А. Востриков
КНИГА
О РУССКОЙ
ДУЭЛИ
г
Издательство
Ивана Лимбаха
Санкт-Петербург
1998

А. ВОСТРИКОВ
КНИГА
О РУССКОЙ
ДУЭЛИ
Издательство Ивана Лимбаха. Санкт-Петербург. 1998

Посвящаю моим родителям -
Нине Александровне и Виктору Ивановичу
ISBN 5-89059-017-0
© А. В. Востриков. 1998
© Д. М. Плаксин, С. Д. Плаксин,
художественное оформление, макет, 1998
© Издательство Ивана Лимбаха, 1998

Уже оскомину набили
рассуждения о дуэлях Пушкина и Лермонтова.
Напишите о том, как стрелялись
никому не известные поручик Иванов с коллежским
асессором Петровым... И назовите вашу книгу -
«О дуэли для начинающих»...
Ю. М. Лотман. Из частной беседы
ВВЕДЕНИЕ
Современные представления о дуэли
приблизительны и в значительной степени ложны.
Ситуация парадоксальная. Очевидно, что
этот уникальный феномен занимает очень
существенное место в русской культуре XVIII—
XIX веков. Для многих наших современников
поединок является символом золотого века
благородства и чести. Кажется, говорить о
русской послепетровской культуре и обойти
дуэль — невозможно. И тем не менее дуэль
обойдена вниманием современных исследователей.
Когда еще только начиналась работа над
этой книгой, русских исследований о дуэли
практически не существовало, хотя вообще о
поединках сказано очень много. Почти у
каждого писателя (особенно в XIX веке) есть или
эпизод, или целое произведение,
посвященное дуэли. Многие мемуаристы описали или
хотя бы упомянули известные им дела чести.

ВВЕДЕНИЕ
6
Все это написано о конкретных дуэлях — но не о дуэли как
общественном явлении.
Типичный парадокс: все дерутся на поединках, но они
■ стаются уголовным преступлением. А разве можно
напечатать руководство для совершения преступления?! И до
. амого конца XIX века в России не было своих дуэльных
кодексов. Иностранные тоже не очень прижились (даже
самый авторитетный французский кодекс Шатовильяра,
составленный в 1836 году). Наши предки стрелялись не по-
писаному, полагаясь на традицию, общественное мнение и
свои личные представления о чести.
Парадокс продолжается. В 1894 году Александр III
решил, что только дуэль может поддержать офицерскую честь.
Были опубликованы «Правила о порядке разбирательства
ссор в офицерской среде», согласно которым суд общества
офицеров имел право назначить поединок и отказаться от
него можно было только выйдя в отставку. Вслед за этим
замечательным документом, который не отменял уголовную
ответственность за дуэль, а только заранее обещал
помилование тем, кто будет стреляться «по правилам» и «согласно
высочайше установленного порядка», последовала целая
лавина — нет, не поединков, а статей и книг! Появилось сразу
несколько кодексов (В. Дурасова, С. Важинского, А.
Суворина, «адаптированный» кодекс Б. Тонского, перевод кодекса
Ф. фон Болгара и другие). В журнальных статьях
развернулась довольно активная дискуссия на тему: что такое дуэль —
высочайшая милость, которой надо как можно активнее
пользоваться, или же высочайшая кара (чтобы все буяны и
негодяи поскорее друг друга перестреляли)? Вышло
несколько пособий для секундантов, которые с хронометром и
линейкой в руках должны определять, все ли правила были
соблюдены. Из всего этого множества голосов почти сразу
выделилось два громких: одни дуэль понимали, принимали
и поддерживали, друтие не принимали и не понимали.
Причем непонимание становилось основным аргументом: дуэль
бессмысленна! дуэль абсурдна!
Вопрос остался открытым, а после революций и
гражданской войны был закрыт. Затем о дуэли долго не писали,
а там, где обойти эту «барскую причуду» было невозможно
(например, в биографиях Пушкина и Лермонтова), говори-

ВВЕДЕНИЕ
7
ли о ней сдержанно, без обобщений, не отходя от
конкретного материала. Некоторые исследователи использовали
тему дуэли для поиска заговоров против великих писателей
и для разоблачения «свинцовых мерзостей» царизма.
Существуют зарубежные исследования о русских дуэлях
(например, книга Кристин Шолле «Дуэль в русской
литературе» [186]*), но все эти работы практически
недоступны нашему читателю.
В отечественной литературе интерес к повседневной
жизни русского дворянства, и в том числе к дуэли, стал
возрождаться в 1960-е годы. Особенно хочется отметить
работы Ю. М. Лотмана. Небольшой по объему раздел из его
комментария к «Евгению Онегину» [108] и сорокаминутная
лекция о дуэли в цикле телевизионных «Бесед о русской
культуре» (переработанный и дополненный вариант этого
цикла опубликован в 1994 году [104]) до сих пор являются
лучшим теоретическим осмыслением феномена русской дуэли.
Отчасти заполняет образовавшуюся лакуну вышедшая
в 1989 году книга Я. А. Гордина «Право на поединок»;
впрочем, она о Пушкине и затрагивает проблему поединков
постольку, «поскольку Пушкин выбрал именно дуэль, чтобы
разрубить роковой узел, затянувшийся в конце его жизни»
[47, с. 5]. Дуэльные главы этой книги собраны и дополнены
в другой работе Я. А. Гордина — «Русская дуэль»,
опубликованной в 1993 году [48].
Вообще о дуэли Пушкина (последней) написано
чрезвычайно много, больше, чем обо всех других российских
дуэлях вместе взятых. Нам же хотелось написать о дуэли как
таковой; если пользоваться научным языком, то нас
интересовала дуэль как культурный феномен, дуэль как ритуал,
поэтика этого ритуала; язык дуэли и его элементы; дуэль как часть
жизни русского дворянина, реалия его быта.
Однако научной терминологией мы в этой книге
пользовались по мере необходимости, а в основном старались дать
слово самим героям нашего исследования. Чувство чести
(point d'honneur, как называли дворянскую честь, «честь
дуэлиста» не только во Франции, но и в России) — это имен-
* В квадратных скобках даются ссылки на литературу. Цифра,
набранная курсивом, соответствует порядковому номеру цитируемого или
упоминаемого издания в Списке литературы (см. с. 270—277 наст. изд.).

но чувство, которое не всегда можно объяснить или
описать. Надеемся, что, прочитав эту книгу, кто-то сможет
увидеть дуэль изнутри, «примерить на себя» чувство
дворянской чести, как можно примерить рыцарские доспехи или
подержать в руках старинный «ствол Лепажа».
Такая установка отчасти оправдывает нас в отношении
использования материала. В настоящей книге мы опирались
и на теоретические работы (большей частью
дореволюционные), и на мемуары, и на художественную литературу.
В строгом историческом исследовании такой разнобой вряд
ли допустим, но для нас равно важны все описания дуэли,
так или иначе отражающие представления российских
дворян. Мы надеемся, что требовательный читатель сам
сможет отделить зерно от плевел и составит собственное
мнение об описываемом нами явлении.
В заключение хочется выразить признательность тем,
кто на разных этапах подготовки книги помог поддержкой
и советами, — Г. Г. Амелину, А. Ф. Белоусову, М. Я. Билинки-
су, А. Б. Блюмбауму, Д. В. Болотову, К. Г. Исупову, А. А.
Савельеву. К сожалению, нет возможности назвать всех, кто
оказал содействие в сборе мемуарного и литературного
материала. Особую благодарность приношу В. Ф. Миронову,
предоставившему возможность ознакомиться с рукописью
исследования об истории российского законодательства о
дуэли. Хочу особо поблагодарить Н. А. Шешину и всех
сотрудников Научной библиотеки имени М. Горького при
Санкт-Петербургском государственном университете за
предоставленный материал и помощь в подготовке текста.
Наконец, эта книга просто не состоялась бы без
постоянной помощи Е. Н. Грачевой.
P. S. Книга написана десять лет назад, последний
вариант предисловия — пять лет назад. С тех пор было
напечатано несколько статей [32-35], сделаны доклады на
конференциях, прочитан спецкурс в Тартуском университете.
P. P. S. Подписи в тетрадках иллюстраций написаны в
ином стиле, нежели основной текст. Нелепо было бы
повторяться и цитировать самих себя. Мы постарались
прокомментировать именно рисунки и портреты, а не те
события, которые с ними связаны и уже описаны в нашей книге.

ГЛАВА ПЕРВАЯ
НЕМНОГО
ИСТОРИИ
Дуэль как социокультурный феномен.
Дворянский кодекс чести. Дуэль как
институт регулирования отношений
дворянской чести. Традиции военного
поединка: аристия, рыцарский турнир,
карусель. Судебный поединок. Поединок
как зрелище: гладиаторские бои, ассо,
кулачные бои.
ПРИЛОЖЕНИЯ: Материалы о каруселях. Поле

НЕМНОГО ИСТОРИИ
11
В наше время слово «дуэль» употребляется в столь
различных, иногда взаимоисключающих смыслах,
что необходимо сначала определить суть этого
вполне конкретного социокультурного феномена и
отделить дуэль от явлений родственных и схожих. Итак,
дуэль - это ритуал благородного разрешения и прекращения конф
ликтов, затрагивающих личную честь дворянина.
В сословной структуре послепетровского российского
государства главенствующее положение занимало
дворянство. Оно имело исключительные права, но эта
исключительность ко многому обязывала. Исключительность
требовала сословной обособленности, замкнутости. Хотя Петр I
и открыл формально сословие для выслуживших чин
людей неблагородного происхождения, хотя приливы и
отливы фаворитизма подчас ставили на первые места в
государстве целые семейства из самых низов, тем не менее такие
случаи были исключениями; для «новых» дворян подобная
«милость» являлась лишь первым шагом к тому, чтобы стать
настоящими дворянами Российской Империи.
Сословная обособленность основывалась, с одной
стороны, на поддерживаемом культе рода, с другой — на культе
общества. Род — это гарантия прошлого. Память о предках
и ответственность перед ними, благородство— это
противопоставление «Иванам, не помнящим родства», людям
подлого происхождения. Общество — это гарантия
настоящего. Дворянин всегда и повсюду включен в корпоративные
связи, неформально уравновешивающие отношения
формальные, служебные. Перед обществом дворянин отвечает
за соответствие своего повседневного поведения, каждого
своего поступка происхождению и положению. Суждение
общества офицеров или общественное мнение в свете
могут быть важнее, чем приказ командира или воля
губернатора. Оказаться исключенным из родового клана или из
общества — вот угроза, которая для дворянина была
страшнее физической смерти.
По каким же правилам жило дворянское общество?
Кодекс чести был универсальным этическим законом. Он
объединял в себе все требования, предъявляемые к
благородному человеку.

НЕМНОГО ИСТОРИИ
12
Вряд ли возможно на нескольких страницах описать
такой сложный феномен, как дворянская честь. Может быть,
в настоящей работе это не так уж и необходимо, потому что
представления о том, что благородно и что неблагородно,
что честно и что бесчестно, в значительной части
сохранились до сих пор. Позволим себе лишь несколько самых
общих замечаний.
Честь обязывала дворянина быть достойным своей
свободы и силы. Недопустимыми считались ложь, трусость,
неверность присяге или данному слову. Кража
расценивалась как безусловная подлость. Любопытно, что присвоить
казенные деньги, обобрать подчиненный полк, город или
целую губернию казалось вполне нормальным. Е. П. Карно-
вич в своей книге «Замечательные богатства частных лиц в
России» [85] рассказал, как на губернаторских и
министерских постах, на откупах и армиях наживались огромные
состояния. Но вот вытащить кошелек из чужого кармана
настолько унизительно, что уличенному в этом остается либо
застрелиться, либо исчезнуть.
Дворянин призван уважать равных и защищать слабых.
Человек чести должен признавать честь других, иначе и его
собственная будет немногого стоить. Везде, где чести и
достоинству угрожает подлость, дворянин обязан встать на их
защиту.
Честь требует от дворянина полного и абсолютного
подчинения ее законам. Вся жизнь дворянина посвящена
служению чести, и даже угроза смерти не может остановить
его. Впрочем, смерть угрожает в исключительных
ситуациях, сложнее соответствовать своему благородному
положению ежедневно и ежеминутно. Владение шпагой и
пистолетом важно, но настоящего дворянина узнают по умению
пользоваться носовым платком и столовым ножом, по
умению одеваться и танцевать, по осанке, походке и речи.
Дворянин самостоятелен и свободен в своих поступках.
Если он принял решение, ничто не должно ему
препятствовать. Если он совершил тот или иной поступок, то он сам,
один, несет за него полную ответственность. Все
происходящее с благородным человеком необратимо, нельзя взять
слово назад, начать сначала, переиграть. Что свершилось,
то свершилось.

НЕМНОГО ИСТОРИИ
13
Честь представлялась не механической суммой
требуемых благородных качеств и достоинств. Каждая из
составляющих была таким же абсолютом, как и единое целое.
В вопросах чести не могло быть никакой относительности,
никаких полутонов. «Почти храбрый», «более-менее
благородный» — это уже оскорбительная насмешка.
Дворянин не мог допустить, чтобы его честь
подвергалась хоть малейшему сомнению. Однако в жизни
неизбежны конфликты и ссоры. Поэтому-то и была столь
необходима дуэль — ритуал, не допускающий между благородными
людьми неблагородных отношений. Как только дворянин
чувствовал, что его честное имя под угрозой, он мог
потребовать удовлетворения, и противник не имел права ему в
этом отказать.
Как же был построен дуэльный ритуал? Схема знакома
многим из художественной литературы: за нанесением
оскорбления следовали вызов и его принятие противной
стороной, затем происходил поединок (бой) и, наконец,
примирение (прекращение дела).
Центральной частью дела чести являлся поединок.
Очень часто и современники, и исследователи
позднейших времен отождествляли дуэль только с поединком,
боем. На самом деле все предшествующее поединку не
менее значимо и ритуально, в не меньшей степени
обусловлено сценарием, чем сам бой. Но бой, поединок — это
действительно кульминация ритуала. Поединок - это бой
между двумя соперниками на благородном смертоносном оружии,
происходящий в присутствии секундантов, по заранее
установленным правилам, составленным в соответствии с кодексом или
традицией.
Дуэль как институт регулирования отношений
дворянской чести существовала на достаточно ограниченном
отрезке русской истории. Условно можно поставить границы
с середины XVIII до середины XIX века. До этого времени
еще нельзя говорить о сложившемся европеизированном
дворянском сознании, а во второй половине XIX столетия
дворянство утратило главенствующую роль в постепенно
распадающейся под напором буржуазных отношений
сословной структуре России, и хотя дуэли еще случались, суть
явления в значительной степени изменилась.

НЕМНОГО ИСТОРИИ
14
Дворянская культура, хотя и была вполне
самостоятельным, замкнутым историческим феноменом, считала себя
наследницей аристократической и воинской традиции
Европы в целом. Она искала (и находила!) предшественников и
предков; и в тех или иных современных реалиях
усматривала черты сходства с историческим прошлым. В дуэли
дворяне видели продолжение старинных традиций единоборств.
Реальная история видов единоборств требует от историка
универсальных знаний и некоторой самоуверенности. Не
претендуя на обладание ни тем ни другим, мы постараемся
восстановить представления русских дворян XIX века об
истории дуэли и назвать те исторические ситуации, сходство
с которыми находили дуэлянты, выходя на поединок.
Ритуальный поединок имеет глубокие традиции. Самая
древняя разновидность — воинский поединок. Из мировой
истории нам известны случаи, когда битва между войсками
начиналась с того, что перед строем выезжали или
выходили богатыри, известные ловкостью и отвагой, силой и
доблестью, и вызывали из стана соперников «на честный бой»
желающих померяться силой. Вызов мог сопровождаться
насмешками и оскорблениями в адрес противников
(впрочем, совершенно не обязательно) и демонстрацией
собственной удали и мастерства. Такой поединок (часто он
называется специальным термином — аристия), на который
могли выйти и полководцы, не обязательно был «честным»
боем, и хотя у каждой из сторон могли существовать свои
правила (например, не наносить удара в спину, не добивать
лежачего или раненого), но они не совпадали, и никаких
предварительных договоренностей не составлялось.
Победа (почти всегда — смерть соперника) была превыше всего,
она становилась знаком, знамением, пророчеством; исход
поединка мог оказать такое сильное влияние на армии, что
сражение оказывалось излишним.
Традиция аристии полностью осталась в былинных
(в Европе — в рыцарских) временах, но отголоски ее
слышатся даже в XX веке, например в главе «Поединок» из
«Василия Тёркина».
Однако дворяне XVIII—XIX веков, говоря о дуэли, редко
сравнивали ее с аристией, но гораздо чаще — с рыцарским
поединком и рыцарским турниром. Вообще дворянская культу-

НЕМНОГО ИСТОРИИ
15
pa очень хотела походить на рыцарскую, а точнее — на то
рыцарство, которое она придумала для себя. И здесь ритуал,
воплощавший в себе идеалы возвышенного благородства и
воинской доблести, выходил на первый план — по примеру
крупных рыцарских турниров позднего средневековья.
На турнирах, которые обычно объявлялись крупными
феодалами, князьями, монархами, собравшиеся рыцари не
имели других причин для поединка, кроме демонстрации
благородства и доблести. Пиленная и утонченная ритуали-
зация, превращавшая каждое движение в жест, каждое
слово в символ, каждый предмет в эмблему, становилась
самоцелью. Выработался сложный и разнообразный язык
рыцарского этикета и кодекс рыцарской чести; вся жизнь — от
посвящения в рыцари до самой смерти — безусловно
подчинялась этим законам, и наиболее полно и
концентрированно все это выражалось в рыцарском турнире. Приглашение
рыцарей на турнир, объявления герольдов, гербы, знамена,
символы и эмблемы, феодал со своим двором и публика, дамы
сердца, пажи, оруженосцы и трубадуры, взаимные вызовы и
приветствия рыцарей, сам бой, заключенный в строгие
рамки правил и запретов, признание поражения и объявление
победителя — вот такая несколько приукрашенная картина
турнира сохранилась в культурной памяти. Именно
представление о турнире как о празднике, ритуальном
чествовании рыцарства послужило одним из источников дуэли. В
таком виде «рыцарский миф» входил в дворянскую культуру.
В Европе развитие от рыцарства к дворянству шло
постепенно, но в России этой преемственности не было.
Поэтому особенно любопытно наблюдать, как вместе с
европеизацией настоящего, начиная с Петра I и затем в
течение долгого времени, происходила такая же европеизация
прошлого, «возрождение» отсутствующих традиций. Вот
один пример. В средневековой Европе параллельно с
турниром существовала еще одна форма ритуального
поединка — карусель. В отличие от турнира карусель изначально
была развлечением, соревнованием. Рыцари состязались в
умении управлять лошадью, в ловкости и силе, в умении
владеть различными видами оружия; стреляли из лука, метали
дротики, на полном скаку срубали мечом или поражали
копьем специальные чучела или мишени. Наряду с серьезными

НЕМНОГО ИСТОРИИ
соревнованиями проводились и шутливые, например:
объявляли победителем того, кто хуже всех стреляет из лука,
могли наградить всадника, который первым свалится с
лошади. После запрещения рыцарских турниров карусели
отчасти заменили их и пытались перенять некоторые их
функции. Да и сами рыцари (апотом—дворяне), ранее
имевшие возможность на турнире состязаться серьезно, а на
карусели — шутливо, теперь соединили в карусели и
серьезное соперничество, и развлечение. В форме организации
карусели также стали имитировать внешние приметы
турнира. Именно такая имитация была блестяще проведена в
1766 году Екатериной И. Русские карусели чрезвычайно
интересны сами по себе. Любопытно отметить, что эта
форма очень легко была принята в никогда не знавшей
турниров России, и русские дворяне воспоминаниям о своей
реальной татаро-монгольской, языческой и византийской
истории предпочли европейские воспоминания о рыцарях
и турнирах. Участвуя в каруселях, русские дворяне
ощущали себя если не настоящими рыцарями, то наследниками
европейской рыцарской культуры.
ПРИЛОЖЕНИЕ
МАТЕРИАЛЫ О КАРУСЕЛЯХ
В. Л. Пушкин
О каруселях (1811 год)
«Карусели имеют древнейшее происхождение. Тертуллиан
утверждает, что богиня Цирцея была изобретательницею каруселей и
что она учредила их в честь Солнца, отца своего. Оттого самого
иные думают, что слово „карусель" происходит от carrus solis или
carro del sole*. Вероятнее всего, что карусели получили свое
название отколесниц, в сих рыцарских упражнениях употребляемых.
Карусели напоминают нам о прежде бывших рыцарских
играх и поединках. Французы, англичане и немцы спорят между со-
* Carrus solis (лат.), carro del sole (итал) - повозка солнца Здесь и
далее, кроме специально обозначенных случаев, примечания мои. — А. В.

НЕМНОГО ИСТОРИИ
17
бою об учреждении так называемых турниров (toumois) и
определяют оное в девятом веке.
Древние остатки народных богатырских песен и сказок
доказывают, что в России, так же как и в других европейских
государствах, такие игры и поединки существовали, и также
господствовала система странствующих рыцарей. Вступающим в сие
звание предлагаемы были три статьи. Рыцари клятвенно их
сохранять обязывались.
1) Никогда не отступать от добродетели. Преступник,
недостойный милости Всемогущего, лишаясь спокойствия
душевного, лишается и способности к великим подвигам.
2) Видя слабого, притесняемого сильнейшим, не оставлять
без защищения. Не помогающий ближнему не может и сам
ожидать помощи.
3) Покровительствовать всегда беззащитным женщинам,
находящимся в гонениях и напастях. Любовь умягчает нрав
ратоборцев, могущий легко в зверство обратиться.
Руководствуемые сими правилами витязи за честь себе
вменяли наказывать неправедных и защищать слабых. Насилия
вельмож, разбои и опустошения от злонамеренных врагов, около
996 года при владении великого князя Владимира Святославича
по всей Руси распространявшиеся, заставляют предполагать, что
он был первым учредителем рыцарского богатырского в России
ордена: ибо по летописям ни при котором государе не
упоминается столько о ратоборцах, необычайною силою одаренных. В
дошедших до нас чрез изустные предания сказках и доныне многие
из них поименно прославляются. Вскоре сии рыцари пресеченные
для путешествующих по России дороги сделали опять
безопасными и кроющиеся в лесах и вертепах скопища злодеев
истребили. К молве, разнесшейся повсюду о силе и отважности их, по
тогдашнему образу мыслей, приметались чудесности духов, которые
защитникам невинности благоприятствовали, и мнимое
сверхъестественное могущество рыцарей распространило спасительный
страх на всех обидчиков и утеснителей.
Писатели византийской истории уверяют, что восточные
народы переняли у французов искусство в ратоборстве, и некий
иностранный историк называет турниры поединками
французскими. Нам известно только то, что Россия почти в то же самое
время, как начались турниры в прочих европейских государствах,

НЕМНОГО ИСТОРИИ
18
то есть в девятом веке, славилась также своими храбрыми
витязями и могущими богатырями.
Мы читаем в летописях, что в 993 году, во время
царствования равноапостольного князя Владимира, на берегу реки Тру-
бежа был славный поединок между исполином печенегским и
сильным богатырем русским Яном Усмовичем, который, схватив
печенега, приподнял его, ударил об землю и поверг мертва. От
сего поединка зависела участь Русской земли. Победитель, воору-
жась потом палицею, вместе с Владимиром на ужаснувшихся
печенегов наступил. Робостью объятые полки супостатов
побежали, а россияне, в торжестве преследуя их. покрыли поля
множеством убиенных.
В самом начале турниров женщины не присутствовали при
сих военных увеселениях; но любовь к славе искоренила в
сердцах их врожденную робость, и они потом брали в оных
величайшее участие.
Все подвиги рыцарей были посвящены женскому полу.
Каждый рыцарь носил любимый цвет своей красавицы, украшал щит
свой ее именем, шлем — шитым ею покрывалом, копье —
полученною от нее лентою или ожерельем; любовь, честь и слава были
истинные добродетели рыцарей, а поцелуй, данный красавицею
победителю, был величайшая для него награда.
В 1559 году Генрих II, король французский, потерял жизнь в
турнире, и французы, пораженные таким несчастием,
прекратили сии опасные увеселения. Однако ж год спустя после кончины
сего молодого государя был в Орлеане последний турнир, на
котором принц крови, Генрих Бурбон-Монпансье, упав с лошади,
умер. Дух рыцарства исчез с прекращением сих рыцарских
поединков, и мы видим только слабые остатки оного в
учрежденных потом каруселях.
Людовик XIV, король французский, государь, любивший
пышность и забавы, во время данного им каруселя в 1661 году
сам был начальником римской кадрилии. Праздник сей был, как
сказывают, великолепнейший, и на нем присутствовали
приехавшие тогда нарочно в Париж иностранные принцы и вельможи.
В1750 году в Берлине братья Фридриха II показывали в
карусели свое искусство и проворство; но славнейший из каруселей
был дан в России в 1766 году, при начале царствования
блаженной памяти Екатерины Великой. Четыре было кадрилии:
славянская, римская, индейская и турецкая.

НЕМНОГО ИСТОРИИ
19
Государыня была одета по-славянски. Она любила славу и
народ русский. Одеяние рыцарей и дам было великолепнейшее.
Казалось, что на случай сего торжественного празднества
алмазы всех четырех частей света были собраны и привезены в
Россию. Украшенный сединами фельдмаршал граф Миних был
главным судьею рыцарей. По окончании ристаний и при раздавании
прейсов сей достопочтенный муж произнес трогательную речь, в
которой изобразил милости великой монархини и блаженство ее
подданных. „Известно всем, — так говорил он, — что не проходил
один день, который бы не показал знака материнских попечений
нашей всемилостивейшей императрицы о возвышении славы ее
империи, о благополучии всех вообще ее подданных и о
умножении знаменитости, особливо всех благороднорожденных".
Потом, описав великолепие каруселя и подвиги рыцарей, граф
Миних окончил речь свою сими словами: „Что до меня
принадлежит, — сказал он, — то в старости и седине моей, чрез шестьдесят
и пять лет, под бременем службы, без сомнения, нахожу себя
древним солдатом и старейшим в Европе фельдмаршалом.
После того, как я имел честь не единожды приводить российскую
армию к победам, за особливое почитаю себе воздаяние и тем
славлюся, знаменитые дамы и кавалеры, что в сей день не только я
свидетель, но еще и главный судия ваших благородных подвигов".
Лирик Петров, известный по стихотворениям своим, поднес
императрице оду, в которой он воспел рыцарские игры и блеск
двора российского. <...>
Первый прейс из рыцарей получил римской кадрилии
полковник и унтер-шталмейстер Василий Михайлович Ребиндер.
Второй прейс получил турецкой кадрилии подполковник
кирасирского полку князь Иван Андреевич Шаховской. Третий прейс
получил римской же кадрилии конной гвардии ротмистр граф
Штейнбок. Из дам: первый прейс — ее сиятельство графиня
Наталья Петровна Чернышева, ныне вдовствующая княгиня
Голицына, штате-дама и ордена Св. Екатерины второго класса
кавалерственная дама. Второй прейс — ее сиятельство графиня
Екатерина Александровна Бутурлина, ныне штатс-дама и
кавалерственная дама, супруга его сиятельства князя Юрия Воло-
димировича Долгорукова. Третий прейс — Анна Васильевна
Лопухина.
Таковы были увеселения Екатерины Великой! Внук ее,
государь император Александр I, шествующий во всем по ее стопам,

НЕМНОГО ИСТОРИИ
20
соизволил ныне на желание московского благородного общества
дать публике карусель, в котором он назначил учредителем его
высокопревосходительство Степана Степановича Апраксина.
Главным же судьею рыцарских подвигов ныне честь имеем
называть его сиятельство главнокомандующего здешнею столицею
фельдмаршала графа Ивана Васильевича Гудовича.
В 1784 году, во время главного начальства в Москве
покойного генерал-фельдмаршала графа Захара Григорьевича
Чернышева и под распоряжением флигель-адъютанта ее импера
торского величества государыни Екатерины II генерал-майора
Ивана Николаевича Корсакова и генерал-майора Степана
Степановича Апраксина, был на Девичьем поле довольно
замечательный карусель. Прейсы выиграли кавалеры: князь Александр
Сергеевич Трубецкой, Иван Николаевич Корсаков, Степан Степанович
Апраксин и Василий Алексеевич Хованский.
В 1777 году, при короле шведском Густаве III, был славный
карусель в Стокгольме. В 1803 году, во время главного
начальства в Москве покойного фельдмаршала графа Ивана Петровича
Солтыкова, был также карусель под распоряжением графа
Ивана Петровича Солтыкова, князя Александра Феодоровича
Щербатова, князя Сергея Сергеевича Голицына и Алексея
Михайловича Пушкина. Прейсы выиграли: граф Петр Иванович Солтыков,
Алексей Михайлович Пушкин, князь Сергей Сергеевич Голицын
и граф Варфоломей Васильевич Толстой.
Нынешний карусель составляется из нижеследующих особ:
учредитель всего каруселя — Степан Степанович Апраксин.
Главный судья — главнокомандующий граф Иван Васильевич Гудо-
вич. Судьи: князь Юрий Володимирович Долгорукой, Степан
Степанович Апраксин, граф Федор Васильевич Растопчин, князь Иван
Сергеевич Барятинский, Николай Васильевич Обресков, Федор
Петрович Уваров, Василий Николаевич Чичерин, Александр
Алексеевич Чесменский. Главный церемонимейстер всего каруселя —
князь Василий Алексеевич Хованский; старший конный
церемонимейстер - князь Александр Федорович Щербатов; старший
пеший церемонимейстер — граф Петр Иванович Салтыков. Господа
конные церемонимейстеры: князь Петр Алексеевич Хованский,
Николай Сергеевич Солтыков, князь Александр Сергеевич
Трубецкой, Афанасий Иванович Юрасов. Господа пешие
церемонимейстеры: Саковнин, Бартенев, Гусятников, князь Иван Сергеевич
Одоевский. Герольдмейстер — граф Илья Андреевич Толстой.

НЕМНОГО ИСТОРИИ
21
"офмейстер — князь Димитрий Евсеевич Цицианов. Маршал ка-
руселя — Алексей Александрович Пашков. При учредителе
господа конные ассистенты: Вальцев, Маслов, В. Войнолович,
И Войнолович, Лесли. Господа ассистенты главного церемони-
мейстера: Александр Чернов, Калинин. Господа ассистенты
гофмейстера: Степан Чернов. Крылов. Господа ассистенты
герольдмейстера: Грае, Протопопов. Главный секретарь — г. Иванов.
Секретари: гг. Пенский, Яковлев, 1-й военной кадрилии шеф —
Алексей Михайлович Пушкин. Господа кавалеры 1-й кадрилии:
князь Гагарин, Обресков (адъютанты генерал-фельдмаршала),
Мордвинов, Мерлин. 2-й кадрилии шеф — Сергей Иванович Тал-
бухин. Господа кавалеры 2-й кадрилии: Нелединский, князь
Волконский, Волков, Бехтеев. 3-й кадрилии шеф — Димитрий
Николаевич Волховской. Господа кавалеры 3-й кадрилии: граф
Апраксин, Валуев, князь Гагарин, граф Апраксин. 4-й кадрилии шеф —
Всеволод Андреевич Всеволожский. Господа кавалеры 4-й
кадрилии: Шепелев, граф Толстой, Демидов, Вишняков. Главный
берейтор при карусели — г. Шульц. Архитектор — г. Компорези.
Почетные члены, участвовавшие в заведении каруселя:
графиня Анна Алексеевна Орлова-Чесменская, Екатерина Воло-
димировна Апраксина, князь Николай Борисович Юсупов,
действительный тайный советник Валуев, действительный тайный
советник князь Долгорукий, действительный тайный советник
Лунин, генерал-лейтенант Кнорринг, генерал-лейтенант Брозин,
генерал-лейтенант Гессе, сенатор князь Багратион, сенатор
Баранов, генерал-майор Бахметев, генерал-майор Мерлин, сенатор
Левашов, генерал-лейтенант князь Шаховской, генерал-майор
граф Гудович, сенатор Нарышкин, генерал-майор Позняков,
сенатор Нелединский, генерал-майор граф Разумовский, тайный
советник Юшков, действительный статский советник Демидов,
полковник Дмитриев, бригадир Дурасов, генерал-майор барон Корф,
камер-юнкер князь Вяземский, бригадир Испеньев, Сергей Со-
ковнин, Николай Масалов, Феодор Масалов, Александр Обля-
зов» [740, с. 130-135].
Постепенно карусели стали превращаться в состязания
наездников безо всяких турниров и поединков. Да и сами дворяне
охладели к этим рыцарским забавам. Вот, например, Л. Сапега,
обязанный по своему положению участвовать в придворных
увеселениях, в конце 1820-х годов без тени «праздничных» интона-

НЕМНОГО ИСТОРИИ
22
ций писал: «После масленицы при дворе устраивались карусели.
Для этого предназначался ярко освещенный манеж. Затем
следовал ужин. Я ездил обыкновенно на дворцовых лошадях. Мне
предназначались всегда две лошади, которые обыкновенно к концу
вечера бывали заезжены» [147. с. 103].
Для простого народа в Петербурге на Крестовском острове с
начала XIX века была устроена механическая карусель. Там
развлекающиеся подмастерья могли метать дротики или сшибать
шпагами «турецкие головы», сидя на Деревянных — почти как
настоящие! — конях (великолепное описание этой немецкой
карусели дает В. П. Бурнашев [20], но оно слишком объемно для
нашего издания).
В средневековье весьма распространена была еще одна
форма ритуального поединка — судебный поединок. Это
была одна из разновидностей суда Божия (в научной
литературе чаще используют термины ордалияили jus Dei). В
поисках доказательств невиновности и правоты человека его
подвергали различным испытаниям: огнем, водой,
раскаленным железом и т. п., либо испытанию поединком с тем,
кто противостоял ему в судебном споре. Такой способ
разрешения конфликтов был, конечно же, наследием нравов
языческих времен, но, как и многие другие пережитки,
вполне совмещался в сознании средневекового человека
с христианскими представлениями и поэтому находил свое
место в юридической системе средневековья. В том случае,
если судебный поединок происходил между
простолюдинами, он походил на обычную стычку. Но если конфликт
возникал между благородными рыцарями, ритуализация
судебного поединка была на порядок выше. Они
обращались к суду, и он назначал время и место поединка и затем,
в присутствии зрителей, был свидетелем суда Божия.
Впрочем, для благородного человека нет суда выше его чести и
суда Божия: «Два благородных рыцаря поссорились между
собою: нельзя же им идти тягаться перед судом, <...> они,
как военные люди, гражданским законам не подлежат и в
грош их не ставят, а все дела между собою решают мечом»
[133, с. 230].

НЕМНОГО ИСТОРИИ
23
«Сам бой обставлялся особенно торжественно: на
удобном, ровном месте, окруженном барьером или веревкой,
ставили, друг против друга, два выкрашенных в черную крас-
к\ или задрапированных черным сукном высоких
седалища; тяжущиеся садились там и при всем стечении зрителей
давали торжественную клятву в своей правоте и
готовности с помощью Божией отстаивать ее с „Евангелием в одной
руке и мечом в другой"; оружие тяжущихся должно было
быть одинаковым, и перед вступлением в поединок бойцы
должны были поклясться, что не имеют на себе никаких
противозаконных доспехов; судьи тем не менее
подвергали обе стороны тщательному осмотру, и лишь после этого
главный судья суда Божия давал сигнал к бою. Победа
означала правоту затеянного дела, а побежденный признавался
виновным в взводимом на него обвинении и подвергался
законной каре; <...> победитель же имел право на доспехи
побежденного и нередко жертвовал их на церковь, где они
выставлялись напоказ» [111, с. 5—6].
В России существовал свой вариант судебного
поединка — пом. По сути такой же суд Божий, как и в Европе, поле
иногда несколько отличалось по форме — «схватка
происходила наедине, без свидетелей, в поединке не
использовали ни железо, ни воду, ни огонь, бились чистым оружием —
палицей» [88, с. 217]. Распространено поле было с XII до
XVI, и даже до начала XVII века, официально было
признано только в XV веке, а пик его популярности и
общепринятое™ пришелся на XVI столетие [ 7, с. 104]. При этом поле,
как и европейский jus Dei, постоянно подвергалось
критике и даже прямым запретам со стороны церкви и
верховной государственной власти.
ПРИЛОЖЕНИЕ
ПОЛЕ
«Полем, или судебным поединком, по Судебнику царя Ивана
Вас<ильевича> 1550 г<ода>, мог быть решен всякий процесс, в
котором ищея или ответчик не могли представить ясных доказа-

НЕМНОГО ИСТОРИИ
24
тельств и в то же время не хотели признать доказательств
противной стороны. Заемное дело от рубля, бой или оскорбление и
увечье, поджог, душегубство, разбой и даже тяжбы о
поземельном владении — вот предметы, тяжбу о которых <...> дозволялось
решать полем. В подобных случаях не только ищея и ответчик
имели право полем доказывать свою невинность, но и свидетели
той и другой стороны могли доказывать всякому
оспоривающему правдивость своих показаний также полем. <...>
Так как поле, по желанию тяжущихся, допущено было при
всех почти исках, причем ищеями и ответчиками могли быть лица
всякого пола, возраста и состояния, то закон о поле дозволял
лицам, которым по их положению было неудобно или которые сами
не хотели лично биться на поле, выставлять за себя наемных
бойцов, или, по тогдашнему выражению, „наймитов". Вот как пишет
об этом Судебник 1550 года: „А против послуха ответчик будет
стар или мал, или чем увечен, или поп, или чернец, или черница,
или жонка, и тому против послуха наймит, а послуху наймита нет.
А которой послух чем будет увечен без хитрости, или будет в по-
слусех поп, или чернец, или черница, или жонка, и тем наймита
наняти вольно ж".<...>
Когда „обои истцы ималися за поле", начинались
приготовления к нему. Ищея и ответчик, если не хотели биться сами,
отыскивали искусных бойцов. Отыскивать их было, кажется, не
трудно, потому что, промышляя своим искусством, наймиты сами
знали, кажется, когда, кому и где присуждено поле. <...>
Самые места судебных битв и доселе еще удержали свое
древнее название поль или полей: укажем в Москве на церковь
Троицы в полях, близ Владимирских ворот, на Никольской
улице. В Троицком посаде местом битв было сперва пространство
перед монастырскими воротами, а в 1560 г<оду> указано для них
новое место в селе Клементьеве (ныне часть посада Сергиева).
Вместе с тяжущимися к бою являлись 1) окольничий, 2) дьяк и
3) недельщик. Немедленно по прибытии эти представители
правительства опрашивали истца и ответчика, „кто за ними стряпчие
и поручники (секунданты)". Указанным поручникам дозволялось
стоять у поля, но без всякого оружия. Между тем около поля
стекалось много народа, неприкосновенного к тяжбе: тут были и
праздные зрители, и бойцы, и ворожеи. Правда, закон
постоянно отстранял от поля лиц, неприкосновенных или не
долженствующих быть прикосновенными к делу. <...>

НЕМНОГО ИСТОРИИ
25
Перед начатием боя недельщик отводил тяжущимся
определенное пространство и, кажется, обносил его веревкою, за что
получал он определенную плату. <...>
По назначении границ боя начинался и самый бой. <...> Пред
полем назначалась присяга <...>, <то есть> всегда оставалась
возможность тяжущимся миролюбивою сделкою у присяги окончить
дело. Если мира не хотели, начиналась битва. Обыкновенное
оружие для нее была „дубина" и „ослоп", между тем как на самом
полевщике был „доспех". Языческая основа этого обычая
выразилась у нас в самом оружии, обыкновенно деревянном. <...>
Больших подробностей о самом ходе битвы мы в своих
памятниках не имеем. Знаем, правда, что половщик, т<о> е<сть>
бьющийся, мог покинуть свой процесс и по начале битвы:
наймит мог не достоять своего урока, ищея и ответчик, если бились
сами, могли убежать. Не знаем, могли у нас кто из бьющихся в
случае усталости просить себе отдыха. <...> Равным образом, не
знаем, в чем состояло окончательное торжество победителя над
противником. <...> У нас, кажется, победитель только тогда
признавался победителем, когда повергал противника на землю
своими яростными ударами. На это указывает выражение законов
наших о побежденных: „А на убитом истцово доправить". Слово
„убитый" здесь не имеет собственного значения, потому что
далее закон говорит о взысканиях с него; оно вообще означает
поверженного на землю, лежащего как убитый, хотя бывали случаи
действительных убийств во время поля, и вообще дело не
обходилось без кровопролития. <...>
Итак, побежденный, или, по тогдашнему выражению,
„убитый", признавался виноватым. Начиналась расплата: виноватый
платил прежде всего полевые пошлины. <.„> Он платил,
во-первых, чиновникам правительства, бывшим всегда при поле, т<о>
е<сть>окольничему, дьяку и недельщику <.„>. Кроме того,
бралась пошлина в казну <...> Этим кончалось поле» [7, с. 47—57].
Несмотря на то, что временной промежуток между
полем и дуэлью в России не такой уж большой, прямой
преемственности между ними не было. Российские дворяне
не звали друг друга «на поле битися», не клялись на иконе
(в Древней Руси поле считалось последним средством, к
которому прибегали только в том случае, когда оба сопер-

НЕМНОГО ИСТОРИИ
26
ника поклялись на иконе или на Библии в своей правоте).
Тем не менее представление о поединке как о суде Божи-
ем было очень распространено, оно налагало на ритуал
значение мистического таинства и уравнивало силы и
надежды.
Еще в античности появилась традиция поединка как
зрелища. Одним из любимейших представлений,
непременной составной частью каждого праздника были
гладиаторские бои. Унаследованные Древним Римом как пережиток
ритуального жертвоприношения (в первую очередь —
погребального), гладиаторские бои обставлялись со
всевозможной пышностью, схватки чередовались с музыкой и
пением, публичными пытками и казнями, травлей диких
зверей. Соперники могли быть вооружены равным
оружием, иногда это даже поощрялось, ведь экзотика была
непременной составляющей такого зрелища: очень эффектно
смотрелся бой иссиня-черного нубийца с белокурым галлом,
и каждый из них дрался на том оружии, к которому был
приучен с детства. В поединке один гладиатор мог сражаться с
несколькими, конный — с пешим, все это было
несущественно — лишь бы бой смотрелся. И то, что умирали в этом бою
не «понарошку», а всерьез, тоже было непременной
составной частью зрелища.
В гладиаторских боях участвовали в основном рабы.
И хотя известно немалое число случаев, когда римляне из
патрицианских родов (и даже императоры!) выходили с
мечом на арену цирка, все-таки для свободного человека
«ремесло» гладиатора было недостойным, даже презренным.
Однако для пленного воина арена была единственной
возможностью сохранить достоинство.
Несмотря на очевидные и принципиальные различия,
дуэлянтов нового времени часто сравнивали с
гладиаторами. Впрочем, еще чаще с гладиаторами сопоставляли
цирковых борцов и фехтовальщиков. Здесь уже на бой
выходили профессионалы, дравшиеся, как правило, не «всерьез».
Имитация боя могла быть более или менее грубой, и даже
не всегда имитацией. В таком виде балаганный бой
сохранялся в течение многих веков, и в XIX, и даже в начале XX
века бродячие цирковые труппы часто предлагали публике,

НЕМНОГО ИСТОРИИ
27
например, бой на ножах «мавров» или одетых в
самодельные шкуры «дикарей». Впрочем, уже в XIX веке это
зрелище в цирке было почти полностью вытеснено различными
видами борцовских и боксерских состязаний.
Был еще один вид поединка-зрелища. Начиная со
средних веков обучение фехтованию стало профессиональной
деятельностью, и фехтмейстеры организовывали
специальные манежи, набирали учеников. Своеобразной рекламой
для них были публичные поединки, на которых они
демонстрировали свои умения, вступали в прямое соперничество
с конкурентами. Назывались такие поединки ассо*. В XIX
веке несколько ассо состоялось и в России, их устраивали в
основном приезжие, чаще всего французские
фехтмейстеры. С. П. Жихарев осенью 1806 года записал: «На будущей
неделе фехтовальный учитель Севенар с сыном будут
держать публичный assaut с другим таким же фехтовальщиком,
как и они сами, сэром Сибертом» [ 70, т. 2, с. 10—11].
Многие из заезжих французских фехтмейстеров иска-
ти какое-нибудь официальное место, например
преподавателя в военном училище или полку, однако здесь им
необходимы были покровительство и известность. В романе А.
Дюма «Учитель фехтования» (романист пользовался записками
довольно популярного в 1820-е годы в Петербурге фехтмей-
стера Огюстена Гризье, и приводимый ниже эпизод описан
им почти дословно) главный герой обращается за помощью
к молодому светскому красавцу кавалергарду графу Алексею
Анненкову (прототипом которого был декабрист Иван
Анненков); тот дает ему совет: «Вам надо поступить
следующим образом: устроить публичный сеанс и проявить на нем
свое искусство. Когда слух о вас распространится по
городу, я дам вам прекрасную рекомендацию, с которой вы
явитесь к великому князю Константину, который находится как
раз в Стрельне и, надеюсь, соблаговолит представить ваше
прошенье его величеству». Герой следует совету, и ему
приходится выдержать импровизированный поединок с
цесаревичем, пожелавшим лично проверить мастерство фехт-
мейстера. Импровизированное ассо удалось, брат импера-
* От фр. assaut — состязание (в фехтовании).

тора получает положенное количество уколов и,
довольный, дает все необходимые рекомендации.
О воинском поединке, рыцарском турнире и суде Божи-
ем часто вспоминали в связи с дуэлью, о гладиаторском бое
и ассо — реже. Были и еще некоторые, гораздо более
далекие по сути явления, которые приходили на ум как аналоги
и предки дуэли. Таков, например, русский кулачный бой. Мы
не будем рассказывать всей истории кулачных боев
начиная с доисторических времен, а остановимся только на
сложившихся русских традициях. Вот что писал о кулачных
боях в России XVI века С. Гёрберштейн в своих
знаменитых «Записках о Московии»: «Юноши, равно как и
подростки, сходятся обычно по праздничным дням в городе на всем
известном просторном месте, так что видеть и слышать их
там может множество народу. Они созываются свистом,
который служит условным знаком. Услышав свист, они
немедленно сбегаются и вступают в рукопашный бой; начинается
он на кулаках, но вскоре они бьют без разбору и с великой
яростью и ногами по лицу, шее, груди, животу и паху, и
вообще всевозможными способами одни поражают других,
добиваясь победы, так что зачастую их уносят оттуда
бездыханными. Всякий, кто побьет больше народу, дольше
других остается на месте сражения и храбрее выносит удары,
получает в сравнении с прочими особую похвалу и
считается славным победителем» [40, с. 117—118].
Конечно же, кулачный бой имел с дуэлью лишь
поверхностное сходство. Описание поединка в лермонтовской
«Песне о купце Калашникове...» — это в первую очередь
стремление найти в прошлом истоки настоящего, и не
случайно многие современники увидели в «Песне...»
отражение дуэли Пушкина с Дантесом [ 98, с. 110].
Впрочем, и в XVIII, и даже в XIX веке некоторые
дворяне не считали для себя зазорным поучаствовать в народной
забаве. Особой силой, ловкостью и крепостью в «кулачной
сшибке» славился, например, Алексей Орлов, но для него
это было, конечно же, только увеселением.

ГЛАВА ВТОРАЯ
ВЛАСТЬ - ДУЭЛЬ -
ОБЩЕСТВО
Юридическая квалификация дуэли в
Европе и в России. Первые
законодательные акты о дуэли. Утопический
характер дуэльного законодательства.
Наказания за дуэли. Отношение
церкви к дуэли. Отношение к поединкам в
дворянской среде. Легализация дуэли в
1894 году. Поединки между
литераторами начала XX века. Особенности
дуэльного ритуала в различных группах
российского дворянства. Буршество.
ПРИЛОЖЕНИЯ: Устав воинский и Артикулы. Манифест
императрицы Екатерины II «О поединках». Правила
о разбирательстве ссор, случающихся в офицерской
среде. Из Устава Дерптского университета

ВЛАСТЬ - ДУЭЛЬ - ОБЩЕСТВО
31
Если рыцарский турнир и судебный поединок были,
хотя бы отчасти, составляющими официальной
системы, то дуэль сразу оказалась в оппозиции
государству, стала преступлением с точки зрения за-
>на. Это вполне понятно. Принимая на себя функцию ре-
тирования конфликтов чести, дуэль— пусть в своей узкой
ласти — лишала государство универсальности, ограждала
|)еру личной жизни дворянина от вмешательства, дуэль
•юей практикой утверждала главенство дворянской чести
ад честью национальной, гражданской и верноподцанни-
геской. Александр Раевский на допросе по делу
декабристов сказал Николаю I: «Честь дороже присяги: нарушив пер-
то, человек не может существовать, тогда как без второй
>н может обойтись», — чем вызвал гнев монарха [103,
- 207]. Дуэль противоречила православию. Наконец, на
длэлях гибли люди, которые могли бы еще послужить «Царю
и Отечеству».
Впрочем, дуэль и могла существовать только как
оппозиционная государству система, потому что иначе она была
бы просто не нужна.
Итак, дуэль — преступление. Однако юридическая
квалификация поединков и методы борьбы с ними были
различны в разных странах и в разное время.
Вот диапазон всевозможных наказаний за дуэль. В
первую очередь это различные формы смертной казни, чаще
всего связанные с бесчестием. Возможно было и просто
ритуальное обесчещение в той или иной форме. Во время
Вешкой французской революции, например, предполагалось
выставление дуэлянтов к позорному столбу в полном
рыцарском облачении, а затем заключение в больницу для
умалишенных. Кроме того, предлагались всевозможные
варианты замены дуэли, предоставления «законного
удовлетворения», суды чести и т. п.
Вернемся к юридической квалификации дуэли.
Первоначально большинство юридических систем склонялось к
тому, чтобы расценивать дуэль как публичное преступление.
Дуэль была нарушением общественного спокойствия и
государственного порядка, посягательством на прерогативы
судов и даже монарха, т. е. в конечном счете самосудом и
оскорблением властей.

ВЛАСТЬ - ДУЭЛЬ - ОБЩЕСТВО
32
К XIX веку возобладал взгляд на дуэль как на
преступление частное: ритуальное оскорбление приравнивалось
к обычному оскорблению чести и достоинства, поединок —
к покушению на жизнь и здоровье человека.
Во второй половине XIX века сложились и конкретные
законодательные концепции дуэли.
Французское законодательство вообще не упоминало о
дуэли, а ее последствия наказывались на общих
основаниях — как причинение телесных повреждений или убийство.
В Англии и большинстве североамериканских штатов
дуэль наказывалась сама по себе (как нарушение
общественного порядка, или как самоуправство, или как покушение
на убийство), а последствия дуэли расценивались как
обычное убийство или нанесение телесных повреждений.
В большинстве европейских законодательств (в
частности, в Германии, Австрии, Испании, Италии,
скандинавских странах) дуэль каралась как самостоятельное
преступление, причем причиненные на дуэли ранения или
смерть наказывались мягче, чем соответствующие деяния
вне дуэли.
В России дуэли первоначально возникли в среде
иностранцев, поступивших на русскую службу. Видимо, они
быстро распространились, в связи с чем 14 января 1702 года
был издан специальный именной указ: «А если кто впредь,
чрез сей Его Великого Государя Именной указ, учнет такие
поединки заводить, или на те поединки кого вызывать, и
ходить собою для какого-нибудь задора, и в таком
поведении кому хоть малые раны учинятся; и тем людям, кто
такие поединки учнет заводить или, на поединки вызвав,
кого чем поранит, учинена будет смертная казнь без всякой
милости».
Первыми значительными законодательными актами
собственно о дуэли в России стали принятый Петром I
«Артикул воинский» (26 апреля 1715 года) и опубликованный
год спустя «Устав воинский» (30 марта 1716 года), в
который в качестве 69-й главы был включен «Патент о
поединках и начинании ссор».
«Артикул воинский» специальным указом от 10 апреля
1716 года был распространен и на гражданское население

ВЛАСТЬ - ДУЭЛЬ - ОБЩЕСТВО
33
и действовал до появления «Полевого уложения» 1812 года
и издания Свода законов 1832 года.
Все эти акты предусматривали за поединки суровое
наказание.
ПРИЛОЖЕНИЕ
УСТАВ ВОИНСКИЙ
«Гл. LXIX. — Патент о поединках и начинании ссор
1 Все вышние и нижние офицеры от кавалерии и инфантерии и
все войско обще имеют в неразорванной любви, миру и
согласии пребыть, и друг другу по его достоинству и рангу респект,
который они друг другу должны, отдавать и послушны быть. И
ежели кто из подчиненных против своего вышнего каким-нибудь
образом поступит, то оный по обстоятельству дел наказан будет.
2. Ежели кто, против Нашего чаяния и сего Нашего
учреждения, хотя офицер, драгун или солдат (или кто-нибудь, кто в
лагере или крепости обретается), друг с другом словами или делами
в ссору войдут, то в том именное Наше соизволение и мнение
есть, что обиженный того часа и без всякого замедления
долженствует военному правосудию учиненные себе обиды объявить и
в том сатисфакции искать, еже Мы всегда за действо невинного
прошение примем. И сверх сего повелеваем военному суду
обиженному таковую сатисфакцию учинить, како по состоянию
учиненной обиды изобретено быть может; и сверх сего обидящего
по состоянию дел, жестоко или заключением, отставлением из
службы, вычетом жалованья, или на теле наказать, таковым
образом: что ежели один другого бранными словами зацепит,
оного шельмом или сему подобным назовет, таковой обидящий на
несколько месяцев за арест посажен имеет быть, а потом у
обиженного, на коленах стоя, прощения просить. Ежели офицер
будет, то сверх того жалованья своего во время его заключения
лишен будет.
3. Кто кого рукою ударит, тот имеет на три месяца заключен
быть, и на полгода жалованья лишен, и потом у обиженного, стоя
на коленках, прощения просить, и в готовности быть от
обиженного равную месть принять, или за негодного почтен и чину свое-

ВЛАСТЬ - ДУЭЛЬ - ОБЩЕСТВО
34
го (ежели какой имеет) лишен, или вовсе или на время, по силе
дела смотря.
4. Кто кого палкою ударит, тот имеет такого ж прощения
просить и отмщения ожидать, и на год жалованья лишен, или и
вовсе чина своего лишен, и буде иноземец, без паса выгнан.
5. Кто кому в присутствии или отсутствии побоями грозит, и
в том довольно доказано быть может, то оному такого ж
прощения у обиженного просить, и сверх того вычесть на три месяца
жалованья.
6. Понеже скорое правосудие многим вредам упредить
может, того ради судьям, а именно: Президенту, такожде и
Губернаторам повелевается все дела во время трех или четырех недель,
а по крайней мере в шесть недель, оканчивать под наказанием
вычета их жалованья (для чего фискалам доношением не
умедлять) на столько времени, сколько они за шесть недель протянут.
7. Сии и прочие штрафные деньги надлежит особливо
сбирать для гошпитали и из оных в гошпитали исправно платить.
8. Ежели же обиженный медлителен будет сие объявить, то
повелеваем, чтоб оный таковым же наказанием, каковое обидя-
щий его заслужил, наказан был, того для надлежит немедленно
или бить челом, или помириться.
9. Объявляем чрез сие, что никакое оскорбление (каково б
ни было) чести обиженного никаким образом умалить не может,
понеже обидящий наказан быть имеет. Ежели же кто
обиженному попрекать будет, хотя в его присутствии или отсутствии, то
оный таковым же образом накажется, яко бы он сам те обиды
учинил, по вышепомянутым артикулам.
10. И дабы сие Наше намерение к лучшему действу
произошло, того для повелеваем Мы, а особливо всем офицерам и
рядовым и всем прочим, которые в лагерях и крепостях обретаются,
что ежели кто при таковых словесных или действительных ссорах
присутствен будет, услышит или иным каким образом о том
проведает, чтоб всяк того часа сие Военному Суду объявил, под
наказанием, что кто против сего поступит, хотя офицер или рядовой,
оный таковым же образом, яко бы он сам обидящий был, наказан
имеет быть. И дабы обиженный в получении сатисфакции толь паче
себя уверил, такожде чтоб ни малой причины не имел оную
сатисфакцию сам искать и отмстить, того для объявляем и
обнадеживаем, что Мы никогда ни чрез какие заступы или рассуждения никому
по сему Нашему учреждению в должной сатисфакции что упустим.

ВЛАСТЬ — ДУЭЛЬ — ОБЩЕСТВО
35
11. А ежели кто несмотря на Наше доброе попечение (еже Мы,
како вышепомянуто, к чести и славе офицеров и рядовых и всех
обще, которые в лагерях и крепостях обретаются, имеем) сие Наше
учреждение нарушит, и ежели кто от кого обижен будет и оного
на поединок вызвать дерзнет, то учреждаем и соизволяем по силе
сего, что таковой вызыватель не токмо всей уповаемой
сатисфакции лишен, но и сверх того от всех своих чинов и достоинств
отставлен, и наперед за негодного объявлен, а потом по имению
его денежный штраф взят и по состоянию дел десятая, шестая, а
по крайней мере третья, часть имения его отписана имеет быть.
12. Таковому ж наказанию подвержен имеет быть и тот,
который цидулку и письменные вызовы от вызывзтеля принимает. Но
ежели он оные судье принесет, то оный прощен будет во учиненной
обиде тому вызывателю; а если судья чрез кого иного ведомость о
том получит, то оный, равно как и вызыватель, наказан будет.
13. Сему же наказанию подвержен имеет быть, который
такие ведомости и вызывательные цидулы к вызванному принесет,
такожде и те, которые яко секунданты или посредники при
поединке присутствовать обещали или знаки и письма
вызывательные переносили, такожде и те, которые ведали, что поединок
чинится, и о том, сколь скоро они уведали, надлежащим образом
не известили. Ежели же кто вызывательную цидулу чрез слугу
своего пошлет, то имеет оный слуга, если он ведал, что вызыватель-
ная цидула была, шпицрутен наказан быть.
14. Ежели случится, что двое на назначенное место выйдут, и
один против другого шпаги обнажат, то Мы повелеваем таковых,
хотя никто из оных уязвлен или умерщвлен не будет, без всякой
милости, такожде и секундантов или свидетелей, на которых
докажут, смертию казнить и оных пожитки отписать, однако ж сие с
таким изъятием, что ежели оные по обнажению оружия от других
разлучены или уняты будут; а ежели сами перестанут, то токмо
жестокому штрафу подлежат, по рассмотрению воинского суда.
15. Ежели же биться начнут, и в том бою убиты и ранены
будут, то как живые, так и мертвые повешены да будут.
16. И понеже часто случается, что многие для убежания оного
наказания, которое о поединках учреждено, причины и случая к
ссорам ищут, и тем предпринятое свое к драке намерение покрыть
хотят, будто бы оная не нарочно учинилась, или за какую свою
обиду, о которой суду не бив челом, в драку вступят, хотя один
против одного или с равным числом секундантов и равным или
неравным оружием, а сыщется подлинно, что то учинено вымыс-

ВЛАСТЬ — ДУЭЛЬ - ОБЩЕСТВО
36
лом, для убежания штрафа о поединках, то оная драка за
поединок почтена, и которые в том найдутся, таковым же наказанием,
како о поединках учреждено, наказаны имеют быть.
17. Никто же от сего наказания местом отговариваться не
может, что оное учинено вне лагеря или крепости или в ином
Государстве, но везде и во всяком месте равное наказание
последовать имеет как офицерам, так и рядовым.
18. Наконец, дабы никто неведением не отговаривался, того
ради соизволяем Мы, чтобы сие Наше учреждение всюду в
гарнизонах и в лагерях и во всех губерниях объявлено, прибито, та-
кожде и каждому Полковнику оные розданы были» [Полное
собрание законов Российской Империи. [Собр 1-е] СПб., 1830. Т. 5.
1713-1719 гг. С. 203-318].
АРТИКУЛЫ
«Глава XVII. О возмущении, бунте и драке
Арт<икул> 139. Все вызовы, драки и поединки чрез сие наижесто-
чайше запрещаются таким образом, чтоб никто, хотя б кто он ни
был, высокого или низкого чина, прирожденный здешний или
иноземец, хотя другой кто, словами, делом, знаками или иным чем к
тому побужден и раззадорен был, отнюдь не дерзал соперника
своего вызывать, ниже на поединок с ним на пистолетах или на
шпагах биться. Кто против сего учинит, оный всеконечно, как вы-
зыватель, так кто и выйдет, имеет быть казнен, а именно повешен,
хотя из них кто будет ранен или умерщвлен, или хотя оба не
ранены от того отойдут. И ежели случится, что оба или один из них
в таком поединке останется, то их и по смерти за ноги повесить.
Арт<икул> 140. Ежели кто с кем поссорится и упросит
секунданта (или посредственника), оного купно с секундантом, ежели
пойдут и захотят на поединке биться, таким же образом, как и в
прежнем артикуле упомянуто, наказать надлежит.
Арт<икул> 145. Ежели кто кого ударит по щеке, оного пред
всею ротою профос имеет тако ж ударить, и к тому еще по
рассмотрению наказан быть имеет
Арт<икул> 146. Ктоссердцем и злости кого тростью или иным
чем ударит и побьет, оный руки своей лишится.
Арт<икул> 147. И дабы озлобленный и обруганный свою над-
по^^.щю .-aT./ir/^ai-ii.Mir, I*™ уплпппкгткир имел, когда он сам не

ВЛАСТЬ - ДУЭЛЬ - ОБЩЕСТВО
37
захотел самовольно отмщение учинить, тогда должен он
командиру оного места жалобу принесть, который должен оное дело,
приняв, выслушать и обиженному пристойное удовольствие
учинить. Ежели кто сие пренебрежет, оный сам имеет быть наказан.
Глава XVIII. О поносительных письмах,
бранных и ругательных словах
Арт<икул> 151. Ежели офицер о другом чести касающиеся или
поносные слова будет говорить, дабы тем его честное имя обругать
и уничтожить, оный имеет пред обиженным и пред судом
обличать свои слова и сказать, что он солгал, и сверх того посажен
быть на полгода в заключение.
Толк<ование>. Ежели оный поупрямится, который
приговорен себя обличить, то может он денежным наказанием и
заключением к тому принужден быть, и ему иной срок ко исполнению
приговора положить И ежели сему учинится противен, то
тюрьмою крепчае, а дачею денежною вдвое прибавить, и иной срок
назначен будет. И ежели уже и в сем учинится противен, то
может профос в присутствии упорного именем его отзыв учинить и
последующее наказание над винным исполнить.
Арт<икул> 152 Ежели кто другого, не одумавшись с сердца
или не опамятовясь, бранными словами выбранит, оный пред
судом у обиженного христианское прощение имеет чинить и
просить о прощении; и ежели гораздо жестоко бранил, то сверх того
наказанием денежным и сносным заключением наказан будет.
Толк<ование>. Ежели оный, который имеет просить о
прощении, в том поупрямится, то можно оного чрез потребные
способы к тому принудить.
Арт<икул> 153. А ежели кто против бранных слов боем или
иным своевольством отмщать будет, оный право свое тем
потерял и сверх того с соперником своим в равном наказании будет;
тако ж и оный право свое потерял, кто противно бранит, когда он
от другого бранен будет» [Полное собрание законов Российской
Империи. [Собр. 1-е] Т. 5. С. 319-382].
Это дуэльное законодательство практически не
применялось. В момент его появления дуэли в России случались
только между иностранцами. Петр запрещал не столько

ВЛАСТЬ - ДУЭЛЬ — ОБЩЕСТВО
38
существующие, сколько долженствующие существовать
поединки, неизбежно сопутствующие насаждаемой им
модели государства и армии. Когда же в России вызрела дуэль,
петровские тоталитарные идеи перестали соответствовать
сложившимся в обществе отношениям.
Дуэльное законодательство отразило принципиальные
особенности российского законодательства в целом: оно не
было рассчитано на исполнение. Государственная правовая
система была утопической, она должна была соответствовать
идеальной модели государства — следовательно, и
осуществление ее откладывалось до достижения идеала. Законы и
судебная практика развивались самостоятельно, не
пересекаясь и почти не влияя друг на друга. Характерно, что
Екатерина II, подтвердившая петровское дуэльное
законодательство, сама же не скрывала его неприменимости: «Она,
между прочим, говорила, что поединок, хотя и преступление, не
может быть судим обыкновенными уголовными законами.
Тут нужно не одно правосудие, но и правота (la justice ne
suffit pas, il faut de 1'equite*), что во Франции поединки
судятся трибуналом фельдмаршалов, но что у нас и
фельдмаршалов мало и этот трибунал был бы неудобен, а можно бы
поручить Георгиевской думе, то есть выбранным из нее
членам, рассмотрение и суждение поединков. Она поручала
Потемкину обдумать эту мысль и дать ей созреть» [38, с. 274].
Ничего подобного суду фельдмаршалов в России не
было учреждено, сослагательное наклонение
екатерининской сентенции указывало на то, что совсем не
обязательно немедленно исполнять ее пожелание. И дело тут не в
лицемерии власть предержащих — утопия была (и во многом
осталась до сих пор) одним из основных типов и методов
государственной, юридической, политической,
общественной, культурной не только теории, но и практики. В силу
этих особенностей развитие дуэльного законодательства
представляет интерес в первую очередь для историков
русского права.
Намного большее значение для развития русской дуэли
имели «Манифест о вольности дворянской» (18 февраля
* Недостаточно правосудия, тжна справедливость (фр.).

ВЛАСТЬ - ДУЭЛЬ — ОБЩЕСТВО
39
1762 года) и «Жалованная грамота на права, вольности и
преимущества благородного российского дворянства»
(21 апреля 1785 года). По ним Петром III устанавливалось,
а затем Екатериной II подтверждалось особое
привилегированное положение дворянства. Дворяне не могли
подвергаться телесным наказаниям, могли быть судимы только
равными (т. е. дворянами), но и в этом случае решение суда
подлежало внесению в Сенат и конфирмации императора (т. е.
утверждению приговора). Дворянин получал право
служить, не служить, выходить в отставку по собственной воле.
Параллельно Екатерина II сочла необходимым в
специальном манифесте «О поединках» (21 апреля 1787 года)
выразить свое непреклонное неодобрение дуэли как таковой,
но это было только декларацией, а сами формулировки типа
«судить яко ослушника законов» и «яко нарушителя мира и
спокойствия» вряд ли могли быть использованы в строгом
судопроизводстве.
ПРИЛОЖЕНИЕ
МАНИФЕСТ
ИМПЕРАТРИЦЫ ЕКАТЕРИНЫ II
О ПОЕДИНКАХ
«Объявляем всенародно. В 21 день Апреля двадесят третьего лета
Нашего царствования издав жалованную Нашу Грамоту
верноподданному Нам дворянству, утверждающую оному пред лицом
Света выгоды и преимущества, охраняющие честь родов и лиц на
времена настоящие и грядущие, соразмерно заслугам прежним,
нынешним и впредь от потомства их надежно ожидаемым,
между прочим в статье 6<-й> той Грамоты означили Мы
преступления, основание сего достоинства разрушающие и ему противные;
в 12-й даровали ему право быть судимым не инако, как своими
равными; и вследствие того в 25-й определили места судебные
для разбирания дел благородных; ибо несправедливо и с общим
порядком несходственно бы было, когда бы всяк в собственном
своем деле вздумал сделаться судьею; в 59-й назначили дела до

ВЛАСТЬ - ДУЭЛЬ - ОБЩЕСТВО
40
таковых судебных мест принадлежащие, именовав между
другими тяжкие, до бесчестия касающиеся; а дабы отдалить все,
что с отличием и преимуществом сего первого общества
гражданского не совместно, дозволили Мы в статье 65-й собранию
дворянства исключить из оного дворянина, который опорочен
Судом или которого явный и бесчестный порок всем известен,
хотя бы и судим еще не был, пока оправдается.
По таковым дарованным от Нас в пользу дворянства Нашего
установлениям оставалось ожидать желаемых плодов, что
каждый, сими выгодами и преимуществами пользующийся,
совершенство сохранения чести, рода и лица поставить в любви к
Отечеству и наблюдении всех законов и должностей, из чего
последует похвала и слава тем родам, которые между предками своими
считают более лиц украшенных добродетелями, честью,
заслугою, верностью и любовью к Отечеству, следовательно и к
Императорскому Величеству. Но, к сожалению Нашему, оказываются
предубеждения, с постановлениями сими несходствующие,
достодолжной подчиненности и воле Нашей противные. Оные не суть
от предков полученные, но перенятые или нанесенные, чуждые.
Прославившиеся в древности народы Славянские, Греки и
Римляне не употребляли инако оружия, как в обороне общего дела, а
отнюдь не в частной или личной ссоре. Находясь в войне и
избегая невинного пролития крови многих, соглашались иногда
избрать из среды народа надежнейшего воина и личным боем
витязей при зеницах обоюдных войск оканчивали общее дело. Сии
храбрые народы честь и бесчестие не ставили в пустых
изречениях, либо в доказательстве храбрости там, где в самой вещи ее не
было или же где она невместна; но в деяниях, к общему делу и
пользе стремящихся. Последовали за сим времена варварские:
при нравах грубых слова, поступки и обхождение с ними
сходствовали Невежды, вместе сошедшиеся, не храня приличного
друг к другу почтения, уважения, вежливости, любви, мира и
согласия, ссорясь непрестанно, обижая и быв обижаемы, каждый в
деле собственном делал себя судьею, и посему тут же на месте
или вскоре потом отмщал словами, рукою либо орудием. В
таковые для общества несчастные времена, где всяк шел в беседу
с опасностью претерпеть озлобление и с сердцем, готовым на
мщение, толк о чести и бесчестии был своевольный, без
правил, по собственному каждого нраву, страсти и наклонности,
ежечасно прихотями всякого пременяясь. Доныне вопль наро-

ВЛАСТЬ - ДУЭЛЬ — ОБЩЕСТВО
41
дов, отягощенных игом зловредного обычая кровавого и
самовольного мщения в удовлетворение личной чести, ссылался с не-
киим восхищением на Российские нравы и обычаи, хваля толико
неустрашимую храбрость Нашего народа противу общего
неприятеля, колико кротость и великодушие его в прошении и
пренебрежении личной обиды.
Благоразумный Свет и просвещенные люди охотно с Нами
согласятся, что неприлично таковому храброму и великодушному
народу последовать предубеждениям веков варварских и
невежеством наполненных, наипаче же там, где подобные зловредные
предубеждения законами Нашими и всего Света давно уже
опорочены. Да умолкнут потому своевольные толкования в деле, в
коем глас закона Божия соединяется со гласом установлений
военных и гражданских. Собственный Наш пример да способствует
направить умы подданных Наших на стези, сходственные законам.
Мы Сами вынули из среды важнейшего закона об оскорблении
Величества находившееся в оном неразличии слова с преступлением
и вменили Себе за честь, за славу сказать Нашему народу, что:
В 482<-й> статье Наказа Комиссии Уложения: О словах.
Слова не составляют вещи, подлежащей преступлению;
часто они не значат ничего сами по себе, но по голосу, каким оные
выговаривают; часто, пересказывая те же самые слова, не дают
им того же смысла; сей смысл зависит от связи, соединяющей
оные с другими вещьми. Иногда молчание выражает больше,
нежели все разговоры. Нет ничего, что бы в себе столько двойного
смысла замыкало, как все сие.
Да убедит сей пример сердца, наклонные к обиде и к
мщению, да воздержит кичливых от ярости и подкрепит в них
добродушие и справедливость к ближнему, сходственно закону Божию
и гражданскому. Раскрывая сей, находим не токмо в нынешних,
но и в древних Наших да и всего света предписаниях наставления
и увещания гражданам 1. Жить в незазорной любви, миру и
согласии. 2. Друг другу по достоинству и чину воздавать почтение.
3. Послушным быть, кому надлежит по установленному порядку.
Подтверждая ныне паки наисильнейшим образом сии
статьи, тишину и спокойствие между гражданами сохраняющие,
запрещаем снова и повелеваем всем и каждому Всероссийскому
подданному Нашему, тако ж в Империи Нашей находящимся и
живущим, какого бы кто рода и поколения не был, наипаче же
благородному Дворянству и военным людям, следующее:

ВЛАСТЬ - ДУЭЛЬ - ОБЩЕСТВО
42
1. Подтверждается запрещение в собственном деле
сделаться судьею.
2. Подтверждается запрещение в собственном или в чужом
деле вынуть орудие или употребить оное.
3. Подтверждается запрещение словами, или письмом, или
пересылкою вызвать кого на драку или так прозванный поединок.
4. Подтверждается запрещение вызванному словами,
письмом или пересылкою выходить на драку или поединок.
5. Подтверждается запрещение словами, или письмом, или
пересылкою бранить или попрекать того, кто, повинуясь закону,
не выйдет или не вышел на драку или поединок.
6. Но понеже оскорбление или обида или дело о чести и
бесчестии доныне подлежало многому различному понятию, толку и
недоразумению, то за благо рассудили Мы всенародно объявить
в последующих статьях законное толкование об оскорблении или
обиде или деле о чести и бесчестии, по которому поступать
имеют места и люди, кому по законам вверены суд и власть в деле
личного оскорбления или обиды касательно чести и бесчестия.
7. Правила Нравоучения: 1. Не делай другому, что не хочешь,
чтоб тебе сделано было. 2. Справедливый человек не
оскорбляет, не обижает. 3. Благородная душа не поносит, не поклеплит.
4. Великодушный человек прощает и самым поведением своим
оправдается.
8. Оскорбление или обида есть: буде кто кого вредит в праве
или по совести, как-то: порочит, поклеплит, пренебрежет,
уничижит или задерет.
9. Чтобы слово, письмо или действие почтено было за обиду
или оскорбление, надлежит знать, было ли намерение обидеть,
или оскорбить, или вредить?
10. Пренебрежение к особе ближнего с намерением обижать,
или оскорбить, или вредить ему лично, или жене, или чаду, или
служителю, или ближним его, есть обида.
11. Обида есть трех родов: 1. Словами. 2. Письмом. 3.
Действием.
12. Обида словами есть: буде кто кого при нем порочит закону
противными делами или поступками, или произносит на него
брани или угрозы личные или имению его; заочная же брань ни во что
да вменится и да обратится в поношение тому, кто ее произнес.
13. обида письмом есть; буде кто кого из письме порочит
закону противными делами или поступками или напишет на него
брани или угрозы личные или имению его.

ВЛАСТЬ - ДУЭЛЬ — ОБЩЕСТВО
43
14. Обида действием есть: 1. Буде кто кому рукою, или ногою,
или орудием грозит. 2. Буде кто кого ударит рукою, или ногою,
или орудием, или за волосы драть станет.
Примечание. Буде кто кого окровавит, или причинит
багряные пятна, или волосы выдерет, то причесть к ранам.
15. Обида отягощается сопровождающими оную
обстоятельствами.
16. Обида тяжкая есть: буде кто кого обидит: 1. В
общенародном месте. 2. В храме Божием. 3. Во Дворце Императорского
Величества. 4. В Присутственном месте. 5. Буде обиженный обижен
во время отправления своей должности. 6. При лицах, власть
имеющих. 7. Во многолюдном собрании или обществе. 8. Буде отец
или мать обижен чадом, хозяин или хозяйка служащим,
начальник подначальным, власть имеющий подвластным. 9. Буде кто
кого ударит рукою или орудием в опасное место, или по лицу,
или голове.
17. Подтверждается законное дозволение производить иск в
обиде.
18. Иск в обиде есть двух родов: 1. В обиде тяжкой иск
уголовный. 2. В обиде иск гражданский.
19. Буде кто на кого учинит в обиде личной иск уголовный, тому
не запрещается от оного отстать и учинить иск гражданский.
20. Буде кто на кого учинит в обиде личной иск гражданский,
тот лишается в той же обиде личной иска уголовного.
21. Буде кто с кем в обиде помирился, то иска нет.
22. Иск в обиде да учинит обиженный сам или через
поверенного.
23. Не запрещается учинить иск в обиде: родителям за
малолетних детей, или опекуну за питомца, или хозяину за служителя.
24. Буде за обиду словом, письмом или действием
обиженный учинит обидчику таковую же обиду, то теряет право иска.
25. В обиде словом или письмом по прошествии года иска
нет; в обиде же действием по прошествии двух лет иска нет.
26. Буде кто кого обидит или оскорбит словом, или письмом,
или действием, и при том находится, или о том услышит, или
сведает кто посторонний один или два, благородный, или военно,
или гражданослужащий, или в службе бывший, то имеет стараться
дружелюбно прекратить ссору примирением; и для того, буде сам
В ТОМ не предуспеет, да предложит ссорящимся избрать каждому
по одному человеку, на кого кто из ссорящихся полагается по-
надежнее; и буде на то согласятся и изберут надежных, тогда

ВЛАСТЬ - ДУЭЛЬ - ОБЩЕСТВО
44
посреднику и надежным стараться дружелюбно прекратить
ссору примирением, на что им дается сроку три дня, в кои
посредник и надежные имеют ответствовать пред Правительством за
поведение ссорящихся; и для того посреднику и надежным дается
власть ссорящимся именем закона запретить драку. И буде
посредник или надежные имеют опасение о поведении ссорящихся, что
их не послушают, то о том имеют уведомить: в роте — Капитана, в
полку — полкового Командира, в крепости — Коменданта, на
корабле — корабельного Командира, в городе — Городничего, в
округе - Земского Исправника. Буде же посредник или надежные не
объявят и допустят до драки или поединка, и о том будет гласно,
что в примирении не успели и не объявили и допустили до драки
или поединка, то посредника и надежных почесть аки
сообщников в драке или поединке, и аки сообщники подлежат суду.
27. Посреднику и надежным в примирении ссоры
предписывается наблюдение следующих правил. 1. Доставить обеим
сторонам законную, честную, безопасную и бестяжебную жизнь.
2. Злобы, распри и ссоры прекратить. 3. Доставить каждому ему
принадлежащее. 4. Свидетели, когда от посредников или
надежных прошены будут о свидетельстве, долженствуют
свидетельствовать и сказать сходно истине: что в деле застали, или видели,
или слышали. 5. Окончить примирение в один день, буде
можно, и далее трех дней не продолжать. 6. Долг посредника и
надежных есть ни под каким видом не допускать ссорящихся до
драки или поединка; и буде усмотрят, что не успеют в
примирении, тогда для собственного своего оправдания имеют о том
объявить: в роте — Капитану, в полку — полковому Командиру, в
крепости — Коменданту, на корабле — корабельному Командиру, в
городе - Городничему, в округе - Земскому Исправнику, сим же
развести ссорящихся, как обычай есть разнимать драки, и дать
им присмотр, дондеже помирятся. Буде же ссорящиеся и за сим
учинят вызов, либо драку, то аки паки падших в ту же вину имать
их под стражу и отослать к суду, где по законам надлежит, и
исполнить над ними, что в законе за драку написано.
28. Ссорящиеся долженствуют посреднику и надежным дать
требуемые ответы и объяснения, в чем окажут законное
послушание; в противном же случае окажутся ослушниками закона.
29. Буде кто в военной или гражданской службе
находящийся или бывший подчиненный своего настоящего или бывшего
Начальника словом, письмом или пересылкою вызовет на драку
или поединок по делу, касательно взыскания по службе от На-

ВЛАСТЬ - ДУЭЛЬ - ОБЩЕСТВО
45
чальника на подчиненном, то вызывателя имать под стражу и
отослать его к суду, куда надлежит, то есть в военный суд, буде
военнослужащий; буде жене в военной службе или вышел из оной,
то в Верхний Земский Суд, где его судить аки виновного в деле,
расстрояющем и разрушающем подчиненность и дисциплину,
которая есть душа всякой службы, наипаче же военной.
30. Подтверждается запрещение подчиненному словом,
письмом или пересылкою Начальника или Командира своего вызвать
на драку.
31. Подтверждается запрещение Начальнику или
Командиру, быв вызвану словом, письмом или пересылкою, выходить на
Драку.
32. Подтверждается запрещение всем подданным и в России
живущим, наипаче же благородному Дворянству и
военнослужащим или служившим, самовластно дракою брать или требовать
удовлетворения будто за обиду или оскорбление.
33. Подтверждается запрещение всем подданным и в России
живущим, наипаче же благородному Дворянству и военным
людям, действительно служащим или служившим, находиться при
драке или поединке или способствовать к оному.
34. Подтверждается Устава воинского глава четыредесять
девятая, патент о поединках и начинании ссор, паче же 9 статья,
гласящая тако: Объявляем чрез сие, что никакое оскорбление
(каково б ни было) чести обиженного никаким образом умалить не
может, понеже обидящий наказан быть имеет. Ежели же кто
обиженному попрекать будет, хотя в его присутствии или отсутствии,
то оный таковым же образом накажется, яко бы он сам те обиды
учинил.
35. Вызыватель словом, письмом или пересылкою лишается
удовлетворения.
36. Буде кто вызовом словом, письмом или пересылкою в
собственном или чужом деле сделался судьею, того отослать к
Суду и судить его аки ослушника узаконения, и взыскать с него
судейское бесчестие, жалованье по чину того судьи, до которого
места по силе учреждений разбор и решение подобных дел
относится, и посадить его под стражу, дондеже заплатит.
37. Буде кто учинил раны, увечье или убийство, то имать его
под стражу и отослать в Уголовный Суд, где судить, как законы
повелевают о ранах, увечье и убийстве.
38. Буде кто слова или письма для вызова от одного
перенесет другому, знав, что оные суть для вызова; тогда переноситель

ВЛАСТЬ — ДУЭЛЬ - ОБЩЕСТВО
46
есть сообщник вызова, и судить, яко сообщника беззаконного
дела, разве помирит ссорящихся, или, не успев в примирении сам,
о том объявит, как выше сказано в статье 26-й.
39. Буде примиритель, посредники, или подмогатели, или
секунданты, не предуспев в примирении, допустят до драки, не
обьявя и не дав знать о том. как выше написано в 26-й статье, да
будут судимы, аки участники и виновники в драке, и да накажут-
ся по мере учиненного вреда, то есть: буде учинится убийство -
аки сообщники и участники убийства; буде раны или увечье —
аки участники или сообщники ран или увечья; буде же нет
убийства, ран или увечья — аки участники самовольного суда и
беззаконного мщения в нарушение мира, тишины, любви и согласия;
ибо примирителя и посредников первый долг есть прекратить
ссоры и распри и восстановить мир и тишину; второй долг есть о
непримирении дать знать кому по 26-й статье надлежит, дабы
непримиренных развести с меньшим вредом.
40. Буде случится, что двое на назначенное место выйдут и
орудие обнажат, и посредники о том знают или при том были и
их не унимали, и о том не объявляли заблаговременно, то
посредники, аки в драке участники и сообщники, судимы быть
имеют равно с самими драку учинившими.
41. Буде кто находиться будет хотя и не нарочно при ссоре или
на месте драки или поединка, долженствует приложить старание
о примирении, как в 26-й статье предписано; буде же в том не пре-
дуспеет, и ссорящиеся его не послушают, а предвидит, что быть
может драка или поединок, то обязан объявить, как выше
сказано, предписанным особам; и буде кто не объявит и утаит, тот
учинится сообщником ссоры, драки и поединка, и тако да судится.
42. В войсках Наших сухопутных и морских
Генерал-Фельдмаршалы, Генералы, Адмиралы, Флагманы, дивизионные,
полковые и корабельные Командиры, в Губерниях же Генерал-Губерна-
торы, Губернаторы, в городах — Городничие, в округах — Земские
Исправники, — когда сведают, что между действительно служащих
или неслужащих происходят ссоры и несогласия, имеют
ссорящимся запретить самовольное всякое мщение, призвав их к себе; и буде
окажется подозрение о непослушании, то к ссорящимся послать
для присмотра надежных людей, коим находиться при них, дон-
деже явятся самолично пред тем, кто их призвать велел.
43. Вышепоименованным лицам в военном и гражданском
начальстве дается право примирять ссорящихся и чинить удов-

ВЛАСТЬ - ДУЭЛЬ - ОБЩЕСТВО
47
летворение в личных касательно чести и бесчестия обидах на
основании 27-й статьи сего Манифеста.
44. Буде кто из ссорящихся не послушается, не явится или
укроется от присмотра, то имать его под стражу и отослать к суду,
где судить его, яко ослушника закона.
45. Буде же кто из ссорящихся уйдет, то о том уведомить суд;
суд же должен чинить повестки, чтобы ушедший явился, и буде
чрез неделю не явится, то повещает в другой раз. и буде по
второй повестке не явится, то лишить его имения и отдать ближним
наследникам, имя же его прибить к виселице, аки паки падшего
ослушника закона.
46. Буде кто с кем согласится ссору кончить дракою или
поединком, не выбрав посредников, то за пренебрежение посред-
ничья примирения в чести и бесчестии обоих выгнать из службы,
из общества Дворянства исключить и не терпеть в беседах и
собраниях, разве добровольно отдадутся суду под стражу и в суде
докажут, что не суть злодеятели или ослушники закона.
47. Буде кто учинит обиду или оскорбление словом, письмом
или действием не впервые, но вторично или третично, и
вторично или третично не мирится по уговору посредников и без их
ведома начнет самовольно драку или поединок, на оном обнажит
орудие и о том будет ведомо, того, аки паки падшего в ту же вину
и яко нарушителя мира и спокойствия, лиша Дворянства и чинов,
сослать в Сибирь на вечное житье.
48. Буде кто кого вызовет на драку или поединок, то
вызванному предписывается ответствовать, что он не выйдет, понеже
законом запрещено; и буде не тако ответствует, то судить его, аки
ослушника закона.
49. Повелевается всем и каждому в обиде и оскорблении
приносить жалобы власть на то имеющим особам и местам и во
удовлетворении повиноваться законам, под опасением быть су-
диму, аки нарушителю общего и частного покоя.
50. Буде кто на кого нападет вооруженною рукою, то
оборона не запрещена, как в законах написано, но о сей обороне
объявить немедленно военноначальнику или градоначальнику.
51. Увещеваем и повелеваем подданным Нашим и всем в
Российской Империи находящимся и живущим людям всякого чина
и состояния: 1. Жить мирно. 2. Почтение отдавать каждому
принадлежащее и повиноваться начальству и власти, над ним
постановленной. 3. Каждому стараться предупредить недоразумения,

ВЛАСТЬ - ДУЭЛЬ - ОБЩЕСТВО
48
ссоры, споры и прения, кои могут довести до огорчения. 4. Буде
кто кому окажет неудовольствие или принесет жалобу за его
слова или поступки, то сие чинить без вспыльчивости и огорчения
при посредниках; ответчик же жалобщику имеет дать при тех же
посредниках все нужные объяснения без вспыльчивости и
огорчения, чтоб с обеих сторон оказано было законное послушание и
почтение к власти законодательной.
52. Подтверждая наисильнейшим образом всем в службе
Нашей военной и гражданской находящимся повиноваться
начальству и власти мест и особ, над ними постановленных,
повелеваем всякое против сего преступление по всей строгости
законов неупустительно взыскивать; со стороны же власть и
начальство имеющих наблюдать за сохранением порядка и
должного послушания под опасением, что всякое послабление в том,
яко влекущее по себе расстройство в подчиненности по службе,
вменится Начальникам в сущее упущение и неисполнение
должности» [Полное собрание законов Российской Империи.
[Собр. 1-е] Т. 22. С. 839-846].
Ни Павел I, ни Александр I не удостоили дуэль
высочайшим манифестом.
С таким юридическим багажом Россия прожила эпоху
расцвета русской дуэли: с одной стороны—утопическая
мечта о благородном и при этом законопослушном дворянстве
(и нарушителей спокойствия необходимо не столько даже
наказывать, сколько просто выдирать как сорную траву), с
другой — множество ссор и, естественно, дуэлей между не
усовершенствовавшимися еще дворянами, практически
неприменимое законодательство, уравновешенное
высочайшей конфирмацией, которая и была, по сути дела,
настоящим приговором и опиралась не только (а подчас и не
столько) на реальные обстоятельства дела, но и на
личности участников дуэли, их служебное положение,
родственные связи и т. п.
Обычным наказанием за дуэль в конце XVIII — первой
трети XIX века было заключение в крепость на срок до года,
разжалование в солдаты с правом или, реже, без права
выслуги, перевод в действующие части (обычно на Кавказ),
перевод из гвардии в армию тем же чином (а не с повыше-

ВЛАСТЬ — ДУЭЛЬ — ОБЩЕСТВО
49
нием на два чина, как полагалось), иногда — в захолустный
гарнизон, выключка со службы с отправкой в свою
деревню, обход производством в очередной чин согласно
обычному порядку и т. п. Неслужащим дворянам чаще всего в
качестве наказания назначалось церковное покаяние, иногда
сопровождавшееся ссылкой в деревню или запретом
въезда в столицы. Можно было вообще оставить участие в
дуэли без последствий или ограничить наказание
нахождением под следствием.
Дальнейшее (со второй половины XIX века) изменение
дуэльного законодательства было обусловлено развитием
всей юридической системы. Дуэльная практика также
оказала влияние на законы, но не столько увеличением
количества поединков, сколько «ухудшением их качества».
Строгость дворянских правил начала утрачиваться.
Практическое законодательство потребовалось тогда, когда законы
чести потеряли обязательность. От дуэли стало возможным
отказаться. Фальсифицированные поединки были теперь
не единичными и перестали ужасать. После пощечины
стало возможным продолжать службу как ни в чем не бывало
или донести в полицию. И вот тогда законодательство
кинулось вдогонку, начало регламентировать различные виды
оскорблений и наказаний за них, закапываться в
подробности — и при этом все же осталось чуждо духу дуэли.
Бюрократия и point d'honneur все-таки были несовместимыми.
Не будем подробно останавливаться на дальнейшем
развитии российского дуэльного законодательства.
Соответствующие разделы и параграфы законов стали
подробными, скрупулезно-дотошными и очень обширными. Анализ
их требует специальных юридических знаний — и он уже
тщательно и квалифицированно проведен В. Ф.
Мироновым (в подготовленной им к печати рукописи исследования
«История русской дуэли»).
В конце XIX века поединки весьма редки, падение
нравов в дворянской среде, в том числе и в армии, стало
очевидным — и тогда именно в дуэли начали искать способ
возрождения офицерской чести. Согласно «Правилам о
разбирательстве ссор, случающихся в офицерской среде»,
утвержденным Александром III 13мая 1894 года, суд
общества офицеров получил право назначать поединок. Решение

ВЛАСТЬ — ДУЭЛЬ - ОБЩЕСТВО
50
этого суда считалось обязательным для обоих офицеров, и
избежать боя можно было только подав в отставку. Дуэль
оставалась уголовным преступлением, но тем, кто вышел
на «поле чести» по решению суда общества офицеров, как
бы заранее гарантировалось высочайшее помилование.
Реанимация дуэли, вызвавшая бурную дискуссию в
обществе, породила создание русских дуэльных кодексов,
исследований, но не принесла возрождения воинского духа.
ПРИЛОЖЕНИЕ
ПРАВИЛА
о разбирательстве ссор,
случающихся в офицерской среде
«О дополнении статьи 150 Дисциплинарного Устава 1888 года
приложением Правил о разбирательстве ссор, случающихся
в офицерской среде, и статьи 553 Военно-Судного Устава
особым примечанием
Государь Император, по всеподданнейшему докладу
Соединенного Собрания Главных Военного и Военно-Морского Судов,
в 13-й день Мая 1894 года. Высочайше повелеть соизволил:
I. Установить для военного ведомства, в виде приложения к
статье 150 Дисциплинарного Устава 1888 года, следующие
«Правила о разбирательстве ссор, случающихся в офицерской среде»:
1) Командир полка о всяком оскорблении, роняющем
достоинство офицерского звания, нанесенном офицером своему
товарищу, а равно нанесенном офицеру посторонним лицом или
офицером другой части, передает на рассмотрение Суда
общества офицеров.
2) Суд общества офицеров, по рассмотрении дела, с
соблюдением правил статьи 149 Дисциплинарного Устава, принимает меры
к примирению в том случае, если признает примирение согласным
с достоинством офицера и с традициями части; в противном же
случае постановляет, что поединок является единственно
приличным средством удовлетворения оскорбленной чести офицера.
3) Когда поссорившиеся, согласно определению Суда, решат
окончить ссору поединком. Суд общества офицеров употребляет

ВЛАСТЬ - ДУЭЛЬ - ОБЩЕСТВО
51
свое влияние на секундантов в том смысле, чтобы условия дуэли
наиболее соответствовали обстоятельствам данного случая.
4) Если, в течение двух недель по объявлению решения Суда
общества офицеров, поединок не состоится и отказавшийся от
поединка офицер не подаст просьбы об увольнении от службы,
то Командир полка входит по команде с представлением об его
увольнении без принятия.
5) Обязанности Суда общества офицеров, указанные в
предшествующих §§, возлагаются непосредственно на Начальников
частей в таких случаях, когда названного Суда в части не
имеется, или когда самый случай, не касаясь обер-офицеров,
превышает пределы его ведомства.
6) Особый порядок направления дел о поединках в
офицерской среде и разрешения их в подлежащих случаях помимо
суда определяется в особых постановлениях Военно-Судебного
Устава <...>
II. Дополнить статью 553 Военно-Судебного Устава
следующим примечанием:
„Следственное производство о поединках между
офицерами, по роду своему подлежащее судебному рассмотрению,
препровождается с заключением прокурорского надзора
подлежащему начальнику, от которого, вместе с бывшими по данному
случаю постановлениями Судов общества офицеров,
представляется по команде Военному Министру, для
всеподданнейшего доклада Государю Императору тех из сих дел, которым не
признается возможным дать движение в установленном
судебном порядке"» [Полное собрание законов Российской Империи.
[Собр. 3-е] СПб.. 1898. Т. 14. С. 259-260].
Всегда отрицательно к дуэли относилась церковь.
Христианство как религия ставит себя выше общества, свои
ценности — выше мирских. Следовательно, и сословная, в
данном случае дворянская, честь ни в коем случае не
должна для человека заслонять христианские добродетели. Жизнь
человеческая принадлежит Богу, и никто не вправе
распоряжаться жизнью — ни чужой, ни своей. То, что дворяне
называют честью — это мирское, низменное начало, и не
могут быть истинными христианами люди, которые
«возлюбили больше славу человеческую, нежели славу Божию»

ВЛАСТЬ - ДУЭЛЬ - ОБЩЕСТВО
52
[Иоан. XII, 43]. Вот какими словами напутствовал
выпускников Александровского военного училища в 1874 году
протоиерей А. В. Иванцов-Платонов: «Нет никакого сомнения
в том, что идея чести в ее истинном'смысле прежде всего
должна быть соединена с идеею внутреннего
нравственного достоинства. То честно, что истинно и нравственно, что
согласно с требованиями разума, с внушениями совести, с
предписаниями закона христианского. То честно, чего
требует от нас наше человеческое достоинство, благо ближних
наших, воля Верховного Существа — Бога. Все
противоположное этому — бесчестно» [75, с. 188]. А священник
Н. Стеллецкий прямо характеризует «честь дуэлянтов» (point
d'honneur) как «честь языческую» — в противоположность
чести христианской [158, с. 21].
Тем более чужда христианскому сознанию идея мести.
С одной стороны, человеку лучше претерпеть страдание
самому, нежели причинить его кому-либо: «Я говорю вам:
не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою,
обрати к нему и другую» [Матф. V, 39].
С другой стороны, судить человеческие поступки
предоставлено только Богу: «Не мстите за себя, возлюбленные,
но дайте место гневу Божию. Ибо написано: „Мне
отмщение, Я воздам, говорит Господь"» [Рим. XII, 19].
Это основа основ, но за многие века развития
христианства на одном и том же фундаменте выстраивались
различные культовые модели, так или иначе
взаимодействующие с социальной, культурной и прочими структурами.
Средневековое католичество легче могло принять идею
суда Божия, и судебного поединка в частности.
Православие же всегда отрицательно относилось к полю [ 146, с. 74]
и сохранило это отношение к тем, кто в XVIII и XIX веках
хотел в дуэли увидеть реализацию Божественной
справедливости и возмездия. Это понятно, ведь суд Божий
допускает право человека навязать Богу если не само решение, то
необходимость вынести его здесь и сейчас и в столь
«нехристианской» форме. Вот что писал об этом в конце XIX
века А. А. Бронзов: «Думать же, что Сам Бог вступится за
обиженную сторону, когда и обидчик, и пострадавший выйдут
на дуэль, — ожидать, что погибнет именно обидевший, во
всех отношениях нелепо. Верить, что Бог с благорасполо-

ВЛАСТЬ — ДУЭЛЬ — ОБЩЕСТВО
53
жением относится к смертоубийству — конечному
результату многих дуэлей, и что Он помогает одному человеку
(хотя и пострадавшему от ближнего) наказывать другого
(хотя бы и обидчика), — недостойно христианина,
который в этом случае оказывается не имеющим правильных
представлений ни о Боге, ни о сущности Его отношений к
человеку» [ 16, с. 251 ]. Существует лишь один истинный суд
Божий — Страшный Суд, который наступит в конце
времен, когда мертвые воскреснут во плоти и каждому
воздастся по делам его.
В повседневной церковной практике к дуэлянтам
предписывалось относиться как к душегубам и самоубийцам.
Убитый на дуэли должен быть похоронен, как самоубийца,
за кладбищенской оградой. Тяжело раненного на дуэли
нельзя соборовать. Дуэлянтов нельзя допускать к исповеди
и причастию, а нужно подвергнуть церковному покаянию.
Церковь в соответствии с тем местом, которое отвел ей
Петр I в своей модели новой России, полностью
дублировала отношение государства к дуэли. В Европе XVIII—
XIX веков дело во многом обстояло иначе. Там церковь (как
католическая, так и все ветви протестантства)
представляла собой самостоятельную политическую и экономическую
силу. Духовная карьера была не менее престижна и
почетна, чем военная и дипломатическая, и привлекала
отпрысков знатнейших и богатейших семейств, честолюбивых
сыновей обедневших, но благородных дворян, т. е. людей
со впитанным с детства дворянским самосознанием, с
инстинктивным чувством чести. Известны случаи, когда такие
аристократы в сутанах с оружием в руках выходили на
поединок.
В России же, наоборот, стезя священника, не давая
никакой реальной власти, передавалась по наследству или же
привлекала обедневших дворян и чуть-чуть разбогатевших
крестьян и мещан. Достаточно вспомнить «Очерки бурсы»
Н. Г. Помяловского, чтобы понять, какой бессмысленной и
пустой должна была казаться дуэль простому русскому
священнику.
И все-таки между «официальным» православием и
бытовой религиозностью существовала значительная
дистанция. Большинство дравшихся на дуэлях было искренне

ВЛАСТЬ - ДУЭЛЬ — ОБЩЕСТВО
54
верующими. Массовое религиозное сознание вполне
уживалось с сознанием социальным, регулируя каждое свою
сферу и даже говоря на разных, часто взаимно
непереводимых языках: «point d'honneur» и «не убий».
Многие священники, произносившие с амвона гневные
инвективы против дуэли, оказавшись у постели
умирающего от раны, не бросались первым делом выяснять,
получена ли эта рана в бою или на поединке, а вспоминали об
основополагающих христианских требованиях всепрощения
и милосердия. И чаще всего священник не способен был
отказать умирающему в последнем причастии, отказать
грешнику в праве на покаяние.
В дворянской среде отношение к дуэли было различным.
Большинство дворян принимало дуэль, точнее,
воспринимало ее как данность, не зависящую от их личной воли, от
государственных установлений и т. п. Существование
дуэли дано изначально, как существование различных
сословий, как существование крепостного права. Дуэль — не
привилегия (которой можно лишиться), а неотъемлемый
атрибут дворянства. Она была условием для постоянного
поддержания чувства чести в дворянстве, позволяла
дворянину ощутитъсвою честь, проявить себя как личность,
продемонстрировать свое благородство, смелость, свои умения
и т. д. Существование института дуэли поддерживало среди
дворян чувство ответственности за собственные поступки.
Каждый должен иметь в виду, что любое его неосторожное
слово, умышленно или неумышленно нанесенная кому-либо
обида может окончиться поединком. За каждое слово он
должен отвечать своей честью. Наконец, дворянин всегда
допускал, что завтра он может случайно толкнуть локтем
на улице незнакомого человека, а послезавтра поутру на
поединке получить пулю в лоб. Существование дуэли было
своеобразным «memento mori», напоминанием о
конечности карьеры, семейного счастья, жизни; вместе с парой
дуэльных пистолетов дворянин готовил письма к близким и
завещание.
Институт дуэли, не подчинявшийся никаким законам,
кроме законов чести, вносил определенный элемент
непредсказуемости в развитие личных судеб, а иногда — и об-

ВЛАСТЬ — ДУЭЛЬ - ОБЩЕСТВО
55
щественных. В повседневной жизни происходило
своеобразное «броуновское движение» молодых дворян,
определялись Путь, Судьба. Но Случай в виде вовремя загнутого
пароли, таинственной незнакомки или шальной дуэльной
пули вносил свои коррективы, уравнивая всех в правах,
придавая некоторую неопределенность громоздкой системе
неотвратимых причинно-следственных связей, давая
каждому право и надежду. «Такие понятия, как „счастье",
„удача", — и действие, дарующее их, — „милость" мыслились не
как реализация непреложных законов, а как эксцесс —
непредсказуемое нарушение правил. Игра различных,
взаимно не связанных упорядоченностей превращала
неожиданность в постоянно действующий механизм. Ее ждали, ей
радовались или огорчались, но ей не удивлялись, поскольку
она входила в круг возможного, как человек, участвующий
в лотерее, радуется, но не изумляется выигрышу» [109,
с. 126-127].
А. С. Пушкин писал о генерал-поручике князе Петре
Михайловиче 1Ълицыне: «Князь Голицын, нанесший
первый удар Пугачеву, был молодой человек и красавец.
Императрица заметила его в Москве на бале (в 1775) и сказала:
„Как он хорош! настоящая куколка". Это слово его
погубило. Шепелев (впоследствии женатый на одной из
племянниц Потемкина) вызвал Голицына на поединок и заколол
его, сказывают, изменнически. Молва обвиняла
Потемкина...» [138, т. 8, с. 361]. Дуэль отняла у России Голицына, по
свидетельству современников, действительно
талантливого военного, обещавшего вырасти в настоящего
полководца, отняла князя М. П. Долгорукого (если верить легенде),
отняла Пушкина и Лермонтова, многих и многих других,
не успевших не только прославить свое имя, но даже подать
надежды. Но, порождая частные трагедии, дуэль — как
«случай — бог-изобретатель» — расшатывала жесткую
регламентированность общественной жизни, не позволяя ей
закостенеть в имущественных, административных и других
жестких схемах.
Дуэль как таковая для большинства стояла вне
обсуждения, но в то же время могли подвергаться сомнению
возможности применения законов чести в той или иной
конкретной ситуации, соблюдение их в том или ином поединке

ВЛАСТЬ - ДУЭЛЬ - ОБЩЕСТВО
56
и даже сложившееся в обществе или у части общества
«неверное» отношение к дуэли. Чаще всего критиковались
излишняя (бретерская) жестокость, ничтожность повода или
профанация дуэли («пробочная дуэль»). В любом случае это
была не критика, а, наоборот, стремление к чистоте
дуэльного ритуала.
«Кровожадность» дуэлей, как правило, осуждалась теми,
кто сам в них не участвовал — стариками и женщинами.
Отношение незамужней дамы к дуэли было
противоречиво. С одной стороны, если двое мужчин из-за нее дерутся на
поединке, значит, она своим легкомысленным кокетством
поставила их в неловкое положение, задевающее их
дворянскую честь. С другой стороны — «заманчиво быть причиною
дуэли, приятно заставить умереть или убить — это к лицу
женщине, это по душе ей» [ 130, с. 50].
Наконец, третий вариант: даму, стремящуюся к
самостоятельности, к независимости своих решений, подобная
«оленья» борьба за нее могла только оскорбить. Так, Зоя,
героиня «Нелюдимки» Е. П. Ростопчиной, говорит двум
соперникам, которых она застала на месте поединка:
Вы в ссоре!.. Но за что?.. Меж вас, едва
Знакомых, что за споры?., за кого?..
А если за меня, — кто дал вам право.
Тому или другому, выставлять
Законною иль тайною причиной
Своей вражды, своих кровавых ссор
Какую-то безумную любовь
Ко мне, равно вам чуждой? Кто позволил
Обоим вам надменно ревновать,
Соперничать, оспаривать меня?..
Исканья ваши чем я ободрила?..
Чем можете хвалиться? Что вы мне?..
Я не сестра вам, не жена, не дочь,
Я не люблю вас... слышите! Равно
Вы оба чужды мне, немилы оба!
Ревнуют лишь свое добро: но вы?..
Присваивать меня как смели вы? [ 145, с. 255].
«Недуэлирующая» часть общества осуждала дуэли,
когда на них гибли близкие, но с самим институтом смирялась
как с данностью", дело мужчин — воевать и драться на дуэ-

ВЛАСТЬ - ДУЭЛЬ - ОБЩЕСТВО
57
лях, дело женщин и стариков — оплакивать мертвых и
ухаживать за ранеными.
Аналогичной позиции, но в более сдержанной форме,
придерживались и так называемые «солидные люди». С их
точки зрения, дуэль важна и нужна, но это крайнее
средство. Нельзя прибегать к нему, не использовав других,
«мирных»; тем более нельзя играть дуэлью. Жизнь человека
слишком дорога, чтобы рисковать ею без достаточных
оснований.
В XVIII — первой половине XIX века такое отношение к
дуэли во многом смыкалось с мнением мелкого
провинциального дворянства. Оппозиция «провинция — столица» в
то время была очень значима. При Екатерине II,
Александре I и даже Николае I территориальная обособленность
провинции ощущалась намного острее, чем впоследствии.
Пэродишки, от которых «хоть три года скачи, ни до какого
государства не доедешь», — это отнюдь не гипербола. И если
в губернских городах был даже свой «свет», то в уездных
центрах, а уж тем более в различных «местечках» общество
не обладало столь же четким дворянским самосознанием,
как в столицах.
Отрицание дуэли в провинции в XVIII веке было
просто непониманием «столичной блажи». Вспомним, как
рассуждала о поединках Василиса Егоровна в «Капитанской
дочке»: «Швабрин Алексей Иваныч вот уж пятый год как к
нам переведен за смертоубийство. Бог знает, какой грех его
попутал; он, изволишь видеть, поехал за город с одним
поручиком, да взяли с собою шпаги, да и ну друг в друга
пырять; а Алексей Иваныч и заколол поручика, да еще при двух
свидетелях! Что прикажешь делать? На грех мастера нет».
В XIX веке дуэль стала для провинциалов более
понятна, но вряд ли более приемлема, она казалась чуждой
замкнутому миру патриархального городка. Это неприятие
могло принимать различные формы: и ностальгического
воспоминания о военной или столичной молодости, и
противопоставления своей провинциальной несветскости
сточному свету.
Вообще, на первый взгляд, дуэль очень легко считать
принадлежностью не всего дворянства, а именно света.
Критикой бессмысленных, глупых, жестоких светских дуэ-
й наполнены произведения литературы (и просветите-

ВЛАСТЬ — ДУЭЛЬ — ОБЩЕСТВО
58
лей, и романтиков). Но это не совсем верно. Свет был
своеобразной концентрацией дворянской идеологии,
дворянского быта, дворянской культуры в целом. Именно свет
напряженно продуцировал различные варианты поведения,
бытовые стереотипы, модели и моды, «обкатывал» их и
отбрасывал все лишнее. Свет пестрел разнообразием одежд
и причесок, званий и занятий, привычек и странностей,
идей и убеждений. Случалось, что он оказывался
перенасыщен всевозможными, самыми неожиданными отклонениями
от нормы — и тогда они начинали восприниматься именно
как принадлежность света. Но когда та или иная крайность,
войдя в моду, распространялась вширь на все дворянство,
она постепенно теряла налет светскости.
Дуэль появилась в России одновременно с
зарождением светского общества, но потом она стала достоянием и
тех дворян, которые, «удалившись от общества», вели
«несветский» образ жизни, но потенциально были готовы взять
в руки оружие для защиты своей чести.
Именно свет породил всевозможные отклонения от
дуэльной нормы: и бретерские выходки, и «пробочные
дуэли». Но именно свет и устанавливал норму и очищал ее от
отклонений.
С самого появления дуэли в России существовала и
идеологическая оппозиция ей со стороны части дворянства.
Абсолютистские идеи Петра I получили опору в первую
очередь в выдвинутом им молодом «служилом» дворянстве.
Выдвижением оно было обязано своим государственным
заслугам и именно в служении государству видело
важнейшую цель и честь. Дворянин должен в любом деле
(военном, государственном и даже в частной жизни) думать о
пользе Отечества. В молодости он должен готовиться к
своему поприщу, изучать науки и т. д., а не прожигать жизнь в
попойках, ссорах и тем паче поединках; шпага дается
дворянину «на защиту Отечества, а не для дуэлей с такими же
сорванцами, каков ты сам» (из письма Гринева-старшего
сыну). У дворянина не должно быть личных причин для того,
чтобы рисковать жизнью. Жизнь его принадлежит Богу и
Государю. На дуэли же человек ставит себя выше Бога и
Государя — а это уже преступная гордыня.
Продолжим логику подобных рассуждений: если все
действительно ценное для дворянина заключается в сфере го-

ВЛАСТЬ-ДУЭЛЬ-ОБЩЕСТВО
59
сударственной, то для дуэлей и не может быть причин.
Значит, те, кто дерутся на поединках, — это сумасброды,
готовые пролить свою кровь (тем паче чужую) из-за ерунды. Тут,
наверное, просто бессмысленное стремление подражать
каждой французской (вариант: немецкой и т. п.) глупости,
да и то показное, тут не прольется настоящая кровь (ну кто
же будет из-за этого рисковать своей жизнью?!), тут только
клюквенный сок.
Отсюда неизбежное присутствие дуэли в качестве
объекта осмеяния в сатире екатерининской эпохи и в
наследовавшей ей литературе. Вот, например, в «Почте духов»
И. А. Крылова: «Ежели праздность у военнослужащих
бывает источником их распутств, то она же бывает у них и
побуждением к ссорам, которые гораздо чаще между ними
случаются во время стояния их на квартирах, нежели тогда,
когда бывают они против неприятеля в поле. В то время,
когда занимаются они службою, некогда им думать о
непристойных друг над другом шутках, о игре, о пьянстве и о
перебивании любовниц: от сего-то обыкновенно бывают
поединки, происходящие по большей части от
какого-нибудь вздорного начала. Итак, праздность только одна
бывает причиною сих гнусных сражений, которые противны
общественному благоденствию и запрещаются Богом и
Государем».
А вот еще очень характерный пассаж из
«Сатирического вестника» Н. И. Страхова: «Мода повелевала ссориться,
быть дерзким, всякого для испытания толкать, ругать,
драться при первом слове и таковыми гнусными и обидными
поступками принуждать других решить ссору шпагами,
проливать кровь и нередко кончить самую жизнь».
Своеобразным шедевром подобной критики дуэли
стала басня А. Е. Измайлова «Поединок». Осел и Лошак
поссорились и решили драться на дуэли: пришли с
секундантами, Бараном и Козлом, в чистое поле и ну друг друга лягать.
Тут появился Хозяин с плетью, отстегал задир, а потом
решил выяснить, в чем же дело:
— Проклятие! — из сил он выбившись, вскричал:
— Да что вам вздумалось лягаться?
Сквозь слёз Осел на это говорит:
«Когда point d'honneur велит,

ВЛАСТЬ - ДУЭЛЬ — ОБЩЕСТВО
60
Не рад, а должен драться.
Сам посуди, он стал толкаться...»
— А он так стал ругаться...
— А если станете вы у меня лягаться, —
Хозяин подхватил, —
Хоть и не рад, за плеть я должен буду взяться.
Смотрите же! — Тут он им плетью погрозил
При взгляде на него герои онемели;
Жест более подействовал, чем речь,
И после не было уже у них дуэли.
Что если бы велели
Мальчишек розгами за поединки сечь!.. [ 77, с. 34—36].
Идея здесь настолько очевидна (и Осел, и Лошак, и
Хозяин с плетью, и «мальчишки»), что не требует никаких
комментариев.
Критика дуэли регулярно появлялась в печати. Вот,
например, что пишет Е. П. Ростопчина в повести «Поединок»:
«Поединок — это испытание, где сильный непременно
попирает слабого, где виновный оправдывается кровью
побежденного, где хладнокровие бездушия одолевает
неопытную пылкость, ослепленную страстью и заранее
обезоруженную собственным волнением, поединок — это убийство
дневное, руководствуемое правилами!.. И на каких
правилах, боже мой! основан он, свирепый поединок!.. Какая
странная, какая чудовищная изысканность определила
законы делу беззаконному, рассчитала возможности
смертоубийства, назначила случаи, позволяющие человеку
безупречно метить в свою жертву, обезоруженную, если ему
выпадет выигрыш в этой безнравственной лотерее!..» [144,
с. 250-251].
А вот еще более эмоциональная филиппика. Впрочем,
принимая во внимание личность автора — А. С.
Грибоедова, — мы можем оценить весьма теоретический характер
этих рассуждений:
Доколе нам предрассужденью
Себя на жертву предавать,
И лживому людей сужденью
Доколе нами управлять?
Не мы ли жизнь, сей дар священный,

ВЛАСТЬ — ДУЭЛЬ — ОБЩЕСТВО
61
На подвиг гнусный и презренный
Спешим безумно посвятить
И, умствуя о чести ложно,
За слово к нам неосторожно
Готовы смертью отомстить? [52, с. 279].
Вторая половина XVIII — первая половина XIX века
были временем безусловного преобладания дворянства
во всех сферах — политической, экономической,
культурной и т. д. Дворянскому сознанию, дворянской морали,
чести и дуэли как основному ее ритуалу практически
ничего не противостояло. «Закон» считал дуэль преступлением,
но исполнителями законов были дворяне, которые
считали дуэль естественным и неизбежным средством
разрешения дел чести.
Серьезное противостояние дуэли в общественном
мнении усилилось в 1840-е годы, и особенно сильно
распространилось к 1860-м. Это было связано с появлением на
общественной сцене разночинцев. Идеи дворянского
аристократизма оказались сильно потеснены. Само
понятие чести перестало намертво связываться с дворянством.
Развитие разнообразных форм публичной жизни сделало
возможным разрешение дел чести различными способами,
не связанными с дуэлью. Дуэль постепенно становилась
устаревшей барской причудой.
Неприятие дуэли шло от идей, от «головы» — в быт, в
практику. «Идейный» нигилист (но по происхождению
дворянин) Базаров не принимает идею дуэли, но в реальных
ситуациях в его действиях проглядывает дворянская память:
«С теоретической точки зрения дуэль — нелепость, ну а с
практической точки зрения — это дело другое». Впрочем,
тут во многом сказалась родословная не Базарова, а
Тургенева, которому трудно было представить дворянина,
способного снести оскорбление и не вызвать оскорбителя. Но
\тке читатели «Отцов и детей» из молодых нигилистов не
просто могли отказаться от дуэли, но и гордились этим.
Е. Н. Водовозова вспоминала, как в кружке петербургской
молодежи 1860-х годов обсуждали «Отцов и детей».
Участники этого кружка считали Базарова «своим» — но как его
изобразил Тургенев! «„А дуэль? Кто из нас оскандалит себя
ею?" — „Дуэль — старый пережиток, и никто еще дуэлью не

ВЛАСТЬ - ДУЭЛЬ - ОБЩЕСТВО
62
доказывал своей правоты!"» [28, с. 110]. В данном случае
показательно даже предположение о том, что на дуэли
доказывают правоту, — оно свидетельствует о непонимании
ритуала.
Дворянская честь продолжала размываться, шло
разрушение сложившейся системы сословных ритуалов и
условностей. Одними это осознавалось как отмирание старого,
другими — как смерть культуры как таковой. Дуэльный
ритуал на некоторое время оказался на пересечении этих двух
точек зрения, именно поэтому в антинигилистическом
романе так часто возникали дуэльные ситуации: «отрицателя»
нужно было проверить, сможет ли он благородно повести
себя на поле чести; или же «отрицателя» нужно было
разоблачить как подлеца, недостойного дуэли.
К концу века разрушение дворянского самосознания
становится повсеместным. Дуэль превращается в
необязательный, даже экзотический элемент. Даже дворянство
смотрит на нее как бы со стороны. Дискуссия,
развернувшаяся после опубликования в 1894 году «Правил о
разбирательстве ссор...», наглядно показывает, что дуэль ушла в
прошлое. Ритуал мертв, если возникает необходимость в его
логическом обосновании. И обосновывать его логически
бессмысленно. Ритуал живет не целесообразностью, а
традицией. В полемике по повод)' «Правил...» не было сказано
ничего нового, кроме того, что честь перестала цениться
выше жизни и даже офицеры чаще обмениваются
оплеухами, нежели пулями на барьере.
Дуэль сместилась из сферы сословной в чисто
культурную, и последними носителями живого дуэльного сознания
были писатели и поэты, причем не всегда дворяне по
происхождению. В начале XX века самыми
последовательными и даже восторженными носителями рыцарского
дуэльного сознания в России были литераторы-символисты и
постсимволисты. При этом пресловутый point d'hoimeur
для них почти полностью утратил сословную
наполненность. Чувство чести, каким оно было у Пушкина и
Лермонтова, на фоне средневековой рыцарской романтики
(ср. активизацию рыцарских мотивов у Блока, Брюсова,
Гумилева и др.) стало знаком культуры — в
противопоставление невежеству, хамству, низости; честь превратилась в

ВЛАСТЬ — ДУЭЛЬ - ОБЩЕСТВО
63
\ниверсальную, внесословную и вневременную категорию.
Отсюда многочисленные состоявшиеся и несостоявшиеся
дуэли в литературной среде.
Одной из самых известных дуэльных историй начала
XX века была ссора В. Я. Брюсова с А. Белым. Об этой
истории написано довольно много [см., например: 6; 17], и мы
лишь кратко наметим канву развития событий. Обострение
взаимоотношений произошло в 1904 году. Поводом для него
были сложные отношения Белого с Ниной Петровской, их
разрыв и наметившееся ее сближение с Брюсовым.
Поведение Брюсова, исполненное магическими,
демоническими знаками и жестами, во многом непонятное Белому,
агрессивная жестокость Брюсова, сменявшаяся столь же
непонятным самоуверенным спокойствием, очень сильно
влияли на Белого, накладываясь на его личные
переживания. Белый ощущал над собой некую мистическую власть
Брюсова, постоянное психологическое давление. Выпады
Брюсова становились все более резкими. Посланный
сложенным в виде стрелы листок со стихотворением «Бальде-
ру Локи» — это практически объявление войны: «На тебя,
о златокудрый, / Лук волшебный наведен». Белый ответил
стихотворением «Старинному врагу»:
Моя броня горит пожаром.
Копье мне — молнья, солнце — щит.
Не приближайся: в гневе яром
Тебя гроза испепелит.
Эта «умственная дуэль» (выражение А. Белого) чуть не
привела к дуэли настоящей: Брюсов в разговоре с Белым
оскорбительно отозвался о Мережковском, Белый ответил
ему письмом с осуждением его «злословия» и получил
формальный вызов. Друзья-враги сумели объясниться и миром
окончить ссору. А когда Белый прочитал роман Брюсова
Огненный ангел», в котором отчасти была
воспроизведена коллизия их «треугольника», для него стали
понятными и многие мотивы поведения его соперника. Роман
описывал действительность, которую сам же и породил.
Любопытная деталь: перелом в отношении Брюсова к сопернику
произошел после того, как он во сне увидел себя и Белого

ВЛАСТЬ — ДУЭЛЬ — ОБЩЕСТВО
64
героями «Огненного ангела» на рыцарском поединке, и на
этом поединке он был поражен в грудь.
Довольно известны были также дуэльные истории Н. С.
Гумилева и М. А. Волошина (мы вернемся к ней ниже), М. А. Куз-
мина и С. К. Шварсалона и многие другие.
Русское дворянство дробилось на группы в
зависимости от возраста, места жительства, национальности,
происхождения, материального положения, рода занятий и т. д.
Каждая группа определяла свое отношение к дуэли и
отдельным ее видам и формам. Соответственно, и некоторые
формы дуэли или элементы ритуала приобретали значение
преимущественной принадлежности к тому или иному кругу
или слою общества.
Дуэль считалась приличествующей в первую очередь
молодежи. В XVIII и первой половине XIX века поведение
человека диктовалось его возрастом в значительно большей
степени, чем теперь. Жизнь каждого человека разделялась
на несколько возрастных периодов, и каждому из них были
присущи какие-то характерные типы поведения. В начале
1831 года Пушкин писал: «Я женат. Женат— или почти. <...>
Молодость моя прошла шумно и бесплодно. До сих пор я
жил иначе, как обыкновенно люди живут. Счастья мне не
было. II n'est de bonheur que dans les voies communes*. Мне
за 30 лет. В тридцать лет люди обыкновенно женятся — я
поступаю как люди и, вероятно, не буду в том
раскаиваться» [138, т. 10, с. 338]. Соответствие поведения возрасту
было той «проторенной дорогой», на которой — Пушкин
цитирует Шатобриана— «можно найти счастье», и ключом
к пониманию внутренней сути тех или иных поступков.
Связь между возрастом и поведением была достаточно
тесной, и образовывалась обратная зависимость: своим
поведением человек мог продлить тот или иной возрастной
период («остаться юным до самой старости»), «остановить»
время или «обогнать» его.
Дуэль была атрибутом молодости. Это могло оценочно
осознаваться и со знаком «плюс» (в духе «gaudeamus igitur»**
* Счастье можно найти лишь на проторенных дорогах (фр.).
'* «Давайте веселиться» (лат) — первая строка студенческого гимна

«И вот герольды прочли уставы турнира, и рыцари выскакали вон, оставя
место для бою. Снова звучит труба, и уже копья ломаются на груди
противников, и выбитые рыцари ползают в пыли от тяжести лат более, чем от силы
ударов. Часто своевольные кони разносят их, и копья поражают воздух; часто,
стукнувшись лбами, они путаются в сбруе другого и, как петухи, ловят промах
врага. <...>
И вот герольды разделили им пополам свет и ветер, сравняли копья, и
труба приложена к устам для вести битвы. Привстав, склонясь вперед, все чуть
дышат, чуть поводят глазами. Сердца дам бьются от страха, сердца мужчин от
любопытства; взоры всех изощрены вниманием. <...> Вихрем понеслись
противники друг на друга - раз, два, и копьев как не было» [8. т. 1, с 122-125]
Так описывал рыцарский турнир Александр Бестужев, автор
популярнейших (особенно у провинциальных дам) повестей, кавказский страдалец по
декабрьскому делу, светский кавалер, фрунтовый офицер, а затем фронтовой
рядовой; человек, всегда ставивший знак равенства между рыцарством и
благородством, дуэлью и поединком.
Литография из книги Руа «История рыцарства»
(СПб., 1858)

\
ь
I
;»
к
i
Россию часто называют страной с непредсказуемым
прошлым. Это относится не только к советской, но и к
императорской России Петр (впоследствии Великий)
притащил из Европы что мог и пораскидал. Елизавета все
оставшееся от отца попримеряла и покрасовалась перед
зеркалами. Екатерина (впоследствии также Великая)
половину доставшегося ей императорского хозяйства
разглядывала, как игрушки, и придумывала игры. Можно
играть в оловянных солдатиков, а можно поиграть в
рыцарей живыми людьми - И появились карусели! И
братья Орловы так похожи на настоящих рыцарей! А дамы!
А потом всем так понравилось, что поверилось - см.
В. Пушкина в Приложении
А еще лет тридцать спустя отягощенный железом и
многочисленным семейством Николай I честно терпит
обузу этой памяти.
Но уже придумали деревянных лошадок, на которых
катаются ребятишки, а иногда и их подвыпившие
родители. Уже появилась карусель, на которую сейчас мы водим
своих детей.
Г. Г. Орлов на карусели.
1766 год

f»
\ N
\
Царскосельская карусель.
Художник О. Берне. 1843 год

Вот так, как на этих
рисунках, французский
фехтмейстер обучал
молодежь в гвардейском
корпусе. А потом
постаревшие отставные
гвардии поручики (и капита-
Л&з&лм с&седехслзу
.мальчику прутик и, путаясь в
«терциях» и «секундах»,
показывали,как колоть и
как отмахиваться.
Именно так (задолго до Валь-
виля) обучился
фехтованию Петруша Гринев.
До конца
царствования Александра I в
России практическим вещам
учили вручную. Николай
Павлович решил, что
учить нужно, что учить
можно, а если читать не

умеет — то по картинкам.
Каждую свою картинку
Вальвиль пояснил
лично. Книгуэтудержалидля
домашних упражнений.
Иллюстрации из
учебника фехтования
примечательны
изяществом и благородством
тлса. ^Невозможно
представить, что подобным
образом можно убить,
сложно даже
предположить, что у этих людей
может потечь кровь. Это
учебник рукопашного
боя того времени, когда
Лев Толстой еще не
сказал, что лучше взять
дубину и «гвоздить» ею.
А уж слов «штыком
коли - прикладом бей»
они точно не слышали!
Фехтовальные позиции
и приемы. Иллюстрации
из книги А. Вальвиля
«Рассуждение об
искусстве владеть
шпагой» (СПб.. 1817)

ЛОДАРОКЪ ЧЕЛОВЕЧЕСТВУ,
ЛБКАГСТВО ОТЬ ПОЕДИНКОПЪ.
ПОСВЯЩАЕТСЯ
НЪЖНЫМЪ Матерямъ.
(От* Ро^итыя-ле).
САНКТПЕТЕРБУРГЪ,
въ Типографии Ижонатогскаго
Воспищательнаго Дона,
1ва6 годе.
В. ДУРАСОВЪ.
ДУЭЛЬНЫЙ
КОДЕКСЪ.
О дуэли в XVIII и тем более в
XIX веке знал каждый дворянин.
Но обсуждать эту проблему
публично в печати было не принято.
Дуэль почти что превратилась в
«неназываемую» — как
панталоны в куртуазной французской
речи. Допускались описания в
художественных произведениях,
желательно обвинительные.
Тем интереснее эти книги.
Первая - трогательна.
Посмотрев на заглавие и
посвящение, мы можем себе представить
пожилого отставника,
единственный сын которого,
отправленный на службу государеву,
употребил свой юношеский пыл не по
назначению. Мать-старушка с
горя слегла. Обстоятельства
можно уточнить по «Капитанской
дочке» А С. Пушкина.
Вторая - канцелярская.
Четыре совершенно одинаковых
издания. Когда Александр III
«полуразрешил» дуэль,
полковым командирам потребовалось
руководство к действию - какой
поединок считать правильным, а
какой нет, что является
необходимым, что правомерным, что
допустимым. С точностью до
секунды и полушага.
Перефразируя персонажа Л. Н. Толстого:
«Die erste Kolonne marschiert...»
He будем забывать, что
люди, выходившие на дуэль, этих
книг не читали.

г
i • 4
■мйш
^

\
\
Дуэль - не шутка и не ребячество, а дело серьезное Каждая мелочь
становится значимой, каждый аксессуар — значительным. Пистолеты, естественно,
на первом месте
Для удобства желающих доставить друг другу благородное
удовлетворение оружейники создали специальный одноразовый комплект.
Вот он перед нами. Ящичек снаружи может быть инкрустирован Внутри в
ячейках лежат два пистолета и набор необходимых инструментов и
материалов. Пистолеты красивы, их можно вынуть и посмотреть, даже примерить в
руке - но заряжаться они должны однажды.
А кто будет заряжать? На дуэли денщиков не звали. Сколько насыпать
пороху и какого? Какой подобрать пыж? Как откалибровать пулю? Как аккуратно
забить заряд этим изящным молоточком? В таких случаях и нужен был свой
полковой записной бретер, который надевал рубашку с манжетами и
священнодействовал
А потом - «Сходитесь!».
После поединка кто-нибудь из секундантов забирал эти пистолеты на
память или для передачи родственникам.
■> У
1
Г
*L
Jk

\
Фото В. Ф. Дорохова

/
^1>
.и
Эти рисунки объединены нами благодаря одной детали - пистолетам на
стене. Пара дуэльных пистолетов была предметом гордости для многих
русских дворян. Если покупали пару «лепажей» или «кухенреитеров», то сначала
хвастались перед друзьями (каждый из которых мог на всякий случай
примериться к рукоятке) В карты их проигрывали последними. Дома иногда вешали
на стену, на видное место — чтобы все видели, рядом со шпагой «За храбрость»
или портретом дедушки.
Пистолеты за спиной Дениса Давыдова, героя-партизана, а теперь уже
генерала, лихого рубаки и поэта, — это часть его образа. Пистолеты на стене у
станционного смотрителя - это жалостливое, униженное напоминание о
высочайше дарованном дворянском достоинстве 14-го класса (которое называли
«Не бей меня в рыло»). Пистолеты на пустой стене бедного пристанища
полкового горниста — это вопиющий знак абсолютного превосходства point d'honneur
над всем прочим
Пистолеты эти выполняли чаще всего только декоративную функцию — на
настоящей дуэли стреляться на них было все равно что играть чужими
распечатанными картами
Д. В. Давыдов.
Гравюра М. М. Дюбурга с портрета А. О. Орловского. 1814 год

MlM-lA AOVJAMtM \€l
ft <ft I?!
7/Й
Станционный смотритель: «Нет лошадей!!!»
Рисунок из альбома П. И. Челищева. 1830-е годы
Полковой трубадур. Акварель из альбома П. И. Челищева.
Конец 1820 — начало 1830-х годов

'<*
V*
Ъф
A I i
-1 л,
Конфликт между штатскими и
военными всегда был на виду, особенно в
столицах. Сколько офицеров (особенно
молодых) стремилось утереть нос
«фрачникам», «стрижам», которые, на их взгляд,
пороху не нюхали и настоящей жизни не
видели! Сколько штатских (особенно
молодых) насмехалось над туповатыми и
кичливыми офицерами! Карикатуры на
офицеров элитных гвардейских полков -
кавалергарда и конногвардейца —
отчасти оправдывают эту иронию.
Офицеры тоже всегда враждовали
между собой: кавалеристы с пехотинцами,
гвардейцы с армейцами, гусары с
уланами, кавалергарды с конногвардейцами...
Кавалергард. Конногвардеец.
Карикатуры
Штатский и военный.
Рисунок М. Ю. Лермонтова

J™ V
*- 4.
r.
J*43-
_ in ' «
^
t Щгп*Г(*г*о Г/><гс/>/>с;гт, тхгисыхъ беиаюбъ /rtvtem Нфьхм*мг*г №rr/.tsrms wjrn
l. -lJi.i.l[Uiil[|[[l,iiiLlllll!:..!Li!iiii;:.ii:i:.eii,ln,;,i,l;iJ м I.., IX!
Разгром недавнего покорителя
Европы и взятие Парижа - один из
замечательнейших военных триумфов
российской армии. Счастливые победители
с восторгом окунулись в круговорот
парижской жизни — мирной, светской:
рестораны, театры, игорные дома,
прогулки по бульварам. А светская жизнь в
завоеванном городе неизбежно
сопровождалась дуэлями - столь
многочисленными, что российскому
командованию (вплоть до императора)
приходилось принимать специальные меры.
IT
Г
'V
Русские в игорном доме в Париже.
Рисунок. Первая половина XIX века
Русские воины в Париже.
Лубок. 1810-х годы

A
X
^
i
\r*
■*>№
i
Карты сопровождали дворянина на протяжении почти всей жизни -
юношеские излишества, затем серьезная игра или времяпрепровождение за
бостоном, затем тихие вечера за гранпасьянсом. Как объединяющее совместное
занятие и вместе с тем противоборство (с соперником или с судьбой) карты были
схожи с дуэлью Игра часто заканчивалась ссорой и поединком - а поединок
нередко завершался примирением за картами.
Игроки. Рисунок из альбома А. Гибаля. 1820-е годы
Игроки. Карикатура

^fe*»*^jr<«
%•'
1'
г.
к
•hi
*" it vj
4. -..\ f '
■> u ' *
at
--"V^'
/ -
/ ■ ■ u
I
I
r
V
\^
Ю. M. Лотман в «Беседах о русской культуре» замечательно написал об ис
ключительной роли бала в жизни российского общества, о том, что бал был
«сферой, противоположной службе, — областью непринужденного общения,
светского отдыха, местом, где границы служебной иерархии ослаблялись.
Присутствие дам, танцы, нормы светского общения вводили внеслужебные
ценностные критерии, и юный поручик, ловко танцующий и умеющий смешить дам, мог
почувствовать себя выше стареющего, побывавшего в сражениях полковника».
На балах происходили знакомства и свидания, устраивались браки и интриги,
делались и ломались карьеры. На балах очень часто случались ссоры, подчас не
замеченные окружающими, но заканчивающиеся потом кровавой развязкой —
или легкой царапиной, примирением и утренним ресторанным шампанским.
Бал во дворце.
Акварель Н. Баранова. 1840 год

4
m-
- v
^_
%'- 'V
Недоросли нечитают«Недорос-
ля». Они читают Марлинского или
Барона Брамбеуса, а в лучшем случае
вообще не читают.
А потом они отправляются на
службу и становятся корнетами, на
них рисуют карикатуры и пишут
памфлеты.
Выбор сюжетов из жизни
карикатурного корнета показателен тем,
что почти полностью исчерпывает
возможные развлечения молодого
офицера: ежевечерне он пьянствует
и играет в карты с сослуживцами.
Иногда ходит в театр, где
одолженным лорнетом оглядывает окрестных
дам. Дуэль в данном случае, как и
сидение под арестом, отнесена к
развлечениям. Любопытно, что сама
дуэль не изображена, — вероятно,
потому, что ее как бы не было.
Корнет на пирушке.
Корнет в театре.
Корнет за картами.
Корнет под арестом за дуэль.
Из книги «Картинки русских нравов»
(СПб., 1842)

«тряхнем стариной», «мы тоже были мочоды»), и со зна-
« минус» («мальчишество», «занятие для юнцов» и т. п.).
Мотодежное поведение — это поведение холостяцкое.
олььо в мотодости, освободившись от родительской опе-
-увидев свет» и не обременив еще себя семьей, человек
ан более легко и свободно распоряжался своей судьбой и
жизнью. Женатый человек должен был иметь очень серь-
ные причины, чтобы не только подвергнуть опасности
-вою жизнь, но и рискнуть лишить свою семью кормильца.
Дуэль была делом в первую очередь военных. Впослед-
твии это было официально закреплено в «Правилах...»
Я94 года. Для тех, кто безоговорочно принял «Правила...»,
д\эль являлась одним из средств поддержания воинского
духа в армии, своеобразной тренировкой
профессиональных качеств и навыков, которые могут потребоваться
защитнику Отечества. Во многом это действительно так.
Дуэль — это бой, и в этом бою требуются такие же
хладнокровие и уверенность в своих силах, смелость и умение владеть
оружием, как и во время войны. Дуэль — это дело чести, а
человек, умеющий защитить свою личную честь, сумеет
защитить и честь своего флага, своей страны.
Между дуэлью и войной есть и очень важное различие.
Дуэль — это ритуал, а война как таковая уже перестала быть
ритуалом. К началу XIX века она сохранила некоторые
ритуальные элементы, хотя и довольно значительные по
сравнению с войнами XX века, но все-таки явно
второстепенные. Л. Н. Толстой не случайно, говоря об Отечественной
войне 1812 года, сравнивает ее с дуэлью — и
противопоставляет их: «Представим себе двух людей, вышедших со
шпагами на поединок по всем правилам фехтовального
искусства: фехтование продолжалось довольно долгое время;
вдруг один из противников, почувствовав себя раненым —
поняв, что дело это не шутка, а касается его жизни, бросил
шпагу и, взяв первую попавшуюся дубину, начал ворочать
ею. <...>
Фехтовальщик, требовавший борьбы по правилам
искусства, были французы; его противник, бросивший шпагу и
поднявший дубину, были русские».
Речь здесь идет, конечно же, не просто о дуэли;
попробуйте представить, как Толстой, выйдя на поединок, напри-

ВЛАСТЬ - ДУЭЛЬ - ОБЩЕСТВО
66
мер с И. С. Тургеневым — ведь у них была ссора, они
обменялись вызовами и готовились к дуэли — и «поняв, что дело
это не шутка», поднял дубину и начал ею охаживать своего
соперника. Речь идет о степени ритуализации
общественной и государственной жизни. Жизнь человека и
государства, по мысли Толстого, ценнее любых условностей
цивилизации. Такой взгляд все шире распространялся в
обществе; сейчас он является абсолютно преобладающим,
и именно жизнь человеческая (а не честь, например)
является высшей ценностью для общества и государства.
Но вернемся к началу прошлого века. Ритуал еще
сохраняется. В первую очередь — рыцарское, благородное
отношение к сопернику, основанное на сословных
представлениях о чести. Дворянин-офицер в силу своего
происхождения был ближе к дворянину-офицеру вражеской армии, чем
к собственному солдату. Проиллюстрируем эту мысль
примером из повести А. А. Бестужева-Марлинского «Вечер на
бивуаке». Поручик Ольский рассказывает, как, оказавшись
без провианта, он отправился... к противнику, чтобы
«умереть или пообедать!». Оказавшись у французов, он им
совершенно искренне все объяснил:
« Messieurs! — сказал я им, поклонясь весьма развязно, —
я не ел почти три дня и, зная, что у вас всего много,
решился, по рыцарскому обычаю, положиться на великодушие
неприятелей и ехать к вам на обед в гости. Твердо уверен, что
французы не воспользуются этим и не захотят, чтобы я за
шутку заплатил вольностью <...>
Я не обманулся: французам моя выходка понравилась
как нельзя больше. Они пропировали со мной до вечера,
нагрузили съестным мой чемодан, и мы расстались
друзьями, обещая при первой встрече раскроить друг другу
голову от чистого сердца» [8, т. 1, с. 48].
Защитники дуэли для военных во многом путали
причины и следствия. Может быть, правильней было бы
сказать, что дуэль была не средством поддержания боевого духа
в армии в мирное время, а что этот самый дух, не находя
себе военного применения, прорывался в дуэлях.
Выработался своеобразный поведенческий стереотип «воин на
бивуаке», знаменитым вариантом которого стало
«гусарство», воспетое Д. В. Давыдовым.

ВЛАСТЬ — ДУЭЛЬ — ОБЩЕСТВО
67
«Гусарство» не было ни армейской, ни тем более
полковой легендой, это был общекультурный миф. Во второй
половине XVIII — первой трети XIX века армия находилась
в центре всеобщего внимания. Каждая победа Румянцева и
Суворова, Кутузова и Багратиона была общественным
событием. Реляции с театра военных действий, приказы о
награждении и производстве в чин обсуждались в светских
гостиных наравне (а часто и с большим интересом) с
сенсациями политической, светской и культурной жизни.
Подростки бредили подвигами. Военные триумфы Наполеона
и общенародный подъем 1812 года обозначили пик
всеобщего восхищения армией. Полководец был гением-героем,
воин — образцом человека, бивуачная жизнь — мечтой и
идеалом; военное стало синонимом лучшего. Вернувшиеся
из победоносных походов герои, двадцатипятилетние
полковники и генералы, украшенные орденами и шрамами,
были желанными гостями в любом доме, в любом салоне
или гостиной — они стали первыми кавалерами, первыми
танцорами, первыми женихами и первыми рассказчиками.
Дворяне вернулись из военных походов с привычкой и
умением держать оружие в руках, с привычкой хладнокровно
стоять под пулями, с умением постоять за себя и
постоянной готовностью к поступкам. Как же тут не быть дуэлям!
Дуэль — дело военное!
В военной среде (включая отставников, особенно
прошедших кампанию) сложилось презрительное отношение
к штатским. Считалось долгом чести офицера поставить
«фрачника» на место, казалось особым шиком посмеяться
над штатским, запугать его кровавой дуэлью и «заставить
струсить» или же довести его до поединка и молодецки
«положить на барьер». С другой стороны, иногда считалось
недостойным связываться с «фрачником», «мараться» о
него.
Но и в армии в некоторых частях дуэли были не очень
распространены. Это были, в первую очередь,
«технические» части — инженерные, артиллерийские и т. п. То же
можно сказать и о флоте. Н. А. Бестужев писал: «Поверите
ли вы, что от создания российского флота у нас между
флотскими не было ни одной дуэли?» [11, с. 21]. Причина,
видимо, в том, что в ту пору, когда шло активное техническое

ВЛАСТЬ - ДУЭЛЬ - ОБЩЕСТВО
68
развитие флота и артиллерии, среди морских офицеров,
артиллеристов и т. п. сложилась несколько иная шкала
ценностей, нежели в «чистой» армии, среди «рубак» и
«строевиков». Основательность научных познаний, техническая
смекалка ценились выше, чем воинственность и
безрассудная смелость. Дж. Конрад в повести «Дуэль», рассказывая
о легендарном поединке, устанавливает прямую
зависимость между родом войск и склонностью к дуэлям: «Оба они
были кавалеристы, и эта связь их с пылким, своенравным
животным, которое несет человека в битву, кажется нам
здесь чрезвычайно уместной. Трудно было бы представить
себе героями этой повести пехотных офицеров, чье
воображение укрощено долгими пешими переходами, а
доблести в сил)' этого отличаются более тяжеловесным
характером. Что же касается артиллеристов или саперов, головы
которых постоянно охлаждаются сухой математической
диетой, то для них это уже совершенно немыслимо» [89,
с. 294-295].
Естественно, дуэли чаще возникали в частях,
расквартированных в столицах, в первую очередь в гвардейских.
Предполагалось, что служба гвардейского офицера
должна сочетаться со светской жизнью. Гвардейцы были
военными в салонах и на балах; и светскими людьми,
аристократами — в казармах и на парадах. Светская жизнь давала
много причин для взаимного неудовольствия, а военные
привычки предполагали наилучший способ
удовлетворения — с оружием в руках.
Мы уже говорили, что разжалование в рядовые с
правом выслуги и отправка в действующие части, чаще всего
на Кавказ, были наиболее распространенными
наказаниями за дуэль для военных. В некоторых полках таких
разжалованных собиралось довольно много, и они в какой-то мере
определяли лицо полка.
Особенно известен в этом отношении был 44-й
Нижегородский драгунский полк. Он считался
привилегированным (его даже иногда называли «кавказской гвардией»).
С одной стороны, в него традиционно вступали
кавказские аристократы, а с другой — переводились
проштрафившиеся или разжалованные гвардейцы, кроме того, к нему

ВЛАСТЬ — ДУЭЛЬ - ОБЩЕСТВО
69
часто прикомандировывались приехавшие за подвигами
и орденами столичные офицеры. Полк функционально
был ориентирован на то, чтобы предоставить возможность
отличиться и в результате получить желанное прощение,
офицерский чин или орден, романтическую повязку
поперек лба и вернуться в Петербург со славой.
Нижегородцами командовали в разные годы Н. Н. Раевский, а потом
его сын, тоже Николай Николаевич, близкий знакомый
Пушкина (в 1829 году Пушкин во время своего «путешествия
в Арзрум» провел несколько дней с Раевским и даже
участвовал в конной атаке нижегородцев), А. Г. Чавчавадзе. В этом
полку служили легендарные бретеры Г. И. Нечволодов и
А. И. Якубович (переведенный на Кавказ прапорщиком за
участие в дуэли А. П. Завадовского с В. В. Шереметевым),
многие декабристы (Н. Н. Раевский-младший был в 1829
году отстранен от командования полком за слишком
либеральное отношение к разжалованным декабристам).
«Пребывание подобных личностей в Нижегородском полку
было более или менее кратковременным, но оно всегда
оставляло в нем свои значительные следы. Нижегородцы,
слыша о их подвигах, связывали с их именами имя своего
полка, невольно подчинялись обаянию их славы, с
гордостью говорили о них, делали их предметом полковых
преданий», — писал в многотомной истории полка В. А.
Потто [136, с. 172].
Известный военный историк С. А. Панчулидзев говорил
об этом полку как о месте сбора разжалованных за дуэли в
1810-1820-х годах [ 149, с. 152]. Но и позже, при И. Ф. Паске-
виче, полк сохранил свою репутацию, и, например,
известный буян П. Я. Савельев после очередной своей выходки
был переведен в Нижегородский полк (вместо отставки) по
его собственной просьбе [ 150, с. 66—67]. М. Ю. Лермонтов,
сосланный на Кавказ после истории со стихотворением
«Смерть поэта», также оказался в Нижегородском полку.
Сходную репутацию имел Тифлисский егерский полк.
Панчулидзев упоминает, что и в Арзамасский конно-егер-
ский полк под командованием М. Н. Бердяева (1820—1829)
посылали «на исправление» «самых отъявленных
негодяев» [149, с. 235].

ВЛАСТЬ - ДУЭЛЬ — ОБЩЕСТВО
70
На Кавказе сложился романтический ореол вокруг
фигуры разжалованного. В «Iepoe нашего времени» княжна
Мери долго считает Грушницкого разжалованным за дуэль,
хотя на самом деле он юнкер из вольноопределяющихся.
Грушницкий «носит, по особенному роду франтовства,
толстую солдатскую шинель» — ведь, как говорил ему Печорин,
«солдатская шинель в глазах всякой чувствительной
барышни тебя делает героем и страдальцем». Когда Мери узнала,
что он юнкер, его «серая шинель», а затем эполеты сразу
поблекли в ее глазах.
Фигуру разжалованного окутывал своеобразный ореол
таинственности и мужества, он представлялся жертвой и
героем. Н. И. Лорер, декабрист, отправленный из Сибири
рядовым на Кавказ в конце 1820-х годов, писал: «Пусть не
удивляются читатели тому, что в рассказах моих о
кавказской моей жизни часто встретит он как меня, так и многих
других сосланных и разжалованных в обществе
начальников своих различных степеней военной иерархии не как
подчиненных, а на ноге товарищеской, дружеской,
вежливой и учтивой. Ермолов внушил эти правила Кавказскому
корпусу, и приличное обращение с разжалованными
соблюдалось и соблюдается там и поныне» [103, с. 196].
Офицеры видели в разжалованных своих бывших товарищей,
оказавшихся в тяжелом положении; среди разжалованных
были их приятели и родственники, родственники
приятелей и приятели родственников. Каждый из офицеров и для
себя не исключал возможности в будущем оказаться в таком
же положении. Часто лишь второстепенные обстоятельства
(огласка, наличие или отсутствие заступников, отношения
с командиром) определяли выбор между вариантами
наказания: разжаловать в солдаты или же перевести из гвардии
на Кавказ в армейский полк. Иногда все зависело от случая,
минутного настроения, даже каприза монарха или
командующего. Непредсказуемость наказания, безусловно,
сближала разжалованных и неразжалованных, наказанных и
прощенных.
«Промежуточное», «взвешенное» между солдатами и
офицерами положение разжалованного послужило
материалом для создания нескольких замечательных образов в ли-

ВЛАСТЬ — ДУЭЛЬ - ОБЩЕСТВО
71
тературе — от характерного Долохова в «Войне и мире» до
трагического Бронина в «Ятагане» Н. Ф. Павлова или
жалкого и опустившегося Гуськова из зарисовки Л. Н.
Толстого «Из кавказских воспоминаний. Разжалованный».
Необходимо рассказать еще об одном явлении,
имеющем отношение к дуэли, — о буршестве. Буршами называли
членов студенческих корпораций в немецких
университетах. Эти корпорации строились по
национально-земляческому принципу. Унаследовав традиции вольных
университетов средневековья, студенты вели весьма разгульный
образ жизни. Постоянные пирушки, эпатирование
филистеров, т. е. немецких обывателей, чуть ли не ежедневные
ссоры между представителями разных корпораций
оживляли студенческую жизнь. Воинственный дух всячески
поощрялся. Бурши постоянно тренировались в фехтовальном
искусстве. Практиковались и назначенные поединки
между буршами (без какого-либо повода, из чистой любви к
искусству). Естественно, если возникало «дело чести» между
буршами, то поединок (мензура) был единственным
способом удовлетворения взаимных обид и претензий. При этом
необходимость поединка, его вид, жесткость условий, вид
оружия и т. п. назначались старейшинами корпорации.
Бурши гордились своими поединками, шрамами,
полученными на поле чести. Иногда небольшую царапину
специально растравляли химическими веществами, превращая
ее в уродливый, но «мужественный» шрам через все лицо.
В буршестве сочетались безрассудство и расчет.
Растравляя шрамы на лице, бурши на назначенных мензурах
специально обматывали жизненно важные части тела, чтобы не
нанести друг другу смертельного ранения; проведя
студенческую молодость в буйстве, они сами после окончания
университета становились добропорядочными филистерами.
Герой повести В. А. Соллогуба «Аптекарша» рассказывал о
своем приятеле студенческих времен: «У меня был один товарищ
до того отчаянный, что все тело его было изрублено, шапка
прострелена; платье свое он проиграл в банк <...>. В день
отъезда он напроказил до того, что волосы становились
дыбом <... >. На другой день он был мирным пастором» [155,с. 161].

ВЛАСТЬ - ДУЭЛЬ - ОБЩЕСТВО
72
На территории Российской Империи буршество было
развито только в Дерптском университете. Воспетое Н. М.
Языковым, который был одним из основателей и старейшин
русского землячества в Дерпте, дерптское буршество
прославилось на всю Россию. Каждый дерптский студент
возвращался после учебы с репутацией драчуна и дуэлянта.
А. Н. Вульф в 1829 году записал в своем дневнике: «Вчера
мать говорила, что ее встретила здесь молва о дуэлисте Вуль-
фе, — итак, моя удалая слава еще не замолкла и все, трубя,
носится передо мною» [36, с. 14]. Похожие репутации были
и у Н. М. Языкова, и у В. А. Соллогуба.
В Петербургском и Московском университетах бурше-
ства не было, да и в Дерпте со второй трети XIX века оно
пошло на убыль и скоро превратилось для русской
культуры в нечто экзотическое и давно забытое.
ПРИЛОЖЕНИЕ
ИЗ УСТАВА
ДЕРПТСКОГО УНИВЕРСИТЕТА
«Отд<еп> II. — О обязанностях студента
ко всем Членам и чинам Университета
§ 14. Студент обязан обходиться с товарищами своими
почтительно, вежливо и благопристойно.
§ 15. Почему, под опасение строжайшего выговора от
Ректора, публичного прошения о прощении и даже заключения под
стражу, запрещается насмехаться над другими и давать какие бы
то ни было прозвища; особливо же сие наблюдать должно
относительно до новоопределяющихся.
§ 16. Кто умышленно или неоднократно заводит ссору, тот
сверх публичного прошения о прощении наказывается
выговором от Ректора или Университетского суда; если же сим не
исправится, то имя его выставляется на черной доске, предваряя
каждого убегать его сообщества; но если и сие останется без
успеха или же особенные обстоятельства в самом начале увеличат
важность проступка, то подвергается наказанию, так
называемому Совету удалиться (Consilium abeundi)

ВЛАСТЬ - ДУЭЛЬ - ОБЩЕСТВО
73
§ 17. Под опасением строжайшего наказания и даже самого
изгнания из Университета запрещается заводить так называемые
Орденские общества и братства. — Сие простирается и на все
прочие скрытные или только по наружности публичные собрания,
коль скоро доказано будет, что они имеют предосудительные
намерения, общественному спокойствию и порядку противные. —
Студенты без особенного Ректорского дозволения не должны
делать никаких ходов, ни иметь музыки по вечерам и проч.; в
противном случае навлекут на себя соответственное наказание.
§ 18. Кто делом кого-нибудь обидит, тот сверх обязанности
испросить прощение получает строгий выговор, посажен будет
под стражу или и строже сего наказывается, судя по намерению,
повторению обиды и другим обстоятельствам.
§ 19. В отвращение раздоров и беспорядков предписывается
следующее:
a) Студенты не должны носить шпаги, исключая
торжественные дни, установленные Правительством или Университетом.
А кто сие нарушит, тот сверх строгого выговора наказывается
лишением на определенное время преимущества носить шпагу.
b) Тем более запрещается носить другое какое орудие,
както: трости с кинжалами и другое тому подобное; нарушитель
сего лишается оружия, посажен будет под стражу или по
усмотрению подвергнется строжайшему наказанию.
c) Кто по улице или в чужом доме будет ходить с
обнаженною шпагою, саблею, кинжалом или заряженным орудием и
проч., тот посажен будет на хлеб и на воду или подвергнется и
Consilio abeundi.
§ 20. Поединки строжайшим образом запрещаются на
основании Высочайшего манифеста 21 апреля 1787 года. Для
отвращения же студента от следствий, в оном Манифесте означенных,
предписывается:
a) Студент, вызванный на поединок товарищем своим или
посторонним кем-нибудь, не должен соглашаться на оный, но
обязан немедленно донести о том Ректору, в какое бы то ни было
время. — Кто же сего не исполнит, тот. хотя бы не подал важной
причины к поединку, осуждается (на заключение) на хлеб и на
воду. — Узнавший о предпринимаемом поединке к сему же
обязан; а в случае неисполнения подвергается равному наказанию.
b) Никто да не осмелится оскорблять словами или делом того,
кто начальству объявит о поединке. Нарушивший сие будет
посажен на сутки или и долее по усмотрению на хлеб и на воду.

c) По открытии намереваемого поединка Университет, для
доставления обиженному надлежащего удовлетворения,
наряжает под председательством Ректора суд, к которому приглашаются
два студента, известных по своему добронравию и честности и
избранных своими сотоварищами, и по большинству голосов
определяется обиженному удовлетворение. Если вызвавший или
вызываемый будут принадлежать постороннему Начальству, в
таком случае приглашаются в суд сей два чиновника по выбору того
начальства; и если Университет не успеет примирить, то
сообщает оному, да поступит по законам.
d) Если же, невзирая на сии меры, студент с кем-либо, под-
ведомым университетскому или постороннему начальству,
выйдет на поединок, то в первом случае Университет производит над
виновными суд и по сделанному определению и по донесению о
том Попечителю, исключив их из списка, на основании
Высочайшего Манифеста, отсылает с мнением в уголовный суд; в
последнем же случае сообщает о выходившем на поединок тому
начальству, от которого он зависит.
e) Посредники или секунданты будут изгнаны из
Университета, и все те, кои известны будучи о поединке, не
воспрепятствуют оному, наистрожайше накажутся. Буде же виновные
укроются от суда побегом и после учиненного вызова не явятся, то по
исключению их из списка студентов сообщится для дальнейшего
над ними следствия гражданскому начальству
f) Если кто разбойническим образом, чего однако ж
Университет не ожидает, нападет на другого или принудит его
обороняться, то хотя бы последний и не был ранен, виновный по
исследовании дела Университетским Судом исключается из списка
студентов и с мнением отсылается также в уголовный суд».

ГЛАВА ТРЕТЬЯ
ПРИЧИНЫ
ДУЭЛИ
Политические дуэли в Европе и в России.
Патриотические поединки. Поединки в
служебной сфере. Защита воинской
чести. Защита семейной чести.
Соперничество из-за женщин. Бытовые ссоры.
ПРИЛОЖЕНИЯ: Материалы, относящиеся до дуэли
В. Д. Новосильцева с К. П. Черновым. А. И. Якубович

ПРИЧИНЫ ДУЭЛИ
77
Из-за чего чаще всего происходили дуэли? В
европейских странах были очень распространены
дуэли политические. Политическая борьба,
революции и гражданские войны в этих странах
часто сопровождались единоборствами, вооруженными
столкновениями, поединками и дуэлями. Исторические события
у А. Дюма-отца и П. Мериме спрятаны за цепью любовных
похождений и поединков, согласно требованиям жанра ис-
торико-авантюрного романа. И этому есть объяснение. В
условиях политической конфронтации внутри страны
каждый поединок между членами враждебных группировок
приобретал политическое значение. И наоборот —
первыми проявлениями боевых действий между
оппозиционными группировками становились именно учащавшиеся дуэли.
Наиболее насыщена такими дуэлями история Франции
XVHI—XIX веков, особенно предреволюционных и
революционных лет, когда «политические страсти дали обильную
пищу для поединков» [118, с. 21]. Революция,
превратившая всех французов в граждан независимо от сословия,
объявила дуэль сумасшествием, однако вскоре
Законодательное собрание было вынуждено амнистировать всех
дуэлянтов. Дуэли варьировались от случайных уличных
столкновений до поединков вождей. Ходили слухи о дуэли между
Мирабо и Лафайетом, и хотя мы не имеем свидетельств о
том, что она состоялась, важнее всеобщее мнение о
возможности разрешать разногласия таким путем. Известны
дуэли между представителями правого и левого крыла
Законодательного собрания — Казалесом и Барнавом, Ламетом и
Кастльри; и позднее между депутатами Бенжаменом Кон-
станом и Фортеном, Iypro и Сегюром, Прудоном и Пиа,
Жирарденом и Каррелем, Лакомбом и Бланом.
Известны политические дуэли и в других странах. Так,
в Англии в 1829 году состоялся поединок между герцогом
Веллингтоном и лордом Винчелси «из-за разногласий по
поводу Билля об эмансипации католиков» [184, vol. 9,
р. 385]. В США также происходили дуэли между членами
Конгресса; на дуэли дрался Э. Джексон (впоследствии,
будучи президентом страны, он активно боролся с дуэлями в
армии), а в 1804 году вице-президент США А. Бэррубил на
поединке главу оппозиции А. Гамильтона.

ПРИЧИНЫ ДУЭЛИ
78
В России тоже были «парламентские дуэли», но они
появились столь же поздно, сколь и российский парламент.
Имеются в виду нашумевшие в свое время поединки между
Н. Е. Марковым и О. Я. Пергаментом (Марков, известный
черносотенец, впоследствии отказался от дуэли с
депутатами Б. В. Никольским — после обмена пощечинами — и
Л. А. Велиховым), А. И. Гучковым и графом А. А. Уваровым.
Впрочем, это периферия русской дуэльной истории.
В России же XVIII — первой половины XIX века
политика была уделом царей и заговорщиков. Российским
самодержцам драться на дуэлях не довелось. Впрочем, существуют
разные легенды.
В 1870 году П. И. Бартенев напечатал в издававшемся
им «Русском архиве» два отрывка из книги, озаглавленной
«Достопамятный год из жизни Августа фон Коцебу,
изданный им самим» (Пер. с нем. Париж, 1802). Ее автор,
известный немецкий писатель, волею судеб в 1800 году оказался
в России. Попавший в немилость к Павлу I,
препровожденный прямо от границы в ссылку в Тобольск, спустя
несколько месяцев он был столь же неожиданно возвращен
в Петербург, «где Император поспешил вознаградить его
щедрыми милостями за недоразумение, коего он сделался
жертвою. Ему было назначено значительное содержание
и поручена дирекция Немецкого театра в Петербурге.
Кроме того, ему давались разные поручения литературного
свойства».
«...16 декабря* в восемь часов утра граф Пален прислал
мне приказание немедленно явиться к нему.
Когда я приехал, граф Пален сказал мне с улыбкою, что
Император решился разослать вызов или приглашение на
турнир ко всем государям Европы и их министрам и что он
избрал меня для того, чтобы изложить этот вызов и
поместить его во всех газетах. Он присовокупил, что в
особенности следует взять на зубок и выставить в смешном виде
барона Тугута** и что генералов Кутузова и Палена следует
назвать в качестве секундантов Императора». Весьма
озадаченный, Коцебу тем не менее составил требуемый вызов,
* 1800 года.
** Тогдашний министр иностранных дел Австрии.

ПРИЧИНЫ ДУЭЛИ
79
и даже в двух вариантах. Однако оба эти варианта
показались Павлу «недостаточно резки», и в конце концов он
собственноручно составил следующее объявление, которое
Коцебу и перевел с французского на немецкий: «Нас
извещают из Петербурга, что Русский император, видя, что
Европейские державы не могут согласиться между собою, и
желая положить конец войне, уже одиннадцать лет
терзающей Европу, хочет назначить место, в которое он
пригласит всех прочих государей прибыть и сразиться между
собой в турнире, имея при себе в качестве приспешников,
судей поединка и герольдов самых просвещенных своих
министров и искуснейших генералов, как-то гг. Тугута, Питта,
Бернсторфа; причем он сам намерен взять с собою
генералов Палена и Кутузова; не знают, верить ли этому; однако
же известие это, по-видимому, не лишено основания, ибо
носит отпечаток тех свойств, в которых часто его
обвиняли» [80, стб. 1960-1966; см. также 87].
Коцебу пересказывает несколько комических ситуаций,
вызванных столь замечательной публикацией, однако
каких-либо достоверных свидетельств о том, был ли этот
вызов на самом деле напечатан и как к нему отнеслись
европейские монархи, мы не имеем. Тем не менее эта история
непременно упоминается в каждом исследовании,
посвященном Павлу I, —действительно, она «носит отпечаток тех
свойств, в которых часто его обвиняли».
Не прошло и трех месяцев, и так и не дождавшийся
благородного поединка рыцарственный император отошел в
мир иной, а на престол взошел император тоже
рыцарственный, но другого ордена.
Как это ни странно, но бредовая идея Павла была
отчасти реализована его старшим сыном. Многочисленные
конгрессы, в которых участвовал Александр, чем-то
напоминают нам именно рыцарские турниры, где собирались
монархи, чтобы лично «скрестить копья». На одном из них
(Венском) Александр сгоряча даже сказал кому-то из своей
свиты, что ему придется вызвать на дуэль Меттерниха,
однако до осуществления этого намерения дело не дошло.
Царедворцы также большей частью ограничивались в
своем соперничестве записками, докладами и интригами,
так что во дворце политика шпагою не писалась.

ПРИЧИНЫ ДУЭЛИ
80
Ну а заговорщики? Конечно, в первую очередь мы
имеем в виду декабристские организации. Декабристы не
предполагали использовать дуэль как средство политической
борьбы. Но декабризм был не просто определенной
идеологией, которая объединила группу людей в организацию,
поставившую перед собой политические цели. Декабризм —
это целый мир: быт, определенные стереотипы поведения,
психология, культура— стиль жизни во всей ее полноте. И в
конечном счете, все дуэли, в которых принимали участие
декабристы (не обязательно формально принадлежавшие
к организации), независимо от реальных причин ссоры,
приобретали политический оттенок, сразу же или задним
числом. И тогда уже и бретерство Рылеева, Лунина и
Якубовича воспринималось как атрибут поведения
политического вольнодумца.
Очень показательна в этом отношении дуэль К. П.
Чернова с В. Д. Новосильцевым, состоявшаяся в сентябре 1825
года. Причина ее, на первый взгляд, — сугубо личная.
Новосильцев познакомился с сестрой своего приятеля
Екатериной Пахомовной Черновой, увлекся ею, какое-то время
ухаживал, а потом сделал формальное предложение,
которое было с радостью принято. Новосильцев — блестящий,
но весьма легкомысленный флигель-адъютант —
обращался с Черновой как с невестой, совершались покупки к
свадьбе. Однако мать Новосильцева, Екатерина Владимировна,
урожденная Орлова (дочь В. Г. Орлова, младшего брата «тех
самых» Орловых), и слышать не хотела об этой помолвке.
Новосильцев уехал, чтобы получить родительское
благословение, — и ничего не добился. Время шло, вестей от жениха
все не было. Тогда Константин Пахомович Чернов,
поручик Семеновского полка, как брат обманутой невесты,
обратился к Новосильцеву за объяснениями. К этому
времени ситуация в значительной мере осложнилась
различными сплетнями и слухами, распространявшимися в обществе,
и неосторожными высказываниями самих участников дела,
передававшимися из одного лагеря в другой
многочисленными «доброжелателями». Поэтому результатом
переговоров и взаимных объяснений (растянувшихся на весьма
продолжительное время) стал вызов на поединок. Условия боя

ПРИЧИНЫ ДУЭЛИ
81
были очень суровыми, соперники хотели драться не
шуточно. В результате оба получили смертельные ранения и
скончались через несколько дней после поединка.
ПРИЛОЖЕНИЕ
МАТЕРИАЛЫ,
относящиеся до дуэли
В. Д. Новосильцева с К. П. Черновым
Записка о поединке
Новосильцева с Черновым
«Летом в прошлом 1824 году флигель-адъютант Новосильцев, по-
знакомясь в семействе генерал-майорши Черновой,
находившейся тогда в имении своем близ села Рождествена, объяснил ей
желание свое жениться на ее дочери и, объявив ей и прибывшему
туда мужу ее генерал-майору Чернову, что имеет на то
дозволение своих родителей, получил их согласие. Сговор и домашнее
обручение сделаны были в августе месяце того года, а вскоре и
свадьба назначена; но при наступлении сего времени
Новосильцев под предлогом болезни отца своего отправился в Москву, дав
слово возвратиться чрез три недели. С дороги писал он своей
невесте, но по прибытии в Москву прекратил переписку и не только
не возвратился к назначенному времени, но оставил семейство
Черновых в течение трех месяцев без всякой вести. В
продолжение сего времени Новосильцев приезжал в Петербург, но не
только не был у невесты, но даже не уведомил о себе письменно. Лейб-
гвардии Семеновского полка подпоручик Чернов, брат невесты,
в декабре месяце 1824 года отправился в Москву, желая
объясниться в сем деле с поручиком Новосильцевым и положить
конец оному. В Москве, после объяснения их обоих по сему делу,
Новосильцев объявил Чернову в присутствии военного генерал-
губернатора и некоторых известных особ с обеих сторон, что
никогда не оставлял намерения жениться на Черновой; после чего
Чернов, называя его женихом сестры своей, извинился, что
сомневался в его честности. Мать Новосильцева тогда же письмен-

ПРИЧИНЫ ДУЭЛИ
82
но изъявила родителям Чернова согласие на брак своего сына с
их дочерью. Новосильцев дал обещание совершить свадьбу в
течение шести месяцев, желая отложить оную, как говорил он, для
того, дабы не дать поводу думать, что он был к тому вынужден, и
Чернов принят был матерью и семейством Новосильцева как
родной, пробыл в Москве около месяца и отправился в Петербург,
куда поехал также и Новосильцев. Вскоре по прибытии их в
Петербург Новосильцев сделал вызов Чернову за разглашенные
будто бы сим последним слухи, что принудил его жениться.
Чернов объяснил ему, что не только никогда не распускал таких
слухов, но и не имел к сему намерения; Новосильцев
удовольствовался сим объяснением и объявил при посредниках, что дело их
остается в том положении, в коем оно в Москве находилось, т. е.
что он женится в течение уреченного времени.
Хотя по всем вышепрописанным обстоятельствам все
семейство Черновых не желало более иметь зятем Новосильцева, но
подпоручик Чернов, по истечении положенного времени, желая
дать сему делу приличный конец, требовал, чтобы
Новосильцев отправился к отцу его в Могилев и там бы кончил оное, на
что Новосильцев и дал письменное обещание. Подпоручик
Чернов, не видя еще исполнения сего обещания, узнал, что отец его
вынужден был сторонними средствами прислать Новосильцеву
письменный отказ и что по сему случаю имел генерал-майор
Чернов сильное огорчение. Подпоручик Чернов, чувствуя, что
главною причиною сего был Новосильцев, сделал ему вызов 8
числа сего месяца, а 10 числа в 6 часов утра они стрелялись на
пистолетах за Выборгскою заставою, и оба опасно ранены.
Обстоятельства, в сей записке изложенные, основаны большею
частию на письменных доказательствах и известны по изустным
объяснениям самого подпоручика Чернова и некоторых других
особ, заслуживающих вероятия.
Сентября 1825 г.»*[Девятнадцатый век. Исторический сборник,
издаваемый Петром Бартеневым. Кн. 1. М.,1872. С. 331,336—337].
* На <...> бумаге означено, что она составлена Рылеевым и. кажется,
была подана СПб. ген<ерал>-губ<ернатору> графу Милорадовичу.
Рылеев был двоюродным братом Константина Пахомовича и Екатерины Па-
хомовны Черновых (матери их родные сестры), детей генерал-майора
Чернова, находившегося тогда при войсках в Могилевской губернии
(генерал-аудитором 1-й армии). — Примеч. П. И. Бартенева.

ПРИЧИНЫ ДУЭЛИ
83
П. И. Бартенев
<Из предисловия к публикации
«Бумаг о поединке Новосильцева с Черновым»
в сборнике «Девятнадцатый вею»
«В августе 1824 г<ода> старик-отец Чернова уже собирается из
Старого Быхова на свадьбу дочери. В ноябре того же года Сергей
Чернов пишет брату Константину о необходимости отмщения:
„Желательно, чтобы Новосильцев был наш зять; но ежели сего
нельзя, то надо делать, чтоб он умер холостым, хотя сие
прелестное творение заслуживает и лучшей участи". В январе 1825
назначен поединок, по вызову Чернова, но он устранен в Москве
(куда К. Чернов нарочно ездил) обещанием Новосильцева
жениться и согласием матери на его брак. „Папинька и маминька
недовольны твоей поспешной поездкой в Москву, — писал брату
в Петербург Сергей Чернов от 13 января. — ибо когда мы там
появились, то мать Владимира Дмитриевича (Новосильцева)
тотчас известила главнокомандующего (гр. Сакена), который
призывал папиньку и удивлялся, что его дети осмелились делать
такой противозаконный поступок. Когда папинька узнал, что
Великий Князь, зная, для чего ты едешь в Москву, с позволения
Государя, сам тебе дозволил сию поездку, то он совершенно
успокоился и при моих рассказах проливал слезы восхищения".
Но Новосильцеву самому не хотелось уже ехать в Старый Быхов
к невесте. Он служил в лейб-гусарах и был одним из блестящих
флигель-адъютантов. „Государь сердит за что-то на Владимира
Дмитриевича (март 1825 г<ода>), — писал Сергей Чернов своему
брату, — и не принял его, когда сей пришел являться". Чернов
написал ему оскорбительное письмо, и на этот раз (в июне 1825 г<о-
да>) сам Новосильцев в Москве вызвал его драться (у
Пресненской заставы). Роковая встреча была отстранена князем Д. В.
Голицыным: Новосильцев снова дал обещание жениться не позже
пяти месяцев, и в Старый Быхов отправлены успокоительные
письма от родителей жениха. Но сей последний снова прибег к
уклончивым ответам и на письменный вопрос Рылеева отвечал
письмом к К. Чернову (15 августа), в котором говорил, что дело будет
улажено исключительно между ним и родителями невесты, что
посторонние не должны в него мешаться, что в сентябре он
получит отпуск и поедет в Могилевскую губернию. Последствием были
вызов со стороны Чернова и окончательный поединок» [Девят-

ПРИЧИНЫ ДУЭЛИ
84
надцатый век. Исторический сборник, издаваемый Петром
Бартеневым. Кн. 1. М.,1872. С. 333-334].
Е. П. Оболенский
Из «Воспоминаний
о Кондратии Федоровиче Рылееве»
«К этому же времени, т. е. к половине 1824 года, должно отнести
грустное событие, в коем Рылеев принимал участие как свидетель
и которое грустно отозвалось в обществе того времени. Это была
дуэль между офицерами лейб-гвардии Семеновского полка
Черновым и лейб-гв<ардии> гусарского Новосильцевым. Оба были
юноши с небольшим 20-ти лет, но каждый из них был поставлен
на двух, почти противоположных, ступенях общества.
Новосильцев — потомок Орловых, по богатству, родству и связям
принадлежал к высшей аристократии. Чернов, сын бедной помещицы
Аграфены Ивановны Черновой, жившей вблизи села Рождествена
в маленькой своей деревушке, принадлежал к разряду тех
офицеров, которые, получив образование в кадетском корпусе, выходят
в армию. Переводом своим в гвардию он был обязан новому
составу л<ейб>-гв<ардии> Семеновского полка, в который вошло
по целому баталиону из полков: императора австрийского, короля
прусского и графа Аракчеева. Между тем у Аграфены Ивановны
Черновой была дочь замечательной красоты. Не помню, по
какому случаю Новосильцев познакомился с Аграфеной Ивановной,
был поражен красотою ее дочери и после немногих недель
знакомства решился просить ее руки. Согласие матери и дочери было
полное. Новосильцев и по личным достоинствам, и по наружности
мог и должен был произвести сильное впечатление на девицу,
жившую вдали от высшего, блестящего света. Получив согласие ее
матери, Новосильцев обращался с девицей Черновой как с
нареченной невестой; ездил с нею один в кабриолете по ближайшим
окрестностям и в обращении с нею находился на той степени
сближения, которая допускается только жениху с невестой. В порыве
первых дней любви и очарования он забыл, что у него есть мать,
строгая Екатерина Владимировна, кавалерственнаядама,
рожденная графиня Орлова, без согласия которой он не мог и думать о
женитьбе. Скоро, однако ж, он опомнился, написал к матери и,
как можно было ожидать, получил решительный отказ и строгое
приказание немедленно прекратить всякие сношения с невестой и

ПРИЧИНЫ ДУЭЛИ
85
семейством. Разочарование ли в любви, или боязнь гнева матери,
или другая скрытая причина, но только Новосильцев по
получении письма не долго думал, простился с невестой с обещанием
возвратиться скоро и с того времени прекратил с нею все сношения.
Кондратий Федорович был связан узами родства с семейством
Черновых. Чрез брата невесты он знал все отношения
Новосильцева к его сестре. После долгих ожиданий, в надежде, что
Новосильцев обратится к нареченной невесте, видя, наконец, что он
совершенно ее забыл и, видимо, ею пренебрегает, Чернов, после
соглашения с Рылеевым, обратился к нему сначала письменно, а
потом и лично с требованием, чтобы Новосильцев объяснил
причины своего поведения в отношении его сестры. Ответ был
сначала уклончивый, потом с обеих сторон было сказано, может быть,
несколько оскорбительных слов, и, наконец, назначена была
дуэль по вызову Чернова, переданному Новосильцеву
Кондратием Федоровичем. День назначен, противники сошлись, шаги
размерены, сигнал подан, оба обратились лицом друг к другу, оба
опустили курки, и оба пали, смертельно раненные, обоих отвезли
приближенные в свои квартиры — Чернова в скромную
офицерскую квартиру Семеновского полка, Новосильцева в дом
родственников. Кондратий Федорович отвез Чернова и не отходил от его
страдальческого ложа. Близкая смерть положила конец вражде
противников. Каждый из них горячо заботился о состоянии
другого. Врачи не давали надежды ни тому, ни другому. Еще день,
много два, и неизбежная смерть должна была кончить юную жизнь
каждого из них. Оба приготовились к смертному часу. По близкой
дружбе с Кондратием Федоровичем я и многие другие приходили
к Чернову, чтобы выразить ему сочувствие к поступку его
благородному, в котором он, вступаясь за честь сестры, пал жертвою
того грустного предрассудка, который велит кровью омыть
запятнанную честь. Предрассудок общий, чуждый духа христианского!
Им ни честь не восстановляется и ничто не разрешается, но
удовлетворяется только общественное мнение, которое с
недоверчивостью смотрит на того, кто решается не подчиниться общему
закону. Свежо еще у меня в памяти мое грустное посещение. Вхожу в
небольшую переднюю, меня встретил Кондратий Федорович. Он
вошел к страдальцу и сказал о моем приходе; я вошел и,
признаюсь, совершенно потерялся от сильного чувства, возбужденного
видом юноши, так рано обреченного на смерть; кажется, я взял
его руку и спросил". „Как он себя чувствует?" На вопрос ответа не

ПРИЧИНЫ ДУЭЛИ
86
было, но последовал другой, который меня смутил. Много
лестных слов, не заслуженных мною (я лично не был знаком с
Черновым), сказал мне умирающий. В избытке сердечной теплоты,
молча пожал я ему руку, сказал ему то, что сердцем выговаривалось в
этот торжественный час, хотел его обнять, но не смел коснуться
его, чтобы не потревожить его раны, и ушел в грустном раздумье.
За мною вошел Александр Иванович Якубович <...>. По
обыкновению Александр Иванович сказал Чернову речь; ответ Чернова был
скромен в отношение к себе, но он умел сказать Якубовичу то
слово, которое коснулось тонкой струны боевого сердца нашего
кавказца. Он вышел от него со слезою на глазах, и мы молча пожали
друг другу руки. Скоро не стало Чернова, с миром высшим отошел
он в вечность. В то же время не стало и Новосильцева. Мать и
родные услаждали его последние минуты. В печальной колеснице, в
сопровождении близких отвезли его гроб в родовой склеп куда-то
далеко от Петербурга. Мать Чернова не знала о горестной судьбе
возлюбленного сына. Кажется, он не желал, чтобы сообщили ей и
в особенности сестре то грустное событие, которого исход был так
близок и так неизбежен. Многие и многие собрались утром
назначенного для похорон дня ко гробу безмолвного уже Чернова.
Товарищи вынесли его и понесли в церковь. Длинной вереницей
тянулись и знакомые и незнакомые, пришедшие воздать последний
долг умершему юноше. Трудно сказать, какое множество
провожало гроб до Смоленского кладбища. Все, что мыслило,
чувствовало, соединилось тут в безмолвной процессии и безмолвно
выразило сочувствие к тому, кто собою выразил идею общую,
каждым сознаваемую и сознательно и бессознательно, идею о защите
слабого против сильного, скромного против гордого. Так здесь
мыслят на земле с земными помыслами! Высший суд, испытующий
сердца, может быть, видит иначе; может быть, там, на небесах,
давно уже соединил узами общей, вечной любви тех, которые
здесь примириться не могли».
<Написано в 1856 году> [779, с. 83-85].
Предсмертная записка Чернова
(Писана рукою Александра Бестужева)
«Бог волен в жизни; но дело чести, на которое теперь
отправляюсь, по всей вероятности обещает мне смерть, и потому прошу
г-д секундантов моих объявить всем родным и людям благо-

ПРИЧИНЫ ДУЭЛИ
87
мыслящим, которых мнением дорожил я, что предлог
теперешней дуэли нашей существовал только в клевете злоязычия и в
воображении Новосильцева. Я никогда не говорил перед
отъездом в Москву, что собираюсь принудить его к женитьбе на
сестре моей. Никогда не говорил я, что к тому его принудили по
приезде, и торжественно объявляю это словом офицера. Мог ли я
желать себе зятя, которого бы можно было по пистолету вести
под венец? Захотел ли бы я подобным браком сестры
обесславить свое семейство? Оскорбления, нанесенные моей фамилии,
вызвали меня в Москву; но уверение Новосильцева в
неумышленности его поступка заставило меня извиниться передним в
дерзком моем письме к нему и, казалось, искреннее примирение
окончило все дело. Время показало, что это была одна игра, вопреки
заверения Новосильцева и ручательства благородных его
секундантов*. Стреляюсь на три шага, как за дело семейственное; ибо,
зная братьев моих, хочу кончить собою на нем, на этом
оскорбителе моего семейства, который для пустых толков еще пустейших
людей преступил все законы чести, общества и человечества. Пусть
паду я, но пусть падет и он, в пример жалким гордецам, и чтобы
золото и знатный род не насмехались над невинностью и
благородством души» [Девятнадцатый век. Исторический сборник,
издаваемый Петром Бартеневым. Кн. 1. М., 1872. С. 333—334].
Условия дуэли
флигель-адъютанта Новосильцева
с поручиком Черновым
«Мы, секунданты нижеподписавшиеся, условились;
1) Стреляться на барьер, дистанция восемь шагов, с
расходом по пяти.
2) Дуэль кончается первою раною при четном выстреле; в
противном случае, если раненый сохранил заряд, то имеет право
стрелять, хотя лежащий, если же того сделать будет не в силах, то
поединок полагается вовсе и навсегда прекращенным.
3) Вспышка не в счет, равно осечка. Секунданты обязаны в
таком случае оправить кремень и подсыпать пороху.
* Секундантами этой, остановленной московским начальством
дуэли были Петр Львович Давыдов и Арсений Иванович Бартенев. -
Примеч. П. И. Бартенева.

ПРИЧИНЫ ДУЭЛИ
88
4) Тот, кто сохранил последний выстрел, имеет право
подойти сам и подозвать своего противника к назначенному барьеру.
Полковник Герман.
Подпоручик Рылеев.
Ротмистр Реад.
Подпоручик Шипов» [Девятнадцатый век. Исторический
сборник, издаваемый Петром Бартеневым. Кн. 1. М.,1872. С. 335].
К. Ф. Рылеев
<На смерть Чернова>
Клянемся честью и Черновым -
Вражда и брань временщикам.
Царей трепещущим рабам.
Тиранам, нас угнесть готовым.
Нет' Не Отечества сыны
Питомцы пришлецов презренных.
Мы чужды их семей надменных:
Они от нас отчуждены.
Так, говорят не русским словом.
Святую ненавидят Русь.
Я ненавижу их, клянусь,
Клянуся честью и Черновым.
На наших дев, на наших жен
Дерзнет ли вновь любимец счастья
Взор бросить, полный сладострастья.
Падет, Перуном поражен.
И прах твой будет в посмеянье,
И гроб твой будет в стыд и срам.
Клянемся дщерям и сестрам:
Смерть, гибель, кровь за поруганье.
А ты, брат наших ты сердец.
Герой, столь рано охладелый,
Взносись в небесные пределы:
Завиден, славен твой конец.
Ликуй, ты избран Русским Богом
Нам всем в священный образец.
Тебе дан праведный венец.
Ты чести будешь нам залогом

ПРИЧИНЫ ДУЭЛИ
89
«Вчера дрались здесь на пистолетах молодой Новосильцев,
сын Орловой, и брат его бывшей невесты Черневский, Черне-
вич что ли? Оба тяжело и опасно ранены: Новосиль<цев> в бок.
а тот в голову. У Новосиль<цева> секундантами были Герман и
Реад, и, следовательно, все происходило в порядке» [Из письма
П. А. Вяземского к жене от 11 сентября 1825 года из
Санкт-Петербурга // Остафьевский архив князей Вяземских. СПб., 1909.
Т. 5. Вып. 1. С. 100]
«Пресловутая битва московской спеси с петербургской
простотой, столь славно и столь несчастливо для обеих сторон
окончившаяся, занимала нашу публику в течение полумесяца. Тут
представляется нечто новое, похожее на так называемое общее
мнение, но да избавит нас Бог от сей заразы!
Между тем как грамотеи рассматривали с важностию.
почему бедный подпоручик, неизвестный в жизни, помрачил
магнатов в день своего погребения пышностию и многолюдством. —
толкучий рынок, выпуча глаза, искал насладиться лицезрением
попа в козлиной шкуре» [Из письма Г. С. Батенькова к А. А.
Елагину от 30 сентября 1825 года из Санкт-Петербурга // Батеньков Г. С.
Сочинения и письма. Иркутск, 1989. Т. 1. Письма. С. 203-204].
«В самый год кончины государя Александра Павловича был
в Петербурге поединок, об котором шли тогда большие толки:
государев флигель-адъютант Новосильцев дрался с Черновым и
был убит. Он был единственный сын Екатерины Владимировны,
рожденной графини Орловой (дочери Владимира Григорьевича,
женатого на Елизавете Ивановне Стакельберг), от брака с
Дмитрием Александровичем Новосильцевым. У них этот сын только и
был. Екатерина Владимировна <...> была во всех отношениях
достойная, благочестивая и добрейшая женщина, но мужем не очень
счастливая: он с нею жил недолгое время вместе, имея
посторонние привязанности и несколько человек детей с „левой стороны".
Сын Новосильцевой, по имени Владимир, был прекрасный
молодой человек, которого мать любила и лелеяла, ожидая от него
много хорошего, и он точно подавал ей великие надежды.
Видный собою, красавец, очень умный и воспитанный как нельзя
лучше, он попал во флигель-адъютанты к государю, не имея еще
и двадцати лет. Мать была этим очень утешена, и так как он был

ПРИЧИНЫ ДУЭЛИ
90
богат и на хорошем счету при дворе, все ожидали, что он со
временем сделает блестящую партию. Знатные маменьки, имевшие
дочерей, ласкали его и с ним нянчились, да только он сам не
сумел воспользоваться благоприятством своих обстоятельств.
Познакомился он с какими-то Черновыми; что это были за люди —
ничего не могу сказать. У этих Черновых была дочь, особенно
хороша собою, и молодому человеку очень приглянулась; он
завлекся и, должно быть, зашел так далеко, что должен был
обещаться на ней жениться. Стал он просить благословения у
матери, та и слышать не хочет: „Могу ли я согласиться, чтобы мой сын,
Новосильцев, женился на какой-нибудь Черновой, да еще
вдобавок на Пахомовне: никогда этому не бывать". Как сын ни
упрашивал мать — та стояла на своем: „Не хочу иметь невесткой
Чернову Пахомовну — экой срам!" Видно, орловская спесь брала верх
над материнскою любовью. Молодой человек возвратился в
Петербург, объявил брату Пахомовны, Чернову, что мать его не дает
согласия. Чернов вызвал его на дуэль.
— Ты обещался жениться — женись или дерись со мной за
бесчестие моей сестры.
Для дуэли назначили место на одном из петербургских
островов, и Новосильцев был убит. Когда несчастная мать получила
это ужасное известие, она тотчас отправилась в Петербург,
горько, может статься, упрекая себя в смерти сына. На месте том, где
он умер, она пожелала выстроить церковь и, испросив на то
позволение, выстроила. Тело молодого человека бальзамировали,
а сердце, закупоренное в серебряном ковчеге, несчастная
виновница сыновней смерти повезла с собою в карете в Москву.
Схоронили его в Новоспасском монастыре. Лишившись
единственного детища, Новосильцева вся предалась Богу и делам
милосердия и, надев черное платье и чепец, до своей кончины траура
не снимала. Кроме церкви митрополита Филарета, которого очень
уважала, и самых близких родных, она нигде не бывала, а
первое время никого и видеть не хотела. Она была в отчаянии и
говорила Филарету: „Я убийца моего сына; помолитесь, владыка,
чтоб я скорее умерла"» [143. с. 289-291].
Столкновение с самого начала приобрело политический
оттенок, в особенности из-за неравного положения соперников в
обществе. Новосильцев принадлежал к самой верхушке
российской аристократии — наследник Орловых, любимец императора,

ПРИЧИНЫ ДУЭЛИ
91
блестящий офицер, ставший в двадцать с небольшим лет
флигель-адъютантом. Чернов же был из бедного провинциального
дворянского рода; не имея ни состояния, ни связей, он мог
рассчитывать только на свои личные качества — и на случай. Именно
случай — так называемая «семеновская история» — позволил ему
стать офицером гвардии. Новосильцев был своим в большом
свете, Чернов же был далек от светскости. Новосильцев мог себе
позволить легкомыслие в личной жизни, а Чернов был болезненно
чувствителен ко всем посягательствам на его честь.
Обострила ситуацию и придала делу именно политический
смысл в первую очередь активная позиция окружения Чернова,
состоявшего в основном из членов тайного общества. Наиболее
заметную роль сыграл К. Ф. Рылеев. Будучи, с одной стороны,
человеком, близким семейству Черновых (традиционно его считают
кузеном Черновых, однако этим словом обозначали достаточно
широкий круг родственников, и весьма вероятно, что Рылеев был
просто старым знакомым семейства и соседом по поместью), а с
другой — одним из активнейших декабристов-агитаторов,
Рылеев участвовал в деле в качестве посредника, причем, очевидно,
не столько искал пути к примирению соперников, сколько
целенаправленно вел события к неизбежной и трагической развязке.
Во многом именно благодаря ему обстоятельства дела стали
достаточно широко и однозначно известны их общим
друзьям-декабристам. Дуэль была воспринята как протест против всесилия и
безнравственности аристократии. Умирающего Чернова
посетили—и это был публичный жест — многие члены тайного общества.
Любопытно в этом отношении письмо декабриста Бригена
Рылееву от 21 октября 1825 года. Бриген знал Новосильцева
«посемейному» и не воспринял дуэль как политическую, так как не
представлял в качестве политической фигуры этого «весьма
ограниченного, но доброго» человека; он обратился к Рылееву с
просьбой сообщить его «мнение» об этом деле [14, с. 97]. Правда
семейная «не сходилась» с правдой политической.
Ф. М. Достоевский в «Бесах» с некоторой долей иронии
продемонстрировал аналогичный механизм общественной оценки
поединка. Общество городка узнало о дуэли Ставрогина с
Артемием Павловичем Гагановым: «Надо заметить, что по
недавности события и по некоторым обстоятельствам, сопровождавшим
его, на вечере о нем говорили еще с некоторою осторожностию,
не вспух. <...> Между тем все, разумеется, жаждали, чтобы кто-

ПРИЧИНЫ ДУЭЛИ
92
нибудь заговорил вспух первый и тем отворил бы дверь
общественному нетерпению. Именно надеялись на вышеупомянутого
генерала, и не ошиблись.
Этот генерал <...> чрезвычайно любил, между прочим, в
больших собраниях заговаривать вслух <...> именно о том, о чем все
еще говорили осторожным шепотом. В этом состояла его как бы,
так сказать, специальная роль в нашем обществе. <...>
Генерал заговорил как человек компетентный. Кроме того, что
с Артемием Павловичем он состоял как-то в дальней родне <...>,
он, сверх того, когда-то сам имел два поединка и даже за один из
них сослан был на Кавказ в рядовые» [67, т. 10, с. 232].
Рылеев в истории дуэли Чернова выступал в роли, сходной с
амплуа этого «компетентного» генерала — своеобразного
«застрельщика» общественного мнения.
Особенно усилилось политическое понимание этой дуэли
после смерти соперников (несмотря на то, что перед смертью
они примирились) и достигло апофеоза 27 сентября 1825 года
на похоронах Чернова. Нет ни малейшего преувеличения в
словах Ю. М. Лотмана о том, что похороны Чернова превратились в
«первую в России уличную манифестацию» [708, с. 95]. Над
могилой В. К. Кюхельбекер прочитал ставшее впоследствии
знаменитым стихотворение «На смерть Чернова» — своеобразную
клятву и манифест декабристской чести. Общественное мнение
приписывало это стихотворение перу К. Ф. Рылеева. Единого мнения
в его атрибуции до сих пор нет [см. 96. примеч.; 707]
Для многих современников эта дуэль стала одним из
самых заметных событий преддекабристского периода.
Случалось, что ссоры вспыхивали и на собраниях
молодых либералов или членов тайных обществ, но нам не
известно ни одного случая, когда бы причиной столкновения
были действительно политические разногласия. Легенда о
ссоре М. С. Лунина с А. Ф. Орловым из-за неудачного
выражения последнего о том, как должен думать «всякий
честный человек», — это, конечно же, анекдот, придуманный
кем-то из «очевидцев».
Итак, собственно политических дуэлей Россия
практически не знала. Зато внешнеполитические перипетии
достаточно часто приводили к настоящим дуэльным эпидемиям.

ПРИЧИНЫ ДУЭЛИ
93
И когда еще только начинали сгущаться тучи над полем
брани — оружие уже звенело (или гремело) на поле чести.
И затем шпага не так быстро вкладывалась в ножны, когда
заключался мир.
Вот один эпизод: «1809 год. Только что завершилась
последняя в истории русско-шведская кампания <...>.
Шведские войска эвакуируются, русские же отдыхают после
побед, пируют с побежденными, веселятся и проказят.
В городе Або по тротуару, едва возвышающемуся над
весенней грязью, движется компания молодых русских
офицеров. Один из них, поручик Иван Липранди, весьма
популярен у жителей и особенно жительниц города: от
роду— 19 лет, участник двух кампаний, боевые раны, Анна
IV степени и шпага за храбрость. Свободные часы он
проводит в университетской библиотеке, читая на нескольких
языках и ошеломляя собеседников самыми неожиданными
познаниями...
Навстречу по тому же тротуару идут несколько шведских
офицеров, среди которых первый дуэлянт— капитан барон
Блом. Шведы не намерены хоть немного посторониться,
но Липранди подставляет плечо, и Блому приходится
измерить глубину финляндской лужи.
Дальше все как полагается. Шведы обижены и
жалуются на победителей, „злоупотребляющих своим правом",
русское командование не хочет осложнений с побежденными,
и Липранди отправляется в шведское офицерское
собрание, чтобы сообщить, как было дело. Шведский генерал
успокоен, но Блом распускает слух, будто поручик
извинился. Липранди взбешен. Шведы, однако, уходят из города, а
международные дуэли строго запрещены...
Договорились так: Липранди, когда сможет, сделает
объявление в гельсингфорсских газетах, а Блом в
Стокгольме будет следить за прессой».
Через месяц в газетах появилось «приглашение»
Липранди, а вслед за ним — ответ Блома. «Весь город Або ждет
исхода дуэли; в победе Швеции почти никто не сомневается».
Соперники встретились: «Разъяренный Липранди <...>
хватает тяжеленную и неудобную шпагу (лучшей не
нашлось), отчаянно кидается на барона, теснит его, получает
рану, но обрушивает на голову противника столь мощный

ПРИЧИНЫ ДУЭЛИ
94
удар, что швед валится без памяти, и российское
офицерство торжествует» [179, с. 126—127].
Мы не удержались от довольно большой цитаты из
блестящего очерка Н. Я. Эйдельмана, опиравшегося в
описании дуэли на составленную самим Липранди «Записку о
службе действительного статского советника И. П.
Липранди <1860 год>», хранящуюся в Рукописном отделе
Российской государственной библиотеки в Москве.
Интересно, что Липранди в 1860 году (ему уже 70 лет) с
гордостью вспоминает бретерские похождения своей
молодости. Для него — одного из организаторов и резидентов
российской военной разведки и тайной полиции,
блестящего знатока Балкан, знакомого (и ученика) знаменитого
Видока, самого ставшего «русским Видоком» после
инспирированного им дела Петрашевского и его кружка,
приятеля Пушкина, пунктуального мемуариста, трижды
опального, трижды проклятого, трижды нищего и одинокого — для
него эта юношеская дуэль за честь российского офицерства
стала чуть ли не единственным абсолютом, поступком, о
котором не приходится сожалеть. А ведь казалось, что вся
жизнь отдана Отечеству!
Но вернемся к дуэлям. Патриотизм и бретерство,
чувство личной чести и боевой азарт образовывали некое
единство, переплетаясь с рыцарским благородством и
великодушием к противнику.
Вот еще одна история этих же времен: «Во время
войны многие из русских офицеров были знакомы с
финляндскими. Когда бывало перемирие, они с обеих сторон
дружески сходились и пировали, как давнишние приятели.
Потом прямо с такой пирушки они отправлялись на
сражение и исправно убивали друг друга. Случалось также, что на
веселой сходке русский офицер ссорился с финским, и
ссора кончалась поединком. Раз П. за столом сказал, что с
шведской стороны является много переметчиков. „Это
какие-нибудь цыганы", — отвечал шведский офицер. Завязался спор,
и один из противников плеснул другому супом в лицо.
После обеда решено было стреляться. Однако ж начальство
успело предупредить поединок, отправив П. в турецкую
армию. Через много лет после того П. приехал в
финляндский город ***, где тогда жил прежний противник его, и,

ПРИЧИНЫ ДУЭЛИ
95
явясь к нему, приставил руку к его сердцу, как будто
намеревался выстрелить. Через минуту они братски обнялись и
радостно помянули былое» [55, с. 364].
Наиболее сложные взаимоотношения в конце XVIII—
начале XIX века были у России с Францией. Французы
были «своими чужими» в русском обществе. Своими — по
языку, по распространенности французской культуры;
своими — поскольку многие эмигранты, покинувшие Францию
в революционные и послереволюционные годы, нашли
приют (а иногда и восторженный прием) в
гостеприимной России. Но каждое обострение отношений между
Россией и Францией сопровождалось вспышками
патриотизма, подчас квасного и примитивного, с примесью наивной
галлофобии, но обычно искреннего и самого
воодушевленного. А. Н. Муравьев вспоминал: «Наступил знаменитый
1812 год. Ожидалась война с французами <...>. Дух
патриотизма без всяких особых правительственных воззваний
сам собою воспылал. Ненависть к французам и к
иностранцам вообще развилась во всей ее силе между русскими и
оставила глубокие корни в современниках; многие из них,
дожившие доныне, ощущают какое-то отвращение к
иностранцам, и особенно к французам, которое умеряется
только усилием над самим собою, но при первом удобном
случае проявляется в различных видах» [123, с. 83—84].
Этот патриотизм, эта «ненависть к французам» позднее
стали причиной убийства купца Верещагина,
обвиненного в шпионаже, случайно предотвращенной расправы над
шестнадцатилетним Никитой Муравьевым, бежавшим с
картой в кармане из родительского дома в действующую
армию, нелепых смертей русских офицеров, не вовремя
заговоривших по-французски, от рук крестьян-партизан.
«Это отвращение выразилось еще в Петербурге частыми
столкновениями между гвардейскими офицерами и
членами французского посольства, которые, надмеваясь
блистательными подвигами импер<атора> Наполеона I,
держали себя очень гордо перед нами» [123, с. 83—84].
Патриотический подъем накануне войны и после ее
начала живо, хотя и очень однобоко показан в романе М. Н.
Загоскина «Рославлев, или Русские в 1812 году» (отделить
патриотизм 1812 года от патриотизма автора 1831 года помо-

ПРИЧИНЫ ДУЭЛИ
96
гает пушкинский «Рославлев»). В самом начале романа
некий русский «артиллерийский офицер» (прообразом его
был, по авторскому признанию, известный впоследствии
партизан Александр Самойлович Фигнер) вызывает на
дуэль какого-то француза, который необычайно
вдохновенно воспевал победы своего императора и был заподозрен в
том, что его вдохновение хорошо оплачено. Дуэль
получилась уж очень карикатурной (видимо, водевильное
настоящее директора московских театров Загоскина заслонило
прошлое участника войны); и холодная, почти садистская
жестокость «артиллерийского офицера», и малодушие
француза, и чувствительная любовь к Отечеству
вмешавшегося в дело Рославлева кажутся утрированными.
Интересно, что, акцентируя внимание на «патриотическом»
значении поединка, Загоскин поступается здравым смыслом и
нормальными представлениями о чести: дуэль со шпионом,
платным агентом — невозможна! Шпионов
арестовывают или убивают на месте, а не вызывают на благородный
поединок.
Загоскин немного по-обывательски изображает
патриотический подъем, но не будем забывать, что обыватели во
все времена — это самое искреннее большинство.
Аналогичные эпизоды и настроения мы встречаем во многих
мемуарах и письмах современников.
В течение всей войны, а особенно когда боевые
действия вышли из пределов России, если в каком-либо городе
в моменты перемирия встречались офицеры враждебных
армий, неизбежно вспыхивали ссоры и вновь обнажалось
оружие. После взятия Парижа и заключения мира ситуация
еще более обострилась.
Николай Бестужев в романе «Русский в Париже 1814
года» описывает, видимо, довольно типичную дуэль того
времени. Русский гвардейский офицер Глинский в кофейне
слышит, как некий француз ругает русских, «мальчиков»,
которыми «напичкана» русская гвардия, «не умеющих еще
вести себя как должно с порядочными людьми». Глинский,
который был во фраке, а не в мундире, подходит к
французу и, представляясь русским офицером, просит прекратить
разговор в подобном тоне. Француз не обращает на эти
слова никакого внимания, ведет себя вызывающе, отказывает-

ПРИЧИНЫ ДУЭЛИ
97
ся назвать свое имя, и в конце концов Глинский, чтобы
сделать дуэль неизбежной, вынужден оскорбить своего
соперника. На поединке француз легко ранит Глинского и
оказывается перед необходимостью выйти к барьеру и получить
пулю с расстояния в десять шагов. Его трусость проявляется
столь очевидно, что Глинский отказывается от выстрела.
Бестужев не акцентирует патриотический характер
дуэли, для него гораздо важнее то, что герой, безнадежно
влюбленный, «ищет смерти», а его соперник просто трус
и действительно негодяй. Дуэль расставляет всех на свои
места, и каждый из соперников получает то, чего он
заслуживает: один — презрение, другой — уважение как русских,
так и французов. Однако первопричина дуэли все-таки в
том, что «мы очутилися в Париже, а русский царь главой
царей».
Таких дуэлей было множество. «Французы в это время
еще не привыкли к поединкам на пистолетах и
предпочитали шпаги, но русские в бытность в Париже кончали все
ссоры пулями и тем отучали многих сварливцев и
охотников до дуэлей, заводивших сначала беспрестанные ссоры»
[//, с. 286]. И эти ссоры продолжались, пока русские были
в Париже; впрочем, после недолгого возвращения
Наполеона в 1815 году (так называемых «стадией») французы, по
словам А. Михайловского-Данилевского, стали
«несравненно скромней» [122, с. 249].
С «международными» дуэлями, конечно же, боролись.
Александр I, например, «офицерам своей гвардии велел
носить в Париже фраки» [27, т. 2, с. 125], — вероятно, для
того, чтобы вид русских мундиров не ажитировал излишне
французов. И если уж дуэль состоялась, важно, «чтоб
император знал о ней прежде, нежели известие дойдет до него
чрез парижскую полицию. Он не любит дуэлей, но если
обстоятельства представлены ему верно, он смотрит на это
сквозь пальцы; напротив того, бывали случаи, в которых оба
противника наказывались за то только, что хотели утаить
свое дело» [11, с. 288].
Впрочем, как уже говорилось, отношения офицеров
враждующих стран представляли собой своеобразную
рыцарскую «дружбу-вражду»: помимо поединков, они встречались
за обеденным и за карточным столом, в театре и в салоне.

ПРИЧИНЫ ДУЭЛИ
98
Практически всегда наполнялись политическим
смыслом дуэли между русскими и поляками, даже если они
возникали по пустячным поводам, — ссоры всегда вспыхивали
за право первенствовать, чувствовать себя хозяином в
Польше. Бретерская разгульная атмосфера среди
приближенных цесаревича Константина в Варшаве сохранялась не
только благодаря особенностям его характера или нравам
его любимцев — так поддерживался воинственный дух в
постоянно враждебном окружении.
Говоря о политических дуэлях, необходимо упомянуть
и об «общественно-политических» (назовем их так). Когда
П. Я. Чаадаев опубликовал свое знаменитое первое
«Философическое письмо» (в 15-м номере «Телескопа» за 1836 год),
«студенты московского университета приходили к своему
начальству с изъявлением желания оружием вступиться за
оскорбленную Россию и преломить в честь ее копье <...>,
граф Строганов, тогдашний попечитель, их успокаивал»
[69, с. 100]. Н. М. Языков, после того как написал свое
знаменитое стихотворение «К не нашим», получил картель,
однако дуэль также не состоялась.
А вот еще похожий случай: «В это время* чиновник
канцелярии гр. Каподистрия, близкий его сердцу по своему
восточному происхождению, равно как и по религиозным и
политическим убеждениям**, составил для императора
Александра меморию о враждебном направлении всех
университетов, упрекая их в безбожии и в духе противления всякой
предержащей власти, установленной Богом. По приказанию
нашего государя „Записка" Стурдзы на французском языке
напечатана была только для одних государей и членов Аахен-
ского конгресса. Немногие ее экземпляры выкрадены были
из типографии либералами и пущены в ход между
студентами. Те из них, которые узнали настоящее имя автора,
вызывали на дуэль Стурдзу, долго его преследовали и отыскивали
по отелям на его возвратном пути в Россию <...>. Другие
студенты прирейнских университетов наклепали
составление этой „Записки" на старика Коцебу» [151, т. 2, с. 153].
* В 1818 году.
** А. С Ст^рдза — чиновник Министерства иностранных дел,
которым управлял граф И. А. Каподистрия.

ПРИЧИНЫ ДУЭЛИ
99
В чем-то сходна и общественная реакция на смерть
Пушкина. Нам известны имена людей, желавших отмстить
Дантесу: секундант Пушкина, его лицейский приятель К. К. Дан-
зас; брат поэта Лев Сергеевич; Адам Мицкевич и
оказавшийся в такой хорошей компании некто Баранов, «натура
горячая и необузданная», который «вызывался ехать в
Петербург и драться с Дантесом, а если бы он отказался,
отстегать его хлыстом» [777, т. 1, с. 9]. Ни одно из этих
намерений, как известно, не осуществилось. Да и не
удивительно, ибо главным в данном случае, как и во всех подобных,
был вызов, а не поединок.
Другой-сферой, в которой возникали ссоры,
приводившие к дуэлям, была сфера служебная. Если политикой в
России занимались немногие, то служили практически все.
Служили по-разному: кто ради денег, кто ради чинов, кто
«Царю и Отечеству», кто за компанию, не имея
воображения и сил пойти поперек традиции, или, по выражению
Д. Н. Свербеева, чтобы «выслужить себе хоть какой-нибудь
чинишко, чтобы не подписываться недорослем» [757, т. 2,
с. 232]. Различное отношение к службе — разная степень
остроты восприятия того, что на службе происходит. Для
одних служба была более или менее необходимой обузой или
раздражающей деталью, для других она являлась
действительно полем деятельности, и усомниться в их
добросовестности значило задеть их честь.
Служебные столкновения, даже если они серьезно
воспринимались их участниками, далеко не всегда могли
привести к дуэли. Они предполагали, в первую очередь,
официальный выход из ситуации — жалобу по команде и т. п.
Чаще всего подобные столкновения происходили между
людьми, стоящими на разных ступенях служебной
лестницы, — между начальниками и подчиненными. Вызов на
дуэль, оскорбление командира — это уже не дело чести, это
бунт! Тут уже нельзя было рассчитывать на традиционные
месяц крепости или разжалование с выслугой, тут грозила
каторга не на словах, а на деле — так что должны были
возникнуть особые причины, особая острота конфликта.
Немного позднее мы подробнее остановимся на этой ситуации.
Но были и случаи столкновения равных,
заканчивающиеся дуэлями.

ПРИЧИНЫ ДУЭЛИ
100
Александр I запретил караулам проходить через Летний
сад, чтобы не пугать имевшую привычку прогуливаться там
императрицу Елизавету Алексеевну. Ротмистр
кавалергардского полка Н. Н. Шеншин однажды пошел проверить, как
выполняется этот запрет, и увидел штаб-ротмистра Авдули-
на, который вел караул по одной из аллей. Шеншин сделал
ему замечание, тот возразил, офицеры наговорили друг
другу грубостей. Дуэль произошла в самом начале мая
1811 года, и блюститель покоя императрицы был убит, аего
соперник, по неизвестным нам причинам (наверное,
сыграли роль какие-то связи или придворные интриги), не был
наказан и продолжил службу [149, с. 110—111]. Подобных
случаев было довольно много. В манеже и в походном
строю, в ресторане и в офицерском собрании, за картами и
за жженкой, в мундире и в халате — офицеры равно легко
ссорились и хватались за оружие.
Ссоры вспыхивали не только между поручиками и
ротмистрами, но и между генералами.
В конце 1807 года из-за разногласий с князем П. И.
Багратионом и графом П. X. Витгенштейном был отставлен
граф И. О. Витт. Он настолько обиделся на своих
«недругов», что потребовался специальный высочайший рескрипт,
предписывавший присматривать за Виттом, чтобы не
допустить дуэли. Впрочем, по слухам, дуэль все-таки
состоялась, и Витт срочно, не дожидаясь заграничного
паспорта, уехал в Европу [149, с. 448—449].
Сложился даже определенный стереотип: два
военачальника, претендующие на первенство в армии или
отряде, не выносят друг друга, и их отношения балансируют на
грани дуэли, а могут и перейти за эту грань. Традиция эта
сохранилась до конца века, и в 1898 году в Порт-Артуре
дрались на дуэли генерал-лейтенанты Фок и Смирнов;
причиной были разногласия по вопросу организации обороны
города и порта. Дуэль прошла с соблюдением всех
формальностей ритуала — порукой этом)' служит участие в ней в
качестве старшего посредника известного автора многих
статей о дуэли Л. А. Киреева; впрочем, потребовалось всего
несколько лет, чтобы убедиться в том, что Порт-Артуру эта
дуэль не помогла.
Вот еще одна, немного загадочная история. В 1808 году
в Финляндии пересеклись пути генерал-лейтенанта Нико-

ПРИЧИНЫ ДУЭЛИ
101
лая Алексеевича Тучкова и генерал-майора князя Михаила
Петровича Долгорукого. Последний был младшим братом
князя Петра Петровича, любимца императора Александра I,
которого, вероятно, ожидала блестящая военная и
политическая карьера, если бы не ранняя смерть. О его кончине
существует интересная легенда. В 1806 году Александр I,
заключая мир с Наполеоном, побоялся, что П. П.
Долгорукий, известный своими антинаполеоновскими
настроениями, резкостью и прямотой в выражении своих чувств,
помешает ходу переговоров. Император послал своего
любимого генерал-адъютанта проинспектировать Турецкую
армию. Князь Долгорукий столь близко к сердцу принял
поручение, что в кратчайший срок провел инспекцию и, не
тратя ни минуты зря, верхом по осенней слякоти, оставив
всех сопровождающих, примчался в Петербург. Он доложил
императору о результатах, а на следующий день заболел «от
изнеможения» и вскоре умер. После смерти князя
Долгорукого Александр I приблизил к себе его младшего брата—
Михаила Петровича.
М. П. Долгорукий, несмотря на свою молодость (в 1808
году ему было только двадцать восемь лет; впрочем, брат был
лишь двумя годами старше), еще в бытность свою в
Париже продемонстрировал перед разборчивыми французами
основательную образованность и быстрый ум, а затем в
кампаниях 1805—1807 годов — храбрость и полководческие
дарования, обещавшие ему блестящую военную карьеру. У
молодого князя было еще одно замечательное качество — он
нравился женщинам. По слухам, в него была без ума
влюблена знаменитая красавица княгиня Евдокия Голицына
(известная как «Princesse Nocturne» — «Княгиня Ночи»), но муж
не дал ей развода. Существовало также предание, что в него
была влюблена сестра императора, великая княжна
Екатерина Павловна, и молодой красавец-генерал отвечал ей
самой воодушевленной взаимностью. Вдовствующая
императрица-мать была против этого романа и тем более брака,
однако в конце концов Александр I и Екатерина уговорили
мать, и согласие на брак было получено — но слишком поздно!
Итак, этот блестящий молодой генерал-адъютант, почти
домашний человек в императорской фамилии, «горя
желанием оправдать победой возлагаемые на него надежды
Государя, <...> рвался в бой, не предвидя своей близкой кон-

ПРИЧИНЫ ДУЭЛИ
102
чины». Вот рассказ Н. С. Голицына со слов П. А. Тучкова
(брата второго действующего лица этой истории): «По
прибытии князя Долгорукого, он сразу предъявил Тучкову
притязания на начальствование над войсками последнего в
предназначенной им атаке, ссылаясь на данное ему,
Долгорукому, самим Государем полномочие в бланке, им
собственноручно подписанном. Тучков возразил на это, что,
начальствуя над отрядом по воле и назначению
главнокомандующего (Букогевдена), он не считал себя вправе, без ведома и
разрешения последнего, уступить начальство другому лицу,
притом младшему в чине. Князь Долгорукий, в крайней
запальчивости, слово за слово, наговорил Тучкову дерзостей —
и вызвал его на дуэль! Тучков возразил, что на войне, в виду
неприятеля и атаки на него, двум генералам стреляться на
дуэли немыслимо, а предложил вместо того решить спор
тем, чтобы им обоим рядом пойти в передовую цепь и
предоставить решение спора судьбе, т. е. пуле или ядру
неприятельским. Долгорукий согласился, и шведское ядро сразу же
убило его наповал! Это была уже не судьба и не слепой
случай, а явно суд Божий!» [45, с. 101].
Этот рассказ явно легендарен, и другие очевидцы
смерти Долгорукого (среди которых были его адъютант граф
Ф. И. Толстой—Американец и И. П. Липранди) описывают
ее иначе, т. е., собственно, от того же шведского ядра, но
без вызова Тучкову и «суда Божия» [см. 101, с. 343—348].
В любом случае, этой истории немного не хватает
эффектного конца — вот он: через два дня в Финляндию
прибыл курьер, привезший приказ о производстве
Долгорукого в чин генерал-лейтенанта, назначении корпусным
командиром (на место Тучкова) и (по легенде) собственноручное
письмо императора о том, что для брака с великой
княжной Екатериной Павловной больше нет препятствий [см.
148, с. 391-401].
Наконец, мы хотим привести рассказ Н. В. Басаргина
еще об одной «генеральской дуэли»: «В 1823 г<оду>
случилось происшествие, породившее много толков и
наделавшее много шуму в свое время. Это дуэль генерала Киселева
с генералом Мордвиновым; я в это время был адъютантом
первого и пользовался особенным его расположением. Вот
как это происходило».

ПРИЧИНЫ ДУЭЛИ
103
Дело было во 2-й армии. Одесским пехотным полком
командовал подполковник Ярошевицкий, «человек грубый,
необразованный, злой». Офицеры полка, возненавидевшие
своего командира, бросили между собой жребий, и тот, на
кого пал жребий, штабс-капитан Рубановский, во время
дивизионного смотра нанес Ярошевицкому публичное грубое
оскорбление. Это был бунт, событие исключительное —
обычно, если между офицерами полка и командиром
возникал конфликт, дело не доходило до публичных
оскорблений, в крайнем случае офицеры могли всем полком подать
в отставку, сказаться больными, и после такого афронта
заботой старших начальников было или убрать полкового
командира, или образумить офицеров. Назначили следствие.
Рубановского сослали в Сибирь, Ярошевицкого убрали
(нельзя же было оставить во главе полка человека,
которого перед строем подчиненный «бил по роже»!). При этом
выяснилось, что командир бригады генерал Мордвинов
знал о заговоре в Одесском полку, но «вместо того, чтобы
заранее принять какие-то меры, он, как надобно полагать,
сам испугался и ушел ночевать из своей палатки (перед
самым смотром войска стояли в лагере) в другую бригаду».
Генерал П. Д. Киселев, бывший начальником штаба
армии, «объявил генералу Мордвинову, что он знает все это
и что, по долгу службы, несмотря на их знакомство, он
будет советовать графу *, чтобы удалили его от командования
бригадой.
Так и сделалось: Мордвинов лишился бригады и был
назначен состоять при дивизионном командире в другой
дивизии. Тем дело казалось оконченным. Но неприятели
Киселева, а он имел их много, и в том числе генерала Рудзевича
(корпусного командира), настроили Мордвинова, и тот
полгода спустя пришел к нему требовать удовлетворения за
нанесенное будто бы ему оскорбление отнятием бригады.
В главной квартире никто не подозревал неудовольствия
Мордвинова против Киселева. Будучи адъютантом
последнего, я часто замечал посланных от первого с письмами, но
никак не думал, чтобы эти письма заключали в себе что-
нибудь особенное.
* П. X. Витгенштейну, главнокомандующем)- армии.

ПРИЧИНЫ ДУЭЛИ
104
В один день, когда у Киселева назначен был вечер, я
прихожу к нему обедать вместе с Бурцовым* и опять вижу
человека Мордвинова, дожидающегося ответа на отданное
уже письмо. Эти частые послания показались мне
странными, и я заметил об этом Бурцову.
Пришедши в гостиную, где находилась супруга
Киселева и собрались уже гости, мы не нашли там генерала, но
вскоре были позваны с Бурцовым к нему в кабинет. Тут показал
он нам последнее письмо Мордвинова, в котором он
назначал ему местом для дуэли м<естечко> Ладыжин, лежащее в
40 верстах от Тульчина, требовал, чтобы он приехал туда в
тот же день, взял с собою пистолеты, но секундантов не
брал, чтобы не подвергнуть кого-либо ответственности.
Можно представить себе, как поразило нас это письмо.
Тут Киселев рассказал нам свои прежние переговоры с
Мордвиновым и объявил нам, что он решился ехать в Ладыжин
сейчас, после обеда, пригласив Бурцова ему сопутствовать
и поручив мне, в том случае, если он не приедет к вечеру,
как-нибудь объяснить его отсутствие.
Войдя с нами в гостиную, он был очень любезен и
казался веселым, за обедом же между разговором очень кстати
сказал Бурцову, что им обоим надобно съездить в селение
Клебань, где находился учебный батальон, подкурить
офицеров за маленькие неисправности по службе, на которые
жаловался ему батальонный командир.
Встав из-за стола, простясь с гостями и сказав, что
ожидает их к вечеру, он ушел в кабинет, привел в порядок
некоторые собственные и служебные дела и потом, простившись
с женою, отправился с Бурцовым в крытых дрожках. Жена
его ничего не подозревала.
Наступил вечер, собрались гости, загремела музыка и
начались танцы. Мне грустно, больно было смотреть на
веселившихся и особенно на молодую его супругу, которая так
горячо его любила и которая, ничего не зная, так
беззаботно веселилась. Пробило полночь, он еще не возвращался.
Жена его начинала беспокоиться, подбегала
беспрестанно ко мне с вопросами об нем и, наконец, стала уже
видимо тревожиться. Гости, заметив ее беспокойство, начали
* Иваном Григорьевичем, также декабристом.

ПРИЧИНЫ ДУЭЛИ
105
разъезжаться; я сам ушел и отправился к доктору Вольфу,
все рассказал ему и предложил ехать со мной в Ладыжин.
Мы послали за лошадьми, сели в перекладную, но, чтобы
несколько успокоить Киселеву, я заехал наперед к ней, очень
хладнокровно спросил у нее ключ от кабинета, говоря, что
генерал велел мне через нарочного привезти к нему
некоторые бумаги. Это немного ее успокоило, я взял в кабинете
несколько белых листов бумаги и отправился с Вольфом.
Перед самым рассветом мы подъезжали уже к Ладыжи-
ну, было еще темно, вдруг слышим стук экипажа и голос
Киселева: „Ты ли, Басаргин?" И он и мы остановились.
„Поезжай скорее к Мордвинову, — сказал он Вольфу, — там
Бурцев; ты же садись со мной и поедем домой", — прибавил он,
обращаясь ко мне.
Дорогой он рассказал мне все, что произошло в Лады-
жине. Они приехали туда часу в шестом пополудни,
остановились в корчме, и Бурцов отправился к Мордвинову,
который уже дожидался их. Он застал его в полной
генеральской форме, объявил о прибытии Киселева и предложил
быть свидетелем дуэли. Мордвинов, знавший Бурцова,
охотно согласился на это и спросил, как одет Киселев. „В
сюртуке", — отвечал Бурцов. „Он и тут хочет показать себя моим
начальником, — возразил Мордвинов, — не мог одеться в
полную форму, как бы следовало!"
Место поединка назначили за рекою Бугом, окружающей
Ладыжин. Мордвинов переехал на пароме первый, потом
Киселев и Бурцов. Они молча сошлись, отмерили 18 шагов,
согласились сойтись на 8 и стрелять без очереди.
Мордвинов попробовал пистолеты и выбрал один из них
(пистолеты были кухенрейтерские и принадлежали Бурцову). Когда
стали на места, он стал было говорить Киселеву:
„Объясните мне, Павел Дмитриевич...", но тот перебил его и
возразил: „Теперь, кажется, не время объясняться, Иван
Николаевич; мы не дети и стоим уже с пистолетами в руках. Если бы
вы прежде пожелали от меня объяснений, я не отказался бы
удовлетворить вас". — „Ну, как вамугодно, — отвечал
Мордвинов, — будем стреляться, пока один не падет из нас".
Они сошлись на восемь шагов и стояли друг против
друга, спустя пистолеты, выжидая каждый выстрел
противника. „Что же вы не стреляете?" — сказал Мордвинов. „Ожи-

ПРИЧИНЫ ДУЭЛИ
106
даю вашего выстрела", — отвечал Киселев. „Вы теперь не
начальник мой, — возразил тот, — и не можете заставить
меня стрелять первым". — „В таком случае, — сказал
Киселев, — не лучше ли будет стрелять по команде. Пусть Бурцов
командует, и по третьему разу мы оба выстрелим". —
„Согласен", — отвечал Мордвинов.
Они выстрелили по третьей команде Бурцова.
Мордвинов метил в голову, и пуля прошла около самого виска
противника. Киселев целил в ноги и попал в живот. ,Je suis
blesse"*, — сказал Мордвинов. Тогда Киселев и Бурцов
подбежали к нему и, взяв под руки, довели до ближайшей
корчмы. Пуля прошла навылет и повредила кишки. Сейчас
послали в местечко за доктором и по приходе его осмотрели
рану; она оказалась смертельною.
Мордвинов до самого конца был в памяти. <...> Вольф
застал его в живых, и он скончался часу в пятом утра. <„.>
Приехавши в Тульчин, Киселев сейчас передал
должность свою дежурному генералу, донес о происшествии
главнокомандующему, находившемуся в это время у себя в
деревне, и написал государю. Дежурный генерал нарядил
следствие и распорядился похоронами. Следствие было
представлено по начальству императору Александру.
Киселев в ожидании высочайшего решения сначала жил
в Тульчине, без всякого дела, проводя время в семейном
кругу <...> и, наконец, получил от генерала Дибича,
бывшего тогда начальником Главного штаба, письмо, в котором
тот извещал его, что государь, получив официальное
представление его дела, вполне оправдывает его поступок и
делает одно только замечание, что гораздо бы лучше было,
если бы поединок был за границей» [120, с. 23—27].
Рассказ Басаргина несколько пристрастен, и в спорах
об этой дуэли многие защищали Мордвинова (в том числе
и А. С. Пушкин), считая его поступок вызовом
честолюбивому карьеристу и выскочке.
В некоторых случаях чисто служебное столкновение
могло вылиться в жесточайшее личное оскорбление. Вот
одна любопытная история, начавшаяся в 1797 году при
Павле I и закончившаяся через шесть лет уже при Александре I.
* Я ранен (фр.).

ПРИЧИНЫ ДУЭЛИ
107
Известный в свое время поэт С. Н. Марин описал ее так.
Александр Петрович Кушелев служил прапорщиком в
Измайловском полку в батальоне Николая Ивановича
Бахметьева; «вошедший тогда в моду гатчинизм, заглушив
воспитание и нравы во многих, имел также влияние и на г-на
Бахметьева, который побил палкой Кушелева, несмотря,
что был хорошо принят в доме отца его, бывшего своего
командира. Время ужаса заставило молчать обиженного;
обидчик выпущен в армию, Кушелев остался в
Петербурге. По сю пору они нигде никогда не съезжались; а теперь
к несчастию увидались в доме Марфы Арбеневой, которая,
услышав, что Бахметьев говорит с Кушелевым, закричала:
„Я думаю, тебе, Кушелев, неприятно говорить с
Бахметьевым; ведь он тебя бил палкою". Это случилось при многих,
и Кушелев должен был вызвать». Формально для
поединка не было препятствий, так как Бахметьев уже не являлся
командиром Кушелева, но все-таки и разница в возрасте
(значительная) и чине (Бахметьев стал уже
генерал-майором) сохранилась. Бахметьев долго не принимал вызова;
с его стороны в деле участвовали П. И. Багратион и Н. И. Деп-
рерадович, пытавшиеся объяснить и Кушелеву, и его отцу,
что Бахметьев, как командир, мог обойтись с
подчиненным так, как это было допустимо нравами времени
(вспомним, что Павел I снял запрещение на телесные наказания
для дворян), — но безуспешно. Кушелев, непреклонный в
своем желании и последовательно добивавшийся
поединка, организовал общественное мнение; его выслали из
города, но дуэль все-таки состоялась в Царском Селе. Оба
выстрела были безрезультатными, Бахметьев подал
Кушелеву руку и принес извинения. Любопытно, что, имея
возможность сохранить дуэль в тайне, Кушелев предпочел
подвергнуться наказанию, но все-таки обнародовал
поединок и тем самым свою победу над служебной иерархией
[116, с. 292-293].
Мы уже говорили о постоянных насмешках офицеров
над штатскими, о конкуренции между родами войск и
полками. Полковая же честь значила для офицера очень
много, и часто едва уловимая насмешка над формой плюмажа
или цветом мундира, упоминание о неудаче в том или ином

ПРИЧИНЫ ДУЭЛИ
108
бою требовали от офицера решительных действий.
Любому офицеру было легче умереть, чем услышать, например,
что «между павлоградскими офицерами воры», как говорил
один персонаж «Войны и мира».
Защищать честь полка было почетно. Известна легенда
о том, как Александр I заставил своего брата Константина
извиняться перед кавалергардами за то, что тот
незаслуженно резко о них отозвался. Константин выехал перед
строем полка и насмешливо изъявил готовность предоставить
сатисфакцию любому желающему, явно рассчитывая на
смущение соперников. Однако из строя выехал известный
своим бретерским поведением М. С. Лунин: «Ваше Высочество,
честь так велика, что одного я только опасаюсь: никто из
товарищей не согласится ее уступить мне». Константин
сказал (по одной из версий), что Лунин для этого слишком
молод, и дуэль, конечно же, не состоялась, но кавалергарды
остались довольны тем, что не ударили лицом в грязь
перед цесаревичем [166, стб. 1035].
Иногда сам командир считал себя обязанным встать на
защиту чести своего полка, особенно если он полагал, что
его подчиненный с этим не справился. Так, командир 33-го
егерского полка подполковник С. Н. Старое решил, что
А. С. Пушкин нанес обиду его подчиненному. Дело было в
Кишиневе в 1822 году; один из офицеров-егерей во время
вечера заказал музыкантам кадриль, а Пушкин потребовал
мазурку, и оркестранты исполнили его желание. Поскольку
офицер смолчал, то «пятно» легло на честь всего полка— и
командир потребовал удовлетворения. Пушкин серьезно
принял вызов, однако дуэль не закончилась: после
взаимных промахов поединок сначала был отложен из-за
усилившейся пурги, а потом секунданты преуспели в примирении
соперников, тем более что оба они своим серьезным
отношением к делу уже продемонстрировали взаимное
уважение [139, т. 1, с. 267-271, 313-323].
Не менее строго защищалась и честь семейная.
Неуважение к семье, родовому клану, любому его члену
расценивалось как личное оскорбление. Особенно остро,
естественно, воспринималась обида, нанесенная родственнику,
который сам не мог потребовать удовлетворения, — покойному
предку, старику, женщине.

ПРИЧИНЫ ДУЭЛИ
109
Честь незамужней женщины защищалась ее братьями,
отцом или — довольно редко — женихом. Впрочем, для
девушки на выданье намного существеннее было не
допустить какой-либо обиды, «истории» — и поэтому такие
дуэли случались нечасто. Например, дуэль Чернова с
Новосильцевым, о которой говорилось выше, состоялась, в
первую очередь, потому, что обида была публичной и
репутация девушки уже пострадала. Если бы легкомыслие
Новосильцева не стало известным всему обществу, если бы
его мать не позволила себе публично пренебрежительно
высказываться о матримониальных прожектах сына,
вероятно, дуэль не состоялась бы или, по крайней мере, имя
девушки не было бы упомянуто.
Девушку до замужества не выпускали в свет без
сопровождения папеньки, маменьки, тетушек, дядюшек, т. е.
людей пожилых и солидных, которые сами на дуэлях не
дрались и до такого обострения ситуацию не доводили.
Гораздо чаще возникали дуэли за честь жены, так как
любые отношения мужчины с замужней женщиной,
выходившие за рамки «дозволенных» (т. е. официально-светских
или родственных), потенциально представляли угрозу для
ее чести и чести мужа. В зависимости от характера мужа и
атмосферы в обществе, к которому эта семья
принадлежала, поводом для дуэли могло быть все что угодно в
диапазоне от неловко сказанной фразы или легкого флирта до
попыток увоза.
Оскорблением мог считаться любой намек, даже «намек
на намек». Известный беллетрист граф В. А. Соллогуб в
своих воспоминаниях рассказал о случае, происшедшем в
октябре 1835 года: «Накануне моего отъезда я был на вечере
вместе с Нат<альей> Ник<олаевной> Пушкиной, которая
шутила над моей романтической страстью и ее предметом.
Я ей хотел заметить, что она уже не девочка, и спросил,
давно ли она замужем. Затем разговор коснулся Ленского
<...>. Все это было до крайности невинно и без всякой
задней мысли. Но присутствующие дамы соорудили из этого
простого разговора целую сплетню: что я будто оттого
говорил про Ленского, что он будто нравится Наталье
Николаевне (чего никогда не было) и что она забывает о том,
что она еще недавно замужем. Наталья Николаевна, долж-

ПРИЧИНЫ ДУЭЛИ
по
но быть, сама рассказала Пушкину про такое странное
истолкование моих слов, так как она вообще ничего от мужа
не скрывала, хотя и знала его пламенную, необузданную
природу» [ 154, с. 555—556]. Пушкин послал Соллогубу вызов, и
только обстоятельства и активность секундантов
предотвратили дуэль.
Сама возможность возникновения слухов о поведении
замужней женщины, выходящем за рамки приличий, была
оскорбительным вмешательством в личную жизнь. Как
говорил герой «Аптекарши» В. А. Соллогуба: «Я так уверен в
своей жене, что не оскорблю ее подозрением; однако в
маленьком городке злоумышленный слух может иметь самые
неприятные последствия, и это-то я обязан отвратить».
Разговоры в обществе, сплетни, злые языки были
опаснее для чести женщины, чем реальные ухаживания.
Происходило перераспределение: злоязычный сплетник мог
заставить двух мужчин «оправдываться» на дуэли, оставшись
при этом в стороне. Сплетня именно в силу своей
анонимности часто оставалась безнаказанной.
При мезальянсе вероятность интриг и сплетен, а
значит и дуэлей, возрастала. Актриса Е. В. Сорокина так
объяснила М. С. Щепкину, почему она хотела отказать офицеру,
предложившему ей руку и сердце: «Сделавшись его женой,
я каждую минуту должна страшиться за него и за себя. На
свете так много злых языков! Кто-нибудь язвительно
посмеется надо мной, и, при его любви ко мне и пылкости в
характере, он вздумает защищать меня; из этого может
выйти ссора, которая, пожалуй, кончится дуэлью и даже его
смертью, и я буду тому причиной» [178, т. 1, с. 123].
Опасность огласки могла заставить мужа воздержаться от
дуэли с любовником жены. Впрочем, отказ от дуэли в
подобной ситуации мог иметь и другую причину. Реальность
утраты — а не оскорбления — вступала в противоречие с
условностью дуэльного рит) ала. Муж часто желал мстить, карать
виновного в первую очередь, а уже во вторую — восстанавливать
свою честь. Соперник казался недостойным благородного
удовлетворения, утрата— невосполнимой. Художественная
литература дает нам возможные варианты разрешения
такой ситуации — от избиения и даже убийства любовника на
месте до изощренной мести Арбенина в «Маскараде».

ПРИЧИНЫ ДУЭЛИ
111
Если же дуэль между мужем и любовником все же
происходила, то чаще всего для вызова выбирался какой-нибудь
формальный повод, не имеющий отношения к реальным
причинам. Вспомним ссору Пьера Безухова с Долоховым в
«Войне и мире»: Пьер обдумывает возможность и
необходимость дуэли с Долоховым, сдерживается, когда тот
произносит явно провокационный тост — «За здоровье
красивых женщин, Петруша, и их любовников». Пьер срывается
только тогда, когда Долохов выхватывает у него из рук
листок. Формальный повод для ссоры нейтрален, имя Элен не
упомянуто. Конечно же, многие знают настоящую
причину, но публичный скандал, которого добивался Долохов, не
состоялся. Мы не склонны считать поведение Пьера
полностью сознательным, но стремление оградить личную
жизнь от посторонних глаз было для дворянина таким же
естественным и «врожденным», как готовность с оружием
в руках отстаивать свою честь.
Обостренное чувство чести заставляло дворянина
защищать любого обиженного в его присутствии человека и
пресекать недостойное поведение оскорбителя. Чем
бесправнее и беззащитнее обиженный, чем более «посторонним»,
незаинтересованным является защитник, тем благороднее
защита. Как говорил полковник Мечин в «Вечере на
бивуаке» А. А. Бестужева-Марлинского: «Кто осмеливается
обидеть даму, тот возлагает на ее кавалера обязанность мстить
за нее, хотя бы она вовсе не была ему знакома».
Оскорбление, нанесенное даме в присутствии кавалера, однозначно
требовало от него действий. Печорин, спасающий Мери от
пьяного господина, пожелавшего ее «ангажировать pour
mazure», не совершает ничего героического.
Особым проявлением благородства была защита
стоящих ниже на социальной лестнице. Это означало, в
первую очередь, признание за ними — за актрисой или за
солдатом — права на личное достоинство. Впрочем, граница
различия — в ком можно признать личность, а в ком
нельзя — была подвижной. Так, для декабриста М. И. Муравьева-
Апостола солдат — это в первую очередь человек: «На ва-
сильковской площади <...> я застал учебную команду
Черниговского пехотного полка. Инструкторы,
унтер-офицеры, держали в руках палки, концы которых измочалились

ПРИЧИНЫ ДУЭЛИ
112
от побоев. Я тогда еще находился на службе, приказал
призвать к себе офицера, заведующего учебной командой. Ко
мне явился Кузьмин. Напомнив ему о статье рекрутского
устава, по которой запрещается при учении бить рекрут, я
присовокупил: „Стыдитесь, г. офицер, доставлять польским
панам потешное зрелище, показывать им, как умеют
обращаться с их победителями". Затем я приказал бросить
палки и уехал. Возвратившись к брату, я ему рассказал свою
встречу с Кузьминым, от которого ожидал вызова. Брат
предложил мне быть моим секундантом; требования
удовлетворения не последовало. <...> В 1824 г<оду>* я опять
приехал навестить брата и застал у него Кузьмина, который
бросился ко мне в объятия, благодаря меня за то, что я его
образумил, выставивши перед ним всю гнусность телесного
наказания. Брат мне рассказал, что Кузьмина нельзя узнать,
что он вступил в солдатскую артель своей роты и что живет
с нею, как в родной семье» [ 120, с. 196]. Очевидно, что
Кузьмин не подлец (он был членом Южного общества
декабристов и покончил с собой после разгрома восставшего
Черниговского полка), просто он еще не видит в солдате
человека. Любопытно отметить, что и Муравьев признает за
солдатом право на достоинство и защиту, но не право на
честь, не право самому себя защищать.
Еще одним объектом защиты от «негодяев» для
благородного человека были актрисы, и мотив этот не раз
встречается в русской литературе. Приведем только два примера.
В «Воспитаннице» В. А. Соллогуба некий «отчаянный
гусар», приехавший на конскую ярмарку закупать лошадей
для своего полка, заключил пари с майором, что добьется
успеха у молодой актрисы Наташи и в доказательство
поцелует ее. Такие пари проигрывать нельзя — и гусар насильно
целует бедную актрису под смех приятелей. Скандал.
Наташа в обмороке. Ее жених, гимназист, — в бешенстве,
естественно, обращенном к «распутной» невесте, а не к гусару.
И вот развязка: «Вечером театр был полнехонек. <...>
Отчаянный гусар в новых, блестящих эполетах нагло
посматривал во все стороны. Малиновый майор сидел повеся
голову и казался не в духе. Утром отослал он к гусару двадцать
* То есть через год.

ПРИЧИНЫ ДУЭЛИ
113
четыре бутылки шампанского, но приказал объявить ему
притом, что пить их с ним не будет, потому что кое-что
узнал, и с нынешнего дня прекращает с ним всякое
сношение. Гусар расхорохорился, вызвал майора стреляться
через платок, выбрал шесть человек секундантов и изумил всех
своей кровожадностью. Майор хладнокровно согласился на
поединок. Но поединок был отложен, по предложению же
гусара, до окончания ярмарки и, неизвестно по каким
причинам, никогда не состоялся...» [154, с. 436].
Сходная ситуация описывается в «Полиньке Сакс»
А. В. Дружинина. Некий наш соотечественник в Париже
подговорил своих приятелей освистать актрису, отказавшую
ему во внимании. Сакс, муж главной героини повести,
мешает затее, рассказав со сцены театра об обстоятельствах
дела. Естественно, следует вызов. Сакс не жаждет крови, он
готов примириться, но при условии, что соперник
извинится перед актрисой. Отказ. Выдержав выстрел на поединке,
Сакс опять — уже просит — извинений, в любом виде, в
любой форме. И опять отказ. Исчерпав все возможности
добиться от соперника извинений перед оскорбленной
актрисой, Сакс хладнокровно, точным выстрелом наповал
убивает незадачливого шутника.
Итак, защита слабого представлялась одним из самых
благородных оснований для поединка. Именно в уважении
чужого достоинства яснее всего проявляются собственные
достоинство и честь. Иной дворянин мог бы заступиться и
за обиженную собаку или лошадь, потому что жестоко
обращаться с животными недостойно благородного
человека, а терпеть недостойное поведение в своем присутствии —
значит самому унижаться до него.
Одна из самых распространенных причин дуэлей —
соперничество из-за женщины. Как это ни покажется
натянутым, но и тут в конечном счете защищали свою честь.
Дворянин, ухаживавший за девушкой, защищал свое право
самому делать выбор и не давать в нем никому отчета.
Дворянин сам, в соответствии со своими чувствами,
намерениями, представлениями о чести, определял свои права на
женщину. Мужчина может присвоить право защищать
женщину, ее честь. Печорин иронизирует: «Надобно заметить,

ПРИЧИНЫ ДУЭЛИ
114
что Грушницкий из тех людей, которые, говоря об
женщине, с которой они едва знакомы, называют ее моя Мери, моя
Sophie, если она имела счастие им понравиться». И затем
опять Печорин Грушницкому о Мери:
« — А ты не хочешь ли за нее вступиться?
— Мне жаль, что я не имею еще этого права...»
Но ведь и Печорин сам определяет свои права на
окружающих его женщин!
Если же двое мужчин присваивали себе
исключительные права на одну и ту же женщину, то их столкновение и,
вероятно, дуэль становились неизбежными.
Дуэли из-за женщин были постоянной темой светских
разговоров. Реально состоявшиеся поединки обрастали
фантастическими подробностями.
Вот одна история из ряда многих подобных. Осенью
1817 года в Петербурге произошло столкновение между
В. В. Шереметевым и графом А. П. Завадовским. Причиной
послужила известная актриса Е. И. Истомина.
Поссорившись со своим любовником Шереметевым, она, видимо,
решила его проучить и позволила А. С. Грибоедову после
одного из спектаклей отвезти ее к его приятелю Завадов-
скому, давно добивавшемуся ее внимания. Домой она
вернулась только через три дня. Взбешенный Шереметев
помчался к своему товарищу, известному бретеру А. И.
Якубовичу, который самым энергичным образом поддержал его
в желании кроваво мстить за нанесенную обиду.
Шереметев долго выбирал, кому же адресовать вызов — Завадовско-
му или Грибоедову, — и выбрал первого, с тем чтобы
Якубович затем стрелялся с Грибоедовым. Дуэль состоялась 12
ноября 1817 года, на ней присутствовало несколько
приятелей дуэлянтов (в том числе знаменитый П. Каверин);
Шереметев был смертельно ранен в живот.
Дуэль Якубовича с Грибоедовым (по особому настоянию
первого) состоялась 23 октября 1818 года, т. е. почти через
год. Такая задержка объяснялась тем, что Якубович за
участие в первой дуэли был переведен на Кавказ в
Нижегородский драгунский полк и там дождался приезда Грибоедова,
направлявшегося в Персию. Поединок состоялся в
Тифлисе. Грибоедов был ранен в кисть левой руки.

ПРИЧИНЫ ДУЭЛИ
115
Обстоятельства этой дуэли обросли в пересказах
современников всевозможными противоречивыми и
легендарными подробностями. Говорили, что Якубович со злости
выстрелил в Грибоедова прямо на поле первого поединка и
промахнулся. Рассказывали, что у Завадовского было две
вспышки и одна осечка и только четвертый выстрел
удался. Говорили, что Завадовский после первого промаха
Шереметева хотел выстрелить в воздух, но его соперник
объявил, что тогда они продолжат дуэль и уж второго промаха
он не допустит.
Не меньше разговоров было и о второй части дуэли.
Молва обвиняла Грибоедова в трусости и желании
уклониться от поединка с Якубовичем. Особенно любопытен рассказ
Якубовича Штукенбергу, представляющий собой устную
новеллу «по мотивам» пушкинского «Выстрела». В этом
рассказе выдумано практически все, за исключением разве что
раненой руки Грибоедова (и то другой) и его любви к
фортепианному музицированию, — Якубовича не волновала
проблема правдоподобности его рассказа. Слушатель (в данном
случае Штукенберг) мог не знать, что дуэль состоялась в
1818 году, а женился Грибоедов в 1828-м, но зависимость от
«Выстрела» должна была броситься в глаза каждому,
прочитавшему вышедшие в 1831 году «Повести покойного Ивана
Петровича Белкина». Якубович сознательно творил
легенду о себе, так как красивый вымысел важнее для репутации
бретера, чем сухая истина. Якубович достиг своего, и еще
при жизни стал живой легендой.
ПРИЛОЖЕНИЕ
АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ ЯКУБОВИЧ
(1792-1845)
Декабрист, имевший скандальную репутацию бретера Отчасти
на него распространяется характеристика, данная Ю. М. Лотма-
ном Д. И. Завалишину в статье «О Хлестакове»: «Жизнь не
давала ему простора, и он систематически ее подправлял в своем

ПРИЧИНЫ ДУЭЛИ
116
воображении. Родившаяся в его уме — пылком и неудержимом —
фантазия мгновенно становилась для него реальностью» [105.
с. 298]. Якубович опоздал к «грозе двенадцатого года» (всего
на один год - он вступил в военную службу в августе 1813 года
юнкером в лейб-гвардии уланский полк); он был необычайно
честолюбив (и это было, пожалуй, главным его «талантом»), но
не блистал ни умом, ни образованностью; и жизнь вроде бы не
удалась. «Гипертрофия воображения служила для него
компенсацией за неудачную жизнь» [705, с. 303]. О чем
свидетельствуют почти все мемуаристы — это о его риторическом
вдохновении. Александр Иванович если уж говорил — то или произносил
пламенную речь, или рассказывал романтическую историю.
Когда читаешь воспоминания о нем, иногда кажется, что он
обращался в пространство, его речь патетически монологична.
«Некто Жкубович>, из уланов, отъявленный повеса,
проказник, не сходивший почти с гауптвахты, приезжал часто из Стрель-
ны для подобных проделок <...>. Однажды, узнав, что на Большом
театре приготовляется великолепный балет, проказник взял себе
билет в кресла и поутру, когда шла репетиция, пробрался в залу и
сел на свое место; директор, кн. Тюфякин, бывший это время на
сцене, заметив Жкубовича>, сидящего в креслах, послал
чиновника сказать ему, чтобы он вышел, потому что на репетиции никто
не допускается. „Я сижу на своем месте", — отвечал Я<кубович> и
показал билет. „Да это билет для вечера, а теперь утро, идет
проба". — „Так что ж такое? — возразил театрал. — Я приехал в
Петербург нарочно для балета, я уж отобедал и дождусь здесь
представления, потому что не уверен, чтоб не попался под арест до вечера,
а в таком случае не попаду в театр, и деньги мои пропадут". Князь
Тюфякин покачал головою и велел его оставить на его креслах»
[Арапов П. Н. Летопись русского театра. СПб., 1861. С. 291].
«В описываемое мною время* к нам ходил за кулисы
постоянно на репетиции и в спектакль сбитенщик. <...>
Однажды во время репетиции вышеупомянутого балета „Ацис
и Галатея" пришел другой сбитенщик, который произвел
необыкновенный эффект в нашем закулисном муравейнике: он был очень
* Действие происходите 1816 году. Мемуарист, П. П. Каратыгин, в это
время был воспитанником училища

ПРИЧИНЫ ДУЭЛИ
117
высокого роста, с черной бородой и в нахлобученной шапке, в
баклаге у этого сбитенщика был не сбитень, а шоколад, кулек же его
вместо обыкновенных сухарей и булок был наполнен конспектами,
бриошками и бисквитами, но, что всего удивительнее, он потчевал
всех даром! Эта новость, разумеется, быстро разнеслась между нами;
нового сбитенщика с черной бородой и в нахлобученной шапке все
обступили и рот разинули от удивления. За кулисами, где он
обыкновенно помещался, было довольно темно, и потому мудрено было
рассмотреть его лицо. Когда я подошел к нему, около него
составился тесный кружок воспитанниц, которые слетелись, как мухи к
меду. Само собой разумеется, что вся его баклага и кулек быстро
опустели, на мою долю осталась одна конфетка, а шоколаду я и не
нюхал. Эта курьезная новость дошла, наконец, и до старика
Рахманова; он был тертый калач и тотчас смекнул, что тут дело неладно.
Едва только его тучная фигура появилась на месте нашего
бражничанья. как все бросились с криком и визгом врассыпную.
Сам же сбитенщик побросал на пол баклагу, кулек и стаканы и
убежал опрометью из театра. В чем же заключалась та
закулисная комедия? Сбитенщиком нарядился поручик лейб-гвардии
уланского полка Якубович (впоследствии известный декабрист).
Он тогда ухаживал за воспитанницей Дюмон <...> и пришел на
репетицию, чтобы передать ей любовную записку. Этот Якубович
в молодости был отчаянный кутила и дуэлист. <...>
Кажется, однако ж, что шалость Якубовича не была
доведена до сведения Государя, и он поплатился за нее только пустой
баклагой и стаканами» [84, с. 60—61].
«Александр Иванович Якубович, капитан знаменитого
Нижегородского драгунского полка, был человек умный и
образованный, но самый коварный, бессовестный, подлый и зверский из
всех участников заговора и мятежа. В молодости служил в
гвардии и был сослан на Кавказ за участие в поединке графа А. В. За-
вадовского с Шереметевым (который в нем был убит).
Грибоедов, бывший секундантом Завадовского, отправился туда на
службу и, поступив в канцелярию Ермолова, приобрел его уважение и
дружбу. Якубович, недовольный Грибоедовым по случаю этой
дуэли, вызвал его в Тифлисе и имел зверство умышленно ранить
его в правую руку, чтобы лишить Грибоедова удовольствия
играть на фортепиано. К счастию, рана была неопасна, и
Грибоедов, излечившись, мог играть по-прежнему» [50. с. 471].

ПРИЧИНЫ ДУЭЛИ
118
«Мы с Грибоедовым жестоко поссорились* — и я вызвал его
на дуэль, которая и состоялась. Но когда Грибоедов, стреляя
первый, дал промах, — я отложил свой выстрел, сказав, что приду за
ним в другое время, когда узнаю, что он будет более дорожить
жизнью, нежели теперь. Мы расстались. Я ждал с год, следя за
Грибоедовым издали, и наконец узнал, что он женился и
наслаждался полным счастьем. Теперь, думал я, настала моя очередь
послать противнику свой выстрел, который должен быть
роковым, так как все знали, что я не делаю промаху. Боясь, что меня
не примут или назовут настоящим именем, я оделся черкесом и
назвал себя каким-то князем из кунаков Грибоедова. Явившись к
нему в дом, велел о себе доложить, зная, что он в это время был
дома и занимается в своем кабинете один. Велено меня просить.
Я вошел в кабинет, и первым моим делом было замкнуть за
собою на ключ дверь и ключ спрятать в карман. Хозяин был
чрезвычайно изумлен, но все понял, когда я обратился к нему лицом, и
он пристально взглянул мне в глаза, и когда я ему сказал, что
пришел за своим выстрелом. Делать было нечего, мы стали по концам
комнаты — и я начал медленно наводить свой пистолет, желая этим
помучить и подразнить своего противника, так что он пришел в
сильное волнение и просил скорее покончить. Но вдруг я понизил
пистолет, раздался выстрел, Грибоедов вскрикнул, и когда
рассеялся дым, я увидел, что попал, куда хотел: я раздробил ему
два большие пальца на правой руке, зная, что он страстно любил
играть на фортепиано и что лишение этого будет для него ужасно.
— Вот вам на память! — воскликнул я, отмыкая дверь и
выходя из дому.
На выстрел и крик сбежались жена и люди; но я свободно
вышел, пользуясь общим смущением, своим костюмом и
блестевшими за поясом кинжалом и пистолетом» [774, с. 365—366].
Якубович не был болтуном. Он нашел, хотя и ненадолго,
место, где он мог быть самим собой. — на Кавказе, в
Нижегородском драгунском полку, в лихих набегах против горцев (куда он
был переведен прапорщиком в 1818 году за участие в дуэли).
Однако этот период «адекватности» продолжался чуть более
пяти лет, а затем Якубович был тяжело ранен в голову (после
чего и носил столь шедшую ему и запомнившуюся всем черную
* Рассказ А. И. Якубовича.

ПРИЧИНЫ ДУЭЛИ
119
повязку) и отправился в Петербург для операции и
дальнейшего лечения и отдыха.
Якубович фрондировал своей жестокостью и кровожадностью.
Он хвастал тем, что ранил (умышленно!) Грибоедова в руку;
хвастал своими кровавыми рейдами по тылам горцев; любил
патетически одергивать свою повязку и демонстрировать пульсирующую
рану. К этому добавлялись и разговоры о кровавой мести тирану,
о «цареубийственном кинжале», и хотя формально, вроде бы,
членом тайных обществ он не был, но для декабристов был «своим».
Поведение Якубовича 14 декабря на Сенатской площади до
сих пор представляет собой загадку. Он пришел на площадь
вместе с Семеновским полком, потом исчез, сославшись на
головную боль, но вскоре снова появился — возле Николая Павловича!
Молодому императору он гордо заявил, что «был с ними, но
узнав, что они за Константина, бросил и явился к вам», — за что и
заслужил высочайшую похвалу: «Спасибо, вы ваш долг знаете!»
Тогда Якубович сам вызвался пойти к восставшим и от имени
государя уговорить их сложить оружие, но, очутившись среди
«своих», стал подбадривать их призывами держаться крепко и не
отступать. Причину таких метаний довольно точно подметил
Головачев: «Приближаясь по своей натуре к довольно
распространенному типу бретера <...>, Якубович, способный на самые
крайние подвиги личной отваги, как будто растерялся и недоумевал
перед той ролью в данном событии, которую он должен был
играть как рядовая единица» [46, с. 38]. По обе стороны
разверзшейся площади Якубович вспоминал и кавказские подвиги, и
дуэли — и ощущал себя то соперником, то партизаном, то
секундантом, то посредником и парламентером.
Эти метания были поняты как двуличие и властью, и
декабристами. Пренебрежение со стороны товарищей в сочетании со
ставшими известными в результате следствия кровожадными
планами и предложениями превратили Якубовича в массовом
сознании в жестокого зверя, чудовище. На Кавказе еще долго
сохранялись легенды о его подвигах, в свете его боялись
(особенно после знаменитого труда М. А. Корфа о декабрьском
восстании), а сам Александр Иванович в это время, выйдя на
поселение после нерчинской каторги, занимался открытой им
школой и мыловаренным заводом, а потом служил управляющим
золотопромышленной компании. А. И. Якубович скончался в
Енисейске в 1845 году.

ПРИЧИНЫ ДУЭЛИ
120
«Якубович был совсем другая личность. Хоть не такой
людоед, каким его выставляли как в современном описании бунта по
донесению следственной комиссии, так и в недавно вышедшем
(1860 год) сочинении барона Корфа; но все же, можно сказать,
он был страшен на вид, хотя имел не совсем черствую душу.
Ростом был высокий, худощавый, бодрый мужчина, с
большим открытым лицом, загорелым и огрубелым, как у цыгана, — с
большими совершенно навыкате глазами, налитыми кровью,
подбородком, необыкновенно выдавшимся вперед и раздвоенным,
как рукоятка у черкесского ятагана, которым он так хорошо
владел на Кавказе, — говорил он увлекательно и в один час мог
заставить рассмеяться и расплакаться. Каламбуры и остроты
сыпались у него изо рта, как батальный огонь. Служил он прежде
уланским ротмистром и был сослан на Кавказ за дуэль; там своей
отчаянной храбростью скоро сделался он известным и даже
любимцем Ермолова, который держал его при себе и называл „моя
собственность". На черкесов он навел такой ужас, что они в горах
пугали им детей, говоря: „Якуб идет"» [774, с. 365].
«С именем Якубовича нераздельно сливалось понятие о
безоглядной отваге, известной целому Кавказу» [136. с. 150]-
«Желая доставить Якубовичу возможность „заслужить вину
своей безрассудной молодости", Ермолов командировал его в
Дагестан, где он, при покорении Казикумыкского ханства,
командовал в отряде князя Мадатова всею мусульманскою конницею.
<...> С своими отважными линейцами он часто углублялся в
недра вражеских гор и внезапными набегами разрушал замыслы
хищников. Рассказывают, что в 1823 году, на святой неделе, он
зашел с своею ватагою так далеко, что очутился под Эльбрусом,
где русские никогда не бывали» [136. с. 165].
«Якубович <„.> с Кавказа приехал после полученной там раны
в голову, большой был хвастун и с перевязанным лбом морочил
православный люд. На Кавказе узнал я разного рода его
проделки, как он с Верзилиным условился превозносить храбрость друг
друга. Верзилин исполнял условие добросовестно, а Якубович
везде и всем разглашал противное против Верзилина, что еще
более заставляло верить словам Верзилина про него»
[Пущин И. И. Записки о Пушкине. Письма. М., 1989. С. 402].

ПРИЧИНЫ ДУЭЛИ
121
«Это был настоящий тип военного человека", он был
высокого роста, смуглое его лицо имело какое-то свирепое выражение;
большие черные навыкате глаза, всегда словно налитые кровью,
сросшиеся густые брови, огромные усы, коротко остриженные
волосы и черная повязка на лбу, которую он постоянно носил в
это время, придавали его физиономии какое-то мрачное и
вместе с тем поэтическое значение.
Кроме военного мундира, его нельзя было вообразить в
другом костюме.
Любили мы с братом слушать его красноречивые рассказы о
кавказской жизни и молодецкой, боевой удали. Это был его
любимый конек, тут он был настоящий Демосфен! Дар слова у него
был необыкновенный, речь его лилась безостановочно; можно
было думать, что он свои рассказы прежде приготовил и выучил
их наизусть; каждое слово было на своем месте, и ни в одном он
не затруднялся. Когда он сардонически улыбался, белые, как
слоновая кость, зубы блестели из-под усов его, и две глубокие черты
появлялись на его щеках, и тогда его улыбка имела какое-то
зверское выражение.
Если бы 14 декабря (где он был один из действующих лиц)
ему удалось говорить народу или особенно солдатам, он бы
представительной своей личностью и блестящим красноречием мог
сильно подействовать на толпу, которая всегда охотница до
эффектов» [84, с. 134-135].
«Я помню человека, который три года носил черную повязку
на лбу после знаменитого поединка, где он был секундантом, хотя
не был даже оцарапан. Большой краснобай, он рассказывал
мастерски о своих мнимых ранах, своем великодушном
посредничестве, гонениях, которым подвергся, и женщины с смешным
легковерием воздвигли обелиск славы искусному уловителю их
благосклонности!» [144, с. 250].
«Помню я, как однажды, незадолго до рокового 14 декабря,
мы сидели у него за обедом, и денщик его подал ему пакет из
Главного штаба. Он побледнел, шумный разговор умолк.
Якубович прочел бумагу, и глаза его еще более налились кровью. Он
передал бумагу Рылееву, который сидел подле него; к нему
наклонились другие и читали молча, некоторые переглянулись
между собой и, видимо, были сильно переконфужены. <...> Наконец

ПРИЧИНЫ ДУЭЛИ
122
Якубович разразился полным негодованием. Дело было в том,
что дежурный генерал прислал к нему запрос: почему он так
долго остается в Петербурге и не возвращается на Кавказ? Вероятно,
срок его отпуска был уже окончен. Якубович смял в комок эту
бумагу и бросил ее на пол.
- Чего еще им нужно от меня, черт их возьми?! — вскричал
он. — Разве они не знают, зачем я проживаю в Петербурге? Разве
на лбу моем не напечатана кровавая причина?
При этом он сорвал повязку со своего лба: широкий
пластырь прикрывал его разбитый череп.
— Я могу им представить свидетельство от Арндта, он мне
два раза делал трепанацию Какого же им черта надобно? Ведь я
для царской же службы подставлял этот лоб! Чем же я виноват
если у них у всех медные лбы!
Александр Бестужев тоже сострил что-то по тому случаю — и
беседа пошла по-прежнему шумно и весело, как ни в чем не
бывало» [84. с. 135-136].
«Какой-то командир подошел к нам*, что-то прошептал
приличным полголосом и, повернув нас направо, стал всех спускать
по лестнице. Внизу и по бокам лестницы образовалась какая-то
молчаливая публика, сзади которой выказывалась голова
неизбежного Мелина (человека всех церемоний, гульбищ, званых
обедов, приятеля всей гвардейской молодежи), и тут же
Якубович громким своим голосом пустил ему какую-то драгонаду, т. е.
остроту (как называл он, находясь на службе в Нижегородском
драгунском прославленном на Кавказе полку). Острота,
вероятно, имела успех, потому что за ней последовал общий хохот. Какая
черта русского характера, выразившаяся такой выходкой удали в
такой не совсем располагающий к веселью момент!» [120, с. 258].
«Якубович не мог удержаться от восклицания**, когда
увидел меня с отросшей бородой и в странном моем наряде. „Ну,
Оболенский! — сказал он, подводя меня к зеркалу, — если я
похож на Стеньку Разина, то неминуемо ты должен быть похож на
Ваньку Каина"» [119, с. 97]
* После объявления приговора декабристам.
** Перед отправкой в Сибирь.

ПРИЧИНЫ ДУЭЛИ
123
Иногда слухи приводили к самым неожиданным (и
неприятным для дуэлянтов) последствиям. 3 марта 1801 года
состоялась дуэль Александра Рибопьера с князем Борисом
Святополк-Четвертинским. Причина поединка не
афишировалась участниками, но молва утверждала, что Рибопьер
уж слишком засматривался на любезную высочайшему
сердцу Анну Гагарину (урожденную Лопухину). В результате
Рибопьер, с жестоко порубленной на поединке рукой,
сначала был отправлен в крепость, затем (10 марта)
карательные меры дополнились немедленной отправкой
тяжелораненого в ссылку вместе с матерью и сестрой,
конфискацией имущества, другими жестокими и бессмысленными
наказаниями. Досталось и наследнику, великому князю
Александру Павловичу, не доложившему вовремя о дуэли.
Известные события 11 марта положили конец этой лавине [27,
т. 1,с. 310; 169, с. 115].
Слухи о дуэлях соперничающих кавалеров были
обязательным атрибутом светской красавицы. Без дуэли
романтическая любовь превращалась в заурядный флирт.
Дуэли из-за женщин могли профанироваться, над ними
частенько посмеивались, как, например, И. П. Мятлев в
«Коммеражах»:
Поручик с камер-юнкером
Затеяли дуэль;
Исторья неприятная;
Причиною мамзель:
Мамзель ангажирована
Поручиком была,
Но как-то с камер-юнкером
Вальсировать пошла! [125, с. 129].
Но спустя полвека дуэль из-за женщины для многих
стала символом живых и неиспорченных, «рыцарских» нравов.
Об этом замечательно написал Л. Н. Толстой во вступлении
к «Двум гусарам» — своеобразном эссе о русской культуре
начала XIX века: «В 1800-х годах, в те времена, когда не было
еще ни железных, ни шоссейных дорог, ни газового, ни
стеаринового света, ни пружинных низких диванов, ни мебели
без лаку, ни разочарованных юношей со стеклышками, ни

ПРИЧИНЫ ДУЭЛИ
124
либеральных философов-женщин, ни милых дам-камелий,
которых так много развелось в наше время, — в те наивные
времена <...>, когда в длинные осенние вечера нагорали
сальные свечи, освещая семейные кружки из двадцати и
тридцати человек, на балах в канделябры вставлялись
восковые и спермацетовые свечи, когда мебель ставили
симметрично, когда наши отцы были еще молоды не одним
отсутствием морщин и седых волос, а стрелялись за женщин
и из другого угла комнаты бросались поднимать нечаянно
и не нечаянно уроненные платочки».
Очень много ссор возникало в быту. На первый взгляд,
причины таких ссор кажутся ничтожными, недостойными
того, чтобы из-за них подвергать опасности жизнь. Но
отношение к повседневной жизни в дворянской среде было
очень серьезным. Умение вести себя считалось основой
дворянского воспитания. Быт во всех отношениях был
жестко связан с социальным положением. Простейшим
вещам, например умению пользоваться столовым ножом или
носовым платком, придавалось порою большее значение,
чем нравственной или интеллектуальной глубине, потому
что они были своеобразной визитной карточкой
дворянина. Тот, кто нарушает нормы приличия, ведет себя
недостойно, а это уже оскорбительно для дворянства в целом и для
каждого дворянина в отдельности. Отсюда многочисленные
ссоры по, кажется, пустяковым поводам.
Кареты на улице не смогли разъехаться — ссора, дуэль.
Случайный толчок, неловкость на улице во время
гуляния — ссора, дуэль. Слишком восторженные крики или,
напротив, пренебрежительное шиканье в театре — ссора,
дуэль. Слишком вольный взгляд или наставленный
лорнет — ссора, дуэль. Все что угодно: неловкая фраза,
движение, бокал шампанского, порция мороженого — ссора,
ссора, ссора... Наконец, просто: «Вы мне не нравитесь», —
ведь можно же и внешним видом оскорблять звание
благородного человека!
Ничтожность причины, в глазах многих
дискредитировавшая сам институт дуэли, была только кажущейся.
Дворянин, gentleman, l'homme d'honneur — это цельность,
мелочей здесь не существует. Увидеть в этой цельности, в этом

ПРИЧИНЫ ДУЭЛИ
125
монолите иерархию не так-то просто, тем более тому, кто
живет внутри этих норм и законов.
Нам сейчас легко определять, что же в людях прошлых
веков было «главным», а что — нет. Однако делать это
нужно, не забывая о цельности. Красные руки Базарова и
холеная «краса ногтей» его тезки Онегина говорят нам не
меньше, чем нигилистические сентенции первого или состав
библиотеки второго. Но это не просто символ, это живые
человеческие руки, которые могли быть неприятны на
ощупь, неприятны подсознательно, физиологически
оскорбительны (!) для человека с иным воспитанием,
привычками, взглядами. Любая мелочь, увиденная сквозь призму
личности или стиля, становилась принципом. А значит,
драться стоило и из-за мелочей.
Существовали особые сферы жизни и быта,
предрасполагавшие к ссорам и дуэлям и даже предполагавшие их. Эти
сферы можно условно назвать «соревновательными». Мы
имеем в виду все виды азартных игр, «лошадничество»
(в том числе и бега), охоту (представлявшую собой смесь
спорта и искусства), «театроманию» всех видов и т. п.
Конечно, далеко не всякая ссора за карточным столом
приводила к поединку, но в светской повести или романе игра в
холостяцкой компании почти всегда заканчивалась делом
чести. В поэтике романтизма сложился очень интересный
сюжетный ход, позволявший соединить темы карточной
игры, любви и дуэли: ссора возникает из-за того, что во
время игры один из соперников ставит на кон
драгоценность, по которой другой узнает о неверности своей
возлюбленной (невесты и т. п. — возможны варианты) и,
одновременно, о низости ее избранника. Например, герой
повести А. Ф. Вельтмана «Эротида» уланский поручик Г...ъ
в 1811 году обменялся кольцами в знак вечной любви со
своей соседкой по поместью Эротидой, а потом закрутился в
сражениях, кампаниях, затем — компаниях, обществах — и
вот на Карлсбадских водах, меча вечером карты в кругу
соотечественников, он видит поставленное на кон знакомое
кольцо. Наш герой, уже ротмистр и заслуженный воин,
вскакивает и горячится, а его юный противник холодно
молчит в ответ на вопросы и охотно принимает вызов с
жесточайшими условиями: без секундантов, на четырех шагах, до

смертельной раны. Дуэль состоялась, ротмистр убил
своего противника, который оказался на самом деле не только
забытой им провинциальной Эротидой, но одновременно
и блестящей Эмилией, за которой он ухаживал буквально
за два дня до этого. Подобный сюжетный ход использован
в «Суде света» Е. А. Ган, «Вечерах на Карповке» М. С.
Жуковой и др.
Часто возникали ссоры и вокруг бильярдного стола.
Постоянно конфликтная, чреватая дуэлями обстановка
бильярдной прекрасно описана в «Записках маркера»
Л. Н. Толстого.
Дворяне ссорились в самых различных ситуациях и по
самым различным поводам. Все причины невозможно
втиснуть в рамки какой-либо классификации — мы постарались
назвать лишь наиболее типичные и привести отдельные,
на наш взгляд, характерные примеры.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
УЧАСТНИКИ
ДУЭЛИ
Требования к соперникам. Социальное
равенство соперников. Запрет на
дуэли: с несовершеннолетними, больными,
ближайшими родственниками,
заимодавцами. Прочие виды неравенства
как препятствия к дуэли. Социальная
роль секундантов. Обязанности
секундантов, их количество. Требования к
секундантам. Приглашение врачей к
месту боя.
ПРИЛОЖЕНИЕ: Граф Ф. И. Толстой-Американец

УЧАСТНИКИ ДУЭЛИ
129
Сначала расскажем о самих дуэлянтах. Главным
требованием было равенство соперников.
Начнем с абсолютных характеристик. На дуэли мог
драться только дворянин. Остальные сословия в
России могли обладать достоинством — но не честью.
Недворянин не мог оскорбить дворянина. Ответственность за
поступки несвободного человека ложится на его хозяина,
«барина», но и наказать его может только барин.
Каждый дает удовлетворение за нанесенные им обиды
способом, соответствующим его положению. Печорин
(в «Княгине Литовской») говорит чиновнику, которого он
сбил санями: если вы считаете, что я вас оскорбил —
присылайте секундантов; если виноват, по-вашему, мой кучер, —
то я вам обещаю его высечь.
Сословная грань ощущалась очень четко даже при
имущественном и ином равенстве: рядовой из дворян (тем
более — разжалованный) никогда не был равен «солдатикам»,
взятым от сохи; художники, музыканты, литераторы
неблагородного происхождения, пусть самые талантливые, пусть
всеми признанные, все-таки не могли стать на один уровень
со своими «коллегами»-дворянами; актер не имел права
сидеть в присутствии директора театра (А. А. Майков за это
упек В. А. Каратыгина в Петропавловскую крепость);
разнообразные примеры можно было бы продолжить.
Но вернемся к «типичным» дворянам и недворянам.
Если простолюдин совершал в отношении дворянина
умышленно оскорбительный поступок, то практически не
употреблялось даже слово «оскорбление» — говорили о «бунте».
Простолюдин не мог оскорбиться поступком или
словом дворянина. Дистанция была столь велика, что можно
было позволить себе любые игры в равенство (очень
любопытные в этом смысле пары образовали П. Я. Чаадаев и его
камердинер, А. С. Грибоедов и его слуга Сашка Грибов), и
слишком часто самое искреннее стремление к равенству
превращалось в игру.
Между мещанством, купечеством и дворянством
граница была более размыта; в определенных отношениях
(например, экономическом) они могли даже сближаться.
Мещанский или купеческий сын имел право выслужить чин
и перейти в дворянское сословие. И все-таки межсословные
дуэли не допускались.

УЧАСТНИКИ ДУЭЛИ
130
Конфликт дворянина с недворянином разрешался
через суд, и дворянская честь при этом не должна была
пострадать. Приведенная А. И. Герценом фраза А. Ф. Орлова,
шефа жандармов и начальника III Отделения, об одном
деле, которое требовалось «затушить», чтобы не дать
«прямого торжества низшему сословию над высшим» (см. наст, изд.,
с. 149—150), говорит сама за себя.
Дрались на дуэли только мужчины. Женщина едва ли
могла оскорбить: ее слова, как правило, не принимались во
внимание, как шалость ребенка или ворчание старика. Но
даже если женщина нанесла оскорбление, ответственность
за него ложилась на мужчину — мужа, брата, кавалера и т. п.
Например, в бытность Пушкина в Кишиневе одна светская
дама-молдаванка сказала ему грубость. «На это Пушкин
отвечал, что если бы на ее месте был ее муж, то он сумел бы
поговорить с ним; потом)' ничего не остается больше делать,
как узнать, так ли и он думает. Прямо от нее Пушкин идет
к карточном)' столу, за которым сидел Балш*, вызывает его
и объясняет в чем дело». Вслед за этим последовал вызов —
и генералу И. Н. Инзову, в чьем распоряжении находился
Пушкин, пришлось посадить беспокойного поэта под арест
[4, с. 109-111].
Впрочем, бретерский вариант допускал и выяснение
отношений с женщиной, но не оружием. «Вы знаете, что
когда мужчина оскорбляет мужчину, тогда стреляются; а
когда женщина оскорбляет мужчину, тогда что делают, знаете
ли вы? <...> Женщину целуют при всех», —так говорил
старший Турбин в «Двух гусарах» Л. Н. Толстого.
Тем не менее каждое правило подтверждается
исключениями — в Европе произошло несколько дуэлей с участием
женщин. Известна даже женщина-бретер — певица
Парижской оперы мадам Мопэн, урожденная д'Обиньи,
послужившая прототипом героини романа Т. Готье «Мадемуазель
де Мопэн».
И еще, конечно же, на дуэлях дрались женщины,
переодетые мужчинами. Мотив переодевания, уходящий
корнями в глубочайшее мифологическое прошлое, впоследствии
распространился и в фольклоре, и в литературе, и в культу-
* Тодор Балш — м\ж вышеупомянутой дамы.

УЧАСТНИКИ ДУЭЛИ
131
ре в целом. Переодетые женщины дрались на рыцарских
турнирах (один из последних вариантов этого сюжета дает
И. Кальвино в романе «Несуществующий рыцарь»). Эта
традиция перешла и на поединки. Мы уже рассказали, как в
повести А. Ф. Вельтмана «Эротида» герой убивает на дуэли
свою возлюбленную, переодетую в мужское платье.
Возможно, этот сюжет был частично заимствован из «Записок»
небезызвестного Видока, в которых рассказывается о том,
как некий полковник К*** убил на дуэли переодетую
мужчиной свою бывшую любовницу, «известную амазонку
девицу Див», не узнав ее.
Впрочем, у нас в России была своя «амазонка» — мы
говорим о «кавалерист-девице» Надежде Александровне
Дуровой, она же корнет Александров. В своих «Записках»
Дурова рассказала о том, как была секундантом на поединке
своих товарищей (мы приведем этот рассказ немного
позже). А однажды она чуть не вызвала на дуэль польского
полковника N***, но побоялась подвести своего полкового
командира. Так что наша «кавалерист-девица», получившая из
рук императора Георгиевский крест за отвагу на поле боя,
на поле чести отличиться не успела.
Для настоящих женских дуэлей в России все-таки не
было почвы. Русские эмансипе искали равноправия с
мужчинами в других областях, и само предположение о дуэли с
женщиной выглядело шуткой — как в чеховском «Медведе».
Драться на дуэли мог только честный и благородный
человек. «Лицо, совершившее бесчестный поступок, на которое
имеются фактические опорочивающие доказательства,
лишается не только права вызова, но вообще права участия в
дуэли. Если это лицо нанесет оскорбление другом}', то
последнее обязано не требовать удовлетворения, а
обратиться к суду» [ 64, с. 37].
Конечно, различение оскорбительного и бесчестного
всегда было достаточно затруднительно. Показательна в этом
отношении оценка шулерства. С одной стороны, «с
человеком, плутующим в карты, совсем и не полагается выходить
на поединок, как и не полагается выходить на поединок с
человеком, которого рука поймана в чужом кармане, — он
„не правоспособен" к поединку» [S6, с. 28—29]. К людям,
живущим нечистой игрой (как герои гоголевских «Игро-

УЧАСТНИКИ ДУЭЛИ
132
ков»), отношение всегда было безусловно презрительным.
Шулер, т. е. профессиональный картежный плут, не
считался благородным и достойным дуэли.
С другой стороны, нечистая игра могла
восприниматься как элемент бретерского поведения. Обыграть
наверняка, но не столько ради денег, сколько из дерзости и эпатажа
или даже из «пиитического любопытства» — этим можно
было похвастаться перед приятелями. В подобном случае
нечистая игра уже не бесчестие, но понимается как
оскорбление, и за нее нужно требовать удовлетворения.
Репутация «шулера из любви к искусству» не мешала человеку быть
принятым в обществе, с ним можно было даже прометать
банк, но при этом держать ухо востро.
Так, нечистая игра Федора Толстого была притчей во
языцех, что вовсе не мешало его положению в обществе, и
Американец нисколько не стеснялся такой репутации.
Окончательное суждение о том, достойны ли
соперники и могут ли они (или один из них) быть допущены к
поединку, выносило общество чести. При этом человек,
совершивший даже очень серьезный проступок, часто
допускался к дуэли благодаря «запасу прочности» своей
предыдущей благородной репутации. Считалось вполне
уместным для дворянина настаивать на своем праве на
благородный поединок — и не очень приличным его сопернику
отказывать ему в этом праве.
Не допускался до дуэли человек, ранее отказавшийся от
нее; например, подавший жалобу на оскорбителя. В
офицерской среде такой поступок однозначно воспринимался
как проявление трусости; после него должна была
последовать отставка, ибо никто не захотел бы служить в одном
полку с трусом. Впоследствии «Правила...» 1894 года
формально закрепили это требование, и офицер,
отказавшийся от назначенного судом офицерской чести поединка, был
обязан подать в отставку в течение не более чем недели.
На дуэли не мог драться несовершеннолетний.
Естественно, никто не проверял записи в церковных книгах. Речь шла
о возрастном типе поведения. Например, когда в «Двух
гусарах» «неслужащий сын самого богатого помещика»
(т. е. недоросль) пытается поссориться с Турбиным, дело
немедленно пресекают: «Полноте, граф! —увещевали с сво-

УЧАСТНИКИ ДУЭЛИ
133
ей стороны Турбина исправник и Завалшевский. — Ведь
ребенок, его секут еще, ему ведь шестнадцать лет». Здесь
«мальчишку» характеризует не столько его возраст,
сколько инфантилизм поведения («его секут еще», да и сама его
детская, с дрожащими губами, обида на Турбина).
Восемнадцати- или даже шестнадцатилетний юнкер, скорее всего,
смог бы настоять на поединке.
К дуэли не допускался больной. Во Франции, правда,
известен случай, когда Бенжамен Констан был вынужден из-
за болезни стреляться сидя в кресле, его соперник для
уравнения шансов также стрелял сидя. На дуэли не мог драться
душевнобольной. В этом суть трагедии Звездича в
лермонтовском «Маскараде» — Арбенин сошел с ума прежде, чем
дал ему удовлетворение, лишил его даже надежды на дуэль,
и Звездич остался уже не оскорбленным, а обесчещенным,
или, как тогда грубо шутили, «с битой рожей».
Очень строго соблюдался запрет на дуэли между
родственниками. Отец и сын, братья, ближайшие родственники
перед лицом дуэльного ритуала представляли собой как бы
одно целое. Они должны были взаимно защищать свою
честь, они могли заменять друг друга на поединке.
Ближайшие родственники не имели права смыть кровью
взаимные обиды. Вот диалог из пьесы М. Ю. Лермонтова «Два
брата»:
«Ю р и й. Брат... с этой минуты — я разрываю узы
родства и дружбы — ты мне сделал зло — невозвратимое зло — и
я отомщу!..
Алекс <андр> {холодно). Каким образом?
Юрий. Ты мне заплотишь.
Ал е к с <а н д р> (улыбаясь). С удовольствием—только чем!
Ю р и й (в бешенстве). Ценою крови...
Алекс <анд р>. В наших жилах течет одна кровь».
Дворянская честь основывалась на обостренном чувстве
рода. Дворянин гордился чистотой и благородством
своего происхождения, а это невозможно без
исключительного уважения к роду и родственникам. Родовитый дворянин
ощущал себя членом клана, хранил семейные легенды и
предания. Оскорбить родственника значило в конечном
счете оскорбить самого себя, отречься от своего рода.
И, например, когда Иванушка в «Бригадире» Д. И. Фонви-

УЧАСТНИКИ ДУЭЛИ
134
зина рассуждает о возможной дуэли с отцом, это
становится еще одним, очень выразительным, штрихом к
сатирическому портрету enfant terrible испорченного века:
«Советница. Не то на уме у отца твоего. Я очень
уверена, что он нашу деревню предпочтет и раю и Парижу.
Словом, он мне делает свой кур*.
С ы н**. Как? Он мой риваль?***
Советница. Я примечаю, что он смертно влюблен в
меня.
С ы н. Да знает ли он право честных людей? Да ведает
ли он, что за это дерутся?
Советница. Как, душа моя, ты и с отцом подраться
хочешь?
С ы н. Et pourquoi поп?**** Я читал в прекрасной
книге, как бишь ее зовут... le nom m'est echappe*****, да... в
книге „Les sottises du temps"******, что один сын в Париже
вызывал отца своего на дуэль... а я, или я скот, чтоб не
последовать том}', что хотя один раз случилося в Париже?»
Голос крови обычно удерживал от дуэли даже в том
случае, когда отношения разрывались всерьез и надолго.
Дуэль была возможна между родственниками
достаточно далекими, теми, кто не считал себя принадлежащими к
одному клану. Практически ничто не мешало поединку
некровных родственников. Известно, что после того, как
Дантес объявил о своей помолвке с Екатериной Гончаровой,
Пушкин счел возможным взять назад свой вызов. Сделано
это было не потому, что соперник стал его родственником.
В. А. Соллогуб в качестве посредника ездил сообщить
Дантесу об этом решении, а затем вернулся к Пушкину: «„С моей
стороны, — продолжал я, — я позволил себе обещать, что
вы будете обходиться со своим зятем как с знакомым". —
„Напрасно, — воскликнул запальчиво Пушкин. — Никогда
этого не будет. Никогда между домом Пушкина и домом Дан-
* Ухаживает; макароническое образование от фр. faire la cour;
ср. выражение «строить куры».
** То есть сын бригадира, Иванушка.
*** Соперник — от фр. rival.
**** А почему нет? (фр.).
***** Названия не припомню (фр.).
****** «Нелепости времени» (фр.).

УЧАСТНИКИ ДУЭЛИ
135
теса ничего общего быть не может!"» [155, с. 475]. Дело
прекратилось не потому, что соперники «породнились»,
а потому, что Дантес подыскал приличное оправдание
своему поведению в отношении Н. Н. Пушкиной.
Еще одно ограничение: на дуэли не могли драться
должник со своим взаимодавцем. Этот запрет выполнялся строго,
но все-таки и здесь бывали исключения — если причина
дуэли была важнее (намного важнее!) денег. Мать Долохова
могла говорить о Пьере: «<...> вызвал на дуэль, полагая, что
Федя не будет драться, потому что он ему должен. Какая
низость!» Но читатель понимает наивность этих слов: ни До-
лохов, ни Пьер о деньгах и не думали.
Перед дуэлью все дворяне были равны. Если
соперники соответствовали условиям, которые мы изложили выше,
то формальных причин для отказа от поединка или
замены не было. Однако в условиях существования социальных
и других иерархий, уравнивая в одном, в главном, — в
обладании дворянской честью, дуэль высвечивала прочие
неравенства.
Абсолютного равенства, конечно, быть не могло, но
иногда неравенство было столь велико, что осложняло
дуэль и даже делало ее невозможной. Никаких жестких
правил и закономерностей тут не существовало, каждый
случай давал уникальное сочетание обстоятельств. Здесь
уместнее обратиться к конкретным примерам, тем более что
реальные ситуации осмысления неравенства на поединке
(отказ от вызова или, наоборот, дуэль несмотря ни на что)
становились прецедентами и служили моделями
разрешения аналогичных ситуаций в дальнейшем. Сходным
образом, в качестве образцов воспринимались и дуэли из
модных литературных произведений.
Достаточно часто препятствием для дуэли становилось
неравенство в семейном положении. М. И. Драгомиров
пересказывает известную легенду: «Первейшим условием
допустимости дуэли считается равенство шансов, между тем его
почти никогда не бывает: выхолосты. яженат<...>;выголы
как перст, а у меня на руках старуха мать, одинокая сестра
и т. д. Какое тут равенство шансов?
В старое время мерили даже шпаги, чтобы они были
равной длины, а этого в расчет не принимали <...>. Невольно

УЧАСТНИКИ ДУЭЛИ
136
вспоминается вызов на дуэль, бывший, кажется, во время
оно в Америке. Обиженный <...> является с вызовом.
„Вполне готов, — отвечает ему вызванный, — но только шансы
наши не равны: вы холосты, я женат". Согласился вызыва-
тель <...>. Приходит через год; „Я теперь тоже женат". —
,Д есть ли у вас ребенок?" — „Нет". — „А у меня есть". <...>
Так дошли они, первый до четырех, второй до пяти, пока
вызыватель не угомонился» [62, с. 14].
Аналогичные вопросы — про старушку мать или «что
дети будут жрать» — задавали многие литературные персонажи:
чиновник Красинский в «Княгине Лиговской» М. Ю.
Лермонтова, Арчаковский в «Поединке» А. И. Куприна, Снегирев
в «Братьях Карамазовых» Ф. М. Достоевского и др. Эта
причина отказа от дуэли могла быть по-человечески понятна, но
человек таким поступком как бы признавал, что семейные
обязанности для него важнее, чем обязанности светского
человека, он как бы сам выключал себя из общества. После
такого отказа естественным было бы уехать в свою
деревеньку, уединиться в кругу семьи — но не оставаться в свете.
Не очень приличным для дворянина считалось
подчеркивать неравенство в происхождении. Противостояние
старого и нового дворянства или, например, Рюриковичей и
1едиминовичей никогда не было настолько острым, чтобы
из-за этого отказываться от дуэли.
А вот разница в возрасте могла быть серьезным
препятствием. По кодексу В. Дурасова, лица моложе
восемнадцати лет не могли драться на дуэли, а старше шестидесяти
допускались только при том условии, что разница в
возрасте с соперником не превышала десяти лет. Разница в пят-
надцать-двадцать лет мешала, в первую очередь,
возникновению ссоры, вызову. Неформальное, конфликтное
общение между представителями разных возрастных групп и,
следовательно, социальных типов поведения было очень
ограниченно. «Старики» не приходили на холостяцкие
пирушки молодежи, а уж если пришел — то должен пить,
веселиться и стреляться наравне со всеми. С другой стороны,
если юноша присоединялся к компании «старичков»,
собравшихся поворчать за картишками, то он должен был
воздержаться от бросания карт на стол и подсвечников в
противника.

УЧАСТНИКИ ДУЭЛИ
137
Если же все-таки конфликт произошел, то были три
возможных пути выхода. Первый — постараться затушить
скандал, не доводя дело до поединка. Основные хлопоты в этом
случае ложились на секундантов и посредников, и
главнейшим их аргументом становилась именно разница в
возрасте. Если причина ссоры была не очень серьезной, а
старший по возрасту не допускал очевидных неблагородных
поступков, то дело удавалось прекратить.
Второй вариант — тряхнуть стариной и выйти к барьеру.
Известны случаи поединков, когда соперников разделяла
значительная разница в возрасте: подполковник С. Н.
Старое был почти на двадцать лет старше Пушкина; сам
Пушкин был на тринадцать лет старше Дантеса; Кушелев был
намного моложе генерала Бахметьева и т. д.
Наконец, третий вариант — замена. Если разница в
возрасте или болезнь одного из соперников мешала ему
самому участвовать в поединке, то, с его согласия, на поле чести
мог выйти другой человек. Обычно в качестве замены
допускался самый близкий человек; для больного или
раненого это мог быть брат или ближайший товарищ по службе,
однополчанин; для пожилого человека — его сын. Условия
замены и правила оговариваются в каждом кодексе, однако
в реальной практике такие случаи были чрезвычайно
редки. Собственно говоря, настоящих замени не было, потому
что человек, который не мог взять в руки оружия, старался
не наносить оскорблений, а если он сам был оскорблен, то
(именно в силу его неспособности к поединку) обязанность
требовать удовлетворения без всяких замен ложилась на его
родственников или друзей.
В случае болезни существовала еще одна возможность —
отложить поединок до выздоровления; мы расскажем об
этом ниже.
Практически никогда не мешали дуэли национальные
различгш. Вот разве что герой романа В. В, Крестовского
«Две силы» говорил своему оппоненту: «Но только дело вот
в чем, <...> наши шансы в этом случае не равны; вы
относительно меня в привилегированном положении; вы русский
и военный, а я поляк. Если вы убьете меня, вам ничего не
сделают, а убей я вас, меня сошлют в Сибирь, а может быть,
и повесят» [ 90, с. 358]. Он отчасти прав, но дело тут, конечно

УЧАСТНИКИ ДУЭЛИ
138
же, не в национальности, а в особенностях социального
положения поляков в обществе после подавления польских
восстаний XIX века.
Служебное неравенство, особенно для военных, было,
пожалуй, самым существенным препятствием к дуэли. Вызов
на дуэль командира по военным законам рассматривался как
бунт. Часто это и было бунтом, актом неповиновения в
первую очередь. В офицерской среде существовало несколько
возможностей противостоять командиру. Одна из них,
более сдержанная, заключалась в том, что все офицеры,
сговорившись, подавали рапорт о болезни. Такая «забастовка»
была прежде всего обращена к командиру — он мог
изменить свое поведение и отношение к офицерам или
оказывался вынужден доложить начальству, что его подчиненные
бунтуют. Исход был непредсказуем. Могли убрать грубияна-
командира. Могли наказать офицеров, дабы не бунтовали.
Самой знаменитой была так называемая «семеновская
история» 1820 года, когда солдаты и офицеры лейб-гвардии
Семеновского полка, пользовавшегося особой любовью
императора, взбунтовались против тупого и жестокого
полкового командира; успокоить бунтовщиков (которые, в общем-
то, вели себя не очень агрессивно, но не повиновались) не
удалось; скандал разросся, вышел за пределы России и
весьма помешал Александру I, который в то время вершил дела
европейской политики в Троппау; поэтому и обошлись с
бунтовщиками сурово: часть отдали под суд, а остальных
разогнали по армейским полкам. После этой истории
«заговоров» в армии боялись и предпочитали пресекать в
зародыше. Впрочем, чаще поступали по совет)' Василисы Егоровны
из «Капитанской дочки»: «Разбери <...>, кто прав, кто
виноват. Да обоих и накажи».
Был и другой способ, к которому прибегали только в
исключительных случаях. Один из офицеров должен был
нанести командиру публичное оскорбление (например,
ударить или дать пощечину). Мы уже упоминали о подобной
ситуации в связи с дуэлью генералов Мордвинова и
Киселева, приведем из тех же воспоминаний Н. В. Басаргина
рассказ о предшествовавших этому делу событиях в Одесском
полку: «В нашей армии назначен был командиром Одесско-

УЧАСТНИКИ ДУЭЛИ
139
го пехотного полка подполковник Ярошевицкии, человек
грубый, необразованный, злой. Его дерзкое, неприличное
обращение с офицерами было причиною, что его
ненавидели в полку, начиная от штаб-офицеров до последнего
солдата. Наконец, вышед из терпения и не будучи в состоянии
сносить его дерзостей, решились от него избавиться.
Собравшись вместе, офицеры кинули жребий, и судьба
избрала на погибель штабс-капитана Рубановского. На другой
день назначен был дивизионный смотр. Рано утром войска
вышли на место, стали во фронт, и дивизионный командир
генерал-лейт<енант> Корнилов, прибыв на смотр, подъехал
к одному из флангов. (Одесский полк был четвертый от
этого фланга.) Штабс-капитан Рубановский с намерением
стоял на своем месте слишком свободно и даже разговаривал.
Ярошевицкии, заметив это, подскакал к нему и начал его
бранить. Тогда Рубановский вышел из рядов, бросил свою
шпагу, стащил его с лошади и избил его так, что долгое
время на лице Ярошевицкого оставались красные пятна.
Офицеры и солдаты, стоявшие во фронте, не могли выйти из
рядов до того времени, пока дивизионный командир не
прискакал с фланга, где он находился, и не приказал взять
Рубановского.
Разумеется, что это дело огласилось, и наряжено было
следствие. Официально было скрыто, что почти все
офицеры участвовали в заговоре против своего полкового
командира. Пострадал один только Рубановский, которого
разжаловали и сослали в работу в Сибирь» [ 120, с. 24].
Случай этот достаточно характерен для подобной
ситуации; тут уж обязательны были и суровое наказание для
офицера (не месяц гауптвахты и даже не отправка на Кавказ
рядовым с выслугой, а самые настоящие каторжные работы в
Сибири), и смена неугодного офицерам публично
оскорбленного командира. Мы употребили слово «оскорбление» — на
самом же деле оскорбления тут не было, и потому не могло
быть и поединка — тут речь шла о публичном бесчестии.
Любопытно отметить, что эта модель разрешения
конфликтной ситуации неожиданным образом перекочевала
в XX век, и не куда-нибудь, а в колымский лагерь. В. Шаламов
в рассказе «Инженер Киселев» воспроизводит следующую

УЧАСТНИКИ ДУЭЛИ
140
ситуацию: заключенные думают о том, как бы им избавиться
от инженера Киселева — тридцатилетнего вольного, вроде
бы неглупого и образованного человека, но неожиданно
«перещеголявшего всех палачей в своем палачестве».
«Последние остатки расшатанной, измученной,
истерзанной воли надо было собрать, чтобы покончить с
издевательствами ценой хотя бы жизни. Жизнь — не такая уж
большая ставка в лагерной игре. Я знал, что и все думают
так же, только не говорят. Я нашел способ избавиться от
Киселева. <...>
— Как только какое-нибудь большое начальство приедет
на Аркагалу — дать Киселеву по морде. Публично будут ведь
обходить бараки, шахту обязательно. Выйти из рядов — и
пощечина.
— А если застрелят, когда выйдешь из рядов?
— Не застрелят. Не будут ждать. По части получения
пощечин опыт у колымского начальства невелик. Ведь ты
пойдешь не к приезжему начальнику, а к своему прорабу.
— Срок дадут.
— Дадут года два. За такую суку больше не дадут. А два
года надо взять.
Никто из старых колымчан не рассчитывал вернуться с
Севера живым — срок не имел для нас значения. Лишь бы
не расстреляли, не убили. Да и то...
— А что Киселева после пощечины уберут от нас,
переведут, снимут — это ясно. В среде высших начальников ведь
пощечину считают позором. Мы, арестанты, этого не
считаем, да и Киселев, наверное, тоже. Такая пощечина
прозвучит на всю Колыму» [172, с. 67].
Но вернемся к отношениям дворян-офицеров. Даже
если ссора подчиненного со своим командиром не была
бунтом, дуэль все равно чаще всего не представлялась
возможной: «Спросите у Денисова, похоже это на что-нибудь,
чтобы юнкер требовал удовлетворения у полкового
командира?» («Война и мир»). Если уж офицер настаивал на дуэли,
то он должен был сначала выйти в отставку или уж по
крайней мере перевестись в другой полк.
Чаще всего возрастное, служебное неравенство,
неравенство происхождения и имущественного положения
сочеталось в некое единство. Неравенство выявлялось прак-

УЧАСТНИКИ ДУЭЛИ
141
тически в каждом поединке, в большей или меньшей
степени. Слабому «приятно было думать, что я <...> принудил
такую важную особу драться со мной» [165, т. 4, с. 199].
Сильный мог не обращать внимания на неравенство или же
бояться, «что он навсегда сделается смешным, если станет
драться с этим молокососом» [ 74, с. 101]. Одной из
второстепенных функций дела чести как раз и было уточнение и
подтверждение социального положения его участников,
определение их ранга в социальной иерархии.
И все-таки неравенство двух соперников не могло
служить формальным основанием для отказа от поединка, если
уж состоялись оскорбление и вызов. Высвечивая всяческое
неравенство, определяя ранговое положение соперников
относительно друг друга, дуэль опять возвращала их к
безусловному равенству — равенству двух полноправных
дворян перед лицом сословного ритуала. После оскорбления
и уж тем более на барьере — все дворяне равны.
ПРИЛОЖЕНИЕ
ГРАФ ФЕДОР ИВАНОВИЧ
ТОЛСТОЙ-АМЕРИКАНЕЦ*
(1782-1846)
Американец и цыган,
В свете нравственном загадка...
П. А. Вяземский. Толстому
Граф Ф. И. Толстой учился в Морском корпусе, из которого вышел
в службу в Преображенский полк; с молодости отличался
неуправляемостью поведения и всевозможными выходками. Его жизнь
окружена массой легенд, которые, отчасти, он сам и сочинял. Он
прошел несколько военных кампаний (в том числе Финляндскую
1808—1809 годов — мы упоминали об этом в связи с гибелью
князя М. П. Долгорукого — и Отечественную войну 1812 года); мно-
* Автор пользуется случаем поблагодарить К. К. Немировича-
Данченко, активно исследующего биографию Ф. И. Толстого, за советы и
консультации.

УЧАСТНИКИ ДУЭЛИ
142
гократно сидел под арестом, был разжалован и опять
выслуживал чины — он был одним из прототипов разжалованного Доло-
хова на Бородинском поле в «Войне и мире» Л. Н. Толстого.
«А теперь мне хочется рассказать о новом знакомстве моем
еще с одним моим дядюшкой*. <...> Этот интересный дядюшка
был не кто иной, как известный, кажется, всему свету
двоюродный брат отца моего, граф Федор Иванович Толстой,
прозванный Американцем <...>. Я столько в детстве моем наслышалась
чисто баснословных рассказов о дядюшке моем Американце
Толстом, что и неудивительно, что, сидя с ним за обедом у дедушки,
я смотрела на него, как на восьмое чудо света. Но тогда в Федоре
Ивановиче не было уже ничего удивительного, он был человек
как человек: пожилой, курчавый, с проседью, лицо красное, с
большими умными черными глазами, и разговаривал, и шутил
за столом, как все люди, так что я начала уже разочаровываться.
Но не успели мы совсем еще отобедать, как дедушка, на мое
счастье, хлопнул племянника по плечу и весело сказал ему:
— Ну, Американец, потешь гостей моих, покажи дамам твою
грудь и руки, а после кавалерам и всего себя покажешь...
Федор Иванович, кажется, очень довольный просьбой дяди,
улыбаясь, сейчас же начал расстегивать свой черный сюртук.
Когда он распахнул его, у него на груди показался большой образ, в
окладе, св. Спиридония, патрона всех графов Толстых, который
богомольный Американец постоянно носил на груди. Положив
его бережно перед собой на стол, он отстегнул запонки рубашки,
открыл свою грудь и выпятил ее вперед. Все за столом привстали
с мест и начали внимательно разглядывать ее: вся она сплошь
была татуирована. В самой середине сидела в кольце какая-то
большая пестрая птица, что-то вроде попугая, кругом какие-то
красно-синие закорючки... Когда все зрители достаточно нагляделись
на рисунки на груди, Федор Иванович Толстой спустил с себя
сюртук и засучил рукава рубашки: обе руки его тоже были сплошь
татуированы, на них вокруг обвивались змеи и какие-то дикие
узоры... Дамы охали и ахали без конца и с участием спрашивали:
— Вам было очень больно, граф, когда эти дикие вас
татуировали? Чем это они проковыряли узоры? Ах, какая страсть!
* Рассказ М. Ф. Каменской, племянницы Американца, дочери
Ф. П. Толстого.

УЧАСТНИКИ ДУЭЛИ
143
Когда Федор Иванович покончил с дамами, кавалеры увели
его наверх, в светелку к дедушке, и там снова раздели уже всего,
с ног до головы...
Надо знать, что в протяжении всей жизни Американца
Толстого, где бы он ни обедал, его под конец стола всюду просили
показать его татуированное тело, и всюду его разглядывали
сперва дамы, а потом мужчины, и это ему никогда не надоедало» [83,
с. 176-177].
«<Ф. И. Толстой> хотя и обладал весьма умной головой, но
был большой кутила, первостатейный повеса и дуэлист, так что
почти не выходил из-под арестов. При всем том <...> граф
Толстой <...> был чрезвычайно добр, всегда был готов отдать
последнюю копейку бедному, честен и ни за что не согласился бы
обмануть либо солгать. В то же время он обыграл бы вас в карты до
нитки! Множество дуэлей было у него из-за карт» [163, с. 25].
В 1803—1804 годах Ф. И.Толстой, поручик гвардии
Преображенского полка, в составе посольства Н. П Резанова совершил
переход на корабле «Надежда» под командованием И. Ф.
Крузенштерна из Петербурга к берегам Камчатки.
«Чтобы развлечь свою скуку, он придумывал всевозможные
непозволительные шалости, которые нарушали дисциплину
корабля. Сначала Крузенштерн смотрел сквозь пальцы на проказы
молодого графа, но скоро шалости его приняли такие размеры, что
адмиралу пришлось в наказание сажать Толстого под арест... Но за
каждое наказание, выйдя на свободу, он платил начальству
новыми выходками, точно поклялся свести с ума весь экипаж. Как
любитель сильных ощущений, он занялся, например, тем. что
перессорил поголовно всех офицеров и всех матросов. <...> И ни
одной-то души не оставлял в покое! Старичок священник, который
находился на корабле, любил выпить лишнее и был очень слаб.
У Федора Ивановича в голове сейчас созрел план новой потехи:
напоил батюшку до „положения риз", и когда несчастный
священнослужитель, как мертвый, навзничь лежал на палубе, граф
припечатал ему сургучом бороду к полу украденною из каюты
Крузенштерна казенною печатью. Припечатал и сидел над ним, пока он
проснется... И только что старичок открыл глаза и хотел
приподняться. Толстой, указывая пальцем на печать, крикнул ему:
— Лежи, не смей! Видишь — казенная печать...

УЧАСТНИКИ ДУЭЛИ
144
После принуждены были ножницами подстричь бороду
священнику почти под корешок, чтобы выпустить его на свободу.
Папенька рассказывал мне уморительный анекдот про
своего двоюродного братца, как он на Сандвичевых островах
потешал русских матросов, заставляя сандвичского короля исполнять
должность своей собаки: поплюет на щепку, крикнет: „Пиль,
апорт" и закинет ее далеко в море. И король плывет за ней,
схватит ее зубами и принесет, и подаст ее Толстому. <...>
У Крузенштерна был на корабле любимый орангутанг, умный,
ловкий и переимчивый, как человек. Так вот его-то Толстой и
избрал себе в товарищи, чтобы насолить хорошенько ученому
путешественнику. Раз, когда Крузенштерн отплыл на катере зачем-
то на берег. Толстой затащил орангутанга в каюту адмирала,
открыл тетради с его записками, наложил на них листчистой бумаги
и на глазах умного зверя начал марать, пачкать и поливать
чернилами по белому листу до тех пор, покуда на нем не осталось
чистого места. Обезьяна внимательно смотрела на эту новую для
него работу. Тогда Федор Иванович тихонько снял с записок
адмирала выпачканный лист бумаги, спрятал его в карман и вышел
из каюты как ни в чем не бывало. Орангутанг один, на свободе,
занялся секретарским делом так усердно, что в одно утро
уничтожил все, что было до сих пор сделано Крузенштерном. За это
преступление адмирал высадил злодея Толстого на какой-то
малоизвестный остров и сейчас же отплыл от его берегов» [83, с. 177—179].
«Рассказывали, что во время кругосветного плавания
командир корабля, на котором находился граф Толстой, приказал
бросить в море обезьяну, которую тот держал при себе. Но Толстой
протестовал и просил командира позволить ему зажарить ее и
съесть. Впрочем, Толстой всегда отвергал правдивость этого
рассказа» [37. т. 8, с. 504-505].
С Алеутских островов Толстой вернулся через всю Россию
сухим путем и явился в Петербург — Американцем.
«Несколько дней пред тем Толстой прострелил капитана
Генерального штаба брунова, вступившегося, по сплетням, за одну
из своих сестер, о которой Толстой сказал какое-то словцо, на
которое в настоящее время не обратили бы внимание или бы по-

УЧАСТНИКИ ДУЭЛИ
145
смеялись, и не более; но надо перенестись в ту пору, чтобы
судить о впечатлениях. Когда словцо это дошло до брата, то он
собрал сведения, при ком оно было произнесено. Толстой
подозревал (основательно или нет, не знаю), что Нарышкин, в числе будто
бы других, подтвердил сказанное. Этот последний знал, что
Толстой подозревал его в этом. Играли в бостон с прикупкой;
Нарышкин потребовал туза такой-то масти. Он находился у Толстого;
отдавая его, без всякого сердца, обыкновенным дружеским,
всегдашним тоном он присовокупил; „Тебе бы вот надо этого!" —
относя к другого рода тузу*. На другой день Толстой употреблял все
свои средства к примирению, но Нарышкин оставался
непреклонен, и чрез несколько часов был смертельно ранен в пах» [99. с. 71].
«Линев, 22-летний Геркулес, чрезвычайно красивый, но столь
же глупый и необразованный, на хорошем счету у начальства.
Одна молодая знатная дама, пораженная его красотою,
влюбляется в него. Внимание это подмечает один из его товарищей,
Алексей Александрович Ушаков, и решается на смелую интригу.
Искусно владея пером, Ушаков пишет, от имени Линева,
пламенное письмо на имя знатной дамы, в условленном месте
получает ответ и завязывает правильную переписку. Молодая дама,
выданная замуж ребенком за развратного 17-летнего юношу и
развращенная уже своим мужем, увлекается романом и
соглашается на свидание с Линевым в одном из загородных парков,
назначенное ей Ушаковым
Линев ничего не знает и не подозревает; в назначенный
вечер Ушаков сообщает ему о счастии, которое его ожидает, но,
опасаясь невыносимой глупости товарища, приказывает ему не
пускаться в объяснения и как можно больше молчать. Все
свершается по плану Ушакова, и свидания стали повторяться.
Тайна этих свиданий, однако, скоро оглашается в обществе
офицеров; один из них, граф Федор Иванович Толстой
(«американец»), отъявленный повеса, решается проверить эти слухи и
подкарауливает у павильона выходящих из оного влюбленных.
Линев не узнает в темноте Толстого, но бросается в кусты и
присаживается на корточках, закрыв лицо руками Толстой, как
бы ничего не замечая, подходит к кусту, и на Линева с безоблач-
* Шутка Ф. И. Толстого построена на выражении «дать туза», т. е. дать
тумака (отсюда - «тузить»)

УЧАСТНИКИ ДУЭЛИ
146
ного неба льется целый поток Испытание ужасное, но
решительное. Линев не выдает себя. Толстой догоняет даму и говорит ей,
что сейчас, на опыте, убедился в безграничной к ней
преданности Линева, что она вполне может рассчитывать на его молчание,
и обещается честью никому не рассказывать о происшедшем.
Держать слово, однако, не в обычаях Толстого, и бедный Линев
переносит много насмешек от своих товарищей.
Знатная дама отправляется навсегда за границу, и роман
оканчивается» [148, с. 402].
«Женатый на цыганке*, известной своим голосом и
принадлежавшей к московскому табору, он превратил свой дом в игорный,
проводил все время в оргиях, все ночи за картами, и дикие сцены
алчности и пьянства совершались возле колыбели маленькой Сарры**.
Говорят, что он раз, в доказательство меткости своего глаза, велел
жене стать на стол и прострелил ей каблук башмака» [41. т. 8, с. 243].
«Шла адская игра в клубе. Наконец все разъехались, за
исключением Толстого и Нащокина***, которые остались перед пом-
берным столом. Когда дело дошло до расчета. Толстой объявил,
что противник должен ему заплатить двадцать тысяч.
— Нет, я их не заплачу, — сказал Нащокин, — вы их записали,
но я их не проиграл.
— Может быть, это и так, но я привык руководиться тем, что
записываю, и докажу вам это, — ответил граф. Он встал, запер
дверь, положил на стол пистолет и прибавил:
— Он заряжен: заплатите или нет?
-Нет.
— Я вам даю десять минут на размышление.
Нащокин вынул из кармана часы, потом бумажник и отвечал."
— Часы могут стоить рублей пятьсот, а в бумажнике —
пятирублевая ассигнация: вот все, что вам достанется, если вы меня
убьете. А в полицию вам придется заплатить не одну тысячу,
чтобы скрыть преступление. Какой же вам расчет меня убивать?
* Жена Ф. И. Толстого - цыганка А. М. Тучаева.
** Дочь Ф. И. Толстого (1821-1838), поэтесса. См. о ней также нгст.
изд., с. 151.
*** Петр Александрович Нащокин - троюродный племянник друга
А. С. Пушкина Павла Воиновича Нащокина, кутила и бретер, ближайший
приятель Ф. И. Толстого

УЧАСТНИКИ ДУЭЛИ
147
— Молодец, — крикнул Толстой и протянул ему руку. —
Наконец-то я нашел человека!» [127, с. 538]
Последние слова Американца — аллюзия на слова Понтия
Пилата о Христе: «Се Человек!» («Ессе Homo») [Иоан. XIX, 5];
возможно, также и на слова Диогена, ходившего, согласно легенде,
днем при ярком солнечном свете с зажженным светильником и
отвечавшего на вопрос «зачем?»: «Ищу человека!»
«Я слышал, насколько мне помнится, от моего отца такую
версию этого рассказа:
— Граф, вы передергиваете, — сказал ему кто-то, играя с ним
в карты, — я с вами больше не играю.
— Да, я передергиваю, - сказал Федор Иванович, — но не
люблю, когда мне это говорят. Продолжайте играть, а то я раз-
можжу вам голову этим шандалом. И его партнер продолжал
играть и... проигрывать» [762, с. 25—26].
«Помню, что рассказывали об нем, будто остановленный
противником при передергиванье карты, он, нисколько не смутясь,
отвечал ему: „Это правда; но я не люблю, чтобы мне это
говорили". Это слово принадлежит не ему первому. Я нашел его в
„Записках" Сен-Симона. Жаль, что отнимаю у него право на это
жалкое преимущество» [49, с. 096].
«Раз собралось у Толстого веселое общество на карточную игру
и на попойку. Нащокин с кем-то повздорил. После обмена
оскорбительных слов он вызвал противника на дуэль и выбрал
секундантом своего друга* . Согласились драться следующим утром.
На другой день, за час до назначенного времени, Нащокин
вошел в комнату графа, которого застал еще в постели. Перед ним
стояла полуопорожненная бутылка рома.
— Что ты это ни свет ни заря ромом-то пробавляешься! —
заметил Петр Александрович.
— Ведь не чайком же мне пробавляться.
— И то! Так угости уж и меня, — он выпил стакан и
продолжал. — Однако, вставай, не то мы опоздаем.
— Да уж ты и так опоздал, — отвечал, смеясь. Толстой. — Как!
ты был оскорблен под моим кровом и вообразил, что я допущу
* Ф. И. Толстого.

УЧАСТНИКИ ДУЭЛИ
148
тебя до дуэли! Я один был вправе за тебя отомстить; ты назначил
этому молодцу встречу в восемь часов, а я дрался с ним в шесть:
он убит» [/27, с. 539].
«Я слышал от моего отца следующую версию этого рассказа:
на одном вечере один приятель Толстого сообщил ему, что
только что был вызван на дуэль, и просил его быть секундантом.
Толстой согласился, и дуэль была назначена на другой день в 11
часов утра; приятель должен был заехать к Толстому и вместе с ним
ехать на место дуэли. На другой день в условленное время
приятель Толстого приехал к нему, застал его спящим и разбудил.
— В чем дело? — спросонья спросил Толстой.
— Разве ты забыл, — робко спросил приятель, - что ты
обещал мне быть моим секундантом?
— Это уже не нужно, — ответил Толстой. — Я его убил.
Оказалось, что накануне Толстой, не говоря ни слова своему
приятелю, вызвал его обидчика, условился стреляться в 6 часов
утра, убил его, вернулся домой и лег спать» [762, с. 24].
Для Толстого не было никаких запретов, он мог перешагнуть
через все — и при этом был человеком острого ума, замечательно
владел языком. Гоголь в письме М. С. Щепкину писал по поводу
одного из актеров, игравших в «Ревизоре»: «Он должен
скопировать того, которого он знал говорящего лучше всех по-русски.
Хорошо бы, если бы он мог несколько придерживаться
американца Толстого» [44, т. 13, с. 118]. Толстой был принят в свете,
знаком со многими замечательными людьми. Жуковский, Пушкин и
Вяземский адресовали ему поэтические послания, он был принят
в лучших домах (в первую очередь, в Москве, где поселился
после выхода в отставку). Уже в отставке Американец женился на
цыганке Авдотье («Дуняше») Тучаевой, но ни женитьба, ни
рождение многочисленных детей не мешали Толстому продолжать
разгульную жизнь, попойки и дебоши, безудержную картежную
игру и т. п. В последние годы жизни он немного успокоился и даже
удивлял окружающих своими глубокими познаниями и
суждениями, столь, на первый взгляд, не соответствовавшими
легендарной репутации гуляки. Однако сквозь любую маску спокойствия
нет-нет да и прорывалась характерная «толстовская дикость»
(выражение Л. Н. Толстого) - как из-под его щегольского фрака нет-
нет да и выглядывала «американская» татуировка.

УЧАСТНИКИ ДУЭЛИ
149
«Какой-то князь должен был Федору Ивановичу по векселю
несколько тысяч рублей. Князь, несмотря на письма Толстого и
на пропущенный срок, долго не платил. Федор Иванович
написал ему: „Если вы к такому-то числу не выплатите долг свой весь
сполна, я не пойду искать правосудия в судебных местах, а
отнесусь прямо к лицу вашего сиятельства"» [38, с. 59].
«Он же одно время, не знаю, по каким причинам, наложил
на себя эпитимью и месяцев шесть не брал в рот ничего
хмельного. В самое то время совершались в Москве проводы приятеля,
который отъезжал надолго. Проводы эти продолжались недели
две. Что день, то прощальный обед или прощальный ужин. Все
эти прощания оставались, разумеется, не сухими. Толстой на них
присутствовал, но не нарушал обета, несмотря на все приманки и
увещания приятелей, несмотря, вероятно, и на собственное
желание. Наконец назначены окончательные проводы в гостинице,
помнится, в селе Всесвятском. Дружно выпит прощальный кубок,
уже дорожная повозка у крыльца. Отъезжающий приятель сел в
кибитку и пустился в путь. Гости отправились обратно в город.
Толстой сел в сани с Денисом Давыдовым, который (заметим
мимоходом) не давал обета в трезвости. Ночь морозная и светлая.
Глубокое молчание. Толстой вдруг кричит кучеру: стой! Сани
остановились. Он обращается к попутчику и говорит: „Голубчик
Денис, дохни на меня!"» [38, с. 375—376].
«Последняя его проделка чуть было снова не свела его в
Сибирь. Он был давно сердит на какого-то мещанина, поймал его
как-то у себя в доме, связал по рукам и ногам и вырвал у него
зуб. Вероятно ли, что этот случай был лет десять или двенадцать
тому назад? Мещанин подал просьбу. Толстой задарил
полицейских, задарил суд, и мещанина посадили в острог за ложный
извет. В это время один известный русский литератор, Н. Ф.
Павлов, служил в тюремном комитете. Мещанин рассказал ему дело,
неопытный чиновник поднял его. Толстой струхнул не на шутку,
дело клонилось явным образом к его осуждению; но русский бог
велик! Граф Орлов* написал князю Щербатову секретное
отношение, в котором советовал ему дело затушить, чтоб не дать та-
* Эпизод произошел в 1844 году. Алексей Федорович Орлов - с 1844
года шеф жандармов и начальник III Отделения.

УЧАСТНИКИ ДУЭЛИ
150
кого прямого торжества низшему сословию над высшим. Н. Ф.
Павлова граф Орлов советовал удалить от такого места... Это почти
невероятнее вырванного зуба» [41. т. 8, с. 243—244].
«Раз навестил я Пушкина, который, приезжая в Москву,
останавливался всегда у П. В. Нащокина. Там были уже граф Толстой и
Жихарев, автор „Записок студента". В то время „Горе от ума"
возбуждало в публике самые оживленные толки. Жихарев, желая
кольнуть графа, беспрестанно повторял за обедом следующие стихи из
комедии (так как общая молва относила их именно на его счет):
Ночной разбойник, дуэлист,
В Камчатку сослан был, вернулся алеутом.
И крепко на руку нечист;
Да умный человек не может быть не плутом.
Граф Толстой, как человек с большим умом, не выдал себя и
при чтении этих стихов сам хохотал от души. Такое притворное
равнодушие задело Жихарева за живое, и он снова вздумал
повторить стихи после обеда. Толстой стал перед ним, посмотрел
серьезно ему в лицо и. обратясь к присутствующим, спросил: „Не
правда ли, ведь он черен?" - „Да!" — „Ну, а перед собственной
своей душою совершенный блондин!" Жихарев обиделся и
замолчал» [178. т. 2, с. 320-321].
«Л. Н. Толстой рассказывал, что Федор Иванович, встретив
однажды Грибоедова, сказал ему:
— Зачем ты обо мне написал, что я крепко на руку нечист?
Подумают, что я взятки брал. Я взяток отродясь не брал.
— Но ты же играешь нечисто, — заметил Грибоедов.
— Только-то? — ответил Толстой. — Ну, ты так бы и написал»
[162. с. 54].
В списке «Горя от ума», принадлежавшем Ф. П.
Шаховскому, Ф. И. Толстой исправил некоторые относящиеся к нему
строки, снабдив их комментарием: «вместо „В Камчатку сослан был" —
„В Камчатку черт носил" — ибо сослан никогда не был; вместо
„И крепко на руку нечист" — „В картишках на руку нечист" — для
верности портрета сия поправка необходима, чтоб не подумали,
что ворует табакерки со стола» [см.: Грибоедов А. С. Полн. собр.
соч. СПб., 1913. Т. 2. С. 352].

УЧАСТНИКИ ДУЭЛИ
151
«В конце обеда подают какую-то закуску или прикуску.
Толстой отказывается. Хозяин настаивает, чтобы он попробовал
предлагаемое, и говорит: „Возьми, Толстой; ты увидишь, как это
хорошо; тотчас отобьет весь хмель". — „Ах Боже мой! — воскликнул
тот, перекрестясь, — да за что же я два часа трудился? Нет, слуга
покорный; хочу оставаться при своем"» [38, с. 375].
«Лев Николаевич <Толстой> говорил, что Федор Иванович
был богомолен и суеверен потому, что его мучили угрызения
совести. Он каялся, молился и клал земные поклоны, стараясь
искупить преступления своей молодости и свои жестокие поступки.
Может быть, в этом сказалась благочестивая традиция рода его
матери, рожденной Майковой; ведь из этого рода произошел Нил
Сорский» [762, с. 51].
«Федор Иванович сделался мало того что богомолен, а просто
ханжой. Но все-таки эти новые религиозные чувства не помешали
ему завести в Москве страшную картежную игру и сделаться ярым
дуэлистом. Убитых им он сам насчитывал 11 человек. И он, как Иоанн
Грозный, аккуратно записывал имена их в свой синодик. <...>
От этого брака* у них было 12 человек детей, которые все,
кроме двух дочерей, умерли в младенчестве. Довольно
оригинально американец Толстой расплачивался с своими старыми
долгами: по мере того, как у него умирали дети, он вычеркивал
из своего синодика по одному имени убитого им на дуэли
человека и ставил сбоку слово „квит". Когда же у него умерла
прелестная умная 12-летняя дочка**, по счету одиннадцатая, он кинулся
к своему синодику, вычеркнул из него последнее имя и
облегченно вскрикнул: „Ну, слава тебе. Господи! хоть мой курчавый
цыганенок будет жив!"» [83. с. 179-180].
Второй по значимости после самого дуэлянта в деле
чести является фигура секунданта. В определенном смысле
секундант воплощает в себе социальный смысл дуэли.
Дуэль от убийства отличается тем, что она проводится по пра-
* На цыганке Авдотье Максимовне Тугаевой.
** Мемуаристка (М. Ф. Каменская) сильно занижает возраст дочери
Ф. И. Толстого Сарры — она умерла не двенадцати, а семнадцати лет от роду.

УЧАСТНИКИ ДУЭЛИ
152
вилам. Именно соблюдение правил и гарантируют
секунданты. Они выступают не столько как личности, сколько как
представители общества, носители общественного мнения.
Обязанности секунданта обезличены. Секундант — это
одушевленный шагомер, хронометр, справочник и т. д.
Секундант—это роль, функциональное место, которое может
быть занято любым полноправным членом общества.
Вспомним доктора Вернера, ничего не знавшего об
обязанностях секунданта, но удовлетворявшего главному
требованию — незапятнанной чести.
И в то же время от секунданта на дуэли могло зависеть
очень многое, особенно в России. При отсутствии
общепринятых дуэльных кодексов, при короткой дуэльной истории
секундант становился не только блюстителем ритуала, но и
основным его носителем и даже творцом.
Кроме того, очень важной функцией секунданта в деле
чести была «адвокатская» (или «представительская») в
отношении своего принципала.
Чаще всего дуэль проводилась с равным
представительством дуэлянтов секундантами — по одному, реже — по два
или по три. И тогда секундант, будучи уже не просто
секундантом на дуэли, но секундантом своего принципала, имел
определенные «особенные» обязательства перед ним. Он
должен был проследить, чтобы дуэль проводилась так и по
таким правилам, которые бы не ставили его принципала в
невыгодное положение по сравнению с соперником.
Секундант мог позволить себе то, что было не позволительно
дуэлянту. Он мог заявить о неготовности своего принципала к
дуэли и необходимости отсрочки, о невозможности (или
неудобстве) пользоваться тем или иным оружием и т. д. В
определенных случаях он имел право принимать решения от
имени своего принципала, не советуясь с ним: во время
переговоров он мог принять извинения или отказаться от них
и т. д. Конечно, последнее слово оставалось за главными
действующими лицами, и они имели возможность
переиграть все заново. Но и секундант мог воспользоваться
правом: если его линия поведения не будет принята,
отказаться от секундантских обязанностей.
Кроме того, секундант помогал своему принципалу
подготовиться к бою, должен был избавить его от мелочных

УЧАСТНИКИ ДУЭЛИ
153
забот и дать возможность сосредоточиться на поединке. По
французской традиции, если в дуэли участвовало по два или
больше секундантов с каждой стороны, то они разделялись
на «старших» и «младших», или, иначе, на «секундантов» и
«тьерсов» (т. е. «вторых» и «третьих»); тьерсы выполняли
в основном технические функции, а секунданты —
адвокатские и распорядительские. В России такое разделение не
было принято.
Возможна была и дуэль с одним общим секундантом. Если
кто-то из соперников приезжал к месту боя без секунданта,
то секундант противника неизбежно становился общим и
терял роль адвоката по отношению к своему принципалу.
Могло случиться и так, что у одного из соперников было
два секунданта, а у другого только один (так было,
например, на дуэли Печорина с Грушницким), — в этом случае
«обобществления» секундантов не происходило.
Кто же мог быть секундантом?
В первую очередь, секундант должен быть таким же
человеком чести, как и дуэлянт. Секундант должен
удовлетворять тем же требованиям, что и дуэлянт; по своему
положению, возрасту и т. п. секундантам необходимо так же
соответствовать друг другу, как и дуэлянтам, но со значительно
большими допусками; секунданты должны соответствовать
и уровню своих принципалов.
Секундант должен быть вооружен и готов к бою так же,
как и дуэлянты; если один из соперников нарушал правила
боя, угрожая жизни своего визави, секунданты обязаны
были вмешаться и остановить поединок, даже силой
оружия. Кроме того, секундант был готов к тому, чтобы
заменить своего принципала на поединке (такая возможность
специально оговаривалась, хотя реальные случаи подобных
замен нам неизвестны).
На роль секунданта, как правило, приглашался человек,
авторитетный в данном обществе чести и хорошо знающий
дуэльный ритуал. Он своим честным именем гарантировал
исполнение требований ритуала и тем самым достижение
цели поединка.
Исключения представляли собой своеобразный вызов.
Особенно показательны случаи, когда в качестве
секунданта предлагался человек, благородство которого вызывало

ч
УЧАСТНИКИ ДУЭЛИ
154
сомнения. Ю. М. Лотман, комментируя приглашение
Онегиным своего слуги Гильо в секунданты на поединок с
Ленским, писал: «<...> появление Онегина со слугой вместо
секунданта было ему* прямым оскорблением (секунданты, как
и противники, должны быть социально равными; Гильо —
француз и свободно нанятый лакей — формально не мог
быть отведен, хотя появление его в этой роли, как и
мотивировка, что он по крайней мере „малый честный",
являлись недвусмысленной обидой для Зарецкого)» [ 108, с. 98].
Нестандартный выбор секунданта — это всегда вызов,
но необходимо определить, когда он адресован сопернику,
когда — секунданту, когда он выражает отношение к данной
конкретной дуэли, а когда и к институту дуэли в целом.
Для успешного выполнения «адвокатской» функции
предпочтение при выборе секунданта отдавалось человеку
близкому. Так, естественным считалось приглашение в
качестве секунданта брата, реже — отца или другого
родственника. Особенно часто секунданты-родственники
принимали участие в дуэлях, где была затронута семейная честь. При
подготовке дуэли Чернова с Новосильцевым посредником
и секундантом первого сначала был его младший брат
Сергей и только потом его заменил Рылеев. Это еще один штрих
к картине постепенного превращения дела семейного
(секундант — брат) в дело общественное (секундант — один из
руководителей тайной организации).
Еще более распространенным было приглашение в
секунданты друга (чаще всего при этом и сослуживца). С
одной стороны, друг лучше знает дуэлянта и сумеет защитить
его интересы. С другой стороны, в узком кругу друзей и
сослуживцев формируется близкое отношение к чести и
представление о дуэльном ритуале. Кроме того, принадлежность
секунданта и принципала к одному обществу чести
(например, полку, роду войск, гвардии и т. п.) отчасти
гарантировало, что на дуэли будет защищена не только личная честь,
но и честь этого общества.
Если дуэль происходила за границей, то естественным
было стремление взять в секунданты земляка,
соотечественника.
* Зарецкому.

УЧАСТНИКИ ДУЭЛИ
155
Возможен был и еще один принципиальный подход к
выбору секунданта. Если дворянину было нанесено
оскорбление, когда рядом не было его друзей, сослуживцев и т. д.,
любой присутствующий дворянин мог посчитать своим
долгом представиться и предложить свои услуги.
Оскорбленный чаще всего принимал такое предложение; было
вполне закономерным, что тот, кто присутствовал при его
«позоре», увидит, как он смоет пятно со своей чести.
Совершенно естественным и даже почти обязательным
было участие в дуэли в качестве секунданта человека,
замешанного в ссоре, послужившей причиной поединка. Как говорил
драгунский капитан, приятель Грушницкого (тот самый,
которого Печорин ночью в кустах под балконом «ударил так
неловко по голове»): «<...> я даже обязан быть его
секундантом, потому что обида, нанесенная ему, относится и ко мне».
Если дворянин затруднялся в выборе секунданта
(например, если он был в незнакомом ему городе, стране и т. п.), то
он оказывался перед дилеммой: или пригласить в
секунданты незнакомого человека, или обратиться к сопернику с
просьбой назначить ему секунданта (или «уступить» одного
из своих). Можно было предложить драться с общим
секундантом. У любого из этих вариантов были свои плюсы и
минусы. Привести в качестве секунданта «своего», но низшего
по положению (слугу, камердинера, хозяина гостиницы
и т. п.) — это явный вызов. Пригласить в качестве
секунданта незнакомого человека—довольно опасно: дуэлянт мог
оказаться без помощи в трудную минут)', а секундант,
согласившийся на случайное предложение, рисковал оказаться
защитником труса и подлеца. Предоставить противнику право
назначить секунданта—это очень по-рыцарски. Но такое
благородство как бы обязывает соперника к столь же
возвышенно-благородному ответу. В некоторых случаях подобное
благородство расценивалось как оскорбление. Именно так было
воспринято д'Аршиаком предложение Пушкина назначить
ему секунданта и привезти его прямо к месту поединка [ 177,
с. 124—129]. На самом же деле Пушкин вовсе не собирался
оскорблять д'Аршиака, хотя и был сильно раздражен, в том
числе и надоедливым педантизмом секунданта Дантеса. Для
него действительно очень актуальным был вопрос: кого
пригласить секундантом, чтобы, с одной стороны, это был не со-

УЧАСТНИКИ ДУЭЛИ
156
всем чужой человек, а с другой—чтобы не кинулся примирять
соперников и заминать ссору, а выполнил требования
Пушкина. Встреча с К. К. Данзасом разрешила ситуацию.
Дуэль с общим секундантом имела существенные
минусы. Секундант лишался права на личное (так сказать,
«адвокатское») отношение к своему принципалу. Кроме того,
отсутствие визави возлагало на единственного секунданта
слишком обременительную обязанность единоличного
решения всех спорных вопросов. Впрочем, преодолеть все эти
неудобства было достаточно просто: кроме одного общего
секунданта (его еще называли «распорядителем»)
пригласить каждому из соперников по одному или по два
персональных. В этом случае секунданты ассистировали своим
принципалам, а распорядитель руководил ходом поединка.
Секундант и его принципал отвечали друг перед другом
честью за свое поведение на дуэли. Секундант мог даже
потребовать удовлетворения у своего принципала, если он
считал, что тот недостойным поведением на поединке
замарал его честь.
Быть секундантом на дуэли было довольно почетно. Чем
чаще человека признавали достаточно авторитетным для
того, чтобы доверить ему организацию дуэли, тем сильнее
возрастал его авторитет. Очень престижно было (с
бретерской точки зрения) стать секундантом опытного и
известного дуэлянта.
Вместе с тем участие в дуэли как в качестве одного из
соперников, так и в качестве секунданта было событием,
которое могло круто изменить всю дальнейшую жизнь.
Конечно, скрыть участие секунданта в дуэли было проще, чем
скрыть дуэль как таковую, но никаких предварительных
гарантий быть не могло.
Для человека устойчивого быта, делающего карьеру или
уже занимающего относительно высокое положение,
приглашение секундантом на дуэль было в некотором смысле
крахом. И согласиться нельзя, и отказаться нельзя — для
отказа нужно искать благовидный повод.
В чем же заключались обязанности секундантов в ходе
дела чести? Перечислим их здесь, оставив более подробный
комментарий до соответствующей главы.

УЧАСТНИКИ ДУЭЛИ
157
Итак, сначала секундант обязан войти в суть
столкновения — настолько, насколько право на это ему предоставит
принципал. Если суть ссоры не открывается секунданту, то
он имеет полное право — и никто не сможет его упрекнуть —
отказаться от участия в неизвестном и чем-то кажущемся
ему сомнительным деле; но можно и принять на веру
утверждение принципала, что причины для дуэли есть и они
благородны.
Затем секундант передает вызов и, исходя из желания
принципала и своих представлений о дуэльном ритуале,
вместе с секундантом противника должен выработать
условия поединка, соответствующие серьезности оскорбления.
Далее секунданты должны совместно обеспечить
техническую сторону поединка (с помощью самих дуэлянтов или без
нее), т. е. подготовить оружие, кареты или другие средства
передвижения, обеспечить присутствие врача и т. п.
На всех этапах переговоров, вплоть до последнего на
месте боя, секунданты по своей воле, независимо от
желания принципалов, должны предпринимать попытки к
примирению.
Перед началом поединка секунданты должны найти
подходящую площадку для боя, выбрать оружие, отмерить
шагами расстояние и т. д. В обязанности секунданта
(распорядителя) входит подача команд или сигналов к началу
боя или схваток. Наконец, секунданты определяют,
выполнены ли условия и достигнут ли результат, т. е. подводят
итог дуэли. Они даже имеют право прервать ее или
объявить оконченной, несмотря на готовность и желание
соперников продолжать бой. В любом случае секунданты
обязаны формально провозгласить окончание дела чести.
Жизнь дворянина XVIII—XIX веков была публичной.
Дворянин постоянно находился на людях, и его
поведение всегда было рассчитано на взгляд со стороны. Между
приватным и публичным существовала очень строгая
граница, хорошо заметная в деле чести. Ссоры чаще всего
происходили в обществе, это и придавало им социальную
значимость и требовало строгости в соблюдении норм
приличия. Поэтому оскорбление, означающее начало дела
чести, обычно также наносилось публично. После этого

УЧАСТНИКИ ДУЭЛИ
158
дело должно было развиваться приватным образом.
Обществу были безразличны технические подробности
поединков. Переговоры секундантов, а затем и сам бой
укрывались от любопытных глаз. В этом была и определенная
конспирация — не будем забывать, что дуэль считалась
уголовным преступлением и власти обязаны были
предотвращать таковое законопротивное смертоубийство. И
расширять круг посвященных значило подвергать их опасности
наказания. С другой стороны, психологически дуэлянтам
не всегда могло быть приятно участие посторонних, зевак
в деле чести, тем более — присутствие любопытствующих
на поле боя.
Тем не менее, как и в каждом правиле, здесь бывали
исключения. Если дуэль становилась шумным общественным
делом, то находилось достаточно много людей,
стремившихся присутствовать на ней лично. Появлялись люди,
заявлявшие «права» лично свидетельствовать «суду Божию» —
это и присутствовавшие при ссоре и оскорблении, и
товарищи по полку, и просто приятели, и, наконец,
любопытные, любители эффектных зрелищ. Например, на
знаменитой дуэли Шереметева с Завадовским
присутствовал П. П. Каверин, известный бретер и весельчак. Он,
конечно же, не удовлетворился ролью молчаливого зрителя
и увековечил свое присутствие довольно-таки жестоким bon
mot: подойдя к катавшемуся по снегу смертельно
раненному в живот Шереметеву, спросил: «Что, Вася? Репка?»
Традиционно эта фраза расшифровывалась примерно так: «Ну
что, вкусно ли? Хороша ли закуска?» [53, с. 279—280; а
также 108, с. 101]. Однако недавно А. Ф. Белоусов и А. М. Пан-
ченко установили, что Каверин напомнил Шереметеву
шуточную традицию кадетских корпусов: вручать «орден» в
форме репы тому кадету, который первым на учениях
падал с лошади [131, с. 161—166].
Обращает на себя внимание не только пьяная
бесцеремонность шутки (по некоторым свидетельствам, Каверин
был сильно навеселе), но и именно зрительская, почти
театральная непосредственность реакции—вероятно, также
Каверин выражал свое восхищение или неудовольствие и в
театральных креслах.

УЧАСТНИКИ ДУЭЛИ
159
После легализации дуэли в 1894 году поединкам стала
придаваться некоторая публичность. Командиры частей,
преследуя, по-видимому, педагогические цели, иногда
специально приглашали и даже обязывали явиться к месту боя
всех офицеров роты или полка.
К этому времени дуэль стала восприниматься как нечто
экзотическое, на нее часто шли не защищать честь, а
зарабатывать романтическую популярность — в этом случае и
присутствие зрителей, и огласка становились чрезвычайно
желательными. Дуэль превращалась в балаган, шутовство —
вплоть до приглашения фотографа.
Присутствие зрителей, обращавшее дуэль в спектакль,
противоречило ритуальному значению дела чести.
Поединок, на котором речь шла о чести и бесчестии, жизни и
смерти, был актом по сути социально значимым, но по своей
форме и психологически — частным, даже интимным, и
посторонние любопытствующие на поле чести были не
более уместны, чем в больнице или морге.
Не было распространено и приглашение медиков к
месту боя. В России XVIII — первой полозины XIX века к врачу
было отношение во многом как к ремесленнику, его место
было у постели больного или в лечебнице, а не там, где
вершится суд Божий. Нужно также учесть, что при тогдашнем
развитии практической медицины не так уж часто имело
реальное значение, когда врач приступит к делу — часом
раньше или позже. Многие в то время, подобно герою
«Вечера на бивуаке» А. А. Бестужева-Марлинского, считали, что
«первый удар аптекарской иготи* есть уже звон
погребального колокола», и обращались к врачам только в самый
последний момент.
Если же все-таки врач приглашался, то обычно он
ожидал в карете, а на поле боя появлялся только в случае
необходимости, по зову секундантов.
Естественно, приличный врач, имеющий постоянную
клиентуру, дорожащий своей репутацией, не хотел так
рисковать и унижаться. Поэтом)' секунданты обычно
обращались к лекарям средней руки, не очень разборчивым, го-
* Иготь — ручная ступа.

товым за деньги промолчать, выдать ложное
свидетельство — их можно было найти практически в любом
крупном городе. Упоминание о таких «готовых к услугам»
лекарях есть в «Испытании» А. А. Бестужева-Марлинского,
«Дуэли» А. П. Чехова, «Вешних водах» И. С. Тургенева. Их
корыстолюбие и нечистоплотность нередко отпугивали, и
секунданты предпочитали положиться на собственный
опыт оказания первой помощи раненым.
Участие медика в сокрытии дуэли от властей также было
не обязательным. Лермонтов помогает своему герою — Вер-
нер достаточно умен, чтобы быть другом, достаточно
благороден, чтобы быть секундантом, и достаточно
квалифицирован как врач. Но если бы он и не извлек пулю из трупа
Грушницкого («чтобы объяснить эту скоропостижную
смерть неудачным прыжком»), то можно было бы списать
все на черкесов (что обычно и делалось). В мирной жизни
также можно было объяснить огнестрельную рану
несчастным случаем на охоте или неловким обращением с личным
оружием.
Таким образом, присутствие врача на дуэли было совсем
не обязательным, и очень часто к нему обращались только
тогда, когда пострадавший был доставлен домой. Но это уже
выходит за пределы «церемонии» поединка.
Итак, мы рассказали о действующих лицах дуэли, теперь
перейдем к описанию самого ритуала.

ГЛАВА ПЯТАЯ
ДУЭЛЬНЫЙ
РИТУАЛ
Оскорбление и его формы. Возможность
извинения. Формальный вызов.
Картель. Составление условий поединка.
Время проведения дуэли, отсрочки,
поведение соперников перед поединком.
Место проведения дуэли. Дуэльное оружие:
шпаги, пистолеты, другие виды оружия.
Поединок: одежда, поведение соперников
и секундантов во время боя.
Фехтовальные дуэли и дуэли на пистолетах.
Фальсифицированные дуэли. Квазидуэльные
формы. Окончание дела чести.
ПРИЛОЖЕНИЯ: М. С. Лунин. Ф. А. Уваров. Князь
Ф. Ф Гагарин

ДУЭЛЬНЫЙ РИТУАЛ
163
Дело чести начинается с оскорбления. Мы уже
говорили о том, что дуэль — это ритуал разрешения и
прекращения конфликтов, угрожающих личной
чести дворянина. Именно при помощи
оскорбления дворянин объявлял, что ссора перешла границы
допустимого между благородными людьми. И делал он это в
форме абсолютного отрицания чести соперника.
Рассмотрим основные варианты оскорблений.
Традиционно принято различать два вида: словесное оскорбление
и оскорбление действием.
Наиболее распространенным словесным
оскорблением, не имеющим дополнительных оттенков (и в этом
отношении нейтральным), было «подлец». Это слово
совмещало этическое и сословное значения: подлый — не только
бесчестный, но и, независимо от морали, относящийся к
низшим, «подлым» сословиям. Примерно такое же
значение имело и слово «хам», но оно было осложнено
библейской традицией (как известно, Хам был одним из трех
сыновей Ноя, грубо насмеявшимся над своим отцом) и
противопоставлялось скорее культуре, чем чести (как, например,
в позднейшей статье Д. С. Мережковского «Грядущий
Хам»). Слово «негодяй», наоборот, несло, в первую очередь,
нравственную оценку, практически без сословных оттенков.
Также очень распространенными были оскорбления
«трус» (особенно в офицерской среде) и «лжец». Они
отрицали качества, безусловно необходимые благородному
человеку, лежащие в основе дворянского кодекса чести.
В этих формулах оскорбления на первом месте стоит
содержание. Не менее оскорбительной могла быть и
форма, когда намек на безотносительный к дворянской чести
недостаток выражался резко и безапелляционно или
сопровождался насмешкой. Например, молодость не была
признаком, недостойным дворянина, но слова «мальчишка» и
тем более «молокосос» — это однозначно оскорбления.
Точно так же особая интеллектуальная глубина или
образованность не считались непременным качеством благородного
человека, но сказать дворянину, что он «глупец», «дурак»,
«невежа», — значило грубо оскорбить его достоинство.
Не обязательно было непосредственно обращать к
дворянину оскорбления. В зависимости от контекста и мане-

ДУЭЛЬНЫЙ РИТУАЛ
164
ры речи говорящего оскорбление могло быть выражено в
иносказательной конструкции, намек мог быть тонок и
остроумен, но само присутствие оскорбительного слова
заставляло искать адресата, и обычно найти его не составляло
особого труда. Даже если возникали сомнения,
присутствующие вправе были потребовать объяснений, потому что
бросаться подобными словами на ветер непозволительно.
В известной степени здесь можно провести аналогию с
нецензурными выражениями. Они табуированы не
потому, что обозначают какие-то неприличные понятия или
явления, — у нас есть и медицинские, и бытовые
заменители-синонимы. Они неприличны, потому что мы привыкли
считать их неприличными (как это произошло — другой
вопрос). А поскольку запрет на употребление этих слов в
обычной речи очень силен, то они в значительной
степени утрачивают свое лексическое значение за счет
усиления значения функционального и иногда сближаются с
местоимениями и служебными частями речи, свободно
заменяя их.
Вот эти особенности табулированной лексики
распространялись и на ритуальные формы оскорбления в
общении благородных людей. «Подлец» и «негодяй» были
оскорблениями потому, что они оскорбляли, а не потому, что
обозначали нечто конкретное. В этом смысле все подобные
слова являлись синонимами; было не так уж важно, как
назвать противника — трусом, лжецом или мальчишкой.
Огромное значение в оскорблении имели
экстралингвистические факторы: поза, жестикуляция, а также
интонация, повышенный голос, особенности произношения.
Совокупность этих показателей четко читалась всеми
дворянами, и когда они говорили о «подобном тоне»,
«выговорах», «оскорбительном тоне» — они имели в виду вполне
конкретный тон. Этим тоном произносилась одна из тех
ритуальных оскорбительных формул, о которых мы
говорили выше. Но таким же тоном можно было сказать и другие
слова, которые в ситуации доверительной дружеской
беседы были бы вполне уместны, но в качестве выговора —
оскорбительны.
Названные виды оскорбления — при помощи
оскорбительных формул или интонации — можно назвать прямы-

ДУЭЛЬНЫЙ РИТУАЛ
165
ми словесными оскорблениями. Но бывали и косвенные
словесные оскорбления, когда в общении с дворянином
употреблялся язык «низкий», «неблагородный». С
дворянином нельзя говорить как с денщиком, ему нельзя
«тыкать» (за исключением некоторых строго
регламентированных ситуаций) — это оскорбительно и немедленно
приводит к дуэли. Столь же недозволительна насмешка над
дворянином. Конечно, в приятельском кругу одни нравы,
на балу другие, в официальной обстановке третьи; одна и
та же шутка может восприниматься совершенно
по-разному. Достаточно часто грубоватые шутки становились
причиной поединков.
Косвенные словесные оскорбления не обладали
чрезвычайно необходимым качеством — однозначностью.
Поэтому очень часто они дублировались в прямой форме.
Столь же часто в ответ на дерзкую насмешку, как отзыв в
ответ на пароль, раздавалось однозначное короткое
оскорбление, упрощавшее ситуацию и уничтожавшее возможность
двоякого толкования.
Оскорбление действием было более жестким по
сравнению со словесным. Формально все оскорбления
действием сводятся к обращению с соперником как с
неблагородным человеком, которого позволительно ударить кулаком
или палкой. Вместе с тем это ритуальное действие, и оно
должно быть, в первую очередь, знаком удара, а не самим
ударом. Чем больше степень условности, расстояние
между обозначаемым физическим действием и знаком, тем
сильнее проявляется ритуальное значение. При этом сам по себе
удар кулаком мог даже и не восприниматься как
оскорбление. В определенных случаях дворяне позволяли себе
поучаствовать в кулачном бою или даже устроить кабацкий
дебош с дракой. Конечно же, в подобной ситуации удар не
был оскорблением.
Самое распространенное оскорбление действием —
пощечина. Пощечина, в отличие от удара, собственно, и была
знаком оскорбления, и это подчеркивалось тем, что она
наносилась открытой ладонью. Требовался даже
определенный навык, чтобы правильно дать пощечину. Однако в
большинстве случаев общий контекст ситуации не допускал
двусмысленности. Вот Шатов в «Бесах» Ф. М. Достоевского

ДУЭЛЬНЫЙ РИТУАЛ
166
дает пощечину Ставрогину: «Шатов и ударил-то
по-особенному, вовсе не так, как обыкновено принято давать
пощечины (если только можно так выразиться), не ладонью, а
всем кулаком, а кулак у него был большой, веский,
костлявый <...>. Если б удар пришелся по носу, то раздробил бы
нос. Но пришелся он по щеке, задев левый край губы и
верхних зубов, из которых тотчас же потекла кровь» [61, т. 10,
с. 164]. Шатов не драчун и не боксер, он просто не умеет
дать пощечины как надо — ведь он же бывший ставрогин-
ский крепостной (что, будто бы, и сделает впоследствии
невозможной дуэль между героями романа), у него и рука-то
к этому не приспособлена. Умение изящно дать пощечину,
не превращая ритуального жеста в мордобой,
воспитывалось в дворянине наравне с умением подать даме руку или
щегольски отдать честь командиру, наравне с общей
свободой и естественностью движений и жестов, осанкой и
походкой.
В еще большей степени знаковый смысл проявлялся при
ударе перчаткой. К традиционному рыцарскому значению
этого жеста в дворянское время добавился еще
дополнительный унизительный оттенок: ударить перчаткой —
значит показать нежелание «марать руки». Перчатку можно
было и бросить, но эта привычная для рыцарских
отношений форма оскорбления-вызова была уж слишком
изысканной и оставалась чаще всего метафорой, если, конечно,
перчатка не была брошена в лицо.
Оскорблением был удар любым предметом. Наиболее
часто для этого пользовались тростью, стеком, дорожной
палкой. Унизительность того, что на дворянина, как на
нерасторопного слугу или собаку, подняли палку, делала такое
оскорбление очень чувствительным.
Брошенный предмет также означал оскорбление
действием, независимо от того, попал ли этот предмет в
оскорбленного. В реальной жизни такие оскорбления наносились
нечасто — из опасения превратить оскорбление в драку и
размозжить противнику голову тяжелым медным
шандалом. В литературе же именно брошенный подсвечник стал
устойчивым штампом. В пушкинском «Выстреле» во время
ссоры за карточным столом «офицер, разгоряченный
вином, игрою и смехом товарищей, почел себя жестоко

ДУЭЛЬНЫЙ РИТУАЛ
167
обиженным и, в бешенстве схватив со стола медный
шандал, пустил его в Сильвио, который едва успел
отклониться от удара».
Почти через полтора века эта сцена отозвалась
неожиданным эхом в повести Ю. О. Домбровского «Державин»:
«Державин с неудовольствием вспомнил, что познакомил
их Максимов во время одной из чересчур уж пьяных и
откровенных попоек. Тогда этот офицер метал талию и все
время подмигивал Максимову, который проигрался и был
сильно не в духе. В конце игры вспыхнула ссора, и офицер
четким, заученным движением схватился за подсвечник»
[60, с. 20]. В данном случае «заученность» напоминает нам
не о реальной дуэльной практике, а о литературе, и в
первую очередь о пушкинском Сильвио.
Все перечисленные действия были оскорбительны не
только тогда, когда они реально совершены. Замахнуться
на дворянина— рукой, тростью, чубуком — тоже
оскорбление. Даже и замахиваться не обязательно — достаточно
«многозначительно» поигрывать палкой или просто
схватиться за лежащую рядом трость.
Оскорблением являются не только слова или действия,
оскорбительна и угроза, намек, даже просто упоминание о
бесчестии в связи с тем или иным человеком. Самого
косвенного сопряжения в речи знака оскорбления с именем
благородного человека достаточно для того, чтобы
заработал механизм дела чести.
Конечно же, бывали случаи, когда оскорбление
наносилось неосознанно. Барин, привыкший командовать дворней
при помощи тычков и затрещин; юнец, не умеющий себя
вести; гуляка, напившийся до потери контроля за своими
действиями, могли и не понимать, что те или иные слова,
жесты, поступки оскорбительны. В этом случае
оскорбленный обычно формально объявлял, что считает свою честь
затронутой. О дуэли было не принято говорить вслух,
публично, поэтому сложились устойчивые иносказательные
формулировки: «Дело не может так окончиться» или «Вы
мне ответите за ваши слова». Часто это сопровождалось
ответным оскорблением.
Очень любопытным вариантом такого ответного
оскорбления было требование извинений, часто на унизительных

ДУЭЛЬНЫЙ РИТУАЛ
168
условиях. Вот, например, встреча двух секундантов в
повести В. Ф. Одоевского «Свидетель»: «Дома ожидал меня
секундант Вецкого. Он объявил мне, что ему поручено не
соглашаться ни на какие миролюбивые предложения, кроме
одного, чтобы брат мой согласился перед всеми
офицерами полка принести извинение Вецкому. Не знаю, как ныне,
а тогда такое условие казалось совершенно невозможным».
Мечин в «Вечере на бивуаке» А. А. Бестужева-Марлинского
требует от обидчика его дамы извинений на коленях.
Естественно, это только обострило ссору и привело к
скорейшей развязке.
А вот какая история рассказана в «Сборнике биографий
кавалергардов»: «Петр Васильевич Шереметев, например,
не выносил *** <...>. Раз после таких придирок со стороны
Шереметева он же вызвал *** на дуэль, который, не
приняв вызова, сообщил об этом некоторым офицерам, а
последние стали просить Бобоедова „уговорить Шереметева
прекратить эту историю". Бобоедову удалось уговорить
Шереметева. „Ну так пусть же он просит у меня извинения
в присутствии офицеров", — объявил Шереметев. ***
решился извиниться, и все офицеры собрались в дежурной
комнате. „Если вы, Петр Васильевич, считаете себя
оскорбленным мною, то я прошу извинения, хотя виновным себя
не считаю", — сказал ***. Шереметев слушал, развалившись
на диване. „На, целуй мою руку", — произнес он, важно
протягивая ее для поцелуя. *** ничего не ответил и оставил
это без последствий.
„Ну разве не ? — говаривал Шереметев
Бобоедову. — Плюй ему в рожу, — он только оботрется!" [ 149, с. 324].
Отношение к извинению вообще чрезвычайно
интересно. Дворянин воспринимал жизнь как необратимую
последовательность событий. Человека ведут по жизни не
только его желание и воля, но и судьба, рок, провидение.
Поэтому он не вполне властен над своими поступками и
словами, он не в силах их вернуть, отменить, взять назад. Что
сделано — то сделано, такова судьба. Поэтому извиняться в
теперешнем смысле слова дворянин не может. Одним и тем
же словом «извинение» обозначались два принципиально
различных действия.

ДУЭЛЬНЫЙ РИТУАЛ
169
Извиниться — значит объясниться. Если слова или
поступок дворянина оказались неправильно понятыми, он
имеет право объяснить их, доказав, что изначально в его
действиях не содержалось ничего оскорбительного или
недостойного. Такое объяснение в некоторых случаях
исчерпывало недоразумение (например, если человек из-за
плохого знания языка неправильно выразился и т. п.), но ни к
чему не обязывало обе стороны. Оскорбленный был
вправе настаивать на том, что его соперник, пусть не желая того,
нанес ущерб чести, и теперь она может быть подтверждена
не иначе как на дуэли. Невольный же оскорбитель должен
был, объяснив свою оплошность, предоставить оппоненту
право требовать или не требовать удовлетворения. Надо
сказать, что такое объяснение, даже если в основе ссоры
лежало недоразумение, далеко не всегда отменяло
необходимость дуэли. Серьезное оскорбление, тем более
нанесенное публично, могло быть смыто только поединком, даже
если нанесено было неумышленно. В этом случае именно
поединок становился настоящим извинением.
Извинения-объяснения, даже если они приносились с
глазу на глаз, должны были быть обнародованы. Обычно
соперники специально обращались к секундантам или
свидетелям. Вот как описывает такую ситуацию А. А. Бестужев-
Марлинский:
«— Господин майор! Я прошу у вас извинения в своей
горячности; очень сожалею о том, что вчерась произошло
между нами, и если вы довольны этим объяснением, то
сочту большою честью возврат вашей дружбы.
Стрелинский <...> очень вежливо, однако ж очень
охотно протянул руку Гремину.
— Тому легко примирение, — сказал он, — кто сам имеет
нужду в прощении, — и друзья обнялись снова друзьями.
— Господа секунданты! Скажите по совести, не имеем ли
мы в чем-нибудь укорять себя, как благородные люди и
офицеры? — сказал Гремин.
— Никогда и никто не усомнится в вашей храбрости, —
отвечал гвардеец, обнимая князя.
— Признаваться в своих ошибках есть высшее мужество, —
возразил артиллерист, сжимая руку майора» [8, т. 1, с. 230].

ДУЭЛЬНЫЙ РИТУАЛ
170
Слово «извинение» достаточно часто употреблялось и
в значении «повиниться», «попросить прощения». Это
означало, что человек, совершив проступок, «приносил
повинную голову», отдавал себя на суд и был готов понести
наказание. Для дворянина такое поведение недопустимо; он
отвечает только перед Богом и своей честью. Даже государь
вправе его лишить дворянского достоинства, жизни — но
не может заставить пойти против чести. Человек,
отдающий себя на милость другого, тем самым унижает себя,
ставит на одну ступень с несвободными сословиями, с
недееспособными людьми. Как говорил Николай Ростов:
«Господа, все сделаю, никто от меня слова не услышит <...>, но
извиниться не могу, ей-богу, не могу, как хотите! Как я буду
извиняться, точно маленький, прощенья просить?»
Такое поведение в принципе сходно с покаянием в
грехах, когда человек испрашивает прощения как милости.
В культурной среде, ориентирующейся на
патриархальность, такое бытовое покаяние было вполне уместно.
Приведем любопытный эпизод из «Записок» Екатерины II,
относящийся ко времени правления Елизаветы, когда
Екатерина была еще великой княгиней, женой молодого
наследника престола (будущего Петра III). Однажды
императрица сурово отчитала наследника и его жену за какую-то
провинность, оборвав на полуслове возможные оправдания, и
удалилась «вся красная и с сверкающими глазами». «Когда
Великий Князь ушел к себе, ко мне явилась мадам Крузе и
сказала: надо сказать правду, Императрица нынче
поступила как настоящая мать. <...> Она продолжала: мать
гневается и бранится на детей своих, и потом гнев проходит. Вам
обоим стоило сказать ей: „Виноваты, матушка", — и вы бы
ее обезоружили. <...> Что же касается до меня, то слова:
„виноваты, матушка", как средство смягчить гнев
Императрицы, остались у меня в голове, и потом я при случае с
успехом воспользовалась ими» [68, с. 41—42]. Екатерина,
немка, вживающаяся в «русскую душу», естественно, видит в
патриархальных отношениях («они же посконные,
домотканые и кондовые» — как шутил Остап Бендер) самую
очевидную возможность адаптации.
Такое патриархальное «вручение себя» (термин
Ю. М. Лотмана, введенный им в статье «„Договор" и „вру-

ДУЭЛЬНЫЙ РИТУАЛ
171
чение себя" как архетипические модели культуры»)
обычно сопровождалось ритуальным самоуничижением —
преклонением колен, поклонами, словесными формулами типа
«раб», «холоп», «челом бью» и т. п.
Для дворянина в благородном обществе и перед равным
ему такое самоуничижение было недопустимо,
воспринималось как низость. А. О. Имберг рассказал историю о том,
как некий русский офицер, стоя в карауле, «напился
жестоко» и набуянил. Князь Н. Г. Репнин, командовавший
нашими войсками в Саксонии (дело было в Дрездене в 1814году),
приказал отдать его под суд. «Дело вышло плохо, и, желая
поправить, но не умея, еще более испортили. Этого
несчастного, в то самое время, когда был прием у князя и,
разумеется, были и саксонцы, впустили еще полупьяного, и он
начал просить прощения, кланяясь в ноги. Тут вышел уже
князь из себя. Подлый этот поступок русского офицера в
глазах иностранцев до того его рассердил, что суд был над
ним произнесен: лишить чинов и в солдаты» [ 78, стб. 388].
Таким образом, извинение-объяснение обычно не
препятствовало дуэли; извинение-покаяние унижало
дворянина, а требование его — оскорбляло.
Итак, смысл оскорбления заключается в ритуальном
приравнивании противника к неблагородному, не
обладающему честью человеку. Но вместе с тем, как мы уже
говорили, оскорбление является первым этапом дуэльного
ритуала. Дуэль же возможна только между благородными
людьми, равно обладающими честью. Следовательно,
оскорбление становится актом признания благородства,
правоспособности в деле чести Здесь уместно привести слова
Пелэма, героя одноименного романа Э.-Дж. Бульвер-Литто-
на, объясняющего друзьям пощечину и последовавшую за
ней дуэль с неким лавочником: «<...> ударив того
лавочника, я тем самым поставил себя на одну доску с ним; я сделал
это, чтобы оскорбить его, но я был вправе так поступить
еще и ради того, чтобы предоставить ему единственное
возмещение, которое было в моей власти» [19, с. 87].
Поэтому в ситуации дела чести общение между
соперниками должно быть подчеркнуто этикетным. Приятели,
бывшие раньше на «ты», переходили на «вы», а уже потом,
в рамках этого официального общения, могло появиться ос-

ДУЭЛЬНЫЙ РИТУАЛ
172
корбительное «ты». Оскорбление — это не брань, не
сквернословие. Оно действенно именно тем, что выделяется на
фоне подчеркнутой вежливости, оно сильно именно
контрастом с предшествующим и последующим официальным
тоном. Очень существенным было, чтобы оскорбление
оставалось ритуальным обозначением бесчестия, но не
превратилось в бесчестие реальное. Если это произойдет, то
бесчестие равно ложится и на оскорбленного, и на
запальчивого оскорбителя, причем на последнего чаще всего в
большей степени. А. Н. Вульф, приятель Пушкина, офицер,
в прошлом дерптский бурш, в своем дневнике записал
такую историю: «<...> один офицер (Боярский) застрелил
также своего полка казначея Кагадеева за то, что тот, наделав
ему грубостей, дал щелчок в нос. Мне кажется проступок
Боярского весьма простительным и гораздо рассудительнее
дуэли; с человеком, который унизил себя до того, что
позволил себе делать обиды равному себе, с которыми
сопряжено так называемое бесчестие, нельзя иметь поединка, и
обиженный вправе убить его, как собаку» [36, с. 245—246].
Граница между оскорблением и бесчестием часто была
очень условной. Для бретера оскорбление могло стать
самоцелью, бретеры соревновались в изощренности,
бравировали «зверством» своих выходок. Для массового
сознания бретер — это грубиян, который «привязывается и
оскорбляет из удовольствия оскорбить». Так говорили о
Ставрогине, герое «Бесов» Ф. М. Достоевского. Ставрогин
подтвердил эти слухи, сначала поцеловав публично жену
Липутина, а затем схватив за нос и протащив несколько
шагов по комнате Гаганова (почтенный старик любил
приговаривать: «Нет-с, меня не проведут за нос!»). Эту свою
выходку он завершил тем, что столь же оскорбительно
извинился:
«— Вы, конечно, извините... Я, право, не знаю, как мне
вдруг захотелось... глупость...
Небрежность извинения равнялась новому
оскорблению. Крик поднялся еще пуще» [61, т. 10, с. 39].
Ставрогин, конечно, не бретер, но эти его выходки
вполне можно поставить в один ряд с бретерскими. Вот,
например, что рассказывали о Михаиле Шумском, внебрачном
сыне всесильного Аракчеева: «<...> пьяный он пришел в те-

ДУЭЛЬНЫЙ РИТУАЛ
173
атр, в кресла; принес с собой взрезанный арбуз, рукою
вырывал мякоть и ел. Перед ним сидел плешивый купец.
Опорожнивши арбуз от мякоти, Шуйский нахлобучил его на
голову купца и на весь театр сказал: „Старичок! Вот тебе
паричок!" Купец ошеломел» [13, с. 184].
Итак, мы видим, что оскорбление и бесчестие могут
быть формально очень схожими: это чаще всего действие,
направленное на мундир (обозначающий «честь мундира»)
или лицо (обозначающее «личную честь»; вспомним
обещание Ф. И. Толстого «обратиться к лицу» неаккуратного
должника*). Отличие — в ритуальности оскорбления, его
причастности к дуэльному ритуалу. Если человек оскорбляет,
обижает, унижает кого-либо не для того, чтобы затем дать
благородное удовлетворение, — это уже бесчестие. Можно
сказать еще короче: бесчестие — это оскорбление, за
которым не последовала дуэль.
ПРИЛОЖЕНИЕ
МИХАИЛ СЕРГЕЕВИЧ ЛУНИН
(1787/7/-1845)
Лунин умен, но нрава сварливого (bretteur).
Н. Н. Муравьев
М. С. Лунин участвовал в нескольких походах, воевал храбро и
умно, дослужился до чина гвардии ротмистра. Отечественную
войну закончил в покоренном Париже, но вскоре вынужден был
оставить службу (вероятно, по материальным соображениям,
после ссоры со скупым и взбалмошным отцом); снова посетил
Париж, где зарабатывал на жизнь уроками французского языка.
Вернувшись на родину после смерти отца, Лунин несколько лет
прожил в Петербурге; в это время он активно участвовал в
деятельности декабристских организаций (при этом хладнокровно
рассуждал о свободе, революции, бунте, цареубийстве,
подтрунивая над теоретиками, которые предлагают «наперед
энциклопедию написать, а потом и к революции приступить»). В январе
* См. наст, изд., с. 149.

дуэльный ритуал
174
1822 года он вновь вступил в службу — в Польский уланский полк,
и до самого ареста в 1826 году служил в Варшаве
Лунин был любим товарищами за смелость, готовность
пойти на риск, за безукоризненную честность и тонкий ум.
Цесаревич Константин Павлович, весьма уважавший воинскую удаль,
ценил Лунина и, по воспоминаниям, пытался выгородить
любимца, когда в 1826 году в Варшаву пришел приказ арестовать его и
доставить в Петербург; он даже отпустил Лунина напоследок
поохотиться на медведей. Подполковника-бунтовщика отвезли в
столицу, ко двору нового императора, который, в отличие от
своего старшего брата, законопослушание и субординацию ценил
намного выше ума, благородства и независимости суждений.
«Лунин <...> беспрерывно школьничал; редкий день
проходил без его проказ. <...> Молодежь потешалась, а Лунин час от
часу все более входил в роль искателя приключений. Само собою
разумеется, не всегда держал он себя в пределах умеренности, и
ему приходилось за это лично разделываться; Лунин и такие
случаи включил в репертуар своих проказ» [166. с. 1035].
«Якушкин <...> вспомнил и тут же рассказал случай с их
товарищем — декабристом Луниным <...>. Лунин был гвардейским
офицером и стоял летом с своим полком около Петергофа; лето
было жаркое, и офицеры и солдаты в свободное время с
великим наслаждением освежались купаньем в заливе;
начальствовавший генерал-немец неожиданно приказом запретил под
строгим наказанием купаться впредь на том основании, что купанья
эти происходят вблизи проезжей дороги и тем оскорбляют
приличие; тогда Лунин, зная, когда генерал будет проезжать по
дороге, за несколько минут перед этим залез в воду в полной
форме, в кивере, мундире и ботфортах, так что генерал еще издали
мог увидать странное зрелище барахтающегося в воде офицера,
а когда поравнялся, Лунин быстро вскочил на ноги, тут же в воде
вытянулся и почтительно отдал ему честь. Озадаченный генерал
подозвал офицера к себе, узнал в нем Лунина, любимца великих
князей и одного из блестящих гвардейцев, и с удивлением
спросил: „Что вы тут делаете?" — „Купаюсь, — ответил Лунин, - а
чтобы не нарушить предписание вашего превосходительства,
стараюсь делать это в самой приличной форме". Конец рассказа не
помню, даже, может быть, Якушкин его и не досказал, но и в

ДУЭЛЬНЫЙ РИТУАЛ
175
приведенном виде анекдот тот достаточно характеристичен для
Лунина, которого беспокойный дух не могла угомонить и ссылка в
Сибирь; за свои протесты он был отделен от товарищей и
отправлен с жандармами в Акатуевский завод, где через
непродолжительное время и умер в совершенном одиночестве» [5, с. 80—81].
«Однажды <...> Цесаревич догнал на походе полк, в котором
служил Лунин (кажется, кавалергардский). Великий князь,
ехавший перед тем спокойно, вдруг поскакал налетом (в галоп) к
полку, сорвал с полковника и бросил на землю шапку, наговорил
разных разностей и ускакал. Полковник ехал в шапке по нездоровью,
и потому, считая себя обиженным, объявил офицерам, что не
может доле оставаться в службе. Офицеры всего полка признали
поступок с полковником оскорбительным для всех и подали к Депре-
радовичу общую просьбу об отставке; Депрерадович тоже пристал
к ним. Когда донесено было о том Цесаревичу, он назначил на
дневке смотр полку, лично объявил при том офицерам, что отставка в
такое время невозможна и была бы преступлением, но что он,
вполне сознавая себя виноватым в напрасной, по своей горячности,
обиде достойного полковника, просит у него и у всех офицеров
извинения; а если, прибавил, кто останется этим недоволен, то
готов дать личное удовлетворение. Обиженный полковник и
офицеры стали выражать, что они удовлетворены и оставляют намерение
свое об отставке. В это время выходит вперед офицер лет 19-20 и
говорит: „Ваше Высочество изволили сейчас предложить личное
удовлетворение. Позвольте мне воспользоваться такою высокою
честью". — „Ну, ты, брат, для того слишком еще молод!" — ответил с
улыбкою великий князь Лунину (это был он)*» [166. с. 1034—1035].
«Когда не с кем было драться, Лунин подходил к
какому-нибудь незнакомому офицеру и начинал речь: „M<onsieu>r! Vous
aves dit, que..." — „M<onsieu>r, — отвечал тот, — je n'ai rien dit". —
„Comment? Vous soutenez done, que j'ai menti! Je vous prie de me le
prouver en echangeant avec moi une paire de balles"»** [57, с 128].
* Мемуарист относит этот эпизод к 1812 году, когда М. С. Лунину
было 24 года; цесаревич Константин Павлович старше его на 8 лет.
** «Милостивый государь! Вы сказали...» — «Милостивый государь
<...>, я вам ничего не говорил». — «Как7 Вы, значит, утверждаете, что я
солгал? Я прошу вас мне это доказать путем обмена пулями» (фр.).

ДУЭЛЬНЫЙ РИТУАЛ
176
«К этому же времени относится и дуэль Лунина с А. Ф.
Орловым. Лунин был товарищ и по службе, и по великосветскому
кругу Орлову, Левашову, отчасти Чернышову и пр. и был даже в
приятельских отношениях с обоими Орловыми. Однажды, при
одном политическом разговоре, в довольно многочисленном
обществе, Лунин услыхал, что Орлов, высказав свое мнение,
прибавил, что всякий честный человек не может и думать иначе. Услы -
шав подобное выражение, Лунин, хотя разговор шел не с ним, а с
другим, сказал Орлову:
— Послушай, однако же, А<лексей> Ф<едорович>! ты,
конечно, обмолвился, употребляя такое резкое выражение;
советую тебе взять его назад; скажу тебе, что можно быть вполне
честным человеком и, однако, иметь совершенно иное мнение.
Я даже знаю сам многих честных людей, которых мнение
нисколько не согласно с твоим. Желаю думать, что ты просто
увлекся горячностью спора.
— Что же, ты меня провокируешь, что ли? — сказал Орлов.
— Я не бретер и не ищу никого провокировать, - отвечал
Лунин, — но если ты мои слова принимаешь за вызов, я не
отказываюсь от него, если ты не откажешься от твоих слов!
Следствием этого и была дуэль; положено было стреляться
до трех раз, сближая каждый раз расстояние. Все знали, что
Лунин был отличный стрелок. Первым выстрелом Орлов разнес перо
на шляпе Лунина; Лунин выстрелил в воздух; Орлов еще более
разгорячился и закричал: „Что ж это ты! смеешься, что ли, надо
мною?" — подошел ближе и, долго прицеливаясь, вторым
выстрелом сбил эполет у Лунина; Лунин вторично выстрелил на
воздух, тогда как не только он, но и плохой стрелок, если бы
действовал только хладнокровно, а не горячился, как Орлов, мог бы
убить Орлова на таком коротком расстоянии. Тут Орлов
опомнился и, бросив свой пистолет, кинулся Лунину на шею» [72,
с. 142-143].
«Я помянул о его бесстрашии, хотя слово это не вполне
выражает то свойство души, которым наделила его природа. В нем
проявлялась та особенность, что ощущение опасности было для
него наслаждением. Например, походом в 1812 г<оду> он в
своем кавалергардском белом колете слезал с коня, брал
солдатское ружье и из одного удовольствия становился в цепь
застрельщиков. Много шума наделал в свое время странный поединок

ДУЭЛЬНЫЙ РИТУАЛ
177
его с Алексеем Федоровичем Орловым. В Стрельне стояла
лагерем 1-я гвардейская кирасирская бригада. Офицеры
кавалергардского и конногвардейского полков по какому-то случаю
обедали за общим столом. Кто-то из молодежи заметил шуткой
Михаилу Сергеевичу, что А. Ф. Орлов ни с кем еще не дрался на
дуэли. Лунин тотчас же предложил Орлову доставить ему случай
испытать новое для него ощущение. А<лексей> Ф<едорович> был
в числе молодых офицеров, отличавшихся степенным
поведением, и дорожил мнением о нем начальства; но от вызова, хотя и
шутливой формой прикрытого, нельзя было отказаться. Орлов
досадовал. Лунин сохранял свою беспечную веселость и, как
испытанный в поединках, наставлял своего противника и
проповедовал ему хладнокровие. А. Ф.Орлов дал промах. М<ихаил>
С<ергеевич> выстрелил на воздух, предлагая А<лексею> Ф<е-
доровичу> попытаться другой раз, поощряя и обнадеживая его,
указывая притом прицелиться то выше, то ниже. Вторая пуля
прострелила М<ихаилу> С<ергеевичу> шляпу; он опять выстрелил
на воздух, продолжая шутить и ручаясь за полный успех при
третьем выстреле. Тут Михаил Федорович <Орлов>, секундант
своего брата, уговорил его прекратить неравный бой с человеком
безоружным, чтобы не запятнать совести убийством» [31, с. 291].
«Однажды кто-то напомнил Лунину, что он никогда не
дрался с Алексеем Федоровичем Орловым. Он подошел к нему и
просил сделать честь променять с ним пару пуль. Ор<лов> принял
вызов. Дрались очень часто в манеже, который можно было
нанять; первый выстрел был Ор<лова>, который сорвал у Л<уни-
на> левый эполет. Л<унин> сначала было хотел также целить не
для шутки, но потом сказал: „Ведь Ал<ексей> Фед<орович>
такой добрый человек, что жаль его", — и выстрелил на воздух
0<рлов> обиделся и снова стал целить; Л<унин> кричал ему:
„Vous me manqueres de nouveau, en me visant de cette maniere*.
Правее, немного пониже! Право, дадите промах! Не так! Не так!" —
0<рлов> выстрелил, пуля пробила шляпу Л<унина>. - „Ведь я
говорил вам, — воскликнул Л<унин>, смеясь, — что вы
промахнетесь! А я все-таки не хочу стрелять в вас!" — и он выстрелил на
воздух. 0<рлов>, рассерженный, хотел, чтобы снова заряжали,
но их розняли» [57. с. 127-128].
* Вы опять не попадете в меня, если будете так целиться {фр.).

ДУЭЛЬНЫЙ РИТУАЛ
178
«В замковую церковь Лунин чаще всего приезжал, что
называется, к шапошному разбору, и приход его нередко вызывал
замечание, что он уже после завтрака, к чему подавало повод и
самое выражение лица, невольно возбуждавшее мысль, что Лунин
не чуждался удобств жизни» [166, с. 1026].
«Лунин в 1805 году был уже офицером. Он был отчаянный
бретер и на каждой дуэли непременно был ранен, так что тело
его было похоже на решето; но в сражениях, где он также был
невозмутимо храбр и отчаянно отважен, он не получил ни одной
раны. Он служил одно время в кавалергардах, и в сражениях,
когда его полк был в бездействии, вмешивался в толпу стрелков
в своем белом колете» [57, с. 127—128].
«Лунин <.„> постоянно что-то писал и однажды прочел мне
заготовленное им к главнокомандующему письмо, в котором,
изъявляя желание принести себя на жертву отечеству, просил,
чтобы его послали парламентером к Наполеону с тем, чтобы,
подавая бумаги императору французов, всадить ему в бок кинжал.
Он даже показал мне кривой кинжал, который у него на этот
предмет хранился под изголовьем. Лунин точно бы сделал это, если б
его послали; но, думаю, не из любви к отечеству, а с целью
приобрести историческую известность» [124, с. 227—228].
«Когда кончилась в Париже война, Лунин подал просьбу
Государю такого смысла, что так как заключен мир и в России нельзя
ожидать скоро войны, то он просит разрешения вступить в
иностранную службу, где случится война, особенно с французами.
Государь остался очень недоволен выходкою» [166, с. 1025].
«Полковник Лунин, известный своим умом и энергичным
характером, на вопрос о цареубийстве* отвечал: „Господа, Тайное
общество никогда не имело целью цареубийство, так как его цель
более благородна и возвышенна. Но, впрочем, как вы знаете, эта
мысль не представляет ничего нового в России — примеры
совсем свежи!" Двое из членов Комитета, Татищев и Кутузов, были
замешаны в кровавой смерти Павла. Ответ попал в цель, и
Комитет остался в замешательстве» [779, с. 133—134].
* На следствии

ДУЭЛЬНЫЙ РИТУАЛ
179
«Михаил Иванович* Лунин, одна из тех личностей без
страха, был любим и уважаем покойным цесаревичем Константином
Павловичем. После уже 14 декабря, в Варшаве. Лунин приходит
проситься к Цесаревичу съездить на силезскую границу
поохотиться на медведей. — „Но ты поедешь и не вернешься". —
„Честное слово, ваше высочество". — „Скажите Куруте, чтоб написал
билет". Курута не соглашается дать билет и бежит к Цесаревичу
„Помилуйте, ваше высочество, мы ждем с часу на час, что из
Петербурга пришлют за Луниным, как это можно отпускать?" —
„Послушай, Курута, — отвечает Цесаревич, — я не лягу спать с
Луниным и не посоветую тебе лечь с ним, он зарежет, но когда Лунин
дает честное слово, он его сдержит". И действительно, Лунин
возвратился в Варшаву тогда, когда другие сутки из Петербурга его
уже ждал фельдъегерь. Когда в Следственной комиссии стали
допрашивать его, что он говорил об истреблении царской
фамилии, он отвечал, что никогда не говорил, но думал об этом.
Лунин говорил, что он непременно пошлет две тысячи рублей в Рим,
чтоб папа торжественно отслужил панихиду по Цесаревичу за то,
что он приказал по взятии его под арест кормить его гончих и
борзых. C'est une generosite de sa part**» [119, с 272—273].
«Лунин был усердный католик. Когда он принял католицизм
и что его к тому побудило, осталось неизвестным для самых
близких к нему. Только эпоху этому полагали мы время пребывания
его в Варшаве. Он был в молодости своей большим дуэлистом и
был отставлен из кавалергардов за дуэль. Отец рассердился на
него и прекратил ему содержание. Лунин уехал в Париж и там
жил некоторое время, давая уроки на фортепьяно. Возвратясь в
Россию, он написал письмо к Цесаревичу. К<онстантин> П<ав-
лович> его не любил прежде и всегда гнал, но доверенность, с
которой Лунин обратился к нему, понравилась, он принял его в
один из уланских полков Литовского корпуса ротмистром (двумя
чинами ниже того, который он имел). После того К<онстантин>
П<авлович> перевел его в один из гвардейских полков в
Варшаву, и Лунин сделался его любимцем. Когда пришло приказание
арестовать Лунина, Цесаревич призвал его и сказал ему, что он
его не даст, что в Петербурге его повесят, и сказал ему, что он
* Так у автора.
** С его стороны это было благородно (фр.).

ДУЭЛЬНЫЙ РИТУАЛ
180
дает ему месяц сроку, которым он может воспользоваться Лунин
не захотел избежать готовящейся ему участи и по вторичному
требованию был отправлен в Петербург» [779, с. 261].
«<Лунин> <_.> по прочтении сентенции обратился к
товарищам со следующими словами (по-французски): „Господа,
прекрасная сентенция должна быть орошена". И в точности
исполнил сказанное» [760, с. 190].
«В III разряде только М. С. Лунин, когда прочли сентенцию и
Журавлев особенно расстановочно ударял голосом на последние
слова — „на поселение в Сибирь навечно", — по привычке
подтянув свою одежду в шагу, заметил всему присутствию: „Хороша
вечность — мне уже за пятьдесят лет от роду!"* Он скончался от
апоплексического удара в изгнании в 1846 году: так почти 20 лет
тянулась для него та вечность. Может быть, что по тому
обстоятельству в позднейших сентенциях, по делу Петрашевского,
упущено было слово: „навечно"» [134, т. 1, с. 164].
«Впоследствии, будучи в Сибири на поселении, Лунин один
отправлялся в лес на волков то с ружьем, то с одним кинжалом, и
с утра до поздней ночи наслаждался ощущением опасности,
заключающейся в недоброй встрече или с медведем, или с
беглыми каторжниками» [37, с. 291—292].
«Однажды ночью часа за два до утра в акатуйских стенах
началось большое и какое-то зловещее движение. Ни с того, ни с
сего без различия заключенных, кроме семерых обыкновенных
преступников, а также вся воинская команда, вопреки принятым
обычаям, отправлены на работу. Это делалось так быстро и было
приказано соблюдать тишину, что помимо желания всех проняла
дрожь, все предчувствовали что-то страшное, что-то жестокое.
Когда вывели всех, Григорьев во главе семерых бандитов тихо
подходит к двери Лунина, быстро ее открывает и первый
врывается в комнату узника. Лунин лежал уже в постели, но на столике
у постели горела свеча. Лунин еще что-то читал. Григорьев
первый бросился на Лунина и схватил его за горло, за ним
бросились разбойники, схватив за руки и ноги, надвинули подушку на
* В 1826 году М. С. Лунину было 38 лет.

ДУЭЛЬНЫЙ РИТУАЛ
181
лицо и, сдавив горло руками, начали душить. На крик Лунина и
шум борьбы из другой комнаты выскочил его капеллан, вывести
которого, очевидно, забыли. Пораженный, он стоял в дверях и,
увидев Григорьева с разбойниками, душащими Лунина, объятый
ужасом, в отчаянии заламывал руки. Один из разбойников,
заметивший капеллана, взглядом спросил Григорьева — может, и
капеллан, ненужный свидетель преступления, должен стать его
жертвой. Григорьев, душа одной рукой Лунина, другой подозвал
к себе спрашивавшего разбойника и подал ему знак, чтобы тот
заменил его в удушении. Разбойник подскочил к Лунину, с
легкостью отодвинул Григорьева и, привычный к ремеслу такого рода,
в мгновение ока довершил убийство. Григорьев же, отпустив
горло Лунина, кланяясь со всей изысканностью, подошел к
капеллану и, извиняясь перед ним так, как будто дело шло о
какой-нибудь мелочи, недоразумении между приятелями... протягивая к
капеллану руки, говорит ему без смущения: „Извините,
извините, это вас не касается. Это, — указывая на палачей, — это по
приказанию нашего милостивого государя. Извините, — повторил он
и прибавил, — насчет вас, по крайней мере, нет никакого
распоряжения"» [Czaplinski W. Smierc Lunina // Pamietniki dekabrystow.
Warshawa, 1960. T. 3. S. 284-285. Цит. по: 129. с 271-272].
Итак, переходим к дальнейшему развитию дела чести.
За оскорблением должен был последовать вызов. Он был
также частью ритуала, однако в России не сложилось
общепринятой устойчивой формы этого действия.
Мы уже говорили, что в ответ на оскорбление обычно
произносилась формула, обозначающая его принятие:
«Дело не может этим окончиться», «Вам это даром не
пройдет» и т. п. Вызов мог быть соединен с подобной формулой,
равно как и с ответным оскорблением. Обычно такой
вызов делался иносказательно.
В повести А. А. Бестужева-Марлинского «Фрегат
„Надежда"» описывается следующая ситуация. 1ерой повести
морской офицер Правин на светском вечере слышит, как
двое его соседей, явно не предполагая в нем серьезного
образования, по-французски весьма бесцеремонно его
обсуждают. Были произнесены очень резкие характеристики:
«чванится», «болван» (французское «bete» многозначно,

ДУЭЛЬНЫЙ РИТУАЛ
182
предложенный переводчиками вариант весьма точно
передает сочетание оскорбительности с насмешкой, хотя,
может быть, недостаточно резок).
«Я вспыхнул. Такое неслыханное забвение приличий
обратило вверх дном во мне мозг и сердце; я бросил пожи-
гающий взор на наглеца, я наклонился к нему и так же
вполголоса произнес:
— Si bon vous semble, m<onsieu>r, nous fairons notre assaut
d'esprit demain a 10 heures passees. Libre a vous de choisir telle
langue qu'il vous plaira — celles de fer et de plomb у comprises.
Vous me saurez gre, j'espere, de m'entendre vous dire en cinq
langues europeennes, que vous etes un lacke?»*
После такого приглашения никаких более переговоров
не требовалось, и соперник нашего героя, вступивший в
разговор, только напросился на лишнюю колкость: «Наглец
и тут хотел отделаться хвастовством.
— Очень охотно! — отвечал он, играя цепочкою часов. —
Только я предупреждаю: я бью на лету ласточку.
Я возразил ему, что не могу хвастаться таким же
удальством, но, вероятно, не промахнусь по сидячей вороне» [8,
т. 2, с. 89-90].
Вызов мог быть сделан сразу же после ссоры наедине с
соперником. Такой вызов описан в «Рославлеве» М. Н.
Загоскина. В начале 1812 года в рублевой ресторации русский
офицер останавливает француза, чересчур восторженно
прославляющего «великого Наполеона»: «Тут офицер
сказал что-то на ухо французу.
— Как вы смеете? — вскричал он, отступив два шага назад.
— Извините! На нашем варварском языке этому
ремеслу нет другого названия. Впрочем, господин... как бы
сказать повежливее, господин агент, если вам это не
нравится, то... не угодно ли сюда к сторонке: нам этак ловчее будет
познакомиться.
— Да, сударь, я хочу, я требую!..
* Если вам удобно, сударь, мы проведем наше состязание в уме и
красноречии завтра после десяти часов. Предоставляю вам избрать тот язык,
который вам нравится, включая сюда язык железа и свинца. Вы,
надеюсь, позволите мне доставить себе удовольствие сказать вам на пяти
европейских языках, что вы наглел^ (фр.).

ДУЭЛЬНЫЙ РИТУАЛ
183
— Тише, не шумите; а не то я подумаю, что вы трус и
хотите отделаться одним криком. Послушайте!..
Он взял за руку француза и, отойдя к окну, сказал ему
вполголоса несколько слов. На лице офицера не заметно
было ни малейшей перемены; можно было подумать, что
он разговаривает с знакомым человеком о хорошей погоде
или дожде. Но пылающие щеки защитника европейского
образа войны, его беспокойный, хотя гордый и
решительный вид — все доказывало, что дело идет о назначении
места и времени для объяснения, в котором красноречивые
фразы и логика ни к чему не служат» [ 73, с. 38—39].
Немедленный вызов мог распадаться на две части:
после обмена оскорблениями и демонстрации готовности к
поединку формальный вызов делался секунданту
соперника. Так, например, происходит в «Герое нашего времени»:
«— Прошу вас, — продолжал я тем же тоном: — прошу
вас сейчас же отказаться от ваших слов; вы очень хорошо
знаете, что это выдумка. Я не думаю, чтобы равнодушие
женщины к вашим блестящим достоинствам заслуживало такое
ужасное мщение. Подумайте хорошенько: поддерживая
ваше мнение, вы теряете право на имя благородного
человека и рискуете жизнью.
Грушницкий стоял передо мною опустив глаза, в
сильном волнении. Но борьба совести с самолюбием была
непродолжительна. Драгунский капитан, сидевший возле
него, толкнул его локтем; он вздрогнул и быстро отвечал
мне, не поднимая глаз:
— Милостивый государь, когда я что говорю, так я это
думаю, и готов повторить... Я не боюсь ваших угроз и готов
на все...
— Последнее вы уж доказали, — отвечал я ему холодно и,
взяв под руку драгунского капитана, вышел из комнаты.
— Что вам угодно? — спросил капитан.
— Вы приятель Грушницкого и, вероятно, будете его
секундантом?
Капитан поклонился очень важно.
— Вы отгадали, — отвечал он: — я даже обязан быть его
секундантом, потому что обида, нанесенная ему, относится
и ко мне. Я был с ним вчера ночью, — прибавил он,
выпрямляя свой сутуловатый стан.

ДУЭЛЬНЫЙ РИТУАЛ
184
— А! так это вас ударил я так неловко по голове!..
Он пожелтел, посинел; скрытая злоба изобразилась на
лице его.
— Я буду иметь честь прислать к вам нонче моего
секунданта, — прибавил я, раскланявшись очень вежливо и
показывая вид, будто не обращаю внимание на его
бешенство».
Между двумя частями вызова могло пройти какое-то
время (обычно не более суток). Сначала, сразу же после
оскорбления, соперники назначали друг другу время и место, где
они могли бы без помех объясниться. Если до ссоры они не
были знакомы, то взаимно представлялись или
обменивались визитными карточками. Обычно оскорбитель называл
свой адрес или же время и место, когда и где его можно
найти. Слова «дуэль», «поединок», «сатисфакция», «вызов»
вовсе не обязательно должны были быть произнесены.
Фразы: «С 11 до 12 я всегда завтракаю в таком-то ресторане»
или «Я живу там-то и по утрам всегда дома», — было вполне
достаточно. И уже в это назначенное время оскорбленный
являлся, обычно вместе со своим секундантом, чтобы
сделать формальный вызов и дать возможность переговорить
об условиях поединка секундантам.
По такой модели развивалась ссора Пушкина с неким
майором Денисевичем. Пушкин «был в театре, где, на беду,
судьба посадила его рядом с <Денисевичем>. Играли
пустую пиесу, играли, может быть, и дурно. Пушкин зевал,
шикал, говорил громко: „Несносно!" Соседу его пиеса, по-
видимому, очень нравилась. Сначала он молчал, потом,
выведенный из терпения, сказал Пушкину, что он мешает ему
слушать пиесу. Пушкин искоса взглянул на него и принялся
шуметь по-прежнему. Тут <Денисевич> объявил своему
неугомонному соседу, что попросит полицию вывесть его из
театра.
— Посмотрим, — отвечал хладнокровно Пушкин и
продолжал повесничать.
Спектакль кончился, зрители начали расходиться. Тем
и должна была кончиться ссора наших противников. Но мой
витязь не терял из виду своего незначительного соседа и
остановил его в коридоре.

ДУЭЛЬНЫЙ РИТУАЛ
185
— Молодой человек, — сказал он, обращаясь к Пушкину,
и вместе с этим поднял свой указательный палец, — вы
мешали мне слушать пиесу... это неприлично, это невежливо.
— Да, я не старик, — отвечал Пушкин, — но, господин
штаб-офицер, еще невежливее здесь и с таким жестом
говорить мне это. Где вы живете?
<Денисевич> сказал свой адрес и назначил приехать к
нему в восемь часов утра. Не был ли это настоящий вызов?..»
На следующее утро без четверти восемь Пушкин с
двумя секундантами был на квартире у Денисевича, который
явно не ожидал столь серьезного поворота событий. «„Что
вам угодно?" — сказал он статскому* довольно сухо. „Вы это
должны хорошо знать, — отвечал статский, — вы
назначили мне быть у вас в восемь часов (тут он вынул часы); до
восьми остается еще четверть часа. Мы имеем время
выбрать оружие и назначить место..." Все это было сказано
тихим, спокойным голосом, как будто дело шло о
назначении приятельской пирушки. <Денисевич> мой покраснел
как рак и, запутываясь в словах, отвечал: „Я не затем звал
вас к себе... я хотел вам сказать, что молодому человеку,
как вы, нехорошо кричать в театре, мешать своим соседям
слушать пиесу, что это неприлично..." — „Вы эти
наставления читали мне вчера при многих слушателях, — сказал
более энергичным голосом статский, — я уж не школьник,
и пришел переговорить с вами иначе. Для этого не нужно
много слов: вот мои два секунданта; этот господин
военный (тут оказал он на меня), он не откажется, конечно,
быть вашим свидетелем. Если вам угодно..." <Денисевич>
не дал ему договорить. „Я не могу с вами драться, — сказал
он, — вы молодой человек, неизвестный, а я
штаб-офицер..." При этом оба офицера засмеялись; я побледнел и
затрясся от негодования, видя глупое и униженное
положение, в которое поставил себя мой товарищ, хотя вся эта
сцена была для меня загадкой. Статский продолжал
твердым голосом: „Я русский дворянин, Пушкин; это засвиде-
* Статский — это Пушкин; мы расположили события в
хронологическом порядке, автор же воспоминаний, известный писатель, а в то время
молодой офицер И. И. Лажечников, излагает события в том порядке, в
каком он нх узнал.

ДУЭЛЬНЫЙ РИТУАЛ
186
тельствуют мои спутники, и потому вам не стыдно иметь
будет со мною дело"» [139, т. 1, с. 170—172].
Вызов мог быть и письменным. Письменный вызов
назывался «картель», хотя это название не было
общераспространенным.
Какой-либо устойчивой формы картеля не
существовало. Обычно это было просто письмо. Вот как Пушкин
характеризует «записку от поэта» — вызов, присланный
Ленским Онегину через Зарецкого:
То был приятный, благородный,
Короткий вызов, иль картель:
Учтиво, с ясностью холодной
Звал друга Ленский на дуэль.
Онегин с первого движенья,
К послу такого порученья
Оборотись, без лишних слов
Сказал, что он всегда готов.
Зарецкий встал без объяснений;
Остаться доле не хотел,
Имея дома много дел,
И тотчас вышел <...>.
Мы привели цитату более полно для того, чтобы
подчеркнуть, что Пушкин использует в тексте в качестве
внутренних цитат ритуальные формулы принятия вызова
(«всегда готов») и завершения переговоров («имея дома много
дел»), но в отношении вызова обходится внешней
характеристикой.
Записка, содержащая вызов, могла быть такой, какая
приводится в «Вечерах на Карповке» М. С. Жуковой: «Взаимное
оскорбление наше может омыться только кровью. Место,
оружие в вашей воле, время — шесть часов» [71, с. 61].
В некоторых случаях вызов составлялся умышленно
оскорбительно, чтобы сделать дуэль неизбежной и
предотвратить возможные попытки замять дело. Такое письмо
послал 26 января 1837 года Пушкин Геккерену. Это письмо
чрезвычайно эмоционально и энергично, Пушкин с
замечательной непринужденностью сочетает в нем формулы
словесного оскорбления («пошлости», «нелепости»,
«грязное дело», «бесчестить», «мерзкое поведение», «плут и под-

ДУЭЛЬНЫЙ РИТУАЛ
187
лец») с этикетными клише («имею честь быть...» и т. п.);
наполняет письмо самыми язвительными намеками на
двусмысленность отношений Дантеса и 1еккерена
(«незаконнорожденный или так называемый сын»; и к тому же
называет Геккерена «бесстыжей старухой» — это не только намек
на сводническую роль, но и на гомосексуальные
наклонности). Это, конечно же, откровенное развернутое
оскорбление, после которого замять дело вряд ли представилось бы
возможным. Честный человек не решится никому показать
такое письмо, а если в ответ на него не последует
решительных действий, то автор может распространить его и
сделать адресата посмешищем в глазах всего общества.
Своеобразным шедевром вызова-оскорбления является
письмо поручика Лейб-Гусарского эскадрона Куколь-Ясно-
польского его начальнику, отставному екатерининскому
фавориту генерал-майору С. Г. Зоричу. Зорич, невзлюбив
Куколя, обходился с ним чрезвычайно грубо, как, впрочем,
и со многими другими офицерами, да и вообще делам
службы уделял внимания намного меньше, чем развлечениям в
своем Шкловском замке. Куколь, не имея возможности ни
избавиться от преследований Зорича, ни выйти в отставку,
дошел до крайности и послал обидчику следующее письмо:
«Милостивый государь, Семен Гаврилович.
Ваше Превосходительство хотя и бесчестнейшим
образом обидеть меня изволили, но сколько я слышу от многих
сторонних, что вы, оказывая ко мне свое великодушие,
обещаетесь сделать мне удовольствие, о котором я до сих пор
и понятия не имел, но из любопытства спрашивал у
многих, что б оно значило, и так мне его истолковали: что
надобно, дескать, тебе с Его Пр-вом стреляться или рубиться,
а без того де не можешь быть честным человеком, да и ты
де ему, гунствату*, т. е. Вашему Пр-ву, подашь повод и
других обижать. Итак, я рассудил воспользоваться
Превосходительства Вашего сим изъявленным Вашим
великодушием, да и как говорят, что без этого и бесчестного человека
имя носить не могу, то потому и оставляю марать бумагу
понапрасну и говорю тебе, гунствату и бесчестнейшему в
свете человеку: если в тебе, скоте, есть хоть малейшая искра
* От huncwot — негодяй (палъск.).

ДУЭЛЬНЫЙ РИТУАЛ
188
благородства, то ты должен явиться с пистолетами для
обещания своего сегодня пополудни в 4 часа за Невским на
плац, где я тебе, гунствату, хочу моим пистолетом
истолковать то, что Куколь не твой Адам и не Шкловский
управитель, следственно, и не можешь ты его так трактовать, как
сих двух <...>. Опомнись и рассуди своею глупою головою,
что я человек и что меня по пружинам нельзя ворочать. За
всем тем нахожу за нужное тебе напомнить, что если ты сего
моего требования не выполнишь, то первое мое старание
будет искать случай прибить тебя так, как каналью и труса,
где бы только я тебя не увидел. Ожидающий или сам на
плацу за честь свою остаться, или тебя, гунствата, оставить —
Куколь-Яснопольский» [148, с. 126—127].
Дуэль, конечно же, не состоялась — слишком велика
была разница в социальном положении соперников. Зорич
не постеснялся это письмо и еще одну позднейшую записку
(в которой Куколь уже безо всяких «Ваших
Превосходительств» называет его свиньей) представить вместе с
рапортом Потемкину; Куколя отдали под суд, и вот как в конце
концов решила это дело Екатерина: «Куколя-Яснопольского
за содеянные им преступления в противность закона и
дисциплины, лишив чинов впредь до выслуги, отослать его в
Иркутск к генерал-поручику Якобию, для употребления в
такую службу, к которой он способным найден будет.
Генерал-майору же Зоричу дать приметить, чтоб он впредь с
подчиненными ему офицерами обходился прилично
офицерскому званию. Екатерина» [148, с. 127].
Но вернемся к вызову. Обычно картель передавался
секундантом (в немецкой дуэльной традиции такого
секунданта называли «картельтрегером», но в России это словцо
практически не употреблялось). Б столицах (Петербурге,
Москве) вызов порой посылали по почте. Но чаще всего
отвезти картель доверялось благородному человеку, таким
образом он становился секундантом и должен был вручить
вызов лично и дождаться ответа. Передавать письмо через
третьи, случайные руки или посылать его со слугой или
денщиком считалось недопустимым.
Очень часто в вызове уже указывались основные
условия поединка. Потом, уже на месте боя, секунданты
обговаривали нюансы, и дуэль начиналась. Тем не менее составле-

ДУЭЛЬНЫЙ РИТУАЛ
189
ние условий поединка — это самостоятельная часть дела
чести, и нам придется на ней немного задержаться.
«Дуэльный кодекс» В. Дурасова и другие кодексы конца
XIX — начала XX века требовали очень серьезного
отношения к составлению условий поединка. Условия должны были
оговариваться обязательно письменно, очень подробно, а
потом точно выполняться на месте боя. В реальной
практике в XVIII— первой половине XIX века письменные
условия составлялись весьма редко. Во-первых, это создавало
опасность разглашения в тех случаях, когда сохранялась
возможность скрыть дело; во-вторых, составление каких-то
бумажек, несомненно, должно было казаться
бюрократизмом в делах чести, где принято верить на слово. Если же
все-таки условия записывались, это было знаком очень
серьезного отношения к делу.
Условия составлялись секундантами. После того как
состоялось оскорбление и оно было принято, соперники
должны были удалиться из общества. Это был своеобразный
карантин: от оскорбления до дуэли соперники считались
как бы не вполне правоспособными в обществе чести.
Неприлично было появляться в свете, не закончив дела
чести. Такого человека могли не принять, что стало бы для него
явным оскорблением. Единственной уважительной
причиной для появления в свете могло быть только желание
скрыть готовящуюся дуэль.
Еще более строгие ограничения накладывались на
общение между соперниками. После того как вызов был
сделан и принят, соперники должны были общаться только
через секундантов. Поэтому и условия составлялись
секундантами, которые выполняли требования своих
принципалов. Кроме того, секунданты своей честью гарантировали
то, что составленные условия будут соответствовать
серьезности ссоры (если соперники настаивают на более
жестоких условиях, секунданты имеют право отказаться от
участия в деле) и обеспечат равные условия дуэлянтам.
Составление условий начиналось с того, что
секунданты обговаривали возможность примирения противников.
Это непременно входило в обязанности секундантов, так
что даже в тех случаях, когда непримиримая позиция дуэ-

ДУЭЛЬНЫЙ РИТУАЛ
190
лянтов была очевидна, ритуальная фраза о невозможности
прекращения дела должна была быть произнесена.
Кодекс В. Дурасова требовал, чтобы предложение
примирения и ответы противников (точнее — секундантов по
поручению их принципалов) были зафиксированы в
«Протоколе встречи секундантов», и даже предлагал образец:
«Мы, нижеподписавшиеся, заявляем, что г. ***
(оскорбленный) согласен кончить дело примирением и принимает
условия г. *** (оскорбителя) <...>, причем мы, четыре
секунданта, считаем возможным примирение противников на
данных условиях и, на их месте, приняли и принесли бы в
данном случае предлагаемые извинения.
Или: не считаем возможным кончить дело
примирением и принять условия оскорбителя» [64, с. 113].
Впрочем, само составление «Протокола встречи»
отдельно от «Условий» — это требование позднейшее, и до
конца XIX века такие случаи нам не известны.
Итак, вернемся к условиям поединка. Они затрагивали
только техническую сторону. Обязательным было решение
следующих вопросов: время, место и вид оружия; при
дуэли на пистолетах — вид боя и расстояние между барьерами.
По настоянию одной из сторон могли быть включены
особые условия: результат, по достижении которого бой
прекращается (до первой крови, до ранения, до смерти);
меры для сохранения поединка в тайне (например,
записки о самоубийстве и т. п.).
Обговорить условия в таком объеме считалось вполне
достаточным. При этом предполагалось, что все остальные
вопросы и ситуации, которые возникнут в ходе поединка,
будут разрешены согласно общепринятой традиции прямо
на месте. Таковы были/Вапример, условия дуэли Печорина
с Грушницким, составленные их секундантами:
«Переговоры наши продолжались довольно долго; наконец мы
решили дело вот как: верстах в пяти отсюда есть глухое ущелье;
они туда поедут завтра в четыре часа утра, а мы выедем
полчаса после них; стреляться будете на шести шагах — этого
требовал сам Грушницкий. Убитого — на счет черкесов».
В некоторых случаях дуэлянты и секунданты
настаивали на более подробном составлении условий. Обычно это
происходило, когда конфликт между противниками был

ДУЭЛЬНЫЙ РИТУАЛ
191
намного глубже обычной ссоры, когда они подчеркивали
принципиальное различие в своих представлениях о чести
и, следовательно, невозможность полагаться на какие-то
общепринятые правила. В каком-то смысле составление
подробных условий было своеобразным проявлением
взаимного недоверия и желания избежать двусмысленных
ситуаций. Например, Данзас и д'Аршиак, секунданты Пушкина
и Дантеса, достаточно подробно регламентировали
поведение своих принципалов на поле чести:
«1. Противники становятся на расстоянии двадцати
шагов друг от друга и пяти шагов (для каждого) от барьеров,
расстояние между которыми равняется десяти шагам.
2. Вооруженные пистолетами противники, по данному
знаку, идя один на другого, но не в коем случае не
переступая барьера, могут стрелять.
3. Сверх того, принимается, что после выстрела
противникам не дозволяется менять место, для того чтобы
выстреливший первым огню своего противника подвергся на том
же самом расстоянии.
4. Когда обе стороны сделают по выстрелу, то, в случае
безрезультатности, поединок возобновляется как бы в
первый раз: противники становятся на то же расстояние в
20 шагов, сохраняются те же барьеры и те же правила.
5. Секунданты являются непременными посредниками
во всяком объяснении между противниками на месте боя.
6. Секунданты, нижеподписавшиеся и облеченные
всеми полномочиями, обеспечивают, каждый за свою
сторону, своей честью строгое соблюдение изложенных здесь
условий*» [177, с. 131].
То, что столь подробное составление условий
действительно было необходимо, наглядно демонстрирует
возникший впоследствии спор между Данзасом и д'Аршиаком о
замене Пушкиным пистолета.
Кроме составления условий поединка, секунданты во
время своей встречи обычно обговаривали распределение
обязанностей по подготовке к бою: кто и какое оружие
привозит, кто обеспечивает присутствие медика и т. д.
* Оригинал по-французски.

ДУЭЛЬНЫЙ РИТУАЛ
192
Об условиях поединка, конечно же, необходимо
рассказать подробнее.
Время проведения дуэли определялось исходя из
следующих соображений. После ссоры все ее участники были,
несомненно, заинтересованы в том, чтобы как можно скорее
провести дуэль. Наиболее традиционным было проведение
дуэли на следующий день после оскорбления (при этом
подразумевалось, что вызов и его принятие должны состояться
не позже чем через несколько часов после оскорбления).
Проведение дуэли немедленно после принятия вызова
было значимым отступлением от нормы. Подготовка к
дуэли требовала времени. Такой поединок чаще всего
проводился в ущерб требованиям ритуала, превращался в
вульгарную стычку — соперники дрались на своем оружии, без
секундантов (или со случайными секундантами), на первом
попавшемся удобном месте, без четкого установления даже
самых минимальных условий. Конечно, в некоторых
странах, где в обществе сложились бретерские традициии, в
любой момент можно было найти пару дуэльных
пистолетов или шпаг, каждый был готов охотно и умело выполнить
секундантские обязанности.
И все-таки дуэль принято было откладывать хотя бы
до утра. Ритуал требовал, чтобы дуэлянт держал себя в
руках, внешне не показывал ярость и обиду. На дуэли, как и в
любой ситуации, дворянин должен быть выдержан и
спокоен. Действовали по поговорке «Утро вечера мудренее»,
чтобы соперники имели возможность остыть и трезво
оценить ситуацию.
Таким образом, стремление провести поединок
немедленно было, как правило, знаком того, что дуэль для
соперников — лишь средство сведения личных счетов, что
страсти для них важнее репутации. Например, в юношеской
драме М. Ю. Лермонтова «Menschen und Leidenschaften»
(«Люди и страсти») Menschen настолько обуреваемы
Leidenschaften, что один из героев, увидев другого со своей
возлюбленной, а затем оказавшись с ним наедине, без слов
протягивает пистолет — и дуэль едва не состоялась.
В европейской (особенно французской) традиции
немедленное выяснение отношений при помощи оружия даже
и не считалось дуэлью — оно называлось «rencontre»
(дословно— «встреча», «стычка»). Подобные стычки восходи-

ДУЭЛЬНЫЙ РИТУАЛ
193
ли к временам необузданных «мушкетерских» нравов, они
были именно выяснением отношений, а не ритуалом
чести. Вот пример rencontre в чистом виде. Во время
революционных событий во Франции конца XVIII века два
заклятых врага, разделенные политическими убеждениями,
любовью к одной женщине и т. д., сталкиваются в одном доме:
«Ничто не может дать представления о том, в какой гнев, в
какое бешенство впал этот одержимый при виде человека,
похитившего у него сердце, в котором он намеревался
царить безраздельно; его угрозы и крики были слышны во всем
доме; он дошел до того, что оскорбил моего отца, и тот,
потеряв всякое терпение, не выдержал... разъяренные, они
вместе вышли из дома и скоро оказались в уединенном
месте, где спор их мог найти свое разрешение» [128, с. 290—
291 ]. Поединок не закончился — негодяй позвал на помощь
своих друзей-республиканцев, и они арестовали и отвели в
тюрьму соперника-роялиста. Какое уж тут дело чести!
В России традиции rencontre не существовало, хотя в
бретерской среде иногда случались очень похожие
ситуации, требовавшие немедленного разрешения. Вот легенда
об одном из таких поединков: «Толстой* был дружен с
одним известным поэтом, лихим кутилой и остроумным
человеком, остроты которого бывали чересчур колки и
язвительны. Раз на холостой пирушке один молодой человек не
вынес его насмешек и вызвал остряка на дуэль.
Озадаченный и отчасти сконфуженный, поэт передал об этом
„неожиданном пассаже" своему другу Толстому, который в
соседней комнате метал банк. Толстой передал кому-то метать
банк, пошел в другую комнату и, не говоря ни слова, дал
пощечину молодому человеку, вызвавшему на дуэль его друга.
Решено было драться тотчас же; выбрали секундантов, сели
на тройки <...> и поскакали за город. Через час Толстой, убив
своего противника, вернулся и, шепнув своему другу, что
стреляться ему не придется, спокойно продолжал метать
банк**» [157, с. 149]. Впрочем, аргументы в пользу
немедленной дуэли могли быть и прямо противоположными:
«Еще <...> один анекдот о князе Шаликове, доказывающий,
что он в нужных случаях не терял присутствия духа. За обе-
* Ф. И. Толстой—Американец.
'* Другие варианты этой легенды см.: наст, изд., с. 147—148.

ДУЭЛЬНЫЙ РИТУАЛ
194
дом рассердился на него гордый и заносчивый В. Н. Ч-н и
вызвал его на дуэль. Кн. Шаликов сказал: „Очень хорошо!
Когда же?" — „Завтра!" — отвечал Ч-н. — „Нет! Я на это не
согласен! За что же мне до завтра умирать со страху,
ожидая, что вы меня убьете? Не угодно ли лучше сейчас?" Это
сделало, что дуэль не состоялась!» [59, с. 99].
Хотя дуэль назначалась обычно на утро следующего
после вызова дня, если соперникам требовалось время, чтобы
привести в порядок свои дела, допускалось отложить
поединок на несколько дней. Случались и экстраординарные
причины для отсрочки. Дворянин мог считать себя не вправе
драться на дуэли, если он не выполнил свои обязательства
перед другими людьми (например, не закончил другого дела
чести или не выполнил какого-либо договора). Отсрочки
могли потребовать служебные обязанности; какое-либо
невыполненное служебное поручение. Офицер действующей
армии во время войны мог потребовать отсрочки до
окончания кампании. Отсрочку просили и в связи с семейными
обстоятельствами: например, до окончания траура,
решения судебного процесса или получения наследства.
В каждом конкретном случае секунданты и соперники
определяли, является ли причина отсрочки уважительной.
Недостаточная серьезность причины ложилась на честь
дворянина как пятно трусости, и часто ничтожная
вероятность такого обвинения отвращала дворянина даже от
попыток просить отсрочки. В таком случае секундант должен
был обдумать, не имеет ли его принципал права на
отсрочку, и при необходимости сам сделать предложение о ней.
С другой стороны, требование отсрочки по
подчеркнуто ничтожной причине было оскорблением. Например,
когда Шереметев с Якубовичем приехали к Завадовскому
требовать немедленной дуэли до смерти, тот попросил два часа
отсрочки — «отобедать». Насмешка Завадовского осталась
в памяти современников и, несомненно, добавила остроты
к и так уже накаленной психологической атмосфере.
Отсрочку мог предложить и соперник, если он узнал о каких-
либо серьезных затруднениях своего визави или об
изменении в его положении. Он был вправе и вообще взять вызов
назад. Внешне так выглядело решение Пушкина считать свой
вызов «как не существовавший» после того, как он узнал о
намерении Дантеса жениться на Екатерине Гончаровой.

ДУЭЛЬНЫЙ РИТУАЛ
195
Такое решение считалось проявлением благородства, но
могло быть воспринято и как унизительное снисхождение
и, следовательно, отвергнуто.
Дуэль могли отложить из-за непогоды — на сутки, от силы
на двое; в крайнем случае поединок происходил в
помещении. Так, поединок Пушкина со Старовым в январе 1822 года
в Кишиневе был отложен на сутки, а потом все-таки
состоялся, несмотря на метель: «Погода была ужасная, метель до
того была сильна, что в нескольких шагах нельзя было
видеть предмета, и к этому довольно морозно». Два промаха.
Барьеры сдвигаются для продолжения дуэли. «Мороз с
ветром, как мне говорил Алексеев*, затруднял движение
пальцев при заряжении». Опять два промаха. «Оба противника
хотели продолжать, сблизив барьеры; но секунданты
решительно воспротивились, и так как нельзя было помирить их,
то поединок отложен до прекращения метели». После этого
все-таки удалось примирить соперников [100, стб. 1419].
Отсрочку дуэли могло вызвать и желание сохранить дело
в тайне. Если ссора произошла публично и соперники
опасались, что о готовящемся поединке будут извещены
власти, они откладывали дело на некоторое время, чтобы
отвлечь внимание. В этом случае соперники публично
приносили взаимные извинения, а наедине или через секундантов
договаривались о том, что поединок состоится позже.
Нарушив такое показное примирение, они не испытывали
угрызений совести. Так поступили, например, Гринев со
Швабриным в «Капитанской дочке»: «Мало-помалу буря
утихла; комендантша успокоилась и заставила нас друг
друга поцеловать. Палашка принесла нам наши шпаги. Мы
вышли от коменданта по-видимому примиренные. <...> Шваб-
рин и я остались наедине. „Наше дело этим кончиться не
может", — сказал я ему. „Конечно, — отвечал Швабрин, — вы
своею кровью будете отвечать мне за вашу дерзость; но за
нами, вероятно, станут присматривать. Несколько дней нам
должно будет притворяться. До свидания!" И мы расстались
как ни в чем не бывали».
Вопрос об отсрочке — это часто вопрос о возможности
помешать дуэли, добиться отказа от нее. Узнав о
готовящемся поединке (а при отсрочке риск огласки значительно уве-
* Николай Степанович, секундант Пушкина.

ДУЭЛЬНЫЙ РИТУАЛ
196
личивался), власти могли принять соответствующие меры,
чтобы воспрепятствовать ему. Эти меры варьировались в
диапазоне от убеждения и предложения других способов
удовлетворения до ареста, высылки и т. п.
Кроме того, при огласке угрозу для поединка
представляло и общественное мнение, которое со временем
постепенно сдвигалось в сторону снисходительности и
необходимости примирения противников. Да и в самих дуэлянтах
гнев и обида стихали, причины ссоры начинали казаться
ничтожными, а возможное наказание и общественное
осуждение — значительными. Наконец, проявленной
соперниками готовности выйти на поединок иногда оказывалось
достаточно для подтверждения чести.
Но если отсрочка не помешала дуэли, значит, дело
действительно серьезное.
Итак, время между вызовом и поединком требовалось
и дуэлянтам, и секундантам. Секунданты брали на себя
технические вопросы, чтобы дуэлянт мог подготовить свои
дела и сам подготовиться к будущему поединку и\к
возможной смерти. В сентименталистской и романтической
литературе постепенно сложился своеобразный поведенческий
стереотип подготовки к дуэли. Накануне поединка, чаще
всего в ночь перед ним, полагалось размышлять о
бренности бытия, писать завещание, письма к родным или к
любимой женщине, стихи, приводить в порядок свои дела и
бумаги. Вот как Д. В. Веневитинов описывал ночь перед
дуэлью своего героя Владимира Паренского: «Ночь была
свежа. Осенний ветер вздувал епанчу Владимира. Он шел
скоро и минут через пять был уже дома. Полусонный слуга
внес ему свечку и готовился раздевать барина, но Владимир
отослал его под предлогом, что ему надобно писать. И
подлинно, он взял лист почтовой бумаги и сел за стол. Долго
макал перо в чернильницу, наконец капнул на лист, с
досадою бросил его, вынул другой, раза два прошелся по
комнате и сел опять на свое место.
Напрасно тер он лоб, напрасно подымал волосы — он
не находил в голове мыслей, или, может быть, слишком
много мыслей просилось вдруг на бумагу. Вдруг вынул он
перо, опять капнул и остановился.
— Нет! Я не мог)' писать, — сказал сердито Владимир,
вскочив со стула и бросившись на кровать во всем платье.

ДУЭЛЬНЫЙ РИТУАЛ
197
На стуле возле его постели лежал какой-то том Шекспира.
Владимир взял его, долго перевертывал листы, наконец
положил опять книгу и потушил свечку» [26, с. 286—287].
А вот что пишет своему другу за полчаса до поединка
герой «Романа в семи письмах» А. А. Бестужева-Марлинс-
кого: «К родным я написал — утешь их; оставляю моего
Ивана — призри его. Если увидишь Адель, когда меня не станет,
скажи ей, что я любил ее — и никого не мог ненавидеть.
Секунданты здесь, пули пригнаны, пистолеты готовы; я еду —
прости!» [9, с. 20].
С одной стороны, конечно, это было совершенно
нормальное,'психологически объяснимое поведение человека,
жизнь которого оказалась под угрозой. С другой стороны,
ситуация приводилась к одной из ключевых тем
романтизма — «личность и толпа». Очень выгодной для поэтики
романтизма была и преддуэльная «пороговая» ситуация —
человек накануне смерти. Этот мотив быстро превратился в
литературно-бытовой штамп. В описании последнего
вечера Ленского Пушкин сочетает чисто жизненное
сочувствие с грустной иронией над «темным и вялым»
романтизмом героя:
Домой приехав, пистолеты
Он осмотрел, потом вложил
Опять их в ящик и, раздетый.
При свечке, Шиллера открыл;
Но мысль одна его объемлет;
В нем сердце грустное не дремлет:
С неизъяснимою красой
Он видит Ольгу пред собой.
Владимир книгу закрывает,
Берет перо; его стихи,
Полны любовной чепухи,
Звучат и льются. Их читает
Он вслух в лирическом жару,
Как Д<ельвиг> пьяный на пиру. <-..>
Так он писал темно и вяло
(Что романтизмом мы зовем,
Хоть романтизма тут нимало
Не вижу я; да что нам в том?)

ДУЭЛЬНЫЙ РИТУАЛ
198
И наконец перед зарею.
Склонясь усталой головою,
На модном слове идеал
Тихонько Ленский задремал <...>.
Чехов в «Дуэли» превращает этот штамп в фарс:
«Накануне смерти надо писать к близким людям. Лаевский помнил
об этом. Он взял перо и написал дрожащим почерком:
„Матушка!" <...> Лаевский то садился за стол, то опять отходил
к окну; он то тушил свечку, то опять зажигал ее». И так в
конце концов ничего и не написал.
Аналогичные ситуации возникали и в
действительности. Сохранилось письмо Пушкина к Дегильи: «Накануне
паршивой дуэли на саблях не пишут на глазах у жены слезных
посланий и завещания <...>»* [138, т. 10, с. 75Ц].
Впрочем, параллельно с этой традицией и й противовес
ей начала складываться другая — подчеркнутого
пренебрежения к собственной судьбе и отказа от какой-либо подготовки:
«— Написали ли вы свое завещание? — вдруг спросил
Вернер.
-Нет.
— А если будете убиты?...
— Наследники отыщутся сами. <...> Видите ли, я выжил
из тех лет, когда умирают, произнося имя своей любезной
и завещая другу клочок напомаженных или ненапомажен-
ных волос».
Противопоставление романтическому штампу
(впрочем, также легко укладывающееся в романтические рамки)
дополнялось суеверными мотивами: готовиться к смерти —
значит накликать ее. Долохов в «Войне и мире» говорил
Ростову: «Вот видишь ли, я тебе в двух словах открою всю
тайну дуэли. Ежели ты идешь на дуэль и пишешь завещания
и нежные письма родителям, ежели ты думаешь о том, что
тебя могут убить, ты — дурак и наверно пропал; а ты иди с
твердым намерением его убить, как можно поскорее и
повернее, тогда все исправно». Может быть, именно поэтому
Пушкин не написал «предсмертных» писем, а до
последнего дня занимался повседневными литературными и
издательскими делами.
* Оригинал по-французски.

ДУЭЛЬНЫЙ РИТУАЛ
199
Чаще всего дуэль проводили утром, на рассвете. В эти
часы дуэлянтам мало кто мог помешать; большинство
светских людей еще спало, за исключением только офицеров.
На улицах городов господствовали лавочники и мелкие
торговцы. Вспомним замечательное описание петербургского
утра в «Евгении Онегине»:
<...>А Петербург неугомонный
Уж барабаном пробужден.
Встает купец, идет разносчик,
На биржу тянется извозчик,
С кувшином охтенка спешит,
Под ней снег утренний хрустит.
Проснулся утра шум приятный.
Открыты ставни; трубный дым
Столбом восходит голубым,
И хлебник, немец аккуратный,
В бумажном колпаке, не раз
Уж отворял свой васисдас.
А вот похожая картинка из стихотворения Н. А.
Некрасова «Утро»:
Начинается всюду работа;
Возвестили пожар с каланчи;
На позорную площадь кого-то
Провезли — там уж ждут палачи.
Проститутка домой на рассвете
Поспешает, покинув постель;
Офицеры в наемной карете
Скачут за город: будет дуэль.
Торгаши просыпаются дружно
И спешат за прилавки засесть:
Целый день им обмеривать нужно.
Чтобы вечером сытно поесть.
Торопящиеся к месту поединка соперники стали
привычным атрибутом картины утреннего города. Но, с
другой стороны, мысли о готовящейся дуэли при виде таких
утренних загородных поездок приходили в голову не
только поэтам — следовательно, поединку могли помешать. Кро-

ДУЭЛЬНЫЙ РИТУАЛ
200
ме того, в утренние часы можно было провести дуэль
только летом, когда рано светает. Поэтому довольно часто,
особенно зимой, поединок назначался на середину дня.
Мы уже говорили о том, что после вызова и его
принятия дальнейшее общение соперников должно быть
подчеркнуто протокольным. Вежливость, точность, искренние или
оскорбительно холодные, выражали отношение и к
дуэльному ритуалу, и к сопернику. Пренебрежение
требованиями этикета унижало самого дуэлянта, ставило его в
положение, когда поединок с ним становился невозможным.
С другой стороны, человек, вынужденный подчиниться
общественному мнению против личных убеждений, старался
каким-то образом это выразить.
Одной из таких возможностей продемонстрировать
презрительное отношение к дуэли вообще или к своему/Со-
пернику было опоздание к месту боя. По всем кодексам и
традиции опоздавший на дуэль считался неявившимся,
уклонившимся от боя, т. е. дискредитировал себя в глазах
общества. Однако все понимали, что у любого человека
могли возникнуть непредвиденные объективные
обстоятельства, мешающие ему явиться вовремя. В этом случае
дуэль просто как бы отсрочивалась на какое-то время, и
соперники получали дополнительную возможность для
примирения. Вот, например, история, расказанная
Н. К. Чуковским: «Однажды, в годы перед первой мировой
войной <...> Гумилев и Волошин, оба сотрудники
„Аполлона", поссорились и оскорбили друг друга. При
оскорблении присутствовали посторонние, в том числе и Бенуа, и
поэтому решено было драться на дуэли. Местом дуэли
выбрана была, конечно, Черная речка, потому что там дрался
Пушкин с Дантесом. Гумилев прибыл к Черной речке с
секундантами и врачом в точно назначенное время, прямой
и торжественный, как всегда. Но ждать ему пришлось
долго. С Максом Волошиным случилась беда — оставив своего
извозчика в Новой Деревне и пробираясь к Черной речке
пешком, он потерял в глубоком снегу калошу. Без калоши
он ни за что не соглашался двигаться дальше и упорно, но
безуспешно искал ее вместе со своими секундантами.
Гумилев, озябший, уставший ждать, пошел ему навстречу и
тоже принял участие в поисках калоши. Калошу не нашли,

ДУЭЛЬНЫЙ РИТУАЛ
201
но совместные поиски сделали дуэль психологически
невозможной, и противники помирились» [171, с. 26—27].
Рассказ Чуковского опирается не столько на реальное
знание фактов, сколько на многочисленные легенды,
слухи и сплетни, рассказывавшиеся об этой дуэли, потом)' эта
нашумевшая история превратилась в анекдот. На самом деле
дуэль все-таки состоялась, и не превратилась в фарс, и не
была такой беспричинной, как это представлено в рассказе
Чуковского [см., напр.: 29; 112]. Однако .мы считаем
вполне допустимым использовать в данном случае и очевидно
недостоверный слух — именно потому, что это слух, т. е.
подгонка реальных жизненных событий под жесткие
штампы обывательского сознания. Нас же и интересуют самые
массовые, расхожие представления о том, что могло
произойти на дуэли.
Был и еще один нюанс. В XVIII — начале XIX века не все
имели личные часы. Промышленное производство часов в
России было налажено только в середине XIX столетия.
С. Н. Глинка вспоминал, как он, живя вместе с братом на
квартире довольно далеко от полка, в котором он служил,
ориентировался во времени по солнцу, а зимой, боясь
опоздать, выходил наугад и иногда приходил в полк утром на час
раньше. Поэтому прибывший к месту поединка первым вряд
ли засекал время (и уж тем более отмеривал 15 минут
допустимой задержки, как этого требовал, например, дуэльный
кодекс В. Дурасова). Особенно спокойно относились к
опозданию в том случае, если соперники договорились
предварительно встретиться в каком-то нейтральном месте — в
трактире или на станции — неподалеку от условленного
.места поединка.
Зная, что приехавший первым будет ждать, соперник
мог умышленно опоздать и тем самым открыто выразить
свое презрение (или просто неуважение) к ритуалу или к
противнику, но при этом не сорвать поединок и сохранить
свою репутацию. Таково опоздание Онегина (по подсчетам
Ю. М. Лотмана — примерно на час), но адресат этого
оскорбительного жеста не столько Ленский, сколько его
секундант Зарецкий, который, собственно, и ведет дуэль к
кровавой развязке — дуэль, в серьезность которой Онегин так
еще и не поверил [108, с. 302-303].

ДУЭЛЬНЫЙ РИТУАЛ
202
И все-таки в большинстве случаев соперники считали
своим долгом прибыть к .месту боя даже не вовремя, а
одновременно пли чуть-чуть раньше своего визави. Приехавший
намного раньше был смешон, опоздавший вызывал
ироническую улыбку или раздражение.
Чаще всего дуэль проводилась за городом, на природе,
в месте по возможности безлюдном, где соперникам никто
не мог помешать. В каждом городе была местность, не
слишком удаленная, чтобы не сделать поездку туда
затруднительной, но и не слишком близкая к центру. Часто это были
.места гуляний и пикников; можно было утром драться на
дуэли, а во второй половине дня приехать на то же место с
компанией и дамами.
В Петербурге такими местами были Охта, Каменный
остров; Пушкин с Дантесом проехали еще дальше — на
Черную речку. После этой дуэли Черная речка стала
излюбленным местом поединков русских литераторов: в 1840 году
там дрался Лермонтов с де Барантом, а в начале XX века
там же произошла упоминавшаяся дуэль Гумилева с
Волошиным. В первой трети XIX века Черная речка и вообще_
'Пар'головскбе направление были удобны для подобных
«встреч» вне зависимости от культурных контекстов: «На
второй версте по дороге к Парголову, направо, на холме
виден простой русский трактир, выкрашенный желтою
краскою, — свидетель многих несчастных сцен или
веселых примирений зимой. Летом никто из порядочных
людей не посещает его, равно за неопрятность, как и потому,
что окрестные дачи в это время кипят народом и,
следственно, не могут быть поприщем поединков. Вся
трактирная челядь высыпала на крыльцо, завидя две кареты и
парные сани, пробивающиеся к ним сквозь сугробы снега,
блестящего миллионами звезд на солнышке. Это, как можно
было угадать, был поезд вовсе не свадебный, поезд наших
дуэлистов. Противников развели по разным комнатам» [ 8,
т. 1, с. 224].
Впрочем, подходила и любая окраина: Шереметев с
Завадовским дрались на Волковом поле, были и другие
варианты.
В Москве дуэли чаще всего происходили в Сокольниках,
в Марьиной роще и других предместьях.

ДУЭЛЬНЫЙ РИТУАЛ
203
Случалось, что обстоятельства требовали, чтобы дуэль
была проведена в другом городе, а иногда — и в другой
стране. Например, И. Н. Мордвинов предложил П. Д.
Киселеву приехать для дуэли (мы о ней уже рассказывали выше)
в местечко Ладыжин, примерно в сорока километрах от
Тульчина, где находился Киселев. Это было «тактическое»
удаление — чтобы не посвящать в дело посторонних и
избежать нежелательного вмешательства; одновременно это
и психологически уравнивало соперников, так как Киселев
покидал пределы своего гарнизона, привычные .места.
Александр I, по слухам, сказал, что «гораздо бы лучше было,
если бы поединок был за границей» [120, с. 27].
Император хотел бы «стратегического» удаления, чтобы и этим
формально подчеркнуть частный характер ссоры двух
генералов.
Аналогично требование московского
генерал-губернатора А. А. Закревского (правда, озабоченного, видимо, не
столько общественным мнением, сколько своим служебным
спокойствием) — узнав о готовящейся дуэли .между некими
..Козловым и Коптякппым г>ч_пг-эо-атг: "TeiLice не " Мсс::сг;
ской губернии». Дуэлянты поехали в Тверь [178, т. 1, с. 277].
Выезд для дуэли в незнакомую местность имел свои
минусы: там такая серьезно настроенная компания
привлекала внимание и вызывала подозрение. А. И. 1ерцен в «Былом
и думах» рассказал о том, как два эмигранта, Курнэ и Барте-
леми, решив драться на дуэли, отправились для этого из
Лондона в пригород. Иностранцы, каждый с несколькими
секундантами, с пистолетами и рапирами (на всякий
случай!) сразу же были опознаны местными жителями как
дуэлянты.
Непосредственно для самого боя выбиралось место,
которое должно было отвечать следующим условиям: «При
дуэли на шпагах следует выбирать тенистую аллею или
лужайку, защищенную от солнца, ветра, пыли, достаточной
величины, ровную, с твердой почвой. Величина поля
поединка должна быть в длину не менее 40 шагов и в ширину
не менее 12 шагов. Границы поля должны быть ясно
обозначены».
«При дуэли на пистолетах следует выбирать
совершенно открытую местность, ровную, с твердой почвой».

ДУЭЛЬНЫЙ РИТУАЛ
204
Независимо от вида поединка, «противники должны в
равной мере терпеть от недостатков места, погоды и
остальных внешних условий. Места противников всегда
распределяются по жребию» [64, с. 61, 85].
Впрочем, это, конечно, условия идеальные, и, когда
находили лужайку, никто ее шагами не вымерял.
Бретерская традиция допускала еще один вариант:
дуэль в помещении. Это было, безусловно, исключением. Так,
Сильвио в «Выстреле», сделав дуэль с графом смыслом
своей жизни, дождавшись своего часа, не терпит ни малейшей
отсрочки, не может подыскивать место, секундантов или
свидетелей — он должен свершить свой приговор сейчас же
и здесь же.
Было много легенд о дуэлях в помещении (чаще всего
недостоверных): Якубовича и Грибоедова, Шеншина и Ав-
дулина; такие дуэли есть в «Странном поединке» О. М.
Сомова, «Бурсаке» В. Т. Нарежного и др. И все-таки это
очевидное исключение, бретерское нарушение правил.
ПРИЛОЖЕНИЕ
ФЕДОР АЛЕКСАНДРОВИЧ УВАРОВ
(1780-1827/?/)
Один из самых известных русских бретеров — Федор
Александрович Уваров-Черный (свое прозвище он получил за цвет волос,
в отличие от Уварова-Белого, но оно точно отразило и его
характер). Это был человек мрачный и жестокий. В молодости он
служил и воевал, дрался на дуэлях, в том числе с М. С. Луниным, с
которым одно время поддерживал приятельские отношения, а
затем и женился на его сестре. О его дуэлях мало известно, но
сам факт буйной и даже кровавой молодости упоминается
постоянно.
Бретерство Уварова постепенно отступило в его репутации, в
его легендарной биографии на задний план, заслонилось
солидным чином (он дослужился до полковника гвардии, а затем
действительного статского советника) и не очень чистоплотной, по
мнению многих, деятельностью. Особенно грязным представлялся

ДУЭЛЬНЫЙ РИТУАЛ
205
в глазах общества затеянный им процесс о наследстве М. С.
Лунина (Лунин, как осужденный по первому разряду преступник,
был лишен всех прав собственности): «Лунин завещал имения
кузену Николаю, чтобы избавить своих крестьян от своеволия
„черного Уварова". Последний поднимает шум и доказывает, что
завещание каторжника недействительно. „Уварова, — как писал
Николай Лунин, — все делала и подписывала из страха к мужу".
Однако за два дня до Нового <1826> года царь пишет „согласен"
на документе, приостанавливающем притязания Уварова на
тамбовские и саратовские деревни Лунина» [181. с. 219—220].
Последним скандалом в жизни Уварова было его
таинственное исчезновение в 1827 году: сорокасемилетний камергер и
действительный статский советник вышел утром из дома, как
обычно, и нигде более не появлялся. Его искали. Предположений было
множество: и убийство, и самоубийство (из-за вероятных
угрызений совести и чувства вины перед Луниным и женой). Позднее
даже думали, что это именно он появился лет через десять в
Сибири под именем старца феодора Кузьмича (этой версии
целиком посвящена монография К. В. Кудряшова «Александр I и
тайна Федора Козьмича» [92]). Фраза из письма А. Я. Булгакова об
исчезновении Уварова стала своеобразным приговором всей его
жизни: «Жил, поступал дурно, а умер еще хуже...» [76. с. 437].
Одним из важнейших пунктов условий поединка был
вопрос о том, на каком оружии будет проводиться бой.
По безусловно преобладавшей традиции,
зафиксированной в том числе в большинстве кодексов, право выбора
оружия принадлежало оскорбленному. Тем не менее очевидно,
что этот выбор делался в соответствии с какими-то
общественными представлениями о том или ином виде оружия;
оружие становилось знаком отношения к конфликту и
языком его разрешения.
В Европе традиционно очень распространены были
фехтовальные поединки. В чем особенности дуэли на
фехтовальном оружии? Она требует подготовки. Если
человек не обучался фехтованию, в жизни не держал в руках
ни шпаги, ни сабли, то он на фехтовальном поединке
беспомощен. Если человек брал в течение нескольких лет

ДУЭЛЬНЫЙ РИТУАЛ
206
уроки у отличного фехтмейстера, то на фехтовальном
поединке он на голову выше соперника, который был
обучен каким-нибудь отставным капитаном нескольким
основным позициям и ударам. Фехтование превратилось в
искусство, и на поединке каждый из соперников выявлял и
свою подготовку, и свое физическое развитие, и
фехтовальный талант. Но талантливый и опытный
фехтовальщик мог быть бесчестным человеком, а его соперник,
человек благороднейший, может быть, едва умел в руках
держать шпагу. Конечно, честь дворянина подтверждается
независимо от того, чья кровь пролилась на поединке. Но
на суде Божием причиной выбора — кого поразить, а кого
помиловать — должен быть промысел Божий, а не уроки
опытного фехтмейстера, оплаченные наследственными
деньгами. После того как шпага перестала быть
доминирующим оружием на поле боя, на поединке она
превратилась в оружие для избранных, для тех, кто имел вре.мя и
деньги, для получивших аристократическое воспитание
(здесь мы не берем в расчет военных).
У фехтовальных дуэлей была еще одна особенность,
приведшая их впоследствии к полному вырождению.
Фехтовальный поединок предполагал высокую степень прогно-
зируемости результата. Если для окончания дуэли
достаточно царапины, то .можно быть на девяносто процентов
уверенным, что дело кончится именно царапиной, а не
серьезной раной. Если было достаточно раны, то
вероятность того, что один из соперников заколет другого
насмерть, была ничтожной. Но ведь можно было и так:
драться до ранения, а кончить дело удачно нанесенной
царапиной; ссориться насмерть, а на поединке постараться, не
очень рискуя, зацепить правую руку соперника.
Таким образом, к XIX веку фехтовальная дуэль
приобрела репутацию немного изысканной, «театральной», не
представляющей очень серьезной опасности для жизни,
предсказуемой.
Противоположной ей была дуэль на огнестрельном
оружии, т. е. на пистолетах; дуэль на ружьях — явление
исключительное.
В России традиционно более популярны были
поединки на пистолетах. Отчасти это связано просто с относитель-

ДУЭЛЬНЫЙ РИТУАЛ
207
ной неразвитостью фехтовального дела (по сравнению с
Европой). Но были и другие причины.
Драться на пистолетах .мог практически любой
дворянин. Пистолеты уравнивали соперников в возрасте,
физическом развитии, степени тренированности. Стрелковое
мастерство на дуэли имело значительно меньшее значение,
чем мастерство фехтовальное. Вспомним Пьера Безухова
на дуэли с Долоховым: «Он взял в руки пистолет, стал
расспрашивать о способе спуска, так как он до сих пор не
держал в руках пистолета, в чем он не хотел сознаваться». И да-
iee: «При слове триПьер быстрыми шагами пошел вперед,
сбиваясь с протоптанной дорожки и шагая по цельному
снегу. Пьер держал пистолет, вытянув вперед правую руку,
видимо боясь, как бы из этого пистолета не убить самого себя.
Левую руку он старательно отставлял назад, потому что ему
хотелось поддержать ею правую руку, а он знал, что этого
нельзя было. Пройдя шагов шесть и сбившись с дорожки в
снег, Пьер оглянулся под ноги, опять быстро взглянул на
Долохова и, потянув пальцем, как его учили, выстрелил».
И этот никогда не державший в руках пистолета неуклюжий
человек тяжело ранил опытного бретера, боевого
офицера и, видимо, неплохого стрелка.
На первое место выступали случай и психологическая
уравновешенность дуэлянта (не считая промысла Божия).
Дуэль на пистолетах была более устойчива к угрозе
профанации. Вероятность смертельного исхода, даже вопреки
желаниям обоих соперников, при дуэли на пистолетах была
довольно высока: «<...> в поединке на пистолетах и у
опытного бойца нет возможности парады. На холодном оружии
я могу и защищаясь щадить моего противника, могу
парировать; на пистолетах — у меня одна парада — „уложить"
противника» [86, с. 52].
Дуэль на пистолетах в значительной степени
уравнивала шансы соперников — и равенство могло стать
абсолютным с ужесточением правил. Исход дуэли на трех шагах,
через платок и т. п. решал уже только случай.
Дуэль на пистолетах получила в общественном мнении
репутацию более простой, доступной и более серьезной,
чем фехтовальная. Установилось некоторое, хотя и не очень
строгое, соответствие между степенью серьезности оскорб-

ДУЭЛЬНЫЙ РИТУАЛ
208
ления и выбранным оружием: при тяжком, смертельном
оскорблении предпочиталось огнестрельное оружие, при
более легком — холодное.
Впоследствии, во время дискуссии конца XIX — начала
XX веков по поводу утвержденных императором
Александром III «Правил о разбирательстве ссор...» 1894 года,
высказывалось мнение о том, что необходимо развивать и
всячески поощрять фехтовальные дуэли — менее кровожадные
и более «военно-спортивные» (это мнение, в частности,
активно отстаивал Л. А. Киреевв «Письмах о поединках»). Но
существовало и противоположное мнение, которое, на наш
взгляд, было ближе к пониманию ритуальной сути дуэли:
«По мнению составителя настоящей книги, дуэль на
холодном оружии является наиболее грубым способом дуэли,
т<ак> к<ак> противники, увлекаясь и ожесточаясь, доходят
до крайней ярости и в этом состоянии не только забывают
все правила фехтовального искусства, но превращают бой
в какую-то драку и благородным оружием — шпагой и
саблей — действуют точно дубиной или оглоблей. Вот почему
следовало бы вовсе исключить холодное оружие из оружия
для дуэли или, по крайней мере, указать, что
огнестрельному оружию следует отдавать предпочтение пред холодным»
[173, с. 171].
Повторюсь: шпага была символом личной чести
дворянина, благородным оружием. Можно было нанести обиду,
оскорбление оружию, обесчестить его. Следы такого
отношения к оружию сохранились надолго: считалось
недостойным использовать боевое оружие не по назначению. Если
дворянин (пусть по независящим от него обстоятельствам)
не мог с оружием в руках защитить свою честь, то он мог
посчитать себя не вправе носить его. В. Ф. Раевский
вспоминал свой арест генералом Сабанеевым в 1822 году:
«— Ваше превос<ходительство>! Позвольте Вам
напомнить, что Вы не имеете права кричать на меня... Я еще не
осужденный арестант.
— Вы? Вы? Вы преступник!..
Что было со мною, я хорошо не помню, холод и огонь
жали во мне от темя до пяток; я схватился за шпагу, но
опомнился и, не отняв руки от шпаги, вынул ее с ножнами и
подал ее Сабанееву.

ДУЭЛЬНЫЙ РИТУАЛ
209
— Если я преступник, Вы должны доказать это, носить
шпагу после бесчестного определения Вашего и
оскорбления я не .могу.
<...> Сабанеев был вне себя, он схватил шпагу и
закричал:
— Тройку лошадей, отправить его в креп<ость> Тирас-
польскую!» [142, с. 314].
Ритуал гражданской казни дворянина включал
преломление шпаги над его головой. В различных описаниях
процедуры гражданской казни декабристов встречается
упоминание о том, что плохо подпиленная шпага ушибла или даже
поранила голову тому или другому из осужденных
(например, в «Записках» С. П. Трубецкого). Аристократы,
дворяне по воспитанию и жизни, а не только по названию, люди
чести, они не могли воспринимать как лишение чести то,
что с ними делали, — они видели ритуал, выродившийся в
чистую условность, в плохо подготовленный,
бессмысленный фарс (отсюда многочисленные легенды о
сорвавшихся с виселицы, о гнилых веревках, о том, что лучше вешать
на аксельбантах, о казарменных шутках Лунина при
прочтении приговора).
Но вернемся к оружию. В послепетровской России
шпага стала принадлежностью мундира. Штатские надевали
мундир не так часто, а с фраком, естественно, шпага не
носилась. Поэтому противопоставление «шпага — пистолет»
стало включаться в очень существенную для дворянской
культуры оппозицию «офицер — штатский». В применении
к дуэли складывалась парадоксальная ситуация: в более
воинственной среде (офицерской) достаточно популярно
было менее действенное, менее смертоносное (но более
«профессиональное») оружие — шпага; штатские же
предпочитали более решительные пистолеты.
В некоторых ситуациях пара дуэльных пистолетов для
штатского (а тем более — нигде не служащего) была таким
же символом чести, как и шпага для офицера. Известен
анекдот о том, как закончилась в 1826 году Михайловская
ссылка Пушкина: «Приехал вдруг ночью жандармский офицер
из городу, велел сейчас в дорогу собираться, а зачем —
неизвестно... Жандарм торопил в дорогу, да мы все
позамешкались: надо было в Тригорское посылать за пистолетами, они

ДУЭЛЬНЫЙ РИТУАЛ
210
там были оставши; ну, Архипа-садовника и послали. Как
привез он пистолеты-то, .маленькие такие были в ящичке,
жандарм увидел и говорит: „Господин Пушкин, мне очень ваши
пистолеты опасны". — „А мне какое дело? мне без них
никуда ехать нельзя; это моя утеха"» [139, т. 1, с. 420]. Это,
конечно же, не просто причуда, смысл этого жеста таков: я
поеду не арестантом, а свободным дворянином и должен
иметь с собой оружие, которым я при необходимости
защищаю свою честь на поединке.
В некоторых случаях противники допускали
использование на дуэли и пистолетов, и холодного оружия. Как
говорил один диккенсовский персонаж: «Будут стреляться, а
если промахнутся, то вытащат шпаги из ножен и начнут ими
работать вовсю» [58, т. 8, с. 112—114]. Это было уместно на
смертельных дуэлях, без секундантов, когда нет времени
перезаряжать пистолеты. Однако такое пренебрежение
формальной стороной боя свойственно скорее rencontre,
чем дуэли.
Кроме шпаг и пистолетов, дуэли могли проводиться на
рапирах и саблях. Эти виды оружия не были
универсальными, поэтому на поле чести встречались редко и только с
согласия обеих сторон. На саблях могли рубиться между
собой гусары и уланы, для которых это оружие было
привычным в бою. Рапиры к началу XIX века стали почти
исключительно спортивным оружием; дуэли на рапирах,
особенно в России, проводились редко.
В США часто случались дуэли на ружьях. Американская
культура складывалась не столько в столкновении (войне) с
равными соперниками, сколько в борьбе со стихией, в том
числе и с «дикарями» (индейцы воспринимались не как
враги, а как стихийная сила). Главным оружием американца —
траппера и колониста, не отягощенного сословными
предрассудками. — было ружье (позднее — карабин, винтовка).
Оно поэтизировалось как си.мвол американца,
воплощающий его силу и мужество, волю и справедливость
(вспомним, что одно из имен Натти Бумпо, знаменитого
Следопыта куперовских романов, — Длинный Карабин).
Неудивительно, что если эти люди хотели выяснить между собой
отношения, то делали это с по.мощью оружия привычного

ДУЭЛЬНЫЙ РИТУАЛ
211
и по привычным им «правилам игры» (ниже мы расскажем
об «американской дуэли»).
ПРИЛОЖЕНИЕ
КНЯЗЬ ФЕДОР ФЕДОРОВИЧ ГАГАРИН
(1786-1863)
Князь Федор Федорович Гагарин, известный как «Феденька»,
«tete de morte» («мертвая голова», или «Адамова голова» —это
прозвище он получил за рано полысевшую голову,
напоминавшую череп), — одна из самых знаменитых личностей
петербургского света. Завзятый картежник, он прославился не нечистой
игрой, а безудержностью своей страсти, готовностью играть в
любой момент, в любой обстановке, забыв обо всем, поставив на
кон последнее.
«Во время Польской войны, в кружке наших офицеров,
общем с конноартипперистами нашей же бригады, однажды поздно
вечером метали банк в палатке на разостланном на земле ковре.
Вдруг поднимается попа палатки, и из-под нее вылезает к
общему изумлению чья-то рука с картою, при словах: „Господа, атан-
де; пятерка пик идет ва-банк", — и вслед за рукою выглянула
оскаливавшаяся черепообразная и попупысая голова князя
Федора Федоровича» [21. с. 436].
Он тоже стрелялся на дуэлях, но не с толстовской
жестокостью, а с настоящей «гусарской» легкостью и удалью (что в
сочетании с совсем не гусарской лысиной и страшноватой
внешностью создавало специфический ужасно-комический эффект).
В 1812 году он выиграл «у офицеров пари, что доставит
Наполеону два фунта чаю! И доставил: и только по благосклонности
Наполеона благополучно возвратился в русский лагерь» [93. с. 992].
«О нем рассказывали анекдот, что, приехав однажды на
станцию и заказав рябчика, он вышел на двор; вслед за ним взошел в
станционную комнату известный московский сорванец <...>,
который насильственно посягнул на жаркое, хотя ему говорили, что

ДУЭЛЬНЫЙ РИТУАЛ
212
рябчик заказан другим проезжим. Возвратясь в комнату и
застав этого господина с поличным, князь Федор Федорович
преспокойно пожелал ему хорошего аппетита и вместе с тем,
выставив против него дуло заряженного пистолета, заставил
проглотить без отдыха еще одиннадцать рябчиков, за которые князь
заплатил. Его и подразумевал М. Н. Загоскин в своем Юрии Ми-
поспавском, заставившем под подобною же угрозою поляка
докончить жареного гуся» [21. с. 432].
«До чего у него была развита страсть ко всякого рода
выходкам, видно из того, что на одном портрете он велел художнику
придать пальцам на руке положение, считающееся неприличным»
[749, с. 137]
В отличие от Американца Феденька ни разу не был
разжалован, храбро и благополучно прошел через военные походы
начала века, в 1812 году был адъютантом Багратиона, затем
дослужился до полковника, командовал Гродненским, а затем Кпястицким
гусарскими попками. В 1826 году он был арестован по делу
декабристов, однако был оправдан и вскоре (видимо, в качестве
компенсации) произведен в генералы. В1836 году постаревший
Феденька (ему было уже 48 пет) был отставлен (по одной из
легенд — за то, что появился на публичных гуляньях в Варшаве в
обществе не совсем приличных женщин) и до своей смерти в
1863 году жил в Москве или в Остафьеве, у своей сестры Веры
Федоровны и ее мужа, известного поэта князя П. А. Вяземского.
Феденька тоже пережил свое время, он тоже остался легендой —
но иной, чем Американец. Он славился и запомнился не
дикостью — но экстравагантностью, не жестокостью — но комичной
удалью и бесшабашностью.
Итак, соперники приехали к месту поединка. Как они
должны быть одеты?
Однозначно жестких требований не существовало, но
были некоторые общие правила.
На месте дуэли соперники должны появиться
прилично одетыми, хотя и не обязательно при полном
официальном (тем более парадном) мундире. Конечно, домашний
халат или фуфайка были абсолютно немыслимы. Но и просто

ДУЭЛЬНЫЙ РИТУАЛ
213
небрежность в одежде была бретерским вызовом
противнику и неуважением к ритуалу. Поэтому становится
понятным, что, например, ярость Сильвио на первом поединке
начала накапливаться уже с того момента, когда его
соперник явился на «поле чести» с опозданием и неглиже: «Я
увидел его издали. Он шел пешком, с мундиром на сабле, <...>
держа фуражку, наполненную черешнями».
Интересно отношение к мундиру и штатской одежде у
офицеров. Было принято, что в повседневной жизни
старший по званию или по должности мог позволить себе в
присутствии младшего какие-то вольности в одежде, в то
время как младший в присутствии старшего должен быть одет
по форме. Но дуэль была фактом частной жизни, где
изначально соперники должны быть равны. Иногда одежда, в
которой соперники явились к месту дуэли, служила знаком
отношения к поединку, к противнику и могла
восприниматься очень остро. Например, когда генерал П. Д. Киселев
вместе с И. Г. Бурцовым приехал в Ладыжин для поединка с
генералом А. Н. Мордвиновым (мы уже рассказывали об этой
дуэли; во время ссоры Мордвинов был подчиненным
Киселева), «Бурцов отправился к Мордвинову, который уже
дожидался их. Он застал его в полной генеральской форме,
объявил о прибытии Киселева <...>. Мордвинов <...>
спросил, как одет Киселев. „В сюртуке", — отвечал Бурцов. — „Он
и тут хочет показать себя моим начальником, — возразил
Мордвинов, — не мог одеться в полную форму, как бы
следовало!"» [120, с. 26].
Во время самого боя единственное требование к
одежде — она не должна защищать от удара. Поэтому на
фехтовальной дуэли соперники дрались обычно в одних
рубашках или, когда позволяла погода, с обнаженным торсом. При
дуэли на пистолетах допускалась любая одежда.
Обыкновенно верхнее платье снималось, но это требование
исполнялось не всегда, и Лаевский на поединке с фон Кореном
(«Дуэль» А. П. Чехова) не только не снял, но и не расстегнул
пальто — и это ему очень мешало.
По строгим требованиям, зафиксированным, например,
в кодексе В. Дурасова, дуэлянты должны были снять с себя
все посторонние предметы: медальоны, медали, кошельки,
пояса и т. п. (нательные кресты, конечно же, не снимались).

ДУЭЛЬНЫЙ РИТУАЛ
214
В жизни это далеко не всегда соблюдалось. Медальон с
портретом любимой женщины и локоном ее волос, нательный
образок, которым благословила мать, или часы, подаренные
погибшим другом, — все эти амулеты оберегали своих
владельцев, в том числе и на дуэли. Амулет отводил вражескую
пулю или же принимал удар на себя — и, разбитый,
становился вдвойне памятен и могуществен. Э. Стейнметц говорит о
том, что известно много случаев, когда пуля попадала в
пуговицу, часы, монеты и даже в подкову, положенную в карман
«на счастье» [ 187, vol. 2, р. 36—37]. Трудно представить,
чтобы соперник или секунданты потребовали снять амулет.
Абсолютно недопустимо было надевание каких-либо
специальных защитных средств. Тут дело даже не в том, что
перед боем секунданты должны были осматривать одежду
соперников и честью отвечать за отсутствие под мундиром
своего принципала кольчуги или кирасы, — такой осмотр
практически никогда не проводился, так как был уж
слишком оскорбителен. Но ведь кольчуга неизбежно
обнаружится, если пуля попадет в нее — а это для дворянина в тысячу
раз унизительней и страшней ранения и даже смерти. Нам,
привыкшим считать жизнь важнейшей ценностью и
достоянием человека, иногда трудно представить, насколько
честь была важнее.
В «детективном литературоведении» (выражение
Ю. М. Лотмана), увлечению которым отдали дань и многие
серьезные исследователи, была очень распространена
версия о том, что Дантес на дуэли с Пушкиным был в кольчуге.
Несмотря на очевидную для серьезного, спокойного, не
находящегося в состоянии «вульгарно-социологического
аффекта» специалиста невероятность подобного
предположения, оно до сих пор кочует по популярным изданиям.
Приведем один пример.
Авторы книги об истории и возможностях
криминалистической экспертизы И. П. Ищенко и М. Г. Любарский
пишут: «Общественное мнение долго занимал вопрос:
почему Ж. Дантес, хотя пуля противника попала прямо в него,
отделался только царапиной? Считалось, что пуля
срикошетила от одной из пуговиц его мундира, задев лишь руку, и
это спасло ему жизнь. Но случай ли помог Дантесу?» Далее
следует рассказ о том, как в 1938 году, «используя достиже-

ДУЭЛЬНЫЙ РИТУАЛ
215
ния судебной баллистики, инженер М. 3. Комар вычислил,
что пуля Пушкина неминуемо должна была если не
разрушить, то хотя бы деформировать пуговицу мундира
Дантеса и вдавить ее в тело». Затем — о том, как
«судебно-медицинский эксперт В. Сафонов заключил, что такой
преградой*, скорее всего, стали тонкие металлические пластины».
И, наконец, рассказывается о том, как «зимой 1962 года
тайная сторона дуэли Пушкина с Дантесом окончательно ста-
ia явной»: «Посредством современных методов кримина-
чистического исследования были проверены все
имеющиеся материалы о гибели поэта, в том числе проведен
специальный эксперимент: по манекену, облаченному в
мундир Дантеса, были сделаны прицельные выстрелы. Стре-
1яли в пуговицу мундира из пистолета Пушкина и с той же
позиции, в которой находился раненый поэт. Авторы
эксперимента — ленинградские криминалисты и судебные
медики — полностью исключили возможность рикошетирова-
ния пули. Кроме того, стало ясно, что Пушкина и его
секунданта Данзаса бессовестно обманули: дуэльные пистолеты
обладали разной убойной силой. То, что пистолет поэта бил
слабее, установили, сопоставив повреждения,
причиненные пулями из того и другого оружия» [ 79, с. 92—94].
Мы умышленно обратились не к самим материалам
проведения вышеназванных экспертиз (которые, вероятно,
были исполнены грамотно — в техническом смысле), а к
популярной литературе, чтобы продемонстрировать
абсурдность выводов. Очевидно, что игнорируется
специфика дуэли, использованы сомнительные материалы
(«мундир Дантеса», «пистолет Пушкина») и по сути постановка
вопроса предопределяет ответ. А заключительная фраза (о
различной «убойной силе» пистолетов и «бессовестном
обмане») позволяет усомниться и в квалификации экспертов
(или интерпретаторов) — ведь на дуэльном расстоянии
пистолет, который «бил слабее», был намного опаснее, так как
пуля не проходила навылет, а застревала в теле раненого,
причиняя более серьезные повреждения.
Итак, соперники вышли на поединок. Согласно строгим
дуэльным правилам бой следовало проводить на специаль-
* Спасшей Дантеса.

ДУЭЛЬНЫЙ РИТУАЛ
216
ном оружии, не знакомом никому из соперников. Однако в
некоторых случаях этим требованием можно было
пренебречь: например, если соперники не имели под рукой
специального оружия, не хотели, из боязни огласки, купить или
одолжить у кого-либо из приятелей пару дуэльных
пистолетов или шпаг.
Дуэль на личном оружии допускалась также в случае
серьезного оскорбления по требованию оскорбленного.
В этом случае дворянин стремился демонстративно
подчеркнуть, что свою честь он защищает тем же оружием,
которым он защищает Отечество на поле боя, на котором он
присягал государю.
Как проходил фехтовальный поединок?
Каждая сторона приносила с собой пару шпаг. Если
предполагался бой на нейтральном оружии, то секунданты
каждой стороны приносили по паре шпаг и своим честным
словом заверяли, что их принципалам это оружие незнакомо.
После этого секунданты совместно осматривали шпаги и
по обоюдному согласию или по жребию выбирали одну пару,
на которой и проводился бой (впрочем, достаточно часто
секунданты еще на предварительной встрече решали, чье
оружие более подходит для поединка). Затем пара шпаг
предлагалась соперникам, причем правом первого выбора
обладал тот, чье оружие было отвергнуто.
Каким условиям должно было отвечать дуэльное
оружие? Дуэльный кодекс В. Дурасова (который в данном
случае зафиксировал сложившуюся традицию) очень строго и
точно регламентировал качества, которыми должно было
обладать дуэльное оружие, в том числе вес его в граммах и
все параметры в сантиметрах. Кроме того, на дуэли не
допускались шпаги с отполированными чашками — они могли
солнечным отражением ослепить соперника; не
использовались шпаги, чашки которых имели отверстия для
отламывания острия клинка соперника или специальные жело-
бы для зацепления его. Подобные фехтовальные хитрости
на дуэли считались недостойными.
Однако обычным требованием была одинаковость шпаг
или, по крайней мере, одинаковая длина клинка. Когда не
было выбора, вряд ли кто решился бы отказаться от боя из-

ДУЭЛЬНЫЙ РИТУАЛ
217
за того, что имеющиеся шпаги были слишком тяжелы или
недостаточно удобны.
Наиболее знаменитым и престижным было немецкое
оружие золингенских (иногда говорили — «солингенских»)
заводов. С начала XIX века получило распространение и
оружие русских заводов, в том числе Златоустовского, где
производство было налажено при помощи немецких мастеров
из Золингена.
Фехтовальный бой мог быть подвижным и
неподвижным, непрерывным и периодическим. Выбор того или
иного варианта определялся секундантами по соглашению (в
соответствии с общепринятой традицией), несколько более
весомым было требование оскорбленного.
При неподвижной дуэли «левая нога противников
должна постоянно находиться на определенном отмеченном
месте» [64, с. 63]. При подвижной дуэли противникам
разрешалось свободно передвигаться в пределах обозначенного
секундантами поля поединка.
Периодическая дуэль предполагала некоторое
количество схваток, прерывающихся по команде секундантов
через определенные промежутки времени для того, чтобы
дать соперникам передохнуть. После перерыва дуэль
возобновлялась. Количество схваток могло быть ограничено, или
же поединок продолжался до достижения результата.
Непрерывная дуэль длилась без остановокдо конечного
результата или до истечения установленного времени.
Эти различия были чисто техническими. Конечно,
требование неподвижности ужесточало бой, а непрерывная
дуэль требовала большей физической выносливости,
однако нам неизвестны ситуации, когда бы выбор того или
иного вида поединка становился предметом спора или даже
просто разногласий. Более того, очевидцы в своих
описаниях не фиксируют эти нюансы.
Мы не будем подробно рассматривать фехтовальные
особенности дуэли. Видимо, никаких специфических
отличий поединка на поле чести от боя военного или
спортивного не было. Оценить общий уровень развития
фехтовального искусства довольно сложно. Воспоминания и легенды
о знаменитых фехтмейстерах весьма однообразны. Попу-

ДУЭЛЬНЫЙ РИТУАЛ
218
лярные в свое время «короли рапиры» Севербек, Севенар,
Сиберт, Сиво или Гризье (о нем мы уже говорили выше)
остались для нас просто именами. Сводка фехтовальных
терминов, различных «терций» и «кварт», видимо, также
мало нам поможет. Оценить уровень развития фехтования
по достаточно многочисленным пособиям весьма
затруднительно. «На одном из собраний „Серапионовых братьев"
В. Шкловский предложил описать процесс завязывания
узла словами, без рисунка, утверждая, что это почти
невыполнимая задача» [81, с. 118]. Описания фехтовальных
приемов иногда кажутся результатом предложенного
Шкловским эксперимента: „Удар с обманом стуком делается в
сколько угодно приемов: надобно несколько раз переносить
конец своей шпаги около конца шпаги противника с одной
стороны на другую и с каждым разом стучать ногой,
показывая тем, будто мы хотим колоть каждый раз, но в самом
деле не колоть до тех пор, пока противник от быстроты
наших движений не потеряет из виду конца нашей шпаги»
[153, с. 15-16].
«Прежде нежели противники откроют бой, могут делать
салют или здороваться. Конечно, не всегда обстоятельства
позволяют выполнять подобные учтивости; и потому очень
часто противники, без церемоний, прямо приступают к
делу. Но в некоторых случаях, и особенно там, где хотят не
столько того, чтобы проливать кровь, сколько оспорить
первенство в искусстве, салютовать непременно должен
всякой, кто дорожит приличием.
Салют на шпагах состоит: а) из стойки на месте, б) ан-
гарда, в) круга шпагою, г) поклонов и д) отбивов» [ 153, с. 3].
На дуэли (по крайней мере в XIX веке) не допускалось
использование дополнительного оружия для отражения
ударов (ни, естественно, щитов, ни так называемого «оружия
левой руки», использование которого в Европе имеет
богатые исторические традиции и которое сохранялось в
спортивных поединках) или отражение их свободной рукой.
Если соперник не мог удержаться от инстинктивного
использования свободной руки, то секундантам позволялось —
разумеется, с его разрешения — привязать его свободную
руку к поясу за спиной (впрочем, описания случаев, когда
было бы выполнено это требование, переходящее из одно-

ДУЭЛЬНЫЙ РИТУАЛ
219
го дуэльного кодекса в другой, не встретилось нам ни в
одном из источников). Если же дуэлянт отражал свободной
р\кой удар, чтобы затем поразить соперника, это уже
расценивалось как бесчестный поступок, и секунданты
должны были предотвратить убийство, при необходимости даже
силой оружия. Дуэль после этого не могла продолжаться.
Во время фехтовальной дуэли возникали различные
непротокольные ситуации. Например, один из соперников
ыог быть обезоружен или же его оружие могло быть
повреждено. В этом случае бой немедленно останавливался,
соперники должны были сделать шаг или два назад. После этого
секунданты поднимали оружие и вручали его
обезоруженному дуэлянту или же заменяли поврежденное оружие. Если
не было идентичного запасного оружия, можно было
заменить его у обоих соперников на новую пару. Нанести удар
обезоруженном)'сопернику было совершенно непозволительно.
Выбив шпагу у своего визави, дуэлянт тем самым
демонстрировал, с одной стороны, смелость и фехтовальное
мастерство, с другой — благородство (тактики ведения боя на
обезоружение и на поражение несколько различались).
Обезоружение не могло являться причиной прекращения
дуэли, бой должен был возобновиться. Однако неизбежная
передышка после обезоружения одного из противников
становилась потенциальным концом дуэли. Во время этой
передышки секунданты, естественно, возобновляли
предложения об окончании дела миром, так как соперники уже
доказали свою смелость и достоинство. Обезоружив
соперника, дуэлянт имел возможность принести извинения, не
опасаясь обвинения в трусости.
Во время боя один из дуэлянтов мог упасть. Даже если
это было результатом удачной атаки соперника, поразить
лежащего было абсолютно недопустимым. Падение
считалось чисто технической ошибкой, упавшему разрешалось
встать, и бой продолжался.
В случае нанесения одному из дуэлянтов ранения, пусть
самого ничтожного, бой останавливался. Раненый
осматривался секундантами или врачом, и с обеих сторон
высказывалось мнение о том, может ли дуэль быть продолжена.
В том случае, если раненый нуждался в помощи и не мог
продолжать бой, дуэль объявлялась оконченной независи-

ДУЭЛЬНЫЙ РИТУАЛ
220
мо от желания или нежелания пострадавшего. Если же он
особо настаивал (когда предполагалась дуэль до
смертельного исхода), бой мог быть объявлен прерванным до
выздоровления.
Если продолжительность боя была ограничена по
времени или количеству схваток, то после истечения
установленного времени секунданты должны были прервать бой,
развести соперников и объявить дуэль оконченной и
удовлетворение данным. Однако дуэль, на которой не пролилась
кровь, всегда была чревата для дуэлянтов обвинениями в
трусости. В таких ситуациях готовность соперников
продолжить бой была обычно достаточным основанием для
защиты от подобных обвинений.
Секунданты имели право остановить бой, если
соперники (или один из них) слишком устали. В этом случае был
возможен вариант с продолжением на следующий день на
тех же (или более жестких) условиях. Довольно часто
после длительной безрезультатной фехтовальной дуэли
следовало предложение соперников или секундантов сменить
шпаги на пистолеты — более решительное оружие.
Теперь о поединке на пистолетах.
На поединках практически всегда (вплоть до конца
XIX века) пользовались специальными дуэльными
пистолетами. Они должны были быть одноствольными,
заряжающимися со ствола, гладкоствольными. В этом был
определенный смысл. Гладкоствольное оружие, заряжающееся со
ствола, уменьшало значение стрелковой подготовки
соперников и уравнивало их шансы. Точность стрельбы из них
была значительно ниже, чем, например, из
распространившегося со второй половины XIX века нарезного оружия.
Значительны были индивидуальные особенности каждого
пистолета или пары пистолетов. «Знакомство» с
пистолетами, пристрелянность их играли большую роль. На дуэли
полагалось стреляться на незнакомых пистолетах, и
секунданты подтверждали это своим честным словом. С
незнакомым оружием в руках опытный стрелок становился
почти равен новичку — известно много случаев, когда
новичок убивал или ранил корифея-бретера. Меткость отступала
перед случаем, человеческое мастерство — перед провиде-

ДУЭЛЬНЫЙ РИТУАЛ
221
нием. На дуэль даже распространилось известное игорное
суеверие: «новичкам везет». (Кстати, еще одна карточная
параллель: для особо важных дуэлей покупались новые, ни
разу не стрелянные пистолеты — как для серьезной игры
вскрывалась новая колода.)
Недостижимость какой-либо безусловной устойчивой
меткости порождала многочисленные легенды о стрелках,
не знающих промаха. Романтическая культура создала
образ Вильгельма Телля (в шиллеровском варианте) и
легенду о меткости Байрона, в ряду других легенд, связанных с
его именем. Тренировки в стрельбе из пистолета часто
входили в обязательный комплект поведенческих штампов
«байронического» героя. Тренировки эти могли ритуализи-
роваться; стреляли или в карту (в туза), или расстреливали
мух по стенам. Сохранилось много воспоминаний о
Пушкине периода Южной ссылки (наиболее «байронического»
в его биографии), рисующих поэта с пистолетом в руках.
Вообще, сюжетный мотив «стрелок без промаха» на
дуэли чрезвычайно интересен. Абсолютная меткость
недостижима человеческими способами. Поэтому легенды об
уникальной меткости часто носили мистический оттенок. Сильвио
в пушкинском «Выстреле» окружен подчеркнуто
потусторонним ореолом: «Какая-то таинственность окружала его
судьбу <...> Мрачная бледность, сверкающие глаза и густой
дым, выходящий изо рта, придавали ему вид настоящего
дьявола». Конечно, «дьяволизм» Сильвио абсолютно условен
и даже несколько ироничен. Но вот, например, Бальзак
заставляет своего Рафаэля Валантена в «Шагреневой коже»
реально заключить договор с потусторонними силами и
потом выйти на дуэль: «В этой сверхъестественной
уверенности было нечто страшное, что почувствовали даже
форейторы, которых привело сюда жестокое любопытство.
Играя своим могуществом, а может быть, желая испытать
его, Рафаэль разговаривал с Ионафаном и смотрел на него
под выстрелом своего врага. Пуля Шарля отломила ветку
ивы и рикошетом упала в воду. Рафаэль, выстрелив наудачу,
попал противнику в сердце и, не обращая внимания на то,
что молодой человек упал, быстро вытащил шагреневую
кожу, чтобы проверить, сколько стоила ему жизнь
человека. Талисман был не более дубового листочка».

ДУЭЛЬНЫЙ РИТУАЛ
222
С другой стороны, абсолютная меткость отчасти
пересекалась с идеей «автомата» [см.: 183, с. 145—180].
«Сверхчеловеческие» способности даются отказом от каких-то
человеческих качеств. Все тот же Сильвио достигает
идеальной меткости только тогда, когда он теряет свое место в
жизни (он везде чужой), теряет естественные эмоции и
реакции (например, не отвечает на оскорбление пьяного
юнца). Он никогда не промахивается, никогда не
ошибается в карточных расчетах, все знает о жизни своего врага.
И «мистический», и «автоматический» варианты
связаны с целым кругом этических проблем, объединенных
вокруг центрального вопроса: может ли человек встать над
Судьбой, управлять ею? «Может ли», т. е. «имеет ли
возможность» и «имеет ли право». И если да, то не превратится ли
карточная игра в воровство и мошенничество («Пиковая
дама»), а дуэль — в убийство («Выстрел»)?
Но вернемся к дуэльному оружию.
В повести А. А. Бестужева-Марлинского «Испытание»
секунданты разговаривают с доктором:
«— Разрешите спор наш: я говорю, что лучше уменьшить
заряд по малости расстояния и для верности выстрела, а
господин ротмистр желает усилить его, уверяя, что
сквозные раны легче к исцелению, — это статья по вашему
департаменту. <...>
— Увеличьте заряд, если нельзя его вовсе уничтожить.
На шести шагах самый слабый выстрел пробьет ребра; и так
как трудно, а часто и невозможно вынуть пули, то она и
впоследствии может повредить благородные части» [8, т. 1,
с. 227-228].
Нужно отметить, что обычно на дуэли предпочитали
не увеличить, а уменьшить заряд. Это приводило к тому,
что сквозных ранений было меньше, пули застревали в
теле, и лечение затруднялось. А если пуля и выходила, то,
обладая малой скоростью, рвала ткани — так камень
разбивает стекло, а пуля оставляет в нем маленькое отверстие.
Ранение в корпус, особенно в область живота, очень
часто становилось смертельным — такие ранения получили
Пушкин, Чернов, Новосильцев, генерал Мордвинов и
многие другие. Ранение в конечность (особенно если была за-

ДУЭЛЬНЫЙ РИТУАЛ
223
дета кость) могло искалечить — ампутации были очень
распространены.
Дуэльные пистолеты продавались парами в
специальных футлярах (коробках, чемоданчиках). В футляре
предполагалось также место для пороха, пуль и аксессуаров,
необходимых для заряжения. Пистолеты могли быть искусно
инкрустированы, некоторые из них являлись настоящими
произведениями искусства.
Наибольшей популярностью в первой трети XIX века
пользовались французские пистолеты Лепажа и немецкие
Кюхенрейтера. Благодаря «Евгению Онегину» «стволы
Лепажа» стали в русской культуре символом дуэли, но «кухен-
рейтеры» (в обиходной речи чаще встречалось
произнесение этого слова именно через «у», а не через «ю») были столь
же авторитетны, желанны и доступны.
Заряжение производилось секундантами
непосредственно на месте дуэли. Но предварительно, накануне,
требовалось осмотреть пистолеты и подготовить все необходимое.
Очень подробно этот процесс описан в уже многократно
цитировавшейся нами повести «Испытание»: «Старый
слуга Валериана плавил свинец в железном ковше, стоя перед
огнем на коленях, и лил пули — дело, которое он прерывал
частыми молитвами и крестами. У стола какой-то
артиллерийский офицер* обрезывал, гладил и примерял пули к
пистолетам. В это время дверь осторожно растворилась, и
третье лицо, кавалерист-гвардеец**, вошел и прервал на
минуту их занятия.
— Bonjour, capitaine, — сказал артиллерист входящему. —
Все ли у вас готово?
— Я привез с собой две пары: одна Кухенрейтера,
другая Лепажа; мы вместе осмотрим их.
— Это наш долг, ротмистр. Пригоняли ли вы пули?
— Пули деланы в Париже и, верно, с особенною
точностью.
— О, не надейтесь на это, ротмистр! Мне уже случилось
однажды попасть впросак от подобной доверчивости. Вто-
* Секундант Валериана Стрелинского.
** Секундант Гремина — однополчанина, друга, а теперь противника
Валериана.

ДУЭЛЬНЫЙ РИТУАЛ
224
рые пули — я и теперь краснею от воспоминания — не
дошли до полствола, и как мы ни бились догнать их до
места, — все напрасно. Противники принуждены были
стреляться седельными пистолетами — величиной едва ли не с
горный единорог, и хорошо, что один попал другому прямо
в лоб, где всякая пуля — и менее горошинки и более
вишни — производит одинаковое действие. Но посудите,
какому нареканию подверглись бы мы, если б эта картечь
разбила вдребезги руку или ногу?
— Классическая истина! — отвечал кавалерист, улыбаясь.
— У вас полированный порох?
— И самый мелкозернистый.
— Тем хуже; оставьте его дома. Во-первых, для
единообразия мы возьмем обыкновенного винтовочного пороху;
во-вторых, полированный не всегда быстро вспыхивает,
а бывает, что искра и вовсе скользит по нем <...>. Пули твои
никуда не годятся! - вскричал нетерпеливо старику слуге
артиллерист, бросив пару их на пол. — Они шероховаты и
с пузырьками.
— Это от слез, Сергей Петрович! — отвечал слуга,
отирая заплаканные глаза. — Я никак не могу удержать их; так и
бегут и порой попадают в форму» [8, т. 1, с. 220—223].
Подготовка пистолетов, пуль, пороха, затем
заряжение — во всех этих манипуляциях очень многое зависело от
личного опыта и умения. Ошибка — случайная или
преднамеренная — могла слишком дорого стоить.
Именно на этом этапе была высока опасность
фальсификации дуэли. Попытка такой фальсификации подробно
описана в «Княжне Мери»: «Драгунский капитан,
разгоряченный вином, ударил по столу кулаком, требуя внимания.
— Господа! — сказал он, — это ни на что не похоже;
Печорина надо проучить! <...> хотите испытать его храбрость?
Это нас позабавит...
— Хотим — только как?
— А вот слушайте: Грушницкий на него особенно
сердит — ему первая роль! Он придерется к какой-нибудь
глупости и вызовет Печорина на дуэль... Погодите: вот в этом-
то и штука... Вызовет на дуэль: хорошо! Все это — вызов,
приготовления, условия — будет как можно торжественнее

ДУЭЛЬНЫЙ РИТУАЛ
225
и ужаснее, — я за это берусь; я буду твоим секундантом, мой
бедный друг! Хорошо! Только вот где закорючка: в
пистолеты мы не положим пуль. Уж я вам отвечаю, что Печорин
струсит, — на шести шагах их поставлю, черт возьми!
Согласны ли,господа?
— Славно придумано! согласны! почему же нет? —
раздалось со всех сторон.
— А ты, Грушницкий?
<...> после некоторого молчания он встал с своего
места, протянул руку капитан)' и сказал очень важно: „Хорошо,
я согласен"».
После того как Грушницкий с драгунским капитаном
пытались подкараулить Печорина у дома княжны, а потом
Печорин невольно услышал их рассказ о ночном
похождении, Грушницкому не пришлось «придираться к
какой-нибудь глупости», так как он был публично оскорблен. Но и
его планы изменились — он захотел настоящей дуэли. Вер-
нер сообщает Печорину:
«— Против вас, точно, есть заговор, — сказал он. — Я
нашел у Грушницкого драгунского капитана и еще одного
господина, которого фамилию не помню; я на минуту
остановился в передней, чтобы снять калоши; у них был ужасный
шум и спор... „Ни за что не соглашусь! — говорил
Грушницкий: — он меня оскорбил публично — тогда было совсем
другое..." — „Какое тебе дело? — отвечал капитан: — я все беру
на себя. Я был секундантом на пяти дуэлях, и уж знаю, как
это устроить. Я все придумал. Пожалуйста, только мне не
мешай. Постращать не худо. А зачем подвергать себя
опасности, если можно избавиться?.." В эту минуту я взошел».
Вернер не только пересказывает то, что слышал, но и
делится своими соображениями: «Они, то есть секунданты,
должно быть, несколько переменили свой прежний план и
хотят зарядить пулею один пистолет Грушницкого. Это
немножко похоже на убийство, но в военное время, и
особенно в азиатской войне, хитрости позволяются; только
Грушницкий, кажется, поблагороднее своих товарищей. Как вы
думаете? должны ли мы показать им, что догадались?
— Ни за что на свете, доктор; будьте спокойны; я им не
поддамся».

ДУЭЛЬНЫЙ РИТУАЛ
226
На месте дуэли, после того как Печорин объявил свое
условие — стоять на краю скалы, — по жребию первый
выстрел достался Грушницкому:
«— Пора, — шепнул мне доктор, дергая за рукав: — если
вы теперь не скажете, что мы знаем их намерения, то все
пропало... Посмотрите, он уж заряжает... если вы ничего не
скажете, то я сам...
— Ни за что на свете, доктор!»
Любопытно, что делал бы Печорин, если бы первый
выстрел достался ему? Впрочем, это вопрос к Лермонтову.
А Печорин все рассчитал верно; единственное, чего он
должен был опасаться, это безволия, даже паники, в которую
впал Грушницкий. У него не хватило сил убить
безоружного врага, но не хватило и сил выстрелить на воздух; он ведь
мог сдуру и попасть! Но вот черед стрелять Печорину.
«Следующие слова я произнес нарочно с расстановкой,
громко и внятно, как произносят смертный приговор.
— Доктор, эти господа, вероятно второпях, забыли
положить пулю в мой пистолет: прошу вас зарядить его
снова, — и хорошенько!
— Не может быть! — кричал капитан: — не может быть! я
зарядил оба пистолета, — разве что из вашего пуля
выкатилась...Это не моя вина!—А вы не имеете права переряжать...
никакого права... это совершенно против правил, — я не
позволю...
<...> Грушницкий стоял, опустив голову на грудь,
смущенный и мрачный.
— Оставь их! — сказал он, наконец, капитану, который
хотел вырвать пистолет мой из рук доктора. — Ведь ты сам
знаешь, что они правы».
Мы видим, что соперники и секунданты пренебрегли
требованиями ритуала: пистолеты заряжал только один
секундант, он же раздал затем оружие, а не предложил
заряженную пару на выбор противной стороне, как полагалось.
Видимо, такое нестрогое отношение к ритуал)' в этой
части было распространено — драгунский капитан даже не
предполагает, что его плану могут помешать.
Фальсифицированные дуэли случались нечасто, но
легенды о них составляют весьма существенную часть
дуэльного мифа.

ДУЭЛЬНЫЙ РИТУАЛ
227
Первый вариант — это «пробочная дуэль». Есть две
версии о происхождении этого термина. По одной из них, двое
дуэлянтов, желавшие сохранить видимость серьезного
поединка, но при этом избегнуть опасности, договорились
зарядить пистолеты пробками вместо пуль.
По другой версии, тут все дело в неправильном переводе
с французского, и речь идет не о «duel a liege» («пробочной»),
а о «duel a Liege» («льежской»). Льеж—город в Бельгии, куда,
якобы, часто ездили французы, чтобы спокойно обменяться
выстрелами или фехтовальными выпадами, а затем
отметить благородное примирение шампанским без оглядки на
французскую полицию (бельгийское законодательство было
менее строго к дуэлянтам, чем французское, если никто не
пострадал) [86, с. 48]. «Пробочная дуэль» не опаснее
выстрела пробки из бутылки шампанского — ироническое
сравнение двух этих действий было устойчивым штампом.
Существовала также легенда о дуэли, на которой
соперникам зарядили пистолеты вместо свинца клюквой. Этот
сюжет приписывали разным персонажам. Например,
говорили, что так разыграли Кюхельбекера на дуэли с
Пушкиным. Не исключено, что Паяц в «Балаганчике» Блока,
«истекающий клюквенным соком», — отчасти реминисценция
и на этот сюжет.
Существовали и легенды о дуэлях-убийствах, когда
пистолет одного из соперников неправильно заряжался не
шутки ради, а всерьез. Подобные слухи ходили о так
называемой «иркутской дуэли», о ней есть смысл рассказать
подробнее. История эта произошла в конце 1850-х годов в
Иркутске, где находились все губернские учреждения и
Главное управление Восточной Сибири. Генерал-губернатором
Восточной Сибири в то время был Николай Николаевич
Муравьев-Амурский, окруживший себя «детьми сановитых
папенек, аристократической молодежью», которых, как
утверждал В. Ф. Раевский (здесь мы в основном опираемся
на его рассказ), местные жители называли «навозными
чиновниками». «Главой и коноводом» их был Федор
Андреевич Беклемишев, молодой тогда человек (ему еще не было
тридцати лет), известный не только своим
взяточничеством, но и буйными выходками. И вот в эту обстановку
попал приехавший сюда молодой чиновник Михаил Серге-

ДУЭЛЬНЫЙ РИТУАЛ
228
евич Неклюдов. С самого начала он не только не захотел
примкнуть к «навозным», но и начал их обличать и чуть ли
не стыдить. Беклемишев с компанией возненавидели его и
стали искать способа избавиться. Дело дошло до публичных
жестоких оскорблений.
«На этот раз, как видно, чаша уже переполнилась, и
Неклюдов решился выйти из своей пассивной и молчаливой
роли. В этот же самый день Муравьев уехал на Амур,
простившись надолго с Иркутском; отъезд его лишил
Неклюдова единственной надежды на защиту сверху и, с друтой
стороны, совершенно развязывал руки беклемишевской
партии, потому что оставшиеся налицо в городе власти <...>
были слепые исполнители воли Беклемишева». Неклюдов
отправился к своему врагу и потребовал объяснений, а
услышав вместо них новые дерзости, дал пощечину. «Последний
в ответ на это вцепился ногтями и расцарапал лицо
противнику, завязалась борьба, и так как физическая сила была на
стороне Неклюдова, то он легко сгреб под себя тщедушного
члена Совета* и помял его порядочно». Друзья уговорили
Беклемишева послать вызов. Состоялась дуэль, на которой
Неклюдов был смертельно ранен и скончался в тот же день.
Этот поединок с самого начала вызывал у многих
вопрос: «Был ли это честный, равный бой с одинаковыми
шансами риска и опасности для обоих противников или под
облагороженной формой дуэли точно свершилось
изменническое убийство беззащитного человека?» В пользу
последнего говорило очень многое. Все высшие власти
города знали о готовящейся дуэли и всячески помогали
Беклемишеву: полицмейстер Сухотин продержал Неклюдова
несколько часов на гауптвахте; он же отправил караульных
на все заставы с приказом задержать Неклюдова, если тот
вздумает уехать из города; «а управляющий губернией даже,
говорят, снабдил Беклемишева своими пистолетами».
Наконец, совершенно анекдотический факт: все тот же
полицмейстер Сухотин во время поединка наблюдал за ходом дела
с ближайшей к месту дуэли колокольни в подзорную трубу!
Но еще более серьезны сведения (различной степени
достоверности) о том, что Беклемишев не допустил к по-
То есть Беклемишева.

ДУЭЛЬНЫЙ РИТУАЛ
229
единку выбранного его соперником секунданта и дал ему
человека из своего окружения; о том, что пистолет
Неклюдова не был заряжен; наконец, о том, что случайные
свидетели видели, «как Беклемишев до сигнала подбежал вдруг к
Неклюдову и выстрелил ему в упор».
Поединок взбудоражил город, большинство населения
которого, естественно, поддерживало несчастного
Неклюдова. На похороны его собралось множество людей, и
«замечательно, что вопреки духовному положению,
воспрещающему отпевать убитых на дуэли наравне с самоубийцами,
полиция сделала распоряжение отпеть Неклюдова и тем как
бы признала его за убитого насильственно».
Поединок этот получил и международную огласку,
потому что В. Ф. Раевский, живший в Иркутске, послал
статью-письмо А. И. Герцену для опубликования в «Колоколе»,
в то время как М. В. Буташевич-Петрашевский и Ф. Н. Львов
(петрашевец; оба они в это время также были в Иркутске)
организовали общественное мнение в городе и публикации
в местной прессе. Опровержение на письмо Раевского,
написанное М. А. Бакуниным и также опубликованное
Герценом, было пристрастно (Бакунин был племянником
Муравьева и всячески защищал и самого
генерал-губернатора, и его приближенных). Вот такой шумной и
таинственной оказалась чуть ли не первая в Сибири дуэль [142,
с. 381-396].
А. И. Герцен в «Былом и думах» рассказал о дуэли Курнэ
и Бартелеми, двух политических эмигрантов в Англии.
Курнэ был убит. На поединке его пистолет несколько раз дал
осечку. На суде было выдвинуто предположение, что
секунданты Бартелеми, заряжавшие пистолеты, положили на
капсюль в пистолете Курнэ кусочек тряпки. Судья не стал
вникать в подробности дуэли двух эмигрантов, и
подозрения остались подозрениями.
Вернемся к общим правилам проведения дуэлей на
пистолетах. Различали два основных типа дуэли: с места и со
сближением.
При дуэли с места соперники должны были стрелять с
тех позиций, на которые их расставили секунданты.
Выстрелы могли производиться по команде одновременно; по
желанию; по очереди.

ДУЭЛЬНЫЙ РИТУАЛ
230
При выстрелах по очереди европейская традиция
(особенно французская) предоставляла право первого
выстрела оскорбленному. Для Бальзака, например, это не подлежит
сомнению: «Первый выстрел за мной, по праву
оскорбленной стороны» («Гобсек»). В России же безусловно
преобладала традиция, согласно которой право первого
выстрела могло быть определено только по жребию
(«Выстрел», «Герой нашего времени» и др.).
При одновременных выстрелах по команде дуэлянты,
стоя на своих местах, держат оружие вверх или вниз
стволом. По команде секундантов «раз» соперники направляют
пистолеты друг на друга, прицеливаются и одновременно
стреляют по команде «три».
При дуэли с выстрелами по желанию секунданты,
расставив соперников, подают одну команду: «Стреляйте!»
После этой команды в течение определенного времени
каждый из дуэлянтов имеет право выстрелить в любой момент.
Времени, по кодексу В. Дурасова, отпускается по
тридцать секунд каждому при выстрелах по очереди, одна
минута при выстрелах по желанию. Раненый соперник имеет
право на выстрел в течение тридцати секунд после ранения.
В реальной жизни секунданты, конечно, не засекали время
по хронометру. По крайней мере, нам не известны случаи,
когда дуэль прекратилась бы секундантами из-за того, что
дуэлянт не успел выстрелить, не уложился в нормативное
время. Даже просто торопить соперника считалось
недостойным и мелочным.
Дуэль с места представляет собой довольно простой
вариант. Самый существенный фактор — расстояние, с
которого будет производиться стрельба, — жестко
определяется до дуэли и уже не зависит от воли соперников. Но
дуэль — это все-таки ритуальный бой, а не ритуальное
исполнение составленных условий. Возможности выбора у
соперников очень малы; собственно, они ограничены
двумя вопросами: стрелять в соперника — или не стрелять
(отказаться от выстрела, выстрелить на воздух); а если
стрелять, то насмерть (целить в голову, сердце или живот) или
до крови (в руку, ногу). При выстрелах по сигналу у
дуэлянтов не вполне достаточно времени, чтобы прицелиться.
При выстрелах по очереди добавляется возможность усту-

ДУЭЛЬНЫЙ РИТУАЛ
231
пить право первого выстрела — и, соответственно,
возможность не принять этой уступки. При выстрелах по желанию
выбор усложняется: каждый из дуэлянтов хотел бы выстре-
тить первым, опередить соперника, но и прицелиться
поточнее. Однако и здесь решение соперников во многом
определено расстоянием. Если оно было большим, то
дольше и тщательней прицеливались — и все равно слишком
часто промахивались. Если расстояние было малым, то
каждый спешил выстрелить первым — и часто оба успевали
убить или смертельно ранить друг друга.
Впрочем, в России соперники далеко не всегда строго
относились к соблюдению мелких формальностей.
Изменения в правила могли быть внесены прямо на поле боя. Так,
на дуэли генералов Киселева и Мордвинова соперники
сначала собирались стрелять по желанию, но никто не захотел
стрелять первым, поэтому они, уже у барьеров, с
пистолетами в руках, решили стрелять одновременно по команде.
Мы уже говорили, что при стрельбе из незнакомых
пистолетов определяющим фактором было расстояние. В
дуэльной практике первой половины XIX века существовало
три основных типа расстояний. Расстояние свыше
пятнадцати шагов воспринималось как большое. Вероятность
результативного исхода при таких расстояниях была мала,
поэтому уже само назначение его было недвусмысленным
указанием на «миролюбие» соперников. Предложить
стреляться насмерть на расстоянии тридцати шагов — значит
сделать себя посмешищем в глазах общества. Даже при
абсолютном миролюбии и, скажем так,
непредрасположенности к тому, чтобы рисковать жизнью, соперники, конечно
же, предпочитали менее откровенные варианты.
Расстояние от восьми до пятнадцати шагов считалось
нормальным. Оно было вполне допустимо и для дуэли
формальной, и для смертельной.
Любопытен диалог Павла Петровича Кирсанова с
Базаровым по поводу условий поединка. Кирсанов:
«— Я имею честь предложить вам следующее: драться
завтра рано, положим, в шесть часов, за рощей, на
пистолетах; барьер в десяти шагах...
— В десяти шагах? Это так; мы на это расстояние
ненавидим друг друга.

ДУЭЛЬНЫЙ РИТУАЛ
232
— Можно и восемь, — заметил Павел Петрович.
— Можно, отчего же!»
И потом, уже на месте поединка:
«— Нет, заряжайте вы, а я шаги отмеривать стану. Ноги
у меня длиннее, — прибавил Базаров с усмешкой. — Раз, два,
три...
— Евгений Васильевич, — с трудом пролепетал Петр (он
дрожал, как в лихорадке), — воля ваша, я отойду.
— Четыре... пять... Отойди, братец, отойди; можешь
даже за дерево стать и уши заткнуть, только глаз не
закрывай; а повалится кто, беги подымать. Шесть... семь...
восемь... — Базаров остановился. — Довольно? — промолвил
он, обращаясь к Павлу Петровичу, — или еще два шага
накинуть?
— Как угодно, — проговорил тот, заколачивая вторую
пулю.
— Ну, накинем еще два шага. — Базаров провел носком
сапога черту по земле».
Базарову, в принципе, все равно — десять будет шагов
или восемь. Он иронизирует над этой игрой, в которую его
втянул Павел Петрович. С точки зрения ритуала, столь
педантично соблюдаемого Кирсановым, оба эти расстояния
равно допустимы — это и не «пробочные» двадцать, и не
бретерские три. Но Базарову это смешно. Почему именно
десять? Разве они ненавидят друг друга именно на десять
шагов, а не на восемь? Разве тут дело в числе?
Не следует забывать еще и того, что Павел Петрович
«вотуже пять лет, как не стрелял» из своих пистолетов (и
неизвестно, чистил ли он их в течение этого времени).
Можно быть уверенным, что и из других пистолетов он тоже не
стрелял.
И наконец, еще одно: в десяти шагах у них ближние
барьеры, а ведь разошлись они на тридцать и выстрелили,
видимо, шагов с двадцати (Кирсанов выстрелил, не
доходя до барьера, а Базаров и вообще «тихонько двинулся
вперед»).
Так что же это тогда, фарс?
Но ведь все вполне серьезно: «Базаров тихонько
двинулся вперед, и Павел Петрович пошел на него, заложив
левую руку в карман и постепенно поднимая дуло пистолета...

ДУЭЛЬНЫЙ РИТУАЛ
233
_Он мне прямо в нос целит, — подумал Базаров, — и как
щурится старательно, разбойник! Однако это неприятное
ощущение. Стану смотреть на цепочку его часов..." Что-то
резко зыкнуло около самого уха Базарова, и в то же мгновение
раздался выстрел. „Слышал, стало быть ничего", — успело
мелькнуть в его голове. Он ступил еще раз и, не целясь,
надавил пружинку».
Ритуал заставляет героев действовать против воли (по
крайней мере — против своих предварительных планов), но
и возникшие во время поединка намерения не
осуществляются. Метивший «прямо в нос» Кирсанов дал промах, стре-
тявший «не целясь» Базаров ранил соперника в ляжку
(впрочем, если бы он целил в ляжку — попал бы непременно в
живот).
Но дуэль достигла своего результата. Павел Петрович
так и не смог «исправить» Базарова: остались и его ерниче-
ство, и его «дело» — медицина («теперь я уже не дуэлист,
а доктор»), и его плебейский демократизм (камердинер
Петр— свидетель). Но Базаров при всем том все-таки
исполнил ритуал — и даже не издевался особенно над дуэлью,
не предлагал драться через платок или на скальпелях.
Оказавшись в критической ситуации, они уоедились, что могут
\важать друг друга. Кирсанов: «Дуэль, если вам угодно, не
возобновляется. Вы поступили благородно... сегодня,
сегодня — заметьте». В чем благородство? В том, что
подтрунивал до самого барьера? Что стрелял не целясь? Что рану
перетянул?
Базаров: «О прошлом вспоминать незачем». Уж не
извинения ли они друг у друга просят? Уж не отпускают ли
грехи? Отнюдь. «Павел Петрович старался не глядеть на
Базарова; помириться с ним он все-таки не хотел; он
стыдился своей заносчивости, своей неудачи, стыдился всего
затеянного им дела, хотя и чувствовал, что более
благоприятным образом оно кончиться не могло. <...> Молчание
длитесь, тяжелое и неловкое. Обоим было нехорошо. Каждый
из них сознавал, что другой его понимает. Друзьям это
сознание приятно, и весьма неприятно недругам, особенно
когда нельзя ни объясниться, ни разойтись». Им неловко
от происшедшего — но именно так они избежали ненужных
сцен и унизительных оскорблений.

ДУЭЛЬНЫЙ РИТУАЛ
234
Но вернемся к расстоянию между стреляющими на
дуэли. Расстояние меньше восьми шагов считалось
принадлежностью смертельных, «кровавых» поединков. Чаще всего в
этих случаях назначались три шага. При таком расстоянии
выстрелы по очереди не имели смысла: если дать одному
из соперников на трех шагах прицелиться и спокойно
выстрелить, то другому можно и пистолета не заряжать.
Бессмысленна была бы и дуэль с выстрелами по желанию — оба
соперника желали бы только одного: выстрелить как
можно быстрее. Поэтому при малых расстояниях поединки
проводились с выстрелами по команде. Единственная тактика
и единственный шанс остаться в живых (идя на такие
условия, далеко не все оставляли себе надежду на возможность
уцелеть, но все-таки...) — это выстрелить первым, и
настолько опередить соперника, чтобы он еще не успел навести
оружие. Этот шанс был бесконечно мал, и чаще всего после
дуэли на малых расстояниях обоих соперников уносили
тяжело раненными или убитыми.
При таких неизбежно кровопролитных дуэлях, как
правило, основное соперничество, основная борьба
выносились за рамки боя. Взаимное психологическое давление,
нагнетаемая демонстрация бесстрашия, пренебрежения к
смертельной опасности, уверенность в удаче напоминали
игру в покер, где главное заключается не во вскрытии карт,
а в игре на повышение ставок.
Такие дуэли носили мистический, сакраментальный
характер, что проявлялось, в частности, и в специфических
способах организации пространства боя: объявлялись не
только поединки на трех или пяти шагах, но и «в могиле» —
когда соперники стрелялись в свежевырытой могиле
(подразумевалось, что погибший будет в этой могиле и
похоронен); или «через платок» — когда соперники стрелялись,
держа между собой левыми руками два края одного платка.
Чтобы немного уменьшить неизбежность кровавого
исхода, внести элемент непредсказуемости, часто
применялось такое осложняющее дополнительное условие:
соперники у барьеров стояли спиной друг к другу и по команде
должны были сначала обернуться, а уже потом выстрелить.
Но в любом случае дуэль на малом расстоянии была
принадлежностью бретерского типа поведения. Требование ее

ДУЭЛЬНЫЙ РИТУАЛ
235
могло служить своеобразной визитной карточкой бретера.
Как говорил Денис Давыдов о Федоре Уварове-Черном:
«Бедовый он человек с приглашениями своими. Так и слышишь
в приглашениях его: „Покорнейше прошу вас пожаловать
ко мне пообедать, а не то извольте драться со мною на
шести шагах расстояния"» [37, т. 8, с. 468—469].
По сравнению с дуэлью с места, дуэль со сближением
давала возможность каждому сопернику найти свою линию
поведения, определить свою тактику и сделать свой выбор.
При дуэли со сближением секунданты отмечали для
каждого из соперников два барьера — «дальний» и «ближний».
Между ближними барьерами расстояние почти никогда не
превышало десяти шагов. Возможны были и варианты с
одним общим ближним барьером. Дальние барьеры
отстояли от ближних на пять— пятнадцать шагов каждый. Перед
началом дуэли секунданты расставляли соперников на
дальние барьеры. По команде («Сходитесь!» или
«Сближайтесь!») каждый из дуэлянтов имел право двигаться в
сторону противника до ближнего барьера или оставаться на
месте, прицеливаться и производить первый выстрел по своему
усмотрению.
Существовало четыре варианта правил, по которым
производился второй выстрел. Противники должны были:
1) оставаться на своих местах (т. е. на том расстоянии, с
которого был произведен первый выстрел); 2) и 3) один из
них выходил на ближний барьер, а другой оставался на
месте; 4) оба выходили на свои ближние барьеры.
Первый вариант был самый простой и нелогичный. В
нем таилась опасность профанации: поскольку дальние
барьеры отстояли друг от друга на достаточно большое
расстояние, один из дуэлянтов, желающих окончить дело с
наименьшим риском для себя, мог выстрелить первым как можно
быстрее, пока соперник не успел приблизиться, и тем
вынудить его также стрелять издалека.
По второму варианту дуэлянт, произведя выстрел,
должен оставаться на месте, а его соперник имеет право
продолжить движение до своего ближнего барьера и стрелять
с него. В этом варианте также был довольно существенный
недостаток: если первый выстрел ранил дуэлянта, то он
чаще всего просто не мог воспользоваться своим правом

ДУЭЛЬНЫЙ РИТУАЛ
236
выйти к барьеру. Да и излишне миролюбивый дуэлянт
быстрым выстрелом мог обеспечить ответный с расстояния
примерно двадцати шагов.
Гораздо логичнее и распространеннее в первой
половине XIX века был третий вариант, согласно которому дуэлянт,
выдержавший выстрел, приглашал стрелявшего первым
соперника к ближнему барьеру, сам оставаясь на месте. В
этом случае его шансы (компенсация за риск) возрастали
пропорционально риску.
Дуэль со сближением и вызовом соперника на барьер
для второго выстрела давала участникам довольно большую
свобод)- действий, требовала от них осмысленного
поведения, грамотной тактики. Возможны были два
принципиально различных решения, назовем их условно «тактикой
первого выстрела» и «тактикой второго выстрела».
«Тактика первого выстрела»: оставаясь на месте,
тщательно прицелиться в движущегося навстречу соперника и
постараться поразить его первым выстрелом. Стрелять
лучше всего в тот момент, когда соперник остановится и
начнет наводить оружие и прицеливаться.
«Тактика второго выстрела»: сразу же по команде
энергично выдвинуться к барьеру и оттуда или спокойно
прицеливаться в приближающегося противника, или
спровоцировать его на неподготовленный выстрел, вызвать на
барьер и стрелять с минимального расстояния.
«Тактика первого выстрела» делала ставку на меткость;
по сути это была пассивная тактика. «Тактика второго
выстрела» , наоборот, делала ставку на психологическую и
эмоциональную агрессию, на умение вывести соперника из
равновесия.
«Первый выстрел» требовал рассудительности и
расчетливости, «второй» — азарта и риска. Однако, если
учитывать характеристики оружия, которым пользовались
дуэлянты в первой половине XIX века, и естественную
невозможность спокойно стоять под прицелом, — вторая тактика
была более надежной. Ю. М. Лотман, комментируя дуэль
Онегина с Ленским, писал: «И для Пушкина, и для
читателей романа, знакомых с дуэлью не понаслышке, было
очевидно, что тот, кто желает безусловной смерти противни-

ДУЭЛЬНЫЙ РИТУАЛ
237
ка, не стреляет с ходу, с дальней дистанции и под
отвлекающим внимание дулом чужого пистолета, а, идя на риск, дает
по себе выстрелить, требует противника к барьеру и с
короткой дистанции расстреливает его как неподвижную
мишень» [108, с. 100].
Пушкин, достаточно опытный дуэлянт, на поединке с
Дантесом быстро вышел к барьеру и начал целиться в
медленно приближавшегося соперника — и тот был вынужден
остановиться, не доходя до барьера, и не тратить много
времени на прицеливание. Может быть, если бы Пушкин
повел себя иначе, то и Дантес получил бы возможность
спокойно прицелиться и ранить Пушкина (он, вероятно, и
целился именно в бедро, а не в живот). Впрочем, тогда
увеличивалась и вероятность того, что Дантес был бы ранен сам,
а затем появился бы в свете с перевязанной рукой, и его
пылкие взоры, направленные на Наталью Николаевну
Пушкину, наполнились бы трагизмом жертвенности.
Уверенный выход к барьеру сразу после команды
секунданта мог совершенно выбить соперника из колеи. Вот
описание поединка русского офицера Глинского с неким
французом в романе Н. А. Бестужева «Русский в Париже
1814 года»: «Наконец, пистолеты снова в руках
противников, и со словом „Начинайте!" Глинский поднял пистолет,
прямо подошел к барьеру, но француз, целясь на каждом
полшаге, выстрелил не более как в двух шагах от своего
места. Глинский пошатнулся и схватил себя за левую руку. „Это
ничего, — сказал он, — теперь пожалуйте ко мне поближе,
г. кавалер Почетного легиона", но г. кавалер не в силах был
этого сделать: мысль о том, что жизнь его теперь
совершенно зависела от Глинского, отняла у него последние силы.
Колени затряслись, пистолет выпал из руки, и он почти
повалился на руки секундантов, подбежавших поддержать
его» [11, с. 297].
Подобная дуэль случилась во «Фрегате „Надежда"»
А. А. Бестужева-Марлинского: «У меня секундантом был
один гвардеец, премилый малый и прелихой рубака... В
дуэлях классик и педант, он приводил в Елисейские поля и в
клинику не одного, как друг и недруг. Он дал мне добрые
советы, и я воспользовался ими как нельзя лучше. Я пошел

ДУЭЛЬНЫЙ РИТУАЛ
238
быстрыми, широкими шагами навстречу, не подняв даже
пистолета; я стал на место, а противник мой был еще в
полдороге. Все выгоды перешли тогда на мою сторону: я
преспокойно целил в него, а он должен был стрелять на ходу. Он
понял это и смутился: на лице его написано было, что дуло
моего пистолета показалось ему шире кремлевской пушки,
что оно готово проглотить его целиком. Со всем тем
стрелок по ласточкам хотел предупредить меня, заторопился,
спустил курок — пуля свистнула — и мимо. Надо было видеть
тогда лицо моего героя. Оно вытянулось до пятой
пуговицы». [8, т. 2, с. 93].
Выстреливший первым дуэлянт должен был ожидать
выстрела соперника неподвижно, но при этом не считалось
зазорным встать в «дуэльную позу», т. е., по описанию
одного литературного дуэлянта, «боком, с пистолетом,
поднятым отвесно против глаза, для того, <...> чтобы по
возможности закрыть рукою бок, а оружием голову, хотя
прятаться от пули под ложу пистолета, по мне одно, что от
дождя под бороной. Это плохое утешение для человека, по
которому целят на пяти шагах, и как ни вытягивался
противник мой <...>, все еще оставалось довольно места,
чтобы отправить его верхом на пуле в безызвестную
экспедицию» [8, т. 2, с. 94].
Тем не менее встать в «дуэльную позу» считалось
нормальным, а встретить пулю грудью — молодечеством и
глупостью. Именно таким неуклюжим глупцом выглядел Пьер
Безухов в глазах Долохова и секундантов: «<...> Долохов
крикнул: — К барьеру! — И Пьер, поняв, в чем дело,
остановился у своей сабли. Только десять шагов разделяло их.
Долохов <...> поднял пистолет и стал целиться.
— Боком, закройтесь пистолетом, — проговорил Несвиц-
кий.
— Закройтесь! — не выдержав, крикнул даже Денисов
своему противнику.
Пьер с кроткою улыбкой сожаления и раскаяния,
беспомощно расставив руки и ноги, прямо своею широкою
грудью стоял перед Долоховым и грустно смотрел на него».
Дантес не был ни глупцом, ни молодцом — когда
Пушкин стрелял в него, лежа на снегу, он стоял боком, прикрыв
грудь правой рукой [177, с. 133].

ДУЭЛЬНЫЙ РИТУАЛ
239
При определенных условиях дуэлянт имел право
отказаться от выстрела или выстрелить на воздух (в
пушкинское время говорили обычно так, а не «в воздух»).
Дуэль с выстрелами по желанию давала право
выстрелить на воздух только сопернику, стрелявшему вторым.
Выстрелить первым на воздух — это не благородство и не
достойное миролюбие, а трусость, попытка сорвать дуэль и,
следовательно, оскорбление всем ее участникам. При
дуэли с определением очередности выстрелить на воздух мог
и первый, но все-таки лучше было уступить свое право,
выдержать выстрел соперника и только после этого разрядить
пистолет на воздух.
Выстрел на воздух как жест мог иметь самые различные,
иногда противоположные значения. Он мог означать
принципиальную позицию дуэлянта — не убивать. Мог означать
признание своей неправоты в ссоре, приведшей к
поединку, и одновременно предложение мира. Считалось очень
благородным — выдержать выстрел и после этого
отказаться от своего и принести извинения сопернику. Если ссора
была не очень серьезной, то примирение после выстрела
на воздух становилось неизбежным. Вот, например,
Бальзак дал своим героям огромные седельные пистолеты (из
которых довольно трудно попасть на дуэли) — и смеется:
«Шутник Вернье чуть не застрелил корову, которая паслась
у обочины дороги в десяти шагах от него.
— О, вы выстрелили в воздух! — воскликнул Годиссар.
И противники обнялись.
— Сударь, — сказал вояжер, — ваша шутка была
несколько резка, но зато забавна. Мне очень досадно, что я на вас
накинулся, но я был вне себя. Я считаю вас человеком
порядочным» [3, т. 6, с. 224].
Но отказ от ответного выстрела или выстрел на воздух
могли быть и знаком презрения к сопернику, к его
недостойному поведению — как, например, на упоминавшейся
уже дуэли из романа Н. А. Бестужева: «Глинский опустил
пистолет.
— Я знал это наперед, милостивые государи <...>. Теперь
ему довольно этого наказания; но в другой раз я употреблю
оружие, которое наведет менее страха, но сделает больше
пользы».

ДУЭЛЬНЫЙ РИТУАЛ
240
Обычно дуэль состояла из обмена выстрелами, однако
таких обменов могло быть несколько. Если по условию
окончание дуэли ставилось в зависимость от ранения или
смерти одного из участников, то предполагалось или
специально оговаривалось, что в случае безрезультатного обмена
выстрелами дуэль должна быть продолжена «сначала». В том
случае, если условия дуэли специально не оговаривались
или же в них не предусматривался вариант обоюдного
промаха, то предложение возобновить поединок могло
последовать прямо на поле боя. При настойчивом желании
одного из соперников второй считал себя обязанным
согласиться, и секунданты уж тем более ничего не могли изменить.
Угроза повторного оскорбления (часто — более жестокого)
могла быть последним аргументом.
Каждый обмен выстрелами обладал некоторой
самостоятельностью: соперники возвращались на исходные
позиции; если второй выстрел был на воздух, то при
продолжении боя это никого ни к чему не обязывало; после каждого
обмена выстрелами могли возобновиться мирные
переговоры, могли быть принесены и приняты извинения. После
первого безрезультатного обмена выстрелами последующие
чаще всего производились по тем же правилам; жребий
обычно бросался заново. Если соперники считали, что им
помешала погода, они могли ужесточить условия; понятно,
что стреляться в метель на тех же условиях, что и в ясную
погоду, — нелепо.
Во время дуэли могли возникнуть различные
непредвиденные ситуации, связанные с оружием. Разрешение их
всегда вызывало много споров, так как существовало два
принципиально различных подхода.
С одной стороны, дуэль — это ритуал, и все, что было
допущено к дуэли, тем самым становилось ритуальным и
замене не подлежало. Иначе говоря, после того, как дуэлянт
взял заряженное оружие в руки, он должен им сражаться
до конца. То, что происходит с оружием в руках дуэлянта,
происходит по воле тон высшей силы, которой соперники
вручили свою судьбу.
С другой стороны, дуэль — это все-таки бой, поэтому в
боевом отношении соперники должны находиться в равных

Наверху - Павел I.
внизу — его сын, Константин.
Фамильное сходство не
удивляет — оно передавалось не
столько по крови, сколько по
трону. «Закон в России — это
я» — написано на английской
карикатуре на Павла
(вспомним «Государство — это я»
Людовика XIV). «Здесь всё —
я», — читаем мы во взгляде и
позе Константина, которому
его царствующий брат
Александр отдал Польшу на откуп.
Дуэлянтов в России
отдавали по суд, но приговор
должен был утвердить
лично император, а он мог
простить — а мог сорвать
погоны и отправить в Сибирь. Но
ни одного смертного
приговора за всю историю не
было. Как же может карать за
дуэль император, который
сам предлагал европейским
монархам встретиться на
поле чести?! Как же может
сделать это военный
губернатор, если он уже однажды
предложил предоставить
благородное удовлетворение
любому обиженному им
подчиненному?!
Павел I.
Анонимная английская
карикатура. 1800 год
Великий князь
Константин Павлович.
Карикатура из альбома
В. И. Апраксина.
1810-е годы

f
t
N
Граф Федор Иванович Толстой (1782-1846) был
более известен как Американец. На портрете мы видим
пожилого, уже седого человека, в глазах которого
решительность и цинизм. Этот уникальный человек
сохранил благородную репутацию и даже светскость, сумев
совместить ее с правом на безудержную дикость. Под
накрахмаленной сорочкой и фраком — языческие
татуировки на груди, которые в дружеской
(естественно — мужской) компании можно с удовольствием и
гордостью продемонстрировать. Как Долохов из
«Войны и мира», Толстой искренне считал, что, взяв
пистолет в руки, нужно хотеть убить (и наоборот). Он своей
жизнью подтвердил, что нужно уважать всех, кого убил.
ф. И. Толстой.
Художник К.-Х.-Ф. Рейхель. 1846 год

г
7 .
Князя Федора Федоровича Гагарина (1787-1863)
немногие называли бретером. Конечно, никто не
посмел бы усомниться в том, что он не задумается
принять вызов и отстоять свою честь на барьере. С другой
стороны, князь Федор на ссоры сам никогда не
напрашивался, был человеком азартным, но мирным.
Обожал карточную игру, готов был к ней даже под
неприятельскими пулями и вынужденно терпел склочность и
сварливость иных игроков.
Князю Гагарину удалось совместить, казалось бы,
несовместимые вещи: заслуженные боевые ордена и
генеральский мундир — и шумные прогулки по
Варшаве в компании сомнительных личностей и дам
полусвета; военные схватки до последней капли крови — и
картежные баталии до последней копейки. И даже на
своем официальном портрете к гордому выражению лица
он заставил художника пририсовать кукиш.
ф. ф. Гагарин.
Художник П. Волков. 1833 год

Михаил Сергеевич Лунин
(1787<?>-1845) - одна из самых
интересных личностей русской
истории первой половины XIX
века. Он участвовал в основных
событиях своей эпохи — и везде
стоял чуть-чуть в стороне, никогда
не присоединяясь к основной
массе. Лунину не удалось
выделиться во время Отечественной
войны (или не захотелось
«выделяться» как все), затем ему не
захотелось быть послушным сыном
и блестящим гвардейским
офицером - и он уехал в Париж, где
зарабатывал на жизнь
преподаванием французского языка (в Риме
он преподавал бы латынь).
Среди православных — католик.
Среди декабристов он тоже стоит
особняком: не совершивший
ничего — и согласившийся со всеми
обвинениями, мог сбежать за
границу (благодаря явному
покровительству великого князя
Константина Павловича) - и не
воспользовался случаем, мог
надеяться на прощение (так как не
только не принимал участия в вое
стании, но и вообще давно
отошел от общества) — но дерзостью
поведения добился осуждения по
I разряду на двадцать лет
каторжных работ. И затем в Сибири —
непокоренный и непокорившийся
На портретах мы видим
дерзкое лицо юноши,
подставлявшего себя под пули на
многочисленных дуэлях, и лицо
взрослого мужчины, почти старика,
бросающего вызов государству.
М. С. Лунин.
Художник ф. П. Соколов
М. С. Лунин.
Акварель Н. А. Бестужева.
1836 год

Александр Иванович Якубович
(1796<7>-1845) - персонаж, почти
всеми мемуаристами
окрашивавшийся в черный цвет, столь идущий
романтическому «демоническому»
герою. Шрам через весь лоб, прикрытый
черной повязкой, острый блеск
диковатых глаз, кавалерийские усы - за
всем этим так легко представляется и
бретерская удалая юность, и лихие
кавказские набеги, и мятежное
буйство 1821 года. На ранних портретах -
актер, который рассказывает о своих
рейдах чуть ли не до самого Арарата,
о своей дуэли с Грибоедовым, о
своем намерении покончить с тираном —
и готовый погибнуть в любом из этих
дел. Насколько не похож он на свой
же поздний портрет, когда романтизм
остался позади, а впереди — тягучая
жизнь на поселении и мучительная
смерть от «водяной болезни в груди»
А. И. Якубович.
Рисунок А. С. Пушкина
А. И. Якубович.
Художник П. А. Каратыгин. 1825 год
А. И. Якубович.
Фотография 1860-х годов с утраченной
акварели Н. А. Бестужева 1839 года

- *
Пожилая женщина в трауре. Это Екатерина
Владимировна Новосильцева. Более двадцати лет глядит
она на портрет своего сына, юноши в полном расцвете
сил - Владимира Дмитриевича Новосильцева.
«Наследник всех своих родных» (да и каких родных —
екатерининских Орловых!), добрый малый, по мнению
товарищей и сослуживцев Впереди - карьера, прочно
обеспеченная родственниками и великосветскими
связями мамаши, а сейчас — юношеское, немного
самоуверенное, немного даже нахальное поведение в
кругу молодых петербургских гвардейцев. А легкомыслие
по отношению к порядочной девушке — за это уже надо
отвечать
Новосильцев не смог (или не захотел) пойти
против воли матери и был убит на дуэли Константином
Пахомовичем Черновым, братом обиженной девушки
Мать его пожизненным трауром заплатила за свое
высокомерие.
В. Д. Новосильцев.
Портрет из фамильного склепа Новосильцевых
Е. В. Новосильцева.
Портрет из фамильного склепа Новосильцевых

40
<$■
t Р'
Князь Михаил Петрович Долгорукий
Гордый профиль, щегольской вид. Взгляд,
устремленный в будущее... Позади — аристократическая
семья, воспитание, французские вояжи, успех у
женщин всей Европы. Дяди — послы в Европе, брат -
фаворит императора Александра I. Денег хватает на все.
В настоящем - усиленное внимание общества,
должность и. о. только что умершего брата
(император Александр I вместо сменявших друг друга
фаворитов заводил личных задушевных друзей).
В будущем — романтическая любовь и надежда на
брак с сестрой императора, а дальше —чины, ордена.
Рядом с гордым профилем помещен не менее
гордый фас Николай Александрович Тучков. Мы по
Парижем не разъезжаем. Мы родственниками в царскую
семью не набиваемся. А вот воевать мы учимся на
брустверах и вражеским ядрам кланяться не привыкли.
Судьба свела их под Або, выяснение же
отношений закончилось смертью Долгорукого. Его жизнь
вошла в легенду, стала символом больших обещаний и
несбывшихся надежд.
М. П. Долгорукий.
Литография
Н. А. Тучков.
Литография с портрета Дж. Доу

«;»
%
.4-
» »»■■£.
•Г '
*
Ar
-
Дуэль между
генералами И. Н. Мордвиновым и
П. Д. Киселевым оказала
значительное влияние на
российское общественное
мнение Заслуженный опытный
командир против молодого
самоуверенного выскочки.
И одновременно «хрипун,
удавленник, фагот» против
человека, строящего новую
российскую армию
Молодые,
амбициозные генералы превращаются
в генералов пожилых,
матерых - мы видим это на
портрете' суровый взгляд,
благородная седина, ордена...
Такой, пожалуй, уже не вышел
бы стреляться со своим
подчиненным Поостерегся бы...
На нижнем портрете мы
видим пристальный взгляд
Н. В Басаргина. Он помогал
Киселеву в организации
дуэли с Мордвиновым. А
теперь — ссыльный по делу
14 декабря, никто1
Генерал Киселев не
сожалел о своей дуэли с
Мордвиновым. Наверное,
постарался забыть и Басаргина, и
И. П Бурцова(секунданта на
этой дуэли, тоже
впоследствии декабриста)
П. Д. Киселев.
Художник Крюгер.
1851 год
Н. В. Басаргин.
Акварель Н. А. Бестужева.
1836 год

ДУЭЛЬНЫЙ РИТУАЛ
241
условиях, ущербность оружия должна быть устранена или
компенсирована.
В большинстве случаев побеждала вторая точка
зрения — оружие заменяли, но с обязательного, пусть
формального, разрешения соперника; при этом секунданты
обычно возражали. Во время дуэли с Дантесом Пушкин, падая
раненый, уронил пистолет в снег и попросил своего
секунданта Данзаса заменить его на другой. Впоследствии это
породило полемику между д'Аршиаком и Данзасом. Д'Арши-
ак утверждал, что замена пистолета была против правил и
Дантес разрешил ее из благородства. Данзас горячо, хотя и
весьма сумбурно возражал, что Пушкин не получил от
замены никакого преимущества (пистолеты были с пистонами
и, следовательно, осечки быть не могло, а забившийся в
ствол снег не был помехой, и даже наоборот — усиливал
выстрел), что возражения подобного рода секунданты
должны высказывать на поле боя, а не на следствии и т. п.
С. А. Панчулидзев, человек достаточно авторитетный в
делах чести, по этому поводу высказался однозначно: «В
данном случае прав д'Аршиак: замена пистолетов, раз они
взяты в руки противника, не допускается» [ 150, с. 84].
Таким образом, запрет на замену оружия,
перезаряжение вроде бы существовал (в отличие от фехтовальных
дуэлей, на которых поврежденная шпага заменялась без каких-
либо возражений), но почти в каждом конкретном случае
пистолет все-таки заменялся или перезаряжался. (Ср.
ситуацию, возникшую на дуэли Печорина и Грушницкого.)
Случалось, что один из дуэлянтов замечал, что оружие
его соперника неисправно, — и предлагал заменить или
перезарядить его. Такое чрезвычайное благородство,
безусловно, накладывало отпечаток на весь дальнейший ход
поединка: «В это время Глинский, сделав шаг вперед,
остановился и сказал своему противнику: „У вас выкатилась пуля
из вашего пистолета". В самом деле, пуля лежала у ног его;
секунданты взяли пистолет, чтобы снова зарядить, — и это
ли обстоятельство, которого никто не заметил и которое
доказывало благородство Глинского, или мысль о том,
какой опасности подвергался кавалер Почетного легиона,
стреляя пустым порохом и подставляя грудь под пулю на

ДУЭЛЬНЫЙ РИТУАЛ
242
верную смерть — или оба эти ощущения вместе, только они
видимо поколебали храбрость француза» [77, с. 286].
В традиционную форму дуэли могли вноситься
дополнительные условия, превращающие ее в исключительную.
Таково предложение Печорина: «Видите ли на вершине
этой отвесной скалы, направо, узенькую площадку? оттуда
до низу будет сажен тридцать, если не больше; внизу
острые камни. Каждый из нас станет на самом краю площадки;
таким образом даже легкая рана будет смертельна; это
должно быть согласно с вашим желанием, потому что вы сами
назначили шесть шагов. Тот, кто будет ранен, полетит
непременно вниз и разобьется вдребезги; пулю доктор вынет.
И тогда можно будет очень легко объяснить эту
скоропостижную смерть неудачным прыжком. Мы бросим жребий,
кому первому стрелять... Объявляю вам в заключение, что
иначе я не буду драться». Такое требование не
противоречило идее и ритуалу благородного удовлетворения, но в
значительной степени ужесточало условия.
В позднейших кодексах записано, что любая дуэль, в
которой результатом предусмотрена смерть одного из
соперников, считается исключительной. Однако смертельные
поединки были, и вся их ьсключительность состояла в том,
что оставшийся в живых соперник рисковал
подвергнуться серьезному наказанию «за жестокость». Условие
Печорина помогало совместить требование смертельного
поединка с возможностью сохранить дело в тайне, так что
само по себе оно допустимо.
Для Лермонтова, конечно же, важно другое. Печорин
предлагает свое условие только потому, что, как он
считает, оно поможет ему в его сложной психологической
контринтриге против Грушницкого. Печорин превращает свой
недостаток в преимущество. Он знает, что в руках у пего
незаряженный пистолет, — и предлагает драться на самых
жестоких условиях, будучи убежден, что Грушницкпй не
сможет убить безоружного. В этом он оказывается прав. Но
Грушницкпй не в силах и отказаться от своей затеи. И вот
тут-то Печорин попадает в поставленную им самим
ловушку: приходит его очередь стрелять, и уже он должен убить
человека, который не мог убить его. Более того, если бы
Печорин, например, выстрелил на воздух — примирения

ДУЭЛЬНЫЙ РИТУАЛ
243
быть не могло, ведь Грушницкий понял, что его бесчестный
замысел раскрыт. Жить с таким пятном на чести, зная, что
о его подлости будет известно в обществе, невозможно.
Таким образом, мы видим, что нововведения в строгий
сценарий ритуала могут привести к самым трагическим
последствиям.
Еще более наглядно это проявляется в сюжете
«отложенного выстрела». Один из героев повести А. А. Бестужева-
Марлинского «Вечер на бивуаке», полковник-гусар Мечин,
рассказывает друзьям-офицерам «случай» из своей жизни —
историю любви к некой Софии S. Любовь казалась
взаимной, Мечин уже готов был сделать формальное
предложение, но вместо объяснений с княжной он вынужден
объясняться с неким капитаном по поводу «весьма нескромных
на ее счет выражений». Наутро на дуэли капитан первым
выстрелом (по жребию) тяжело ранит Мечина. Полтора
месяца храбрый гусар был на грани жизни и смерти, но
наконец-то выздоровел — для того чтобы узнать, что София
выходит замуж за его противника! И тут Мечин
«вспоминает», что он не выстрелил на поединке, — и решает
воспользоваться своим «правом». Старый преданный друг мешает
ему осуществить жестокое намерение, устроив
неожиданную и срочную командировку, и романтический сюжет
продолжает движение к не менее романтической развязке:
Мечин старается забыть Софию в боях, в одном из
которых медальон с ее изображением спасает его от турецкой
пули. Муж Софии оказывается подлецом, разоряет и
бросает ее, и она вскоре умирает от чахотки на руках у случайно
оказавшегося рядом Мечина.
Мечин в столкновении со своим противником ведет
себя как истинный бретер: требует извинений на коленях,
назначает очень суровые условия (дуэль на пяти шагах) и
т. д. Для его гусарского сознания вполне нормально
потребовать «долг» — выстрел — через полтора месяца после
дуэли. Но это действительно «противу всех правил», дуэльный
ритуал обладал единством времени, места и действия, он
должен был начаться и окончиться на поле чести. В редких
случаях поединок мог быть отложен и возобновлен после
какого-то перерыва — но обязательно с самого начала.
Отложить один только выстрел — это условие исключитель-

ДУЭЛЬНЫЙ РИТУАЛ
244
ное, и Пушкин в «Выстреле» показал, как оно превращает
дуэль в убийство.
Теперь ясно, что строгое соблюдение устоявшейся
традиции проведения ритуального боя отнюдь не всегда было
пустой формальностью, а отступление от традиции могло
превратить дуэль в убийство.
С другой стороны, небольшое «уточняющее» правило
могло обратить дуэль в фарс. Н. А. Дурова рассказала
историю о том, как ей пришлось быть секундантом на дуэли
неких офицеров Р*** и К***: «Мы все пошли за город.
Разумеется, дуэль была неизбежна, но какая дуэль!.. Я даже
и в воображении никогда не представляла ее себе так
смешною, какою видела теперь. Началось условием: не
ранить друг друга в голову; драться до первой раны. Р***
затруднился, где взять секунданта и острую саблю; я
сейчас вызвалась быть его секундантом и отдала свою саблю,
зная наверное, что тут, кроме смеху, ничего не будет
особенного. Наконец два сумасброда вступили в бой; я никак
не могла да и не для чего было сохранять важный вид; с
начала до конца этой карикатурной дуэли я невольно
усмехалась. Чтоб сохранить условие не ранить по голове и, как
видно, боясь смертельно собственных своих сабель, оба
противника наклонились чуть не до земли и, вытянув
каждый свою руку, вооруженную саблей, вперед как можно
далее, махали ими направо и налево без всякого толку;
сверх того, чтоб не видеть ужасного блеска стали, они не
смотрели; да, как мне кажется, и не могли смотреть,
потому что оба нагнулись вперед вполовину тела. Следствием
этих мер и предосторожностей, чтобы сохранить первое
из условий, было именно нарушение этого условия: р***,
не видя, где и как машет саблею, ударил ею князя по уху и
разрубил немного; противники очень обрадовались
возможности прекратить враждебные действия. Князь,
однако ж, вздумал было шуметь, зачем ему в противность
уговора разрубили ухо; но я успокоила его, представя, что нет
другого средства поправить эту ошибку, как опять
рубиться. Чудаки пошли в трактир» [56, с. 474—475].
Полный отказ от ритуала иногда по смыслу
оказывался ближе к дуэли, чем небольшое, на первый взгляд,
отступление.

дуэльный ритуал
245
Существовали и другие виды единоборств, которые
могли выполнять некоторые функции дуэли. Во-первых, это
специальные квазидуэльные небоевые формы. Наиболее
распространено было так называемое самоубийство по
жребию (иногда его называли «американской дуэлью», но
это же название более устойчиво связывалось с другой
формой, о которой мы скажем чуть ниже). Двое
соперников тянули жребий: на одной бумажке было начертано
«смерть», на другой — «жизнь»; вытащивший «смерть»
должен был покончить с собой. Жребий мог бросаться по-
разному — либо традиционно (две бумажки в шляпе), либо
как-то иначе. В «Поединке» А. И. Куприна подполковник
Лех рассказывает, как «один офицер предложил другому
<...> американскую дуэль, причем в виде жребия им
служил чет или нечет на рублевой бумажке. И вот кто-то из
них <...> прибег к мошенничеству: <...> взял да и склеил
две бумажки вместе, и вышло, что на одной стороне чет, а
на другой нечет». Анекдот, к сожалению, остался
незаконченным.
Мы уже рассказывали о столкновении князя М. П.
Долгорукого с Н. А. Тучковым. Напомним, что, по одной из
версий, вместо дуэли Тучков предложил выйти под шведские
ядра, чтобы сама судьба кинула жребий.
Был еще один вариант — из двух пистолетов заряжался
только один (или только в один вкладывалась пуля), а затем
соперники выбирали оружие и стрелялись, обычно с
малого расстояния. В некоторых кодексах именно такой
поединок описан под названием «дуэли через платок» — как
исключительный и недопустимый.
Такие формы полностью исключали элемент личного
соперничества, лишали дворянина возможности быть
личностью и делать выбор. Он вступал в спор с судьбой,
как на средневековых ордалиях, как Вулич в «Фаталисте»
М. Ю. Лермонтова. Соперник был, в принципе, не нужен,
и позднейшее распространение «русской рулетки» это
подтвердило. («Русская рулетка» — это развлечение тесно
связано в нашем сознании с «белогвардейским мифом»: в
барабан револьвера заряжали один патрон, затем барабан
крутили наугад и сразу же револьвер приставляли к виску и
стреляли. Если барабан поворачивался на заряженное гнез-

ДУЭЛЬНЫЙ РИТУАЛ
246
до, то следовал выстрел. Так проверяли свои предчувствия
и шли навстречу предопределению.)
Кроме того, существовала нетрадиционная боевая
форма, называвшаяся «американской дуэлью». По условиям
этой дуэли двое соперников, вооруженные смертельным
оружием (часто несколькими видами одновременно),
входили в небольшую рощу с двух сторон. Их задачей было
выследить соперника и убить его. Кроме одновременного
начала «охоты», никаких других сигналов не существовало.
Соперники имели право пустить в ход оружие, как только
заметят друг друга, и запрещенных приемов не было —
можно было спрятаться, затаиться, спровоцировать
противника на преждевременное нападение, самому напасть
неожиданно. Стрелять в спину и добивать раненого, конечно,
было недостойно, но за соперниками никто не следил, и
соблюдение подобных правил оставалось на их совести.
В России такая «дуэль-охота», видимо, не была
распространена; весьма вероятно, что ни одного случая не было.
Известна она была по слухам и по литературе. Вот,
например, очень подробное описание «американской дуэли» из
повести английского писателя Джозефа Конрада «Дуэль»,
которое помогает понять психологическое состояние и
тактику поведения участников. Генерал д'Юбер говорит
своему противнику, генералу Феро, и его секундантам:
«— Что нам беспокоиться о почве, отмерять расстояние
и прочее? Давайте упростим дело. Зарядите обе пары
пистолетов. Я возьму пистолеты генерала Феро, а он пусть
возьмет мои. Или, еще лучше, пусть каждый возьмет
смешанную пару. Затем мы углубляемся в лес и стреляем друг в
друга. А вы останетесь на опушке. Мы сюда не
церемониться пришли, а воевать — воевать насмерть. <...> Так, может
быть, вы отведете вашего принципала на опушку по ту
сторону леса, и пусть он войдет в лес ровно через десять
минут. <...>
Генерал д'Юбер <...> был весь поглощен этой
предстоящий битвой. Он должен убить противника, непременно
убить. Никак иначе не освободиться от этого идиотского
кошмара. <...> „Я должен заставить его сделать выстрел как
можно более издалека", — подумал генерал д'Юбер.

ДУЭЛЬНЫЙ РИТУАЛ
247
И в ту же минуту он увидел что-то белое — рубашку
противника. Он мгновенно выступил из-за ствола и стал на виду.
И тотчас же с быстротой молнии отскочил за дерево. Это
был рискованный маневр, но он удался. В туже секунду
грянул выстрел, и кусочек коры, отбитый пулей, больно задел
его по уху.
Генерал Феро, выпустив один заряд, сделался
осмотрительнее. Генерал д'Юбер, осторожно выглядывая из-за
своего дерева, нигде не обнаруживал его. Невозможность
определить местонахождение врага вызывала ощущение
опасности. Генерал д'Юбер чувствовал себя незащищенным с
фланга и с тыла. Но вот опять что-то белое мелькнуло
впереди. <...> Генерал д'Юбер с большим самообладанием
удержал готовую было подняться руку. Нет, неприятель еще
слишком далеко, а он сам не такой уж первоклассный
стрелок. Он должен подождать свою дичь, чтобы стрелять
наверняка» [89, с. 297-299].
Мы вынуждены прервать замечательное, но слишком
подробное повествование Конрада. Далее происходит
следующее. Д'Юбер решается на очень хитрый ход: он
ложится за деревом на спину и следит за соперником в карманное
зеркальце. Д'Юбер немного не рассчитал, и его ноги
замечает соперник — и решает, что он уложил своего врага
первым же выстрелом. Уже не прячась, Феро идет, чтобы
посмотреть на своего бездыханного, как он полагает,
противника. А д'Юбер потерял его в своем зеркальце и заметил
только тогда, когда тот подошел вплотную. Испытание
оказалось не по нервам обоим. Д'Юбер вскочил, оставив свои
пистолеты на земле, а Феро выпалил из своего пистолета и
промахнулся. По всем законам д'Юбер имел право теперь
поднять оружие и застрелить своего противника, но он
хочет только того, чтобы преследовавший его пятнадцать лет
мстительный Феро оставил его в покое. За эти годы они
несколько раз дрались на дуэлях, в разных званиях, по
разным правилам и на разном оружии, несколько раз ранили
друг друга — пора положить этому конец. И д'Юбер
оставляет выстрелы за собой: «Вы в течение пятнадцати лет
вынуждали меня предоставлять вам по долгу чести
распоряжаться моей жизнью. Отлично. Теперь, когда это право

ДУЭЛЬНЫЙ РИТУАЛ
248
осталось за мной, я намерен поступить с вами, следуя тому
же принципу. Вы будете находиться в моем распоряжении
столько, сколько мне вздумается. Не больше, не меньше. Вы
обязуетесь ждать до тех пор, пока я не найду нужным
воспользоваться своим правом».
Столкновение двух лейтенантов превратилось в
многолетнюю вражду, стало притчей во языцех для целой армии.
Оно вышло за рамки традиционного ритуала дуэли, и
поэтому не кажутся «несправедливыми» ни форма
«американской дуэли», ни «отложенный выстрел».
Итак, мы рассказали о различных формах проведения
поединка. Момент завершения дела чести нужно было
ритуально обозначить.
Если соперники оставались в живых, то в конце дуэли
они обычно примирялись. Искреннее примирение чаще
всего сопровождалось взаимными извинениями. Вот,
например, Пушкин со Старовым: «„Я вас всегда уважал,
полковник, и потом)' принял ваше предложение", — сказал
Пушкин. — „И хорошо сделали, Александр Сергеевич, —
отвечал Старов, — этим вы еще более увеличили мое уважение к
вам, и я должен сказать по правде, что вы так же хорошо
стояли под пулями, как хорошо пишете". Эти слова
искреннего привета тронули Пушкина, и он кинулся обнимать
Старова» [ 139, т. 2, с. 270].
Соперники не только объяснялись между собой, но и
заботились о том, как они будут выглядеть в глазах
общества. Характерный пример этого мы находим в повести
Ореста Сомова «Юродивый». Ее герои неожиданно
поссорились, вышли на поединок и неловко застрелили
прибежавшего помешать им местного сумасшедшего — и тут-то
дело дошло до объяснений и примирения: «<...> Мельский
и противник его не сказали еще ни слова. Наконец сей
последний <...> взглянул в лицо Мельского <...> и с некоторым
усилием сказал: „Поединок наш еще не кончен!"
— Скажите, бога ради, за что вы меня вызвали?
—вскричал Мельский как бы по невольному движению.
— Вы сами должны это знать: не вы ли меня
оскорбляли? Не вы ли смеялись на мой счет <...>?

ДУЭЛЬНЫЙ РИТУАЛ
249
— Клянусь честию, что в разговоре моем с Софиею не
было о вас ни слова. Я не дал бы этой клятвы, когда шел
против вашей пули; теперь, над трупом сего бедняка,
пострадавшего в нашем деле, я должен вывести вас из
заблуждения. <...>
Артиллерист помолчал несколько минут; <...> потом
сказал тихим и горестным голосом и как бы сам себе: „И в этот
раз запальчивость моя и подозрительный нрав довели
меня до исступления ума, даже до убийства. <...> Простите ли
вы мне опрометчивость мою, забудете ли нанесенную вам
обиду?"
Молодой, мягкосердечный Мельский снова и крепко
сжал ему руку. Он был удовлетворен вполне: товарищам
своим и, следовательно, всему полку доказал он, что не боится
порохового дыма; понятию о чести принес он жертву,
соперник его просил у него прощения; чего ж мог он более
требовать?» [156, с. 140—141].
В тех случаях, когда причиной ссоры было не
недоразумение, а серьезная ссора и соперники не были склонны к
примирению и извинениям, эту функцию брали на себя
секунданты. Они объявляли, что соперники исполнили свой
долг и достойным поведением на поединке подтвердили
свое благородство.
Точно так же за секундантами оставалось последнее
слово в том случае, если один из соперников был убит или
тяжело ранен. Секунданты убитого объявляли, что их
соперник действовал благородно и по правилам. Впрочем,
достаточно часто они ограничивались констатацией смерти и
вежливым обменом поклонами с противниками. Если один
из дуэлянтов был ранен, то, конечно же, первым делом
старались оказать ему посильную помощь, но при этом так или
иначе все-таки объявляли поединок оконченным.
Существовала еще традиция: после окончания дуэли все
действующие лица отправлялись в ресторан, где
шампанским отмечали благородный исход дела. С этим связана еще
одна гипотеза о происхождении термина «пробочная
дуэль»: так говорили о тех случаях, когда выстрел пробкой
шампанского в потолок был «самым опасным» из всех
сделанных выстрелов. Традиция ресторанного примирения

была столь сильна, что могла стать, по крайней мере в
Европе, основой профессионального заработка: «Дуэль — вещь
слишком обыкновенная в Висбадене, и в городе этом
находится во всякое время достаточное число людей,
извлекающих из безнаказанности дуэли тысячи личных выгод;
некоторые из подобных аферистов, уверенные в своем
искусстве владеть всевозможным оружием, не только охотно
принимают вызовы, но употребляют все средства, чтобы
побудить других к подобным вызовам, и, пользуясь
неопытностью молодежи, мировыми сделками выжимают из
противников или деньги, или по крайней мере ужин с
бутылкою шампанского; другие предлагают себя в секунданты и,
примиряя соперников, пользуются теми же выгодами, как
и первые» [31, с. 416].
Конечно же, если бы Пушкин и Дантес оба остались
живы, они бы не отправились после дуэли в ресторан
отмечать удачный исход дела. В таких случаях обходились
заключением секундантов и взаимным отказом от
дальнейшего продолжения дела. Собственно, в этом-то и цель
дуэли: достойным образом прекратить ссору, зашедшую
слишком далеко.

ГЛАВА ШЕСТАЯ
БРЕТЕРСТВО
Социально-психологическая
характеристика бретерства. Представление
бретера о дуэли. Бретеры и тайные
общества. Отношение власти к бретерству.
Эстетизация жестокости.
ПРИЛОЖЕНИЕ: Бретерские легенды и анекдоты

БРЕТЕРСТВО
253
Дуэль стала в свое время модным явлением.
Поначалу распространившаяся в среде
европеизированной молодежи, в первую очередь — военной, эта
мода в первые десятилетия XIX века стала
всеобщей. О поединках мечтали, как о воинских подвигах и
любовных победах; дуэли неразрывно связывались с
надеждами на славу и уважение. И появились люди, для которых эти
мечты и надежды не тускнели на первом же барьере, не
отступали на задний план, а становились делом всей жизни.
Если дворянин часто дерется на дуэлях — значит, он строг
в вопросах чести. Чтобы приобрести репутацию человека,
который не шутит честью, нужно иметь в своей биографии
несколько поединков. Такая логика очень многих
подкупала своей простотой и очевидностью. И тогда дуэль
становилась самоцелью, было уже неважно, есть для нее причины
или нет. И оскорбление становилось самоцелью, так как за
ним должно было последовать «благородное
удовлетворение». Людей же, которые «ищут случая придраться для
вызова на поединок», «наискиваются на вызов» (В. И. Даль),
«привязываются и оскорбляют из удовольствия оскорбить»
(Ф. М. Достоевский), называли бретерами (от фр. bretteur —
дуэлист, забияка; в русском варианте встречается и
написание с двумя «т» — «бреттер»).
Живые люди редко задумываются, зачем они (Я, Ты и
Он) нужны Культуре. Они живут, совершают те или иные
поступки, потому что так нужно или потому что так
хочется; берут пример с известных им людей или литературных
героев, сознательно или неосознанно строят свое поведение
в соответствии с определенными моделями или
стереотипами. В каждом обществе кроме подавляющего
большинства добропорядочных и законопослушных граждан,
живущих согласно унаследованным от старших поколений
нравам и обычаям, обязательно есть люди, нарушающие нормы,
идущие против течения. Для современников они хулиганы
или преступники, чудаки или придурки; но проходит
время, и потомки видят, что без этих чудаков прошлое было
бы скучной схемой. Отклонения не дают норме закостенеть,
делают ее осмысленной и осознанной. Калейдоскоп
разнообразных нарушений окружает норму со всех сторон,
обозначая ее границы.

БРЕТЕРСТВО
254
Каждый сходит с ума по-своему. Один — наедине с самим
собой, в своем кабинете или дальнем казанском поместье.
Для другого вся прелесть заключается в том, чтобы бросить
вызов окружающим, подразнить «нормальное»
большинство*. В конце XVIII — первой трети XIX века, в эпоху
расцвета русской дуэли и моды на нее, метафорический вызов
обществу превращался в реальные вызовы на поединки.
Почти все формы молодежного эпатажа объединились в
бретерстве. И законы чести, point d'honneur, часто
оставались последней ненарушаемой нормой поведения.
Законы point d'honneur для бретера заменяли все
прочие. Человек имеет право на любые поступки, если они не
противоречат его личным представлениям о чести и если
он готов ответить за них согласно обычаям, «принятым
между благородными людьми». Человек может иметь
любые прихоти и слабости, быть жестоким или
великодушным, если этот человек готов с оружием в руках отстоять
свои права. Дуэльный ритуал должен дать возможность
определить, чье право «правее». Бретер, как средневековый
рыцарь, бросает вызов всем и всему. И как для рыцаря
турнир, для бретера дуэль — священный обряд, к которому он
относится с уважением и почти трепетом. Дуэль — это
обряд вступления в орден настоящих рыцарей, настоящих
гусаров, настоящих джентльменов, настоящих мужчин.
Дворянин, тем более офицер, ни разу не дравшийся на
поединке, вызывал недоумение и даже насмешливую улыбку (см.
анекдот о дуэли между М. С. Луниным и А. Ф. Орловым в
версии П. Н. Свистунова на с. 176—177 наст. изд.).
Дуэль для бретера — это ритуал, близкий к братанию:
в обоих случаях сближение, почти родство скрепляется
кровью, возможной и реальной. Поэтому легко объяснимо,
что бретер после дуэли не испытывает никаких
враждебных чувств к своему сопернику.
Поведение соперника на дуэли помогает бретеру узнать
в нем или «своего» (т. е. такого же бретера), или же «обычно-
* Широчайший диапазон вариантов аномального поведения
представлен в классической книге М. И. Пыляева «Замечательные чудаки и
оригиналы» [141]. Эту книгу можно бычо бы назвать «энциклопедией
русского чудачества».

БРЕТЕРСТВО
255
го» человека. Но чем более человек бретер, тем уже круг тех,
кого он может признать «своими», а все остальные
оказываются недостойными благородного отношения. В этих
взглядах иногда находили оппозиционность государственной
бюрократической системе, но, на наш взгляд, ее не следует
преувеличивать. Великий князь Константин Павлович был во
многом прав: «Пусть себе молодой офицер пошалит,
перебесится, это не беда, лишь бы хорошо, исправно служил.
И обыкновенно бывает так: чем больше офицер шалит, тем
исправнее служит... Но читать журналы и книги? Это
скверно, вольнодумство, никуда не годится... Но собираться и
обедать вместе, это еще хуже... Ни, ни!» [114, ч. 4, с. 100].
Конечно, для многих бретерство было эскападой,
периодически возникающей почти физиологической реакцией на
фрунт, развод, парад и тому подобное, психологической
разгрузкой, даже отдыхом.
Но не будем и преуменьшать. Ведь все-таки настоящие
бретеры большей частью и читали, и бунтовали. Многие из
них были людьми весьма образованными и начитанными,
обладали острым умом и живым воображением. Ф. И.
Толстой—Американец, М. С. Лунин, А. И. Якубович, Ф. Ф.
Гагарин и другие были, каждый по-своему, людьми
интересными и незаурядными, выбивающимися из рамок и схем —
государственных, политических, из всех прочих жестких
структур. Это были личности, люди, нигде не ставшие до
конца «своими».
Многие из бретеров оказались в тайных обществах. Для
них это было естественно. М. С. Лунин, еще в 1812 году
собиравшийся проситься парламентером к Бонапарту, чтобы
при передаче депеши заколоть ненавистного корсиканца (он
даже демонстрировал всем желающим специально для этой
цели приготовленный кинжал [124, с. 227—228]), — через
несколько лет столь же естественно мог обратить свой
кинжал против другого тирана. Постоянная привычка с оружием
в руках подтверждать личную честь и благородство
предлагала такие же решительные средства для борьбы с
неблагородством и бесчестием политическим.
Декабристы не рассматривали дуэль в качестве средства
политической борьбы, но вели себя иногда вполне
по-бретерски: по-бретерски вызывались на поединок с тираном,

БРЕТЕРСТВО
256
по-бретерски шли на Сенатскую площадь 14 декабря 1825
года. Александр Одоевский бесшабашно восклицал: «Умрем,
братцы! Ах, как славно умрем!» И противостояние на
площади напоминало двух дуэлянтов, стоящих у дальних
барьеров, — а секунданты все не дают команды к сближению.
И стрелял Каховский в подъехавшего Милорадовича, и
целил Кюхельбекер в великого князя Михаила Павловича —
как от барьера.
Впрочем, в этой аналогии не следует заходить слишком
далеко. Якубович, захотевший выступить в роли
секунданта-посредника (в духе Зарецкого), курсировавший между
молодым императором (которому он предлагал свои
услуги парламентера) и взбунтовавшимся каре (которое он
всячески подбадривал), заслужил вместо уважения и
бретерской славы презрение обеих сторон.
Потом, в царствование Николая I, власти уже не столь
лояльно относились к бретерству. Отставка А. П.
Ермолова в 1827 году, а затем польское восстание 1830—1831 годов
закончили историю двух крупнейших «центров»
российского бретерства — Кавказа и Варшавы. Бретерство
потеряло оппозиционность, буйство стало шалостью.
Дуэль для бретера, конечно же, не была средством
выражения каких-либо политических идей или осознанного
общественного протеста. В поединке привлекала жажда
победы, «упоение в бою» и... красота. Красота — в свободе
проявления своей личности, в праве на любые поступки.
Красота — в пренебрежении жизнью; красота — в
утонченной вежливости на барьере; красота — в жестокости и
неожиданности оскорбления.
На жестокости, вероятно, следует остановиться чуть
подробнее. Некоторые выходки Американца или
Якубовича могут показаться патологическим садизмом, даже когда
мы видим, что своей жизнью они играют так же легко, как
и чужими. Но помимо несомненных психологических
отклонений (как у Американца, Якубовича, Федора Уварова)
или их отсутствия (как у Лунина), жестокость — это
феномен культурный. Знаменитые военные походы, особенно
начала XIX века, в значительной степени изменили в
массовом сознании отношение к убийству. Многие люди с
неустоявшимся или деформированным сословным сознанн-

БРЕТЕРСТВО
257
ем теперь силой своего оружия выслуживали право на
место в жизни; катаклизмы европейской политики
воспринимались многими или как мировая катастрофа, или как
рождение нового мира, свободного от старой морали, от старых
условностей. О знаменитом партизане Александре Самойло-
виче Фигнере, прославившемся своей храбростью и
самоотверженностью, рассказывали: «Его лучшею и частою забавою
было, внушив ласковым разговором с пленными офицерами
веселость и доверие к себе, убивать их неожиданно из
пистолета и смотреть на предсмертные их мучения. Это
делалось вдали от армии, куда доходили о том только темные
слухи, которым не верили или забывали в шуме военном» [49,
с. 97]. Слухи о жестокости и фанатичной ненависти
Фигнера к французам надолго пережили его самого (погибшего в
1813 году). Спустя почти двадцать лет Фигнер стал
прообразом одного из героев романа М. Н. Загоскина «Рославлев,
или Русские в 1812 году», автор включил в свое
повествование и эпизод расстрела военнопленных французов.
Жизнь не являлась абсолютно доминирующей
ценностью. Культ достойной гибели на поле боя с оружием в
руках, лицом к лицу с врагом отчасти распространялся и на
поединки. Вообще, отношение к жизни и смерти тогда было
иным. Ю. Н. Тынянов говорил, что «во времена Пушкина
и декабристов смерти не боялись и совсем не уважали ее
<...>. Страх смерти <...> в России придумали позже —
Тургенев, Толстой» [42, с. 402]*.
Кроме того, эстетизация жестокого и отвратительного —
это явление, закономерно, периодически возникающее в
культуре. Название трактата Томаса де Квинси «Об убийстве
как одном из изящных искусств» для романтического
сознания было шокирующим, но не случайным. Так и бретер мог
видеть красоту в убийстве, в жестокости, в оскорблении.
Дуэль — это ритуал, и бретеры — своеобразные жрецы
этого ритуала. Они хранят традицию, поддерживают
строгость правил; они участвуют во множестве дел чести,
иногда даже провоцируя и стравливая неопытных дуэлянтов, тем
* Эта мысль отчасти перекликается с высказываниями И. Ф. Аннен-
ского о страхе смерти как основном мотиве современной ему поэзии в
отличие от предшествующей литературы [2, с. 29].

БРЕТЕРСТВО
258
самым привлекая всеобщее внимание, увеличивая значение
именно этой сферы жизни.
Участие в делах чести являлось едва ли не основным
занятием бретера. Ни одна ссора и уж тем более поединок
в обществе не могли состояться без «своего» бретера.
Бретер мог быть секундантом, посредником, свидетелем, самим
своим присутствием и участием освящая поединок,
приобщая его к высокому ритуалу. Под пристальным взглядом
бретера даже самый застенчивый дворянин
приосанивался, распушив усы, сомнения исчезали, рука твердела.
Бретеры были живыми справочниками и кодексами. Их
мнение считалось наиболее авторитетным в любой
спорной ситуации. Их вмешательство было подчас важнее суда
чести, потому что бретер был готов в любом деле сам встать
к барьеру и вызвать любого, кто уклоняется от
благородного удовлетворения.
Рассказы о знаменитых бретерах, их проделках и
«разделках»*, острых словечках и безобразных выходках,
легенды и анекдоты, сплетни и слухи были своеобразным
дуэльным кодексом. Законы чести в России основывались не
столько на норме, сколько на прецеденте. Для такого типа
регламентации характерен особый интерес не к обычному,
нормальному, типичному, а к исключительному,
аномальному. Бретеры продуцировали всевозможные отклонения от
нормы, обозначая границы допустимого и недопустимого,
и при этом своей судьбой воплощали приговор,
вынесенный их поступкам и жизни в целом. Легенды о знаменитых
бретерах давали многим юнкерам примеры для подражания
и рецепты действия в тех или иных ситуациях, образцы
храбрости и молодечества или дерзости и буйства.
В каждом полку и в каждом уезде был свой Зарецкий,
свой отставной или прикомандированный гусар, свой «ера,
забияка» (выражение Д. Давыдова), который, конечно же,
в свое время «перепил славного Бурцова, воспетого
Денисом Давыдовым» («Выстрел» А. С. Пушкина), который кого-
то «из окошка за ноги спустил», «кого-то обыграл на триста
тысяч» — «картежник, дуэлист, соблазнитель, но гусар-душа.
* Так часто называли поединки — от слова «разделаться- (аналогия в
современном жаргоне — «разобраться», «разборка»).

БРЕТЕРСТВО
259
уж истинно душа», которого «товарищи обожали», а
полковые командиры терпели как «необходимое зло»; и каждый
мог вспомнить, как он с этим «знаменитым» какую-то
«штуку сотворил», но и побаивался, что тот вдруг ни с того ни с
сего «возьмет да разденет меня, голого вывезет на заставу
да посадит в снег, или... дегтем вымажет, или просто...».
Бретерство в принципе индивидуалистично, поэтому в
объединении различных личностей под общим названием
есть что-то искусственное. Бретерство на самом деле — это
логическая конструкция, порождение массового сознания,
достаточно далекого от самого явления. В общий же
бретерский миф как составляющие входили легендарные
биографии реальных личностей, очень непохожих друг на друга.
И в своем бретерстве эти личности различались так
же, как в характерах и нравах, образовании и интересах.
Ф. И. Толстой—Американец и М. С. Лунин, Ф. Ф. Гагарин и
Ф. А. Уваров, К. Ф. Рылеев и А. А. Бестужев — все эти имена
(и многие другие) в общественном сознании так или иначе
связывались с бретерством — и каждое из этих имен было
Именем. Некоторые из них и остались-то в истории только
благодаря своим проделкам и поединкам (Американец,
Гагарин, Уваров), для других бретерство было дополнением
к чему-то иному (или следствием). Но в любом случае в них
(и в их дуэлях, и в их шалостях) ощущались твердость и сила,
живая цельность характера. Материалы, подобранные нами
в «Приложениях», наглядно подтверждают это.
ПРИЛОЖЕНИЕ
БРЕТЕРСКИЕ ЛЕГЕНДЫ И АНЕКДОТЫ
«Товарищи меня любили (рассказывал Шумский*). Во всех
шалостях и проделках я был всегда в голове. Бойкий и задорный,
избалованный надеждою безнаказанности, я в своих выходках
часто доходил до дерзости — мне всё прощали. Рассказы моего
учителя-француза мне очень пригодились: руководясь ими, я
* Михаил Шумский — внебрачный сын А. А. Аракчеева.

БРЕТЕРСТВО
260
удивлял всех моими выходками. Без Шумского не обходилось ни
одной шумной пирушки, ни одной вздорной затеи» [176, с. 46].
«Много проказ сходило с рук Шумскому. Погубил его вот
какой случай: пьяный он пришел в театр, в кресла; принес с
собою вырезанный арбуз, рукою вырывал мякоть и ел. Перед ним
сидел плешивый купец. Опорожнивши арбуз от мякоти, Шум-
ский нахлобучил его на голову купца и на весь театр сказал:
„Старичок! Вот тебе паричок!" Купец ошеломел; но когда
освободился от паричка и, обернувшись, увидел перед собою смеющегося
пьяного офицера, то также громко воскликнул: „Господи! Что же
это? Над нами, купцами, ругаются публично". В театре
произошла суматоха, Шумского арестовали; от Государя утаить нельзя
было, — и Шумский послан на Кавказ в бывший тогда
гарнизонный полк. По смерти Аракчеева он вышел в отставку, поступил в
гражданскую службу, но за пьянство уволен; затем бродил из
монастыря в монастырь в качестве послушника, ради куска
хлеба, и умер, говорят, в кабаке» [13, с. 184].
«Будучи известной храбрости поручиком в Александрийском
гусарском полку, он*, в 1814 г<оду>, в Париже, имел не менее
известную дуэль стремя французскими офицерами за вопрос их:
„Почему одни <русские офицеры> носят черные на шляпы перья, а
другие — тоже петушьи, как у него, белые?" Бартенев очень вежливо
разъяснил им, что черные носит пехота, а белые — конница, и что
перья не с петухов, а с французских орлов, „que nous avons epluche"".
Он вышел счастливо из этих поединков, был переведен в
гвардейский конно-егерский полк и тотчас отправлен, чтобы прекратить
вызовы, которые могли еще последовать. В полку, будучи уже
ротмистром, он имел столкновение с полковым командиром, столь
же известным храбростью г<осподино>м Алферьевым: положено
было стреляться одним пистолетом заряженным, а другим
холостым. Чтобы развести их, Бартенев переведен был майором в
Смоленский полк и в ту же ночь отправлен во Францию» [99. с. 83].
«Это происходило в 1814 году, в Париже, где, по взятии
столицы Франции, стояли наши войска. Поручик одного из наших
* Некий Бартенев.
** Которых мы ощипали (фр.).

БРЕТЕРСТВО
261
гусарских полков, некто Телавский, Геркулес ростом и силою,
рубака каких мало, но, с тем вместе, умный и превосходно
воспитанный и образованный, обедал раз в одном парижском
ресторане. За одним с ним столом сидело человек десять
французских кавалеристов. Шел общий разговор. Французы чересчур
развернулись и позволяли себе шуточки и насмешки, не совсем
изящные, над русскими офицерами. Телавский, превосходно
говоривший по-французски, отшучивался очень остроумно и не
дозволял выбить себя из позиции защитника русской армии. Но
вот один из французиков отпустил вдруг уже очень плоскую,
казарменную и оскорбительную фразу для русских офицеров.
Телавский тотчас же отвечал:
— Cela, passe la plaisanterie*: это относится уже прямо к чести
русской армии, и потому я требую у вас удовлетворения.
— С величайшим удовольствием. На чем же вам угодно
драться?
— На саблях.
— Согласен.
— И я разделяю мнение моего товарища и, стало быть, тоже
принимаю ваш вызов, — отозвался другой офицер.
— И я тоже, — послышалось со всех сторон, — все десять
офицеров вышли драться с Телавским. Они тут же сделали и вынули
десять номерных билетов, кому начать и в каком порядке
продолжать поединок.
Отправились за город. Встали в позицию. Дуэль началась. Раз,
два, три, и француз, тяжело раненный, падает. Становится
против Телавского другой: после трех или четырех взмахов могучей
сабли русского Геркулеса падает на землю и другой его противо-
борец. И таким образом, поочередно, французики все до
последнего, до десятого, „ont mordu la poussiere"**, были искрошены
богатырем Телавским, который под конец и сам свалился, и его
покрошили» [114, ч. 1, с. 113—114].
«Храбрый, обстрелянный офицер, испытанный в трех
исполинских походах, безукоризненно благородный, честный и
любовный в частных отношениях, он*** не имел причины не пользо-
* Шутки кончились (фр).
** Пали в бою {фр.).
•" П. Я. Чаадаев.

БРЕТЕРСТВО
262
ваться глубоким, безусловным уважением и привязанностью
товарищей и начальства. <...> Это уважение было так велико, что
без малейшего затруднения и без всякого нарекания он мог
отказаться от дуэли, за какие-то пустяки ему предложенной довольно
знатным лицом, приводя причиною отказа правила религии и
человеколюбия и простое нежелание; все это, подтверждаемое
следующим размышлением в виде афоризма: „Si pendant trois ans de
guerre je n'ai pas pu etablir ma reputation d'homme comme il faut,
un duel, certainement, ne I'etablira pas"»* [69, с 62].
«В один вечер** брат Николай, быв еще колонновожатым,
заспорил о нашей службе с г. Михайловым, довольно близким к дому
хозяйки и женихом сестры славного впоследствии партизана
Фигнера. В этом споре Михайлов сказал брату, что если, как он
слышал, какой-то офицер Генерального штаба не сумел набросить
летучий мост на реку, то что же после того колонновожатый?
Николай рассердился и тут же на месте дал ему пощечину. Это
произвело большой шум в зале, и одна из барынь <...> сказала: Je I'ai vu
et entendu, се soufflet a ete bien applique"***. Родной брат
Фигнера, гусарский офицер, находился на этом же вечере и понуждал
битого Михайлова вызвать брата на поединок, но тот струсил,
тогда я, подойдя к Фигнеру, объяснил ему, что как брат Николай еще
юнкер, то с ним драться нельзя, — и я вместо него принимаю
поединок с ним — Фигнером, который тотчас согласился. Так.дело по
утра и осталось. Такое происшествие в доме адмирала было ему и
семейству его крайне неприятно, и он старался замять оное, так
чтоб и слух о том не распространился по городу На другой день
утром приехал к нам Семен Никола<евич> Корсаков и от имени
Николая Семеновича просил прекратить эту неприятную историю
Фигнер согласился назвать Михайлова подлецом, а мне более
ничего не оставалось, как помириться с Фигнером» [123, с. 81].
«В двадцатых годах жил в Варшаве сенатор Ник<олай> Н<и-
колаевич> Новосильцев и занимал весьма важный пост по
гражданской части. Это был человек очень умный, деловой, энергич-
* Если в течение трех лет войны я не смог создать себе репутацию
порядочного человека, то, очевидно, дуэль не даст ее (фр.).
** А. Н. и Н. Н. Муравьевы на вечереу Н. О. Мордвинова в 1811 году.
*** Я это видела и слышала, эта пощечина была хорошо дана (фр.).

БРЕТЕРСТВО
263
ный, но и далеко не благодушный, бессердечный, умевший
заслужить всеобщую и сильнейшую ненависть у поляков. <...>
Однажды он давал бал. Между гостями находились молодой
полковник Киль, адъютант Цесаревича, и еще одна молодая полька,
красавица, за которою Киль очень ухаживал и к которой, в то же
время, был весьма неравнодушен и сам хозяин, хотя и очень
немолодой, но большой поклонник прекрасного пола. Его мучила
страшная ревность, и, в конце концов, а также и вследствие
обильных возлияний, он не выдержал и, придравшись к чему-то,
наговорил больших неприятностей молодому полковнику.
— Это что значит? — сказал оскорбленный Киль. — Вы
позволяете себе говорить дерзости своим гостям, у себя дома! Не
угодно ли вам дать мне за это удовлетворение?
— Какого такого удовлетворения требуете вы от меня?
— В шести шагах расстояния и с пистолетом в руках!
— Вот еще что вздумали! Стану я с вами стреляться: я гожусь
вам в дедушки.
— Вы можете годиться хоть в прадедушки, но должны быть
вежливы со всеми, а тем более со своими гостями. А если вы
забыли это и сделались невежею, то должны со мною стреляться.
— Стану я с вами стреляться... Стара штука!
— Так я заставлю вас стреляться со мною! Пока прощайте.
На другой день Киль является к Цесаревичу и рассказывает
pmv nj"nv4MRiiiPMra нд (чдпо _. _ _ _
— А! хорошо! — сказал великий княэь <...>. — Сейчас же
поезжай к Новосильцеву и скажи ему, что я твой секундант и прошу,
чтобы он сейчас же прислал ко мне своего секунданта, для того,
чтобы условиться с ним о месте и времени поединка между
тобою и Новосильцевым. Да скажи ему, чтобы он немедленно
исполнил мое приказание. А то ведь я шутить не люблю*» [774,
ч. 4. с. 75-78].
«Генерал Ушаков, командир Волынского гвардейского полка,
уезжая в отпуск, сдал командование старшему полковнику Ралю.
По возвращении из отпуска и при приеме полка обратно между
Ушаковым и Ралем произошел крупный разговор, а затем и вызов
на дуэль. Раль был глубоко уважаем и любим всем полком и, вслед-
* Узнав о таком повороте дела, Новосильцев испугался и согласился на
требование Киля: собрать такой же бал и публично принести извинения.

БРЕТЕРСТВО
264
ствие этого, многие штаб- и обер-офицеры горячо вступились в
это дело и, так как тут не было кровавой обиды, а только одно
более или менее оскорбленное самолюбие, им удалось помирить
поссорившихся. И вдруг узнает об этой истории великий князь*.
Сейчас же посылает к Ушакову и Ралю своего адъютанта и свои
кухенрейтерские пистолеты и приказывает передать им следующее:
— Военная честь шуток не допускает: когда кто кого вызвал
на поединок и вызов принят, то следует стреляться, а не
мириться. Поэтому Ушаков и Раль должны стреляться или выходить в
отставку.
Итак, поединок состоялся. У Раля было огромное семейство,
и потому он просил отсрочить поединок на две недели, чтобы
иметь время привести в порядок свои дела и не оставить
семейству путаницы. Он стрелял превосходно, а Ушаков весьма плохо.
Но последний воспользовался отсрочкою и каждый день
упражнялся в стрельбе из пистолета и набил себе руку. Роковой день
настает. Раль стреляет первый и попал бы прямо в сердце
противника, если бы не золотой образ, благословение матери, по
которому пуля проскользнула, не задев Ушакова. Раль был убит
наповал. Отсрочка дуэли на две недели была для него гибельна;
она дала возможность его противнику из плохого стрелка
сделаться хорошим» [774, ч. 4, с. 78-79].
«При общем распределении штаб- и обер-офицеров
подполковник Мерлиний был назначен в Сумский гусарский полк.
Общество офицеров этого полка заявило нежелание служить с Мерли-
нием; мнение это разделял и Петрулин** Мерлиний слыл
игроком и носившим иностранные ордена, не имевши их, словом,
правильно или нет, он не пользовался доброй молвой. По
прибытии его в полк, когда он явился к Петрулину, в присутствии многих
офицеров этот последний предложил ему, очень деликатно,
перечислиться в другой полк. „На каком основании?" — довольно
дерзко опросил его Мерлиний. „Общество офицеров не желает иметь
вас своим товарищем". Еще с большей надменностью и
возвысив голос Мерлиний опросил; „Назовите мне одного из них, и
первого я заставлю раскаяться". Пылкий Петрулин не мог более
воздержаться: „Я первый!" - отвечал он. „Итак, с вас начну завт-
* Константин Павлович.
** Командир полка.

БРЕТЕРСТВО
265
pa же утром". — „Зачем откладывать? Пожалуйте сюда!" Они
стрелялись без секундантов. Петрулин не хотел вводить в
ответственность своих офицеров. Раздались два выстрела, один за другим:
Петрулин был убит, а Мерлиний легко ранен. Потому случаю было
много толков. Мерлиний был разжалован в солдаты» [99, с. 147].
«Однажды, за болезнию майора Пашкевича, эскадроном его
командовал на ученьи капитан Степан Иванович Калачов,
благороднейший чудак и оригинал. Он был всегда в разладе с уставом,
а на этот раз как-то особенно был не в духе и долго размышлял,
прежде чем произнести какую-нибудь команду. Отпустив полк.
Сталь* приказал эскадрону его остаться и продолжал ученье.
Пылкий и нетерпеливый, он загнал лошадей, а крупное слово,
вырвавшееся у него перед фронтом, Калачов принял на свой счет, и как
только ученье окончилось — потребовал объяснения. Сталь собрал
офицеров. „Господа! — сказал он. — Я, правда, горячего
темперамента, но никогда не позволю себе оскорбить благородного
человека грубою бранью и не знаю, почему господин Калачов
сказанное солдатам принял на свой счет". Затем он поклонился и вышел.
Флегматичный Калачов этим, однако, не удовлетворился и
послал вызов. Сталь принял его. „Калачов требует, чтобы
стреляться через шинель", — заметил один из секундантов, „Это бравур-
ство! — воскликнул Сталь, — я назначаю двенадцать шагов и
первый выстрел предоставляю противнику". В назначенный день оба
они съехались с своими секундантами. Калачов, удовлетворенный
тем, что вызов его принят, выстрелил на воздух» [136, с. 57—58].
«В числе прочих руки моей сестры просили еще генерал Пац и
князь Адам Чарторыйский. На стороне первого, генерала
наполеоновских войн, были все офицеры, его коллеги. Они были
противниками князя Чарторыйского, как друга Александра I, не
принимавшего участия в войнах за независимость родины. Таким
образом, возник чисто политический вопрос, в котором опять-таки
серьезные люди, сознававшие, что мы обязаны Чарторыйскому
существованием Царства Польского, были на нашей стороне.
Военные, как Викентии Красиньскии, старались доказать, что в лице
Паца, если он получит отказ, будет оскорблена вся армия, и
убедили его вызвать Чарторыйского на дуэль. Это дело длилось не-
* Командир полка.

БРЕТЕРСТВО
266
сколько лет. Пять раз оба противника выступали друг против
друга. Секундантом князя Адама был Мокроновский, генерал,
сподвижник Костюшки и всем известный своим благородством и
патриотизмом. Несколько раз полиция не допускала дуэли. Последняя
встреча произошла уже после женитьбы Чарторыиского на моей
сестре и Паца на Малаховской. Князь был ранен и пролежал более
десяти дней в постели. Император Александр I, посетивший в то
время Варшаву, ежедневно навещал Чарторыиского и оставался у него
по целым часам. Впоследствии Пац, который действовал лишь под
давлением других, стал искренним другом князя» [ 747, с. 56—57].
«Алябьев, поссорившись за картами с Яковлевым, вызвал его
на дуэль. „А на чем ты хочешь драться?" — спросил последний.
„Разумеется, на саблях", — отвечал Алябьев. — „Не могу". —
„Почему же не можешь? Я обижен и имею право назначить
оружие". — „Воля твоя, не могу". — „Ну так на шпагах". — „О. ни за что
не могу! Я наследовал от короля Иакова I, от имени которого
фамилия моя происходит, врожденную антипатию к обнаженному
оружию и не могу смотреть на него". Все засмеялись, Алябьев
также — и шампанское примирило противников» [70, т. 1, с. 242]
«Случилось ему быть в Дерпте. Шел он по улице в одно
дождливое и холодное осеннее утро и повстречался с двумя
студентами, которые не только не посторонились, а толкнули его в бок, и
довольно сильно, чтобы доказать не нечаянность, а
умышленность этого толчка. На такое мальчишеское озорничество Чере-
вин счел недостойным себя отвечать иначе, как презрительным
молчанием. Но мальчишки-забияки не унялись, а остановились
и, повернувшись, закричали ему вслед:
— Г<осподин> офицер! Г<осподин> офицер!
— Что вам угодно? — спросил Черевин, остановившись.
— Вы толкнули нас?
— Во-первых: не я вас, а вы меня толкнули. А во-вторых, что
же из этого следует?
— А то, что вы должны дать нам сатисфакцию.
— Какую?
— Драться с нами, и сейчас же.
— На чем?
— На саблях, они у нас готовы, - и, распахнув свои шинели,
показали имевшиеся при них сабли.

БРЕТЕРСТВО
267
— С величайшим удовольствием, — сказал атлетический улан
и подошел к молокососам-забиякам.
В двух шагах от них находился фонтан, бассейн которого был
полон холодной воды.
— Господа! Прежде всего, я человек положительный и
основательный и не предпринимаю ничего серьезного без
основательной к тому причины. Мы идем драться; дело это довольно
серьезное, основательной причины к тому я пока не вижу. Позвольте
же мне поискать такой причины.
И, сказав это, Черевин наклоняется, как бы для того, чтобы
поискать чего-то на мостовой. Мгновенно схватывает одною
рукою за ногу, около щиколотки, одного студента, то же делает и с
другим, поднимает их кверху, словно два подсвечника, подходит
к бассейну фонтана и, повернув их головами вниз, погружает в
холодную воду бассейна, потом вынимает их из воды,
встряхивает и снова погружает. И так до трех раз. По совершении таких
необычайных душей, он ставит их на край бассейна и говорит:
— Основательная причина для поединка теперь найдена;
отправимся исполнять ваши желания; я весь к вашим услугам.
Но после такого образчика геркулесовской силы улана
забияки не пожелали исполнить свои желания, не воспользовались
предложением услуг; их студенческая храбрость или, вернее,
мальчишеский задор испарился скорее, нежели зародился, и, не
промолвив ни слова, они убрались подобру-поздорову, продрог -
нув от холодной ли ванны или от мальчишеской храбрости, не
умею вам доложить» [773, с. 75—76].
Следом за бретерами начала XIX века пришли иные
люди. Они и фрондировали, и шалили, и кутили как-то
мельче, благонамеренней. Вот, например, Н. А. Жерве — вроде
бы тоже в 1830-х годах слыл шалуном и забиякой, да все как-
то не на дуэлях дрался, а к актрисам в спальни подглядывал
(за что и был вместе с приятелями переведен из гвардии в
армейский полк). Или еще один пример — известный богач
и скандалист Савва Яковлев. Он прославился тем, что мог,
например, поставить на карту миллион франков (дело было
в Париже, Яковлев проиграл); он же довел двоюродного
брата до самоубийства долговыми записками; он мог летом
устроить ледяные горы для любовницы — польской актри-

сы. Но и законы чести были для него такой же
бессмыслицей, что и законы этикета, вежливости, порядочности:
получив публичную пощечину, он и не подумал вызвать
обидчика на дуэль. Яковлев, любимым развлечением которого
было заставлять гостей пить шампанское из серебряного
гроба, закончил свою жизнь столь же глупо и безобразно:
он, пьяный, по ошибке застрелился [150, с. 55—57].
Таких людей еще иногда называли бретерами, хотя к
настоящему бретерству они уже не имели никакого
отношения. Последним, кого можно назвать бретером в
классическом смысле слова, был Руфин Иванович Дорохов. Он
многим казался человеком прошедшего времени, и не
случайно Л. Н. Толстой, взяв его в качестве психологического
образца бретера (Долохов в «Войне и мире»), использовал
элементы биографии его отца, героя 1812 года, партизана
Ивана Семеновича Дорохова. Р. И. Дорохов родился в
1801 году, когда отцу его было 39 лет, и, естественно, в
Отечественной войне участия не принимал. Тем не менее жизнь
его была полна событий и приключений. Он неоднократно
был разжалован в рядовые за буйные выходки, пять лет
прослужил на Кавказе (естественно, в Нижегородском
драгунском!), где был знаком и дружен со многими
разжалованными декабристами (впрочем, он их знал еще по
Петербургу, как и Пушкина); играл в карты, стрелялся на дуэлях,
писал стихи, но уже в конце 1830-х, а тем более в 1840-е годы
казался устаревшим (дожил он до 1852 года). После выхода
в свет романа Л. Н. Толстого литературный герой стал
заслонять героя исторического, в легендах его биография
стала сдвигаться в прошлое, и даже фамилия часто писалась в
варианте Толстого.
Бретерство осталось в памяти культуры как
воспоминание о «золотом веке» русской дуэли, о наиболее ярких и
заметных его представителях. И, как и сама дуэль,
трансформировалось в этой памяти, метафоризировалось.
Предложенный нами очерк русского бретерства является по сути
лишь первоначальной попыткой описания этого сложного
культурного феномена.

ВМЕСТО
ЗАКЛЮЧЕНИЯ
Любой желающий, как нам кажется, сможет
найти в нашей книге недостатки — и в
методологии, и в отборе используемого
материала, и в выводах. Оправдания и объяснения
сейчас явно неуместны. Книга уже
состоялась, и вы ее уже прочитали. И мы надеемся,
что наша главная цель достигнута.
Мы постарались описать дуэль с разных
сторон — и как уникальное культурное
явление, и как социальный механизм; мы хотели,
чтобы дуэль перестала представляться нашим
современникам некой экзотической деталью,
вроде «еров» и «ятей» в старых книжках.
Надеемся, что читатель, познакомившись с
героями нашего исследования, сможет
представить, что ощущает человек, когда получает
пощечину, когда вызывает соперника на
поединок, когда пишет прощальное письмо,
когда стоит у барьера перед нацеленным на него
пистолетом. Мы надеемся, что исследователь
русской культуры XVIII—XIX веков, даже если
он не согласится с нашими выводами, тем не
менее найдет для себя материал, который
тоненьким лучиком высветит пусть маленький,
но все-таки очень важный момент истории.
В эпиграф книги мы вынесли шутливо
предложенный Ю. М. Лотманом заголовок:
«О дуэли для начинающих». За очевидной
иронией проглядывает предложение: нам,
начинающим осознавать свою культуру и
определять свое место в ней, почему бы не начать
с истории русской дуэли?

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Абрамович С. Л. Пушкин в 1836 году. Л., 1985.
2. Анненский И.Ф. Книги отражений. М.,1979.
3. Бальзак О., де. Собрание сочинений: В 24 т. М., 1960.
4. Бартенев П. И. Пушкин в Южной России. М., 1914.
5. Белоголовый Н. А. Воспоминания и другие статьи. М.,1897.
6. Белый А. Начало века. М., 1990.
7. Беляев И. Поле // Москвитянин. 1855. Т. 4. № 13—14. Июль.
С. 37-62.
8. Бестужев-Марлинский А. А. Сочинения: В 2 т. М., 1958.
9. Бестужев (Марлинский) А. А. Ночь на корабле. М., 1988.
10. Бестужев М. А. Братья Бестужевы // Русская старина. 1870.
Т. 1.С. 258-266.
11. Бестужев Н. А. Избранная проза. М.,1983.
12. Болгар Ф., фон. Правила дуэли. СПб., 1895.
13. Боричевский. Аракчеев и Шуйский // Русская старина. 1878.
Т. 21. С. 180-184.
14. Бриген А. Ф. Письма. Исторические сочинения. Иркутск,
1986.
15. Бронзов А. А. К вопросу о дуэли //Христианское чтение. 1897.
Вып. 12. С. 785-794.
16. Бронзов А. А. «Христианское» самолюбие // Христианское
чтение. 1897. Вып. 8. С. 239-264.
17. Брюсов В. Я. Переписка с Андреем Белым (1902—1912). Вступ.
ст. и публ. С. С. Гречишкина и А В. Лаврова // Литературное
наследство. М.; Л., 1976. Т. 85. С. 327-427.
18. Булгарин Ф. В. Воспоминания: В 6 ч. СПб., 1848-1849.
19. Бульвер-Литтон Э.-Дж. Пелэм, или Приключения
джентльмена. М., 1958.
20. Бурнашев В. П. Из воспоминаний петербургского старожила.
Аракчеев и Крестовская карусель // Памятники новой русской
истории. СПб., 1872. Т. 2. С. 171-178.
21. Бутурлин М. Д. Записки // Русский архив. 1897. Кн. 2. № 7.
С. 337-439.
22. Важинский С. Правила поединка. СПб.,1912.
23. ВальвильА. Рассуждение о искусстве владетьшпагою. СПб., 1817.
24. Введенский Д. И. Должно ли и можно ли оправдывать дуэль? //
Вера и разум. 1899. Т. 2. Кн. 6. С. 203-205.

25. Вельтман А. Ф. Повести и рассказы. М., 1979.
26. Веневитинов Д. В. Стихотворения. Проза. М., 1980.
27. Вигель Ф. Ф. Записки: В 2 т. М., 1928.
28. Водовозова Е. Н. На заре жизни. М.,1987. Т. 2.
29. Волошин М. А. Лики творчества. Л., 1989.
30. Вонлярлярский В. А. Большая барыня. М.,1987.
31. Воспоминания и рассказы деятелей тайных обществ 1820-х
годов. М., 1933. Т. 2.
32. Востриков А. В. Мифо-логика дуэли // Невский архив. М.;
СПб., 1993. С. 413-426.
33. Востриков А. В. О некоторых исключительных способах
разрешения конфликтов чести в России начала XIX века // В честь
70-летия профессора Ю. М. Лотмана. Тарту, 1992. С. 57—70.
34. Востриков А. В. Поэтика оскорбления в русской дуэльной
традиции // Тыняновский сборник. Пятые Тыняновские чтения.
Рига; М., 1994. С. 100-109.
35. Востриков А. В. Тема «исключительной дуэли» у Бестужева-
Марлинского, Пушкина и Лермонтова // Русская литература.
1993. № 3. С. 66-72.
36. Вульф А. Н. Дневники. М., 1929.
37. Вяземский П. А. Полное собрание сочинений: В 12 т. СПб.,
1878-1896.
38. Вяземский П. А. Записные книжки. М., 1963.
39. Ган Е. А. Суд света // Дача на Петергофской дороге. Проза
русских писательниц первой половины XIX века. М.,1986.
С. 147-212.
40. Герберштейн С. Записки о Московии. М., 1988.
41. Герцен А. И. Собрание сочинений: В 30 т. М.,1954—1966.
42. Гинзбург Л.Я. О старом и новом. Л., 1982.
43. Глинка С. Н. Записки. М., 1895.
44. Гоголь Н. В. Полное собрание сочинений: В 14 т. М.; Л., 1937—
1952.
45. Голицын Н. С. Бой при Иденсальми в Финляндии 15(27)
сентября 1808 года // Русская старина. 1890. Т. 65. С. 99-103.
46. Головачев П. М. Декабристы: 86 портретов. М., 1906.
47. 1Ърдин Я. А. Право на поединок. Л., 1989.
48. Гордин Я. А. Русская дуэль. СПб., 1993.
49. Граббе П. X. Из памятных записок. М., 1873.
50. Греч Н. И. Записки о моей жизни. М.; Л., 1930.
51. Грибоедов А. С. Сочинения в стихах. Л.,1987.
52. Грибоедов А. С. Ода на поединки // Вестник Европы. 1809.
№ 16. С. 279-282.
53. А. С. Грибоедов, его жизнь и гибель в мемуарах
современников. Л., 1929.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
272
54. Григоренко П. Воспоминания // Звезда. 1990. № 7. С. 166—207.
55. Грот Я. К. Труды. СПб., 1898. Т. 1.
56. Давыдов Д. В. Дневник партизанских действий 1812 года.
Дурова Н. А. Записки кавалерист-девицы. Л., 1985.
57. Декабристы на поселении. Из архива Якушкиных. М., 1926.
58. Диккенс Ч. Собрание сочинений: В 30 т. М., 1958. Т. 8: Барне-
би Радж.
59. Дмитриев М. А. Мелочи из запаса моей памяти. М., 1869.
60. Домбровский Ю. Смуглая леди. М.,1985.
61. Достоевский Ф. М. Собрание сочинений: В 30 т. Л.. 1972—1990.
62. Драгомиров М. Дуэли. Киев, 1900.
63. Дружинин Н. Честь, суд и поединок // Журнал
Юридического общества при Имп. С.-Петербургском университете. 1897.
Кн. 1. С. 69-90.
64. Дурасов В. Дуэльный кодекс. 3-е изд. СПб., 1909.
65. Дуэль Лермонтова с Мартыновым: (По материалам следствия
и военно-судного дела 1841 года). М., 1992.
66. Дуэль Пушкина с Дантесом-Геккереном: Подлинное военно-
судное дело 1837 года. СПб.. 1900 (переизд. - М., 1993).
67. Дюма А. Учитель фехтования. Черный тюльпан. Новеллы. М..
1981.
68. Екатерина П. Записки. М., 1990.
69. Жихарев М. И. Докладная записка потомству о Петре
Яковлевиче Чаадаеве // Русское общество 30-х годов XIX века. Люди
и идеи. Мемуары современников. М..1989. С. 48—119.
70. Жихарев С. П. Записки современника: В 2 т. Л., 1989.
71. Жукова М. С. Вечера на Карповке. М., 1986.
72. Завалишин Д. И. Декабрист М. С. Лунин // Исторический
вестник. 1880. Т. 1. С. 139-149.
73. Загоскин М. Н. Рославлев, или Русские в 1812 году. М., 1955.
74. Загоскин М. Н. Три жениха // Библиотека для чтения. 1835.
X 10. С. 25-103.
75. Иванцов-Платонов А. В. За двадцать лет священства. М., 1884.
76. Из писем Александра Яковлевича Булгакова к его брату. 1827
год // Русский арчив. 1901. Кн. 3. № 9. С. 339-437.
77. Измайлов А. Е. Сочинения. СПб., 1849. Т. 1
78. Имберг А. О. Из записной книжки // Русский архив. 1870.
Стб. 373-404.
79. Ищенко И. П., Любарский М. Г. В поисках истины. М., 1986.
80. К биографии императора Павла // Русский архив. 1870.
Стб. 1960-1966.
81. Каверин В. Собеседник. М., 1973.
82. Калинин П. Дуэли в офицерской среде: (По поводу закона
13 мая 1894 года) // Военный сборник. 1894. № 8. С. 329-351.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
273
83. Каменская М. Ф. Воспоминания. М., 1991.
84. Каратыгин П. Записки. Л., 1970.
85. Карнович Е. П. Замечательные богатства частных лиц в
России. СПб., 1874.
86. Киреев Л. А. Письма о поединках. СПб., 1899.
87. Киселев Н. С. Несколько слов о «вызове» императором
Павлом европейских государей на поединок // Русский архив.
1871. Стб. 0195-0200.
88. Колесов В. Мир человека в слове Древней Руси. Л., 1986.
89. Конрад Дж. Дуэль // Избранное: В 2 т. М., 1959. Т. 2. С. 294-
384.
90. Крестовский В. В. Две силы: Роман. Ч. 3 // Русский вестник.
1874. Т. 113. Сент. С. 278-371.
91. Крылов И. А. Сочинения: В 2 т. М., 1969. Т. 2.
92. Кудряшов К. В. Александр I и тайна Федора Козьмича. Пг.,
1923.
93. Куликов Н. И. Воспоминания // Русская старина. 1880. Т. 29.
С. 989-998.
94. Куприн А. И. Собрание сочинений: В 6 т. М., 1958. Т. 3.
95. Курнатовский Г. В. Дуэль, историко-догматическое
исследование. СПб., 1898.
96. Кюхельбекер В. К. Избранные произведения: В 2 т. М.; Л.,
1967. Т. 1.
97. Лермонтов М. Ю. Сочинения: В 6 т. М.; Л., 1954-1957.
98. Лермонтовская энциклопедия. М., 1981.
99. Липранди И. П. Замечания на «Воспоминания» Ф. Ф. Виге-
ля. М., 1873.
100. Липранди И. П. Из дневника и воспоминаний. Заметки на
статью «Пушкин в Южной России» // Русский архив. 1866.
Стб. 1394-1491.
101. Липранди И. П. Из записок: (По поводу воспоминаний Ви-
геля) // Русский архив. 1870. Стб. 331-374.
102. Лонгинов М. Н. Случайные люди в России // Русский архив.
1865. Стб. 383-442.
103. Лорер Н. И. Записки декабриста. Иркутск, 1984.
104. Лотман Ю. М. Беседы о русской культуре. Быт и традиции
русского дворянства (XVIII — начало XIX века). СПб., 1994.
105. Лотман Ю. М. В школе поэтического слова: Пушкин.
Лермонтов. Гоголь. М., 1988.
106. Лотман Ю. М. «Договор» и «вручение себя» как архетипи-
ческие модели культуры // Учен. зап. Тарт. гос. ун-та. Тарту,
1981. Вып. 513. С. 3-16.
107. Лотман Ю. М. Кто был автором стихотворения «На смерть
Чернова» // Русская литература. 1961. №3. С. 153—159.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
274
108. Лотман Ю. М. Роман А. С. Пушкина «Евгений Онегин».
Комментарий. 2-е изд. Л., 1983.
109. Лотман Ю. М. Тема карт и карточной игры в русской
литературе начала XIX века // Учен. зап. Тарт. гос. ун-та. Тарту,
1975. Вып. 365. С. 120-142.
110. Лохвицкий А. В. Курс русского уголовного права. СПб., 1871.
111. Лохвицкий А. В. Суд Божий по русскому праву //
Отечественные записки. 1857. Кн. 6. С. 509-520.
112. Лукницкая В. Николай Гумилев: Жизнь поэта по материалам
домашнего архива семьи Лукницких. Л., 1990.
113. Макаров Н. Калейдоскоп в дополнение к моим
семидесятилетним воспоминаниям. СПб., 1883.
114. Макаров Н. Мои семидесятилетние воспоминания и с тем
вместе моя полная предсмертная исповедь. СПб., 1881—1882.
Ч. 1-4.
115. Маковский С. Портреты современников // Серебряный век.
Мемуары. М., 1990. С. 111-176.
116. Марин С. Н. Полное собрание сочинений. М.,1948.
117. Мартьянов П. К. Дела и люди века: В 2 т. СПб., 1893.
118. Махов М. Дуэль, ее происхождение и современный характер.
СПб., 1902.
119. Мемуары декабристов. Северное общество. М., 1981.
120. Мемуары декабристов. Южное общество. М.,1982.
121. Микулин И. Пособие для ведения дел чести в офицерской
среде. СПб., 1912.
122. Михайловский-Данилевский А. Записки 1814 и 1815 годов.
СПб., 1832.
123. Муравьев А. Н. Сочинения и письма. Иркутск, 1986.
124. Муравьев Н. Н. Записки // Русский архив. 1885. Кн. 3. № 10.
С. 225-262.
125. Мятлев И. П. Стихотворения. Сенсации и замечания
госпожи Курдюковой. Л., 1969.
126. Набоков В. Д. Дуэль и уголовное законодательство. СПб.,
1910.
127. Новосильцова А. П. Рассказы из прошлого // Русская
старина. 1878. Т. 21. С. 538-540.
128. Нодье Ш. Избранные произведения. М.; Л., 1960.
129. Окунь С. Б. Декабрист М. С. Лунин. 2-е изд. Л., 1985.
130. Павлов Н. Ф. Сочинения. М., 1985.
131. Панченко А. М. «Вот те, Васька, и редька!» (К истории
профессиональных языков) // Общественное сознание,
книжность, литература периода феодализма. Новосибирск, 1990.
С. 161-166.
132. Паульсен Ф. Германские университеты. СПб., 1904.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
275
133. Печерин В. С. Замогильные записки // Русское общество
30-х годов XIX века. Люди и идеи. Мемуары современников.
М., 1989. С. 148-311.
134. Писатели-декабристы в воспоминаниях современников: В 2 т.
М., 1980.
135. Подарок человечеству, или Лекарство от поединков. СПб.,
1826.
136. Потто В. А. История 44-го драгунского Нижегородского...
полка: В 11 т. СПб., 1893. Т. 2.
137. Против поединка. Ответ ген. Кирееву обер-офицера русской
армии. СПб., 1900.
138. Пушкин А. С. Полное собрание сочинений: В Ют. М., 1957—
1958.
139. А. С. Пушкин в воспоминаниях современников: В 2 т. М., 1974.
140. Пушкин В. Л. Сочинения. СПб., 1893.
141. Пыляев М. И. Замечательные чудаки и оригиналы. СПб., 1898.
142. В. Ф. Раевский. Материалы о жизни и революционной
деятельности. Иркутск, 1983. Т. 2.
143. Рассказы бабушки. Из воспоминаний пяти поколений,
записанные и собранные ее внуком Д. Благово. Л., 1989.
144. Ростопчина Е. П. Поединок // Русская романтическая
новелла. М.,1989. С. 229-295.
145. Ростопчина Е. П. Талисман. М., 1987.
146. Русское проповедничество. СПб.,1871.
147. Сапега Л. Мемуары. Пг., 1915.
148. Сборник биографий кавалергардов. 1762—1801. СПб., 1904.
149. Сборник биографий кавалергардов. 1801—1826. СПб., 1906.
150. Сборник биографий кавалергардов. 1826—1908. СПб., 1908.
151. СвербеевД. Н. Записки (1799-1826): В 2 т. М., 1899.
152. Селиванов В. В. Сочинения. Владимир, 1901. Т. 1.
153. [Соколов]. Начертание правил фехтовального искусства с
рисунками, в пяти частях. Сочинение помощника главного
фехтовального учителя Отдельного Гвардейского корпуса
Соколова. СПб., 1843.
154. Соллогуб В. А. Избранная проза. М.. 1983.
155. Соллогуб В. А. Повести. Воспоминания. Л., 1988.
156. Сомов О. М. Купалов вечер: Избранные произведения. Киев,
1991.
157. Стахович А. А. Клочки воспоминаний. М., 1904.
158. Стеллецкий Н. Дуэль, ее история и критическая оценка с
научно-богословской точки зрения. Харьков, 1911.
159. Суворин А. А. (Алексей Порошин). Дуэльный кодекс. СПб.,
1913.
160. Тайные общества в России в начале XIX столетия. М., 1926.

161. ТолстойА.Н. Из дневника// Последние новости. 1921.23 окт.
162. Толстой С. Л. Федор Толстой Американец. Л., 1990.
163. Толстой Ф. П. Записки // Русская старина. 1873. Т. 7. С. 24—65.
164. Тонский В. Н. Как сделаться джентльменом. С приложением
дуэльного кодекса. СПб., б. г.
165. Тургенев И. С. Полное собрание сочинений и писем: В 30 т.
М., 1978-
166. Ульянов И. Заметки//Русский архив. 1868. Стб. 1031-1038.
167. Ушаков С. Жизнь графа Алексея Григорьевича
Орлова-Чесменского, почерпнутая из достоверных российских и
иностранных источников: В 2 т. СПб., 1911.
168. Фомин Н. Дуэль // Русский труд. 1899. № 22. С. 78-83.
169. Цареубийство 11 марта 1801 года. Записки участников и
современников. СПб., 1907.
170. Чужбинский А. С. Дуэлисты. СПб., 1892.
171. Чуковский Н. Правда и поэзия. М., 1987.
172. Шаламов В. Левый берег. М., 1989.
173. Швейковский П. А. Суд чести и дуэль в войсках российской
армии. 3-е изд.. испр. и доп. Н. П. Вишняковым. СПб., 1912.
174. Штукенберг А. И. Из мемуаров // Литературное наследие
декабристов. Л., 1975. С. 358-370.
175. Шубин В. М. История одной болезни. М., 1983.
176. Шумский. Листок из памятной книги священника. СПб.,
1861.
177. Щеголев П. Е. Дуэль и смерть Пушкина. М, 1987.
178. Михаил Семенович Щепкин. Жизнь и творчество: В 2 т. М.,
1984.
179. Эйдельман Н. Я. «Где и что Липранди?..» // Пути в
незнаемое. М.,1972. Сб. 9. С. 125-158.
180. Эйдельман Н. Я. Грань веков. М., 1982.
181. Эйдельман Н. Я.Лунин. М., 1970.
182. Языковский архив. СПб., 1913. Вып. 1: Письма Н. М.
Языкова к родным за дерптский период его жизни (1822—1829).
183. Якобсон Р. О. Работы по поэтике. М.,1987.
184. The Encyclopedia Americana: In 30 vol. New York; Chicago,
1946.
185. Kiernan V. G. The Duel in European History. Honor and the
Reign of Aristocracy. Oxford, 1988.
186. Scholle Ch. Das Duell in der russischen Literatur. Wandlungen
und Verfall eines Ritus. Munchen, 1977.
187. Steinmetz A. The Romance of Duelling in All Times and
Countries: In 2 vol. London, 1868.
I

СОДЕРЖАНИЕ
Введение 5
Глава 1. НЕМНОГО ИСТОРИИ. Дуэль как
социокультурный феномен. Дворянский кодекс чести. Дуэль как институт
регулирования отношений дворянской ■чести. Традиции военного
поединка: аристия, рыцарский турнир, карусель. Судебный
поединок. Поединок как зрелище: гладиаторские бои, ассо, кулачные бои 9
Приложение: Материалы о каруселях 16
Приложение: Поле 23
Глава 2. ВЛАСТЬ - ДУЭЛЬ - ОБЩЕСТВО.
Юридическая квалификация дуэли в Европе и в России. Первые
законодательные акты о дуэли. Утопический характер дуэльного
законодательства. Наказания за дуэли. Отношение церкви к
дуэли. Отношение к поединкам в дворянской среде. Легализация
дуэли в 1894 году. Поединки между литераторами начала XX
века. Особенности дуэльного ритуала в различных группах
российского дворянства. Буршество 29
Приложение: Устав воинский и Артикулы 33
Приложение: Манифест императрицы
Екатерины II «О поединках» 39
Приложение: Правила о разбирательстве ссор,
случающихся в офицерской среде 50
Приложение: Из устава Дерптского университета .... 72
Глава 3. ПРИЧИНЫ ДУЭЛИ. Политические дуэли в
Европе и в России. Патриотические поединки. Поединки в
служебной сфере. Защита воинской чести. Защита семейной чести.
Соперничество из-за женщин. Бытовые ссоры 75
Приложение: Материалы, относящиеся до дуэли
В. Д. Новосильцеза с К. П. Черновым 81
Приложение: А. И.Якубович 115

Глава 4. УЧАСТНИКИ ДУЭЛИ. Требования к
соперникам. Социальное равенство соперников. Запрет на дуэли: с
несовершеннолетними, больными, ближайшими родственниками,
заимодавцами. Прочие виды неравенства как препятствия к
дуэли. Социальная роль секундантов. Обязанности секундантов,
их количество. Требования к секундантам. Приглашение
врачей к месту боя 127
Приложение: Граф Ф. И. Толстой—Американец 141
Глава 5. ДУЭЛЬНЫЙ РИТУАЛ. Оскорбление и его
формы. Возможность извинения. Формальный вызов. Картель.
Составление условий ?юединка. Время проведения дуэли, отсрочки,
поведение соперников перед поединком. Место проведения дуэли.
Дуэльное оружие: шпаги, пистолеты, другие виды оружия.
Поединок: одежда, поведение соперников и секундантов во время боя.
Фехтовальные дуэли и дуэли на пистолетах. Фалъсифициро-
ванныедуэли. Квазидуэльные формы. Окончание дела чести 161
Приложение: М. С. Лунин 173
Приложение: Ф. А. Уваров 204
Приложение: Князь Ф. Ф. Гагарин 211
Глава 6. БРЕТЕРСТВО. Социально-психологическая
характеристика бретерства. Представление бретера о дуэли.
Бретеры и тайные общества. Отношение власти к бретерству.
Эстетизация жестокости 251
Приложение: Бретерские легенды и анекдоты 259
Вместо заключения 269
Список литературы
270

Алексей Викторович
Востриков
КНИГА
О РУССКОЙ
ДУЭЛИ
Дизайн
Д. М. Плаксина, С. Д. Плаксина
Редактор
Н. Р. Бочкарева
Художественный редактор
В. Г. Лошкарева
Корректоры
А. А. Сазонова, Т. В. Уварова
Компьютерная верстка
Л. Н. Киселевой
Компьютерная обработка
шрифтов
Ю. Г. Огурцова
Лицензия № ЛР 030481 от 2.08.95 г. Подписано к печати 11.12.98 г. Формат 60 » 88 '/ж
Гарнитуры NewBaskerville, FreeSet. Печать офсетная Бумага офсетная, для илл. мелованная.
Усл. печ. л. 18,57. Изд. № 6. Тираж 3000 экз. Заказ № 3487
Издательство Ивана Лимбаха. 191014, Санкт-Петербург. Саперный пер., 14
Отпечатано с готовых диапозитивов в АООТ «Типография „Правда"».
191119, Санкт-Петербург, Социалистическая ул., 14