Текст
ДЕЛО
СУХОВО-КОБЫЛИНА
ББК 83.3(2Рос=Рус)5-8Сухово-Кобылин А.В.
УДК 821.161.1 Сухово-Кобылин А.В.
Д29
Составление, подготовка текста
В.М. Селезнева и Е.О. Селезневой; вступительная статья и комментарии НАУЧНАЯ в.М. Селезнева
выходит под редакцией
* А. И. Рейтблата
ОЗоформление серии
Н. Г. Песковой
Художник тома В. А. Передерий
Федеральная программа книгоиздания
Д29 Дело Сухово-Кобылина / Сост., подгот. текста В.М. Селезнева и Е.О. Селезневой; вступ. статья и коммент. В.М. Селезнева. М.: Новое литературное обозрение, 2002. — 544 с.
Роковую роль в судьбе выдающегося русского драматурга А. В. Сухово-Кобылина (1817—1903) сыграло убийство в 1850 г. его гражданской жены Л. Симон-Деманш. Убийцы не были найдены, следствие и суд тянулись семь лет, Сухово-Кобылин дважды был заключен в тюрьму по подозрению в убийстве и в течение этого времени, в полной мере испытал на себе чиновничью волокиту и произвол, что дало ему материал для знаменитой сценической трилогии «Свадьба Кречинского», «Дело» и «Смерть Тарелкина».
В книге собраны материалы следственных и судебных дел, она включает также воспоминания современников о Сухово-Кобылине и впервые публикуемый дневник Сухово-КобылйНа за эти годы.
ISBN 5-86793-210-9
ББК 83.3(2Рос=Рус)5-8Сухово-Кобылин А.В.
УДК 821.161.1 Сухово-Кобылин А.В.
© В.М. Селезнев, Е.О. Селезнева.
Составление, 2002
© В.М. Селезнев.
Вступ. статья, комментарии, 2002 © Новое литературное обозрение.
Художественное оформление, 2002
«ФАКТЫ ДОВОЛЬНО ЯРКИХ колеров^-жизнь И СУДЬБА А.В. СУХОВО-КОБЫЛИНА
Через несколько дней после смерти Александра Васильевича Сухово-Кобылина критик и драматург Юрий Беляев, гостивший в 1890-е гг. в Кобыл инке, родовом имении автора драматургической трилогии в Тульской губернии, писал в «Новом времени»:
«Вокруг его тревожно шептались, боясь чем-нибудь растревожить старые раны.
Но в кабинете над кроватью висела бледная акварель французской работы в золоченой раме.
Хорошенькая женщина в светло-русых локонах и с цветком в руке глядела оттуда задумчиво и улыбалась загадочно-грустно.
— Вот это — она! — просто сказал однажды Александр Васильевич, потом отвернулся и стал говорить о чем-то другом.
Теперь во всех некрологах я читаю смутные и сбивчивые упоминания об этой француженке с цветком в руках.
Таинственный роман привлекает всех своей загадочностью.
Но все боятся насказать лишнего, оскорбительного и выдуманного в то время, когда там в Болье совершился грустный обряд отпевания»1.
«Хорошенькая женщина в светло-русых локонах и с цветком в руке» — это Луиза Симон-Деманш, гражданская жена Сухово-Кобылина.
Глухие упоминания о событиях полувековой давности объясняются не только деликатностью журналистов; мало кто знал тогда хоть что-нибудь достоверное о старом судебном деле.
...9 ноября 1850 г. в половине двенадцатого дня казак 5-го Оренбургского полка Андрей Петряков, объезжая Ходынское поле, заметил на дороге тело мертвой женщины. Петряков, как и положено, сообщил об этом полиции. Пристав Пресненской части Н.А. Ильинский донес в докладной записке московскому обер-полицеймейстеру ИД. Лужину, «что за Пресненской заставой, на Ходынском поле найдено мертвое тело женщины неизвестного звания» (с. 43)2.
Тогда, в снежном ноябре 1850 г., никто и не догадывался, сколько лет продлится судебное дело об убийстве Луизы Симон-Деманш.
1 Беляев Ю. А.В. Сухово-Кобылин // Новое время. 1903. 19 марта.
* Все ссылки на материалы, представленные в настоящем издании, даются в тексте статьи.
Россия в мемуарах
Уйдет николаевская эпоха — величественная и беспросветная, и забрезжит эпоха надежд и реформ, а это дело будет с российской бюрократической неспешностью не единожды вращаться по всем судебным кругам государства Российского (от надворного суда до Министерства юстиции и Правительствующего сената) и дойдет до самого государя императора. Точнее, до двух императоров, ибо два государя будут высочайше санкционировать решения судебных инстанций.
Но окончательный приговор, вынесенный после семилетнего судебного производства, так и не дал ответа на главный вопрос: кто же в ноябре 1850 г. убил Луизу Симон-Деманш?
Если нет разгадки, то неминуемо множатся догадки, слухи, домыслы... Не забудем: в 50-е гг. XIX в. судопроизводство было негласным, и печать ни словом не обмолвилась о переполошившем всю Москву убийстве. Полстолетия эта московская уголовная хроника жила только в устных рассказах и сказах, былях и небылицах.
15 сентября 1900 г., в день премьеры «Смерти Тарелкина» (под защитным флагом «Расплюевские веселые дни») в театре А.С. Суворина, петербургская газета «Россия» напечатала сенсационный очерк Власа Дорошевича «Дело об убийстве Симон Диманш». Дорошевич первым извлек «на свет Божий эту историю, дремавшую в недрах старого сената», призвав русское общество выразить свои симпатии не только к автору превосходной трилогии, но и «к невинно страдавшему человеку». По мнению Дорошевича, крепостные тоже не были виновны в смерти Деманш.
Фельетонист, возможно, беседовал с Сухово-Кобылиным, когда тот в сентябре 1900 г. приехал в Петербург, чтобы, по своему обыкновению, придирчиво следить за репетициями «Смерти Тарелкина», корректировать игру актеров. Что-то Дорошевич слышал об этом деле и раньше, о чем-то догадывался, но никаких документов у него не было.
Некоторые важные материалы старого судебного дела увидели свет через семь лет после смерти писателя в исследовании А А Голомбиевского «Драма в жизни писателя»3. Эту работу дополнил большой очерк А.М. Рембелинского — друга Сухово-КобылиНа, его ближайшего соседа по Чернскому уезду Тульской губернии4. Оба безоговорочно оправдывали Сухово-Кобылина, явно склоняясь к версии о виновности крепостных. Однако от решительного суждения они воздержались.
Тогда же А.А. Голомбиевского и А.М. Рембелинского оспорил литератор Павел Россиев. Новых фактов он не привел, но, высказывая свое категори-
3 Голомбиевский А.А. Драма в жизни писателя // Рус. архив. 1910. № 2. С. 243—291.
4 Рембелинский А.М. Еще о драме в жизни писателя // Рус. архив. 1910. № 5. С. 269— 283.
Россия в мемуарах
ческое суждение, сослался на неизвестную родственницу драматурга: «А мы, опираясь на свидетельство родственного Сухово-Кобылину и по сей день здравствующего лица, верим, что наш известный писатель действительно был убийцей француженки»5. На страницах «Русского архива» П.А. Россиеву аргументированно возражали Н.Н. Любавин и А.М. Рембелинский6.
В 1920-е гг. крепостных зачислили, разумеется, в жертвы царского суда, а дворянина и помещика Сухово-Кобылина — в убийцы своей любовницы. Книга Леонида Гроссмана, вышедшая в Ленинграде в 1927 г., так и называлась: «Преступление Сухово-Кобылина». В том же году режиссер А.В. Ивановский и сценарист В.А. Трахтенберг готовили сценарий фильма под таким же названием: очевидно, по книге Л.П. Гроссмана. Либретто сценария было представлено на рассмотрение художественного бюро Ленинградской кино-фабрики7 *.
Через несколько лет энергичным оппонентом автора «Преступления Сухово-Кобылина» выступил его однофамилец — Виктор Гроссман. В книге «Дело Сухово-Кобылина» (М., 1936) он не только отводил все обвинения против драматурга, но и доказывал, что убийцами Луизы Симон-Деманш были ее слуги. По просьбе В.А. Гроссмана, профессор Н.В. Попов провел судебно-медицинскую экспертизу дела, результаты которой были опубликованы в приложении к монографии. Вскоре автора книги арестовали, и его имя исчезло из научной литературы.
Интереснейшей литературной дуэлью двух Гроссманов завершилось, по сути, научное изучение семилетней судебной истории Сухово-Кобылина. Большинство позднейших биографов повторяют версию и аргументацию Виктора Гроссмана.
Но не все исследователи готовы закрыть старое московское дело. По мнению Н.Б. Волковой, «вопрос, был ли Сухово-Кобылин непосредственно виновником убийства, или знал о нем, и сейчас окончательно не решен
Точку действительно ставить рано: слишком много загадочного в движении дела по инстанциям, слишком велик диапазон вынесенных приговоров: от многолетней каторги крепостным до их полного оправдания.
5 Россиев П. А.В. Сухово-Кобылин и француженка Симон: (По поводу статьи А.А. Го-ломбиевского «Драма в жизни писателя») // Рус. архив. 1910. № 6. С. 317.
* См.: Любавин Н.Н. Из письма к издателю «Русского архива» // Рус. архив. 1910. № 7. С, 447—449; Рембелинский А.М. Все о той же Сухово-Кобылинской драме // Там же. С. 449-454.
1 См.: Преступление Сухово-Кобылина// Красная газета. Веч. вып. Л., 1927.14сентября.
• Волкова Н.Б. «Странная судьба»: (Из дневников Сухово-Кобылина) // Встречи с прошлым. М., 1978. Вып. 3. С. 27.
Россия\^ув мемуарах
Когда читаешь мнения, определения, решения, подготовленные судьями Москвы и Петербурга, кажется, что разбираются вовсе не схожие дела или одно и то же дело, но в разные времена или в разных странах. Юридическая мысль двух столиц движется противоположными курсами, к различным полюсам. В чем же причина?
Леонид Гроссман хотел доказать: весь полицейско-судебный аппарат, щедро подкупленный Сухово-Кобылиным, фальсифицировал в угоду ему материалы следствия. Виктор Гроссман оспаривал своего однофамильца: полицейско-судебный аппарат, несмотря на обильные взятки, слаженно действовал против Сухово-Кобылина.
Обе формулы чересчур универсальны: пытаясь объяснить все, они не объясняют ничего в сложной и запутанной механике движения дела.
* * *
Семилетняя судебная эпопея — ключевой эпизод биографии Сухово-Кобылина, круто разделивший его жизнь на две части, во многом определивший всю его дальнейшую судьбу. С ноября 1850 г. он начинает новый отсчет времени.
Пока начнем листать страницы судебной хроники, познакомимся с ее главным героем.
В прошении в правление Императорского Московского университета, датированном в канцелярии 8 августа 1834 г., будущий драматург писал: «Родом я Московской губернии Подольского уезда отставного полковника Василия Александровича сын»’ (там в селе Воскресенском находилось родовое имение Су-хово-Кобылиных). А в автобиографии 1898 г. он сообщает, что родился «в московском доме Сухово-Кобылиных, состоящем в приходе Харитония в Огородниках»* 10 17 сентября 1817 г.
Детей в семье было пятеро: сам Александр, его брат Иван, умерший в молодости, и три сестры — Елизавета, Евдокия и Софья.
Кобылины свою родословную исчисляли с XIV в. В свидетельстве, выданном 30 мая 1834 г. отцу Сухово-Кобылина губернским собранием московского дворянства, говорилось, что «фамилия Сухово-Кобылиных начало свое воспри-яла, как показано в представленных справках из архива Коллегии иностранных дел, прусского княжения от владетеля Андрея Ивановича, по прозванию Кобыла, въехавшего в Россию из прусских своих пределов, от сего же Андрея Кобылы пошли Шереметьевы, Колычевы и Яковлевы»11. Андрей Кобыла, при-
» ЦИАМ. Ф. 418. Оп. 104 Д. 140. Л. 1.
10 РГАЛИ. Ф. 438. On. 1. Ед. хр. 310. Л. 3. В дальнейшем в статье при ссылках на этот фонд указываются только единица хранения и листы.
" ЦИАМ. Ф. 418. Оп. 104. Д. 140. Л. 2 об.
Россияк^^в мемуарах
ехавший в Москву при Иване Калите, стал видным боярином при княжеском дворе12. От него же вела свою историю и династия Романовых.
Сухово-Кобылины чтили своих предков, бережно хранили грамоты, подписанные собственноручно Иваном Грозным, Петром I, Иоанном Алексеевичем, на пожалованные их роду имения за боевую службу. Один из Кобылиных, воевода передового полка, геройски погиб при штурме Казани.
Рядом с древними грамотами — рескрипты совсем недавнего времени. Мальчик видит на них подписи Александра I, прусского короля Фридриха Вильгельма, австрийского императора Франца II. Это документальные свидетельства подвигов его отца Василия Александровича — полковника гвардейской конной артиллерии, участника всех походов и генеральных сражений с наполеоновской армией, награжденного русскими и иностранными орденами. Одна из самых памятных наград — орден Святого Георгия четвертого класса, полученный за мужество и находчивость в «битве народов» под Лейпцигом. Командуя 10-й конно-артиллерийской ротой, Сухово-Кобылин обстреливал из своих орудий Париж и 19 марта 1814 г. вступил в него в авангарде русской армии под начальством графа П.П. Палена.
Главным действующим лицом в старинном московском особняке была мать Сухово-Кобылина Мария Ивановна, урожденная Шепелева. Красивая, умная, властная. Ее любимцем был старший сын Александр.
Мария Ивановна настояла на том, чтобы дать детям домашнее образование, как принято было в то время во многих дворянских семьях. Были приглашены преподаватели из университета и университетского пансиона: знаток изящной словесности, поэт и переводчик Семен Егорович Раич (один из литературных учителей Лермонтова и Тютчева), ботаник и литературный критик Михаил Александрович Максимович, историк Федор Лукич Морошкин, литературный критик и эстетик Николай Иванович Надеждин. Они дают уроки старшей сестре Елизавете и ее брату Александру.
Преподаватели, разумеется, остаются в доме и после окончания уроков. Беседуют с хозяйкой о Шеллинге, Байроне, Шатобриане, Батюшкове, Жуковском, Пушкине, Грибоедове. Мария Ивановна боготворила поэзию, театр, интересовалась философией. Она хотела и умела очаровывать своих ученых гостей.
Сюда часто приходят М.П. Погодин, С.П. Шевырев, видимо, бывал С.Т. Аксаков. Так возник учено-литературный салон в доме «в приходе Хари-тония в Огородниках» — один из самых знаменитых в Москве.
В 1834 г., когда Надеждин живет у Сухово-Кобылиных, сюда по делам редактируемого им «Телескопа» постоянно захаживает молодой Виссарион Белинский, только что дебютировавший «Литературными мечтаниями». Критик даже
п См.: Ключеескив В.О. Курс русской истории // Ключевский В.О. Соч.: В 8 т. М., 1957. Т, 3. С. 64.
Россия в мемуарах
собирался вместе с редактором «Телескопа» переехать в этот дом, открытый для всех просвещенных и интересных людей. «Этот дом известен в Москве своею образованностию, и мне очень хотелось бы пожить там немножко, чтобы приглядеться на beau-monde», — писал он13.
По совету Морошкина юный Сухово-Кобылин штудирует любимую книгу своего учителя — «Дух законов» Монтескье, одного из родоначальников европейского либерализма. Как завораживающе в России читать о государственных учреждениях, обеспечивающих политическую свободу; об английской конституции, о разделении властей на законодательную, исполнительную и судебную.
У Сухово-Кобылиных как родных принимали юных Огарева, Герцена, Константина Аксакова. Огарева Мария Ивановна даже называла «вторым сыном», как свидетельствует Е.А. Салиас де Турнемир, племянник драматурга14 15. В автобиографии, написанной в 1902 г. в третьем лице, писатель сказал о себе: «Под влиянием своего друга детства, впоследствии знаменитого русского эмигранта Герцена, он начинает заниматься литературой; но особенно его увлекает философия Гегеля»13. Чиновник, бунтующий против повального взяточничества, в первой редакции «Дела» назван Николаем Платоновичем Гаревым — понятно, в честь Николая Платоновича Огарева (Гарев — один из псевдонимов Огарева). Сухово-Кобылин хорошо знал легальные и запрещенные книги Герцена и Огарева, читал «Колокол», споря с его издателями на страницах дневника.
А Константин Аксаков, не ведавший грани меж идеей и жизнью, речью и поступком, — ровесник нашего героя, самый близкий ему человек в 1830-е гг. Письма 1836 г. Аксакова к двоюродной сестре во многом по-новому показывают молодого Сухово-Кобылина, опрокидывают укоренившиеся представления о нем: «Вчера вечером я был у своего Кобылина; приехал к нему в семь часов и просидел до двенадцатого. Несмотря на наше общее презрение к нежностям и изъявлениям своих чувств, он мне обрадовался видимым образом. Мы толковали с ним о том, что не должны быть ласковым друт с другом. Да кажется, мы с тобою в нежности и не пускаемся, — сказал он мне; да кажется, — отвечал я, — нежности, не совершенно выражая чувство, профанируют его. Нынче вечером пойду я к Станкевичу и увижу круг тех своих приятелей, которые, как я вам сказывал, едва совсем не убили у меня самолюбия, но которые, впрочем, прекрасные люди» (с. 335); «Кобылин, как материалист, думает, что человек ничего не изобрел, но все получил извне, что он копирует только природу; а я думаю, напротив, что человек все развивает из себя и все внешние
13 Белинский В.Г. Поли. собр. соч. М., 1956. Т. 11. С. 115—116.
14 Салиас Е.А. Семь арестов // Исторический вестник. 1898. № 3. С. 845.
15 Theatre de la Renaissance. [Paris, 1902.J (Пер. с фр. В.И. Азанова и М.Л. Мораде вой).
впечатления подчиняет тому образцу, который лежит во глубине его духа» (с. 340). Это первое дошедшее до нас свидетельство о философских взглядах молодого Сухово-Кобылина.
Очевидно, что в эту пору Сухово-Кобылин был ближе к Гегелю, чем Аксаков. Через три десятилетия он откроет свою трилогию «Картины прошедшего» эпиграфом из Гегеля: «Wer die Natur mit Vernunft ansieht, den sieht sie auch verniinftig ап» («Кто с разумом рассматривает природу, на того и она смотрит разумно»).
Аксаков не только в лирико-философских письмах к кузине исповедуется в нежной дружбе с Сухово-Кобылиным. Главный герой его небольшой романтической повести «Вальтер Эйзенберг» (Телескоп. 1836. № 10) — художественный автопортрет Аксакова. В повести легко прочитываются и сложные отношения автора с участниками кружка Станкевича, и его духовная близость с Александром Сухово-Кобылиным — очевидным прототипом Карла: «Как доволен был Вальтер, нашедши человека, которому смело, доверчиво мог поверять все, что было у него на душе, человека, который, хотя часто был с ним согласен, не всегда мог понимать его в самом деле странные мысли, но зато умел ценить его и платил ему тою же доверенностью»16.
Аксаковские письма опровергают еще одну легенду о Сухово-Кобылине. По мнению большинства биографов драматурга, доверившихся Н.К. Козьмину (тот, в свой черед, пленился романтическими заклинаниями и лирическими излияниями Н.И. Надеждина и Елизаветы Васильевны, старшей сестры Сухово-Кобылина), Константин навсегда порвал со своим другом после Надеждинской истории, когда в юном потомке боярина Андрея Кобылы, по общему мнению исследователей, взыграли кастовые предрассудки, аристократическая спесь и он вместе с матерью не позволил бывшему поповичу жениться на старшей сестре17.
Надеждинский роман — интереснейший сюжет, выходящий, однако, за рамки этой статьи. Замечу лишь, что распределение университетским профессором ролей в духе шиллеровских трагедий или популярных мелодрам: он сам — бедный, но честный труженик, романтик, сгорающий в пламени недостижимой любви, а Кобылины — подлые и коварные аристократы — нуждается в серьезной критической проверке.
Как видно по аксаковским письмам, и после мая 1835 г., когда завершился бурный роман Николая Ивановича и Елизаветы Васильевны, вызвавший уйму
16 Русская романтическая повесть. М., 1980. С. 496—497.
17 См.: Козмин Н.К. Николай Иванович Надеждин: Жизнь и научно-литературная деятельность. 1804—1836. СПб., 1912. С. 492; Гроссман Л.Л. Преступление Сухово-Кобылина. 2-е изд., доп. Л., 1928. С. 47—49; Рудницкий К.Л. А.В. Сухово-Кобылин: Очерк жизни и творчества. М., 1957. С. 25—28; Бессараб М.Я. Сухово-Кобылин. М., 1981. С. 41—43; Манн Ю.В. Факультеты Надеждина // Надеждин Н.И. Литературная критика. Эстетика. М., 1972. С. 13—14.
Россия в мемуарах
толков и слухов18, Константин Аксаков нежно любит Александра, почитает его своим единственным другом, противопоставляя его даже членам кружка Н.В. Станкевича.
Чуть позже расходятся жизненные и идейные пути Сухово-Кобылина и друзей его молодости. Константин Аксаков, будущий апостол славянофильства, не мог долго оставаться близким другом убежденного западника, который в запальчивой ярости от российской нескончаемой неурядицы мизантропически пророчествовал: «...одна Могила может нас Славян исправить. Для всякого Зрячего у него на лбу написано: С м е р т ь»1’. А с Герценом и Огаревым их младшего друга разведет утопический социализм в сен-симоновском варианте. «Но не все рискнули с нами, — расскажет Герцен в “Былом и думах” об идейных развилках русской интеллигенции в 1830-е гг. — социализм и реализм остаются до сих пор пробным камнем, брошенным на путях революции и науки»20.
Сухово-Кобылин, почитавший высшим благом свободу — личную и общественную, хотевший более разумных форм человеческого бытия и государственного устройства, никогда не пленялся утопиями: ни революционного, ни реакционного толка. Мог признать реализм и науку, но только не социализм и революцию.
В 1838 г. Сухово-Кобылин окончил кандидатом физико-математическое отделение философского факультета Московского университета. Получил золотую медаль за сочинение «О равновесии гибкой линии с приложением к цепным мостам».
Он уехал в Германию — на родину своего учителя Гегеля, где в Гейдельбергском и Берлинском университетах слушал лекции его учеников.
В 1843 г. Сухово-Кобылин поступил на службу в канцелярию московского губернатора. Но, видимо, не столько служил, сколько числился, и через восемь лет ушел в отставку в невысоком чине титулярного советника.
Увлеченно, даже азартно он занимался хозяйственными делами, следил за техническими новинками, закупал в Англии сельскохозяйственные машины для своих имений. Строил заводы: спиртоочистительный, винокуренный, свекло-сахарный, первый в России завод шампанских вин. Открыл в Москве магазин для сбыта своей водки и шампанского. Поехал в 1847 г. в Сибирь, выясняя возможность поставки руды для Выксунских металлургических заводов, опекуном которых был тогда его отец. Намеревался даже приобрести рудники и начать новое дело, чтобы упрочить благосостояние семьи. В 1848 г. он прини-
18 Одна из этих легенд юмористически обыграна в «Былом и думах» (см.: Герцен А.И. Собр. соч.: В 30 т. М., 1956. Т. 9. С. 228).
19 Письма А.В. Сухово-Кобылина к родным / Вступ. замечания и примеч. Е.Н. Коншиной // Труды Публичной библиотеки СССР им. Ленина. М., 1934. Вып. 3. С. 251.
20 Герцен А.И. Собр. соч.: В 30 т. Т. 8. С. 162.
jz?#» ^2 ж?
«ФАКТЫ ДОВОЛЬНО ЯРКИХ КОЛЕРОВ»: ЖИЗНЬ И СУДЬБА А.В. СУХОВО-КОБЫЛИНА мает от отца управление всеми имениями — в Московской, Тульской, Калужской, Ярославской, Владимирской губерниях.
Сухово-Кобылин разводил рысаков, сам участвовал и побеждал в скачках. 12 июня 1843 г. на первой джентльменской скачке в Москве он выиграл первый приз. В 1901 г. на царскосельских скачках был разыгран приз для ездоков-охотников в честь Сухово-Кобылина — как признание литературных заслуг первого победителя скачек для «благородных ездоков».
Сухово-Кобылин желает быть независимым не только от чиновничьей службы, но и от диктата кружков, от расхожей общественной морали. Он восхищается семейным счастьем своей младшей сестры Евдокии Васильевны (все близкие называли ее ласково Душенькой — за доброту, отзывчивость, открытость), но сам не торопится с женитьбой. Зато романов у него — и мимолетных, и продолжительных — не счесть. Тома следственного дела сберегли письма, отобранные при обыске у Сухово-Кобылина. Письма любивших и обожавших его женщин. Нам ничего не известно об авторах этих нежных и истеричных, радостных и отчаянных, окрыленных и прощальных исповедей; Сухово-Кобылин не открыл полиции даже их имен: «Почерк руки мне неизвестен: кому и кем писаны — не знаю»21. Следователи не очень-то и допытывались, а исследователи (почти все) и вовсе не приметили лирические женские излияния. Хотя монографическое изучение дон-жуанского списка Сухово-Кобылина могло бы многое высветить в психологии будущего автора «Свадьбы Кречинского». Александру Васильевичу было с кого писать любовные похождения главного героя пьесы Михаила Васильевича: «Какое количество у него их перебывало, так этого и вообразить не можно! По вкусу он им пришелся, что ли, только просто отбою нет. Это письма, записки, цидулии всякие, а там и лично. И такая идет каша: и просят-то, и любят-то, и ревнуют, и злобствуют»22.
Он легко завоевывает женскую любовь — и не дорожит ею. И не задумывается, какой ценой другие расплачиваются за его свободу.
Кто знает, может быть, Сухово-Кобылин так бы и прожил свою жизнь рачительным помещиком, строителем и хозяином сахарных и водочных заводов, если бы не ноябрьская трагедия 1850 г.
Самый суровый приговор этому десятилетию в своей жизни вынесет он сам: «...с 1842 по 1852-й — десять лет совершенно пропали», — записано в первой дневниковой тетради (с. 297). Речь идет о времени от последних лекций в Берлинском университете до первых набросков «Свадьбы Кречинского».
Согласимся ли со столь строгой самооценкой? А не шло ли в эти годы накопление духовной энергии, мыслей, идей, познание мира и главное — самопознание?
21 См.: Гроссман В.А. Дело Сухово-Кобылина. М., 1936. С. 28.
» Сухово-Кобылин А.В. Картины прошедшего. Л., 1989. С. 29.
Россия в мемуарах
Много лет спустя Сухово-Кобылин так объяснит (по крайней мере, для себя) тайну творчества:
«РЕЦЕПТ
Авторство (или Творчество) есть способность развить в себе Направленность, Переполненность, Избыток Электричества, — Зарядов; этот Заряд превратить в Представление или в Мысль; — Мысль излить на бумагу, холст или воплотить в Камень и такой ©вещественный Духа Акт сдать в Кассу Человечества.
Рецепт этот основан на наблюдении, что холостая Пушка не стреляет. Автор (или Творец) должен быть заряжен, а не выхолощен. Пифагор требовал для того, чтобы хорошо говорить, — семь лет молчать.
Sapient! Sat23» (Ед. хр. 217. Л. I)24.
Для пробуждения художественной энергии, для заряженности на творчество Сухово-Кобылину необходим был внешний импульс, взрыв, который прервал бы отлаженный ход жизни.
В 1841 г. в Париже Сухово-Кобылин встретил красивую двадцатидвухлетнюю француженку, Луизу Симон-Деманш. Ту самую, которой навсегда суждено войти в его жизнь и в историю русской литературы.
Роман русского потомственного дворянина и бедной парижской модистки — исток драматургической трилогии «Картины прошедшего».
Сухово-Кобылин, уговаривая девушку приехать к нему в Россию, честно предупредил, что никогда не сможет на ней жениться, но обещал заботиться о ней, помочь собрать капитал. Луиза согласилась, и 6 октября 1842 г. пароход доставил ее в далекую и загадочную Россию.
В 1844 г. Симон-Деманш была официально зарегистрирована как московская купчиха (хозяйка магазина, где продают водку и шампанское заводов Сухово-Кобылина).
Добрая и услужливая француженка была любезно принята в семье своего возлюбленного. Она охотно выполняет хозяйственные поручения его матери, сестер, становится как бы членом семьи. К ней обращаются без особых церемоний, уверенные, что она никому и ни в чем не откажет. Но, само собой разумеется, ей не место на званых обедах в доме, не говоря уже о приемах и балах в других домах.
Луиза то ли неофициальная жена, то ли официальная любовница. Это вполне устраивает его родных, а уж его самого — и тем паче. Он абсолютно уверен в ее любви и преданности, не сомневается в своей власти над нею. Когда захочет, он у нее — ласковый и внимательный, довольный и самодовольный. Чем не добрая семья! Когда пожелает — он в иных домах, с иными дамами.
23 Для понимающего достаточно (лат.).
м Впервые напечатано (неточно): Гроссман В.А. Указ. соч. С. 257.
Кажется, Сухово-Кобылин достиг недостижимого: он добился абсолютной любви и не потерял абсолютной свободы.
Правда, Луиза отчаянно ревнует (это Сухово-Кобылину пришлось признать в своих показаниях, хотя он и старался поменьше посвящать следователей в свою личную жизнь). Но женщина должна твердо знать свое место, а ее место — семья и домашнее хозяйство; в этом непоколебимо убежден потомок древнего дворянского рода. И Луиза знает. Знает и мирится. Старается пореже докучать ему просьбами, попреками, ревностью, хотя поводов, как знаем, предостаточно. Как тут совсем удержаться от упреков!
Посмотрим на роман Сухово-Кобылина и Симон-Деманш глазами его сестры Е.В. Салиас де Турнемир — близкого, проницательного и критичного наблюдателя, хотя и далеко не беспристрастного (всю жизнь она завидовала Александру): «Мой брат живет счастливейшим образом. Он устроил себе жизнь по своему вкусу. М-Пе Симон более чем когда-либо принадлежит ему»; «Он обедает со своей возлюбленной, он счастлив на свой лад — и она тоже несомненно счастлива»; «Иногда же мне становится их жаль. Александр имеет смелость казаться несчастным или недовольным до возмущения из-за неудавшегося блюда... Он стал еще более требовательным (не со мной, — со мною он предупредителен), еще большим формалистом и, главное, большим деспотом. Теперь раздается кричащий голос не маменьки уже, а его; вне себя от возмущения он дает пощечины и бьет тарелки»25.
Легко понять переживания Симон-Деманш: двусмысленное положение полужены, полулюбовницы, без тени надежды на будущее. А тут еще новый бурный роман Сухово-Кобылина с львицей московского высшего общества — эффектной рыжеволосой Надеждой Ивановной Нарышкиной.
И вот в ночь на 8 ноября Луиза Симон-Деманш загадочно исчезла из своей квартиры.
Когда Сухово-Кобылин в девятом часу утра пришел в дом графа Гудови-ча, где жила Луиза, горничная ответила ему, что Деманш ушла из квартиры в 10 часов вечера и больше не возвращалась. «Первое беспокойство» (с. 58), — скажет следователям Сухово-Кобылин. Луиза никогда и никуда не уезжала, не предупредив его. Это беспокойство позже дорого обойдется Сухово-Кобылину.
Не уехала ли Луиза к своей знакомой Кибер в село Хорошево, где она часто бывала и иногда оставалась ночевать? Сухово-Кобылин шлет в Хорошево нарочного. Увы: там Луизы нет.
Может быть, что-нибудь известно ее подруге француженке Эрнестине Лан-дерт? Да, Луиза была у нее 7 ноября, вечером спешила домой, обещав заехать на другой день. Больше ее Эрнестина не видела.
25 Цит. по: Коншина ЕЛ. Вступительные замечания // Труды Публичной библиотеки СССР имени Ленина. М., 1934. Вып. 3. С. 198—199.
Россия\^ув мемуарах
Московских знакомых у Деманш наперечет, узнавать уже не у кого, и Сухово-Кобылин отправляется в полицию — в Тверскую часть. Не было ли какого-либо несчастного случая на улицах? Нет, ничего не замечено.
Уже ночью Сухово-Кобылин и его зять Михаил Федорович Петрово-Соло-вово (муж Евдокии Васильевны — младшей сестры будущего драматурга) решают обратиться к московскому обер-полицеймейстеру И.Д. Лужину. Не застав его дома, они едут в Английский клуб, оттуда — в Купеческое собрание, где наконец и находят главного полицейского первопрестольного града.
Вызвав Лужина в переднюю, спрашивают, «не сообщено ли ему о каком-либо несчастном случае от экипажей, постигшем женщину в синем салопе». Обер-полицеймейстер, которому явно помешали развлекаться, «отвечал отрицательно, спросив их, по какому поводу предлагают они ему сей вопрос» (с. 59). И «сей вопрос» очень скоро аукнется Сухово-Кобылину.
В первом часу ночи он отвозит зятя домой, а сам возвращается «на квартиру Симон-Деманш, все еще поддерживаемый слабою надеждою о ее возвращении, но прождал напрасно всю ночь» (с. 59).
Утром 9 ноября, в седьмом часу к нему приезжает Петрово-Соловово, и они продолжают искать Деманш. Так ничего и не узнав, они приходят в дом обер-полицеймейстера и просят Лужина начать поиски исчезнувшей Луизы Симон-Деманш. Лужин поручает квартальному поручику Максимову принять меры для розыска пропавшей француженки.
В тот же день, в половине двенадцатого дня, как уже знаем, казак Андрей Петряков во время объезда Ходынского поля заметил лежащую на дороге мертвую женщину. 10 ноября крестьяне Сухово-Кобылина Галактион Козьмин и Игнат Макаров «объявили, что тело это иностранки Луизы Ивановой Симон-Деманш, живущей в Тверской части в доме графа Гудовича» (с. 45).
Только после гибели Симон-Деманш Сухово-Кобылин осознал, что она значила в его жизни. «Да будет ее печальная память священна для нас как память благородного существа, чья преданность мне была безгранична. То, что я говорю вам, не преувеличение, это — правда, глубокое убеждение, которое я ношу в сердце и которое является и утешением и страданием. Я твердо убежден, что моя потеря огромна и что я никогда не найду привязанности, которая могла бы сравниться с этой. Только раз в жизни можно быть так любимым, вся моя юность прошла, чтобы вызвать и укрепить эту любовь, я знал это, я был в этом слишком уверен, вот почему я позволял себе несправедливость быть к ней небрежным. Только потеряв все, я узнаю и свои ошибки и величину моей потери», — писал Сухово-Кобылин родным после смерти Луизы26.
По свидетельству мемуариста, «нельзя представить себе, какое страшное отчаяние овладело им при известии о насильственной смерти женщины, ко-
26 Письма А.В. Сухово-Кобылина к родным. С. 233—234.
«ФАКТЫ ДОВОЛЬНО ЯРКИХ КОЛЕРОВ»: ЖИЗНЬ И СУДЬБА А.В. СУХОВО-КОБЫЛИНА "россйя^^^в мемуарах ~
торая в течение многих лет питала к нему безграничную преданность. Этот суровый человек рыдал, как ребенок, беспрерывно повторялись у него истерические припадки, он говорил только о ней, и с таким выражением горя и любви, что невозможно было заподозрить его искренность» (с. 352).
Московские власти, обеспокоенные убийством в центре города, рядом с домом самого военного генерал-губернатора, действуют по видимости споро и ретиво. Для успокоения жителей и для поднятия собственного престижа им важно как можно скорее найти убийцу — или, может быть, убийц.
Уже 10 ноября обер-полицеймейстер И.Д. Лужин дает предписание приставу городской части И.Е. Хотинскому провести следствие.
В предписании комиссии Лужин указал, что Сухово-Кобылин первым сообщил ему об исчезновении Деманш; возможно, он увидел нечто подозрительное в ранней тревоге Сухово-Кобылина.
Слухи-пересуды о загадочном убийстве растревожили воображение жителей Москвы. Из двух возможных версий: с француженкой расправились ее слуги или прикончил в гневе любовник — для публики куда занимательнее, конечно, была вторая. Убийство капризной госпожи прислугой — прискорбно, но привычно. А вот неожиданная смерть одной из героинь любовного треугольника — так печально, так романтично...
20 ноября — первый известный нам отклик на занимающее всех событие. «Все в городе заняты уголовным делом, в котором замешан г-н Кобылин, очень умный и, казалось, очень достойный человек. Эти дела не делают чести Москве», — пишет АИ. Васильчикова из первопрестольной своей дочери в Тверь о московской сенсации27. Если А.И. Васильчикова говорит лишь о возможной причастности Сухово-Кобылина к делу об убийстве, то многие в городе прямо называют его убийцей.
Донжуанская репутация Сухово-Кобылина была слишком хорошо известна в Москве, его чересчур вольное поведение давно раздражало начальников губернии. А тут нашелся такой отличный повод сбить спесь, проучить как следует не в меру независимого аристократа!
AM. Рембелинский так объясняет истоки сановной и светской нелюбви к нашему герою: «Кобылин, отставной титулярный советник, неслужащий дворянин, что уже само по себе в те времена не служило признаком благонамеренности, помимо того, он, и по воззрениям своим, и по образу жизни, был довольно независимым, и нельзя сказать, чтобы пользовался особыми симпатиями высшего московского общества, в котором вращался. Связь его с француженкою была известна, француженок в то время в Москве было немного; не менее известен был в обществе и новый его роман с
17 Цит, по: Гроссман Л.П. Указ. соч. С. 118—119.
НА Ч
П АТГ U
Россия g мемуарах
дамой из высшего общества, всем известной, и вот “пошла писать губерния!”» (с. 376-377)
«Пошла писать», как увидим, не только губерния.
После смерти Симон-Деманш, у которой было-то всего несколько знакомых, о ней узнал сам российский император. Сведения о ее убийстве попали во всеподданнейшую ведомость «о происшествиях по империи с 18-го по 25-е ноября 1850 г.»: «Статья сия принята Его Величеством к сведению» (с. 55). Уже 10 ноября, когда только-только было опознано тело француженки, московским военным генерал-губернатором А.А. Закревским «при всеподданнейшем дневном рапорте» «была представлена Государю Императору докладная записка о случившемся в Москве убийстве иностранки Луизы Симон-де-Манш» (с. 74). (Посмертно бедную Луизу превращают в аристократку!)
Романом Сухово-Кобылина и Нарышкиной московское начальство хотело объяснить убийство Луизы Симон-Деманш: любовный треугольник, смерть одной из соперниц. Все ясно, дело только за доказательствами...
В эту версию уверовал и А.А. Закревский, губернатор строгий и подозрительный. «Страх 1848 года требовал начальника полицейского. Граф Закревский до сих пор занят открытием и предупреждением заговоров — каких, о чем, где?» — недоумевал К.Н. Лебедев28. «Москва казалась ему каким-то немирным Кавказом, и он не раз говорил мне, что Москве нужен зоркий глаз, чтобы знать и ведать течение частной жизни и сообразно этому следить за московскими аулами и засадами», — посмеивался задним числом другой современник29.
Понятия о правосудии у Закревского были своеобразными: «По малейшему доносу его клевретов и шпионов, он тотчас призывал к себе оклеветанного, беспощадно его ругал при всех, не слушал никаких оправданий и кончал всегда дело произвольно. <...> Когда ему говорили: “Помилуйте, на это есть суд и законы”, он отвечал: “У меня все кончится здесь, живо, без суда!” Все важные следствия, особенно в первое время, оканчивались всегда по его указаниям, с целию преследовать заранее им обвиненного человека»30.
Если даже сделать поправку на сатирическое сгущение красок герценовским «Колоколом», то и тогда не позавидуешь Сухово-Кобылину, в виновности которого с самого начала был убежден генерал-губернатор.
Следователи проверяют две версии:
1) Симон-Деманш убили ее слуги;
2) убийца — Сухово-Кобылин.
28 Из записок сенатора К.Н. Лебедева // Рус. архив. 1888. № 3. С. 485. Запись 1851 г. сделана после двухлетнего пребывания автора в Москве.
29 Кокорев В. Воспоминания давно прошедшего // Рус. архив. 1885. Кн. 3. С. 154.
30 Материалы для будущей биографии графа А. Закревского // Колокол. 1858. 15 августа. Лист. 21. С. 176.
Россия в МеМУ^Р^
12 ноября 1850 г. — первый обыск во флигеле Сухово-Кобылина на Сенной площади. Ищут кровавые пятна и пропавший синий салоп Деманш.
Синий салоп не нашли, зато обнаружили микроскопические кровавые пятна. Вырубив эти пятна с плинтуса и порога, а со стены сняв вместе со штукатуркой, с превеликим торжеством препроводили их в Медицинскую контору по физическим и судебно-химическим исследованиям. И что же оказалось? Контора признала, что «по причине а) незначительности количества вещества, из которого эти пятна состояли, и б) невозможности отделить это вещество от штукатурки без значительной примеси штукатурной массы, мешавшей исследованию, нельзя было определить химически состава этих пятен. Что же касается до предлагаемых Комиссиею вопросов: человеческая ли кровь на кусках дерева или нет? и к какому времени должно отнести появление крововидных пятен на штукатурке, то решение этих вопросов лежит вне границ, заключающих современные средства науки» (с. 56). А в сенях и на заднем крыльце флигеля и впрямь были потоки крови: там, как показал повар Ефим Егоров, резали дичь.
Заключение Медицинской конторы никто и никогда не оспаривал, но кровавые пятнышки будут обыгрываться чуть ли не до самого конца дела.
Во время обыска 12 ноября следователи нашли уличающую, как они полагали, записку Сухово-Кобылина: он угрожал неблагодарной и вероломной Деманш кастильским кинжалом. И кастильский кинжал нашелся; и не один, а целых два!
Впрочем, угрожающая записка на поверку оказалась шутливо-эротической, а два кастильских кинжала были заманчивой, но, увы, никчемной находкой: убивали Деманш не романтическим кинжалом, а, как скоро это узнаем, прозаическим утюгом.
16 ноября, в двенадцатом часу дня, сразу после второго — и внезапного — обыска во флигеле Сухово-Кобылина начинается его допрос в Городской части.
Недавно найденные нами в Рукописном отделе Пушкинского Дома письмо и записка Сухово-Кобылина, адресованные Николаю I, во многом по-новому воссоздают картину первых дней следствия. Только теперь стало ясно, к каким циничным приемам прибегали полицейские следователи, пытаясь выбить у Сухово-Кобылина признание в убийстве Деманш.
Непрерывный одиннадцатичасовой (!) допрос. Неожиданное и устрашающее появление самого московского обер-полицеймейстера ИД. Лужина, его наглое требование, чтобы Сухово-Кобылин «безрассудно не медлил добровольным признанием» (с. 95), под угрозой ареста всех его родных. Разумеется, это чистый шантаж, но Сухово-Кобылин пока этого не знает. Только в ходе следствия он досконально постигнет всю правовую премудрость, изучит нужные законы.
Россия в мемуарах
А.А. Закревский дает приказ о тюремном заключении Сухово-Кобылина. Заперли его «в секретный чулан Тверского частного дома, обстену с ворами, пьяною чернью и безнравственными женщинами, оглашавшими жуткими криками здание частной тюрьмы» (с. 97).
А через три дня новый запугивающий прием: Сухово-Кобылина в полночь (!) сажают в закрытую карету, опустив шторы; около двух часов Бог весть зачем кружат по московским улицам, привозят в неизвестное место: то ли в другую часть, то ли в тюрьму. Держат еще три дня в полнейшей секретности и строгости, не давая даже книг для чтения. Точно эпизод из бульварного полицейского романа!
За шесть дней тюремного заключения — ни одного допроса. Никаких сведений о родных. Полицейские в открытую следят за домом Сухово-Кобылиных. Да еще слух пускают: сознался, мол, он в убийстве!
Как тут не согласиться с Сухово-Кобылиным, когда он утверждал в записке В.Н. Панину, что полицейскими следователями «против него истощены уже все меры строгости» (с. 127).
Пока Сухово-Кобылин отказывается признаваться в том, чего не совершал, идут допросы крепостных. Те стоят на своем: Деманш ушла в 10 часов вечера, а больше ничего знать не знаем и ведать не ведаем. Но Тверская часть сообщает комиссии, что «никто не видал Деманш, отправляющейся вечером на 8 ноября из квартиры своей» (с. 63). Так, может, не там ищут убийцу? Или — убийц?
И вдруг уголовное дело неожиданно проясняется: неожиданно и для высокого московского начальства, и для следственной комиссии, назначенной А.А Закревским 18 ноября.
19 ноября к приставу Серпуховской части майору И.Ф. Стерлигову, который не входил в следственную комиссию и ничего не мог знать о замыслах и подозрениях начальства, направили для допроса повара Ефима Егорова. На другой же день тот признается в том, что он — главный зачинщик и исполнитель убийства. 21 ноября сознаются в убийстве кучер Галактион Козьмин, горничные Аграфена Кашкина и Пелагея Алексеева, которые сидят в разных полицейских частях.
Вырисовывается точная, с жуткими подробностями, картина заранее подготовленной и основательно продуманной зверской расправы над гражданской женой Сухово-Кобылина.
Убивали Деманш ночью, в половине третьего; времени было достаточно, чтобы успеть вывезти труп и все прибрать в квартире (и так тщательно, что Сухово-Кобылин поначалу ничего не заподозрил), да еще поделить деньги и выпить за успех ловко завершенного дела: сначала в комнате убитой, тут распивали вчетвером, а потом Егоров и Козьмин пошли в трактир «Сучок» на
Россия g мемуарах
Моховой. На трупе оставили драгоценности, чтобы навести следователей на ложный след: убивали, мол, не ради грабежа. Для удобства выбрали время, когда кучер Игнат Макаров, преданный Сухово-Кобылину, болел и был не в квартире Деманш, а в доме на Сенной.
Предварительно продумали систему защиты: не просто отпираться, а как бы невзначай подсказывать полицейским, кто мог быть убийцей Деманш. Легенда Аграфены Кашкиной: так как в это время Деманш «обыкновенно ходила к барину ее, Ивановой, Сухово-Кобылину <...>, то она, Кашкина, и полагала, что она пошла к нему» (с. 49). Это чистейшая ложь: на ночь глядя Деманш никогда не ходила в дом на Сенной. Повар Ефим Егоров совсем расфантазировался, показывая, что Деманш не только хаживала по вечерам в дом барина, но там «иногда даже и ночевала» (с. 53).
Знакомых у Деманш, как знаем, наперечет, но Пелагея Алексеева наговаривает: к хозяйке «езжали многие, а кто они такие, она не знает» (с. 50). Ей буквально вторит Галактион Козьмин.
Пелагея Алексеева намекает следователям, что причиной смерти Деманш могли быть ее ссоры с Сухово-Кобылиным: «...иногда случалось, что она с Кобылиным что-то крупно говорила, и Кобылин, случалось, что как бы с сердцем хлопнет дверью и уйдет» (с. 50).
Будничные действия Деманш вечером 7 ноября: она посылает деловую записку Сухово-Кобылину, спрашивая, что на завтра готовить, просит деньги на расходы, — в показаниях горничных кажутся куда как беспокойными, даже тревожными. Вот, мол, почему она, не дождавшись немедленного ответа на записку (Сухово-Кобылин никак не мог ей ответить в десятом часу вечера: он был на званом вечере у Нарышкиных), и ушла из дома в 10 часов.
Почти дословно Аграфена Кашкина и Пелагея Алексеева повторяют одну и ту же явно заранее подготовленную придумку. Будто рано утром 8 ноября (то есть еще до прихода Сухово-Кобылина!) в квартиру Деманш зашел «неизвестный человек» от Эрнестины Ландерт, «высокого роста с небольшими усами, и когда сказали ему, что Деманш еще не приходила, то он сказал: “Ах, дело плохо”; и с сими словами он ушел» (с. 50).
Никак не мог Сергей Александрович Панчулидзев (а горничные говорят именно о нем), нарушая все правила этикета, чуть свет явиться на квартиру Деманш. И не мог он скорбно восклицать: «Ах, дело плохо», поскольку, что дело плохо и Деманш уже нет, утром 8 ноября знают лишь четверо убийц.
По сценарию, продуманному и придуманному Ефимом Егоровым, и пошло вначале следствие.
Теперь ясно, кто и как убил Луизу Симон-Деманш. На очереди новый вопрос — за что убили?
Россия в мемуарах
Столь же согласно, как прежде говорили о мнимом уходе Деманш в 10 часов вечера, нынче крепостные вовсю рассказывают о жестоком обращении с ними француженки.
Впрочем, эта тема мелькала уже в первых показаниях (на тот случай, если следователи дознаются, кто были убийцы): «Симон-Деманш обращалась со всеми находящимися у нее в услужении людьми очень строго, одежду давала недостаточную, а пищею были довольны; строгость же состояла в том, что она за всякую безделицу взыскивала и даже бивала из своих рук» (Аграфена Каш-кина) (с. 49).
Этот рассказ почти одними и теми же словами повторяют, как хорошо подготовленный урок, Пелагея Алексеева и Галактион Козьмин. Доказательств же — когда била, как била, чем била, кого била, за что била — ни малейших.
Документально зафиксирован только один случай рукоприкладства Деманш. 11 января 1850 г. горничная Настасья Никифорова пожаловалась генерал-губернатору А.А. Закревскому, что Деманш «без всякой причины нанесла ей жестокие побои половой щеткою» (с. 454). Жалобу проверял полковник А.А. Тимашев-Беринг, состоящий для особых поручений в управлении главного начальника столицы и губернии. Деманш призналась, что ударила Никифорову «несколько раз за то, что, по возвращении домой, нашла ее спящею с горящею свечою» (с. 455). Тогда же допрашивались Галактион Козьмин и Пелагея Алексеева: оба показали, что Деманш их никогда не била.
В деле есть показание Марии Зиновьевой, бывшей горничной Деманш. По ее словам, «с нею Деманш обращалась хорошо»; от других горничных «жалоб на Деманш <...> не слыхала». Когда француженка послала Зиновьеву спросить Кашкину, «не желает ли она в свою деревню», то Кашкина «сказала ей, что ей желательно бы было остаться у Деманш» (с. 455). И это за два месяца до убийства!
Свою давнюю обиду на любовницу барина припомнил Ефим Егоров. Его сестра Василиса, служившая горничной у Деманш, «лет пять назад, по ее неудовольствию, сослана Тульской губернии Одоевского уезда в деревню Бегин и выдана замуж за мужика» (с. 77). Наказание, что и говорить, куда как тяжкое для московской горничной, отвыкшей от крестьянского труда и привыкшей к привольному столичному житью: ссылка в деревню и выдача замуж за мужика.
Повар называет еще нескольких горничных, которых «по неудовольствию Деманш» в разное время тоже сослали в деревню. Так что же, выходит, Егоров, пять лет таивший злобу за сестру родную, вдруг решил выступить в роли мстителя за всех бедных девушек, сосланных в деревню по милости любовни-
Ш-22 ж
Россия в мемуарах
цы помещика? Нет, что-то не сходится в показаниях крепостных. Почти ничем не подкрепленные наговоры — и столь зверское убийство.
Ни к чему, конечно, идеализировать вспыльчивую француженку, нрав у нее, видимо, был строптивый, но не след и превращать ее в некое подобие Салты-чихи. По понятиям того времени ничего необычного в обращении Деманш со слугами не было.
Сухово-Кобылин проводит свое расследование убийства Деманш. И главное внимание обращает на повара Ефима Егорова — ключевую фигуру всего процесса. Итоги расследования он сообщает 18 марта 1851 г. следственной комиссии.
Из всей крепостной четверки Егоров был самым умным и хитрым. Его обучал кулинарному искусству знаменитый московский повар Петр Дорофеев, на кухне у известного гастронома М.Ф. Рахманова; а потом он еще учился в Петербурге на кухне у графа Воронцова-Дашкова. Так что цену себе знал, привык к определенному достатку.
От домовой конторы Сухово-Кобылина повар получал в год 150 руб. ассигнациями, находясь на всем господском содержании. За приготовление блюд у Деманш ему платили дополнительно: в год приблизительно до 50 руб. ассигнациями. Сверх того он имел право готовить и в других домах: конечно, за денежное возна1раждение.
Но денег в последнее время у Егорова как раз и не было: он то и дело просил взаймы. Деньги же ему нужны были на трактиры, на карточную игру, на любовницу из башмачного заведения Цармана. После убийства Егоров приходил в лавку и просил разменять пятидесятирублевую ассигнацию, предлагал знакомому повару купить у него золотые часы.
21 ноября 1850 г. Егоров признался, что после убийства взял «у Деманш кожаный портмоне, с деньгами 50 руб. сереб. и мелочью серебром с целковый, и кроме того золотые дамские часы и брошку. Деньги им прогуляны, кроме, что 3 руб. сереб. он дал Галактиону; портмоне, часы и брошку он, Егоров, кинул за Пресненскою заставою, в поле» (с. 66). Но и тут Егоров соврал: украденные вещи он не выбросил, а тщательно припрятал на чердаке дома Сухово-Кобылина, где по указанию повара и нашли 28 марта 1851 г. часы, две булавки, брошку и портмоне, из которого повар и взял 50 руб. серебром. Еще одно веское доказательство совершенного преступления!
Однако это далеко не все, полагает Сухово-Кобылин, что похитили убийцы. В квартире Деманш не оказалось ни одного рубля наличных денег, хотя у нее всегда были крупные суммы. По мнению Сухово-Кобылина, в квартире Деманш денег было приблизительно до 1000 руб. серебром. А сколько пропало белья, кружев и платьев — точно Сухово-Кобылин не мог знать. Всего же украдено вещей, по его подсчетам, по самой умеренной цене на 1000 руб. серебром.
Россия
мемуарах
Итак: слуги, недурно поживившись за счет Деманш, пытаются списать преступление на жестокое обращение с ними убитой.
Надворный суд отметает выдумку крепостных, что они решились на убийство «по жесткому обращению с ними Луизы Симон-Деманш», поскольку «это показание их есть голословный извет, ибо они жесткого обращения с ними ничем не доказали, прочие люди Сухово-Кобылина показания их не подтвердили <...> подсудимые скрыли сопровождавшее убийство Деманш расхищение ее имущества, которое и было целью их преступления, и сознались в этом тогда только, когда по указанию Сухово-Кобылина были приведены сторонними обстоятельствами к сознанию в том» (с. 107). Верно определена цель убийства — не месть злой госпоже, а грабеж.
Надворный суд приговаривает крепостных к каторге, а Сухово-Кобылина полностью оправдывает. Почти таким же был и приговор Московской уголовной палаты. Однако тут судьи решили «подвергнуть церковному покаянию» Сухово-Кобылина за незаконную связь с Симон-Деманш.
Но приговоры надворного суда и уголовной палаты приняты не единогласно, а только большинством голосов: по закону же требуется единогласие. А.А. Закревский, препровождая дело в Сенат, согласился с решением уголовной палаты и предложил Сухово-Кобылина «от суда и следствия по сему предмету освободить» (с. НО).
Неожиданно в Сенате крепостные начисто отрекаются от своих показаний. Теперь Егоров и Козьмин утверждают, что сам Сухово-Кобылин уговаривал их признаться в убийстве. Частный пристав И.Ф. Стерлигов якобы показал Егорову собственноручное письмо его господина, в котором он просил его сознаться, приняв все на себя, и что обещано ему было награждение 1050 руб. сер., свобода его родственникам и ходатайство об облегчении его участи. Почти дословно это показание повторяет Козьмин: только письмо ему предъявляет другой частный пристав — И.Е. Хотинский, сумма обещается та же, правда, почему-то уже не серебром, а лишь ассигнациями.
Козьмин придумывает еще одно письмо Сухово-Кобылина. Когда кучер сидел в Яузской части, в его номере была щель в стене, через которую его этим письмом сперва обольщали, а после угрожали.
Так Сухово-Кобылин (вспомним: он в это время содержится в необычайной строгости в неизвестной ему полицейской части или в тюрьме) якобы адресует два (или три?) письма Егорову и Козьмину. То есть дважды признает себя преступником! Надо ли говорить, что никаких следов этих мифических писем в деле нет.
Если в надворном суде и уголовной палате все крепостные «показали, что во время производства суда пристрастия и истязания им чинимо не было» (с. 106), то теперь Егоров сочиняет новую легенду — о пытках в Серпуховской части. Напомним: в эту часть его перевели 19 ноября 1850 г., а сознался он
Россия
в мемуарах
20 ноября. Однако Егоров уверяет, что «неоднократно брал его с собою серпуховский частный пристав Стерлигов в свою часть и допрашивал самым варварским и бесчеловечным образом» (с. 116). Конечно, русские полицейские отнюдь не славились чрезмерным гуманизмом, но Егоров придумал столько зверских истязаний, что его надобно было пытать по меньшей мере целую неделю, а никак не одни сутки.
Кстати: почему-то мучили лишь одного Егорова, а Козьмин, Кашкина и Алексеева сознались в убийстве без всяких жутких истязаний.
Отреклась от своих показаний и Аграфена Кашкина, правда, без душераздирающих подробностей. Она фантазирует, но на иную тему: не о пытках, а о взятках. Когда Кашкину допрашивали в городской части, «в это время барин ее Сухово-Кобылин вошел в канцелярию в двери из передней, а частный пристав Хотинский из своей комнаты; обернувшись назад, она, Кашкина, увидела, что Сухово-Кобылин передал Хотинскому пачку денег бумажками, и потом оба они, взявшись под руки, вышли из канцелярии в комнату пристава и назад уже не возвращались» (с. 200).
Только Пелагея Алексеева, самая старшая и, наверное, самая совестливая из всей крепостной четверки, ничего не наговорила на Сухово-Кобылина.
И самое дивное: мифотворчество обвиняемых не только не отметается как навет, а на веру принимается и серьезно обсуждается в высших судебных инстанциях.
Дело уже в Петербурге, в Министерстве юстиции. Министерство имело право либо утвердить московский приговор, либо передать дело на доследование.
В дневнике сенатора Кастора Никифоровича Лебедева, прототипа одного из самых загадочных персонажей трилогии — Кандида Касторовича Тарелкина, в ту пору — обер-прокурора 6-го департамента Сената, высвечена закулисная механика движения и рассмотрения дела на российском юридическом Олимпе.
Дело об убийстве Деманш в министерстве курировал, выражаясь нынешним языком, товарищ министра П.Д. Илличевский, один из тех деятелей (к ним причислен и М.И. Топильский), которые, по мнению Лебедева, весьма строгого к своим собратьям по службе, «губят ведомство» своей невежественностью и бестолковостью31. Очень важна для нас запись Лебедева, сделанная в августе 1853 г.‘. «Дело это поставлено Илличевским в самое затруднительное положение: две недели журнал Консультации ожидал рассмотрения, две недели рассматривается и, вероятно, еще будет рассматриваться. Вопрос идет о том: назначить ли новое следствие или решить дело по показанию людей. Я не ожидаю ничего от нового следствия» (с. 347—348). При этом у Лебедева нет никакой симпатии ни к самому Сухово-Кобылину, ни к людям его круга, попирающим, по убеждению обер-прокурора, священные семейные устои.
Э| Из записок сенатора К.И. Лебедева // Рус. архив. 1888. № 4. С. 619.
Россия в мемуарах
В Российском государственном историческом архиве нам удалось найти его обстоятельную записку, датированную 25 августа того же 1853 г. (написана от третьего лица). В записке впервые сказано, что Сухово-Кобылин с самого начала следствия «наводил на следы обнаружения истины и наконец сделался прямым обвинителем, утверждая и доказывая, что убийство совершено для ограбления». По мнению К.Н. Лебедева, «настоящее дело заключает в себе все совпадения, для разрешения необходимые, и <...> новое дополнение не приведет к более положительному дознанию истины». А «сознание убийц следует признать за совершенное доказательство» (с. 143, 140, 144).
Увы, записка легла под сукно и никак не повлияла на дальнейший ход дела. Ничего, вероятно, не узнал о записке К.Н. Лебедева и Сухово-Кобылин, видевший в обер-прокуроре одного из своих заклятых врагов.
В Министерстве юстиции верх взяли сторонники нового следствия: П.Д. Илличевский и директор департамента М.И. Топильский. Они же выполняли волю самого министра — графа В.Н. Панина, фанатика бюрократии, удостоенного единодушной ненависти — от политических эмигрантов («полоумный Агамемнон ретроградов»32) до своих же подчиненных («...я не знаю ни одного человека, ни одного, который бы выгодно отозвался о нем»33; «Во всю долговременную жизнь мою я встретил только одного такого человека, который делал зло бесстрастно, хладнокровно, методически, из одного наслаждения, из одной угодливости своей черной души <...>. Не дай Бог никому встречаться на дороге жизни с таким опасным животным!»34). Он-то и дал делу неожиданный поворот.
В это время, видимо, кто-то из благожелателей Сухово-Кобылина передал ему панинскую записку (или ее предварительный вариант), которая будет прочитана Сенату лишь 2 октября 1853 г. Сухово-Кобылин, узнав о возможном переследовании дела, решается обратиться к В.Н. Панину с письмом и запиской.
Записку, «содержащую не мои рассуждения, а одни ссылки на страницы дела»35, мы нашли в РГАЛИ и ИРЛИ. Письмо датировано Сухово-Кобылиным 16 августа 1853 г., записка — 18 августа.
Сухово-Кобылин в записке ни разу не упоминает министерский документ, но то и дело цитирует его, без кавычек. Он не оправдывается, не ходатайствует, как положено попавшему в судейскую сеть, а сам нападает и обвиняет сво-
32 Долгоруков Л.В. Петербургские очерки. Памфлеты эмигранта. 1860—1867. М., 1934. С. 265.
33 Из записок сенатора К.Н. Лебедева // Рус. архив. 1910. Кн. 3. С. 316.
34 Дмитриев М.А. Главы из воспоминаний моей жизни. М., 1998. С. 475.
35 Гроссман Л.П. Указ. соч. С. 264.
V.;-:. 26
«ФАКТЫ ДОВОЛЬНО ЯРКИХ КОЛЕРОВ»: ЖИЗНЬ И СУДЬБА А.В. СУХОВО-КОБЫЛИНА ‘“"^‘^^^^^’^^"^Россия^^^^мемуарах ———
их обвинителей в нечестной игре. На полях записки указаны страницы следственного дела — как документальный источник, опровергающий все домыслы, удостоверяющий истину.
Сухово-Кобылин убежден, что убийство Симон-Деманш неопровержимо доказано: четырнадцатью признаниями Егорова, «в коих он положительно и искренно раскрыл все подробности этого убийства»; «однотождественным сознанием прочих участников, врозь спрошенных и врозь содержащихся»; «явственною согласностью этих показаний с самим событием и с медицинским осмотром тела Деманш, на коем оказались все те явления смертных знаков, о коих показали преступники».
Сухово-Кобылин, понаторевший за эти годы в юридических ходах и маневрах, точно знает цену отречениям крепостных. Для него «очевидно, что эти отречения суть обычные извороты и мошеннические стачки людей, потерявших совесть и стремящихся затянуть дело и отдалить сколь возможно ожидающую их меру наказания. При малейшем послаблении подобным изворотам <...> законы, охраняющие общественную безопасность, придут в бессилие». Тут уже слышен глас будущего творца «Дела» и «Смерти Та-релкина».
В записке без обиняков раскрывается коварный замысел министерских сановников: «Несмотря на силу приведенных законов, на неопровержимость юридических фактов, открытых по следствию, ныне голословное отречение преступников, отвергаемое законом, вместе с превратными толкованиями следственного производства, принимается за повод направить дело сие к новому переследованию» (с. 126—127).
Сухово-Кобылин бесстрашно говорит Панину и его подручным о противозаконных действиях следователей, об их притязаниях — вымогательстве взяток, о долгих и бесплодных попытках выискать против него хоть какое-то подобие улик, требует безоговорочного оправдания.
В министерстве не удосужились хотя бы внимательно прочитать записку Сухово-Кобылина. Его письмо и записка получены 18 и 19 августа, а уже на следующий день (!) статский советник Н. Глушков спешит доложить начальству, «что в письме и записке Сухово-Кобылина не содержится указания на новые обстоятельства, а повторяются те же самые объяснения, какие были уже в виду Консультации при рассмотрении дела» (с. 137).
2 октября 1853 г. Сенат заслушивает подробнейшую записку министра юстиции по делу об убийстве Симон-Деманш.
Ничто не позабыто, что может бросить хоть тень подозрения на Сухово-Кобылина. Опять обыгрываются микроскопические кровавые пятна, обнаруженные во флигеле на Сенной. Снова идет в ход никем и никогда не виден-
Россия в мемуарах
ное письмо (письма?) Сухово-Кобылина, которое якобы предъявили Егорову и Козьмину приставы Хотинский и Стерлигов. На веру принимаются утверждения Егорова, будто к нему в Тверскую часть приходил «неизвестный человек, который, вручив ему 10 руб. сереб[ром], убеждал показать, что вещи, принадлежащие Деманш, сохраняются у него, Егорова» (с. 159—160).
Ничто не позабыто, что позволило бы усомниться в виновности крепостных. С курьезной педантичностью обыгрываются малейшие неувязки в показаниях свидетелей, словно возможно полнейшее единомыслие всех очевидцев. Дотошно сопоставляются показания слуг о синем салопе Деманш: когда его сожгли — сразу же после убийства или позже, кто сжигал, где сжигал, зачем сжигал. Увлекшись загадочной судьбой исчезнувшего салопа, министерские чиновники словно позабыли, что расследуется как-никак дело об убийстве, а не о пропавшем салопе.
В записке перечеркиваются все выводы следственной комиссии и все приговоры: за три года лишь «обнаружена несомненно насильственная смерть Симон-Деманш» (слава Богу, юстиции хоть это известно!), а далее, мол, сплошной мрак и туман «при разноречии на каждом шагу...» (с. 154, 155).
В.Н. Панин предложил: «1) подвергнуть сие дело строгому переследованию по всем обстоятельствам оного, чрез благонадежных и опытных чиновников <...>; 2) по окончании следствия передать все дело в суд первой степени для рассмотрения вновь, на законном основании, мнения, не стесняясь прежними решениями» (с. 166).
Государственный Совет не только согласился утвердить по этому делу заключение министра юстиции и сенаторов, но еще присовокупил: «переследо-вание возложить на особую следственную комиссию, составляя оную из благонадежных и опытных в производстве следствий по уголовным делам чиновников Министерств внутренних дел и юстиции, при содействии жандармского штаб-офицера, по выбору самих министров и шефа жандармов» (с. 168).
6 января 1854 г. Николай I утверждает решение Государственного Совета о создании следственной комиссии для переследования дела об убийстве Симон-Деманш.
Если председателем первой следственной комиссии был коллежский советник (по табели о рангах — чиновник 6-го класса, ровня полковнику), то в Высочайше учрежденную следственную комиссию вошли генерал-майор Ливенцов от Корпуса жандармов, действительный статский советник Васильчиков от Министерства внутренних дел, тот же генерал-майор, только без эполет; и статский советник Попов от Министерства юстиции, ниже генерал-майора, но выше полковника, почти генерал.
Россия в мемуарах
Не прошло и двух месяцев после высочайшего учреждения, как генеральская комиссия начала новое следствие.
Отыскали будочников, бывших на посту в ту роковую ночь с 7 на 8 ноября 1850 г. Да кто упомнит, что было четыре года назад... Лучше сказать, что ничего не видели, так спокойнее будет.
6 апреля провели повальный обыск (опрос) о поведении Сухово-Кобылина. Вот тут-то, казалось бы, много чего собрать можно против нашего героя, при его-то характере. Но опять конфуз: опрошенные «отозвались: священник, что он подозрительного ничего за ним не замечал, дьякон, дьячок и пономарь, что он поведения неизвестного, двое соседей, 6-ть — что он поведения образцового» (с. 172).
30 апреля 1854 г. новая комиссия постановляет: арестовать Сухово-Кобылина, испросив на это разрешение московского военного генерал-губернатора. А.А. Закревский дает формальное согласие на арест. Однако за это время Закревский убедился в невиновности Сухово-Кобылина. Графу не чужды были и добрые порывы, его можно было убеждать, а иногда, правда редко, даже и переубеждать. Панин, столь явно добиваясь обвинения Сухово-Кобылина, учинил фактически разнос московской полиции, следователям, военным и гражданским властям. А уж этого в первопрестольной никак простить не могли.
Так началась юридическая дуэль двух столиц — московского графа против петербургского графа.
Из позднейшей автобиографической записки Сухово-Кобылина «1895 год. 40-летие “Свадьбы Кречинского”» мы знаем, что он «содержался (благодаря защите Княгини Гагариной и Закревского) на Гауптвахте у Воскресенских ворот»36, где и была закончена «Свадьба Кречинского». Но так ли это? Внимательное чтение дневника драматурга убеждает, что фактически ареста и не было: Сухово-Кобылин даже уезжал в это время в деревню. Содержание его под стражей — легенда московских властей для графа В.Н. Панина.
Хотя Ливенцов еще в самом начале следствия оптимистично рапортовал, что обнаружены факты, опровергающие первоначальное следствие об убийстве Деманш, однако ни одной новой улики против Сухово-Кобылина комиссия так и не смогла найти за все время своей деятельности.
10 июля 1854 г. Ливенцов шлет итоговый рапорт шефу жандармов А.Ф. Орлову. В ход опять идут те же два жалких «кровообразных пятнушка», «ревность Деманш к Нарышкиной», мифические пытки бедного Егорова и весь прочий
36 Сухове-Кобылин А.В. Картины прошедшего. С, 237.
Россия
^^^вмемуарах
набор слухов и выдумок. Генерал-майор использовал даже фантастический сказ пройдохи Григория Скорнякова о том, как Сухово-Кобылин нанял некоего Сергеева, и тот прикончил Симон Демьяновну (!).
К столь странным умозаключениям пришли и другие члены следственной комиссии.
Трехтомные итоги следствия были доложены Сенату. Сенат же опять препровождает дело и материалы Высочайше учрежденной следственной комиссии в Москву для нового слушания в суде первой инстанции. После четырехлетнего бюрократического круговорота все начинается снова.
24 февраля 1855 г. Общее присутствие первых департаментов надворного и уездного судов по большинству голосов приговаривает Ефима Егорова, Галактиона Козьмина и Аграфену Кашкину (дело о Пелагее Алексеевой, умершей 16 августа 1853 г., было прекращено) к каторжным работам, а Сухово-Кобылина, освободив от суда и следствия, решает «подвергнуть церковному покаянию по распоряжению местного епархиального начальства» (с. 214). Незначительно изменив сроки наказания, почти такой же приговор выносит 17 мая 1855 г. и Московская палата уголовного суда.
Московский губернский прокурор пропустил это решение без протеста. А генерал-губернатор А.А. Закревский нашел «решение Уголовной палаты правильным» и представил дело на рассмотрение Сената.
Дело снова в Министерстве юстиции. Ныне министр обуреваем злостью не только против Сухово-Кобылина, но и против Закревского, посмевшего так явно пренебречь его, Панина, недвусмысленными указаниями и выводами комиссии.
21 февраля 1856 г. Сенат, словно никаких московских приговоров и не бывало, выносит новый вердикт.
Господа сенаторы ссылаются на мистическое «собственноручное письмо Сухово-Кобылина», в котором он якобы просил Егорова и Козьмина принять на себя убийство Деманш, и утверждают, что «многие обстоятельства, по мнению Правительствующего Сената, навлекают на Сухово-Кобылина подозрение если не в самом убийстве Деманш, то в принятии в оном более или менее непосредственного участия, а также и в том, что он, воспользовавшись влиянием, которое имел, как помещик, на своих крепостных людей, склонил их разными обещаниями принять на себя учиненное преступление» (с. 219).
Если нельзя прямо обвинить Сухово-Кобылина в убийстве — так можно в подозрении оставить! Была до судебной реформы 1864 г. такая юридическая формула.
«...Хотят оставить в подозрении. У меня денег ни гроша. Действовать нигде не с чем». «Я безгласная женщина, могу только языком действовать. И буду,
Россия g мемуарах
как бы ни кончилось, и желаю себя упечь, а не молчать и не смотреть на гибель сына и чести всего дома и имени» — цитаты из отчаянных писем той поры матери Сухово-Кобылина37.
Мария Ивановна с самого начала следствия энергично борется за полное оправдание сына, за честь семьи, старинного дворянского рода. В 1854 г. она дважды пишет Панину; министр не соблаговолил хотя бы ответить. По ее настоянию священник Александр Евлампиевич (фамилия его неизвестна), духовник семьи Сухово-Кобылиных и старой графини Паниной, встречается с министром и пытается, увы тщетно, убедить того в невиновности Сухово-Кобылина. Она знакомится с сановниками, пишет «записки» и сама развозит их.
Весной 1856 г., когда клеймо «оставить в подозрении в убийстве» грозит ее сыну, Мария Ивановна решает обратиться к самой императрице Александре Федоровне — через великую княгиню Марию Николаевну.
Старшая дочь Николая I была гуманным человеком, чутким к чужой беде. Даже князь П.В. Долгоруков, редко кого миловавший в своих заграничных памфлетах, и тот одарил ее добрым словом: «...она многим оказала и продолжает оказывать услуги, а зла никогда и никому в своей жизни не причинила»38. Мария Николаевна, президент Академии художеств, восхищалась картинами Софьи Васильевны, младшей сестры Сухово-Кобылина, талантливой художницы, первой женщины, удостоенной золотой медали Академии художеств. Софья Васильевна рассказала великой княгине о судебной одиссее своего брата, и та, как вспоминает Е.М. Феоктистов, «отнеслась очень сочувственно к несчастию, постигшему ее семью» (с. 352).
Мария Николаевна согласилась передать императрице письмо матери Сухово-Кобылина. А императрица переслала письмо министру юстиции, попросив закончить дело. На 12 мая 1856 г. Панин назначает аудиенцию матери своего любимого подсудимого. «...Назначение довольно высокомерное, хотя и вежливо», — извещает она Софью Васильевну39.
Этот знаменательный день, когда впервые лицом к лицу встретились министр и подсудимый, гонитель и гонимый, эмоционально описан Марией Ивановной в письме к дочери Софье Васильевне и по-деловому подробно в дневнике Сухово-Кобылина.
Итак, 12 мая 1856 г. «Я готовилась, писала и думала и в назначенный день сижу очень беспокойно. Уже 12 часов. Из департамента чиновник — Топиль-с к и й. — Брат (Сухово-Кобылин. — В. С.) у меня. Сердце упало — что это зна-
17 Цит по: Коншина Е.Н. Указ, соч. С, 204.
” Долгоруков П.В. Указ. соч. С. 117.
” Цит по; Коншина Е.Н. Указ. соч. С. 205.
Россия мемуарах
чит? — Проси. — Входит. Зол как черт — сущий подьячий. Ну, секретарь уездного суда в Черни. Подходит: — Вы просили аудиенцию у министра? — Да. «* Он приказал сказать, что не может вас принять. Он отправился в совет, а чтобы вас не беспокоить, то сам будет у Вас в 5 часов. А! Получил голубчик!»40 41’
Панин, никогда не отвечавший на письма Сухово-Кобылина и его матери, ныне сам приезжает в дом к обвиняемому! Это же победа! Да еще какая!
Ровно в 5 часов Панин приехал к Сухово-Кобылиным. Он сказал Марии Ивановне: «Вы просили императрицу. Императрица приказала мне кончить дело. Оно будет кончено. Императрица приказала мне самому его рассмотреть и заняться самому. Я занимаюсь сам»41.
В разговоре с министром Сухово-Кобылин «коснулся писем — притязаний следователей, — противоречий, — моей невозможности совершить преступление». «Письма» — вероятно, те мифические письма, которыми он якобы обольщал слуг. «Притязания следователей» — подразумеваются требования крупной взятки, о чем упоминается в автобиографической записи «1895 год. 40-летие “Свадьбы Кречинского”»42. Сухово-Кобылину даже почудился отблеск доброты на вельможном челе, хотя он тут же проницательно замечает: «Движений сердца нет, но служитель правды, как её сам поймет. Несколько ипохондрик» (с, 290).
Встреча с графом-министром накрепко запомнится и очень поможет автору «Дела», когда он будет писать одну из ключевых сцен трагедии: встречу Муромского с князем — Важным лицом.
Министр докладывает императрице, что ее желание будет исполнено.
По поручению Панина обер-прокурор вносит в Сенат новое предложение. Петербург впервые вынужден признать, что «все обстоятельства дела, рассматриваемые отдельно и взятые в совокупности, не составляют улик, требуемых законом, к оставлению Сухово-Кобылина в подозрении ни по предмету участия в убийстве, ни в подговоре людей своих принять сие преступление на себя, а заключают лишь одни предположения, ни на каких данных не основанные»43.
Итак: «...лишь одни предположения, ни на каких данных не основанные». Петербург наконец-то в 1856 г. повторяет то, что Москва твердо сказала еще в 1851 г. и не отреклась от своего мнения под панинским нажимом ив 1855 г.
Панин отступает. Но он не сдается.
Теперь логично назвать настоящих убийц и определить им наказание. Но в том же предложении Сенату обер-прокурора неожиданно утверждалось, что
40 Цит. по: Коншина Е.Н. Указ. соч. С. 205.
41 Там же.
42 См.: Сухово-Кобылин А.В. Картины прошедшего. С, 236—237.
43 Гроссман В.А. Указ. соч. С. 214.
Россия
^^^вмемуарах
и «дворовые люди — Ефим Егоров, Галактион Козмин и Аграфена Каш-кина — не могут, по правилам закона, быть признанными в убийстве Деманш»44.
Коварный смысл панинского хода, последнего в его игре против Сухово-Кобылина, расшифровал спустя 80 лет самый добросовестный и внимательный биограф драматурга. Министр «внес неожиданное, никогда никому не приходившее в голову предложение: оправдать не только Кобылина, но и сознавшихся крепостных. <...> А кто виноват: один, ты, господи, веси! Но министр, разумеется, понимал, что такое решение не только не рассеивает тумана, но еще больше запутывает положение Кобылина. Отныне ему оправдываться негде и не перед кем. Ход был ловкий до подлости, но понять и разоблачить не так уж трудно»45.
Общественное мнение могло решить, что крепостных оправдали, поскольку они, горемычные, и впрямь нисколько не виновны; ну а богатого барина не посмели осудить, ибо, наверное, он всех подкупил.
После вмешательства императрицы проходит еще полтора томительных года.
25 октября 1857 г. Соединенные департаменты гражданских и духовных дел и законов Государственного Совета рассматривают дело об убийстве Симон-Деманш. Сухово-Кобылина от всякой ответственности освобождают, а за любовную связь решают подвергнуть «церковному покаянию для очищения совести по усмотрению епархиального начальства». Так как виновные в убийстве Деманш не обнаружены, то «все издержки, употребленные по производству исследований» постановили «принять на счет казны». Однако председатель департамента законов граф Д.Н. Блудов и сенатор Д.В. Кочубей резонно усомнились, что убийцы неизвестны, и предложили Егорова, Козьмина и Кашкину «по предмету убийства иностранки Симон-Деманш <...> оставить в сильном подозрении» (с. 229).
11 ноября 1857 г. дело слушается в Общем собрании Государственного Совета. Большинство — 28 человек — полагают: никого нельзя обвинить в убийстве Симон-Деманш. Однако 9 членов, среди них Д.Н. Блудов, опять настаивают, что убийцами были крепостные, хотя и не решаются безоговорочно обвинить их в преступлении.
9 декабря государственный секретарь В.П. Бутков препровождает В.Н. Панину «ВЫСОЧАЙШЕЕ повеление об исполнении последовавшего в Государственном Совете мнения по делу об убийстве купчихи иностранки Симон-Деманш». После этого дело в последний раз вернется в Москву, где суды вынесут приговоры, предопределенные монаршей волей.
44 Гроссман В.А. Указ. соч. С, 214.
« Там же. С. 225.
/Ъссия8 мемуарах
Так завершилось семилетнее хождение дела по всем судебным инстанциям. На полстолетия следственные тома скрылись в архивах: канцелярская тайна окутала все подробности человеческой драмы, невероятного хода судопроизводства.
На все вопросы этой криминальной истории: кто убил, за что убил, как, где, когда, — высшие дореформенные судебные власти не дали ни одного ответа.
Но так ли сложно было узнать, что же произошло в центре Москвы 7 и 8 ноября 1850 г.?
Еще раз внимательно вчитаемся в протоколы ноябрьских допросов 1850 г. И неожиданно убеждаемся: почти все показания (за вычетом явной лжи крепостной четверки об уходе Деманш в 10 часов вечера) не противоречат, а дополняют и уточняют друг друга. Каждый факт, упомянутый одним свидетелем, либо подтверждается, либо, по крайней мере, не опровергается другими очевидцами. Сопоставляя свидетельские показания, получаем с точностью до одного часа, а иногда и до получаса, документальную хронику двух ноябрьских дней; узнаем, где были и чем занимались в эти часы Сухово-Кобылин, Симон-Деманш, их приятели и знакомые, прислуга француженки; находим все ответы на все вопросы старинного судебного дела46.
* * *
Судебная эпопея, круто изменившая всю жизнь Сухово-Кобылина, заставила его по-новому взглянуть на себя и на окружающий мир, пересмотреть во многом свои взгляды на российскую действительность.
В эти годы Сухово-Кобылин берется за перевод главных трудов своего любимого Гегеля, приступает к созданию «Свадьбы Кречинского». Он осознает определенную значимость себя как личности, как частицы, пусть и небольшой, мировой истории.
И обращается к дневнику, который начал вести, если не считать отрывочных отроческих и юношеских записей, в 1853 г. и вел его более или менее постоянно почти до самой смерти.
В дневник заносится, кажется, все: и пунктуальные описания погоды и природы, и череда любимых женщин, и усердные хлопоты помещика и энергичнейшего строителя и хозяина заводов, и дружеские или деловые встречи со многими людьми, и общественные и бытовые наблюдения и анекдоты, и политические и военные события, и театральные премьеры, и не очень-то лицеприятные мнения о современной литературе и литераторах, и горячий спор с официозными историками, и краткие сообщения о ходе судебного процесса, неожиданно прерываемые клокочущей яростью, и упоминания о своих статьях, из которых большинство не дошло до нас.
46 Документальная хроника — с 9 часов утра 7 ноября до 9-го часа утра 8 ноября 1851 г. — приведена в моей статье «И снова о деле Сухово-Кобылина» (Вопросы литературы. 1996. № 3. С. 174-178).
Россия в мемуарах
Читая иные воспоминания, да и письма самого драматурга, особенно письма последних лет, так и представляешь себе помещика-затворника, укрывшегося от политических и общественных бурь в Кобылинке, куда редко заглядывают гости, занятого только хозяйством и философией и лишь изредка выезжающего в столицы на премьеры своих пьес.
Дневник напрочь опрокидывает это представление. Какой уж там отшельник, когда Сухово-Кобылин постоянно в водовороте политических событий; с множеством друзей, приятелей, знакомых бурно обсуждает и общественные новости, и вечные беды России — всеобщее воровство и ложь, посылает в редакции журналов статьи, пытаясь как-то повлиять на ход событий.
И не только в скачках участвует будущий писатель: с удовольствием он играет и в бильярд, и в шахматы; увлекается плаванием и греблей, на несколько дней выезжает с приятелями в леса на охоту.
Сухово-Кобылин, казавшийся многим современникам надменным и гордым, на страницах дневника раскрывается как на редкость неуверенный в себе человек, сомневающийся в своих замыслах и начинаниях. Только силой воли он заставляет себя преодолевать сомнения и колебания, деятельно продолжать и завершать задуманное.
Нравственно и физически измотанный судебным следствием, Сухово-Кобылин начинает регулярно заниматься гимнастикой, греблей. Он чутко прислушивается к своему организму, педантично следит за каждым перепадом своего самочувствия, записывает (и не единожды) распорядок дня, меню, аппетит, отмечает чуть ли не все медицинские показатели. И так — до конца жизни.
17 сентября — в день своего рождения — драматург критически итожит прожитый год, результаты своей хозяйственной и интеллектуальной деятельности.
В дневнике зафиксирована до мельчайших подробностей почти вся работа драматурга над пьесами. Это важнейший источник для воссоздания творческой истории трилогии, тем более ценный, что рукописи 50—60-х годов не сохранились.
Первая пьеса — «Зачатие Кречинского»: задуманы и написаны первые сцены в 1852 г., когда был начат и перевод «Философии истории» Гегеля. 15 октября 1854 г. драматург записывает в дневнике: «Кончил пиэссу» (с. 246). Это не означает, что поставлена последняя точка: сколько еще раз Сухово-Кобылин будет возвращаться к тексту комедии в поисках меткого слова, верного ритма фразы.
Комедия об игроке, видимо, сначала была для Сухово-Кобылина интеллектуальной игрой, сочинялась «шутки ради», как он скажет в предисловии к «Смерти Тарелкина». Он хотел рассчитаться по моральным долгам со светским обществом, вволю посмеяться над ним, да и доказать себе, что может быть не только тонким знатоком театрального искусства, но и его творцом.
Россия в мемуарах
Постепенно замысел уточняется и изменяется. Уже не только похождения светского азартного игрока занимают Сухово-Кобылина, но и широкая картина жизни современного общества в век денег, распродажи совести и чести, в эпоху ложного величия и наглого авантюризма.
Через 40 лет создатель Кречинского сам удивится: «Каким образом мог я писать эту Комедию, состоя под убийственным обвинением и требованием взятки в 50 т. р., я не знаю <...>»47.
После смерти Сухово-Кобылина журналист Н.Г. Шебуев, не знавший, конечно, никаких подробностей судебного дела, изберет литературную аргументацию для юридической защиты творца Кречинского:
«И друзья:
— Он невиновен.
И из всех друзей самый громкий, самый решительный голос будет принадлежать Михаилу Васильевичу Кречинскому.
Да, Кречинский — самый красноречивый адвокат Сухово-Кобылина.
Подумайте только. Ведь “Свадьба Кречинского” написана в тюрьме.
Мог ли человек, у которого не чисто на душе, написать что-нибудь подобное “Свадьбе Кречинского”?
Ясность смеха, легкость и веселость, живость и яркость типов! Нет, не так бы писал человек за пять минут до каторги.
Каждая строка этого бьющего непринужденностью творения — оправдательный вердикт Сухово-Кобылину»48.
Можно и должно оспаривать мнение о «Свадьбе Кречинского» как о легкой и веселой комедии, но как не согласиться с проницательным объяснением психологического настроя ее автора? Так смеяться и негодовать, каламбурить и печалиться мог только честный человек.
Еще не кончился суд над Сухово-Кобылиным, но уже начался его суд над своими судьями.
В июле 1856 г. драматург внимательно читает только что опубликованную в «Русском вестнике» статью прозаика и критика Н.Ф. Павлова о вызвавшей много толков обличительной комедии графа В.А. Соллогуба «Чиновник». Н.Ф. Павлов блистательно обнажает иллюзорность благородных, но наивных мечтаний Надимова, главного героя пьесы, о личной честности и неподкупности чиновников как радикальном средстве от судебного лихоимства. Суть не в том, убеждает критик, чтобы громогласно назвать взяточников преступниками и заменить их честными судьями, а в том, чтобы полностью изменить всю систему судопроизводства. Взятка, по определению Н.Ф. Павлова, «не причина, а следствие, не болезнь, а один из ее признаков»* 4’.
47 Сухово-Кобылин А.В. Картины прошедшего. С. 236—237.
« Шебуев Н.Г. Сухово-Кобылин // Рус. слово. 1903. 13 марта.
4’ Павлов Н.Ф. Чиновник. Комедия графа В.А. Соллогуба // Рус. вестник. 1856. № 14. С. 402.
Россия
^^^^емуарах
Это первый в России открытый диспут о негласном судопроизводстве, о настоятельной необходимости «полного переустройства и дезинфекции зараженного насквозь здания старого тайного суда, известного всем своею чудовищною продажностью, невероятным невежеством, бесконечной волокитой...»50; публичные требования полного отделения судебной власти от административной, уничтожения канцелярской тайны, введения адвокатуры начались после воцарения Александра II, провозгласившего в манифесте 19 марта 1856 г.: «правда и милость да царствуют в судах»51. А всего несколько лет назад поплатились каторгой петрашевцы, лишь в своем кружке говорившие о «необходимости отправления суда открытым, а не инквизиторским способом, о преимуществах открытых судов пред закрытыми» (М.В. Петрашевский)52.
Подготовке радикальной судебной реформы яростно сопротивлялись сановники уходившей эпохи: и среди них В.Н. Панин, усматривавший в любых нововведениях опасное покушение на «драгоценное наследие “столетнего творчества”»53.
Яркая и аргументированная статья Н.Ф. Павлова, вероятно, стала для Сухово-Кобылина, уже шесть лет постигающего на собственном опыте все выгоды для чиновников тайного суда, триединства администрации, полиции и судей, последним побудительным мотивом, чтобы начать писать 31 августа 1856 г. «Дело» — свою самую личную, самую автобиографическую пьесу.
Реальная основа трагедии «Дело» (так сам автор в программном письме к Ю.Д. Беляеву определил жанр пьесы) — судебная одиссея Сухово-Кобылина. Как давно установлено его биографами, в пьесе точно зафиксировано движение дела по инстанциям, закулисная механика и изощренная техника лихоимства.
Действие разыгрывается в*«£анкт-Петербурге, частию на квартире Муромских, частик» в залах и апартаментах какого ни есть ведомства». Ведомство без имени — конечно же Министерство юстиции, играющее, как злой волшебник, сомнениями и мнениями, былью и небылью, жизнью и смертью. Два высших разряда в списке действующих лиц: «Начальства» и «Силы». Легко различимы их прототипы — министерские сановники, реальные враги Сухово-Кобылина, или те, кого он считал своими врагами.
Как уже отмечалось, алчно воюющий Тарелкин явно схож с К.Н. Лебедевым. Имя и отчество Лебедева дважды названы в лейпцигском издании «Дела»: Гарелкин списывался со своим тятенькой Кастором Никифоровичем.
Должность Максима Кузьмича Варравина и его роль— «Правитель дел и рабочее колесо какого ни есть ведомства» — позаимствованы у панинского любимца Михаила Ивановича Топильского: в 1843—1847 гг. он был правите-
№ Джаншиев Г.А. Эпоха великих реформ: Исторические справки. 9-е изд., доп. СПб., 1905. С. 392-393.
»' Там же. С. 407.
й Дело петрашевцев. М.; Л., 1937. Т. 1. С. 556.
,} Джаншиев Г.А. Указ. соч. С. 393.
Россия
в мемуарах
лем канцелярии Министерства юстиции. Чернорабочим холопом Панина окрестил его П.В. Долгоруков54.
А столп николаевской бюрократии — граф В.Н. Панин — навечно прописан в русской литературе как Важное лицо — персонаж без имени и фамилии. В списке действующих лиц причислен к высшему разряду: «Начальства». «По рождению Князь, по службе тайный советник» — точно указан панинский чин, а графский титул заменен княжеским.
«“Дело” — моя месть. Месть есть такое же священное чувство, как и любовь. Я отомстил своим врагам!» (с. 433) — с гордостью признавался драматург в конце жизни.
Разумеется, Сухово-Кобылин думал не только о расчете со своими врагами. В его философско-сатирической трагедии впервые в русской литературе демонстрируется вся российская бюрократическая пирамида — от последнего курьера до самого императора (Николай I угадывается в Весьма важном лице, пред которым, по почтительно-иронической ремарке, «всё, и сам автор, безмолвствует»); анатомируется вся государственная система, где все определяется волей даже не первого лица, а круговой чиновничьей порукой; выносится приговор всем законам, не защищающим, а пожирающим частного и честного человека.
Впервые в истории мировой драматургии автор не только субъект повествования, но и его объект. Автор — как воплощение духа Свободы и Разума — сам включается в действие как комментатор и судья, он поверяет бытие философией и философию — бытием. Если в «Ревизоре» честным лицом был Смех, казнящий разбойное царство вицмундиров, то главный положительный герой «Дела» и всей трилогии «Картины прошедшего» — сам Автор, подсудимый, философ, писатель. Он и объединяет все три пьесы в сложную, но единую художественную систему.
Первая редакция «Дела» была закончена в феврале 1861 г. Помня, как даже «Свадьба Кречинского» не с первой попытки взяла цензурный барьер, Сухово-Кобылин придумывает многоходовый план, как обойти цензуру и провести пьесу в печать и на сцену: сперва издать ее небольшим тиражом за границей и, только заручившись признанием публики и прессы, начать штурм цензурных редутов.
1 мая 1861 г. в Лейпциге за счет автора было напечатано 25 экземпляров — «для частного пользования». С новенькими книжками драматург сразу же возвращается в Россию. В мае он передает пьесу в III отделение, ведавшее тогда театральной цензурой, а лейпцигские экземпляры дарит друзьям — горячим приверженцам пьесы, либеральным сановникам, ожидая от них энергичной
и См.: Долгоруков П.В. Указ. соч. С. 301.
поддержки. «Дело» читают в Москве в литературных салонах, в редакциях газет и журналов, в театрах; читают даже в императорской семье.
26 мая 1861 г. В.В. Яшвиль, родственник драматурга, пересказывает автору «следующие петербургские суждения о “Деле”. — Эта вещь останется на века как Документ —• Акт современного состояния Судопроизводства, как “Горе от ума”, как “Митрофанушка”, как “Ревизор”» (Ед. хр. 227. Л. 8, 18 об.).
Однако, несмотря на отчаянную борьбу за свою любимую пьесу, Сухово-Кобылин так и не смог ни напечатать ее в России, ни провести на сцену. «Дело» с печальным постоянством запрещают и в 1863-м, ив 1865 г. «Мы на себя поднять рук не можем! Здесь все осмеяно», — искренне признался Сухово-Кобылину в 1863 г. театральный цензор И.А. Нордштрем (Ед. хр. 227. Л. 42 об).
Все эти годы Сухово-Кобылин параллельно писал последнюю часть трилогии.
Когда уже были готовы «главные сцены» «Дела», а само судебное дело еще не завершилось, писатель увидел, что его новые персонажи, которых не было в «Свадьбе Кречинского», настолько сложны и интересны, что борьба между ними может стать сюжетом третьей пьесы. 17 сентября 1857 г. — в день своего сорокалетия — Сухово-Кобылин записывает в дневнике: «Завязалась мысль новой маленькой пиэски “Хлестаков или долги”» (с. 312). «Маленькая пиэска» — будущая «Смерть Тарелкина», где показана смертельная схватка меж собою сановных хищников, самопожирание бюрократии. Это самая испепеляющая, самая фантасмагорическая пьеса, не имеющая аналогов в русской драматургии, во многом предвосхитившая авангардистский театр XX в.
В 1869 г. Сухово-Кобылин смог напечатать в Москве свою трилогию «Картины прошедшего»: «Свадьбу Кречинского», «Дело» и «Смерть Тарелкина». И напечатать без сколько-нибудь существенных цензурных поправок! Этим драматург был обязан М.Н. Каткову, своему старому знакомому по Московскому университету.
Пропустив «Дело» и «Смерть Тарелкина» в печать, цензура много лет продолжает перекрывать им путь на сцену.
«Дело» впервые пробилось на театральные подмостки лишь в 1882 г. — под названием «Отжитое время» и после большой цензурной правки.
Еще горше цензурная история «Смерти Тарелкина»: свыше 30 лет шла от автора к зрителю последняя часть трилогии. Только влиятельному А. С. Суворину удалось добиться разрешения на ее постановку в своем Театре Литературно-художественного общества (другие театры не получили права ставить пьесу). 15 сентября 1900 г. зрители впервые увидели «Смерть Тарелкина» (под названием «Расплюевские веселые дни»), с большими цензурными купюрами.
Так на самом исходе XIX столетия исполнилось наконец заветное желание Сухово-Кобылина — увидеть на сцене все три свои пьесы.
Умер Александр Васильевич уже в новом веке: 11 марта 1903 г., на юге Франции, на своей вилле в Болье. За год до смерти он был избран почетным академиком Российской Академии наук по разряду изящной словесности.
* * *
В первом разделе сборника представлены материалы судебного дела Сухово-Кобылина. Большинство из них обнародуется впервые, а многие ранее опубликованные только теперь в полном объеме становятся доступными читателям. При публикации документов частично сохранены их орфографические и синтаксические особенности.
Впервые публикуемый дневник писателя за 1851—1858 гг. представлен во втором разделе. Составители стремились сохранить своеобразный стиль Сухово-Кобылина. Даны старые формы ряда слов, характерные для драматурга: «пи-эсса», «занавесь» (женского рода), «середа», «сей час» и другие; сохранены многочисленные тире, то обозначающие паузу между репликами или отдельными словами, то заменяющие абзацы.
Последний раздел — «Сухово-Кобылин в воспоминаниях и переписке современников». Имя писателя, не признанного при жизни литературной критикой, редко встречается на страницах газет и журналов XIX в. Тем большую ценность представляют воспоминания и письма относительно небольшого круга современников: его друзей, близких знакомых, тех, кто увидел его хотя бы раз в жизни. Мемуарные свидетельства о драматурге, рассеянные в основном по старым журналам и газетам, не перепечатывались и впервые собраны тут вместе.
Составители сборника благодарят К.М. Азадовского, Л.В. Гусеву, А.И. Катца, В.А. Мильчину, О.А. Прохорова, И.Л. Решетникову, К.К. Таланова, А.П. Толстякова, В.А. Цурикова, Р.И. и Б.Ш. Шломович, М. Шру-бу и С.В. Шумихина за большую и дружескую помощь.
В.М. Селезнев
ДОКУМЕНТЫ СЛЕДСТВИЯ И СУДЕБНОГО ДЕЛА ОБ УБИЙСТВЕ ЛУИЗЫ СИМОН-ДЕМАНШ
1
[Сообщение о найденном теле]1
9-го ноября 1850 года Пресненской части пристав Ильинский в докладной записке г. обер-полицеймейстеру донес, что за Пресненской заставой на Ходын-ском поле найдено мертвое тело женщины неизвестного звания.
2
Местное свидетельство частного пристава Ильинского с квартальным надзирателем Овчеренко и добросовестным свидетелем Ивановым2
По осмотру частного пристава Ильинского с квартальным надзирателем Овчеренко и добросовестным свидетелем3 Ивановым оказалось: тело лежало в расстоянии от Пресненской заставы около двух с половиною верст; от вала, коим обнесено Ваганьково кладбище, на 3/4 версты и от беседки, устроенной на охотничьем бету, также на 3/4 версты и в трех саженях вправо от большой дороги, ниц лицом вдоль дороги, головою по направлению к Воскресенску4, руки подогнуты под тело, при перевороте же оказалось, что женщина эта зарезана по горлу, лет ей около 35, росту среднего, волосы русые, коса распущена, и волосами оной обернуто горло, около перереза, глаза закрыты, самое тело в замерзшем положении, одета она в платье клетчатой зеленой материи, под оным юбка коленкоровая белая, другая ватошная, крытая драдедамом темного цвета, и третья бумажная тканая, сорочка голландского полотна с воротничком, кальсоны коленкоровые белые, сбившиеся до самых голеней; на ногах шелковые белые чулки и теплые бархатные черные полусапожки, на голове синяя атласная шапочка, сбившаяся на самый затылок, в волосах же черепаховая гребенка без одного зубца, креста на шее не оказалось, в ушах золотые с бриллиантами серьги, на безыменном пальце левой руки два золотые супира5, один с бриллиантом, а другой с таковым же камнем, осыпанным розами, на бе-
Россия в мемуарах
зыменном же пальце правой руки золотое кольцо, в кармане платья с правой стороны оказалось 9 нугренных ключей разной величины, из коих пять на стальном кольце. При этом усмотрено, что снег, где она лежала, подтаял, и под самым горлом на снегу в небольшом количестве кровь, с правой стороны тела по снегу виден след саней, свернувших с большой дороги, прошедший мимо самого тела и далее впавший опять в большую дорогу, по следам же конских копыт видно, что таковой был от Москвы. Поблизости тела орудий или острых вещей никаких не оказалось и следов крови более нет. А как по наступлении позднего времени и значительному замерзанию трупа лекарского осмотра произвести было нельзя, то тело было перенесено в Пресненскую частную больницу.
3
Наружный осмотр убитого тела6
По наружному осмотру врачом Тихомировым оказалось: тело сложения довольно крепкого, росту среднего, волосы русые, распущенные, с косою, обернутою кругом горла, на передней части шеи ниже гортанных частей находится поперечная, как бы порезанная с ровными расшедши-мися краями окровавленная рана, длиною около трех вершков, дыхательное и пищеприемное горло, обе боковые сонные артерии и обе кровевозвратные яремные жилы, с повреждением других близ лежащих мягких частей и сосудов, совершенно перерезаны; на верхней части всей шеи заметен поперечно вдавленный рубец, в объеме мизинца; на лбу небольшое около вершка продолговатое темно-багрового цвета пятно; кругом левого глаза, величиною в ладонь, темно-багрового цвета опухоль, с подтеком крови, закрывшая весь глаз; на левой руке начиная от плеча до локтя по задней стороне находится сплошное темно-багрового цвета с подтеком крови пятно, посредине которого заметен вдавленный рубец темного цвета косвенного направления ближе к локтю, на конце этого пятна видна незначительная треугольная ссадина; на втором сгибе среднего пальца левой руки также заметна поверхностная ссадина, величиною с полногтя мизинца; по всему левому боку с задней его стороны находится сплошное ярко-красного цвета, четверть листа бумаги величиною пятно, на коем видны во множестве разной величины темно-багрового цвета пятна, с подтеками крови; на левом вертлуге7 находятся две поверхностные, величиною с четвертак ссадины, окруженные темно-багрового цвета пятном, величи-
м. 44
ДОКУМЕНТЫ СЛЕДСТВИЯ И СУДЕБНОГО ДЕЛА ОБ УБИЙСТВЕ ЛУИЗЫ СИМОН-ДЕМАНШ ною в ладонь; на пояснице заметны таковые же три поверхностных ссадины. О причине смерти означенной женщины врач Тихомиров по сим признакам заключения сделать не мог.
4
Оказание тела крестьянам Сухово-Кобылина8
Ноября 10 дня, по оказании означенного тела крестьянам Сухово-Кобылина: Галактиону Козьмину и Игнату Макарову, они объявили, что тело это иностранки Луизы Ивановой Симон-Деманш, живущей в Тверской части в доме графа Гудовича.
5
Поручение обер-полицеймейстера о произведении следствия9
Следствие об убийстве Симон-Деманш московский обер-полицеймей-стер поручил произвести приставу городской части Хотинскому 10-го ноября, причем дал знать ему, что 9-го ноября отставной титулярный советник Сухово-Кобылин, явясь к нему и объявив о неизвестной отлучке в продолжение двух дней из квартиры Симон-Деманш, просил содействия к отысканию ее, почему он, обер-полицеймейстер, и поручил квартальному поручику Максимову принять к этому меры.
6
Докладная записка московского обер-полицеймейстера И.Д. Лужина московскому военному генерал-губернатору графу А.А. Закревскому10
Пресненской части пристав Ильинский донес мне 9-го числа сего ноября, что в 11 1/2 часов утра находящийся в командировке при Ваганьковском кладбище казак 5-го Оренбургского полка Андрей Петряков, во время объезда Ходынского поля, заметил лежащее на дороге мертвое тело женского пола.
Россия
в мемуарах
Известись об этом, пристав Пресненской части с квартальным надзирателем Овчеренко, добросовестным свидетелем и частным врачом Пресненской части Тихомировым в то же время отправились для осмотра сказанного тела и нашли, что оное без теплого верхнего платья, лет 35, лежало расстоянием от Пресненской заставы, по тракту в с. Хорошево и г. Воскресенск, около 2 1/2 верст, от дороги в 3-х саженях, ничком, при перевороте оного оказалось горло порезанным; но имеющееся на ней ма-теревое платье и другая нижняя одежда и атласная шапочка не сняты, а также найдены у этой женщины: в ушах золотые серьги с бриллиантами, на левой руке два золотые супира с бриллиантовыми камнями и на правой руке золотое кольцо, в кармане же платья ее девять нутреных ключей. Снег, где лежало тело, подтаял, а под самым горлом на снегу кровь в небольшом количестве, с правой стороны тела по снегу виден след саней, свернувших с большой дороги и прошедший мимо самого тела, а потом опять впавший в большую дорогу; по следам же конских копыт видно, что приезжали от Москвы, поблизости тела никаких орудий или острых вещей не оказалось и следов крови более нет. Причем приглашенный врач Пресненской части Тихомиров объявил, что по значительному замерзанию трупа и наступлению вечера медицинского осмотра сделать нельзя, а отложить оный до следующего дня; почему тело в то же время было перевезено в Пресненскую частную больницу, а об открытии звания зарезанной и розыскании убийц посланы во все части циркулярные сообщения.
На следующий же день тело зарезанной оказано было явившимся в частный дом крестьянам г. Сухово-Кобылина Галактиону Кузьмину и Ипату Макарову, которые объявили, что оное есть иностранки Луизы Ивановой Деманш, живущей Тверской части, в доме графа Гу-довича.
По наружному осмотру частного врача Тихомирова оказалось: телосложения довольно крепкого, росту среднего, волосы русые, распущенные, с косою, обернутою кругом горла, на передней части шеи, ниже гортанных хрящей, находится поперечная, как бы порезанная, с ровными расшедшимися краями, окровавленная рана, длиною около 3-х вершков; дыхательное и пищеприемное горло, обе боковые сонные артерии и обе крововозвратные яремные жилы, с повреждением других близь лежащих мягких частей и сосудов, совершенно перерезаны, на верхней часп) всей шеи заметен поперечно вдавленный разрез в объеме
Россия в мемуарах
мизинца, на лбу небольшое около вершка продолговатое темно-багрового цвета пятно, кругом левого глаза величины в ладонь темно-багрового цвета опухоль, с подтеком крови, закрывшая весь глаз, на левой руке, начиная от плеча до локтя по задней стороне, находится сплошное темно-багрового цвета, с подтеком крови, пятно, по средине которого заметен как бы вдавленный рубец темного цвета, косвенного направления, ближе к локтю на конце этого пятна видна незначительная трехугольная поверхностная ссадина, на втором сгибе среднего пальца левой руки также заметна поверхностная ссадина, величиною в полнот мизинца, по всему левому боку к задней его стороне находится сплошное ярко-красного цвета, в четверть листа бумаги величиною, пятно, на коем видны во множестве разной величины темно-багрового цвета пятна, с подтеком крови, на левом вертлуге находятся две около четвертака величиною поверхностные ссадины, окруженные темно-багрового цвета пятном, величиною в ладонь, на пояснице заметны таковые же три поверхностные ссадины, и хотя совершенный порез дыхательного и пищеприемного горла, обеих сонных артерий и обеих крововозвратных яремных жил относится к повреждениям безусловно смертельным, однако врач Тихомиров о причине смерти заключить не может.
Почтительнейше донося об этом вашему сиятельству, имею честь присовокупить, что о зарезанной Деманш предписано мною старшему по полиции штаб-лекарю Гульковскому вскрыть, а о случившемся произвести на законном основании следствие Городской части приставу Хо-тинскому.
Свиты Его Императорского Величества генерал-майор Лужин. № 23985.
10 ноября 1850 года.
7
Осмотр квартиры убитой Деманш11
10-го ноября по осмотру, сделанному частным приставом Хотинским с двумя квартальными поручиками Максимовым и Пальмовым и добросовестными свидетелями Волькинсоном и Соколовым при бытности полковника Петрово-Соловово квартиры в доме графа Гудовича, занимаемой
Россия
в мемуарах
купчихой Симон-Деманш, и всех принадлежащих к ней мест, как-то: сарая, погреба, конюшни и на дворе кровавых следов и салопа Деманш не найдено. При сем найденные в квартире письма, бумаги и книги опечатаны в особой коробке; наличных денег, билетов Сохранной казны12 и долговых обязательств не оказалось, кроме двух векселей, также опечатанных в коробке; коробок с бумагами осматривавшие взяли с собою, а найденные бриллиантовые и серебряные вещи со всем прочим имуществом оставлены запечатанными в квартире под присмотром местной полиции.
8 Анатомическое свидетельство тела13
11-го ноября по анатомическому свидетельству тела Симон-Деманш, учиненному в Пресненской частной больнице частным лекарем Тихомировым и старшим по полиции штаб-лекарем Гульковским при частных приставах: Пресненской части Ильинским и Городской части Хотанским й следственном стряпчем Дружинине, оказалось: по вскрытии полостей: 1) головной, что кости черепа целы и швы оных не разошлись, сосуды мозга и его оболочек малокровны; 2) в полости рта, зева, пищеприемного канала и дыхательного горла ничего болезненного и противуесте-ственного не было; 3) грудной — легкие и сердце малокровны, правое легкое приросло к подреберной плеве, по отделению мягких частей от ребер с левой стороны под сплошным ярко-красного цвета в четверть листа бумаги величиною пятном на самых ребрах, начиная от передней части верхних ребер до поясницы и до позвонков во весь левый бок, находится большое сседшееся кровоизлияние, причем седьмое, восьмое и десятое ребра с этой стороны, ближе к соединению их с позвонками, переломлены, а девятое ребро даже с раздроблением кости; 4) прочие внутренности, как брюшной, так и тазовой полостей, малокровны и в естественном состоянии. Из всего вышеописанного старший по полиции штаб-лекарь Гульковский и частный врач Тихомиров заключают, что смерть Симон-Деманш последовала от чрезмерного наружного насилия, следствием коего были помянутые повреждения тела, и в особенности от безусловно смертельной раны на передней части шеи.
Россия
в мемуарах
9
Показания дворовой женщины Аграфены Кашкиной14
Ноября 11-го дворовая женщина, вдова Аграфена Иванова Кашкина, без рукоприкладства15 [показала], что Симон-Деманш отлучилась из квартиры своей 7-го ноября в 9 часов утра и целый день ездила с кучером Галактионом в разные места, а обедала у мамзель Эрнестины, живущей в Газетном переулке в доме Наумова, возвратившись же в квартиру свою часов в 9 вечера и пробывши дома не более часа, не сказавши куда, пошла в одном и том же платье и теплом салопе, сказав только, что скоро возвратится домой, не приказав даже гасить свеч, и как в это время она обыкновенно ходила к барину ее, Ивановой, Сухово-Кобылину, с которым имела любовную связь, то она, Кашкина, и полагала, что она пошла к нему, и дожидалась целую ночь, но она не возвращалась, и где находилась, ей неизвестно; с квартиры же она отправилась пешком одна 7-го числа, во время отсутствия Симон-Деманш в квартире ее ни Сухово-Кобылина и никого из знакомых ей и посторонних людей не было, сама же Деманш нигде не ночевала, кроме того что иногда у знакомого ей иностранца Кибера, живущего в селе Хорошеве; знакома Симон-Деманш была только с Сухово-Кобылиным, мамзелью Эрнестиною и семейством Кибера. Симон-Деманш обращалась со всеми находящимися у нее в услужении людьми очень строго, одежду давала недостаточную, а пищею были довольны; строгость же ее состояла в том, что она за всякую безделицу взыскивала и даже бивала из своих рук. Мстить ей за ее строгость как она, Иванова, так и никто другой намерения не имели. Имела ли Симон-Деманш с кем ссору или какие-либо неудовольствия, ей неизвестно, и того не замечала, она, Деманш, про то ей не сказывала и намерения своего покуситься на свою жизнь ей не объявляла. В середу 8-го числа утром Сухово-Кобылин присылал повара своего Ефима узнать об ней, и когда сказали, что она еще не возвращалась, то он сам приходил в квартиру ее и, получив такой же ответ, отправился в свою контору, состоящую на Никольской, а как она и в среду не возвращалась, то Сухово-Кобылин послал за нею к иностранцу Кибер мальчика Галактиона, которому жена Кибер сказала, что Симон-Деманш у них не была, и обещалась сама придти, но не была. Имела ли Симон-Деманш еще с кем любовную связь, кроме барина ее, Ивановой, она не знает и о том ни от кого не слыхала; кто именно виновен в убийстве Деманш, она, Иванова, не знает, подозрения в том ни на кого не имеет и сама в том не участвовала.
10
Показание дворовой девки Пелагеи Алексеевой16
Дворовая девка Пелагея Алексеева, без рукоприкладства, показала, что в последний раз Симон-Деманш отлучилась с квартиры одна во вторник 7-го числа часов в 9 вечера, куда, ей неизвестно, но до отлучки ее она посылала записку с поваром Ефимом к Сухово-Кобылину, но о чем она ему писала, того она, Алексеева, не знает, но только она к нему писала на его письмо, за час до отлучки ей принесенное. В среду 8-го числа утром рано приходил осведомиться о ней, Деманш, неизвестный ей барин от мамзель Эрнестины, а после приходил и сам Сухово-Кобылин, который, побыв немного, отправился куда неизвестно, от Эрнестины же приходивший был высокого роста с небольшими усами, и когда сказали ему, что Деманш еще не приходила, то он сказал: «Ах, дело плохо»; и с сими словами он ушел, сего человека знает Галактион, который говорил, что он от Эрнестины. Во вторник у Деманш никого не было, ночевала она всегда дома, а иногда в Хорошеве у иностранца Кибер, с семейством коего была знакома, у нее же, Деманш, ночевал, но очень редко один только Сухово-Кобылин, была ли она, Деманш, еще с кем знакома и имела ли еще с кем любовную связь кроме Кобылина, она не знает, но к ней езжали многие, а кто они такие, она не знает. Деманш была вспыльчивого характера и взыскательна, и даже бивала из рук своих, пища была хороша, а одеяние скудное, злобу ли имел кто на Деманш, она не знает, она же, Алексеева, не имела, и при ней никто не хвалился ей чем-либо отомстить, имела ли когда и с кем ссору или какое неудовольствие Деманш, она не знает, но иногда случалось, что она с Кобылиным что-то крупно говорила, и Кобылин, случалось, что как бы с сердцем хлопнет дверью и уйдет. По отсылке Деманш письма к Кобылину, на письмо свое она ожидала ответа с полчаса, но, не дождавшись, отправилась, и после ее ухода ответа никакого не было. В убийстве Деманш подозрения ни на кого не имеет и сама ни с кем в том не участвовала.
11
Показания крестьянина Галактиона Козьмина17
Крестьянин Сухово-Кобылина Галактион Козьмин показал, что Луиза Иванова Симон-Деманш 7-го числа ноября, во вторник, часов в 9 утра,
ДОКУМЕНТЫ СЛЕДСТВИЯ И СУДЕБНОГО ДЕЛА ОБ УБИЙСТВЕ ЛУИЗЫ СИМОН-ДЕМАНШ Россия^)^Тмёмуарах“'“
выезжала с ним из своей квартиры на своей лошади и начально отправилась к мамзель Эрнестине, живущей в Газетном переулке, в доме Наумова, с которою ездила за провизиею в Охотный ряд для Эрнестины, и по закупке провизии возвратилась в квартиру Эрнестины, где, пробыв недолгое время, Деманш отправилась с ним в свою квартиру одна и, пробыв час в своей квартире, отправилась с ним же в книжный магазин Дюкло, состоящий в Леонтьевском переулке, и, взяв оттуда книг, приехала домой и, уложивши оные в ящик, отправилась с ним же в контору Шепелевых, состоящую на Никольской улице в доме Чижова, оттуда ездила к портнихе Друве на Маросейку, а от нее возвратилась домой, где, одевшись, отправилась с ним же к мамзель Эрнестине обедать, и после обеда ездили вместе с Эрнестиною и еще двумя неизвестными ему людьми, мужчинами, высокого роста, с усами, в партикулярном платье, кататься, Деманш сидела с одним на его санях, а Эрнестина на лошади Деманш с другим, коих кучер был он, и катались они от Тверских до Мясницких ворот около бульваров, откуда на Кузнецкий мост в кондитерскую Люке18, из оной к Эрнестине, где и пробыла Деманш часов до 9 вечера, а в том часу приехала одна домой, и, как лошадь устала, она приказала ему оную отложить, сказав, что поедет на извозчике, но куда намерена была ехать, не сказала; убравши лошадь, вошел он в кухню, но ее, Деманш, уже не видал, и когда, с кем и куда отправилась, на извозчике или пешком, не видал и не знает, ездил же с нею он, а не кучер Игнатий Макаров, потому что сей с понедельника заболел грудью, от коей и прежде часто страдал, и с самого привоза последний раз Деманш в ее квартиру он не видал ее. В среду утром присылал узнать о Деманш барин его, Александр Васильев Сухово-Кобылин, повара своего Ефима, и когда сказано ему, что она еще не возвращалась, то чрез час он, Сухово-Кобылин, для того сам приходил, и получивши тот же ответ, он отправился в свою контору на Никольскую, и того же дня в среду после вечера он, Сухово-Кобылин, посылал его в Хорошего к иностранцу Кибер, с коим она, Деманш, была знакома, узнать, не там ли Деманш, но жена Кибер сказала, что нет, и обещалась на другой день сама приехать в Москву, но не была; во вторник у Деманш никого не было; ночевала она всегда дома, а иногда и в Хороше-ве у Кибер, у нее же ночевал иногда один только его барин. Была ли она, Деманш, еще с кем знакома и имела ли еще и с кем любовную связь, он не знает, но к ней ездили многие, кто же такие, не знает; Деманш обращалась строго с горничными и кухарками, а с ним ничего, одежду давала
Россия
^^^вмёмуарах
им недостаточную, а пищею были довольны, строгость же ее состояла в том, что горничных и кухарку бивала из своих рук, злобы на нее он не имел, и при нем никто не намеревался ей отомстить за ее строгость чем-либо, а имел ли и кто на нее злобу, имела ли она и с кем и когда ссору, он не знает, при нем ей никогда никто и ничем не угрожал, как и сама она никого жизнию своею не угрожала; в убийстве Деманш подозрения изъявить не может ни на кого и сам в том ни с кем не участвовал.
12
Показание Аграфены Ивановой Кашкиной19
В дополнение своих показаний, Иванова с увещанием священника показала, что от г-на ее прислан был повар Ефим к Деманш часу в 8-м вечера, когда еще не было дома Деманш, с запискою только, какое следует кушанье изготовить на утро, но особого письма никакого не было, но, по приезде Деманш в свою квартиру, она написала какую-то записку к ее барину и ожидала на оную ответа, но как оного не было, то и отправилась она куда-то с квартиры своей одна и более в оную не возвращалась. В среду утром рано приходил осведомиться о Деманш неизвестный ей человек, росту высокого, черный, с усами, как сказывал рабочий Галактион, от мамзели Эрнестины, и когда ему сказали, что Деманш не возвращалась со вчерашнего вечера, т.е. со вторника, то он сказал «Ах, дело плохо» и ушел, человека сего признать может.
13
Показание повара Ефима Егорова20
12-го ноября, при увещании священника Василия Спасского, на вопросные пункты в Городском частном доме повар дворовый человек Сухово-Кобылина Ефим Егоров показал, что иностранку Деманш он знает потому, что она имела любовную связь с его господином, и в последний раз виделся он с Деманш в квартире ее во вторник 7-го числа в 10-м часу вечера, когда приходил к ней с поварскою своею книжкою спрашивать ее, какое кушанье готовить для следующего дня; когда от Деманш отправился, то она дала записку к его барину, которую он отдал камердинеру
Россия
в мемуарах
Макару, при отдаче же ему той записки, она велела сказать барину его, чтобы прислал ей ответ, о чем передал он Макару, так как барина его в то время в доме не было и возвратился он в квартиру часу во 2-м ночи. Барин во вторник с ответом к Деманш не посылал никого. В среду угром был он в квартире Деманш по ее приказанию с известием, что в среду барин повелел приготовить завтрак, а обеда не будет, но ее в квартире не было, а когда от нее возвращался, то попался ему навстречу барин, который шел к квартире Деманш. Деманш во вторник в квартире барина его, может быть, и была, но ее в оной не видал, а до того числа он видал, что она, Деманш, к нему хаживала, случалось, днем, по вечерам, иногда даже и ночевала, был ли же у Деманш его барин во вторник, он не знает, с кем именно была знакома Деманш и имела ли она еще с кем любовную связь, тоже он не знает, имел ли барин его или кто другой на Деманш какое-либо неудовольствие, того он не заметил и не знает и сам злобы на нее не имел, кто именно виновен в убийстве Деманш, он не знает, подозрения никакого изъявить не может и сам в том не виновен.
14
Осмотр флигеля, где жил Сухово-Кобылин21
По осмотру следователями частными Городской части Хотинским и Редкиным, следственных дел стряпчим Троицким, при квартальном поручике Максимове, добросовестном свидетеле Васильеве, штаб-лекаре Милееве и самом Сухово-Кобылине, учиненному 12-го ноября во флигеле дома его, Сухово-Кобылина, состоящего Сретенской части 1-го квартала, где он сам жил, оказалось, что флигель этот состоит из пяти небольших комнат с двумя выходами, парадным и черным; сей последний выходит в сени, из коих одна дверь в небольшую кухню, а другая в кладовую, где помещаются картины и разное господское имущество, в комнате, называемой зале22, видны на стене к сеням кровавые пятна, одно продолговатое на вершок длины в виде распустившейся капли, другое величиною в пятикопеечную серебряную монету, разбрызганное; на штукатурке видны разной величины места, стертые не известно чем, и самая штукатурка в некоторых местах обвалилась, вероятно, от ветаости, полы во всех комнатах крашенные желтою краскою и недавно вымытые, в сенях около двери кладовой видно на грязном полу около плинтуса крова-
Россия в мемуарах
вое пятно полукруглое величиною в четверть аршина и к оному потоки и брызги кровавые, частию уже смытые, на ступенях заднего крыльца также видны разной величины пятна крови и частию стертые или смытые; в кухне и других комнатах, а равно в каретном сарае и во всех службах и надворных строениях, в экипажах, на платье и мебели пятен крови не заметно, а равно и салопа Деманш не оказалось.
15
Донесение
начальника 2-го округа Корпуса жандармов генерал-лейтенанта С.В. Перфильева шефу жандармов господину генерал-адъютанту и кавалеру графу А.Ф. Орлову23
Ноября 15 дня 1850 года. Москва.
Московский обер-полицеймейстер донес господину военному генерал-губернатору, что 9-го числа сего ноября в 111/2 часов утра находящийся в командировке при Ваганьковском кладбище казак 5-го Оренбургского полка Андрей Петряков во время объезда Ходынского поля заметил лежащее на дороге мертвое тело женского пола24. <...>
Иностранка Диманш была в любовной связи с молодым человеком Сухово-Кобылиным, который, как говорят, предпочел ей другую, и поэтому имя его упоминается при каждом рассказе с разными предположениями к разгадке этой ужасной драмы. До сих пор из многих предположений нет ни одного основательного. Следствием также еще ничего не обнаружено; но к раскрытию употребляются самые деятельные меры.
16
[Из всеподданнейшей ведомости о происшествиях по империи]25
Во всеподданнейшей ведомости о происшествиях в империи с 18-го по 25-е ноября 1850 г. показано:
•Ж; 54 Ш
Россия мемуарах
по Московской губернии. Проживавшая в Москве, в доме графа Гу-довича иностранка Диманш найдена 9-го ноября на Ходынском поле зарезанная. Для открытия убийцы проводится следствие.
Статья сия принята Его Величеством к сведению.
17
Записка для памяти26
В Ведомости о происшествиях показано об убийстве в Москве иностранки Диманш.
Из дел 3-го отделения видно, что Диманш приехала в Москву в 1842-м году, для открытия модного магазина, но по недостатку на то средств поступила тогда в магазин г-жи Мене27.
25 ноября 1850
18
Внезапный осмотр флигеля28
Ноября 16-го следователи частный пристав Хотинский, пристав Редкин, следственный стряпчий Троицкий и добросовестный свидетель Веригов, прибыв в дом Сухово-Кобылина, состоящий в Сретенской части, производили вновь внезапный осмотр при нем, Кобылине, во всех местах, при чем все оказавшиеся бумаги пересмотрены и принадлежащие к делу отделены, прошнурованы, припечатаны и взяты к оному. Ни на каких вещах кровавых следов не оказалось, а также и принадлежащего умершей Симон-Деманш салопа не найдено по-прежнему. При чем Сухово-Кобылин объявил, что он имеет из всех экипажей одну карету, одни дрожки и одни сани выездные и что эти экипажи по употреблению своему были общие с Симон-Деманш.
19
Снятие со стены и плинтуса кровавых пятен29
Найденные во флигеле Кобылина на плинтусе, пороге и стене кровавые пятна, с первых вырублены, а с последней сняты вместе с штукатур-
Россия в мемуарах
кой, были препровождены в Медицинскую контору3® для определения времени, к которому можно отнести появление на штукатурке кровавых пятен и человеческая ли эта кровь или нет.
20
Медицинское исследование и заключение31
Медицинская контора по физическим и судебно-химическим исследованиям 33 вышепомянутых крововидных пятен заключила: что крововвд-ные пятна, находившиеся на кусках дерева, состояли из ссохнувшейся крови; что оные пятна, находившиеся на кусках штукатурки, имели наружный вид пятен кровавых, но что по причине: а) незначительности количества вещества, из которого эти пятна состояли, и б) невозможности отделить это вещество от штукатурки без значительной примеси штукатурной массы, мешавшей исследованию, нельзя было определить химически состава этих пятен. Что же касается до предлагаемых Комиссиею вопросов: человеческая ли кровь на кусках дерева, или нет? и к какому именно времени должно отнести появление крововидных пятен на штукатурке, то решение этих вопросов лежит вне границ, заключающих современные средства науки.
21
Показание г. Сухово-Кобылина32
Ноября 16-го дня, при увещании священника, отставной титулярный советник Александр Васильев Сухово-Кобылин на вопросные пункты в Городском частном доме отвечал, что иностранку Луизу Симон-Деманш знает, познакомился с нею в г. Париже в 1841 году, во время своего там пребывания, писала себя вдовою, но, сколько ему известно, была девица, а о родных утверждала, что никого не имеет, и он при ней никого не видал, а равно и переписки никакой не замечал; по званию своему была французская гражданка. Она прибыла в Россию 6-го октября 1842 года по собственному желанию, одна, на пароходе в Санкт-Петербург; в Москву прибыла в конце октября или в начале ноября, во время его отсутствия, и определилась модисткою в магазине Мене на Кузнецком мосту, по прибытии его в Москву приискана им для нее квартира в доме Засецкого на
Россия
в мемуарах
Рождественке, где она и жила. Отношения его к ней были, как и прежде, любви и сердечной привязанности. Знакомых всегда имела весьма ограниченное число, именно: г-жу Кибер и ее семейство, иностранку Эрне-стину Ландерт, доктора Реми, г. Сушкова, иностранца Бессай и жену его; особенно близкого дружества, сколько ему известно, ни с кем не имела, кроме его матери и сестры, к которым питала глубокое уважение и привязанность. Сколько ему известно, она, Деманш, состояния в Париже никакого не имела, прибыла в Россию частию на свои деньги, частию на его, данные ей заимообразно, содержала себя жалованьем, получаемым от Мене, частию его пособиями. Впоследствии им был дан ей капитал на заведение винно-торгового магазина, который она и держала первоначально в доме Попова33, а потом в доме Чижова, на Никольской улице, каковой, по скудности торговли, прекратила в 1849 году и остальное время жила на всем его содержании. На путевые издержки им дано было приблизительно до 100 франков, а на заведение винно-торгового магазина выдавал он в разные времена денежные суммы и другие предметы, приблизительно на 60 000 руб. ассигнациями]. В последний раз свидание его с Симон-Деманш было в понедельник (6 числа) на ее квартире, они были одни, и никого посторонних не было; в своем же доме он ее, со времени приезда своих родственников, не видал; в котором часу дня ее видел, не припомнит, но думает, что утром. Родственники же его прибыли в дом 3-го или 4-го числа ноября. Заходил к ней на квартиру днем, но не застал дома, по особенной надобности никого к ней не посылал, но некоторые из людей его, как-то повар и конторщик, являлись к ней по своим обязанностям: 1-й за распоряжениями относительно стола, а второй с отчетом по домашнему расходу, за которым она наблюдала и имела у себя деньги для расхода. Возвратясь домой, он нашел у себя на туалетном столике полученную от нее весьма малую записочку, в которой она сообщала ему, что для расхода у нее осталось мало денег, а потому, вынув из кошелька три российских полуимпериала34, он отложил оные на стол, приказав камердинеру наутро 8-го числа вместе с запискою доставить их ей. Вечером 7-го ноября он находился на вечере у Александра Григорьевича Нарышкина, где и ужинал. Часу во 2-м по полуночи возвратился домой, не застав никого, раздет был камердинером и лег спать. В наружности камердинера его ничего особенного не заметил, впрочем и внимания на него особенного не обратил. Сколько может он припомнить, отправился он на вечер и возвратился домой пешком, ибо его лошади были заняты сестрами, а извозчика
Россия
мемуарах
в этот вечер не нанимал. На вечер к Нарышкину отправился он в 8-м часу или 9-го четверть. До обеденного времени, т.е. до 5-го часа, в доме не находился; вечером же обедал с зятем Соловым35 и его женою и никого не принимал и не видал до тех пор, пока отправился на вечер. По отсутствию своему из дому, была ли Деманш в 9 часов вечера 7-го числа, одна или с кем-нибудь, определить не может и от людей своих о сем ничего не слыхал. Возвратясь с вечера, он нашел на столе записку от Симон-Деманш, в которой просила у него на расход денег и в то же время в кратких словах упоминала о том, что давно не видала, он со своей стороны, отложив 3 российских полуимпериала, написал к ней несколько слов, подтвердив камердинеру доставить письмо и деньги чрез повара Ефима ей, Деманш, но оных ни с кем не посылал; ибо, встав рано поутру и желая ее видеть, сказал камердинеру, что отдаст деньги сам. Вышедши из дому в 9-м часу, положил деньги обратно в кошелек и отправился на квартиру к ней, где узнал, что ее, Деманш, дома нет, и, по словам ее горничной, не возвращалась с 10 часов вечера. Во все время его сношений с Деманш он не может припомнить дня, в который бы поведение ее не было равно отлично и примерно, образ ее жизни был самый скромный, уединенный, наполненный домашними занятиями, довольно правильный, при самом малом числе знакомых. Ссор и неудовольствий ни с кем не имела. В любовной связи ни с кем не замечал и ни к кому ее не ревновал; она же весьма часто ревновала его. 8-го ноября он получил первое беспокойство об отлучке Симон-Деманш при посещении ее квартиры в 9-м часу утра. Ожидая возвращения ее, заходил в 12-м и в 3-м часу, вследствие чего и решился отправить нарочного в село Хорошево, к знакомой ее Кибер, к которой часто езжала и проводила ночи; сам же он отправился обедать к родственнику своему князю Вреде. Возвратясь домой и получив известие, что Деманш в Хорошеве не видали и она не бывала, обеспокоенный сим известием, взявши извозчика, отправился на квартиру расспросить ее людей, заезжал к знакомой ее Эрнестине Ландерт и, не получив никаких удовлетворительных сведений, отправился в Тверскую часть для разведывания, не случилось ли в ночи какого-либо несчастия на улицах той части. Получив отрицательный ответ, снова возвратился в квартиру Симон-Деманш в ожидании ее возвращения. Было уже часов 11-ть вечера, отпустив извозчика, приказал заложить работнику ее, Галактиону, лошадь в сани и поспешно возвратился домой сообщить свой страх зятю своему; поговорив с ним, они решились отыскивать обер-полицеймейстера; на каковой конец и отправились в его дом, оттуда в английский клуб36, а оттуда в дом купеческого
Россия
в мемуарах
собрания37, где они его и нашли; при чем, вызвав его в переднюю, спрашивали: не сообщено ли ему о каком-либо несчастном случае от экипажей, постигшем женщину в синем салопе; обер-полицеймейстер отвечал отрицательно, спросив их, по какому поводу предлагают они ему сей вопрос, на что он объяснил, что знакомая ему француженка ушла со двора вчера вечером, в 10-м часу, и по сие время не возвращалась, что и заставило его предполагать, что с нею случилось какое-либо несчастие. Был уже 1-й час ночи; он, отвезя зятя своего в дом, возвратился на квартиру к Симон-Деманш, все еще поддерживаемый слабою надеждою о ее возвращении, но прождал напрасно всю ночь; утром, часу в 7-м, зять его, Петрово-Соловово, прибыл к нему, желая начать новые поиски; а как накануне слышал он от Ландерт, что она, Симон-Деманш, имела намерение прокатиться в Петровский парк, то они и отправились по сему направлению собирать слухи и сведения; но, проехав до Башиловской будки, ничего нового не открыли, отправились в дом обер-полицеймейстера и явились к нему с объяснением, что проживающая в доме графа Гудовича француженка Симон-Деманш другую уже ночь не являлась в дом и что предполагают, что с ней случилось несчастие, а потому просили его сделать по сему предмету распоряжение. На вопрос его, куда она могла выйти, он указал два направления: С.-Петербургское шоссе и Хорошево, как такие места, куда она или по знакомству с Кибер, или, по словам Ландерт, для прогулки могла ехать. Более к отысканию Симон-Деманш никаких действий не предпринимал. Вначале предполагал, что не подверглась ли она несчастию от экипажей, потому что имела постоянную привычку ездить на самых плохих извозчиках; когда же предположение его было опровергнуто словами обер-полицеймейстера, то, не видя ее возвращения, стал опасаться за ее жизнь. Впрочем, до самого объявления ему он имел надежду видеть ее в живых. В разговоре же о судьбе ее, прежде ее отыскания, он многократно изъявлял опасения в своем семействе и доме о том, не убита ли она. За-ведывать экономиею Деманш стала с давнего времени, в чем всегда советовались; вместе он обедал с нею, иногда у нее на квартире и редко у него в доме, и всегда советовались касательно расходов в доме его, которые она всегда находила великими, особливо, когда ими заведывал его повар; вследствие сего нынешней осенью, говоря об этом много, согласились они, чтобы она расходы приняла на себя, как-то: заведывание домом, расходом и выдачею денег и покупкою всякой провизии; вследствие чего и сделаны ею для дома запасы, а именно: куплено ею до 2 пуд чаю и зна-
Россия
мемуарах
чительное количество всякого столового вина, разливкою которого она и занималась даже пред последним днем своей жизни, а также в продолжение всего времени его с нею жизни она всегда изъявляла ревность к тем дамам, куда он часто ездил или близко бывал знаком; ревность эта, однако, никогда не выходила из пределов обыкновенной шутки, подшучивания, иногда и просьбы, чтобы часто в такой-то дом или к такой-то не ездить. Естественно, что в продолжение 9 лет лица эти сменялись другими; из всего этого неудовольствий, а тем менее ссор и разрыва связи их не происходило. Все люди, находившиеся у него, Кобылина, и у Симон-Деманш в услужении до 7-го числа, состоят сполна налицо. Зла и недоброжелательства особенного он в людях не замечал, однако полагает, что повар его мог иметь неудовольствие в том, что столовый расход был им передан Деманш, о чем он уже упомянул в предшествующем пункте. При осмотре квартиры его действительно найдены два, весьма малые кровавые пятна не в зале, а в прихожей комнате, ведущей в сени и кухню, происшедшие от двух капель, попавших на стену, поелику он проживает в этой квартире с 4-го числа сего месяца, до него же жили в оной многие из его родственников, а в особенности мать его и тетка, тайная советница Жукова, со всем своим семейством, состоявшим из 8 человек, с прислугою, имея двух больных дочерей38, коих она пользовала, как-то: ставила пиявки и тому подобное, и наконец здесь же проживала тою же осенью двоюродная сестра его, тайная советница Бороздина с девкою; а потому он, Сухово-Кобылин, совершенно определить не может причины, по которой оцые капли на стене оказались; к тому же, как заметно, они были стары, и вся стена его довольно ветха, что доказывает во многих местах осыпавшаяся штукатурка. Он же, со своей стороны, переходя в эту квартиру из собственных своих покоев, которые уступил своему зятю и жене его, предполагая пробыть в оной несколько дней, не имел нужды заботиться возобновлять и окрашивать оную. Огромное количество черных пятен, которые видны на стене второй комнаты, доказывает, что он не имел времени и желания хлопотать о поновлении и чистке этих покоев. При этом необходимым находит он присовокупить, что камердинер его подвержен кровотечению из носу, и потому немудрено, что, живя в этой комнате и обертываясь к стене, он и сам мог запачкать оную, а равно и прислуга матери его, Кобылина, потом тайной советницы Жуковой и, наконец, тайной советницы Бороздиной, которые помещались в этой комнате, могли легко запачкать стену сими двумя кровавыми пятнами по какому-либо болезнен-
Россия
мемуарах
ному припадку или случаю, как-то: обрезу, уколу и т. под. Что же касается до кровавых пятен, замеченных в сенях, ведущих в кухню, а равно и на ступенях крыльца черного, ведущего в ту же кухню, то, без всякого сомнения, они произошли от поваров, которые в этих сенях прикалывали живность для стола, привозимую из деревни, чистили рыбу и производили подобные сему действия, соединенные с поварскою должностию и всегдашним излиянием крови. Затем, что в этих сенях всегда стоит и помойная лохань, а равно и другая утварь и кадушки. О смерти же Деманш сперва узнал от квартального поручика Максимова, который, не объявив ему, Кобылину, причину ее смерти, сказал, что тело найдено за Пресненской заставой женщины зарезанной; он же со своей стороны о сей смерти предположений никаких определительно не делал, да и делать не мог, ибо не имел по сему случаю никаких данных, участия в оной никакого не принимал и подозрений никаких не имел, кроме извозчика, на котором она, быть может, для прогулки ездила. По причине беспрерывных свиданий с Симон-Деманш он, Кобылин, писем не получал и оных не имеет, а получал малые записки, относящиеся к ежедневным домашним ее нуждам, потребностям и прочему, которые (записки) всегда, как ненужные, уничтожал, а какие остались, то были взяты у него при обыске. После смерти Симон-Деманш он полагает, что денежного состояния никакого не осталось по тому самому, что на содержание ее он же сам, по мере нужды, выдавал ей деньги, а из дома его отпускаемы были всякого рода провизия и припасы. Денежных обязательств им, Кобылиным, Симон-Деманш ни в Париже, ни здесь никогда выдаваемо не было, да и быть не могло, ибо она сама всегда состояла, да и ныне состоит его должницею; а до какой суммы, теперь определить не может. Ожидала ли его, Кобылина, Симон-Деманш вечером 7-го ноября, ему неизвестно; намерения же быть у нее он иметь не мог, ибо он сам приглашен был на вечер.
22
Постановление следователей о взятии под стражу Сухово-Кобылина39
Того же 16-го ноября следователи, частный пристав Хотинский и следственных дел стряпчий Троицкий, сделали постановление следующее:
Россия в мемуарах
сообразив ответы, отобранные от титулярного советника Александра Васильева Сухово-Кобылина, с ответами камердинера его Макара Лукьянова и повара его Ефима Егорова и найдя разноречие в словах и действиях их, которые происходили 7-го ноября, вечером, то есть в день неизвестной отлучки Симон-Деманш из квартиры своей, а равно приняв в соображение кровавые пятна, найденные в квартире Сухово-Кобылина и так как эти обстоятельства наводят сильное подозрение относительно убийства купчихи Деманш, то постановили: титулярного советника Александра Васильева Сухово-Кобылина арестовать, впредь до точнейшего выяснения всех обстоятельств, сопровождавших убийство Симон-Деманш, повара же и камердинера, уже арестованных, оставить также под стражею, о чем и донести московскому обер-полицеймейстеру.
23 Предписание московского военного генерал-губернатора графа А.А. Закревского чиновнику особых поручений и управляющему секретным отделением
г. коллежскому советнику Шлыкову40
18 ноября 1850 г.
По важности обстоятельств, сопровождавших убийство иностранки Луизы Ивановой Деманш, найденной 9-го ноября на Ходынском поле зарезанною, я признал нужным нарядить под председательством Вашего высокоблагородия особую Следственную комиссию для производства исследования о сказанном убийстве, предписывая Вам употребить самые строгие меры к открытию виновных в преступлении и по окончанию действий комиссии произведенное оною следствие представить ко мне.
При сем препровождая к Вашему высокоблагородию копию с докладной записки московского обер-полицеймейстера за № 23985 о помянутом происшествии, я даю Вам знать, что начавший уже производство следствия об убийстве Деманш пристав Городской части Хотинский назначается мною членом комиссии.
Московский военный генерал-губернатор, генерал-адъютант граф За-кревский.
Россия в мемуарах
24
[Уведомление Тверской части]41
Тверская часть уведомила комиссию, что по учиненному изысканию никто не видел Деманш, отправляющейся вечером на 8-е ноября из квартиры своей.
25
Постановление Следственной комиссии42
1850 года ноября 19 дня в постановлении присутствующих комиссии значится: «принимая в соображение обстоятельства дела, навлекающие сильное подозрение на дворового человека Сухово-Кобылина, Ефима Егорова, равно сбивчивость его ответов, смущение его и, как бы сказать, нерешительность высказать нечто тяготящее его совесть, признали необходимым подвергнуть Егорова строжайшему заключению в секретной комнате, дабы удалить от него возможность иметь с кем-либо сообщение, и чрез уединение предоставить его суду собственной совести; почему отослать его для содержания в Серпуховский частный дом».
26
[Препровождение в комиссию показания Ефима Егорова]43
21-го ноября обер-полицеймейстер Лужин препроводил в комиссию нижеследующее показание Ефима Егорова, данное им частному приставу Стерлигову, — присовокупив, что Егоров подтвердил оное в присутствии его, обер-полицеймейстера.
27
Показание Ефима Егорова44
1850-го года ноября 20-го дня г. Серпуховской части приставу г. Сухово-Кобылина дворовый человек Ефим Егоров на спрашивание по делу об убийстве купчихи Луизы Ивановой Симон-Деманш показал:
Россия
в мемуарах
Зовут меня, как выше значит, от роду 23 года, веры православной, под судом и следствием наказан никогда ни за что не был, грамоте писать и читать умею, Тульской губернии Чернского уезда сельца Ново-Алексеевского, где и по сказкам45 записан за означенным господином моим Александром Васильевым Сухово-Кобылиным. Купчиху Луизу Иванову Семон-Деманш при жизни я знал более 10 лет потому, что она была любовница моего барина и распоряжалась в доме у нас как барыня, барин любил ее и много слушал, а она пользовалась этим и много наговаривала ему на людей, за что и терпели наказания не только те люди, которые жили при ней на квартире, но даже и в доме барина, все люди их ее ненавидели, а в особенности бывшие у ней в прислуге, последнее время перед смертию она сделалась еще злее и капризнее, и как я по поварской должности всех чаще бывал у нее на квартире, то и всегда почти разговаривали между собою, как бы от нее освободиться. 7-го числа ноября вечером по обыкновению пришел я к Луизе Ивановой за приказанием насчет кушанья, это было часу в 8-м, ее не было дома, я, сидя с девушками Аграфеною Ивановою и Пелагеею Алексеевою опять возобновили разговор, как бы окончить задуманное дело, и, долго разговаривая, кончили тем, что решились в ту же ночь убить ее, об чем я велел сказать Гелактиону Кузьмину, служившему при Луизе Ивановне дворовому человеку нашему, который за болезнию кучера ездил с ней в Газетный переулок к мамзели Эрнестине; я думал было идти домой, как она с Гелактионом возвратилась и, увидев меня, сказала, чтоб я узнал, будет ли барин кушать дома, и приходил за приказанием поутру, а между тем дала запечатанную записочку к барину и приказывала, чтобы он прислал ответ. Выдя из комнат, я пошел к Гелактиону, который убирал лошадь, и там объявил ему, что ночью приду, и мы убьем Луизу Ивановну, возвратясь домой записку по небытности барина дома отдал камердинеру Макару, а сам пошел наверх в людские комнаты и лег спать. Макар в половине второго часа пришел ко мне наверх, разбудил и велел сказать Луизе Ивановне, когда пойду к ней поутру, что обедать дома барин не будет и готовить только один завтрак, а также сказать, чтоб не ждала ответа на записку. Макар ушел, а я, немного погодя, встал и пошел в квартиру Семон-Деманш, комната, где спали Пелагея с Гелактионом, прямо из сеней была не заперта по условию нашему, я, придя, тот час скликал Гелактиона, он вышел, и мы пошли в спальню Луизы Ивановны, она спала, лежа на кровати навзничь, на столе по обыкновению горела в широком подсвечнике свеча, я прямо подо-
Россия
в мемуарах
шел к кровати, держа в руках подушку Гелакгиона, которой, прямо накрыв ей лицо, прижал рот, она проснулась и стала вырываться, тогда я схватил ее за горло и начал душить, ударив один раз кулаком по левому глазу, а Гелакгион между тем бил ее по бокам утюгом, таким образом, когда мы увидели, что совсем убили Луизу Иванову, то девки Пелагея и Аграфена одели ее в платье и надели шляпку, а Гелакгион пошел запрягать лошадь, а когда была готова, то он пришел в комнаты, взял вместе с мною убитую нами Луизу Иванову, и, уложив в сани вниз, прикрыли полостью, он сел кучером, а я в задок, ночь была темная, и мы никем не замеченные выехали за Пресненскую заставу, за Ваганьково кладбище, где в овраг свалили убитую, и, опасаясь, чтоб она не ожила на погибель нашу, я перерезал ей бывшим у Гелакгиона складным ножом горло, который также где-то недалеко бросили, окончив это дело, возвратились на квартиру Семон-Деманш, где девки все уже убрали как надобно, чтоб отвлечь подозрение, мы сожгли в печке салоп Луизы Ивановны и уговорились, чтоб Гелакгион, Пелагея и Аграфена при спросе говорили, что она неизвестно куда вышла со двора вечером и более не возвращалась. Вот все, что я могу показать по делу о совершенном нами убийстве, более участников со мною не было, и все показал по самой сущей справедливости, в чем собственноручно и подписуюсь. К сему показанию дворовый человек г. Сухово-Кобылина Ефим Егоров руку приложил. Показания отбирал частный пристав Стерлигов. Что показание при мне Ефим Егоров словесно подтвердил, утверждаю. Свиты Его Императорского Величества генерал-майор Лужин.
28
[Показания Следственной комиссии 21 ноября]46
Ноября 21 дня в Следственной комиссии, при увещании священника, на вопросные пункты отвечали:
Дополнительное показание Ефима Егорова
Дворовый человек Сухово-Кобылина Ефим Егоров [показал], что показание, отобранное от него вчерашнего дня Серпуховской части приставом относительно убийства им Деманш, при учасгвовании в том рабочего
Россия
в мемуарах
Галактиона Козьмина, он утверждает во всей его силе, дополняя, что действительно Деманш убита им, Егоровым, с соучастием в том означенных в показании его лиц, и, будучи мучим в том совестию, он, впросясь к г. Серпуховской части приставу, о том ему объяснил подробно. В убийстве Деманш, кроме Галактиона и служанок ее Аграфены Ивановой и Пелагеи Алексеевой, никто не участвовал, и о том, кроме них, никто известен не был. Преступление учинено ими было часу в 3-м ночи на Михайлов день; тело убитой Деманш им и Галактионом было отвезено на Ваганьковское кладбище в 3 ночи того же числа. По совершении им убийства взял он, Егоров, у Деманш кожаный портмоне, с деньгами 50 руб. сереб. и мелочью серебром с целковый, и, кроме того, золотые дамские часы и брошку. Деньги им прогуляны, кроме, что 3 рубля серебр., он дал Галактиону; портмоне, часы и брошку он, Егоров, кинул за Пресненскою заставою, в поле, неподалеку от заставы, а ножик, коим нанес рану убитой Деманш, закинул он за Ваганьковским кладбищем, неподалеку, где ее свалили. Так как напали они на Деманш спящую, то сопротивления со стороны ее никакого не было, но только раз или два она не так громко вскрикнула.
Показание Галактиона Козьмина
Крестьянин того же господина Галактион Козьмин [показал], что иностранка Луиза Ивановна Симон-Деманш действительно убита была в ее квартире 7-го числа, в ночи, часу третьем, поваром Ефимом Егоровым и им, Галактионом Козьминым, по общему их согласию, так как они давно собирались ее убить по чрезмерной строгости и злости ее. Совершено же ими следующим образом: 7-го числа ноября повар Ефим Егоров, придя к нему в конюшню, когда он откладывал лошадь, на которой каталась того числа Деманш, сказал, что придет к нему, т.е. Козьмину, ночью для убийства Деманш. На это он сказал Егорову: приходи. Егоров, часу во 2-м ночи пришедши к нему, Козьмину, в комнату, где спала Пелагея Алексеева, и разбудивши его, сказал: пойдем, и он, Козьмин, тотчас взявши утюг, стоявший в кухне у печки, отправился с ним в покой Деманш, и, отворивши ее спальню, увидали, что она спит, тихонько к ней, Деманш, подошли, и Ефим накрыл лицо ее подушкою его, взятою из кухни, и когда она проснулась, то стала вырываться; Егоров же, схватив ее за горло, на-
Россия в мемуарах
чал душить, ударив один раз кулаком по левому глазу, а он, Козьмин, в это время бил ее по бокам и спине утюгом, а когда у него утюг из рук выпал, то он и Ефим били ее кулаками и, увидавши, что совсем ее убили, Ефим послал его закладывать лошадь в сани, а служанки Деманш, Аграфена и Пелагея, начали ее одевать. Заложивши лошадь, он, Козьмин, подъехал к воротам и, войдя в комнату, вместе с Ефимом ее, Деманш, потащили к саням и, бросивши в оные, накрыли их полостью, и отворивши бывшие назаперти ворота, выехали со двора и отправились с покойной Деманш за Пресненскую заставу, где свалили ее за Ваганьковским кладбищем в овраге: Ефим прирезал ей горло ножом, взятым у Козьмина еще в кухне, каковой ножик он там где-то кинул. Окончивши сие, они вместе поехали в квартиру покойницы и по приезде их нашли, что комната ее убрана как надобно. Когда они били еще Деманш, то Аграфена, вошедши, говорила: «перестаньте», но они ее не послушали и продолжали бить; но, впрочем, как она, так и Пелагея о намерении их были известны. Меховой же салоп ее, Деманш, сожгли они в голландской печке еще до отвоза ими тела. При убийстве Деманш раз или два громко вскрикнула. В убийстве Деманш, кроме повара Ефима и служанок ее Аграфены и Пелагеи, никто не участвовал, и о совершении ими убийства известен никто еще не был. Ни вещей, ни денег он, Козьмин, никаких не брал; брали же и что Ефим Егоров или кто другой, не знает, но Ефим дал ему каких-то денег в три рубля серебром бумажку.
[Показание} Пелагеи Алексеевой
Дворовая девка Сухово-Кобылина Пелагея Алексеева (без рукоприкладства) показала, что иностранка Луиза Иванова Симон-Деманш действительно убита была в ее квартире 7-го числа ноября, в ночи часу в 3-м, поваром Ефимом Егоровым и рабочим Галактионом Козьминым; совершено же ими сие убийство следующим образом: 7-го числа ноября, часов в 8 вечера, повар Ефим пришел к Деманш для спроса по обыкновению о кушанье, и как в это время Деманш еще в свою квартиру от мамзель Эрнестины не возвратилась, то он взошел в их кухню и сказал ей и Аграфене Ивановой, что в эту ночь он непременно хочет привести в исполнение свое желание убить Деманш, о чем прежде им весьма часто говаривал, но она, Алексеева, и Аграфена Иванова просили его оста-
Россия
мемуарах
вить это. Но он, Егоров, опять подтвердил, что убьет ее в эту же ночь, приказал Аграфене двери комнаты, где жила Деманш, на ночь не запирать, и с тем от них ушел в дом барина их. А часу в 3-м ночи Ефим, войдя в кухню, где спала Пелагея Алексеева и Галактион, и разбудивши Галактиона, сказал ему: «пойдем, что ли», и сей, встав, обулся и с ним, Ефимом, вышел вон, а она осталась в кухне. Спустя полчаса, они и Аграфена, войдя к ней, Алексеевой, в кухню, велели ей войти в спальню Деманш, и она, войдя туда, нашла, что она лежала уже на полу мертвою, и в то же время велели ей ее, Деманш, одевать. Аграфена подавала одежду, а она на нее, покойную, все то надевала. Но как совершили Ефим и Галактион убийство, и способствовала ли им в том Аграфена, того не знает и не видала, и сопротивлялась ли им Деманш, она не знает, крику и визгу не слыхала. Когда же стала она, Пелагея Алексеева, ее, Деманш, одевать, то Галактион отправился запрягать лошадь в сани, а как скоро оные были заложены, то они, Ефим и Галактион, вытащили ее, Деманш, из покоев вон, положили ее в сани и отправились со двора — куда, ей неизвестно, а Аграфена и она убирали комнаты Деманш и, по уборке комнат, меховой салоп, принадлежащий Деманш, по совету повара Ефима, в то же время сожгли в голландской печке. Спустя сего час Ефим с Галактионом приехали на той же лошади в квартиру Деманш, но без тела ее, а Галактион, отложивши лошадь, по-прежнему поставил ее в конюшню и, пришедши в комнату Деманш, где и все они были, взял из задней комнаты две бутылки какого-то вина и оное с Ефимом начал пить, а часу в 6-м утра пошли они в какой-то трактир и чрез час возвратились опять к ним, и Ефим, пробыв немного, пошел в дом барина своего и перед отправлением приказал о сделанном убийстве отнюдь никому не говорить, а если барин спросит, где Деманш, то сказала бы ему, что вечером куда-то ушла и с тех пор не возвращалась. И когда на другой день, то есть 8-го числа, барин их, бывши в квартире Деманш, спрашивал их, где Деманш? то они отвечали ему, как повар научил, что и до сего времени показывали и говорили всем, кто только о ней их спрашивал. 8-го же числа, до прихода барина в квартиру Деманш, приходил опять к ним часов в 8-м повар Ефим и сказал, что он теперь пойдет к барину и скажет, что Деманш еще не возвращалась и что после того им легче будет говорить. На убийство Деманш она, Пелагея Алексеева, никогда не соглашалась; но когда заговаривал о том повар Ефим, то она всегда ему
Россия
в мемуарах
в том отсоветывала, говоря, что лучше потерпеть от нее. Кроме повара Ефима, Галактиона и Аграфены, она никого не видала и о учиненном убийстве до сего времени никому не говорила и никто не знает. Ни вещей, ни денег она, Алексеева, не брала и ни от кого ничего не получала, а брал ли что повар Ефим, Галактион и Аграфена Иванова, того она не знает.
[Показание} Аграфены Ивановой [Кашкиной]
Дворовая женщина Сухово-Кобылина, Аграфена Иванова, без рукоприкладства, [показала], что Деманш действительно убита была в ее квартире 7-го числа ноября, в ночи часу 3-м, поваром Ефимом Егоровым и Галактионом Козьминым. Совершено же ими это убийство следующим образом: 7-го ноября повар Ефим Егоров по обыкновению приходил в квартиру Деманш для спроса относительно кушанья, что было часов в 8 вечера, и как в то время она еще не возвращалась от Эрнестины, то он, вошедши в кухню, начал говорить, что он решился в тот же день убить Деманш, а когда она и Пелагея Алексеева говорили, нельзя ли это оставить, то он решительно сказал, что намерения своего не оставит, и чтобы оне на ночь двери комнат Деманш, где и она спала, не запирали, повторив, что если она того не сделает, то он все-таки ее достанет, и что если оне станут кому-либо пересказывать, то им от него то же будет, и она, убоявшись таких его угроз, дверь не заперла. А в 3-м часу ночи означенный повар Ефим Егоров, с рабочим Галактионом, войдя в комнаты, где жила Деманш, и разбудивши ее, Иванову, спросили, есть ли собака в комнате, где спала Деманш. Она сказала, что только одна, и они велели ее оттуда взять. И когда она вошла в спальню за собакою, то Деманш проснулась и спросила: «Что ты туг ходишь?» На что она отвечала ей, что взять пришла собачку, которую взяв вышла в ту комнату, где спала она, Иванова. В это самое время повар Ефим с Галактионом вошли в комнату Деманш, — Ефим с подушкою в руках, а Галактион с утюгом — и начали бить Деманш, которая раза два громко визгнула, и во время битая ими Деманш, они требовали у нее, Ивановой, платок, а когда она им таковой подала, то оный вбили в рот и продолжали бить и душить. Вскоре после сего она, Деманш, умерла; тогда повар Ефим стащил ее с кровати, а Галактион отправился закладывать лошадь; Ефим же, отыскав от шкафа
Россия в мемуарах ~
ключ, начал искать денег и, найдя портмоне с деньгами, оный взял с собою. Равным образом оный же Ефим взял с собою дамские золотые часы, брошку и две булавочки. После всего этого Пелагея Алексеева начала одевать убитую Деманш во все то одеяние, в котором была она у Эрнестины, а Иванова ей только подавала одежду ту, и когда ее убрали, то Ефим и Галактион вытащили ее из комнат, положив в сани, и повезли: куда — ей неизвестно, а она, Иванова, стала убирать комнаты и спальню ее; убравши все, меховой салоп Деманш сожгла по приказанию Ефима в голландской печке. По возвращении же Ефима и Галактиона в квартиру Деманш, Галактион принес из задней комнаты две бутылки какого-то вина, и оное пили, а после вдвоем часу в шестом утра они отправились в какой-то трактир.
29
[Из журнала Следственной комиссии]47
Из журнала комиссии 21-го ноября видно: Председатель ее Шлыков объявил, что он читал сам накануне у г. военного генерал-губернатора собственноручное Егорова добровольно изъявленное им сознание, которое предшествовало настоящему, присланному обер-полицеймейстером, и что в настоящем пропущены некоторые обстоятельства, объясненные в том, — положили: вытребовать частного пристава для объяснения, где находится подлинное сознание Егорова и почему оно не доставлено в комиссию48.
30
Постановление Следственной комиссии49
Следственная комиссия 21-го ноября, рассмотрев в деле постановление, учиненное следователями 16-го ноября, по которому арестованы отставной титулярный советник Александр Васильев сын Сухово-Кобылин и камердинер его Макар Лукьянов, и найдя, что сознательными показаниями лиц, совершивших убийство Симон-Деманш, все обстоятельства, сопровождавшие преступление, объяснены, и в тех показаниях Сухово-Кобылин и камердинер его ничем не уличаются в соучаствовании в том преступлении, определила: Сухово-Кобылина и камердинера его
Россия в мемуарах
Макара Лукьянова из-под стражи освободить, обязав подпискою о невыезде из Москвы, впредь до окончания следствия; о чем и сообщить приставам тех частей, где содержатся Сухово-Кобылин и его камердинер.
31
Донесение частного пристава50
22-го ноября Мясницкой части пристав донес Следственной комиссии, что титулярный советник Сухово-Кобылин из-под стражи освобожден и о невыезде из Москвы обязан подпискою.
32
Отношение обер-полицеймейстера, с препровождением объяснения Ефима Егорова51
Московский обер-полицеймейстер 23-го ноября препроводил в Следственную комиссию собственноручное объяснение дворового человека Сухово-Кобылина Ефима Егорова, сделанное Серпуховскому частному приставу.
33
Показание Ефима Егорова52
Ноября 22-го дня Следственной комиссии на вопросные пункты, при увещании священника, дворовый человек Сухово-Кобылина, Ефим Егоров, показал, что главная причина, побудившая его посягнуть на жизнь Деманш, была та, что она со всеми весьма жестоко обращалась, била многих из своих рук, а на него, Егорова, часто жаловалась его барину, который по жалобам ее с него взыскивал: раз или два лично наказывал из своих рук. По совершении убийства Деманш он, вместе с Галактионом, был в трактире на Моховой, называемом Сучок, часу в 6-м утра, где пили они чай и водку; были же они там наверху, в средней зале, на левой руке;
Россия Чл. в мемуарах
кто же подавал им чай и водку, не припомнит. Когда он пришел в людскую комнату, то конторщика Федора Федотова и повара Николая Малофеева нашел спящими, почему и сам он, Ефим Егоров, лег, а на дворе с ним никто не встречался. В сенях он резал цыплят и кур, от чего и кровь на оных оказалась, и как помнится ему, что и на заднем крыльце что-то резал: утку или цыпленка.
34
Обыск квартиры Деманш53
Следственная комиссия, ноября 23 дня, прибыв с добросовестными Тверской части 3-го квартала в дом графа Гудовича, в квартиру Деманш, нашла в зале один ящик с винами разного наименования открытым и находившиеся в шкафу счетные книги и письменные бумаги, а также отыскала в кухне на полке утюг чугунный, с измятою рукояткою, которым гладится белье и платье, и запечатала бумаги в ящик, а утюг особо.
35
Оказание утюга Козьмину54
Взятый в квартире Симон утюг был показан Галактиону Козьмину, который признал за тот самый, коим он бил Деманш.
36 Донесение
начальника 2-го округа корпуса жандармов генерал-лейтенанта С. В. Перфильева шефу жандармов господину генерал-адъютанту и кавалеру графу А.Ф. Орлову55
Ноября 23 дня 1850 года. Москва
В убийстве иностранки временной московской купчихи Диманш (Симон Диманш) сознались крепостные люди г. Сухово-Кобылина, бывшие
Россия \Л. в мемуарах
у нее в услужении, повар Ефим Егоров, дворник, он же занимал должность кучера Галактионов56, и две горничные девки, которые одевали убитую
37
Донесение начальника 2-го округа корпуса жандармов генерал-лейтенанта С.В. Перфильева
шефу жандармов господину генерал-адъютанту и кавалеру графу А.Ф. Орлову57
Ноября 24 дня 1850 года. [Москва]
При первом известии об убийстве иностранки Симон Диманш58 в обществе заговорили о связи ее с Сухово-Кобылиным и желании последнего от нее избавиться, к чему будто бы был побуждаем оказываемою ему привязанностью молодой женщины Нарышкиной (урожденной Кнорринг), на счет чего, как говорили, оказались письма, как у Кобылина, так и у Диманш; но как посредством их Нарышкина не достигла желаемого, то решилась, оставя мужа, уехать в чужие края (на что действительно испрашивала разрешение, по болезни, и это не предлог59 — а причина60), с намерением там соединиться с Кобылиным, свободным уже от влияния Диманш. Большая часть этому верили безусловно, другие же, и надо сказать благоразумные, соглашались только в том, что Нарышкина своим обращением и кокетством сама подала повод к такого рода молве и заключениям, которые повели к тому (молва не щадит никого), что этими отношениями начали объяснять причину убийства и даже нарекать Кобылина — убийцею. Столь ужасные предположения еще более утвердились взятием чрез несколько дней Кобылина под стражу и распоряжением следователей об обязании подпиской Нарышкиной о невыезде из города, спросом ее людей и взятии под стражу ее горничной. Не нужно описывать, в каком положении находились привлеченные к такому ужасному делу и их семейства — и находятся теперь, хотя и открыты убийцы. Молва, столь нещадно заклеймившая позором Кобылина, теперь восстала за него, предосуждая меры правительства, возбудившие и утвердившие столь оскорбительные заключения, говорят: следователь, частный пристав Хотинский, изучивший опытом, как для лучшего успеха должно распоряжаться и обращаться с
Россия ЧХ в мемуарах
людьми низшего класса, едва ли мог соблюсти ту деликатную осторожность, как в разговорах, так и самых действиях, которыми бы не оскорблялся не только невинный, но и самый виновный, принадлежащий по рождению, состоянию и воспитанию к высшему классу. Все это относится к тому, что им задержан был Кобылин и привлечена к делу Нарышкина; оно, конечно, неприятно, но всякий следователь в обязанности был это сделать, когда требовали того обстоятельства.
Я долгом считаю представить о сем Вашему сиятельству.
Генерал-лейтенант Перфильев
38
Донесение московского военного генерал-губернатора графа А.А. Закревского
шефу жандармов его сиятельству графу А.Ф. Орлову61
24-го ноября 1850 г. [Москва] Милостивый государь, граф Алексей Федорович.
При всеподданнейшем дневном рапорте моем 10-го сего ноября была представлена Государю Императору докладная записка о случившемся в Москве убийстве иностранки Луизы Симон-де-Манш. •
Вследствие распространившихся по сему поводу разных толков, я считаю нужным, по обнаружении в настоящее время виновных в сказанном убийстве препроводить к Вашему сиятельству для сведения краткую записку о положении сего дела, покорнейше прося Вас,
милостивый государь, принять уверение в истинном моем уважении и совершенной преданности.
Граф А. Закревский
39
Записка по делу о убийстве купчихи Симон-де-Манш62
1850 года девятого числа ноября, в одиннадцать с половиною часов утра, за Пресненскою заставою, расстоянием около двух с половиною верст, в трех саженях от дороги на село Хорошево и г. Воскресенск, найдена неизвестная женщина, лет 35-ти, избитою и зарезанною. Женщина эта была одета в шелковом платье, в атласной шапочке, в бархатных по-
Россияв мемуарах
лусапожках; в ушах были золотые серьги с бриллиантами, на левой руке два бриллиантовых перстня, а на правой золотое кольцо; в кармане платья было девять внутренних ключей разной величины.
10-го ноября неизвестная женщина оказалась московская временная купчиха, из иностранок, русская подданная, девица Луиза Ивановна Си-мон-де-Манш.
Следствием открыто:
Симон-де-Манш, назад тому девять лет, приехала из Парижа в Москву, была любовницею отставного титулярного советника Александра Васильевича Сухово-Кобылина, имела с ним неоднократно ссоры, жила на иждивении его в особо нанимаемой квартире, на Тверской улице, расстоянием с версту от собственного дома г. Сухово-Кобылина. 8 числа ноября, утром часу в девятом, г. Сухово-Кобылин известился об отлучке Си-мон-де-Манш, чрез людей, бывших у нее в услужении, которые при следствии показали, что она 7 числа вечером часу в 10-м написала записку к Сухово-Кобылину, послала ее к нему с поваром и с нетерпением ожидала ответа, но, не дождавшись оного, чрез полчаса надела на себя атласный салоп, песцового меха, с таким же воротником, вышла из квартиры своей, сказав, что она скоро возвратится, и не приказала гасить свечей. О неизвестной отлучке ее г. Сухово-Кобылин 9-го ноября объявил московскому обер-полицеймейстеру, сообщив ему, между прочим, что Симон-де-Манш могла отправиться или в село Хорошево, к одной знакомой даме, или на С.-Петербургское шоссе, для прогулки.
По осмотру надворных служб и квартиры Симон-де-Манш, кровавых следов и салопа нигде не найдено; во флигеле же, где жил Сухово-Кобылин, найдены в сенях около кухни на полу кровавые пятна и на стенах одной комнаты два небольших пятна запекшейся крови в виде капель. Г. Сухово-Кобылин подозрение в убийстве Симон-де-Манш ни на кого не изъявил, утверждая, что, по его предположению, она должна быть убита извозчиком, на котором, быть может, ездила для прогулки.
21-го числа ноября, по строгим и тщательным соображениям обстоятельств, сопровождавших убийство Симон-де-Манш, преступники открыты и в содеянном злодеянии чистосердечно сознались.
«Преступление совершено людьми г. Сухово-Кобылина, поваром Ефимом Егоровым, 22-х лет, жившим в собственном доме Сухово-Кобылина, крестьянином Галактионом Кузьминым, 19 лет, исправлявшим должность кучера, горничною Аграфеною Ивановою, 27 лет, и кухаркою Пелагеею Алексеевою, 50 лет, жившими у Симон-де-Манш в услужении. Более двух
Россия
в мемуарах
лет, как эти люди, недовольные строгим и жестоким с ними обращением Симон-де-Манш, задумали между собою лишить ее жизни и замысел свой держали в великой тайне, пока не представился к тому удобный случай. С 7 на 8-е число ноября, часа в два пополуночи, повар Ефим пришел тайно в квартиру Симон-де-Манш, разбудил Галактиона и служанок, кои по условию оставили двери незапертыми. Потом вошел с Галактионом в спальню Симон-де-Манш, спавшей на кровати навзничь; на столе по обыкновению горела в широком подсвечнике свечка; Ефим прямо подошел к кровати, держа в руках подушку Галактиона, и, накрыв ею лицо де-Манш, прижал рот; она проснулась и стала вырываться, тогда Ефим схватил ее за горло и начал душить, ударив один раз кулаком по левому глазу, а Галактион между тем бил ее по бокам утюгом до тех пор, пока она умерла. После сего служанки де-Манш Пелагея и Аграфена одели ее так, как она ходила в тот день, а Галактион запрег лошадь в городские сани, на которых обыкновенно ездила де-Манш, и вместе с поваром Ефимом вытащили тело из комнаты, уложили в сани вниз и, прикрывши полостью, отвезли за Пресненскую заставу и свалили ее близ Ваганькова кладбища, около дороги. Опасаясь же, чтоб де-Манш не ожила, Ефим перерезал ей горло взятым у Галактиона складным ножом. Окончив все это, они возвратились в квартиру де-Манш, где девки привели уже комнату в порядок и для большего отклонения от себя подозрения сожгли в голландской печке салоп де-Манш и уговорились между собою все в том, что если барин г. Сухово-Кобылин будет спрашивать, где де-Манш, то отвечать, что вечером куда-то вышла и домой еще не возвращалась. После того повар ушел в дом своего барина, а Галактион, Аграфена и Пелагея остались в квартире де-Манш.
Управляющий канцеляриею Ф. Корнилов63.
40
[Показания Следственной комиссии64]
Ноября 28-го дня в Следственной комиссии на вопросные пункты, при увещании священника, показали:
Показание Ефима Егорова
Дворовый человек г. Кобылина, Ефим Егоров [показал], что у Деманш были в услужении в разное время крепостные люди Кобылина, а именно:
Россия в мемуарах ~
родная сестра его Василиса Егорова, бывшая горничною лет 6 в барском доме, служила с полгода у Деманш и потом, лет пять тому назад, по ее неудовольствию, сослана Тульской губернии Одоевского уезда в деревню Бегин и выдана замуж за мужика. Прасковья Тимофеева, назад тому года два или три, тоже по неудовольствию Деманш сослана была в деревню и потом откупилась на волю; но за какую цену, не знает. В настоящее время Тимофеева живет у родителей своих, Калужской губернии в деревне Раеве или в селе Болотском. Настасья Никитина служила у ней года два и назад тому около года, по неудовольствию, сослана Калужской губернии в деревню Хряпкино. Дарья Федорова, тоже по неудовольствию Симон, сослана в деревню Ново-Алексеевское, а он, Егоров, и другие люди, бывшие в услужении у ней, жаловались иногда господину своему Кобылину на строгое и жестокое обращение с ними Деманш; но всегда же они оставались сами виноватыми в глазах господина своего и получали от него пощечины. Любовную связь имел с живущею на Тверской, в доме Захарова, у сапожника Цармана девушкой Татьяной Максимовой, но она о содеянном им, Егоровым, преступлении не известна; равно никаких вещей и денег из взятых у Деманш ей, Максимовой, не передавал.
Показание Галактиона Козьмина
Крестьянин Сухово-Кобылина Галактион Козьмин [показал], что Деманш его очень часто бивала и большею частию безвинно; хотя он много раз жаловался на нее барину своему, но он его еще бил, и при нем часто бивала девушек, находившихся при ней в услужении, Аграфену Иванову и Пелагею Алексееву.
Показание Аграфены Ивановой
Ноября 30 дня в Следственной комиссии на вопросные пункты, при увещании священника, дворовая женщина, вдова Аграфена Иванова показала, что жестокость и злобность Деманш состояла в том, что она как ее, так и всех находившихся у ней в услужении людей била из своих рук весьма больно; но она на нее никому не жаловалась, потому что видела, что те, которые на нее жаловались, сами же получали наказание от барина своего Сухово-Кобылина, и именно: один раз при ней прибил он до беспамятства Пелагею Алексееву по жалобе ее на Симон-Деманш.
Россия
в мемуарах
Показание Сухово-Кобылина
Декабря 5-го числа в комиссии на вопросные пункты, при увещании священника, Сухово-Кобылин отвечал: показанные ему письма писал он к г. Симон-Деманш, а в какое именно время, того припомнить не может. Письмо под № 2, в коем написано, что он решился призвать к себе из деревни Симон-Деманш, чтобы иметь при себе неблагодарную и клятвопреступную женщину и возможность пронзить ее своим кастильским кинжалом, действительно писано им в деревню, есть письмо шутливое, что оказывается и из самих выражений оного, — впрочем, подобные шутки он довольно часто употреблял с нею, как словесно, так и письменно, а к следствию сия шуточная угроза нисколько не может относиться к совершенному над ней убийству. Отношения его к Деманш всегда были самые лучшие, что наиболее должно явствовать из собственных его писем к ней, которые выражали всегда одинаковую привязанность, что же касается до оказанных ему писем, то: 1-е, не может он определить, в какое именно время и по какому случаю были они писаны; 2-е, что Симон-Деманш вообще отличалась живым и вспыльчивым характером и вообще в выражениях своих всегда преувеличивала действительность, но вскоре потом, приходя в себя, примирялась с ним и просила забыть сказанные ею слова или писанные письма. К подобным письмам принадлежат и все, кои ему были оказаны. Проживавшие у Деманш крепостные люди принадлежат его родителям; имеет доверенность от родителя своего полковника Василия Александрова на управление его вотчинами, в разных губерниях состоящими, которую обещал представить, и просил по миновании надобности ему возвратить; оных людей он в услужение к Деманш не отдавал, а жили они у нее по паспортам, получая за то денежную плату. Люди, жившие у Симон-Деманш, как они показывали, что несколько раз жаловались ему на жестокости и побои Деманш, и он будто бы не только не оказывал им защиты, но, напротив, подвергал их за сие наказанию, никогда жалоб ему не приносили, хотя бывшая у нее, Деманш, девка Никифорова и приносила помимо его жалобу за причиненные ей Деманш побои начальству65; но он, во избежание могущих встретиться подобных сему случаев, объявил всем находившимся у Деманш его людям, что если кто из них недоволен ею, то может прямо объявить ему лично, и в таком случае без всякого наказания обращен будет на прежнее место жительства; это было им объявлено вообще всем, в особенности девкам, которые ему тут же подтвердили, что они неудоволь-
Россия
в мемуарах
ствия на нее не имеют. Дворовые девки, Василиса Егорова и Дарья Никифорова, находившиеся в услужении у Деманш, отправлены в деревню не по его распоряжению и до его управления. Прасковья Тимофеева, сколько ему известно, отпущена уже на волю, а Настасья Никифорова отправлена им из города потому, что, будучи всегда нерадивою, на услугу при доме не годилась; наказаниям ни чрез полицию, ни чрез своих людей не подвергал, ибо с тех пор, как управляет домом своим, никто ни из его людей, ни из живших у Деманш наказан не был; но проступки их, а равно нерадивость в отправлении должности старался исправлять, выговаривая им иногда с бранью, а иногда с малыми и незначительными побоями, что иногда происходило и по жалобам Деманш. Зная, однако, ее вспыльчивый характер, по обыкновению в сих случаях обращал особенное внимание при таковом разбирательстве.
41 Объяснение переводчика коллежского секретаря Бернарда66
Марта 5 дня, в Следственной комиссии переводчик канцелярии г. московского обер-полицеймейстера коллежский секретарь Бернард прочитал предложенные ему письма титулярного советника Сухово-Кобылина, писанные на французском языке, в трех пачках и, прочитавши, объявил комиссии, что в тех письмах не содержится ничего такого, что бы могло клониться к объяснению хотя и не важных обстоятельств, сопровождавших убийство Деманш; почему в комиссии постановлено: письма эти в трех пачках оставить непереведенными.
42
Очная ставка Егорова с Козьминым67
Того же числа [9 марта] на очной ставке, данной Егорову с Галактионом Козьминым, показали:
Ефим Егоров уличал Козьмина в том, что означенные девушки Алексеева и Иванова никогда не просили отложить убиение Деманш, но, напротив, сами подговаривали его, чтобы помог им освободиться от нее.
Россия
'^^^‘мемуарах
Козьмин противу улики Егорова объяснил, что Иванова и Алексеева только тогда просили отложить убийство, когда они начали ее, Деманш, бить, но прежде того оне не просили их откладывать убиение, а еще просили избавить их от Деманш.
43 Объяснение Егорова68
По улике Козьмина Ефим Егоров объяснил, что просили ли оне отложить убиение, он не слыхал, но что оне входили в спальню в то время, когда совершили убийство, он их видел.
44
Объяснение Сухово-Кобылина69
Титулярный советник Александр Васильев Сухово-Кобылин 18-го марта 1851 года Следственной комиссии в сведении объяснил: что повар Ефим Егоров поступил к нему в услужение с октября 1849 года, жалованье получал он от его домовой конторы, как и другие служители, по третям года, за каждую треть по 50 руб. ассигнациями], а в год 150 руб. ассигнациями], на всем господском содержании; сверх того он постоянно имел дозволение отлучаться из дому его на работу, чем еще более мог увеличивать свои денежные средства, а когда случалось ему готовить кушанье у Симон-Деманш, то получал от нее денежное вознаграждение, что составляло в год приблизительно до 50 руб. ассигнациями], и оставался ею доволен, как сам говорил смотрителю дома графа Гудовича, где квартировала Симон-Деманш, Дорошенке, который сие подтвердить может. Однако несмотря на то, что содержание и денежные средства Ефима были вполне удовлетворены, в последнее время дознано им, что он не только не имел излишних денег, но постоянно в них нуждался, именно: люди его, конторщик Милов, камердинер Лукьянов и поверенный полковника Шепелева, московский мещанин Феофан Михайлов Королев показывают, что он неоднократно занимал у них оные. К тому же в октябре 1850 года при отъезде его, Кобылина, в Тульскую вотчину, где проживают его родители, просил он сестру свою, Варвару Егорову, дать ему взаймы 2 руб. сер.
Россия
в мемуарах
для посылки будто бы родителям гостинцу, и хотя деньги эти от Варвары и получил, но гостинца не послал. По возвращении его из вотчины в исходе октября, просил у камердинера его, Лукьянова, взаймы денег, в которых Лукьянов ему по неимению отказал. Замечательно, что несколько дней до совершения преступления некоторыми из своих поступков повар Ефим обнаруживал, как после им дознано, какую-то уверенность, что у него скоро будут деньги, а по совершении замысла своего оные действительно у него оказались, именно до события говорил он камердинеру Макару Лукьянову, что, имея нужду в деньгах, он намерен занять у одного знакомого до 15 руб. сер., не сказывая, впрочем, у кого именно, а после события говорил ему, что занял у того человека 12 руб. сер. Также за несколько дней до сего, пришедши в табачную лавку московского мещанина Сергея Федорова, содержимую им на Тверской в доме Захарова, говорил ему, Федорову, что у него есть в виду золотые часы, которые некто желает продать, спрашивая, не купит ли он, Федоров, которые Федоров и купил бы, если бы Ефим их с собою имел. Далее он же, Федоров, говорил камердинеру Лукьянову, что два дня спустя по совершении преступления, пришедши к нему в лавку, просил разменять ему 50-рублевую ассигнацию, с вычетом должных ему, Федорову, денег, от чего Федоров по неимению в наличности такой суммы отказался; Ефим же, отправившись в близ находящийся трактир, разменял там оную и, возвратившись к Федорову в лавку, заплатил ему свой долг, а на вопрос Федорова, откуда имеет эти деньги, отвечал: «Стало, где-нибудь достал». Наконец два дня по совершении преступления приходил он, Егоров, к знакомому своему повару Григорию Игнатьеву, крепостному человеку генерал-майора Поливанова, квартирующего Сретенской части, во 2 квартале, в доме Василисиной, и предлагал ему, не купит ли он, Игнатьев, золотых часов, которые Игнатьев в руках его видел, но купить отказался. Обстоятельства сии, сделавшиеся ему известными, в последнее время наводят его на мысль, не совершено ли преступление сие с целью воспользоваться имуществом, а главное, денежным капиталом Деманш, которые преступники у нее предполагать могли, а по тому самому необходимым поставить на вид Комиссии следующие факты: 1) В течение 6 лет Луиза Деманш занималась винною торговлею на вверенный ей капитал, которую, однако, в 1849 году за неуспехом по обоюдному их согласию и прекратила. Расчеты их были известны весьма немногим, посторонние же люди легко предполагать могли, что если он и потерпел
Россия
в мемуарах
убытки, то Луиза Симон, как полновластно распоряжавшаяся сим делом, что-нибудь да приобрела; кроме того, близкие и дружественные отношения ее к нему в течение осьми слишком лет, которым людская молва дала неприличное для женщины толкование, скромность ее жизни, всем известная, бережливость и аккуратность в денежных тратах — все сие располагало мнение людей его к тому, чтобы предполагать у нее значительный денежный капитал. Далее, имея в его управлении до 6000 душ имений отца его и родного дяди полковника Шепелева, ему нередко случалось в течение последнего времени, особенно прошедшим летом, именно в июле, августе и сентябре месяцах, иметь у себя суммы от 10 000 до 20 000 руб. сер., которые по причине частых отлучек его из дому имел обыкновение вверять Луизе Симон-Деманш; ведя жизнь весьма уединенную, почти всегда бывая дома, она с особенной готовностию и тщанием исполняла таковые его просьбы, а самые суммы эти хранила в своем шифоньере (armoire a glace). Наконец, во время отлучек его из города должностные его люди имели приказание все получаемые деньги доставлять Луизе Симон, которые она равным образом хранила в том же шифоньере. Естественно, что прислуга ее видела неоднократно получаемые ею v деньги и до точности знала, где они хранятся, а в то же время могла не знать, взяты ли оные обратно или нет. Обстоятельства сии могут подтвердить все его люди без исключения: управляющий домом его Николай Андреянов Фирсов, камердинер Лукьянов, конторщик Федор Милов, а равно посторонние: поверенный дяди его, полковника Шепелева, московский мещанин Феофан Михайлов Королев и московская мещанка Екатерина Ильина Смирнова, проживающие в его доме. Между тем зять его, отставной полковник Петрово-Соловово, присутствовавший при первом производимом полициею осмотре квартиры Деманш, объяснил ему, что когда шифоньер (armoire a glace), тот самый, в котором она хранила деньги, был отперт, то его особливо поразил замеченный им в вещах и белье беспорядок, по тому именно обстоятельству, что он неоднократно слышал от него об необыкновенной точности и аккуратности Деманш, и ясно припоминает себе, что собственное его заемное письмо, выданное им Луизе Симон в истекшем году, суммою в 1000 руб. сер., видел он на полке в углу развернутым и как бы брошенным, а белье все перебитым. Ему же самому достоверно известно, что порядок именно в шифоньерке Деманш превосходил всякое воображение, так что она никому, даже и ему, не поверяла ключей от оного, уверяя, что могут расстроить поря-
Россия в мемУаРах
док, в котором уложены были вещи и белье. Обстоятельство это дает повод предполагать, что убийцы что-нибудь в шифоньере искали и вещи и белье привести в порядок не могли по той причине, что надобно было для отвода от себя всякого подозрения ключи вместе с покойной вывезти немедленно за город. 2) В самом совершении преступления остается ему неизвестным: похитили ли что-либо убийцы и что они похитили; ему известно только то, что по описи, произведенной Тверскою частью в присутствии доверенного от него человека, не оказалось наличных денег ни одного рубля, тогда как ему достоверно известно, что, кроме трех ломбардных билетов70, она всегда имела у себя достаточно наличных денег, так что самому ему нередко случалось занимать у нее оные на короткое время*: а) предполагает, что наличных денег было приблизительно до 1000 руб. сер.; б) из трех ломбардных билетов не оказалось одного, суммою от 300 до 400 руб., хорошо не может припомнить.... 350 руб.** Из вещей не оказалось: в) золотых часов Женевской работы, весьма хороших; г) к ним золотой цепи; д) двух булавок, одной весьма ценной с опалом; е) броши с камнем, в золотой массивной оправе, изображающей канат, который огибал камей, полагает по самой умеренной цене 200 руб.сер.; ж) из белья, кружев и платьев, которых у Симон было большое количество, замечен значительный недостаток, которого, однако, точно определить не может, ибо наличность сих предметов не была ему до верности известна. Всего оказалось движимости, не считая пропавших кружев и белья, на сумму приблизительно до 650 руб. сер., а всего на все предполагает приблизительно по самой умеренной цене на 1000 руб. сер.***
‘Находит необходимым заметить, что три золотых полуимпериала, выданные камердинеру Лукьянову для отсылки Деманш в ночь с 7-го на 8-е ноября, были деньги, почти ежедневно выдаваемые им ей собственно для его столового расхода, и которых она, естественно, с собственными своими деньгами не смешивала, да и смешивать не имела никакого основания.
"Другие же два билета, один в 550 руб., другой в 230 руб. сер., найдены полициею при описи, произведенной имуществу Деманш 27-го ноября не в шифоньере, а в библиотечном шкафе, между книг, вместе с некоторыми бумагами, а потому предполагать надобно, что убийцы их не открыли. Обстоятельство это объясняет себе именно тем опасением Луизы Симон быть обокраденной, о котором он уже упоминал и которое она неоднократно и настоятельно ему объясняла.
‘"Присутствие на покойной Деманш серег бриллиантовых и двух колец, замеченное полициею при подъеме тела, по тому самому ничего не доказывает относительно намерения убийц, что так как преступление совершено ими в смысле грабежа, произведенного будто бы извозчиком, и самые вещи, бывшие при ней, часы, цепь, булавки и брошь
Россия
в мемуарах
3) С другой стороны, обращая внимание на поведение самого повара Ефима Егорова, особенно в последнее время, он не может об оном одобрительно отзываться. Частые отлучки его из дому, которые принимал он как занятия своим ремеслом, имели источником праздность и привычку бродить по трактирам и другим местам; быв в учении в доме г. Рахманова, он отправлен был за два года пред сим родителям его в Петербург, где находился на кухне в доме графа Воронцова-Дашкова; естественно, что привычки, приобретенные им в домах сих, а еще более знакомство с какою-то женщиною в башмачном заведении Цармана, о котором узнал он недавно, далеко превышали денежные средства, получаемые им из его домовой конторы; а, наконец, в последнее время дознано также им, что он занимался и карточною игрою, что подтвердить может поверенный дяди его, Королев. Несмотря на то, что деловые занятия его не дозволяют ему следить внимательно за поведением его людей, ему, однако, в последнее время сделалось известным, что он ведет себя нескромно, а в характере его произошла перемена, за которую он не раз бранил его, а в последнее время грозил отправить его в деревню; люди же его показывали, что на угрозу эту в кругу их он говорил, что скорее пойдет в солдаты, а в деревню не поедет. 4) Относительно людей, бывших у Деманш в услужении, полагает необходимым объяснить комиссии, что все они, числом четверо (кучер Игнат Макаров, чернорабочий мальчик Галактион и две женщины), жили у нее по собственному их желанию, никогда к нему с жалобами на нее, ни с просьбою отойти от нее не обращались, ни один из них ни по жалобам, ни по капризам Деманш, ни домашним образом, ни в полиции наказан не был, денежное содержание получали вполне удовлетворительное, и харчевое даже с избытком; ибо кроме хорошего стола имели сахар и чай. Кучер Игнат Макаров, человек характера весьма скромного и поведения одобрительного, жил у Деманш с 1846 года, получал жалованья по 17 руб. 50 коп. ассигнациями] в месяц, постоянно оставался ею доволен и, как кажется, был ей предан. Во время самого преступления он лежал больной в его доме, потому что при квартире Симон для него, как больного, не было удоб-
с этой целию убийцами на ней и не оставлены, то по той же причине не следовало при ней оставаться ни серьгам, ни кольцам, а если они оставались, то, вероятно, потому только, что ускользнули от внимания преступников или, что еще вероятнее, просто второпях были ими забыты.
Россия ЧЖ в мемуарах
кого помещения, а потому и тени подозрения на себя навлечь не мог. Можно даже утвердительно сказать, что одно присутствие его в доме Симон-Деманш было бы совершенным препятствием к совершению преступления, Мальчик Галактион, 18 лет, чернорабочий по винной части, получал по 15 руб. ассигнациями] в месяц жалованья на хозяйских харчах; неприятностей у него с хозяйкой не было, и до него, со стороны его, никаких жалоб не доходило; весьма важное и многозначительное обстоятельство заключается в том, что занятия его по винам Симон-Деманш в самый день совершения преступления были совершенно окончены, вино окончательно разлито в бутылки и уложено в ящики для отправки частию к нему в дом, частию к дяде его г. Шепелеву; самый подвал, где производилась работа, отдан домовладельцу, а сам Галактион чрез несколько дней, если не на другой день, должен был получить расчет. Мало этого: он отправлялся, с ведома его, в свою сторону для женитьбы и столько был занят своим отъездом, что за несколько дней пред самым совершением преступления приглашал земляка своего, крестьянина их Григория Андреева, проживающего в Москве в его доме, к себе на свадьбу, который подтвердить сие может. Две женщины, Аграфена и Пелагея, определены были к Деманш не из его дома, а за несколько месяцев пред сим были привезены из Тульской вотчины, где до сего работали на ткацкой фабрике. В то время, по поводу поданной девкою Настасьей жалобы на Деманш, он почел необходимым лично объявить им, что если у Симон-Деманш жить не пожелают, то могут объявить ему о том во всякое время и в таком случае обращены будут в Тульскую вотчину, из которой прибыли. Напротив того, они не только не обращались к нему с просьбою отпустить их обратно в деревню, но самому ему неоднократно случалось слышать, что Деманш по поводу их неисправности к услуге говорила им, что отпустит их от себя и что одна из сих женщин, именно Аграфена, в прошлом октябре месяце пред поездкою Симон в Тульскую губернию, следовательно, не более одного месяца до совершения преступления, убедительно просила Луизу Симон, чрез дворовую девку Марью Зиновьеву, оставить ее у себя в должности, по тому самому, что сия последняя Аграфены более у себя держать не желает. Дворовая девка Зиновьева, проживающая в его доме, сие подтвердить может71*. Повторяет: содержание
’Что же касается до жалобы девки Настасьи Никифоровой, принесенной высшему начальству, на неприличное с нею обращение покойной Деманш, то это был единствен-
Россия
в мемуарах
людей сих вполне было удовлетворительно, никаких жалоб до него от них не доходило, и не один из них за Симон-Деманш ни наказан, ни штрафован не был, исключая только Галактиона, который еще в 1849 году один только раз был представлен в Сретенскую часть за то, что, разливая ренское вино, неоднократно напивался пьян, в каковом виде и представлен был управляющему домом его и конторою, Николаю Фирсову. Напротив того, отношения Деманш к людям сим были, в глазах его, до такой степени удовлетворительны, что сам он, подвергнутый жестокому подозрению в убийстве, готовый, как выразился он пред комиссиею, отдать и имущество и жизнь, чтобы рассеять окружавший его мрак неизвестности, в самую минуту тяжкого, для чести его, ареста решительно не находил причин подозревать людей сих в совершении преступления, а по тому самому признал себя обязанным пред собственною совестию объявить комиссии, что из ведомых ему людей ни на кого подозрения не имеет. 5) Находит необходимым объявить комиссии, что Деманш, окончив свои дела по винной торговле, в последнее именно время изъявляла, ему и другим знакомым своим, намерение отбыть за границу на родину; сборы эти могли быть известны ее прислуге, которая, естественно, должна была предполагать, что Луиза Симон не иначе предпринимает это путешествие, как с значительным запасом денег. Наконец, в заключение сего его сведения присовокупляет: участие повара Ефима, человека весьма умного и для своего звания довольно образованного, обращает на него главное внимание; почему он, чуждый дому Симон-Деманш, довольный ею, как сам же говорил Дорошенке, является главною пружиною злодеяния. Далее: какие причины подвигли Галактиона принять деятельное участие в страшном убийстве, в ту самую минуту, когда он твердо был уверен, как объяснил он выше, что навсегда оставляет дом Луизы Симон, и оставляет его за тем, чтобы, прибыв на родину, жениться и об-
ный случай, где ее тщательная аккуратность и вспыльчивость вышли из пределов приличия сколько потому, что подобный же проступок Никифоровой был уже за год пред сим причиною пожара, столько и потому, что класс людей сих, часто при всей своей виновности, имеет привычку приносить неуважительные и часто дерзкие оправдания, которых вспыльчивый характер аккуратной иностранки перенести не мог. Это был, говорит он, единственный случай, после которого Луиза Симон, убежденная его внушениями, а еще более распоряжениями начальства, естественно, удерживала себя от подобных поступков, что, без сомнения, не опущено Комиссиею из вида и не оставлено без должного дознания.
Россия
в мемуарах
завестись своею собственностью. Наконец, почему самые женщины эти, несмотря на его приказание, не обращались ни к нему, ни к начальству с просьбою, если жизнь у Деманш была для них отяготительна, а напротив того, убедив хозяйку оставить их при себе, являются через несколько недель сообщницами убийства, именно в ту минуту, когда сама Деманш, покончив свои дела, как объяснил он выше, собиралась отбыть за границу в свою сторону. Отклоняя от себя решительно тяжкую обязанность обвинителя и не дозволяя себе делать какие-либо из сего истекающие заключения, он представляет все слышанное и знаемое им на разрешение комиссии, будучи твердо уверен, что если все сие будет иметь какую-либо важность в глазах гг. следователей, то они не оставят объясненных им обстоятельств без дальнейшего дознания.
45
Постановление комиссии72
Марта 20>го дня комиссия постановила: рассмотрев сведение титулярного советника Александра Васильева Сухово-Кобылина, в коем поставляет на вид комиссии разные обстоятельства, предыдущие и последующие, относительно убийства Деманш, а равно сообщает некоторые предположения свои, основывая их на вероятии, постановила о тех предметах, изложенных г-м Сухово-Кобылиным, которые могут служить пояснением каких-либо обстоятельств, сопровождавших убийство Деманш, сделать должное изыскание, спросив людей, выставленных им в сведении в качестве свидетелей, кроме родственника его Петрово-Соловово, потому что г. Соловово, находясь при первоначальном обыске в квартире Деманш, сам подписал постановление, не объяснив замеченного им в шифоньере беспорядка, равно и после в отобранных комиссиею от него ответах, о том ничего не упоминал, да и член комиссии, частный пристав Хотинский, находившийся при обыске вместе с г. Петрово-Соловово и другими лицами, подписавшими постановление, объясняет, что не только поразительного, но и никакого особенного беспорядка в том шифоньере им замечено не было; в противном же случае обращено было бы на то внимание; за тем все предположения и рассуждения Сухово-Кобылина, на основании Св[ода] Законов] т. XV, ст. 916 и 1068, оставить без исследования.
Россия в мемуарах
46
Осмотр в квартире Сухово-Кобылина на чердаке73
Марта 28-го председатель и члены комиссии, прибыв в дом Кобылина, Сретенской части в 1-м квартале, при Кобылине и Ефиме Егорове делали осмотр и по указанию арестанта Егорова в деревянном флигеле вверху, взойдя на лестницу, на правой стороне чердака нашли завернутые в бумаге и закрытые землею вещи, принадлежащие купчихе Деманш, а именно: часы и при них цепь, две булавки, брошку и порт-моне, тот самый, из которого Егоров взял билет в 50 руб. сер. и целковый мелочью, в нем два часовые ключика, один медный, а другой стальной; все означенные вещи Кобылин признал принадлежащими Деманш.
47
Объяснение Сухово-Кобылина74
Сухово-Кобылин в объяснении комиссии изъяснил, что оная, вытребовав его к заседанию 29-го марта, признала нужным дать ему очные ставки с открытыми по делу сему преступниками, от каковых отказался вследствие случившегося с ним болезненного припадка. Ныне же, приняв во внимание 1138 ст. XV т., в коей сказано, что очные ставки господам с их слугами даются в том только случае, если они оказываются участниками в одном и том же преступлении, он находит, что ставки, которые комиссия намерена дать ему с людьми его, будут или прямо противны смыслу закона, или для лица его оскорбительны; ибо комиссия никакого не имеет права дать ему очные ставки, как разумея его участником в преступлении людей его, к тому же чувствуя здоровье свое, всеми известными комиссии событиями расстроенным, потрясенным до самого его основания, и принимая при сем свидетельство и поныне пользующего его врача, надворного советника Самсона, он просит комиссию, приняв во внимание все изложенное им, от очных ставок с людьми его уволить. Причем присовокупил, что все изложенное им в поданном в комиссию сведении от 18-го марта подтверждает во всей силе, тем более, что справедливость сообщенных им Комиссии предположений относительно поводов сего преступления вполне подтвердилась найденными 28-го марта в его доме, по указанию одного из преступников, вещами.
Ш 88 Ж.
48
Свидетельство доктора75
Из свидетельства, данного 30-го марта доктором Самсон[ом], видно, что он, доктор, находит, смотря по продолжающейся еще болезненной раздражительности Сухово-Кобылина нервов, разговор с людьми, которых вад и присутствие должны быть для него до крайности тягостны, должен иметь очень вредные и на здоровье его опасные влияния.
49
Оценка вещам76
В присутствии Следственной комиссии учинена была опись вещам, принадлежащим убитой купчихе Луизе Ивановой Симон-Деманш с означением цены, всего на сумму 196 руб. 60 коп. серебром.
50
Господину московскому военному генерал-губернатору Следственной комиссии о убийстве московской купчихи Симон-Деманш
Рапорт77
20 апреля 1851-го года
Комиссия, окончив порученное ей следствие о убийстве купчихи Симон-Деманш, имеет честь представить оное Вашему сиятельству, с запискою из сего дела, деньгами пятьюдесятью шестью рублями девяноста коп. серебром и вещами, значащимися в особой описи, имеющейся при деле. При сем комиссия считает долгом донести, что убийцы содержатся под стражею в частных домах, Ефим Егоров в Тверском, Галактион Кузмин в Яузском, Пелагея Алексеева в Пятницком и Аграфена Иванова в Пресненском.
Председатель комиссии коллежский советник Шлыков.
Член комиссии частный пристав Хотинский.
Следственных дел стряпчий 1 отделения Троицкий.
№273.
20 апреля 1851-го года.
К
9
Россия в мемуарах
51
Записка по делу о убийстве купчихи Симон-Деманш78
1850 года девятого числа ноября в одиннадцать с половиною часов угра, за Пресненскою заставою, расстоянием около двух с половиною верст, в трех саженях от дороги, на село Хорошево и г. Воскресенск, найдена неизвестная женщина лет 35-ти, избитою и зарезанною. Женщина эта была одета в шелковом платье, в атласной шапочке, в бархатных полусапожках, в ушах были золотые серьги с бриллиантами, на левой руке два бриллиантовых перстня, а на правой золотое кольцо; в кармане платья было девять внутренних ключей разной величины.
10 ноября неизвестная женщина оказалась московская временная купчиха, из иностранок, русская подданная, девица Луиза Иванова Симон-Деманш.
Следствием открыто:
Симон-Деманш назад тому девять лет приехала из Парижа в Москву, была любовницею отставного титулярного советника Александра Васильева Сухово-Кобылина, имела с ним неоднократно ссоры, жила на иждивении его в особо нанимаемой квартире, на Тверской улице, расстоянием с версту от собственного дома г. Сухово-Кобылина. 8 числа ноября, угром часу в девятом, г. Сухово-Кобылин известился об отлучке Симон-Деманш чрез людей, бывших у нее в услужении, которые при следствии показали, что она 7 числа, вечером часу в 10-м, написала записку к Сухово-Кобылину, послала ее к нему с поваром и с нетерпением ожидала ответа, но, не дождавшись оного, чрез полчаса надела на себя атласный салоп песцового меха, с таким же воротником, вышла из квартиры своей, сказав, что она скоро возвратится, и не приказала гасить свечей. О неизвестной отлучке ее г. Сухово-Кобылин 9-го ноября объявил московскому обер-полицеймейстеру, сообщив ему, между прочим, что Симон-Деманш могла отправиться или в село Хорошево, к одной знакомой даме, или на С.-Петербургское шоссе, для прогулки.
По осмотру надворных служб и квартиры Симон-Деманш кровавых следов и салопа нигде не найдено; во флигеле же, где жил Сухово-Кобылин, найдены в сенях около кухни на полу кровавые пятна и на стене одной комнаты два небольшие пятна запекшейся крови, в виде капель. Г. Сухово-Кобылин подозрение в убийстве Симон-Деманш ни на кого не изъя-
Россия в мемуарах
вил, утверждая, что, по его предположению, она должна быть убита из-вощиком, на котором, быть может, ездила для прогулки.
21 числа ноября, по строгим и тщательным соображениям обстоятельств, сопровождавших убийство Симон-Деманш, преступники открыты и в содеянном злодеянии чистосердечно сознались.
Преступление совершено людьми г. Сухово-Кобылина, поваром Ефимом Егоровым, 22-х лет, жившим в собственном доме Сухово-Кобылина, крестьянином Галактионом Кузьминым, 19 лет, исправлявшим должность кучера, горничною Аграфеною Ивановою, 27 лет, и кухаркою Пелагеею Алексеевою, 50 лет, жившими у Симон-Деманш в услужении. Более двух лет, как эти люди, недовольные строгим и жестоким с ними обращением Симон-Деманш, задумали между собою лишить ее жизни и замысел свой держали в великой тайне, пока не представился к тому удобный случай. С 7 на 8 число ноября, часа в два по полуночи, повар Ефим пришел тайно в квартиру Симон-Деманш, разбудил Галактиона и служанок, кои по условию оставили двери незапертыми. Потом вошел с Галактионом в спальню Симон-Деманш, спавшей на кровати навзничь, на столе по обыкновению горела в широком подсвечнике свечка; Ефим прямо подошел к кровати, держа в руках подушку Галактиона и, накрыв ею лицо Деманш, прижал рот; она проснулась и стала вырываться, тогда Ефим схватил ее за горло и стал душить, ударив один раз кулаком по левому глазу, а Галактион между тем бил ее по бокам утюгом до тех пор, пока она умерла. После сего служанки Деманш Пелагея и Аграфена одели ее так, как она ходила в тот день, а Галактион запрег лошадь в городские сани, на которых обыкновенно ездила Деманш, и вместе с поваром Ефимом вытащили тело из комнаты, уложили в сани вниз и, прикрывши полостию, отвезли за Пресненскую заставу и свалили ее близь Ваганькова кладбища около дороги. Опасаясь же, чтоб Деманш не ожила, Ефим перерезал ей горло взятым у Галактиона складным ножом. Окончив все это, они возвратились в квартиру Деманш, где девки привели уже комнаты в порядок и для большего отклонения от себя подозрения сожгли в голландской печке салоп Деманш и уговорились между собою все в том, что если барин, г. Сухово-Кобылин, будет спрашивать, где Деманш, то отвечать, что вечером куда-то вышла и домой еще не возвращалась. После того повар ушел в дом своего барина, взяв из квартиры Деманш: золотые часы
Россия
в мемуарах
с цепочкою, две булавки, брошку с камнем, портмоне, одну серию в 50 р. сер., кредитный билет в 50 р. сер. и мелочи серебра около рубля. Из этих денег 50 руб. сер. им растрачены, а серия и 1 руб. сер. найдены зашитыми в шинель; означенные же вещи повар Ефим Егоров зарыл в землю на чердаке флигеля, где проживал он с барином его, г. Сухово-Кобылиным, откуда они и взяты комиссиею.
Председатель комиссии коллежский советник Шлыков.
Член комиссии частный пристав Хотинский.
Следственных дел стряпчий 1-го отделения Троицкий.
52
Прошение
А.В. Сухово-Кобылина императору Николаю I79
10-го июня. 1851 год. Санкт-Петербург.
Всемилостивейший Государь!
Скорбящим духом, но с верою в милость и правосудие Ваше повергаю я мою всеподданнейшую просьбу пред лицем Вашим. В мучительном для благородного сердца положении, лишенный всех средств к восстановлению моей чести, для меня осталось одно последнее средство: у Престола Вашего слышать отеческое слово милости, которое одно может возвратить мне все безвинно понесенные мною страдания и снимет позор, легкомысленно нанесенный в лице моем моему честному роду, которого я остаюсь ныне последний представитель.
По делу об убийстве, совершенном над московской купчихой Луизою Симон-Деманш, первым ходом следствия, без всяких улик и доказательств, в противность всех Законов, постановленных Вашим Императорским Величеством, без основания, легкомысленно я был обвиняем в смертоубийстве, взят к следствию, лишен свободы и заключен в унизительную Тюрьму. Вследствие таких противузаконных действий весть о моем преступлении, даже о признании в убийстве, быстро распространилась всюду и ужасами обстоятельств, сопровождавших это событие, поразила умы, покрыла меня в общественном мнении позором и лишила чести верноподданного.
Россия\£К в мемуарах
Следствие ныне кончено, преступники открыты, улики налицо. Шесть месяцев томился я, ожидая конца следствия, и несколько дней тому назад, в двусмысленном свете оправдавшегося убийцы, я мог наконец оставить тот город, где предки мои в течение пяти веков безукоризненно, верою, правдою и собственною кровью служили предкам Вашим и завещали свято хранить честь родового имени. Я взрос в доме отца моего, который и теперь носит доблестные раны солдата, а на груди крест Св. Георгия. Я честно живу, Ваше Императорское Величество, я храню завет предков, я берегу седины старого отца и ни разу в жизни не уклонялся я от пути верноподданнической покорности повелениям и законам Вашим; а между тем я нестерпимо мучим мыслию, что, может быть, даже до слуха Вашего Величества могли достигнуть превратные толкования о моей виновности. В священном страхе о возможности такового события, я прошу одной милости: пред священной Особой Вашей удостоить меня высокого щастия подтвердить уверение моей полной и несомненной невинности. Государь, я ничего не ищу, ибо в эту минуту не чувство злопамятства ведет меня. У меня одна цель, одна необходимость: от священного лица Вашего желаю слышать, что я невинен, и тогда спокоен, благословляя Милость и Правосудие Ваше, возвращусь в дом мой. Я не помышляю об общественном мнении; оно в Вас, Государь, и в чистоте моей совести: Вы Могущество, Честь, мысль России, и просьба моя есть мой долг, мой Закон, моя необходимость.
Я здесь, в столице Вашей, ожидаю Вашей Монаршей воли и в твердой непоколебимой вере знаю, что у Престола Вашего найду Суд и Милость. Благородное возвышенное Сердце Ваше прочтет эти строки, излившиеся из глубины души моей, и скажет Вам, что здесь нет посторонних целей, нет искательства, нет лести; но что просьба моя, слова мои суть знакомый Вам голос тех великих чувств, которые охраняли и вечно охранять будут Священный Престол Ваш.
Прилагаемая записка есть подтверждение самым делом истинности слов моих.
10-го июня 1851 года.
Вашего Императорского Величества, Верноподданный Александр Васильев сын Сухово-Кобылин отставной титулярный советник. Жительство имею в Санкт-Петербурге, Литейной части 1-го квартала в доме Косиковского под № 46.
Россияч^^в мемуарах
53 Записка А. В. Сухово-Кобылина императору Николаю I80
2 июля 1851 г. [Санкт-Петербург].
В ноябре месяце истекшего года московская купчиха Луиза Симон-Деманш найдена в окрестностях Москвы убитою, а по поводу события сего назначено следствие. — Первым ходом оного, без улик и доказательств, я был не только заподозрен, но и обвиняем в убийстве, взят к следствию, заключен в тюрьму частного дома и, может быть, долго томился бы в заключении, есть ли бы благоразумная мера частного пристава Серпуховской части Стерликова, чуждого следствию, не привела одного из виновных к добровольному сознанию в убийстве. Я оказался невинным; а злодеяние совершено на квартире Луизы Симон четырьмя крепостными людьми отца моего, из которых главный деятель преступления есть живший собственно в моем доме повар, а другие три (один мальчик и две женщины) — люди, служившие у Луизы Симон и жившие на ее квартире по паспортам. Преступление это сопровождается расхищением ее имущества, часть которого и открыта следователями в руках одного из убийц, именно моего повара.
В настоящее время следствие окончено. Мне неизвестен полный ход его, но известны несправедливости и противузаконные действия, которых я был жертвою и которые осмеливаюсь по строгому долгу совести изложить пред Вашим Императорским Величеством.
Окончив в Московском университете курс наук, в 1843 году я поступил на службу Вашего Императорского Величества, по канцелярии московского гражданского губернатора и продолжал ее до истекшего 1850 года, в октябре месяце которого должен был оставить оную с чином титулярного советника со старшинством 4 лет и 5 месяцев, по той причине, что занимаемое мною место не допускало производства в следующий чин. 4-го числа ноября того же года приехало ко мне в дом семейство зятя моего полковника Петрово-Соловово. 7-го ноября (вторник, день совершения преступления) проведен мною в кругу моего семейства, а вечер — в доме губернского секретаря Александра Нарышкина, где встретил я до 15-и знакомых мне лиц; после ужина во 2-м часу ночи оставили мы дом его, и я, возвратясь к себе около двух часов, лег спать.
Россия мемуарах
На другой день 8-го числа, я отправился поутру из дому по собственным делам и, заехав на квартиру Луизы Симон, не нашел ее. Прислуга ее объявила мне, что накануне, в 10-ть часов вечера, она сошла со двора и во всю ночь не возвращалась. Обстоятельство это, несогласное с пра-вильностию и особенною скромностию образа жизни Луизы Симон, с первого раза возбудило во мне опасения. Немедленно занялся я расспросом о ней у ее знакомых и, не получа решительно никаких слухов, вечером того же дня, т.е. 8-го числа, известил Тверскую часть, а уже ночью обще с зятем моим полковником Петрово-Соловово сообщили г. обер-полицеймейстеру.
На следующий день 9-го числа утром вновь явились мы к г. обер-по-лицеймейстеру и, подтверждая наши опасения, просили у него всех средств к самым деятельным розысканиям. Вследствие сей нашей просьбы, немедленно были присланы ко мне полицейские сыщики, которым (в особенности главному из них Максимову) я объяснил привычки Луизы Симон, назвал ее знакомых, описал приметы и одежду; так, что когда того же числа вечером Пресненская часть известилась, что за Ваганьковским кладбищем замечено тело убитой женщины под такими-то приметами, то, с другой стороны, вся московская полиция уже знала, что Луиза Симон под теми самыми приметами пропала без вести в ночь с 7-го на 8-е число необъяснимым образом, а потому имела все причины произвести самый тщательный подъем тела и осмотр квартиры, которые должны были с первого шага привести следователей к открытию убийц.
Несмотря на то, 12-го числа все мои люди были взяты полицией под арест и дом мой подвергнут осмотру. 16-го числа в четверг произведен вновь строжайший осмотр моего дома, а в особенности кабинета, в котором все мебели, вещи, бумаги и частная моя переписка были пересмотрены, некоторые взяты к делу; сам же я вытребован в Городскую часть к допросу. Он начался в 12-м часу дня. — Вскоре явился в комнату присутствия г. московский обер-полицеймейстер генерал-майор Лужин, который, обратившись прямо ко мне, сказал мне на французском языке, чтобы я безрассудно не медлил добровольным признанием и что запирательство мое послужит только к аресту всех лиц, мне близких. — Слова эти открыли предо мною целую бездну: потрясенный всеми ужасами самого события, смущенный арестом, угрожавшим, может быть, престарелой матери моей, сестрам, зятю, я просил генерал-майора Лужина, чтобы он немедленно представил все улики, все обвинения, говоря, что я готов отдать и имуще-
Россия
в мемуарах
ство и жизнь, чтобы раскрыть этот страшный покров взводимых на меня подозрений. Г. обер-полицеймейстер, к удивлению моему, немедленно удалился, сказав, что улики у него в руках и что они будут представлены в свое время. Мне было предложено около 40 вопросных пунктов, на которые, отвечая собственноручно, точно и подробно, показывая простую, очевидную, а главное, всем известную правду, встречая вопросы обыкновенные, даже излишние, я непрестанно ждал, что явится или лжесвидетель, чтобы уличать меня в убийстве, или, по крайней мере, что предложен мне будет вопросный пункт такого рода, который мог бы служить основанием к высказанному мне столь прямо обвинению, но, к удивлению моему, во всех предложенных мне вопросах не встретил ни улик, ни показаний, мне противуречащих, ни даже клеветы на меня или лжесвидетельства, а потому считал себя по крайней мере на этот день чистым пред Законом и Государем. При словесных допросах я поражал следователей очевидною истиною моих доводов, которые заключались именно в том: что мое нахождение в другом месте, а следовательно, невозможность лично совершить преступление, доказывается свидетельством более сорока лиц (моего семейства, дома, гостей и людей Нарышкина) и есть обстоятельство существенное и не подверженное никакому сомнению, а потому если следователи, упорствуя в своем обвинении, предположили, что дело это совершено рукою купленных мною убийц, то и тогда надлежало найти сперва самых деятелей преступления и потом уже по их показаниям обвинять меня. — Но и здесь было новое оправдание: не сам ли я, 18-ть часов спустя после того, как исчезла Луиза Симон, первый известил о том полицию и г. обер-полицеймейстера? не сам ли я дал ее приметы, указал знакомых, рассказал привычки и таким образом давал полиции все возможные средства следить виновных по горячему следу? Данные мною полиции указания были прямы, положительны и оказались верными. Подозрений я не объявлял ни на кого, но на вопрос о лицах, имевших на Луизу Симон неудовольствие, я прямо указал на повара моего, который мог питать на нее злобу потому, что за месяц пред сим столовый расход по моему дому перешел из его рук в распоряжение Луизы Симон.
Но странно и необъяснимо было показание людей сих. Существенное, капитальное показание прислуги Луизы Симон: что она будто бы 7-го числа в 10 часу вечера сошла со двора, не подтвержденное ничем и оказавшееся ложью, не подвергнуто было никакому сомнению и на нем собственно основано все обвинение противу меня; мои же показания, подтвержденные всевозможными свидетельствами, принимаемы были за запиратель-
Россия в мемуарах
ство; даже поспешность, с которою кинулся я отыскивать следы несчастной жертвы, была в глазах следователей беспокойство нечистой совести преступника. Допрос мой длился до 12-го часа ночи, и следователи, не внимая простоты и ясности моих объяснений, без улик и доказательств от меня же требовали или признания в убийстве, или указания виновных, именно в те минуты, когда тщательный осмотр найденного тела Луизы Симон, о котором упоминал я выше, ее квартиры, постели, в которой она убита и на которой не было белья, вещей, которые расхищены, шифоньера, который был в совершенном беспорядке, прямо и просто открывали им истину. — По истечении 11-та часов допрос мой кончился, не приведя решительно ни к какому результату; но, к удивлению моему, мне не была возвращена свобода, и я под присмотром квартального офицера препровожден в Тверской частный дом впредь до дальнейших распоряжений. — Во 2-м часу ночи явился Тверской части частный пристав и объявил мне, что московский военный генерал-губернатор приказал предать меня заключению. Немедленно был я заперт в секретный чулан Тверского частного дома, обстену с ворами, пьяною чернью и безнравственными женщинами, оглашавшими буйными криками здание частной тюрьмы, в совершенную противность 976, 977, 1007 и 1008 ст. XV т. Св[ода] Законов]; в особенности же 978, которая даже в случае подозрения на меня прямо запрещала эту меру.
Убитый тягостию самого события, пораженный в самое сердце позорным местом моего заключения и нестерпимым обвинением в убийстве, в совершенной неизвестности о судьбе моего семейства, особенно матери и отца, которые в их летах могли быть смертельно поражены ужасом такого события*, в томительнейших страданиях проводил я дни и ночи.
После трехсуточного содержания моего, в полночь вошел ко мне Тверской части частный пристав, в сопровождении стражи, жандармов и человека, одетого в партикулярное платье, и приказал мне одеться; на вопрос мой, куда еще ведут меня? мне ответа дано не было. Тогда исполнилась мера моего терпения, — среди безмолвных исполнителей гибельных для меня распоряжений я объявил, что слепо повинуюсь противузаконным действиям, ибо знаю и верю, что у подножия Престола Государя Императора найду суд и справедливость. — У дверей частной тюрьмы дожидалась карета; мне приказано было в нее сесть с человеком, одетым в партикулярное платье. —
'Известие о моем аресте повергло мать мою в беспамятство и болезнь, из коей она выведена помошию немедленно призванных врачей.
Россия
в мемуарах
Немедленно шторы оной были опущены; около 2-х часов возили меня в различных направлениях по улицам Москвы, заключили снова в неизвестное мне место, держали еще три дня в строжайшем секрете, не сделали ни одного допроса во все время моего содержания, не давали ни сведений о семье, ни даже книг для чтения и наконец по случаю признания преступников поручили частному приставу выпустить меня на свободу.
Вышед из тюрьмы, я узнал о новых публичных и окончательно гибельных для чести моей действиях. 20-го числа ноября в доме моем произведен полицией третий строжайший осмотр, причем, вероятно, за неимением других улик, 13 дней спустя по совершении преступления, в домовой кухне моей вырезана половая доска, над которой прирезывалась живность. Самый дом мой, из которого я и все мои служители были взяты и в котором жили семейство мое и мать, был окружен надзором полиции, следившей за всеми выходившими и приезжавшими в дом. Впрочем, их было немного, несмотря на большое знакомство наше, семью, опаленную подозрением в смертоубийстве, — оставили все. Имя наше терзал весь город. Этого мало: с минуты моего заключения в секрете распущен был слух, что я сознался в убийстве, плачу и прошу милости судей. — Что говорю я в городе? В присутствии81, пред Зерцалом82 Вашего Императорского Величества, следователи, забыв долг, предписанный им законами, говорили то же самое одному из свидетелей, отставному гвардии подпоручику Сушкову.
Таким образом неосновательное ведение следственного дела, обвинение меня в смертоубийстве, не основанное ни на одном факте, троекратный осмотр моего дома, шестидневное содержание в секрете и, наконец, клевета о моем признании окончательно утвердили убеждение в моей виновности до такой степени, что самое освобождение мое было для частных людей, особливо низшего сословия, делом странным, непонятным и полным невыносимых для чести моей подозрений. Слово убийцы как яд поразило меня и привязалось к моему честному имени.
Всемилостивейший Государь! Вся моя надежда, вся твердость заключилась ныне в непоколебимой вере в Вас, в Ваше Правосудие и милость, в вере, которую Правосудный Бог вложил в мое сердце как единственную, но твердую защиту против клеветы людей и противузакония тех из них, которые облечены Властию.
Наконец, если мои простые показания не удостоятся полного доверия Вашего Императорского Величества, повелите, Государь, вытребовать следственное дело, которое подтвердит истину слов моих.
Россия ЧХ. « мемуарах
54 Отношение шефа жандармов графа А.Ф. Орлова московскому военному генерал-губернатору графу А.А. Закревскому83
31-го июля 1851. [Санкт-Петербург] Милостивый государь, граф Арсений Андреевич.
Государь Император соизволил передать мне, для всеподданнейшего доклада, полученную Его Величеством всеподданнейшую просьбу отставного титулярного советника Сухово-Кобылина от 10-го июня об удостое-нии его уверением в его невинности, по делу об убийстве в Москве иностранки Деманш.
Предварительно доклада моего Его Величеству по этой просьбе, мне необходимо иметь сведение: виновен ли г. Сухово-Кобылин по ^помянутому делу и в какой степени, или совершенно невинен? — дабы в последнем случае он мог быть успокоен. Поэтому, считая долгом препроводить к Вашему сиятельству точную копию с просьбы г-на Сухово-Кобылина, покорнейше прошу Вас, милостивый государь, почтить меня доставлением означенного сведения.
Имею честь удостоверить Ваше сиятельство в совершенном моем почтении и преданности.
Гр[аф] Орлов
55 Отношение московского военного генерал-губернатора графа А.А. Закревского шефу жандармов графу А.Ф. Орлову84
14-го августа 1851. Москва Милостивый государь, граф Алексей Федорович.
От 31-го июля за № 2892 Ваше сиятельство, препроводив ко мне копию с всеподданнейшей просьбы отставного титулярного советника Сухово-Кобылина об удостоении его уверением в его невинности по делу об убийстве в Москве иностранки Деманш, по которому он содержался под стра-
Россия 9 мемуарах
жею, изволите просить доставить Вам сведение: виновен ли г. Сухово-Кобылин по упомянутому делу и в какой степени или совершенно невинен.
Для разрешения Вашего, милостивый государь, вопроса считаю нужным обратиться к обстоятельствам самого дела: 9-го ноября прошедшего года, в 2 1/2 верстах от Москвы, за Пресненскою заставою, найдена была в овраге, неподалеку от дороги на село Хорошево, убитая женщина купчиха Деманш, которая проживала в Тверской части, по соседству от г. Сухово-Кобылина и была с ним в любовной связи. Находившиеся у Деманш в услужении люди г. Сухово-Кобылина единогласно показали, что 7-го ноября, в 10 часу вечера, возвратясь с прогулки, она послала записку их барину с приходившим от него поваром и приказала тотчас принести ответ, ожидала его с большим нетерпением и, не дождавшись, вышла со двора, сказав, что скоро вернется, и с тех пор не возвращалась.
Эго происшествие объясняли следующим образом: г. Сухово-Кобылин, прожив несколько лет в любовной связи с Деманш, изменил ей и стал ухаживать за другою. Мучимая ревностию Деманш следила за каждым шагом своего любовника и в тот вечер, когда, не дождавшись ответа на посланную к нему записку, ушла со двора, застала у него свою соперницу, и убийство Деманш было вынуждено необходимостию спасти репутацию соперницы. — Молва сия получила большое вероятие когда, при производстве обыска в квартире г. Сухово-Кобылина, следователи нашли в задней комнате на стене два кровавых пятна, а при выходе из этой комнаты, в сенях, между кухнею на полу, несколько таких же пятен и подток крови под стоявшими там бочонками. Все это подало следователям повод подозревать г. Сухово-Кобылина если не в убийстве, то, по крайней мере, в знании, кем оное совершено, а настойчивое уверение его, что люди его не могли участвовать в убийстве и неотчетливое объяснение всех действий его в то самое время, когда пропала Деманш, были причиною его ареста, продолжавшегося только шесть дней, пока четверо людей г. Сухово-Кобылина не сознались, что убили Деманш без ведома помещика, за жестокое с ними обращение.
Ваше сиятельство, без сомнения, изволите согласиться, что определение степени виновности г. Сухово-Кобылина в убийстве Деманш зависит по порядку от судебных мест, и как до окончательного приговора оных нельзя дать по сему предмету положительного отзыва, то я и полагал бы предоставить г. Сухово-Кобылину ожидать решения Правительствующего Сената, куда дело об убийстве Деманш поступит окончательно.
Россия ЧДк в мемуарах
Имея честь сообщить о сем Вам, милостивый государь, в ответ на отношение за № 2892, я покорнейше прошу Вас принять уверение в моем истинном уважении и совершенной преданности.
Граф А. Закревский
56
Его сиятельству господину московскому военному генерал-губернатору, генералу от инфантерии, генерал-адъютанту и кавалеру графу Арсению Андреевичу Закревскому Московского надворного суда 1-го департамента Рапорт85
Сентября 7-го дня. 1851 год
В сем департаменте производится дело дворового человека помещика Сухово-Кобылина Ефима Егорова с прочими в убийстве иностранки Симон-Деманш; по коему следует допросить титулярного советника Александра Васильева Сухово-Кобылина, о явке которого сообщено было в Сретенскую часть 13-го июня, означенная часть уведомила, что г-н Сухово-Кобылин выехал из Москвы Тульской губернии в Чернский уезд в свое имение, о чем сообщено было в Чернской земский суд 6-го июля, оный уведомил, что Сухово-Кобылин в имение свое не прибыл; а как он при следствии был уволен из Москвы за поручительством губернского секретаря Свентожецкого и сей последний обязался подпискою в случае надобности в личности г-на Сухово-Кобылина выписать его в Москву из места нахождения, почему о объявлении г-ну Свентожецкому о представлении им Сухово-Кобылина в суд сообщено было в Тверскую часть 19 июля, 13 и 28 августа, из сей части доставлены три подписки Свентожецкого 10,21-го августа и 1-го сего сентября в том, что он г-на Сухово-Кобылина представить обязуется, но и до сего времени не представил, почему департамент сей, представляя сим Вашему сиятельству, имеет честь покорнейше просить в содействии к скорейшему представлению в суд Сухово-Кобылина для отобрания от него показания, и какое последует от Вашего сиятельства распоряжение, не оставить уведомлением.
Судья Белоголовов.
Секретарь [подпись нрзб].
№ 1371.
Сентября 7-го дня 1851 года.
Россия в мемуарах
57 Отношение московского военного генерал-губернатора графа А.А. Закревского — санкт-петербургскому военному генерал-губернатору Д.И. Шульгину86
15-го сентября 1851 В 1-м департаменте Московского надворного суда производится дело о дворовом человеке г. Сухово-Кобылина Ефиме Егорове, судимом с прочими за убийство иностранки Симон-Деманш, по коему делу следует допросить титулярного советника Александра Васильева Сухово-Кобылина, который выехал из Москвы в С.-Петербург и там по сие время находится. Покорнейше прошу Ваше высокопревосходительство приказать кому следует оказанного титулярного советника Сухово-Кобылина выслать в Москву, обязав его подпискою по прибытии сюда тотчас же явиться в 1-й департамент надворного суда.
При чем неизменным считаю сообщить Вам, милостивый государь, что по делу об убийстве иностранки Деманш содержатся под стражей 4 арестанта.
Московский военный генерал-губернатор генерал-адъютант граф За-кревский.
58 Распоряжение московского военного генерал-губернатора графа А.А. Закревского московскому обер-полицеймейстеру И.Д. Лужину87
15-го сентября 1851 года <...>
Предлагаю Вашему превосходительству сделать распоряжение о немедленном вытребовании чиновника Сухово-Кобылина с поручительством г. Свентожецкого и о представлении его в надворный суд; о последующем же поручаю Вам мне донести.
Московский военный генерал-губернатор генерал-адъютант граф За-кревский.
~ Россия\^в мемуарах
59
Отношение московского военного генерал-губернатора графа А.А. Закревского
1-му департаменту Московского надворного суда88
15-го сентября 1851
На рапорте оного департамента от 7 сего сентября за № 1373 по делу о дворовом человеке г. Сухово-Кобылина Ефиме Егорове, судимом с прочими за убийство иностранки Симон-Деманш, даю знать оному, что я вместе сим отнесся к г. с.-петербургскому военному генерал-губернатору, прося его сделать распоряжение о высылке в Москву титулярного советника Сухово-Кобылина с тем, чтобы он был обязан подпискою о немедленной явке его в 1-й департамент надворного суда.
Московский] в[оенный] г[енерал] губернатор] г[енерал] ад[ъютант] граф Закревский.
60
Отношение санкт-петербургского военного генерал-губернатора Д.И. Шульгина московскому военному генерал-губернатору графу А.А. Закревскому89
11 октября 1851 года Господину московскому военному генерал-губернатору.
Вследствие отношения Вашего сиятельства от 15 минувшего сентября за № 10038, имею честь уведомить, что титулярный советник Сухово-Кобылин, которого следует допросить по производящемуся 1-м департаментом Московского надворного суда делу о дворовом человеке Ефиме Егорове, судимом с прочими за убийство иностранки Симон-Деманш, как оказалось по справке, выбыл отсюда в Москву еще 20 минувшего августа.
С.-петербургский военный генерал-губернатор генерал от инфантерии Шульгин.
Россия в мемуарах
61
Его сиятельству господину московскому военному генерал-губернатору, генералу от инфантерии, генерал-адъютанту и кавалеру, графу А.А. Закревскому Московского надворного суда 1-го департамента Рапорт90
Сентября 18 дня 1851 года
Во исполнение предписания Вашего сиятельства от 15-го сего сентября за № 10034-м департамент честь имеет донести, что по делу о дворовом человеке г-на Сухово-Кобылина Ефиме Егорове, судимом с прочими за убийство иностранки Симон-Деманш, требуемый в суд для отобрания показания титулярный советник Александр Васильев Сухово-Кобылин явился 13 сего сентября — показание от него отобрано, и сочиняется выписка.
№ 1404 Подпись [нрзб.]
сентября 18 дня 1851 года. Секретарь титулярный советник
Сахаров.
62
Объяснение Сухово-Кобылина91
Сентября 13 дня 1851 года отставной титулярный советник Александр Васильев Сухово-Кобылин объяснил, что показания людей его относительно изменения в характере московской купчихи Луизы Ивановны Симон-Деманш, происшедшего якобы от его от нее удаления, есть совершенная ложь, и лишь с их стороны намерение затмить истинный повод совершенного ими злодеяния по следующим обстоятельствам: 1) с На-рышкиною он никогда никакой связи не имел, и сии показания повара его суть клевета, ничем не доказанная, да и не могущая иметь никаких доказательств. При сем нелишним считает присовокупить, что самый оговор сей по точному смыслу 4 пун[кта] ст. 1061, а равно ст. 934 XV т. не заслуживает никакого вероятия, а наконец если бы обвинение его и
Россия
в мемуарах
было бы подкреплено какими-либо доказательствами, то и в таком случае, по силе ст. 933 того же тома, производство по оному должно быть отложено до окончания производимого над ним дела. 2) Он никогда от Деманш не удалялся, и отношения его с нею всегда оставались те же самые, как и прежде, т.е. дружбы, уважения к ее отличным качествам, привязанности и совершенного доверия в том, что касалось до денежных дел их. Любовной связи с нею он никогда не имел. Луиза Симон, как показано им и при следствии, была с ним с давних пор в самых близких, дружеских отношениях, не только с ним, но со всем его семейством, которое всегда принимало ее у себя как лицо, близкое и преданное дому их, доверяло ей деньги, всякого рода комиссии, покупки и постоянно было с ней в наилучших сношениях. Равно и его отношения к умершей, при всей их короткости, никогда не переходили за пределы нравственного приличия. Довольно естественно, что близость эта дала повод людской молве перетолковать отношения их в обидную для женщины сторону, как им уже объяснено было в Следственной комиссии, а по тому самому нисколько не удивляется, что люди его, как и все люди этого класса, разделяли мнение это и предполагали, что между ним и Луизою Симон существовала любовная связь. 3) Люди родителя его, бывшие в услужении у Деманш, две женщины и мальчик, жили у нее по паспортам, получали жалованье, никогда ни от него, ни от родителей за нее наказываемы ни в доме их, ни в полиции не были, а также на нее ни начальству, ни ему, ни родителям его жалоб не приносили, а по тому самому не имеют права ныне обносить его и других лиц позорною клеветою, вероятно в том намерении, чтобы скрыть истинный повод, побудивший их совершить преступление. В заключение сего выставляет на вид суда то обстоятельство, что повар Ефим Егоров никогда в услужении у Деманш не был, на квартире у нее никогда не жил, а когда случалось ему оказывать ей маловажные услуги, то всегда получал должное вознаграждение и оставался ею доволен, что показывает управляющий дома графа Гудовича Дорошенко, да и в доме его служил не более года и в течение сего времени, даже и от него, ни одного раза ни наказан, ни штрафован не был, а потому ни в каком случае не имел даже и предлога жаловаться на изменение характера Деманш, и если сие делает, то, вероятно, побуждался клеветать на умершую только желанием извинить тягость совершенного им преступления.
Россия
мемуарах
63
Показания Егорова, Козьмина, Алексеевой и Ивановой в неделании им пристрастных допросов92
Дворовые люди Кобылина: Ефим Егоров, Аграфена Иванова, Пелагея Алексеева и Галактион Козьмин в присутствии надворного суда 1-го департамента показали, что во время производства суда пристрастия и истязания им чинимо не было.
64 Заключение
1-го департамента Московского надворного суда93
1851 года сентября 13-го дня, 1-й департамент Московского надворного суда мнением заключил:
<...> Рассматривая повод совершенного убийства, надворный суд находит, что хотя сознавшиеся в этом преступлении, дворовые Сухово-Кобылина люди, Егоров, Козьмин, Иванова и Алексеева, и показали, что решились на этот поступок по жестокому обращению с ними Луизы Симон-Деманш, которая наговаривала на них помещику, за что они несли будто бы незаслуженные наказания, но как это показание их есть голословный извет, ибо они жестокого обращения с ними ничем не доказали, прочие люди Сухово-Кобылина показания их не подтвердили, сами они на жестокое обращение с ними жалоб своевременно никому не приносили, наказаны, кроме Козьмина, никогда не были, и главный виновник ее смерти не только, по отношениям своим к Деманш, не мог жаловаться на ее жестокость, напротив, сам говорил, что был ею доволен, то показание их о том, что будто бы жестокое с ними обращение вынудило их решиться на такой поступок, не заслуживает никакого вероятия, напротив, сделанное, по сведению Сухово-Кобылина, сознание Егорова в расхищении имущества Деманш, равно как сознание Ивановой в передаче ему булавок, известность, что Сухово-Кобылин передавал ей на сохранение в значительном количестве деньги и что она намеревалась отправиться за границу, дают повод к положительному заключению, что Ефим Егоров решился на преступление и подговорил к оному прочих с намерением воспользоваться капиталом Деманш, которого и искал тотчас по совер-
Россия ЧЯх в мемуарах
шении убийства в ее шифоньерке и других пожитках <...>. Поведение подсудимых при повальных обысках, по месту их состояния по ревизии, одобрено, прежде сего никто из них не судился. В квартире Деманш найдены два билета Сохранной казны и другие документы, которые отосланы во 2-й департамент Магистрата с передачею на его распоряжение, оставшееся после умершей Деманш движимое имение, платья и вещи, оказавшиеся при Деманш, оценены в 66 руб. 50 коп. серебр., а часы, похищенные Егоровым с прочими вещами, в 130 руб. 20 коп. и утюг в 10 коп. серебр. По соображении изложенных обстоятельств, департамент находит: Сухово-Кобылина дворовый человек Ефим Егоров, крестьянин Галактион Козьмин, дворовая вдова Аграфена Иванова и девка Пелагея Алексеева оказались виновными по собственному сознанию, сходным с происшедшим действием, каковое сознание в прочем не может быть признано чистосердечным и служить по закону уменьшающим вину подсудимых и меру следующего за оную наказания, ибо при сознании в убийстве подсудимые скрыли сопровождавшее убийство Деманш расхищение ее имущества, которое и было целью их преступления, и сознались в этом тогда только, когда по указанию Сухово-Кобылина были приведены сторонними обстоятельствами к сознанию в том, Егоров в подговоре прочих к убийству московской купчихи Симон-Деманш и в совершении сего преступления с обдуманным заранее намерением и чрез истязания, воспользовавшись после сего преступления деньгами и вещами ее, Козьмин в участии с ним в сем преступлении, Иванова в сообществе с ними, а Алексеева в попущении заведомо содеяния того преступления, а потому, признавая обдуманное заранее намерение, противозаконность и безнравственность побуждения к преступлению, привлечение многих лиц к участию в нем, усилия к устранению препятствий до совершения и подозрений после совершения убийства, жестокость и гнусность действий, сопровождавших оное, и неискренность при начале следствия и упорство в запирательстве по 1, 3, 4, 5, 7 и 10 пункт. 135 ст. Улож(ения] обстоятельствами, увеличивающими вину подсудимых и меру следующего за оную наказания, полагает: 1-е, их, Егорова (25 л.), Козьмина (21 г.) и Иванову (27 л.) на основании ст. 14, 15, 21 степени] 2-й, 124, 125, 1923 и 1924 пунк[та] 2-го Улож[ения], лишив всех прав состояния, наказать публично плетьми чрез палачей, Егорова, как зачинщика, девяноста ударами, а Козьмина и Иванову каждого по 80 ударов, и по наложению Егорову и Козьмину клейм сослать в каторжную работу в рудниках, Егорова на 20 лет, а
Россия
^^^Тмемуарах
Козьмина на 15 лет, Иванову же по 75 ст. Улож[ения] на заводах на 22 года и 6 месяцев. 2-е, дворовую девку Алексееву по статьям 16, 21 степени] 4,127,130,131, 1923 и 1924 пунк[та] 2 Улож[ения] по лишении всех прав состояния наказать публично чрез палача 60 ударами и сослать в каторжную работу на заводах на 15 лет, по окончании же сего срока поступить со всеми ими по ст. 29 Улож[ения]. 3-е, титулярного советника Александра Васильева Сухово-Кобылина, виновным по сему делу ни в чем не оказавшегося, на основании ст. 97 Улож[ения] к суду не привлекать. <...> и 5-е, оставшиеся после Деманш вещи, а также похищенные подсудимым и найденные деньги и вещи препроводить во 2-й департамент Магистрата на зависящее с его стороны распоряжение и постановление. <...> Хранящуюся при деле переписку возвратить Сухово-Кобылину по принадлежности. Но, не приводя мнения сего в исполнение, прежде оное вместе с делом по 1225 ст. 6 продолж. к XV тому Законов уголовных (изд. 1842 года) представить на ревизию в Московскую палату уголовного суда, с перечислением за оную содержанием подсудимых.
65
Решение Уголовной палаты94
За тем палата, решением, по большинству голосов состоявшимся, 30-го ноября и 10-го декабря заключила:
<...> На этих основаниях палата полагает: 1) дворового человека Сухово-Кобылина, Ефима Егорова (24 лет), сознавшегося: а) в убийстве купчихи Деманш, с обдуманным заранее намерением и с нанесением ей жестоких мучений, и б) в похищении из ее шкафа денег и вещей, как зачинщика, на основании 1924 пунк[та] 2, 124, 21 степей. 2, 2159 и 156 ст. Улож[ения], лишив всех прав состояния, наказать в Москве публично, чрез палачей, плетьми девяносто ударами и по наложении установленных 28 ст. клейм сослать в каторжные работы в рудники на двадцать лет. 2) Крестьянина Сухово-Кобылина, Галактиона Козьмина (21 года и 13 дней), как сообщника Егорова в убийстве Деманш, на основании [статей] 1924 пунк[та] 2, 125, 21 степ. 2, лишив всех прав состояния, наказать в Москве публично чрез палачей плетьми восьмидесятые ударами и по наложении установленных 28 ст. Улож[ения] клейм сослать в каторжные работы в рудники на пятнадцать лет. 3) Дворовую женку Аграфену Ива-
Россия
в мемуарах
нову (27 лет), сознавшуюся в способствовании Егорову и Козьмину в убийстве Деманш, как пособницу, содействие которой, впрочем, не было необходимо для совершения преступления, на основании 1924 пунк[та] 2, 127, 21 степ. 3, 135 пунк[та] 10 и 75 ст. Улож[ения], лишив всех прав состояния, наказать в Москве чрез палачей плетьми семидесятые ударами и сослать в каторжные работы на заводах на двадцать лет и три месяца. 4) Дворовую девку Пелагею Алексееву (50 лет), хотя и не принимавшую участия в совершении преступления и не знавшую о том, что Деманш была убита с нанесением ей истязаний и мучений, но участвовавшую в скрытии и истреблении следов убийства, на основании 1925,130,21 степ. 5,135 пунк[та] 10 и 75 ст. Улож[ения], лишив всех прав состояния, наказать в Москве публично чрез палачей пятидесятые пятью ударами и сослать в каторжные работы на заводах на тринадцать лет с половиною; по окончании же срока работам поступить с ними на основании 29 ст. Уложения]. Из числа прочих лиц, прикосновенных по разным обстоятельствам к настоящему делу, 5) титулярного советника Александра Васильева Сухово-Кобылина, относительно жестокого обращения с людьми, за недостатком требуемых законом доказательств, на основании 1169 ст. XV т. Св[ода] Зак[онов], от суда освободить. Что же касается до любовной связи его с Симон-Деманш, то хотя он в этом не сознавался, но обвиняется: а) собственными своими показаниями о том, что он в продолжение 9-ти лет имел с нею связь любви и сердечной привязанности, что она в продолжение всего времени связи его изъявляла ревность ко всем дамам, у которых он часто бывал, и что он содержал ее на свой счет; б) все люди, жившие как у Симон-Деманш, так и у него, Сухово-Кобылина, единогласно подтверждают о любовной его с нею связи, что под твердили также и знакомые его, г. Сушков и Эрнестина Ландерт, а потому, признав его, Сухово-Кобылина, виновным в противозаконном сожитии с Симон-Деманш, на основании 1289 ст., подвергнуть церковному покаянию по распоряжению местного епархиального начальства; в) относительно же оговора подсудимыми, что они жили у Деманш по принуждению и не получали от нее жалованья, то так как они на это правительству не жаловались и доказательств не представили, оговор этот считать недоказанным; г) кроме того, при следствии г. Сухово-Кобылин за болезнью и на основании 1938 ст. 15 т. отказался стать на очную ставку с подсудимыми. Следователи, уважив представленное им свидетельство о болезни, вторичного вызова ему не делали, а потому г. Сухово-Кобылина по точному смыслу
Россия ЧХ в мемуарах
298 ст. Улож[ения], за неявку на очные ставки, никакой ответственности не подвергать. 6) Подсудимый Ефим Егоров сознался в любовной связи с дворовою девкою князя Щербатова, Татьяною Максимовою, в чем и она, Максимова, созналась. Отставной гвардии подпоручик Сушков в своих показаниях объяснил, что он живет с иностранкою Эрнестиною Ландерт около полутора лет, что подтвердила и иностранка Ландерт, а потому Максимову, Сушкова и Ландерт, на основании 1289 ст. Уложения], подвергнуть церковному покаянию, по распоряжению духовного начальства, о чем и сделать надлежащее распоряжение. <.„>
66
Мнение московского военного генерал-губернатора95
Московский военный генерал-губернатор, представляя это дело, на основании 1291 и 1 пункт 1295 ст. XV т., в Правительствующий Сенат, в рапорте изъяснил, что, рассмотрев обстоятельства настоящего дела, он находит решение Уголовной палаты, состоявшееся по большинству голосов, правильным и согласным с приведенными палатою узаконениями и, признавая, сверх того, титулярного советника Александра Васильева Сухово-Кобылина прикосновенным к делу об убийстве купчихи Деманш, ибо на него при начале следствия падало подозрение если не в самом убийстве, то, по крайней мере, в знании, кем оное совершено, полагает, по случаю сознания людей в убийстве Деманш, без ведома помещика и по неоткрытию никаких обстоятельств к обвинению сего последнего, его, Кобылина, на основании] 97 ст. Улож[ения], от суда и следствия по сему предмету освободить <...>.
67 [Рукоприкладства в Правительствующий Сенат Галактиона Козьмина, Ефима Егорова и Аграфены Ивановой]96
В рукоприкладстве под запискою Правительствующего Сената изъяснили:
Россия
в мемуарах
Рукоприкладство Галактиона Козьмина
Галактион Козьмин: 1) усмотрена им в записке на стр. 495, справка о летах, в коей значится по 8-й ревизии97 он, Галактион Козьмин, трех лет, а Ефим Егоров показан восьми лет, следственно, он в 1850 году был малолетним и по взведенной на него клевете якобы в насильственной смерти г. Деманш, да и притом не подлежит суждению Московской уголовной палаты, согласно 6 и 13 продолж. к тому 15 ст. 1581, ибо он, Галактион, показан моложе Ефима Егорова 5-ю годами. Почему г. следователь или Уголовная палата не истребовали метрического свидетельства о рождении и крещении его согласно 15 т. ст. 1214; 2) из повального обыска видно, учинено ли о его помещике г. Сухово-Кобылине (на листе 693), что только показали 6 человек поведения хорошего, что самое противно 15 т. ст. 1124, 1125 и 1126, да и не видно в деле о его помещике г. Сухово-Кобылине свидетельства о рождении и крещении, также о летах и подсудимости, и не имел ли какое он, Сухово-Кобылин, на предмет сего каких-либо заслуг, согласно 1214 ст. 15 т.; 3) из учиненного осмотра в доме г. Сухово-Кобылина явно видно и согласно 15 т. ст. 1191, в коей сказано: «личный осмотр учиненного на месте преступления и удостоверяющий в действительном оного события имеет такую же силу, как и свидетельство достоверных лиц», а что действительно он, Галактион, находился в услужении и жил в домах графа Гудовича и у купца Чижова на Никольской улице, у г. Деманш по приказанию своего господина Кобылина, платы и денег за житье от нее не получал, кроме только на одежду и обувь одну верхнюю, это видно из показаний его 11 числа ноября и разных сторонних лиц князя Радзивилла и графа98. Осмотр же флигеля квартиры его господина, в выписке на стр. 89, в коем ясно видно во многом количестве кровавых пятен на стенах и на плинтусах полов и на грязной лестнице, сверх того во многих местах на стенах штукатурка обвалилась и обтерта, а потому явный признак, обнаруживающий преступление и зарезание Деманш, от чего и произошла кровь; что же касается мытья полов, то также есть совершенный признак сокрытия истины преступления; но кто именно мыл полы, так равно и какого числа и в каком часу, и с чьего приказания, того в деле и выписке не видно, что самое противно 15 т. ст. 946, 947,949,954,956,977,979,1004,1005, 1015, 1016,1045,1046,1052,1054, 1066, 1095, 1096 и 1097; 4) из объявления г. Сухово-Кобылина на листе 329 и 641 видно, что он от дачи ему [очных ставок] с прикосновенными
Россия в мемуарах
людьми, хотя под разными предлогами и отрекается, то почему Комиссия, не дав ему очных ставок, и поступила вопреки 15 т. ст. 1089,1096 и 1097, как необходимого в деле факта, и притом необходимо было нужно сие сделать, чрез это явно и совершенно могло бы открыться преступление виновника. Это самое доказывается еще и другими фактами разными и осмотром квартиры; сверх сего доказывается и в письмах под № 2 в том, что господин его имел долгое время с Деманш любовную связь; 5) на вопросные пункты и ответы, данные им ноября 11-го в 7-м часу пополудни, в Городской части, он оные утверждает в полной силе, согласно 1047, 1051 и 1053 ст.; а почему г. следователь не сделал точного и ясного доказательства дознания противу его показания, чрез что осталось его показание 1-е без всякого внимания, силы, что самое противно 15 т. ст. 1015, 1044 и 1052; это самое его первое показание видно на выписке на стр. 52; 6) данное им показание уже после ответов он также утверждает в полной силе и надеется, что против ответов и показания, данного им 11-го ноября 1850 года, подтвердят под присягою все те лица, где он был и в каких именно местах, а почему все те лица не спрошены противу его ответа и показания, что сие самое противно 15 тома ст. 946, 947, 949, 955, 1016, 1019 и 1066, да и при том не соблюдено закона и порядка о следствиях и не сделано ему с ними предварительно очной ставки, и при приводе к присяге свидетелей он, Галактион, не находился, что самое противно 15 т. ст. 1096, 1097 и 1098; 7) первое отобранное показание от крестьянина Савина Карпова, что значится на л. 43, в его показании не видно, с каким он инструментом взят первоначально, что самое противно самой форме и узаконенному порядку; а как ему известно, что он, Савин Карпов, взят в дом графа Гудовича, вместе с ним, Галактионом, и были при нем: стамеска, молоток и клещи, ноября 9-го дня господином частным приставом Городской части Хотинским и добросовестным, а именно был этот инструмент для того, чтобы взять из квартиры Деманш имущество, а именно: комод, шкаф и кровать, а почему сие обстоятельство в выписке не помещено; 8) а что данное им подтверждение в 1-м департаменте надворного суда 1851 года 27-го сентября, вместе на одном листе Ефима Егорова, Аграфены Ивановой, Пелагеи Алексеевой и им, Козьминым, это самое видно в выписке на стр. 126, в том, что пристрастных допросов ему не было, что данные им показания, кроме первого ответа и подтверждения, есть все несправедливо, а именно потому, что он принимал на себя соучастие с Егоровым в убийстве Деманш, совершенно есть не-
Россия в мемуарах
справедливо; 9) потому, что будучи он малолетным; 10) был обольщен Ефимом Егоровым; И) был он обольщен господином частным приставом Хотинским 1850 года ноября 15-го, который ему показывал собственноручное письмо господина его, Сухово-Кобылина; в оном письме он писал, чтобы он, Галактион, принял на себя участие в убийстве Деманш, за что обещал, и писано было то в письме, и что оное письмо он сам читал из рук господина частного [пристава], за что обещано ему, Галактиону, вечную свободу и отпускную со всем его семейством, а именно: с отцом, матерью, братьями и сестрами, сверх сего денег 1050 руб. ассигнациями], и притом ему сказал, что будет скоро манифест. А как он был вне себя, то ему ничего не сказал; 12) когда он был послан в Яузскую часть на содержание, то подсадили к нему их домового управляющего рядом с его нумером, в котором есть сквозь стены щель, и показал ему письмо, так же в начале письма обольщал, а потом угрожал, что все равно, ежели ты не сознаешься и не примешь на себя, то пропал — ты и твое семейство; ты и твое семейство пойдут на поселение, а ежели сознаешься и возьмешь на себя, то получишь награждение и свободу родных, а когда он был вытребован из секретной комнаты 7-го числа ноября 1851 года, вместе и в одном фургоне, как-то: Ефим Егоров, Пелагея Алексеева, Аграфена Иванова и он, Галактион, и того же числа дали в присутствии палаты Уголовного суда показание, которое противно 15 т. ст. 1169,1181 и 1184, в коих сказано: никто не должен быть присужден к наказанию без точных доказательств, или улик явных, в преступлениях признание подсудимого почитается доказательством совершенным: 1-е, когда оно учинено в судебном месте пред судьею; 2-е, когда оно совершенно сходно с предыдущим действием; 3-е, когда показаны притом такие обстоятельства, действия, по которым о достоверной истине оного сомневаться невозможно, и ст. 1184, если при учинении признания представляются такие обстоятельства, с которыми происшествий действия не сходны, тогда признание не составляет совершенного доказательства и суд в сем случае изыскивает другие; не имеет более ничего прибавить к своему оправданию, он умоляет высокоименитых судей обратить свое милостивое внимание на все изложенные в сем рукоприкладстве доводы, облегчить сколько можно его страдания, не быть строгими в присуждении наказания за преступление, тайна коего известна одному Всевышнему Творцу, от которого не скрыто, что он жертва случая.
Россия
в мемуарах
Рукоприкладство Ефима Егорова
Ефим Егоров, замечены им некоторые упущения и противозаконные поступки при следствии г. частного пристава Серпуховской части Стерлигова, почему осмеливается выставить следующие обстоятельства: гг. следователи объясняют, что дворники Иван Пахомов и Антон Павлов, дежуривши у ворот, имели на него какое-то подозрение: это опровергается собственными показаниями помянутых дворников на листе 54 и 56, что в ночь совершившегося преступления он находился дома, и это могло бы подтвердиться показаниями конторщика Федора Федотова и еще 8 человек, как-то: крепостных его господина, Никифора Малафеева, Григория Андреева, Василья Веденеева, Ивана Козьмина, вольного приказчика Куликова и дворовых людей Петрово-Соловово, Григория Леонтьева, повара Алексея и портного; все эти лица спали с ним в эту ночь в одной комнате и видели, что он лег в 11-м часу, как и показал один из них, Никифор Малафеев; встал же он в 9-м часу и отправился за приказанием к Симон-Деманш, но эти лица при следствии не спрошены; покорнейше просит гг. сенаторов обратить свое внимание на ответы его господина, значащиеся на листах 188 и 189, касательно пропажи Симон-Деманш в ту же ночь, что побуждало господина его к такой поспешной деятельности, когда это была прямая обязанность управляющего дома графа Гудовича, где жила Деманш. Господин его указал даже путь, куда могла отправиться она: за Тверскую или Пресненскую заставу, где и найдено тело; также просит обратить внимание на разноречивые показания его господина, в коих он говорит: в 1-м, что Деманш состояния никакого не имела, а что он выдавал ей на содержание умеренно; когда же, вследствие бесчеловечных истязаний частного пристава Стерлигова, он дал вынужденное показание, что преступление совершено им, то господин его дал второе показание: что у Деманш было денежного капитала до 1000 руб. сер. Господин] Сушков тоже подтвердил на листе 41-м, что у ней состояния никакого не было. Г-н Сухово-Кобылин на л. 198-м показывает совершенно несправедливо, что повара заведывали денежным расходом. Этот расход постоянно был в руках экономов, которые и покупали провизию, что строго запрещено было поварам от имени господина. Но ежели и допустить, что расходом заведывали повара, то и тогда бы не могло это побудить его на столь ужасное преступление, потому что расход этот не распространялся более одного руб. сер. в сутки, как объяснено им при
Россия
мемуарах
следствии, но г. следователю не угодно было обследовать это обстоятельство; показания г. Сушкова на листах 98 и 128, насчет поездки Симон-Деманш в парк разноречивы и навлекают подозрение; что нельзя было провести мертвое тело ни в Пресненскую, ни в Тверскую заставы подтверждается показаниями 16-ти человек солдат, которые занимали караул на тех заставах. Князь Радзивилл показывает на л. 34-м, что 6-го ноября, во 2-м часу по полуночи слышен был шум в квартире Деманш, но с 7-го на 8-е число, когда именно совершено преступление, ничего не было слышно, из этого явно видно, что за день до ее смерти у ней была ссора ночью с кем-нибудь; в ночь же, когда совершено преступление, не могла быть тишина, потому что у Деманш было 4 собаки в квартире, которые были весьма привержены к г-же своей, и потому при малейшем шорохе, не только насилии, они наделали бы шуму, и люди князя Радзивилла, помещающиеся за стеной ее квартиры, неминуемо услышали бы и поспешили на помощь, но они, напротив, показали, что в эту ночь ничего не слыхали и не видали. Дворник графа Гудовича (на л. 33) показал, что в ночь преступления он видел в квартире Деманш огонь, и ежели бы происходило столь ужасное дело, то он, вероятно, заметил бы что-нибудь, но он не видал, чтобы кто со двора выезжал или обратно возвратился, да и сверх этого, через дом расположена будка, но будочники ничего не видали и даже не спрошены. Вечером 7-го числа он доставил господину своему записку от Деманш, но этой записки при деле нет, тогда как при деле находятся многие другие, прежде полученные. Господин его объясняет содержание оной, быть может, по-своему, причем не доставляя этой записки к делу, навлекает подозрение. 26-го числа марта, в 10 часов вечера, к окну его секретной комнаты в Тверском частном доме подходил неизвестный ему человек, хорошо одетый, который начал просить его ради Бога показать, что вещи, принадлежащие Деманш, сохраняются у него, при чем вручил ему 10 руб. сер., на что он не соглашался, говоря, что вследствие собственноручного письма его барина, оказанного ему г. приставом Стерлиговым, он уже показал, что те вещи брошены им за заставою; после сего 28 марта он был вытребован в секретное отделение, где ему объявлено, что те вещи отысканы секретно и находятся в том самом месте, как объяснял ему за 2 дня перед тем неизвестный человек, подошедший к окну его секретной комнаты, вероятно, подосланный кем-нибудь. Потом гг. следователи с ним отправились в дом его господина, где вещи отысканы не им, а камердинером барина Макаром Лукьяновым,
Россия
в мемуарах
завернуты в письме Лукьянова к своей любовнице. Об этом письме it. следователи не рассудили сделать постановление. Лукьянов в ответах своих, между прочим, говорит, что он ему за несколько времени пред преступлением объявил свою нужду в деньгах и намерение занять деньги, — это несправедливо; он никогда об этом не говорил Лукьянову, да и не имел надобности в деньгах, будучи обеспечен всем господским продовольствием и своими трудами. Серия, отобранная у него в Серпуховском частном доме, в 50 руб. сер., получена им от кухмистера г. Рахманова, Павла Дорофеева за 2-летнее прилежное учение, равно и другие деньги приобретены им экономией) и получаемым от господина жалованьем; но никогда не показывал, что взяты им из шифоньерки, принадлежащей Деманш, и этого не видно из дела. Галактион об этом предмете показывает разноречиво. Следствие по этому делу производилось в Городском частном доме; он же содержался в Пятницком, откуда неоднократно брал его с собою серпуховский частный пристав Стерлигов в свою часть и допрашивал самым варварским и бесчеловечным образом; истязания, которые при личности его совершались над ним, были следующие: 1-е) крутили ему самой тоненькой бечевкой руки столь крепко назад, что локти заходили один за другой, таким образом он оставался связанным от 2-х часов пополудни и до 1-го часу пополуночи; 2-е) связанного таким образом вешали на вбитый в стене крюк, так, что он оставался на весу по несколько часов, не давали ему пить целые сутки, кормя его одной селедкой и вдобавок, когда он находился связанным, в висячем положении, г. Стерлигов собственноручно наносил ему чубуком сильные удары по ногам, по рукам и голове. Сознавая свою невинность, он, сколько в силах был, переносил с терпением; но когда совершенно ослабел, то решился принять на себя то ужасное преступление, дабы избавиться [от] бесчеловечных истязаний; в чем и дал показание г. Стерлигову. Для того, чтобы склонить его к скорейшему сознанию при таких ужасных муках, г. пристав оказал ему собственноручное письмо его господина, в котором он просил его сознаться, — приняв все на себя, а что обещано ему было награждение 1050 руб. сер., свобода его родственникам и ходатайство об облегчении его участи. Вот почему произошло это вынужденное признание, при всей его невиновности. Когда гг. следователи с ним прибыли на место, где было поднято тело Симон-Деманш, то он не мог указать в точности, а показал совершенно ошибочно: на что гг. следователи сделали ему замечание, что он неправду говорит, после чего было сделано постановление, содержа-
Россия
в мемуарах
ние коего ему не объявлено. Об этом обстоятельстве объяснено им в палате уголовного суда. Покорнейше просит обратить особое внимание на показание Савина Карпова, значущееся на л. 114. Но из дела не видно, что помянутый Карпов, в числе 4-х человек, ездил на квартиру умершей Деманш за имуществом ее 9-го числа ноября, то есть на другой день ее убийства, когда еще не было достоверно известно, что преступление совершено. Савин Карпов был взят с ее квартиры, имея при себе подозрительные инструменты для отпирательства замков. Это важное обстоятельство не обследовано, так как уже им сделано показание, хотя и вынужденное, которым он принял на себя преступление, то считает нужным отстранить отдела оговоренных им в соучастии крепостных его господина, именно: Галактиона Козьмина, Аграфену Иванову и Пелагею Алексееву. В заключение всего просит обратить внимание, что не сделано точного дознания о летах его, а только собраны поверхностные справки. Когда совершено преступление, ему было девятнадцать лет; справка же основана на одной 8-й ревизии, в коей он показан 24 лет, справок же из консистории" не требовалось. Не имея более ничего прибавить к его оправданию, он умоляет высокоименитых судей обратить свое милостивое внимание на все изложенные в сем рукоприкладстве доводы и облегчить, сколько можно, его страдания, не быть строгими в присуждении наказания за преступление, тайна коего известна одному Всевышнему Творцу, от которого не скрыто, что он жертва случая.
[Рукоприкладство] Аграфены Ивановой
Аграфена Иванова просит гг. сенаторов обратить на ее дело внимание и смягчить наказание. Ибо она по делу состоит невинною, потому что она — когда иностранка Луиза Иванова оделась и пошла с квартиры, неизвестно куда, 6-го ноября 1851 года100 и кто учинил злонамеренный поступок — не знает и сама не участвовала. А хотя ее повар Ефим Егоров и Галактион Козьмин уличали, будто бы они с нею советовались и она просила избавить их от такого поступка, то это все несправедливо, и она никогда не могла их просить, потому что они ей не сродники, и связи любовной с ними никогда не имела. А они показали на нее по злобе. Вещи, которые найдены на Деманш, то они сами надели, когда отправились. И хотя Сухово-Кобылин показал, что будто бы у иностранки Симон-Деманш пропали кружева, то она их и не знала и денег ни-
Россия в мемуарах
когда у ней не видала. Все оное показывает по самой сущей справедливости и содержится в московском губернском тюремном замке второй год без всякой вины, никакого противузаконного поступка за собой не знает и в убийстве иностранки не участвовала, повергает себя правосудию закона; она же по повальному обыску одобрена, то гг. сенаторов просит пояснить и 15 т. Уголовных] Зак[онов] 1176 и 1177 ст. (изд. 1842 г.) в решении ее дела.
68 Отношение московского военного генерал-губернатора графа А.А. Закревского
шефу жандармов графу А.Ф. Орлову101
10 января 1852. Москва Милостивый государь, граф Алексей Федорович!
В дополнение к отношению моему от 14 августа 1851 года за № 1108 нужным считаю уведомить Ваше сиятельство, что дело об убийстве в Москве купчихи Симон-Деманш, к коему прикосновен отставной титулярный советник Александр Васильев Сухово-Кобылин, Московскою уголовною палатою решено и по рассмотрении мною представлено в Правительствующий Сенат (по 1-му отделению 6-го департамента) при рапорте от 9-го сего января за № 289-м.
Покорнейше прошу Вас, милостивый государь, принять уверение в истинном моем уважении и совершенной преданности.
Граф А. Закревский.
69
Прошение Ефима Егорова императору Николаю I102
Всепресветлейший Державный Великий Государь Император
Николай Павлович Самодержец Всероссийский Государь Всемилости-вейший
Просит Тульской губернии Чернского уезда сельца Ново-Алексеевское г. Сухово-Кобылина дворовый человек Ефим Егоров сын Егорова, а о чем мое прошение тому следуют пункты.
Россия
в мемуарах
1. В 1850 году ноября 12 взят я под стражу за убийство француженки Симон-Деманш, и с первого моего вступления под стражу содержусь я в отдельной секретной комнате; между тем по делу моему я раскрыл все, которое мною сделано по подобострастным допросам; но как изнурен от такого заключения, от чего в настоящее время возродились многие болезни, то и просил о перемещении меня в общую секретную комнату прежде надворный суд, а потом Уголовную палату, но распоряжения о перемещении меня никакого не сделано, а потому всеподданнейше прошу [по] сему дабы поведено было меня из отдельной секретной комнаты освободить и о перемещении в общую секретную комнату предписать смотрителю замка, ибо дело мое уже находится в последней дистанции103 и к перемещению моему из столь строгого заключения причин не предвидится, каковое освобождение и закону вовсе считается не противным.
1852 г. Московский Правительствующий Сенат шестого департамента 1 отделение. Прошение сие со слов просителя писал ростовский мещанин Алексей Дубровский.
Прошению дворовый человек г. Сухово-Кобылина Ефим Егоров руки приложил104.
70
Указ
Его Императорского Величества Самодержца Всероссийского, из Правительствующего Сената г-ну московскому военному генерал-губернатору105
Июня 12 дня 1852 года По указу Его Императорского Величества Правительствующий Сенат слушал: рапорт московского губернского прокурора с предоставлением прошения содержащегося в здешнем тюремном замке за убийство иностранки Симон-Деманш дворового человека Ефима Егорова о переводе его из отдельной секретной комнаты в общую. Приказали: Прошение арестанта Егорова предоставить рассмотрению г. московского военного генерал-губернатора, к которому и препроводить оное при указе. Означенное прошение при сем препровождается июня 12 дня 1852 года.
Исправляющий должность обер-секретаря [подпись нрзб.]
Россия Чд. в мемуарах
71 Отношение управляющего канцелярией московского военного генерал-губернатора смотрителю московского губернского тюремного замка106
25 июня 1852 г.
Канцелярия г. московского военного генерал-губернатора, по приказанию графа Арсения Андреевича, просит Ваше высокоблагородие объявить содержащемуся в вверенном Вам замке дворовому человеку г. Сухово-Кобылина Ефиму Егорову, входившемуся в Правительствующий Сенат с просьбою о переводе из отдельной секретной комнаты в общую секретную, что сказанная просьба его впредь до окончания дела о нем Правительствующим Сенатом удовлетворена быть не может.
Под [писал]: за управляющего канцелярией) Порецкий.
72
Указ Правительствующего Сената107
26 августа 1852 года
Правительствующий Сенат, по выслушании доклада от экспедиции по делу о дворовых людях г. Сухово-Кобылина, определением 26 августа 1852 года заключил: Имея в виду, что дворовый человек Егоров по метрикам не записан, а на основании ревизской сказки от роду ему в 1850 году было 25 лет, по его же показанию в рукоприкладстве под запискою Сената он имел в то время только 19 лет; о дворовых же женщине Ивановой и девке Алексеевой справок о летах вовсе не сделано: по чему Московской палате Уголовного суда предписать указом, чтобы немедленно и на точном основании 1159 ст. XV тома собрала сведения о летах Ивановой и Алексеевой, а Егорову провела в своем присутствии свидетельство по внешнему виду (1160 ст. того же тома) и представила бы оные в Сенат.
Что и было исполнено сентября 29 дня 1852 года.
Россия\^^ в мемуарах
73
Донесение Уголовной палаты108
Вследствие чего Палата донесла, что Ефим Егоров по 9-й ревизии в 1850 году значится 25 лет; по внешнему свидетельству, произведенному в присутствии Московской палаты Уголовного суда, гг. присутствующие палаты, в числе 9 человек, и полицеймейстер предположили, что означенному Егорову по наружному виду ныне около 25 лет. Врач же Городской части Тепловский заключил, что ему, Егорову, около 23 лет. Козьмин родился, как видно по метрикам, 26-го октября 1829 года, Аграфена Иванова родилась 24-го июля 1825 года; Пелагее Алексеевой по наружному виду около 50-ти лет.
74 Предложение г. состоящего в должности обер-прокурора П.И. Роговича109
14 апреля 1853 года
А 14-го апреля 1853 года за № 679-м, г. состоящий в должности обер-прокурора в предложении Правительствующему Сенату изъяснил: из дела сего видно <...>
По сим основаниям он полагал бы: 1) дворового человека помещика Сухово-Кобылина, Ефима Егорова, признанного имеющим, по внешнему осмотру, около 25 лет, сознавшегося в убийстве купчихи Деманш, с обдуманным заранее намерением, как зачинщика, по 2 ст. 21, 2 пункта 1925 ст. Уложения, лишив всех прав состояния, наказать плетьми, чрез палача, 85 ударами, и по наложении клейм сослать в каторжную работу в рудниках на 17 лет и 6 месяцев; 2) крестьянина того же помещика, Галактиона Козьмина, 23 лет, как пособника Егорова в убийстве Деманш, коего содействие было необходимо, на основании 127 и 1925 ст. Уложения, лишив всех прав состояния, наказать плетьми чрез палача 75 ударами и по наложении клейм сослать в каторжную работу в рудники на 13 лет и 6 месяцев; 3) Аграфену Иванову, 29 лет, за укрывательство означенного убийства на основании 75, 127, 130 и 1925 ст. Уложения, лишив всех
Россия
в мемуарах
прав состояния, наказать чрез палача плетьми 55-ю ударами и, не налагая клейм, сослать в каторжную работу на заводах на 13 лет и 6 месяцев; 4) девицу Пелагею Алексееву, коей по наружному осмотру около 50 лет, оставив, согласно с 1177 ст. XV тома Свода Законов Уложения, в укрывательстве убийства Деманш в сильном подозрении, за недонесение о содеянном Егоровым и Козьминым преступлении наказать, вместо заключения в тюрьме на два года, 60 ударами розог и, по исполнении сего, возвратить в место жительства для водворения; 5) титулярного советника Александра Васильева сына Сухово-Кобылина, по обвинению в жестоком обращении с людьми и относительно убийства Деманш, в чем никакого с его стороны участия не обнаружено, на основании 97 ст. Улож[ения], от следствия и суда освободить, а за противозаконное сожитие с Деманш, по 1289 ст. Улож[ения], подвергнуть церковному покаянию по распоряжению духовного начальства, не привлекая его за тем ни к какой ответственности за неявку на очные ставки с виновниками убийства; 6) о дворовой крестьянке Татьяне Максимовой, подпоручике Сушкове и иностранке Ландерт, кои сознались в противозаконной связи, между тем формального дознания не учинено, точно ли первая и третья не замужние, а второй холостой, предписать, сделав формальное расследование, не состоит ли кто-либо из них в браке с другим лицом, дать затем делу о сем дальнейший ход на законном основании; 7) вещи, принадлежащие убитой Деманш, отослать во 2-й департамент Московского магистрата на его распоряжение и 8) упущения Следственной комиссии, при отобрании показаний от крестьянок Ивановой и Алексеевой, чем положено комиссией) препятствие к правильному разрешению участи сих подсудимых, предоставить рассмотрению московского военного генерал-губернатора, по распоряжению коего та комиссия была учреждена.
75
[Мнение сенатора И.Н. Хотяинцева]110
<...> как в деле есть такие данные, которые заставляют сомневаться, чтобы Деманш была убита в доме графа Гудовича, то и надлежит по всем пунктам, изложенным в рукоприкладстве, сделать подробное доследование.
<...> всего же менее можно принять за вероятное показание преступников, что убийство совершено было в доме г. Гудовича, где не было бы воз-
Россия
в мемуарах
можности скрыть следов крови и в особенности пред Сухово-Кобылиным; который, как значится в деле, часу 9-м утра 8 числа, то есть часа через три по совершении убийства, приходил на квартиру отыскивать следы пропавшей Деманш и продолжал поиски с таким усердием, с такою тоскливостию и нетерпением, что в течение этого дня и ночи приезжал в квартиру раз шесть и оставался там по несколько часов, один и вместе с зятем Петрово-Соловово, однако обоими ничего сомнительного не замечено, что могло бы навести на мысль о том, что Деманш убита в спальне <...>
По сим данным следует на основании 946, 947, 949, 1015 и 1184 ст. XV т. Зак[онов] Уголовных], не разрешая дела в существе, возвратить оное для доследования, тем более, что с открытием настоящего места преступления изменится и степень виновности Аграфены Ивановой и подтвердится невиновность Пелагеи Алексеевой, осужденных к тяжким наказаниям.
76
[Печатная записка о деле]111
Докладывано 26 июня 1853 года
ЗА П И С К А из дела, перенесенного в Общее собрание Московских департаментов Правительствующего Сената из 1-го отделения 6-го департамента, на основании 134 [ст.] I т. учрежд. Правительствующего] Сената, а в оное предоставленного на основании 1291 и 1 пункрга] 1295 ст. XV т. московским военным генерал-губернатором о дворовых людях г. Сухово-Кобылина: Ефиме Егорове, Аграфене Ивановой и Пелагее Алексеевой и крестьянине Галактионе Козьмине, судимых, Егоров и Козьмин, за убийство временно-московской купчихи Луизы Ивановой Симон-Деманш, а Иванова и Алексеева за способствование к сокрытию сего преступления.
77
Общее собрание Московских департаментов Правительствующего Сената112
26 июня 1853 года, в Общем собрании Московских департаментов Правительствующего Сената, по выслушании сего дела, г. первоприсутству-
Россия в мемуарах
ющий сенатор и кавалер П.А. Чертов <...> предлагал сначала предварительные вопросы <...>
78
Отношение смотрителя тюремного замка113
Из отношения смотрителя московского губернского тюремного замка видно, что содержавшаяся в оном крестьянка Сухово-Кобылина Пелагея Алексеева умерла 16 августа 1853 года.
79 Прошение А.В. Сухово-Кобылина министру юстиции графу В.Н. Панину114
С.-Петербург. 1853 года. Августа 16-числа Ваше высокопревосходительство.
Дело об убийстве московской купчихи Луизы Симон, продолжающееся скоро три года, находится ныне на рассмотрении Вашем. Три года, как мое имя, всегда честное, влачится без нужды и основания в липкой Грязи делопроизводства по смертоубийству. Полгода продолжалось следствие, в течение которого испытал я, невинный человек, все мучение оскорблений, пристрастие местной власти, действовавшей против меня по одним слухам, и проистекшего отсюда тюремного заключения и публичного позора. Немедленно по окончании следствия обратился я с просьбою клипу Государя Императора, в которой излагал сии несправедливости, мои Страдания и просил Сам, если осталась тень Сомнения в моей невинности, повелеть пересмотреть все Следственное Дело. В ответ на это я получил слова драгоценной для меня Милости и удостоверение, что нет оснований иметь обо мне невыгодное мнение.
При производстве дела я изложил пред Правительствующим Сенатом мою жалобу о тех же несправедливостях и оскорбительных для меня мерах.
В настоящую минуту взгляд Вашего высокопревосходительства решает вопрос: после трехлетнего судопроизводства могу ли видеть конец моим
Россия ЧЖ в мемуарах
Страданиям и могу ли безвинно и неправильно привлеченный Гражданин ждать удовлетворения от Закона, который ограждает и мою невинность и мою Честь и который не должен коснить115 сказать невинному Слова Евангелия: иди в мире116.
Крепкий, однако, правотою моею, Чистотою не только моей Совести, но и всех моих действий и убеждением, что Вы не можете не быть Справедливы, я обращаюсь к Вашему высокопревосходительству и прошу покорнейше из занятий Ваших уделить мне Минуту — и тем Самым дать неоцененную для оскорбленной души возможность высказать Старшине Правосудия Русского несправедливости, которым я был подвергнут, и если только Вам угодно будет, разъяснить все малейшие недоумения, которые в этом тяжелом для меня деле могли бы до меня коснуться.
С Глубочайшим уважением и Совершенною преданностию Честь имею быть
Вашего высокопревосходительства покорнейшим слугою
А. Сухово-Кобылин
С.-Петербург.
1853 года.
Августа, 16-го числа.
80 Записка [А.В. Сухово-Кобылина] по делу об убийстве купчихи Симон-Деманш117
9-го числа ноября жившая на Тверской улице в доме графа Гудовича и заведовавшая домашнею экономиею Сухово-Кобылина московская купчиха Луиза Деманш отыскана чрез полицию за Пресненской заставой убитою.
Произведенным следствием о сем убийстве открыто, что оно совершено дворовым человеком полковника Сухово-Кобылина поваром Ефимом Егоровым при соучастии крестьянина Кузьмина и двух женщин того же помещика Ивановой и Алексеевой. Преступление сие обнаружено: а) сознанием Егорова, собственноручно им писанным и утвержденным московским обер-полицеймейстером; б) за сим тринадцатью другими сознаниями Егорова при следствии, в коих он положительно и искренно рас-
Россия
мемуарах
крыл все подробности этого убийства; в) однотождественным сознанием прочих участников, врозь спрошенных и врозь содержавшихся; г) явственною согласностью этих показаний с самим событием и с медицинским осмотром тела Деманш, на коем оказались все те явления смертных знаков, о коих показали преступники, и д) отысканием по указанию самих же преступников поличного, как-то: утюга с измятою рукояткою, коим Кузьмин наносил Деманш удары, а также денег и золотых вещей на 196 р. 60 к., которые захвачены были Егоровым после убийства и спрятаны на чердаке.
Все эти сознания утверждены во всей силе Егоровым и Кузьминым на передопросах их в надворном суде и Уголовной палате, а также подтверждены в рукоприкладстве Егорова под запискою в той же палате, в коем он писал: что более дополнить ничего не имеет; причем оба они в суде дали подписки в том, что при производстве следствия никаких пристрастий чинимо не было.
Наконец, когда Егоров и Кузьмин два года уже просидели в городской тюрьме, а между тем дело это перешло в 6-й департамент Правительствующего Сената, то преступники эти, при рукоприкладстве под запискою в Сенате, вздумали отречься от прежних показаний.
«Собственное признание подсудимых, сделанное следователям и утвержденное в судебных местах, когда самое происшествие или степень преступления несомненно составляет полное и совершенное доказательство и не требует никаких дополнительных переследований» (ст. 1180 т. XV Св[ода] Зак[онов] и примеч. к сей статье).
«Письменные документы, признанные действительными тем, против кого они были представлены, составляют совершенное доказательство: как относительно события преступления, так и виновности преступника» (ст. 1188).
«Надлежит невероятным почитать оговор: когда обвиняемый в воровстве или разбое, пробыв в тюрьме до полугода, будет после того оговаривать других; коих прежде не оговаривал» (ст. 1061 пунк. 4).
«Одного совершенного доказательства достаточно для признания осуждения несомнительным» (ст. 1171).
Несмотря на силу приведенных законов, на неопровержимость юридических фактов, открытых по следствию, — ныне голословное отречение преступников, отвергаемое законом, вместе с превратными толкования-
Россия
в мемуарах
ми следственного производства, принимается за повод направить дело сие к новому переследованию.
Превратные сии толкования разъяснены в прилагаемой при сем особой записке фактами, взятыми с страниц следственного дела.
Что же касается вообще до отречения преступников Егорова, Кузьмина и Ивановой от прежних их показаний, по точному смыслу 15 пунк. 1207 ст. XV т. Св[ода] Зак[онов], должно считать еще более сильнейшими уликами преступления, а не поводом к новому переследованию всего дела.
Убедительнейшими к тому фактами служат самые извороты подсудимых Егорова и Кузьмина, коими они наполнили рукоприкладства в Сенате. Можно ли допустить, чтобы они под влиянием того пристрастия, которое будто бы испытали от следственных приставов, продолжали постоянно сознаваться в убийстве Деманш, выйдя из зависимости этих приставов, и не объявляли о том в надворном суде и Уголовной палате, когда их именно об этом допрашивали. Можно ли допустить дерзкий извет Егорова относительно открытия Комиссиею по его указанию затаенных золотых вещей Деманш? Очевидно, что эти отречения суть обычные извороты и мошеннические стачки1’8 людей, потерявших совесть и стремящихся затянуть дело и отдалить сколь возможно ожидающую их меру наказания. При малейшем послаблении подобным изворотам в совершенную противность 1061 ст. 4 п. самые законы, охраняющие общую безопасность, придут в бессилие.
Внимательное рассмотрение действий следователей, и в особенности примерно строгого ареста, какому подвергнут был невинно Сухово-Кобылин, свидетельствует, что против него истощены уже все меры строгости: что следователи взяли его к следствию, подвергнули тюремному заключению под строжайший секрет, без всякого к тому законного основания, не вняли показаниям свидетелей, которые объявляли им свои подозрения на Егорова и его сообщников: оставили людей сих без всяких спросов и действия свои направили исключительно против Сухово-Кобылина до такой степени, что преступление открыто не ими, а приставом Серпуховской части и немедленно за сим московским обер-полицеймейстером, и что единственно это открытие поставило следователей в необходимость прекратить свои притязания к Сухово-Кобылину и освободить его из-под ареста на другой уже день — по сознанию убийц в преступлении. Убеждение в сих противузаконных и безосновательных притязаниях подвигло Сухово-Кобылина немедленно по окончании следствия подвергнуть пред
Россия в мемуарах
лицем Государя Императора всеподданнейшую на них жалобу, и ныне дает ему основание просить: дабы правосудное внимание обращено было на эти противузаконные притязания и оградило бы его от нанесенного ему бесчестья и позора по точному смыслу ст. 977, которая повелевает следователю рассматривать улики со всевозможною осмотрительностию под опасением взыскания в пользу обиженного бесчестья и убытков, если он взят будет беззаконно и недельно.
*
Разъяснение возбуждаемых сомнений по делу о убийстве Деманш
1) Что будто бы следствием не открыта достаточно побудительная причина убийства Деманш, относительно неудовольствия на нее людей Сухово-Кобылина.
Стр. 24 Напротив того, в самом начале следствия подпоручик печатной] Сушков показал, что в убийстве Деманш виноваты должны запис[ки] быть ее люди, ибо она сама ему говорила, что они ее не любят. Иностранка Ландерт: что люди, жившие у Деманш, 29 имели на нее неудовольствие по ее строгости. Сухово-Ко-34 былин: что Егоров мог иметь на Деманш неудовольствие за то, что за несколько недель до совершения им преступления отнята у него была покупка для дома провизии и передана в распоряжение Деманш; вследствие обнаружения ею больших расходов, которые делал Егоров. Кроме того, о неудоволь-50 ствии этом Егоров и Кузьмин положительно и ясно говорят в своих показаниях, а именно: первый, что Деманш распоряжалась у них в доме как барыня', барин любил ее и много слушал, а она, пользуясь этим, много наговаривала ему на 108 людей, за что они терпели наказания, что все люди ее ненавидели и что перед смертью она сделалась еще злее и капризнее. Второй же, т.е. Кузьмин, в Уголовной палате объяснил еще: что Егоров имел на Деманш неудовольствие за то, что она всегда требовала у него отчета в покупке провизии и выдавала ему на то деньги.
2) Что будто побудительная причина к убийству Деманш относительно намерения воспользоваться ее имуществом уст-
Россия
в мемуарах
роняется тем, что в квартире Деманш остались в целости вещи и имущество по оценке на 196р. и два билета в 800руб.
Напротив, вещи и имущество Деманш не оставлены в целости, а расхищены. Этот факт неопровержимый.
90 Вещи, оцененные в 196 р. сер., суть те самые, кои похитил Егоров в квартире Деманш из ее шифоньера и скрыл на чердаке дома Сухово-Кобылина, в коем жил Егоров с прочими служителями.
90 Вещи эти открыты по личному указанию самого Егорова, приведенного к сознанию в сокрытии их очною ставкою
96 с Григорьем Игнатьевым (дворовым человеком г-на Поливанова), коему Егоров, спустя два дня по убийстве Деманш, продавал золотые часы.
89 Сколько именно Егоровым похищено наличных денег, 89 неизвестно; но из них при следствии найдено у него 100 р.
94 сер., а именно: серия в 50р., запрятанная в жилете под под-
кладку, и кредитный билет в 50р., который взял он из пор-
94 тмоне Деманш, и на другой день, по совершении преступле-
ния, приходил менять в табачную лавку, содержимую меща-
66 нином Федоровым на Тверской в том доме, где жила его, 88, 89 Егорова, любовница, Татьяна Максимова, о чем показали
94 Федоров и Егоров. Кроме того, пропало без вести ломбардный билет в 300 р. сер., кружева Деманш, платье и меховой дорогой салоп, крытый шелковою материею, о коем преступники показали разногласно: будто сожжен в печке. Всего
83 же расхищено имущества до 1000 р. сер. Кузьмин и Иванова 56 в показаниях своих подтвердили, что Егоров тотчас по совер-87 шении убийства отпер шифоньер Деманш и похитил из него 114 помянутые вещи и деньги. Кроме того, следствием открыто, что Сухово-Кобылин обыкновенно передавал Деманш на сбережение денежные суммы целыми пачками по несколько
93 тысяч руб., как показали свидетель мещанин Королев, дво-
93, 94 редкий Фирсов и камердинер Лукьянов. Два ломбардные
95 билета в 800 р. сер. действительно остались непохищенными 15,59 в квартире Деманш. Из двух осмотров этой квартиры, произведенных 10 и 23-го ноября, видно, что их вовсе не было в том шифоньере, из коего Егоров похитил вещи и деньги, а
Россия
в мемуарах
открыты эти два билета в книжном шкафе между книг, уже 63 при полной описи, произведенной всему имуществу Деманш
28-го ноября, при упразднении ее квартиры; чем достаточно объясняется причина: почему билеты эти остались целы.
3) Что дворники Сухово-Кобылина — Павлов и Пахомов — положительно утверждали, что в ночь на Михайлов день они безотлучно находились на дворе; и потому должны были видеть уход Егорова со двора в 2-м часу ночи.
Дворники эти никогда и нигде не показывали, чтобы они всю ночь с 7 на 8-е число ноября, т.е. на Михайлов день, стр. 63 находились на дворе; напротив того, они положительно по-
казали, что с вечера на Михайлов день они рано легли спать.
4) Что никто из спрошенных людей Сухово-Кобылина не видал ни выхода Егорова из дому в ночи на Михайлов день, ни возврата его в дом.
Уход Егорова и возврат в ночи на Михайлов день не мог быть замечен жившими в доме Сухово-Кобылина людьми потому, что люди эти ночью, естественно, спали, а ключ от стр. 49 ворот, как видно из показания дворника Павлова, лежал на
окне, откуда каждый мог его взять, не будя дворника; наконец, надо здесь принять в соображение еще и то, что Егоров, стремившийся столь обдуманно к поражению своей жертвы, весьма естественно старался скрыть от стороннего глаза и все свои действия, а потому нисколько не удивительно, что он вышел ночью и возвратился домой, не будучи никем замечен.
5) Что показания Егорова, Козьмина и Ивановой о совершении ими убийства содержат разногласия.
стр. Сознательные показания Егорова, Кузьмина и Ивановой, 50, 52, данные ими при следствии 20-го ноября 1850 г., совершен-53, 54 но между собою согласны и никаких разногласий не содержат. Между сими показаниями и передопросами, сделанными им в Уголовной палате 8-го ноября 1851 г., т.е. год спустя, при буквальном их сличении усматриваются некоторые разноречия, заключающиеся в словах, а не в суще-
Россия * мемуарах
стве события и не в образе его совершения. Годовой промежуток времени достаточно объясняет эти разноречия.
6) Что жившие в одном доме с Деманш князь Радзивилл и его люди должны были слышать в ночи с 7 на 8-е число крик или вопль отчаяния.
стр. Преступники Егоров и Кузьмин положительно говорят, 51, что они напали на Деманш сонную в кровати столь возмож-53, 56 но тихо, и из них Егоров тут же задушил ее принесенною им 107 подушкою, а Кузьмин между тем нанес ей несколько уда-109 ров утюгом в бока; при этом Деманш раз или два негромко вскрикнула; сверх того Егоров перетянул ей горло еще и полотенцем. Из медицинского же и анатомического осмот-14, 15 ров тела Деманш видно, что весь левый бок покрыт был сине-
багровыми пятнами, а 7-е, 8-е и 9-е ребра переломлены, на верхней же части шеи замечен поперечно вдавленный рубец в объеме мизинца. Столь ясные и выразительные факты о насильственной смерти Деманш решительно уже убеждают, что при задушении ее подушкой и нанесении еще в бока нескольких убийственных ударов смерть этой жертвы была минутным делом, что в этот страшный миг она, женщина сонная, не только что не могла вступить в какую-либо борьбу, но даже не могла и громко воскрикнуть, как это показали и сами убийцы, а потому предположение о крике и вопле отчаяния не имеет никакого основания и противоречит фактам дела.
7) Что дворник дома графа Гудовича и люди князя Рад-зивилла должны были видеть: как Козьмин запрягал и отпрягал лошадь, съезжал со двора и въезжал на оный, и что не видно расположения того дома и флигеля, где жила Деманш.
Из дела видно, что главный корпус, где жил дворник 97 графа Гудовича и смотритель Дорошенко, спрошенный под присягою, совершенно отдален от того флигеля, где жили Деманш и князь Радзивилл; что ключ от ворот флигеля все-21 гда находился в водосточной трубе, около ворот, что люди князя Радзивилла легли спать: кучер Трофимов в 9-ть часов,
Россия в мемуарах
21 а прочие в 11 -ть часов, и потому очевидно, что Кузьмин в глухую ноябрьскую ночь, когда притом и рассветает поздно, мог запречь и отпречь лошадь, выехать со двора и въехать обратно, не быв замечен.
8) Что Егоров в рукоприкладстве под запискою Правительствующего Сената отрекается от всех своих показаний, от похищения им денег и вещей Деманш и того факта, что будто он указал следователям сии вещи спрятанными на чердаке флигеля, где он жил.
стр. Похищение Егоровым денег, при нем найденных, и ве-89 щей Деманш, оцененных в 196 р., кои открыты полным при-9 0 сутствием Комиссии, по собственному его указанию и вслед-
94 ствие уличения его дворовым человеком г-на Поливанова — Игнатьевым, останется всегда неотвержимым фактом, не подлежащим никакому сомнению. Произвольно можно находить сомнения везде; особенно если после двухлетнего содержания преступников в тюрьме наглая их ложь, отвергаемая законом и разумом, будет приниматься за основание сих сомнений, в совершенную противность 1061 cm. т. XV Св[о-да] Законов.
9) Что Егоров в двух разных показаниях показал: в одном, что перерезал горло Деманш перочинным ножом на ее квартире, а в другом, что учинил сие за заставою в овраге складным ножом, взятым у Кузьмина; что не видно причины: зачем убийцы перерезали у мертвой горло, и что кровь на снегу найдена в незначительном количестве.
стр. Двух таких разных показаний Егорова в деле нет. Не в двух
59 разных показаниях, а в одном и том же, собственноручно им, Егоровым, писанном и тут же утвержденном подписью московского обер-полицеймейстера, он показал так: «Галактион переломал ей утюгом ребра, а он ударил кулаком по глазу и перерезал перочинным ножом; потом свезли ее на ее лошади за Пресненскую заставу и бросили в овраг за Ваганьковским кладбищем; салоп сожгли. Горло перерезано у Де-
Россия ЧЯх * леукуардх
манш им, Егоровым, в овраге, а не на квартире, а дома они только убили и задушили» — и проч.
Сие разноречие в одном и том же показании Егорова, им тут же и объясненное, обнаруживает, что оно произошло, вероятно, по запамятованию. Причину сего перереза Его-сгр. ров и Кузьмин объясняют в своих показаниях, в Уголовной 108 палате, так: Егоров — «что сделано это для того, дабы Де-109 манш не ожила; ибо тело ее было тепло», а Козьмин — «что когда тело свезли в овраг, Егоров снял с него полотенце, и ему показалось, что Деманш захрипела, тогда он имевшимся у него принад лежавшим ему складным ножом перерезал ей горло». Так как перерез этот учинен Егоровым, чрез немалое время по совершении убийства, то из сего и объясняется, почему крови найдено на снегу под телом небольшое количество.
10) Что на квартире Деманш не найдено признаков крови, а Сухово-Кобылин, приходивший в оную поутру 8-го ноября, не заметил там беспорядков.
Что следователями признаков крови на квартире Деманш не найдено, служит только подтверждением справедливости сознания преступников, как совершено ими преступление, ибо из показания их видно, что признаков крови и быть не могло.
По показанию преступников, преступление совершено ими в 3-м часу ночи; Сухово-Кобылин был на квартире Деманш в 9-м часу утра, а потому преступники имели время привести квартиру в порядок; да и какой беспорядок мог последовать на квартире от удушения спавшей женщины в ее постеле?
11) Что происхождение кровавых пятен, открытых в квартире дома Сухово-Кобылина, достаточно не объясняется.
Происхождение больших кровавых пятен на полу в кухонных сенях, где стояла лохань с помоями на крыльце, ведущем стр. в кухню, вполне объясняется: 1) самое местностию, где сии 23 пятна оказались; 2) показанием Сухово-Кобылина и, нако-34 нец, 3) самого Егорова, что в сенях тех он резал цыплят и
Россия
в мемуарах
34 кур; а на заднем крыльце, помнится ему, утку или цыплен-38 ка. Что же касается до двух красноватых пятнушек: одно величиною в расплющившуюся каплю, а другое в пятико-22 пеечную серебряную монету, открытых в том же флигеле, на стене задней комнаты, в которой жил камердинер, то происхождение их по давности и малости до такой степени 94 неопределимо, что и самая медицинская контора, в которую они препровождены были для химического разложения, не нашла возможности признать их кровавыми и определить их происхождение. Вообще пятнушки сии составляют вещь побочную, которая еще при следствии ни к чему не вела, да и теперь ни к чему не ведет, ибо спрошенные со всею стро-гостию люди Сухово-Кобылина (в особенности его камердинер Лукьянов) единогласно утвердили, что никто из них Де-26, 27 манш ни днем, ни вечером, ни ночью 7-го числа в доме 42, 39 Сухово-Кобылина не видал; и при них шесть свидетелей: ка-
24 мердинер Лукьянов, дворник Павлов, конторщик Федотов, экономка Фирсова, Малафеев и Карпов положительно показали, что в этот вечер она в доме Сухово-Кобылина не была и что сам Сухово-Кобылин с 8-ми часов до 2-го часа ночи дома не был. Это последнее обстоятельство не только подтверждено людьми Сухово-Кобылина и показаниями само-
23 го Егорова, но и согласуется с показаниями двух человек 62, 63 Климова и Беляева из дома Нарышкина, спрошенных под присягою, что Сухово-Кобылин провел тот вечер у их господ. Показания сии по силе 1193 ст. т. XV Св[ода] Законов] составляют совершенное доказательство: о невинности его, Сухово-Кобылина, и совершенной удаленности его (alibi) от того места, на которое обращено следователями столь мнительное внимание.
12) Что не обращено внимание на письмо Сухово-Кобылина к Деманш.
стр. 69 При следствии внимание на письмо сие было обращено, и само письмо Сухово-Кобылину оказано. Вот оно слово в слово.
Chere Maman — il se trouve que je resterai quelques jours a Moscou. Sachant que vous n’etes restee a la Campagne que pour
Россия g мемуарах
faire vos farces et pour ecouter une passion qui helas! ne vous dit pas mon nom, mais celui d’un autre!.. J’aime mieux vous rappeler pres de moi pour avoir une femme ingrate et perfide sous mes yeux et a la portee de mon poignard Castilian. Revenez et trrrrrr.blez11’. Спрошенный о сем письме, Сухово-Кобы-
лин объяснил, что письмо это была шутка и что образ его изложения служит лучшим тому доказательством. Слова Chere Матап прямо определяют наилучшим образом характер дружеского и искреннего отношения Сухово-Кобылина к Деманш. Что эти отношения наилучшие, решительно подтверждено всеми свидетелями: как людьми Сухово-Кобылина, так и спрошенными лицами, в особенности же поручиком Сушковым и иностранкою Ландерт, которые, будучи с нею в дружестве и проведя весь день 7-го числа вместе, ни о каком разрыве или неудовольствии между ею и Сухово-Кобылиным от нее не слыхали, напротив, показали, что еще 24 и в этот день она особенно хвалила обхождение с нею Сухово-Кобылина.
13) Что не разъяснено: почему 8-го ноября вечером Сухово-Кобылин взял для своего употребления сани Деманш.
Обстоятельство это разъяснено постановлением Комиссии 16-го числа, в котором сказано, что Сухово-Кобылин имел одну карету, одни дрожки и одни сани, по употреблению общие с Деманш. Из сего можно усмотреть: почему он, производя 8-го числа поиски о Деманш, приказал заложить себе те сани.
14) Что Сухово-Кобылин начал отстранять от себя незаконное сожитие с Деманш, известное всем спрошенным по делу лицам.
Сухово-Кобылин при следствии показал, что отношения его к Деманш были любви и сердечной привязанности и что СТР- 38 близость сих отношений дала повод людской молве толко-42 вать их по-своему. Из спрошенных по делу лиц: экономка 38 Фирсова, Эрнестина Ландерт, титулярный советник Панчу-28 лидзев и конторщик Федотов — показали, что они о сем ничего не знают. Другие, хотя и показали, что между Сухово-
Россия в мемуарах
Кобылиным и Деманш была любовная связь, но не представили на это ни доказательств, ни были приведены по поводу сего к присяге. Предполагать такую связь можно, но не осудить по законному порядку. Где доказательства, требуемые законом?
15) Что показания людей Сухово-Кобылина взяты без присяги.
Если показания людей сих взяты без присяги, то обстоятельство это в настоящую минуту не может изменить дела; ибо по закону спрошенные однажды без присяги не могут к ней по тем же вопросам приводиться. Единогласные показания людей сих удаляли всякое подозрение на Сухово-Кобылина; а потому кто, как не он, может жаловаться: почему люди эти не спрошены под присягою; и сам он в противность именно этих показаний заподозрен следователями и подвергнут тюремному заключению.
16) Что показания неграмотных: Ивановой и Алексеевой не зарукоприкладствованы.
Если показания Ивановой и Алексеевой не зарукоприкладствованы, то и это обстоятельство не изменяет дела; ибо при допросах в 1-м департаменте надворного суда и в Уголовной палате Иванова подтвердила, что убийство Деманш совершено Егоровым и Кузьминым на ее кровати в ночи с 7-го на 8-е число, а отреклась она только от участия в заговоре и от содействия ее совершить преступление. Алексеева же во время содержания в тюрьме уже померла.
81
Записка о приобщении письма и записки А.В. Сухово-Кобылина к делу120
Августа 20 дня 1853 года
Ваше превосходительство изволили приказать соображение с производящимся на Консультации делом об убийстве любовницы титулярного
ДОКУМЕНТЫ СЛЕДСТВИЯ И СУДЕБНОГО ДЕЛА ОБ УБИЙСТВЕ ЛУИЗЫ СИМОН-ДЕМАНШ ^1^ в мемуарах
советника Сухово-Кобылина Симон-Деманш полученные от него, Кобылина, 18 и 19 числа сего августа письмо и записку.
По соображении бумаг сих с делом оказывается, что в письме и записке Сухово-Кобылина не содержится указания на новые обстоятельства, а повторяются те же самые объяснения, какие были уже в виду Консультации при рассмотрении дела. По сему докладывающий полагал бы письмо и записку Сухово-Кобылина приобщить к делу.
Статский советник Н. Глушков
82
Мнение
К.Н. Лебедева по делу о убийстве Симон-Деманш121
25 августа 1853 года При рассмотрении сего дела существенными вопросами представляются:
I. Имеет ли дело надлежащую полноту?
II. Вполне ли достоверно сознание подсудимых?
и III. В чем заключается разногласие Общего собрания?
По первому вопросу статский советник Лебедев находит три обстоятельства, которые требовали бы точнейшего удостоверения:
1) соглашения некоторых противоречий в показаниях главных преступников, 2) точнейшее определение способа убийства по медицинским данным и 3) перевод и объяснение некоторых из писем, взятых у Луизы Симон-Деманш и Александра Сухово-Кобылина.
Противоречия в словах и обстоятельствах встречаются весьма часто, особенно важны о подробностях совершения самого убийства, об одевании убитой, о созжении салопа, о времени прибытия поутру 8 ноября людей из трактира, после отвоза трупа, на квартиру Деманш и о похищении вещей и денег, принадлежавших убитой.
Определение вида убийства: т.е. последовала ли смерть от задушения или зарезания, в медицинском акте (печат. записка л. 15) объяснено без надлежащей точности.
Сколь ни важно соглашение сих противоречий, но и подробное объяснение оных, при несомненности насильственного убийства и при созна-
Россия в мемуарах
нии в том виновных, не могло бы изменить существа дела: ибо для предположения иного способа убийства и других виновных по делу не представляется никаких и отдаленных показаний или намеков. Два обстоятельства могли бы быть приняты здесь в соображение: кровавые пятна, обнаруженные в квартире Сухово-Кобылина, и отрицательство Козьмина и Егорова от сознания, сделанное подсудимыми в рукоприкладстве в Сенат; но кровавые пятна, сколько можно судить по описанию, не представляют никакой важности, как потому, что они весьма малы и несвежи, так и потому, что полы в комнате Сухово-Кобылина мыты И ноября, т.е. четыре дня спустя после убийства, по-видимому, в обыкновенный день недели, без скрытности и поспешности, и нет основания думать, чтобы, замывая полы для сокрытия кровавых следов, не были замыты эти небольшие пятна. При том объяснения, данные о сих пятнах Сухово-Кобылиным и людьми его, не заключают в себе ничего невероятного. — Что касается отрицательства подсудимых, то оно, в настоящем его виде (листы 130—133), не только не может быть признано основательным, но представляется даже неправдоподобным, сделав сознание на письме собственноручно следователям, в составе Комиссии, подсудимые подтверждали это сознание несколько раз при очных ставках и при допросах в судебных местах. Самое содержание отрицательства так неопределенно, что сознание, сделанное преступниками, и при таковом отрицательстве остается в своей силе, ибо, описывая нарушения следователями некоторых статей XV т., подсудимые не объясняют, какое влияние имели эти нарушения на ход и существо дела.
Утверждая, что сознание сделано ими вследствие истязаний, они ничем не доказали сих истязаний, и, выставляя, что приняли на себя вину по уговору или обольщению и подкупу, они впадают в беспрестанные мелкие противоречия между собою. Слагая с себя вину убийства, они ничего не говорят ни о том, каким образом, ни о том, кем именно убита Симон-Деманш, и в заключение пишут одними словами — или по предварительному сговору, или по данной им форме, — чтобы судьи «не были строги в присуждении им наказания за преступление, тайна которого известна одному Всевышнему, от которого не скрыто, что они (сознавшиеся убийцы) жертва случая».
В заключение нельзя не заметить и того, что дополнение дела переспросом обвиняемых чрез 3 года после обвинения едва ли может иметь
Россия
в мемуарах
какие-либо удовлетворительные последствия, ибо и при начале дела, в ноябре 1850 г., о многих подробностях, по запамятованию, даны объяснения неточные, противоречащие и сбивчивые. Можно ли ожидать более определительных показаний в настоящее время, наприм[ер]: в котором часу 8 ноября 1850 г. возвратились люди на квартиру и когда и какие мелкие вещи были похищены, и можно ли надеяться достоверности сих показаний как по этой причине, за протечением времени трех лет, так и по принятой подсудимыми системе отрицательства?
Медицинское заключение могло бы быть сделано с большею опреде-лительностию, ибо оно не объясняет, совершено ли убийство посредством задушения или зарезания, или и тем и другим образом вместе. По показаниям убийц, Симон-Деманш была задушена и потом уже прирезана. Показание сие не противоречит заключению Медицинской конторы, и нет ничего невероятного в словах убийц, что разрез на шее сделан ими уже мертвой, и конечно, по этой причине произошло замеченное конторою малое излияние крови (лист 73). Новое медицинское удостоверение, без сомнения, не представило бы другого заключения.
Гораздо важнее сих двух обстоятельств, по мнению статского советника Лебедева, могли бы обнаружить захваченные письма, приложенные к делу в трех связках. И Следственная комиссия, и судебные места без точного основания ограничились одним отзывом переводчика Бернара, что в письмах нет ничего относящегося к существу дела. При обозрении сих бумаг (которым и описи не сделано) особенно заслуживают внимания и требовали бы точнейших объяснений, кем, почему и когда они писаны, в связке первой: на стр. 6 и 7; в связке второй: на стр. 19, 30 и 58; в связке третьей: на стр. 1, 5, 7, 8, 10, 27, 30 и 37. Большая часть сих писем содержания любовного, и кроме писанных Сухово-Кобылиным и Симон-Деманш некоторые принадлежат дамам и девицам московского общества. Невозможно с достоверностию сказать, чтобы они относились к обстоятельствам дела, но не подлежит никакому сомнению, что они объясняют отношения Александра Сухово-Кобылина к Симон-Деманш. Если подобные сведения могут объяснить обстоятельства дела, то для сего необходимы три условия: 1) чтобы письма имели прямое или косвенное отношение к обвиняемым; 2) чтобы достижение и объяснение сих было возможно и достоверно и 3) чтобы соблазн и все невыгоды и неудобства, соединенные с исследованием и разъяснением подобных бумаг, оправдывались
Россия
в мемуарах
важностию цели и искупались вероятным достижением предполагаемых результатов. В настоящем случае, по мнению статского советника Лебедева, нет ни одного из сих условий; ибо хотя все письма адресованы к Сухово-Кобылину или Деманш и во многих есть выражения, которые могут быть предметом толкования, — особенно три письма Деманш, писанные, как должно заключать, в минуты горести и отчаяния, и два другие женские письма, где упоминается как препятствие связи или причина разрыва «эта женщина» (cette femme), но в письмах сих нет даже упоминования о злом умысле, о сговоре, о мщении, а два письма, в которых Сухово-Кобылин говорит о своем кастильском кинжале и «кто такая женщина Симон? — не знаю», — по шуточному тону и содержанию их очевидно не имеют никакого отношения к совершенному преступлению. — Но если бы объяснение писем и могло привести к каким-либо указаниям, достижение сих указаний едва ли возможно и в строгом смысле не может быть признано достоверным. Кроме некоторых писем (Луизы, т.е. Симон-Деманш, Сухово-Кобылина, графини Сальяс, Нарышкиной, виконта Габриеля, модистки Мене), большая часть не подписаны, и весьма сомнительно, чтобы объяснения, которые будут даны о сих письмах, были совершенно истинны, а о письмах убитой Деманш таковых объяснений и ожидать невозможно.
Посему статский советник Лебедев полагает, что расследование содержания писем, не оправдываясь целию дознания новых виновных, которая, впрочем, в настоящее время не представляется и по делу, могло бы иметь последствием привлечение к уголовному производству лиц, совершенно чуждых рассматриваемому событию, и обнаружение и оглашение развратных связей, для преследования которых в законе предписан особый порядок, едва ли не послужат к одному ненужному соблазну.
По всем сим соображениям статский советник Лебедев по первому вопросу находит, что настоящее дело заключает в себе все совпадения, для разрешения необходимые, и что новое дополнение не приведет к более положительному дознанию истины.
Второй вопрос — вполне ли достоверно сознание подсудимых — должен быть, по мнению статского советника Лебедева, разрешен утвердительно. Сделанное при следствии, после продолжительного запирательства и противоречащих показаний, и подтвержденных в судебных местах, сознание содержит в себе все условия, требуемые 1181 сг. XV т., и после-
Россия
^^^вмёмуарах
дующее отрицательство, выраженное при рукоприкладстве в Сенате, не только не ослабляет его силы, но неопределительностию доводов даже подтверждает сделанное сознание. Два обстоятельства представляют поводы к сомнению в истине сего признания: во-первых, отсутствие точной причины убийства Деманш находившимися при ней людьми, которые были ею довольны, и во-вторых — невероятность способа и обстоятельств убийства, совершенного, по их показанию, чрез удушение, между тем как смерть должна была последовать от зарезания. О причинах убийства люди показали, что Симон-Деманш была сварлива и строга, а Сухово-Кобылин поясняет, что убийство могло быть для похищения вещей и капиталов и по негодованию повара за то, что Деманш приняла заведыва-ние хозяйством, которое прежде находилось у повара Егорова. Строгое обращение Деманш подтверждается и обстоятельствами дела; не одни люди это показывают, жалобы на обращение доходили и до господина, который это подтверждает. Наконец, по московской полиции было особое следственное производство в начале того же 1850 года, начатое по распоряжению генерал-губернатора вследствие жалобы служанки Никифоровой на жестокое обращение Симон-Деманш, и все данные при сем показания, даже посторонних людей, обвиняли ее в жестоком обращении, и признанная в том виновною Симон-Деманш заплатила денежный штраф в пользу обиженной и дала подписку в том, что будет обращаться как следует, причинять побоев не станет и от ссор будет воздерживаться (листы 65 и 66). — Намерение убийц воспользоваться имуществом убитой не отвергается и обстоятельствами дела, ибо деньги и вещи Симон-Деманш действительно были похищены и потом отысканы в скрытом месте по указанию самого похитителя Егорова (л. 90). Сии два обстоятельства, не подлежащие никакому сомнению, могут служить удостоверением, что причины к убийству были: жестокое обращение и захват вещей, и что нет точного основания отвергать признание по сему предмету подсудимых. Что же касается невероятности обстоятельств и способа совершения убийства, то, как замечено выше, при несомненности убийства насильственного и при неопределенности медицинских заключений (лл. 15 и 73) остается принять показание убийц, что Симон-Деманш удушена и разрез горла сделан позже, на трупе, еще не пришедшем в совершенное охлаждение. Никто не опровергает сего объяснения, никто не приводит другого способа убийства, и, по мнению статского советника Лебедева, он не только не пред-
Россия
в мемуарах
ставляется невероятным, но подтверждается обстоятельствами дела. Конечно, есть несогласия, неясности и противоречия в показаниях подсудимых: об одевании убитой, о салопе, о серьгах и кольцах, оставшихся на убитой, но обстоятельства сии не относятся к существу дела, и искажение оных могло произойти, с одной стороны, от опасения виновных усилить степень своей ответственности, а с другой — от несвоевременности допроса. Ненужное созжение салопа могло быть придумано для сокрытия похищения оного кем-либо из виновных, а оставление серег и колец на убитой, кроме поспешности и забвения, могло быть объяснено и точным дознанием: могли ли сии вещи быть сняты с трупа и считали ли их убийцы столь ценными, чтобы медлить временем для похищения оных. При таком расположении людей к Симон-Деманш, как оно представляется по делу, может быть место предположению — впрочем, весьма отдаленному и гадательному — о том, что убийство совершено виновными по наущению или подговору другого лица, ожидавшего от убийства более выгод, нежели те, которых могли ожидать люди, сделавшиеся орудием подговорщика или подстрекателя. Обыск в доме Сухово-Кобылина, обнаружение кровавых пятен в комнатах его, меры следователей, принятые против него, поведение Сухово-Кобылина 8 и 9 ноября и показания людей в рукоприкладстве указывают на возможность подозрения участия в сем деле титулярного советника Александра Сухово-Кобылина, — но, не говоря уже о том, что предположение о виновности в уголовном деле, и притом такой важности, противно основным началам всякого, а тем паче нашего судопроизводства, дело не представляет никаких данных к привлечению Сухово-Кобылина к настоящему делу. Если важность дела, близость отношений Сухово-Кобылина к Симон-Деманш, при которой находились его крепостные люди, если поведение его и особенно обнаружение кровавых пятен в занимаемой им квартире могли служить поводом, по местному соображению, к заключению подозрительного под стражу, если, наконец, и захваченная переписка, особенно одно черновое письмо Деманш, писанное в минуты глубокого волнения и отчаяния, как должно заключать, к матери Сухово-Кобылина, показывают, что отношения молодого человека к его любовнице в последнее время совершенно изменились, то при всем том обстоятельства сии не токмо для юридического, но и для нравственного подозрения представляются весьма недостаточными, хотя бы подтверждались в некоторой степени молвою и слухами. — Ибо
Россия
в мемуарах
близость отношений и изменение оных могут вести к заключению о разрыве связи и прекращении денежных пособий, а не к намерению или подговору на совершение преступления, исполнению которого противоречат сии самые близкие отношения и перемена оных. Сими самыми отношениями может быть объясняемо и поведение Сухово-Кобылина в необыкновенной поспешности при отыскании, в частых приездах на квартиру Деманш 8 ноября. Жертва убийства была для него не сторонняя женщина. Что же относится до пятен, то заключение о них Медицинской конторы (л. 74) и объяснения, данные о них Сухово-Кобылиным и людьми, лишают это обстоятельство всякой важности. Могло быть возбуждено для подозрения, по письму одной молодой особы, то обстоятельство, что связь Симон-Деманш была препятствием для любви, связи или брака Сухово-Кобылина с другою женщиной, может быть подозревавшей его в законном браке с Деманш: но обстоятельство это совершенно объясняется в деле. Сухово-Кобылин не был в таком положении, и связь его с вывезенною им из Парижа Симон-Деманш, известная не только его друзьям и знакомым, но родителям и всему семейству его, зависела совершенно от его произвола. Он всегда мог разорвать эту связь и, по-видимому, разрыв последовал незадолго до рассматриваемого события. С другой стороны, рассматривая сие обстоятельство, нельзя не.принять в уважение и того положения, которое принял Сухово-Кобылин в отношении людей, сознавшихся в убийстве, с самого начала дела. Он наводил на следы обнаружения истины и наконец сделался прямым обвинителем, утверждая и доказывая, что убийство совершено для ограбления. Нельзя не принять в соображение и того, как проведен день 7 ноября Симон-Деманш. Она была на обеде у друзей, веселилась, каталась и не выражала ни малейшего опасения или беспокойства.
Нет сомнения в том, что ухищрения и извороты виновных иногда достигают путями предумышленных и приготовленных мер, подкупом и оговорами, затмить истину и найти преклонность и доверие в следователях и судьях, но в деле, произведенном в составе Следственной комиссии, перешедшем три степени суда, где подсудимые, из которых главные два грамотные, имели всю возможность объяснить все обстоятельства и дать показания свободно, без устрашения, обольщения или искажения, нет основания отвергать сии оградительные формы судопроизводства и давать пред ними преимущество отрицательству, не объясняющему ничего нового, ничего определенного.
Россия в мемуарах
По сим соображениям статский советник Лебедев, рассматривая второй вопрос, находит, что сознание убийц следует признать за совершенное доказательство и затем принять единогласную резолюцию 26 июня гг. сенаторов Общего собрания по сему существенному предмету дела. Если таковое осуждение не обнимает всех виновных или определяет наказание не в той степени провинения, которую они заслужили, то оставления в подозрении, по обнаружении новых улик и обстоятельств, согласно правилу указываемой Общим собранием 1177 ст. XV т., дает суду право начать снова дело и подвергнуть виновных должному наказанию.
Обращаясь за сим к третьему вопросу о предметах разногласия Общего собрания, статский советник Лебедев усматривает, что предметы сии заключаются в жалобах Александра Сухово-Кобылина, во-первых, на обвинение его в любодейной связи с Симон-Деманш и на притеснения, деланные ему при следствии и суде посажением его под стражу и вообще привлечением его к делу. По мнению статского советника Лебедева, жалобы сии не заслуживают ни малейшего уважения. О связи Кобылина с Деманш показали все лица, спрошенные по делу, она продолжалась столь долгое время и с такою известностию, что люди показывают о ней без всякого спроса как о деле обыкновенном и не подлежащем розысканию. Сам Сухово-Кобылин и в первом, и в последующих показаниях выражается о чувствах любви, о совместной жизни с Деманш, на его содержании, о короткости обращения и посещений, без всякого запирательства. — Посему статский советник Лебедев в сем отношении тем более соглашается с заключением докладывавшего и большинства сенаторов, что содержание некоторых писем положительно указывает на сию связь как на действительно и несомненно существовавшую.
Относительно жалобы г. Сухово-Кобылина на сделанные ему будто бы притеснения: содержанием под стражею три дня122 и привлечением к делу допросами и очными ставками, статский советник Лебедев не усматривает в объяснениях г. Кобылина никаких основательных оправданий. Обстоятельства, по которым московское начальство признало нужным обеспечить его личность и устранить свободу сношений, при известной близости отношений его к убитой и по самым слухам города, о которых говорит г. Кобылин, были столь важны и относились к столь важному преступлению, что посажение под стражу, кончившееся на четвертый день, совершенно согласно с правилами 1009 ст. XV т. Без допроса и очных ставок г. Сухово-
Россия хХ. в мемуарах
Кобылина не могло быть произведено и следствие по делу о лице, находившемся с ним в столь тесных связях, и все дальнейшие действия следопро-изводителей и судебных мест были нисколько не противными закону требования дела по ходу оного и в формах предписанного порядка.
В сем смысле, для соглашения разномыслия сенаторов Общего собрания, статский советник Лебедев полагал бы дать предложение.
Статский советник Кастор Лебедев
25 августа 1853 г.
83
Показания поручика Скорнякова123
28 августа 1853 г.
Из копии с ответа на второй вопрос, данного отставным поручиком Григорием Скорняковым ярославской полиции 28-го августа 1853 г.*, видно: Относительно же часов, в которых Ярков запирательство делает, якобы таковых от меня не получал, и что достать две фальшивые печати не способствовал, как равно не знает товарищей моих, бывших со мною в то время у него в доме, против чего я только могу сказать, что это одно упорство, изученное им, Ярковым, как правило необходимости на пути его жизненном, но, к несчастию, все показанное мною против Яркова справедливо. На другой день после бытности у него я встретился с коллежским регистратором Алексеем Петровым Сергеевым, с коим ознакомился в 1851 г. в Москве в Петровском парке, на гулянье. Я, бывши тогда в самых критических обстоятельствах, ходил мимо толпы народа, и ничто меня не занимало; со стороны же задумчивость моя была довольно заметна, а особенно Сергеев, как он тогда называл себя, более прочих обратил на меня внимание. И как он был человек, давно уже гонимый бурею жизни, где опытность научила его быть проницательным, короче сказать, что он заискивал случая со мною познакомиться; что ему было очень нетрудно, ибо после нескольких подобных встреч мы сблизились с Сергеевым в разговорах и напоследок сделались совершенно откровенными. Тут
"[Примечание следователя:] Копия эта приобщена к делу вследствие отношения московского обер-полицеймейстера от 18 апреля 1854 г., причем он уведомил, что и сам Скорняков выслан ярославскою городскою полициею в Москву для доказательства выводимого им преступления.
Россия мемуарах
Сергеев пригласил меня на свою квартиру, где я рассказал свои обстоятельства, что я обворован на дороге, не доходя Москвы, и что с вещами и деньгами унесен указ мой об отставке. Ныне же по этому случаю оставшись совершенно без средств пропитать себя на чужбине, без друзей и знакомых, я нахожусь в самом отчаянном положении и не придумаю, что начать. Он же, в свою очередь, заменил мне таковою же откровеннос-тию и сказал, что положение его более затруднительно, нежели мое, и именно вот почему, что он уже лишен прав состояния и сослан был в ссылку в Сибирь на жительство, где жизнь ему показалась тягостною в стране вечного холода, откуда он бежал, поручив себя совершенно произволу судьбы, и на опасном этом пути принужден был прибегать к непозволительным средствам в условиях света и законов, и что напоследок он обзнакомился с своей участью и проводит жизнь без скуки, — добавляя при сем, что он скрывает настоящее свое имя и фамилию, а называет себя как где придется. На квартире же в то время называющий себя Сергеевым стоял на Никитской улице, в доме полковника Махова, но только квартиру снимал он не на свое имя, а от имени чиновника другого, которого имени и фамилии я не упомню; но, по словам Сергеева, аттестат у него был настоящий. И таким образом Сергеев, рассказавши мне все, как выше значится, предложил пристать к его партии, уверяя, что стоит только привыкнуть, а после укоры совести сделаются невнятными. — Повинуясь необходимости, я согласился и с того времени остался жить у Сергеева на квартире; но сначала, как новичок, всматривался в их обряды и несколько дней не выходил почти шагу из квартиры, в которую часто являлись новые для меня лица с какими-то таинственными физиономиями, недоверчивым взглядом и загадочными манерами. Не умею выразить, до какой степени все это казалось дико, даже ужасно. Кажись, какой-то тайный голос шептал мне на ухо: уйди!., уйди!., пока еще есть время!.. Но, с другой стороны, нищета, крайность, несправедливые оскорбления и насмешки людей угрожали мне и приводили в какую-то оцепенелость. Я напрасно старался заглушать голос совести в ночных пирушках, каковые в бытность мою у Сергеева на квартире несколько раз случались. Сергеев над мною смеялся и говорил, что это ничего и что со временем вся эта дикость пройдет, и в свободные часы, желая обзнакомить меня с фантастическою своею жизнию, рассказывал разные случаи, встретившиеся ему на пути жизненном. Из числа коих один более прочих врезался в память мою, который необходимо здесь я должен передать в подлиннике, а имен-
Россия в мемуарах
но: Кажется в 1850 году, в бытность Сергеева в городе Москве, он узнал, что помещик по фамилии Сухово-Кобылин, проживающий в сем же городе, несколько лет имел любовную связь с какой-то француженкой, которую Сергеев называл по имени Симон Демьяновна, а фамилии сказал, что не упомнит. И эта вышеупомянутая Симон Демьяновна имела в наличности до пятисот тысяч рублей ассигнациями наличного капитала, который он, г. Сухово-Кобылин, как человек светской жизни, умел промотать; но между прочим, не подумав о последствиях, набрал у ней, Симон Демьяновны, до трехсот тысяч рублей на ассигнации по формальным документам, и таким образом несколько лет протекло, а долг был не уплачен; и поколь г. Сухово-Кобылин умел разыгрывать роль страстного любовника, то вышепрописанная Симон Демьяновна уплаты долга не требовала, но, как только заметила холодность против себя, а может быть, и узнала, что Сухово-Кобылина занимает новый предмет любви, то ревность заклокотала в груди злосчастной. А как это каждому и всем известно, что женщины ужасно мстительны и решительны в таком случае, и как вышеупомянутая Симон Демьяновна была не более как женщина, и женщина под осень жизни, начинающая увядать красотою; то, зная за собою сего рода недостаток, опасаясь, дабы не лишиться обожаемого ею предмета, прибрала Сухово-Кобылина в свои руки; знавши коротко, что имение его в залоге, и что он, кроме того, в долгах по уши, угрожала, если только он изменит ей или даст малейший повод к подозрению, то она будет просить на него формально о взыскании денег, которые он, Сухово-Кобылин, ей должен. И так, Сухово-Кобылин, видя себя в самой невыгодной позиции, вынужден был повиноваться необходимости и уверять ее, что он никогда не думал изменять в любви и т[ому] подобное]. Но!., что было в душе его, Сухово-Кобылина! Это может только высказать тот, кому встретились подобного рода обстоятельства. Просто сказать, она ему опостылела хуже горькой редьки, как русской говорит. Нужно было придумать избавиться от ней, но это было не так легко. Одно средство осталось — истребить ее с лица земли, и тогда представлялась возможность сбросить с себя рабское иго. Соображаясь долго, он ничего не мог придумать, но тут опять встретились препятствия. Он сам был неспособен совершить злодейство: тут нужен был человек с адскими свойствами души; на этот раз злой гений недолго заставил розыскивать нужного Сухово-Кобылину человека. Он скоро предложил свои услуги и как будто в самом деле таинственною своей способностию поручил это адское дело вышеозначен-
Россия в мемуарах
ному Сергееву. Ибо он, Сергеев, пронырливостию своею узнал отчаянное положение его, Сухово-Кобылина, и даже проникнул в тайну его намерения, а как для Сергеева в условиях света давно уже не осталось ничего священного, почему он выжидал только случая в натуре предложить Сухово-Кобылину адские свои услуги. Таким образом устроил план для свидания с Сухово-Кобылиным в маскераде, где, бывши замаскирован, инкогнито мог свободно с ним поговорить и предложить свои услуги, как выше значится. И напоследок настал давно ожидаемый для Сергеева час, он встретил свою жертву в маскераде; где начал его преследовать, без пощады маневрируя каламбурами на обстоятельства, которые казались заключены в душе Сухово- Кобылина так глубоко, что смертному существу нельзя туда проникнуть; отчего ж этот человек намекает ему прямо и знает почти в подлиннике самые тайные его идеи? Это его ужасно удивило. Сначала он холодно избегал его придирок в разговоре, но тот был неотвязчив. Напоследок у Сухово-Кобылина недостало терпения: он взбесился и предложил Сергееву с ним наедине объясниться, а Сергееву того только было и нужно. И тут, после нескольких вспышек и жестоких сначала объяснений, они между собою заключили мир и союз и сделались друг другу необходимыми, а к довершению первого их знакомства сделка кончилась тем, что Сергеев за 1000 руб. сер. согласился убить вышеупомянутую француженку в собственном доме его, Сухово-Кобылина, и после вывезти ее из города, за заставу, с уговором, что в то время непременно она должна быть одета в самом пышном наряде и в полном блеске роскоши, унизана бриллиантами, в коих у ней, по словам Сухово-Кобылина, недостатка не было: во-первых, потому, что когда тело убитой будет впоследствии найдено, то почтут, что, вероятно, убийца прельстился на бывшие на ней драгоценные вещи, а притом была у него в виду собственно своя выгода, т.е. попользоваться вещами, надеясь вполне, что Сухово-Кобылин к этому касаться не будет. Все это было распланировано с величайшею осторожностию, только ожидали случая, удобного к исполнению, которого, как Сергеев сказывал, пришлось им довольно долго ждать, почти без малого год. И напоследок в 1850 году, осенью, настал удобный час для совершения злодейства. Сухово-Кобылин дал знать Сергееву, что Симон Демьяновна приглашена обедать к кому-то в дом, именно чей, не упомнит; отколь, по его приглашению, вечером будет у него в доме и что он единственно для этого
РоссияК^^ в мемуарах
случая перешел во флигель, бывший в его доме, дабы отделиться от своего семейства. Это происходило дня за два не более до преступления, а в тот день, когда Симон Демьяновна была приглашена на обед, то Сухово-Кобылин написал ей записку, дабы после обеда заехала к нему непременно. А как она не подозревала любовника своего раздраженным до такой степени, чтобы мог посягнуть на жизнь ее, и всегда старалась против него быть аккуратною, то и на этот раз в назначенное время, т.е. вечером, явилась к своему Адонису, не зная, злосчастная, что последний час ударил ее жизни; ибо Сергеев был схоронен в кабинете Сухово-Кобылина с кинжалом, для того приготовленным, из которого, как тигр, бросился на свою жертву, поразив ее кинжалом, говорил он, так удачно, что она даже и не пикнула. Кровь только брызнула на стену и на пол; но скоро он ее перетащил на место, где был нарочно прорезан пол, и в оный прорез остальная кровь была спущена. После же этой адской операции пол был вымыт, и все было осмотрено и приведено в прежний порядок, а притом ночь еще способствовала к довершению начатого ими злодеяния; ибо убитая Симон Демьяновна вынесена была в экипаж, нарочно для этого приготовленный, так, что из дворовых людей Сухово-Кобылина никто не видал. И так Сергеев с тысячью руб. серебром и своей жертвой отправился из дома Сухово-Кобылина прямо за Пресненскую заставу, из г. Москвы, и там обобрал бывшие бриллиантовые на ней вещи, а именно: браслеты, стоившие до 7000 руб. на ассигнации], ожерелье крупного орлеанского жемчуга, в промежутках усаженное бриллиантами, с фермуаром*24, тоже бриллиантовым, висевшим насередке оного, стоющие 25 000 руб. на ассигнации], булавка еще бриллиантовая и два или три золотых кольца с камнями; по сим последним вещам определительной цены пояснить не может потому, что сам таковых не видел, а Сергеев сколько говорил, не припомнит. Обобравши же ее в экипаже, приказал своротить в сторону. Проехавши небольшое расстояние за заставу, где оставил тело убитой Симон Демьяновны под открытым небом; сам же благополучно возвратился на квартиру, торжествуя в удачном своем злодеянии. Что же случилось с Сухово-Кобылиным! Кажись, все кончилось по его желанию, отыскать следы злодея почти было невозможно. Но совесть!.. Этот ужасный свидетель, присутствующий в самых непроницаемых тайнах человека, не давала ему покоя, тревожила, и наконец душевное беспокойство возмутило его до такой степени, что он сам навлек на себя подозрение, а именно
Россия \ в мемуарах
вот каким образом. На другой день утром, после означенного выше происшествия, он, Сухово-Кобылин, явился в Тверскую часть и объявил г. частному приставу оной части, что вот бывшая его любовница француженка уехала вчерашнего числа на гулянье, отколь и по настоящее время не возвратилась; почему он и просит пристава оной части сделать формальный иск, не случилось ли с таковой что-нибудь особенное. Но так как пристав принял очень холодно странную просьбу Сухово-Кобылина, то он, Сухово-Кобылин, обратился с тем к г. московскому обер-полицей-мейстеру, который тоже сначала удивился, но между прочим, из вежливости, обещал удовлетворить его просьбу. Когда же вышеупомянутая Симон Демьяновна была найдена убитою за Пресненской заставой, то первый повод к подозрению по этому случаю пал на Сухово-Кобылина, а притом же, когда полиция приступила к исследованию дела, то при обыске в вышеупомянутом флигеле найдена была кровь на стене и полу, и много оказалось по обстоятельствам дела подозрительного со стороны Сухово-Кобылина; но, по случаю щедрого ходатайства, все, подававшее повод к подозрению, из дела уничтожено. Однако виновников поставить в виду было необходимо, потому что это случилось, кажется, в 1850 году, в бытность в г. Москве Его Императорского Высочества, Августейшего Цесаревича и наследника Александра Николаевича, коим высочайше было поведено виновников розыскать непременно. Следствие было поручено приставу Городской части, полковнику Стерлинкову, который пыткой заставил людей Сухово-Кобылина принять на себя преступление. Но показания их были до такой степени несообразны с обстоятельствами дела, что судебные места признают невероятным, дабы могли быть таковые виновными в преступлении; вследствие чего дело и по настоящее время о сем предмете не окончено, а вышеозначенный полковник Стерлинков, по случаю пристрастных допросов над подсудимыми и пыток, им изобретаемых, ныне находится под судом и удален от должности. Вот точный подлинник слов Сергеева, которые глубоко врезались в моей памяти. Выслушав историю его преступления, я содрогнулся, и хотя я в то время находился в крайности и грудь моя была заражена злобным мщением против общества людей, которые когда следовали путем истины, и поколь еще черное клеймо преступления не запятнало моего имени, необходимость заставляла меня многим рассказывать свое горе и искать у людей помощи; но вместо сострадания надо мною смеялись и всячески оскорбляли. <...>
Россия в мемуарах
84 Записка по делу об убийстве купчихи де Манш. Дело канцелярии Министерства юстиции 2-го стола о дворовых людях Сухово-Кобылина, Егорове и других, судимых за убийство125
8 Ноября 1850 года вечером титулярный советник Сухово-Кобылин просил московского полицеймейстера сделать полицейский розыск для открытия неизвестно где находившейся 7 числа того месяца проживавшей в доме графа Гудовича и заведывавшей домашнею его, Сухово-Кобылина, экономиею купчихи Симон де Манш.
9 числа де Манш найдена за Пресненскою заставою убитою. В то же время объявлено было подозрение в совершении преступления на находившихся в услужении у де Манш дворовых людей полковника Сухово-Кобылина: Алексееву, Иванову, Кузьмина и Егорова, которые тогда же и были взяты под стражу; но на допросах 11 ноября в преступлении не сознались.
Следователи Троицкий и Хотинский, невзирая на разные указания, по коим упадало сильное подозрение на прислугу де Манш, в совершении преступления ограничились их простым запирательством и обратили всю строгость уголовных законов на самого Сухово-Кобылина, — взяли его 16 ноября к допросу, заключили в секретную тюрьму частного дома, обставили дом его полицейским караулом, троекратно в нем делали полицейский осмотр, забрали поголовно всех людей, находившихся при матери его, сестрах и при нем в услужении. Кто же не представит себе той горести, уныния, ужаса, которыми сражены были Сухово-Кобылин, мать его, сестры, родные и все знакомые, — потрясение это глубоко запало в их души, да едва ли оно может когда-либо изгладиться.
Предлогом к столь тяжким мерам противу Сухово-Кобылина принято было следователями какое-то разноречие в показаниях и то, что при осмотре дома его, в занимаемом им флигеле, в передней комнате найдены были два кровообразные пятнышка и в кухонных сенях брызги крови возле лохани и кровавое же пятно в четверть аршина величиною, о которых при самом осмотре объяснено было, что кровь эта произошла от прирезывания дичи, которая тут же и находилась во время осмотра. Сверх того всякое предположение в совершении убийства в доме Сухово-Кобылина
Россия в мемуарах
невозможно было и допустить; ибо в занимаемом им флигеле жило до 20 человек, вся его прислуга, прислуга приехавшего к нему за 4 дня до события зятя его Петрово-Соловово, два постояльца посторонних людей, а в доме мать, сестры и зять Петрово-Соловово. Далее в день убийства Симон де Манш она в доме Сухово-Кобылина вовсе не была; сам же он весь вечер того дня был у г. Нарышкина, где находилось до 40 человек гостей, и, возвратясь от Нарышкина домой в два часа ночи, лег спать. Все это подтверждено показаниями многих людей, притом же многие свидетели показали единогласно, что никаких неприятностей между Симон де Манш и Сухово-Кобылиным не было, а, напротив, сама де Манш, в день смерти быв у иностранки Ландерт, особенно одобряла обхождение с нею Кобылина. — Все сии обстоятельства, не говоря уже о нравственных качествах Сухово-Кобылина, с которыми и малейшая тень всякого позорного дела не имеет ничего общего, решительно отклоняют от него подозрение в преступлении, почему же он подвергнут был всем истязаниям, установленным по нашим законам только для тех, на коих падают явные улики в преступлении.
С 19 на 20 ноября, в тот самый день, в который следователи, как сами в постановлении своем выражаются, имели уже подозрение на Егорова, Сухово-Кобылина с жандармами и казаками возили ночью в закрытом со всех сторон экипаже по городу в разных направлениях и заключили вновь в не известную ни ему, ни семейству его тюрьму, и чего бы, может быть, еще не претерпел Сухово-Кобылин, если бы провидение не взглянуло милосердным оком на невинно страждущего. 20 ноября содержавшийся в Серпуховском частном доме повар Егоров добровольно сознался в убийстве де Манш, произведенном вместе с Кузьминым в квартире де Манш в ночь 7 на 8 ноября с ведома девок, Алексеевой и Ивановой. Все сии преступники, содержавшиеся в разных тюрьмах, признались однотождественными показаниями, враз отобранными. Но следователи и после этого, как единогласным признанием убийц и всеми разведываниями подтвердилась совершенная неприкосновенность Сухово-Кобылина, не оставили оскорбительных к нему притязаний, давали с слугами его очные ставки в противность ст. 1138, 15 т. Зак[онов] Уголовных], делали повальный о нем обыск, который предписано законом производить лишь о подсудимых ст. 1124 того ж тома, и наконец, видя тщетность своих намеренных замыслов привлечь его под каким бы то ни было предлогом к следствию,
Россиямемуарах
затеяли отдельное от убийства дело, именно о противозаконном сожитии будто бы Сухово-Кобылина с Симон де Манш; это последнее обстоятельство выведено из показаний прислуги Сухово-Кобылина и других лиц; но показания сделаны без присяги, очными ставками не поверены и потому по смыслу 1198 ст, 15 т. не имеют никакой силы доказательств для обвинения.
Сухово-Кобылин, повергая правосудному благоусмотрению Министерства юстиции действия следователей, в высшей степени неправильные и для него оскорбительные, покорнейше просит постановить решение к ограждению чести его от всяких нареканий, причиненных напрасным привлечением к следствию и тяжким арестом, освободив и от обвинений в противузаконном сожитии его с Симон де Манш, истолкованных по одним предположениям, не обнаруженных следователями ни отобранием под присягою показаний, ни очными ставками. Если же по таковой неполноте в сем случае следствия окажутся недостаточными для оправдания Сухово-Кобылина, то, отделив обстоятельство сие от настоящего дела, как оно и само по себе есть побочное, приказать вновь произвести следствие и дать оному ход особо.
85
Письмо М.И. Топильского П.М. Розову126
28 сентября 1853. Санкт-Петербург Милостивый государь Павел Миныч.
Препровождая при сем к Вашему превосходительству предложение Правительствующему Сенату по делу об убийстве московской купчихи Луизы Симон-Деманш, имею честь уведомить Вас, милостивый государь, что его превосходительству господину управляющему Министерством юстиции угодно, чтоб предложение это было доложено в Общем Собрании Московских департаментов Правительствующего Сената в первое заседание, имеющее быть 2-го октября, и чтоб до того времени содержание оного оставалось в сохранении.
С истинным почтением и совершенною преданностию имею честь быть Вашего превосходительства покорнейшим слугою
28 сентября 1853 г.М. Топильской.
Его пр[евосходительст]ву П.М. Розову
Россия в мемуарах ' ---
86 Предложение г. управляющего Министерством юстиции127
[Прочитано в Правительствующем Сенате 2 октября 1853 года]
По разногласию, происшедшему в Общем собрании Московских департаментов Правительствующего Сената, дело это препровождалось в Министерство юстиции на консультацию, откуда возвращено при предложении г. управляющего Министерством юстиции, за № 4760, следующего содержания: произведенным по делу сему следствием хотя и обнаружена несомненно насильственная смерть Симон-Деманш, но о месте, где совершено ее убийство, об участниках сего преступления и самых причинах, к этому побудивших, даны разнообразные и противоречащие показания, оставленные следователями без надлежащего вполне розыскания. По производству следствия, после заключения под стражу находившегося в коротком знакомстве с убитою Деманш титулярного советника Сухово-Ко-бьшина следователями отобраны от крепостных его людей: повара Ефима Егорова и живших у Симон-Деманш — Галактиона Козьмина и женщин — Аграфены Кашкиной и Пелагеи Алексеевой — показания, содержащие сознание в совершении убийства первыми двумя при содействии последних в квартире самой Деманш. Неграмотные женщины Кашкина и Алексеева отозвались в надворном суде и Уголовной палате, что они в убийстве Деманш не участвовали и не показывали того, что написано в их допросах. В первоначальных же допросах, в начале следствия взятых, женщины сии положительно показали, что хозяйка их отлучилась из своей квартиры 7-го ноября 1850 года, вечером, часу в 10-м, не дождавшись ответа на посланную ею записку к их барину, к которому в это время она обыкновенно ходила по любовной с ним связи. Егоров и Козьмин в рукоприкладстве под выпискою в Правительствующем Сенате объяснили, что они приняли на себя убийство по убеждению своего господина, обещавшего им денежное награждение по 1000 руб. с лишним, свободу родственникам и обнадежившего воспоследованием вскоре Всемило-стивейшего Манифеста, а также ходатайством за них. Все это было выражено в собственноручном их господина письме, предъявленном им приставами Хотинским и Стерлиговым, которые их допрашивали. В таком положении дела едва ли можно утвердиться на одних сознательных,
Россия в мемуарах
но впоследствии отвергнутых показаниях людей Сухово-Кобылина, а тем еще менее предоставляется возможным осудить безграмотных женщин, и одну из них, Кашкину, к тяжкому наказанию по показаниям, никем из них не зарукоприкладствованным (ст. 1056. т. XV Св[ода] Уголовных] Зак[онов] изд. 1842 года). Признание подсудимого почитается доказательством совершенным, когда оно вполне сходно с происшедшим событием и когда показаны при том такие обстоятельства действия, по которым о достоверности и истине оного сомневаться невозможно (ст. 1181 Св[ода] Законов] Уголовных]); если же, при учинении признания, предоставятся обстоятельства, с которыми происшедшее действие несходно, то признание по закону (ст. 1184) не составляет совершенного доказательства, и суд в сем случае изыскивает другие. В настоящем деле, при явной неполноте и очевидных недостатках следствия, признание крепостных Сухово-Кобылина людей не удовлетворяет требованию закона, а при разноречии на каждом шагу представляется весьма сомнительным и даже неправдоподобным. Нижеследующие соображения ведут к сему заключению: убийство Деманш, произведенное с жестокостью, не могло быть совершено без сильной побудительной к тому причины. Следствием не обнаружено, однако же, причины, по которой дворовые Сухово-Кобылина люди могли бы сами по себе посягнуть на столь тяжкое злодеяние. В первом показании Ефим Егоров написал, что убил Деманш потому, что она была злая и капризная женщина и что много людей пострадало по ее наговорам. Причина эта уничтожилась собственным Егорова объяснением. Он на вопрос следователей: кто и как пострадал за Деманш? — показал, что, по ее неудовольствию, отослана в деревню и выдана замуж сестра его, лет пять тому назад, а также отправлены в деревню еще три женщины около трех лет и менее, и одна из них откупилась на волю. В другом показании, 22-го ноября, Егоров написал, что главная причина, побудившая его посягнуть на жизнь Деманш, была та, что она со всеми жестоко обращалась, била многих из своих рук и жаловалась на него барину. То же написано и в показаниях Козьмина, Кашкиной и Алексеевой. Эту вторую причину отвергает положительно сам помещик Сухово-Кобылин, удостоверяя, что злобы и недоброжелательства в людях, находившихся у Деманш в услужении, не замечал; что повар Егоров оставался ею, Деманш, довольным и, когда случалось готовить кушанье, получал от нее денежное награждение, а Козьмину платила она жалованья по
Россия
в мемуарах
15 руб. в месяц при готовых харчах, все имели содержание вполне удовлетворительное, никогда не жаловались, и никто из них ни полицейским, ни домашним образом наказан не был. Смотритель дома графа Гудови-ча, Дорошенко, засвидетельствовал также под присягою о личном повара Егорова отзыве, что он доволен Деманш. Наконец, Сухово-Кобылин в объяснении 18-го марта 1851 года заявил предположение о том, не совершено ли убийство Деманш с целию воспользоваться ее имуществом и в особенности денежным капиталом. Предположение сие устраняется само собою, при одном соображении с осмотром мертвого тела Деманш, которое найдено в поле, в платье, шелковых чулках, бархатных теплых полусапожках, и в ушах находились бриллиантовые серьги, на руках золотые супиры с бриллиантами и золотое кольцо. Сверх сего в квартире ее оставлены в целости бриллиантовые и серебряные вещи, разное имущество, по оценке на 196 руб. серебр., и два билета московской сохранной казны в 800 руб. серебр. на имя неизвестного. Из сего можно заключать, что к убийству Деманш долженствовала быть другая побудительная причина, которая осталась по следствию нераскрытою. Местом убийства Де-манш указывается ее квартира, состоящая Тверской части в доме графа Гудовича. В квартире сей, как выше сказано, проживали находившиеся у Деманш в услужении дворовые Сухово-Кобылина люди: Галактион Козьмин, женщина Аграфена Иванова Кашкина и Пелагея Алексеева, а повар Ефим Егоров жил при своем господине Сухово-Кобылине в его доме, состоящем в Сретенской части. Приход свой в квартиру Деманш для совершения убийства Егоров, объяснил так: в половине 2-го часа ночи на Михайлов день камердинер Лукьянов разбудил его и велел сказать Деманш, что барин дома обедать не будет, а на записку не ждала бы ответа. Погодя немного, он, Егоров, и пошел в квартиру Деманш. Напротив камердинер Лукьянов показал, что он ходил наверх к повару за тем, чтобы он раздевался и ложился спать, не ожидая ответа от барина к Деманш, на ее записку. Никто из спрошенных при следствии людей не видал ни выхода Егорова из дома Сухово-Кобылина в ночь на Михайлов день, ни прихода его в то же время в дом графа Гудовича, где жила Деманш, а также и возвращения его, Егорова. Дворники показали: находящийся при доме графа Гудовича крестьянин Афанасий Ильин (11 ноября), что он не помнит, были ли заперты ворота в ночь на 8-е число того же месяца и у кого находился тогда ключ от оных; находящийся при доме
Россия в мемуарах
Сухово-Кобылина дворовый его человек Антон Павлов (20 ноября), что на 8-е число того месяца он спал вместе с другим дворником Пахомовым в людских покоях, а ключ от ворот лежал в обыкновенном месте на окне, с коего всякий мог взять оный свободно, не будя его. Между тем при первом, 14-го ноября, допросе означенный Павлов и другой дворник Пахомов положительно утверждали, что с 7 на 8-е число ноября они безотлучно находились на дворе. В рукоприкладстве под запискою в Правительствующем Сенате Егоров, объясняя, что 7 числа ноября он лег спать в 11-м часу вечера, а встал в 9-м часу утра 8 числа, ссылается в том на спавших в одной с ним комнате конторщика Федотова, крепостных его господина: Никифора Малафеева, Григория Андреева, Василья Веденеева, Ивана Козьмина, вольного приказчика Куликова и дворовых Петро-во-Соловова людей: Григория Леонтьева, повара Алексея и портного. Спрос этих людей представляется необходимым, тем более, что отобранные при следствии показания разноречивы и уклончивы, а допросы, взятые как от Егорова, равно Козьмина, Кашкиной и Алексеевой, содержат обстоятельства, представляющиеся невероятными. Они показали, что, по сделанному 7-го ноября уговору, предположили в эту ночь убить Деманш, а по приходе ночью Егорова в комнату, где спала Алексеева, он будил Козьмина и Иванову. Егоров и Козьмин показали, что при входе их ночью к Деманш она спала, лежа навзничь, а на столе, по обыкновению, горела свеча. Егоров накрыл ей лицо подушкою, Деманш проснулась и стала вырываться; тогда Егоров схватил ее за горло и ударил кулаком по глазу, а Козьмин бил ее по бокам утюгом. В другом показании Егорова записано, что они напали на Деманш спящую, а потому сопротивления с ее стороны не было, только раз или два негромко вскрикнула. В Уголовной палате Козьмин показал, что когда они вошли в спальню, то Деманш окликала: кто тут? В показании женщины Аграфены Кашкиной написано, что ночью Егоров и Козьмин велели ей вывести бывшую в спальне Деманш собаку, а когда она вошла туда, то хозяйка, проснувшись, спросила «что ты тут ходишь», она отвечала — «взять собачку», и тогда Егоров и Козьмин пошли к Деманш. Из медицинского осмотра оказывается, что Деманш, имея от роду 35 лет, была телосложения крепкого и здорового: следовательно, не могла не бороться с убийцами и не кричать при нападении на нее неспавшую. Жившие в одном с Деманш флигеле дома графа Гудовича князь Радзивилл, его
Россия
в мемуарах
люди и дворник утверждают, однако же, положительно, что в квартире Деманш ночью на 8-е число ноября крику, визгу и никакого шуму не слыхали, а дворник видел ночью огонь в ее квартире, и тогда говорили, что ее ожидают домой. Следователи не описали вовсе расположения комнат убитой Деманш, ни смежных с оной квартир, в которых жили другие жильцы, тогда как первейшею обязанностию их было сделать таковое описание со всею подробностию. Видно только: а) из показания женщины Аграфены Кашкиной, взятого Уголовною палатою, что квартира Деманш была на нижнем этаже, а в верхнем жил князь Радзивилл, и кухня, принадлежащая к его квартире, находилась подле их кухни, и б) из показания князя Радзивилла, что накануне 7-го числа была им слышна брань Деманш, в квартире ее происходившая. Судя по этим данным, заключить должно, что всякий крик, не только вопль отчаяния, был бы и в ночь на 8-е число услышан или самим князем Радзивиллом, или его людьми, если бы убийство было совершено действительно в квартире Деманш. В сознательном показании Егорова и Козьмина сказано, что когда увидели, что совсем убили Деманш, тогда девки — Кашкина и Алексеева одели ее в платье и надели шляпку. При отрицательстве Кашкиной и Алексеевой на очной ставке Егоров и Козьмин отменили свое показание, отзываясь, что они не видали, кто одевал Деманш. Из осмотра следователей видно, что на Деманш надеты были три юбки, кальсоны, платье, воротничок, шелковые чулки, теплые сапоги, в уши вдеты бриллиантовые серьги, на голове гребенка и шапочка теплая, на руках золотые супиры с бриллиантами и золотое кольцо, а в кармане платья были ключи. Уголовная палата спрашивала Козьмина и Егорова, для чего нужно было одевать мертвое тело в то платье, в котором оно найдено, а также вдевать в уши бриллиантовые серьги, на руки кольца и проч. Козьмин не мог дать никакого объяснения; он в ответах своих отозвался незнанием; Егоров же показал, что сделано это для того, чтобы отвлечь от себя подозрение и дать вид, будто Деманш убита неизвестными людьми на дороге. Показание это едва ли может заслуживать вероятия. В сознательном показании Егорова сказано, что, по совершении убийства, Козьмин пошел запрягать лошадь, и затем он с Козьминым уложили убитую в сани и прикрыли полостью. Козьмин сел на козлы, а Егоров на задке и выехали со двора. Из дела видно, что лошадь Деманш стояла в одной конюшне с лошадьми князя Радзивилла, квартирующего в том же флиге-
Россия 8 мемуарах
ле дома, с своим кучером и прислугою, в числе четырех человек. Никто, однако же, равно и дворник, не видал, как Козьмин выводил из конюшни лошадь, запрягал в сани, как вынесли тело убитой, уложили оное в сани, отворили ворота и выехали; не видали даже и того, когда Козьмин на лошади возвратился домой, распрягал лошадь и убирал сани. Это, по показанию Егорова и Козьмина, было уже утром часу в 6-м, а в такое время все рабочие люди и в особенности дворники не спят. Следователи не сделали необходимого для обсуждения дела описания дому графа Гудовича, где жила Деманш, и службам, в оном находящимся. В рукоприкладстве под запискою в Сенате Егоров приводит, что через дом от квартиры Деманш расположена полицейская будка. Но в деле нет ни показаний находящихся при будке часовых, ни сведения: действительно ли в таком близком расстоянии расположена полицейская будка. Егоров показал, что, окончив все, возвратились на квартиру Деманш, и чтоб отвлечь подозрение, они, Егоров и Козьмин, сожгли в печке салоп ее. Козьмин, напротив, показал, что меховой салоп Деманш сожгли они, Козьмин и Егоров, в голландской печке еще до отвоза ими тела ее. В показаниях девок Аграфены и Пелагеи написано, что меховой салоп сожгли они в печке по вывозе тела, но до возвращения Егорова и Козьмина. На вопрос Уголовной палаты, что побудило сжечь в печи салоп? — Козьмин отозвался незнанием, а Егоров показал, что это сделано для того, чтоб дать вид, будто салоп снят с Деманш извозчиком, с коим она ездила. Следователи не обратили ни на отсутствие вероятности, ни на разноречие даже вышеизложенных показаний никакого внимания. В показаниях Егорова (21 ноября) написано, что, по совершении убийства, он взял у Деманш портмоне с 50 руб. серебром, часы золотые дамские и брошку, деньги прогулял, а вещи закинул за Пресненскою заставою. Показание это оказалось ложным. Вещи не были брошены за Пресненскою заставою, а найдены таковые после во флигеле дома Сухово-Кобылина. Вынутие вещей сих произведено вследствие нового показания Егорова, отобранного 26-го марта 1851 года, т.е. с лишним чрез четыре месяца после дачи первого. Отвергая оба свои показания, Егоров в рукоприкладстве под запискою в Правительствующем Сенате объяснил, что в марте 26 числа, вечером часов в 10-ть, был подослан к окну его в Тверском частном доме неизвестный человек, который, вручив ему 10 руб. сереб[ром], убеждал показать, что вещи, принадлежавшие Деманш, со-
Россия
в мемуарах
храняются у него, Егорова. На это представлял он, что вследствие собственноручного письма его барина, предъявленного ему приставом Стерлиговым, он показал уже, что вещи те брошены им за заставою. После сего он, Егоров, был вытребован в секретное отделение, где ему объявлено, что означенные вещи находятся в том самом месте, как объяснил ему неизвестный человек, а за сим следователи отправились в дом его господина, в котором вещи те отысканы не им, а камердинером Лукьяновым и были завернуты в письме последнего к его любовнице. Приняв на вид, что Егоров не воспользовался оставленными в квартире Деманш серебряными и бриллиантовыми вещами, имуществом ее и билетами сохранной казны в 800 руб. сереб. на имя неизвестного, нельзя не сомневаться в справедливости отвергнутого им впоследствии показания о похищении 50 руб., часов и брошки, а потому нынешние указания Егорова не могут быть оставлены без обследования. В первом собственноручном показании Егорова (20 ноября) написано, что он прирезал Деманш перочинным ножом, и потом свезли на ее лошади за заставу и бросили в овраг. В другом того же числа показании, отобранном частным приставом, Егоров написал, что они выехали за заставу за Вагань-ково кладбище и свалили убитую в овраг, но, опасаясь, чтобы она не ожила, он, Егоров, перерезал ей горло бывшим у Козьмина складным ножом, который там же где-то недалеко и бросили. Козьмин показал, что Егоров перерезал Деманш горло ножом, взятым у него, Козьмина, еще в кухне. Таким образом, Егоров сделал два показания, одно другому противоречащие, а показание Козьмина не согласуется ни с тем, ни с другим. Вникая в сущность сих показаний, нельзя не обратить внимания на несообразность оных. Из рассказа Егорова и Козьмина видно, что они оставили душить и бить утюгом Деманш в то время, когда увидели, что она совсем убита. После такого убеждения не могло быть опасения в оживлении убитой, вывезенной в поле и вываленной из саней в овраг. Следовательно, не было цели и резать шею мертвой женщине. По осмотру тела оказалось, что горло около перереза завернуто волосами распущенной косы, что могло служить для одного лишь удержания стремительного течения крови. Принятие подобной меры в поле, в овраге было бы излишним и даже опасным для убийцы, которому надлежало торопиться уехать и не оставить на себе кровавых следов преступления. Если бы шея была перерезана на месте отыскания тела — в овраге, то кровь исте-
Россия в мемуарах
кала бы в более значительном количестве не на платье, а на снег, особенно когда тело найдено лежащим вниз лицом; но по осмотру оказалось, что под самым перерезанным горлом имеется на снегу кровь в небольшом количестве, между тем как манишка, сорочка и платье в верхнем конце спереди довольно много окровавлены и залиты кровью, юбка и шапочка также запятнаны кровью. Для перереза горла ножом после того, как уже тело было вывалено в овраг, убийце надлежало выйти из саней, подходить к телу и потом возвращаться к саням. Такое действие не могло не оставить на снегу в овраге следов человеческих. Между тем в осмотре места, учиненном 9-го ноября в 11 1/2 часов утра, сказано, что с правой стороны тела по снегу виден след саней, свернувших с большой дороги, прошедший мимо самого тела и далее впавший опять в большую дорогу; по следам же конских копыт видно, что таковой был от Москвы. Впоследствии, 25-го января 1851 года, следователями взято от лиц, делавших осмотр, дополнительное показание, что человеческих следов вокруг тела не можно было заметить по случаю выпавшего в предшествующую ночь снега. Показание сие не подтверждается, однако же, собственным означенных лиц осмотром, в котором о выпавшем снеге ничего не сказано, а при том, если видны были следы саней и если не только можно было видеть следы конских копыт, а определить даже по следам копыт, откуда они шли, — то трудно было бы не видеть следов человеческих не на дороге, а на целом месте, в овраге. Если бы действительно был брошен Егоровым окровавленный нож, то, по крайней мере, были бы видны на снегу следы крови, но следов, как и ножа, не найдено ни при осмотре следователями места, по указанию Егорова, 21 ноября, ни при первоначальном утром 9-го числа того месяца полицейском осмотре, в котором положительно сказано, что поблизости тела орудий или острых вещей никаких не оказалось и следов крови более нет. Соображения эти ведут к убеждению, что Деманш зарезана не в поле и не в ее квартире, в которой ни по осмотру следователей 10-го ноября знаков крови не найдено, ни самим Сухово-Кобылиным, который часу в 9-м утра 8-го числа, т.е. часа чрез три по совершении убийства128, приходил в квартиру отыскивать следы пропавшей Деманш, —• ничего сомнительного не замечено, и что первое показание Егорова очевидно было приноровливаемо к одному лишь осмотру тела, на котором найден перерез горла, а второе показание его и Козьмина согласовано уже с
Россия'^^в мемуарах
осмотрами и квартир, как Деманш, так и Сухово-Кобылина. В осмотре следователей, учиненном при Сухово-Кобылине 12-го ноября в доме, состоящем в Сретенской части, где сам он жил, оказалось, что в комнате, называемой залою, видны на стене к сеням кровавые пятна: одно продолговатое на вершок длины в виде распустившейся капли, другое величиною в пятикопеечную серебряную монету, разбрызганное. На штукатурке видны разной величины места, стертые неизвестно чем, а самая штукатурка в некоторых местах обвалилась, но не во всех комнатах, крашенных желтою краскою и недавно вымытых. В сенях на грязном полу кровавое пятно полукруглое, величиною в четверть аршина, и к оному потоки и брызги крови, частию уже смытые, на ступенях заднего крыльца также видны пятна крови разной величины, частию стертые или смытые. Сухово-Кобылин на вопрос следователей отозвался, что он не может определить причины, от которой оказались на стене кровавые пятна, так как в квартиру переехал 4-го ноября, а до него жили в оной многие из его родственников: мать его и тетка, тайная советница Жукова с семейством и прислугою и двоюродная сестра его, тайная советница Бороздина. Впрочем, камердинер его подвержен кровотечению из носу, и потому немудрено, что, живя в этой комнате и обертываясь к стене, он мог запачкать оную; что же касается до кровавых пятен в сенях и на ступенях крыльца, то они произошли от поваров, которые прикалывали живность для стола. Камердинер Макар Лукьянов при допросе показал, что от чего именно оказались кровавые пятна в квартире его барина: в зале на стене, равно в сенях на полу и на ступенях крыльца, то они произошли от поваров, которые прикалывали живность для стола. Камердинер Макар Лукьянов при допросе показал, что от чего именно оказались кровавые пятна в квартире его барина, — в зале на стене, на полу и на ступенях крыльца, он не знает129, и что барин его перешел из большого в малый флигель 6-го числа ноября. Следователи не обнаружили истинной причины кровавых пятен, оставя столь важное обстоятельство без всякого дальнейшего обследования. Они не спросили никого из прежде живших в квартире, не привели в известность, кто именно в ней проживал до перехода Сухово-Кобылина, не обратили внимания на разноречие его с камердинером о времени перехода в квартиру и не сделали даже подробного описания расположению дома. Равномерно следователи не
Россия
мемуарах
удостоверились, действительно ли полы мыты были не прежде 11-го числа, а ограничились в обстоятельстве, столь важном, одним бесприсяж-ным показанием дворовой Сухово-Кобылина девки Марфы Игнатьевой. Из числа писем, взятых в квартире убитой Деманш, в одном, под № 2, Сухово-Кобылин писал к ней, что решился призвать ее к себе из деревни, чтобы иметь при себе неблагодарную и клятвопреступную женщину и чтобы иметь возможность пронзить ее своим кастильским кинжалом. Сухово-Кобылин объяснил, что письмо это есть шутливое, но что он не помнит времени, когда оное было писано. В письме этом не означено ни числа, ни месяца, ни года, и Деманш его сохранила. Следователи не обратили на сие обстоятельство никакого внимания и не привели в известность времени, к которому означенное письмо относилось, хотя можно бы было это сделать посредством розыскания, когда именно Деманш возвратилась из деревни. В том же объяснении Сухово-Кобылин писал, что отношения его к Симон-Деманш всегда были самые лучшие. Напротив, в других письмах Сухово-Кобылина и Симон-Деманш замечается, что между ними в последнее время был почти совершенный разрыв. Письма эти, писанные по-французски и заключающиеся в трех пачках, остались не переведенными на русский язык, а потому и в рассмотрении судебных мест не были, тогда как из содержания оных ближе и вернее можно извлечь повременные отношения Сухово-Кобылина к Деманш и наоборот. В день убийства Симон-Деманш она ездила с кучером, дворовым Сухово-Кобылина человеком Галактионом Козьминым к девице Ландерт, каталась и была в кондитерской с титулярным советником Пан-чулидзевым, была в квартире поручика Сушкова и вечером уже возвратилась в свою квартиру. Сухово-Кобылин не представил записки Деманш, которую она писала к нему за несколько часов до убийства ее, на которую, как сам он показал, ответа не получила. Из первоначальных показаний живших у Деманш людей — Козьмина, Кашкиной и Алексеевой — видно, что Деманш, по возвращении в свою квартиру 7-го ноября, вечером, часов в 9-ть, пошла чрез несколько времени в том же платье и теплом салопе, сказав, что скоро воротится, и не приказав даже гасить свеч; а как в это время она обыкновенно ходила к барину Сухово-Кобы-лину, с которым имела любовную связь, то Кашкина полагала, что она пошла к нему, и дожидалась ее целую ночь. В отношении бытности
Россия
в мемуарах
Деманш в квартире Сухово-Кобылина вечером 7-го ноября даны людьми его показания большею частию уклончивые. Дворник Пахомов отозвался незнанием, была ли на Михайлов день, в вечернее или ночное время, у барина его Деманш. Между тем показал, что на это число он, Пахомов, был дома на дворе и с оного никуда не отлучался. Экономка Фирсова объяснила, что со вторника на среду, на 8-е ноября, она была больна и из комнаты никуда не отлучалась, а потому не знает, уезжал ли куда барин ее, но что Деманш ни вечером, ни ночью у барина ее не была. Нельзя не заметить, что Пахомов дал уклончивое показание о приходе Деманш, тогда как он безотлучно находился на дворе, и что если Фирсова не могла по болезни дать положительного показания в отношении отлучки барина из своей квартиры, то по той же самой причине она едва ли могла положительно отрицать о бытности у него Деманш. Сухово-Кобылин отозвался, что была ли Деманш в 9-ть часов вечера 7-го числа в его квартире, он определить не может по отсутствию своему из дома. Камердинер Макар Лукьянов показал, что 7-го ноября барин его уехал из дома в 8 часов вечера, на своих лошадях и в своей карете. Напротив, дворники показали, что барин их 7-го ноября весь вечер и до утра был дома и никуда не отлучался, да и карета его была в починке. На сделанный Сухово-Кобылину вопрос, куда именно отлучался 7-го ноября вечером, в каком экипаже и кто был кучер и лакей, отвечал он 16-го того же ноября, что был на вечере у Нарышкина, отправился туда и возвратился домой пешком, ибо карета его была занята сестрами, а извозчика не нанимал. В справедливости сего показания Сухово-Кобылин сначала уличал своего камердинера при очной с ним ставке 14-го декабря 1850 г., но потом присоединился к его показанию, что отправился на вечер на своих лошадях и с своим кучером Иваном Тимофеевым. Тимофеев 13-го ноября показал, что во вторник 7-го ноября господин его, по возвращении домой днем в часа 4, не ездил никуда и что у Нарышкиной барин его был до вторника. На очной с камердинером ставке 30-го ноября Тимофеев перешел к показанию первого, что действительно отвозил барина к Нарышкиной 7 числа ноября, в 8 часов вечера, на своих лошадях и в своей карете. Следователи не расспросили ни квартировавших в доме Сухово-Кобылина людей, ни дворников соседних и противоположных домов, даже бывших дежурными в ночь происшествия, не видал ли кто прихода или приезда вечером 7-го ноября, на Михайлов день, Деманш
Россия
в мемуарах
в дом Сухово-Кобылина, а также выезжавшего ночью или вечером из его дома подозрительного экипажа, особенно по направлению в ту сторону, где найдено тело убитой; не привели в известность проживавших в то время в доме Сухово-Кобылина и не сделали, как выше сказано, описания расположению сего дома. Равномерно следователи не удостоверились в бытности Сухово-Кобылина у Нарышкиной и не привели в известность даже того, действительно ли 7-го ноября был у нее вечер. Из дела видно, что Сухово-Кобылин, бывший, по собственному его показанию, у Деманш днем 7-го ноября, приходил и на другой день, 8-го числа, часу 9-м утра, т.е. часа чрез три по совершении убийства, в квартиру отыскивать следы пропавшей Деманш и продолжал поиски с таким усердием и нетерпением, что в течение этого дня и ночи приезжал в квартиру раз шесть и оставался там по нескольку часов один и с зятем Петрово-Соло-вовым. Он, по словам камердинера Лукьянова, возвратясь 8-го ноября в свою квартиру часов в 10 вечера, был в смущенном виде и говорил: «Верно, Деманш убита». Между тем, как видно из показаний дворовых людей, женщины Аграфены Кашкиной и кучера Игнатия Макарова, Сухово-Кобылин не показывал прежде никакой тревоги об отлучке Деманш, уезжавшей на два и на три дня, но следователи не обратили на сие обстоятельство никакого внимания. Из показаний кучера Игнатия Макарова, находившегося по болезни в доме своего господина, Сухово-Кобылина, видно, что барин его часу в 12-м ночи 8-го ноября посылал его, Макарова, к Козьмину за теми санями, на которых ездила Деманш и которые Козьмин в то же время к барину и доставил; то же показал и Козьмин при допросе его следователями. Напротив, Сухово-Кобылин в ответах написал, что, розыскивая Симон-Деманш, он был в ее квартире часов в 11 вечера 8-го ноября и, отпустив извощика, приказал работнику ее, Козьмину, заложить лошадь в сани и поспешно возвратился домой, а потом ездил к обер-полицеймейстеру. Между тем камердинер Лукьянов показал, что 8-го ноября барин его возвратился от князя Вреде часов в 10 вечера, а часу во 2-м отправился вместе с зятем Петрово-Солововым к обер-полицеймейстеру на извозчике. Следователи не обнаружили причины, побудившей Сухово-Кобылина взять сани Деманш в ночное время, и на другой же день после ее убийства. Они оставили без должного обследования и самое разноречие в показаниях означенных выше лиц. Наконец Сухово-Кобылин начал отстранять от себя незаконное
Россия в мемуарах
сожитие его с Деманш, известное и всем спрошенным по делу лицам. Он в рукоприкладстве под запискою в Правительствующем Сенате написал, что связь любви и сердечной привязанности с пособием в содержании бывает между всякими лицами, расположенными друг к другу, а потому нет основания слова эти принимать за незаконное сожитие, коего не существовало. Между тем из собственноручных Сухово-Кобылина ответов значит: на вопрос следователей, к кому именно Симон-Деманш ревновала его и не было ли вследствие сего разрыва любовных отношений? — сознался он, Сухово-Кобылин, что в продолжение всего времени его с Деманш жизни она изъявляла ревность к тем дамам, куда он часто ездил или близко был знаком, — но ревность эта никогда не выходила из пределов шутки или просьбы, — к такой или в такой дом не ездить, и потому ссоры или разрыва связи их не происходило; независимо от всех вышеизложенных важных упущений нельзя не заметить, что следователи отбирали без присяги показания и от таких крепостных Сухово-Кобылина людей, которые, не будучи причастны к делу, долженствовали, за неимением других свидетелей, согласно 1088 ст. XV т. Св[ода] Зак[онов] Уголовных], быть спрошены под присягою, а чрез сие представлялась свобода давать безбоязненно показания одно другому противные, уклончивые и сами по себе неимоверные; от лиц же нетрамотных следователи составляли допросы без зарукоприкладствования оных другими грамотными, вопреки 1056 ст. XV т. Св[ода] Зак[онов] Уголовных]. По всем сим соображениям, принимая во внимание недостатки в производстве следствия, указывающие необходимость привести в ясность новые при рукоприкладствах показания обвиняемых, отрицающихся от прежних своих показаний, и опасаясь произнести решительный приговор к тяжкому наказанию над лицами, в виновности которых законного убеждения, по его мнению, не представляется, он, г-н управляющий Министерством юстиции, признает ныне невозможным разрешить настоящее дело по существу и полагал бы: 1-е, подвергнул» дело сие строгому переследованию по всем обстоятельствам оного, чрез благонадежных и опытных чиновников, при содействии жандармского штаб-офицера, которым вменить в обязанность, чтобы употребили все законные средства к обнаружению истинной причины, побудившей к убийству Симон-Деманш; 2-е, по окончании следствия передать все дело в суд первой степени для рассмотрения, постановления вновь, на законном основании, мнения, не стесняясь прежними решениями, и для поступления в дальнейшем ходе оного по уста-
~ Россия^Ь^в мемуарах
новленному порядку, и 3-е, упущения и противозаконные действия следователей предоставить рассмотрению и зависящему распоряжению надлежащего начальства.
87 Отношение министра юстиции графа В.Н. Панина государственному секретарю В.П. Буткову130
Ноября 12 дня 1853 года Господину состоящему в должности государственного секретаря. В Общем собрании Московских департаментов Правительствующего Сената, по выслушании дела о дворовых людях Сухово-Кобылина, судимых за убийство купчихи Луизы Симон-Деманш, не составилось узаконенного большинства голосов гг. сенаторов, согласных с мнением управляющего Министерством юстиции.
Вследствие сего имею честь препроводить к Вашему превосходительству для внесения в Государственный Совет подлинное и сенатского производства, с запечатанным пакетом, 50 экземпляров печатной записки, краткую записку и выписку из законов по означенному делу.
Министр юстиции статс-секретарь г[раф] В. Панин
Директор М. Топильский
88 Заключение Гражданского департамента 27 ноября 1853 г. за № 41 по делу о дворовых людях Сухово-Кобылина, судимых за убийство купчихи Луизы Симон-Деманш131
Гражданский д[епартамен]т полагает: утвердить по сему делу заключение управляющего Министерством юстиции и сенаторов, с ним согласных.
Россия в мемуарах
89
Заключение Общего собрания Государственного Совета по делу о дворовых людях Сухово-Кобылина, сужденных за убийство купчихи Луизы Симон-Деманш132
17 декабря 1853 года.
Государственный] Совет, в Общем собрании, разделяя и с своей стороны вполне принятое Гражданским] департаментом заключение управляющего Министерством юстиции и согласных с ним сенаторов, находит только необходимым, по важности настоящего дела, принять некоторые особые меры к скорейшему и правильному по возможности производству как предположенного переследования, так и судебного потом рассмотрения.
Вследствие сего Государственный] Совет полагает: утвердить по настоящему делу заключение управляющего Министерством юстиции и принявших предложение его сенаторов, с тем чтобы, во 1-х, переследование возложить на особую комиссию, составляя оную из благонадежных и опытных в производстве следствий по уголовным делам чиновников Министерств внутренних дел и юстиции, при содействии жандармского штаб-офицера, по выбору самих министров и шефа жандармов; во 2-х, сей комиссии вменить в обязанность употребить все зависящие средства к обнаружению не только истинной причины, побудившей к убийству Симон-Деманш, но и виновных в совершении сего преступления; в 3-х, предоставить министру юстиции иметь особое наблюдение за правильным и безостановочным производством как переследования, так и судебного рассмотрения настоящего дела, которое во всех инстанциях решить без очереди, и в 4-х, упущения и противузаконные действия прежних следователей подвергнуть строжайшему взысканию по законам.
90 [Запись об утверждении Николаем I заключения Общего собрания Государственного Совета]133
Настоящее дело было представлено Государю Императору в мемории Общего собрания Государственного] Совета 17-го декабря 1853 г., и Его Величество заключение Общего собрания Высочайше утвердить соизволил в С.-Петербурге 6 января 1854 года.
Экспедитор П. Дашков
Россия
в мемуарах
91 Отношение государственного секретаря В.П. Буткова и статс-секретаря Н.И. Лаубе министру юстиции графу В.Н. Панину134
11 января 1854 г.
Г. министру юстиции
Имею честь препроводить к Вашему сия[тельст]ву Высочайшее повеление об исполнении последовавшего в Государственном] Совете мнения по делу о дворовых людях Сухово-Кобылина, сужденных за убийство купчихи Луизы Симон-Деманш.
В должности] государственного] секретаря статс-секретарь В. Бутков Исправл[яющий] должность] статс-секретаря Лаубе
92 [Повеление Николая I]135
11 января 1854 г.
Е[го] И[мператорского] В[еличества] воспоследовавшее мнение в Общем собрании Государственного] Совета по делу о дворовых людях Сухово-Кобылина, сужденных за убийство купчихи Луизы Симон-Деманш, ВЫСОЧАЙШЕ утвердить соизволил.
Председатель Государственного] Совета кн. А. Чернышев
93
Отношение
министра юстиции графа В.Н. Панина управляющему III отделением Л.В. Дубельту136
Января 17 дня 1854 года Милостивый государь Леонтий Васильевич.
Государственный Совет, в Департаменте гражданских и духовных дел и в Общем собрании, рассмотрев по разногласию в Общем собрании
Россия в мемуарах
Московских департаментов Правительствующего Сената дело о дворовых людях Сухово-Кобылина, сужденных за убийство купчихи Луизы Симон-Деманш, и разделяя вполне заключение управлявшего Министерством юстиции и согласных с ним сенаторов, нашел только необходимым по важности настоящего дела принять некоторые особые меры к скорейшему и правильному по возможности производству как предположенного переследования, так и судебного потом рассмотрения.
Вследствие сего Государственнный Совет Высочайше утвержденным в 11 день января сего года мнением положил: утвердить по настоящему делу заключение управлявшего Министерством юстиции и принявших предложение его сенаторов с тем, чтобы: во 1-х, переследование возложить на особую комиссию, составив оную из благонадежных и опытных в производстве следствий по уголовным делам чиновников Министерств внутренних дел и юстиции при содействии жандармского штаб-офицера, по выбору самих министров, и шефа жандармов; во 2-х, сей комиссии вменить в обязанность употребить все зависящие средства к обнаружению не только истинной причины, побудившей к убийству Симон-Деманш, но и виновных в совершении сего преступления; в 3-х, предоставить Министерству юстиции иметь особое наблюдение за правильным и безостановочным производством как переследования, так и судебного рассмотрения настоящего дела, которое во всех инстанциях решить без очереди, и в 4-х, упущения и противузаконные действия прежних следователей подвергнуть строжайшему взысканию по законам.
О таковом Высочайшем повелении, за отсутствием генерал-адъютанта графа Орлова, сообщая Вашему превосходительству с препровождением дополнения к печатной записке, в коем изложено заключение управлявшего Министерством юстиции, принятое Государственным Советом, я имею честь покорнейше просить Вас, милостивый государь, почтить меня уведомлением, кого угодно будет Вам назначить со стороны корпуса жандармов членом в следственную по настоящему делу комиссию, присовокупляя, что со стороны Министерства юстиции назначен мною состоящий за обер-прокурорским столом во 2-м департаменте Правительствующего Сената статский советник Попов.
Примите уверение в совершенном моем почтении и преданности.
Г[раф] В. Панин
Россия 8 мемуарах
94
Отношение
управляющего III отделением генерал-лейтенанта Л.В. Дубельта
министру юстиции графу В.Н. Панину137
Господину министру юстиции.
На отношение Вашего сия[тельст]ва от 17 января № 923 имею честь уведомить, что в состав комиссии для переследования дела об убийстве купчихи Симон-Деманш назначен мною состоящий при г. шефе жандармов [для особых поручений] генер[ал]-м[айор] Ливенцов, которому я и предложил явиться к Вашему сия[тельст]ву для принятия дальнейших приказаний.
Генер[ал]-лейт[енант] Дубельт
95
Отношение
министра юстиции графа В.Н. Панина управляющему III отделением генерал-лейтенанту
Л.В. Дубельту138
Милостивый государь Леонтий Васильевич.
В дополнение к отношению моему за № 923-м, имею честь уведомить Ваше превосходительство, что в состав Следственной комиссии по делу об убийстве в Москве купчихи Симон-Деманш назначен со стороны Министерства внутренних дел действительный статский советник Васильчиков.
Получив о сем уведомление, я вместе с сим предписал назначенному мною в составе комиссии статскому советнику Попову немедленно отправиться на место происшествия.
Примите, милостивый государь, уверение в совершенном моем почтении и преданности.
Г[раф] В. Панин
Россия а мемуарах
96
Повальный обыск о поведении Сухово-Кобылина139
6 апреля 1854 г.
В произведенном о поведении Сухово-Кобылина повальном обыске отзвались: священник, что он подозрительного ничего за ним не замечал, дьякон, дьячок и пономарь, что он поведения неизвестного, двое соседей, что он поведения образцового, 6-ть — весьма хорошего.
97
Постановление комиссии140
30 апреля 1854 г.
В постановлении комиссии 30-го апреля записано: 1) мнение статского советника Попова о том, что по обнаруженным вновь обстоятельствам он полагает нужным подвергнуть Сухово-Кобылина содержанию под стражею, согласно 1009 ст. XV т. Св[ода] Зак[онов] Уголовных] по 6 прод.; 2) мнение действительного статского советника Васильчикова о том, что предварительно сего надлежит привести в ясность обнаруженные против него, Сухово-Кобылина, улики передопросом его людей; и 3) мнение генерал-майора Ливенцова, в коем изъяснил, что, сообразив мнения действительного статского советника Васильчикова и статского советника Попова, он находит с своей стороны, что в настоящем случае подлежат разрешению два вопроса, первый, следует ли подвергнуть ныне же г. Сухово-Кобылина, на основании законов и имеющихся уже в виду комиссии фактов, о прикосновенности его, Сухово-Кобылина, к убийству Деманш содержанию под стражею? И второй, может ли комиссия приступить к отобранию допросов от находящихся под управлением Сухово-Кобылина людей прежде устранения всякого влияния его на тех людей и ограждения их от преследования в случае обвинительных со стороны их показаний против него. Обращаясь к рассмотрению первого вопроса, генерал-майор Ливенцов полагает, что обнаруженные уже комиссиею факты, ниспровергающие ныне первоначальное следствие об убийстве Деманш в квартире ее и перерезании ей горла по совершении будто бы убийства, на Ходынском поле, не могут, судя по ходу дела, измениться дальнейшим следствием, разъяснение же других предметов дела, о которых комиссия
Россия
в мемуарах
ведет переписку с разными присутственными местами и должностными лицами, конечно, может или усилить, или ослабить степень прикосновенности Сухово-Кобылина к преступлению, составляющему предмет настоящего дела. В существующих ныне узаконениях не вменено, однако же, в обязанность полиции, а следовательно, и комиссии, производящей исследование, ожидать собрания всех справок и окончательного разъяснения всех улик для постановления заключения о пресечении обвиняемому способов уклоняться от следствия и суда, ибо в 1007 ст. т. XV Св[ода] Зак[онов] Уголовных] (изд. 1842 г.) сказано, что по приводе обвиняемого полиция обязана немедленно допросить его и потом, соображаясь с важностию обвинения и с силою улик, а также и с званием его, постановить меру содержания его для пресечения ему способов уклоняться от следствия и суда, соразмеряя строгость ее с действительною необ-ходимостию, при избрании же указанных в 1008 ст. того же XV тома мер установлено: что чем выше звание обвиняемого и менее сила обвинения и степень подозрения учинить побег, тем менее должна быть строгость в содержании обвиняемого во время следствия и суда; почему генерал-майор Ливенцов, признавая с своей стороны, что первый из вышеизложенных им вопросов должен быть разрешен на точном основании 1007 и 1008 ст. т. XV, и имея при том в виду дворянское звание Сухово-Кобылина и возможность ослабления открывшихся ныне фактов при дальнейшем следствии, полагает: подвергнуть его ныне же на все время следствия содержанию на гауптвахте, испросив для помещения его в оной предварительное разрешение г. московского генерал-губернатора, что же касается до устранения всякого влияния Сухово-Кобылина на подлежащих допросах комиссии людей, находящихся под его управлением, которое не может прекратиться ни содержанием его под стражею, ни каким-либо иным способом ограничения свободы, то он, генерал-майор Ливенцов, признает, что и в сем случае комиссии следует руководствоваться положительным узаконением, изложенным в 1088 ст. т. XV Св[ода] Законов] Уголовных] (изд. 1842 г.), в которой именно изъяснено, что если крепостные люди, будучи спрошены, покажут противу помещиков их, то они поручаются особому покровительству местного начальства для ограждения их от преследования. После сего между членами комиссии происходил диспут, на котором действительный статский советник Васильчиков объявил, что он соглашается с мнением генерал-майора Ливенцова, а статский советник Попов остался при своем мнении; постановление исполнено по большинству голосов; и вследствие сего на содержание Сухово-Кобылина
Россия * мемуарах на гауптвахте последовало разрешение московского военного генерал-губернатора.
98
Его сиятельству господину московскому военному генерал-губернатору, генерал-адъютанту, графу Арсению Андреевичу Закревскому Высочайше утвержденной Следственной комиссии по делу об убийстве московской купчихи Симон-Деманш
Рапорт141
2 мая 1854 г.
Следственная комиссия, постановив заключение о содержании, во все время производимого ею исследования, отставного титулярного советника Сухово-Кобылина под арестом на гаупвахте, имеет честь представить о сем Вашему сиятельству и покорнейше просить дозволения Вашего о помещении его, г. Сухово-Кобылина, здесь в Москве на гаупвахту.
Генерал-майор Ливенцов.
Действительный статский советник Васильчиков.
Статский советник Попов.
№83-и
2 мая 1854 г.
Москва
99 Распоряжение московского военного генерал-губернатора графа А.А. Закревского господину] московскому коменданту142
6 мая 1854 г. Секретно.
Согласно рапорту ко мне Высочайше учрежденной Следственной комиссии по делу об убийстве московской купчихи Симон-Деманш от 2-го
Россия\^1^в мемуарах
мая № 83, я прошу Ваше превосходительство сделать распоряжение о содержании отставного титулярного советника Сухово-Кобылина под арестом на гаупвахте.
О сем предписано мною и г. московскому обер-полицеймейстеру.
100
Показание И.Ф. Стерлигова143
На вопросные пункты, предложенные Высочайше учрежденною Следственною комиссиею по делу об убийстве московской купчихи Симон-Деманш, бывший пристав Серпуховской части, а ныне состоящий в Комиссариатском штате майор Стерлигов объяснил: по приказанию московского обер-полицеймейстера дворовый человек Сухово-Кобылина Ефим Егоров взят лично им из Пятницкой части, сколько припомнить может, 19-го ноября 1850 года сколько по удобности отдельных помещений в заведыва-емой им Серпуховской части, столько и для того, чтобы склонить и убедить Егорова к сознанию в убийстве купчихи Симон-Деманш, так как на него падало большое подозрение в этом преступлении. Егоров сознался в убийстве по убеждению его 20 числа ноября вечером, в то же время собственноручно написал о сем краткое показание и по важности дела тотчас же был представлен им в квартиру обер-полицеймейстера, где по его приказанию снято им с Егорова показание, утвержденное подписом преступника, а на другой день, по требованию Следственной комиссии, учрежденной по делу об убийстве Симон-Деманш, Егоров был им отослан туда и более уже у него не содержался. Причина сильнейшего подозрения на Егорова ему неизвестна, потому что он был исполнителем только воли его начальника, который и должен знать, почему именно приказал ему взять Егорова, а не другого преступника. Что все объясненное преступником Егоровым относительно деланных им будто бы ему истязаний есть сущая клевета и неправдоподобная ложь. Можно ли поверить, чтобы человек, пробыв одиннадцать часов со скрученными руками, мог впоследствии действовать ими свободно, не чувствуя сильной боли и не требуя медицинского пособия, и даже свободно писать. За подобным действием, кажется, последующие истязания не нужны, и где же был вбит крюк, на который вешали Егорова, за что именно вешали его и кто такой совершил эту операцию и при ком? Также не благоу[го]дно ли будет обратить милости-
Россия
в мемуарах
вое внимание на то, почему не приносил на его жалобу Егоров в то же время обер-полицеймейстеру, а впоследствии в судах уголовных, где, вероятно, отбирались от него подписки в неделании ему пристрастных допросов; меры, употребленные им, были кроткие убеждения сказать истину и тем оправдать невинных, убеждения святостию и великостию дней, в которые производил он дознание, убеждения в облегчении наказания как добровольно сознавшемуся преступнику, вот что руководило его действиями в открытии этого важного преступления. Письма от Сухово-Кобылина он никакого не получал: во-первых, потому, что его совершенно не знал и не видал никогда, а во-вторых, Сухово-Кобылин содержался тогда секретно в Мясницком частном доме, а потому и лишен был средств как вести с кем-нибудь переписку, так и знать, кому поручаются арестанты для допроса и куда переводятся они для содержания.
101
Очная ставка И.Ф. Стерлигова с Е. Егоровым144
1854 года мая 11 дня, в присутствии Следственной комиссии, состоящему в Комиссариатском штате майору Ивану Федорову Стерлигову и арестанту Ефиму Егорову, по разноречивым их показаниям, дана очная ставка, на которой они объявили следующее: Ефим Егоров уличал его, Стерлигова, что действительно производимы были над ним, при личной бытности его, все те истязания, о которых им изъяснено в рукоприкладстве под запискою в Правительствующем Сенате, от истязаний сих по сильной боли в руках его он не мог даже надеть сюртука при отвозе его им к обер-полицеймейстеру и был одет тогда в шинели. Сверх того от ударов по голове чубуком у него до сего времени остался знак на голове. Уличал его также и в том, что он показывал ему собственноручное письмо Сухово-Кобылина, в котором сей последний просил его принять на себя убийство Деманш, с обещанием за это 1500 руб. серебр[ом] награждения, свободы его родственникам и ходатайства об облегчении его участи; майор Стерлигов против той улики объяснил, что он истязаний над Егоровым никаких не производил; не смел этого делать и не имел к тому никакой нужды, одет был Егоров в сюртуке, шинели, а на голове имел круглую шляпу; в этой одежде и был доставлен к обер-полицеймейстеру; письма от Сухово-Кобылина никакого не получал, а потому и нечего было ему показывать Егорову.
102
Прошение в Следственную комиссию М.И. Сухово-Кобылиной145
Жена артиллерии полковника, Мария Иванова Сухово-Кобылина, подала прошение московскому военному генерал-губернатору, в котором объяснила, что сын ее, отставной титулярный советник Александр Сухово-Кобылин, с 7-го числа истекшего мая месяца находится под арестом по распоряжению Следственной комиссии по делу об убийстве московской купчихи Симон-Деманш. Имея убеждение в его совершенной невинности и совершенной неприкосновенности к оному делу, как то и его сиятельству по произведенному следствию сделалось известным, и будучи терзаема мыслию, что тяжкий и продолжающийся арест подвергнул ее сына в болезнь и окончательно расстроил его здоровье, пораженное и прежде сего тягостными событиями, она в сем мучительном положении обращается ныне к его сиятельству с убедительною просьбою матери освободить ее больного сына из заключения и дозволить ей пользовать его у себя в доме; причем изъявляет она полную готовность представить все ручательства, требуемые законом в том, что он впредь до разрешения не будет отлучаться из города Москвы и будет являться везде, куда начальством потребован будет.
По сообщении сего прошения комиссии, оная донесла московскому военному генерал-губернатору о содержании справки, по которой оказалось, что Сухово-Кобылина обращалась в комиссию 22-го мая об освобождении от содержания под арестом сына ее и об отдаче ей его на поручительство; но комиссия, по изъясненным в постановлении ее 24-го мая основаниям, отказала в просьбе Сухово-Кобылиной; о чем ей уже и объявлено.
103
Постановление Следственной комиссии146
1854 года июня 9-го дня Следственная комиссия составила следующее постановление: при подвержении его, Лукьянова, аресту приняты были комиссиею в соображение разноречивые показания как собственным прежним его ответам, так и ответам, данным Сухово-Кобылиным, упорное запирательство его, Лукьянова, в объяснении причин, оказавшихся в зале
Россия в мемуарах
флигеля кровавых пятен, собственное его сознание в ежедневном притирании полов в том флигеле, и в особенности действия его по отысканию на чердаке флигеля вещей Симон-Деманш, завернутых, по показанию Ефима Егорова, в письме к любовнице его, Лукьянова. При дальнейшем же следствии, производимом комиссиею, не только не открылось никаких обстоятельств, уменьшающих степень прикосновенности Лукьянова к настоящему делу, но, напротив, обнаруживается из отобранных показаний, что составление акта об отыскании вещей Симон-Деманш на чердаке флигеля сопровождалось важными нарушениями установленного порядка, ибо удостоверявшие действительность отыскания тех вещей по указанию Ефима Егорова и подписавшие составленный по сему предмету акт Сухово-Кобылин и управляющий Фирсов сознались в комиссии, что они не были на чердаке при отыскании означенных вещей Егоровым, а Макар Лукьянов хоть и представил в свое оправдание, что вещи Симон-Деманш были завернуты в письме Егорова к любовнице его, но в подтверждение сего никаких основательных удостоверений не представил, тогда как ссылка Егорова о том, что Лукерья Васильева Трубина была любовницею его, Лукьянова, и не проживала тогда в Москве, подтвердилась собственным сознанием Трубиной. Почему комиссия, имея все это в виду и руководствуясь 1008 ст. т. XV Св[ода] Зак[онов] Уголовных] (изд. 1842 года) положила: его, Лукьянова, подвергнуть тюремному содержанию на общем основании с прочими арестантами.
104
Отношение министра внутренних дел Д.Г. Бибикова московскому военному генерал-губернатору графу
А.А. Закревскому147
Из полученных в Министерстве внутренних дел сведений видно, что учрежденная в Москве комиссия для производства следствия об убийстве купчихи Симон-Деманш 11-го минувшего марта относилась к московскому обер-полицеймейстеру о доставлении оной сведений, проживают ли ныне в Москве [и]ли выбыли куда-либо жена губернского секретаря Надежда Ивановна Нарышкина, муж ее и московский мещанин Феофан Королев, но сведений сих комиссии обер-полицеймейстером до сего времени не доставлено, хотя комиссия неоднократно повторяла ему свои тре-
~ Россия мемуарах
бования по сему предмету и о понуждении его представляли от 3-го минувшего мая за № 87 Вашему сиятельству.
Имея в виду последовавшее Высочайшее повеление о наблюдении за правильным и безостановочным производством настоящего следствия, я считаю долгом покорнейше просить Ваше сиятельство сделать распоряжение о скорейшем удовлетворении московским обер-полицеймейстером требований Следственной комиссии и о последующем почтить меня уведомлением.
Министр внутренних дел генерал-адъютант Бибиков
Директор [подпись нрзб.]
105
Показание купца Ф.М. Королева148
1854 года июня 14-го, в присутствии Следственной комиссии, московский 3-й гильдии купец Феофан Михайлов Королев показал <...>. Причина убийства Деманш ему неизвестна, но вся Москва говорила, что убийство совершено Сухово-Кобылиным, однажды, когда он, возвратившись из Владимира, месяца чрез три, сидел у ворот дома Сухово-Кобылина, то проходившие два студента сказали: «Вот дом убийцы!»
106
Прошение М.И. Сухово-Кобылиной императору Николаю I149
23 июня 1854 г. Москва Всемилостивейший Государь!
По второму теперь производимому следствию об убийстве купчихи Симон-Деманш единственный сын мой подвергнут вновь аресту. Расстроенный, больной, он уже скоро два месяца томится в заключении.
Государь! Мое сердце раздирается при мысли о таких жестоких и безвинно выносимых им страданиях. Живя с ним и с моими дочерьми в одном доме, в общих комнатах, зная всякий его шаг, я имею бесконечное право быть непоколебимо убежденной в его невинности, в его честности и неприкосновенности к бесчеловечному убийству. Пусть судебное
Россия в мемуарах
разбирательство после четырех лет продолжает опять свои действия; но сын мой болен, Государь! Я как мать прибегаю к Вашему Императорскому Величеству и прошу одной милости дозволить мне взять моего сына ко мне в дом на поруки и позволить мне, по крайней мере, ходить за ним.
Я ручаюсь Вам, Государь, моею честию, моею жизнию, что милость эта будет только облегчением безвинному страдальцу и что сын мой в точности, как и прежде, исполнит все приказания Начальства, как велит ему священный долг подданного.
Всемилостивейший Государь! Сердце Ваше да будет судьею верноподданнической просьбе матери.
Вашего Императорского Величества верноподданнейшая
Мария Сухово-Кобылина.
Жена отставного артиллерии полковника.
23 июня 1854 г. Москва.
Жительство имею в Москве близ Тверских ворот в собственном доме.
107
Заключение Комиссии прошений на высочайшее имя150
Жена артиллерии полковника Мария Иванова дочь Сухово-Кобылина утруждала Государя Императора всеподданнейшею просьбою об освобождении из-под ареста на ее поручительство сына ее Александра, привлеченного к делу о насильственной смерти московской купчихи Симон-Деманш й бывшего совершенно свободным по решению этого дела всеми судебными инстанциями и даже Правительствующим Сенатом, но арестованного по требованию особой комиссии, его дополнившей, и которая, не раскрывши никаких новых обстоятельств, собственно могущих относиться до личности Александра Сухово-Кобылина, в отношении ареста его не сделала никакого заключения. — Комиссия прошений, на Высочайшее имя подаваемых, спрашивала по сему предмету заключения г. министра юстиции. Его сиятельство граф Панин уведомил как Комиссию прошений, так и полковницу Сухово-Кобылину, что дело о смерти Симон-Деманш отправлено им в Правительствующий Сенат и что удовлетворение просьбы г-жи Сухово-Кобылиной будет зависеть от того места, которому по распоряжению Сената поручено будет рассмотрение самого дела. По этому указанию г-на министра юстиции полковница Сухово-Кобылина обратилась
Россия
в мемуарах
с просьбою в Правительствующий Сенат по 6-му департаменту, 1-му его отделению; ныне по постановлению Сената как самое дело, так и просьба об освобождении Александра Сухово-Кобылина на поручительство матери его препровождены на рассмотрение Московского надворного суда; между тем титулярный советник Сухово-Кобылин, невинный по существу дела, оправдан первоначальными решениями всех судебных мест и не обвиняемый при новом доследовании никаким новым обстоятельством, изнуряется напрасным содержанием его под арестом более 5-ти месяцев. По сим обстоятельствам и как ныне дело и просьба Сухово-Кобылиной поступило в место главного заведывания его сиятельства г. московского военного генерал-губернатора, полковница Мария Сухово-Кобылина убедительнейше просит его сиятельство не оставить распоряжением к скорейшему разрешению просьбы ее, и освобождении сына ее Александра на ее поручительство впредь до решения дела о несчастной смерти купчихи Симон-Деманш.
108 Рапорт генерал-майора Ливенцова шефу жандармов графу А.Ф. Орлову151
10 июля 1854. С.-Петербург
Шефу жандармов, командующему императорскою главною квартирою, господину генерал-адъютанту и кавалеру графу Орлову состоящего при Вашем сиятельстве генерал-майора Ливенцова
Рапорт
Вследствие предписания начальника штаба корпуса жандармов, основанного на воле Вашего сиятельства, от 21 января, за № 248, о переследовании мною, в составе Следственной комиссии, дела об убийстве московской купчихи Симон-Деманш, на точном основании высочайше утвержденного мнения Государственного Совета, окончив ныне возложенное на меня поручение, я приемлю смелость донести Вашему сиятельству о вновь открытых юридических фактах при дополнительном исследовании по сему делу.
Первоначальные действия Следственной комиссии открыты были 27 февраля перед опросом содержащихся в московском тюремном замке арестантов: Ефима Егорова, Галактиона Косьмина и Аграфены Ивановой
Россия
в мемуарах
Кашкиной, принявших на себя, при прежнем следствии, убийство Симон-Деманш и совершенно отрекшихся от совершения ими этого преступления в рукоприкладствах их под запискою в Правительствующем Сенате.
Получив подтверждение сих арестантов о невинности их во взведенном на них обвинении по совершению смертоубийства, Комиссия приступила к осмотрам бывшей квартиры Симон-Деманш, флигеля дома, в котором жил отставной титулярный советник Сухово-Кобылин во время пропажи и убийства Деманш, и одежды, в которой она была найдена на Ходынском поле.
Из осмотра квартиры Деманш оказывается, что убийство ее, Деманш, если бы оно было произведено в том виде, как изложено в сознательных показаниях Егорова, Косьмина, Кашкиной и Алексеевой, ни в каком случае не могло совершиться без общего участия их в сем преступлении; ибо спальня Деманш отделялась от коридора, в котором спала Аграфена Кашкина, тонкою перегородкою и однопольною дверью152, а самый коридор — в два аршина шириною — соединялся с кухнею Деманш, где спала Алексеева, также однопольною дверью. И как вход и выход в квартиру Деманш был только один — из спальни чрез коридор и кухню, — то единственно этим путем должно было выносить тело убитой Деманш в сени, а из них мимо самых окон кухни князя Радзивилла, отделявшейся от кухни Деманш тонкою деревянною стеною. Судя по тому, что в кухне князя Радзивилла слышен обыкновенный разговор, происходящий в кухне Деманш, и что всякий стук и шум в комнатах Деманш также слышен в бывшей квартире князя Радзивилла, нельзя допустить, чтобы насильственное смертоубийство, совершенное с жестокостию, не встревожило бы князя Радзивилла или людей его.
Но гораздо труднее было для Следственной комиссии определить расположение комнат в том флигеле, где жил Сухово-Кобылин. Флигель этот во время производства дела в судебных местах подвергся значительным изменениям, без испрошения на это установленного разрешения. Из объяснений следователей и Сухово-Кобылина видно, что бывшее прежде парадное крыльцо во флигель уничтожено, и совершенно изменено положение заднего крыльца и черных сеней. Цель таких изменений, по мнению моему, могла быть только одна: преграждение всякой возможности к определению впоследствии местности кровавых следов, оказавшихся на заднем крыльце и в черных сенях, и соглашение данных во время производства дела Сухово-Кобылиным показаний, что будто бы кровавые пят-
Россия
в мемуарах
на найдены не в зале, а в лакейской. По перестройке флигеля первая комната из сеней ныне та самая, в которой найдены кровавые пятна, что и давало повод Сухово-Кобылину утверждать при производстве дела, что кровавые пятна оказались в лакейской, в которой имел будто бы помещение его камердинер. Местность кровавых пятен в зале, по объяснению прежних следователей и Сухово-Кобылина, заметна и ныне, по заделке новою щекотуркою вынутой прежде щекотурки, для отсылки оной на заключение Медицинской конторы. Но за переделкою заднего крыльца и черных сеней не было уже никакой возможности определить в них местности кровавых пятен. При осмотре флигеля комиссиею прежние следователи и Сухово-Кобылин предъявили, что на том месте, где в черных сенях вынута окровавленная доска, стояла тогда кухонная лохань с помоями, о чем, однако же, в прежнем акте об осмотре кровавых знаков вовсе упомянуто не было.
Несравненно важнее двух вышеизложенных осмотров представляется произведенное комиссиею описание одежды Симон-Деманш, в которой она найдена на Ходынском поле убитою. Одежда эта оказалась ныне в следующем виде: белая голландского полотна рубашка обагрена кровью в верхней части, как с передней, так и с задней стороны, а также и на других местах до перехвата талии, в особенности спереди под рукавами, а сзади на спине и ближе к правому боку; но ниже перехвата талии кровавых пятен на рубашке уже нет, кроме нескольких небольших кровавых знаков на самом подоле спереди. Зеленое шелковое платье залито сплошными потоками крови: спереди — от самого верха до поясницы, и отсюда по правому боку далее вниз более, нежели на четверть аршина; а сзади, начиная с поясницы, до самого низа. На коленкоровой белой юбке, находившейся, как видно из дела, под шелковым зеленым платьем, на передней стороне, во многих местах значительной величины кровавые пятна. Вся та часть синей атласной шапочки, которая лежала на шее Деманш, и белая вверху шапочки подкладка, касавшаяся затылка ее, Деманш, значительно обагрены кровью. Газовая белая косынка почти вся замарана кровью; а равно заметны значительные кровавые знаки и на нижнем борте черного тюлевого (или часового) вуаля. Вообще же замечено комиссиею, что стремление в значительном количестве крови было вниз от шеи Деманш до перехвата талии, а по платью — с самого верха, на передней стороне — более нежели на четверть ниже талии; а на задней — с поясницы до само-
Россия
в мемуарах
го подола; чрез платье же прошла местами в значительном количестве кровь на белую коленкоровую юбку. Из всего этого комиссия, по объясненным в акте осмотра ее основаниям, сделала следующие выводы: что перерез горла Деманш не был совершен спустя несколько времени после убийства Деманш, а, напротив, произведен в живом теле; что, допустив перерез горла Деманш после того, как она брошена была из саней, должно было полагать истечение крови под самим горлом, не имевшим стремления вниз по платью, а если бы это по каким-либо, не объясненным прежним следствием, причинам и произошло, то одежда Деманш была бы обагрена кровью исключительно по передней ее стороне; но, напротив, задняя сторона одежды, и в особенности шелкового платья, также оказалась залитою кровью от поясницы до самого подола. И следовательно, истечение крови по рубашке, шелковому платью и белой коленкоровой юбке происходило не на Ходынском поле, а в другом месте, до вывоза из оного тела Деманш; а самое убийство не было совершено в квартире ее, где никаких кровавых знаков решительно не найдено.
Имея в виду столь важный юридический факт, изменяющий существо обвинений, изложенных в прежнем следствии, и постоянные отзывы арестантов — Егорова, Косьмина и Кашкиной о невинности их и неизвестности им причин убийства Деманш и виновных в совершении этого преступления, комиссия обратилась к изысканиям, по указанию означенных арестантов в рукоприкладстве под запискою в Правительствующем Сенате.
Из прежнего следствия видно, что Следственная комиссия, по сбивчивости ответов Егорова, смущению его и нерешительности высказывать нечто, тяготеющее его совесть, и по неимению в Городской части секретной комнаты, отослала Егорова 19-го ноября 1850 года для содержания в секретной комнате в Серпуховскую часть.
По каким причинам прежняя Следственная комиссия сделала предпочтение содержания Егорова в секретной комнате Серпуховской части, тогда как он, Егоров, содержался в секретной же комнате Пятницкой части, в постановлении ее не объяснено.
Распоряжение это имело, однако же, важные последствия. Пристав Серпуховской части майор Стерлигов, как он сам показывает, лично взял Егорова из Пятницкой для заключения его в Серпуховскую часть, с принятием на себя и прав следователя, тогда как о производстве исследования составлена уже была, по предписанию г. московского военного генерал-губернатора, особая Следственная комиссия.
Россия 43^ в мемуарах
На другой же день после заключения в Серпуховской части Егоров сделал написанное собственною рукою его г. Стерлигову сознание в убийстве Деманш при участии прочих людей, находившихся у нее в услужении.
Пристав Стерлигов не признал, однако же, достоверным сделанного ему сознательного показания Егорова и, вероятно, в мнимое ограждение своих незаконных действий, представил Егорова к г. бывшему московскому обер-полицеймейстеру, который и утвердил означенное сознание Егорова своим подписом.
Впоследствии Егоров объяснил, что сознательное показание его Стерлигову сделано было вследствие производимых ему самим Стерлиговым истязаний. В доказательство же того, что разные истязания действительно были производимы ему, объявил ныне комиссии, что от удара Стерлиговым его, Егорова, по голове чубуком до сего времени находится у него знак, или шрам, и что подобные истязания, с переломом даже рук, деланы были Стерлиговым извозчику Алексею, сознавшемуся вследствие таковых истязаний в грабеже или убийстве какого-то полковника на Патриарших прудах, но оказавшемуся впоследствии невинным, по открытии другого виновника в том преступлении.
На вопрос комиссии по сему последнему предмету г. московский губернский прокурор препроводил в оную истребованное им сведение от губернского следственных дел стряпчего, который изъяснил, что об истязаниях Стерлиговым в Серпуховской части московского мещанина Алексея Степанова и государственного крестьянина Ульяна Шепелева действительно производилось исследование при нем, г. стряпчем, чиновником особых поручений Писаревым. Хотя Степанов и Шепелев доведены были Стерлиговым до сознания в ограблении полковника Майделя и двух других лиц на Патриарших прудах, но, по исследованию г. Писарева, подозрения в этом преступлении на них не открылось; сознание же сделано было ими не иначе, как вследствие жестоких истязаний, коих следы остались на них видимыми, а Степанов лишился даже и владения руками. Впоследствии виновный в означенных грабежах оказался московский мещанин Никанор Бухвостов с другими сообщниками, о чем, равно как и о других их преступлениях, назначена была особая Следственная комиссия, а по окончании виновные в грабежах преданы по Высочайшему повелению военному суду, куда передано и следствие г. Писарева об истязаниях Стерлигова, и ныне оное находится в Комиссии Военного суда, при московском ордонанс-гаузе153 учрежденной; а между тем, по распоряжению во-
Россия
^^^вмемуар^с
енного суда, мещанин Степанов из-под ареста уже освобожден и находится на свободе*.
По осмотру в комиссии командированным московскою Медицинскою конторою Тверской части штаб-лекарем Селем головы Егорова, оказался у него на левой стороне верхней части головы, где начинаются волосы, рубец (cicatrix) длиною около одного дюйма, который не мог быть от рождения, но произошел от случившегося несколько тому назад времени повреждения общих покровов каким-либо ударом или ушибом.
Все спрошенные в значительном числе люди Сухово-Кобылина и другие лица, под присягою и без присяги, единогласно показали, что до взятия под стражу Егорова у него на голове никакого знака, или шрама от удара, или ушиба не было.
Арестант Егоров уличал на очных ставках пристава Стерлигова и унтер-офицера Алексеева в причиненных ему истязаниях, но оба они в этом не сознались.
На вопросные же пункты пристав Стерлигов отвечал, что арестант Егоров взят им лично из Пятницкой в Серпуховскую часть по словесному приказанию бывшего обер-полицеймейстера Лужина.
Утюг, которым по прежнему показанию Егорова и Косьмина, была убита ими Деманш, комиссия предъявляла как им, так и Аграфене Каш-киной, из коих Егоров показал, что означенного утюга он не видал в квартире Деманш, Кашкина объяснила, что такого утюга вовсе не было у Деманш, а Косьмин утверждал, что утюг этот несколько лет находился у Деманш, и что его видела, и гладила им белье бывшая у Деманш за два года до смерти ее вольноотпущенная Вера Николаева. Но сия последняя под присягою объявила, что этого утюга у Деманш не было.
Бывший смотритель дома графа Гудовича Дорошенко, с напоминанием присяги, показал, что в продолжение каждой ночи был постоянный караул около дома графа Гудовича между дворниками как этого дома, так и действительной статской советницы Рюминой. То же показали под присягою и другие лица, проживавшие в доме графа Гудовича, а равно и бывший дворник г-жи Рюминой.
Полицейские часовые при будке, находившейся в близком расстоянии от квартиры Деманш, Лукичев и Фломанский, под присягою показали, что первый из них стоял на часах во всю ночь 7-го ноября 1850 года у будки,
♦Пристав Стерлигов принят между тем на службу в Комиссариатский штат154.
Россия в мемуарах
но не видал проезжавших саней с двумя подозрительными людьми в продолжение всей ночи; а последний до шести раз проходил обходом мимо квартиры Деманш и также не видал ни выезжавшего из той квартиры экипажа, ни даже растворенных ворот.
Относительно отыскания на чердаке флигеля Сухово-Кобылина вещей Симон-Деманш на допросах в Следственной комиссии показали:
Повар Сухово-Кобылина Тимофей Григорьев Коровин, под присягою, что обстоятельство об отыскании означенных вещей возникло по тому случаю, что медник Егор Федотов, проживавший на Знаменках в доме Макарова, сказывал ему, Коровину, что Егоров предлагал повару г. Поливанова Григорию Игнатьеву купить у него часы, о чем им, Коровиным, объявлено было г. Сухово-Кобылину, который, по подтверждении вышесказанного Григорием Игнатьевым, подавал прошение в бывшую тогда комиссию. Вследствие чего Егоров был допрошен и вещи по указанию его отысканы. При указании вещей Егоровым Макара Лукьянова тогда не было; равно и Сухово-Кобылин при этом не находился; не был также и управляющий Фирсов, пришедший, впрочем, вскоре по отыскании тех вещей. Отысканные при этом часы принадлежали Сухово-Кобылину, но каким образом они перешли к Деманш, ему, Коровину, неизвестно.
Но московский мещанин медник Егор Федотов, также под присягою, объявил, что он уже лет шесть назад тому, как вовсе не видался с Коровиным и никогда не говорил ему, что повар Егоров предлагал Григорию Игнатьеву купить у него часы. Каковое показание Коровина он, Федотов, признает совершенно несправедливым. В чем утвердился и на очных ставках с Коровиным.
Управляющий домом Сухово-Кобылина вольноотпущенный Николай Фирсов в данных им комиссии ответах сознался, что во время самого осмотра вещей на чердаке флигеля его, Фирсова, не было дома, а когда он возвратился, то осмотр был уже кончен и составлялось постановление чиновниками полиции.
Камердинер Макар Лукьянов показал, что г. Сухово-Кобылин, не желая сам находиться при отыскании вещей на чердаке флигеля и за не-бытностию дома управляющего Фирсова, поручил ему, Лукьянову, быть при этом; почему он, Лукьянов, видел, как Егоров указал приставу Хо-тинскому и другим следователям место, где лежали означенные вещи, и передал их Хотинскому или другому приставу Редкину. Вещи те оказались завернутыми в письме к любовнице Егорова. Письмо это должно
Россия
в мемуарах
находиться теперь у г. Хотинского. При чем Егоров просил отдать ему то письмо, но оно выдано ему г. Хотинским не было.
Бывший в 1851 году добросовестным и подписавший акт об отыскании вещей цеховой Петр Иванов ответствовал, что он первый вошел с арестантом Егоровым на чердак флигеля; Егоров, нагнувшись, поднял часы, но были ли они у него в руках или в земле, он, Иванов, приметить не мог; других вещей при этом никаких не было. Сухово-Кобылин при отыскивании вещей не находился.
Отставной титулярный советник Сухово-Кобылин в ответах, данных комиссии, объяснил, что он находился при отыскании вещей Деманш Егоровым; а был ли при этом Фирсов — не припомнит. На очной ставке с Фирсовым Сухово-Кобылин, подтвердив означенные ответы свои, присовокупил, что он не обращал никакого внимания на Фирсова, и если он говорит, что не был при отыскании вещей, то стало действительно его не было. А на очной ставке с камердинером Лукьяновым Сухово-Кобылин сознался, что он, не желая лезть на чердак, сказал Лукьянову: «Ступай ты»; сам же остался внизу на крыльце и потом возвратился в дом.
Частный пристав Хотинский показал, что Сухово-Кобылин и управляющий Фирсов несомненно находились при отыскании вещей Егоровым, иначе не могли бы подписать постановления; но как место там было весьма тесное, то некоторые стояли в отдалении. Отысканные вещи были завернуты в бумагу, но в какую именно, он, г. Хотинский, теперь не припомнит.
Следственный стряпчий Троицкий объяснил, что вещи Деманш отысканы по указанию Егорова; но находились ли при этом Сухово-Кобылин, Фирсов и Коровин — не помнит.
На очных ставках, данных стряпчему Троицкому с Ефимом Егоровым, а приставу Хотинскому с ним же, Егоровым, камердинером Лукьяновым и управляющим Фирсовым, все они остались при своих показаниях.
Но на очной ставке Егорова с Лукьяновым первый из них, в улику последнего, объявил, что письмо, в которое завернуты были вещи Деманш, писано было рукою Егорова к любовнице Лукьянова, по просьбе сего последнего, и что любовница Лукьянова, Лукерья Трубина, была тогда на Выксунском заводе.
В пояснение разноречивых показаний Егорова и Лукьянова, комиссия отбирала допрос от Лукерьи Трубиной, которая, подтвердив показа-
Россия
в мемуарах
ние Егорова о небытности ее 1851 году в Москве, созналась, что она действительно имела любовную связь с камердинером Лукьяновым.
Таким образом, из вышеизложенных показаний видно: что вещи Деманш отысканы были на чердаке флигеля Сухово-Кобылина завернутыми в письмо, которое при следствии скрыто; что, по показанию добросовестного Иванова, из приложенных к делу вещей Деманш отысканы Егоровым одни часы, которые, по присяжному удостоверению повара Коровина, принадлежали Сухово-Кобылину, а не Симон-Деманш; и что самый акт об отыскании вещей составлен следователями с явным нарушением установленных в законах обрядов, ибо оказался подписанным Сухово-Кобылиным и Фирсовым, вовсе не бывшими при отыскании вещей Деманш на чердаке флигеля; и наконец, что самый повод к отысканию тех вещей, объясненный в показании повара Коровина, оказался ложным, по удостоверению мещанина Егора Федотова.
Из спрошенных по ссылке Ефима Егорова людей о неотлучке его ночью с 7-го на 8-е ноября 1850 года из дома Сухово-Кобылина показали: без присяги, Иван Козьмин Медведев, что он по малолетству не помнит, видел ли в означенное время Егорова; конторщик Федор Федотов Милов, что действительно он лег спать в 11 или 12-м часу на одной, как и всегда, кровати с Егоровым, с которым вместе и встал, но Егоров прежде только проснулся и разбудил его, Милова, будучи уже одетым в том же платье, в котором был накануне и прежде. Никифор Малафеев Шишонков, что Егоров спал на одной кровати с Миловым, а он, Шишонков, в той же комнате на особой кровати. Егоров лег спать часу в 10-м, и в продолжение ночи он, Шишонков, не видал, чтобы Егоров куда-либо отлучался; утром же Егоров разбудил его, будучи уже одетым в том же платье, в котором был накануне. — Под присягою: Григорий Андреев, Василий Веденеев, Григорий Леонтиев Каширцев и портной Сергей Артемьев Черников [показали], что, как первые двое из них спали не в одной комнате с Егоровым, третий помещался в большом доме, а последний в людской избе, то и не знают — отлучался ли ночью куда-либо Егоров. А повар Алексей Иванов Коновалов, также под присягою, показал, что 7-го ноября Ефим Егоров и конторщик Милов спали ночью в комнате, значащейся на плане под № 12, и он, Коновалов, помещавшийся в комнате под № 11, не заметил, чтобы который-нибудь из них отлучался в продолжение ночи из занимаемой ими комнаты, на другой же день он, Коновалов, видел утром Егорова готовившим в кухне для господ кушанье.
Россия
в мемуарах
Между тем Следственная комиссия, руководствуясь указаниями, изложенными в заключении г. управляющего Министерством юстиции, обращалась к приведению в надлежащую ясность и всех оправданий, представленных отставным титулярным советником Сухово-Кобылиным при прежнем следствии и производстве дела в судебных местах.
Существо фактов, открытых при настоящем исследовании, заключается в следующем:
При производстве прежнего следствия обвинение Сухово-Кобылина в прикосновенности его к преступлению убийства Деманш было основано на оказавшихся в том флигеле кровавых пятнах, послуживших тогда поводом к заключению его под стражу.
Сухово-Кобылин не мог, конечно, не понимать важности кровавых следов, найденных в его флигеле, и потому во все время производства следствия и суда постоянно стремился к представлению разных причин, которые могли произвести следы крови по случаям, не имевшим никакой связи с убийством Деманш.
В этом смысле он первоначально старался возбудить вопрос: действительно ли найденные в его флигеле кровавые пятна произошли от человеческой крови? Потом, когда вопрос этот был обсужден в Медицинской конторе, он объяснял присутствие крови в зале последствием или кровотечения из носу у его камердинера, жившего будто бы в той комнате, или же употребления кровопускательных способов при лечении проживавших в том флигеле прежде его тетки его Жуковой с двумя больными дочерьми, или, наконец, от других случаев, которые могли произойти от проживания во флигеле его матери и прислуги г-ж Жуковой и Бороздиной. Кровавые пятна и потоки крови, оказавшиеся в сенях и на ступенях заднего крыльца, он, Сухово-Кобылин, объяснял прирезанием там живности поварами.
В этих видах, как должно полагать, произведена им была переделка флигеля во время производства дела в судебных местах без испрошения разрешения от начальства. По уничтожении парадного крыльца во флигель бывшая прежде зала сделалась первою комнатою со входа, что и дало повод Сухово-Кобылину утверждать, при производстве дела, что комната, в которой найдены кровавые пятна, была лакейскою, где жил его камердинер.
При описании же ныне Следственною комиссиею расположения флигеля он предъявил ей, что на этой самой доске, которая оказалась в сенях
Россия
мемуарах
окровавленною, стояла лохань с помоями и что в комнате, названной прежними следователями залою, жил его камердинер. Но прежние следователи, при составлении комиссиею самого акта об описании флигеля, отвергли показание Сухово-Кобылина о помещении в зале камердинера, подтвердив, впрочем, отзыв его о стоящей в сенях лохани.
На вопрос Следственной комиссии: кто именно проживал во флигеле до перехода в оный его, Сухово-Кобылина, — он наименовал только тайных советниц Жукову с семейством и Бороздину, с прислугою их, не упомянув уже, как прежде показывал, о проживании в том флигеле его матери полковницы Сухово-Кобылиной.
Спрошенные, по ссылке Сухово-Кобылина, тайная советница Жукова и две дочери ее объяснили, что они проживали во флигеле Сухово-Кобылина в июне и июле месяцах 1850 года, но никаких кровавых пятен тогда не заметили. Дочь Жуковой Прасковья Николаевна действительно была тогда больна расстройством нервов и желудка и принимала, по предписанию докторов, внутренние лекарства. В той комнате, в которой оказались кровавые пятна, жила тогда находившаяся у них в услужении калужская мещанка Агафья Шумилина.
Тайная советница Бороздина отозвалась, что она была в 1850 году в Москве в первых числах декабря и останавливалась в большом доме Сухово-Кобылина, а не во флигеле, и потому ей ничего не известно — были ли в том флигеле кровавые пятна.
Мещанка Агафья Шумилина под присягою показала, что в большой комнате флигеля, окнами во двор (где оказались кровавые пятна), жила она одна, и, кроме нее, никто из прислуги не находился и не спал. При ней, Шумилиной, совершенно не было никаких случаев, по которым могли быть окровавлены ею или кем-либо другим стены, полы или печь в какой-либо из комнат флигеля; но были ли случаи, по которым могли замарать кровью стены или наружное крыльцо, она не знает потому, что этого не заметила, находясь постоянно при господах. Хотя же и была больна барышня Прасковья Николаевна, но ей никаких кровопусканий не делали; также и барыня, употреблявшая часто пользование пиявками, в этот раз их не ставила.
Крепостные люди тайной советницы Жуковой: Григорий Огнев и девка Ирина Пирогова под присягою показали, что во время проживания их в 1850 году во флигеле Сухово-Кобылина они не видали нигде кровавых пятен, и никаких случаев к окровавлению полов, стен и крыльца тогда не было.
Россия
в мемуарах
Мать Сухово-Кобылина полковница Мария Иванова Сухово-Кобылина, в ответах, отобранных у нее комиссиею на дому, изъяснила, что во флигеле, до покупки его сыном ее и после, было много жильцов; сказывали ей, что прежде, нежели дом перешел во владение ее сына, одна жилица во флигеле родила; а после проживали больные родственницы, — две дочери тайной советницы Жуковой и много знакомых, и потому неудивительно, если были какие капли крови. Во время пропажи и убийства Деманш она, Сухово-Кобылина, не была в Москве, а приехала в оную спустя дня два после этого случая. По приезде же ее она видела в сенях вырезанную следователями доску на том именно месте, где били для кухни птицу — над лоханью. На заднем крыльце она, Сухово-Кобылина, не была и потому не видала никаких кровавых пятен.
Отставной полковник Шепелев объяснил, что незадолго до продажи им дома Сухово-Кобылину (в 1849 году) во флигеле проживала жена управляющего Черногубова, которая в нем и разрешилась от бремени, от чего, может быть по обычной небрежности, остались пятна, найденные при исследовании полициею.
Отставной полковник Петрово-Соловово показал, что во флигеле в сенях возле кухни были на полу кровавые пятна на том месте, где резали живность; в комнате возле ее точно при нем, Петрово-Соловово, найдены комиссиею два небольшие красные пятна, но он не может определить, от чего они последовали.
Отец Сухово-Кобылина, отставной полковник Сухово-Кобылин, отозвался, что он в Москве не был с 1849 года, и потому ему ничего неизвестно ни о кровавых пятнах, ни о причинах убийства Деманш.
Отставной титулярный советник Сухово-Кобылин в данных им ответах изъяснил, что кровавые пятна в сенях и на крыльце произошли от прирезывания поварами птицы — кур, цыплят, и в день осмотра — утки. Что же касается до двух кровообразных пятнушек, усмотренных на стене комнаты, в которой жил его камердинер, то он не может даже гадательно определить, откуда произошли эти два пятнушка, ибо флигель этот не был ни белен, ни крашен, и, кроме того, в нем жили в 1850 году из приезжих знакомых и родных до 25 человек, прислуга которых помещалась в комнате, названной, неизвестно почему, прежними следователями залою.
На вопрос Следственной комиссии, что побуждало Сухово-Кобылина называть лакейскою ту комнату, которая в прежнем акте, подписан-
Россия ЧХ 6 мемуарах
ном им самим, названа залою и которая и ныне, по личному удостоверению комиссии, не могла быть ни лакейскою, ни помещением для камердинера, он, между прочим, отвечал, что он не привязывал, да и теперь не привязывает, никакой важности тому — как должно называть эту комнату, а потому в названии ее могло быть употреблено одно выражение за другое.
Камердинер Макар Лукьянов показал, что он жил не в той комнате, в которой оказались кровавые пятна, а в комнате, значащейся на плане под № 4, в которую был ход чрез парадное крыльцо, теперь уже уничтоженный; в этой же комнате, бывшей лакейскою и имевшей перегородку, он спал ночью. Кровавых пятен, ни до перехода во флигель, ни после того, нигде никаких не было; а могли они быть только около лохани, над которою резали птицу и которая всегда стояла в сенях — близ дверей кухни.
Согласно этому показанию, камердинер Лукьянов уличал и на очной ставке Сухово-Кобылина, который сознался, что действительно Лукьянов помещался в означенной лакейской, а спал он иногда в большой комнате направо в углу, а иногда в маленькой лакейской, потому собственно, что при переходе во флигель на короткое время ничто порядком в нем устроено не было, и Лукьянов часто спал на полу, как может он, Сухово-Кобылин, припомнить, и в лакейской, и в большой комнате.
Из показаний прачек и других лиц, спрошенных при следствии, видно, что полы в доме и во флигеле мылись всегда по приказанию камердинера Лукьянова, управляющего Фирсова, жены его, или мещанки Смирновой, и потому отзыв Марфы Игнатьевой, что будто бы она мыла полы во флигеле 11-го ноября по собственному произволу, оказывается невероятным. Впрочем, камердинер Макар Лукьянов сознался, что он сам ежедневно притирал полы во флигеле.
Относительно помещения лохани в черных сенях и прирезывания над оной живности на допросах в комиссии показали:
Повар Ефим Егоров, что в показании его 22-го ноября 1850 года хотя и написано, что он в сенях резал цыплят и кур, отчего и кровь в оных оказалась, и что также и на заднем крыльце что-то резал — утку или цыпленка, но ныне объясняет, что живность всегда резали или над лоханью в сенях, или, при большом количестве дичи, в людской избе, на заднем же крыльце никакой дичи он никогда не резал.
Повар Никифор Малафеев Шишонков, без присяги, что лохань с помоями стояла подле кухонной двери; кур и другую птицу резали над лоха-
Россия в мемуарах
нью, но могло быть, что когда зарежешь и спустишь текущую кровь в лохань, а саму курицу бросишь на пол, то от нее иногда бывали еще пятна крови около лохани. При проходе же чрез сени и заднее крыльцо он никаких кровавых знаков не замечал.
Повар Тимофей Григорьев Коровин, под присягою, что живность всегда резали над лоханью в кухне, а иногда на дворе.
Крестьянка отставного полковника Сухово-Кобылина Улита Афанасьева Жукова, под присягою, что при входе ее во флигель она не заметила в оном нигде — ни 7-го ноября, ни в последующие дни — кровавых пятен, а равно не видела, чтобы в те дни резали птицу над лоханью, стоявшею в сенях подле кухни, но в прежнее время случалось иногда, приходя на кухню, видеть, что над тою лоханью резали птицу, а потому и кровь около лохани иногда бывала.
Крестьянка отставного полковника Сухово-Кобылина Фекла Яковлева, под присягою, что лохань с помоями стояла в сенях того флигеля, где жил Сухово-Кобылин, подле кухни, но при проходе ее в прежнее время в кухню она не замечала нигде кровавых пятен, а после пропажи Симон-Деманш она в том флигеле не была.
Крестьянка отставного полковника Сухово-Кобылина, Матрена Иванова, под присягою, что лохань с помоями стояла в том флигеле, где жил Сухово-Кобылин, в кухне, но кровавых пятен она во флигеле нигде прежде пропажи Деманш не видала, а после того не помнит — была ли в том флигеле.
Дворник дома Сухово-Кобылина Антон Павлов Походаев, без присяги, что в тот флигель, где жил Сухово- Кобылин, он носил дрова для топки печей, но кровавых знаков нигде не видал, а были пятна около стоявшей в кухне лохани от прирезывания над нею птицы.
Бывший дворник дома Сухово-Кобылина, а ныне матрос 5-го флотского экипажа Балтийского флота, Иван Пахомов Заварихинов в отобранных от него морским ведомством, без присяги, ответах показал: что он не знает определительно, в который день после 7-го ноября приходили для следствия чиновники полиции и нашли при осмотре своем в господской кухне кровавые пятна на полу, которые, как он слышал от прислуги, бьии от того, что в тот день кололи на кухне дворовых птиц.
Дворовый человек отставного полковника Петрово-Соловово Григорий Леонтиев Каширцев, под присягою, что кровавых пятен он ни в сенях, ни на крыльце не видал, а прежде случалось видеть, что птицу резали над
ушатом, который зимою и осенью стоял в кухне; но 6-го и 7-го ноября он не видал, чтобы тогда была резана какая-либо птица над ушатом.
Дворовый человек г-жи Жуковой Григорий Огнев, под присягою, что для кушанья ее, Жуковой, птица и другая живность была приносима поваром из Охотного ряда всегда битая.
Остальные люди, проживавшие в доме Сухово-Кобылина, отозвались или незнанием относительно помещения лохани и причин оказавшимся кровавым пятнам, или же объяснили, что лохань с помоями стояла близ кухни и что над этою лоханью иногда резали птицу.
На очных же ставках повар Коровин и Матрена Иванова отменили данные ими под присягою показания, объяснив, что лохань с помоями до переделки флигеля, стояла в сенях близ кухни; прочие же лица остались при данных ими показаниях.
На вопрос Следственной комиссии, отчего не включено в акт об осмотре флигеля, что на одном конце залитой кровью доски стояла лохань с помоями, следственный стряпчий Троицкий объяснил, что не упомянуто об этом потому, что на той лохани кровавых пятен замечено не было; а пристав Хотинский отозвался, что обстоятельство это могло последовать от того, что главное внимание обращено было на кровавые следы, оказавшиеся при осмотре квартиры.
Из содержания всех означенных показаний видно, что объяснение Сухово-Кобылиным происхождения кровавых пятен в зале флигеля его от кровопускательных способов лечения больных дочерей тайной советницы Жуковой или от других случаев — по проживанию в том флигеле матери его, тайной советницы Бороздиной и прислуги их — оказалось ложным. Равно сознался он, Сухово-Кобылин, в ложном показании его о проживании будто бы камердинера его в зале флигеля.
Нельзя при этом не обратить внимания на заключение Московской Медицинской конторы при обозрении и испытании ею двух кусков известковой штукатурки*. «Пятна на двух запятнанных кусках походили на ссохнувшуюся кровь. Одно из них покрывало поверхности около одной четверти квадратного вершка. Это пятно имело почти круглую форму; из одной половины его окружности выходили весьма тонкие крововидные нити до 1/4 вершка, оканчивавшиеся весьма маленькими
•В записке Правительствующего] Сената, при рассмотрении дела, нижеследующее заключение Медицинской конторы помешено не было.
Россия
в мемуарах
пятнушками. Таковое очертание пятна доказывает, что произведшая это пятно жидкость ударилась об штукатурку с известною силою и под известным, более острым, углом падения. Другое из крововидных пятен покрывало поверхости также около одной квадратной четверти вершка. Пятно это было ланцевидно-продолговато, с ровными краями, длиною в 1/2 вершка, шириною в 1/8 вершка. Форма пятна заставляет думать, что произведшая его жидкость или ударилась об штукатурку под более тупым углом падения, или, брошенная на штукатурку с меньшею силою, стекала по ней. Все эти пятна были значительно бледнее тех, которые находились на кусках дерева, и вещество, из которого они образовались, отчасти всосалось в штукатурку».
Объяснение кровавых пятен в сенях и на ступенях заднего крыльца прирезыванием живности над лоханью еще более оказывается вымышленным и несправедливым. При прежнем следствии прирезывание живности в сенях — пред осмотром флигеля — основано было на показании повара Ефима Егорова, сделанном после сознания его в убийстве Деманш; но тот же Егоров ныне отверг означенное показание; другой повар, Тимофей Коровин, под присягою показал, что лохань стояла в кухне и что птица не была резана в сенях, а третий повар, бывший в 1850 году мальчиком при Егорове и Коровине, не занимался тогда приготовлением кушанья, и показание его, как бесприсяжное, не имеет юридической достоверности. Напротив, дворовый человек Жуковой Огнев под присягою удостоверяет, что птица и другая живность приносима была поваром для стола Жуковой из Охотного ряда всегда битою. Вообще же никто из спрошенных в значительном числе людей не объясняет, чтобы с 6 по 12 число ноября действительно резали какую-либо живность в сенях. Да и самые показания их и Сухово-Кобылина противоречат акту осмотра флигеля 12-го ноября 1850 года, где вовсе не сказано, чтобы окровавленная доска в сенях была подле дверей кухни, а, напротив, именно изъяснено: «что кровавое пятно полукруглое, величиною в 1/4 аршина, и к оному потоки и брызги кровавые, частию уже смытые, находились в сенях около двери кладовой, на грязном полу, около плинтуса».
Таким же образом оказались ложными и другие показания Сухово-Кобылина, как это видно из следующего:
Следственная комиссия, имея в виду узаконение (ст. 1019 и 1020 т. XV), по которому обвиняемый пользуется всеми средствами к его оправданию, предоставила самому Сухово-Кобылину указать лиц, бывших с ним 7-го
Россия
в мемуарах
ноября на вечере у Нарышкиных, и представить доказательства, что в это число действительно был вечер у Нарышкиных.
В ответах, данных по сему предмету, Сухово-Кобылин написал, что доказательством бытности его на вечере у Нарышкиных служат показания о том под присягою прислуги Нарышкиных. Из посторонних же лиц, бывших с ним на вечере, он, Сухово-Кобылин, наименовал поручика Шеншина, статского советника Бутовского и г. Жемчужникова.
Но когда комиссия, усмотрев из показаний дворовых людей Нарышкина: Рудакова и Беляева, что Сухово-Кобылин приехал на вечер и уехал с оного вместе с сестрою его графинею Сальяс, предложила ему объяснить, откуда выехал он с графинею Сальяс, т.е. из своего или ее дома, и куда отвез ее после вечера, то Сухово-Кобылин сам же опровергнул достоверность показаний Рудакова и Беляева, объяснив, что показания их в сем случае ошибочны и что графиня Сальяс на оном вечере у Нарышкиных вовсе не была.
Спрошенные же под присягою, по ссылке Сухово-Кобылина, состоящий по особым поручениям при г. московском военном генерал-губернаторе поручик Шеншин и статский советник Бутовский не подтвердили сделанной на них ссылки, объяснив, что они хотя и были вместе с Сухо-во-Кобылиным на вечере у Нарышкиных, но не могут удостоверить, чтобы это было 7-го ноября 1850 года.
Третий свидетель, г. Жемчужников, остался неспрошенным за неука-занием Сухово-Кобылиным места жительства его.
На вопрос Следственной комиссии: какие основания имел Сухово-Кобылин говорить камердинеру своему Лукьянову, возвратившись 8 числа вечером в 10 часов: «Верно, Деманш убита», когда убийство ее не было еще обнаружено и когда прежде, во время отсутствия Деманш на два и на три дня, не только не делал подобных предположений, но не показывал даже никакой тревоги? — он, Сухово-Кобылин, отвечал, что «имел к тому самые прямые и ясные основания: в течение 8 числа к вечеру собраны им были сведения от всех знакомых, из которых оказалось, что Деманш начисто пропала без вести, ибо никто из них ее не видал и слуху о ней не имел».
Комиссия, усматривая из показания Сухово-Кобылина, данного 16-го ноября 1850 года, что знакомые Деманш были: Кибер, Ландерт, Сушков, доктор Реми и иностранец Бессан с женою своею, отбирала допросы от Кибер, Реми и Бессан.
Россия
« мемуарах
Но из данных доктором Реми и иностранцем Бессан и женою его под присягою показаний видно, что Сухово-Кобылин ни сам не заезжал к ним и никого из людей не присылал 8-го ноября узнать — не находится ли у них Деманш. А был только посылаем для сего Галактион Косьмин к одним иностранцам Кибер, т.е. по тому самому направлению, где найдено тело убитой Деманш, близ дороги в село Хорошево, в котором жили тогда Кибер.
Спрошенный под присягою князь Вреде объяснил, что 8-го ноября 1850 года Сухово-Кобылин приехал к нему на обед часу в 5-м и вскоре после обеда, часу в седьмом, уехал и более уже не приезжал. В бытность у князя Вреде Сухово-Кобылин не был в смущенном виде, а, напротив, был весел.
Таким образом, показание Сухово-Кобылина о приезде его в 10 часов вечера в смущенном виде будто бы от князя Вреде также оказалось ложным.
На вопрос Следственной комиссии, не были ли взяты Сухово-Кобы-линым какие-либо вещи у Симон-Деманш во время приездов в ее квартиру прежде обнаружения убийства, он отвечал, что, исключая двух собак и подушки, на которой Деманш обыкновенно сидела, не взято им никакого предмета, а тем менее бумаг или чего подобного.
Но жена Кибер под присягою показала, что, спустя год после смерти Деманш, Сухово-Кобылин приехал к ним объявить о панафиде155 по покойной и привез ей, Кибер, на память перстень с изумрудом, обделанный розами и принадлежавший Деманш, хранящийся до сего времени у нее, Кибер.
На вопрос Следственной комиссии, не давал ли он кому-либо из знакомых в подарок какой-либо вещи, принадлежащей Деманш, и где ныне находится означенный выше перстень, Сухово-Кобылин отвечал, что из вещей, принадлежащих Деманш, он ничего не брал и не дарил, и не имел на то ни права, ни желания, ни возможности. Перстень же с изумрудом подарен ему самой Деманш, и он носит его несколько уже лет при часах.
Но когда комиссия потребовала от него, Сухово-Кобылина, объяснения о причинах разноречия с показаниями Кибер, то он отвечал, что действительно подарил Кибер перстень, который имел от Деманш, или лучше сказать кольцо, а перстень, о котором показал он в ответах, есть другой совсем, который сохранил он у себя и который и ныне у него находится;
Россия
в мемуарах
а потому разнообразия между показаниями его и Марии Кибер никакого нет. Одним словом — от Деманш имел он в подарок перстень и кольцо; перстень остался у него, а кольцо он подарил.
После сего комиссия требовала от Кибер означенный перстень для осмотра и описания его, но Кибер отозвалась, что перстень тот она потеряла во время купанья.
На вопрос комиссии: когда писано Сухово-Кобылиным письмо под № 2, где он говорит, что решился призвать Деманш из деревни, чтобы иметь возможность пронзить ее кастильским кинжалом, Сухово-Кобылин показал, что означенное письмо писано им в 1848 году, когда Деманш жила в селе Останькове; но из показания спрошенного, по ссылке его, кучера Деманш Игната Макарова видно, что она, Деманш, жила в Останькове за четыре года до смерти ее. Проживание же Деманш в селе Воскресенском летом 1850 года подтверждено как самим Сухово-Кобылиным, так и присяжными показаниями иностранца Бессан с женою его и повара Коровина.
Любовная связь Сухово-Кобылина с Симон-Деманш доказана была и прежним следствием. В настоящем следствии также заключаются юридические факты, удостоверяющие о существовании этой связи. Но кроме того, в исследовании этом содержатся указания на разрыв означенной связи, происшедший за несколько времени до убийства Симон-Деманш.
По предмету сему дворовая женщина отставного полковника Сухово-Кобылина Аграфена Иванова Кашкина показала, что в 1850 году, спустя неделю после праздника Покрова Пресвятой Богородицы, Симон-Деманш, возвратившись домой вечером, ужасно плакала, была в расстроенном положении, рвала на себе ленточки от чепчика и приказала приготовить для себя платье, чтобы уехать совсем в село Хорошево по случаю ссоры с Сухово-Кобылиным, но осталась дома и на другой день утром поехала в Охотный ряд; во время отсутствия ее приходил Сухово-Кобылин и вскоре ушел, а потом снова возвратился, когда уже Деманш приехала из Охотного ряда, и, как заметила она, Кашкина, ссорились по-французски, но Сухово-Кобылин успел уговорить ее остаться на той же квартире. Таковые ссоры бывали как летом, так и после упомянутого случая весьма часто; причиною сих ссор была ревность Деманш к Нарышкиной; и, как сказывал ей, Кашкиной, кучер Игнат Макаров, Деманш часто езжала с ним по вечерам и все кружилась вокруг дома Нарышкиной,
Россия в мемуарах
высматривая, не там ли Сухово-Кобылин и где сидит он. О любовной связи Сухово-Кобылина с Нарышкиною нередко говорила ей, Кашкиной, и сама Деманш.
Кучер Игнат Макаров, на допросе в комиссии, показал, что он, находясь третий уже год в болезненном положении, не помнит — говорил ли кому-нибудь о ревности Деманш Сухово-Кобылина к Нарышкиной и о разъездах по вечерам с Деманш около дома означенной Нарышкиной.
Но на очной ставке с Кашкиной Игнат Макаров сознался, что он действительно говаривал людям Сухово-Кобылина, что Симон-Деманш, часто выезжая с ним, Макаровым, по вечерам, ездила по улицам взад и вперед, но только неизвестно — с какой целию она это делала.
Сверх того Аграфена Кашкина объявила комиссии, что по истребовании ее ко второму или третьему допросу из Мясницкой в Городскую часть спросили только, как ее зовут, оставили пред письмоводителем, стоя более двух часов; но что писал он — ей известно не было. В это время барин ее Сухово-Кобылин вошел в канцелярию в двери из передней, а частный пристав Хотинский из своей комнаты; обернувшись назад, она, Кашкина, увидела, что Сухово-Кобылин передал Хотинскому пачку денег бумажками, и потом оба они, взявшись под руки, вышли из канцелярии в комнату пристава и назад уже не возвращались. Все это происходило при письмоводителе Константине Николаеве и неизвестном ей писаре. Вскоре отправили ее, Кашкину, обратно в Мясницкую часть, не прочитав ей, что было написано письмоводителем. При выходе из канцелярии она видела, что камердинер Макар Лукьянов сидел в это время на диване в прихожей.
Согласно этому показанию, Кашкина уличала на очных ставках Сухово-Кобылина, пристава Хотинского, камердинера Лукьянова и письмоводителя Николаева, но все они, ни на допросах, ни на очных ставках, показания Кашкиной не подтвердили.
На допросах в комиссии о причинах убийства Деманш и о виновных в совершении этого преступления большая часть спрошенных лиц отозвались неимением об этом сведений, другие показали, что они слышали об изобличении в убийстве людей, находившихся в услужении у Деманш, а некоторые объявили следующее:
Состоящий по особым поручениям при г. московском военном генерал-губернаторе поручик Шеншин, под присягою, что когда сделалось известным убийство Симон-Деманш, то по разнесшимся слухам объясняли
Россия чХ в мемуарах
причину смерти ее различным образом, и в том числе ревностию ее, Симон-Деманш, к Сухово-Кобылину; но особенных подробностей ему, Шеншину, никаких не было известно.
Доктор медицины Реми, под присягою, что причина убийства Деманш и виновные в том ему неизвестны, а по общей молве говорили различно: иные — что она убита извозчиком; другие — что убийство совершено людьми ее; а иные — самим Сухово-Кобылиным.
Московский купец Феофан Королев, без присяги, что причины убийства Деманш ему неизвестны; но вся Москва говорила, что убийство совершено Сухово-Кобылиным; и однажды, когда он, Королев, возвратившись из Владимира месяца через три, сидел у ворот дома Сухово-Кобылина, то проходившие два студента сказали: «Вот дом убийцы».
Именующийся отставным поручиком Григорий Скорняков на допросе в ярославской полиции 28-го августа 1853 года показал: что именовавшийся отставным коллежским регистратором Петр Сергеев156, с которым он, Скорняков, познакомился в 1851 году, рассказывал ему, что, кажется, в 1850 году, в бытность Сергеева в Москве, он узнал, что помещик Сухово-Кобылин, имевший несколько лет любовную связь с какою-то француженкой Симон Демьяновной, у которой было капитала до 500 тыс. руб. ассигнациями], забрал у нее по формальным документам до 300 тыс. руб. ассигнациями] и промотал их. Пока Сухово-Кобылин разыгрывал роль страстного любовника, Симон Демьяновна несколько лет не требовала от него уплаты денег, но когда заметила в нем холодность, узнав, может быть, что его занимает новый предмет любви, и будучи известна, что ему заплатить долга нечем, угрожала ему, что если он изменит ей или даст малейший повод к подозрению, то она формально будет просить о взыскании с него денег. Сухово-Кобылин, желая избавиться от Симон Демьяновны, а Сергеев, угадав его желание, сблизились между собою и заключили сделку, по которой Сергеев согласился убить Симон Демьяновну за 1000 руб. сер. в собственном доме Сухово-Кобылина и после вывезти ее из города за заставу, с уговором, чтобы в то время на ней надеты были бриллианты, в которых, по словам Сухово-Кобылина, у ней недостатка не было, как для того, чтобы при отыскании ее сочли совершение убийства с целью воспользоваться драгоценными вещами, так и из собственных выгод Сергеева, надеявшегося также воспользоваться означенными вещами. Долго ждали случая к исполнению этого замысла; но наконец осенью 1850 года Сухово-Кобылин дал знать Сергееву, что Симон Демь-
Россия
в мемуарах
яновна будет в тот день обедать у кого-то, а после, по его приглашению, приедет к нему в дом и что он единственно для этого случая перешел во флигель, дабы отделиться от своего семейства. Симон Демьяновна, по получении ею записки от Сухово-Кобылина, действительно явилась к нему; Сергеев, находившийся тогда спрятанным в кабинете, бросился из оного на Деманш с приготовленным заранее кинжалом, которым, как говорил он, так удачно поразил ее, что она даже не пикнула. Только кровь брызнула на стену и на пол, но скоро он перетащил ее на место, где был нарочно прорезан пол, и в этот прорез остальная кровь была спущена. После этого пол был вымыт, и все приведено в порядок, а убитая вынесена в нарочно приготовленный для этого экипаж, так что из дворовых людей Сухово-Кобылина никто этого не видал, и потом вывезена Сергеевым за Пресненскую заставу, где сняты им с нее драгоценные бриллиантовые вещи (подробно описанные в показании Скорнякова). Далее Скорняков рассказывает подробно, каким образом Сухово-Кобылин навлек на себя подозрение в убийстве Симон-Деманш, — розысками ее и найденною на стене и на полу во флигеле кровью, как отклонено это подозрение посредством подкупа и уничтожения из дела бумаг, каким образом пристав Стерлигов пыткой заставил людей Сухово-Кобылина принять на себя преступление и прочее.
По производству комиссиею исследования, не подтвердилось только показание Скорнякова о формальных заемных обязательствах, данных Сухово-Кобылиным Деманш, но все прочие рассказы его разительно совпадают с некоторыми фактами, открытыми комиссиею и содержащимися в прежнем следствии, хотя сделанный Скорняковым оговор и не соединяет в себе по закону (ст. 1061 т. XV) всех условий юридической достоверности.
Впоследствии Скорняков, неизвестно по каким причинам, отказался и от улики Сергеева, содержавшегося, по словам его, в московском тюремном замке под именем Иваницкого.
Наконец, из дела видно, что Сухово-Кобылин производил торговлю патокой и другими товарами в Москве, в лавке, на которую билет был взят на имя купчихи Симон-Деманш. По смерти же Деманш он, Сухово-Кобылин, не предъявляя уголовным судебным местам о принадлежности лавки Деманш и о торговле в оной под чужим именем, завел в гражданских судебных местах дело в качестве кредитора ее и на основании своих конторских книг и торговых книг Деманш домогается об отдаче ему всего
~ Россия^^в мемуарах ~~
имения и капиталов Деманш. Дело по сему предмету отослано из Коммерческого суда157 во 2-й департамент Магистрата. Но будет ли дан делу сему ход, установленный для производства дел о выморочных имениях, неизвестно.
Следственное дело, произведенное мною обще с чиновниками министерств: внутренних дел и юстиции, в 3-х томах, с приложениями, представлено при рапорте нашем от 5-го июля, за № 254, к г. министру юстиции-
№27
10 июля 1854. Генерал-майор Ливенцов
С.-Петербург
109
Отношение князя А.Ф. Голицына графу А.А. Закревскому158
10 июля 1854 г.
Его сият[ельст]ву графу А.А. Закревскому.
Милостивый государь, граф Арсений Андреевич.
Жительствующая в Москве, близ Тверских ворот в собственном доме, жена отставного артиллерии полковника Мария Сухово-Кобылина во всеподданнейшем прошении, изъясняя, что привлеченный к делу об убийстве купчихи Симон-Деманш единственный сын ее, по случаю переследования означенного дела, второй уж месяц содержится под стражею, просит о дозволении ей взять его на поруки, для излечения от болезни, которою он страдает.
Препровождая при сем означенное прошение, имею честь покорнейше просить Ваше сиятельство, с возвращением сей просьбы, сообщить мне сведения о деле, по которому сын просительницы содержится под стражею, равно Ваше, милостивый государь, мнение по предмету настоящего ходатайства г-жи Сухово-Кобылиной.
Примите, милостивый государь, уверение в совершенном моем почтении и преданности.
Князь Александр Голицын.
№3943
10 июля 1854 г.
Россия
в мемуарах
110 Отношение графа А.А. Закревского князю А.Ф. Голицыну15’
28 июля 1854 г. Москва
Его сиятельству кн. А.Ф. Голицыну.
Милостивый государь князь Александр Федорович!
На отношение Вашего сиятельства от 10 сего июля за № 3943, при коем препровождена ко мне всеподданнейшая просьба полковницы Сухово-Кобылиной, для доставления Вам сведений о деле, по которому сын просительницы, титулярный советник Сухово-Кобылин, содержится под стражею, имею честь уведомить Вас, милостивый государь, что Сухово-Кобылин арестован по заключению Высочайше учрежденной Следственной комиссии для переследования дела об убийстве в Москве купчихи Симон-Деманш. Следственная комиссия, окончив 5 сего июня сделанное ей поручение, сказанное дело представила к г. министру юстиции.
Тогда как обстоятельства произведенного комиссиею нового исследования мне совершенно неизвестны, то и требуемого Вами заключения: может ли сын просительницы освобожден быть из-под ареста на поручительство — я сообщить не могу, а полагаю, что дальнейшее содержание г. Сухово-Кобылина под арестом или освобождение от оного будет зависеть от судебного места, в которое поступит дело о нем.
Всеподданнейшее прошение г-жи Сухово-Кобылиной при сем возвратить честь имею.
Примите, милостивый государь, уверение в моем совершенном почтении и преданности.
Граф А. Закревский.
111
Указ Его Императорского Величества, Самодержца Всероссийского, из Правительствующего Сената господину московскому военному генерал-губернатору160
Октября 23 дня 1854 года
По указу Его Императорского Величества,
Правительствующий Сенат слушали: во 1-х, предложение господина, состоящего в должности обер-прокурора от 15 сентября 1854 года за № 1169
Россия
в мемуарах
по делу об убийстве купчихи Луизы Симон-Деманш и, во 2-х, прошение жены артиллерии полковника Сухово-Кобылина Марии Ивановой об освобождении на ее поручительство сына ее титулярного советника Александра Сухово-Кобылина и, в 3-х, справку и приказали: настоящее дело об убийстве купчихи Луизы Симон-Деманш, по доследовании Высочайше утвержденною Следственною комиссиею, предложено на рассмотрение Правительствующего Сената на законное постановление о том, чтобы в дальнейшем движении оного поступлено было по точному смыслу состоявшегося по сему делу Высочайше утвержденного мнения Государственного Совета. Принимая на вид, что 3-м пунктом сего мнения поведено иметь особое наблюдение за правильным и безостановочным производством как переследования, так и судебного рассмотрения сего дела, которое во всех инстанциях решить без очереди, Правительствующий Сенат определяет: в исполнение такового Высочайшего повеления дело об убийстве купчихи Симон-Деманш препровод ить к московскому военному генерал-губернатору, при указе, с тем чтобы он немедленно сделал надлежащее распоряжение о решении оного на точном основании вышеприведенного Высочайшего повеления во всех инстанциях без очереди, поступив в дальнейшем ходе дела по установленному в законах порядку, вместе с тем препроводить к нему, военному генерал-губернатору, прошение жены полковника Сухово-Кобылиной об освобождении на ее поручительство сына ее титулярного советника Александра Сухово-Кобылина, с тем, чтобы суд 1-й инстанции, при рассмотрении дела об убийстве Симон-Деманш, постановил на законном основании свое заключение и о том, следует ли содержать означенного Сухово-Кобылина под стражею или уже по существу дела и степени его прикосновенности к оному он может быть отдан на поручительство.
Подлинное дело и прошение при сем препровождаются октября 23 дня 1854 года.
Исправляющий должность обер-секретаря [подпись нрзб.]
112
Распоряжение московского военного генерал-губернатора графа А.А Закревского
1-му департаменту Московского надворного суда161
26 октября 1854. Москва
Правительствующий Сенат, препроводив ко мне подлинное дело об убийстве купчихи Симон-Деманш, произведенное Высочайше утвержден-
Россия в мемуарах ~~
ною Следственною комиссиею доследование по оному и прошение полковницы Сухово-Кобылиной об освобождении на поручительство содержащегося под арестом по сему делу сына ее, титулярного советника Александра Сухово-Кобылина, указом своим от 23 сего октября за № 10273 (на основании последовавшего Высочайшего повеления) предписывает немедленно сделать распоряжение о решении этого дела во всех инстанциях без очереди и о поступлении в дальнейшем ходе дела по установленному в законах порядку, с тем чтобы суд 1-й инстанции, при рассмотрении дела об убийстве Симон-Деманш, постановил на законном основании свое заключение и о том, следует ли содержать означенного Сухово-Кобылина под стражею или же по существу дела и степени его прикосновенности к оному он может быть отдан на поручительство.
Препровождая при сем в надворный суд подлинное дело об убийстве купчихи Деманш в 4 томах, произведенное Высочайше учрежденною Следственною комиссиею доследование в 3 томах, 25 бумаг, адресованных в оную по закрытии ее, письма и план в особом пакете за печатьми Правительствующего Сената и прошение полковницы Сухово-Кобылиной, я предписываю оному суду, рассмотрев это дело, постановить на точном основании сказанного Высочайшего повеления без очереди надлежащее решение и в дальнейшем ходе его поступить по установленному в законах порядку, а также согласно с указом Правительствующего Сената поручаю надворному суду немедленно постановить заключение и по прошению полковницы Сухово-Кобылиной об освобождении на поручительство сына ее; о получении же сего дела и о заключении своем по прошению г. Сухово-Кобылиной тотчас мне донести, а о дальнейшем движении дела в суде, впредь до окончания, доносить мне чрез каждые две недели.
Московский военный генерал-губернатор, генерал-адъютант граф Закревский
113
Распоряжение московского военного генерал-губернатора графа А.А. Закревского
Московскому губернскому правлению162
26 октября 1854 г.
Правительствующий Сенат, возвратив ко мне подлинное дело и доследование об убийстве купчихи Симон-Деманш для передачи на рассмот-
Россия
в мемуарах
рение в надлежащее судебное место, между прочим сообщил Высочайшее повеление, чтобы дело это во всех инстанциях было решено без очереди.
Препроводив вместе с сим помянутое дело на рассмотрение и законное определение в 1-й департамент Московского надворного суда, я даю знать губернскому правлению о сказанном Высочайшем повелении для надлежащего со стороны оного распоряжения.
Московский военный генерал-губернатор генерал-адъютант граф Зак-ревский.
114
Постановление Московского надворного суда163
2 ноября 1854 г.
Отставной титулярный советник Сухово-Кобылин и дворовый его человек Макар Лукьянов, согласно заключению надворного суда 2-го ноября 1854 года, отданы на поручительство с обязанностию представлять означенных лиц когда и куда потребуется, полковнице Сухово-Кобы-линой.
115
Его сиятельству господину московскому военному генерал-губернатору генералу от инфантерии генерал-адъютанту и кавалеру графу Арсению Андреевичу Закревскому Московского надворного суда Рапорт164
Ноября 2 дня 1854 года. Москва.
При предписании Вашего сиятельства было прислано дело 28-го октября за № 7890-м об убийстве Симон-Деманш, которое по рассмотрении переследования суд, не находя положительно фактов, на чем бы можно было основать подозрение в знании об убийстве Деманш на титулярного советника Александра Васильева Сухово-Кобылина, журналом своим165, состоявшимся 2 числа сего ноября, заключили: отдать г-на Сухово-Кобылина на поручительство.
Россия
в мемуарах
Во исполнение чего департамент сей и имеет честь донести Вашему сиятельству.
Судья Белоголовое.
№ 1404
Ноября 2 дня 1854 года
116
Прошение Сухово-Кобылина166
В поданном в Московский надворный суд прошении Сухово-Кобылин прописал, что он просил следователей: а) разъяснить вполне нахождение его во время убийства Симон-Деманш в обществе на вечере у коллежского секретаря Нарышкина, поставляя в том свидетелями Бутовского и Шеншина и всех, бывших тогда с ним в обществе, но ему неизвестно, спрошены ли были указанные им лица, да сверх того можно ли положительно быть уверенным, что указанные им свидетели (ежели их спрашивали) показали со своей стороны и на другие лица, также бывшие с ними на вечере у Нарышкина, спросить которых было необходимо для полноты дела, б) К объяснению самого происшествия, он просил переверить со всеми подробностями розыск вещей Деманш, производившийся в его доме по указанию преступников, их скрывших, в) Ему известно (только по слухам), что гг. следователи розыскивали какие-то долговые обязательства, выданные будто бы им на имя покойной Симон-Деманш и потом пропавшие; но его по этому предмету не спрашивали, несмотря, что это лично до него относится; по сему просит дополнить эти обстоятельства по его и свидетельским показаниям.
117
Постановление Московского надворного суда167
10 декабря 1854 г.
1-й департамент надворного суда, дополнив следствие по прошению Сухово-Кобылина, поданному в оный суд во время составления решительного определения, по резолюции сего департамента, состоявшейся 8-го ноября по делу об убийстве иностранки Симон-Деманш, 10-го декабря того
Россия
в мемуарах
же 1854 года положили: мнение сего департамента, состоявшееся 8-го ноября, оставить в прежней силе, с тем, чтобы титулярного советника Александра Васильева Сухово-Кобылина, на которого сделан извет: а) при первом следствии в жестоком обращении с людьми, происходившем будто бы от жалоб Деманш; б) при втором, в соглашении собственноручным его письмом означенных людей о принятии на себя убийства ее, что будто о сем ему было уже известно; в) в лиходательстве; г) в любовной связи с Нарышкиною, от чего будто бы по ревности Симон-Деманш и происходила у него с нею ссора. Извет этот не подкреплен никакими по закону требуемыми доказательствами. Кобылин ни в чем совершенно не сознался, и даже по обстоятельствам дела нет никаких причин подозревать его в том, потому более, что показание Бутовского о бытии Кобылина в доме Нарышкиных подтверждается и показаниями спрошенных под присягою же — коллежского секретаря Ермолова, поручицы Бахметьевой и штабс-капитанши Тепловой; каковые обстоятельства, совокупно взятые, исключают всякую возможность предполагать даже и малейшую соприкосновенность Сухово-Кобылина к делу по убийству Деманш, и потому его, на основании 97 ст. Улож[ения], к суду не привлекать.
118
Указ
Его Императорского Величества из Правительствующего Сената господину московскому военному генерал-губернатору168
Декабря И дня 1854 года
По указу Его Императорского Величества,
Правительствующий Сенат слушали: ведение Общего собрания Московских департаментов Правительствующего Сената за № 1306, коим сообщает о вновь последовавшем Высочайшем повелении о немедленном окончании дела об арестанте — дворовом человеке Ефиме Егорове с товарищами. И справку.
Приказали: О вновь последовавшем Высочайшем повелении о немедленном окончании дела об арестанте Ефиме Егорове, обращенного при указе от 23-го сентября сего года к московскому военному генерал-губернатору для решения оного на точном основании Высочайше утвержден-
Россия
в мемуарах
ного мнения Государственного Совета о всех инстанциях без очереди, дать знать указом московскому военному генерал-губернатору.
Декабря 11 дня 1854 года.
Исправляющий должность обер-секретаря Зубов.
В должности секретаря [подпись нрзб.]
119
Указ Его Императорского Величества из Правительствующего Сената господину московскому военному генерал-губернатору169
Декабря 11 дня 1854 года
По указу Его Императорского Величества,
Правительствующий Сенат слушали: предложение г. состоящего в должности обер-прокурора с приложением на рассмотрение Правительствующего Сената переписки об убийстве Симон-Деманш следствие, произведенное особо учрежденною Комиссиею, препровождено при указе Правительствующего Сената 23 октября к московскому военному генерал-губернатору для передачи оного для решения дела в 1-ю инстанцию суда без очереди. Приказали: Предложенные г. состоящим в должности обер-прокурора бумаги, относящиеся к делу об убийстве Симон-Деманш, препроводить при указе к московскому военному генерал-губернатору для передачи оных по принадлежности. Означенные бумаги при сем препровождаются декабря 11 дня 1854-го года.
Исправляющий должность обер-секретаря [нрзб].
Секретарь Погорельский.
Помощник секретаря Арсеньев.
120
В Правительствующий Сенат московского военного генерал-губернатора генерал-адъютанта графа А.А. Закревского Рапорт170
16 декабря 1854 г.
Вследствие указа Правительствующего Сената от 11 сего декабря за № 11566-м, с изъяснением Высочайшего повеления о немедленном окон-
Россия ЧЖ в мемуарах
чании дела об арестанте дворовом человеке Ефиме Егорове, имею честь донести, что помянутое дело находится ныне в рассмотрении Московской Уголовной палаты, которой я вместе с сим предложил к непременному исполнению сказанного Высочайшую волю с тем, чтобы дело это было решено в Палате без очереди.
Московский военный генерал-губернатор генерал-адъютант граф За-кревский.
121
В Правительствующий Сенат московского военного генерал-губернатора генерал-адъютанта графа А.А. Закревского171 Рапорт
16 декабря 1854 г.
Вследствие указа Правительствующего] Сената от И сего декабря за № 11571-м имею честь донести, что препровожденные ко мне при помянутом указе бумаги, относящиеся к делу об убийстве купчихи Симон-Деманш, переданы мною вместе с сим в Московскую палату Уголовного суда для совокупного рассмотрения со сказанным делом о купчихе Симон-Деманш.
Московский военный генерал-губернатор генерал-адъютант граф Зак-ревский.
122
Мнение Общего присутствия 1-х департаментов] надворного и уездного судов172
1855 года февраля 19 и 24 дня по выслушании записки из дела в Общем присутствии 1-х департаментов московских надворного и уездного судов у присутствующих произошло разногласие, после которого, по произведении диспута, каждый из членов остался при своем мнении; почему для перевеса голосов был приглашен командированный московским губернским правлением заседатель 3-го департамента надворного суда Виноградов, который 24 февраля, по выслушании записки, объявил, что он
Россия
в мемуарах
согласен с мнением надворного суда, и вследствие того, по большинству голосов, Общее Присутствие 1-х департаментов надворного и уездного судов мнением положило: <.„> В убийстве Симон-Деманш дворовый человек Сухово-Кобылина, Ефим Егоров, хотя в настоящее время и не сознается, но, принимая в основание: а) что он в убийстве этом, при первоначальном следствии, сам добровольно сознался частному приставу Стерлигову собственноручным объяснением, потом формальным допросом, который подтвердил при московском обер-полицеймейстере в Следственной комиссии, в сем надворном суде и в Московской палате уголовного суда; б) в данных в суде и палате подписках объяснил, что ему пристрастных допросов не было, и уже затем, при рукоприкладстве в Правительствующем Сенате отказался от своего сознания, выказывая, что оно у него вынуждено истязаниями Стерлигова; в) извет на Стерлигова, по делу, не подтвердился; г) показание конторщика Федотова, не определившего времени, когда Егоров разбудил его, не доказывает того, чтобы Егоров всю ночь спал с Федотовым; д) серия в пятьдесят рублей не могла быть Егоровым получена в 1841 году, потому что она оказалась 1848 года, и е) следователи утверждают, что вещи Симон-Деманш на чердаке Сухово-Кобылина указаны не Макаровым173, а им, Егоровым; нельзя как за сим, так и за силою 1180, 1181 и примечания к ней и 1182 статьям XV тома Зак[онов] Уголовных] дать веры запирательству Егорова тем более, что первоначальное добровольное сознание, столько раз подтверждавшееся, совершенно согласно с обстоятельствами события преступления. Равно показания Козьмина и Кашкиной в настоящее время есть одно запирательство, потому что и они также первоначально добровольно сознались следователям и показания свои, первый в убийстве, а вторая в участии, в том подтвердили как в Следственной комиссии, так в надворном суде и палате уголовного суда с неизменяющими сознание переменами и добавлениями, а изветы их на следователей также не подтвердились; а потому Общее присутствие 1-х департаментов надворного и уездного судов мнением положило: признав Егорова и Козьмина виновными в убийстве иностранки Симон-Деманш с заранее обдуманным намерением, а Кашкину в соучаствовании в том, подвергнуть их следующему наказанию: дворового Сухово-Кобылина человека Ефима Егорова, как главнейшего зачинщика в убийстве Симон-Деманш с обдуманным заранее намерением, с нанесением пред тем ей жестоких мучений, похитившего потом у нее деньги и вещи и запершегося после сознания с возведением клеветы,
Россия
в мемуарах
на основании статей 21 степени 1-й, 124, 135 пунктов 4,7 и 10,156,1923, 1924 пункта 2 и 2159 Уложения о наказаниях, лишив всех прав состояния, наказать в Москве чрез палачей плетьми ста ударами и, по наложении установленных 28 статьею клейм, сослать в каторжные работы в рудники без срока. Крестьянина Сухово-Кобылина Галактиона Козьмина, как сообщника в убийстве, содеянном по предварительному соглашению с истязаниями, запершегося после сознания с возведением клеветы, на основании 2-й степени 21 статьи, 125 и 1924 пункта 2-го статей того же Уложения, лишив всех прав состояния, наказать в Москве чрез палачей плетьми девяноста ударами и, по наложении установленных 28 статьею клейм, сослать в каторжные работы в рудники на двадцать лет. Дворовую девку Сухово-Кобылина, Аграфену Иванову Кашкину, способствовавшую Егорову и Козьмину в убийстве Симон-Деманш, также запершуюся после сознания с возведением клеветы, на основании 3-й степени 21 статьи, 75,127 и 1924 статей пункта 2-го Улож[ения] о наказаниях], лишив всех прав состояния, наказать в Москве чрез палачей плетьми осьмидесятью ударами и сослать в каторжные работы на заводах на 22 года и шесть месяцев. О дворовой женке Пелагее Алексеевой — за смертью ее, по 160 ст. пункта 1-го, суждение прекратить. За тем, обращаясь к изветам, сделанным на титулярного советника Александра Васильева Сухово-Кобылина означенными людьми его Егоровым, Козьминым и Кашкиной: а) в жестоком обращении с ними; б) в соглашении тех людей письмами к принятию на себя убийства Симон-Деманш, Общее присутствие находит, что все эти изветы не имеют никакого вероятия потому, что они сделаны преступниками во время следствия без представления на то доказательств. Сухово-Кобылин в них не сознался и по делу ничем не уличен, особенно в отношении соглашения письмами тогда, когда он сам был арестован и не мог знать, где содержатся его люди, рассаженные, во избежание стачек, по разным частям и сверх того в знании об убийстве Симон-Деманш, Сухово-Кобылин по делу не навлекает на себя ни малейшего подозрения ни кровавыми пятнами в квартире его, ни ревностию Симон-Деманш, ни перепискою с нею, ни беспокойством на другой день убийства Симон-Деманш, розыском и указанием пути, где ее искать, и, наконец, ни взятием саней из квартиры Симон-Деманш и посылкою столяра своего за вещами ее потому, что: а) кровавые пятна, оказавшиеся при осмотре во флигеле Сухово-Кобылина, так малы (в пять копеек серебром и в распустившуюся каплю) и в таком месте, близ которого резали всегда для сто-
Россия
в мемуарах
ла живность, что при находящемся в настоящем деле медицинском мнении о долженствующем быть при перерезе больших кровеносных сосудов шеи стремительном и обильном кровотечении, никак не могут быть отнесены к происхождению от убийства Симон-Деманш, а справедливее их отнести должно к резанию живности для стола. Капли эти, по незначительному объему и как бывшие в комнате, в которой помещалась прислуга, на стене, прилегающей к сеням, из которых ход в кухню и на черную лестницу и где всегда резалась живность для стола, могли быть не замечены Сухово-Кобылиным, поселившимся во флигеле за четыре дня пред днем убийства, а до осмотра за восемь дней, потому и не уничтожены (показание об этом Сухово-Кобылина и людей его ничем по делу не опровергается); б) ревность Сухово-Кобылина к Симон-Деманш (если бы была) еще могла бы иметь какое-либо соотношение к убийству ее при других уликах, но выказывающая, по делу, ревность Симон-Деманш [к] Сухово-Кобылину, к другим женщинам не ведет ни к каким предположениям о неблаговидности в настоящем случае действий Сухово-Кобылина; в) из переписки Симон-Деманш с Сухово-Кобылиным и семейством его видны одни хорошие дружеские отношения, и письму под № 2 никак нельзя придать серьезной мысли намерения Сухово-Кобылина убить Симон-Деманш. Подобные намерения, для исполнения их, скрывают от лица, обрекающегося убиению, и от всех, а не приглашают письменно для сего то лицо; г) беспокойство Сухово-Кобылина об отыскании Симон-Деманш очень естественно, потому что она заведывала его хозяйством, столом и поручениями как его, так и семейных его и была лицом, близким как Сухово-Кобылину, так и семейству его (это доказывается перепискою Симон-Деманш), а указание пути, на котором следовало искать Симон-Деманш, как видно из показания Сухово-Кобылина, не опровергнутого ничем по делу, последовало из слов иностранки Ландерт Сухово-Кобылину о намерении Симон-Деманш прокатиться в Петровский парк и из частого посещения Симон-Деманш иностранца Кибер, живущего в селе Хорошево, что по делу подтверждено, и д) сани с квартиры Симон-Деманш Сухово-Кобылин мог на другой день убийства взять как собственность свою, бывшую только во временном распоряжении Симон-Деманш, но вместе с тем и употребляемую самим им, и мог по тому же праву продать, совершенно не подозревая, что в них свезена убитая Симон-Деманш, и не зная еще об убийстве ее, а на квартиру Симон-Деманш, за вещами ее, Сухово-Кобылин на третий день убийства, когда уже она найдена была, послал столяра потому, что Симон-Деманш получала от него содержание
Россия
в мемуарах
и осталась ему должною (показание об этом Сухово-Кобылина по делу ничем не опровергается, а, напротив, подтверждается перепискою Симон-Деманш). После всего вышеизложенного ясно видна невинность Сухово-Кобылина в знании об убийстве Симон-Деманш; приняв же во внимание присяжное показание статского советника Бутовского, поручицы Бахметьевой и штабс-капитанши Тепловой о бытии Сухово-Кобылина в ночь совершения убийства на вечере у Нарышкина, уничтожается всякий повод к сомнению в знании Сухово-Кобылина об убийстве; а потому, руководствуясь 1169, 1172,1175 и 1176 статьями XV тома Зак[онов] Уголовных, Общее присутствие полагает титулярного советника Сухово-Кобылина от суда и следствия по убийству Симон-Деманш, согласно 97 ст. Улож[ения] о наказаниях] уголов[ных] и исправ., освободить; за противозаконное же его с Симон-Деманш сожитие, в чем совершенно обстоятельствами дела он изобличается, на основании 1289 ст. Улож[ения], подвергнуть церковному покаянию по распоряжению местного епархиального начальства <...>.
123
Рукоприкладство Ефима Егорова174
Ефим Егоров, что он находит записку, составленную в Уголовной палате, правильною и на гг. присутствующих подозрения не имеет, и к оправданию своему представить нового ничего не может.
124
Решение Московской палаты уголовного суда175
Московская палата уголовного суда решительным определением, состоявшимся 17 мая 1855 года, заключила: <„.> Все эти данные составляют неоспоримое юридическое доказательство того, что в смертоубийстве Деманш виновны дворовые люди г. Сухово-Кобылина Ефим Егоров и Галактион Козьмин, а в участии с ними дворовая женщина Аграфена Кашкина и девка Пелагея Алексеева (последняя уже умерла). Переходя за сим к обстоятельствам дела, относящимся до титулярного советника Александра Васильева Сухово-Кобылина и принимая в руководство 1175 ст. XV т. Св[ода] Зак[онов], что чем более тяжко обвинение, тем
Россия в мемуарах
сильнее должны быть и доказательства, Палата, при внимательном и строгом рассмотрении изложенных в деле обвинений, возведенных на него, Сухово-Кобылина, а также оправданий его и в совокупности всех данных, собранных как при следствии и при переследовании дела, так и при суде, не находит ни доказательств, ни улик, которые могли бы подать ей повод сомневаться в невинности его, Сухово-Кобылина, по предмету смертоубийства Деманш. В доказательство того, что у Сухово-Кобылина с Симон-Деманш не было никакой вражды, ссор или разрыва, а, напротив, видны самые дружеские и близкие отношения, он, Сухово-Кобылин, просил обратить внимание на письмо матери его к Деманш, в котором мать его говорит ей о избрании им рода службы и о желании ее, чтобы он принял на себя должность уездного предводителя дворянства, потому, что именно в 1850 году в ноябре он уволен от коронной службы. Письмо это ясно относится к последним дням Деманш; мать его обращалась к ней, чтобы она, Деманш, употребила свое влияние и поддержала в нем мысль служить по выборам дворянства. Обстоятельство это явно доказывает, в каких дружеских отношениях находилась к нему Деманш в то время, когда сразила ее несчастная смерть. Из копии же с аттестата его, выданного ему при увольнении, видно, что он оставил службу в ноябре месяце 1850 года. Руководствуясь изложенными соображениями, Палата определяет: 1) дворового человека г. Сухово-Кобылина, Ефима Егорова, 24 лет, сознавшегося а) в убийстве купчихи Симон-Деманш с обдуманным заранее намерением и с нанесением ей жестоких мучений и б) в похищении из ее шкафа денег и вещей, как зачинщика, на основании ст. 1923 и 1924 п. 2, 124, 21 степ[ени] 2, 2159 и 156 Улож[ения] о наказаниях, лишив всех прав состояния, наказать в Москве публично чрез палачей плетьми девяноста ударами и по наложении установленных 28 ст. клейм сослать в каторжные работы в рудники на двадцать лет.
2) Крестьянина г. Сухово-Кобылина, Галактиона Козьмина, 21-го года, как сообщника Егорова в убийстве Деманш, на основании ст. 1923, 1924, пунк. 2, 125, 21 степ[ени] 2, лишив всех прав состояния, наказать в Москве публично чрез палачей плетьми восьмидесятый ударами и по наложении установленных 28 ст. Улож[ения] клейм сослать на каторжные работы в рудники на пятнадцать лет. 3) Дворовую женщину Аграфену Иванову Кашкину, 27 лет, сознавшуюся в способствовании Егорову и Козьмину в убийстве Деманш, как пособницу, содействие которой впрочем не было необходимо для совершения преступления, на основании ст. 1923, 1924, пунк. 2, 127, 21 степ. 3 и 75 Улож[ения], лишив всех прав
ДОКУМЕНТЫ СЛЕДСТВИЯ И СУДЕБНОГО ДЕЛА ОБ УБИЙСТВЕ ЛУИЗЫ СИМОН-ДЕМАНШ Россия в мемуарах
состояния, наказать в Москве чрез палачей плетьми семидесятые ударами и сослать в каторжные работы на заводах на восемнадцать лет, по окончании же срока работам поступить с ними на основании 29 ст. Уложения] и о ссылке означенных преступников уведомить от Палаты тобольский приказ о ссыльных по форме. 4) О дворовой девке Пелагее Алексеевой, за смертию ее, по 1 пунк. 160 ст. Улож[ения] суждения не иметь. 5) Отставного титулярного советника Александра Васильева Сухово-Кобылина, не признавшегося в участии в убийстве купчихи Деманш и в подговоре людей своих к принятию на себя того преступления и посторонними, законом определенными доказательствами в том не обличенного, на основании 97 ст. Улож[ения], от суда освободить. Относительно жестокого обращения его с людьми, как о сем в свое время ни от кого жалоб подано не было, то, по 1021 ст. IX т. по VI продолжению Св[ода] Законов], в суждение не входить. Что же касается до любовной связи его с Симон-Деманш, то хотя он в этом не сознался, но обвиняется а) собственными своими показаниями о том, что он в продолжение 9 лет имел с нею связь любви и сердечной привязанности; что она в продолжение всего времени связи его изъявляла ревность ко всем дамам, у которых он бывал часто, и что он содержал ее на свой счет; б) все люди, жившие как у Симон-Деманш, так и у него, Сухово-Кобылина, единогласно подтверждают о любовной его с нею связи, что подтвердили также и знакомые его, г. Сушков и Эрнестина Ландерт; а потому, признав его, Сухово-Кобылина, виновным в противозаконном сожитии с Симон-Деманш, на основании 1289 ст. Улож[ения], подвергнуть церковному покаянию по распоряжению местного епархиального начальства. 6) Относительно оговора подсудимых, что они жили у Деманш по принуждению и не получали от нее жалованья, как они на это правительству не жаловались и доказательств не представили, то оговор этот считать недоказанным. 7) Кроме того, при следствии г. Сухово-Кобылин за болезнию и на основании 1938 ст. XV т., отказался стать на очную ставку с подсудимыми, следователи, уважив представленное им свидетельство о болезни, вторичного вызова ему не делали; а потому г. Сухово-Кобылина, по точному смыслу 298 ст. Уложения], за неявку на очные ставки никакой ответственности не подвергать. 8) Дворового человека г. Сухово-Кобылина, Макара Лукьянова, не сознавшегося в том, чтобы по его указанию найдены были на чердаке дома Сухово-Кобылина вещи, принадлежащие убитой Симон-Деманш, и посторонними, законом определенными доказательствами в том не обличенного, по 97 ст. Улож[ения] о наказаниях], от суда освободить. 9) Под-
Россия
в мемуарах
судимый Ефим Егоров сознался в противозаконной связи с дворовою девкою князя Щербатова, Татьяною Максимовою, в чем и она, Максимова, созналась, а потому ее, Максимову, на основании 1289 ст. Уложения], подвергнуть церковному покаянию по распоряжению духовного начальства. 10) Отставной гвардии поручик Сушков показал, что он живет около полутора года с иностранкою Эрнестиною Ландерт, что подтвердила и последняя; но чтобы они имели противозаконное сожитие, на это доказательств в деле нет, а потому их, Сушкова и Ландерт, по этому предмету прикосновенными к делу не считать. 11) Оставшиеся после Симон-Деманш вещи, а также найденные у подсудимого Егорова вещи и деньги, принадлежавшие ей, Деманш, отослать в Московский коммерческий суд на зависящее с его стороны распоряжение, так как в оном производится уже дело об имуществе Деманш. 12) По показанию Лукьянова, от подсудимой Кашкиной отобраны люстриновое176 и кисейное платья, принадлежавшие будто бы убитой Симон-Деманш; но как выставленные им свидетели не подтвердили действительной принадлежности тех платьев Симон-Деманш, то возвратить их Кашкиной. 13) Выданные следователям на подъем прогонные, суточные и квартирные деньги, тысячу восемьсот восемьдесят два рубля сорок девять и три четверти копейки, на основании 904 ст. XV т. Св [ода] Зак[онов], взыскать с обвиняемых в преступлении дворовых людей — Егорова, Козьмина, Кашкиной и из имения умершей Пелагеи Алексеевой, где какое оказаться может. 14) Квартальный надзиратель Пресненской части Овчеренко показал, что когда было найдено тело Деманш и составлен в том акт, то в нем, по опрометчивости своей, не поместил он о выпавшем в предшествующую ночь снеге, а потому это упущение предоставить рассмотрению московского губернского правления. 15) Мнение суда первой степени, в чем оно с сим решением не согласно, отменить.
125
Мнение главного начальника губернии177
Московский военный генерал-губернатор, рассмотрев обстоятельства настоящего дела, с своей стороны находит решение Уголовной палаты правильным и согласным с приведенными ею узаконениями и на основании 4 пунк. 1297 ст. по 6-му продолжению к 15-му тому Св[ода] Зак[онов],
Россия^^^в мемуарах ~
представляя на дальнейшее рассмотрение Правительствующего Сената подлинное дело об убийстве купчихи Симон-Деманш, рапортом от 30-го июня 1855 года доносит, что дело это началось 9-го ноября 1850 года <...>.
126
Определение Правительствующего Сената
В резолюции участвовали гг. сенаторы: ПА. Чертов, В.И. Пестель, А.Г. Лисецкий, В.М. Самарин178
[21 февраля 1856 г.]
Правительствующий Сенат, в 1-м отделении 6-го департамента, по выслушании сей записки заключил: из дела сего видно <...>
По всем вышеизложенным соображениям Правительствующий Сенат приходит к следующим заключениям: 1) Убийство Симон-Деманш совершено не в ее квартире и не на месте, где тело ее найдено. 2) Сознательные показания Ефима Егорова, Галактиона Козьмина, Аграфены Кашкиной и Пелагеи Алексеевой об убийстве ими Деманш столь неправдоподобны, что не могут служить основанием к осуждению их как убийц ее; но из них Егоров и Козьмин виновны, по собственному сознанию, в том, что, приняв на себя убийство Деманш и умышленно поддерживая сию ложь более года, они отвлекли тем внимание следователей от настоящих следов преступления. Что касается женщины Кашкиной, то ее нельзя подвергать ответственности по делу сему и за ложное показание, так как она не созналась в том, что давала об убийстве показание, оставленное при деле без ее подписи. 3) Извет Скорнякова на Сухово-Кобылина, не подтвержденный лицом, от коего он, Скорняков, будто бы оный слышал, и несогласный с обстоятельствами дела, не может служить основанием к обвинению Сухово-Кобылина. Но, независимо сего извета, многие обстоятельства, по мнению Правительствующего Сената, навлекают на Сухово-Кобылина подозрение если не в самом убийстве Деманш, то в принятии в оном более или менее непосредственного участия, а также и в том, что он, воспользовавшись влиянием, которое имел, как помещик, на своих крепостных людей, склонил их разными обещаниями принять на себя учиненное преступление. Таковыми обстоятельствами представляются: 1) любовные его отношения с Деманш, бывшие в то время, как видно из взятой у них переписки, в положении, близком к разрыву; 2) ревность, которую она, по словам живших у нее людей, имела к Нарышкиной, у
Россия в мемуарах
которой Сухово-Кобылин часто бывал, и участие, которая сия последняя приняла в похоронах Деманш; 3) хлопоты, выказанные им 8-го ноября, по поводу отсутствия Деманш, которое само по себе не могло быть важным, ибо Деманш и прежде отлучалась из дома дня на два и более, не извещая его, однако же, о том, но он не принимал никаких мер к отысканию ее; в этот же день, ранним приходом и беспрестанным возвращением в квартиру ее, справками в частном доме и у обер-полицеймейсте-ра, посылкою нарочного в село Хорошово и словами своему камердинеру: «Верно Деманш убита», он как бы хотел заявить всем о своем беспокойстве по случаю ее пропажи и отклонить тем заранее от себя всякое подозрение; 4) указание им обер-полицмейстеру приблизительно места, где надлежало искать Деманш; 5) кровавые пятна, частию стертые или замытые, во флигеле, куда он перед тем перешел жить, и о коих он дал объяснение, не заслуживающее никакого вероятия; 6) противуречивые показания его самого и людей его по всем почти предметам, относящимся к разъяснению настоящего происшествия, как то: относительно цели убийства Деманш его людьми, того, был ли он 7-го ноября вечером дома или ездил к Нарышкиным, и в каком именно экипаже, отчего произошли кровавые пятна в сенях (так как живность, по словам некоторых из людей, резали в кухне, где стояла для сего и лохань, а не в сенях), был ли он, Сухово-Кобылин, при отыскании на чердаке его флигеля вещей, по указанию будто бы Егорова и других; 7) старание его, Сухово-Кобылина, доказать, что убийство Деманш сделано Егоровым и Косыгиным с целью грабежа; для чего им выказано в показании 18-го ноября 1851 года у Деманш значительное денежное состояние и пропажа некоторых вещей, впоследствии найденных у него в доме, по указанию будто бы Егорова, — тогда как предположение, что убийство ее было совершено с целью ограбления опровергается найденными при ней ценными вещами, да и прежде он сам, Сухово-Кобылин, показывал, что у ней денежного состояния никакого не было, ибо на содержание он выдавал ей деньгами по мере нужды, а в сознательных показаниях людей целью убийства выставлено жестокое ее обращение; 8) обвинение, выказанное Егоровым и Козьминым, что им показывали собственноручное письмо Сухово-Кобылина, в коем он просил их принять убийство Деманш на себя. Сие обвинение тем более заслуживает вероятия, что он, Сухово-Кобылин, как помещик, от коего совершенно зависело сделать для его крепостных людей объясненное в их показаниях или привести в исполнение угрозы, высказанные
~ Россия 8 мемуарах
Козьмину его управляющим, представляется единственным лицом, которое могло своим влиянием заставить решиться Егорова и Козьмина принять на себя убийство. Все сии обстоятельства, взятые в совокупности и неудовлетворительно объясненные Сухово-Кобылиным, навлекают на него, несмотря на его упорное запирательство, подозрение в принятии участия в преступлении и в подговоре людей своих принять убийство на себя, в чем и надлежит его, на основании 1177 ст. XV т. Св[ода] Законов] Уголовных], оставить заподозренным. Что касается любовной связи его, Сухово-Кобылина, с Деманш, то хотя он и в этом не сознался, но совершенно в том изобличается: а) собственными показаниями, в коих говорит, что в продолжение 9 лет имел с нею отношения любви и сердечной привязанности, которые в другом показании называет просто связью179; что она изъявляла ревность ко все домам, куда он ездил, и что он содержал ее на свой счет; б) единогласными показаниями по сему предмету людей его, как живших у него, так и у Деманш; причем некоторые из них присовокупили, что он иногда ночевал у ней; в) показанием знакомого его Сушкова и приятельницы Деманш, Эрнестины Ландерт. Посему и следует его, Сухово-Кобылина, за противузаконное сожитие с Деманш подвергнуть, на основании 1289 ст. Улож[ения], церковному покаянию, по распоряжению местного епархиального начальства. Независимо сего, он, Сухово-Кобылин, оговорен быв своими дворовыми людьми, проживающими у Деманш, в принуждении их жить без платы у Деманш и в жестоком с ними обращении по ее изветам; но, как они своевременно о сем никаких жалоб не приносили, проживали, как видно, по узаконенным видам180 и доказательств к подтверждению своего извета никаких не представили, то и надлежит, по 1021 ст. IX-го т. Св[ода] Зак[онов] по VI продолжению], оставить таковое обвинение на него без последствий. Приступая за сим к определению степени наказания дворовым людям Егорову и Козьмину, Правительствующий Сенат признает, что вина их подходит под действие 1169 и 258 ст. Уложения — ибо они, неприкосновенные к самому убийству и спрошенные по делу без всякого повода к заподозрению их в оном, а лишь в качестве свидетелей, имевших возможность, по проживанию у Деманш, указать какие-либо пути к раскрытию преступления, дали из корыстных или других каких-либо видов ложное показание в том, что она убита ими. По упорству в поддержании долгое время сего ложного показания и по важности, которую оно имело на ход всего дела, следует назначить им приведенное в указанной 258 ст. Уложе-
Россия в мемуарах
ния наказание по 2-й степени 22 статьи в высшей мере, освободив лишь их, как осужденных первоначально в Московской палате уголовного суда, до Всемилостивейшего Манифеста 27-го марта, от следующего им телесного наказания. Сверх сего, на них, как виновных в неправильном направлении хода сего дела, следует обратить, согласно 904 ст. XV т. Св[ода] Зак[онов], взыскание прогонных, суточных и квартирных денег, выданных следователям, всего 1882 руб. 49 3/4 коп. сер., а при несостоятельности их к уплате обратить взыскание оных на Сухово-Кобылина — как несовершенно по делу сему оправдавшегося. — По сим соображениям и на основании приведенных законов, Правительствующий Сенат определяет: 1) Отставного титулярного советника Александра Васильева Сухово-Кобылина, по предмету принятия участия в убийстве Деманш и подговора для сокрытия сего преступления своих дворовых людей принять убийство Деманш на себя, — оставить в подозрении, а за противузаконную связь С Деманш предать его церковному покаянию, по распоряжению духовного епархиального начальства. 2) Дворовых людей его, Сухово-Кобылина, Ефима Егорова 29 лет и Галактиона Козьмина 26 лет, лишив всех прав состояния, сослать на поселение в отдаленные места Сибири, взыскав с имущества, какое у них оказаться может, выданные следователям по сему делу тысячу восемьсот восемьдесят два рубля сорок девять три четверти копеек серебром. В случае несостоятельности их, обратить взыскание не пополненной ими суммы на Сухово-Кобылина.
3) Дворовую женщину Аграфену Иванову Кашкину освободить по сему делу от всякой ответственности и возвратить помещику Сухово-Кобылину, поручив уездному предводителю дворянства, в ведомстве коего находится имение, к которому она приписана, иметь надлежащее наблюдение, чтобы ей не было какого-либо со стороны помещика ее притеснения. 4) Решение Московской палаты Уголовного суда о прекращении, по 160 ст. Улож[ения], суждения об умершей Пелагее Алексеевой и об освобождении Сухово-Кобылина по предмету жестокого обращения с людьми, так как о сем своевременно ни от кого жалобы не было (ст. 1021 т. IX Св[ода] Зак[онов] по VI продолжению]) и по предмету принуждения людей жить у Деманш без жалованья, — утвердить как правильное и с законами согласное, а в прочих частях, московским военным генерал-губернатором принятых и ревизии Правительствующего Сената не подлежащих, оставить без рассмотрения. 5) А как обстоятельствами дела
Россия Чл. в мемуарах
достаточно обнаружена неправдоподобность сознательных показаний Егорова и Козьмина, через что получает вероятие и обвинение, выведенное ими на Сухово-Кобылина в подговоре их к тому через частных приставов Стерлигова и Хотинского, то действия сих последних по сему предмету предоставить на рассмотрение и законное постановление Московского губернского правления.
6) Об упущениях и других противузаконных действиях следователей по сему делу, за сделанным уже по сему предмету распоряжением 5-го марта сего года*, ныне суждения не иметь. Об исполнении сего, с возвращением подлинного дела, послать указ московскому военному генерал-губернатору, предписав относительно утверждения и обращения к исполнению частей решения Уголовной палаты, им принятых и ревизии Правительствующего Сената не подлежащих, поступить по законам.
127
Определение
Общего собрания Московских департаментов Правительствующего Сената.181
14 июня 1857 г.
1857 года июня 14 дня в Общем собрании Московских департаментов Правительствующего Сената, по выслушании записки из дела об убийстве купчихи Симон-Деманш, г. первоприсутствующий сенатор кн. ИА. Лобанов-Ростовский предлагал сначала предварительные вопросы: 1) все ли справки, нужные к пояснению сего дела, собраны? и 2) все ли соблюдены обряды, предписанные законом? На которые гг. сенаторы ответствовали положительно.
<...>
По всем вышеизложенным соображениям, они, гг. сенаторы, приходят к следующим заключениям: 1) убийство Симон-Деманш совершено не в ее квартире и не на месте, где тело ее найдено; 2) сознательные показания Ефима Егорова, Галактиона Козьмина, Аграфены Кашкиной и Пелагеи Алексеевой об убийстве ими Деманш столь неправдоподобны, что
•Изложено в указе Правительствующего Сената 11-го ноября»
Россия в мемуарах
не могут служить основанием к осуждению их как убийц ее; но из них Егоров и Козьмин виновны, по собственному сознанию, в том, что, приняв на себя убийство Деманш и умышленно поддерживая сию ложь более года <.„>182 По упорству в поддержании долгое время сего ложного показания и по важности, которую оно имело на ход всего дела, следует назначить им приведенное в указанной 258 ст. Уложения наказание по 2-й степени 22 статьи в высшей мере, освободив лишь их, как осужденных первоначально в Московской палате Уголовного суда, до Всемилостивей-шего манифеста 26 августа 1856 года, от следующего им телесного наказания. Сверх сего, на них, как виновных в неправильном направлении хода сего дела, следует обратить, согласно 904 ст. XV т. Св[ода] Зак[онов], взыскание прогонных, суточных и квартирных денег, выданных следователям, всего 1882 руб. 49 3/4 коп. сер., а при несостоятельности их к уплате оных принять таковые, согласно 906 ст. XV тома Зак[онов] Уголовных], на счет казны.
По сим соображениям и на основании приведенных законов, они, гг. сенаторы, полагают: 1) Отставного титулярного советника Александра Васильева Сухово-Кобылина, по предмету принятия участия в убийстве Деманш и подговора для сокрытия сего преступления своих дворовых людей принять убийство Деманш на себя, — оставить в подозрении, а за противузаконную связь с Деманш предать его церковному покаянию по распоряжению духовного епархиального начальства. 2) Дворовых людей его, Сухово-Кобылина, Ефима Егорова 30 лет и Галактиона Козьмина 27 лет, лишив всех прав состояния и не подвергая, за силою Всемилостивей-шего манифеста 26-го августа, следующему им по закону наказанию плетьми двадцатью ударами, сослать на поселение в отдаленные места Сибири, взыскав с имущества, какое у них оказаться может, выданные следователям по сему делу тысячу восемьсот восемьдесят два рубля сорок девять три четверти копеек серебром. В случае несостоятельности их, принять таковые на счет казны. 3) Дворовую женщину Аграфену Иванову Кашкину освободить по сему делу от всякой ответственности и возвратить помещику Сухово-Кобылину, поручив уездному предводителю дворянства, в ведомстве коего находится имение, к которому она приписана, иметь надлежащее наблюдение, чтобы ей не было какого-либо, со стороны помещика ее, притеснения. 4) Решение Московской палаты уголовного суда о прекращении, по 160 ст. Улож[ения], суждения об умершей Пелагее Алексеевой и об освобождении Сухово-Кобылина по предмету жестокого обращения с людьми, так как о сем своевременно ни от кого жало-
РоссияК^. в мемуарах
бы не было (ст. 1021 т. IX Св[ода] Законов] по VI продолжению]) и по предмету принуждения людей жить у Деманш без жалованья, — утвердить как правильное и с законами согласное, а в прочих частях, московским военным генерал-губернатором принятых и ревизии Правительствующего Сената не подлежащих, оставить без рассмотрения. 5) А как обстоятельствами дела достаточно обнаружена неправдоподобность сознательных показаний Егорова и Козьмина, через что получает вероятие и обвинение, выведенное ими на частных приставов Стерлигова и Хотинского в подговоре их принять убийство Деманш на себя, то предать их, Стерлигова и Хотинского, за сие суду. 6) Об упущениях и других противузаконных действиях следователей по сему делу, за представлением уже таковых на рассмотрение и законное постановление московского губернского правления*, в суждение не входить. Об исполнении сего, с возвращением подлинного дела, послать указ московскому военному генерал-губернатору, предписав, относительно утверждения и обращения к исполнению частей решения Уголовной палаты, им принятых и ревизии Правительствующего Сената не подлежащих, поступить по законам.
128
Отношение
управляющего Министерством юстиции П.Д. Илличевского
государственному секретарю В.П. Буткову183
6 сентября 1857 г.
Господину государственному секретарю.
В Общем собрании Московских департаментов Правительствующего Сената, по выслушании дела об убийстве иностранки Симон-Деманш, не состоялось узаконенного большинства голосов гг. сенаторов, согласных с предложением г-на министра юстиции.
Вследствие сего имею честь препроводить при сем к Вашему превосходительству для внесения в Государственный Совет подлинное и сенатское производство и 65-ть экземпляров печатной записки.
Управляющий Министерством юстиции П. Илличевский Директор М. Топильский
‘Изложено в указе Правительствующего Сената П-го ноября.
Россия в мемуарах
129 Заключение Соединенных [департаментов] гражд[анско]го и законов184
25 октября 1857 г.
Соединенные департаменты гражданских и духовных дел и законов, рассмотрев настоящее дело в присутствии министра юстиции, признают и с своей стороны, что все выводимые против титулярного советника Сухово-Кобылина обстоятельства, как разбираемые отдельно, так и взятые в совокупности, не составляют улик, требуемых законом (ст. 1177 тома XV Свода Закон[ов] Уголовных]) к оставлении его в подозрении ни по предмету участия в убийстве иностранки Симон-Деманш, ни в подговоре людей своих принять сие преступление на себя, а заключают одни лишь предположения, ни на каких данных не основанные, и что посему Сухово-Кобылин, как полагают министр юстиции и принявшие его предложение сенаторы, относительно означенного убийства должен быть освобожден от всякой ответственности. Переходя за сим к другим предметам обвинения Сухово-Кобылина и не касаясь того: заключает ли в себе допущение им крепостных своих людей находиться по паспортам в услужении у иностранки, не имевшей прав дворянских, злоупотребление помещичьей власти, Соединенные департаменты, также согласно с заключением министра юстиции, находят, что Кобылин должен быть признан изобличенным в противозаконном сожитии с Деманш. Соглашаясь равномерно с заключением министра юстиции как об отнесении на счет казны употребленных по настоящему делу судебных издержек, так о предоставлении на рассмотрение московского военного генерал-губернатора неправильных действий следователей и о прекращении суждения о крепостной Сухово-Кобылина женщине Алексеевой за ее смертию, — Соединенные департаменты полагают: по всем вышеозначенным предметам утвердить заключение министра юстиции и согласных с ним сенаторов и на этом основании:
1) титулярного советника Александра Сухово-Кобылина, согласно с 1169 ст. XV тома Свода Зак[онов] Уголовных], по предмету убийства Симон-Деманш от всякой ответственности освободить, а за любовную с нею связь подвергнуть его, на основании 1289 ст. Уложения о наказаниях, церковному покаянию для очищения совести по усмотрению духовного епархиального начальства;
Россия в мемуарах
2) по необнаружению виновных в убийстве Симон-Деманш, все издержки, употребленные по производству исследований, согласно с 906 ст. XV тома Свода Зак[онов] Уголовных], принять на счет казны;
3) московскому военному генерал-губернатору поручить сделать надлежащее распоряжение, чтобы бывший частный пристав Стерлигов, на которого выводятся делаемые Егорову истязания, а равно и прочие чиновники Следственной комиссии, допустившие к тому Стерлигова, не избег-нули должного по закону взыскания;
и 4) утвердить решение Московской уголовной палаты касательно прекращения суждений об Алексеевой за ее смертию и освобождения Сухово-Кобылина по предмету жестокого с людьми обращения и принуждения их жить у Деманш без жалованья.
За сим Соединенные департаменты остановились на вопросе о степени прикосновенности к убийству Симон-Деманш крепостных Сухово-Кобылина людей: Ефима Егорова, Галактиона Козьмина и Аграфены Ивановой (Кашкиной).
По сему предмету мнения в Соединенных департаментах разделились: Гр[аф] Блудов. Председатель департамента законов и 1 член рас-Кочубей 1-й суждали, что в убийстве Симон-Деманш сознались на
одном из первых допросов крепостные Сухово-Кобылина люди: Егоров, Козьмин и Иванова, показав между прочим, что преступление это было совершено ими на квартире Деманш, что при этом нанесены были Деманш тяжкие побои утюгом, что поводом к убийству послужило жестокое ее с ними обращение и что по совершении убийства Егоров взял принадлежащие Деманш золотые часы и брошку. Егоров и Козьмин повторили свое сознание в убийстве на трех последующих допросах, показывая совершенно согласно в главных основаниях и разнореча только в некоторых подробностях. Затем Иванова отреклась от своего сознания на передопросе в надворном суде, объясняя, что показания ее при следствии никем за нее не подписаны и что они несогласны с ее ответами, так как она в убийстве Деманш не участвовала, а Егоров и Козьмин в рукоприкладстве под запискою Правительствующего Сената написали, что они также в сем преступлении невиновны и приняли оное на себя по под-
Россия
в мемуарах
говору помещика их Сухово-Кобылина и вследствие истязаний, деланных Егорову частным приставом Стерлиговым. По внимательном и подробном рассмотрении всех обстоятельств дела, председатель департамента законов и 1 член находят, что первоначальное сознание подсудимых в убийстве Симон-Деманш, несмотря на запирательство их впоследствии, не лишено вероятия, в особенности же если принять в соображение; 1, что на теле убитой действительно оказались следы тяжких побоев: перелом трех ребер и опухоль вокруг левого глаза; 2, что жалоба на жестокое обращение Деманш с находившимися у нее в услужении людьми доходила до правительства и была признана основательною, а потому такое обращение Деманш с подсудимыми и могло быть поводом к покушению на ее убийство; 3, что ни истязания Егорова, ни подговор всех подсудимых их помещиком положительно не доказаны; 4, что Егоров и Козьмин, который не упоминает ни о каких истязаниях, содержась один в Серпуховском, а другой Яузском частном доме, сознались в преступлении в одно и то же время и, как выше сказано, показали почти во всем согласно; 5, что подсудимые повторяли свое сознание на передопросах в надворном суде и Уголовной палате, следовательно, в такое время, когда уже они не находились под влиянием лиц, от которых могли бы испытывать истязания, и, наконец, 6, что взятые Егоровым после убийства Деманш часы и брошка были найдены, по указанию Егорова, во флигеле дома Сухово-Кобылина, где жил Егоров и куда, очевидно, они не могли быть принесены лицом посторонним. Но, имея в виду, что дополнительным следствием обнаружены обстоятельства хотя и не решительной важности, но находящиеся в некотором противоречии с первоначальным показанием подсудимых, председатель департамента законов и 1 член, по сей единственно причине, не решаются признать сие показание за совершенное доказательство их виновности,
Россия
в мемуарах
Его императорское высочество принц Ольденбургский. Челищев. Кочубей 2-й. Бар[он] Корф. Гр[аф] Панин. Сенявин.
находя, однако же, что оно навлекает на них сильное подозрение, а потому и полагают: крепостных Сухово-Кобылина людей: Ефима Егорова, Галактиона Козьмина и Аграфену Иванову (Кашкину) по предмету убийства иностранки Симон-Деманш на основании 1177 ст. XV тома Свода Закон[ов] Уголовных] оставить в сильном подозрении и, согласно с примеч. 3-м к 1179 ст. того же тома (по XVH-му прод.), сослать их для водворения в Сибирь, если помещик принять их к себе не согласится и на повальном обыске они не одобрены.
А председатель Гражданского департамента и 5-ть членов находят, что первоначальные показания: Егорова, Козьмина и Ивановой, в коих они сознавались в совершении убийства Симон-Деманш, не могут быть признаны за достоверные, так как они не подтверждены обстоятельствами дела ни в главных своих основаниях, ни в подробностях. Напротив того, означенные объяснения подсудимых как относительно повода к покушению на убийство, так о способе совершения оного и, наконец, о самом месте злодеяния — явно противоречат обнаруженным при следствии фактам, осмотру квартиры, в которой проживала Деманш, а также платью, в коем она была найдена убитою, и, наконец, удостоверению Медицинской конторы. По сим причинам и на основании выводов и соображений, подробно изложенных в предложении министра юстиции, председатель Гражданского департамента и 5-ть членов полагают: утвердить и по сему предмету заключение министра юстиции и сенаторов, с ним согласных, и на этом основании:
1, дворовых Сухово-Кобылина людей: Ефима Егорова, Галактиона Козьмина и Аграфену Иванову (Кашкину), по силе 1169 ст. XV тома Свода Зак[онов] Уголовн[ных], от всякой ответственности по предмету убийства Симон-Деманш оставить свободными;
и 2, как дворовые люди Сухово-Кобылина, при следствии спрошенные, а в особенности вышепоименованные Егоров, Козьмин и Кашкина, давали показания против своего помещика и тем могли возбудить к себе
Россия
в мемуарах
негодование владельца, то поручить их особенному попечению местного уездного предводителя, без разрешения коего не подвергать их каким-либо взысканиям или переменам в месте жительства.
130
[Мнение Общего собрания Государственного Совета]185
11 ноября 1857 г.
Слушали журнал Соединенных департаментов гражданского и законов по делу об убийстве купчихи Симон-Деманш.
Государственный Совет, в Общем собрании, рассмотрев настоящее дело, согласился с заключением Соединенных департаментов по тем статьям оного, кои в сих департаментах разрешены единогласно, а потому и положил: такое единогласное заключение Соединенных департаментов утвердить.
Что же касается до вопроса, возбудившего разномыслие как в Правительствующем Сенате, так и в Соединенных департаментах, именно о степени прикосновенности к убийству Симон-Деманш крепостных Сухово-Кобылина людей: Ефима Егорова, Галактиона Козьмина и Аграфены Ивановой (Кашкиной), то по сему предмету мнения в Общем собрании Государственного Совета разделились:
Его имп. величество Двадцать восемь членов находят, что на точном
принц Ольденбургский основании закона (том XV Свод[а] Зак[онов] Уго-Васильчиков Челищев Кн[язь] Горчаков 2-й Гр[аф] Потоцкий Кочубей 2-й Ланской Бар[он] Корф 1-й Гр[аф] Сумароков Гр[аф] Строганов 1-й Бар[он] Корф 2-й Бар[он] Мейендорф Мелихов Литке Гр[аф] Панин
лов[ных], ст. 1181) «признание подсудимого почитается доказательством совершенным (п. 1), когда оно учинено добровольно (п. 3), когда оно совершенно сходно с происшедшим действием (п. 4), когда показаны притом такие обстоятельства действия, по которым о достоверности и истине оного сомневаться невозможно». В настоящем деле показания крепостных Сухово-Кобылина людей: Егорова, Козьмина и Ивановой, в коих они сознавались в совершении убийства Симон-Деманш, не могут быть признаны за достоверные и удовлетворяющие требованиям закона, ибо они не подтверждены обстоятельствами дела, ни в главных своих основаниях, ни в подробностях. Напро-
Россия
в мемуарах
Кн[язь] Долгоруков Прянишников Бахтин
Гр[аф] Армфельт Чевкин
Кн[язь] Горчаков 3-й
Бар[он] Рокасовский
Ростовцев Тымковский
Гофман Сенявин Метлин Норов 2-й
тив того, сии показания как относительно повода к покушению на убийство, так и о способе совершения оного и обстоятельствах при том происходивших, и, наконец, о самом месте совершения злодеяния, явно противоречат обнаруженным при следствии фактам, осмотру квартиры, в которой проживала Деманш, а также платью, в коем она была найдена убитою, и наконец, заключению Медицинской конторы. Кроме того, означенные объяснения подсудимых, по мнению 28-ми членов, теряют всякое юридическое значение еще и потому, что они между собою несогласны. О способе совершения убийства Егоров первоначально показал, что, найдя Деманш спящею, он накрыл ей рот подушкою и начал душить за горло. По объяснению Ивановой, Егоров и Козьмин, взяв у нее, Ивановой, платок, вбили его в рот Деманш и продолжали ее душить (с этим впоследствии согласился и сам Егоров), а по словам Козьмина, Егоров перетянул Деманш горло полотенцем. Далее Егоров объяснил, что перерезал Деманш горло складным ножом, взятым, по словам Козьмина, в кухне, а через два дня показал, что он перерезал горло Деманш перочинным ножом. (Под названием складного ножа разумеют обыкновенно простой нож, употребляемый в народе и не имеющий никакого сходства с перочинным ножом.) Козьмин показал, что он бил Деманш упогом по бокам и по спине, что совершенно невероятно, ибо по расположению квартиры убийцам следовало избегать шума и крика, и естественнее было бы наносить удары в голову, так как нож к совершению убийства обвиняемыми, по их показаниям, употреблен не был, что подтверждено заключением врачей. На первом допросе Егоров объяснил, что когда он накрыл Деманш рот подушкою, то Деманш начала от него вырываться, а на втором допросе, отобранном на другой день, отозвался, что так как они напали на Деманш спящую, то сопротивления с ее стороны не было. Нельзя также не обратить внимания на то, что Деманш найдена в поле без салопа и что он будто бы, по показанию обвиняемых, ими сожжен, между тем как при намерении отвлечь от себя подозрения отвозом тела за город, естественнее было оставить при нем с другим платьем и салоп, а не бриллиантовые серьги и другие драгоценные вещи, которые должны были обратить на себя внимание
Россия
^^Тмемуюрах
грабителей, на коих убийцы хотели, по их показаниям, навлечь подозрение. Подобные разноречия в показаниях подсудимых, встречающиеся, можно сказать, на каждом шагу, служат, по мнению 28 членов, несомненным доказательством, что они сами не были твердо уверены в справедливости того, о чем показывали, в особенности же если принять в соображение, что все эти ответы даны были ими большею частию спустя только несколько дней после события, в весьма краткий один за другим промежуток времени, и что самая сущность разноречия относится именно к таким предметам, которые не могли быть забыты подсудимыми, если бы действительно убийство было совершено ими. Независимо от сего 28 членов не могут не принять во внимание: 1, что жестокое обращение Деманш с подсудимыми не доказано, ибо никто из них по этому предмету жалоб не подавал, а один свидетель под присягою удостоверил, что люди Деманш, в особенности же Егоров, всегда отзывались о хорошем у нее житье; 2, что оговор Егоровым частного пристава Стерлигова в претерпенных от него истязаниях представляется вероятным, так как из дела видно, что чиновник этот и прежде был уже обвиняем в подобных противозаконных действиях; и 3, что акт об осмотре флигеля Сухово-Кобылина, где были отысканы принадлежавшие Симон-Деманш часы и брошка, будто бы по указанию Егорова, не имеет юридической достоверности, ибо под оным подписались, между прочим, такие лица, которые вовсе при осмотре не находились. Притом вещи сии были завернуты в записке на имя камердинера Сухово-Кобылина, в убийстве не обвиняемого и жившего вместе с Егоровым, и обстоятельство сие осталось неразъясненным. На основании всех изложенных соображений 28 членов полагают:
1, дворовых Сухово-Кобылина людей: Ефима Егорова, Галактиона Козьмина и Аграфену Иванову (Кашкину), по силе 1169-й ст. XVт. Св[ода] Зак[онов] Уголовных], от всякой ответственности по предмету убийства Симон-Деманш оставить свободными;
и 2, как дворовые люди Сухово-Кобылина, при следствии спрошенные, а в особенности вышепоименованные Егоров, Козьмин и Кашкина, давали показания против своего помещика и тем могли возбудить к себе негодование владельца, то поручить их особенному попечению местного уездного предводителя, без разрешения коего не подвергать их каким-либо взысканиям или переменам в месте жительства.
Гр[аф1 Блудов Девять членов рассуждали, что в убийстве Симон-Гр[аф] Никитин Деманш сознались на одном из первых допросов кре-Гр[аф] Адлерберг постные Сухово-Кобылина люди: Егоров, Козьмин и
ДОКУМЕНТЫ СЛЕДСТВИЯ И СУДЕБНОГО ДЕЛА ОБ УБИЙСТВЕ ЛУИЗЫ СИМОН-ДЕМАНШ мемуарах '
Кочубей 1-й Иванова, показав между прочим, что преступление это Танеев было совершено ими на квартире Деманш, что при
Кн[язь] Голицын этом нанесены были Деманш тяжкие побои утюгом, Норов 1-й что поводом к убийству было жестокое ее с ними обра-
Анненков щение и что по совершении злодеяния Егоров взял при-
Игнатьев надлежащие Деманш золотые часы и брошку. Егоров
и Козьмин повторили сие сознание в убийстве на трех последующих допросах, показывая согласно в главных основаниях и разнореча только в некоторых подробностях. Только Иванова отреклась от своего сознания на передопросе в надворном суде, объясняя, что показания ее при следствии никем за нее не подписаны и что они несогласны с ее ответами, так как она в убийстве Деманш не участвовала. Егоров же и Козьмин лишь впоследствии в рукоприкладстве под запискою Правительствующего Сената написали, что и они также в сем преступлении невиновны и приняли оное на себя по уговору помещика их Сухово-Кобылина и вследствие истязаний, сделанных Егорову частным приставом Стерлиговым. По внимательном и подробном рассмотрении всех обстоятельств дела, девять членов находят, что первоначальное сознание подсудимых в убийстве Симон-Деманш, несмотря на запирательство их впоследствии, не лишено вероятия, в особенности же если принять в соображение: 1, что на теле убитой действительно оказались следы тяжких побоев: перелом трех ребер и опухоль вокруг левого глаза; 2, что жалоба на жестокое обращение Деманш с находившимися у нее в услужении людьми доходила до правительства и была признана основательною, а потому такое обращение Деманш с подсудимыми и могло быть поводом к покушению на ее убийство; 3, что ни истязания Егорова, ни подговор всех подсудимых их помещиком положительно не доказаны; 4, что Егоров и Козьмин, который не упоминает ни о каких истязаниях, содержась один в Серпуховском, а другой Яузском частном доме, сознались в преступлении в одно и то же время и, как выше сказано, показали почти во всем согласно; 5, что подсудимые повторяли свое сознание на передопросах в надворном суде и Уголовной палате, следовательно, в такое время, когда уже они не находились под влиянием лиц, от которых могли бы испытывать истязания, и, наконец, 6, что взятые Егоровым после убийства Деманш часы и брошка были найдены, по указанию Егорова, во флигеле дома Сухово-Кобылина, где жил Егоров и куда, очевидно, они не могли быть принесены лицом посторонним.
Имея, однако же, в виду, что дополнительным следствием обнаружены обстоятельства хотя и не решительной важности, но находящиеся
Россия в мемуарах
до некоторой степени несогласными с первоначальным показанием подсудимых, 9 членов, по сей единственно причине, не решились признать сие показание за совершенное по буквальному смыслу действующих узаконений доказательство их виновности, а потому и полагают: крепостных Сухово-Кобылина людей: Ефима Егорова, Галактиона Козьмина и Аграфену Иванову (Кашкину) по предмету убийства иностранки Симон-Деманш на основании 1177 ст. XV тома Свода Закон[ов] Уголовн[ых] оставить в сильном подозрении согласно с примеч. 3-м к 1179 ст. того же тома (по XVII-му прод.).
Один же член (кн. Гагарин) от участия в суждениях по сему делу отказался за свойством с Сухово-Кобылиным.
131
Отношение государственного секретаря В.П. Буткова министру юстиции В.Н. Панину186
9 декабря 1857 г. Господину министру юстиции.
Имею честь препроводить к Вашему сиятельству Высочайшее повеление об исполнении последовавшего в Государственном Совете мнения по делу об убийстве купчихи-иностранки Симон-Деманш.
Государственный секретарь В. Бутков
Помощник статс-секретаря П. Зубов
132
Повеление Александра II187
9 декабря 1857 г.
Его Императорское Величество воспоследовавшее мнение в Общем собрании Государственого Совета, по делу об убийстве купчихи-иностранки Луизы Симон-Деманш, Высочайше утвердить соизволил и повелел исполнить.
Председатель Государственного Совета
9 декабря 1857 г.
ЕВВВВ
ДНЕВНИК
СУХОВО-КОБЫЛИНА
1851 год. Генварь. Писал. Ходил в Гимнастику1. Первое влияние было сильное, но только на мускулы, а не на нервы. Беседовал с Кноррин[г]2.
Апрель. Следствие кончилось; в среду на святой выехал в Новое3 по страшной грязи и распутице.
Май. Выехал в Петербург. 12-го прибыл туда, писал письмо и записку к Государю4. Голицына5 и Laliky. Поездка на острова. В июне приехал Сальяс6. Поездка в Красное Село, и подана просьба.
Август. 23-го возвратился с Сальясом по еще не открытой жел[езной] дороге в Москву, и проехали вместе на Выксу.
Осенью начал первую перестройку дома.
Октябрь. Уехал с Сальясом в Раеву7. 2 месяца в Раеве. Дело в Палате.
Декабрь. Рождество у дяди8.
1852. Болезнь Прасковьи Александровны. Соня9 уехала в Крым. — Смерть Прасковьи Александровны. Святую провел в Тихоновой пустыни с дядей. Лето провел в Москве. Дело поступило в Сенат в 6-ой департамент. Мое рукоприкладство и начало правильного купанья с привезенной] лодки. Скачки. Знакомство с Anais и [нрзб]. Ужин у Мореля10. Гимнастические упражнения в ходу.
В августе уехал в Петербург. Гореловская охота. Laliky.
Сентябрь. 17 числа приехал с Потемкиным в Москву. На лодке простудился.
Октябрь. Горячка.
Ноябрь и декабрь. Петербург. Laliky. Захоржевская.
1853. Генварь, февраль, март на Выксе писал ответ в Министерство] ф[инанс]ов и пиэссу11. Святая у дяди в Калуге 3 дня. Поехал в Алексеевское12. Покупка Воейковского имения. Лукьянов. Покупка Захлебовки.
Осень. Sommaire,} 1852 года.
3-го числа октября выпал первый снег. 4-го наступил мороз, так что распашка картофеля сделалась затруднительна и пахать можно было толь-
ДЕПО СУХОВО-КОБЫЛИНА Россия^^^вмёмуарах^^^'
ко плугом. 13~го числа мороз совершенно схватил землю. 15-го числа началась метель, и 42 десятины картофеля осталось под снегом... <...>14
1853 Весна
<...>
26 ч[исла апреля] днем я был в втором логу и гулял, воздух был совершенно теплый — даже было жарко.
<...>
Москва (приезд из Алексеевского).
1-е мая <...>.
<...>
25-е мая. Выехал в Воскресенское <...>.
26-го выехал с Заболоцким в Тулу. Холод и снег.
27-е мая. В 11 часов вечера приехал в Алексеевское <...>.
30-е мая. <...> Сделан ввод меня во владение по треть купчим крепостям на Воейковское имение, на Карцевскую 7-я часть и на землю, купленную у Тогольского.
<...>
18 июня. Расчет для покупки Захлебовки. <...>.
1-го июля. <...> Был на балу. Молодецкий, Нарышкина.
5 июля <.,.> Был на балу. Falcon <...>.
<...>
10-е. Погода теплая в Воскресенском. — С Вихревым и Узниковым.
12-е. Погода теплая. Утро шел пешком из Саларева, где ночевал. Вечер. Скачки. Манькевич проиграл. — Вадим выиграл.
13-е. Утро. Скакал по кругу. — В полдень Anais sur le chemin de Bratoswa15.
14-е. Скачки <...>
15-e. <...> Купался целый час — был вечер у Бессана. <...>
16-е. <...> Скачки. Арос проиграл.
17-е. <...> Обед у Шевалье <...>.
19-е. <...> Скачка. Вадим на скачке 5 в. с перескачкою на втором гите захромал. Приз взяла Талюн Черкасского <...>.
<...>
26-е. <...> День ясный. — Скачка на мой пруд. Много публики. <...>
27-е. <...> An[gelique] Голицына] и Сут. уехали в С. Петербург...
Россия Чл. в мемуарах
28-е. Дождь. Сыро. Обед в Членской беседке. По кругу скакали Боец (мой) 12,2 версты. Скачки на закате. Салтыков, Ленский, Е. Карцев. Воротился и был болен. Статут. Indigestion on me ramene a la maison16.
29-е. Весь день просидел в халате (Anais).
30-е. Купался. <...>
31-е. <...> Купался <...> В Покровском гулял один.
<„>
Август 3-го. Уехал в Петербург, ибо дело приняло дурной оборот в Министерстве] юст(иции]. Настало тяжелое время. Связь с Голицыными. Жил у Голицыных. Сначала был довольно крепок. Ходил несколько раз гресть на лодку — и купался в Неве с половины августа.
Сентябрь. В Петербурге. Подал записку м[инистру] ф]инанс]ов о предприятии в Юж[ной] России. Отправился на Выксу и заключил условие с Николаем] Шепелевым]. Приехал обратно в Петербург 13-го ноября. Соловые17. Соня и Маменька в Петербурге. Жизнь в гостинице Демидова. Постановил ходить к Депону по утрам. Окончил 2-й и 3-й акт. Дело в Государственном] Совете. Торги на винтовые корабли. Копьев и Шульгин в Петербурге.
Декабрь. Возвратился в Москву.
1854 год
Новый год на железной дороге. Был в Воскресенском”. 15-го числа выехал на Выксу. Anette Голицына]. Пиэсса читалась с успехом1’. В феврале должен был выехать в Москву по поводу начавшегося следствия. Ездил на несколько дней в Петербург. Покупал охотничьих вещей, чтобы охотиться. 1-го марта на первой неделе воротился в Москву.
Март. Погода сырая, холодная, снег, метели. — Поспели морозы сильные, которые все время удерживали путь. К концу марта солнечные дни.
Апрель. 1-е число. День пасмурный. Снег и мороз.
4-е. Первый весенний день. Тепло. К вечеру привезли на санях патоку. В поле еще стоял плохой путь. Полнолуние.
5-е. С утра окно отворено. На солнце в 10 ч[асов] дня +12°. День ясный. Солнце.
Россия ЧЖ в мемуарах
6-е. 7-е. 8-е. Дни ясные. 8-го на Пасху привезли цветы на колесах. Земля отходит.
11-е. Пасха. День ясный, но с большим и холодным ветром.
12-е. 13-е. 14-е. Снег, холод и ветер. Мороз ночью.
15-е. День холодный и серый.
16-е. 17-е. Погода сделалась лучше, мелкий дождь.
18-е и 19-е. Воскресенье. Был два дня в Воскресенском. 19-е. Дождь. Погода сырая, но теплая. Снег почти сошел совершенно, кроме оврагов и сырых склонов.
20-е. 21-е. 22-е. Дни стали ясные. Тепло.
23-е. Гулял в парке. Погода прекрасная. Тепло. Почки начали у кустарников трогаться.
24-е. 25-е. 26-е. 27-е. Дни жаркие. Ветер южный. 25-е. 26-е был на охоте на даче у Петровского, у березы почка лопнула.
27-е. В Москве работал в саду и высаживал молодые яблони. Жарко, в 9 час[ов] утра на солнце +24 Р20. Сирень выкинула маленькие листочки. Самбук21 вытянул побег в два пальца. Воздушный жасмин стал разбивать почку...
28-е. 29-е. Ездил в Воскресенское верхом — погода прямо летняя. 29-го кончили пашню под яровое. Береза начала одеваться. Самбук почти распустился. — Сирень выкинула первое перо.
30-е. День сильно жаркий. Возвратился из Воскресенского в Москву. Купался в Москве-реке с Узниковым. Вода совершенно летняя и теплая, до 15, если не 16-ть.
1-е мая. День жаркий. — Был в Воскресенском.
2-е. 3-е. 4-е. Дни совершенно летние — в тени доходило до +22 Р. Все распустилось. В Москве расцвели яблони и сирень. Яблони зацвели необыкновенно сильно.
5-е. Погода начинает сереть. На горизонте показываются облака — наверно, погода изменится.
6-е. Облачно — погода клонится к перемене.
7-е. Облачно, погода свежая — вечером дождь — во всю ночь сильный дождь. Подвергнут аресту на гауптвахте у Воскресенских ворот.
<...>
13-е. 14-е и до 21-го. Дни ясные и жаркие <...>. Вода совершенно теплая. Купался по два раза в день <...>.
23-е число [июня]. День жаркий. Маменька отправила письмо к Е[го] Императорскому] В[еличеству]22.
Россия
в мемуарах
24-е, 25-е, 26-е. Дождь и солнце — погода отличная.
26-е. Вечером катался в гондоле. Anais. Au clair de la lune23 <.„>
27-е и 28-е. Дождь. Рано утром ездил на лодке.
29-е. Петров день. С вечера был дождь. Утро прекрасное. Встал 4-го половина. Работал на лодке. Купался. Во всё время чувствовал себя слабым, но, пришедши домой, чувствовал себя хорошо.
<...>
3-е [июля]. День ясный, жаркий, получено дозволение мне брать речные ванны.
4-е. День удивительный. Прогулка с Потуловым в Лужники. В 1-м часу — купался в Лужниках часа полтора — воздух, природа, зелень, вода. Голубое небо с волнистыми белыми облаками, огороды. Все это привело меня в восхищение.
5-е. День удивительный. <...> Купался у тока 2 часа. Занятия переводом] Гегеля — начал опять трогаться. <...>
6-е. Утром встал в 4 ч. с маленькими часами. Ездил в лодке, под Воробьевы горы. Купались — пили чай — день жаркий. Вечером ходили в Лужники я, Самсон, Губер, Потулов.
7-е. Встал в 5 с 1/2. На лодке, купался <...>
8-е. 9-е. 10-е. Следствие окончено. Каждое утро ездил на лодке, купался 2 раза в день
11-е. Ездил утром пить чай в Лужники. Встал в 5 с 1/2 час. Воротился в 10-м часу. <...> Все эти дни постоянно греб по утрам веслом и чувствовал себя свежо.
11-е. 12-е. 13-е. 14-е. 15-е. 16-е июля. Погода несколько свежая и портится. Ходят тучи. Все дни катался утром на лодке. Чувствую себя свежо и сильно. Боль в пояснице исчезла. Тело становится видимо крепче. 16-го числа особенно чувствовал себя хорошо. Много резвился в купальне — хорошо прыгал. С 14-го числа стал гресть веслами в чистоту. Жизнь начинаю понимать иначе. Труд, Труд и Труд. Возобновляющий, освежительный труд среди природы, под ее утренним дыханием. — Вот сосцы Матери той Изиды, у которой двенадцать богатырских сосцов24. Да будет Это начало — началом новой Эпохи в моей Жизни. Совершился перелом Страшным переломом. Мое заключение жестокое потому, что безвинное — ведет меня на другой путь и потому благодатное. Боже, Силу, Силу и здоровье. Боже, милостей и щедрот — милость и избавление. Свет
Россияк^З^в мемуарах
тихий святый Славы — прошу не Славы, а тихого света истины, внутреннего мира, тишины, успокоения. Слышишь ли, всеведущий Боже. Приклони ухо твое молению моему.
17-е число. Июль. Да будет, да будет, да будет. С тех пор как стал я трудиться в природе — она выступила из Себя предо мною. Небо ее треснуло передо мною Голубою Глубиною, которую я прежде видел и не разумел. Деревья, Листья приняли прекрасные очерки. — Ее глубокий Голос, ее шепот, ее жизнь, ее дыхание — все это проникает мне в душу. Небеса поведают Славу Божию, творение же рук его возвещает твердь.
17-е. <...> Вечером An[ais] у меня в доме. <...>
18-е. День серый, утро свежее. Солнце слабое. Купался и катался в лодке.
19-е. День ясный. Встал в 6 ч[асов]. Катался. Купался. С утра чувствовал себя сильно, особенно крепко. <...> Днем урок Гимнастики, вечером опять на лодке.
20-е. <...>. Спал крепко. Встал в 6 часов. Ездил на лодке и купался. Греб под конец один. Перевод шел хорошо. Купался в 3 часа. <...>
21-е. Утром греб и купался. Силы менее — время среднее. Получил письмо с результатом следствия. Расстроен.
22-е. Гребли [в] лодке до Александрийского дворца. — Гулял в Нескучном и читал. Купался хорошо. Силы еще меньше. Работал с Пуаре дурно. Вечером на лодке. Спал крепко. <...> Думаю, был последний теплый вечер. Встал в 6-м часу.
21-е25. Перемена погоды. Дождик, свежо, встал в 6-м часу. Купался в дождь. Греб очень мало. Чувствуя холод против по Александровскому саду. 3 раза. Согрелся и ощутил крепость. Перевод шел отлично. — Чувство крепости во весь день.
22-е, 23-е. Особенно не чувствов[ал] себя хорошо — был маленький флюс.
24-е. Не купался. Николай26 приехал с Выксы.
24-е. Получил копию с разбойнической бумаги и сел писать отпор.
25-е — 26-е. Писал отпор, работа тяжелая. Сила шла на убыль.
27-е. День летний. Вода согрелась. Купался посреди реки, плыл в длину. <...> Вечер чудный, теплый. <„.>
28-е. День летний. Вода 16. Купался серёд реки. Отправил отпор в Петербург. Чувствовал себя средственно. Вечер летний чудный.
Россия хХ. в мемуарах
29-е. Утро чудное. Встал в 5 час. Купался в Лужниках. Кн. Катарина] Гагарина была у графа Блудова. Днем работал Гимнастику. Вечером катался на лодке отлично. Возвращаясь, чувствовал себя легко и бла-гоственно. Anais. <„.> Духом был у Самой природы.
30-е. На лодке. Купался серед реки.
31-е. На лодке. Купался серед реки. Воздух холоден, вода еще тепла. Гимнастика. Купался в купальне неохотно. Обедал дома с Anais. <...> Лег в 12 часов.
Август
1-е. Встал в 6 довольно крепко. Слабости утром по ходу не чувствовал. Купался в реке. — Греб довольно. Во весь день клонил сон. Лег спать в 9 часов.
2-е. Время серое, встал в 5 часов. Греб на лодке мало. Купался <...> Говорил с зеленым человеком. Он уже 10 лет купается до поздней осени и этим поправил совершенно свое здоровье, аппетит, обоняние и проч. Тело [нрзб], на ощупь упругость. День этот надо заметить. Приписываю это: 1-е лег спать рано в 9-ть часов, встал рано, гребу мало <...>.
3-е, 4-е, 5-е. Эти три дня по погоде замечательны. Утра были теплые, вечера совершенно летние. 3-е и 4-е числа были два захождения солнца совершенно южного характера. Летняя мгла покрывала даль, теплый мягкий колорит покрыл все предметы, особенно плот с несколькими фигурами на самом выезде из канала, который блеснул мне 3-го числа вечером при самом закате. Мои грезы посетили меня опять. Опять почудилась жажда тепла, солнца, моря, свободы, уединения и других условий. Эти три дня чувствовал себя слабо — особенно утрами, но тяжелая дремота поутру не являлась. Постоянно утром ездил на лодке и купался — 2 раза в день.
5-го. Перевод шел хорошо.
6-е. Чувствовал себя лучше. Советовался с Пуаре и положил, чтобы не слишком остывать до купания и раньше кидаться в воду. Упражнения: лодка утром и вечером — днем Гимнастика. Вечер у Потулова.
7-е. Встал не рано и свежо. Купался. Утро свежее вода +16. Вошел в воду раньше. День чувствовал себя крепко, в теле было несколько жарко. Тело крепко; приписываю это тому, что пораньше входить стал в воду. День жаркий, вечер теплый. Вода днем +16 1/2’. День этот надо заметить. Чуял силу в оплечиях. Как получу свободу, хочу непременно на-
Россия
в мемуарах
чать настоящим образом работать. Если буду в Москве, то плотничать, если в деревне, то что придется. Мне скоро 37 лет. Этот год собственно можно принять за зачало введения труда в мою жизнь и именно в форме гребли. Что-то будет далее... Мне кажется, что я крепну: имею в теле ощутимые силы; упругость мышц увеличилась, вечером ощущение внутреннего жара. Вставая утром, не чувствую тягости, иду легче. Что будет далее? Что будет далее? Головою не доволен. Большой недостаток памяти. Хочется мне употреблять менее горячей пищи. А именно молоко пью горячее, бульон горячий — это надо устранить.
8-е. День жаркий. Утро свежее. Вечер совершенно жаркий, летний. Купался два раза. Тело крепко. Утром легко шел — днем чувствовал несколько гол[овную] боль. — С Потуловым и Зиновьевым отбирали растения. Тяжести не чувствовал, поэтому день этот надо заметить. Вечером, возвратясь в лодке, чувствовал себя отлично. <...>
9-е и 10-е. Дни жаркие. Вечера даже душные, всё сгорело, деревья пожелтели. 9-го вечером был с Потуловым в оранжереях у Олсуфьевых на Девичьем поле. — Оба дня купался. Действие ванн особливо пред обедом замечательно сильнее, все тело сковывает — ноги, руки горят. В эти два дня занимался отделкою пиэссы — довольно идет. 9-го вечером уехал в Петербург Чернявский — и получил весть, будто арестуют прежних сви-[дете]лей... Был покоен духом...
11-е. 12-е. Дни жаркие — все сгорело — в поле днем стоит туман — пыль ужасная, кустарники завяли, как от пожара. В воде 17 1/2. Вечера теплые, даже душные. Солнце всходит утром как красный раскаленный шар. Вечером ездили с Потуловым в оранжерею купцов Алексеевых. — От Потулова с Девичьего поля пришел пешком ходу 40 минут — около 3-х верст. Не только не чувствовал усталости, но шел ходчее к концу.
13-е. Утро теплое, летнее, жаркое. Купался с лодки. <...>
14-е. 15-е. 16-е. Дни удушливо жаркие. Все сгорело. Холера начала усиливаться и 17-го числа достигла maximum. <...>
17-е число. Греб на лодке один — с больною спиною <...> купался три раза.
18-е. Погода начала изменяться]. Сумрачно. — Холера произвела панику. Купанье оставлено всеми. Вчера заболело 380. Умерло 165 человек — <...>. Я продолжаю купаться, ем фрукты и не забочусь ни о чем.
19-е. 20-е. 21-е. 22-е. <...> Купание оставлено.
23-е число. Приехала сестра Соня. Продолжаю утрами ходить на лодку и гресть. Ветер и холод. Эта прогулка производит на меня то же влия-
Россия в мемуарах
ние, как купанье. Я хожу в легком пальто и скидаю его. Сначала озябаю сам и особенно руки, но потом всё крепнет, и я возвращаюсь в хорошем состоянии... — Скоро кончится и гребля работа. Надо будет найти себе рукоделье.
24-е, 25-е, 26-е августа. Расстроен несколько [нрзб] праздными разговорами. Высланы на Выксу картины.
27-е. Встал рано и отправился в дом, где и завтракал. — Обедал у сестры27.
28-е число. Расстроен вестью из Петербурга. Соня уехала в Петербург. Вечером 27-го читал Сушкову свою Комедию...
29-е. Греб на лодке с Фадеем вместе. Чувствовал себя посредственно — поутру работал над Комедией. Вечером играл в шахматы с Потуло-вым. <...>
30-е. Встал в 6-ть. Греб на лодке примерно два часа, заковало особливо ноги. Чай пил в 9-ть. Собою доволен... Погода разгулялася. Солнце; хоть и холодно. Перевод несколько дней уже не трогал. Сделал тетрадь Славянского словаря. Тихо провел день. После обеда ходил гулять в Кремль с Ветлицыным. Особенно понравилась мне маленькая башенка у Спасской башни. Много характеристического.
31-е. Встал в 7 часов. На лодку не ходил. Гулял просто по городу. Этого недостаточно. Чувствую себя послабее. День ясный.
Сентябрь
1-е. Встал рано, в 4 часа. Чувствовал себя лучше, но слабо. <...> Получил известие о свидании с гр. Паниным28.
2-е. Был на лодке. Потом занимался все утро переводом — шел отлично. Вечером был на лодке, потом у Гагариной. En verve29. Но тело стало мягко. Вообще же эти дни сравнительно с летом чувствую себя слабее. <...>
3-е. Встал поздно •— валялся на постеле. День провел скверно. Писал письмо. Днем был на лодке — греб мало. Сделалась головная боль. С нею и лег спать. По ходу чувствовал себя чрез меру слабо — все эти три дня отрицательные.
По 11-е число имел ревматические припадки. Лом во многих местах — чувствовал себя тяжело, но на ходу легко. Спал хорошо, утро вставал очень хорош.
11-го числа начал Гимнастику. Оказалось, что в течение лета Сила приросла.
Россия\^ув мемуарах
12-го числа чувствовал себя хорошо. Состояние положительное, еп verve. Перевод шел отлично. Получил известие о приходе дела в Москву. Приехал дядя Александр] Александрович.
13-е. Был в Гимнастике, начал бегать 6 туров. Переводил мало.
14-е. Обедал дома с 2-мя Anais. Состояние посредственное.
15-е. В Гимнастике. 6 туров. Состояние положительное, ноги горели; вечер у дяди. En verve. Перевод посредственно. — <.,.>
17-е. Встал поздненько. 31 лет. Чувствовал себя хорошо, свежо. Поутру гулял. Работал над переводом успешно. В Гимнастике довольно хорошо. 6 туров. Вечер дома. Читал газету. Несколько уже дней, как показалось брюхо. <...>
Начал отделывать перевод. — За пиэссу давно не брался. <...>
<...>
20-го. Утром у Потулова. Спал тяжело.
21-е. Встал дурно, несколько работал в саду. Обедал дома с Anais. <...>
22-е. Встал в 7 часов. День отличный — начал работу в саду — выкапывал старую яблоню — днем Гимнастика. Вечером тело горело. — День нулевой. — Яшвиль проехал в Петербург. Пиэссу давно не работал. Перевод также. <...>
23-е. Припадок удушья ночью — болел несколько дней — обнаружились признаки ревматизма летучего — до конца месяца слаб и болен.
Октябрь. Начал приниматься за перевод и пиэссу. — Явился Чернявский.
<...>
15-е. <...> Кончил пиэссу. — Перевод шел ходко. Вставал рано. <...>
17-е. Из Степи привели лошадей. — Anais, письмо к Соне о получении ею медали. Яшвиль приехал из Петербурга. Состояние положительное в течение нескольких дней.
18-е. Встал рано. Полный туалет. Свежо и крепко. В Гимнастике движенье хорошо. <...> Вечер у Потулова.
19-е. <...> Обедал с Ан. Узниковым и Victor. Вина не пил, ел немного — после обеда хорошо. Лег в 10 ч[асов].
20-е. Встал в 5-м часу. <...> Чувствовал себя свежо.
21-е. Читал пиэссу Садовскому — неудача30. До конца месяца состояние среднее. Перевод шел мало.
Ноябрь. 1-е, 2-е, 3-е прошли в суматохе внешности и бессознательности. Начал столярничать.
Россия \Х в мемуарах
4-е. Получил утром свободу. Плац-адъютант31 Дьячконский, арестовавший меня, приехал на гауптвахту и сам привез в дом к Матушке. Обедали вместе Самсон и Потулов. Гимнастика шла хорошо, во многих движениях есть успехи. В это время стал прыгать чрез лошадь чисто.
5-е. Маменька уехала в Петербург обратно. <...>.
6-е. Столярничал мало. Вечером у Пуаре — борьба с Пуаре. Я его поборол. Спал крепко.
t7-e32. Встал сильно. Столярничал. — Был у Луизы. — Это ее день.
8-е. Столярничал — обедал у Самсона. — Довольно в духе. Антон Голиц[ын] приехал из Петербурга. Вечер вместе.
9-е. Встал рано. Довольно сильно. Ничего не делал. Подал просьбу в Над[ворный] суд33. В Гимнастике не работал. Антон Голиц[ын] уехал в Гжатск.
10-е. Встал рано — ничего не делал. Вечером в Гимнастике у Пуаре. Чувствовал себя сильно. Прыгал хорошо. —• Сильный снег и к вечеру мороз. — Вечер у кн. Каверины] Гагариной и Нат[альи] Андр[еевны] Соловой.
11-е. Хлопоты по устройству дома — разладица — весь день в хлопотах. Вечером с An[ais] в духе и силе. За прошедшие дни, работая в Гимнастике, так укрепился, что все дни был в силе и, кажется, сильнее лета. — <...>
12-е. Стала зима. Санный путь. Хлопоты по устройству дома — весь день. — Вечером до 2-х часов у Каверины] Гагариной.
13-е. Странная головная боль весь день. — Стоимость патоки по пробе, сделанной Федором — на сей год: на заварку 114 пуд[ов].
лесу 16 п[удов] по 1,30 — р. ас[с.] 20.80 угля 3 п[удов] 1,25 3.75
кислоты 32 ф[унтов] 0,17 1/2 5.60
дров ело[вых] 3 1/2 14 р. ас[с.] 49
жал[ованье] мастеру 15 к[оп.] с пуда 17.10
рабочим 12 чел[овек] 70 к[оп.] У
с харч[ами] 8.40
посуда [нрзб] 5 к[оп.] с пуда 5.70
за заведение 5 к[оп.] с пуда 5.70
провоз в Мос(кву] 15 к[оп.] с пуда 17.40
лавка и приказчик по 50 к[оп.] с пуда 57 й
Расходу на пуд. Полагаю варить в год 10 т[ысяч] пуд 1 [р.] 67 к[оп.] ас[с.]
Итого в сутки
190 [рублей] 45 к[опеек] сер.
“Россйя^^^вмёмуарах
Поле в Воскресенском и урожай за сей 1854 год.
Ржи в Воскрес[енском] 12 1/2 десятин 5.30 коп. по 3 мер.
до 200 четвертей] в Пуч[ьково] 8 десятин 169 по 1/2 мер 32 четв[ерти]
овса 22 1/2 310 по 1 чет[верти] 3 гар[нца] 390
сена.................................................... 8288 пуд[ов]
картофелю............................................ 1904 чет[верти]
муки вышло.........
От 16-го октября Бодиско [нрзб] поставил мне картоф[еля] 1688 чет-вер[тей] по 60 к[опеек] сер. на сумму 1013 р. 32 к[опейки] сер.
14-е. 15-е. 16-е. 17-е. 18-е. Несколько дней сряду большое расстройство, головная боль, слабость, тяжесть. Полагаю, от сильной тревоги вследствие пропажи самых заветных вещей моей Луизы. К концу ноября начало здоровье справляться. В начале декабря опять стал вставать рано, занялся переводом постоянно утром. 4-е декабря купил машину купальную, и жизнь стала еще правильнее.
Порядок дня в декабре 1854 года.
Встаю в 6-ть часов. Сей час умываюсь холодной водою и окатываю голову. Потом сей час в машину. Вода в ней около 17 Реом[юра]. Пускаю дождь с низу и делаю тогда petite toilette34. Потом пускаю дождь боковой, потом задаю водою сверху. Потом одеваюсь и иду строгать. В 7 часов сажусь за перевод. (Перевожу из «Ф[илософ]ии истории» Passion35). Кофий в 8 часов. 10 1/2 у Толбузина чай, ворочаюсь от Толбузина. Текущие занятия, переписка. Выхожу или с визитами, или в Гимнастику. Обедаю дома. Вечер дома [с] Anais. В 11-м часу ложусь спать.
14-е. Обед у дяди Александра] Александровича].
<...>
23-е. An[ais] уехала в Петербург.
25-е. Рождество. Обедал у сестры Сальяс.
26-е. Обедал у дяди Александра] Александровича] — весьма en verve. Большой разговор с Алмазовым о цивилизации.
27-е. Обед у сестры <...>. Леонтьев.
<...>
31-е. Перешел половину переводимой мною книги Гег[еля] «Ф[ило-соф]ия истории». У Билы вешался на весах — я вешу 4 п[уда] 27 фонтов], в течение лета я приобрел три фунта.
Россия в мемуарах
1855 ГОД
1-е генв[аря]. Вечер 31-го провел с Самсоном, читал статью «Finances de la Guerre»36. Спал хорошо. Встал не рано и пишу сии строки.
2-е. 3-е. 4-е. Приготовления к отъезду на охоту за лосями к Поту-лову.
5-е. Выехал к Потулову.
7-е. Приезд к нему в село Дмитровское. Устал.
12-е. 13-е. 14-е. Охота. Холод, я его переношу отлично. Возвращался из лесу домой, тело закаливается.
13-е. Убил лося.
14-е. Охота.
15-е. Выезд.
16-е. У дяди Ник[олая] Ивановича]37 в Калуге.
18-е. Возвратился от Потулова с охоты. Чувствовал себя весьма сильно. <...>
19-е генваря. Приезд Василья Макарова — получено оброку 2300 р. сер. <...>
20-е генваря. Чувствовал себя в силе. Утром расположился к делу. — Перевод шел мало. Занимался делами.
21-е. Приехал Лукьянов. Занимался с ним. Именины Енюшки38.
22-е. Открытие у меня бильярда. Утром писал письма и бумаги к отцу, отправляя к нему с докладом Лукьянова. У меня обедали до 10 персон. <...>
Февраль
<...>
18-е. Получено известие о Смерти Императора чрез Корша39, который в 2 часа дня зашел ко мне, чтобы объявить мне.
Всё это время чувствовал себя в силе чрезвычайно, как еще никогда. Занятия шли правильно, перевод двинулся. — К концу февраля пополнел, прибыло по весу 4 ф[унта]. Тело очень крепко. В Гимнастике все в трико и стал хорошо прыгать на лошадь.
Март. Расстроился. Приезд A[nai's], <...> Свидание с N. Стал ложиться поздно — стал расстраиваться много здоровьем <...>. Вставал поздно, не столярничал и потому и стал идти под гору. Занятий не было. Свидания с N. постоянные <...> Ранние ясные дни.
Россия в мемуарах
15-е. Ездил в Воскресенское. Промой путь испортили, возка дров остановила сие; зажор. — Возвратился в Москву [нрзб].
19-е. Плохо. Сильно не в духе — несколько дней уже ничто не делал. Аппетит стал лучше. В Гимнастике сделал [нрзб] в чистоту. Тело сдало и обмякло. Надо работать физически и нравственно. Вечер у N.
21-е. Состояние то же. Собираюсь на Выксу. Утренний мороз держит еще путь. Денежные хлопоты. 9 мелких быков продал по 13 р. сер.
24-е. Выехал на Выксу. Дорога почти испортилась. Снегу на полях мало. От Владимира еще меньше. От Мурома до Выксы вовсе нет. Переправа чрез Оку под Муромом. Одна лошадь провалилась — приехал на Выксу верхом в великую пятницу. Макар40 подмочил все вещи.
27-е. Святая. День удивительный — в саду показалась первая травка.
28-е. Первая охота. Показались бекасы. Николай убил одного. Обедали в поле. Весенний день. Ясно и тепло.
29-е. 30-е. Дни ясные — сбираемся в Траслею.
31-е. Выехали на охоту в Траслею. В Царицыном лугу убил первого бекаса.
Апрель. 1-е. В Траслее. Охота за глухими тетеревами. Вечер в болоте на Царицыном лугу. На охоте окреп. <...>
2-е. Утро за полевыми тетеревами. Воротился на Выксу. Не устал — спал днем. Расположение духа хорошее. Тело от этих двух дней поправилось. Вечер провел у Александра?] Александровича?]. Заячий переулок]. — День удивительный.
3-е. Утро занялся отлично — был какой-то порыв, ясность, быстрота. За сим завтракал во флигеле у Николая и имел с ним большой разговор о семейных делах. Вечером читал Комедию кн. А.Д. Голицыной], кн. Льву Голиц[ыну], графу Кут[айсову], Николаю и доктору41. Она начинает иметь успех. День не токмо майский, но даже летний.
4-е. Утро. Обдался водою. Гулял. Утро удивительное. День майский — в саду Выксунском везде показалась трава. Вечер чудный.
5-е. Утро. Обдался водою. Работал в палисаднике немного. Приказал приготовить себе гряду. Работа шла тяжело. Но днем чувствовал себя лучше. Занимался до обеда. Евангелие. Перевод идет порядочно.
6-е. Утро обдался. Работал в саду — садил гряду малины. Работа шла тяжко. Евангелие. Перевод. Чтение до обеда. Написал кое-что свое. День свежее.
Россия
в мемуарах
7-е. Утро обдался. <...> Работал в саду. Возвратясь, оделся и чувствую себя отлично. Не понимаю, как у меня нет довольно твердости, чтобы удерживать этот порядок жизни — это просто свое[го] ради благополучия. Даю себе обет письменно — во что бы то ни стало — этот порядок, для труда и в труде — если не исполню, отказываюсь от имени человека с характером. <...>
<...>
13-е. В Траслее — убил 2-х бекасов и гаршнепа. День чудный—жарко.
15-е. <,..> Работал в саду — еще справляюсь. Газон совсем зеленый.
16-е. День летний. Гулял с Голицыными в павильоне — жарко. <...> 17-е. <...> Работал в саду, несколько простужен.
18-е. Встал не рано, болит спина, не работал. Перевод не делал несколько дней, а составлял отчет для отца в полученных суммах. Вечером писал письмо к Дмоховскому о заказе для железной дороги подкладок и болтов.
19-е. <...> Представил отцу отчет в особых суммах. Известие о прорыве Ижевской плотины. Разговор о предположении о сем с отцом.
21-е. Ездил на Ставец по заказу на Варшавскую дорогу. Холодно.
<...>
23-е. Вечером в 10-ть часов приехал в Москву. <...>
24-е. Вечером уехал в Воскресенское. День ясный, тепло. Береза распускается. Самбук и сирень раскрылись на 11/2 дюйма.
25-е. Утром приехал в Москву и дал подписку о рукоприкладстве по нещастному делу в Уголовной] палате. <...>
26-е. Утром выехал в Воскресенское верхом. День ясный и теплый.
<...> В 3 часа обратно выехал верхом в Москву. <...>
27-е. <...> Обедал дома с сестрой Софьей. Вечер у Гагариной — по-дружески. <...>
28-е. День жаркий. Соня уехала на Выксу. Сборы в Воскресенское.
30-е. Уехал в Воскресенское — время удивительное — все кустарники в полном цвету — благоухание необыкновенное. — Грудь широко дышит — в членах сила, хочется какого-то дела — кажется, много бы переделал. Должно по поводу этих ощущений заметить, что в течение последних лет в моем организме произошла такая перемена: несчастное событие потрясло мой организм страшно: собственно нервная функция нервной системы
Россия в мемуарах
начала слабеть: обоняние, бывшее необыкновенно, зрение, бывшее весьма сильное, ослабели, аппетит и вкус также ослабели, аппетит пропал. Зато занятие Гимнастикой укрепило мускулы — усталость я стал переносить отлично. Эротическое ощущение чрезвычайно умалилось — и перешло скорее в функцию мускула, а не нерва.
Май 1-е. 2-е. 3-е. В Воскресенском — целый день в поле и на воздухе. — Садил кусты и цветы. Получил письмо от Дмоховского, который вызывает меня в Петербург по подряду.
9-го выехал в Петербург. <...>
10-е. Хлопоты по торгам на изделия от Варшавской дороги. Свидание с Огаревым.
11-е. 12-е. 13-е. 14-е. В Петербурге. Холод страшный. Снег и дождь. Морозит и тает. Вот Сторонка!!!..
16-го. Выехал обратно в Москву.
17-го. Решение дела в Уголовной] пал[ате]. Холодно. — Сирень отцвела.
18-е. Поездка с Anais в Воскресенское. Сирень отцветает. Начали сажать картофель — погода исправилась.
<...>
22-е. Весь день ходил. Купался, вода свежа. Чувствовал себя хорошо. Лег в 11 часов.
23-е. Встал в 6-ть часов. Садили картофель. Anais устроила гостиную. Чувствовал себя хорошо — работал около лиственниц. День совершился тихо и приятно. <„.> Выехал обратно в Москву в шарабане ночью — ночь свежая.
24-е. В Москве для получения отсрочки от генерал-губерн[атора] для прожития в деревне42. — Утро у генер[ал]-губернатора. Общий разговор. Слухи о взятии Керчи и сожжении Бердянска. Рассказы о злоупотреблениях и кражах в России, о недостатках пороха и снарядов, публичные восклицания. Адъютант генерал-губернатора Незабвеный — его долго не забудут.
25-е. Отправился обратно. Торопился в Воскресенское.
26-е. Хлопоты в доме.
27-е. В полдень приехали ко мне Шумский и Н.М. Феоктистов.
28-е. Гости: Корш, стар[ший] Феоктистов, Лохвицкий, Шумский, мл[адший] Феоктистов. — Гуляли, ходили в Пучьковский лес и там зав-
Россия в мемуарах
тракали, — в 2 часа читал им Мою пиэссу «Свадьба Кречинского» — успех! Шумский просит ее себе на бенефис. Вечером все уехали, и я остался с Енюшкой.
29-е. ЗО-е. Дни прекрасные теплые. Рожь начинает цвесть. Хлопоты с навозной ямою, где горел навоз. Вечером уехал с Енюшкой в шарабане в Москву. <...>
31-е. Хлопоты в Москве с Спиридоновым и проч[ее]...
Июнь 1-е. Отдал пиэссу Шумскому — и пошли в ход.
2-е. 3-е. В Москве. Выехал в Воскресенское. Время жаркое. Вечер удивительно теплый, полный благоуханий — соловей поет без умолку. Весь день был занят в поле.
5-е. <...> Купался, день жаркий — вечер совершенно теплый.
<...>
9-е. Сначала день жаркий, потом гроза и дождь. Убрано первое сено: клевер. Оный высох в два дня. Редкий случай в нашем северном хозяйстве. Вечер довольно свеж. Воздушные жасмины отцветают. Несколько дней начала поспевать клубника. <...>
11-е. Опять небо очистилось. Жарко. Занялся в первый раз и написал начало введения к переводу. An[ai*s] уехала в Москву.
12-е. Западный ветер. Получил письмо от Маменьки из Тамбова, что там засуха и что червь начал есть хлеб и траву... Может быть бедствие.
13-е. 14-е. Сумрачно — занимался окончательно Комедией.
15-е. 16-е. В Москве. Чтение Комедии и обед, на котором были: Шумский, Ленский, Садовский, Потулов и Обер. Комедия понравилась.
17-е. Гроза — и все время грозы и дожди.
18-е. Гроза. — Я кончил Комедию и отдал ее Шумскому. Получил письмо от N.N. о затруднениях в Париже относительно LG.
19-е. Утро, дождь. Выезд в Воскресенское. Ссора с An[ais] у Калужских ворот — примирение — мы отправились и прибыли в Воскресенское в 5 часов. Вечер хорош. Покос остановился. Навоз продолжают возить и уже занавозили 12-ть десятин. Клубника во всем развале. Малина, смородина и вишня начинают поспевать. Рожь желтеет — овсы выкашиваются, но плохи, мелкие и от жаров задержались.
20-е. <...> Обходил поле. Рожь желтее и наливает <...>. Вечером катался с Anais в [нрзб].
Россия
в мемуарах
21-е. 22-е. Ветер северный. Во весь день мгла во всей окрестности: синий туман <...>. Вечером приехал ко мне Самсон.
23-е. Так же туман — и еще сильнее — мгла совершенная. С Самсоном ходили везде — ездили в лес. После обеда в 7 часов он уехал. — Разговор о военных действиях в Крыму: для союзных войск будущее тёмно и неблагоприятно. — Вишня и малина поспели. Клевер в полном цвету и даже несколько отцветает. <.,.>
24-е. Работал утром — окапывал лиственницы перед домом. День ясный, похолодало. Вечер свежий — гуляли с Anais. Переводил немного.
25-е. Работал то же. Перевод побольше. Гроза и проливной дождь с вихрем при северном ветре. После грозы купался — вода свежа. Anais тоже купалась.
27-е. Поутру уехали в Москву. — День средственный. An[ais] довольно хорошо. Гроза и дождь.
28-е. Покупал бумагу для дома Воскресенского у Дабо.
29-е. Петров день. Утром приехали в Воскресенское. Нуждаемся в патоке, ибо завод, пущенный только с 27 апреля, еще оной не довольно наварил. По сделанному счету наличность денег и патоки такая, в кассе 600 р. сер. 600
В Москве: по счетам поставлено товару на сумму 3020 3020
за лавкою 943 943
В Воскрес[енском]: патоки 590 п[удов] по 1,50 885
муки 3113 пуд[ов] патоки 3000 п[удов] по 1,50 4500
Всего следует получить 9948 р. сер.
Уплатить] по соображению: в Степь до 1000 р. сер.; Новосильцевой % 450; по счетам 300. До 7 т.р. сер. должно остаться на следующий год для обороту.
Послал положить в ломбард 250в первый раз в моей жизни — мне теперь 37лет и 9месяцев. В Воскресенском плотники строят террасу западную...
<...>
1-е июля. Работал около лиственниц, но немного. Купался два раза — вода свежа. <...>
2-е июля. Холод. <...> Принялся опять за перевод.
<...>
4-е. Встал слаб. Приехал архитектор Герасимов, которому заказал рисунок ограды пред домом, колонны, ваз на ограду и въездных ворот. <...>
Россия ЧХ в мемуарах
5-е. Встал не рано, только расположился по делу в 11 ч[асов], приехал Чернявский с сыном — по отъезде их гулял один — был в грустном расположении духа.
6-е. <...> Anais приехала в 8-м часу вечера.
7-е. Начали жать рожь.
8-е. Приехал в Москву. Сбор в Степную.
9-е. 10-е. 11-е. 12-е. В Москве хлопоты по делам Anais — договор с адвокатом Кольрейфом. Подписано условие.
13-е и 14-е. Окончание дела. Выехали в Воскресенское. Рожь сжата, родилась по 22 копны на десятине.
<...>
16-е. У Закревских весь день.
<...>
18-е. Выехал в Москву за отпуском43.
19-е. 20-е. 21-е. 22-е. В Москве.
23-е. Приехали в Воскресенское в брэке44.
24-е. У князя Четверт[инского] на именинах. Поздно вечером вернулся домой. An[ais] встретила меня по дороге — ночь удивительная. Все это время: сон хорош. Я пополнел, но равновесия мало — несколько тягости в теле. Не работаю ни физически, ни умственно.
Рецепт от холеры. Взять масла конопляного из неспелой конопли самого душистого две части — и одну часть чистого дегтя и дать выпить рюмку — и давать пить мятного чаю...
25-е число июля. Встал не рано, утром отправился на покос на Солдатскую] сечу — возвратился в 2-м часу дня и едва отдал лошадь, как распространился слух, что два человека зарублены разбойником у кирпичного завода. Общая суматоха. — Действительно, неизвестный человек, вероятно беглый солдат, зарубил топором крестьянина Самсона, жену его Маремьяну, ранил третьего и, преследуемый людьми, сам утопился в реке. Рассылы, расспросы и хлопоты.
26-е. Приехал становой, и собраны понятые для следствия.
27-е. Было временное следствие. <...>
<...>
29-е. Поехал в Москву в стедже45 с An[ais],
30-е. 31-е. Нездоров. Получил из Цензуры возвращенную для поправок пиэссу. — Занимался с Шумским.
Россия ЧХ« мемуарах
Август 1-е. Приехал из Петербурга Сорочинский46, привез известие о бомбордировании Свеаборга. Вечер у меня Сороч[инский] и Шумский. Сергей Иванович Толбузин умер у меня во флигеле — присутствовал при его последних минутах — очень расстроен.
2-е. 3-е. 4-е. Не совсем здоров, расстроен, скучен — сильная хандра.
5-е. Погребение старика Толбузина. Проводил его до кладбища.
6-е. Выезд в Петербург. Ехал с Шульцем — тоска и хандра.
7-е. Приехавши в Петербург прямо к Дмоховскому, где, посоветовавшись о пиэссе, тотчас начал ее исправлять. Остановился у Голицыных на Черной речке на даче Вахтина.
8-е. Понедельник. Свидание с Цензором в 3-м отделении. Высокий человек, худощавый — наружность походит на правителя дел у какого-нибудь большого барина. Говорит мягко, а решает без апелляции... Не допускает никакой тривиальности и потребовал, чтобы многое было переменено непременно, а то говорит: «Мы положим крестик — так и дело с концом»47.
9-е. Отдал поправленную пиэссу в переписку. Весь день у Голицыных. M-me Trakmann. Дмоховский. Ход к Нордштрему.
10-е. Весь день у Дмоховского — интимный с ним разговор. Много тоски на сердце. Обедал у Donon. Встреча с Новосильцевым. Я провел у него вечер. — Переписчик опоздал, и надо отсрочить подачу пиэссы до завтра. Ход к Нордштрему удался. Дело пошло лучше.
11-е. Пиэсса подана, и за этим приступил к занятиям по делам. С Дмоховским ездил к Миллеру в завод Лихтембер и проч.
12-е. Я встаю не рано. Сплю хорошо — на лицо стар, лицо опустилось, аппетит хорош, умственная] деятельность плоха. После обеда скучно, делать нечего, пустота жизни страшная, и я скучаю по Москве только потому, что там есть занятие. Погода сквернейшая, все холодеет и холодеет. Совершенная холодная осень.
13-е. Ездил пополнять свои покупки.
14-е. Воскресенье. Был у обедни с Голицыной] в католической] церкви, потом сидел у Сашинского. Перемена страшная, он уже ругается — об Англии сказал: «Des Canailles»48. Как полно событий — день необыкновенно замечательный. Журнал «Indepfendance] Beige»49 получен от 19-го ч[исла]. День отъезда королевы Виктории в Париж и получения
Россия
в мемуарах.
депеш о бомбардировании Свеабор[га] и сражении 4-го ч[исла] при Черной. Париж доходит в этой борьбе до апогея. Как выражение этого ощущения необыкновенно]сти даты статья, помещенная в этом № 231 1855 года. К 7-му — 19-му ч[ислу] августа соединилось все: успех предприятия австрийских желез[ных] дорог, успех прорытия Суэцкого] перешейка, заем 150 миллионов], Всемирная] выставка, увеличение всех сборов на косвенных налогах, бомбард[ирование] Свеаборга, удачное дело на Черной50, въезд королевы Виктории в Париж и проч, и проч. Замечательный день.
Я — болит горло — насморк. <...> Встал не рано, ездил по городу — вечером читал газету.
15-е. Именины кн. Angelfique] Голицыной — моей доброй хозяйки, обед. Гости. Разговор о делах — огромные перемены в общем мнении. Я en verve. Вечером разговор с Вахтиной. Рассказ о rout51 герцога Лихтем-бергского — его закрытии по приказу Императора] и последовавшей оттуда болезни. Спал хорошо. Чувствовал себя лучше.
16-е. Прямо отправился в 3-е отделение — мне объявлено, что моя Комедия пропущена. Я весьма рад и в духе. Вечер провел у Голицыных] с Дмоховским.
17-е. Уезжаю из Петербурга — в духе. Везу с собою маленькую собачонку Вика, подаренную мне An[gelique] Голицыной]. Со мною ехали в вагоне купец Тарасов, Гедеонов, кн. Хилков. Пропуск Комедии и скорое ее явление в свет наполняют меня внутренним Самоудовлетворением.
18-е. Приезд в Москву — отправился прямо к Шумскому. Наша радость, об успехе. Вечер нездоров и сидел дома. Начал получать «Дебаты»52.
20-е. Встал плохо, кашель. У меня обедал Шумский, потом приехал Евгений Сал[иас] и Феоктистов — вечер играли на бильярде.
21-е. Выезд в Воскресенское с Anais в стедже. Остановились в маленьком флигеле.
22-е. Праздник Грузинской Бож[ьей] Мат[ери]. Встал рано. Сам и люди усыпали двор песком. Воскресенское окрасилось, убралось. Поднимал образа. Молебен слушали на главном крыльце, которое An[ais] убрала цветами и растениями. В час собрались ехать в лес, как вдруг приехал из Рязани студент с известием о болезни N.N. Надо ехать.
Россия в мемуарах
23-е. Отъезд в Москву в стедже и выезд в Рязань в 6-м часу вечера.
24-е. Приехали в Рязань в 9 часов утра. Уехал в имение — Микульки.
25-е. Встал рано. Прогулка по Микулькам. — Весь дом — какое небрежение, беспорядок, леность, незнание ни жизни, ни вкуса, ни труда. Как поставлен дом! Как расположена усадьба!! К красивому, поросшему лесом, полному воды оврагу стоит он спиною; лицом к какой-то навозной яме, по которой растет крапива, полынь и репейник.
26-е. Утром отправился в имение М.Ф. Петрово-Соловово. — Село Поляны — селение сгорело — имение отличное, заливные луга до 1000 десятин; — дом поставлен тоже удивительно; построен еще хуже — больше стояком. Вечером поздно выехал от N.N. из Рязани — ветер и холод страшные.
27-е. Приехал в Москву, устал, измаялся. Плох и стар на лицо. Редко случалось быть так стару.
28-е, 29-е. Очень плохо. У меня обедали Корш, Феоктистов и Шумский. Слухи хорошие о пиэссе растут.
30-е. Мои именины — обед у дяди Александра] Александровича. Получение известия о взятии Севастополя. Два различных впечатления на две партии. Китайцы53 поникли и молчат — ни возражений, ни споров. Я en verve. Вечером сделал несколько счастливых прибавлений в пиэссе в первом акте.
31-е. Выехал в Воскресенское. Производятся разные работы. Исправляется рига, поставили сторожку и обрешетили [нрзб] крыш железом. В оранжерее начали устраивать теплицу в ботаническом] корпусе и ставить чугунные колонны. Лег спать в 9-ть часов.
1-е сентября. Встал рано. Дождь — надел новый кожаный пальто — ходил много — в духе. Лицо справилось необыкновенно, морщины пропали, хандры нет. Явилось и расположение к труду.
2-е сентября. Занятия внешние — внешности во мне много, она растет и давит внутренность. Работы идут живо — Воскресенское убирается необыкновенно. Вечером для хлопот о пиэссе выехал в Москву в 6-ть часов: заехал к Вере Четвертинской; — она одна, живет с детьми Владимира54. Какое она хорошее Создание — сколько в ней миру, простоты и тепла. При известии, сообщенном мною о взятии Севастополя, она вскрикнула, как будто кто бы ее ударил по Сердцу. Темнейшею ночью, освещаемый только заревом иллюминации Москвы в честь въезда нового
Россия
в мемуарах
Императора (который стался городу до 500 т. р. ассигнациями]), добрался я домой в час ночи.
3-е. Получил пиэссу и весь день сидел над нею, переставляя что можно. Перемен довольно — все счастливы. Приехал из Степи Лукьянов с делом о роще.
4-е. Также хлопоты о пиэссе, и спустил ее окончательно.
5-е. Утром отправился с Лукьяновым к Бутенопу55 и купил сыромятную молотильную машину за 325 р. сер. Обедал у тетки Елисаветы Петровны56. — Вечер у Потулова. Г-н Виндон. Рассуждение и спор.
6-е. Сбирался в Воскресенское — газеты. После обеда aria е scena с Anais. — Вечер провел у Чебаевского, играл в карты.
7-е. Утром рано выехал в Воскресенское — отделывается ботаническая теплица.
8-е. Праздник. Получил газеты «Debat» et «Independance». Первое известие о взятии Корниловского редута. <...>
9-е. Начали равнять газон пред домом <...>
10-е. <...> Весь день ходил.
14-е. Выехал в Москву вечером. Пробыл у Веры Четвертинской.
15-е. В Гимнастике работал во второй раз. Влияние сильное; прыгал хорошо.
17-е. Мне тридцать восемь лет. Вообще год недурной. Здоровье мое поправилось, хотя мало работал летом. Жизнь правильнее. <...> Этот день встал рано, свеж и бодр. Тело крепко. <...> Пиэсса отделана окончательно и сдана Шумскому на Театр. Перевод дошел до 311 страницы — мог бы быть окончен, если бы более занимался. Но вообще лето провел без пользы. Часто бывал en verve. Сношения мои с док[тором] Самсоном и Коршем упрочились. — Сам я чувствую в себе более уверенности и твердости. Относительно дел денежных год довольно успешный. Несчастное дело находится в департаменте] и доложено; что будет — неизвестно.
18-е. Встал рано и отправился к гр. Зак[ревскому] просить о деле — и его окончании. Принял хорошо и обещал сделать. Я много пополнел в несколько дней — все мускулы налились и очень быстро. Читал Cor[res-pondance] Jouve — la Guerre en Orient57. <...> Чувствую силу и много силы — вообще гимнастика в два-три урока произвела сильное действие. Собираюсь ехать с Мишей Сол[овово] в Раеву.
Россия в мемуарах
19-е. Выехали с Мишей в Воскресенское — погода ясная, солнечная, при сильном южном ветре — собираясь в Степную на месяц, я сделал свои распоряжения — вечер прекрасный. Начали копать картофельдовольно плох. Более 60 четвертей с десятины не будет.
20-е. Выехали рано в Раеву в шарабане58 — у Миши подорожная по казенной надобности, и все смотрители к нему являются. День жаркий. Себя чувствую крепко, дорогу переношу легко. Замечательно, что если выкуриваю сигару, то немедленно является слабость. Вечером в 7 часов приехали в Раеву. <...> Прием дяди был странен, холоден, угрюм — вечером спорили о войне.
21-е. Погода превосходная — я спал отлично — встал рано и отправился с Мишей на уборку свекловицы — беспорядок и недосмотр невообразимые. Замечательно различие климата, в Москве весь лист облетел, здесь на всех кустарниках еще держится. Георгины там убиты совсем — в Калуге только сверху.
22-е, 23-е прожили в разговорах и толках, ходили мало, погода всё отличная.
24-е. Ездили с Мишей к Тихону — разговор с Верманом о свеклович-но-сахарном заводе, в котором он не сказал ничего.
25-е. Миша Соловой уехал утром в Москву. Все это время аппетит хорош — день провел весело — у дяди были гости. Разговор политический — первое известие о моей Комедии, помещенное в «Московских ведомостях»59.
26-е. Рано утром уехал из Раевы в Богородицк. Обедал в Одоеве у Толстикова. — Ночевал в Белеве.
<...>
1-е октября. Угощение людей и крестьян, одарил всех баб и девок платками. — Дождь, сумрачно.
2-е. Встаю рано — иду на Завод — пью кофей. С 8 часов занимаюся до 12-ти, завтракаю, еду верхом или пешком — в 7 часов обедаю — вечер чтение.
3-е. Занятия идут хорошо — вчера написал еще прибавление к статье о различии древнего и нового мира — перевод шел хорошо.
4-е. Встал рано и свежо, читал Библию, переводил, справлял статью.
5-е. Был у Афремовых — в 1-й раз.
6-е. Ездил в Чернь — выдал заемное письмо купцу одоевскому60 Новикову сроком по 1-е окг[ября]. 1856 года на сумму 500 р. сер. и расписку в 500 р. сер. по 1-е декабря 1855 года за лес — вечером с Афанасьевым —
Россия
в мемуарах
в гостинице встретил Дашкова и Тургенева. 2-й слух о моей пиэссе. Приехал поздно на Плавицу61. День прекрасный — вечер удивительный. Тепло.
7-е. Ходил пешком на осинник, где садил березки в участке к большой Полошевской дороге, по запуску. Вечером уделывал пиэссу — новое прибавление в 3-м акте в роль Расплюева.
8-е. Ходил пешком в осинник и делал садку, вечером уделывал пиэссу, прибавление в 1-м акте в роль Муромского с Атуевой. У меня обедал Афремов. Разговор о производстве картофельном и сахарном — первая мысль о возможности построить здесь сахарный Завод.
9-е. Встал поздно. Все утро вертелась мысль об сахарном Заводе, вот мой расчет: по верным на 10 т. берк[овцев]62 надо 1000 саж[еней] жмыху. Если пустить терку, пресса, насосы, безвоздушный и турбины от воздушного насоса, то можно скинуть 1/4 пропорции и норму надо 750. Если устроить паровики Альбановские, то можно скинуть на них 20%, остается 600. Если пустить часть соломой, то из имения можно иметь до 1000 возов соком, т.е. полев[ые] 166 саж[еней]. А посему надо прикупить 434 или около 110 куб. сажень, что немного. Обедал и провел вечер у Афре-мовых — en verve. Разговор все больше политический. Понятия неимоверные. Китаизм: хорошо бы, говорят, если бы всякий ходил бы в русском платье. Замечательно, что в этот же день розданы мною в первый раз [нрзб] деньги мужикам и бабам в кирпич[ном] Заводе. Мужику по 25 коп., а бабе по 17 1/2 ассигнациями] в день. Всего выдал за две недели 34 р. 40 к. сер. — удовольствие чрезвычайное. Читал у Афремовых в «Север[ной] пчеле» известие о постановке моей Комедии на сцену63.
10-е. 11-е. 12-е. 13-е. 14-е. 15-е. Вся неделя проведена довольно тихо, но без особых занятий умственных — мучила сильно мысль о устройстве сахарного Завода — вставал не рано, долго болтался в халате — потом немного столярничал — потом ходил во второй лог, где началась садка. Вечером ложился рано спать.
15-е. Встал свежо — в первый раз — давно не было. Столярничал. Сел за перевод, шел хорошо. Ходил пешком на хутор. Ощущения силы нет, но и усталости никакой не чувствую.
О картофеле.
В уборке 8883 четвертей]
На семена 1900
В терку 6983
Прибавил подборку — в терку до 7000 четвер[тей]
Россия хХ в мемуарах
Протерто на 12-е 1622
13-го, 14-го и 15-го 450
2072
Осталось до 5000 четвер[тей]
16-е. Выехал к Бодиско, но не доехал и повернул к Зыбиным — в Жадом. Прекрасный домик, устроенный под Петербургом, — они оставили меня обедать — вечер{ом] играли в карты. Я был en verve.
<...>
18-е. У меня обедали гости: Афремовы, Зыбин и Карцев. Открытие бу-теноповской молотилки, потом обед, разговор о разных курьезных делах.
<...>
20-е. <„> Столярничал. Потом сел за перевод, который пошел отлично. Всякие хорошие грёзы посетили меня. Во втором логу можно бы сделать себе маленький Раёк, место прекрасное; лужайки, ключи, деревья, старые большие дубы, много теплоты, гармонии, всё кругом природа. Я располагаю всё где бы быть дому, где оранжереям, где ферме — и в труде, тишине и семействе провести тихую и полезную жизнь. — День этот надо запомнить.
<...>
24-е. Встал. Столярничал. Чувствовал себя отлично. Перевод шел превосходно: переводил главу о Христианстве64. Ездил в купленную у Гадейна рощу — валят дубы. Выходят отличные балки по 19 ар[шин], одна балка дл[иной] 18 ар[шин], у комля 5 верш[ков], у корня 7 верш[ков]. <...> Замечательный рост дуба. Вечером, воротясь, получил известие о смерти моей милой и доброй Дуду65, точно будто из сердца что ножом отняли. Последнее живое воспоминание о моей милой и всегда в сердце живой, тихой, неизгладимой Луизе. Святая и тихая жизнь сердца, не ценил я тебя тогда, когда ты проникала все мое существо, а теперь, когда в сердце моем страшно пусто, знаю я твою цену и свято храню воспоминания. Как нежная и легкая роса после денного жара возникают в памяти малейшие события, слова, иногда только взгляд или движение, и мило и нежно становится на душе. Хорошо жил тот, у кого запали эти минуты в сердечную память.
25-е. Встал рано. Мыть тело не удалось. Отложу. Столярничал, но плохо; — перевод не пошел — в 12-м часу пришла мысль изменить первую сцену Комедии, и тут же набросал карандашом Сцену с Тишкой66. Ез-
Россия xi. в мемуарах
дил верхом в леса. Садят во втором логу. Приехавши, переписал Сцену и сам смеялся до упаду. Даже легши в постель смеялся. Макар67 думал, что я сбрендил. Вечером приехал конюший Куприянов и привел Фридаль-го и [нрзб] для теплого корма.
27-е. Встал рано. Столярничал. Постоянно занимали мысли о сахарном] производстве. Ходил во второй лог, где продолжают садить. Пешая ходьба вообще крайне для меня полезна. Шел и ходил очень легко. Вечером приехал Сазонов, и я ему дал поручение к Семену Ивановичу.
28-е. Встал хорошо. <...> Столярничал avec gout68. За сим купил дров 100 сажен у одоевского купеческого] брата Новикова по 4. <...> Все утро продумал об сахарном Заводе и о садке леса, для обеспечения себя оным — вот мой расчет для будущего. Устроить отличную плотину на Плавице и запасную в Каменном верху. Поднять воду еще на 2 или даже на 3 аршина — так чтобы рабочей воды было до 3 аршин. <...>
29-е. Встал не рано. Столярничал — перевод шел порядочно <...>.
<...>
Ноябрь.
1-е. Встал хорошо. Столярничал много. Перевод не пошел, ибо все вертится мысль о сахарном Заводе. Если это дело удастся — я могу получить свободу ехать куда хочу. Ходил гулять до большой дороги <...>.
2-е. <...> Вечером приехал Зыбин и отправился с Лукьяновым в Тулу для совершения купчей на Кологривовку. Вечером перед сном столярничал.
3-е. Спал отлично. Встал хорошо — после работы чувствую себя прекрасно, свежо и в силе. — Перевод шел отлично. Кончаю главу о Христианстве. Решительно переношу труд физический лучше, чем когда-либо, — чувства усталости не чувствую уже несколько месяцев. Разъезжал в шарабане из Воскресенского до Калуги, до Плавицы, отсюда в Богородицк, в Чернь, совершенно не чувствуя никакой усталости.
Общее замечание о лете 1855 года.
Лето и осень кончились. Нынче сильно морозит. Лето было удивительное и необыкновенно долгое. Если принять в расчет, что я встретил весну на Выксе в начале апреля (5-го числа работал уже на воздухе) и по конец октября были дни необыкновенные, дождя не было вовсе — то 7 месяцев было отличной погоды. Всё лето было жаркое, но не более сухой и
Россия в мемуарах
тяжелый жар. Дождя почти не было, но грозы были сильные. Относительно моей силы ее maximum было в начале лета, когда я ездил в Воскресенское и назад в Москву обыденкою, и в конце, а именно в Алексеевском.
<...>
6-е. Воскресенье. Спал отлично — встал не рано. Поехал с визитом к Зыбину и от него прямо обедать к Афремовым. Весь день играл на бильярде. — Вечером рассказывал содержание пиэссы — очень удачно. Воротился домой верхом.
t7-e. День моей милой Луизы. Занимался, переводил, раздавал жалованье. <...>
8-е. Столярничал. Встал поздно. У меня обедали Афремов, Карцев и Зыбин.
10-е. Выехал в шарабане из Алексеевки <...>.
<...>
12-е. 13-е. 14-е в Раеве. Все время разговоры и рассуждения о сахарном Заводе. <...>
<...>
16-е. Выехал в Москву в тарантасе и шубе. Зима стала.
17-е. Приехал в Москву и простудился, никуда не выезжал.
18-е. Был у Закревского, у Шумского. Первые вести. 1-е. О решении дела и о Комедии. Странная Судьба — в то время как, с одной стороны, пиэсса моя становится мало-помалу в ряд замечательных произведений литературы, возбуждает всеобщее внимание, подлейшая Чернь нашей стороны, бессовестные писаки Судебного Хлама собираются ордою клеймить мое имя Законом охраняемою клеветою. Богом, правдою и со-вестию оставленная Россия — куда идешь ты — в сопутствии твоих воров, грабителей, негодяев, скотов и бездельников.
21-е. Встал рано. Мороз в 25 градусов. — Чувствую себя крепче. Ходил к Спиридонову пешком. У меня обедали двое Феоктистовых, Шумский, Щепкин, Лохвицкий, Корш. Ныне была первая репетиция пиэссы. Достоинство ее начинает из ценности удачи быть возводимо к ценности литературной. Сказывали, что Садовский в роли Расплюева уморил всех со смеху — даже суфлер кис со смеху над своим манускриптом. Вообще, нынешний день надо заметить как переходный пункт от
Россия
в мемуарах
просто театральной пиэссы к литературному произведению. Евг[ений] Феоктистов высказал это за столом и пишет по этому статью в газеты, которая должна иметь этот смысл69. Интерес в городе сказывается всеобщий. Что-то будет? как пройдет этот замечательный день? Припоминаю я себе, как любящий и во всей простоте своей любовью далеко зрящий глаз моей Луизы видел во мне эту будущность; когда случалось мне являться перед нею в черном фраке и уборе светского человека, часто говорила мне: «Сотте vous avez 1’air d’un homme de lettres»70.
22-е. Об здоровье говорить нечего — плохо, ревматизм летучий в затылке, в [нрзб] и в правой руке.
23-е. Встал плохо, поздно. Хотел заняться — но ничто нейдет на ум. Был в Гимнастике. Кн. Друцкой сообщил мне известие, что Тарковский поговаривает: не запретили бы Комедию. — Я пришел в совершенное бешенство — ибо здесь ясно было непотребное поползновение зависти как бы то ни было, а загубить вещь.
24-е. Встал хорошо. Утром отправился на репетицию. Садовский и Щепкин превосходны. Воронова плоха. Странное ощущение производит первая репетиция пиэссы на Автора — это его роды. То, что было внутри, что было в недрах его Я, выходит наружу, становится от него другим, ему чуждым и говорит к нему. Его дитя ожило, взглянуло на свет и дало первый крик. Щепкин во внутреннем восхищении расцеловал меня.
25-е. Встал поздно. Вторая репетиция. Все идет лучше, слаживается, идет вперед, пиэсса оживает. Щепкин в роли отца играл отлично и сам расплакался. Садовский ясно себя сдерживает и бережет для сцены.
26-е. Суббота. В Театре выставлена афиша. Странно и смутно мне было видеть мое имя на огромной афише бенефицианта. Репетиция. В театре я произвожу страшный эффект. Все глаза следят за мною. При моем появлении легкий говор пробегает по толпе актеров. Все места на представление разобраны; по всему городу идут толки. Некоторые, увлеченные великими похвалами, ходят и рассказывают, что пиэсса выше «Горя от ума» и проч.
Я взял несколько лож — для тетеньки Елизаветы] Петровны, для N.N., для Каверины) Гагариной], для Морошкина и развез их. Везде одно — толки, ожидания чего-то удивительного, пленительного, обворожительного, ожидания, которые, по моему расчету, должны быть во вред первому впечатлению.
Россия
в мемуарах
Морошкину я послал билет на ложу при следующем письме: «Мил[остивый] Госуд[арь] Федор Лукич. В понедельник, 28 ноября, в бенефис артиста Шумского дают пиэссу, написанную мною. При этом появлении моего имени в публике и в литературном мире я почел себя обязанным удержать одну ложу на Ваше имя, билет на которую здесь имею удовольствие приложить.
Богатство содержания образования, данного Вами мне, может быть, должно бы было принести другие плоды и иные результаты, и потому я прошу Вас видеть в ныне предлагаемом мною опыте только исход моей деятельности и скорее средство удовлетворить ей, чем ее цель.
Постигшее меня в прошлом году шестимесячное противузаконное и бессовестнейшее лишение свободы дало досуг окончательно отделать несколько прежде сего набросанных сцен, и спокойствие угнетаемого, но никогда не угнетенного духа дало ту внутреннюю тишину, которая есть необходимое условие творчества нашего Духа.
Приглашая Вас ныне присутствовать при моем вступлении на литературное поприще, я прошу Вас, милостивый государь, принять уверение в моем совершенном уважении».
Вечером разослал билеты — был дома и читал журналы.
27-е. Воскресенье. Встал рано. Нездоров. Был у гр. Закревского. Отправился в И часов на репетицию. На Петровке догнал меня Шумский и объявил, что у Акимовой умер муж, что она играть не будет и что роль отдана Рыкаловой. Репетиция была без толку — учили Рыкалову — она плоха. Я так уверен в успехе пиэссы, что даже эта неудача на меня не подействовала. Обедал у гр. Закревской — речи про пиэссу и про юбилей Щепкина71. Вечером в Театре за кулисами репетировал роль с Рыка-ловой. Первый разговор с Пороховщиковым — похвалы страшные. Пи-эсса уже назначена на два следующие представления, на среду и четверг. Снял фотографическую копию с портрета Луизы.
28-е. Понедельник. Встал поздно. Суматоха, распоряжения о ужине. В 10 часов утра явился Тепляков с Выксы — рассказы про Выксу и дело. Отправил заказывать букеты и взять вино. У Шевалье72 виделся с полковником] Штофрегеном, с Леоном Гагариным и Свиньиным. Уже поздно, 5 час. Чрез два часа идет пиэсса. Я совершенно покоен. Пообедал наскоро — и в Театр, в ложу (литер) сестры Салияс, с левой стороны. Скоро зашумел и занавес, и вот она — вот моя пиэсса, вот слова, писанные в тишине кабинета, вот они громко, ясно и отчетливо во
Россия в мемУаРах
всеуслышание гремят по безмолвной, несколько сумрачной и полной головами зале. Щепкин был несколько сконфужен. Рыкалова скверна, и я, сидя сзади сестры, считал число палочных получаемых мною ударов. Сцена колокольчика несколько оживила действие, спор Атуевой с Муромским пошевелил публику, сцена с Нелькиным прошла слабо, и занавес зашумел при нескольких рукоплесканиях. Я ничего не ждал от 1-го акта, это экспозиция, пролог и вещь легкая. Я дожидался второго акта. Он наступил скоро. Федор сказал свой монолог плохо, но внятно. Явился Садовский, его вход был превосходен, игра великолепна — несколько тяжела — он старался'. Шумский страшно старался. Между смехом и тишиною, прерываемою кашлем и сморканьем, ложившимися мне тяжело на сердце (я после узнал причину этой катарры), — сцена за сценою прошел и второй акт. Занавес упал при глубоком молчании. Мой весь расчет был основан на втором акте; по-моему, если второй акт не вызвал успеха и рукоплесканий — у публики пиэсса не имела шансов на блистательный успех. В антракте в нашу ложу явились два Феоктистова и Самсон. Последний нашел Шумского плохим, пиэссу назвал трагедией. Два близнеца Феоктистовы на вопрос: «Ну что?» — отвечали: «Ну что? Ничего». Вдруг мне стало смутно, холод, чувство тяжелое — и ни одного взгляда, ни одной руки. Однако зала не была равнодушна. Страшный говор, шум, разговоры и споры начались немедленно. Не мне, а другому можно бы видеть, что это была та переломная минута, за которой идет или успех, или падение. Интрига завязалась. Публика стояла сама пред собою вопросительным знаком, который еще не есть знак восклицания. Музыка заиграла, зашумел занавес, третий акт... Сцена Расплюева с Федором двинула публику. Сцена Расплюева с Муромским разразилась Страшным, Могучим залпом хохота. В глубоком молчании, прерываемом едва сдерживаемыми рукоплесканиями, сошел конец третьего акта, я надел шубу — взял шляпу — последняя минута наступила — Кудрявцев, бывший в ложе, обернулся ко мне бледный — сжал мою руку и сказал: «Хорошо!!» —• Я ускользнул из ложи как человек, сделавший хороший выстрел, и в коридоре услышал целый гром рукоплесканий. •— Я прижал ближе к груди портрет Луизы — и махнул рукой на рукоплескания и публику.
Я отправился прямо в ложи артистов на сцену. — Здесь обступили меня они, и особенно Щепкин, Полтавцев, Бурдин из С.-Петербурга и др. — Я отправился домой. — Старик Щепкин уже бродил по освещенным ком-
Россия мемуарах
натам. Скоро приехала Anais с M-me Darcone, и эти две женщины расцеловали меня от Сердца. — Мы расцеловались с Щепкиным. Сели пить чай. Щепкин был в восхищении и советовал послать пиэссу в Париж, предсказывая ей большую будущность73. Приехали и прочие артисты: Шумский, Садовский, Васильев. — Из литературного кружка: Корш, Феоктистовы братья. Решительно никакого Суждения — несколько поздравлений и нерешительных слов: «Успех, успех!» — и только. Ужин был тих, без жизни и ума. Я несколько устал и был не в духе. Лег спать поздно.
29-е. Вторник. Утром явился Самсон — его мнение было такое, что это не Комедия, а Трагедия — но как Трагедия не получила должной широты и развития; — что она должна быть в 5 актах — что и, вероятно, запретят, ибо есть несколько вещей, которые идут не в бровь, а в глаз. — За сим явился полковник] Штофреген, который и вовсе много не говорил. — Это утро сшибло меня с толку. — Я начинаю подозревать, что действительно пиэсса не имела на публику хорошего впечатления. У дяди Александра] Александровича. Его знакомые и кружок в восхищении. К тетеньке приезжали люди, мне чуждые, и говорили то же. Доктор Иков также передавал слова, что находят, что пиэсса написана с чертовским умом и т.д. — Стало, в Москве успех.
ЗО-е. Встал плохо. Сильные ревматизмы и кашель. — Состояние отрицательное. Слухов о пиэссе мало. Обедал у сестры. Литературный кружок держит себя холодно и далеко. Говорили о втором акте: что он тяжел, длинен, что он весь вертится на двух лицах, что есть длинноты, что сцены о прачке и дровянике лишние74, что впечатление пиэссы тяжелое. Ни о характерах, ни о разговорном языке, ни о сценической постановке ни слова75. Со всем тем стало уже известно, что ни на середу (нонче), ни на четверг (завтра) нет ни одного билета. Оба театра распроданы в один день. Вечером отправился в театр. Стоял за кулисами, вся публика новая — аплодировали умеренно. Актеров не вызывали после пиэссы, — автора вызывали — я опять не вышел. Опять колеблющийся успех. Вечером после театра был у Корша на ужине. Разговору о пиэссе почти никакого: хвалили игру Садовского, и Галахов говорил, что эта роль останется за ним надолго76.
Декабрь 1-е. Встал плохо. Состояние отрицательное. Явился Шумский. Разговор о вчерашнем представлении и о причинах, почему не вызывали актеров, — он прямо ничего не понимает. Почему не вызывают? —
Россия
в мемуарах
Пиэсса не нравится? Нет, нравится. Актеры дурно играют? — Нет, хорошо, отлично играют. Остановились на одном — тяжело впечатление. — Взяли роль Кречинского — и выкинули несколько тяжелых фраз: «Все понимаю, обман, мошенничество, кражу». И еще: «Не пришлось бы мне с кульком за плечами улепетнуть за заставу в предупреждение вот этого.... Побродяга». И еще: «Ну не советовал бы я этому миллиону» и проч.77. Шумский уехал, расставя руки в недоумении. «20 лет, — сказал он, — играю на сцене — никогда не случалось подобной штуки... ничего не понимаю». Обедал дома с Anais и M-me Darcone. Вечером остался дома. Anais поехала в Театр, был беспокоен — я понимал, что это день переломный — или пиэсса идет вниз, или должна же брать свое и ей должное. В 12-м часу Anais воротилась из Театра. Успех огромный — Садовского вызывали среди второго акта — и потом два раза всех актеров.
2-е. Пятница. Встал лучше. Работал. Выехал с визитами. Странно. Был у N.N. О пиэссе разговора мало. Говорили, что вызов автора в Театре относился более к Человеку, чем к пиэссе. — В Гимнастике приняли отлично — кричали ура. Друцкой — выразился наконец, как я хотел: «Все превосходно — характеры, форма». Чайковский — что такого разговорного языка еще у нас на сцене не было; что Публика в восхищении, что есть люди, которые обещались видеть пиэссу всякий раз, как будут ее играть; что это явление необыкновенное в нашей литературе, какого уже 15 лет не было со времени «Ревизора». И проч, и проч. Итак, день этот есть переломный — пиэсса пошла в гору, а не под гору. Вечером был в Театре. Играли пиэссу Островского «Бедность не порок»78. Боже! Что это такое?..
3-е. Суббота. Утром работал. Лучше. Обедал у дяди Александра] Александровича. Он болен. Очень интимный разговор с тетенькой о делах семейных и о разделе имения. Вечером работал. Спал как убитый.
4-е. Воскресенье. Чувствую себя хорошо. Холод страшный. Делал визиты. У Каверины] Гагариной — в высшем обществе меня называют Octave Feuillet79. Кн. Меньшиков просит прочитать пиэссу. Обедал у дяди — ему лучше. В их кругу успех огромный.
5-е. Понедельник. Работал. Писал письмо к дяде — пора заняться делом, Т.е.: приискать земли для сахар[ного] Завода. Вечером в Театре. Je suis le roi de la coulisse80. Все кланяются. Директор и начальство бегают за мною и угощают, подают стулья — дело в том, что нынешнее представление (4-е) театр набит битком, на середу (5-е представление) все
Россия
в мемуарах
взято, на воскресенье (6-е представление]) все ложи взяты, записываются на 7-е, которое еще не назначено. Мне говорил Пороховщиков, что такого примера у них не запомнят.
6-е. Холод страшный — 24 Реом[юра] с ветром. Я ходил пешком к Бахметьевой и Четвертинским — первые приняли меня холодно — Четвер-тинская Вера рассказала, что явление этой пиэссы называют новою Эрою в литературе. Обедал у Соломона Степановича Мирзоева.
6-е81. Вторник. Начинаю опять столярничать — мне лучше, аппетиту мало — из Петербурга приехал Тепляков.
7-е. Среда. Встал не рано. Столярничал. — Здоровье ломается — ни туда ни сюда. Тепляков привез из Петербурга вести нерадостные — в Министерстве] юс[тиции] уже мнение дела известно. — Комиссия назначается на Выксу — еще подана на отца — просьба82. У меня в голове смурно — с одной стороны, давит действительность, с другой стороны, более и более расходится успех пиэссы. Нынче было 5-е представление — все места взяты, за них в кассе дерутся. Я был за кулисами. Первый акт прошел холодно. Щепкин был не в духе. Садовский играл превосходно. Он в первый раз был начисто в своей тарелке, в духе, свободен, делал вариации — смех был страшный, в партере и ложах хохотали до упаду. Интерес публики идет в гору — все противоречия и критики исчезли.
8-е. Встал рано. Столярничал — мне тяжело, тяжко ложится на меня решение дела и вся будущность.
9-е. Расстроен. Встал и не мог работать. Был в Гимнастике. Ничего не делаю. Вечером у Спиридонова. Кончил с ним расчеты и выдал 2 заемные письма. 1-е в 4 т. р. сер. сроком на год — второе в 1100 р. сроком на 3 месяца.
10-е. Отправил Федора в Тулу. Вечером был у сестры на чтении комедии Горева. Это не комедия, а целая Груда Комического Материала — действия нет — но три лица необыкновенно хорошо поставлены83. Литературный кружок ведет себя странно. Тут было не менее 12 литераторов и ученых, ни один ни слова о моей пиэссе — странно — и это в то время, когда вся Москва дерется у кассы и записывается за два и за три представления вперед. Еще забавнее статья, вышедшая 8-го ч[исла] в газете под названием «Московская городская хроника». Между извещениями о Яре, концертах, блинах и катаниях — напечатано несколько строк о пиэссе, где сказано, что она имела полный и заслуженный успех84. Я так стою
Россия в мемуарах
уединенно, у меня до такой степени нет ни друзей, ни партизанов85, что не нашлось и человека, который захотел бы не только заявить Громадный успех пиэссы, но даже никто не пожал мне радушно руки. — Я стою один — один.
11-е. Воскресенье. Утром явился Сок[олов] и доставил копию решения. Верить ли глазам — так сбывается непостижимейшее и невозможнейшее в жизни — два великих события рядом — одно нежданно, негаданно дает венок лавровый, другое бессовестной рукою надевает на голову терновый и говорит ессе homo86. Против того и другого я равнодушен. Что я? Вытерпел, выжил или страшно много во мне силы. Куда ведет меня Судьба — не знаю. Странная Судьба — или она слепая — или в ней высокий сокрытый от нас разум. Сквозь двери сырой сибирки87, сквозь Воскресенские ворота88 привела она меня на сцену Московского Театра — и, протащивши по Грязи, поставила вдруг прямо и торжественно супротив того самого люда, который ругался мне и, как Пилат связавши руки назад, бил по ланитам89. Теперь далее ведет Судьба. Публичному позору и клеймению предает честное имя — и я покорен тебе, Судьба, — веди меня — я не робею, не дрогну — не дрогну, если и не верю в твой разум — но я начинаю ему верить. Веди меня, великий слепец Судьба. Но в твоем сообществе жутко.
Утром бьи с Anais на могиле моей бедной Луизы. — Всё тихо там — все прошло — всё умолкло, и вот я прихожу на тихую могилу в то время, когда поток событий тащит меня в свой водоворот, крутит и вертит и всяческим смятением и шумом наполняет дух. Обедал у дяди — он болен. Играл в карты. В духе — спокоен, но странно болезненно-спокоен. Вечером был в Театре. 7-е представление. Всё полно. На вторник всё продано, на пятницу записываются. — Играли отлично: актеры все сыгрались. Шумский также пошел, поплыл, ожил, Садовский также. Театр вполне понял пиэссу и судорожно вздрагивает — сдержанные рукоплескания. Полный, полный успех — фурор. Итак, утром бесчестие — вечером слава. Переход резкий — Странная, Странная Судьба... После представления у меня сидел Шумский. Много говорили о поведении литературного кружка — о непонятном поведении Корша и его газеты.
По соображению на сей год в Воскресенское потребуется провизии для годового продовольствия
Россия
в мемуарах
муки ржаной — 3800 п[удов]
овса корм[ового] —1700 п[удов] или 283 четверти90
на после..............60 четвертей
мяса — до 240 п[удов]
12-е. Приехал Чернявский из Петербурга. Там решение дела известно. Что это значит? Стало, из Петербурга оно надиктовано сюда.
13-е, 14-е. Все эти дни ничего не делаю — здоровье ломается. Грудь болит. Самсон поставил мне на грудь банки. Стало легче — в час и два пополудни становится очень тяжело.
15-е. Встаю не рано и тяжело — в Гимнастику хожу чрез силу. Ничего не делаю и не читаю. Написал письмо к Носке в Варшаву о медной посуде для сахарного Завода. Вечером был в Театре на бенефисе Косиц-кой — играли новую пиэссу (перевод) Друцкого и Ушакова91. Вечером после Театра у граф[ини] Нессельроде. Разговор о моей пиэссе без конца. — Граф[иня] Ростопчина говорила мне, что впечатление ее тяжелое. — Я отвечал, что может быть и что для меня это всё равно.
16-е. Встал плохо. Ничего не делаю, даже и не столярничаю. Вечером в Театре шла моя пиэсса в 8-й раз — играли плохо — представление вялое. После театра у граф[ини] Ростопчиной. В духе — общее внимание — ко мне. Большой разговор о России и Герцене с Друцким, Путя-тою, Ростопчиной и др.
17-е. Получил из Петербурга тильбюри92, купленный Антоном Голицыным у Штиглица за 135 р. сер. — У меня обедали Anais, M-me Darco-пе и Palmyre — вечером занимался — вышла рецензия на мою пиэссу в «С.-Петербургских ведомостях» — какая-то глупая и бестолковая рецензия, из которой видно, что цех литературный, с одной стороны, поражен пи-эссой, а с другой, никак не хочет очистить ей почетное место в литературе и дать мне право Почетного Гражданина93. — Ничего, ничего — я его сам возьму.
18-е. Воскресенье. Встал пораньше, но ничто толку нет — нет, не рожден я для городской внешней жизни — она выводит меня из внутреннего моего равновесия, разрушает внутреннюю Гармонию; — я беспокоен, недоволен собою, болен, хандрю, — в тишину, в деревню, в уединение, так и хочется, так и просится. Сидел утро у Шумского. Толковали о рецензии. — Что это такое — путаница, бестолковщина, беспоследова-тельность.
РоссияУ^^вмемуарах
19-е. Утром рано был у графа Z94. Он боялся, что я буду просить его помочь о решении, — и успокоился, когда я стал просить только о позволении ехать к отцу. — Говорил мне о пиэссе.
Разговор с Чернявским. Предположение просить о окончании процесса им опровергалось.
20-е. Здоровье мое все плохо — Anais собирается в Петербург и продает свое серебро. — Я ничего не делаю — ничем не занимаюсь — у меня постоянно болит горло, грудь, озноб — состояние совершенно отрицательно. Приехал Федор из Степной. Картофеля стерто 8560 четвертей. 1 п[уд] 17 1/4 ф[унта] из четверти.
Картоф[елыюй] муки в сем году вытерто 12 250.
21-е. Писал письма и корреспонденцию. Явился Семен Иванович Топорков — весь день с 11 часов до 4-х говорили о сахарном Заводе, — дело ладится.
22-е. Все утро занимался с Семеном Иванычем. Он мне нравится. Кондиции такие: желательно] 2000 р. сер. Сто четвер[тей] ржи, до 160 десятин даю ему под его обработку — свеклу принимать по 70 к[опеек] сер. берковец — 12-пудового веса. Мы насчитали непременного на будущий год сбора до 20 т. берковцев. Вечером был у чиновника Опекунского] Совета Никифорова — для подания просьбы о причислении недоимки к капитальному займу. Если это все так сбудется, то можно надеяться найти наконец спокойствие.
23-е. Утром окончил с Топорковым — дал ему письмо с изложением кондиций и 150 р. сер. на покупку свекловичных семян — начало Завода сахарного. Вечером был дома.
24-е. Писал письма. Был в Гимнастике — работа идет плохо. Охоты нет — морозец, уныние — вечером был у Четвертинского и заказал архитектору Табо план домика в Кобылинку.
25-е. Утром Anais уехала в Петербург. День дома. У меня был Феоктистов и Корш. — Ясно, что они приходили объясниться — об наших отношениях. Вечером поправлял и уделывал пиэссу.
26-е. Рождество — встал рано. Обедал у дяди. Вечером был у Корша. Большой разговор с Феоктистовым о пиэссе.
27-е. Встал рано, работал. Здоровье лучше. Отправил Ивана с возком в Раеву и к нему прикомандировал четырех человек, чтобы ознакомились с сахарным делом. Сбираюсь на Выксу.
Россия
в мемуарах
28-е. Выехал на Выксу.
29-е. Ночевал в Муроме.
30-е. 31-е. На Выксе.
1856 ГОД
Новый Год встретил у Anette Голицыной — Я, Алек. Кутайсов, Л. Голицын], An[gelique] Голицына, Nelly.
2-е. 3-е. 4-е. 5-е. 6-е. 7-е. 8-е [гелаоря]. Не выхожу из дому и беру теплые ванны <...>. Занимаюсь изучением сахарного производства и Аль-бановскими паровиками.
12-е. 13-е. На Снаведи95 <...>.
14-е. Приехал с Снаведи. Рецензия на пиэссу в «Русском вестнике»96. — Поиски за Мороком. Вечер у An[gelique].
15-е. Исправляю окончательно пиэссу. Тавьяков ее переписывает <.„>.
16-е. <...> Писал предисловие к пиэссе97. Вечер у An[gelique]. Пиэссу кончил для печати. Макар ищет Морока98 — найден 18 ч.
20-е. Маменька, Душенька с детьми приехали с Саволы.
21-е. 22-е. 23-е. 24-е. 25-е. Суматоха, внешность, без занятия, иногда прирабатываю на верстаке. An[gelique] — прекрасная, тонкая и нежная натура. Много разговору обо мне, моей семье и странной Судьбе моей.
26-е. Именины Маменьки — мы все вместе.
27-е. 28-е. 29-е. Занимаюсь отправкою Сорина на Шуваловский завод. <...>
30-е. Именины отца. Полное собрание, большой пир. [нрзб] Голицын приехал из Петербурга. До обеда большая Fala guene" на бильярде. Обед — свежий осетр, 36 персон — большой праздник. — Вечером ералаш играли An[gelique], я, Миша Соловой <...>.
31-е. Собираюсь ехать в Москву. Вечером у An[gelique].
1-е [февраля]. Выезд в Москву.
3-е. В Москве. Отличные известия о «Кречинском». 18-е представление, и мест нет. — Толки по поводу этой пиэссы, касающиеся лишь меня. Уверяют, что пиэсса эта принесла мне вред.
Россия в мемуарах
5-е. Вечер у сестры100. Критик Кудрявцев сидит в углу и кроется во мраке. Я в духе — все торопятся — я держу кормило разговора и в 10 ча-с[ов] отправляюсь на вечер к гр. Закревской. Эффект произведен мною сильный. Чрезвычайно диковинно мое положение — с одной стороны, я под присмотром полиции, обязан подпискою к невыезду из города, нахожусь 6-й год под уголовным судом и оставлен в подозрении по убийству, с другой — я на вечере у генерал-губернатора, за мною ухаживают его жена и дочь101, все любезничают и волочатся. Что это такое?.. Это замечательный вечер.
6-е. Утро у графа Закревского... На просьбу мою уволить меня в Тульскую] губ[ернию] он сказал мне: «Ступайте — и да, да, хлопочите, об вас никто хлопотать не будет». На вопрос, будет ли мир, — отвечал: «Как не быть, непременно будет — хоть Москву отдать, а мир заключить надо». <...> Первый слух о желании Государя, чтобы дворянство подумало об освобождении крестьян. Закревский ему не верит.
7-е. Готовлюсь в Степную. Зерун. Я его видел у Катер[ины] Гагариной. Казакова действует наступательно. — Речи и толки о предстоящей публикации [о] Spectacle de Societe102. Я встречаю тут Боборыкина, он чуть не кидается ко мне на шею, но я уклоняюсь и от лобзаний, и от объятий. Вообще весь этот свет, хлопоты, Суета, внешность, ребяческие удовольствия, ребяческие мнения, Суждения и поведение — все это мне страшно надоело, стало невыносимо, опротивело. Дальше и дальше от этой мишуры, погремушек и Грязи. Я объявляю, что еду в Степь, — никто не верит, другие уверяют, что я этой жизни не выдержу, что я для нее не сложен и т[ак] дал [ее]. А между тем я езжу в магазины, накупаю всяких столярных и слесарных инструментов и с наслаждением ребенка думаю о минутах, когда в тиши, в углу, далеко от людей я буду мочь прорабатывать целые утра и прочитывать целые вечера.
8-е. Визиты.
9-е. Визиты. Хлопоты — обедаю у дяди Александра] Александровича] <...>.
10-е. 11-е. 12-е. 13-е. Ездил в Воскресенское с Зеруном <...>.
14-е. 15-е. В Москве укладываюсь и приготовляюсь к выезду — многое купил — забрал журналов. Макар остался, чтобы ехать с обозом.
16-е. Встал рано, хлопотал, пишу письма во все стороны, наконец вечером выезжаю с девушкой Марьей и Максимом кобылинским.
Россия
в мемуарах
17-е. В дороге ночевал у Сазоновых в Сергеевском.
18-е. В 10 часов утра приехал в Кобылинку. Холод в доме и как-то пусто, пустынно и негостеприимно. Механик Сорин уже тут дня четыре. Сей час занялся планами Завода, раскладывал книги и бумаги. <,..>
19-е. <...> Занимался планами Завода с Сориным. Приехал Борис Афремов — опять толки о Комедии — все, кто видел, в восхищении. <...>
20-е. Спал хорошо. Встал в 6-ть часов — ходил гулять и потом столярничал <...>. Читал журналы <...>.
21-е. <...> ВИ часов поехал к Зыбину и с ним вместе обедать к Афремовым. От пиэссы все, кто ее видел, в восхищении. Метель. Ночевал у Афремовых.
23-е. Столярничал весь день — ничего больше не делал — метель. Приехал Топорков — толки о заводе. Сорин строит планы — постройка выходит большая.
25-е. <...> Вечером читал повесть Тургенева «Рудин»103 •— хорошая, добротная вещь. — Этюд весьма верный, изложен хорошо, не без всякого блеска — умно. Вообще, начало пребывания в Кобылинке еще не оказывается благоприятно — какая-то во мне усталость, старость, руки опускаются, голова вяла и как бы высохла, лицо посунулось, волосы как-то редеют — во всем мне пахнет осенью — кажется, и ум тупеет. Часто подумываю о новой Комедии, но решительно не навертывается Сюжет и не шевелятся в уме типы. Перевод не двигается. — Все кругом уныло, пустынно, отцвело и теряет лист. Кажется, прошла моя Жизнь, частию растратил сам, частию расхитили ее и люди. Верно говорит Пигасов у Тургенева, что ничто так не досадно, ничто так не грустно, как поздно пришедшее счастье104. Поздно!.. И мне придет ли оно когда?
Вечер. Сорин принес первый план Завода — придуманный мною резервуар горячего воздуха от исходящего из паровиков жара, кажется, будет отличная вещь. Все расположилось хорошо. <...> Завтра приступаем к детальному чертежу. <...>
26-е. <...> Работал до 9-ти часов. Чувствую себя свежее — думаю разделить день так:
Вставать ровно в 6-ть часов.
От 6 до 8 работать или ходить по хозяйству — но лучше работать дома — ибо нет такого соприкосновения с людьми и нет повода расстраиваться и сердиться.
Россия
в мемуарах
От 8 до 12-ти непременно заниматься переводом и Серьезным Чтением. — От 12-ти до 3-х занятия всякого рода, переписка, чтение и проч. С 3-х до 8 работа, прогулка, занятия по хозяйству. В 8-ть ч[асов] ужин, чтение журналов, приказы по конторе. В 10-ть часов писать журнал, в 11-м половине ложиться спать.
27-е. <.„> Вечером просматриваю и исправляю пиэссу.
28-е. <...> Днем ездил в санях с Колпиным Егором на хутор. Боже, что это за странный ужасающий климат — какую борьбу выносит человек с этим климатом. На хуторе все замело: дворы, избы, сараи. Люди открываются или лучше выгребаются из снега. Солнце проглянуло <...> Русский народ непременно должен носить на себе особенное отличие. Кто целую жизнь сражается с таким врагом, как северная степная природа, кого в одно время года бьет вьюга, засыпает снег, корчит и жжет мороз, а в другую половину южная жара в степи без прохлады и тени, кто каждый день своего существования должен вырывать у окружающей природы и цыкать зубом как голодный волк, кто всю жизнь борется с нуждою и окружающею внешностью, и оканчивает тем, что так и проживет, кого природа никогда не погладит по головке, а опрокинет и кинет во все стороны — тот должен наконец страшно закалиться, быть суров, жесток, бесчувствен — но зато тверд и сложен странно-недоступен ни для чувства, ни для образованности, ни для искусства, но умен, сметлив, хитер и груб. Если обратиться к тем местностям, которые занимает Россия, то и история показывает замечательные явления. Еще во времена Геродота занимали эту местность скифы и др. названия народов, жившие земледелием, но не знавшие ни гражданственности, ни городов, ни образованности. Во времена Демосфена Афиняне покупали у них хлеб и привозили его в Афины. Во времена Рима эти скифы, аланы и пр. пришли в брожение и пошли на завоевание. Храбрые, свирепые, закаленные во вьюгах и метелях, без цели, без идеи, с одним инстинктом грабежа и разрушения, наводнили они весь тогдашний образованный мир и покрыли его пеплом разрушения.
Через десятки столетий нового мира Латиняне и Римляне покупали также у тех же скифов хлеб. И вот эти скифы, храбрые, свирепые, закаленные во вьюгах и метелях, собранные по указу Великого Скифа под красную шапку, мало бритые, коротко стриженные и худо кормленные, без цели, без идеи, с одним инстинктом грубого бесцельного завоевания тяжко двинулись из своих степей на юго-запад Европы. — Как решить: ски-
Россия
в мемуарах
фы ли стали плохи — здоров ли Запад или его Цивилизация есть уже иная, христианско-промышленная (т.е. основанная на совести и труде, а не на грабительстве и праздности на свободе, а не на работе) — только дело в том, что побили скифов — и в то время конца на их Черном море под силою нескольких тысяч пудов пороху батареи Севастополя взлетают на воздух. Ужас всех скифов — скиф 14 вершков роста, скифская знаменитость, гордящаяся грубостию и широкоплечием своего рода, побочный сын разоренного вельможи, друг и наперсник покойного Царя, как старый седой волк, у которого вышиблены зубы, в сопровождении какого-то тонконогого и сладкоголосого певца отправился в новые Афины, со стыдом в сердце, но с достоинством в речах, подписывать публично официально отречение от скифских замашек105. Под личиною великодушной услуги в пользу той Цивилизации и тех интересов, которые в течение 33-летнего царствования были преследуемы и гонимы, подставляет он волчью челюсть, из которой искусные с всею дипломатическою тонкости») и веж-ливостию, очень похоже на мягкие манеры дантиста, выдергивают хищные зубы.
Нелегкая речь. Слышит ли он — Улисс Улиссов, всю ее тяжесть, абсолютный стыд и исторический позор!!...
1-е марта. К вечеру от Сориных выехал в Тулу. <...> Ночевал в Туле. 3-е [марта]. В 11 часов приехал в Калугу. Дядя принял меня лучше. Смотрели планы моего Завода — он дал мне 3 т. р. сер. на Завод взаймы. <...> Отдал переписывать пиэссу в печать.
4-е. Утро провел с дядей в разговорах о семейных делах и о Выксе. После обеда выехал в Раеву.
5-е. 6-е. В Раеве. Перемена в плане Завода. 1-е. Медной посуды из-за границы не выписываю, выпарка пойдет живым огнем — за сим прессовую подымаю над дефекацией106 и ставлю чугунный аппарат'. Обедаю и чай пью у Вермана. Его жена M-me Lattage прекрасная женщина и как француженка вносит удивительную Гармонию, склад и какое-то прекрасное изящество в семейную жизнь — le menage107.6-го вечером болтали до 1-го часа ночи. Я еп verve. Был тут помощник Вермана Карев с женою. Впечатление я на них произвел странное — они с такими уморительными поклонами провожали меня, что мне самому было неловко.
7-е. Выехал обратно в Калугу. Вечером выслал Сорина с заказами в Завод.
Россия хД. в мемуарах
8-е. Встал рано. Ходил гулять по безлюдной и снегом начисто занесенной Калуге. Занимался сверкою рукописей пиэссы — переписано все подлейшим образом.
7-е. Выехал обратно в Калугу. Вечером выслал Сорина с заказами в завод.
9-е. Дядя нездоров глазами — ему ставили пиявки. Назначено вечером читать пиэссу. Получены газеты: «Московские ведомости» содержат описание угощения севастопольцев108. Бессмертные Боги. Что ж это такое? Когда Россия разбита в прах, склонила голову, когда торжествующий враг одною рукою разметывает на ветер основание Севастополя — флот погиб, Черное море отнято, крепости отобраны, когда Улиссу держат зубы и заставляют подписывать отречение от всех прав и столетних завоеваний — Отречение от флота, от Востока, от Николаева, защитников взятого Севастополя принимают как победителей. Кого? Когда? Где? При Альме, под Черной? При Иккермане или в самом Севастополе?.. Мы живем в такие времена, когда всякое чувство достоинства, и личного и национального, должно закрыть себе лицо руками, чтобы не видеть и света Божия. Большой разговор с дядей и Беккером о московских дамах, говоривших речи, и о патриотизме откупщика Кокорева. Особливо трогателен его земной поклон севастопольским морякам. По этому случаю я заметил, что во всех подобных оказиях откупщики более прочих отличаются у нас на Руси самыми живыми чувствами патриотизма — обобрав 1фещеный народ и составивши миллионы из Грошей, пропитых именно теми, у кого этот Грош последний, пустивши по миру целые области, они всегда изъявляют особенную готовность пожертвовать несколько тысяч рублей для бедных, на приюты детей пропившихся обывателей и вообще на все патриотические цели, находящиеся в распоряжении правительства, — трогательное зрелище! Никогда я не прохожу мимо зеркальных окон и трехэтажных палат откупщиков Рюмина, Кошелева, Бородина, Воронова и др., чтобы не подивиться, как из малого составляется большое, и не размыслить, сколько должно было пропиться и отпиться мужиков, чтобы эти кварты и чарки, совокупя вместе, составили эти палаты, — сколько пропито и запито дарований, способностей, здоровья, сил, — сколько кочергою или оглоблею бито жен, невесток и всей фамилии, чтобы эти патриотизмом проникнутые сыны отечества, подъезжая на паре гнедых к дому Градоначальников, по движению их сердец, приносили на картонный и спиртовым огнем Горящий алтарь отечества свои
Россия
в мемуарах
пожертвования, цветущие на их толстых и жирных шеях всякого рода красненькими и зелененькими ленточками. <...>
По поводу земного поклона чувствительного Кокорева Беккер рассказывал: когда в Калугу везомо было тело покойной государыни Ели[са]ве-ты Алексеевны (из Белева)105, всё Калужское купечество вышло на Крутую гору Оки встречать оное — процессия была большая, и кн. Волконский оною распоряжался. Лишь показалась за рекою процессия — голова калужского] купечества купец Зюзин обратился к полицеймейстеру с вопросом: что купечество желало бы стать на колени и потому будет ли это разрешено Начальством. — Василий Мандорин, бывший полицеймейстером110, не мог разрешить этого обстоятельства и по долгу службы обратился к губернатору — сей также — и вот он дошел до самого кн. Волконского. «Хоть в раскорячку», — был короткий ответ. Была страшная грязь, и купечеству показалось затруднительным лежать брюхом и бородою в грязи, особливо долгое время. Получив ответ, купцы сполитиковали и один по одному разошлись в народ — ибо лежание в грязи стало для них как бы обязательным. — Чему удивляться более — этим ли движениям Сердец всегда навстречу начальства, или этому начальству, всегда так верно и так откровенно оценивающему эти патриотические движения. [По] поводу разговоров о прошедшем Беккер рассказывал. В проезд Константина] П[авловича] чрез Калугу он по обычаю посетил исключительно больницу и острог. В последнем занялся расстановкою часовых в здании острога: «Этот сюда! Этого здесь! Ты тут! Ты далее» — всё навыворот. Когда один из этих часовых был снят с очень нужного поста, то ему замечено было, что самые преступные из арестантов не будут в призоре и могут выскочить в коридор. «Ну — штыком его!..» В одной камере содержался офицер — он подошел к нему и просил, что уже три года содержится без вины и никакого решения нет. «Разберут!» — было ответом. Проситель объяснил, что он согласен покориться всякому решению, лишь бы видеть какой-либо конец своему делу. «Разберут!!!...» — было ответом, и только. Обходя аре-станскую больницу, он читал все подписи болезней — оказалось одно Demention111. «Это что?!!...» Медик объяснил, что субъект находится во временном помешательстве, которое скоро должно пройти. «Отчего?!..» Он-де жил в работниках у купца Рябчикова; украл что-то, и тот ударил его палкою по голове, отчего у него и сделалась будто белая горячка. Обратясь к губернатору: «Prens-le, pince-le!»112. — «Слушаюсь». Более никаких распоряжений и не было сделано. Впрочем, и часовые возвратились на
Россия'^^в мемуарах
прежние места — ибо в противном случае и острожные остались бы без всякого караула.
Вечером читал пиэссу — дяде чрезвычайно понравилась — Беккеру также.
10-го утром выехал в Алексеевское <.„>,
<...>
14-е. Мороз, дорогу опять скрепило. Весь день просматривал мою пиэссу, готовлю к отправке в Питер. <.„>
15-е. <...> Окончательно просмотрел пиэссу.
<...>
17-е. <...> Я разбирал свои старые бумаги и нашел всё, и старые сочинения, и переводы из Jean Paul. Весь вечер сидел и читал. Есть вещи отличные — жару и юношеского порыву бездна. Думаю, нельзя ли что сделать из «Ктеона»....
18-е и 19-е. Пробыл у Афремовых. 18-го вечером читал свою Комедию — играл на бильярде — ночевал у них.
20-е. <...> Перечитывал опять «Ктеона» и задумывал дальнейшее — что-то выйдет?.. Завернулась мысль пустить Ктеона с Мефистофелем походить по свету... Вечером читал Пушкина. Немало удивлялся и фетишизму наших литераторов. <...>
Обедал у Зыбина. Афремовы, Карцевы и новый сосед Кулешов — человек скромный, но здравомыслящий. Я был довольно в духе. Спор о севастопольцах. Занимательная статья в «Пчеле» «Пришло время»111, в которой проповедывается, что Россия беднее других стран, что ей надо теперь подумать о отечественной промышленности и торговле и что могущество государства зависит от благосостояния промышленности и зажиточности Граждан!!!., И где же это говорится? В «Пчелке»!! 20-го марта 1856 г.!!!.. Итак, вот шаги России в 1 год и 32 дня114... <...>
<...>
25-е. <...> Поехал к Карцевым — у них обедал — не в духе и глупы страшно. Вечером писал исторические заметки.
26-е. <.»> Вечером получил журнал. Манифест. Впрочем, его все ожидали. Чрезвычайно занимательны слова: «При помощи небесного промысла, всегда благодеющего России, да утверждается и совершенствуется ее внутреннее благоустройство; правда и милость да царствуют в Судах; да разливается повсюду и с новою силою стремление к просвещению
Россия
^^“в"мемуарах
и всякой полезной деятельности» и т[ак] дал[ее]115. Какие прекрасные и правые слова, и как они новы и странны после теории и практики прошедшего царствования — дай Бог, чтобы новый царь нашел бы у себя довольно силы и устойчивости, чтобы осуществить их.
<...>
28-е. У меня обедали Афремов, Зыбин, Карцев <...>.
<...>
ЗО-е. Работал. Написал начало статьи о Суэцском перешейке — ходил немного гулять. — Читал «Revue des deux Mondes»116. Вообще в французской прессе заметно особенного рода явление. — При Николае пресса об России молчала — кое-где появлялись статейки — armees minutieu-sement117, вот и всё. — Загорелась война — французы, еще не зная наверное ее исхода, оставили Россию в стороне — чем война круче повертывала в их пользу, тем ближе стали они подходить к России и на нее посматривать. В этом случае знаменательны ст[атьи] Leon’a Faucher и Picard ([нрзб]). В «Journal des Debats» с нового года (1856) начинает появляться нечто вроде корреспондента петербургского — известия хоть и краткие, но идущие чрез частную, а не официальную среду — <...>
31-е. Работал столярничал. Получил «Современник». «Метель» Толстого118 — превосходная вещь — художественная живость типов. Меня разобрало •— принялся еще пробежать Комедию и отдаю немедленно в печать.
<...>
3-е [апреля]. По дороге в Москву. Выехал на санях <...> На Оке еще лед, Москва-река и не трогалась. — На 4-е в ночь приехал в Москву и нашел Маменьку и сестру Соню.
5-е. Встал хорошо и принялся рыскать по городу—дела пропасть! <...>
6-е. Был в Гимнастике и действовал очень хорошо, несмотря на то, что свихнул ногу. У нас обедали [нрзб] с женою. — Вечером Потулов и его жена.
7-е. Хлопочу о займе у Лобкова чрез Сорокина. — У нас обедали Новосильцевы — за столом спор Маменьки и сестры Сальяс за пиэссу. Леграно спать, ибо устал. Ныне днем подарил Соне изумрудный камень в 71 карат — она очень рада.
8-е. Устроил дело с Лобковым, занимаю у него 3 т. р. сер. на 6-ть месяцев, из которых 2 т. отдано Дохтурной, 500 посылаю в Париж
Россия в мемуарах
и 500 в [нрзб] за вещи. Вечером был Шумский и сказывал о том, что в Петербурге пиэсса ставится и роль Расплюева дана Бурдину. Это меня поразило.
9-е. Встал рано — отправился к гр. Закревскому, потом к Гедеонову. Имел с ним большой и долгий разговор и спор. Роль Расплюева он отдал Бурдину. — «Почему же?...» — «А я хочу Мартынова наказать за то, что меня не послушал при выборе пиэссы для своего бенефиса — взял какую-то дрянь» и проч. — «Ну так он уже и наказан». — «Нет, этого мало». — «Да это его дело». — «Нисколько: дирекция столько же должна заботиться об обыкновенных представлениях, как и о бенефисах, чтобы все было отлично». — «Почему же хотите Вы, отдавая роль Бурдину, рисковать еще успехом представлений?» — «Нисколько. Бурдин исполнит эту роль хорошо». —• «Да я писал ее для Мартынова». — «Я ему ее не дам» и проч. Делать было нечего, еду в Петербург. Ездил по делам. Обедали дома. Подарил сестре изумруд кабошон119 71 карат. Камень отличный <...>.
10-е. С Маменькой и Соней выехали в Петербург.
11-е. Приезд в Петербург. Маменька остановилась у Клее. Я у Голицыных.
12-е. Встал рано. Беспокойство о деле. У Горголи, у Некрасова. Знакомство с ним. Худой, больной, скрипящий человек — играл до 5 часов в карты. Встретил у него Толстого гр. Л[ьва], с которым прежде делал Гимнастику. Он просил меня прислать пиэссу. Завтракал у Anais. Она живет прекрасно, — и с кем-нибудь живет — со мною холодна — портрет свой я нашел за каким-то шифоньером. — Ясно. Впрочем, я никаких ни прав, ни даже резонов не имею упрекнуть ее; а в сердце ударило.
13-е. Визиты к Федорову, к Борщову, к Некрасову. Путаница страшная — все советуют идти к министру120.
14-е. Знакомство с Мартыновым. Он желает играть. Все зависит от каприза директора Гедеонова. Был у Некрасова. Он знакомит меня с литераторами: Анненковым, Толстым, Дружининым и проч. — У него обед, я не остался обедать.
15-е, Святое Воскресенье. У заутрени в Академии художеств. Разгов-ливался нигде — ибо [у] Голицыных не хотел, у Маменьки ничто не было готово, не сделано. Но зато завтракал три раза. Видел Бурдина. Объяснение с ним. Он со слезами упрашивает у меня роль. Разговор тяжелый. Я настаиваю, и он отказывается от роли. У Некрасова. Он принимает пи-
Россия
мемуарах
эссу на следующих условиях: 500 экземпляров и 150 р. сер. денег — я засмеялся: что мне делать с 150 р. сер. — условились 1000 экземпляров.
16-е. У Гедеонова. С утра сидел у Борщова. Общее внимание ко мне. Гедеонов ломается. Однако сказал, что если Бурдин согласен, то он противиться не будет. Явился к нему Бурдин, отказался от всего: и ему опять назначена роль.
17-е. Мне объявлено Федоровым решение директора — еду к Борису Голицыну. Он взялся поговорить; его связи. Обедал у M-me Vemet.
18-е. Отдал переписывать пиэссу. Знакомство с Самойловым. Оказывается, что все эти петербургские актеры отказались сначала ее играть121. Теперь ветер дует иначе. У Бориса Голицына. Разговор о России: его посылают в Крым для надзора за расположением войск на квартирах Новороссии. Средств нет никаких — ни денег, ни лесу, ни изб, ни медикаментов. Приказывают, однако, исполнить местными средствами. В военном министерстве такой беспорядок, что даже он не мог вытребовать никаких сведений. Разговор о губерниях. Я налегаю на то, что слишком много дано власти начальникам и должностные лица не имеют против них независимости. Он находит, что губернаторы не имеют довольно власти и что в губерниях сидит пропасть негодяев, которых губернатор выгнать не может; но, однако, что надо, чтобы выбор губернатора был отличный. Таково понятие о управлении государством людей, стоящих на высших ступенях и вдобавок молодого поколения.
19-е. Anais гонит меня действовать. Решили вести дело через Falcon и Буркову. Я отправился одеваться, как вдруг она за мной прислала [нрзб] — я явился — у нее сидела Буркова. Она ростом не выше среднего, волосы русые, глаза серые, беглый и несколько резкий взгляд. Нос не малый, с горбинкой и несколько подавшийся вперед. Она была в платье gris-poussiere avec сагасо et franges122. Шляпка почти под цвет — и вуалетка. Anais навела разговор на мою пиэссу. Буркова несколько удерживалась, однако мое дело взяло свое. Проговорили час. Вставая, она была мила, советовала мне ехать к министру и в то же время прибавила que pour sa part elle fera tout ce qui est possible123. После ее отъезда Anais решила, что надо поддержать все это через Falcon. Я немедленно отправился к ней и отвез огромное фарфоровое яйцо с уткой в средине. Буркова приехала туда же. Опять разговор о том же. После ее отъезда Falcon приказала мне завтра в пятницу послать к Бурковой] букет, а в
Россия
в мемуарах
субботу ехать к министру и взять с собою письмо и потом ехать с визитом к Бурковой.
20-е. Поутру отправился к Anais — меня не приняли. Какое странное чувство ощутил я, спускаясь с лестницы. Женщина, которая за несколько месяцев до этого мне наскучила, ясно была теперь занята. Грусть и болезненное чувство, злость, досада... одним словом, ревность завозилась в Сердце. Я отправился к Некрасову и отдал пиэссу в печать, что было совершенно противно распоряжениям Anais. — Обедал у Falcon. Вечером играл у Anais в карты. Я, она, Darc Louise, Vemet и Соломонов. Мне так было тяжело, меня так гнело и мучило, что я почти весь вечер не говорил ни слова. Anais ругала меня без пощады, за то, что не имею никакого характера и что меня уговорил-таки Некрасов отдать ему пиэссу — что это повредит ее представлению и т.д. На Сердце и уме у меня была не пиэсса. Я уехал рано.
21-е. Прошу тебя — та же мысль давит. Поехал к ней — нет дома. Поехал к министру — не принимает. Я оставил письмо. Воротился к Anais — нет дома. Отправился с визитом к Бурковой124. Ее квартира отделана великолепно. Большая гостиная в or et vert pomme125. Малая. Будуар малиновый <...>. Tout tendu de soie et capitonne126. Мой букет стоял недалеко, и она была в [нрзб]. <...> Она говорила министру, сказала мне, чтобы я явился в понедельник к нему — и в то же время послала к Гедеонову от себя сказать ему, что он не прав и что министр его не оправдает. Я воротился к Anais — она с утра писала письмо к Государю. Я его поправил <...> потом завязался разговор — я ее спросил, что я ей сделал и что ее положение вчерашнее m’a fait du mal127. Она объяснилась <...> и расцеловала меня. Вечером был во Французском театре.
22-е. Воскресенье. Поутру встал рано. Ходил по комнате, в большом неудовольствии и неизвестности о ходе всего дела. Это никогда не кончится, думал я — и решился идти к Гедеонову. В 9-ть часов явился к нему. Письмо мое передано уже было ему министром. Он был взбешен — вздумал сказать мне дерзость. Я побледнел и подошел к нему с худыми намерениями — он оробел, просил извинения, стал мягок и сговорчив, и наконец дело устроилось. Роль отдана Мартынову, но в свой бенефис будет ее играть Бурдин. Сейчас послали за Мартыновым — он явился, принял роль, и дело уладилось.
Россия ЧД-. в мемуарах
23-е. Утром отправился к Федорову и Мартынову. Завтра назначили у меня чтение. Был в 3-м отделении у Цензора — пиэсса еще не проходила. У Некрасова, где познакомился с Панаевым. У Дмоховского, который читал мне очень занимательную вещь. Вообще состояние умов начинает быть в Петербурге странным. Старая партия вследствие постоянных перемен на должностях недовольна и отшатнулась — новые лица не имеют ни голосу, ни силы; — вся Масса публики, страдавшая прежде, но молчавшая, крикмя 1фичит о бывших тягостях и злоупотреблениях и ожидает лучшего. В последнее время заметно, что правительство стало сдерживаться. Что будет, если народа чаяния, надежды будут обмануты? Кто составит охранительную партию?
24-е. Время скверное, холод и сырость. У меня было чтение пиэссы Мартынову и Григорьеву. Пиэсса чрезвычайно понравилась — Мартынов от нее в восхищении. Обед у Anfgelique] Голицыной, на нем были: я, Потемкин, Данилевский, Черкасёнов, Путята и проч. Разговор более политический. Рассказ Данилевского о прежнем Царствовании, о двух пажах, которым дано по 200 и по 300, о мещанине, подававшем просьбу прусскому королю, о Закревском. Вечером в Русск[ом] театре128.
25-е. Последний день. Мне принесли 2-ой экземпляр для Театра — но надо было исправлять. Цензор Нордштрем — свидание с ним в 3-м отделении — кончали листы — у него на дому. Вечером был у Anais — я думаю, в последний раз — сверял пиэссу. Соня и Маменька сидели у меня в комнате.
26-е. Встал рано. Заехал к Anais и оставил ей письмо. Выехал в Москву. Ехал вместе с Боборыкиным и кн. Барятинским — играли в карты весь день.
27-е. Приехал в Москву <...>. Обедал у Душеньки. Вечером был у Кольрейфа по делу Anais и кончил с ним тем, что по обоюдному согласию контракт уничтожить. Отправил Чернявского в Петербург и дал ему 100 р. сер.
28-е. Рано утром выехал в Воскресенское. Чувствовал себя крайне слабо. Точно вся жизнь ушла и остались какие-то подонки. Вообще окончательный разрыв с Anais нанёс мне тяжелое впечатление. Отношение это было фальшивое; она любила меня со всею живостию и со всем порывом ее характера. Я не отвечал ей тем же и после годового волочения — ne voit son parti129. Последнее наше свидание было холодно-нежно, и мне нелег-
Россия
в мемуарах
ко было смотреть, как рвались эти нити, — тем более, что она мне нравилась именно потому, что уже более мне не принадлежала. Садил деревья — правую сторону южного парка — партии кленов, дубов и лип.
29-е. Воскресенье. Был у обедни, нервы слабеют — и часто без причины прошибают слезы. — Вообще положение отрицательное. <...> Новый управитель — Сицович; Зерун хлопочет очень и убирает Воскресенское. Вечер чудный. В 7 часов выехал в Москву и нашел там приехавшего Антона Голицына.
30-е. Понедельник. Приехал Потемкин с женою из Петербурга. Был у Кольрейфа, который нынче подал просьбу в суд о возвращении ему заемных писем. Я ему отвез билет в 250 р. сер. Был у M-me Darcone. Вечер дома. — Антон Голицын приехал из Петербурга.
1-е мая. День прекрасный. С Антоном Голицыным отправились на железную дорогу. Там встретились нам Владимир] Четвертинский, Лев Гагарин, Владимир Барятинский (флигель-адъютант Государя). Мы достали семейный вагон и поместились все вместе. Разговор сделался общим и немедленно перешел к России. Общий характер этого периода, т.е.: начало царствования Александра] Николаевича] состоит в том, что недуги и язвы России проникли в общее сознание — об них говорит всякий и никто не спорит. Барятинский рассказывал свое, Гагарин (Лев Николаевич]) свое. Факты страшного воровства, мошенничества и кражи. Барятинский между прочим выразился и о том, как трудно доводить всё это до сведения Государя, потому, собственно, что всякий доводящий становится один супротив всей Иерархии Мандаринов и что всякая ревизия влечет только к оправданию таких объявлений.
2-е. Приехали в Петербург. Я получил известие, что Мартынов отказывается играть роль Расплюева. Очевидно, меня провел Гедеонов. Соня отправилась представляться В[еликой] К[нягине] Марии Николаевне. Разговор ее с Великой Княгиней дошел до моего дела. Сестра рассказала ей всё. Негодование Вел[икой] Княгини. Она приказала, чтобы Маменька написала письмо к Государыне и взялась сама подать оное. Сестра воротилась часа в четыре. Я был у Голицыных и получил от Маменьки записку: «Venez de suite. Sophie a parle — elle a tout fait — bonne Sophie»130, Я немедленно явился в гостиницу Клее. Мне всё рассказали — надо писать письмо. Виделся с Некрасовым и познакомился с Панаевым и Григоровичем.
Россия
в мемуарах
3-е. Отъезд Сони — с ней отправилась девушка-швейцарка и девица Окладных — весь день хлопоты о паспорте для Окладных, который, однако, не посылал. Вечером только сел за письмо131.
4-е. Поутру рано писал письмо. В 11 часов первая репетиция пиэссы — шла дурно — почти никто не знал своей роли, а чрез три дня представление.
5-е. Весь день занят письмом, которое пора посылать, репетицией пиэссы — ровно чрез два дня она выходит из Печати — я ходил Сам в Типографию. В эти замечательные дни скопилось всё: письмо, репетиции и печатание пиэссы.
6-е. Воскресенье. Назначено две репетиции: утром и вечером. Переписка письма к Государыне окончена. Я написал другое к Великой Княгине и вложил в оное копию с письма к Государыне. На репетицию опоздал, вечером другой не было. Ездил заказывать букеты.
7-е. Поутру репетиция. Пиэсса шла хорошо, все играли тихо. Самойлов сначала играл, потом перестал и читал говорком. Обедал у Голицыных. Вечером в 7 часов принесли букеты, — это было поздно, и я их не взял. Когда приехал в Театр, пиэсса уже шла. Сцена с Тишкой вышла удачна, Муромского с Атуевой — довольно посредственно, ибо оба старались. Вход Нелькина и Кречинского развеселил публику. Самойлов не знал роли. Первый акт прошел порядочно. Самойлова и Нелькина вызывали. На 2-ой акт я отправился в ложу Anais, где были Falcon, Vemet и Anais. Она была очень довольна. Явился Бурдин — пошлее и гаже ничего и быть не может. Я страдал. Я стоял, прислонясь к колонне, — от публики отделяла нас зеленая занавесь, над самой Anais, — шея и затылок у нее действительно прекрасны — она мне сильно нравилась, и еще более потому, что я знал, что она любила и, думаю, даже очень любила другого. — От головы у нее пахло Электричеством — я переходил то от нее [к] пиэссе, то от пиэссы к ней! Второй акт прошел плохо — Бурдин как Геракл, разрушил все здание и расшиб все орнаменты. Третий акт пошел хорошо — явление Нелькина—Максимова все оживило. Выход Максимова удался, и он был вызван. Публика слушала с напряжением — занавес зашумел, и раздался страшный гром рукоплесканий. Дружнее и тромче, чем в Москве. Меня вызывали. Директор послал меня искать по всему Театру — но я загодя уже объяснил режиссёру, что не выхожу к публике. Вызывали всех артистов и даже Бурдина. Я воротился к Голицыну, где
Россия Ч?-. в мемуарах
ожидали меня с нетерпением. Вскоре приехала Маменька — очень довольна и пиэссой и публикой.
8-е. У Федорова, инспектора театров: успех пиэссы большой и фундаментальный. Завтракал у Anais один — говорили долго и о многом — отношения наши странны. Anais хотела бы восстановить их прежний вид, и я дал понять ей, что по натуре смотрю на это серьезнее и что, по-моему, между нами пропасть. Я уехал поздно, просидел часа три — это были мои последние минуты с Anais. — Я ее взял за руку и сказал: «Je ne vous dirai pas merci — vous m’avez fait connaitre une sensation que je n’aurais pas vouiu connaitre de ma vie — car c’est une souffrance». — «Vous m’aimeriez?» — «Oui». — «Quand nous verrons-nous?» — «Jamais». — «Prenez ma chienne (Dolka)». — «Non. Elie nous fera de la peine et je n’ai pas le droit de vous en faire». — «Si je vous la donne». — «Je ne 1’accepte pas». — «Je suis venue vous vous voir quand vous eties seul et en prison» —«Oui, j’etais seul et en prison — et vous etes libre et vous n’etes pas seule». — «Que voulez-vous». — «Ma volonte n’y peut rien. Adieu, soyez heureuse»132. Я проговорил это на лест[ни]це и с этим словом закрыл дверь.
9-е. Поутру отправился получить ее заемные письма. В 12 часов я был у нее. Она была не одна — всё совершилось холодно, тихо и формально — условие было уничтожено... Я заехал к M-me Vemet, она меня уговорила обедать на другой день у нее. Пиэссу давали вечером, и я остался, Антон Голицын заказал букет для Владимировой133. — Я отправился к Федорову и подарил ему серебряный Cendvich[?] (в форме подковы), режиссеру Воронову папиросницу.
10-е. Сделал несколько визитов. Был у Самойлова — жена его в претензии, что меня они не видали после первого представления. Он недоволен почти всеми актерами. Я ему обещал прислать кубок с надписью. Он подарил мне свой портрет. Отправился прямо к M-me Vemet — обедали Anais, я, M-me Vemet, [нрзб], M-me Falcon, M-r Rose. Я очень в духе — Anais очень спасовала. Вечером было 2-е представление. Самойлов играл отлично. Я был за кулисами. Максимова (Нелькина) в 3-м действии вызывали 3 раза. Самойлова после пиэссы также три раза. В Театре была В[еликая] К[нягиня] Мария Николаевна и много аплодировала.
11-е. Сбираюсь ехать. Отложил до завтра. Поджидаем слухов о письме. Был у Панаева. Он пишет рецензию на 1-е представление пиэссы114. Разговор с ним о пиэссе и обо мне — я ему рассказывал свою жизнь и странный её роковой характер. Вечером пришел про-
Россия в мемуарах
ститься с Голицыными. — Андрей Голицын уговаривал меня остаться еще день.
12-е. Суббота. Утро сидели вместе с Маменькой. В 12 часов доложили, что директор департамента Топильский желает ее видеть. Его приняли — он объявил, что министр юстиции желает ее видеть и будет сам по окончании заседания в Государственном] Совете. Я бросился сказать Голицыным, и мы остались дожидаться министра. Были оба в волнении. Условились, чтобы Маменька начала говорить о деле, — а я буду ей помогать и что тем самым войду в разговор. В 5 часов министр приехал. Вот его слова: «Madame vous avez adresse une lettre a Sa Majeste I’Imperatrice». — «Oui, Monsieur». — «L’Imperatrice me 1’a envoyee avec ordre que 1’affaire soit terminee. Elie sera terminee... Et que je prenne en consideration les details de cette affaire, ils seront pris en consideration. Maintenant, Madame, avez vous quelque chose... a у ajouter? Je suis pret a vous entendre». — «Monsieur le Comte voila mon fils...»135 Я раскланялся. Граф тоже встал и раскланялся и повторил мне те же слова. Я начал несколько смутившись, начал прямо с открытия вещей — ударил на этот пункт, как на капитальный всего процесса. В изложении придерживался не исторического хода, а старался опровергать обвинительные против меня пункты. Вообще, для ясности дела, думаю, что это была ошибка. Коснулся писем — притязаний следователей, — противоречий, — моей невозможности совершить преступление. Все начало рассказа он слушал, потупя голову и не говоря ни слова. К концу сделался как бы располо-женнее. Маменька вмешалась в разговор неудачно, сказав несколько слов против Ильинского. Министр остановил ее и встал. Предложив мне изложить все это на бумаге, он вышел. Он очень высок ростом, сутуловат, дурно сложен. Лицо холодное, умное, — глаза серые, круглые, — нижняя туба несколько выдавшаяся вперед. Голос медленный и беззвучный. Вообще натура холодная, несколько английская, но не без доброты. Движений сердца нет, но служитель правды, как её сам поймет. Несколько ипохондрик. Надо было немедленно приниматься за записку. Сел за нее в тот же вечер. Она не заладилась. Пришел Дмо-ховский и дал несколько хороших советов.
13-е. 14-е. 15-е. Работал беспокойно. Писарь сидел подле меня и постоянно переписывал. Помогал Чернявский. 15-го вечером она была готова вчерне.
Россия в мемуарах
16-е. Утром прочел всю записку и написал письмо к Панину и тут же выехал по железной дороге в Москву. <...>
<...>
19-е. Собираюсь в Воскресенское. Получил записку от Annett Голицыной, что она в Москве. <...> отправился к Annett Голицыной и провел у них весь день. '
20-е. <...> Днем выехал в Воскресенское. <...>
21-е. 22-е. 23-е. 24-е. 25-е. 26-е. В Воскресенском. Хлопотал о дровах для пуска Завода. <...>
25-е. Пустил Завод. Вечером приехал Федор из Степной — там все подвигается. В Воскресенском с февраля поступил и управляет Зерун. У него идет довольно хорошо. Садку сделал по правой стороне парка от дома к реке. Около дома проводит шоссе. Ставили при мне тумбы от дома к конюшне.
27-е. Поутру выехал в Москву. Послал за Ковским, который явился с предложением от Ивана Шепелева о мире. Самсон отъезжает в Ревель, купил ему серебряных вещей на 180 р. сер. у Садикова. Отдал кубок для нарезки надписи Самойлову. Надпись:
«За Спасение погибавших — таланту В.В. Самойлова признательные
А.В. Сухово-Кобылин и Кречинский»136.
28-е. Сборы на Выксу. Прощание с Самсоном. Продал 1 т. пуд[ов] патоки по 1 [р.] 80 к[опеек] сер. и 1 т. р. сер. внес Ферстеру в уплату за аппараты к сахарному Заводу. Вечером выехал на Выксу.
29-е. В дороге. Холодно. Простудился. Встреча в Владимире с ка-ким[-то] ополченским офицером. Популярность и всеобщая известность «Кречинского». Его уже играют во всей России. Успех один везде.
30-го в 11 часов утра никем не ожиданный приехал на Выксу — отец был рад, он постарел, несколько потолстел и в голосе несколько переменился, нет твердости. На Выксе соседи Соловые, сестра Сальяс, Николай] Шепелев и Дмоховский. <...>
Июнь. 1-е. Рано утром с Сориным выехал на Снаведь <...>.
<„.>
6-го в 7 часов утра въехал в Кобылинку. Все в движении — работа идет <...>.
<...>
Россия в мемуарах
9-е. Встал в 6-ть часов. Поработал на воздухе. Ходил во второй лог — жарко, погода чудная. — Вечером у Афремовых.
10-е. Воскресенье. Встал рано. Начал переделывать «Ктеона». Потом пешком в 10 часов к Зыбину.
18-е. Понедельник. <...> Отправил к Зыбиной письмо при рецензии Павлова на «Чиновника» Сол[л]огуба137. Приложил ей список Пуголов петербургской дамы. 1-й Пугол город — Петербург. 2-й Пугол автор — Сол[л]огуб. 3-й Природа — Адмиралтейский бульвар. 4-й Человек — камергер, — 5-й Пугол боженька = Царство Небесное — Двор. Сборы в Калугу. <...>
<...>
20-е. В 10 ч[асов] утра выехал в Калугу <...>.
21-е. Вечером рано приехал в Калугу в 12 часов — все Жуковы в полном сборе. <...>
22-е. Встал поздно — в 11 часов выехал в Раеву — обедал у Вермана. Интимный разговор с M-me Верман. <...> Вечером воротился в Калугу.
25-е. <...> Вечером выехал в Москву, приехал в 1-м часу ночи.
26-е. Утром был в часовне Луизы. Там все тихо и мило. Явился Чернявский. Все сенаторы согласились с предложением министра] ю[сти-ци]и. Явился Соколов с копией предложения. Оказалось, что и преступники равным образом оправдываются. Вот и решение!... Весь день я им был поражен. <...>
27-е. Был у графа Z. и не застал его. Был у M-me Falcon. Вечер у M-me Darcone.
28-е. <,..> Приехал Ан[тон] Голицын. Известия о Гвардии — все офицеры без гроша денег. Полковой командир [нрзб] играет и проигрывает по 100 т. р. сер. <...>
<...>
8-е [августа]. В дороге. Приехал в Москву в 5 часу утра.
9-е. <...> В Москве еще пусто — хотя Гвардия и стоит — на улицах по Тверской строятся места для зрителей138. Сегодня привезли бриллианты и корону. <...>
12-е. Заседание в обществе. — Я дал приз в 400 для иррегулярной кавалерии. — Вечер провел с Голицыной — разговор о деле жизни моей и женитьбе. — Лошадей Быстрого и Леду отправил к Ан. Голицыну] — на конюшню — он подарил мне Командора [нрзб].
Россия 42^ е мемуарах
13-е. Утром ездил верхом — по Ходынскому полю — у Лубиновского в Кавалергардском] полку. Лошадь в 11 1/2 вершков росту. Приехала императрица Александра] Федоровна и остановилась в Петров[ском] дворце. <...>
14-е. Встал в 4 часа. Ездил на круге. День ясный, к полдню жарко. Познакомился с Marquis de Seres. Обедал у Соловых — Альбединский, [нрзб] и француз. Вечером в парке — у Дворца дожидались приезда Государя. Ночь темная и теплая. Небо звездное, ясное. Весь Дворец освещен — от Всесвятского до Дворца иллюминация плошки и [нрзб]. Двор Дворца полон страшной толпы, военных, генералов и дам. Рота преображенских солдат с тамбур-мажором139 держала караул. Государя не дождался. — Физиогномия Москвы. Движения не так много. Военные, генералы, частные кареты, много работников и больше никого. Публики нет, чистого народа — частных людей очень мало — женщин совсем не видно. Офицеров гвардии совсем нет — все без денег и сидят по лагерям и казармам—Дворянства мало — оно сидит в своих разорённых имениях — Купцы сидят по делам — ездят чиновники-генералы. Дипломатический корпус — больше никого. Даже на балу было мало публики. От Тверской заставы до самого Кремля строят места для зрителей цены от 15 до 1 р. сер. — От Тверской заставы до Триумфальных ворот идут по обеим сторонам улиц места, убранные довольно бедно, кумачом и ленточками от Триумфальных ворот до Кремля, во всех свободных местах над воротами и под крышами малых домов устраивают места и убирают коврами. Замечательнейший в доме Обольянинова, у Английского] клуба, в доме Самарина, на углу Газетного переулка у Гона у Воскресенских ворот. Ездил везде. Вечер дома.
17-е. Въезд Государя. С утра всё шумит, на Тверской страшное стечение народа, в 12 часов по Тверской уже не пущали. Я с Маменькой и Angelfique] Голицыной] выехал в 1-м часу по Петровке и Кузнецкому Мосту к Воскрес[енским] воротам. Взошли на места. Встретили Сушкова. В час расставлены были войска. Подле нас сидели два гвардейских офицера в красивых мундирах. Неурядица в местах, я заставляю набившуюся толпу вернуться назад. В 2 часа началось шествие. Впереди ехали жандармы, так придворные лакеи, потом конвой Государя. Чернел в кольчугах азиатский полуэскадрон. Линейские синие казаки, донские казаки и синие атаманские казаки. Потом депутации Государевы: черке-
Россия
в мемуарах
сы, бухарцы, киргизы, калмыки, грузины, гурийцы и, наконец, знатное русское дворянство верхом. Рядом с этими вольными народами, с этими крепкими натурами, сильными энергическими лицами тащились бесшляпые, гадкорожие, жирные и худые, подловидные, изнеженногнилые русские дворяне и два Робер Макера140 — Андрей Борисович Голицын и Владимир Сергеевич Голицын. Я закрыл лицо руками. Рядом с кольчугами, копьями, шашками и южною красотою костюма гурийского ехал квартальнообразный и подлобедный дворянский мундир. Впечатление это произведено было всей массой. За ними ехали кирасиры и потом Государь и его свита. Он был на бело-серой лошади не очень большого роста, и немедленно за ним ехали густою толпою великие князья в разнообразнейших формах — все это составляло безразличную массу. Свита была страшная, до 200 человек. Впереди их ехал Государственный Совет и придворные чины в золотых каретах. Четыре кареты были нагружены Государственным Советом и министрами. Сколько в этих четырех золоченых ящиках было соединено грязи, гнили, подлости и совершенных, и имеющих быть совершенными, интриг. Я тут же назвал это отделение шествия Монфоконом141 и упрекал обер-церемониймейстера, зачем за ними не везли цугом же громадную касолету142 с куревом для очищения заражаемого Монфоконом воздуха. Государь ехал, часто прикладывая руку к козырьку, но смотрел довольно строго направо и налево. Немедленно за его свитой ехали кареты вдовствующей Государыни, которая очень весело раскланивалась беспрерывно направо и налево. За нею ехала карета Государыни Марии Алекс[андровны]: ее вид был спокойный, степенный, несколько озабоченный, она изредка и очень грациозно с достоинством кланялась, наклоняя несколько вперед весь корпус. Далее тянулись кареты прочих Дам Царской Фамилии в бальных костюмах и в бриллиантах. Особенно много бриллиантов было на В[еликой] К[нягине] Алекс [андре] Иосифовне. Народ кричал ура, но умеренно. Войска держали на карауле. Потом ехали придворные дамы. За ними шли синие кирасиры, уланы, гусары поэскадронно. Шествие заключали депутаты цехов в черных фраках с очень бедными знаменами, изображавшими молотки, рубанки, ножницы, иглу и чуть не клистирную трубку. Эта часть шествия по бедности и бессмысленности производила самый жалкий эффект — лучше бы ее и не было. Таким образом Государство предстало опять в своем чисто военном и дворцовом значении. Дворянство разоренное, обносившееся,
Россия \Х в мемуарах
обрюзгшее и Гнилое. Ремесленный класс — пеший и задний. В 5 часов воротились мы домой и сели обедать. Толпа долго крутилась по Тверской.
18-е. Ходил пешком в Лафертово143. Там один далек от шума столько, сколько далек и от честолюбия: тихо и благоговейно, в сокрушении сердца приник я к холодному мрамору, на котором вырезано имя, еще глубже порезанное в моем сердце, — и просил милого друга о мирном, тихом, уединенном и полезном окончании жизни.
19-е. Встал рано. Ходил гулять. Скачка 1-я. Скакал Ладыженского Сатурн и против него Голицына] Шассе. Шассе проиграл. Зрителей было очень мало. Несколько иностранцев, и только. Обедали дома и Сушков.
<...>
21-е. 22-е. 23-е. 24-е. Был в театре, делал визиты, обедал постоянно дома. Вечера проводил с Angel[ique] Голицыной]. Покончил дело с подрядчиком, ожидаю вторую барку с вещами и собираюсь ехать к себе на Плавицу. В Театре постоянный интерес возбуждает моя пиэсса — все подходят и спрашивают — не пишу ли что еще.
25-е. Встал в 7 часов — в 8-мь отправился пешком в католическую] церковь — ныне именины моей милой, тысячу раз милой, честной и доброй Луизы. Angel(ique] Голиц[ына] пришла позднее. Она мне подарила la medaille de la Vierge на пальто144 — я ее надел на шею как талисман того будущего, которого я не перестаю просить у всемилостивого, всеблагого, всеистинного Бога. Да будет воля твоя. Да придет Царствие твое — Мира, Тишины, уединения, близости к природе — скромности желаний и свободы и простора духа.
<...>
29-е. Середа. С утра лошади заложены. Ко мне зашел Щепкин. Разговор о Гореве и его пиэссе. Я предложил ему помочь этому бедняку с искрою действительного и глубокого Таланта. Щепкин мне сказал: «А знаете, мне жалко, что вы по первому разу написали такую пиэссу». Я с ним согласился. Его рассказ приказчика о продаже лубков. Выехал в 4-м часу в Воскресенское. Приехал в 9 и лег спать.
30-е. <...> Выехал во 2-м часу в Серпухов. Приехал вечером. <...>
31-е. В Серпухове — встал рано. <...> Вечером написал 2 первые сцены из нарождающейся новой Комедии^. <...> В 11 часов выехал в Тулу <...>.
<...>
Россия
в мемуарах
2-е [сентября]. <...> Проезжающих пропасть; между прочим, помещик орловский Ермолов, возвращающийся с коронации и требующий гласно, чтоб всех воров взяточников, судей, чиновников перевешать. В 2 часа приехал в Алексеевское. Сей час отправился на работы.
3-е. <...> Написал еще три сцены новой Комедии.
4-е. Обедал у Афремовых. Рассказы о коронации. <...> Вечером читал 2-е действие «Кречинского». Успех. Ночевал у Афремовых.
5-е. Утром воротился верхом — в силе. Вечером читал рукописные статьи Искандера146. <...>
6-е. <...> В 5 часов вечера привезли паровик из Серпухова. Вероятность пуска Завода в сем году становится больше и больше. <...>
9-е. <...> Обедал у Зыбиных. Известие из Тулы, что Мартынов играл роль Расплюева в Нижнем. Петр Васильич Ладыженский — он просто любовался ролью Расплюева. <...>
<...>
12-е. <...> После обеда читал я им147 статью Щедрина «Губернские очерки» (из «Русского вестника»), отличная вещь148. Читал очень хорошо — не смеялся, — они умирали со смеху. Лег в 12-м часу.
<...>
16-е. <...> Завтра мне 39 лет. Уходят года, уходят. 39 лет на свете. Что я сделал? Мало, страшно мало, и какую организацию расстроил я по мелочи. Вот краткий взгляд на мое прошедшее. До 24-х лет занимался, лекции, дело. С 24-х до 29 ничего не делал — вся энергия пошла на устройство глупого Ш. В.149 и дел на потребу Луизы — на 30-м выехал в Сибирь150. Совершенный промах, уведший у меня еще 2 года и много сил. В 1848 году принял имение и началось борение с долгами — жизнь крайне трудная, однако начинал справляться. В 1849-м году купил дом151 и построил завод терочный в Алексеевском. В 1850-м ударил в меня Гром — два года едва мог оправиться, шла тяжелая борьба с процессом и кредиторами. Однако дела я удерживаю, и по шепелевским, и по дядиным. Самый тяжелый год был 1853 и 1854-й, здесь было время, когда казалось, все лопнет. 1855-й есть переход сибирским моим делам, остальные все концы, и шепелевские и дядины. А 1856-м этим годом начал сахарный Завод — если удастся, то из собственных рук получу освобождение о[т] крепостного состояния и работы.
Россия
в мемуарах
Относительно умственной деятельности — в начале 1852 года начал писать пиэссу. Итак, с 1842 по 1852-й десять лет совершенно пропали, т.е.: с 24-лет[него] по 34-летний возраст. — До 24-летнего возраста я написал — рассуждение на золотую медаль152, несколько стихотворений, «Послание к Маркизе Зорь», «Аттестат», «Ктеона», «Ночь на Этне»; с 24-х лет перевел несколько отрывков из Жан Поля — на 30-м году моего возраста начал перевод Гегеля, который вначале делал мне огромную пользу. Надеюсь его кончить этим годом. Страшная лень. 9-ть лет переводил один том. 34-х лет начал писать «Кречинского». 37-ми его кончил. 38-ми дал его на сцене и в конце 39-го начал писать его продолжение и оканчивать перевод Гегеля. Утешительное: если Завод пойдет, то 39-ти лет я устроил себе независимое состояние. Написал пиэссу, давшую мне литературное имя, перевел Гегеля, и главное, пришел к полноте Сознания, понял значение жизни и понял как надо жить. Если и перенесены мною страшные муки, то муки эти и довели меня до ясного понимания жизни и ее цели. Франклин говорил, что всякий человек должен сделать три вещи: построить дом, жениться и написать книгу — два я сделал, надо исполнить третье.
Мое физическое состояние. Нынешний год я начал худеть (впрочем, весь год не делал гимнастики), лицо опустилось всего заметнее. Это стало в бровях и носу. Вообще перемены в лице и Силе, кажется, начались с 1854 года, т.е. с 36 лет. Лучшее мое время было от 30 до 35, особенно в начале знакомства с Anais. Этому причиною была гимнастика, которую начал с 1851 года и которая восстановила и всю мускулатуру тела, и равно мускулатуру лица, а равно и деятельность мозга, которая и родила «Свадьбу Кречинского». Впрочем, в этом 1856 году были дни, когда чувствовал себя необыкновенно хорошо и сильно и именно после нескольких мыльных ванн, после которых скоро простудился. Основываясь на этом наблюдении, я вообще думаю, что южный климат и ванны минеральных ли вод или оксала153 составляют еще большой для меня ресурс. В этом 1856 году — я начал вставать ранее. Главное, перестал курить сигары и пить чай. Кроме нескольких исключений вообще стал угром только завтракать и обедать и, кроме этого, почти никогда не ем. Относительно интеллектуальной стороны вообще заметен упадок — нет той свежести понимания и игры ума, от которой прежде не находил себе места. До 30-х годов перевод Гегеля (нескольких строк) производил на меня какое[-то]
Россия
^^вмёмуарах
странное возбуждающее действие — я его ощущаю и теперь, но слабее. Мне verve154 начала изменяться и упадать — бывают дни, когда я туп и нахожусь в тяжелой, старческой умственной дремоте; <...> всё зависит от успешного окончания Завода. Если всё это пойдет так, как рассчитываю [нрзб], то могу надеяться еще пожить. Могу ехать за границу, жениться, забыть тяжелое прошлое и поправиться здоровьем. <...>
Жизнь моя есть явное исключение из всей окружающей меня Среды, Страны, Государства и мира (Русского). Если я еще не в себя ушёл, то я во всяком случае уже к себе пришёл. Если я не могу еще сказать как философ: omnia mea mecum porto155, то по крайней мере: omnia mea mecum Lubro156. Действительно, жизнь моя в Кобылинке имеет такое значение. Завод мой подле меня, поля мои подле меня, второй лог полторы версты. В доме у меня мой Стол, и на нем вся моя деятельность. Когда я сижу за ним и особенно перевожу Гегеля, когда кругом меня тихо, на дворе стучит [нрзб] топор, у ног лежит Морок — я чувствую такое уединение, так себя в моем Центре, такую усладу, что к состоянию этому я ровно ничего более не желаю как немного Солнца, и тихое лучистое сияние какой-нибудь простой, скромной, искренней и некупленной привязанности, т.е.: хорошей, домовитой, непраздной, хлопотливой честной женщины. С другой стороны, я несколько и боюсь этого приращения моего маленького мира. Я ленив. Люблю думать и трудно принимаюсь за труд, легко отвлекаюсь и даже с охотою хватаюсь за всякий повод отвлечься от дела. Между тем всякий день, проведенный без полезного и трудового часа, лежит у меня на совести, и никогда не бываю я в таком благодушном состоянии, как после труда, каким бы он ни был, физический или умственный: но только труд — непременно труд. Часто думается мне, что верх моего счастия, тихого, честного, истинного счастия, была бы жизнь в отдаленном уголке какой-нибудь благорастворенной страны, в скромном домике, осененном несколькими благородными деревьями, среди простых, здоровых, сельских или садовнических трудов. Простота, природа, свобода и довольство, т.е. достаток. Но для этого необходимо, чтобы и женщина, с которою стал бы так жить, имела тот же вкус, те же склонности, те же требы и те же наслаждения. Один только раз в жизни случилось мне вдохнуть в себя эту живую, живящую и полевым ароматом благоухающую атмосферу. Живо и глубоко залегло в глубине души это воспоминание. Это было в 1848 или 1849 году (т.е. мне было или 31 или 32 года), мы были
Россия
в мемуарах
с Луизой в Воскресенском. Был летний день, и начался покос в Пучь-кове, в Мокром овраге. Мы поехали с нею туда в тележке. Я ходил по покосу, она пошла за грибами. Наступал вечер, парило, в воздухе было мягко, тепло и пахло кошеной травою. Мерно и тихо шуркали косы; я пошел искать ее и не вдалеке между двух простых березовых кустов нашел ее на ковре у самовара в хлопотах, чтобы приготовить мне чай и добыть отличных сливок. Солнце было уже низко, прямо против нас. Я сел, поцеловал ее за милые хлопоты и за мысль устроить мне чай. По ее тихому белокурому лицу пробежало то вольное, ясное выражение, которое говорит, что на Сердце страх как хорошо. Я вдохнул в себя и воздух и тишину этой картины и подумал: вот где оно мелькает и вьется, как вечерний туман, это счастие, которое иной идет искать в Москву, другой — в Петербург, третий в Георгиевском кремле, четвертый в Калифорнии. А оно вот здесь, подле нас вьется каждый вечер, когда заходит и восходит солнце и вечерний пар оседает на цветы и зелень луговую.
17 сентября мне тридцать девять лет. Встал в 7 часов, пошёл на Завод — поехал верхом. Сильный дождь вернул меня. Завтракал. Принялся за перевод и работал часа четыре — потом отправился в лес, у Богатыря (дуб во втором логу) подчистил молодой осинник. При заходе солнца вернулся домой, обедал — суп и жаркое без аппетита, несколько утомлен. Читал газеты. Лег в 10-ть часов. Сон средний, даже плохой.
<...>
22-е. <...> В паровой служили молебен. Сей [час] воротился оттуда. Надо сказать, что Религия — огромный Элемент жизни. До тех пор, пока Человек сидит в Кабинете [нрзб] — для него нет Религии. Как скоро он выйдет на дело, на воздух, на природу — как скоро соприкоснулся он с Могучествами мира внешнего и вещей, так пощитил он свою немощь и нужно ему стало почитание той внешней мощи, против которой и разум его и его Силы — слабы. Молебен совершился прекрасно. Над паровиками стоял стол с образом и горели свечи. Священник был в простых сельских ризах. Народу до 180 человек стояло в полукруге, в центре коего стоял я и управляющий. Молебен кончился с коленопреклонением, и приятно было видеть эти сильные натуры: котельщиков, кузнецов, слесарей, плотников, стоявших на коленях на самых кипятильниках. Приятное чувство набожности и благоговения пред Судьбою подступало под Сердце. По окончании молебна я взял образ и обошёл весь Завод со священником и
Россия
в мемуарах
святою водою. Потом воротил в паровую. Приготовлено было хлеб, соль и вино — священник прочел молитву. Я взял стакан вина и сказал: «Ребята! За благое начало, благой конец и Ваше Здоровье». После подал священнику, управляющим и старшинам — за сим стали подносить людям — я ушел в дом растроганный и чувствовал — что Господь благословил дело — ибо даровал мне легкое Сердце.
23-е. Воскресенье]. Весь день дома. У меня был Карцев. Читали «Горе от ума», «Кречинского» и отрывок из новой Комедии. <...>
24-е. Весь день в деле. На Заводе, при приеме свекловицы. — Вечером с Зыбиным выехали в Сергиевское на ярмарку.
30-е. <...> Дело пошло опять в долгий ящик. Часто спрашиваю себя: за что вся эта напасть на меня? За что это постоянно грозящее мне разорение? За что эта теснота дел и эти дела, которых я не только не делал, но от которых удерживал Семью, чрез что с нею и разошелся. Я стою один как перст. Не знаю, чем упрекнуть себя, и несу много и много. В 39 лет, после скромной жизни, трудов и усилий я стою на той же точке, откуда и начал. Все обобрали меня, и все восстали на меня. Кто обирал, кто кидал грязью — кто равнодушно смотрит, как меня истязают. Среди всего этого к чему стремлюся я? Иметь хоть какое-нибудь обеспеченное существование — скромный угол и Семью.
<...>
3-е [октябрь]. <...> Начал писать опыт философского изложения понятий о Боге и мире™. Писал промежду дела, приехав домой на час и на два. <...>
<...>
6-е. <...> Вид на Завод. Чувство Гордости и Самодовольства, когда взглянул на это здание, вспомнив, что 5 месяцев тому назад тут стояли коровы, бараны и свиньи. Подъезжаю к Заводу — деятельность страшная — везде стучит, гремит, сверлит, колотит. Кругом Завода обозы сваливают свою и поставную свеклу <...>.
<...>
22-е. Встал рано. Столярничал. Писал рассказ Сидорова158 в новую Комедию. Вечером доктор из Черни. Дурак совсем. — Лег в 9 часов.
<...>
24-е. Встал в 5 часов. Перевод шел сильно. Столярничал. Вечером приехал Зыбин и Ладыженский. Статья в «Северной пчеле» под заглави-
Россия^^^в мемуарах
ем «Об успехе Комедии Свадьба Кречинского» — причиною этого успеха полагается верность картины современного общества. Диатриба против всеобщей испорченности — Кречинский везде159. Мы играли в табельку до 2-х часов ночи.
25-е. Встал рано. — Написал несколько сцен из Комедии. — По Заводу давно смутно — получил письмо, что завтра ко мне будут с визитом Афремовы и Зыбины.
26-е. Встал рано — переводил, потом готовил дом для приема дам. Они приехали поздно. Обедали в 6-ом часу — было довольно весело. — Я очень весело играл в карты.
27-е. Встал в 5-м часу. Переводил. <...> Денег нет. Я отправил Семена Ив[ановича] в Тулу запродать будущего сахара.
28-е. Встал рано. Столярничал. Рассчитывал и отправил выксунских 18 человек. На обратных подводах затребовал из Москвы мебель, картины, бронзу. Если я где-нибудь буду жить в России — так это здесь — в Кобылинке.
<...>
31-е. Встал рано — переводил. <...> У Зыбина нашел станового. Замечательный рассказ о помещике Малиновском, убитом его крестьянами. Как заметно, это была сильная, страшно деятельная натура. Мерами сильными и стеснительными он довел крестьян до большого благосостояния и богатства, получив имение разоренное и крестьян прожившихся. <...>
Период с 23 по 30-е ноября.
Завод наконец потек правильно — но чрез несколько суток оказалось, что мы истребляем страшное количество топлива. Чтобы этому помочь и узнать причину такого потребления дров — я тотчас отправил Сорина в Богородское и Михайловское собирать сведения; между тем стал сам окутывать все трубы. Окутка не [по]могла ничего — ЗО-го Сорин возвратился с известием, что предположительно это происходит от ретуров; а потому решился я поставить большой чан для впускания туда воды и для нагревания ее исходящим паром, который возвращен к паровикам. По сему 30-го числа Завод был остановлен. <...>
16-го [декабря]. <...> 4-го числа написал письмо к Панаеву о помещении отрывка из моего перевода Гегеля160. Федор Милов его переписывает — я его исправляю. <...>
4^1^ в мемуарах
Россия
<...>
20-е. Встаю не рано. Разладился. Все это время меня очень занимала, или, лучше, развлекала, внешность. — Я поручил Зеруну кончить лавку и хлопотать об отдаче паточного завода в аренду. Катерину отправляю в Москву сдать дом. Мне принесли первые пробы сахару, из которых послал в Москву дяде Александру] Александровичу], Спиридонову и Матвею Ларивонову для оказания торговцам. <...>
<...>
25-е. Рождество. Был у обедни в Спасском. Несколько простудился. Пришел назад пешком. Послал к Зыбину и Никите Александрову ангорских коз. Поил людей. Весь день дома. Получил письмо от Панаева, в котором просит прислать перевод. <...>
<„.>
31-е. Занимался сводом счетов. Обходил весь Завод — сахару 166 [пудов] поступило в сушильню. Сахар вышел отличный, белый, плотный, головкой — и вообще надежда на успех и на перемену в моем положении опять посетила меня. Этим кончился этот 1856 год. Год замечательный для меня: ибо совершилось в нем три важные факта:
1-е. Комедия вышла в свет и дала мне имя.
2-е. Государыне подана просьба по делу, и состоялось мнение министра ю[сги]ции.
[3-е]. Построен, окончен, пущен в ход Завод, и получен хороший сахар. Теперь мне остается приложить все силы, чтобы найти благородную, добрую, честную и хорошую жену — это опять-таки шанс — но никаких усилий, никаких хлопот не пожалею.
Собственно относительно меня — мне надо сделать 3 дела:
1-е. Бросить курить.
2-е. Вставать рано.
3-е. Больше заниматься.
1857 год
Начинаю этот год тем, что высказываю мое устойное намерение жениться в этом году и жениться так, как я думаю.
Франклин предписывает каждому сделать в жизни три вещи.
Россия
в мемуарах
1. Построить дом.
2. Написать Книгу.
3. Жениться.
Дом мой построен, книга написана, другая переведена. Осталось третье.
<...>
3-е. 4-е. 5-е [января]. Постоянно занимаюсь утром Гегелем и пишу введение к переводу. С 2-х часов до 5-ти хожу во второй лог. Вечер читаю газеты и хожу на Завод.
<...>
7-е. 8-е. 9-е. Опять утрами занимаюсь Гегелем. Начинаю ясно понимать все построение его системы. <...> Агент общества «Саламандра» произвел оценку всего Завода:
Строение и крыша 16 800 1 gQQ
Машин и аппаратов на 26 000 J
Он уехал 9-го числа в Тулу, чтобы разузнать, можно ли получить под это застрахование ссуду. В Заводе опять сломался вал, его сварили, и он опять сломался. — Опять остановка <...>.
Весна 1857 года
Зимний путь установился в самое Рождество — до этого дня проезду по дорогам не было. Страшное бедствие у Оки при перевозе. Путь держали до последнего числа февраля. 31 ген[варя] выехал на Выксу. Февраль я провел на Выксе. Списался с Шепелевыми. Мы понесли убытку до 50 т. сер. Вещь ужасная, но я перенес ее бодро. Постепенное расположение ко мне отца. Я говорил с ним основательно о моем желании жениться в этом году за границею. Брал теплые ванны из минеральной выксунской воды. Сильно укрепляющее на меня их действие. Время проводил больше с отцом и с матерью. В Выксе наше значение потеряно — даже я, привыкший доминировать — свою Среду, чувствовал, что на Выксунских вечерах и в Выксунском мире я Нуль. Выехал из Выксы 26 февраля и едва добрался на санях в Москву. Сахар мой уже пришел. Я остановился в маленьком флигеле. Я продал первый мой сахар 95 пуд[ов] за 766 р. сер. Я с гордостию и великим чувством самодовольства считал эти деньги — они добыты моими руками. 1-го марта выехал в Петербург. Рассказывал пиэссу Сорочинскому сильное действие. Стал у Клее. Покупал подпилки, лопаты, термометры, манометры, был у Панаева161.
Россия
мемуарах
Сделался нездоров и переехал к Голицыным. Вечер у Александры] Ивановны] Политковской — всё семейство Ладыженских. Эффект, произведенный мною, весьма силен и симпатичен. Княжна Тенишева. Старуха Голицына подарила мне Bonhomm’a162.9-го выехал в Москву с Булькой. 13-го марта ездил в Воскресенское в маленьком тарантасе на колесах и отправил все плуга после рабочих лошадей в Кобылинку под предводительством Зеруна. В Москве продал еще сахару. Сборы в Степную. Катерина. Разговор... Это невозможно — это невозможно. Плач и слезы. Прощанье и ее действительно страстные ласки. Что же, может, и она любила. Явился Семен Иваныч с своим братом вследствие ссоры с Лукьяновым. Еще покупал для Завода.
19-е. Встал рано — весь день ездил и хлопотал. Вечер[ом] расчет. Нетрезвый Макар. Сцена с ним. Я его оставил и в 11 часов вечера выехал с Семеном Иванычем. Река тронулась. 20-го числа мы послали в Серпухов по поводу переправы. 20-го ч[исла] в 12 часу переправился чрез Оку по старому льду пешком. Поля почти голые, но в воздухе холодно.
От 22-го и по 1-е марта163 снег сошел. Я хлопочу, изготовляю сохи и бороны. Хожу каждый день гулять во второй лог с Зеруном. Выбираем место для летнего домика.
1-е апреля. Снегу на полях нет. Трава начала трогаться. Показались фиалки. Весна.
3-е апреля. Первый ясный и теплый день. Я говею. Исповедался и составил баланс за 1856 год.
4-е апреля. — День чудный. Приобщался. Ходил в церковь и назад пешком. Все люди говели. На душе хорошо. — Ходил с Афремовым в поля — можно пахать. Завтра начало пашни. Зерун разбил место по высокому берегу второго лога для дома.
5-е апреля. Пахали пашню на Острове под свекловицу.
6-е. Посадили на пробу 1/2 круга. Я выехал в Калугу к дяде. Дорога когда суха, где сыра, на западях164 снег. Вечером сбились с дороги, заехали в какое-то село Стояново и ночью добрались до Одоева.
7-е апреля. В 4 часа дня приехал в Калугу и остановился в гостинице «Europe». Что за гостиница!!.. Пошел к дяде. Повернул северный ветер, к ночи дождь, снег и мороз.
8-е апр[еля]. Святое Воскресенье. Стоял заутреню в соборе. Днем снег и мороз. Всю святую ничего не делал. Дядя со мною день ото дня лучше. Софья Ивановна тяжело больна. Впрочем, об ней как-то мало дума-
Россия
в мемуарах
ют. Брат умер, мать при смерти, а в доме всё по-старому — как будто и ничего. Доктора ездят каждый день, будто совещаются, но об этом никто и не заботится. Вечером доктор прописал рецепт, положил его на камин, ибо лекарство вышло; он точно не сказал, у него точно не спросили; горничная, когда лекарство вышло, перестала давать. Лишь на другой день вечером схватился дядя, что уже скоро сутки больной не дают лекарство. За доктором — приехал — я, говорит, прописал и вот здесь положил на камин — искать — действительно рецепт лежит на камине. Каков доктор, какова горничная — но каковы дети при больной живут: болван сын, франтиха дочь, воспитанница, старая Глафира, и весь день сидит невеста умершего сына, т.е.: пять женщин и один мужчина, совершенно ничего не делающих, — и это Люди!!...
Я встаю рано, хожу гулять, потом пью кофе у дяди, читаю и спорю — после обеда играем в преферанс. Собаки мои произвели большой эффект в городе. Так прошла святая. Ездили 2 дня на санях.
16-е апреля. Понедельник на Фоминой я выехал. Время справилось вчера в воскресенье — день ясный. Ночевал в Василенках.
17-е апреля. Вечером в 6 часов приехал на Плавицу — нисколько не устал. Пашня под свеклу идет. Время стоит ясное и сухое. Начали сеять овсы. Лес начинает буреть. В Калуге родилась у меня мысль написать Статью о трех нациях165. Принялся за дело.
Июль
Июль 15-го. Понедельник. Встал рано. Хлопотал. Писал Спиридонову заемное письмо в 8550 р. сер. по расчету
Старое заем[ное] письмо 4000
Еще другое 1100
по нему % 105
Еще % 349
за записку обоих 13
5567' 8550 сроком
Списано с письма дяди 2500 k по 15-е генваря
на них процент 1857 года.
Затем писцу 500 j
Обедал у дяди Александра] Александровича], после обеда был у кн. Вреде — торговал у него скот и в 10 ч[асов] вечера выехал с архитектором Герасимовым в Алексеевское.
Россия в мемуарах
16-е. В дороге. Вечером в 11 часов приехал на Плавицу.
17-е. Встал рано. Дожди идут здесь с 17 июня — ровно месяц. Рожь плоха. Яровые удивительные. Свекла взошла в два всхода. Первый ранний, и уже велик лист до 1/2 аршина, второй поздний — свекла тоньше гусиного пера, но поднялась вся. Ее только теперь продергивают — думаю, что для Завода она будет бесполезна.
18-е. Встаю рано. Крепость, приобретенная Гимнастикой, начинает пропадать. С Герасимовым ездил на хутор и во второй лог. Домик мой ему необычайно понравился. Завод также — составляет планы скотному двору, дому и переднего фаса Завода.
19-е. Идут дожди и свежо. Хлопочу о планах и постройках Завода. Обедали Афремовы.
20-е. Ильин день. Дождь. Ходили с Герасимовым пешком на каменоломню. Нас захватил и измочил дождь. Начал перебирать пиэссу.
21-е. Воскресенье. Утром Герасимов и Зерун уехали в Москву... Весь день занимался пиэссой. Не здоров.
22-е. Встал рано. На Заводе устраиваем закоромы и железную дорогу к барабану. Писал сцены в пиэссу. Вечером получил письмо от отца с известием о покупке летом Кутайсовской мельницы.
23-е. Встал рано. Идут дожди. Всё утро писал пиэссу «Письмо Кречинского» и Последнюю сцену «Лидочки»166 в 5-м акте. Доволен. Мне нынче только в первый раз почудилось, что вторая пиэсса не будет краснеть пред первой. Ездил на Степь. Пошли косить рожь. Свеклу пропалывают на хуторе. Есть много для нас хорошего. Два всхода, первый уже велик. Овсы вообще удивительные. Но овсы на Марьином лугу превосходят. Около поляны верха необыкновенно хорошо. Густой дубовый лес с его ярко-зеленой листвой обнят кругом роскошными коврами овса и гречи, воздух проникнут легко мягким запахом сурепицы, детали в лесе удивительные. Я ехал на Мисс Лоло, которая одна из лучших лошадей, которых я видал, — вкруг меня рыскал Морок. Вся степь с лесами и полями и далекими деревнями — моя. Растительность странно-пышная. Хорошо быть писателем — недурно быть и владетелем. Я проехал хутор и въехал в осинник. Мой березовый запуск подымается. Между крайней группою дубов, что к колошковской дороге, березки поднялись в рост человека. Вообще в нынешнем году необыкновенно то, что рост березы и дуба сильный, а осина нейдет.
Россия в мемуарах
24-е. Встал рано. Несколько работал (после долгого промежутка). Погода установляется. Писал всё изложение первого акта «Лидочки». В 12 часов поехал верхом обедать к Афрем[овым]. Z. была хороша. Вечером играл на бильярде в пирамидку. Воротился домой верхом — тусклая Луна сквозь свежий, но мягкий туман светила тихо. В воздухе было влажно и хорошо. Ездил на Птичке.
25-е. Не работается — еще не знаю, за что приняться. Поутру рано отправился в Задний верх пешком — там убирали сено и косили рожь. Пил там кофий. Возвращался чрез леса. Всего гулял пешком до 20 верст — усталости почти никакой — весь день ничем не занимался. В голове пусто — и уныние.
26-е. Встал рано. Воздух прекрасный. Работал в саду. Тягость и уныние. <...>
28-е. Воскресенье. Работал в саду — утро прекрасное — в духе, появился несколько голос. — Утром ездил к Афросимовым — они и Андрей Петрович обедали у меня. Играли на бильярде.
29-е. Понедельник. Ездил на похороны Ивана Карцева. Дождь. Слякоть. Безобразие полное. Обедал у Карцевых и приехал поздно.
30-е. Встал рано. Работал в саду дорожку к липовой аллее. Утро чудное. Получил письмо от дяди, в котором он отдает мне прессовый ящик. Вечером объезжал на беговых дрожках свеклу.
31-е. Поутру дождь. Ходил в пальто. Получил письмо от дяди <...>. Вечером работал дорогу к домику.
1-е августа. Работал в саду. <...>
2-е августа. <...> Косили овес. Дождь проливной меня измочил до костей. Привезли кабриолетку.
3-е. Суббота. Ветер южный. Сухо. Первый ясный день. Зерун приехал из Москвы. Я все утро на Заводе. Приехал Александр] Афремов. Решили дело о покупке у него тамбовских векселей за 9 т. р. сер. Ходил пешком 3 часа. Первый овес окончен — второй поспевает. Вечером я отправился ночевать во второй лог.
4-е. Воскресенье. <..„> Встал в 5 часов. Утро превосходное. Работал дорогу. С Зеруном разбивали подъезд к дому. Завтракали. Весь день до 3 часов ходил и работал. Заниматься еще не могу. Вечером ездил к Карцевым (нрзб). Воротился поздно. День удивительный — ночь еще лучше. Зарница.
.Россия
в мемуарах
5-е. Утро чудесное — тишина, лесом парит. Ведут дорогу к домику. Все утро проводил дорогу. Наконец одно из моих желаний исполнилось, одна моя мечта осуществилась! Я живу в лесу — ив каком лесу — местность чудная — почти готовый парк—дорога проводится самым живописным образом. В 12 часов отправился на Плавицу — четыре часа занимался с Тульчиным в Заводе — решили устраивать основание лрипорной малой машине, конный привод соединить только с насосом. Трубу начали ныне класть. Обедал — после обеда поехал в поля. Возили снопы. Поставили четыре первые скирды в 150 копен каждый. В 9 часов приехал в лог. Ночь тихая и совершенно теплая.
6-е. Встал не рано. Ходил с Зеруном осматривать свеклу. День удивительный. <...> Ко мне приехал Зыбин. В 12 часов дня отправились на Плавицу. Жарко. Обедали на воздухе, весь день играли на бильярде. Воротился во второй лог во 2-м часу ночи. Ночь теплая и звездная.
7-е. День удивительный. Утро чудное. Работал в лесу. Писал Сцену Муромского с Высоким Лицом167. В 2 часа ездил верхом на поляну. Убирали рожь и овес. Вечером в селе. Семен Иваныч приехал из Ельца. Разговор с Тульчиным о водяном колесе. Мысль эта опять зашевелилась. В 10-м часу воротился в лог. Ночь теплая и дивная, чисто южная. — Лицо мое необыкновенно справилось, морщины все исчезли. <,..>
8-е. Четверг. Встал рано, работал мало, — утром читал «Логику»168 весьма хорошо. Понимание спокойное и ясное. В 2 часа в селе и на Заводе. Советовался с Тульчиным о колесе и водяном колесе. Стали класть трубу. Рожь и пшеницу убрали. Воротился на заходе Солнца и на воздухе пил чай и читал. Вечером писал пиэссу.
9-е. Встал в 6 часу. Работал в лесу. Принялся за пиэссу — разложил все листки по актам — оказалось, что пиэссы написано уже много — главные сцены все очерчены. Начал обработку ее с Первого акта и Первой сцены. Нынче вещь эта мне нравится. Записался до 2-го часа. В часе поехал в село — обедал, ходил на завод. Трубу вывели на 30-й аршин. Пробовали свеклу в 3/4 по Боме. На заходе солнца пришел вечером домой. День был жаркий и облачный.
10-е. Встал в 5 часов. Свежо. Работал 2 часа, устал. Читал журналы весь день. Ничего не делал. Вообще замечаю, что работа не дает мне уже той свежести ощущения силы и того возбуждения всего организма, которое давала, но зато не чувствую усталости. Сплю хорошо — аппетит хорош. Ложусь в 10 часов.
<...>
Россия
в мемуарах
12-е. Спал крепко под одною простыней, в доме +6 Р. и из всех полов несет, ибо еще фундамента нет. Меня несколько сковало <„.>. Лицо осунулось — я сам вижу перемену очевидную. Мне на лицо тоже под сорок. После обеда сильный дождь и темнота. Весь день с Тульчиным, на Заводе. Последние переделки. Воротился во второй лог поздно вечером. Писал письма к отцу, к Маменьке о поездке в Петербург и к Самсону о свидетельстве.
13-е <...>. Утро писал 1-й акт пиэссы <...>. Шульгин уехал в Москву. Вечер с Афремовым Александром]. <...>
14-е. Страшный холод. <...> Читал «Logik» — и хорошо читал <...>.
15-е. <...> У Афремовых.
16-е. В кабриолетке ездил к Афремовым <...>.
17-е. Поутру ходил на Завод. Дождь. Ездил верхом на Степь. Сеют рожь, первые десятины посеяли <...>.
18-е. Воскресенье. <..>. Обедал у Зыбина. Вечером поздно воротился верхом.
19-е. <...> Голова занята проектом плотины и водным приводом к сахарному] Заводу, а равно запасными плотинами. <..,>
20-е. Вторник. Встал очень рано, в 5 часов. Утро отличное. <...> В 10 часов явился Афремов. В 11 выехали к Афанасьеву в Чернь тройкой. <...> В 3 часа возвратились назад к Зыбину — у него обед[али] Чулковы, Татьяна Тарковская. Играли в карты. — Я в духе. Арбуз и дыня. Воротился вечером тройкой — свежо.
21-е. <...> Вечером получил письмо от отца — сообщает, что, вероятно, продаст Воскресенское] с Заводом на 70 т., от Angel(ique) Голицыной], она извещает, что едет за границу, и от Anette Голицыной. Решил завтра отправить Федора Милова в Москву.
22-е. День ясный и теплый. У Афремовых обедал и пробыл вечер. Воротились вместе с Чулковым [нрзб]. Кончили кладку трубы.
23-е. Утро удивительное. Работал в саду. Федора отправил в Москву. Явился Сазонов. <...> Вечером приехал Карцев и Б. Афремов. Вечер летний. Собираемся стрелять.
24-е, Встал в 5 часов. Чудное утро. Стреляли на степи перепелов. Завтракали на хуторе. <...>
25-е. Встал необычайно здорово. Легко работал, лицо справилось. Морщин нет и следа. На душе покой, ибо получил известие о продаже Воскресенского. В 12 часу выехал тройкой к Голиковым. Жарко. У Го-
Россия
^^^вмемуарах
ликовых. Чулковы, Зыбина, Карцев и я. Ночевал у Голиковых. Спал отлично. <...>
26-е. Встал не рано. Читал Тургенева «Чужой хлеб»169. Плохо вышло, вяло, без ума, без вкуса и без такта. Претензия на чувство, а сердца нет. Разговоры за чаем о воспитании. Приехал домой в 2 часа. Получил 2 т. сер. из денег за Воскресенское. Вечером разговоры с Афремовым и Семен Иванычем о свекле. Мы насчитываем в сем году до 20 т. берковцев — в будущем надо добиться до 40 т. берковцев. Расчет такой. Сам буду садить 250 десятин. Александрович — 100. Афремовы 80. Минин170 40, в Скородном 40. Мелкин до 100 — всего более 600 десятин. Вот до чего надо достигнуть в 1 год. Тогда будет хорошо. О дровах получил хорошие сведения <...>.
<...>
29-е. Встал рано. Не работал. Принялся писать письмо к Вел[икой] Кн[ягине]. День пасмурный, и малый дождичек. Кончил письмо. Был с визитом у Бодиско и у Зыбина. Вечером выдал Александровичу первые деньги (150 р. сер.) за свеклу из Михайлово. У меня всенощная. Свежо, пасмурно и маленький дождик. <...>.
30-е. Мои именины. День ясный — сильный южный ветер. — Встал поздно, провалялся самым подлым образом на постеле. Отправился к обедне в кабриолете и свалился у самой мельницы на косогоре. Возвратился назад угощать народ — всего до 900 человек. Потом приехали гости — Чулков, Карцев, Афремовы, Зыбины, Завадские. Поднесли мне громадный кулич. Бабам розданы деньги за билеты. Играли на бильярде до 3 часов ночи.
31-е. Встал поздно и худо. <...> Сел писать письмо к В[еликой] К[ня-гине]. Тихий южный ветер <...> Лег рано спать. Ходил гулять поздно вечером.
<...>
2-е [сентября]. Встал в 5 часов. Окапывал и чистил яблони. Привезли первые дрова из Зыбинской рощи от Сазонова. Ветер Ю.Ю.З. Утром легкая изморозь и мягкий воздух, напоминающий зиму у берегов Средиземного] моря. Окончил письмо и отправил на Естафете к матушке. Обедал у Чулкова. Воротился верхом ночью в 12 часов.
3-е. Встал поздно. Окапывал яблони. Привыкаю к земляной работе. Ветер северный — свежо. С утра пасмурно, к полдню погода разгулялась.
Россия
’^^“вмемуарах
Занимался пиэссой. 1-й акт Сцены Мур[омского] с Ив[аном] Сидоровым. Завод готовят, но об вещах из Ельца нет слуха. Привезли дров 16 сажень. Вольные начали возить по 5 р. сер. Вечером занимался пиэссой.
<...>
8-е. Несмотря на холод, работал в саду. Обедал у Афремовых — Зыбины, Чулков, Карцев. Ехали обратно с Чулковым в его пролетке.
<...>
17-е. День отличный, ясный. Осеннее солнце всходило чисто и ясно и даже порядочно грело.Я его приветствовал как мое Солнце, ибо мне
нынче Сорок лет!!!.. Сорок лет — весь человек тут. Он выдал всё из себя, что смог выдать, — он дал весь рост, цвел, отцвел, и его плоды начинают наливать. Нынешний Год — есть, впрочем, уже результат моей жизни. Рассмотрим: он у меня двоякий. 1-е, мой Завод — он уже стоит передо мною в своем всеоружии. Он сооружен мною — единственно мною почти без средств, без акций — а я начинаю думать, что это один из лучших заводов в России. Этот Завод ставит на ноги, дает мне независимое мною самим созданное положение. Это мой материальный результат — я делаю себе этот подарок ко дню моих Сорокалетних именин. 2-е. Мои две пиэссы «Кречинский» и «Лидочка». Вот мой интеллектуальный результат. Как нарочно, нынешний день я обделывал едва ли не лучшую сцену из всего, что я писал, именно: Сцену Муромского с высоким Лицом. Сцена четвертого акта и последняя сцена Лидочки также написаны нынешним годом. Вообще a la prima171 пиэсса кончена, началась с 1-го августа отделка набело. Вот чем обозначилось мое вступление в мой сорок первый год.
В течение этого года вот что сделано:
С прошедшего сентября, когда пришли первые машины, до сего сентября окончательно устроен и пущен в ход сахарный Завод. Это самая трудовая и беспокойная Эпоха. Производство узнано мною вполне. Всё соображено, проэктировано и пущено — мною. Кроме того, посеву свекловицы дан сильный толчок вперед, и можно видеть, что дело это может развиться в огромных размерах. Только что окончилась первая Кампания Завода, как меня вытребовали на Выксу для окончания Шепелевских дел. Я их кончил как мог, и окончание это доказало, что если бы не устройство сахарного Завода, то я остался бы в сорок лет почти без состояния — да и семье не много бы досталось. — Продажа Воскресенского сделалась необходимой. Отец, хотевший ехать куда-то в Нижний, решился приехать
Россия
мемуарах
ко мне в Кобылинку, и кажется, весьма охотно. Его отношение ко мне изменилось именно в этот месяц (февраль 1857) совершенно — не сердце его, а самые обстоятельства и мои дела заставили его меня любить. Наконец в сентябре 1857 года получено от сестры Софьи ее желание оставить ее часть в моих руках. Таким образом, я стал Корнем, Центром и Шкворнем172 семьи — и это почти против общего желания. Таким образом, год этот я выполнил много знаменательных задач. Даже в обществе мое положение к нынешнему только году начало изменяться. У света после восьми лет173 Клеветы притуплены уста и измолче[на] Гортань. Семейство Закревских, оказывающее самое лучшее расположение, д ало направление к общему мнению Москвы. В Петербурге есть та же перемена. В нашем околодке я начал приобретать твердую и добрую репутацию практического Человека. «Кречинский» помог с другой стороны. Мне кажется, что именно в этом годуя принял положительно характер замечательного Человека. Что относится к моему внутреннему миру — то переворот во мне продолжается, но в этом году сосредоточенности было мало, ибо развлекали практические занятия Заводом. Ум мой постепенно теряет свой блеск — понимание Гегеля идет хорошо, но память совсем ослабела. Книги, читанные мною, за два месяца я почти совсем позабываю. Надо заметить странное Явление — в течение осени, когда строился Завод и я почти целые дни проводил на Заводе, — при возвращении домой мыслитель-ность оказывалась необыкновенно деятельной, так что я тут же садился и писал некоторые замечания и развития на Гегеля. — В этом же году сложилась 2-я моя пиэсса, «Лидочка», от которой я жду более, чем от «Кречинского». Все главные сцены написались урывками. Так: 1-й акт, несколько сцен 2-го, Лидочкин монолог 3-го, Сцены Хлестакова и Тряпич-кина174, Сцена Муромского с Высоким Лицом и за нею Сцена Тряпички-на с Вы[соким] Лиц[ом]. Из четвертого акта Катастрофическая сцена Мур[омского] и Тряпичкина175 до конца сего акта. Из 5-го Сцена Хлестакова, Ив[ана] Сидорова] и Нелькина. Последняя Сцена Лидочки и Эпилог176. Завязалась мысль новой маленькой пиэски «Хлестаков, или долги»177. В то же время именно весною написана статья: «Три нации». С этою статьею случилось презанимательное дело. Ее не приняли ни в «Современнике», ни в «Русском вестнике», что, однако, нисколько не ослабило моего убеждения, что статья хороша. Наконец, в конце августа написано мною письмо к Вел[икой] Кн[ягине] по поводу несчастного дела. Письмо необыкновенно понравилось матери и Владимиру] Яшвилю, но
Россия
в мемуарах
какой принесет оно результат <...> Итак, во всех отношениях год мой, Год Сороковой — есть Год урожайный.
Относительно макробиотики178 — год средний. От курения я себя почти отучаю. От сигар отошел совершенно. От чаю совершенно, курю немного трубку и пахитосы179, В Гимнастике упал — и сошел почти в 5-й номер, ибо вот скоро два года ее не делал. Стал ложиться спать в 11-м часу, встаю большею частию в 7 и в 6-ть. На воздухе в это лето много работал, но решительно могу сказать, что работа эта не производит никакого возбуждающего действия — но a la longue180 укрепляет. Результат бывает ощутителен только после недели постоянной работы. Положительных дней было мало. Тело похудело, мускулатура сбыла, и атлетические формы тают. Мускулы помякли — вообще в этом отношении упадок. <...> — В этом году я выстроил свой лесной домик и жил в нем только несколько дней. — Потребность природы и мягкого климата больше, чем когда-нибудь. Эти два Элемента: любовь к Кобылинке и мысли об переселении за границу борются — не знаю, которая одолеет.
Самый день 17-го ч[исла]. Утром писал пиэссу. — Потом отправился к Чулковым обедать. <...> Она мне очень и внутренно нравится181. Чувство, которое давно не ощущал, если не охватило все Сердце — то шевелит его. Играл в карты. Рассказы о г-же Бодиско и ее набожности. Она скупа страшно. Нанимает немцев и немок как можно дешевле. Они у нее различаются на два разряда: немец с музыкой и немец без музыки. Со всеми своими обыденными и посконными нуждами обращается она в своих молитвах к Богу и совершает это со всею наивностию Коровы — вслух. Крестится с маху тремя перстами прямо в лоб. «Господи — ну четыре с полтиной — ну четыре с полтиной, (скорее) ну пять рублей, ну пять рублей... пять рублей, пять рублей, (еще скорее) ну шесть рублей!!., шесть рублей, шесть рублей... Ну Слава Богу, шесть рублей (успокаиваясь), шесть рублей, шесть рублей, Слава Богу...» Один дьячок, имея крайнюю нужду в 50-ти целковых, — всякую службу по окончании обедни обращался всё к местному образу Божьей Матери, излагая свою просьбу вслух. С дьяконом он был не в ладах — и этот, чтобы ему досадить, посадил за иконостасом своего сына, которого научил, чтобы сделать своим ребячьим голосом отказ дьячку в его просьбе. После обедни дьячок снова обратился к образу с своею просьбою: «Мать пресвятая Богородица, сколько раз просил я тебя о помощи. Прошу тебя, помоги мне. Подай мне пятьдесят рублей серебром». Из-за образа послышался ребячий голос: «Не бу-
Россия \Х в мемуарах
дет тебе пятидесяти рублей». Дьячок, обратясь к Спасителю, сидящему на руках у Богоматери: «Малютка, — сказал он с упреком, — я не вас прошу — я Маменьку...»
В прекрасную Лунную ночь возвращались мы пешком с Александром] Афремовым от Чулковых в Кобылинку. У меня ночевали Карцев и двое Афремовых.
<...>
29-е. Воскресенье]. Встал рано — на Завод. Дома читал журналы. — Интеллигенция плоше, чем когда-нибудь. Пробовали большую паровую и прессовый насос — хорошо. Пуск Завода назначен 2-го октября.
30-е. Встал рано. Легкий мороз. День удивительный. Вот уже три дня, как Солнце восходит как Золоченый Шар.
Весь сентябрь почти ничем не занимался, кроме дел и Завода. Равновесия и Самоудовлетворения никакого нет.
1-е октября. Праздник182, работы остановлены. Работал в саду — и писал письма.
2-е. Готовимся пускать Завод. — Делал Гимнастику. Принялся за «Логику», идет плохо, трудно, никак не могу удерживать и обнять всю фразу.
3-е. Встал очень хорошо. Пустили Завод — переварку патоки. Работал в саду. Мороз и северный ветер.
4-е. Работал в саду и делал Гимнастику. Отправил Зеруна к Мойеру. Вечером с Карцевым на Заводе — делал переварку.
5-е. Встал рано. Карцев уехал. Остановили Завод для поправок. Написал две сцены из «Хлестакова»; принялся за «Лидочку».
6-е. Встал дурно. Несколько простудился. Холод. Обедал у Карцевых не в духе. Воротился на Птичке верхом. — Морозец.
7-е. Встал дурно. Лицо осунулось. Молебен и открытие Завода. Мороз. У меня до 8 т. берковцев. В 7 часу вечера Завод пошел. Переводил «Логику» и писал «Лидочку». Мороз 5.
8-е. Встал дурно. Всё чувствую и простуду. Мороз 6. Перевод не пошел. Кончил вчерне 1-й акт «Лидочки». Тотчас принимаюсь за 2-й. На заводе пресса идут дурно и тихо. Насосики пропускают воду. Сок 10. В первые сутки стерли 78 берковцев и напрессовали 750 ведер соку. Весь вечер на Заводе. Приказал наладить прессовую шкиву на скорый ход.
<...>
Россия
в мемуарах
24-е, 25-е, 26-е. Постоянно на Заводе. <...> Утрами стал заниматься «Логикой». Перевожу Введение.
<...>
29-е и 30-е. Дома. На Заводе — в большом духе, ибо сока справились и пошли отлично. Пустили цитробан — весь завод в полном ходу. Все шесть прессов пошли. Я стоял в прессовой — работа вся шла живо и отлично. — Я сказал Сам себе, что вот ровно Год, как пущен Завод, и полтора, как я его начал строить, и что я достиг своего желания — Завод идет на всех парусах.
<...>
3-е [ноября]. Встал рано. Гулять не ходил. Все утро писал пиэссу «Лидочка». Вечером ходил гулять мало.
4-е. Встал рано. Немного прошелся. Всё утро писал пиэссу — и написал все первые сцены 2-го действия. В внутри Себя хорошо. Получил письмо от отца, что хлопочет о покупке здесь имения у Колодничевой и продает Завод паточный и Пучьково. — Со всех сторон в письмах, получаемых мною, есть что-то особое; какое особенное внимание и уважение ко мне: от отца, от матери, от дяди, от Миши, от дяди Александра] Александровича]. — Ноябрь, ноябрь, странный ты для меня месяц.
5-е. Встал рано. На ночь и утром Гимнастика — меня связало — занимался «Логикой». У Афремовых обедал и ночевал.
6-е. Приехал домой верхом в 12 часов. Страдание. На Заводе. Расстроен.
7-е. Встал рано. Гулял. На Заводе. Завод остановил по причине переправок. В два часа дня получил эстафету, что дядя Александр] Александрович] тяжело болен. Надо ехать. Вечером приехал Афремов.
8-е. С ночи Гимнастика. Поутру встал совершенно свежо. <...> Сбираюсь в дорогу. Семен Иваныч принес образчик сахара — удивительный. Ноябрь, ноябрь, странный ты для меня месяц. — В 12 часов выехал в Москву.
9-е. Вечером в 7-мь часов приехал в Москву. Отправился обедать к Шевалье. От M-me Chevalier узнал следующее замечательное обстоятельство: во время первого представления «Кречинского» в ложе у дамы N.N. сидел Свиньин, и в этой ложе было решено, что пиэсса ровно никакого Смысла не имеет. — Дядю нашел в самом тяжком положении. Тетенька Елизавета] П[етровна], кажется, не знает, куда меня и посадить.
Россия в мемуарах
10-е. 11-е. 12-е. В доме у дяди. Больше никуда не ездил.
14-го выехал в Петербург. 15-го приехал в 8-мь часов. Маменька еще спала. Она поправилась. Дело слушалось в Государственном] Совете 10-го. Вечером был во Французском] театре. 16-го был у Anais — постарела. — Вечером читал Маменьке отрывки из 2-ой пиэссы — они на нее сильно подействовали.
17-го. Ездил к поверенному Антоновского торговать Альховеи — давал ему 19 т. — он просил 25 т. Мы разошлись. Всеобщие разговоры о бедственном состоянии Государства и о уничтожении крепостного состояния — говорят, в Государственном] Совете решено принять три меры: 1-е. Уничтожение дворовых. 2-е. Предоставление отправления рекрутской повинности самим крестьянам. 3-е. Учреждение Словесных судов для разбирательства споров между помещиками и крестьянами. Вечером возил маменьку в Италианск[ий] театр183.
18-го. Ездил на завод Томсона для заказу паровика — за паровик в 50 сил с нутреной топкой, от 34 — до 35 ф[утов] длины, а вес около 365 пу-д[ов], — просил он по 5.75 коп. сер. с пуда.
19-го. Выехал в Москву.
20-го. Приехал в 8 часов.
21-го. Был у моей милой и вечно мне Милой Луизы. Остальной день у тетеньки.
22-го. Утром у Закревских. У Ветрова встретил литератора Павлова. Разговор.
24-е. Делал покупки в деревню.
25-е. Визиты и вечер. Сидел у Нессельроде — в духе.
26-го. В 12 часов выехал в Кобылинку.
27-го. В Туле видел Илью Сорочинского. Вечером в 9 часов приехал в Кобылинку. Нашел все благополучно.
28-е. Встал рано. Гулял мало. Чувствую какую-то внутреннюю слабость. Днем был на Заводе. Александр] Афремов у меня обедал, играли на бильярде.
29-е. Встал не рано. Чувствую себя очень слабо. Принялся за перевод Гегеля, который и пошел. — Лег спать рано.
30-е. Поутру принял слабительное. — Занимаюсь переводом — никуда не выходил. — Написал письмо к Смирдину.
1-е декабря. Принял слабительное. Весь день переводил Гегеля. Читал Страуса. Устал. Все тело мягкое. Чувствую, заболел, слабость и тяжесть во всем теле.
Россия
в мемуарах
2-е. Встал рано. Принялся за Гегеля до 12-ти часов. Потом взял пиэссу и работал до 7 часов вечера — итого около 13 часов без разгибу. Устал. Заболели и глаза. Писал a la prima первые сцены второго акта (Сц[ену] Тряп[ичкина] и Хлестакова — всю Сцену чиновников. Монолог Хлестакова и из 4-го акта Сцену складчины). Лег спать в 9-ть часов.
3-е. Встал рано, принялся за Гегеля и потом за пиэссу. В первый раз после долгого промежутка ходил в лес. Мороз 10. Уделывал Сцену складчины, когда приехали двое Афремовых.
4-е. Я ездил с ними на хутор, смотрел скот и лошадей. Любовались отличным кормом прессованной мезги184. Разговор о скотоводстве и первая мысль устроить большое скотоводство и сыроварение. Поставил на v пробу 5 корыт, чтобы узнать, сколько они могут съесть мезги. Обедали поздно — вечером они уехали. После их отъезда, отходя спать, сделал несколько движений гимнастики и лег. Ночью сделалась страшная Indigestion185.
<...>
6-е. Встал хорошо. Хлопоты о пойманной Карцевской девке, которую и отправил в Чернь. Ходил во второй лог и подчищал молодежник186 в Южном углу. Оттепель. Снег почти весь сошел. Завод в 12 часов остановлен. Оставили 200 четвертей для пробы окончательной отделки мезги горячею вымочкою. Послали к Сухотину за чанками для оной. Вечером читал журналы.
7-е. Встал рано. Переводил «Логику» — о философском методе и о Диалектике. Стр. 39. Ходил в лес работать. Вечером читал «L’Insecte» Мишлета187. Столярничал.
8-е. Встал рано. Ездил на Серке к Афремовым — воротился в 12 часов.
9-е, 10-е, 11-е. Кое-как занимался. Тихо. Уныние. Гимнастика не помогает. После нескольких ее приемов не чувствую прилива крови к членам. Худею, мякну. Сплин, сплин. В голове нет никакой свежести и памяти, кое-как промаячил эти дни. Выбивали в Заводе сахар. — Сахар отличный — но всё это не радует. Слухи о освобождении начинают более и более возникать. Народ ожидает.
11-е. Встал довольно рано. Одно осталось — сплю хорошо. — Остальное все стаивает. Мысль садится и тупеет. Голова тупеет. Физически зима — умственно осень. Не вижу, когда и как вырвусь я за границу поселиться. Когда Это все кончится — я буду совсем стар.
<.„>
Россия в мемуарах
14-е. Встал хорошо. Писал Сцену Хлестакова] и Тряп[ичкина], последнюю из 4 акта. На Заводе уставил пробу холодной вымочки после двойной прессовки.
15-е. Встал рано. Окончил сцену. Завод кончен. Семен Иванович] едет в Михайловское. Уехал обедать к Карцевым.
16-е. Утром выехал к Голиковым.
17-е. У Голиковых — г-н Хмельницкий, рассказы о старообрядцах: связь этой Силы есть наиболее денежная: ибо своим одноверцам помогают они во всём. <...>
18-е. Встал рано и здорово. Вымылся водою. Гимнастика утром. У Мещерякова на освящении. Первая весть о введении освобождения крестьян в губерниях] Гродно, Ковно и Вильно и предложении отче Государя прочим губерниям Империи188. Читали бумаги: Мещеряков, Бодиско, Кулешов, Тиличеев и я. Рассуждения — проехал на Бирсе домой. Получил известие о Конфирмации несчастного дела189. Преступники оправданы. — Я до того истомился, что известие это ровно никакого влияния на меня не произвело.
19-е. Встал рано и хорошо. Писал письмо к Angel[ique] Голицыной]. Волновали мысли, как бы скорее устроить мой отъезд. — Ходил в лес.
<...>
21-е. Встал хорошо. Писал пиэссу, 4-й акт сцену, предшествующую Катастрофической, — и выправлял Катастрофическую. К обеду приехали Афремовы. Был в лесу. 17 мороза при сильном северном ветре. К вечеру 20 мороза. Столбы кругом месяца.
22-е. Встал хорошо. Гимнастика. Мороз 23 град[уса]. Не выходил никуда. Занимался дома. Переводил «Логику». Понимал ясно. Вечером уделывал Четвертый акт.
23-е. 24-е. Не выходил никуда. Писал пиэссу. Читал Шекспира... Вечером всенощная.
25-е. Тепло. 3 гр[адуса] мороза. Встал поутру. Долго не одевался — написал Сцену Лидочки 4-го акта с Атуевой и Муромским и окончил Сцену складчины — таким образом, почти весь 4-й акт готов. Принимал людей и угощал их. Третьего дня получен Указ о составлении Комитетов в трех Белорусских губерниях и в С.-Петербургской. Указ я передавал священнику. Разговор об освобождении. Рассказ священника о понятиях крестьян, они все ожидают, что Государь наделит их землями от помещиков. Священник старался им доказать, что это невозможно — ибо де
Россия
в мемуарах
помещики за эти земли заплатили те же деньги, как и другие частные люди. Крестьяне говорят: так-то так — а всё Государь уж как-нибудь и сделает. Семен Иванович] и священник уверяют, что крестьянам в общей массе лучше не будет. Семен Иваныч приводил в пример михайловских крестьян графа Бобринского, которые даже и не желают от него отходить. — Вечером читал Байрона «Каина»190. Великая вещь. Поэзия абстракции. Вообще собою доволен — ибо пиэсса идет. Живу один и совершенно не скучаю.
26-е. Встал рано — делал Гимнастику — писал пиэссу, 4-ый акт начерно. Ходил в лес и чистил заросли у второго дуба. Вечером опять писал пиэссу. Обделал Монолог Хлестакова 4-го акта пред Катастрофической сценой191.
27-е. 28-е. Жизнь идет ровно и так же. Встаю в 6-м часу, делаю Гимнастику — в кольцах le tour du tailleur — poisson les anneaux — balan-cement a bras tendus192 — гирями пудовиком для ног — потом выхожу писать. В 9-ть час[ов]: кофе. В 12 бульон. Занимаюсь до 3-го половины — иду во второй лог и чищу лес. В 6-м часу обедаю и читаю журналы и газеты. — Вечером дела и чтение. Аппетит посредственный и даже малый. Положительных дней было очень мало — но были. Особенно стало лучше, как начал заниматься Гимнастикой, — в этом отношении было странное событие: за несколько дней до 8-го ноября стал я делать Гимнастику — и в два первых вечера действие так было сильно, что меня наутро сковало, за сим я уехал в Москву — там нашел гири и делал кое-какую Гимнастику, но она действовала. Приехав сюда 28-го, опять начал делать Гимнастику — но увы — кроме слабости и тягостного ощущения она ничего не вызывала. Это продолжалось более двух недель — наконец стал исподволь крепнуть и несколько полнеть. — Впрочем, лицо более и более опускается, и этот год совершалась решительная перемена лица — оно осунулось — пожелтело, и последняя юношеская свежесть и матовость исчезли не-воз-вра-тно. Что также потерял всё и сразу; в нынешнем году, кажется, изредка проблеснули последние блёстки — веры нет — я умственно и физически осел и поник в корне. За мысли о женитьбе держусь слабее — вся эта поэзия, в которую я облекал эту жизнь, бежит мимо. Жизнь смотрит суровой однообразной будничной прозой — одно, что дает ей еще содержательную существенность, это перевод Гегеля. Под эту цель собираю я всю остальную Существенность моей Жизни — остальное пусто, бесцельно и немило.
Россия
в мемуарах
27-е. В пять часов воротился я из лесу и нашел Афремовых — весь вечер играли на бильярде. Борис Афремов у меня ночевал.
28-е. Встал не рано. Сел за пиэссу. В 11 часов поехали с ним на хутор. Сортировал заводских маток — потом мимо Каменного верха проехали рекой. К обеду приехал Мещеряков с сыном. Бильярдная игра. Вечером разговор об освобождении. Вот новости из Тулы. Предводители съехались по одному делу, и им сообщен был Циркуляр министра внутренних дел об открытии Комитетов в губерниях Виленской, Гродненской и Ковенской, а равно и в С.-Петербургской, а равно и рескрипт Государя. В ответ на это губер[нский] предводитель] Арсеньев написал письмо к министру внутренних] дел такого содержания: Что мы де Рескрипт и Циркуляр получили — между тем общественное мнение высказалось, что основания и правила для Тульской губер[нии] неудобоприло-жимы, и потому можно ли мы представим по сему предмету наши изменения. — Это была отписка, а главное, предводителям и всему дворянству хотелось дотянуть до выборов, которые через год, — все подальше откладывать. Мещеряков читал мне свое мнение, которое из-за велере-чивейших фраз гнёт на то, чтобы крестьянам не давать в собственность даже и усадьбы.
29-е. Встал хорошо и занимался «Логикой» — пиэссу бросил к Чёрту — не нравится. Понимал хорошо, и многое мне стало еще яснее в «Логике». Вообще день положительный. — Считался с Сазоновым.
30-е. Встал хорошо. — Читал «Логику» — понимал хорошо, Семен Иваныч и Зерун приехали из Одоева и Засеки. Рескрипт Государя относительно освобождения произвел довольно успокоительное действие. Народное нетерпение, возраставшее довольно сильно, — получило хоть какую-нибудь Солюцию193 — наконец этот многоожиданный манифест в руках — но далеко не оправдал их ожиданий. Некоторые из них даже довольно благоразумно рассуждают, что это многого не изменит и что у хорошего господина и теперь хорошо, и тогда будет хорошо — а у худого — тоже. Другие говорят: какая же это Свобода, этой свободы целый век не дождешься и т[ак] дал[ее]. По сие время сильно взволнованных Страстей не видно. На Зуме[?] помещики, собравши своих людей, передали им Рескрипт и отправили их к грамотным людям, чтобы читали.
31-е. Встал и только было занялся «Логикой», как взошел Семен Иваныч и объявил, что заторгованные семена пропали — ибо мы не выслали денег. Сей час собрал Федора и отправил в Москву к отцу. Пишу письма. <...>
А.В. Сухово-Кобылин. J<?40-x гг.
Дом в Москве, принадлежавший А.В. Сухово-Кобылину в 1849—1868 гг.
Московский университет. А?40-е гг.
А.В. Сухово-Кобылин на скачках в 1843 г.
В.Н. Панин
А.М. Гедеонов
Москва. Моховая улица. Дом Пашкова. гг.
Москва. Вид Елоховской улицы. гг.
П.М. Садовский в роли Расплюева. «Свадьба Кречинского»
Малый театр. /Х55г.
С. В. Шумский в роли Кречинского. «Свадьба Кречинского» Малый театр. 7355г.
В. В. Самойлов в роли Кречинского. «Свадьба Кречинского» Александрийский театр. /356 г.
Театральная площадь в Москве. J£40-e гг.
Александрийский театр в Петербурге. гг.
Общий вид Кремля в Москве. 7446 г.
Вокзал Николаевской железной дороги в Москве. 7£40-е гг.
Сухово-Кобылин. 7S/f^-e гг.
С. В. Сухова-Кобылина. Автопортрет. 7347
С.В. Сухово-Кобылина.
Софья Васильевна Сухово-Кобылина, получающая на Акте в Академии художеств первую золотую медаль за «пейзаж» с натуры. 1&54 г.
Елизавета Васильевна Сухово-Кобылина. J£?0-e гг.
А. В. Сухово-Кобылин. 7<?7&-е гг.
/
(Игра»* иъ перклй past пя Я«нггдтп>склА Мосдоясглмг Totpi
26 яппбря 1£!»Ъ
Дарственная надпись А.В. Сухово-Кобылина Н.В. Минину на книге «Картины прошедшего» (М., 1869)
t> 1
А. В. Сухово-Кобылин. 1<&90-е гг.
Россия в мемуарах
1858 ГОД
1 генваря. Встал не рано. Собрался ехать к Минину — в 10 часов выехал. Приехал в Чернь в 12 [нрзб.] и в 2 часа приехал к нему в дом. Дом прекрасный. Я стар, дорога пошлейшая. Помещики. Дмитрий Вас-[ильевич] Ладыженский, два желчных помещика. Полицеймейстер из Курска194 и еще некоторые. Вообще дворянство взволновано. Общее мнение — что дворяне разорены. — Что усадьбу отдавать невозможно — ибо де у меня на носу будут сидеть вольные и пьяницы — все пропьются, оброки платить не будут — это дудки — как я его буду требовать; могут взять и всё — пусть всё возьмут — чем же мы будем жить; зачем же на нас налагают попечение о крестьянах. Сбор подушных — полицейскую власть — уж брать, так всё бери. Какая же у нас будет власть. Всех побьют. Оставить бы по-старому. Или отпусти их — устрой их благосостояние — кто против этого, — но не бери у меня мое — оставь мне мою собственность. Курский полицеймейстер вошел в азарт: «Да ведь, — говорит, — много можно будет сказать, а они, что Дворцы-то строят, и по Государству правды нет — ведь заговорят и об этом. Погоди — заговорят — не всё же им молчать будет» и т[ак] дал[ее].
Минин сообщил мне подробности тульского заседания и сообщил Циркуляр и Рескрипт, прося написать мнение. В 9 часов я уехал — в 12 часов был дома.
4-е. Встал не рано. Гимнастика. Нездоровится — переводил «Логику». Ходил в лес. Возвращаясь, встретил Афремова и доехал с ним в санях, простудился.
5-е. В ночь на 5-е сделалась сильная боль горла. Днем ставил катаклизм. Ничего не делал — больному одному в деревне тяжело.
6-е. Встал больной — от скуки поехал к Елизавете] Сергеевне Карцевой — пробыл у них за метелью всё 7 число и 8-го в поддень выехал по сильной метели. У них обедали Афремовы — рассказы о былых временах Чернского и Белевского уезда. Помещики Антиповы, Иорданский, Левшин.
9-е. Встал лучше. В 1-м часу поехал на хутор. Оттепель — ходил по лесу — воротился поздно — вечером Василий Афанасьев[ич] Фомин — разговор об освобождении и о будущем порядке дел. Вечером писал пиэссу — 4-й акт.
Россия в мемуарах
10-е. Встал не рано. Булька выл под кроватью — тяжелый сон. Всё утро писал пиэссу 4-й акт — ибо хочется в Москве прочесть ее Щепкину. Ездил в Колодничев Альховец — купил английских свиней. Воротился через лес. Работал в лесу ~ день прекрасный — вечер чистый и морозный. Вечером играл на бильярде — хорошо — клопштосы выходили удивительные. Потом собрал пиэссу воедино и озаглавил. Впрочем, есть еще неконченые места и сцены четыре надо дописать. 5-й акт, кроме последней сцены, не писан. — Разбирал старого «Кречинского», в архив сложенного и покрытого Сатурновой пылью195, — размер действий выходит почти тот же.
11-е. 12-е. 13-е. 14-е. 15-е. Жизнь идет своим чередом. Встаю не рано (сильно кашляю, нездоровится, и болит грудь). Делаю немного Гимнастики. Сажусь писать и уделывать пиэссу — потом иду в два часа во второй лог. Все эти дни стоят морозы от 15 и до 20 градусов — дни необыкновенно ясные и самые удивительнейшие лунные ночи. Возврат из лесу есть самые приятные минуты во весь день. Кровь так нагревается, что возвращаюсь назад, не чувствуя никакого холода, и даже сам не верю, чтобы было морозно. Потом обедаю — несмотря на такой моцион, аппетит плохой, потом читаю газеты и ложусь спать в 10 часов. — Берет часто меня раздумье — что мне жениться или нет.
17-е. Тот же порядок — написал Монолог Хлестакова к 4-му акту, конец, который, кажется, удался. Вечером явился Лавров, я у него сторговал его имение за 5142 р. сер. Слухи о калужском дворянстве, которое будто бы: ни на что не согласней. Речи такие — у нас де крестьян взять нельзя. <...> А хочет Царь, пусть купит по казенной цене — 90 р. сер. душу.
20-е. Утро — слаб и тяжел. Сбираюсь в Москву. Вчера получил от Ильи Сорочинского письмо, что покаяние196 по новому положению предоставляется приходскому священнику. После раннего обеда выехал в Москву.
21-е. Вечером приехал в Москву. Нездоров и потому три дня провел дома и не выезжал никуда. — Живем в маленьком флигеле дома: Папенька, я и Маменька. Теснота. Мой сахар произвел в Москве фурор. Отец очень доволен, но мне ни слова, ни спасибо.
26-е. Именины Маменьки. Обед у нас. Новосильцевы, Александр Евлампиевич, Четвертинский ([нрзб]).
Россия в мемуарах
27-е. У Большаковой.
28-е. Обедал у дяди197. Вечером с отцом и с Маменькой в Театре — давали «Кречинского» — довольно хорошо, но ролей не знают.
29-е. Поутру отец передал мне купчую крепость на Железовские дворы. Утром Щепкин. Назначено чтение моей второй пиэссы завтра.
30-е. Именины отца. Мы были у обедни в своем приходе — обедали у дяди. Утром Маменька объявила мне, что могу делать промен Бегина198 как хочу. Обедали у дяди. Вскоре после обеда уехали с Маменькой домой. В 7 часов явился Щепкин. Чтение пиэссы. 1-й акт прошел порядочно, во 2-м оказалась длиннота в Сцене Чиновников. 3-й прошел хорошо — Сцена с Высоким Лицом удалась и имела сильное действие. 4-й прошел хорошо — из 5-го читал только последнюю сцену, ибо первые не писаны. Впечатление почти то же, как и при чтении «Кречинского» в 1855-м году ему же, Щепкину, т.е.: почти за три года тому назад. Это вызвало его на рассказ многих анекдотов. Лег спать очень довольный.
31-е. Выезд в Петербург. В И часов за завтраком подали мне письмо от Angel[ique] Голицыной]. Письмо содержало известие, что они открыли бретонку старой фамилии, о которой говорят кучу хорошего199, и зовет меня немедленно приехать. Меня по сердцу будто полоснуло. На железной дороге я не один раз перечитывал письмо, и тягостное чувство, что меня все еще держит дело, душило меня за горло.
1-е февраля. Приехал в Петербург. Отправился к Горголи и Потемкину, приехавшему депутатом от нижегородского дворянства. Он только вернулся от Государя. Его довольно нелепо представили Царю. Твердос[ть] намерений Царя. Слабость и поползновение Человеческого Сердца к подлости. И Потемкин думает сделать карьеру. Всё ждал, что Царь позовет его говорить. Обедал у M-me Ocabain[?]. Вечером в Театре давали [нрзб], но плохо.
3-е. Обедал у Горголи. Его кривая, но добрая дочь и молодцеватый, но тупой племянник кн. Витгейстейн. Я en verve. Вечером в Театре «Травиата»200 — показалась мне пошлейшей штукой, как либретто, так и музыка. Страшная бедность и бездарность мотивов. Произвольные и изысканные изменения ритма. Я сидел в первом ряду с братьями Мейендорф. Моя с ними дружба.
5-е. Вторник. Г-н Фрум. Ездил на фабрику бумагопрядильную Ли-няева. Смотрел паровики. Обедал у Потемкиной Варвары Петровны.
Россия
в мемуарах
Маленькая Мейендорф. Разговор об освобождении, разъяснение разверстки земель. Получил от Лота известие, что дело сошло в Москву.
4-е. [Так!] Понедельник 1-й недели поста. Утром визит к Антоновскому. Его мягко-пресная филология. Разговор об освобождении, разговор об обмене Альховца и Бегина. Обедал у [нрзб] с Пискаревым. Дела Антона Голицына.
4-го февраля. Рассказ Горголевского человека о дворцовой дворне: принято во Дворце за правило, что во время больших балов и обедов помимо дворцовой прислуги набирается от 200 до 400 официантов, для услуги за столом, ибо дворцовых служителей по их невежеству, неряшеству и особенно воровству до услуги не допускают — а они исправляют черные работы — носят кушанья, прибирают и убирают столы, метут комнаты и проч. Наклонность украсть так велика, что для охранения серебра назначается всегда рота дворцовых гренадер или Преобр[аженского] полка, и белье остается на ответе наемных официантов; последние боятся дворцовых служителей как огня — ибо только кончили столы, дворцовая дворня бросается на них, расхватывает всю снедь, и если находят ложек или салфеток, то крадет — ни одного не проходит стола без покраж, которые взыскиваются с вольных официантов. Пьянство и безнравственность дворцовых служителей достигли до того, что Захоржевский выпросил у Государя позволение брить им лбы, ну — за пьянство и воровство, так же как и нашим дворовым, и брить лбы. — Ну — нынче и во Дворце тоже идут толки и предположения о том, чтобы распустить этих дворовых на волю и услуги производить наймом.
Хозяйство Дворца равно в том же положении, как и помещики. Воровство всех видов. Воровство столового вино достигло тех пределов, что не стало уже случайным приемом, а постоянною отраслью промышленности. Краденое дворцовое вино продают по всему Петербургу особенными ходебщиками за полцены. Вообще же способность народа к Мошенничеству так велика, что из этого Воровства, обратившегося в твердую отрасль промышленности, возникло новое Мошенничество: по Петербургу стали ходить фальшивые продавщики дворцового красного вина, которое стали они подделывать и на которых истинные продавщики ворованного вина смотрят с высоким презрением истинного достоинства перед Мишурою. И сами покупатели специально особенно стараются достать настоящего — краденого вина.
Россия
в мемуарах
6-е. Утром в гост[инице] Клее завтракал с Фрумом — писали черновое условие — потом поехали на Выборгскую сторону на сахар[ный] Завод Корфа. <...> Вечер провел у Потемкиных и Мейендорфа <...>. Вече-р[ом] разговор об освобождении и об сахарном Заводе.
7-е. 8-е. Разъезды и окончание дела с Фрумом <...>.
<.„>
10-е. Воскр[есенье]. Обед у Мейендорфа. Ал[ексей] Иракл[иевич] Левшин — за обедом и после обеда разговоры и проч. Ни один из Министров и Петербургских Грандов не токмо не желает освобождения и даже препятствует ему. Напр[имер], Левшин: увидя Потемкина, закричал: «Что вы с нами сделали? Что вы с нами сделали — вы нас смяли — не приди Ваш адрес — всё бы было переделано»201 — т.е. про дело освобождения. Такая выходка меня удивила, и когда я просил Потемкина завести опять разговор, чтобы втянуть его в спор, — то Левшин, заметя мои убеждения, вдруг переменил тон и сказал, положа руку на Сердце: «Да я — я, я всею душою сочувствую этому делу — это великое дело» и т[ак] далее. Таковы у нас Министры, и таковы их убеждения, и это еще в приятельском кругу — за свой и он супротив Человека, который только отставной титулярный советник под судом.
11-е. Сборы в Москву.
12-е. Выехал в Москву. Дорогою ехал с одним очень маленьким Кре-чинским и кн. Абамелеком. Приехал на другой день отъезда Маменьки на Саволу.
13-е. Послал тотчас за Чернявским и Соколовым. Соколов принялся хлопотать. Обедаю с отцом каждый день у тетеньки. Дядя в параличе и очень плох. Частые посещения Вар[вары] Новосильцевой.
14-е. Явился Соколов и объявил, что решение Государственного] Совета по делу затеряно писцом в полном виде вместе с парою сапог. Опять остановка. Я расстроен.
15-го. Ездил с визитами и отправился в Гимнастику. Она в большом ходу. Молодежи много, особенно студентов. Старой гвардии только Оре]?], я и Ферстер и Друцкой, который к нам придерживается. Я работал порядочно и прыгнул хорошо. Обедал поздно у тетеньки. <...>
16-е, 17-е, 18-е. Жизнь ровная в Москве. Встаю, пью с отцом чай, потом говорим. Обедаю у тетки и хлопочу о скорейшем окончании дела. Гимнастика опять оказала необыкновенное влияние. У меня на третий
Россия
в мемуарах
класс прибавилось 2 ф[унта]. Сон стал много лучше, и аппетит также. Слышно, что приехал в Москву Самойлов, и у меня спрашивают, был ли он у меня.
19-е. Ход жизни тот же. Утром приехал Самойлов и Мирзоев. — Самойлов врал без устали об чужих краях, об Париже, об Вене, а Мирзоев звал к себе обедать 25 февр[аля].
20-го. Встал хорошо. Писал просьбу к гр. Закревскому от жителей Сретенской части для открытия езды к Большой Дмитровке. Потом в Гимнастике — действие отлично, прибывает по 11/2 фунта.
21-е. 22-е. 23-е. 24-е. Обедал у Закревских. В Гимнастику хожу постоянно и хлопочу о скорейшем окончании дела, которое на днях должно сойти к графу.
25-е. Обед у Третьякова. Агоны202 московского] купечества: Алексеев, Боткин, Якуньчиков, Мирзоев, потом Самойлов и Живокини, и я. За обедом разговор об иностранцах и России — вечером с Боткиным об освобождении. Я en verve и в авантаже203 — все удивляются, чтобы мне было 39 лет — а мне сорок!!...
26-е. 27-е. 28-е. 29-е. Дело перешло к генерал-губер[натору]204. Я провожу дни у тетки и только иногда отправляюсь к Энгельгард. Разговоры с теткой о моем устройстве и о делах — сестра гр. Сальяс — она просит взаймы у тетки — маневр последней... <...>
1-го. 2-го. 3-го. 4-го марта. Тот же ход. Дело в Палате Уголовной]. Я обедаю ежедневно у тетки, иногда бываю у гр[афини] Нессельроде — у Новосильцевых, у Четвертинских.
7-го марта. Объявлено мне решение дела в Уголовной] Палате — оно должно быть отправлено через день в Губер[нское] правление. — Теперь начинаются хлопоты о моем Покаянии. По совету графа Z. я направляюсь в Тулу к преосвященному] Алексею. Граф мне дал письмо к нему, которое приказывает мне явиться самому. Я собираюсь в дорогу. Кн. Чет-вертинская хочет просить кн. Сергея Михайловича. Известие о помолвке N.N. с А. Дюма. Мое удивление — и только. Гр[афиня] Нессельроде ко мне очень мила.
10-го обедаю у графа. <...> 13-го выезжаю в 2 часа дня в Тулу. <...>.
14-го в 11 часов утра приехал в Тулу — в 2 часа был у секретаря консистории (50 р. сер.) Он направил меня прямо с прошением к архиерею.
Россия
мемуарах
Вечером встретил Черкасского, поехал с ним к губернскому предводителю] дворянства. — Воротился поздно.
15-е. Утром отправился вместе с Черкас[ским] к губернатору — в 12 часов отправился к архиерею. Говорил ему долго об моих страданиях и действительно убедил его — потом с поддержкою письма гр. Z и кн[ягини] Четвер[тинской] получил его согласие на отпуск покаяния — в чрезвычайном Духе возвратясь от него, завернул к секретарю — всё улаживается — я моту сей час публиковать о моем отъезде за границу — и свобода — свобода. — Я вздохнул вольно!!., в Этот день мне было 40 л[ет] 5 м[есяцев] и 28 дней. Немедленно обратился для [нрзб] в «Губернских ведомостях». Думы о будущем и хорошо бы, и боюсь. Переменчивость моей крови и расположения едва ли родили меня для Спокойной жизни — способен ли? Что опять бежать за многим за счастием и потерять Малое — Спокойствие, но [нрзб] для обещанных результатов науки — да мало этого. — Вечером сделал визит Ринку. Мои бедствия с 1851 года. Он нашел, что я похудел. — Чувствовал себя плохо у него.
16-е. Воскресенье вербное. Утром выехал и отправился к обедне в церковь Николы на Савке. Архиерейская служба. Воротясь из церкви, пошел к губернатору] и отдал ему экземпляр] «Кречинского» — хотел уйти — он удержал меня и повел к дочерям. Одна из них может назваться хорошенькой—другая, самая меньшая, прекрасная натура — несколько белокурая, бледная, тонкая, прозрачная — простая и грациозная. Я еп verve. Рассказ о «Кречинском». В Туле издают всё, и Цензуры для Театра нет. В 5 часов вечера выехал в Кобылинку. В 12 час[ов] ночи достиг Сергиевского, бросил тарантас, взял тройку и сани и в 3 часа ночи прибыл в свои владения. Лег спать в 5 час[ов] утра.
17-е. Встал поздно и устав. Старею — всё опускается; собираюсь говеть. Вечером начал писать Статью об освобождении — идет205.
<...>
22-е. Суббота. День ясный. Утро писал. Дым и пожар в бане. Поехал с Зеруном верхом осматривать Альховскую землю и деревню. Сад хорош — лес плохий. — Лошади наши повязли и вообще едва могли воротиться. К концу дня по небу поволокло.
23-е. Святое Воскресенье. Вечером ветер и снег — я не поехал к заутрене — все и крестьяне ехали верхом — я поехал верхом к обедне. Воротившись, принимал поздравления и христосовался со всеми людьми.
Россия в мемуарах
По окончании сего завтракал один — принимал мужиков и [в] 2 часа выехал верхом к Афремовым. Зерун провожал меня в Афремовский дом. Играли в карты и на бильярде. Остался у них ночевать.
24-е. Понедельник. Встал рано и читал «Русский вестник»206: вот что пришло мне в голову:
В Русской Истории 4 Великих Лжи, а именно:
1-я Ложь. Добровольное призвание новгородцами по совету смерда Гостомысла из-за моря варягов. Эта ложь так глупа и нахальна, что меры нет.
2-я Ложь. Эпохи Самозванцев — Эпохи, где народ русский, желая хоть как-нибудь подышать свободой, — что очень понятно — не произвел никакого прямого восстания — не заявил никакого требования в свою пользу — а создал химеру Димитрия или уловку Лжедимитрия — и, не веря ни одному из них, буйствовал и бесчинствовал до тех пор, [пока] не учредили порядок, и он опять был вновь запряжен в Ярмо — точно с тем же воловьим терпением повез старый воз.
3-я Ложь 1812 года. Ложь сожжения Москвы. Растопчин с казаками, пожарной Командою, Арестантами, словом, целой командою Зажи-гателей спалил Москву с одного края до другого. Неизвестно, была ли это мысль прямо Растопчина или Кутузова — но имени никакого не было, и высшее правительство, кажется, об этом и молчало. Однако народу объявили, что француз сжег Москву (народ верит этому и доселе) — а за границей объявили, что народ русский сжег Москву. Наконец, когда в 1814 году надо было объявить что-нибудь о сем тем и другим вместе — то объявлено Сими Словами: «Пожар Москвы во веки веков будет освещать Лютость Наполеона и Самоотвержение Русских». Что же это такое?? — Так кто же Москву-то сжег — или уже вместе Самоотвержение русских вместе с Лютостью Наполеона. Вследствие Этого в России (Отчизне Этого великого поступка) долго было неизвестно, кто же сжег, наконец, Москву. Народ, более наивный по простоте своей, остается уверен, что Москву сжег француз. С другой стороны, противуположно известно, что русские сами сожгли Москву, из Манифестов и Растопчинских [афиш] ложь перешла в официальную литературу и читательское убеждение. Оттуда в частную литературу. Поэты стали писать стихи на пожар Москвы: «Пылай, Москва!!»207 и т.д. Высшее чиновничество и высшее дворянство, по пустоте и лживости своей способное [воодушевляться], переход[ит] в какой-то формальный пафос с воодушевленным Задним Патриотизмом. Загоскин в «Рославлеве» написал на эту тему целый купеческий дифи-
Россия мемуарах
рамб208. Возникла, создалась и сложилась новая Ложь. И была последняя Ложь горше первых. Наконец теперь только оказывается («Атеней» № 6. Записка А. К-го 1858 года), что все тут лгало209. Всё в России Форма: Дело — Формальность. Моление в церкви, исповедь, причащение, иконы, посты, старообрядчество — этот огромный раскол, основанный на одной только формальности религии. Раскол, имеющий то отличительное свойство — что он есть возврат к Старине, а не прогресс.
Аристократии Местничество — или Аристократическое начало, основанное на внешней форме на занимаемом] месте. Местничество — есть Потомственное Чиновничество, Но Чиновничество и Чиноначалие само чистая формальность — и потому местничество есть наследственная формальность.
Чувство у русского народа есть только формально. Внешнее чувство — а не внутреннее. Наши семейные отношения, с одной стороны, кажутся связны, с другой — необыкновенно слабы. Неверности жен и семейные раздоры почти всеобщи. Вопление и вой — голошение жен и матерей имеют только формальную сторону. Замечателен анекдот, рассказанный в записках А. К-го в «Атенее», как дворовая женщина-мать, отпуская сына с барином в Сибирь, просила позволение провести голос — ей не приказали, и она осталась спокойна210. Обычай родителей плакать при благословлении невест. Говорят, что реформа Петра Великого шла только на форму — это не совсем верно, — но вернее то, что в самом народе лежала особенная наклонность обратить всё в чистый и бездушный Формализм.
В понедельник в 4 часа отправился от Афремовых домой верхом. Дома нашел письма от отца с вопросами относительно усадеб и письмо от Angel[ique] Голицыной], которая сильно зовет в Париж.
25-е. Вторник. Встал рано и сел писать. Гулять не ходил, ибо везде свежий снег.
26-е. Встал рано. Писал об усадьбах. Приехал Афремов — обедал и ночевал.
27-е. Писал ответы. Принесли образа. Ходил немного гулять.
28-е. Вот как провожу день. Встаю в 6 часов, делаю Гимнастику. Потом сажусь писать до 2-х часов. В 2 иду в лес работать до 5. Воротившись, переодеваюсь и сажусь обедать. За обедом читаю до 10 часов. Делаю Гимнастику и ложусь спать. На ночь читаю Гегеля. Я его все понимаю лучше и лучше. Даже часто, записывая свои мысли, схожусь с [Гегелем] и открываю у него то же.
<...>
Россия в мемуарах
1-е апреля. Поутру становой уехал. Федор воротился из Черни и привез свидетельство Земского суда на выезд и известие, что оправданные преступники приехали в Чернь. Это известие привело меня в страшное положение, мне казалось, что я дышу тем самым воздухом, который был у них в легких. Мое настроение — оставить имение и переселиться за границу. Я дал приказ, чтобы их не впускали в имение, а Семена Ивановича] послал в стан, чтобы их поместить там. Время ненастное — снег — я никуда не выходил.
2-е. Рано утром мороз. Выехал верхом в Чернь. У самого шоссе встретил этих Страшных людей и немедленно отправил их в стан. К Минину приехал в 10 часов. Весь день у него. Постоянные рассуждения об освобождении. Вечером чиновник Козловский.
3-е. Рано утром выехал от Минина. В 10 часов ездил к нашему священнику крестить. Вечером писал письма.
4-е. Отправил Горина в стан отвезти этих людей в Козельскую. Ездил рано на хутор и по тем местам, где следует быть садам.
Обедал в 2 часа и осматривал всё заведение. Вечером сборы и укладка бумаг. Чувствую себя хорошо и сильно. Хотел выехать ныне вечером в Тулу — но болезнь Афремова задержала.
5-е. Рано утром выехал к Афремову. Поля начинают голеть. На верхах и на горах снег. Афремовские поля все в снегу. У Афремовых люди рассказывают, что Черные Короли пришли. Что они взяли Белого Царя в плен за то, что он всякий месяц откладывает освобождение крестьян. — Что Царю подали к подъезду коляску — а Константин211 вышел — взял да лошадей и развожжал. Царь вышел, сел — ну — говорит — а кучер говорит ему — нельзя ехать, лошади развожжаны. А Константин стоит в стороне, подперся эдак и говорит: вот, говорит, как без вожжей нельзя ехать, так и крестьянину нельзя быть без земли. — Потом еще: Царь вышел гулять и гуляет. Вдруг подходят к нему мужики — все [в] кафта[на]х и в бородах — и говорят ему: мы вот Тебя пришли просить, чтобы нас от помещиков не брали, мы, говорят, от них отходить не желаем. Только Царь и помещик. Взять, говорит, их под караул — как взяли — ан глядь, у них бороды-то и поотвалились — и всё это были переряженные дворяне. Состояние народа совершенно смирно. Сборы и укладка. Фамильные бумаги переданы мною в контору. В 6-м часу вечера, простившись со всеми, выехал к Кондыревской станции верхом.
6-е. В 4 часа ночи приехал в Тулу. Холод — я перезяб. Лег спать. Утром ходил на архиерейскую службу — она мне нравится. Внутренняя
Россия
в мемуарах
Тишина, умиление. Встретил Бодиско, который объяснил мне, что послал собирать предводителей. Отправился к губернатору212, где и пробыл весь день. Губернаторша — очень умная, бойкая и образованная женщина и, что говорится, полиглот. Старшая дочь замечательно хороша, но меньшая редкий и чудный тип. Стройная, легкая, прозрачная, белокурая, с нежными и умными голубыми глазами, кожа тонкая. Держится просто, естественно. Организация нервная — и мыслящая — она всё делает мило, тихо, складно и без аффектации. Когда мне было 30 лет, я мечтал об таком типе. Ей 17 лет, и я старее ее 23 годами — стало, и говорить не о чем. Теперь мое положение. Я думаю, я нигде не пользуюсь такой знаменитостию, как в Туле и в этом доме. Только и толку что об «Кречинском». Вечером в Театре — боже мой — что за Театр. Вечером приехал Лавров.
7-е. Понедельник. Встал рано. Разбирал свои бумаги и пиэссу. Что-то будет из этой?... С Лавровым отправился в Гражд[анскую\ палату — совершил запись — выдал ему 2500 р. Потом поехал к предводителю губернскому]. Потом в Губер[нскую] канцелярию за Паспортом — назначено в 2 часа могу получить. Оттуда к архиерею — разговор с ним — его пристрастие к Славянофилам. Воротился в канцелярию губерн[скую] и в 3 часа получил свой Пачьпорт.'!.....
Вот она, Свобода! Приветствую тебя, Чудное создание, любовница моя, неверная, но вечно милая любовница. Жизнь всю желаю — зачем только на моем сорок первом Году дала ты мне первый Поцелуй. — Смотри, как он теперь почти холоден — ласки мои не жгучи — зачем не явилась ты тогда, когда жаждал я тебя, как Елень на источницы водни — когда денно и нощно звал я тебя — разве за тем, чтобы получить тебя и ценою мучений и ценою трудового пота. Я бы еще более, еще вернее, еще крепче и долговечнее любил тебя. Может быть, это и так. Потому теперь еще глубже, интенсивнее, привязчивее люблю я тебя. Теперь уже не променяю я тебя ни на какие блёстки, ни на какую внешность. Теперь я обручаюсь с тобою, Свобода, моя Свободушка, и клянусь по гроб быть тебе верным слугою, рабом, другом, всем-всем, чем только дышит еще моё Сердце.
Обедал у губернского предводителя Арсеньева — его предложение вступить в депутаты213 — я отказался. Вечером был в рядах у купца Тру-
Россия Чл. в мемуарах
хина. Рассказ об сахарном производстве. Завод Бланкшор] начал в 1813. Он находит невыгодным продавать свой сахар, который в это время был по 80 р. сер. пуд. У Олимпиады Петровны Сомовой. Беру у нее 600 р. сер. Воротился в 10 часов домой — так совершился Первый мой день Свободы.
8-е. Встал рано и отправился в Приказ общественного] призрен[ия] получить деньги Ол[ьги] Петровны — не выдали. Отправился в Палату совершить заем[ное] письмо. Председатель Палаты Казаринов и его торжественное шествие. Его притеснения мне. Отправился к архиерею — потом опять в Палату, потом к Сомовой и отдал ей письмо в 1000 р. сер. сроком на год, прося деньги отправить в Завод. Потом обедал у губернатора. Емелинька — после обеда играл с ней в шахматы. В 6 часов выехал в Москву.
9-е. Приехал в Москву и нашел отца уже перешедшего в новый дом. Он очень доволен и спокоен. Обедал у тетки. Вечером ездил к мальпосту214 справляться о местах — всё занято. Удержал себе 2 места на 15 ч[ис-ло]апреля.
<...>
13-е. Поутру говорили с Верманом о делах и о сахарном [Заводе]. У дяди пил кофе. Батенков. У дяди большой обед и мои рассказы — очень весело. После обеда тотчас уехал в Москву. Дорогой снег и мороз...
14-е. Приехал в Москву в 1-м часу, нашел отца дома. Обедал у тетки <...>. Был у Новосильцевых и Четвертинских <...>.
<...>
15-е. Встал рано утром — укладываюсь. — Был у гр. Z. Писал письма. Ездил с виз[итами] к гр[афиням] Закрев[ской] и Нессельроде — во-ротясь домой, уложился и передал отцу бумаги. В 3 часа отправился к тетке — у нее был прощальный обед — простился с бедным дядей, которого, думаю, уже не увижу, и в 5 час[ов] отправился на Мясницкую в почтамт. В 7 часов я выехал.
СУХОВО-КОБЫЛИН В ВОСПОМИНАНИЯХ
И ПИСЬМАХ СОВРЕМЕННИКОВ
ПИСЬМА К.С. АКСАКОВА М.Г. КАРТАШЕВСКОЙ (фрагменты)
1836
1
<'< Вчера вечером был я у своего Ко-• • • ' былина; приехал к нему в семь часов и просидел до двенадцатого. Несмотря на наше общее презрение к нежностям и к изъявлению своих чувств, он мне обрадовался видимым образом. Мы толковали с ним о том, что не должно быть ласковым друг с другом. Да кажется, мы с тобою в нежности и не пускаемся, — сказал он мне; да кажется — отвечал я; — нежности, не совершенно выражая чувство, профанируют его. Нынче вечером пойду я к Станкевичу и увижу круг тех своих приятелей, которые, как я вам сказывал, едва совсем не убили у меня самолюбия; но которые, впрочем, прекрасные люди. <...>
2
27 февр[аля]. Четверг. Утро.
<...> Когда на дворе все тает, когда легкий весенний ветерок веет, когда смеркается — тогда люблю я сесть в санки и ехать к знакомому, с которым приятно надеюсь провести время, напр[имер]: к Кобылину, у которого я был недавно и просидел до половины 12 часа вечера. <...>
3
<...> Вчера было воскресенье; целый день были у меня знакомые и целый день не давали мне писать к вам; а мне именно хотелось быть одному. Право, мысль об уединении нередко приходит мне на ум; мне бывает иногда и даже часто в тягость общество. Когда я позаймусь, когда у
Россия в мемуарах
меня свободное время, то мне очень редко хочется ехать к кому-нибудь из знакомых (из их числа исключается Кобылин), а напротив — остаться одному, сесть у окошка и быть с собой самим. — Право, так.
4
<...> Вчера был я у Кобылина, мы с ним толковали и о убеждении, и о младенческой жизни, и о возможности найти свой портрет в природе. Александр (это его имя) совершенно мой контраст; следовательно, по большей части спорил со мною; но я убедил его в последнем предположении; хотя он и прибегал к математическому способу возражения; но это ему не помогло. Когда-нибудь сойдешь ты сума, — говорит он мне иногда, слушая меня, когда я рассказываю ему или свои гипотезы, или мечты свои. А я возражаю на его слова: Еще вопрос, кто сумасшедшие: мы или те, кого мы считаем сумасшедшими. В суждениях ума все зависит от точки зрения. (Я говорю, разумеется, не про всех сумасшедших.) Милая Машенька, видно, что между вами и Над. Жур. не дружба, а привычка; вы об ней не пишете, вам не хочется говорить про нее, тогда как я часто рассказываю вам про своего Александра, которого все еще не называю другом. С одной стороны, я рад этому молчанию: оно служит одним из доказательств моего мнения; с другой, мне и жаль вас, что вы, женщины, лишены этого чувства. <...>
5
Воскресенье. [29 марта]
<...> Я никому не сказывал, что нынче день моего рожденья; у меня никого, никого не будет; разве вечером придет Александр, если он в Москве. <...>
6
<...> Право, я не из таких людей, которые понимают чувство только по наружным выражениям. Разве я требовал от вас каких-нибудь восклицаний, удивлений и проч., когда я читал вам стихи? Помните ли: для меня довольно было одного слова вашего: хорошо, чтобы понимать вас. Не забудьте, что Александр Коб[ылин], который для меня дороже всех моих знакомых и приятелей, не говорлив. Я не знаю, милая Машенька, почему вы подумали, что я отнимаю чувство у людей, не высказывающих его словами: мне кажется, напротив.
Россия в мемуарах
7
<„.> Нынче приедет ко мне Александр; я велю всем отказывать, кроме его: хочу с одним с ним проводить время. <...>
8
<...> Вчера был у меня Кобылин и сидел часов до одиннадцати. Мы с ним поговорили о многом. Я говорил ему о силе убеждения, о магнетизме, который я начинаю ближе исследовать, о мысли, которую Гофман развивает в своей повести «Что пена в вине, то сны в голове»1, говорил ему, что я хочу писать о убеждении; он одобряет мое намерение. И в этот раз речь зашла о дружбе. Как бы вы думали, милая Машенька, Кобылин не согласился со мною в том, что между женщинами не может быть дружбы; поспорив с ним об этом, мы опять вместе осудили нежность в дружбе и согласились, что иногда очень приятно назвать или быть названу дураком, скотиной, уродом, наконец вечер наш заключился пением; мы пели так, что нас слышно было в других комнатах: он пел из «Роберта-Дьявола»2, пел разные французские арии: «Pauvre soldat, je reverrai la France...3» и многие другие. Я спел ему [нрзб]; по-моему, он догадался, что должно быть хорошо. Что касается спора о женской дружбе, я надеюсь убедить его. О, как приятно спорить, как приятно видеть, что противник едва отражает беспрестанный натиск ваших доказательств, как его слова несвязны и нестройно становятся в ряды и как наконец он замолкает и слушает без’возражения победную песнь победителя <...>.
9
<...> Зачем вы сказали, что я люблю Кобылина? — Я дружен с ним, а дружба не любовь. Вы знаете, как нетерпеливо дожидался я, бывало, середы, как билось у меня сердце, когда я взбегал к нему на лестницу; как мне было горько, когда мы были в ссоре; но со всем тем я говорю, что деревня для меня будет иметь ту же прелесть, хотя и разлучит нас на месяцы. <-..>
10
Я пишу повесть (сказать по секрету), милая Машенька, фантастическую повесть4 — Бог знает, что такое. Когда вы приедете, может быть, повесть моя будет уже написана, и тогда я вам прочту ее; иногда она мне
Россшг^^ в мемуарах
самому нравится, иногда кажется глупостью и детством; как только напишу, прочту Кобылину. <...>
И
<...> В пятницу вечером пришел ко мне Александр Кобылин с гулянья (1-ое Мая всегда гулянье в Сокольниках, в сосновой роще) с одним моим и его знакомым Черкасским5; но я люблю быть с Александром наедине, и потому само собою разумеется, что время это я провел не так приятно, как бы мог провести его, если б мы были только вдвоем. <...>
12
Воскресенье. 10 Апреля. 11 часов середа
<...> Сейчас кончил я свою повесть, милая моя Машенька, нынче почти целый день писал ее. У меня все действуют немцы. Вот эпиграф:
Wage du, zu irren und zu traumen6.
Шиллер
Итак, повесть моя кончена наконец. В середу поеду, может быть, к Александру и прочту ему ее. Что-то скажет он, друг Александр. Повторяю, что хотя Кобылин дороже для меня всех моих приятелей, но мы еще не друзья в настоящем смысле слова, а можем быть друзьями. <...>
13
<...> Теперь только узнал я, милая моя Машенька, как беден я добрыми хорошими приятелями. Передо мной лежит моя повесть, которую я писал с таким наслаждением для себя, которую мне бы хотелось прочесть другим; хотелось бы, чтоб ее поняли, почувствовали, — и что же? Нет такого (я исключаю Александра Коб[ылина], которому также не могу прочесть своей повести — ему некогда: у него экзамены), нет решительно никого из всех моих знакомых, которые были бы так близки со мною, чтобы я стал читать им свою повесть. <...>
14
<...> У Александра в понедельник кончились экзамены, надеюсь скоро прочесть ему повесть свою: если она ему понравится, то я посвящаю ее ему7. <...>
15
<...> С Кобылиным мы опять по-прежнему. <...>
Россия в мемуарах
16
Понедельник. [30 апреля]
<„.> Теперь я скажу вам вещь, верно для вас приятную. Не знаю, разобрали ли вы, милая моя Машенька, в предыдущем письмеце моем, что я с Александром по-прежнему. Я вам расскажу это теперь подробнее. 15 числа, во вторник, кажется, в тот день, когда мы получили первое ваше письмецо и когда я так был огорчен им, поутру я успел сбегать в Кремль, несмотря на дурную погоду, хотел идти на Ивана Великого посмотреть там образ Николая-чудотворца, о котором я говорил вам; но этот придел был заперт и я должен был воротиться домой. Я был совсем не в веселом расположении, бок у меня болел, во рту было горько, и я решился отправиться к Александру; он мне обрадовался. Я тоже. Он заметил, что я похудел, спрашивал, что со мною; я отвечал, что я болен: он мне показал участие. Я не мог долго пробыть у Кобылина; он ехал в театр и назначил мне завтра быть у него. На другой день, в середу, поутру мы не получили от вас писем, неприятное мое состояние увеличилось. Был доктор, Смель-ский, предписал мне лекарства и, между прочим, развлечение. Вечером отправился я к Кобылину: когда я пришел, он прогнал всех своих домашних, и мы остались одни. Мы стали с ним толковать, я сказал ему, что я имел против него: короче, мы объяснились и опять с ним по-прежнему. Я откровенность свою простер до такой степени, что сказал ему, что под именем Теклы я разумел сестру его. Наконец мы с ним расстались: Так так-то, — сказал я ему, — мы опять по-прежнему. — Конечно, — отвечал он, и мы расстались. С Александром случилось ужасное происшествие, о котором я сказывал вам в Богородском; но не верно. Они стреляли из пушек. Александр стоял в двух шагах позади огромной пушки, которую разорвало от выстрела. Человека убило. А мимо него пролетел кусок пушки, от которого он получил контузию в голову. Теперь он здоров. — Что до меня касается, я очень рад, что опять с ним по-прежнему, я могу теперь легче бросить всех моих знакомых, у которых нет ни любви, ни участия ко мне. План мой сделан. Уединение и занятия; иногда свидания с Александром, письма к вам, моя милая добрая Машенька, если мы будем жить не вместе, свое семейство, с которым так близок, — право, так можно жить счастливо, очень счастливо8.
17
<...> Нынче был у меня доктор, Смельский, магнетизер. Он предписывает микстуру, мазь и развлечение, говорит, чтоб я танцовал, ездил в
Россия в мемуарах
гости; а мне, напротив, хочется удалиться от всех своих знакомых, разумеется кроме Александра. Больше двух недель я ни с кем не виделся, и вот уже пять дней не был я у Коб[ылина]. <...>
18
Пятница. [2 сентября]
<...> Нынче был я у Александра. Он что-то скучает, просит меня, чтобы я ему дал какую-нибудь книгу, которая бы его интересовала. Я спросил его, интересует ли его то, что я ему говорю (я говорил что-то о убеждении), он сказал, что нет: т.е. что это занимает его вообще, но не обращает на себя его внимание. Я говорил ему об магнетизме и обещался достать повесть: [название на немецком языке нрзб], которую, помните, читали мы в Петербурге и в Богородском9. У него я взял роман «Магнетизер», но не предвижу ничего хорошего, писал француз10. <...>
19
[Конец октября]
<...> Журнал всего удобнее и вернее действует на общее просвещение, на просвещение массы: все это говорю я потому, чтобы вы, милая Машенька, пожалели о прекращении журнала «Телескоп»: его запретили на этих днях за помещение одной статьи, которую точно не следовало помещать и которая противоречила всегдашнему его направлению11.
Я был недавно в театре, милая Машенька, вместе с Кобылиным; играли: «La courte paille»12. Эта пьеса мне очень нравится; тут было одно место, которое тронуло меня: сумерки на дворе; простые люди, французы, празднуют прибытие двух своих друзей, воротившихся из армии; одна крестьянка выходит на середину и поет прекрасную арию <...>.
20
Воскресенье. 1-го ноября
<...> Я был недавно у Кобылина, встретил там еще студента, и у нас завязался спор. Кобылин, как материалист, думает, что человек ничего не изобрел, но все получил извне, что он копирует только природу; а я думаю, напротив, что человек все развивает из себя и все внешние впечатления подчиняет тому образцу, который лежит во глубине его духа. Правда: природа внешняя дает иногда толчок его развивающей силе, наводит его на мысль; но развивает и мыслит сам человек, и внешняя при-
РоссияХх в мемуарах
рода есть, так сказать, только предлог для постепенного развития всех духовных его сил. Когда-нибудь я поговорю об этом поподробнее и пояснее. Я рассердился на Кобылина в этот раз: он, повторяя слова мои, искажал их и делал смешными — уловка, которою многие пользуются в спорах. Я вспыхнул, вскочил и сказал ему, что это значит поступать нехорошо, непрямо, недобросовестно. Александр заметил, что я рассердился, и, кажется, это было ему неприятно; но, разумеется, гнев мой продолжался недолго. <.„>
21
<...> Я недавно читал Александру свою повесть; ему она понравилась. Мы видимся с ним довольно часто; мне хочется, впрочем, испытать его дружбу. — Повесть я перепишу еще раз, а ваш список спрячу. <...>
22
<...> Недавно я читал первую повесть свою Кобылину; она ему понравилась; но он сказал, что не советовал бы мне ее печатать, потому что она не так развита и ее не все поймут. Мне так нравится «Жизнь в Мечте», более [чем] «Облако»13; как много в ней вышло прямо из души. <„.>
23
<...> Я не хочу испытывать Кобылина нарочно, но я знаю, что, представится случай, испытаю [нрзб]. <...>
24
<...> С Кобылиным я видаюсь, нельзя сказать, чтобы постоянно часто. Недавно как-то он очень долго у меня не был, обещавши быть дни через два; наконец пришел он ко мне. Мне было досадно, я спросил его: Что ты так долго у меня не был?— Не хотелось, — отвечал он. Я нашел ответ удовлетворительным и перестал сердиться. <...>
<...> Также, моя милая Машенька, хотелось бы мне прочесть Гердера (он есть у Кобылина); я его еще не читал, но знаю его мысль о совершенствовании Человечества, мысль высокую; надеюсь почерпнуть из него новые доказательства и стану снова убеждать дяденьку; я буду говорить вам об этой книге, когда прочту. <...>
Россия в мемуарах
1837
26
1 генваря 1837
<...> Я был недавно у Александра; он потерял Гердера, назвал сперва меня скотом за то, что я не читал его. Я с ним спорил, и в этот раз довольно удачно, против материализма и эмпиризма. <...>
27
[77 сентября 1837\
<...> Нынче день рождения Кобылина. Может быть, я пойду к нему. <...>
Д.Д. Оболенский
ПЕРВАЯ ДЖЕНТЛЬМЕНСКАЯ СКАЧКА НА ИППОДРОМЕ
МОСКОВСКОГО СКАКОВОГО ОБЩЕСТВА
12 июня 1843 года на ипподроме Московского скакового общества, тогда еще не Императорского, состоялась скачка для благородных ездоков (с условием скакать самим, приз подписной 780 рублей). На это состязание записались и скакали:
Князя Константина Александровича Черкасского1 Щеголь, гнедой чистокровный] жеребец 7 лет; на нем скакал Александр Васильевич Сухово-Кобылин, портрет которого мы поместили на этой же странице. Затем на серой кобыле 8 лет Гондоле скакал Семен Николаевич Мосолов, и на гнедой карабахской кобыле, под названием Молодая, скакал Л.Л. Демидов, который, говорят, так был уверен, что обскачет на своем Карабахе английских кровных, что, войдя в щегольском костюме в судейскую перед скачкою, спрашивал: кто ему будет передавать приз?
Четвертая лошадь, записанная на эту скачку, гн[едой] жер[ебец] Грек Ип[полита] Петровича] Петровского не был пущен.
А.В. Сухово-Кобылин легко выиграл скачку, придя первым и далеко бросив соперников, а Демидов отстал, конечно, чуть не на 1/2 круга. Ныне уже маститый и знаменитый автор «Свадьбы Кречинского», Александр
Россия^^^в мемуарах
Васильевич вообще отличался ловкостью и силою, а выигрыш первого ездока-охотника (gentleman rider) был приветствован обществом и публикой восторженно.
Тогда же один французский художник-любитель изобразил в прекрасной акварели Александра Васильевича на Щеголе, и мы с этой акварели сняли ту фотографию, которую печатаем выше2.
А.В. Сухово-Кобылин любил кровную скаковую лошадь и завел впоследствии прекрасную конюшню. Он выиграл в год коронации императора Александра II императорский приз на Шассе3, сыне Женераль-Шассе.
Мы рады прибавить, что Александр Васильевич доселе здравствует в своем тульском имении, Чернского уезда, и пользуется, слава Богу, прекрасным здоровьем, благодаря сильной своей натуре и постоянным физическим упражнениям, коим он ежедневно предается, живя в своем чудесном имении «Кобылинке», а также, когда бывает, и в городе. Свежий воздух и много движения сделали то, что Александр Васильевич выглядывает, несмотря на почтенный возраст, далеко не стариком, и еще недавно мы встречали его пешком, совершающим внушительные прогулки, коим позавидовали бы многие из современной молодежи, передвигающейся на резинах...4
Пожелаем же еще надолго нашему маститому писателю и первому ездоку-охотнику здравия и благоденствия!
1895, август, Москва
Е.И. Раевская
ПОЛВЕКА ТОМУ НАЗАД (фрагмент)
В феврале 1848 г. я приехала в Москву, чтобы провести несколько недель у матушки1.
Мой батюшка2 почти не выходил из своих комнат и не принимал никого, кроме ближайших родных. Матушка же любила избранное общество и, несмотря на свои лета и строгость своих правил, умела принять с такою приятностью и столь учтиво, что и молодые, и старые чувствовали себя непринужденно. Эти несколько недель, проведенные у матушки, рядом с сестрою, оставили у меня лишь радостные воспоминания.
Россия в мемуарах
Матушка никогда не выезжала, но принимала каждый вечер, а потому у нас ежедневно бывали гости, так как всякий приезжал, будучи уверен найти нас дома. Бывало в полночь колокольчик давал знать о каком-нибудь визите: то запоздалый гость приезжал к нам прямо из театра. В нашей гостиной собиралась лучшая молодежь того времени. Большинство из них сделались с тех пор знамениты как в мире политики, так и литературы. Следует их назвать, чтобы их современники воздали им по справедливости. Это были: князь Владимир Черкасский1 11, барон Владимир Менгден”, Николай Орлов111 * * 1 * * 1, Сергей Гончаров17, г-н Абаза7, Александр Кобылин7Г, Константин Озеров711, Николай Пашков7111, Болеслав Мар-кевич,х и прочие.
Что касается любезных и остроумных молодых женщин, это были г-жа Александрина Бахметева, истинная славянофилка, и другие, но центром нашего маленького общества являлись две барышни Новосильцевы, Софья и Екатерина, наши родственницы со стороны батюшки и близкие подруги. Софья Владимировна Новосильцева известна в русской лите-
1 Князь Владимир Александрович Черкасский, призванный Императором Александром II для работы вместе с министром Николаем Милютиным и Юрием Самариным в комиссии по составлению Положения об освобождении крестьян в России. <...>
11 Барон Владимир Михайлович Менгден, в то время секретарь Сената, а ныне (1897 г.) действительный тайный советник, награжден большой лентою; в 1868 г. председатель Государственного банка в Варшаве, ныне (1897 г.) член Государственного Совета. <...>
1,1 Николай Михайлович Орлов, сын Михаила Орлова, чей высокий ум имел большое влияние на молодежь в 1818—1825 гг. Мать Николая Орлова (Анна Николаевна) была дочерью знаменитого генерала Раевского, героя 12-го года, двоюродного дяди моего мужа, Николай Орлов был высокий, красивый и добрый молодой человек, очень хорошо воспитанный, по характеру любезный и веселый. <...>
Сергей Николаевич Гончаров был красив, как и его сестра — жена нашего знаменитого поэта Александра Пушкина, — к тому же человек умный и прекрасно воспитанный.
v Г-н Абаза, ныне занимает высокое положение в правительстве.
V1 Александр Кобылин, родственник Бибиковых через мою матушку, красивый брюнет и один из умнейших людей. У него был прекрасный, очень хорошо поставленный голос. Ныне очень талантливый драматург.
711 Константин Озеров, умный и хорошо воспитанный человек.
4111 Николай Пашков в 1848 г. был в большой моде в гостиных старой столицы благодаря своему тенору, позволявшему ему прелестно исполнять романсы. По сути, он не был ни в нашем вкусе, ни среди наших постоянных посетителей. <...>
1Х Болеслав Михайлович Маркевич, блондин, прекрасный собою, как майский день, московский Адонис. Автор нескольких романов, произведших сенсацию в обществе, которое он близко знал и описал превосходно и с замечательным талантом. <...>
Россия ЧХ. в мемуарах
ратурной среде под псевдонимом Ольга Н. В 1848 г. она писала лишь прелестные французские стихи. Позже она вышла замуж за Владимира Энгельгардта, которого покинула спустя три месяца после свадьбы.
Екатерина Владимировна Новосильцева сочиняла, как и ее сестра, и публиковала в газетах рассказы и повести под псевдонимом Толычева. Она никогда не была замужем. Софья жила у нас, Екатерина же бывала как только могла часто.
Моя сестра Лиза, тогда княгиня Оболенская, бесспорно была средоточием и постоянной звездою наших собраний. Прочие дамы являлись лишь спутниками сей звезды, что не мешало им веселиться от всей души. Обе барышни Новосильцевы были, без сомнения, самыми остроумными и приятными в обществе особами, каковых я когда-либо знала, и дружба, соединявшая нас тогда, делала еще очаровательнее наши задушевные отношения.
Вечерами пожилые дамы играли в гостиной в карты, а молодежь беседовала в кабинете, отделенном от гостиной большой аркою с тяжелой портьерой, поддерживаемой по сторонам шнуром из шелкового позумента. Ни прежде, ни с тех пор мне не приходилось бывать на вечерах столь оживленных, столь искрящихся остроумием и оригинальными репликами, что были у нас тогда, в 1848 г. Слышалось бесконечное журчание голосов, то тут, то там прерываемое смехом, раздающимся в одной или в другой группе беседующих. Мы в самом деле веселились, без скрытой злобы, без всяких притязаний, что весьма редко...
А.Я. Булгаков
СОВРЕМЕННЫЕ ЗАПИСКИ И ВОСПОМИНАНИЯ МОИ (фрагмент)
1850. Убиение француженки Simon в доме Сухово-Кобылина
Вот две недели, как нет другого разговора в Москве, как о убиении француженки Simon, которую молодой Сухово-Кобылин привез с собою из Парижа. Он прижил с нею несколько детей, дав ей обещание оставаться всегда холостым и иначе не жениться, как на ней, а между тем для обеспечения существования безнужного Кобылин дал своей любовнице вексель в 200 т. руб. Мертвое тело женщины этой было найдено на улице
Россия
в мемуарах
в Хамовниках; по освидетельствованию оказалось, что у этой Симон были перебиты ребры и рана на одном виске, горло было у нее перерезано, но так как незаметно было даже следов крови, то явно, что убита была она не тут, а в другом месте, но что здесь перерезано было у нее горло. Что не корысть заставила ее убить, явствует из того, что убиенную не обобрали, все было найдено на ней в целости: кольцы, серьги (бриллиантовые), кошелек, платье, шуба. В доме Кобылина, т.е. в комнатах, ею занимаемых, все было найдено в целости, только вексель в 200 т. не нашелся, a Mad. Simon еще накануне говорила о сем документе. Жалуясь на неверность своего любовника, она сказала: «Я вижу, что мне делать здесь уже нечего, я уеду во Францию, вытребовав деньги, кои мне следуют; с этим капиталом проживу я без нужды!» Кобылин влюблен в одну из здешних дам наших (Нарышкину, урожденную Кнорринг), многие делают ей честь присваивать титул львицы, но для меня она нимало не хороша: рыжая, сухая, бледная... Но кокетство и ум заставляют прощать многие недостатки. Не смею обвинять рыжую львицу, но Москва уверяет, что она разделяет любовь Кобылина, и немудрено: он хорош собою и ловок. Mad. Simon писала к своей сопернице письмо весьма дерзкое. Ревность и любовь могут ее извинить, но как Нарышкина могла унизиться и отвечать француженке, как могла она вступать с нею в переписку, довольно частую? Вот что непонятно и непростительно. Следствие, наряженное по сему делу, было довольно продолжительно. Всякий делал свои догадки, но ничего не открывалось. Гр[аф] Закревский досадовал. Он мне сказал: «Уж как бы ни было, а уж я доберусь до виновного!» Казалось, что следовало бы тотчас взяться за Кобылина. Конечно, несчастие быть подо-зреваему в таком преступлении, но правосудие требовало взять меру сию, да и сам Кобылин, ежели убежден в своей невинности, должен был просить, чтобы действие законов не имело никаких преград. Кобылина взяли токмо неделю спустя, равно как и служанку Нарышкиной. Служанка эта была, вероятно, конфиденткою.
Третьего дня Кобылин был освобожден, а оказывается, что француженка Симон была убита людьми Кобылина. Они не могли перенести тиранство ее, ибо управление дворнею было вверено Кобылиным этой фурии. Люди приносили уже один раз жалобу графу Закревскому, который наряжал следствие, и как многое оказалось справедливым, то граф велел этой Симон объявить, что при первой же на нее жалобе она будет посажена в телегу и отправлена за границу. Надобно думать, что француженка не унималась, и следующий анекдот служит тому доказательством. Недав-
Россия в мемуарах
но шемизетка1 французской филантропки была немного подожжена. Она позвала к себе девку, которая мыла и утюжила шемизетку, велела утюг разогреть как можно более и пошла утюжить плеча и руки несчастной девки! И эти-то французы проповедывают братство, равенство и вольность. Давно я твержу: les Fran^ais detestent 1’esclavage, mais ils aiment beaucoup les esclaves2. Итак, Simon довершит эту гадкую статью. (Оказывается теперь, что Симонша убита была людьми Кобылина без участия и ведома даже своего господина. Есть уже сознание повара и двух девушек.)
К.Н. Лебедев
ДНЕВНИК (фрагмент)
Дело об убийстве француженки Луизы Симон-Деманш
Луиза была вывезена любовником своим А.В. С[ухово]-К[обылиным] из Парижа в 1838 г.1 Убита 8 ноября 1850 года в Москве. Есть неясность и невероятность в показании сознавшихся убийц; не совсем достоверно само следствие; но прикосновенность лиц высшего круга, а также виновность повара Егорова и кучера Кузьмина2, по мнению моему, несомнительны. Переписка, в небольшом количестве листов, приобщенная к следствию, чрезвычайно любопытна; особенно любопытны письма самой Деманш, впрочем, довольно безграмотные; потом графини С[алиа]с3. Эти письма — курс французских развратных правил, подробно и дельно изложенных на 6 листах, произведение знаменитой писательницы. Есть письма, дышащие невинною, страстною любовью; есть вопли упреков и отчаяния. В письмах самого любовника выражается постоянно какое-то самодовольство. Грустно видеть эту француженку, залетевшую в Москву, чтоб кончить ужасной смертью, и этих барышень и барынь, попирающих права семейные, и этого даровитого С[ухово]-К[обылина], поглощенного интригами, и, наконец, этих крепостных, отданных господином в рабство своей французской любовнице. Не подлежит сомнению, что убийство совершенно рассчитанно, из видов и хладнокровно. Дело это поставлено Илличевским в самое затруднительное положение: две недели журнал Консультации ожидал рассмотрения, две недели рассматривает-
Россия
в мемуарах
ся и, вероятно, еще будет рассматриваться. Вопрос идет о том: назначить ли новое следствие или решить дело по показанию людей. Я не ожидаю ничего от нового следствия.
ПИСЬМА Л.Н. ТОЛСТОГО Т.А. ЕРГОЛЬСКОЙ (фрагменты)
1
7 декабря 1850 г. Москва
Так как вы охотница до трагических историй, расскажу вам ту, которая наделала шуму по всей Москве. Некто Кобылин содержал какую-то г-жу Симон, которой дал в услужение двоих мужчин и одну горничную. Этот Кобылин был раньше в связи с г-жой Нарышкиной, рожд. Кнор-ринг, женщиной из лучшего московского общества и очень на виду. Кобылин продолжал с ней переписываться, несмотря на свою связь с г-жой Симон. И вот в одно прекрасное утро г-жу Симон находят убитой, и верные улики указывают, что убийцы — ее собственные люди. Это было куда ни шло, но при аресте Кобылина полиция нашла письма Нарышкиной с упреками ему, что он ее бросил, и с угрозами по адресу г-жи Симон. Таким образом, и с другими возбуждающими подозрение причинами, предполагают, что убийцы были направлены Нарышкиною.
2
24 декабря 1850 г. Москва
История г-жи Симон не окончена; еще вчера слышал, будто бы служащий ее явился к Кобылину за какими-то объяснениями и там скоропостижно скончался. Причина смерти еще не выяснена.
К.Н. Леонтьев
ТУРГЕНЕВ В МОСКВЕ (фрагмент)
Поздней осенью Тургенев, проезжая в Петербург, пробыл в Москве несколько времени и виделся со мною не раз и познакомил меня с графиней С.1, в доме которой я потом встречал Кудрявцева, Грановского,
Россия в мемуарах
М.Н. Каткова, П.М. Леонтьева, Е.М. Феоктистова, графиню Ростопчину, Щербину, В.П. Боткина и раза два видел автора «Свадьбы Кречинского», Сухово-Кобылина. Это был тогда очень смуглый и очень красивый брюнет, собою видный, рослый, с чрезвычайно энергическим выражением лица. Он мне очень понравился.
Е.М. Феоктистов
ВОСПОМИНАНИЯ (фрагмент)
<...> По поводу Шумского я сообщил несколько сведений об А.Н. Островском; считаю не лишним остановиться здесь на другом писателе, далеко не столь крупного размера, в пьесе которого Шумский имел большой успех: «Свадьба Кречинского» А.В. Сухово-Кобылина. Тут воспоминания мои — воспоминания весьма отрадные — переносятся к Выксунским чугуноплавительным заводам, — имению Шепелевых1, где отец Сухово-Кобылина был опекуном2. <...>
Жилось на Выксе очень приятно. Летом съезжалась туда вся семья старика Кобылина, — дочь его, известная писательница графиня Салиас, другая его дочь, Софья Васильевна, очень умная девушка, с большим успехом занимавшаяся живописью; она всегда приглашала для совместных занятий художников, между которыми главным ее руководителем был Егор Мейер. <...>
Выкса отвлекла меня, однако, далеко в сторону. Я хотел говорить об Александре Сухово-Кобылине, сыне Василия Александровича, и увлекся воспоминаниями о Выксунских заводах только потому, что там впервые познакомился с ним и имел возможность хорошо его изучить.
Не подлежит сомнению, что это был человек очень умный, а о способностях его свидетельствует уже написанная им комедия; окончил он курс в Московском университете и даже при выпуске получил золотую медаль; он много путешествовал, любил серьезное чтение — словом, все, по-видимому, сложилось в его пользу, а между тем едва ли кто-нибудь возбуждал к себе такое общее недоброжелательство. Причиной этого была его натура — грубая, нахальная, нисколько не смягченная образованием; этот господин, превосходно говоривший по-французски, усвоивший себе джентльменские манеры, старавшийся казаться истым парижанином,
Россия
в мемуарах
был, в сущности, по своим инстинктам жестоким дикарем, не останавливавшимся ни пред какими злоупотреблениями крепостного права; дворня его трепетала. Мне не раз случалось замечать, что такие люди, отличающиеся мужественною красотой, самоуверенные до дерзости, с блестящим остроумием, но вместе с тем совершенно бессердечные, производят обаятельное впечатление на женщин. Александр Кобылин мог похвалиться целым рядом любовных похождений, но они же его и погубили.
Еще за несколько лет до того, как я познакомился с ним, он привез из Парижа француженку т-11е Симон, которая страстно его любила. Мне случалось встречаться с ней довольно часто. Она была женщина уже не первой молодости, но сохранила следы замечательной красоты, неглупая и умевшая держать себя весьма прилично. О такте ее свидетельствует то, что ей удалось снискать расположение всех родственников Кобылина, которые убедились, что ею руководит искреннее чувство, а не какие-нибудь корыстные расчеты. Вполне довольна своею судьбою она не могла быть, потому что Кобылин часто изменял ей, но так как каждое его увлечение длилось недолго и он все-таки возвращался к ней, то после более или менее бурных сцен наступало примирение. В 1850 году одна из любовных его интриг возбудила в ней, впрочем, сильное беспокойство. В это время в Московском beaumonde’e3 засияла новая звезда — Надежда Ивановна Нарышкина, урожденная Кнорринг, которая многих положительно сводила с ума; поклонники этой женщины находили в ней необычайную прелесть, на мой же взгляд, она далеко не отличалась красотой; небольшого роста, рыжеватая, с неправильными чертами лица, она приковывала к себе внимание главным образом какою-то своеобразною грацией, остроумною болтовней и тою самоуверенностью и даже отвагой, которая свойственна так называемым «львицам». Н.И. Нарышкина страстно влюбилась в Кобылина, и в обществе уже ходили слухи об их интимных отношениях, а вскоре отношения эти перестали быть тайной для кого бы то ни было вследствие страшного события: за одной из Московских застав, недалеко от кладбища, ш-Пе Симон найдена была убитой.
Кто совершил это преступление?
Процесс длился очень долго, и я не считаю нужным останавливаться подробно на этой в высшей степени любопытной странице нашего тогдашнего уголовного судопроизводства. Ограничусь только своими личными впечатлениями. Тотчас же образовались два мнения: одни утверждали, что убийца был Кобылин, и дело, по словам их, происходило таким обра-
Россия\^^в мемуарах
зом. Дом свой на Страстном бульваре отдал он в распоряжение своей сестры, г-жи Петрово-Соловово, приехавшей на зимние месяцы в Москву, а сам поместился во дворе того же дома, во флигеле, куда и приезжала к нему по вечерам ш-me Нарышкина; однажды ш-Пе Симон (она жила на углу Тверской и какого-то — кажется, Газетного4 — переулка), давно уже следившая за своею соперницей, сумела в поздний час проникнуть к своему возлюбленному; с проклятиями и ругательствами набросилась она на них, и Кобылин пришел в такую ярость, что ударом подсвечника или чего-то другого уложил ее наповал. Затем склонил он деньгами прислугу вывезти ее за город. Для всякого, кто имел понятие о необузданной натуре Кобылина, не представлялось в этом ничего несбыточного. Другая версия была следующего рода: т-11е Симон, подобно многим иностранцам и иностранкам, приезжавшим в Россию, обращалась крайне придирчиво и сурово с прислугой, отданною в ее распоряжение Кобылиным; беспрерывно раздражала она его своими жалобами, а он расправлялся с этими несчастными по-своему, и, доведенные наконец до крайней степени озлобления, они решились умертвить женщину, которую считали главной виновницей своей печальной судьбы. Опять-таки и это было весьма правдоподобно. В пользу последнего предположения говорило то обстоятельство, что люди, находившиеся в услужении у ш-Пе Симон, вскоре после того, как посадили их в острог, сами сознались в совершенном ими преступлении. Через несколько времени они заявили, однако, что сознание это было вынужденное, что Кобылин сулил им через кого-то всякие блага, если они примут вину на себя, и уверял, что их подведут под все-милостивейший манифест. Не подлежит сомнению, что следователи играли с самого начала крайне гнусную роль: с одной стороны, они боялись генерал-губернатора графа Закревского, который не сомневался в виновности Сухово-Кобылина, а с другой, Кобылин представлял для них чрезвычайно лакомый кусок. Помню, что однажды вечером, в самом начале этой истории, beau-frere5 его М.Ф. Петрово-Соловово, приехавший со свидания с главным следователем Троицким, рассказывал при мне, что Троицкий запросил 30 000 руб.6, чтобы снять с Кобылина всякую тень подозрения. Вообще на деньги не скупились.
Скандал был чрезвычайный. Нарышкина сделалась притчею во язы-цех; ужасные минуты переживал ее муж, человек, пользовавшийся общим уважением, имя которого вдруг послужило предметом самой отвратительной хроники. Что касается Кобылина, то из разговоров, которые прихо-
Россия
в мемуарах
дилось мне слышать, я мог убедиться, что за крайне редкими исключениями никто не принимал его сторону — такое успел он внушить к себе отвращение. Вскоре посадили его под арест на гауптвахту7, затем выпустили, а через несколько времени новая следственная комиссия опять его арестовала.
Я был очень молод, когда происходило все это; в то время я оканчивал курс в Московском университете; родственники Кобылина, с которыми приходилось мне видеться беспрерывно, не могли, конечно, не влиять на меня своими суждениями и рассказами, — неудивительно поэтому, что я был готов считать Кобылина непричастным к убийству m-Ile Симон. Впоследствии зародились, однако, у меня сомнения — главным образом по следующим соображениям: Кобылин не жалел денег, чтобы обелить себя; он нашел сильных покровителей, сестра его Софья Васильевна получила доступ к великой княгине Марии Николаевне, которая отнеслась очень сочувственно к несчастию, постигшему ее семью; даже граф Зак-ревский совершенно изменил свой взгляд на дело; Министерство юстиции прислало из Петербурга особых чиновников для пересмотра следствия — тем не менее, несмотря ни на какие старания и хлопоты, Кобылин отделался лишь тем, что одинаково и его, и людей, которые служили т-Ие Симон, оставили в сильном подозрении8. Никто не оказался виновным. Как же было не усомниться, что тяжкий грех остался на душе Кобылина! Но при этом возникает предо мной его фигура в те дни, когда было обнаружено преступление: нельзя представить себе, какое страшное отчаяние овладело им при известии о насильственной смерти женщины, которая в течение многих лет питала к нему безграничную преданность. Этот суровый человек рыдал, как ребенок, беспрерывно повторялись у него истерические припадки, он говорил только о ней, и с таким выражением горя и любви, что невозможно было заподозрить его искренность. Неужели все это была только комедия, которую с утра до ночи разыгрывал он перед своею матерью и сестрами? И затем, когда потребовали его к допросу, когда прямо высказали ему, что считают его убийцей, он отнесся к этому с негодованием и яростью, едва ли свойственными преступнику. Но если даже и заподозрить его в притворстве, — хотя самый лучший актер не сумел бы с таким искусством и в течение столь продолжительного времени разыгрывать роль, — что сказать о Нарышкиной? С того дня, как огласилось убийство, она почти не покидала Кобылина, находилась постоянно в обществе его родных и ни единым словом, ни единым муску-
Россия
в мемуарах
лом своего лица не обнаружила, чтобы была сколько-нибудь причастна к страшной тайне. Неужели и она могла с таким поразительным самообладанием носить личину?
Вообще, событие, которого я коснулся здесь, представляется для меня неразрешимою загадкой.
После судебного приговора Кобылин вовсе отшатнулся от общества, или, вернее, общество отшатнулось от него. Озлобленный, проживал он большею частию в деревне, изрыгая проклятия на Россию, которая сделалась ему особенно ненавистна после отмены крепостного права. Так как пребывание в Москве оказалось для Нарышкиной невозможным, то она уехала навсегда за границу, где вышла замуж за известного романиста Александра Дюма-сына.
Кроме «Свадьбы Кречинского» Кобылин написал еще две пьесы, не обнаруживавшие ни малейшего таланта; вместо сколько-нибудь живых лиц являются в них грубо намалеванные карикатуры, и единственная цель этих жалких произведений заключалась в том, чтобы заклеймить господствующие у нас до 50-х годов порядки, хотя, — я убежден в том, — если бы задумал автор изобразить порядки, пришедшие им на смену, то злоба его выразилась бы еще рельефнее. Шумскому очень хотелось бы (это было уже в конце 60-х годов) воспользоваться пьесой «Дело» для своего бенефиса. «Как вам пришло это в голову? — спрашивал я его. — Разве вы не видите, что это полнейшая бездарность?..» — «Конечно вижу, — отвечал он, — тем не менее пьеса имела бы большой успех; у нас теперь публика нетребовательна; выйди только актер на сцену да скажи громогласно: «Все губернаторы дураки», — так театр разнесут от восторга» <...>
Б.Н. Чичерин
МОСКВА СОРОКОВЫХ ГОДОВ (фрагмент)
Роль великосветской львицы в Москве в то время играла Надежда Львовна1 Нарышкина, рожденная Кнорринг. Лицо у нее было некрасивое, и даже формы не отличались изяществом; она была вертлява и несколько претенциозна; но умна и жива, с блестящим светским разговором. По обычаю львиц, она принимала у себя дома, лежа на кушетке и выставляя изящно обутую ножку, на вечера всегда являлась последнею в 12 часов
Россия
мемуарах
ночи. Скоро, однако, ее поприще кончилось трагедиею. За нею ухаживал Сухово-Кобылин, у которого в то же время на содержании была француженка, мадам Симон. Однажды труп этой женщины был найден за Петровскою заставою2. В Москве рассказывали, что убийство было следствием сцены ревности. Кобылин, подозреваемый в преступлении, был посажен в острог, где пробыл довольно долго. Он успел даже написать там «Свадьбу Кречинского». Но кончилось дело тем, что его выпустили, а повинившихся людей сослали в Сибирь. Многие не верили в виновность осужденных, говорили, что они были подкуплены и что все дело было замято вследствие сильных ходатайств. При тогдашних судах добраться до истины было невозможно. Нарышкина же тотчас покинула Москву и уехала за границу. Овдовев, она вышла замуж за Александра Дюма-сына.
А. В. Мещерский
ИЗ МОЕЙ СТАРИНЫ (фрагмент)
Среди этой плеяды замечательных молодых людей, сверстников, кончавших или окончивших в это время свое образование в Москве и впоследствии получивших на разных поприщах довольно громкую известность, как то: князь Владимир Черкасский, граф Алексей Толстой, князь Лобанов, Сухово-Кобылин (впоследствии известный драматург), Сергей Миллер, граф Александр Строганов, Кавелин (будущий профессор) и проч., несомненно Юрий Федорович Самарин был одним из самых видных, находчивых и остроумных <...>
В тридцатых же годах друзьями нашей молодости были, как я говорил выше, князь Лобанов, старший сын сенатора, жившего в Москве в собственном доме на Собачьей площадке; Сухово-Кобылин, единственный сын у отца, чрезвычайно заботившегося об образовании своих детей. <...>
Я помню, что впоследствии молодого Сухово-Кобылина постигло несчастие. Говорили, что у него был целый роман с молодою, весьма красивою француженкой, связь с которой имела ужасно трагический конец, разбивший его молодую жизнь и испортивший всю его карьеру. Девицу эту нашли убитой на квартире Сухово-Кобылина, его прислугой, которая будто на суде показала, что убийство было совершено по его приказанию. Дело это тянулось два года. Сухово-Кобылин был оправдан.
Россия в мемуарах
М.Г. Назимова
ИЗ СЕМЕЙНОЙ ХРОНИКИ ТОЛСТЫХ (фрагмент)
Младшая в семье дедушки была дочь Парасковия, в замужестве княгиня Вяземская, — от этого брака родилась я, <.„>.
Достигнув условного возраста, когда на девицу смотрят как на невесту, ее стали вывозить на балы. Но не беспечная жизнерадостность ожидала ее, а жизненные потрясения, которые тяжело отозвались на ее восприимчивом и впечатлительном организме.
Только она стала выезжать, как за ней начал ухаживать более других С[ухово-] К[обылин]. Он был молод, красив, талантлив, хорошо пел, и музыка послужила первым звеном к обоюдной симпатии. В течение целой зимы С[ухово-]К[обылин] на всех балах, вечерах, прогулках был постоянным кавалером и не скрывал своего явного предпочтения. С[ухово-]К[обылин] был старинного дворянского рода, с хорошим состоянием, и все ожидали объявления свадьбы с окончанием зимнего сезона, но прошла весна, разъехались по деревням, а свадьба объявлена не была. Так прошел год. <...>
Нелегко было моей матери пережить потерю человека, олицетворявшего ее первую молодую любовь, и, конечно, обманутые надежды, страдания самолюбия, пошатнувшиеся ее нервы.
История С[ухово-]К[обылина] была крайне печальна, а впоследствии даже трагична.
Он не был свободен потому, что дал приближенному лицу — одной француженке — векселей на сумму свыше своего состояния. Этими векселями она держала его в полной кабале и обещала их уничтожить только в случае его согласия на ней жениться, и грозила подать их к взысканию, если он задумает жениться на другой. А в 40-х годах за долги сажали в тюрьму, и только смерть или уплата долга могли освободить несчастного.
Прошло несколько месяцев, и вдруг пронеслась молва, что С[ухо-во-]К[обылин] под судом за убийство француженки m-me Leon.
Вот что случилось.
Попреки, сцены ревности m-me Leon повторялись все чаще и становились все бурнее: угрозы засадить в тюрьму теперь уже обуславливались требованием женитьбы. Несчастный С[ухово-]К[обылин] во время одной
Россия Чх в мемуарах
из таких сцен, потеряв терпение, схватил бронзовый канделябр, швырнул его в голову m-me Leon, попал в висок и убил ее на месте.
При виде мертвого тела он растерялся и думал только о том, как скрыл» свое невольное преступление. С помощью преданного слуги m-me Leon одели, посадили в карету и ночью отвезли на кладбище, где и бросили ее близ чьей-то могилы.
Когда ее нашли, то оказалось, что карман ее юбки был вырван с находившимися в нем векселями, которые она всегда носила при себе.
С[ухово-]К[обылин] был охвачен безумною надеждой, что припишут эту смерть разрыву сердца и он наконец окажется свободным.
Но от докторского глаза не ускользнул знак на виске, и С[ухово-]К[о-былин] был обвинен в убийстве и предан суду.
В то время гласных судов не существовало, и мнения судей не подвергались нравственному воздействию присяжных, много денежных жертв стоило С[ухово-] К[обылину], чтобы суд признал его невиновным в умышленном убийстве и присудил его только к духовному покаянию в монастыре.
Разбирательство дела длилось чуть ли не два года.
Н.В. Минин
[ВОСПОМИНАНИЯ] (Запись Л.П. Гроссмана)1
Толстой страшно не любил Сухово-Кобылина, который был ему противен донельзя. — «Как это Вы можете бывать у него?» — говорил Толстой Минину. Причины этой глубокой неприязни Николай Васильевич окончательно не разъяснил и ограничился предположением: быть может, некоторое соревнование в области философских занятий; быть может, разлад в конце 40-х годов, когда оба они посещали в Москве гимнастический зал Пуаре2.
Кто убил — неизвестно. Не Сухово-Кобылин, но и не Нарышкина, которая не была в состоянии такую здоровую женщину, как Луиза Симон, так жестоко изранить и изувечить.
Сухово-Кобылин не любил говорить об этой истории, но когда приходилось, отвергал с негодованием возводимые на него обвинения.
Россия в мемуарах
Он отличался крайней вспыльчивостью. Многие родные поддразнивали его или промеж себя говорили: «Да уж однажды был случай: укокошил женщину шандалом...»
Сухово-Кобылин лет девять сопровождал мать в арестный дом, где находился в заключении племянник Марии Ивановны Глебов, обвиненный в соучастии по убийству одного помещика Воробьева (дело, в котором был замешан композитор Алябьев). Мария Ивановна говорила племяннику: «Да уж не скрывай: если ты убил, то мы подкупами, чем угодно, а уж освободим тебя, а если невиновен, то ничего, посиди, все равно выпустят». — «Да что ж, ma tante, все мы, всей компанией, били его — как знать, кто убил?»3
В своих философских трудах Сухово-Кобылин стремился слить геге-лианство с дарвинизмом, эмпирию с метафизикой. Он это считал неогегельянством и неодарвинизмом.
Сухово-Кобылин был близок в Петербурге с Сушковым (редактор «Правительственного вестника»)4, Кривенко, знал князя Мещерского5. В Кобылинке читал «Новое время»6.
Перевел всего Гегеля, рукописи хранились в Кобылинке в диване, много весили, оттого и трудно было спасти во время пожара.
Фамилия его жены — англичанка Фокс7.
Познакомился Сухово-Кобылин с Луизой Симон не в ресторане, а у князя Антона Голицына в Париже, к подруге которого та приходила8. Никаких денег на приезд в Россию он ей не давал.
Н.В. Минин
[П.М. САДОВСКИЙ И «СВАДЬБА КРЕЧИНСКОГО»]
Здесь как раз место описать случай с знаменитым актером П.М. Садовским.
Когда пьеса была уже написана, Александр Васильевич хотел узнать мнение выдающихся деятелей сцены и обратился с просьбою к Садовскому прослушать эту вещь. Садовский согласился. Назначили день. Александр Васильевич пригласил многочисленных своих друзей и повез Садовского в свое подмосковное небольшое мнение (где это имение находилось, не знаю). Там приготовлен был обед. Перед обедом сели и стали читать
Россия в мемуарах
«Свадьбу Кречинского». Не дочитав до конца, решили прервать чтение и продолжать после обеда.
— Ну как вам понравилась моя пьеса? —• обратился Сухово-Кобылин к Садовскому.
Садовский замялся. Александр Васильевич его подбадривал, просил быть откровенным и не стесняться критикой. Тогда Садовский стал говорить: «Вы меня извините, ради Бога, но я вам откровенно скажу, что успеха на сцене для этой пьесы я не вижу; да и много здесь есть неестественности и того, что на сцене никогда не бывает...» — «Что же это такое?» — «А вот обращение Расплюева к публике — это невозможно, это-fro] даже у Мольера нигде нет!»
«Вообразите мое недоумение — именно это обращение я взял из Мольера — этакое суждение Садовского [так меня разозлило], что я с трудом удержался, чтобы не наговорить ему неприятных вещей и только сказал: “Ну пусть так — пойдемте пить шампанское”. После обеда чтение мы не продолжали».
Теперь явление второе.
Первое представление. Александр Васильевич в первой кулисе. «Сначала зрительский [зал], битком набитый публикой, относился холодно. Я стою и сильно волнуюсь. Наконец лед прорвало — начинаются сильные аплодисменты.
Садовского после первого акта* вызывают неистово — он проходит мимо меня, хватает меня за руки и говорит: “Виноват я перед вами, Александр Васильевич, виноват!”»
Пьеса имела громадный успех. 22 раза давалась подряд при полном сборе.
Н.В. Минин
ДЛЯ БИОГРАФИИ СУХОВО-КОБЫЛИНА
Когда умер император Николай I, разнеслись вести по всей России, что наконец наступит царствование либерального царя, ученика поэта Жуковского, и польются либеральные реформы всякого рода.
Встрепенулись друзья Сухово-Кобылина и начали ему писать письма в деревню, чтобы он ехал в Петербург хлопотать о дозволении ставить его пьесу «Свадьба Кречинского» в театре. «Свадьба Кречинского» лежала под
Россия
в мемуарах
запретом цензора с немецкой фамилией — Фрейганг или Фрейман — не помню1.
Жил этот цензор у знаменитого цепного моста (как раз Сухово-Кобылин получил золотую медаль от Московского университета за его труд о цепных мостах). Сухово-Кобылин рассказывал мне: Когда меня вызвал цензор первый раз еще в царствование Николая Павловича, то спросил меня: «Где это вы слышали такие слова и выражения, какие вы приводите в этой пьесе?» — «Везде — в публике, в народе», — ответил Сухово-Кобылин. «Вам надо это изменить — такие выражения не допустимы!» — «Я изменить отказываюсь!» — «В таком случае ваше сочинение пускай полежит вот на этой полке!» И положил к себе на полку, прекратив разговор2.
И так Александр Васильевич пустился опять в путь проводить свою пьесу в театр.
Н.В. Минин
ИСТОРИЯ С ГЕДЕОНОВЫМ (Со слов самого Александра Васильевича)
После успеха в Москве своей драмы «Свадьба Кречинского», давшего 22 полных сбора, автор пожелал воспользоваться, наряду с другими авторами, постспекгакольною платою, но он встретил в Москве везде отказ — ссылались, что об этом не было расположения из Петербурга. Александр Васильевич решился ехать в Петербург, для разъяснения этого вопроса, к директору театров Гедеонову.
Гедеонов в молодости служил в артиллерии и случайно был в одной бригаде с отцом Александра Васильевича. Гедеонов принял Александра Васильевича очень сухо. Таким начальническ[им] тоном, как «что вам надо!» по привычке обращаться с подчиненными да еще с актерами, которым он всем без изъятия говорил «ты». (Давно минувшие времена...)
Тогда Александр Васильевич изложил свои требования. «Вы уступили свою пьесу дирекции даром, потому что по правилам все новые пьесы, идущие в бенефис какому-либо актеру, остаются собственностью дирекции!» Это поразило Александра Васильевича как громом — он попробовал протестовать. Тогда Гедеонов прибавил: «Да впрочем, что тут рассуждать, вы дали подписку, что отдаете пьесу дирекции». — «Нет,
Россия
в мемуарах
никакой подписки не давал!» — «Что вы врете». При этих словах Александр Васильевич вспылил и кинулся на Гедеонова. — Гедеонов вскочил со стула и побежал кругом своего письменного стола и скороговоркой выкрикивая: «Что вы, что вы, я, я служил вместе с вашим отцом в одной бригаде!» — «Это его спасло, — говорил мне Александр Васильевич, — я пришел в себя и быстро вышел из кабинета, но вопрос о гонораре погиб для меня безвозвратно!»
Ф.А. Бурдин
ПЕРВОЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЕ «СВАДЬБЫ КРЕЧИНСКОГО» (Из воспоминаний артиста императорских театров)
Посвящается С.Н Худекову1
Зимой 1855 года А.М. Максимов получил от г. Сухово-Кобылина пьесу «Свадьба Кречинского» с предложением взять ее в свой бенефис и играть в ней главную роль. Прочитав пьесу, Максимов объявил, что не только не возьмет ее в свой бенефис, но ни под каким видом не станет играть главной роли, говоря:
— Грязная пьеса, выведены какие-то каторжники, на которых нельзя смотреть без отвращения, и я вовсе не желаю быть ошиканным.
Он дал прочесть пьесу Мартынову, который совершенно с ним согласился и тоже отказался взять ее в свой бенефис и играть в ней.
Максимов, с которым я находился в самых дружеских отношениях, передал рукопись мне, сообщив откровенно свое мнение о ней и отзыв Мартынова. Прочитав пьесу, я чрезвычайно удивился суждению Максимова и Мартынова. По-моему, пьеса была написана мастерски, с прекрасными ролями и чрезвычайно удачными сценическими положениями. Я предсказал ей большой успех.
— Ну да ведь вы, нынешняя молодежь, поклонники реализма, вы в восторге от всякой грязи; по-вашему, это натура, а вот я тебе ручаюсь, что вам так шикнут, что вы не будете знать, как уйти со сцены, — сказал Максимов.
В это время в Москве праздновали пятидесятилетний юбилей М.С. Щепкина2, на который я поехал депутатом от петербургских артистов.
Россия
в мемуарах
Юбилей Щепкина как раз совпал с первым представлением «Свадьбы Кречинского» в Москве, данным в бенефис Шумского3. Таким образом, мне удалось в первый раз увидеть на сцене пьесу, возбудившую столько ожесточенных споров. Пьеса произвела фурор как содержанием, так и прекрасным исполнением. Шумский, Садовский и Щепкин имели громадный успех. Первый вопрос, который мне сделал по возвращении Максимов, был:
— Ну что «Свадьба Кречинского»?
— А то, что вы с Мартыновым опростоволосились совсем! Прав-то я, пьеса имела громадный успех.
— Это ничего не доказывает, — возразил Максимов, — в Москве может нравиться всякая галиматья, мало ли было примеров — там имеет успех, а здесь проваливается.
— Эта пьеса будет иметь большой успех везде!
— Может быть, а я все-таки ее в бенефис не возьму и, какой бы с меня штраф ни взяли, играть в ней не буду!
AM. Гедеонов, бывший в то время директором, узнав о большом успехе пьесы в Москве, пожелал поставить ее немедленно в Петербурге. Так как это было в конце сезона и в казенный спектакль поставить не было времени, то он и предложил Мартынову взять ее в бенефис; но тот решительно отказался. Взбешенный Гедеонов сказал, что ни Мартынову, ни Максимову он не даст роли в этой пьесе.
— Я только этого и хотел, — радовался Максимов.
Кончился сезон. Наступил великий пост. А.М. Гедеонов очень желал поставить пьесу весной. Мой бенефис, по обыкновению, был назначен осенью. Собираясь тогда в первый раз ехать за границу, я просил директора переменить время моего бенефиса на весну, дозволить дать «Свадьбу Кречинского» и играть в ней роль Расплюева. Директор согласился. За отказом Максимова, Кречинского мог играть только Самойлов, с которым мы были в самых дурных отношениях. В высшей степени самолюбивый, дерзкий, эгоист, не признающий ничего, кроме своих интересов, он был самым дурным товарищем; для него имели цену только богатые и знатные; в труппе не было ни одного человека, который бы ему симпатизировал, со всеми у него были столкновения, и за кулисами его называли не иначе как Васька.
В особенности я не дозволял ему становиться себе на ногу и на одну его дерзость отвечал десятью — он меня не мог видеть равнодушно.
Россия Q*S.g мемуарах
Тем не менее я должен был пригласить его играть Кречинского. Узнав об огромном успехе пьесы в Москве, видя блестящую роль, вполне по его средствам, Самойлов был поставлен между двумя чувствами: ненавистью ко мне и желанием сыграть блестящую роль. Сначала он заявил, что остается мало времени для приготовления роли.
— Напротив, — говорю я, — времени более двух месяцев.
— Да, конечно; если так, то я успею, но я с вами не могу играть, я вас по пьесе должен трепать, как мокрую курицу, а где же мне с вами справиться, вы здоровее и крепче меня.
— Таков по пьесе я должен и быть, потому что Расплюев сам говорит, что, народись он худенький, хиленький, ему бы не жить после всех трепок.
— Разве Расплюев говорит это?
— Прочтите внимательнее пьесу, и вы увидите.
Не находя возражений, Самойлов согласился играть.
Казалось, все затруднения были устранены, — напротив, они только начинались.
Перед Пасхой Сухово-Кобылин, узнав, что его пьеса ставится после Святой недели, приехал в Петербург4. Посетив меня, он заявил, что желает для первого представления отдать роль Расплюева Мартынову, с тем, однако, чтоб пьеса шла все-таки в мой бенефис. Я решительно отказал ему.
— В моем бенефисе мне, как молодому артисту, нужна хорошая роль, стало быть, если вы не желаете, чтобы я ее итрал, то я не могу взять вашей пьесы, тем более, вы сами знаете, что Мартынов не хочет играть этой роли.
— Я упрошу его, — сказал Сухово-Кобылин.
— Это дело ваше.
Сухово-Кобылин поехал к Мартынову, а я к директору.
— Что тебе? — спрашивает Гедеонов.
— Ваше превосходительство, я не моту в бенефис взять «Кречинского».
— Отчего?
— Автор желает, чтобы мою роль итрал Мартынов.
— Мартынов сам не хочет играть этой роли, — сказал директор, — а автор, когда уже пьеса его сыграна, по закону не имеет права распоряжаться ею, пьеса уже сделалась собственностью дирекции.
— Совершенно справедливо, ваше превосходительство, но я не желаю стать с автором в неприязненные отношения, тем более, что признаю его нравственные права над пьесой.
— Что же ты хочешь дать?
~~ «Бедность не порок» Островского, и играть Любима Торцова.
— Ну вот, тогда вы подеретесь с Самойловым.
— В таком случае я, ваше превосходительство, отказываюсь теперь от бенефиса.
— Вздор, вздор, бери «Кречинского» и играй Расплюева.
— А автор?
— Я твой начальник, а не автор, — ты обязан исполнять мои приказания.
На этом остановилось дело.
Поездка Сухово-Кобылина к Мартынову кончилась неудачей. Мартынов играть решительно отказался. Он сказал Сухово-Кобылину, что роль Расплюева не находит по своим средствам, и откровенно выразил, что не симпатизирует героям его пьесы, что он и прежде не желал играть эту роль, а теперь находит даже неприличным отнимать ее у молодого артиста. Но Сухово-Кобылин, подбиваемый Самойловым, этим не удовлетворился. Он пошел к директору, который с сожалением ему сказал, что не может исполнить его желание по двум причинам: первая, что роль отдана мне, а вторая, что не может заставить насильно играть Мартынова.
— Какой же вы директор, если не можете заставить ваших подчиненных исполнять их обязанности! — вспылил Сухово-Кобылин.
Это было искрой, брошенной в порох. Гедеонов вышел из себя и отвечал очень резко, Сухово-Кобылин тоже, и сцена взаимных дерзостей дошла до того, что Гедеонов, окончательно взбешенный, закричал:
— Да что вы, милостивый государь, считаете меня за такого старика, который вам не может дать удовлетворения на чем вы хотите?
Сухово-Кобылин, увидев, что зашел слишком далеко, поспешил попросить извинения.
Убедившись, что через директора ничего не добьешься, Сухово-Кобылин прибегнул к последнему средству: он приехал ко мне с угрозой сделать скандал в мой бенефис, если я не откажусь от роли.
— Милостивый государь, — сказал я ему, — я исполнил ваше желание, от роли отказывался, Мартынов ее играть не хочет и не будет, теперь я играю по приказанию начальства, угроз ваших не боюсь нисколько, роль Расплюева не сьпраю так плохо, чтоб возбудить неудовольствие публики, а из вашего обещания сделать мне скандал только извлеку пользу, — назначу за места цену вдвое дороже, зная, что публика с жадностью бросится на такой интересный спектакль.
Россия xJL в мемуарах
Видя, что и со мной ничего сделать нельзя, Сухово-Кобылин угомонился и стал ездить на репетиции.
До моего бенефиса оставалось всего пять дней; в Большом театре давался какой-то балет, и я, желая посмотреть его, пришел за кулисы; в антракте явился на сцену один из моих друзей-товарищей и шепнул:
— Федя! дело не ладно, Самойлов у тебя играть не будет, он скажется больным накануне бенефиса; он об этом заявил Мартынову, от которого я это и знаю.
Понятно, как убийственно мне было узнать такую новость в то время, когда, казалось, все уже было слажено. Да и какие меры мог я принять в такое короткое время, когда бенефис на носу. Рассчитывая на дружеское расположение ко мне Максимова, я решился просить его выручить меня. Тотчас же из театра я поехал к нему; он уже ложился спать.
— Что это значит, Федор? Что ты так поздно? Да на тебе лица нет! — изумился Максимов, увидя меня.
— Выручай, Алексей Михайлович, я без ножа зарезан.
— Что с тобой?
— Ты знаешь, чего мне стоит бенефис и что я вытерпел, а теперь, когда все улажено, когда осталось несколько дней, Самойлов сказал, что накануне бенефиса захворает и не будет играть.
— Скверно и подло.
— Выручи, друг, сыграй Кречинского, разрушь эту гнусную интригу. Максимов задумался.
— Слушай, Федор, — сказал он, — ты знаешь, как мне противна эта роль, знаешь, что я решил ни за какие блага в мире не играть ее, но чтобы спасти товарища и не допустить такой подлости, я у тебя играть буду! Завтра на репетиции прямо спроси у Самойлова, станет ли он играть, а в противном случае скажи ему, что я сыграю! Поезжай с Богом и спи спокойно.
Я горячо обнял Максимова и с спокойным духом уехал домой. На другой день, когда все собрались на репетицию, я подошел к Самойлову и сказал ему:
— Василий Васильевич, я слышал, что вы нездоровы и говорите, что едва ли можете участвовать в моем бенефисе, так, пожалуйста, прошу вас прямо заявить теперь, будете вы играть или нет? Если здоровье ваше так плохо, так за вас берется играть Алексей Михайлович.
Самойлов, никак не ожидая этого, совершенно растерялся. Он как-то сконфуженно посмотрел на меня и проговорил:
Россия в мемуарах
— Я действительно не совсем здоров, но до бенефиса еще несколько дней, я, вероятно, поправлюсь... и во всяком случае, играть буду.
— Благодарю вас, — сказал я ему.
Впоследствии Самойлов со злостью выговаривал Мартынову, зачем тот разболтал о его предполагавшейся болезни.
— Ты мне не говорил, что это секрет, — отвечал Мартынов. Наконец наступил день моего бенефиса.
Театр был совершенно полон. Пьеса имела громадный успех. Самойлов был превосходен в роли Кречинского, меня принимали прекрасно в роли Расплюева5.
Вскоре после этого я уехал на полгода за границу. В мое отсутствие Сухово-Кобылин упросил Мартынова сыграть Расплюева, но великому артисту эта роль не удалась, и, сьправ ее несколько раз, он от нее окончательно отказался.
А.Н. Афанасьев
ОТРЫВКИ ИЗ МОЕЙ ПАМЯТИ И ПЕРЕПИСКИ (фрагмент)
В бытность государя в Москве, его величество не раз посещал театры и остался весьма довольным. После представления «Свадьбы Кречинско-го»’ он ходил за кулисы, вызывал Садовского и Шумского и благодарил за хорошее исполнение ролей. Шумскому заметил, что пиеса сама по себе слаба, но что успеху своему она обязана хорошей игре актеров. Шумский возразил, что пиеса, несмотря на свои недостатки, все-таки замечательна, как произведение оригинальное, русское, каких наша сцена имеет немного, потому что ценсура так строга, что ничто серьезно-комическое и не может пробиться на сцену2. Старик Щепкин до того одряхлел, что не узнал государя и вмешался в их разговор: «Да, — говорит, — где теперь комедии? Нету их!» — желая выразить ту мысль, что нет великих писателей, к[оторы]е веками родятся. Фраза эта была подхвачена и тотчас разнеслась в партере с следующим видоизменением: «Какая теперь комедия! Теперь не до комедий!», т.е. намек на трагическое в жизни, на забирание людей в крепость...
Когда государь ушел, Щепкин спросил Шумского: «С каким генералом это ты разговаривал?» —• «Как с генералом? Это государь!» — «Боже мой! Что же ты меня не толкнул? А я думал, что это генерал Баранов3!»
Россия в мемуарах
П.Д. Боборыкин
ЗА ПОЛВЕКА (фрагмент)
Я ходил аккуратно на несколько курсов, в том числе и к Костомарову. И мне привелось как раз присутствовать при его столкновении со студенчеством.
Боюсь приводить здесь точные мотивы этой коллизии между любимым и уважаемым наставником и представительством курсов. Но Костомаров, как своеобычный «хохол», не считал нужным сделать что-то, как они требовали, и когда раздалось шиканье по его адресу, он, очень взволнованный, бросил им фразу, смысл которой был такой: что если молодежь будет так вести себя, то она превратится, пожалуй, в «Расплюевых».
Слова эти были подхвачены. Имя «Расплюевы» я слышал; но всю фразу я тогда не успел отчетливо схватить1.
Это имя «Расплюевы», употребленное Костомаровым, показывало, что комическое лицо, созданное Сухово-Кобылиным, сделалось к тому времени уже нарицательным.
А «Свадьбе Кречинского» было всего каких-нибудь пять лет от роду: она появилась в «Современнике» во второй половине 50-х годов2. Но комедия эта сразу выдвинула автора в первый ряд тогдашних писателей и, специально, драматургов.
Она сделалась репертуарной и в Петербурге, и в Москве, где Садовский создал великолепный образ Расплюева.
На Александрийском театре Самойлов играл Кречинского блестяще, но почему-то с польским акцентом3; а после Мартынова Расплюева стал играть П. Васильев4 и делал из него другой тип, чем Садовский, но очень живой, забавный, а в сцене второго акта — и жалкий.
Автор «Свадьбы Кречинского» только с начала 60-х годов стал показываться в петербургском свете.
Я впервые увидал его в итальянской опере, когда он в антрактах входил в ложи тогдашних «львиц». Он смотрел тогда еще молодым мужчиной: сильный брюнет, с большими бакенбардами по тогдашней моде, очень барственный и эффектный.
На нем остался налет подозрения ни больше ни меньше, как в совершении убийства.
Россия в мемуарах
Это крупное дело сильно волновало барскую и чиновную публику обеих столиц. Оно по своему содержанию носило на себе яркий отпечаток крепостной эпохи.
О нем мне много рассказывали еще до водворения моего в Петербурге; а в те зимы, когда Сухово-Кобылин стал появляться в петербургском свете, А. И. Бутовский (тогда директор Департамента мануфактур и торговли) рассказал мне раз, как он был прикосновенен в Москве к этому делу5.
Он служил тогда председателем Коммерческого совета в Москве и попал как раз на тот вечер у г-жи Щарышкиной], когда в квартире Сухово-Кобылина была убита француженка, его любовница.
От Бутовского обвиненный хотел иметь на следствии показание, что он видел его еще на вечере, когда сам уезжал домой.
Такого показания Бутовский не мог дать, потому что не хотел утверждать этого положительно, а для обвиненного это нужно было, чтобы доказать свое alibi.
Француженку якобы убили повар и лакей, оба крепостные Сухово-Кобылина, причем она, кажется, не была ими даже достаточно ограблена.
Вся Москва, а за ней и Петербург повторяли рассказ, которому все легко верили, а именно, что оба крепостные взяли убийство на себя и пошли на каторгу. Но и барин был, кажется, «оставлен в подозрении» по суду.
Рассказывали в подробностях сцену, как Сухово-Кобылин приехал к себе вместе с г-жой Щарышкиной]. Француженка ворвалась к нему (или уже ждала его) и сделала скандальную сцену. Он схватил канделябр и ударил ее в висок, отчего она тут же и умерла.
Мне лично всегда так ярко представлялась эта, быть может, и выдуманная сцена, что я воспользовался ею впоследствии в моем романе «На суд», где фабула и психический анализ мужа и жены не имеют, однако, ничего общего с этой московской историей6.
С автором «Кречинского» я тогда нигде не встречался в литературных кружках, а познакомился с ним уже спустя с лишком тридцать лет, когда он был еще бодрым старцем и приехал в Петербург хлопотать в дирекции императорских театров по делу, которое прямо касалось «Свадьбы Кречинского» и его материальной судьбы в Александрийском театре. Дирекция, по оплошности ли автора, когда комедия его шла на столичных
Россия
в мемуарах
сценах, или по чему другому, ничего не платила ему за пьесу, которая в течение тридцати с лишком лет дала ей не один десяток тысяч рублей сбору.
Состоялось запоздалое соглашение, и сумма, полученная автором «Свадьбы Кречинского», далеко не представляла собою гонорара, какой он имел бы право получить, особенно по новым правилам 80-х годов7.
Сухово-Кобылин оставался для меня, да и вообще для писателей и того времени, и позднейших десятилетий, — как бы невидимкой, некоторым иксом. Он поселился за границей, жил с иностранкой8, занимался во Франции хозяйством и разными видами скопидомства, а под конец жизни купил виллу в Болье — на Ривьере, по соседству с М.М. Ковалевским, после того как он в своей русской усадьбе совсем погорел.
Петербургской встречей и ограничилось наше знакомство. Меня пригласил «на него» один чиновник Кабинета, которому он и был обязан успехом сделки с дирекцией9. Я у этого чиновника обедал с ним, а потом навестил его в Hotel de France10.
Хотя он, кажется, немного красил себе волосы, но все-таки поражал своим бодрым видом, тоном, движениями. А ему тогда было уже чуть не под восемьдесят лет.
Для меня было интересно поближе приглядеться к такому типу московского барина-писателя, когда-то светского льва, да еще повитого трагической легендой.
Фешенебля в нем уже не осталось ничего. Одевался он прилично — и только. И никаких старомодных претензий и замашек также не выказывал. Может быть, долгая жизнь во Франции стряхнула с него прежние повадки. Говорил он хорошим русским языком с некоторыми старинными ударениями и звуками, например, произносил: не «философ», а «фи-лозоф».
И вот, когда мы с ним разговорились в его номере Hotel de France, то это и был всего больше «филозофический разговор». Впервые узнал я, что Александр Васильевич уже до 30-х годов прошлого века кончил курс по математическому факультету11 (тогда еще учились не четыре, а три года12), поехал в Берлин и сделался там правоверным гегельянцем. И что замечательно: его светская жизнь, быстрая слава как автора «Кречинского», все его дальнейшие житейские передряги и долгая полоса хозяйничанья во Франции и у себя, в русском имении, не остудили в нем страсти к «филозофии». Он перевел всего подлинного Гегеля (кроме его лекций,
в мемуарах
изданных учениками, а не им самим написанных), и часть этого многолетнего труда сгорела у него в усадьбе. Но он восстановил ее и все еще надеялся, что кто-нибудь издаст ему «всего подлинного Гегеля». Он написал и философский трактат в гегельянском духе и стал мне читать из него отрывки13.
Тогдашним нашим литературным и общественным движением он мало интересовался, хотя говорил обо всем без старческого брюзжания. И театр уже ушел от него; но чувствовалось, что он себя ставил в ряду первых корифеев русского театра: Грибоедов, Гоголь, он, а потом уже Островский.
Суд над ним по делу об убитой француженке дал ему материал для его пьесы «Дело», которая так долго лежала под спудом в цензуре14. Не мог он и до конца дней своих отрешиться от желания обелять себя при всяком удобном случае. Сколько помню, и тогда в номере Hotel de France он сделал на это легкий намек. Но у себя, в Болье (где он умер), М.М. Ковалевский, его ближайший сосед, слыхал от него не раз протесты против такой «клеветы».
Эта черта, во всяком случае, характерная для тех, кто имел дело с обвиненными, которые в глазах общественного мнения (а тут, кажется, и по суду) оставлены «в подозрении».
В Болье я попал в ту зиму, когда он уже был очень болен. Он жил одиноко со своей дочерью и оставил по себе у местного населения репутацию «Fun russe, tres parcimonieux»15. Случилось и то, что я клал за него шар, когда его баллотировали в почетные академики16.
Возвращаясь к театральным сезонам, которые я проводил в Петербурге до моего редакторства, нельзя было не остановиться на авторе «Свадьбы Кречинского» и не напомнить, что он после такого крупного успеха должен был — не по своей вине — отойти от театра. Его «Дело» могло быть тогда и напечатано только за границей в полном виде17.
А.М. Рембелинский
ЕЩЕ О ДРАМЕ В ЖИЗНИ ПИСАТЕЛЯ
Статья Г. Голомбиевского «Драма в жизни писателя (А. Сухово-Кобылин и француженка Симон)» в № 2 «Русского архива» за 1910 год читается с большим интересом1.
Россия 9 мемуарах
Со времени этого трагического происшествия прошло более 60 лет, все непосредственные его участники давно сошли в могилы и унесли тайну с собой. Тщетно было бы пытаться в настоящее время воскрешать истину, ее не добились в свое время и все инстанции тогдашнего судилища, по ступеням которого от нижней до верхней дело восходило дважды, и без всякого результата.
Я в настоящей заметке и не пытаюсь проливать какой-либо свет на это дело, но полагаю, что дополнить интересную статью г. Голомбиевского будет, может быть, небезынтересно.
Я познакомился с покойным А.В. Сухово-Кобылиным в качестве его ближайшего соседа по имению Тульской губ[ернии], Чернского уезда, в начале 70-х годов прошлого столетия и затем до 1903 г., года его смерти, был с ним в непосредственных и близких сношениях. Ко времени нашего знакомства Александр Васильевич был уже 60-летний старик, но стариком его можно было назвать лишь по его годам, в сущности это был среднего роста, с черными как смоль волосами, коренастый, необыкновенно крепкого сложения, черноглазый, энергичный мужчина, которому, на первый взгляд, трудно было бы дать более 45 лет.
И в нем, и в его внешности, в костюме, в говоре, можно сказать, великорусском доброго старого времени, переходившем внезапно на французскую речь с чисто парижским жаргоном, опять-таки отзывавшимся и Ламартином и Виктором Гюго, и в обстановке его чисто русского помещичьего дома, но с меблировкою французского Style Empire2, и дорогими картинами иностранных мастеров, все было двойственно, тут на каждом шагу переплеталась матушка Русь и Запад с его веяниями. Как теперь помню, что после первых слов знакомства Александр Васильевич повел меня показывать свое хозяйство, свой винокуренный завод, которым он, видимо, занимался с большим жаром.
Дело было зимой, Александр Васильевич облекся в полушубок и доморощенные валенки. По заводу мы ходили долго, хозяин беспрестанно горячился, возвышал голос, недовольный тем или другим. Видна была кипучая энергия. Вернулись в дом, Александр Васильевич выразил надежду, что я останусь у него обедать, и удалился. Меня ввели в небольшую уютную столовую, где гостеприимно горел камин, посредине был накрыт круглый обеденный стол на три прибора. И столовое белье, и сервировка носили несомненный заграничный отпечаток.
Россия\^^ в мемуарах
После долгого ожидания появился хозяин дома, к немалому моему изумлению он оказался во фраке и белом галстуке! Кроме нас двух обедал у него его управляющий Руднев, кстати сказать, впоследствии его значительно обокравший, за что был судим и оправдан присяжными заседателями...
Познакомившись таким образом с Сухово-Кобылиным, я, как уже сказано выше, поддерживал это знакомство в продолжение почти 30 лет, до его окончательного переселения в Болье вследствие сгоревшего его дома, причем сгорела вся его значительная и очень полная библиотека3, и имение было сдано в аренду.
На всем существовании Сухово-Кобылина в его Чернской Кобылинке лежала эта упомянутая мною двойственность. С одной стороны, это был несомненный русский барин, с присущими этому типу достоинствами и недостатками, барин прежней крепостной эпохи с ее тенденциями, с другой, по вкусам и симпатиям, он был западник. Помимо этого тульского имения он долгое время владел поместьем на юге Франции близ Бордо, именовавшимся Гайрос4. Женат он был дважды, первый раз на англичанке, второй на француженке (не Симон), и оба раза недолговременно: и та и другая умерли в молодых годах5.
Переселившись по окончании своего знаменитого процесса об убийстве Симон-Деманш в Кобылинку, Сухово-Кобылин часто отлучался за границу, где проживал иногда подолгу, частью в своем Гайросе. Мне довелось видеть в сарае Кобылинки замечательный дормез6, в котором Александр Васильевич езжал на лошадях из Кобылинки в Париж. Дормез этот, к сожалению, сгорел в пожаре со всем остальным имуществом, теперь он представлял бы из себя антикварную редкость.
Невзирая на то что Сухово-Кобылин с большой, даже иногда кипучей энергией, приносившей ему часто вред, занимался сельским хозяйством, вставая иногда в 4 часа утра и проводя целые дни в поле и на заводе, нельзя было не заметить, что он тут как бы не по своей воле, что его звание помещика, сельского хозяина ему не совсем по душе и что истинные симпатии его лежат где-то вне. От земской деятельности, службы по выборам, уездной жизни он уклонялся совершенно и никакого участия в них не принимал7. И тем не менее менее всего он чтил себя литератором, писателем, скажу более, к этому сословию вообще он чувствовал некоторое явное нерасположение. Я думаю, что он прямо бы обиделся, если бы ему сказать: вы писатель.
Россия
в мемуарах
За долгое мое знакомство с Сухово-Кобылиным мы подолгу и почасто коротали с ним долгие зимние вечера в деревне. В карты он не играл и по отношению к карточной игре был совершенный младенец. Подчас и в минуты увлечения он был чрезвычайно интересный рассказчик, речь его, всегда образная и оригинальная, была часто увлекательна, при всех присущих ему парадоксах, спорщик он был также очень энергичный и подчас очень горячий. О деле Симон-Деманш он говорил редко и неохотно. Но подчас и на него находили порывы откровенности. Главное, что я уяснил себе из его рассказов по этому делу, это то, что следователи того времени, и низшие, и некоторые из высших, воспользовались возможностью привлечь его к этому делу с целью его эксплоатировать и поживиться на его счет. Следует заметить, что родители его, тогда еще живые, располагали значительным состоянием. Кусочек был лакомый, и им воспользовались. Дело это, по его словам, обошлось его родителям очень дорого.
Вот, между прочим, версия, которую я слышал из собственных его уст: в одну из перипетий дела, когда оно поступило в Сенат, Сухово-Кобылин приехал в Петербург справиться, в каком оно положении; ему сообщили, что дело находится в руках известного в то время дельца N, что все зависит от того, какое направление даст в своем заключении Сенату этот N, но что с пустыми руками к этому N не ездят; вняв этому совету, Сухово-Кобылин направился в Сенат к этому N, запасшись предварительно билетом Опекунского совета в 5000 руб. ассигнациями на имя неизвестного и положив его в боковой карман жилета сложенным вчетверо. Весьма представительный N с великолепно расчесанными бакенбардами принял Сухово-Кобылина в своем сенатском кабинете и дал ему самые успокоительные сведения, заверив его, что его заключение будет совершенно в его пользу и что он может быть уверен в том, что выйдет чист из дела. Весьма обрадованный этим, Сухово-Кобылин, прощаясь с прокурором и пожимая ему руку, вручил в нее билет наподобие того, как вручают гонорар доктору. По выходе из кабинета Сухово-Кобылину, однако, пришло в голову удостовериться в точности слов прокурора и убедиться в этом из подлинного дела. Он направился в департамент, в стол8, где дело производилось, и там помощию гонорара, уже в микроскопическом размере против прокурорского, пред ним раскрыли дело. Он с жадностью стал пробегать заключение прокурора и, к ужасу своему, убедился, что смысл этого заключения значительно рознился от того, что ему
Россия в мемуарах
только что сказал прокурор, а именно, ему показалось, что в этом заключении нагромождены несуществующие против него улики. Человек весьма горячий и вспыльчивый, он вне себя, стремглав, врывается вновь в кабинет N и начинает его упрекать в двоедушии. N на сей раз принимает его довольно холодно и предлагает успокоиться и говорить тише, так как здесь присутственное место, зерцало. «Какой тут тише? — восклицает уже совсем вне себя Сухово-Кобылин, — я сейчас крикну на весь департамент, что я дал вам взятку в 5000 руб., у меня записан номер билета, вас обыщут и найдут билет в вашем кармане!» — и с этими словами Сухово-Кобылин взялся за ручки двери. Тогда N с присущим ему олимпийским величием, ничтоже не сумняшеся, вынул сложенный билет из кармана, торжественно положил его себе в рот и проглотил! и затем спокойно промолвил: «Зовите департамент! а я велю вас вывести. Не забудьте, что здесь высшее присутственное место в империи, здесь зерцало!» Картина.
Свежо предание, а верится с трудом, могу и я повторить вместе с читателем, ручаясь лишь за то, что рассказанный мною эпизод я доподлинно и в почти подлинных словах слышал от самого Сухово-Кобылина. Сцена эта, по словам Сухово-Кобылина, воспроизведена им, хотя и в другом варианте, в его комедии «Дело», шедшей после 25-летнего нахождения под спудом под наименованием «Отжитое время» на сцене. Там Муромский вручает директору департамента Варравину пакет с деньгами, тот уносит пакет за сцену, опоражнивает его и, вынося пустой пакет на сцену, укоряет Муромского в намерении дать ему взятку. Сцена эта в образцовом исполнении Давыдова и Варламова на Александрийском театре производила потрясающее впечатление. По словам того же Сухово-Кобылина, его комедия «Дело» есть собственное его, Кобылина, дело. В предисловии к изданной им книге «Картины прошлого», его трилогии пьес, между прочим, я думаю, составляющей теперь библиографическую редкость, он так и говорит: «подлинное, сущее, с кровью сердца вырванное дело»’,
Так как зашла речь о произведениях Сухово-Кобылина, то скажу то, что я слышал о них от самого автора. О «Свадьбе Кречинского», капитальнейшей из трех написанных им пьес, он говорил мало и неохотно, как бы предав ее забвению за давностию времени. Слышал я только от него мимоходом, что фабулу этой пьесы он заимствовал из рассказа ка-
в мемуарах
кого-то офицера, бывшего проездом в их семье в Москве, очень хорошего рассказчика, по словам Сухово-Кобылина, и человека вообще очень даровитого10.
В эпоху моего знакомства с Сухово-Кобылиным он был поглощен заботами об исходатайствовании разрешения постановки на сцене «Дела», которое наконец и воспоследовало в начале 80-х годов в министерстве гр[афа] Игнатьева, после бесконечных мытарств, переделок, купюр и с переменой названия вместо «Дела» — «Отжитое время». «Дело» впервые увидело свет ранее на сцене Суворинского театра в Петербурге и имело шумный успех11. Можно себе представить, какой бы успех оно имело, будучи дано своевременно. С Сувсфинского театра пьеса перешла и на Императорский, но после шумного успеха на репертуаре не удержалась и была снята.
В то же время Сухово-Кобылин был занят бесконечными переделками своей третьей комедии «Смерть Тарелкина», которая также после многих купюр и переменив заглавие на «Расплюевские веселые дни», наконец появилась на сцене. Успех она имела относительный, и несмотря на многие комические в ней сцены, изображающие ряд низших дельцов, с которыми, очевидно, имел дело автор в своем деле, она представляет из себя слабейшую из трех его пьес.
Возвращаясь к «Свадьбе Кречинского», следует сказать, что автор ее всю жизнь мечтал видеть ее на сцене в переводе на французский язык в Париже. Владея литературно-французским языком, он сам перевел ее и в одну из частых своих поездок в Париж свез ее на просмотр к знаменитому в то время Александру Дюма-сыну. Александр Дюма вполне одобрил пьесу и предрек ей успех в Париже, при условии совершенной переделки конца или заключения пьесы. «Мы, французы, — говорил Дюма, — при всей нашей прогрессивности в театральной драматургии большие ретрограды, и наша рутина требует, чтобы в конце драмы непременно торжествовала добродетель, а порок понес заслуженное наказание, а у вас в вашей «Свадьбе Кречинского» что? Кречинский смошенничал, Лидочка говорит, что это ошибка, и вручает ростовщику бриллиантовую булавку, Кречинский находит, что это очень хорошо, что он отлично выпутался из дела и может вновь возобновить свою мошенническую деятельность». При подобном финале Дюма предсказывал полный провал пьесы в Париже и советовал Сухово-Кобылину переделать конец пьесы. Вняв его совету, автор принялся за эту переделку, и вновь написанный финал был таков:
Россия в мемуарах
в момент появления полиции Кречинский вооружается не ручкой от кресла или кием, как было в первоначальной редакции, а схватывает лежащий на письменном столе револьвер, которым и застреливается в момент, когда его мошенническая проделка оказывается обнаруженною. В этой новой редакции комедия и шла однажды в Туле, в спектакле музыкально-драматического кружка в начале 80-х годов в постановке самого автора и с участием пишущего эти строки в роли Кречинского. Впоследствии автор пытался поставить пьесу в этой новой редакции в театре Корша в Москве, но Корш категорично от этого отказался, мотивируя отказ тем, что пьеса слишком хорошо известна в первоначальной ее редакции, чтобы можно было ее менять через 30 лет. Полагаю, что Корш был совершенно прав.
Относительно «Свадьбы Кречинского» следует сказать, что она впервые была поставлена на Малом театре в Москве в бенефис артиста Шумского в 1855 году и, как бенефисная пьеса, сделалась даровой собственностью дирекции, и за 55 лет ее пребывания на сцене автор ее не получил от дирекции Императорских театров ни одной копейки гонорара, а при ее долговечности и притом, что она и сейчас не сходит с репертуара, гонорар не мог быть незначительным. Все домогательства автора в этом отношении впоследствии, когда материальные дела его значительно расстроились, оказались безуспешны. Лишь в половине 90-х годов он, по особому докладу министра двора, получил из кабинета Его Величества единовременно 5000 рублей12.
Если сравнить это случайное вознаграждение с тем, например, что заработает во Франции на своих петухах в «Шантеклере» Ростан13, то поистине нельзя не признать положение русских драматургов печальным. В утешение покойного Сухово-Кобылина и его наследников разве одно можно сказать, что и Грибоедов за свое «Горе от ума», и Гоголь за «Ревизора» вряд ли заработали больше его. С тех пор положение русской драматургии, конечно, несколько изменилось к лучшему.
Столь же безуспешны были и старания Сухово-Кобылина увидеть свое произведение на сцене в Париже. Чуть ли не после его смерти оно было дано на каком-то второстепенном парижском театре, но, судя по газетам, в такой мизерной обстановке и в таком изуродованном, карикатурном виде, что лучше, если бы этого и не было вовсе14.
Автору, очевидно, не довелось дожить до того времени, когда русское искусство начинает завоевывать себе подобающее место на Западе, что,
Россия
в мемуарах
впрочем, относится больше до сценических деятелей разных видов оперы и балета, чем до сценической литературы.
Чтобы покончить со «Свадьбой Кречинского», следует сказать, что при переводе ее на французский язык, в чем и пишущий эти строки принимал некоторое участие, камнем преткновения для нас служило знаменитое «Сорвалось!». Долго мы ломали себе головы, чтобы подыскать соответствующее по экспрессии французское выражение, и наконец остановились, и вряд ли удачно, на слове «Rate!..». Очевидно, что дух языков индивидуален.
Возвращаюсь к цели моей настоящей статьи — к пролитию света на «Драму в жизни писателя».
От покойного Евгения Михайловича Феоктистова, бывшего начальника управления по делам печати, а впоследствии сенатора, жившего в то время в Москве и близкого к дому графини Салиас, сестры Сухово-Кобылина, я слышал следующую версию: когда обнаружилось убийство Симон-Деманш, в московском обществе, в котором вращался Сухово-Кобылин, распространился следующий слух: Сухово-Кобылин охладел к француженке и заменил ее новым предметом страсти. Француженка была крайне ревнива. 7 ноября 1850 года вечером она, прийдя неожиданно на квартиру Сухово-Кобылина, застала там г-жу Н[арышкину], между двумя соперницами произошла бурная сцена, пылкая француженка оскорбила Н[арыш-кину] действием, ударив ее по лицу. Не менее пылкий Сухово-Кобылин, вне себя, схватил первый попавшийся ему предмет под руку, тяжелый канделябр с камина, пустил им во француженку, попал ей прямо в висок и убил ее наповал! Тогда что делать? Он якобы призывает своих крепостных людей и, подкупив их деньгами и обещанием выдать вольные, убеждает их вывезти труп за заставу и принять вину на себя, обещая сверх всего свое покровительство и заступничество перед судом!
Спрашивается, откуда, с чего могла возникнуть столь мало вероятная версия? Мне кажется, что тут невольно опять приходит на память уже упомянутый здесь бессмертный Грибоедов. Стоило одному, двум вздорным болтунам пустить сдуру, что Чацкий сошел с ума, как этому сразу поверили без всяких к тому оснований, и стоустая молва готова была пойти по городу. Здесь невольно, без всякой натяжки напрашивается сравнение между грибоедовским Чацким и подлинным Сухово-Кобылиным. Кобылин, отставной титулярный советник, неслужащий дворянин, что уже само по себе в те времена не служило признаком благонамеренности, помимо того, он, и по воззрениям своим, и по образу жизни, был до-
Россия в мемуарах
вольно независимым, и нельзя сказать, чтобы пользовался особенными симпатиями высшего московского общества, в котором вращался. Связь его с француженкою была известна, француженок в то время в Москве было немного; не менее известен был в обществе и новый его роман с дамой из высшего общества, всем известной, и вот «пошла писать губерния!». Всесильный начальник этой губернии знаменитый граф Закревс-кий, очевидно, под влиянием этих слухов предписывает коллежскому советнику Шлыкову принять энергичные меры к открытию виновных. Шлыков делает обыск в старом запущенном флигеле, куда временно перешел Сухово-Кобылин; на стене не то прихожей, не то залы находят кровавое пятно величиною в серебряный пятачок, в бумагах Деманш находят письмо к ней Сухово-Кобылина, в котором он очевидно в шуточной форме угрожает пронзить ее своим кастильским кинжалом (об этом письме как улике против него мне часто говорил сам Сухово-Кобылин, он придавал этому письму совсем другой, игривый любовный смысл). И вот улики готовы, и Сухово-Кобылин арестован.
Обратим внимание на всю несообразность этих улик. В подлинном судебно-медицинском протоколе вскрытия тела Деманш врачом Тихомировым, приведенном г. Голомбиевским в его статье, из подлинного дела видно, что у Деманш было перерезано горло насквозь, причем рана была в три вершка шириною и была непосредственною причиною ее смерти, помимо того у нее было переломано четыре ребра, и все тело носило знаки побоев и насилия с кровоподтеками. Значит, допустив московскую версию, надо допустить, что Сухово-Кобылин, пустив в нее канделябром, стал ее добивать, т.е. перерезал ей горло, переломал ребра и доколачивал еще каким-либо тяжелым, тупым орудием!15
Очевидно, что на этом пути мы придем к абсурду.
Проследим далее это многотомное, знаменитое в свое время судебное дело. Сухово-Кобылин на всех следственных допросах относительно вечера 7 ноября показывал, что он этот вечер с 9-го часа и до 2 ночи провел на вечере у Нарышкиных. Следует предполагать, что у Нарышкиных было, может быть, довольно много гостей, дом их был один из самых аристократических в Москве, казалось, было бы очень нетрудно проверить это alibi из дома Сухово-Кобылина вечером 7 ноября.
Ни малейших попыток к тому во всем судебном деле мы не видим.
Между тем арестованный и содержавшийся в части повар Сухово-Кобылина, Ефим Егоров, 20 ноября учинил признание в убийстве Симон-Деманш. Он рассказывает его так:
Россия
в мемуарах
В вечер 7 ноября он пришел к Симон-Деманш за приказаниями, так как одновременно служил и у нее. Деманш не было дома; служившие у нее женщины, Пелагея и Аграфена, стали повторять свои бесконечные жалобы на свою госпожу в том, что она обращается с ними жестоко и за малейшую провинность колотит их по щекам, содержит дурно и жалованья не платит. Заметим от себя, что это жестокое обращение француженки с своей прислугой подтверждается всеми обстоятельствами дела. Известно притом, как заезжие иностранки быстро усвоивали себе нравы и обычаи окружающей их среды. Из дела несомненно явствует, что, к сожалению, значительно виновен в этой жестокости и сам Сухово-Кобылин. Он неоднократно и притом жестоко колачивал свою прислугу, и даже женщин по наговорам Деманш. В этом отношении он не составлял исключения в нравах своего времени и крепостной эпохи.
Итак, Ефим Егоров, наслышавшись в сотый раз жалоб женской прислуги Деманш на ее жестокое обращение, принял внезапную решимость ее убить, женщины оказали его намерению слабое противодействие, советуя лишь отложить дело. Конюх Галактион Козьмин, которому сообщил о своем намерении Ефим Егоров, выразил пассивное согласие. Убийство было назначено на ту же ночь. Во 2 часу ночи Егоров пришел вновь в квартиру Деманш, дверь с черной лестницы по уговору была открыта. Ефим Егоров в своем признании восстановляет полную картину убийства до мельчайших подробностей. Так, он не забыл упомянуть, что предварительно послал горничную Аграфену убрать из спальни Деманш находившуюся там собачку, чтобы она своим лаем не подняла бы тревогу. Затем Ефим Егоров показывает, что они все вчетвером вошли в спальню Деманш. Ефим Егоров бросился душить ее подушкой, и когда она стала сопротивляться и кричать, нанес ей сильный удар кулаком в левый глаз, а Галактион стал наносить ей удары по бокам утюгом, который у него из рук вырвался, утюг этот впоследствии при обыске был найден на кухне и оказался с погнутой ручкой. Горничная Аграфена подала Егорову платок, чтобы заткнуть рот Деманш и перетянуть ей горло. Затем следует рассказ о том, как они вывезли тело Деманш за Пресненскую заставу и свалили его в овраг. Там уже на месте, Ефим Егоров из опасения, чтобы Деманш не ожила, перерезал ей горло складным ножом, находившимся у Галактиона. Заметим, что сознание это было сделано Ефимом Егоровым в Серпуховской части, где он содержался.
В тот же день сделали то же признание и Галактион, Пелагея и Аграфена, в тех же подробностях, ни в чем существенном с показаниями
Россия
в мемуарах
Ефима Егорова не расходящихся, сделали они это признание в Пресненской части, где содержались отдельно от Ефима Егорова. Заметим, что Серпуховская и Пресненская части в Москве находятся одна от другой на значительном расстоянии, и из дела нигде не видно, чтобы обвиняемые с момента их ареста до 20 ноября имели какое-либо между собою общение.
Для полного освещения картины убийства следует сказать, что убийцы весьма предусмотрительно решили салоп своей жертвы сжечь, чтобы отвлечь от себя подозрение и допустить мысль, что Деманш была ограблена и убита каким-нибудь извозчиком. Салоп и сожгли прислуги женщины, в то время как мужчины вывозили труп. Достойно примечания, что следователи не обратили на это обстоятельство никакого внимания, а казалось бы, в печке могли остаться своеобразные остатки пепла мехового салопа. Равномерно, для отвлечения от себя подозрения, убийцы оставили при убитой ее серьги, супиры и кольца. Только Ефим Егоров при сем удобном случае не преминул воспользоваться ее портмоне с 50 руб. денег, часами и булавкой, которые впоследствии при обыске и были найдены на чердаке в квартире Сухово-Кобылина, где жил Ефим Егоров в качестве повара. Часы и булавка оказались завернутыми в какое-то любовное письмо камердинера Макара. Если стать на точку зрения позднейших следователей и судей, которые непременно хотели видеть убийцу в лице самого Сухово-Кобылина, то оставалось бы допустить, что он, убив Деманш, воспользовался ее кошельком, часами и булавкой.
Из показаний убийц Ефима и Галактиона видно далее, что они, совершив убийство и свалив труп в овраг, отправились в трактир «Сучок» на Моховой, где пили водку и оставались до 6 часов утра. Достойно примечания, что в деле нет ни малейшего намека на то, чтоб это показание убийц было чем-либо проверено и чтобы в трактире «Сучок» произведены были какие-либо разыскания. Да, поистине если сравнить следственное производство этого злополучного дела с виртуозностью, с которою велось, например, недавнее столь нашумевшее дело Гилевича, то нельзя не признать, что в судебной криминалистике мы ушли гигантскими шагами вперед, и нельзя лишний раз не благословить мысленно судебную реформу 1864 года.
Как бы то ни было, казалось несомненным, что убийцы найдены и что остается судебной власти произнести свой справедливый приговор. Так и взглянул на дело Московский надворный суд в 1-ой инстанции; он, разобрав дело, признал четырех вышеупомянутых подсудимых виновными в убийстве Симон-Деманш, приговорил их к соответствующим наказаниям
Россия
в мемуарах
по законам того времени. Но нет, тут-то и начинается «дело», то подлинное «с кровию вырванное дело»16, которое так ярко и талантливо изобразил на сцене покойный Сухово-Кобылин.
Из надворного суда, так как приговор состоялся не единогласно, а лишь по большинству голосов, дело перешло в Московскую уголовную палату. Палата в сущности постановила тот же приговор, лишь несколько смягчив его по отношению количества ударов плетей и лет каторжной работы для обвиненных. С приговором согласился и губернский прокурор.
Но генерал-губернатор граф Закревский, опять-таки ввиду того, что приговор палаты был не единогласный, представил дело в Сенат.
Этими оттяжками дела воспользовались с своей стороны и обвиненные, и потребовали знаменитого «рукоприкладства».
Рукоприкладство это, очевидно, было составлено опытным ходоком в делах подобного рода, так как заканчивалось у всех четверых обвиняемых одними и теми же стереотипными и характерными выражениями, а именно: «Не имея ничего прибавить к своему оправданию, умоляю высокоименитых судей обратить свое милостивое внимание на все изложенные в сем рукоприкладстве доводы и облегчить сколь можно мои страдания; не быть строгими в присуждении наказания за преступление, тайна коего известна одному Всевышнему Творцу, от которого не скрыто, что он жертва случая»17.
Достойно примечания, что обвиненные в своем рукоприкладстве ни одним словом, ни прямо, ни косвенно, не намекают, что убийство совершено их господином Сухово-Кобылиным. Впрочем, один из обвиненных, Галактион Козьмин, показывал, что он был «обольщен» приставом Хо-тимским18, который будто бы показывал ему собственноручное письмо (к кому?) Сухово-Кобылина, убеждавшее его, Козьмина, принять вину на себя, за что ему обещалось 1050 руб. денег и вольная, и при этом еще упоминалось, что скоро последует какой-то Манифест.
Следует предполагать, что теперь, при настоящих судебных порядках, это письмо было бы во что бы то ни стало розыскано, приобщено к делу и явило бы собою драгоценный документ.
При тогдашних порядках это пресловутое письмо так и исчезло в тумане. Ефим Егоров с своей стороны стал показывать, что у него добились принятия на себя вины бесчеловечными истязаниями и пытками в части пристава Стерлигова, которые, заметим от себя, по духу времени и могли иметь место, но которые, однако, не изменяют сути дела. Как
РоссияУ^. в мемуарах
бы то ни было, дело перешло в 6-Й московский департамент Сената, где опять-таки это злополучное дело разделило мнения сенаторов, и единогласия не получилось, и дело направилось на заключение Министерства юстиции.
Министерство юстиции дало по делу весьма пространное заключение. Заключение это, казалось, запутало дело окончательно. Если в описуемую эпоху была плоха полиция (не в авантаже, как известно, обретается она и поныне), плохи следственных и судебных дел мастера, то это по условиям времени неудивительно, но удивительно то, что в столице в центральном ведомстве не находилось, по-видимому, образованных и сведущих юристов, а находились казуисты, способные совершенно затемнить дело и прийти к заключениям, совершенно необоснованным и произвольным. Что, например, дало повод вновь образованной следственной комиссии прийти к довольно неожиданному заключению, что Деманш могла быть зарезана только в стоячем положении (sic) и безусловно не в ее квартире! К этому убеждению новые следователи пришли на том основании, что кровяные пятна были расположены на белье и платье убитой сверху вниз! Как будто это не могло произойти само собою и в лежачем положении трупа, например, при наклоненном положении тела в овраге. Такое новое заключение новых следователей невольно наводит на мысль, что они непременно желали видеть в Сухово-Кобылине лицо, которое пустило в свою жертву сначала канделябром, потом не только пронзило ее шею своим кастильским кинжалом, но и сделало этим кинжалом разрез на шее в три вершка шириной, а в заключение переломало ей ребра и покрыло все тело синяками! Туг мы прямо приходим к абсурду, так как если уж допустить участие канделябра, то следует предполагать, что от его удара жертва должна была упасть на пол, следовательно, рана в шею уж никак не могла быть нанесена в стоячем положении жертвы, вопреки мнению комиссии.
В конце концов высочайше утвержденным мнением Государственного совета 25 октября 1857 г. большинством 28 голосов обвиняемые Егоров, Козьмин и Иванова (Пелагея успела умереть) были по возведенному на них обвинению оправданы, а Сухово-Кобылин, за любовную связь с Деманш, предан церковному покаянию.
Таким образом закончилось это много нашумевшее в свое время знаменитое судебное дело.
Мы, конечно, не берем на себя право высказывать решительное мнение, были ли правы многочисленные его судьи, оправдав обвиняемых,
Россия
в мемуарах
первоначально сознавшихся в своей вине, и лишь впоследствии, увидя судебную волокиту и как бы желание непременно отыскать других или другого виновного, отказавшихся от своего признания и не приведших в свое оправдание никаких существенных данных, даже хотя бы прямого оговора предполагаемого виновного, но тем не менее полагаем прямым долгом беспристрастного летописца, хотя бы и спустя столь продолжительный промежуток времени, снять всякую тень подозрения с того предполагаемого виновного и тем восстановить его доброе имя, что и пытаемся сделать настоящею статьей.
В заключение мне остается добавить из личных наблюдений, что злосчастное это дело имело огромное моральное влияние на покойного А.В. Сухово-Кобылина и на всю его деятельность, он отказался от света, от всякой общественной деятельности, зарыл себя в деревне и умер на чужбине, где и похоронен, всеми забытый, хотя и дожил до весьма преклонных лет.
А.М. Рембелинский
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ СТАРОГО ТЕАТРАЛА (К постановке трилогии Сухово-Кобылина)
Александринский театр, очевидно изверившись в доброкачественности современного драматического материала, задумал перетряхнуть старину и решил возобновить цикл комедий покойного Сухово-Кобылина: «Свадьбу Кречинского», «Дело» и «Смерть Тарелкина»1.
Я близко знал в свое время покойного Сухово-Кобылина и его произведения и полагаю, что будет, может быть, небезынтересно поделиться с театралами некоторыми своими воспоминаниями.
«Свадьба Кречинского» шла впервые в Москве в 1857 г. на Малом театре. Муромского играл знаменитый Щепкин, Кречинского — Шумский, Расплюева — Пров Садовский. Последний создал незабываемый образ, послуживший прототипом для всех последующий Расплюевых.
Фабула пьесы, как мне говорил сам автор, была заимствована им из рассказа одного офицера, превосходного рассказчика, гостившего проездом из Западного края в Сибирь в Москве, у сестры Сухово-Кобылина, граф[ини] Сальяс.
Кстати, сколь мелкой кажется в настоящее время мошенническая проделка Кречинского по сравнению с экспроприациями и погромами!
Россия в мемуарах
Автор писал пьесу, будучи арестован в Москве, на гаупвахте, по столь нашумевшему в свое время делу об убийстве француженки Луизы Симон. В Москве пьеса имела огромный успех. В следующем году ее поставили в Петрограде на Александрийском театре. Автор предназначал роль Расплюева Мартынову, который называл роль «бриллиантовой», но фаворитом театрального начальства был актер Бурдин, актер, что называется, на все руки и про которого за кулисами распевали куплет с припевом «дань! дань!»:
а все актер один наш Теодор Бурдин.
Сухово-Кобылин по поводу того, кому играть роль Расплюева, имел даже крупное объяснение с директором театров Гедеоновым, и тем не менее роль была отдана Бурдину. Бурдин съездил в Москву, посмотрел Садовского и решил изобразить его копию. Копия, однако, вышла очень плохая, и Бурдин провалился. Тогда дирекция решила выпустить Мартынова. Я, очевидец Мартынова—Расплюева, и... должен констатировать (это и было признано всей современной критикой), что и Мартынову роль Расплюева совершенно не удалась. Дело в том, что в свойстве таланта гениального Мартынова было открывать в каждом, казалось бы совсем падшем, человеческом существе таящиеся в нем, как бы прикрытые пеплом, нежные струны души и «извлекать из видимого миру смеха невидимые слезы», как сказал о нем в свое время Аполлон Григорьев2. Так Мартынов отнесся и к роли Расплюева. Оставив в тени что было пошлого и комического в этом типе, он всю силу своего дарования вложил в сцену второго акта, где Расплюев, ожидая прихода полиции и ареста, сокрушается о судьбе своих голодных детей. Мартынов был очень трогателен, но типа московского жулика и проходимца, каким задумал его автор, не вышло. Мартынов сам это тотчас понял и от роли отказался. Она и осталась достоянием актера на все руки Теодора Бурдина.
Кречинского играл Самойлов, Сухово-Кобылин мне рассказывал, что на первых репетициях он был неприятно поражен польским акцентом, которым Самойлов вел роль, очевидно видя в Кречинском поляка, что в намерения автора не входило. Автор хотел по этому поводу протестовать, но от этого его удержал начальник репертуара известный в свое время П.С. Федоров, говоря: «Оставьте, не мешайте, Самойлов человек характерный, он в состоянии испортить вам роль, и поверьте, что он свое дело сделает, и выйдет хорошо».
Россия
в мемуарах
Как это может быть ни странно, но по этому поводу я лично скорее на стороне исполнителя, чем автора. Артистическое чутье Самойлова подсказало ему, что если Кречинский и не природный поляк, то польские черты в обрисовке его характера несомненны; может быть, помимо воли автора, они вылились инстинктивно. За польское происхождение говорит его фамилия и родина — Могилевская губерния и даже некоторые выражения в самом тексте роли. Самойлов создал блестящий тип Кречинского. Знаменитое «сорвалось!» в финале пьесы никто бы не мог так произнести, как он. Все последующие Кречинские, за исключением одного любителя в провинции, которого давно мне довелось видеть, были значительно слабее; слабее был и его московский современник, Шумский.
«Свадьба Кречинского» вот уже шестьдесят лет не сходит со сцены. Казалось бы, что за этот долгий период времени автор или его наследники даже при нашем скромном авторском гонораре должны бы были нажить целый капитал, а вышло совсем наоборот. Сухово-Кобылин за своего Кречинского не получил от казенной дирекции театров ни ipouia, так как пьеса его впервые была поставлена в бенефис Шумского, а по законам того времени бенефисные пьесы делались собственностью дирекции. Эксплуатация довольно странного свойства! И лишь много лет спустя, в начале царствования императора Александра III, Сухово-Кобылин за своего Кречинского, уже прошедшего более 200 раз, по особому ходатайству, получил из кабинета Его Величества единовременно пять тысяч рублей. Вот и все!
В утешение памяти покойного автора можно лишь сказать, что «Горе от ума» и «Ревизор» разделили с ним в этом отношении одинаковую участь.
Сухово-Кобылин и по свойству своего воспитания, и по своему мировоззрению всю жизнь был одержим «тоской по берегам чужим». Он был женат, хотя и весьма непродолжительное время, на француженке и купил себе имение на юге Франции (Гайрос). После истории Луизы Симон он поселился в своей тульской Кобылинке и отлучался только за границу, останавливаясь в Москве и Петрограде на несколько дней. Железные дороги тогда были плохо или совсем не устроены, и Сухово-Кобылин совершал эти переезды в «дормезе». Этот допотопный экипаж, побывавший несколько раз в Париже, мне довелось видеть в его Кобылинке. Археологическая реликвия эта, к сожалению, сгорела во время пожара, уничтожившего всю усадьбу Сухово-Кобылина за несколько лет до его смерти. Он умер в 1903 г. в Болье на юге Франции, где и похоронен.
Россия в мемуарах
Сухово-Кобылин всю свою жизнь мечтал о постановке «Свадьбы Кречинского» в Париже. Приступлено было даже к переводу комедии на французский язык, в чем принял некоторое участие и пишущий эти строки. Камнем преткновения было для нас знаменитое «Сорвалось!». Как перевести на французский язык, и притом удобопонятно, «Сорвалось»? Мы долго ломали над этим головы и наконец остановились, вряд ли удачно, на слове rate; так rate и перешло во французский текст. Как бы то ни было, пьеса была переведена, и Сухово-Кобылин поехал с нею в Париж. Опытные драматурги, к которым он там обратился, и в числе их знаменитый Дюма-сын, пьесу одобрили, нашли ее сценичной и предсказывали ей успех, при условии, впрочем, что финал ее должен быть совсем переделан. «Мы, во Франции, — говорили они, — в этом отношении очень консервативны; по нашим французским классическим традициям, в драматическом произведении порок в конце концов обязательно должен быть наказан, а добродетель должна торжествовать. Ваш Кречинский, совершив мошенничество, остался безнаказан». Как это ни странно, но Сухово-Кобылин внял этому совету и приступил к переделке финала комедии. По новому варианту Кречинский застреливается и тем «омывает в крови свою преступную руку». С этим новым финалом комедия под режиссерством самого автора шла один раз в Туле на любительском спектакле, и таким образом пишущий эти строки был единственным Кречин-ским, который, подменив бриллиантовую булавку своей невесты на подцельную, обмывал в своей крови преступную руку. Впоследствии Сухово-Кобылин убеждал московского Корша подыскать другого такого Кречинского с тем же финалом для его театра, но Корш имел такт на это не согласиться.
За «Свадьбой Кречинского» последовало как бы ее продолжение, — комедия «Дело», но, в сущности, «Дело» не столько продолжение Кречинского, в котором он и не появляется, сколько, по собственному выражению автора, высказанному им в предисловии к изданию им цикла своих комедий, составляющему ныне библиографическую редкость, — «Крик наболевшей души»3.
Я выше уже упоминал, что в 50-х годах прошлого столетия в Москве произошло весьма загадочное убийство некоей француженки Луизы Симон. Подозревались и судились крепостные люди Сухово-Кобылина, подозревался и судился он сам, был арестован и содержался под стражею. Дело тянулось десятки лет4, восходило до Сената и Государственного сове-
Россия
в мемуарах
та. Вот эти-то судейские прелести и возымел мысль описать Сухово-Кобылин в своей комедии, причем, как выдающийся эпизод, он рассказал мне следующее. Одному крупному сенатскому чиновнику приходилось дать крупную взятку, Сухово-Кобылин и преподнес ему таковую в размере десяти тысяч рублей в форме тогдашнего билета опекунского совета, отпечатанного на весьма тонкой прозрачной бумаге. Он сложил ее в шестнадцатую долю листа и вручил сановнику, пожимая ему руку при прощании. Сановник, по словам рассказчика, принял ее, как принимает доктор гонорар от пациента, и положил в карман, а затем успокоил Сухово-Кобылина, уверив его в благоприятном для него исходе его дела. Выйдя от него, Сухово-Кобылин пожелал удостовериться в справедливости слов сановника и познакомиться с подлинным делом в столе, где оно производилось. Прочтя доклад сановника, он нашел, что он существенно расходится с тем, что сейчас ему говорил сановник, а, напротив того, заключает в себе против него улики. Тогда, сам по себе весьма горячий и вспыльчивый, Сухово-Кобылин ворвался в кабинет сановника. Произошла бурная сцена. Разгоряченный Сухово-Кобылин вскрикнул: «Я крикну на весь департамент, что дал вам сейчас взятку, она у вас в кармане, у меня записан номер билета, вас обыщут!» Тогда сановник вынул из кармана сложенный билет и проглотил его! Картина!
Комедия «Дело», написанная вскоре после «Кречинского» и еще в дореформенную эпоху и при старых судах, сразу попала под запрет цензуры и пробыла под ним добрых двадцать пять, если не больше, лет. Добиться снятия запрещения удалось лишь в министерство графа Н.П. Игнатьева в начале царствования императора Александра Ш-го. «Да почему же запрещают вашу пьесу?» — спросил автора гр[аф] Игнатьев. «Да потому, вероятно, — отвечал ему Сухово-Кобылин, — что я описываю в ней взятки наших старых судов»5.
Пьеса после нескольких помарок была разрешена под названием «Отжитое время». Впервые комедией «Дело» воспользовался Суворинский театр, а затем она перешла и на казенную сцену, причем надо заметить, что ее ставили предпочтительнее на Михайловском театре, как бы избегая плебса Александрийского театра и предпочитая для нее более избранную публику6. Как драматическое произведение «Дело» имеет свои несомненные достоинства, хотя так же несомненно, что и по фабуле, и по сценичности, и особенно по языку, столь яркому и меткому в «Кречин-
Россия\^1увмемуарах
ском», оно несомненно гораздо ниже своего предшественника. Главный же дефект — это запоздалость появления пьесы на сцене, так как многие подробности ее фабулы и сцены кажутся теперь анахронизмами для современного зрителя...
Третья комедия из трилогии Сухово-Кобылина носит название «Смерть Тарелкина, или Веселые Расплюевские дни».
Никто сам себе не судья, и, вероятно, именно поэтому покойный Сухово-Кобылин придавал этой комедии особое значение, по моему мнению совершенно ею не заслуженное. Он со свойственными ему упорством и настойчивостью ее отделывал и переделывал, торгуясь с цензурой и достиг-таки своей цели. Она была, с большими, однако, урезками, разрешена к представлению, и это вопреки тогдашнему начальнику Главного] управления] по делам печати Феоктистову, который не мог о ней слышать и говорил, что, пока он на месте, Тарелкину не бывать на сцене. Однако должен был уступить, подчиняясь каким-то посторонним влияниям7.
В «Смерти Тарелкина» есть, конечно, юмор, имеются комические сцены и положения, бойкий и характерный меткий язык, которым так хорошо владел автор, но много шаржа и всяких преувеличений, и в общем из трех комедий Сухово-Кобылина она, конечно, самая слабая и может смотреться лишь как эпилог в трилогии его произведений. Надо думать, что именно в этом смысле и решено ее возобновление.
Как бы то ни было, следует, повторяю, приветствовать это решение театральной дирекции перетряхнуть старый репертуар в замену легковесности современного. При дальнейших попытках в этом направлении весьма возможно натолкнуться и еще на что-либо достойное внимания. Что касается лично до покойного Сухово-Кобылина, то нельзя не порадоваться, что воздают наконец должное его памяти. Тем более, что при жизни он оценен был весьма мало. Впрочем, по этому поводу надо сказать, что этому не мало способствовал и он сам. Тип русского барина 40-х и 50-х годов прошлого столетия со всеми присущими этому типу достоинствами и недостатками, он по своему мировоззрению, как, например, и покойный Апухтин, менее всего мог бы причислить себя к литературной семье, а по вкусам своим даже чувствовал к ней некоторое нерасположение8. Если не в оправдание его, то лишь, так сказать, в объяснение этого сошлюсь на переписку Тургенева, где он укоряет Льва Толстого в том, что тот не
Россия
в мемуарах
признает себя писателем. Да и в самом деле, великий творец «Войны и мира» признавал ли себя писателем и именовал ли где-либо и когда-либо литератором. Это не мешало Сухово-Кобылину быть человеком разносторонне образованным, всю свою жизнь он упорно занимался переводами Гегеля, был очень начитан и чрезвычайно интересен как своеобразный собеседник.
А.А. Бренко
СУХОВО-КОБЫЛИН АЛЕКСАНДР ВАСИЛЬЕВИЧ (1820—1903)1
У нас в Пушкинском театре шла великолепно пьеса «Свадьба Кречинского». Кречинского играл Долматов2. Об этом разнеслось кругом. И в один прекрасный день подошел ко мне в театре и познакомился со мной человек — красавец и по росту, и по фигуре, и по лицу. Рекомендовался: «Сухово-Кобылин — автор “Свадьбы Кречинского”. Позвольте Вам представиться — сказать, что пьеса у Вас чудно идет». Я, конечно, обрадовалась такому посетителю, пригласила его как можно чаще бывать в театре, тем более, что он написал другую пьесу, которую он предложил поставить3.
На другой день он приехал с визитом ко мне на дом. И у нас установилось хорошее знакомство, так как он влюбился в музыку моего мужа4, а муж расположился к нему.
В театре он бывал каждый день. И уж праздники всегда обедал у нас. Разговоры, конечно, были всегда интересные — о театре, о литературе. А главное место занимал Бетховен, которого мы все трое обожали. Но большею частью он всегда был молчалив, говорил мало, но сериозно и определенно. Лицо его было всегда сериозно. Улыбка на нем появлялась очень редко. Это молчаливо-сериозная фигура и лицо оттеняли этого человека от других. Чувствовалось в нем что-то тайное и сильная работа мысли и какое-то большое пережитое горе. Как будто под этим горем и застыло его лицо, без желания его высказать. Тем сильнее красота и правильность черт его выступала. Он был брюнет с небольшой проседью, высокого роста — лет 455.
Россия '^-ув мемуарах
Вообще в городе и до его приезда ходила сплетня, что он что-то такое совершил. Шли какие-то недоговоренные мрачные рассказы. Было какое-то у него дело неприятное, после чего его навсегда выслали в деревню жить безвыездно в его именьи. И только вот после 20—25 лет он мог добиться вернуться в Москву из своего изгнания6.
Я всегда, слушая эти рассказы, жалела этого человека, который был лишен свободы. И тут, познакомившись с ним ближе, у меня образовалось к нему доброжелательство и дружба, как к невинно пострадавшему.
Он часто говорил у меня о постановке пьесы «Дело». Иногда казалось, что у него затаенная скромность.
— Сухово-Кобылин молчит, — говорил мой муж, — чувствуешь, что он переживает какую-то сериозную мысль. Я всегда вижу, что у него ум не спит.
Как только Сухово-Кобылин приходил, так муж садился играть Бетховена или Баха. И видно было, что слушатель и музыкант внимательно наслаждались. Музыка отызображалась в игре моего мужа и также на чертах лица Сухово-Кобылина, где можно было читать и анализировать чувства Бетховена.
Это было как раз последнюю зиму, когда я держала Пушкинский театр. С весной начались мои невзгоды. Сухово-Кобылин, живший все время в Москве, куда-то уехал, и я больше его не видела.
Сухово-Кобылин был образованный европеец и не походил на русских бар. И в костюме и в манере держаться — во всем сказывалась европейская культура. Он с любовью говорил о театре и о своих героях. И, видно, их история заменяла ему жизнь.
Долматов подходил своей игрой к идее Сухово-Кобылина. Он в роли Кречинского действительно был барин — аристократ в полном смысле этого слова.
Немножко с нахальным пошибом. Но при этом все его манеры и ухватки были очень красивы. И чувствовался настоящий аристократ. А вместе с этим и негодяй.
Сухово- Кобылин любил форму комедии, а не драмы или мелодрамы.
При Кречинском мне невольно вспоминается дебют Макшеева в Малом театре, игравшего Расплюева7, и падение Макшеева вверх ногами вследствие умышленно подломленного кресла.
Он вылежал в больнице 6 недель — таково было его сильное потрясение. После этого он служил много лет — счастливо.
Россия
ПРАВДИН О А.В. СУХОВО-КОБЫЛИНЕ
Минуло сто лет со дня рождения автора «Свадьбы Кречинского», «Дела», «Смерти Тарелкина» А.В. Сухово-Кобылина.
Его пьесы «Свадьба Кречинского» и «Дело» («Отжитое время») не сходили с репертуара Малого театра, занимая в нем по числу выдержанных представлений третье место.
Мы обратились к управляющему труппой Малого театра О.А. Правдину с просьбой поделиться с нами воспоминаниями о А.В. Сухово-Ко-былине.
— Меня связывало, — говорит нам Осип Андреевич, — с А.В. Сухово-Кобылиным давнешнее знакомство, но ближе я познакомился с ним при постановке его пьесы «Дело» на сцене Малого театра1.
А.В. Сухово-Кобылин весьма интересовался постановкой своей пьесы, часто приезжал в театр и следил за ходом репетиций.
Огромное впечатление произвело на нас чтение им своей пьесы. Это чтение было изумительное. За всю свою долгую жизнь я не встречал другого такого блестящего чтеца, каким был Александр Васильевич.
В «Деле» я играл Варравина. Хотя эта роль была вне моего дарования, но И.В. Самарин, игравший Муромского, категорически потребовал, чтобы я играл Варравина. В «Деле» были заняты тогда г-жи Федотова и Рыкалова2.
Что касается А.В. Сухово-Кобылина, то он остался доволен исполнением мною роли Варравина.
Надо сказать, что он не лишен был курьезов.
В «Свадьбе Кречинского» блестяще играл г. Решимов, а между тем Александр Васильевич остался недоволен его игрой3.
Семнадцать лет назад я возобновил «Дело» в свой бенефис и играл в нем Тарелкина4. Тогда «Дело» шло под названием «Отжитое время».
В «Свадьбе Кречинского» на сцене Малого театра выступали Шумский, Щепкин, Пров Садовский, С.В. Васильев, В.И. Живокини5, впоследствии А. И. Южин.
«Смерть Тарелкина» на сцене Малого театра не шла.
17 сентября, в день столетия со дня рождения Александра Васильевича, по инициативе представительного Комитета труппы Малого театра была отслужена панихида.
Россия в мемуарах
Александр Ергольский
ПАМЯТИ А.В. СУХОВО-КОБЫЛИНА (Из личных воспоминаний)
Это было 17—20 лет тому назад. Я еще только-только начинал более или менее сознательную жизнь, а Александру Васильевичу было уже около 65 лет. Тем не менее воспоминания об этом недюжинном человеке так глубоко врезались в мою память, что и до сих пор наружность его, его манеры, привычки и самые мелкие особенности живо и законченно слагаются в ней в представление об Александре Васильевиче.
Кобылинка — родовое имение Сухово-Кобылиных — находится верстах в 40 от Черни — маленького уездного городка Тульской губернии. Вся усадьба, дом, парк — все это хранило следы глубокой славной старины.
Род Кобылиных принадлежит к старейшим родам России. Возникновение его относится ко времени, предшествующему еще Грозному, грамота которого хранилась в кобылинской библиотеке (говорю «хранилась», вспоминая пожар, бывший года два назад в Кобылинке, чуть ли не уничтоживший редкую по экземплярам библиотеку). Отец Александра Васильевича был образованнейший и гуманнейший человек своего времени и отличался религиозностью.
В доме, чуть ли не в 30 комнат, устроена им была домовая церковь. После смерти отца Александр Васильевич остался единственной мужскою отраслью рода Кобылиных. Большую часть своей жизни он провел за границей, во Франции, где подолгу живал на юге ее в своем прекрасном имении (Гайрос).
Но в то время, к которому относятся мои воспоминания, Александр Васильевич часто навещал чернское свое имение. Здесь у него был свек-ло-сахарный завод, который, однако, не был в состоянии конкурировать с южными и скоро был переделан на спиртовой.
Пылкий, увлекающийся, Александр Васильевич очень интересовался делом; он не останавливался ни перед какими затратами, приобрел редкий в мире ректификационный аппарат (который был вскоре отобран правительством) и поставил производство спирта на возможную степень совершенства1. Водка «Кобылинка» безусловно была из лучших. Недостаток рекламы и организаторской способности, несмотря на привилегию правительства, привели к тому, что и водка, как и сахар, не выдержали конкуренции с популярными «Петровками» и «Поповками».
Россия в мемуарах
Как человек, Александр Васильевич был замечателен прежде всего тем, что в 65 лет он смотрел 40—42-летним мужчиною. Это был жгучий брюнет, прямой и стройный, высокий ростом, энергичный, огненный. Речь его всегда была горяча, увлекательна и изысканна, как и вся его аристократическая наружность и его манеры. Говорил он на высоких нотах с несколько иностранным акцентом. Голос его был необыкновенно приятен, и когда он говорил, особенно с детьми, он постоянно приветливо улыбался, тою улыбкою, которую можно заметить и на портрете его, помещенном в приложении к «Одесским новостям»2.
В костюме и в образе жизни Александр Васильевич был истый европеец плюс большой оригинал, хотя таким он больше казался с первого взгляда, нежели был на самом деле. Он был большой эстетик и поклонник всего изящного, красивого; и в «моде» видел именно это выражение духа, а не уродливое кривлянье и погоню за новизной. Его экипаж, упряжь всегда поражали глаз своей постоянно меняющейся новизной. То он приезжал в кэбе, то в деревянной, напоминающей складной стул или кровать французской фермерской колясочке.
На голове у него всегда был цилиндр, что казалось едва ли не самым оригинальным в нем, по понятиям жителей города Черни, в котором единственный почти «аристократ», мировой судья, носил московский картуз.
Все эти привычки в Александре Васильевиче не были, конечно, «оригинальничаньем». Он столько же воспитал их в себе, сколько и сам был на них воспитан.
В Кобылинке до последних лет было заведено, что и он сам, и Луиза Карловна (его приемная дочь, по мужу маркиза Фальтан), и маркиз, когда был жив, к обеду выходили в обеденных туалетах3.
Александр Васильевич был большой поклонник Запада и по преимуществу Франции, которую любил, как свою вторую родину. Там он провел свои лучшие годы, там он узнал и г-жу Диманж, знакомство с которой было столь роковым в его богатой впечатлениями жизни... Но все это — и даже многие тяжелые дни, пережитые им в России, — не мешало ему любить Россию, в которую он всякий раз возвращался с удовольствием и отдыхал душой, как художник, как поэт, наслаждаясь ее вековою тишиной и патриархальностью даже такого уголка, как Черни.
Любовь к детям у Александра Васильевича доходила до какой-то болезненности. Приехав однажды и застав нас за книжками и тетрадями —
Россия в мемуарах
это был, помню, урок французского языка, — он с неподдельным чувством обратился к матери моей:
— Клавдия Ивановна! Да это же безбожно. Взгляните, погода-то какая... Они хотят побегать, дайте же им побегать!..
И он признался, что вид учащихся детей способен довести его до слез.
У самого Александра Васильевича детей не было, хотя он был 3 раза женат4. Луизу Карловну Вебер он воспитал, как родную дочь, дав ей прекрасное образование во Франции. Луизу Карловну я помню такой же приветливой и милой, как и Александр Васильевич. Детей она едва ли еще не более любила. Всегда веселая, живая, как настоящая француженка, она к тому же забавляла нас тем, что рассказывала, что ее Бобишка «полян-чил золотушную медаль», что прислуги теперь нет и она «за кухарка и кутир»...
При всех своих качествах, Александр Васильевич был убежденный вегетарьянец в идеальном смысле этого слова. Ничего мясного, с тех пор как я помню его, он не употреблял, ни даже бульона, который наконец как лекарство был прописан ему докторами только недавно. Александр Васильевич исповедовал и проповедовал вегетарьянизм с чисто апостольским жаром. Однажды он так и уехал под впечатлением разговора с прямолинейно-упрямым в этом случае отцом моим, истым русским человеком и хранителем заветов старины.
Вскоре, однако, отец получил письмо, очень рассмешившее наших всех домашних. Туг кстати будет сказать, что разобрать письмо Александра Васильевича требовалось уменье не меньшее, чем разгадать иной ребус. Он ставил буквы, — если их можно назвать буквами, — прямо, отчетливы были заглавные; за ними следовал ряд палочек, иногда длинных — где следовало «р», иногда с хвостиком вверху — где предполагалось «д», «б».
В этом письме Александр Васильевич писал о каком-то чрезвычайно важном деле; но в конце письма, в post scriptum’e, нашел-таки время вспомнить последний разговор:
«Отчего Катков5 умер? — писал он там (это было вскоре после смерти Каткова): От мяса — вот яд!!!...» Мясо и яд были подчеркнуты несчетное число раз и заключено все шеренгой восклицаний.
Вегетарьянство Александра Васильевича повергло в искреннюю скорбь мою мать.
— Ей-богу, не знаю, — говорила она, — чем я буду его кормить? Ах, Боже мой, чем его кормить? — с искренним сокрушением и не без ужаса повторяла она всякий раз перед его приездом.
Россия
в мемуарах
— Ну, хорошо, — говорила она однажды, — мы ему сделаем московс-кую селянку, ту, что архиерею так понравилась (это был «гвоздь» кулинарии мамы); потом, на второе, как всегда, шпинат, яйца в мешочке и гренки, ну и — фрукты на третье.
Но каково было разочарование ее, когда Александр Васильевич не оценил ее ухаживаний за ним. Ведь в селянке, приправленной каперца-ми, сливками и кореньями, варилась рыба, рыба, которую варвар-человек лишил жизни на потребу подобных себе варваров. Селянку Александр Васильевич, впрочем, все-таки съел и оценил как вкусное блюдо.
Когда Александр Васильевич приезжал, у нас в доме все как-то подвинчивалось, а главное, усваивало ту добрую улыбку, которую вносил он с собой всюду.
Улыбался тогда отец, споря с Александром Васильевичем, к которому, между прочим, относился как к юноше, как бы покровительственно; он и не предполагал, что Александр Васильевич чуть не на 10 лет был старше его! Улыбалась мать, спрашивая, удобно ли Александру Васильевичу, сыт ли он, не хочет ли отдохнуть; улыбалась и прислуга, глядя на «чудного барина», которого она называла «Сухкобылиным». А у нас — детей — улыбка так и не сходила с физиономий; нам тогда разрешалось шалить, разговаривать за обедом с большими.
Лишь за последние годы, как мне довелось услышать, здоровье Александра Васильевича пошатнулось, он как-то осел, как говорится. Конечно, и лета брали свое, да и невзгоды не переставали падать на его голову. Он потерял свою милую внучку, и долго после, вспоминая в разговоре привычки малютки, он, бывало, плакал горько и как-то сиротливо; несколько лет назад умер и маркиз Фальтан.
В свой бодрый период жизни Александр Васильевич вставал в 4—5 часов утра, занимался шведской гимнастикой, шел в лес, рубил дрова... День тоже наполнен был часами гимнастических упражнений, фехтованием и т.п. Александр Васильевич приседал, вытянув одну ногу вперед; ложился затылком на один стул и пятками на другой... и это под 70 лет!
Осенью, в сентябре месяце, он купался, описывая свое купание так: он окунался в реке раза два, быстро одевался в драповое пальто поверх обычного костюма и быстрым шагом ходил в течение четверти часа, после чего шел домой, чувствуя себя еще более бодрым. Купанья в жару он не понимал.
Россия в мемуарах
Своим редким здоровьем и крепостью Александр Васильевич может служить ценным поучительным примером для последователей вегетарь-янства.
Но этот человек, кроме физической бодрости, сохранил до конца дней своих и на редкость здоровую душу в здоровом теле.
Пережив много поистине ужасных испытаний, он, можно сказать, не знал уныния, меланхолии, нервов и нравственной усталости.
Это был удивительно цельный человек, — увы! последний представитель своего рода!
Закончу свои воспоминания следующей интересной черточкой автора «Свадьбы Кречинского». Успехом «Кречинского» он не мог не гордиться, конечно, но он никогда не выказывал какого-либо опьянения им. Если и заводили иной раз при нем речь, он говорил спокойно, как бы признавая, как общее место, успех комедии; но при этом он настойчиво высказывал, что, по его мнению, «Смерть Тарелкина» лучшее его произведение, какое он когда-либо написал.
Общий и естественный вопрос: почему этот богато одаренный, умный и энергичный человек написал, однако, так мало?
В ответ на этот вопрос, заданный как-то Александру Васильевичу моим отцом, он признался, что каждый его литературный труд, каждая постановка новой пьесы была сопряжена с более или менее тяжелым ударом или утратой кого-либо из близких сердцу людей. Александр Васильевич боялся этой мистической страшной связи, в которую положительно уверовал. А бояться было чего: нравственных испытаний и потрясений в жизни Александр Васильевич перенес слишком много. Они так беспощадно, так жестоко обрушивались на него, что их всегда провидел над собою Александр Васильевич как дамоклов меч.
Следует сказать, однако, что для печати Александр Васильевич писал мало; но работал он очень много. Больше всего он интересовался и занимался философиею, с которой был основательно знаком. Но философские его труды не пощадило пламя пожара, случившегося года 2—3 назад в Кобылинке, пожара, который уничтожил чуть не всю его редкую библиотеку.
Да простит мне память покойного, если я где-нибудь в своих воспоминаниях погрешил против истины.
Царство ему Небесное!
Россия в мемуарах
Константин Ходнев
ВСТРЕЧА С А.В. СУХОВО-КОБЫЛИНЫМ
В средине декабря 1888 года я выехал из Москвы в Петербург на рождественские каникулы, с почтовым поездом, в спальном вагоне второго класса. Четыре места нашего отделения были заняты с первым звонком; мои спутники быстро разместились, и прежде чем поезд отошел, сидевший у окна, наискось меня, старик заснул. Моим соседом был подполковник гренадерского полка, в очках, с больными глазами, а напротив меня поместился плотный господин в бобровом воротнике и боярской меховой шапке, лет пятидесяти, с проседью на широком приятном лице.
Когда поезд тронулся, старик проснулся. Наружность его носила печать изящества, предшествовавшего нашему поколению. Черные волосы были зачесаны височками, красивые усы и изящно расчесанная небольшая борода, очень темного цвета, не могли скрыть старческую, несколько вольтеровскую, складку рта; нос с горбинкой и яркие, легко загоравшиеся в разговоре карие глаза привлекли сразу внимание к его красивому, благородному лицу.
Разговор начался тотчас же и охотно. Первой темой была болезнь глаз подполковника, ехавшего в Петербург к докторам. Оказалось, что и старик едет в Петербург по каким-то своим, особенным делам, на удачу которых он не надеялся1.
Это замечание возбудило любопытство мое и господина в боярской шапке. Мы стали допытываться, какое дело так заботит нашего спутника, но он сначала отклонял наши вопросы и только потом, вечером, в разгар беседы, мы услышали интересное признание.
Чтобы поддержать упавший разговор, старый господин сам задал несколько вопросов и, узнав, что я изучаю сельское хозяйство, заговорил об этом предмете с живым интересом. Он и сам за свою долгую жизнь много поработал в деревне, был одним из пионеров разведения леса посадкой; в своем имении, в Тульской губернии, он имеет уже пятьсот десятин посаженного леса, и труды его награждены большой удачей — лес растет прекрасно. Затем он стал расспрашивать меня, как поставлено преподавание сельского хозяйства в Петровской академии2; но я не мог достаточно обстоятельно ему ответить, так как в течение первого семестра первого курса, только что прослушанного, не успел ознакомиться с работой старших курсов. Не удовлетворившись этим ответом, он поже-
Россия
в мемуарах
лал узнать, какие предметы я слушал, кто профессора, как читают. На эти вопросы я охотно, с радостью первокурсника, отвечал рассказом о профессорах и научных предметах и, полный увлечения лекциями зоологии профессора К.Э. Линдемана, изящного оратора, обладающего исключительным даром красноречия, особенно горячо передал своим собеседникам содержание последней лекции, заканчивавшей семестр и общую часть курса, в которой была изложена теория Дарвина. Услышав это имя, старик еще раз заставил меня повторить о преемственном развитии зоологических форм и видов и, очевидно отвечая своим мыслям, заговорил о том, что за его жизнь ему пришлось пережить столько всевозможных запрещений, налагавшихся на философскую и научную мысль, — и в России, и за границей, где он живал подолгу, — что ему очень приятно узнать, что теперь будущим деятелям в области сельского хозяйства, вся жизнь которых должна протечь в общении с природой, на первом же курсе дается прочное философское обоснование для правильного понимания явлений природы.
Реплику подал сосед. В молодости он, занимаясь философией, перевел трактат Спинозы; напечатать не позволили, а вот теперь, недавно, трактат этот вышел в переводе Модестова3.
Старик заинтересовался:
— Вы изволили заниматься философией? Не изволили ли вы быть профессором?
— Да, я им был некоторое время, — неохотно ответил наш спутник.
С живым огоньком в глазах старик сказал:
— Я тоже уже пятьдесят один год занимаюсь философией.
— С какого же возраста вы изучаете философию? — спросил я.
— С двадцати лет, — мне теперь семьдесят один, — ответил он.
Такое признание, совершенно необычайное, возможное разве в качестве исключительно редкой дорожной случайности, подогрело флегматичного профессора, и между ним и красивым старым философом завязалась интересная, живая и продолжительная беседа, окончившаяся после полуночи, когда профессору и мне пришлось лечь на верхние места. Для меня эта беседа была лекцией, в форме диалога двух знатоков, по истории философской мысли в XVIII и XIX столетиях. Профессор также разошелся и охотно поддерживал горячую речь старца. Наиболее выпуклое впечатление у меня осталось от сделанного собеседниками сопоставления учений Гегеля и Дарвина, пришедших, хотя и разными путями, к идее эволюции4.
Среди разговора профессор спросил:
в мемуарах
— Не литератор ли вы?
На это старик скромно ответил:
— Да, я немного писал.
Но при этом заявил, что в течение пятидесяти одного года он обрабатывал философскую систему, которую окончил излагать письменно и везет теперь с собой, желая печатать.
— Конечно, — прибавил он, — я говорю в своем сочинении и о религии, и о культе и не поступлюсь ни единым словом из написанного. Всякое исключение, как вы и сами понимаете, нарушит цельность труда, да и возможно предположить, что за пятьдесят лет мышления, — заметил он с добродушным юмором, — я не собираюсь публиковать легкомысленные вещи. Однако, если все сочинение целиком нельзя будет напечатать, я его вовсе не обнародую, — закончил он с энергией5.
Кроме наружности и самая речь старого господина была необычна: слова принимали такую интонацию, которая соответствовала их смыслу, — то кипучую, то более покойную; а некоторые выражения, красивые в его устах, звучали бы странно в речи другого человека. Мне припоминается, например, что вместо «следовательно» он произносил «следственно».
Утром, подъезжая к Петербургу, я заговорил с ним о сельском хозяйстве за границею. Он мне рассказал, что у него и его жены6 есть поместье во Франции, что крестьяне-соседи их любят, и не только по общему в то время подъему интереса французского народа к русским, но и потому, что они с женой давно живут в этом имении, знают лично всех крестьян своей деревни и устроили им детские ясли. На вопрос мой, правдиво ли описание французского крестьянина, сделанное Zola в «La terre»7, он ответил мне, что да, вполне правдиво и что многие фигуры этого романа можно признать типичными, как, например, Jesuscrist’: точно такой тип он знает и в своей деревне.
О том, есть ли общие черты в натуре русского мужика и французского земледельца, он положительно свидетельствует, что француз культурнее.
— Чувство чести больше развито во французском крестьянине. Раз я заметил, что мои лозы повреждены свиньями; я пошел по следам свиней и увидел, что следы приводят к свинарне одного крестьянина. Я ему говорю: «Ваши свиньи попортили мои лозы», а он мне в ответ: «Non, monsieur, се ne sont pas les miens»*. Я удовольствовался пока таким ответом, но в другой раз опять следы привели к той же свинарне; тогда я уже строго сказал тому же человеку: «Как же вы утверждаете, что это не ваши
Россияк^^в мемуарах
свиньи ходят в мой сад, когда уже во второй раз я в этом убеждаюсь». На это крестьянин горячо возразил: «Monsieur! Quand je dis que ce ne sont pas les miens, c’est ainsi»10. И действительно, как потом оказалось, свиньи принадлежали другому.
Уже перед самым Петербургом я расхрабрился и спросил интересного спутника:
— Вы вчера сказали, что вы хоть и немного, но литераторствовали: какие ваши произведения?
— Вот «Свадьба Кречинского», например, — ответил он просто.
— Вы Сухово-Кобылин! — воскликнул я с великим изумлением. И наскоро я стал его расспрашивать, доволен ли он исполнением как названной им комедии, так и «Дела», которое я видел за год перед тем в Александринке. Он очень похвалил Сазонова, Давыдова, Варламова, Арди.
Прощаясь, он спросил наши фамилии. Я назвал себя, а профессор, к немалой моей досаде, не пожелал сказать свою фамилию.
Быть может, и ему теперь, после известия о кончине АВ. Сухово-Кобылина, припомнится наша встреча с этим интересным человеком, и он также поблагодарит тот счастливый случай, который дал нам возможность увидеть Александра Васильевича, слышать его умную, образную, живую и кипучую речь.
Воспоминание о встрече с А.В. Сухово-Кобылиным настолько мне дорого, что я считал долгом сохранить его в печати.
БЕСЕДА С АВТОРОМ «СВАДЬБЫ КРЕЧИНСКОГО»
28 ноября истекло тридцать четыре года со дня первого представления пьесы АВ. Сухово-Кобылина «Свадьба Кречинского». Автор ее находится в настоящее время в Петербурге, и хроникер «Петербургской газеты» воспользовался случаем, чтобы побеседовать с известным драматургом, редким гостем и человеком, который, не в пример нынешним писателям, молчит о себе, живя большею частью в провинции.
Вот что рассказывает хроникер:
Сухово-Кобылин привез переделку своей пьесы «Смерть Тарелкина», которую он назвал «Расплюевские красные дни»1. Несмотря на то что Александру Васильевичу более семидесяти лет, он вполне здоровый, бодрый, интересный собеседник и глубоко любящий искусство.
Россия в мемуарах
Разумеется, речь зашла о «Свадьбе Кречинского», которая тридцать четыре года украшает репертуар российской сцены... Когда истекло двадцать лет со дня появления этой пьесы на сцене, то об авторе никто не вспомнил... Ни один актер, ни один антрепренер, ни один театр не поздравил того, кто в течение четверти века приносит им сборы. Во Франции подобного отношения к драматургу, да еще столь выдающемуся, встретить нельзя. До 1882 года «Свадьба Кречинского» прошла на Императорских сценах 260 раз, а теперь, пожалуй, и более трехсот раз, принеся валового сбору значительно более 200 тыс. руб.
По мнению автора, лучшим Кречинским был В.В. Самойлов, а затем эту роль прекрасно играл в Туле помещик А.М. Рембельский2, друг драматурга. Разумеется, г. Рембелинский участвовал в любительском спектакле. С.В. Шумский автора не мог удовлетворить, уже благодаря только внешним данным, не соответствующим требованиям действующего лица.
Расплюевым г. Сухово-Кобылин считал идеальным П.М. Садовского, о котором он вообще отзывается с восторгом. П.В. Васильева автору видеть не удалось, о чем он очень сожалеет. Не видел он также и г. Гра-дова-Соколова, от которого в восторге (будто бы?) Коклен, смотревший пьесу недавно в Москве3.
Автор, вопреки разным известиям о переводах «Свадьбы Кречинского» на французский язык, перевел ее сам дважды... В первый раз подстрочно, а во второй раз применительно к условиям французской сцены. Рукопись находится у кого-то в Париже, и теперь ее разыскивают.
Для французских исполнителей автор сделал маленькие характеристики действующих лиц, что, конечно, значительно облегчит актеров. Когда состоится представление в Париже, г. Сухово-Кобылин не знает, да и не ищет его, предоставляя все судьбе.
Замечательно, что почтенный автор никогда не выходил на вызовы публики... Даже после первого представления на московском театре 26 ноября4 1855 года он не показался на вызовы.
Как совет молодым драматургам, Александр Васильевич делает следующее замечание: прежде чем пьесу не исполняли на сцене, не следует ее печатать, потому что только во время исполнения познаются ее недостатки, которые нужно устранить.
По мнению г. Сухово-Кобылина, для автора особенно дорог ансамбль исполнения, которому можно предпочесть отдельного выдающегося ис-
Россия в мемуарах
полнителя. Например, у Корша та же «Свадьба Кречинского» поразила Коклена ансамблем... Когда же г. Сухово-Кобылин приезжал в Петербург, любовался игрой В.В. Самойлова, то он одновременно и мучился... Все было сосредоточено на Самойлове, которому другие лишь аккомпанировали... Самойлов играл превосходно, но играл не то, что написал автор. Александр Васильевич пришел тогда к П.С. Федорову, начальнику репертуара, и сказал:
— Павел Степанович, ведь я краснею, мне стыдно за то, что говорит Самойлов... он сам сочиняет, лишь приближаясь к подлиннику.
— Уж вы его оставьте, он всегда так! — отвечал Федоров.
Для сердца автора куда приятнее ансамбль, нежели, например, превосходное исполнение главной роли с небрежным отношением к ней, вследствие чего страдает вся пьеса.
А В. Половцев
ПАМЯТИ А.В. СУХОВО-КОБЫЛИНА
Известное латинское изречение Горация о том, что книги имеют свою судьбу1, применимо и к отдельным личностям и сказывается иногда особенно ярко.
Будучи автором популярнейшей после «Ревизора», «Горя от ума» и «Женитьбы» русской комедии — «Свадьбы Кречинского», А. В. Сухово-Кобылин лично был почти совершенно неизвестен русской публике, и если бы не выборы его, года полтора тому назад, в почетные академики, то огромное большинство русского общества считало бы его давно умершим.
Ведь шутка сказать! «Свадьба Кречинского» появилась около полустолетия тому назад!
Другая странность. «Свадьба Кречинского» настолько популярна, что автора ее выбирают в почетные академики, а между тем в подробной «Истории русской словесности с древнейших времен до наших дней» покойного П.Н. Полевого2 не упоминается даже имени Сухово-Кобылина! Еше каприз судьбы. В то время, когда «Свадьба Кречинского» появилась впервые на Императорской сцене в Москве, права драматических писателей в России еще совершенно не были регулированы, и знаменитая
Россия в мемуарах
комедия вследствие ряда несчастных случайностей долгое время не давала автору никакого дохода!
Наконец еще тоже небывалое совпадение. Автор реальнейшей русской комедии был всю жизнь гегелианцем до мозга костей и потратил бесконечно много труда и времени на перевод сочинений Гегеля на русский язык, так и не появившийся в печати.
А.В. Сухово-Кобылин родился в Москве в старой дворянской семье героя Отечественной войны в 1817 году. Он был на два года моложе своей знаменитой впоследствии сестры Елизаветы Васильевны, получившей известность под псевдонимом Евгении Тур. Он учился у лучших преподавателей того времени — профессора Морошкина, известного украинофила Максимовича, издателя «Телескопа» Надеждина, переводчика «Освобожденного Иерусалима» Раича3 и других.
Уже в Московском университете Александр Васильевич пристрастился к философии. Страсть эта получила обильную пищу и навсегда закрепостила себе Сухово-Кобылина в Берлине, где он окунулся в первоисточник философии, слушая лекции самого Гегеля4.0 том, до какой степени Гегель властвовал в то время над сердцами и умами русской интеллигенции, видно лучше всего на Белинском, во многих статьях которого и кишит гегелианизм. В статье о «Тарасе Бульбе», например, о Гегеле говорится едва ли не более, чем о самом Гоголе!5
Существует мнение, что «Свадьба Кречинского» написана в тюрьме, куда А.В. Сухово-Кобылин попал благодаря ряду случайностей и недоразумений по делу о смерти одной француженки. Это неверно. Сам Александр Васильевич рассказывал мне, что знаменитая комедия писалась в Берлине6 и набрасывалась им «между прочим» в промежутки между «настоящим делом», т.е. занятиями философией Гегеля.
— Я не придавал этим наброскам никакого значения и не думал о том, что мои эскизы когда-нибудь попадут на сцену! — говорил А.В. Сухово-Кобылин.
Да и попали-то они на сцену опять крайне оригинальным образом. П.М. Садовский, ознакомившись со «Свадьбой Кречинского», отнесся к пиесе очень холодно, что тем страннее, что впоследствии он был едва ли не лучшим Расплюевым. Зато С. В. Шумский, прочтя комедию, решил взять ее в свой бенефис. Но именно это обстоятельство, т.е. что пиеса шла в бенефис, а не в казенный спектакль, повлекло за собою для автора ту беду, что он не получал долгое время ничего за представления своей комедии.
РоссияК^ув мемуарах
Я много раз видел «Свадьбу Кречинского» в исполнении таких гигантов драматического искусства, как С.В. Шумский и В.В. Самойлов в роли Кречинского и П.М. Садовского, П.В. Васильева и В.Н. Давыдова в роли Расплюева. Самойлов был несомненно эффектнее Шумского. Последний был рассудочный, рассчетливый шулер и мазурик. Когда он глядел на булавку с фальшивым бриллиантом, то лицо его светлело весьма постепенно, весь план надувательства проходил в голове Кречинского во всех деталях, и возглас «Эврика!» являлся результатом окончательного обдуманного решения. Это было превосходно, и вообще во всех рассудочных местах роли Шумский был безукоризнен.
Самойлов в Кречинском был совершенная противоположность Шумскому. Красавец собой даже в последнее время жизни, он был обворожителен и по манерам, и по наружности. Даже бакенбарды — котлетами и легкий польский акцент, который выдерживался им в течение всей роли, придавали особенный шик исполнению. Он бьи так привлекателен, что не хотелось верить в его нравственное уродство. Зритель симпатизировал ему против воли, симпатизировал его ухарству, молодечеству. Сцену с булавкой Самойлов вел так. Несколько секунд он смотрел на булавку совершенно спокойно, но затем вдруг вспыхивал от восторга, что нашел выход из безвыходного по-видимому положения. Апогеем успеха Самойлова была заключительная сцена, которая у Шумского проходила незамеченною. Все, по-видимому, удалось, Кречинский достиг цели и женится на богатой невесте. Вдруг — полиция! Самойлов менялся в лице, багровел, ломал кий и швырял его в угол с таким потрясающим, из сердца вырвавшимся «сорвалось!», что зал неизменно в каждый спектакль дрожал от бешеных рукоплесканий, задерживавших ход спектакля на несколько минут. Таких моментов я не помню ни у Сальвини, ни у Росси!
Известно, что многие выражения из «Свадьбы Кречинского» стали поговорками. «Была игра», «Просвещенные мореплаватели», «Ударь раз, ударь два» и другие вошли во всеобщее употребление, а Кречинский и в особенности Расплюев стали такими же нарицательными именами, как Хлестаков и другие лица комедий и повестей Гоголя.
Очень характерно, что такую комедию, как «Свадьба Кречинского», полную местного колорита, Сухово-Кобылин писал вдали от родины. Невольно вспоминаются Гоголь и Тургенев. Первый писал «Мертвые души», глядя на Русь «из прекрасного далека», а И.С. Тургенев говари-
Россия в мемуарах
вал, что он никогда бы не написал «Записки охотника», если б не уехал за границу.
Любопытно, что в трех типичнейших русских комедиях: «Ревизор» — Гоголя, «Плоды просвещения» — гр. Л.Н. Толстого и «Свадьба Кречинского» — фабула пиесы самая ничтожная и сводится к пустейшим анекдотам, которые под пером менее талантливых авторов превратились бы в незначительные водевили.
Две другие пиесы, написанные А.В. Сухово-Кобылиным, «Дело» и «Смерть Тарелкина», составляющие вместе с первою трилогию, не могут идти в сравнение со знаменитою «Свадьбой», но являются яркою иллюстрацией-сатирой дореформенных судебных порядков. Самое важное в них то, что, по заявлению автора, эти пиесы прямо списаны с натуры и являются, таким образом, документальными. На сцене они по цензурным условиям явились лишь через несколько десятков лет по их написании и успех имели лишь средний7.
Я познакомился с А.В. Сухово-Кобылиным только в начале 90-х годов и был поражен его моложавым и бодрым видом. Я попросил его вписать в мой альбом одно слово, одно только слово. Он охотно исполнил мою просьбу и вписал следующее: «Сорвалось!!! Кречинский, 1855,26 ноября8. А. Сухово-Кобылин, С.-Петербург, 14 февраля 1892 г.» .
В это время Александр Васильевич привез с собой в Петербург массу рукописных переводов из Гегеля и горько жаловался на то, что никто его трудом не интересуется9. Он был очень не прочь напечатать хотя бы отрывки в каком-либо журнале. Вследствие этого я обратился к Любови Яковлевне Гуревич, которая редактировала в то время журнал «Северный вестник», и предложил ей ознакомиться с трудом Александра Васильевича. Л.Я. Гуревич была уже известна переводом Спинозы и лучше всякого другого журналиста могла оценить громадный труд Сухово-Кобылина. В назначенный вечер автор «Свадьбы Кречинского» прочел в моей квартире в присутствии Л.Я. Гуревич много отрывков из своего труда10. К величайшему сожалению Любови Яковлевны и моему, не оказалось, однако, никакой возможности помочь автору. Уже с первых строк было ясно, что перевод сделан необыкновенно тяжелым языком. Просто не верилось, что эти страницы, в которых едва можно было разобраться в отдельных словах и фразах, но где общий смысл совершенно терялся в море туманности, написаны тою же рукой, которая написала «Свадьбу Кречинского». Печатать перевод оказалось совершенно невозможным. Сгорел ли, как мне сообщали, этот перевод впоследствии во время деревенского пожа-
Россия^^ув мемуарах
ра, наверное не знаю. Несомненно только, что если б этот слух и оказался ложным, перевод Гегеля все равно никогда не увидел бы света.
Таким образом, вся жизнь А. В. Сухово-Кобылина, посвященная совершенно неплодотворному труду, является с литературной точки зрения одним сплошным недоразумением. Но зато один раз в жизни талант Сухово-Кобылина вспыхнул таким ярким пламенем, что обеспечил ему на вечные времена благодарность русских людей. Это ли не странная судьба писателя?!
В.Н. Рембелинский
[ВОСПОМИНАНИЯ] (Запись Л.П. Гроссмана)1
В молодости [Рембелинский] бывал в Кобылинке, присутствовал в конце 80-х годов на чтении «Смерти Тарелкина» в Петербурге в небольшом кругу сановников с целью определить цензурность пьесы, возможность ее постановки2. Присутствовали помимо автора видные государственные деятели Дурново3, Куломзин, кн. Мещерский. Читал пьесу В.Н. Давыдов4. Слушатели высказались против возможности пропустить ее в прочитанном виде на сцену. Сухово-Кобылин волновался, говорил, что больше изменять и сокращать он отказывается.
Бабушка Владимира Николаевича Рембелинского, соседка Сухово-Кобылина по имению, очень не любила его, неохотно принимала. «Боюсь этого разбойника», говорила она, ссылаясь на убийство им «гувернантки». Отец Владимира Николаевича Рембелинского, известный в то время государственный деятель, статс-секретарь, а затем и личный секретарь его величества Н.М. Рембелинский, служа в Государственном совете, ознакомился там с делом Сухово-Кобылина и доказывал своему брату, А Рембелинскому, автору статьи в «Русской старине», что его друг, знаменитый драматург, совершил в молодости убийство. Но сам А.М. Рембелинский оспаривал это.
Владимир Николаевич Рембелинский вспоминает некоторые беседы и сцены, когда Сухово-Кобылин производил жуткое впечатление. Он рассказывал однажды двум юношам (моему собеседнику и его кузену), как он поссорился с Гедеоновым и преследовал его, обегая большой круглый стол5, «Было как-то страшно», — добавлял рассказчик. «Вообще Сухово-
Россия в мемуарах
Кобылина можно было одеть в красную рубаху и поставить в лес — он был бы там на месте...»
Он был реакционером, крепостником, подавал Александру III письма о монархизме6, но сам себя считал консерватором английского типа. Ненавидел чиновников, попов, был непоколебимым атеистом. В Кобылинке церковь превратил в конюшню7. Выписывал для своих заводов новейшего типа машины, но они обычно только загромождали вход в его дом и ржавели без дела.
Он исповедовал культ Гегеля. В Кобылинке находилось одно из богатейших собраний гегелианской литературы. В молодости он учился в Гейдельберге и даже, кажется, получил там степень доктора философии8. Очень ценил Герцена9, иронически отзывался о Бакунине, с которым встречался в одном из немецких университетов10. Всю жизнь работал над комментированным переводом Гегеля. Думают, что пожар, уничтоживший эту рукопись, был одной из причин, ускоривших смерть Сухово-Кобылина.
Дочь свою, рожденную от Нарышкиной, Сухово-Кобылин очень любил и даже ревновал к ее мужу графу Фальтану.
В.С. Кривенко
В АРТИСТИЧЕСКОЙ СРЕДЕ
Приезды к нам, в Царское Село, В.Н. Давыдова и А.А. Потехина отмечались иногда чтением новых пьес. <.„> И Потехин и Давыдов читали мастерски, в особенности Владимир Николаевич. Все действующие в пьесах лица выходили вполне живыми.
При чтении «Плодов просвещения» присутствовал А.В. Сухово-Кобылин, автор «Свадьбы Кречинского» и «Дела». Он хорошо знал Давыдова, восхищался им как неподражаемым исполнителем ролей Расплюева и Муромского. Чтение привело его в восторг, и он просил Владимира Николаевича прочесть у нас «Смерть Тарелкина» («Развесёлые дни Расплюева»1).
Александру Васильевичу тогда уже было под семьдесят лет, а выглядывал он молодцом, бравым, краснощёким брюнетом с непокорными густыми локонами на красивой голове.
Россия^Х^в мемуарах
В молодости Сухово-Кобылин жестоко перестрадал. Его обвинили в подстрекательстве к убийству своей внебрачной сожительницы-француженки. По милости порядков дореформенного суда ему пришлось много нравственно перестрадать.
Судебная тягостно-длительная волокита вызвала в талантливом писателе яркий протест, вылившийся в драме «Дело».
Цензура оказалась не ласковее старых судов. Тяжело было обороняться от былых судебных пиявок, не менее тяжело было перенести удар запрета, наложенного на его пьесу, плод нравственных страданий, душевный вопль обиженного.
Можно себе представить, какой громадный успех имело бы «Дело», появись оно в 50-х годах на сцене! Ведь мало того, что автора приняли бы на «ура», но и обветшавшие, промозглые стены старых судебных учреждений зашатались бы и рухнули с треском от могучего звука сценической иерихонской трубы. Автору зажали рот. Разрешение на постановку пьесы дано было через тридцать лет...
Сильно ударила писателя старая цензура. Ударила так, что отбила охоту от выражения своих дум в яркой, выпуклой, художественной форме и засадила за изучение немецкой философии.
Александр Васильевич отошел от сцены, забился в деревенскую усадьбу. Изредка лишь уезжал за границу. В столицах его не видали, новые произведения не появлялись, казалось, что Сухово-Кобылина и на свете уже нет, так плотно он замуровался в своей Кобылинке, что близ ст. Скуратово Московско-Курской железной дороги.
Здесь, в липовом доме, с неоштукатуренными, для воздуха, внутри стенами, Александр Васильевич вел уединенную жизнь. Вставал с восходом солнца, занимался гимнастикой, шел на работы, с особенной любовью ухаживал за лесными посадками; вырастил постепенно лес на пятистах десятинах. Он не ел мяса, не пил вина, не курил, старался отойти подальше от жизненных дрязг; углубился в изучение любимого им Гегеля.
Сухово-Кобылин, появившийся наконец в 80-х годах в Петербурге, оказался редко интересным собеседником. Он владел удивительно образной речью. В его языке, чисто русском, красивом, без примеси иностранных оборотов речи, чувствовался интеллигент, проживший всю сознательную жизнь в тесном общении с крестьянином, работавший с ним вместе плечо к плечу.
Россия
^^^в^емуарах
Как из пьес Сухово-Кобылина нельзя выбросить ни словечка, так и в устной беседе он, бывало, скажет — рублем подарит, а нередко и насмешит до упаду.
К 80-м годам старые судебные порядки отошли в предание. Злободневность уже давно улетучилась, но «Дело» тем не менее осталось яркоталантливой иллюстрацией былых порядков. В исполнении Давыдова, Варламова, Сазонова, Киселевского, Далматова, Арди, Свободина* пьеса имела большой успех2.
Александру Васильевичу, казалось, симпатизировало и театральное начальство, и артисты. Но пьесе как-то не везло. То неожиданно снимали с репертуара, то переносили в непривычный для публики Михайловский театр.
Не задалось, да и все тут... Не везло в жизни Сухово-Кобылину. Со «Смертью Тарелкина» вышло и того хуже, ее и в 80-е годы не разрешили поставить на сцене.
Автор, полный горьких воспоминаний о деятельности дореформенной полиции, не желал смягчать красок своей сатиры. Пьесу поставили лишь в 1900 году, когда Александр Васильевич кой-чем поступился3.
Мне помнится, как сам Александр Васильевич при чтении Давыдовым «Развеселых дней Расплюева» увлекался, от души смеялся. Видно было, что перед автором вставали во весь рост отечественные типы, так нагло в былое время глумившиеся над обывателями.
Вся трилогия драматических произведений Сухово-Кобылина останется навсегда талантливым изображением «дореформенной» русской жизни. Смело можно сказать, что эти пьесы служат прекрасным дополнением к гениальной комедии Гоголя. Они лучше многотомных исследований помогут народной массе познакомиться с тем, чем была служилая Россия до Александра II.
В опубликованном 1 января 1900 года списке лиц, вошедших в состав только что тогда созданного института «почетных академиков» от литературы, имя Сухово-Кобылина отсутствовало. Меня несправедливость эта возмутила. В № 8588 «Нового времени» напечатана моя заметка — «Забытый». Я указывал на литературные заслуги Сухово-Кобылина. Заканчивал свою заметку следующими словами: «Хочется верить, что в следующем списке во главе новых академиков будет красоваться его имя»4.
♦Киселевского впоследствии заменил Далматов, а Свободин дублировал Давыдова.
Россияк^^в мемуарах
Действительно, вскоре он вошел в состав русских «бессмертных».
Ему и после смерти продолжало не везти. В одном из московских театров в сезон 1924 года бесцеремонно распорядились с произведениями покойного автора.
Режиссер задумал в один вечер представить перед глазами зрителей и «Свадьбу Кречинского» и «Дело». Так как их полностью поставить в один спектакль нельзя, то обе пьесы обтесали по режиссерскому лекалу. Что из этой операции вышло, не знаю, но думаю — косточки Сухово-Кобылина переворачивались в гробу5*.
Впрочем, ему там не до земных дел. Он, быть может, обрел уже истину. При жизни своей он относился к ней философски: «Формула Все-мира, как поверка гегелизма — 0:1=1:<». Вот свет истины!»
Так записал он в мой альбом, стремясь в двух строчках выявить экстракт своих многолетних размышлений.
С.Л. Кегульский
У АВТОРА «СВАДЬБЫ КРЕЧИНСКОГО»
В настоящем году исполнилось сорокалетие одной из неувядаемых пьес русского репертуара — «Свадьбы Кречинского» А. В. Сухово-Кобылина, интересная личность и судьба которого совсем мало известны нашей читающей публике. Еще недавно человек, находящийся в курсе всех литературных дел и течений, выражал мне сомнение по поводу того, в живых ли автор до сих пор сохранивших жизненность и правдивость Расплюева и Кречинского? Действительно, о людях много менее талантливых, не написавших и не создавших ничего выдающегося, чаще приходится встречать сведения и данные в периодической печати, и неудивительно, что массовая, большая публика давно в своих представлениях считала автора «Свадьбы» в числе переселившихся в лучший мир. Маститый автор, находящийся теперь на склоне восьмого десятка, впрочем, сам мало заботился о том, чтобы публика его знала. Мне кажется, что только у нас может так странно сложиться судьба выдающихся произведений и их авторов: сорок лет тому назад человек написал пьесу, через
*По поводу изменения текста, изменения самого небольшого автор протестует в при-мечании к «Смерти Тарелкина»: «Для автора, добросовестно трудившегося над своим произведением, приемы эти прямо возмутительны».
Россия в мемуарах
полтора года, 26 ноября1 1855 года, она, в бенефис С.В. Шумского, поставлена была в Малом театре и с того времени обошла все русские сцены, пользуясь неослабным успехом и престижем в числе немногих образцовых произведений отечественного театра; несколько поколений сряду, несмотря на все различие их взглядов и понятий, одинаково видели и видят в Расплюеве и Кречинском знакомые, правдивые, выхваченные из жизни фигуры, признают бесспорное дарование автора. Казалось, общество вправе было ждать от автора обогащения нашей драматической литературы; однакож только через 14 лет после появления «Кречинского» выходит в печати вторая пьеса автора — «Дело», и еще через 10 лет она увидала сценические подмостки; третья пьеса А.В. Сухово-Кобылина, написанная в конце 60-х годов, «Смерть Тарелкина», так и не увидала сцены. Впрочем, ни «Дело», ни «Смерть Тарелкина» уже не могли иметь успеха «Свадьбы Кречинского», хотя и служили его продолжением по своей фабуле. Дело в том, что в них бичуются дореформенные порядки давно отошедших в вечность старых судов и той эпохи, когда в чинах полиции соединены были полицейские и следственные функции, понятно, что новые поколения, воспитанные уже при судебной реформе, на суде правом, скором и милостивом, не могли оценить меткость сатиры автора, не видели интереса в изображаемых в этих пьесах типах и нравах. Совершенно исключительным путем пошел и сам автор «Свадьбы Кречинского»: не поддерживая связей с литературным миром, который ему тоже представляется какой-то бюрократической иерархией, он уединился в деревне и из своей Кобылинки, Тульской губернии, изредка наезжает или в Москву, где у него имеются родственные связи, или в свое имение на юге Франции. Отчуждение Александра Васильевича от литературных сфер тем более удивительно, что по своим фамильным связям он был близок к ним; так, его родная сестра была известная писательница, покойная гр. Сали-ас-де-Турнемир (Евгения Тур), сын которой, наш известный романист гр. Е.А. Салиас, еще будучи совсем юношей, присутствовал в доме автора на первых чтениях «Свадьбы Кречинского». Понятно поэтому, как я был признателен С.Ф. Рассохину2, который любезно взялся устроить мне свидание с А.В. Сухово-Кобылиным, имевшим некоторые сношения с рассохинской театральной библиотекой.
Приезжая в Москву, автор «Свадьбы Кречинского» останавливается у своих родственников гг. Петрово-Соловово, в старинном барском доме князей Оболенских, на Малой Знаменке. Александр Васильевич любезно встретил меня в приемной и рядом узеньких коридоров, каких не ветре-
Россия в мемуарах
тишь в домах нынешней постройки, проводил в свою комнату. С первой же минуты любезный хозяин Поразил меня изумительной бодростью и подвижностью, так мало свойственной представлениям о преклонном возрасте, в котором находится автор «Кречинского». Помещенный у нас сегодня портрет чрезвычайно верно передает черты лица Александра Васильевича, в бороде и на голове которого сравнительно мало предательских седин; говорит Александр Васильевич с необычайной живостью, пересыпая свой интересный рассказ блестками неподдельного юмора; слушая и видя Александра Васильевича, вы не дадите ему и 50 лет, и только частые ссылки на слабость памяти прерывают течение остроумной беседы автора «Свадьбы Кречинского».
— Я очень рад, — говорил мне, между прочим, Александр Васильевич, — вашему посещению; я так мало избалован вниманием печати, что за сорок лет службы «Кречинского» русской сцене ни разу не встретил полного и серьезного разбора моей комедии; критика почему-то меня постоянно игнорировала, и только успех у публики вознаграждал меня за эту несправедливость прессы. Вообще, вряд ли какому-нибудь другому автору пришлось вынести столько мытарств и пройти столько терний, сколько их выпало на мою долю. Злой рок преследовал «Свадьбу Кречинского» с самого появления ее на свет, и вам, может быть, покажется это странным, но уверяю вас, что за сорок лет представления моей пьесы я совсем не получал никакого авторского гонорара.
— Это очень интересная история, — продолжал Александр Васильевич, — с которой тесно связан ход всей постановки «Свадьбы Кречинского». Когда я написал свою пьесу, я не имел намерения предназначать ее для сцены. Она целый год ходила в списках по Москве и имела немало энтузиастов. Один из таких, мой друг Д.И. Потулов, настаивавший на постановке пьесы на сцене, привез как-то ко мне покойного П.М. Садовского, бывшего, как известно, затем лучшим Расплюевым. Знаменитый артист, выслушав чтение пьесы у меня за обедом, отнесся к ней очень холодно и заявил, что она вряд ли может быть воспроизведена на сцене. Замечательно, что Пров Михайлович осудил именно те сцены, которые потом в его же исполнении имели наибольший успех. Компетентное мнение гениального артиста еще больше охладило меня к постановке «Кречинского». Но затем, благодаря Е.М. Феоктистову, стоящему теперь во главе Главного управления по делам печати, я познакомился с С.В. Шумским, который искал пьесу для бенефиса. Тогда у меня в моей подмосковной деревне, в присутствии С.В. Шумского, молодого Салиаса и не-
Россия
в мемуарах
которых других лиц, устроилось новое чтение пьесы, на котором право ее на успех единодушно было признано всеми. По театральным правилам того времени пьеса, отданная в чей-нибудь бенефис, считалась собственностью дирекции, и автор не получал поспектакльной платы; зная это, я свою пьесу отдал при заявлении, в котором написал, что отдаю «Свадьбу Кречинского» на условиях авторского вознаграждения. Как это случилось — неизвестно, но моего заявления при делах театра не оказалось. «Свадьба Кречинского» в один сезон дала до 14-ти полных сборов, потом ее поставили для бенефиса Бурдина в Петербурге, а все мои ходатайства о гонораре оставались тщетными. Даже заступничество тогдашнего министра двора Адлеберга перед начальником театрального управления Гедеоновым не восстановило моих прав. После тяжелых испытаний в эпоху Дубельта, от которого зависела цензура пьес, лишение меня авторского гонорара было новым ударом. Пьеса считалась собственностью театров и свободно давалась на сценах обеих столиц. Озлобленный этим, я напечатал в 70-х годах письмо, которым давал всем частным и провинциальным театрам разрешение бесплатно играть «Свадьбу Кречинского». Только при нынешнем театральном управлении, благодаря ходатайству министра двора гр. И. И. Воронцова-Дашкова, мое дело было доведено до Высочайшего воззрения, и Государю Императору благоугодно было пожаловать мне 5000 руб. Признание моих авторских прав на дальнейшие представления «Свадьбы Кречинского» на казенных сценах теперь уже невозможно; только в последнее время я стал членом Общества драматических писателей, которое оберегает мои права в провинции и на частных сценах. Но согласитесь, что то, чего я недополучил раньше с частных сцен, значительно больше того, что я могу еще заполучить с пьесы, которая, обойдя все русские сцены, уступая новейшему современному репертуару, дается реже. Дальше мои терзания не прекращались: по причинам, от меня не зависящим, мое «Дело» увидело сцену лишь через 20 лет, а «Смерть Тарелкина», переделанная мной теперь в фарс «Расплюевские красные дни», так, вероятно, и не попадет на сцену. Моя идея дать на сцене в «Картинах прошлого» трилогию, очевидно, не осуществится, — с грустью закончил хозяин.
Меня еще интересовал вопрос, кого из исполнителей Расплюева и Кречинского сам автор считает на высоте своей задачи.
— В Расплюеве, конечно, никто не мог конкурировать с П.М. Садовским, артистическое реноме которого тоже значительно поднялось благодаря этой роли. Очень хорошо играл его еще в Петербурге Марты-
Россия в мемуарах
нов, у которого, однакож, отняли эту роль по проискам Бурдина, постоянно ее проваливавшего. Еще, говорят, хорошо, хотя шаржированно, играл Расплюева покойный Градов-Соколов. Теперь, кажется, совсем нет подходящих для этих ролей исполнителей, тем более что в Кречинском меня одинаково не удовлетворяли даже В.В. Самойлов и С.В. Шумский; первый играл поляка, произносил слова с польским акцентом, ссылаясь на то, что у Кречинского, по его словам, имение где-то в Витебской губернии. Покойный Шумский не обладал должной представительностью. Кречинский — крупный, изящный, элегантный мужчина, а покойный Сергей Васильевич не имел этих внешних данных. По моему личному мнению, великолепно играет Кречинского один помещик-любитель у нас, в Тульской губернии. Это А.М. Рембелинский, переводчик драмы «Сафо» Доде, которая шла в Москве, на частном театре Абрамовой. У него все внешние данные для Кречинского, и я для него даже переделал финал пьесы, что имело большой успех у нас в провинциальном спектакле. По переделке Кречинский в последнем акте, когда является полиция, вместо того, чтобы отламливать ножку кресла, кричит: «Мои пистолеты»; ему их приносят, а затем, когда являются Бек, Нелькин и полиция и история с булавкой обнаруживается, Кречинский кончает самоубийством. По моим представлениям о Кречинском, в этом нет особенной резкости и неправдоподобия... Кречинский не обыкновенный плут или мазурик. Он — страстная натура, игрок, легкомысленный прожигатель денег, для добывания которых не стесняется средствами, пока последние составляют тайну. Но раз его карты открыты, свадьба сорвалась, впереди ждет позор, может быть, уголовное дело и уж наверное сидение за долги, — в Кречинском может проснуться благородство, и отсутствие другого выхода может заставить его предпочесть смерть позору и бедности.
Автор «Свадьбы Кречинского», потеряв надежду поставить последнюю свою пьесу на сцене, всецело отдался трудам по истории философии, издание которых он возложил на свою дочь, но не раньше, однакож, как после его смерти. У него огромное собрание работ за 30 лет, и, между прочим, он сделал до сих пор не напечатанный перевод на русский язык всех сочинений Гегеля. Всесторонне образованный человек, Александр Васильевич окончил курс Московского университета и дополнил свое образование во всех германских университетах. На мысль обличить дореформенное чиновничество в своих пьесах его навело еще в 1851 г. личное приключение, вследствие которого тогдашняя полиция невинно запутала его в какое-то дело, причем потребовались все огромные связи и влияние,
Россия в мемуарах
чтобы не удовлетворить аппетиты разных любителей наживы и выяснить свою невиновность3. В «Деле» автор ярко, хотя и под другими именами, очертил всю эту печальную историю.
В заключение прибавлю, что Александр Васильевич страстный поклонник вегетарианства, к последователям которого он принадлежит 20 лет и благодетельному воздействию которого приписывает как свое долголетие, так и превосходное сохранение сил. По мнению Александра Васильевича, растительная пища и гимнастика — вот лучшие целители человеческих недугов, освобождающие публику от опеки врачей.
Ввиду того, что в ноябре будущего года исполняется 30 лет первой постановки «Свадьбы Кречинского» в Малом театре, было бы справедливо ознаменовать этот юбилей возобновлением пьесы в новом составе исполнителей4.
И.А. Ардашев
СЕМИНАРИСТ У АВ. СУХОВО-КОБЫЛИНА (Из воспоминаний)
Скоро исполнится десять лет со дня смерти (11 марта 1903 года) Александра Васильевича Сухово-Кобылина, автора известной комедии «Свадьба Кречинского», почти шестьдесят лет не сходящей с репертуара русского театра.
В настоящей заметке я передаю один мелкий штрих, пожалуй, анекдотического характера, из жизни этого писателя.
Рассказ этот мне пришлось слышать лет за шесть до смерти Александра Васильевича, когда я был студентом духовной академии.
Среди товарищей был один N.N., родом туляк, по характеру человек малообщительный, часто меланхолически настроенный, иногда, казалось, настолько погружавшийся в свои думы, что для него переставало существовать окружающее. Он долго сторонился нас, жил сам по себе и большинству казался каким-то загадочным существом. Но совместная жизнь мало-помалу сблизила его с нашей крепкой товарищеской семьей, и этот нелюдим оказался во многих отношениях весьма интересной личностью.
Прежде всего, он был земляк Льва Николаевича Толстого. Его родители жили в том же уезде, где находится Ясная Поляна, и ему приходи-
Россия в меМУаРаХ
лось на пути из родного села в Тулу много раз проезжать по яснополянской границе к той самой железнодорожной станции Засека1, которая теперь известна всей читающей России. Узнав об этом, мы набросились на своего коллегу с вопросами: не приходилось ли ему видеть Льва Николаевича? каково отношение к яснополянскому учителю местного простого населения? и т.п.
N.N. весьма охотно делился с нами тем, что видел и слышал, и, между прочим, рассказал о своем оригинальном знакомстве с творцом «Свадьбы Кречинского» и «Веселых расплюевских дней».
Раз один из товарищей, вернувшись с прогулки в академию, сообщил, что на днях в театре ставится известная комедия Сухово-Кобылина «Свадьба Кречинского».
Услыхав об этом, наш меланхолик N.N. («равнодушный», как мы его называли в товарищеском кругу), привскочил со стула и заявил:
— А знаете, господа, я ведь лично знаком с Сухово-Кобылиным.
— Как так? Расскажи, — посыпалось со всех сторон.
— Это было любопытное знакомство кутейника-бурсака с известным писателем, — начал рассказчик. — Я тогда перешел в пятый класс тульской семинарии. После утомительных экзаменов приехал в родное село, чтобы отдохнуть, освежиться, набраться силами. Но долго кейфу предаваться не приходилось. Семья наша небогата, лишний рот сказывался; я это отлично сознавал и стал подыскивать каких-либо занятий. Репетиторство, чем обычно приходилось зарабатывать средства на вакациях, почему-то в тот год долго не находилось. Я, было, совсем приуныл. Но вот однажды к отцу заезжает его знакомый — становой пристав. Разговорились. Становой узнает, что я ищу работу.
— Отлично, молодой человек, я вас устрою. Вы ведь знаете языки: французский и немецкий?
Я смутился. Учить-то я их учил, но говорить о знаниях было рискованно. Даю ответ неопределенный. Мое затруднение заметил собеседник.
— Собственно, не требуется от вас и особенных знаний, а лишь умение переписывать рукопись с немецкими и французскими цитатами.
— Ну, это-то смогу, — заявил я, — и С удовольствием взял бы подобное занятие. Только где?
— Я, видите ли, имею поручение от одного помещика найти переписчика, умеющего разбираться в рукописях на иностранных языках.
Россия
в мемуарах
При этом он назвал Сухово-Кобылина, имение которого находилось верстах в сорока от нашего села.
— На днях я буду у него, и если он согласится взять вас, извещу.
Дня через четыре пришло желаемое извещение; впрягаем лошадь, и я с работником отправляюсь в неизвестное мне доселе имение. О самом Сухово-Кобылине я также не имел никаких представлений, кроме сведений, данных становым, что это старый барин, занимается писательством.
К вечеру мы были в имении. Барский каменный дом с двумя флигелями стоял в довольно красивой местности, окруженной лесом. Я разыскал управляющего, или, как все звали его на барском дворе, «дворецкого». Дворецкий оказался на вид человеком простым — по-видимому, из бывших дворовых.
Узнав, что я приехал в качестве переписчика к барину, он тотчас же проводил меня в мезонин одного из флигелей, где уже была отведена для меня квартира. Это была небольшая светлая комната с кроватью, столом, двумя стульями и умывальником, около которого висело свежее полотенце и лежал кусок мыла.
— Завтра, в десять часов утра вы должны явиться к барину, — заявил мне дворецкий. — Обед и чай вам будут подаваться сюда; за переписку получите двадцать рублей в месяц.
Первое впечатление было более чем приятно. С некоторым волнением я ждал лишь завтрашней встречи.
Утром в назначенный час, в сопровождении того же дворецкого, я вошел в просторный кабинет Сухово- Кобылина. За письменным столом, заваленным бумагами и книгами, сидел высокого роста седой старик, с интеллигентным, выразительным лицом. Тогда Александру Васильевичу было более 70 лет. Я вежливо поклонился. Окинув меня с ног до головы испытующим взглядом, Александр Васильевич сказал:
— Так вы желаете быть моим переписчиком? Дайте мне образчик вашего почерка.
При этом подал мне лист бумаги, рукопись и указал место, куда присесть. Несколько минут я писал. Почерк Александра Васильевича был для меня не особенно разборчив, но все же моя проба удовлетворила автора.
Просмотрев сквозь пенсне образец моей работы, Александр Васильевич сказал:
— Ступайте сейчас к себе; начнете переписывать вот эту тетрадь. Прошу вас быть внимательнее, особенно с цитатами и иностранными словами. Утром в такое же время будете приносить сюда свою переписку.
Россия
в мемуарах
Снова раскланявшись, я вышел. На обратном пути заметил, что рядом с кабинетом была довольно обширная комната, вся заставленная шкапами, полными книг. Книги помещались и на особо устроенных полках, закрытых от пыли шторами. Такая масса книг в доме частного человека меня поразила. Раньше с чем-либо подобным встречаться мне никогда не приходилось.
Работа моя началась. Сидя у открытого окна мезонина, через которое лились знойные волны летнего воздуха, я старательно принялся за дело. После обеда захотелось пройтись. Во дворе встретил меня дворецкий, который, справившись, откуда я, чей, как-то участливо заметил:
— А скучно у нас вам будет, молодой человек. Людей-то подходящих для вас в имении у нас нет.
Я успокоил его, что не для развлечений и приехал сюда, а для заработка. От дворецкого я узнал, что в версте от усадьбы находится небольшой винокуренный завод, принадлежащий барину. К заводу вела узкая живописная дорога, просекающая лес. Эта дорога сделалась для меня любимым местом прогулок.
На другой день я снова был в кабинете Александра Васильевича. Он, взявши мою рукопись, начал внимательно просматривать ее. Я в выжидательной позе остановился около дверей: приглашения сесть не было. Простояв без дела несколько минут, я решил отступить в смежную с кабинетом библиотеку и от нечего делать начал читать сквозь стекла шкапов заголовки книг. Они почти все были на иностранных языках, и я с трудом и то лишь у некоторых улавливал их названия. Большинство попадавшихся на глаза было по философии и естественным наукам.
Из кабинета мои занятия в библиотеке были видны Александру Васильевичу. Он несколько раз поднимал от рукописи свою голову и довольно пристально наблюдал за мной, но я, по свойственной мне рассеянности, его взглядам не придавал никакого значения, считая, что в моих действиях предосудительного ничего нет.
Окончив проверку моей переписки, Александр Васильевич позвал меня: — Господин X., возьмите следующую тетрадь и займитесь своей работой. О качествах же моего письма не сказал ни слова.
Наутро повторилась та же история. В кабинете Сухово-Кобылин занялся чтением моей переписки, а в библиотеке переписчик обозрением его книг.
Заметив, что некоторые шкапы не заперты, я рискнул приотворить один и взять с полки для просмотра книгу, обратившую на себя мое внимание
Россия хЛ. в мемуарах
своим золотообрезным переплетом. Владелец снова бросал в мою сторону свои, по-видимому, недовольные взгляды, но я их по своей неопытности не понимал.
На третий день мое бесплодное любопытство (книги на иностранных языках понимать я не мог) продолжалось. Старик, по-видимому, был выведен из терпения бурсацкой неделикатностью. Отодвинув штору, закрывавшую полку с книгами, корешки которых я еще до сих пор не свидетельствовал, слышу из кабинета голос:
— Господин X!
Тотчас же ставлю обратно вынутую книгу и иду на зов.
— Господин X, — сухо, как бы отчеканивая каждое слово, заявляет мне Александр Васильевич, — я пригласил вас заниматься перепиской, а не разбором моей библиотеки... Можете идти к себе...
Я, как ошпаренный, вышел из кабинета и направился в свой мезонин. Здесь стал раздумывать над происшедшим и никак не мог понять своей вины.
Но вот принесли обед. К концу его явился и дворецкий и, неопределенно ухмыляясь себе в бороду, начал:
— Барин приказали вам передать, что в услугах ваших больше не нуждаются; домой вас отвезет кучер; лошадь уже заложена; а вот это за работу вам от барина, — сказал он, подавая мне десятирублевую бумажку.
Мне было крайне досадно и обидно, что так печально и быстро кончилась моя работа и я с позором (это я чувствовал) должен был вернуться домой. Но делать было нечего. Пришлось собрать свои небольшие пожитки и расстаться с уютным мезонином.
У крыльца действительно стояла уже впряженная лошадь; на козлах, улыбаясь, как казалось мне, сидел молодой парень. Мне думалось, что и парень этот знает, что меня благородным образом «выставляют*. В скверном настроении я размещался в экипаже.
Но заключительный момент моего выезда из усадьбы Сухово-Кобылина рассеял мое мрачное настроение и заставил долго смеяться.
Когда возница готов был уже выехать со двора, слышу сзади голос дворецкого: «Остановитесь!» Я оглянулся. Дворецкий, спустившись с крыльца, чуть не вприпрыжку спешил к тарантасу, в руках у него была четвертная бутылка водки.
— Это барин велел вам передать, — говорил он, передавая мне четверть завода Сухово-Кобылина.
— Я не пью; скажите барину, что мне это не нужно, — начал было я.
— Нельзя, нельзя, — слышу в ответ, — как хотите: барин приказал.
Россия
в мемуарах
Пришлось подчиниться. Странный презент был взят, и я от души расхохотался.
Сухово-Кобылин, награждая меня четвертью водки, вероятно, думал, что этим доставит семинаристу большое удовольствие, предполагая, что всякий бурсак непременно горький пьяница.
Вот каково было мое знакомство с автором той пьесы, которая скоро пойдет в театре.
Мы, конечно, тоже немало смеялись, выслушав эту курьезную повесть.
— А что же ты переписывал у Сухово-Кобылина? — кто-то спросил рассказчика.
— А вот уж, господа, право, забыл. Что-то только, казалось мне тогда, очень мудреное, так что, переписывая, понимал из пятого в десятое, а теперь совсем не помню... Потом мне приходилось читать, что Сухово-Кобылин еще с юности, вращаясь в доме отца среди московских профессоров сороковых годов: Погодина, Надеждина и других, увлекался философией, занятия которой не прекращал до своей смерти. Вероятно, какой-либо философский трактат его, не увидавший света, как большинство подобного рода произведений этого автора, я и переписывал.
— Теперь, — закончил свой рассказ X., — мне известно, что усадьба Сухово-Кобылина, в которую случайно заносила меня судьба, сгорела; огнем уничтожена была и та, вероятно, ценная библиотека, которую так охранял от моего ребяческого любопытства покойный Александр Васильевич. Сгорел и уже не был восстановлен винокуренный завод, четверть водки которого я бережно довез до дому и подарил своему отцу.
Е.А. Салиас
А.В. СУХОВО-КОБЫЛИН [Интервью]
Сотрудник «Русского слова» беседовал с гр. Салиасом по поводу смерти Сухово-Кобылина и узнал от него весьма своеобразные взгляды на русскую литературу не только покойного драматурга, но и самого графа, ныне здравствующего беллетриста.
— Сухово-Кобылин выше всех поэтов ставил Шиллера и Гете. Он относился с большим уважением к Виктору Гюго, Шатобриану, Вольтеру, Руссо. Русской литературой Сухово-Кобылин не интересовался и ничего не читал, особенно в последнее время1.
Россия в мемуарах '
— Неужели так-таки никого не признавал?
— Да, он в этом отношении был странный человек. Он, например, не признавал даже Тургенева, тогда как для меня Тургенев, — гр. Салиас оживился, — выше всех. Островского он находил скучным. Как-то в разговоре об Островском он выразил изумление, — почему этого писателя ставят так высоко. Везде у него идиоты приказчики, везде одни и те же Кит Китычи, и какие-то кисло-сладкие купеческие дочки. Если в этом и есть правда, — прибавил гр. Салиас, — то, во всяком случае, не в такой степени. Я, например, высоко ценю «Грозу» и «Горячее сердце».
— Ну, а как он относился к Гоголю, к Пушкину?
— Над Гоголем посмеивался, а Пушкина считал талантливым.
— А гр. Л.Н. Толстой?
— Да, гр. Толстого, разумеется, Сухово-Кобылин признавал, и с ним я не могу не согласиться, что гр. Толстой кончается «Анной Карениной», а дальше читать нечего.
— Интересовался ли Александр Васильевич театром?
— Нет. Свои пьесы он видел только в первые годы их постановки2. Комедию «Расплюевские веселые дни» он сам ставил в Петербурге, был на всех репетициях3. Сухово-Кобылин был очень высокого мнения об этой пьесе, а по-моему, она никуда не годится. Вот «Дело», по-моему, совершено неверно оценено. Это — очень серьезная вещь и имеет большее значение, чем «Ревизор», потому что там выведены мелкие чиновники провинции, тогда как «Дело» вводит нас в крупный чиновный мир Петербурга4. Единственный недостаток пьесы, по-моему, заключается в том, что в ней почти нет женских ролей. Она от этого много теряет.
— Неужели Сухово-Кобылин так-таки ничего из русской литературы последнего времени не читал?
— Ничего. <...>
Ю.Д. Беляев
У А.В. СУХОВО-КОБЫЛИНА
...В березняке было душно. Пара кругленьких доморощенных вяток1 с трудом вывозили мою походную бричку, прыгающую по узкой лесной дорожке, сворачивающую из стороны в сторону и описывающую небывалые выкрутасы...
Россия
'^^вмемуарах
— Скоро, что ли, усадьба? — спросил я возницу.
— Скоро, — нехотя ответил тот и повел плечами.
Парило. Лесная глушь не давала прохлады. Горячее летнее солнце косвенными лучами пронизывало листву и освещало все потайные уголки старого бора. Большие золотистые пятна бродили по темным стволам вековых дубов, перебегая с дерева на дерево, играя на мягком мшистом ковре, покрывающем корни, и неожиданно вырисовывая на огненном фоне то силуэт старой уродливой коряги, то легкое кружево папоротника.
Сделав еще несколько крюков и поворотов, нырнув между зарослью ольшаника, миновав лесную сторожку и забытую пасеку, моя бричка выбралась наконец на просторную, хорошо накатанную дорогу, усаженную по обеим сторонам лиственницей. Лошади взяли дружно, возница приосанился, гикнул, и мы покатили, как по бархату.
— Сейчас река будет, а за ней и господский дом видать, — доложил мне мой кучер.
Деревья стали редеть. Между кустами что-то блеснуло. Река. Молочно-бледная между своими пологими берегами, она отражала в себе белесоватый край надвигавшейся тучи и переливалась, словно расплавленное олово.
— Ого! да никак гроза собирается, — указал я на горизонт.
— Должно что так, — согласился возница и, вслед за тем, ткнув кнутом куда-то направо, сказал: — Вот и Кобылинка: энто, что с трубой, — завод, а что помене, долгий такой — господский дом.
Передо мной был целый ряд каменных строений самой незатейливой и угрюмой архитектуры, между которыми выдавался своей странной постройкой господский дом. Издали он напоминал длинный узкий сундук, в который кладут приданое купеческим невестам.
Выкрашенный в серый цвет и крытый железом, он казался ослепительно белым на фоне свинцовой тучи с огненными подпалинами снизу.
Подъехав к усадьбе, миновав ряд надворных строений, я велел остановиться у подъезда. Целая орава собак с звонким лаем окружила меня.
Из людской выскочил какой-то чернобородый мужик с метлой и в валенках и принялся разгонять дворняжек.
— Вам кого угодно? — спросил он меня.
— Барин дома?
— Дома, — отвечал чернобородый мужик и, покосившись на мой дорожный сак, прибавил: — Чиновник будете, что ли?
Россия \Х в мемуарах
— Нет, так, по своим делам.
— Так пожалуйте в сени. Сейчас доложут.
Я вошел на крыльцо и затем в сени, откуда на меня повеяло старомодным кисленьким запахом, который неизбежно обитает в наших старых усадьбах. В сенях, на кресле подле окна, с вязаньем в руках мирно дремала какая-то старушка в темном платье и таком же платке. Мужик тронул ее за локоть и окликнул по имени. Старушка широко раскрыла глаза, виновато улыбнулась и, видимо, не поняла ничего, чего от нее хотели.
— Доложите барину. Гость к ним.
— Сейчас, сейчас, — засуетилась вдруг старушка, сообразив, в чем дело, — пожалуйте вашу карточку. Я одной минуткой.
И она исчезла за дверью. Мужик тоже скрылся.
Я остался один. Прошло минут пять. Наконец где-то хлопнули двери, прошуршало женское платье, чей-то испуганный шепот раздался у самой двери, затем все стихло. Вдруг обе половины двери распахнулись, и та же самая старуха, быстро отскочив в сторону, доложила:
— Барин идут!
Навстречу мне легкой походкой шел высокий статный старик, еще очень моложавый для своих лет, с большой шапкой темных волос и с густой бородой, расчесанной на обе стороны.
— Я — Сухово-Кобылин, — отрекомендовался он, ласково протягивая обе руки и щуря свои умные, блестящие глаза. — Очень рад вас видеть. Извините, что я заставил ждать. У меня были дела с приказчиком. Видите, какая туча надвигается, а у меня еще не убрано сено.
В первой комнате, куда мы вошли, висел барометр. Александр Васильевич подошел к нему и покачал головой:
— Ого! как он круто повернул. Быть грозе!..
В ту же минуту где-то далеко-далеко прогремел первый удар грома.
— Вот оно! — воскликнул я.
За первым ударом послышался другой, но уже ближе, затем третий, еще ближе, четвертый, пятый... Наконец сильный оглушительный удар разразился около самого дома. Гроза шла с поразительной быстротой. В комнате стало темно. Мы молча стояли у окна, словно скованные предчувствием большого несчастья.
Вдруг над нами совершилось что-то необычайное. Какая-то сверхъестественная сила потрясла стены дома, с диким свистом распахнула окно,
РоссияХ^^в мемуарах
ворвалась в комнаты, опрокинула мебель... Чудовищный удар грома оглушил нас. Александр Васильевич бросился бежать. Я за ним. Миновав длинный коридор, мы вбежали в крайнюю комнату, служившую гостиной, которая выходила на террасу. Отсюда был виден луг и красные точки убиравших на нем сено людей. Управляющий верхом на лошади мелькал между ними белым пятном. Работа кипела, но тщетно. Полная картина разрушения была перед нами. Налетевший ураган разметал все копны. Весь трудГ пошел прахом!..
Александр Васильевич стоял, прижавшись лицом к стеклу и держась обеими руками за оконную раму. На лице его было выражение испуга, смешанного со страданием...
— Погибло, все погибло!.. — едва слышно прошептал он. Вторично налетевший ураган заставил его отскочить от окна.
Сильный порыв ветра сорвал парусину, прибитую над террасой, скрутил ее в толстый жгут и ударил по окну железными кольцами. Нас обдало осколками стекла, смешанными с дождевыми брызгами. В ту же минуту хлынул ливень. Сплошная стена воды закрыла от нас и поле, и людей, и все...
Александр Васильевич кинулся к столу, схватил колокольчик и начал звонить что есть мочи. Прибежали люди. Заохали, заахали, кинулись за тряпками, за ведрами.
— Пойдемте, пойдемте отсюда! — схватил меня за руку мой хозяин. — Это настоящее светопреставленье...
Мы прошли в полутемный кабинет. Александр Васильевич беспомощно кинулся в большое кресло, стоявшее подле письменного стола, и закрыл глаза рукою.
— Боже мой, какое несчастье! Какое несчастье! — повторял он, поникнув головой и не стесняясь более моим присутствием.
Я молча посочувствовал его горю.
* ♦ ♦
При таких печальных обстоятельствах происходила наша первая встреча. Я ехал к Александру Васильевичу, заручившись на то его письменным согласием, и ожидал встретить в нем яркого представителя московского общества 40-х годов, каким мне его аттестовали общие знакомые. Неожиданный инцидент с бурей окончательно сбил меня с толку. Вместо фразистого литератора-ученого, насыщенного туманными идеями немец-
Россия
мемуарах
ких философов, идеалиста и романтика, я увидел перед собой самого обыкновенного русского помещика «средней руки», у которого беды хозяйственные — самые больные беды.
Начавшийся разговор был прерван возгласом горничной «кушать подано».
Александр Васильевич повел меня в столовую.
— Прошу, — сказал он, указывая на мой прибор. — Кушайте больше и не обращайте на меня никакого внимания. Я — вегетарианец и, кроме того, не совсем здоров.
Мы уселись за стол. Стемнело; поставили свечи в старом бронзовом канделябре.
— Да-а-сс... давненько я такого дождя не видал, — заметил Александр Васильевич, подвязывая салфетку. — Последний день, помнится, это было в 1854 году.
— В тот самый год, когда вы написали «Свадьбу Кречинского»? — не удержался я от вопроса.
Александр Васильевич улыбнулся.
— Да, в тот самый год. В этом году я ставил ее на московской сцене. Окончил ее несколько раньше, в тульской тюрьме...2
— В тюрьме?!...
— Да, вы этого не знали? У меня было дело, длинное, запутанное дело, которое стоило мне немало денег и здоровья. Меня завлекли в чиновничью клоповню и хотели съесть живьем. Да, видно, не по зубам я им пришелся: мы, Кобылины, живучий народ. Срок свой я отсидел и дело выиграл. А в тюрьме было превесело, доказательством вам то, что там я написал лучшие сцены «Кречинского».
— Как Сервантес своего «Дон-Кихота»3, — заметил я.
— Разве? Я этого не знал. Ну, хоть до Сервантеса мне далеко, а за ласковое слово спасибо. Я не избалован общим вниманием.
— Однако «Свадьба Кречинского» имела большой успех?
— Колоссальный. Как ни одна пьеса в то время. Но мне она доставила немало горя. Сначала ее все забраковали, даже сами актеры. Потом у меня были неприятности с театральным начальством из-за постановки. В Петербурге мы с Гедеоновым поговорили довольно крупно... И кроме того — вы, быть может, не поверите, но я не получаю за нее авторского гонорара.
— Неужели! Как же это могло случиться?
Россия в мемуарах
— Сначала я сам отказывался, потом мне отказывали, и, наконец, когда я стал настоятельно требовать, мне дали какие-то крохи. Впрочем, покойный государь, узнав об этом, выдал мне единовременное пособие, и для меня это было лучшей наградой за мой труд.
—А какова была судьба остальных ваших драм?
— «Дело», кажется, также нравится публике, но идет редко, потому что ее находят несценичной. Я этого не понимаю. Несценична, когда я переделывал эту пьесу несколько раз по указанию актеров. Просто она не всем под силу. Это будет вернее. Ну, а что касается до моей третьей пьесы «Смерть Тарелкина» или в новой редакции «Расплюевские веселые дни», то эту и до сих пор не разрешает цензура.
— Не думаете ли написать еще какую-нибудь пьесу?
Александр Васильевич грустно улыбнулся.
— Нет, будет! Куда мне?.. Я уже старик, отстал от века и совсем не знаю новых людей. Впрочем, профессиональным литератором я никогда не был, да, признаться, и не гнался за этим званием. Я — помещик, дворянин, владелец водочного завода — все что хотите, но только не литератор. Я написал свои пьесы не для литературы, а скорее всего для самого себя, вот, быть может, отчего их нельзя встретить ни в одном учебнике литературы. В них есть в самом деле что-то слишком личное, слишком жизненное, что смущает наших профессоров.
— Но вас знают все и без учебников! — воскликнул я.
Александр Васильевич вдруг оживился.
— Ой-ли! представьте, я говорю то же самое. Меня должна любить публика, потому что я был вполне искренен с нею. А это очень важно. Я сам — публика, и когда писал, то воображал себя зрителем. То же самое будет и с моими сочинениями по философии.
—А вы занимаетесь философией?
— Да, немножко. Вот этот шкап, — указал Александр Васильевич, — полон моими философскими трактатами. Я ведь гегелианец и, кроме Гегеля и Гераклита, другой философии не признаю.
— А что вы скажете о Шопенгауэре, о Толстом, о Ництше?
— Шопенгауэр — пустомеля, Толстого я не понимаю, Ництше не читал, — быстро ответил мой собеседник.
— Вы следите за современной литературой?
— Да, более или менее. Я выписываю газеты, журналы, книги. Скажите, вы знакомы с *♦* (Александр Васильевич назвал фамилию известного критика-юмориста). Я всегда с большим удовольствием читаю его
Россия
мемуарах
фельетоны. Вот остряк! Я ужасно люблю веселых людей. Для писателя необходимо быть не только остроумным, но и занимательным. Вот отчего Островский бывает иногда утомителен. На днях я прочел, что в бенефис Варламова многие зрители вставали во время хода пьесы и уходили из театра. До того им было скучно. Вот вам и хваленый автор!..
Мнения Александра Васильевича о других писателях так же оригинальны и смелы. Когда он говорит, то все время щурит свои блестящие карие глаза и потом откидывает голову, словно желая лучше разглядеть, какое впечатление производит его речь на собеседника. Голос его звучный, моложавый, иногда слабеет и вовсе падает. Настает минута молчания. Легкая краска покрывает щеки и лоб маститого писателя.
Немного отдохнув, он шепотом сообщает, что доктора запрещают ему много говорить:
— Да, видите, никак не могу отвыкнуть от этой дурной привычки.
Мне рассказывали, что в молодости Александр Васильевич считался в старой Москве одним из самых речистых спорщиков. В доме его отца собирался цвет тогдашней московской интеллигенции и шли нескончаемые споры и пререкания. Тут бывали и Шевырев, и Максимович, и Надеждин — все представители Московского университета и литературы.
Г. Сухово-Кобылин прекрасно помнит Гоголя. Он рассказывал мне, что, отправляясь однажды за границу, отвозил Гоголю в Киев письмо от Максимовича, а затем встретился с ним на корабле, путешествуя по Средиземному морю.
— В этом человеке, — рассказывал он, — была неотразимая сила юмора. Помню, мы сидели однажды на палубе. Гоголь был с нами. Вдруг около мачты, тихонько крадучись, проскользнула кошка с красной ленточкой на шее. Гоголь приподнялся и, как-то уморительно вытянув шею и указывая на кошку, спросил: «Что это, никак ей Анну повесили на шею?» Особенно смешного в этих словах было очень мало, но сказано это было так, что вся наша компания покатилась от хохота. Да, великий это был комик. Равных ему я не встречал нигде, за исключением разве одного французского актера Буффе, которого я частенько видал в своей молодости в парижских театрах...
* * *
Александр Васильевич говорит о своих современниках, как будто они живы, как будто он еще вчера беседовал с ними: «Приходит ко мне М.С. Щепкин», «я говорю П.М. Садовскому», «ах, этот Надеждин уди-
Россия
в мемуарах
вительный чудак, представьте» и т.д. Такие выражения от него можно услышать сплошь да рядом. Слушаешь его, слушаешь, и вдруг самому начинает казаться, что живешь в 40-х годах, что это и в самом деле вчера только было. Оглядываешься вокруг — и вокруг те же 40-е годы. Старинная мебель, портреты каких-то улыбающихся дам в необычайно пышных платьях и с цветами на завитых висках; на полке целое общество германских философов; в доме гостеприимное хлебосольство по старосветскому образцу — видишь это и не знаешь, во сне или наяву все это происходит. Сам хозяин перед вами: внимательно слушает гостя, слегка нагнув голову набок. Одет он в пестрый бухарский халат, ноги в мягких сапогах, волосы перевязаны тесемочкой (чтобы не падали на глаза во время занятий). И слуги у него такие же старенькие, и все, что только есть живого в Кобылинке, все это отзывает 40-ми годами...
Я спросил однажды Александра Васильевича, как он достиг такого вожделенного здравия.
— Гимнастика, физический труд, легкая пища — это главные двигатели долгой и вполне нормальной жизни, — отвечал он. — С природой необходимо считаться. Моим любимым изречением всегда были слова Гегеля: «Wer die Natur mit Vemunft ansieht, den sieht sie auch vemiinftig an...»4
К Александру Васильевичу природа была благосклонна.
— Но я всегда считался с ней, — восклицает он по этому поводу. — Послушайте, как проходит мой день. Я встаю, и зимой и летом, в 4 часа утра, принимаю холодный душ, занимаюсь гимнастикой, затем пишу, читаю, снова гимнастика и в полдень завтракаю. Затем отдыхаю. Промежуток между завтраком и обедом я посвящаю хозяйственным хлопотам и прогулке. Обедаю в 8 часов, а после обеда ложусь спать. Вот вам мой день. Я не признаю ни праздников, ни будней. Хорошо?..
Я усумнился, чтобы всякий мог выдержать такой режим, на что Александр Васильевич сейчас же возразил:
— Надо привыкать смолоду. Я свое здоровье берег с тех пор, как однажды почувствовал, что силы оставляют меня. Это случилось в Москве, когда в моей жизни разыгралась ужасная драма. Я был потрясен морально и физически. Тогда один знакомый доктор решил во что бы то ни стало спасти меня и принялся за мое лечение. В то время еще не знали электричества, которым теперь лечат наших невропатов. Мой приятель начал лечить меня гимнастикой. Сначала через силу, потом с моего согласия,
Россия
"^^^вмёл^арах
и, наконец, я так втянулся в лечение, что не мог обойтись без него ни одного дня. Я помолодел, повеселел, у меня снова явилась жажда жизни, и прежней хандры как не бывало. Знаю, вы возразите, что такой режим невозможен для писателя, который должен жить нервами. Это неправда. Старая истина «Mens Sana in coipore Sana»5, а я, однако, стою за нее. Оживление ума сохраняется и тогда, когда здорово тело. Я, например, всегда лучше писал, когда чувствовал себя вполне спокойным.
— Да, но не находится ли в прямой зависимости от этого количество произведений?
— Это вполне возможно. Я так называемых литературных произведений писал очень мало. Мое излюбленное и постоянное занятие — философия. Тут, как известно, не нужны особая игривость воображения, ни тем более развинченные нервы...
Так говорит Сухово-Кобылин. И, по-своему, он прав. Прекрасный пример своей теории он имеет в самом себе. Регулярно, изо дня в день, из часу в час, идет его жизнь, вся распределенная между занятиями хозяйством и философией. Утром гимнастика и ручной труд — это для тела, затем хлопоты по имению и общество философов — для души; в сумме здоровье, трезвый ум и тяжкий груз восьмого десятка... он смирил свое мышление, привыкшее жить образами, и направил его в область отвлеченных рассуждений, где нет никаких приливов и отливов, а идет аккуратная и здоровая умственная работа... «Wer die Natur mit Vemunft ansieht, den sieht sie auch wemiinftig an».
Ю.Д. Беляев
А.В. СУХОВО-КОБЫЛИН
Это одно из самых хороших и любимых моих воспоминаний.
Жил я в Тульской губернии, близ Черни, в самой сердцевине русской земли, среди моря золотистой ржи, в поэтической тишине старой барской усадьбы.
Лето стояло знойное, без дождей, без прохладной передышки для зреющих хлебов.
Была сушь великая.
Земля трескалась и ложилась серой горячей золой.
Время, бесцельное и праздное, тянулось ленивой чередой.
Россия в мемуарах
Скучал я и наводил на других скуку.
Единственное развлечение — это после дневного пекла вечернее сидение за самоваром на ближайшем винокуренном заводе.
Там вечерние тени ложились как-то шире и гуще; пахло мятой и коноплями; был акцизный чиновник и у чиновника — старомодная, разбитая гитара.
Когда за чаепитием на крыльце в палисаднике становилась прохладная ночь и за рекой тявкали сельские собаки, гитара играла кисленькие, умильные романсы, и на соседнее крыльцо выходила винокурова дочка и всегда говорила одно и то же:
— Фуй, как приятно пахнут левкои!
— А я сегодня в Кобылинке был, — сказал мне однажды мой акцизный чиновник, — навещал своего приятеля акцизного. «Самого» тоже видел...
— Кого это самого? — полюбопытствовал я.
— Да Сухово-Кобылина. Вы разве не знаете, что он тут от нас живет близехонько.
«Да разве он жив?» — хотелось мне спросить, но я сказал:
— Нет, не знаю. Расскажите мне о нем.
— Да чего рассказывать. Поезжайте сами. Он будет рад. Вам скучно, и ему, поди, невесело.
Сухово-Кобылин...
Стыдно признаться, но почему-то я считал его умершим, и желание скорее видеть автора «Свадьбы Кречинского» так сильно забродило во мне, что в ту же ночь написал я письмо и послал с нарочным в Кобылинку.
Ответ пришел на другой день к вечеру.
На желтоватой бумаге с вытисненным фамильным гербом прочел я ласковые строки, писанные дрожащей старческой рукой.
Александр Васильевич писал, что, несмотря на свое решительное намерение сделаться затворником, он свято чтит заветы деревенского соседства и приглашает меня такого-то числа к обеду.
Первую встречу с ним, дальнейшее знакомство, наши беседы — все это я неоднократно уже описывал при его жизни.
Это был едва ли не самый оригинальный и самый интересный человек, с которым мне доводилось встречаться.
Русский аристократ, помещик — и хороший помещик, крепостник по убеждениям и прогрессист во всех своих предприятиях, поклонник Гегелев-
Россия
Т^^в'мемуарах
ской мудрости и яркий страстный сатирик — все эти разнородные элементы как-то уживались в сложной русской душе.
О чем бы он ни говорил, он говорил своеобразно; что бы ни делал — делал по-своему.
От иного веяло старой Москвой, вспоминались сороковые годы, просторный барский дом, кажется, на Воздвиженке, где собирались Максимович, Надеждин, Герцен, Погодин и др. и где душою общества и центром кружка была сестра Александра Васильевича, графиня Салиас.
Иное в его речах звучало явным анахронизмом, дореформенным строем, тяжеловесными мальпостами, на которых он, поклонник Гегеля, странствовал по Европе.
В другом, как сказано выше, он являлся прогрессистом.
Всю свою жизнь он занимался агрономией, следил за наукой, прикладывал все новейшие изобретения к нераспаханному и неразгаданному неустройству наследственных земель, которых ему в изобилии было отпущено судьбою.
Он следил и за литературой.
Я знаю по его собственным рассказам, что он читал все, что выходило нового, и хотя многому не придавал никакого значения, но зато о многом готов был препираться, как горячий и авторитетный спорщик.
Я думаю, что во всех своих помыслах и убеждениях он жил, как истинный философ, только для самого себя.
Это был эгоист идеи.
Он проповедовал для себя и исповедовал самого себя.
Оттого для многих строй его души остался загадкой.
Давнишнее отшельничество создало ему обаяние какой-то тайны.
Да тайна и была.
Это был его известный и до сих пор не разгаданный роман с француженкой Диманш, роман, жертвой которого сделались и героиня и герой; первую убили, а второго обвинили в ее убийстве.
Началось долгое, бесконечно канительное дело, судейская процедура, после которой Сухово-Кобылин из жизнерадостного и беспечного российского дворянина вышел озлобленным и мрачным обличителем.
В душе его закипела сатира.
Он задумал свое «Дело», изобразив в этой мрачной и тяжелой драме все ужасы дореформенной канцелярии.
Россия
в МеМУаРаХ
Эта канцелярия во многом напоминала застенок.
Еще ужаснее, еще судорожнее сделана «Смерть Тарелкина» или впоследствии «Расплюевские веселые дни».
Покойный гр. Валуев ужаснулся, прочитав первую редакцию этой комедии-сатиры.
Она была написана желчью на куске ободранной человеческой кожи.
«Свадьба Кречинского» появилась раньше, но, если не ошибаюсь, также после этой тяжелой истории, имевшей такое огромное значение для всей жизни покойного писателя.
«Свадьба Кречинского» — это еще бодрое и светлое состояние духа.
Это сатира в лице Расплюева, но сатира уравновешенная, написанная в уповании на будущее, в снисходительном отрицании зла и в обаянии добра.
— Я писал «Свадьбу Кречинского», — рассказывал Александр Васильевич, — и все время вспоминал парижские театры, водевиль, Бюффе...
На пьесе действительно лежит легкий налет французского стиля. Но это во всей глубине своего смысла, в типичности образов, в силе выражения, есть национальная русская комедия, как «Горе от ума» и «Ревизор» или как «Фигаро» Бомарше.
Кречинский — ловкий щелчок по носу российской беспечности. Рас-плюев — живое воплощение отечественной теории самооплевания, полная деморализация нравственности, ходячая монета на рынке «житейской суеты».
Конечно, ни одна из трех пьес Сухово-Кобылина не будет так живуча, как это в творческом наитии написанное произведение.
Здесь чувствуется полный произвол писательского вдохновения, свободный ум, свободное чувство...
И в жизни писателя это едва ли не самый светлый луч в темном царстве.
«Дело» и «Расплюевские веселые дни» прицепились к этому прекрасному и бодрому произведению каким-то длинным, тяжелым концом.
А между тем Сухово-Кобылин редко говорил о «Свадьбе Кречинского», и только две последние пьесы заставляли его оживляться и грозить своим врагам, из которых уже ни одного не оставалось в живых.
О драме своей жизни он говорил также мало.
Вокруг его тревожно шептались, боясь чем-нибудь растревожить старые раны.
Россия Чз. в мемуарах
Но в кабинете над кроватью висела бледная пастель французской работы в золоченой раме.
Хорошенькая женщина в светло-русых локонах и с цветком в руке глядела оттуда задумчиво и улыбалась загадочно-грустно.
— Вот это — она! — просто сказал однажды Александр Васильевич, потом отвернулся и стал говорить о чем-то другом1.
Теперь во всех некрологах я читаю смутные и сбивчивые упоминания об этой француженке с цветком в руках.
Таинственный роман всех привлекает своей загадочностью.
Но все, видимо, боятся насказать лишнего, оскорбительного и выдуманного в то время, когда там в Болье только что совершился грустный обряд отпевания.
Да и в этом ли теперь дело?
Я слышал как от самого Александра Васильевича, так и от близко стоящих к нему лиц рассказ об этой московской драме 50-х годов, слышал со слов Д.В. Григоровича и другую версию, в которой молва разносила ее по тогдашним петербургским салонам — и тем не менее загадочная смерть француженки отходит теперь на задний план.
Умер сам герой этой тяжелой жизненной драмы, умер большой писатель, сильная русская натура, прекрасный гражданин и прекрасный человек.
Он умер вдали от своей родины, на цветущей Ривьере, восьмидесятилетним отшельником и унес с собой в могилу и свое философское много-страдание, и свою душевную драму...
Кобылинка его сгорела несколько лет назад, и пожар уничтожил все драгоценные реликвии.
На месте светлого, уютного дома, где в течение стольких лет бодрствовала и упрямилась эта сложная душа, остались одни обгорелые головни.
Теперь сгорело и тело, где после пожара только маялась душа...
Ю.Д. Беляев «ДЕЛО»
Вечер воспоминаний...
Это было в 1895 г., в июле месяце.
В молодой березовой роще жарко...
ssM32«-
Россия в МеМУаРаХ
Так жарко, что приходится снять пиджак и нести его в руках... Мошкара липнет к мокрому лицу...
Ноги еле-еле тащутся...
А березки потряхивают своими верхушками, и вид свежей сочной зелени словно еще более увеличивает жажду.
Мой спутник, статный, красивый старик в костюме, изобличающем европейца — и даже щеголеватого европейца, — но в старомодном сером цилиндре, быстро идет впереди и подсмеивается над моей усталостью. Первый отдых назначен в лесной сторожке...
И вот в полуразрушенном шелаше, где пахнет яблоками и медом, завязывается самая неожиданая беседа.
— «Дело» есть плоть и кровь мои... Я написал его желчью...
Это признание самого автора, который сидит передо мною в полумраке лесной сторожки.
— Как придем домой, я покажу вам старую версию, — на мой взгляд, она сильнее второй, но при первой постановке актеры потребовали изменений и сокращений, и я уступил требованиям сцены1. В первой редакции есть рассказ Ивана Сидорова о том, как он на ярмарке торговал. Это записано мною со слов М.С. Щепкина. Он сам где-то слышал и рассказывал великолепно. Теперь пришлось выкинуть... Многое пришлось еще изменить по цензурным условиям. Притесняли меня, урезывали...2 И я ничего — все стерпел и шел на всякие уступки. Но вот чего никак не измените: это тона пьесы, мстительного, как и прежде. «Дело» — моя месть. Месть есть такое же священное чувство, как и любовь. Я отомстил своим врагам! Я ненавижу чиновников... Сам я никогда не служил и в департаментах являлся только просителем. Еще в молодости у меня было хроническое отвращение к чиновникам. Маменька вздыхала: «Ах, Alexandre, как ты упрям!» Я отвечал, смеясь: «У меня и на могиле, маменька, будет надпись: “Никогда не служил”...» И представьте, всю мою жизнь я не знал покоя от чиновников. Всю жизнь приходилось иметь дело с разными канцеляриями. Теперь уже я не могу заниматься своими делами, но моя дочь не перестает хлопотать, и все чиновники и везде чиновники.»
Мы уже возвращались домой...
Бубенцы послышались сзади...
Чья-то бричка догоняла нас...
Россия в мемуарах
— Это кто еще? — сказал А.В. Сухово-Кобылин и приложил руку щитком.
Бричка в это время обогнала нас во весь опор чалой пары.
Два акцизных чиновника в серых разлетайках раскланялись из тарантаса с подобострастной улыбкой.
— Ну, вот видите, легки на помине, — засмеялся Александр Васильевич, — должно быть, ко мне на завод... <.„>3
М.М. Ковалевский
[ВОСПОМИНАНИЯ] (фрагмент)
В последние годы моего пребывания в Болье у меня завелся новый знакомый, автор «Свадьбы Кречинского» — Сухово-Кобылин1. Ему было около 80 лет. Он жил со своею дочерью, вдовою одного французского графа. Носил неизменно серую высокую шляпу и сюртук покроя 40-х годов. Черные волосы еще сохранились на его голове, и надо лбом подымался кок их. Разговор с ним переносил в отдаленные годы увлечения москвичей немецкими философами. Сам Сухово-Кобылин всю жизнь переводил Гегеля, но пожар, в котором сгорела его усадьба, истребил рукопись.
Из времен молодости он вспоминал о двух юношах, его посещавших, но которых затем благоразумная маменька за их вольнодумство перестала пускать в дом. Один из этих юношей посоветовал ему заняться Гегелем. Это был не кто иной, как Александр Герцен, другим же юношей был Огарев.
Сухово-Кобылин в молодости, вероятно, был красавцем и производил на женщин сильное впечатление. Он проживал во Франции, владел имением в Жиронде и имел свои виноградники. У него были близкие отношения с семьею Александра Дюма-сына.
С его дочерью, оч[ень] умной бойкой вдовою, я встретился у него однажды за завтраком. Она посодействовала переводу «Свадьбы Кречинского» на французский язык, а граф Ржевусский, сам драматург и известный в Париже под названием племянника Бальзака, поставил эту пьесу на одной из сцен2. По этому случаю мне послана была телеграмма от дочери Сухово-Кобылина, пожелавшей присутствовать при первом представ-
Россия
в мемуарах
лении. «Побывайте у отца и порасспросите его о прошлой жизни — этого требуют рецензенты».
Задача на меня выпала нелегкая. Старик пустился в подробности, и одно время мы никак не могли закончить с Лейпцигским сражением, в котором был ранен его отец. Путем немалых усилий я извлек нужный для журналистов материал3. Были годы, про которые Сухово-Кобылин ничего не мог припомнить. Он вызывал, наконец, лакея, исполнявшего при нем одновременно обязанности секретаря4. К моему немалому изумлению, он спросил его в упор: «А что я делал в такие-то и такие-то годы?» Лакей вышел на минуту из комнаты и, вернувшись, заявил: «Вы занимались развитием собственной философии, называемой эволюционной»5.
Не всю, однако, молодость Сухово-Кобылин посвятил как Гегелю, так и собственной философии. Вызванная им из-за границы француженка скоропостижно умерла. Обвинили сперва кое-кого из прислуги, а затем подозрение пало на барина, и — началось дело. Оно длилось долгие годы и доставило материал для драмы, которая под названием «Дело» написана была Сухово-Кобылиным в предварительном заключении и поставлена на сцену много лет спустя, после того, как самое дело было прекращено6. Я не видел этой пьесы, но Ржевусский писал о ней как о лучшем произведении Сухово-Кобылина, имевшем в Петербурге и Москве большой успех.
Сам автор относился весьма восторженно к произведению своего пера. По возвращении из Ярославля, куда он был приглашен для участия в 200-летнем юбилее со времени возникновения первого русского театра, он рассказывал мне следующее. Юбилей длился три дня, или, вернее, три вечера. Поставлены были «Горе от ума», «Свадьба Кречинского» и «Ревизор»7. «Ну, разумеется, моя пьеса убила все остальные».
Сухово-Кобылин попал однажды в Москве в Малый театр на представление собственной пьесы, сопровождаемой «Медведем» Чехова. Этот водевиль очень понравился публике. С этого времени Сухово-Кобылин не мог слышать об ее авторе. Его дочь-графиня предупредила меня, что надо избегать в его присутствии всякого упоминания о Чехове, чтобы не вызвать в нем раздражения8. Старик имел свои странности. Но это была живая летопись прошлого.
Как-то пригласила его на обед семья Арнольди. Муж был театрал, одно время держал театр в Воронеже, затем женился на Арановой, очень умной женщине, с литературным талантом, проявившимся в романе «Ва-
Россия * мемуарах
силиса»9. Муж, гордясь женою, не прочь был рассказывать, что по прочтении «Василисы» Тургенев взялся за голову, говоря: «Что станется теперь с моей “Новью”?» Тургенев не прочь был подтрунить при случае, и эта сцена кажется мне поэтому вероятной. Арнольди был образцовым чтецом, и вечер прошел в чтении им 3-ей, еще не поставленной пьесы Сухово-Кобылина10.
Мне было поручено привести автора. Его встретили с большим почетом. Тарелка его была окружена лавровым венком. За обедом подавали блюда, носившие имена действующих лиц его знаменитой пьесы. Василий Иванович Немирович-Данченко произнес тост в его честь. Старик все это принял как должное и на обратном пути только уверял меня, что его пьеса много потеряла от недостаточной передачи.
В последние годы своей жизни Сухово-Кобылин сделался вегетарианцем11. «Я стал человеком, — говорил он, — только с тех пор, как перестал есть мясо, а то был настоящим зверем».
Жилось старику недурно на собственной вилле, благодаря внимательному присмотру за ним его дочери. Он почти никогда не был болен, и если простуживался, то по собственной вине, так как вздумал зимою брать солнечные ванны и лежал по часам раздетым у окошка. Умер он от одной из таких простуд и похоронен на кладбище в Болье.
Несколько месяцев после его кончины приехавший из Москвы князь Сумбатов, сам драматург и известный актер, играющий в Московском Малом театре под именем Южина, возложил в моем присутствии, по поручению своих товарищей, серебряный венок на могилу автора «Свадьбы Кречинского», одной из наиболее игранных в России пьес и до сих пор еще не сходящей со сцены.
ПИСЬМА ВТ. ВАЛЬТЕРА А.П. ЧЕХОВУ (фрагменты)
1
23.XI. [1899. Ницца]
Лечу я Сухово-Кобылина. — Ему 82 года, и 40 лет он питается яйцами, молоком и Гегелем. Написал о нем большое сочинение; введение дал мне, и мы у Ковалевского читали; сначала смеялись, а потом подчини-
Россия в мемуарах
лись его талантливости и искренности. Бодрый еще старик. На его силы и бодрость превосходное влияние оказывают солнечные ванны.
2
[Конец декабря 1899. Ницца]
Ковалевский привезет мне свой портрет в Среду. Соберутся у Арнольди; будут читать комедию Сухово-Кобылина «Смерть Тарелкина». Буду и я и тогда опишу Вам вечер. Автора я лечу — ему 82. Он бодрый интересный старик гегелианец, питается яйцами с молоком и углубляется в дебри разумозрительной философии, причем решил напечатать свое введение к философии, хотя находит, что «сочинение — есть мысль, закованная в кандалы протяженности». Не имея возможности «обвнутриться» вместе с автором, я, однако, глубоко интересуюсь этим поэтичным старцем.
С.С. Сухонин
А.В. СУХОВО-КОБЫЛИН
Несколько месяцев тому назад умер славный автор «Свадьбы Кречинского» Александр Васильевич Сухово-Кобылин. Мне хочется рассказать о своем непродолжительном знакомстве с ним. Предполагал я это сделать еще при жизни Александра Васильевича в прошлом году, напечатав ниже-помещаемые строки в одной из первых за 1902 год книжек «Вестника всемирной истории», но, вследствие прекращения журнала в апреле прошлого года, мысль свою привести в исполнение я не успел, затем усиленные хлопоты по восстановлению издания, многочисленная и сложная работа в первые месяцы издания «Всемирного вестника» не позволяли мне разобраться в моих черновых записках и составить печатаемую ныне заметку.
В январе 1902 года, живя в Ницце, я неоднократно пользовался самым радушным гостеприимством Максима Максимовича Ковалевского, с которым познакомился в Париже в 1901 г. в высшей русской школе общественных наук, где Максим Максимович читал лекции, а я, в числе очень многих, слушал их*, — на его вилле Batawa в Болье, на юге Франции.
*0 высшей русской школе в Париже см. «Вестник всемирной истории» 1902 г.» Ns I, мою статью «Письма из заграницы».
Россия^ в мемуарах
Сюда уважаемый ученый приезжает отдыхать после чтения лекции. Отдых заключается в усиленной работе за письменным столом.
— Нельзя не работать постоянно, — говорил мне Максим Максимович, — ведь жизнь наша очень коротка, а сделать надо многое. Здесь, в Болье, я главным образом пишу; в Париже надо тратить много времени на чтение лекций и по делам школы. Это дело сложное, и на нас большая нравственная ответственность.
К нам, в Париж, люди приезжают со всех концов России, даже есть из Иркутска, приезжают за тем, чтобы учиться, и мы должны сделать все, чтобы не обмануть их надежды. Число слушателей наших постоянно увеличивается; издалека — из Петербурга и Москвы приезжают профессора за тем, чтобы прочесть курс. Мы должны приложить все старания, чтобы курс парижской школы дал всестороннее образование...
Максим Максимович передал мне несколько своих статей для моего журнала; некоторые из них я уже напечатал*.
Однажды в разговоре Максим Максимович сообщил мне, что неподалеку от него живет А.В. Сухово-Кобылин, что последний на днях завтракал у Максима Максимовича, который сообщил Александру Васильевичу о моем приезде в Ниццу и Александр Васильевич выразил желание со мной познакомиться и расспросить меня о предполагавшейся тогда постановке на сцене «Одеона»1 в Париже его пьесы «Свадьба Кречинского». Оказывается, что Александр Васильевич не знал об этом предположении и сообщил ему Максим Максимович, которому, в свою очередь, несколько дней тому назад рассказал я.
— Зайдите к старику как-нибудь, он очень просил вас об этом, — говорил мне М.М., — и расскажите ему все подробно. Александр Васильевич очень волнуется и желает знать, кто перевел пьесу, кто играет в ней и т.д.
На другой день я вновь приехал в Болье и отправился к автору «Свадьбы Кречинского»2. Александр Васильевич жил вблизи М.М. Ковалевского на вилле «Ма maisonnette»3.
Я подал свою визитную карточку лакею, отворившему мне дверь в сад с улицы.
— Monsieur vous attend4, — сказал камердинер Александра Васильевича, провожая меня в хорошенький домик, совершенно спрятавшийся среди деревьев.
*См. «Вестник всемирной истории» № 1, 2 и 3 за 1902 г. и «Всемирный вестник» № 2 и 3 за 1903 г.
Россия 8 мемуарах
Кабинет Александра Васильевича помещался во втором этаже. Вилла расположена на пригорке, и из окон кабинета открывается чудный вид на окружающие виллы, сады и гладкую, голубую, безбрежную даль Средиземного моря.
При моем входе в кабинет, с кресла у окна поднялся довольно высокий, бодрый для своих 80 лет, худощавый старик, очень симпатичной наружности, с большой бородой и едва пробивавшейся на ней сединой. Он усадил меня в кресло у окна и, после первых приветствий, стал расспрашивать о предполагавшейся постановке его пьесы в «Одеоне»5. Я рассказал все, что знал. Сообщил, что перевод сделан В.Л. Бинштоком6, переводчиком начавшего в то время выходить в Париже на французском языке полного собрания сочинений ip. Л.Н. Толстого7, передал что знал, со слов В.Л. Бинштока, об исполнителях, среди которых назвал знаменитого Жимье, о первых считках пьесы.
— Не поймут французы ее, вот чего я боюсь,— говорил Александр Васильевич, — пьеса чисто русская, вероятно, не будет иметь успеха*, у них теперь не то в моде... а сколько я перестрадал из-за нее!.. Писал я ее в тюрьме, куда меня засадили по делу об убийстве француженки Диманш... Долго это дело тянулось, все силы вымогало оно у меня... Не знаете вы, нынешние, что за благодеяние для России были реформы Александра Николаевича! Это оценить можем мы, старики, вынесшие на себе весь ужас дореформенного делопроизводства... И не будь у меня связей да денег, давно бы я гнил где-нибудь в Сибири... Вот она, дореформенная Русь! Как вы ни жалуйтесь на теперешнее, как оно ни плохо, а его сравнить нельзя с тем, что было!..
Александр Васильевич подробно рассказал мне дело об убийстве Диманш, в которое он и несколько его крепостных людей были вовлечены, о пытках, которым подвергали несчастных крепостных, дабы вырвать у них сознание в мнимом совершении ими преступления.
— Накануне каторги я был... Эх, эти сороковые годы...
— Вот и о «Свадьбе Кречинского» тоже: можете себе представить, что от дирекции Императорских театров за «Свадьбу Кречинского» я не получаю ни одной копейки авторского вознаграждения. Сколько раз я хлопотал, подавал всевозможные прошения, лично беседовал с покойным директором театров Гедеоновым, ничего, кроме неприятностей, не
*К сожалению, опасения Александра] В[асильевича] оказались справедливыми: пьеса успеха нс имела8.
Россия 8 мемуарах
добился... Посмотрите, как здесь, во Франции, относятся к авторам. Что дала Дюма «Дама с камелиями»? или теперь Ростану его пьесы? а у нас? горько даже подумать. Я нахожусь в крайне затруднительном положении. «Свадьба Кречинского» пятьдесят лет не сходит с репертуара, а автор ее, старик, — всеми забыт... Грустно и тяжело сознаться, что нигде на свете нет такого отношения к литературе и прессе, как у нас, где и сама она, и ее деятели только терпимы и больше ничего...
За последние годы, как сообщил мне Александр Васильевич, он написал несколько произведений, которые в России напечатаны быть не могут9. При прощанье Александр Васильевич пригласил меня посещать его, пока я буду жить в Ницце, и просил, если попаду на 1-е представление «Свадьбы Кречинского» в «Одеоне», написать ему свои впечатления.
Я обещал, но не видел больше Александра Васильевича, не присутствовал на интересовавшем его спектакле — мне не удалось, т.к. через день я, вследствие полученной телеграммы из Петербурга, вынужден был немедленно выехать в Россию.
П. И. Бартенев
А.В. СУХОВО-КОБЫЛИН
1 марта 1910 года пришел [он] ко мне приобрести ту книжку «Русского архива», где напечатана статья А А Голомбиевского про убиение француженки Симон1. Имею я обычай расспрашивать приходящих ко мне в первый раз: оказалось, что это Кузьма Андреевич Черемисинов2. Он в течение двадцати лет служил у Сухово-Кобылина и теперь живет в услужении у его дочери вдовы, графини Луизы Александровны Фальтан, которая владеет в Чернском уезде его поместьем Кобылинкою. Сухово-Кобылин был женат два раза, с 1857 года на баронессе Марье Ивановне Дебуграм, а потом с 1863 года на какой-то англичанке*3. Обе они рано умерли: но у него осталась дочь, на которой женился граф Исидор Фальтан, служивший во французских гусарах (брат его женат на дочери той Надежды Ивановны Нарышкиной, рожд. Кнорринг4, которая уехала во Францию, скоро после гибели Луизы Симон и по кончине супруга своего (1855), Александра Григорьевича Нарышкина5, вышла замуж за Дюма-сына).
*Нам приходилось слышать и о третьей супруге — русской.
Россияв мемуарах
По словам Черемисинова, Сухово-Кобылин был добрый хозяин и не позволял себе драться, и подначальным в хозяйстве тоже.
В Кобылинке был пожар, истребивший многие его бумаги, в том числе перевод Гегеля, но сохранился дневник. Графиня Луиза Александровна, приезжая в Москву, останавливается у Антипия, в доме Петрово-Соло-вова, т.е. у племянника6 своего отца; постоянно же живет она в восьми верстах от Ниццы, в Больё, где и похоронен Сухово-Кобылин (перед смертью причастившийся святых тайн). У него была еще третья сестра, Софья Васильевна, незамужняя, художница, занимавшаяся живописью.
4 марта пришел ко мне вторично Черемисинов и приносил прочитать выдержки из дневника, который вел Сухово-Кобылин про себя. Тут я услышал трогательные упоминания о Луизе Симон, относящиеся к разным годам. По словам Черемисинова, Сухово-Кобылин, приезжая в Москву, ходил пешком на ее могилу, что на Введенских горах*. Портрет ее постоянно висел у него над кроватью. Эти выдержки из дневника напечатаны в 5-й книжке «Русской старины» нынешнего года как приложение к статье А.М. Рембелинского8, содержащей в себе новые подробности о убиении француженки <...>
П.П. Гнедич
А.В. СУХОВО-КОБЫЛИН И ТИП РАСПЛЮЕВА
I
Театральное сочинительство имеет какую-то особо притягательную силу. Как мало было беллетристов, которых бы хоть раз в жизни не соблазнили лавры драматурга. Уж на что, кажется, были чужды театру М.Е. Салтыков-Щедрин и Н.С. Лесков-Стебницкий, а и те отдали ему дань, написав такие превосходные вещи, как «Смерть Пазухина» и «Расточитель»1. Пушкин, Лермонтов, Л. Толстой — все прельщались сценой,
♦Ala сйёге ettriste mdmoire de Louise Elisabeth Simon, nee le I Avril 18191 le 7 Novembrc 1850L Иноверческое кладбище на Введенских горах, в склепе, построенном А.В. Сухо-во-Кобылиным: здесь же погребен граф de Faitant, майор французской службы, женатый на дочери Сухово-Кобылина, Луизе Александровне (Московский некрополь. Издание Великого Князя Николая Михайловича).
Россия
в мемуарах
всех манил сжатый диалог без описательных отступлений. Даже у Владимира Соловьева есть публицистические и шуточные вещи, написанные в драматической форме. Кажется, один только И.А. Гончаров устоял от соблазна и никогда не рисковал выступить с пьесой.
Перебирая в памяти ряд умерших уже драматических авторов, или, как у нас принято говорить, «драматургов», я невольно останавливаюсь на характерной фигуре А.В. Сухово-Кобылина.
Мне кажется, он до сих пор не занимает того почетного места, какое ему подобает в истории театра. Сведения о нем поверхностны и неточны. Даже год рождения не обозначен с достаточною верностью. Посмотрите любую энциклопедию: вас будут уверять составители, что «Свадьба Кречинского» — лучшее произведение Александра Васильевича, что «Дело» скучно, тенденциозно, а «Смерть Тарелкина» — вещь совсем незначительная. Так и кажется, что лица, составлявшие справку о Кобылине, даже не потрудились прочитать его произведения.
Обыкновенно указывают на то, что Сухово-Кобылин не профессионал, что это аматер2, со скуки писавший свои комедии. Его упрекают в том, что у него слишком мало вымысла, что подлинная история Крысинского только претворилась под его пером в историю Кречинского, что «Дело» — фотографический снимок с личных мытарств автора, когда, обвиненный в убийстве гувернантки Диманш, он был привлечен к суду и сидел в тюрьме. Некоторая озлобленность по отношению к Кобылину, озлобленность к «баричу» как будто имеет основанием то предисловие, которое он написал к своей трилогии, где он презрительно-небрежно хвалится тем, что никогда не принадлежал к писательскому цеху...
Еще многим, конечно, памятна смуглая, сильная фигура Александра Васильевича, каким он был в последний год: в густо начерненных волосах, подкрашенной бороде и в сером цилиндре, он в девятидесятых годах прошлого века напоминал фигуру из альбома Гаварни, и от него, как от Григоровича, веяло 40-ми годами. До глубокой старости занимаясь гимнастикой и катаясь на коньках, он закалил свое здоровье и смотрел куда моложе своих лет. Последний раз я видел его осенью 1900 года, перед последним отъездом за границу, и он был настолько бодр, что я никак не мог предположить, получив от него в день отъезда записку, что это будет последним его письмом, написанным им в пределах России, и что его смерть не за горами3.
Самым интересным воспоминанием о нем является у меня его рассказ о том, как Пров Садовский сыграл Расплюева. Рассказ этот, подтверж-
Россия в мемуарах
денный его племянником, графом Сальясом-Турнемиром, выясняет вековечную истину, с которой многие не согласны: как талантливый актер может сыграть роль совсем не ту, что написал автор, и в корне извратить его замысел.
II
«Свадьба Кречинского» шла в Москве в эпоху полного расцвета артистических сил П.М. Садовского. Ему поручена была роль Расплюева. Если в Петербурге центр внимания публики был сосредоточен на Самойлове, игравшем Кречинского (Расплюева играл очень плохой актер Бурдин), то в Москве талант Садовского выдвинул на первый план успех Расплюева. Этот успех и сделал то, что Сухово-Кобылин чуть не впал в черную меланхолию и две недели пролежал в кровати.
Дело в том, что тогда Малый театр представлял беспримерное явление в истории сцены: тогда три элемента драматического представления: автор, актер и публика — сливались воедино. На сцене царил Островский. Его типы московского купечества наблюдались непосредственно, под боком у театра — в Охотном ряду, в Гостином дворе. Артистам не надо было указывать, что и как играть, — у них были перед глазами охотнорядские типы, они их знали лучше, чем что-либо. А зрители были те же купцы, чиновники, приказчики и студенты. Интересы вне этой среды были чужды тогдашнему московскому театру. Время мелодрамы Кукольника и Шекспира, перелицованного Полевым по мелодраматической мерке, уже прошло: раздутость и приподнятость стали противны, реальные рамки выступили на первый план. Артисты, режиссеры, управляющие театром не имели чувствительного культурного восприемника, не имели того органа, который бы помог им осязать Шекспира, Шиллера, даже понять Тургенева: Тургенев был им непонятен и казался «несценичным», потому что не удовлетворял шаблону Льва Гурыча Синичкина4. Артистки того времени не могли создать типа Натальи Петровны в «Месяце в деревне», так далеки были их взгляды, манеры, поступки, тембр голоса от кисейных барынь-помещиц 40-х годов, так далеки были актеры от «маркизов на красных каблуках», какими были помещики quasi-философы той же среды. Только «Завтрак у предводителя»5 и не был им чужд.
Муромский — старый барич, шляхтич Кречинский были чужды московским артистам. Расплюева, этого Ноздрева 50-х годов, актер мог почувствовать, но не в том масштабе: не помещиком былых дней, каким его
Россия
мемуарах
хотел изобразить автор, а спившимся, прогоревшим купчиком, полупролетарием. И вот Садовский явился типом проходимца, которого побили в игорном притоне, но — увы — не английским боксом. Как наши Репе-тиловы со сцены почти всегда кажутся пьяными водкой, а не шампанским, что отнимает весь эффект роли члена Английского клуба, так и Рас-плюевы теряют первым делом от того, что они избиты не боксом, не по установленным приемам «просвещенных мореплавателей», а прямо им подставлены фонари в рукопашной схватке мелкого притона.
— Вы только подумайте, — говорил Сухово-Кобылин, — Кречинский отправляет Расплюева с букетом к своей невесте, к богатой невесте! Расплюев носит перчатки и ходит к парикмахеру. Ему доверяют дорогой солитер6. Разве тому Расплюеву, который изображается у нас на сценах, можно доверить даже простую бирюзовую булавку? А Кречинский, устраивающий вечер в своей роскошной квартире, которой удивляется богатый помещик, почему он приглашает достойным гостем для приема своей будущей жены именно того же Расплюева? А мимоходом брошенная Расплюевым фраза, что он все таскает в гнездо своим птенцам?
Тип опустившегося помещика был чужд и Садовскому, и зрителям. Но Расплюева из Охотного ряда они приняли с восторгом. Сухово-Кобылин был подавлен, угнетен и, как я сказал выше, заболел.
Тщетно уверяли Александра Васильевича в огромном успехе пьесы, и в особенности в успехе Садовского. Он стоял на своем, что его пьеса извращена. Наконец, его уговорили снова поехать в театр и убедиться, как принимает комедию публика.
Просмотрев спектакль и убедившись в восторженных овациях, он махнул рукой и сказал:
— По Сеньке и шапка!
Шаблон, созданный Садовским, так и остался: Медведев, Давыдов, Макшеев — все потом повторяли по традиции прежний образ, и все имели успех.
«Дело» как литературное произведение бесконечно выше «Свадьбы Кречинского». Это бичующая страница дореформенных наших учреждений. С Гоголевским приемом подходит автор к тому министерству, которым воротит выслужившееся кувшинное рыло — Варравин. Весь произвол, вся слабость власти того времени выставлена во всей их неприглядной красе. Цензура лучше критики поняла всю важность обличительной дра-
Россия'^^в мемуарах
мы и безусловно воспретила ее представление. Один синодик действующих лиц чего стоит в редакции Кобылина! Впрочем, список этот и до сих пор не проникнул в афиши7.
Что касается третьей пьесы — «Смерти Тарелкина», то я с полным убеждением говорю, что это пьеса будущего. Это гротеск, и его надо играть гротеском. Попытка дать ее на сцене принадлежит А.С. Суворину, и осенью 1900 года ее играли в петербургском Малом театре. Ошибка постановки была в том, что ее играли комедией, отсюда тяжесть, неуклюжесть исполнения. Но наступит время, когда публика с таким же восторгом будет принимать «Смерть Тарелкина», как теперь принимает гоголевскую «Женитьбу». Сцены следствия, что ведет Расплюев, бесподобны. Никто так близко не подошел к Гоголю по красочности и силе диалога, как Сухово-Кобылин в сценах с дворником, помещиком и бывшей возлюбленной Тарелкина. Здесь комизм, ширясь, достигает своего апогея, и остается изумляться, как до сих пор находится в забвении эта удивительная пьеса8. Со временем, быть может, и энциклопедические словари изменят свой узкий взгляд на творчество одного из самых талантливых русских драматургов.
Н.А. Цуриков
А.В. СУХОВО-КОБЫЛИН
Автор «Свадьбы Кречинского и других произведений жил в 90-х гг. прошлого столетия по большей части за границей, дочь его была замужем за иностранцем. Но летом он иногда приезжал в свое большое имение в Чернском уезде. Имение его было недалеко от нас. Я видел писателя только один раз, мельком и в раннем детстве. Мы гуляли по шоссе с отцом, когда мимо нас проехала по дороге в город прекрасная коляска четвериком, и в ней прямо, не горбясь, сидел старик в сером сюртуке и таком цилиндре, опершись на трость. Он раскланялся с отцом, и мы, заинтересовавшись необычной фигурой, спросили отца, кто это. Отец ответил, что это известный писатель, наш сосед, «подрастете — узнаете».
Уже потом отец рассказывал, что Сухово-Кобылин был гостеприимным хозяином и интереснейшим собеседником, и однажды рассказал моему отцу, как он закончил «Свадьбу Кречинского»:
Россия в мемуарах
— Я уже написал всю комедию, и мне нужно было только одно слово, чтобы достойным аккордом ее завершить. Несколько дней я искал это слово, и оно все не приходило. И вот, шел я как-то под вечер опушкой леса и все думал о том же. Вдруг вижу, вьется неподалеку ястреб, все сужает круги и вдруг камнем бросился вниз. Только чиркнул по земле, раздался птичий писк, легкий шорох в кустах, и через секунду ястребок уже взвился с пустыми когтями. «Сорвалось!», — невольно вскрикнул я радостно, и сейчас же понял, что этого слова мне как раз для конца комедии и не хватало!
РАССКАЗЫ КРЕСТЬЯН ОБ А.В. СУХОВО-КОБЫЛИНЕ
П.Н. Пименов
П.Н. Пименов рассказывает о том, что А.В. Сухово-Кобылин был сыном полковника гренадерского полка Василия Александровича Сухово-Кобылина. Мать — по преданию — потомок одного из татарских ханов. Крестьяне не любили и боялись ее («дралась сильно»). При виде выезжавшей из ворот господского дома барыни крепостные угрюмо говорили: «Ну, едет татарка!»
Деревня Кобылинка исстари делилась речушкой Плавицей (что впадает в Плаву, на которой стоит Плавск) на две стороны: господскую и крестьянскую. Родители Александра Васильевича и сам он очень не любили, когда на их сторону по каким-либо делам приходили «мужики». Если на господскую сторону случайно заходила скотина крестьян, ее тотчас же загоняли в господский двор, и получить обратно «заплутавшую скотину» было довольно трудно.
Александр Васильевич был крестником Александра II, имел «дворцовый выезд».
Александр Васильевич был среднего роста, широкоплечий, крепкий, изящный, носил бороду, усы; волосы были «зачесаны на пробор». Не пил, не курил. Зато играл в карты. В карты им была выиграна соседская деревушка Захлебовка — у графини Антоновской. Таким же образом Сухово-Кобылин приобрел еще часть земли у других помещиков. Однако жил он на широкую ногу, и поэтому большинство его имений было заложе-
Россия
в мемуарах
но. Александр Васильевич прекрасно танцевал, иногда плясал «русского». Не был особенно религиозен.
К крестьянам относился жестоко. Шапку не снимет кто — изругает. За любую провинность — под суд.
Однажды опоздал, значит, я с выездом. Подходит, брови нахмурил. — «Жаль, говорит, нет крепостного права. Двадцать пять дал бы собственными руками, а потом на конюшню...» Это, значит, «с выдержкой».
Русских особенно не любил. Управляющих все немцев держал. Однако мальчикам деревенским всегда с усмешкой говорил: «Учиться надо. Не все лапотниками быть».
В именины (Александр Невский — праздник по святцам 30 августа) выставлял на крашеные козлы бочку вина, убивал быка и созывал на гулянье всех своих крестьян.
Очень любил леса. Покупал, ухаживал за ними. Ветку сломи — засудит.
Первая жена была француженкой, вторая — англичанкой. Были и любовницы, одну из которых он убил — немку Луизку. Кроме того, имел дочь от помещицы Нарышкиной. Дочь от Нарышкиной вместе со своим ребенком чаще жила за границей. Имение Сухово-Кобылин все-таки записал на нее.
Однажды в Москве за обедом любовница Луизка что-то поперечила ему. В гневе Александр Васильевич схватил «гирлянду»1 и, ударив Луизку по голове, убил ее. Труп («посадили, как живую») в карете свезли за Москву и бросили. Об этом убийстве узнали и осудили Сухово-Кобылина на три (или на два) года. Вместо себя Александр Васильевич отправил в тюрьму крестьянина деревни Захлебовки Михаила Вольнова, которому за «отсидку» подарил десятину земли и соболий тулуп. Сам Сухово-Кобылин жил в эти годы в лесу, верстах в двух от Кобылинки, в специально построенной избушке. Фундамент этой избушки, говорят, сохранился до сих пор. При Александре Васильевиче находился лишь один лакей. В этой избушке и были написаны «Свадьба Кречинского», «Дело» и «Смерть Тарелкина».
Н.Л. Богачкина-Минакина
С детства я в кухарках. В барском доме стирала, работала, что укажут. Все делала. Спаленка у него была шикарная, а рядом — верстак, на верстаке брусочки. На верстаке и спал. Никому об этом нельзя было говорить. Меня допускали убирать кабинет, потому что не болтливая была.
Россия
'^^емемуарах
Раз вхожу в кабинет (а мне сказали, что самого дома нет, убирать можно), а он стоит во весь рост. Я обратно: «Батюшки, он сам там!» А мне экономка: «Дурочка, это его портрет». И правда, портрет был, во весь рост, как живой нарисован.
Сколько ни ходила к нему, обиды не видела. Раз застал меня в кабинете, убирала, как закричит сердито (с призвизгом говорил): «Чья такая? Откуда ты?» — «Я Боткина» — «А-а-а, Боткина! Отец твой — мой самый любимый кучер». И сразу добрым стал.
Дома у него иконы были, евангелие, крест.
Кажется, три жены было, а точно не скажу. Последняя была — у начальника управы отбил.
Бедным помогал. Леску, хлеба давал. А воров не любил. Если поймает — в тюрьму.
Дочь его, графиня Луиза Александровна, была очень добрая.
Когда чем расстроен был — шляпу набок. А в хорошем настроении — шляпа как следует надета. Уж я заметила. Как шляпа набок — на глаза ему не попадаюсь.
Сколько я жару и холода видела — господи! Бывало, зимой полоскала белье разумши. Придешь домой — ноги не гнутся. Выйду на улицу — в глазах темно. <...>
Летом подпоясывался красным кушаком, брал топор — и в лес, пни подрубливать. <...>
На Александра Невского приезжали, бывало, многие гости. Крестьян богато оделял орехами, конфетами. Резал быка, пек пироги. Собирались на праздник из всех деревень в округе. Развешивал в этот день вензеля, устраивал фейерверки, «люминации». <...>
От книг пожар был. Страшно много у него было книг. Они и загорелись. В пожар листов от книг летело по деревне — ужас!
Ф.Е. Боровков
Любил прогуливаться с дочерью. С ними всегда была маленькая барская собачка. Раз бросилась на меня, покусала. Я маленький был, испугался, что барин заругает. А он подозвал, разузнал, в чем дело, и дал монету, конфет.
Любил кататься на коньках.
‘ Россия в мемуарах
Когда в деревне бывала свадьба, молодые шли на поклон к нему, дарили полотенце, а он одарял по червонцу. Всю свадьбу эти два червон-ца-то окупали. Дочь-то его, Луиза Александровна, еще добрее его была, очень обижалась и ругала, если кто после свадьбы не придет к ней, не скажется, Когда приходили молодые, одаривала их. Наш мужик, Василий Прохорович Степанов, работал у него на заводе, вроде табельщика, и написал его портрет, очень хороший. Сухово-Кобылин богато одаривал Степанова, чем хочешь.
Любовницу его убили слуги. Ненавидели ее за строгость. Судьям сказали, что убить ее им приказал Сухово-Кобылин. Родные его порядочно деньжонок поистратили, чтобы загасить дело. В это время он и скрывался. <...>
Лес любил, строго наказывал, если кто чего сломает или испортит. Сажал лес, воспитывал. Для прислуги — хворост, для завода — покупные дрова, а свои леса берег. <...>
Летом в белой рубахе, с топором по лесам. Работал по столярному делу. Трудовик был. С утра, бывало, с топором. Где сучок обрубит, где что.
Ф.С. Маслов
Прадед мой, Андрей Маслов, работал у него на крахмальном заводе, на картофелемойке. В терку попал камень. Прадеда выпороли, дали ему двадцать пять горячих. Он удавился. А рабочего Данилочкина (работал вместе с прадедом, но был поозорней, победовей) отдали в солдаты на много лет.
Аккурат под беседкой, под холмом (сейчас на нем памятник2), была сажалка, водилось в ней много рыбы. И теперь на этом месте вроде болота.
Воду сначала возил издалека, потом взял из Плавицы, послал на анализ в Москву. Там сказали, что самая лучшая. Тогда он сцементировал источник (недалеко от мельницы) и воду стал брать оттуда. Проверял все очень. Все боялся, что его отравят.
Убил свою любовницу Нарышкину. За него сидел Ольховский, из деревни Ольхи, мужик Вольнов. Сидел в тулупе барина, в его шапке, очень на него похожий. Сухово-Кобылин богато одарил мужика.
Россия
в мемуарах
Аристократ был высшей марки! <...>
На холме, где сейчас обелиск, раньше стояла красивая барская беседка. Высокий холм Сухово-Кобылин наносил сам, землю возил тачкой. Тачка сохранилась у крестьян до сих пор, заграничного производства, вся железная, легкая. Холм насыпан также нажитой.
Я.С. Кузнецов
Строгий был, но «милосливый». Что попросишь — дает.
Дочь его, Луиза Александровна, была очень добрая. У нее воспитывалась сирота Людмила Копылова. Сейчас она живет в деревне Арсень-евке, недалеко от Кобылинки. <...>
Очень следил за лесами.
Праздновал именины. Мужикам — бочку вина, ребятам — конфеты.
Ф.И. Кузнецов
Мать — татарского происхождения. Был крестником Александра II, советником при царском дворце.
Очень грамотный был, знал языки — английский, французский, немецкий.
Характер имел крутой. В имении под Москвой, в Воскресенках, убил любовницу. Чтобы спрятать следы, подкупил придворную знать и вывез труп в поле, зимой. Сбросил ее с саней — якобы замерзла. Его отец говорил: «Сколько просудился на взятках, мог бы выложить всю дорогу деньгами — от Москвы до Кобылинки». Откупился. И все же суд приговорил Александра Васильевича к трем годам заключения. А он подкупил крепостного Вольнова Михаила Яковлевича, из деревни Ольхи, километрах в пяти от Кобылинки, по большаку. Вольнов и отсиживал с документами барина. За это барин богато наградил Вольнова. Сам Сухово-Кобылин три года находился в лесу Осиновом, поблизости. Сейчас сохранились остатки фундамента этого домика. Там и написал все свои произведения.
Женат был на француженке и англичанке.
По наследству от отца ему досталось по двадцати имений.
Очень любил путешествовать. Любил кататься на коньках.
Россия ЧЖ в мемуарах
Дочь его сочувствовала крестьянам, помогала бедным.
Раз кучер Левон Осьминкин хотел пожаловаться ей, да ее доверенный Баракчеев, свирепый был, не пустил. Тогда Осьминкин встретил ее на прогулке, рассказал ей все. Она помогла ему. Баракчеев был очень жестокий, насмехался над крестьянами. <...>
Очень берег лес, аккуратно содержал. Ни в коем случае не разрешал лес выпиливать. Для топлива и строек материал покупал. <...>
В зимнюю пургу надевает тулуп, берет топор и отправляется в лес. В лесу обрубал сучья. <...>
В день Александра Невского все крестьяне собирались к дому. Устраивалось большое угощение, выкатывалась бочка вина, расставлялись столы с закусками. Происходило праздничное гулянье. Однажды крестьяне, вернувшиеся из солдатской службы, Горецкий и Сачков, подняли барина на руки и начали качать. А он испугался, думал, что его хотят убить. С тех пор именины и не праздновал больше.
Ф.Н. Грошов
На господскую землю нам, мужикам, заходить было нельзя — засечет! Бывало, я мальчишкой был, рыбу половить — речку на господскую сторону не перейди!
К нам приезжал в летнее время. Зимой не жил. После пожара совсем не приезжал.
Крутой был человек. Дочь была лучше. Желанная была для крестьян. <„.>
Лесом очень дорожил. Кто зайдет, помилуй бог, засечет. <...>
Горело зимой, ночью3. Видно было на четыре версты. Там мужики видели зарево во все небо.
ПРИМЕЧАНИЯ
Документы следствия и судебного дела об убийстве Луизы Симон-Деманш
1 [Дело в Правительствующем Сенате об убийстве Луизы Симон-Деманш]. Печатная записка // РО ИРЛИ. Р. I. Оп. 25. Ед. хр. 156. С. 21. (Далее — Дело).
2 Там же. С. 21—22.
3 Добросовестный свидетель — понятой, приглашаемый судебной или полицейской властью для присутствия при осмотрах, обысках и т.п.
4 Воскресенск — старое название (до 1930 г.) г. Истра Московской области.
5 Супир — сапфир, перстень с сапфиром.
6 Дело. С. 22.
7 Вертлуг (вертлюг) — бугор в верхней части бедренной кости.
8 Дело. С. 22.
’Там же. С. 23.
, 0ЦИАМ. Ф. 16. Оп. 17. Д. 1055. Л. 3—4 об. Вверху докладной записки штамп: «11 ноября 1850». На первой странице карандашная помета: «Доложено Его Величеству», то есть Николаю I.
"Дело. С. 23-24.
12 Сохранные казны были учреждены в 1772 г, в Петербурге и Москве для приема вкладов и выдачи ссуд по залог недвижимых имений.
13 Дело. С. 23.
14 Там же. С. 24-25.
15 Рукоприкладство — собственноручно заверенные показания.
16 Дело. С. 25-26.
17 Там же. С. 26-27.
18 Из почти сотни московских кондитерских автор очерков о Москве выделяет кондитерскую Люке и пишет, что она «роскошна и даже великолепна» (Вистенгоф П.Ф. Очерки московской жизни. М., 1842. С. 136).
•’ Дело. С. 27.
20 Там же. С. 31-32.
21 Там же. С. 30-31.
22 Так в тексте.
23 Об убийстве в Москве иностранки Деманш // РО ИРЛИ. Ф. 93. Оп. 3. № 1205. Л. 3—9. На первом листе донесения под грифом две карандашные
' Россия в мемуарах
пометы: «Доложено графу 23 ноября»; «По донесению] московского] об[ер]-полиц[еймейстера] внес[ено] в Ведом[ости] 25 ноября».
24 Далее пересказываются донесения о наружном осмотре тела Симон-Деманш.
25 Об убийстве в Москве иностранки Деманш. Л. И.
26 Там же. Л. 12.
27 Модный магазин Мене находился на Кузнецком мосту.
28 Дело. С. 31.
29 Дело Государственного совета Гражданского департамента о дворовых людях Сухово-Кобылина, судимых за убийство купчихи Симон-Деманш. № 71 // РГИА. Ф. 1151. Оп. 4. Ед. хр. 71. Л. 152-152 об.
30 Медицинская контора по физическим и судебно-химическим исследованиям находилась в Мясницкой части в Юшковском переулке в доме Ефремовой, позже — в казенном здании у Иверских ворот.
31 Дело Государственного совета... Л. 152 об.
32 Там же. Л. 131-133 об.
33 Дом Дмитрия Попова находился по адресу: Тверская улица, д. 5.
34 Полуимпериал — русская золотая монета достоинством в 5 рублей; ее начали чеканить в 1755 г.
35 Имеется в виду М.Ф. Петрово-Соловово.
36 Английский клуб — первый по времени основания московский клуб (открыт в 1772 г.), «соединение людей высшего московского круга» (Вистенгоф П.Ф. Указ. соч. С. 111). Несколько раз менял свое местопребывание, пока весной 1831 г. не переехал во дворец графини М.Г. Разумовской, близ Тверских ворот (ныне Тверская ул., д. 21).
37 Купеческое собрание (или клуб) было создано в Москве в 1804 г. В клуб входили действительные члены (купцы и потомственные граждане) и члены-посетители (дворяне, чиновники, художники, артисты); это было «соединение лиц круга среднего» (Вистенгоф П.Ф. Указ. соч. С. 111). Купеческое собрание сначала находилось в Китай-городе на Ильинке в доме К. Варгана, в 1839— 1909 гг. — на Большой Дмитровке, в доме Мятлева, ранее принадлежавшем генерал-фельдмаршалу графу Н.Н. Салтыкову (ныне д. 17).
38 Об одной из дочерей С.И. Жуковой, Прасковье Николаевне, вспоминал М.Д. Бутурлин как о «преумной особе», которая «не пользуется крепким здоровьем и осталась по сию пору в девицах» (Записки графа Михаила Дмитриевича Бутурлина // Рус. архив. 1897. № И. С. 366).
39 Дело. С. 44.
40 ЦИАМ. Ф. 16. Оп. 17. Д. 1055. Л. 5-5 об.
41 Дело Государственного совета... Л. 207.
42 Дело. С. 56.
43 Там же. С. 59.
Россия в мемуарах
44 ЦИАМ. Ф. 16. Оп. 17. Д. 1055. Л. 9-10 об.
45 Имеются в виду ревизские сказки — именные списки населения России XVIII — первой половины XIX в., составлявшиеся во время ревизий, переписей населения.
« Дело. С. 61-65.
47 Там же. С. 60.
4 ,1 В Серпуховской части 20 ноября 1850 г. был записан и краткий вариант признания повара — «Собственноручное объяснение Ефима Егорова»:
«Объяснение это следующего содержания, что 7-го ноября, т.е. во вторник, ночью под среду, часа в 2 1/2, убил он купчиху Луизу Иванову Симон-Деманш на квартире ее, на Тверской, в доме графа Гудовича; участниками с ним были служившие у нее человек помещика его Галактион Козьмин и девки Аграфена Иванова и Пелагея Алексеева. Галактион переломал ей утюгом ребра, а он ударил кулаком по глазу и прирезал перочинным ножом; потом свезли на ее лошади за Пресненскую заставу и бросили в овраге за Ваганьковским кладбищем, салоп сожгли. Горло перерезано у нее, Деманш, им, Егоровым, в овраге, а не квартире, а дома только избили и удушили. Убил он ее потому, что она была злая и весьма капризная женщина; много пострадало по ее наговорам людей и в том числе бедная сестра его Василиса Егорова, которую отдала за мужика замуж. Более никто в убийстве этом не участвовал. Что показывает он по истинной справедливости, без всякой лжи и утайки, ожидая за чистосердечное признание его снисхождения начальства» (Дело Государственного совета... Л. 145).
Вероятно, в спешке из канцелярии московского обер-полицеймейстера отправили в особую следственную комиссию этот вариант показаний Ефима Егорова, что и вызвало неудовольствие председателя комиссии В.Д. Шлыкова.
49 Дело Государственного совета... Л. 144.
50 Там же.
51 Там же. Л. 145.
52 Там же. Л. 144—144 об.
я Там же. Л. 145.
54 Там же. Л. 146.
55 Об убийстве в Москве иностранки Деманш. Л. 19—20. На первой странице гриф: «От начальника 2-го округа корпуса жандармов. № 348. Ноября 23 дня 1850 года». Под грифом карандашная пометка: «Уже известно из отношения] московского] воен[ного] губ[ернато]ра». На первой странице над текстом дата получения: «28 ноября 1850».
56 Имя Галактиона Козьмина превращено в фамилию Галактионов.
57 Об убийстве в Москве иностранки Деманш. Л. 21—24. На первой странице гриф: «От начальника 2-го округа корпуса жандармов. № 349. Ноября 24 дня 1850 года». Над текстом дата получения: «30 ноября 1850».
' Россия в мемуарах ’
5’ Кто-то, вероятно, в канцелярии А.Ф. Орлова поправил карандашом: «Де-Манш».
59 Слово «предлог» зачеркнуто, сверху вписано карандашом: «причина».
60 Слово «причина» зачеркнуто, сверху вписано карандашом: «предлог».
61 Об убийстве в Москве иностранки Деманш. Л. 13—13 об. На первой странице гриф: «Управление московского военного генерал-губернатора. Канцелярия гражданская, отделение 3, стол 1. Москва. 24-го ноября 1850 г. № 13246». Над текстом дата получения: «28 ноября 1850». Карандашная помета под грифом: «Доложено графу 29 ноября».
а Там же. Л. 14—17.
63 О Ф.П. Корнилове, управляющем канцелярией московского военного генерал-губернатора при графе А.А. Закревском, так отзывался в начале XX в. автор путеводителя по Москве: «Федор Петрович не сделал зла во время своей службы ни одному человеку и вообще не стремился впутываться в дела без крайней в том надобности» (Никифоров Д.И. Старая Москва: Описание жизни в Москве со времен царей до двадцатого века. М., 1902. С. 189).
н Дело Государственного совета... Л. 146—150 об.
45 Канцелярия московского военного генерал-губернатора представила в Следственную комиссию справку «Производство по жалобе дворовой девки Никифоровой», из которой «видно, что 11 января 1850 года дворовая девка г. Сухово-Кобылина, Настасья Никифорова, 24 лет, обратилась с словесною жалобою к его сиятельству графу Закревскому на причиненные ей побои хозяйкою ее Деманш. Вследствие этой жалобы, по приказу графа, отобрано от Никифоровой в Тверском частном доме показание, в коем она пояснила, что она в Москве проживает 9-й год, начально находилась в услужении у г. своей Марьи Ивановой Сухово-Кобылиной, жившей вместе с сыном своим, Александром Васильевым Сухово-Кобылиным, которым отдана она в услужение уже шестой год к Деманш, находящейся в любовных связях с сказанным Кобылиным, и Деманш, надеясь на него, обращалась с нею весьма жестоко, причиняла часто побои безвинно. Накануне того числа, в 11 часов вечера, без всякой причины, нанесла ей жестокие побои половой щеткою. По лекарскому осмотру оказалось у ней оба века левого глаза припухшими, сине-багрового цвета, на плечах и предплечиях различной формы и величины сине-багровые и сине-зеленоватые пятна, всего 9-ть, величиною в рубль серебром, в полтину и 20 коп. серебром, оба предплечия припухшие, на запястьях обеих рук находятся несколько царапин, на левом бедре с наружной стороны, в верхней части его синее пятно, общее здоровье ее удовлетворительно. Вследствие сказанной жалобы Никифоровой было предписано графом Закревским состоящему при нем полковнику Тимашеву-Берингу произвести дознание о справедливости наказания Никифоровой. По произведенному дознанию оказалось: находящийся в услужении Деманш дворовый человек г. Сухово-Кобылина, Галактион Козьмин, показал,
Россия в мемуарах '
что он у Деманш находится в услужении другой год; в течение этого времени нередко слыхал шум в комнатах хозяйки, но что это было, шум или драка, не знает, ибо в комнатах не бывал. В последний раз, как Деманш била Никифорову, не видал, ибо в это время был в конюшне, на другой же день видел у ней подбитие глаза. Дворовая девка г. Сухово-Кобылина, Пелагея Алексеева, показала, что она у Деманш живет две недели, видела, как били Никифорову в последний раз ручною щеткою, и при этом случае, по приказанию хозяйки, подавала воду обмывать кровь, текшую у Никифоровой из глаза, но ее, Алексееву, она не била. Крепостные люди князя Рддзивилла, Александр Яковлев и Лука Трофимов, жившие в одном доме и коридоре с Деманш, показали, что она характера весьма горячего, и часто слыхали ссоры между ею и ее прислугою, а Никифоровой Деманш почти каждодневно причиняла побои, и нередко видали у ней подбитие глаза. Купчиха Деманш, сознавшись в причинении Никифоровой побой щеткою, отозвалась, что ударила ее несколько раз за то, что, при возвращении домой, нашла ее спящею с горящею свечою, вместе с тем изъявила готовность вознаградить Никифорову за побои 10 руб. сереб. (эту сумму она тогда же и получила), а также Деманш дала подписку в том, что она на будущее время с находящимися у ней в услужении людьми будет обращаться как следует, причинять побои не станет и от ссор будет воздерживаться» (Там же. Л. 148-148 об.).
“ Там же. Л. 154.
61 Там же. Л. 154 об. - 155.
68 Там же. Л. 155.
® Там же. Л. 155-158 об.
70 Ломбардные билеты — квитанции, удостоверяющие, что вещи сданы в ломбард на хранение или под залог, с указанием стоимости вещей. Билеты были именные и безымянные, срочные и бессрочные.
71 2 апреля 1851 г. Мария Зиновьева показала, «что у Деманш находилась, перед убийством ее, за месяц, отошла же от нее по желанию ее, так как в ней надобности не было. С нею Деманш обращалась хорошо, но как с прочими, по краткости своего пребывания у нее, ничего особенного заметить не могла, потому что постоянно у нее не жила, а была дня по два и по три, жалоб на Деманш от них не слыхала. Месяца два до убийства, когда Деманш сбиралась в какую-то вотчину барина ее, она посылала ее спросить Аграфену Иванову, не желает ли она в свою деревню, и когда она о том ее спросила, то Иванова сказала ей, что ей желательно бы было остаться у Деманш, что и передано ей, и Иванова оставлена была по-прежнему у нее, но желала ли Деманш отказать Ивановой от должности, ей неизвестно» (Там же. Л. 162). 3 апреля Мария Зиновьева на очной ставке с Аграфеной Ивановой подтвердила свои показания (Там же. Л. 163).
72 Там же. Л. 158 об. - 159.
Россия 0^ в мемуарах
73 Там же. Л. 160 об.
74 Там же. Л. 161.
75 Там же. Л. 161 об.
76 Там же. Л. 164.
77 ЦИАМ. Ф. 16. Оп. 17. Д. 1055. Л. 17—17 об. Вверху проставлена дата получения: «21 апреля 1851».
78 Там же. Л. 18—20 об. Следственная комиссия, подводя итоги своих полугодовых трудов, посылает графу А.А. Закревскому почти такую же записку (если не считать разное написание фамилии Деманш и концовки о похищенных Егоровым деньгах и вещах), которую он в самом начале следствия (24 ноября 1850 г.) отправил шефу жандармов графу А.Ф. Орлову, а получить ее А.А. Закревский мог только от той же комиссии.
79 Об убийстве в Москве иностранки Деманш. Л. 32—34. Писарская копия. В конце после даты текст написан самим Сухово-Кобылиным. Над текстом прошения проставлена дата его регистрации: «28 июля 1851».
• Там же. Л. 35—40. Писарская копия. Эта записка почти полностью совпадает с текстом записки, адресованной наследнику престола (Л. 25—31 об., писарская копия). На первой странице сверху карандашная помета: «Эту записку подал Государю Наследнику Цесаревичу приехавший из Москвы Сухово-Кобылин».
81 То есть в присутственном месте (правительственном учреждении).
82 Зерцало ~ эмблема правосудия, устанавливавшаяся в присутственных местах в виде увенчанной двуглавым орлом трехгранной призмы с наклеенными на гранях указами Петра I о соблюдении законности.
83 Об убийстве в Москве иностранки Деманш. Л. 41—41 об. На первой странице гриф: «III отделение собственной Его Императорского Величества канцелярии. Экспедиция 4. 31-го июля 1851. № 2892». Сверху карандашная помета: «Копию записки получил». В деле есть две писарские копии записки Сухово-Кобылина (Л. 25—31 об. и 35—40 об.), одну из которых, видимо, и послал А.Ф. Орлов А.А. Закревскому.
84 Там же. Л. 42—44. На первой странице слева вверху гриф: «Управление московского военного генерал-губернатора. По секретной части. Москва. 14-го августа 1851. № 1108». На первой странице над текстом написано: «Секретно. 20 августа 51». Внизу под грифом две карандашные пометы: «Предъявить г-ну Сухово-Кобылину» и «NB. Он выехал в Москву».
85 ЦИАМ. Ф. 16. Оп. 17. Д. 1055. Л. 34—34 об. Вверху рапорта проставлено: «9 сентября». На первой странице карандашная помета: «Писать петербургскому военному генерал-губернатору. 8 сентября 1851».
* Там же. Л. 35-35 об.
87 Там же. Л. 37-37 об.
88 Там же. Л. 36.
Россия в мемуарах
” Там же. Л. 39. На письме гриф: «Управление с.-петербургского военного генерал-губернатора. Канцелярия. Отделение 3. Стол 1». Под грифом: «11 октября 1851. № 18679. Ответ на № 10038». Сверху проставлена дата: «17 октября 1851». На полях помета: «К делу. 16-го октября 1851-го».
90 Там же. Л. 38. Вверху проставлено: «20 сентября».
91 Дело Государственного совета... Л. 165 об. — 166.
92 Там же. Л. 166.
93 Там же. Л. 166 об. —• 168 об.
94 Там же. Л. 176 об. - 178 об.
95 Там же. Л. 178 об.
96 Там же. Л. 179-182 об.
97 С 1719 по 1857 г. в России было 10 ревизий (переписей населения). Манифест о 8-й ревизии был опубликован в 1833 г.
98 Имеется в виду владелец дома граф А.И. Гудович.
99 Духовная консистория — учреждение, осуществлявшее под руководством архиерея управление епархией.
100 В тексте ошибка: имеется в виду 7 ноября 1850 г.
101 Об убийстве в Москве иностранки Деманш. Л. 46. Слева вверху гриф: «Управление московского военного генерал-губернатора. Канцелярия гражданская. Отделение 3. Стол 1. Москва. 10-го января 1852. № 355». Над текстом написано: «14 января 1852. Секретно».
'« ЦИАМ. Ф. 16. Оп. 17. Д. 1055. Л. 70-71 об.
103 Так в тексте.
104 Последняя фраза написана рукой Егорова.
,и ЦИАМ. Ф. 16. Оп. 17. Д. 1055. Л. 69. Вверху листа проставлена дата: «14 июня 1852». Внизу регистрация полученного документа: «1-го Отделения 6-го Департамента о дв[оровом] человеке Ефиме Егорове».
106 Там же. Л. 71—71 об. Слева гриф: «Канцелярия московского военного генерал-губернатора. Отделение 3. Стол 1». Под ним: «Москва. 25 июня 1852. № 1357».
107 Дело Государственного совета... Л. 185.
'« Дело. С. 149.
109 РГИА. Ф. 1151. Оп. 6. Ед. хр. 182. Л. 84 об. - 89.
110 Там же. Оп. 4. Ед. хр. 71. Л. 188 об. — 194.
111 Там же. Л. 116—216 об. На 202-х страницах этой печатной записки приведены без пояснений и толкований основные документы дела.
112 Там же. Л. 217.
»3 Дело. С. 292.
114 РГИА. Ф. 1405. Оп. 51. Ед. хр. 4578. Л. 121—122. Беловой автограф. На первой странице отмечено: «Получено 19 августа 1853 года».
Россия в мемуарах
115 Коснить — «медлить, мешкать, бавиться, не решаться, долго не исполнять и затягивать, тянуть время» (Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка... 2-е изд., испр. и значительно умноженное по рукописи автора. СПб.; М., 1881. Т. 2. С. 173).
и* Ср.: «Он же сказал ей: дщерь! вера твоя спасла тебя; иди в мире и будь здорова от болезни твоей» (Мк. 5:34); «Он же сказал женщине: вера твоя спасла тебя; иди с миром» (Лк. 7:50).
иг РГИА. Ф. 1405. Оп. 51. Ед. хр. 4578. Л. 114—120 об. Писарская копия. На первой странице вверху две карандашные пометы: «Подано лично 18 августа 1853 года» (простой карандаш); «На консультацию» (красный карандаш). Через год другая писарская копия записки была представлена в III отделение (РО ИРЛИ. Ф. 93. Оп. 3. № 1205. Л. 92—100 об. На первой странице вверху написано чернилами: «24 июля 1854. № 1843». Карандашная помета: «О противозаконности назначения переследования. Доложено 24 июля 54»).
В Театральном музее им. А.А. Бахрушина хранится следующее недатированное прошение Сухово-Кобылина министру юстиции В.Н. Панину, которое, по-видимому, было приложено к данной записке (опубликовано в кн.: Гроссман Л.П. Преступление Сухово-Кобылина. 2-е изд., доп. Л., 1928. С. 264):
«Ваше Сиятельство!
Закон не позволяет мне видеть Вас; но оскорбление, нанесенное моему имени, и страдание, которое я безвинно и противузаконно должен был вытерпеть, дают мне право беспокоить Вас.
Я не имею никакой нужды в оправдании. Взгляд Ваш на дело убедит Вас в этом; но я прошу Вас именем того правосудия, которого Вы главнейший орган, обратить строгое внимание Ваше на вопрос: за что я был взят и содержим в тюрьме, и почему трехлетнее судопроизводство не отстранило мое имя от дела по смертоубийству?
Это вопрос о чести гражданина, и я не могу допустить в себе мысли, чтобы он не был первым вопросом судебного правосудия.
Прилагая у сего записку, содержащую не мои рассуждения, а одни ссылки на страницы дела, я глубоко убежден, что высокая справедливость Ваша и Ваше сердце оправдают мой поступок перед Вами.
Имею честь пребыть Вашего сиятельства милостивого государя покорный слуга
Александр Сухово-Кобылин».
Стачка — сговор, от глагола «стакиваться» — «заране тайком условиться, сговориться, быть соумышленником, стоять заодно» (Даль В.И. Толковый словарь... СПб.; М., 1882. Т. 4. С. 314).
«Милая маменька, мне придется остаться на несколько дней в Москве. Зная, что вы остались на даче лишь для разыгрывания своих фарсов и чтобы внимать голосу страсти, который, увы, называет вам не мое имя, но имя дру-
Россия
\^в мемуарах
того! — я предпочитаю призвать вас к себе, чтоб иметь неблагодарную и вероломную женщину в поле моего зрения и на расстоянии моего кастильского кинжала. Возвращайтесь и тррррр..пещите» (фр.). Перевод письма приводится
по: Гроссман Л.П. Указ. соч. С. 266—267.
120 РГИА. Ф. 1405. Оп. 51. Ед. хр. 4578. Л. 123. Гриф: «Министерство юстиции. Консультация. Доклад. Августа 20 дня 1853 года».
121 Там же. Л. 164—178, Фрагмент дневника К.Н. Лебедева за август 1853 г. см. на с. 347—348 наст. изд.
122 На самом деле — шесть дней.
•» РГИА. Ф. 1151. Оп. 6. Ед. хр. 182. Л. 118-120 об.
Фермуар — застежка на ювелирных изделиях, обычно украшенная драгоценными камнями.
125 РГИА. Ф. 1405. Оп. 51. Ед. хр. 4578. Л. 109-110 об.
1м Там же. Л. 115.
•в Дело. С. 187-200.
>2» В действительности Сухово-Кобылин пришел в квартиру Симон-Деманш спустя шесть часов после убийства.
Макар Лукьянов, если верить авторам записки, на один вопрос дает два различных ответа. Возможно, во втором случае ошибочно указана фамилия свидетеля.
130 Дело Государственного совета... Л. 1—1 об. На первой странице гриф: «Министерство юстиции. Департамент. Отделение 2. Стол 4». Под грифом: «Ноября 12 дня 1853 года. № 24245. По делу об убийстве купчихи Симон-Деманш». Вверху дата получения: «14 ноября».
»i Там же. Л. 230. Копия.
132 Там же. Л. 231—232. Копия.
133 Там же. Л. 233.
Там же. Л. 234. На отношении слева вверху отмечено: «Государственная] канцелярия] Отдел гражданских] дел. И января 1854 г. № 26».
•33 Там же. Л. 235.
и* Об убийстве в Москве иностранки Деманш. Л. 47—48. На первой странице гриф: «Министерство юстиции. Департамент. Отделение 2. Стол 4». Под ним: «Января 17 дня 1854 года. № 923. О назначении члена в следственную комиссию». Еще ниже карандашная помета: «Г[енерал]-м[айора] Ливенцова» и чернильная запись «Предпис[ано] ген[ерал-]майору Ливенцову и сообщено министру юстиции]», обведенная фигурной скобкой: «21 янв(аря] 1854». Над текстом дата получения: «20 января 54».
131 Там же. Л. 57.
138 Там же. Л. 58—58 об. На первой странице слева вверху: «Отделение 2. Стол 4. Февраля 13 дня 1854 года. № 3163. По делу об убийстве Симон-Де-
Россия в мемуарах
манш». Карандашная помета: «Лив[енцов] выех[ал] 16 февраля]». Над текстом дата: «16 февраля 54».
139 Дело Государственного совета... Л. 164. Повальный обыск о поведении — полицейский опрос о благонадежности.
«« РГИА. Ф. 1151. Оп. 6. Ед. хр. 182. Л. 126-127.
»♦« ЦИАМ. Ф. 16. Оп. 17. Д. 1055. Л. 107.
142 Там же. Л. 108.
143 РГИА. Ф. 1151. Оп. 6. Ед. хр. 182. Л. 140 об. - 141 об.
144 Там же. Л. 141 об.
145 Там же. Л. 162 об.
144 Там же. Л. 162-162 об.
147 ЦИАМ. Ф. 16. Оп. 17. Д. 1055, Л. 128—128 об. На первой странице гриф: «Министерство внутренних дел. Департамент полиции исполнительной. Отделение II. Стол 1. 11 июня 1854». Ниже: «№ 2505. По делу об убийстве в Москве купчихи Симон-Деманш».
н» РГИА. Ф. 1151. Оп. 6. Ед. хр. 182. Л. 169 об.
м» ЦИАМ. Ф. 16. Оп. 17. Д. 1055. Л. 145-145 об.
ио Там же. Л. 151—152.
in Об убийстве в Москве иностранки Деманш. Л. 59—88. На первой странице слева вверху: «№ 27. С. Петербург». Ниже карандашная помета: «Доложено графу 13 июля».
из Однопольная дверь — «дверь одиночная, одностворная, однополотенная, об одном полотне» (Словарь живого великорусского языка Владимира Даля. СПб.; М., 1880. Т. 1. С. 418).
из Ордонанс-гауз — управление военного коменданта города.
154 Комиссариат — учреждение, снабжавшее войска денежным и вещевым довольствием, отвечавшее за обозы и лагеря.
155 Панафида — так в местных говорах называли панихиду.
156 Правильно: Алексей Сергеев.
и? Коммерческий суд разбирал торговые споры.
«в ЦИАМ. Ф. 16. Оп. 17. Д. 1055. Л. 144-144 об.
159 Там же. Л. 146—146 об. Вверху гриф: «Управление московского военного генерал-губернатора. Канцелярия гражданская. Отделение III. Стол 1». Ниже: «28 июля 1854. № 5510».
1» Там же. Л. 148—150.
к* Там же. Л. 153—154. Вверху гриф: «Управление московского военного генерал-губернатора. Канцелярия гражданская. Отделение III. Стол 1». Ниже: «26 октября 1854. № 7890. По Высочайшему повелению».
i« Там же. Л. 155—155 об.
i« РГИА. Ф. 1151. Оп. 6. Ед. хр. 182. Л. 170 об.
Россия в мемуарах ’
144 ЦИАМ. Ф. 16. Оп. 17. Д. 1055. Л. 158. Слева на полях надпись: «Московскому коменданту 3 ноября № 8116. Исполняющему] должность] московского] обер-полицеймейстера № 8117».
165 То есть протоколом заседания.
>« РГИА. Ф. 1151. Оп. 6. Ед. хр. 182. Л. 170-170 об.
|И Там же. Л. 171 об. — 172.
i« ЦИАМ. Ф. 16. Оп. 17. Д. 1055. Л. 177—177 об. На первой странице на полях слева: «№ 11566. 1-го отделения 6-го Департамента 2-й экспедиции 3-й стол»; «О Егорове». Там же карандашная помета: «Исполнить. 13 декабря] 1854 г.»
169 Там же. Л. 175—175 об. На первой странице на полях слева: «№ 11571. 1-го отделения 6-го Департамента. 1 экспедиция. 4 стол». Там же карандашная помета: «Исполнить 14 декабря 1854 г.»
170 Там же. Л. 178. На первой странице на полях слева: «№ 9373. Москва. 16 декабря 1854. По 1 отд. 8-го Д[епартамен]та Правительствующего] Сената. По делу о купчихе Симон-Деманш».
1’1 Там же. Л. 176. На первой странице на полях слева: «№ 9372. Москва. 16 декабря 1854. По 1 отд. 6-го Д[епартаме]нта Правительствующего] Сената. По делу о купчихе Симон-Деманш».
i« РГИА. Ф. 1151. Оп. 6. Ед. хр. 182. Л. 174-178.
т Описка: имеется в виду Макар Лукьянов.
ш РГИА. Ф. 1151. Оп. 6. Ед. хр. 182. Л. 178.
га Там же. Л. 179 об. — 185.
176 Люстриновое — из люстрина, блестящей шерстяной ткани.
17? РГИА. Ф. 1151. Оп. 6. Ед. хр. 182. Л. 185-185 об.
и» Там же. Л. 218—227 об.
179 В своих показаниях Сухово-Кобылин не называл свои отношения с Луизой Симон-Деманш связью.
iso Вид — свидетельство для свободного проезда и проживания.
«1 РГИА. Ф. 1151. Оп. 6. Ед. хр. 182. Л. 244-256.
1» Далее дословно повторяется Определение Правительствующего Сената 21 февраля 1856 г.
1,5 РГИА. Ф. 1151. Оп. 6. Ед. хр. 182. Л. 1—1 об. На первой странице верху гриф: «Министерство юстиции. Департамент. Отделение 2. Стол 4». Ниже: «Сентября 6 дня 1857 года. № 15905. По делу Симон-Деманш».
1М Там же. Л. 269—280 об.
•» Там же. Л. 281—294.
186 Там же. Л. 303. Вверху гриф: «Государственная канцелярия. Отделение гражданских дел. 9 декабря. 1857. № 1315».
47 Там же. Л. 296.
Россия в мемуарах
Дневник А.В. Сухово-Кобылина
Дневник Сухово-Кобылина (16 тетрадей различного формата, всего свыше 1600 листов) сохранился, видимо, полностью (РГАЛИ. Ф. 438. On. 1. Ед.хр. 219, 222, 224, 227, 228, 230-233, 235-240, 257). Вести его он начал в 1853 г., дав в начале краткое ретроспективное изложение событий 1851—1852 гг.
Дневниковые записи различны по своему характеру. Иногда Сухово-Кобылин пишет в тот же день, иногда сообщает о событиях нескольких дней.
Характеризуя почерк Сухово-Кобылина, все им написанное можно условно разделить на три части. Официальные документы — письма, прошения, записки — он пишет четко и изящно. Куда менее разборчив текст его личных писем, вариантов пьес. Как красочно поведал один из мемуаристов, «разобрать письмо Александра Васильевича требовалось уменье не меньшее, чем разгадать иной ребус. Он ставил буквы, — если их можно назвать буквами, — прямо, отчетливы были заглавные; за ними следовал целый ряд палочек, иногда длинных — где следовало “р”, иногда с хвостиком вверху — где предполагалось “д”, “б”» (с. 393 настоящего издания).
Но если письма Сухово-Кобылина все же поддаются прочтению, то совсем иное дело его дневник, написанный чрезвычайно неразборчиво. То различные буквы пишутся абсолютно одинаково («а» и «я», «л» и «п»); то одни и те же буквы имеют несколько непохожих начертаний. Иногда окончание слова, а то и все слово, заменяется рядом палочек, о смысле можно лишь догадываться. Поэтому многие фамилии прочтены лишь предположительно, и ряд лиц идентифицировать не удалось.
Впервые отрывки из дневника Сухово-Кобылина были напечатаны в 1910 г. в «Русской старине» (№ 5. С. 284—288): записи о судебном деле и о премьере «Свадьбы Кречинского» в Малом театре. Их могла передать в редакцию журнала только дочь драматурга — Луиза Александровна де Фальтан.
После того как архив Сухово-Кобылина был привезен во второй половине 1930-х гг. из Франции в Россию, литературоведы не единожды использовали материалы дневника в своих исследованиях (см.: Клейнер И.М. Сухово-Кобылин в свете новых материалов. Диссертация. М., 1944; Он же. Драматургия Сухово-Кобылина. М., 1961; Он же. Судьба Сухово-Кобылина. М., 1969; Ланской Л.Р. [Письмо А.В. Сухово-Кобылина Н.А. Некрасову] // Лит. наследство. М., 1949. Т. 51/52. С. 519—520; Рудницкий К.Л. Гневная сатира // Огонек. 1953. № 15. С. 26—27; Он же. Новые материалы о Сухово-Ко-былине // Ежегодник Института истории искусств. Театр. М., 1955. С. 250— 303; Он же. А.В. Сухово-Кобылин: Очерк жизни и творчества. М., 1957; Гликман И.Д. А.В. Сухово-Кобылин и его трилогия // Сухово-Кобылин А.В. Трилогия. М., 1955. С. V—XXXVIII; Бессараб М.Я. Сухово-Кобылин. М., 1981. Наиболее обширная публикация: Волкова Н.Б. «Странная судьба»: (Из
примечания
РоссияХ^^в мемуарах
дневников А.В, Сухово-Кобылина) // Встречи с прошлым. М., 1978. Вып. 3. С. 19-48).
В настоящем издании публикуются (по большей части — впервые) дневниковые записи Сухово-Кобылина с 1851 г. по апрель 1858 г., когда он, покончив с последними формальностями по судебному делу, уехал за границу (ед. хр. 219 и 222). Опущены регулярно делаемые Сухово-Кобылиным записи о погоде и состоянии своего здоровья, а также детали технического характера и не поддающиеся прочтению места.
1 Когда начался судебный процесс, Сухово-Кобылин стал заниматься гимнастикой у француза Я.В. Пуаре в Школе гимнастики и фехтования (дом князей Касаткиных-Ростовских, на углу Неглинной улицы). Пуаре также давал уроки фехтования в Московской театральной школе, вел гимнастические классы в Екатерининском женском училище.
2 Имеется в виду Н.И. Нарышкина, урожденная Кнорринг. 1—2 января 1851 г. Сухово-Кобылин в письме в Петербург к сестрам и М.Ф. Петрово-Со-ловово посылает записку, адресованную Нарышкиной, и просит Е.В. Петро-во-Соловово: «Душа, передай эту записку г-же Н., в случае, если она уехала, пошли ей вслед» (Письма А.В. Сухово-Кобылина к родным // Труды Публичной библиотеки СССР имени Ленина. М., 1934. Вып. 3. С. 238). Нарышкина в это время должна была уехать в Париж.
3 Новое — имение Сухово-Кобылиных в Ярославской губернии.
4 Письмо и записку Сухово-Кобылина Николаю I см. в настоящем издании на с. 92—98.
3 Имеется в виду Аделаида Ивановна Голицына.
6 Имеется в виду Андре Салиас де Турнемир — муж Елизаветы Васильевны, старшей сестры Сухово-Кобылина.
7 Раева — имение Сухово-Кобылиных в Калужской губернии.
8 Вероятно, имеется в виду Александр Александрович Сухово-Кобылин. О нем и его жене Елизавете Петровне см.: Записки Н.К. Беркута // Исторический вестник. 1911. № 10. С. 58-69, 72, 76, 82.
9 Речь идет о сестре А.В. Сухово-Кобылина.
10 Имеется в виду ресторан Мореля.
11 Подразумевается «Свадьба Кречинского».
12 Алексеевское — одно из названий (другие — Кобылинка, Степь, Степная) родового имения Сухово-Кобылиных в Чернском уезде Тульской губернии.
13 краткое изложение, краткий обзор (фр.).
14 В дневник вложен листок, на котором тоже дана краткая версия событий 1851—1852 гг.: «Отъезд сестры. Вечер в гостиной. Обед наверху в мал[ен]ькой комнате. Мое плечо.
Россия в мемуарах
1 ген[варя] 1851 года
Отъезд N.N. [Н.И. Нарышкиной]. Я живу наверху. — Приезд дяди — идет наверх — его равнодушие при известии. — Дело — злодеяние. Повальный обыск. — Я один! — N.N. уехала. Мои посещения Ольги Федоровны. Визиты к Бахметьевой. Гимнастика. Одинокий обед в бальном зале. Свидание с Троицким в Кремле — другое у судьи Шаврова. Как следствие выезд в Петербург. Дом Козаковского на углу Литейной. Барон [нрзб]. — Я пишу Просьбу Государю. Голицыны — Григорий, Федор. — Поездка на острова. Дача Кочубей. — Солова [М.Ф. и Е.В. Петрово-Соловово] уехали, остался я один. Свидание с Angdlfique], Караванная. M-me Laliky. Приезд Сальяса — поездки в Красное. Мой выезд из Петербурга. Открытие Никол [аевской] дороги. Москва. — Август — начал переделку в доме. Ломка. Сальяс живет у меня. Мы вместе едем в Раеву в коляске Сорочинского. — Проехали Алексеевское. Переделка в Москве. Выезд в тарантасе на Выксу. Его нежданное прибытие. Наши кавалькады. — Жипси простудилась. Жизнь в Москве; Сорочинский. Ломка в доме. Мы выехали в октябре по страшной грязи в Раеву и Тулу. Производство дела у Шаврова в Надвор[ном] суде.
Новый год в Туле. Зима 51—52 год. Март. Кончина Праск[овьи] Александровны]. Римнастика. Переход Дела в Уголовную] Палату. Святая у Тихона. Я уехал — дядя поселился у Жуковых.
Сколки 52 года. Роман с Anais. Лето в Москве.
Осень 52 года. Горелов. Охота. [Нрзб]. Дмоховский. Жульетга. Возврат в Москву. Купался. Привел Жульетту. Отправил ее на Саволу».
15 на дороге в Братосву (фр.).
16 Из-за несварения желудка меня отправляют домой (фр.).
17 Речь вдет о М.Ф. и Е.В. Петрово-Соловово.
18 Воскресенское — родовое имение Сухово-Кобылиных в Подольском уезде Московской губернии.
и Сухово-Кобылин читал родственникам и друзьям готовые сцены из «Свадьбы Кречинского».
2« Приводимая по шкале Реомюра температура соответствует +30°С (1’R = 5/4’С).
21 Самбук — бузина.
11 Письмо М.И. Сухово-Кобылиной Николаю I см. выше на с. 179—180.
23 при свете луны (фр.).
и Изида — в египетской мифологии богиня плодородия, воды и ветра, символ женственности, семейной верности, богиня жизни и здоровья; культ Изиды получил широкое распространение в греко-римском мире. Часто изображалась в виде коровы.
и Так В тексте. Сухово-Кобылин и дальше в дневнике иногда сбивается в счете дней, что связано, по-видимому, с тем, что дневник нередко заполнялся ретроспективно.
Россия в мемуарах ’
26 Видимо, Николай Дмитриевич Шепелев — двоюродный брат матери Сухово-Кобылина, один из владельцев Выксунских чугунолитейных заводов. Построенный им театр «мог бы занять место не только в любом из наших провинциальных городов, но мог равняться с тогдашними столичными нашими сценами, по крайней мере, с московскими. В наших провинциях еще не было оперных театров, — кроме Одессы и Риги — и театр Шепелева по праву занимал единственное место во всей внутренней России» {Афанасьев Н.Я. Воспоминания // Исторический вестник. 1890. № 7. С. 39). На сцене Выксунского театра ставились и драматические спектакли. Шла там и «Свадьба Кречинского» (см.: Комовская Н.Д. Из истории крепостного театра на Выксе // Люди русского искусства. Горький, 1960. С. 51). Сухово-Кобылин прислушивался к театральным советам Шепелева, посвятил ему «Смерть Тарелкина».
27 Вероятно, имеется в виду Елизавета Васильевна Салиас де Турнемир.
28 Возможно, речь идет о встрече с В.Н. Паниным священника Александра Евлампиевича (фамилия его не известна) — духовника семьи Сухово-Кобылиных и матери министра графини С.В. Паниной. Александр Евлампиевич пытался убедить министра в невиновности Сухово-Кобылина, ссылаясь на свое 30-летнее знакомство с ним и его семьей (См.: Коншина Е.Н. Вступительные замечания [к публикации «Письма А.В. Сухово-Кобылина к родным»] // Труды Публичной библиотеки СССР имени Ленина. М., 1934. Вып. 3. С. 204).
29 В ударе {фр.).
30 Ср. запись, сделанную со слов Сухово-Кобылина: «...мой друг Д.И. По-тулов, настаивавший на постановке пьесы на сцене, привез как-то ко мне покойного П.М. Садовского, бывшего, как известно, затем лучшим Расплюевым. Знаменитый артист, выслушав чтение пьесы у меня за обедом, отнесся к ней очень холодно и заявил, что она вряд ли может быть воспроизведена на сцене. Замечательно, что Пров Михайлович осудил именно те сцены, которые потом в его же исполнении имели наибольший успех» (см. выше с. 411).
31 Плац-адъютант заведовал денежными суммами комендантского управления и книгами приказов, производил проверку караулов и т.д.
32 Здесь и далее траурным знаком Сухово-Кобылин отмечает день смерти Луизы.
33 См. выше с. 208.
34 малый туалет (фр.).
35 страсть, страстное чувство (фр.). Во введении к «Философии истории» Гегель пишет о роли страсти в историческом процессе и утверждает, что «ничто великое в мире не совершалось без страсти» (Гегель Г.В.Ф. Лекции по философии истории. СПб., 1993. С. 76).
36 «Финансы войны» (фр.).
37 Николай Иванович Шепелев — дядя Сухово-Кобылина по матери.
38 Возможно, имеется в виду Луиза Евгения Вебер — незаконная дочь Сухово-Кобылина и Н.И. Нарышкиной.
Россия 0 мемуарах
39 Вероятно, Валентин Федорович Корш.
40 Макар Лукьянов — камердинер Сухово-Кобылина.
41 Скорее всего, имеется в виду В.Е. Самсон фон Гиммельштерн.
42 В мае 1855 г. Сухово-Кобылин просит графа А.А. Закревского разрешить уехать из Москвы на два месяца (см.: ЦИАМ. Ф. 16. Оп. 17. Д. 1055. Л. 210). 22 мая Закревский дал распоряжение московскому обер-полицеймейстеру разрешить «титулярному советнику Сухово-Кобылину выезд из Москвы еще на два месяца <...>» (Там же. Л. 211).
4315 июля 1855 г. Сухово-Кобылин вновь обратился к А.А. Закревскому с просьбой разрешить уехать из Москвы в свои имения на три месяца (см.: ЦИАМ. Ф. 16. Оп. 17. Д. 1055. Л. 253). 23 июля Закревский дал предписание московскому обер-полицеймейстеру разрешить «титулярному советнику Сухово-Кобылину выезд из Москвы еще на три месяца <...>» (Там же. Л. 254—254 об.).
44 Брэк (англ, break) — открытый экипаж с двумя продольными скамьями.
43 Стедж, стадж (англ, stage) — почтовая карета, дилижанс.
46 Ср. отзывы Сухово-Кобылина об Этьене Сорочинском в автобиографической записи «1895 год. 40-летие “Свадьбы Кречинского”»: «очень даровитый Преображенский офицер», «превосходный рассказчик и Театрал» (Сухово-Кобылин А.В. Картины прошедшего. Л., 1989. С. 236).
47 Ср. воспоминания Сухово-Кобылина: «В ноябре 1854 года я был уже в Петербурге и внес Материал в III отделение Соб. Е. В. Канцелярии Ценсору Гедерштерну. Объяснение с ним было резкое. Он восстал на слог, который признал тривиальным и невозможным на сцене, и когда я намекнул на его некомпетентность как Германца судить мой русский слог — то он, бросивши на меня свирепый взор, объяснил мне коротко и ясно, что пьесу мою Запрещает. — Поставили на ней Красный Крест» (Сухово-Кобылин А.В. Картины прошедшего. С. 237). 16 августа 1855 г. цензор А.К. Гедерштерн в рапорте управляющему III отделением Л.В. Дубельту об уже исправленном варианте «Свадьбы Кречинского» опять нападает на язык комедии: «Язык этой пьесы очень груб, и хотя автор по замечаниям цензуры смягчил самые резкие места, но тем не менее все сочинение несет печать простонародности» (Цит. по: Кононов Н.И. Сухово-Кобылин и царская цензура // Ученые записки Рязанского пед. ин-та. 1946. № 4. С. 26).
48 «Негодяи, канальи» (фр.).
49 «Ind6pendance Beige» — газета, издававшаяся в Брюсселе с 1831 г.
30 Первые официальные сообщения о сражении 4 августа 1855 г. на Черной речке были довольно оптимистическими, но бои закончились поражением русской армии, потерявшей более 8 тысяч человек (потери союзников — около 2 тысяч человек). Поражение предрешило участь Севастополя. 6—11 августа английская эскадра атаковала Гельсингфорс и прикрывавшую его крепость Свеа-борг на островах Финского залива.
Россия\^^в мемуарах ’
31 торжественный званый вечер, прием (англ.').
й Имеется в виду «Journal des Ddbats» — парижская газета, основанная в 1789 г.
33 «Китайцами» названы сторонники устаревших традиций, противостоящие реформам; казенные патриоты.
54 Речь идет о брате В. Четвертинской, В.Б. Четвертинском.
35 Выходцы из Германии Николай и Иоганн Бутенопы основали в Москве в 1832 г. завод для изготовления сельскохозяйственных машин и орудий.
36 Жена А.А. Сухово-Кобылина, дяди драматурга.
37 Корреспонденция Жува — война на Востоке (фр).
з» Шарабан — открытая рессорная повозка для пассажиров.
» 22 сентября 1855 г. в «Московских ведомостях» появился первый отзыв о «Свадьбе Кречинского»: «...недавно мы имели удовольствие слушать чтение одной комедии, написанной г. Сухово-Кобылиным, и были приятно поражены ее достоинствами. Комедия эта, в 3-х действиях, называется «Свадьба Кречинского». Поздравляем нашу литературу с замечательным приобретением: характеры в комедии очерчены ярко и рельефно, интрига весьма занимательна, хотя автор нисколько не думал прибегать для под держания интереса к тем дюжинным, внешним эффектам, которых можно встретить так много в любой французской пиесе, — напротив, все действие вытекает у него из самого характера действующих лиц просто и естественно; если прибавить к этому неподдельный, живой юмор, присутствие которого обнаруживается неудержимым хохотом слушателей, то нельзя не согласиться, что трудно было ожидать столь зрелого и обдуманного произведения от автора, в первый раз решившегося попробовать свои силы на литературном поприще. К счастию для комедии г. Сухово-Кобылина, она попалась в хорошие руки: нам известно, что она будет дана в бенефис нашего молодого и талантливого артиста г. Шумского. Кроме самого бенефицианта, в этой комедии есть прекрасная роль для г. Садовского и других замечательных артистов. Словом, праздник будет блестящий, и мы заранее спешим поздравить с ним всех любителей драматического искусства» (П-s. Смесь // Московские ведомости. Литературный отдел. 1855. 22 сентября. С. 468).
По предположению Д.Д. Языкова, под псевдонимом П-ъ укрылся поэт-петрашевец А.Н. Плещеев (см.: Языков Д.Д. Александр Васильевич Сухово-Кобылин. М., 1904. С. 13). И.Ф. Масанов уже безоговорочно закрепляет этот псевдоним и газетную публикацию за Плещеевым (см.: Масанов И.Ф. Словарь псевдонимов русских писателей, ученых и общественных деятелей. М., 1957. Т. 2. С. 348). Но вряд ли Плещеев мог в 1855 г. писать в Москве о «Свадьбе Кречинского»: он вернулся в Москву из ссылки лишь через три года.
60 То есть из города Одоева Тульской губернии.
61 Плавица — речка в Чернском уезде Тульской губернии, на ее берегах расположена Кобылинка.
Россия в мемуарах
® Берковец — старая русская мера веса, равная 10 пудам.
а Сухово-Кобылин ошибся. Эта информация появилась не в «Северной пчеле», а в «Санкт-Петербургских ведомостях» (1855. № 221.11 октября). Автор заметки «Московская летопись», подписавшийся Корреспондент (Н.С. Назаров?) писал: «В будущем году предстоит много замечательных новостей на здешней сцене; в числе их особенно хвалят оригинальную комедию г. Сухово-Кобылина “Свадьба Кречинского”. Все, слышавшие эту пьесу в чтении, отзываются о ней как о редком явлении в драматической литературе. Со временем я надеюсь сообщить вам более подробные сведения об этой комедии, если только она не появится прежде на петербургской сцене» (заметка датирована 3 октября).
64 «Христианство» — вторая глава третьего отдела третьей части «Философии истории» Гегеля.
“ Речь идет о собачке Л. Симон-Деманш.
66 Сценой с Тишкой начинается «Свадьба Кречинского».
а Макар Лукьянов.
“ с удовольствием (фр.).
69 Возможно, Е.М. Феоктистов был автором заметки о «Свадьбе Кречинского» «Несколько слов о бенефисе г. Шумского», напечатанной без подписи в литературном отделе «Московских ведомостей» (1855. 26 ноября. С. 583).
70 «У вас вид настоящего писателя» (фр.).
71 Торжественный обед в честь пятидесятилетия сценической деятельности М.С. Щепкина был дан 26 ноября 1855 г. в зале Московского училища живописи и ваяния.
71 По свидетельству П.Ф. Вистенгофа, «гостиницы Будье и Шевалье посещаются исключительно людьми высшего тона, здесь обыкновенно обедают московские львы, столичные франты и русские парижане; в этих гостиницах, в особенности в Шевалье, вы не услышите ни одного русского слова; карты обеда, ужина и вин предлагаются только на одном французском языке» (Вистен-гоф П.Ф. Очерки московской жизни. М., 1842. С. 137).
73 Много лет спустя Сухово-Кобылин записал в автобиографии: «Покойный Щепкин мне говорил: небывалый, небывалый успех. Мне жаль вас — необыкновенную вы пьесу написали — другой вы такой не напишете» (РГАЛИ. Ф.Оп. 1. Ед. хр. 310. Л. 1).
74 В окончательной редакции «Свадьбы Кречинского» сцены с прачкой и Дровяником (продавцом дров) исключены.
75 Зачеркнутый Сухово-Кобылиным вариант этого текста: «Обедал у сестры Сальяс. Суть 1-е. Получено известие, что особенно литературный кружок держится от меня далеко. Ни поздравлений, ни тостов — после обеда говорили о втором акте, что он тяжел, длинен, что он весь держится на двух лицах, впечатление пиэссы тяжелое; что из него надо бы сделать два акта, что Садовский
Россия в мемуарах
играл превосходно, Шумский хорошо, посредственно, плохо и пр. Общего суждения о пиэссе никакого».
76 Ср.: «Что же касается до Расплюева, то игра Садовского изумила всех, кто имел случай познакомиться с пиесой до постановки ее на сцену. "Свадьба Кречинского”, талантливое сочинение г. Сухово-Кобылина, не раз читалась в одном из знакомых мне домов, и никто из присутствовавших не воображал, чтобы сказанная роль могла обратить особенное на себя внимание. Вышло напротив: артист поставил Расплюева на такое видное место, что он разделил успех с успехом главного лица — Кречинского» (Галахов А.Д. Записки человека. М., 1999. С. 204).
77 Сухово-Кобылин и Шумский сокращали монолог Кречинского в начале VII явления второго акта. Первой из этих «тяжелых фраз» нет в тексте «Свадьбы Кречинского», опубликованном в «Современнике» (1856. № 5). Вторая реплика сохранилась. Из последней фразы убрано: «этому миллиону».
78 Пьеса «Бедность не порок» АН. Островского шла в Малом театре 2 декабря 1855 г. в бенефис С.В. Васильева. Сухово-Кобылин пошел посмотреть на М.С. Щепкина, который в этот день впервые на московской сцене исполнил роль Любима Торцова.
79 То есть сравнивают с модным французским драматургом Октавом Фейе.
80 Я король кулис (фр.).
81 Сухово-Кобылин дважды отметил день 6 декабря 1855 г.
82 Опекуном от правительства Выксунских чугунолитейных заводов, владельцами которых были Шепелевы, являлся отец драматурга — В.А. Сухово-Кобылин. По версии Е.М. Феоктистова, он завел на Выксе любовницу, муж которой стал фактическим хозяином заводов; заключал «невероятные по невыгодности для заводов контракты» и «бесстыдно набивал свой карман. Кончилось тем, что прислана была комиссия для ревизии Выксунского управления, — и В.А. Сухово-Кобылин вынужден был покинуть свое место. Сам он не попользовался ни копейкой, — никому не приходило в голову упрекнуть его в этом, — тем не менее, он оставил по себе печальную память» (Глава из воспоминаний Е.М. Феоктистова // Атеней. Л., 1926. Кн. 3. С. 109).
83 О какой пьесе идет речь, не установлено. Горев больше известен тем, что претендовал на роль соавтора «Банкрота», так как отрывок из первого действия комедии был напечатан в «Московском городском листке» (1847. № 7) за двумя подписями: А.О. (А. Островский) и Д.Г. (Д. Горев). См.: Ревякин А.И. А.Н. Островский и Д.А. Горев (К творческой истории комедии «Свои люди — сочтемся») // Рус. литература. 1963. № 4. С. 180—196. О Д.А. Гореве см. также: История русского драматического театра. М., 1979. Т. 4. С. 15, 253.
84 Через десять дней после премьеры «Свадьбы Кречинского» «Московские ведомости» (1855. 8 декабря. С. 608) поместили краткий отзыв о пьесе.
85 То есть сторонников.
Россия
'^Ъ^вмёмуарах
88 Се человек (лат.). Ср.: евангельскую сцену, когда Пилат выдает Христа на расправу иудеям: «Тогда вышел Иисус в терновом венце и в багрянице. И сказал им Пилат: се, Человек!» (Иоан. 19:5).
87 Сибирка — просторечное название арестантского помещения при полицейском участке.
88 Гауптвахта, где в 1854 г. сидел под арестом Сухово-Кобылин, находилась около Воскресенских ворот.
89 Иудеи плевали Христу в лицо и избивали его: «...другие же ударяли Его по ланитам» (Матф. 26:67); «И били его по ланитам» (Иоан. 19:3).
90 Четверть — старая русская мера веса сыпучих тел. В торговле одна четверть приравнивалась к 9 1/2 пудам пшеницы, 6 1/4 пудам ржи, 7 1/4 пудам ячменя, 6 пудам овса.
91 15 декабря 1855 г. в Малом театре играли комедию С.П. Ушакова и Д.В. Друцкого «Кто виноват?», сюжет которой был заимствован с французского.
92 Тильбюри (англ, tilbury) — легкая двухколесная одноконная коляска.
93 Рецензия на спектакль Малого театра была напечатана в «Санкт-Петербургских ведомостях» 15 декабря 1855 г. (С. 1481—1483); ошибочно подписана инициалами «К.К.» вместо «Н.Н.», как уточнила газета 10 января 1856 г. (С. 33). Рецензенту «показалась “Свадьба Кречинского” неудовлетворительною и по плану, и по содержанию, и по характерам, и по подробностям, и даже по идее». Он полагает, что «шулерство и еще более воровская и фокусническая проделка с булавкою, хотя и не переходят крайнего предела вероятности, не составляют, однако, общественного недостатка. Это свойства одной, исключительной личности, которая иногда и попадается во всех обществах и во все времена, а не принадлежит молодым (и не молодым) людям нашего светского общества <...> Очень жаль, что г. Сухово-Кобылин добровольно сжал в тесные рамки свой замечательный талант и выбрал в герои не того, кого следовало бы выбрать».
Автор рецензии —князь Николай Степанович Назаров (1830—1871) —журналист, преподаватель русской словесности во 2-м Московском кадетском корпусе.
94 То есть А.А. Закревского.
95 На реке Снаведь находился один из шепелевских чугунолитейных и железоделательных заводов.
96 Автор рецензии на «Свадьбу Кречинского», опубликованной в «Русском вестнике» (1856. Январь. Кн. 1. Современная летопись. С. 56—64), полагал, «что пиесе недостает идеи, что сюжет ее взят не столько из действительного быта, аскорее из общего всем народам сценического запаса; что вся комедия построена на особого рода сложной интриге; что если бы подобное происшествие и случилось когда в действительной жизни, то все же оно остается исключением». Итоговое суждение критика о Сухово-Кобылине: «Не будучи художником, он, однако, дал нам образчик того, как можно писать умные пиесы для занимательного сценического представления».
97 Предисловие не сохранилось.
Россия в мемуарах —
98 Морок — собака Сухово-Кобылина.
и рубка (фр.).
100 В литературном салоне Е.В. Салиас де Турнемир бывали И.С. Тургенев, Т.Н. Грановский, П.Н. Кудрявцев, К.Н. Леонтьев, В.Ф. и Е.Ф. Корши, Е.М. Феоктистов, В.П. Боткин, М.Н. Катков и др.
101 Имеется в виду дочь А.А. Закревского Лидия, в 1847 г. вышедшая замуж за графа Д.К. Нессельроде.
1,1 2 любительском спектакле (фр.).
103 Роман Тургенева «Рудин» был помещен в «Современнике» (1856. № 1,2).
,м Вольная цитата. По словам Пигасова, героя романа «Рудин», «ничего не может быть хуже и обиднее слишком поздно пришедшего счастья» (Тургенев И. С. Поли. собр. соч. и писем. Соч. М.; Л., 1963. Т. 6. С. 344).
105 Имеются в виду граф А.Ф. Орлов и барон Ф.И. Бруннов, посланные в феврале 1856 г. в Париж для подписания мирного договора.
,w> Дефекация — в сахарном производстве очистка свекловичного сока от посторонних примесей.
107 семейная жизнь (фр.).
108 См.: В.М.Г.П. Обед, данный московским дворянством в честь доблестных черноморских офицеров, февраля 24-го // Московские ведомости. 1856. 1 марта.
1Ю Императрица Елизавета Алексеевна, вдова Александра I, возвращаясь из Таганрога в Петербург, 4 мая 1826 г. умерла в городе Белеве Тульской губернии.
1,0 Согласно адрес-календарю калужским полицеймейстером был тогда подполковник Павел Артемьевич Павлов.
hi безумие (лат.).
из «Возьми и ущипни его!» (фр.).
ш речь идет о статье А. Гаряйнова «Настало время», опубликованной в «Северной пчеле» 16 марта 1856 г.
|м Сухово-Кобылин отсчитывает время от смерти Николая I.
us Сухово-Кобылин цитирует манифест 19 марта 1856 г. о заключении Парижского мирного договора. Слова о торжестве законности в судах были, понятно, особенно близки Сухово-Кобылину.
«Revue des deux Mondes» — газета, выходившая в Париже с 1829 г.
117 мелочно придирчивые (фр.).
118 Повесть Л.Н. Толстого «Метель» опубликована в № 4 «Современника» за 1856 г.
Кабошон — драгоценный камень с особой формой шлифовки.
,м Имеется в виду министр двора и уделов В.Ф. Адлерберг, в ведении которого находились императорские театры.
111 Это мнение В.В. Самойлова подтверждается воспоминаниями Ф.А. Бурдина, включенными в данное издание, см. с. 360—361.
Россия ? мемуарах
122 пепельно-серого цвета с кофтой и бахромой (фр.).
123 она сделает все, что от нее зависит (фр.).
124 Мина Ивановна Буркова была фавориткой министра двора графа В.Ф. Ад-лерберга. Она «занимала неофициальный, но весьма важный пост театральной помпадурши. От нее зависели главные назначения и ангажирование артистов; она даже вмешивалась и в хозяйственную часть: ни один подрядчик, ни один поставщик не допускался без ее предварительного одобрения. Зато квартира этой чухонской Аспазии (такое ей было дано прозвище) и вообще вся ее обстановка отличалась необыкновенною роскошью» (Вольф А.И. Хроника петербургских театров с конца 1855 до начала 1881 года. Годовые обозрения русской и французской драматической сцены, оперы и балета. СПб., 1884. С. 3).
125 золотой и зеленый цвет (фр.).
и все затянуто шелком и обито (фр).
127 причинило мне боль (фр.).
Русским Сухово-Кобылин называет Александринский театр.
1» не знает, что ей делать (фр).
о» «Приходите сейчас же. Софи поговорила — она все сделала — добрая Софи» (фр.).
121 Письмо матери Сухово-Кобылина к императрице Марии Александровне.
132 «Я не скажу вам спасибо. Из-за вас я узнал ощущение, которого не хотел бы узнать до конца своих дней. Ибо оно мучительно». — «Неужели вы меня любите?» — «Да». — «Когда мы увидимся?» — «Никогда». — «Возьмите мою собаку (Дольку)». — «Нет. Вам это причинит боль, а я не имею на это права». — «Но я вам ее дарю». — «Я не принимаю». — «Я приходила к вам, когда вы были одиноки и в тюрьме». — «Да, я был одинок и в тюрьме — а вы свободны и не одиноки». — «Чего вы хотите?» — «Мои желания тут бессильны. Прощайте, будьте счастливы».
133 В спектакле Александрийского театра Е.В. Владимирова играла Лидочку.
134 Опубликованная в июньском номере «Современника» рецензия И.И. Панаева была самой доброжелательной из всех печатных отзывов на «Свадьбу Кречинского». Он доказывал, что «Свадьба Кречинского» — про великосветское общество, а Кречинский — не мелкий шулер темного происхождения, а «крупный негодяй» из мира петербургской «блестящей публики»: «...лицо живое, типическое, прямо выхваченное из нашей действительности. <...> лицо, которое мы не раз встречали в московских или петербургских клубах <...>, не подозревая, разумеется, его закулисной жизни...» (Петербургская жизнь. Заметки Нового Поэта // Современник. 1856. № 6. Отд. 5. С. 187, 188, 190).
13$ «Сударыня, вы писали Императрице?» — «Да, сударь». — «Императрица переслала мне ваше письмо с приказанием кончить дело... Оно будет закончено... И чтобы я принял во внимание детали этого дела, — они будут приняты
Россия в мемуарах
во внимание. Теперь, сударыня, имеете ли вы что-либо к этому добавить? Я готов вас выслушать». — «Граф, вот мой сын...» (0р ).
136 27 августа 1856 г. Сухово-Кобылин послал В.В. Самойлову кубок и письмо: «Милостивый государь Василий Васильевич!...
Хотя и поздно, но я хочу повторить вам мою признательность и глубокое сочувствие к вашему свободному и творческому таланту. Кречинский явился в вас не только типом, а живою конкретною личностью, к которой вы, как самостоятельный артист, имели полное право придать всякие дифференциальные особенности выговора, костюма, поз, движений и прочего — это ваша воля и ваша свобода, и потому пусть упрекают вас за польский акцент другие, а не я... Примите, Василий Васильевич, мой кубок на добрую память о том дне, когда явился предо мною Кречинский во плоти и крови; если этот день будет памятен для русской сцены, то выпейте его до дна за будущнось искусства на Руси и да здравствует все прекрасное! Жму вашу руку и остаюсь навсегда вам душевно преданный Александр Сухово-Кобылин.
Москва. 27 августа 1856 года» (Рус. старина. 1875. № 1. С. 207).
137 Статья прозаика и критика Н.Ф. Павлова о нашумевшей комедии «Чиновник» В.А. Соллогуба была опубликована в «Русском вестнике» (1856. № И, 14). Павлов опровергает декламации Надимова, главного героя комедии, о личной честности и неподкупности чиновников как радикальной панацеи от продажного судопроизводства. Суть не в том, доказывает критик, чтобы громогласно назвать взяточников преступниками и заменить их честными судьями, а в том, чтобы заменить всю систему судопроизводства, нравственное воззрение, дающее «простор необузданности своекорыстных побуждений». У взяток «есть своя история, география и своя теория. Это не отрывок, не клочок из жизни, а целая жизнь, благообразно устроенная и приведенная в систему на известных местностях». Взятка, ставит Н.Ф. Павлов социальный диагноз, «не причина, а следствие, не болезнь, а один из ее признаков».
138 Здесь и далее описываются приготовления к коронации Александра И.
139 Тамбур-мажор — старший в полку барабанщик; по его команде барабанщики и горнисты начинали и кончали играть.
140 Робер Макер — популярный герой двух французских пьес: беглый каторжник в мелодраме «Постоялый двор в Адре» (1823) Б. Антье, Сент-Амана и Полианта; бандит и авантюрист, добравшийся до высших финансовых сфер, в комедии «Робер Макер» (1834) Фредерика Леметра при участии Б. Антье, Сент-Амана, Оверне и Алуа. Имя Робера Макера, блестяще сыгранного лучшим парижским актером тех лет Фредериком Леметром, звучало как синоним авантюризма и цинизма, стало нарицательным. Художник О. Домье создал серию сатирических гравюр «Сто один Робер Макер». Пьесы были настолько популярны, что драматурги сочиняли их продолжение: «Восстание в раю, или путешествие Робера Макера», «Дочь Робера Макера», «Сын Робера Макера», «Ку-
Россия в мемуарах
зина Робера Макера», «Робер Макер в аду» и пр. См.: Данилин Ю. Робер Ма-кэр // Театр. 1939. № 9. С. 46-61.
141 Монфокон — предместье Парижа, где с XVIII в. существовала свалка мусора и нечистот.
142 Касолета — курительница.
143 Лафертово — старое название Лефортова (см. повесть Антония Погорельского (А.А. Перовского) «Лафертовская маковница»),
144 памятную медаль в честь явления Богоматери {фр.).
145 Запись, фиксирующая начало работы над «Делом».
144 Искандер — псевдоним А. И. Герцена.
147 Сухово-Кобылин читал «Губернские очерки» Зыбину и Афремову.
148 «Губернские очерки» М.Е. Салтыкова-Щедрина начали печататься в «Русском вестнике» в 1856 г. (Август. Кн. 2).
149 Может быть, Сухово-Кобылин говорит о «Шепелевской Выксе», то есть о Выксунских чугунолитейных заводах, владельцами которых были Шепелевы.
150 В конце 1847 г. Сухово-Кобылин совершил трехмесячную поездку в Томск, надеясь приобрести рудники.
151 29 июня 1849 г. Сухово-Кобылин купил у купца Шигаева на Сенной площади деревянный особняк с флигелями, конюшнями, каретным сараем и садом (см.: Бессараб М.Я. Сухово-Кобылин. М., 1981. С. 104.).
152 29 июня 1837 г. Совет Императорского Московского университета наградил студента 2-го отделения философского факультета 3-го курса Александра Сухово-Кобылина золотой медалью за сочинение «О равновесии гибкой линии с приложением к цепным мостам» (см.: ЦИАМ. Ф. 418. Оп. 104. Д. 140. Л. 5).
153 Оксола — минеральные воды, содержащие соли и эфиры щавелевой кислоты.
154 воодушевление, пыл {фр.).
135 все мое ношу с собой {лат.).
156 всё моё сохраняю (сберегаю) при себе {лат.).
157 Это сочинение Сухово-Кобылина неизвестно.
1И Рассказ о продаже лубков на ярмарке, услышанный Сухово-Кобылиным от Щепкина (см. дневниковую запись 29 августа 1856 г.).
159 Рецензия К. Щолевого] «Об успехе комедии Свадьба Кречинского» была опубликована в «Северной пчеле» 15 октября 1856 г. Критик видит дух Кречинского во всех персонажах пьесы: «Это картина современного общества, которое или не понимает себя, как Муромский, как Анна Антоновна и Лидочка, или следует преступному направлению сознательно, как Расплюев и Федор. Прибавьте к этому ростовщиков, Щебневых, лакеев, прислужников всякого рода <.„>». Более того, «рассмотрите действия людей всех званий, всех, от законо-искусников до безграмотных извозчиков — философия, правила Кречинского везде!»
РоссияК^^в мемуарах
Отрывок из сухово-кобылинского перевода Гегеля не был опубликован в «Современнике».
161 Запись за 1 марта 1857 г. приводим по второй дневниковой тетради (ед. хр. 222). В первой тетради (ед. хр. 219) несколько иной вариант: «Рассказывал пиэссу “Дело” Сорочинскому. Сильный эффект. <...> был у Панаева. Мой разговор с ним о моем Прошедшем».
1ы Человечка (фр.).
163 Описка. Правильно: апреля.
164 Западь (западина) — углубление, отлогая впадина.
165 Статья неизвестна.
166 Сухово-Кобылин колеблется в выборе названия второй пьесы, именуя ее то «Делом», то «Лидочкой».
б? Так первоначально называлось в «Деле» Важное лицо.
«в Труд Г.В.Ф. Гегеля.
169 Пьеса И.С. Тургенева «Нахлебник» была опубликована в «Современнике» (1857. № 3) под названием «Чужой хлеб».
17° Имение В.П. Минина Никольское Белевского уезда было в 20 верстах от Кобылинки. Отставной штаб-ротмистр, он «всю жизнь с 30-летнего возраста и до 74 лет» «был выбираем на должность предводителя дворянства <...>» (Минин Н.В. Февраль 1924 года. Сухово-Кобылин // РО ИРЛИ. Ф. 185. Ед. хр. 186. Л. 90).
171 в один прием, сразу (ит.).
из Шкворень — стержень, являющийся вертикальной осью передка повозки, из Неточность: прошло семь лет после начала судебного дела.
1’4 В первых вариантах пьесы так именовались Тарелкин и Варравин.
1» Катастрофической сценой «Дела» Сухово-Кобылин называет ограбление и гибель Муромского. В лейпцигской редакции (1861) и в издании 1869 г. эта сцена в 5-м акте.
1’6 Эпилог был в первоначальных вариантах пьесы.
•в Первое упоминание о будущей «Смерти Тарелкина».
не Макробиотика — учение о продлении человеческой жизни. В 1796 г. немецкий врач К.В. Гуфеланд выпустил книгу «Искусство продления человеческой жизни», второе издание вышло в 1805 г. под названием «Макробиотика». Труд Гуфеланда переиздавался множество раз и был переведён на все европейские языки.
1” Пахитосы — тонкие папиросы.
18» с течением времени, в конце концов (фр.).
'81 Сухово-Кобылин не называет имя понравившейся ему девушки.
182 Праздник Покрова Богородицы.
183 Итальянская оперная группа с середины 30-х гг. выступала преимущественно в Большом, или Каменном, театре на Театральной площади.
1«4 Мезга — сочные остатки свекловицы из-под терки при выделке сахара.
Россия в мемуарах
и расстройство желудка (лат.).
Молодежник — молодая лесная поросль, отдельной рощей или в лесу.
187 В поэтической книге «L’insecte» («Насекомое», 1857) Жюль Мишле утверждает тесную связь между человеком и природой, усматривая в природе зародыш нравственной свободы.
и» 20 ноября 1857 г. Александр II подписал рескрипт на имя генерал-губернатора Виленской, Ковенской и Гродненской губерний В.И. Назимова о созыве в каждой из этих губерний дворянского комитета для составления положения об улучшении быта крестьян. Рескрипт направлялся всем генерал-губернаторам, губернаторам и предводителям дворянства вместе с особым циркуляром министра внутренних дел С.С. Ланского. Это было началом крестьянской реформы. 5 декабря 1857 г. Александр II подписал аналогичный рескрипт на имя санкт-петербургского военного генерал-губернатора П.Н. Игнатьева.
1,9 Конфирмация (лат. confirmatio — утверждение) — утверждение высшей властью судебного приговора.
190 Упомянута философско-символическая поэма Джорджа Байрона «Каин» (1821).
191 В редакциях «Дела» 1861 и 1869 г. — это монолог Тарелкина, открывающий 5-й акт.
192 переворот и балансирование с расставленными руками.
193 Солюция (фр. solution) — решение, разрешение (вопроса), выход (из создавшегося положения).
194 Этот пост занимал тогда полковник Г.К. Добровольский.
195 Сатурнова пыль — выражение связано с именем бога Сатурна, воплощавшего, по представлениям древних римлян, неумолимое время, которое поглощает все то, что оно породило.
196 Речь идет о церковном покаянии, к которому был приговорен Сухово-Кобылин.
197 Вероятно, имеется в виду Н.И. Шепелев.
198 Бегин — имение Сухово-Кобылиных в Одоевском уезде Тульской губернии.
199 Речь, по-видимому, идет о письме Аделаиды-Анжелики Голицыной, в котором она зовет Сухово-Кобылина в Париж, чтобы познакомить его с Мари де Буглон, и мотивирует свой выбор: «...русское происхождение и воспитание были для вас предметом ужаса <...> M-lle de В. решительно прелестная особа, я провела с нею вчера около двух часов, и я очарована ею. Хороша, мила, остроумна, образованна, проста, скромна, не любит света и выезжает только из приличия, чтобы доставить удовольствие своей матери, которой она, впрочем, объявила, что она не желает больше выезжать на будущий год. Что касается внешности, то я нахожу, что она подходит вам так же, как и с духовной стороны. Она хороша, очень хороша, и я вам обещаю, что все, кто ее видит и
Россия в мемуарах
увидит, будут того же мнения. Очаровательные черные глаза, брови темные и красиво изогнутые, очаровательные белокурые волосы, хороший цвет лица — кровь с молоком, хорошенький нос, хорошенькие зубы, наконец прелестный общий облик, и если она вам не понравится, я вам скажу тогда, что вы слишком требовательны и что вы должны отказаться от брака» (Коншина Е.Н. Указ.' соч. С. 206—207; письмо датировано автором статьи апрелем 1859 г.).
200 Опера Дж. Верди «Травиата» (1853) написана по мотивам драмы Александра Дюма-сына «Дама с камелиями», либретто Ф. Пиаве.
201 Через две недели после рескрипта Александра II В.И. Назимову, опубликованного 20 ноября 1857 г., петербургское дворянство обратилось к императору С просьбой разрешить составление предложений об улучшении быта крестьян.
2<“ Агоны (грен.) — здесь: верховоды, коноводы.
2оз Авантаж (фр. avantage) — благоприятное положение, преимущество, превосходство.
204 Судебное дело из Петербурга переслали А.А. Закревскому.
205 Подобная статья неизвестна.
зоб По-видимому, Сухово-Кобылин читал «Исторические письма» С.М. Соловьева в книге 1-й мартовского номера «Русского вестника» за 1858 г.
207 Искаженная цитата из стихотворения А.С. Пушкина «Наполеон» (1821).
208 Роман М.Н. Загоскина «Рославлев, или Русские в 1812 году» был опубликован в 1831 г. «Нет! мы не уступим никому чести Московского пожара: это одно из драгоценнейших наследий, которое наш век передаст будущему. Пусть современные французские писатели, всегда готовые платить ругательством за нашу ласку и гостеприимство, кричат, что мы варвары, что, превратя в пепел древнюю столицу России, мы отодвинули себя назад на целое столетие: последствия доказали противное; а беспристрастное потомство скажет, что в сем спасительном пожаре Москвы погиб навсегда тот, кто хотел наложить оковы рабства на всю Европу. Да! не на пустынном острове, но под дымящимися развалинами Москвы Наполеон нашел свою могилу <...>» (Загоскин М.Н. Рославлев, или Русские в 1812 году. М., 1831. Ч. III. С. 97—98).
209 Сухово-Кобылин пересказывает фрагмент из «Записок» А.К. Кузмина (о нем см.: Русские писатели. 1800—1917: Биографический словарь. М., 1994. Т. 3; статья М.К. Евсеевой). Ср.: у Кузмина описывается, как московский генерал-губернатор граф Ф.В. Ростопчин в прокламациях своих «для возбуждения народного фанатизма представлял неприятелей ужасными грешниками. Он уверял, что французы из наших церквей делают конюшни, из священных сосудов пьют вино, что Наполеон — человек совершенно без религии, отрекшийся от Бога и уже бывший в Египте мусульманином. — Эти воззвания имели желаемое действие. Наши русские мужики, всех кто не крестится русским крестом, называют некрестями; а тогда ещё более озлобились против нечестивых врагов,
Россия в мемуарах
сожигателей Москвы, хотя в этом пожаре враги ни телом, ни душой не виноваты. Странно, что много лет спустя после отечественной войны старались поддержать мнение, что Наполеон жег Москву. Ростопчин до самой смерти, будучи за границею, печатно уверял в этом; хотя такую честь и не следовало бы нам, русским, уступать неприятелю. Конечно, во время войны все позволительно писать; но когда события поступают в область истории, нужна справедливость. Лучше сделал Император Александр. В одном манифесте, упоминая о московском пожаре, он говорит: «Огонь сей в роды родов будет освещать лютость Наполеона и славу России». Такая неопределенность выражений может пониматься двояко: в 1812 году, когда это было нужно, пожар относился к французской работе, а теперь те же самые слова означают славное дело русских, вынужденных к тому обстоятельствами» (Из подлинных записок А.К. К-на // Атеней. 1858. № 8. С. 532-533).
2,0 Ср.: «Мать одного из отправлявшихся со мною людей просила позволения провести голос, то есть завыть, но в этом ей не последовало разрешения» (Из подлинных записок А.К. К-на // Атеней. 1858. № 11. С. 200).
211 Подразумевается брат императора — великий князь Константин Николаевич.
2'2 Военным губернатором Тулы и тульским гражданским губернатором был тогда генерал-майор кавалерии П.М. Дараган.
212 А.Н. Арсеньев, вероятно, предлагал Сухово-Кобылину стать депутатом дворянского собрания, либо членом губернского комитета, который должен был подготовить проект положения о крестьянской реформе.
jw Мальпост — почтовая карета, перевозившая пассажиров и почту.
Сухово-Кобылин в воспоминаниях и письмах современников
ПИСЬМА К.С. АКСАКОВА М.Г. КАРТАШЕВСКОЙ
Публикуются по: РО ИРЛИ. № 10604. Л. 2, 8, 13 об., 20 об.-21, 25, 31, 34 об., 36-36 об., 38 об., 41, 44, 51-51 об., 52, 60 об, 80 об., 82 об. - 83 об., 94 об., 102 об., 112 об. - ИЗ, 11 об. - 118,120 об., 125 об., 127,136 об., 138 об., 139 об., 198 об. Фрагменты 1, 2, 3 опубликованы в: Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1973 год. Л., 1976. С. 75, 80, 88 (публикация Е.И. Анненковой); фрагмент 8 (частично) в: Анненкова Е.И. Аксаковы. СПб., 1998. С. 90; фрагмент 20 в: Анненкова Е.И. Архив К.С. Аксакова // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1975 год. Л., 1977. С 5; более полно — в: Она же. Аксаковы. С. 87—88. В письме К.С. Аксакова (л. 23—23 об.) говорится не об Александре Сухово-Кобылине, как утверждает автор книги
Россия в мемуарах
(с. 86—87), а об Александре Григорьевиче Карташевском, родном брате кузины Аксакова.
По замечанию исследователя, юношеские письма К. Аксакова — это «почти дневниковые, чуть ли не ежедневные записки» (Анненкова Е.И. Аксаковы. С. 50); указываются, как правило, не точные даты посланий, а только дни недели. Письма адресованы двоюродной сестре К.С. Аксакова М.Г. Карташевской, в которую он был влюблен.
1 Под таким названием в журнале «Московский вестник» (1827. Т. 5. С. 244—301) был помещен перевод повести Э.Т.А. Гофмана «Магнетизер» («Der Magnetiseur»).
2 Опера «Роберт-Дьявол» (1831) французского композитора Джакомо Мейербера.
3 Бедный солдат, я вновь увижу Францию... (фр.)
4 Имеется в виду повесть «Вальтер Эйзенберг (Жизнь в мечте)».
5 Речь идет о князе Владимире Александровиче Черкасском или о его брате Константине.
6 Дерзать, блуждать и грезить (нем.). Цитируется последняя строфа стихотворения Ф. Шиллера «Thekla».
7 Повесть была опубликована в «Телескопе» (1836. № 10) с посвящением М.Г. Карташевской.
8 Письмо датируется по упоминанию: «нынче день рождения Отесиньки», то есть отца Аксакова.
9 Богородское — имение Аксаковых.
10 Имеется в виду роман Фредерика Сулье «Magnetiseur» (1834).
11 За публикацию в № 14 «Телескопа» за 1836 г. «Философического письма» П.Я. Чаадаева 22 октября этого же года Николай I повелел журнал запретить.
12 «Рекрутский набор» (фр.)
13 «Облако» — юношеская повесть К. Аксакова, написанная в 1836 г. и при жизни автора не опубликованная. Первую публикацию см.: Аксаков К.С. Соч. Пг., 1916. Т. 1. С. 255—269. Рукопись повести была подарена М.Г. Карташевской 10 августа 1836 г. (см.: Там же. С. 658).
Д.Д. ОБОЛЕНСКИЙ. ПЕРВАЯ ДЖЕНТЛЬМЕНСКАЯ СКАЧКА
НА ИППОДРОМЕ МОСКОВСКОГО СКАКОВОГО ОБЩЕСТВА
Печатается по: Конская охота. 1895. № 43. С. 4 (подписано: Кн. Д.О.).
Князь Дмитрий Дмитриевич Оболенский, хороший знакомый Сухово-Кобылина, был у него в Болье в феврале—марте 1900 г. 13 февраля 1900 г. драматург передал Д.Д. Оболенскому гектографированный список своего философско-исторического трактата (РГИА. Ф. 774. On. 1. Ед. хр. 117. Л. 303, 304—305; см. примеч. к воспоминаниям В.С. Кривенко). Оболенский был близко знаком с Л.Н. Толстым: в дневнике писатель ласково именует его «Миташей»; по-
Россия в мемуарах
лагает, что он «добрый и тщеславный» (Толстой Л.Н. Поли. собр. соч. М., 1952. Т. 49. С. 52. Ср. с. 455, 466). Автор воспоминаний о Л.Н. Толстом.
* С князем К.А. Черкасским Сухово-Кобылин в 1834 г. поступил в Московский университет. В дальнейшем Черкасский потерял все свое состояние из-за карточной игры и сомнительных предприятий. Ходили разные версии о его смерти: «Иные говорили, что, собираясь ехать к обеду к соседу Норову, он, бреясь, срезал прыщик на губе, отчего будто бы сделалось с неимоверною быстротою воспаление и Антонов огонь, и он помер дня через два. Другие уверяли, будто, наскуча жизнью, он хватил себя по горлу бритвою» (Записки гр. М.Д. Бутурлина // Рус. архив. 1897. № 12. С. 558). Л.Н. Толстой был уверен, что Черкасский зарезался (см.: Толстой Л.Н. Поли. собр. соч. М., 1934. Т. 46. С. 235).
2 Местонахождение акварели неизвестно. Фотография воспроизведена на вклейке в настоящем издании.
3 Ср. «Автор “Свадьбы Кречинского” А.В. Сухово-Кобылин был первым русским джентльменом, вышравшим приз в Москве <...> в 1843 году на “Щеголе” <...> Сухово-Кобылин появлялся и позже на скачках, в 1856 году его “Шасси” выиграл серебряную вещь, которую император Николай I ежегодно предназначал в Англию на императорский приз» (М.М. П[ыляев]. Старина русского скакового спорта // Новое время. 1895. 10 июля. С. 3). Ср. запись в дневнике Сухово-Кобылина, сделанную 19 августа 1856 г.
4 Подразумевается езда на велосипедах. Технические новшества, в частности применение сплошных резиновых шин (1889), способствовали популярности велосипеда в конце XIX в.
Е.И. РАЕВСКАЯ. ПОЛВЕКА ТОМУ НАЗАД
Печатается по: Российский архив. Новая серия. М., 2001. С. 321, 324.
1 Софья Гавриловна Бибикова.
2 Иван Петрович Бибиков.
А.Я. БУЛГАКОВ. СОВРЕМЕННЫЕ ЗАПИСКИ И ВОСПОМИНАНИЯ МОИ
Публикуется по: РГАЛИ. Ф. 79. On. 1. Ед. хр. 15. Л. 84—84 об. (текст предоставлен для публикации С.В. Шумихиным).
А.Я. Булгаков много лет занимал должность московского почт-директора и был хорошо информирован о всех городских новостях и слухах. Запись в его дневнике, сделанная через две недели после убийства Симон-Деманш, — первый обстоятельный частный отклик на начавшееся следствие.
1 Chemisette (фр.) — блузка.
2 Французы ненавидят рабство, но очень любят рабов (фр )-
Россия в мемуарах
К.Н. ЛЕБЕДЕВ. ДНЕВНИК
Фрагмент дневника Лебедева с записью за август 1853 г. печатается по: Из записок сенатора К.Н. Лебедева // Русский архив. 1910. Кн. 2. С. 456.
По указанию начальника Главного управления по делам печати Е.М. Феоктистова этот фрагмент из дневника К.Н. Лебедева дважды (в 1881 и 1888 гг.), как утверждает П.И. Бартенев (Рус. архив. 1910. Кн. 2. С. 456), не был допущен к публикации.
1 Л. Симон-Деманш приехала в Россию 6 октября 1842 г.
2 Правильно: Козьмин.
3 Одно из писем сестры, отобранных при обыске у Сухово-Кобылина (он датирует письмо 1849 г.), опубликовано в книге В. Гроссмана «Дело Сухово-Кобылина» (М., 1936. С. 342—347). Елизавета Васильевна подсказывает брату, у которого одна любовь сменяет другую: «Можно найти любовницу, но настоящего друга легко не найдешь»; рассказывает о своем романе, увы, неудачном, с Н. Огаревым.
ПИСЬМА Л.Н. ТОЛСТОГО Т.А. ЕРГОЛЬСКОЙ
Печатаются по: Толстой Л.Н. Поли. собр. соч. М., 1935. Т. 59. С. 66, 82.
К.Н. ЛЕОНТЬЕВ. ТУРГЕНЕВ В МОСКВЕ
Печатается по: Леонтьев К.Н. Тургенев в Москве: (Из моих воспоминаний). 1851-1861 гг. // Рус. вестник. 1888. № 3. С. 266.
1 Имеется в виду графиня Е.В. Салиас де Турнемир. Речь идет о 1851 годе. Тургенев был в Москве во второй половине октября — начале ноября, так что знакомство произошло в это время. О встрече с Сухово-Кобылиным в салоне Е.В. Салиас де Турнемир К.Н. Леонтьев упоминает и в очерке «Сдача Керчи в 55 году (Воспоминания военного врача)» {Леонтьев К.Н. Собр. соч. СПб., [1912]. Т. 9. С. 188).
Е.М. ФЕОКТИСТОВ. ВОСПОМИНАНИЯ
Печатается по: Глава из воспоминаний Е.М. Феоктистова / Публ. и при-меч. Б.Л. Модзалевского//Атеней. Л., 1926. Кн. III. С. 110—114.
Е.М. Феоктистов был домашним учителем детей Е.В. Салиас де Турне-мир — Евгения (будущего исторического романиста Е.А. Салиаса) и Марии. Он привлекался по делу об убийстве Луизы Симон-Деманш как свидетель: его допрашивали о записке, которую Н.И. Нарышкина послала аббату Кудеру. В 1851 г. окончил юридический факультет Московского университета. Был близок
Россия
в мемуарах
к московским либералам, посещал салон Е.В. Салиас де Турнемир. В 1871— 1883 гг. — редактор «Журнала Министерства народного просвещения»; в 1883— 1896 гг. — начальник Главного управления по делам печати. Неоднократно запрещал «Смерть Тарелкина»: «Моя третья пьеса — исправленная и сокращенная — не удостоилась милости г. Феоктистова. Он утверждает, что это несправедливая и жестокая сатира» (Письмо А.В. Сухово-Кобылина Е.В. Петрово-Соловово. 9 апреля 1888 г. // Труды Публичной библиотеки СССР имени Ленина. М., 1934. Вып. 3. С. 258).
Работать над мемуарами Феоктистов начал в 1887 г., а закончил не раньше 1896 г.
’ Знаменитые Выксунские чугуноплавильные и железоделательные заводы находились в селе Выксе Ардатовского уезда Нижегородской губернии. Одним из владельцев заводов был Н.Д. Шепелев.
1 Весной 1847 г. отец будущего драматурга Василий Александрович был назначен опекуном Выксунских заводов.
1 высшем обществе (фр.).
4 Правильно: Брюсовского переулка.
5 зять (фр.).
6 Такую же сумму вымогает в «Деле» Варравин у Муромского (действие 2-е, явление VI).
7 В 1850 г. арестованный Сухово-Кобылин сидел в полицейских частях Москвы, а в 1854 г. — на гауптвахте у Воскресенских ворот.
’ Сухово-Кобылин и крепостные по окончательному приговору были оправданы.
Б.Н. ЧИЧЕРИН. МОСКВА СОРОКОВЫХ ГОДОВ
Печатается по: Чичерин Б.Н. Москва сороковых годов. М., 1929. С. 106.
1 Правильно — Ивановна.
2 Тело Симон-Деманш было найдено за Пресненской заставой.
А.В. МЕЩЕРСКИЙ. ИЗ МОЕЙ СТАРИНЫ
Печатается по: Мещерский А.В. Из моей старины: Воспоминания // Рус. архив. 1900. № 7. С. 376, 378.
Князь АВ. Мещерский жил в Москве с 1834 г. Шестнадцати лет, в 1838 г., поступил юнкером в уланский Оренбургский полк. Завершил военную карьеру в 1867 г. в чине генерал-майора. Подробнее о Мещерском см.: Русские писатели. 1800—1917. Биографический словарь. М., 1999. Т. 4. С. 43—44 (статья Г.В. Зыковой).
Россия
в мемуарах
М.Г. НАЗИМОВА. ИЗ СЕМЕЙНОЙ ХРОНИКИ ТОЛСТЫХ
Печатается по: Исторический вестник. 1902. № 10. С. 114—117.
Мария Григорьевна Назимова, урожденная кн. Вяземская (в указанной публикации в «Историческом вестнике» неверно назван второй инициал мемуаристки), опубликовала ряд мемуарных очерков в «Русском архиве» и «Историческом вестнике».
В воспоминаниях запечатлены слухи, циркулировавшие тогда в московском обществе.
Н.В. МИНИН. [ВОСПОМИНАНИЯ]
Н.В. Минин — один из самых близких друзей Сухово-Кобылина в последние десятилетия его жизни, управляющий его имениями.
Имение Мининых находилось в Тульской губернии, в 20 верстах от Кобы-линки. В «Русской фотографии» Н.В. Минина Сухово-Кобылин неоднократно снимался. С 90-х гг. Минин работал на Александровском сталелитейном заводе в Петербурге.
5 декабря 1881 г. Сухово-Кобылин подарил Минину «Картины прошедшего» (единственный дошедший до нас экземпляр этого издания с большой авторской правкой, с намеченным Сухово-Кобылиным распределением ролей на премьере впервые разрешенного «Дела» в Александрийском театре) с дарственной надписью на шмуцтитуле: «Николаю Васильевичу Минину в Память первого Чтения Смерти Тарелкина в Кобылинке. Автор» (Собрание И.С. Зиль-берштейна; книга была приобретена у Минина в 1920-е гг.). По свидетельству Минина, первое чтение пьесы автором происходило «в Кобылинке в 1881 году 5 декабря при единичном присутствии лишь одного слушателя Николая Васильевича Минина» (Минин Н.В. Смерть Тарелкина // РО ИРЛИ. Ф. 186. Ед. хр. 1. Л. 42).
59 писем и записок Сухово-Кобылина к Минину (18 мая 1883 г. — 5 марта 1901 г.), а также 14 телеграмм хранятся в РО ИРЛИ (Ф. 186. Ед. хр. 11. Л. 1— 108; Ед. хр. 10. Л. 1—14); 16 писем (2 мая 1892 г. — 1901 г., после 30 августа) - в РГАЛИ (Ф. 438. On. 1. Ед. хр. 28. Л. 1-33 об.).
Минин составил аннотированный указатель полученных от Сухово-Кобылина писем, готовил биографическую канву писателя. Записывал его высказывания о Льве Толстом, Достоевском («Он очень уважал психологический анализ в романах Достоевского» — Минин Н.В. [Биография А.В. Сухово-Кобылина] // РО ИРЛИ. Ф. 186. Ед. хр. 1. Л. 16), о Золя, Ростане, Сарду (Сухово-Кобылин считал французских писателей своими учителями).
В 20-е годы Минин, несмотря, по его признанию, на «неумение и неспособность и непривычку к писанию», берется за перо, торопясь записать все, что
Россия
мемуарах
он знает о жизни драматурга. В Рукописном отделе ИРЛИ хранятся заметки и наброски Минина. Много лет спустя материалы из французского архива Сухово-Кобылина подтвердили достоверность многих фактов и наблюдений Николая Васильевича.
Данный текст воспоминаний Минина записан Л.П. Гроссманом. Он не раз встречался в Ленинграде с Мининым, как видно из письма Евгении Николаевны Мининой («Надеюсь, Вы не забыли Ваши встречи с моим отцом <„.>»), от 22 мая 1936 г. (РГАЛИ. Ф. 1386. On. 1. Ед. хр. 104. Л. 1—3); помог ему напечатать очерк «Как Некрасов научился играть в карты» (Огонек. 1928. № 3. С. 19).
Запись воспоминаний публикуется по сохранившемуся в архиве Л.П. Гроссмана машинописному тексту с его авторской правкой (РГАЛИ. Ф. 1386. Оп. 2. Ед. хр. 21. Л. 192—194). Впервые опубликованы нами: Вопросы литературы. 1997. № 4. С. 370-371.
1 Запись воспоминаний предварена следующими словами Гроссмана: «9 декабря 1927 г. Борис Львович Модзалевский, исключительно чуткий к интересам литературных работников, устроил мне у себя на квартире встречу с престарелым Николаем Васильевичем Мининым, близким другом А.В. Сухово-Кобылина, считавшим себя его учеником в области философии. У Н.В. Минина хранились письма и некоторые рукописи драматурга, его неизданные портреты и проч. В 80-х годах Минин имел в Петербурге собственную “Русскую фотографию”, где он неоднократно снимал Сухово-Кобылина. К памяти своего друга он относился с большим благоговением, хотя в своих рассказах о нем не стремился ни к какой “канонизации образа”. Наиболее характерные моменты его сообщения были тогда же записаны мною».
Модзалевский долго готовил эту встречу: 16 декабря 1926 г. он торопит Гроссмана: «Спешите в Пб., чтобы использовать Минина; я говорил с ним уже о Вас, и он готов сообщить Вам все, что знает, а знает он очень много и твердо» (РГАЛИ. Ф. 1386. On. 1. Ед. хр. 105а. Л. 4). 24 марта 1927 г. — новое настойчивое приглашение в северную столицу: «Что ж Вы не соберетесь к нам? Николай Вас. Минин, друг Сухово-Кобылина, готов поделиться с Вами тем, что знает» (Там же. Л. 6). 21 сентября того же года Модзалевский упрекает Гроссмана: «Очень жаль, что Вы так и не познакомились с Н.В. Мининым; он, бедный, очень сдает и начал прихварывать. Я давал ему оттиск Вашей статьи из «Нового мира», и он хотел с Вами спорить. Его версия дела, — что Сухово-Кобылин лично виноват в убийстве не был, что убила Нарышкина, а Сухово-Кобылин сделал все, чтобы ее спасти, что он поступил как рыцарь: сам исстрадался, но женщину не выдал...» (Там же. Л. 8—8 об.). Только после третьего напоминания Гроссман приехал в Ленинград и встретился с Мининым.
Россия в мемуарах
2 Я.В. Пуаре, владелец гимнастического заведения в Москве, несколько раз упомянут в дневнике Толстого за март 1851 г. (см.: Толстой Л.Н. Поли. собр. соч. М.; Л., 1934. Т. 46. С. 47-49, 51, 53, 54).
Запись Толстого в дневнике 8 марта 1851 г. подтверждает свидетельство Минина о встречах Толстого и Сухово-Кобылина в гимнастическом зале: «На гимнастике хвалился (самохвальство). Хотел дать Кобылину о себе настоящее мнение (мелочное тщеславие)» (Там же. С. 48; см. об этом: Милонов Н.А. Толстой и Сухово-Кобылин //Толстовский сборник. Статьи и материалы. Тула, 1962. С. 240). Позднее, 12 апреля 1856 г., встретив на квартире Некрасова Толстого, Сухово-Кобылин фиксирует в дневнике, что с ним «прежде делал гимнастику».
Драматург восхищался рассказом Толстого «Метель» (ср.: Дневник. 31 марта 1856 г.); одобряет, правда не без снисходительности, «Войну и мир»: «Это ловкое произведение» (Там же. Ед. хр. 232. Л. 95 об). Минин записал мнение Сухово-Кобылина о «Войне и мире»: «Счастливая доля выпала Толстому — по семейным архивам участников отечественной войны написать незабвенную эпопею!» (Минин Н.В. [Биография А.В. Сухово-Кобылина) // РО ИРЛИ. Ф. 186. Ед. хр. 1. Л. 16). Однако, по свидетельству Е.А. Салиаса де Турнемира, Сухово-Кобылин был уверен, что «гр. Толстой кончается “Анной Карениной”, а дальше читать нечего» (см. далее с. 420).
Прочитав в газете «Свет» (1890.17 августа) перепечатанное из «Московских ведомостей» сообщение, что в Америке министр почт нашел «Крейцерову сонату» сочинением безнравственным и предписал почтмейстерам следить, чтобы «Крейцерову сонату» не пересылали по почте, Сухово-Кобылин 23 августа посылает письмо редактору газеты «Свет» П.А Монтеверде: «Невежественные экскурсии гр. Толстого в сферу любомудров кончились скандалом. В мире науки это возмутительно. Я поражен известиями из Америки (№ 187 “Света”), мне стыдно за Россию, и мне хотелось бы доказать на деле, что и мы, русские, способны философствовать, не бесчинствуя и попадая в порнографы» (АВ. Сухово-Кобылин о «Крейцеровой сонате». Из отчета А.М. Линина // Известия Азербайджанского государственного университета им. Ленина. Т. 8/10. Общественные науки. Приложение. Баку, 1927. С. 10). Писатель предлагал Монтеверде свою статью о философии брака.
В конце августа 1890 г. Сухово-Кобылин пишет статью «Против Толстого» (сохранился черновой автограф, с трудом поддающийся расшифровке), где говорит об отсутствии «всякой философской культуры в даровитом авторе “Войны и Мира”». По мнению Сухово-Кобылина, «знакомство Толстого с великими мыслителями — это только шапочное знакомство — он что-то когда-то видел, и только. Знакомство его с ними, если оно только было, не оставило в его уме каких-либо следов» (РГАЛИ. Ф. 438. On. 1. Ед. хр. 216. Л. 2).
Россия
мемуарах
1 И.А. Глебов, отставной майор, во время войны 1812 г. служил в Гродненском гусарском полку, участник 50 сражений, награжден за храбрость золотой саблей. Один из главных обвиняемых по делу о карточной игре. Следователи хотели любой ценой доказать, что отставной полковник помещик Тимофей Миронович Времев (а не Воробьев, как ошибочно говорит Минин) был забит до смерти 24 февраля 1825 г. его партнерами по карточной игре на квартире Алябьева. На самом же деле Времев, достигший уже преклонных лет, скоропостижно скончался от апоплексического удара на постоялом дворе в деревне Чертаново, в девяти верстах от столицы, через три дня после картежного вечера. Осудить партнеров Времева как убийц не удалось, однако Государственный совет в 1827 г. лишил «их знаков отличия, чинов и дворянства, как людей, вредных для общества» и постановил «сослать на жительство: Алябьева, Шатилова и Калугина в сибирские города, а Глебова — в уважение его прежней службы — в один из отдаленных великорусских городов <...>» (Цит. по: ШтейнпрессБ.С. Страницы из жизни А.А. Алябьева. М., 1956. С. 213.)
По мнению Минина, эта история нашла отзвук в «Свадьбе Кречинского» — в рассказе побитого Расплюева (см.: Минин Н.В. [Биография А.В. Сухово-Кобылина] // РО ИРЛИ. Ф. 186. Ед. хр. 1. Л. 20).
4 С.П. Сушков был любовником Эрнестины Ландерт, с которой дружила Луиза Симон-Деманш. 8 ноября 1850 г. он помогал Сухово-Кобылину в поисках исчезнувшей Луизы. Допрашивался Особой следственной комиссией. Уезжая 22 ноября 1865 г. из Петербурга, драматург исправленный вариант пьесы «Дело» отнес «рано утром к Сушкову, который обещал сдать ее в цензуру» (РГАЛИ. Ф. 438. On. 1. Ед. хр. 230. Л. 31). 3 декабря Сухово-Кобылин в Кобылинке получил от Сушкова письмо, датированное 23 ноября, о запрещении «Дела» (Там же. Л. 51 об.).
5 В 1892 г. В.П. Мещерский, имевший широкий круг знакомств, пытался помочь Сухово-Кобылину в его борьбе с цензурой за «Смерть Тарелкина».
6 *Новое время* — политическая и литературная газета, выходившая в Петербурге в 1868—1917 гг. В последние годы жизни драматурга только «Новое время» публиковало о нем статьи, очерки, требовало разрешить для сцены «Смерть Тарелкина».
7 В 1867 г. Сухово-Кобылин женился на англичанке Эмилии Смит.
* Ошибка Минина: князь Антон Петрович Голицын и его жена Аделаида (Анжелика) Ивановна познакомили Сухово-Кобылина в Париже с баронессой Мари де Буглон, на которой он женился 19 августа 1859 г. (см.: Коншина Е.Н. Вступительные замечания [к публикации «Письма А.В. Сухово-Кобылина к родным»] // Труды Публичной библиотеки СССР имени Ленина. М., 1934. Вып. 3. С. 206—207).
Н.В. МИНИН. [М.П. САДОВСКИЙ И «СВАДЬБА КРЕЧИНСКОГО»)
Печатается по: РО ИРЛИ. Ф. 186. Ед. хр. 1. Л. 44—45. Беловой автограф 1920-х гг. Опубликовано (не полностью, с вольными дополнениями): Клейнер И.М. Драматургия А.В. Сухово-Кобылина. М., 1961. С. 20.
1 Расплюева нет в первом действии «Свадьбы Кречинского».
Н.В. МИНИН. ДЛЯ БИОГРАФИИ СУХОВО-КОБЫЛИНА.
Печатается по: РО ИРЛИ. Ф. 186. Ед. хр. 1. Л. 156.
1 А.И. Фрейганг в 1830—1850-х гг. был цензором Петербургского цензурного комитета. Но тут имеется в виду цензор драматических произведений А. К. фон Гедерштерн — старший чиновник III отделения.
2 Ср.: «В Ноябре 1854 года я был уже в Петербурге и внес Материал в Ш отделение Соб[ственной] Е[го] В[еличества] Канцелярии Ценсору Гедерш-терну. Объяснение с ним было резкое. Он восстал на слог, который признал тривиальным и невозможным на Сцене, и когда я намекнул ему на его Некомпетентность как Германца судить мой русский слог — то он, бросивши на меня свирепый взор, объяснил мне коротко и ясно, что пьесу мою запрещает» (Сухово- Кобылин А.В. 1895 год. 40-летие «Свадьбы Кречинского» // Сухово-Кобылин А.В. Картины прошедшего. Л., 1989. С. 237).
Н.В. МИНИН. ИСТОРИЯ С ГЕДЕОНОВЫМ
Печатается по: РО ИРЛИ. Ф. 186. Ед. хр. 1. Л. 46—47.
Ф.А. БУРДИН. ПЕРВОЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЕ «СВАДЬБЫ КРЕЧИНСКОГО»
Печатается по: Исторический вестник. 1891. № 5. С. 302—307.
1 Публикуя воспоминания Ф.А. Бурдина, редакция «Исторического вестника» предварила их таким примечанием: «Известный в свое время артист Александрийского театра, Ф.А. Бурдин подарил этот отрывок из своих воспоминаний издателю “Петербургской газеты”, С.Н. Худекову, сделав на рукописи следующую приписку: “Прошу дорогого Сергея Николаевича сохранить эти воспоминания в своем портфеле до моей смерти. Ф. Бурдин. 23-го апреля 1883 г.”. Благодаря любезности С.Н. Худекова, этот интересный отрывок из воспоминаний Бурдина появляется на страницах “Исторического вестника”».
2 По случаю 50-летия сценической деятельности М.С. Щепкина в Москве 26 ноября 1855 г. был устроен торжественный обед. Бурдин прочел приветствие от петербургских артистов, в котором отмечалось, что блестящие дарования Щепкина «всегда глубоко и отрадно действовали на чувства нашей публики», а
РоссияУ^ув мемуарах
его «беспредельная любовь к искусству постоянно служила доблестным примером для всех артистов русской сцены» (Цит. по: Гриц Т.С. М.С. Щепкин: Летопись жизни и творчества. М., 1966. С, 563).
3 Премьера «Свадьбы Кречинского» в Малом театре состоялась 28 ноября 1855 г.
4 Сухово-Кобылин приехал в Петербург 11 апреля 1856 г.
5 Спектакль состоялся 7 мая 1856 г. Рецензент журнала «Сын Отечества» упрекал Бурдина «за излишнее, подчас, желание насмешить зрителя и вообще несколько грубоватую утрировку — по-русски пересаливание» (Мол[лер] Е. Театры // Сын Отечества. 1856. № 7. 20 мая. С. 120). Еще резче высказался И.И. Панаев: Бурдин «играл роль Расплюева — значительную роль в пьесе, грубо понятую им и представленную карикатурно от первой до последней сцены <...> Г. Бурдин представил просто глупого и грубого сценического труса и шута» (Заметки Нового Поэта // Современник. 1856. № 6. Отд. 5. С. 190).
АН. АФАНАСЬЕВ. ОТРЫВКИ ИЗ МОЕЙ ПАМЯТИ И ПЕРЕПИСКИ
Печатается по: Из дневника А.Н. Афанасьева / Публ. и коммент. Т. Ель-ницкой // Вопросы театра: Сборник статей и материалов. М., 1965. С. 292— 293.
1 Александр II посетил Малый театр 22 августа 1862 г. (см.: Гриц Т.С. М.С. Щепкин: Летопись жизни и творчества. М., 1966. С. 678).
1 Другие версии рассказанного Афанасьевым эпизода см.: Южин-Сумба-товА.И. Воспоминания. Записки. Статьи. Письма. М.; Л., 1941. С. 263; Шуберт А.И. Моя жизнь: Воспоминания артистки // Судьба таланта: Театр в дореволюционной России. М., 1990. С. 316.
3 По предположению Т.М. Ельницкой, речь идет о генерал-лейтенанте графе Э.Т. Баранове. Сходство Баранова с Александром II усиливали их одинаковые прически, усы с подусниками и генеральские мундиры (Вопросы театра. С. 293).
П.Д. БОБОРЫКИН. ЗА ПОЛВЕКА
Печатается по: Боборыкин П.Д. Воспоминания. М., 1965. Т. k С. 285— 289 (впервые: Рус. старина. 1913. № 1).
* Описываемые события относятся к 8 марта 1862 г. После студенческих волнений (в них активно участвовал и племянник Сухово-Кобылина — Евгений Салиас де Турнемир) осенью 1861 г. университет был закрыт, началось чтение публичных лекций в залах городской думы и училища Св. Петра. Однако в начале марта 1862 г. студенческий комитет, протестуя против высылки историка П.В. Павлова, постановил прекратить чтение публичных лекций. Н.И. Костомаров отказался подчиниться этому решению. Его предупреждение
Россия
"^^^вНёмуарах
бунтующим студентам 8 марта 1862 г. зафиксировал в своем дневнике профессор А.В. Никитенко: «Вы, господа, начинаете свое поприще Репетиловыми, а окончите его Расплюевыми» (Никитенко А.В. Дневник: В 3 т. Л., 1955. Т. 2. С. 263). Ср. другие версии этого эпизода: Костомаров Н.И. Автобиография. М., 1922. С. 303; Пантелеев Л.Ф. Воспоминания. М., 1958. С. 265; Антонович М.А. Материалы для биографии Николая Гавриловича Чернышевского // Шестидесятые годы. М.; Л., 1933. С. 102; Кони А.Ф. Из лет юности и старости // Кони А.Ф. Собр. соч.: В 8 т. М., 1969. Т. 7. С. 80.
2 См.: Современник. 1856. № 5. С. 65—138. П.Д. Боборыкин высоко ценил «Свадьбу Кречинского». См. его рецензию на спектакль Малого театра (Боборыкин П. Московские театры // Рус. ведомости. 1879. 6 мая).
3 В.В. Самойлов действительно играл Кречинского с польским акцентом, за что его и упрекал М.С. Щепкин: «Зачем Вы сделали из него поляка? Это — русское лицо, представитель нашего так называемого хорошего общества <...>» (Письмо В.Е. Ермилова Ф.А. Куманину. 8 сентября 1889 г. // Театральный музей им. А.А. Бахрушина. Ф. 133. № 625. Л. 3). См. сходные упреки критика А.Н. Баженова (Г. Самойлов на московской сцене // Московские ведомости. 1862. № 114, 119). Хотя польский акцент и не предусматривался Сухово-Кобылиным, он называл Самойлова лучшим Кречинским русской сцены (см. в настоящем издании с. 400).
4 Расплюев — одна из лучших ролей П.В. Васильева, сыгранных на провинциальной сцене в «Свадьбе Кречинского» (1856). В 1860 г. он был принят в Александринский театр на роли А.Е. Мартынова.
5 А.И. Бутовский допрашивался в 1854 г. как свидетель высочайше утвержденной комиссией по делу об убийстве Л. Симон-Деманш. Он показал, что видел Сухово-Кобылина на званом вечере у Нарышкиных в 1850 г., но не помнит — спустя четыре года — точной даты этого вечера.
6 В романе «На суд» (Всемирный труд. 1869. № 1—5) ощутимы отзвуки судебной истории Сухово-Кобылина.
7 Сухово-Кобылин всю жизнь настойчиво добивался гонорара за «Свадьбу Кречинского». В автобиографической записи «1895 год. 40-летие “Свадьбы Кречинского”» он рассказывает историю передачи комедии в Московскую контору императорских театров. 31 августа 1855 г. «Свадьба Кречинского» была передана в контору «на поспектакельную плату». «Несмотря на это, дирекция, опираясь на свое распоряжение дать пьесу в бенефис Шумского, удержала все поспектакельные деньги. Надо полагать, что документы были директором Гедеоновым уничтожены, а его постановление в Петербурге от 2 сентября 1855 года, т.е. на третий день подачи пьесы в Москве в контору театров, прямо невозможно и составлено задним числом. Все чистейшее мошенничество и наглость были таковы, что он, Гедеонов, мне же в глаза сказал, что графу Адлербергу все налгал, за что был взят за ворот и тут же
РоссияК^ув мемуарах
под кулаком у носа просил извинения» (Сухово-Кобылин А.В. Картины прошедшего. Л, 1989. С. 237).
В 80-е годы Сухово-Кобылин снова начинает хлопоты о деньгах. Он берет сведения у главного режиссера Малого театра С.А. Черневского: оказалось, с 28 ноября 1855 г. по 8 января 1882 г. комедия шла в театре 175 раз (ЦГТМ. Ф. 299. Ед. хр. 1910. Л. 4 об.). По информации ежедневного справочного издания «Афиши и объявления» (М., 1883. 9 октября. С. 1), только на московской сцене «знаменитая комедия была сыграна сто шестьдесят восемь раз и дала сбору сто восемнадцать тысяч девятьсот восемьдесят шесть рублей, девяносто четыре коп. <...> приведенные цифры красноречиво говорят о необыкновенном успехе этой пиесы, после “Горя от ума”, “Ревизора” и комедии А.Н. Островского “Свои люди”, занимающей первое место в репертуаре русской комедии». А в Александрийском театре, как свидетельствует его летописец, «Свадьба Кречинского» «выдержала 100 представлений в продолжение 25-ти лет, т.е. более, чем лучшие произведения Островского и немного менее, чем “Горе от ума”» (Вольф А.И. Хроника петербургских театров с конца 1855 до начала 1881 года. СПб., 1884. С. 11).
В июле 1882 г. Сухово-Кобылин подал докладную записку (написана от третьего лица) министру императорского двора и уделов графу И.И. Воронцову-Дашкову, в которой рассказал, что «по поводу ходатайства автора о учинении с ним счета бывший тогда Директор театров действительный тайный советник директор Гедеонов отверг это ходатайство в форме до того оскорбительной, что между Автором и Директором произошло бурное столкновение, после которого Сухово-Кобылин прекратил всякие сношения с Дирекцией, оставаясь, однако, убежденным, с одной стороны, в неопровержимости своего на пиэссу Права, а с другой стороны, в явной враждебности Дирекции и в необходимости все это дело предоставить времени и выждать более правый взгляд и более возвышенный образ действия со стороны членов министерства двора Его Императорского Величества» (РГИА. Ф. 482. Оп. 2. Ед. хр. 41. Л. 5—5 об.). Но 22 февраля 1884 г. И.И. Воронцов-Дашков отказал Сухово-Кобылину в выдаче гонорара за «Свадьбу Кречинского» (Там же. Л. 31—31 об.).
29 февраля 1884 г. драматург с возмущением извещал свою сестру Евдокию Васильевну. «Мне воспоследовал приятный подарок — в форме отказа министра двора в деньгах Кречинского. Мотивов почти нет — но, к моему удивлению, оказывается, что мое согласие на постановку пиэссы, которое было исчезнувшим, отыскалось — и в нем, по признанию самого министра, мною заявлено, как я и говорил, что я отдаю мою пиэссу с удержанием моих авторских прав. — И несмотря на то — отказать. Вот теперь и понимай. Думаю просить Государя — но надо полагать, что министр дал свой ответ с ведома Его В[ели]ч[еств]а — след(овательно], надо надеяться получить полный и беспово-
Россия 9 мемуарах
ротный отказ. Я его и хочу» (Труды Публичной библиотеки СССР имени Ленина. М., 1934. Вып. 3. С. 252-253).
15 декабря 1887 г. Сухово-Кобылин подал прошение Александру III: «Все-милостивейший Государь'. Еще недавно Вам благоугодно было со свойственной Вам щедростию наградить моего товарища по искусству А. Островского дарованием ему пожизненной пенсии. Я проникнут чувством глубочайшей признательности за таковое Высочайшее внимание к сценической литературе; но совместно с этим я имею и несомненное право надеяться, что если Островский получил таковой дар от щедрот Ваших, тем паче могу я ожидать от правосудия Вашего Императорского величества восстановления моей авторской собственности, которая есть священнейшая из всех собственностей, потому что моя пиэс-са есть создание моего духа и духовная часть меня самого» (РГИА. Ф. 482. Оп. 2. Ед. хр. 41. Л. 48 об.).
Лишь после этого обращения к императору Сухово-Кобылин получил в 1888 г. единовременно пять тысяч рублей.
8 Драматург жил вместе со своей дочерью Л.А. де Фальтан.
’ Возможно, речь идет о В. С. Кривенко.
10 В «Hotel de France» Сухово-Кобылин обычно останавливался, когда приезжал в Петербург.
11 Сухово-Кобылин в 1838 г. окончил физико-математическое отделение философского факультета Московского университета.
12 В соответствии с Университетским уставом 1835 г. в университете стали учиться четыре года.
13 До конца жизни Сухово-Кобылин разрабатывал свою оригинальную философскую систему — Неогегелизм или Всемир (см.: Сухово-Кобылин А.В. Учение Всемира. Инженерно-философские озарения. М., 1995). Всемир как «высочайшая гармония триединства» включает Логический мир, Природу и Дух, которые «сояты законом золотого сечения». Универсальным законом развития Всемира является раздвоение на противоположности; переходы противоположностей обеспечивают поступательное движение Всемира. История человечества, по Сухово-Кобылину, имеет три этапа: 1) телурический (земной) — эра зависимости человечества от природы; 2) солярный (солнечный) — сопровождается выходом человечества в Солнечную систему; 3) сидерический (звездный) — человечество расселяется в Космосе и, освободившись от телесности, становится всемирно воплощенным Разумом. Подробнее см.: Философская энциклопедия. М., 1970. Т. 5. С. 166 (статья Г. Корховой); Новая философская энциклопедия. М., 2001. Т. 3. С. 675 (статья Н.М. Севериковой). См. также примеч. 5 к воспоминаниям К. Ходнева.
14 Когда в июне 1863 г. Сухово-Кобылин подал пьесу в театральную цензуру III отделения, цензор Нордштрем, читавший ее, нашел, что там изображены (цитируется его рапорт) «недальновидность и непонимание своих обязан-
РоссияК^у в мемуарах
ностей в лицах высшего управления, подкупность чиновников, от которых зависит направление и решение дел; несовершенство наших законов (сравниваемых в пьесе с капканами), полная безответственность судей за мнения и решения, — все это представляет крайне грустную картину и должно произвести на зрителя самое тяжелое впечатление». Его начальник, управляющий III отделением АЛ. Потапов, наложил на докладе следующую резолюцию: «Пьеса эта в настоящем виде пропущена быть не может; но по личному объяснению с автором, изъявившим согласие исключить из пьесы роли князя и важного лица и некоторые места, зачеркнутые красным карандашом, переделанная таким образом, может быть разрешена ко вторичному процензурированию» (цит. по: Дризен Н.В. Драматическая цензура двух эпох. 1825—1881. Пг., 1917. С. 198— 199). Однако Сухово-Кобылин не стал вычеркивать указанных персонажей. Вторично «Дело» было подано Сухово-Кобылиным в театральную цензуру в 1876 г. и вновь было запрещено к постановке. Разрешение было получено только в 1881 г., причем с большими цензурными купюрами. На сцене пьеса появилась в 1882 г.
15 «весьма скупого русского» (фр.).
16 Боборыкин как почетный академик голосовал за Сухово-Кобылина 25 февраля 1902 г., и тот был избран почетным академиком по разряду изящной словесности Императорской Академии наук. Драматург получил 12 белых шаров (из 13 возможных). Письмо президента Академии наук великого князя Константина Константиновича об избрании Сухово-Кобылина почетным академиком было адресовано П.Д. Боборыкину с просьбой переслать его А.В. Сухово-Кобылину.
17 Первую редакцию «Дела» Сухово-Кобылин выпустил за свой счет в Лейпциге в 1861 г.; было напечатано 25 экземпляров «для частного пользования».
А.М. РЕМБЕЛИНСКИЙ. ЕЩЕ О ДРАМЕ В ЖИЗНИ ПИСАТЕЛЯ
Печатается по: Рус. старина. 1910. № 5. С. 269—283.
AM. Рембелинский — помещик, ближайший сосед Сухово-Кобылина по имению в Чернском уезде Тульской губернии. Рембелинский служил в гвардейском экипаже, затем долгое время исполнял обязанности мирового судьи в Кронштадте (см.: Минин Н.В. [Биография А.В. Сухово-Кобылина] // РО ИРЛИ. Ф. 186. Ед. хр. 1. Л. 21).
Рембелинский познакомился с драматургом в начале 1870-х гг. и до его смерти был с ним в добрых и близких отношениях. Рембелинский не только в печати, но и в личном общении пропагандировал творчество Сухово-Кобылина; например, в 1897 г. он писал В.Н. Давыдову, что «17 сентября высокоталантливый автор “Свадьбы Кречинского” и “Дела” и мой высокоуважаемый друг АВ. Сухово-Кобылин празднует день своего рождения и вступления в 80-лет-
Россия
мемуарах
ний возраст своей жизни. Считаю своим долгом известить Вас, как выдающегося исполнителя ролей Расплюева и Муромского, об этом обстоятельстве, на случай, если оно Вам неизвестно, в надежде, что Вы пожелаете от себя лично и от исполнителей Кречинского и от труппы Александрийского театра вообще приветствовать его телеграммой в этот знаменательный для него день. Александр Васильевич вообще по тем или другим причинам так мало избалован приветствиями публики, что, вероятно, этим вниманием будет очень тронут. Я уже не говорю о том, что дирекции не помешало бы почтить его в этот день хотя бы тем, чтобы Кречинский фигурировал на афише. Собираются же с таким шумом на всю Россию праздновать 80-летний юбилей Айвазовского! Всякому своя судьба...» (Цит. по: Чарин А., Яснец Э. Площадь Островского, 6 Ц Вечерний Ленинград. 1974. 13 февраля. С. 3).
20 февраля 1910 г. А.М. Рембелинский послал публикуемый мемуар главному редактору журнала «Исторический вестник» С.Н. Шубинскому: «На основании Моего давнего близкого знакомства с покойным автором “Свадьбы Кречинского”, и в свое время ознакомившись с подлинным его Судебным делом, я располагаю кой-какими данными, которые могут способствовать к пролитию Нового Света на это Темное Дело» (ОР РНБ. Ф. 874. Т. 122. Л. 168— 170. Рембелинский воспроизводит манеру Сухово-Кобылина выделять важные для него понятия прописными буквами). С.Н. Шубинский по каким-то причинам отклонил статью.
1 Подзаголовок «А.В. Сухово-Кобылин и француженка Симон» был дан в отдельном издании исследования А.А. Голомбиевского (М., 1910).
2 стиля ампир (фр.).
3 Пожар в Кобылинке, уничтоживший библиотеку и рукописи драматурга, случился в ночь на 19 декабря 1899 г.
417 сентября 1861 г. Сухово-Кобылин записал в дневнике: «Устроен и оплачен Гайрос, и я твердою ногою стал во Франции» (РГАЛИ. Ф. 438. On. 1. Ед. хр. 227. Л. 25). В 1895 г. Сухово-Кобылин продал Гайрос, о чем он 7 февраля извещал Н.В. Минина (РО ИРЛИ. Ф. 186. Ед. хр. 11. Л. 73).
5 19 августа 1859 г. Сухово-Кобылин женился на француженке баронессе Мари де Буглон, а 26 октября 1860 г. она умерла от чахотки. Второй его женой была англичанка Эмилия Смит, скончавшаяся от простуды 26 января 1868 г., через несколько месяцев после свадьбы.
6 Дормез — дорожная карета, в которой можно лежать вытянувшись.
7 Это не так: 11 лет Сухово-Кобылин был почетным мировым судьей.
’ Стол — здесь: отдел в учреждении, занимающийся определенным кругом канцелярских дел.
9 Неточная цитата из авторского предисловия к «Делу» — «К публике (Писано в 1862 году)».
Россия
в мемуарах
10 Имеется в виду Этьен Сорочинский. Ср. мнение Сухово-Кобылина о нем: «...очень даровитый преображенский офицер», «превосходный рассказчик и театрал» (Сухово-Кобылин А.В. 1895 год. 40-летие «Свадьбы Кречинского» // Сухово-Кобылин А.В Картины прошедшего. Л., 1989. С. 236). Сюжет будущей комедии предложил сам Сухово-Кобылин, а Сорочинский только принимал участие в его обсуждении.
11 На сцене Театра Литературно-художественного общества, ведущую роль в котором играл А. С. Суворин, впервые поставлена была в 1900 г. пьеса «Смерть Тарелкина», а не «Дело».
12 Единовременное вознаграждение за «Свадьбу Кречинского» драматург получил в 1888 г.
13 Пьеса Эдмона Ростана «Шантеклер» была поставлена в 1910 г. Главный ее герой — галльский петух, символ смелости, юмора, жизнелюбия.
14 «Свадьба Кречинского» была поставлена в Париже еще при жизни Сухово-Кобылина — в 1902 г. парижским театром «Ренессанс». Об этом спектакле см. воспоминания М.М. Ковалевского и С.С. Сухонина.
15 Н.В. Минин писал: «Возможно ли хотя на минуту предположить, что убийство Луизы Симон было произведено его рукой — когда по описанию врачей, осматривавших труп, найдено было, что шея несчастной была перерезана от уха и до уха, — это мог сделать или повар, или мясник, говорил Александр] Вас-[ильевич], а не обыкновенный человек — не привыкший орудовать ножом — да еще с поломкой ребер...» (Минин Н.В. Сухово-Кобылин // РО ИРЛИ. Ф. 186. Ед. хр. 1).
“ Неточная цитата из предисловия Сухово-Кобылина к «Делу».
12 Так заканчивались только рукоприкладства Егорова и Козьмина. Цитируется неточно.
“ Правильно: Хотинский.
AM. РЕМБЕЛИНСКИЙ. ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ СТАРОГО ТЕАТРАЛА
Печатается по: Театр и искусство. 1917. № 5. 29 января. С. 91—93.
* В 1917 г. В.Э. Мейерхольд поставил на сцене Александрийского театра трилогию Сухово-Кобылина: «Свадьба Кречинского» (25 января), «Дело» (30 августа) и «Смерть Тарелкина» («Веселые расплюевские дни») (23 октября).
2 Источник цитаты не установлен. Схожие мысли Ап. Григорьев высказывает в статье «Бенефис Мартынова» (Репертуар и пантеон. 1846. № 12. Театральная летопись. С. 103—105).
3 Имеется в виду единственное прижизненное издание трилогии — «Картины прошедшего» (М., 1869). Но таких слов там нет в авторском предисловии к драме «Дело».
4 Ошибка: дело Сухово-Кобылина шло семь лет.
Россия в мемуарах
5 Добиваясь постановки на сцене «Дела» и «Смерти Тарелкина», Сухово-Кобылин постоянно использовал один и тот же аргумент: его пьесы не о нынешней России, а о давно минувшей эпохе. В «Записке о пиэссе Сухово-Кобылина “Смерть Тарелкина”», адресованной в 1892 г. министру внутренних дел И.Н. Дурново, он утверждает, что его пьесы «относятся к дореформенной эпохе»; что Управление по делам печати ошибается, рассматривая «Смерть Тарелкина» «как картину современного общества; напротив, она есть картина того суда и того судебного строя, которые реформою Александра II уже тридцать лет устранены — и из жизни государства исчезли» (РО ИРЛИ. Ф. 186. Ед. хр. 18. Л. 2).
4 Спектакли русской труппы, обычно выступавшей в Александрийском театре, иногда игрались в здании Михайловского театра. С конца 70-х гг. здесь выступала постоянная французская труппа. Михайловский театр был предназначен для придворно-аристократических кругов, дипломатического корпуса и живших в Петербурге иностранцев.
7 «Смерть Тарелкина» была поставлена не только после отставки Феоктистова в 1896 г. с поста начальника Главного управления по делам печати, но и после его смерти (1898).
* Сухово-Кобылин, раздраженный тем, что критики не хотели признать «Свадьбу Кречинского» литературным, а не только театральным событием, в предисловии к «Делу» (издание 1869 г.) демонстративно объявил: класс «литераторов <...> так же мне чужд, как и остальные четырнадцать», т.е. приравнял писателей и критиков к чиновному племени, которое табель о рангах делила на четырнадцать разрядов, или классов.
А.А. БРЕНКО. СУХОВО-КОБЫЛИН АЛЕКСАНДР ВАСИЛЬЕВИЧ (1820-1903)
Печатается по: Театральный музей имени А.А. Бахрушина. Ф. 39. Инв. № 10. Л. 1-3.
А.А. Бренко в 1880 г. открыла первый в Москве частный театр; официально он именовался «Драматический театр А.А. Бренко в доме Малкиеля», но публика называла его Пушкинским театром. Первоклассный актерский состав, отличный репертуар обеспечили театру успех у зрителей. Но из-за финансовых трудностей он был закрыт 7 февраля 1882 г.
Знакомство Бренко с Сухово-Кобылиным можно датировать зимой 1881— 1882 гг. Опубликовано в: Манысова Л.В. Жизнь и воспоминания Анны Бренко //Лазурь: Литературно-художественный и критико-публицистический альманах. М., 1989. Вып. 1. С. 160-161.
1 Неверно указан год рождения драматурга.
2 Правильно — Далматов. Он играл Кречинского не только в Пушкинском театре, но и в спектакле Александрийского театра 1902 г. Сухово-Кобылин
Россия в мемуарах
восхищался Далматовым-Князем в александрийской постановке «Дела» 1892 г. Актер так сжился с героями Сухово-Кобылина, что даже в жизни нередко вспоминал любимые выражения из его пьес. В.А. Гиляровский описывает сценку в московском трактире Тестова 25 мая 1897 или 1898 г.: «— А мне поросенка с кашей в полной неприкосновенности, по-расплюевски, — улыбается В.П. Далматов» (Гиляровский В.А. Соч.; В 4 т. М., 1967. Т. 4. С. 333).
3 В это время Сухово-Кобылин хлопотал о допуске на сцену драмы «Дело». Когда пьесу разрешили ставить, Пушкинский театр уже закрылся.
4 Муж Бренко О.Я. Левенсон хорошо играл на фортепьяно, был музыкальным критиком.
5 Сухово-Кобылину в это время шел 65-й год.
6 Сообщаемые сведения носят легендарный характер.
’ В.А. Макшеев — артист Малого театра — выбрал «Свадьбу Кречинского» для своего бенефиса по случаю 25-летия сценической деятельности (25 ноября 1899 г.). По словам критика Я.А. Фейгина, «талантливый артист действительно был прекрасным Расплюевым» (Рус. мысль. 1899. № 12. С. 173). «Автор Свадьбы Кречинского г. Сухово-Кобылин прислал из Болье (из Франции) сердечную поздравительную телеграмму; кроме того, от его имени был подан лавровый венок <„.>» (Московские ведомости. 1899. 26 ноября). На спектакле присутствовала дочь писателя — Луиза Александровна де Фальтан (Новый [ПЛ. Гольденов?]. Хроника театра и искусства // Театр и искусство. 1899. № 49. 5 декабря. С. 882). Правда, по мнению критика С.В. Флерова, печатавшегося под псевдонимом С. Васильев, 25 ноября 1899 г. комедию Сухово-Кобылина «похоронили в Малом театре» (Васильев С. Театральная хроника. Малый театр. Бенефис г. Макшеева, Свадьба Кречинского г. Сухово-Кобылина // Московские ведомости. 1899. 29 ноября).
ПРАВДИН О А.В. СУХОВО-КОБЫЛИНЕ
Печатается по: Театр. 1917. 19—21 сентября. С. 4—5. Интервью было подписано инициалом «С».
Воспоминания записаны, возможно, сотрудником «Театральной газеты» в 1916—1917 гг. Борисом Леонтьевичем Сабанеевым (см.: Масанов И.Ф. Словарь псевдонимов русских писателей, ученых и общественных деятелей. М., 1958. Т. 3. С. 45).
1 «Дело» впервые в России было поставлено в Малом театре под названием «Отжитое время». Премьера состоялась 4 апреля 1882 г. (бенефис помощника режиссера А.М, Кондратьева). В том же году 12 апреля прошла премьера пьесы в Русском театре в Москве (труппа А.Ф. Федотова), 31 августа — в Александрийском театре.
2 Г.Н. Федотова в спектакле 1882 г. играла Лидочку, в спектакле 1900 г. — Атуеву. Сухово-Кобылин подарил актрисе «Картины прошедшего» с дарствен-
примечания
Россия в мемуарах
ной надписью: «Гликерии Николаевне Федотовой. Признательный Автор. 15 августа] 1882 г. Москва» (Театральный музей имени А.А. Бахрушина).
3 Когда в 1882 г. начались репетиции «Дела», «одна из полукомических ролей отдана была хорошему и симпатичному актеру, Решимову; является автор и посылает режиссера Черневского взять роль у Решимова на том основании, что для пьесы нужен не фат, а комик» (Письмо А.Н. Островского И.А. Всеволожскому. 3—4 апреля 1882 г. // Островский А.Н. Поля. собр. соч. М., 1953. Т. 16. С. 256). 4 апреля 1882 г. Решимов в спектакле не играл.
4 Малый театр в ту пору переживал кризис, и Сухово-Кобылин не ожидал ничего доброго от спектакля Малого театра: «В Москве давали Дело — как шло? Не знаю; но судя по исполнителям, которые бездарностью превосходят все, что может быть Терпимо, — поэтому надо полагать, что Дело было общими Усилиями Московской Императорской Труппы провалено в Чистоту. — Это не подлежит сомнению» (Письмо А.В. Сухово-Кобылина Н.В. Минину. 15 января 1901 г. // РГАЛИ. Ф. 438. On. 1. Ед. хр. 268. Л. 24). Однако, вопреки мрачным предчувствиям драматурга, спектакль, показанный 9 ноября 1900 г. в бенефис Правдина, стал театральным событием. Критик Н.Е. Эфрос был в восторге от увиденного: «В постановке “Отжитого времени” меня прежде всего прельщает чрезвычайная выдержанность общего колорита пьесы и великая стройность ансамбля, которыми заменены всякие режиссерские ухищрения, и своею эффектностью mise-en-scen’bi. Вся пьеса поставлена и разыграна с истинно-художественною простотою и законченностью, с тою великолепною правдою, какою всегда брал Малый театр, истинный создатель и хранитель русского сценического реализма <...> Теми же началами простоты и правды было проникнуто исполнение отдельных ролей в пьесе Сухово-Кобылина. Предо мной прошла галерея ярких образов, схваченных и показанных во всей своей жизненной полноте, облитых светом и теплом таланта. В галерее доминируют Муромский—Ленский, Атуева—Федотова и Варравин—Рыбаков. Три шедевра сценического искусства, по сочности красок, определенности контуров, выпуклости рельефа». По мнению критика, «много слабее был сыгран г. Правдиным Тарелкин» (Старик [Н.Е. Эфрос]. Из Москвы // Театр и искусство. 1900. № 47. 29 ноября. С. 844—845). Хвалил спектакль и критик «Русской мысли», также заметивший, что «слабее других был г. Правдин в роли Тарелкина» (Я.А. Ф-инъ [Я.А. Фейгин]. Письма о современном искусстве // Рус. мысль. 1900. № 12. С. 274).
5 С.В. Васильев был первым исполнителем роли Нелькина. В.И. Живоки-ни — исполнитель роли Расплюева в «Свадьбе Кречинского». Блестящий мастер театральных импровизаций, Живокини обращал непосредственно к публике свои экспромты. Так, в водевиле «Подставной жених», который шел в один вечер с «Свадьбой Кречинского», Живокини играл отца невесты.
Россия
мемуарах
«Иди, иди, проси к себе на бракосочетание! — говорит Живокини дочери, указывая на зрителей.
Дочь, изображаемая наивною барышнею, конфузится.
— Ну, я за тебя попрошу, — заявляет отец и, приближаясь к рампе, обращается к публике, переполнившей театр: — Моя дочь выходит замуж! Через неделю состоится ее свадьба! Удостойте чести молодых — пожалуйте на ее свадьбу.... Что-с?.. Вы молчите?.. Вам не угодно?
— Ах, папенька! — робко шепчет невеста.
— Не хотят! — с комическою горечью произнес Живокини. — На твоей свадьбе побывать не хотят, а вот на «Свадьбу Кречинского», посмотри-ка, так и лезут, мест не хватает...» (Нильский А.А. Закулисная хроника. 1856—1894. СПб., 1897. С. 302).
АЛЕКСАНДР ЕРГОЛЬСКИЙ. ПАМЯТИ А.В. СУХОВО-КОБЫЛИНА
Печатается по: Одесские новости. 1903. 20 марта.
1 Сухово-Кобылин опубликовал статью «Способ прямого получения ректификационного спирта из бражки» в «Записках Императорского Русского технического общества» (1888. № 8).
2 Фотография Сухово-Кобылина последних лет жизни, где драматург сидит в кресле, опубликована в иллюстрированном приложении к газете «Одесские новости» (1903. 15 марта. С. 1).
3 Мемуарист допускает ряд неточностей. Речь идет о дочери Сухово-Кобылина Луизе Александровне де Фальтан и ее муже, графе Исидоре де Фальтане.
4 Ошибка: Сухово-Кобылин был женат два раза.
3 М.Н. Катков, знакомый Сухово-Кобылина по Московскому университету, помог в 1869 г. издать без цензурных осложнений «Картины прошедшего». Когда 1 апреля 1869 г. из типографии принесли два первых экземпляра трилогии — в красной и синей обложках, Сухово-Кобылин в этот же день «красный экземпляр» послал ему с надписью: «Михаилу Никифоровичу Каткову в знак особенного уважения. А. Сухово-Кобылин. Москва. 1869. Апреля 1-е» (РГА-ЛИ. Ф. 262. On. 1. Ед. хр. 17. Л. 1).
КОНСТАНТИН ХОДНЕВ. ВСТРЕЧА С А.В. СУХОВО-КОБЫЛИНЫМ
Печатается по: Рус. старина. 1903. № 6. С. 625—628.
’ В это время Сухово-Кобылин часто ездил в Петербург хлопотать о запрещенной для сцены «Смерти Тарелкина».
3 Петровско-Разумовская земледельческая академия была открыта в 1865 г. (в 1890 г. переименована в Московский сельскохозяйственный институт). При академии были ферма, лесная дача, сады, опытное поле, парк.
Россия в мемуарах
3 См.: Спиноза Б. Этика / Пер. с латинского под ред. В.И. Модестова. СПб., 1886.
4 Создавая свое оригинальное учение Неогегелизм, или Всемир, Сухово-Кобылин синтезировал идеи Гегеля и Дарвина.
5 В 1893 г. А.А. Александров, редактор журнала «Русское обозрение», готов был опубликовать введение Сухово-Кобылина в философию, но предложил некоторые редакторские изменения и сокращения, искажающие, по мнению автора, смысл статьи. 9 декабря 1893 г. он ответил Александрову, что не может «согласиться на предложение <...> обрезать <...> Введение, начиная с головы, и приставить к нему механическую голову, которая будет криком кричать, что головы, мол, нет. На эту операцию у меня не поднимется рука» (РГАЛИ. Ф. 2. On. 1. Ед. хр. 745. Л. 5).
Только сравнительно недавно имя Сухово-Кобылина как мыслителя начало выходить из забвения (История философии в СССР: В 5 т. М., 1968. Т. 3. С. 321—323; Школенко Ю.А. Космос, человек, книги // Новый мир. 1983. № 10. С. 229. Он же. Философские аспекты космонавтики // Научные доклады высшей школы. Философские науки. 1985. № 6. С. 19; Феоктистов К. К звездной мечте // Альманах библиофила. М., 1985. Вып. 18. С. 48). Впервые обширные фрагменты философских трудов Сухово-Кобылина опубликованы С.Г. Семеновой (Семенова С.Г. Николай Федоров: Творчество жизни. М., 1990. С. 312—316; Она же. Идеи русских космистов // Утренняя звезда. Научно-художественный иллюстрированный альманах международного центра Рерихов. М., 1993. № 1. С. 260—289; Она же. «...Бесконечное приближение человечества к Богу»: А.В. Сухово-Кобылин как мыслитель // Свободная мысль. 1993. № 5. С. 105—111; Русский космизм: Антология философской мысли. М., 1993. С. 3, 10—11, 28, 49—62). Наконец, в 1995 г. вышло отдельное издание философских сочинений драматурга: Сухово-Кобылин А.В. Учение Всемира. Инженерно-философские озарения / Сост. А.А. Караулин и И.В. Мирзалис. М., 1995. К сожалению, в книге отсутствует комментарий (см. нашу рецензию: Волга. 1996. № 4. С. 163-165).
6 Сухово-Кобылин жил вместе со своей дочерью Л.А. де Фальтан.
7 Роман Эмиля Золя «Земля» написан в 1887 г.; в том же году переведен на русский язык. По свидетельству Н.В. Минина, «А.В. высоко ценил Зола и его произведения <...> Драма жизне[нных] положений и правдивость — вот что он ставил в заслугу Зола. В театральном отношении он считал французов своими учителями» (Минин Н.В. [Биография А.В. Сухово-Кобылина] // РО ИРЛИ. Ф. 186. Ед. хр. 1. Л. 17).
* Персонаж романа «Земля» по кличке Иисус Христос — бездельник, пьяница, развратник, грабитель и картежник. «У него было действительно сходство с Христом, но это был Христос, опустошившийся до разврата, Христос —
пропойца, который насилует девок и грабит проезжих на большой дороге» (Золя Э. Ругон-Маккары: В 18 т. М., 1957. Т. 12. С. 17).
’ «Нет, сударь, это не мои» (фр).
10 «Сударь! Раз я вам сказал, что они не мои, значит они не мои» (фр.)
БЕСЕДА С АВТОРОМ «СВАДЬБЫ КРЕЧИНСКОГО»
Печатается по: Театр и жизнь. 1889. 3 декабря. С. 3.
1 Сухово-Кобылин добивался цензурного разрешения на постановку новой редакции «Смерти Тарелкина».
J В тексте ошибка: правильно — Рембелинский.
3 Сухово-Кобылин в 1890 г. извещал свою сестру Е.В. Петрово-Соловово: «В нашем маленьком мире очень интересное событие. Брат издателя журнала “Новости” Нотович, будучи недавно в Париже, заинтересовал Coquelen’a Свадьбою Кречинского, т.е. ролью Расплюева. Он, стоявши рядом с ним в Отель-Континенталь, познакомился и предложил дать на Театре Корша Кречинского для Коклена, о чем и просил меня написать к Коршу письмо — это я сделал — Корш очень любезно сейчас распорядился ставить пиесу с Градовым-Соколовым в роли Расплюева и с Ленским в роли Кречинского. Я обещал быть. В газетах было объявлено, но скоро прошел слух, что Коклен не может быть. Исидор [Фальтан] ехал в Париж, и Луиза ехала его провожать, я опасался фиаско и своей глупой фигуры при этом событии, не поехал — поручил Луизе принять Коклена и съездить на представление, разумеется взявши ложу. Все вышло навыворот. Коклен явился к Фальтанам и объявил, что непременно едет смотреть пиесу, а Корш уступил им свою ложу, в которой они и приняли Коклена. Прилагаю вам письмо Нотовича, который забрал себе в голову дать Кречинского в Париже, как он уже его и ставил три года тому назад в Константинополе в Русском посольстве, где пиэсса имела большой успех. По словам Фальтана, “Коклен во что бы то ни стало требует французский перевод, он сам берется приспособить пьесу к французской сцене и заранее убежден в ее успехе во Франции”» (Цит. по: Гроссман Л.П. Театр Сухово-Кобылина. М.; Л., 1940. С. 129).
Как написал Сухово-Кобылину Н. Нотович, «публика особенно обращала внимание на Коклена и графиню [Фальтан), читая на их лицах то, что сама публика испытывала. Коклен все время аплодировал, восхищался, а во время комической сцены между Муромским и Расплюевым в начале их разговора Коклен не выдержал и захлопал, и вся публика как бы ждала этого сигнала, разразилась таким долгим рукоплесканием, которого я еще не видал и не слыхал. Коклен лично благодарил Градова и Корша за доставленное ему удовольствие видеть истый талант и лучшую русскую пиесу. “Я буду играть Расплюева в Париже,говорит Коклен, — и буду играть эту пиесу в России через полтора года, но в Москве я не поставлю этой пиесы, потому что я не создам того,
Россия мемуарах
что сделал Соколов-Градов. Кречинский c’est une espece альфонса большого полета, а Расплюев и у нас отчасти еще находится: я уверен, что пиеса во Франции будет иметь успех”» (Там же. С. 129—130). Однако Коклен-младший не поставил «Свадьбу Кречинского».
4 Ошибка: на самом деле — 28 ноября.
А.В. ПОЛОВЦЕВ. ПАМЯТИ А.В. СУХОВО-КОБЫЛИНА
Печатается по: Московские ведомости. 1903. 19 марта. С. 4.
14 марта 1903 г. критик, редактор-издатель журнала «Северный вестник» Л.Я. Гуревич обратилась к историку А.В. Половцеву с просьбой помочь Э.И. Мо-шину, сотруднику «St. Petersburqes Zeitunq», который писал заметку о Сухово-Кобылине: «...я надеюсь, что Вы не откажете сообщить ему некоторые сведения о нем, имеющиеся, бесспорно, в Вашем распоряжении и нужные ему для того, чтобы заметка, хотя и небольшая, вышла не сухой и не банальной, не похожей на обычные мертвые заметки. То, что имеется о Сухово-Кобылине в Энциклопедическом словаре, слишком недостаточно и бледно, а других материалов о жизни покойного писателя, по словам Венгерова, у которого я наводила справки, в печати не имеется» (ОР РНБ. Ф. 601. Ед. хр. 371. Л. 3—4). Возможно, заметка-некролог Половцева явилась откликом на письмо Л. Гуревич.
1 Автором этого популярного изречения был не Гораций, а римский грамматик Мавр Теренциан (III век). Полностью изречение из его стихотворного трактата «О буквах, слогах, стопах и метрах» (стих 258) звучит так: «Pro capru lectoris habent sua fata libelli» («Книги имеют свою судьбу, смотря по тому, как их принимает читатель»),
2 См.: Полевой П.Н. История русской словесности с древнейших времен до наших дней. СПб., 1900. Т. 3. Имя Сухово-Кобылина не упоминает и А.М. Скабичевский (История новейшей русской литературы (1848—1890). СПб., 1891).
3 Поэма «Освобожденный Иерусалим» (1580) итальянского поэта Торквато Тассо в переводе С.Е. Раича была издана в 1831 г.
4 В Берлине Сухово-Кобылин слушал, конечно, не Гегеля, а его учеников.
5 Половцев неточен. Белинский в статьях о Гоголе ничего не говорит о Гегеле; однако в статье 1840 г. о «Горе от ума» он разбирает «Тараса Бульбу», используя гегелевскую философскую терминологию.
6 Неверно, комедия создавалась в Москве в 1852—1854 гг.
7 Это не так: публика восторженно принимала «Дело».
8 Сухово-Кобылин датирует эту запись днем театрального рождения «Свадьбы Кречинского». Но комедия впервые была сыграна в Малом театре не 26 ноября 1855 г., а 28 ноября. Эту же ошибку драматург допустил и на шмуцтитуле
в мемуарах
«Картин прошедшего» (1869). В 1895 г. в честь 40-летия «Свадьбы Кречинского» она шла в театре Ф.А. Корша 26 ноября.
’ В 1892 г. Сухово-Кобылин приезжал в Петербург на возобновление «Дела» в Александрийском театре. Одновременно он хлопотал о запрещенной для сцены «Смерти Тарелкина» и добивался публикации своих философских трудов.
1019 февраля 1892 г. А.В. Половцев сообщал Л.Я. Гуревич: «...сегодня вечером будет у нас замечательный человек, обыкновенно живущий в деревне и лишь ненадолго приехавший в Петербург. Это известный автор “Свадьбы Кречинского” и “Дела” Александр Васильевич Сухово-Кобылин. Замечателен он, кроме того, что, несмотря на свои 74 года, свеж и молод телом и духом, как 40—45-летний, еще тем, что более 30 лет занимается философиею Гегеля, перевел на русский язык (для собственного употребления) все сочинения Гегеля и частью написал, частью пишет самостоятельные монографии в развитие положений Гегеля!» (Цит. по: Гречишкин С. С. Архив Л.Я. Гуревич // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1976 год. Л., 1978. С. 20).
В.Н. РЕМБЕЛИНСКИЙ [ВОСПОМИНАНИЯ]
Печатается по: РГАЛИ. Ф. 1386. Ед. хр. 21. Л. 193—194. Ранее опубликовано нами: Вопросы литературы. 1997. № 4. С. 371—372.
1 Запись воспоминаний В.Н. Рембелинского предварена следующими словами: «24 августа 1927 г. Борис Пильняк познакомил меня с Владимиром Николаевичем Рембелинским, племянником А.М. Рембелинского, оставившего ценные воспоминания о Сухово-Кобылине в “Русской старине”, 1910, IV [правильно— № 5] и “Русском архиве”, 1910, VII. Мой собеседник также близко знал Сухово-Кобылина в 80—90-е годы».
2 Скорее всего, речь идет о чтении «Смерти Тарелкина» на литературной «среде» в редакции «Гражданина» 25 марта 1892 г.
* 4 апреля 1892 г. Сухово-Кобылин сообщал сестре Евдокии Васильевне петербургские новости о «Смерти Тарелкина»: «У меня Пиэсса и Записка поданы уже тому назад 3 дня через кн. Мещерского министру Дурново. Вчера явился ко мне Колышко и объяснил, что кн. Мещерский поручил мне передать, что Министр требует пиэссу, чтобы ее прочесть этими днями, которые у него свободны, и что ответ не будет задержан — и так мое дело должно решиться и уехать невозможно. Я остался до вторника. <...> Но для меня составляет большую важность, чтобы вытащить мою пиэссу на сцену. Ей здесь было три публичных чтения, и она идет все в гору. Последнее чтение было самое удачное и можно назвать хорошим успехом. Вся задержка от цензуры. Что скажет министр, к которому я обратился с довольно резкою просьбою. Ответ неизвестен» (Труды Публичной библиотеки СССР имени Ленина. М., 1934. Вып. 3. С. 262). Упомянутый И.И. Колышко — чиновник, литератор, близ-
Россия'^^в мемуарах ’
кий знакомый князя В.П. Мещерского. Через князя В.П. Мещерского министру И.Н. Дурново была подана «Записка о пиесе Сухово-Кобылина “Невероятное Событие”» (РО ИРЛИ. Ф. 186. Ед. хр. 18. Л. 1—5. Писарская копия с небольшой авторской правкой). «Невероятное Событие» — одно из названий, под которыми Сухово-Кобылин пытался провести на сцену «Смерть Тарелкина». Записка написана от третьего лица.
Однако попытка Сухово-Кобылина с помощью князя Мещерского получить разрешение на постановку «Смерти Тарелкина» не удалась. Дурново ответил драматургу не прямо, а через того же Е.М. Феоктистова — ярого противника третьей пьесы Сухово-Кобылина: «Получил от Феоктистова письмо, в котором мягко стелет, но жестко спать, — а именно министр внутренних] дел состоит в совершенном согласии с мнением совета и полагает, что пиэсса не возбудит смеха, а произведет содрогание. Мою бумагу, которая составила мне такую работу (вы знаете), Никто [не] читал. Бумага, отлично переписанная, находится, вероятно, у кн. Мещерского — теперь надо ее от него выручить» (Письмо А.В. Сухово-Кобылина Н.В. Минину. 2 мая 1892 г. // РГАЛИ. Ф. 438. On. I. Ед. хр. 268. Л. 4).
4 Дважды, 23 и 24 марта 1892 г., Сухово-Кобылин умолял В.Н. Давыдова прочесть исправленную редакцию «Смерть Тарелкина» у князя Мещерского: «Подумайте, что в этом для меня дорогом виде ее еще не знают; ибо я должен сказать, что первые два чтения были неудовлетворительны потому, что пиэсса была плохо переписана, с помарками и вам почти неизвестна»; просил предварительно прочитать «внимательно хоть один раз эту несчастную пьесу» и добавлял: «ваш талант может так легко воскресить ее от 20-летней смерти и забвения. Факельщиков у ней много, а действительных друзей — никого, если вы ее покинете» (Цит. по: Никитин Н. Два письма Сухово-Кобылина // Театр. 1938. № 5. С. 122, 123).
5 Комментарий Л.П. Гроссмана: «Тот же рассказ о ссоре с Гедеоновым и преследовании его в той же версии сообщил мне со слов А.В. Сухово-Кобылина и Минин».
6 Комментарий Л.П. Гроссмана: «С.А. Переселенков сообщил мне о сохранившемся письме Сухово-Кобылина по поводу смерти Александра III» (С.А. Переселенков — историк, автор первой литературоведческой статьи о творчестве драматурга. См.: Переселенков С А. А.В. Сухово-Кобылин // Ежегодник петроградских государственных театров. Сезон 1919—1920. Пг., 1920. С. 125—156).
26 декабря 1894 г. Сухово-Кобылин отправил письмо к В.С. Кривенко, где писал о значении Александра III для России: «События истекших дней, потеря Россией истинного хозяина страны и великого человека была жестокая, нежданная и тем поразительнейшая беда. Вам известно, что я относительно России пессимист. Я ее люблю, жалею, но хулю. Мне она всегда была мачехой,
но я был ей хорошим трудящимся сыном. Немногие дни царствования покойного ГОСУДАРЯ были для нее (России) великими днями могущества и счастья, и я боюсь, чтобы она по закону энналакса за сим не совершила перекрест и не изошла в противуположный момент... Помилуй Бог» (РО ИРЛИ. Ф. 186. Ен. хр. 26. Л. 1. Об этом письме см. примечания к воспоминаниям В.С. Кривенко). Две копии этого письма, одну — полную, другую — сокращенную, Сухово-Кобылин 16 июля 1895 г. послал Н.В. Минину с просьбой «прочесть ее Величеству эти простые строки по поводу трогательной и безвременной кончины Государя Императора, вылившиеся из глубины моего сердца в момент потрясающего события» (РГАЛИ. Ф. 438. On. 1. Ед. хр. 268. Л. 7).
7 Сухово-Кобылин не был атеистом и едва ли мог превратить церковь в конюшню.
1 Сухово-Кобылин не был доктором философии.
9 Впервые о духовном влиянии А.И. Герцена Сухово-Кобылин говорит в автобиографии, напечатанной в 1902 г. в рекламной брошюре парижского театра «Ренессанс», на сцене которого шла «Свадьба Кречинского».
10 Комментарий Л.П. Гроссмана: «Последнее сообщение подтверждается хронологической проверкой. В своем письме к сестрам из Томска 15 октября 1847 г. Сухово-Кобылин вспоминает о своей университетской жизни в Берлине. Бакунин, как известно, слушал лекции в Берлинском университете в 1840 г. (осень) и с перерывами в 1841, 1842 гг. К этой эпохе (конец 30-х и начало 40-х гг.) относятся поездки А.В. Сухово-Кобылина за границу».
В.С. КРИВЕНКО. В АРТИСТИЧЕСКОЙ СРЕДЕ
Печатается по: РГАЛИ. Ф. 785. On. 1. Ед. хр. 2. Л 35—40.
Впервые воспоминания В.С. Кривенко, написанные в конце 1924— начале 1925 гг., опубликованы нами: Вопросы литературы. 1995. № 3. С. 370—374.
Крупный чиновник, В.С. Кривенко одновременно был театральным критиком и общественным деятелем. Познакомившись и подружившись с Сухо-во-Кобылиным в 80-е гг. (см.: Почитатель [Д.С. Кривенко]. А.В. Сухово-Кобылин // Новое время. 1903. 15 марта.), он не раз энергично защищал драматурга от критических ударов и цензурных угроз. См., напр., его рецензию «“Запорожцы” Репина и “Дело” Сухово-Кобылина» (Московские ведомости. 1892. 16 января). Когда пьесу вновь хотели запретить, она, по мнению Сухово-Кобылина, «была спасена влиянием В.С. Кривенко» (РГАЛИ. Ф. 438. On. 1. Ед. хр. 256. Л. 12).
Сухово-Кобылин видел в критике друга, которому можно доверить самые сокровенные мысли. 26 декабря 1894 г. Сухово-Кобылин отправляет В.С. Кривенко письмо, вернее, философско-исторический трактат о тесной связи России и самодержавия: «Конечно, надо согласиться, что вообще самодержавие
Россия в мемуарах ~
иррационально; но приданное к иррациональности русского племени дает в этом синтезисе рациональность, по той же причине, по которой минус на минус дает плюс <...>» (РГАЛИ. Ф. 785. On. 1. Ед. хр. 39. Л. 2).
1 Коронная роль В.Н. Давыдова в течение полувека — Расплюев в «Свадьбе Кречинского».
2 Сухово-Кобылин восхищался спектаклем Александрийского театра: «Я сожалею, что вы не видели «Дело» в Петербурге. Когда Давыдов играл Муромского, Варламов Варравина и Сазонов Тарелкина, Князя играл Далматов и был превосходен в сцене с Муромским. Для Давыдова эта сцена была настоящим триумфом — он провел в ней такое мастерское крещендо от страницы] 48 до стран[ицы] 52, что произвел фурор, и вся зала встала и кричала невероятно, так что я, бывший в театре, имел убеждение, что пиэсса будет немедленно [запрещена]» (первый вариант письма Сухово-Кобылина к Ю.Д. Беляеву. — РГАЛИ. Ф. 438. On. 1. Ед. хр. 256. Л. 11 об. — 12). Страницы отмечены по кн.: Дело (Отжитое время). Драма в пяти действиях А. Сухово-Кобылина. М., 1887.
3 Видимо, Кривенко, сотрудничавший в газете «Новое время», уговорил ее редактора, пользовавшегося влиянием в правительственных сферах, помочь провести на сцену многократно запрещенную «Смерть Тарелкина». 5 января 1895 г. критик просит А.С. Суворина: «...не посмейтесь над прилагаемым письмом старика Сухово-Кобылина — убежденного гегелианца» (РГАЛИ. Ф. 459. Ед. хр. 2096. Л. 94). Прилагаемое письмо, вероятно, тот самый философско-исторический трактат, который Сухово-Кобылин 26 декабря 1894 г. послал Кривенко.
Возможно, идея постановки этой пьесы привлекла Суворина, в то время хлопотавшего о создании своего театра. «Новое время» впервые рассказало русскому обществу о судьбе третьей пьесы Сухово-Кобылина: «...гр. Салиас сообщил нам о задушевном желании престарелого дяди своего увидеть, наконец, на сцене свою “Смерть Тарелкина”, скрытую в театральных архивах с 1869 г. Пора бы исполнить это законное желание и маститого драматурга, и публики» (Old Gentleman [А.В. Амфитеатров]. Москва: Типы и картинки // Новое время. 1895. 30 ноября. С. 3). Через четыре года газета снова напоминает о запрещенной пьесе (Беляев Юр. У А.В. Сухово-Кобылина // Там же. 1899. 2 июня. С. 2). Только в конце столетия Суворину удалось получить цензурное разрешение и поставить в Театре Литературно-художественного общества 15 сентября 1900 г. «Смерть Тарелкина» — в новой редакции и под названием «Рас-плюевские веселые дни».
4 См.: В.С.К. Забытый // Новое время. 1900. 24 января. С. 3.
5 В 1924 г. режиссер Н.О. Волконский поставил в московском Театре имени В.Ф. Комиссаржевской спектакль «Отжитое время», объединив «Свадьбу Кречинского» и «Дело». В программе значилось: трагикомедия в 9 картинах,
Роса4я\^^в мемуарах
текст Волконского по Сухово-Кобылину. Отмечая актерские удачи, критика с редким единодушием доказывала механистичность объединения двух частей трилогии. В. Рудин: «...название переделки: “трагикомедия”, которая налицо в “Деле”, но которой совсем нет в “Свадьбе Кречинского”. Отсюда — понятное следствие — разнобой стилей обоих частей. В итоге механическое объединение двух пьес в одну, не отвечающее ни понятию “трагикомедии”, ни сценическому выявлению» (Новый зритель. 1925. № 1. 6 января. С. 6); Д. Чужой (Д.М. Аранович): «К сожалению, режиссер вместо “композиции” дал простое механическое соединение, от которого получились следующие одна за другой две пьесы с новыми действующими лицами и новым сюжетом» (Искусство трудящимся. 1925. № 8. 6—11 января. С. 8); И.А. Аксенов: «От двух комедий остались только “ударные места”, но так как подготовка и мотивировка ударности была вычеркнута — удара не получилось: ударять оказалось нечем, зритель видел только намерение сцены задеть его, это намерение его не трогало, более того — раздражало и заставляло думать, что режиссер, вообще говоря, испортил обе пьесы и дал ненужный спектакль» (Жизнь искусства. 1925. № 2. 13 января. С. 9).
С.Л. КЕГУЛЬСКИЙ. У АВТОРА «СВАДЬБЫ КРЕЧИНСКОГО»
Печатается по: Семья, 1894. № 8. 20 февраля. С. 6—7. Подписано: СЛ.К. 6 марта 1894 г. Сухово-Кобылин извещал Н.В. Минина: «Явился ко мне Рассохин, который продает мою Книгу, с просьбою принять интервьюэра Ке-гульского, фельетониста “Новостей дня”. Он напечатал обо мне довольно порядочную и по моему внушению умеренно хвалительную Статейку с двумя Портретами в воскресном прибавлении к журналу. Господин этот довольно интеллигентный Жидок, написал довольно легко и ловко в смысле пошевелить дело о запрещении (частным Путем) моей третьей пьесы. Достаньте № 8 “Семьи” от 20 февраля 1894 г.» (РО ИРЛИ. Ф. 186. Ед. хр. 11. Л. 63 об.-64).
* На самом деле — 28 ноября.
1 С.Ф. Рассохин — владелец Московской театральной библиотеки.
1 Первое в печати глухое упоминание о деле Сухово-Кобылина.
♦ Сухово-Кобылин дополнил беседу письмом в редакцию газеты «Новости дня» (1894. 21 февраля. С. 3):
«М.г., г. редактор! В журнале “Семья”, прилагаемом к издаваемой вами газете, от 20-го февраля, в статье “У автора ‘Свадьбы Кречинского”’ оказался небольшой пропуск, который я, по чувству справедливости, спешу восполнить.
В том месте, где автор статьи приводит свои слова о лучших исполнителях роли Расплюева, не назван артист Александрийского театра В.Н. Давыдов,
Россия мемуарах
которому, бесспорно, принадлежит одно из самых почетных мест в числе исполнителей этой роли.
Пользуюсь этим случаем, чтобы упомянуть, что в другой моей пьесе “Отжитое время”, или “Дело”, в лице того же В.Н. Давыдова нашел я самого блистательного исполнителя, какого, как автор, мог только желать для драматической роли старика Муромского. Огромное расстояние, на котором, по существу, стоят тип Расплюева в “Свадьбе Кречинского” и в “Расплюев-ских веселых днях” и тип Муромского в “Деле”, представляет, конечно, лучшее свидетельство гибкости и богатства сценического дарования этого артиста.
А. Сухово-Кобылин».
И.А. АРДАШЕВ. СЕМИНАРИСТ У А.В. СУХОВО-КОБЫЛИНА
Печатается по: Исторический вестник. 1912. № 12. С. 1123—1128. Подписано: И.А.
1 Козлова засека (или просто Засека) — ближайшая железнодорожная станция от Ясной Поляны.
Е.А. САЛИАС. А.В. СУХОВО-КОБЫЛИН
Печатается по: Рус. слово. 1903. 13 марта. С. 2. Интервью подписано криптонимом В.-А.
Е.А. Салиас де Турнемир неизменно восторженно отзывался о творчестве Сухово-Кобылина, однако, не оставил подробных воспоминаний о нем. Драматург адресовал Салиасу автобиографическую запись «1895 год. 40-летие “Свадьбы Кречинского”».
1 Это не совсем так. Ср. утверждение Сухово-Кобылина, что он следит за современной литературой, выписывает газеты, журналы, книги, зафиксированное Ю.Д. Беляевым в мемуаре «У А.В. Сухово-Кобылина».
2 Сухово-Кобылин внимательно и ревниво следил за всеми постановками своих пьес до конца жизни.
3 Речь идет о первой постановке «Смерти Тарелкина» («Расплюевских веселых дней») 15 сентября 1900 г. в Театре Литературно-художественного общества в Петербурге.
4 Такое же мнение о «Деле» и «Смерти Тарелкина» Е.А. Салиас высказал и литературному критику А.А. Измайлову: «Я, например, считаю вещью большого значения драму “Дело” моего родственника Сухово-Кобылина. Может быть, эта вещь ничуть не меньше “Ревизора”, и тем более, что она хватает не по чиновничьей мелкоте, а по миру крупных взяточников. Сухово-Кобылин очень ценил “Смерть Тарелкина”, а по-моему, — она никуда не годилась» (Измай-
Россия в мемуарах
лов А.А. Романист на покое // Измайлов А.А. Литературный Олимп. М., 1911. С. 424). Однако П.П. Гнедич записал полярно противоположное мнение Са-лиаса о «Смерти Тарелкина»: «Ведь критики отнеслись к “Смерти Тарелкина” с ковдачка, смотрели на нее как на пустячок, — а проглядели, что это сатира почище щедринской. — Цензура оказалась куда дальновиднее и, не пропуская долго пьесу, доказала, что она понимает гораздо глубже и видит, куда гнет автор» (Гнедич П.П. Из моей записной книжки. Расплюев // Театр и искусство. 1913. № 14. С. 327).
Ю.Д. БЕЛЯЕВ. У А.В. СУХОВО-КОБЫЛИНА
Печатается по: Новое время. 1899. 2 июня.
Ю.Д. Беляев познакомился с Сухово-Кобылиным в его родовом имении Кобылинка в июне 1895 г. Драматург и его молодой собеседник убедились в близости своих литературных и театральных взглядов. Сразу после отъезда из Кобылинки Беляев посылает Сухово-Кобылину письмо, где аргументирует свое мнение о «Деле» и «Смерти Тарелкина». Письмо (пока оно не найдено) так воодушевило драматурга, что он тут же сел писать ответное послание.
Авплрафы и писарские копии восьми вариантов письма хранятся в РГАЛИ (Ф. 438. On. 1. Ед. хр. 256. Л. 1—17 об.). Первые четыре варианта послания написаны в Кобылинке в самом начале июля 1895 г.; окончательная доводка текста — в 1899—1900 гг. По-видимому, третий из них, написанный 4 июля, был отправлен Беляеву. В Петербургской государственной театральной библиотеке хранятся и подаренные ему 5 июля «Картины прошедшего» — с дарственной надписью и важными для творческой истории «Дела» комментариями на полях.
Шестой вариант письма Сухово-Кобылина к Беляеву опубликован нами: Сухово-Кобылин А.В. Картины прошедшего. Л., 1989. С. 237—238.
1 Вятки — малорослые и широкогрудые лошади вятской породы.
1 Ошибка: Сухово-Кобылин закончил «Свадьбу Кречинского» 15 октября 1854 г. не в тульской тюрьме, а в Москве, когда сидел на гауптвахте.
3 По одной из версий, свой роман Сервантес начал писать в 1602 г., когда вторично попал в севильскую Королевскую тюрьму по обвинению в недостаче при окончательном расчете за сбор налоговых недоимок (см.: Державин К.Н. Сервантес. Жизнь и творчество. М., 1958. С. 135).
* «Кто рассматривает природу разумно, того и она отражает разумно» (нем.). Эта цитата из «Логики» Гегеля (как утверждает Сухово-Кобылин) открывает и завершает трилогию «Картины прошедшего». Но в «Логике» такого высказывания нет. Очевидно, выражение взято из другого труда Гегеля — «Философии истории»: «...кто разумно смотрит на мир, на того и мир смотрит разумно; то и
Россия в мемуарах '
другое взаимно обуславливают друг друга» (Гегель Г.-В.-Ф. Соч. М.; Л., 1935. Т. 8. С. 12).
3 «В здоровом теле здоровый дух» (лат.).
Ю.Д. БЕЛЯЕВ А.В. СУХОВО-КОБЫЛИН
Печатается по: Новое время. 1903. 16 марта.
1 Хорошо знавший Сухово-Кобылина Н.В. Минин также вспоминал: «Всегда, с тех пор, как я познакомился с Александром] Васильевичем], в его скромном деревенском кабинете против его письменного стола висела большая акварель бедной Луизы — всегда. Возможно ль допустить, что человек, так зверски убивший женщину, весь свой век имел бы, добровольно, ее портрет перед глазами! Судите сами!» (Минин Н.В. Сухово-Кобылин // РО ИРЛИ. Ф. 186. Ед. хр. 1).
Ю.Д. БЕЛЯЕВ. «ДЕЛО»
Печатается по: Беляев Ю.Д. Мельпомена. СПб., [1904]. С. 109—115.
1 Полный текст пьесы опубликован в книге Сухово-Кобылина «Картины прошедшего» (М., 1869). В 1887 г. драматург напечатал в Москве «Дело (Отжитое время). Издание второе, исправленное и сокращенное по указанию сцены». По этому изданию пьеса много лет игралась в театрах.
2 См. примеч. 14 к воспоминаниям П.Д. Боборыкина.
3 Опущен развернутый рецензионный отзыв Беляева о постановке «Дела» в Александрийском театре в сентябре 1903 г., после смерти драматурга.
М.М. КОВАЛЕВСКИЙ. [ВОСПОМИНАНИЯ]
Печатается по: Архив РАН. Ф. 603. On. 1. Ед. хр. 126. Л. 247—250. Воспоминания М.М. Ковалевского о Сухово-Кобылине впервые опубликованы нами: Вопросы литературы. 1995. № 3. С. 374—378.
Правовед и социолог М.М. Ковалевский по политическим мотивам в 1887 г. был вынужден прекратить преподавание в Московском университете и эмигрировать. В 1901 г. он вместе с другими русскими учеными основал в Париже Русскую высшую школу общественных наук.
Воспоминания Ковалевский писал в 1914—1915 гг. на австрийском курорте Карлсбад, куда он был интернирован после начала Первой мировой войны.
1 В Болье виллы Сухово-Кобылина и Ковалевского находились рядом. Первое упоминание о Ковалевском в дневнике драматурга (в последние годы жизни Сухово-Кобылина дневник под его диктовку вел его секретарь AM. Мо-
Россия в мемуарах
легин; писатель везде упоминается в третьем лице) находим 21 ноября 1899 г.; «Был профессор Ковалевский» (РГАЛИ. Ф. 438.On. 1. Ед. хр. 253. Л. 11. При дальнейших ссылках на дневник указываются только листы). На следующий день драматург обедает «у профессора Ковалевского. От Ковалевского пришли в 9 1/2 часов; усталости не чувствовали» (Там же). Так началось близкое знакомство Сухово-Кобылина и Ковалевского, продолжавшееся до самой смерти писателя.
2 Ковалевский, видимо, говорит о драматурге и театральном критике графе СА. Ржевусском. О постановке им в Париже «Свадьбы Кречинского» ничего не известно. Вероятно, Ковалевский просто ошибся: из дальнейшего рассказа очевидно, что он вспоминает о спектакле парижского театра «Ренессанс». Этот театр начал репетировать «Свадьбу Кречинского» в январе 1902 г. О репетициях Сухово-Кобылин узнал от Ковалевского, которому сообщил эту новость слушатель его школы С.С. Сухонин (см. далее воспоминания С.С. Сухони-на).
3 Запись в дневнике Сухово-Кобылина 7 февраля: «В 20 м[инут] второго ч[аса] пополудни был М.М. Ковалевский, который, записавши краткую биографию Александра] Васильевича] и взявши пакет с портретом Александра] Васильевича]» и документальными материалами о предках драматурга, «отправь это графине в Париж, расписку ж в приеме заказного пакета почтою вечером в 6 ч]асов] доставил Александру] Васильевичу]» (Л. 71 об.). Автобиография Сухово-Кобылина на французском языке и его фотография были напечатаны в рекламной брошюре театра «Theatre de la Renaissance» (Paris, 1902). На русском полный текст опубликован в кн.: Сухово-Кобылин А.В. Картины прошедшего. Л., 1989. С. 234—235 (перевод В.И. Азанова и М.И. Мора-левой).
4 Имеется в виду А.М. Молегин.
3 В последние годы жизни Сухово-Кобылин в письмах к своему другу Н.В. Минину не раз жаловался на потерю памяти: «Дело в том, что я переутомился и получил слабость памяти и мышления» (19 августа 1897 г.; РГАЛИ. Ф.438. On. 1. Ед. хр. 268. Л. 17); «Я мозгом довольно свеж — но что для меня мучительно — это память. Я почти ее совершенно утратил и в особенности относительно обыденных, незначительных событий, а равно относительно того, что пишу, ибо все это смывает в чистоту <...>» (3 января 1899 г.; Там же. Л. 20 об.). «Пишу с трудом. Памяти нет, и когда кончаю начатую фразу — то конец или цель уже забыты. — Это производит во мне упадок мышления или лучше Гегелевского представления, т.е. памяти; так что я слов не помню, но сущность дела вижу и знаю. Это довольно мучительно» (15 января 1901 г.; Там же. Л. 24 об.).
* В мае—октябре 1854 г. на гауптвахте у Воскресенских ворот Сухово-Кобылин писал не «Дело», а «Свадьбу Кречинского».
Россия мемуарах
7 В честь 150-летия первого русского театра в Ярославле 9—11 мая 1900 г. прошли Волковские торжества, где были показаны «Горе от ума», «Ревизор» и «Свадьба Кречинского». Сухово-Кобылин был приглашен на театральный праздник как почетный гость. 11 мая труппой Александрийского театра была сыграна «Свадьба Кречинского»; во время спектакля и по его окончании актеры и публика восторженно приветствовали автора комедии.
’ Отрицательное отношение Сухово-Кобылина к Чехову не подтверждается другими источниками. Драматург познакомился с автором «Чайки» в январе 1901 г., когда тот приезжал в Болье к Ковалевскому (см.: Селезнев В.М. Непрочитанная страница из жизни Чехова и Сухово-Кобылина // Вопросы литературы. 1989. № 12. С. 268-272).
’ Роман Н.А. Арпольди «Василиса» о русских революционных эмигрантах середины 70-х гг. вышел в 1879 г. в Женеве за подписью Н.А. (на книге указано вымышленное место издания — Берлин). В салоне супругов Арнольди собирались писатели, актеры, художники, ученые из русской колонии в Ницце. Вас.И. Немирович-Данченко иронизировал над стремлением хозяйки «великолепной виллы» приглашать знаменитых гостей. А 1897 г. она, например, загорелась желанием «во что бы то ни стало найти, добыть и привезти» к ней Чехова — новую «знаменитость», которого «переводят теперь французы», «вроде... Мопассана» (Немирович-Данченко Вас.И. На кладбище (Воспоминания). Ревель, [1921]. С. 34, 35, 36).
10 «Смерть Тарелкина» в это время еще была запрещена для сцены.
11 Убежденнейшим вегетарианцем Сухово-Кобылин стал после судебной эпопеи.
ПИСЬМА В.Г. ВАЛЬТЕРА А.П. ЧЕХОВУ
Печатаются по: ОР РГБ. Ф. 331. Карт. 38. Ед. хр. 66. Л. 22 об., 23 об. Чехов получил второе письмо 1 декабря 1898 г.
Владимир Григорьевич Вальтер — врач-бактериолог, литератор, знакомый АП. Чехова по таганрогской гимназии. В 1890-е гг. поселился в Ницце, где у него была химико-бактериологическая лаборатория. После первой поездки Чехова в Ниццу в 1897—1898 гг. между ним и Вальтером началась постоянная переписка, продолжавшаяся до самой смерти Антона Павловича.
В дневнике Сухово-Кобылина за 1899—1900 гг. постоянно отмечаются визиты В.Г. Вальтера, причем эти записи — как значимые для драматурга — обычно подчеркиваются. В последний раз врач посетил Сухово-Кобылина 9 октября 1902 г. (РГАЛИ. Ф. 438. On. 1. Ед. хр. 253. Л. 87).
Россия в мемуарах
С.С. СУХОНИН. А.В. СУХОВО-КОБЫЛИН
Печатается по: Всемирный вестник. 1903. № 6/7. С. 291—294.
1 «Свадьбу Кречинского» поставил не «Одеон», а театр «Ренессанс».
2 По дневнику Сухово-Кобылина точно определяется дата приезда Сухони-на в Болье. Запись 28 января 1902 г.: «Принимали Сухонина» (РГАЛИ. Ф. 438. On. 1. Ед. хр. 253. Л. 70 об.).
5 «Мой домик» (фр.).
4 Хозяин вас ждет (фр).
5 Узнав о готовящемся спектакле, драматург послал в Париж дочь — графиню Л.А. де Фальтан. Дневниковая запись 31 января: «...весь день в заботах по поводу поездки графини в Париж. Графиня выехала в 6 1/2 часов» (Там же. Л. 70). Дочь посещает репетиции «Свадьбы Кречинского», извещает отца письмами и депешами (телеграммами) о всех предпремьерных заботах и хлопотах.
‘ «Свадьбу Кречинского» перевели на французский язык В.Л. Биншток и У. Гойе.
7 Л.Н. Толстой был недоволен переводами своих сочинений на французский язык. Он считал, что Биншток «тоже плохо переводит» (Гусев Н.Н. Летопись жизни и творчества Льва Николаевича Толстого. 1891—1910. М., 1960. С. 778).
’ Сухонин, не видевший спектакля, судит о нем по резким откликам русской прессы. Однако слухи о провале постановки оказались сильно преувеличенными. Переводчик В.Л. Биншток 3 ноября 1926 г. в письме к Л.П. Гроссману сообщал: «Превосходен был Расплюев — Bodouin и m-elle Heller (Лидия). <...> Пьеса имела успех средний и прошла около 40 раз. Жемье, игравший Кречинского (чудесный актер вообще), на этот раз был неудачен. Он играл его не барином, как Киселевский, а каким-то легким бонвиваном» (Цит. по: Гроссман Л.П. Преступление Сухово-Кобылина. 2-е изд., доп. Л., 1928. С. 257).
’ Сухово-Кобылин подразумевает свои философские сочинения.
П.И. БАРТЕНЕВ. А.В. СУХОВО-КОБЫЛИН
Печатается по: Рус. архив. 1910. Кн. 2. С. 315—316.
* См.: Голомбиевский ЛА. Драма в жизни писателя // Рус. архив. 1910. № 2. С. 243-290.
1 КА Черемисинов — слуга, писарь Сухово-Кобылина, упоминаемый в дневнике Сухово-Кобылина 10 сентября 1900 г.: в Петербурге «были в церкви, когда венчали Козьму Черемисинова» (РГАЛИ. Ф. 438. On. 1. Ед. хр. 253. Л. 28).
Россия в мемуарах
3 См. примеч. 5 к воспоминаниям А.М. Рембелинского «Еще о драме в жизни писателя».
4 Ольга Александровна Нарышкина, дочь Н.И. Нарышкиной от первого брака, вышла замуж за графа О. де Фальтана (старшего брата Исидора, мужа дочери Сухово-Кобылина) 28 августа 1872 г. (см.: Моруа А. Три Дюма. Киев, 1991. С. 318).
5 Современный исследователь называет иную дату смерти А.Г. Нарышкина — 1864 г. После его смерти Н.И. Нарышкина в 1865 г. и вышла замуж за Александра Дюма-сына {Чернов СЛ. Комментарии // Воспоминания В.Н. Чичерина. М., 1991. С. 221, 222. Комментатор ошибочно именует А.Г. Нарышкина князем).
6 Племянники Сухово-Кобылина, у которых могла останавливаться в Москве Л.А. де Фальтан: Николай Михайлович (1854—1915) и Борис Михайлович Петрово-Соловово (1863—1923).
7 Памяти безвременно ушедшей дорогой Луизы Элизабет Симон, родившейся 1 апреля 181917 ноября 1850 {фр}.
8 См. наст. изд. с. 369—382.
П.П. ГНЕДИЧ. А.В. СУХОВО-КОБЫЛИН И ТИП РАСПЛЮЕВА
Печатается по: Исторический вестник. 1911. № 1. С. 59—63. Текст без изменений был воспроизведен в: Гнедин П.П. Книга жизни. Воспоминания. 1855-1918. Л., 1929. С. 173-178.
П.П. Гнедич заведовал репертуарной частью в театре А.С. Суворина, когда там впервые ставили «Смерть Тарелкина». В то время он познакомился с Сухово-Кобылиным. И уверовал в будущее его пьес.
1 Пьеса М.Е. Салтыкова-Щедрина «Смерть Пазухина» написана в 1857 г., пьеса Н.С. Лескова «Расточитель» — в 1867 г.
2 Любитель {фр}; здесь: дилетант.
3 18 сентября 1900 г. Сухово-Кобылин передал П.П. Гнедичу записку с перечнем авторских претензий к постановке «Смерти Тарелкина» («Веселых расплюевских дней»). Главное требование: «...установить явственное произношение текста» (Театральный музей имени А.А. Бахрушина. Ф. 67. № 6. Л. 1). Запись в дневнике Сухово-Кобылина 18 сентября: «В 10 ч. 30 м. выехали из Петербурга в Париж» (РГАЛИ. Ф. 438. Оп. Ед. хр. 253. Л. 28 об.).
4 «Лев Гурыч Синичкин, или Провинциальная дебютантка» (1840) — комедия-водевиль М. Теолона и Ж.-Ф.-А. Баяра; переделка с французского Д.Т. Ленского.
5 «Месяц в деревне» (1850) и «Завтрак у предводителя» (1849) — пьесы И.С. Тургенева.
Россия в мемуарах
‘ Солитер — крупный бриллиант.
’ Когда «Дело» в 1903 г. возобновляли в Александрийском театре, П.П. Гне-дич «обратился в дирекцию за разрешением составить в афише список действующих лиц, как предлагает автор» (Гнедин П.П. Книга жизни. Л., 1929. С. 297). Однако разрешение не было получено. Впервые авторское обращение «К публике» и «Данности» — весь список действующих лиц — прозвучали в постановке Н.П. Акимова в Ленинградском театре им. Ленсовета (1953).
* В «Книге жизни» П.П. Гнедич рассказывает, как Театрально-литературный комитет 16 марта 1883 г. не допустил на сцену «Смерть Тарелкина»: «Никто из членов комитета не понял, что такое это произведение. В протоколе, не знаю кем из членов комитета составленном, говорится:
“Полицейское самоуправление (?) изображено в главных чертах такими красками, которые в связи с неправдоподобностью фабулы умаляют силу самой задачи и явно действуют во вред художественности. Пьеса единогласно неодобрена”.
Протокол подписали: Григорович, А. Потехин, В. Крылов, В. Зотов, Савина, Шуберт и Сазонов.
Выделяя три последних имени как лиц, принадлежащих к актерской среде, решительно потерявшихся от той новизны формы, которую ввел автор, — нельзя с крайним изумлением не остановиться на первых четырех фамилиях. Что это? Недоразумение? Как мог Зотов, автор “Всемирной литературы”, или Потехин — товарищ Кобылина по реализму театра 50-х годов, — как могли они присоединиться к нелепому мнению других членов комитета?
Крылов всегда боялся конкуренции: успех каждого автора он считал залезанием в его карман, и он, боясь успеха “Тарелкина”, более всех ратовал против пьесы» (С. 128—129).
Н.А. ЦУРИКОВ. А.В. СУХОВО-КОБЫЛИН
Воспоминания публикуются впервые. Текст предоставлен В.А. Цуриковым, у которого хранится архив Н.А. Цурикова.
РАССКАЗЫ КРЕСТЬЯН ОБ А.В. СУХОВО-КОБЫЛИНЕ
Печатаются по: Милонов Н.А. Драматургия А.В. Сухово-Кобылина. Тула, 1956. С. 107-112.
Рассказ Прокофия Николаевича Пименова, кучера драматурга, дается НА Милоновым в записях учителя начальной школы села Кобылинка Ф.И. Кузнецова и студента Тульского педагогического института А.Н. Соколова (последняя запись сделана в 1954 г., за год до смерти кучера, когда тому уже было 97 лет). Остальные воспоминания записаны Н.А. Милоновым.
Россия в мемуарах
К сожалению, воспоминания крестьян Н.А. Милонов не всегда публиковал полностью, в ряде случаев он подбирал из них цитаты по тематическому принципу.
Воспоминания наряду с рядом достоверных фактов содержат много сведений легендарного характера.
* Имеется в виду, вероятно, канделябр.
2 На холме над Плавицей, на том месте, где, по рассказам старожилов, стоял дом Сухово-Кобылина, в июле 1954 г. установили обелиск: «Здесь, в родовом имении, жил и работал выдающийся драматург Александр Васильевич Сухово-Кобылин. 1817-1903» (см.: Милонов Н.А. Указ. соч. С. 107).
3 Речь идет о пожаре 1899 г.
УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН
Абаза Александр Агеевич (1821—1895) — министр финансов в 1880—1881 гг., председатель Департамента гос. экономии (1884-1893) 344
Абамелик Артемий Давыдович, князь — в 1850-х гг. поручик, адъютант московского военного генерал-губернатора 325
Абрамова Мария Морицовна (наст, фамилия — Гейнрих; 1865—1892) — актриса и антрепренер 413
Адлерберг Владимир Федорович, граф (1790—1884) — главноуправляющий почт с 1841 г.; министр императорского двора (1852—1870), член Гос. совета 232, 283-285, 412, 472, 473, 490
Акимов А.Ф. — режиссер Малого театра, муж С.П. Акимовой 266
Акимова Софья Павловна (урожд. Реб-ристова; 1824—1889) — актриса Малого театра 266
Аксаков Константин Сергеевич (1817— 1860) — публицист, критик, поэт, историк 10-12, 315, 335, 479, 480
Александр II (1818—1881) — российский император (1855-1881) 37, 150, 258, 259, 275, 282, 285, 287, 292-294, 318-320, 322-324, 343, 344, 408, 446, 449, 457, 474, 477, 478, 489, 496
Александр III (1845—1894) — российский император (1881—1894) 384, 386, 406, 491, 492, 504, 505
Александр Евлампиевич — священник, духовник семьи Сухово-Кобылиных и графини С.В. Паниной 31, 322, 466
Александра Иосифовна, великая княгиня (1830—1911) — принцесса Сак-сен-Альтенбургская, жена великого князя Константина Николаевича 294
Александра Федоровна (1798—1860) — императрица, жена Николая 131,32, 293, 294
Александров Никита — знакомый Сухово-Кобылина 302
Александрович — помещик Тульской губернии 310
Алексеев — московский купец 326
Алексеев — унтер-офицер Серпуховской части 186
Алексеева Пелагея (1802? —1853) — горничная Луизы Симон-Деманш 20— 22, 25, 30, 50, 64-67, 75-77, 79, 80, 85, 90, 106, 107, 109, 112, 113, 117, 120-125, 136, 151, 152, 154, 155, 157, 158, 182, 378, 381, 454, 456
Алексеевы — купеческая семья 244
Алексий (в миру Руфим Иванович Ржа-ницын) — епископ тульский и белев-ский (1857-1860) 326, 327, 331, 332
Алмазов Борис Николаевич (1827— 1876) — критик, поэт, переводчик 248
Альбединский — знакомый Сухово-Кобылина 293
Алябьев Александр Александрович (1787-1851) - композитор 357, 487
Андреев Григорий — вольноотпущенный крестьянин Сухово-Кобылиных 85, 114,157,189
Анненков Николай Николаевич (1793 или 1800 — 1865) — генерал-адъютант, генерал от инфантерии. Директор канцелярии военного мини-
*В указатель не внесены имена мифологических и литературных персонажей, лиц, названных втексте только по имени, а также упомянутых лишь в предисловии и комметариях.
Россия в мемуарах
стра; член Гос. совета с 1848 г. 233
Анненков Павел Васильевич (1813— 1887) — литературный критик, мемуарист 283
Антиповы — помещики Тульской губернии 321
Антоновская, графиня — помещица 446
Антоновский — помещик 316, 324
Апухтин Алексей Николаевич (1840— 1893) — поэт, прозаик 387
Ардашев И.А. — мемуарист 414, 508
Арди Николай Николаевич (наст, фамилия— Нечаев; 1834—1890)— актер Александрийского театра 399, 408
Армфельт Александр Густавович, граф (1794—1875) — тайный советник и камергер, министр, статс-секретарь Великого княжества Финляндского; член Гос. совета с 1856 г. 231
Арнольди — муж Н.А. Арнольди 435— 437, 512
Арнольди Нина (Анна) Александровна (урожд. Аранова; 1843? — 1921?) — прозаик. Роман «Василиса» был опубликован за подписью Н.А. в 1879 г. в Женеве 435-437, 512
Арсеньев Александр Николаевич (1818— 1972) — губернский предводитель тульского дворянства (1853—1858), гвардии ротмистр 320, 331, 479
Афанасьев — знакомый Сухово-Кобылина 260, 309
Афанасьев Александр Николаевич (1826—1871) — фольклорист, историк, литературовед 365, 489
Афремов Александр — помещик Тульской губернии, сосед Сухово-Кобылина 307, 314, 316, 317
Афремов Борис — помещик Тульской губернии, сосед Сухово-Кобылина 276, 309, 314, 317, 320
Афремовы — знакомые Сухово-Кобылина 260-262, 264, 276, 281, 282, 292, 296, 301, 304, 306, 307, 309-311, 314, 315, 317, 321, 328-330
Афросимовы 307
Байрон Джордж Ноэл Гордон (1788— 1824) — английский поэт 9, 319,477
Бакунин Михаил Александрович (1814— 1876) — революционер, анархист, публицист 406, 505
Баранов Эдуард Трофимович, граф (1811—1884)— генерал-лейтенант, член Гос. совета 365, 489
Бартенев Петр Иванович (1829—1912) — историк, археограф, библиограф 440, 482
Барятинский Владимир Иванович (1817—1875), князь — флигель-адъютант, с 1866 г. — генерал-адъютант; командир Кавалергардского полка (с 1861), обер-шталмейстер (с 1866) 286, 287
Батеньков (Батенков) Гавриил Степанович (1793—1863) — подполковник Корпуса инженеров путей сообщения, декабрист 332
Бах Иоганн Себастьян (1685—1750) — немецкий композитор 389
Бахметева (Бахметьева) Александра Николаевна (урожд. Ховрина; 1823— 1901) — писательница 209, 215, 270, 344, 465
Бахтин Николай Иванович (1796— 1869) — государственный секретарь с 1843 г., член Гос. совета с 1853 г. 231
Беккер — калужский знакомый Сухово-Кобылина 279—281
Белинский Виссарион Григорьевич (1811—1848) — литературный критик 9, 10, 402, 502
Белоголовое Никифор Васильевич — судья 1-го департамента Московского надворного суда 101, 208
Беляев — крепостной Нарышкиных 134, 197
Беляев Юрий Дмитриевич (1876— 1917) — театральный критик, драматург, прозаик 5, 37, 420, 428, 432, 505, 507-509
Бернард Евгений Михайлович — коллежский советник, переводчик канцелярии московского обер-полицей-местера 79, 139
Россия
в мемуарах
Бессаи— жена А. Бессана 197, 199
Бессан Аллуен — француз, знакомый Луизы Симон-Деманш 57, 197, 199, 238
Бетховен Людвиг ван (1770—1827) — немецкий композитор 388, 389
Бибиков Дмитрий Гаврилович (1792— 1870) — генерал-адъютант; министр внутренних дел в 1852—1855 гг. 178, 179
Бибиков Иван Петрович (1787—1856) — отец Е.И. Раевской 343, 481
Бибикова Елизавета Ивановна (в первом браке — княгиня Оболенская, во втором — баронесса Менгден; 1821— 1902)— сестра Е.И. Раевской 343, 345
Бибикова Софья Гавриловна (урожд. Бибикова; 1787—1856)— мать Е.И. Раевской 343, 344, 481
Биншток Владимир Львович (1868— 1933) — журналист, драматург, переводчик 439, 513
Бланкшо — владелец сахарного завода 332
Блудов Дмитрий Николаевич, граф (1785—1864) — министер внутренних дел с 1832 г.; министр юстиции с 1837 г.; главноуправляющий II отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии с 1839 г.; член Гос. совета и председатель Департамента законов 33, 227, 232, 243
Боборыкин Николай Николаевич (1811— 1888) — поэт, цензор. Знакомый Сухово-Кобылина 75, 275, 286
Боборыкин Петр Дмитриевич (1836— 1921) — прозаик, драматург, мемуарист. В 1900 г. избран почетным академиком по разряду изящной словесности Императорской Академии наук 366, 489, 490, 493, 510
Бобринский, граф — помещик Тульской губернии 319
Богачкина-Минакина Наталья Ларио-иовна — крестьянка села Кобылин-ка447
Бодиско Людмила Павловна (урожд. Тиличеева) — жена М.А. Бодиско 313
Бодиско Михаил Андреевич (1803— 1867) — декабрист, помещик Черн-ского уезда Тульской губернии 248, 262, 310, 318, 331
Большакова — знакомая Сухово-Кобылина 322
Бомарше Пьер Огюстен Карон де (1732— 1799) — французский драматург 431
Боме Антуан (1728—1804)— французский химик, создатель ареометра, названного в его честь ареометром Боме 308
Боровков Ф.Е. — крестьянин 448
Бородин — откупщик 279
Бороздина — двоюродная сестра Сухово-Кобылина 60, 162, 190,191, 195
Борщов Павел Михайлович (1812— 1857) — статский советник, управляющий конторой петербургских императорских театров 283—285
Боткин Николай Дмитриевич (1793— 1860) — московский купец, потомственный почетный гражданин 326
Боткин Василий Петрович (1811— 1869) — писатель, критик, переводчик 349, 472
Бренко Анна Алексеевна (наст, фамилия — Челищева; 1848 или 1849 — 1934) — актриса, антрепренер 388, 496, 497
Бруннов Филипп Иванович (1797— 1875), барон, с 1871 г. — граф — дипломат 278, 472
Булгаков Александр Яковлевич (1781— 1863) — московский почт-директор (1832-1856), сенатор с 1856 г. 345, 481
Бурдин Федор Алексеевич (1827— 1887) — актер Малого (1843—1846) и Александрийского театров (1847— 1883) 267, 283-285, 288, 360, 383. 412, 443, 472, 488, 489
Буркова Мина Ивановна — любовница графа В.Ф. Адлерберга 284, 285, 473
Россия ЧЭ
Бутеноп Иоган — совладелец завода сельскохозяйственных машин 259, 468
Бутеноп Николай (1807—1881) — совладелец завода сельскохозяйственных машин 259, 468
Бутков Владимир Петрович (1818— 1881) — управляющий делами Кабинета министров с 1850 г., статс-секретарь с 1851 г., государственный секретарь с 1853 г. 33,167, 169, 225, 234
Бутовский Александр Иванович (1815— 1890)— председатель совета московского отдела мануфактур. В 1860-е гг. — директор Департамента мануфактур и торговли 197,209,215, 367, 490
Буффе Мари (1800—1888) — французский актер-комик 426, 431
Бухвостов Никанор — московский мещанин 185
Валуев Петр Александрович, граф с 1880 г. (1815—1890) — министр внутренних дел (1861—1868); председатель Комитета министров (1879— 1881) 431
Вальтер Владимир Григорьевич — врач-бактериолог, литератор 436, 512
Варламов Константин Александрович (1848—1915) — актер Александрийского театра 373, 399, 408, 426, 506
Василисина — домовладелица в Москве 81
Васильев — добросовестный свидетель (понятой) при осмотре флигеля А.В. Сухово-Кобылина 53
Васильев Павел Васильевич (1832— 1879) — актер, в 1854—1860 гг. играл на провинциальной сцене, в 1860 г. был принят в Александринский театр 366, 400, 403, 490
Васильев Сергей Васильевич (1827— 1862) — актер Малого театра 268, 390, 470, 498
Васильчиков Александр Николаевич (ок. 1800 — 1877) — чиновник осо-
в мемуарах
бых поручений при министре внутренних дел 28, 171—174
Васильчиков Дмитрий Васильевич — обер-егермейстер, член Гос. совета 230
Вахтин — владелец дачи под Петербургом 256
Вахтина — жена Вахтина 257
Вебер Луиза Евгения — см.: Фальтан Л.А. де
Веденеев Василий — крепостной Сухово-Кобылиных 114, 157, 189
Веригов — добросовестный свидетель (понятой) при осмотре дома А.В. Сухово-Кобылина 55
Верман — жена Вермана 278, 292
Верман — служащий Сухово-Кобылина 260, 278, 292, 332
Ветлицын — знакомый Сухово-Кобылина 245
Ветров — знакомый Сухово-Кобылина 316
Виктория (Александрина—Виктория) (1819—1901) — королева Великобритании и Ирландии (1837—1901) 256, 257
Виндон — знакомый Сухово-Кобылина 259
Виноградов Михаил Иванович — заседатель, столоначальник 3-го департамента Московского надворного суда 211
Витгейстейн, князь — см.: Витгенштейн
Витгенштейн, князь — племянник сенатора И.С. Горголи 323
Вихрев — знакомый Сухово-Кобылина 238
Владимирова Елизавета Васильевна (1840—1918) — актриса Александрийского театра 289, 473
Волконский Петр Михайлович, князь (1776—1852) — министр двора и уделов (1826-1852) 280
Волькинсон — добросовестный свидетель (понятой) при осмотре квартиры Л. Симон-Деманш 47
Вольнов Михаил Яковлевич — крестьянин села Кобылинка 447, 450
Россия^^
Вольтер (наст, имя и фамилия Мари Франсуа Аруэ; 1694—1778) — французский писатель, философ, историк 419
Воробьев — см.: Времев Т.М.
Воронов — откупщик 279
Воронов Евгений Иванович (1820— 1868) — режиссер и актер Александрийского театра, переводчик 289
Воронова Анна Алексеевна (7 —1901) — актриса Малого театра с 1851 г. Первая исполнительница роли Лидочки 265
Воронцов-Дашков Иван Илларионович (1790—1854) — дипломат, обер-церемониймейстер (с 1831) и член Гос. совета (с 1846) 23, 84
Воронцов-Дашков Илларион Иванович (1837—1916), граф — министр императорского двора (1881—1897) 412, 491
Вреде Карл Осипович, князь — флигель-адъютант, полковник лейб-гвардии полка имени великого князя Михаила Павловича 58, 165, 198, 305
Времев Тимофей Мирович — отставной полковник, помещик 357, 487
Габриэль, виконт — автор письма к АВ. Сухово-Кобылину или Л. Си-мон-Диманш 140
Гаварни Поль (наст, имя и фамилия — Сюльпис Гийом Шевалье; 1804— 1866) — французский художник-график 442
Гагарин Лев Николаевич (1828—1868), князь— знакомый Сухово-Кобылина 266, 287
Гагарин Павел Петрович (1789—1872), князь — действительный тайный советник, сенатор с 1831 г., член Гос. совета 234
Гагарина Екатерина Андреевна(1816— 1900), княжна — дочь тайного советника шталмейстера А.П. Гагарина. Свояченица М.Ф. Петрово-Солово-во 29, 243, 245, 247, 251, 269, 275
в мемуарах ~
Гадейн — помещик Тульской губернии 262
Галахов Алексей Дмитриевич (1807— 1892) — историк литературы, критик, прозаик, мемуарист 268, 470
Гегель Георг Вильгельм Фридрих (1770— 1831)— немецкий философ 10, 11, 12, 34, 35, 241, 248, 297, 298, 301, 303, 312, 316, 317, 319, 329, 357, 368, 369, 388, 397, 402, 404-406, 413, 425, 427, 430, 434-436,466, 469,476, 500, 502, 503, 509, 510
Гедеонов Александр Михайлович (1790— 1867) — директор петербургских (1833—1858) и московских (с 1842) императорских театров 257, 283— 285, 287, 290-294, 296, 359-363, 405, 412, 424, 490, 491, 504
Геракликт Эфесский (конец VI — начало V века до н.э.) — древнегреческий философ 425
Герасимов — архитектор 254, 305, 306
Гердер Иоганн Готфрид (1744—1803) — немецкий писатель, критик, философ 341, 342
Геродот (между 490 и 480 — ок. 425 до н.э.) — древнегреческий историк 277
Герцен Александр Иванович (1812— 1870) — писатель и общественный деятель. В молодости — друг Сухово-Кобылина 10, 12, 272, 296, 406, 430, 434, 475, 505
Гёте Иоганн Вольфганг (1749—1832) — немецкий поэт и мыслитель 419
Гилевич — преступник 379
Глебов Иван Александрович — отставной майор, приятель АА Алябьева 357, 487
Глушков Н. — чиновник Министерства юстиции, статский советник 27, 137
Гнедич Петр Петрович (1855—1925) — прозаик, драматург, театральный деятель 441, 509, 514, 515
Гоголь Николай Васильевич (1809— 1852) — прозаик и драматург 369, 375, 402-404, 408, 420, 426, 502
Гоздаво-Голомбиевский Александр Александрович (1863—1913) — исто*
Россия
мемуарах
рик и археолог 6, 7, 369, 370, 377, 440, 494, 513
Голиковы — помещики, соседи Сухово-Кобылина по Чернскому уезду Тульской губернии 309, 310, 318
Голицын Александр Федорович, князь (1796—1864) — статс-секретарь, член Гос. совета 203
Голицын Андрей — знакомый Сухово-Кобылина 290
Голицын Андрей Борисович (1791— 1861), князь — флигель-адъютант, генерал-майор 294
Голицын Антон Петрович (1818— 1883) — друг Сухово-Кобылина; муж А.И. Голицыной 247, 272, 287-289, 292, 324, 487
Голицын Борис Дмитриевич (1819— 1878), светлейший князь — флигель-адьютант, полковник, командир Лейб-гвардии стрелкового батальона императорской фамилии 284
Голицын Владимир Сергеевич (1794— 1861)— флигель-адъютант (1817— 1825), генерал-майор (1847), тайный советник (1849) 294
Голицын Лев Григорьевич (1804— 1871) — муж А.Д. Голицыной 250, 274
Голицына — знакомая Сухово-Кобылина 304
Голицына Аделаида (Анжелика) Ивановна (урожд. де Моранжи; 1818 — ?) — с 1843 г. замужем за А.П. Голицыным 237, 238, 257, 274, 286, 292, 293, 295, 309, 318, 323, 329, 464, 465, 477, 487
Голицына Анна Дмитриевна, княгиня (урожд. Шепелева) — двоюродная сестра М.И. Сухово-Кобылиной 239, 250, 274, 291
Голицыны 239, 251, 256, 257, 283, 287, 288, 290, 304
Голомбиевский А.А. — см.: Гоздаво-Го-ломбиевский А.А.
Гончаров Иван Александрович (1812— 1891) — писатель 442
Гончаров Сергей Николаевич (1815— 1865) — отставной поручик, брат Н.Н. Пушкиной 344
Гончарова Наталья Николаевна (в браке — Пушкина; 1812—1863) — жена А. С. Пушкина 344
Гораций (полное имя Квинт Гораций Флакк; 65—9 до н.э.) — римский поэт 401, 502
Горголи Иван Савич (1770—1862) — сенатор 283, 323
Горев Дмитрий Андреевич (по другим данным — Алексеевич, Афанасьевич; наст, фамилия Тарасенков; 1818 или 1817 — не ранее 1860) — драматург, провинциальный артист 270, 295, 470
Горелов — помещик 464
Горин — служащий Сухово-Кобылина 330
Горчаков 2-й Михаил Дмитриевич, князь (1892—1861) — генерал-адъютант, генерал от артиллерии. Сенатор с 1846 г. 230
Горчаков 3-й Петр Дмитриевич (1789— 1868), князь — генерал от инфантерии, член Гос. совета 231
Гофман Андрей-Генрих Логгинович (1798—1863) — действительный тайный советник, статс-секретарь, член Гос. совета 231
Гофман Эрнст Теодор Амадей (1776— 1822) — немецкий писатель 337
Градов-Соколов Леонид Иванович (наст, фамилия — Соколов; 1845— 1890) - актер 400, 413, 502
Грановский Тимофей Николаевич (1813—1855) — историк, профессор Московского университета 348, 472
Грибоедов Александр Сергеевич (1790 или 1795 — 1829) — драматург, дипломат 9, 369, 375, 376
Григорович Дмитрий Васильевич (1822— 1899) — писатель 287, 432, 442, 515
Григорьев Аполлон Александрович (1822—1864) — литературный критик, поэт 383, 495
Россия
Григорьев Пётр Иванович (1807—1871) — актер Александрийского театра, водевилист 286
Гроссман Леонид Петрович (1888— 1965) — литературовед 7, 8, 11, 26, 356, 460, 485, 501, 504, 505, 513
Грошов Федор Никитич — крестьянин села Кобылинка 451
Губер Федор Иванович — титулярный советник, переводчик канцелярии московского военного генерал-губернатора 241
Гудович Андрей Иванович, граф (1781— 1867) — владелец дома в Москве на Тверской улице (д. 3) 15, 16, 46, 47, 55, 59, 72, 80, 90, 105, 111,114, 115, 122, 125, 131, 151, 156-159, 186, 454, 458
Гульковский Михаил Константинович (1799—1865) — старший штаб-лекарь московской полиции, коллежский советник 47, 48
Гуревич Любовь Яковлевна (1866— 1940) — литературный и театральный критик, прозаик, переводчица 404, 502, 503
Гюго Виктор Мари (1802—1885) — французский писатель 370, 419
Дабо Франсуа — торговец бумагой в Москве 254
Давыдов Владимир Николаевич (наст, имя и фамилия — Иван Николаевич Горелов; 1849—1925) — актер Александрийского театра 373, 399, 403, 405, 406, 408, 444, 493, 504, 506-508
Далматов Василий Пантелеймонович (наст, фамилия — Лучич; 1852— 1912) - актер 388,389,408,496,497, 506
Данилевский Григорий Петрович (1829— 1890) — романист 286
Дараган Петр Михайлович (1800— 1875) — военный губернатор Тулы и тульский гражданский губернатор (1850—1864), генерал-майор кавалерии 327, 331, 479
Дарвин Чарльз (1809—1882) — английский естествоиспытатель 397, 500
в мемуарах
Дашков — знакомый Сухово-Кобылина 261
Дашков П. — экспедитор Министерства юстиции 168
Деконский Николай Кузмич — поручик, плац-адъютант Московского комендантского управления 247 '
Демидов — владелец гостиницы в Петербурге 239
Демидов Л.Л. — участник скачек 342
Демосфен (ок. 384 — 322 до н.э.) — афинский оратор, политический деятель 277
Депон — знакомый Сухово-Кобылина 239
Дмоховский Адольф Викентьевич (1815—1873) — коллежский асессор, столоначальник в Министерстве внутренних дел; окончил Московский университет (1834—1838) 251, 252, 256, 257, 286, 290, 291
Добровольский Тимофей Константинович — полковник, тульский полицеймейстер во второй половине 1850-гг. 321, 477
Доде Альфонс (1840—1897) — французский писатель 413
Долгоруков Василий Андреевич (1804— 1868) — военный министр (1853— 1856), шеф жандармов и главный начальник III отделения (1856— 1866), член Гос. совета с 1856 г. 231
Долматов — см.: Далматов В.П.
Дорофеев Павел — кухмистер М.Ф. Рахманова 23, 116
Дорошенко Даниил — смотритель дома графа А.И. Гудовича 80, 86, 105, 131, 156, 186
Дохтурная — знакомая Сухово-Кобылина 282
Друве — московская портниха 51
Дружинин Александр Васильевич (1824— 1864) — литературный критик, писатель 283
Дружинин Николай Захарович — титулярный советник, следственных дел стряпчий в Москве 48
Друцкой-Соколинский Дмитрий Владимирович, князь (1833—1906) — кол-
лежский асессор, чиновник секретного отделения, чиновник по особым поручениям при графе А.А. За-кревском, литератор 265, 269, 273, 325, 471
Дубельт Леонтий Васильевич (1792— 1862) — управляющий III отделением (1839-1856) 28, 169, 171, 412, 467
Дубровский Алексей — ростовский мещанин 119
Дурново Иван Николаевич (1830— 1903) — министр внутренних дел в 1889-1895 гг. 405, 496, 503, 504
Дьячконский — см.: Деконский Н.К.
Дюкло — владелец книжного магазина в
Москве 51
Дюма-сын Александр (1824—1895) — французский драматург и прозаик 326, 353, 354, 374, 385, 434, 478, 514
Егоров Ефим Егорович (1825?— ?) — крепостной Сухово-Кобылиных, повар 19, 20-25, 27-30, 33, 34, 49-52, 53, 61, 63-79, 80—82, 84-86, 88, 90, 95, 97, 99-114, 118-123, 125-134, 136, 138, 151, 152, 154, 155, 157-161, 175, 176, 178, 181, 182-188,193, 196, 209, 210, 212, 215, 216, 218-225, 227-234, 347, 377, 381, 454, 457, 458, 495
Егорова Варвара Егоровна — крепостная Сухово-Кобылиных, сестра Ефима Егорова 80, 81
Егорова Василиса Егоровна — горничная Л. Симон-Деманш, крепостная Сухово-Кобылиных, сестра Е. Егорова 22, 77, 79, 454
Елизавета Алексеевна (1779—1826) — жена императора Александра I 280, 472
Ергольская Клавдия Ивановна — мать А. Ергольского 348
Ергольский Александр — тульский помещик 391, 499
Ермолов — орловский помещик 296
Ермолов Николай Петрович (1827— 1879) — коллежский секретарь, пе-
в мемуарах
реводчик Главного архива Министерства иностранных дел 209
Жан Поль (наст, имя — Иоганн Пауль Фридрих Рихтер; 1763—1825) — немецкий писатель 281, 297
Жемчужников — знакомый АВ. Сухово-Кобылина 197
Жемье Фирмен (наст, фамилия — Тонер; 1869—1933)— режиссер, ведущий актер и директор парижского театра «Ренессанс» 439, 513
Живокини Василий Игнатьевич (1805— 1874) — актер Малого театра 326, 390, 498, 499
Жимье — см.: Жемье Ф.
Жуков Н.И. — муж С.И. Жуковой 249, 278, 279, 304, 305, 315
Жукова Прасковья Николаевна — дочь С.И. Жуковой 191, 192, 452
Жукова Софья Ивановна (урожд. Шепелева) — двоюродная тетя АВ. Сухово-Кобылина 60, 162, 190, 191, 192, 195, 196, 304, 305
Жукова Улита Афанасьевна — крепостная Сухово-Кобылиных 194
Жуковский Василий Андреевич (1783— 1852) - поэт 9, 358
Жуковы 292
Заболоцкий — знакомый Сухово-Кобылина 238
Завадские — помещики Тульской области 310
Заварихинов Иван Пахомович — дворник дома Сухово-Кобылина, потом матрос 5-го флотского экипажа Балтийского флота 114, 130, 157, 164, 165
Загоскин Михаил Николаевич (1789— 1852) — прозаик и драматург 328,478
Закревская Аграфена Федоровна (урожд. Толстая; 1799—1879) — жена графа А.А. Закревского 255, 266, 275, 312, 326, 332
Закревский Арсений Андреевич, граф (1783—1865) — финляндский генерал-губернатор (1833—1831); ми-
Россия
^^вмёмуарах
нистр внутренних дел (1828—1831); московский военный генерал-губернатор (1848-1858) 18, 20, 22, 24, 29, 30, 44, 45, 62, 74, 88, 99, 101-104, 118, 174, 178, 203-207, 210, 218, 252, 255, 259, 264, 266, 273, 275, 283, 286, 292, 312, 326, 327, 332, 346, 351, 352, 377, 380, 454, 455, 457, 467, 471, 472, 478
Засецкий М.Д. — надворный советник, владелец дома в Москве 55
Захаров Николай — купец, владелец дома в Москве на Тверской улице (д. 3) 74, 77
Захоржевская — знакомая Сухово-Кобылина 237
Захоржевский Яков Васильевич (1780— 1860) — генерал артиллерии, главноуправляющий Дворцовым правлением и Царским Селом (1817—1857) 324
Зерун — служащий Сухово-Кобылина 275, 287, 291, 302, 304, 306-308, 314, 320, 327, 328
Зиновьев — знакомый Сухово-Кобылина 244
Зиновьева Мария — крепостная Сухово-Кобылиных 22, 81, 85, 456
Золя Эмиль (1840—1902) — французский писатель 398, 484, 500, 501
Зубов Павел Николаевич — исполняющий должность обер-секретаря 1-го отделения Сената, потом — помощник статс-секретаря 210, 234
Зыбин Владимир Афанасьевич — помещик Чернского уезда Тульской губернии 262-264, 276, 281, 282, 292, 296, 300-302, 308, 309, 310, 311
Зыбина — жена В.А. Зыбина 262, 292, 296, 301, 310, 311
Зюзин — калужский купец 280
Иванов Петр — добросовестный свидетель (понятой) при осмотре тела Л, Симон-Деманш 43, 175, 176, 188, 189
Иванова Аграфена *» см.: Кашкина А.И.
Иванова Матрена — крепостная Сухово-Кобылиных 194, 195
Игнатьев Григорий — повар, крепостной генерал-майора Поливанова 81, 129, 132, 187
Игнатьев Николай Павлович, граф (1832—1908)— генерал-адъютант, министр внутренних дел (1881— 1882) 374, 386, 476
Игнатьев Павел Николаевич, граф (1797—1879) — генерал-адъютант; член Гос. совета с 1852 г.; петербургский военный генерал-губернатор с 1854 г. 233
Игнатьева Марфа — крепостная Сухово-Кобылиных 163, 193
Иков — доктор 268
Илличевский Платон Демьянович (1808—1858) — товарищ министра юстиции (1847—1858), тайный советник 25, 26, 208, 347
Ильин Афанасий — дворник дома графа Гудовича, крестьянин 156
Ильинский Николай Алексеевич — коллежский асессор, частный пристав Пресненской части Москвы 5, 43, 45, 48, 290
Иорданский — помещик Тульской iy6ep-нии 321
Кавелин Константин Дмитриевич (1818—1885) — историк, публицист 354
Казакова — знакомая Сухово-Кобылина 275
Казаринов Николай Павлович — председатель тульской палаты гражданского суда, коллежский асессор 332
Карев — служащий Сухово-Кобылина 278
Карпов Савин — крепостной Сухово-Кобылиных 112, 117, 134
Карташевская Мария Григорьевна (1818—1906) — двоюродная сестра К.С. Аксакова 335, 479
Карцев Е. — знакомый Сухово-Кобылина 239, 262, 264, 282, 300, 309-311
Россия xjl в мемуарах
Карцев Иван Николаевич (1830—1857) — знакомый Сухово-Кобылина 307
Карцева Елизавета Сергеевна — помещица Тульской губернии 321
Карцевы — помещики Тульской губернии, соседи Сухово-Кобылина 281, 307, 314, 318
Катков Михаил Никифорович (1818 или 1817 — 1887) — публицист, критик, издатель 39, 349, 393, 472, 499
Каширцев Григорий Леонтьевич — крепостной М.Ф. Петрово-Соловово 114, 157,
189, 194
Кашкина Аграфена Ивановна (1825 — ?) — крепостная Сухово-Кобылиных, горничная Луизы Симон-Деманш 20-22, 25, 30, 33, 49, 52, 64-70, 75-77, 79, 80, 85, 90, 107, 109-113, 117, 120, 121, 123, 125, 127, 129, 136, 151, 152, 153-159, 165, 181, 182, 184, 186, 199, 200, 212, 213, 215, 216, 218, 219, 222-224, 227, 229-234, 278, 381,454, 456
Кегульский (Кегулихес) Семен Лазаревич (1862 — ?) — журналист 409, 507
Кибер — знакомый Луизы Симон-Деманш 49-51, 197, 198
Кибер Мария — жена Кибера 15,49—51, 57, 58, 59, 197, 198, 199, 214
Киселевский Иван Платонович (1839— 1898) — актер Александрийского театра 408, 513
Клее — владелец гостиницы в Петербурге 283, 287, 303, 325
Климов — крепостной Нарышкиных 134 Кноринг — см.: Нарышкина Н.И.
Ковалевский Максим Максимович (1851—1916) — историк, юрист, социолог. Академик Петербургской Академии наук 337, 338, 398, 400— 402, 495, 510-512
Ковский — знакомый Сухово-Кобылина 291
Козловский Александр Николаевич — заседатель уездного суда в г. Чернь Тульской губернии 330
Козьмин Галактион (1829 —?)— крепостной Сухово-Кобылиных, кучер Симон-Деманш 16, 20—25, 28, 30, 33, 39, 45, 49, 50, 52, 58, 64, 65, 67-70, 72, 75, 76, 79, 80, 84, 85-86, 90, 106-110, 112, 113, 116, 117, 121-123, 125-128, 131-133, 136, 138, 151, 152, 154, 155, 157-159, 162, 181, 182, 184, 186, 212, 213, 215, 216, 218-225, 227-234, 347, 378-381, 454, 455, 495
Козьмин Иван — см.: Медведев И.К.
Коклен (младший) Эрнест Александр Оноре (1848—1909) — французский актер 401, 501, 502
Кокорев Василий Александрович (1817— 1889) — предприниматель, откупщик, миллионер. Публицист и общественный деятель 279, 280
Колодничева — помещица Тульской губернии 315, 322
Колпин Егор — крепостной (?) Сухово-Кобылина 277
Кольрейф (Лев Павлович?) — московский адвокат 255, 286, 287
Коновалов Алексей Иванович — повар, крепостной М.Ф. Петрово-Соловово 189
Константин Павлович (1779—1831), великий князь — цесаревич, с 1815 г. главнокомандующий русской армией в Царстве Польском 280
Копьев — знакомый Сухово-Кобылина 239
Корнилов Федор Петрович (1809— 1895) — управляющий канцелярией московского военного генерал-губернатора (1848—1858), действительный статский советник. Впоследствии — московский губернатор, правитель дел Кабинета министров, член Гос. совета 76, 455
Коровин Тимофей Григорьевич — повар, крепостной Сухово-Кобылиных 187-189, 194-196, 199
Королев Феофан Михайлович — поверенный Н.И. Шепелева, москов-
Россия
в мемуарах
ский мещанин, потом купец третьей гильдии 80, 82, 84, 129, 178, 179, 201
Корф — владелец сахарного завода в Петербурге 325
Корф Модест Андреевич! 1800—1876), барон — гос. секретарь с 1834 г., член Гос. совета с 1843 г. Председатель Департамента законов Гос. совета в 1864—1872 гг. 229, 230
Корф Николай Иванович, барон (1793— 1883) — генерал от артиллерии, член Гос. совета 230
Корш Валентин Федорович (1828— 1883) — журналист и историк литературы. С 1850 г. — помощник редактора, а с 1856 по 1862 г.— редактор газеты «Московские ведомости» 249, 252, 258, 259, 264, 268, 271, 273, 467, 472
Корш Федор Адамович (1852—1923) — антрепренер. В 1882 г. открыл в Москве Театр Ф.А. Корша (Русский драматический театр) 375, 401, 501, 503
Косиковский — владелец домов в Петербурге: на Невском проспекте, Английской набережной, Гагаринской и Гончарной улицах 93
Косицкая-Никулина Любовь Павловна (1827—1868) — актриса Малого театра (1847-1868) 272
Костомаров Николай Иванович (1817— 1885) — историк, профессор Петербургского университета (1859—1862), прозаик 366, 489, 490
Кочубей 1-й Демьян Васильевич (1787— 1859) — действительный тайный советник, сенатор с 1833 г., член Гос. совета с 1843 г. 33, 227, 233
Кочубей 2-й Александр Васильевич (1788—1866) — действительный тайный советник, сенатор с 1831 г., член Гос. совета с 1846 г. 227, 230
Кошелев Алексей Иванович (1806— 1883) — общественный деятель, откупщик, публицист 279
Кривенко Василий Силович (1854— 1931)— журналист, театральный
критик; правитель канцелярии министра императорского двора. Тайный советник. В 1898—1900 гг. — председатель Русского театрального общества 357, 406, 480, 492, 504-506 Кудрявцев Петр Николаевич (1816—
1858) — прозаик, критик, историк, профессор Московского университета 267, 275, 348, 472
Кузнецов Филипп Егорович — кузнец села Кобылинка 450
Кузнецов Яков Семенович — крестьянин села Кобылинка 449
Кукольник Нестор Васильевич (1809— 1868) — драматург, прозаик, поэт 443
Кулешов — помещик Тульской губернии 281,318
Куликов — приказчик Сухово-Кобылина 114, 157
Куломзин Анатолий Николаевич (1838— 1924) — товарищ министра гос. иму-ществ с 1879 г., управляющий делами Комитета министров (с 1883 г.), статс-секретарь, гофмейстер 405
Куприянов — конюший Сухово-Кобылина 263
Кугайсов Алек. — знакомый Сухово-Кобылина 274
Кутайсов Иван Павлович, граф — муж Елизаветы Дмитриевны Шепелевой, двоюродной сестры М.И. Сухово-Кобылиной 250
Кутузов-Голенищев Михаил Илларионович, светлейший князь Смоленский (1745—1813) — фельдмаршал, полководец 328
Лавров (Порфирий Александрович?) — помещик Тульской губернии 322,331 Ладыженские— знакомое семейство
Сухово-Кобылина 304
Ладыженский — знакомый Сухово-Кобылина 295
Ладыженский Дмитрий Васильевич — помещик Тульской губернии 321
Ладыженский Петр Васильевич — помещик Тульской губернии 296, 300
Россия kJ
Ламартин Альфонс Мари Луи де (1790— 1869) — французский поэт и политический деятель 370
Ландерт Эрнестина — француженка, подруга С.П. Сушкова 15, 21, 57, 58, 59, 109, ПО, 122, 128, 139, 155, 168, 202, 219, 226, 227, 231, 487
Ланской Сергей Степанович, граф (1787—1862)— сенатор с 1834 г.; член Гос. совета с 1850 г., министр внутренних дел с 1855 г. 230, 477
Ларионов Матвей — знакомый Сухово-Кобылина 302
Лаубе Николай Иванович (1812—1881) — тайный советник, статс-секретарь, управляющий Почтовым департаментом 169
Лебедев Кастор Никифорович (1812— 1876) — обер-прокурор Сената с 1848 по 1856 г., сенатор с 1864 г. 18, 25, 26, 37, 48, 137, 139, 140, 144, 145, 347, 460, 482
Левенсон Осип (Иосиф) Яковлевич (? — 1892) — юрист; муж А.А. Бренко 389, 497
Левшин (Дмитрий Сергеевич?) — помещик Тульской губернии 321
Левшин Алексей Ираклиевич (1798— 1879) — товарищ министра внутренних дел (1855—1859), сенатор с 1855 г. 325
Лейхгенбергский Максимилиан Евгений Иосиф Август Наполеон, герцог (1817—1852) — президент Академии художеств с 1843 г., главноуправляющий Институтом Корпуса горных инженеров с 1844 г. 257
Ленский — знакомый Сухово-Кобылина 239
Ленский Дмитрий Тимофеевич (наст, фамилия Воробьев; 1805—1860) — водевилист, актер Малого театра 253
Леонтьев Г. — см.: Каширцев Г.Л.
Леонтьев Константин Николаевич (1831—1891) — религиозный и политический мыслитель, публицист, писатель 348, 472, 482
в мемуарах
Леонтьев Павел Михайлович (1822— 1874) — филолог-античник, журналист 248, 348
Лермонтов Михаил Юрьевич (1814— 1841) — поэт и прозаик 9, 441
Лесков Николай Семенович (псевдоним— Стебницкий; 1831—1895) — писатель 441
Ливенцов (Алексей Михайлович?) — генерал-майор Корпуса жандармов 28-30, 171-174, 181, 203, 460, 461
Линдеман Карл Эдуардович (1843— 1928) — зоолог, ординарный профессор Петровско-Разумовской земледельческой академии 397
Линяев — владелец бумагопрядильной фабрики в Петербурге 323
Лисецкий Антон Григорьевич (1790— 1864) — генерал-лейтенант, сенатор с 1849 г. 219
Литке Федор Петрович, граф с 1866 г. (1797—1882) — мореплаватель и географ, президент Академии наук (1864—1882), адмирал (1855), генерал-адъютант (1842), член Гос. совета с 1855 г. 230
Лихтенбергский, герцог — см.: Лейхтен-бергский М.Е.И.А.Н.
Лобанов-Ростовский, князь — сын И.А. Лобанова-Ростовского 354
Лобанов-Ростовский Иван Александрович, князь (1789—1869) — сенатор с 1839 г. В 1853 г. назначен первоприсутствующим 1-го департамента Сената 223
Лобков — ростовщик в Москве 282
Лот — знакомый Сухово-Кобылина 324
Лохвицкий Александр Владимирович (1830—1884) — юрист, доктор государственного права, профессор Ри-шельевского лицея (1856—1861), Александровского лицея и Военно-морской академии (1861—1867) 252, 264
Лубяновский Николай Федорович (1817 — ?) — полковник Кавалергардского полка 293
Россия
Лужин Иван Дмитриевич (1804—1868) — флигель-адъютант, генерал-лейтенант; главный обер-полицеймейстер Москвы (1845—1854), харьковский военный и гражданский губернатор (1857-1860) 5, 16, 17, 19, 45, 47, 65, 95, 102, 186, 467
Лукичев — полицейский-будочник в Москве 186
Лукьянов Макар — камердинер Сухово-Кобылина 62, 70, 71, 80-83, 115, 116, 129, 134, 156, 158, 160, 162, 164, 165, 177, 178, 188, 189, 193, 200, 207, 217, 237, 249, 250,259, 263, 274, 275, 304, 379, 460, 462, 467, 469
Люке — владелец кондитерской на Кузнецком мосту 51, 452
Майдель — житель Москвы, полковник 185
Макар — см.: Лукьянов М.
Макаров Антон Иванович — купец, владелец дома в Москве по Тверской улице (д. 1) 187
Макаров Василий — управляющий Сухово-Кобылина 249
Макаров Дмитрий — гвардии поручик, владелец дома в Москве по Тверской улице (д. 2) 187
Макаров Игнат — кучер, крепостной Сухово-Кобылиных 16, 21, 45, 46, 51, 84, 165, 187, 199, 200, 213
Максимов — квартальный поручик в Москве 16, 45, 47, 53, 61, 95
Максимов Алексей Михайлович (1813— 1861) — актер Александрийского театра 288, 289, 360, 361, 364
Максимова Татьяна — крепостная князя Щербатова, любовница Ефима Егорова 77, НО, 122, 129, 218
Максимович Михаил Александрович (1804—1873) — филолог, историк, фольклорист, ботаник 9, 402, 426, 428, 430
Макшеев Владимир Александрович (наст, фамилия — Мамонов; 1843— 1901) — артист Малого театра 389, 407, 497
в мемуарах
Малафеев Никифор — см.: Шишонков Н.М.
Малиновский — помещик 301
Мандорин Василий — калужский полицеймейстер (?) в 1826 г. 280
Манькевич — знакомый Сухово-Кобылина 238
Мария Александровна (1824—1880) — дочь великого герцога гессенского, с 1841 г. — жена великого князя Александра Николаевича (с 1855 г. — император Александр II) 287, 288, 290, 294, 302
Мария Николаевна, великая княгиня (1819—1879) — дочь Николая I. Президент Академии художеств 31,287— 289, 310, 312, 352
Маркевич Болеслав Михайлович (1822— 1884) — писатель, в 1844 г. служил в канцелярии московского генерал-губернатора 344
Мартынов Александр Евстафьевич (1816—1860) — актер Александрийского театра 283,285—287,296,360— 366, 383, 412, 490, 495
Маслов Филипп Семенович — счетовод села Кобылинка 448
Махов Иван Андреевич (1779—1864) — полковник, владелец дома в Москве на Тверской улице (д. 3) 146
Медведев Иван Козьмич — крепостной Сухово-Кобылина 189, 444
Мейендорф — знакомая Сухово-Кобылина 324
Мейендорф Александр Казимирович (1790 — 1865), барон — штабс-капитан Генерального штаба 323
Мейендорф Петр Казимирович, барон (1796—1863) — действительный тайный советник, член Гос. совета и Комитета министров 230, 323, 325
Мейер Егор Егорович (? — 1867) — живописец-пейзажист, академик 349
Мелихов Василий Иванович (1788— 1863) — адмирал, член Гос. совета и председатель морского генерал-ауди-торства 230
Россия ЧХ в мемуарах
Мелкин — помещик Тульской губернии 310
Менгден Владимир Михайлович (1825—-1910); барон — председатель Гос. банка в Варшаве, позднее член Гос. совета 344
Мене — хозяйка модного магазина в Москве 55-57, 140, 452
Меньшиков, князь — знакомый Сухово-Кобылина 269
Метлин Николай Федорович (1804— 1884) — адмирал, член Гос. совета 231
Мещерский Александр Васильевич, князь (1822—1900) — поручик, адъютант московского военного генерал-губернатора в 1850 г., позднее генерал-майор (1867), московский губернский предводитель дворянства (1872—1875), шталмейстер двора (1875) 354, 357, 405, 483, 503, 504
Мещеряков — помещик Тульской губернии 318, 320
Милеев — штаб-лекарь в Москве 53
Миллер — знакомый Сухово-Кобылина 256
Миллер Сергей Иванович (1815— 1867) — основатель и первый председатель (1860—1863) Московского общества любителей художеств 354
Милов Федор Федотович — конторщик, крепостной Сухово-Кобылина 72, 80, 82, 189, 212, 247, 270, 273, 291, 301, 309, 320, 330
Милютин Николай Алексеевич (1818— 1872) — начальник городского отделения хозяйственного департамента Министерства внутренних дел с 1842 г., директор Хозяйственного департамента с 1852 г., позднее товарищ министра внутренних дел, член Гос. совета с 1865 г. 344
Минин Василий Петрович (1806— 1874) — предводитель дворянства Чернского уезда (1838—1840, 1845— 1846, 1853—1855), Тульской губернии (1859-1861, 1865-1874). Отец Н.В. Минина 310, 321, 330, 476
Минин Николай Васильевич (1851 —• ?) — ДРУГ и почитатель Сухово-Кобылина 356-359, 476, 484-488, 493-495, 498, 500, 504, 505, 507, 510, 511
Мирзоев Соломон Степанович (? — 1879) — московский купец 270,326
Мишле Жюль (1798—1874) — французский историк 317, 477
Модестов Василий Иванович (1839— 1907) — филолог и публицист 397, 500
Мойер — знакомый Сухово-Кобылина 314
Молегин Александр Михайлович — секретарь Сухово-Кобылина в последние годы его жизни 435, 510, 511
Молодецкий — знакомый Сухово-Кобылина 238
Мольер (наст, имя — Жан Батист Поклен; 1622—1673) — французский драматург и актер 358
Морель — владелец гостиницы и ресторана в Москве 237, 464
Морошкин Федор Лукич (1804—1857) — профессор гражданского права в Московском Императорском университете. Домашний учитель Сухово-Кобылина и его сестры Елизаветы 9, 10, 265, 266, 402
Мосолов Семен Николаевич (1812— 1880) — помещик Серпуховского уезда Московской губернии 342
Надеждин Николай Иванович (1804— 1856) — литературный критик, журналист; профессор Московского университета. Домашний учитель Сухово-Кобылина и его старшей сестры Елизаветы Васильевны 9—11, 402, 419, 426, 430
Назимова Мария Григорьевна (урожд. Вяземская; 1865 — не ранее 1899) — мемуаристка 355, 484
Наполеон (1769—1821) — французский император (1804—1815) 328
Нарышкин Александр Григорьевич (1818—1864) — первый муж Н.И. На-
Россия
в мемуарах
рыш киной. Коллежский секретарь 57, 58,94, 96,134,152,164,197,208, 440, 514
Нарышкина Надежда Ивановна (урожд. Кнорринг; 1825—1895)— жена А. Г. Нарышкина, любовница Сухо* во-Кобылина. В 1851 г. родила от него дочь Луизу, впоследствии им удочеренную 15, 18, 29, 73, 104, 140, 164, 165, 178, 197, 199, 200, 208, 209, 215, 219, 220, 237, 238, 249, 250, 253, 257, 258, 265, 269, 315, 326, 348, 350-35354, 356, 367, 376, 377, 406, 440, 446, 449, 464-466, 482, 485, 514
Нарышкина О.А. — см.: Фальтан О. де Наумов — московский домовладелец 49, 51
Незабвеный — адъютант московского военного генерал-губернатора А. А. За-кревского 252
Некрасов Николай Алексеевич (1821— 1877) — поэт, журналист, издатель 283, 285-287, 486
Немирович-Данченко Василий Иванович (1848—1936) — писатель, журналист 436, 512
Нессельроде Дмитрий Карлович, граф (1816—1891) — действительный статский советник, гофмейстер. Сын графа К.В. Нессельроде, муж Л.А. Нессельроде 472
Нессельроде Лидия Арсеньевна (урожд. Закревская; 1829—1884) — дочь графа А.А. Закревского. С 1847 г. замужем за Д.К. Нессельроде 272, 275, 316, 326, 332, 472
Никитин Алексей Петрович, граф с 1847 г. (1777—1858) — генерал-от-кавалерии, инспектор резервной кавалерии с 1841 г., член Гос. совета с 1858 г. 232
Никитина Настасья — горничная Луизы Симон-Деманш, крепостная Сухово-Кобылиных 77
Никифоров Александр Никифорович — экспедитор Сохранной казны по займам 273
Никифорова Дарья — горничная Л. Симон-Деманш, крепостная Сухово-Кобылиных 79
Никифорова Настасья (1826? — ?) — горничная Л. Симон-Деманш, крепостная Сухово-Кобылиных 22, 78, 79, 85, 86, 141, 455, 456
Николаев Константин — письмоводитель московской Городской части 200
Николаева Вера — вольноотпущенная крестьянка Сухово-Кобылиных, служила у Л. Симон-Деманш 186
Николай I (1796—1855)— российский император (1825—1855) 18, 19, 28, 31,38, 92-94, 99, 118, 119, 124,168, 169, 179, 204, 209, 210, 237, 240, 249, 257, 277, 278, 282, 358, 359, 452, 464, 465, 472, 480, 481
Николай Михайлович, великий князь (1859—1919) — историк, военный и общественный деятель, мемуарист 441
Ницше Фридрих (1844—1900) — немецкий философ 425
Новиков — купец из г. Одоева 260, 263
Новосильцев (Александр Васильевич?) — знакомый Сухово-Кобылина 256
Новосильцева Варвара — родственница Сухово-Кобылина 325
Новосильцева Екатерина Владимировна (1820—1885) — писательница 344, 345
Новосильцева Софья Владимировна (в браке — Энгельгардт; 1828—1894) — писательница 326, 344, 345
Новосильцевы — родственники Сухово-Кобылина 282, 322, 326, 332
Нордштрем (Нордстрем) Иван Андреевич (1814—1878) — старший чиновник особых поручений III отделения, цензор драматических произведений 39, 256, 286, 492
Норов 1-й Авраам Сергеевич — действительный тайный советник, академик Петербургской Академии наук, член Гос. совета 233
Норов Николай Николаевич (1802— 1860) — товарищ министра финансов, сенатор. Член Гос. совета 231
Россия
мемуарах
Обер Лаврентий Николаевич (1802-< 1884) — действительный статский советник, инспектор Московского театрального училища, позже — управляющий московской конторой императорских театров 253
Оболенский Дмитрий Дмитриевич, князь (1844—1931) — помещик Тульской губернии, коннозаводчик 342, 480
Обольянинов — московский домовладелец 293
Овчеренко Илья Герасимович — коллежский секретарь, квартальный надзиратель Пресненской части Москвы 43, 46, 218
Огарев Николай Платонович (1813— 1877) — поэт, публицист, революционный деятель, в юности — друг Сухово-Кобылина 10, 12, 252, 482
Огнев Григорий — крепостной С.И. Жуковой 191,195, 196
Озеров Константин — знакомый Е.И. Раевской 344
Окладных — знакомая С.В. Сухово-Ко-былиной 288
Олсуфьевы — знакомые Сухово-Кобылина 244
Ольденбургский Петр Георгиевич, принц (1812—1881) — генерал от инфантерии, член Гос. совета, председатель Департамента гражданских и духовных дел, главноуправляющий IV отделением Собственной Его Величества канцелярии 229, 230
Оре — знакомый Сухово-Кобылина 325 Орлов Александр Федорович, граф с 1825 г., князь с 1856 г. (1786— 1861) — генерал-адъютант, генерал от кавалерии. Шеф Корпуса жандармов и главный начальник III отделения с 1844 г., председатель Гос. совета с 1856 г. 29, 54, 72—74, 99, 118, 170, 181, 278, 455, 457, 472
Орлов Михаил Федорович (1788— 1842) — генерал-майор, декабрист 344
Орлов Николай Михайлович (1821— 1886) — сын М.Ф. Орлова 344
Орлова Екатерина Николаевна (1797— 1885) — жена М.Ф. Орлова 344
Островский Александр Николаевич (1823—1886) — драматург 269, 349, 363,369, 420, 426, 443, 470,491,492, 498
Павлов Антон — см.: Походаев Антон Павлович
Павлов Николай Филиппович (1803— 1864) — писатель, критик 36, 37, 292, 316, 474
Пальмов — квартальный поручик в Москве 47
Панаев Иван Иванович (1812—1862) — писатель и критик, издатель-редактор (с Н.А. Некрасовым) журнала «Современник» 286, 287, 289, 301— 303, 473, 476, 479
Панин Виктор Никитич (1801—1874), граф — министр юстиции (1839— 1862) 20, 26-33, 37, 38, 124, 167, 169-171, 180, 229, 230, 234, 245, 290-292, 302, 459, 460, 466
Панчулидзев Сергей Александрович — титулярный советник, чиновник особых поручений канцелярии московского военного генерал-губернатора 21, 135, 163
Пахомов Иван — см.: Заварихинов И.П.
Пашков Николай Иванович (1800— 1873) — надворный советник, певец-любитель 344
Перфильев Степан Васильевич (1796— 1878) — генерал-лейтенант, начальник 2-го округа Корпуса жандармов 54, 72-74, 83, 84
Пестель Владимир Иванович (1789— 1865) — сенатор 1-го отделения 6-го департамента Сената 219
Петр I (1672—1725) — российский царь с 1682 г., император с 1721 г. 9, 329, 457
Петров — чиновник Сената 145
Петрово-Соловово Евдокия Васильевна (урожд. Сухово-Кобылина; 1819—
Россия \ в мемуарах
1893) — сестра Сухово-Кобылина 8, 13, 16, 239, 274, 286, 292, 351, 464, 465, 491, 501, 503
Петрово-Соловово Михаил Федорович (1813—1887) — полковник в отставке 16, 47, 58, 59, 87, 95, 114, 122, 152, 157, 165, 192, 239, 241, 243, 258-260, 274, 292, 315, 351, 396, 453, 464, 465
Петрово-Соловово Наталья Андреевна (урожд. Гагарина; 1815—1893) — жена камергера Г.Ф. Петрово-Соловово 247
Петровский — помещик 240
Петровский Ипполит Петрович — участник скачек 342
Петряков Андрей — казак 5-го Оренбургского полка 5, 16, 45, 54
Пилат (Понтий или Понтийский) — шестой римский прокуратор Иудеи, правил с 26 по 36 г. н.э. 271
Пименов Прокофий Николаевич (1857— 1955) — кучер Сухово-Кобылина 446, 515
Пирогова Ирина — крепостная С.И. Жуковой 191
Писарев Михаил Александрович — майор, состоящий по особым поручениям при московском генерал-губернаторе 185
Пискарев — знакомый Сухово-Кобылина 324
Погодин Михаил Петрович (1800— 1875) — историк, драматург, публицист, прозаик, издатель 9, 419, 448
Погорельский Николай Платонович — коллежский асессор, секретарь 6-го департамента Сената 210
Полевой Николай Алексеевич (1796— 1846) — писатель, журналист, историк, переводчик 443
Полевой Петр Николаевич (1839— 1902) — историк литературы, писатель 401, 443, 502
Поливанов Михаил Юрьевич — генерал-майор 81, 129, 132, 187
Политковская Александра Ивановна — петербургская знакомая Сухово-Кобылина 304
Половцев Анатолий Викторович (1849— 1905) — историк 401, 502, 503
Полтавцев Корнелий Николаевич (1823—1865) — артист Малого театра 267
Попов Дмитрий Алексеевич — дворянин, московский домовладелец 57
Попов Николай Алексеевич — обер-прокурор 2-го департамента Сената, статский советник 28, 170—174
Порецкий Григорий Егорович — начальник отделения канцелярии московского военного генерал-губернатора 120
Пороховщиков Александр Александрович (1810—1894) — инспектор репертуара дирекции Императорских московских театров 266, 270
Потемкин Александр Яковлевич — друг семьи Сухово-Кобылиных 237, 286, 287, 323, 325
Потемкина Варвара Петровна — знакомая Сухово-Кобылина 323
Потемкины 325
Потехин Алексей Антипович (1829— 1908)— драматург и прозаик. В 1880-е гг. — управляющий драматическими труппами императорских театров 406, 515
Потоцкий Лев Северинович, граф (1789—1860) — действительный тайный советник, член Гос. совета 230
Потулов Дмитрий Иванович — надворный советник, советник в Московском губернском правлении 241, 243-247, 249, 253, 259, 282, 411, 466
Потулова — жена Д.И. Потулова 282
Походаев Антон Павлович — дворник дома Сухово-Кобылина 114, 130, 134, 156, 194
Правдин Осип Андреевич (наст, имя и фамилия — Оскар Августович Трей-лебе; 1849—1921) — актер Малого театра. В 1917 г. — управляющий труппой театра, с 1918 г. входил в состав дирекции театра 390,497,498
Прянишников Федор Иванович (1793— 1867) — директор Почтового депар-
Россия
8 мемуарах
тамента (1841—1854), член Гос. совета с 1854 г. 231
Пуаре Яков Викторович (1826—1877) — француз, преподаватель гимнастики и фехтовального искусства, владелец гимнастического заведения в Москве 242, 243, 247, 356, 464, 484
Путята Николай Васильевич (1802— 1877)— историк, литературовед. Принимал участие в московском кружке С.Е. Раича 272, 286
Пушкин Александр Сергеевич (1799— 1837) - поэт 9, 281, 344, 420, 478
Радзивилл Вильгельм, князь — студент Московского университета 111,115, 131, 132, 158, 159, 182, 456
Раевская Екатерина Ивановна (урожд. Бибикова; 1817—1900) — мемуаристка, художница 343
Раевский Иван Артемьевич (1815— 1868) — титулярный советник, муж Е.И. Раевской 344
Раевский Николай Иванович (1771— 1829) — генерал, герой Отечественной войны 1812 г. 344
Раич Семен Егорович (1792—1855) — поэт, литературный критик, переводчик 9, 402, 502
Рассохин Сергей Ведорович (1851— 1929) — драматург, театральный деятель 410, 507
Растопчин — см.: Ростопчин Ф.В.
Рахманов Михаил Федорович (? — 1871) — известный московский гастроном 23, 84, 116
Редкин Иван Александрович — частный пристав Сретенской части Москвы, майор 53, 55, 187
Рембелинский Александр Михайлович — офицер Гвардейского экипажа, помещик Тульской губернии, актер-любитель 6, 7, 17, 369, 382, 400, 405, 413, 493, 494, 501, 503, 514
Рембелинский Владимир Николаевич — сын Н.М. Рембелинского 405, 503
Рембелинский Николай Михайлович (1839—1884) — брат А.М Рембелин
ского; тайный советник (с 1818 г.) и статс-секретарь императора (с 1883 г.) 405
Реми Александр Францевич — ординатор московской градской больницы 57, 197, 198, 201
Решимов Михаил Аркадьевич (наст, фамилия Горожанин; 1845—1887) — артист Малого театра 390, 498
Ржевусский Станислав Адамович (1864— 1913), граф — журналист, драматург, театральный критик 434, 435, 511
Ринк — знакомый Сухово-Кобылина в Туле 327
Роговин Петр Иванович (1811—1892) — обер-прокурор 1-го отделения 6-го департамента Сената, действительный статский советник; сенатор с 1864 г. 121
Розов Павел Миныч — действительный статский советник, член Консультации Министерства юстиции 153
Рокасовский Платон Иванович (1800— 1869), барон — генерал-от-инфан-терии; генерал-провиантмейстер (1843—1847), член Гос. совета с 1854 г.; сенатор с 1848 г. 231
Росси Эрнесто (1827—1896) — итальянский актер 403
Ростан Эдмон (1868—1918) — французский драматург и поэт 375, 484, 495
Ростовцев Яков Иванович (1803— 1860) — генерал от инфантерии, генерал-адъютант, начальник штаба по военно-учебным заведениям с 1835 г., главный начальник военноучебных заведений с 1849 г., член Гос. совета с 1856 г. 231
Ростопчин Федор Васильевич (1763— 1826), граф — в 1812 г. главнокомандующий Москвы 328, 478
Ростопчина Евдокия Петровна (урожд. Сушкова; 1811—1858), графиня — поэтесса, прозаик, драматург; сестра С.П. Сушкова 272, 349
Рудаков — крепостной Нарышкиных 197
Руднев — управляющий имениями Сухово-Кобылина 371
Россия
Руссо Жан Жак (1712—1778) — французский философ и писатель 419
Рыкалова Надежда Васильевна (1824— 1914) — актриса Малого театра 266, 267, 390
Рюмин — откупщик 279
Рюмина Елена Федоровна (1800— 1874)— домовладелица в Москве, вдова действительного статского советника и камергера Рюмина 186
Рябчиков — калужский купец 280
Садиков — владелец магазина в Москве 291
Садовский Пров Михайлович (наст, фамилия Ермилов; 1818—1872) — актер Малого театра (1839—1872) 246, 253, 264, 265, 267-271, 275, 357, 358, 361, 365, 366, 382, 383, 390, 400, 402, 403, 411, 412, 426, 443, 444, 466, 468-470, 488
Сазонов — знакомый Сухово-Кобылина 263, 276, 309, 310, 320
Сазонов Николай Федорович (1843— 1903) — актер Александрийского театра 399, 408, 506, 515
Салиас де Турнемир Евгений Андреевич (1840—1908) — писатель, сын Е.В. Салиас де Турнемир, племянник Сухово-Кобылина 10, 257, 326, 410, 412, 419, 420, 443, 482, 486, 489, 506, 508
Салиас де Турнемир Елизавета Васильевна (урожд. Сухово-Кобылина; 1815—1892) — старшая сестра Сухово-Кобылина, писательница 8,9,11, 15, 140, 197, 237, 248, 266, 282, 291, 326, 347-349, 376, 382, 402, 410, 430, 443, 464, 466, 469, 472, 482, 483
Салтыков — знакомый Сухово-Кобылина 238
Салтыков Михаил Евграфович (псевд. Н. Щедрин; 1826—1889) — прозаик, публицист, критик 296, 441, 475, 514
Сальвини Томмазо (1829—1915) — итальянский актер-трагик 403
Сальяс, графиня — см.: Салиас де Турнемир Е.В.
в мемуарах
Самарин — домовладелец в Москве 293
Самарин Василий Максимович (1792— 1871) — генерал-лейтенант, сенатор с 1854 г. 219
Самарин Иван Васильевич (1817— 1885) — актер Малого театра, преподаватель театрального училища, драматург 390
Самарин Юрий Федорович (1819— 1876) — историк, публицист, участник подготовки крестьянской реформы 293, 344, 354
Самойлов Василий Васильевич (1813— 1887) — актер Александрийского театра 284, 288, 289, 291, 326, 361-366, 383, 384, 400, 401, 403, 413, 443, 472, 474, 490
Самсон фон Гиммельштерн Владимир Егорович — доктор медицины, ординатор Московского военного госпиталя 88, 89, 241, 247, 249, 250, 254, 259, 267, 268, 291, 309, 323, 467
Сахаров Петр Яковлевич — секретарь 1-го департамента Московского надворного суда, титулярный советник 104
Сашинский — знакомый Сухово-Кобылина 256
Свентожецкий Иван Адамович — губернский секретарь, канцелярский чиновник в Московском коммерческом суде 101, 102
Свиньин Петр Павлович (1801—1882) — отставной гвардии ротмистр, богач, известный в Москве гастроном 266, 315
Свободин Павел Матвеевич (наст, фамилия — Козиенко; 1850—1892) — актер Александрийского театра 408
Селю Петр Францевич — штаб-лекарь Тверской части Москвы 186
Сенявин Лев Григорьевич (1805— 1861) — тайный советник, товарищ министра иностранных дел. Сенатор с 1850 г.; член Гос. совета 229, 231
Сервантес Сааведра Мигель де (1547— 1616) — испанский писатель 424
Россия'^
Сергеев (он же — Иваницкий) Алексей Петрович — коллежский регистратор, знакомый Г. Скорнякова 30, 145-150, 201, 202, 460
Симон-Деманш Луиза (1819—1850) — француженка, гражданская жена Сухово-Кобылина 5—7, 14—24, 27— 30, 33, 34, 36, 37, 45-47, 49, 50, 55, 56, 57, 63,64,70, 72-74, 77, 80-83, 85, 87-90, 99, 108, 111-113, 115-119, 121-144, 147-150, 152-155, 157-172, 174-184, 186-190, 192, 196-233, 247, 248, 262, 265-267, 271, 292, 295, 296, 298, 316, 345-348, 350-352, 354-357, 369, 371, 372, 376-379, 381, 383-385, 439-442, 446, 452, 457, 460,462, 466, 469, 481-483, 487, 490, 510, 514
Сицович — служащий Сухово-Кобылина 287
Скорняков Григорий — отставной поручик 30, 145, 201, 202, 219, 224
Смельский — доктор-магнетизер в Москве 339
Смирдин Александр Александрович (1834—1862) — книгопродавец, издатель 316
Смирнова Екатерина Ильинична — московская мещанка 82, 193
Соколов — добросовестный свидетель (понятой) при осмотре квартиры Л. Симон-Деманш 47
Соколов — знакомый Сухово-Кобылина 271, 292, 325
Соллогуб Владимир Александрович (1813—1882), граф — прозаик, драматург 36, 292, 474
Соловая Н.А. — см.: Петрово-Соловово Н.А.
Соловово М. — см.: Петрово-Соловово М.Ф.
Соловьев Владимир Сергеевич (1853— 1900) — философ, поэт, критик 442
Соломонов — знакомый Сухово-Кобылина 285
Сомова Олимпиада Петровна (1794— 1878) — тульская знакомая Сухово-Кобылина 332
в мемуарах
Сорин — механик, служащий Сухово-Кобылина 274, 276, 278, 279, 301
Сорокин — знакомый Сухово-Кобылина 282
Сорочинский Илья Ильич — преображенский офицер, с 1844 г. — поручик в отставке 256, 303, 316, 322, 323, 329, 465, 467, 476, 495
Спасский Василий — московский священник 52
Спиноза Бенедикт (Барух) (1632— 1677) — нидерландский философ 397, 404
Спиридонов (Александр Иванович?) — знакомый Сухово-Кобылина 253, 264, 270, 302, 305
Станкевич Николай Владимирович (1813—1840) — поэт, глава философско-литературного кружка 10—12, 335
Степанов Алексей — извозчик, московский мещанин 185, 186
Степанов Василий Прохорович — крестьянин деревни Кобылинка 448
Стерлигов Иван Федорович — частный пристав Серпуховской части Москвы, майор 20, 24, 25, 28, 65, 94, 114, 150, 154, 160, 175, 176, 184-186, 212, 223, 225, 380
Страус — см.! Штраус Д.Ф.
Строганов Александр Сергеевич, граф (1818—1864) — флигель-адъютант, егермейстер двора 354
Строганов 1-й Сергей Григорьевич, граф (1794—1882) — генерал-адъютант, генерал от кавалерии. Попечитель Московского учебного округа (1835-1847). Сенатор с 1837 г., член Гос. совета 230
Суворин Алексей Сергеевич (1834— 1912) — журналист, драматург, прозаик 6, 39, 445, 495, 506, 514
Сумароков Сергей Павлович, граф (1793—1875)— генерал-адъютант, генерал от артиллерии, сенатор; член Гос. совета 230
Сухово-Кобылин Александр Александрович (1787—1858) — брат отца Сухово-Кобылина 11, 237, 246, 248,
Россия
250, 258, 268, 269, 273, 275, 302, 305, 306, 315, 316, 332, 464
Сухово-Кобылин Василий Александрович (1784—1873) — полковник гвардейской конной артиллерии, отец А.В. Сухово-Кобылина 9, 13, 78, 192, 199, 249, 251, 270, 274, 291, 303, 309, 311, 315, 320, 322, 323, 325, 332, 391, 470, 483
Сухово-Кобылина Елизавета Петровна (1793—1877) — жена А.А. Сухово-Кобылина, тетя А.В. Сухово-Кобылина 259, 265, 269, 315, 316, 464
Сухово-Кобылина Мария Ивановна (урожд. Шепелева; 1789—1862) — мать А.В. Сухово-Кобылина 9, 31, 32,177, 179, 180, 181, 192, 203, 205„ 206, 239, 240, 247, 253, 274, 282, 283, 286, 289, 290,293, 303, 309, 315, 316, 322, 323, 325, 357, 455, 459, 465, 466, 473
Сухово-Кобылина Софья Васильевна (1825—1867) — младшая сестра Сухово-Кобылина 8, 31, 239, 244, 245, 251, 282, 283, 286-288, 312, 352, 355, 473
Сухонин Сергей Сергеевич — редактор петербургского журнала «Вестник всемирной истории» (с 1903 г. выходил под названием «Всемирный вестник») 437, 495, 511, 513
Сухотин — знакомый Сухово-Кобылина 317
Сушков Сергей Петрович (1816—1893) — служил на Кавказе. В 1855 г. командовал одной из дружин московского ополчения. С 1874 по 1882 г. редактор «Правительственного вестника»; брат поэтессы Е.П. Ростопчиной. 57, 98, 109, 110, 114, 115, 122, 197, 217, 218, 221 245, 293, 295, 357, 368, 487
Табо Юлиан Францевич — коллежский регистратор, архитектор в 1-м кадетском корпусе 273
Тавьяков — переписчик Сухово-Кобылина 274
в мемуарах
Танеев Александр Сергеевич (1785— 1866) — действительный тайный советник, статс-секретарь. Сенатор с 1840 г. Член Гос. совета, управляющий 1-м отделением Собственной Его Величества канцелярии 233
Тарасов — купец 257
Тарновская Татьяна — знакомая Сухово-Кобылина 309
Тарновский Константин Августович (1826—1892) — драматург; в 1854— 1858 гг. — помощник инспектора репертуарной части и секретарь дирекции московских императорских театров 265
Тенишева, княжна — знакомая Сухово-Кобылина 304
Теплова— штабс-капитанша, знакомая Сухово-Кобылина 209, 215
Тепловский — врач Московской городской части 121
Тепляков — знакомый Сухово-Кобылина 266, 270
Тиличеев — помещик Тульской губернии 318
Тимофеев Иван — кучер, крепостной Сухово-Кобылиных. 93, 164, 180
Тимофеева Прасковья — горничная Луизы Симон-Деманш, крепостная Сухово-Кобылиных 77, 91
Тихомиров Александр Иванович — врач Пресненской части Москвы 44—48, 377
Тогольский — помещик 238
Толбузин Сергей Иванович (? — 1855) — полковник, знакомый Сухово-Кобылина 248, 256
Толстиков — знакомый Сухово-Кобылина 260
Толстой Алексей Константинович (1817—1875), граф — поэт, драматург, прозаик 354
Толстой Лев Николаевич (1828—1910), граф — писатель 282, 283, 348, 356, 387, 414, 420, 425, 439, 441, 472, 480-482, 484, 486, 513
Томсон — владелец завода в Петербурге 316
Россия
в мемуарах
Топильский Михаил Иванович (1809— 1873) — правитель канцелярии Министерства юстиции с 1843 г., вицедиректор Департамента Министерства юстиции с 1845 г., директор Департамента того же министерства с 1851 г., сенатор с 1862 г. 25, 26, 31, 37, 153, 167, 225, 290
Топорков Семен Иванович — служащий Сухово-Кобылина 263,273,276,301, 304, 308, 310, 315, 318-320, 330
Третьяков — московский купец 326
Троицкий Михаил Федорович — коллежский асессор, московский следственных дел стряпчий 17, 53, 55, 61, 89, 92, 151, 188, 195, 351, 465
Трофимов Лукьян — кучер, крепостной князя В. Радзивилла 132, 456
Трухин — тульский купец 331, 332
Тульчин — служащий сахарного завода Сухово-Кобылина 308, 309
Трубина Лукерья Васильевна — любовница Макара Лукьянова, крепостная Шепелевых, работала на Выксунских заводах 188
Тургенев Иван Сергеевич (1818—1883) — писатель 261,276, 310, 348, 387,403, 420, 436, 443, 472, 476, 482, 514
Тымовский Иосиф Игнатьевич (1791— 1871) — тайный советник, министр статс-секретарь Царства Польского, член Гос. совета, сенатор с 1855 г. 231
Узников Анатолий — знакомый Сухово-Кобылина 238, 240, 246
Ушаков Сергей Петрович — титулярный советник, чиновник особых поручений, состоящий при московском генерал-губернаторе, драматург 273, 471
Фальтан Исидор де, граф (? — 1895) — капитан французской армии. Муж дочери Сухово-Кобылина 394, 406, 440, 499, 501
Фальтан Луиза Александровна де (1851—1940), графиня — незакон
норожденная дочь Сухово-Кобылина и Н.И. Нарышкиной. Удочерена драматургом в 1883 г. 392, 441, 447, 448, 466, 492, 497, 499-501, 513, 514
Федоров Павел Степанович (1803— 1879) — драматург; в 1853—1879 гг. — начальник репертуарной части петербургских императорских театров и управляющий театральным училищем 283, 284, 286,289, 383, 400, 508
Федоров Сергей — владелец табачной лавки в Москве 81, 129
Федорова Дарья — горничная Луизы Симон-Деманш, крепостная Сухово-Кобылиных 77
Федотов Александр Филиппович (1841— 1895) — артист Малого театра (1862— 1873), режиссер, антрепренер, драматург, переводчик 497
Федотов Егор — медник, московский мещанин 187, 189
Федотов Федор — см.: Милов Ф.Ф.
Федотова Гликерия Николаевна (урожд. Познякова; 1846—1925) — актриса Малого театра 390, 497
Феоктистов Евгений Михайлович (1829—1898) — историк, журналист, начальник Главного управления по делам печати (1883—1896) 31, 252, 257,258, 264,265, 267, 268,273,349, 376, 387, 469, 470, 472, 482, 483, 504 Феоктистов Николай Михайлович — брат Е.М. Феоктистова 252, 264, 267, 268, 481, 482, 496
Ферстер — знакомый Сухово-Кобылина 291, 325
Фирсов Николай Авдреянович — управляющий домом и конторой Сухово-Кобылина 82,86, 129, 178, 187-191, 193
Фирсова Анна — экономка в доме Сухово-Кобылина 134, 135, 164
Фломанский — полицейский-будочник в Москве 186
Фомин Василий Афанасьевич — знакомый Сухово-Кобылина 321
Россия 43
Франклин Бенджамин (1706—1790) — американский просветитель, государственный деятель, ученый 297, 302
Фрум — знакомый Сухово-Кобылина 323, 325
Хилков, князь — знакомый Сухово-Кобылина 257
Хмельницкий — знакомый Сухово-Кобылина 318
Ходнев Константин — автор воспоминаний о Сухово-Кобылине 396, 499
Хотинский Иван Ефимович (? — 1865) — надворный советник, частный пристав городской части Москвы 17, 24, 25, 27, 45, 47, 48, 53, 55, 61-63, 73, 74, 87, 89, 90, 92, ИЗ, 151, 154,187, 188,195,2000, 223,245, 248, 380, 510
Хотяинцев Иван Николаевич (1785— 1856) — генерал-адъютант; в 1851 г. назначен сенатором в 1 отделение 6 департамента Правительствующего Сената 122
Худеков Сергей Николаевич (1837— 1928) — журналист; издатель-редактор «Петербургской газеты» с 1867 г. 360, 487
Царман — владелец башмачного заведения в Москве 23, 77, 84
Цуриков Александр — помещик, отец НА Цурикова 445
Цуриков Николай Александрович (1886—1957) — юрист, публицист, прозаик, мемуарист 445, 515
Чайковский — знакомый Сухово-Кобылина 269
Чебаевский — знакомый Сухово-Кобылина 259
Чевкин Константин Владимирович (1802—1875) — генерал от инфантерии, генерал-адъютант, председатель Департамента экономии Гос. совета 231
Челищев Николай Александрович (1783—1859) — член Гос. совета; сенатор с (826 г. 229, 230
в мемуарах
Черемисинов Кузьма Андреевич — слуга, писарь Сухово-Кобылина 440, 441, 513
Черкасёнов — знакомый Сухово-Кобылина 286
Черкасский Владимир Александрович, князь (1824—1878)— помещик, общественный деятель. Активный участник крестьянской реформы; московский городской голова в 1869-1871 гг. 238, 338, 344, 354, 480
Черкасский Константин Александрович, князь (1819—1853) — помещик Черненого уезда Тульской губернии, коннозаводчик. Окончил Московский университет в 1838 г. Брат В.А. Черкасского 327, 342, 480
Черневский Сергей Антипович (1839— 1901) — главный режиссер Малого театра (1879—1901), артист 491, 498
Черников Сергей Артемьевич — крепостной Сухово-Кобылиных 189
Черногубов — управляющий домом в Москве на Страстном бульваре; дом в 1849 г. купил Сухово-Кобылин 192
Чернышев Александр Иванович, граф с 1826 г., светлейший князь с 1841 г. (1786—1857)— военный министр (1827—1852); председатель Гос. совета с 1848 г. 169
Чернявский — служащий Сухово-Кобылина 244, 246, 255, 272, 273, 286, 290, 292, 325
Чертов Павел Аполлонович (1784— 1871) — генерал-лейтенант; сенатор с 1846 г. Первоприсутствующий во 2-м отделении 6-го департамента Сената 124, 219
Четвертинская Вера Борисовна, княгиня — приятельница Сухово-Кобылина 258, 259, 270, 326, 327, 332, 348, 468
Четвертинский Владимир Борисович, князь — адъютант московского военного генерал-губернатора, поручик лейб-гвардии. Приятель Сухово-Кобылина 255, 258, 270, 273, 287, 322, 326, 332, 468
Россия
Чехов Антон Павлович (1860—1904) — писатель 435, 436, 512
Чижов — московский купец 51, 57, 111
Чичерин Борис Николаевич (1828— 1904)— историк, юрист, профессор Московского университета 353, 483
Чулков — помещик Тульской губернии 310, 311
Чулковы — помещики Тульской губернии 309, 310, 313, 314
Шатобриан Франсуа Рене де (1768— 1848) — французский писатель 9,419
Шевалье — московский ресторатор 238, 266, 315, 469
Шевырев Степан Петрович (1806— 1864) — литературный критик, историк литературы, поэт. Профессор Московского университета (1832— 1857) 9, 426
Шекспир Уильям (1564—1616)— английский драматург 318, 443
Шеншин Дмитрий Семенович (? — 1890) — гвардии поручик; состоящий по особым поручениям при московском военном генерал-губернаторе 197, 200, 201, 208
Шепелев Дмитрий Дмитриевич — генерал-лейтенант. Дядя матери Сухово-Кобылина 51, 303, 349
Шепелев Иван — родственник Сухово-Кобылина 291
Шепелев Николай Дмитриевич — двоюродный брат матери Сухово-Кобылина (их отцы были родными братьями), один из владельцев Выксунских чугунолитейных заводов 51,239, 242, 250, 291, 303, 349, 466, 483
Шепелев Николай Иванович — брат матери Сухово-Кобылина, полковник 80, 82, 85, 192, 323, 466, 477
Шепелев Ульян — государственный крестьянин 185
Шепелевы 303
Шиллер Иоганн Кристоф Фридрих (1759—1805) — немецкий поэт, драматург, теоретик искусства 338, 419, 480
в мемуарах
Шишонков Никифор Малафеевич — повар, крепостной Сухово-Кобылиных 114, 134, 160, 189, 193, 224, 241
Шлыков Василий Дмитриевич — коллежский советник, управляющий секретным отделением и чиновник особых поручений при московском военном генерал-губернаторе 62,70, 89, 92, 377, 454
Шопенгауэр Артур (1788—1860) — немецкий философ 425
Штиглиц Александр Людвигович (1814— 1884) — банкир, предприниматель 272
Штофреген — полковник 266, 268
Штраус Давид-Фридрих (1808—1874) — немецкий философ и теолог 316
Шульгин — знакомый Сухово-Кобылина 239, 309
Шульгин Дмитрий Иванович (1785— 1854) — генерал от инфантерии, петербургский военный генерал-губернатор (1848-1854) 102, 112
Шульц — знакомый Сухово-Кобылина 256
Шумилина Агафья — калужская мещанка 191
Шумский Сергей Васильевич (наст, фамилия Чесноков; 1820—1878) — актер Малого театра 252, 253,255—259, 264, 266-269, 271, 272, 283, 349, 353, 361, 365, 375, 382, 384, 390, 400, 402, 403, 410, 412, 413, 468-470, 490
Щедрин Н. — см.: Салтыков М.Е.
Щепкин Михаил Семенович (1788— 1863) — актер Малого театра 264, 265-268, 270, 295, 322, 323, 360, 361, 365, 382, 390, 426, 433, 469, 470, 475, 488-490
Щербатов, князь — помещик ПО, 218
Щербина Николай Федорович (1821— 1869) — поэт 349
Энгельгардт — см.: Новосильцева С.В.
Энгельгардт Владимир — муж С.В. Новосильцевой 345
Россия
мемуарах
Южин Александр Иванович (наст, фамилия Сумбатов; 1857—1927) — актер Малого театра 390, 436, 489
Яковлева Фекла — крепостная Сухово-Кобылиных 194
Якунчиков — московский купец 326
Ярков — знакомый Г. Скорнякова 145
Яшвиль Владимир Владимирович, князь (1813—1864) — генерал-майор свиты, командир Лейб-гвардии гусарского полка. Родственник Сухово-Кобылиных 39, 246, 312
Anais — возлюбленная Сухово-Кобылина 237-239, 241-243, 246-249, 252-255, 257, 259, 271-273, 283-289, 297, 316
Chevalier — жена Шевалье 315
Darc Louise — знакомая Сухово-Кобылина 285
Darcone — знакомая Сухово-Кобылина 268, 269, 272, 287, 292
Donon — владелец ресторана в Петербурге 256
Falcon — знакомая Сухово-Кобылина 238, 284, 285, 288, 289, 292
Faucher Leon (1803—1854) — французский экономист, политический деятель, публицист 282
Feuillet Octav (1821—1890)— французский драматург и прозаик 269, 470
Носке — варшавский торговец медной посудой 272
Jean Paul — см.: Жан Поль
Jouve — французский журналист 259
Laliky — знакомая Сухово-Кобылина 237, 465
N. — см.: Нарышкина Н.И.
N.N. — см.: Нарышкина Н.И.
Nelly — знакомая Сухово-Кобылина 274
Ocabain — знакомая Сухово-Кобылина 323
Palmyre — знакомая Сухово-Кобылина 272
Picard — французский публицист 282
Rose — знакомый Сухово-Кобылина 289
Seres de — маркиз, знакомый Сухово-Кобылина 293
Trakmann — знакомая Сухово-Кобылина 256
Vemet — знакомая Сухово-Кобылина 284, 285, 288, 289
Victor — знакомый Сухово-Кобылина 246
Z. — см.: Закревский А.А.
Zola — см.: Золя Э.
СОДЕРЖАНИЕ
«Факты довольно ярких колеров»: Жизнь и судьба А.В. Сухово-Кобылина. Предисловие В.М. Селезнева.......................................... 5
Документы следствия и судебного дела об убийстве Луизы Симон-Деманш.........................................—. 41
Дневник Сухово-Кобылина ......................-..........—.....235
Сухово-Кобылин в воспоминаниях и письмах современников......,.333
Письма К.С. Аксакова М.Г. Карташевской................... 335
Д.Д. Оболенский. Первая джентльменская скачка на ипподроме Московского скакового общества..................... ,...342
Е.И. Раевская. Полвека тому назад..........................343
А.Я. Булгаков. Современные записки и воспоминания мои......345
К.Н. Лебедев. Дневник......................................347
Письма Л.Н. Толстого Т.А. Ергольской..................... 348
К.Н. Леонтьев. Тургенев в Москве...........................348
Е.М. Феоктистов. Воспоминания............................ 349
Б.Н. Чичерин. Москва сороковых годов.......................353
А.В. Мещерский. Из моей старины............................354
М.Г. Назимова. Из семейной хроники Толстых.................355
Н.В. Минин. [Воспоминания].................................356
Н.В. Минин. [П.М. Садовский и «Свадьба Кречинского»].......357
Н.В. Минин. Для биографии Сухово-Кобылина..................358
Н.В. Минин. История с Гедеоновым...........................359
Ф.А. Бурдин. Первое представление «Свадьбы Кречинского»....360
А.Н. Афанасьев. Отрывки из моей памяти и переписки.........365
П.Д. Боборыкин. За полвека.................................366
А.М. Рембелинский. Еще о драме в жизни писателя............369
А.М. Рембелинский. Из воспоминаний старого театрала........382
А.А. Бренко. Сухово-Кобылин Александр Васильевич...........388
Правдин о Сухово-Кобылине.................................390
А. Ергольский. Памяти А.В. Сухово-Кобылина................391
К. Ходнев. Встреча с А.В. Сухово-Кобылиным................396
Беседа с автором «Свадьбы Кречинского»....................399
СОДЕРЖАНИЕ
Россия
мемуарах
А.В. Половцев. Памяти А.В. Сухово-Кобылина................401
В.Н. Рембелинский. [Воспоминания].........................405
В.С. Кривенко. В артистистической среде...................406
С.Л. Кегульский. У автора «Свадьбы Кречинского»...........409
И.А. Ардашев. Семинарист у А.В. Сухово-Кобылина...........414
Е.А. Салиас. А.В. Сухово-Кобылин..........................419
Ю.Д. Беляев. У А.В. Сухово-Кобылина.......................420
Ю.Д. Беляев. А.В. Сухово-Кобылин..........................428
Ю.Д. Беляев. «Дело».......................................432
М.М. Ковалевский. [Воспоминания]..........................434
Письма В.Г. Вальтера А.П. Чехову..........................436
С.С. Сухонин. А.В. Сухово-Кобылин.........................437
П.И. Бартенев. А.В. Сухово-Кобылин........................440
П.П. Гнедич. А.В. Сухово-Кобылин и тип Расплюева..........441
Н.А. Цуриков. А.В. Сухово-Кобылин....................... 445
Рассказы крестьян об А. В. Сухово-Кобылине................446
Примечания.......................................................452
Указатель имен...................................................517
ДЕЛО СУХОВО-КОБЫЛИНА
Редактор М.К. Евсеева Корректор Л.Н. Морозова Компьютерная верстка С.М. Пчелинцев
Налоговая льгота — общероссийский классификатор продукции О К-005-93, том 2; 953000 — книги, брошюры
ООО «Новое литературное обозрение» Адрес редакции:
129626, Москва, И-626, а/я 55
Тел.: (095) 976-47-88 факс: 977-08-28 e-mail: nlo.ltd@g23.relcom.ru Интернет: http://www.nlo.magazine.ru
ЛР № 061083 от 6 мая 1997 г.
Подписано в печать 04.01.2003. Формат 60x90 V16.
Бумага офсетная. Печать офсетная.
Усл. печ. л. 35,0. Тираж 2000 экз. Заказ № 707.
Качество печати соответствует качеству предоставленных диапозитивов.
Отпечатано с готовых диапозитивов на ГИПП «Уральский рабочий» 620219, г. Екатеринбург, ул. Тургенева, 13