даже
такой классический случай образования фреквентативного глагола от
основы презенса, как vocito, в действительности возник на основе
причастия перфекта vocitus, широко распространенного в поздней латыни
[154, 180] и являющегося, несомненно, древней формой, о чем
свидетельствует умбр, uasetom [344, /, 244].
Ни в латинском, ни в других и.-е. языках, видимо, не обнаруживается
никаких доказательств в пользу того, что (per)osus восходит к *(per)oditos
или к *(per)odnos. Но рассмотренные выше многочисленные примеры
говорят о вероятности подобного изменения и в данном случае —
единственном, где подобная возможность не подтверждается конкретными
языковыми фактами.
Итак, причастия actus, lectus, *lictus (llctor), rectus, tectus, fractus, tactus,
esus, fresus, вероятно, удлинили свой корневой гласный в результате
оглушения g или d, наступившего после вытеснения форм с суффиксом
*-по- новообразованиями с суффиксом *-to-. У причастий fluctus (fluxus)
и fructus это фонетическое изменение наступило после выпадения
гласного между звонким g® и глухим t. В случаях с casus, ffisus, -osus, pactus,
tusus, vlsus и stractus имеются аргументы в пользу каждого из двух
объяснений. Здесь конкретный путь развития от и.-е. отглагольного
прилагательного до латинского причастия не может быть прослежен с
достаточной четкостью. Так, stmctus может восходить и к *strugwnos, и к
*strug-etos, pactus — к *pagnos и *pagetos (ср.: д.-греч. -лауето;). Но это
уже не имеет принципиального значения, так как в любом из
отмеченных случаев закон Лахмана находит свое объяснение в фактах
унификации системы латинских причастий. При этом оглушение g или d под
влиянием t происходит уже в рамках латинского языка, о чем
свидетельствуют расхождения типа лат. vlsus — умбр, uirseto.
Возможно, что корни на g удлиняли свой гласный преимущественно
в результате вытеснения суффикса *-по- суффиксом *-to-, а корни на gu
и d — в результате синкопы. Однако конкретный материал —
латинский и индоевропейский — подтверждает это предположение лишь
отчасти, хотя и позволяет заметить такую тенденцию среди приведенных
выше примеров14. Возможно также, что в процессе формирования при-
14 Ср. в связи с этим распределение современных немецких форм слабого прстерита
и причастия II: zeigte, gezeigt, но redete, geredet. В языке XVI в. оба типа глаголов имели
Двоякие формы: zeigete и zeigte, redete и redte [144, 90]. Возможно, что и в латинском
(общеиталийском?) языке глаголы с корнем, оканчивающимся на зубной, стремились
в формах с дентальным суффиксом как можно дольше удержать тематический гласный.
39

-> лат. seca-tus
частной системы в латинском языке были отдельные случаи, когда вновь
образованная форма на *-tos вытесняла параллельно существовавшие
образования на *-nos и *-etos (*-itos); ср., например: д.-инд. vinnas,
д.-греч. atSvo^, с одной стороны, д.-инд. viditas, умбр, uirseto. a-uirseto —
с другой (лат. visus). Как будет показано в гл. IV, для причастия actus
также не исключена возможность существования более древней
формы *agitos или *agetos. Позднейшая унификация системы латинских
причастий почти полностью устранила из языка следы довольно
многочисленных параллельных образований, которые сохранились только
в виде отдельных, изолированных реликтов. Так, например, для корня
*sek- 'резать' можно восстановить следующую схему развития
отглагольных прилагательных:
*sek-no-s > 1 ,_ ,
, . , > лат. (ln)-sec-tus
(лат. signum, марр. asignae xpea i > J
|iepi£6{Aeva' [323, 38; 240, 775])
*sek-e-to-s —
(умбр, aseseta 'insecta')
Это развитие, возможно, шло и несколько иным путем: *sek-no-s —> *sek-
e-tos —> -sectus, secatus или *agnos —> *agetos —> actus. Такой ход развития
вполне соответствовал бы известной тенденции к более широкому
распространению тематических форм, которая обычно проявлялась в рамках
исторически засвидетельствованных и.-е. языков. Однако это уже
детали, существенно не меняющие изложенного выше общего объяснения
фонетических явлений, связанных с действием закона Лахмана.
Разумеется, было бы гораздо проще объяснить все случаи
удлинения корневого гласного латинских причастий на -tus фактами
вытеснения древних форм с суффиксом *-по- новообразованиями с суффиксом
*-to-. Выше уже говорилось, что из 15 глагольных корней,
оканчивающихся на g и d, 12 корней сохранили латинские или индоевропейские
реликты с суффиксом *-по-. Остальные случаи можно было бы
объяснить, например, действием аналогии. Однако анализ всей
совокупности относящегося к данному вопросу материала показывает, что
факты, связанные с действием закона Лахмана, не укладываются в
прокрустово ложе каких бы то ни было предвзятых абстрактных схем.
Означает ли это, что предлагаемая гипотеза опирается на два
принципиально различных объяснения закона Лахмана? Совсем нет. Если взять
из области исторической фонетики латинского языка такие примеры
удлинения гласного, как di(numero) < *dis(numero), se(decim) < *se(k)s-
dekem (ср.: sescentl) и рбпо < *pos(i)n6, то все они представляют собой
результат исчезновения s перед звонким согласным. Однако конкретные
пуги возникновения соответствующих сочетаний во всех трех случаях
были различными: 1) префиксация, 2) словосложение, 3) синкопа. В этом
отношении закон Лахмана, несомненно, представляет собой более
цельное явление. Здесь выступает не только единая фонетическая причина
удлинения корневого гласного (оглушение звонкого смычного перед t),
40

но и единая словообразовательная причина: формирование системы
причастий перфекта на -tus (Ч—*-nos или *-etos).
В отличие от всех рассмотренных выше случаев латинские
причастия с корнем HagHd, не удлинившие своего корневого гласного,
имеют древний и.-е. суффикс *-to-, если только они не приобрели его
в италийском или латинском языке до начала действия фонетического
закона. Краткость корневого гласного в причастиях sessus, scissus, fissus,
passus и strictus может быть, таким образом, объяснена древностью
суффикса *-to- у этих причастий, восходящих к д.-и.-е. отглагольным
прилагательным. То же следует сказать и о lassus — форме, древность
которой подтверждается уже самим фактом отсутствия соответствующего
простого глагола *lado.
В разное время и разными авторами была предпринята попытка
объяснить краткость корневого гласного в отдельных латинских
причастиях рассматриваемого типа тем, что они имели якобы в корне глухой,
а не звонкий смычный. Так, X. Педерсен [334, 36], а за ним Ф. Зоммер
[374, 123], сопоставляя pando и passus с д.-греч. Tcexavvufjn, и лат. pateo и
patior, возводят pando к *pat-no и *pan-to. To же самое изменение для
scindo (< *scinto < *scitno) предполагает Г. Остгоф [326, IV, 327]
(правда, он не связывал своего объяснения с законом Лахмана), а для pingo
(< *pinko) — В. Пизани [342, 20].
Действительно, все приведенные здесь корни имели в и.-е языке
параллельные образования с глухим и звонким смычным. Однако
конкретные латинские глаголы едва ли могли иметь корень с глухим
смычным, поскольку изменения *skinto > scindo и *pinko > pingo не
типичны для латинского языка (ср.: planto, canto, manto, lento, vinco, ranco,
trunco и др., где предполагаемое фонетическое изменение отсутствует).
Конечно, в том или ином отдельном случае можно предполагать
наличие нерегулярного изменения типа *pinko —» pingo (под
аналогическим воздействием fingo). Но один-два подобных примера не могут
объяснить всех исключений из действия закона Лахмана.
Итак, расхождение между причастиями типа actus, lectus, casus, с
одной стороны, и причастиями типа sessus, scissus, fissus — с другой,
может быть объяснено следующим образом. Причастия с кратким
корневым гласным восходят к древним и.-е. отглагольным прилагательным на
*-tos. Оглушение звонкого g или d у них произошло еще в и.-е. эпоху,
задолго до наступления действия закона Лахмана, вследствие чего у них
и не наблюдается удлинения корневого гласного. Напротив, образования
с долгим корневым гласным явились результатом унификации системы
латинских причастий. У них оглушение звонкого g или d произошло уже
в рамках латинского языка — обстоятельство, которое объясняет
отсутствие подобного фонетического изменения в других и.-е. языках.
* * *
Со времени появления работы X. Педерсена о законе Лахмана
принято считать, что причастия, корни которых в форме настоящего времени
41

имеют долгий гласный, должны быть исключены из сферы действия
этого закона. Долгота корневого гласного в причастиях cusus (cudo),
rictus (figo), luctus (lugeo) и др. объяснялась аналогическим воздействием
форм презенса [334, 36]. Лишь сравнительно недавно П. Фуше
убедительно, как мне кажется, доказал, что долгота корневого гласного в
причастиях fictus (fixus), -flictus, frictus (frlxus), luctus, siictus, cusus, rasus,
risus, rosus, suasus, trusus (видимо, сюда же следует отнести -cisus, clusus,
-lisus, victus) явилась следствием действия закона Лахмана [244, 82-
86]. Если признать, что во всех приведенных примерах долгота
корневого гласного появилась под аналогическим воздействием форм
настоящего времени, то возникает естественный вопрос: почему нет ни одного
достоверного случая подобного рода изменения для глагольных
корней, оканчивающихся на глухой смычный? Напротив, имеется ряд
бесспорных примеров, где причастия этого типа сохранили древнюю
и.-е. огласовку своего корня: dico — dictus (количество гласного
засвидетельствовано А. Геллием — IX, 6), duco — ductus, ico — ictus [244,
85-86]. Следовательно, долгота корневого гласного в причастиях cusus,
risus, luctus и др. имеет то же самое происхождение, что и в случаях
actus, lectus, casus. Единственное исключение из этого правила — cessus
(cedo) — можно объяснить или двусоставностью корня у этого глагола
(*ce-sed- [244, 88]), или древним характером суффикса *-to- у
причастия cessus (т. е. так же, как и у причастий с кратким корневым гласным
в основе презенса: fissus, scissus, sessus и др.).
Оглушение звонкого смычного в причастиях типа cusus, luctus, risus
может быть объяснено теми же причинами, что и в причастиях actus,
lectus, casus. У причастий типа ciisus также сохранились в различных
языках реликтовые формы древних и.-е. отглагольных прилагательных
с суффиксом *-по-: лат. luctus — д.-инд. rugnas 'разбитый', лат. suasus —
д.-греч. yjSovy], д.-инд. svadanas 'вкусно приготовленный' и т. п. Так как
среди причастий типа cusus, risus, luctus больше половины случаев
относится к корням на d, окончательно отпадает необходимость
разграничения корней на g и на d при рассмотрении фактов, связанных с
анализируемым фонетическим явлением.
Еще К. Лахман считал, что удлинение корневого гласного в
латинских причастиях на -tus происходило у глагольных корней,
оканчивающихся как на g и d, так и на Ь. Однако ни одного примера для причастия
с корнем на b у латинских глаголов, имеющих в основе настоящего
времени краткий корневой гласный, не сохранилось ввиду крайней
редкости звука b в и.-е. языке. Лишь в случае привлечения глагольных корней,
имеющих в основе praesentis долгий гласный (что из исследователей
последнего времени делает, насколько мне известно, лишь один П. Фуше),
можно обнаружить пример подобного рода. Причем этот единственный
случай подтверждает правильность предположения Лахмана: labor —
lapsus, где причастие выступает с долгим гласным а [344, 82].
Наконец, последний вопрос, на котором следует здесь остановиться, —
это вопрос о глагольных корнях, оканчивающихся на и.-е. придыхатель-
42

ный *gh, *dh или *bh. Обычно все исследователи, начиная с самого Лах-
мана, считали, что глаголы с корнями, оканчивающимися на древний
придыхательный согласный, в причастиях на -tus не удлиняли своего
корневого гласного [280, 55; 334, 36; 295,111; 344, 85-86]. Однако подобное
утверждение, по-видимому, слишком категорично. Рассмотрим
относящиеся к данному случаю примеры: divlsus, gavlsus, fisus (fido), -vasus,
scriptus содержат долгий корневой гласный, который вряд ли следует
объяснять аналогическим воздействием форм презенса или перфекта, тем
более что случай с gavlsus вообще не может быть объяснен таким
образом. Fictus (fmgo), mictus, tractus, vectus, -gressus, iussus, fossus, nupta и
gluptus, по всей вероятности, имеют краткий корневой гласный, хотя в
случаях mictus, nupta и gluptus количество корневого гласного остается не
совсем ясным [334, 35-37; 244, 86]. Таким образом, приведенные
примеры показывают, что случаев с удлинением корневого гласного здесь
относительно меньше, чем у глагольных корней с простым звонким
смычным. Тем не менее эти случаи налицо, и они также, по всей видимости,
должны быть объяснены действием закона Лахмана.
Сложность вопроса об изменениях и.-е. придыхательных *bh, *dh
и *gh в италийских языках, заставившая некоторых ученых даже
отказаться от идеи италийского единства (см., например: [231, 168 ел.]), не
позволяет с достаточной определенностью установить исторические
пути развития этих звуков в латинском языке. Так для и.-е. *-bh- > лат.
-Ь- возможны следующие пути: 1) *-bh- > *-Ъ- > -Ь- (Мейе); 2) *-bh- >
-ph- > *-f- > *-*- > -b- (Асколи); 3) *-bh- > *-ph-> *-ф- > *-В- > -b- (см.:
[389; 200,102]). При любой из этих реконструкций предполагаются
этапы, когда соприкосновение с суффиксом *-to- должно было повести к
оглушению корневого смычного и, согласно закону Лахмана, к
удлинению гласного в корне соответствующих причастий. В то же время если
соприкосновение с t осуществлялось на этапе ph, ф или f, то удлинения
корневого гласного, естественно, не происходило. Этим можно
объяснить сравнительно небольшое число причастий с *bh, *dh или *gh в
исходе корня, которые удлинили свой корневой гласный в соответствии
с законом Лахмана. Кроме того, наличие древнего и.-е. отглагольного
прилагательного с суффиксом *-to- также в отдельных случаях может
объяснить краткость корневого гласного у этих причастий (как и в
случаях с sessus, scissus и др.). Большую роль играли здесь, по-видимому,
•диалектные различия и оскско-умбрское влияние. Так, например, В. Пи-
зани считает типичным для латинского языка изменение *-gh->-g-,
а формы veho, traho, mini (*-gh- > -h-), по его мнению, следует
рассматривать как результат диалектного влияния [341, 363-364]. Изменение
*bh- > -f- Пизани объясняет влиянием оскского и умбрского языков [341,
362-363]. Эти обстоятельства должны были еще более осложнить
процесс фонетических изменений, происходивших при формировании
латинских причастий перфекта. Именно сложность перехода и.-е.
звонких придыхательных *bh, *dh, *gh в простые звонкие b, d, g, наличие
Диалектных различий и иноязычного влияния привели к тому, что
43

удлинение корневого гласного в причастиях с корнями на *bh, *dh, *gh
выступает не столь отчетливо. И все же можно с достаточной долей
вероятности предполагать, что долгота корневого гласного в
причастиях divlsus, gavisus, fisus, -vasus и scriptus также явилась следствием
действия закона Лахмана.
* * *
Итак, изложенный выше материал может быть резюмирован
следующим образом. В латинских причастиях, корни которых оканчиваются
на b, d, g (включая и.-е. придыхательные *bh, *dh, *gh), происходит
удлинение корневого гласного, явившееся результатом оглушения
следующего за ним звонкого смычного.
Это оглушение произошло в процессе унификации причастий
перфекта, а именно при вытеснении древних и.-е. форм с суффиксом *-по-
новообразованиями с суффиксом *-to- или при выпадении гласного
между корневым b, d, g и суффиксальным t. Все эти фонетические
изменения происходят уже в рамках латинского языка, чем объясняется
полное отсутствие подобного рода изменений в других и.-е. языках.
В тех случаях, когда при формировании латинских причастий
перфекта использовались древние и.-е. отглагольные прилагательные с
суффиксом *-to-, удлинения корневого гласного не происходило, так как
звонкий смычный в исходе корня оглушался в этих образованиях до
начала действия фонетического закона, еще в д.-и.-е. период.
Предлагаемое объяснение делает совершенно излишним в данном
вопросе противопоставление корней на g и d, корней с гласными
открытого и закрытого тембра, корней с долгим и кратким гласным, с
носовым инфиксом и без него. Это объяснение дает возможность также
отказаться от сложных построений, связанных с допущением этапа
аналогически восстановленной звонкости смычного g (и d?), а главное
позволяет обойтись без помощи малоубедительных (вследствие их
многочисленности и противоречивости) ссылок на действие аналогии.
Наконец, фонетическая закономерность, которая отчетливо
выступает в латинских причастиях на -tus, не ограничивалась
исключительно этими причастиями. Ее можно обнаружить также и в ряде других
форм, в которых частичная ассимиляция, происшедшая в период
действия фонетического закона, привела к оглушению звонких смычных
(b), d и g. Некоторые из этих изменений, связанных с формированием
латинского сигматического перфекта, будут рассмотрены в гл. III.
О фонетических причинах действия закона Лахмана
(Дополнение к главе I)
Согласно наиболее распространенной точке зрения, удлинение
корневого гласного в латинских причастиях типа actus явилось следствием
оглушения звонкого смычного в исходе корня. При этом оглушении часть
колебаний голосовых связок, затрачиваемых ранее на артикуляцию звон-
44

кого смычного, перешла на предшествующий гласный, в результате чего
и произошло его удлинение (см. с. 29—30). Подобное объяснение
можно встретить в работах М. Граммона, А. Жюре, А. Мейе, Ж. Вандриеса,
М. Нидермана и других ученых, в многочисленных руководствах и
учебниках по исторической грамматике латинского языка.
Эта попытка свести всю сущность рассматриваемого
фонетического изменения к чисто количественным моментам не может быть
признана убедительной. Данные экспериментальной фонетики говорят о
том, что чисто количественные отношения между долгими и краткими
гласными далеко не всегда являются решающими при разграничении
долготы и краткости. Так, например, в английском языке США
возможны даже такие случаи, когда долгий гласный в определенной позиции
(перед глухим, но при прочих равных условиях) произносится менее
длительно, чем соответствующий краткий гласный (перед звонким): beak
(I =20,2 cs) — big (i = 20,9 cs), peak (I = 19,7 cs) — pig (l = 21,7cs) и т. п.
[248, 31-47]. Следовательно, если бы здесь предположить возможность
изменения, аналогичного закону Лахмана, то, как это ни
парадоксально, при оглушении конечного g в слове pig гласный i, превратившись
в долгий I, должен был бы даже сократиться в плане своей
абсолютной длительности.
М. Дюран и П. Фуше, хотя и отвергают гипотезу о перенесении
какого-то количества колебаний голосовых связок со звонкого смычного на
предшествующий гласный [235, 173; 244, 91-92], также весь вопрос, по
существу, сводят к чисто количественному аспекту. Так, например, П.
Фуше считает, что *tegtos сначала изменяется в *tegktos, испытывая, во-
первых, аналогическое воздействие со стороны tego, а во-вторых,
ассимилирующее воздействие со стороны глухого t. Позднее, когда звук (или
призвук)я выпадает, происходит удлинение е > ё [244, 92]. Это
объяснение в принципе не отличается от предыдущего: оно также учитывает одну
лишь количественную сторону вопроса и не может объяснить, почему е
удлинилось в лат. lectus, но сохранилось без изменения в д.-греч. Аехто?.
Я. Отрембский выдвинул предположение о том, что в латинских
группах согласных типа -gt-, -ct- в результате анаптиксы развивался
гласный неполного образования: *ag3tos. При этом польский ученый
ссылается на факты тверецкого диалекта литовского языка, где также
встречается аналогичное фонетическое явление [331, 4-5]. В форме
*actos, по мнению Я. Отрембского, выступал не звонкий g и не глухой с,
а слабый глухой звук к — более долгий, чем обычный слогозамыкаю-
щий глухой согласный. Долгота а в лат. actus явилась следствием
вытеснения слабого смычного к сильным, т. е. более кратким смычным с
[331, 6-9]. В этом объяснении также далеко не все убеждает.
Во-первых, анаптикса в данном случае нужна автору гипотезы только для того,
чтобы последующей синкопой объяснить оглушение g (> k > с). Это,
в сущности, ничем не отличается от гипотезы об этапе аналогически
восстановленной звонкости, которую совершенно справедливо
критиковал сам же Я. Отрембский. Там также гипотетически восстанавлива-
45

ется звонкость только для того, чтобы последующим оглушением
объяснить долготу корневого гласного. Кроме того, д.-инд. ajitas позволяет
предполагать наличие тематических образований на -tos у данного
глагольного корня еще в и.-е. языке. Поэтому для гипотетического
восстановления формы *ag3tos или *agetos нет никакой надобности
предполагать анаптиксу и ссылаться на аналогичные факты из литовских
диалектов. Наконец, гипотеза Я. Отрембского так же, как и
приведенные выше объяснения, основное внимание опять уделяет
количественной стороне вопроса.
Ни одна из рассмотренных гипотез не исходит из двухмерного
качества латинских долгих гласных. Между тем без учета этого важного
обстоятельства едва ли можно решить сложный вопрос о фонетических
причинах удлинения корневого гласного в причастиях типа actus.
Работы по экспериментальной фонетике и фонологии убедительно
показали, что долгие и краткие гласные различаются между собой не только и
не столько в количественном, сколько в качественном отношении.
Краткие гласные в большинстве языков имеют восходящий тон, долгие —
нисходящий или восходяще-нисходящий [235,48-52, 57-105,132-164].
Количественные же отношения могут значительно колебаться как в
рамках отдельных языков, так и при сравнении этих языков друг с другом.
Так, например, в английском языке, четко разграничивающем, как
известно, долгие и краткие гласные, длительность краткого гласного
перед звонким согласным примерно равняется длительности долгого
гласного перед глухим [311, 42]:
it = 13,9 cs
at = 20,1
is = 17,3
as = 23,2
i : t = 20,1
э : t = 29,8
i : s = 24,1
э : s = 32,6
id = 24,6
ad = 31,1
iz = 26,5
sz = 32,7
i : d = 35,4
э : d = 39,9
i:z = 36,1
з : z = 38,7 cs
Более того, краткий гласный перед звонким всюду оказывается даже
несколько более протяженным, чем соответствующий долгий гласный
перед глухим. Во фламандском языке краткий и долгий гласный могут
иногда иметь одинаковую длительность (например: pol = pool = 19 cs), и
тем не менее один из них является кратким, а другой — долгим [234,29].
Следовательно, если допустить подобные же или аналогичные
количественные отношения для латинского языка, то при оглушении g в *agtos
(> actus) могло произойти удлинение корневого гласного фактически даже
без увеличения его реальной механической длительности. Но при этом
гласный а должен был приобрести какие-то новые качества,
отличающие его от кратких гласных. Иначе говоря, одномерный, т. е. краткий,
гласный должен стать двухморным, т. е. долгим. При этом реальная
длительность моры зависела как от качества гласного, так и от характера его
фонетического окружения. Реальное временное соотношение между
длительностью одной и двух мор могло весьма существенно колебаться (ср.:
[176, 4]). В разные периоды развития языка, а также в различных
фонетических условиях это соотношение, как правило, не оставалось посто-
46

янным. Каково было соотношение — в плане абсолютной
длительности — между лат. а в ago и а в actus (в момент оглушения g > с), сейчас,
разумеется, определить невозможно. Однако в тех языках, где различие
между долгими и краткими гласными имеет фонологическое значение,
гласный перед звонким смычным характеризуется, как правило, более
длительной артикуляцией, чем тот же самый гласный перед глухим. Это
особенно ярко проявляется в английском языке (см. приведенные выше
примеры). В немецком языке отношение at: ad = 1 : 1,34 (в двусложных
словах) или 1 : 1,52 (в односложных [312, 352]). Аналогичная картина
наблюдается в кельтских языках, где конечный гласный под ударением
является долгим перед g, d, b, но кратким перед k, t, p (валлийский язык
[109,116-118]). В русском языке, где долгота гласного не имеет
фонологического значения, эта особенность проявляется менее отчетливо,
хотя и здесь длительность гласных перед звонкими несколько большая
сравнительно с положением перед глухими [194, 137-138]. «Причина
удлиняющего влияния звонкости, — писал Л. В. Щерба, — лежит,
вероятно, в том, что звонкие согласные слабее, а потому короче
соответствующих глухих» [194,138].
В случае с лат. a-go и ac-tus следует принимать во внимание еще и тот
факт, что краткий гласный перед звонким артикулировался в открытом
слоге, а перед глухим — в закрытом. Следовательно, если исходить из
длительности слога, то одна мора в a-(go) соотносилась с двумя морами
в ac-(tus), причем определенная часть времени в последнем случае
затрачивалась на артикуляцию сильного смычного с. Практически а в actus
едва ли могло по своей длительности значительно отличаться от а в ago.
При оглушении g в этом случае должно было бы иметь место не
удлинение корневого гласного за счет переноса какого-то количества колебаний
голосовых связок со звонкого g на предшествующий гласный, а,
напротив, сокращение корневого гласного (в случае, если бы имело место т о л ь-
к о оглушение *agtos > *actos). Причина этого сокращения — более
энергичная артикуляция последующего глухого сравнительно со звонким. При
подобном сокращении отношение между краткими гласными в ago
и *actos должно было бы соответствовать обычному для латинского
языка данного периода отношению а + звонкий : а + глухой. Однако в
действительности этого сокращения не произошло или же оно было
недостаточным для того, чтобы гласный воспринимался как краткий.
В качестве иллюстрации, подтверждающей возможность данного
предположения, можно сослаться на экспериментальный материал
английского языка: it = 13,9 — i: t = 20,1 — id = 24,6 cs. Следовательно, если бы
при оглушении d в id длительность предшествующего гласного
сократилась на 4,5 cs, то исходное id должно было бы превратиться не в it,
а в i : t. Разумеется, реальное соотношение между соответствующими
гласными в латинском языке, вероятно, было иным. Оно могло
существенно отличаться от приведенных данных английского языка.
Однако тенденция к более длительному произношению гласных перед
звонкими согласными отнюдь не является особенностью одного лишь
47

английского языка: здесь нашли свое отражение некоторые
фонетические закономерности более общего характера.
Приведенные факты говорят о том, что чисто количественные
моменты, на которые обычно только и обращали внимание при
рассмотрении закона Лахмана, видимо, не были определяющими при
фонетическом изменении *agtos > actus. Во всяком случае, в свете данных
современной экспериментальной фонетики и фонологии абсолютная
длительность а в ago и actus не является главным, а тем более
единственным критерием, определяющим различие между долгим и
кратким гласным. Как уже говорилось выше, решающим признаком,
разграничивающим латинские долгие и краткие гласные, является их
двухморность или одноморность, причем мора не должна
рассматриваться как единица времени (подробнее об этом см.: [178, 279-280]).
Следовательно, вопрос о фонетических причинах удлинения
корневого гласного в латинских причастиях типа actus, lectus, по существу,
сводится к вопросу о том, какие сугубо латинские особенности
произношения могли при оглушении последующего смычного привести
к двухморной артикуляции корневого гласного. Во-первых, лат. lectus
отличается от д.-греч. Хехто? (а также от д.-инд. образований типа vittas
и древних и.-е. прилагательных на *-tos) местом своего ударения.
Таким образом, условия, в которых происходило оглушение смычного
в латинских причастиях на -tus, удлинивших свой корневой гласный,
весьма существенно отличаются от условий подобного же оглушения
в и.-е. языке, а также в древнегреческом и древнеиндийском. Во-вторых,
как свидетельствуют многочисленные факты изменения тембра
кратких гласных серединного слога, в истории долитературного латинского
языка был период, когда начальный слог каждого слова, обладающего
своим собственным ударением, резко выделялся среди остальных
слогов слова [123,22]. Мнения ученых по поводу природы этой начальной
интенсивности существенно расходятся: одни видят в ней силовое
ударение, другие — замедленное произношение первого слога и т. п.
Однако каким бы ни был характер начальной интенсивности, самый факт
ее существования ни у кого не вызывает сомнений. Характерно, что все
латинские причастия, удлинившие свой корневой гласный в результате
оглушения последующего звонкого смычного, должны были обладать
начальной интенсивностью именно на том слоге, гласный которого
подвергся удлинению. Ни в одном другом и.-е. языке подобные условия
оглушения звонкого смычного в причастиях или отглагольных
прилагательных с суффиксом *-to- не засвидетельствованы. Именно в этих
специфически латинских условиях и могло произойти фонетическое
изменение, отсутствующее в родственных и.-е. языках. Можно
предполагать, что сущность его сводилась к следующему: совокупность
перечисленных выше причин привела к тому, что при оглушении g
предшествующий гласный а в ударном положении и в условиях действия
начальной интенсивности изменил свою прежнюю восходящую
интонацию на восходяще-нисходящую. Таким образом, место одноморного
48

краткого гласного занял двухморный долгий гласный. Подобное
изменение могло произойти, видимо, лишь при определенных условиях
количественного характера, а именно когда краткий гласный перед
звонким согласным в открытом слоге имел примерно такую же абсолютную
длительность, как и соответствующий долгий гласный перед глухим
согласным в закрытом слоге. А поскольку это соотношение не является
величиной постоянной, условия для удлинения корневого гласного в
латинских причастиях на -tus должны были существовать лишь на каком-
то определенном хронологическом отрезке.
Итак, фонетические причины и условия удлинения корневого
гласного в латинских причастиях типа actus сводятся к следующему:
а) оглушение звонкого смычного под ассимилирующим
воздействием последующего t (причина);
б) положение гласного под ударением в условиях начальной
интенсивности (условие 1);
в) примерно равная абсолютная длительность артикуляции а в ago
и а в actus (условие 2).
Сложность фонетических условий, в которых проявилось действие
закона Лахмана, хорошо объясняет полное отсутствие аналогичных
фонетических изменений в родственных и.-е. языках.
Глава II
ОБ ОДНОЙ ФОНЕТИКО-МОРФОЛОГИЧЕСКОЙ
ЗАКОНОМЕРНОСТИ В ИСТОРИИ ЛАТИНСКОГО ЯЗЫКА
Сложный комплекс явлений, связанных с действием закона
Лахмана, представляет собой наглядный пример того, как процессы
словообразовательного характера приводят к изменениям фонетического
порядка. Зависимость фонетических изменений, происшедших в
латинских причастиях типа actus, от словообразовательных явлений может
быть показана и на примере той фонетико-морфологической
закономерности, которой посвящена настоящая глава.
Поскольку сфера действия закона Лахмана устанавливается
разными исследователями далеко не одинаково, имеет смысл суммировать
относящиеся сюда факты в форме, приемлемой для всех
исследователей. Итак, оставляя пока в стороне рассмотренный выше вопрос о
причинах и сфере действия закона Лахмана, констатируем только, что в
латинском языке одной большой группе причастий на -tus с долгим
корневым гласным перед оглушенным звонким смычным в конце
корня15 противостоит другая большая группа такого же рода причастий,
ь Включая сюда также древние и.-е. лабиализованные и придыхательные звонкие
смычные.
49

но с кратким корневым гласным. Одним из этих причастий
соответствуют глагольные формы с кратким корневым гласным в основе
настоящего времени, другим — с долгим гласным. Далее приводится
полный перечень этих причастий.
Причастия с долгим гласным
а) корни, имеющие краткий гласный в основе настоящего времени:
ago — actus, lego — lectus, ligo — *llctus (lictor), rego — rectus, tego —
tectus, frango—fractus, pango — pactus, tango —tactus, flu(g-)o — fluctus,
fru(gu)or — fractus, stru(gy)6 structus, cado — casus, edo — esus,
frendo — fresus, fundo — fusus, odium osus, tundo — rusus, video —
vlsus, divide — dlvlsus, gaudeo — gavlsus (20 случаев)16;
б) корни, имеющие долгий гласный в основе настоящего времени:
cudo — cusus, figo — Actus, lugeo — luctus, -fligo flictus, frlgo —
frictus, sugo — suctus, rado — rasus, rideo — risus, rodo — rosus, suadeo —
suasus, trud5 — trusus, -cido clsus, cludo — clusus, -lido Hsus,
labor — lapsus, fido — fisus, vado vasus, scribo — scnptus, vivo —
vlctus (19 случаев).
Причастия с кратким гласным
а) корни, имеющие краткий гласный в основе настоящего времени:
stringo — strictus, sedeo — sessus, findo — fissus, pando — passus,
scindo — scissus, *lado — lassus, fingo — fictus, fodio — fossus, traho —
tractus, veho — vectus, ringor — rictus ('пасть' — существительное,
отглагольный характер которого не вызывает сомнений), -gredior —
-gressus, iubeo — iussus (13 случаев).
б) корни, имеющие долгий гласный в основе настоящего времени:
cedo — cessus (1 случай).
Случаи с неясным количеством корневого гласного
glubo — gluptus, mingo — mictus, nubo — nupta, pingo — pictus
(4 случая).
Как видно из приведенного перечня, большинство причастий с
кратким гласным относится к корням на d или на и.-е. придыхательный
согласный, что и заставило некоторых исследователей исключить их
из сферы действия закона Лахмана. Однако это исключение не
упрощает, а осложняет вопрос, ибо тогда непонятной становится долгота
корневого гласного в случаях с casus, esus, -osus, fresus, fusus, vlsus,
tusus, dlvlsus, gavlsus, -vasus, fisus (fido), vlctus (vivo), scnptus.
Попытки объяснить эту долготу аналогическим воздействием форм
перфекта и супина (корни на d и на придыхательный) или влиянием
огласовки презенса остаются совершенно несостоятельными, ибо, как уже
отмечалось в предыдущей главе, в латинском языке нет ни одного
16 Краткость корневого гласного у глаголов fluo, fruor и strut), видимо, вторичного
происхождения.
50

надежного случая, где подобному аналогическому воздействию
подверглись бы причастия, корень которых оканчивается на глухой
смычный (ср.: rumpo — rupl, но ruptus; mitto — mlsl, но missus; dico,
но dictus; duco, но ductus). В случае Ico — Ici — ictus даже
возможность двойного аналогического воздействия — со стороны форм пре-
зенса и перфекта одновременно — не привела к удлинению
корневого гласного у причастия ictus.
Из приведенных выше 57 причастий в данной главе будут учтены
только 53 формы. Четыре случая с неясным количеством корневого
гласного исключены из дальнейшего исследования. Причастия nupta, gluptus
и mictus могут быть опущены без всяких оговорок, ибо при любой
долготе своего корневого гласного они не окажут никакого влияния на
последующие выводы. Исключение же из анализа причастия pictus
требует особого обоснования. Прежде всего, как уже неоднократно
указывалось, в данном случае неясен вопрос о количестве корневого
гласного, о чем писал еще А. Мейе [305, 265]. Свидетельства
романских языков, отражающие количество i в причастии pictus,
противоречивы [244, 83]. В частности, итальянский поэтический архаизм pitto
отражает форму *plctus [326, IV, 74]. Кроме того, в большинстве и.-е.
языков соответствующий глагольный корень засвидетельствован с г л у-
хим смычным *2: д.-греч. тихро? 'острый', tcoixiXo? 'пестрый', лит.
piesti 'рисовать', ст.-ел. пьелти. Это обстоятельство заставило ряд
исследователей предположить, что звонкий g в лат. pingo вторичного
происхождения, что более древняя форма *pinko перешла в pingo под
аналогическим воздействием fingo (Ег.-М., II, 508; [342,20]). Все это вместе
взятое является достаточным основанием для исключения причастия
pictus из дальнейшего исследования.
* * *
В латинском языке, как и в ряде других и.-е. языков
(древнегреческий, индоиранский, балто-славянский, германские и др.), широкое
распространение получили отглагольные образования с суффиксом
*-men-. В книге Ж. Перро, посвященной анализу латинских
производных на -men и -mentum, приводится свыше 500 подобных
дериватов (см., в частности, сводную таблицу [336, 176]). Большинство из
них — поздние образования на -amen и -amentum (свыше 300),
особенно продуктивные в последние периоды развития латинского
языка. Древних атематических образований на -men и -mentum здесь
сравнительно немного: 66 на -men и 63 на -mentum. Если же учесть, что
Ж. Перро включил в свою книгу большое количество параллельных
форм типа augmen и augmentum, fragmen и fragmentum, tegmen и
tegmentum, а также все производные с приставками (например, com-,
ex-, sup-, im- и replementum и т. п.), то окажется, что количество
глагольных корней, для которых засвидетельствованы древние атемати-
ческие производные с суффиксом *-men(tum), очень невелико. К
началу I в. до н. э. их насчитывалось около 40.
51

* # #
Фонетико-морфологическая закономерность, которую предстоит
установить и проанализировать в настоящей главе, может быть
сформулирована следующим образом. Латинские глагольные корни,
оканчивающиеся на звонкий шумный смычный,
образуют древние, атематические производные на
-men и -mentum только в том случае, если
соответствующие participia perfecti passivi содержат в своем
корне долгий гласный. Подобного же типа глагольные корни,
причастия которых содержат краткий гласный, как правило, не
образуют древних производных с суффиксом *-men-17. Ниже приводится
относящийся к данному вопросу материал: ago — actus — agmen
(coagmentum, examen), lego — lectus — ablegmina 'куски жертвенного
мяса, приносимые богам' (древний религиозный термин,
засвидетельствованный Фестом. — Fest, 19,10), tego — tectus—tegmen (tegmentum),
pango — pactus — propagmen, (ante)pagmentum, tango — attactus —
contamen, fluo — fluctus — flumen, fruor — fractus — framen(tum), struo —
stractus — Instriimentum, frendo — fresus — frementum 'струп', sugo —
suctus — sumen, rado — rasus — ramen(tum). Единственным
исключением из отмеченной закономерности могло бы быть слово strigmentum,
'оскребки', если бы этот случай был достаточно надежным. А. Эрну и
А. Мейе в своем этимологическом словаре помещают слово strigmentum
не под stringo, а под strigilis, сопровождая это следующим замечанием:
«Comme la plupart des termes relatifs a la toilette, strigilis pourrait etre
emprunte au grec; on pense a gr. (rcAeyyU, axsAyl^, etc... De meme,
strigmentum 'raclure' rapelle exactement pour la forme атАеууосг[ла
(Aristote), dont il n'est sans doute qu'un caique» (Er.-M., II, 656).
Около 40 глагольных корней, образующих древние атематические
производные с суффиксом *-men-, лишь незначительная часть от общего
числа латинских глаголов. 39 глагольных корней, оканчивающихся на
звонкий шумный смычный и образующих participia perfecti passivi с долгим
корневым гласным, также составляют чрезвычайно малый процент
сравнительно с общим количеством латинских глаголов. 11 случаев
совпадения между обеими группами глаголов ни теоретически, ни практически
не могут быть случайными. Эти совпадения явно свидетельствуют о
наличии внутренней связи между двумя отмеченными явлениями —
фонетическим и словообразовательным. Следует обратить внимание и на то
обстоятельство, что из 11 приведенных примеров в 8 случаях образования
с суффиксом *-men- засвидетельствованы в древнейших памятниках
латинской письменности, т. е. до конца II в. до н. э. (agmen, propagmen, flumen,
17 Если в данную формулировку включить также и поздно засвидетельствованные
латинские образования на -men(tum), она полностью сохранит свою силу. Из поздних
дериватов подобного типа установленной закономерности противоречит только figmentum
'изображение' (и более редкое, также позднее figmen). Это слово представляет собой
новообразование-перевод д.-греч. тгХастц.а, noir^a и т. п. (см.: Ег.-М., I, 236).
52

sumen, fragmentum, ramentum, frumentum, lnstrarnentum). Из остальных
один случай (tegmen) относится к I в. до н. э., другой засвидетельствован у
Феста (21,7) и, по общему признанию, является весьма древним
образованием (ablegmina — «ancien mot en -men conserve dans la langue religieuse». —
Er.-M., I, 3). Из приведенных примеров только этимология и древность
слова frementum может вызвать сомнения18. Вопрос о происхождении
этого слова подробно освещен в одной из моих статей [327], основные
положения которой вкратце изложены в этимологической части этой книги
(гл. VII). Поздно засвидетельствованное латинское слово frementum
оказалось древним по своей структуре образованием: *fred-s-mritom (frendo) >
frementum 'струп (на язве)'. Наряду с образованием на -mentum глагол
frendo имеет в латинском языке два производных с суффиксом *-по-:
*frenus 'язва' (засвидетельствована только деминутивная форма frenusculi
'язвочки') и frenl, frena (мн. ч.) 'удила'. Семантическая связь между
значениями лат. frementum 'струп' и *frenus 'язва' находится в полном
соответствии с той семантической и словообразовательной близостью
латинских отглагольных образований с суффиксами *-men- и *-по-, которая
совершенно отчетливо выступает в следующих примерах:
frendo — frementum — frenus(cull)
Шсеб — lumen — Шпа
(com)pleo — (com)plementum — plenus
seco — signum — segmen(tum) и др.
Эта связь между образованиями на *-men- и *-по- имеет древние
и.-е. корни: д.-инд. ac-man— ac-nas 'камень', д.-инд. tak-man — д.-греч.
tex-vov 'отпрыск, дитя', лат. cul-men 'вершина' — лит. kal-nas 'гора',
д.-англ. fil-men 'кожица' —д.-рус. пеле-иа, ст.-сл. знд-ма — пол. zna-ny
'известный', ст.-сл. ти-.иен-(ик), д.-рус. mu-мл 'грязь' — ст.-сл. ти-нл
и мн. др. Согласно предположению И. Шмидта, все и.-е. образования
с суффиксами *-то- и *-по- восходят к более древней форме *-mn-o-
(фонетическому варианту суффикса *-men-), чем и объясняется наличие
большого количества форм с чередованием суффиксов *-то- / *-по- /
*-теп- [357, 87-121]. Это объяснение было принято Ю. Покорным (см.,
например: Рок., 425-426), Ф. Шпехтом [376, 8,179] и другими
исследователями. И хотя имеются серьезные основания считать это
объяснение неверным19, самый факт тесной близости образований на *-men- и
*-по- не может вызывать ни малейших сомнений.
18 Слово frementum можно считать «ключевым» для понимания изложенных ниже
фактов. Кроме того, установление этимологии и словообразовательной структуры
этого слова является одним из практических результатов применения сформулированной
выше фонетико-морфологической закономерности, согласно которой глагол frendo с
причастием fresus (имеющим в корне долгий гласный) относится к той группе глаголов,
у которых производные на -men(tum) были наиболее продуктивными.
19 Многочисленные чередования суффиксов *-men- / *-mer-, с одной стороны, *-men- /
*-uen с другой, неопровержимо свидетельствуют о составном характере
суффикса *-mcn-, формирование которого не могло предшествовать появлению
входящих в его состав суффиксальных элементов *-то- и *-по-.
53

Сформулированная выше фонетико-морфологическая
закономерность в сочетании с несомненным параллелизмом и.-е. образований на
*-по- и *-men- может служить весьма основательным аргументом в
пользу правильности предложенной в гл. I реконструкции латинских и и.-е.
форм с суффиксом *-по-. Приведем примеры, суммирующие обе
указанные закономерности для корней с кратким гласным в основе
настоящего времени:
frendo — fresus — frenum, frenus(cull) — frementum
lego — lectus — lignum — (ab)legmina
tego — tectus — tignum — tegmen(tum)
ago — actus — agnua, лит. agnus — agmen
pango — pactus — pagina, д.-греч. tzt^vu^i — (pro)pagmen, (ante)-
pagmentum
frango — fractus — гот. (ga)brukans, ирл. bran — fragmentum
struo — stractus — ст.-сл. строунд — (In)strumentum.
Кроме приведенных примеров, должны также быть учтены и такие
случаи, когда наличествует только один из последних двух типов
словообразования:
tango — tactus — (con)tamen sugo — suctus — sumen
fluo — fluctus — flumen rado — rasus — ramen(tum)
fruor — fructus — framen(tum) rego — rectus — regnum.
Рассмотрим приведенные данные в статистическом аспекте. Из
13 примеров первые 5 относятся к глаголам с кратким гласным в
основе настоящего времени. Этому краткому корневому гласному в
причастиях перфекта во всех приведенных случаях будет соответствовать
долгий гласный корня, который, как это было показано в предыдущей главе,
явился следствием действия закона Лахмана. Во всех 5 случаях в
самом латинском языке имеются образованные от соответствующих
глагольных корней производные как с суффиксом *-по-, так и с суффиксом
*-men-. Известно, что из общего числа латинских глаголов
насчитывается: 1) 20 глаголов, имеющих краткий гласный в основе настоящего
времени и долгий гласный в причастии перфекта (признак А); 2) не
более 12 глаголов, имеющих реликты древних атематических
образований с суффиксом *-по- (признак В; принимаются во внимание случаи
с более или менее надежной этимологией); 3) менее 40 глаголов,
имеющих древние атематические образования на -men(tum) (признак С). Если
из 500 глагольных корней20 20 обладают признаком А, 12 — признаком
В и 40 — признаком С, то при условии независимости этих признаков
вероятность того, что встретится хотя бы один глагольный корень,
обладающий всеми тремя признаками, будет крайне незначительной. А ве-
20 Число это сильно занижено. В латинском языке одних только простых глаголов
III спряжения насчитывается около 570. Атематические же производные на -tus, -nus
и -men(tum) имеются не только у глаголов III спряжения (ср.: docere — doctus, vinclre —
vinctus, secare — segmentum, decet — dignus и мн. др.).
54

роятность наличия 5 глагольных корней, обладающих при тех же
условиях одновременно всеми тремя перечисленными признаками,
фактически равна нулю. Отсюда следует естественный вывод о том, что
перечисленные признаки не являются независимыми.
Эти элементарные расчеты с полной очевидностью подтверждают то
положение,что огласовка корня причастий типа actus
была неразрывно связана с процессами латинского
словообразования. Таким образом, рассмотренная фонетико-
морфологическая закономерность подтверждает основные положения
предыдущей главы и независимо от этих положений позволяет сделать
следующие два вывода.
1. Закон Лахмана со всеми его противоречиями и исключениями
должен быть объяснен не как чисто фонетическое изменение, а как
явление, обусловленное процессами латинского суффиксального
словообразования, связанного с формированием системы латинских
причастий перфекта.
2. Поскольку установленная фонетико-морфологическая
закономерность проявляется у глагольных корней, оканчивающихся на g (tego —
tectus — tegmen), *gu (fluo — fluctus — flumen) и d (frendo — fresus —
frementum), независимо от долготы или краткости корневого гласного
в основе настоящего времени (sugo — suctus — sumen, rado — rasus —
ramen(tum) и др.), нужно полагать, что корни на g, *gy и d, корни с
долгим и кратким гласным в основе настоящего времени в равной мере
в причастиях типа actus подчинялись действию закона Лахмана.
Отсутствие достаточного количества примеров с корнями на b или
на и.-е. придыхательный согласный не дает возможности сделать
какой-либо определенный вывод относительно производных от этих
корней, опираясь на изложенную фонетико-словообразовательную
закономерность. Очевидно, что решение вопроса о принадлежности случаев
labor — lapsus, divido — divisus и некоторых других к сфере действия
закона Лахмана должно основываться как на общих соображениях21,
так и на той аргументации, которая была изложена в гл. I.
Глава III
ОГЛАСОВКА КОРНЯ ИНДОЕВРОПЕЙСКОГО
СИГМАТИЧЕСКОГО АОРИСТА
При рассмотрении различных явлений, связанных с законом
Лахмана, естественно, возникает вопрос о возможности объяснить долготу
корневого гласного в формах латинского сигматического перфекта
21 Почему 4-5 случаев долготы корневого гласного следует объяснять иначе, чем
остальные 34-35 случаев?
55

(tego — texl, reg5 — rexl и др.) действием той же фонетической
закономерности, которая проявилась в причастиях типа actus, tectus, rectus.
Этот вопрос поднимался уже неоднократно, но на него, как правило,
давался отрицательный ответ. Аргументы, которые выдвигались
против возможной связи между огласовкой корня латинского
сигматического перфекта и причастий на -tus, на первый взгляд выглядят
довольно убедительными. Во-первых, соответствие между лат. vexl, д.-инд.
avaksam и ст.-ел. B'fec'b говорит как будто бы в пользу того, что долгота
ё в vexl восходит к и.-е. эпохе. Затем, если долготу ё в vexl объяснять
фонетически, то почему причастие vectus имеет краткое ё? Наконец,
формы dlxi, duxl, -luxl имеют в корне долгий гласный, хотя никакого
оглушения в этих случаях не происходило. Казалось бы, что
приведенные факты исключают всякую возможность ссылки на причастия типа
actus при объяснении огласовки корня латинского сигматического
перфекта. Однако подобный вывод был бы слишком поспешным. Вопрос
этот на самом деле решается не так просто. Поскольку огласовка ё,
помимо латинского сигматического перфекта, засвидетельствована
также в древнеиндийском и старославянском сигматическом аористе,
необходимо рассмотреть материал, относящийся к каждому из этих языков
в отдельности, остановившись предварительно на некоторых
соображениях общего характера.
После работ И. Шмидта, Хр. Бартоломе и Ф. Сольмсена большая
часть ученых стала считать, что чередование в д.-инд. vahami / avaksam,
ст.-сл. везж / Kiici., лат. veh5 / vexl отражает д.-и.-е. чередование, *е
(презенс) / *ё (сигматический аорист) (см., например: [373,82; 205,289;
350, 89; 222,1(1), 486; 334, 37; 374,123, 556-558; 375,161; 254, IV, 247;
253, 143-144; 117, 228; 118, 204; 377, 13; 278, 159-160; 402, 3] и др.).
Однако о характере д.-и.-е. s-аориста, точнее об огласовке его корня,
обычно судят на основании данных всего трех языков:
древнеиндийского, латинского и старославянского. Этим обстоятельством
объясняются довольно многочисленные оговорки и колебания, типичные для
работ даже тех исследователей, которые признают и.-е. происхождение
огласовки *ё сигматического аориста.
И действительно, в балтийских и германских языках сигматический
аорист отсутствует, да и вряд ли он там когда-нибудь вообще
существовал [377, 73]. В кельтском претерите на -s-, который является кельтским
новообразованием, нет никаких следов предполагаемой и.-е.
огласовки *ё [109, 356]. Нет следов протяженной ступени (Dehnstufe) и в
древнегреческом сигматическом аористе, огласовка которого, как правило,
совпадает с огласовкой основы настоящего времени [304,102; 117, 228;
193, 147]. Такие примеры, как пкааш — етгефа, стсра^ы — ёо^раЕси,
грёпы — ётргфа и мн. др., убедительно говорят о том, что
древнегреческий материал не может быть использован для доказательства
исконного характера огласовки *ё и.-е. сигматического аориста.
Древнегреческие формы типа етрефа, как и формы кельтского претерита на -s-,
несомненно, являются сравнительно поздними, не отражающими и.-е.
56

состояния. Таким образом, балтийский, германский, кельтский и
греческий материал (а также материал тохарских и хеттских языков)
свидетельствует о том, что и.-е. s-аорист — явление сравнительно позднее,
что формирование сигматического аориста совершалось в основном
в рамках отдельных языков независимо друг от друга [222, II, 3(1), 395-
396; 377, 75; 118, 200; 402, 16; 297, 49].
О позднем формировании и.-е. s-аориста говорит также факт
резкого расхождения в распределении функций сигматических образований
в ряде наиболее близкородственных языков. Так, в латинском языке
имеется сигматический аорист (совпавший с перфектом), а в оскском и
умбрском языках s-аорист отсутствует, но имеется будущее время,
образованное с помощью того же форманта -s- [304, 82; 306,272; 179, 76].
Сходное явление наблюдается в балто-славянских языках. В
славянском имеется сигматический аорист, но нет сигматического будущего
(за исключением изолированной формы причастия будущего времени
кишАфек, Б'ышжфек); в балтийском, напротив, имеется будущее на
-s- при отсутствии форм сигматического аориста. Эти факты
свидетельствуют о том, что формирование s-аориста (перфекта) в латинском
языке происходило после распада италийского единства и что славянский
сигматический аорист также является сравнительно поздним
образованием. Наконец, формы древнеиндийского сигматического аориста
расходятся с данными наиболее близких иранских языков. Чередованию
лат. vehit / vexit, д.-инд. vahati / avat противоречит авест. vaza'ti / (uz-)vazat,
где это чередование отсутствует (ср. также, например: авест. frasi
'я спросил' и д.-инд. apraksam [206,196]). Коренные расхождения
между столь близкими языками, как балтийский и славянский, оскско-умбр-
ский и латинский, древнеиранский и древнеиндийский, делают весьма
малоправдоподобной гипотезу, согласно которой был восстановлен
д.-и.-е. сигматический аорист с продленной ступенью огласовки корня.
С таким же успехом можно было бы возвести к
общеиндоевропейскому состоянию, например, сигматическое будущее время,
засвидетельствованное в балтийском, древнегреческом, оскско-умбрском,
индоиранском, а отчасти также в латинском и старославянском языках.
Однако принято считать, что сигматический футурум, несомненно, —
параллельное новообразование, общее ряду и.-е. языков [346, 88].
Вообще с каждым годом в индоевропеистике накапливается все больше
фактов, говорящих о том, что далеко не всякое общеиндоевропейское
явление есть явление праиндоевропейское. Об этом неоднократно писал
А. Мейе: «Какое-либо явление, встречающееся во всей совокупности
диалектов языка, не восходит непременно к периоду единства... Всегда
надо считаться с возможностью параллельного и независимого развития.
То, что естествоиспытатели называют явлениями "конвергенции", часто
происходит в истории языков» [117, 439]. Более того, Мейе даже считал,
что «черты сходства общей структуры, наблюдаемые в современных и.-е.
языках, происходят в большей степени от параллельных независимых
новшеств, нежели от сохранения индоевропейского типа» [117, 421].
57

Восстановление д.-и.-е. огласовки *ё корня сигматического аориста,
подкрепляемое ссылками на данные всего трех языков, не учитывает
существенных различий в структуре сигматических образований в
рамках этих трех языков. В самом деле, если даже ограничиться материалом
древнеиндийского, латинского и старославянского языков, в которых
засвидетельствовано чередование *е (презенс) / *ё (сигматический аорист),
то и в этих трех языках огласовка корня сигматического аориста
совпадет только в одной форме: в 1-м л. ед. ч. индикатива актива.
Во 2-м и 3-м л. ед. ч. старославянские формы, как известно,
расходятся с латинскими и древнеиндийскими соответствиями.
Здесь выступают формы аориста с кратким корневым гласным (кезе,
рече), которые обычно рассматриваются как супплетивные формы
простого аориста. Древнеиндийский сигматический аорист, отражающий,
согласно традиционной точке зрения, наиболее древнее и.-е. состояние,
имел чередование в огласовке корня форм ед. и мн. ч., действительного и
среднего залога. Это чередование также чуждо и старославянскому, и
латинскому языкам. Наконец, ступень vrddhi, характеризующая
изъявительное наклонение д.-инд. сигматического аориста, отсутствует в
конъюнктиве (субъюнктиве). Чередование между индикативом и конъюнктивом
также не засвидетельствовано ни в латинском, ни в старославянском
языках. Латинский конъюнктив сигматического аориста (перфекта) имеет
ту же огласовку корня, что и индикатив, а старославянский s-аорист
вообще не имеет сослагательного наклонения.
Таким образом, расхождения в характере чередования корневого
гласного старославянского, древнеиндийского и латинского
сигматического аориста столь велики, а совпадение столь незначительно22, что
сам собой напрашивается вывод о параллельном возникновении этого
чередования независимо в каждом из трех языков.
Допустим, однако, что чередование типа ст.-ел. везж/ в'Ъс'ъ, лат. veho /
vexi, д.-инд. vahami / avaksam возникло все же в д.-и.-е. языке и что оно
имеет морфологическое происхождение. Подобное допущение было бы
невозможно увязать с известными фактами старославянского и других
и.-е. языков. Известно, что в славянских языках глагольные основы,
содержащие долгий гласный, обычно обозначали длительное или
многократное действие, противостоящее краткому или однократному действию.
Древность этого противопоставления подтверждается сходными
фактами количественного чередования корневого гласного во многих и.-е. язы-
22 Совпадает во всех трех языках только 1-е л., только ед. ч., только действительного
залога и только изъявительного наклонения. Во всех остальных формах совпадение
отсутствует. Более того, этот единственный случай может быть подкреплен опять-таки
только одним примером глагольного корня, общего всем трем языкам: лат. vexi, д.-инд.
avaksam, ст.-сл. в"Ьсь. Как известно, сопоставлять следует не отдельные,
изолированные формы, а целые парадигмы. Общность происхождения лат. sum, ст.-сл. кс.иь. и д.-инд.
asmi никого не убедила бы, если бы она подтверждалась данными только трех языков,
к тому же лишь одной этой изолированной формой, а не всей парадигмой спряжения —
во всех лицах ед. и мн. ч.
58

ках. Так, д.-инд. vahati 'везет' противостоит vahayati 'возит', лтш. nest
'нести' — nesat 'носить'. Аналогичные отношения имеют место и в
д.-греч. третсы / xpomduo, vejjuo / vo^cxco, лит. mesti 'бросить' / metyti
'бросать', ст.-сл. рекж / пр'Ьр'Ькдти, плетж / сьпл'Ьтати, текж / причт^кйти,
и мн. др. Во всех приведенных примерах удлиненная ступень огласовки
корня обозначает длительность или многократность действия. В то же
время ни длительность, ни многократность действия не являлась
характерной чертой аориста, который, напротив, «обозначает нечто
моментальное» [144, 328]. А поэтому долгота корневого гласного в сигматическом
аористе типа vexi — avaksam — B'feci. не может рассматриваться как
долгота морфологического происхождения, противопоставляющая основу
аориста основе настоящего времени.
Кроме того, предполагаемое противопоставление основ не может
быть ни достаточно древним, ни тем более изначальным по той
простой причине, что сигматический аорист восходит к сигматическим
формам настоящего времени. Это общепризнанное положение
[222, 7/, 3(1), 336, 390, 395; 117, 230] надежно подтверждается
наличием большого количества презентных сигматических образований в
подавляющем большинстве и.-е. языков. В частности, К. Бругман
приводит многочисленные примеры сигматических образований настоящего
времени в индоиранском, древнегреческом, германских и других и.-е.
языках [222, //, 3(1), 336-390].
Вообще гипотеза об и.-е. происхождении чередования *е (презенс) /
*ё (s-аорист) опирается на представление о древнеиндийской
глагольной системе как об исконно индоевропейской, сохранившей наиболее
архаические черты д.-и.-е. глагола. Наряду с приведенными выше
соображениями нужно отметить, что новые языковые материалы
тохарских и хеттских языков не подтвердили этой традиционной точки
зрения, от которой ученые последних 40-50 лет вынуждены были
отказаться [76, 235-236].
Если говорить конкретно о и.-е. сигматическом аористе, то его
вторичный характер в последние годы неоднократно отмечался в работах
Вяч. Вс. Иванова и В. Н. Топорова. Эти авторы подчеркивают, что
«сигматический аорист не является категорией, свойственной
индоевропейскому праязыку», что он «развился лишь в части диалектов», что
сигматические формы аориста явились результатом новообразования
в отдельных и.-е. языках [89, 30; 91, 28-30; 171, 53].
Прежде чем перейти от этих общих соображений к конкретному
рассмотрению материала латинского, старославянского и
древнеиндийского языков, следует еще остановиться на сопоставлении некоторых
особенностей, касающихся распределения сигматических образований
в италийском, балто-славянском23 и древнегреческом языках.
23 Здесь, как и в дальнейшем, термин «балто-славянский» указывает лишь на
исключительную близость в структуре этих языков, не предопределяя того или иного
характера взаимных отношений между ними.
59

Преимущественное развитие сигматического аориста в
старославянском и латинском языках — при использовании аналогичных
сигматических форм для обозначения будущего времени в наиболее близких
к ним балтийских и италийских языках (оскский и умбрский)
свидетельствует об общности происхождения сигматических форм аориста
и футурума в данных языках. Это общепризнанное положение
подтверждается и такими фактами, как наличие реликтовых форм
сигматического будущего времени в старославянском (въьшАфбк) и латинском
языках (faxo, capso и др.)24 или широкое использование сигматических
образований и в аористе, и в футуруме древнегреческого глагола.
Несомненная общность происхождения сигматических форм
будущего времени и аориста a priori допускает два различных объяснения:
1) футурум и аорист восходят к какому-то третьему источнику
(сигматический презенс); 2) футурум развивается из сигматических форм
аориста. Поскольку первое предположение заставило бы отказаться от
традиционного возведения сигматического аориста к д.-и.-е. эпохе, а также
от гипотезы о древнем морфологическом характере чередования *е
(презенс) / *ё (аорист), X. Педерсеном была предпринята попытка
объяснить некоторые сигматические формы будущего времени в латинском
языке как образования, восходящие к субъюнктиву сигматического
аориста [335, J2-22]. Эта попытка Педерсена не имела успеха. Наличие форм
сигматического презенса в хеттских, тохарских и индоиранских
языках (причем последние неоднократно сближались с формами
индоиранского сигматического аориста) говорит скорее в пользу того, что и
s-аорист, и s-футурум восходят к более древним и.-е. формам
сигматического презенса. Гипотезе Педерсена противоречит и та хорошо
известная тенденция, согласно которой будущее время развивается из дезиде-
ративных форм настоящего времени, а не аориста [117, 230].
Характерно, что древнейшие по своей структуре латинские формы
сигматического будущего времени обычно не имеют соответствующих
образований сигматического перфекта, т. е. эти формы не зависят от
соответствующей основы аориста или перфекта (axim, но перфект egl;
faxim, но feci; rapsit, но гарш; capso, но сер!)25.
Еще более ярко независимость основы s-футурума от основы
аориста выступает в древнегреческом языке: а£ы — 7]yayov, eXeuoojxai —
7)X&ov, 7tetao(j,at — lna&ov, офо[лои — eTSov, oiaouou — Yjveyxov [193,
270]. В то же время для последнего примера (oiaojiai) можно сослаться
на отглагольное прилагательное oictto«;, которое подтверждает право-
24 Не исключена также возможность наличия отдельных реликтов сигматического
аориста в оскско-умбрском языке [344, II, 337], хотя никаких определенных
доказательств в пользу этого предположения нет.
ъ «Суффикс -S-, — пишет по этому поводу А. Эрну, — должен быть, несомненно,
сближен с образованием на -sso, которое дало дезидеративныс глаголы типа capesso,
lacesso; и действительно, идея дезидеративности соприкасается с идеей будущего, и
авторы употребляли часто дезидеративные глаголы в значении будущего времени» ([197.
196], со ссылкой на Э. Бенвениста).
60

мерность реконструкции дезидеративного настоящего времени *б1аы,
в свою очередь образованного от простого глагола *oi'a> 'несу'.
Происхождение сигматического будущего времени от дезидеративных форм
презенса может быть прослежено в древнегреческом языке с
достаточной отчетливостью. Так, например, глагол dcXexto 'я отвращаю' имел
дезидеративную форму аХё^ы, которая, как только в системе
греческого глагола был оформлен футурум, заняла свое место в парадигме
будущего времени. Но этот футурум еще настолько воспринимался как
презенс, что от него, как от презенса, было образовано новое будущее время
aXe^Tjoco. Таким образом, форма осХё^со стала представлять собой
футурум в отношении аХехсо и презенс в отношении aXe^Yjaco.
В древнегреческом языке и причастие будущего времени
употребляется в значении дезидеративного презенса, что ярко выступает,
например, в начальной сцене из «Илиады» Гомера, где о жреце Хрисе говорится:
6 yap г]Х&£ Soac em vrjtx^ 'Ayjxiwv, / Xuaoiaxvoq те Фиуатра cpspcov т'
аттхрессп' obroiva, / сттг[лр.ат' £XMV ^v XePOLV--- (A, 12-14) 'Он пришел к
быстрым кораблям ахейцев, намереваясь выкупить дочь; неся
бесчисленный выкуп и держа в руке венок...'
Синтаксически причастие будущего времени Xuctojjlevo^ здесь
выступает в функции настоящего времени, будучи неразрывно связанным
со следующими за ним причастиями настоящего времени cpepwv и e/cov.
Близким к дезидеративному презенсу является и глагол в личной
форме будущего времени в ответе Агамемнона Хрису: ttjv 8' ёу<Ь ой Хйсгсо
(А, 29) 'А я ее не отдам' (т. е. 'не желаю отдавать'. — Ср.: [193, 210]).
Итак, н.-е. формы сигматического презенса легли в основу
сигматических образований будущего времени и аориста в отдельных и.-е.
языках. Схема развития s-презенс —> s-аорист (и.-е. период) —> s-футурум
(в рамках отдельных языков) исключается, так как между формами
сигматического аориста и будущего времени не наблюдается
преемственной связи. Формы будущего времени в словообразовательном и
семантическом плане тяготеют непосредственно к формам s-презенса, во
многих случаях коренным образом отличаясь от соответствующих форм
аориста. Следовательно, история рассматриваемых и.-е. сигматических
образований может быть представлена в виде следующей схемы:
(древнеиндийский,
древнегреческий, кельтский,
славянский, латинский)
(древнеиндийский,
древнегреческий, кельтский,
балтийский, оскско-умбрский).
Полный параллелизм в образовании сигматических форм аориста и
будущего времени предполагает, что процесс возникновения и
развития тех и других форм не мог быть разделен значительным
хронологическим промежутком. Если допустить, что сигматический презенс был
Индоевропейский
сигматический
презенс
—* s-аорист
s-футурум
61

переоформлен в s-аорист в более раннюю сравнительно с будущим
временем эпоху, то последнее могло бы быть образовано только на базе
сигматического аориста, чему, однако, противоречат отмеченные выше
реальные факты отдельных и.-е. языков. Известно также, что
латинские и старославянские реликтовые формы сигматического будущего
времени являются архаизмами в данных языках, что трудно
объяснить вторичным характером этих форм сравнительно со
стандартными образованиями сигматического аориста (перфекта).
Таким образом, все приведенные выше факты говорят о том, что
сигматический аорист является сравнительно новой категорией,
которая оформилась в процессе самостоятельного развития отдельных и.-е.
языков — развития, продолжавшего тенденции, заложенные еще в
общеиндоевропейском состоянии. Следовательно, чередование *е (пре-
зенс) / *ё (s-аорист) возникло независимо друг от друга в латинском,
старославянском и древнеиндийском языках. Это чередование в своем
исходном состоянии не могло противопоставлять основу презенса
основе аориста уже потому, что сам сигматический аорист генетически
восходит к сигматическим формам презенса. Но как в таком случае
возникло чередование *е / *ё? На этот вопрос должен ответить анализ
сигматических образований в соответствующих и.-е. языках.
Латинский сигматический перфект
В свое время К. Бругман высказал мнение о том, что ё в лат. -1ёхТ,
texi, vexi, rexi, возможно, не отражает и.-е. *ё [221а, II, 7755]. Более
ясно высказался на этот счет А. Мейе, который писал, что долгота
корневого гласного в rexi, texi не может рассматриваться как соответствие
ведическим и старославянским формам типа avat, в'Ьст., ибо ту же
долготу имеют rectus и tectus, причем эта долгота не могла быть
заимствована у перфекта на -si (ср.: actus, fractus при перфекте egl, fregl [304,
98]). Мейе одно время допускал, что долгота ё в гёх! появилась лишь
в латинском языке [303, 352]. Однако в более поздних своих работах он
рассматривает долготу ё в vex! как древнюю ступень вокализма [117,
228; 118, 204]. Если же это так, то нет никаких оснований
рассматривать иначе долготу ё в гёх! и texi. По-видимому, единственным
исследователем, допускавшим возможность объяснения долготы ё в гёх! и texi
теми же причинами, что и в причастиях rectus, tectus, был А. Эрну. Но и
он высказал это предположение в очень осторожной форме. Согласно
Эрну, долгота ё в гёх! и texi или отражает и.-е. состояние, или является
следствием аналогического воздействия причастных форм (rectus,
tectus), или, наконец, она появилась в результате действия закона Лах-
мана. Никаких аргументов в пользу последнего предположения Эрну
не приводит. Судя по его различным замечаниям, сам он склонен
видеть в формах гёх! и texi следы д.-и.-е. огласовки корня s-аориста [197,
234]. Остальные ученые категорически утверждают, что в формах rexi,
texi и т. д. перед нами огласовка корня, восходящая к и.-е. состоянию,
62

а поэтому «формы сигматического аориста вообще не могут быть
использованы в исследовании о возможном удлинении гласного перед
media + 5» [334, 37]. Этот вывод X. Педерсена, насколько мне известно,
никем не оспаривался, и в исследованиях, посвященных данному
вопросу, он обычно принимается как очевидный факт. Однако, несмотря
на широкое признание, это слишком категорическое утверждение
Педерсена является не только спорным, но и неверным по существу.
Рассмотрим относящийся к данному вопросу материал.
Помимо аргументов, приведенных в вводной части настоящей
главы, о сравнительно позднем формировании латинского сигматического
перфекта свидетельствуют и другие факты. Так, например, еще К. Бруг-
ман отметил, что большое количество форм сигматического перфекта
с кратким гласным в корне (gessl, press!, -cussl, clepsl, spexl26 и мн. др.)
не может быть объяснено фонетическим сокращением долгого гласного,
ибо иначе все корни с долгим гласным подверглись бы этому
сокращению. К тому же, продолжает Бругман, именно формы с кратким
гласным являются более древними, а формы с долгим гласным — более
поздними [326, Ш, 38]. О сравнительно позднем образовании
перфектов finxi, plnxl, strinxi и др. свидетельствует носовой инфикс, не
отражающий и.-е. состояния [222, 77 (3), 395; 304, 96-97]. О том, что
перфект на -si — сравнительно новое явление у значительного числа
латинских глагольных корней, говорят факты вытеснения
сигматическими формами перфекта более древних асигматических форм
(особенно в глаголах с приставками): pepull, но expulsi, legi, но intellexT,
momordi, но praemorsl, ререгсТ, но compersi, eml, но dempsi, ffidi, но
diffusisse и др. [241, 312-313; 304, 95-96]. Сигматические формы
перфекта vers! и vulsi говорят о том, что эти образования возникли, когда
уже закончился процесс -Is- > -11- и -rs- > -rr- [241, 573]. Возможно, что
о сравнительно позднем распространении латинского перфекта на -si
свидетельствует и тот факт, что он сохраняет свою продуктивность в
поздней латыни; ср.: позднелатинские формы (ad)sorpsl (G. L.,VII, 94,
14), responsit (ит. rispose), cursit (ит. corse) и др. наряду с обычными в
классической латыни формами (ad)sorbul, respondit, cucurrit27.
В литературе давно установлено, что латинский сигматический
перфект не имеет собственной огласовки корня. Его вокализм совпадает
26 Свидетельство Присциана (G. L., II, 466, 17) о том, что все перфекты на -exi
имеют в корне долгий гласный, внесло некоторую путаницу в этот вопрос. Даже Г. Остгоф
признавал, что spexT и illexi (illicio) имеют в корне долгий ё [325, 227-228]. Однако
в настоящее время в этот вопрос внесена должная ясность [374, 556-557, где
разобраны и другие ошибки Присциана].
21 Конечно, сами по себе эти факты еще не говорят о позднем появлении
сигматического перфекта в латинском языке. Данные формы могли быть продуктивными,
например, в индоевропейском и в поздней латыни. Однако, будучи сопоставлены с
отсутствием форм сигматического перфекта в оскском и умбрском языках, а также со всеми
приведенными выше аргументами, факты поздней продуктивности данных
образований приобретают существенное значение.
63

с вокализмом основы настоящего времени [222, II (3), 395; 304, 98; 306,
270] в отличие от большинства форм асигматического перфекта, где
долгий гласный четко противопоставляется краткому гласному
системы инфекта: fugid — fugl, video — vldi, fodio — fodi, venio — venl
и мн. др. Сигматический перфект заимствует количество своего
гласного у основы инфекта. Если гласный краток в основе инфекта, то он
будет кратким и в сигматическом перфекте: spexl, illexl (illicio), clepsl,
gessi, pressl; cox!, percuss! (percutio), perculsl, praemorsT, compersl, expulsl,
vulsi, carpsl, pars!, mersl, amixT, alsi (algeo), farsl, fulsi, indulsl, nexl, flexl,
ursl, torsi, tersi, mulsi, sarsi, sparsT, pexl, plexi, scalps!, sculps!, sorps!, camps!
(cambio), contempsi, cursi. Глаголы с долгим гласным или дифтонгом в
основе инфекта имеют долгий гласный или дифтонг также и в корне
сигматического перфекта: dlxl, dux!, fix!, -ffix!, frixi, lux!, suxl, v!x!, arsi,
clausl, laes!, lus!, plaus!, ras!, ros!, r!s!, suasi, trusi, nups!, -vasl, reps!, saepsi,
scrips!, haes!, haus!, aux!, sumps!, conlx! (conlveo), prens!, ausl.
Необъяснимых исключений из этой закономерности (помимо рассматриваемых
форм типа rex!, tex!) в латинском языке нет. Случай с sens!, mans!, respons!
легко объясняется удлинением гласного перед -ns- (см.: Cicero, Orator,
48, 159; подобное же удлинение гласного перед -пх- имело место в
формах finx!, pinxl, strinx! и др.). Расхождение между mitto и m!s!
позднейшего происхождения. В текстах имеются формы missit (CIL, I, 1012, 3),
remissit (CIL, V, 7478, 10), promiss! (Plaut, Stich., v. 596), mitat (CIL, I2,
2658). Поэтому нет никаких оснований видеть в mitto — m!s! д.-и.-е.
противопоставление огласовки корня в настоящем времени и в
сигматическом аористе. Обратное отклонение от нормы имеется в случаях
с uss!, iuss! и cess!. Первая из этих форм обычно объясняется
аналогическим воздействием причастия ussus [306, 270]. Для второй в надписях
засвидетельствовано -й- (например, CIL, I2, 586: iousisent).
Расхождение между cedo и cess!, видимо, следует объяснять составным
характером соответствующего глагольного корня. Впрочем, в любом случае эти
формы отнюдь не подтверждают наличия в латинском языке реликтов
предполагаемого д.-и.-е. чередования *е / *ё между основой
настоящего времени и сигматического аориста (перфекта).
Итак, одинаковое количество корневого гласного в основе презенса
и сигматического перфекта является нормой для латинского
глагола. Однако небольшая группа глаголов нарушает отмеченную
закономерность: tego — tex! (texit — CIL, I2, 698), rego — rex! (rexit — CIL, V,
875, 9), intellegd — intellex! (корни на *g); traho — trax! (traxi — CIL, X,
2311, 18), veho — vex! (корни на *gh); strao — striix! (u — согласно CIL,
X, 708, и Gell., XII, 3,4), fluo — flux! (корни на *gg); diffundo— diffusisse
(корень на *d); *gavideo — gav!s! (согласно Присциану, употреблялось
Ливием Андроником. — G. L., II, 420, 12), divide — d!v!s! (корни на
*dh). Долготу корневого гласного во всех приведенных случаях нужно
рассматривать или как остатки вокализма, отражающего д.-и.-е.
состояние (именно так, несмотря на все свои колебания, делает А. Мейе [304,
98; 117, 228]), или как инновацию латинского языка. В последнем слу-
64

чае долготу корневого гласного можно было бы объяснить действием
той же самой фонетической закономерности, которая проявилась в
причастиях типа actus. В пользу предположения об и.-е. происхождении
огласовки указанных корней сигматического перфекта можно
привести, за неимением других примеров, все то же сопоставление vex! —
в'ксъ — avaksam. Против данного предположения, помимо
приведенных выше аргументов, относящихся к и.-е. сигматическому аористу,
свидетельствуют также древнегреческие образования iXs^a, ырЕ^а,
естт£^а, где огласовка корня не соответствует лат. -ШхТ, гёхТ и texi.
Общепризнанный поздний характер приведенных древнегреческих
форм — лишнее доказательство в пользу позднего характера и.-е.
сигматического аориста, в том числе и соответствующих латинских
образований. Соотношение же д.-греч. !Ае£ос : Агхтос; = лат. -lex! : lectus (где
в обеих древнегреческих формах выступает краткий гласный, а в
латинских соответствующих образованиях — долгий) заставляет опять-
таки предполагать, что долгота корневого гласного в -1ёхТ и lectus
возникла к рамках латинского языка под воздействием одних и тех же
фонетических причин.
Однако решающим аргументом в пользу предположения о
фонетическом характере долготы корневого гласного в приведенных
формах латинского сигматического перфекта является следующий факт:
во всех без исключения случаях удлинения корневого гласного в
перфекте на -si соответствующие глагольные корни оканчиваются на
звонкий шумный смычный (исторически: простой, придыхательный или
лабиализованный). В латинском языке нет ни одного случая, где
корень, оканчивающийся на глухой шумный смычный или на согласный
иного качества, имел бы в сигматическом перфекте долгий гласный,
противопоставленный краткому гласному в системе инфекта. И
наоборот, среди глагольных корней, имеющих и в настоящем времени, и в
сигматическом перфекте краткий гласный, нет ни одного корня,
оканчивающегося на единичный звонкий согласный b, d, g, bh, dh, gh nnn*g":
spexl, (il)lexl имеют в конце корня с, clepsl — р, сох! —*ky, percuss! — t
и т. п. Трудно допустить, чтобы это было простой случайностью, тем
более что аналогичная картина наблюдалась и у латинских причастий
типа actus. Столь четкое разграничение глагольных корней можно
объяснить только действием фонетических причин, а именно действием той
закономерности, которая нашла свое отражение в законе Лахмана.
Причем в формах латинского сигматического перфекта эта закономерность
проявляется более отчетливо, чем в причастиях на -tus. У причастий не
подверглись воздействию этой закономерности все образования,
восходящие к и.-е. отглагольным прилагательным на *-tos. Данные слова
сформировались еще до начала действия фонетического закона, и
поэтому они сохранили д.-и.-е. количество корневого гласного (sessus,
strictus, fissus и др.). Время образования форм латинского
сигматического перфекта, видимо, полностью укладывается в хронологические
рамки действия соответствующего фонетического закона. Только таким
3 Откупщикои
65

обстоятельством можно объяснить столь последовательное проявление
этой фонетической закономерности в формах латинского
сигматического перфекта.
Таким образом, в случаях rexl, texi, intellexT, striixi, fluxi, diffasisse,
gavisT, divisi произошло то же фонетическое изменение, что и в rectus,
rectus, lectus, fluctus (и fluxus)28, striictus, fflsus, gavlsus, divisus. На
первый взгляд странным представляется случай с traxi и vexi,
соответствующие причастия которых (tractus и vectus) имеют в корне краткий
гласный. Однако именно этот случай говорит о том, что и при образовании
причастий, и при образовании сигматического перфекта решающую
роль играло не аналогическое воздействие первых форм на последние
(или наоборот), а фонетическая закономерность. В противном случае
расхождение между traxi, vexi и tractus, vectus оказалось бы
устраненным в результате действия аналогии. Краткость корневого гласного у
tractus и vectus, как и у других причастий подобного типа (sessus, strictus,
fissus), объясняется тем, что эти причастия восходят к д.-и.-е.
отглагольным прилагательным на *-tos.
Случай с traxi и vexi, несомненно, является наиболее сложным. Эта
сложность объясняется теми большими затруднениями, которые
вызывает восстановление истории развития и.-е. звонких придыхательных в
италийских языках. Если *dh в латинском языке в конечном счете дает
в середине слова d (поэтому изменение *dluidsi > divisi вполне
закономерно), то *gh наряду с обычным g может в середине слова дать также
и h (в интервокальном положении). Именно к последнему случаю
относятся формы veho и traho. Эта двойственность в развитии *-gh-
заставляет или предположить изменение *-gh- > *-kh- > *-y- > -g-(-h-), или,
вместе с В. Пизани, признать фонетически закономерным изменение
*-gh- > *-kh- > *-y- > -g-, а формы veho, traho, mihi объяснять
диалектным влиянием оскского и умбрского языков [341, 363-364]. В
последнем случае изменение *ueg-si- > vexi может быть объяснено без
особых затруднений. Сложнее будет обстоять дело, если принять первое
предположение о развитии *-gh-. Однако и в таком случае остается
возможность для объяснения, так как и при этой реконструкции
допускаются этапы со звонкой артикуляцией и.-е. придыхательного *-gh-.
Впрочем, история и.-е. звонких придыхательных в италийских языках до
сих пор остается настолько неясной, что по вопросу о конкретных
путях образования vexi и traxi можно строить самые различные гипотезы.
При этом, однако, несомненным остается одно: в отличие от
глагольных корней, оканчивающихся на глухой согласный, корни на звонкий
придыхательный в перфекте на -si удлиняют свой гласный звук,
примыкая в этом отношении к корням, оканчивающимся на простые
звонкие (b), d, g. Как бы ни объяснять историю д.-и.-е. звонких приды-
28 Быть может, fluxi образовалось под аналогическим влиянием fluxus или
наоборот. Но возможно также, что обе формы возникли под воздействием одних и тех же
фонетических причин.
66

хательных в латинском языке, это положение остается фактом, против
которого невозможно спорить.
X. Педерсен вообще отрицает возможность фонетического
увеличения количества гласного перед группой media + s [334, 38]. Однако
долгота а, засвидетельствованная в max(imo) (CIL, VI, 2080, 17), едва
ли может быть объяснена чем-нибудь иным, кроме рассматриваемой
фонетической закономерности (maximo < *mag-so-mo). Кроме того,
некоторые из латинских причастий, видимо, имели в качестве
суффикса не и.-е. *-to-, а более поздний суффикс *-so- (fluxus, а также, быть
может, casus < *kadsos [342,20]). Наконец, древние сигматические
формы оптатива axim и adaxint наряду с формами сигматического футуру-
ма также свидетельствуют об изменении количества корневого
гласного перед группой media + s. И здесь удлинение корневого гласного
явилось следствием оглушения звонкого g перед s. В тех случаях, когда
корень оканчивался на глухой согласный, он сохранял свою прежнюю
огласовку: ago — axim, но facio — faxo, faxim, effexis (все эти формы
встречаются у Плавта); capio — capso, occepso, recepso; iacio — obiexim
(большинство этих форм также засвидетельствовано в комедиях
Плавта). Таким образом, в сигматических формах оптатива и будущего
времени также проявляется действие фонетической закономерности,
которая привела к удлинению корневого гласного в образованиях типа actus,
lectus и rexi, texl.
Суммируя латинский материал первых трех глав, можно с полной
определенностью сказать, что ни среди причастий на -tus, ни среди
сигматических форм перфекта или будущего времени нет ни одного
случая удлинения корневого гласного перед
исконно глухим смычным в исходе корня. Во всех
перечисленных морфологических типах долгий гласный наличествует только там,
где произошло оглушение корневого звонкого смычного под
ассимилирующим воздействием глухого t или s. Следовательно, так называемый
закон Лахмана представляет собой лишь частный случай более общей
фонетической закономерности, проявившей себя не только в причастиях
на -tus, но и в других латинских новообразованиях.
И в причастиях с суффиксом *-to-, и в сигматических формах
перфекта фонетические изменения явились следствием происшедших
словообразовательных (в широком смысле слова) изменений, главным
образом следствием унификации системы латинских причастий и
формирования сигматического перфекта. Этим объясняется довольно
однородный в морфологическом отношении состав слов, которые
подверглись действию фонетического закона. По-видимому,
хронологические рамки формирования новых причастий на -tus- и сигматических
образований перфекта в значительной степени совпали с периодом
действия фонетического закона. Вне пределов его действия оказалось
некоторое количество причастий, сформировавшихся как отглагольные
прилагательные еще в д.-и.-е. языке, а также такой единичный случай,
как pessimus, где даже при долгом ё переходу в *pesimus воспрепят-
67

ствовало бы аналогическое воздействие словообразовательного ряда на
-(i)ssimus с двойным -ss-. В случае с maximus, где подобное
аналогическое воздействие было исключено, удлинение корневого а
произошло в полном соответствии с законом (maximus < *mag-so-mos; ср.: magis
с кратким а).
Старославянский сигматический аорист
Подобно формам латинского сигматического перфекта,
старославянский сигматический аорист также содержит долгий гласный в своем
корне. И эта долгота тоже может быть объяснена как результат
фонетического изменения, происшедшего в период самостоятельного
существования праславянского языка. Именно так и освещался обычно этот
вопрос до появления гипотезы Ф. Сольмсена об отражении д.-и.-е.
продленной ступени в формах сигматического аориста. Так, еще Ф. Мик-
лошич высказал мнение о том, что долгота 'к в ст.-сл. в'ксъ, р'Ьхт» и т. п.
является заменительной (Ersatzdehmmg), возникшей в результате
исчезновения согласного перед s [318, 32, 36, 39-40]. Этого же
объяснения придерживался Н. В. Крушевский [102, 92-93], а некоторые
исследователи следуют ему и сейчас (см., например: [103, 205]). Гипотеза
Сольмсена исходит из предположения об и.-е. происхождении
огласовки *ё и об ее изначальном противопоставлении огласовке *е презенса.
Однако это противопоставление (ст.-сл. везж / в*Ьс*ъ) не может быть
достаточно древним уже потому, что генетически основы настоящего
времени и аориста, как уже указывалось выше, восходят к общему
источнику. А. Мейе в связи с этим писал: «За исключением образований
на *-s-, все типы основы, употребляемые в аористе, встречаются и в
настоящем времени» [117,260]. В другом месте Мейе замечает, что «типы
образования аористов, за исключением одного (разрядка
моя. — Ю. О.), имеют также соответствующие формы настоящего
времени» [117, 213]. Поскольку сама по себе основа аориста не
противопоставлялась основе настоящего времени, чередование типа вез;к /
в'кст» оказывается в этом отношении исключением, а не
индоевропейской нормой. Фонетическое происхождение долготы
корневого гласного в старославянском сигматическом аористе
подтверждается тем, что эта долгота возникает только в определенных
фонетических условиях. Чередование ве^ж / в^кст», гревж / rp'fec'b, несж / trfecb,
ведж / B'fec'b, рекж / рт^т» мьтж / чист», водж / провлсъ. и т. п.
засвидетельствовано только для тех случаев, когда перед *-s- исчезает
конечный согласный корня. Во всех остальных случаях этого чередования
нет. Что касается примеров типа .«крж / -мр'кх'ь, то последняя форма
может восходить и к *mersom, и к *mersom. Точно так же клдхт» может
отражать *kolsom и *kolsom, паск — *pensom и *pensom [107, 255-
257]. Поэтому в формах с плавным не может быть восстановлена
древнейшая огласовка корня, а тем самым не может быть доказано наличие
или отсутствие предполагаемого древнего чередования. Надежные при-
68

меры этого чередования только в случаях с выпадением согласного
перед *-s- говорят в пользу отвергнутой в настоящее время гипотезы Мик-
лошича о заменительном характере удлинения корневого
гласного в формах старославянского сигматического аориста типа B'fec'i..
Об этом же свидетельствует соотношение между основами
настоящего времени, инфинитива и аориста в старославянском языке. Как
известно, старославянские глагольные формы обычно примыкают
к одной из двух основ, противостоящих друг другу, — к основе
настоящего времени или к основе инфинитива. Формы аориста в случае
наличия противопоставления этих основ совпадают — в плане огласовки
корня — с основой инфинитива: ^окж — ^ъвдти — ^вахт*, вори» —
врдти — врд)сь, л\ьрж — мр'кти — мр'кх'1»- Когда основы инфинитива
и настоящего времени имеют одинаковую огласовку, основа аориста
также не отличается от них: л\ол(?й — л\олити — моли^т», трАСж —
трАСТи — трлст., Блюдж — елюсти — клюет». В этом отношении
аорист типа btict», с одной стороны, «не отражает общего
противопоставления основы настоящего времени и основы инфинитива» [68,258-
259], а с другой — противостоит общей для глаголов этого типа основе
настоящего времени и инфинитива. Поскольку гревж — трети, ведж —
вести имеют одинаковую огласовку корня в настоящем времени и в
инфинитиве, следовало в аористе ожидать форм *гресъ и *b6Ct» (ср.:
молих'ь), возникших из *greb-s-om, *ued-s-om. Именно эти формы
должны быть признаны исходными, если только не вводить для
старославянского глагола еще третий, особый, тип основы, от которой
образуются лишь некоторые формы сигматического аориста (тип в'Ьст»).
А поскольку формы *greb-s-om и *ued-s-om дали в старославянском
языке не *гресъ и *весъ, а гр'кст* и e'ect*, долгота корневого гласного
может быть удовлетворительно объяснена только как результат заме-
нительного удлинения (после выпадения смычного перед *-s-). Это
выпадение не могло произойти в общеиндоевропейский период, так как
ни древнеиндийский, ни латинский, ни древнегреческий язык не знают
подобного выпадения. Следовательно, утрата смычного перед *-s- и
удлинение предшествующего гласного в формах аориста типа в'Ъсъ
относятся, судя по всему, к общеславянской эпохе29. Если бы огласовка
ё в старославянских образованиях типа В'ВС'Ь восходила к и.-е.
периоду, то она должна бы выступать только в формах ед. ч. — с
сохранением ступени е в двойственном и множественном числе — как это
проявляется, например, в древнеиндийском языке или в формах перфекта и
презенса типа д.-греч. olSa / la[iev, eTpu / ijaev и т. п. Появление
долготы 6 в старославянских формах дв. и мн. ч. под аналогическим
воздействием форм ед. ч. исключается, так как в ед. ч. две формы из трех
имеют огласовку е, а не ё.
29 К общеславянскому периоду относит это удлинение также С. Б. Бернштейн [63,
134], хотя он дает иное фонетическое объяснение возникающей долготы гласного
(позиционное удлинение).
69

Очень важно обратить внимание на то, что чередование чьтж / чист»
вообще невозможно возвести к предполагаемому д.-и.-е. чередованию
*е (презенс) / *ё (сигматический аорист). Если это чередование
возводить к и.-е. периоду, то оно должно отражать нуль I *e (*i / *ei), а не
*е/ *ё. Здесь нет ни полной ступени в настоящем времени, ни
продленной ступени в аористе (как во всех остальных приведенных выше
случаях). Таким образом, с точки зрения гипотезы об и.-е. продленной
ступени огласовки корня s-аориста данный пример остается необъяснимым
исключением, нарушающим постулируемую систему чередований
*е/ *ё. В то же время заменительное удлинение объясняет этот случай
точно так же, как и все другие примеры: *cit-s-ora > ci-sb (чист.).
Против возможности существования заменительного (или
позиционного) удлинения перед *-s- в общеславянском языке, казалось бы,
свидетельствуют такие слова, как осл, теслти, ось (ср.: лит. vapsa, д.-в.-н.
wafsa; д.-инд. taksati, д.-греч. textwv, лат. axis, д.-инд. aksas). Во всех
трех словах имело место выпадение смычного перед *-s-, но без
удлинения предшествующего гласного. Однако утрата смычного в этих
словах относится к очень древнему времени. О древности выпадения *£
в словах ось и теслти говорят лит. asis и tasyti, а выпадение *р в оса
произошло, видимо, в общеславянском языке, но задолго до
выпадения смычных в формах сигматического аориста [396, 7, 85-88]. О
позднем характере фонетических изменений в старославянском
сигматическом аористе говорят разные рефлексы в огласовке корня этого аориста
и литовского сигматического будущего времени [396,1, 88]. Как
известно, действие любого фонетического закона ограничено
определенными хронологическими рамками, которые могут быть весьма узкими.
Поэтому можно предположить, что выпадение р перед s в слове осл
произошло до начала действия фонетического закона.
Помимо форм сигматического аориста, образование которых
происходило в какой-то определенный, ограниченный во времени период,
действие этого закона можно проследить на примере ст.-сл. в'Ы.сок'ъ.
Д.-инд. йра 'на', 'вверх', upamas 'высочайший, высший', авест. upama-
'высший', д.-греч. Оттер 'сверху, на(д)', 'через', иттатсх; 'высочайший,
высший', иф^Хо^ 'высокий', лат. s-uper 'сверху, наверх(у)', 'через',
s-uperus 'верхний', д.-в.-н. ubir, совр. нем. iiber 'над', 'через' — все эти
примеры, содержащие краткий гласный и, говорят о том, что ст.-сл.
втл.сок'ь восходит к *u-up-sokos и что здесь изменение и > и (t»l)
явилось результатом выпадения смычного р перед s (другие славянские
примеры заменительного удлинения гласных см. в гл. VIII).
Итак, чередование типа везж / К'ксь не является древним и.-е.
чередованием морфологического происхождения. Оно представляет собой
общеславянское новообразование, возникшее на фонетической
основе. Подобный вывод может быть подтвержден также и анализом
парадигмы старославянского сигматического аориста. Этот анализ исходит
из предположения об изначальном сосуществовании параллельных
тематических и атематических форм в системе и.-е. сигматических обра-
70

зований. Предположение о параллельном развитии и.-е. тематических
и атематических образований подтверждается все новыми и новыми
фактами. Примеры типа д.-инд. jan-man Hjan-i-man 'рождение' хорошо
известны. Дешифрованные в 50-е годы XX столетия крито-микенские
надписи дают большое количество примеров гетероклизы, когда в
рамках единой парадигмы одни формы идут по тематическому, другие —
по атематическому склонению или спряжению [108, 180]. О древности
этого параллелизма и.-е. тематических и атематических образований,
в частности применительно к формам сигматического аориста, писал
еще Г. К. Ульянов [185, 261-262]. В последнее время эта точка зрения
была подробно аргументирована А. А. Белецким [59а, 236-253].
Принимая во внимание данную особенность словообразования, можно
предполагать, что в праславянском языке параллельно существовали две
парадигмы сигматического аориста.
Атематические формы Тематические формы
Единственное число
1-е л. *ued-s-om >в'кстъ *ued-o-s-om >ведохгь
2-е » *ued-s-s | *ued-e-s-s >веде
3-е» *ued-s-t j >*вгк() *ued-e-s-t >веде
Двойственное число
1-е л. *ued-s-oue >B'fecoBrfe *ued-o-s-oue >ведоховгк
2-е » *ued-s-ta >втЬстл *ued-e-s-ta >ведостд
3-е » *ued-s-te >в'Ьсте *ued-e-s-te >ведосте
Множественное число
1-е л. *ued-s-omos >втЬсомгь *ued-o-s-omos >ведо\о.игь
2-е » *ued-s-te >втЬсте *ued-e-s-te >ведосте
3-е » *ued-s-ent >B"kcA *ued-o-s-te >ведошА
Примечание. Тематический гласный о вместо ожидаемого е в трех формах дв.
и мн. ч. — результат позднейшего выравнивания парадигмы. Западнославянские
языки, напротив, обобщили здесь тематический гласный с, проведя его последовательно во
всех лицах и числах.
Приведенные парадигмы наглядно показывают, что огласовка ё
корневого гласного встречается только в тех атематических формах
аориста, в которых перед *s находился смычный *d. Утрата смычного и
привела, как указывалось выше, к удлинению корневого гласного.
Таким образом, изложенная гипотеза объясняет все случаи огласовки
корня как атематических, так и тематических форм сигматического
аориста.
Из всех окончаний тематического и атематическото аориста только
окончания 2-го и 3-го л. ед. ч. не содержат в себе гласного. Поэтому
соответствующие атематические формы оказались
неудобопроизносимыми (*uedss, *uedst). Возможно, что фактически они никогда и не су-
71

ществовали в языке30. Естественно, что их место заняли
соответствующие тематические формы сигматического аориста, которые стали таким
образом обслуживать обе парадигмы. Именно этим обстоятельством
можно объяснить употребление одних и тех же форм типа кеде, в парадигме
атематического (в-ксъ, веде, кеде) и тематического спряжения (ведохт»,
веде, кеде). А отсюда следует вывод о том, что не формы простого
аориста (или имперфекта), как это обычно принято считать, вытеснили во
2-м и 3-м л. ед. ч. формы сигматического аориста, а тематические
образования сигматического аориста вытеснили здесь его же атематические
формы. В дальнейшем, как известно, атематические образования
сигматического аориста были вытеснены соответствующими тематическими
формами также и во всех других лицах и числах. Таким образом,
проникновение форм веде, рече в парадигму аориста типа в'Ьсь — не
случайное явление супплетивизма, а первый шаг — начало того процесса
вытеснения атематических форм тематическими, который
засвидетельствован в древнейших памятниках славянской письменности31.
Древнеиндийский сигматический аорист
Итак, материал латинского и старославянского языков
подтверждает предположение о вторичном характере огласовки корня и.-е.
сигматического аориста. И латинский сигматический перфект, и
старославянский сигматический аорист удлиняют свой корневой гласный только
в совершенно определенных фонетических условиях, причем эти
условия неодинаковы в каждом из двух языков (оглушение звонкого
смычного в латинском языке, выпадение глухого или звонкого смычного
перед *-s- в старославянском). Это обстоятельство лишает главной опоры
гипотезу об и.-е. происхождении чередования *е (презенс) / *ё (s-аорист)
также и в древнеиндийском языке.
Против данной гипотезы не менее убедительно говорят и другие
факты. Сигматические образования аориста в древнеиндийском языке
имеют весьма широкое распространение. Среди них можно выделить
два типа аориста, которые, несомненно, являются поздними
индийскими новообразованиями. Это аорист 6 с суффиксом -sis- (в «Ригведе»
только два глагола образуют этот тип аориста) и аорист 7 с суффиксом
-sa-, формы которого также очень редки (их имеют всего 5 глаголов
в «Ригведе» [286,42-44,48-49; 82,137]). Из остальных двух типов
аориста (4 и 5) тематический -is- аорист (аорист 5) в древнейших
ведических памятниках не проявляет ни малейшей регулярности в огласовке
корня [384,398]. Принято считать, что случаи удлинения корневого глас-
30 Впрочем, формы типа отк'Ь, съв'Ь, овр'к и др. могут быть объяснены как
реликтовые образования этого типа (ср.: [95, 494; 142, 168]).
31 Подробнее все эти вопросы рассмотрены в статье «О старославянском
сигматическом аористе» [142, 161-172], материал которой здесь частично используется. См.
также: [Откупщиков Ю. В. Opera philologica minora. — СПб., 2001. — С. 372-393].
72

ного у аористов на -is- явились результатом новообразования, т. е.
следствием проникновения сюда огласовки s-аориста [384, 400; 278, 162;
82, 138]. Таким образом, исконная долгота корневого гласного
устанавливается только для одного типа древнеиндийского аориста — для ате-
матического аориста с суффиксом -s- (аорист 4). Однако эта долгота не
может служить доказательством существования д.-и.-е. чередования *е
(презенс) / *ё (s-аорист). Для того чтобы убедиться в этом, необходимо
рассмотреть всю систему чередования и проанализировать полную
парадигму древнеиндийского s-аориста. Только такой анализ, а не
изолированные сопоставления типа vexi — avaksam — в'кст», может дать
ответ на вопрос о характере отношения между древнеиндийским
сигматическим аористом и соответствующими формами латинского и
старославянского языков.
Прежде всего, странным выглядит исконно
морфологическое чередование, противопоставляющее основу аориста основе
настоящего времени только в ед. ч. и только в действительном залоге.
В результате получается, что древнеиндийский s-аорист в равной
степени осуществляет чередование между активом и медиумом. Однако и
здесь это противопоставление не будет полным: оно проявляется
только в ед. ч. Следовательно, если говорить о морфологическом
происхождении этого чередования (подобной точки зрения придерживается,
например, Е. Курилович [278, 146\), то логичнее было бы говорить о
противопоставлении ед. ч.: ми. ч. в рамках действительного залога
изъявительного наклонения s-аориста. Гипотезу о противопоставлении
основ презенса и сигматического аориста древнеиндийский материал
подтверждает не более, чем латинский или старославянский. Из 12
древнеиндийских форм изъявительного наклонения s-аориста только 3
формы имеют ступень vrddhi (в остальных наклонениях продленная
ступень здесь вообще отсутствует). Нужно сказать также, что система
чередований древнеиндийского аориста 4 сложнее, чем
соответствующие системы латинского или старославянского глагола. Двум ступеням
огласовки корня в латинском и старославянском языках
древнеиндийский s-аорист противопоставляет в отдельных случаях три ступени
(например, аг / аг / г). Нулевая ступень, которой не знают сигматические
формы аориста других и.-е. языков, встречается в древнеиндийских
медиальных образованиях типа adrksata (3-е л. мн. ч. среднего залога,
корень drc- 'видеть').
Система, в которой частично чередуются: а) ед. и мн. ч. (только в
индикативе действительного залога), Ь) индикатив и субъюнктив (только
в ед. ч. действительного залога) и с) актив и медиум (только в ед. ч.
индикатива), — не имеет соответствий ни в одном и.-е. языке. Более
того, ни один из отмеченных трех аспектов чередования не
засвидетельствован в сигматическом аористе и.-е. языков, в том числе в
латинском и старославянском. Следовательно, в традиционном
сопоставлении лат. vexi — ст.-сл. в'ксъ — д.-инд. avaksam примеры взяты из
принципиально различных систем чередования.
73

Уже давно было обращено внимание на такое странное
обстоятельство, как полное расхождение в оформлении сигматического аориста
в древнеиндийском языке, с одной стороны, в древнеиранском и
древнегреческом — с другой. В «Авесте» формы s-аориста фактически
отсутствуют; здесь аористами обычно называют немногочисленные формы
имперфектов к презенсам на -s- [82, 128-129, прим. 8]. В древнеперсид-
ском языке, где формы аориста довольно редки, нет ни одного
надежного примера с сигматическим аористом, отражающим огласовку *ё [262,
73]. Столь кардинальное расхождение между фактами древнеиндийского
и древнеиранского языков, сопоставленное с таким же коренным
различием в распределении сигматических форм между латинским и оск-
ско-умбрским, а также между балтийскими и славянскими языками,
убедительно говорит о независимом развитии форм сигматического
презенса, аориста и футурума в каждом из названных языков.
Наконец, совершенно необъяснимым представляется полное
несоответствие в огласовке корня древнеиндийского и древнегреческого
s-аориста. Это выглядит особенно странным, если учесть, что в
глагольной системе древнеиндийского и древнегреческого языков очень
много общего и что до публикации тохарских и хеттских материалов на
базе данных двух языков обычно и восстанавливалось праиндоевро-
пейское состояние глагольной системы. Именно на этом основании
иногда принято считать, что в ряде форм древнегреческий язык,
видимо, утратил древнюю огласовку корня в сигматическом аористе.
Правда, при этом подчеркивается, что материал самого греческого языка не
может подтвердить данного предположения, ибо д.-греч. e§ei!;a может
восходить и к *ei, и к *ei, етерфа — и к *5г, и к *ег [304, 702; 117, 228].
П. Шантрен, подчеркнув существенные различия между
древнеиндийским и древнегреческим s-аористом, допускает все же, что д.-греч. e§ei£a
восходит к более древней форме *deiks-, ссылаясь на то, что «в
санскритском языке от этого корня также употребительна сигматическая
форма» [193, 147]. Жаль, что Шантрен эту форму не приводит. Между
тем такая форма, действительно, существует: соответствием д.-греч.
еВе^ос служит д.-инд. adiksam, т. е. форма, вообще не имеющая
подъема гласного. Следовательно, в соответствии еВе^ос — adiksam ни одна
из форм не имеет гипотетически реконструируемой продленной
ступени огласовки корня.
Неправдоподобность реконструкции формы *deiks- для д.-греч.
еВео^ос видна и при сопоставлении с лат. dixi. Последняя форма имеет
обычную для латинского сигматического перфекта огласовку презенса
(ср.: dico), т. е. никакого противопоставления основ древнего s-аориста
(перфекта) и настоящего времени здесь также нет. Лат. dixi не может
отражать и.-е. продленной ступени *deiks-, потому что и.-е. *ei должно
было бы дать в латинском языке не I, а ё (ср.: лат. res, spes и т. п.), т. е.
вместо dixi (<*deik-s-) следовало бы ожидать лат. *dexi. Таким
образом, реконструкция д.-греч. ёВео^а < *deiks- не подтверждается
ближайшими и.-е. соответствиями, опираясь исключительно на априорное пред-
74

положение об отражении и.-е. продленной ступени в формах
древнегреческого сигматического аориста.
До сих пор древнеиндийский материал, относящийся к s-аористу,
рассматривался в сопоставлении с материалом родственных и.-е.
языков. Однако если обратиться к внутреннему анализу самих
древнеиндийских форм сигматического аориста, то и этот анализ не подтвердит
гипотезы об и.-е. происхождении чередования *е (презенс) / *ё
(s-аорист). Прежде всего, в древнеиндийском языке унификация
парадигмы сигматического аориста относится к сравнительно позднему
периоду развития. Отмеченные выше чередования в наиболее древних
ведических текстах еще не выступают с достаточной четкостью. Здесь
наблюдается большое количество несоответствий и противоречий. Так,
например, корень sah- 'одолевать' оказывается на ступени vrddhi в
формах asaksi (средний залог, 1-е л. ед. ч.), saksama, saksate (субъюнктив,
1-е л. мн. ч. действительного залога и 3-е л. ед. ч. среднего залога),
sakslya (оптатив, 1-е л. ед. ч.). И только в форме субъюнктива saksat
огласовка корня соответствует норме [290, 380-381; 82, 76, 98, 135].
Отклонением от нормы, аналогичным приведенной выше форме
adiksam, является также вед. avrksam (корень vrj- 'складывать'). Строгая
система чередований s-аориста, которую иногда приписывают д.-и.-е.
состоянию на основании анализа древнеиндийского материала, в таких
архаических памятниках, как «Ригведа», еще не была выработана
окончательно. Конечно, можно a priori предполагать, что д.-и.-е. чередование
сигматических форм аориста было частично разрушено в «Ведах», а
позднее вновь восстановлено. Однако если опираться не на абстрактные
предположения, а на реальные языковые факты, то нельзя не признать, что на
протяжении истории древнеиндийского языка только формируется
та система чередований s-аориста, которая обычно реконструируется для
праиндоевропейского состояния. В силу этого именно ведический
материал должен стать основным объектом любого исследования,
касающегося огласовки корня древнеиндийского s-аориста.
На индоиранском материале наиболее отчетливо прослеживаются
древние связи, существовавшие между сигматическими формами
аориста и презенса. Формы сигматического презенса типа вед. tasti
'строит' (= авест. tasti) еще Хр. Бартоломе характеризовал как «sicheres
Aoristprasens» [208, 5]. Они представляют собой реликты той
недифференцированной еще аористо-презентной системы, которая после
дифференциации дала различные результаты в «Авесте»
(преимущественное развитие форм s-презенса) и «Ригведе» (s-аорист) (ср.: [350, 121]).
Характерно, что в «Ригведе» «субъюнктивы с первичными
окончаниями от аориста 4 выглядят как формы индикатива от корней на -s-,
например: raks praes. raksati, vah subj. vaksati» [82,100]. Если учесть,
что корни на -s- могли генетически восходить все к тому же Aoristprasens,
т. е. -s- могло войти в состав корня в результате переразложения [82,
129], то связь древнеиндийского s-аориста с сигматическим презенсом
станет еще очевиднее. По всей видимости, не является случайным и
75

тот факт, что именно формы субъюнктива получили наибольшее
распространение в «Ригведе». Можно думать, что именно субъюнктив
оказался связующим звеном в процессе развития форм сигматического
Aoristprasens в сторону аориста.
Если значение дезидеративности принять за исходное значение
д.-и.-е. аористо-презентных сигматических образований, то общая
схема развития этих образований в отдельных и.-е. языках может быть
представлена следующим образом:
Дезидератив -
- Каузатив ■
Тохарские
каузативы
на -s- и -sk-32
Индоевропейский
дезидеративный
аорист-презенс
- Дезидератив — Субъюнктив ■
— Утрата дезидеративного оттенка -
Древнеиндийский
субъюнктив
s-аориста
Древнеиранский
s-презенс
- Дезидератив -
(презенса)
•Футурум-
Балтийский
s-футурум
Разумеется, приведенная схема гипотетична, она представляет лишь
возможные пути развития грамматического значения и.-е. сигматических
образований. Но эта гипотеза хорошо согласуется с реальным
материалом и.-е. языков. Кроме того, она подтверждает возможность
независимого, параллельного развития в одном из четырех указанных
направлений, поскольку во всех четырех случаях изменения, происходящие в
грамматическом значении рассматриваемых форм, минимальны.
Индоиранские сигматические формы презенса наиболее
показательны в том отношении, что здесь, как и в s-аористе, наличествует
продленная ступень огласовки корня: вед. tisti 'строит', rasti 'блистает',
dasti 'почитает' и др. Это столь явно противоречит предположению
о и.-е. морфологическом происхождении чередования *е (презенс) / *ё
(s-аорист), что еще Хр. Бартоломе в статье, вышедшей в 1894 г. в IF,
поставил вопрос: откуда здесь а? [208,5]. На этот вопрос в работе,
опубликованной в том же году и в том же журнале, попытался ответить
В.Штрайтберг. Он предложил единое, универсальное объяснение для
всех случаев Dehnstufe в и.-е. языках. Это объяснение в общих чертах
сводилось к следующему. Краткий гласный под ударением удлинялся
32 Здесь и ниже в качестве примера приводится только один язык. Обычно это язык,
в котором указанное развитие прослеживается наиболее отчетливо и данные формы
широко представлены.
76

в результате утраты безударного краткого гласного в последующем
слоге; при этом вновь возникающий долгий гласный приобретал
облеченное ударение (последнее положение В. Штрайтберг заимствовал у
Г. Хирта [384, 413-414]). Гипотеза Штрайтберга была принята Хиртом,
который квалифицировал ее как большое открытие [252, 22-23].
С одобрением отзывался об этой гипотезе и К. Бругман [222, / (7), 496].
Теперь о ней почти совсем забыли.
Детальный анализ фактов показал, что Dehnstufe в и.-е. языках
представляет собой различные по своему происхождению явления, которые
не могут быть объяснены какой-то единой причиной. Однако
объяснение Штрайтберга, неприемлемое как универсальный закон, может
оказаться более или менее убедительным в отдельных конкретных случаях.
Именно таким случаем и является пример с долготой корневого гласного
сигматических образований древнеиндийского презенса (тип вед. tlsti).
Сопоставляя форму 3-го л. ед. ч. tasti с hapax legomenon taksati (3-е л. мн. ч.),
Штрайтберг предполагает, что сначала обе формы были тематическими.
В ед. ч. после выпадения тематического гласного корневой гласный
оказался на ступени vrddhi. В форме же *taksanti (3-е л. мн. ч.) утрата
тематического гласного не повела к заменительному удлинению из-за
немедленной вокализации последующего п (*п > *п > а — см.: [384, 402]). Это
объяснение Штрайтберга выглядит весьма правдоподобным, так же как
и его объяснение долготы в тематических образованиях типа rajati, dacati.
Долгота, по мнению Штрайтберга, проникла сюда вторично из тех форм,
где она оправдана фонетически. Общий путь развития этих форм был
таков: *rajati (ср.: лат. reg5) >rlsti —> (по аналогии) —> rajati, *dacati (ср.
лат. decet) > dasti —> (аналогия) —> dacati [384, 402]". Таким образом,
распространение огласовки а на тематические образования s-презенса
совершенно аналогично случаям позднейшего проникновения Dehnstufe
из форм s-аориста в is-аорист.
Фонетическое объяснение продленной ступени в древнеиндийских
формах сигматического презенса вполне логично должно привести
к предположению о фонетическом происхождении ступени а в формах
s-аориста. Именно такой позиции и придерживался Штрайтберг.
Однако стремление найти единую, универсальную причину для различных
по своему происхождению фонетических явлений заставило
Штрайтберга прибегнуть к значительным натяжкам при объяснении
фонетической долготы в формах s-аориста. Согласно общей теории
Штрайтберга, долгота в корне у форм s-аориста также явилась следствием
утраты тематического гласного в последующем слоге [384, 395-397].
Такое решение проблемы предполагает большую древность форм
is-аориста сравнительно с формами s-аориста, что является
малоправдоподобным. Обычно, напротив, принято считать, что и.-е. атематичес-
кие формы древнее тематических. Правда, и эта точка зрения является
33 Ср. также: mrjati — marsti — marjati; sahate — saksva — sahati (корни mrj-
'вытирать' и sah- 'одолевать') и др. [222, II, 3 (1), 123].
77

спорной, ибо она опирается в основном на тот общеизвестный факт,
что в процессе развития исторически засвидетельствованных и.-е.
языков атематические формы обычно вытесняются тематическими.
Последнее обстоятельство говорит лишь о большей продуктивности
тематических образований в историческую эпоху, но отнюдь не об их
меньшей древности. Конечно, где-то в седой старине
протоиндоевропейского периода одни формы могли возникнуть из других. Однако те
процессы, которые связаны с формированием сигматического аориста,
безусловно, происходили значительно позднее, в условиях
параллельного сосуществования тематических и атематических форм. Именно
такую картину изображают нам древнейшие памятники письменности
отдельных и.-е. языков.
Этот параллелизм особенно отчетливо наблюдается в
атематических и тематических формах сигматического аориста: ст.-ел. в^ст» и ве-
дох^ь, Д.-инд. a-mat-s-us и a-mad-is-us (3-е л. мн. ч., корень mad-
'радоваться')34. Полное тождество форм древнеиндийского аориста 4 и 5 ни
у кого не вызывает сомнений. «Индийский s- и is-аористы
принципиально идентичны», — писал Хр. Бартоломе [208, 7]. «Несомненно, что
s- и is-аористы в конечном итоге идентичны, т. е. что -s- и -is-
представляют собой лишь различные аблаутные формы одного и того же
суффикса» (В. Штрайтберг [384, 398]). Преимущественное употребление
одного из двух вариантов «одной исходной морфемы» [82, 137]
первоначально, видимо, определялось фонетически-морфологическими
условиями: структурой корня и характером окончания. Еще в «Ригведе»
достаточно четко проступает тенденция легких корней к образованию
форм аориста 4. Если взять парадигму индикатива, то здесь формы
аориста 4 чаще встречаются перед окончаниями, которые начинаются с
гласного, а формы is-аориста — перед окончаниями, начинающимися с
дентального [82,97,137]. Наиболее широкое распространение субъюнктива
из всех форм s-аориста, помимо отмеченной выше близости к
образованиям s-презенса, видимо, объясняется и тем, что в субъюнктиве за
суффиксом аориста -s- всегда следует гласный.
Перейдем теперь к рассмотрению парадигмы сигматического s-
и is-аориста в «Ригведе»35.
34 Возможно, что такой же параллелизм имел место и в общегреческом языке [185,
II, 261]. Ф. Ф. Фортунатов пытался сопоставить между собой древнеиндийские и
старославянские формы тематического s-аориста [188, II, 288]. А. Мейе справедливо
возражал против этого сопоставления, отмечая отсутствие фонетического соответствия [118,
206]. Однако неправомерность генетического сравнения не исключает возможности
типологического сопоставления рассматриваемых форм.
ь Здесь частично воспроизводится таблица из книги Т. Я. Елизаренковой «Аорист
в "Ригведе"» [82, 84]. Редкие формы дв. ч., не влияющие на характер последующих
выводов, мною опущены. Поскольку ни один глагол в «Ригведе» не имеет полной
парадигмы спряжения в аористе 4 и 5, мною приведены только окончания. Звездочка перед
приведенной формой указывает на ее отсутствие в «Ригведе». Звездочка в конце
обозначает редкие формы того же памятника.
78

Действительный залог Средний залог
Атематические Тематиче- Атематические Тематиче-
формы ские формы формы ские формы
Единственное число36 Единственное число
1-е л. -s-i *-is-i
2-е » *-s-thas -is-thas
3-е » -s-ta* -is-ta
Множественное число Множественное число
1-е л.
2-е »
3-е »
-s-am -is-am
(*-s-s >) -s (*-is-s >) -Is
(*-s-t >) -t (*-is-t >) -It
1-е л.
2-е »
3-е »
-s-ma*
*-s-ta
-s-us
-is-ma*
-is-ta*
-is-us
1-е л.
2-е »
3-е »
-s-mahi*
-dhvam*
-s-ata
*-is-mahi
*-i-dhvam
-*-is-ata
Как уже отмечалось выше, из всех форм s- и is-аориста только
активные формы ед. ч. s-аориста имеют закономерную ступень vrddhi
(в схеме эти формы выделены полужирным шрифтом). Совершенно
очевидно, что гипотеза Штрайтберга не может быть применена для
объяснения долготы корневого гласного в данных формах. Если все
атематические образования (аорист 4) возникли из тематических (аорист 5), то
почему заменительная долгота отсутствует во мн. ч. (и в опущенном
здесь дв. ч.)? Если же исходить из параллельного существования
тематического и атематического типов аориста, то ни в одной из форм ед. ч.
действительного залога никакой гласный у s-аориста не выпадал. Здесь,
видимо, следует искать каких-то иных объяснений.
При рассмотрении парадигмы s-аориста бросается в глаза одна
особенность в образовании форм 2-го и 3-го л. ед. ч.: только эти формы не
содержат в своих окончаниях гласного. В результате у корней,
оканчивающихся на согласный, исходная часть слова изменяется в данных
формах самым кардинальным образом; в отдельных случаях утрачивается
суффикс аориста -S-, конечный согласный корня, а иногда и окончание:
akran (корень krand- 'шуметь'), ayas (корень yaj- 'приносить жертву') —
2-е л. ед. ч.; akran, ayat, avat (корень vah- 'везти') — 3-е л. ед. ч. Больше
нигде во всей парадигме s-аориста ничего подобного не наблюдается.
Но, с другой стороны, сходные изменения в конце слова происходят в тех
же формах 2-го и 3-го л. ед. ч. действительного залога в парадигме
is-аориста. В обоих случаях конечные *-s-s и *-s-t упрощаются в -s и -t (-t)- При
этом в формах is-аориста вместо краткого тематического гласного i
появляется долгий гласный I. Поскольку в формах s-аориста перед
упрощающейся группой согласных в конце слова стоит не тематический гласный,
а гласный корня, можно предположить, что долгота корневого гласного во
2-м и 3-м л. ед. ч. s-аориста имеет то же самое фонетическое происхожде-
36 Во 2-м и 3-м л. здесь возможны и иные изменения, определяемые характером
сандхических сочетаний в конце слова.
79

ние, что и долгота гласного Т в соответствующих формах is-аориста.
Иначе говоря, изменение *a-yaj-s-t37 > ayat аналогично изменению *a-mand-
is-t > amandlt (корень mand- 'радоваться') в том отношении, что в обоих
случаях имело место упрощение конечного комплекса согласных с
одновременным удлинением гласного, который предшествовал этому
комплексу. Только в одном случае (is-аорист) гласный был тематическим^ а в
другом (s-аорист) — корневым. Когда в формах 2-го и 3-го л. ед. ч.
корневой гласный аориста 4 удлинился, произошло обычное выравнивание
парадигмы, в результате которого долгота распространилась и на формы
1-го л. ед. ч. Случаи, когда выравнивание парадигмы охватывает только
формы ед. ч., не распространяясь на мн. ч., достаточно часто
встречаются в истории и.-е. языков (подобные примеры из истории германских
языков приводит, например, Г. Пауль [144, 269]).
Вторичный характер долготы корневого гласного в формах 1 -го л. ед. ч.
проявляется в том, что здесь процесс унификации не был закончен
полностью. Именно здесь встречаются такие формы, как a-diksam или avrksam,
которые вообще не имеют подъема гласного, что полностью исключено
для форм 2-го и 3-го л. s-аориста. Еще ярче факт позднего проникновения
ступени vrddhi в формы 1 -го л. ед. ч. проявляется в ведическом
инъюнктиве. Здесь vrddhi — непременная норма для форм 2-го и 3-го л., а 1-е л.
ед. ч. почти всюду принимает вместо vrddhi ступень guna [290, 380].
Единственным исключением из этого, казалось бы аномального,
положения является форма yusam (корень уи- 'отделять', 'отвращать'),
которая, видимо, представляет собой первый шаг в направлении
выравнивания парадигмы инъюнктива. Следовательно, с точки зрения
изложенной выше гипотезы древнеиндийский инъюнктив s-аориста
отражает более архаическое состояние сравнительно с индикативом,
имеющим приращение.
Предположение о вторичном проникновении долготы корневого
гласного из форм 2-го и 3-го л. в формы 1-го л. ед. ч. s-аориста
подтверждается также и материалом соответствующих форм is-аориста. Здесь также
долгота!, возникшая в формах 2-го и 3-го л., проникает в отдельных
случаях в формы 1-го л. ед. ч. Так, например, в парадигме: 1-е л. akramisam,
2-е л. akramis, 3-е л. akramlt — возникает новая, не обусловленная
фонетически форма akramim (характерно, что она засвидетельствована в X —
явно поздней — мандале «Ригведы»). Подобными же образованиями
являются agrabhim (корень grabh- 'хватать') и vadhim (корень vadh-
'убивать', 'уничтожать'), на вторичное происхождение которых обратил
внимание еще Б. Дельбрюк ([230,188]; см. также: [290, 352]).
Таким образом, параллелизм в развитии форм 2-го и 3-го л. ед. ч. s- и is-
аориста охватывает целый комплекс явлений: а) упрощение конечной
группы согласных; Ь) удлинение предшествующего гласного; с)
распространение фонетически возникшей долготы на формы 1-го л. ед. ч. Последнее
37 Обычно, исходя из предположения об и.-е. происхождении ступени *ё в s-аори-
сте, здесь восстанавливают форму с долгим a: *a-yaj-s-t (см., например: [290, 378]).
80

изменение было последовательно проведено лишь в сравнительно поздних
формах s-аориста, а в is-аористе дело вообще ограничилось образованием
только отдельных («пробных») форм 1-го л., воспроизводящих долготу I
2-го и 3-го л. ед. ч. Это расхождение между образованиями s- и is-аориста,
видимо, объясняется тем, что долгота форманта! не могла быть использована
в целях морфологических противопоставлений (ед. и мн. ч. или аориста и
презенса). Подобного прецедента древнеиндийский язык не знал. В то же
время выравниванию парадигмы s-аориста могло способствовать
аналогическое воздействие ряда архаических форм перфекта и презенса, для
которых количественное чередование в корне между ед. и мн. ч. было нормой:
veda, vettha, veda (ед. ч., корень vid- 'знать'), но vidma, vida, vidur (мн. ч.)38;
asmi 'есмь', но smas (1-е л. мн. ч.); emi 'иду', но imas (1-е л. мн. ч.) и т. д.
Соответствующие формы is-аориста не имели подобной поддержки со
стороны форм перфекта и презенса, а одной силы аналогического воздействия,
видимо, не хватило для полного выравнивания парадигмы.
Приведенные факты коренным образом расходятся с выводом Е. Ку-
риловича, согласно которому огласовка корня древнеиндийского
s-аориста «есть явление морфологическое по своему происхождению» («est
par son origine un phenomene morphologique» [278, ]46]f9.
Итак, сигматический аорист в латинском, старославянском и
древнеиндийском языках — это не древние и.-е. формы, а образования
сравнительно поздние, но продолжающие развитие очень древних и.-е.
сигматических форм. Чередование *е (презенс) / *ё (s-аорист) оформилось
во всех трех языках независимо друг от друга под воздействием разных
по своему характеру фонетических причин. Подобный вывод,
базирующийся на анализе конкретного материала различных и.-е. языков,
позволяет ответить на ряд вопросов, которые с точки зрения гипотезы
о д.-и.-е. происхождении корневого вокализма s-аориста остаются
неразрешенными. Почему продленная ступень огласовки корня в
древнеиндийском языке встречается только в ед. ч. изъявительного
наклонения, а в латинском она распространяется и на мн. ч., и на субъюнктив?
38 И.-е. происхождение этого чередования, которое также когда-то было
обусловлено фонетическими причинами (различное место тона в ед. и мн. ч.), не вызывает
сомнений; ср.: д.-греч. oTSa, oTaSa, oISe, гот. wait, waist, wait (ед. ч.), но I'autsv, witum (мн. ч.)
и т. д. Древность этого чередования подтверждается не изолированным совпадением
огласовки корня в какой-то одной форме (тип vexl — avaksam — в-ксъ), а полным
соответствием всей парадигмы спряжения.
39 Ср. также: [80, 104]. — В одной из более поздних работ Е. Курилович несколько
меняет свою точку зрения на и.-е. аблаут вообще. Он различает Ablaut как явление чисто
морфологического порядка и Altemanz как фонологическое явление. «Das Kemprob-
lem, — заключает Курилович, — ist nun, auf welchem Wege aus einer phonologischen
Altemanz ein morphologischer Ablaut entsteht» [279,114]. Такая более гибкая постановка
вопроса противоречит только что приведенному утверждению, что vrddhi s-аориста есть
явление морфологическое по своему происхождению.
81

Потому что фонетические условия оглушения звонкого смычного
перед -s- были одинаковыми в латинском языке для форм ед. и мн. ч., для
индикатива и субъюнктива. В старославянском языке условия,
связанные с выпадением смычного перед -s-, также были одинаковыми в ед.,
дв. и мн. ч. В то же время в д.-инд. языке кардинальные фонетические
изменения произошли только в формах 2-го и 3-го л. ед. ч.
действительного залога изъявительного наклонения. В древнеиндийском субъюнк-
тиве после суффикса аориста -s- всегда следовал гласный, что
препятствовало изменениям, аналогичным изменению -s-s, -s-t > -s, -t во 2-м и
3-м л. ед. ч. индикатива. Почему в латинском языке долгий гласный в
сигматическом перфекте, в отличие от краткого гласного в презенсе,
имеют лишь те глагольные корни, которые оглушают свой звонкий
смычный перед -s-40, а в старославянском и древнеиндийском языках
звонкость смычного не играла в данном случае никакой роли? И опять
традиционная гипотеза не дает здесь никакого ответа. Между тем
изложенное выше фонетическое объяснение соответствующих фактов
позволяет понять причины расхождений в указанных трех языках.
Особенно интересным представляется параллелизм в развитии
тематических и атематических форм старославянского и
древнеиндийского сигматического аориста. В обоих случаях «ключевыми» для
понимания происходящих фонетических процессов оказываются формы
2-го и 3-го л. ед. ч. В том и другом языке эти формы претерпевают
наиболее серьезные фонетические изменения: ст.-сл. *ued-s-t или *uez-s-t > ue
(ср.: С'ь-в'Ь?), д.-инд. *a-vak-s-t > avat Крайняя неудобопроизносимость
реконструируемых праславянских форм (*uedst) и смысловая неясность
развивающихся из них образований типа *иё (от *ued- или *uez-?)
привели к ранней замене атематических форм 2-го и 3-го л. ед. ч.
соответствующими тематическими формами с обычной для них ступенью
огласовки *е (веде < *ued-es-s, *ued-es-t). В результате эти формы
оказались противостоящими всей остальной парадигме
сигматического аориста, где после выпадения согласного перед -s- возник вокализм
корня *ё. В древнеиндийском же языке, напротив, именно в формах 2-го
и 3-го л. ед. ч. возникает вокализм *ё, распространившийся позднее
на 1-е л. ед. ч. Следовательно, в аналогичных фонетических условиях
древнеиндийские и старославянские формы 2-го и 3-го л. ед. ч.
претерпевают различные фонетические изменения, ибо эти изменения
происходили в рамках разных языков, в каждом из которых действовали свои,
особые фонетические закономерности. Эти различные по своему
характеру фонетические изменения и привели к серьезным
расхождениям в парадигме старославянского и древнеиндийского s-аориста.
* # #
Приведенные выше примеры удлинения корневого гласного в
латинских причастиях на -tus, а также в формах латинского сигматиче-
Этот вопрос в несколько иной форме задавал еще К. Бругман.
82

ского перфекта, старославянского и древнеиндийского s-аориста наглядно
иллюстрируют тесную взаимообусловленность фонетических
изменений, с одной стороны, словообразовательных и формообразовательных
процессов — с другой. Характерно, что рассмотренные фонетические
изменения охватывают преимущественно совершенно определенные
морфологические группы слов. Поскольку эти группы формировались
в каких-то конкретных хронологических границах, они подверглись
действию различных (в разных и.-е. языках) фонетических
закономерностей. Действие последних также ограничивалось совершенно
определенными временными рамками. Поэтому все другие
словообразовательные или формообразовательные группы, возникшие до или после
действия соответствующих фонетических законов, не претерпели тех
же самых фонетических изменений. Спорадические примеры типа лат.
maximus или ст.-сл. бъьсокъ могут быть объяснены как случаи
частичного хронологического совпадения в развитии фонетических и
словообразовательных процессов в отдельных и.-е. языках.
Наконец, когда определенная группа слов подвергалась тем или иным
фонетическим изменениям, когда вырабатывалась более или менее
четкая фонетико-словообразовательная модель, отдельные
новообразования могли возникнуть и под влиянием аналогии. Однако эти случаи не
могут иметь принципиально существенного значения. Во-первых, вряд
ли они могли быть достаточно многочисленными. Во-вторых,
фонетическое развитие здесь шло в том же направлении, что и у закономерно
возникших форм. В-третьих, эти случаи (если они вообще имели
место), как правило, бывает трудно или даже невозможно отличить от
случаев, которые не были обусловлены действием аналогии, а явились
результатом закономерного фонетического развития. Именно поэтому
в первой части книги ссылки на аналогию были крайне редкими.

Часть вторая
СЛОВООБРАЗОВАНИЕ
И ИСТОРИЧЕСКАЯ МОРФОЛОГИЯ
Вопросы соотношения именных и глагольных основ,
индоевропейская суффиксация и структура и.-е. корня — вот основное содержание
следующих ниже трех глав. Их тематическое единство и взаимная
обусловленность станут ясными из последующего изложения. Глава IV, с
которой начинается данная часть, является связующей между первыми
двумя частями книги. В этой главе рассматриваются и.-е. (главным
образом латинские) образования, которые в качестве производящей
основы имели основу древних отглагольных прилагательных с суффиксами
*-(i)no- и *-(i)to-. Здесь же разбираются случаи синкопы у различных
латинских дериватов с суффиксом *-(i)to-. Все эти вопросы имеют
самое непосредственное отношение к содержанию первой части, к
изложенной выше трактовке закона Лахмана.
Гл а в а IV
ЛАТИНСКИЕ ФРЕКВЕНТАТИВНЫЕ ГЛАГОЛЫ
НА -(i)tare! И СООТНОШЕНИЕ ИНДОЕВРОПЕЙСКИХ
ИМЕННЫХ И ГЛАГОЛЬНЫХ ОСНОВ
Самый термин фреквентативные или итеративные
глаголы (verba frequentativa sive iterativa) встречается уже у античных
грамматиков, которые дают им следующую характеристику: «Суще-
1 Как известно, часть латинских глаголов на -(i)tare не имеет фреквентативного
значения. Это так называемые интенсивы, впоследствии совпавшие по своему значению
с соответствующими простыми глаголами (например, canto и сапб). В настоящей главе
вопросы о соотношении между фреквентативными (или итеративными) и
интенсивными глаголами не затрагиваются, и все глаголы подобного типа, восходящие к единой
словообразовательной модели, условно называются фреквентативными.
84

ствуют некие глаголы, которые называются фреквентативными, или
итеративными; они обозначают то, что происходит многократно, как,
например, dico ('говорю'): dictito, то есть 'многократно говорю'» (Ха-
рисий. — GL, III, 5). Древние грамматики отмечают, что все фреквен-
тативные глаголы на -to и -ito относятся к первому спряжению2, что
образуются они от причастий перфекта или от супина3. Последнее
обстоятельство неоднократно подчеркивает, например, Присциан:
«Фреквентативные глаголы по большей части образуются от
причастий прошедшего времени, как habitus, habito, habitas, habitat» (GL, II,
466); «Фреквентативные глаголы по большей части производятся от
супинов посредством изменения конечного и в о, как scriptu, scripto»
(GL, II, 429); «Фреквентативные глаголы по большей части
происходят от супинов или от причастий прошедшего времени» (GL, II, 546).
Аналогичной точки зрения придерживался и Авл Геллий, писавший,
что фреквентативные глаголы имеют то же самое количество
гласного, что и соответствующие причастия претерита (например, lego, но
lectus и lectito. — N. А., IX, 6). Словообразовательная связь между
фреквентативными глаголами и причастиями прошедшего времени,
установленная древними грамматиками, была признана и
исследователями нового времени. Однако ряд возникающих новых
затруднений привел к появлению многочисленных разноречивых мнений на
этот счет. Больше всего разногласий вызвали случаи типа rogitare при
супине rogatum, dictitare при dictation и т. п. Высказывалось (причем в
категорической форме) мнение о том, что происхождение фреквента-
тивных глаголов вообще не связано с причастиями прошедшего
времени [257, 7]. Фреквентативные образования на -ito от глаголов с
основой на долгий гласный а объяснялись переходом этих глаголов
в III спряжение (?!): rogare > *rogere —> rogitare [257, 10]. Это
объяснение, противоречащее хорошо известным фактам истории
латинского языка, естественно, не получило признания.
Подробному анализу латинские фреквентативные глаголы были
подвергнуты в работах К. Паукера, Э. Вёльфлина и Я. Розвадовского. Пау-
кер, рассмотревший около 500 фреквентативных глаголов на -to и -ito,
пришел к выводу, что подавляющее большинство из них (около 450)
1 Харисий (GL, III, 5), Донат (IV, 381), Сервий (IV, 413), Помпеи (V, 220), Консенций
(V, 376), Макробий (V, 651) и др. Из глаголов на -so только древний дезидератив visere
спрягается по III спряжению.
3 Вряд ли здесь будет уместным касаться спорного вопроса о соотношении основ
супина и причастия. Единичные (к тому же не всегда надежные) случаи расхождения
этих основ (statum и status) не являются типичными для латинского языка. Поэтому
практически безразлично, возводить ли фреквентативные глаголы к основе супина или
причастия — данные основы в латинском языке, как правило, совпадают между собой.
В дальнейшем всюду речь будет идти об основе причастия, так как связь
фреквентативных глаголов именно с этой основой в настоящее время является общепризнанной. Ниже
в ряде случаев, когда форма причастия отсутствует или ненадежно
засвидетельствована, без особых оговорок приведены формы соответствующего супина.
85

образовано от причастий перфекта [333, 256-257]. Он считал также,
что глаголы clamitare, dictitare и т. п. имели в качестве исходных форм
образования типа *clamatare и *dictatare [333,256]. Однако переход
долгого а в краткое i фонетически необъясним, от предполагаемых форм
на *-atare в латинском языке не сохранилось никаких следов; поэтому
гипотеза Паукера не встретила сочувствия (против нее категорически
возражал, например, Я. Розвадовский [353, 282]). Э. Вёльфлин при
объяснении форм типа vocitare, rogitare предлагает два возможных
решения: 1) существовали параллельные формы причастий перфекта (ср.:
explicates и explicitus); одни из этих форм (на -itus) и послужили
основой, от которой были образованы фреквентативные глаголы; 2) тип
vocitare, rogitare возник под аналогическим воздействием глаголов типа
domitare, strepitare и т. п., образованных от причастий перфекта [406,
200]. Последнее объяснение Вёльфлина было принято Розвадовским,
который также считал, что под аналогическим воздействием глаголов
типа monitare, exercitare были образованы от основы
настоящего времени фреквентативные формы тех глаголов, которые
формировали причастия перфекта каким-либо иным путем [353, 280].
В настоящее время по вопросу о происхождении латинских фрек-
вентативных глаголов на -(i)to установилась более или менее единая
точка зрения, согласно которой фреквентативные глаголы первоначально
формировались от причастий на -itos и -tos. Позднее форматив -ito-,
выделившийся и обособившийся, послужил средством образования
фреквентативных глаголов непосредственно от основы настоящего
времени [382, 317; 197, 171; 177, 217].
К числу фреквентативных глаголов, восходящих непосредственно
к основе настоящего времени, обычно относят следующие
образования: agitare, clamitare, coquitare, discitare, feritare, flagitare, fluitare, fugitare,
funditare, illicitare, imperitare, indigetare, latitare (от lateo), legitare, loquitarl,
mantare, raeditari, mergitare, miscitatus (от *miscitare), negitare, noscitare,
pascitare, pavitare, pensitare, pmsitare, quaeritare, queritari, rogitare, salitare,
sciscitare, tuditare, unguitare, vlsitare, vocitare [333, 250-254; 353, 281-
283; 368, XXV, 160; Ml, 217].
В списке Паукера, насчитывающем около 500 фреквентативных
глаголов, эти формы почти совсем незаметны среди образований,
восходящих к основе причастия перфекта. Более того, приведенный
небольшой перечень фреквентативных глаголов, возводимых обычно к основе
настоящего времени, видимо, нуждается в значительном сокращении.
В ряде случаев эти формы представляют собой поздние
новообразования авторов, уже лишенных ощущения живого языка, или
искусственные построения поздних грамматиков [406, 201]. Некоторые из
приведенных примеров являются к тому же недостаточно надежными. Так,
глагол mergitare встречается только у Тертуллиана (при обычном
mersare), illicitare — у Эннодия (= illectare), feritare — у Солина (Катон
Старший употреблял глагол latitare), legitare — у Присциана (при
обычном lectare и lectitare). Нет достаточно надежных свидетельств для
86

discitare, unguitare, miscitatus (от *miscitare). Единичными примерами
засвидетельствованы глаголы pascitare, salitare, queritan, pmsitare.
Хотя и нельзя определенно утверждать, что все эти формы являются
поздними искусственными образованиями, число надежных примеров
для фреквентативных глаголов, образованных на основе презенса,
должно быть еще более сокращено за счет какой-то части таких
недостаточно надежно засвидетельствованных форм. Но все же, несмотря на
это, многие глаголы из приведенного выше списка являются,
несомненно, древними и надежно засвидетельствованными образованиями,
например: agitare, clamitare, flagitare, fluitare и др. Однако подобные
формы составляют ничтожную часть фреквентативных глаголов
сравнительно с формами, образованными от причастий перфекта. Трудно
допустить, чтобы уже в достаточно древнее время латинские фреквен-
тативные глаголы могли формироваться от двух различных основ. Если
поздние авторы, утратившие связь с живой языковой традицией, в
отдельных случаях, быть может, и создавали фреквентативные глаголы
непосредственно от презентной основы, исходя из модели domo —
domito, то подобное явление едва ли могло иметь место в ту
значительно более архаичную эпоху развития языка, когда возникли образования
типа agitare. Этому должно было препятствовать прежде всего то
обстоятельство, что латинские фреквентативные глаголы были ярко
выраженными деноминативными образованиями. Все
фреквентативные глаголы, как известно, относятся к первому спряжению,
значительнейшую часть которого составляют отыменные образования.
Деноминативный характер фреквентативных глаголов подтверждается
и тем фактом, что подавляющее большинство их образовано на основе
причастия. Характерно, например, что Катон употреблял от глагола fero
фреквентативный глагол latitare. Ярким свидетельством
деноминативного происхождения фреквентативных глаголов являются также
образования на -itare от прилагательных на -ilis: debilitare, mobilitare, nobilitare
(ср. также подобного рода более поздние формы: vilitare, humilitare,
anilitari).
Итак, при формировании системы латинских фреквентативных
глаголов имело место не механическое присоединение суффикса -ito к
глагольной основе, а внутренняя семантическая и словообразовательная
связь между отглагольными образованиями с суффиксом *-to- и фрек-
вентативными глаголами. Следовательно, при объяснении
происхождения глаголов типа agitare, loquitarl, tuditare и т. п. можно
гипотетически восстановить формы отглагольных прилагательных с суффиксом
*-ito-: *agitos, *loquitos, *tuditos, послуживших основой для
образования соответствующих фреквентативных глаголов.
Известно, что лат. -ita(re) имеет троякое происхождение: 1) *-ita-,
2) *-эга-, 3) *-eta- [222, И, 3(1), 233]. Эти варианты находятся в
неразрывной связи с различным происхождением форм отглагольных при-
87

лагательных с суффиксом *-to- (*-ito-). На тесную семантическую связь,
существовавшую между фреквентативными глаголами на -itare и
отглагольными прилагательными на *-ito-, указывает также и тот факт,
что прилагательные на *-ito- в д.-и.-е. языке были типичны для
глаголов с каузативным, или итеративным, значением: д.-инд. vartayati —
vartitas, гот. (fra)-wardjan — (fra)-wardips, (ga)-tarhjan — (ga)-tarhips, лат.
moneo —monitors [222,7/, 3(1), 245, II, I, 399; 118,196,214]. Последнее
обстоятельство говорит о большой генетической древности
суффиксального -it- у латинских отглагольных прилагательных и у
соответствующих фреквентативных глаголов.
Предположение о существовании древних форм отглагольных
прилагательных на *-itos, соответствующих фреквентативным глаголам типа
agitare, loquitari, подтверждается материалом латинского языка. Не
останавливаясь здесь на многочисленных примерах типа domo — domitus —
domito или habeo — habitus — habito, где связь с причастием является
несомненной, рассмотрим лишь те случаи, где наличие подобной связи
обычно отрицается, т. е. так называемые случаи образования
фреквентативных глаголов непосредственно от основы настоящего времени. Так, в
случаях с vocitare и rogitare можно указать на формы vocitus и rogitus
(abrogitus), существовавшие в поздней латыни и засвидетельствованные
в надписях [154, 180]. Древность формы vocitus подтверждается
умбрским uasetom [344, /, 244]. Следовательно, образование
фреквентативных глаголов vocitare и rogitare ничем не отличается, например, от domitare
или cubitare. Деноминативный характер глагола indigitare (indigetare)
подтверждается засвидетельствованным, например у Вергилия (Geor., 1,498),
Indigetes (W.-H., 1,693). Причастия или супин на -itus, -itum имеются (или
могут быть восстановлены на основании наличия производных
образований) также и у следующих фреквентативных глаголов: fugitare
(fugiturus), flagitare (flagitiosus, flagitio)4, illicitare (elicitum), loquitari
(locutus < *loquitos), pensitare (pensitus — Plaut., Asin., 33), plnsitare
(plnsitus — неоднократно встречается у Колумеллы).
Таким образом, надежных примеров образования фреквентативных
глаголов непосредственно от основы презенса остается совсем мало. Из
приведенного выше списка можно теперь сослаться только на agitare,
clamitare, fluitare, funditare, imperitare, latitare (от lateo), mantare, meditari,
negitare, noscitare, pavitare, quaeritare, sciscitare, tuditare, visitare. Среди этих
глаголов прежде всего следует выделить глаголы II спряжения, для
которых супин на -itum и причастие на -itus являются древними
нормативными формами (ср.: debitum, dolitum, habitum, -licitum, meritum, monitum,
nocitum, paritum, placitum, praebitum, solitus, taciturn, territum). Обычный
для глаголов II спряжения тип habeo, habuT, habitum, habere; taceo, tacul,
taciturn, tacere и т. п. позволяет (гипотетически) восстановить формы lateo,
latui, *Iatitum, latere; maneo, *man(i)tum, manere; medeor, *meditus sum,
4 Ср.: factus, factiosus, factio; actus, actiosus, actio; captus, captiosus, captio и *flagitus,
flagitiosus, flagitio.
88

mederl; paveo, *pavitum, pavere5. To же самое можно предположить
относительно глаголов I спряжения. Среди них также сохранились древние
образования на -itum: crepitum, cubitum, domitum, sonitum, (at)tonitum,
vetitum, (im)plicitum. Тип domo, domui, domitum, domare; veto, vetul, vetitum,
vetare6 и т. п. позволяет реконструировать формы clamo, *clamitum, clamare;
impero, *imperitum7, imperare; nego, *negitum8, negare. Тот же древний тип
с супином на -itum (причастием на -itus) сохранился и у ряда глаголов
III спряжения: alitum, fremitum, gemitum, molitum, positum, strepitum,
vomitum, genitum, (e)licitum. Тип molo, molui, molitum, molere; geno, genui,
genitum, genere и т. п. позволяет восстановить гипотетические формы:
ago, *agitum, agere; fluo (< *flug46), *flu(g~)itum, fluere; fundo, *fu(n)ditum9,
fundere; quaero (< *quaiso), *quaisitum, quaerere; tundo, *tuditum, tundere;
vlso, *visitum, visere (существование формы *vlsitum допускал,
например, Э. Вёльфлин [406, 201]. Возможно, что подобные же формы
существовали у глагола salio, salul, *salitum (*salere). Нужно полагать, что во
всех (или почти во всех) приведенных случаях причастие перфекта
послужило той основой, от которой были образованы соответствующие
фреквентативные глаголы.
О большой древности супина на -itum и причастия (или
отглагольного прилагательного) на -itus свидетельствует тот факт, что подобные
образования (по большей части в сочетании с перфектом на -ш)
встречаются довольно часто в I, II и III спряжениях, причем ни в I, ни в
III спряжении они не являются нормой, сохранившись здесь лишь как
реликтовые образования. Древний тип на (-ш), -itum был в латинском
языке почти повсеместно вытеснен более поздними формами на -avl,
-atum в I спряжении, на -si, -turn (или иными образованиями) — в III и,
отчасти, во II спряжении. «Стандартный» тип IV спряжения на -М, -Itum,
-ire также является поздним по своему происхождению.
Из латинских форм на -itum особенно древними являются
образования на *-eto-, восходящие к д.-и.-е. отглагольным прилагательным.
В древнеиндийском языке сохранились причастия подобного типа
5 Ср., paveo, pavi, pavere и faved, favl (favitor), favere. Архаическая форма favitor
позволяет восстановить древнюю форму *favitom (> fautum) и допустить с большой
долей вероятности существование формы *pavitom.
6 Причастия на -eto- от глаголов с основой на -а- особенно широко представлены
в умбрском языке [344, //, 358, прим. 4].
7 Ср.: pariturus от pario — глагола, который, видимо, имел общее происхождение
с рагб и impero (Ег.-М., II, 484).
8 Ср. древнюю форму negibundum (Fest, 162 sq) вместо ожидаемого *negabundum.
9 Ср. оск. fundatid — императив (субъюнктив?) глагола, соответствующего лат.
tundere, но с основой на -а- [382, 323]. Глаголы на -ш, -itum, как известно, могли
проявлять неустойчивость и колебания между I и III спряжениями. Тот факт, что глагол fundere
в оскском оказался среди глаголов с основой на -а-, а в латинском вошел в 111 спряжение
(основа на согласный), подтверждает предположение о существовании причастия
*fu(n)ditus, которое могло дать, с одной стороны, *fu(n)datus (ср. приведенную оскскую
форму), с другой — *fuditus > *fudtus > fiisus. Точно такое же изменение имело место
в случае с *frauditus (умбр, frosetom) — формой, давшей fraudatus и frausus.
89

(darcatas, yajatas, pacatas), а в древнегреческом — отглагольные
образования типа ёАетбс;, Eupsxo?, Iprtexov. Большое количество причастий
на *-eto-, соответствующих латинским глаголам всех четырех
спряжений, сохранилось в италийских языках [344, /, 214,244, II, 358 {прим. 4),
400]. В латинском языке подобные образования были в значительной
мере утрачены.
Следы вытеснения древних форм на (-ui), -itum более поздними
формами надежно засвидетельствованы в истории латинского языка. Так,
наряду с обычными cubitum, cubitura (Плавт) встречается cubaturus,
наряду с -plicitus (-plicitum) засвидетельствовано большое количество
форм на -atum, -atus: plicatum, ар-, con-, circum-, ex- и implicates. У
поздних авторов встречаются также формы increpatus (вместо обычного
increpitus), domatus (вместо domitus), circumsonatus, sonaturas, intonatus,
vetatus (вместо -sonitus, sonituras, -tonitus, vetitus)10. Та же самая
картина у глаголов II спряжения: interletus (вместо interlitus), exoletus, obsoletus
(вместо -litus; ср.: abolitus и abolitio [322, III, 522-526]). Поздний
характер образований на -avl, -atum, -are в латинском языке признается
всеми исследователями. С этим полностью согласуется известный факт
отсутствия фреквентативных глаголов на *-atare (на -atare
засвидетельствованы только односложные основы на гласный: natare, da tare, salare).
Такие же следы вытеснения древних форм на (ш), -itum
правильными формами I спряжения сохранились не только у форм супина и
причастия, но также и у форм перфекта: cubasse (Quintil.) и cubuisse; domavi
(Porphyr.) и domui: -plicavi и -plicul; increpavit (Plaut, Most., 758),
discrepavit (Varro, L. L., 9, 69) и crepuit; necavl и necul (Ennius), emicavit
и emicuit (Lucan.); vetavi (Pers.) и vetui (см.: [258, 166]). To же самое
явление наблюдается и в других спряжениях; ср., например, более
древнюю форму salul (Диомед. — GL, I, 374) и salii; abolui и abolevi (При-
сциан. — GL, II, 490). Все эти факты говорят в пользу того, что
восстановленные гипотетические формы типа *meditus, *pavitum, *negitum,
*tuditum и др. действительно могли существовать в латинском языке11.
Из приведенных выше реконструируемых форм наиболее
спорными могут показаться причастия (или отглагольные прилагательные)
*agitus, *fluitus и *tuditus. Что касается глагола agere, то он сохранил
явные следы колебаний между I и III спряжением. Об этом
свидетельствует, в частности, форма indagare (<*indu-agare). Как известно,
колебания между I и III спряжением были наиболее характерны для
глаголов с перфектом на -ui и супином на -itum. Поэтому можно с достаточным
основанием реконструировать следующую парадигму:
ago (*agui), *agitum, -agare
(ср.: domo, domui, domitum, domare) — I спряжение
10 Ср. также существительные halatus, spiratus и более древние формы halitus, spiritus.
11 Точнее, "medetos, *pauetom и т. п. Здесь все приводимые формы условно
унифицированы, второстепенные фонетические изменения, как правило, не обозначены.
90

ago (*agui), *agitum, agere
(ср.: molo, molui, molitum, molere) — III спряжение12.
От восстановленной таким образом формы причастия *agitos и были
образованы фреквентативные глаголы agitare, cogitare13. Затем
причастие *agitos подверглось синкопе и на основе синкопированной формы
причастия был образован новый фреквентативный глагол coactare (Lucr.,
VI, 1120, 1159). Наличие двух параллельных форм cogitare и coactare
можно объяснить и несколько иначе. Образованный на основе
причастия *agitos фреквентативный глагол *coagitare закономерно дал форму
cogitare. Однако под аналогическим воздействием причастия actus
(< *agitos в результате синкопы) возникает параллельная (также
синкопированная) форма coactare. Вряд ли можно считать форму coactare
более древней, a cogitare — новообразованием, возникшим на основе
настоящего времени. В пользу большой (и большей) древности глагола
cogitare говорит его значение, сильно изменившееся по сравнению с
простым глаголом cogo (чего нельзя сказать о форме coactare). Если
взять простой глагол agere, то и здесь actitare имеет одно основное
значение 'часто делать', 'вести' (фреквентатив к agere). Глагол же agitare
имеет много разнообразных значений, не всегда соответствующих
значениям глагола agere. Подобное расхождение имеет место также,
например, у глаголов pavere 'дрожать (от страха)' — pavitare 'дрожать (от
озноба)' и особенно mederl 'лечить' — meditari 'обдумывать'. Все эти
примеры говорят в пользу значительной древности форм на -itare,
которые едва ли могут рассматриваться как поздние формы, образованные
непосредственно от основы настоящего времени. Таким образом,
наличие д.-инд. ajitas, большое количество причастий на -eto- в
италийских языках и материал самого латинского языка подтверждают
предположение о существовании причастия *agitos (*agetos?), от основы
которого были образованы фреквентативные глаголы agitare и cogitare.
Предположение о существовании причастия *fluitos (< *flu-gyetos)
может быть подтверждено косвенным путем. Параллельные
образования fractus и fruitus (от глагола fruor < *frugvor) можно объяснить лишь
наличием исходной формы *fruguetos, которая после синкопы дала
fractus, а в результате выпадения интервокального u (< *g¥) — fruitus
(*fragyetos > *frauitos > fruitus). Для глагола fluo (< *flugv6) следует
отметить fluctus и фреквентативный глагол fluitare. Следовательно, и здесь
можно гипотетически восстановить исходную форму причастия (или
отглагольного прилагательного) *flugyetos, изменившуюся позднее в
fluctus (синкопа) и *fluitus (выпадение интервокального и). От *fluitus
и был образован фреквентативный глагол fluitare.
12 Форму *aguT в этих реконструкциях следует воспринимать условно, так как
причастие на -itus, как известно, могло сочетаться и с другими типами перфекта.
13 В пользу предположения о наличии в латинском языке отглагольного
прилагательного (или причастия) *agitos свидетельствует, видимо, и д.-инд. ajitas.
91

О существовании причастия (отглагольного прилагательного) *tuditos
можно сделать вывод, во-первых, на основании наличия подобного
прилагательного в д.-инд. языке (tunditas). Во-вторых, cognomen четырех
консулов из рода Семпрониев Tuditanus (III-II вв. до н. э.), как и другие
латинские образования на -anus (oppidum — oppidanus, mons — montanus,
altus — altanus и т. п.), является несомненным деноминативным
дериватом, подтверждающим существование древней латинской формы *tuditos.
Наконец, в-третьих, о правильности реконструкции формы *tuditos
говорит также и факт удлинения корневого гласного в причастии tusus
(< *tussus < *tuftos < *tuttos < *tudtos < *tuditos). Подобно тому, как
отглагольное прилагательное *coagitos (> coactus) легло в основу полной
и синкопированной формы фреквентативных глаголов (*coagitare и со-
actare), прилагательное *tuditos (> tusus) дало фреквентативные
образования tuditare и *tusare (ср. приведенные ниже романские формы). Как и
в случае с cogitare и coactare, здесь также синкопированная форма
является более поздней'4, что исключает возможность предположения о
позднем образовании глагола tuditare непосредственно от основы
настоящего времени (к тому же глагол tundere имеет в презенсе носовой инфикс,
отсутствующий у фреквентативного глагола). Наконец, agere — agitare —
(co)actare имеет еще усиленную фреквентативную форму actitare.
Полной аналогией к этому ряду будут формы tundere — tuditare — *tusare —
*rusitare (ср.: ст.-фр. raster, прованс, катал, tustar [38, 686]). Таким
образом, и здесь предположение о наличии отглагольного прилагательного
*tuditos подтверждается фактическим материалом, свидетельствуя в
пользу отыменного происхождения фреквентативного глагола tuditare15.
Касаясь так называемых Doppelfrequentativa или, как их обозначил
грамматик Диомед (GL, I, 345), iteratorum iterativa (cantitare, captitare,
pectitare и т. п.), следует прежде всего отметить, что обычно это
сравнительно поздние образования. Древнейшие из них формировались,
видимо, так же, как и обычные фреквентативные глаголы. Так, например,
у глагола pecto, pectitum, pectere на основе причастия был образован
фреквентативный глагол pectitare.
Из всех перечисленных выше фреквентативных глаголов, которые,
согласно традиционной точке зрения, были образованы непосредственно
от основы настоящего времени, осталось рассмотреть только noscitare
и sciscitare. Вероятно, наличие причастия на *-itos (или супина на *-itum)
для первого из этих глаголов может быть косвенно подтверждено
причастием ignosciturus, которое, согласно Присциану, употреблял Пи-
зон Фруги (GL, II, 510-511). Самая возможность существования форм
на -itus, -itum у глаголов на -sco подтверждается свидетельством того
14 Tuditantes — форма, засвидетельствованная у Энния (Ann., 138) и Лукреция (II,
1142 и III, 394), в то время как *tusare восстанавливается лишь на основании данных
романских языков.
15 Ф. Штольц, стремившийся объяснить ряд форм на -itare действием аналогии,
вынужден был признать, что «ausserhalb aller Analogie ist» tuditare [381, /, 609].
92

же Присциана, приводившего формы poscitum, compescitum, discitum и
disciturus (II, 511). Однако изолированные примеры, сохранившиеся
у позднего грамматика, разумеется, не являются достаточно
убедительными. Поэтому более правдоподобным представляется (для глагола
sciscitare, во всяком случае) предположение об аналогическом его
происхождении. От простого глагола scio были образованы
фреквентативные формы scltd и scitor (причастие scltus). По аналогии с этими
формами от глагола scisco могли быть образованы фреквентативные глаголы
sciscito и sciscitor (соответствующее им причастие *sciscitus,
возможно, никогда и не существовало в языке).
Изложенная трактовка происхождения латинских фреквентативных
глаголов на -(i)-tare существенно отличается от общепринятой. Вместо
двух различных словообразовательных моделей принимается единый
источник возникновения этих глаголов. Вместо предположения о
наличии сравнительно большой группы фреквентативных глаголов,
механически образованных от основы настоящего времени, признается
наличие лишь единичных, изолированных случаев, объясняемых отчасти
действием аналогии, отчасти поздним происхождением этих
образований16. Наличие довольно большой группы отглагольных прилагательных
на -itus в латинском языке не подтверждает предположения о большей
древности и.-е. атематических образований сравнительно с
тематическими. Выше (в другой связи) уже приводились аргументы в пользу того,
что в д.-и.-е. языке оба типа образований существовали параллельно. Что
касается отглагольных прилагательных или причастий, то образования
с суффиксом *-ito- или *-eto- (а не *-to-) были широко распространены
в д.-инд. (raksitas, viditas, ajitas, tunditas), д.-греч. (вирего;, ёХето?, оирето?),
италийск. (умбр, maletu, tasetur, pesetom) и других и.-е. языках [290,121;
344, /, 244, II, 400]. Особенно много подобных образований в умбрском
языке [344, II, 358] — обстоятельство, делающее весьма
правдоподобным предположение о наличии аналогичных форм на древнейшей
стадии развития латинского языка. Некоторые из латинских отглагольных
прилагательных на *-itos, возможно, возникли еще в и.-е. эпоху (ср.,
например: д.-инд. viditas, умбр, uirseto и лат. *uiditos > vlsus). Однако
большая часть этих образований оформилась, видимо, в общеиталийском и в
древнейший период развития латинского языка. Как уже неоднократно
отмечалось, система и.-е. причастий претерита сложилась сравнительно
поздно — в период самостоятельного существования отдельных языков.
Базой для формирования латинских причастий перфекта послужили
д.-и.-е. отглагольные прилагательные с суффиксами *-to-, *-ito-, *-eto-,
*-эЮ-. Но он не был единым суффиксом и.-е. отглагольных
прилагательных; наряду с ним не менее редко употреблялись и другие суффиксы,
16 В свое время М. М. Покровский связывал вопрос о формировании
фреквентативных глаголов в латинском языке с многочисленными фактами колебаний между
глагольными формами I и ТИ спряжения [154,189]. Однако специально на этом вопросе он
не останавливался, отослав читателей к цитированной выше статье Я. Розвадовского.
93

в первую очередь *-no-, *-ino-, *-eno-, *-эпо-. Следовательно, как уже
говорилось в гл. I, при формировании системы латинских причастий с
единым суффиксом *-to- неизбежно должны были иметь место
многочисленные случаи вытеснения д.-и.-е. отглагольных прилагательных с суффиксом
*-по- (или с другими суффиксами) новообразованиями с суффиксом *-to-.
В связи с тем, что в более позднюю эпоху развития и.-е. языков заметна
тенденция к преобладанию тематических форм над атематическими,
вновь образованные причастия могли быть оформлены с помощью
суффикса *-ito- (*-eto-), а не *-to-. Аналогичные процессы происходили и в
других италийских языках. Так, в умбрском языке тематический тип
причастий получил широкое распространение. Что же касается латинского
языка, то в нем подобные образования на -itus сохранились лишь отчасти
(тип domitus, molitus)17. Значительная часть латинских глаголов на -ш,
-itum претерпела существенные изменения: причастия на -itus или
подвергались синкопе (-itus > -tus), или переходили в «стандартный» тип
I спряжения (на -avi, -atum). Тот и другой вариант надежно
засвидетельствован в истории латинского языка. Выше уже приводились примеры
позднего вытеснения причастий на -itus образованиями на -atus (domatus,
vetatus, implicatus, cubaturus и др.). Эти случаи не являются чем-то
исключительным, характерным только для поздней латыни. Они
представляют лишь дальнейшее развитие общей тенденции вытеснения форм на
-itus формами на -atus18. Так, например, италийск. *sekitos (умбр, proseseto)
было вытеснено причастием secatus; *uokitom (умбр, uasetom) — vocatus;
*pekkitom (умбр, pesetom) — peccatum и т. п. [344,7, 244].
Многочисленные случаи синкопы в латинских причастиях на -itus
также убедительно подтверждаются как данными самого латинского
языка, так и материалом других италийских языков (в первую
очередь умбрского). Италийск. *uiditos (умбр, uirseto, a-uirseto) > лат.
*vidtos > visus; *uouitos, (умбр, vufetes = лат. votis) > лат. votus; *operitos
(умбр, oseto) > лат. opertus [344, /, 244; ср.: II, 240]19. Подобного же рода
синкопированными образованиями являются: cautus < *kauitos (ср.:
cavitum. — CIL, I, 200 z6 и 7; cavitio. — Fest, 61, 3), fautum < *fauitom
(ср.: favitor. — Плавт, Луцилий; favitor antiqui dixerunt. — Харисий,
GL, I, 86), lautum < *lauitom, motus < *mouitos (ср.: momentum <
*mouimentom), tostus < *torsitos, doctus < *dokitos, sepultus < sepelitos20,
census < *kensitos (ср.: censllus, ас- и recensltus), tutus < tuitos (ср.: tuitus,
17 Древний тип monitus, восходящий к д.-и.-е. каузативным глаголам на -ею, сюда не
относится.
18 чт0 эта тенденция восходит к доисторической эпохе, признавал, например, еще
М. М. Покровский [154, 182-183].
19 Наличие синкопы в приведенных, а также и в других аналогичных примерах
признано большинством исследователей (см., например: [222, // (1), 401; 382, 92-93, 113-
77<];Рок., 1125, и др.).
20 Antiqui tamen et sepelitus dicebant (Присциан. — GL, II, 570; ср. также: II, 546
с примером из Катона). Здесь форма с кратким i должна была предшествовать
синкопированной форме (sepultus) и форме с долгим Т (sepelitus).
94

con- и intuitus), adultus < *adolitos, -gressus < *greditos, haustus < *hausitos
(ср.: hauritu и hauritus у Апулея), ffisus < *fuditos, sanctus < *sankitos (ср.:
sancitum. — Лукреций), fultus < *fulkitos (ср.: fulcitum), absconsus <
*abskonditos (ср.: absconditus у Плавта, а также причастие без
приставки conditus), orsus < *orditos (ср.: поздние формы ordltus и ordltura),
fructus < *fmguitos (cp:. параллельные образования fruitus и fruiturus),
altus < *alitos (ср.: alitus и alimentum), cultum < *kolitom (ср.: colitor. —
CIL, VI, 406) и др. [222, /, 215', 406,202; 227,190-204, 212; 322, III, 528-
529; 382, 93, 113, 317, 319, 341]. В ряде случаев синкопа проникает и в
соответствующие латинским причастиям фреквентативные глаголы:
portare < *poritare (к *poreip; ср.: гот. farjan, д.-греч. rtopsiv), sec-
tan < *sequitari, cunctarK *konkitari, hortarK *horitari (ср.: horitur. —
Enn., Ann., 432), lutare < *luitare (ср.: luiturus), mantare < *manitare.
Синкопа подобного типа, наиболее широко распространившаяся среди
латинских причастий на -itus, не является отличительной особенностью
только этих образований. Сходные условия для выпадения краткого i
имели место, например, в случае бгпб < ordino (W.-H., II, 223).
Иногда действие синкопы распространяется на причастие перфекта
и супин, в то время как причастие будущего времени сохраняет более
архаичную несинкопированную форму: oriturus (ortus), fruiturus
(наряду с fracturus и fructus), eruiturus (erutus), caniturus (cantum), luiturus
(lutum), abnuiturus (ср.: abnutare), prdsiliturus (saltum), pariturus (partum),
arguiturus (argutum), consequiturus (ср.: secutus и sectari), graditurus
(-gressus), construiturus (cdnstructum), consuliturus (consultum). Без
соответствующих форм супина или причастия перфекта
засвидетельствованы disciturus, caliturus, egiturus, floriturus, sapituras [322, III, 581-592].
Конечно, среди приведенных форм имеется немало таких, которые
засвидетельствованы только в поздней латыни. Однако это еще не
говорит об их позднем происхождении. Во-первых, в приведенном
списке немало также и достаточно древних форм. Во-вторых, как известно,
в романских языках формы причастия на -urus и соответствующего
инфинитива будущего времени не употребляются. Было бы странным
обнаружить усилившуюся продуктивность образований на -urus (к тому
же в форме, отклоняющейся от обычной нормы) в тот период, когда эти
образования уже начали отмирать. Естественнее было бы предположить,
что архаические формы, редко встречавшиеся в языке писателей
классического периода или вообще находившиеся за пределами
литературной нормы, сохранились в поздней латыни благодаря тому, что именно
эти формы пользовались особым вниманием поздних грамматиков и
таких писателей, как, например, Апулей, в произведениях которых часть
древних образований и дошла до нас21.
21 Разумеется, среди причастий на -iturus могут быть и поздние искусственные
новообразования, возникшие по аналогии. Но для самого возникновения подобных
новообразований в языке должна была существовать какая-то распространенная
словообразовательная модель.
95

Архаическая структура причастий будущего времени
(сравнительно с формами супина и причастия перфекта) при широком
распространении соотношения -iturus : -turn (-tus) свидетельствует о том, что
синкопированные формы причастия на -tus являются более поздними
сравнительно с формами на -itus. И здесь следует возразить А. Эрну
и И. М. Тройскому, считающим, что alitus, pmsitus, dlruitus, tuitus, vocitus,
fruitus — это поздние дублетные новообразования, которым
соответствуют более древние формы altus, pistus, dlratus, tutus, vocatus, fractus
[197, 261; 111, 282]. Что касается причастия alitus, то его нельзя
рассматривать как новообразование, относящееся к поздней латыни уже
потому, что форму alitus употребляли Цицерон, Ливии и (особенно
часто) Валерий Максим. О древности i в alitus косвенно свидетельствуют
такие образования, как alimentum и alitura. Тот факт, что древние
писатели преимущественно употребляют форму altus, говорит лишь о том,
что данное слово подверглось ранней синкопе, но в качестве дублетной
сохранилась и старая, несинкопированная, форма. О достаточной
древности причастия tuitus говорит, с одной стороны, производное той же
основы tuitio, -dnis (употребляется начиная с Цицерона), а с другой
стороны, встречающиеся уже у Плавта формы intuitus и contuitus. Tuitus
sum как глагольная форма встречается у Плиния Младшего и Квинти-
лиана. Поэтому и здесь нет никаких оснований считать причастие tuitus
поздним новообразованием. О vocitus уже говорилось выше; здесь
нужно только еще раз отметить, что древность причастия vocitus
подтверждается его умбрской формой uasetom. He может быть поздним
новообразованием и причастие pmsitus, постоянно употреблявшееся Ко-
лумеллой. Здесь сравнительно поздним является только носовой
инфикс (ср.: plnsitus и pistus с tunsus и tusus), но это позднее явление
относится к совершенно иному хронологическому уровню. Наконец,
причастие fruitus также не может быть позднелатинским производным
от формы настоящего времени fraor. Во-первых, от основы fruit-
имеются производные fruitio и fruiturus. Во-вторых, есть прямое
свидетельство грамматика Капра: veteres dixerunt/raz'tas... (GL, VII, 94).
Впрочем, если бы даже все указанные формы действительно были
засвидетельствованы только в поздней латыни, это не говорило бы о их
позднем происхождении. Хорошо известно, что так называемые
«поздние» латинские формы сплошь и рядом на деле оказываются
древнейшими образованиями, свойственными живой разговорной речи.
Литературный язык классического периода часто избегал употребления таких
форм, о существовании которых мы узнаем в отдельных случаях лишь
на основании материала романских языков. Причем этот материал
зачастую совпадает с древнейшими формами латинского языка,
засвидетельствованными, например, в комедиях Плавта. Характерно, что и фреквен-
тативные глаголы относятся к категориям слов, свойственных обыденной
разговорной речи. Авторы архаического периода, особенно Плавт и Ка-
тон, часто употребляли фреквентативные глаголы. Количество этих
глаголов у Теренция, напротив, весьма незначительно. У поздних авторов,
96

отразивших особенности живого разговорного языка, фреквентативные
глаголы вновь занимают значительное место. В этом отношении
причастия типа alitus, tuitus, видимо, разделили судьбу фреквентативных
глаголов, что лишний раз свидетельствует о глубокой внутренней связи,
существовавшей между теми и другими образованиями.
Как уже говорилось выше, древние отглагольные прилагательные
или причастия на -itus изменялись в латинском языке в двух
направлениях: -itus > -atus и -itus > -tus (*uokitos >vocatus и *dokitos > doctus).
Наряду с многочисленными примерами подобных изменений в
латинском языке сохранились отдельные следы колебаний между двумя
возможными вариантами, о чем свидетельствуют дублетные формы типа
necul22, (e)nectum и necavl, necatum; secuT, sectum и *secavl, secatus; fricul,
frictum и *fricavi, fricatum. Подобного рода дублетные формы могут
иметь и производные от основы супина (причастия): fricator и frictor,
miserator и misertor. Совершенно очевидно, что ни в одной из
приведенных форм нельзя предположить выпадения долгого а. Нельзя здесь
говорить и о фонетическом переходе форм типа frictum в образования
типа fricatum. Приведенные дублетные формы по большей части
сосуществуют на всем протяжении истории латинского языка. Наличие
у всех этих форм перфекта на -ш делает весьма вероятным
предположение о том, что соответствующие глаголы имели древнейшие
причастия на *-itos (супин на *-itum). В период нормализации системы
латинского спряжения причастия *frikitos, *sekitos, *nekitos явились
исходными формами для образований как на -atus, так и на -tus. Реальность
этих гипотетически восстановленных форм может быть подтверждена
умбрским причастием pro-seseto (< *-sekitos, ср.: умбр, uaseto < *uokitos,
умбр, tasetur = лат. tacit!) [344, I, 244]; другие примеры колебаний
между формами I и III спряжения в латинском языке приводит М. М.
Покровский [154, 180-183].
Итак, некоторая часть латинских фреквентативных глаголов,
по-видимому, формировалась в тот период, когда в латинском (или даже в
италийском) языке существовало значительное количество
образований на -itus (-itum), еще не изменившихся в причастия на -atus или -tus.
На базе этих образований и оформились те фреквентативные глаголы,
которые по своей структуре расходятся с соответствующими
причастиями перфекта (*uokitos —> vocitare, но vocatus; *tuditos —> tuditare, но
tusus < *tudtos; *fayitos —> favitare, но fautum и т. п.). Причастия, как
было показано выше, нередко приобретали форму на -atus или -tus,
а фреквентативные глаголы по большей части сохраняли свою
архаичную форму. Подобное расхождение легко объяснимо. Синкопа в
латинском языке, как известно, не была регулярным фонетическим
изменением, переход -itus —> -atus вообще является не фонетическим,
а морфологическим по своему происхождению. Естественно, что оба
22 Эту форму перфекта употреблял, например, Энний (согласно свидетельству ГТри-
сциана. — GL, II, 470).
4 Откупщиков
97

эти изменения, не будучи универсальными, распространились лишь на
определенную морфологическую группу слов. Синкопа, например,
различно проявляет себя даже в таких близких в словообразовательном
отношении формах, как причастие перфекта (или супин) и причастие
на -urus (см. примеры, приведенные на с. 95). Еще реже, чем у
причастий будущего времени, встречается синкопа у фреквентативных
глаголов. Сравнительное многообразие фонетических вариантов
причастия на -tus (-atus, -etus, -itus, -Itus, -utus, -tus) позволяло образованиям на
-itus переходить в формы на -atus, -itus или -tus. Иное дело — фреквен-
тативные глаголы, которые были генетически и семантически связаны
с древними отглагольными прилагательными на *-itos индоевропейских
каузативных и итеративных глаголов. Синкопа здесь привела бы к утрате
выразительного суффикса -ita-(re), к утрате определенной «фреквента-
тивной окраски» данных глаголов. Все это служило сдерживающим
моментом, препятствующим синкопированию i у фреквентативных
глаголов. Если же синкопа все же происходила (*kanitare > cantare,
*mouitare > motare), то в результате утраты фреквентативной
выразительности данных форм могли быть образованы iteratorum iterativa
(cantitare, motitare).
Попытки объяснить латинские фреквентативные глаголы типа agitare,
fluitare, tuditare как формы, образованные непосредственно от основы
настоящего времени, по существу, исходят из того состояния языка,
которое нам известно из памятников латинской письменности. Между тем
большая часть «аномальных» фреквентативных глаголов
формировалась в гораздо более древнюю эпоху, а поэтому их невозможно
объяснить, опираясь на нормативную грамматику классической латыни.
Древние грамматики, исходя из поздней литературной нормы, могли
воспринимать архаичные формы типа agitare, tuditare как формы,
образованные на презентной основе. Более того, по этому же образцу они
могли создать отдельные искусственные новообразования (тип feritare).
Но это типично народно-этимологическое (точнее,
«народно-словообразовательное») истолкование архаических форм типа agitare было
основано на полном смещении хронологической перспективы, на своего
рода «модернизации» древнейших словообразовательных связей.
Касаясь происхождения латинских фреквентативных глаголов,
Я. Розвадовский высказал мнение о том, что они возникли еще в д.-и.-е.
языке [353, 269]. Однако соответствия, приведенные Розвадовским для
доказательства своего положения, оказались малоубедительными.
Поэтому его точка зрения встретила серьезные возражения (см.,
например: [368, XXV, 154]). Обычно древнегреческие примеры типа vatsraw
(гом. vatsxaovxa, еихгтааст&оа, Xcx^ttstocovti), на которые ссылался
Розвадовский, совершенно справедливо рассматриваются как
результат самостоятельного развития древнегреческого языка. Эти
образования, совпадающие в формальном отношении с латинскими фреквента-
98

тивными глаголами, не находятся, однако, в генетической связи с
последними [382, 317] или, точнее говоря, не имеют общего с ними д.-и.-е.
прототипа. Признавая справедливость такой точки зрения, следует в то
же время подчеркнуть одно обстоятельство, на которое обычно не
обращается достаточного внимания. Латинские фреквентативные
глаголы на -(i)tare, не восходя непосредственно к аналогичным д.-и.-е.
образованиям, продолжают, однако, развитие определенных тенденций,
заложенных еще в и.-е. языке. Речь идет о формировании
деноминативных образований от основы отглагольных прилагательных с
суффиксом *-to- (*-ito-, *-eto-, *-ato-). Подобные образования известны целому
ряду и.-е. языков.
Соотношение латинских форм sono — sonitus — sonitare или habeo —
habitus — habitare в словообразовательном плане принципиально не
отличается от соотношения древнегреческих форм avuco — av-yjvuTo<; (или
<xvut6<;) —avuxco; vaiw —*vouet6<; — vouetocco. Такого же типа
образованиями являются также zb/z^i.o\xa.i {zbyji\ia.i), сгу.фтаы (ахоарсо) и др.
Деноминативные глаголы подобного типа имеются в
древнеиндийском (vestas 'змея' —> vestate 'извивается', букв, 'змеится'), а также в
германских языках: гот. waldan, д.-в.-н. waltan 'господствовать' (ср.:
д.-в.-н. gi-walt и лат. valeo) [222, II, 3(1), 364-368].
Особенно широко распространены подобного типа образования в
литовском языке. Так, например, от глагола vyti (лат. vieo, д.-инд. vayati,
ст.-ел. вити) образовано существительное vystas (вид женской одежды),
а от основы последнего — деноминативный глагол vystyti 'кутать',
'пеленать (ребенка)'. Деноминативными глаголами интенсивного типа
являются и такие образования, как lankstyti (ср.: lankstas 'сгибание, изгиб',
простой глагол lenkti 'сгибать'), magztyti (ср.: magztas, глагол megzti
'делать узел, завязывать'), raistyti (ср.: ralstas, глагол risti 'завязывать'),
baukstyti (baukstus, глагол baugetis 'бояться, пугаться'), krapstyti
'ковырять' (ср.: krapstas, глагол kirpti 'резать, стричь', — по поводу этой
этимологической связи см.: [337, //, 861]), pilstyti (глагол pilti 'лить',
'сыпать', 'наполнять') и др. [283, 443]. Литовские существительные на -stas
и -tas близки по своему происхождению к древним отглагольным
прилагательным на *-to- (ср. литовские причастия на -tas). Поэтому
приведенная выше словообразовательная модель в основных чертах совпадает с
латинской. Это сходство еще более усиливается тем обстоятельством, что
оно распространяется и на смысловую сторону. Ряд деноминативных
литовских образований на -styti (или латышских на -stlt) имеет
итеративное, или интенсивное, значение. Литовские глаголы pilstyti,
skirstyti, durstyti, pustyti, pirkstyti, raustyti являются итеративами, или
интенсивами, к pilti 'лить, наполнять', skirti 'разделять', durti 'втыкать',
'толкать', pusti 'дуть, надувать', pifkti 'покупать', rauti 'рвать', 'щипать'. Та
же самая картина наблюдается в латышском языке: kulstlt — kult
'молотить', 'бить', 'сбивать', kurstit — kurt 'растапливать (печь)'. Часть
литовских глаголов на -styti имеет не итеративное, а инхоативное или иногда
деминутивное значение. Это также в какой-то мере напоминает латин-
99

ские глаголы на -(i)tare, которые, помимо фреквентативного, или
интенсивного, оттенка, могут иметь также деминутивное23 значение (dormitare =
leviter dormlre [257, 17-18]).
Встречаются деноминативные образования рассматриваемого типа и
в славянских языках. Примером подобных образований может служить
глагол питдти («— пичгь24 — причастие от пити)25. Приведенная
словообразовательная модель сохранила свои многочисленные следы в
древнерусском и даже в современном русском языке. Правда,
промежуточным звеном во всех этих случаях будут служить не причастия, а (как и в
литовском языке) отглагольные существительные, «причастное»
происхождение которых иногда проступает с достаточной отчетливостью. Вот
относящиеся сюда примеры: рус. грохотать — грохот — грохать,
хлопотать — хлопоты — хлопать, топ(о)татъ — топот — топать,
лопотать и лепетать — лепет — д.-инд. lapati 'болтает, говорит',
трепетать —трепет—трепать, гоготать—гогот—лит. gageti 'насмехаться',
шептать — шепот — болг. шепна 'шепчу' (ср.: шепелявый),роптать —
ропот — *ропать, рокотать —рокот — лит. rekti 'кричать', 'ругать',
клокотать и клекотать — клекот — лит. klageti 'гоготать', 'кудахтать',
лтш. klegat 'кричать', лат. clangere 'гоготать', 'клекотать', д.-греч. хХа^со
'кричу'26. Несколько иной в семантическом аспекте тип представляют
собой рус. молотить —молот{ый) —молоть, колотить — колот{ый) —
колоть, воротить — ворот(а) — лит. verti.
Таким образом, и в русском языке имеются следы все той же
словообразовательной модели, причем многие из деноминативных глаголов
являются по своему происхождению итеративными, подчас
сохранившими это свое значение вплоть до настоящего времени (ср., например:
рус. топотать 'часто топать').
Приведенные и.-е. примеры свидетельствуют о том, что связь
латинских фреквентативных глаголов с причастиями на -tus имеет
глубокие корни, что эти глаголы являются деноминативными по
самой своей природе. Индоевропейский материал делает
маловероятным предположение об образовании непосредственно от основы
настоящего времени большой группы латинских фреквентативных
глаголов типа agitare, tuditare, vocitare и др. При формировании
фреквентативных глаголов латинский язык продолжает развивать тенденции,
23 Итеративное и деминутивное значения, как заметил еще А. Лескин, вообще часто
совпадают [283, 429].
24 Ср.: д.-рус. пита 'хлеб, пища' (Срезн., II, 941).
ъ Относительно этимологии ст.-ел. питати см.: [299, 343; 245, S5] и Vas., II, 361-362.
26 Обычно (Н. Ван-Вейк и др.) русские глаголы на -отатъ и -етать связывают с
готскими глаголами на -atjan (д.-в.-н. -azzen) и древнегреческими на -а£ы. А. Вайян
доказал неприемлемость этого сопоставления, одновременно обосновав
деноминативный характер рассматриваемых образований [397, 15-16, 18-19]. Там же приведены и
другие более многочисленные примеры. Правда, Вайян сопоставляет эти образования
только с латинскими глаголами типа pecto, не затрагивая вопроса о соотношении
славянских форм с латинскими фреквентативными и итеративными глаголами.
100

основы которых были заложены еще в д.-и.-е. языке и которые
получили самостоятельное развитие в целом ряде родственных языков.
История латинских фреквентативных глаголов свидетельствует, что
эти образования оформились в какой-то своей части еще в тот период,
когда система латинского спряжения не сложилась окончательно. В целом
ряде случаев структура фреквентативного глагола позволяет восстановить
более архаичную форму соответствующего латинского причастия или
отглагольного прилагательного. В связи с тем, что деноминативный
характер латинских фреквентативных глаголов и их соотнесенность с
формами причастия перфекта проявляются достаточно четко, возникает еще
один вопрос, касающийся истории этих образований.
Выше уже неоднократно говорилось, что в д.-и.-е. языке не было
единого суффикса отглагольных прилагательных. Как в формальном, так и в
смысловом плане равнозначными по своему употреблению являлись здесь
наиболее распространенные суффиксы *-to- и *-по-27. В латинском языке
(в значительной мере вне глагольной системы) примерами
параллельного и первоначально близкого или равнозначного употребления
суффиксов *-по- и *-to- могут служить varianus и variatus, mellina и mellitus, pellinus
и pellltus, cerinus и ceratus, pllanus и pilatus, arcanus и arcatura, paganus и
pagatim, fundanus и fundatus, villanus и villaticus, solanus и solatus,
subsignanus и subsignatus, membranus и membratura, ante-, intra-, extra-,
circummuranus и muratus, veteranus и veteratus. С помощью этих же
суффиксов были образованы многочисленные и.-е. отглагольные
прилагательные. Причины, по которым одни глагольные корни формировали
отглагольные прилагательные с суффиксом *-to-, другие — с суффиксом
*-по-, третьи — с обоими суффиксами, неясны. Эти причины были
сильно затемнены тем обстоятельством, что при формировании системы
причастий различные и.-е. языки по-разному использовали древние
суффиксы отглагольных прилагательных.
Поскольку латинские фреквентативные глаголы являются
деноминативными образованиями, соотнесенными с основой причастий на
*-to-, а эти причастия, за исключением тех, которые восходят к д.-и.-е.
отглагольным прилагательным, вытеснили более древние отглагольные
прилагательные на *-nos, следует ожидать, что в латинском языке
сохранились реликтовые формы деноминативных глаголов, образованных
от основы древних отглагольных прилагательных с суффиксом *-по-.
Что касается латинских причастий, то здесь образования с суффиксом
*-to- полностью вытеснили формы отглагольных прилагательных
на *-nos. Поэтому в латинском языке сохранилось очень мало следов
27 «In vielen Bcziehungen, formal und semantisch, gehen mit den to-Stammen die no-
Stamme parallel (vgl. -ti- wie -ni-, -tu- wie -nu- u. dgl.)», — писал в связи с этим К. Бруг-
ман [222, // (/), 394-395]. Там же приведены многочисленные примеры из разных и.-е.
языков.
101

подобных образований. Из прилагательных можно отметить только
dignus и plenus. В остальных случаях сохранились лишь
субстантивированные формы древних отглагольных прилагательных: signum
(< *sek-nom)28 — причастие sec(a)tus, tignum (< *teg-nom) — tectus,
lignum (*leg-nom) — lectus, frenum (< *fred-snom) — fresus. Подобного
же типа отношения можно установить также для mncina — runcatus,
sarcina — sartus, pagina — partus, fucinus — meatus, dominus29 — domitus.
Большая древность латинских форм на -nus сравнительно с формами
на -tus очевидна. Она, в частности, убедительно подтверждается
наличием значительного числа образований типа stagnatus, signatus, sarcinatus,
dominatus, а также Insignitus, pugnitus при почти полном отсутствии
надежных примеров образований обратного типа, в которых суффикс *-по-
«наслаивался» бы на более древнюю форму с суффиксом *-to-.
Унификация системы латинских причастий перфекта привела к
исчезновению отглагольных прилагательных с суффиксом *-по-, а
поэтому в латинском языке сохранились лишь отдельные, весьма
разрозненные реликты подобных образований. Что же касается деноминативных
глаголов, то они не составляли в латинском языке достаточно единой
группы ни в морфологическом, ни в семантическом отношении.
Поэтому вытеснение отглагольных прилагательных с суффиксом *-по-
причастиями с суффиксом *-to- не привело к полному исчезновению также
и древних деноминативных глаголов на -(i)nare, которых в латинском
языке сохранилось больше, нежели реликтовых форм соответствующих
им отглагольных прилагательных. Словообразовательная модель, по
которой формировались латинские глаголы на -(i)nare, принципиально
не отличается от схемы domo — domitus — domitare, habeo — habitus —
habitare или sero — semen — seminare, acuo — acumen — acuminare,
Шсеб — lu(ks)men — luminare и др.
Приведем перечень латинских глаголов на -(i)nare, восходящих к
основе древних отглагольных образований с суффиксом *-(i)no-:
aginare agina ago
caliginare callginosus callg5
coqulnare coquma coquo
28 Об этимологии слова см.: W.-H., И, 535. — Там же приведена соответствующая
литература. Если принять менее правдоподобную этимологию signum < *seqgnom, то
рассматриваемая форма все равно окажется отглагольным образованием с суффиксом *-по-.
29 Т. е. dominus 'покоритель, повелитель' (ср.: лат. domitor и д.-инд. damitar
'укротитель', лат. dominus и д.-инд. daminas 'укрощающий'). Обычно лат. dominus производят
от domus. Мне такая словообразовательная связь представляется невозможной.
Деноминативное образование подобного типа должно было бы оканчиваться в латинском
языке на -anus, -unus или на -inus (ср.: paganus, oppidanus, fundanus, pilanus, villanus,
tribunus, vicinus, feminmus и др.). Лат. dominus противостоит, например, слову pagina
как «активное» образование «пассивному». Ср. в этом плане д.-греч. CTxeyvo;
'покрывающий' и 'покрытый', д.-инд. daminas 'укрощающий' и 'укрощенный', рус. сонное
зелье и сонный человек, хмельное вино и хмельной человек и т. п.
102

damnare
dignare
dominari
d5nare
farcinare
frenare
grandinare
lignari
ordinare
paginare
pectinare
pugnare
raplnare
regnare
ruminare
runcinare
-sarcinare
signare
stagnare
-stinare
tignare
damnum
dignus
dominus
donum
*farcinus
frenum
grandinosus
lignum
ordinalis
pagina
pecten
pugna
rapmae
regnum
Ruminus
runcina
sarcina
signum
stagnum
(de)stina
tignum
(д.-греч. Sarcxco?)
decet
domo
do
farcio
frend5
grandio
lego
ordior
pango
pecto
pungo
rapio
rego
rumo (Fest., 333, 8; 339, 4)
runc5
sarcio
seco
(д.-греч. oxdc^co?)
(ob)sto
tego
Примечание. В связи с плохой сохранностью ряда форм некоторые звенья
словообразовательной модели отсутствуют. Поэтому иногда приходилось включать
недостающие формы, реконструируя их, отчасти принимая во внимание латинские
производные от этих форм, отчасти же на основании материала родственных и.-е. языков.
Ряд несомненно деноминативных глаголов образован от имен,
происхождение которых не совсем ясно: glutinare (glutinum), festinare
(festlnus), saginare (sagina), fanare (fanum), fascinare (fascinum), roblginare
(robiginosus), pastinare (pastinum)30. В других случаях
словообразовательная модель восстанавливается с помощью недостаточно надежно
засвидетельствованных форм, например: fulinare — fulina (CGL, V, 599,
16-17); exsomnare (CGL, III, 447, 69) — somnus — soplre; *turbinare
(turbinatus. — Plin., N. H., XI, 181, turbinatio, ит. turbinare?) — turbinus
(CGL, III, 465, 68), turbineus — turbare.
Еще более древний слой латинских глаголов на -по составляют
глаголы III спряжения: sinere, ponere, cernere, degunere, linere, sternere, spemere,
30 Разумеется, некоторые из перечисленных глаголов могли сформироваться и в
позднее время, так как приведенная словообразовательная модель была продуктивной на
всем протяжении развития латинского языка в той ее части, которая относится к
образованию деноминативных глаголов на -are. Однако древность значительной части
приведенных выше глаголов на -(i)nare не вызывает сомнений.
103

temnere (сюда же, видимо, следует отнести часть глаголов на -116 < *-1по,
например, pello < *pelno). Во всех этих примерах -п- не относится к
глагольной основе: sino, но sivl, situm, д.-инд. ava-syati 'отпускает',
'перестает'; ропо < *posino (ср.: posui, positum); deguno < *-gusno(ср. лат. gustus,
д.-инд. justas, д.-греч. уеисттос, д.-в.-н. koston и др.). По-видимому,
суффиксальное -п- у этих образований имеет то же происхождение, что и у
глаголов на -(i)nare. Однако большая древность таких образований и
фрагментарность сохранившегося материала не позволяют достаточно четко
восстановить конкретную историю латинских глаголов на -пеге. Следует
отметить только, что, подобно вытеснению отглагольных
прилагательных с суффиксом *-по- причастиями с суффиксом *-to-, в латинском
языке можно встретить случаи вытеснения глаголов на -по более поздними
формами на -to: древнюю форму de-gunere вытеснил глагол gustare [353,
269], форму cernere в значении 'сражаться' (или близком к нему
значении) вытеснил глагол certare.
Образования на -(i)nare сходны с глаголами на -(i)tare не только в
плане своей соотнесенности с отглагольными прилагательными на *-по-
(*-to-). Есть и другие черты, позволяющие в словообразовательном плане
сближать между собой глаголы на -(i)nare и -(i)tare. Подобно латинским
фреквентативным глаголам, образования на -(i)nare сохранили как не-
синкопированные, так и синкопированные формы; ср.: dominan и
domitare, aginare и agitare, но motare (< *mouitare), grassari (< *graditari),
sectari (< *sequitari) и ponere (< *posinere), damnare (< dapinare или,
согласно иной этимологии, damnare < Maminare от *da-men-os), ornare
(< ordinare). В обоих случаях есть примеры атематических
образований, которые, видимо, никогда не имели i: dictare, ductare, tractare и
frenare, tignare, lignari. Встречаются образования, сохранившие как
синкопированную, так и несинкопированную форму: coactare и cogitare,
ornare и ordinare. Наконец, от той и другой группы глаголов
одинаковым способом могут быть образованы различного рода производные:
ago — *agitos (> actus) — agitare — agitator и ago — agina — aginare —
aginator и т. п.
* * *
Параллелизм в развитии латинских деноминативных глаголов на
-(i)tare и -(i)nare не был чем-то случайным. Здесь опять-таки
проявились общие тенденции, заложенные еще в д.-и.-е. языке. Древнейшие
отглагольные прилагательные с суффиксом *-по-, подобно
прилагательным с суффиксом *-to-, в целом ряде языков послужили основой для
образования многочисленных деноминативных глаголов.
Так, в древнеиндийском языке словообразовательная модель domo —
dominus — dominari, tego — tignum — tignare может быть
проиллюстрирована на примере girati 'проглатывает, ест' — причастие glrnas —
деноминативный глагол grnati. Такого же рода деноминативными
образованиями являются krpanate (причастие krpanas от глагола kfpate
'жалуется, сетует'), venati 'идет,' 'двигает' (vends), ghurnati 'шатается, ко-
104

леблется, двигается туда и сюда' (ghurnas), panate 'покупает' (panas),
ranati 'звенит, звучит' (ranas) и др. [222, 77, 3(7), 52, 305-327].
Перечисленные глаголы относятся к причастиям на -nas (которые частично
субстантивировались), как глаголы на -tati — к причастиям на -tas.
В древнегреческом языке имеется несколько типов деноминативных
глаголов, образованных от основы прилагательных, содержащих
суффиксальное *-п-. Прежде всего сюда следует отнести тип сттеуы —
arsyvcx; — axeyvoco, xejxco — tejjlevo; — tsjjlvw, гН)усо — Orjyavov —
&7]yavw. Кроме того, многочисленные глаголы на -aivto
соответствовали древним (в том числе и отглагольным) прилагательным на -voc;,
реликты которых в отдельных случаях сохранились лишь в виде наречий
на -ос (*-п — см.: [61, 122-124], где этот вопрос рассматривается
подробно). Простой глагол или форма прилагательного на -vo? не во всех
случаях сохранилась в древнегреческом языке. Поэтому нередко
встречаются примеры типа xu8vo<; — xuSaivw или ayco — ayv£«, ofyofjiai —
oiyyioi, Ериксо — epuxavw, где наличествуют не все звенья системы.
В большинстве случаев простой глагол может быть восстановлен по
форме аориста: oaa^avofjiai — y]ct96^lt]v, aXcpavco — yjAcpov и т. д.
(детальный список древнегреческих глаголов на -avco и -oavw приведен у
К.Бругмана [222, II, 3(1), 303-317] и у А. Жюре [258, 124, 145-146]).
Наконец, древнегреческие глаголы на -vufji также являются
деноминативными образованиями, восходящими к древним прилагательным на
-vu;: ореусо — opcyvu? — opeyvufii. (суффикс *-neu-). К этому же типу
относятся д.-греч. avocyvufxt. (aWyw), SstxvufAi (будущее время Sei^w)
и др. [229, 86]. И.-е. отглагольные прилагательные на *-neus и *-nos —
близкие друг другу образования, что наиболее отчетливо может быть
прослежено в литовском языке: glodnus = glodnas (глагол glosti
'шлифовать, полировать'); lepnus = lepnas (глагол lepti 'изнеживать') и мн. др.
[370, 223-226]. Следовательно, несмотря на многообразие типов
древнегреческих деноминативных глаголов с суффиксальным -v-, все они
могут быть соотнесены с различного рода отглагольными
образованиями (главным образом с древними прилагательными), послужившими
основой при их формировании.
В германских языках рассматриваемый тип глагольных
образований иногда имеет инхоативное значение: гот. gawaknan, д.-исл. vakna
'пробудиться', гот. usluknan 'открыться' [258, 753]. Однако большая
часть готских глаголов IV класса на -пап (всего их засвидетельствовано
свыше 60) выражает переход в состояние: afdaubnan 'оглохнуть',
gadrobnan 'взволноваться' и т. п. [75, 119-120]. В
словообразовательном плане эта группа готских глаголов не является однородной.
Глаголы типа us-gutnan или fra-lusnan обладают более древней структурой
по сравнению с такими образованиями, как fullnan и gabignan.
Последние две формы образованы соответственно от прилагательных fulls и
gabigs. Гот. fulls, как известно, восходит к и.-е. *pl-nos. Ассимиляция
суффиксального -n- (-In- > -11-) — явление не индоевропейское, а
германское (ср.: лит. pilnas, ст.-сл. пл-ью*, лат. plenus, д.-инд. purnas, д.-ирл.
105

Ian). Следовательно, -n- в гот. fullnan — вторичный суффикс,
присоединенный к основе full- после завершения ассимиляции -In- > -11-, в
отличие, например, от ст.-сл. ис-плънити с первичным суффиксом -н-.
Огласовка корня активных и инактивных глаголов типа full-jan, full-nan
одинакова, ибо здесь была использована уже готовая суффиксальная
модель, противопоставляющая глаголы на -jan и -пап. Иная картина у
образований типа us-gutnan. Здесь ясно вырисовывается большая
древность словообразовательных отношений: giutan 'лить' —> («причастие» II)
gutans —> us-gutnan 'пролиться', (fra)liusan 'губить' —> (fra)lusans
'темный' —> (fra)-lusnan 'гибнуть'. В обоих случаях огласовка корня
глаголов на -пап совпадает с обычной для индоевропейских отглагольных
прилагательных на *-no-s нулевой ступенью (для образований с
дифтонгом в корне), которая противостоит полной ступени
соответствующих простых глаголов (чередование *u / *eu)31. Приведенная
словообразовательная схема в плане огласовки корня очень часто нарушается,
хотя общая модель остается той же. Иногда она может быть
восстановлена только с помощью родственных языков.
Например, гот. fraihnan и д.-исл. fregna 'спрашивать' можно
сопоставить с д.-инд. pracnas 'вопрос' и с широко засвидетельствованным в
и.-е. языках корнем простого глагола *perlc- / *prek- (лат. ргесог, д.-в.-н.
fragen, ст.-сл. просити, лит. prasyti и др.).
В старославянском языке к образованиям с суффиксальным -и-
относится группа глаголов на -нжти: двигнжти, тонлчти, -Б'йгнжти (ср.:
двигдти, топити, е'Ьжати и мн. др. [222, II, 3(1), 321-322; 258, 723]).
Среди этих глаголов, как и в современном русском языке, можно
выделить два различных типа: а) перфективные глаголы (тип двинуть,
избегнуть); б) имперфективные глаголы (тип тянуть, вянуть) (см.: [185,
I, 150-154,191-192, II, 180-182; 391, 349; 162, 89-90, 94]). Независимо
от того, имеют ли данные образования единый общий источник (точка
зрения Г. К. Ульянова), или они имеют различное происхождение (П. Те-
деско),32 несомненной является большая древность перфективных
глаголов на -нуть, хотя они и сохранили свою продуктивность даже в
современных славянских языках. Эти глаголы (тип а), как правило,
имеют значение мгновенно-однократного действия: рус. рвануть,
пугнуть, двинуть, маз(а)нуть, ругнуть, капнуть, пихнуть, кус(а)нутъ,
лизнуть и др. Нужно отметить, что обычно соответствующие простые
глаголы образуют причастия прошедшего времени не с помощью
суффикса *-to-, а с помощью суффикса *-по- (рван-, кусан-, мазан-, лизан-
31 Ср. в этом отношении: д.-греч. xrjSoi — xeSvoi;, Xeix" — ^i-yyoc — Ai^i/aci (Xi^veuu))
или (для суффикса *-to-) лат. dico — dictus — dicto. To, что древнегреческие глаголы на
-veiv по большей части имеют Tiefstufe der Wurzel, было отмечено еще А. Дебруннером
[229, 84-85]. Здесь, видимо, также нашел отражение древний вокализм отглагольных
прилагательных с суффиксальным *-п-.
32 Интересный пример в связи с этим приводит С. П. Обнорский: рус. бухнуть
одновременно означает 'разбухать' и 'бросить', т. е. имеет имперфективное и перфективное
значения [129, 133].
106

и т. п.). Это обстоятельство позволяет при выяснении происхождения
суффикса -ну- у перечисленных глаголов признать правдоподобным
предположение о его связи с древними причастиями (или
отглагольными прилагательными) на *-nos (*-neus)33. В плане общей семантики
старославянские имперфективные глаголы на -ноу- Кр. Станг и Э.
Френкель сопоставляли с германскими глаголами состояния на -пап [377,
58; 245, 88]. Отдельные следы древней словообразовательной модели,
общей для перфективных и имперфективных глаголов, могут быть
прослежены в диалектах русского языка. Например, брусить 'нести
чепуху, врать' — брусна 'враль' — бруснуть 'соврать, сбрехнуть' (Д. I,
131. — О соотношении именных суффиксов *-по- / *-па и *-nu- уже
говорилось выше). В семантическом аспекте готская модель fra-liusan
'губить' —> fra-lusans —> fra-lusnan 'гибнуть' может быть сближена с д.-рус.
топити —> (за)-тонъ, тона, 'место, где ловят рыбу' —> тонути.
В армянском языке также засвидетельствованы презентные
образования с суффиксальным -п-, которое отсутствует, например, в аористе:
bekanem 'ломаю' (аорист beki), tesanem 'смотрю' (аорист tesi), hatanem
'обрезаю', 'отсекаю' (аористhati), elanem 'всхожу, поднимаюсь' (аорист
eli) (см.: [222, //, 3(1), 315]); еще несколько армянских примеров
подобного типа приводит также Я. Пухвел [347, 27]. В хеттских языках
формы с основой на -пи- образуют группу каузативных глаголов: uar —
'гореть' — uarnu — 'зажигать', ueh — 'повернуться' — uahnu —
'повернуть' [189, 82]. Изложенный выше материал родственных и.-е.
языков позволяет предполагать, что происхождение рассматриваемого
суффикса (или суффиксов) в армянском и хеттских языках также было
связано с древними отглагольными прилагательными.
Особый интерес представляют в этом плане факты литовского
языка. Здесь так же, как и в древнегреческом языке, имеется несколько
типов деноминативных глаголов с суффиксальным -п-. Обычно они
формируются от основы отглагольных образований на -nas типа kupinas,
tekinas, kilnas, liudnas и мн. др.34. Во-первых, от этой основы
формируются литовские глаголы на -inu, -inti с каузативным, фактитивным или
(реже) итеративным значением, например: простой глагол augu 'расту'
и каузатив auginu 'ращу, выращиваю'. Те же смысловые оттенки имеют
латышские глаголы на -inu, -mat, которые также образованы от основы
отглагольных прилагательных [283, 432]. В качестве примеров можно
привести klaudzet 'стучать' —> klaudziens 'стук' —» klaudzinat (факти-
тив к klaudzet) 'производить шум, стучать', dimdet 'греметь', 'гудеть' —
dimdinat 'грохотать, греметь', klaust 'спрашивать', klausinat (фреквен-
татив к klaust) 'расспрашивать'. Почти та же самая словообразователь-
33 Об этом писал, например, еще А. Дювернуа: «Глаголы с образовательным слогом
-ноу- представляют весьма древнее отыменное образование» [81, 203]. О причинах
изменения *-nou-/*-nu- > *-no- на славянской почве см.: [196, 370-372]. Последнее
объяснение Я. Эндзелина было принято Кр. Стангом [377, 56].
34 А. Лескин называет их «древними причастиями» [283, 436]. Однако точнее было
бы отнести их к категории отглагольных прилагательных.
107

ная модель имеет место в случае с лит. kilti 'вставать, подниматься' —>
kilnas, kilnus 'поднявшийся' —» kilnoti 'поднимать' [283, 436; 222, //,
3(1), 312]. Но наибольший интерес в связи с темой настоящей главы
представляют литовские глаголы на -inej'u, -ineti. Деноминативные
глаголы на -ineti образуют в литовском языке группу итеративных
глаголов. В словообразовательном плане эти глаголы также неразрывно
связаны с отглагольными прилагательными на -inas: tekineti <—
прилагательное tekinas <— глагол teketi 'бежать', 'течь'. По той же
словообразовательной модели были образованы литовские глаголы: lakineti —
итератив к lekti 'лететь', mirineti — к mifti 'умирать', pirkineti — к pirkti
'покупать', ravineti — к rauti 'рвать', 'щипать', rekineti — к rekti
'кричать', 'браниться' и др. [283, 433-435; 222, II, 3(1), 242; 370, 528-529].
В ряде случаев отдельные звенья словообразовательной модели не
сохранились в литовском языке, но они легко могут быть
восстановлены как на основании однотипных образований от других глаголов, так
и с помощью материала родственных и.-е. языков. Подобно латинским
фреквентативным глаголам на -(i)tare и литовским образованиям на
-styti, глаголы на -ineti наряду с итеративным могут иметь также деми-
нутивное значение; см., в частности, упомянутый выше глагол tekineti
'(немного) побегать (взад и вперед)'. Вообще параллелизм при
образовании форм с суффиксальными -t- и -п- может быть с особой
отчетливостью прослежен на материале литовского языка. Например, если взять
такой древний глагол, как 'идти', то для него засвидетельствованы
суффиксальные формы einu и (в диалектах) eitu (суффиксальное -п-
отражают также широко распространенные в литовских диалектах и в
латышском языке формы типа лит. aunu (aiiti 'обувать'), gaunu (gauti
'получать, доставать'), raunu (rauti 'рвать', 'щипать') и др. [222, II, 3(1),
320-321]). Все это чрезвычайно напоминает параллельные
образования с суффиксами *-по- и *-to- в латинском, древнегреческом,
древнеиндийском и других и.-е. языках.
Наконец, касаясь литовских итеративных образований на -ineju,
-ineti, следует отметить группу глаголов, которую А. Лескин обозначил
как «Iterativa zweiten Grades». Как уже говорилось выше, в литовском
языке имелись глаголы на -styti, итеративное значение которых обычно
проявлялось весьма слабо. От них и были образованы «Tterativa zweiten
Grades»: lefikti 'сгибать, гнуть' ~-> lankstas 'сгибание, изгиб' —>
интенсив lankstyti —> фреквентатив lankstineti; krauti 'складывать' —
интенсив kraustyti — фреквентатив kraustineti; piauti 'резать', 'косить',
'жать' — фреквентативы piaustyti и piaustineti; lieti 'выливать',
'высыпать' — интенсив laistyti — фреквентатив laistineti [283, 435]. Эти
формы очень похожи на латинские «Doppelfrequentativa» (iteratorum iterativa)
типа lectitd (lecto — lego), cantito (cant5 — cano) и т. п. Разница здесь
заключается лишь в том, что латинский язык для усиления фреквента-
тивной окраски глагола вторично воспользовался тем же самым
суффиксом *-to-, в то время как в литовском языке был использован
синонимичный суффикс, восходящий к и.-е. суффиксу *-по-. Все это лишний
108

раз свидетельствует о том, что параллельное использование в
одинаковой функции двух древних суффиксов сохранялось очень долгое время
уже после распада и.-е. единства.
Как показывает рассмотренный выше материал, деноминативные
образования с суффиксами *-по- и *-neu- представляют собой древний слой
в развитии и.-е. языка. Однако, подобно деноминативным глаголам с
суффиксом *-to-, эти образования формировались в основном уже в рамках
отдельных языков — в период их самостоятельного развития35.
Характерно, что деноминативные глаголы с суффиксальными *-to- и *-по-
имеют различные грамматические значения в разных и.-е. языках. Так,
например, готские глаголы на -пап и старославянские имперфективные
глаголы на *-ngti являются непереходными инактивными глаголами.
Напротив, хеттские непереходные глаголы, приобретая формант -пи-,
становятся активными каузативами [189,101-103]. То же самое каузативное
значение ярко выражено у ведических глаголов с суффиксом -па- [83,
115]. В обоих случаях грамматические значения развивались явно в
противоположных направлениях. Структурно и генетически аналогичные
образования выступают здесь и там в совершенно различной семантико-
грамматической функции. Иногда образования, имеющие яркую семан-
тико-грамматическую окраску в одних языках, оказываются
индифферентными в этом отношении в других языках. Так, например, латинский
суффикс фреквентативных глаголов -(i)to- не имеет в германских языках
достаточно определенного семантического оттенка [158, 165].
Деноминативные по характеру деривации глаголы очень часто сочетаются с
самыми различными оттенками грамматических значений: каузативным36,
итеративным, интенсивным, дуративным, пунктивным, деминутивным,
инактивным. И это вполне естественно. Так, например, гот. fra-lusnan
'гибнуть' означает, собственно, 'становиться погибшим' (<— fra-lusans
''"погубленный, погибший' <— fra-liusan 'губить'). Этот же оттенок значения
представлен в славянских глаголах типа рус. тухнуть. Напротив, тип рус.
маз(а)нутъ означает 'сделать (из)мазан(н)ым' (с той же
словообразовательной моделью: мазать —> мазан —> мазануть). Причины подобного
семантико-грамматического параллелизма лежат, видимо, в той
залоговой индифферентности, которой, как известно, отличались и.-е.
отглагольные прилагательные с суффиксами *-to- и *-по-, выступавшие
в качестве производящей основы у перечисленных выше типов
деноминативных глаголов37.
33 Впрочем, единичные спорадические случаи формирования подобных
образований, видимо, имели место еще в д.-и.-е. языке. Так, например, лат. minuo (ср.: лат.
minus и д.-инд. mi-yate, д.-греч. (j.el-(v)<ov, (it-z-po?) имеет соответствия в ряде языков:
оск. menvum, д.-греч. u.lvu9gj, д.-инд. minoti (? hapax legomenon в «Ведах»), корн, minow
'уменьшать' [222, //, 3(1), 325, 335; 258, 122, 130].
36 Более широко вопрос о деноминативном происхождении каузативов ставится в
интересной статье А. В. Десницкой «Каузативные глаголы» [78а, 138-147].
37 Разумеется, нельзя говорить о том, что все конкретные случаи глаголов с
суффиксальным -п- восходят к той или иной именной основе. Речь идет о возникновении
109

Итак, применительно к латинскому материалу основные выводы
настоящей главы могут быть сведены к следующему. Латинские фрек-
вентативные глаголы на -(i)tare представляют собой частный случай
и.-е. деноминативных образований. На древнейшей стадии развития
латинского (италийского) языка эти деноминативные глаголы
формировались наряду с глаголами на -(i)nare. Оба типа глаголов в
словообразовательном отношении были неразрывно связаны с
отглагольными прилагательными на *-tos и *-nos. Возможно, что глаголы с
суффиксальным -п- также имели первоначально фреквентативное,
итеративное или интенсивное значение. Позднее это значение могло
оказаться утраченным, как оно было утрачено и у глаголов типа cantare.
Унификация системы латинских причастий перфекта (обобщение
единого суффикса *-to-) имела своим следствием постепенное
исчезновение отглагольных прилагательных с суффиксом *-по-, которые
сохранились в латинском языке лишь в виде отдельных реликтов. Это
обстоятельство привело к тому, что деноминативные глагольные
образования с суффиксальным -п- утратили свою продуктивность, а
подобные же образования с суффиксальным -t- стали стандартным
типом латинских фреквентативных глаголов. В ряде случаев латинские
глаголы на -(i)tare, видимо, позволяют восстановить более древнюю
(несинкопированную) форму соответствующих отглагольных
прилагательных на *-itos. Эти прилагательные отчасти восходят к д.-и.-е.
прилагательным на *-itos, отчасти же являются латинскими (или
италийскими) новообразованиями, вытеснившими древние
прилагательные на *-(i)nos. В своем развитии латинские фреквентативные
глаголы на -(i)tare продолжают древние тенденции, заложенные еще в
период и.-е. единства.
Прослеженная на материале основных и.-е. языков
словообразовательная модель типа лат. сапб —> cantus —> canto может в известной мере
пролить свет и на вопрос о соотношении некоторых типов и.-е.
именных и глагольных основ. В настоящее время вряд ли кто-нибудь
разделяет точку зрения Г. Хирта, который считал, что и.-е. глагол в целом
имеет именное происхождение. Противоположная гипотеза о
глагольном происхождении всех и.-е. имен также имеет свои слабые стороны.
Наиболее правдоподобным выглядит широко распространенное в
настоящее время предположение о том, что д.-и.-е. период
характеризовался недифференцированностью категорий имени и глагола [79, 109],
что каждый корень, по выражению А. Мейе, «был словом как
именного, так и глагольного значения» [117, 171]. Практически часто прихо-
словообразовательной модели в историческом плане. После образования
этой модели суффиксальное -п- могло восприниматься как самостоятельный
глагольный суффикс. Вторичный характер девербативов сравнительно с деноминативными
глаголами убедительно показан (применительно к каузативам) в указанной выше
работе А. В. Десницкой [78а, 148-149].
110

дится сталкиваться как с примерами образования имени от глагола (лат.
lego —> lectus), так и, наоборот, глагола от имени (д.-греч. сроро^ —>
cpopsco). Независимо от именного или глагольного характера
«исходного» корня для и.-е. языков чрезвычайно характерна
словообразовательная модель типа лат. сапб (глагол) —> cantus (имя) —> canto (глагол) —»
*cantitus (имя)38 —» cantito (глагол) —> cantitatus (имя). Тот же самый тип
представляет и следующий балто-славянский пример: *sol-ti39 (глагол;
лит. sal-ti 'делать сладким'; ср.: рус. солить) —> *sol-dus (имя; лит. sal-
dus, ст.-ел. елд-дъ-кт» 'сладкий') —> *sold-ti > *sols-ti (глагол; лит. sals-ti
'становиться сладким') —> *sols-tis (имя; ст.-сл. елдс-ть) и далее —> рус.
сластить (глагол). Приведенные примеры наглядно подтверждают
слова П. Перссона о том, что многие из и.-е. корней содержат элементы,
которые первоначально не относились к корню, а были
суффиксальными. Затем данные элементы входят в состав корня, от которого
образуются новые суффиксальные производные. Этот процесс при развитии
языка постоянно повторяется, причем в ряде случаев бывает уже
невозможно выделить древние морфемы, сросшиеся с корнем [338,211-212].
В каждой из приведенных выше двух моделей во всех формах, за
исключением первой и последней, можно выделить основу, которая
одновременно является производной и производящей. Так, например, cant-
в лат. cantus представляет собой производную основу по отношению к
сап- (сапб) и в то же время производящую основу по отношению к canto.
Последовательная смена глагольных и именных основ (в начальной
стадии развития нередко с усложнением глагольного и именного
корня) — одна из наиболее типичных черт и.-е. словообразования.
Включение именных суффиксов в состав глагольного корня можно
наблюдать в обоих приведенных примерах. Тип: лит. sal-ti —> sal-dus —> sals-ti
(< *saldti), лат. can-б —> can-tus -4 cant-6, гот. giut-an —> gut-ans —>
(us)gutn-an и т. д. — играет исключительно важную роль в и.-е.
словообразовании.
К сожалению, реальная перспектива развития при анализе
подобного типа словообразовательных моделей очень часто искажается:
производящая основа в ряде случаев принимается за производную, и
наоборот. Эта довольно распространенная ошибка объясняется тем, что
многие из простых глаголов были утрачены в отдельных языках и
заменены отыменными производными глаголами, сохранившими,
однако, значение простых глаголов (ср., например: лат. сапеге и фр. chanter).
Именные основы, на базе которых были образованы деноминативные
глаголы, как правило, сохраняют свой ярко выраженный девербатив-
38 Возможно, что данной конкретной формы и не было в латинском языке, а
следующий фреквентативный глагол был образован по аналогии. Но само действие аналогии
могло в данном случае проявиться лишь при наличии рассматриваемой
словообразовательной модели.
39 Разумеется, инфинитивные формы на -ti — явление сравнительно позднее.
Последовательнее было бы говорить просто о глагольном корне. Однако для удобства
изложения здесь и в дальнейшем будут приводиться формы инфинитива.
111

ный характер. Поэтому вполне естественно, что народная (а иногда и
не только народная) этимология производит такого рода именные
основы от тех глаголов, которые в действительности сами возникли на
базе этих основ. Именно такое народно-этимологическое истолкование
словообразовательных отношений привело к возможности появления
случаев регрессивной деривации, которая, впрочем, нередко
оказывается мниморегрессивной. Так, например, вряд ли прав П. Шантрен,
допускающий возможность «извлечения» суффиксального -п- в д.-греч.
ap-ruvo? из dtpTuvcd или (под вопросом) в Tuvov из 7uvco [225,192].
Обычная модель артиы —> apruvo? —> dcpruvw представляется более
правдоподобной. Отсутствие во французском языке глагола,
соответствующего лат. сапд, закономерно должно привести к восстановлению мнимой
деривации chanter —» chant. И только данные латинского языка
показывают, что исторически деривация была обратной: сапо —> cantus —> canto.
Особенно часто реальная историческая перспектива нарушается в
работах по славянскому словообразованию. Например, даже в
школьные пособия вошло традиционное объяснение рус. клад: «Образовано
с помощью темы -ъ от *kladti (> кчасть)». Аналогичным образом
объясняется и образование слова кладь (КЭСРЯ, 149). В действительности
развитие здесь шло как раз в обратном направлении: *kla-ti 'класть'
(ср.: лит. kloti 'постилать, укладывать') —> *kla-dos (> клл-дт., лит. klo-das
'слой, пласт') —> *klad-ti (> рус. класть, клад-у). В случаях, подобных
последнему, еще можно было бы говорить о вероятности регрессивной
деривации, нарушающей обычные нормы словопроизводства, но это
лишь при условии, если бы не было убедительной литовской модели:
kloti —> klodas. Ссылка же на предполагаемую деривацию класть —>
клад, сделанная без всяких оговорок, искажает реальные
словообразовательные отношения между данными словами.
Подробнее все эти вопросы будут рассмотрены в следующей главе,
в которой также существенное место будет уделено
словообразовательной модели типа глагол —» имя —> глагол.
Глава V
О СЛАВЯНСКИХ ОБРАЗОВАНИЯХ
С СУФФИКСАЛЬНЫМ *-d-
Различные стороны индоевропейского суффиксального
словообразования в последние несколько десятилетий были детально
разработаны в первую очередь в трудах Э. Бенвениста и Ф. Шпехта [212; 376].
Фундаментальные исследования, посвященные словообразованию в
отдельных и.-е. языках, были написаны П. Шантреном
(древнегреческий язык), А. Жюре (древнегреческий и латинский языки), П. Скард-
жюсом (литовский язык). Вопросы, связанные с праславянской суффик-
112

сацией, разрабатывались менее интенсивно. Далеко не все основные
словообразовательные модели праславянского языка были объектом
тщательного анализа. В частности, еще не были предметом
специального исследования славянские образования с суффиксальным *-d-.
Более того, само наличие подобных образований иногда ставится под
сомнение. Ф. Миклошич в «Сравнительной грамматике славянских
языков» выделяет из числа атематических отглагольных производных с
суффиксом *-d- всего 17 слов (включая образования на -ёъ, -da, -do и
-db). Для сравнения можно отметить, что перечень производных с
суффиксальным *-t- занимает в книге Миклошича около 50 страниц, а
суффиксам с *-г-, *-1- и *-п- посвящено свыше 100 страниц II тома.
Поскольку и эти немногочисленные примеры Миклошича часто неясны в
этимологическом отношении, во всех основных работах XIX-XX вв.,
посвященных и.-е. словообразованию, славянские примеры с
суффиксальным *-d- почти полностью отсутствуют. Так, К. Бругман, уделяя в
своем GrundriB'e значительно более 100 страниц суффиксальным *-п-
и *-t-, производным с суффиксом *-d- отводит немногим более 2
страниц, в том числе балтийским и славянским образованиям... всего 6 строк
[222,11(1), 472]. Почти полностью отсутствует славянский материал и в
фундаментальном труде П. Перссона по и.-е. словообразованию [337,
555, 565]. Из русских исследователей А. М. Селищев в книге
«Старославянский язык» приводит всего несколько примеров образований с
суффиксом *-d- [159, II, 73-74, 81].
Наиболее подробно славянские производные с суффиксальным *-d-
были исследованы в работах А. Мейе. Правда, он приводит еще
меньше примеров, чем Ф. Миклошич, но зато подвергает их более
детальному анализу [301, 320-323]. Большая часть примеров, приведенных
Мейе, представляет собой или отыменные образования (ст.-сл. прдвь-
дл, врджьдд и др.), или слова с неясной этимологией (ст.-сл. XOYA1»,
С'Ьд'ь), или, наконец, вообще сомнительные случаи (ст.-сл. рддъ).
Надежные и.-е. соответствия и здесь также сравнительно редки. Вот
почему в книге «Общеславянский язык» Мейе пишет, что «суффикс *-do-
никогда не имел большого значения» [118, 285]. Единственным
примером первичного суффикса *-do- в этой книге Мейе является ст.-сл.
тврьдт» от творити. Кроме него, здесь приводятся еще
деноминативные образования: ст-сл. лгодд, прдвьдд и врджьдд [118,285]. Суффикс
*-do- (*-da и т. д.) Мейе относит к числу и.-е. образований,
сохранившихся в праславянском языке лишь в виде изолированных реликтов, не
представляющих большого интереса за пределами общей теории и.-е.
языков [118, 276]. Однако в своем «Введении в сравнительное
изучение индоевропейских языков» Мейе — как ни странно — вообще не
выделяет и.-е. суффикса *-do-, упоминая его вскользь лишь в связи с
рассмотрением суффикса *-to- [117, 280]. В результате создается
впечатление, что ни в индоевропейском, ни в праславянском языке
суффикс *-do- почти не имел распространения. Именно так, например,
представляет дело В. В. Мартынов, когда в книге «Славяно-германское
113

лексическое взаимодействие древнейшей поры» категорически
утверждает, что в праславянском языке отсутствует суффикс -do [114, 54],
что «для предполагаемого славянского суффикса -do нельзя назвать ни
одного надежного примера» [114, 201]. Настойчивость, с которой
проводится данная мысль в книге [114, 53, 54, 200, 201], не случайна. Этот
вывод, относящийся, казалось бы, к частному вопросу и.-е. и
славянского словообразования, приводит В. В. Мартынова к ряду более
общих выводов, касающихся древнейших лексических
славяно-германских отношений, а затем и к конструктивным выводам относительно
висло-одрской прародины славян. Таким образом, вопрос о частном
случае суффиксации оказывается одним из краеугольных камней, на
которых строится аргументация весьма распространенной гипотезы,
касающейся проблемы происхождения славян и славянских языков.
Анализ образований с суффиксальным *-d- должен затронуть ряд
спорных моментов, связанных со славянским словообразованием.
Прежде всего, если под вопросом находится существование славянских
образований с суффиксом *-do-, то доказательство их наличия в
праславянском языке уже само по себе могло бы рассматриваться как
оптимальный вариант. Именно этой задаче как основной и подчинено все
дальнейшее изложение. Затем вопросы о соотношении и.-е. именных и
глагольных основ, явившиеся предметом исследования в предыдущей
главе, будут занимать значительное место также и здесь. Особенно
большое внимание будет уделено суффиксальным чередованиям в
славянских языках. В праславянском, как и в индоевропейском языке,
чередование суффиксов было распространено чрезвычайно широко. Но если
в индоевропеистике, особенно благодаря работам Бенвениста и Шпех-
та, этот вопрос был детально исследован, то в работах по славистике
обычно не встречается почти ничего, кроме традиционных
сопоставлений типа ст.-сл. дл-рт» — да-нъ, cfe-тт» — cfe-Hi» или рус. диал. коло-
т-ый — коло-н-ый, моло-т-ый — моло-н-ый и т. п. Пожалуй, только
Шпехт стал широко привлекать славянский материал для иллюстрации
и.-е. суффиксальных чередований. Но и у Шпехта не найти таких ярких
славянских примеров чередования, как, например, лтш. sjau-b-s =
sjau-p-s = sjau-n-s = sjau-k-s 'косой, покатый' [376,130] с чередованием
суффиксальных b / р / п / к. Между тем славянские образования с
суффиксальным *-d- дают богатый материал именно в плане чередования
суффиксов40.
40 Термин «чередование суффиксов» употребляется мною в том значении, какое ему
обычно придается в работах по индоевропеистике (Бенвенист, Шпехт и др.). Этот
термин, видимо, не совсем удачен, поскольку он охватывает явления, различные как в
хронологическом, так и в семантическом отношении. Например, варианты типа моло-н-ый
имоло-т-ый до сих пор продуктивны в диалектах русского языка. Ст.-сл. irfe-н-нк и rrfc-
т-ик представляет собой лишь изолированное реликтовое явление, отражающее то же
самое чередование суффиксальных -п- и -t-, восходящее к индоевропейской эпохе. В этих
случаях, а также в примерах типа д.-греч. Su-p-ov/лат. do-n-um чередования
суффиксальных элементов происходят, по существу, в границах одного слова, что подтвер-
114

Вопросы, связанные с относительной хронологией, а также с
выделением различных словообразовательных моделей, содержащих
суффиксальное *-d-, будут рассмотрены в конце главы. Наконец, вопросам
этимологии также будет уделено определенное внимание. Однако
излагаемый ниже материал не следует воспринимать как
этимологические этюды. Вопросы этимологии анализируемых слов
рассматриваются обычно лишь в самых общих чертах; и только в тех случаях, когда
этимологический анализ позволяет более отчетливо вскрыть
словообразовательную структуру слова, этимологический аспект исследования
приобретает большее значение41.
Отглагольные образования с первичным суффиксом
*-аъ, *-da, *-do, *-db42
Суммируя материал, в основном собранный у Миклошича, Мейе и
Шпехта, можно сказать, что суффиксальное происхождение *-d- было
установлено (иногда лишь гипотетически) для следующих образований:
пол. baj-da 'сказка, небылица' — к bajac 'рассказывать сказки' [319, 206]
(об украинских соответствиях см.: [46, 53-54]), buj-da 'чепуха,
вымысел' — к bujac 'витать, парить в воздухе' [48, /, 25], ст.-сл. врй-дл — к и.-е.
*bher- 'колоть', 'резать' [376, 87], крн-дгь-(кт.) 'острый', 'горький' —
ждается наличием гетероклитического склонения с использованием тех же самых
суффиксов в рамках единой парадигмы, например: склонение лат. iter (r / п) или
(хронологически более позднее явление) д.-исл. taliOr (t / п). Другое дело, когда чередование
устанавливается при сравнении разных слов (ср. пример Шпехта: рус. ми-р /ми-л). Здесь
очень часто обычная сочетаемость глагольных корней с различными суффиксами может
быть истолкована как «чередование». К сожалению, оба явления далеко не всегда
поддаются разграничению, ибо генетически они, по-видимому, восходят к общему источнику.
41 В целях экономии все примеры обычно приводятся только из старославянского и
русского языков (включая древнерусский и диалекты русского языка), а из других
славянских языков они даются лишь в порядке исключения, по большей части при
отсутствии старославянских и русских параллелей. Во всех остальных случаях формы
родственных славянских языков, как правило, не приводятся, ибо их всегда можно найти в
соответствующих этимологических словарях.
42 Отглагольные имена с суффиксами *-do-, *-to-, *-no-, *-1о-, *-го- и т. д. и в и.-е.,
и в праславянском, как известно, представляли собой своего рода
субстантивированные отглагольные прилагательные. Поэтому нельзя рассматривать отдельно друг от друга
производные на *-с1ъ, *-da и *-do (как это делает, например, В. В. Мартынов,
искусственно отделяющий образования на *-do от дериватов на *-db и *-da). Неразрывно
связаны с ними также и древние основы на *-i- и на *-и- (последние в славянских языках
часто трудно или даже невозможно отличить от основ на *-о-). Совместный анализ
производных с суффиксами *-db, *-da, *-do, *-db (как и слов на *-пъ, *-па, *-по, *-пь; *-гь,
*-ta, *-to, *-tb и др.) приобретает особо важное значение в славянских языках, ибо именно
здесь между подобными образованиями наличествует чрезвычайно тесная связь. Такие
примеры, как ст.-сл. блдз-нт. — влдз-нл — елаз-нь 'заблуждение, ошибка', 'обман',
д.-рус. глез-нъ — глез-на — глез-но — глез-нь 'лодыжка', 'пята' и мн. др., настолько
хорошо известны, что не нуждаются в комментариях. Та же самая картина обычно
будет наблюдаться и у образований с суффиксом *-do.
115

к крити [376, J98), кр'к-ждл (-ждл < *-dja) — к и.-е. *bher- 'не-сти' [117,
280), крь-до 'бёрдо' [376, 198], влл-дь 'волосы на голове', вр'к-дт», рус.
вёре-д [376,231], ст.-сл. гла-дт» [376, 319], рус. глу-да [376,228,231],
гнида (Vas., 1, 280), ст.-сл. гроу-дд [319, 206], грА-дд [376, 228], рус. кол-д-
ыка [376,198], в.-луж. kfi-da — к и.-е. *(s)ker- 'резать' [376,232-233], ст.-
сл. млл-дъ [376,199], лик-до [181, 43], л\Дч-д-ръ; ср.: лит. man-d-ras — к
mifiti 'помнить' (Fr., 405), ст.-сл. па-дь; ср. рлс-ПА-ти [376, 231], ск-дт*
[319,205; 301, 321], о-скр-ъ-дъ [319,206], сла-дъ-к-ь [376,198], стадо —
к стлти [319,206], стьг-дл, тврь-дт» [301, 321], ж-дд [376, 232], хоу-дъ,
[301, 321], ча-до, mov-ДО [319, 206].
Данный список не исчерпывает всех случаев выделения
суффиксального *-d- в работах, посвященных славянскому или и.-е.
словообразованию. Значительная часть приведенных примеров имеет общепризнанную
удовлетворительную этимологию, легко возводится к глагольным корням,
имеет надежные и.-е. соответствия. В одних случаях суффикс может быть
выделен на основании достаточно прозрачной этимологии слова: ст.-сл.
па-дь / па-ти, тврь-дъ / творити, пол. bajda / bajac и т. п. В других
случаях наличие чередования суффиксов позволяет выделить *-d- как
суффиксальный элемент: ст.-сл. стд-до 'стойло' = стд-ia 'стойло', слд-дт»-(к'ь) /
слд-нт», стьг-дд = стьг-нл и др. В третьих случаях суффиксальное *-d-
сохранило свой след только в производных, и оно может быть
восстановлено лишь на основании словообразовательного анализа с привлечением
материала родственных и.-е. языков, например: ст.-сл. масть < *(s)kin-d-tis
(ср.: лат. scind5 'разрываю', нем. scheiden 'разделять' [358, /, 65]),
бж-д-ж < *bcj-db 'сущий' (ср.: лат. mori-bun-dus 'умирающий'). Очень
трудно было бы выделить суффиксальное *-d- в ст.-сл. чрьствъ, если бы не
было ст.-сл. чр'в-д'ъ 'твердый'. Эти примеры свидетельствуют о том, что
исследуемый материал здесь далеко не всегда лежит «на поверхности».
В дальнейшем изложении образования с суффиксальным *-d-, которые
перечислены выше, будут затрагиваться лишь в тех случаях, когда
необходимо внести в эти примеры какие-либо уточнения. Приводимый ниже
материал отнюдь не претендует на исчерпывающую полноту.
* * *
Ст.-сл. крь-до 'холм', укр. бер-до 'пропасть', 'крутизна', укр. диал.
бер-до 'скала' [363, 20], болг. бръ-до, серб, бр-до 'гора, холм'. Об
этимологии перечисленных слов см. ниже.
Рус. бер-до = бёр-до 'гребень ткацкого станка', в диалектах также
бер-да [7, 31]. Бесспорной этимологии нет ни у ст.-сл. врьдо 'холм', ни у
рус. бёрдо. Связь между ними также находится под сомнением ([16, /,
118]; Vas., I, 75). Поскольку вопрос о происхождении рассматриваемых
слов является спорным, остановимся на них несколько подробнее. Очень
интересный материал для понимания словообразовательной структуры
и этимологии слова бердо дает псковский диалект русского языка. В
картотеке ПОС имеется описание берда — гребня примитивного
домашнего ткацкого станка — с обозначением его составных частей. Это бердо
116

"
(
-.
/
1 \ /
"Ч
/ )
/
/ - ~~~~
/ ■)
U \у и
Рис. Схема бёрда и его составных частей:
/ — бсрда = лучинки = тростинки (вес, кроме
набередья); 2 — набередье = облучинья
(рисунок) состоит из двух
соединенных между собой дощечек или
планок. Между ними вставлены
тонкие лучинки или тростинки,
которые в псковских говорах
называются также бёрда (мн. ч.).
Сквозь бёрда пропускаются нити
основы. Поскольку бёрда :
набередье = лучинки : облучинья, можно с
достаточной определенностью
утверждать, что слово бёрдо
сначала имело значение 'лучинка'. От
совокупности этих лучинок, называющихся бёрда (мн. ч.), и получил свое
название гребень ткацкого станка — бёрдо. Точно такая же
семантическая связь может быть выявлена в случае с лит. skie-tas 'бёрдо' — skie-
d(r)a 'щепа, лучина', 'отдельный зуб бёрда' [42, Ш, 687] — к и.-е. *(s)kei-
'резать', 'рубить' (Fr., 805-806). Думается, что в фонетическом,
словообразовательном и семантическом плане будет вполне правомерным
возведение рус. бёрдо (бердо) к синонимичному и.-е. корню *bher- 'резать',
'рубить' (Рок., 133-135); ср., например: лат. fer-Ire 'бить', 'рубить', гот.
baur-d 'доска', д.-инд. bar-dh-akas 'режущий'. Суффиксальное
образование с корнем *bher-, восстанавливаемое в форме *bhr-do, имело, видимо,
два основных значения: 1) 'лучина, щепка', 'осколок'; 2) 'обрыв' (букв,
'срез', 'скол') —> 'возвышенность, холм'. Подобного типа семантическая
связь имела место также в случаях: и.-е. *(s)kel- / *(s)kol- (> рус. колоть)
—> 1) осколок 'щепа' (Д., II, 697); 2) скала 'утес, круча'; и.-е. *(s)ker- (ср.:
лит. skardyti, skersti 'резать') —> 1) лтш. skerdele, skerla43 'щепка,
осколок'; 2) лит. skardis 'обрывистый берег, круча' (Fr., 797). По всей
вероятности, к рассматриваемому корню *bher- следует возвести также ст.-сл.
Бр"Ь-гь 'круча, крутой берег' [8, 53; 31, 76]. В этом случае можно
говорить о чередовании суффиксальных d и g в ст.-сл. врь-до (< *bhr-dom) и
кр'Ь-гь. (< *bher-gos)44. О возможности этого сближения говорят и такие
сербохорватские формы, как бр-д-о 'берег' (наряду с 'холм, гора') и брег
'холм' (наряду с 'берег') [12, II, 136, 140]. Совпадение двух основных
значений приведенных сербохорватских слов (брдо в значении 'берег'
засвидетельствовано, в частности, в одной из народных песен [45,7,619]),
подтверждаемое и другими славянскими языками (например,
украинским), является настолько полным, что исследователи затрудняются дать
ответ, какое из этих значений было первичным [363, 21]. Предлагаемая
этимология снимает данный вопрос (ибо исходным в обоих случаях ока-
43 Долгое ё является куронизмом в латышском языке.
44 Ср. образованные от того же корня *bher- / *bhor-: д.-греч. срарауЕ 'обрывистая
скала, утес, обрыв, пропасть, ущелье'; д.-в.-н. ber-g 'гора' [20,1016-1017]. В
литературе уже выделяли формант -g- и.-е. корня *bher-g- 'гора, обрыв', но возводили
рассматриваемые слова к простому корню *bher- 'нести' (!) [34, 66].
117

зывается значение 'откос, обрыв') и позволяет отказаться от весьма
сомнительной гипотезы о переносе значения *birdo 'гребень ткацкого
станка' -> 'холм' [363, 5-8]45.
Ст.-сл. влю-дт» = влю-до (= ллисл) 'блюдо'; клю-д-ва 'корзина'; д.-рус.
блю-до, срб.-х. б/ьу-до = б/ьу-да, пол. blu-da 'блюдо', в.-луж. и н.-луж.
bli-do 'стол'. Согласно наиболее распространенной и почти
общепризнанной точке зрения, славянские слова представляют древнее
заимствование из гот. biubs 'стол'. Последнее, в свою очередь, рассматривается
как производное от biudan 'предлагать' (Пр., I, 31; Vas., I, 95; ср. также:
КЭСРЯ, 39 и [187, 137]). Против предположения о готском
заимствовании славянского *bljudo выступали в разное время С. П. Обнорский [128],
Г. А. Ильинский [96,206-208], Ст. Младенов [8,36], В. В. Мартынов [114,
192-195]. Высказав ряд интересных критических замечаний в
отношении гипотезы о готском заимствовании слав. *bljudo, эти авторы в
позитивной части своей работы не сумели дать убедительной этимологии
анализируемого слова. У Ильинского, например, слабой является
семантическая сторона исследования. Так, он возводит гот. biubs и слав. *bljudo
к и.-е. корню со значением 'быть овальным'. Семантическое развитие в
готском, согласно Ильинскому, выглядит следующим образом: 'толстое
бревно' —> 'доска' —> 'стол'. Далее он пишет: «И славяне словом bljudo
обозначали сначала 'доску', т. е. понятие, от которого лишь один
маленький шаг до значения 'блюдо'. Ибо что такое блюдо, как не слегка
вдавленная доска?» [96, 208]. Естественно, что такая этимология никем не
была принята. С. П. Обнорский совершенно справедливо указывал, что
слав. *bljudo можно объяснить из блюсти ничуть не хуже, чем гот. biubs
из biudan [128, 83]. Однако все дело в том, что этимология самого
готского слова является весьма неправдоподобной. Еще X. Петерссон отмечал,
что гот. biudan 'предлагать' имеет слишком абстрактное значение для того,
чтобы лечь в основу такого конкретного слова, как гот. biubs 'стол' [339,
395]. В наиболее авторитетном этимологическом словаре готского
языка — в словаре 3. Файста — по поводу слова biubs говорится: «Etymologie
schwierig» [25, 97]. К этому следует добавить, что в
словообразовательном отношении вообще ни гот. biubs не может быть образовано от biudan,
ни ст.-сл. блюдо — от блюсти, как не может, например, рус. цвет быть
образовано от цвести, ибо если приведенные выше пары слов
действительно общего происхождения, соотношение между ними должно быть
прямо противоположным: и.-е. *bheu- —> гот. biu-d- (имя) —> biu-d-an
(глагол)46. Касаясь этимологии гот. biubs X. Петерссон писал, что слова со
4э Пример со словом гребень, на который обычно при этом ссылаются [363, б; 93,
224], отнюдь не подтверждает данной гипотезы, ибо связь гребу 'сгребаю в кучу' (ср.:
грабли) —> гребень ('куча') —> 'гора', 'гребень горы') параллельна связи гребу
'расчесываю' —> гребень (для расчесывания волос, пряжи и т. п.) и никакого метафорического
переноса значения слова здесь также не было.
46 То же самое следует сказать об этимологии В. В. Мартынова: праслав. *bl'udo <
*bl'usti 'охранять, хранить, беречь' = срб.-х. храна 'пища, продовольствие' <— хранити
'кормить, питать' [114, 194-195]. Здесь также словообразовательная связь между сло-
118

значениями 'стол', 'чан', 'кадка', 'корыто', а также 'сосуд' вообще очень
часто связаны с глаголами, означающими 'бить', 'рубить', 'резать' и т. п.
Поэтому он предлагал возвести гот. biups к и.-е. корню *bheut-,
имеющему именно такое значение [339, 395]. Однако аргументация Петерссона
была недостаточно убедительной, а его ссылки на аналогичные примеры
не всегда удачными. Между тем сама по себе этимология, предложенная
Петерссоном, на мой взгляд, является в высшей степени
правдоподобной. В ее пользу говорит уже простое сопоставление гот. biups 'стол',
д.-англ. beod 'стол', 'блюдо, миска' с нем. диал. Beute 'квашня', 'улей',
свидетельствующее о том, что древнейшим у германского *beu-d- было
значение 'выдолбленный сосуд' (—> 'блюдо, миска', 'квашня', 'улей'),
а значение 'стол' явилось вторичным, развившимся из 'блюдо'47. Такие
термины славянского бортничества, как рус. колода 'долбленый улей' и
'долбленое корыто для водопоя' (ср.: лит. kalti 'долбить, выдалбливать'),
рус. диал. долбуша, долблёнка (= дуплянка) 'вид долбленого улья' (Д., I,
460, 501), убедительно иллюстрируют семантическую связь, которая
имела место у приведенных германских слов. Таким образом, во всех
славянских языках, кроме лужицких, засвидетельствовано
древнейшее значение и.-е. *bheu-d- (> ст.-сл. блюдо) / *bheu-t- (> гот. biubs)48,
а в готском — вторичное. Это обстоятельство делает
малоправдоподобным предположение о заимствовании из готского в славянский.
Наличие у славянских слов параллельных образований на -db, -da и -do,
типичных для суффиксальных девербативов в славянских языках, также говорит
в пользу исконного характера ст.-сл. блюдо. Наконец, ст.-сл. блю-д-кл
'корзина', непонятное в семантическом и словообразовательном плане
при допущении заимствования из готского, легко объясняется, если
признать германские и славянские образования исконно родственными.
Совершенно очевидно, что значение ст.-сл. блюдва 'корзина', без труда
выводимое из значения 'блюдо', не может быть непосредственно выведено
из значения 'стол', которое известно из готского. Ст.-сл. блюдва может
служить подтверждением древности славянских образований и в другом
аспекте. По своей структуре блюдва относится к -u-основам (< *bheu-
du-), которые утратили продуктивность, видимо, уже в праславянском,
сохранившись в нем лишь как реликты и.-е. состояния. Еще А. Мейе
отмечал, что многие образования на -db относятся к основам на -u-: *plodb,
*grozdb, *rqdb и др. [302, 99]. Р. Эккерт добавляет к перечню Мейе также
*smordb (ср.: лит. smardve 'зловоние') и *gvozdb [195, 85]. Ф. Шпехт к
основам на -и- относит еще ст.-сл. владыка и ладен га (мн. ч.) [376, 86,
вами на самом деле является обратной: срб.-х. храна —» хранити = рус. корм —>
кормить. Подробнее о соотношении именных и глагольных основ подобного типа см. выше
(конец гл. IV).
47 Этот путь семантического развития является весьма распространенным. См.
случаи подобного же изменения значения слов ('блюдо' —> 'стол'), которые приводит
Р. А. Будагов [66, 36].
48 Отношение этих двух суффиксальных образований то же, что и у ст.-сл. тврь-дъ /
лит. tvir-tas, лит. skie-da 'щепка' / skie-tas 'бёрдо', ст.-сл. вл'Ь-д'ъ/лит. bal-tas 'белый' и т. п.
119

135]. Соотношение форм влюд^ : клюдва (< *bheu-du-a) целиком
соответствует ст.-ел. см'Ьд'ь 'темный': Смедеа (< *Smoi-du-a)49. Последнюю
пару слов М. Фасмер с полным основанием относит к основам на -и-
(Vas., II, 670). Конечное -ва в ст.-сл. клюдва не может быть объяснено из
готского, на славянской же почве это слово оказывается реликтом и.-е.
состояния (основы на -и-). А отнесение слов влюдт. и клюдва к -и-осно-
вам уже полностью исключает возможность предполагаемого
заимствования из готского.
Ст.-сл. кладь 'болтовня, пустословие', 'заблуждение', 'разврат'.
Достаточно убедительной этимологии у данного слова нет. О
суффиксальном характере *-d- свидетельствует, возможно, болг. диал. блё-з-по
'ошибочно, неверно' [2, 55] с чередованием суффиксов -d- / -(z)n-.
Ст.-сл. клж-дъ 'распутство' — перегласовка к предыдущему слову.
Ст.-сл. кл'Е-д'ь, чеш. ble-dy, пол. bla-dy 'бледный' и др. Надежной
этимологии у данных слов нет. О суффиксальном происхождении *-d-
свидетельствует, помимо общей словообразовательной структуры,
возможное чередование суффиксов -d- / -t- / -n-, выявляемое при
сопоставлении с лит. bal-tas = bal-nas 'белый'.
Д.-рус. т-бргъ-д-ик (собират.) 'саранча'; слово засвидетельствовано
также в формах абргъдик, абр>ъдь и обр/ъда (Срезн., I, 3-4; II, 553; III,
1633). М. Фасмер выделяет префиксальное ja- (ср.: яводъ — к вода к др.),
сопоставляет с лит. brie-dis 'олень', 'лось' и дает обоснование
семантической связи между значениями 'саранча' и 'олень', 'лось' (Vas., Ill,
477), хотя его объяснение слав, jabredb как «hirschahnlich» [398, 352]
выглядит искусственным. См. в этой связи также д.-пол. jabrz^d (с. 121).
Рус. диал. бре-д 'прутняк', 'древесный лист и ветки, срезываемые
для корма скота' (Д., I, 126); в псковском диалекте слова бред и бред
означают 'ивовая кора, лыко', 'ивовый кустарник', 'лоза', 'ива'; в
последнем значении употребляется также слово бре-да (картотека ПОС).
Производные: рус. диал. бредйна 'ива', бредовый 'ивовый' (Д., I, 126).
Семантика перечисленных слов позволяет рассматривать их как
производные корня *bhrei- 'резать' (ср.: ст.-сл. крити), т. е. бре-д < *Ьгь-с1ъ.
Развитие значений 'резать' —> 'срезанные прутья и ветки' не нуждается
в объяснениях. Значение 'кора, лыко' также обычно бывает
неразрывно связано с глаголом 'резать': рус. кора, лат. cortex 'кора', лит. karna =
karda 'лыко' (и.-е. *(s)ker- 'резать').
В пользу предлагаемой этимологии говорят также
засвидетельствованные в псковских говорах слова бре-д и бре-да 'верхняя часть снопа,
поставленного колосьями книзу' (картотека ПОС). Буквальные
значения этих слов 'срез', 'срезанная (часть снопа)', как и в рус. диал. бре-т,
бри-т, бри-т-ок 'нижний срезанный конец снопа' (Д., I, 127-128), где
49 Ср. также: ст.-сл. прж-дт., рус. пря-д-ать и р. Не-пря-два. Характерно, что
древние -u-основы сохранились в таком архаичном слое лексики, каким является
топонимика. Наконец, влюдт. относится и клюд-в-д точно так же, как медт, (бесспорная
-u-основа) к рус. диал. мед-в-а 'медовая сыта'.
120

связь с глаголом брить выступает еще более ясно. Оба синонима
представляют собой древние субстантивированные отглагольные
прилагательные с чередующимися суффиксами *-do- (*-da) и *-to-.
Реконструируемые формы отражают обычную нулевую ступень огласовки корня
подобного рода образований: *bri-db и *Ьп-гь50.
Д.-пол. ja-brzq-d 'тополь' [32, //, 121], д.-чеш. ja-bfa-d-ek, ja-bfa-d-ka
'виноградная лоза' [27, /, 588]. А. И. Соболевский вслед за Я. Гебауе-
ром пытался связать западнославянские слова с д.-рус. тбр/ъдик
'саранча', считая, что перед нами одно слово [167, 440-441]51. М. Фас-
мер возражал против этого, отмечая, что в первом случае перед нами
корень *brei- / *broi- (ср.: лит. brie-dis 'олень), а во втором — *bren- /
*bron- (пол. ja-brz^-d) (см.: Vas., Ill, 477). И все же д.-рус. абртдик
и д.-пол. jabrzqd, по-видимому, являются словами общего
происхождения. Об этом свидетельствует наличие принимаемых самим Фасме-
ром чередующихся форм: лит. brie-dis 'олень', 'лось' и месс. (3pev-
Sov eXacpov ('олень' — вин. п. ед. ч. — Гезихий) (см.: Fr., 57). Таким
образом, д.-рус. т-бргъ-д-ик (*-broi-d-) относится к. д.-пол. ja-brz^-d
(*-bren-d-) так же, как лит. brie-dis (*brei-d-) относится к месс. (Upev-
Sov (*-bren-d-)52. Значения лит. briedis = месс. {JpevSov 'олень', д.-рус.
абргъдик 'саранча' и д.-чеш. jabfadek 'виноградная лоза' могут быть
объединены значением общего и.-е. корня *bhrei- 'резать'.
Аналогичными в семантическом аспекте образованиями являются, например,
д.-греч. хартгб? 'плод' или д.-англ. (secge)-scear 'саранча' (букв,
'режущая (пожирающая) камыш'; ср.: лит. skersti, исл. skera 'резать').
В славянских языках, помимо рус. диал. бред 'срез снопа' — бреда
'ива', подобная же семантическая связь наблюдается между срб.-х.
диал. брйд 'грань, кромка, край' и д.-чеш. jabfadek 'лоза' или между
срб.-х. ива 'край, рубец' и ива 'ива'. Трудно предположить, чтобы
столь полные совпадения в распределении значений могли быть
случайными. Поэтому наличие генетической связи между д.-чеш. jabfadek,
д.-пол. jabrz^d и рус. диал. бред едва ли может вызывать сомнения.
Кстати, еще А. И. Соболевский сопоставлял западнославянские
слова с рус. диал. бредипа 'ива' [167, 440].
30 Слов бред, врет, брит(ок) 'срезанный конец снопа' нет в словарях Э. Бернекера
и М. Фасмера. Иначе едва ли они пытались бы связать этимологию слова бред 'ива'
с глаголом бреду, брести (см., например: Vas., I, 120).
51 В соответствии с этим своим сопоставлением Соболевский пытался отождествить
также и семантику сопоставляемых слов, что, по общему признанию, является
совершенно неприемлемым.
52 Объяснение расхождений между -е_- и -ё- на славянской почве было
предложено Ф. Славским, хотя его сопоставление д.-пол. jabrzqd с лит. bre.sti 'зреть,
созревать' [48, /, 482] дается на ином уровне: лит. bre^sti (< bren-d-) через тип branda
'зрелость' (ср.: лат. frons, fron-d-is 'листва', 'зелень') также восходит к и.-с. корню *bher-
'резать' (W.-H., I, 551). Семантическое и словообразовательное развитие в
приведенных примерах то же, что и в древнегреческом языке: и.-е. корень *ker-/*kor- 'резать' —>
д.-греч. -ларкос, 'плод' —» н.-греч. xaprccovco 'завязываться (о плодах)'.
121

Рус. диал. бру-д 'грязь', пол., чеш. bra-d, н.-луж. bru-da 'грязь' и др.
По поводу этимологии данных слов Фасмер замечает «unerklart», но
правильно, по всей видимости, сопоставляет их со словен. brazga
'талый снег с грязью' (Vas., I, 127). Помимо чередования d / (z)g в н.-луж.
bru-da /словен. brfl-zga, можно отметить также обычное (как это будет
показано ниже) для производных с суффиксом *-do- чередование d / п:
н.-луж. bru-da /ст.-сл. крь-нд (= лит. bir-da) 'кал' [2, 77].
Ст.-сл. кр'к-ждл 'беременная' соответствует лат. for-da 'стельная
(корова)'. Оба слова — производные с суффиксом *-da (ст.-сл. -ждл < *-dja)
[117, 280]. Чередование суффиксов: ст.-сл. кр'Ь-жда / кр'Е-.ИА 'груз,
бремя' (ср.: рус. беременная с тем же суффиксом, что и Ep'fe.uA, но по
значению = кр'кждд). Таким образом, суффикс *-do- / *-da чередуется в
данном случае с суффиксом *-men-, который, в свою очередь, обычно
регулярно чередуется с суффиксом *-по- (ср.: д.-рус. ти-на и ти-мл,
ти-мен-ик 'тина, грязь', рус. яч-н-евый ияч-мень, яс-н-ый няс-мён
сокол в русских народных песнях и др.; ср. также и.-е. примеры,
приведенные выше, в гл. И).
Д.-рус. вла-дъ = вла-дъ 'владение', чеш. vla-da 'власть'.
Производные: ст.-сл. вллсти (влддж), влдд'Ьти 'властвовать, господствовать',
власть (< *uol-d-tb) 'власть' и др.53. Простой корень без
суффиксального -d- в лат. val-ere 'быть сильным, здоровым'.
Ст.-сл. глд-дъ-кт» 'гладкий', рус. гла-дь. Производные: ст.-сл. глд-
дити 'гладить'. Чередование суффиксов d /1 сохранилось в
родственных литовских словах glo-dus = glo-t-nus 'гладкий'.
Чеш. hne-dy 'коричневый', 'смуглый, загорелый', za-hne-da
'дымчато-бурый вид кварца' [44, VII, 856], пол. gnia-dy = рус. гне-д-ой и др.
«Keine sichere Deutung», — пишет об этимологии русского слова М.
Фасмер (Vas., I, 279). Однако чеш. hnedy было убедительно истолковано в
словообразовательном отношении И. Коржинком [267, 50-53], а в
семантическом плане — В. Махеком [36,134]: слав. *gne-db < *gnoi- (ср.:
ст.-сл. гнести 'зажигать, жечь'). Эту этимологию принимает и Ф. Слав-
ский, приводящий в качестве аналогичных образований пол. smagly
'смуглый', ogorzafy и opalony 'загорелый' [48, /, 301].
Ст.-сл. грд-дъ 'стена', 'город', д.-рус. о-гра-дъ = о-гра-да 'забор,
загон' и др. Перегласовка к жердь. Чередование суффиксов d /1: ст.-сл.
грд-дъ / лат. hor-tus 'сад' < *ghor-to- (W.-H., I, 660).
Рус. дыл-да (в других славянских языках отсутствует). Обычно это
слово сопоставляют с пол. dyl 'половая доска', 'распиленное вдоль
бревно'. Однако, как справедливо отмечают Преображенский и Фасмер (Пр.,
I, 205; Vas., I, 385), пол. dyl заимствовано из германского (ср.: совр.
53 Разумеется, ст.-сл. власти не может быть производным от д.-рус. владъ или чеш.
vlada. Однако ст.-сл. власти имеет в качестве производящей основы ту форму, которая
дала в славянских языках рефлексы в виде д.-рус. владъ и т. д. Поэтому здесь и в
дальнейших случаях, подобных данному, деривацию следует понимать в плане
словообразовательной структуры сопоставляемых слов, а не буквально.
122

нем. Diele 'доска', 'пол'). Поэтому представляется более
правдоподобным сопоставить рус. дылда со ст.-сл. длъгт» 'длинный' с таким же
чередованием суффиксов d / g, как, например, у рус. дроз-д I ст.-сл.
дроз-гъ (см. ниже), н.-луж. bru-da / словен. brii-z-ga и др.
Следовательно, *dl-gos > *dul-gu > ст.-сл. длъ-гъ,, д.-рус. дъл-гыи, с одной стороны;
*dl-da > *dul-da > -dul-da (с экспрессивным удлинением и) > рус.
дылда — с другой. Семантическое развитие в данном случае является
совершенно очевидным (ср., например: чеш. dlouhan, срб.-х. дугопа =
рус. дылда). Производные: рус. диал. дылдить 'шататься, слоняться'
(Д., I, 506) и, возможно, срб.-х. дудати 'шляться, таскаться'.
Рус. жел-дъ: 1) 'растение Ilex aquifolium, падуб'; 2) 'растение Galium
verum, подмаренник'. Преображенский (I, 235) сопоставляет первое
значение с желудь, а второе — с желт(ый), предполагая различное
происхождение этих слов. Фасмер принимает последнее
сопоставление {желдъ — желт), но выражает недоумение по поводу конечного
-дь (Vas., I, 415). Оба сопоставления Преображенского мне
представляются сомнительными. Во-первых, падуб — это колючий кустарник, на
котором желуди не растут. Во-вторых, едва ли следует разграничивать
происхождение наименований двух растений, ибо многие их названия,
бытующие в народе, близки по своей семантике: 1) Ilex aquifolium =
рус. иглица, острокровъ, остролист, нем. Stechpalme (stechen 'колоть,
жалить'), брет. quelenn (к и.-е. *kel- 'колоть' — Рок., 545); 2) Galium
verum = рус. резучая, дереза, дерябка (ср.: дерябина 'царапина,
ссадина'). Приведенный материал дает возможность предложить новую
этимологию анализируемого слова: рус. желдъ < *gbl-db — отглагольное
образование от *gel-ti 'колоть' = лит. gel-ti 'жалить (о пчеле, змее)'.
Рус. диал. желе-дь 'тростинка, камышина, из которой делают же-
лейку' (Д., I, 530). Как и предыдущее слово, рус. диал. желедь может
быть возведено к тому же корню *gel-, но в значении 'долбить,
выдалбливать'. Распределение значений 'колоть' и 'долбить' у корня *gel-
полностью совпадает с таким же семантическим отношением между
рус. колоть и лит. kalti 'долбить, выдалбливать'. Последнее значение
корня *gel- засвидетельствовано, например, в лит. gel-da 'корыто,
лохань' и в рус. диал. жел-нъ 'корыто для корма скота', 'желоб' с
обычным чередованием d / п в суффиксальной части слова. Это же
чередование выступает в рус. диал. желе-дъ 'тростинка, камышина' /жело-н-ка
'трубка, дудка' (Д., I, 530). Наряду с чередованием d / n следует
отметить также форму с чередующимся суффиксальным Ь: рус. жело-б. Все
приведенные слова являются отглагольными образованиями,
восходящими к праслав. *gel-ti 'долбить, выдалбливать'. Наконец, сюда же
нужно отнести незаслуженно отвергнутую Фасмером этимологию Махека:
слав. *zel-na 'дятел' <— *gel-ti 'долбить' [291,50-57]. Подробнее об этой
этимологии см. ниже (гл. VIII, с. 239-241).
Д.-рус. жлъ-дь 'удовольствие'. Производные: ст.-сл. жьлд'Ьти
'желать, стремиться к чему-либо'. Простой глагол без суффикса — рус.
жел-атъ — перегласовка к голод (Vas., I, 287).
123

Ст.-сл. жрь-дь, жръдь, рус. жер-дь и др. — аблаут к город (Vas.,
1,419).
Ст.-сл. жл'к-д-ицд, укр. о-желе-да, о-желе-дь 'гололедица'.
Возможно, что сюда же относится (с перегласовкой) рус. диал. голо-дъ =
голо-ть (Д., I, 372), если только первая форма не является более
поздней (Vas., I, 288). Простой корень (без -d-) в д.-исл. kala 'мерзнуть,
замерзать', лат. gelu 'холод'. Чередования суффиксов: ст.-сл. жл'й-д-(ицл) /
гот. kal-d-s, д.-исл. kal-d-r 'холодный' (*-d- / *-t-; германские слова
являются древними причастиями II с и.-е. суффиксом *-to-).
Рус. диал. зорд-д, зард-д, о-зорд-д 'огороженное место для стога',
'стог, скирд' (Д., I, 629, 693). Ср.: лит. zardas 'приспособление для
сушки снопов'. Фасмер по поводу этих слов пишет: «Mit idg. Gutturalwechsel
zu город, жердь» (Vas., I, 461).
Пол. диал. kier-dos = kier-dec 'хряк' = пол. kier-nos, kier-noz
'боров', 'хряк', укр. кор-ноз и (метатеза) кнороз 'боров', 'хряк' с
чередованием d / п. Этимология слов в достаточной мере прозрачна: они
представляют собой производные от глагольного корня *(s)ker- / *(s)kor-
'резать' [16, /, 229] со значением 'кладеный', 'подрезанный (кабан)'.
Подобную же этимологию имеет, например, рус. боров — к и.-е.
корню *bher- / *bhor- 'резать'.
Рус. кла-д, кла-дь, болг. кла-да 'куча дров'. Производные: ст.-сл.
клддж, клдсти = рус. класть; (по)-кла-жа {-жа < *dja) и др. Ссылка
Фасмера (Vas., I, 564) в статье клад («zu кладу»), по существу,
ничего не объясняет, а предположение о том, что клад является
производным от класть (КЭСРЯ, 149), вообще ошибочно, хотя и кажется
на первый взгляд совершенно очевидным. Наиболее близким и
абсолютно полным (в фонетическом и словообразовательном
отношении) соответствием к рус. клад является лит. klo-das 'слой, залежь,
пласт' — производное от kloti 'постилать', 'укладывать'. Лит. klo-
das чередуется с klo-tai (мн. ч.) 'мостки' (d / t). Древняя
словообразовательная модель может быть особенно наглядно
представлена при привлечении материала балтийских и славянских языков:
*kla-ti (глагол; лит. klo-ti) — *kla-dos (имя; лит. klo-das, рус. кла-д) —>
*kla-d-ti > *klad-ti > *klas-ti (глагол; рус. клад-у, клас-ть) —> *klas-tos
(имя; лит. klos-tai 'мостки', klos-te 'сборка, складка') —>
*klas-t-Iti > *klast-iti (глагол; лит. klost-yti 'расстилать'). Из
приведенного материала с полной очевидностью следует, что не рус. клад
является производным от класть, а наоборот54. Слово же клад
восходит к простому глаголу *kla-ti (= лит. kloti), который в славянских
языках не сохранился, ибо в старославянском языке этот глагол (*kla-ti
'класть' > *клл-ти) должен совпасть по звучанию с *kol-ti 'колоть'
(> ст.-сл. клл-ти).
54 Не следует только это понимать слишком буквально. Слово класть произошло не
от современного нам слова клад, а от того отглагольного имени (*kloch>, *kloda, *klodom),
реликтом которого данное слово является.
124

* * *
Перейдем теперь к рассмотрению большой группы слов,
генетически восходящих к одному и тому же и.-е. корню, но весьма далеких
друг от друга по своему значению. Поскольку предлагаемая ниже
словообразовательная и этимологическая трактовка этих слов существенно
расходится с общепринятой, остановимся на соответствующих примерах
несколько подробнее, выделив каждое из производных в
самостоятельную статью.
Ст.-сл. клл-да, болг. кла-да, рус. коло-да, чеш. kla-da 'колода, чурбан',
пол. klo-da 'колода', 'корыто для водопоя' и др. Производные: рус.
кладбище, ст.-сл. клддазь 'колодец' и соответствующие славянские слова.
Обычно слово колода правильно возводят к колоть55 и приводят такие
соответствия, как д.-греч. кХ&Ьос, '(сломанная) ветка', д.-в.-н. holz
'дерево', 'лес' и др. (Vas., 1,601). Правильным является и сопоставление с лит.
kalti. Однако из значений литовского слова иногда берется значение
'ударять молотом, ковать' (КЭСРЯ, 157). Между тем лит. kalti означает также
'долбить, выдалбливать', что гораздо лучше объясняет всю сумму
значений слова колода, сохранившихся в славянских языках и их диалектах.
Значения эти следующие: 1) 'корыто, выдолбленный деревянный сосуд'
(пол. диал. kloda 'водопойное корыто', 'старинная мера жидкостей и
сыпучих тел', рус. диал. колода 'водопойное корыто'); 2) 'долбленый улей'
(рус. диал. колода); 3) 'долбленый гроб' (д.-рус. клада, рус. диал.
колода; ср.: белорус, клады'кладбище'; 4) 'долбленая лодка' (рус. диал.
колода) (Д., II, 138). Чередования суффиксов: коло-да (< *kol-da) / лит. kal-tas
(< *kol-tos) 'долото', рус. диал. коло-да 'лодка' / рус. чел-н (< *Kel-nos =
лит. kel-nas = лит. kel-tas 'паром' — с перегласовкой в корне *kel- / *kol-
и с обычным для производных на -дъ, -да, -до чередованием d / п; об
этимологии рус. челн см. ниже, гл. VIII).
Рус. кла-д-бище. Это слово, кажется, все этимологи возводят к
кладу, класть 'ропеге', рассматривая его как «Tabuwort» (Vas., I, 565).
Промежуточной словообразовательной формой иногда считается *кладьба
(Vas., I, 565; КЭСРЯ, 149). Думается, однако, что эти объяснения
являются ошибочными. Анализируемое слово восточнославянское, причем
в белорусском языке имеется только слово клады (мн. ч.) 'кладбище',
а в украинском — кладовйще [5, II, 247]. В диалектах русского языка
наряду с формой кладбище встречаются также кладовйще и кладвйще
(Д., II, 115). Наличие совершенно аналогичного слова — рус. диал. гроб-
ов-ище 'кладбище' — заставляет считать форму клад-ов-ище наиболее
древней. Путь фонетического изменения кладовйще > кладвйще
(засвидетельствованная форма!) > кладбище позволяет возвести
различные формы анализируемого слова к единому источнику. Подобно тому,
как гроб-ов-ище является отыменным образованием, восходящим к
слову гроб 'гроб', 'могила', так и клад-ов-ище восходит к существительно-
55 Кажется, только И. И. Срезневский ошибочно производил д.-рус. клада от класти
'ропеге' (Срезн., I, 1211), смешивая глаголы *klati 'ропеге' и *kol-ti (—» рус. колоть).
125

му клада 'гроб', или, быть может, к форме муж. р. *кладъ,
засвидетельствованной в белорус, клады 'кладбище'. В словообразовательном
отношении рус. *кладъ {клада) дает производное кладовйще так же, как
стань — становище, стогъ — стоговище, горнъ — горновйще (Д., I,
380),мохъ —моховйще 'мшистое болото' (Д., II, 165), домъ — домовйще
'гроб, особенно долбленый', 'стан', 'притон' (Д., I, 466) и мн. др.
Этому ряду на -овйще противостоят по месту ударения такие образования
без суффикса -ое-, как стойбище, лежбище, пастбище, сходбище и др.
Форма кладбище оказывается здесь единственной с ударением на -йще,
что также служит доказательством ее происхождения из первого ряда
(< кладвйще < кладовйще). Оказавшись в одном ряду со словами типа
стойбище, слово кладбище под аналогическим воздействием этого ряда
изменило место своего ударения. Переходу слова кладовйще в ряд на
-бище, возможно, содействовала и народная этимология, которая стала
связывать его с глаголом класть (кладу — кладбище, как стою —
стойбище, лежу — лежбище и т. п.). Таким образом, изменение
кладовйще > кладвйще —> кладбище —> кладбище объясняет все
перечисленные здесь формы этого слова. Если же признать форму
кладбище (< *кладь-ба) исходной, то все остальные формы этого слова
остаются необъясненными. В семантическом плане слово кладовйще связано
с *кладъ (клада) так же, как становище 'место стана' — со стань,
горновйще 'место, где стоял горн' — с горнъ и т. п. Таким образом, слова
клад(а) — кладовйще входят не только в определенный фонетико-сло-
вообразовательный ряд, но и отражают общую семантику этого ряда.
Колоды (ср.: д.-рус.— церк.-сл. клада. — Срезн., I, 1211)
'выдолбленные пни дерева' употреблялись на Руси для захоронения мертвых вплоть
до времен Петра I, когда в целях сохранения леса русский царь издал
особый указ, запрещающий хоронить в колодах (Срезн., I, 1211).
Однако раскольники продолжали придерживаться старинного обычая и
после указа Петра (Д., II, 138).
Ст.-сл. клл-д-азь, клд-д-ьньць, д.-рус. коло-д-язь, коло-д-ъцъ = рус.
коло-д-езь, коло-д-ец, болг. кла-д-енец, кла-д-енче [3, II, 366], ерб.-х.
кла-д-енац 'колодец', 'ключ, источник' и др. О происхождении этих
славянских слов имеется обширная литература. Большинство ученых
считает праслав. *kold$zb заимствованием из германского ([39,123; 301,
355; 114, 65-68]; Пр., I, 336; Vas., I, 601; КЭСРЯ, 156, и др.). Согласно
этому объяснению, праслав. *koldQZb было заимствовано из герм.
*kaldingaz (ср.: гот. kalds 'холодный'), а форма колодец возникла под
аналогическим воздействием синонимичного слова студеней. Однако
гипотеза о германском происхождении слова колодец имеет целый ряд
слабых пунктов. Прежде всего, как отметил еще В. Р. Кипарский, «в
германском не обнаружено ни малейших следов слова *kaldingaz» [264,
38]. По существу, гипотетически восстанавливаемое герм. *kaldingaz
представляет собой кальку, созданную... этимологами с целью как-то
объяснить непонятное в словообразовательном и этимологическом
отношении славянское слово. Германская гипотеза никак не объясняет
126

такого странного, казалось бы, совпадения, как ст.-сл. кллдьньць
'колодец' — д.-рус. кладеньць 'меч-кладенец' — рус. диал. кладенец
'булат', 'сталь', 'уклад' — кладенец 'большой нож, которым режут
скотину' — кладенец 'скопец, холощеный', 'кладеный' — кладенец 'кладеное
животное' (Д., II, 114). Трудно предположить, чтобы все эти абсолютно
совпадающие в фонетическом и морфологическом отношении слова,
обладающие сложной словообразовательной структурой (суффиксы -д-,
-ен-, ~ец-), представляли бы собой исконно омонимические
образования. Наконец, гипотеза о германском происхождении слова колодезь
никак не объясняет значения 'долбленый улей',
засвидетельствованного у этого слова в диалектах русского языка, а также производного от
колодезь — колодезня 'покрышка на улей' (Д., II, 139). Как известно,
термины, относящиеся к области бортничества, отличаются обычно
исключительной древностью. А совершенно одинаковые отношения
между колода 'водопойное корыто' и колодезь 'колодец', с одной
стороны, колода = колодезь 'долбленый улей' — с другой, говорят о
необходимости анализировать вместе обе группы слов. Предположение об
этимологической связи между словами колода и колодезь 'колодец',
выдвинутое еще в XIX веке, в настоящее время категорически
отвергается. Так, например, В. Махек в качестве основного возражения
выдвигает такой аргумент: «Kolda ne signifie jamais un tronc creux» [292, 217].
Ошибочность этого утверждения очевидна (ср.: рус. колода
'долбленый улей, гроб, челн, долбленое корыто'). Возможность
семантического развития 'колода' —> 'колодец' подтверждается
болгарским стубел 'колода' —» 'колодец'. Другим возражением против
исконно славянского происхождения слова колодезь служит ссылка на
отсутствие соответствующей словообразовательной модели в славянских
языках. «Для того чтобы сравнение с kolda было научно
аргументировано, — пишет В. В. Мартынов, — необходимо доказать возможность
суффиксального словообразования на -eji'z'b в праславянском языке»
[114, 66]. Действительно, образования с суффиксальными -езъ, -язь
(< *-eng-is или *-ingis) отнюдь не являются типичными для русского
языка, так же как и для других славянских языков. Однако рус. железо,
например, никто не считает заимствованным словом только на том
основании, что для русского языка образования на -зо не являются
типичными. Ссылка на суффикс -ej>a, родственный лит. -ingas,
приведенная А. Брюкнером для доказательства славянского происхождения
слова колодезь [215,139], была признана неубедительной. И тем не менее
словообразовательная структура типа ст.-сл. кллдазь не является
совершенно чуждой славянским языкам. В старославянском
засвидетельствовано слово крлдежь.-ник'ъ. или крлдезнь-никъ 'вор' ([39, 136], Пр.,
I, 379), которое по своей структуре полностью совпадает с рус. диал.
колодез-ник 'промышляющий рытьем колодцев' (Д., II, 139).
Соотношение форм клдд-ежь-н- и кллд-езь-н- 'колодезный' аналогично
отношению между крдд-ежь-н- и крдд-ез-н-. Производные на *in-gis,
давшие ст.-сл. -азь, рус. -язь, -езъ, имеют надежные соответствия в бал-
127

тийских языках. Из слов с совершенно ясной этимологией можно
сослаться, например, на д.-прус, rag-in-gis 'олень' (ср.: лит. ragas = рус.
рог). Буквальное значение этого слова — 'рогатый'; ср.: рус. сохатый
(<— соха = лит. saka 'ветка, ветвь'). Таким образом, ragas 'рог' —>
rag-in-gis '(животное) с рогами' = *kolda 'водопойное корыто' —*
*kold-in-gis > кллд-азь '(источник) с колодой' в отличие от простого
родника или ключа (без водопойной колоды). Приведенное
сопоставление с балтийскими языками позволило, таким образом, выявить не
только соответствующую словообразовательную модель, но и ее общую
семантику. Нужно сказать, что на славянской (русской) почве
словообразовательная структура ст.-сл. клддазь. может быть объяснена и без
привлечения материала родственных языков. Рус. диал. колоз-ень
'долбленый улей' наряду с колода (с тем же значением) позволяет
предположить древнее чередование суффиксов d / g: *kol-da / *kol-ga. Отсюда
с обычным в славянских языках вторичным суффиксом *-епь были
образованы: 1) *kol-d-enb (> кла-день-ць. 'колодец') и 2) *kol-g-enb
(> *кла-з-ень, рус. колозень 'долбленый улей'). Таким образом, все
формы со значениями 'колодец' и 'долбленый улей' оказываются тесно
связанными между собой в словообразовательном отношении: д.-рус.
кладънъць 'колодец', рус. колодезь 'колодец', рус. диал. колодезь и
колозень 'долбленый улей'. Все эти слова оказываются производными от
*kolda 'выдолбленный деревянный сосуд' <— *kolti = лит. kalti 'долбить,
выдалбливать'. Общность происхождения столь различных по
значению слов, восходящих к глаголу *kolti, как 'корыто', 'чашка', 'улей',
'гроб', 'лодка' и т. д., находится в полном соответствии с тем
исключительным значением, которое имел процесс выдалбливания в древнем
плотничьем искусстве. Недаром плотников в новгородских говорах
русского языка звали долбежншами (Д., I, 460)56. Наконец, рассматривая
вопрос о происхождении слова колодезь и его связи с колода, нельзя не
учитывать топонимических данных. Среди гидронимов Верхнего По-
днепровья можно выделить в связи с этим правый приток р. Сейма Ко-
лодежь с вариантами Кладяжь и Колодезь [174, 126], в которых -ж- и
-з- распределены так же, как и в приведенных выше старославянских
формах. Определенный интерес представляет также наличие в
бассейне Днепра нескольких гидронимов Колозня [174, 109]; ср.: колозень
'улей'. В. А. Никонов приводит богатый топонимический материал,
свидетельствующий о наличии несомненной связи между топонимами
типа Колодезь и Колода [125, 188-192]. Как правило, многочисленные
топонимы Колода представляют собой водные источники или
неразрывно связаны с последними [125, 190-191]. Это обстоятельство
настолько бросается в глаза, что В. А. Никонов даже задает вопрос:
«Не означало ли слово колода первоначально не 'бревно', а какой-то
36 Ср. также в семантическом плане: рус. диал. долбуша, долблёнка 'долбленая
чашка, корытце', 'долбленый улей', долбанец 'челн', 'однодревка' (Д., I, 460), ерб.-х.
дубило 'корыто', дубёница 'долбленый улей'и т. п.
128

вид или существенное свойство водных источников?» [125, 191]. Но
дело здесь, конечно, не в изменении значения слова, а в семантическом
tertium comparationis. На самом деле слово колода, как это было
показано выше, «первоначально» означало совсем не 'бревно', а 'долбанец,
(нечто) выдолбленное'. Поэтому можно с очень большой долей
вероятности предположить, что слово колода (вернее, *kol-da) имело также
утраченное позднее значение *'русло'. В семантическом плане
отношение между значениями рус. колода 'корыто', 'улей', 'лодка',
*'русло' совпадает с суммой значений лат. alveus 'корыто', 'улей', 'лодка',
'русло'; ср. также: рус. корыто и болг. корйто или срб.-х. корито
'русло'. Вопрос о том, являются ли значения 'корыто' и 'русло' во всех
приведенных примерах исконно параллельными или одни из них
явились результатом метафоры, в данном случае — вопрос второстепенный.
Рус. кол-д-дба 'выбоина, рытвина на дороге'. Фасмер (Vas., I, 501)
объясняет как сложное слово, состоящее из *ка- ('кто') и *<1ь1-Ьь, со
значением 'was fur eine Hohlung' — к долбить51. В качестве
доказательства он приводит такие слова, как рус. диал. кадолб 'долбленая
кадочка, дуплянка' и белорус, каддлба 'выдолбленный ствол'. Однако
рассмотренный выше материал позволяет предполагать, что не слово
колдоба явилось результатом метатезы, а, наоборот, приведенные Фас-
мером формы могли возникнуть под воздействием народной
этимологии. Когда слова типа колдоба деэтимологизировались (после утраты
глаголом *kolti = лит. kalti значения 'долбить, выдалбливать'), в
некоторых из них под влиянием народно-этимологической связи с
синонимичным глаголом долбить произошла метатеза: колдоба —> *коддлба —>
*кадолба —> белорус, кадолба {а в первом слоге появилось или в
результате аканья с последующим изменением места ударения, или под
аналогическим воздействием близкого по значению слова кадь, кадка).
Слово колдоба в словообразовательном плане относится к *kolda
'выдолбленная (яма), выбоина' так же, как стыдоба — к стыд, хвороба —
кхвор(ый) и т. д.; ср. также: рус. диал. гол-д-оба 'голь, бедняки' (Д., I,
372), где ни о какой метатезе не может быть и речи, а суффиксальное -
б- в -оба явно не может относиться к корню.
Рус. кла-д-у, кла-с-ть 'подрезать', 'кастрировать'. Фасмер считает
возможным рассматривать это слово как идентичное слову класть
'ponere' (Vas., I, 565). Об этом же еще раньше писали Бернекер [16,1,
508] и Преображенский (Пр., I, 311). Однако следующие ниже слова
убедительно показывают неприемлемость подобного предположения.
Рус. кла-д-еный 'холощеный', рус. диал. кла-д-еиец 'скопец', кла-
д-енёц 'кладеное животное'; кла-д-ыш 'кладеный кабан' (Д., II, 114).
Всю эту группу слов народная этимология обычно связывает с кладу,
класть 'ponere'. На самом же деле эти слова представляют собой
производные не от глагола *kla-ti (= лит. kloti 'укладывать'), а от *kol-ti
57 Ср. критические замечания Б. А. Ларина по поводу этимологии подобного типа,
высказанные им в предисловии к русскому переводу словаря М. Фасмера [14а, Р].
5 Откупщиков
129

(= лит. kalti 'выдалбливать', 'вырезать' = ст.-ел. клати, рус. колоть —
с несколько иной суммой значений). Словообразовательная модель
выглядит здесь следующим образом: *kol-ti 'вырезать', 'подрезывать' —>
*kol-dos 'подрезанный', 'холощеный' —> *kol-d-ti (> кладу, класть
'холостить, кастрировать'). Семантически лит. kal-ti 'выдалбливать,
вырезать' относится к рус. диал. кладыш или кладенец так же, как лит. skobti =
skopti 'выдалбливать, вырезать' или skapoti 'вырезать', 'ковырять'
относится к рус. скопец. Аналогичное происхождение, как было
показано выше, имеют пол. kier-dos, kier-nos 'кладеный кабан' — к и.-е.
*(s)ker- / *(s)kor- 'резать' и рус. боров 'кладеный кабан' — к и.-е. *bher- /
*bhor- 'резать' и др.58. Таким образом, д.-рус. кладъньцъ 'колодец' и рус.
диал. кладенец 'скопец', 'кладеное животное' представляют собой
омонимию, возникшую на базе полисемии того глагола, к которому оба эти
слова восходят (значения 'выдалбливать' и 'вырезать'). Теперь
необходимо рассмотреть еще одно омонимичное слово — Д.-рус. кладъньцъ
'меч-кладенец', а также родственные ему славянские образования.
Д.-рус. кла-д-еньць 'меч-кладенец'. Авторы этимологических
словарей, ссылаясь на А. Н. Веселовского, возводят (хотя и с
колебаниями) д.-рус. кладенъцъ и рус. кладенец к ит. clarenca — эпитету меча Бовы
(Пр., I, 311; Vas., I, 565). Никакой аргументации в пользу этой
этимологии в словарях не приводится. А. Н. Веселовский в небольшой заметке
(ее объем менее одной страницы) отмечает проникновение ит. clarenca
в древнерусский язык в форме кгллренцыл и кгллденцыл. Последнюю
форму (с д вместо р) он объясняет как результат воздействия слова
кладенец русских народных сказок. Этимология слова кладенец,
продолжает Веселовский, нуждается в дальнейших исследованиях. В качестве
предположения (vielleicht) он пишет о возможности развития:
clarenca —> кгллренцыл —> кгллденцыл —> кладенец [404, 310]. Нужно
заметить, что сам Веселовский изменение р в д (в форме кгллденцыл)
объяснял воздействием слова кладенец и что иначе это изменение очень
трудно (если вообще возможно) объяснить. Следовательно, в момент
заимствования слова clarenca в русском языке уже имелось слово
кладенец. А это обстоятельство исключает этимологию последнего слова,
принятую в словарях Преображенского и Фасмера, которые не
обратили внимания на отмеченное противоречие в аргументации
Веселовского59. Помимо данного слабого пункта, гипотеза об итальянском
происхождении слова кладенец никак не объясняет наличия в диалектах
58 Правильность приведенных этимологических сопоставлений подтверждается тем
обстоятельством, что слав. *Ьог-уъ, например, обозначает самых различных домашних
животных (свиней, овец, коз, бычков), но преимущественно кастрированных.
Ср.: срб.-х. брав 'кастрированный баран' и рус. боров 'кладеный кабан' (подробнее об
этих славянских примерах см.: [195, 14-15]).
59 Кстати, вряд ли сам Веселовский придавал большое значение своей догадке. Иначе
он не стал бы говорить о необходимости дальнейшего изучения вопроса об этимологии
слова кладенец. Как это нередко бывает, этимологи подхватили предположение Весе-
130

русского языка таких слов, как кладенец 'большой нож, которым режут
скотину', кладенец 'булат', 'сталь', 'уклад'. Кроме того, гипотеза эта
исходит из маловероятного предположения, что с рассмотренными выше
словами (кладе?1ец 'колодец' и кладенец 'скопец') у слова кладенец 'меч'
нет ничего общего, кроме случайного совпадения в звучании. Между
тем если допустить общее происхождение всех этих слов, этимология
последнего из них окажется достаточно ясной и без предположения о
маловероятном заимствовании из итальянского. По-видимому, праслав.
*kol-ti, как и лит. kal-ti, наряду со значением 'выдалбливать',
'вырезать' имело также значения 'бить, ударять' и 'ковать'. Ст.-ел. клати,
рус. колоть и соответствующие родственные славянские слова
частично или полностью утратили как первые два значения ('выдалбливать',
'вырезать'), так и последнее ('ковать'), сохранив их, однако, в
многочисленных производных. Семантически связь между этими
значениями легко объяснима: 'бить, ударять' —> 1) 'долбить'; 2) 'ковать'60.
Исходное значение глагола — 'бить, ударять' — сохранилось в рус. диал.
заколотъ(ся) 'ушибить(ся)' (Д., I, 582), а также у фреквентативного
глагола колотить: *kol-ti 'бить, ударять' —> *kol-tos (рус. коло-т-ый, рус.
диал. коло-т 'пест маслобойной ступы' — Д., II, 141) —> *kol-t-iti 'часто
ударять', 'расшатывать'. Это словообразовательное развитие было
установлено еще Ф. Миклошичем [39, 125]. Значение 'ковать' у
рассматриваемого глагола наиболее надежно засвидетельствовано в лит. kalti и
его многочисленных производных. В славянских языках значение
'ковать' у глагола *kolti было утрачено. В этом значении повсюду получил
распространение глагол *kouti (рус. ковать). Однако следы древнего
значения глагола *kolti сохранились у таких производных, как рус. диал.
колоть 'закал стали' (Даль дает с пометой стар. — II, 142)61 < *kol-tis;
ср.: лит. kal-tas 'кованый'. Суффиксальное образование *kol-dos
(> *клддъ) должно было означать 'кованый', причем клд-дт.: лит. kal-
tas = ст.-ел. ТБрь-дъ : лит. tvir-tas. Реконструированная форма ^ладъ
'кованый (металл)' имеет ряд рефлексов в славянских языках, в
частности ст.-ел. кла-д-ивт» = кла-д-иво, д.-рус. кла-д-иво, макед. и болг.
диал. кла-д-йво, чеш. kla-d-ivo 'молот' и др. В словообразовательном и
семантическом отношении клад-иво 'то, чем куют (металл)' = ст.-сл.
екч-иво 'то, чем секут, рубят' = рус. огн-иво 'то, чем высекают огонь'
ловского, ссылаясь на его заметку как на аргумент, хотя ее содержание говорит скорее
против данного предположения. Некоторые из так называемых «общепризнанных»
этимологии вошли в обиход благодаря именно такого рода непроверенным ссылкам,
неизменно переходя из одного словаря в другой.
60 Ср.: совр. нем. Schmieden 'ковать' — образование с дентальным суффиксом от
и.-е. *(s)mei- 'бить', 'рубить', 'резать' [34, 664]. Нем. Schmied 'кузнец' семантически
восходит к тем же самым двум значениям глагола ('ковать' и 'выдалбливать',
'вырезать'), которые отражены в праслав. *kolti. «Das Wort (Schmied. — Ю. О.) bezeichnet
eigentlich 'Metall- oder Holzarbeiter'» [24, //, 1077].
61 Слово закал означает здесь не 'закаливание', а 'свойство закаленной вещи по
качеству: слабый, крепкий, хрупкий закал' (Д., I, 582), т. е. закал стали здесь = с о р т стали.
131

и т. п. Рус. диал. кладенец 'булат', 'сталь' позволяет полагать, что
слово *клдлть означало не просто 'металл', а конкретно 'сталь'. Таким
образом, меч-кладенец — это 'булатный, стальной меч' (букв, 'меч-кова-
нец'; ср.: слав. *kolti 'ковать' —> кла-денец 'меч' и лит. kalti 'ковать' —>
kalavijas 'меч' —Fr., 207). Возможно, что производным от глагола *kolti
'ковать' в конечном итоге является также д.-рус. колонтаръ 'безрука-
вый панцирь из металлических пластинок' (Срезн., I, 1258). Это
трудное слово фактически, кажется, вообще не этимологизировалось.
Преображенский (I, 337) и Фасмер (I, 507) в очень осторожной форме
допускают возможность заимствования, оставляя, однако, открытым
вопрос о его источнике. Словообразовательная структура д.-рус.
колонтаръ дает возможность рассматривать это слово как исконно
славянское образование. Производные на -аръ можно подразделить в
славянских языках на две семантические группы: 1) чеш. kovaf 'кузнец', zvonaf
'колокольный мастер', rybaf 'рыбак', kosaf 'мастер по изготовлению кос,
косарь' и т. п. — производные, обозначающие лицо или орудие
действия; 2) рус. сухарь, словарь, рус. диал. кочкаръ (обычно
употребляется во мн. ч.) 'место, покрытое кочками' [14, /, 1492]62. Последние два
примера являются отыменными образованиями, обозначающими
совокупность однородных предметов. Именно таким словом и является, быть
может, д.-рус. колонтаръ. Корень *kol- в значении 'ковать' наряду с
производными *kol-dos (—> кла-д-иво и др.) и *kol-tos (—> лит. kal-tas
'кованый') мог иметь также и отглагольное прилагательное *kol-nos с тем
же значением (чередование d /1 / n)63. Производные *ко1-п-агь и *kol-t-
агь могли дать контаминированную форму коло-н-т-аръ (ср.: бороз-д-а
и бороз-н-а —> бороз-д-н-а и т. п.)64. Таким образом, колонтаръ — это
панцирь, изготовленный из кованых металлических (стальных?)
пластинок, подобно тому как кольчуга — это доспех, изготовленный из
металлических колец. Наличие таких производных глагола *kolti
'ковать', как рус. диал. кладенец 'булат', 'сталь', колоть 'закал стали',
кладенец 'меч', д.-рус. кладиво 'молот', дает возможность пересмотреть и
традиционную этимологию слова уклад.
Рус. у-кла-д 'сталь'. Связь с кладу, класть 'ропеге' является
общепризнанной (Vas., Ill, 179). В последнее время эта этимология,
предложенная еще В. И. Далем, была подробно разобрана в интересной и
ценной в общетеоретическом плане статье В. И. Абаева [55]. Согласно этой
этимологии, слово уклад 'сталь' происходит от укладывать и когда-то
означало стальную «накладку», которую наваривали на железное
орудие [55, 76-78]. Пример из Даля: «Топор с укладом, науклаженныи»
(Д., IV, 482). Возможность подобной этимологии подтверждается серб-
62 Подобного рода примеры обоих типов имеются в большом количестве во всех
славянских языках.
63 Ср.: рус. диал. коло-н-ый = коло-т-ый, в которых чередование суффиксальных
н /т засвидетельствовано у того же самого корня *kol-.
64 О контаминированных формах этого типа речь будет идти в конце настоящей главы.
132

ским надо 'сталь' — словом, которое Э. Бернекер возводил к на- и дгъ-
'класть' [16, /, 193], а также осет. aendon 'сталь' [55, 78-79]. С
семантической точки зрения эту этимологию следует признать
правдоподобной благодаря наличию так называемого «изосемантического ряда».
Однако в ней не все убеждает до конца. Серб, надо — очень трудное
слово, и указанная его этимология отнюдь не является бесспорной. Об
этимологии осетинского слова я судить не берусь, но и сам ее автор
признает, что она обязана происхождением русскому слову уклад, а сама
по себе далеко не является очевидной. Однако, если даже допустить,
что этимологии сербского и осетинского слов абсолютно бесспорны,
связь рус. уклад с кладу (вернее, с праслав. *klati) будет и в этом случае
лишь возможной, а не необходимой65. Приведенный в статье
В. И. Абаева изосемантический ряд недостаточно велик и не столь
очевиден, чтобы считать этимологию уклад <— укладывать доказанной.
Кроме того, как уже неоднократно указывалось выше,
существительное (у)клад не может быть производным от глагола класть; его следует
(если придерживаться традиционной этимологии) возвести к глаголу
*kla-ti 'класть'. Однако старославянская форма *клд-дт» может
восходить к двум различным праславянским глаголам: 1) *kla-ti (= лит. klo-ti)
'класть', 'укладывать'; 2) *kol-ti (= лит. kal-ti) 'ковать'. Поскольку от
второго глагола ('ковать') в славянских языках сохранились
производные со значениями 'булат', 'сталь', 'закал стали', 'меч', 'молот' и др.,
будет вполне естественным предположить, что и рус. уклад — слово
того же происхождения. Таким образом, слово уклад имеет буквальное
значение 'укованный, выкованный или накованный (на что-либо)
металл'. Сталь, как известно, не накладывали, а наковывали
(наваривали с последующей ковкой) на железное орудие. В этом отношении
предлагаемая этимология ближе к действительному положению вещей,
чем традиционная. Нужно сказать, что и рус. диал. укладить, уклажи-
вать совсем не означает 'укладывать'. Укладить = рус. диал. сталить =
укр. надити (ср.: серб, надо 'сталь') — все три слова представляют
собой отыменные образования от трех различных
существительных со значением 'сталь'. Связь же с глаголом класть 'ропеге'
является типично народно-этимологической. Объясняется она тем, что в
славянских языках глагол *kolti утратил значения 'долбить' и 'ковать',
сохранив их только в своих довольно многочисленных производных66.
Наконец, изложенная этимология слова уклад также может быть
отнесена к хорошо известному изосемантическому ряду, в котором слово
'металл' или различные названия металлов восходят к тому же корню,
что и глаголы со значением 'ковать': чеш. kov 'металл' — kouti
'ковать', лит. kalas 'металл' —kalti 'ковать', д.-в.-н. smlda 'металл' и, воз-
65 Подробнее об этом см. ниже, в гл. VII, посвященной принципам
этимологического анализа (с. 195-199).
66 Ср.: рус. колода, кладыш, кладбище и др., также соотносимые народной
этимологией с глаголом кладу, класть.
133

можно, ст.-сл. м'Ъдь, д.-ирл. mem 'металл' (с суффиксальным
чередованием d / п) — и.-е. корень *(s)mei- / *(s)moi- 'бить, ударять' (—»
'ковать'); ср.: совр. нем. Schmieden 'ковать' [24, //, 1078]61. Таким образом,
предлагаемая этимология позволяет объединить в одно целое большую
группу родственных слов, которые обычно рассматривались
изолированно друг от друга: рус. уклад 'сталь', рус. диал. кладенец 'булат',
'сталь', колоть 'закал стали', д.-рус. кладиво 'молот', кладеньцъ 'меч',
а также, возможно, колонтарь 'панцирь из кованых металлических
пластинок' и рус. диал. кладенец 'нож'. Все эти слова легко объясняются
как производные от глагола *kolti 'ковать'.
* & ^
Ст.-сл. про-коу-ДА 'скудость, бедность', 'порча', д.-рус. про-ку-да 'зло,
вред', 'колдовство', ку-д-ити 'порицать', ку-д-есы (мн. ч.) 'волхование',
ку-д-есъникъ 'волхв, чародей', рус. диал. ку-д-еса (мн. ч.) 'чудеса
посредством нечистой силы' (Д., II, 212). Эти и другие родственные слова
позволяют восстановить форму *коу-ДА, представляющую собой
перегласовку к hoy-ДА (см. ниже). Наличие перегласовки в корне (*kou- / *keu-)
и чередование суффиксальных основ (рус. диал. ку-дъ 'волхование' —
основа на -i-; ку-дъ 'злой дух, сатана' — е / о или -u-основа; ку-дес-а —
основа среднего рода на -os- / es-; про-коу-ДА — основа на -а) — все это,
вместе взятое, исключает возможность какого-либо заимствования.
Однако убедительной этимологии у данной группы слов нет (Vas., I, 681).
Ст.-сл. лд-д-нга, ал-д-ига 'лодка, корабль', д.-рус. ло-д-ья, укр. ло-дь,
рус. ло-д-ка и др. И.-е. соответствия: д.-исл. al-da, норв. диал. ol-da
'корыто'. Чередование суффиксов: рус. ло-д- (ка) I лат. al-v-eus 'корыто'
(d/ у) [24, //, 789]. Последнее сопоставление, правда, признают не все
исследователи (Vas., I, 52; W.-H., I, 34-35).
Рус. диал. ля-да, ля-да и ля-до 'поросшее мелким лесом поле',
'пустошь' (Д., II, 286), ля-д 'низменная поляна в лесу' [7, 107], белорус.
ля-да 'росчисть, починок' [10, 275], чеш. la-do, la-da, в.-луж. la-do
'невозделанные поля, залежь'. Производные: д.-рус.лядина 'пустошь', рус.
диал. лядеть 'порастать молодняком' (Д., II, 286).
Словообразовательная структура *len-da позволяет гипотетически выделить суффикс -da
(-do). Такое предположение подтверждается наличием чередования в
рус. диал. ля-ш-ина (= ляда — Д., II, 287) / д.-рус. ля-д-ина, а также в
рус. ля-ш-ский I д.-рус. ля-д-ьский (оба слова означают 'польский').
Семантическая связь между ляшина, лядина 'пустошь', 'поле' и ляшский,
лядъский 'польский' та же, что и в случае поле, поляна — польский,
поляне (ср.: [16, /, 705]; Vas., II, 81).
Ст.-сл. ла-д-вии 'бедро', рус. ля-д-вея и др. Слово имеет надежные
и.-е. соответствия: лат. lumbus (< *londhuos), д.-исл. lend 'бедро' (Vas..
II, 81-82) — и относится к древним -и-основам [376, 86]. Чередование
67 Новая этимология ст.-сл. лгЬдь, предложенная В. И. Абаевым [57], явно уступает
традиционной, хотя она и была одобрительно встречена некоторыми лингвистами.
134

суффиксальных d/g: рус. ля-д-вея Iля-га = ля-ж-ка (*len-d-/*len-g-).
Последнее сближение слов с указанием на их родство было сделано
еще Я. К. Гротом [73, II, 307].
Рус. диал. меле-да 'кедровые орехи' [11, 90], 'семечки'
'неспорынья, игрушка' 'медление' [7, 110]. Производные: рус. диал. мелёдинка
'каша из пшеничной муки' (картотека ПОС),меледйть 'бездельничать'
'медлить' ([7, ПО]; Д., II, 316). По поводу этимологии рус. меледа Фас-
мер пишет всего одно слово: «dunkel» (Vas., II, 114), а меледйть он
сопоставляет по значению с медлить, хотя и отмечает фонетические
затруднения, возникающие при этом сопоставлении (там же). Оставшееся
неизвестным Фасмеру псков. диал. мелёдинка^ имеет достаточно
прозрачную этимологию (корень *mel-/*mol- 'молоть') и подтверждает
отвергнутое в новых словарях предположение Г. А. Ильинского о связи
слов меледа и ст.-сл. младъ [94, 196]69. Таким образом, псков. диал.
мелёдинка можно объяснить как слово, означающее 'каша из
молотого или мелкого зерна'. Меледа 'кедровые орехи' и 'семечки'
может в этом случае рассматриваться как слово, синонимичное
образованному от того же корня слову мелочь. Отсюда переносное значение
'неспорынья, игрушка, забава от безделья' с производным меледйть
'бездельничать' —> 'медлить'. Связь между меледйть нмедлить
допускает различные объяснения: метатеза; развитие значения 'медлить'
у глагола меледйть под влиянием слова, близкого по звучанию и
значению (медлить). Родственным образованием без суффиксального -д-
является, помимо рус. молоть, также млеть и соответствующие слова
из других славянских языков.
Ст.-сл. мла-дт,, рус. моло-д, рус. диал. моло-дъ 'молодая поросль'
(Д., II, 332) и др. Производные: словен. mladiti 'смягчать', болг. младдк
'почка, побег'. Этимология рассматриваемых слов установлена с
полной определенностью: все они восходят в конечном итоге к и.-е. корню
*mel-/*mol- 'молоть, растирать, размягчать'; *mol-db 'мягкий,
нежный' —» 'молодой' [16, //, 72]. Суффикс -дъ, с абсолютной
очевидностью устанавливаемый на основании этой этимологии, имеется в
перечне Шпехта [376,199]. Ст.-сл. млддъ относится к числу очень древних
образований. Отчасти об этом свидетельствуют такие соответствия, как
лат. mollis (< *mol-d-u-is) 'мягкий' или д.-инд. mrdus 'мягкий, нежный'.
Однако при значительной распространенности подобного рода
словообразовательных моделей эти соответствия могли возникнуть и в
результате независимого параллельного развития. Неоспоримым
доказательством древности ст.-сл. младт» является исключительно интересная
славяно-балто-венетская изоглосса, отмеченная В. Порцигом: вен.
68 Слово отсутствует также и в подробнейшем перечне славянских названий каш
У О. Н. Трубачева[180].
69 Г. А. Ильинский не объясняет значения приведенных здесь диалектных слов,
останавливаясь лишь на явно вторичных значениях, таких, как 'слабый' (<— 'мягкий')
и 'мешкотный' (<— 'неуклюжий' <— 'медленный').
135

Molzonkeo (дат. п. ед. ч. имени собственного) < *moldenkio < и.-е.
*mldnki-o, что полностью соответствует ст.-ел. л\лддемьць и д.-прус,
maldenikis 'дитя' [346, 148] (венетское имя засвидетельствовано и в
форме без уменьшительного суффикса: Molzna [346, 148]). Полное
совпадение образований со столь сложной системой суффиксов
(*-d-en-ek-) в трех различных и.-е. языках, безусловно, не может быть
случайным. Этот пример представляет исключительную важность для
установления относительной хронологии праславянской и
индоевропейской именной суффиксации.
Рус. диал. пеле-да 'стреха на скирде', 'навес, крыша овина' = пёле-д ~
пелё-д. Производные: пелёдитъ 'кутать, укрывать, крыть' (Д., III, 28).
Фасмер считает рус. пеледа заимствованием из балтийского (ср.: лит.
pelude 'мякинник') на том основании, что в других славянских языках
это слово отсутствует (Vas., II, 332). О неприемлемости точки зрения
Фасмера свидетельствуют следующие факты: 1) отсутствие литовского
и в предполагаемом русском заимствовании; 2) различное место
ударения в литовском и русском словах; 3) семантические расхождения; 4)
наличие в русском языке слова пела с тем же значением, что и лит. pelaT
(мн. ч.) 'мякина'; оба слова имеют более простую
словообразовательную структуру, чем лит. pelude; 5) наличие суффиксальных
чередований в русском языке. Отсутствие соответствующих слов в других
славянских языках не может служить решающим аргументом в пользу
предположения о заимствовании, ибо каждый язык имеет
определенный пласт древнейшей лексики, присущий только ему одному.
Чередования: рус. диал. пеле-да = пёле-д I пеле-на = пёле-на 'стреха'; ср.
также производные: пелё-д-итъ!пелё-н-ить (крышу. — Д., III, 28) —
с чередованием d/n. К этой же группе слов относятся также: 1) рус.
пле-на I пле-ва 'кожица, тонкая оболочка' — с чередованием -па / -иа
[376,141]; 2) рус. диал. пеле-га 'часть луба, кора, сдираемая при
очистке лыка'. В итоге налицо чередование суффиксов -da / -па / -ga- / ua70.
Семантическая связь между пеле-да и пеле-га особенно ясно выступает в
производных пелё-д-итъ = пелё-ж-итъ 'ухичать избу на зиму соломой'
(Д., III, 28). Что же касается суффикса *-иа, то его чередование можно
проиллюстрировать также на примере сопоставления с литовским
языком: рус. пелё-ва = пелё-ва = полд-ва 'мякина' /лит. pelude 'мякинник'—
с чередованием у / d7'. Наличие в русском языке перегласовки е / о (пелёва I
полова), суффиксальных чередований, а также образования с нулевым
суффиксом (пела ~ лит. pelaT 'мякина, шелуха') исключает возможность
70 Суффикс *-уа представляет собой, по всей вероятности, вокализацию древней
-u-основы: праслав. *pel-ua < *pelu-a может быть сопоставлено с лит. pelu-de. Слово это
отсутствует в фундаментальном исследовании Р. Экксрта, посвященном древним
основам на -и- в праславянском языке [195].
71 Нужно отметить, что данное чередование в отличие от предыдущих является
вторичным, ибо генетически лит. й соответствует русскому в в слове пелёва. Кроме того,
приведенные русские слова представляют собой отглагольные образования, а
литовское слово деноминативного происхождения.
136

заимствования рус. диал. пеледа из литовского языка. Объединяющим
все рассмотренные слова значением является значение корня *pel- / *pol-
'покрывать, обволакивать': пеледа 'стреха, навес, крыша', пелега 'кора,
покров дерева', пелёдить = пелёжить = пелёнить 'кутать, укрывать',
пелена 'стреха', 'покров', пеленать 'кутать', пелёва 'шелуха',
'оболочка зерна' и т. д. (ср.: Пр., II, 33).
Ст.-ел. пло-дт» и соответствующие славянские слова еще П. Перссо-
ном были отнесены к числу производных с суффиксом -дъ (древняя
-и-основа [337, 668]; ср. также: Vas., II, 383).
Ст.-сл. прж-дъ 'песок', д.-рус. пру-дъ 'песчаная отмель',
'запруженное место', 'поток', укр. пру-д, чеш. prou-d 'быстрое течение,
быстрина' и др. Из производных следует отметить укр. прудкий 'быстрый'
[5, III, 493]. Перечисленные слова имеют надежную и общепризнанную
этимологию: ст.-сл. прж-д перегласовка к прА-д- (рус. прядать) (Vas.,
II, 450). Чередование суффиксов d/g: прж-д-, прл-д-/ прж-г-, прА-г-
(ср.: р. Пряжка в русской гидронимии, а также рус. у-пругий, прыгать
и др.).
Д.-рус. пря-дь. Производные от основы *pren-d-: ст.-сл. прА-жд
(->Kd<*-dja) 'пряжа', прАдж, прАсти 'прясть' и др. Этимология
спорная. Предполагаемая связь с предыдущей группой слов (Пр., II, 144-145)
сомнительна, так как семантические отношения остаются неясными.
Ст.-сл. рд-дъ, трус.ра-д и др. Суффиксальное происхождение -д-
гипотетически устанавливается на основании сопоставления с д.-греч.
epajioci 'люблю'. Это сопоставление, предложенное Г. Хиртом [252, 77],
было принято А. Мейе [301, 321] и М. Фасмером (Vas., II, 481), хотя его
и нельзя считать достаточно аргументированным.
Ст.-сл. р'Ь-д'ь-к'ь 'редкий'; без вторичного суффикса -к- образованы
ст.-сл. по р'Ь-д-оу 'редко' и рус. диал. ре-дь 'состояние чего-либо
редкого, жидкого' (Д., IV, 120). Родственные и.-е. формы: лит. re-tas
'редкий', re-tis 'решето', лат. гё-te 'сеть' — с чередованием d/t.
Чередование d / n засвидетельствовано в родственных латышских формах: re-d-s =
rij-n-s 'редкий' (M.-End., Ill, 518, 520). Простой глагольный корень (без
суффиксального *-d-) сохранился в лит. yr-u, ir-ti 'разделять' (Fr., 723-
725; Vas., II, 503, 504).
Ст.-сл. *рты-д,ь (ср.: рус. на-вз-ры-д). Производные: ст.-сл. ртл-ддти,
рус.рыдание и др. Родственные и.-е. слова: лит. rauda 'плач', д.-инд. roditi
'плачет', лат. rudere 'кричать, реветь (о львах, ослах и др.)'.
Суффиксальные чередования: ст.-сл. рта-д-дти / рта-к-дтн, рус. ры-ч-ать (d/k).
Последнее слово Фасмер сопоставляет с реветь (Vas., II, 502). Рус.
реветь весьма показательно в семантическом плане: это слово объединяет
в себе значения рус. рыдать и рычать. Впрочем, семантическая связь
между словами с этими двумя значениями — довольно обычное явление.
Ст.-сл. рА-дъ 'ряд, строй, порядок', рус. ря-д, ерб.-х. рё-да и рё-д
'ряд', чеш. fa-da 'класс, разряд'. Наиболее близким из родственных слов
является лит. rinda 'ряд, линия' — с суффиксальным -da (см.: M.-End.,
Ш, 470 и особенно: Fr., 687-688).
137

Рус. диал. скоро-да 'борона' (Д., IV, 204), д.-рус. о-скър-дъ 'топор',
скор-дъ 'вид меча' (последнее олово у Фасмера отсутствует).
Производные: рус. диал. скородить 'боронить'. Родственные и.-е. образования:
лит. skardyti 'резать', 'рыть (землю)', д.-англ. sceort 'короткий', д.-в.-н.
scherze 'отрезанный кусок' (Vas., II, 647). Формы без суффиксального
*-d-: д.-рус. скора 'шкура', лит. skara 'лоскут', нем. scheren 'резать' и др.
Ст.-сл. ск/к-дъ 'бедный,недостаточный',рус. диал. ску-да 'бедность',
рус. па-ску-да. Перегласовка к щадить, И.-е. корень *sken-/ *skon-
'резать', 'сечь'; ср.: лит. skinti 'рубить, сечь' (см.: Vas., II, 653).
Семантическая связь с корнем аналогична соотношению между д.-греч. cpsiSo^ac
'щажу' и д.-инд. bhinatti 'рассекает' (Пр., II, 314).
Д.-рус. сла-дъ-ка 'постланное, подстилка' (Срезн., III, 409). Слово у
Фасмера отсутствует, но этимология его очевидна. Чередование
суффиксов d/n: сла-дъ-ка /рус. диал. сла-н-ка 'стелющийся по земле
кустарник' ([11,158]; Д., IV, 326).
Ст.-сл. слд-д'ъ-к'ъ. 'сладкий', д.-рус. соло-дъ и др. Родственные
слова: рус. соль, гот. salt 'соль', лит. salti 'делаться сладким', saldus
'сладкий' и др. Как показывает последнее слово, ст.-сл. слл-дть-(кгь)
относится к основам на -и-. Чередование суффиксов: сла-дгь-(къ) / слд-нъ
'соленый' — d/n (ср.: [376, 198]). Возможно, что то же самое
суффиксальное чередование засвидетельствовано и в гидронимах Я-сол-да и
Я-сол-на, представляющих собой параллельно существующие
варианты названия левых притоков Струмени и Припяти [174, 213-214].
Начальное Я- здесь может быть того же происхождения, что и в рус. я-водъ,
я-щер, пол. ja-brzqd (см. с. 120) и т. п.
Ст.-сл. сл'Ь-д'ъ, 'след', по-сл'Ь-дь 'после', болг. сле-д = сле-да 'след'
и др. Славянский материал не дает достаточных оснований для
выделения суффикса -дъ. Лтш. диал. формы: sliene = sliede = sliedne 'след' (М.-
End., Ill, 937-939) — могут быть объяснены не только как чередование
d/n, но и как результат развития sliede —> sliedne —> sliene (M.-End., Ill,
939). В пользу суффиксального происхождения -дъ говорит общая
структура славянских слов, а также наличие чередования суффиксов *b / *dh
у ряда и.-е. производных корня *(s)lei- 'скользить', к которому,
по-видимому, относится и ст.-сл. сл'к-д'ь (ср.: Рок., 960-961).
Д.-рус. о-слА-дь 'толстая жердь, бревно' (Срезн., II, 728), рус. диал.
о-сля-ди (мн. ч.) 'жерди, которые кладутся под солому по всей крыше'
[7,135]. Производные: рус. диал. о-сле-д-ина = ослядь. Фасмер
затрудняется в этимологизации этих слов: «Etwa zu хлуд?» (Vas., II, 284).
Несмотря на неясную этимологию, разбираемые слова являются
определенно славянскими образованиями с суффиксом -дь. Об этом
свидетельствует чередование суффиксов d/g в словах о-слА-дьIсля-г-а
(*slen-d- / *slen-g-); ср. также: слеги 'жерди, которые кладут под солому
поперек стропил' (Д., IV, 219). Подобно слову ослядь, рус. диал. сляга
встречается также в форме с е (слега) и с приставочным о- (ослеги).
Столь полное совпадение чередующихся форм не оставляет сомнений
в суффиксальном характере -дь в д.-рус. ослАдъ. Нужно также обратить
138

внимание на полное совпадение в чередовании суффиксов у слав.
*sle-db/*sle-ga 'жердь' и *l?-d-uija / *le-g-a 'бедро' (см. выше ст.-сл.
ЛАДВига). Можно полагать, что эти слова имеют общее происхождение
(образования с «подвижным S-» и без него). Семантическая связь
между словами, означающими 'бедро' и 'жердь, бревно', обычна и
достаточно хорошо известна.
Ст.-сл. сл\ргь-дть 'plebeius', д.-рус. смър-дъ 'крестьянин, мужик' и др.
Перегласовка в корне: ст.-сл. сл\рд-дъ, д.-рус. сморо-дъ 'зловоние, вонь'
(Срезн., III, 445^46), рус. сморо-да. Производные: ст.-сл. смръд'Ьти =
рус. смердеть и др. Обычные ссылки в этимологических словарях:
смерд— «к смердеть» (Пр., II, 334; Vas., II, 671) — создают неверное
впечатление о том, что слово смерд восходит к смердеть. На самом
деле словообразовательная связь между этими словами является прямо
противоположной: ст.-сл. смръдъ (сирддъ) —> смръд^ти так же, как
бл'Ьд'ь —> бл'Ьд'Ъти 'бледнеть', рус. солод —> солодеть, лит. smirdas
'вонючий' —> smirdeti 'вонять' и т.п. Чередование суффиксов d/n: ст.-сл.
смрАдъ (< *smor-dos) / гот. smar-nos (вин. п. мн. ч.) 'навоз, кал' [25, 439].
Ст.-сл. си'е-дт» 'темный', срб.-х. смё-h 'карий', 'гнедой', 'смуглый',
чеш. sme-dy, sne-dy (n под воздействием синонимичного hnedy [31,341])
'смуглый'. Надежной этимологии у приведенных слов нет [267, 44-45;
36, 461]. Русский гидроним Сме-д-ва (река в районе Тулы и Рязани)
говорит о том, что праслав. *smoi-du- относилось к основам на -u- (Vas.,
II, 670). В работе Эккерта, посвященной праславянским -и-основам,
ст.-сл. сл^дт» отсутствует.
Ст.-сл. стд-до имеет соответствия во всех славянских языках.
Некоторые ученые считали, что данное слово является заимствованием
из германского, ссылаясь при этом на «необычность» суффикса -до
в славянском (ср.: Пр., II, 371; [114, 53, 54]). В последнее время связь
ст.-сл. стд-до, а также стд-дь 'стадо' [40, 880] с глаголом ста-ти
является, в сущности, общепризнанной (см., например: Vas., Ill, 2). В
новейших работах идею о заимствовании из германского отстаивает лишь
В.В.Мартынов [114, 53, 55].
Ст.-сл. стрд-дд 'работа', словен. stra-d 'голод, нужда' и др.
Производные: ст.-сл. стрдддти 'трудиться', 'страдать', стрдсть (< *stradtb)
'страдание', 'борьба', стрддькд 'подвиг'. Слова относятся к группе
стараться (Пр., II, 393; W.-H., II, 601-602; Vas., Ill, 4 и 21-22), что
свидетельствует о суффиксальном характере -дд.
Д.-рус. стрь-дь = стре-дъ 'мёд'. Производные: д.-рус. стрьдь-ныи
'сладкий'. Фасмер ограничивается простой ссылкой на германские
соответствия типа нем. Stradel 'водоворот, пучина' (Vas., Ill, 23), что мало
проясняет как словообразовательную структуру, так и этимологию
слова. Однако сама по себе ссылка, приведенная Фасмером, видимо,
является правильной. Нем. Strudel восходит к и.-е. корню *ser- 'течь' [34,
759], вернее — к форме этого корня *sre(u)- (ср.: д.-греч. ргы 'теку').
Чередования суффиксов: д.-рус. стре-д-ъ I' стре-мя 'течение' / стре-ж-енъ
'быстрина' (d/men/g). Чередующейся формой с иной ступенью огла-
139

совки корня *sre(u)- / *sro(u)- является также рус. стру-я (d / j). Таким
образом, исходное значение д.-рус. стредь 'текучий (напиток)'.
Ст.-сл. стоу-д-ь, сты-дъ, д.-рус. сту-дъ 'стыд, срам', рус. сты-д; рус.
про-сту-да, рус. диал. сту-да, сту-дь, сты-дь 'холод, мороз' и др.
Существует два основных этимологических истолкования всей этой группы
слов: 1) связь с лат. tundere 'ударять' (—> 'мороз, холод' —> 'стыд'); 2) к и.-е.
*stou- 'стоять' —> 'стыть, замерзать' —> 'стыд' (см.: Vas., Ill, 33-34).
Семантическое развитие 'холод' —> 'стыд' явилось предметом
специального исследования в содержательной статье Б. А. Ларина [104].
Чередование суффиксов d / g засвидетельствовано в формах сту-д-а, сты-д-ъ
'холод' / сту-г-нутъ, сты-г-нутъ = стынуть (Д., IV, 346-347); ср.
также: д.-греч. GTu-y-voi; 'ненавистный' и рус. по-сты-лый, по-сты-д-ный.
Ст.-сл. сты-дд (hapax legomenon — Cod. Supr., 397, 12) '-rcAotTsIa',
болг. стъг-да 'рыночная площадь' [8, 675]. Чередование суффиксов
-da / -па: ст.-сл. сты-дд / стьг-нд, болг. стъг-да I д.-рус. стъг-на.
Предположение Мейе о том, что ст.-сл. стьгдд — результат описки
переписчика [301, 321], несостоятельно. Подробнее об этом см.: [141].
Ст.-сл. трж-дь, д.-рус. тру-дъ, рус. тру-т, срб.-х. тру-д, чеш. trou-d
'трут' и др. Родственные и.-е. формы: лит. trandis 'древесный червь',
trandeti 'гнить, тлеть', 'быть изъеденным червями', trinti 'тереть', лат.
tero 'тру' и др. Простой корень (без суффикса -d-) в рус. тереть (Vas.,
Ill, 144-145). Возможно, что сюда же следует отнести и рус. труд
'работа' (Vas., И, 710).
Д.-рус. у-дъ 'член (тела)', 'кусок' = у-до, мн. ч. удеса, срб.-х. у-д
'член (тела)', у-до 'член (тела)', 'кусок (мяса)', пол. u-do 'бедро' и др.
Этимология слов не выяснена (Vas., Ill, 173), но все попытки их
этимологизации были связаны с выделением суффикса *-do-, который
некоторыми учеными возводится к значимому корню *dhe-; ср.: чеш. diti,
ст.-сл. дНкти [31, 400]. Однако в данном случае важна не этимология
слова, а его словообразовательная структура, в частности наличие
древней основы среднего рода на *-os- / *-es- (удо —удеса; ср.: чудо —
чудеса, слово — словеса и т. п.), что свидетельствует о большой
древности данного образования.
Ст.-сл. ж-дд 'крючок', рус. у-да и др. Этимология слова является
спорной; однако почти все объяснения исходят из предположения о
суффиксальном характере -дд. Наиболее убедительным представляется
объяснение Шпехта, который в соответствии ст.-сл. ж-дд — д.-греч.
бу-хо?, д.-инд. aft-kas 'крючок' видит чередование суффиксальных d/ k,
считая неубедительной традиционную реконструкцию праслав. *onk-
da [376, 232]. К этому следует добавить, что чередование d / k можно
отметить и на славянской почве: ст.-сл. ж-д-д / ж-к-о-ть 'крюк, якорь'.
Производным от уда является слово удила (мн. ч.) со вторичным
суффиксом *-dlo- (ср.: чеш. udidlo, пол. wedidlo 'удило') (см.: Пр. Доп., 41;
Vas., Ill, 174). Связь с предыдущим словом остается неясной.
Ст.-сл. оуз-дд д.-рус. оуз-да, рус. уз-да и др. Суффиксальное
происхождение конечного -да признается всеми. Однако относительно эти-
140

мологии этого слова были высказаны самые противоречивые
предположения. К. Бругман сопоставлял слово узда с д.-инд. vahati 'везёт' [222,
1(1), 560]. В. Махек возводил чеш. uzda к *ud-da (от uditi 'затруднять',
срб.-х. удити 'вредить') [293, 419]. Однако наибольшее
распространение получила этимология, которая еще в прошлом веке была
предложена X. Педерсеном, П. Кречмером и А. Вальде: узда < *6s- 'рот' + *-da
(< *dhe- 'класть') ([301, 321; 376, 231]; Vas., Ill, 177; КЭСРЯ, 349)4
Несмотря на широкое признание, эта этимология кажется мне
слишком искусственной. Думается, что гораздо более убедительной
является этимология Дж. Даничича и Н. В. Горяева: узда — к вязать [77,256;
4, 385]. В настоящее время эта этимология всеми отвергнута (Vas., Ill,
177), но в ее пользу могут быть приведены довольно веские аргументы.
Особенно отчетливо неразрывная связь между словами узда и узы,
вязать выступает в диалектах русского языка: на-уз 'часть конской сбруи':
на-уз-ный '(ремень), идущий от налобника узды'; на-уза = на-уз-д
'ладанки, привески'; на-уз-ник, на-уз-епъ (бортнич.) 'кадочка-дуплянка,
которую подвешивают к дереву для поимки диких пчел' (Д., II, 213,488);
при-уз, при-вуза, при-уз-д 'сыромятная привязь цепа' (Д., III, 164).
Наличие параллельных образований с -д- и без -д- свидетельствует о
суффиксальном характере этого форманта. Отсутствие -д- в словах пауза,
наузенъ и т. д. не может быть вторичным, как и в случае со словами узы,
обуза, связь которых с глаголом вязать не вызывает сомнений.
Следовательно, предположение о наличии корня *dhe- 'класть' в слове узда
не подтверждается данными диалектов русского языка. Все
приведенные выше слова легко могут быть объяснены как производные глагола
со значением 'вязать' и не имеют ничего общего с 'устами': наузд
'ладанки, привески' (букв, 'навязки, навязь'), наузник 'подвешенная (букв,
'подвязанная') к дереву дуплянка', приузд 'привязь цепа', узда — букв.
'привязь'. Таким образом, среди терминов, связанных с бортничеством
и молотьбой или обозначающих части конской сбруи,
засвидетельствованы одинаковые в генетическом и словообразовательном отношении
формы, семантика которых совершенно очевидна. Выделять из этого
семантико-словообразовательного ряда слово узда и объяснять его как-
нибудь иначе едва ли было бы целесообразным. В заключение
отметим, что д.-рус. оузда означало не только 'часть конской сбруи', но
также и 'цепи, оковы' (= узы — Срезн., III, 1169). Изложенная этимология
позволяет объяснить это значение слова, не прибегая к
предположению о метафоре. Наконец, обычное чередование суффиксов d/n
можно отметить в случае: уз-да 'цепи, оковы, узы' Iуз-н-ик.
Рус. диал. хал-да 'наглец, нахал', 'крикун' (Д., IV, 541). Фасмер (Vas.,
Ill, 226) относит это слово к нахал, холуй. Суффиксальное
происхождение конечного -да четко выступает в сопоставлении: рус. диал. хал-ыга -
72 «Le mot nc peut etre separe de oycma, lat. 6s etc.», — писал, например, Мейе по
поводу ст.-сл. оуздл [301, 321]. А Шпехт слова узда -куста относил даже к числу
суффиксальных чередований d /1 (!) [376, 231].
141

хал-да (Д., IV, 541). Этимология слова и характер словопроизводства
остаются неясными. Возможным представляется предположение об
экспрессивном характере начального х-. В этом случае, быть может,
следовало бы сопоставить слово халда с рус. диал. галда в значении
'горлан, крикун' (Д., I, 341).
Д.-рус.хлк-дъ 'палка', рус. диал. хлу-д 'жердь, дубина, дрюк' (Д., IV,
551). Если правильно сопоставление с лит. sklandas 'жердь в заборе'
(Vas., Ill, 248; Fr., 809-810), то корнем славянского (как и литовского)
слова будет и.-е. *(s)kel- 'колоть, рубить, расщеплять' (Fr., 810).
Славянские образования на *ch-, как правило, с трудом поддаются
этимологической интерпретации. Однако в данном случае изложенная
этимология достаточно правдоподобна. В последнее время она была
детально аргументирована в статье Г. Шустера-Шевца [361, 868, 869].
Ст.-сл. хлд-дт», рус. холо-д, рус. диал. холо-дь 'холод' [7, 211].
Неясно начальное х-. Сопоставлению с гот. kalds 'холодный' препятствует
несоответствие гот. к- (и.-е. *g-) славянскому х-, а сопоставлению ст.-сл.
Хла-дт»: лит. sal-tas 'холодный' (с суффиксальным чередованием типа
ст.-сл. тврь-дъ: лит. tvir-tas) противоречит лит. sal-tas / sal-na 'иней',
соответствующее ст.-сл. слй-на 'иней' с начальным с-, а не х- (Vas., Ill,
256). Любая из этих этимологии предполагает чередование суффиксов:
d /1 (с германским) или d /1 / п (с балтийским). Связь с балтийскими
словами выглядит более обоснованной, хотя и гот. kalds трудно отсюда
исключить ввиду полного совпадения значений и отсутствия каких-либо
иных балто-славянских соответствий этому слову. Расхождения в
отражении начального и.-е. гуттурального могут быть объяснены ярко
выраженным экспрессивным характером рассматриваемых слов.
Белорус, це-д 'раствор муки для киселя' = д.-рус. цгк-жъ {-жъ < *-djb),
ст.-сл. u/fe-д-ити 'цедить'. Родственные и.-е. образования: лтш. skai-d-it
'разводить, разжижать', гот. skai-d-an 'разделять', лит. skie-s-ti (-s-ti < *-d-ti)
'отделять, расщеплять'. Чередование суффиксов d / р: лит. skie-s-ti/
skie-p-ti 'разделять', 'распарывать'.
Д.-рус. цгь-с-та (-ста< *-d-ta), чеш. ce-s-ta 'дорога', 'улица'.
Производные: д.-рус. цгьстити 'чистить'.
Ст.-сл. чи-с-ть (< *kei-d-t-) 'чистый', д.-рус. чи-с-тъ 'чи-щоба,
росчисть'. Чередование суффиксов d / п: д.-рус. чи-с-ть I рус. почи-н-ок
'чищоба, росчисть'. Отношение цгь-с-та к чи-с-ть представляет собой
обычный аблаут: *koi-d-ta/ *kei-d-tb. Об этимологии всей приведенной
группы слов см. гл. VI, с. 172.
Ст.-сл. ча-до 'дитя', ерб.-х. брату-че-д 'двоюродный брат', брату-
че-да 'двоюродная сестра'73, д.-чеш. ca-d 'мальчик', ca-da 'девочка' [27,
/, 151]; собирательное значение имеет ст.-сл. ча-дь 'дети', 'люди'. Из
многочисленных производных можно отметить д.-рус. чадити 'родить'
(Срезн., III, 1467). Гипотеза о германском заимствовании рассматривае-
73 В обоих случаях — по отцу. В старославянском языке эти слова соответственно
означали 'племянник' и 'племянница', т. е. 'дети брата'.
142

мых слов в настоящее время категорически отвергается (Vas., Ill, 298-
299). Наиболее правдоподобная из имеющихся этимологии (принятая
также и Фасмером): чадо — образование с суффиксом -до от -ча-ти
'(на)чать, (за)чать' — в последнее время была наиболее детально
изложена и убедительно аргументирована О. Н. Трубачевым [181,41-43]. Едва
ли можно признать удачной попытку В. В. Мартынова объяснить
этимологию слова чадо путем сопоставления с часть [] 14, 200-202].
Мартынов исходил в своей этимологии из ошибочного предположения об
отсутствии в славянских языках образований с суффиксом -do. В заключение
отметим, что суффиксальное *-d- для и.-е. производных корня *ken-
'начинать' засвидетельствовано только в славянских языках.
Суффиксальное чередование d /1: ст.-сл. ча-до / лат. re-cen-s (< *re-cen-t-s) 'свежий'.
Д.-рус. чоу-до 'чудо', 'удивление' и соответствующие слова из
других славянских языков представляют собой перегласовку к *коу-ДО
(—> кудесъникъ). Фасмер возводит чоудо к ст.-сл. чо\ти 'знать, узнавать',
сопоставляя его с лат. caveo 'остерегаюсь', д.-инд. kavis 'мудрец',
'прорицатель', 'поэт' и др. Тот же суффикс, что и у славянских слов,
засвидетельствован у д.-греч. xuSog 'слава' (Vas., Ill, 351-352, 361). Суффикс -до
у ст.-сл. чоу-ДО был выделен еще Ф. Миклошичем [319, 206].
Ст.-сл. чр'Ь-дд 'порядок дней', 'стадо', д.-рус. чере-да 'очередь'.
Наиболее близкие и.-е. соответствия: гот. hairda, д.-инд. cardhas 'стадо', лит.
kefdzius 'пастух', д.-прус. kerdan (вин. п. ед. ч.) 'время' (Vas., Ill, 320).
Рус. диал. шлён-да, шлян-да, шлын-да 'шатун, гуляка' (Д., IV, 639),
шлён-да 'неопрятная женщина' [7,219]. Производные: шлендатъ, шлян-
датъ, шлындать 'шататься без дела, слоняться' (Д., IV, 639).
Шленда — образование с суффиксом -да от шляться (Vas., Ill, 410).
Рус. по-ща-да (< *sken-da) и др. — перегласовка к ст.-сл. скоу-Д*ь,
скж-дт> (см. выше).
Рус. диал. щерёда 1) 'ощера, брюзга', 2) 'головка репейника' (Д., IV,
656; [7, 221]). Связь с щерить очевидна. Этимология слова достаточно
надежна: и.-е. *(s)ker-/*(s)kor- 'резать', 'колоть', 'щепить', щерёда <
*sker-da — перегласовка к скорода (ср.: Vas., Ill, 450).
Болг. ю-да 'русалка, нимфа, фея'. Производные: болг. юдя
'соблазняю, обольщаю'. Ст. Младенов сопоставил эти слова с лит. jauda
'приманка', д.-инд. ud-yodhati 'волнуется', лат. iubed 'приказываю' [8, 699].
Это сопоставление, особенно с литовским словом, видимо, является
верным. Оно позволяет выделить суффикс -да в болгарском слове
благодаря наличию чередования d / k в лит. jau-da /jau-kas 'приманка'.
Отглагольные образования с суффиксальным *-zd-74
Ст.-сл. врд-з-ДА 'борозда', рус. диал. боро-з-да 'борона' и др.
Чередование суффиксов: рус. боро-з-да I рус. диал. боро-з-на 'борозда' (d/n).
74 Полный список этих образований приведен в конце главы. Там же
рассматривается вопрос об отношении между суффиксами *-d- и *-zd-.
143

Контаминированная форма: рус. диал. бороз-д-н-а = бороз-д-а, бороз-н-а.
Об этимологии см.: [137, 93-95].
Ст.-ел. Бр'ъ-з-Д'Ъ 'быстрый', белорус, бор-з-д-ы 'быстрый, проворный'.
В Ипатьевской летописи под 1172 г. (л. 1986) засвидетельствована
древнерусская форма бороздо75. Сюда же относятся ерб.-х. бр-з-д-йца
'горный ручей, стремнина, быстрина' и ряд других славянских образований.
Суффиксальный характер -d- подтверждается, с одной стороны,
наличием слов без форманта -d- (рус. борзый, борзой и др.), а с другой
стороны — чередованием d / g в лит. bruz-d-us / bruz-g-us 'быстрый,
подвижный' (ср. также формы с метатезой: burzdus = burzgus). Возможно, что то
же самое чередование отражено в болг. бръ-г-о, ерб.-х. бр-г-о = брзо (ср.:
[195, 118-119]). Этимология разбираемых слов наиболее убедительно
раскрывается путем сопоставления ст.-сл. кр'ъзд'ъ и лит. bruzdus
'быстрый' с д.-инд. bhurati 'быстро движется взад-вперед' [376,192].
Ст.-сл. кръ-з-ДА, д.-рус. бръ-з-да, бро-з-да (обычно употребляется во
мн. ч.) 'удила, поводья, вожжи'. Относительно этимологии этого слова
существует много различных гипотез. Наиболее подробно круг
относящихся сюда вопросов освещен в статье В. Махека [293]. Убедительной
этимологии у слова нет. Явно ошибочным является сближение с лат.
frenum 'удила, узда', которое допускает Шпехт [376,142], ибо латинское
слово восходит к и.-е. *ghred-s-nom [136] и ничего общего в
генетическом плане со славянскими словами не имеет (разбор этимологии лат.
frenum см. в гл. VIII). В русском языке XIX-XX вв. наблюдается
развитие значения слова брозды (бразды) от 'удила' к 'поводья, вожжи' [136,
141]. Чередование суффиксальных d / g засвидетельствовано в наиболее
близких балтийских формах: лит. bruz-du-klis / bmz-gu-las 'узда'.
Ст.-сл. гн^-з-до, д.-рус. гнгъ-з-до, укр. гт-з-до, пол. gnia-z-do
'гнездо' и др. Традиционная этимология: гнгъздо < и.-е. *ni- 'вниз(у)' + *sed-
'садиться' с нулевой ступенью огласовки *-sd- (ср., например: лат. nidus
'гнездо' < *ni-sd-os) — предоставляется слишком искусственной и
малоправдоподобной в словообразовательном отношении. Против этой
этимологии в свое время категорически возражал А. Брюкнер [217, 53].
Особенно трудно истолковать подобным образом славянские
образования, ибо при этом, как пишет Фасмер, «остаются неясными слав, g и е»
(Vas., I, 279). Далее, перечислив иные попытки этимологизировать
данное слово, Фасмер оставляет вопрос об этимологии рус. гнездо
открытым (Vas., I, 279-280). Рассмотрим словообразовательную структуру
ст.-сл. гнездо. В древнерусском языке встречается обычное
чередование суффиксов -do- / -no- (гшь-з-до I гнгь-з-но — Срезн., I, 528). Та же
самая картина в украинском языке: гт-з-до I гт-з-но; ср. также: рус.
диал. гнез-но = гнез-до [7, 52]. Таким образом, приведенные формы
органически входят в словообразовательный ряд чередующихся
суффиксальных образований на *-zdo- (*-zda) / *-zno- (*zna) :
75 Другие примеры с -д- в древних памятниках славянской письменности см. (со
ссылкой на Г. А. Ильинского): [195, 118].
144

д.-рус. гнгъ-з-до = д.-рус. гнгъ-з-но 'гнездо'
рус. боро-з-да = рус. диал. боро-з-на 'борозда'
д.-рус. дрл-з-да = д.-рус. дрл-з-на 'лес'
чеш. dro-z-d = д.-чеш. dro-z-n 'дрозд'
д.-рус. гро-з-дъ = д.-рус. гро-з-нъ 'гроздь'
д.-рус. гора-з-дъ = д.-рус. гора-з-нъ 'умелый'
д.-рус. пра-з-дъ = д.-рус. пра-з-нъ 'свобода' и др.
Приведенные примеры наглядно показывают, что ст.-сл. гнездо
не только входит в надежно засвидетельствованный
словообразовательный ряд славянских дериватов с суффиксальным -d-, но и
характеризуется двумя наиболее типичными его особенностями: 1)
наличием z перед d; 2) чередованием d / n (независимо от того, как объяснять
происхождение данного чередования). Все это, вместе взятое, не
может быть случайным, а следовательно, традиционная этимология
ст.-сл. гнездо, видимо, нуждается в пересмотре. Поскольку
образование типа ст.-сл. гнездо не могло возникнуть из формы типа лат.
nidus, при этимологизации всей группы слов, относящихся к и.-е. слову
'гнездо', следует опираться именно на славянскую его форму.
Рассмотренная в предыдущей главе словообразовательная модель: *kol-ti
(глагол) 'бить, колотить' —> *kol-tb (имя) —> *kolt-iti (—> рус. колотить);
*kla-ti (глагол) 'класть' —> *kla-db (имя) —> *klad-ti (—» класть)
и т. п.76 — дает возможность восстановить простую форму глагола
*gne-(ti) 'жечь, зажигать', которая далее дала *gne-tb (имя) —> *gnet-ti
(—> ст.-сл. гнести). Производными от простого глагола *gne-ti (и.-е.
корень *gnoi-) являются ст.-сл. гн'Ь-д'ъ (< *gne-db) 'гнедой' (букв,
'палёный'; ср.: рус. подпалины — для обозначения рыжих и желтых
пятен у разных мастей лошади, собаки и т. д.) и п-гк-вт» (< *gne-iib) ср.,
например: рус. гневный и вспыльчивый (к пылать)11. Сюда же можно
отнести и ст.-сл. гн'к-з-до — из *gnoi-z-dom, означавшее
первоначально 'выжженное в лесу место, росчисть (для жилья)' —> 'жилье, дом,
очаг' — 'гнездо', 'логово'. В семантическом плане ср.: рус. огнище,
пепелище, пожига, пожег и др., а также рус. диал. гнездо 'две-три
избы в селении, поставленные рядом друг к другу' [7, 52].
Характерно, что анализируемое слово широко представлено в славянской
топонимике: гор. Gniazdo, гор. и местечко Gniezno, p. Gniezna (Польша)
и др. [49, //, 629-637]. Так же, как ст.-сл. гнездо, можно объяснить и
лат. nidus (< *gnei-z-dos). Фонетические изменения -zd- > -d-, -ei- > -I-,
gn- > n- настолько обычны в латинском языке, что не нуждаются в
пояснениях. В этом случае и лат. nidor 'гарь, дым, чад' можно возвести
76 Реконструируемые здесь формы отглагольных прилагательных наличествуют в
русском языке в качестве существительных клад и (диал.) колот 'пест' (Д., II, 141).
77 Ср.: [267,53-54] и [36,134]. — Менее убедительной является новая этимология слова
гнев, предложенная В. В. Мартыновым: гнгъвь < (о)гнгьва-ти ел < огнь [113,55-57].
Впрочем, сама эта идея не является новой: она уже встречалась в рассуждениях одного из
героев М. Горького (см.: Горький М. Собр. соч.: В 18 т. — М., 1961. — Т. 6. — С. 303).
145

к *gnei-d-os или к *gnei-z-dos78. Формы без начального g-
засвидетельствованы у данного корня не только в латинском языке, но и в
славянских: чеш. nititi, пол. niecic 'зажигать'. Изложенная этимология
позволяет возвести лат. nidus и ст.-сл. гнездо к единой исходной форме
*gnei-z-d- / *gnoi-z-d- и устраняет все фонетические затруднения,
которые возникали при традиционном объяснении этих слов.
Ст.-сл. гора-з-дъ 'опытный, умелый', д.-рус. гора-з-дыи = гора-з-
ныи 'умелый, искусный'. Производные: рус. у-гораздитъ и др. Фасмер
считает заимствованием из гот. *ga-razds 'verstandig redend' — из ga- и
razda 'язык (речь)' (Vas., I, 293-294). Однако эта этимология, принятая
Фасмером, выглядит слишком надуманной. Против нее в пользу
исконно славянского происхождения ст.-сл. горлздт. высказывались
Г.А.Ильинский, А. Брюкнер, А. Стендер-Петерсен и др. Этими
авторами были выдвинуты серьезные возражения против гипотезы о
заимствовании из готского: 1) предполагаемая передача готского а в одном
случае посредством о, а в другом — посредством а (в том же самом
слове) является малоправдоподобной [379, 666]; 2) наличие в
нескольких средневековых источниках моравского имени Gorazdb (IX в.) и
польского топонима Gorazdow говорит скорее в пользу исконно
славянского происхождения слова [379, 667]; 3) слово гораздо является типично
славянским по своей словообразовательной структуре [217, 53-54; 216,
307]. И хотя этимологии самих Брюкнера и Стендера-Петерсена
далеко не бесспорны79, исконно славянский характер слова гордздъ и
суффиксальное происхождение -(z)d- в этом слове благодаря их работам
можно считать доказанными. Чередование d / n встречается, помимо
приведенного выше древнерусского примера, в наречных формах: рус.
гораз-до I рус. диал. гораз-но (Д., I, 377; [217, 53-54]).
Ст.-сл. гро-з-дъ = гре-з-дт., д.-рус. гро-з-дъ = гро-з-дь 'гроздь'.
Чередования: ст.-сл. гроз-дгь/гроз-н'ь, грез-дт» / грез-нт» (*-do-/ *-по-), укр.
гроз-но I' гроз-по (*-по- / *-1о-). Правда, в последнем случае, быть может,
-зло < *-здло. В связи с перечисленными формами А. Г.
Преображенский (со ссылкой на Мейе) писал: «Отношение гроздь и грознъ неясно,
хотя родство их не может подлежать сомнению» (Пр., I, 160). Можно
думать, что на фоне всего приведенного материала это отношение
легко объясняется как обычное чередование суффиксов. Этимология ст.-сл.
гроздт» остается неясной, ибо сопоставления с лтш. greens
'петушиный гребень' и (под вопросом) с гот. gras 'трава' (Vas., I, 310) мало что
проясняют80.
78 В словаре Вальде-Гофмана лат. nidor возводится к корню *qnei-(d) (W,-H., II,
166-167). Сопоставление ст.-сл. гн*Ьдъ и лат. nidor встречалось уже у Э. Бернекера [16,
/, 312].
'9 В частности, сомнительна связь с гордый, особенно же с горсть и громада (ср.:
[379, 673-676]).
80 О. Н. Трубачев высказал предположение о том, что пол. grono 'собрание людей',
н.-луж. grono 'речь' и др. не имеют ничего общего с пол. grono 'гроздь' и со всей
относящейся сюда группой слов [184, 27-29]. Скорее все же следует предположить, что
146

Рус. гру-з-дъ = рус. диал. гру-з-д. Фасмер относит это слово к груда
(Vas., I, 312). Как справедливо замечает Ф. П. Филин [187, 280], такое
сопоставление является сомнительным. Нужно сказать, что сближение
слова груздь (как и заимствованного из русского языка лит. gruzdas
'груздь') с лит. gruzdenti 'тлеть, куриться' (Пр., I, 162) также выглядит
весьма натянутым. Лучший смысл, видимо, дает сопоставление с лит.
gruzdus 'ломкий, хрупкий'. Как известно, грузди относятся к семейству
пластинчатых грибов, характерным признаком которых обычно
является хрупкость шляпки. Данная особенность наиболее заметна у
сыроежек, также относящихся к этому семейству.
Д.-рус. дрл-з-да 'лес', болг. дре-з-дак, дря-з-дак 'лес'. Чередования:
д.-рус. дрл-з-да I дрл-з-на I дрл-з-га 'лес' (-da / -па / -ga). Об
этимологии перечисленных слов см. ниже.
Рус, болг. дро-з-д, чеш., словен. dro-z-d и др. Чередования: чеш. droz-
d / д.-чеш. droz-n = н.-луж. и в.-луж. droz-n и droz-na, ст.-сл. дроз-гь =
словен. droz-g, срб.-х. дрозак, род. п. дрдз-га (d / n / g). Обе последние
группы слов (дрлзда, 'лес' и дрозд) следует, как мне кажется,
разбирать вместе. Абсолютно одинаковый характер суффиксальных
чередований (d / n / g) является типичным для балтийских и славянских
языков; ср., например: лтш. skabaf-da = skabaf-na = skabaf-ga 'щепка,
осколок', н.-луж. bru-da 'грязь' / ст.-сл. крь-нл 'кал' / словен. bra-z-ga
'снег с грязью' и др. В плане словообразовательной структуры все
рассматриваемые слова (и 'лес', и 'дрозд') могут быть возведены к корню
*d(h)re-g- / *d(h)ro-g-. В словах со значением 'лес' выступает огласовка
корня е с носовым инфиксом, в словах со значением 'дрозд' —
огласовка о без инфикса81. Таким образом, д.-рус. дрлзда /< *dre-z-da, а рус.
дрозд < *dro-z-db. Связь между этими словами подтверждают: рус. диал.
дрозд 'овсяная бронь, овсяный колос', 'головка репчатого лука', дроз-
диться 'колоситься (об овсе), выкидывать бронь', дрездитъся
'куститься' (Д., I, 491, 494). В этих примерах представлены обе ступени
огласовки корня, наглядно подтверждающие наличие генетической связи
между основами дрез-д- и дроз-д-. Этимология всей группы слов
чрезвычайно затруднительна. Можно предполагать отдаленную связь с
д.-греч. 8ри<; 'дерево' и родственными с ним словами [8, 151]. Но
общность происхождения слов дрозд и дрлзда 'лес' едва ли можно
подвергать сомнению: дрозд как 'лесная птица' относится к дрлзда 'лес' и
дрездитъся 'куститься' так же, как рус. диал. деряба 'большой серый
дрозд' — к деряба, дерябник 'вид кустарника' (Д., I, 432) или как лит.
kadaginis 'серый дрозд' (существительное) — к kadaginis
'можжевеловый' (прилагательное). Кроме того, можно думать, что дрозд : деряба =
дрлзда : рус. диал. дребь, дербь 'лесная чаща' (Д., 1,490-491,424), хотя
данный случай омонимии восходит к более древней полисемии. Кстати, приводимый
самим О. Н. Трубачевым корень *ger- / *gor- 'собирать' [184, 28] мог бы вполне
удовлетворительно объединить оба значения.
81 Форма с носовым инфиксом, возможно, отражена в укр. друзд [5, /, 97] < *dron-z-db.
147

словообразовательные отношения между дрозд, дрлзда, с одной
стороны, и деряба, дербь — с другой, не совсем ясны. Во всяком случае,
приведенный материал свидетельствует против гипотезы о
звукоподражательном происхождении слова дрозд [67, 112], а также против
малоубедительного в фонетическом отношении сопоставления с лат. tardus
'дрозд' д.-греч. сттроигкх; 'воробей' и т. д., тем более что последние слова
не имеют убедительной этимологии. Однако довольно близкое
созвучие приведенных слов позволяет предполагать, что в данном случае
имели место неоднократные древние заимствования из одного и.-е.
диалекта в другой.
Рус. ез-да и родственные славянские слова реконструировались
различным образом: ез-да < *jas-da — к ехать (В. Махек) или е-зда < *je-zda
(П. Перссон, А. Брюкнер, М. Фасмер). Попытка К. Бругмана возвести
слав. *jazdb к форме с приставкой ё- плюс нулевая ступень корня *sed-
'сидеть' —> 'идти' [218, 103-104] не получила признания. Все же иные
толкования были связаны с предположением о том, что -д- в слове езда
суффиксального происхождения. Об этом определенно
свидетельствуют формы без суффикса: лит. joti (joju) 'ехать (верхом)', д.-инд. ylti 'едет'
и др. ([217, 53-54]; Vas., I, 393). Тот же самый формант -д- представлен
в глаголах е-д-у, и-д-у; ср. и.-е. соответствия без -d-: д.-греч. еТ-\и, лат.
е-б 'иду' и др. В качестве именного суффикса это -d- (и.-е. *-dh-)
выступает, например, в д.-исл. ei-б, 'узкий проход, перешеек' [24, /, 184].
Ст.-сл. л\А-з-д-рА = .wfe-з-д-рА, д.-рус. мя-з-д-ра 'перепонка', словен.
me-z-d-ro 'лыко', me-z-d-ra 'нежная кожица на свежей ране' и др.
Этимология слов настолько неясна, что предлагалось выделить в них даже два
корня: мясо и драть (Vas., II, 187-188; КЭСРЯ, 196-197). Оставляя пока
открытым вопрос об этимологии, заметим, что в словообразовательном
отношении ст.-сл. л\А-з-дрд и л\НЬ-з-дрд можно сопоставить с ма-з-гд и
л^Ь-з-гд 'древесный сок', а в семантическом аспекте — также и с рус.
диал. ме-з-га 'заболонь, внутренняя слизистая оболочка дерева',
'молодая кора' (Д., II, 315). Это сопоставление подтверждается свидетельством
Даля о том, что в псковском и тверском диалектах русского языка
говорят мезга вместо мездра (там же). Подобное смешение вполне
естественно, ибо в диалектах русского языка оба слова обозначают внутреннюю
оболочку дерева (мезга) или кожи (мездра). Таким образом,
семантическое отношение между словами мезга к мездра оказывается близким к
отношению между д.-рус. кора и скора (> шкура). Приведенные факты дают
полное основание выделить в ст.-сл. л\А-з-д-рд суффиксальное -(z)d-,
а также установить чередование суффиксов d / g (мез-д-ра I мез-г-а). Что
же касается корня рассматриваемых слов, то его теперь можно выделить
без особого труда: *men- 'мять'. Таким образом, оба слова: мездра
тлмезга — первоначально означали 'мякоть'. Ср. у Даля в статье мезга:
«мякоть, тертое, толченое вещество; ...дрябь, рыхлые, деревянистые, но и
сочные остатки чего-либо» (Д., II, 315).
Ст.-сл. /нь-з-дд, д.-рус. мь-з-да, ме-з-да, мъ-з-да, рус. м-з-да,
словен. me-z-da 'плата, воздаяние, мзда' и др. Производные: д.-рус. мезд-
148

никъ 'наемник', рус. воз-мездие и пр. О суффиксальном
происхождении конечного -да писал П. Перссон. Предложенная им этимология
основана на сопоставлении ст.-сл. .иь-з-дл (< *mi-z-da) и л\т;-нд
(< *moi-na), т. е. она предполагает обычное суффиксальное
чередование -(z)da / -па у образований с различной ступенью огласовки корня
*mei-/*moi-/*mi- [337, 326]. Наличие таких соответствий, как д.-греч.
[jucj&o:;, авест. mizdam и гот. mizdo 'награда, плата', свидетельствует
о значительной древности ст.-сл. мьзда.
Ст.-сл. не-прд-з-дл 'беременная', д.-рус. пра-з-дь 'свобода',
'избавление', 'праздность'. Производные: ст.-сл. прдздовлти 'быть
свободным (от дел)'. Чередование суффиксов: д.-рус. пра-з-дь I пра-з-нъ = пра-
зъ-нь 'свобода, досуг, праздность', рус. поро-ж-ний, болг. пра-з-ен
'пустой, свободный', пра-з-н-ина 'полость' (d / n). О характере
производных типа ст.-сл. пра-з-дь.-нъ см. ниже (с. 158-159).
Отыменные образования с суффиксальным *-d-
В списке производных с суффиксальным *-d- у А. Мейе приведен
ряд образований, в которых суффиксы -дъ, -до, -дь являются
вторичными, присоединенными к именной основе с суффиксальным *-п-:
желж-дь, желж-д,ь-(кть), гова-до, склрА-д*ь, вкса-дъ, гогна-ди-к,
челга-дь, плофл-дь [301, 322-323]. В русском языке (включая
древнерусский) и его диалектах образованиями типа челга-дь. являются быс-
тредь (быстрядъ), виследь, гниледь, дивледъ, киследь, маледъ, мокредь
(д.-рус. мокрлдъ), низедь, опухлядь, острядъ, пестредь (д.-рус. пест-
редь и пьстрлдъ),ровнядь,роследь,рохлядь, рухлядь, синядь, темнедъ,
тепледь, узедъ, чахлядь, черледь, чернядь (д.-рус. чьрнлдь), ширедь.
К этим примерам с достаточно ясной этимологией, которые приводит
Ю. С. Азарх [59,151-152], можно добавить еще рус. диал. лёседь 'леса,
нить на уде' (Д., И, 248), дхредь 'неопрятный человек' (Д., И, 774), плес-
недь 'гниль, плесень' (Д., III, 131) и стеклядь 'толстая трехпрядная
крученая нитка' (Д., IV, 321, с пометой артл.), д.-рус. старядь (Срезн., III,
505). Не совсем ясным представляется -а- в сербохорватских
образованиях на -ад. Однако семантическое совпадение с русскими
существительными на -ядь и, несомненно, вторичный характер суффиксального
-д- позволяют отнести и эти образования к рассматриваемому типу (ср.:
[328а, 125]). Суффикс ад{ъ) с собирательным значением является, как
отмечает А. Белич, весьма продуктивным в сербохорватском языке [60,
69]: вучад 'волчата',ждребад 'жеребята', тёлад 'телята' имн. др.
Большой список такого рода образований приводит также и Дж. Даничич
[77, 258]. К этой же группе слов относятся чеш. haved' 'домашняя
птица' (об этимологии слова см.: [328а, 125]), chamrad' 'хворост', а также
срб.-х. звёрад 'зверьё', блйзнад 'близнецы', живад 'живность', сувад
'сушняк' и др. [77, 258-259].
Образования на -ядь из-за их поздней продуктивности в славянских
языках в известной мере утратили свою связь с исходной словообразо-
149

вательной моделью. Ю. С. Азарх даже считает, что слова типа мокрядь
и челядь «исконно принадлежали к двум различным
словообразовательным моделям» [59, 154]. Думается, однако, что дело здесь обстояло
несколько иначе: речь должна, видимо, идти не об исконно различных
моделях, а о разных хронологических пластах и об изменении
исходного словообразовательного типа. Прежде всего, следует подчеркнуть,
что рус. -ядь в диахроническом плане представляет собой комплекс двух
суффиксов: носового и дентального. В этом можно убедиться на
примере ст.-сл. челгадь. Как показал Г. Шустер-Шевц, данное слово
восходит в конечном итоге к и.-е. *(s)kel-/ *(s)kol- 'раскалывать, рассекать',
и оно неразрывно связано со ст.-сл. чл'кнъ 'член' [362, 244-245].
Корень *kel- образует параллельно форму *ке1-пъ (> чл'Ь-нъ) и основу
*kel-en-, от которой с помощью того же вторичного суффикса *-di- было
образовано ст.-сл. челььдь. (< *kel-en-db). Позднее, когда сложный
суффикс *-en-di- упростился в -ядь, он мог уже присоединяться
непосредственно к именной основе (типровнядь, мокрядь и т. д.).
Первоначально самостоятельный характер суффикса *-db (или *-db, *-do) ясно
выступает в примерах типарохля (-я < *-еп) —рохля-дь, рус. диал. ска-
ря (Д., IV, 193) — скаре-д, охря(па) — дхре-дъ (Д., II, 774), висля(га) —
висле-дь и др. В принципе ничем не отличается от приведенных
примеров также ст.-сл. гов-а-ждь и гов-а-до («с непонятной и пока не
объясненной второй частью -ed-o», — как пишет П. Я. Черных [190, 64]),
кьс-а-дт», iar-н-А-ди-к и др.
Подобно другим суффиксам и.-е. происхождения, праславянский
суффикс *-еп- мог иметь также ступень огласовки *-оп-: ст.-сл. жел-ж-дь.
Возможно, что чередование суффиксов *-еп- / *-оп- в рамках одного
слова засвидетельствовано в случае рус. леб-е-дъ (< *-ядь < *-en-db; ср.:
леб-я-жий) и срб.-х. лаб-у-д, чеш. labut'.
Выделенная выше словообразовательная модель деноминативных
образований с вторичным суффиксом *-do-, *-di- постоянно
смешивается с типом отглагольных образований с первичным суффиксом. Так,
например, Фасмер, объясняя этимологию ст.-сл. чадо, замечает: «Bildung
wie стадо, говядо» (Vas., Ill, 299). Однако стадо и говядо имеют
различную словообразовательную структуру: первое слово является
отглагольным образованием, второе — отыменным, в одном случае
выступает первичный суффикс {стадо), в другом — вторичный (говядо)*2.
* # *
Какие выводы позволяет сделать изложенный выше материал?
Прежде всего, образования с суффиксальным *-d-, вопреки утверждениям
А. Мейе и некоторых других исследователей, были широко
распространены в праславянском языке и играли важную роль в
словообразовательном процессе. Можно соглашаться или не соглашаться с отдельны-
82 Отыменные образования типа ст.-сл. врджьдд, прлеьдл и типа ст.-сл. сбобода, гагода
и т. п. достаточно ясны по своей структуре и в данной главе рассматриваться не будут.
150

ми этимологиями, содержащимися в словарях или предложенными в
настоящей главе. Но нельзя отрицать наличия в славянских языках
большого количества образований с суффиксальным *-d-. Выше было
рассмотрено около двухсот таких образований, не считая
параллельных форм на -db, -da, -do, -db и многочисленных производных, большая
часть которых мною даже не упоминалась. В подавляющей части
приведенных примеров суффиксальное происхождение *-d- является
общепризнанным. Различия в этимологических толкованиях отдельных
слов обычно почти не отражаются на трактовке их
словообразовательной структуры. Так, например, в слове коло-да конечное -да окажется
суффиксом при принятии любой из имеющихся этимологии данного
слова. Это не противоречит тому очевидному положению, что при
словообразовательном анализе необходимо опираться на наиболее
правдоподобную этимологию слова. Именно данным обстоятельством
объясняется то внимание, которое при изложении материала уделялось
этимологическому аспекту исследования.
Разумеется, распространенность той или иной словообразовательной
модели нельзя смешивать с вопросом о ее продуктивности.
А последний вопрос неразрывно связан с проблемой относительной
хронологии. В этом плане все славянские образования с суффиксальным *-d-
можно в общих чертах разделить на следующие группы: 1)
индоевропейские; 2) балто-славянские; 3) праславянские; 4) славянские (т. е.
возникшие в рамках отдельных славянских языков).
Среди слов, представляющих древнее наследие и.-е. языка, можно
отметить, например, ст.-ел. крддд (лат. barba, лтш. barda), мьздл (гот.
mizdo, д.-греч. [iiaQoc;, авест. rnizdam 'награда'), л\ллдт> (лат.
mollis < *moldyis, д.-инд. mrdus 'мягкий, нежный') и др. Особый
интерес представляет отмеченная выше (с. 135-136) славяно-балто-венет-
ская изоглосса, отражающая такое сложное суффиксальное образование,
как *mol-d-n-ek- (> лмдденьць). Эта изоглосса не является
изолированной. В качестве другого такого же примера можно привести
иллирийское женское имя Veselia (CIL, III, 3093 — Далмация), снабженное
своеобразной латинской «глоссой»: Felicetas. Это имя не только в
отношении своего корня, но и в словообразовательном аспекте целиком
соответствует ст.-сл. веселт» и лтш. vesels 'здоровый', 'весь, целый' [268,
113]. Многочисленные примеры славяно-балто-иллирийских
совпадений в области гидронимии и патронимики приведены в работах Г. Краэ
([271, 110-114] и др.)83. Все это делает правдоподобным
предположительное выделение древнеевропейской (alteuropaisch [272, 104])
группы лексики также и в рамках и.-е. образований с суффиксальным *-d-.
Однако наиболее многочисленными соответствиями у праславянских
образований на *-do- являются соответствия балтийские. И дело здесь
83 Этой же проблеме посвящена статья В. Н. Топорова [172], в которой автор
останавливается на балто-иллирийских языковых отношениях, нашедших свое отражение
в топонимике.
151

не в том, что в балтийских языках встречается большое количество
родственных слов типа лит. birzis = борозда, лит. bresti 'созревать' — чеш.
ja-bfadek 'виноградная лоза', лит. gile = рус. желудь и т. п. Гораздо
важнее другое — полное фонетическое, словообразовательное и обычно
семантическое совпадение, засвидетельствованное для большой
группы балтийских и славянских слов:
лит.
лит.
лит.
лит.
лит.
лит.
лит.
лит.
лит.
лит.
лит.
лтш.
лит.
лит.
лит.
лтш.
лит.
лит.
bru-z-dus
glo-dus
bru-z-du-(klis)
bir-da 'кал'
gru-z-dus 'хрупкий'
gar-das 'загородка'
zar-das 'островье'
zvai-z-de
klo-das 'слой, залежь'
gil-en-d-ra 'урожай'
man-d-ras 'умный'
re-d-s
rin-da
skar-d-yti 'резать'
sal-dus
slie-de
smir-d-eti
jau-da 'приманка'
= ст.-сл. врт.-з-д'ь
= ст. ел. глд-дть-(кть)
= СТ.-СЛ. КрТ.-З-ДА
-н.-луж. bra-da 'грязь'
-рус. гру-з-д(ь)
-рус. (о)горо-д
-рус. диал. зоро-д
= СТ.-СЛ. ЗВ'Е-З-ДА
-рус. кла-д
-рус. жел-у-дь
=ст.-сл. мж-д-ръ
= ст.-сл. ртЬ-д'ъ-(кть)
=ст.-сл. рА-дт., чеш. fa-da
-рус. диал. скоро-д-ить
=ст.-сл. слд-д*ь-(кгк)
=ст.-сл. сл'к-д'к
=ст.-сл. с.ирт.-д-'Ьти
-болг. ю-да 'русалка'
Еще показательнее совершенно одинаковые суффиксальные
чередования в балтийском и славянском; ср., например: лит. bruz-d-us / bruz-
g-us 'быстрый' = ст.-сл. Ер"ьз-д-0 / срб.-х. бр-г-о 'быстро'.
Чередование суффиксов -da/-ga/-na в лтш. skabaf-da/skabaf-ga/skabaf-na
'щепка' полностью совпадает с таким же суффиксальным
чередованием в д.-рус. дрлз-да! дрлз-га!дрлз-на 'лес'. Эта
словообразовательная особенность является типично балто-славянской, хотя она и
отражает древнее и.-е. состояние. Очень часто балтийские и
славянские формы совместно образуют общие суффиксальные
чередования: рус. диал. колода 'лодка-однодревка'/рус. челн /лит. kel-tas
'паром' (*kol-d-a / *kel-n-os / *kel-t-os), ст.-сл. крк-нд / лит. bir-da 'кал';
ст.-сл. тврь-дт./лит. tvir-tas, ст.-сл. ргк-дгь-(к'ь) / лит. re-tas и мн. др.
Наконец, в балтийских, как и в славянских языках, сравнительно
широко распространены образования на -dus (древние -u-основы), а
также формы с суффиксальным -zd-, почти не известные большинству и.-е.
языков. Все это свидетельствует о теснейшей близости балтийских и
славянских словообразовательных моделей. Приведенные примеры,
отражающие полное совпадение целого ряда словообразовательных
деталей, говорят о том, что образования с суффиксальным *-d-
были весьма продуктивны в период, последовавший после распада
и.-е. единства.
152

Третью группу составляют собственно славянские образования с
суффиксальным *-d-. В эту группу входят слова, не имеющие полных
словообразовательных соответствий в других и.-е. языках. Разумеется,
argumentum ex silentio не может быть абсолютно доказательным.
Поэтому иногда и.-е. соответствия, возможно, просто не сохранились. И все же
в таких случаях, как ст.-сл. говадо, вьсадт», стрддд, оуздд и др., нет
никаких оснований предполагать, что подобные же образования
существовали и в других и.-е. языках, где они впоследствии были утрачены.
Наконец, такие слова, как пол. bajda, bujda, рус. диал. шленда, щерё-
да, д.-рус. и рус. пестрядь, рухлядь, старядь, срб.-х. сйвад, зверад,
близнад и др., свидетельствуют о том, что продуктивность некоторых
образований с суффиксальным *-d- не была окончательно утрачена и в
период раздельного существования славянских языков. Характерным
признаком этой группы слов является их полная этимологическая
ясность (пол. bujda — bujac, д.-рус. пестрядь — пестръ и т. п.). Особенно
показательны случаи с явно заимствованными словами: рус. лошадь и
д.-рус. осллдъ 'дикий осел'. Первое слово заимствовано из тюрк, ала-
ша [100, 45; 120, 122-124], второе восходит (через германское
посредничество?) к лат. asellus. В обоих случаях к заимствованным словам
присоединен суффикс -(e)db, что свидетельствует о продуктивности
данной словообразовательной модели в древнерусском языке84.Та же
картина наблюдается и в сербохорватском языке, где с помощью
суффикса -ад также могут быть оформлены слова, заимствованные из
других языков (в частности, из турецкого), например: мщмун 'обезьяна',
ма]мунче 'детеныш обезьяны' —мщмунчад 'детеныши обезьян'.
Следовательно, образования с суффиксальным *-d- не только были широко
распространены во всех славянских языках, но и в большей или
меньшей степени сохраняли свою продуктивность на всем протяжении
развития этих языков.
Вторым вопросом, на котором здесь необходимо остановиться,
является вопрос о различных типах образований с суффиксальным
*-d-. Если не считать таких древних и немногочисленных наречных
образований, как д.-рус. поздыи, то остальные слова с суффиксом *-do-
можно разделить на две большие группы: а) отглагольные образования
и б) отыменные образования. Из числа отглагольных существительных
с достаточно ясной этимологией отметим следующие: ст.-сл. кридть(кть),
вр'кждл, клада, младъ, прждъ, падь, сллдъ(к'ъ), стадо, тврьдтъ, оуз-
дд, чадо, д.-рус. владь, стредь, рус. желдь, скорода, пол. bajda, bujda,
kierdos. Отыменными дериватами с надежной этимологией являются
ст.-сл. вьсадъ, говадо, большинство русских образований на -ядь, -едь
и сербохорватских на -ад. Отглагольные образования обычно имеют
первичный суффикс -db, -da, -do, -db, т. е. суффикс, присоединяемый
непосредственно к глагольному корню. Отыменный суффикс -db и т. д.,
84 Ср.: д.-рус. осла и *лоша (засвидетельствовано только мн. ч. лоишта) без
суффиксального -дь. К *лоша возводил слово лошадь еще Ф. Е. Корт [100, 45].
153

как правило, является вторичным: он присоединяется к именной
основе, в состав которой уже входит первичный суффикс. Первичным
суффиксом обычно оказывается носовой -п-: ст.-ел. вьс-а-дт», гок-а-до,
жел-Лч-дь, скдр-А-дъ, (агн-А-дик, д.-пол. ja-brz-^-d. Сюда же следует
отнести также д.-рус. пестрядь, рухлядь, челядь и др. Последний
словообразовательный тип напоминает по своей структуре латинский
герундив и герундий на -(e)ndus, -(e)ndi. Однако различная семантика
славянских и латинских образований, отсутствие полных и.-е. соответствий
и поздняя продуктивность славянских слов — все это исключает
общность происхождения данной словообразовательной модели, которая,
видимо, явилась результатом независимого параллельного развития
в славянском и латинском языках.
Немало спорных вопросов возникает при анализе форм с
суффиксальным -zd-. Таких образований в славянских языках насчитывается
свыше двадцати: ст.-сл. Еор-зд-ъ, крл-зд-а, кръ-зд-A, гво-зд-ь, гнч;-зд-
о, горл-зд-гь, гре-зд-т», гро-зд-т», зв'к-зд-д, мь-зд-д, по-зд-'Ь, не-прд-
зд-л, д.-рус. дрА-зд-а, рус. гва-зд-а, глу-зд-кий, громо-зд-кий, гру-зд-ь,
дро-зд, е-зд-а, болг. гй-зд-а 'красавица', гръ-зд-ав 'бугристый', укр. глу-
зд, рус. ме-зд-ра. Эти образования неоднократно привлекали к себе
внимание исследователей, но анализу обычно подвергались лишь
отдельно взятые, изолированные формы. Некоторые из них иногда
рассматривались как composita. Так, в словах езда и гнездо выделялся
корень *sed- 'сидеть', а в слове звезда — корень *-dhe- 'делать', 'класть'.
Однако наличие чередования суффиксов у этих слов (см. с. 144—147)
исключает возможность подобного объяснения. Кроме того,
суффиксальное происхождение рассматриваемых образований является более
правдоподобным и по той причине, что перечисленные формы
составляют ярко выраженный словообразовательный ряд, широко
представленный не только в славянских, но также и в балтийских языках: лит.
bar-zd-a 'борода', zvai(g)-zd-e 'звезда', bru-zd-us 'быстрый', bru-zd-u-
(klis) 'узда', gm-zd-us 'хрупкий', лтш. gli-zd-a 'голубая глина', и др.
Более систематически по сравнению с другими авторами вопрос
о происхождении суффиксального -zd- рассмотрел А. Брюкнер. Он, хотя
и ограничился в своем анализе небольшим числом примеров, сделал
правильный вывод о том, что суффиксы -d- и -zd- идентичны по своим
словообразовательным функциям [217, 53]. Привлечение к анализу
большего количества примеров позволяет сделать несколько дополнений
и уточнений к этому утверждению Брюкнера. Прежде всего, среди
славянских образований с суффиксальным -zd- можно выделить
различные хронологические пласты: индоевропейский (мьздд), балто-
славянский (звезда), собственно славянский (дрАзда). Наиболее
многочисленными будут последние два типа, к которым относится
большинство перечисленных выше слов. В фонетическом отношении
обращает на себя внимание то, что более половины славянских слов,
содержащих суффиксальное -zd-, начинается со звука g-. В этих
случаях -zd- может рассматриваться как фонетико-морфологический вари-
154

ант суффикса -d-. И действительно, именно у образований на g-
(а в славянских языках только у них) встречаются такие параллельные
формы с одинаковым значением, как рус. диал. глу-зд-кий = глу-д-кий
или лит. gru-zd-us = grau-d-us 'хрупкий', лтш. gli-zd-a = glT-d-a (= glu-
d-a— M.-End., I, 627-628). Что касается остальных случаев (не с
начальным g-), то здесь, видимо, сочетание -zd- является результатом
вторичного переразложения. Так, например, в ст.-ел. врл-здл 'борозда' -з-,
быть может, представляет собой рефлекс и.-е. корневого форманта -g-:
врлздд< *bhor-g-da — к и.-е. корню *bher-g- / *bhor-g-/ *bhr-g-
'раздроблять, размельчать' (ср.: лат. frango, fregi). Этот же корень лежит
также в основе лит. birzis 'борозда' (< *bbr-g-is); ср.: лтш. bifzt
'крошиться, дробиться' [137, 94-95]. Таким же комплексом двух
различных морфологических формантов является и сочетание -zd- в слове узда
(и.-е. *uen-g-/ *uon-g- 'вязать') и, возможно, в словах дрозд и дрлзда
(см. с. 146-147). Однако подобные примеры единичны. В целом же
элемент -z- в сочетании -zd- с полным основанием обычно сопоставляется
с подобным же элементом -z- в суффиксальном сочетании -zn-. Еще
Брюкнер отмечал, что -zd- относится к -d- так же, как -zn- (в боязнь) —
к -п- (в дань) [217, 54]. Я. Эндзелин указывал, что -zd- чередуется в
балтийских языках с -zg- так же, как -st с -sk- [239, 288]. К этому
следует добавить, что элемент -z- в суффиксальном сочетании -zd- можно
рассматривать и на более широком фоне. Данный элемент во всех
деталях подобен элементу -s-и.-е. суффиксов *-mo-, *-men-, *-no-, *-to-, *-lo-
и др. Во всех и.-е. языках перечисленные суффиксы присоединялись к
глагольному корню или непосредственно, или же с помощью элемента
-s-: лит. rek-s-mas 'крик' — к rek-ti 'кричать' (*-s-mo-), д.-англ. blik-s-mo
'молния' — к blik-an 'сверкать' (*-s-men-), авест. raox-s-na- 'сияющий' —
к и.-е. *louk- 'сиять, светить' (*-s-na), д.-греч. a-yvto-a-xo? (= a-yvco-то?)
'неизвестный' (*-s-to-); ст.-ел. ке-с-ло — к вез-ти (*-s-lo-). Подобных
примеров в и.-е. языках насчитывается большое количество. В ряде
случаев -s- перед звонким смычным переходило в -z- и затем выпадало
(с удлинением предшествующего гласного). Именно так обстояло дело
в латинском языке, где, например, форма iouxmentom,
засвидетельствованная еще в надписях (CIL, I2, 1), дала в языке классического периода
iumentum. В праславянском -z- (факультативно?) сохранялось, причем
формы суффиксов -здъ, -зда, -здо и -здь целиком соответствуют
формам -знъ, -зна, -зно, -знь. Эта словообразовательная черта также
объединяет славянские языки с балтийскими.
Одной из наиболее характерных особенностей славянских
образований с суффиксальным *-d- является широкое распространение
чередования суффиксов. А. Мейе приводит в своих работах только один
случай суффиксального чередования у славянских образований на *-do-
(ст.-сл. ткрь-дъ- / лит. tvir-tas). Несколько изолированных примеров
можно найти также в книге Ф. Шпехта, причем эти примеры, как
правило, являются «внешними», т. е. чередование в них отмечается у
славянских слов сравнительно с другими и.-е. языками. Между тем славян-
155

ский материал, почти совсем не исследованный в этом отношении,
представляет исключительный интерес именно в плане отражения
древнейших суффиксальных чередований. Особенно большое распространение
получило в славянских языках чередование суффиксов *-do- (*-da, *-db) /
*-no- (*-na, *-пь). Шпехт, специально исследовавший и.-е. чередования
суффиксов, находит в и.-е. языках сравнительно немногочисленные
примеры чередования d / п: д.-греч. ^ор-8т] / лит. zar-na 'кишка', д.-греч.
I'y-Svjv / ly-vyjv apCT7]v ('самец', 'мужчина' —Гезихий), д.-прус, meal-de
'молния' / ст.-ел. лллъ-нь, рус. вёре-д I д.-в.-н. wer-na 'varix', лит. gove-
da 'толпа' / gove-na, пол. gwiaz-da / лтш. zvaigz-ne 'звезда', рус. гли-на /
лтш. gll-da 'голубая глина', лтш. skabaf-da / skabaf-na 'щепка' [376,144,
186, 220, 228, 231, 246]. К этим примерам можно было бы добавить
еще лтш. ples-de / ст.-сл. плес-нд 'плюсна', лит. kar-da / kar-na 'лыко',
stal-das/ stal-nas 'конюшня'. Но ни в одном из приведенных примеров
чередование d / n не засвидетельствовано внутри славянских
языков. Ниже суммируются примеры чередований, частично разобранные
в соответствующих статьях настоящей главы.
Пол. baj-da / ст.-сл. бд-с-нь 'сказка', ст.-сл. блж-дт» 'заблуждение'/
болг. блё-з-но 'ошибочно', рус. бороз-да I рус. диал. бороз-на 'борозда',
рус. диал. бре-д 'срез снопа' / болг. брй-на '(стриженая) шерсть', н.-луж.
bru-da 'грязь' / ст.-сл. крк-нд 'кал', д.-рус. гт-з-до I гтъ-з-но 'гнездо',
д.-рус. гораз-дъ Iгораз-нъ 'умелый', д.-рус. грез-дъ, гроз-дъ Iгрез-нъ,
врознь 'гроздь', рус. диал. желе-дъ 'тростинка' /жело-н-ка 'трубка', пол. kier-
dos / kier-nos 'боров', рус. диал. коло-да 'лодка' / д.-рус. чел-нъ, д.-рус.
поз-д-ый I укр. тз-н-ш 'поздний', д.-рус. праз-дь I праз-нь 'свобода',
'досуг', д.-рус. сла-дъ-{ка) 'подстилка' / рус. диал. спа-н-(ка) 'стелющийся
кустарник', ст.-сл. слд-дгь-(кт.) 'сладкий' / слд-нт> 'соленый', ст.-сл.
стьг-дд/ стьг-нл 'улица', 'площадь', болг. стъг-да 'рыночная площадь' /
д.-рус. стъг-на 'улица', 'площадь', д.-рус. оуз-да 'оковы, узы' / рус.
уз-н-(ик), д.-рус. чи-с-ть I рус. (по)-чи-н-(ок) 'чищоба, росчисть'.
Чередования d / n, обнаруживаемые при привлечении материала
родственных и.-е. языков: ст.-сл. клт^-дъ 'бледный' / лит. bal-nas 'белый',
рус. в(е)ре-д I д.-в.-н. wer-na 'varix'85, ст.-сл. лгк-дь / д.-ирл. mei-n
'металл', ст.-сл. сирд-дт, 'зловоние' / гот. smar-nos (вин. п. мн. ч.) 'навоз',
ст.-сл. р"Ь-дт»-(къ)/лтш. re-n-s 'редкий', д.-рус.хоу-дъ /д.-греч. xocu-voc;
'плохой' (Гезихий). В приведенном перечне насчитывается 26
примеров чередования суффиксальных d / п, причем почти все они (точнее,
20 из 26) относятся к внутриславянским чередованиям.
Второе место по своей распространенности в славянских языках
занимает чередование d /1. Однако в отличие от предыдущего типа здесь
почти полностью отсутствуют внутриславянские чередования. Такие
случаи, как рус. диал. бре-д I бре-т 'срез снопа', чеш. kla-da / kla-t и
ерб.-х. лабу-д I чеш. labu-t', возможно, не следует относить к числу суф-
85 Пример Ф. Шпехта наименее, пожалуй, убедительный из всех, приведенных в
настоящем перечне.
156

фиксальных чередований, так как они могли явиться результатом
позднейшего оглушения d. Ниже приведены примеры чередования
суффиксов d / t, главным образом сравнительно с формами родственных
и.-е. языков.
Ст.-сл. кл'к-дт» / лит. bal-tas 'белый', ст.-сл. блю-до/гот. biu-bs 'стол',
ст.-сл. глд-дъ-(къ) / лит. glo-t-nus 'гладкий', рус. диал. глу-да 'глыба,
ком' / словен. glu-ta 'нарост на дереве' [376, 196, 228], укр. о-желе-дъ I
гот. kal-d-s 'холодный', рус. о-гра-да I лат. hor-tus 'сад', рус. кла-д I лит.
klo-tai (мн. ч.) 'мостки', рус. диал. коло-да 'лодка' / лит. kel-tas 'паром',
рус. у-кла-д 'сталь' / коло-ть 'сорт стали', лит. kal-tas 'кованый'; ст.-сл.
р'Ь-Д'ъ^къ) / лит. re-tas 'редкий', ст.-сл. тврь-дъ/лит. tvir-tas [118,255],
ст.-сл. ча-до 'дитя' /лат. re-cen-t-is (род. п. ед. ч.) 'свежий', д.-рус. чу-дъ I
гот. piu-da 'народ' (всего 13 примеров).
Чередования d/ g: срб.-х. бр-до I брё-г 'холм', 'берег', н.-луж. bru-da
'грязь' / словен. bru-z-ga 'снег с грязью', рус. дыл-да/ст.-сл. дат,-гъ
'длинный', рус. ля-д-вея I рус. диал.ля-га 'бедро', рус.мез-д-ра Iмез-га
'внутренняя оболочка (кожи, коры)', д.-рус. пестря-дъ 'пестрая ткань' /
пол. pstrq-g 'форель', рус. диал. (о)-сля-дь I сля-га 'жердь, бревно', рус.
диал. сту-да, сты-дъ 'холод' /сту-г-нуть, сты-г-нуть 'стынуть',
словен. halQ-d-je / ha-lQ-g-a 'частый кустарник' (10 примеров).
Чередования d / к: пол. baj-da / baj-ka 'сказка', ст.-сл. в'Ь-ж-дд / B'fe-
ко [376, 208, 23]], рус. диал. кол-д-ыка I кол-ч-а 'хромой', рус. ку-д-
рявый I ку-ч-ерявый, ры-д-ать I ры-к-ать, ры-ч-ать (ср.: рус. выть,
реветь, скулить и т. п.), ст.-сл. ж-д-д / ж-к-оть 'крюк', болг. ю-да
'русалка' / лит. jaii-kas 'приманка' (7 примеров).
Прочие чередования суффиксов: ст.-сл. кр'к-ждд 'беременная' / вр'к-
ма 'ноша, груз', д.-рус. стре-дь 'мёд' /стре-л\л 'течение' (d/men),
ст.-сл. ст^-дт» / cfe-ръ (d/r); ст.-сл. ста-до 'стойло'/д.-рус. ста-а
'стойло' (d/j); рус. диал. желе-дь 'трубка' / же-ло-б (d / Ъ) и др.
Итак, в славянских языках широко представлены чередования
суффиксов d/n, d/t, d / g и d / к. Наиболее ярко эти чередования
проявляются в тех случаях, когда чередуются одновременно не два, а три (или
более) суффикса:
рус. диал. пеле-да I пеле-на I пеле-га
д.-рус. дрлз-да I дрлз-на I дрлз-га
чеш. droz-d/д.-чеш. droz-n/ словен. droz-g.
Последнее — тройное — чередование полностью совпадает
с таким же суффиксальным чередованием (d / n / g) в балтийских
языках, что совершенно исключает вероятность случайного совпадения.
Нужно отметить также, что чередование формантов d / n / g
засвидетельствовано в балто-славянском ареале и у такого архаичного по
структуре и.-е. глагола, как 'идти': ст.-сл. н-д-ж (< *ei-d-<?) / лит. ei-n-u 'иду' /
лит. ei-g-a 'ход, течение, движение' (ср. простой глагол: лат. е-б 'иду').
Все эти факты позволяют считать установленным наличие
суффиксальных чередований d / n, d / g, d /n / g и др. в славянских языках.
157

Одним из наиболее сложных и спорных вопросов, связанных со
славянским суффиксальным чередованием, является вопрос о соотношении
образований типа празд-, празд(ъ)н- и празн-. Существуют две
взаимоисключающие точки зрения на этот вопрос: 1) празд—> праздън- > (в
результате падения еров) празн- [68, 87; 379, 668; 346, 195; А1, 240];
2) праз-д- /праз-н- (чередование суффиксов -д-1-н-) —■> праз-д-н-, праз-
д-ьн- (контаминация суффиксов) (ср.: [217, 53-54; 376, 228; и др.]).
Первая точка зрения является более распространенной. Она, казалось бы,
надежно подтверждается хорошо известными фактами исторической
грамматики славянских языков, в частности такими формами, как ст.-сл.
прлз-д-овдти, прАЗ-д-ьн!» и д.-рус. праз-нъ.
Однако эта гипотеза имеет много слабых пунктов. Основной ее
недостаток— стремление объяснить явно поздними фонетическими
изменениями (падение еров) такие словообразовательные явления, которые сами
значительно древнее этих изменений. В самом деле, согласно
изложенному объяснению, формы с -н- появляются в славянских языках очень
поздно, чередование d / n в словах данного типа оказывается вторичным,
возникшим лишь после падения еров. Между тем образования с
суффиксальным -«- (без -д-) встречаются уже в древнейших памятниках
славянской письменности (ср., например, форму горазшъе в Остромировом
евангелии), а многочисленные чередования суффиксальных -d- и -п- восходят
к эпохе, которая значительно древнее самых первых письменных
памятников. Кроме того, если еще кое-как можно было бы объяснить
чередования праз-дь I праз-нь и гораз-дъ I гораз-нъ как вторичные (праздъ —>
праздьнъ > празн-, гораздъ —> гораздьнъ > горазн-), то как быть с такими
случаями, как droz-d / droz-n/ droz-g, дрлз-да I дрлз-на I дрлз-га, пеле-да I
пеле-на I пеле-га!
Наличие древних тройных чередований суффиксов (*-do- / -no- /
*-go-), которое никак не может быть объяснено падением еров,
убедительнее всего говорит о неприемлемости первой точки зрения. Далее,
формы браз-да и браз-на 'борозда' гораздо древнее, чем рус. диал. бо-
роз-дна 'борозда' (Д., I, 116): предполагаемое «новообразование» —
д.-рус. бразна — встречается уже в памятниках XI-X1I вв. (Срезн., I,
165), а форма бороздка засвидетельствована в диалектах русского
языка XIX-XX вв., несмотря на давно завершившееся падение еров. Все
это, вместе взятое, заставляет признать более правдоподобным
объяснение, в общих чертах изложенное еще А. Брюкнером.
К аргументации Брюкнера [217, 53-54] можно добавить следующие
соображения. Из двух чередующихся суффиксов (*-do- и *-по-) первый
еще в праславянском начал утрачивать свою продуктивность. Это в
отдельных случаях приводило к тому, что при наличии двух чередующихся
форм (праз-дь I праз-нъ, браз-да I браз-на) могла путем контаминации
образоваться новая форма (праз-дь-нь, *браз-д-на > бороздна). В
результате контаминации слово с ослабившим свою продуктивность
суффиксом -д- было усилено продуктивным суффиксом -н-. Контаминация
параллельных (чередующихся) суффиксальных образований — явление,
158

хорошо известное в истории и.-е. языков. Контаминированными
формами были, например, ст.-сл. л\ръткгь и лат. mortuus (< *mrtuos). В и.-е.
языке существовало два наиболее распространенных отглагольных
прилагательных со значением 'мертвый': *mr-tos и *mr-uos (с
чередованием суффиксов *-to- / *-uo-). Первое прилагательное сохранилось в
греческом и древнеиндийском языках (д.-греч. Qpo-xoq и [хор-то? —
Гезихий, д.-инд. mr-tas 'мертвый'), а второе — в кельтских языках
(д.-ирл. mar-b, кимр. mar-w 'мертвый'). Старославянский и латинский
языки отражают контаминированную форму этого прилагательного —
форму, объединившую оба чередующихся суффикса (*mr-t-u-os). Таким
образом, при наличии чередующихся образований типа праз-дь I праз-нь
могла возникнуть контаминированная форма праз-дь-нъ, которая,
действительно, после падения еров утрачивала -д- между -з- и -н-. Однако
возникающая «новая» форма праз-нь представляла собой по существу
всего лишь возвращение к древнему состоянию, чему в немалой
степени способствовало то обстоятельство, что форма эта продолжала, по-
видимому, все время существовать в языке. Контаминированные
формы возникали и позднее, уже после падения еров. Иначе было бы
невозможно объяснить происхождение такого, например, образования,
как рус. диал. борозднаВ6. Наконец, заканчивая рассмотрение вопроса о
чередованиях суффиксов, отметим, что в балтийских языках трактовка
суффиксальных образований на -dnus также вызывает серьезные
затруднения. П. Арумаа допускает возможность двух объяснений: или эти
формы явились результатом расширения образований на -d-
суффиксом -пй-, или же имела место контаминация суффиксов -du- и -пи- [201,
87]. Иначе говоря, в балтийских языках наблюдается сходное
взаимодействие между образованиями с суффиксальными -d- и -п- с той лишь
разницей, что вопрос о «вторичном» происхождении чередующихся
форм с суффиксальным -п- здесь даже и не ставится.
В отношении семантики славянских образований с
суффиксальным *-d- в литературе встречаются только отдельные, отрывочные
наблюдения. Выше уже отмечалось, что Брюкнер рассматривал формы
с суффиксами *-d- и *-zd- как идентичные по своему значению
отглагольные образования. Приведенный материал чередований суффиксов
*-do- / *-no- / *-to- / *-go- и др. наглядно свидетельствует о том, что эти
образования обладали не только общей словообразовательной
структурой, но и общей семантикой. Отношение между отглагольными
именами на *-ш>, *-па, *-по, *-пь или на *-гь, *-ta, *-to, *-гь совпадает с
отношением между производными на *-<1ъ, *-da, *-do, *-db (поскольку и.-е.
*d и *dh не различаются в праславянском, в настоящей главе они, как
правило, также не разграничивались).
Одной из наиболее характерных особенностей рассматриваемых
образований является известная индифферентность по отношению к
86 Идея о роли контаминации применительно к конкретным словам борозда, бороз-
на и бороздпа была подсказана Б. А. Лариным.
159

залогу, вообще типичная для и.-е. отглагольных прилагательных (см.
прим. 29 на с. 102). Если взять такие отглагольные имена, как луна
(корень *louk- 'светить'), весло (*uegh- 'везти'), борона (*bher-g-
'раздроблять') или долото (*dol-bh- 'долбить'), то с точки зрения современных
нам залоговых отношений все эти слова представляют собой
«причастия» «действительного залога»: луна = 'светящая, светило', весло =
'везущее', борона = 'дробящая, дробило', долото = 'долбящее,
долбило' и т. п. В то же время абсолютно однотипные в
словообразовательном отношении формы воспринимаются как безусловно «пассивные»:
руно— от рвать, пшено — от *pei-s- 'толочь', масло — от мазать,
(о)плот, плетень; ср. плести и др. Точно такая же картина наблюдается
и у образований с суффиксальным *-d-. Здесь «активное» значение
имеют, например, звезда = 'светящая', скорода 'борона' = 'режущая',
желдь = резучая (два синонимичных названия одного и того же
растения), болг. юда = 'манящая' (—> 'русалка'). Напротив, «пассивными»
являются, например, пол. kierdos и рус. диал. кладыш 'подрезанный
(кабан)', пол. bajda 'сказка' = 'рассказанная', рус. колода =
'выдолбленная, долбушка', и мн. др.
Иные семантические функции выполняет *-d- в качестве
деноминативного суффикса. Среди отыменных образований особо выделяются
производные на *-edb / *-Qdb, составляющие довольно обширную
семантическую группу. Подавляющее большинство образований этого
типа имеет ярко выраженное собирательное значение, вообще
характерное для суффиксальных образований с основой на -i- (ср. рус.
зер-нь, куз-нь, стер-нь, чер-пъ, жел-ть, чис-ть; слова-рь, буква-рь, коч-
ка-рь и мн. др.). Нужно отметить, что подобную семантическую
окраску приобретают также и заимствованные слова: лошадь*1, остъдь (ср.
д.-рус. 'ловъ львовъ ослгьди въ поустыни', где собирательное значение
слова ослгъдъ выступает совершенно отчетливо. — Срезн., II, 727).
На вопросе о заимствованиях следует остановиться особо.
Те исследователи, которые утверждают, что в праславянском языке
отсутствовали (или почти отсутствовали) образования с суффиксом *-do-,
обычно стремятся доказать, что такие слова, как стадо, чадо, чадь и
некоторые другие, являются заимствованными. Допустим, что это
действительно так. Более того, добавим к данному перечню и такие (уже
явно, кроме последнего примера, заимствованные) слова, как лошадь,
осл!ъдь, голядь, стерлядь, площадь. Что же в итоге получается? Слова,
заимствованные из разных языков, оформляются в русском языке
как образования, имеющие одинаковую морфологическую
структуру: гол-я-дъ — из балтийского, лош-а-дъ — из тюркского, осл-гь-дь —
в конечном итоге из латинского, стерл-я-дь — из немецкого, площ-а-дь —
87 О первоначально собирательном значении слова лошадь писал еще Ф. Микло-
шич. П. М. Мелиоранский, отметив затруднение с объяснением -дь, смог привести в
пользу точки зрения Миклошича только одно образование подобного типа: рухлядь [120,
123]. На самом деле эти образования широко распространены в славянских языках.
160

из греческого88. Характерно что в соответствующих словах из
тюркского, латинского и немецкого языков (апаша, asellus, Storing
'маленький осетр') вообще нет никакого *-d-, а в балтийском и греческом
гласные, стоящие после суффиксального -d-, не соответствуют славянскому ь.
В результате получается, что заимствованные из совершенно
различных источников слова, славянизируясь, приобретают одинаковое
морфологическое оформление и включаются в один — славянский —
словообразовательный ряд. Это говорит лишь о том, что в момент
заимствования слова на -*e-db воспринимались как единая
морфологическая группа, способная создавать новые формы. Иначе говоря (как
это ни парадоксально на первый взгляд), чем больше будет обнаружено
в славянских языках иноязычных по своему происхождению
образований, входящих в тот или иной словообразовательный ряд с
суффиксальным *-d-, тем надежнее будет подтверждена продуктивность
данной словообразовательной модели в славянских языках.
Некоторые статистические данные. Из числа 200
рассмотренных выше образований с суффиксальным *-d- наиболее широко
представлены существительные женского рода на -да (свыше 70), затем
следуют имена мужского рода на -дъ (более 50), женского рода на -дь, не
считая большого количества отыменных образований на -ядь, -едь, -ад
(около 50) и среднего рода на -до (12), не считая 18 прилагательных,
которые имеют или позволяют восстановить формы всех трех родов.
Поскольку особенно большие сомнения обычно вызывал вопрос о
наличии праславянских (или вообще славянских) образований
среднего рода на -до (см. с. 112-114), ниже приводится полный перечень
существительных этого типа: ст.-ел. Ерь-до 'холм', блю-до, гн'Ь-з-до,
гока-до, мж-до, стд-до, ча-до, чоу-ДО, рус. бёр-до, ля-до, у-до, ку-д-еса
(засвидетельствовано только во мн. ч.)89. К этим 12 примерам следует
добавить 18 прилагательных среднего рода на -до, ибо в плане
словообразования нет никакой разницы, например, между ст.-сл. чадо и
младо. Только первое из этих слов — субстантивированное
прилагательное (ср.: д.-чеш. cad, cada, рус. чадо и ст.-сл. младъ, млада, младо),
а второе не подверглось субстантивации. Словообразовательная же
модель в обоих случаях одна и та же. Таким образом, общее число
производных с суффиксом среднего рода -до достигает 30. Относительно
небольшое количество этих образований (12, если не считать
прилагательных) легко объяснимо: оно полностью соответствует той
пропорции, которая установилась в славянских языках между
суффиксальными образованиями среднего рода на -о, с одной стороны, мужского
и женского рода на -ъ, и-а — с другой. Так, например, в словаре Г. Биль-
фельдта [17] насчитывается (исключая явные заимствования) 12
существительных среднего рода на -то и примерно в 2 раза больше
существительных на -но. Отношение этих образований к соответствующим
Эта спорная гипотеза В. Пизани была принята, например, в КЭСРЯ (253).
Примеры из остальных славянских языков были даны выше (с. 118 ел.).
Ь Откупщикои
161

существительным мужского и женского рода дает примерно ту же
картину, что и у образований на -дъ, -да, -до.
Поскольку генетически образования с суффиксальным *-d-
представляют собой обычно древние отглагольные прилагательные, не лишены
интереса случаи, когда у одинаковых по своему происхождению
образований наблюдаются колебания в роде или когда они распределяются
между разными основами. Особенно часто встречаются случаи
колебания между мужским и женским родом (студ = студа, пелед = пеледа —
всего 14 случаев). В 8 случаях засвидетельствованы колебания между
образованиями на -дъ и -дъ (тип грузд = груздь); в 5 случаях — между
-да и -дъ (тип ожеле-да = ожеле-дь); столько же встречается примеров,
когда прилагательные на -дъ, -да, -до имеют параллельно с этим
образования на -дь (тип младъ, ллллдд, мллдо и молодь). В принципе от
последнего случая ничем не отличается д.-чеш. cad, cada, ст.-сл. чадо и
чадь. В 7 случаях последний тип (-дъ, -да, -до, -дъ) нарушается
отсутствием формы среднего рода (тип холод, холодъ, прохлада). Наконец,
в 3 случаях (ст.-сл. блюдо, мждо, рус. диал. лядо) слово
засвидетельствовано в форме всех трех родов (-дъ, -да, -до). Те же самые
особенности наблюдаются в славянских языках также и у существительных с
суффиксами *-по- и *-to-, суффиксами, словообразовательные функции
которых аналогичны функциям суффикса *-do-.
* * *
Таковы наиболее существенные выводы, касающиеся относительной
хронологии и продуктивности словообразовательных типов и общей
семантики праславянских и славянских образований с суффиксальным
*-do-. Этим образованиям должно быть отведено определенное место
как в сравнительной грамматике индоевропейских языков, так и в
исторических грамматиках отдельных славянских языков (разделы
словообразования, чередования суффиксов и др.). Наличие рассмотренных
выше типов суффиксальных образований имеет особое значение для
этимологических исследований, где, в частности, явно завышалось
количество предполагаемых иноязычных заимствований, главным образом из-
за уверенности в том, что в праславянском языке якобы отсутствовали
образования с суффиксом *-do-. Некоторые наметки нового решения ряда
спорных этимологических вопросов были изложены в основной части
настоящей главы (см.: ст.-сл. врьдо 'холм', блюдо, гнездо, млздрл, мазгл,
рус. бёрдо, дылда, желдь, желоб, колода, кладбище, колодезь, колдоба,
кладеный, уклад, дрозд, рус. диал. желедъ, меледа и др.).
Значительное количество надежно установленных суффиксальных
чередований, частично рассмотренных выше, свидетельствует о том, что
эта древнейшая особенность и.-е. словообразования нашла свое
отражение и в славянских языках. Наряду с чередованиями суффиксов, анализу
которых было отведено значительное место в I, II, IV и V главах, другим
не менее важным фактором, определявшим словообразовательные
процессы, была древнейшая структура индоевропейского корня.
162

Гл а в а VI
СОНАНТЫ В ДРЕВНЕЙШЕЙ СТРУКТУРЕ
ИНДОЕВРОПЕЙСКОГО КОРНЯ90
Среди различных типов индоевропейских корней, выделенных Ф. Сос-
сюром [355, 9-10], весьма широкое распространение в и.-е. языках
получил тип А. К нему относятся корни, включающие в себя согласный звук
плюс сонантный дифтонг со ступенью огласовки е, о или нуль. Перед
начальным согласным — в условиях, которые до настоящего времени не
выяснены, — может находиться также «подвижное s-»91. Попытаемся
рассмотреть некоторые особенности, характерные для данного типа и.-е.
корней, исходя из анализа балтийского языкового материала.
Выбор балтийских языков в качестве основного объекта
исследования был обусловлен целым рядом причин. Во-первых,
общепризнанным является исключительный архаизм этих языков [117,101-102; 366,
165]. «Архаичность литовского языка, — писал А. Мейе, — отчасти
обнаруживается... в сохранении системы сонантов, о которой он один
из всех живых индоевропейских языков еще и теперь дает
приблизительное представление» [117, 148-149]. Во-вторых, балтийские языки,
как это убедительно показал Ф. Шпехт, дают наиболее наглядное
представление о чередованиях сонантных элементов, относящихся к
основе или суффиксу. Вот некоторые примеры, охватывающие все
возможные чередования шести сонантов92:
kre-1-vas 'кривой'/kria-u-sis 'крутой берег' (i/u), skeve-i-na/skeve-1-
dra 'осколок' (i /1), nau-j-as 'новый', д.-греч. ve-(F)a-p-6? 'молодой' (i / г),
tva-i-kas / tva-fi-kas 'чад' (i/n), srau-j-a/srau-muo 'поток' (i/men), skeder-
v-a/skeder-1-a 'осколок' (u/1), do-v-is 'дарение' /ст.-сл. дд-р-т» (u/r), kal-
v-a 'холм'/kal-n-as 'гора' (y/n), sir-v-as/sir-mas 'серый' (u/m), лтш.
ski-1 -a/ski-r-a 'щель' (1/r), siuks-l-es/siuks-m-es 'мусор' (1/m), lei-1-
as/lei-n-as 'слабый, худой' (1/n), saka-r-nis 'ветвистый'/sak-n-is 'корень'
(r/n), ed-r-a 'корм'/eda-m-as (lovys) 'корыто для кормления свиней'
(r/m), ral-n-as / rai-m-as 'пестрый' (n/m).
90 Данная глава представляет собой выдержки из задуманной, но не написанной
книги о структуре индоевропейского корня
91 Ср. д.-рус. кора и скора, д.-греч. тсуо? и отгуск; 'крыша' и мн. др. Литовские
примеры см.: [329, /, 376-378]; славянский материал подробно проанализирован Г. Я. Шеве-
Ловым [367, 232-233]. Наиболее правдоподобным является предположение о сандхичес-
ком происхождении «подвижного S-»: как известно, в и.-е. языке многие слова оканчивались
На -s, которое в результате переразложения могло быть отнесено к началу следующего
слова. Правда, иногда, напротив, форму с начальным s- считают исходной (см., например:
[367, 232]). Впрочем, при любом объяснении этого и.-е. явления несомненным остается
Тот очевидный факт, что уже в древнейшую эпоху развития и.-е. языка существовало
большое количество параллельных образований с «подвижным S-» и без него.
92 Примеры в основном заимствованы из книги Шпехта [376]. Литовские слова да-
•отся без пометы лит.
163

Характерно, что в книге Шпехта, изобилующей примерами на
чередования сонантов, больше всего (около 1/4) этих примеров приводится
из балтийских языков. Балтийских примеров у Шпехта вдвое больше,
чем индоиранских или славянских, в три с лишним раза больше, чем
латинских, значительно больше, чем греческих, больше, чем
германских и кельтских, вместе взятых. И это естественно, ибо
закономерности чередования и.-е. суффиксов, вскрываемые Шпехтом, наиболее ярко
проявляются в архаичных по своему строю балтийских языках.
Как известно, Шпехт пытался объяснить многочисленные случаи со-
нантных (и менее регулярных консонантных) чередований в суффиксах
и основообразующих формантах посредством возведения
чередующихся элементов к древним местоимениям и дейктическим частицам. Это
его объяснение, данное в духе толкований Ф. Боппа, не получило
признания (см., например: [148, 152-153; 71, 18]). Чередования сонантов в
суффиксах и особенно в основах (гетероклиза) охватывают
преимущественно четко ограниченную по фонетическому признаку группу
звуков (сонанты). Ни в местоимениях, ни в дейктических частицах не
наблюдается такой строгой фонетической регулярности. Поэтому
гораздо целесообразнее, как мне кажется, было бы попытаться увязать
происхождение гетероклизы и чередования сонантных суффиксов с
некоторыми особенностями и.-е. корня, содержащего сонантный дифтонг.
Уже давно было замечено, что и-е. корни типа *ker- и *kel-, *der-
и *del-, *ger- и *gel- и т. д. очень часто имеют одинаковое значение93.
П. Перссон вслед за К. Бругманом объяснял подобные случаи
диссимиляцией, имевшей место в двойных корнях типа ger-ger- или gel-gcl-
[338, 30]. Подобного рода параллелизм имеет место и в корнях на
носовой: д.-греч. yd.\ioq, 'брак', д.-инд. jamatar 'зять', но лат. gener, лит. zentas
'зять'. Такого рода факты достаточно многочисленны и хорошо
известны. Попытки объяснить отдельные, изолированные случаи действием
диссимиляции и позднейшими отклонениями от и.-е. «нормы»
остаются малоубедительными. Анализ материала показывает, что эти
кажущиеся единичные отклонения представляют собой реликты какой-то
более древней и более обширной по своему охвату системы. Дело в
том, что смысловые совпадения (частичные или полные) характерны
не только для корней, содержащих плавный или носовой, но и для
корней, содержащих любой из шести сонантов.
В качестве примера, иллюстрирующего данное положение, возьмем
варианты д.-и.-е. корня *(s)keN-94 'бить', 'рубить', 'колоть', 'резать'.
93 «Neben der Wz. k2er- steht mit genau ubereinstimmender Bedeutung Wz. k2el-», --
писал, например, еще П. Перссон ([338, 30], см. также: [337, 176, 575-576, 376, 123,
169-170; 52,11, 573 ел., 590 ел.]. — Там же приведены многочисленные примеры).
94 N условно обозначает любой из сонантов. Здесь и в дальнейшем изложении
примеры со вторым состоянием корня (*skN- плюс гласный) обычно не приводятся, хотя
они и встречаются достаточно часто; ср., например: лит. skiau-te 'лоскут, обрезок
(< *skcu-t-) и skvetas idem (< *sku-et-) и др.
164

Производные этого корня (или группы родственных корней),
несомненно, имеют достаточно древние значения: лит. skai-nioti 'вырубать,
расчищать (кусты, лес)', skie-da 'щеп(к)а' (*koi-/*kei-)95; kau-ti 'рубить',
'разить', 'убивать', skev-eldra 'осколок, отщепок' (*kou-/*keu-); skel-ti
'колоть, расщеплять', kel-mynas 'вырубленный лес', skal-a 'лучина,
щепа', skil-a 'полено' (*kel-/*kol-/*kl-); sker-piuve 'топор', kaf-pas
'зарубка, паз', kif-sti 'рубить, вырубать', (*ker-/*kor-/*kr); kan-ё
'вырубка в стене (для поперечных балок)', nuo-skin-a 'вырубленное место (в
лесу)', skin-ti 'рубить, вырубать', (*kon-/*kn-); karri-pas 'угол', 'конец
(платка)', 'краюха (хлеба)'96, kam-pa (= kal-pa) 'поперечная
перекладина в санях' (букв, 'обрубок') (*kom-). Таким образом, все шесть
сонантов выступают здесь в однотипных корнях, имеющих одно и то же
конкретное значение 'рубить'.
Те же варианты корней со значением 'резать' дают большое
количество производных, означающих 'отрезок, кусок, лоскут': skie-pas
'черенок, прививок' (i); skiau-te 'лоскут, обрезок' (u); skl-ypas 'кусок,
отрезок (земли, ткани)' (1); kar-pa 'отрезок, тряпка', skar-a 'большой
платок, лоскут', skur-lis 'тряпка' (г); kq-snis 'кусок', ka,-sti (kan-du)
'кусать' (n); kam-pas 'краюха (хлеба)', 'конец (платка)' (т). Здесь также
представлены все шесть сонантных вариантов.
Для конкретного значения 'долбить, выдалбливать' можно
сослаться на такие слова, как kau-sas 'ковш, черпак', kau-sti 'выдалбливать'
(u); kal-ti 'долбить, выдалбливать', kal-tas 'долото' (1); kef-slas
'долото', pra-kar-tas 'ясли' (букв, 'выдолбленная колода'), kar-stas
'землеройка' (г); kn-isti 'рыть, разрывать (о свинье)', kn-ebis 'кирка, лопата
(огородная)' (л) и др.
Приведенные примеры показывают, что вопрос о сонантах в
структуре и.-е. корня неразрывно связан с вопросом о древнейших путях
семантического развития слова. Между тем древнейшая и.-е. семасиология до
сих пор разработана очень слабо. Когда-то А. Мейе писал:
«Просматривая этимологический словарь, мы получаем такое впечатление, будто
индоевропейский язык обладал словами и корнями абстрактного и
общего значения, между тем как каждый из индоевропейских говоров надо
представлять себе вроде какого-нибудь современного литовского говора,
бедного общими понятиями и изобилующего точными названиями
конкретных действий и мелочей домашнего обихода» [117, 385]. Этот
«абстрактный» тип и.-е. корня, видимо, в какой-то мере может быть объяснен
несколько особым характером конкретного мышления древнего
индоевропейца. Если взять любой из вариантов рассмотренных выше
корней, то на первый взгляд может показаться, что корень *(s)kel-,
например, обладает весьма абстрактным значением 'действовать каким-то
острым орудием' ('рубить, расщеплять', 'выдалбливать', 'резать', 'колоть'
93 «Подвижное S-» для краткости в реконструкциях опускается.
96 Ср. в семантическом плане: лит. kerte 'угол' и kirsti 'рубить', а также рус.рубаха,
рубец (на ткани) и рубить, краюха (хлеба) и кроить.
165

и т. п.). Однако на самом деле значение этого корня чрезвычайно
конкретно, только язык не фиксирует здесь внутреннее содержание
(целенаправленность) действия, а отражает его внешнюю характеристику: все
перечисленные выше трудовые процессы сопровождаются ударами
соответствующего орудия. Именно это конкретное действие и находит свое
отражение в языке. Отсюда возникают такие варианты значений, как 'бить,
ударять' —> 'рубить, расщеплять' (—> 'делить'), 'выдалбливать', 'рыть',
'резать', 'убивать', 'прокалывать', 'стирать (ударяя вальком)'97,
'молотить', 'ковать' и др. Каждое из этих значений, естественно, может
получить дальнейшее развитие, конкретные пути которого далеко не всегда
могут быть прослежены.
Ниже приведены выборочные примеры из литовского языка,
отражающие различные значения корней *(s)keN- (значения также даны
выборочно).
*(s)kei-/*(s)koi-/*(s)ki-
Kai-lis 'шкура', 'кожа', 'мех'98; skai-dus 'разложимый, делимый'; skai-
dyti 'разлагать, расщеплять, раздроблять'; skie-tas 'бёрдо', 'поперечина
бороны'; skie-bti 'распарывать', 'разделять', 'делать отверстие'; skie-da
'щепа'; ski-d-erlis 'обрывок, лоскут'.
*(s)keu- / *(s)kou- / *(s)ku-
Kau-ti 'бить, убивать', 'рубить, разить'; kau-sti 'выдалбливать'; kau-
kele 'деревянное блюдечко'; kau-styti 'ковать'; skiau-te 'лоскут,
обрезок'; kiau-tas 'скорлупа', 'кожура', 'панцирь (черепахи)'; sku-tas
'лоскут, клочок', 'кожура'; sku-sti 'брить, скрести'.
*(s)kel-/*(s)kol-/*(s)kl-
Kal-ti 'вбивать', 'выдалбливать', 'ковать','чеканить', 'высекать (из
камня)'; kal-tas 'долото', 'зубило', 'резец'; skal-bti 'стирать', 'колотить';
skal-da 'щебень'; kel-mas 'пень', 'колода (пчел)'; kel-mynas
'вырубленный лес'; skel-ti 'колоть, расщеплять', 'высекать (огоньиз кремня)', kul-
ti 'молотить'; kul-tuve 'пральный валек'; skil-a 'полено'; skil-tuvas
'огниво', 'ударник (ружья)'.
*(s)ker- / *(s)kor- / *(s)kr-
Kar-na = kar-da 'лыко'; kar-pa 'обрезок, тряпка'; kar-pyti 'резать,
кроить', 'делать зарубки'; kar-tas 'раз'99; kar-tis 'скошенная трава, хлеб';
kar-tis 'жердь'; skar-dyti 'колоть, резать (свиней)'; skaf-dis 'обрыв,
круча'; ker-as 'пень'; ker-te 'угол'; ker-slas 'долото', 'резец'; skef-sti 'резать
(свинью)', 'бить, колоть (скот)'; kifpti 'резать, стричь'; kif-tis 'удар',
'рубец', 'рубка'; kir-vis 'топор'; kir-sti 'рубить, вырубать', 'косить, жать
(хлеб)', 'ударять', 'кусать (о змее)'.
Ср.: рус. прать 'колотить' и 'стирать'.
Ср.: д.-рус. скора — к и.-е. корню *(s)ker- 'резать'.
Ср.: рус. раз и разить.
166

*(s)ken- / *(s)kon- / *(s)kn-
Kan-atyti 'бить, колотить'; kan-apetas 'рябой, веснушчатый'; kan-
apoti 'становиться дырявым, изъеденным червями'; kan-dis 'укус',
'кусок'; капе 'вырубка в стене'; skin-ti 'рубить, вырубать', 'щипать
(траву)'; skyn-imas 'вырубка, просека, делянка' (не совсем ясной является
долгота у).
*(s)kem- / *(s)kom- / *(s)km-100
Kam-pa (= -kal-pa) 'поперечная перекладина в санях'; kampas 'угол';
kem-sa '(заросший мхом) пень', 'кочка'; лтш. kem-pele 'чурка, чурбан';
лтш. kam-ene = kam-Uis '(еловая) кора': лтш. kam-sa 'кусок'; лтш. kam-
peklis 'тесло'; лтш. skam-ba 'осколок, кусок'; лтш. kum-pis 'нож',
'большой кусок мяса'.
Бо'льшая часть приведенных примеров опирается на традиционную
этимологию соответствующих слов, принятую в словарях Э. Френкеля
и К. Мюленбаха — Я. Эндзелина. Пожалуй, только примеры,
содержащие т, нуждаются в дополнительной этимологической аргументации,
которая, однако, могла бы быть доказательной лишь при значительном
расширении привлекаемого материала.
Еще более отчетливо сонантные варианты рассмотренных корней
могут быть прослежены на материале латышского языка и его
диалектов. В табл. 1 приведены многочисленные примеры производных
корней *(s)keN- 'рубить', большинство из которых имеет одно и то же
конкретное значение 'осколок, щеп(к)а'. Если принять во внимание обычное
в балтийских языках чередование суффиксальных -Ь- и -d-, то
окажется, что большое количество латышских слов, приведенных в табл. 1,
имеет совершенно одинаковую словообразовательную структуру,
различаясь лишь качеством сонантного элемента в корне: skai-da, лит. skie-
da, skau-d-re, skel-da, лит. skal-da, sker-b-ala, skaf-ba, sken-d-ala, skifi-d-
ala, skem-b-ele, skam-ba. В табл. 1 представлены не только все шесть
сонантов, но и все ступени вокализма сонантного корня. На примере
этих корней, имеющих одинаковое значение и по большей части
одинаковую словообразовательную структуру, оказалось возможным
проиллюстрировать всю сложную систему сонантов Соссюра. Системный
характер изложенного в табл. 1 материала выступает с достаточной
отчетливостью. Нельзя представить себе, чтобы отдельные случайные
изменения, вызванные диссимиляцией или какими-нибудь иными
причинами, оказались стихийно столь целенаправленными, что в
результате этих изменений возникла такая стройная система. На совпадения
между отдельными элементами данной системы обращали внимание и
раньше. Но все попытки объяснения этих совпадений основывались,
как правило, на предположении об «отклонении» от исходной единой
100 Поскольку «наименее сонантический из сонантов» (выражение Е. Куриловича)
Й не имеет достаточного количества примеров в литовском языке, мною приведено здесь
Несколько латышских слов (включая диалектные слова).
167

Таблица 1
Балтийские варианты корней *(s)keN- 'рубить'
Сонант
i
и
1
г
п
m
е
лит. skie-da 'щепка, осколок',
skie-va 'трещина, щель, расщеп',
s^ei-bs 'хрупкий, ломкий'
$kau-sne 'щепка, осколок'
skau-tra 'осколок камня'
stcau-teris 'острый угол камня'
лит. skev-eldra 'щепка, осколок'
Skel-da 'щепка, осколок'
skel-tna 'отколотый кусок', 'щель'
Sker-bala 'щепка, осколок'
s^er-dele 'осколок (дерева)'
sl^er-buls 'щеп(к)а'
s^er-la 'осколок, щепка'
sken-dala 'щепка, осколок'
sken-dele 'щепка, осколок'
slcen-et 'отламывать', 'отрубать'
Skem-ba 'щепка, осколок'
s^em-bele 'щепка, осколок'
sjcem-pele 'щепка, осколок'
а
skai-da 'щеп(к)а'
skau-dre 'острый край', 'угол'
(букв, 'скол')
skal-s 'щепа, лучина'
skal-darains (букв, 'щепистый')
лит. skal-a 'щепа, лучина'
лит. skal-dyti 'расщеплять', 'колоть
дрова'
skaf-ba 'щепка'
skaf-bains 'щепкий (splitterig)'
skan-5'щепкий, колкий (leicht zu
spalten)'
skam-ba 'щепка, осколок'
skam-bala 'щепка, осколок'
Нуль
Ski-bs 'хрупкий, ломкий
5ki-bit 'рубить'
лит. ski-deflis 'обрывок, лоскут'
sku-bit 'обрубать (сучья)'
лит. sku-drus 'острый'
Skil-a 'щепка'
gkil-ains 'щепкий, колкий (leicht
spaltbar)'
лит. skil-us 'щепкий, колкий'
Skir-uonis 'щепка, обломок'
sk:ir-ba 'щель'
skir-pta 'зарубка'
skin-dala 'щепка, осколок'
лит. skin-ti 'рубить'
slpn-dele 'дрань, тес'*
skim-bulis 'ein Stuck'?
* Данное слово в словарях К. Мголенбаха — Я. Эндзелина (IV, 41) и Э. Френкеля (807) принимается за заимствование из с.-н.-н. schindcle
(< лат. scandula). Приведенный в настоящей таблице материал свидетельствует о неправдоподобности этого предположения.

нормы. Так, например, К. Мюленбах, объясняя форму sken-dala, писал:
«Dissimiliert aus *skejdala (vgl. skelda)?» (M.-End., IV, 27).
Несостоятельность такого объяснения становится очевидной, если принять во
внимание, с одной стороны, глагол sken-et 'отрубать', где не могло быть
диссимиляции 1—1 > п — 1, а с другой стороны — наличие
чередования skendala/skindala (*en/*n), которое не засвидетельствовано для
skelda/ *skilda. Но главное, как уже говорилось выше, подобного рода
позднейшими изменениями нельзя объяснить той системы, которая
отчетливо прослеживается в таблице I101.
В связи с изложенным материалом, естественно, возникают два
вопроса: 1) не представляет ли собой выявленная выше закономерность
особенности только данного глагольного корня? и 2) отражает ли
реконструированная система древнейшее и.-е. состояние?
Многочисленные и.-е. соответствия, генетически связанные с
приведенными балтийскими словами, уже давно привлекли к себе
внимание исследователей. На общность их происхождения (хотя, быть
может, и не во всем объеме) также неоднократно указывали. Объяснение
этой общности обычно сводилось к следующему: формы *(s)kei-, *(s)kel-,
*(s)ker- представляют нулевую ступень огласовки корня *sek- 'резать' с
различными детерминативами (Рок., 918-919; [337, 376; 338, 151; 376,
183] и др.). Однако подобное объяснение является объяснением ad hoc,
которое не может быть распространено на другие и.-е. корни. Если,
например, *sek —> *sk-/k-U)2, то как быть со случаями типа лат. tego/
д.-греч. сттеусо? Здесь не было корня *set- 'покрывать', который мог бы
дать формы —> *st-/ *t-. To же самое следует сказать и о вариантах
корня *sta- 'стоять': ster-, *stel- и т. д., которые, следуя той же логике,
нужно было бы возвести к *set-. Примерно так и поступил X. Петерссон,
который возводил *sker- к *seker-, a *ster- к *ester- [340,250-251].
Разумеется, это уже область недоказуемых гипотез. И совершенно
неприемлемое, хотя и последовательное, объяснение Петерссона
убедительнее всего говорит о невозможности возведения *skei-, *skel- и т. д. к корню
*sek-. Наличие правильных чередований типа *skei- / *skoi- / ski- у
вариантов со всеми шестью сонантами и большое количество
параллельных образований с «подвижным s-» и без него также говорят о том, что
корень *(s)kei-, *(s)kel- и т. д. не может быть возведен к *sek-. Иначе
пришлось бы допустить, что, в отличие от всех остальных случаев с
«подвижным s-», это s- в формах *skei-, *skel- и т. д. имеет корневое
происхождение. Наконец, традиционное объяснение допускает—только
101 Как известно, формы с ^ вместо закономерного с явились в латышском языке
результатом воздействия литовского или иного, ныне вымершего, балтийского языка [239, Р].
Поскольку большинство приведенных латышских форм на 5к- отсутствует в литовском
языке, можно предполагать, что они проникли в латышский язык из какого-то вымершего
балтийского языка, отличавшегося исключительным архаизмом своей системы сонантов.
102 Согласно этому объяснению, корнем в рус. кора или в лит. keversis 'кусок'
является *k- (< *sek-), а не *(s)ker-, *(s)keu- [376,183].
169

ad hoc — многочисленные случаи морфологического членения типа лит.
k-eversis 'кусок', где к- объявляется «корнем» [376, 183]. В этом
отношении данный корень также оказывается в исключительном
положении среди остальных и.-е. корней. Приведенные факты не допускают
возможности возведения различных вариантов корней *(s)keN- к
корню *sek-, тем более что подобное же распределение сонантных
вариантов, как это будет показано ниже, распространено и среди многих
других и.-е. корней, в том числе и среди таких, которые вообще лишены
«подвижного s-» или даже начинались с гласного.
Второй вопрос: отражает ли реконструированная выше балтийская
система и.-е. состояние — требует привлечения материала из
родственных и.-е языков. Правда, уже a priori на этот вопрос можно было бы
дать утвердительный ответ. Архаичный характер системы балтийских
сонантов ни у кого не вызывает сомнений. Кроме того,
закономерности, которые проявляются не у каких-нибудь вторичных формантов, а в
структуре самого корня, вряд ли могут быть поздними
новообразованиями. Впрочем, этот предварительный вывод может быть проверен на
конкретных формах реально засвидетельствованных и.-е. языков. Если
восстановленная структура древнейшего балтийского корня (тип А, по
Ф. Соссюру) отражает и.-е. состояние, то элементы той же самой
структуры должны быть обнаружены в родственных и.-е. языках. Ниже
приведены выборочные примеры из славянских языков (в основном из
старославянского и русского языков).
*(s)kei-/*(s)koi-/*(s)ki-
Ст.-сл. чистт» < *kei-d-tos, ц'Ьднти < *koi-d-, д.-рус. цгъвъе
'рукоять' < *koi-u ки.-е. *(s)kei 'резать' (Рок., 919-921; [16,1,128}).К *kei-d-/
*koi-d- 'рубить, вырубать' (ср.: лат. caedo 'рублю') относятся также д.-рус.
чи-сть < *kei-d-tis 'росчисть, чищоба, посека' и цгъста < *koi-d-ta
'дорога' , 'улица' (первоначально = 'просека'). Тот же корень с суффиксом *-по-
выступает в рус. (по)-чи-н-ок 'росчисть, подсека, чищоба в лесу'.
Народная этимология связывает это слово со значением 'начинать', что
явилось следствием смешения корней *kei-(n)- (где -п- относится к
суффиксу) и *ken-.
Чередование суффиксов d / n в случае чисть I починок (*kei-d- / *kei-n-)
полностью совпадает с таким же чередованием у лат. caedo 'рублю' /лит.
skainioti 'расчищать' (кусты, лес), вырубать' (*kai-d-/*skai-n-). Этот же
корень *skei/*skoi/*ski- с суффиксом *-to- засвидетельствован в д.-рус.
щи-тъ (= лит. skie-tas 'поперечная балка бороны'), а с суффиксальным
-р в д.-рус. щь-па 'щепа', щь-пъ 'ущерб (о луне)', рус. диал. щи-п-атъ
'колоть (лучину, дранку)', д.-рус. цгъ-п-ити 'щепить, раскалывать'.
*(s)keu- / *(s)kou- / *(s)ku-
За основным глаголом данного варианта корня в славянских языках
закрепилось явно позднее и узко специфическое значение 'ковать'-
Поздний характер данного значения подтверждается не только тем об-
170

щеизвестным фактом, что ковка металлов — явление сравнительно
позднее, но и простым сопоставлением с данными родственных
языков: д.-в.-н. houwan 'бить', 'рубить', 'косить', лат. cudo 'бить',
'молотить' (наряду с 'ковать'), ирл. cuad 'бить, сражаться', лит. kauti 'бить',
'убивать', 'рубить', 'разить', лит. kausti 'выдалбливать' и т. д. Ни лит.
kausas 'ковш', ни д.-прус, keuto 'кожа', ни д.-греч. xauxiov 'кубок', ни
лат. caudex 'чурбан', ни многие другие родственные и.-е. слова
невозможно объяснить, если исходить из значения корня *keu-/*kou-
'ковать'. В то же время приведенные слова допускают возможность
этимологического истолкования, если принять во внимание такие значения
рассматриваемого корня как 'резать', 'рубить', 'выдалбливать'. То же
самое можно сказать и об объяснении некоторых славянских
производных этого корня. Совершенно неубедительными выглядят, например,
попытки возвести рус. ковш к ковать (П. Я. Черных — см.: [190, 96]).
И это лишь потому, что при подобном объяснении исходят из
современного нам значения глагола ковать. Ссылка на «древнейшие»
памятники письменности здесь мало что меняет, ибо истоки таких слов, как
д.-греч. xauxiov, лит. kausas, рус. ковш, относятся к эпохе, по
сравнению с которой Остромирово евангелие, например, может без особого
ущерба для дела рассматриваться как современный нам памятник
письменности.
В качестве славянского примера производных глагола *kou-ti,
которые не могут быть объяснены значением 'ковать', можно назвать рус.
о-ков-алок 'отрезок, вырезка (мяса)', ковалок 'кус, кусок, ломтище'.
Приведенные и.-е. примеры глагольного корня *kou- 'рубить, резать'
объясняют этимологию данных русских слов гораздо лучше, чем
сомнительные ссылки на «первоначальное» значение 'остаток, кусок
железа' (Пр., I, 643). Примером другого исходного значения корня *kou-
может служить рус. ковырять. Это слово всеми этимологами с полным
основанием признается неясным и трудным. До сих пор не было
предложено ни одной более или менее приемлемой его этимологии. Между
тем анализ словообразовательной структуры рус. ковырять может
пролить свет на происхождение этого слова. Рус. ковырять образовано от
основы ковыр- или от слова *ковыръ 'долбила, -ло' (nomen agentis sive
instrumenti), как костылять — от костыль или колотыритъ — от ко-
лотырь. Слово *ковырь может быть реконструировано на основании
следующих соотношений: колотырный — колотырка — колотырь =
ковырный — ковырка — *ковыръ. Кроме того, *ковырь 'долбила'
(—> ковырять) относится к чеш. kovaf 'кузнец' (—> kovafiti 'кузнечить')
так же, как костырь — к костарь, косырь — к косарь и т. п.
Словообразовательная структура и общая семантика рус. *ковырь < *kou-uris
'долбило' целиком совпадают с таким nomen instrumenti, как лат. sec-uris
'топор' (seco 'секу, режу'), свидетельствуя тем самым о достаточно
древней семантико-словообразовательной модели слова. Таким образом,
праслав. *kou-ti 'выдалбливать' (ср.: лит. kau-sti idem) —> *коу-шъ
'долбило' —> ковырять.
171

*(s)kel-/*(s)kol-/*(s)kl-
Примеры с производными данного корня, имеющего значения
'ковать', 'резать', 'выдалбливать', были приведены в гл. V. Производные
со значениями 'расщеплять', 'прокалывать' 'убивать (скотину)'
хорошо известны по материалу современных славянских языков.
*(s)ker- / *(s)kor- / *(s)kr-
Д.-рус. кор-а 'кора', скор-а 'шкура', 'мех', ст.-сл. чр'Ьво 'чрево', рус.
диал. чер-в 'серп', чер-в-ак 'пила', чер-есло 'плужный нож', скор-ода
'борона' — достаточно хорошо известные примеры слов, возводимых
к и.-е. корню *(s)ker- 'резать'. Иное значение этого же корня выступает
в болг. кор-у-ба 'дупло' и в рус. кор-ы-то (*ker- / *kor- 'выдалбливать').
Распространенное среди этимологов возведение последнего слова к кора
(= 'изделие из коры дерева'. — КЭСРЯ, 163), видимо, является
ошибочным. Во-первых, корыто — это «половинка расколотого бревешка,
обделанная и выдолбленная с плоской стороны» (Д., II, 171). Значение
'изделие из коры' представляет собой лишь гипотетическую
реконструкцию, которую трудно увязать с такими примерами, как рус. диал.
корытня 'две сплоченные рядом долбушки', 'два челна', корытня
'ложбина, впадина' (Д., II, 171), болг. корйто 'русло', коруба 'дупло' и др.
В то же время эти значения могут быть удовлетворительно объяснены
значением корня *ker-/*kor- 'выдалбливать' (ср.: лит. ker-slas 'долото',
pra-kar-tas 'ясли', kar-stas 'землеройка'). Рус. корыто,рус. диал. корытня
'вид лодки', корытня 'ложбина' и болг. корйто 'русло' так же
относятся к корню *(s)ker- в значении 'долбить', как рус. колода 'корыто',
'выдолбленная лодка' и топонимы (гидронимы) типа Колода *'русло'
(см. гл. V) относятся к корню *(s)kel- с тем же значением. Несомненная
древность приведенных образований подтверждается идентичностью
основ (с чередованием суффиксальных k/t) в сопоставлении,
сделанном в книге Ф. Шпехта: ирл. curach, кимр. corwg (< *koru-k-os)
'лодка' /рус. диал. корытня (*koru-t- [376, 211]).
Подобного же рода отношения могут быть прослежены и у
производных корня *(s)ken- или *(s) kem-, хотя позднейшие фонетические
изменения здесь сильно затемняют исходные формы (ср., например: рус.
ску-д-ный < *skon- 'резать' или по-ща-да < *sken перегласовка того
же корня — см. гл. V).
В качестве производных с различными вариантами корня, но с
аналогичной словообразовательной структурой и с частично
совпадающими значениями можно привести д.-рус. коро-бъ 'короб (как род
хлебной меры)'. — коло-бъ 'круглый хлебец' (ср.: лтш. kalbaks 'отрезанный
ломоть хлеба'. — Vas., I, 601)103 — кон-о-бъ 'лохань' — коу-бъ 'большой
чан', коу-бъ(къ) 'чаша', ст.-сл. къ-вь(лт») 'modius' (хлебная мера) —-
103 Ср. также: рус. диал. кол-б-як и укр. ков-б-ан 'обрубок бревна', ков-б-атка
'кусок', кдв-б-ица 'чурбак', ков-б-аня 'яма, котловина', ков-б-дта, ков-б-ур 'яма в воде,
в реке' [5, И, 260-261].
172

д.-рус. це-б-ръ 'мера сыпучих тел', рус. диал. цё-б-аръ 'деревянная
шайка' (картотека ПОС)104, д.-рус. чъ-б-анъ (> рус. жбан\ ср.: лтш. ciba
'маленький деревянный сосуд для масла или мяса'. — M.-End., I, 378-
379). Некоторые из приведенных слов иногда считали заимствованиями
(например, рус. короб- <— лат. corbis 'корзина'; впрочемМ. Фасмер
склонен думать, что эти слова исконно родственные — Vas., I, 629). Однако
подобные предположения не в состоянии объяснить общности
значения ('выдолбленный или вырезанный сосуд') и словообразовательной
структуры (суффикс -Ь-) приведенных славянских слов, отражающих
формы *kor-b-, *kol-b-, *kon-o-b-105, *kou-b- и *ku-b-, *koi-b- и *ki-b-.
Связь д.-рус. ко-ро-бъ с *kor- 'выдалбливать' (ср.: болг. коруба 'дупло',
рус. корыто и другие рассмотренные выше формы) та же, что и у рус.
вордба 'орудие для очертания кругов' (Д., I, 242) с корнем *uer-/ *uor-
'вертеть, поворачивать'. Из приведенных древнерусских и русских
примеров только коло-бъ связан со значением 'резать', а не 'выдалбливать',
но зато последнее значение может быть выделено в украинских
производных того же корня (ковбаня и др.), не говоря уже о многочисленных
дериватах с суффиксом -d-. В словообразовательном плане д.-рус. коло-бъ :
коло-да = рус. жело-бъ : лит. gel-da 'корыто' (чередование b/d).
Таким образом, славянский материал отражает ту же самую
исходную картину, которая наблюдалась при рассмотрении материала
балтийских языков. Привлечение данных из других и.-е. языков только
подтверждает древность реконструированной выше системы. Однако
рассмотрение (даже выборочное) примеров с корнями *(s)keN- во всех
основных и.-е. языках заняло бы слишком много времени. Поэтому,
заканчивая обзор примеров с вариантами этих корней, я приведу еще
только один пример — со словами, связь между которыми обычно
подвергалась сомнению только из-за расхождений сонантных элементов
соответствующих корней:
*skeN-(t)- 'щит'
*skei-t- : рус. щит, д.-ирл. sciath, д.-прус. scaytan
*skeu-t-: лат. scutum
*skel-t- : гот. skildus, д.-англ. sceld, д.-в.-н. skilt
*sker-t- : д.-инд. khetas (< (s)ker-tas [226, 185])ш
В связи с тем, что славянские, кельтские и балтийские языки
отражают форму корня *skei-, обычно принято считать лат. scutum
отражением формы *skoi-. Сомнения в правильности подобной
реконструкции были высказаны в словаре А. Эрну и А. Мейе (Ег.-М., II, 607), где
допускается возможность возведения й (в лат. scutum) к ей / ои. Как по-
104 Как показывает начальное ц-, в обоих последних случаях е стоит вместо гъ (цгьб- <
*koi-b-).
105 Форма *kon-b- совпала бы в конечном итоге с *kou-b-. Возможно, что наличие
-о- перед -б- объясняется стремлением избежать смешения соответствующих слов.
106 В последнем случае д.-инд. *г может отражать как и.-е. *г, так и *1.
173

казывают варианты слова *skeN-(t)-, реконструкция scutum < *skoitom
превратила бы латинское слово в единственное исключение с
огласовкой корня о, противостоящее всем остальным и.-е. формам, имеющим
огласовку е. Широко распространенное мнение о том, что не все
приведенные формы и.-е. слова 'щит' находятся между собой в генетическом
родстве (Vas., Ill, 453; [25,432] и др.), объясняется традиционным
стремлением видеть исходное единство там, где на самом деле имело место
исходное многообразие.
Теперь необходимо вернуться к вопросу о том, не является ли
постулируемая и.-е. система особенностью только одного корня *(s)keN-.
В диалектах древнегреческого языка широко представлены
различные рефлексы сонантов, засвидетельствованные в одних и тех же
словах: dSeAtpo? 'брат' (классическая норма), но iSevcpov (вин. п.), dcSspcpoi
(им. п. мн. ч.) 'братья', dcckucpiou 'сестры' [313, 236, 242, 244]; apyupiou
(род. п. ед. ч. от apyuptov 'серебро' — норма), но aXyupiou, auyupiou
[313, 244]; iXnic, 'надежда' (норма), но £vtu$£? (им. п. мн. ч.), 'Ерти?
[365, / (7), 213]. Подобных примеров смешения всех сонантов в
диалектах древнегреческого языка великое множество. Разумеется,
некоторые из них могли явиться результатом позднейших изменений.
Однако именно здесь и начинаются затруднения. Например, Г. Курциус
считал, что д.-греч. ajicpTjv восходит к осйсртр, а И. Шмидт — наоборот
[358, /, 182]. Э.Швицер совершенно справедливо отмечает, что
убедительного объяснения всех этих явлений не существует [365,1(1), 273].
Разумеется, большая часть отмеченных расхождений представляет
собой особенности древнегреческих диалектов. Однако вряд ли
следует здесь, исходя из традиционных представлений о «родословном
древе», объяснять все диалектные особенности позднейшими
новообразованиями, «отклонениями» от исходно единой общегреческой
нормы. Исключительная консервативность диалектов достаточно хорошо
известна. Даже современные и.-е. языки, такие, например, как
немецкий, литовский, латышский и др., дают достаточно ясное
представление о языках, разбитых на множество устойчивых диалектов.
Сохранение многочисленных архаизмов — одна из наиболее типичных
особенностей, характеризующих диалекты любого языка. В. Пизани,
заключая обзор работ по и.-е. языкознанию, писал: «Большинство
рассмотренных до сих пор исследований страдает одним пороком: они все
исходят из такого восстановленного "индоевропейского языка",
который по характеру представления авторов о нем напоминает латинский
язык учебника для средней школы: он не имеет развития и не обладает
никакими разновидностями» [148, 165]. В другом месте Пизани
объявляет «антиисторическим допущение, что все диалекты
индоевропейского языка имели совершенно одинаковое произношение звуков» [148,
138]. Об исконной диалектной раздробленности и.-е. языка писал
также Э. Бенвенист [62, 91]. Близкие мысли относительно исходного
разнообразия и.-е. окончаний, суффиксов и отчасти вариантов корня
высказывал также Дж. Лейн [281,338]. Еще менее оснований предполагать.
174

что общегреческий или какой-либо иной и.-е. язык был лишен
диалектов. Вся засвидетельствованная в памятниках письменности история
древнегреческого языка говорит о том, что в течение II—I тыс. до н. э.
процессы интеграции явно преобладали над процессами
дифференциации в развитии диалектов этого языка. С одной стороны, конечным
итогом развития явилось, как известно, создание единой общегреческой
койнэ. А крито-микенские надписи, с другой стороны, показывают, что
диалектные различия греческого языка XIII в. до н. э. были не
меньшими, а большими, чем в V-IV вв. [108, 105, 181-182].
В диалектных и классических формах древнегреческого глагола
'идти, приходить' также могут быть прослежены реликты всех (кроме
т) сонантных рефлексов в корне eX-Oelv (норма) — eu-OsTv — h-&ziv
[313,242,244] — eI-jjli (норма) — *£i-&-siv (ср.: ст.-ел. и-д-ж < *ei-dh-) —
ep-^ojxai (норма) — tk-jo\Lan (в причастии eTtocveA/o^evcx; [365, 1(1),
213]). Если это тоже случайное совпадение, то не слишком ли много
наблюдается таких «совпадений», охватывающих не одни только
диалектные формы и отражающих те же самые закономерности, которые
проявляются в балтийских и славянских языках? Возьмем еще один
пример из диалектов. Наряду с обычным -/aiky.6q 'медь' ихаХхеи?
'медник, кузнец', в древнегреческих диалектах встречаются формы xau^w
(дат. п. ед. ч. [365,1(1), 212]) и^архсо^ата? (ср. также: н.-греч. x<xpxia? =
XaXxeu? [313, 236]). Общность происхождения приведенных слов
признана всеми. Несомненным является также позднейшее фонетическое
изменение (метатеза): у_ — х > х — у_ или наоборот. Правда, обратного
изменения здесь, кажется, никто не предполагал. А между тем именно
оно дает возможность восстановить в качестве исходных формы хаи-^-,
xaCk-jj- (ср.: KaAj(7]8wv = XaXxY)Sd)v), *xap-^- (ср.: Kap/vjScov
'Карфаген'?). И здесь выявляется еще одно «совпадение»: 1) лит. kau-ti, ст.-сл.
ков-дти, д.-рус. коу-з-(н)- = д.-греч. *хаи-х~; 2) лит. kal-ti 'ковать' = д.-греч.
*хаА-/-; 3) д.-рус. кор-ч-ии, кър-ч-ии 'кузнец' = д.-греч. ""хар-^--
Итак, данные древнегреческого языка свидетельствуют о том, что
здесь также содержатся элементы той древнейшей структуры и.-е.
корня, которая была реконструирована на основании анализа балтийского
материала. Но ввиду того, что значительная часть рассмотренных
древнегреческих примеров носила ярко выраженный диалектный характер
и поскольку эти примеры обычно рассматривались как результат
позднейших изменений, возьмем несколько подобных же случаев на фоне
не одного, а нескольких и.-е. языков.
Известно, что слова со значением 'мука' в самых различных языках
обычно бывают этимологически связаны с глаголами 'молоть,
размельчать' и т. п. (см. ниже, гл. VII—VIII). Но в русском (и в других
славянских языках) наряду с молоть, мельница, помол имеется слово мука
(< *mon-ka), связанное с глаголом мять (< *men-ti), а не молоть.
Разумеется, это никоим образом не означает, что у предков славян был
какой-то особый способ приготовления муки. Гораздо естественнее
предположить, что из двух древнейших глагольных корней (*men-, *mel-)
175

один (*men-) утратил значение 'молоть, размельчать', которое, однако,
может быть восстановлено на основании таких его производных, как
лит. men-kas 'маленький, ничтожный' (ср.: д.-рус. мгьлъкъ со вторичной
долготой >ъ), ст.-ел. л\ьн-ии 'меньший', хет. *man-in-kus (в maninkuwes
'werde kurz'), лат. min-or 'меньший'. Таким образом, исходным
значением праслав. *mon-ka оказывается не 'мятое (зерно)', а 'размолотое,
размельченное (зерно)', как и во всех остальных и.-е. языках. К
приведенным вариантам корней *mel-, *men- 'мелкий, маленький' можно
добавить еще форму *mei- д.-греч. fisi-wv 'меньший'. Изложенные
примеры интересны в плане происхождения некоторых случаев и.-е.
супплетивизма. В случае рус. малый, мелкий — меньший использование
различных сонантных вариантов совершенно аналогично
использованию разных сонантных основ в гетероклитическом склонении.
Не менее показательными оказываются также варианты и.-е. слова
'второй, другой': лит. an-tras, гот. апраг — ст.-сл. (в)ъ-тор'ь, лат. u-ter —
лат. al-ter, al-ius. Очевидно, что здесь также нельзя говорить о
позднейших диалектных изменениях в рамках отдельных и.-е. языков, тем более
что приведенные варианты слова 'второй, другой' обладают совершенно
одинаковыми словообразовательными особенностями и соотносятся с
соответствующими простыми местоимениями 'он', 'тот', 'другой':
1
п
U
-ter-
лат. al-ter
д.-инд. an-taras
лит. an-t(a)ras
лат. u-ter
ст.-сл. (в)т.-тор'ь
оу-торт.(к'ь)
-j-
лат. al-ius
гот. al-jis
д.-инд. an-yas
нуль
лат. ol-le
(ср.: ст.-сл. ло-ни)
лит. ans
д.-инд. ava-
ст.-сл. Овт»
Полное совпадение словообразовательных деталей в случае д.-греч.
аХХотрю? (*al-io-tr-) — д.-инд. anyatra (*an-io-tr-) исключает какую бы
то ни было возможность случайного совпадения (ср.: [37, /, 37]).
Большой интерес в плане изложенного материала представляют
также варианты и.-е. слова 'один'. Широкое распространение формы,
отражающей *sem- / *sm- (лат. semel 'однажды', simul, д.-греч. ocjia, гот. samap,
тох. A. soma-, д.-инд. samam 'вместе', д.-ирл. som 'сам', лит. sam- 'с',
д.-греч. 6(i6<; 'один и тот же' и др.), привело к тому, что все иные
варианты данных слов стали возводить именно к этой форме. И если гот. sin-
teins 'ежедневный' или лат. sin-gull 'по-одному', sin-cinia 'Einzelgesang',
действительно, можно объяснить частичной ассимиляцией (под
воздействием последующих t, g, с), то д.-прус. sen 'с', ст.-сл. сьн- (= лит. sam-),
д.-прус. sen-rinka 'собирает', san-insle 'пояс' (см.: [52,//, 490]), хет. sanas
'один' необъяснимы с точки зрения позднейших изменений. Еще
труднее было бы с подобных позиций объяснить формы с сонантом 1: гот. sil-
ba, д.-англ. sel-f 'сам' (ср.: д.-ирл. som, д.-инд. simas 'сам'), д.-англ. sel-dan
176

'редко' («неизвестного происхождения» [30,289]; ср.: лат. semel, гот. simle,
suman 'однажды'), лат. sol-idus, sol-lus 'целый, цельный', д.-инд. sar-vas
'весь', д.-греч. бА-о<; 'весь, целый' (ср.: д.-инд. sam-antas, sam-agras 'весь,
полностью', д.-в.-н. sam-at 'samt'), лат. sol-us 'один, единственный' (с
вторичной долготой б, как и в ст.-ел. слл\-ъ < *som-os). Здесь приходится
давать уже новое объяснение. В словаре Вальде - Гофмана по этому
поводу говорится: «Группу sollus Бругман с полным основанием
рассматривает как производные с суффиксом -1- от и.-е. si-, *so- 'один',
'вместе'...» (W.-H., II, 472). Легко заметить, что подобное предположение ставит
«исходную» форму *se-m- в одинаковое положение с вариантами *se-n-
и *se-l-. Во всех случаях сонанты оказываются детерминативами корня и
нет нужды ставить вопрос о «первичности» одних и «вторичности»
других образований. Однако приведенное объяснение Бругмана также не
может быть признано убедительным, ибо правильные чередования типа
гот. simle / sama / suman (*sem- / *som- / *sm-) или д.-прус. sen / san- / ст.-ел.
сьн- (*sen- / *son- / *sn-) заставляют рассматривать соответствующие
сонанты как неотъемлемую часть корня. Примеры типа д.-греч. ботаЕ
'однажды', атсХои? 'простой' (< *sm-p- [355, 34]) не оставляют в этом
никаких сомнений. Следовательно, и в данном случае перед нами налицо
варианты корней *sem-, *sen-, входящие в правильные ряды обычных
и.-е. чередований е / о / нуль.
Итак, реконструированная на основании анализа балтийского
материала древнейшая структура и.-е. корня с сонантным исходом находит
свое подтверждение и при рассмотрении большого количества
примеров (число которых можно было бы увеличить в несколько раз) из
родственных и.-е. языков. Нужно полагать, что все это не «аномалии»,
которые обычно или оставляли без объяснения, или рассматривали
каждый отдельный случай ad hoc, а древнейшая
индоевропейская норма. В качестве примеров были взяты не какие-нибудь
редкие, «экзотические», слова и формы, а широко распространенные
древнейшие и.-е. корни. Так, комплекс корней *(s)keN- охватывает
целую группу значений, отражающих древнейшие трудовые процессы
('рубить', 'резать', 'выдалбливать' и т. д.). Корни со значениями 'идти',
'один', 'другой', сохранившие следы реконструируемой системы,
несомненно, относятся к самым древним пластам известной нам и.-е.
лексики. Характерно, что и среди наиболее древнего слоя и.-е.
гидронимов Европы Г. Краэ выделяет названия, в которых четко выступают
контуры той же самой структуры рассматриваемого типа и.-е. корня:
реки Al-ma — Ar-ma — Au-ma; AI-se — Ar-se — Au-sa — Al-sa и др.
[269, 295, 307, 312, 318, 320].
Система, прослеженная в полном объеме на балтийском материале
и обнаружившая большое количество реликтов в остальных и.-е.
языках, может быть восстановлена в общеиндоевропейском масштабе на
примере вариантов и.-е. комплекса корней *steN- 'стоять'. В табл. 2-7
мною приведены далеко не все даже основные значения производных
этих корней. Чтобы получить хотя бы отдаленное представление о мно-
177

И.-е. варианты, корня *stei- 'стоять', 'ставить'
Таблица 2
*ei
д.-греч. o-T£i-o[iEV (TTU[xev (Hesych.)
д.-греч. aTEL-ovxe?- Lcnra^evoi (Hesych.)
д.-греч. cttei-^co 'топчу', 'попираю',
'хожу'
д.-греч. стте£-х«о 'иду', 'ступаю'
лат. stl-pes 'ствол', 'столб', 'свая',
'жердь', 'кол'
лат. ve-st!-gium 'ступня, след'
ст.-ел. сти-гнжти '(до)стигнуть'
лит. stie-bas 'мачта', 'стебель'
гот. stei-gan 'восходить', 'подниматься'
д.-исл. sti-ft 'неподвижный,
непреклонный'
*oi
д.-греч. trcoi-a собств. 'колонна'
д.-греч. aroZ-jo^ 'ряд, строй'
д.-инд. а-sthe-yas 'неустойчивый'
д.-инд. sthe-man 'прочность',
'спокойствие' *
оск. stai-t 'стоит'
рус. стой-ло
лит. stai-bis 'голень'
лтш. stai-gat 'идти', 'блуждать'
гот. stai-ga 'тропа', 'дорога'
*i
д.-греч. oti-x.0? 'ряд, строй'
д.-греч. си-Ро? 'утоптанная дорога,
тропа, след'
д.-инд. sthi-tas 'стоящий'
д.-инд. sthi-tis 'стояние', 'стоянка',
'неподвижность'
лат. te-sti-s 'свидетель' (ср.юск. tr-stu-s
'testes')
лат. sti-pula 'стебель', 'соломинка'
ст.-ел. сть-кль 'стебель', 'ствол'
ст.-сл. сть-зл 'тропинка', 'дорога'
лит. sti-prus 'сильный', 'крепкий',
'прочный'
* Отнесение того или иного слова к определенному ряду чередований не всегда может быть установлено с достаточной надежностью.
В частности, е в приведенных древнеиндийских словах может отражать как *ai, так и *ei.

Таблица 3
И.-е. варианты корня *steu-
*eu
д.-греч. crT£U-[i.ai 'стою', 'нахожусь'
гот. stiu-rjan icrnxvai'
д.-в.-н. stiu-ri 'сильный'
д.-в.-н. stiu-ra 'налог' (нем. die Steuer)
д.-исл. sty-ri 'руль' (нем. das Steuer)
*ou
д.-греч. атаи-ро? 'кол', 'шест', 'свая'
д.-инд. sthav-iras 'сильный', 'крепкий'
лат. in-, re-stau-rare 'восстанавливать'
ст.-ел. стоу-дт», стоу-дь. 'холод'
словен. stu-d 'отвращение'
д.-исл. stau-rr 'кол', 'шест'
нем. stau-nen 'поражаться, удивляться'
нем. stau-en sich 'застаиваться,
накапливаться (например, о воде)'
*и
д.-греч. стти-по; 'шест', 'жердь', 'палка'
д.-греч. стти-ф(е)Хб<; 'твердый',
'крепкий'
д.-греч. стти-5 'ледяной холод',
'ненависть'
д.-греч. атй-уос, 'ненависть'*
лат. stu-реб 'останавливаюсь',
'застываю', 'столбенею'
лат. stu-pidus 'остолбенелый', 'глупый'
лат. stu-deo 'стремлюсь', 'стараюсь'**
лит. stu-gti 'стоять, торчать кверху
(например, об ушах зайца)'
лит. at-stus 'отдаленный, отстоящий'
д.-в.-н. stu-den 'укреплять', 'подпирать'
* Д.-греч. атей-[лси 'стоять' относится к атй£ 'ледяной холод' —> 'ненависть', как рус. стать к за-стыть —* 'замерзнуть' —» стылый
'ненавистный'.
** W.-H., Н, 608: «wohl... zu tundo». — В семантическом аспекте лат. stu-derc относится к корню *steu- 'стоять' (д.-греч. a-zzb-\iax, ср.: лат.
re-stau-ro) так же, как д.-исл. stun-da 'стремиться', 'стараться' относится к *sten- 'стоять' (гот. stan-dan), как рус. на-стоять, на-стой-чив — к
*stei- 'стоять' (рус. стоять) или как д.-исл. star-fa 'стараться', 'стремиться', рус. стар-аться — к *ster- 'стоять' (рус. диал. стор-чевой
'стоячий', рус. тор-чатъ — без «подвижного s-»).

И.-е. варианты корня *stel-
Таблица 4
*el
д.-греч. сттёХ-Хсо 'ставлю', расставляю,
выстраиваю'
д.-греч. сттёХ-exoq 'ствол', 'пень'
д.-инд. sthal-ati 'стоит'
д.-англ. stel-lan 'ставить'
д.-англ. stil-le 'спокойный'
д.-исл. stil-la 'устанавливать'
нем. Stel-le 'место'
швед, stel 'жесткий'
*ol
д.-греч. ат6Х-о<; 'балка', 'стебель'
д.-инд. sthal-I 'место', 'материк', 'суша'
лат. stol-6 'отросток корня'
лат. stol-idus 'глупый'
лит. stal-das, stal-nas 'стойло',
'конюшня'*
д.-прус. stal-lit 'стоять'
д.-в.-н. stal, stalles 'место', 'стойло'
*]
лесб.-фесс. отаХ-Ха 'колонна'(< *st|-na)
д.-греч. !-crraX-Y]v — аорист от «лгёХХы
д.-греч. axaX-i?, ercdX-i.!;, 'шест',
'жердь', 'кол'
лат. stul-tus 'глупый'
лат. stl-ocus > locus 'место'
ст.-ел. стат^-пт» 'столб'
словен. stol-ba 'ступень'
д.-в.-н. stol-lo 'столб', 'стояк' (< *stl-no-)
д.-в.-н. stul-la 'момент, мгновение'
с.-н.-н. stol-t 'статный, видный, гордый'
д.-исл. stol-pi 'столб'
* Я. Эндзелин и Э. Френкель (см., например: Fr. 894) считают последнее слово заимствованным из с.-н.-н. stal, stal-les. При таком
предположении затруднение представляет не только d в stal-das, отсутствующее в средненижненемецком, но и обычное для балтийских языков
суффиксальное чередование -das/-nas.

Таблица 5
И.-е. варианты корня *ster-
*ег
д.-греч. сттер-ео? 'твердый', 'жесткий',
'крепкий', 'сильный'
д.-греч. отер-кро*; idem
лат. ster-ilis 'неплодородный'
лит. ster-ti 'остолбенеть', 'окаменеть'
лит. ster-ptis 'упираться, стоять на
своем'
д.-англ. steor-fan (= нем. ster-ben)
'умирать'*
*ог
лат. In-star 'равновесие'(?)**
рус. диал. стор-чевой (вал) 'стояк',
'стоячий' (Д, IV, 332)
д.-в.-н. star-c(h) 'сильный'
с.-н.-н. star-ren 'быть (становиться)
жестким'
нем. star-r 'неподвижный',
'пристальный'
д.-исл. star-f'работа', 'усилие'***
д.-исл. star-fa 'стараться', 'стремиться'
*г
д.-греч. CTTpTj-vifji; 'жесткий', 'грубый'
д.-инд. sthir-as 'жесткий', 'крепкий',
'прочный', 'неподвижный'****
лат. stir-ps 'ствол'
ст.-сл. CTpTi-EAT» 'крепкий'
ст.-сл. стръ-ко 'труп'
ст.-сл. стрт»-нь, 'stipula'
лит. stir-ti 'становиться жестким',
'цепенеть', 'коченеть, мерзнуть'
д.-в.-н. stir-ki 'сильный'
* В семантическом плане ср.: н.-нем. starfen 'стынуть, коченеть', 'отвердевать', 'умирать' [24, 1159].
** Связь с глаголом stare общепризнана; неясен лишь характер конечного г. Обычно это г считается суффиксальным. Но недавно Я. Пухвел
(Glotta. — 1959. — Bd. 37.— S. 288-292) отнес его к основе, что было с одобрением встречено М. Лойманом (Clotta. — 1964. — Bd. 42. — S. 111).
*** Иногда сюда же причисляют и ст.-сл. стлръ (W.-H., II, 589-590). Однако г в этом слове скорее относится к суффиксу; к тому же
остается неясным и количество гласного в ст.-сл. етдр*ь.
**** Из *sthr- ([349, 71]; см. также: W.-H., II, 589-590).

Таблица 6*
И.-е. варианты корня *sten-
*еп
лит. sten-gti 'быть в состоянии',
'напрягаться', 'стараться'
лтш. sten-kties 'стремиться'
лтш. sten-g(r)s 'крепкий', 'сильный'
д.-исл. stin-nr 'жесткий', 'прочный',
'сильный'
д.-англ. stl-p idem
*on
крит. CTT(xv-u&> 'ставлю'
лат. -stin-o (в destino 'укрепляю' и др.
< *-stan-6)
лит. stan-dus 'плотный', 'тугой',
'жесткий'
лит. stan-gus 'упругий'
нем. Stan-d 'место', 'положение',
'стойло'
нем. Sten-gel 'стебель' (< *stangi-)
нем. Stan-ge 'шест', 'жердь', 'палка'
*п
авест. fra-stan-vanti 'продвигаются
вперед' (< *stn-u-)
лит. stin-gti 'стынуть, застывать',
'цепенеть', 'коченеть', 'затвердевать'
д.-в.-н. stun-ta 'момент', 'время', 'раз'
* Сравнительно небольшое количество приведенных здесь примеров объясняется стремлением не затрагивать в данной книге сложного
вопроса о соотношении сонантов и так называемого «шва».

Таблица 7
И.-е. варианты корня *stem-
*em
д.-греч. стте(л-Рсо 'топчу', 'наступаю'
д.-греч. а-стте|х-910? 'неподвижный',
'непоколебимый'
д.-греч, o-Te|i.-<puXov 'оливковые
выжимки'
пол. ste-ра 'ступа'*
лит. stem-bti 'противиться', 'твердеть',
'деревенеть'
лтш. stem-bis 'ствол дерева'
с.-н.-н. stem-men 'делать жестким'
исл. stem-ma 'останавливать (воду,
кровь), запруживать'**
*от
д.-греч. ата[л-1? 'торчащий деревянный
предмет'
д.-инд. stam-bha- 'столб', 'колонна',
'неподвижность', 'затвердевание
(воды)'
д.-инд. stam-bhanas 'жесткий',
'неподвижный' * * *
лит. stam-bas 'стебель', 'ствол'
гот. stam-ms 'происходящий'
нем. Stam-m 'ствол', 'пень'
нем. stam-pfen 'тяжело ступать, топать
(ногами)'
*т
лат. stim-ulus 'стрекало', 'кол'****
лит. stim-bti 'деревенеть', 'твердеть'
лит. stim-brys 'стебель', 'рукоятка'
д.-в.-н. stum-pf 'пень'
* Первоначально — сосуд, в котором ногами выжимали сок? (ср. приведенные выше древнегреческие слова). Или непосредственно от
значения 'стоять', как д.-греч. crcajjiviov.
** Ср.: нем. stau-en — с вокализмом а и сонантом и.
*** Stam-bh- < *stham-bh- в результате диссимиляции придыхательных (закон Грассмана).
**** В словаре Вальде-Гофмана (W.-H., II, 592) это слово, как и stilus, отнесено к *sti-. Если согласиться с этим, то -т- следует признать
суффиксальным, а слово stimulus перенести в табл. 2.

гогранности семантических оттенков и новых самостоятельных
значений у различных их вариантов, достаточно просмотреть, например,
соответствующие статьи в санскритском словаре О. Бётлинка и Р. Рота.
Приведенные в табл. 2—7 этимологии и реконструкции, как правило,
являются общим достоянием целого ряда этимологических словарей.
В тех случаях, когда реконструкция или этимологическое
истолкование расходится с общепринятым, в примечаниях обычно делаются
соответствующие оговорки. Лишь в нескольких второстепенных
примерах подобные оговорки отсутствуют. Каждая из приведенных в табл. 2-7
форм (*stei-, *steu-, *stel-, *ster-, *sten-, *stem-), за исключением,
кажется, только последней, почти во всех этимологических словарях
рассматривается как «Nebenform», «Erweiterung», «Wurzelvariant» и.-е. корня
*sta- (см., например: W.-H., LI, 344, 818; И, 589, 599; [24, //, 1147, 1167,
1199]; Ег.-М., И, 655; [34, 745, 763; 25, 455; и др.]). Следовательно,
новыми в табл. 2-7 являются не самые факты, не истолкование отдельных
примеров, которое не выходит за рамки общепризнанного, а
группировка собранного материала и интерпретация восстановленной таким
образом системы.
Примеры, приведенные в табл. 2-7, далеко не являются
исчерпывающими. В них сознательно опущены факты из кельтских, тохарских и
хеттских языков из-за ряда сложностей, связанных с интерпретацией
материала этих языков. Отсутствуют примеры из языков, лексика
которых известна лишь отрывочно (фракийский, иллирийский, венетскии
и др.). Германские примеры обычно приводятся из какого-либо одного
языка, хотя их можно было бы значительно увеличить за счет
родственных форм из других германских языков (иногда примеры даже даны из
современного немецкого языка при наличии данных слов, например в
древневерхненемецком). Цель табл. 2-7 — не исчерпывающий
перечень материала, а иллюстрация системы чередования сонантных
дифтонгов в структуре д.-и.-е. корня. Поскольку предметом анализа
является структура корня, а не слова, подбор различных суффиксальных
образований в табл. 2-7 оказался в целом случайным. Тем более
показательными являются факты наличия в корне различных сонантов при
одном и том же суффиксе. Ниже подобраны варианты и.-е. слов со
значением 'стебель, ствол, столб' (букв, 'стояк'). Почти все они отражают
нулевую ступень огласовки корней *sti-, *stu-, *stl-, *str-, *stm- (и *stn-),
сочетаясь с одним и тем же суффиксальным элементом *-р-:
лат. sti-p-ula — сонант i
д.-греч. сгси-яо?, с.-в.-н. stu-pf-el — сонант и
ст.-ел. CTWb-rn» — сонант 1
лат. stir-p-s — сонант г
д.-в.-н. stum-p — сонант m
Сонант п, невозможный перед губным р, выступает перед
суффиксом иного качества: нем. Stengel. Обычные и.-е. чередования е/о/нуль
могут быть проиллюстрированы следующими примерами:
184

лтш. stem-bis / лит. stam-bas, д.-инд. stam-bhas/д.-в-н. stum-p
лат. stl-pes, лит. stie-bas/лит. stai-bis/лат. sti-pula.
Наличие правильных чередований е / о / нуль говорит о большой
древности рассматриваемых образований, корни которых различаются
только качеством входящего в них сонанта. Трудно предположить, чтобы
все эти совпадения также могли оказаться случайными.
Во всех приведенных до сих пор случаях и в соответствующих
таблицах мною намеренно были опущены примеры с долгим гласным в корне.
Вопрос о том, как относятся друг к другу формы корня *sta- и *stei-, *steu-,
*stel- и т. д., является одним из узловых вопросов при реконструкции
древнейшей структуры и.-е. корня. При его решении наметились два
основных направления: 1) один из вариантов корня (например, *steu- / *stou-)
принимается за исходный, а все остальные рассматриваются как
результат позднейших изменений; 2) исходным признается тип *sta-,
остальные формы объясняются слиянием корня с различными
детерминативами. Первое объяснение трудно признать правдоподобным, ибо оно
предполагает, что какой-то один вариант корня видоизменяется в пять-
шесть других вариантов. На практике это объяснение очень часто
сопровождалось взаимоисключающими утверждениями. Так, например, А. Бец-
ценбергер считал, что и.-е. *do- восходит к doi-, а Г. Хирт возводил тот же
самый корень к исходной форме *dou-. И каждый из них приводил при
этом достаточно убедительные и древние примеры в пользу своей
гипотезы [349, 43]. Вторая точка зрения наиболее четко была
сформулирована в работах П. Перссона и Г. Райхельта. Когда к древнейшей и.-е. базе,
писал Г. Райхельт, присоединяется «чуждый элемент» (ein fremdes
Element), происходит «разрушение основы» (eine Basenstorung), в
результате чего возникает «новый аблаут» (ein neuer Ablaut). «Чуждым
элементом», разрушающим основу, может быть только сонант [349, 62-63].
Примерно так же решал данный вопрос и П. Перссон. Если это решение
сопоставить с гипотезой о происхождении форм типа *skei-, *skeu-, *skel-
и т. д. из праформы *sek- (кстати, сторонником такой гипотезы был и
П. Перссон [337, 376; 338, 757]), то и получается, что глагольные корни
типа *skeN- и *steN-, обладающие совершенно одинаковой системой со-
нантных вариантов с правильными рядами чередований, восходят к
принципиально различным корневым структурам: *sek- и *sta-. Уже одно это
простое сопоставление показывает, насколько ненадежными являются
обе приведенные реконструкции (*skeN- < *sek- и *steN- < *sta-).
Возведение вариантов корня *steN- к *sta- предполагает, что
нецеленаправленное «разрушение основы» привело к созданию стройной системы —
возможность, которая представляется весьма маловероятной. Регулярно
выступающая нулевая ступень огласовки корня (*sti-, *stu-, *stl- и т. д.),
занимающая свое определенное место в системе, также не может быть
сведена к праформе sta-. Наконец, если взять сонантные варианты
другого корня (например, лат. sem-el или al-ter), то там общая картина окажется
185

той же, что и у корня *steN-, однако реконструкции типа *steN- < *sta-
будут здесь невозможными. В самом деле, к какой основе
присоединялось и- в лат. u-ter (ср.: al-ter, гот. ап-раг и др.)? Какую первичную основу
разрушал носовой *т в д.-греч. а-тга^ (< *sm-p-)?
В то же время вторичный характер формы *sta-, как и других, в
общем довольно немногочисленных [117, 174] и.-е. образований с
долгим гласным, может быть объяснен более убедительным образом. Еще
Ф. Соссюр считал, что эти формы возникли в результате утраты «со-
нантических коэффициентов» (позднее отождествленных с ларингала-
ми), которые представляли собой второй элемент обычного сонантного
дифтонга с неустойчивой артикуляцией. Сторонники ларингальной
гипотезы считают, что корни с исходом на долгий гласный возникли в
результате падения ларингалов. И. Шмидт неоднократно отмечал, что
долгий гласный в корне часто является следствием утраты носового
звука после краткого гласного [358,1,137; ср.: 1,130; и др.].
По-видимому, вопрос о происхождении и.-е. корней типа *sta- не может иметь
однозначного решения. Однако важно отметить, что все объяснения
обычно исходят из вторичного характера долготы гласного.
Изложенный материал позволяет сделать вывод о том, что в и.-е.
языках группы корней, различающихся между собой только качеством
конечного сонанта, могли обладать близкими или даже идентичными
значениями. В одних случаях наличие вариантов единого слова с разными
сонантами объясняется явно поздними фонетическими изменениями,
охватывающими те или иные языки и диалекты (тип рус. волк — белорус.
воук, ср. также некоторые из приведенных выше древнегреческих
диалектных форм). Однако большая часть рассмотренных примеров
относится, по-видимому, к значительно более древнему —
индоевропейскому периоду, ибо выявленные изоглоссы не совпадают с известными нам
и.-е. языковыми границами. Так, например, если сравнить между собой
лат. alter и гот. апраг, то может возникнуть предположение о диалектном
характере этого расхождения. Однако совпадение лат. alius и гот. aljis
заставляет отказаться от подобного объяснения. Д.-греч. диал. sv&eIv
наряду с обычной формой eA&elv можно было бы объяснить известным
дорическим изменением -Хт- > -vt-. Но все дело в том, что д.-греч. диал. ev&s'lv
встречается и за пределами дорических диалектов. Кроме того,
гомеровские формы av7]voi)ev и evYjvo&ev также свидетельствуют о том, что если
перед нами в данном случае и диалектное явление, то его следует
отнести к чрезвычайно древней эпохе [26, /, 516-517]. Наконец, различные
варианты таких и.-е. слов, как 'стебель, ствол' (*sti-p-, *stu-p-, *stl-p-,
*str-p-, *stm-p-), 'щит' (*skei-t-, *skeu-t-, *skel-t-), 'один' (*sem-/*som-/
*sm-, *sen-/*son-/*sn-, -*sel-/*sol-/*sl-), 'другой' (*al-ter, *an-ter, (a)u-
ter), 'идти' (*ei-dh-, *el-dh-, *en-dh-) и т. д., свидетельствуют о том, что
выявленная закономерность существовала в д.-и.-е. языке, по-видимому,
еще задолго до начала его распадения.
186

Время возникновения этой закономерности относится к столь
древнему периоду, что о причинах данного явления можно говорить лишь в
весьма гипотетической форме. В частности, в лингвистической
литературе уже неоднократно высказывалась гипотеза о существовании в и.-е.
языке единой носовой и единой плавной фонемы. Высказывалось
также предположение о наличии единой и.-е. фонемы («архифонемы»)
*u/*m [90, 93-96]. Быть может, на древнейшей стадии развития и.-е.
языка существовал период, когда все шесть сонантов представляли
собой варианты единой фонемы. В пользу такого предположения
говорил бы ярко выраженный системный характер наблюдаемого
явления (см., в частности, табл. 2-7 и особенно табл. 1). Однако
подобное объяснение не может быть признано достаточно убедительным,
поскольку оно имеет ряд слабых пунктов и не исключает иных
объяснений установленной закономерности.
Хорошо известно, что сонанты, в отличие от других звуков, обладают
целым рядом специфических свойств. Данные экспериментальной
фонетики показывают, что сонанты «по своим акустическим и
физиологическим свойствам занимают промежуточное положение между
гласными и согласными», составляя в системе звуков языка особую, замкнутую,
группу [ПО, 72, 84]. Характерной особенностью сонантов является их
взаимная смешиваемость, причем «сонанты смешиваются только в
пределах своей группы и не смешиваются с шумными согласными» [ПО,
80]. Эта смешиваемость сонантов и многочисленные фонетические
изменения, в результате которых одни из них заменяются другими, —
явление, типичное для самых различных и.-е. языков на всем протяжении их
развития. Поэтому у нас нет никаких оснований считать, что в течение
ряда тысячелетий, предшествовавших началу распадения и.-е. языка,
сонанты проявляли себя как-то иначе, что они обладали большей
устойчивостью сравнительно с историческим периодом развития и.-е. языков.
Следовательно, можно думать, что отдельные варианты и.-е. слов,
различающихся только качеством сонантов в исходе корня, возникли в д.-и.-е.
языке так же, как и диалектные варианты подобного типа в исторически
засвидетельствованных языках. Однако эта гипотеза тоже не может
считаться убедительной, поскольку она не объясняет наличия параллельных
вариантов в рамках одного языка или диалекта и плохо согласуется с
системным характером рассматриваемой закономерности.
Возможно также, что близкие по характеру артикуляции сонантных
элементов варианты корня исконно разграничивались в целях
лексических или грамматических противопоставлений, будучи объединены
общностью своей семантики. Однако и такое предположение может
рассматриваться только как недоказанная гипотеза (впрочем,
таковыми являются все гипотезы, связанные со структурой и.-е. корня).
Как бы то ни было, приведенный материал, несомненно, отражает
древнее и.-е. явление; его дальнейшее исследование может привести к
ряду наблюдений и выводов, которые, нужно надеяться, позволят
глубже проникнуть в древнейшую структуру и.-е. корня.
187

Часть третья
СЛОВООБРАЗОВАНИЕ
И ИСТОРИЧЕСКАЯ ЛЕКСИКОЛОГИЯ
(Словообразовательный анализ в этимологических
исследованиях)
В третьей части будут рассмотрены основные теоретические
предпосылки этимологического анализа (гл. VII), а также приведены
примеры применения изложенных принципов в практике
этимологического (гл. VIII) и топонимического (гл. IX) исследования. Главное внимание
как в теоретическом, так и в практическом плане будет уделено
вопросам словообразовательного анализа. Подбор примеров, приведенных в
гл. VIII, не является случайным. Объяснение закона Лахмана, данное в
первой части книги, предполагает, что латинские глагольные корни,
удлинившие свой гласный в причастиях на -tus, имели в и.-е. языке
отглагольные образования с суффиксом *-по-, которые частично, в виде
реликтов, сохранились в латинском языке (agnua, lignum, tignum, regnum,
frenum). Если изложенная гипотеза верна, то в родственных и.-е.
языках у глагольных корней, удлинивших в латинских причастиях свой
гласный, также должны быть обнаружены (и действительно
обнаруживаются) реликты и.-е. отглагольных образований с суффиксом *-по-.
Некоторые из них столь ясны по своей этимологии, что не нуждаются в
комментариях (д.-греч. axzyvoq, д.-инд. annas, гот. itans и др.). В этих
случаях достаточно тех простых ссылок, которые были даны в гл. I. Но
целый ряд и.-е. соответствий, приведенных в гл. I, требует
этимологических обоснований, которые были подробно изложены мною в ряде
опубликованных ранее статей, а поэтому здесь будут приведены в
более сжатом виде (разумеется, со ссылками на соответствующие статьи).
Поскольку среди указанных и.-е. соответствий имеется сравнительно
большое количество славянских образований с суффиксами *-по-, *-па-,
в гл. VIII подробно рассматривается данная словообразовательная
модель с привлечением материала, уже не имеющего непосредственного
отношения к закону Лахмана. Последняя — топонимическая — глава
книги посвящена спорному вопросу о происхождении названия озера
Ильмень.
188

Глава VII
ПРИНЦИПЫ ЭТИМОЛОГИЧЕСКОГО АНАЛИЗА
Как известно, вопрос о задачах и принципах этимологического
анализа далеко не всегда и не всеми исследователями ставился и решался
одинаково. Не углубляясь в дебри истории этого вопроса, можно
отметить, что в настоящее время существуют две весьма различные точки
зрения относительно задач этимологии. Первая из них очень близка к
этимологии слова этимология, означающего науку об «истинном» (т. е.
«первоначальном») значении слова. Еще Варрон писал, что этимология —
это часть грамматики, изучающая cur et unde sint verba (LL, V, 2). В таком
же плане понимал задачи этимологии, например, Г. Ломмель, который
писал, что этимология стремится не к установлению значения слова в
какой-либо период развития истории языка, а к установлению того
значения (die Bedeutung), которое слово имело в момент своего
возникновения. Рассмотрение же различных значений слова и их изменений в
разных языках или у разных авторов — это не этимология, a Bedeutungslehre,
или семасиология [289, 417]. В. Пизани добавляет к этому еще и задачу
словообразовательного характера. Задача этимолога, как формулирует ее
В. Пизани, «заключается в том, чтобы определить формальный
материал, использованный тем, кто первый создал слово, и то понятие,
которое он хотел выразить этим словом» [149, 70]. Принципиально иную
позицию занимает в этом вопросе, например, В. Вартбург, который
писал, что задача этимологии сегодня не может быть ограничена
сопоставлением исходного и конечного пути развития слова. Необходимо
проследить всю историю слова и изменений его значения [403,235]. Практически
эта грандиозная по объему задача была выполнена самим же В. Вартбур-
гом во «Французском этимологическом словаре», 21-й том которого (110-й
выпуск!) вышел в 1966 г. [53].
Из двух приведенных точек зрения относительно сущности
этимологического исследования последняя мне представляется неприемлемой.
Фактическое отождествление этимологии с историей слова лишает ее
всякого значения как самостоятельную часть исторической
лексикологии. Развитие и изменение значений слова — это область семасиологии,
а не этимологии. Разумеется, семасиологический и этимологический
аспекты исследования тесно связаны друг с другом, но ставить знак
равенства между ними едва ли было бы целесообразно. Разница между
этимологией и историей («биографией») слова видна уже и из того, что имеется
немало слов «без этимологии» (вернее, слов, этимология которых нам
неизвестна), но с весьма богатой историей и с многочисленными
надежно засвидетельствованными семантическими изменениями.
Другой вопрос: насколько целесообразно ограничивать
этимологические словари чисто этимологическими задачами? Практика
показывает, что таких словарей, по сути дела, не существует и только по
традиции они называются этимологическими. Таким образом, если го-
189

ворить о задачах этимологии как науки, то безусловно прав В. Пизани,
определяющий этимологию как науку о возникновении слова и его
первоначального значения1. Задачи же этимологического словаря должны
быть, несомненно, значительно более широкими и охватывать все
важнейшие аспекты истории слова.
Далеко не всегда история слова может быть доведена до самого
момента его возникновения. Но и среди слов, доступных этимологизации,
не все слова оказываются в равном положении. У некоторых из них,
имеющих «прозрачную» этимологию (например, рус. белка, отщепенец,
рыло), этимологический анализ фактически сводится к анализу
словообразовательному. Иногда элементы, к которым в конечном итоге
возводится анализируемое слово, в свою очередь, нуждаются в
этимологизации {отщепенец — щепа). Одни слова можно объяснить, оставаясь
в рамках отдельных языков и исходя при этом из словообразовательных
формантов, которые не утратили своей продуктивности в историческую
эпоху. Подобные случаи иногда называют «ближней этимологией»
[192, 37]. Другие слова этимологизируются только на более широком
историческом фоне, для их объяснения необходимо привлекать данные
родственных и.-е. языков. Однако наличие надежных и.-е. соответствий у
того или иного слова отнюдь не говорит еще о том, что слово это
обладает надежной этимологией. Например, если бы у ст.-сл. веерт* имелись
только такие и.-е. соответствия, как лат. fiber, д.-в.-н. bibar, лтш. bebrs или
корн, befer 'бобр', то наличие этих соответствий нисколько не прояснило
бы вопроса об этимологии ст.-сл. векръ. Соответствия позволили бы
сделать вывод о том, что ст.-сл. Бекрт» не является славянским
новообразованием, что это слово и.-е. происхождения, но этимология его
по-прежнему оставалась бы неясной. Значительная часть и.-е. соответствий,
которые приводятся в различных этимологических словарях, относится
именно к числу подобного рода сопоставлений, однако с той
существенной разницей, что далеко не все сопоставления обладают степенью
достоверности, которая имеет место в случае со ст.-сл. весрт», лат. fiber и т. д.
Наличие д.-инд. babhrus 'бурый', babhru 'красно-бурая корова' и др.
проясняет этимологию приведенных выше и.-е. слов. Но, к сожалению,
этимолог не очень часто имеет возможность найти в родственных языках
столь удачные соответствия.
Хорошо известно, что надежных и.-е. этимологии в каждом
отдельном языке сравнительно немного. «При чтении учебника по
сравнительной грамматике, — писал А. Мейе, — бросается в глаза небольшое
число используемых соответствий. Это объясняется тем, что
существует очень мало соответствий, на которые допустимо ссылаться
безоговорочно» [119, 38]. На перспективы дальнейшего развития и.-е.
этимологии А. Мейе смотрел весьма пессимистически, что наиболее ярко
было выражено в приписываемом ему афоризме: «Toutes les bonnes
1 С В. Пизани вряд ли можно согласиться относительно индивидуального
характера словотворчества, но это уже совершенно другой вопрос.
190

etymologies sont deja trouvees, et celles qui ne le sont pas encore, ne sont
pas bonnes» [265, 210-21]]. Этот кризис и.-е. этимологии заставил
некоторых ученых (В. Махека, Я. Отрембского и др.) искать новых путей
в решении этимологических проблем. В.Махек, Я. Отрембский
многое сделали, включив в круг этимологического исследования ряд
довольно широко распространенных иррегулярных явлений (параллелизм
образований с глухими и звонкими, велярными и палатализованными
гуттуральными звуками; метатеза, контаминация и др.). Едва ли
поэтому можно согласиться с О. Н. Трубачевым, который писал, что новые
принципы исследования, разработанные В. Махеком и Я. Отрембским,
«не обогатили этимологию ничем существенным» [183,67]. Другое дело,
что, опираясь на столь нерегулярные явления, нельзя создать какой-то
новой системы этимологических исследований, что пользоваться
новыми принципами следует очень осторожно. Последнее требование
далеко не всегда выдерживается В. Махеком и Я. Отрембским. Так,
например, стремясь привести как можно больше примеров
контаминации в латинском языке, Я. Отрембский (наряду с некоторыми
удачными примерами) пытается возвести лат. lignum не к legere (Er.-M., I, 358),
а к корню *leuk-/*luk- 'светить'. По его мнению, форма *luk-nom
(> *lug-nom) перешла в lignum под аналогическим воздействием tignum.
Отношение форм lignum и *lugnom то же, что и у libet — lubet [330, 51].
Это сложное объяснение имеет целый ряд слабых пунктов. Во-первых,
ни слово lignum 'древесина, дрова', ни его производные не сохранили
никаких следов предполагаемого исходного значения 'светить'.
Во-вторых, варианты типа libet — lubet, clipeus — clupeus и т. п.
засвидетельствованы в латинском языке в начале слова преимущественно перед
губным или (редко) перед п, но никогда не встречаются перед g.
Наконец, традиционная (восходящая еще к Варрону) этимология лат. lignum
значительно правдоподобнее гипотетического возведения этого слова
к корню *leuk-. Еще более странным является объяснение, которое Я.
Отрембский предлагает для слав. *golenrb 'большой' (пол. golemy, болг.
голям, и др.). Сопоставление с лит. galeti 'мочь' не встречает особых
возражений. Однако членение этого слова на морфемы и
сопоставление его с родственными, по мнению Я. Отрембского, и.-е. словами
вызывают просто недоумение. Вторая (явно суффиксальная!) часть слова
*gole-Mb возводится Я. Отрембским к и.-е. корню *тё-/*тб-/*тэ-,
отраженному в д.-ирл. mar, кимр. mawr, оск. mais и лат. magis — с g по
magnus (?!). Из тех же двух корневых элементов состоят якобы также
д.-греч. jAE-ytxXo- и гот. mi-kils [331а, 26]. Неприемлемость подобного
рода объяснений, которые не так уж редки в работах В. Махека и Я.
Отрембского, убедительнее всего говорит о том, что анализ и.-е. слов как
явлений «аномальных», к тому же анализ, возведенный в основной
принцип исследования, вряд ли может иметь большое будущее.
Так называемые традиционные методы этимологического
исследования дали, как известно, блестящие результаты, которые вошли в
золотой фонд и.-е. языкознания. Едва ли эти методы нуждаются в каком-
191

либо коренном пересмотре. Однако их необходимо дополнить тем
новым, что явилось достоянием и.-е. языкознания последних
десятилетий. Прежде всего, при этимологическом исследовании нельзя не
учитывать теорию Э. Бенвениста о двух состояниях и.-е. корня. И не потому,
что принятие этой теории «значительно увеличивает число возможных
этимологических решений» [173, 45], а потому, что теория двух
состояний корня отражает реальное положение вещей в и.-е. языках.
Выдающаяся работа Ф. Шпехта [376], давшая массу нового материала,
отражающего древнейшие чередования и.-е. суффиксов, также имеет
первостепенное значение для дальнейших этимологических
исследований в области и.-е. языков.
Одним из самых важных вопросов всякого этимологического
исследования является вопрос о критериях правильности этимологического
решения. В качестве основных методов проверки правильности той или
иной этимологии уже давно и успешно применяются фонетический,
словообразовательный и семантический критерии. Причем важно
отметить, что каждый из них может быть использован (и фактически
используется) не только как метод проверки, но и как отправной пункт
этимологического исследования.
Фонетический критерий. Одним из самых элементарных и
в то же время совершенно необходимых требований, предъявляемых к
этимологическому исследованию, является требование фонетической
доказательности любого этимологического сопоставления. Допустим, что
для установления этимологии ст.-сл. влизнд 'рубец, шрам' необходимо
сопоставить это слово с лат. fligo 'бью, ударяю'. Если для каждого из
сопоставляемых звуков может быть составлен ряд соответствий типа
к-: f- = близнд : fligo = вч^ти : fuffirus = воет» : faba и т. д., то
предлагаемое сопоставление будет отвечать требованиям фонетического ряда
соответствий. К сожалению, даже это элементарное требование, без
которого всякое этимологическое сопоставление будет произвольным,
довольно часто не выполняется. Сближение типа лат. habeo —нем. haben
(в данном примере не учитывается факт германского передвижения
согласных) встречается не только в педагогической практике (где они
нередкое явление), но и в специальных работах, посвященных этимологии.
При этимологическом анализе часто приходится реконструировать
ту начальную форму слова, которая дает основание для его
этимологического истолкования. Устанавливается, что при этом слово
претерпело какие-то фонетические изменения. Данные изменения не
должны устанавливаться ad hoc исключительно для данного случая. Они
должны входить в определенный ряд подобных же звуковых
изменений. Этот ряд фонетических изменений может быть
проиллюстрирован на примере ирл. bran 'отруби' < *bhrag-no- (ср.: лат. frango
'раздробляю' [133, 145-147]):
ирл. fen 'повозка' < *uegh-no-
ирл. гёп 'пядь' < *reg-no-
192

ирл. bron 'горе, забота' < *brug-no-
ирл. stan 'олово' < * stag-no- и т. д.
В то же время ряд фонетических соответствий (ограниченных в
данном случае лишь ирландско-латинскими примерами) может быть
представлен для каждого звука в виде отношения ирл. Ь-: лат. f- = ирл. berim :
лат. fero = ирл. bin : лат. fit = ирл. bran : лат. frango и т. д.
Сочетание фонетического ряда соответствий с рядом фонетических
изменений может служить надежной гарантией вероятности
устанавливаемой этимологической связи.
Разумеется, совсем не обязательно каждый раз при
этимологическом анализе составлять подобные ряды. Но если этимология основана
на сравнении с родственными языками и при этом предполагается, что
слово претерпело в своем развитии какие-то фонетические изменения,
то только при потенциальной возможности построения рядов,
аналогичных тем, которые были рассмотрены, можно говорить, что эта
этимология убедительна в фонетическом отношении.
Словообразовательный критерий. Анализу
словообразовательной структуры слова всегда уделялось большое
внимание в практике этимологических исследований. В последние годы
словообразовательный аспект исследования занял важное место не
только в чисто этимологических работах, но и в многочисленных книгах и
статьях по топонимике. В частности, анализу различных
словообразовательных типов уделяется большое внимание в работах по славянской
топонимике. Отнесение анализируемого слова к определенному
словообразовательному ряду является необходимым условием всякого
этимологического исследования. Особенно четко это требование было
сформулировано Н.М.Шанским, который писал: «Поскольку слово
представляет собой единицу, обладающую той или иной
словообразовательной структурой, при научном этимологизировании оно
обязательно должно быть поставлено в какой-либо словообразовательный ряд.
Это, собственно говоря, должно быть основным правилом
этимологического анализа» [192, 39-40].
Словообразовательный принцип часто служит не только и не столько
средством проверки правильности этимологии, но и тем исходным
пунктом, который может направить исследование по верному пути. Возьмем
хотя бы пример с русскими словами рамень и раменье (основное их
значение 'лес'). Эти слова сравнивали и с д.-греч. pajjtvo? 'ветвь с
листьями и плодами', и с с.-в.-н. гате 'цель', и с д.-англ. wrot 'хобот', 'рыло',
а этимология по-прежнему оставалась неясной. Между тем анализ
словообразовательной структуры рус. рамень(е) позволяет расчленить это
слово на морфемы: ра-менъ. В пользу такого членения говорят
совершенно аналогичные ряды производных: рамень — решенный =
пламень — пламенный = камень — каменный (но, например, студ-ень,
бред-ень не дают ни таких, ни следующих далее производных);/><хмень —
раменье = камень — Д.-рус. каменье; топоним Раменское = Знаменское
Откупщикои
193

и т. д. В результате произведенного членения на морфемы слово
рамень оказалось возможным поставить в один ряд с такими
образованиями, как д.-рус. ра-ло, ра-лъ, ра-тва, pa-тай и др. Этот ряд в сочетании
с аналогичным рядом славянских производных на -мень выглядит
таким образом:
ст.-ел. прлти —> прл-л\ень2
д.-рус. полгьти —> пла-мень
ра-ло, pa-тай <— (о)рати —> ра-мень(е), ра-тва, ра-лъ
д.-рус. знати —> зна-менъ-е
ст.-сл. вр'кти —> вр'кмА, рус. (без)вре-мень-е и др.
Помимо этого внутриславянского словообразовательного ряда, рус.
рамень можно включить также и в и.-е. словообразовательный ряд:
д.-рус. орати —> рус. рамень = лит. arti 'пахать' —> annuo 'пашня' =
д.-греч. аросо 'пашу' —> ары[л<х 'пашня' = лат. агб 'пашу' —> armentum
'рабочий скот (используемый на пашне)'. Наличие параллельного с
рамень слова рама 'край пашни у леса' устраняет возможные
семантические сомнения. Таким образом, словообразовательный в своей
основе анализ этимологии слова рамень дает несколько неожиданное
решение поставленной этимологической задачи (подробнее об
этимологии рус.раменъ{ё) см.: [140]).
Одним из наиболее важных требований, предъявляемых к анализу
словообразовательной структуры слова, является необходимость
учитывать последовательность словообразовательных процессов. Эта
сторона вопроса была подробно рассмотрена в гл. IV-V, где приведены
и соответствующие конкретные примеры. О необходимости
реконструировать промежуточные словообразовательные звенья в процессе
этимологического исследования писал Н. М. Шанский в статье,
специально посвященной данному вопросу [191]. Хотя конкретные примеры,
приведенные в этой статье, не всегда кажутся мне убедительными,
общая принципиальная установка автора едва ли может вызывать
сомнения. Поэтому специально останавливаться здесь на вопросе о
реконструкции промежуточных словообразовательных звеньев нет особой
необходимости.
Семантический критерий. Эта сторона этимологического
исследования, несомненно, является наиболее сложной и в то же время
наименее разработанной. Произвольность семантических реконструкций,
которая сплошь и рядом допускалась в практике этимологизирования,
привела к тому, что семасиологический аспект исследования вообще был
объявлен «ненаучным»3. Касаясь семасиологической стороны
этимологического анализа, О. Н. Трубачев писал, что «здесь мы вынуждены до
сих пор (и, видимо, долго будем впредь) основывать свои построения
2 Об этимологии ст.-сл. прдмень и родственных славянских слов см.: [132].
3 Подробный критический разбор подобного рода высказываний дан в книг<-'
Р. А.Будагова «Сравнительно-семасиологические исследования» [66, 9-16].
194

целиком на здравом смысле», что здесь, в отличие от фонетического
и словообразовательного аспекта, отсутствует возможность объективной
проверки результатов анализа [182,7 00]. Думается, однако, что О. Н. Тру-
бачев несколько сгущает краски. Правильно отметив серьезные
трудности, которые присущи семасиологическому аспекту этимологического
анализа, он, по существу, отрицает в данном случае наличие тех
семантических закономерностей, которые, как и при фонетико-словообра-
зовательном анализе, могут явиться критерием правильности той или иной
семантической реконструкции. Большое количество надежных и.-е.
этимологии, в том числе многие из удачных этимологии самого О. Н. Труба-
чева, основаны не только на убедительном фонетическом и
словообразовательном анализе, но и на умелом использовании тех закономерностей,
которые вскрываются в результате семантического анализа. Опираясь же
целиком на «здравый смысл», вряд ли можно достигнуть серьезных
успехов в этимологической работе.
Рассматривая различные этимологические словари романских
языков (в частности, словарь В. Мейера - Любке), Р. А. Будагов
справедливо отмечает, что в них очень часто можно встретить выражение
«фонетически невозможно», но почти никогда не встречаются замечания типа
«семантически невозможно» или «семантически возможно». И далее
Р. А. Будагов пишет: «В этимологическом исследовании анализ
семантических отношений между словами имеет не менее важное значение,
чем анализ фонетический» [66,10]. Большое внимание семантическому
аспекту этимологического анализа уделял в своих работах Б. А. Ларин,
которого всегда интересовала не столько, быть может, сама этимология
слова, сколько многогранная история его последующего
семантического развития. Анализ слов янтарь [106], стыд — студ [104], яр — юр —
буй [105] и др. наиболее убедительно иллюстрирует как
исследовательский метод Б. А. Ларина, так и широту его лексикологических
интересов.
Теоретическое обоснование семантического критерия в области
этимологических исследований было дано в так называемом методе изо-
семантических рядов. Этот метод, предложенный С. С. Майзелем, был
подробно описан в статье В. П. Старинина [169]. Сущность данного
Метода сводится к следующему: 1) «Сравнение слов с корнями А и В
Можно считать достаточно обоснованным, если другие слова с корня-
Ми С и D повторяют ту же ассоциацию понятий (точнее говорить —
рвязь значений. —В. С), которая установлена между А и В»; 2)
«Сравнение слов с корнями А и В можно считать абсолютно обоснованным,
Ьсли другое слово с корнем С имеет два значения, относящиеся друг
% другу как значения А и В» [169,104]. В качестве одного из изосеман-
*ических рядов в статье В. П. Старинина приводится ряд: 'молоть' —
Мука': араб, dak-ka 'толочь' — dakuk 'мука', евр. махак 'разбить' —
ремах (с метатезой согласных) 'мука', рус. толочь — толокно, лат. tero —
Iriticum, нем. mahlen — Mehl, д.-инд. jlrnas 'растертый' — лат. granum,
йем. Korn, ст.-сл. зрт.но 'зерно' [169, 104-106]. Оценивая значение ме-
195

тода, предложенного С. С. Майзелем, В. П. Старинин пишет, что это
«ведущий прием всякой этимологической работы», что «изосеманти-
ческие ряды являются исходным пунктом этимологических
исследований» [169, 99]. Метод С. С. Майзеля, который на практике довольно
широко применялся многими поколениями этимологов4, получил
высокую оценку В. И. Абаева, неоднократно и не без успеха
применявшего этот метод в своих собственных исследованиях. Положительные
стороны метода изосемантических рядов достаточно очевидны. Этот метод
(в известных, разумеется, пределах) позволяет с большей строгостью
подходить к семасиологическому аспекту этимологического анализа.
В семантические ряды могут быть включены данные не только
родственных языков [56, 62; 361, 873], хотя специфика последних и известная
общность их исторического развития обычно делают «внутренние»
сопоставления более убедительными [66, 15-16].
Не отрицая большого значения метода изосемантических рядов в
этимологическом исследовании, следует вместе с тем высказать некоторые
критические замечания, касающиеся той его трактовки, которая дана в
статье В. П. Старинина. Прежде всего, чрезвычайная сложность
семантических изменений, многозначность большинства слов в языке,
фонетические затруднения (например, в хеттских, тохарских или кельтских
языках) и другие причины далеко не всегда позволяют свести
реконструируемое семантическое изменение к тому или иному типу. Вообще вряд
ли можно говорить о типовом характере всех или даже большей части
семантических изменений, которые часто оказываются неожиданными,
будучи вызваны специфическими, а иногда и совершенно
неповторимыми обстоятельствами. Поэтому метод изосемантических рядов не может
рассматриваться как ведущий метод всякого этимологического
исследования. К серьезным заблуждениям может привести
использование этого метода в качестве «исходного пункта» этимологического
анализа. Конечно, наличие того или иного изосемантического ряда может
в отдельных случаях натолкнуть исследователя на правильный путь. Но
это обстоятельство может также и заставить его (совершенно
неосознанно, разумеется) предвзято подойти к фонетическому и
словообразовательному анализу исследуемых слов.
Самое конструирование изосемантических рядов также допускает
известную долю субъективизма, особенно если оно не сопровождается
четким фонетическим, словообразовательным и семантическим
анализом исследуемого материала. Так, например, даже тот совершенно
несомненный изосемантический ряд, который был приведен в качестве
4 Идея С. С. Майзеля не является новой и в теоретическом плане. Так, еще более ста
лет назад М. М. Покровский писал в своих «Семасиологических исследованиях в
области древних языков» (1896): «Подобно тому, как сходные формы объединяются в одну
категорию и затем имеют одинаковую морфологическую судьбу, так и слова со сходным
значением проходят сходную семасиологическую историю» [154, 50]. Позднее
исследование С. С. Майзеля было опубликовано в книге: [Майзель С. С. Пути развития
корневого фонда семитских языков. — М., 1983. — Гл. 17-18].
196

образца В. П. Старининым ('молоть' — 'мука'), может вызвать
возражения по поводу включенных в него примеров. Нем. mahlen отражает
именную огласовку корня а, поэтому в фонетическом и
словообразовательном плане МеЫ не может быть образовано от mahlen. Лат. granum и
его соответствия ни в одном и.-е. языке не имеют значения 'мука', а
сопоставление ст.-сл. зръно (< *grno-), лат. granum и др. с зр'Ьтн (< *ger-),
д.-греч. yspcov 'старик', д.-инд. jlryati 'становится старым, дряхлеет'
и т. д. говорит о том, что этимология последней группы слов
установлена в статье В. П. Старинина неправильно и что слова эти не имеют
никакого отношения к изосемантическому ряду 'молоть' — 'мука'.
Значительная часть слов с одинаковой семантикой восходит к
совершенно различным изосемантическим рядам. Расхождения типа рус.
стол (ср.: стлать) — англ. table (ср.: лат. tabula 'доска') встречаются в
языках, видимо, чаще, чем совпадения. Кроме того, далеко не всякий
надежно засвидетельствованный изосемантический ряд дает ясное
представление об этимологии слова. В и.-е. языках имеется немало слов,
входящих в изосемантический ряд 'резать' — 'корзина'. Однако
конкретные пути семантического развития могут оказаться у этих слов весьма
различными:
1. 'резать' —> 'кора, лыко' —> 'корзина'5
2. 'резать' —> 'прут —> ('плести' —>) 'корзина'
3. 'резать' —> 'шкура', 'мех' —» 'мешок' -> 'корзина'
4. 'резать' —> 'вырезанный (выдолбленный) сосуд' —> 'корзина'.
Примерно так и обстоит дело, например, с рус. корзина. Возведение
этого слова в конечном итоге к и.-е. корню *(s)ker-/*(s)kor- 'резать'
вряд ли может вызывать сомнения. Однако это возведение не дает еще
этимологии слова, так как остается совершенно неясным конкретный
путь его развития, а также его исходная семантика. Имеющийся в
распоряжении этимолога материал позволяет отнести рус. корзина, по
крайней мере, к трем из четырех приведенных изосемантических рядов. Так,
рус. кора и рус. диал. корзатъ 'счищать кору' как будто бы позволяют
отнести слово корзина к первому ряду. Однако укр. кдрзати, кдрзити
'плести', 'морщить в работе' [5, II, 283] делает не менее
правдоподобной этимологию, связанную со вторым рядом, а д.-рус. корзно, кързно
'плащ', 'шуба' позволяет связать слово корзина со значением 'шкура',
'мех'. При этом не исключена возможность и четвертого пути
семантического развития (ср.: рус. диал. кдраз 'ковш, черпак' — «unklar». —
Vas., I, 622). И здесь можно приводить сколько угодно примеров
какого-нибудь одного из четырех вариантов изосемантических рядов
'резать' — 'корзина'; эти примеры не будут иметь доказательной силы,
5 Первые два ряда — довольно обычное явление. Третий и четвертый ряды можно
проиллюстрировать на примерах: гот. mai-t-an 'рубить', 'резать' (ср.: рус. мгъ-т-а 'зарубка,
засечка') — ст.-сл. м"Ь-х-"ь — лит. mal-s-as 'мешок' — д.-исл. mei-s-s 'корзина (плетеная)';
ст.-сл. блюдо —> блюдва 'корзина' (об этимологии последних слов см. гл. V, с. 118-120).
197

ибо они не исключают возможности трех остальных вариантов
решения этимологической задачи.
Еще больше можно привести случаев, когда семантическая
реконструкция допускает отнесение анализируемого слова не к трем или
четырем, а к двум различным изосемантическим рядам (см., например,
этимологию рус. уклад в гл. V, с. 132-134). Очевидно, что во всех этих случаях
метод изосемантических рядов не может быть ни «ведущим», ни
«отправным», что решающую роль здесь должны играть иные методы
этимологического исследования. Поэтому выводы о достаточной, а тем
более об абсолютной обоснованности сравнения слов с корнями А
и В, если связь их значений повторяется в словах с корнями С и D или
оба значения наличествуют у слова с корнем С, представляются
слишком прямолинейными. Например, в случае с рус. корзина наличие слов
с корнем С (ст.-ел. блюдо 'блюдо' и влюдвд 'корзина') должно было бы
сделать «абсолютно обоснованным» отнесение анализируемого слова
к ряду 'вырезать' —> 'вырезанный, выдолбленный сосуд, блюдо' —>
'корзина'. Между тем данный вариант является наименее вероятным из всех
четырех приведенных выше вариантов. Вообще сопоставление корней,
а не слов, столь характерное для метода С. С. Майзеля, является
одной из самых слабых сторон данного метода.
Однако все это совсем не означает, что метод изосемантических
рядов непригоден для этимологического анализа. Очевидно, что этот
метод нельзя признать ведущим во всяком этимологическом
исследовании. Вряд ли целесообразно превращать его и в отправной пункт
всякого исследования. Но большое значение этого метода как
объективного критерия для проверки правильности того или иного
этимологического решения неоспоримо. При наличии двух или
нескольких примерно равноценных в фонетическом и словообразовательном
отношении этимологии безусловное предпочтение должно быть отдано той
из них, которая входит в надежно установленный изосемантический ряд
(в том случае, если другие этимологии не могут быть подтверждены таким
же образом). Но при этом следует учитывать, что всякое соотнесение
постулируемой семантической реконструкции с тем или иным
изосемантическим рядом отнюдь еще не является абсолютным доказательством
правильности предлагаемой этимологии. Соотнесение говорит лишь о
том, что данная этимология «семантически возможна».
В качестве примера этимологии, в которой решающее слово
должно, видимо, принадлежать семантическому критерию, можно привести
ст.-сл. нек'Ьстл. Еще Ф. Миклошич предложил два объяснения
этимологии этого слова: 1) невест* < *ne-uoid-ta 'неизвестная'; 2) < *neuo-
ued-ta 'новобрачная' [39, 214]. М. Фасмер (Vas., II, 206) и О. Н. Труба-
чев [181, 90-95] принимают первую этимологию Ф. Миклошича.
Причем О. Н. Трубачев пишет по этому поводу: «Старая этимология
nevesta настолько очевидна, что поиски каких-то новых объяснений не
представляются целесообразными. Можно заранее сказать, что они не
смогут противопоставить ничего равноценного по ясности старому
198

объяснению» [181, 93]. Не менее категорически высказывается об
этимологии этого же слова О. Семереньи, но его вывод является прямо
противоположным: «nevesta... is certainly not 'unknown'».
Предпочтение, которое М. Фасмер оказывает этой этимологии, О. Семереньи
называет «странным» и самым решительным образом высказывается в
пользу второй этимологии Ф. Миклошича [388, 319]. Разбор иных
объяснений происхождения слова невтъста был дан в книге О. Н. Трубаче-
ва, который с полным основанием все их отвергает как
несостоятельные [181, 91-93]. В фонетическом и словообразовательном отношении
некоторое предпочтение можно отдать первой этимологии Ф.
Миклошича [139, 97-102]. Однако, принимая во внимание семантический
аспект исследования, первую этимологию следует признать
малоправдоподобной. Во-первых, полностью отсутствует изосемантический ряд
типа 'невеста' = 'неизвестная' (во всяком случае, ни одного такого
примера защитниками данной этимологии приведено не было). Во-вторых,
как пишет О. Н. Трубачев, и.-е. корень *ueid-/ *uoid- обычно имеет
значение 'знать (вещь)' в отличие от корня *gen-/*gon- 'знать (человека)'
[181, 157]6. В этом отношении этимология невгьста 'неизвестная'
также противоречит фактам семантического порядка. В то же время
вторая этимология Ф. Миклошича, возводящая слово невгьста к корню
*uedh- 'вести' —> 'жениться', имеет надежные семантические
параллели: д.-инд. vadhus 'невеста, молодая жена', лит. vedys 'жених', лтш. vedama
'невеста', д.-рус. водимат 'жена, супруга' и др. Литовский глагол vedu,
vesti означает 'жениться', в семантическом аспекте д.-рус. водити жену
полностью совпадает с лат. uxorem ducere. Срб.-х. нёва 'молодая,
молодуха, невестка' (ср.: в плане семантики: алб. гё 'молодая девушка',
'невестка', букв, 'новая') и рус. новобрачная надежно подтверждают
возможность семантической реконструкции невгьста < *«euo-uedta.
О. Семереньи к подобной же форме возводит осет. nost (nostae)
'невестка' < *nawasta < *nawa-wasta, причем осет. nos (ср.: nuos 'новый')
может восходить к *nav-6s 'the new wife' [388, 319]. И если при анализе
иранских форм еще приходится прибегать к гипотетическим
реконструкциям, то в литовском языке имеется слово nauveda = nauveda
'новобрачная', которое и в семантическом, и в словообразовательном
(словосложение!) отношении самым убедительным образом подтверждает
надежность этимологии невгьста 'новобрачная'7.
Как уже говорилось выше, далеко не всякий ряд семантических
изменений дает возможность установить этимологию того или иного
слова. Так, например, широко распространенное изменение 'гора' <± 'лес'
(ср.: д.-инд. giris 'гора' — лит. gire 'лес', рус. гора — болг. гора 'лес'
и мн. др.) само по себе не дает еще достаточного материала для
установления этимологии перечисленных слов. То же самое можно сказать и о
6 Это противоречие в аргументации было остроумно подмечено в рецензии В. В.
Мартынова на книгу О. Н. Трубачева (ВЯ. — 1960. — № 5. — С. 143).
7 Подробнее эта этимология изложена в моей статье [139].
199

примере, приведенном в статье В. П. Старинина: 'одежда' — 'крыша'
(лат. toga — tectum, нем. Dach — Decke, рус. кров — покрывало [169,
106]). Правда, в последнем случае этимологизирование не
представляет затруднений, так как оба значения здесь восходят к значению
глаголов tegere, decken, крыть.
Ряд аналогичных, типовых, семантических изменений приводит
О. Н. Трубачев, написавший недавно интересную статью о
необходимости создания семасиологического словаря и.-е. языков, в который
были бы включены многие изменения подобного типа. В качестве
предварительных примеров семантических статей-рубрик такого словаря
О. Н. Трубачев приводит: 'дуть' —> 'говорить', 'думать'; 'рождать(ся)' —>
'знать (человека)'; 'таять' —> 'молчать'; 'поить', 'совершать
возлияния' —> 'петь' и др. [182, 103-104]. Создание подобного словаря,
несомненно, принесло бы большую помощь этимологической науке.
При реконструировании изосемантических рядов одной из самых
распространенных ошибок является стремление обязательно вывести
одно значение из другого, ссылаясь при этом на метафору, метонимию
и т. п. Между тем далеко не всякий семантический ряд возник в
результате переноса значения слова. Рассмотрим, например, два случая,
приведенных в книге Г. Кронассера «Handbuch der Semasiologie».
Сопоставление д.-инд. cakha 'ветвь' и гот. hoha 'плуг', действительно,
вскрывает наличие метонимии (ср. также: лит. гзака 'ветвь' и рус. соха).
Но во втором случае (лат. saxum 'скала' —д.-в.-н. sahs 'нож, меч'),
который Г. Кронассер рассматривает как аналогичный первому
('камень' —> 'каменное орудие' —> 'нож' [273,106]), никакой метонимии, по-
видимому, вообще не было. Оба приведенных слова восходят к и.-е. корню
*sek- 'резать' совершенно так же, как, например, лит. skardis
'обрывистый берег, круча' и д.-рус. о-скърдъ 'топор' относятся к и.-е. *sker-
'резать', как рус. скача и фрак. ахаХрг) 'нож, меч' — к и.-е. *skel- 'резать'
(Рок., 926), как исл. skeid 'уступ (на склоне)', д.-в.-н. scesso 'скала, утес'
и с.-ирл. scian 'нож', д.-инд. chidiras 'топор, меч' — к и.-е. *skei- 'резать'
(Рок., 920), как д.-греч. сраросу^ 'скала, утес, обрыв' и д.-инд. bardhakas
'режущий' — к и.-е. *bher- 'резать' (Рок., 133-135) и т. д. Из
приведенных примеров видно, что для широко распространенного изосеманти-
ческого ряда 'обрыв, скала' — 'нож, меч, топор' следует искать tertium
comparationis, т. е. тот общий источник, который только и способен
правильно осветить семантические отношения между двумя группами столь
далеких друг от друга по своему значению слов.
Хронологический критерий. В 1964 г. в СССР среди
учащихся третьих классов была проведена интересная письменная
анкета: детям было предложено объяснить ряд устаревших русских слов.
Вот два ответа из этой своеобразной анкеты: барышник — «взрослый
дядя ухаживает за барышнями, а на работу не ходит»; приказчик — «тот,
кто подписывает приказы» (Борин Ю. И стареют
словари...//Ленинградская правда. — 1964. — 6 ноября). Эти непосредственные детские
ответы должны заставить серьезно задуматься этимологов. В самом
200

деле, данные детьми «этимологии» слов барышник и приказчик
являются безукоризненными и в фонетическом, и в словообразовательном,
и в семантическом отношении. Так, «изосемантический ряд» для рус.
барышня — *барышник может быть подкреплен огромным количеством
примеров типа рус. баба — бабник, лат. mulier — mulierarius и т. п. И все
же ответы детей оказались явно ошибочными, причем допущенные ими
ошибки в принципе мало чем отличаются от одной из самых
распространенных ошибок взрослых этимологов. Я имею в виду ошибку
хронологического характера, заключающуюся в модернизированном
понимании слов д.-и.-е. происхождения. Когда на основании анализа древних,
например славянских, памятников письменности этимологизируется то
или иное слово, то очень часто древнейшие семантические процессы,
происходившие в V-IV тыс. до н. э. (когда формировался и.-е. слой
будущей славянской лексики), объясняются на базе такого состояния
языка, которое, по существу, можно назвать современным нам состоянием.
Как показывает сравнение лексики отдельных и.-е. языков, весьма
значительное количество слов, в том числе простейших глаголов
(имеющих первостепенное значение для этимологического анализа), было
утрачено в процессе развития каждого из этих языков. А попытка
этимологизировать производные утраченных слов, исходя из значительно
более позднего (хотя бы и древнейшего) состояния языка, нередко
приводит к появлению этимологии типа приведенной выше «этимологии»
слова барышник.
Этимологизация древнейших пластов и.-е. лексики неразрывно
связана с такой важной проблемой, как взаимосвязь языка с древнейшей
материальной и духовной культурой. Не следует забывать, что основы
древнейшей и.-е. лексики были заложены еще в эпоху, относящуюся к
каменному веку. Поэтому современному этимологу зачастую бывает
очень трудно избежать известной модернизации также и в области
психологической. «.Этимология слова, — по меткому замечанию
В.Н.Топорова, — не меньше характеризует человека, чем предмет,
названный этим словом» [173, 51]. Знание реалий как непременное условие
этимологического анализа, на которое неоднократно указывалось в
этимологической литературе [59а, 52; 56, 64], должно быть дополнено
всесторонним изучением психологии древнего индоевропейца.
Конкретность мышления, прочно связанного с трудовыми процессами, — вот
одна из наиболее характерных особенностей этой психологии. Взять
хотя бы такие понятия, как 'делить', 'косой', 'чистый', 'горький'.
'Делить' в очень многих случаях восходит к значению 'резать, разрезать
(на части)'. Так, например, нем. scheiden 'делить' и лит. skaidus
'делимый' восходят к и.-е. *(s)kei- 'резать', 'рубить' (ср.: лат. caedo 'рублю').
К тому же и.-е. корню восходят д.-исл. sceifr, д.-англ. scaf, нем. schief,
лтш. sklbs 'косой, кривой' <— 'срезанный, скошенный' (ср.: Рок., 922).
Этот же корень в лит. skiesti 'отделять' получил также производное
значение 'разжижать, разбавлять' (ср.: ст.-сл. ц^дити ""отделять' —»
'процеживать'). Отсюда становятся понятными такие значения, как лит.
201

skaidrus 'прозрачный, светлый', skaistus 'светлый, чистый'. Возможно,
что сюда же относится и ст.-ел. чиетт», если только это слово,
восходящее к *kei-d-tos, не означало когда-то 'вырубленный' (т. е. очищенный
от леса участок; ср.: лат. cae-d-б 'рублю', а также рус. диал. чисть
'место, где лес вырублен, выкорчеван и сожжен под посев'. — Д., IV, 607).
Такие понятия, как 'горький', 'кислый', очень часто восходят к более
древнему значению 'резкий' (ср.: рус. резать а резкий): д.-инд. katus
'острый (на вкус)' — к корню kar- 'резать'; ст.-сл. Бридт.къ 'острый',
'горький' — к крити [376,198]; лит. kartus 'горький' — к kifsti 'рубить'
(Fr., 225) <— и.-е. *ker- 'резать', 'рубить'. Такую же этимологию имеют
и нем. bitter, herb 'горький', лтш. skerbs 'острый (о вкусе)' и др. [338,
127]. Рус. мелкий в конечном итоге имеет конкретное исходное
значение 'размолотый, раздробленный'. К тому же значению восходит и рус.
крупный (ср.: крупа). Рус. короткий и лат. curtus представляют собой
древние отглагольные прилагательные, восходящие к и.-е. корню *(s)ker-
и означавшие когда-то 'обрезанный, обрубленный' (—» 'короткий').
Подобные примеры не являются чем-то исключительным или редким.
Это обычная и.-е. норма развития значений от конкретного к
абстрактному.
Древнейшие и.-е. слова, обозначающие предметы утвари, одежды,
орудия и т. п., как правило, восходят к глаголам действия. А. Мейе
отмечал, что и.-е. корни «прежде всего обозначали действия» [117, 268].
Эти действия очень часто представляли собой наиболее древние
трудовые процессы: рубку, выдалбливание, резание и т. п. Возьмем в
качестве примера несколько слов со значениями 'лодка', 'корабль'. Д.-в.-н.
scalm и д.-исл. skalpr 'корабль' являются производными и.-е. корня
*(s)kel- 'резать' (Рок., 925-926), 'выдалбливать' (ср.: лит. kalti). Сюда
же относятся рус. диал. колода 'лодка-однодревка', рус. челн (см.
гл. VIII), лит. kelnas 'рыбачий челн', kel-tas 'паром', д.-исл. kjoll
'корабль'. К синонимичному корню *(s)kei- относятся гот. и д.-исл. skip
'корабль', 'лодка' (Рок., 922). Лат. caudica 'выдолбленный из ствола
челн' (ср.: лит. kauti 'рубить', kausti 'выдалбливать') имеет, видимо, ту
же самую семантику (Рок., 935). Количество подобных примеров
можно было бы без труда умножить.
Слова со значениями 'кожа', 'шкура', 'мех' также во всех и.-е.
языках обычно отражают в своей этимологии самый процесс изготовления
предметов, служивших важнейшей частью одежды древнего
индоевропейца. Особенно часто при этом встречаются производные
рассмотренных в предыдущей главе вариантов и.-е. корней *(s)keN-: д.-инд.
krttis 'мех', carman 'мех', 'кожа', лит. kirbas 'кусок меха', лат. corium,
scortum 'кожа', 'шкура', д.-рус. скора 'шкура', д.-англ. Ьеогба 'мех'
(вариант *(s)ker-, см.: Рок., 938-941); д.-исл. skjall 'кожица', д.-англ. hyldan
'сдирать кожу' (вариант *(s)kel-)8; д.-исл. skinn 'кожа', 'мех', hinna 'ко-
8 Ю. Покорный допускает возможность отнесения к этой же группе слов лат. callum
'толстая кожа' (Рок., 524).
202

жица, перепонка', кимр. сепп 'кожа, кожица' (вариант *(s)ken- см.: Рок.,
929-930); лит. kailis 'шкура', 'кожа', 'мех' (вариант *(s)kei-); д.-прус,
keuto, лат. cutis, д.-в.-н. hut, д.-греч. ay.uroq 'кожа', лат. cudo 'шлем из
кожи' (вариант *(s)keu-; ср.: лит. skiaute 'лоскут, обрезок', а также Kauti
'рубить'); д.-исл. hamr 'кожа' (вариант *(s)kem-)9.
В свете приведенных примеров совершенно очевидной становится
полная несостоятельность этимологии типа гот. biups 'стол' <— biudan
'предлагать' или ст.-ел. блюдо <— и.-е. *bheu-t- 'быть овальным'. О
такого рода этимологиях, принимая во внимание хронологический
критерий, можно с полным основанием сказать: «семантически
невозможно». Пытаясь как-то объединить различные (конкретные по своему
происхождению) и.-е. слова и корни, авторы этимологических
словарей нередко приписывают им абстрактное и общее значение (ср.
замечание А. Мейе, сделанное по этому поводу [117, 385]). В результате
историческая перспектива развития и.-е. лексики оказывается
искаженной самым коренным образом. «Реконструированным сравнительной
грамматикой словам, — писал М. Н. Петерсон, — всегда
приписывалось абстрактное значение. В засвидетельствованных языках слова эти
обыкновенно имели конкретное значение. Таким образом, принималось
развитие от абстрактного к конкретному, что противоречит
действительному положению вещей. На эту ошибку не раз указывали и в былое
время (ссылка на [186, ///, VI]. —Ю. О.), но она продолжает
существовать в исследовательской практике специалистов по сравнительному
языкознанию до наших дней» [146, 73].
Модернизация и.-е. языка, стремление объяснить этимологию
древнейших и.-е. слов, исходя из более позднего состояния языка, не
ограничивается одной только областью семантики. Эта тенденция не менее
ярко проявляет себя и в других аспектах этимологического
исследования: фонетическом и словообразовательном. Например, попытка Ф. Скуча
объяснить фонетический переход *aramentum > *aramentum > armentum
ямбическим сокращением (см. с. 219) является наглядным примером
перенесения сравнительно поздней фонетической закономерности в
доисторический, а по существу, если учесть балто-славянские
соответствия, в и.-е. период. В аргументации противников Ф. Скуча, а также в
словах Варрона и Исидора Севильского (armenta quasi aramenta)
проявилась в принципе та же самая хронологическая ошибка, но только в
словообразовательном плане: к структуре древнего и.-е. слова
пытались подойти с меркой более поздних словообразовательных норм
латинского языка.
Использование материала диалектов. Вряд ли есть
необходимость доказывать важность диалектного материала для этимо-
9 В последних двух группах слов Ю. Покорный видит основное значение
'покрывать, окутывать' (Рок., 557, 952). Вряд ли для подобного толкования имеются
достаточные основания. Впрочем, и без последних примеров общая картина достаточно
красноречива.
203

логических исследований. Хорошо известно, что в диалектах очень
часто сохраняются такие фонетические, словообразовательные и
лексические особенности, которые давно исчезли из литературного языка.
Степень разработанности диалектного материала в плане его использования
в этимологических исследованиях далеко не одинакова в разных и.-е.
языках. Например, французская диалектная лексика изучена в этом
отношении даже лучше, чем лексика литературного языка [66,29].
Диалектная лексика славянских языков всегда привлекала к себе внимание
этимологов. И все же такая лексика в работах по этимологии использовалась
совершенно недостаточно. В последние годы и у нас, и в зарубежных
славянских странах диалектный материал все шире привлекается
этимологами. Это обстоятельство должно, несомненно, привести (и уже
отчасти привело) к появлению новых убедительных этимологии.
Заимствованные слова. Прежде всего нужно отметить, что
установление факта заимствования того или иного слова решает
вопрос о его происхождении в данном языке, но оставляет открытым
вопрос об этимологии слова. Этимология может быть выявлена только на
базе того языка, в котором данное слово возникло.
Совершенно очевидно, что в каждом и.-е. языке имеется большое
количество заимствованных слов. Во многих случаях удается
убедительно проанализировать всю историю заимствования слова, выявить
конкретные исторические пути этого заимствования. Однако гораздо
чаще факт заимствования устанавливается лишь гипотетически. И если
при установлении и.-е. этимологии слова от исследователя требуется,
как правило, исключительная точность анализа, то при аргументации
фактов заимствования нередко царит полный произвол как в
фонетическом аспекте, так и в отношении словообразования и семантики.
Возьмем, например, этимологию рус. малахай в изложении А. И.
Соболевского. Это слово является якобы заимствованием из н.-греч. [лаХа^т]
'мальва, проскурняк' (у А. И. Соболевского приведены формы fjuxXa^iov
и [лаХарО- Семантическое развитие устанавливается следующим
образом: 'растение проскурняк' — 'особого рода шапка' —> 'малахай' [164,
87-88]. Если бы А. И. Соболевский обратил внимание на такую
фонетическую особенность рус. малахай, как гармония гласных, то он,
видимо, без особого труда установил бы тюрко-монгольское
происхождение этого слова (монг. малгай — через мар. малахай 'шапка' — см.:
Vas., И, 91). А. И. Соболевский не учитывает в своей этимологии и
такого важного фактора, как место древнейшей фиксации слова малахай,
которое впервые было засвидетельствовано в Якутских актах XVII в., а
также в других актах, связанных с Сибирью (картотека ДРС). В
словообразовательном отношении конечное -ай не получает в этимологии
А. И. Соболевского никакого объяснения. Наконец, семантическая
сторона данной этимологии вообще стоит ниже всякой критики.
Можно было бы и не останавливаться на этом примере, если бы он
не был в известной мере типичным для случаев этимологизации
заимствованных слов. Если, в частности, говорить о монгольских заимство-
204

ваниях, то можно указать еще на этимологию рус. мерин, которую,
опираясь на Ф. Миклошича и Н. В. Горяева, дает А. Г. Преображенский.
Он считает это слово варяжским заимствованием, ссылаясь на д.-исл.
merr 'кобыла, кляча' и на ряд других германских слов (Пр., I, 528). Ни
фонетического, ни словообразовательного обоснования этой
этимологии А. Г. Преображенский не приводит. Между тем слово мерин явно
проникло в русский язык из монгольских языков: монг. морь, д.-монг.
morin, калм. morin 'конь' [44а, 266 сл.]ю.
Нередко единственным аргументом в пользу предположения о
заимствовании оказывается затруднительность этимологизации слова на
и.-е. материале или отсутствие соответствий в родственных языках. Так,
например, относительно этимологии рус. стряпать А. Г.
Преображенский писал: «Слово известно только в рус, поэтому можно
предположить какое-либо заимствование» (Пр., II, 405. — Разрядка
моя. —Ю. О.). А поскольку при установлении «какого-либо»
заимствования круг языков оказывается практически почти неограниченным,
более или менее подходящее по своему звучанию и значению слово в
большинстве случаев «где-нибудь» обнаруживается. Поэтому требования
системы, предъявляемые ко всякому этимологическому
исследованию, должны быть распространены и на случаи этимологизации
заимствованных слов. Здесь должны обязательно учитываться все
возможные случаи субституции звуков при контагировании двух языков,
возможности морфологического и семантического переосмысления
слова, факторы географического и хронологического порядка и т. д. В
лучших работах, посвященных анализу заимствований, эти требования
обычно выполняются. Но вместе с тем, подчас даже и в серьезных
работах, встречаются гипотезы о заимствованиях, не отвечающие самым
элементарным требованиям научного исследования.
Ссылки на отсутствие соответствий в родственных языках не могут
служить достаточным основанием для того, чтобы отнести то или иное
слово к числу заимствований. Рус. рамень, например, долгое время
рассматривалось как одиноко стоящее слово, не имеющее соответствий не
только в и.-е., но даже и в славянских языках. Его тоже пытались
объяснить как заимствование [298, 289], а оказалось, что это слово не только
убедительно этимологизируется на материале русского языка, но и имеет
надежные соответствия в литовском, латинском и греческом языках.
Трудно признать убедительной гипотезу о заимствовании, если в
языке, из которого, как предполагается, было сделано это
заимствование, отсутствует соответствующее слово. Именно так обстоит дело,
например, с гипотезой о германском происхождении ст.-сл. клддазк
Теоретическая возможность заимствования в случаях подобного рода
полностью, конечно, не исключается. Однако практическая
убедительность таких предположений оказывается обычно весьма сомнительной.
10 Кстати, засвидетельствовано это слово не с XVI в., как обычно принято считать
(Пр., I, 528), а с XV в. (ДРС).
205

В конкретном случае со ст.-ел. кллдазь против гипотезы о германском
происхождении этого слова говорит целый ряд данных,
рассмотренных в гл. V. Убедительно доказанным можно признать такой пример
заимствования, когда слово надежно этимологизируется в языке, из
которого оно было заимствовано, и не имеет удовлетворительного
этимологического объяснения в языке, который заимствовал данное
слово. Разумеется, при этом не должно быть никаких фонетических,
хронологических, географических и иных возражений против возможности
заимствования. Иное дело, когда слово, послужившее, как
предполагается, источником заимствования, не имеет надежной этимологии в
своем языке, как, например, в случаях с гот. biups — ст.-сл. блюдо или гот.
hlaifs — ст.-сл. хл'кв'ъ. Не получив удовлетворительного
этимологического истолкования, эти слова часто признаются заимствованиями из
германского или, наоборот, из славянского в германский (последнее
допущение для слова хл'Ькт. делает, например, П. Я. Черных [190, 67]).
Отсутствие надежной этимологии у гот. hlaifs и у ст.-сл. хл'Ькъ
превращает все эти попытки в чисто гадательные предположения, которые
являются в равной мере беспочвенными. Насколько шаткими бывают
иногда выводы о различных заимствованиях, видно из того факта, что
вопрос о наличии или отсутствии заимствования может решаться
одним и тем же автором по-разному в зависимости от основной
направленности той или иной его работы. Так, например, В. В. Мартынов в
статье о происхождении славянской фонемы х (где ему были нужны
надежные примеры с исконно славянским х) по поводу праслав. *5е1тъ
и *х1ёуъ писал: «Няма шяк1х падстау л!чиць славянсюя формы запазы-
чаньпш з прагерманскай мови» [112, 93]. Праслав. *хлёЪъ
рассматривается в той же статье, вышедшей в 1961 г., так же как исконно славянское
образование [112, 95-96]. А в книге «Славяно-германское лексическое
взаимодействие древнейшей поры» (1963), которую автор писал,
видимо, в то самое время, когда печаталась и выходила в свет указанная
статья, говорится, что праслав. *xlevb, *х1ёЬъ и *selmb заимствованы из
германского, причем последний пример В. В. Мартынов
рассматривает даже как случай «максимальной относительной надежности» [114,
88-90, 85-88, 52-53]. В результате взаимоисключающий анализ одних
и тех же примеров дает возможность автору в одно и то же время
доказывать и наличие в праславянском языке фонемы х, и несомненность
древнейших славяно-германских лексических контактов.
Вообще в работах многих этимологов ссылки на заимствование
нередко бывают вызваны теми трудностями, которые встают на пути
исследователя в рамках анализируемого языка. Так, например, П. Скард-
жюс и Э. Френкель считают, что лит. karstas 'гроб' заимствовано из
славянского ([369, 98]; Fr., 223), а М. Фасмер, напротив, в славянских
формах (белорус, корста 'гроб' и др.) видит заимствование из
балтийского (Vas., I, 664). Подобного рода противоречивые утверждения
встречаются в этимологических словарях довольно часто, так как обычно
ссылка на заимствование, к сожалению, снимает все дальнейшие воп-
206

росы. А в приведенном случае одновременное «объяснение» получают
и балтийские, и славянские слова. Не может считаться приемлемой и
такая гипотеза о заимствовании, когда анализируемое слово в
фонетическом отношении чуждо тому языку, из которого предполагается
заимствование. Например, лтш. skirsts 'ящик, сундук, гроб' обычно
рассматривается как заимствование из лив. kirst 'ящик' (M.-End., IV, 45;
Fr., 223) или skirst 'большой ящик' [33, 396]. Между тем в ливском
языке все слова, начинающиеся на sk-, являются заимствованными из
латышского или из германского (см.: [33, 395-396]) и только одно
слово skirst по традиции рассматривается как обратный случай
проникновения из ливского языка в латышский. Совершенно очевидно
поэтому, что заимствование здесь могло быть только обратным: из
латышского языка в ливский. Если сопоставить между собой лит. karstas =
kerstas 'гроб', лтш. skirsts 'ящик, гроб' и фин. kirstu 'ящик, гроб', лив.
skirst 'большой ящик', то единый источник этих слов едва ли сможет
вызвать сомнения. Какие выводы можно сделать на основании данного
сопоставления. Во-первых, слова, приведенные из финских языков, не
имеют в этих языках своей этимологии [50, /, 200]. Во-вторых, здесь
нет чередования sk-/k-, типичного для и.-е. (в том числе и для
балтийских) языков. Наконец, в финских языках анализируемые слова
выступают только с огласовкой i; балтийские же формы отражают три ступени
обычного и.-е. чередования *е (kerstas) /* о (karstas) / нуль (skirsts).
Поскольку в литовском языке чередование kerstas / karstas 'гроб' полностью
совпадает с чередованием kerstas /karstas 'землеройка', можно высказать
предположение о балтийском происхождении лит. kerstas 'гроб' и лтш.
skirsts. Сопоставление лит. ker-s-tas 'гроб' с kef-s-las 'долото' и kirsti
'рубить, вырубать' в достаточной мере проясняет этимологию
рассматриваемых балтийских слов. Форма с огласовкой *о (лит. kaf-s-tas) совпадает
по своей семантике, а также в генетическом плане с лит. pra-kar-tas 'ясли'
(= 'выдолбленная колода'). Этимология лтш. skirsts проясняется при
сопоставлении с лит. skefsti 'резать'; в семантическом же аспекте все
приведенные балтийские слова могут быть сопоставлены с рус. колода 'гроб',
'корыто для корма скота' и т. д. — лит. kalti 'выдалбливать' (см. гл. V).
Наличие форм с «подвижным s-» и без него у лтш. skirsts — лит. kerstas
'гроб' полностью совпадает с таким же распределением этих форм в
случае лит. sker-stas — kerstas 'землеройка'. Предлагаемая этимология
позволяет установить более вероятные пути заимствования: лит. kerstas (или
соответствующее утраченное латышское слово до палатализации к-) —>
лив. kirst, фин. kirstu; лтш. skirsts —> лив. skirst.
Когда слово органически входит в ряды фонетических и
морфологических чередований своего языка, когда его семантика неразрывно
связана с этими рядами чередований, когда, наконец, слово имеет
надежную этимологию в рамках данного языка, всякое предположение
о заимствовании этого слова из другого языка делается
малоправдоподобным. Именно такой случай представляет собой предположение о
заимствовании лтш. skindele 'дрань, тёс' из с.-н.-н. schindele (см. табл. 1,
207

с. 168). Последнее слово не имеет надежной этимологии в германских
языках и обычно рассматривается как заимствование из лат. scandula
'кровельная дранка' [34, 650]. Независимо от вопроса о
происхождении германских слов следует заметить, что наличие правильных
чередований skendala, skendele 'щепка' / skifidala 'щепка', skindele 'тёс' (ср.
также skans 'щепкий' (splitterig) — со ступенью *о) и глаголов: лтш.
skenet 'отрубать', лит. skinti 'рубить' —дает полную возможность
объяснить этимологию лтш. skindele на балтийской почве, причем даже
убедительнее, чем это обычно делается при этимологизации лат. scandula.
Изложенный материал позволяет сделать вывод о том, что
определенная часть лексики, которая в этимологических словарях обыкновенно
относится к категории заимствованных слов, нуждается в более
углубленном этимологическом анализе на базе соответствующих языков.
Особенно это относится к словарям балтийских языков, где явно
завышено количество германских и, быть может, славянских
заимствований, а также к этимологическим словарям славянских языков.
* н= *
Среди рассмотренных принципов этимологического анализа нет,
пожалуй, ни одного, который не применялся бы в этимологической
практике в течение многих десятилетий. О. Семереньи считает, что
современная этимология более всего нуждается в совокупности принципов,
которые помогли бы исследователю наиболее систематично достигать
положительных результатов в своей работе [387,178]. За последние годы
появилось большое количество по-настоящему хороших работ о
принципах этимологического исследования. Однако это не привело ни к
резкому увеличению количества хороших этимологии, ни к заметному
уменьшению числа плохих. По-видимому, дело здесь не только в
хороших принципах, но и в последовательном применении этих принципов
в практике этимологического исследования.
Как было показано выше, фонетические, словообразовательные и
семантические изменения слова часто входят в соответствующие
системные ряды. Однако в истории каждого отдельного слова системные
изменения переплетаются так сложно, а иной раз и столь неожиданно,
что дать какой-то единый «рецепт» или вооружить этимолога какой-то
небольшой суммой «универсальных» приемов практически
невозможно. Этимология каждого отдельного слова требует к себе
индивидуального подхода. Вскрыть в слове следы системных явлений обычно
бывает очень трудно. Каждый этимолог убеждается на своей практике,
что, прежде чем дать одно более или менее убедительное объяснение,
приходится отбрасывать десятки иногда уже почти полностью
законченных этимологии. Если при доказательстве той или иной
этимологии исследователь опирается на какой-нибудь один критерий, он
никогда не должен забывать о других возможностях, принимая во внимание
не только уже высказанные в литературе, но и потенциальные
контраргументы. Всегда бывает трудно отказаться от интересной гипотезы, ко-
208

торая, казалось бы, подтверждается большим количеством остроумных
аргументов, но решительным образом опровергается каким-нибудь
одним доводом. Непременным условием этимологического, как и
всякого другого научного исследования, является объективное изложение
основных аргументов: не только pro, но и contra. Так называемая
«история вопроса» — это не искусственный «привесок» к статье об
этимологии, а одна из ее важнейших частей, без которой невозможно дать оценку
позитивной части работы (если, разумеется, читатель сам не станет
собирать по крупицам высказывания, которые обычно бывают
разбросаны в многочисленных и не всегда доступных статьях и книгах).
Одностороннее, невольно пристрастное изложение различных точек зрения,
к сожалению, слишком часто встречается в этимологических работах.
Например, даже такой добросовестный исследователь, как О. Н. Труба-
чев, подробно излагая различные объяснения происхождения слова
невгьста и категорически отвергая этимологию невгьста < *neuo-uedta
'новобрачная' [181,90-93], совсем не приводит в своей книге ни д.-инд.
vadhus, ни лтш. vedama, ни лит. nauveda 'невеста', т. е. именно тех слов,
на которых в основном зиждется оспариваемая им этимология. В
работах менее квалифицированных этимологов подобная тенденциозность
обычно проявляется еще ярче.
Из рассмотренных выше аспектов этимологического исследования
наибольшей объективностью отличается аспект словообразовательный.
Фонетический принцип представляет собой необходимое условие
всякой этимологической работы. Принцип семантический — одно из
важнейших средств проверки правильности той или иной этимологии. Но
в качестве отправного пункта исследования эти два принципа
допускают большую долю субъективизма сравнительно с принципом
словообразовательным. Сближение слов на базе их фонетического или
семантического сходства часто приводит к тому, что исследователь невольно
навязывает то или иное решение этимологической задачи. В этом
отношении словообразовательный анализ позволяет подойти к вопросу об
этимологии слова с большей объективностью. Приведенный выше
пример с рус. рамень весьма показателен в этом плане.
Словообразовательный анализ позволил в данном случае не только установить
исходное значение этого слова, но и включить его в фонетический ряд
надежных и.-е. соответствий. Не нужно думать, что подобный метод
исследования может быть применим лишь в отдельных,
исключительных случаях. Слов «аморфных», которые не входили бы в тот или иной
словообразовательный ряд (с точки зрения диахронического анализа),
в и.-е. языках не существует (если не считать некоторого количества
«неоформленных» заимствований и разного рода служебных слов).
Поэтому словообразовательный анализ в качестве исходного пункта
этимологического исследования должен во многих случаях приводить
к положительным результатам. Ниже мною дается попытка подойти под
этим углом зрения к анализу двух слов, которые до сих пор, по
существу, не имеют этимологии: д.-рус. коровай и лат. frementum.
209

Все основные попытки этимологизировать д.-рус. коровай
опирались на сопоставление со словом корова. Фонетических затруднений
подобное сопоставление не вызывает. Все семантические объяснения
являются крайне натянутыми: коровай сопоставляется с коровяк 'куча
коровьего навоза' (Пр., I, 358; [190, 67]) или рассматривается как 'бык-
жених', т. е. как символ жениха (свадебный коровай [157, III, 66]).
М. Фасмер, не объясняя семантической связи, предположительно
пишет: «Wohl zu корова» (Vas., I, 630). Разумеется, подобные объяснения
не могут удовлетворить лингвистов, поэтому д.-рус. коровай до сих пор
считается словом неясного происхождения (КЭСРЯ, 141; [190, 67; 187,
285]; и др.). Обратимся к словообразовательному анализу д.-рус.
коровай. Попытки как-то увязать это слово с рус. корова не увенчались
успехом главным образом из-за того, что не удалось обнаружить
словообразовательного ряда типа корова —> коровай. Сопоставление с рус.
лишай, данное в КЭСРЯ (с. 141), не выдерживает критики, поскольку в
слове лишай был суффикс -гъй, а не -ай (как об этом, кстати, говорится
на с. 184 того же словаря). Очевидно, словообразовательный анализ
д.-рус. коровай должен идти по какому-то иному пути.
Сравнение с наиболее ясными в словообразовательном и
этимологическом отношении словами: с д.-рус. ра-т-ай и с рус. диал. коро-
т-ай 'короткий кафтан' (Д., II, 169) — показывает, что среди
немногочисленных русских образований на -ай имеются такие, производящая
основа которых выступала в виде корня с суффиксальным согласным.
Это обстоятельство, а также общая структура слова позволяют
выделить в д.-рус. коровай суффиксальное -в- и восстановить его
словообразовательную структуру в виде *kor-u-ajb аналогично коротай < *kor-
t-ajb. Дальнейшее словообразовательное сопоставление приведенных
слов дает возможность видеть в них обычное в и.-е. языках
чередование суффиксов *-u-/*-t-. В этом плане *kor-u-ajb относится к *kor-t-ajb
так же, как лит. kar-v-e — к крит. хар-т-rj 'корова', как лат. cur-v-us —
к д.-греч. хир-т-6:; 'кривой' [376, 196], как ст.-сл. прь-к-ъ — к д.-греч.
тсры-т-ос, как рус. диал. чер-в 'серп' (ср.: лит. kirvis 'топор') — к д.-рус.
чър-т-а 'резец' (ср.: лит. ker-t-amqji 'жатка') и мн. др. Поскольку
этимология слова коротай не вызывает никаких сомнений (как и ст.-сл.
крдт'ьк'ь, оно восходит к корню *kor- 'резать' и означает
'обрезанный' —> 'укороченный' —> 'короткий'; ср. рус. корнать и другие
относящиеся сюда слова), есть все основания для того, чтобы слово коровай
сблизить с ним в генетическом отношении. В этом случае слово
коровай получает первоначальное значение 'резень', 'отрезанный (ломоть)',
'кусок (хлеба)'. В фонетическом, словообразовательном и
семантическом аспекте д.-рус. коровай (< *kor-u-ajb) относится к коротай (< *kor-
t-ajb) так же, как лат. cur-v-us 'кривой' относится к cur-t-us
'укороченный'. Семантика лат. curvus аналогична д.-исл. sceifr, нем. schief, лтш.
skibs 'косой, кривой' <— 'скошенный, срезанный' — к и.-е. *skei-
'резать' (Рок., 922). Изосемантический ряд 'резать' —> 'кусок' —> 'кусок
(пищи, хлеба)' —» 'хлеб' имеет весьма широкое распространение в раз-
210

личных языках. Здесь я ограничусь лишь славянскими примерами с тем
же самым корнем *kor- 'резать', но выступающим во втором своем
состоянии (по теории Э. Бенвениста): рус. диал. кроить 'резать съестное'
(Д., II, 197) — рус. краюха, рус. диал. край 'краюха, ломоть хлеба' (Д.,
II, 184), скрой 'ломоть хлеба' (Д., IV, 208), д.-рус. крома 'окрух хлеба'
[1, 56]; ср. также: чеш. kruch 'кусок' — krusec 'каравай хлеба', д.-рус.
укрухъ 'краюха хлеба', срб.-х. крух 'хлеб'. Кстати, можно отметить, что
и здесь корень *kor-, как и в случае с лат. curvus, имеет производные со
значением 'кривой': ст.-ел. кривт» = лит. kreivas11.
Предложенная этимология д.-рус. коровай позволяет объяснить ряд
значений данного слова, которые обычно обходятся полным
молчанием в этимологических словарях и в работах по исторической
лексикологии. В древнерусских памятниках письменности это слово12 часто
означает 'кусок сыра, кусок сала' и т. п. (ДРС). Те же самые значения
засвидетельствованы в диалектах русского языка (Д., II, 89), и их едва
ли можно возвести к значению 'каравай', а тем более 'корова'. И
поскольку развитие значений 'резать' —> 'кусок (сала, сыра, хлеба и т. д.)'
является совершенно естественным, новая этимология д.-рус. коровай
получает надежное семантическое подтверждение.
Наконец, в осторожной форме можно высказать предположение
о том, что рус. диал. корвига (Д., II, 161) отражает более древнюю
форму сравнительно с получившим широкое распространение словом
коврига (метатеза). В таком случае можно отказаться от неуверенно
выдвигаемого предположения о заимствовании этого слова из турец. gavrak
'вид печенья' (КЭСРЯ, 154) и объединить его с д.-рус. коровай (оба
слова из *kor-u-), а также (чередование суффиксальных *-u- / *-g-) с рус.
корж (< *kor-g-). Против предположения о заимствованном характере
последних двух слов высказывался М. Фасмер (Vas., I, 585-586, 625).
В частности, он отметил, что турец. gavrak —> болг. геврёк 'крендель'.
Э.Бернекер сопоставлял рус. корж с корга 'Knieholz' [16, /, 667], т. е.
относил его к той же группе слов, в которую входят рус. корень, кора
их д. (к и.-е. корню *ker-/*kor- 'резать'). Впрочем, принятие или
непринятие последних сопоставлений не может оказать никакого
влияния на изложенную этимологию д.-рус. коровай.
Лат. frementum 'струп (на язве прокаженного)' пытались объяснить
с помощью конъектуры: fermentum в значении 'воспаление' (Thes. LL,
VI, 1, col. 1278). Другое объяснение, принятое под вопросом в словаре
А. Эрну и А.Мейе (Ег.-М., I, 252), было предложено М. Лойманом:
frementum < *fragimen-tum (Gnomon. — 1937. —Bd. XIII. — S. 32).
Первое объяснение неприемлемо ввиду того, что слово frementum засвиде-
11 Сопоставление рус. коровай с лат. curvus, но без семантико-словообразовательно-
го анализа уже встречалось в литературе (см.: [288, 386]).
12 Д.-рус. коровай засвидетельствовано не с XVI, как это принято считать (КЭСРЯ,
141; [187,255]), а с XV в. Ввиду того, что уже в это время оно встречается в ономастике
(см. картотеку ДРС), можно говорить о значительно большей древности слова коровай.
211

тельствовано, помимо Италы, в одном из папирусов III—IV вв. н. э. (CPL,
рар. 48, 6). Кроме того, это объяснение неудовлетворительно в
семантическом отношении. Гипотеза М. Поймана неприемлема по
фонетическим причинам (ср.: regimentum, tegimentum — без выпадения
интервокального g).
Что может дать словообразовательный анализ лат. frementum?
Во-первых, из пяти основных типов латинских образований на -mentum это слово
не может относиться к типам segmental (1), reg-i-mentum, teg-u-mentum
(2), sol-a-mentum, mol-I-mentum, arg-u-mentum (3). Отсутствие в
латинском языке глагола *freo (типа fleo) не позволяет отнести frementum и к
типу (com)-ple-mentum (4). Остается единственный тип ra-mentum < *rad-
s-mntom (5), предполагающий для лат. frementum выпадение группы
смычный + s перед носовым (на этом основании, а также ввиду того, что слова
типа *fre-mentum вообще отсутствуют в латинском языке, определяется
долгота 6 в слове frementum). Какой же смычный выпал в лат. frementum,
и с каким глагольным корнем следует связать это слово? Перебрав все
без исключения случаи, легко убедиться, что из имеющихся в латинском
языке глагольных корней приемлемым в фонетическом отношении
может быть только корень fred- глагола frendere 'растирать, дробить',
'скрежетать (зубами)'. Фонетико-словообразовательный ряд, в который
входит постулируемая в соответствии с данной этимологией реконструкция,
представлен в латинском языке большим количеством примеров:
frendo
caedo
flu(g«)o -
Шсео
rado
stru(gy)5 -
tango
- frementum
— caementum
— flumen
- lumen
- ramentum
- (In)stramentum
- (con) tarnen
<
<
<
<
<
<
<
*fred-s-mntom
*kaid-s-mntom
*flugu-s-mn
*louk-s-mn
*rad-s-mntom
*-strugy-s-mnto
*-tag-s-mn.
Наличие письменно засвидетельствованного изменения в случае
iouxmenta (CIL, I2, 1 —надпись первой половины V в. до н. э.) > iumenta
не только говорит о надежности приведенных реконструкций, но и
позволяет отнести слово frementum к числу древнейших латинских
образований.
Семантическое сближение лат. frementum 'струп' с frenus-(culus)
'язва', основанное на генетическом родстве латинских и и.-е.
образований на *-men и *-по- (см. с. 52-54), позволяет включить оба латинских
слова в изосемантический ряд 'язва, рана' — 'удила': лат. frementum
'струп', frenus(culus) 'язва' — frena (мн. ч.) 'удила'; срб.-х. жвале
'язвочки в уголках рта' (= лат. frenuscull) — жвале 'удила'; их morso 'рана
(от укуса)' —• morso 'удила' и др. Сам по себе этот ряд мало что дает
для прояснения этимологии рассматриваемых латинских слов. Более
того, напрашивающаяся, казалось бы, прямая связь двух значений
может привести к довольно распространенной этимологической ошибке,
которую можно было бы обозначить как ignoratio eius quod est tertium
212

comparationis. Именно эту ошибку допустил Исидор Севильский, когда
он попытался объяснить лат. frenusculi как производное от frena
'удила' (Orig., IV, 8, 18), — этимология, которая в настоящее время принята
в словаре А. Эрну и А. Мейе. В качестве tertium comparationis для всех
трех приведенных примеров выступают здесь соответствующие
глаголы: лат. frendere, срб.-х. жватати 'жевать', ит. mordere 'кусать'. Они
надежно объясняют развитие значения и в случае frendo —> frena
'удила' (ср. англ. to bite 'кусать' и bit 'удила', н.-луж. gryzas 'грызть,
глодать' и gryzda 'удила', срб.-х. зубати 'жевать' и словац. zubadlo
'удила'), и в случае frendo —> frenusculi 'язвочки' (ср. рус. диал. заеды
'язвочки в углах рта' — Д., I, 669 = срб.-х. жвале <— жватати и др.).
Что касается развития значения frendo —» frementum 'струп', то
соответствующий изосемантический ряд может быть представлен такими
словами, как лит. krirnsti 'грызть' — krama! (мн. ч.) 'струп, короста',
д.-англ. sceorfan 'глодать' —sceorf (нем. Schorf, дат. skorpe и др.) 'струп'.
Наконец, от того же самого и.-е. корня *ghred-, к которому восходит
лат. frendo, наряду с д.-англ. grindan (= англ. to grind 'скрежетать
зубами, размалывать') образовано д.-в.-н. grint (= нем. Grind 'струп, лишай').
Последний пример особенно показателен, ибо здесь налицо не только
полный параллелизм семантического развития в латинском и
германских языках, но и надежно установленное генетическое родство
приведенных слов13.
Пример с лат. frementum показывает, что словообразовательный
анализ в качестве исходного пункта этимологического исследования
помогает свести к минимуму элементы субъективизма, которые невольно
проявляются при семантическом сближении сходных по своему звучанию
слов (fermentum, fragmentum). При таком сближении этимологу очень
часто приходится решать задачу с заранее известным, по существу,
ответом. Суть такого исследования нередко сводится к попыткам дать
фонетическое, словообразовательное и семантическое обоснование той или
иной этимологической идеи, которая отнюдь не всегда бывает верной, но
от которой тем не менее исследователь далеко не во всех случаях имеет
мужество отказаться. Словообразовательный анализ лат. frementum дал
возможность отнести это слово к определенному ряду фонетических
изменений, выделить в нем корень, проследить пути семантического
развития, установить, что, несмотря на позднюю фиксацию в памятниках
письменности, лат. frementum относится к числу латинских архаических
образований. Определяющая, ведущая роль словообразовательного
анализа в этом примере проявляется особенно ясно.
Однако далеко не всегда определение этимологии того или иного
слова ставит в исследовании все точки над i. Слова в языках, как
известно, существуют не изолированно. Поэтому очень часто новая
этимология одного слова по-иному освещает вопрос о происхождении целой
13 Более подробно вопрос об этимологии лат. frementum рассмотрен в моей статье
[327].
213

группы родственных слов. И здесь иногда приходится подвергать
анализу целый комплекс родственных образований. Остановимся на
одном из таких случаев несколько подробнее.
Этимология рус. рамень и приведенные в связи с ней и.-е
соответствия позволяют пересмотреть вопрос о словообразовательной
структуре и об этимологии лат. armentum. Связь этого слова с глаголом агаге
была отмечена еще Варроном (LL, 5, 96). Эту же этимологию слова
armentum приводят Колумелла (6, praef. 3) и Исидор (Orig., 12,1, 8). В
Новое время Ф. Скуч также возводил слово armentum к агаге [372]. Он
считал, что более древняя форма *aramentom подверглась ямбическому
сокращению, а затем синкопе. Слабость данного фонетического
объяснения14 привела к тому, что в последнее время была принята иная
этимология лат. armentum, исходящая из предполагаемой связи этого слова
с д.-греч. арркх 'повозка' и с д.-исл. 'jgrmune 'крупный рогатый скот,
лошадь' (W.-H, I, 68; [345, 231; 336, 169-170}; и др.)15. Эта этимология,
получившая в настоящее время почти всеобщее признание, имеет целый
ряд слабых пунктов как в своей негативной (отрицание связи с агаге), так
и в позитивной части. В фонетическом плане сопоставление с д.-греч.
apfAoc не объясняет наличия начального h- в древнегреческом слове. Д.-исл.
JQrmune не является полным соответствием лат. armentum уже в силу того,
что вокализм корня в обоих словах различен. Таким образом, все три
сопоставляемых слова не идентичны в фонетическом отношении. В
словообразовательном плане нельзя рассматривать латинские формы на
-mentum как производные от слов на -men. Оба типа суффиксальных
образований существуют в латинском языке параллельно, имея одну и ту
же общую семантику (fragmen = fragmentum, segmen = segmentum и т. д.).
Поэтому возведение лат. armentum к д.-греч. apjxa (= лат. *агтеп)
'повозка' и приписывание ему значения 'das Tier, das vor den Wagen gehort'
[345, 231] превращают рассматриваемое слово в отыменное
образование, что в корне противоречит общепризнанному отглагольному
характеру древнейших латинских дериватов на -mentum. Лат. armentum такое
же отглагольное образование, как и iumentum 'упряжное или вьючное
животное' (< iouxmentom (CIL, I2, 1) — к iungere 'запрягать'), но в
отличие от последнего слова armentum, как это отметил еще Ф. Скуч,
означало 'рабочий скот, используемый на пашне' [372]. Ж. Перро, ссылаясь на
данные романских языков, говорит о том, что armenta — это в основном
'быки', a iumenta•— 'лошади' [336,169]. Но именно этот факт — лучшее
доказательство правильности сопоставления лат. armentum с агаге, ибо
известно, что быки преимущественно использовались на пашне, а лоша-
14 Предполагавшееся Ф. Скучем ямбическое сокращение *aramentum > *aramentum
с последующим > armentum, как отмечал еще К. Бругман (IF, XXIV, 163), не могло
произойти в столь древнее время.
15 Недавно предложенная Р. Годелем новая этимология лат. armentum (< *arcmentum —
от 'das Vieh vom Stall femhalten' (Cahiers de Saussure. — 1962. — T. XIX. — P. 93-99)
очень малоправдоподобна.
214

ди (ослы и мулы) — в упряжи: иср' ap|j.aac,v limoq, hi 8' аротрсо [Зои?
(Pind., ft 234 (258)).
Наиболее серьезным возражением против возведения лат. armentum
к агаге, которое заставило ученых отказаться от этой этимологии,
является ссылка на невозможность фонетического изменения *aramentum >
*aramentun > armentum. Однако ссылки на форму *aramentum с точки
зрения исторической фонетики стоят на уровне рассуждений Варрона
(armenta — quasi aramenta). Известно, что слово armentum,
засвидетельствованное начиная с законов XII таблиц, относится к древнейшим
латинским образованиям с суффиксом *-men-; оно возникло в тот период,
когда образования на -amen(tum) еще не были продуктивны в
латинском языке. Подобным же образованием древнего типа,
соответствующим глаголу на -are, является, например, лат. segmen(tum) в отличие от
более позднего по времени фиксации и по структуре secamentum.
Кроме того, и самый глагол агаге имеет древний дериват arvum 'пашня', в
котором также отсутствует а. Архаичные образования arvum (arvalis) и
armentum отражают типичное для и.-е. языков чередование суффиксов
-и- и -men-, установленное и подтвержденное рядом убедительных
примеров в книге Ф. Шпехта. Лат. ar-v-um относится к ar-men-tum так же,
какд.-инд. svad-u-s 'сладкий'—KsvSd-man 'сладость', ст.-сл. чр'Ь-в-о —
к д.-прус, ker-men-s 'чрево', д.-инд. kar-v-aras — к kar-man 'дело,
работа', лтш. sta-v-s — к лит. stuo-muo 'стан, фигура, рост' (см.: [376,179-
183], где приведены и другие подобные случаи; см. также примеры из
славянской топонимики в гл. IX настоящей книги). Интересно
отметить, что среди примеров Ф. Шпехта на и.-е. чередование -u- /men-
приводится и лат. arvum [376,181], но в сопоставлении с лит. armena
'вспаханный слой почвы' (ср. приведенное выше лит. armuo 'пашня'). Если
принять во внимание, что большинство установленных Ф. Шпехтом
случаев чередования фиксируется в рамках одного языка, то
сопоставление лат. arvum и armentum станет еще более убедительным.
В фонетическом отношении лат. armentum полностью совпадает с
приведенными выше примерами из литовского (armuo), русского
[рамень) и древнегреческого языка (с учетом того, что
словообразовательная структура д.-греч. ары[ла является более поздней) в отличие от
сопоставления с д.-греч. 6ср[ла и д.-исл. JQrmune, при котором полное
фонетическое совпадение отсутствует. В семантическом плане
сближению лат. armentum с д.-греч. ар[ла препятствует и то обстоятельство,
что в древнейших греческих текстах 6ср[ла преимущественно имеет
значение 'боевая колесница'. А поскольку вторичный характер этого
древнего значения никем не был доказан, возможность связи между лат.
armentum и д.-греч. верное полностью исключается. В то же время
название рабочего скота, восходящее к значению 'пахать',
засвидетельствовано в лит. arklys 'лошадь' (к arti 'пахать') и, быть может, в д.-рус. орь
'конь'. Что касается д.-исл. jormune, то его сближение с лат. armentum
может оказаться приемлемым на совершенно иной этимологической
основе. Допустимо также и обычное толкование вокализма er- (]Qr-) как
215

перегласовки к аг- [345, 257]. Однако возведение этого слова к корню
*аг- (д.-греч. apapiaxco 'приспосабливаю') должно быть отвергнуто.
Если исходить из семантико-словообразовательных отношений,
установленных в случае лат. агб, лит. ariu и т. д. 'пашу' — лат. arvum, лит.
аптшб, д.-греч. apoj[i.a и т. д. 'пашня' —лат. armentum, лит. arklys
'рабочий скот', 'лошадь', то для германских языков (с учетом чередования
*ег-/*аг-) может быть установлена та же самая семантико-словообра-
зовательная модель: гот. arjan 'пахать' — airpa < *er-t-), д.-исл. jojo*
'земля' (<— *'пашня') —JQrmune 'рабочий скот', 'лошадь'. Чередование
суффиксальных -t- /u- в случае гот. airpa лат. arvum аналогично
чередованию в д.-греч. тгрсото? /ст.-сл. пркв'ь. крит. хартт; /лит. karve 'корова'
и т. д. Свидетельство Цезаря о том, что германцы agri culturae поп student
(В. G., VI, 22, 1), не может служить возражением против изложенной
этимологии д.-исл. jord и JQimune уже в силу того, что германским
языкам известны такие слова, как 'пахать', 'сеять', 'зерно' (гот. arjan, saian,
kaurn). Слова со значениями 'пашня' и 'рабочий скот (используемый
на пашне)' хорошо дополняют здесь общую картину.
В пользу выдвинутого этимологического объяснения рассмотренных
германских образований говорит наличие д.-исл. JQrfe 'песчаное поле',
'песок' с тем же формантом -у- [25, 26], что и лат. arvum, а также
кельтские образования: д.-корн. erw, д.-брет. его 'борозда', кимр. erw
'пашня, поле' [25, 26; 34, 170], которые в фонетическом отношении
совпадают с д.-исл. jorfe, а в семантическом плане — с лат. arvum, подтверждая
правильность приведенной выше семантической реконструкции. Таким
образом, д.-исл. jor-f-e *'пашня' —jor-mune 'скот', 'лошадь' в
фонетическом, словообразовательном и семантическом отношении полностью
соответствует лат. ar-v-um 'пашня' — ar-men-tum 'рабочий скот'
(чередование *-u-/*men-), отличаясь лишь вокализмом корня.
То же самое чередование *-u-/*-men- засвидетельствовано (с
тематическим гласным) в древнегреческом языке: гом. ароира (< *ap-o-Fpa
[61, 142; 26, 147]) 'пахотная земля'/ареола. Э. Бенвенист (со ссылкой
на X. Педерсена) сопоставляет гом. apoupa с с.-ирл. агЬаг (< *аг-иг)
'хлеб на корню' — словом, которое «должно, собственно, означать
'продукт пахоты'» [61, 142], ср. в плане семантики рус. брашно добро на
пашне (Д., I, 126), а также рус. диал. брашенье 'вспаханная нива' [6, 6].
К этой же группе слов, видимо, можно отнести также д.-греч. арто;
'хлеб' и ар[ла 'еда, пища'. По поводу этимологии первого слова Э. Буа-
зак писал: «etymologie obscure» [20, 84]. Я. Фриск также отмечает, что
д.-греч. артос не имеет удовлетворительной этимологии [26, 156]. При
этимологизировании д.-греч. ар[ла Я. Фриск колеблется между двумя
возможностями: к ai!pco 'поднимаю' и к apapLtfxto 'приспосабливаю'
[26,143]. Приведенные выше семантические, параллели позволяют, как
мне кажется, возвести оба слова к и.-е. *аг- 'пахать'. В этом случае
д.-греч. ap-то? 'хлеб' будет относиться к ар-о-то? 'пахота' и 'урожай'
как атематическое образование к тематическому. То же самое можно
сказать и об отношении apfAa к арсоц.а.
216

Большой интерес в связи с изложенным материалом представляют
армянские и хеттские формы: арм. arawr 'плуг', art 'поле', хет. ar-ha-as
'поле' и др. Только первое из этих образований, бесспорно, относится
к рассматриваемой группе слов. Арм. art 'поле' обычно возводилось к
*agro~ (ср.: д.-греч. ауро<;, лат. ager и др. [300,10J])16. В. Беларди
убедительно показал неприемлемость этой реконструкции, связав в то же
время арм. art с д.-инд. ardhas 'часть', 'место', 'область', хет. ar-ha-as
'поле' (<— 'рубеж, граница'), лит. irti, ardyti 'разделять', erdvas, ertas
'обширный' и др. [210, 198-200]. Семантически все эти слова В. Беларди
удачно объясняет из значения 'отделять, разделять', относя сюда же хет.
ar-ha 'вне', 'вдали', ar-ha-ia 'отдельно', 'вне', 'кроме', арм. arta 'вне'
и др. [210, 187-188, 198-199]. Связь между приведенными хеттскими
словами и лит. arti, лат. агаге 'пахать' и т. д., которую предполагал
наряду с другими учеными А. Вайан [396, /, 242], В. Беларди категорически
отвергает. Сущность его возражений при этом сводится к следующему:
1) лтш. ага 'поле' связано со значением 'пахать' ('поле' = 'пашня'), а в
основе хеттских образований лежит иное значение — 'отделять' ('поле' =
'участок'); 2) в хеттском засвидетельствовано чередование е/а (ar-ha/
ir-ha-), в то время как производные и.-е. корня *-аг- 'пахать' подобного
чередования не знают [210, 195]. Эти соображения В. Беларди,
несомненно, заслуживают серьезного внимания, хотя они и не во всем
убеждают. Прежде всего чередование е/а и.-е. корня *аг- 'пахать' можно
предполагать в следующих случаях: лат. arvum/кимр. erw 'пашня',
д.-корн, aradar 'плуг'/erw 'борозда', лат. armentum/д.-исл. JQrmune
'скот'. Последний случай чередования (правда, с иной этимологией)
отмечался еще В. Порцигом [345, 231]. Довольно распространенное
мнение о том, что и.-е. *а в отличие от *о вообще не участвовало в
чередованиях с *е, является ошибочным. В этих чередованиях не
участвовало лишь *а, восходящее к более древнему носовому сонанту или
к «шва». Примеры чередований типа лат. sem-el/д.-греч. а^-а/бс-тгос^,
гот. sum-an (*sem-/*sam-/*sm-) или д.-греч. атЕи-^оа/атаи-рб^/ати-
noq (*steu-/*stau-/*stu-) и др. были рассмотрены в гл. VI.
В фонетическом плане сближение хет. ar-ha-as и и.-е. *аг- 'пахать'
В. Беларди признает безукоризненным, и только семантический анализ
приводит его к выводу о том, что рассматриваемые две группы слов
имеют разное происхождение: 1) 'поле' <— 'пашня'; 2) 'поле' <—
'участок'. Признавая убедительность этого вывода, можно в то же время в
гипотетический форме высказать предположение, что на ином, более
древнем уровне рассматриваемые группы слов все же восходят к
единому источнику.
Прежде всего нужно обратить внимание на то обстоятельство, что
значение 'делить, отделять' является слишком абстрактным, чтобы
быть признанным в качестве исходного у приведенных В. Беларди
16 Предположение о заимствовании арм. art из иранского [204, 118] автор не
подкрепляет никакой аргументацией, поэтому я здесь на нем останавливаться не буду.
217

хеттских и армянских слов. Глаголы со значением 'пахать' также
обычно восходят к глаголам с более древними значениями. В качестве
tertiura comparationis для обоих случаев можно сослаться на
конкретное значение 'резать, разрезать'. Семантическое развитие 'резать' —>
'делить' является вполне обычным: и.-е. *(s)ker- 'резать' —> лит. skirti
'отделять, разделять', рус. кроить 'резать' —» рус. диал. кромить
'отделять' (Д., II, 198) и мн. др. Последний пример особенно
показателен, ибо сумма значений у русских образований, связанных по
своему происхождению с кроить, во многом совпадает с суммой значений
армянских и хеттских слов, проанализированных в работе В. Белар-
ди: край 'рубеж, граница', 'область (территория)', край (наречие)
'около, возле', кромить 'отделять', кроме 'вне, извне', д.-рус. кромгьшьнъ
'exterior' и т. п. (Д., II, 184, 197-198; ср.: [320, 56-67]). Хорошо
известны также и многочисленные случаи, когда значение 'резать'
развивается в сторону значения 'пахать'. Возьмем опять тот же самый и.-е.
корень *(s)ker-: лит. kirsti 'резать', 'рубить', но д.-рус. чьрсти
'проводить борозду, вспахивать' (ср.: рус. диал. чересло 'плужный нож,
резец', а также авест. karayeiti 'проводит борозду', афг. karal 'пахать'
[86, 34]); лит. skardyti 'резать (скотину)' и 'разрывать, раскидывать
(землю)', рус. скородить (пашню) 'бороновать' и т. п. Таким образом,
хотя в приведенных примерах между значениями 'отделять' и 'пахать'
нет непосредственной семантической связи, все они в конечном
итоге восходят к и.-е. корню *(s)ker- 'резать'. Подобное же
семантическое развитие можно предполагать и для приведенных выше слов со
значением 'поле'. Одни из них, как это показал В. Беларди,
образованы от корня *аг- со значением 'пахать', другие — от корня *аг- со
значением 'отделять'п. И тем не менее общность происхождения обоих
семантических групп оказывается вполне допустимой, только
объединять при этом следует не слова со значением 'поле', а лежащие в
их основе глаголы 'пахать' и 'отделять'. По-видимому, только такое
решение вопроса может удовлетворительно объяснить наличие
большого количества и.-е. образований с корнями *ег- / *аг-, имеющих
значение 'поле', 'пашня', 'земля', 'участок' и т. п.
Рассмотренные примеры далеко не исчерпывают всей
совокупности вопросов, связанных с этимологией большой группы и.-е. слов,
имеющих значения 'пашня', 'поле', 'земля' и т. п. Но эти примеры
наглядно показывают, как анализ этимологии одного только слова (рус.
рамень) может повлечь за собой постановку целого ряда новых
этимологических вопросов. Большинство из них изложено мною лишь в
порядке предварительного рассмотрения, и только этимология лат.
armentum была разобрана более детально.
17 В последнем случае не исключена также и возможность непосредственной связи
со значением 'резать' 'поле' <— 'отрезок, кусок (земли)'. Решение вопроса о
конкретных путях семантического развития в каждом отдельном случае, как правило,
встречается с серьезными трудностями.
218

# * #
Среди фундаментальных работ по этимологии, если исключить
этимологические словари, наиболее широко распространены
исследования, составленные по принципу тематических групп (названия птиц,
рыб, терминов родства и т. п.). Среди этих исследований есть немало
работ, представляющих большую ценность; целесообразность их не
вызывает ни малейших сомнений. Однако у работ этого типа имеются
и слабые стороны. Лексика отдельных тематических групп, как
правило, отличается исключительной пестротой: здесь и слова и.-е.
происхождения, и поздние образования, засвидетельствованные в одном-двух
языках, и заимствования как из родственных и.-е. языков, так и из
языков, относящихся к другим языковым семьям. В этих условиях нередко
приходится пользоваться материалом, взятым из вторых рук (особенно
в случаях с заимствованиями), что обычно придает исследованию в
известной мере эклектический характер. Другой существенный
недостаток исследований по принципу тематических групп — отсутствие в них
определенной системы. Иногда считают, что элементы системности
вносятся четкой определенностью самого объекта исследования.
Однако это уже фактор экстралингвистического порядка. Системность в
семантическом плане в таких работах также, по существу, отсутствует,
ибо, как справедливо заметил Р. А. Будагов, «тематические группы слов
являются только тематическими, но не семасиологическими» [66, 28].
Конечно, эти недостатки совсем не говорят о непригодности такого рода
работ. Напротив, как раньше, так и впредь они будут приносить
несомненную пользу. Однако, не отрицая всей важности этимологических
исследований по тематическим группам, следует наряду с этим уделить
большее внимание этимологическому анализу слов, сгруппированных
по словообразовательному признаку. Приведенные выше случаи с
этимологией рус.раменъ(е), лат. armentum, frementum, д.-исл. jormune (а
также изложенная в статье [132] этимология чеш. pramen) представляют
собой фрагменты такого рода исследования. Некоторые примеры
этимологического анализа древних и.-е. отглагольных образований с
суффиксом *-по- будут приведены в следующей главе.
Глава VIII
ИЗ ИСТОРИИ ИНДОЕВРОПЕЙСКИХ ОТГЛАГОЛЬНЫХ
ОБРАЗОВАНИЙ С СУФФИКСАЛЬНЫМ *-п-
Суффиксы *-no, *-na, *-nu-, *-ni-, представляющие собой, как
известно, различные основы (е/о, a, u, i) генетически единого форманта *-п-,
имеют в и.-е. языках чрезвычайно широкое распространение. Даже
простой перечень общепризнанных в этимологическом и словообразова-
219

тельном отношении и.-е. образований подобного рода занял бы
слишком много места и времени. Поэтому настоящая глава, даже в самых
общих чертах, не претендует на более или менее полную
характеристику этих образований. Цель главы заключается лишь в попытке
обосновать несколько новых или даже старых, но отвергнутых в настоящее
время этимологии.
И.-е. древность отглагольных образований с суффиксом *-по-18
подтверждается большим количеством соответствий типа д.-инд. svapnas,
д.-греч. UTtvot;, лат. somnus, д.-ирл. suan, д.-исл. suefn, лит. sapnas, ст.-ел.
ст.н'ъ. 'сон' и др. Перечисленные слова совершенно ясны как в
этимологическом, так и в словообразовательном отношении (ср.: д.-инд. svapiti
'спит', лат. sopit 'усыпляет', д.-исл. sofa, ст.-сл. съпати 'спать' и др.).
Суффикс *-по- (*-па) был наиболее распространенным суффиксом
древнейшей европейской гидронимики и.-е. происхождения [269,295].
Хеттские данные, которые во многом расходятся с показаниями других и.-е.
языков, также отражают образования рассматриваемого типа; ср.,
например, хет. hulana- (написание, быть может, представляющее собой
передачу hulna- [90, 77]) 'шерсть' и ст.-сл. влънд, д.-инд. йгпа и т.д.
Хеттское имя преемника царя Tabarna восходит к глаголу tapai-
'править' [90, 21], отражая ту же самую словообразовательную модель на
специфически хеттском материале.
Подробный разбор относящегося к данному вопросу литовского
материала был дан А. Лескиным [283, passim; 284, 355 ff.] и П. Скард-
жюсом [370, 275-297]. Соответствующие германские примеры были
исследованы К. Бадером [203, 59-81], древнегреческие — П. Шантре-
ном [225, 191-194]. Большое внимание уделялось образованиям с
суффиксом *-по- в «Grundril3»'e К. Бругмана, а также в фундаментальных
исследованиях, посвященных отдельным и.-е. языкам (Ф. Миклошич,
Э. Швицер, Я. Ваккернагель и др.). Из словообразовательных
особенностей, на которые мне придется ссылаться в дальнейшем изложении,
еще К. Бругманом, А. Лескиным и другими учеными были отмечены
следующие: а) несомненное родство образований с суффиксами *-по-,
*-na, *-nu-, *-ni-, которые относятся друг к другу так же, как *-to-, *-ta,
*-tu-, *-ti- ([222,11(1), 285 ff.]; ср. также рассмотренные в гл. V
славянские образования с суффиксами *-do-, *-da, *-du-, *-di-); б) наличие
элемента -s- между корнем и суффиксом наряду с образованиями,
лишенными этого элемента [283, 420-422; 222, //(/), 290-291]; условия, при
которых слово выступает в той или иной форме, до сих пор не
выяснены; в) существование тематических образований на *-е-по- и *-s-e-no-
рядом с атематическими образованиями на *-по- и *-s-no- [222, 11(1),
266-269]. Вместе с тем нужно иметь в виду, что среди и.-е.
отглагольных образований на *-(s)no- можно выделить два различных
словообразовательных типа: 1) более архаичный по своей структуре тип лит.
18 Для краткости остальные варианты суффикса здесь и в дальнейшем обычно не
перечисляются.
220

kal-nas, лат. col-lis (< *kol-nis) и т. д., где суффикс присоединяется
непосредственно к древнему корню с сонантным исходом; 2) более
поздний по структуре тип лат. Шпа, где суффикс присоединяется к
«расширенному» корню с детерминативом *-k- (< *lou-k-s-na). Правда,
больший структурный архаизм первого типа в целом далеко не всегда
может рассматриваться как свидетельство большей хронологической
древности отдельных относящихся к нему образований, так как оба типа
длительное время сосуществовали в д.-и.-е. языке и параллельно
развивались во многих и.-е. языках.
После этих предварительных замечаний можно перейти к
рассмотрению этимологии отдельных и.-е. отглагольных образований с
суффиксальным *-п-.
Лит. agnus 'подвижный, быстрый'
Существующие этимологии этого слова не могут быть признаны
убедительными ни в фонетическом, ни в словообразовательном, ни в
семантическом отношении. Лит. agnus: 1) к д.-инд. agnis, лат. ignis, ст.-сл.
огнь 'огонь'; 2) к лтш. диал. nagns = agns и к лит. nagas 'гвоздь'; 3) к лит.
ogus, жемайт. vogus, agus 'горький', 'терпкий' (Fr., 2). В качестве
основного обычно выдвигается первое из приведенных объяснений.
Против него прежде всего свидетельствует наличие лит. ugnis 'огонь' —
слова, которое представляет собой соответствие приведенным выше и.-е.
образованиям с этим значением. Другие две этимологии являются еще
менее правдоподобными.
По своей словообразовательной структуре лит. agnus можно
отнести к ряду augnus 'большой' (augti 'расти'), barnus 'сварливый' (barti
'бранить'), glodnus 'гладкий' (glosti 'шлифовать'), saunus 'бравый,
прыткий' (sauti 'быстро бежать') и т. д. (см. также и другие примеры,
которые приводит П. Арумаа [201, 47]). В этом случае лит. agnus можно
рассматривать как отглагольное образование, восходящее к и.-е. корню
*ag- 'гнать', 'приводить в движение' (лат. ago, д.-греч. ауы, д.-инд. ajati
и др.). Ряд и.-е. производных корня *ag- имеет значение 'быстрый,
подвижный', причем иногда эти производные также являются
образованиями с суффиксальным *-п-: с.-ирл. an 'быстрый' < *agnos [383, 7; 380,
57], д.-инд. ajiras 'быстрый', ajanas 'погоняющий, двигающий', позд.
лат. agma, сохранившееся в ит. agina (aina) 'поспешность' [15, /, 89],
ст.-исп. ahina 'быстро' и др. [38, 19], лат. agilis, рум. ager 'быстрый'.
Несколько дальше, чем приведенные примеры из кельтского,
древнеиндийского, латинского и романских языков, отстоит от лит. agnus
д.-греч. axxoctvco 'быстро двигать(ся)'. Но если учесть, что
древнегреческие глаголы на -aivco часто восходят к древнейшим наречиям на *п-
(Xltccx < *lipn : Xlttouvco, atya < *sign : aiyaivto и т. п.), а этим наречиям
соответствовали прилагательные на *-по- (тсиха : uuxvo<; и т. п.), то
д.-греч. axxoavco также окажется возможным сблизить с лит. agnus.
Корень в обоих случаях один и тот же (*ag-), в том и в другом случае
221

налицо формы суффикса, близкие д.-и.-е. суффиксу отглагольных
прилагательных *-по-. Только в греческой форме этот суффикс
присоединяется не непосредственно к корню *ag-, а к основе образованного от
того же корня отглагольного прилагательного -осхто?. Наконец,
отношение лит. agnus (u-основа) к с.-ирл. *agnos (е/о-основа) аналогично
отношениям между литовскими образованиями darnus — dafnas
'стройный', glodnus — glodnas 'гладкий', drungnus — drungnas 'теплый' и др.
(подробнее об этимологии лит. agnus см.: [134]).
Ирл. bran 'отруби', ст.-сл. крлшьно 'пища'
Структура кельтских слов, как известно, с трудом поддается
словообразовательному анализу, так как эти слова по большей части
претерпевали серьезные фонетические изменения. Выше (с. 192-193) уже
говорилось о том, что ирл. bran — слово, не имеющее удовлетворительной
этимологии [133, 143-145], входит в надежно
засвидетельствованный фонетико-словообразовательный ряд: ирл. an 'быстрый' < *agno-
(ср.: лат. ago, д.-инд. ajati и т. д.), д.-ирл. fen 'повозка' < *ueghno- (ср.:
лат. veho, д.-инд. vahati), ирл. bron 'горе, забота' < *brugno-, stan
'олово' < *stagno-, sen 'благословение' < *segno-, гёп 'пядь' < *regno-
и т. п. [383, 10-15]. Кельтская топонимика и антропонимика дают
массу примеров с аналогичными фонетическими изменениями: ирл.
Artan < Artagnos, Broccan < Broccagnos, Corcan < Curcagnos и мн. др. [29,
I—III, passim], причем это изменение частично засвидетельствовано
в письменных памятниках.
Соотнесенная с указанным фонетическим и словообразовательным
рядом реконструкция ирл. bran < *bragno- может быть подтверждена,
во-первых, наличием таких кельтских слов, как валл. brag 'солод'
и галл, bracem (вин. п. ед. ч.) 'вид муки'. Эти образования говорят
о наличии в кельтских языках слов с корнем *brag-, имеющих
значения, близкие к значению 'мука, размолотое зерно'. Во-вторых, в пользу
приведенной реконструкции говорят и отдельные
засвидетельствованные в памятниках латинского языка значения глагола frang5, корень
которого в фонетическом плане полностью соответствует кельт. *brag-.
Как показывает употребление лат. frango, корень frag- (кельт, brag-,
и.-е. *bhrag-) наряду со значением 'ломать, крушить' мог иметь также
значение 'дробить, толочь, молоть'. Применительно к процессу
обработки зерна этот глагол обычно означал 'молоть'. Так, например,
Плиний Старший писал, что греки hordeum... molis frangunt
('размалывают ячмень жерновами'. — Plin., Hist. nat. 18, 72). В другом месте у
того же Плиния говорится: tritici grana molis frangunt ('размалывают
жерновами зерна пшеницы'. — Там же, 18, 116). Приведенный
материал позволяет предполагать, что ирл. bran < *bhragno-
первоначально имело значение 'растертое, размолотое (зерно)', т. е. фактически =
'мука вместе с отрубями'. Позднее, когда отруби стали отделяться от
чистой муки, это слово в кельтском стало означать не муку с отрубя-
222

ми (ср.: д.-англ. ЬгапЪтей 'хлеб из муки с отрубями' = лат. panis furfurius
[43, /, 1052]), а просто 'отруби'.
Ст.-сл. крашьно и родственные славянские слова обычно
сопоставляют с лат. far 'полба, мука', farina 'мука', гот. barizeins 'ячневый,
ячменный', д.-исл. barr, д.-англ. bere 'ячмень' и др. (Vas., I, 110).
Перечисленные слова, в свою очередь, нередко возводятся к и.-е. *bhares-,
*bhars-, *bhrs- 'острый' (Пр., I, 43). Сколь ни убедительны на первый
взгляд эти сопоставления, они все же вызывают некоторые сомнения.
Во-первых, древнейшие славянские образования на -но, если
исключить слова с неясной этимологией, обычно являются
отглагольными, а не отыменными (ср.: рус. зерно, руно, волокно, сукно, пшено,
вено и др.). Во-вторых, предполагаемое первоначальное значение браш-
но = 'ячневое' не имеет никаких следов в славянских языках, где это
слово чаще всего означает 'мука' (срб.-х. брашно, болг. брашнд, укр.
борошно и др.), а в отдельных диалектах русского языка — 'ржаная
мука' (Д., I, 118). Наконец, из всех приведенных выше и.-е.
соответствий только гот. barizeins может быть сближено со ст.-сл. крлшьно в
словообразовательном отношении. Причем и здесь нет полного тождества:
готскому i нет соответствия в старославянском слове, а гот. ei
фонетически не соответствует старославянскому ь.
Попробуем подойти к вопросу об этимологии ст.-сл. Ердшьно с
другой стороны. Конечная суффиксальная часть этого слова -шь-но может
быть сопоставлена с такими и.-е. образованиями, как д.-инд. saksanas
'побеждающий' (sah- 'побеждать'), д.-прус. po-waiseni- 'совесть' (waid-
'знать') и мн. др. [222,11(1), 267-269], где между суффиксальным -п- и
формантом -s- наличествует гласный. Поскольку в таких надежных в
этимологическом отношении образованиях, как ст.-сл. лоуна (<*louk-s-na)
и строуна (< *stroug-s-na), гласный между -s- и -п- отсутствует, его
появление в ст.-сл. крлшкно можно объяснить скоплением согласных,
которое имело бы место в этом слове в случае отсутствия в нем ь.
Следовательно, корень данного слова должен был оканчиваться на взрывной
смычный, что позволяет реконструировать праславянскую форму *borg-
si-no, в которой отсутствие i привело бы к скоплению согласных г, g, s и
п. Выпадение смычного g перед s в этой форме аналогично подобному
же изменению в ст.-сл. лоуна, строунл, Д.-прус. po-waiseni- (корень waid-)
и др. Таким образом, ст.-сл. врашьно и ирл. bran могут быть возведены
к одному и тому же и.-е. корню с детерминативом -g- (по Э. Бенвенисту,
в одном случае это будет «расширитель», а в другом — суффикс), формы
которого (кельт. *br-ag- и праслав. *bor-g-) относятся друг к другу, как
и.-е. *pr-ek к *per-k. Кельт. *brag-no- отражает форму без -s- (тип ст.-сл.
Cb-Ht < *sup-no к сьпати), а ст.-сл. *borg-si-no- отражает тип,
представленный в д.-прус. -wai-seni- (*-uaid-se-ni-).
Обе предлагаемые этимологии (ирл. bran, ст.-сл. крашьно) входят в
один из наиболее надежно засвидетельствованных изосемантических
рядов: и.-е. *bherg- /*bhreg- (ср.: лат. frango) 'раздроблять,
размалывать' — ирл. bran, ст.-сл. крашьно 'отруби, мука' (—> 'пища'); лит. malti,
223

гот. и д.-в.-п. malan, ирл. melim, брст. malaf, рус. молоть, лат. molere
'дробить, молоть', хет. malanzi 'дробят', арм. malem 'дроблю,
разбиваю' и др. — лит. miltai (мн. ч.), д.-прус, meltan, д.-в.-н. melo, алб. miel,
рус. no-мол, срб.-х.млёво, кимр. blawd (bl- < *ml-; ср.: рус. блинъ <млинъ)
и др. 'мука'; д.-инд. pinasti 'дробит, толчет', ст.-сл. пьхати 'толочь',
лит. paisyti 'толочь ячмень', лат. plnso (ср.: pistor 'мукомол'), д.-греч.
пх'шоы 'размалываю' и др. —д.-инд. pistam, перс, pist 'мука', д.-греч.
■ктю&чт} 'ячневая крупа', итсст^а 'обдирное зерно', ст.-сл. пышно 'мука',
д.-в.-н. fesa 'отруби, шелуха от зерна' и др. Так как ячмень
употреблялся в пищу в виде раздробленных зерен (мелкий помол — ячневая мука,
крупный помол — ячневая крупа), становится ясной связь между ст.-сл.
крдшьно 'мука' и гот. barizeins 'ячневый' (букв, 'размолотый'; ср.:
д.-греч. TTTtccrco 'размалываю' и nxtadcvT) 'ячневая крупа'). Ячмень как
основной продукт для приготовления пива или родственных ему
напитков объясняет происхождение валл. brag 'солод' (ср.: д.-греч. пхюащ
в значении 'ячный напиток'). Наконец, семантика ирл. bran 'отруби'
полностью совпадает с д.-в.-н. fesa 'шелуха от зерна'. Таким образом,
изложенная этимология и в плане реалий представляется более
приемлемой, чем возведение ст.-сл. врдшьно к гипотетическому и.-е. корню
*bhares- 'острый' или даже 'быть острым' — возведение, в
правдоподобности которого уже высказывались сомнения (см., например: [376,
68]. — Более подробно этимология ирл. bran и ст.-сл. врдшьно
рассмотрена в статьях [133] и [137]).
Ст.-сл. врАнд 'борона'
Традиционное сопоставление этого слова с и.-е. корнем *bher- / *bhor-
'резать', 'острый' в принципе не вызывает возражений. Сомнительным
представляется лишь непосредственное производство ст.-сл. врднд от
этого корня, а также семантическое истолкование слова, связанное
с представлением об орудии с острыми зубьями. Сопоставление с
наиболее близкими в генетическом плане образованиями: рус. диал.
борозда 'борона' (Д., I, 116), полаб. bordza и bordza 'он боронит' [39,
19], лтш. bifzt 'крошиться, дробиться' (M.-End., I, 300), befzt
'растирать' (Я. Эндзелин также сопоставлял последнее слово с рус. борона. —
M.-End., I, 280), лит. birzis 'борозда на пашне' (обычно готовая для
посева, т. е. обработанная бороной) и др. — дает возможность внести
коррективы в общепринятую этимологию ст.-сл. крднд как в
словообразовательном (наличие детерминатива -g-), так и в семантическом
отношении (исходное значение 'раздроблять', а не 'острый' или 'резать').
Таким образом, соответствующая праславянская форма может быть
реконструирована как *borg-s-na 'раздробляющая, дробило' (ср.: рус.
диал. дробило 'чекмарь, колотушка для разбивания сухих комьев на
пашне.' — Д., I, 493) подобно тому, как ст.-сл. лоунд < *louk-s-na
'светящая, светило'. В словообразовательном плане ст.-сл. врднд < *bhorg-
s-na относится к врдшьно < *bhorg-si-no- точно так же, как д.-прус. waisna
224

'знание' < *uaid-s-na относится к po-waiseni 'совесть' < *uaid-se-ni-,
причем в обоих случаях имело место выпадение смычного перед s19.
В семантическом плане изложенная этимология может быть
подтверждена, во-первых, тем общеизвестным фактом, что названия
древнейших орудий давались обычно не столько по внешнему признаку (хотя
подобные случаи спорадически также встречаются), сколько по тому
основному действию, которое это орудие производит: лит. kirvis
'топор' (ср.: kifsti 'рубить, вырубать'), kaltas 'долото' (ср.: kalti
'выдалбливать'), ст.-ел. жр'ьн'ы. (ср.: лит. gurti 'крошиться') и т. п. Такие русские
образования, как колун, тесак, тесло, било, секира, резец, грабли,
долото и мн. др., относясь по своему происхождению к различным
хронологическим пластам лексики, дают наглядное представление о
большой устойчивости подобного рода словообразовательно-семантической
модели. Ст.-сл. Ерднд по своей структуре может быть отнесена к
словообразовательному ряду производных с суффиксом *-па типа ст.-сл. елиз-
на, КЛТ.НД, лоунл, строунл, стрлнд, cttjna (см. с. 226 ел.), и/Ьмд и др.
Отглагольный характер этих образований достаточно очевиден, если
принять во внимание этимологию перечисленных слов. Возведение
ст.-сл. врднд к глагольному корню со значением 'раздроблять'
подтверждается не только фонетико-словообразовательной реконструкцией,
но и лексическими данными; ср., например, рус. диал. борона
'большой ручной золотопромывальный стан' (Д., I, 117), а также технический
термин боронка 'прибор, применяющийся в золотой и платиновой
промышленности для протирки золотосодержащих песков' (Техническая
энциклопедия. — М., 1928. — Т. II. — Стб. 680). Употребляемые в
золотопромышленности соответствующие орудия для дробления породы
и протирки песка представляют собой толчеи с пестами или бегунами,
и внешне они ничем не напоминают борону. Термины борона и
боронка, восходящие, видимо, к старинной лексике русских старателей, были
образованы не на основании внешнего сходства, а благодаря сходству
действий, производимых золотопромышленным и
сельскохозяйственным орудиями (дробление комьев золотосодержащей породы :
дробление комьев земли на пашне).
Итак, основная функция, которую выполняет борона, заключается
в раздроблении, размельчении комьев земли и в разрыхлении
поверхностного слоя почвы. Сходные функции выполняет и употребляемая в
золотопромышленности боронка. Рус. диал. дробило (в землепашестве)
и толчеи (в золотопромышленности) — орудия, аналогичные бороне и
боронке как по своим функциям, так и по значению соответствующего
глагольного корня. Следовательно, восстановленная на основании фо-
нетико-словообразовательного анализа этимология ст.-сл. врднл
подтверждается и в семантическом отношении.
19 Рус. диал. брашенье 'вспаханная нива' [6, б], видимо, представляет собой
позднюю метафору, а поэтому данное слово не может быть использовано для
доказательства непосредственной семантической связи между ст.-сл. врднд (врдздл) и Брдшьно.
Откупщиков
225

В пользу этой этимологии говорят также и отдельные факты
употребления и.-е. слов, образованных от корня *bherg- / *bhreg-
'раздроблять'. Так, лат. frangere glebam (glebas) bidentibus 'обрабатывать
мотыгами пашню' (ср.: Verg., Geor., II, 400; III, 161) буквально означает
'разбивать (раздроблять) мотыгами комья земли'. В немецком языке и.-е.
корень *bherg-/*bhreg- сохранил близкое значение в den Acker brechen
'распахивать пашню', Bruch 'пахотная земля', brachen 'поднимать пар'
(ср.: Brachfeld 'поле под паром'). Нем. Brecher и англ. breaker
'дробилка' по своему значению и отчасти по способу образования напоминают
рус. дробило и золотопромышленные термины борона и боронка.
Наконец, от того же корня *bherg-/ *bhreg- в английском языке
образованы слова brake 'большая борона' и to brake 'разбивать комья (бороной)'.
Последние примеры особенно показательны, так как здесь имеет место
не только полное семантическое, но и генетическое совпадение между
ст.-сл. крднд и англ. brake. В то же время и.-е. корень *bher- без
детерминатива -g- ни в одном и.-е. языке не дает образований со значением
'борона'.
Ст.-сл. стЬнд, рус. стена и др.
После появления работы В. Р. Кипарского, кажется, уже никто не
считает ст.-сл. стйнд заимствованием из германского [264,85-86].
Обычно ст.-сл. ст'Ьнл и соответствующие ему слова в других славянских
языках рассматривают как образования, родственные гот. stains 'камень',
д.-греч. (ma, axiov 'камешек, галька' и т. д. (см.: [301,11, 446; 51,281; 8,
608; 34, 744]; Vas., Ill, 10; Рок., 1011; и др.). Наиболее слабой стороной
данной этимологии является сторона семантическая. Вот что в связи с
этим писал А. Г. Преображенский: «Если эти сопоставления верны, то
первоначальное значение стена собирательное: груда, куча, масса
камней, отсюда каменная преграда, каменная стена» (Пр., II, 410—411)-
Однако подобное объяснение сталкивается с затруднениями реального
характера. Против этой этимологии, ставшей почти общепризнанной,
серьезные возражения выдвинули А. Брюкнер и В. Махек: во-первых,
согласно данным археологии, древние славяне имели не каменные, а
деревянные или глиняные стены; во-вторых, в славянских языках для
обозначения каменной стены имеется особое слово: ст.-ел. зьдъ, ерб.-х.
зйд, чеш. zed' [21, 529; 36, 472]. Эти возражения, опирающиеся на
надежные исторические и языковые факты, делают предположение об
исконном родстве ст.-сл. ст'Ьнл с гот. stains малоправдоподобным.
Хорошо известно, что археологические данные имеют важное, зачастую
первостепенное, значение при определении этимологии слов,
связанных с материальной культурой народа. Именно исходя из реалий, Р. Ме-
рингер дал лучшую из своих этимологии: нем. Wand 'стена' <— winden
'плести' [309,189-142]. Подобное же происхождение имеет, например,
монг. хэрэм 'стена' <— хэрэх 'сплетать, связывать сплетением', а также
рус. плетень, плот и оплот (ср. глагол плести).
226

Попытка А. Брюкнера решить вопрос об этимологии ст.-сл. ст'Ьнд
путем сопоставления данного слова с лит. siena и лтш. siena 'стена' не
может быть признана удачной, так как, кроме совпадения в суффиксе
(-па) и одинакового значения, у этих слов нет ничего общего.
Начальное st- в славянских словах не может соответствовать балтийскому s-.
В то же время начальное s- в балтийских словах не может быть
вторичным. Об этом свидетельствует этимология лит. siena (к sieti 'связывать'
[370, 218]) и лтш. siena (к siet — M.-End, III, 858), а также финские
заимствования из древнебалтийского: фин. seina и эст. sein 'стена' (Fr.,
782-783). Наконец, древнебалтийский дифтонг ei (ср. приведенные
финские заимствования) не может соответствовать старославянскому Tfe.
Таким образом, вопрос об этимологии ст.-сл. стЪнд, по существу,
остается открытым. Но прежде, чем перейти к этимологическому анализу этого
слова, необходимо рассмотреть основные типы славянских
образований с суффиксом *-по-, (*-па).
А. Лескин, рассматривая старославянские образования с суффиксом
*-по-, отметил, что среди них нет надежных примеров, у которых
суффикс присоединялся бы к консонантной основе [285, 210]. Это
правильное наблюдение может быть проиллюстрировано следующими
примерами: rpT^HTi, крънъ, млинт», пл'кнъ, сънч., станъ, чр^нъ (муж. р.);
клънд, коунд, лоунд, п'Ьнд, стрлнд, строунд, ц'Ьнл (жен. р.); вино, в'Ьно,
дъно, зрьно, лоно, роуно, сЬнО (ср. р.). Замечание А. Лескина в основном
является верным, если рассматривать приведенные (а также и другие
относящиеся сюда) слова в синхронном плане. Несколько иную картину
даст реконструкция праславянских, а тем более и.-е. форм. У
значительной части перечисленных образований в праславянском перед
суффиксальным п находился плавный 1 или г. Надежные и.-е. соответствия
говорят о том, что в ст.-сл. cbHT* (см. с. 220) и дъно перед носовым суффиксом
были утрачены смычные р и Ь. Реконструкция ст.-сл. дъно < *dub-no-
подтверждается с помощью кимр. dwfii 'глубокий', гот. diups 'глубокий',
лит. dugnas < *dubnas, ср.: dubus 'глубокий', dubti 'впадать, оседать' [370,
217] и др. Следовательно, ст.-сл. скит» < *sup-no- и дъно < *dub-no-
позволяют сделать вывод о том, что какая-то часть славянских образований
с суффиксом *-по- утратила конечный смычный своего корня. Из числа
подобного рода слов, имеющих надежную этимологию, можно
привести, например, д.-рус. тонга и рус. за-топ (< *Юр-пъ).
Не менее важную словообразовательную модель отражают и такие
старославянские слова, как лоунд и строунд. Правда, П. Я. Черных,
например, допускает в первом случае возможность заимствования из
латинского [190, 54]. Однако подобное предположение было бы очень
трудно обосновать. Во-первых, остаются неясными реальные пути
такого заимствования. Во-вторых, у ст.-сл. лоунд и лат. Шпа разные места
ударения, причем старославянская форма отражает более древнее
ударение, соответствующее обычному в и.-е. образованиях месту тона на
суффиксальной части слова. Кроме того, ст.-сл. лоунд входит в
надежно засвидетельствованный в славянских языках древний словообразо-
227

вательный ряд, который почти не сохранился в латинском языке (см.
гл. I—II). Наконец, слово луна и его производные имеют широкое
распространение в диалектах русского языка, обладая при этом рядом
значений, которые неизвестны латинскому языку, но которые хорошо
объясняются общепринятой и.-е. этимологией рассматриваемых слов: луна
'зарево, зарница', лунь 'тусклый свет', 'блеск', 'белизна', лунйть
'светить слабым белым блеском' (Д., II, 273) и т. д. То же самое
наблюдается и в других славянских языках; ср., например: чеш. luna, пол. lima,
укр. луна 'зарево'. Сюда же, возможно, следует отнести и рус. лунь 'Falco
rusticulus'. Эта птица (особенно самка), как известно, выделяется
своим белесовато-пепельным оперением (ср.: рус. седой как лунь). Во
всяком случае данная этимология, предложенная еще Н. В. Горяевым
[4, 194], гораздо убедительнее, чем сопоставления с рус. лупить или
с д.-инд. lunati 'режет' и т. п. (Пр., 1,478-479). В латинском языке слово
Шпа объединяет значения, соответствующие ст.-сл. aoyha и лгксАць.,
а поэтому производные данного слова дают здесь совсем иную
картину: lunatus, lunaris 'серповидный', Шпб 'сгибаю' и т. п. Все эти факты
говорят о несостоятельности предположения о заимствованном
происхождении ст.-сл. aoyha.
Этимология ст.-сл. AOVfHA не вызывает сомнений. Такие соответствия,
как авест. raoxsna- 'блестящий', raoxsnu 'свет, блеск' (ср. значения
'зарево' и 'блеск' в славянских языках), д.-прус. lauxnos (мн. ч.) 'звезды',
д.-греч. ~kE\)xoq 'светлый',Xu^vo? 'светильник', лат. Шх 'свет', luna 'луна,
месяц', д.-ирл. luan 'луна' и др., не только дают возможность
восстановить исходную форму *louk-s-na 'светящая, светило', но и позволяют
соотнести ее с надежно засвидетельствованным глагольным корнем
*leuk-/*louk- 'светить' (ср.: лат. Шсбге, ст.-сл. -лоучдти и др.).
Изложенная этимология в настоящее время принята во всех
этимологических словарях.
Та же самая словообразовательная модель представлена в ст.-сл.
CTpOYHA < *stroug-s-na (Vas., Ill, 32). Лат. struo, striixi 'кладу рядами',
'строю' дает хорошее представление об этимологии этого слова. В ст.-сл.
CTpoY-HA / лат. m-stru-mentum (< *-stroug-s-mntom), как и в ст.-сл. aoy-ha /
лат. lumen 'свет', нашло свое отражение одно из самых
распространенных и.-е. суффиксальных чередований *-no- / *-men- (см. 53-54), что
лишний раз свидетельствует о правильности приведенной этимологии.
А. Мейе, перечисляя образования типа ст.-сл. aoyha, сънъ, гр^нт.,
AvfewA, и/кнА, писал: «Ни одно из этих образований в славянских языках
не продуктивно» [118, 283]. С другой стороны, все перечисленные слова,
а также, например, ст.-сл. лыть, сынт», ггкнд, клъна, зрьно и др. имеют
надежные и.-е. соответствия. Отсюда следует естественный вывод о том-
что указанные типы славянских образований с суффиксом *-по-
представляют собой реликты и.-е. или по крайней мере праславянского
состояния, а поэтому все попытки этимологизировать такого рода слова,
исходя из сравнительно поздних (хотя бы исторически и древнейших)
словообразовательных моделей, заранее обречены на неудачу.
228

Д.-и.-е. словообразовательный тип *louk-s-na, сохранившийся во
многих и.-е. языках, довольно широко представлен в области балтийских
языков, где, видимо, далеко не все образования этого типа могут быть
возведены к и.-е. периоду. Последнее обстоятельство позволяет думать,
что продуктивность рассматриваемого типа образований еще не была
утрачена в балто-славянскую и прабалтийскую эпоху. Иначе было бы
трудно объяснить наличие довольно большого количества литовских
образований этого типа, не имеющих соответствий ни в одном другом
и.-е. языке. Наряду с приведенным выше примером д.-прус, lauxnos
'звезды', имеющим надежные и.-е. соответствия, можно отметить также лит.
lupsna 'кожура' — к lupti 'сдирать, обдирать', reksna 'крик, плач' — к rekti
'кричать', valksna 'тоня, одна закидка невода', valksna 'отволока' — к vilkti
'тащить, волочить'. К этому же типу образований относятся лит. liepsna
'пламя', malksna 'дранка', mauksna 'глоток' и мн. др. (см.: [370,215-220]).
В большинстве случаев группа смычный + s перед п в литовском языке
сохраняется в отличие от латинского, кельтских и славянских языков.
Однако дентальный перед s выпадает и в литовском: varsna 'отвал
плуга' < *vart-sna—к versti 'переворачивать', esnus 'прожорливый' < *ed-
snus — к eda, esti 'есть'. То же самое наблюдалось, видимо, и в древне-
прусском языке, где наряду с lauxnos (с сохранением смычного перед s)
засвидетельствовано изменение waisna < *uaidsna. Интересно отметить,
что подобная особенность (сохранение заднеязычного, но выпадение
дентального перед -sn-) наблюдается и в германских образованиях
рассматриваемого типа: гот. ga-reh-s-ns 'Anordnung' (и.-е. *reg-; ср.: лат. rego
'управляю'), но гот. ana-bu-s-ns 'поручение, приказание' (ср.: biudan
'предлагать, приказывать').
Наличие довольно обширного славянского словообразовательного
ряда на -нь, -нл, -но, представляющего собой реликты и.-е. состояния,
а также надежно установленные и.-е. по своему происхождению
этимологии ст.-сл. лоунд и строунл, естественно, приводят к выводу о том,
что какая-то часть славянских образований с суффиксом *-по- (*-па)
должна отражать древнюю и.-е. словообразовательную модель типа
*louk-s-na. Выше уже было рассмотрено происхождение ст.-сл. врднд
(< *borg-s-na). Отнесение этого слова к словообразовательному ряду
*louk-s-na, *stroug-s-na позволило уточнить традиционную этимологию
ст.-сл. врднд как в словообразовательном, так и в семантическом
плане. К тому же самому словообразовательному типу можно отнести
также И СТ.-СЛ. CTTiHd.
Реконструкция стЪнл < *steg-s-na позволяет возвести данное слово
к широко распространенному и.-е. корню *(s)teg-/ *(s)tog-. Этот корень
надежно засвидетельствован в большинстве и.-е. языков: д.-инд.
sthagayati 'покрывает, скрывает, окутывает', sthagitas 'запертый (о
двери)', д.-греч. атвусо 'покрываю, прячу', 'задерживаю', 'защищаю',
(сг)теуо?, (а)т£ут) 'крыша, кровля', 'дом', ахеу(а)6<; 'покрывающий',
'защищающий', 'покрытый', 'защищенный',noXic, axeyavvj
'укрепленный город', a-ueyvov 'крыша', 'дом', 'палатка', лат. tego 'покрываю,
229

защищаю, окутываю', tectum 'крыша', 'дом', tignum 'балка' (<—
'покрытие'; ср.: Lucr., II, 191; VI, 240; Caes., В. С, II, 9), contignatio
'бревенчатое перекрытие', 'стропила', tegula 'черепица' (во ми. ч. 'крыша'),
teges 'покрывало', 'циновка', toga 'тога', teglle 'покров, покрывало',
'одежда', tegimentum 'покров', 'одежда', 'навес, кровля', teg(i)men
'одежда', 'покров', 'навес', 'прикрытие, защита', д.-в.-н. decchen (нем.
decken), д.-исл. pekja 'покрывать', д.-в.-н. decchi (нем. Decke) 'потолок,
крыша', кимр., корн, to (< *togo) 'крыша', лит. stogas 'крыша', д.-прус.
stogis 'крыша', ст.-сл. стогъ 'кладь сена или хлеба', остегт. 'одежда'
и др. Согласно реконструкции сгЬнд < *steg-s-na, первоначально это
слово означало 'прикрывающая', 'защищающая' (ср. д.-греч.
отглагольное прилагательное атгучос, с тем же значением) подобно тому, как слово
*louksna означало 'светящая', a *bhorgsna — 'дробящая'. Долгий
гласный ё в корне ст.-сл. стгЬнд или был исконным (ср.: лат. tegula с той же
огласовкой корня), или (что более вероятно) явился результатом заме-
нительного удлинения после выпадения gs перед п.
Уже давно было замечено, что и.-е. корень *(s)teg- имеет два
наиболее распространенных конкретных значения: 1) 'покрывать жилище'
(особенно крышей) и 2) 'покрывать тело (одеждой)' (см.: [407, 20]).
Древнейшие жилища славян (как и других племен центральной и
северной Европы) представляли собой примитивные землянки: котлован
глубиной 1-1V2M, покрытый сверху кровлей. Иногда вокруг котлована
возводились невысокие стены, сооруженные из стволов деревьев.
Стены обмазывались глиной и перекрывались кровлей. Конструкция всего
жилища — это, по существу, конструкция его кровли, покрывающей
яму [122,248-249]. Естественно, что весь комплекс, состоявший из
элементарных стен и кровли, — комплекс, служивший прикрытием жилой
ямы, назывался словом, корень которого *(s)teg-/*(s)tog- имел
значение 'покрывать, крыть'. В ряде и.-е. языков это наименование
сохранилось за крышей (см. приведенные выше примеры из древнегреческого,
латинского, кельтских, балтийских и германских языков), в славянских
же языках оно удержалось за другой частью единой конструкции,
прикрывавшей древние жилища, — за стеной. В значении 'крыша' здесь
укрепились иные слова, но также связанные с синонимичным
глагольным корнем: кров, крыша. Следовательно, ст.-сл. ст'Ьнл не только в
фонетическом и словообразовательном, но также и в семантическом
отношении может быть возведено к и.-е. *(s)teg-/*(s)tog-.
Изложенная этимология проливает свет и на происхождение таких
неясных в этимологическом отношении образований, как ст.-сл. ст'Ьнь
и т'Ьмга (рус. тень). Различные попытки прояснить этимологию этих
слов (см.: [135,134-135]) до сих пор остаются безуспешными. «History
obscure» [22, 63], «slovo velmi nesnadne» [36, 472-473] и т. п. — вот
обычная этимологическая оценка ст.-сл. ст'кнь, т^кшд и родственных
славянских слов.
В словообразовательном плане ст.-сл. ст'Ьнд (*steg-s-na) относится
к ст'Ьнь. (*steg-s-nis) так же, как, например, лит. sluok-s-na 'волокно' -—
230

к sluog-s-nis 'слой, пласт', как лит. valk-s-na 'отволока' — к valk-s-nis
'тоня' или как lup-s-na — к lup-s-nis 'кожура' и т. п. Подобное
соотношение основ на -а (или на -о) и на -i- можно наблюдать и в таких
соответствиях, как рус. пелена — д.-прус, pleynis, д.-рус. Перунъ — д.-прус,
percunis 'гром', ст.-сл. вл'ънд —лит. vilnis 'волна'. Обратное
соотношение между балтийскими и славянскими формами засвидетельствовано,
например, в таких случаях, как д.-прус. deina — ст.-сл. дьнь, д.-прус,
strigeno 'мозг' — ст.-сл. стръжень и др. Наконец, ст.-сл. сосна — сосиь.
елдзнд— клдзнь, скврънд— сккрънь, чеш. hrana 'ребро' —рус. грань
и многие другие примеры подтверждают возможность сопоставления
ст.-сл. ст'Ънд и ст-Ьнь. И в фонетическом, и в словообразовательном
аспекте отношение между ст.-сл. *steg-s-na и *steg-s-nis полностью
совпадает с таким же отношением между приведенными выше формами
*louk-s-na (> ст.-сл. лоунд) и *louk-s-nis (> рус. диал.лунь 'тусклый свет',
'блеск на небе', 'белизна'). В семантическом плане ст.-сл. сткнь < *steg-
s-nis 'покрытое место' относится к корню *(s)teg- 'покрывать' так же,
как лит. deg-s-nis 'выгоревшее место, пожарище' относится к degu, degti
'гореть'.
Этимологическая связь, установленная между ст.-сл. ст^нд и ст'Ьнь,
может быть подтверждена и письменными источниками. В «Слове
Даниила Заточника» д.-рус. стгьнъ засвидетельствовано в значении
'стена': «трава блещанна растуще за стпнгю» (Срезн., III, 589). В
семантическом плане определенный интерес представляет также д.-рус.
застгьнь 'тень, umbra' (Срезн., I, 951). Кроме того, в архангельских
говорах русского языка встречаются слова стёнко 'тень' и стгьнокъ
'тень от предмета при солнечном или лунном свете' [11, 163, 167].
Эти факты свидетельствуют, во-первых, о наличии несомненной
генетической связи между рус. стгъна и стгьнъ, ибо стёнко и стгьнокъ,
имеющие основу на твердый согласный н, по своей семантике явно
примыкают к слову стгьнъ с основой на мягкий согласный.
Во-вторых, указанные слова из архангельских говоров дают достаточно
оснований для сближения слов стгъна, сткнъ со словом тгънъ,
поскольку оба приведенных архангельских слова полностью совпадают со
словом тгънъ по своей семантике.
Объяснение ст.-сл. чгЬнга, рус. тгънъ и других родственных
славянских слов в связи с изложенным выше материалом не встречает
затруднений, ибо эти слова без «подвижного s-» относятся к ст.-сл. ст'Ьнь. так
же, как, например, д.-рус. кора относится к скора. Наличие большого
количества форм с «подвижным s-» и без него — одна из характерных
особенностей и.-е. корня *(s)teg- 'покрывать': д.-греч. теут], xijoq и
отеут], сттеуо^ 'крыша, кровля', 'дом', лат. tegere, д.-в.-н. decchen
'покрывать' и д.-греч. сттёуы 'покрываю' и т. д. Ст.-сл. т'Ьнга и стгЬнь
Должны, видимо, дополнить собой этот перечень.
Труднее поддается объяснению другое, возможно также
относящееся сюда слово — ст.-сл. скнь. Мною уже высказывалось
предположение о контаминированном происхождении этой формы: *stenb —
231

*тёпь —» *seru> [135, J36-J37], хотя здесь не исключена также и
возможность позднейшего семантического сближения разных по своему
происхождению слов20.
Лат. frena 'удила', frenuscull 'язвочки'
В предыдущей главе в самых общих чертах было дано
фонетическое и словообразовательное обоснование реконструкции лат. frena (ср.
р. мн. ч.) 'удила' < *ghred-s-na, а также отмечена связь этого слова с
глаголом frendere 'растирать, дробить', 'скрежетать (зубами)',
подмеченная еще Варроном и принятая в этимологическом словаре А. Эрну и
А. Мейе. Во II и VII главах был рассмотрен также вопрос об
отношении лат. frena и frenuscull 'язвочки' к frementum 'струп'. Однако
большинство ученых придерживается в настоящее время иной этимологии,
предложенной Г. Курциусом [228, 257] и основанной на сопоставлении
лат. frena с д.-греч. &рт)ааа&а!. 'садиться', 9pavo<;, &povo<; 'сиденье,
кресло, трон', д.-инд. dharati 'держит, поддерживает', 'несет', dhartar 'тот,
кто несет, поддерживает', dhur 'часть ярма', dhurjas 'вьючное
животное'. Таким образом, лат. frena возводится к и.-е. корню *dher-
'держать', к которому относятся также лат. fretus и firmus. Иначе говоря,
лат. frena означает то, посредством чего останавливают или
удерживают лошадь [337, 641]. Сопоставление, выдвинутое Г. Курциусом, и ос-
20 Мне трудно согласиться с большинством тех критических замечаний, которые были
высказаны в адрес изложенной этимологии О. Н. Трубачевым [197а, 355]. Во-первых,
реконструкцию стгьна < *steg-s-na нельзя рассматривать как стремление «перенести
фонетические закономерности латинского на славянский», ибо речь идет не о латинской и
не о славянской, а о и.-е. словообразовательной модели. Выпадение группы смычный + s
перед суффиксом *-по- с удлинением предшествующего гласного отнюдь не является
особенностью латинской исторической фонетики. Поэтому сомнения О.Н.Трубачева
относительно возможности заменительного удлинения в славянском нельзя признать
основательными. Выше уже рассматривался данный вопрос в связи с и.-е. сигматическим
аористом (гл. III). К этому же вопросу придется еще неоднократно возвращаться в
настоящей главе. К сожалению, осталось непонятным, что хотел сказать О. Н. Трубачев
относительно названий тени в других и.-е. языках. Д.-греч. сшо., лат. umbra, рус. тень, гот. skadus,
лит. uksme, лтш. ijina и др. свидетельствуют о большой генетической и семантической
пестроте в образовании и.-е. слов со значением 'тень'. Наконец, упрек О.Н.Трубачева
в увлечении «формальной стороной реконструкции» я принимаю полностью, ибо считаю
максимальную формализацию одной из важнейших сторон этимологического
исследования. Не менее «формальными» были и изложенные мною выше этимологии рус. гнездо,
рамень, лат. frementum, лит. agmis и др. В то же время только полное отсутствие
представления о формальной структуре слова могло привести к появлению таких
этимологических сопоставлений, как рус. рамень — д.-англ. wrot 'хобот, рыло', лит. agmis 'быстрый' —
лат. ignis 'огонь', лит. nagas 'гвоздь' и т. п. Нельзя не признать основательными сомнения
О.Н.Трубачева относительно контаминированного характера слова сень, но, к
сожалению, другого более или менее убедительного объяснения этимологии этого слова пока
предложено не было. Рус. диал. простень, как справедливо заметил О. Н. Трубачев,
никакого отношения к рассматриваемой группе слов не имеет.
232

нованная на этом сопоставлении этимология лат. frena в настоящее время
стали почти общепризнанными (см.: [222, //, 259; 41, 512]; W.-H., I,
546-547; Рок., 253). Ф. Муллер и А. Вальде - Й. Гофман как в
морфологическом, так и в семантическом отношении сравнивают между собой
лат. frena и habenae. В словаре А. Вальде - Й. Гофмана лат. frena — и.-е.
*dher- сопоставляется с нем. Zaum — Ziehen, а также с д.-греч. jolKivoq,
где значение 'удила' рассматривается как восходящее к значению 'узда'
(W.-H., I, 546; [41, 512]). С фонетической точки зрения
этимологическое толкование, наиболее четко сформулированное в словарях Ф. Мул-
лера и А. Вальде - И. Гофмана, не вызывает никаких возражений. В этом
плане, как отчасти и в отношении словообразования, обе
рассматриваемые этимологии (<— *ghred- и <— *dher-) могут считаться
равноценными. Что же касается семантической стороны вопроса, то здесь
сопоставление лат. frena с и.-е. корнем *dher- представляется весьма спорным.
Категорическое утверждение Ф. Муллера и А. Вальде - И. Гофмана
о том, что в лат. frena значение 'узда' (Zaum) было первичным, а
'удила' (GebiB) — вторичным, не подкреплено достаточными аргументами.
Ссылка на нем. Zaum — ziehen неубедительна, так как нем. Zaum не
имеет значения 'удила'. Столь же неубедителен и пример с д.-греч.
yxkiMOQ, где утверждение о развитии значения этого слова от 'узда' к
'удила' остается бездоказательным. В «Илиаде» Гомера слово yjx.'Xivoc,
засвидетельствовано только со значением 'удила' (XIX, 393), в то же
время в новогреческом языке оно означает 'узда, уздечка'. Таким
образом, в истории древнегреческого языка развитие значений слова yoCkwoc,
шло в направлении, прямо противоположном тому, которое
предполагают Ф. Муллер и А. Вальде. А априорное утверждение относительно
того, что д.-греч. yakivoc, должно было первоначально обязательно иметь
только значение 'узда', а не 'удила', слишком субъективно и спорно,
чтобы на нем строить серьезные выводы. К тому же этимология д.-греч.
XaXivo?, как это признает и сам Й. Гофман, остается неясной [28, 411].
Таким образом, среди аргументов, высказанных противниками
этимологии лат. frena, предложенной Варроном, нет достаточно
убедительных доводов ни против связи этого слова с frendere, ни в пользу его
сопоставления с и.-е. *dher-. Какое же из двух имеющихся объяснений
этимологии лат. frena следует признать более приемлемым? По
существу все сводится к одному вопросу: какое значение лат. frena является
Первичным — 'удила' или 'узда'? В имеющихся памятниках
латинского языка употребительны слова с тем и другим значением, причем
следы вытеснения одного значения другим обнаружить, видимо, невозмож-
Ио. У Овидия (Frenaque magnanimi dente teruntur equi), а также,
Например, у Тибулла {frenos ore momordit equus) слово frena (freni) явно
'означает 'удила'. В других (более многочисленных) случаях это слово
Имеет значение 'узда, поводья'. Следовательно, словоупотребление не
ЦВроливает достаточно ясного света на этимологию лат. frena.
Производные freno и freriator также не дают ничего существенно нового. Так,
Глагол frenare означает и 'взнуздать' (т. е. 'вложить удила в рот лоша-
233

ди'), и 'надеть недоуздок'. Слово frenator 'укротитель' также может быть
объяснено любым из двух основных значений лат. frena.
В качестве одного из доказательств в пользу того, что изменение
значения лат. frena 'удила' —> 'узда' является более вероятным, чем
обратное изменение, может рассматриваться лат. lupati или lupata (мн. ч.
муж. и ср. р.) '(усеянные зубьями) удила'. Вот что об этом слове писали
еще древние комментаторы: «Lupata autem frena sunt aspera» (Porph., In
Horat, Carm., I, 8,7); «Lupati sunt freni asperrimi» (Isid., Orig., XX, 16, 2).
Едва ли можно сомневаться в том, что первоначально слово lupati
являлось определением к freni. В такой функции это слово
засвидетельствовано, например, у Горация: «Cur... Gallica пес lupatis temperet ora frenis?»
(Horat., Carm., I, 8, 5-7). Употребление лат. lupati (lupata) в функции
существительного — явление, несомненно, позднейшее, но ставшее уже
обычным в классической латыни. Причем существительное lupati
нередко само имеет при себе определение: «duris parere lupatis» (Verg.,
Geor., Ill, 208); «asper equus duris contunditur ora lupatis» (Ovid., Amor.,
I, 2, 15); «mordent aurea... lupata cervi» (Mart., I, 105, 4). Если уже у
Вергилия и Овидия слово lupati имеет при себе определение, значит к
концу I в. до н. э. оно довольно прочно обосновалось в категории
существительных. А поэтому сочетание frena lupata (в котором первое слово
означает 'удила', а не 'узда') относится, видимо, к достаточно
древнему (вероятно, к долитературному) периоду. Это также говорит против
предположения о том, что значение 'удила' у лат. frena является
позднейшим по сравнению со значением 'узда, поводья'.
Однако решающим аргументом, который можно привести в пользу
этимологии Варрона, служит то обстоятельство, что лат. frendere
'растирать', 'дробить', 'скрежетать (зубами)' — frena 'удила' входит в
надежно засвидетельствованный изо семантический ряд. Приведем
некоторые примеры. Германские языки: нем. GebiB (beissen 'кусать'), англ.
bit (to bite 'кусать'), дат. bidsel (bide 'кусать'), швед, betsel (bita 'кусать').
Романские языки: ит. morso (mordere 'кусать'), фр. mors (mordre
'кусать'), исп. bocado 'укус', 'прикус зубами', 'что-либо откусываемое
(прикусываемое) зубами' и 'удила, узда'. Та же самая картина наблюдается
в славянских языках: н.-луж. gryzadlo 'узда', 'мундштук', gryzda
'лошадиная узда, удило' при gryzas 'грызть, глодать', 'точить' [9, 338-339].
Тот же корень засвидетельствован в словен. grizalo 'удила' — слове,
восходящем к общеславянскому *gryzadlo [293, 414]. Словен. zobalo и
словац. zubadlo 'удила' образования подобного же типа независимо от
того, возводить ли эти слова к праслав. *zobadlo [293, 414-415] и
связывать, например, с срб.-х. зубати 'жевать', или же возводить их к
*zobalo и связывать со ст.-сл. зобати (д.-чеш. zobati) 'есть, кушать' [202,
575-576]. В сербохорватском языке подобным же образованием
является жвале 'удила' —жватати 'жевать'. Примеры такого рода можно
было бы и увеличить. Они имеются не только в и.-е., но также и в
других языках. Так, например, монг. хазаар 'удила, узда' этимологически
восходит к глаголу хазах 'кусать', а монг. зуизай 'кольца удил' — к зуух
234

'держать в зубах, хватать зубами', 'кусать'. Связь между лат. frena
и frendere после приведенных примеров напрашивается сама собой, тем
более что лат. frendere наряду с указанными выше могло иметь также
значение 'кусать', 'жевать', о чем свидетельствует лат. nefrendes 'еще
не умеющие кусать, жевать' (Varr., R. R., II, 4,17). В целом ряде случаев
приведенные выше слова, образованные от глаголов 'кусать' и т. п.,
кроме значения 'удила', имеют также значение 'узда, поводья': исп.
bocado, швед, betsel, англ. bit (ср.: to draw bit 'натянуть поводья,
остановить лошадь'), н.-луж. gryzadlo, монг. хазаар. Вряд ли во всех этих
случаях может возникнуть сомнение в том, что значение 'узда, поводья'
развилось здесь из более древнего значения 'удила'. Подобное
изменение значения слова вполне естественно. Например, англ. to draw bit
означало буквально 'натянуть удила'. Но удила натягивались во рту
лошади с помощью поводьев или вожжей. Отсюда to draw bit по
значению фактически совпало с to draw bridle или to draw rein. To же самое
имело место и в латинском языке: frerios adhibere или frenos remittere
'натянуть (опустить) удила' совпало по значению с habenas adhibere или
habenas remittere 'натянуть (опустить) поводья (вожжи)', а самое слово
frenl стало означать не только 'удила', но и 'узда, поводья, вожжи'.
Подобное же изменение значения имело место и в случае с русским
словом бразды [136, 141].
Основное значение лат. frena 'удила', хотя наряду с ним и возникло
новое значение 'узда, поводья', продолжало прочно сохраняться в
языке, о чем, в частности, свидетельствуют данные романских языков: ит.
rodere (mordere) il freno, исп. tascar el freno, фр. ronger son frein 'грызть
удила', порт, tomar о freio nos dentes 'закусить удила'. Приведенные
факты говорят о том, что отвергнутая большинством ученых варронов-
ская этимология лат. frena должна быть отнесена к числу наиболее
надежно установленных латинских этимологии.
# * *
Рассмотренные до сих пор в настоящей главе этимологии относятся
к тем и.-е. глагольным корням, которые в латинских причастиях на -tus
удлиняют свой корневой гласный. Эта весьма немногочисленная
группа корней имеет довольно большое количество производных с
суффиксом *-по-, которые не нуждаются в этимологическом обосновании: лат.
agnua, крит. ayvetv (корень *ag-), лат. lignum (*leg-), tignum, д.-греч.
aTeyvoc, ст.-ел. стегно (*steg-), лат. regnum, с.-ирл. гёп, гот. ragin, д.-греч.
opeyvu? (*reg-), гот. ga-brukans (*bhreg-), д.-греч. a-iSvo<;, д.-инд. vidnan
(*ueid-), cannas (*kad-), tunnas (*tud-), гот. itans, д.-инд. annas (*ed-), гот.
ufar-gutans (*ghud-) и др. Приведенные выше этимологии или
органически входят в этот же словообразовательный ряд (ср.: лит. agnus, ирл.
bran), или же относятся к той же в принципе модели, но имеют элемент
-s- между корнем и суффиксом (ст.-сл. крднл, крлшьно, егбнд, лат. frena).
В заключение рассмотрим несколько славянских этимологии, не
связанных с решением вопроса о законе Лахмана.
235

Ст.-ел. в*Ьно
«Em schwieriges Wort», — писал в связи с этимологией этого слова
М. Фасмер (Vas., I, 182-183). Трудность в данном случае состоит не в
отсутствии приемлемых объяснений, а в наличии двух различных,
примерно равноценных толкований, которые были выдвинуты еще в XIX в.
Согласно первому из них, ст.-сл. в'ено восходит к форме *uesno и
находится в родстве с лат. venus 'продажа', д.-греч. 3>voq (< *uosnos), д.-инд.
vasnam, арм. gin 'цена, плата'. Вторая этимология связана с и.-е.
корнем *ued(h)- 'вести' (—> 'уводить' —> 'брать в жены'): д.-греч. eSvov
и eeSvov (< *uednon) 'брачные дары, приданое', sSvoco 'снабжать
приданым' (= 'выдавать замуж'), sSvao^oa 'получать приданое', 'одарять
брачными дарами' (= 'брать в жены'), д.-в.-н. widomo, widemo, д.-англ.
weotuma, wituma 'цена', лит. vedu, vesti 'жениться', nauveda 'невеста',
д.-рус. водити жену, д.-инд. vadhus, авест. vaSu- 'невеста, молодая жена'
и др. М. Фасмер и Ю. Покорный в своих словарях отдают
предпочтение первой этимологии (Vas., I, 183; Рок., 1116,1173), О. Н. Трубачев —
второй [181, 144]. Нужно сказать, что первая этимология обычно
считается более убедительной в фонетическом отношении, вторая — в
семантическом. Против обоих толкований были выдвинуты серьезные
возражения фонетического характера: и.-е. *uesno- или *uesno- дало бы
ст.-сл. *вгЬсно или *кесно, а не в'вно (ср.: ст.-сл. ггЬснь, кдепь, оужасн-
жти, весна, где s сохранилось перед -п- [65, 757]). Точно так же и.-е.
*uedno- не могло дать ст.-сл. в'вно, ибо в противном случае
западнославянские языки сохранили бы d (ср., в частности: пол. wiano — без d
[166, XXVII, 327]). К этому следует добавить, что д.-греч. eSvov и
другие родственные слова не отражают продленной ступени огласовки
корня. Если признать, что ст.-сл. в*Ьно относится к этому же корню, то
долгота гласного "Б, оставшаяся до сих пор без удовлетворительного
объяснения, окажется непонятной. Именно поэтому, несмотря на всю
убедительность сопоставления ст.-сл. в'Ьно с д.-греч. eSvov в
семантическом отношении, большинство исследователей, исходя из
фонетических соображений, отказалось от данного сопоставления. Не получили
признания и другие попытки объяснить происхождение ст.-сл. в'кно.
К. Бругман возводил это слово к *ued(h)mno, но он не смог привести
ни одного примера для подтверждения возможности подобного
изменения на славянской почве [222, 77(7), 261]. В. Махек предполагает
изменение *uedno- > *uenno- > veno [36, 561], однако и эта
реконструкция остается чисто теоретической, ибо она не подтверждается другими
примерами такого рода изменений.
Между тем рассмотренная выше словообразовательная модель типа
*louk-s-na > лоунл позволяет устранить основное фонетическое
затруднение, так как форма *ued(h)-s-no- должна закономерно дать ст.-сл. к"Ьно.
Эта реконструкция объясняет и отсутствие d перед п в
западнославянских языках (возражение А. И. Соболевского), и долготу гласного *fe,
возникшую в результате выпадения -ds- перед п. Таким образом, ст.-сл.
236

BTitio и д.-греч. eSvov — общие по своему происхождению и по
значению слова, представляющие два параллельных словообразовательных
варианта, отражающих формы *ued (h)-s-no- и *ued(h)-no-,
отличающиеся друг от друга лишь наличием или отсутствием элемента -s-.
Случаи подобного параллелизма встречаются в и.-е. языках достаточно
часто: лит. sle-s-nas 'пологий' и sle-nas, talp-s-nus 'вместительный' и talp-
nus, dab-s-nus 'красивый' и dab-mis, лтш. ser-s-ns 'иней' и ст.-сл. cpii-Ht
[370, 219-225], ст.-сл. крд-шь-но и ирл. bran (*brag-no-), ст.-сл. ст^-на
(< *steg-s-na) и д.-греч. сттеу-voc (*steg-nos). Последний пример
особенно показателен, ибо он отражает в тех же самых языках
соотношение словообразовательных вариантов, которое было реконструировано
для ст.-сл. в'Ьно (< *ued(h)-s-no-) и д.-греч. SSvov (< *ued (h)-no-).
Ст.-сл. лоно
Это слово не имеет убедительной этимологии. Обычно ст.-сл. лоно
возводят к форме *lokno, которую сопоставляют с д.-греч. Aexdcvr] 'таз,
лохань', лат. lanx 'миска, чашка' или с д.-греч. Ао!;6<; 'косой, кривой,
изогнутый' и с рус. локоть (см. [315, 246; 8, 279]; Пр., I, 468). Согласно
этой этимологии, ст.-сл. лоно означало нечто изогнутое, косое. Едва ли
более удачными были и другие сопоставления: ст.-сл. лоно < *1орпо (ср.:
нем. Lappen 'тряпка, лоскут' и англ. lap 'пола' и 'лоно' [74, 147]);
лоно < *lotno (ср.: д.-инд. aratnis 'локоть' [317, /, 127]). Наконец,
предполагалась также связь ст.-сл. лоно с д.-исл. leggr 'нога, бедро' и с швед,
диал. lakka 'бежать' [351, 349-350]. В словарях Э. Бернекера, А. Валь-
де — Ю. Покорного и М. Фасмера все эти объяснения даны как
неубедительные, а заключение последнего «Herkunft unklar» (Vas., II, 57)
свидетельствует о том, что вопрос об этимологии ст.-сл. лоно до сих пор
остается открытым.
Мне кажется, что происхождение ст.-сл. лоно можно объяснить, если
исходить из предположения, что это слово представляет собой
морфологический вариант близкого по значению ст.-сл. ложесно (обычно
употребляется во мн. ч.) 'матка, утроба матери'. В словообразовательном
отношении анализ слова ложесно не вызывает особых затруднений: *log-
e-s-no- состоит из корня *log- (чередующегося с *leg-) 'лежать'
и 'класть', тематического гласного -е-, обычного для образований с
суффиксом *-по-, форманта -s- и суффикса -по-. Ст.-сл. лоно восходит к точно
такой же, но атематической форме *log-s-no- > лоно с обычным
выпадением группы смычный + s перед носовым. Правда, здесь
затруднение может вызвать объяснение корневого вокализма о вместо
ожидаемого а (с удлинением гласного после выпадения группы смычный + s).
Этот вокализм можно объяснить аналогическим воздействием
параллельной формы ложесно, а также известной неустойчивостью в
огласовке старославянских и древнерусских слов, начинающихся на л-:
ЛАКЪТЬ И ЛОКЪТЪ, ЛЛКАТИ И ЛОКАТИ, ЛАЛ\АТИ И ЛОЛЛАТИ, ЛАНИ И ЛОНИ,
лдхань и лохань. В какой-то мере этому мог содействовать и исконно
237

окситонированный характер ст.-ел. лоно (ср.: лоно' и лоно в русских и
украинских памятниках [92, 131]).
Итак, в соответствии с изложенной этимологией, первоначальное
значение у ст.-сл. лоно то же самое, что и у ложесно, — 'место, где
лежит плод', т. е. 'матка, утроба, чрево'. Отсюда легко объясняются и все
иные значения этого слова, засвидетельствованные в русском и других
славянских языках: 'pudenda', 'грудь' и др. Поэтому следует признать,
что прав был В. И. Даль, который, не касаясь вопроса об этимологии
рус. лоно, рассматривал его, однако, вместе со словами, образованными
от корня лег-1лог- (ср.: рус. лог, логово, ложбище и т. п. — Д., II, 262).
Видимо, тонкое языковое чутье не обмануло В. И. Даля, так как
именно глагольный корень *leg-/*log- лучше всего подходит для
объяснения этимологии ст.-сл. лоно, рус. лоно и соответствующих слов в
других славянских языках.
Ст.-сл. Л'кн'к 'ленивый', д.-рус. л^нь
Традиционное сопоставление с лтш. lens 'медленный, тихий,
спокойный' и лат. lenis 'нежный, мягкий' (см.: Vas., II, 31; W.-H., I, 782. —
Там же указана относящаяся к данному вопросу литература), по
существу, не проясняет этимологии славянских слов, ибо указанные
соответствия, в свою очередь, нуждаются в этимологическом истолковании.
Я. Эндзелин, касаясь этимологии лтш. lens, вообще не ссылается на
ст.-сл. Л'кнт. (M.-End., II, 460). В словаре А. Эрну - А. Мейе
выражается сомнение в правильности сопоставления лат. lenis и ст.-сл. л'Ьн'ь (Ег.-
М., II, 342-343, 351). Обычное сопоставление лтш. lens и лат. lenis
с д.-греч. Ay]8eIv 'быть усталым' (Hesych.) позволяет считать, что
славянские слова с их четко ограниченной и весьма специфической
семантикой восходят к какому-то иному источнику. В словообразовательном
плане ошибочным является предположение о том, что форма лгьнъ
представляет собой производную форму от лтнъ (КЭСРЯ, 180). Основы на
*-по- и *-ni это обычные параллельные образования, которые не
следует возводить друг к другу. К тому же древность формы лгьнъ
надежно подтверждается данными родственных славянских языков.
В. Ягич в связи с этим вообще считал, что славянские образования
отражают первоначальную основу на -i- (AfslPh, XXXI, 229).
Изложенный выше материал позволяет реконструировать исходную
форму д.-рус. лгьнъ в виде *leg-s-nis (ср.: рус. диал. лунь < *louk-s-nis,
ст.-сл. ст'кнь <*steg-s-nis и др.). В словообразовательном и
семантическом отношении д.-рус. лгьнъ можно рассматривать как форму,
параллельную рус. диал. леж-е-нъ 'ленивый человек, лежебока' (Д., II, 245;
[7, 103]). Формы *leg-s-nis (—» лгьнъ) и *leg-e-nis (—» лежень) относятся
друг к другу в словообразовательном плане, как лит. kep-s-nis 'жаркое' —-
к kep-e-nis 'печень', lup-s-na — к 1йр-е-па 'кожура' и т. п. Таким
образом, предложенная реконструкция является вполне приемлемой как в
фонетическом, так и в словообразовательном отношении.
238

В семантическом плане пол. leri 'лентяй': рус. диал. лежень
'лентяй' = рус. диал. лень 'налим' (е из гъ): лежень 'налим' [7, J03]. Вряд ли
имеется необходимость приводить здесь подробный изосемантический
ряд со значениями 'лежать' — 'лентяй'. Достаточно ограничиться
несколькими примерами: рус. диал. завалень 'лентяй' [6, 24], ляга
'ленивая баба' (Пр., I, 449), лежъ 'лежка, лень', лежака, лёженка, лёга
'лентяй' (Д., II, 245-246), срб.-х. лежак, чеш. lezak 'лентяй', лтш. lezna
'лентяй' (M.-End., II, 455) и мн. др. В то же время ряд производных
основы лгън- столь тесно связан в диалектах русского языка со
значением 'лежать', что едва ли во всех этих случаях следует исходить из
начального значения 'ленивый': лгьнйвка 'лежанка, широкая лавка у печи,
где лежат хворые', лгьноха, лгънуха 'лавка у печи', лгънушка 'лежанка'
(Д., II, 278). Таким образом, семантический анализ также указывает на
тесную связь между д.-рус. лгънь и родственными ему образованиями
с корнем * leg-/* log- 'лежать'.
Ст.-сл. жлънл 'Picus martius', рус. желна 'черный дятел'
Интересная этимология этих (и соответствующих славянских) слов
была предложена В. Махеком: жлъмд — к лит. gilti 'жалить' [291, 50-
51]. В семантическом плане В. Махек ссылался при этом на рус. дятел
(к долбить), лат. picus, нем. Specht 'дятел' (к корню *pik- 'клевать').
К сожалению, В. Махек не дал более подробного обоснования своей
этимологии и она совершенно незаслуженно была отвергнута
большинством ученых, которые по-прежнему продолжали исходить из
сопоставления ст.-сл. жат^на — жат^тъ, 'желтый' (см., например: [67, 110];
Vas., 1,416; [98, 106]; и др.).
Еще В. Махек указывал на то, что ни один из видов дятла не имеет
даже частично желтой окраски, а ссылки на генетическую близость
ст.-сл. жлътт. и зеленъ не могут считаться убедительными, так как и в
славянских, и в балтийских языках эти два цвета четко
разграничиваются (ср.: лит. geltas и zalias [291, 50]). Кроме того, как показало
детальное исследование Г. П. Клепиковой (которая, правда, принимает
традиционную этимологию рус. желна), в большинстве славянских
языков слово, соответствующее ст.-сл. жлъна, обозначает или дятла
вообще, или черного дятла [98, 106-111]. Вот как объясняет это
противоречие сама Г. П. Клепикова: «Название zblna... относилось первоначально
к дятлам светлой окраски. Затем оно могло распространиться на всех
дятлов, а затем, уже в истории отдельных языков, сузиться и
закрепиться за одним из видов дятлов, в том числе и за дятлом черной окраски»
[98, 106]. Здесь возникает естественный вопрос: не слишком ли это
объяснение сложно для того, чтобы его можно было признать
убедительным? Наличие определения зеленый, засвидетельствованного во
многих славянских языках для выделения именно этого вида дятлов
[98,108-111], также говорит против общепринятой этимологии
рассматриваемых слов.
239

В фонетическом отношении обе изложенные выше этимологии
являются равноценными. То же самое можно сказать и о
словообразовательном аспекте, имея в виду возможность возведения ст.-ел. жлънл
к корню gl- (—» лит. 'жалить') или к корню *gl-, от которого образовано
прилагательное жл'ътт». Однако словообразовательный аспект
исследования отнюдь не ограничивается лишь задачей отнесения данного
слова к тому или иному корню. Гораздо важнее установить связь с
родственными образованиями, которые могли бы подтвердить надежность
установленной этимологии.
По существу этимология ст.-сл. жл^на, предложенная В. Махеком,
осталась непонятой из-за того, что в ней видели обычно лишь
сопоставление с лит. gilti, gelti 'жалить', а дятлы, как известно, не жалят.
Между тем 'жалить' — это всего лишь одно из значений глагольного
корня, к которому восходит литовское слово. Если взять лит. gelda
'корыто', то здесь этот же корень имеет значение 'долбить, выдалбливать',
как и в случае с рус. диал. желнъ 'большое корыто для корма скота',
'колода', 'комяга', 'желоб' (Д., I, 530). Лит. gel-da/pyc. диал. жел-нъ
'корыто' отражают обычное (особенно в балтийских и славянских
языках) чередование суффиксальных d/n. Два значения корня *gel-/*gl-:
1) 'колоть', 'жалить' (лит. gilti, gelti, рус. диал. желдъ 'Ilex aquifolium —
см. гл. V) и 2) 'долбить' (лит. gelda, рус. диал. желнъ 'корыто') —
относятся друг к другу точно так же, как рус. колоть (ср.: рус. колючка и т. п.)
и генетически соответствующее ему лит. kalti 'долбить' (ср. рус. колода
'корыто'). К той же группе слов, что и рус. диал. желнъ, лит. gelda,
можно причислить также (с суффиксальным -Ь-) рус. желоб («ein
schwieriges Wort». — Vas., 1,429). С точки зрения современного
русского языка рус. желна 'долбила' и желнъ 'выдолбленный (сосуд), долбу-
ша' различаются между собой в залоговом отношении. Это
свидетельствует о значительной древности данных образований, поскольку они
отражают древнюю залоговую индифферентность суффиксальных де-
вербативов (см. с. 159-160). Предлагаемое объяснение позволяет
видеть в формах желна и желнъ не случайное совпадение в звучании,
а общие по своему происхождению образования.
Чередования суффиксов, которые были отмечены у образований
с корнем *gel-/*gl-, засвидетельствованы у слов со значением 'дятел':
чеш. диал. zlu-va/zlu-na, пол. диал. zol-na / zol-ga [98, 110-112].
Попытки объяснить эти формы как результат метатезы и контаминации
(zluva < *gblva < *vblga [291, 50]) едва ли можно признать удачными,
ибо приведенные примеры органически входят в систему славянских
суффиксальных чередований, которые были подробно рассмотрены в
гл. V; ср., например: zlu-na / zlu-va / zol-ga и рус. диал. пеле-на I пеле-ва I
пеле-га (см. также с. 136-137).
Итак, словообразовательный анализ подтверждает правильность
этимологии ст.-сл. жл*ънл, предложенной В. Махеком. Еще более
аргументированной оказывается эта этимология в случае привлечения
данных семантического характера. Изосемантический ряд 'желтый' — 'дя-
240

тел' в и.-е. (а также и в других) языках отсутствует. В этом отношении
традиционная этимология совершенно повисает в воздухе. В то же
время ряд 'долбить' — 'дятел' имеет очень широкое распространение.
Помимо примеров, приведенных В. Махеком (рус. дятел, лат. plcus, нем.
Specht), можно сослаться еще на следующие случаи: д.-греч. Spuo-xortoi
(6pvi&£<;),8puo-xoAa7TT7)i;, 8pu-x.6Aa.cp (Hesych.) — кхотстсо 'ударяю, бью',
хоАатсты 'ударяю клювом', д.-инд. darva-ghatas 'дятел' — к han-
'ударять', англ. wood-pecker, д.-в.-н. poum-heckel 'дятел' — к англ. to peck
'долбить клювом, клевать', нем. hacken 'долбить, клевать', укр. клюй-
дерево — к клювати [364,112-113], укр. довбач, рус. диал. долбила
'дятел' (Д., I, 460) — к долбить, лит. kopikai (мн. ч.) 'дятловые' (букв,
'долбилыцики'; ср.: kapoti 'долбить' — Fr., 218) и др.
Наконец, родственное ст.-сл. жат^нд образование — лтш. dzilna —
в связи с изложенной этимологией следует сопоставлять не с dzelts
'желтый' (M.-End., I, 550), а, как это отметил В. Махек [291, 50], с dzeTt =
лит. gelti 'жалить' (точнее с и.-е. *gel- 'долбить'. —Ю. О.). Та же самая
семантическая связь имеет место и у родственных балтийских форм
для названий дятла (обычно меньших размеров): лит. genys, лтш. dzenis,
д.-прус, genyx — к лит. geneti, лтш. dzenet 'обрубать ветки' (M.-End., I,
545) <— 'рубить', 'бить', 'ударять' (ср. с тем же корнем д.-инд. darva-
ghatas 'дятел' < *-ghan-tas). Отношение между лтш. dzil-na и dzen-is
может быть объяснено теми особенностями и.-е. корня с сонантным
исходом, которые были рассмотрены в гл. VI (варианты *gel- и *gen-).
Д.-рус. челнъ, челонъ 'лодка'
М. Фасмер возводил это слово к праславянской форме *сь1пъ и
указывал на соответствия: лит. kelnas 'рыбачий челн', 'паром', д.-в.-н. scalm
'navis', лит. kelmas 'Baumstamm' (а также 'пень, колода пчел'. — Ю. О.)
и др. (Vas., Ill, 311). Однако одних данных соответствий для
установления этимологии слова явно недостаточно. Поэтому прав П. Я. Черных,
когда он пишет, что происхождение д.-рус. челнъ остается
невыясненным. В то же время вряд ли можно признать удачным сопоставление с рус.
клен (челнъ 'кленовая лодка-однодревка'), которое П.Я.Черных делает
вслед за А. И. Соболевским [190, 135]. В литературе уже давно было
отмечено, что лодки древних индоевропейцев представляли собой «nicht
anders als ausgehohlte Baumstamme» [360, 403]. Языковые свидетельства,
подтверждающие это, «почти бесчисленны» [287, 34]. Однако
конкретные семантические пути возникновения и.-е. слов со значением 'лодка'
иногда устанавливаются при этом неточно. Обычно реконструируемая
семантическая модель выглядит следующим образом: 'рубить' —> 'ствол',
'бревно' —> 'лодка'. Последнее семантическое изменение
рассматривается обычно как результат метонимии (pars pro toto). Действительно,
случаи подобного рода метонимии засвидетельствованы в и.-е. языках: нем.
Einbaum (= рус. однодревка), ит. legno и др. Но слова типа нем. Einbaum
могли возникнуть, по-видимому, лишь сравнительно поздно, в такое время,
241

когда наряду с лодками-однодревками существовали какие-то иные типы
лодок и судов. В древнейший и.-е. период гораздо более
распространенной была несколько иная семантическая модель: 'рубить, вырубать',
'выдалбливать' —> 'лодка' (= долбушка). Семантическая связь между
значениями 'лодка' и 'ствол', 'бревно' не была непосредственной; ее можно
представить в виде следующей схемы:
'рубить' —» 'ствол', 'бревно'
'вырубать', 'выдалбливать' —> 'лодка-долбушка'
В качестве примера можно привести рус. диал. колода в значениях:
1) 'срубленное дерево, обрубок, чурбан'; ср.: д.-сакс. holt, д.-в.-н. holz
'дерево', 'лес', лит. kel-mynas (мн. ч.) 'вырубленный лес', хет. kal-misana-
'полено'; 2) 'лодка-однодревка'; ср.: лит. kalti 'выдалбливать', kaltas
'долото, долбило', д.-в.-н. scalm 'navis', д.-исл. skalpr 'корабль' и др. Та
же самая семантическая связь имела место и в случае с лат. caudex
(род. п. caudic-is) 'пень', 'ствол' и caudica 'выдолбленный из ствола челн'.
Хорошо известно, что и.-е. названия лодки очень часто совпадают
с названиями различных деревянных сосудов. Здесь также обычно
склонны видеть метафору. Однако такие примеры, как рус. диал. ддл-
банец, долбушка 'лодка-однодревка', долбуша, долблёнка 'долбленая
чашка, корытце', 'долбленый улей' (Д., I, 460), срб.-х. дубило 'корыто',
дубёница 'долбленый улей' и др., говорят о том, что связи между
значениями 'лодка' и 'сосуд' определялись обычно не метафорой, а
значением того глагольного корня, который лежал в основе соответствующих
образований. Многочисленные значения рус. диал. колода —
'(долбленые) улей, гроб, корыто, лодка' также, очевидно, нельзя объяснить
метафорой. В то же время все они надежно объясняются значением
глагола 'выдалбливать', которое засвидетельствовано в лит. kalti.
Именно к глагольному корню *(s)kel-/*(s)kol- в значении
'выдалбливать' и следует возвести д.-рус. челнъ, а также полностью
соответствующее этому слову лит. kelnas 'рыбачий челн', 'паром' и keltas
'паром, перевоз' (последние два слова Э. Френкель неудачно, как мне
кажется, возводил к kelti 'поднимать'. —Fr., 237). Предлагаемая
реконструкция позволяет сблизить д.-рус. чел(о)нъ = лит. kelnas с рус. диал.
колода 'лодка'. Чередование суффиксов *-no-/*-da, которое выступает
при сопоставлении форм чел-нъ и коло-да, полностью совпадает с
таким же чередованием в случае рус. диал. жел-нъ/пт. gel-da 'корыто'.
Форма, образованная от того же корня, но с суффиксом *-то-,
засвидетельствована в лит. kelmas 'пень, колода (пчел)'; в семантическом
плане это слово идентично рус. диал. колода 'долбленый пень, улей' (ср.:
колода пчел). Помимо приведенных балтийских и славянских
образований, к этой же группе слов относятся д.-исл. kjoll 'корабль', skalpr,
д.-в.-н. scalm 'корабль', а также довольно большое количество и.-е.
образований со значением 'сосуд' (см.: Рок., 924, 950, 955 и др.).
Чрезвычайно широкое распространение изосемантического ряда
'выдалбливать', 'вырубать' — 'сосуд', 'лодка' (см. также примеры в гл. V.
242

VI и VII) является вполне естественным, поскольку выдалбливание
представляло собой наиболее трудоемкий процесс при изготовлении
соответствующих предметов. Таким образом, изложенная этимология д.-рус.
челнъ 'лодка' подтверждается не только в фонетическом,
словообразовательном и семантическом отношении, но также и в плане реалий.
# # #
Несколько индоевропейских (главным образом славянских)
этимологии, приведенных в настоящей главе, имели своей целью показать на
практике значение и роль словообразовательного анализа в
этимологическом исследовании. В то же время приведенные примеры говорят о
том, что словообразовательный анализ немыслим без детального
рассмотрения целого комплекса фонетических и семантических явлений.
При этимологическом анализе древнейших индоевропейских
образований особенно большое значение приобретает семантический аспект
исследования. Можно с достаточной уверенностью утверждать, что
отдельные, изолированные группы омонимичных корней и слов, с
которыми приходится сталкиваться в словарях типа «Индогерманского
этимологического словаря» Ю. Покорного, в реальной истории и.-е.
языков не были столь разрозненными. Семантические связи, в отдельных
случаях существовавшие когда-то между этими группами слов, обычно
прослеживаются с большим трудом. И здесь на помощь
семантическому анализу должен прийти анализ словообразовательный.
Одна из основных задач данной главы заключалась в попытке
показать, что словообразовательный анализ в качестве отправного пункта
этимологического исследования может привести к определенным
положительным результатам. Это, разумеется, совсем не означает, что
подобный метод исследования должен исключить все иные пути
этимологического анализа. В каждом отдельном случае конкретный путь
исследования определяется целым комплексом специфических для
данного слова обстоятельств. Однако в любом случае
словообразовательный анализ окажется одним из важнейших аспектов этимологического
исследования.
Глава IX
ИНДОЕВРОПЕЙСКИЙ СУФФИКС *-теп-/*-тбп-
В СЛАВЯНСКОЙ ТОПОНИМИКЕ
(Происхождение названия оз. Ильмень)
В последние годы в области изучения славянской топонимики
произошли значительные сдвиги. И дело здесь не только в резком
увеличении количества топонимических исследований, но (и это главное) в
качественно ином подходе к анализируемому материалу. Прежде преиму-
243

щественное внимание очень часто уделялось выявлению корня того или
иного топонима. Если искомый корень отсутствовал в славянских
языках, то данный топоним объявлялся заимствованным, а его корень
отыскивался в финских, иранских, балтийских и других языках. В
результате значительная часть топонимов славянского происхождения
была отнесена к числу иноязычных заимствований. Так, например,
А. И. Соболевский в ряде своих работ чуть ли не всю топонимику
Южной и Средней России пытался объяснить, опираясь на материал
иранского (скифского) языка. При этом он исходил из следующих (весьма
сомнительных) положений: «Славяне нигде в тех местах, где теперь
живут, не автохтоны; на пространстве от Дуная и Эльбы до Волги они
заняли территорию другого народа и вместе с нею получили от этого народа
названия рек, озер и т. п. (отчасти в переводе, но главным образом в их
древнем виде. —Ю. О.)» [166, XXVI, 1]. Этимологические и
топонимические исследования А. И. Соболевского неоднократно подвергались
резкой критике (из последних работ см.: [187, 25-27]). Но самый принцип
объяснять все и вся заимствованием получил широкое распространение
и у других исследователей. Так, например, в одной из работ начала XX в.
утверждалось, что значительная часть гидронимов не только России, но
и Западной Европы (Острава, Морава, Драва, Лаба и др.) имеет
финское происхождение [130, 38-41, 140 и др.]. Не более убедительными
были зачастую и те исследования, которые объясняли славянскую
топонимику, исходя из славянского языкового материала. В этих работах
особенно часто нарушался хронологический принцип: древнейшие по
своей структуре образования получали истолкование на базе сравнительно
позднего состояния славянских языков.
Работы таких исследователей, как Р. Траутман, Ст. Роспонд, В. Н.
Топоров, О. Н. Трубачев, В. А. Никонов и др., существенно отличаются по
своему научному уровню от прежних, зачастую наивных, «корневых»
этимологии славянских топонимов. В новых работах важнейшее место
уделяется анализу словообразовательных типов в топонимике.
Значение словообразовательного анализа в топонимических
исследованиях особенно возросло в послевоенные годы. Требование
системного изучения топонимики стало одним из самых важных условий
работы в этой области. «Всегда ошибочно, — писал В. А. Никонов, —
этимологизировать любое изолированное название вне его
топонимического ряда... Топонимы не возникают поодиночке, и понять их
можно, лишь исследуя топонимическую систему» [126, 23]. Анализ
словообразовательной структуры топонимических названий, изучение часто
встречающихся формантов дают, как правило, более значительные
результаты, чем чисто лексический или семантический анализ отдельно
взятых, изолированных топонимов [151, 171]. С другой стороны,
системное изучение древнейшей славянской топонимики, в свою очередь,
дает богатый материал для реконструкции таких архаических
особенностей словообразования, которые могли быть частично или полностью
утрачены даже в самых древних памятниках славянской письменнос-
244

ти. Именно в этом отношении исключительный интерес представляет
целый ряд словообразовательных вопросов, связанных с
происхождением названия оз. Ильмень.
Несмотря на отсутствие специальных работ, посвященных
происхождению гидронима Ильмень, вопрос этот уже давно привлекал к себе
внимание исследователей. Было высказано немало различных гипотез,
касающихся не только новгородского Ильмень-озера, но также и апел-
лятива ильмень, широко распространенного в разных говорах русского
языка. Высказывалось предположение о том, что слово ильмень —
греческое заимствование (<— Xljavy) 'озеро', 'пруд', 'болото') или
видоизменение также греческого по своему происхождению слова лиман (см.:
[4, 122]; Пр., I, 268). Предполагалось также, что слова лиман и ильмень
являются исконно родственными: первое из них греческого, а второе
славянского происхождения [73, /, 246-247]. Славянское
происхождение гидронима Ильмень предполагает также гипотеза, предложенная
Р. Экбломом, согласно которой данное слово состоит из корня ил- и
суффикса -мень [237, 19-20]. Однако все эти зачастую интересные
сопоставления и объяснения не учитывают одного весьма существенного
факта: в древнейших памятниках название новгородского озера
засвидетельствовано в двух формах: Илменъ и Илмерь. Ни одна из
указанных выше гипотез не могла объяснить происхождения второй
(несомненно древней) формы. Именно это обстоятельство и привело к
окончательному утверждению финской гипотезы21, согласно которой
Илмерь — заимствование из фин. Ilmajarvi (см.: [150, 4; 397а, 373; 316,
15; 399, 22; 153, 9; 156, 70; 161, 48], и др.). Финское слово ilma означает
'воздух', 'ветер', '(не)погода'. Название озер Ilmajarvi часто
встречается в области Выборга, а в районе оз. Ильмень в древнейшее время, как
известно, жили финские племена. Все это, казалось бы, делает
гипотезу о финском происхождении наименования оз. Ильмень весьма
правдоподобной. Однако, несмотря на свою кажущуюся убедительность,
гипотеза эта имеет целый ряд серьезных недостатков.
Еще Я. К. Грот писал, что наличие слова ильмень как
нарицательного заставляет отказаться от предположения о финском
происхождении гидронима Ильмень [73, /, 246]. Основательность этого
возражения, видимо, хорошо сознавал М. Фасмер, который пытался
объяснить наличие апеллятива ильмень тем, что гидроним Ильмень был
распространен в результате новгородской колонизации и таким
образом превратился в нарицательное имя (Vas., I, 479). Объяснение
М. Фасмера трудно признать удовлетворительным. Хорошо известно,
что новгородская колонизация была направлена на север и на восток,
а областное слово ильмень типично как раз не для северных, а для юж-
21 Поскольку сами сторонники этой гипотезы не указывают точно, из какого именно
финского языка заимствован гидроним Ильмень, ссылаясь при этом на факты собственно
финского (суоми), марийского и ижорского языков, термин «финское происхождение»
здесь и ниже употребляется в самом широком его смысле. См. в связи с этим [316, 15].
245

ных диалектов русского языка. Едва ли фактами новгородской
колонизации можно объяснить наличие более 100 гидронимов Ильмень,
разбросанных на обширной территории от Новгорода до Терека и от
Херсона до Саратова и Оренбурга, включая районы Воронежа, Тамбова,
Харькова и т. д. [54,139-143]. Ильмень как гидроним и как имя
нарицательное является, видимо, достаточно древним в южных районах
европейской части СССР. Так, в «Книге Большому чертежу» (1627 г.),
источники которой восходят к еще более древнему времени, несколько
раз говорится о том, что р. Днепр впадает в «проливу морскую в
Ильмень» [99, 96,111]. Вообще в районе Черного и Азовского морей слово
ильмень встречается очень часто, причем нередко оно смешивается по
значению со словом лиман. Все эти факты плохо согласуются с
предположением о финском происхождении гидронима Ильмень.
Но наиболее слабой в этой гипотезе является ее фонетическая
сторона. Финское слово jarvi и его фонетические варианты не давали в
славянских (русских) заимствованиях -ерь (ср.: Илмерь). Среди
многочисленных заимствований финских наименований озер русского
Севера можно выделить несколько основных типов. Чаще всего первая
половина финского гидронима остается без перевода, а слово jarvi
переводится словом озеро: Коткозеро <— фин. Kotkajarvi 'Орлиное
озеро', Кукозеро <— фин. Kukkojarvi 'Петушиное озеро'. Подобными же
образованиями являются Пертозеро, Сегозеро, Выгозеро, Шуезеро, Са-
езеро, Енозеро, Сергозеро и мн. др. Все они переводят вторую
половину финского наименования (-jarvi) словом озеро {езеро). М. Фасмер
приводит в своей работе [397а] свыше 120 таких заимствований. На самом
деле их значительно больше, особенно в Архангельской области,
Карелии и на Кольском полуострове. Второй тип заимствований также
сохраняет без перевода первую половину финского (или дофинского)
наименования; слово jarvi или озеро у заимствований этого типа вообще
отсутствует: оз. Кенто, Сула, Тулос и т. п. Третий тип образуют полные
переводы финских наименований: Воронье озеро, Каменное озеро и др.
Наконец, четвертый тип заимствований оставляет без перевода обе
половины финского наименования. Здесь возможны различные
варианты. На Карельском перешейке и в более южных областях фин. -jarvi
передается посредством -ярей. Толваярви, Юляярви, Ялваярви, Янисъ-
ярви. В районе Эстонии вместо -ярей обычно встречается -яре или -ярее
(передача эст. -jarv), на Кольском полуострове засвидетельствована
форма -явр, передающая соответствующую карельскую диалектную
форму -javr: Репьявр, Чилиявр, Шуръявр. Третий и четвертый типы
иногда сосуществуют параллельно: Хейнаярви, или Сенное озеро, Кивияр-
ви, или Каменное озеро. Среди сотен примеров, относящихся к
четырем перечисленным типам, нет ни одного случая передачи
финского -jarvi (или его фонетических вариантов) посредством -ерь или
-гьръ. Именно поэтому М. Фасмер, доказывая возможность
заимствования Илмерь <— Ilmajarvi, вынужден ссылаться на единственный пример
Сереггьрь, а в случае с Селигером — на Илмерь [397а, 369, 373]. При
246

этом М. Фасмер допускает одну весьма существенную фонетическую
неточность: желая, видимо, сблизить два наименования, он всюду
пишет Илмгьръ (как Сереггьръ. — См.: Vas., I, 479; II, 605, [397а, 369])
вопреки обычному написанию Илмерь (форма, засвидетельствованная
в Лаврентьевской летописи и во всех остальных древних источниках).
Ссылка на Сереггьръ не может считаться убедительной и потому, что
гипотеза о финском происхождении этого гидронима также вызывает
серьезные затруднения при своем обосновании.
Во-первых, до сих пор не объяснено отсутствие палатализации у
данного названия при наличии ее в форме Селижаровка. А. И.
Соболевский пытался устранить это противоречие предположением о том, что
данные гидронимы были заимствованы из финского языка дважды:
первый раз — до завершения процесса палатализации (Селижаровка)
и второй раз — значительно позднее, когда этот процесс был уже
завершен [165, 97-98]. Однако при таком объяснении возникают новые
затруднения фонетического характера: как объяснить наличие полногласия
в форме Сереггьръ! Еще М. Фасмер отметил, что финские
заимствования обычно не дают полногласия: Karkijarvi —> Кергозеро, *Telkijarvi —
Телъгозеро и т. п. [397а, 380]. Такие примеры, как Сяргозеро (2
гидронима), Сергозеро (2 гидронима), Сергоручей [397а, 376, 394, 409-410,
427], говорят о том, что если считать Сереггьръ финским
заимствованием, то его нельзя рассматривать как заимствование позднее.
Предполагаемая передача -jarvi посредством -гьръ также является весьма
сомнительной, не учитывающей возможности фонетической субституции при
контактах с финским языковым субстратом. Фин. ja- в jarvi
представляет собой слог с открытым гласным, передаваемым, как правило,
посредством я-. В то же время д.-рус. гь являлся закрытым гласным,
что также плохо согласуется с предположением о передаче фин. -jarvi
посредством -гьръ (указано Б. А. Лариным). Наконец, вопрос о
конкретном происхождении гидронима Серег/ъръ до сих пор не решен и
самими сторонниками финской гипотезы. Так, А. Л. Погодин предполагал,
что Селигеръ восходит к фин. Selkajarvi 'высоко расположенное озеро'
[150, 5], а Я. Калима считал, что Сереггьръ <— фин. Sarkijarvi (фин. sarki
'плотва, сорога' [260, 262]). Первое объяснение принимает А. И.
Попов, категорически отвергая второе. Не менее категорически М.
Фасмер отвергает первое толкование, решительно примыкая ко второму (см.:
[400, 16; 397а, 369]; Vas., II, 605). Все эти факты говорят о том, что
ссылки на гидроним Сереггьръ при обосновании финского
происхождения названия оз. Илмеръ (Илменъ) не могут быть признаны
убедительными. В то же время приведенные выше многочисленные примеры
передачи фин. ja- посредством я- говорят против возведения Илмерь к
фин. Ilraajarvi.
Правда, большинство рассмотренных примеров относится к
довольно поздним заимствованиям, ибо Архангельская и Ленинградская
области, Карельский перешеек и Кольский полуостров были сравнительно
недавно заселены русскими. Однако если говорить о топонимике Новго-
247

родской области, то здесь воооще бросается в глаза крайне
незначительный процент географических названий финского происхождения. Это
обстоятельство неоднократно отмечалось в литературе (см.: [3976, 373;
152, //, 542]). Среди гидронимов Новгородской области, относящихся к
числу немногочисленных финских заимствований, следует прежде
всего выделить Ярбозеро. Вряд ли можно сомневаться в значительной
древности данного тавтологического наименования. Вторая часть этого
интересного гидронима (-озеро) представляет собой перевод-объяснение
первой его части (Ярб- <— фин. jarvi или jarv). Подобные явления
встречаются в топонимике довольно часто. Так, например, английский
топоним Torpenhow представляет собой кельт. *Тог 'холм', поясненный
посредством реп 'холм'. Когда топоним *Тогреп утратил свою ясность, он
был вторично расширен посредством д.-норв. how 'холм' (—> Torpenhow
[371, 80]). Подобного рода случай семантической редупликации имел
место и в примере с Ярбозеро, где передача фин. jarv(i) посредством ярб-
не вызывает ни малейших сомнений [397а, 384]. Таким образом, в
различное время и на разных территориях фин. jarvi и другие формы этого
слова давали в русском (славянском) языке -ярей, -ярее, -яре, -ярб, -явр,
-яур. И ни одного случая с -ерь или -гьръ, кроме предполагаемых Илмерь <—
Ilmajarvi и Сереггърь <— Sarkijarvi или Selkajarvi.
Единственным из финских языков, имеющих форму более или
менее близкую к рус. -ерь, -гьръ, является марийский язык (jar, jer [50, /,
132]). Однако хорошо известно, что древние славяне столкнулись в
районе оз. Ильмень с западными, а не с восточными финскими племенами.
Поэтому ссылки на марийскую форму [161, 48] не могут иметь
доказательной силы при рассмотрении вопроса о происхождении гидронима
Ильмень.
Та легкость, с которой обычно устанавливается финское
происхождение названия оз. Ильмень, особенно ясно выступает в примерах
иного объяснения: Илмерь <— фин. yli-meri 'верхнее море' или <— ilmeinen
'открытый', 'широкий' [73, /, 246]. В настоящее время эти объяснения
отвергнуты (собственно, их признавал неверными еще Я. К. Грот), но
они наглядно свидетельствуют о том, что возможности различных
гипотез о заимствовании практически почти безграничны. Не менее
убедительно можно было бы «доказать», например, германское
происхождение гидронима Илмерь, сославшись на с.-в.-н. ilme 'вяз' и д.-в.-н. meri
'море', 'озеро'. В фонетическом отношении это «объяснение»
выглядело бы даже более правдоподобным, чем гипотеза о происхождении
рассматриваемого гидронима из фин. Ilmajarvi. Кстати, не очень давно
в варшавской газете «Русский голос» (1960. — № 10. — 1 авг. — С. 8)
появилась большая статья А. Жеваковой «Египтяне и старая Русь в
свете некоторых новых исторических данных». В этой статье с полной
серьезностью «доказывается», что гидроним Илмерь, несомненно...
египетского происхождения (!) так же, как Пермь, Яуза, Русь, Изборск и
целый ряд других топонимов, причем в египетском языке автор
отыскивает вполне правдоподобные в семантическом отношении «соответ-
248

ствия». Конечно, на такого рода примерах можно было бы и не
останавливаться, если бы они не служили яркой иллюстрацией легкости,
с которой зачастую могут этимологизироваться слова в тех случаях,
когда предполагается факт иноязычного заимствования.
Наконец, ни одна из предложенных до сих пор гипотез не
объяснила удовлетворительным образом наличия двух параллельных форм
гидронима Илмерь — Илмень. Р. Экблом, сопоставивший Илменъ с иль,
вообще не объясняет формы Илмерь. М. Фасмер одно время считал,
что обе формы имеют различное происхождение: Илмерь — из
финского, Илменъ — из греческого. Позднее он отказался от этой точки зрения,
высказав предположение о том, что древняя форма финского
происхождения Илмерь изменилась в Илменъ в результате русского
«чередования суффиксов» (Suffixtausch [397а, 373]). Такое объяснение очень
трудно признать убедительным уже потому, что в столь позднее время
(XIV-XV вв.?) чередование суффиксов *-men-/*-mer- (как и простых
суффиксальных -п- / -г-) давно утратило свою продуктивность в русском
языке. А. И. Попов ошибочно полагает, что форма Илмерь была
вытеснена формой Ил(ъ)мень лишь в XVI в. н. э. [156, 70]. Однако, например,
в Радзивилловском списке Лаврентьевской летописи стоит форма
Ильмень [155, /, 6]. В Псковской, Софийской I, Новгородской IV,
Львовской и других летописях также неоднократно встречается форма
Ильмень. Поскольку летописная традиция опирается, как правило, на более
ранние рукописные списки (XI—XIII вв.), древность формы Илмень не
может вызывать никаких сомнений. В западноевропейской
картографии первой половины XVI в., также опирающейся на более древние
источники, засвидетельствованы многочисленные примеры написания
типа Ilmen (Ylmen) lacus, Ilmen See и т. п. (см.: [115, карты, IX,XII, XIV,
XXVI; 307, Ш. 4]). Под именем Ilmen lacus упоминается данное озеро и
у А. Гваньини [247, 8]. В то же время форму Илмерь (наряду с Илмень)
приводит, кажется, только С. Герберштейн [249, 2, 72, 75]. Это,
разумеется, не говорит о меньшей древности формы Илмерь. Однако данные
письменных источников определенно говорят о том, что уже в самых
древних свидетельствах рассматриваемый гидроним встречается в двух
параллельных формах: Илмерь и Илменъ. Наличие апеллятива ильмень
и многочисленных производных типа Ильменка, Ильменец и т. п. [54,
139] при отсутствии производных подобного рода у формы Илмерь
также весьма знаменательно, поскольку значительная древность названий
небольших озер, рек и речек общеизвестна.
Таким образом, финская гипотеза не в состоянии объяснить
наличие двух параллельных наименований оз. Ильмень. Не меньше
затруднений вызывает и наличие апеллятива ильмень. Вот что по этому
поводу пишет А. И. Попов: «Вряд ли здесь обошлось в некоторых случаях
без влияния названия новгородского Ильменя. Однако дело обстоит
несравненно сложнее, и, безусловно, можно считать несомненным
участие в нем слова ил, причем нарицательное ильмень образовано, как
сухмень, узмень и т. п. Весьма вероятно также и наличие влияния со
249

стороны такого слова греческого происхождения, как лиман, лименъ
и т. п. Точный ход развития неясен» [156, 70]. Действительно, в
некоторых случаях из указанных выше ста с лишним гидронимов
Ильмень и множества апеллятивов влияние новгородского Ильменя можно
вслед за А. И. Поповым признать вероятным. Несомненная связь со
словом ил, которую признает и А. И. Попов, так же, как будет показано
ниже, является, по-видимому, бесспорной. Влияние д.-греч. Xtjjivr;
'болото', 'озеро', X^jltjv 'гавань' и др. в южных районах России тоже
следует признать весьма возможным. Однако это влияние могло иметь
место лишь в том случае, если в русском языке уже было свое слово
ильмень, так как фонетически н.-греч. Xijivy] (limni) или Ai[jiy]v (limin) не
могло дать ильмень. Предполагать же два различных источника для апел-
лятива ильмень (финский и греческий) вряд ли допустимо. Результатом
контаминации форм ильмень и Aifrqv могли явиться д.-рус. лименъ и
лимгънь 'лиман' (Срезн., И, 22). Во всяком случае из приведенного выше
высказывания А. И. Попова следует естественный вывод: даже
сторонники финской гипотезы признают, что многочисленные русские
формы гидронима и апеллятива ильмень не могут "быть объяснены из фин.
Ilmajarvi. Недаром М. Фасмер пытался когда-то возвести форму Илмеръ
к финскому, а Илменъ — к греческому источнику.
* * *
Еще Р. Экблом, сопоставивший форму Ильмень с ил, ссылался при
этом на оз. Тихмень (на Валдае), а также на рус. диал. хильмень, глух-
мень и сухмень [237, 19]. Разумеется, изолированные сопоставления
сами по себе не могут быть признаны убедительными. Поэтому М.
Фасмер категорически отвергает гипотезу Р. Экблома (Vas., I, 479). Между
тем словообразовательный анализ рус. ильмень и других славянских
образований с суффиксом *-men- подтверждает правильность
сопоставлений, выдвинутых Р. Экбломом.
В предыдущих главах уже рассматривался вопрос об и.-е.
образованиях с суффиксом *-men-. В славянских языках (как, например, и в
латинском) большая часть этих образований относится к среднему роду:
чеш. brime, pisme, rame, sime, jme, pleme, teme, vyme; пол. siemie, znamie,
strzemie, vymie; болг. брёме, семе, йме, теме, стрёме; рус. бремя,
время, семя, племя, имя, знамя, стремя, темя, вымя и др. Та же картина
наблюдается и в других славянских языках. Однако среди славянских
образований с суффиксом *-men- (*-mon) немало имеется также и слов
мужского рода: чеш. kamen, plamen, strumen, pramen (об этимологии
этого слова см.: [132]), kfemen, (s)tfmen; пол. plomieri, strumien, krzemieri,
promien; срб.-х. камён, пламён, кремён, стремен, прамён; рус. камень,
пламень, рамень (ж. р., этимология слова изложена в гл. VII; см. также:
[140]), стремень, кремень; укр. камшь, поломгнъ, кремтъ; ст.-сл. KA.Wbi
и кл.иенк, плдлгы. и плл.иень, прл.иень. гачь.иень и др. Индоевропейское
происхождение перечисленных образований подтверждается, например,
следующими соответствиями: ст.-сл. кдлчта (< *kamon), род. п. кдл\е-
250

не— д.-инд. acman 'камень', 'скала', 'небо' — д.-греч. ccx(j.ojm
'наковальня' — лит. akmuo 'камень'; д.-рус. гидроним Строуменъ (< *стро-
ул\Ъ1< *stramon), пол. strumieii, фрак, гидроним Sxpujxcov, лит. s(t)rau-
mu5, д.-ирл. sruaimm, д.-греч. psuaoc (< *(s)reumn) 'течение', 'поток'
(см.: Рок., 1003).
О неразрывной семантической и словообразовательной связи
между словами на -мень и -мя свидетельствует наличие параллельных форм
мужского и среднего рода для целого ряда случаев: рус. пламень и
пламя; д.-рус. стремень и стремя, шеломенъ и шеломя; срб.-х. стремен и
стреме; укр. поломть и полом'я, белорус, пломень и поломе; в.-луж.
promjen и promjo и др. Подобный параллелизм засвидетельствован и в
других и.-е. языках, что говорит о значительной древности данного
явления (ср., например: лат. termo, род. п. termonis и termen, д.-инд. svadman
и svadman и др.). В славянских языках суффикс *-теп- может
выступать в качестве первичного, имеющего надежные и.-е. соответствия (рус.
камень, знамя, семя, рамень). Однако имеется несколько более поздних
по своей структуре образований со вторичным суффиксом *-men-: рус.
диал. житмень, глухмень, хильмень. В отдельных случаях суффикс
*-men- сохранился лишь в производных формах, будучи
«завуалированным» более поздними суффиксальными наслоениями; ср.: рус. чис-
менка (д.-рус. чисмл) и пасменка (но нет *пасмл), каменный (камень)
и низменный (*ннзмень), топонимы Раменское, Знаменское (рамень,
знамя) и Сукроменской (*сукромень).
Подробный перечень славянских образований с суффиксом *-men-
приведен в «Сравнительной грамматике славянских языков» Ф. Мик-
лошича [319, II, 236-237]. Однако при рассмотрении вопроса о
происхождении названия оз. Ильмень первостепенное значение имеет не тот
очевидный факт, что в славянских языках существует большое
количество образований с суффиксом *-men-, а то обстоятельство, что эти
образования широко представлены в славянской (и, в частности, в
восточнославянской) тононимике. При этом значительная часть подобных
образований засвидетельствована в таких районах, где какое бы то ни
было финское влияние совершенно исключается. Помимо
многочисленных гидронимов Ильмень, распространенных на весьма широкой
территории, можно указать еще на следующие примеры: р. Струмень
(рукав Припяти, притоки Припяти и Пины и др.)22, р. Тесмень (приток
Днепра [99, 108-109, 112]) и г. Тесмень [99, 186], р. Узменъ (соединяет
оз. Лютое и Шергозеро), оз. Узменъ (близ оз. Усвят), погост Узменъ (на
р. Мологе [13, V, 307])23, оз. Тихменъ (близ оз. Селигер), р. Вязъмень
22 В польском словаре географических названий [49, XI, 419-420] перечисляется
шесть топонимов Strumieri.
23 Совершенно невозможный словообразовательный анализ слова узменъ приведен в
диссертации Н. В. Подольской: «Форма узень является правильной как форма,
образованная от корня-основы уз- с помощью суффикса -ен-ь. Форма жеузмень незаконна (?! —
Ю. О.) и образована лишь под влиянием существительных камень, ремень, стремень,
251

(ср.: Вязьма — Vas., I, 245), топоним Wierchmieri (в бассейне Днепра
[116, 97; 49, XIII, 382]), р. Телемень (притоки Ризни, Ирши, Тетерева и
Днепра [174, 220]), Сухмень (Брюшково-Сухмень — название одной из
мелей на Селигере [124, 284]). Славянское происхождение
подавляющего большинства приведенных географических названий не
вызывает ни малейших сомнений. Многие из них засвидетельствованы в
древних памятниках письменности. Так, в Новгородской и Воскресенской
летописях упоминается Воробгъескъ на Струменгъ (Волынь — см.: [127,
476]). «На Узмепи, у Воронгья камени» выстроил свое войско Александр
Невский перед битвой на Чудском озере [127, 78, 295]. Однако о
несравненно большей древности должна идти речь при рассмотрении
таких гидронимов, как Струмень. Наличие многочисленных и.-е.
соответствий, приведенных на с. 251, определенно говорит о том, что данное
название, а вместе с ним и словообразовательный тип этого гидронима
значительно древнее самых ранних памятников славянской
письменности. Такие формы топонимов, как p. Strumna = Struma (приток
Эльбы), дер. Струмны (бывш. Витебский уезд), отражают древнее
соотношение основ на *-men-, *-mn- и *-mo-, о котором речь уже шла в
предыдущих главах. Так, например, отношение между формами Строу-
меиъ и Struma (приток Эльбы) полностью соответствует фракийским
формам ExpOfjwov и Етрй|лт] (название города. — Рок., 1003). Тип Strumna
отражает ту же самую словообразовательную модель, что и кельт.
Garumna (совр. р. Гаронна), д.-греч. сттрырпг/], Aijjlvy), лат. alumnus,
columna (ср.: culmen), д.-инд. dyumnas, nimnas [290, 89] и мн. др.
Соотношение суффиксальных *-men-(*-mn-) и *-mo- (*-mi-)
прослеживается и на таких примерах, как д.-рус. стръмень и белорус, строма, Вязь-
менъ и Вязьма, топоним Сукроменской — р. Сукромна — р. Сукромля,
стремень — р. Стремля, р. Телемень — р. Телемля (с эпентетическим 1
в основах на -mi-; см. также и другие примеры, приведенные В. Н.
Топоровым и О. Н. Трубачевым [174, 102-104]). Формы на -мль (обычно в
названиях городов) и на -мля (в названиях рек [174,104]) получили
особую продуктивность в русской топонимике отчасти, быть может, за счет
образований на -мень.
Учитывая рассмотренные словообразовательные особенности,
перечень восточнославянских (и частично западнославянских)
топонимов с суффиксом *-men- можно дополнить следующими примерами:
р. Узменка (приток Западной Двины), р. Тихмина (приток Селижаров-
ки ), дер. Черменец (бывш. Витебский уезд), Cermna (названия многих
которые также имеют суффикс -ен-ъ, а -м- входит в состав их основы» (sic! — См.: [152.
/, 292]). Приведенная выдержка наглядно показывает, что даже весьма опытные
специалисты по русской топонимике не всегда имеют достаточно ясное представление об
индоевропейском и праславянском словообразовании. Случаи, когда важные для топонимис-
та архаические образования объявляются «незаконными», а явно поздние (и поэтому более
понятные исследователю, но менее ценные для топонимики) образования признаются
«правильными», к сожалению, все еще встречаются в топонимических работах.
252

мест в Богемии и Моравии [251,34]), р. Сукромпа (10 гидронимов в
бассейне Днепра [174, 109]), р. Сукрома (бывш. Тульский уезд — ДРС),
Каменка, Зименка (ср.: рус. зима и д.-инд. hemantas — *-mo-/ *-men-),
Струменка, Ломенка, Белменка, Лосменка, Сукроминка [174, 55-60, 62
и др.], Коломна (название нескольких топонимов — к рус. диал. коло-
мень 'околица'. — Vas., Ill, 109) и мн. др.
Та же самая картина, которая наблюдается у восточнославянских
топонимов на -мень, вырисовывается и при рассмотрении образований,
связанных с гидронимом Ильмень: Илъменец (ср.: Черменец, Каменец),
Илъменка (ср.: Струменка, Каменка), Ильменское (ср.: Раменское, Зна-
менское) [54, 139]. В новгородских писцовых книгах
засвидетельствованы оз. Илемно, дер. Илемна (ср.: Сукромно, Sukremno [49, XI, 560],
Струмна) и другие образования, характерные для производных с
суффиксом *-men- [152, /, 170]. Приведенные примеры не могут быть
поздними образованиями, так как топоним Робья Ильмна упоминается в
грамоте 1125-1137 гг. великого князя Всеволода Мстиславича [72,140].
Село Илемна и волость Илемна свыше 10 раз встречаются в
документах XV в. [59]. Н. В. Подольская справедливо замечает, что топоним
Ильмна связан с названием оз. Ильмень [152, /, 69]. К этому следует
добавить, что форма Ильмна не может быть производной от Ильмень.
Данные образования являются параллельными, как Струмень и Струм-
' на, Чермен(ец) и Cermna и т. п. Наличие четырех гидронимов Илъменка
в бассейне Днепра [174, 56], а также гидронимы Илеменка (Калуга,
Новгород, Псков), Илемна (приток Оки), Ильма (Харьков, Киев,
Ярославль, Тверь [54, 133,139,144]) свидетельствуют не только о широком
распространении, но и о большой древности этих образований.
Отношение между формами Ильмень —Ильмна, Илемна — Ильма,
совпадающее с таким же отношением в случае со Струмень — Струмна —
Struma, отражает весьма архаичные словообразовательные связи,
типичные для древнейшей и.-е. лексики. М. Фасмер, отмечая
исключительную (auBerordentlich) распространенность гидронимов типа
Ильмна, считает, что их можно возвести к рус. тем 'вяз' (Vas., 1,478). Однако
последнее слово, согласно обычному объяснению, является
сравнительно поздним заимствованием из с.-в.-н. ilme 'вяз' [16, /, 425], оно не имеет
производных в древнерусском языке, довольно редко употребляется в
диалектах, а поэтому наличие исключительно большого количества
гидронимов типа Ильмна, Илеменка и т. п. необъяснимо, если
придерживаться точки зрения М. Фасмера. В то же время, как было показано
выше, все перечисленные гидронимы совершенно естественно входят
в рассмотренный словообразовательный ряд. Кроме того, их
семантика (связь со словом ил) убедительно объясняет широкое
распространение этих гидронимов.
Поскольку финское происхождение гидронима Ильмень в
настоящее время является почти общепризнанным, естественно, возникает
вопрос: не могло ли финское название Ilmajarvi, проникнув в русский
язык в форме Илмерь, подвергнуться позднейшей русификации? Именно
253

такого взгляда на данный вопрос придерживался М. Фасмер. К XVI в.
относил включение рассматриваемого гидронима в
словообразовательный ряд на -мень А. И. Попов (см. выше). Это предположение можно
проверить на примере топонима Тюмень, который был явно
заимствован примерно в XV в. из тюрко-монгольских языков [143]24. Хотя внешне
данный топоним напоминает обычные русские образования на -мень,
его словообразовательные связи резко отличаются от таких топонимов,
как Ильмень, Струмень и т. п. Здесь нет образований типа *Тюмна (как
Ильмна, Струмна), *Тюма (как Ильма, Struma), которые уже задолго
до XV в. утратили свою продуктивность. В то же время продуктивные
даже в столь поздний период образования на -ка и -ское
засвидетельствованы и для топонима Тюмень (Тюменка, Тюменское).
Однако решающим аргументом в пользу значительной древности
славянского по своему происхождению гидронима Ильмень и апеллятива
ильмень является их соотнесенность со сравнительно редкими в
славянских языках основами на *-и-. Со времени появления книги Ф. Шпехта
можно считать твердо установленным, что древние основы на *-и- и
соответствующие им образования с суффиксальным *-и- регулярно
чередовались с производными на *-men- [376, 137]. Это чередование очень
широко распространено в и.-е. языках (некоторые из приведенных ниже
примеров заимствованы из книги Ф. Шпехта, остальные даются
впервые): д.-инд. svad-u-s 'сладкий' — svad-man 'сладость', лит. aug-u-s
'пышный', 'рослый' — aug-muo 'рост', dyg-u-s 'колючий' — dyg-muo 'шип,
колючка', лтш. sta-v-s — лит. stuo-muo 'стан', 'фигура' 'рост', kal-v-a
'холм' — лат. cul-men 'вершина', рус. диал. cma-в 'ткацкий станок' [121,
311] — д.-греч. (tttj-jjicov 'ткацкая основа', ст.-сл. чр'Ь-в-о — д.-прус. кёг-
men-s 'чрево', рус. пле~в-а — д.-англ. fil-men 'кожица', ст.-сл. чрь-в-ь —
лит. kir-muo 'червь' (ср.: пол. czer-mien, д.-рус. чер-мн-ыи) и мн. др.
Славянские образования с суффиксом *-men- и, в частности,
русские производные на -мень также сохранили следы этого древнего
чередования; рус. диал. голо-менъ, д.-рус. голо-мл 'оголенная часть
дерева' — д.-англ. cal-u, д.-в.-н. kal-o 'голый' ([376, 181]; ср. также: д.-рус.
гол-ъ — с древней и-основой [195, 18]); рус. ка-.мень — лат. ac-u-tus
'острый', ac-u-s 'игла' (u-основа); рус. цаал.яс-мен 'ясный' — лит. aisk-
u-s, isk-us 'ясный' (Vas., Ill, 497); рус. ииз-мен-ный — низ-ъ (древняя
и-основа [395, 97; 195, 86]), рус. ра-мень — лат. ar-v-um 'пашня' и др.
Эта древнейшая особенность индоевропейского словообразования
с особой отчетливостью проявляется в славянской топонимике:
1. Тих-менъ — mux-ъ (ср.: лит. teis-u-s 'правый' и заимствованное из
славянского tyk-u-s 'тихий' — Vas., Ill, 109; [369, 222]), Тих-в-инъ
(<— *Тих-в-а — к тихъ, с древней u-основой [397а, 879], Vas., Ill, 109).
2. Уз-мень — ст.-сл. жз-'Ь-(къ); ср.: д.-инд. amhu-bhedl 'с узкой
щелью' и другие примеры, приведенные Р. Эккертом [195, 100-103].
24 М. Фасмер ошибочно считал, что этот топоним имеет финно-угорское
происхождение (Vas., Ill, 164, см. [143]).
254

3. Вязь-мень — перегласовка к Узменъ (Vas., I, 244-245).
4. Cer-mna— ст.-ел. чрь-в-ь, г. Чер-в-ень (совр. дер. Чер-мно [170,
324-325]).
5. Теле-мень (ср.: д.-греч. тёА^ос < *tel-mn 'стоячая вода, болото') —
лит. tylus 'тихий', til-v-ikas 'болотный кулик'.
6. Ра-мень(е) — лат. ar-v-um 'пашня'.
7. Wierch-mien — ст.-сл. врь^-т» (ср.: лит. virs-us) и др.
Если принять во внимание, что количество надежно
засвидетельствованных древних основ на *-и- в общем невелико и что славянские
образования на -менъ также не имеют достаточно широкого
распространения, то приведенные примеры следует рассматривать как надежное
доказательство наличия тесной словообразовательной связи между
древними основами на *-и- и производными на -менъ. То же самое древнее
чередование засвидетельствовано и в случае д.-рус. Ил-менъ /ст.-сл. ил-т»
'грязь'. Принадлежность ст.-сл. ил-ъ к древним основам на -и-
подтверждается таким надежным соответствием, как д.-греч. W\ic, 'ил', 'грязь',
'тина', а также формой род. п. в д.-чеш. jilu и многочисленными
производными на -ov-, в том числе в топонимике (Иловка, Иловенка и т. п.).
Эти данные не оставляют никаких сомнений в том, что ст.-сл. ил-т*
относится к древним u-основам (Vas., I, 478; [195, 36-39]). Следовательно,
рус. ильмень не только входит в древний словообразовательный ряд
Ильмень — Ильмна — Ильма (как Струмень — Струмна — Struma и др.), но
и отражает редкое в славянских языках чередование *-u-/*-men- (ил-ъ/
Ил-мень)25. Все эти словообразовательные особенности настолько
древнее самых ранних памятников славянской письменности и столь четко
отражают специфику древнего индоевропейского словообразования, что
предположение о заимствовании гидронима Ильмень из финских
языков, а тем более о возникновении этой формы лишь в XVI в. н. э. следует
признать весьма неправдоподобным.
Выше уже говорилось о том, что гипотеза Р. Экблома о славянском
происхождении гидронима Ильмень не дает удовлетворительного
объяснения несомненно древней формы Илмерь. Финская гипотеза, в свою
очередь, не в состоянии объяснить форму Илмень, древность которой
надежно подтверждается как памятниками письменности, так и
(особенно) анализом системы словообразовательных отношений. Ни одна
из этих гипотез не учитывает того обстоятельства, что с древнейших
времен обе формы — Илмерь и Илмень — сосуществуют параллельно.
Перейдем теперь к рассмотрению формы Илмерь, которая, по
существу, является главным и единственным аргументом, выдвигаемым в
защиту гипотезы о финском происхождении названия озера Ильмень.
Первые надежные сведения о славянской топонимике датируются,
как известно, VI в. н. э. Прокопий Кесарийский (I половина VI в. н. э.),
25 Насколько мне известно, перечисленные выше 8 примеров со славянскими
чередованиями *-u- / *-men- в области топонимики, за исключением одного случая (узъкъ —
узменъ [195, 101]), приводятся в данной работе впервые.
255

описывая древние поселения славян, упоминает славянский город на
Дунае TLjjisva (Proc, De aedif, IV, 6). Славянское происхождение этого
топонима совершенно очевидно; ср.: ст.-сл. ти.иеник 'тина', 'грязь'
и многочисленные топонимы типа пол. Tymienica, Tymieniec, p. Tymenis
в восточной Пруссии. В средневековых источниках упоминаются
также славянские топонимы Magna et Parva Thymen, stagnum Thymen; cp.
также германизированную форму славянского топонима Temenitz,
Temnitz (см.: [392, //, 19; 352, 36-39]; в последней работе Я. Розвадов-
ский подробно останавливается на этимологии ст.-сл. ти.иеник, тина).
В западно- и южнославянской топонимике имеется большое
количество образований с суффиксом *-men-, причем часть из них
засвидетельствована уже в ранних средневековых документах. Одни примеры
совпадают с соответствующими восточнославянскими топонимами,
другие встречаются только на западе и юге: Kremmin26, Cremmyn,
Kremen (ср.: Кременец), Jahmin, Jahmen, Jamene (ср.: с. Ялты, оз. Ямно,
р. Ямница в Новгородской области [152, II, 505]), Camin, Cammin, Kamen
(ср.: Каменка, Каменец и т. п.), Strumin, Strumen (ср.: Струмеиь),
Lohmen, Lomene, Lomno, Lomne, Lomnica, Lomenitz (ср.: Ломна, Ло-
менка, Ломница), fluvius Tichminice, Tichmenzeke, Tysmienica (ср.: Тих-
менъ), Jermin, Jarmen, Slemmyn, Slemin, Verchemin (ср. пол. топоним
Wierchmieri), Prominiz, Promni(t)z (к в.-луж. promjo, чеш. pramen
'источник'), Soldemin (ср.: ст.-сл. сллдък'ь — с древней и-основой),
Lubemyn, Lubmin, Chudomin, Dobemyn, Strachemyn, Strachmin и мн. др
[392,//, 75; 393, 69, 71, 84, 95-96,140-141, 145,153,175; 352, 300; 236,
159]. Большое количество подобных образований (Jamen, Pustmin и др.)
имеется на карте Померании XVII в. [85, /, 597-612]. Приведенные
выборочные примеры с полной очевидностью показывают, что в
Словении, в бассейне р. Эльбы, в районе Мекленбурга и древней
Померании славянские топонимы с суффиксом *-men- имели более широкое
распространение, чем у восточных славян. Поэтому неудивительно, что
именно здесь сохранились заметные следы древнего, чередующегося
с *-men- суффикса *-mer-: insula Trusmer (1113 г.), terra Truzmer (XIII в.),
Tihemer, Thyhemer (XIVb.), Budmer (XIV в.), Gelemer (XI в.) и Kelemer
(XV в.; ср.: чеш. Kolomefice), terra Kazmer (XIII в.). срб.-х. Kamerovic,
p. Velemer и Welemyr (XIVв.), Witzemer, Wissemer (< *Vysemef; ср.: д.-пол.
Wyszemir), Wolmer(stede), Wismer и др. (378, 531, 55, 186, 264, 261, 563;
392, /, 50; 85, /, 597-612]. Этимология приведенных славянских
топонимов рассмотрена в указанных работах Р. Траутмана и Я. Станислава.
В ряде случаев она совершенно очевидна. Однако среди топонимов с
суффиксом *-mer- несколько больше неясных в этимологическом
отношении образований, чем среди топонимов с суффиксом *-men-.
Суффиксальное происхождение *-mer- в древней западно- и
южнославянской топонимике не вызывает никаких сомнений. Оно надеж-
26 О фонетической субституции при передаче славянских топонимов в
средневековых документах см.: [392, /, 34; 359, 157-159].
256

но подтверждается фактами регулярных чередований *-men-/*-mer-
в топонимических названиях и отчасти в названиях лиц: Strachmin,
Strachemyn — Strachomer, Standemin, Stanomin — Stanimir, Chudomin, —
Chudmierz, Jahrmen, Jarmen — Jaromir, Jaromerus, Dobemyn — Dobimeri
gorca, Chemen — Chemer, Varzmin (< *Vartimin [392, /, 175]) — Warcimirz,
Vencemin — Venzmer, Witomin — Witomer, Vitomir, Damen — Damerow,
Gutzmin — Gutzmerow и т. п. [392, /, 174-175; 378,116; 85, /, 597-612].
Иногда чередование *-men-/ *-mer- выступает и при сопоставлении
западно- и южнославянских образований на *-mer- с
восточнославянскими топонимами: Tihemer, Thyhemer — Тихмень, Kelemer (< *Kolomer;
ср.: срб.-х. Kolimer [378, 264]), Kolomefice —Коломна (ср.: коломень),
Kamer(ovic) — Камен(ец) и т. п.
Как известно, каждый из чередующихся суффиксов (*-men- и *-mer-)
представляет собой сложное образование (*-т- + *-еп-, *-ег-), причем
в чередовании участвуют лишь вторые элементы этих сложных
суффиксов ([258, 34; 61,139-150; 213, 48], и др.). В то же время первый элемент
(*-т-) находится в регулярном чередовании с *-u- (*-и-). Параллельное,
фонетически обусловленное употребление алломорфов *-men- и *-уеп-
засвидетельствовано в индоиранских [376, 180] и хеттских языках [90,
83; 233, 99-109]. Это обстоятельство, как уже говорилась выше (гл. VI),
явилось одной из причин, приведших Вяч. Вс. Иванова к выводу о
наличии и.-е. «архифонемы» *т/у. Когда один из рассматриваемых
суффиксов (*-men-) вступает в чередование с простым нераспространенным
суффиксом *-у-, возникает ряд типа д.-прус. ker-men-s — ст.-ел. чр'к-в-о.
Простой суффикс *-т- (не осложненный посредством *-еп- или *-ег-) дает
многочисленные древнегреческие формы на -[хо<;, лит. на -mas, -me и т. д.
(ср. также гидронимы типа Struma, Ильма). Поскольку в чередовании
*-men- / *-mer- принимают участие лишь вторые элементы этих
суффиксов, данное чередование, по существу, сводится к обычному в и.-е.
языках чередованию *п/*г (ст.-ел. дднт» / дарт», ст.-сл. весна/лит. vasara
и т. п.). Примеры и.-е. чередований *-men-/*-mer- хорошо известны:
д.-инд. ас-man 'свод' (= лит. akmuo, ст.-сл. кдлпа, кдмене) и ac-maras
'каменный', ad-man 'пища' и ad-maras 'пожирающий', лат. cul-men
'вершина' и хет. kal-mara 'гора' и т. п. В чередовании *-men-/*-mer- первая
форма в большинстве и.-е. языков очень рано вытесняет вторую (о
причинах этого явления см.: [61,146]). В славянских языках реликтовые
образования с суффиксом *-mer- сохранились, видимо, лишь в таком
архаическом слое лексики, как топонимика и антропонимика. Причем здесь
можно наблюдать тенденцию к закреплению форм на *-men- за
топонимическими названиями, а суффикса *-mer за именами лиц (эта
особенность была отмечена Р. Траутманом).
Итак, наличие большого числа славянских топонимов с
чередующимися суффиксами *-mer-/ *-men-, представляющими собой реликты
надежно засвидетельствованных и.-е. чередований, позволяет объяснить
Двоякую форму гидронима Илмерь — Илмень как отражение той же
самой словообразовательной закономерности. Более того, обе эти фор-
" Откупщикои
257

мы имеют целый ряд соответствий в топонимике западных и южных
славян. Уже в ранних средневековых документах (с 765 г.) упоминается
приток Дуная Ilmina. Он же неоднократно встречается в документах
IX-XII вв. В бассейне Эльбы начиная с 1103 г. в формах Ilimene, Ilmena
и Ylmena упоминается приток р. Салы [243, 11(1), 1554]. Об этой же
реке (Ilmena, Ilmina) говорится под 968 г. в хронике епископов Мерзе-
бургских [321, 165]. Более поздние германизированные формы
засвидетельствованы в XII в. (Ilminowa — приток Эльбы Ильменау; топоним
Ilminchoven [243,11(1), 1554,1557]), а также на карте Померании XVII в.,
ссылки на которую приводились выше (Elmenhorst).
Сопоставление гидронимов Ильмень и Ильменау уже неоднократно
встречалось в литературе (главным образом в исторической). Однако
эти сопоставления, не подкрепленные достаточной лингвистической
аргументацией (см., например: [70, /, 346; 69, 256]), выглядят не более
убедительными, чем сопоставления с фин. Ilmajarvi, yli-meri и т. п. К тому
же в этих работах встречаются серьезные ошибки и в исторической
части аргументации. Так, например, в появившейся сравнительно
недавно статье В. Б. Вилинбахова Мурсианское озеро (lacus Mursianus,
stagnus Morsianus), дважды упоминаемое готским историком VI в. н. э.
Иорданом (Getica 30 et 35), отождествляется с оз. Ильмень [69, 256],
что давно уже отвергнуто исторической наукой (см. комментарии
Е. Ч. Скржинской к соответствующим местам из Иордана [97,214-218]).
Рассмотрим приведенные выше гидронимы, засвидетельствованные
в средневековых документах VIII—XII вв. Прежде всего эти гидронимы
находятся на территориях, которые в то время были заняты славянами.
Название притока Дуная Ilmina (*Ilmena) имеет ту же самую структуру,
что и встречающийся у Прокопия Кесарийского славянский топоним
Tifjiiva (также на Дунае). Гидроним Ilmena (притоки Салы и Дуная)
полностью совпадает в фонетическом и словообразовательном
отношении с восточнославянскими гидронимами Илъмна, Илемен(ка) и т. п.
Германизированный топоним limine-hoven отражает ту же форму с
суффиксальным -к-, что и восточнославянское Ильменка. В тех же
областях древнего славянского заселения часто встречаются гидронимы типа
Ilawa, Howe, Ylowe, Hilova и т. п., которые представляют собой
производные от слав, иль [243,11(1), 1153]. Попытки объяснить
рассматриваемые гидронимы типа Ilmena из с.-в.-н. ilme 'вяз' (с оговоркой «vielleicht»
[243,11(1), 1154]) выглядят совершенно неубедительными. Во-первых,
данные гидронимы расположены на славянских землях и
засвидетельствованы еще до начала германской колонизации этих земель (см.: [84,
44-49; 394, 103-111]). Во-вторых, нельзя объяснять гидронимы,
засвидетельствованные с середины VIII в., из того состояния языка, которое
относится к ХП-ХШ вв. (с.-в.-н. ilme). To же самое следует сказать и о
попытках объяснить данный славянский гидроним из слав. Петъ, Ппгь
'вяз' — слова, которое, как уже отмечалось выше, было заимствовано
из с.-в.-н. ilme, т. е. не ранее XII в. О невозможности возведения
гидронимов типа Ilmena к ilm 'вяз' уже писал Я. Розвадовский, который объяс-
258

нял их, исходя из гипотетически восстановленной праславянской формы
*(e)limo- 'липа' [352,169]. Р. Фишер предлагал объяснять
происхождение гидронима Ilmenau как переосмысление лит. elmens 'Flussigkeit'
[242, 42—43]. Однако при таком объяснении возникают неразрешимые
затруднения территориального характера (Ilmina на Дунае).
Попытки отнести гидронимы Ilmena и Ilmenau к числу германских
образований основываются обычно на форманте -аи (д.-в.-н. -ouwa, -aha;
ср.: лат. aqua 'вода'). Этот формант, действительно, имеет широкое
распространение в гидронимике германского происхождения [270,18-22].
Однако на славянских территориях формант -аи мог явиться
результатом позднейшей германизации славянского по своему происхождению
гидронима, а также обычной фонетической субституцией славянского
-ow (ср.: Rostow — Rostau, Krakow — Krakau, Popow — Poppau [392, /,
63, 78, 100]. Форма Ilmenau говорит о германском происхождении
этого гидронима ничуть не более, чем форма Pleskau — о германском
происхождении Пскова (д.-рус. Плесковъ). Ilmenau представляет собой
такую же германизацию славянского гидронима, как и приведенные выше
формы Ilminchoven и Elmenhorst. Характерно, что в документах
начиная с VIII в. засвидетельствованы лишь формы типа Ilmena, Ilmina, lima
и только спустя четыре столетия, в 1175 г., т. е. после начала широкой
германской колонизации славянских земель, впервые встречается
форма Ilminowa [243, Щ1), 1554].
Многочисленные примеры славянских топонимов на *-men-,
широкое распространение гидронимов типа Howe, Ylov [390, II, 284] на тех же
самых славянских землях, древность фиксации гидронимов Ilmina, Ilmena
и т. п. (ср.: Tifxsva — славянский топоним, засвидетельствованный уже в
VI в.) — все это позволяет, во-первых, отнести рассматриваемые
гидронимы к числу славянских образований и, во-вторых, выделить у них
суффиксальную часть *-men-, связав их по значению со слав. Пъ.
В средневековых документах XII в. и в более поздних свидетельствах
несколько раз упоминается гидроним Ilmer на территориях, занимаемых
славянскими племенами [266,178; 390, II, 239-240, 265; 378, 557].
Топоним Ilmersdorf засвидетельствован также в документах XII в. [243,11(1),
1556]. Естественно, что здесь сразу же вспоминается более поздний по
времени фиксации в памятниках новгородский гидроним Илмеръ.
Я. Станислав в своей работе приводит этот гидроним, но, ссылаясь на
авторитет М. Фасмера, сразу же оговаривается, что д.-рус. Илмеръ
финского происхождения [378, 551]. Кстати, здесь он повторяет ошибку
М. Фасмера, передавая д.-рус. форму с конечным -гъръ вместо -ерь.
Наличие на различных славянских территориях (бассейны Дуная и
Эльбы, Померания, Новгородская область) топонимических названий
Ilmer и Илмеръ, Ilmena и Илъмна (Илмень), IlmincQioven) и Илъменка,
lima и Ильма, Howe и Иловка определенно говорит о том, что все эти
совпадения не могут быть случайными. Приведенные топонимы
входят в надежно засвидетельствованные ряды древних суффиксальных
чередований, их словообразовательная структура является достаточно
259

прозрачной. Отсюда следует, что не может быть и речи о финском
происхождении гидронима Ил(ь)мень, а тем более о появлении этой
формы лишь в XVI в. с последующим ее распространением на русской
территории в результате новгородской колонизации.
Изложенный материал хорошо согласуется с гипотезой о
первоначальном делении славян на две, а не на три языковые группы. Эта точка
зрения в различной форме излагалась А. А. Шахматовым, Т. Лер-Спла-
винским, Н. С. Трубецким, Ф. П. Филиным и другими учеными [187,
218-223]. В литературе уже неоднократно отмечалось участие
западнославянских элементов в формировании населения Новгородской
земли. Указывалось на то, что только ильменские славяне именовались
славянами, подобно западным и южным славянам. Отмечались сходные
черты быта и государственного устройства у балтийских и ильменских
славян, а также совпадения в исторических преданиях, фольклоре и
деталях религиозных представлений; указывалось, что
микротопонимика Новгорода тесно связана с топонимикой славян древней Померании.
Неоднократно говорилось о том, что племя северян (самой северной
группы восточного славянства) было расположено к югу от ильменских
славян. Факт более раннего основания Ладоги (VI-VII вв.)
сравнительно с Новгородом также фигурировал в качестве аргумента в пользу
заселения Новгородской земли не с юга, а с территории балтийских
славян. Приводились в пользу этой гипотезы и многочисленные
фонетические и словообразовательные особенности, сближающие
новгородские говоры русского языка с западнославянскими языками (все эти
вопросы освещены в работах: [145, 450-45] и др.; 101, 469-471; 70, I,
307-358; 85, /, 184 ел.; 111, 4; 175, 322; 405, 95; 69, 253-277; 147, 370-
372, 379-389], и др.).
Наличие крайне редкого (если вообще не единственного) у
восточных славян гидронима на -мерь при широком распространении
подобных гидронимов у западных и южных славян также говорит о
возможном проникновении названия Илмеръ с запада. Во всяком случае
гидронимы типа Илмеръ, Ил(ь)мень и Ильмна встречаются
параллельно, в основном в тех же самых областях славянского мира, в которых
распространен этноним словгьне. Это совпадение двух важных изоглосс
является весьма показательным.
Наконец, широкое распространение апеллятива ильмень в говорах
русского языка и наличие более чем 100 гидронимов с этим названием
невозможно объяснить влиянием одного только новгородского
Ильменя. По-видимому, апеллятив ильмень искони существовал в
восточнославянских языках, чем и объясняется окончательное закрепление
именно этой формы за названием крупнейшего озера Новгородской земли,
а более архаичная по структуре форма Илмеръ с утратившим свою
продуктивность суффиксом *-mer- довольно рано выходит из
употребления. Установленная выше словообразовательная связь между д.-рус. иль
и Илменъ (с обычным чередованием *-u- / *-men-) подтверждается и
фактами семантического характера. В диалектах русского языка далеко не
260

всякое озеро называется ильменем. Обычно ильмень — это озеро,
образовавшееся из рукава реки [64, 777], дно такого озера, как правило,
имеет богатые отложения ила; илистые берега ильменя покрыты
камышовыми зарослями. «Вообще же, — писал в связи с этим В. И. Даль, —
у ильменя берега в камышовых, тростниковых, мокрых зарослях, голое
озеро не ильмень» (Д., II, 41).
* * *
Итак, изложенный материал позволяет сделать следующие выводы.
Оз. Ильмень является гидронимом славянского происхождения. Д.-рус.
формы Илменъ и Илмеръ отражают широко представленное в
топонимике западных и южных славян чередование суффиксов *-men- / *-mer-.
Другое столь же архаичное чередование *-men-/*-u- представлено в
формах д.-рус. Илменъ I иль. Соотношение, форм Ил(ъ)мень, Ильмна,
Ильма, типичное для древней славянской топонимики, отражает
архаичные связи между образованиями на *-men-, *-mn- и *-mo- (*-ma). В
частности, вывод Й. Шмидта: «Das Slawische hat mn nirgend bewahrt» [357,
137] — опровергается приведенными выше примерами из славянской
топонимики. Вообще рассмотренный топонимический материал
отражает исключительно древние особенности праславянского
словообразования, почти полностью утраченные вне топонимики. Этот материал
позволяет более полно осветить ряд вопросов, связанных с и.-е. и пра-
славянским словообразованием. Так, например, перечисленные выше
случаи чередования древних -u-основ и производных на -менъ в
славянской топонимике значительно расширяют круг и.-е. примеров,
приведенных в книге Ф. Шпехта.
Требование детального изучения древнейших индоевропейских
и праславянских словообразовательных моделей при исследовании
славянской топонимики, с одной стороны, и необходимость
всестороннего учета топонимических данных при реконструкции древнейших
словообразовательных процессов — с другой, — вот два наиболее важных
вывода, которые должны вытекать из рассмотрения всей совокупности
вопросов, связанных с происхождением названия оз. Ильмень.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Alle Wissenschaften miissen
von Zeit zu Zeit umlernen
R. Henning
Касаясь вопросов латинского словообразования, М. М. Покровский
еще в 1898 г. писал, что в науке «укоренилось так много
предрассудков, приобретших чуть ли не юридическую давность, что
исследователю по временам стоит большого труда отрешиться от них и выйти
на правильный путь» [154, 179]. Эти слова в такой же степени
применимы к вопросам и.-е. словообразования. Случайно брошенное
замечание маститого ученого, высказанное к тому же в
предположительной форме, здесь нередко подхватывалось составителями различного
рода фундаментальных трудов, а тем самым канонизировалось,
превращаясь в своеобразную «аксиому». Эти «аксиомы», естественно,
никем обычно не проверяются, а на их основе (со ссылкой на
соответствующий GrundriB или Handbuch) зачастую строятся те или иные
гипотезы, теории, этимологии и т. д. Никто, например, никогда не
доказал, что все латинские причастия на -tus, подчиняющиеся действию
закона Лахмана, существовали уже в и.-е. языке. Более того,
подобное предположение является просто ошибочным. Между тем почти
все объяснения закона Лахмана исходят именно из этого никем не
доказанного предположения, ставшего по сути дела «аксиомой». В
частности, гипотеза об этапе аналогически восстановленной звонкости
конечного корневого смычного в причастиях на -tus целиком
базируется на этой «аксиоме». И.-е. происхождение огласовки *ё
сигматического аориста, отсутствие продуктивности образований с
суффиксальным *-d- в праславянском, финское происхождение гидронима
Ильмень — вот некоторые из тех довольно многочисленных
положений, которые никогда не были доказаны, но тем не менее получили
почти всеобщее признание в значительной мере благодаря своей «чуть
ли не юридической давности».
В последние годы широкое распространение получили различные
новые методы лингвистического анализа. Вместе с тем все чаще стали
встречаться утверждения о том, что сравнительно-исторический метод
в и.-е. языкознании уже полностью исчерпал свои возможности, что
262

«все, что можно в какой-то мере сравнить и сопоставить, уже сравнено
и сопоставлено» [160, 7]. Эти пессимистические идеи, перекликающиеся
со скептицизмом А. Мейе в оценке новых этимологических
исследований, порождены некритическим отношением к огромному наследию
традиционного и.-е. языкознания. Исключительные по своей
значимости достижения и.-е. языкознания совершенно неоспоримы. Но вместе
с тем многое из того, что «сравнено и сопоставлено», нередко
нуждается в основательном пересмотре.
Детальному анализу ряда таких устоявшихся, но далеко не
бесспорных положений и.-е. языкознания и была посвящена настоящая книга.
Главным принципом, который был положен в основу анализа, явился
принцип системности исследования. Так, например, при
рассмотрении фонетических явлений, связанных с действием закона Лахмана,
одни случаи обычно объясняли вторично восстановленной звонкостью,
другие — аналогическим воздействием форм перфекта, супина или
презенса, третьи — наличием продленной ступени огласовки корня уже
в и.-е. отглагольном прилагательном и т. д. Анализ системы латинских
причастий на -tus показал, что удлинение корневого гласного имело
место только в тех формах, которые представляют собой латинские
новообразования.
Изолированный пример соответствия д.-инд. avaksam — лат. vexl —
ст.-сл. к'ксъ являлся основным аргументом в пользу предположения
об и.-е. происхождении огласовки *ё форм сигматического аориста.
Системное рассмотрение соответствующих парадигм спряжения
говорит против этой гипотезы, подтверждая в то же время
предположение о независимом возникновении продленной ступени в каждом из
трех языков.
Рассмотрение вне системы многочисленных случаев «отклонения
от нормы» в и.-е. корнях с сонантным исходом не могло дать
удовлетворительного объяснения всем этим явлениям. И здесь также отказ от
изолированного анализа отдельно взятых форм позволяет по-новому
осветить вопрос о древнейшей структуре данного типа и.-е. корней.
Наконец, тот факт, что гидроним Илмерь — Илмень представляет собой
исключение в системе многочисленных топонимических
заимствований из финского языка и в то же время органически входит в сложную
систему славянского словообразования, убедительно говорит о
славянском, а не о финском происхождении этого гидронима.
Далеко не все вопросы, освещенные в предшествующих главах,
можно считать всесторонне исследованными и окончательно
решенными. Так, например, в связи с постановкой вопроса о древнейшей
структуре и.-е. корня, изложенной в гл. VI, возникает целый ряд
сложных проблем, которые требуют дальнейшего исследования.
Приведенные выборочные примеры с этимологиями и.-е. образований,
имеющих суффиксы *-по- и *-men- (ст.-сл. жлт»нд, рус. рамень, лат.
frementum и др.), далеко не исчерпывают тех случаев, в которых
анализ соответствующих словообразовательных моделей может привес-
263

ти к новым, более убедительным этимологическим объяснениям.
Происхождение названия оз. Ильмень лишь частный вопрос, связанный
с изучением славянской гидронимики на *-men-/*-mer-, а также —
с целым комплексом вопросов и.-е. и праславянского
словообразования. В этом отношении изложенный материал также представляет
собой лишь первые шаги исследования, которое должно быть
продолжено в будущем.
Все эти факты, нужно надеяться, говорят о перспективности
изучения тех аспектов словообразования, которые легли в основу настоящей
книги.

ЛИТЕРАТУРА
Словари
1. Беринда П. Лексикон словенороський. — КиТв, 1961.
2. Георгиев Вл., Гълъбов Ив., Займов И., Илчев Ст. Български етимологичен
речник. — София, 1962 ел.
3. Герое Н. Речник на български език. — Ч. I-V. — Пловдив, 1895-1904.
4. Горяев Н. В. Сравнительный этимологический словарь русского языка. — Тифлис,
1896.
5. ГрЫченко Б. Словарь украТнськоТ мови. — Т. I—IV. — Кшв, 1908-1909.
6. Куликовский Г. Словарь областного олонецкого наречия в его бытовом и
этнографическом применении. — СПб., 1898.
7. Мельниченко Г. Г. Краткий ярославский областной словарь. — Т. I. — Ярославль,
1961.
8. Младенов Ст. Етимологически и правописен речник на българския книжовен
език. — София, 1941.
9. Мука Э. Словарь нижне-лужицкого языка. — Вып. I. — Пг., 1921.
10. Носович И. И. Словарь белорусского наречия. — СПб., 1870.
11. Подвысоцкий А. Словарь областного архангельского наречия. — СПб., 1885.
12. Речник ерпскохрватског юьижевног и народнопезика.— Кн. I—II. — Београд, 1959-1962.
13. Семенов П. Географически-статистический словарь Российской империи. —
Т. I-V. — СПб., 1863-1885.
14. Толковый словарь русского языка/Под ред. проф. Ушакова.—Т. I—IV. — М., 1935—
1940.
14а. Фасмер М. Этимологический словарь русского языка / Пер. с нем. и доп.
О. Н. Трубачева; Под ред. и с предисл. проф. Б. А. Ларина. — Т. I. — М., 1964.
15. Baltisti С, Alessio G. Dizionario etimologico italiano. — Vol. I. — Firenze, 1950.
16. Berneker E. Slavisches etymologisches Worterbuch. — Bd. I—II. — Heidelberg, 1908
(unvollstandig).
17. Bielfeldt H. Rucklaufiges Worterbuch der russischen Sprache der Gegenwart. — Berlin,
1958.
18. Bohtlingk O. v. Sanskrit-Worterbuch in kiirzerer Fassung. — Bd. I-IV. — Petersburg,
1879-1889.
19. Bohtlingk O. v., Roth R. Sanskrit-Worterbuch. — Bd. I-VII. — St. Petersburg, 1855-1875.
20. Boisacq E. Dictionnaire etymologique de la langue grecque. — 2й™ ed. — Paris, 1923.
21. Bruckner A. Siownik etymologiczny jezyka polskiego. — Warszawa, 1957.
22. Buck C. D. A Dictionary of Selected Synonyms in the Principal Indo-European Languages.
Chicago, 1949.
23. DiezF. Etymologisches Worterbuch der romanischen Sprachen. — 2. Aufl. — T. I—II. —
Bonn, 1861-1862.
265

24. FalkH. S., TorpAlf. Norwegisch-danisches etymologisches Worterbuch. — T. I—II. —
Heidelberg, 1910-1911.
25. Feist S. Vergleichendes Worterbuch der gotischcn Sprache. — 3. Aufl. — Leiden, 1939.
26. Frisk Hj. Griechisches etymologisches Worterbuch. — Heidelberg, 1954 ff.
27. GebauerJ. Slovnik staro6esky. — Diel I—II. — Praha, 1903-1916.
28. Hofmann J. B. Etymologisches Worterbuch des Griechischen. — Miinchen, 1949.
29. Holder A. Altceltischer Sprachschatz. — Bd. I—III. — Leipzig, 1896-1907.
30. Holthausen F. Altenglisches etymologisches Worterbuch. — Heidelberg, 1934.
31. Holub J., Kopecny F. Etymologicky slovnik jazyka ceskeho. — Praha, 1952.
32. Kariowicz J., Krynski A., Niedzwiedzki W. Slownik jezyka polskiego. — T. I—VIII. —
Warszawa, 1900-1927.
33. Kettonen L. Livisches Worterbuch. — Helsinki, 1938.
34. Kluge F. Etymologisches Worterbuch der deutschen Sprache.— 17. Aufl. — Berlin, 1957.
35. Linde M. S. B. Slownik jezyka polskiego. — T. I-VI. — Lwow, 1854-1860.
36. Machek V. Etymologicky slovnik jazyka ceskeho a slovenskeho. — Praha, 1957.
37. Mayrhofer M. Kurzgefasstes etymologisches Worterbuch des Altindischen. —
Heidelberg, 1953 ff.
38. Meyer-Liihke Ж Romanisches etymologisches Worterbuch. — Heidelberg, 1911.
39. Miklosich F. Etymologisches Worterbuch der slavischen Sprachen. — Wien, 1886.
40. Miklosich F. Lexicon palaeoslovenico-graeco-latinum — Vindobonae, 1862-1865.
41. Muller Fr. Altitalisches Worterbuch. — Gottingen, 1926.
42. Niedermann M., Senn A., Brender F. Worterbuch der litauischen Sprache. — Bd. I-IV. —
Heidelberg, 1932 ff.
43. The Oxford English Dictionary. — Oxford, 1933.
44. Pfirucni slovnik jazyka Ceskeho/Vyd. Ceskoslovenska akademie ved. — Dil I-VH. —
Praha, 1935-1955.
44a. Ramstedt G. Kalmiickisches Worterbuch. — Helsinki, 1935.
45. Rjecnikhrvatskogaili srpskogajezika. JugoslavenskaAkademijaznanosti iumjetnosti. —
Zagreb, 1880 sled.
46. Rudnyckyj J. B. An Etymological Dictionary of the Ukrainian Language. — Winnipeg,
1962 sqq.
47. Sadnik L., Aitzetmiiller R. Handworterbuch zu den altkirchenslavischen Texten. —
Heidelberg, 1955.
48. S/awski F. Slownik etymologiczny jezyka polskiego. — T. I. — Krakow, 1952 sqq.
49. Sulimierski F, Chlebowski В., Walewski W. Stownik geograficzny krolestva Polskiego i
inych krajow slowianskich. — T. I-XV. — Warszawa, 1880-1902.
50. Toivonen Y. H. Suomen kielen etymologinen sanakirja. — T. I. — Helsinki, 1955.
51. Trautmann R. Baltisch-slavisches Worterbuch. — Gottingen, 1923.
52. Walde A. Vergleichendes Worterbuch der indogermanischen Sprachen /Hrsg. von
J. Pokoray. — Bd. I—III. — Berlin; Leipzig, 1926-1932.
53. Wartburg W. v. Franzosisches etymologisches Worterbuch. — Bonn; Tubingen; Basel,
1922 ff.
54. Worterbuch der russischen Gewasseraamen / Hrsg. von M. Vasmer. — Berlin; Wiesbaden,
1960 ff.
Статьи, монографии, книги
55. Абаев В. И. Как русское уклад 'сталь' помогло выяснить этимологию осетинского
asndon 'сталь' // ЭИРЯ. — Вып. I. — 1960. — С. 73-79.
56. Абаев В. И. О принципах этимологического словаря // ВЯ. — 1952. — № 5. — С. 56-69.
57. Абаев В. И. Опыт этимологии славянского мгьдь II Езиковедски изследвания в чест
на академик Стефан Младенов. — София, 1957. — С. 321-328.
266

58. Азарх Ю. С. Существительные женского рода с суффиксом -ядь в русском языке //
Материалы и исследования по русской диалектологии. — Вып. II. — М., 1961. —
С. 150-159.
59. Акты социально-экономической истории северо-восточной Руси конца XIV —
начала XVI в. — М., 1952.
59а. Белецкий А. А. Принципы этимологических исследований (на материале
греческого языка). — Киев, 1950.
60. Велик А. Савремени српскохрватски КЕЬижевни je3HK: II дсо: Наука о rpahefty
речи. — Београд, 1949.
61. Бенвенист Э. Индоевропейское именное словообразование. — М., 1955.
62. Бенвенист Э. Тохарский и индоевропейский // Тохарские языки: Сб. статей. —
М., 1959.— С. 90-108.
63. Бернштейн С. Б. Очерк сравнительной грамматики славянских языков. — М, 1961.
64. Боднарский М. С. Словарь географических названий. — М., 1954.
65. Брандт Р. Дополнительные замечания к разбору этимологического словаря Мик-
лошича // РФВ. — 1S91. — Т. XXV. — С. 27-40, 213-247.
66. Будагов Р. А, Сравнительно-семасиологические исследования. — М., 1963.
67. БулаховскийЛ. А. Общеславянские названия птиц // Изв. АН СССР. ОЛЯ. — 1948. —
Т. VII. — С. 97-124.
68. Вайан А. Руководство по старославянскому языку. — М., 1952.
69. Вилинбахов В. Б. Балтийские славяне и Русь // Slavia occidentals. — 1962. —
Т. XXII.— С. 253-277.
70. Гедеонов С. Варяги и Русь. — Ч. I. — СПб., 1876.
71. Георгиев В. Исследования по сравнительно-историческому языкознанию. — М.,
1958.
72. Грамоты Великого Новгорода и Пскова. — М.; Л., 1949.
73. Грот Я. Филологические разыскания. — Т. I—II. — СПб., 1899.
74. Грюненталь О. Этимологические заметки // Изв. Имп. АН. ОРЯС. — 1913. —
Т. XVIII. — Ч. 4. — С. 127-147.
75. Гухман М. М. К типологии глагола древнегерманских языков // Проблемы
сравнительной филологии: Сб. статей к 70-летию чл.-корр. АН СССР В. М.
Жирмунского. — М., 1964.— С. 116-125.
76. Гухман М. М. Приемы сравнительно-исторического изучения системы
словоизменения // Вопросы методики сравнительно-исторического изучения
индоевропейских языков: Сб. ст. — М., 1956. — С. 209-285.
77. Даничик Ъ. Основе српскога или хрватскога je3HKa. — Београд, 1876.
78. Десницкая А. В. Вопросы изучения родства индоевропейских языков. — М; Л.,
1955.
78а. Десницкая А. В. Каузативные глаголы//Уч. зап. ЛГУ. Сер. филолог, наук. — 1941.
№ 58. — Вып. 5. — С. 138-165.
79. Десницкая А. В. К вопросу о соотношении именных и глагольных основ в
индоевропейских языках // Уч. зап. ЛГУ. Сер. филолог, наук. — 1949. — № 97. —
Вып. 14.—С. 105-139.
80. Десницкая А. В. Чередование гласных в германских языках. — М.; Л., 1937.
81. Дювернуа А. Об историческом наслоении в славянском словообразовании. — М.,
1867.
82. Елизаренкова Т. Я. Аорист в «Ригведе». — М, 1960.
83. Елизаренкова Т. Я. Значение основ презенса в «Ригведе» // Языки Индии: Сб. —
М, 1961. —С. 91-165.
84. Жирмунский В. М. История немецкого языка. — 3-е изд. — М., 1948.
85. Забелин И. Е. История русской жизни с древнейших времен. — Ч. I-II. — М, 1876-
1879.
267

86. Зализняк А. А. Проблемы славяно-иранских языковых отношений древнейшего
периода // ВСЯ. — 1962. — Вып. VI. — С. 28-45.
87. Иванов В. В. Индоевропейские корни в клинописном хеттском языке и
особенности их структуры: Канд. дис. — Т. I-II. — М., 1955.
88. Иванов В. В. Индоевропейские корни в клинописном хеттском языке и
особенности их структуры: Автореф. канд. дис. — М., 1955.
89. Иванов В. В. Тохарские языки и их значение для сравнительно-исторического
исследования индоевропейских языков // Тохарские языки: Сб. — М., 1959. — С. 5-37.
90. Иванов В. В. Хеттский язык. — М, 1963.
91. Иванов В. В., Топоров В. Н. К постановке вопроса о древнейших отношениях
балтийских и славянских языков. — М., 1959.
92. Иллич-СвитычВ. М. Именная акцентуация в балтийском и славянском. — М., 1963.
93. Иллич-Свитыч В. М. Лексический комментарий к карпатской миграции славян
(географический ландшафт) // Изв. АН СССР. ОЛЯ. — 1960. — Т. XIX. — Вып. 3. —
С. 222-231.
94. Ильинский Г. А. Мнимая ассимиляция редуцированных гласных в праславянском
языке // Изв. АН ОРЯС. — 1917. — Т. XXII. — Ч. 1. — С. 188-204.
95. Ильинский Г. А. Праславянская грамматика. — Нежин, 1916.
96. Ильинский Г. А. Славянские этимологии // Изв. АН ОРЯС. — 1918. — Т. XXIII. —
Ч. 1. —С. 125-182; Ч. 2. — С. 180-245.
97. Иордан. О происхождении и деяниях гетов / Вступ. ст., пер., коммент. Е. Ч. Скржин-
ской. — М., 1960.
98. Клепикова Г. П. Значения славянских орнитологических названий,
восходящих к *zblna // Проблемы индоевропейского языкознания: Сб. — М., 1964. —
С. 106-114.
99. Книга Большому чертежу/Под ред. К. Н. Сербиной. — М.; Л., 1950.
100. Корш Ф. Е. Турецкие элементы в языке «Слова о полку Игореве» // Изв. Имп, АН.
ОРЯС. — 1903. — Т. VIII. — Ч. 4. — С. 1-58.
101. Котляревский А. А. Внутренний быт и исторические отношения славянского
Поморья II Котляревский А. А. Сочинения. — Т. III. — СПб., 1891. — С. 419-471.
102. Крушевский Н. К вопросу о гуне. Исследование в области старославянского
вокализма //РФВ. — 1881. — Т. V. — С. 1-109.
103. КузнецовП. С. Историческая грамматика русского языка. Морфология. — М., 1953.
104. Ларин Б. А. Из славяно-балтийских лексикологических сопоставлений // Вестник
ЛГУ. — 1958. — №> 14. — Вып. 3. — С. 150-158.
105. Ларин Б. А. Об архаике в семантической структуре слова {яр — юр — буй) II Из
истории слов и словарей: Сб. — Л., 1963. — С. 78-89.
106. Ларин Б. А. О слове янтарь: Сб. в честь акад. Я. М. Эндзелина. — Рига, 1958. —
С. 149-162.
107. Лескин А. Грамматика древнеболгарского (древнецерковнославянского) языка. —
Казань, 1915.
108. Лурье С. Я. Язык и культура микенской Греции. — М.; Л., 1957.
109. Льюис Г., Педерсен X. Краткая сравнительная грамматика кельтских языков. —
М., 1954.
110. Любимова Н. А. О групповых и индивидуальных признаках сонантов в
зависимости от их фонетического положения // Уч. зап. ЛГУ. Сер. филол. наук. — 1964. —
№325. — С. 72-85.
111. Мавродин В. В. Начало мореходства на Руси. — Л., 1949.
112. Мартынау В. У. Аб паходжанш славянскай фанемы х //Працы шетытута мова-
знауства АН БССР. — Мшск, 1961. — Вып. VIII. — С. 89-105.
113. Мартынов В. В. Из славянских этимологии // ЭИРЯ. — М., 1962. — Вып. И. —
С. 44-57.
268

114. Мартынов В. В. Славяно-германское лексическое взаимодействие древнейшей поры
(к проблеме прародины славян). — Минск, 1963.
115. Материалы по истории русской картографии. — Вып. I. — Киев, 1899.
116. Маштаков П. Л. Список рек Днепровского бассейна. — СПб., 1913.
117. МейеА. Введение в сравнительное изучение индоевропейских языков. — М., 1938.
118. МейеА. Общеславянский язык. — М., 1951.
119. Мейе А. Сравнительный метод в историческом языкознании. — М., 1954.
120. Мелиоранский П. М. Заимствованные восточные слова в русской
письменности домонгольского времени // Изв. Имп. АН. ОРЯС. — 1905. — Т. X. — Ч. 4. —
С. 109-134.
121. Немченко В. Н., Синица А. И., Мурникова Т. Ф. Материалы для словаря русских
старожильческих говоров Прибалтики / Под ред. М. Ф. Семеновой. — Рига, 1963.
122. Нидерле Л. Славянские древности. — М., 1956.
123. Нидерман М. Историческая фонетика латинского языка. — М., 1949.
124. Никитин А. В. Топонимика тоней и мелей озер Новгородской, Псковской и
Калининской областей // Уч. зап. Моск. обл. пед. ин-та. — 1961. — Т. 100. — Вып. 6. —
С. 265-288.
125. Никонов В. А. Ручей — Ключ — Колодезь — Криница — Родник // Материалы
и исследования по русской диалектологии.—М., 1961. — Вып. И. — С. 180-198.
126. Никонов В. А. Топонимика и сравнительно-историческая лексикология //
Лексикографический сборник. — М., 1963. — Вып. VI. — С. 17-23.
127. Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. — М.; Л., 1950.
128. Обнорский С. П. Готское ли заимствование слово блюдо? //РФВ. — 1915. — Т. 73. —
С. 82-85.
129. Обнорский С. П. Очерки по морфологии русского глагола. — М., 1953.
130. Орлов А. Происхождение названий русских и некоторых западноевропейских рек,
городов, племен и местностей. — Бельск, 1907.
131. Откупщиков Ю. В. Из истории праславянского словообразования // ЭИРЯ. — М.,
1966. — Вып. V. — С. 79-93.
132. Откупщиков Ю. В. Из истории словообразования в славянских языках // Очерки
по словообразованию и словоупотреблению: Сб. — Л., 1965. — С. 106-114.
133. Откупщиков Ю. В. К этимологии ирландского bran // Уч. зап. ЛГУ. Сер. филол.
наук. — 1961. — № 299. — Вып. 59. — С. 143-147.
134. Откупщиков Ю. В. К этимологии литовского agnus // Уч. зап. ЛГУ. Сер. филол.
наук. — 1961. — № 301. — Вып. 60. — С. 161-164.
135. Откупщиков Ю. В. К этимологии слов стена, стень, тень и сень II Из истории
слов и словарей: Сб. — 1963. — С. 130-137.
136. Откупщиков Ю. В. Об этимологии латинского frenum // Вестник ЛГУ. — 1961. —
№ 20. — Вып. 4. — С. 138-142.
137. Откупщиков Ю. В. Об этимологии слов борона и борозда II ЭИРЯ. — М., 1963. —
Вып. IV.— С. 87-95.
138. Откупщиков Ю. В, О происхождении названий озер Ильмень и Селигер:
Межвузовская конференция по исторической лексикологии, лексикографии и языку
писателя: Тезисы докладов. — Л., 1961. — С. 10-11.
139. Откупщиков Ю. В. О происхождении слова невгьста II ЭИРЯ. — М., 1963. —
Вып. IV.— С. 96-103.
140. Откупщиков Ю. В. О происхождении слов рамень и раменье II Вопросы общего
языкознания: Сб. — Л., 1965. — С. 88-96.
141. Откупщиков Ю. В. О слове стьгда в Супрасльской рукописи // Вопросы теории
и истории языка: Сб. статей в честь проф. Б. А. Ларина. — Л., 1963. — С. 218-219.
142. Откупщиков Ю. В. О старославянском сигматическом аористе // Уч. зап. ИС
АН СССР. — 1963. — Т. XXVII. — С. 154-172.
269

143. Откупщиков Ю. В. О топониме Тюмень II ЭИРЯ. — М., 1967. — Вып. VI.
144. Пауль Г. Принципы истории языка. — М., 1960.
145. Перемышлевский М. О времени и причинах вероятного переселения славян на
берега Волхова//Уч. зап. Имп. Моск. ун-та. — 1834. — Март. — № IX. — С. 415-465.
146. Петерсон М. Н. О составлении этимологического словаря русского языка // ВЯ. —
1952. — №5. — С. 70-78.
147. Петровский Н. М. О новгородских «словенах» // Изв. АН. ОРЯС. — 1920. —
Т. XXV. — С. 356-389.
148. Пизани В. Общее и индоевропейское языкознание // Общее и индоевропейское
языкознание: Сб. — М., 1956. — С. 83-199.
149. Пизани В. Этимология. История — проблемы — метод. — М., 1956.
150. Погодин А. Л. Из истории сношений финнов с индоевропейцами // Изв. Имп. АН.
ОРЯС. — 1905. — Т. X. — Ч. 3. — С. 1-23.
151. Подольская Н. В. Некоторые формы славянизации иноязычных топонимов (на
материале Новгородской территории) // Вопросы географии. — 1962. — № 58. — С. 34-40.
152. Подольская Н. В. Топонимика Новгородской земли по данным новгородских
письменных памятников XI-XV вв. Канд. дис. — Т. I-II. — М., 1956.
153. Подольская Н. В. Топонимика Новгородской земли по данным новгородских
письменных памятников XI-XV вв.: Автореф. канд. дис. — М., 1956.
154. Покровский М. М. Избранные работы по языкознанию. — М., 1959.
155. Полное собрание русских летописей. — Т. I: Лаврентьевская летопись и
Суздальская летопись по Академическому списку. — М., 1962.
156. Попов А. И. Из истории лексики языков Восточной Европы. — Л., 1957.
157. Потебня А. А. К истории звуков русского языка. — Ч. I—III. — Варшава, 1880-1883.
158. Прокош Э. Сравнительная грамматика германских языков. — М., 1954.
159. Селищев А. М. Старославянский язык. — Ч. I—II. — М., 1951-1952.
160. Серебренников Б. А. О взаимодействии языков (проблема субстрата) // ВЯ. —
1955. — №1. — С. 7-25.
161. Серебренников Б. А. О методах изучения топонимических названий // ВЯ. —
1959. —№6.— С. 36-50.
162. Сиголов П. С. О структуре глаголов с суффиксом -ну-1-н- в русском языке //
Вестник ЛГУ. — 1961. — № 20. — Вып. 4. — С. 89-101.
163. Стоцький Р. Сметь. Украшська мова в етимольопчному cnoeapi E. Бернекера //
Slavia. — 1926. — Roc. V. — С. 1-57.
164. Соболевский А. И. Заимствованные слова в русском языке (литограф.). — СПб., б/г.
165. Соболевский А. И. Названия озера Селигера в связи с вопросом о праславянской
родине // Труды II Тверского областного археологического съезда. — Тверь, 1906. —
Отд. II. — С. 1-4. — Статья перепечатана почти без изменений в РФВ (1911. —
Т. 64. — С. 96-100). Ссылки даются по последнему изданию.
166. Соболевский А. И. Русско-скифские этюды // Изв. АН. ОРЯС. — 1921. — Т. XXVI. —
С. 1-44; Т. XXVII. — 1922. — С. 252-332.
167. Соболевский А. И. Этимологические заметки // Slavia. — 1926. — Roc. V. —
С.439-450.
168. Сравнительная грамматика германских языков. — Т. I—III. — М., 1962-1964.
169. Старинин В. П. К вопросу о семантическом аспекте сравнительно-исторического
метода (изосемантические ряды С. С. Майзеля) // Советское востоковедение. —
1955.—№4. —С. 99-111.
170. Тихомиров М. Н. Древнерусские города. — 2-е изд. — М., 1956.
171. Топоров В. Н. К вопросу об эволюции славянского и балтийского глагола//ВСЯ. —
1961. —Вып. 5.— С. 35-70.
172. Топоров В. Н. Несколько иллирийско-балтийских параллелей из области топоно-
мастики // Проблемы индоевропейского языкознания: Сб. — М., 1964. — С. 52-58.
270

173. Топоров В. Н. О некоторых теоретических основаниях этимологического
анализа // ВЯ. — I960. — № 3. — С. 44-59.
174. Топоров В. Н., Трубачев О. Н. Лингвистический анализ гидронимов Верхнего По-
днепровья. — М., 1962.
175. Третьяков П. Н. Итоги археологического изучения восточнославянских племен //
Исследования по славянскому языкознанию. — М., 1961. — С. 306-334.
176. Тройский И. М. Древнегреческое ударение.—М.; Л., 1962.
177. Тройский И. М. Историческая грамматика латинского языка. — М., 1960.
178. Тройский И. М. К вопросу о латинском ударении (циркумфлекс): Сборник статей
памяти акад. Л. В. Щербы. — Л., 1951. — С. 276-282.
179. Тройский И. М. Очерки из истории латинского языка. — М.; Л., 1953.
180. Трубачев О. Н. Из истории названий каш в славянских языках // Slavia. — 1960. —
Roc. XXIX. — С. 1-30.
181. Трубачев О. Н. История славянских терминов родства. — М., 1959.
182. Трубачев О. II. 'Молчать' и 'таять'. О необходимости семасиологического
словаря нового типа // Проблемы индоевропейского языкознания: Сб. — М., 1964. —
С. 100-105.
183. Трубачев О. Н. Об этимологическом словаре русского языка // ВЯ. — 1960. —
№3. —С. 60-69.
184. Трубачев О. Н. Славянские этимологии 29-39 // ЭИРЯ. — М, 1962. — Вып. II. —
С. 26^3.
185. Ульянов Г. К. Значение глагольных основ в литовско-славянском языке. —Ч. I—II. —
Варшава, 1891-1895.
186. Фасмер М. Греко-славянские этюды. —Ч. III. — СПб., 1909.
187. Филин Ф. П. Образование языка восточных славян. — М.; Л., 1962.
188. Фортунатов Ф. Ф. Избранные труды. — Т. I—II. — М., 1956-1957.
189. Фридрих И. Краткая грамматика хеттского языка. — М., 1952.
190. Черных П. Я. Очерк русской исторической лексикологии. Древнерусский период. —
М., 1956.
191. Шанский Н. М. О реконструкции промежуточных словообразовательных звеньев.
Научные доклады высшей школы // Филолог, науки. — 1962. — № 4. — С. 14-25.
192. Шанский Н. М. Принципы построения русского этимологического словаря
словообразовательно-исторического характера // ВЯ. — 1959. — № 5. — С. 32^2.
193. Шантрен П. Историческая морфология греческого языка. — М., 1953.
194. Щерба Л. В. Русские гласные в качественном и количественном отношении. —
СПб., 1912.
195. Эккерт Р. Основы на -и- в праславянском языке // Уч. зап. ИС АН СССР. — 1963. —
Т. XXVII. —С. 3-133.
196. Эндзелин И. О происхождении праславянских инфинитивов на -npti // РФВ. —
1912. — Т. 68. — С. 370-372.
197. Эрну А. Историческая морфология латинского языка. — М., 1950.
197а. Этимология. Принципы реконструкции и методика исследования — М, 1965.
198. Adrados F. R. Evolucion у estructura del verbo indeuropeo. — Madrid, 1963.
199. Adrados F. R. Loi phonetique, sonantes et laryngales // Emerita. — 1963. — T. XXXI.
F. 2. —P. 185-211.
200. Allen W. S. Some Problems in the Phonetic Development of the IE Voiced Aspirates in
Latin // AL. — 1958. — Vol. X. — P. 100-116.
201. Arumaa P. Sur I'histoire des adjectifs en -u- en balto-slave; Slaviska Institutet vid Lunds
Universitet // Arsbok 1948-1949. — Lund, 1951. — P. 24-105.
202. Asboth O. Ein Stuck Volksetymologie // AfslPh. — 1903. — Bd. XXV — S. 569-579.
203. Bahder K. v. Die Verbalabstrakta in den germanischen Sprachen. — Halle, 1880.
204. Bailey H. W. Ambages indoiranicae // AION-L. — 1959.— Vol. I. — P. 113-146.
271

205. Bartholomae Chr. Arica // KZ. — 1888. — Bd. XXIX. — S. 271-292.
206. Bartholomae Chr. GrundriB der iranischen Philologie.— Bd. I. — StraBburg, 1895-1901.
207. Bartholomae Chr. Handbuch der altiranischen Dialekte. — Leipzig, 1883.
208. Bartholomae Chr. Zur Vokaldehnung im Prateritum //IF. — 1891. — Bd. III. — S. 1-63.
209. Bechtel F. Die griechischen Dialekte. — Bd. MIL — Berlin, 1921-1924.
210. Belardi W. Ittito ar-ha II Ricerche linguistiche. — 1951. — Vol. II. — P. 187-202.
211. Benveniste E. Noms d'agent et noms d'action en indo-europeen. — Paris, 1948.
212. Benveniste E. Origines de la formation des noms en indo-europeen. — Paris, 1935.
213. Bolelli T. Origine e sviluppo delle formazioni greche in MEN/MON// Annali della scuola
normale superiore di Pisa. — Ser. II. — 1953. — Vol. XXII. — Fasc. I—II. — P. 1-72.
214. Breal M. Umbrica // MSLP. — 1875. — T. II. — P. 332-347.
215. Bruckner A. Die germanische Elemente im Gemeinslavischen // AfslPh. — 1928. —
Bd. XLIL — S. 125-146.
216. Bruckner A. Etymologische Glossen // KZ. — 1910. — Bd. XLIII. — S. 301-327.
217. Bruckner A. Slavisches./azrfa und Verwandtes //KZ. — 1913. — Bd. XLV. — S. 52-55.
218. Brugmann K. Beitrage zur griechischen, germanischen und slavischen Wortforschung //
IF. — 1903-1904. — Bd. XV. — S. 87-104.
219. Brugmann K. Die mit dem Suffix -to- gebildeten Partizipia im Verbalsysteni des
Lateinischen und des Umbrisch-Oskischen // IF. — 1895. — Bd. V. — S. 89-152.
220. Brugmann K. Kurze vergleichende Grammatik der indogermanischen Sprachen. —
StraBburg, 1904.
221. BrugmannK. Lat. annus, osk.-umbr. akno, got. apnallIF,— 1904/1905. — Bd. XVII. —
S. 492.
221a. Brugmann K., Delbriick В. GrundriB der vergleichenden Grammatik der
indogermanischen Sprachen. — StraBburg, 1889 ff.
222. Brugmann K., Delbriick B. GrundriB der vergleichenden Grammatik der
indogermanischen Sprachen. — 2. Aufl. — Bd. I—III. — StraBburg, 1897-1916.
223. BuchelerF. Umbrica. — Bonnae, 1883.
224. Chadwick J. Mycenaean: a Newly Discovered Greek Dialect // Trans. Philol. Soc. —
1955.— P. 1-17.
225. Chantraine P. La formation des noms en grec ancien. — Paris, 1933.
226. Charpentier J. Beitrage zur alt- und mittelindischen Wortkunde // IF. — 1911. —
Bd. XXVIII. —S. 157-188.
227. Ciardi-Dupre Gi. Zur Geschichte der lateinischen Vocalsynkope // BB. — 1901. —
Bd.XXVL — S. 188-223.
228. Curtius G. Grundzuge der griechischen Etymologie. — 5. Aufl. — Leipzig, 1879.
229. Debrunner A. Griechische Wortbildungslehre. — Heidelberg, 1917.
230. Delbriick B. Das altindische Verbum aus den Hymnen des Rigveda seinem Baue nach
dargestellt. — Halle, 1874.
231. Devoto G. Gli antichi Italici. — 2" ed. — Firenze, 1951.
232. Devoto G. Tabulae Iguvinae. — 2a ed. — Roma, 1940.
233. DresslerW. -w- und -m- in hethitischen Verbalformen // Die Sprache. — 1964. —
Bd.X. — H.l. — S. 99-109.
234. Durand M. Etude experimental sur la duree des consonnes parisiennes. — Paris, 1936.
235. Durand M. Voyelles longues et voyelles breves. Essai sur la quantite vocalique. — Paris, 1946.
236. Eichler E. [Рец. на кн.:] Kettmann G. Die Sprache der Elbschiffer. — T. MI. — Halle,
1959-1961 // ZfSl. — Bd. IX. — H. I. — 1964. — S. 158-160.
237. EkblomR. Lovat'//Studier i modern sprakvetenskap.— Bd. VIII. — Uppsala, 1921. —
P. 15-23.
238. Endzelin J. Altpreussische Grammatik. — Riga, 1944.
239. Endzelin J. Lettische Grammatik. — Heidelberg, 1923.
240. Ernout A. Les elements dialectaux du vocabulaire latin. — 2™*ed. — Paris, 1928.
272

241. Ernout A. Morphologie historique du Latin. — 24meed. — Paris, 1935.
242. Fischer R. Ortsnamen der Kreise Arnstadt und Ilmenau. — Halle, 1956.
243. Forstemann E. Altdeutsches Namenbuch. — Bd. II. — Bonn, 1913-1916.
244. Fouche P. Assimilation et allongement vocalique dans les participes passes latins visus,
esus, casus, rasus, trusus etc. // Melanges de linguistique offerts a A. Dauzat. — Paris,
1951. —P. 81-98.
245. Fraenkel E. Die baltischen Sprachen, ihre Bezichungen zu einander und zu den
indogermanischen Schwesteridiomen als Einfuhrung in die baltische Sprachwissen-
schaft. — Heidelberg, 1950.
246. Froehde F. Zur lateinischen Lautlehre // BB. — 1890. — Bd. XVI. — S. 181-220.
247. Guagnini A. Sarmatiae Europeae descriptio. — Spirae, 1578.
248. HeffnerR. M. S. A Note on Vowel Length in American Speech // Language. — 1940. —
Vol. XVI.— P. 31-47.
249. Herberstain S. Rerum Moscovitarum commentary. — Basileae, 1571.
250. Hermann Ed. Silbenbildung im Griechischen und in den andern indogermanischen
Sprachen. — Gottingen, 1923.
251. Heme G. Die slavischen Farbenbenennungen. — Uppsala, 1954.
252. Hirt H. Der indogermanische Ablaut vornehmlich in seinem Verhaltnis zur Betonung. —
StraBburg, 1900.
253. Hirt H. Die Hauptprobleme der indogermanischen Sprachwissenschaft. — Halle, 1939.
254. HirtH. Indogermanische Grammatik. — Bd. III-IV. — Heidelberg, 1927-1928.
255. Huschke Ph. E. Die iguvischen Tafeln. — Leipzig, 1859.
256. Huschke Ph. E. Die oskischen und sabellischen Sprachdenkmaler. — Elberfeld, 1856.
257. Jonas R. De verbis frequentativis et intensivis apud comoediae Latinae scriptores. —
Poznaniae, 1871.
258. Juret A.-C. Formation des noms et des verbes en latin et en grec. — Paris, 1937.
259. Juret A.-C. Manuel de phonetique latine. — Paris, 1921.
260. Kalima J. Die ostseefinnischen Lehnworter im Russischen. — Helsinki, 1919.
261. Kent R. G. Lachmann's Law of Vowel Lengthening//Language. — 1928. — Vol. IV. —
P. 181-190.
262. KentR. G. Old Persian. — 2 ed. — New Haven, 1953.
263. KentR. G. The Sounds of Latin. — 3 ed. — Baltimore, 1945.
264. Kiparski V. Die gemeinslavischen Lehnworter aus dem Germanischen. — Helsinki, 1934.
265. Kiparski V. Uber etymologische Worterbiicher // Neuphilologische Mitteilungen. —
1959. — Bd. LX. — S. 209-230.
266. Kniezsal. Az esztergomi kaptalan 1156. evi dezsmajegyzekenekhelysegei//Szazadok. —
1939. — LXXIIIk, 167-18711.
267. Kofinek J. M. К puvodu slov. gnedb II Listy filologicke. — 1934. — Roc. LXI. —
S. 43-54.
268. Krahe H. Beitrage zur illyrischen Wort- und Namenforschung // IF. — 1939. —
Bd. LVII. —S. 113-133.
269. Krahe H. Die Struktur der alteuropaischen Hydronymie. — Wiesbaden, 1962.
270. Krahe H. Ortsnamen als Geschichtsquelle. — Heidelberg, 1949.
271. Krahe H. Sprache und Vorzeit. — Heidelberg, 1954.
272. Krahe H. Vorgeschichtliche Sprachbeziehungen von den baltischen Ostseelandem bis
zu den Gebieten urn den Nordteil der Adria. — Mainz, 1957.
273. Kronasser H. Handbuch der Semasiologie. — Heidelberg, 1952.
274. KronasserH. VergleichendeLaut-undFormenlehredesHethitischen. — Heidelberg, 1956.
275. Kuiper F. B. J. Die indogermanischen Nasalprasentia. — Amsterdam, 1937.
276. Kuryhwicz J. Etudes indoeuropeennes. — Krakow, 1935.
277. Kuryhwicz J. Vaccentuation des langues indoeuropeennes. — 2imeed. — Wroclaw;
Krakow, 1958.
273

278. Kuiyfowicz J. L'apophome en indoeuropeen. — Wroclaw, 1956.
279. Kuryhwicz J. Probleme der indogermanischen Lautlehre (II. Fachtagung fur indogerma-
nische und allgemeine Sprachwissenschaft). — Innsbruck, 1962. — S. 107-115.
280. Lachmanni C. In T. Lucretii Cari. De rerum natura libros commentarius. — Berolini,
1850.
281. LaneG. S. On the Present State of Indo-European Linguistics//Language.— 1949.—
Vol. XXV.— P. 333-342.
282. Lehmann W. P. Proto-Indo-European Phonology. — Austin (Texas),1952.
283. Leskien A. Der Ablaut der Wurzelsilben im Litauischen. — Leipzig, 1884.
284. Leskien A. Die Bildung der Nomina im Litauischen. — Leipzig, 1891.
285. Leskien A. Grammatikderaltbulgarischen(altkirchenslavischen) Sprache. — Heidelberg,
1909.
286. Leumann M. Morphologische Neuerungen im altindischcn Verbalsystem. — Amsterdam,
1952.
287. Liden E. Studien zur altindischen und vergleichenden Sprachgeschichte. — Uppsala,
1897.
288. LoewenthalJ. Zurbaltisch-slavischen Wortkunde//AfslPh. — 1920. — Bd. XXXVII. —
S. 377-394.
289. Lommel H. Etymologie und Wortverwandtschaft // Neue Jahrbucher. — 1915. —
Bd. XXXV. —S. 417-427.
290. MacdonellA. A. Vedic Grammar. — StraBburg, 1910.
291. Machek V. Einige slavische Vogelnamen // ZfslPh. — 1948. — Bd. XX. — H. I. —
S. 29-51.
292. Machek V. Quelques mots slavo-germaniques // Slavia. — 1951. — Roc. XX. —
P. 200-218.
293. Machek V. Slovanska jmena uzdy // Mvr([ia: Sbornik vydany na pamet' ctyficitileteho
ucitelskeho pusobeni prof. J. Zubateho. — Praha, 1926. — S. 413-427.
294. Maniet A. La «Loi de Lachmann» et les antinomies de Pallongement compensatoire //
Hommages a M. Niedermann. —Bruxelles, 1956. — P. 230-237.
295. Maniet A. Les occlusives sonores aspirees indoeuropeennes et le probleme de l'unite
italique // L'antiquite classique. — 1954. — T. XXIII. — P. 109-114.
296. Maniet A. devolution phonetique et les sons du latin ancien dans le cadre des langues
indoeuropeennes. — 3™* ed. — Paris, 1957.
297. Matthews W. K. Russian Historical Grammar. — London, 1960.
298. Matzenauer A. Cizi slova ve slovanskych fecech. — Briinn, 1870.
299. Matzenauer A. Pfispevky ke slovanskemu jazykopytu // Listy filologicke a paedagogi-
cke.—1885, —Roc. XII.— S. 161-193.
300. Meillet A. Esquisse d'une grammaire comparee de 1 'armenien classique. — 2eme ed. —
Vienne, 1936.
301. Meillet A. Etudes sur 1 'etymologie et le vocabulairc du vieux-slave. — T. I—II. — 2'™ ed. —
Paris, 1902-1905.
302. Meillet A. Les vocatifs slaves du type mgzu II MSLP. — 1918. — T. XX. — P. 95-102.
303. Meillet A. Observations sur le verbe latin //MSLP. — 1905-1906. — T. XIII. — P. 350-376.
304. Meillet A. Sur 1 'aoriste sigmatique // Melanges de linguistique offerts a F. de Saussure. —
Paris, 1908.—P. 79-106.
305. Meillet A. Sur la quantite des voyelles fermees // MSLP. — 1908-1909. — T. XV —
P. 265-268.
306. Meillet A., Vendryis J. Trailte de grammaire comparee des langues classiques. —
2s™ ed. — Paris, 1948.
307. Mercatoris G Atlas. — Amsterodami, 1607.
308. MeringerR. Beitrage zur Geschichte der indogermanischen Declination//KZ. — 1887. —
Bd. XXVIII, —S. 217-239.
274

309. MeringerR. Worter und Sachen//IF. — 1904-1905. — Bd. XVII. — S. 139-142.
310. Messing G. Selected Studies in Indo-European Phonology // Harvard Studies in Classical
Philology. — 1947. — Vol. LVI-LVII. — P. 161-232.
311. Meyer E. A. Englische Lautdauer. — Uppsala, 1903.
312. MeyerE. A. Zur Vokaldaucr im Deutschen// Melanges A. Noreen. — Uppsala, 1904. —
S. 347-356.
313. Meyer G. Griechische Grammatik. — 3. Aufl. — Leipzig, 1896.
314. Meyer-Liibker W. Einfuhrang in das Stadium der romanischen Sprachwissenschaft. —
3. Aufl. — Heidelberg, 1920.
315. Mikkola J. Baltische Etymologien // BB. — 1897. — Bd. XXII. — S. 239-254.
316. Mikkola J. Die altere Beruhrungen zwischen Ostseefinnisch und Russisch. — Helsinki,
1938.
317. Mikkola J. Urslavische Grammatik. — Bd. I—III. — Heidelberg, 1913-1950.
318. Miklosich F. Uber die Steigerung und Dehnung der Vocale in den slavischen Sprachen. —
Wien, 1878.
319. Miklosich F. Vergleichende Grammatik der slavischen Sprachen. — Bd. II. — Wien, 1875.
320. MinissiN. Lituanokrastas, slavokrajllRicerche slavistiche.— 1955-1956. — Vol. IV. —
P. 56-67.
321. Monumenta Germaniae historica / Hrsg. von G. H. Pertz. — Vol. XII. — Hannoverae, 1852.
322. NeueFr. — Wagener C. Formenlehre der Iateinischen Sprache. — Bd. I-IV. — 3. Aufl. —
Leipzig, 1902-1905.
323. Niedermann M. eund I im Lateinischen. — Darmstadt, 1897.
324. Niedermann M. Precis de phonetique historique du latin. — 36me ed. — Paris, 1953.
325. Osthoff H. Zur Geschichte des Perfects im Indogermanischen. — StraBburg, 1884.
326. Osthoff H., Brugmann K. Morphologische Untersuchungen auf dem Gebiete der
indogermanischen Sprachen. — T. I-VI. — Leipzig, 1878-1910.
327. Otkupscikov Ju. The Etymology of Late Latin frementum II AION-L. — 1965. —
Vol. VI.— P. 137-144.
328. Otrebski J. Aus der Geschichte der litauischen Sprache // LP. — 1955. — T. V. — S. 23-40.
328a. OtrebskiJ. Drei slavische Etymologien // Die Sprache. — 1964. — Bd. X. — S. 125-133.
329. Otrebski J. Gramatyka j^zyka litewskiego. — T. I. — Warszawa, 1958.
330. Otrebski J. La contamination dans le developpement du vocabulaire latin // LP. —
1951. —T. III.— P. 39-58.
331. OtrebskiJ. Oformach laciriskich typu actusIIPrace filologiczne.— 1929. —T. XIV. —
S. 1-15.
331a. Ot^skiJ. Uberdie Vcrvollkommnung derForschungsmethoden in der indoeuropaischen
Sprachwissenschaft // LP. — 1963. — T. IX. — S. 7-28.
332. OtrebskiJ. Z badari nad infixem nosovym w JQzykach indoeuropejskich. — Krakow, 1929.
333. Раискег С v. Materialien zur lateinischen Worterbildungsgeschichte. Ill Verba frequenta-
tiva // KZ. — 1883. — Bd. XXVI. — P. 243-261.
334. Pedersen H. Bartholomaes Aspiratlov og Lachmanns Tydning af Gellius IX, 6 og
XII, 3 // Nordisk Tidsskrift for filologi.— 3. raekke. — 5 bind. — Kebenhavn, 1896-
1897. — S. 28-38.
335. Pedersen H. Les formes sigmatiques du verbe latin et le problemc du futur indoeuropeen //
Danske Videnskabernes Selskabs historisk-filologiske Meddclelser. — 1921. —
T. Ill, 5. —P. 1-31.
336. PerrotJ. Les derives latins en -men et -mentum. — Paris, 1961.
337. Persson P. Beitrage zur indogermanischen Wortforschung. — Bd. I—II. — Uppsala;
Leipzig, 1912.
338. Persson P. Studien zur Lehre von der Wurzelerweiterung und Wurzelvariation. —
Uppsala, 1891.
339. Petersson H. Etymologien // IF. — 1909. — Bd. XXIII. — S. 384-404.
275

340. Petersson H. Studien uber die idg. Heteroklise. — Lund, 1921.
341. Pisani V. Geolinguistica e indeuropeo // Memorie della R. Accademia Naz. deiLincei. —
1940. — Ser. VI. — Vol. IX. — Fasc. 2. — P. 111-380.
342. Pisani V. Manuale storico della lingua latina. — Vol. II: Grammatica latina storica e
comparativa. — 2. ed. — Torino, 1952.
343. Pisani К Manuale storico della lingua latina. — Vol. IV: Le lingue dell'Italia antica oltre
il latino. — Torino, 1953.
344. Planta R. v. Grammatik der oskisch-umbrischen Dialekte. — Bd. I—II. — Strafiburg,
1892-1897.
345. Porzig W. Bedeutungsgeschichtliche Studien//IF. — 1924. — Bd. XLII. — S. 221-274.
346. Porzig W. Die Gliederung des indogerraanischen Sprachgebiets. — Heidelberg, 1954.
347. PuhvelJ. Laryngeals and the Indo-European Verb // University of California Publications
in Linguistics. — 1960. — Vol. XXI. — P. 1-79.
348. Reichelt H. Awestisches Elementarbuch. —Heidelberg, 1909.
349. Reichelt H. Der sekundare Ablaut // KZ. — 1904. — Bd. XXXIX. — S. 1-80.
350. Reichelt H. Der sigmatische Aorist // BB. — 1902. — Bd. XXVII. — S. 88-92.
351. Reichelt H. Studien zur lat. Laut- und Wortgeschichte // KZ. — 1912. — Bd. XLVI. —
S. 349-350.
352. Rozwadowski J. Studianad nazwami wod stowiariskich. — Krakow, 1948.
353. Rozwadowski J. Uber die lateinischen Verba denominativa auf -tare II Anzeiger der
Akademie der Wissenschaften. — Krakau, 1892. — S. 268-286.
354. Safarewicz J. Pochodzenie trzech szeregow spolglosek tylnojezykowych w prajezyku
indoeuropejskim // Sprawozdania Polskiej Akad. Umieje.tnosci. — 1945. — T. XLVI.
355. Saussure F de. Memoire sur le systeme primitif des voyelles dans les langues indo-
europeennes. — Leipzig, 1879.
356. SaussureF.de. Surun point de la phonetique desconsonnesenindoeuropeen//MSLP. —
1889. — T. VI. — P. 246-257.
357. Schmidt J. Kritik der Sonantentheorie. — Weimar, 1895.
358. Schmidt J. Zur Geschichte des indogermanischen Vokalismus. — Bd. I—II. — Weimar,
1871-1875.
359. SchnetzJ. Die -(bn)ika-FluBnamen Osterreichs // AfslPh. — 1925. — Bd. XXXIX. —
S. 153-184.
360. Schroder O. Sprachvergleichung und Urgeschichte. — 2. Aufl. — Jena, 1890.
361. Schuster-Sewc H. Fragen der etymologischen Forschung im Slawischen // ZfSl. —
1963. — Bd. VIII. — H. 6. — S. 860-874.
362. Schuster-Sewc H. Zur Bezeichnung des Bauern im Slawischen: *cholpb, *къте%ъ
*smMb II ZfSl. — 1964. — Bd. IX. — H. 2. — S. 241-255.
363. SchiitzJ. Die geographische Terminologie des Serbokroatischen. — Berlin, 1957.
364. Schwentner E. Der Specht als «Holzschlager» in den idg. Sprachen // KZ. — 1956. —
Bd. LXXIII. — S. 112-113.
365. Schwyzer E. Griechische Grammatik. — Bd. I—III. — Munchen, 1934-1953.
366. Senn A. Die Beziehungen des Baltischen zum Slavischen und Germanischen // KZ. —
1954. — Bd. LXXI. — S. 162-188.
367. Shevelov G. Y. A Prehistory of Slavic. — Heidelberg, 1964.
368. Sjoestedt M. L. Les iteratifs latins en -tare (-sure) II BSLP. — 1924. — T. XXV. —
P. 153-173; 1925. — T. XXVI. — P. 113-143.
369. SkardMus P. Die slavischen Lehnworter im Altlitauischen. — Kaunas, 1931.
370. Skardzius P. Lietuviu kalbos zodzivj daryba. — Vilnius, 1943.
371. Skeat W. W. The Science of Etymology, — Oxford, 1912.
372. Skutsch F Armentum // Glotta. — 1909. — Bd. I. — S. 348.
373. Solmsen F. Sigma in Verbindung mit Nasalen und Liquiden im Griechischen // KZ. —
1888. — Bd. XXIX. — S. 1-124.
276

374. Sommer F. Handbuch der lateinischen Laut- und Formenlehre. — Heidelberg, 1902.
375. Sommer F. Kritische Erlauterungen zur lateinischen Laut- und Formenlehre. —
Heidelberg, 1914.
376. Specht F. Der Ursprung der indogermanischen Deklination. — Gottingen, 1944.
377. Stang Chr. S. Das slavische und baltische Verbum. — Oslo, 1942.
378. StanislavJ. Slovensky juh v stredoveku. — Diel I—II. — Turciansky Sv. Martin, 1948.
379. Stender-Petersen A. ZurEtymologie des urslav. gorazdb II Slavia. — 1926. — Roc. V. —
S. 665-676.
380. Stokes Wh. Irish Etymologies//Opstellen geschreven tereere van Dr. N. Kern. — Leiden,
1903. —P. 50sqq.
381. Stolz Fr. Historische Grammatik der lateinischen Sprache. — Leipzig, 1894-1895.
382. Stolz. F, Schmalz J. Lateinische Grammatik. — 5. Aufl., bearb. von M. Leumann und
J. Hofmann. — Miinchen, 1928.
383. Strachan J. The Compensatory Lengthening of Vowels in Irish // BB. — 1894. —
Bd. XX. — P. 1-38.
384. Streitberg W. Die Entstehung der Dehnstufe // IF. — 1894. — Bd. III. — S. 305-416.
385. Sturtevant E. H. The Indo-European Voiceless Aspirates // Language. — 1941. —
Vol. XVII.—P. 1-11.
386. Szemerenyi O. Latin res and the Indo-European Long Diphthong Stem Nouns // KZ. —
1956. — Bd. LXXIII. — P. 161-202.
387. Szemerenyi O. Principles of Etymological Research in the Indo-European Languages
(II. Fachtagung fur indogermanische und allgemeine Sprachwissenschaft). — Innsbruck,
1962.— P. 175-212.
388. Szemerenyi O. Synkope in Greek and Indo-European and the Nature of Indo-European
Accent. — Naples, 1964.
389. Szemerenyi O. The Development of the Indo-European Mediae Aspiratae in Latin and
Italic // AL. — 1952. — Vol. IV. — P. 27-53, 99-116; 1953. — Vol. V. — P. 1-21.
390. Szentpetery I. Az Arpad-hazi kiralyok okleveleinek kritikai jegy-zeke. — F. I—III. —
Budapest, 1923-1930.
391. Tedesco P. Slavic яе-Presents from Older /e-Presents // Language. — 1948. —
Vol. XXIV. — P. 346-387.
392. Trautmann R. Die elb- und ostseeslavischen Ortsnamen. — Bd. I—II. — Berlin, 1948-
1956.
393. Trautmann R. Die slavischen Ortsnamen Meklenburgs und Holsteins. — Berlin, 1950.
394. Trautmann R. Die slavischen Volker und Sprachen. — Leipzig, 1948.
395. Unbegaun B. La langue russe au XVI£ siecle. — Paris, 1935.
396. Vaillant A. Grammatre comparee des langues slaves. — T. MI. — Lyon; Paris, 1950-
1958.
397. Vaillant A. Les presents slaves en -te- IIBSLP. — 1961. — T. LVI. — P. 15-20.
397a. Vasmer M. Beitrage zur historischen Volkerkunde Osteuropas // S.-B. preufl. Akad.
Wiss. Philos.-hist. Kl. — 1934. — T. II. — S. 351 ff.
398. Vasmer M. Baltisch-slavische Wortgleichungen // Езиковедски изследвания в чест на
академик С. Младенов. — София, 1957. — С. 351-353.
399. Vasmer M. Die alten Bevblkerungsverhaltnisse RuBlands im Lichte der Sprachfor-
schung. — Berlin, 1941.
400. Vasmer M. Osteuropaische Ortsnamen // Acta et commentationes universitatis Dorpa-
tensis. — 1921. — Ser. B. — T. 3. — S. 1-16.
401. WackernagelJ. Altindische Grammatik. — Bd. I—III. — Gottingen; Leipzig, 1896-1954.
402. Wagner H. Keltisches r-Praeteritum, slavischer Wurzelaorist und germanisches
Praeteritum // Zeitschrift fur celtische Philologie. — 1960. — Bd. XXVIII. — S. 1-18.
403. Wartburg W. v. Grundfragen der etymologischen Forschung // Neue Jahrbiicher fur
Wissenschaft und Jugendbildung. — 1931. — Jg. VII. — S. 222-235.
277

404. Wesselofsky A. Zum russischen Bovo d'Antona // AfslPh. — 1886. — Bd. IX. — S. 310.
405. Widera B. Zur Kolonisation der Ostslawen in der Zeit bis zum Mongoleneinfall in die
Rus' // ZfSI. — 1964. — Bd. IX. — S. 91-114.
406. Wolff!in Ed. Die Verba frequentativa und intensiva // Archiv fur lateinische Lexikographie
und Grammatik. — 1887. — Bd. IV. — S. 197-222.
407. 7,ubaty J. fiber gewisse mit st- anlautende Wurzeln im Baltisch-Slavischen // S-B der
Bohmischen Ges. der Wiss. CI. f. Philos., Geschichte und Philol. — 1895. — Nr. 16. —
S. 1-31.
Примечание. Большая часть статей автора настоящей книги, содержащихся в
библиографическом перечне, собраны в книге: Откупщиков Н. В. Очерки по этимологии. —
СПб., 2001 (№ 131, 133-137, 139-141, 143, 327). Одна статья (№ 142) включена в книгу:
Opera philologica minora. — СПб., 2001.

УКАЗАТЕЛЬ СЛОВ И ФОРМ
А. ИНДОЕВРОПЕЙСКИЕ ЯЗЫКИ
arawr 217
art 217
arta 217
bekanem 107
beki 107
I. Армянский язык
elanem 107
eli 107
gin 236
hatanem 107
hati 107
malem 224
tesanem 107
tesi 107
Древнепрусский
deina 231
gcnyx 241
kerdan 143
kermens 215,254,257
keuto 171,203
lauxnos 228, 229
maldenikis 136
mealde 156
meltan 224
percunis 231
pleynis 231
powaiseni- 223, 225
ragingis 128
san- 177
saninsle 176
scaytan 173
sen 176, 177
senrinka 176
stallit 180
stogis 230
strigeno 231
-waiseni- 223
waisna 224, 229
Латышский
agns 221
ara 217
barda 151
bebrs 190
II. Балтийские языки
berzt 224
birzt 155,224
ciba 173
dimdet 107
dimdinat 107
dzelt 241
dzelts 241
dzenet 241
dzenis 241
dzilna 241
?na 232
gllda 155, 156
glizda 154, 155
gluda 155
gr^zns 146
kalbaks 172
kamene 167
kamilis 167
kampeklis 167
kamsa 167
kempele 167
klaudzet 107
klaudziens 107
klaudzinat 107
klaust 107
klausinat 107
klegat 100
kulstlt 99
kult 99
kumpis 167
kursfit 99
kurt 99
lens 238
lezna 239
nagns 221
nesat 59
nest 59
r?ds 137, 152
r?ns 137, 156
sersns 237
siena 227
siet 227
skabarda 147, 152
skabarga 147, 152
skabarna 147, 152
skai-da 167, 168
skaidlt 142
skaldarains 168
skals 168
skariiba 167, 168
skambala 168
skans 168,208
skarba 167, 168
skarbains 168
skaudre 167, 168
skubit 168
sliede 138, 152
sliedne 138

sliene 138
staigat 178
stavs 215,254
stembis 183, 185
st?n-g(r)s 182
stenkties 182
skausne 168
§kauteris 168
sljautra 168
skeibs 168,201
ЗкеИа 168, 169
s^ltna 168
sk^mba 168
sljembele 167, 168
Skempele 168
skendala 167-169,208
sljendele 168,208
skenet 168, 169, 208
sk^rbala 167, 168
slurbs 202
sk^rbuls 168
skerdele 117, 168
Skerla 168
skerla 117
Skibit 168
skibs 168
Sklbs 201,210
Skieva 168
Skila 168
skila 163
Skilains 168
skimbulis 168
Skifidala 167, 168, 208
skindeie 168,207,208
skira 163
§kirba 168
skirpta 168
skirsts 207
skiruonis 168
sjaubs 114
s J auks 114
s]auns 114
sjaups 114
vedama 199,209
v^s^ls 151
zvaigzne 156
Литовский
agnus 33,54,221,222,232,
235
agus 254
aiSkus 254
актиб 251,257
ans 176
aiitras 176
ardyti 217
ariu, arti 194,215-217
arklys 215,216
armena 215
armuo 194,215,216
asis 70
atstus 179
auginii 107
augmuo 254
augnus 221
augti 221
augu 107
augus 254
aunii, auti 108
balnas 29,120, 156
baltas 29,119,120, 157
barnus 221
barti 221
barzda 154
baugetis 99
baukstyti 99
baukstiis 99
birda 122, 152
birzis 152, 155, 224
branda 121
br?sti 121, 152
briedis 120, 121
bruzduklis 144, 152, 154
bruzdus 144, 152, 154
brazgulas 144
bruzgus 144, 152
burzdus 144
burzgiis 144
dab(-s-)nus 237
dafnas 222
darnus 222
degsnis 231
degii, degti 231
dygmuo 254
dygiis 254
dovis 163
drufignas 29,222
drungniis 222
dubti 227
dubus 227
dugtias 227
durstyti 99
durti 99
eda, esti 229
edamas 163
edra 163
eiga 157
einu 108, 157
eitu 108
elmens 259
erdvas 217
ertas 217
esnds 229
gageti 100
galeti 191
gafdas 152
gaunu, gauti 108
gelda 1*23, 173,240,242
geltas 239
gelti 123,240,241
geneti 241
genys 241
gile 152
gilendra 152
gilti 239,240
gire 199
girtas 29
glodnas 105,222
glodnus 105,221,222
glodus 122, 152
glosti 105,221
glotnus 122, 157
goveda 156
govena 156
graudus 155
gruzdas 147
gruzdenti 147
gruzdus 147, 152, 154, 155
gurti 225
yru, irti 137,217
iskiis 254
jauda 143,152
jaukas 143, 157
jqju, joti 148
kadaginis 147
kailis 166,203
kalas 133
kalavijas 132
kalnas 53, 163, 221
kalpa 165, 167
kaltas (kalti) 130-132, 157
kaltas 125,165, 166
kalti 119,123,125,128,
129,131-133,202,207,
225, 240, 242
kalva 163,254
kampa 165, 167
kampas 165, 167
kanapetas 167
280

kanapoti 167
kanatyti 167
kandis 167
kandu, kasti 165
kane 165, 167
kapoti 241
karda 120, 156, 166
kama 120, 156, 166
karpa 165, 166
kafpas 165
karpyti 166
karstas 165, 172,206,207
kaftas 166
kartis 166
kaftis 166
kartCis 202
karve 210,216
kasnis 165
kaukele 166
kaustyti 166
kausas 165, 171
kausti 165,166, 171,202
kauti 165, 166-171,202
kelmas 166,241,242
kelmynas 165, 166, 242
kelnas 125,202,241,242
keltas 125, 152,157,202,
242
kelti 242
kemsa 167
kepenis 238
kepsnis 238
keras 166
kerdzius 143
kcrslas 165, 166, 172, 207
kerstas 207
kertamoji 210
kerte 165, 166
keversis 169, 170
kiautas 166
kilnas 29, 107, 108
kilnoti 108
kilnus 108
kilti 108
kirbas 202
kirmuo 254
kifpti 99, 166
kirsti 165, 166, 202, 207,
218,225
kirtis 166
kifvis 166,210,225
klageti 100
klodas 112, 124,152
klostai 124
klSste 124
klostyti 124
klotai 124, 157
kloti 112,124,129, 133
knebis 165
knisti 165
kopikai 241
kramaT 213
krapstas 99
krapstyti 99
kraustineti 108
kraustyti 108
krauti 108
kreivas 163,211
kriausis 163
krimsti 213
kulti 166
kultuve 166
kupinas 107
laistineti 108
laistyti 108
lakineti 108
lankstas 99, 108
lankstineti 108
lankstyti 99, 108
lellas 163
leinas 29, 163
leitas 29
lekti 108
lenkti 99, 108
lepnas 105
lepnus 105
lepti 105
liepsna 229
lieti 108
liudnas 29, 107
lupena 238
lupsna 229,231,238
lupsnis 231
lupti 229
magztas 99
magztyti 99
maisas 197
malksna 229
malti 223
mafidras 152
mandrus 116
mauksna 229
megzti 99
menkas 176
mesti 59
metyti 59
miltai 224
mifiti 116
mirineti 108
mirli 108
nagas 221, 232
nafljas 163
nauveda 199,209,236
nauveda 199
nuoskina 165
ogiis 221
paisyti 224
parkstyti 99
pelaT 136
pelude 136
piaustineti 108
piaustyti 108
piauti 108
piesti 51
piktas 29
pilnas 28, 105
pilstyti 99
pilti 99
pirkiniti 108
pifkti 99, 108
prakartas 165, 172,207
prasyti 106
pusti 99
pustyti 99
ragas 128
rairaas 163
rainas 163
rafstas 99.
raistyti 99
rauda 137
raunu, rauti 99, 108
raustyti 99
ravineti 108
rekineti 108
reksmas 155
reksna 229
rekti 100,108,155,229
retas 137, 152, 157
retis 137
rinda 137, 152
risti 99
saldus 111, 138,152
salsti 111
salti 111, 138
sam- 176
sSpnas 28, 220
siena 227
sieti 227
skaidyti 166
281

skaidrus 202
skaidus 166,201
skainioti 165, 170
skalstas 22
skaistus 202
skala 165, 168
skalbti 166
skalda 166, 167
skaldyti 168
skapoti 130
skara 138, 165
skardis 117,166,200
skardyti 117, 138,152,166,
218
skederla 163
skederva 163
skelti 165, 166
skerpiuve 165
skerstas 207
skersti 117,121,166,207
skeveina 163
skeveldra 165, 168
skiaute 164, 165, 203
skiderlis 166, 168
skiebti 166
skied(r)a 117,119,165-168
skiedd, skiesti 119,142,
165-168,201
skiepas 165
skiepti 142
skietas 117, 119, 166, 170
skila 165, 166
skiltuvas 166
skilds 168
skynimas 167
skinti 138, 165, 167, 168,
208
skirstyti 99
skirti 99,218
skystas 22
sklandas 142
skypas 165
skobti 130
skopti 130
skudrus 168
skuflis 165
skdsti 166
skutas 166
skvetas 164
sle(-s-)nas 237
sluogsnis 231
sluoksna 230
smardve 119
smirdas 139
smirdeti 139, 152
srauja 163
s(t)raumuo 163,251
staibis 178, 185
staldas 156, 180
stalnas 156, 180
stambas 183, 185
standus 182
stangus 182
stembti 183
stengti 182
sterptis 181
sterti 181
stiebas 178, 185
stimbti 183
stimbrys 183
stingti 182
stipras 178
stirti 181
stogas 230
stugti 179
stuomuo 215, 254
saka 128,200
sakarnis 163
saknis 163
salna 142
saltas 29, 142
saunus 221
Sauti 221
sifmas 163
sifvas 163
siukslcs 163
siuksmes 163
talp(-5-)nus 237
tasyti 70
teisiis 254
teketi 108
tekinas 107, 108
tekineti 108
tykiis 254
tylus 255
tilvikas 255
trandeti 140
trandis 140
trinti 140
tvaikas 163
tvankas 163
tvirtas 119,131, 142, 15
155, 157
ugnis 221
uksme 232
valksna 229,231
valksnis 231
valBna 229
vapsa 70
varsna 229
vasara 257
vedys 199
vedu, vesti 199, 236
veTsti 229
verti 100
vilkti 229
vilnis 231
virsus 255
vystas 99
vystyti 99
vyti 99
vogus 221
zalias 239
zardas 124, 152
zarna 156
zentas 164
zvaigzde 154
zvaizde 152
Английский
а) Древнеанглийский
beod 119
bere 223
blikan 155
bliksmo 155
III. Германские языки
branbred 223
calu 254
tilmen 53, 254
grindan 213
heorda 202
hyldan 202
scaf 201
sceorfan 213
sceorf 213
sceort 138
sceld 173
secge-scear 121
seldan 176
self 176
282

stellan 180
sleorfan 181
stille 180
stib 182
weoluma 236
wituma 236
wrot 193,232
б) Современный
английский
beak 45
big 45
bit 213,234,235
to bite 213,234
brake 226
to brake 226
breaker 226
to grind 213
lap 237
peak 45
to peck 241
pig 45
table 197
wood-pecker 241
Готский
afdaubnan 105
airj)a 216
akrs 32
aljis 176, 186
anabusns 229
anpar 176, 186
arjan 216
abn 32
barizeins 223, 224
baurd 117
biudan 118,203,229
biubs 118,119,157,203,206
diups 227
farjan 95
fraihnari 106
fraliusan 106,107, 109
fralusans 106, 107, 109
fralusnan 106, 107, 109
frawardibs 88
fravvardjan 88
fulljan 106
fullnan 105, 106
fulls 28, 105
gabignan 105
gabigs 105
gabrukans 34, 54, 235
gadrobnan 105
garehsns 229
gatarhibs 88
gatarhjan 88
gawaknan 105
giutan 35, 106, 111
-gutans 35, 106, 111
gras 146
hairda 143
hlaifs 206
hoha 200
itans 35,188,235
kalds 124, 126, 142, 157
kaurn 28,216
maitan 197
malan 224
mikils 191
mizdo 149, 151
ragin 34,235
razda 146
saian 216
salt 138
sama 177
samab 176
silba 176
simle 177
sinteins 176
skadus 232
skaidan 142
skildus 173
skip 202
smarnos 139, 156
staiga 178
stains 226
stamms 183
standan 179
steigan 178
stiurjan 179
suman 177, 217
piuda 157
ufargutans 35, 235
usgutnan 105, 106, 111
usluknan 105
waist 81
wait 81
waldan 99
witum 81
Датский
bide 234
bidsel 234
skorpe 213
Древнесаксонский
holz 242
Исландский
а) Древнеисландский
alda 134
barr 223
eio 148
fregna 106
fundinn 29
gadr 28
gefinn 28
hamr 203
hinna 202
jord 216
jorfe 216
jQrmune 214-217, 219
kala 124
kaldr 124
kjoll 202,242
leggr 237
lend 134
meiss 197
merr 205
skalpr 202, 242
sceifr 201,210
seldr 28
settr 28
skinn 202
skip 202
skjall 202
sofa 220
starf 181
starfa 179, 181
staurr 179
stlfr 178
stilla 180
stinnr 182
styri 179
stolpi 180
stunda 179
suefn 28,220
tala 29
talidr 29, 115
talirm 29
tekinn 28
pekja 230
vakna 105
283

б) Современный
исландский
skeia 200
skera 118
stemma 183
Немецкий
а) Древневерхненемецкий
-aha 259
berg 117
bibar 190
decchen 230,231
decchi 230
fesa 224
fragen 106
giwalt 99
grint 213
holz 125,242
houwan 171
hut 203
kalo 254
koston 104
malan 224
melo 224
men 248
-ouwa 259
poumheckel 241
sahs 200
samat 177
scalm 202,241,242
scesso 22, 200
scherze 138
skilt 173
smida 133
starc(h) 181
stirki 181
stiura 179
stiuri 179
stollo 180
studen 179
stulla 180
stump(f) 183
stunta 182
ubir 70
wafsa 70
waltan 99
wema 156
widemo 236
widomo 236
wisso 36
б) Средневерхненемецкий
ilme 248, 253, 258
rame 193
stupfel 185
в) Средненижненемецкий
schindele 168,207
stal, stalles 180
starfen 181
starren 181
stemmen 183
stolt 180
г) Современный немецкий
beissen 234
Beute 119
bitter 202
brachen 226
Brachfeld 226
Brecher 226
Bruch 226
Dach 200
Decke 200, 230
decken 200,230
Diele 123
Einbaum 241
GebiB 233, 234
geredet 39
gespalten 29
gespaltet 29
gewebt 29
gewoben 29
gezeigt 39
Grind 213
haben 192
hacken 241
herb 202
Korn 195
Lappen 237
mahlen 195, 197
Mehl 195, 197
red(e)te 39
scheiden 116, 201
scheren 138
schief 201,210
Schmied 131
Schmieden 131, 134
Schorf 213
Specht 239,241
Stamm 183
stampfen 183
Stand 182
Stange 182
Starr 181
stauen 183
stauensich 179
staunen 179
stechen 123
Stechpalme 123
Stelle 180
Stengel 182, 184
sterben 181, 184
Steuer(das) 179
Steucr(die) 179
Storing 161
Strudel 139
iiber 70
Wand 226
wunden 226
Zaum 233
zeig(e)te 39
Ziehen 233
Норвежский
how (д.-норв.) 248
olda 134
Фламандский
pol 46
pool 46
Шведский
betsel 234,235
bita 234
lakka 237
stel 180
Древнегреческий
ttyveto, ayveTv 33, 105, 235
огр1(о(ст)то<; 155
284
IV. Греческий язык
aypoi; 32, 217
ay», otystv 23, 33, 105, 221
aSeAcpoi; 174
а8ечф6^ 174
а§ерфо1 174
aSsucpiai 174

aiSvoc 29,36,40,235
ouveco 33
alvo? 33
aipzToc, 93
ai'pto 216
aia&avojj.ai 105
aicrcoc. 29, 36
axjxcov 251
axTatvto 221
-ахто; 29, 222
aXyupiou 174
яХехы 61
aXs^Tjaco 61
aXE^co 61
aXXoxpitx; 176
dX<pdvo> 105
a^a 176,217
ajAcpTjv 174
<xvy]VO&ev 186
<xvt|vuto<; 99
dvoiyvufjiL 105
dvoiyu 105
avuTO? 99
avO-rw 99
avu<o 99
a£w 60
a:ia£ 177,186,217
cxtuXoGi; 177
apapiaxco 216
dpyupiov 174
арца 214-216
apjjia 214,215
apoxo? 216
apoupa 216
apoco 194
apToi; 216
ap-cuvo^ 112
apxuva> 112
артисо 112
apujia 194,215,216
аат£[Х97]5 183
auyupiou 174
aucpr]v 174
Ррото? 159
ya[xo? 164
yspcov 197
yEuaxo; 104
Soctctco 103
Seixvu|xt 105
8еДсо 105
SpuxoXareTT)? 241
8рих6Хаф 241
SpuxoTCOL 241
Spu; 147
Scopov 114
eSavov 35
eSavoi; 35
eSe^oc 74
e8vao(xai 236
eSvov 236, 237
eSvoto 236
eeSvov 236
eISov 60
el(it 69, 148, 175
£Xe£<x 65
eXeto? 90,93
EXEiiao(jtai 60
eXSeiv 175, 186
kl-niq 174
£Xxo(J-ai 175
evrjvo&EV 186
bftsiv 175, 186
IvjuSei; 174
Stcoc&ov 60
ettocxtoi; 23
E7taVEX^6^EVO? 175
Е71Ефа 56
Epajiat 137
Ep7IETOV 90
'Ерш? 174
Epuxavw 105
Ёрихсо 105
Ipxojiai 175
ECTTaXr]v 180
ЕПТЕ^а 65
ECTtpa^a 56
ЕТЕрфа 74
ЕТрЕфа 56
euSeTv 175
EUpETOC. 90,93
EU)(ETdacr&ai 98
EU)(Exao|xat 99
EU^o(j.ai 99
E^COV 61
Y]yayo\) 60
tjSovy] 42
^X»ov 60
yjXcpov 105
■qvEyxov 60
7)a$6[XT]v 105
&Y]yavov 105
Shjyavcj 105
&7]y<o 105
Spavo? 232
&p7]aaaSai 232
9povo<; 232
tySifjv 156
iyvvjv 156
iXuS 255
i'|XEV 69
lO(XEV 69, 81
xapjto^ 121
хартт) 210, 216
xauxiov 171
xauvoi; 156
xauj^to 175
xeSvo's 29, 106
xyjSco 106
xXaSoi; 125
xXo&o 100
xXuto? 21
хоХостты 241
ХОТСТЫ 241
xuSaivco 105
xuSvo; 105
xuSoi; 143
хирто? 210
XafXTtETocovTi 98
Xeyco 23
Xei^co 106
Xexixvy] 237
Xexto? 23, 45, 48, 65
Xeuxo? 228
XrjScIv 238
XinvT) 245,250,252
Xtrca 221
Xiraxivco 221
Xi^vaco 106
Xip.T]v 250
Xl^veuco 106
Xi}(vo? 228
Xo^o? 237
Xo^ayoi; 26
Xua6[j.£vo? 61
Xiiaco 61
Xu^vo? 106
(ЛЕуаХо- 191
(*euov 109, 176
[uxpo? 109
[j.ivu&w 109
(ua&oc 149, 151
(лортос 159
vaiExdovxa 98
vaiExdto 98,99
vatto 99
vcapo? 163
VEfJLCO 59
vco(j.doj 59
oyxoc, 140

oI8a 69.81
oI8e 81
ob»a 81
otao|i.cci 60
olaro? 60
olx^eco 105
ot^o(xat 105
0X05 177
ojxo? 176
opsyvujxi 105
6peyvus 34, 105,235
opEyto 105
офо^сч 60
лауЕхос, 37, 39
7t£icrop.at 60
Tcsaato 56
7C£xdvVU[i.l 41
icY)Yvu(it 34, 54
7iy]xto<; 37
mxpoq 51
rrivio 112
7tAa?fAa 52
ictvov 112
7toir((ia 52
jtoixiXoi; 51
nopstv 95
upcoxoi; 210, 216
nxiaaw] 224
:ma|ia 224
7txiaa<j 224
лиха 221
nux(i)v6i; 37, 221
pa[ivo<; 193
рей[ха 251
реи 139
CTE^VO? 29
acrcroi; 29
atya 221
cnyaivto 221
axatpco 99
axia 232
axipxaco 99
стхйхос 203
(jnapvoi; 29
аттарто? 29
сгта^ш 103
axaXi£ 180
axaXi? 180
axaXXa 180
oxalic, 183
axajxviov 183
crxavuco 182
rrxaupoi; 179,217
axEy(a)v6<; 29, 34, 35, 102,
105,188,229,230,235,237
атеуг) 231
axEyvov 229
axEyvoco 105
стхгуо? 231
стхЁусо 105,169,229,231
OXELpCO 178
OX£tO(lEV 178
OXEtOVXEi; 178
oxei^to 178
axsXy't? 52
ctxeXex0? 180
(txeXXco 180
СТХЁр.|ЗсО 183
axe^cpuXov 183
CTXEpEO? 181
axepitpo? 181
axsu^ai 179,217
CTX7][JLC0V 254
axia 226
охфо? 178
oxTov 226
oxt^o? 178
axXEyyt? 52
crxXEyyicu.a 52
axcua 178
a-zoiyo<; 178
axoXoi; 180
axpaxayoc, 19
axpr)vy]5 181
стхройЭо<; 148
ахрсор/т) 252
axuyvog 140
охиуо? 179
axi}£ 179
отитео? 179,184,217
axu<p(E)Xo? 37, 179
acpaC^co 56
ojiazoi; 22
xaxxo<; 29
хеут] 231
хЁуо; 163,229,231
XEXVOV 53
XEXXCOV 70
x£X^a 255
xejjIsvoi; 105
X£(i.VCO 105
XEfXCO 105
XEpJTVOg 29
XpETOO 56, 59
xpcoitato 59
йпато? 70
U7tEp 70
uirvo? 28, 220
ифт)Хб<; 70
фарау^ 117,200
срахо? 21
<p£t8o[i.ai 138
cpEpcov 61
<p7)|xi 21
cpoplco 111
(popo:; 111
<puxxo<; 29
yakvjoc, 233
^aXxEiii; 175
XaXxoi; 175
^apxtofxaxa? 175
^opSv) 156
wvo? 236
cops^a 65
^aXxEui; 175
Xapxiai; 175
Новогреческий
xapncovco 121
Xijjlvjv 250
Xijivt) 245,250
(i.aXa^T;(-a, -iov) 204
XaXivoc 233
XapKiaq 175
Древнеиндийский
aksas 70
akramisam 80
akramlt 80
akramlm 80
286
V. Индийские языки
akramis 80
akran 79
agnis 221
agrabhim 80
arikas 140
arhhubhedi 254
achittas 21
achinnas 21
ajati 221,222
ajanas 33, 221

ajanis 33
ajitas 46,91,93
ajir&s 33, 221
ajras 32
adanas 35
adrksata 73
adiksam 74,75,80
adman 257
admaras 257
antaras 176
annas 35, 188,235
anyatra 176
anyas 176
apraksam 57
amatsus 78
amandit 80
amadisus 78
ayat 79,80
ayas 80
aralnis 237
ardhas 217
avasyati 104
avaksam 56, 58, 59, 65, 73,
81,263
avat 57, 79, 82
ayrksam 75, 80
acnas 53
acman 53, 251, 257
agmaras 257
asaksi 75
astheyas 178
asmi 58,81
asannas 21, 36
imas 81
utklmas 28
udyodhati 143
upa 70
upamas 70
urna 220
emi 81
katus 202
karman 215
karvaras 215
kavis 143
krttis 202
krpate 104
kfpanate 104
krpanas 104
khetas 173
girati 104
gins 199
girnas 104
gmuti 104
ghurnati 104
ghurnas 105
carman 202
chittas 21,29,36
chidiras 200
chinnas 21,22,29,36
janiman 71
janman 71
jamatar 164
jlrnas 195
jlry'ati 197
justas 104
takman 53
taksati 70, 77
tasti 76, 77
tlrnas 28
tu(n)dati 39
tunditas 38,92,93
tunnas 22, 35, 36, 235
damitar 102
daminas 102
darfatas 90
darvaghatas 241
dacati 77
disti 76,77
dyumnas 252
dharati 232
dhartar 232
dhur 232
dhurjas 232
nimnas 252
pacatas 90
pajras 34
panate 105
panas 105
pinasti 224
pistam 224
purnas 28, 105
pracnas 106
babhru 190
babhrus 190
bardhakas 117,200
bhittas 21, 29, 36
bhinatti 138
bhinnas 21,22,29,36
bhugnas 28
bhurati 144
marjati 77
marsti 77
min6ti 109
miyate 109
mrjati 77
mrtas 159
mrdus 135, 151
yajatas 90
yati 148
yusam 80
raksati 75
raksitas 93
ranati 105
ranas 105
rajati 77
rlsti 76, 77
rugnas 42
roditi 137
lapati 100
lunati 228
vaksati 75
vadium 80
vadhDs 199,209,236
vayati 99
vartayati 88
vartitas 88
vasnam 236
vahati 57, 59, 141, 222
vahami 56, 58
vahayati 59
vittas 23,28,36,48
vida 81
viditas 38,40,93
vidur 81
vidnan 36, 235
vidma 81
vinnas 22, 36, 40
vettha 81
veda 81
venati 104
venas 104
vestate 99
vestas 99
carinas 35, 36, 235
cardhas 143
cakha 200
9rutas 21
saksat 21
saksanas 223
sattas 21, 36
sannas 21, 36
samagras 177
samantas 177
samam 176
sarvas 177
sahate 77
saksate 75
saksama 75
saksTya 75

saksva 77
sahati 77
simas 176
stambhanas 183
stambhas 185
sthaganas 34
sthagayati 229
sthagitas 34,229
Авестийский
asista- 22
upama- 70
uzvazat 57
karaye'ti 218
frasi 57
frastanvanti 182
tasti 75
mizdam 149, 151
Латинский
ablegmina 52, 53
abnuiturus 95
abnutare 95
abolevi 90
abolitio 90
abolitus 90
abolul 90
abrogitus 88
absconditus 95
absconsus 95
accensitus 94
acnua 32
actare 92
actio 33, 88
actiosus 88
actitare 91,92
actum 18
actus 17-27,30-33,35,39-
42, 44-50, 52, 54-56, 62,
65,67,88,91,104
actus, -us 55
actus quadratus 32
acumen 102
acuminare 102
acuo 102
acus 254
acutus 254
adaxint 67
adsorbm 63
sthalati 180
sthali 180
sthaviras 179
sthitas 28, 178
sthitis 178
sthiras 181
stheman 178
smas 81
VI. Иранские языки
raoxsna- 155,228
raoxsnu 228
vaSu- 236
vaza'ti 57
Афганский
karal 218
Осетинский
sendon 133
VII. Италийские языки
adsorpsi 63
adultus 95
agare 90
ager 217
agere 89,91,92
aggredior 19
aggressus 19
agilis 221
agina 102,104,221
aginare 33, 102, 104
aginator 104
agitare 86-88,91,92,98,
100, 104
agitator 104
agito (imperat.) 31
agmen 52, 54
agnalis 31, 33
agnua 32,33,35,54,188,
235
agnus 31
ago 18,24,31,35,47-50,
52,54,67,89-91,102,
104,221,222
ago, -onis 19
agonalis 31
agonia 31
agros 32
algeo 64
alimentum 95, 96
alitum 89
syutas 28
svapiti 220
svapnas 28, 220
svldanas 42
svadus 215,254
svadman 251
svadman 215,251,254
hemantas 253
nos 199
nostae 199
nost 199
nuos 199
Персидский
pist 224
alitura 96
al(i)tus 95-97
alius 176,186
alsi 64
altanus 92
alter 176, 185, 186
altus 92,95,96
alumnus 252
alveus 129, 134
ambages 19
amb(i)egna 31,33
amb(i)egnus 32, 35
amix! 64
amlitan 87
annus 32
antemuranus 101
antepagmentum 52, 54
applicatus 90
aqua 259
arare 214,215,217
arcanus 101
arcaffira 101
arguiturus 95
argumentum 212
argutum 95
armentum 194,203,214-219
aro 194,216
arsl 64
arvalis 215
arvum 215-217,254,255
288

asellus 153, 161
attactus 18,20,26,34,52
attingo 18
attonitum 89
augment(um) 51
ausi 64
auxi 64
axim 60, 67
axis 70
barba 151
cadere 38
cadere 38
cado 18,50
caedo 170,201,202,212
caementum 212
callginare 102
caliginosus 102
callgo 102
caliturus 95
callum 202
cambio 64
campsi 64
canere 111
caniturus 95
cano 84, 108, 110, 111
cantare 98, 110
cantitare 92,98
cantitatus 111
cantito 108, 111
canto 41,84, 108, 110-112
cantum 95
cantus 110-112
capesso 60
capi5 18, 67
capso 60, 67
captio 88
captiosus 88
captitare 92
captus 18,88
carps! 64
cassus 18,26
casus 18, 20, 21, 24, 25, 30,
35,36,39,41,42,50,67
caudex 171,242
caudica 202, 242
caussa 26
cautus 94
caveo 143
cavitio 94
cavitum 94
cecidi 20, 24
cedo 42, 50, 64
censltus 94
census 94
cepi 60
ceratus 101
cerinus 101
cernere 103, 104
certare 104
cessi 64
cessus 18, 42, 50
-cido 50
circummuranus 101
circumplicatus 90
circumsonatus 90
-cisus 42, 50
clamare 89
clamitare 86-88
clamo 89
clangere 100
clausi 64
clepsi 63-65
clipeus 191
cludo 50
clupeus 191
clusus 42, 50
-clutus 21
coactare 91,92, 104
coactus 18, 92
coagmentum 52
cogitare 91,92, 104
cognitus 24
cogo 18,91
colitor 95
collis 221
columna 252
compersT 63, 64
compescitum 93
complementum 51,53,212
compleo 53
completus 29
conditus 95
confecit 25
confectus 18
conficio 18
conlveo 64
conixi 64
conpingere 34
conplicatus 90
conposuit 25
consequiturus 95
constructum 95
construiturus 95
consuevit 25
consuliturus 95
consultum 95
contamen 52, 54, 212
contempsl 64
contignatio 230
contuitus 95, 96
coquina 102
coquinare 102
coquitare 86
coquo 102
corbis 173
corium 202
cortex 120
coxl 64, 65
crepitum 89
crepuit 90
cubasse 90
cubaturus 90, 94
cubitare 88
cubitum 89,90
cubifflra 90
cubuisse 90
cucurrit 63
cudo 42, 50, 171
cudo, -onis 203
culmen 53, 252, 254, 257
cultum 95
cunctan 95
cunctor 37
cursi 20, 64
cursit 63
cuttus 202,210
curvus 210, 211
-cussi 63
cusus 42, 50
cutis 203
damnare 103, 104
damnum 103
dapinare 104
datare 90
debilitare 87
debitum 88
decet 54, 77, 103
degunere 103, 104
deguno 104
dempsi 63
destina 103
destino 182
dico 21,42,74,85, 106
dictare 104
dictatum 85
dictitare 85
dictito 85
dicto 106
dictus 20, 21,42, 51, 106
10 Откупщиков
289

diffundo 64
difffisi 20
diffusisse 63, 64, 66
dignare 103
dignus 29, 34, 54, 102, 103
dinumero 40
diru(i)tus 96
discitare 86, 87
discitum 93
disci turns 93, 95
discrepavit 90
dividd 18,50,55,64
divisl 20, 64, 66
dMsus 18,20,25,43,44,
50, 55, 66
(fix! 20, 56, 64, 74
do 103
docere 54
doctus 37,38,54,94,97
dolitum 88
domare 89,90
domatus 90,94
domavi 90
dominari 103, 104
dominatus 102
dominus 102-104
domitare 86, 88, 102, 104
domito 87, 88
domitor 102
domitum 89,90
domitus 88, 90, 94, 102
domo 87-90, 102-104
domui 89,90
domus 102
donare 103
donum 103,114
dormitare 100
ducere 199
duco 21,42,51
ductare 104
ductus 20,21,42,51
dux! 20, 56, 64
edl 20
ed6 18,50
effexis 67
egi 60, 62
egiturus 95
elicitum 88, 89
emi 63
emicavit 90
emicuit 90
enectum 97
eo 148,157
290
eruiturus 95
erutus 95
esus 17, 18,20,24,25,35,
36, 39, 50
examen 19, 52
exercitare 86
exoletus 90
explementura 51
explicates 86, 90
explicitus 86
expulsi 63, 64
exsomnare 103
extramuranus 101
faba 192
facio 18,67
factio 88
factiosus 88
factus 18,88
fanare 103
fanum 103
far 223
farcinare 103
farcio 103
farina 223
farsT 64
fascinare 103
fascinum 103
fautum 89, 94, 97
faveo 89
favere 89
favi 89
favitare 97
favitor 89, 94
faxim 60, 67
faxo 60, 67
feci 60
femininus 102
ferire 117
feritare 86,98
fermentum 211, 213
fero 87, 193
festinare 103
fesflnus 103
fiber 190
fictus 19,43,50
Actus 42, 50
fido 43, 50
figmen(tum) 52
figo 42, 50
findo 19,24,25,50
fingo 19,41,43,50,51
finxi 63, 64
firmus 232
fissus 18,19,21,22,25,26,
41,42,50,65,66
fisus 43, 44, 50
fit 193
fix! 64
fixus 42
flagitare 86-88
flagitio 88
flagitiosus 88
fleo 212
flexi 64
-flictus 42, 50
fligo 50,192
-flixl 64
florifirus 95
fluctus 18,25,37-39,50,
52,54,55,66,91
fluere 89
fluido 37
fluidus 37
fluitare 86-88,91,98
fluito 37
flumen 52,54,55,212
fluo 37,50,52,54,55,64,
89,91,212
fluxi 64,66
fluxus 38,39,66,67
fodl 20,64
fodio 19,20,50,64
forda 122
fossus 18,19,20,43,50
fractus 18, 26, 34, 35, 39,
50, 54, 62
fragmen(tum) 51,53,54,
213,214
frango 18,26,50,54,155,
192, 193, 222, 223
fraudatus 37, 89
frausus 37, 89
fregl 62, 155
frementum 52-55, 209,
211-213,219,232,263
fremitum 89
frena, freni, frenum 35, 53,
212,213,232-235
frenare 103, 104, 233
frenator 233, 234
frendere 212, 213, 233-235
frendo 18,26,35,50,52-55,
103,212,213
freno 233
frenusculi 53,54,212,213,
232

fresus 18,24-26,35,36,39,
50,52-55, 102
fretus 232
fric(a)tor 97
fric(a)tum 97
frico 18
frictus 18
frictus 42,50
fricul 97
fngo 50
frixl 64
frixus 42
frons, -ndis 121
fmcterus 95
fractus 18,25,37-39,50,
52,54,91,95,96
fruiti5 96
fruiturus 95, 96
fruitus 37,38,91,95,96
frumen(tum) 52-54
fruor 50,52,54,91,96
fficatus 102
fucinus 102
ffidi 24, 63
ffigi 64
fugio 64
fugitare 86, 88
fugiturus 88
fulcitum 95
fulina 103
fulinare 103
fulsT 64
fultus 95
fundanus 101, 102
fundatus 101
fundere 89
funditare 86, 88
fundito 38, 39
fundo 18,26,50,89
ffisus 18,24-26,35,36,38,
39, 50, 66, 89, 95
ffiturus 192
gaudeo 18,50
gavlsl 64, 66
gavisus 18,20,25,43,44,
50,66
gelu 124
gemitum 89
gener 164
genere 89
genitum 89
geno 89
genu! 89
gessi 63, 64
glubo 50
gluptus 43,50,51
glutinare 103
glutinum 103
graditiirus 95
grandinare 103
grandinosus 103
grandio 103
granum 28,29, 195, 197
grassan 104
-gredior 19,50
-gressus 19, 43, 50, 95
gustare 104
gustus 104
habenae 233
habeo 88,99, 102, 192
habere 88
habitare 99, 102
habito, habitas, habitat 85,
88
habitum 88
habitus 85,88,99, 102
habui 88
haesi 64
halatus 90
halitus 90
hauritu(s) 95
hausl 64
haustus 95
horitur 95
hortari 95
hortus 122, 157
hostia 32
humilitare 87
iacio 18, 67
iactus 18
Tel 51
Ico 42,51
ictus 42,51
ignis 221, 232
ignosciturus 92
illectare 86
illexT 63-65
illicio 63, 64
illicitare 86, 88
imperitare 86, 88
impero, imperare 89
implementum 51
implicatus 90, 94
implicitum 89
inclutus 21
increpatus 90
increpavit 90
increpitus 90
indagare 90
indigetare 86, 88
Indigetes 88
indoctus 25
indulsl 64
infelix 25
inpingere 34
Insanus 25
Insectus 37
Insignitus 102
instar 181
instaurare 179
Tnstrumentum 52-54
integer 34
intellegd 64
intellexl 63, 64, 66
interletus 90
interlitus 90
intonatus 90
intramuranus 101
intuitus 95, 96
iousisent 64
iouxmenta 155,212,214
iter 115
iubeo 19, 50, 143
iumenta, iumentum 155,
212,214
iungere 214
iussi 20, 64
iussus 18, 19, 43, 50
labor 42, 50, 55
lacesso 60
laesl 64
lanx 237
lapsus 42, 50, 55
lassus 19,41,50
lateo 86, 88
latere 88
latitare 86, 88
latitare 86, 87
latui 88
lautum 94
lectare 86
lectitare 86
lectito 85, 108
lecto 108
lectus 17,18,20,24,26,30,
33,35,39,41,42,45,48,
50, 52, 54, 65-67, 85,
102, 111
I legere 33, 191
291

leg! 20, 63
legitare 86
-legmina 52, 53
lego 18, 20, 24, 35, 50, 52,
54,85,103,108,111
lenis 238
lento 41
lex 26
-lexl 65
-lexl 62, 65
libet 191
-licitum 88
llctor 18,25,33,39,50
-lido 50
ligare 33
lignari 103,104
lignum 29, 33-35, 54,102,
103,188,191,235
ligo 18,50
linere 103
-lisus 42, 50
-litus 90
locutus 88
loquitari 86, 87, 88
lubet 191
luceo 53,102, 212
lucere 228
luctus 42, 50
lugeo 42,50
luiturus 95
lumbus 134
lumen 53,102,212,228
luminare 102
luna 53,221,227,228
lunaris 228
lunatus 228
luno 228
lupata, lupati 234
lflsi 64
ШШге 95
lutum 95
lux 228
lflxi 56,64
magis 68,191
magnus 191
maneo, manere 88
mansi 64
mantare 86,88,95
manto 41
maximo 67
maximus 68, 83
medeor, mederi 88, 89, 91
medifin 86,88,91
292
mellina 101
mellitus 101
membranus 101
membratura 101
mergitare 86
meritum 88
mersare 86
mersi 64
messus 18
meto 18
mictus 19,43,50,51
mihi 43,66
mingo 19, 50
minor 176
minuo 109
minus 109
miscitatus 86, 87
miser(a)tor 97
mlsi 51,64
missit 64
missus 51
mitat 64
mitto 51,64
mobilitare 87
molere 89,91,224
molimentum 212
molitum 89, 91
molitus 94
mollis 135, 151
mold 89,91
moluT 89, 91
momentum 94
momordi 63
moneo 88
monere 38
monitare 86
monitum 88
monitus 37, 38, 88, 94
mons 92
montimus 92
moribundus 116
mortuus 159
motare 98, 104
m5titare 98
motus 94
mulier 201
mulierarius 201
mulsi 64
muratus 101
na(n)ctus 39
natare 90
nec(a)tum 97
necavi 90, 97
necui 87,90
nefrendes 235
negare 89
negibundum 89
negifire 86, 88
nego 89
next 64
nidor 145, 146
nidus 144-146
nobilitare 87
nocitum 88
noscitare 86, 88, 92
nubo 50
nupsT 64
nupta 43,50,51
obiexim 67
obpingere 34
obsoletus 90
obsto 103
occepso 67
odium 18,50
olle 18,50
opertus 37, 94
oppidanus 92, 102
oppidum 92
ordinalis 103
ordino, ordinare 95,103,
104
ordior 103
orditura 95
orditus 95
oriturus 95
omare 104
orno 95
orsus 95
ortus 95
6s 141
-osus 18,24,25,36,39,50
partus 18,26,34,35,39,
50, 52, 54, 102
paganus 101, 102
pagatim 101
pagina 34,54,102,103
paginare 34, 103
pagmen(tum) 54
pando 19,41,50
pangere 34
pango 18,26,50,52,54,
103
pario 89
paritum 88
pariturus 89, 95
paro 89

parsi 64
partum 95
pascitare 86, 87
passus (pandd) 18, 19, 24,
26,41,50
passus (potior) 19
pastinare 103
pastinum 103
pateo 41
patior 18,41
paveo, pavere 89, 91
pavi 89
pavitare 86,88,91
peccatum 37, 94
pecten 103
pectere 92
pectinare 103
pectitare 92
pectitum 92
pecto 92, 100, 103
pelllnus 101
pellltus 101
pello 104
pensitare 86, 88
pensitus 88
peperci 63
pepull 63
perculsl 64
percuss! 64, 65
percutio 64
peremnis 32
perosus 18, 36, 39
pessimus 67
рей 64
pictus 19,24,26,50,51
picus 239,241
pignus 34, 35
pilanus 101, 102
pilatus 101
pingo 19,24,41,50,51
pinsitare 86, 87, 88
pinsitus 88,96
pinso 224
plnxT 63, 64
pistor 224
pistus 96
placitum 88
planto 41
plausi 64
-plementum 51,53, 212
plenus 28, 29, 53, 102, 105
-pleo 53
plexl 64
plicatum 90
-plicavi 90
-plicitum 89,90
-plicitus 90
-plicui 90
ponere 103, 104
pono 40, 104
portare 95
poscitum 93
positum 89, 104
positus 104
posui 104
praebitum 88
praemorsi 63, 64
precor 106
prensi 20, 64
press! 63, 64
promissi 64
propagmen 52, 54
prosiliturus 95
pugna 103
pugnare 103
pugnitus 102
pugnus 30
pungo 103
quaeritare 86, 88
quaero, quaerere 89
quassus 18
quatio 18
queritari 86, 87
rado 50,52,54,55,212
ramen(tum) 52-55,212
rapinae 103
rapinare 103
rapio 18, 103
rapsit 60
raptus 18
rapui 60
rasi 64
rasus 42, 50, 52, 54, 55
recens, recentis 143,157
recens!tus 94
recepso 67
rectorem 18
rectus 18,20,34,35,39,50,
54, 56, 62, 66
regimentum 212
regnare 103
regnum 34, 35, 54, 103,
188,235
rego 18,35,50,54,56,64,
77, 103, 229
remissit 64
replementum 51
repsi 64
res 74
respondit 63
responsi 20, 64
responsit 63
restauro, -are 179
rete 137
rex 34
rexi 56, 62, 64-67
rexit 64
rictus 50
rldeo 50
ringor 50
ns! 64
nsus 42, 50
robiginare 103
roblginosus 103
rodo 50
rogare 85
rogatum 85
rogitare 85, 86, 88
-rogitus 88
rosT 64
rosus 42, 50
rudere 137
ruminare 103
riimo 103
rumpo 51
runcatus 102
runcina 102, 103
runcinare 103
runco 41, 103
rapl 20,51
ruptus 20, 51
saepsi 64
saglna 103
saginare 103
salil 90
salio 89
salitare 86, 87
saltum 95
salui 89,90
sancitum 95
sanctus 95
sapitiirus 95
sarcina 102, 103
-sarcinare 103
sarcinatus 102
sarcio 103
sarsl 64
sartus 102
satare 90

saxum 200
scalps! 64
scandula 168,208
scindo 19,24,25,41,50,116
scio 93
sciscitare 86,88,92,93
sciscito 93
sciscitor 93
scisco 93
scissus 18,19,21,22,25,
26,41-43,50
scito 93
scitor 93
scitus 93
scortum 202
scribo 50
scrips! 64
scripto 85
scrlptu 85
scriptus 43,44,50
sculps! 64
scutum 173, 174
secamentum 215
secare 54
secatus 40, 94, 97, 102
seco 53, 103,171
sectari 95, 104
sectum 97
-sectus 40, 102
secu! 97
securis 171
secutus 95
sedecira 40
sedeo 19,20,50
sed! 20,24
segmen(tum) 53, 54, 212,
214,215
semel 176,177,185,217
semen 102
seminare 102
sens! 64
sepclitus 94
sepultus 94
sero 102
sescent! 40
sessus 18-21,24,41^13,
50, 65, 66
signare 103
signatus 102
signum 29,34,40,53, 102,
103
simul 176
sincinia 176
sinere 103
singul! 176
sino 104
situm 104
sivi 104
solamentum 212
solanus 101
solatus 101
solidus 177
solitus 88
sollemnis 32
sollus 177
solus 177
somnus 28, 29, 103, 220
sonaturus 90
sonitare 99
sonitum 89
soniffirus 90
sonitus 90, 99
sono 99
sopire 28, 103
sopit 220
-sorbui 63
-sorps! 63, 64
spars! 64
spernere 103
spes 74
spex! 63-65
spiratus 90
spiritus 90
stagnare 103
stagnatus 102
stagnum 103
stare 181
statum 85
status 85
sterilis 181
sternere 103
stilus 183
stimulus 183
-stinare 103
-stino 182
stipes 178,185
stipula 178,184,185
stirps 181, 184
stlocus 180
-sto 103
stolidus 180
stolo 180
strepitare 86
strepitum 89
strictus 19,21,24-26,41,
50, 65, 66
strigilis 52
strigmentum 52
stringo 19,24,25,50,52
strinxl 63, 64
stractus 18,25,37,39,50,
52, 54, 66
-strumentum 52,212
struo 50,52,54,64,212,228
strux! 64,66,228
studeo, studere 179
stultus 180
stupeo 179
stupidus 179
suadeo 50
suasi 64
suasus 42, 50
subpingere 34
subsignanus 101
subsignatus 101
suctus 42, 50, 52, 54, 55
sugo 50, 52, 54, 55
sum 58
sflmen 52-55
sumps! 64
super(us) 70
subpingere 24
supplementum 51
suxi 64
tabula 197
taceo 88
tacere 38, 88
taciturn 88
tacitus 37, 38, 97
actus 18,20,26,34,35,39,
50,54
tacui 88
-tamen 51,53,212
tango 18,26,50,52,54,212
tector 18
tectum 200, 230
tectus 18,20,34,35,39,50,
52, 54-56, 62, 66, 102
tegere 34,200,231
teges 230
tegile 230
teg(i)men(tum) 51, 52, 55,
212,230
tego 18, 35, 45, 50, 52, 54-
56, 64, 103, 104, 169, 229
tegula 230
tegumentum 212
temnere 104
terrrien 251
294

termo 251
tero 140, 195
territum 88
tersT 64
testis 178
tetigi 20
texi 56, 62, 64-67
texit 64
tignare 103, 104
tignum 30, 34, 35, 54, 102-
104,188,191,230,235
toga 200, 230
-tonitum 89
-tonitus 90
torsi 64
tostus 94
tractare 104
tractus 19,43,50,66
traho 19,43,50,64,66
traxi 64
traxi 64, 66
tribunus 102
triticum 195
trudo 50
trunco 41
trust 64
trusus 42, 50
tuditantes 92
tuditare 38, 86-88, 92, 97,
98, 100
tudite 38
tuitio 96
tuitus 94, 96, 97
tuitus sum 96
tundere 38, 89, 92, 140
tundo 18,26,50,89,179
tunsus 38,39,96
turbare 103
turbinatio 103
turbinatus 103
turbin(e)us 103
tardus 148
tussis 38
tussos 26
tussus 26, 38
tusus 18, 24-26, 36, 38, 39,
50, 92, 96, 97
tutus 94, 96
umbra 232
unguitare 86, 87
ursl 64
ussi 20, 64
ussus 64
uter 176, 186
vaco 32
vado 50
valeo 99
valere 122
vanus 32
varianus 101
variatus 101
-vast 64
-vasus 43, 44, 50
vectus 19,43,50,56,66
vehit 57
veho 19, 43, 50, 56, 58, 64,
66, 222
venl 64
venio 64
venus 236
vers! 63
vestigium 178
vetatus 90, 94
vetavl 90
veteranus 101
veteratus 101
vetitum 89
vetitus 90
veto, vetare 89
vetul 89, 90
vexl 56, 58, 59, 62, 64-66,
73,81,263
vexit 57
vici 20
viclnus 102
victus 20
victus 42, 50
video 18,20,50,64
vidi 20, 24, 64
vieo 99
vilitare 87
villanus 101, 102
villaticus 101
vinclre 54
vinco 41
vinctus 54
visere 85,89
vlsitare 86, 88
viso 89
visus 18,20,24,25,36,
38-40, 50, 93, 94
vivo 50
vixT 64
vocatus 94, 96, 97
vocitare 86, 88, 97, 100
vocito 39
vocitus 39,88,96
vomitum 89
votus 37,94
vulsi 63, 64
Маррукинский
assignae 40
Оскский
actud 37
fundatid 89
mais 191
menvum 109
stait 178
trstus 178
Умбрский
acno-, acnu 31, 32
aitu 37
akenei 31
antakres 34
aseseta 40
(a)uirseto 38, 40, 93, 94
frosetom 37, 89
maletu 93
oseto 37, 94
peraknei 31
pesetom 37, 93, 94
plener 28
proseseto 37,94,97
sevakni 31
tasetur 93, 97
uaseto(m) 39, 88, 94, 96, 97
vufetes 37, 94
Испанский
ahina (ст.-исп.) 33,221
bocado 234,235
Vila. Романские языки
Итальянский
a(g)ina 33, 221
clarenca (ст.-исп.) 130
corse 63
legno 241
mordere 213. 234
295

morso 212,234
pitto 51
rispose 63
turbinare 103
Каталанский
tustar 92
Бретонский
его 216
malaf 224
quelerm 123
Валлийский
brag 222, 224
Галльский
bracem 222
Ирландский
an (с.-ирл.) 33,221,222
arbar (с.-ирл.) 216
berim 193
bin 193
bran 34, 54, 192, 193, 222-
224, 235, 237
bron 193,222
Белорусский
борзды 144
воук 186
кадолба 129
клады 125, 126
корста 206
ляда 134
пломень 251
поломе 251
строма 252
цед 142
Болгарский
блёзно 120,156
брёме 250
брашнб 223
брйна 156
бръго 144
бръдо 116
геврёк 211
296
Провансальский
tustar 92
Румынский
ager 221
VIII. Кельтские языки
cuad 171
curach 172
fen 192, 222
-fess 36
gran (д.-ирл.) 28
Ian (д.-ирл.) 106
luan (д.-ирл.) 228
mar (д.-ирл.) 191
marb (д.-ирл.) 159
mein (д.-ирл.) 134,156
melim 224
гёп (с.-ирл.) 34, 192,222,
235
scian (с.-ирл.) 200
sciath (д.-ирл.) 173
sen 222
som (д.-ирл.) 176
sruaimm (д.-ирл.) 251
stan 193,222
suan (д.-ирл.) 28, 220
IX. Славянские языки
гйзда 154
голям 191
гора 199
гръздав 154
дрездак, дряздак 147
дрозд 147
йме 250
клада 124,125
кладенец 126
кладете 126
кладиво 131
корито 129, 172
коруба 172,173
младок 135
празен 149
празнина 149
семе 250
след(а) 138
стрёме 250
стубел 127
стыда 140, 156
Французский
chant 112
chanter 111, 112
mordre 234
mors 234
tuster 92
Кимрский
blawd 224
cenn 203
corwg 172
dwfn 227
erw 216,217
marw 159
mawr 191
to 230
Корнский
aradar 217
befer 190
erw 216,217
minow 109
to 230
теме 250
юда 143, 152, 157, 160
юдя 143
Верхнелужицкий
blido 118
drozn(a) 147
kfida 116
lado 134
promjen 251
promjo 251, 256
Македонский
кладиво 131
Нижнелужицкий
blido 118
bruda 122, 123, 147, 152,
156, 157
drozn(a) 147
grono 146

gryzadlo 234,235
gryzas 213, 234
gryzda 213, 234
Полабский
bordza 224
bordza 224
Польский
bajac 115, 116
bajda 115,116, 153, 156,
157, 160
bajka 157
blady 120
bluda 118
brud 122
bujac 115, 153
bujda 115,153
czermieii 254
dyl 122
gniady 122
gniazdo 144
golemy 191
grono 146
gwiazda 156
jabrzad 120, 121, 138, 154
kierdec 124
kierdos 124, 130, 153, 156,
160
kiemos 124, 130, 156
kloda 125
krzemieii 250
leri 239
luna 228
niecic 146
ogorzaty 122
opalony 122
ptomieri 250
promieri 250
pstrag 157
siemi? 250
smagty 122
stepa 183
strumieri 250
strzemi? 250
udo 140
vymie 250
wiano 236
wedidlo 140
znamie 250
znany 53
zolga 240
zolna 240
Русский
абр'Ьдик 120
абр'кдь 120
баба 201
бабник 201
барышник 200, 201
барышня 201
безвременье 194
белка 190
берда 116
бердо, бёрдо 116, 117, 161,
162
беременная 122
било 225
блинъ 224
блюдо 118
блюсти 118
борзой, борзый 144
боров 124,130
борозда 132, 143-145, 152,
159, 224
бороздна 132, 144,158,159
бороздо 144
борозна 132, 143-145, 156,
159
борона 160,224-226
боронка 225,226
боязнь 155
бразда 158
бразды 235
бразна 158
брашенье 216, 225
брашно 216,223
бред 120, 121, 156
бреда 120, 121
бредень 193
бредина 120, 121
бредовый 120
бреду, брести 121
бремя 250
брет 121,156
бред 120
брит(ок) 120, 121
брить 121
брозда 144
бруд 122
брусить 107
брусна 107
бруснуть 107
бръзда 144
буй 195
букварь 160
бухнуть 106
быстредь (-ядь) 149
вено 223
веред 116, 156
весло 160
видный 36
виследь 149,150
висляга 150
владъ 122, 153
владь 122
вода 120
водимая 199
водити (жену) 199, 236
возмездие 149
волк 186
волокно 223
вороба 173
ворот(а) 100
воротить 100
время 250
вспыльчивый 145
вымя 250
выть 157
вязать 141
вянуть 106
галда 142
гвазда 154
гладь 122
глез-нъ, -на, -но, -нь 115
глина 156
глуда 116, 157
глуздкий 154, 155
глухмень 250, 251
гнев, гн'Ьвъ 145
гневный 145
гнедой 122
гнездо, пгЬздо 144, 145,
154, 156,232
гнезно, пгЬзно 144,145,156
гнида 116
гниледь 149
говядо 150
гогот 100
гоготать 100
голдоба 129
голод 123
голод(ь), голоть 124
голомень, голома 254
голъ 254
голядь 160
гора 199
гораздо, горазно 146
гораздьнъ, гораздый, гораз-
дъ, горазнъ, горазныи 145,
146, 156, 158
горазн^е 158
297

гордый 146
горетый 30
горновище 126
горнъ 126
город 124
горсть 146
грабли 118,225
грань 231
гребень 118
гребу 118
грездъ, грезнъ 156
гроб 125
гробовище 125
гроздь, грознъ 145,146,156
гроздь 146
громада 146
громоздкий 154
грохать 100
грохот 100
грохотать 100
груда 147
грузд(ь) 147,152, 154, 162
дань 155
двинуть 106
дербь 147, 148
дереза 123
деряба 147,148
дерябина 123
дерябка 123
дерябник 147
дивледь 149
долбанец 128,242
долбежники 128
долбила 241
долбить 129,239,241
долблёнка 119,128,242
долбуш(к)а 119,128,242
долото 160, 225
домовйще 126
домъ 126
драть 148
дребь 147
дрездиться 147
дробило 224, 225, 226
дрозд 123, 147,148, 154,
155, 162
дроздиться 147
дрАзга, дрАзда, дрАзна 145,
147,148,152,157,158
дуплянка 119
дългыи 123
дылда 122,123, 157, 162
дылдить 123
дятел 239, 241
еду 148
езда 148, 154
езеро 246
ехать 148
жбан 173
желать 123
желдь 123, 153, 160, 162,
240
желедь 123, 156, 157,162
железо 127
желна 239, 240
желн(ъ) 123,240,242
желоб(ъ) 123, 157, 162,
173,240
желонка 123,156
желт(ый) 123
желть 160
желудь 123,152
жердь 122, 124
житмень 251
жлъдь 123
завалень 239
заеды 213
закал 131
заколоть(ся) 131
зарод, зород 124, 152
застыть 179
засгйнь 231
затон(ъ) 107,227
звезда 154, 160
зерно 223
зернь 160
зима 251
знаменье 194
знамя 250,251
знати 194
иглица 123
иду 148
избегнуть 106
идем 253
ил(ъ) 249, 250, 253, 255,
260, 261
ильмень 245,249-251,
254, 255, 260, 261
имя 250
кадка 129
кадолб 129
кадь 129
каменный 193, 251
камень 193,250,251,254
каменье 193
I капнуть 106
КГЛАДенЦЫА, КГЛАреНЦЫА
130
киследь 149
клад 112, 124, 126, 145,
152, 157
клада 125, 126
кладбище 125, 126, 133,
162
кладенец 127,129-132,134
кладеный 129, 162
кладеньць 127, 130, 134
кладиво 131, 132, 134
клад(о)вище 125, 126
кладу, класть (ропеге) 112,
124-126, 129, 132, 133
кладу, класть (castrare) 129,
130
кладыш 129, 130, 133, 160
кладь 112, 124
кладьньць 128,130
клекот 100
клекотать, клокотать 100
клен 241
ковалок 171
ковать 131,171
коврига 211
ковш 171
ковырка 171
ковырный 171
ковырять 171
колбяк 172
колдоба 129, 162
колдыка 116, 157
колобъ 172, 173
колода 119,125,127-129,
133,151,152,157,160,
162, 172, 173, 202, 207,
240, 242
колодезник 127
колодезня 127
колодезь 126-128, 162
колодец, колодьць, коло-
дязь 126
колозень 128
коломень 253,257
колонтарь 132,134
колоный 30, 114, 132
колот 131, 145
колотить 100, 131, 145
колотый) 100,114,131,132
колотырить 171
|колотырка 171
колотырный 171
298

колотырь 171
колоть 100, 117, 123, 125,
130,131,240
колоть 131, 132, 134, 157
колун 225
колча 157
колючка 240
конобъ 172
кора 120, 148, 163, 169,
172, 197,211,231
кораз 197
корвига 211
корга 211
корень 211
корж 211
корзать 197
корзина 197, 198
корзно, кързно 197
корм 119
кормить 119
корнать 210
короб(ъ) 172, 173
корова 210
коровай 209-211
коровяк 210
коротай 210
короткий 202
корытня 172
корыто 129, 172, 173
корчии,кърчии 175
косарь 171
костарь 171
костыль 171
костылять 171
костырь 171
косырь 171
кочкарь 132,160
край 211,218
краюха 165, 211
кремень 250
кров 200, 230
кроить 165,211,218
крома 211
кроме 218
кромить 218
кромьшьнъ 218
крупа 202
крупный 202
крыть 200
крыша 230
коубъ(къ) 172
кудеса, кудесы 134,161
кудесьникъ 134, 143
кудити 134
кудрявый 157
кудъ, кудь 134
кузнь 160
кус(а)нуть 106
кучерявый 157
лебедь 150
лебяжий 150
лёга 239
лежака 239
лежбище 126
лёженка 239
лежень 238, 239
лежу 126
лежь 239
лень 239
лепет 100
лепетать, лопотать 100
лёседь 149
лизнуть 106
лиман 245, 246, 250
лимень, лим"Ьнь 250
лишай 210
лог 238
логово 238
лодка 134
лодья 134
ложбище 238
локоть 237
лоно 238
лошадь 153, 160
лошата 153
луна 160,228
лунйть 228
лунь 228,231,238
лупить 228
лучинки 117
л'Ьнйвка, л"Ьноха, л"Ьнуха,
лт^нушка 239
л'Ьнъ, л'Ьнь 238, 239
ляга 135, 157,239
ляд(а) 134
лядвея 134, 135, 157
ля деть 134
лядина 134
лядо 134, 161, 162
лядьский 134
ляжка 135
ляшина 134
ляшский 134
мазан 109
маз(а)нуть 106, 109
мазать 109, 160
малахай 204
маледь 149
малый 176
масло 160
медва 120
медлить 135
мезга 148, 157
мезда 148
мездникъ 149
мездра, мяздра 148, 157
меледа 135, 162
мелединка 135
меледить 135
мелкий 176, 202
мелочь 135
мельница 175
меньший 176
мерин 205
мил 115
мир 115
млеть 135
млинъ 224
мокредь (-ядь,-адь) 149,150
молод, молодь 135, 162
молоный 30, 114
молотить 100
молот(ый) 100, 114
молоть 100, 135, 175,224
моховище 126
мохъ 126
мука 175
м(ъ)зда, мьзда 148
м'Ьлъкъ 176
м'йта 197
мясо 148
мять 175
набёредье 117
навзрыд 137
настойчив 179
настоять 179
науз(а), наузд 141
наузень 141
наузник 141
наузный 141
нахал 141
нев-Ьста 199,209
низедь 149
низменный 251,254
низъ 254
новобрачная 199
облучйнья 117
обр'Ьда 120
обуза 141
299

огниво 131
огнище 145
огнь 145
(о)гньвати 145
(о)город 152
оград(а) 122, 157
однодревка 162
озеро 246-248
озорбд 124
оковалок 171
околетый 30
оплот 160, 226
опухлядь 149
орати 194
орь 215
осколок 117
оскърдъ 138,200
ослеги 138
оследина 138
осл"Ьдь, осладь 138,160
ослядь, осладь 138,153
осла 153
острокровь 123
остролист 123
острядь 149
отщепенец 190
охредь 149, 150
охряпа 150
паскуда 138
пасменка 251
пастбище 126
пела 136
пелева, пелева 136,137,240
пелега 136, 157, 158, 240
пелед(а) 136, 137, 157,
158, 162
пеледить 136,137
пележить 136,137
пелена 53, 136, 137, 157,
158,231,240
пеленать 136, 137
пелёнить 136,137
пепелище 145
пестредь (-ядь) 149,153,
154,157
пестръ 153
пита 100
пихнуть 106
пламенный 193
пламень, пламя 193, 194,
250,251
плева 136, 254
племя 250
плена 136
плеснедь 149
плести 160, 226
плетень 160, 226
плот 226
площадь 160
подпалины 145
пожег, пожига 145
позват 30
поздыи 153, 156
поклажа 124
покрывало 200
поле 134
полова 136
польский 134
гомгЬти 194
поляна 134
поляне 134
помол 175, 224
порожний 149
постыдный 140
постылый 140
починок 142, 156, 170
пощада 143, 172
праздъ, праздь 145, 149,
156, 158, 159
праздьнъ 158, 159
праз(ь)нь 145, 149, 156,
158, 159
прать 166
привуза 141
приказчик 200, 201
приуз(д) 141
прокуда 134
простень 232
простуда 140
прохлада 162
прудъ 137
прыгать 137
прядать 120, 137
прядь 137
пугнуть 106
пшено 160,223
пылать 145
пьстрлдь 149
рад 137
раз 166
разить 166
рало 194
раль 194
раменный 193
рамень(е) 193, 194, 205,
209,214,215,218,219,
232,250,251,254,255,
263
рама 194
ратай 194,210
ратва 194
рвануть 106
рвать 160
реветь 137, 157
редь 137
резать 202
резец 225
резкий 202
резучая 123, 160
ремень 251
ровнядь 149,150
рог 128
рокот 100
рокотать 100
ропот 100
роптать 100
роследь 149
рохлядь 149, 150
рубаха 165
рубец 165
рубить 165
ругнуть 106
руно 160,223
рухлядь 149, 153, 154, 160
рыдание 137
рыдать 137, 157
рыло 190
рыкать 157
рычать 137, 157
ряд 137
секира 225
семя 250, 251
сень 232
синядь 149
скала 117,200
скаред 150
скаря 150
скопец 130
скора 138, 148, 163, 166,
172, 202, 231
скордъ 138
скорода 138, 143, 153, 160,
172
скородить 138,152,218
скрой 211
скуда 138
скудный 172
скулить 157
I сладъка 138, 156
300

сланка 138, 156
сластить 111
слега, сляга 138, 157
словарь 132, 160
слово, словеса 140
слов'Ьне 260
смерд, смьрдъ 139
смердеть 139
смород(а) 139
солить 111
солодеть 139
солод(ъ) 138, 139
соль 138
сонный 102
соха 128,200
сохатый 128
спеленат 30
став 254
стадо 150, 160
сталить 133
становище 126
стань 126
стараться 139, 179
старядь 149, 153
стать 179
стаи 157
стеклядь 149
стена, сгЬна 226,231,232
стенко 231
стерлядь 160
стернь 160
стлать 197
стоговище 126
стоп. 126
стойбище 126
стойло 178
стол 197
сторчевой 179, 181
стою, стоять 126, 179
стредь, стрьдь 139,140,153
стрежень 139
стремень, стръмень 250-252
стремя, стремА 139, 157,
250, 251
струя 140
стрьдьныи 139
стряпать 205
стугнуть 140, 157
студ(а), студь 140,157,
162, 195
студенец 126
студень 193
студъ, студь 140, 195
стъгна 140, 156
сты(г)нуть 140, 157
стыдоба 129
стыд(ъ), стыдь 129, 140,
157, 195
стылый 179
стЬнокъ 231
сгЬнь 231
сукно 223
сухарь 132
сухмень 249,250
сходбище 126
темнедь 149
темя 250
тень, гЬнь 230-232
тепледь 149
тереть 140
тесак 225
тесло 225
отменим 122
тима 53, 122
тина 122
тихъ 254
ткатый 30
толокно 195
толочь 195
толчеи 225
тонути 107
тона 156, 227
топать 100
топити 107
топот 100
топ(о)тать 100
торчать 179
трепать 100
трепет 100
трепетать 100
тростинки 117
труд 140
трудъ, трут 140
тухнуть 109
тянуть 106
убрат 30
угораздить 146
уда 140
удила 140
удо, удеса 140, 161
удъ 140
(о)узда 140, 141, 155, 156
узедь 149
узень 251
узмень 249, 251, 255
узник 141, 156
узрет 30
узъкъ 251
узы 141
уклад 132-134, 157, 162, 198
укладить 133
укладывать 132, 133
уклаживать 133
укрухъ 211
упругий 137
уста 141
халда 141, 142
халыга 141
хвороба 129
хворый 129
хильмень 250, 251
хлопать 100
хлопотать 100
хлопоты 100
хлуд, хлждъ 138, 142
хмельной 102
холод(ь) 142, 162
холуй 141
х(о)удъ 156
цвести 118
цвет 118
цеб(а)рь 173
ц'Ьвье 170
ц-Ьжь 142
ц"Ьпити 170
ц*ста 142, 170
ц"Ьстити 142
чадити 142
чадо, чадь 143, 160, 161
часть 143
чахлядь 149
чел(о)н(ъ) 125, 152, 156,
202, 241-243
челядь 150, 154
черв 172,210
червак 172
череда 143
чересло 172, 218
черледь 149
чермныи 254
чернь 160
чернядь (-адь) 149
чисменка 251
чисма 251
чисть 142, 156, 160, 170,
202
ч(о)удо, чудеса 140,143
чудь 157
чьбанъ 173
301

чьрсти 218
чьрта 210
шеломень, (-ня) 251
шепелявый 100
шепот 100
шептать 100
ширедь 149
шкура 148
шленда, шлёнда, шлында,
шлянда 143, 153
шлендать, шлындать,
шляндать 143
шляться 143
щадить 138
щепа 190
щерёда 143, 153
щерить 143
щипать 170
щит(ъ) 170, 173
щьпа, щьпъ 170
этимология 189
юр 195
габр'кдик 120
яводь 120,138
янтарь 195
яр 195
ясмен 122, 254
ясный 122
ячмень 122
ячневый 122
ящер 138
Сербохорватский
блйзнад 149, 153
блуда, бл>удр 116,117,157
брав 130
братучед(а) 142
брашно 223
брго 144, 152
брдо 117,118, 157
брег 117,157
брздица 144
брзо 144
брйд 121
вучад 149
дрозак 147
дрозга 147
дубёница 128, 242
дубило 128,242
дупмьа 123
дудати 123
жвале 212,213,234
жватати 213, 234
ждрёбад 149
жйвад 149
звёрад 149, 153
зйд 226
зубати 213,234
ива 121
камён 250
кладенац 126
корито 129
крёмён 250
крух 211
лабуд 150, 156
лежак 239
MaJMyH 153
ма)'мунчад 153
мгумунче 153
млёво 224
надо 133
нёва 199
пламён 250
прамён 250
рёд 137
рёда 137
смёП 139
стрёме 250,251
стрёмен 250, 251
сувад 149
тёлад 149
труд 140
УД 140
удити 141
удо 140
храна 118,119
хранити 118,119
Словацкий
zubadlo 213,234
Словенский
bruzga 122, 123, 147, 157
drozd 147,157
drozg 147, 157, 158
gluta 157
grizalo 234
halgdje 157
halgga 157
mezda 148
mezdra, mezdro 148
mladiti 135
stoTba 180
strad 139
stud 179
zobalo 234
Старославянский
дгодд 113
длдшд 134
клеш. 156, 236
векръ 190
вн-гь 28
БЛАЗНД, ЕЛДЗН1., БЛАЗНЬ 115,
231
влнзнд 192,225
вл-Ьд-ъ 119,120,139,156,157
бл'Ьд'Ьти 139
елюдед 118-120, 198
елгодо 118, 119, 157, 161,
162,197,198,203,206
влюд-ь 118, 120
влгсдж, блюсти 69, 118
влюсь 69
ь-ллдк 120
влждт» 120, 156
еобъ 192
водж 68
ворздт. 154
вори! 69
врддд 115,151
врдздд 143, 154,155,225
врднд 34,224-226,229,235
-врднъ 28
врдти 69
БрАХТ» 69
врдшьно 222-225, 235, 237
вридъкъ 115, 153,202
врнти 116, 120,202
Бр-ьздд 144, 152, 154
Бр-ьздо 152
врт.здъ 144, 152
врьдо 116,117,161,162
врьнд 122, 147, 152, 156
вр^гк 117
Бр-ЬждА 116, 122, 153,157
вр-Ыл 122,157
в-ыти 192
K'hLIIIAI|l6K, Е'ЫШЖфеК
57,60
-в'Ьгнжти 106
б'Ьждти 106
БЛ^ДЖ 116
веде 71,72,82
ведох-ъ 71,72,78
ведж, вести 68, 69
везе 58
везж, везти 56, 58, 68, 70,
155
веселъ 151
302

весло 155
весна 236, 257
внд-Ьнт, 36
вино 227
внти 99
ВЛАДЫКА 1 19
КЛАДЬ 116
влдд15ти 122
владж, власти 122
власть 122
влънл (lana) 220, 225, 227,
228
вл-ьнд (unda) 225, 227, 231
врджьдд 113, 150
врьх-ь 255
вр-Ьдъ 116
ep-t.wA 194
вр"Ьтн 194
вьсадт> 153
в-кторт» 70, 83
в-ысок-ь 176
в-Ьждл 157
в-Ько 157
в-Ьно 227, 236, 237
BicT, (ведж) 69-72,78
в-Ьст. (везж) 56, 58, 59, 62,
65,68,73,81,263
гвоздь 154
гллднти 122
гллдъ 116
гллд*ыгь 122, 152, 157
гн'кв'к 145
гн-Ьдт» 145
гн-Ьздо 144-146, 154, 161,
162
гн-Ьсти 122, 145
говадо 149, 150, 153, 154,
161
ГОВАЖДЬ 150
горлздт. 146, 154
грлдъ 122
гревж, трети 68, 69
грездт>, гроздъ 146, 154
грезит», грозит» 146
гроудл И6
гр-ьн-ь 227,228
гр-Ьсъ 68,69
ГрАДА 1 16
длнъ 28,114,257
ддръ 114, 163,257
ДКИГАТИ 106
двигнжти 106
Ал-ъгь 123, 157
дрозгъ 123, 147
дъно 227
дьнь 231
д-Ьти 140
кс.иь 58
желжд'ыгь 149
желудь 149, 150, 154
жл-ьна 239-241,263
жлътъ 239,240
жлТ1диц,л 124
жръдь 124
жръны 225
жьлд'Ьтн 123
здкр"ытт> 28
Званъ 28
зв-Ьздл 152, 154
зелент» 239
3ha.ua 53
ЗОЕАТИ 234
зовж, згвАти 69
зръно 28,195,197,227,228
зр'Ьти 197
зъвдхъ 69
зьдъ 226
ид* 157, 175
илъ 255
исплъннти 106
кл.ны, КАмень, KA.ue-
не 250,251,257
клада 125,153
кладиво, кладнвъ 131
клддт. 112, 131
КЛАДЬНЬЦЬ,
клдденьць 126-128
кладазь 125-128,205,206
кладж, класти 124
клдтн 124, 130, 131
клдхт. 68
ковлти 175
крддежьннкт> 127
крАдезньникт» 127
крдтъкъ 210
кривъ 211
крънъ 227
коунд 227
кт>БЬЛ1> 172
ЛАДН1А 134
ЛАКАТИ, ЛОКАТИ 237
лакать, локъть 237
ЛЛЛЧАТИ, ЛОМАТН 237
лдни, лонн 237
лахань,лохань 237
ложесно 237, 238
лоно 227,237,238
лоунд 223-225, 227-229,
231,236
-лоучлтн 228
льнт, 228
л-Ьнъ 238
ладвни 119,134,139
медт. 120
мне а 118
лллАденьць 136, 151
■иладъ 116,135,151,153,
161,162
млннт. 227
млънь 156
молихт. 69
молк, ллолити 69
.wpTiTBT. 159
-.wpTJxr» 68, 69
мьздд 148, 149, 151, 154
лльнни 176
,иьрж, мр-Ьти 68, 69
лл-Ьдь 134, 156
.«■Ьзгд, мазга 148,162
мт;здрА, мАздрд 148,162
ла-Ьна 149,228
.и-Ьсаць 228
.wfexr» 197
.иждо 116, 161, 162
.иждрт» 116, 152
нев-Ьстд 198
непрАЗДд 149, 154
несж 68
итхет» 68
овр'к 72
овъ 176
огнь 221
оса 70
оскрт>д*ъ 116
остегь 230
ось 70
отв'к 72
питдти 100
пити 100
пнтъ 100
пламто., пллл\емь 250
плеснА 156
плетж 59
плодт. 137
плофАдь 149
пл-ън-ъ 28, 105
плт^нт. 227
поздт; 154
пор"кдоу 137
303

посл-Ьдь 138
прдвьдд 113, 150
прдздовлти 149, 158
прлздьнъ 149, 158
прдмень 194,250
прдтм 194
прит-ЬкАтн 59
провдсъ 68
прокоудд 134
просити 106
прьвт> 210,216
пр-Ьр-ЬкАТи 59
прАдж, прАСТи 137
прлжл 137
прждт» 137,153
ПЬСДТИ 51
пьхати 224
пышно 224
irfcNA 227, 228
ггкннк 29, 114
irkciih 236
п'Ьтик 29, 114
падь 116, 153
пась 68
-пати 116
рдд-ь 113,137
РДСПАТИ 116
рекж 59,68
реме 58, 72
роуно 227
ртодлтн 137
ртакАти 137
р-вд-ьк-ь 137, 152, 156,
157
P'feX'b 68
рАД-ъ 137,152
сд.«к 177
СВОБОДА 150
скдрАдъ 149. 154
скврънд, сквр-ьнь 231
скоудт», скждъ 138,143
слад-ысь 111, 116,138,
152,153,156,256
СЛАНА 142
слднъ 116,138,156
СЛАСТЬ 1 11
сл-бдъ 138, 152
сирддъ 137, 139, 156
сир-ьдт» 139
с.ирт.д'Ьти 139, 152
си-Ьдъ 120, 139
СОСНА, СОСНЬ 231
ср'Ьнт. 237
304
стлдо 116,139,153,157,16
стддь 139
стдръ 181
стдти 116, 139
СТАИ 116
стегно 34, 235
-стигнжти 178
стл-ьпъ 180, 184
стоп. 230
стрддд 139, 153
стрдддти 139
СТрАДЬЕА 139
стрднд 225, 227
стрдсть 139
строунд 38,54,223,225,
227-229
стргелт» 181
стръво 181
стрт»жень 231
стрт>нь 181
стоудт», стоудь 140,179
сгыдъ 140
стьвль 178
стыда, стынд 116,140,
156
стьзд 178
ст-кнл 34, 225-227, 229-
231,235,237
ст-Ьнь 230,231,238
с-ье-е 72,82
сьн- 176, 177
сън-ь 28, 220, 223, 227,
228
съпдти 28,220,223
трлсь 69
сым-бтати 59
сынъ 227, 228
с-едт» 113, 116,157
с4но 227
сень 231
с-Ьр-ь 157
сеть 29, 114
СЕЧИВО 131
св(|д)1гь 29,116
творити 113, 116
тврьд-ъ 113,116,119,131,
142,152,153,155,157
текж 59
тесдти 70
тименик 53, 256
тннд 53,256
тонжти 106
топнти 106
ТрАСЪ 69
трлсж, трлстн 69
трждь 140
т-Ьна 230,231
оуждснжти 236
оуздл 140, 141, 153
оустд 141
оуторък-ь 176
Хлдд-ь 142
ХЛ'Ьбъ 206
ХОудт» 113, 116
ц-кднти 142, 170,201
ц-кнд 225,227,228
челььдь 149, 150
чисть 22, 142,170, 202
чис-ь 68,70
чл'вн'ъ 150
мрьвь 254,255
чрьствъ 116
чр-Ьво 172,215,254,257
чр-Ьдл 143
Чр-ЕДЪ 116
чр-вит» 227
чоудо 116, 134,143,161
чоутн 143
чьтж 68,70
чадо 116,142,143,150,
153,157,161,162
чадь 142, 162
часть 116
-чатн 143
шить 28
1ДГНДДИК 149, 150, 154
иго дд 150
гадент. 35
гачьмень 250
лда 116,140,157
жз^кт, 254
жкоть 140,157
Украинский
бердо 116
борошно 223
глузд 154
гшздо, гшзно 144
грозло, грозно 146
довбач 241
друзд 147
кам1нь 250
кладовйще 125
клювати 241
клюй-дерево 241
кнороз, корноз 124

ковбан 172
ковбаня 172,173
ковбатка 172
ковбица 172
ковббта 172
ковбур 172
корзати, кбрзити 197
кремшь 250
лодь 134
луна 228
надити 133
ожеледа, ожеледь 124,157,
162
газнш 156
поломшь, полом'я 250,251
пруд 137
прудкий 137
Чешский
bledy 120
brud 122
bfime 250
cesta 142
cad,cada 142,161,162
diti 140
dlouhan 123
drozd, drozn 145, 147, 157,
158
haved' 149
hnedy 122,139
hrana 231
chamrad' 149
jabfadek 121, 152
jilu 255
jme 250
kamen 250
klada 125, 156
kladivo 131
klat 156
kosaf 132
kouti 133
kov 133
kovaf 132, 171
kovafiti 171
kruch 211
kruSec 211
kfemen 250
labut' 150, 156
lada, -o 134
lezak 239
luna 228
nititi 146
pisme 250
plamen 250
pleme 250
pramen 219,250,256
proud 137
rame 250
rybar 132
fada 137, 152
sime 250
smedy 139
snedy 139
stramen 250
teme 250
troud 140
(s)tfmen 250
udidlo 140
uditi 141
uzda 141
vlada 122
vyme 250
zahneda 122
zed' 226
zobati 234
zvonaf 132
zluna 240
zluva 240
X. Хеттские языки
ar-ha 217
ar-ha-a§ 217
ar-ha-ia 217
hulana- 220
ir-ha- 220
Албанский
miel 224
re 199
XI
kalmara 257
kalmiSana- 242
malanzi 224
maninkuwes 176
sanas 176
Прочие индоевропейские язь
Мессапский
pp£vSov 121
Тохарский А
soma- 176
tapar- 220
uar- 107
uarnu- 107
ueh 107
uahnu 107
[КИ
Фракийский
CTxaXjxTj 200
Б. НЕИНДОЕВРОПЕЙСКИЕ ЯЗЫКИ
Арабский
dakka 195
dakuk 195
Еврейский
махак 195
кемах 195
Калмыцкий
morin 205
Карельский
javr- 246
Ливский
kirst 207
gkifst 207
Марийский
jar, jer 248
malahaj 204
Монгольский
зуузай 234
зуух 234
малгай 204
30

morin (д.-монг.) 205
морь 205
хазаар 234,235
хазах 234
хэрэм 226
хэрэх 226
Турецкий
gavrak 211
Финский
ilma 248
ilmeinen 248
jarvi 246-248
kirstu 207
sarki 247
seina 227
yli-meri 248,258
Эстонский
jarv 252
sein 227

УКАЗАТЕЛЬ СОБСТВЕННЫХ ИМЕН
Белменка 253
Воронье озеро 246
Выгозеро 246
Вязьма 252
Вязьмень 251,252,255
Драва 244
Енозеро 246
Зименка 253
Знаменское 193,251,253
Изборск 248
Илеменка 253,259
Илемна 253
Илемно 253
Илмерь 245-250, 253, 255,
257, 259-261, 263
Иловенка 255
Иловка 255, 259
Ильма 253-255, 257, 259,
261
Ильменау 258
Ильменец 249, 253
Ильменка 249,253,258,259
Ильменское 253
Ил(ь)мень 188,243,245,
246,248-251,253-255,
258-262, 263
Ильмна 253-255, 258-261
Каменец 253, 256, 257
Каменка 253,256
Каменное озеро 246
Кенто 246
Кергозеро 247
Кивиярви 246
Кладяжь 128
Колода 128, 172
Колодежь 128
Колодезь 128
Колозня 128
Коломна 253, 257
Коткозеро 246
Кременец 256
Кукозеро 246
Лаба 244
Ломенка 253, 256
Ломна 256
Ломница 256
Лосменка 253
Морава 244
Мурсианское озеро 258
Непрядва 120
Острава 244
Пермь 248
Пертозеро 246
Перунъ 231
Плесковъ, Псков 259
Пряжка 137
Раменское 193,251,253
Рамень 255
Репьявр 246
Робья Ильмна 253
Русь 248
Саезеро 246
Сегозеро 246
Селигер(ъ) 246, 247
Селижаровка 247
Сенное озеро 246
Сергозеро 246, 247
Сергоручей 247
СерегЬрь 246,247
Смедва 120, 139
Стремля 252
Струменка 253
Стр(о)умень 251-256
Струмна 253-255
Струмны 252
Сукрома 253
Сукроменской 251,252
Сукроминка 253
Сукромля 252
Сукромна 252, 253
Сукромно 253
Сула 246
Сухмень 252
Сяргозеро 247
Телемень 252, 255
Телемля 252
Тельгозеро 247
Тесмень 251
Тихвинь 254
Тихмень 250,251,254,
256, 257
Тихмина 252
Толваярви 246
Тулос 246
Тюменка 254
Тюменское 254
Тюмень 254
Узменка 252
Узмень 251,254,255
Хейнаярви 246
Червень 255
Черменец 252,253
Чермно 255
Чилиявр 246
Шуезеро 246
Шурьявр 246
Юляярви 246
Ялваярви 246
Ямница 256
Ямно 256
Ямны 256
Янисьярви 246
Ярбозеро 248
Ясолда 138
Ясолна 138
Яуза 248
ЗС

ATse 255
Alma 177
Alsa 177
Arma 177
Arse 177
Artagnos 222
Artan 222
Auma 177
Ausa 177
Broccagnos 222
Broccaii 222
Budmer 256
Cam(m)in 256
Chemen 257
Chemer 257
Chudmierz 257
Chudomin 256, 257
Corcan 222
Cremmyn 256
Curcagnos 222
Cermna 252, 253, 255
Damen 257
Damerow 257
Dobemyn 256,257
Dobimeri 257
Elmenhorst 258, 259
Garumna 252
Gelemer 257
Gniazdo 145
Gniezna 145
Gniezno 145
Gorazdow 146
Gorazdb 146
Gutzmerow 257
Gutzmin 257
Hilova 258
Ilawa 258
lima 259
Ilmajarvi 245-248,250,
253, 258
Ilmen 249
Ilmena 258, 259
Ilmenau 259
Ilmene 258
Ilmer 259
Ilmersdorf 259
Ilmina 258, 259
Ilminchoven 258, 259
llminowa 258,259
Howe 258, 259
Indigetes 88
Jahmen(e) 256
Jahmin 256
Ja(h)rmen 257
Jamen 256
Jaromerus 257
Jaromir 257
Jermin 256
Kamen 256, 257
Kamerovic 256
Kazmer 256
Karkijarvi 247
Kelemer 257
Kolimer 257
Kolomefice 257
KotkajSrvi 246
Krakau 259
Krakow 259
Kremen 256
Kremmin 256
Kukkojarvi 246
Lohmen
Lomene 256
Lomenitz 256
Lomne 256
Lomnica 256
Lomno 256
Lubemyn 256
Lubmin 256
Molzonkeo 136
Molzna 136
Morsianus stagnus 258
Mursianus lacus 258
Pleskau 259
Popow 259
Poppau 259
Prominiz 256
Promni(t)z 256
Pustmin 256
Rostau 259
Rostow 259
Ruminus 103
Sarkijarvi 247,248
Selkajarvi 247,248
Slemin 256
Slemmyn 256
Soldemin 256
Standemin 257
Stanimir 257
Stanomin 257
Strachemyn 256, 257
Strachmin 256, 257
Strachomer 257
Struma 252-255, 257
Strumen 256
Strumieri 251
Strumin 256
Strumna 252
Sukremno 253
Tabarna 220
Tem(e)nitz 256
Thyhemer 256, 257
Thymen 257
Tichmenzeke 256
Tichminice 256
Tihemer 256, 257
Torpenhow 248
Trusmer 256
Truzmer 256
Tuditanus 92
Tymenis 256
Tymienica 256
Tymieniec 256
Tysmienica 256
Varzmin 257
Velemer 256
Vencemin 257
Venzmer 257
Verchemin 256
Veselia 151
Vitomir 257
Warcimirz 257
Welemyr 256
Wierchmien 252, 255, 256
Wismer 256
Wissemer 256
Witomin 257
Witomer 257
Witzemer 256
Wolmer 256
Wyszemir 256
Ylmen 249
Ylmena 258
Ylov 259
Ylowe 258
KaXxrj8tov 175
Kapj(r)8a>v 175
2трй(лт) 252
2xpv>(ji.cov 251, 252
TVeva 256,258,259
XaXaeYjStdv 175

УКАЗАТЕЛЬ АВТОРОВ
Апулей 95
Валерий Максим 96
Варрон 33,35,189,191,
203, 214, 215, 232-234
Вергилий 26, 88, 234
Гезихий 121, 156, 159
Геллий(Авл) 17,18,42,85
Гомер 61, 233
Гораций 234
Диомед 90, 92
Донат 85
Иордан 258
Исидор Севильский 203,
213,214
Каир 96
Катон Старший 86,87,94,96
Абаев В. И. 132-134, 196
АзархЮ.С. 149, 150
Арумаа П. (P. Arumaa) 159,
221
Асколи Г. И. (G. I. Ascoli) 43
Бадер К. (К. Bahder) 220
Бартоломе Кр. (Chr. Bartho-
lomae) 56,75,76,78
Беларди В. (W. Belardi)
217,218
Белецкий А. А. 71
БеличА. (А. Белип) 149
Бенвенист Э. (Е. Benveniste)
28,60,112,114,174,
192,211,216,223
Бернекер Э. (Е. Berneker)
121,129,133, 146,211,
237
Бернштейн С. Б. 69
Бецценбергер A. (A. Bezzen-
berger) 185
Бётлинк О. (О. Bohtlingk) 184
Квинтилиан 96
Колумелла 88,96,214
Консенций 85
Ливии (Тит) 96
Ливии Андроник 64
Лукреций 38, 92, 95
Луцилий 94
Макробий 85
Овидий 233, 234
Пизон Фруги 92
Плавт 67, 90, 94-96
Плиний Старший 222
Плиний Младший 96
Помпеи (грамматик) 85
Порфирион 18
Присциан 18,63,64,86,
Бильфельдт Г. (Н. Biel-
feldt) 161
Бопп Ф. (F. Ворр) 164
Боровский Я. М. 24, 25
Бругман К. (К. Brugmann)
23, 30, 32, 59, 62, 63, 77,
82,101,105,113,141,148,
164, 177,214,220,236
Брюкнер A. (A. Bruckner)
127, 144, 146, 148, 154,
155, 158, 159, 226, 227
Буазак Э. (Ё. Boisacq) 216
БудаговР. А. 119, 194,
195,219
ВайанА.(А.УШап1) 100,217
Ваккернагель Я. (J. Wacker-
nagel) 220
Вальде A. (A. Walde) 34,
141,146,177,183,233,
237
Ван-Вейк Н. (N. van Wijk)
100
90, 92-94, 97
Прокопий Кесарии-
ский 255
Сервий 85
Солин 86
Теренций 96
Тертуллиан 86
Тибулл 233
Фест 18,52,53
Харисий 85, 94
Цезарь 216
Цицерон 25, 96
Энний 38,92,97
Эннодий 86
Вандриес Ж. (J. Vendryes) 45
Варт€ург В. (W. Wartburg)
189
ВеселовскийА. Н. 130,131
Вёльфлин Э. (Е. W6!fflin)
85, 86, 89
Вилинбахов В. Б. 258
Гваньини A. (A. Guagnini)
249
Гебауер Я. (J. Gebauer) 121
Герберштейн С. (S. Herber-
stein) 249
Годель P. (R. Godel) 214
ГоряевН. В. 141,205,228
Гофман Й. (J. Hofmann)
146,177, 183,233
Граммон М. (М. Grammont)
19,45
Грассман Г. (Н. Grassman)
183
Грот Я. К. 135,245,248
Гушке Ф. (F. Huschke) 31,32
309

Даль В. И. 131,132,148,
238,261
Даничич Дж. (Б. Даничип)
141, 149
Дебруннер A. (A. Debrun-
ner) 106
Девото Дж. (G. Devoto) 32
Дельбрюк Б. (В. Delbriick)
80
Десницкая А. В. 109, ПО
Дювернуа А. 107
Дюран М. (М. Durand) 19,
45
Елизаренкова Т. Я. 78
Жюре A. (A. Juret) 19,21,
27,45,105, 112
Зайцев А. И. 16
Зоммер Ф. (F. Sommer) 23-
27,41
Иванов Вяч. Вс. 59, 257
Ильинский Г. А. 118,135,
144, 146
Кипарский В. Р. (V. Kipar-
sky)126,226
Клепикова Г. П. 239
Коржинек Й. (J. Kofinek) 122
КоршФ. Е. 153
Краэ Г. (Н. Krahe) 151,177
Кречмер П. (P. Kretsch-
mer) 141
Кронассер Г. (Н. Kronas-
ser) 200
Крушевский Н. В. 68
Курилович Е. (J. Kurylo-
wicz) 73, 81, 167
Курциус Г. (G. Curtius) 174,
232
Ларин Б. А. 129, 140,159,
195, 247
Лахман К. (К. Lachmann)
17-19,21-27,30,31,36,
37, 39-45, 49, 50, 54, 55,
62,65,67,84,188,235,
262
ЛейнДж. (G. Lane) 174
Лер-Сплавинский Т.
(Т. Lehr-Sptawinski) 260
Лескин A. (A. Leskien) 100,
107, 108, 220, 227
Лойман М. (М. Leumann)
181,211,212
Ломмель Г. (Н. Lommel) 189
МайзельС.С. 195,196,198
Манье A. (A. Maniet) 23-
25,27
Мартынов В. В. 113-115,
118,127,139, 143, 145,
199, 206
Маслов Ю. С. 156, 161,
164, 234, 243
Махек В. (V. Machek) 122,
123,127,141,144, 191,
226,236,239,240,241
Мейе A. (A. Meillet) 20, 24,
25,27,33,35,43,45,51,
52, 57, 62, 64, 68, 78,
110,113,115,119,137,
140, 141,146 149, 150,
155,163,165, 173, 190,
202,203,211,213,228,
232, 238, 263
Мейер-Любке В. (W. Меуег-
Liibke)34,195
Мелиоранский П. М. 160
Мерингер P. (R. Merin-
ger) 226
Миклошич Ф. (F. Miklo-
sich) 68, 69, 113, 115,
131,143,160,198,199,
205,220,251
МладеновСт. 118,143
Моммзен Т. (Th. Momm-
sen) 32
Муллер Ф. (F. Muller) 233
Мюленбах К. (К. Muhlen-
bach) 167-169
Нидерман М. (М. Nieder-
mann) 19,23-25,27,45
Никонов В. А. 128,244
Обнорский С. П. 106,118
Остгоф Г. (Н. Osthoff) 19-
21,26,27,41,63
Отрембский Я. (J. Otr?b-
ski) 21-23, 27, 30, 36,
45,46, 191
ПаукерК.(С.Раикег) 85,86
Пауль Г. (Н. Paul) 80
Педерсен X. (Н.
Pedersen) 21-23,27,41,
60,63,67, 141,216
Перро Ж. (J. Perrot) 51,
214
Перссон П. (P. Persson)
111,113,137,148,149,
164,185
Петерсон М. Н. 203
Петерссон X. (Н. Petersson)
118,119,169
Пизани В. (V. Pisani) 23,
32,41,43,46,161,174,
189, 190
Планта P. (R. Planta) 31,32
Погодина. Л. 247
Подольская Н. В. 251,253
Покорный Ю. (J. Рокоту)
18,33,34,53,202,203,
236, 237, 243
Покровский М. М. 93, 94,
97, 196, 262
Попов А. И. 247, 249, 250,
254
Порциг В. (W. Porzig) 135,
217
Преображенский А. Г. 122,
123, 129, 130, 132, 146,
205, 226
ПухвелЯ.(.1.РиггУс1) 107,181
Райхельт Г. (Н. Reichelt) 185
Розвадовский Я. (J. Rozwa-
dowski) 85, 86, 93, 98,
256,258
Роспонд Ст. (St. Rospond)
244
Рот P. (R. Roth) 184
Селищев А. М. 113
Семереньи О. (О. Szemere-
nyi) 199,208
Скарджюс П. (P. Skar-
dzius) 112,206,220
Скржинская Е. Ч. 258
Скуч Ф. (F. Skutsch) 203,214
Славский Ф. (F. Slawski)
121,122
Соболевский А. И. 121,
204, 236, 241, 244, 247
Сольмсен Ф. (F. Solmsen)
56,68
Соссюр Ф. (F. de Saussure)
23,27,163, 167,170,186
Срезневский И. И. 125
Станг Кр. (Chr. Stang) 107
Станислав Я. (J. Stanislav)
256, 259
СтарининВ. П. 195, 196,
197, 200
Стендер-Петерсен А.
(A. Stender-Petersen) 146
Сте'ртевант Э. (Е. Sturte-
vant) 26
310

Тедеско П. (P. Tedesco) 106
Топоров В. Н. 59, 151,201,
244,252
Траутман P. (R. Traut-
man) 244,256,257
Тронский И. М. 24, 96
Трубачсв О. Н. 135, 143,
146, 147, 191, 194, 195,
198-200,209,232,236,
244
Трубецкой Н. С. (N. S. Tru-
betzkoj) 260
Ульянов Г. К. 71, 106
ФайстЗ. (S.Feist) 118
Фасмер М. (М. Vasmer)
120-124, 129, 130, 132,
135-139, 141, 143, 144,
146-148, 150, 173, 198,
199,206,210,211,236,
237, 245-247, 249, 250,
253, 254, 259
Филин Ф. П. 147,260
Фишер P. (R. Fischer) 259
Фортунатов Ф. Ф. 78
Френкель Э. (Е. Fraenkel)
107,167, 168, 180,206,
242
ФрискЯ. (Hj. Frisk) 216
Фуше П. (P. Fouche) 19,
23, 26, 27, 42, 45
Хирт Г. (Н. Hirt) 77,110,
137, 185
Черных П. Я. 150, 171,
206,227,241
Шанский Н. М. 193, 194
Шантрен П. (P. Chantraine)
74,112,220
Шахматов А. А. 260
Швицер Э. (Е. Schwyzer)
174,220
Шевелов Г. Я. (G. Y. Sheve-
lov) 163
Шмидт Й. (J. Schmidt) 53,
56,174,186,261
Шпехт Ф. (F. Specht) 28,
53,112, 114,115,119,
135, 140, 141, 144,155,
156, 163, 164, 172, 192,
215,254,261
Штольц Ф. (F. Stolz) 92
Штрайтберг В. (W. Strei-
berg) 23, 76-79
Шустер-Шевц Г. (Н. Schus-
ter-Sewc) 142, 150
Щерба Л. В. 47
Экблом P. (R. Ekblom) 245,
249, 250, 255
ЭккертР. 119,136, 139
Эндзелин Я. (J. Endze-
lin) 107, 155, 167, 168,
180,224,238
Эрну A. (A. Ernout) 20, 24,
25, 27, 33, 35, 52, 60, 62,
96,173,211,213,232,
238
Ягич И. В. (V. Jagic) 238

СПИСОК УСЛОВНЫХ СОКРАЩЕНИЙ
Словари
Д. —Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка. — М., 1955. —
Т. I-IV.
ДРС — Картотека древнерусского словаря Института русского языка АН СССР.
КЭСРЯ — Шанский Н. М., Иванов В. В., Шанская Т. В. Краткий этимологический
словарь русского языка. — М., 1961.
ПОС — Картотека псковского областного словаря Межкафедрального словарного
кабинета ЛГУ.
Пр. — Преображенский А. Г. Этимологический словарь русского языка. — Т. I—II
и дополнения (в сносках: Доп.). — М., 1959.
Срезн. — Срезневский И. И. Материалы для словаря древнерусского языка. —
Т. I—III. — СПб., 1893-1903.
Ег.-М. —ErnoutA., MeilletA. Dictionare etymologique de la langue latine. —4'me ed. —
T. I—II. — Paris, 1959-1960.
Fest. — Festi S. P. De verborum significatu / Ed. W. M. Lindsay. — Leipzig, 1933.
Fr. — Fraenkel E. Litauisches etymologisches Worterbuch. — Heidelberg; Gottingen,
1955 ff.
Hesych. — Hesychii Alexandrini Lexicon. Rec. M. Schmidt. — Vol. I-V. — lenae, 1858-
1868.
M. — End. — Muhlenbach K., Endzelin J. Lettisch-Deutsches Worterbuch. — Bd. I-
IV. — Riga, 1923-1946 (два тома дополнений, изданных Я. Эндзелином,
обозначаются как т. V и VI)
Рок. — Рокоту J. Indogermanisches etymologisches Worterbuch. — Bern, 1951 ff.
Thes. LL. — Thesaurus Linguae Latinae.
Vas. — Vasmer M. Russisches etymologisches Worterbuch. — Bd. I-III. — Heidelberg,
1953-1957.
W.-H. — Walde A. Lateinisches etymologisches Worterbuch. — 3. Aufl. bearb. von
J. B. Hofmann. — Bd. I—II. — Heidelberg, 1938-1954.
Примечание: Ссылки на остальные словари даны по общему списку литературы.
Сокращения, принятые в периодических
и продолжающихся изданиях
ВСЯ — Вопросы славянского языкознания.
ВЯ — Вопросы языкознания.
Изв. АН СССР — Известия АН СССР.
ИС АН СССР — Институт славяноведения АН СССР.
ОЛЯ — Отделение литературы и языка.
312

ОРЯС — Отделение русского языка и словесности.
РФВ — Русский филологический вестник.
ЭИРЯ — Этимологические исследования по русскому языку.
AfslPh — Archiv fur slavische Philologie.
AION-L — Annali dell'Istituto Universitario Orientale di Napoli, sezione linguistica.
AL — Archivum linguisticum.
BB — Beitrage zur Kunde der indogermanischen Sprachen.
BSLP — Bulletin de la Societe de linguistique de Paris.
IF — Indogermanische Forschungen.
KZ—Zeitschrift fiir vergleichende Sprachforschung auf dem Gebiete der indogermanischen
Sprachen.
LP — Lingua Posnaniensis.
MSLP — Memoires de la Societe de linguistique de Paris.
ZfSl — Zeitschrift fur Slawistik.
ZfslPh — Zeitschrift fur slavische Philologie.
Языки и диалекты
авест. — авестийский
алб. — албанский
англ. — английский
араб. — арабский
арм. — армянский
афг. — афганский
балт. — балтийский
белорус. — белорусский
болг. — болгарский
брет. — бретонский
валл. — валлийский
вед. — ведический
вен. — венетский
в.-луж. — верхнелужицкий
галл. — галльский
герм. — германский
гот. — готский
д.-англ. — древнеанглийский
дат. — датский
д.-брет. — древнебретонский
д.-в.-н. —древневерхненемецкий
д.-греч. — древнегреческий
д.-и.-е. — древнеиндоевропейский
д.-инд. — древнеиндийский
д.-ирл. — древнеирландский
д.-исл. — древнеисландский
д.-корн. — древнекорнский
д.-монг. — древнемонгольский
д.-нидерл. — древненидерландский
д.-норв. — древненорвежский
дор. — дорический
д.-перс. — древнеперсидский
д.-пол. — древнепольский
д.-прус. — древнепрусский
д.-рус. — древнерусский
д.-сакс. — древнесаксонский
д.-фриз. — древнефризский
д.-чеш. — древнечешский
евр. — еврейский
жемайт. — жемайтский
и.-е. — индоевропейский
иллир. — иллирийский
ирл. — ирландский
исл. — исландский
исп. — испанский
ит. — итальянский
италийск. — италийский
калм. — калмыцкий
катал. — каталанский
кельт. — кельтский
кимр. — кимрский
кипр. — кипрский
корн. — корнский
крит. — критский
лат. — латинский
лесб. — лесбийский
лив. — ливский
лит. — литовский
лтш. — латышский
макед. — македонский
мар. — марийский
марр. — маррукинский
месс. — мессапский
монг. — монгольский
н.-греч. — новогреческий
нем. — немецкий
313

н.-луж. — нижнелужицкий
н.-нем. — нижненемецкий
норв. — норвежский
осет. — осетинский
оск. — оскский
перс. — персидский
пол. — польский
полаб. — полабский
порт. — португальский
праслав. — праславянский
пренест. — пренестинский
прованс. — провансальский
прус. — прусский
ПСКОВ. ПСКОВСКИЙ
рум. — румынский
рус. — русский
с-в.-н. — средневерхненемецкий
серб. — сербский
с.-ирл. — среднеирландский
слав. — славянский
словац. — словацкий
словен. — словенский
с.-н.-н. — средненижненемецкий
срб.-х. — сербохорватский
ст.-исп. — староиспанский
ст.-сл. — старославянский
ст.-фр. — старофранцузский
тох. — тохарский
турец. — турецкий
тюрк. — тюркский
укр. — украинский
умбр. — умбрский
фесе. — фессалийский
фин. — финский
флам. — фламандский
фр. — французский
фрак. — фракийский
хет. — хеттский
церк.-сл. — церковнославянский
чеш. — чешский
швед. — шведский
эст. — эстонский
Прочие сокращения
арх. — архаический
вин. — винительный
гор. — город
дат. — дательный
дв. ч. — двойственное число
дер. — деревня
диал. — диалектный
ед. ч. — единственное число
им. — именительный
л. — лицо
лев. — левый
мн. ч. — множественное число
оз. — озеро
п. — падеж
позд. — поздний
пр. — правый
р. — река
род. — родительный
след. — следующий
совр. — современный
ср. — сравните
CGL — Corpus Glossariorum Latinorum.
CIL — Corpus Inscriptionum Latinarum.
CPL — Corpus Papyrorum Latinarum.
GL — Grammatici Latini, ex recensione H. Keilii.
-Lipsiae, 1855-1880.
Примечание: Ссылки на античных авторов даны в общепринятых сокращениях

ОГЛАВЛЕНИЕ
От автора 3
Предисловие ко второму изданию 5
Выдержки из рецензий, официальных и других отзывов 6
Часть первая
СЛОВООБРАЗОВАНИЕ И ВОПРОСЫ ИСТОРИЧЕСКОЙ
ФОНЕТИКИ 17
Глава I. ЗАКОН ЛАХМАНА И ФОРМИРОВАНИЕ ЛАТИНСКИХ
ПРИЧАСТИЙ ПЕРФЕКТА 17
О фонетических причинах действия закона Лахмана
(Дополнение к главе I) 44
Глава II. ОБ ОДНОЙ ФОНЕТИКО-МОРФОЛОГИЧЕСКОЙ
ЗАКОНОМЕРНОСТИ В ИСТОРИИ ЛАТИНСКОГО ЯЗЫКА 49
Глава III. ОГЛАСОВКА КОРНЯ ИНДОЕВРОПЕЙСКОГО
СИГМАТИЧЕСКОГО АОРИСТА 55
Латинский сигматический перфект 62
Старославянский сигматический аорист 68
Древнеиндийский сигматический аорист 72
Часть вторая
СЛОВООБРАЗОВАНИЕ И ИСТОРИЧЕСКАЯ
МОРФОЛОГИЯ 84
Глава IV. ЛАТИНСКИЕ ФРЕКВЕНТАТИВНЫЕ ГЛАГОЛЫ НА
-(i)tare И СООТНОШЕНИЕ ИНДОЕВРОПЕЙСКИХ
ИМЕННЫХ И ГЛАГОЛЬНЫХ ОСНОВ 84
Глава V. О СЛАВЯНСКИХ ОБРАЗОВАНИЯХ С
СУФФИКСАЛЬНЫМ *-d- 112
Отглагольные образования с первичным суффиксом *-ёъ,
*-da, *-do, *-db 115
Отглагольные образования с суффиксальным *-zd- 143
Отыменные образования с суффиксальным *-d- 149
Глава VI. СОНАНТЫ В ДРЕВНЕЙШЕЙ СТРУКТУРЕ
ИНДОЕВРОПЕЙСКОГО КОРНЯ 163
Часть третья
СЛОВООБРАЗОВАНИЕ И ИСТОРИЧЕСКАЯ
ЛЕКСИКОЛОГИЯ 188
315

Глава VII. ПРИНЦИПЫ ЭТИМОЛОГИЧЕСКОГО АНАЛИЗА 189
Глава VIII. ИЗ ИСТОРИИ ИНДОЕВРОПЕЙСКИХ ОТГЛАГОЛЬНЫХ
ОБРАЗОВАНИЙ С СУФФИКСАЛЬНЫМ *-п- 219
Лит. agnus 'подвижный, быстрый' 221
Ирл. bran 'отруби', ст.-сл. брашьно 'пища' 222
Ст.-ел. брана 'борона' 224
Ст.-сл. стЬна, рус. стена и др 226
Лат. freria 'удила', frenuscull 'язвочки' 232
Ст.-сл. вЪно 236
Ст.-сл. лоно 237
Ст.-сл. лЪнъ 'ленивый', д.-рус. лЪнь 238
Ст.-сл. жлъна 'Picus martius', рус. желна 'черный дятел' 239
Д.-рус. челнъ, челонъ 'лодка' 241
Глава IX. ИНДОЕВРОПЕЙСКИЙ СУФФИКС *-men- / *-mon-
В СЛАВЯНСКОЙ ТОПОНИМИКЕ 243
ЗАКЛЮЧЕНИЕ 262
ЛИТЕРАТУРА 265
Словари 265
Статьи, монографии, книги 266
УКАЗАТЕЛЬ СЛОВ И ФОРМ 279
А. Индоевропейские языки 279
I. Армянский язык 279
П. Балтийские языки 279
III. Германские языки 282
IV. Греческий язык 284
V. Индийские языки 286
VI. Иранские языки 288
VII. Италийские языки 288
Vila. Романские языки 295
VIII. Кельтские языки 296
IX. Славянские языки 296
X. Хеттские языки 305
XI. Прочие индоевропейские языки 305
Б. Неиндоевропейские языки 305
Указатель собственных имен 307
Указатель авторов 309
Список условных сокращений 312
Словари 312
Сокращения, принятые в периодических и продолжающихся
изданиях 312
Языки и диалекты 313
Прочие сокращения 314

Учебное издание
Откупщиков Юрий Владимирович
ИЗ ИСТОРИИ ИНДОЕВРОПЕЙСКОГО
СЛОВООБРАЗОВАНИЯ
Оригинал-макет подготовлен в издательстве Филологического факультета СПбГУ
Редактор О. С. Капполь
Верстка О. В. Колесниченко
Компьютерная обработка текста: О.А.Герасимова, И.В.Герасименко
Корректоры О. В. Шульгина, Н. И. Васильева, В. О. Кондратьева,
Н. В. Козлова
Изд. № A-1331-II. Подписано в печать 25.01.2005. Формат 60X90/16.
Бумага тип. № 2. Гарнитура «Тайме». Печать офсетная. Усл. печ. л. 20,0.
Тираж 2000 экз. Заказ №14450.
Лицензия ИД № 02025 от 13.06.2000. Издательский центр «Академия».
Санитарно-эпидемиологическое заключение № 77.99.02.953.Д.004796.07.04 от 20.07.2004.
117342, Москва, ул. Бутлерова, 17-Б, к. 360. Тел./факс: (095)334-8337, 330-1092.
Лицензия ЛП № 000156 от 27.04.1999.
Филологический факультет Санкт-Петербургского государственного университета.
199034, СПб., Университетская наб., д. И. Тел./факс: (812)355-0341, 324-0743.
Отпечатано на Саратовском полиграфическом комбинате.
410004, г. Саратов, ул. Чернышевского, 59.