КУП И КОВСКАЯ
БИТВА

Академия наук СССР
Институт
мировой литературы
им. А. М. Горького
Исследования
и материалы
по древнерусской
литературе

КУЛИКОВ СКАЯ
БИТВА
В литературе
И ИСКУССТВЕ

8 сентября 1980 года исполняется 600 лет со дня Куликовской
битвы. В настоящем сборнике рассматривается отражение это-
го крупнейшего исторического события в древнерусской литера-
туре и изобразительном искусстве, а также в русской литерату-
ре и общественной мысли Х1Х — начала ХХ в. Исследуется
эволюция героических образов в повестях о Куликовской битве,
отношение к этой теме со стороны русских романтиков, револю-
ционных демократов, драматургов, поэтов.
Редакционная коллегия
О. А. ДЕРЖАВИНА, А. С. ЕЛЕОНСКАРЪ
А. Н. РОБИНСОН (ответственный редактор)
70202—263
543-80 3603020410 © Издательство «Наука», 1980 г‚

ВВЕДЕНИЕ
Исполнилось 600 лет со дня знаменитой Куликовской битвы
(8 сентября 1380 г.)‚ которая была крупнейшим военным собы-
тием в нациопально-освободительной борьбе русского народа с
золотоордынскнм нгом. В верховьях Дона на поле Куликовом
объединенные русские войска под предводительством великого
князя московского Дмитрия Ивановича (прозванного за эту до-
блестпую победу «Допским») разгромили большую армию пра-
вителя Золотой Орды Мамая, который вторгся в пределы Руси,
чтобы разорить ее и вновь укрепить над ней ослабевавшее мон-
голо-татарское господство. Последствия этой блестящей победы
над поработителями имели очень важное историческое значение:
во-первых, победа повлекла за собой ослабление Золотой Орды
(а вместе с тем и ослабление монголо-татарского ига, вплоть до
его окончательной ликвидации в 1480 г.) и, во-вторЬ1х,— укреп-
ление политического и воепного авторитета Московского великого
княжества в его борьбе за создание Русского централизованного
государства.
Авторский коллектив настоящего сборника предлагает внима-
ншо читателей посильный опыт изучения тех явлений общест-
венной идеологии, главным образом литературы и изобразитель-
ного искусства, которые были вызваны Куликовской битвой, яви-
лись ее истолкованием и изображением в Древней Руси. Кроме
того, в сборнике помещаются исследования, раскрывающие
взгляды на древнерусские повести о Куликовской битве в за-
рождавшемся русском литературоведении, разные оценки и вос-
произведения этого события в публицистике, драматургии и
поэзии Х1Х-—начала ХХ в. Разумеется, публикуемый сборник
не претендует на всестороннее освещение данной весьма обшир-
ной темы и ограничивается возможностями сравнительно неболь-
шого авторского коллектива литературоведов, искусствоведов,
историков, языковедов. По мнению редакционной коллегии сбор-
ника, объединение научных усилий указанных смежных дисцип-
лин может способствовать комплексному освоению и дальнейше-
му изучению Куликовской темы как одной из важных тем оте-
чественной истории, литературы и культуры. По своему научному
направлению этот сборник сохраняет преемственность с предше-
ствующими выпусками серии «Исследования и материалы по
древнерусской литературе» 1.
1 См.: Исследования и материалы по древнерусской литературе/Отв. ре-
дактор В. Д. Кузьмина. М., 1961; Древнерусская литература и ее связи
5

Сборник открывается статьей А. Н. Робинсона «Эволюция ге-
ропчоских образов в повестях о Куликовской битве». После вве-
деиия общего исторического характера автор исследует сходство и
различие трех памятников («Задонщина»‚ «Летописная повесть
о побоище па Дону», «Сказание о Мамаевом побоище») в изоб-
ражепии ими массового героизма русских войск и главных геро-
ев события (образы Дмитрия Донского, князя Владимира Анд-
реевича, схимпика Пересвета и др.). Развитие этих образов во
всех случаях обусловливается патриотическим миросозерцанием
древ11их ‘авторов. В аспекте стадиально-литературной типологии
этот процесс осуществляется путем последовательного движения
от архаичного для своего времени литературного типа эпической
«Задонщины» (подчиненной сильному влиянию древнего «Слова о
полку Игореве» и фольклора) через тип летописного повествова-
ния к новаторскому литературному типу «Сказания», автор ко-
торого объединил традиции светского эпического стиля с насле-
дием учительной книжности. Соотношение этих трех типов по-
вествования обусловливается общими закономерностями древне-
русского литературного процесса. В. В. Кусков в статье «Рет-
роспективная историческая аналогия в произведениях Куликов-
ского цикла» исследовал один из весьма показательных признаков
историзма древнерусского литературного творчества, когда авто-
рь1 исторических повествований находили для изображаемых со-
бытий и для своих героев авторитарные аналогии, восходящие к
библейскому преданию, к римской и византийской истории,
а позже и к собственной отечественной старине. Так, автор
«Сказания о Мамаевом побоище» уподоблял и Батыя, и Мамая
римскому императору Юлиану Отступнику, а нашествие Батыя
на Русь сопоставлял с пленением Иерусалима «Титом римским
и Навходоносором царем вавилонским». Ретроспективные анало-
гии развивали у писателей ассоциативное историческое мышле-
ние, вводили изображаемые русские события в мировую историю,
в ряде случаев назидательно проводили идею торжества справед-
ливости над злом. В статье «Борьба с ордынскими завоевателя-
ми после Куликовской битвы и ее отражение в памятниках ли-
тературы первой половины ХУ века» В. П. Гребенюк исследует
три повести, связанные с нашествиями Тохтамыша (1382), Тиму-
ра (1395), Едигея (1408). Автор показывает, что результаты
Куликовской битвы не были ликвидированы захватом Москвы ха-
ном Тохтамышем. В изучаемых повестях утверждалась необходи-
мость совместной борьбы русских земель с захватчиками под
главенством московского великого князя, зарождались идеи го-
сударственного единовластия.
с новым временем/Отв. редактор О. А. Державина. М., 1967; Русская ли-
тература на рубеже двух эпох: ХЧП —начало ХХЧН в./ Отв. редактор
А. Н. Робинсон. М., 1971; Новые черты в русской литературе и искусстве
ХУП —начала ХУП1 в. /Отв. редактор А. Н. Робинсон. М., 1976; «Слово
о полку Игореве»: Памятники литературы и искусства Х1—Х\7П веков/
Отв. редактор О. А. Державина. М., 1978.
6

Изучение повестей о Куликовской битве неизменно связыва-
ется в научной традиции с исследованиями «Слова о полку Иго-
реве». В. М. Григорян в статье «„Слово о полку Игореве“ и „3а-
донщина“. Сопоставление текстов» предлагает новый аспект изу-
чения данной проблемы, привлекавшей внимание многих
исследователей. Автор исходит из исторического приоритета
«Слова» и рассматривает с лингвостилистических позиций те
факты текста, которые в восприятии читателя ХЧ в. были сти-
леобразующими, что позволяет найти лингвистически обоснован-
ные критерии для выявления контекстуальных совпадении в двух
памятниках. В статье особенно подчеркивается значение худо-
жественного мастерства автора «Слова», определявшее многие
стилистические явления повестей о Куликовской битве.
В статье В. К. Романова «Идейно-историческое осмысление
Калкской битвы в русском летописании Х1\7—Х\71 вв.» рассмат-
ривается последовательное нарастание все болеее отрицательного
изображения завоевателей. Этот процесс был обусловлен новыми
задачами борьбы с монголо-татарским игом и с укреплением
русской государственности. А. С. Елеонская в статье «Тема борьбы
против ордынского ига в старопечатном Пр6логе» прослеживает
по нескольким изданиям этой книги, популярной в ХУП в.‚
развитие житийных сюжетов об освободительной борьбе русского
народа. Подробно рассматриваются произведения, в которых по-
вествуется о Дмитрии Донском и времени его княжения. Автор
устанавливает, что в издании Прблога 1642 г. дается первое упо-
минание Куликовской битвы в печати (в Житии Сергия Радо-
нежского).
Далее помещаются статьи преимущественно искусствоведче-
ского и книговедческого характера. Е. С. Овчинникова («Кули-
ковская битва в древнерусской миниатюре и иконе») изучает в
этом плане ряд миниатюр из рукописного Жития Сергия Радо-
нежского и из Лицевого летописного свода Х\/`1 в.‚ а также ико-
ну ХУ в.‚ которая была связана с историческим событием 1380 г.
и изображала Богородицу с предстоящим ей Сергием (он, как
известно из «Сказания о Мамаевом побоище», предсказал победу
Дмитрию Донскому и благословил его на подвиг). И. П. Болот-
цева в статье «„Сказание о Мамаевом побоище“ на иконе „Сергий
Радонежский с житием“ ХУП века» исследует данное вь1дающее-
ся произведение древнерусской иконописи, уточняет время и
место его создания (г. Ярославль), подробно останавливается на
нижней части иконы — доске с изображением Куликовской бит-
вы. В статье Л. Н. Пушкарева и Л. П. Сидоровой «Повести о
Куликовской битве в русской лубочной картинке и книжке
Х1Х— начала ХХ века» устанавливается зависимость этих про-
изведений, с одной стороны, от киевского «Синопсиса» (где в
1680 г. впервые было напечатано «Сказание о Мамаевом побои-
ще»), а с дРУгой — от «Истории государства Российского»
Н. М. Карамзина, выясняется значение лубочных изданий, кото-
рые с патриотических позиций знакомили читателей из народа с
7

величайшим историческим событием 1380 г. Е. И. Иткина и
В. А. Кучкнн в статье «Рукописный настенный лист с изображе-
нием Мамаева побоище» выясняют отношение этого уникального
живописного произведения к лубочным картинкам на данную
тему (Х\/`111-—Х1Х вв.)‚ а также отношение его объяснительного
‘текста к тексту «Синопсиса». По предположению авторов лист
был создан в Даниловском Выговском старообрядческом монасть1-
ре и служил целям патриотического воспитания учащихся. Исто-
рико-нумизматический характер имеет статья А. В. Чернецова
«Об одном изображении на монетах Дмитрия Донского», в кото-
рой автор изучает необычное изображение петуха, связанное,
по его мнению, со средневековыми представлениями о вселеннои,
известными по памятникам древнерусской литературы и фольк-
лора.
Группа статей сборника посвящается отражению темы Кули-
ковской битвы в общественной мысли, литературоведении и ху-
дожественной литературе Х1Х — начала ХХ в. В статье А. С. Ку-
рилова «Памятники Куликовского цикла и русское литературо-
ведение первой половины Х1Х века» говорится об открытии,
публикациях и изучении «Сказания о Мамаевом побоище» и
_«Слова о житии и преставлении великого князя Дмитрия Ива-
новича», начиная с первых упоминаний об этих памятниках в
«Истории государства Российского» Н. М. Карамзина до момен-
та обнаружения и публикации «Задонщины» (1852). Автор не
только исследует взгляды историков русской литературы на по-
вести о Куликовской битве, но и выясняет роль этих произве-
дений для первоначального формирования самой пауки о древне-
русской литературе. Обращение русских поэтов и писателей
10—3О-х годов Х1Х в. к эпохе Куликовской битвы отвечало об-
щему интересу романтиков к отечественной псторни, как спра-
ведливо утверждает В. Ю. Троицкий («Куликовская битва в
творчестве русских романтиков 1О—30-х годов Х1Х века»).
Анализируя текстуально произведения В. Жуковского, К. Рь1-
леева‚ В. Кюхельбекера, Н. Языкова, В. Красова и других, автор
показывает, как использовались этими писателями древнерусские
источники и как формировались на данном материале эстетиче-
ские принципы _романтизма при создании образов исторических
лиц и описании соответствующих событий. Куликовская битва была
одним из тех исторических событий, пишет Г. Г. Елизаветина
(«Куликовская битва и проблема национального характера в про-
изведениях русских революционеров-демократов») , которые давали
возможность В. Г. Белинскому, А. И. Герцену, Н. А. Добролюбо-
ву и Н. Г. Чернышевскому с ретроспективно-исторических пози-
ций обращаться к вопросам современной им идеологической борь-
бы. Злободневный характер для 50—6О-х годов Х1Х в. имела
важная проблема русского национального характера. Оценивая
победу на Куликовом поле как несомненное свидетельство на-
родпой силы, воспринимая Дмитрия Донского как крупную и
активную личность, революционные демократы полемизировали
8

с темп писателями и учеными, которые считали отличительными
чертами русского народа смирение и религиозность.
Статья О. А. Державиной посвящена пьесе Д. И. Аверкиева
«Мамаево побоище», напечатанной в журнале «Эпоха» (1864),
который издавался Ф. М. Достоевским и М. М. Достоевским.
Автор выясняет причины появления этого произведения в дан-
ном журнале, роль Д. И. Аверкиева в общественной и литера-
турной борьбе 60-х годов Х1Х в.‚ анализирует художественные
достоинства и недостатки произведения. В статье И. Е. Усок
«Куликовская битва в творчестве Александра Блока» рассматри-
вается обращение поэта к этой теме в драме, лирш‹е, публицис-
тике. Автор раскрывает движение поэтической мысли Блока,
обратившегося к прошлому как фактору, который помогал ему
понять настоящее и взглянуть в будущее, определить в этой
связи судьбы народа и личности.(3опоставление цикла стихотво-
рений «На поле Куликовом» со «Сказанием о Мамаевом побои-
ще» дает возможность выявить специфику поэтической интер-
претации этого исторического события в произведениях поэта.
Сборник составлен Группой древнерусской литературы Ин-
ститута мировой литературы им. А. М. Горького Академии наук
СССР.

А. Н. Робинсон
эволюция
гввоичнских ОБРАЗОВ
в повнстях
о куликовскои БИТВЕ
Ни одно из военных событий Древней Руси не получило такого
широкого, полного и разностороннего освещения в древнерусской
литературе, как Куликовская битва. Красочные описания этого
грандиозного сражения, сделанные его современниками и их
близкими потомками, стали излюбленным чтением в Древней
Руси, образы героев битвы восхищали средневековых читателей,
опи вызывали и вызывают живейший интерес вплоть до совре-
менности. Прежде чем перейти к специальному рассмотрению
этих героических образов нам кажется небесполезным напомнить
в общей форме о тех событиях, которые были описаны и про-
славлены несколькими древнерусскими писателями.
Куликовская битва, в которой русские войска, возглавлявшие-
ся великим князем московским Дмитрием Ивановичем (получив-
шим почетное прозвище «Донского»), одержали блестящую побе-
ду над монголо-татарскими войсками князя Мамая, фактического
правителя Золотой Орды, произошла 8 сентября 1380 г. Это
крупнейшее для данной эпохи и среды сражение вошло в
историю России как переломный этап национально—освободитель-
ной борьбы русского народа с тяжелым золотоордынским игом.
Как известно, окончательное падение ига произошло столетие
спустя, в 1480 г., когда после длительного «стояния на реке
Угре» (притока Оки) войска хана Ахмата ушли, не отважив-
шись на генеральное сражение с войсками великого князя мос-
ковского Ивана 111 (правнука Дмитрия Донского). Мамаево по-
боище, как называли это сражение в древности, может быть,
потому и оставило столь значительный след в исторической па-
мяти русского народа, что последующее освобождение от ига
произошло без такого сражения. Куликовская победа —круп-
нейший и прославленный военный успех во всей длительной
борьбе с монголо-татарами, начиная с горестных событий пер-
вых войн с ними, проигранной битвы на реке Калке (1223)
и опустошительного нашествия хана Батыя (1237-1240).
Правители Золотой Орды, и в их числе захвативший там
власть полководец-темник Мамай, достаточно ясно понимали,
что русские княжества, несмотря на продолжавшуюся среди них
междоусобную феодальную борьбу, начинают все более укреп-
ляться, а зависимость их от монголо-татарского государства по-
степенно ослабевает, тем более что в самой Орде резко усилива-
10

ются междоусобные раздоры. Успехи Московского княжества
были наиболее заметны для современников, в том числе, разу-
меется, и для монголо-татарской аристократии.
Дмитрию Ивановичу удалось заблаговременно укрепить поло-
жение Московского княжества за счет ослабления его сильного
соперника Тверского княжества. В 1375 г. Дмитрий с группой
союзных князей осадил Тверь и принудил тверского великого
князя к заключению мира. Затем (в 1376 г.) московские войска
под командованием боярина Д. М. Боброка-Волынца (шурина
Дмитрия, будущего героя Куликовской битвы) совершили ус-
пешный поход на Ведщкие Болгары, стараясь овладеть важным
для торговли вшпшъкъяьх путем и ослабить там влияние татар.
Но в 1377 г. хлоследовал ответный удар: татарское войско во
главе с царевичем Араб-шахом разбило русских на реке Пьяне
и разграбило Нижний Новгород, а в 1378 г. татары повторили
успешное нападение на этот же город и окрестные земли. В том
же году Мамай направил войска (во главе с полководцем Беги-
чем) непосредственно против войск Дмитрия Ивановича, но рус-
ские разбили татар на реке Воже (приток Оки), и те быстро
отступили. Можно думать, что это была принятая в монголо-
татарской тактике пробная операция (какой была, например,
в гораздо более крупных масштабах битва на Калке). Эти собы-
тия показали феодальным правящим кругам и Золотой Орды,
и Московского великого княжества, что решительное военное
столкновение между пими стало неизбежным.
В таких политических условиях князь Мамай решил пол-
ностью восстановить былое владычество монголо-татар над всей
Русью и с этой целью завоевать Московское княжество, нанести
сокрушительный удар самой Москве, уничтожить власть велико-
го князя московского и его вассалов. Поход Мамая был хорошо
подготовлен в отношении политическом и собственно военном.
Ему удалось объединить значительные° силы (приблизительно
100-150 тыс. человек), состоявшие, кроме татар, также из
отрядов черкесов, осетин, армян, крымских генуэзцев и некото-
рых других народов. Союзником Мамая стал великий князь ли-
товский Ягайло, на его сторону перешел также изменивший об-
щерусским интересам рязанский князь Олег Иванович (но в бит-
ве они не принимали участия).
Подготовка русских войск к обороне отечества была весьма
серьезной и успешной. Навстречу Мамаю двинулось русское
войско, объединившее силы нескольких княжеств, но в наиболь-
шей части состоявшее из москвичей и жителей Московского кпя-
жества. Войско возглавлялось Дмитрием Ивановичем и его двою-
родным братом князем серпуховским Владимиром Андреевичем
(прозванным «Храбрым»). Общая численность русского войска
примерно равнялась войску Мамая.
Войска Мамая были разнохарактерны в национальном и ре-
лигиозном отношениях, а последнее обстоятельство тоже было
существенным для эпохи всеобщего теологического миросозер-
11

цапия (среди них были мусульмане, христиане-монофизиты, хри-
стиане-католики, представители шаманизма). Войска Дмитрия
были в этом смысле монолитными. Большая часть его войск со-
стояла из русских, но, но-видимому, с дополнением отрядов двух
других восточнославянских и тоже православных народностей,
а именно украинцев и белорусов. Однако в составе войск Дмит-
рия было немало «небывальцев», т. е. воинов, не имевших про-
фессионального опыта (какой был у княжеских дружин, с од-
ной стороны, или у их противников «фрягов» —наемников
генуэзцев — с другой). Это были, по терминологии той эпохи, «мо-
лодые люди» (не по возрасту непременно, а по их положению в
феодальном обществе), т. е. представители народа, главным об-
разом крестьян н ремесленников. При всех этих условиях в войс-
ках Дмитрия господствовало духовное начало оборонительной
войны за отечество, народ и веру, чего не могло быть в войсках
Мамая.
Русские перешли через Дон на его правый берег (у впадения
в него речки Непрядвы) с тем, чтобы сражаться напболее реши-
тельно, намеренно затрудняя себе путь в случае отступления.
Полководцы опирались в таком маневре на давние примеры,
восходящие к действиям предков Дмитрия Ивановича, великих
князей Ярослава Мудрого (Х1 в.) И Александра Невского (Х1Пв.),
и об этом упоминает автор «Сказания о Мамаевом побоище».
Войска русских и татар расположились по окраинам обширного
Куликовского поля.
Сражение произошло 8 сентября, в праздник рождества Бо-
городицы, что в данную эпоху имело немаловажное моральное
значение. В ходе огромного но тем временам сражения первона-
чально преобладали войска Мамая, которым удалось прорвать
фронт на левом фланге русских и, видимо, потеснить их в цент-
ре («начаша погании одолевати», как писал автор «Сказания о
Мамаевом побоище»). Но в критический момент сражения ордын-
ское войско было атаковано с фланга засадным полком, спрятан-
ным в «дуброве», под командованием Владимира Андреевича и
воеводы Дмитрия Боброка-Волынца. Войска Мамая были разби-
ты полностью, а сам он бежал со своей свитой («не во мнозе
дружине»), был окончательно побежден ханом Тохтамышем
у реки Калки, бежал далее в Кафу, где и был убит «кафин-
цами». -
Весть о победе русских в этом сражении разнеслась далеко,
так как это событие имело общеевропейское значение: оно обсуж-
далось, например, на съезде ганзейских городов в городе Любе-
_ке. Победа над монголо-татарами, осуществившаяся в таких
больших масштабах, основательно изменила всеобщие представ-
ления об их военном могуществе. Потери обеих сторон в данной
битве были весьма велики. Но в общей исторической перспекти-
ве Куликовская битва значительно ослабила Золотую Орду, с од-
ной стороны, и укрепила силы и авторитет Московского великого
княжества (с союзными князьями) -— с дРУгой. В ‘результате
12

этого возросла ведущая роль Московского княжества в процессе
формирования централизованного Русского государства.
Куликовская битва была описана в трех весьма значитель-
пых в литературном отношении произведениях, которые полу-
чили в научной традиции следующие названия: «3адонщина»,
«Летописная повесть о побоище на Дону», «Сказание о Мамае-
вом побоище» ’.
Эти повести, во мпогом связанные друг с другом, в наибо-
лее общем смысле объединяются идеологически свойственным
им всем патриотическим представлением о всеобщем (общерус-
ском) значении этого события. Яснее всего такое убеждение
авторов повестей сказывается 11а их описа11иях как бы всеоб-
щего участия русских князей и их войск в походе против на-
шествия Мамая и в победе пад ним. Такая трактовка истори-
ческого события в повестях тем более показательна, что в дей-
ствительности подобного объединения всех русских сил для
отражения внешнего врага не было и осуществить его было
бы невозможно из-за продолжавшейся междоусобной борьбы
ряда наиболее крупных владетельных русских князей.
В действительности «князей-союзников Дмитрия Донского,—
писал академик М. Н. Тихомиров,— было сравнительно немного,
и все они владели второстепенными и окраинными вотчинами.
Это—князья белозерские, ярославские, брянские, муромские,
елецкие, мещерские» 2. Как указывал М. Н. Тихомиров, враж-
дебную по отношению к Москве позицию занимал великий князь
тверской Михаил Александрович, на сторону Мамая перешел
рязанский князь Олег Иванович, очевидно, не участвовали в
битве князья нижегородские и суздальские. Исторический про-
цесс объединения всех русских земель, целого ряда княжеств
(а также боярских республик Новгорода и Пскова) уже начался,
в особенности со времени княжения Ивана Даниловича Калиты
(деда Дмитрия Донского), но был еще весьма далек до своего
завершения.
Авторы повестей о Куликовской битве весьма знаменательно
приурочивали к данному событию идею всеобщего объединения
князей под началом великого князя московского. Так, в старей-
шем списке «Задонщины» эта идея.находит типично эпическое
выражение (с конструкцией отрицательного параллелизма):
«Тогда аки орли слетошася со вся полунощныя страны. То ти
не орли слетошася, съехалися все князи русскыя к великому
* К этим произведениям в известной мере примыкает «Слово о житии и о
преставлении великого князя Дмитрия Ивановича, царя русьскаго», напи-
санпое, вероятно, вскоре после смерти Дмитрия (ум. в 1389 г.) и имеющее
агиографический характер. «Слово» это нами пе рассматривается, так как
в нем только небольшой фрагмент посвящен изображению Куликовской
битвы.
2 Тихомиров М. Н. Куликовская битва 1380 года.— В кн.: Повести о Кули-
ковской битве/ Изд. подготовили М. Н. Тихомиров, В. Ф. Ржига,
Л. А. Дмитриев. М., 1959, с. 356. (Литературные памятники).
13

кпяз1о Дмитрию Ивановичу на нособь...» (К—Б, 548) В дру-
гом списке памятника, относящемся к первоначальной редакции
«Задонщины», лучше сохранился фрагмент, выделяющий Моск-
ву как центр всеобщего объединения князей. С этой/ целью автор
сначала преобразует известную фразу «Слова о полку Игореве»
(«Комони ржуть за Сулою, звенить слава въ %1еве.„»"): «На
Москве кони ржут, звенит слава по всей земли’ уской...», и да-
лее: «К славному граду Москве съехалися вси князи руские...»
(У, 536). В «Летописной повести» та же идея объединения вь1-
ражена сообразно жанру в фактографической форме: Дмитрий
«съвокупився с всеми князми рускими и с всею силою, и поиде
противу их (войск Мамая.— А. Р.) вборзе с Москвы, хотя борони-
ти своея отчины...» (31) 5. В «Сказании» идея объединения при-
обретает настолько широкий характер, что даже заставляет автора
отойти от действительности в изображении феодальных прерога-
тив Дмитрия, которому, как монарху, якобы обязаны служить
все остальные русские князья. Такая идея потребовала админи-
стративно—канцелярской (будто бы документально удостоверен-
ной) формы выражения: «А сам князь великий по всей Русской
земли скорые гонци розослав с своими грамотами по всем гра-
дом: Да вси готови будете на мою службу, на брань_з безбожны-
ми половци агаряпы» (50). Автор «Сказания» старался подчерк-
нуть всеобщий характер объединительных действий Дмитрия и
в другом случае: «И посла по брата своего по князя Владимира
Андреевича в Боровск, и по все князи русские скорые гонцы
розослав, и по вся воеводы местныа, и по дети боярскые, и по
все служылые люди. И повеле им скоро быти у себя на Моск-
ве» (48). .
Такая необходимость и якобы осуществившаяся возможность
объединения всех князей во главе с Дмитрием весьма искусно
и убедительно для древнерусских читателей подкреплялась ав-
тором «Сказания» изображением колоссальных замыслов Мамая:
он «всему христианству хощеть покорену от него быти» (44).
Автор создает интересный эпизод о том, как Мамай собирался
повторить нашествие хана Батыя, и для этого он стал «спраши—
вати старых татар, како царь Батый пленил Русскую землю...
как взял Киев и Владимерь, и всю Русь, Словенскую землю...»
(44). Характерно, что о Москве (также взятой войсками Батыя),
3 Тексты «Задонщины» цитируются (с модернизацией орфографии) по кн.:
«Слово о полку Игореве» и памятники Куликовского цикла: К вопросу
о времени написания «Слова». М.; Л.. 1966 (принятые в данном издании
обозначения списков «Задонщины» (К-Б, У) и страницы указываются
далее в скобках в тексте).
* «Слово о полку Игореве» цитируется (с соблюдением орфографии изда-
ния) по кн.: Слово о полку Игореве /Под ред. В. П. Алриаповой-Перетц;
Текст подготовил Д. С. Лихачев. М.; Л., 1950. (Литературные памятники)
(страницы не указываются).
5 «Летописпая повесть» и «Сказание» цитируются по кп.: Повести о Нули-
ковской битве (далее страницы указываются в скобках в тексте).
14

ставшей новым центром объединения русских сил, в данном пе-
чальпом контексте не упоминается.
В те времена, когда автор «Слова о полку Игореве» (в кон-
це 8О-х годов ХП в.) обратился с патриотическим призывом к
11 князьям выступить на всеобщую войну с половцами «за зем-
лю Рускую, закраны Игоревы», эпический гиперболизм этого при-
зыва был очевиден для современников, поскольку никто из при-
зываемых князей с их войсками в Киев не явился, никаких тер-
риториальных или политических изменений в «Русской земле»
(южнорусских княжествах, соприкасавшихся с половцами) не
произошло, а сам Игорь и его соратники восстановили и укрепи-
ли кровным родством свой союз с ханом Кончаком. Совершенно
иная и политическая, и патриотическая ситуация сложилась в
результате победы па Куликовском поле. Это крупнейшее собы-
тие (разумеется, песравпимое с небольшим по своим силам по-
ходом Игоря в 1185 г.) создало убедительные идеологические
основания для того, чтобы достигнутое Дмитрием частичное объ-
единение князей можно было бы изображать в литературе, не-
сколько опережая действительность, как объединение всеобщее.
Такие представления постепенно становились (по мере создания
и рукописного бытования данных повестей) все более актуаль-
ными потому, что в пределах ХУ в. (особенно при Иване 1П
Васильевиче, правнуке Дмитрия Донского) стали реальностью и
полное освобождение от ордынского ига, и объединение большей
части Руси под властью великого князя московского.
Разностороннему и весьма тщательному изучению повестей о
Куликовской битве посвящена большая научная литература, об-
зор которой в данном случае не входит в нашу задачу ‘5. Отме-
тим только, что эти повести неоднократно и по разным принци-
пам публиковались, исследовались с различных точек зрения в
отношениях археографическом, текстологическом, историко-лите-
ратурном, лингвистическом, историческом. Эти произведения
изучались в их связях с другими памятниками древнерусской ли-
тературы, с русским фольклором. Назовем имена некоторых ис-
следователей, много работавших или теперь работающих над
изучением названных произведений в тех или иных филологиче-
ских и исторических аспектах: в начале ХХ в.— С. Н. Шамбина-
го, А. А. Шахматов, в советскую эпоху— Д. С. Лихачев,
Н. Н. Гудзий, В. П. Адрианова-Перетц, В. Ф. Ржига, А. Н. Ни-
кифоров, М. Н. Тихомиров, исследователи более молодого поко-
ления—Л. А. Дмитриев, М. А. Салмина, Р. П. Дмитриева,
О. В. Творогов, Н. С. Демкова, С. Н. Азбелев, Ю. Н. Бегунов,
° Кроме указанных выше изданий, см.: Шамбинаго С. К. Повести о Мамае-
вом побоище. СПб., 1906; Он же. Сказание о Мамаевом побоище. СПб.,
1907; Шахматов А. А. Отзыв о сочинении С. Шамбинаго «Повести о Ма-
маевом побоище». СПб., 1906; Сборник Отделения русского языка и сло-
весности АН. СПб., 1910, т. 31, М: 7, с. 79-204; Лиагачев Д. С. «Слово о пол-
ку Игореве» и культура его времени. Л.‚ 1978.
15

В. С. Ми11галев, В. Л. Виноградова, А. Н. Котляренко,
рубежных ученых- Р. О. Якобсон, Д. Ворт, С. А. Зе ьковский
(США), А. В. Соловьев (Швейцария) И др. Предст ители так
называемого скептического направления в трактов е «Слова о
полку Игореве», ошибочно полагающие, что это, произведение
было будто бы написано в конце ХУП1 в.‚ та1 е занимались
изучением «Задо11щинь1» (А. Мазон, А. Вайан А. А. Зимин),
пытаясь показать, что не «Слово о полку Иго еве» повлияло на
«Задонщину», а сама «Задонщина» якобы бы а одним из основ-
ных источников для фальсификатора конца Х\/`1П в. при сочи-
нении им «Слова». Позитивно мыслящие ученые убедительно
подтвердили в ряде специальных работ первичность «Слова» по
отношению к подражавшей ему «Задонщине» 7.
При общей оценке связей данных повестей как внутри цикла,
так и вне его несомненным и наиболее изученным представляет-
ся вопрос о сильном влиянии «Слова о нолку Игореве» на «3а-
донщину». Но далее вонрос о влиянии «Слова» на другие повести
этого цикла как влиянии, осуществлявшемся только через «3а-
донщину» или в некоторых случаях и непосредственно, уже пред-
ставляется дискуссионным. С нашей точки зрения, ностановка
этого вопроса относительно воздействия «Слова» 11а «Сказание»
(а может быть, и на «Летописную повесть») является вполне
правомерной, и об этом убедительно писали Н. К. Гудзий,
Р. О. Якобсон (совместно с Д. Вортом), Л. А. Дмитриев,
Н. С. Демкова, М. А. Салмина. Внутренние связи между «3а—
донщиной», «Летописной повестью» и «Сказанием» также вь1зь1-
вают различные мнения исследователей, причем кроме влияний
последовательных и единовременных в ряде случаев приходится
предусматривать возможность повторных влияний и взаимовлия-
ний, по-разному могут определяться и отношения между редак-
циями каждой повести (видимо, кроме «3ад0нщинь1», где они
достаточно ясно установлены). Исследователями предлагаются
также разные мнения (в каждом случае внимательно аргументи-
рованные) о времени возникновения той или иной из этих по-
вестей, и в данном плане наибольшие расхождения имеются в
датировке «Сказания» (предполагается его возникновение в 11а-
чале ХУ в., или во второй половине ХУ в.‚ или в 3О—4О-х годах
Х\71 в.).
В целом можно сказать, что весь этот повествовательный
цикл прочно вошел в литературный процесс Древней Руси как
по своим связям с другими памятниками литературы, так 11 по
своим внутренним взаимосвязям. Эти проблемы привлекали наи-
большее внимание исследователей, они вызывали и, конечно, бу-
дут вызывать правомерные научные дискуссии. Значительно
меньше внимания было уделено вопросам своеобразия каждой
7 Кроме указанного выше сборника «„Слово о полку Игореве“ и памятники
Куликовского цикла», см.: «Слово о полку Игореве» — памятник Х11 века.
М.; Л., 1962.
16

новестисданного цикла. Выявление их различий обычно рассмат-
ривалось\в связи с вопросом их внутренних взаимодействий и
тем самым подчинялось задачам установления и объяснения их
сходства. Вместе с тем для всех исследователей достаточно оче-
видно, что ни одна из повестей о Куликовской битве не является
документальным описанием события и каждая из них представ-
ляет собой литёз атур11ое произведение с собственными задачами
повествования. до нашему мнению, каждая из повестей отлича-
ется определенным и только ей свойственным литературным ти-
пом. Наиболее нокатггел|ьпь1ми в этом отношении являются раз-
личия данных шип-стой но изобраисеиию в них героев битвы,
т. е. одних п тех же исторических лиц, и русского войска в це-
лом. Посильнее выяснение этих различий в созданпых авторами
повестей образах героев с установлением типологической после-
довательности таких изменений является основной задачей дан-
ной статьи.
Своеобразие каждой из повестей о Куликовской битве ясно
проявляется с самого начала повествования в авторской экспо-
зиции каждого сочинения, где в виде обращения к читателям
так или иначе поясняются задачи дальнейшего рассказа о со-
бытии.
Автор «Задонщины» (Софоний Рязанец) начинает рассказ о
Куликовской битве в эпическом духе, обращаясь к читателям
(или слушателям) с использованием определенных элементов
«Слова о полку Игореве»: «Лудчи бо нам, брате, начати поведати
иными словесы от похвальных словес сих и о нынешних пове-
стех похвалу великого князя Дмитрея Ивановича и брата его
князя Владимера Андреевича... Начаша ти поведати но делом и
по былинам» (У, 535). Следовательно, Софоний преднолагал
описать события сообразно с действительностью («по делом и
по былинам», последнее—-под влиянием «Слова») и в качестве
«похвалы» названным князьям как отголоска старинной «славы»
героям, столь ярко выраженной в «Слове».
Автор «Сказания», принимая формулу повествования («пове-
дати» братии), ставил перед собой другую идейную задачу. Он
собирался рассказать не только о деяниях героев, но и о «ми-
лости божией» к ним, обусловившей их подвиги. «Хощу вам,
братие, брань поведати... Подобает нам поведати величество и
милость божию, како сотвори господь волю боящихся его, како
пособьствова господь великому князю Дмитрию Ивановичу и
брату его Владимеру Андреевичу над безбожными агаряны...»
(43). Эта задача с самого начала укреплялась библейскими ре-
минисценциями (с убежденностью в их исторической достовер-
ности): «И възвыси бог род христианский, а поганых уннчижи
и посрами, яко же в прежняя времена Гедео11у над мадиамы п
преславному Моисею над фараоном» (43). В связи с такими по-
зитивными характеристиками возникает необходимость дать коп-
трастирующую с ними оценку вражеского полководца, которая и
17

предлагается тоже в духе церковно-книжной традици 4. Как
этого и ожидал читатель-современник, действия «пога го» Ма-
мая предопределялись силами бога и дьявола одновременно:
«Попущением божиим за грехы наша, от навождениа диавола
въздвижеся... Мамай...» (43). Но этих оценок было/недостаточно
для создания идейной антиномии между Дмитрием и Мамаем.
В европейском средневековом эпосе нротивники дероев-христиан
«сарацины» (мусульмане) обычно изображалирь как язычники
(например, в «Песни о Роланде»). У автора «Сказания» возни-
кают такие же оценки Мамая, риторически выразительные, хотя
и далекие от действительности. Мамай был «еллин сый верою,
идоложрец и иконоборец, злый христанский укоритель» (43).
Если Дмитрий Иванович снискал «милость божию», то Мамая
начал «подстрекати... диавол... и наусти его, како разорити пра-
вославную веру и осквернити святыя церкви...» (44). Но, конеч-
но, был этот «нечестивый царь разжен диаволом на свою пагу-
бу» (62).
В «Летописной повести» лаконично, без развернутых сопоста-
влений, выражены аналогичные представления: Дмитрий выехал
вперед на «плотнаго дьявола Мамая...» (35). В «Задонщине» (как
и в «Слове», но значительно сильнее) уже нашли отражение
представления о борьбе за «христианскую веру» против «пога-
ных». Здесь тема патриотическая неразрывно соединялась с те-
мой религиозной. Дмитрий призывал соратников пролить кровь
«за землю Рускую и за веру крестьянскую» (У, 536, 537). Тако-
го рода сентенции не свидетельствуют о влиянии церковно-книж-
ного характера. Они обычны и для былинного эпоса:
Надо нам биться да ратиться,
Да стоять ли-то за стольный Киев-град,
За свое ли за родное отечество,
За ту ли веру христианскую 9.
В «Задонщине», как и в былинах, действия «дьявола» и стра-
дание за «грехи» не получили еще развития. В «Сказании» по-
добного рода представления не только фигурировали, но и стали
служить мотивировкой действий, а также критериями для уста-
новления духовных различий между героями и их врагами.
Автор «Сказания» нашел возможности для углубления этих конт-
растов путем сообщения своим героям таких внутренних качеств,
даруемых провидением («ума», «разума», «мудрости»), в кото-
рых было отказано их «безбожным» врагам. Автор указывал, что
даже покоривший Русь Батый совершенно не понимал божест-
венного произволения: «Ослепну же ему умом, того бо не разу-
ме, како господу годе, тако и будеть» (44). Древнерусским чи-
тателям становилось понятным, что победа над Мамаем уже
3 Ср.: Дмитриев Л. А. К литературной истории «Сказания о Мамаевом по-
боище».— В кн.: Повести о Куликовской битве, с. 428-429.
9 Гильфердинг А. Ф. Онежские былины. 2-е изд. СПб., 1895, т. 2, с. 318.
18

нредонределялась затмением «ума» у Батыя. Мамай, «яряся на
христианство», действовал безумно—вслед за предшественни-
ком, «ревнуя безглавному Батыю» (47). Такое сопоставление
призвано было максимально возвысить значение нобеды над
Мамаем в качестве свыше предустановленного возмездия за на-
шествие Батыя. Союзники Мамая, естественно, отличались та-
ким же непониманием происходящего. Об изменнике, рязанском
князе Олеге, говорилось: «Скудость же бысть ума в главе его...»
(44). Олег «не ведпху бо, что номышляюще и что се глаголюще,
акы несмыслени младше дети, невидяще Божиа силы...» (46).
Князь литовский Ольгерд (в действительности—Ягайло Оль-
гердович), союзник Мамая, стал «сердитися» на Олега, остано-
вившего продвижение своих войск из страха перед Дмитрием
Ивановичем: «Елико человеку не достанет своеа мудрости, тъ
всуе ч1ожую мудрость требуеть... Нь111е же нзведе мя ума Олег,
а сам паче погыбл» (58).
Всему этому резко противостоял создаваемый автором «Ска-
зания» новый образ главного героя, свыше наделенного особой
«мудростью» как следствием его истинной веры: «А государь
князь великий Дмитрей Иванович смирен человек и образ нося
смиреномудрия... и чаа от бога будущих вечных благ» (46).
Поэтому и смерть в бою трактовалась далее самими героями как
явление не случайное, а предустановленное высшим «умом». Так,
по воле автора, в походе Дмитрий Иванович говорит Владимиру
Андреевичу: «Аще, брате, и смерть нам приключится, то не
проста, ни без ума нам сия смерть, нъ живот вечный» (57).
Если «безбожный» Мамай выступал, «ревнуя» Батыю, то
Дмитрий молил бога о том, чтобы этот замысел не осуществил-
ся: «И ты, господи... не сотвори нам... яко же отцем нашим,
иже наведе на них и на грады их злаго Батыа» (48). «Смире-
номудрие» Дмитрия обеспечивало его успех и противостояло
«суетным помыслам» возгордившегося Мамая. Эти качественные
контрасты между Дмитрием и Мамаем получили здесь наиболь-
шее развитие и сыграли важную роль в идеализации главного
героя.
Деятельность и поведение главного героя всех повестей о
Куликовской битве Дмитрия Донского изображаются в них да-
леко не одинаково, и в этом сказывается определенная закономер-
ность стадиальной эволюции героического образа.
В «Задонщине» поведение Дмитрия, как и других героев (Вла-
димира Андреевича, Пересвета), получает ясно выраженный эпи-
ческий характер, что в значительной мере обусловливается влия-
нием «Слова о полку Игореве». Герои прежде всего заботятся о
своей «славе» и «чести». Перед походом Дмитрий произносит
речь: «Брате князь Владимир Андреевичь, поедем тамо, укупим
животу своему славы, а старым повесть, а молодым 11а память,
а храбрых своих иснытаем, а реку Дон кровью прольем за зем-
лю Рускую и за веру крестьяньскую», и далее: «Братия и князи
19

руские, гнездо есмя былп великого князя Владимера Ёеуевскаго,
не обиде есми были по рожению,. ни ясгребу, ни к чету, ни
чорному ворону, ни поганому сему Момаю» (У, 536)? Влияние
образов «Слова» здесь очевидно, и эти речи по своему эпическо-
му пафосу восходят к старой традиции и мало отличаются от
речи князя Игоря. Автор «Задонщины» добавил ‚только два су-
щественных момента: борьба теперь идет «за дзеру» христиан-
скую и поэтому создастся генеалогическая опора на авторитет
древнего предка князей — крестителя Руси великого князя ки-
евского Владимира. В военной обстановке воины ведут себя со-
гласно старым эпическим образцам: «громят удальцы руские
злачеными доспехи и черлеными щиты московскими» (У, 537).
Главный герой выступает в энически репрезентативных описани-
ях, объединяемых единообразными зачинами («Тогда великий
кпязь...») в порядке простого чередования эпизодов: «Тогда князь
великий наступает на рать силу татарскую. И гремят мечи булат-
ные о шеломы хиновские» (У, 539); «Тогда князь великий Дмит-
рей Ивановичь и брат его князь Владимер Андреевичь полки но-
ганых вспять поворотили и нача их, бусорманов, бити и сечи
° горазпо без милости» (У, 539). Последовательные мотивировки
„событий и внутренние логические связи сюжетного повествования
здесь еще отсутствуют. Они появляются только в «Сказании».
В «Задопщине» еще чувствуется свойственная «Слову» (и в
еще большей мере былинам) нерсонификация военного подвига.
Из приведенных вь11пе примеров уже видно, что полководцы
Дмитрий и Владимир 11е столько руководят действиями войск,
сколько сами сражаются, как бы олицетворяя эти общие дейст-
вия (Дмитрий и Владимир «нача их, бусорманов, бити и сечи»
и т. п.). О военной распорядительности князей упоминается
очень редко: Владимир «нолки перебирает и ведет к великому
Дону» (У, 537). Действия полководцев становятся известными
косвенным образом при изображении их разговоров друг с дру-
гом. «И говорит ему (Владимиру.— А. Р.)... Дмитрей Ивановичь:
Брате Владимер Андреевич... А воеводы у нас установлены
70 бояринов, и кренцы бысть князи белозерстии, Федор Семено-
вич, да Семен Михайловичь...» (У, 537).
Автор «Летописной повести» отмечает полководческую дея-
тельность Дмитрия только в немногих случаях. Его описаниям
не свойственна эпическая поэтичность «Задонщины», но они
приобретают определенную летописную фактографичность. На-
пример: «... сам же великий князь наеха вперед в сторожевых
полцех на... Мамая, таче потом недолго попустя отъеха князь в
великий полк... а отселе великий князь Дмитрий Ивановичь с
всеми князми рускими, изрядив полки, ноиде противу поганых
ноловець...» (35).
В отличие от «Задонщины» и «Летописной повести» автор
«Сказания» гораздо полнее и последовательнее изображает раз-
витие событий, особенно подготовку к походу, причем именно в
таком аспекте, который позволяет ему наглядно показать полко-
20

водческие действия Дмитрия, а также Владимира. Эти тенденции
особенно заметно выступают в тех добавлениях и изменениях,
которые вносятся автором во фрагменты, заимствуемые из «3адон-
щины». В «Задонщине», например, встречается обобщенное описа-
ние церемониального выступления Дмитрия в поход (с уже упо-
мянутым связующим эпизоды зачином «тогда»), причем создается
впечатление, что оп едет один-: «Тогда князь великий Дмитрей
Ивановичь воступив но златое свое стремя и взем свой мечь в
правую руку и помолится... Солнце ему на восток сияет и путь
поведает...» (У, 537). Это изображение создается под влиянием
«Слова» (по с щмугинопположной по значению солнечной симво-
ликой): «Тогдп пгыггуии Игорь князь въ злать стреме11ь, и поЪха
по чистому полю. Солнце ему тъмою путь заступаше...» ‘°.
В «Сказании» этот эпизод перестраивается так, чтобы показать
роль Дмитрия как предводителя: «И взыде иа изобранный свой
конь, и вси князи и воеводы вседоша на коия своа. Солнце ему
на востоце ясно сиаеть, путь ему поведаеть» (54). Та же роль
полководца сохраняется за Дмитрием во время похода, причем
возникает впечатление, что его предводительство создает благо-
приятные условия для успешного движения войск: «И подвиго-
шася князь великий Дмитрий Иванович по велицей шыроце до-
розе, а по нем грядуть русские сынове успешно...» (56). Автор
стремится воспроизвести все детали полководческих действий
Дмитрия. Например, во время смотра войскам в Коломне: «На
утрие же князь великий повеле выехати всем воем на поле к
Дивичю... Князь же великий, выехав на высоко место... урядиша
коемуждо плъку въеводу. Себе же князь великий взя в полк
белозерскые князи, а правую руку уряди себе ‘брата своего кня-
зя Владимсра, даст ему полк ярославскые князи, а левую руку
себе сътвори князя Глеба бряньского» (56). Столь же деятель-
ным изображается Дмитрий и в последующих обстоятельствах
(троекратное отправление в ноле «сторожи», следование через
Рязанскую землю, расположение войск на Куликовом поле и т. п.).
Но вот наступает необходимость изобразить само сражение,
и в этой ситуации, очевидно по замыслу автора, поведение Дмит-
рия существенно изменяется.
В «Задонщине», как мы видели, героическое поведение Дмит-
рия эпически единообразно во всем повествовании, оно не нуж-
дается ни в каких-либо мотивировках, ни в спасительных «чуде-
сах», черты благочестия у главных героев появляются в единич-
ных случаях. На поле боя Дмитрий «поскакивает» со своими
полками, «наступает» на врагов. В «Летописной повести» образ
Дмитрия становится сложнее: он и полководец, и благочестивый
христианин. В конце автор вводит новый эпизод о необычном
поведении князя во время сражения и дает этому определенное
‘° См.: Робинсон А. Н. Солнечная символика в «Слове о полку Игореве».—
В кн.: «Слово о полку Игореве»: Памятншш литературы и искусства Х1—
ХУП веков. М.; 1978, с. 7—58. .
21

объяспе11ие. Нпязья И воеводы будто бы настойчиво убеждали
Дмитрия не принимать личного участия в бою. Но он заявил:
«...хощу якоже словом, такожде и делом, напереди всех и
пред всими главу свою полоэкити за братью и за вся крестья-
пь1, да и прочии, то видевше, приимуть с усердием дерзновение»
(37). Таким образом, по уверению летописца, Дмитрий идет в
бой, чтобы показать пример остальным. В результате был «весь
доспех его бит и язвеп, 110 11а телеси его не бяше язвы пикоя
же...» (37). Здесь геройство Дмитрия конкретизируется, по при
этом автор ставит героя в такую ситуацию, из которой он может
быть выведен только при помощи «чуда». Усилия татар становят-
ся напрасными: «они мпога ударения ударишася по главе его
(Дмитрия.— А. Р.)‚ и по плещема его, и по утробе его, но от
всех сих бог заступил его в день брани, щитом истины и ору-
жием благоволения осенил его... деспицею своею защитил его...»
(37). Таким образом, личный подвиг Дмитрия приобретал осо-
бое идейное значение, так как становился делом богоугодпым,
и такая трактовка, несомненно, производила положительное впе-
чатление на древнерусских читателей летописи.
В «Сказании» эти тенденции объединения героики и благоче-
стия получают особенно сильное развитие и образ Дмитрия ста-
новится еще более сложным. Автор «Сказания» создает совершен-
но иную (по сравнению с «Летописной повестью») трактовку
боевого подвига князя. Перед началом сражения Дмитрий «все-
де на избранный свой конь и взем копие свое и палицу желез-
ную и подвижеся ис полку и въсхоте преже всех сам битися с
погаными...» (67). В отличие от «3адонщины» и от «Летописной
повести» автор «Сказания» следит за развитием сюжета, заранее
мотивируя чередующиеся эпизоды. Чтобы заранее подготовить
решение Дмитрия вступить в бой и показать результат этого
решения, автор создает (на основании предания или самостоя-
тельно) эпизод с переодеванием князя. Дмитрий меняется доспе-
хами, одеждой и конем со своим любимцем— боярином Михаи-
лом Бренком, который вместо него становится под черное вели-
кокняжеское знамя и впоследствии погибает. Таким образом,
Дмитрий как бы освобождается от великокняжеского церемониа-
ла и получает свободу действий в бою. Он не может быть узнан
татарами, по узнается русскими, что и необходимо автору для
дальнейшего рассказа. Если по «Летописной повести» Дмитрий
вступил в бой, чтобы подать пример остальным, то в «Сказании»
дается гораздо более высокое в идейном смысле объяснение это-
го поступка. Дмитрий хочет участвовать в бою, не только борясь
«за веру» (это было уже и в «Задонщине»), но тю особым лич-
ным соображениям, имеющим, однако, как бы всеобщее значение.
Он идет в бой. Тогда многие «русские богатыри» особенно на-
стойчиво отговаривают от этого Дмитрия (этот мотив был уже в
«Летописной повести», но без должной мотивировки). Они
предлагают великому князю с особого места наблюдать за боем,
видеть их храбрость и даже предупреждают его (не случайно —
22

при помощи церковной символики),_ что в случае его гибели бу-
дут войска «аки стадо овчее, не имуше пастыря...» (67). Автор
наделяет такой позицией наблюдателя вражеского полководца:
«Безбожный царь Мамай, выехав на высоко место с тремя князи,
зря человечьскаго кровопролития» (68). Дмитрий же, по мысли
автора, не может на это согласиться. Он отвечает своим богать1-
рям: «Не могу видети вас побежаемых» (68). Для объяснения
и оправдания авторского замысла автору было нужно, чтобы
сам герой подробно разъяснил окружающим (а через это — и чи-
тателям) внутренние причины своего пеобычного поведения.
Дмитрий подробно объясняет, что он хочет уподобиться древне-
му «страстотернцу» воеводе-мученику Арефе (предание о нем
было известно автору и читателям из Прблога). Кроме того,
Дмитрий возлагает только на себя всю ответственность за проис-
ходящие грозные события, и это тоже оче11ь важно для нонима-
ния авторской трактовки образа героя. Дмитрий будто бы гово-
рит: «Мене убо ради единаго сиа вся въздвигошася». Он хочет
«тою же смертию умрети за святую веру христианскую. Аще ли
умру- с вами, аще ли спасуся — с вами!» (68).
Таким образом, усиленно развивая в процессе всего повество-
вания представления о Дмитрии как благочестивом христианине,
автор вполне логично (по воззрениям эпохи) подводит своего ге-
роя к желанию стать подвижником — «страстотерпцем», постра-
дать или даже погибнуть в бою за свои идеалы. Эти авторские
стремления влекут за собой дальнейшую индивидуализацию об-
раза героя.
По воле автора «Сказания» во время битвы Дмитрий исчезает
из поля зрения русских полководцев: его «уязвиша вельми и с
коня его збиша, он же 11ужею склонився с побоища, яко не мощ-
но бе ему к тому битися и укрыся в дебри» (70). Это отнюдь не
бегство, так как автор поясняет: «божиею силою сохранен бысть»
(70). Тем самым реализуется не только подвиг героя, но и его
подвижничество (в отличие от других двух повестей, где страда-
ние героя отсутствует). Автору, однако, становится необходимо
утвердить на таком фоне представление о геройстве князя.
Поэтому после победоносного завершения битвы Владимир
Андреевич приступает к поискам Дмитрия, повторяя уже сказан-
ную богатырями формулу: «Аще пастырь поражен, и овцы ра-
зЬ1дутся» (72). Автор весьма искусно составляет целый подбор
как бы свидетельских показаний о Дмитрии. Литовские князья
Ольгердовичи считают, что Дмитрий «уязвен вельми, егда в
мертвом трупу лежыт» (72). Некий воин дает точную справку:
«Аз видех его на седмом часу крепко бьющася с погаными па-
лицею своею». Другой воин говорит, что Дмитрий «крепко би-
шася» с четырьмя татарами. Князь Стефан Новосильский под-
тверждает: «Аз видех его пред самым твоим приходом, пеша и
идуща с побоища, уязвена вельми...» Автор заставляет этого
князя даже оправдываться: «Того ради не могох аз ему помощи —
гоним есмь тремя татарпны...» (72). Все эти правдоподобные, но,
23

очевидно, придуманные детали убеждают читателей в храбрости
Дмитрия. Только после этих показаний Владимир и его сподвиж-
ники находят Дмитрия: «наехаша великого князя бита и язвена
вельми и трудна, отдыхающи ему под сепию ссечена древа бе-
резова» (73). Как несомненный мастер повествования, автор и
здесь создает такую детально разработанную картину, которая
призвана оправдать весь эпизод с участием князя в бою и его
страданием. Тяжело раненный Дмитрий, естественно, не может
знать об исходе боя. Он «едва рече: Что есть, поведайте ми»
(73). Но с типично средневековой непоследовательностью (осно-
ванной на вере в «чудо»)- автор мгновенно изменяет старательно
созданную им снтуацию подвижничества Дмитрия. Едва только-
Владимир и другие успевают поздравить Дмитрия с великой по-
бедой, как он внезапно и полностью выздоравливает, чтобы снова
стать предводителем («пастырем») всего войска. «Князь же ве-
ликий, слышав то и въстав, рече: Сий день сътвори господь,
възрадуемся и възвеселимся, людие» (73). Нардинальная пере—
мена в состоянии героя никого не удивила, так как он сам буд-
то бы объяснил смысл событий: «Велий еси, господи, и чюдна
дела твоа суть: вечер въдворися плач, а заутра радость!» (73).
Но «радость» приносит и печаль, так как, объезжая поле боя,
Дмитрий и Владимир видят огромные потери в своем войске,
и великий князь «нача плакати» по убитым.
В конце всех трех повестей, после одержанной победы над
Мамаем, главный герой совершает определенный церемониальный
акт: по «Задонщине» Дмитрий вместе с Владимиром стал «на
костех», по «Летописной повести» 011 также (с Владимиром)
стал «на костех татарьских, утер поту своего...» (38). Автору
«Сказания» пришлось этот акт удвоить: сначала (из-за отсутст-
вия раненого Дмитрия) «ста на костех» один Владимир, но за-
тем «стоял князь великий за Доном на костех осмь дний...» (75).
В научной литературе образ Дмитрия (по «Сказанию») под-
вергается различным, даже противоположным оценкам. По на-
блюдениям Л. А. Дмитриева «Сказание» — это «не только рассказ
о битве с татарами, но своего рода панегирик великому князю мо-
сковскому, приближающийся к агиографическим похвалам» ". По
мнению М. Н. Тихомирова, «Сказание» прославляло «литовских
князей Ольгердовичей, а также Владимира Андреевича серпухов-
ского как героев битвы. Наоборот, Дмитрий Донской изображен
почти трусом. Это——сознательное искажение действительности,
а не простой литературный прием» ‘г. Однако, как мы убедились,
автор «Сказания» сумел показать, что Дмитрий был не трусом,
а храбрецом, лично сражавшимся с татарами. Если бы автор изо-
бразил Дмитрия как полководца, управлявшего войсками, он не
имел бы таких возможностей описать его желание пострадать «за.
П Дмитриев Л. А. К литературной истории «Сказания о Мамаевом побои-
ще», с. 426—427.
12 Тиазомиров М. Н. Куликовская битва 1380 года, с. 346.
24

веру», а вместе с этим И обнаружить его отвагу. М. Н. Тихоми-
ров считал, что рассказ о Дмитрии, когда он «лежал без памяти
у срубленной березы», представляет собой «своего рода памфлет,
направленный против великого князя и, вероятно, возникший в
кругах, близких к Владимиру Андреевичу 'серпуховскому» ‘з.
Итак, что же представлял собой по «Сказанию» образ Дмитрия:
панегирик или памфлет? 11аши наблюдения подтверждают приве-
денное суждение Л. А. Дмптриева о том, что автор «Сказания»
создал панегирик Дмитрию Донскому. Автор уделил огромное
внимание изображению Дмитрия, которое во всех случаях было
весьма полоэкителльхпьльт. Рассматривать образ Дмитрия необходимо
в целом, согласно внутренней логике всего повествования, а не по
внешпнм впяечатцпениям от одпого эпизода. Оценка образа Дмит-
рия прежде всего должна быть исторической, т. е. учитывающей
важнейшие особенности общественного сознания эпохи и среды.
Следует принять во внимание, что всеобщее для средневековья
теологическое мышление в изучаемое время было усугублено оп-
ределенными историческими обстоятельствами. После нелегкой
победы русских войск над войсками Мамая (и понесенных боль-
ших потерь в русских войсках) хану Тохтамышу удалось в
1382 г. взять и сжечь Москву, затем последовали и другие столк-
новения с татарами. В этих условиях историческая роль Москвы
как объединительницы русских земель (при сопротивлении неко-
торых других княжеств, особенно Тверского), возглавлявшей
борьбу с ордынским игом, требовала сильной идеологической
опоры.
Такая опора и была найдена (политиками, летописцами, пи-
сателями) в представлениях о «богоугодности» этих устремлений
Московского княжества и деятельности великих князей москов-
ских, в данном случае — национального героя Дмитрия. Наивыс-
шей оценкой человека в средние века считалась посмертная цер-
ковная канонизация (причисление к лику святых), и такого
признания удостаивались не только крупнейшие деятели церкви
(например, митрополит Петр, перенесший свою кафедру из Вла-
димира в Москву) или некоторые монахи-подвижники, но также
и отдельные князья, ничего общего не имевшие с монашеской
аскезой. Как известно, в честь национального военного героя
Александра Невского, впоследствии канонизированного, было на-
писано его Житие, которое повлияло на некоторые древнерусские
памятники литературы, в том числе и на «Сказание» “Ы Для
древнерусских читателей героический образ Дмитрия в «Сказа-
нии» становился особенно впечатляющим в силу придания ему
автором черт благочестия и даже подвижничества, что восприни-
малось с полным доверием и уважением.
13 Там же, с. 370.
14 См.: Бегунов Ю. К. Об исторической основе «Сказания о Мамаевом побои-
ще».— В кн.: «Слово о полку Игореве» и памятники Куликовского цикла,
с. 477-486.
25

Из предшествующего изложения можно было заметить, что в
«Сказании» в наибольшей мере получают развитие и своеобразное
сочетание два стилистических слоя повествования, которые можно
условно обозначить как церковно-книжный и светский эпический.
Здесь мы хотим обратить впимапие на то, что церковно-книжный
слой повествования позволил автору выразительно индивидуали-
зировать образ Дмитрия, обнаружить внутренние переживания
героя в его реакциях на тот или иной ход событий.
Уже в «Задонщине» проявилась первая, и пока еще слабая,
попытка показать определенное настроение героя при помощи
церковно-книжной фразеологии: Дмитрий помолился «и просле-
зися горко и утер слезы» (У, 539). По справедливым наблюде-
ниям Д. С. Лихачева, «сравнительно со Словом о полку Игореве
Задонщина гораздо более абстрагирует и психологизирует дейст-
вие, многие из речей, произносимые действующими лицами, носят
условный характер...» ‘5. По нашему мнению, эти явления еще бо-
лее усиливаются в двух других повестях о Куликовской битве.
В «Летописной повести» в уста героя влагаются автором тек-
сты молитв (но еще сравнительно краткие), умножаются риту-
альные жесты. Так, «Димитрей же князь, въздохнув из глубины
сердца и рече...» (32), «пролья слезы» (ЗО), «възрев на небо умил-
нь1ма очима...» (35).
В «Сказании» тенденции церковно-книжного изображения
Дмитрия получают сильнейшее развитие, и только в этой повести
такие образы приобретают функцию воспроизведения контрастно
меняющихся переживаний героя. Сначала, например, Дмитрий
«вельми опечалися о безбожных нахождении» (47). Но затем, по-
лучив благословение знаменитого Сергия Радонежского, «свято-
го старца», предсказавшего победу русских, Дмитрий сразу
«обвеселися сердцем... И поиде к славному своему граду Москве,
радуяся, аки сокровище некрадомо обрете...» (52). В отличие от
«Летописной повести» автор «Сказания» впервые воссоздает це-
лую гамму эмоций, которые будто бы возникли у Дмитрия при
известии об измене рязанского князя Олега и союзе с Мамаем
великого князя литовского Ольгерда: «Дмитрий Иванович, сль1-
шав весть ту, нача сердцем болети и наплънися ярости и горести,
и нача молитися...» (49). Этот пример литературного мастерства
автора тем более показателен, что в нем допущено серьезное от-
клонение от изображаемой действительности: Ольгерд умер в
1377 г. и в изображаемых обстоятельствах действовал его сын
Ягайло. Но настроение Дмитрия совершенно меняется, как толь-
ко он узнает о том, что другие два сына Ольгерда, князья Анд-
рей и Дмитрий, присоединились к русским. Дмитрий вместе с
Владимиром «възрадовастася радостию великою... и поехаша пу-
тем, радующеся и веселящеся о святом дусе...» (60). Весьма ин-
тересно, что автор иногда вызывал слезы у героя и по поводу ра-
достных переживаний. Узнав от разбойника Фомы Кацибея о его
15 Лцхачев Д. С. Человек в литературе Древней Руси. 2-е изд. М., 1970, с. 81.
26

благоприятном видении (явление двух святых-юношей, Бориса и
Глеба, в помощь русским войскам), Дмитрий «въздев руце на
небо, нача плакатися, глаголя...» (65). Перед сражением Дмитрий
много молился и «слезы, аки река, течаше от очию его» (66),
«и въсплакася горко» (67). После сражения, объезжая поле боя
и увидя множество погибших князей, бояр, воинов, Дмитрий
«сердцем боля кричаще, а слезами мыяся» (74).
Но автор не ограничился умелым варьированием обычных
книжных формул благочестивого поведения героя. Ему удалось
выйти за пределы этой традиции при изображении прощания
Дмитрия и Владимира с их женами перед отправлением в поход.
Сначала автор привел традиционный плач жены Дмитрия Евдо-
кии, жопы Владимира Марии и других жен, которые «проводы
деющи, в слезах и въсклицании сердечнем не могуще ни слова
изрещи, отдавающе последнее целование» (54).Но главный герой,
по мысли автора, должен был превозмочь охватившие его горе-
стные чувства, чтобы 11е уронить своего достоинства. «Князь же
великий сам мало ся удръжа от слез, не дав ся прослезити наро-
да ради. А сердцем своим вельми слезяше и утешаа свою кня-
гиню. И рече: Жено, аще бог по нас, то ктю на ны!» (54). Это
описание свидетельствует о мастерстве писателя, который в пре-
делах средневековых традиций нашел возможности для создания
выразительной психологической характеристики героя. В этом
плане эволюция образа Дмитрия достигла здесь своего оптималь-
ного результата.
В некоторых случаях эмоциональная реакция на изображае-
мые события исходила как бы от самого автора. Так, великолеп-
ный строй русских полков у Дона накануне битвы вызвал сле-
дующее замечание: «Умилено бо видети и жалостно зрети тако-
вых русскых събраниа и учрежениа их. Вси бо равнодушьни,
един за единого, друг за друга хощет умрети...» (63). Такая оцен-
ка события («умилено бо видети...») создавала для читателей
впечатление как бы авторского присутствия при изображаемых
событиях. Все подобного рода образные представления о пережи-
ваниях героев (и даже самого автора) значительно оживили по-
вествование и, несомненно, усилили интерес древнерусских чита-
телей к «Сказанию».
Не меньшее значение для позитивного, и прежде всего патрио-
тического, восприятия «Сказания» древнерусскими читателями
имел эпический слой повествования. В эпических фрагментах по-
вести Дмитрий также представлен как полководец и герой, воз-
главляющий объединенные им войска. Но здесь (в отличие от
церковно-книжного слоя) важную роль стала играть возможность
изображения массового героизма русских войск.
После детального описания сборов в поход, молитв и проща-
ний в повествование вводится первая эпическая экспозиция (с
типичной конструкцией отрицательного параллелизма). Этой
экспозиции предшествует краткая предварительная формула
27

(заимствованная, как известно, из «Задонщины»): «Ту же братие,
стук стучить и аки гром гремить в славном граде Москве... а гре-
мять русские сынове своими злачеными доспехы» (51). Далее
следует развернутый поэтический эпизод выступления войск.
«Солнце ему (Дмитрию Ивановичу.— А. Р.) на въстоце ясно
спаеть, путь ему поведаеть. Уже бо тогда, аки соколи урвашася
от златых колодиць ис камена града Москвы и възлетоша под си-
ниа небеса и възгремеша своими златыми колоколы и хотять уда-
ритися на многыа стада лебедины и гусины. То, брате, не соколи
вылетели ис каменна града Москвы, то выехали русскыа удалци
с своим государем с великым князем Дмитрием Ивановичем, 1
а хотять наехати на великую силу татарскую» (54). Л. А. Дмит-
риев справедливо обратил внимание на то, что в данном случае,
как и в ряде подобных фрагментов, текст «Задонщины» —- «не
просто переписывался, а перерабатывался» автором «Сказания»
(с разными вариациями в редакциях этой повести), причем име-
ла место смысловая переработка отрывка “’.
В эпическом слое «Сказания» повторяется знакомая по «Сло-
ву» и «Задонщине» мотивировка действий войск как поисков
«чести» и «славы», сочетающаяся со свойственной «Слову» и
фольклору символикой битвы как пира. По «Сказанию» за Дмит-
рием «грядуть русские сынове успешно, яко медвяныа чяши нити
и сьтеблиа виннаго ясти, хотять себе чьсти добыти и славнаго
имени» (56).
Весьма важно, что эпическая традиция повествования дала
возможность автору последовательно давать выразительные оп-
ределения войск Дмитрия как национально-целостной и избран-
ной части русского народа: «русские сынове», «русскыа удаль-
ци» , « богытыри русскыа » .
Эпический слой повествования объединял сложный комплекс
образных представлений автора. Автор не только самостоятель-
но отбирал и располагал образы, почерпнутые из «Задонщины»
(как восходящие к «Слову», так и иные), но также сочетал их
с традиционными образами воинских повестей и фольклорной
эпики. Попытаемся на нескольких примерах выделить в этом слое
повествования типичные литературно-фольклорные соотноше-
ния ”.
Автор «Сказания» эпически гиперболизировал многочислен-
ность русских и татарских войск. «Сынове же русскыа наступи-
1“ См.: Дмитриев Л. А. Вставки из «Задонщины» в «Сказании о Мамаевом
побоище» как показатели истории текста этих нроизведений.— В кн.: «Сло-
во о полку Игореве» и намятншси Куликовского цикла, с. 397-398.
17 В данном случае мы опираемся на тщательно изученные А. С. Орловым
формулы воинских повестей и установленные нами их соотношения
с фольклорной эпической традицией. См.: Орлов А. С. Об особенностях
формы русских воинских повестей (кончая ХУП в.). М., 1902; Робин-
сон А. Н. К вопросу о народно-поэтических истоках стиля «воинских» но-
вестей.—В кн.: Основные проблемы эпоса восточных славян. М., 1958,
с. 131-157. Источники примеров обозначаются в скобках в тексте сокра-
щенно, как это принято в указанных здесь двух работах.
28

ша на великиа поля коломеньскыа, яко не мощно вместитися от
великого въинства, и невместъно бе никому же перезрети рати:
великого князя» (56). Далее захваченный русскими «язык», та-
тарский сановник, в таких же чертах сообщает Дмитрию о вой-
ске Мамая: «Неисчетпо многое множество въинства его силы, ни-
кому же мощно почести» (61). Так же и в летописях: «И бе‹
множество их, яко не мощи презрети чрез их...» (Воскресенская
лет.‚ под 1103 г.); «И толико бысть множество вои, яко и числа
нетуть» (Ипатьевская лет.‚ под 1173 г.). В былинах (об Илье
Муромце):
110смотрол на силушку татарскую,
Концы краю посмотреть не мог.
(А. Ф. Гилъфердинг, т. 1, с. 419)
Да всей у них силы числа смету нет.
(Н. Е‘. Ончуков, с. 345)
Враги приглашаются на битву-пир в качестве желанных го-
стей. Дмитрий говорит войскам перед боем: «...уже бо гости на-
ши приближаются, стоять на реце Непрядве... Утре нам с ними:
пить общую чашу, межу събою поведеную...» (64). В повести об
Азове, испытавшей влияние и «Сказания», и фольклорной эпи-
ки, донские казаки говорят туркам: «Ждали мы вас, гостей, к себе
под Азов город дни многия...», «ради мы в завтра вас потчивать,
чем у нас, молотцов, бог посла.л...» “Ё В солдатской песне, вос-
ходящей к началу Х\/'1П в. (о шведском короле), говорится:
Уж мы встретим этого гостя
Среди моря на пути:
Уж мы станем этого гостя,
Станом нодчивати.
(П. В. Киреевскитй, т. 1Х‚ с. 86-87)
В «Сказании» образы святых на русских знаменах сияют,
«акы некии светилници солнечнии», доспехи русских воинов -—
«шоломы злаченыя на главах их, аки заря утренняа в время вед-
ра светящися. Яловци же шоломов их, аки пламя огньное пашет-
ся» (63). В «Задонщине» кратко: «сияли силные доспехи злаче-
нь1е» (У, 538). В летописном повествовании: «И щит же их яко
заря бе, шелом же их яко солнцю восходящу» (Ипатьевская лет.‚,
под 1251 г.). В былинах: о
От его от панцыря как луч стоит,
Как луч стоит от красна солнышка.
(Н. С. Тихонравов, В. Ф. Миллер, с. 95)
13 Воинские повести Древней Руси/Под ред. В. П. Адриановой-Перетц-
М.; Л., 1949, с. 65, 70. (Литературные памятники). («Поэтическая повесть
об Азове»/Подготовил к печати А. Н. Робинсон) (далее обозначаем в
тексте в скобках: Воинские повести).
29

На верху шолом как будто жар горит.
(А. Ф. Гилъфердинг, т. 2, с. 137)
В «Сказании» битва приобретает эпические масштабы: «И в то
время, братие, земля стонеть... великое же то поле Куликово пре-
гибающеся; рекы же выступаху из мест своих, яко николи же
быти толиким людом па месте том» (66). В «Задонщине» (как
подражание «Слову»): «А силпыи полки ступишася вместо и про-
топташа холми и луги, и возмутишася реки и потоки...» (У,
538). В повести об Азове: «От силы их многия и от уристанья их
конского земля у нас под Азовом потреслася и погнулася, и из
реки у нас из Дону вода на береги выступила от таких великих
тягостей...» (Воинские повести, с. 61). В былинах:
Еще матушка земля стопучись стонёт.
(А. Д. Григоръев, т. 1, с. 22)
Нагнано тут ситы татарския,
Что мать сыра земля колыблется,
Колыблется земля, погибается...
(П. Н. Рыбников, т. 1, с. 103-104)
Мать сыра земля колыблется,
Темны лесушки шатаются,
Реки из крутых берегов выливаются.
(П. Н. Рыбников, т. 1, с. 37)
По «Сказанию» потери обеих сторон после побоища были не-
обычайно велики, трупов было «аки сенныа громады: борз конь
не может скочити, а в крови по колени бродяху, а реки по три
дни кровию течаху» (72). В «Задонщине» лаконичнее: «...а в
трупи человечье борзи кони не могут скочити, а в крови по ко-
лено бродят», «и кровию их реки протекли» (У, 539). В воин-
ских повестях: «...били немець, яко и коневи не мочи трупием
скочити» (Воскресенская лет., под 1265 г.); «Нонем же и людем
в крови до колену бродити» (Казанский летописец.— ПСРЛ, т. 19,
с. 161). В былинах:
А твоя то дружина хоробрая
Во крови ходит, по колен бродит.
(П. Н. Рыбников, т. 1, с. 342)
Да тут стали резвы кони бродить в крови до
резва брюха.
(А. М. Астахова, т. 1, М 43)
Протеки Сухман река ты кровавая.
(А. Ф. Гилъфердинг, т. 1, с. 475)
ПО нашему мнению, ЭПИЧЕСКИЙ СЛОЙ «Сказания» показывает,
ЧТО автор ОГО не СТОЛЬКО подбирал И варьировал В СВОИХ ЦОЛЯХ
30

данного рода образные средства из литературыи фольклора, сколь-
ко поэтически владел всем этим комплексом представлений, вос-
принимаемых писателем в их единстве. Едва ли можно думать,
что средневековый писатель рационалистически дифференцировал
этот комплекс образов по составляющим его элементам (форму-
лы, фразы, части фраз и т. п.)‚ восходящим к различным источ-
никам, как это теперь делаем мы, исследователи. Исторически
правильнее предполагать, что такой талантливый писатель, в дан-
ном случае автор «Сказания», органично усваивал и творчески
обогащал эту систему образных средств как авторитетное идейно-
эстетическое наследие всеобщего (народного и феодального) зна-
чения.
Светский эпически—фольклорнь1й и’ церковно-книжный слои’
повествования в «Сказании» не были изолированы друг от друга,.
так как автор стремился не только к их чередованию, но и к
установлению между ними возможных связей. В этом смысле
особенно показателен эпизод с ночным гаданием по приметам об
исходе предстоящего сражения. Обычай подобного рода гаданий
уходил в глубокую древность. Так, в «Повести временных лет»
описывается ночное гадание половецкого хана Боняка, который вч
союзе с русским князем Давидом (в 1097 г.) воевал с венграми.
Боняк «отъеха от вой и поча выти волчьскы, и волк отвыся ему,
и начаша волци выти мнози. Боняк же приехав поведа Давыдо-
ви, яко— победа ны есть на угры заутра»’°. Такие гадания
основывались на анимизации природы как явлении типичном для
всех средневековых народов. В «Слове о полку Игореве», как из-
вестно, обилпьно представлена анимистическая символика приро-
ды, связанная с военными событиями: «влъци грозу въсрожать...
орли клектомт, на кости звъри зовуть»; «земля тутнетъ»; «ни-
чить трава неалощамъх»; «въстала обида... вступила дъвоюшвъсп-
лескала лебедиными крылы» и т. п. Частично этой символикой
воспользовался автор «Задонщины». В «Слове» и в «Задонщине»
эта древнейшая эпическая традиция (возможно, восходящая к‘
песням Бояна и к каким-либо его предшественникам) никак не
связывалась с церковно-книжной традицией. (Известно, что цер-
ковь веками боролась с народной ворожбой, гаданиями, заговора--
ми и т. п.)‚ Тем более интересной является попытка автора «Ска-
зания» связать архаичные народные «знамения» с представления--
ми о христианском предопределении.
Вечером, накануне сражения, Дмитрий как благочестивый
христианин обращается к войскам с речью: «В сию нощь бдите
и молитеся, мужайтеся... господь с нами, силен в бранех... упо-
_вайте на бога жива, мир вам буди о Христе» (64). Но сразу же-
за этими увещаниями автор изображает такие действия героя,
19 Повесть временных лет/ Подготовка текста Д. С. Лихачева; Пер. Д. С. Ли-
хачева, Б. А. Романова. М.; Л., 1950, ч. 1, с. 179. (Литературные памят-
ники).
31

которые по существу противоречат его упованиям на божествен-
ное провидение. Великий князь по предложению своего шурина
воеводы Дмитрия Боброка-Волынца выезжает с ним глубокой
ночью «на поле Куликово», чтобы «знамения» — приметы «испь1-
тати». Они слышат «стук велик и кличь и вопль» в татарском
лагере, сзади которого «влъци выют грозно вельми» (64). Справа
от войска татарского «врани кличуще», слева — «гроза велика»,
:а по реке Непрядве — «гуси и лебеди крылами плещуще, необь1ч-
ную грозу подающе». Они видят «многы огнены зари снимахуся».
И сам Дмитрий Волынец, по воле автора, старается связать га-
дание с благочестием. Он говорит князю: «Радуйся, государь, доб-
ри суть знамениа, токмо бога призывай и не оскудей верою» (64).
Эпизод гадания очень поэтичен, сопровожден целым рядом прав-
доподоб11ь1х деталей и даже определенной психологизацией отно-
шений между его участниками. Так, Волынец «сниде с коня и
приниче к земли десным ухом на долг час. Въстав и пониче и
твъздохну от сердца». Заметив это, Дмитрий Иванович спросил:
«Что есть брате Дмитрей?». «Он же млъчаше и 11е хотя сказати
ему. Князь же великий много нуди его. Он же рече: Едина бо ти
на плъзу, а другая же —— скръбна» (64). В такой атмосфере бесе-
ды двух героев, даже дружеского спора («много нуди его»), воз-
никают два женских образа, олицетворяющих скорбный исход
грядущих событий. Эти образы представляют собой как бы два
„лика земли. Волынец продолжал: «Слышах землю плачущуся
надвое: едина бо съ страна аки некая жена, напрасно плачущи-
‘ся о чадех своих еллинскым гласом, другая же страна, аки некаа
девица, единою възопи вельми плачевным гласом, аки в свирель
некую...» (64). Эта архаичная символика «плача» земли сущест-
венно отличается от обычных «плачей» княгинь и боярских жен,
также воссоздаваемых в «Сказании». Читателям должно было
‘быть попятным, что «еллинским гласом» (т. е. будто бы по-языче-
ски) плачет «некая жена», символизирующая татарскую сторону
скорбящей земли. Такое представление автора о земле, расчле-
‚нившейся «надвое» в своей печали (с сочувствием и к вражеской
стороне), представляет собой необычный для литературы эпохи
выход автора за пределы тенденциозной односторонности в изоб-
ражении войны. Волынец поясняет, что эти символы предвещают
большие потери в войсках русских и татарских.
Это смелое повествование автор, очевидно, сознательно стре-
:мплся ввести в систему своих (и читательских) христианских
представлений. Поэтому Дмитрий Вольтнец снова (как бы оправ-
„дывая свое гадание) заявлял великому князю: «Аз же преже
сего множество теми приметами боев искусих, сего ради ныне
‚надеюся милости божиа — молитвою святых страстотръпец Бори--
са и Глеба, сродников ваших, и прочих чюдотворцов... аз чаю по-
тбеды поганых татар» (65). Теперь и великий князь возвраща-
ется к ритуалу благочестивого христианина, он «прослезися» и
сказал: «Господу богу вся возможна: всех нас дыхание в руце
его!» (65).
32

Изображенное «знамение» по своему духу соотносится с эпи-
ческой символикой «Слова о полку Игореве», п это тем более ин-
тересно, что в данном эпизоде трудно с достаточной определенно-
стью выявить точные заимствования из текстов «Слова» или «За-
донщины».
В еще большей степени тенденция литературно-идеологической
христианизации эпическнх представлений сказывается в замеча-
тельном эпизоде, посвященном подвигу Пересвета. Автор «Задон—
щины» в соответствии с общим типом своего повествования
представил образы Пересвета и его брата Осляби в виде репре-
зентативно-эпического эпизода (с подражанием «Слову о полку
Игореве»). Без всякой сюжетной связи с предшествующим изло-
жением событий автор сразу сообщал: «Пересвета чернеца брян-
ского боярина па сунсеное место привели» (У, 538). Пересвет по-
чему—то обращается к Дмитрию Ивановичу: «Лутчи бы нам по-
тять1м быти, нежели полоненым быти от поганых татар», что
почти повторяет речь князя Игоря к войскам (в «Слове»: «Луце
жъ бы потяту быти, неже полонену быти»). За этим следует эпи-
ческое изображение действий Пересвета: «Тако бо Пересвет по-
скакивает на своем добре коне, а злаченым доспехом посвельчи-
вает» (в «Слове» о Всеволоде: «Каме, туръ, поскочяше, своимъ
златымъ шеломомъ посвЪчивая»). Ослябя в подобном же духе
предсказывает гибель Пересвета: «...уже, брате, летети главе тво-
ей на траву ковыль, а чаду твоему Иякову лЪжати на зелъне ко-
вьтле траве... за веру крестьянскую и за землю Рускую...» (У,
538). Остается неизвестным, откуда взялись эти два монаха, кто
привел Пересвета на «суженое место», в чем состоял его подвиг.
В «Сказании» эти герои представлены в совершенно иной
идейной трактовке и п другом стиле. Еще до похода, посетив
Сергия Радоиеэкспшго, Дмитрий будто бы попросил его: «Дай ми,
отче, два въипа от своего плъку — Пересвета Александра и брата
его Андреа Ослябу, тъ ты и сам с нами поспособствуеши» (52). Чи-
татель понимал, что просьба князя имела глубокий символиче-
ский смысл: эти два монаха должны были содействовать Дмит-
рию, как бы представляя самого Сергия. Поэтому Сергий и
вооружает их особым образом: «И даст им в тленных место ору-
жие нетленное — крест христов нашыт на скымах, и повеле им
вместо в шеломов золоченых възлагатп на себя» (52). В «Задон-
щине» мы видели противоположное: Пересвет «злаченым доспе-
хом» посвечивал. После обширного повествования о других со-
бытиях автор «Сказания» возвращается к Пересвету, не забывая
последовательно проследить тему духовного вооружения обоих
иноков Сергием. Эта тема связывается с эпизодом богатырского
поединка перед сражением, который задумал изобразить автор.
Перед сражением в поле выезжает с татарской стороны «злый
печенег», который, по воле автора, «подобен бо бысть древнему
Голиаду: пяти сажен высота его, а трех сажен ширина его» (68).
Автор гиперболизирует здесь даже библейского Голиафа (тот
считался ростом «шести локтей и пяди»; 1 Книга царств, 17, 14),
2 Куликовская битва 33

очевидно, с тем намерением, чтобы 11ротИвопоставить «тлеппую»
его силу «петлеппому» оружию Пересвета. Казалось бы, «пече-
нег» ничем не похож на «старца» Пересвета, но сам «старец»
заявляет: «Сей человек ищет подобна себе, аз хощу с ним виде-
тися». Здесь вновь подтверждается характер его «вооружения»:
«Бе же на главе его шолом архангельского образа, въоружен
скимою повелением игумепа Соргия». Естественно, Пересвет про-
сит (полагая, что просьба будет услышана): «Игумен Сергий, по-
могай ми молитвою!» (69). Но автор не может продолжать в та-
ком же духе описание поединка, где должно фигурировать реаль-
ное оружие, и поэтому ограничивается кратким сообщением, что
противники, «ударишася крепко копии», оба «скончашася» (69).
Подготовка этого эпизода, начиная от встречи у Сергия, 11 сам
эпизод должны были в духе времени объединять изображение ге-
роизма двух типов — традиционно эпического («тленного») и тра-
диционно христианского («нетленного»),— и это не казалось
древнерусским читателям чем-либо противоречивым.
Как мы уже убедились, в повестях о Куликовской битве наб-
людается сочетание двух идейно-поэтических тенденций, одна из
которых восходит к светским эпическим (литературным и фольк-
лорным) традициям, а другая — к церковно-книжным. В «Задон-
щине» господствует первая тенденция, связанная с сильным вли-
янием «Слова о полку Игореве» и, возможно, фольклора. В «Ле-
тописной повести» начинает преобладать вторая тенденция,
которая в «Сказании» получает наибольшее развитие. Вместе с
тем, однако, определенное развитие в «Сказании» приобретает и
первая (эпическая) тенденция. Теперь следует обратить внимание
на то, что названные повести по своему литературному типу наи-
более заметно отличаются друг от друга в зависимости от раз-
ного отношения к данным тенденциям, и отсюда различного ха-
рактера следования соответствующим стилистическим традициям.
В «Задопщине» влияние «Слова» распространяется почти на
весь текст произведения достаточно последовательно и даже от-
носительно равномерно. Создается впечатление, что автор был
очень увлечен поэзией «Слова», на протяжении всей своей рабо-
ты над «Задонщиной» держал в памяти текст «Слова» (но, воз-
можно, не в той его редакции, которая дошла до нас) и настой-
чиво украшал ее образами Излагаемые события 1380 г. По наше-
му мнению, интересным показателем такого творческого процесса
служит тот факт, что наряду с удачным использованием образов
«Слова» автор «Задонщины» в ряде случаев применял эти обра-
зы без достаточного понимания их смысла (например: по списку
У— «Не тури возгремели у Дунаю... на поле КуликовеИне тури
побеждени у Дунаю... но посечены князи руские», «ста тур на
оборонь»; «Уже бо вережено диво на земли»; «И кликнули быша
дива в Руской земли»; по списку К-Б — «укупим землям диво»;
Дон «пробил еси берези харалужныя» и др.). Поэтическое подра-
жание такого типа не было свойственно ни автору «Летописной
34

повести», ни тем более автору «Сказания». Следствием отмечен-
ного для автора «Задопщины» тпа литературной работы было
то, что заимствуемая им фразеология «Слова» (и отчасти фольк-
лора) соединялась с авторской фразеологией в пределах отдель-
нь1х предложений или небольших фрагментов текста. Ограничим-
ся одним примером: «Се бо князь великий Дмитрей Ивановичь и
брат его князь Владимир Андреевичь помолися богу и пречистой
его матери, истезавше ум свой крепостью и поострпша сердца
своп мужеством И паполнися ратного духа, уставшиа собе хороб-
рыя воеводы в Руской земле...» ж’, 536). Как известно, в это
предложение вставлена часть фразы из «Слова о полку Игореве»,
характеризующей Игоря: «... иже истягну умъ крьпостию своею и
поостри сердца своего мужествомъ, наплънився ратного духа...».
Тип литературной работы автора «Сказания» был совершенно
иным. Авторское творчество отличалось здесь не только детали-
зированным повествованием (со множеством эпизодов реальных
или придуманных, а также тщательно обставленных правдоподоб-
ными деталями), но и искусным построением сюжета, в котором
эпизоды не просто чередовались (как в «Задонщине»), а связы-
вались внутренними мотивировками и общей логикой рассказа.
В соответствии с таким характером повествования автор доста-
точно последовательно размещал образные средства (воспринятые
им из разных традиций) по тем или иным эпизодам в зависимо-
сти от их содержания и идейного назначения. Такая целенаправ-
ленность авторской работы проявлялась, с одной стороны, там,
где, например, Дмитрий Иванович был показан как благочести-
вый христианин и даже подвижник, а с другой стороны, в эпи-
зодах эпического характера, где он же выступал в качестве пол-
ководца. Объединение двух указанных идейных тенденций и ли-
тературных традиций наблюдалось, например, в эпизодах,
посвященных гаданию по приметам Дмитрия Волынца и подвигу
Переснота. В пределах эпизодов, синтаксических периодов или
групп предложений автор стремился концентрировать образную
фразеологию либо эпического, либо церковно-книжного характе-
ра. Такой тип освоения литературных (а отчасти и фольклорных)
традиции позволял автору подвергать их довольно значительной
творческой обработке, а это в целом обеспечивало меньшую сте-
пень непосредственной подражательности «Сказания» по сравне-
нию с «Задонщиной». Можно предполагать, что образы церковно-
книжные в одних случаях и образы эпические — в других как бы
комплексно формировались в поэтическом сознании автора (пу-
тем накопления и осмысления определенных традиций), а затем
преднамеренно чередовались друг с другом, связывались взаимно
и варьировались в процессе повествования.
Вследствие указанной, так сказать, мелкомасштабной струк-
туры повествования в «Задонщине» исследователи сравнительно
легко выделяют фразы или части фраз, восходящие к «Слову о
полку Игореве», а также (но сменьщей определенностью) к фольк-
лору. И напротив, подобного рода анализ по отношению к эпи-
П
05 2*

ческнм фрагментам «Сказания» вызывает определенные затрудне-
ння и неизбежные разногласия. «Задонщина», как отметил
Д. С. Лихачев, породила подражания (в «Сказании») «нестпли-
зационного типа», «и1псрустиру1о1цпе поэтические элементывино-
родный текст, соединяющие разные стили» 2“. Отмеченная нами
относительно крунномаснхтабная фрагментарность «Сказания»,
которая дала возможность автору сочетать две разнородные сти-
листические традиции, далеко не всегда позволяет с уверенностью
определить и разграничить соответственные литературные или
фольклорные Источники, что, однако, не только не умаляет лите-
ратурного достоинства этого произведения, а напротив, подтверж-
дает такое достоинство. Если с пашей современной точки зрения
наличие в «Сказании» двух стилистических слоев может воспри-
ниматься как определенный эстетический недостаток, то для древ-
нерусских читателей, очевидно, подобное явление вовсе не
выглядело диссонансом, поскольку о11и (как и сам автор «Сказа-
ния») могли воспринимать произведения как весьма убедитель-
ное соединение двух авторитетных и достаточно им известных
тенденций.
Дуальная идейно-стилистическая структура «Сказания» объ-
ясняется, видимо, возникшим противоречием между новыми
стремлениями автора и традиционными условиями литературного
творчества. Автор стремился максимально и всесторонне просла-
вить своих героев и их подвиг, прибегая к комплексному объеди-
нению всех существующих средств для изображения героики,
как в тонах светских эпических, так и в духе церковно-книжном
(поскольку и подвижпическая гибель «за веру» трактовалась как
геронка, не меньшая, чем борьба за «честь» и «славу»). Явленне
идейно-стилистической дуальности представляется нам важной и
удавшейся автору попыткой объединить и углубить идейно-эсте-
тические возможности литературного творчества данной эпохи.
С нашей точки зрения, именно эти особенности «Сказания» обес-
печили ему оптимальную популярность среди древнерусских чи-
тателей. Если «Слово о полку Игореве» дошло до первых его из-
дателей (в 1800 г.) в одном списке, если «Задонщина» дошла до
нас в шести списках, в значительной части дефектных (только
один список является относительно полным), то «Сказание» со-
хранилось более чем в ста списках. Эти списки расчленяются в
научной традиции на восемь редакций, причем одна из них была
типографски опубликована в составе киевского «Синопсиса»
(в его 3-м издании) в 1680 г., т. е. к ЗОО-летию Куликовской битвы
и 200-летию освобождения от ордынского ига.
Итак, эволюция героических образов в повестях о Куликов-
ской битве оказалась весьма значительной и в целом вполне отве-
чавшей общим закономерностям древнерусского литературного
процесса (с конца ХП7 до начала Х\71 в.).
2° Лихачев Д. С. Поэтика древнерусской литературы. З-е изд. М., 1979, с. 189.
36

В «Задонщине», как мы видим, господствовал однолинейный
эпический принцип идеализации героев, основанный на традици-
онных военных представлениях о геройстве, «чести» и «славе»,
восходящих к временам Киевской Руси. В «Летопнсной повести»
отчасти, а в «Сказании» в полной мере герои изображаемого со-
бытия приобрели идеализацию двухстороннего характера. С одной
стороны, как полководцы и воины в плапе светском эпическом,
а с другой-как благочестивые христиане в плане церковно-
книжном. Первый принцип способствовал изображению главным
образом героизма массового, т. е. русских войск в целом, а вто-
рой — героизма индивидуального, т. е. лиц исторических (Дмит-
рия Ивановича, Владимира Апдреевича, Александра Пересвета
и др.). Наиболее сильно обе эти тенденции проявились но
отношению к эволюции образа главного героя всех повестей-
Дмитрия Донского. Отмеченные различия в принципах идеали-
зации героев и, очевидно, в самом понимании героизма позво-
ляют говорить об определенной стадиальио-литературной тино-
логии повестей о Куликовской битве. Дифференциация повестей
по принципу стадиальной типологии может быть относи-
тельно независимой от до сих пор спорных вопросов источнико-
ведческих и текстологических, возникающих главным образом по
поводу разных датировок повестей и различных представлений об
их взаимосвязях и связях с другими памятниками.
В указанном типологическом соотношении «Задонщину» сле-
дует считать по литературному типу и характеру изображения
военной героики произведением архаичным для своего времени
(п поэтому наименее распространенным в списках), поскольку
опо в наибольшей степени (и с наименьшими творческими пере-
работками) зависело от древнего «Слова о полку Игореве». По
существу «Зидоппцппппгп» была последним литературным произве-
деиием, п‹›‹‘.х‹›л,япцпзп (п форме подражательной) к старинной
фольклорпо-‚пптораггурщлойй традиции феодального героического
эпоса“. «Лпггоппсиая повесть» занимает типологически проме-
псуточиоо положение между двумя ДРУГИМИ повестями, хотя но
своему идейному содержанию и стилю ближе соотносится со
«Сказанием». Определение литературного типа «Летонисной по-
вести» в значительной мере ограничивается жанровой соподчинен-
ностью ее принципам именно летописного изложения историче-
ских событий. Однако значительность данного события способст-
вовала тому, что и эта повесть в составе летописей выглядит как
самостоятельное литературное произведение. «Сказание» же,
в отличие от двух других повестей, но своему литературному
типу является не только наиболее поздним, но для своего време-
ни (в пределах ХУ в.) и новаторским произведением. В связи с
этим необходимо принять во внимание, что указанное стадиальное
чередование изучаемых повестей сопровождалось последователь-
2‘ См.: Робинсон А. Н. «Слово о полку Игореве» и героический эпос средне-
вековЬя.— Вестник АН СССР, 1976, М: 4, с. 104-112.
37

ным возрастанием одной особенности повествования о грандиоз-
ном событии, а именно эмоциональной напряженности рассказа,
что несомненно способствовало возрастанию интереса читателей
к этим произведениям. По эмоциональности своего тона «Сказа-
ние» представляет собой новое достижение древнерусского лите-
ратурного процесса, выходящее по значению за пределы изучае-
мых повестей и предложившее на основе изображения пережива-
ний героя и11тереснЬ1й опыт средневековой психологизации
героических образов. В наибольшей мере это достижение относит-
ся к образу Дмитрия Донского.
Эволюция героических образов в трех повестях о Куликовской
битве, если принять во внимание исходное влияние на них «Слова
о полку Игореве» и фольклора, имела обширный историко-типо-
логический диапазон своих модификаций. Эта эволюция восходи-
ла к эпическим традициям восточнославянской раннефеодальной
юго-западной империи (вплоть до песен Бояна, названного не
только в «Слове», но через него и в «Задонщине»). Основываясь
на таких традициях и отталкиваясь от них, эволюция героиче-
ских образов в повестях о Куликовской битве начинала прибли-
жаться к государственному пафосу новой героики в северо—восточ-
ной феодальной империи, которая постепенно вступала на свой
исторический путь под главенством «богохранимого града Москвы».
На всем своем протяжении, в отношении как историческом, так и
стадиально-типологическом, эволюция героических образов об-
ретала разные литературные формы, но неизменно обусловлива-
лась единством порождавшего эти образы патриотического миро-
созерцания древнерусских писателей.

В. В. Кусков
РЕТРОСПЕКТИВНАЯ
ИСТОРИЧЕСКАЯ АНАЛОГИЯ
В ПРОИЗВЕДЕНИЯХ
КУЛИКОВСКОГО ЦИКЛА
Характерной особенностью древнерусской литературы является ее
историзм’. Отражая важнейшие факты средневековой жизни,
древнерусский писатель либо ограничивался простой их констата-
цией, либо давал развернутое повествование с законченным сю-
жетом или его элементами, а затем выстраивал их в общий хроно-
логический временной ряд, «по ряду» полагая числа.
Как правило, в сюжетных исторических повествованиях (ска-
заниях, повестях) древнерусские писатели не только фиксирова-
ли те или иные исторические события, но и давали им свою
оценку: морально-дидактическую, политическую и эстетическую.
Важнейшим средством такой оценки являлась ретроспективная
историческая аналогия. Ее широко использовали не только авторы
исторических повестей и сказаний, но и риторы (ораторы) и
агиографы. Ретроспективная историческая аналогия позволяла
глубже раскрыть значение того или иного исторического собы-
тия, дать оценку поведения его участников, прославить их или
осудить, установить своеобразную типологическую общность со-
бытий Древней Руси с событиями мировой истории и тем самым
указать на их опрсдолспппуто закономерность.
Согласно средневековой исторической концепции, хронологи-
ческий отсчет исторического времени начинался от «сотворения
мира», от «первого» человека Адама. Именно такой отсчет ведут
составители «Повести временных лет», которые под 5360 (852)
годом—первой датой в летониси—дают периодизацию «миро-
вой» (в средневековом нонимании) истории: «От Адама до пото-
па лет 2242‚ а от потона до Оврама лет 1000 и 82, а от Аврама
до исхожденья Моисеева лет 430; а от исшожениа Моисее-
ва до Давида лет 600 и 1; а от Давида и от начала царства
Соломоня до нлененья Иерусалимля лет 448; а от нлененья до
Олексанъдра лет 318; а от Олексанъдра до рожества Христова
лет 333; а от Христова рождества до Коньстянтина лет 318; от
* См.: Лшсачев Д. С. Развитие русской литературы Х-ХУН веков: Эпохи
и стили. Л., 1973; Он же. Монументальный исторический стиль древне-
славянских литератур.—В кн.: Славянские литературы: ХЧП Междуна-
родный съезд славистов. Доклады советской делегации. М., 1978; Робин-
сон А. Н. Литература Киевской Руси среди европейских средневековых
литератур: Типология, оригинальность, метод.—В кн.: Славянские лите-
ратуры: ‘11 Международный съезд славистов. М., 1968.
39

Ностянтина же до Мнхаила сего лет 542. А от первого лета Ми-
ха11лова до перваго лета Олгова, рускаго князя лет 29...» 2. Так
составители «Повести временных лет» включают историю Руси в
общий хронологический ряд событий мировой истории. Этой же
цели затем служит прием ретроспективной исторической анало-
гии: в историп мировой летописцы отыскивают аналогии событи-
ям отечественным, русским.
Так, например, пзлгожог-гие предания о хазарской дани завер-
шается в «Повести вромонпых лет» такой аналогией: «Яко и при
Фаравоне, цари еюпетьстом, егда приведоша Моисея пред Фара-
вона, п реша старейшина Фараоня: се хочеть смирити область
Еюпетьскую, якоже и бысть: погнбоша еюптяне от Моисея, а пер-
вое быша работающе имь. Тако и си (хозары.— В. К ) владеша,
а послеже самеми владеють; яко же и бысть: володеють бо коза-
рь1 русьскии князи и до д11ешнего дне» 3. Летописец не ссылается
на источник да11ной параллели, поскольку имя Моисея и события,
с ним связанные, были хорошо известны в кругу книжников. Опа
позволяет ему четко выразить свой провпдепциалистстчий взгляд
на ход и развитие исторического процесса, направляемого, по его
убеждению, волею божества: хозары говорят не по своей воле,
а по воле бога: «„Си (славяне.— В. К.) имуть имати дань на
насъ и на инехъ странах“. Се же сбысться все». Кроме того, ле-
тописец подчеркивает, что факты русской истории имеют свои
аналогии в мировой истории.
Оценивая поведение Владимира-язычника, летописец сопо-
ставляет его с царем Соломопом: «Бе бо экенолюбець, яко же и
Соломанъ». И тут же подчеркивает различие: «Мудръ же бе,
а наконец погибе; се же бе невеголосъ, а наконець обрете спа-
сенье» 4. Здесь историческая аналогия позволяет подчеркнуть пре-
восходство русского князя над библейским героем.
Сказание «О убьеньи Борисове», помещенное в «Повести вре-
менных лет» под 1015 годом, проводя историческую аналогию
Святополка с Каином, подчеркивает аморальность поступка
Святополка. Святополк, «Наинов смыслъ приимъ», лживо заверя-
ет Бориса в своей любви. «И приимъ помыслъ Наиновъ, с лестью
посла к Глебу...» 5 Перед решающим сражением со Святополком
на реке Альте Ярослав взывает к богу: «Кровь брата моего
воньеть к тобе, владыко! Мъсти от крове праведнаго сего, якоже
мьстилъ еси крове Авелевы, положивъ на Наине стенанье и тря-
сенье;— тако положи и на семь» 6. И Святополка постигает кара,
аналогичная каре Каина: он нигде не может найти себе покоя,
«в немощи лежа», «не можаше терпети на единомь месте»,
в пустыне «межю Ляхы и Чехы, испроверже зле животъ свой»,
2 Повесть временных лет / Текст и перевод. Подготовка текста Д. С. Лихаче-
ва; Пер. Д. С. Лихачова, Б. А. Романова. М.; Л., 1950, ч. 1, с. 17.
3 Там же, с. 16-17.
4 Там же, с. 57.
5 Там же, с. 90, 92.
6 Там же, с. 97.
40

и от его могилы «исходит смрадъ золъ» 7. Так гибель Святополка
под пером летописца приобретает дидактический характер: Свя-
тополк наказан за свое преступление —— убийство братьев, его ги-
бель —— наглядный урок русским князьям: «Се же богъ показа на
наказанье княземъ русьскым, да аще си11 еще сице же створять,
се слышавше, ту же казнь приимуть; но и больши сее, понеже,
ведая се, сътворять такоже зло убийство». И далее летописец дает
пространную историческую аналогию: «7 бо мьстий прия Наипъ
убивъ Авеля, а Ламехъ 70; понеже бе Наинъ не ведый мьщенья
прияти от бога, а Ламехъ, ведый казпь, бывшюю 11а прародителю
его, отвори убийство. „Рече бо Ламех къ своима женама: мужа
убихъ въ вредъ мне и у11ош1о въ язву мне, темь же, рече,
70 мьстий на мне, понеже, рече, ведая створихъ се“. Ламехъ уби
два брата Енохова, и ноя собе жене ею; сей же Святонолкъ новый
Авимелехъ, иже ся бе родилъ от прелюбодеянья, иже изби братью
свою, сыны Гедеоны; тако и сь бысть» 3. В данной аналогии объ-
единены два разнородных и разновременных библейских события:
одно из 1чих связано с потомком Каина Ламехом, а другое——
с сыном Гедеона Авимилехом. О первом сообщает Бытие в
П’ главе, о втором — Книга судей израилевых в 1Х главе.
Сопоставление Святополка с Каином и Ламехом сохранено и
в анонимном «Сказании о Борисе и Глебе». «Сказание» называет
Святополка «вторым Наином»9 И в гибели Святополка видит
наглядный урок «человекам», т. е. всем людям, а не только
князьям: «...да аще кто си сътворить слыша таковыя, си же при-
иметь и вящьша сих, яко же Наинъ, не ведый мьсти прияти и
едину прия, а Ламех, зане ведевъ на Наине темь же семьдеся-
тицею мьсти сп ему, така ти суть отъмьстия зълыимъ делате-
лгемъ...». При этом ряд исторических аналогий пополняется здесь
не библейским першпапчеьт —- Авпмплехом, а римским императо-
ром 1Олиапом О'|‘‹:'гу|ппп{‹›1и: «Яко же бо Иулиянъ цесарь, иже
мьпогы кръпп шпггыхъ мченкъ пролпявъ горькую и нечеловечЬ-
ну1о съмьрть прия не ведомо отъ кого... бысть коп11емь в сердце
въдруженъ тако н сь (Святополк.— В. К)» ’°. Так при помощи
исторических аналогий «Сказание» доказывает мысль о справед-
лпвости и неизбежности возмездия, которое постигает любого
человека за содеянное нм преступлене.
Аналогия Святополк— Каин используется и Нестором в
«Чтении о житии и о ногублении блаженную страстотерпца Бо-
риса и Глеба»: «Видите ли, братие, немилосердие оканьнаго?
Видите ли втораго немилосердие Каина явльшася?» -—обращает-
ся Нестор к своим читателям-слушателям ”. Однако в «Чтении»
7 Там же, с. 98.
8 Там же.
9 Успенский сборник Х11—Х111 вв. / Изд. подготовили О. А. Ннязевская,
В. Г. Демьянов, М. В. Ляпон; Под ред. С. И. Ноткова. М.‚ 1971, с. 46.
‘° Там же, с. 55.
" Жития святых мучеников Бориса и Глеба и службы им / Приготовил к пе-
чати Д. И. Абрамович. Пг., 1916, с. 9.
41

нет подробного рассказа о гибели Святополка, и Нестор ограни-
чивается всего лишь одной исторической аналогией с Юлианом
Отступником: «Бываеть бо смерть грешнику люта: мнози бо гла-
голють в раче его видевше суща тако, яко же и Ульяния зако-
нопреступнаго» ‘г.
Сообщая о смерти Владимира Святославича под 1015 годом,
«Повесть временных лет» помещает краткое похвальное слово-
некролог, где прославляя деяния князя, подчеркивает: «... се
есть повый Ностянтинъ великого Рима, иже крестивъся сам и
люди своя: тако и сь створи подобно ему» ‘з. В данном случае
историческая аналогия выполняет в первую очередь панегириче-
скую функцию, смело сопоставляя киевского князя с основателем
Византийской империи, сделавшим христианство официальной
государственной религией и за это причисленным византийской
церковью к лику святых. Характерно, что такую же историче-
скую параллель проводит Иларион в «Слове о законе и благода-
ти» и Нестор в «Чтении о житии... Бориса и Глеба» («Се вторый
Ностянтин в Руси явися») "й
Заметим также, что в «Повести временных лет» в сказании о
крещении Ольги, помещенном под 955 годом, намечается сопо-
ставление русской княгини, первой принявшей христанство,
с матерью Константина Великого царицей Еленой: «Бе же речено
имя ей во крещеньи Олена, яко же и древняя царица, мати Ве-
ликаго Костянтина» ‘5. Законченное сопоставление Ольги с ца-
рицей Еленой дает древнейшая проложная редакция жития Ольги
в югославянскпх списках: «...по всему подбещуюсе святей Еле-
не, яко же бо опа шьдши в Ерусалимь обрете честны кресть
господень, такожде и сии нова Елепп створи...» ‘б.
В сказании о небесных знамениях, помещенном в «Повести
временных лет» под 1065 годом, местный русский материал под-
крепляется аналогиями, взятыми из византийской хроники Геор-
гия Амартола: «Яко же древле, при Антиосе, въ Иерусалиме...
Посемь же при Нероне цесари... И паки сице же бысть при
Устипьяне цесари... Пакы же при Маврикии цесари... Посемь же
бысть при Ностянтине иконоборци цари, сына Леонова...». На
основании этих многочисленных исторических примеров летопи-
сец делает общий вывод: «Знаменья бо въ небеси, или звездах, ли
солнци, ли птицами, ли етеромь чимь, не на благо бывають; но
знамения сиця на зло бывають, ли проявленье рати, ли гладу, ли
смерть проявляють» 1’.
Все эти примеры позволяют сделать вывод о том, что к ретро-
спективной исторической аналогии прибегают как летописцы, так
и агиографы и риторы-витии. Источником аналогий служат биб-
12 Там же, с. 14.
13 Повесть временных лет, с. 89.
1‘- Жития святых мучеников Бориса и Глеба и службы им, с. 4.
15 Повесть временных лет, с. 44.
11‘ Серебрянспий Н. Древнерусские княжеские жития. М., 1915. Тексты, с. 6.
17 Повесть временных лет, с. 110-111.
42

лейские сказания и персонажи, воспринимаемые древнерусскими
писателями в качестве исторических, и исторические персонажи
и события римской, византийской истории. Н ретроспективной
исторической аналогии древнерусские писатели прибегают в чисто
дидактических целях, панегирических, а также сугубо историче-
ских, фиксируя внимание на общности исторических ситуаций
отечественной и мировой истории.
Постепенно в древнерусской литературе создаются постоян-
ные ряды исторических аналогий, а персонажи библейской и рим-
ско-византийской истории приобретают обобщенно-символическое
значение. Так, например, Соломон становится символом мудрости,
Давид — кротости, Каин — братоубийства и братоненавистниче-
ства, Голиаф-грубой внешней физической силы, Иуда—преда-
тельства и т. п.
Примером этого может служить характеристика, данная Алек-
сандру Невскому в его житии: «...и лице его, аки лице Есифа
(Иосифа.— В. К), иже бе поставить его Егупетьскыи цесарь вто-
раго цесаря въ Егупте. Сила же его часть от снлы Самсоня, далъ
бе ему бог премудрость Соломоню и храбрьство же акы цесаря
Римьскаго Еспиинана (Веспассиана.—В. ЕЁ), иже бе пленилъ
всю Подъиюдеискую землю...» ‘з.
Однако если древнерусская литература Х1——Х111 вв. материал
для ретроспективных исторических аналогий черпала в основном
из Паримийников, греческих исторических хроник, Хронографов,
то начиная с конца ХПГ-ХУ столетия современные исторические
события начинают сопоставляться и сравниваться с фактами оте-
чественной, древнерусской истории, что говорит прежде всего о
росте и развитии национального исторического самосознания.
Ярким свидетельством этому являются произведения, посвящен-
ные битве на реке Непрядве на поле Нуликовом 8 (21) сентября
1380 г.— «Летописная повесть о побоище на Дону», «Задонщи-
на», «Сказание о Мамаевом побоище» ‘9. Все эти произведения
проникнуты патриотическим пафосом прославления великой
победы над иноземными поработителями, прославления героиче-
ского подвига великого князя московского Дмитрия Ивановича
и его двоюродного брата Владимира Андреевича, князя серпухов-
ского и боровского. Во всех памятниках подчеркивается, что
победа добыта ценой огромных жертв народа русского, она ре-
зультат единения и сплочения основных сил Руси под знаме-
нами Москвы.
Важной исторической вехой в жизни Руси и «Задонщина»,
и «Сказание о Мамаевом побоище» считают битву на реке Кал-
ке в 1223 г. От этого исторического события отсчитывает время
Куликовской битвы автор «Задонщины»: «А от Налагъския рати
13 Полное собрание русских летописей. М., 1962, т. 1, с. 477 (далее: ПСРЛ).
1’ Автор настоящей статьи придерживается точки зрения Л. А. Дмитриева
относительно общей хронологической последовательности появления па-
мятников Куликовского цикла.
43

до Мамаева побоища лет 160» 2”. В летописной редакции «Сказа-
ния о Мамаевом побоище» княгиня Овдотья (жена Дмитрия
Ива11овича) в своей молитве взывает: «И не сотвори, господи,
яко же за мало лет брань была крестьяном со еллины, от Батыя
до Нальския рати и до Мамаева побоища, лет 158... От тоя бо
брани Русская земля уныла» (с. 89). Основная редакция «Ска-
за11ия о Мамаевом побоище» не указывает числа лет, отделяю-
щих битву на Налке от Мамаева побоища, но зато дает весьма
яркую характеристику этого периода: «От тоа бо галадцкыа
беды и великого побоища татарскаго и ныне еще Русскаа земля
упыла...» (с. 55).
Таким образом, битва 11а реке Налке рассматривается как
великое побоище, принесшее беду русскому народу, после кото-
рого Русь до 1380 г. не могла избавиться от всеобщего уныния.
«И бысть плачь и туга в Руси и но всеи земли, слышавшим сию
беду»,— читаем в летописной повести о битве на реке Налке“.
Именно это событие считают произведения Куликовского цикла
началом периода «плача и туги». «И от тоа бо Налскиа рати до
Мамаева побоища лет 157. И оттоля Рускаа земля унила»,—
читаем в распространенной редакции «Сказания о Мамаевом
побоище» (с. 129). При этом битва на Налке в сознании людей
конца Х1\7—Х\7 вв. связывается не с именами Джебе и Субедея,
нойонами Чппгисхапа, И с именем Батыя. Нашествие Батыя хо-
чет повторить Мамай, ои хочет следовать его историческому
примеру: «Он же безбожный царь Мамай 11ача завидети перво-
му безбожному Батыю и новому Улиану» (с. 79),—читаем в
летописной редакции «Сказания». При этом ряд исторических
ретроспективных аналогий расширен: Мамай хочет следовать
примеру не только Батыя, но и византийского императора Юлиа-
на Отступника. И Мамай, И Батый рассматриваются в качестве
врагов,гонителей христианской верьд подобно ЕЭлиану СМютуп-
нику, и всех их постигает аналогичная участь. В основной ре-
дакции «Сказания о Мамаевом побоище» подчеркивается, что
Мамай стремится повторить нашествие Батыя: «Оп же безбож-
ный Мамай начат хвалитися и порев11овав второму Иул11ану
отступнику, царю Батыю, и 11ача спрашивати старых татар, како
царь Батый пленил русскую землю» (с. 44). Та же мысль при-
сутствует и в «Летопис11ой повести»: «И рече им (татарам Ма-
май.—В. К): „Поидем на рускаго князя и 11а всю силу рускую,
якоже пр11 Батыи было, крестьянство потеряем и церкви божия
ноналим, и кровь их прольем, и законы их погубим“» (с. 29—ЗО).
В свою очередь, нашествие Батыя на Русскую землю сопо-
ставляется в основной редакции «Сказания» с таким11 мировой
значимости событиями, как пленение Иерусалима «Титом рим-
2° Повести о Куликовской битве /Изд. подготовили М. Н. Тихомиров,
В. Ф. Ржига, Л. А. Дмитриев. М., 1959, с. 10 (все последующие ссылки на
тексты памятников по данному изданию даются в тексте с указанием
страниц).
ПСРЛ, т. 1, с. 447.
2
рЬ
44

скым и Навходнасором царем вавплонскым» (с. 44). Последние
события рассматриваются с характерных средневековых прови-
денциалистских позиций, как божье наказапие «за их (иудеев.—
В. Н.) съгрешения и маловерие». Данная историческая аналогия
позволяет автору «Сказания» сделать вывод о временном господ-
стве на Руси монголо-татарских завоевателей: «Но не до конца
прогневается господь, 11е в векы враждует» (с. 44).
Мамай в «Сказании» из устных исторических преданий, оче-
видно бытовавших у старых татар, стремится разузнать о Батые-
вом нашествии. «И начаша ему сказывати старые татарове, како
пленил Русскую землю царь Батый, как взял Киев и Владимерь,
и всю Русь, Словепскую землю, и великого князя 1Орья Дмит-
риевичя убил, и мпогых православных князей избил... И в Воло-
димере вселенскую церковь златоверхую разграбил» (с. 44).
Здесь следует обратить внимание 11а то, что среди плененных
Батыем русских городов первым назван Киев, а затем Владимир.
Автор «Сказания» в данном случае соблюдает принцип иерархи-
ческого старшинства городов русских, хотя хронологически пер-
вым в 1238 г. был взят монголо-татарскими завоевателями Влади-
мир, а Киев — в 1241 г. Убитый Батыем на реке Сити владимир-
ский князь Юрий (Георгий) Всеволодович, сын Всеволода 1П
Большое гнездо, пазван Дмитриевичем по христианскому име-
н11 отца.
Учитывая исторический опыт Батыя, Мамай, как отмечает
«Сказание», хочет пе просто опустошить русские города, но и
осесть в них. Он говорит своим «еулпатом, и ясаулом, и князем,
и воеводам, и всем татаром, яко Аз не хощу тако сътворити, яко
же Батый. Нъ егда доиду Руси и убию князя их, и которые
грады краспые донлоють нам, п ту сядем и Русью владеем, тихо
и безмятежно поживем» (с. М). Б‹›лее того, «Сказание» припи-
сывает Мамаю гордые помыслы и готовность пленить древний
Иерусалим, «яко же и халдеи» (с. 47).
Если Мамай стремится подражать Батыю и даже превзойти
его, то русский великий князь Дмитрий Иванович страшится
возможности повторения Батыева нашествия, и он молит бога:
«...не сътвори нам, господи, яко же отцем нашим, иже наведе 11а
них злаго Батыа. И еще бо, господи, тому страху и трепету в
нас суще велику»,— отмечает основная и распространенная ре-
дакция «Сказания о Мамаевом побоище» (с. 48, 117).
Гордым завоевательным замыслам Мамая на11есен сокруши-
тельный удар на поле Куликевом русскими воинами. Он вынуж-
.де11 бежать с позором, и «на Калках», т. е. на той самой Калке,
где были разбиты монголо-татарскими завоевателями русские
князья, Мамай терпит поражение от Тохтамыша и вынужден
бежать в Крым, в Кафу. «И молвяще ему фрязове: „Чему ты,
поганый Мамай, носягаешь на Рускую землю? То ти была орда
Залеская, времена первыи. А не быти тебе в Батыя царя. У Ба-
тыя царя было 400 ООО вою, воевал всю Рускую землю и пленил
от востока и до запада...“» — подчеркивает «3адонщина» (с. 16).
45

На постоянное сопоставление событий прошлого с событиями на-
стоящего в «3адонщине» обратил внимание Д. Е. Лихачев 22.
Нечестивого и безбожного Мамая постигает акономерное и
неизбежное, с точки зрения средневекового пи теля, возмездие:
Мамая убивают фряги, т. е. генуэзцы, жи али Кафы. И хотя
произведения Куликовского цикла не приводят соответствующей
аналогии гибели Мамая с гибелью Батыя, убитого в Венгрии,
однако именно в ХУ в. повесть об убиении Батыя в литературной
обработке Пахомия Логофета приобрела большую популярность
и была включена в состав общерусских летописных сводов.
Сюжетную завершенность приобретает в «Сказании о Мамае-
вом побоище» историческая аналогия Мамая с римским императо-
ром Юлианом Отступником. Ссылаясь на житие Василия Велико-
го, «Сказание» подчеркивает, что Юлиан, отвергший дары Васи-
лия и попытавшийся захватить город Несарию, был убит святым
Меркурием. Так путем исторических аналогий читателю внушалась
мысль о закономерности торжества добра, справедливости над
злом, неизбежности краха гордых плапов завоевателей, торжестве
христианского смирения над гордостью.
В произведениях Куликовского цикла борьба с золотоордын-
скими поработителями осмысляется в широкой исторической пер-
спективе борьбы Руси со степными кочевниками: печенегами, по-
ловцами. Уже в краткой редакции летописной повести «О великом
побоищи, иже на Дону», входившей в состав Троицкой летописи,
подчеркивается, что «безбожный и злочестивыи ординскыи по-
ганыи Мамаи, събравъ рати многы и всю землю Половецсную
и. Татарскую... поиде на великаго князя Дмитриа Ивановичя...»
(курсив мой.— В. К.) г’. Битва с Мамаем произошла за Доном,
где «бысть поле чисто и велико зело, и ту сретошася погании
Половцы, татарьскыи полци...» (курсив мой.— В. К.) 2‘.
Отождествление монголо-ордынских орд с половцами сохраня-
ется в пространной редакции летописной повести: Мамай идет на
Русь «с всею силою татарьскою и половецкою» (с. 29); «Дмитрий
Иванович с всеми князьми рускими, изрядив полки, поиде проти-
ву поганых половець» (с. 35).
Все это свидетельствует о том, что в историческом сознании
ХПГ — начала ХУ в. борьба с монголо-татарами осмыслялась в ка-
честве продолжения борьбы с половцами, и это обстоятельство
вдохновило Софония Рязанца воспеть победу московского князя
на поле Нуликовом «иными словесы», используя в качестве поэти-
ческого образца «Слово о полку Игореве». И поэтому не случай-
но в тексте «Задонщины» неоднократно упоминается и «земля
Половецкая», и «поле Половецкое»: «Ци буря соколи занесет из
земли Залеския в поле Половецкое» (с. 10); «Дон, Доне, быстрая
22 Лихачев Д. С. Культура Руси времени Андрея Рублева и Епифания Пре-
мудрого: конец ХП’ — начало ХЧ в. М., 1962, с. 9О—91.
23 Праве/тов М. Д. Троицкая летопись. М.; Л., 1950, с. 419.
2‘ Таи же.
46

река, прорыла еси ты горы каменнь1я, течеши в землю Половец-
кую» (с.` И); «Москва, Москва, быстрая река, чему еси у нас
мужи наши залелеяла в земълю Половецкую!» (с. 14).
Если в «Задонщине» нет полного отождествления татар с по-
ловцами, то в основной редакции «Сказания о Мамаевом побои-
ще» довольно последовательно проведено такое отождествление.
Дмитрий Иванович одерживает победу «над безбожными по-
ловци и агаряны» (с. 43). Он отправляет к Мамаю посла Заха-
рия Тютчева, дав ему двух Толмачей, «умеюща язык половетць-
скый» (с. 49). В своей грамоте, разосланной по всем городам
русским, великий князь призывает быть готовыми на брань
«з безбожными половци агаряны» (с. 50). Пришедшие к вели-
кому князю вестники сообщают, «яко уже приближаются пога-
ни половци» (с. 51). «Поди, господине, на поганыа половци»,—
побуждает князя Сергий Радонежский (с. 52). «Не дай же, госпо-
же, в разорение градов наших поганым половцем» (с. 53); «Вем
бо, госпоже, аще хощеши и можеши нам помощи на противныа
сиа врагы поганыа половци...» -— молится Дмитрий Богородице
(с. 53). «Дай же ему (Дмитрию.— В. К), господи, помощь от
своеа крепкыя рукы победити противныа ему поганыа полов-
ци»,— молится Евдокия (с. 55). «Поспешим, брате, против без-
божных половцев, поганых татар»,— обращается Дмитрий Ива-
нович к Владимиру Андреевичу (с. 57). Повелевает «поганым
своим половцем въоружатися» Мамай (с. 62). «Начаша же пога-
нии половци с многым студом омрачатися о погибели жывота
своего» (с. 62). «Погании же половци свои богы начаша призы-
вати» (с. 69). «Не могуть бо погании нечестивии половци проти-
ву твоему образу стати!» —молится Дмитрий кресту (с. 67).
«Погании же половци, увпдоша свою погыбель, клпкпуша еллин-
скым гласом» (с. 71). «Храбрии же витязи, доволно испытав-
ше оружие свое над погаными половци» (с. 74).
Отождествляя татар с половцами, «Сказание о Мамаевом по-
боище» по традиции именует их «погаными», т. е. язычниками,
в то время как к 1380 г. татары давно уже были мусульманами.
По-видимому, оценочный эпитет «поганый» к этому времени уже
прочно закрепился за татарами как в литературе, так и фоль-
клоре, в частности в былевом эпосе, где татары полностью за-
местили половцев. Отождествление татар с половцами набл10дает-
ся только в основной редакции «Сказания о Мамаевом побоище»,
а в летописной повести и распространенной редакции «Сказания»
подобное отождествление отсутствует. Следует отметить, что'в
«Повести о Митяе» также имеет место упоминание о местах по-
ловецких: «И проидоша всю землю Рязаньскую и приидоша в
Орду, в места половечьскыи» 25.
Проводя довольно последовательно принцип ретроспективной
исторической аналогии, основная редакция «Сказания о Мамае-
25 Прохоров Г. М. Повесть о Митяе: Русь и Византия в эпоху Куликовской
битвы. Л., 1978, с. 222.
47

вом побоище» отождествляет также татар с печенегамп Ёозмож-
но, это произошло под воздействием повести о битве на реке Нал-
ке, давшей повод к подобному отождествлению: «‚.. /зовуть я Та-
тары, а инии глаголють Таумены, а друзии Пе неги» (курсив
мой.— В. К.) 2“.
Отождествление татар с печенегами встр чается уже в лето-
писной редакции «Сказания»: «Сль1шав же/Ё) князь Олег рязан-
ский, яко князь великий Дмитрий... сер ем своим не упал, но
твердою своею верою крепко хощет с печенеги битися» (с. 91);
«Поспешим, брате, противу безбожных сих печенег» (с. 91);
«Выеде же печенег ис полку татарского...» (с. 101); «...и папу-
сти 11а Печенега...» (с. 101). Подобное же отождествление тазар с
печенегами присутствует и в основной редакции «Сказания»:
«Ныне подвнзаемся противу безбожных печенег, поганых та-
тар»,— молится Дмитрий (с. 53).
Поединок русского богатыря Пересвета с Мамаевым богать1-
рем типологически сближается в «Сказании» с летописным рас-
сказом о единоборстве русского юноши-кожемяки с печепежским
исполипом” и библейским рассказом о поединке Давида с Го-
лпафом. Однако в летописном сказании и библейской легенде
победу одерживает русский юноша и соответственно Давид,
а здесь оба богатыря падают мертвыми, и тем самым поединок
подчеркивает равенство сил борющихся сторон.
«Выеде злый печенег из великого плъку татарьскаго, перед
всеми мужеством являася, подобен бо бысть древнему Голиаду:
пяти сажен высота его, а трех сажен ширина его» (с. 68). Со-
поставляя вражеского богатыря с Голиафом, «Сказание о Мамае-
вом побоище» гиперболизирует его силу, внешний облик теми же
средствами, что и русский былевой эпос. Гиперболические раз-
меры поверженного вражеского исполипа подчеркиваются и в
конце «Сказания», когда Дмитрий Иванович, объезжая поле бит-
вы, видит «Пересвета черньца, а перед ним лежыт поганый пе-
ченег, злый татарин, аки гора» (с. 74).
Все это позволяет сделать вывод о том,.что в сознании ав-
торов произведений, посвященных Куликовской битве, созданных
в конце Х1\7—Х\/` столетиях, прочно укореняется мысль об исто-
рической преемственности борьбы русского народа со степными
кочевниками — печенегами, половцами, татарами.
Осуждая предательство Олега рязанского, вступившего в союз
с литовским князем Ягайло (Ольгердом), и летописная повесть,
и все редакции «Сказания» называют его «новым Иудой» (с. 32)
и «новым Святополком» (с. 32, 47, 82). Психологизируя повество-
‘вание, повести подчеркивают, что самого Олега страшит участь
братоубийцы Святополка: «Аще ли приложуся к нечестивому
царю, тъ поистинне, яко древний гонитель на христову веру, тъ
пожреть мя земля жыва, аки Святоплъка» (с. 58). Сравните в
26 ПСРЛ, т. 1, с. 445.
27 Там же, с. 84.
48

летописной редакции: «яко оного новаго Святополка земля мя
пожрет» (с. 92).
Так историческим примером Святополка осуждаются брато-
убийственные распри, княжеские раздоры, «рознь века сего».
В связи с этим вполне оправдано обращение Дмитрия Ивановича,
идущего на рать, к «сродникам своим» Борису и Глебу. Их он
призывает себе на помощь, и его призыв услышан: полк небес-
ного воинства во главе с двумя светлыми юношами спешит с
востока к князю на помощь (с. 144).
В своем монологе-молитве Дмитрий Иванович обращается к
историческим примерам борьбы Моисея с Амаликом, Ярослава
Мудрого со Святополком, Александра Невского с «римским» ко-
ролем: «Владыко господи чсловеколюбче, молитв ради святых
мученик Бориса и Глеба, номози мп, яко же Моисию на Амали-
ка и пръвому Ярославу 11а Святоплъка и прадеду моему велико-
му Александру на хвалящегося короля рнмъскаго, хотящаго разо-
рити отечьство его» (с. 65).
Ревнителями праотца Авраама, поспешившего на помощь
Лоту, доблестного великого князя Ярослава, отомстившего
кровь братьев своих, называет Дмитрий Иванович Андрея и
Дмитрия Ольгердовичей (с. 60). Их встреча на реке Севере сопо-
ставляется со встречей библейского Иосифа с братом Вениами-
ном (с. 59-60, 93). Примечательно, что библейские персонажи,
воспринимаемые средневековым писателем и читателем как пер-
сонажи исторические, ставятся смело в один ряд с деятелями
русской отечественной истории! Поведение Андрея и Дмитрия
Ольгердовичей сопоставляется с поведением евангельских волх-
вов: Ольгсрдовичи оставили своего отца «и поругашяся, яко
иногда вълсви Ироду» (с. 60).
Исторические примеры, аналогии дают возможность Дмитрию
Ивановичу решить важный стратегический вопрос, где принять
бой: на этом шш противоположноьл берегу Дона? Советуя князю
«псрвозиться», Ольгердовичи опираются и ссылаются на истори-
ческий опыт Ярослава Мудрого и Александра Невского: «Яро-
слав перевезеся реку, Святоплъка победи, прадед твой князь
великий Александр, Неву реку перешед, короля победи, а тебе,
нарекши бога, подобаеть то же творити» (с. 61). В этом слу-
чае автор «Сказания» опирается на исторические факты, их сооб-
щает «Повесть временных лет» под 1016 г. и Лаврентьевская ле-
топись под 1263 г.: «Приде Ярославъ на Святополка и сташа про-
тиву обаполъ Днепра, и не смяху ни си онехъ, ни они сихъ
начати, и стояша месяце 3 противу себе... Ярослав же заутра,
исполчив дружину свою, противу свету перевезеся. И выседше
на брег, отринуша лодье от берега, и поидоша‘ противу собе,
н сступншася на местешиодоле Ярослав» 23. Александр Невский
«победи короля об он пол рекы Ижоры» 29.
23 Повесть временных лет, с. 96.
29 ПСРЛ, т. 1, с. 480.
49

Аналогичная ситуация сложилась в 1480 г. во врут стояния
русских и ордынских войск на реке Угре. «Злои нитыи царь
Ахмат Большия орды» идет на Русскую землю п совету братьев
великого князя Ивана Васильевича, Андрея и Брфиса, «похваляя-
ся разорити святыя церкви и все православи пленити и самого
великого князя, яко же при Батыи беша» з; Союзником Ахмата
выступает польский король Казимир, к орый обменивается с
Ахматом послами. Ахмат медленно идет со своими войсками к
Дону, а Иван 111 приходит в Коломну, где пробыл с 23 июня
по 1 септября. Ордынские и русские войска стали друг против
друга по берегам реки Угры: «бысть же тогда страх на обоих,
едини другых бояхуся» 3‘. Когда «мнози... не хотяще земли
Руской добра» стали советовать Ивану 111, чтобы он уют берегу
отступил» 3’, то ростовский архиепископ Вассиан выступил со
страстным посланием, обращенным к великому князю. В этом
послании Вассиан призывает Ивана Васильевича решительно
выступить против врага и поревновать «преже бывшим прароди-
телем» Игорю и Святославу, Владимиру, «иже па Греческом царе
дань имали», Владимиру Мономаху, «како или колико бися со
оканными Половци за Русскую землю» 33. При этом большое
место в своем послании ростовский архиепископ уделяет подви-
гу Дмитрия Ивановича, который «напред выехав в лице, ста
противу оканному разумному волку Момаю» и за это «доныне
похваляем есть и славим не токмо от человек, но и от бога».
«Своему прародителю великому и достоиному хвалам Дмитрию»
призывает Вассиан поревновать Ивана Васильевича“. Именно
событиями 1480 г., по-видимому, в русском обществе был про-
бужден живой интерес к битве на реке Непрядве на поле Кули-
ковом. И в связи с этим не исключено, ‚что «Сказание о Мамае-
вом побоище» своим возникновением было обязано этим событи-
ям, связанным с окончательным падением золотоордынского ига.
В «Сказании о Мамаевом побоище», как и в послании Вас-
сиана, устанавливается непрерывная историческая цепь побед,
одержанных русскими князьями Ярославом Мудрым, Александ-
ром Невским и Дмитрием Донским. После окончания сражения
князья и воеводы, разыскав раненого князя, обращаясь к нему,
восклицают: «Радуйся, князю нашь древний Ярослав, новый
Александр, победитель врагов» (с. 73). Так уже древнерусские
писатели ХУ столетия устанавливали непрерывную связь времен
и поколений и в этой связи усматривали залог великого будущего
своего народа.
Традиционный прием ретроспективной исторической анало-
гии с библейскими персонажами в «Сказании о Мамаевом по-
боище» подчеркивает значение одержанной победы на поле
3° ПСРЛ, 1949, т. 25, с. 327.
31 Там же, с. 328.
32 Там же, т. 26, с. 266.
33 Там же, с. 269.
34 Там же, с. 270.

Куликовом. Она приравнивается к победе Гедеона над мадиама-
ми, Моисея`над Амаликом и фараоном, Давида над Голиафом.
Войска московского князя подобны войску Александра Македон-
ского, мужество русских воинов подобно Гедеоновым союзникам.
И небесные силы помогают Дмитрию так же, как некогда помо-
гали царю Константину в его борьбе с нечестивыми. Полки
Дмитрия Волынца подобны отрокам Давидовым, «иже сердца
имущи, аки лвовы, аки лютии влъци на овчии стада приидоша»
(с. 71). В своих молитвах Дмитрий просит бога помочь ему так
же, как Иезекию,— укротить сердце свирепому зверю Мамаю
(с. 48, 83, 117).
В ряде случаев «Сказание о Мамаевом побоище» прибегает
к примерам, взятым из агиографической литературы, но они
также осмысляются как примеры исторические. Таковы ссылки
на жития Василия Великого (с. 48, 83, 118), мученика Арефы,
Федора Тирона и Владимира Святославича (с. 67, 68, 100),
Евстафия Плакиды (с. 50, 85, 124). Подвиг Михаила Бренка,
убитого в великокняжеских доспехах, приравнивается подвигу
«древнего Ависа», «от плъку Дарьева Перскаго, иже и сей тако
сътвори» (с. 74, 105). Плач русских жен, скорбящих по убитым
мужьям, подобен плачу библейской Рахили.
Таким образом, произведения Куликовского цикла свидетель-
ствуют о дальнейшем росте и развитии исторического самосозна-
ния Древней Руси. Здесь впервые начинают сопоставляться со-
бытия отечественной истории, устанавливается преемственность
этих событий и их героев,‚а традиционные аналогии с*«историче-
скими» персонажами Библии служат средством панегирического
прославления русских князей, их воинов и посрамления врагов
Руси.
Использование приема ретроспективной исторической анало-
гии в произведе11иях древнерусской литературы свидетельствует
также о том, что у древнерусских писателей было развито ассо-
цпатпвное историческое мышление, которое является одной из
специфических особенностей художественного мышления. Харак-
тер ретроспективной исторической аналогии в каждый период
развития русской литературы менялся. Изучение этих измене-
ний — задача будущего исследования. Для этого необходимо
рассмотреть, как этот принцип использовался в отдельных произ-
ведениях, например в «Слове о полку Игореве», и в отдельные
эпохи, как его использование связано с тем или иным литератур-
ным направлением. Конкретный анализ ретроспективной истори-
ческой аналогии позволит определить изменения характера исто-
рического и художественного мышления, показать, почему в те
или иные периоды в обществе воскресает живой интерес к тем
или иным далеко отстоящим эпохам, памятникам литературы и
искусства.
51

В. П. Гробепюк ‚ /
БОРЬБА //
с оРдыНскими ЗАБоЕБАТЕЛЯМИ
послЕ куликовскои БИТВЫ
И ЕЕ ОТРАЖЕНИЕ
в ПАМЯТНИКАХ ЛИТЕРАТУРЫ
ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЫ ху вЕкА
В последней четверти ХП? в. ясно определилась ведущая роль
Москвы в образовании Русского централизованного государства.
Победа на поле Куликовом знаменовала новый этап в развитии
освободительной борьбы с ордынским игом. Опа вызвала подъем
русского национального самосознания, показав, что объединен-
ная Русь может противостоять Орде, обесснленной междоусоб-
ными распрями. Ханы Золотой Орды хорошо понимали, что та-
кую Русь им будет трудно удерживать в зависимости, и когда
в 1380 г. в Золотой Орде утвердился новый хан Тохтамыш, то
одним из первых его желаний было восстановление тех отноше-
ний, которые были у Руси с Ордой до Куликовской битвы.
Сразу же после победы над Мамаем Тохтамыш направил послов
к московскому великому князю Дмитрию Ивановичу «и ко всем
князем русским поведа им свой приход, како сел на царство и
победил спорника своего И их врага Мамая победи, а сам седе
на царстве Волжьском» ’. Направляя послов к русским князьям,
Тохтамыш стремился иметь дело с каждым из них в отдельности,
делая ставку на разногласиях между князьями и пытаясь нару-
шить то единство, которое сложилось на Руси после Куликов-
ской битвы. Русские летописи отмечают, что «посла его отпусти-
ша с честию и съ дары». Вслед за этим русские князья послали
«своих киличеев со многими дары». Русские послы вернулись от
Тохтамыша с «пожалованием» и с «честию». Однако за види-
мостью мирных устремлений Тохтамыша скрывались планы по-
хода на Русь, чтобы взять реванш и восстановить прежние отно-
шения Орды с русскими землями.
В 1382 г. Тохтамыш совершает поход на Русь, рассчитывая,
что внезапное нападение не позволит московскому великому
князю собрать большую рать и подготовиться к сопротивлению.
Перед походом Тохтамыш послал на Волгу «татар своих», которые
были должны «избивати вся гости русския», захватить их суда
для переправы войска на другую сторону реки и для того, чтобы
1 Полное собрание русских летописей. СПб., 1853, т. 6, с. 97—98 (далее:
ПСРЛ).
52

«не было вести на Русь». Тохтамыш делал все, чтобы вести
о его походе как можно дольше не проникали на Русь: «не
‚дающе вести пред собе, да не услышано будет на Русьской земли
устремление его» 2. Правда, об этом карательном походе прозна-
.ли, а может быть, специально были оповещены противники мо-
сковского великого. князя — нижегородско-суздальский князь
‚Дмитрий Константинович и Олег Иванович рязанский. Первый
послал к нему своих сь111овей Василия И Семена, второй провел
орду Тохтамыша, указав все броды на реке Оке, и даже подска-
зал хану план взятия Москвы, «како `без труда взяти камен
город Москву, и како победити и изнимати великого князя Дмит-
рия Ивановича» 3.
В Москву известия о выступлении войска Тохтамыша при-
шлн от «некоторых добра хотящиих християном, живущих тамо
на пределех татарьскых, суть бо ти на то устроени поборнице
суще земли Русстеи» ’*. Дмитрий Донской 11ачал собирать войска,
но тут начались разногласия среди русских князей: одни были
за то, чтобы оказать вооруженное сопротивление, другие ссь1ла-
лись на то, что «оскуде бо земля русская» и «совокупитися
некогда». Дмитрий Донской, которому не удалось собрать доста-
точно большое войско, отправился в Кострому. В Москве оста-
вались митрополит Киприан и великая княгиня Евдокия. Город-
ские власти не смогли организовать оборону Москвы, именитое
боярство, не надеясь на крепость кремлевских стен, покидало
город, но народ, «совокупльшеся» на вече, решил защищать
Москву и не допускать бегства из города: у кремлевских ворот
была поставлена стража «в вратех всех с оружии обнаженными
стояху», пытавшихся уйти «с врат камением шибаху». Едва было
позволено покинуть Москву митрополиту Киприану и великой
княгине Евдокии. Бегство Ниприана из Москвы вызвало впослед-
ствии г1тев на пего великого князя Дмитрия Ивановича 5. Оборо-
ну города возглавил пришедший в Москву литовский князь
Остей. 23 августа первые отряды татар подошли к Москве, они
совершили разведку, «озирающе и разсмотряюще приступов,
н рвов, и забрал и стрелнищь». На другой день к Москве подо-
шел сам Тохтамыш и «приступиша со все стороны» к городу.
Началась осада Москвы. Выучка и боевой опыт у ордынцев были
несомненно лучше, чем у горожан: «одолевахут бо стрелы татарь-
скые паче, нежели градскыя: бяхут бо у них стрелци горазди
велми»‘*. Но у москвичей были самострелы, издали поражав-
шие врагов, устрашающее степняков оружие «тюфяки» (пуш-
ки). Попытки взять Москву штурмом не удались, она была взята
на четвертый день обманом. Тохтамыш лживо заявил, что не
тронет города, если к нему выйдут «во сретение с честию и
2 ПСРЛ, т. 6, с. 98.
3 Таи же. 1
4 Там же.
5 Там же. М.; Л.‚ 1949, т. 25, с. 207.
° Там же, т. 6, с. 100.
53

дары». Нижегородско-суздальские князья Василий и Семен клят-
венно подтвердили это заявление хана. Когда же москвичи высту-
пили навстречу хану во главе с князем Остеем, ховенством и
родовитым боярством, татары убили князя и гих участников
шествия, ринулись в город и устроили там, езню. Были раз-
граблены церкви, расхищена княжеская казна и имущество бояр
и купцов, в пожаре сгорело много книг, свезенных в каменные
соборы из окрестных сел и городов. Это была месть за Куликов-
скую битву. Разорению подверглись и другие русские города.
Однако Тохтамыш чувствовал себя неуверенно в центре Русской
земли: один из его отрядов был разбит под Волоколамском геро-
ем Куликовской битвы Владимиром Андреевичем серпуховским,
в Костроме оставался с войсками великий князь Дмитрий Ив но-
вич. Поэтому Тохтамыш поспешил назад в Орду, по дороге за-
хватив Коломну и разграбив рязанские земли. Не спасло Рязань
предательство Олега рязанского, поставившего интересы своего
княжества выше общерусских. Нашествие Тохтамыша дорого
стоило Русской земле: в одпой Москве было погребено по одним
источникам 12 тысЁ’, по другим- 24 тыс. человек 3. Оно в ка-
кой-то мере замедлило объединение русских земель вокруг
Москвы, но приостановить процесс национального самосознания
русского народа, вызванный Куликовской битвой, оно не
могло 9.
Нашествию Тохтамыша посвящена повесть, дошедшая до нас
в составе большинства летописных сводов и ряда рукописных
сборников ХХЧ-ХУП вв. Повесть, к сожалению, до сих пор не
послужила предметом специального изучения. Для нашей статьи
представляют интерес редакции повести Свода 1408 г. (Троицкая
летопись), Свода 1448 г., Московского свода конца ХУ в. и Ер-
молинской летописи.
Редакция повести Свода 1408 г. дошла до нас в составе Си-
меоновской летописи и Рогожского летописца. Повесть здесь не
имеет особого заголовка, текст ее не выделен из летописной
статьи и довольно краток. Вначале сообщается, что Тохтамыш
повелел грабить русских купцов, а суда их «отнимати и прова-
ди[ти] къ себе на перевоз», затем сообщается о выступлении
Тохтамыша в поход против великого князя Дмитрия Иванови-
ча. Нижегородско-суздальский князь Константин посылает к
Тохтамышу своих сыновей, а Олег рязанский указывает ему
броды через Оку. Великий князь, слышав, что «сам царь идет[ь]
на него съ всею силою своею, не ста на бои противу его, ни
подня рукы противу царя, но поеха в свои град на Кострому» “’.
Перейдя Оку, взяв Серпухов, 23 августа Тохтамыш подошел
7 ПСРЛ. М., 1965, т. 15, с. 146.
8 Там же, т. 6, с. 103.
° См.: Черепнин Л. В. Образование русского централизованного государства
в ХИТ-ХМ веках. М., 1960, с. 647-651.
*° ПСРЛ, т. 15, стлб. 143-444.
54

к Москве, где «затворился князь Остей, внук Олгердов, съ мно-
жества народа». В этой редакции даже не упоминается о «замят-
не», возникшей в городе, ничего не говорится об обороне Москвы,
а сообщается только об убийстве князя Остея и взятии города:
«Царь же стоя у города З дни, а на 4 день оболга Остея лжи-
выми речами и миром лживым, и вызва его из града и уби его
пред враты града» ". Довольно подробно описываются злодейст-
ва татар, особенно разорение и осквернение церквей, «поруше-
ние» икон, церковной утвари, облачения и книг. Описывая «плачь
и рыдание и вопль мног», автор выстраивает вереницу синони-
мов, призванную эмоционально воздействовать на читателя.
В числе погребенных иереев называется в этой редакции игумен
Акинф Крилов, упоминаемый только в компилятивном тексте
«Повести о Тохтамыше», помещенном в Никоновской летописи
и не известном по дРУГим редакциям повести. Заканчивается
повесть в редакции Свода 1408 г. сообщением о возвращении в
Москву великого князя Дмитрия Ивановича и брата его Влади-
мпра Андреевича, о похоронах убитых, на захоронение которых
«дано бысть полтораста рублев», т. е. было похоронено 12 тыс. че-
ловек, так как давали «от сорока мертвец по плътине».
Редакция Свода 1448 г. дошла до нас в составе Софийской 1
и Новгородской П’ летописей, а также с теми или иными измене-
ниями представлена в целом ряде летописей. Она имеет особый
заголовок: «О Московском взятии от царя Тактамыша и о пле-
нении земля Русьскыя». Начинается она с указания на небесное
предзнаменование — явление кометы («звезда некая акы хвоста-
та»), которое «проявляше злое пришествие Тактамышево на
Русскую землю». Повествование об ограблении русских купцов
и выступлении Тохтамыша в поход сходно с редакцией Свода
1408 г. Редакция повести Свода 1448 г. добавляет только слова
о тайном выступлении хапа: «ведяше бо рать изневести внезапу,
со умением и тацем злохитрием, не дающе вести пред собе, да
по услышано будет на Русьской земли устремление его» ‘г. Если
в редакции повести Свода 1408 г. говорится, что сыновья ниже-
городско-суздальского князя Константина, Василий и Семен, до-
гоняя Тохтамыша, «постигоша его на Рязани», тов редакции
Свода 1448 г. «състигоша его близ предел Рязанских». Эта редак-
ция не просто упоминает, что Олег рязанский был проводником
Тохтамыша, она обвиняет его, что он был «помощник на победу
Руси», «поспешник на пакость христианом», что он поведал
Тохтамышу, «како без труда взяти камен город Москву, и како
победити и изнимати великого князя Дмитрия Ивановича».
Совсем по-другому в редакции Свода 1448 г. рассказывается о
поведении великого князя, когда он узнал о выступлении на него
Тохтамыша:
Н Там же.
‘2 Там же, т. 6, с. 98.
55

Свод 1408 г. Свод 1448 г.
Князь же великии Дмитреи Великый же князь Дмитрий Ивановичь слы-
Ивановичь, то слышав, что сам ша таковую весть, еже идеть на него сам
царь идет[ь] на него съ всею царь во множестве силы своея, и нача сово-
силою своею, не ста на бои купляти свои нолци ратных, и выеха из
противу его, ни подня рукы города Москвы, хотя итти противу ратных
противу царя, но поеха въ татар; и начаша думати такову думу ве-
свои град на Кострому”. ликий князь Дмитрей Иванович со всеми
князи русскими, и обретеся разность в них,
не хотяху номагати. Не номянуша Давыда
нророка глаголюща: «се коль добро и коль
красно, еже жити братии вкупе!» и другому
приснономнимому рекшю: «друг другу но-
собляя и брат брату помагая яко град
тверд есть». Бывши же промежи ими не-
одиначству и неимоверству, и то познав
и разумев великый князь Дмитрей Ивано-
вич и бысть в недоумении и размышлении,
не хотя стати противу самого царя; но нот
еха в свои град Переяславль, и оттуду
мимо Ростов, и пакы реку вборзе и на
Кострому“.
Редакция повести Свода 1448 г. рассказывает, что после
отъезда великого князя «бысть замятня велика» в Москве. Если
Свод 1408 г. вообще не упоминал е восстании, вспыхнувшем в
Москве после отъезда великого князя, когда народ, собравшись
на вече, взял оборону города в свои руки, то редакция Свода
71448 г. подробно рассказывает об этом: «...бяху людие смущени,
аки овца не имуще пастыря, гражданьстии народи возмятошася:
овии хотяху сести в граде и затворитися, а друзии бежати но-
мышляху, и бывши распре промежи ими велице, овии с рухля-
дию вмещающеся в град, а друзии с града бежаху, ограблени
суще; и сотвориша вече, позвониша во все колоколы и сташа
суймом народи мятежници, крамолници: иже хотяху изъити из
града нетокмо не нущаху из града, но и грабляху, ни самого
митрополита не стыдешася, ни бояр великих не усрамишася, но
на вся огрозишася, и сташа на всех воротех градских, сверху
камением шибаху, а доле на земли со оружием стояху со обна-
жениым, не пущающе вылезти и едва умолени бывше, позде
некогда выпустнша их из града, и то ограбивше» ‘5.
По-разному освещают редакции повести роль литовского кня-
зя Остея в обороне Москвы:
Свод 1408 г. Свод 1448 г.
И нрииде (Тохтамыш.— В. Г.) къ Граду же единаче мятущюся, аки
граду Москве месяца августа въ морю в велице бури, ни откуду же
23 день, въ понедельник, а в граде утешения обретше‚ но паче болших
въ Москве тогда затворился князь зол ожидающе; потом же приеха к
ним в город некоторый князь Литов-
13 ПСРЛ, т. 15, стлб. 143-144.
14 Там же, т. 6, с. 99.
15 Там же.
56

Остеи, внук Олгердов, съ множества скый, именем Остей, внук великого
народа... 1“ князя Олгерда, и той окрепив наро-
ды и мятеж градныи устави н затво-
рися с ними в граде во осаде со мно-
жеством народа... 17
Редакция повести Свода 1448 г., в отличие от Свода 1408 г.,
где ничего не говорится об обороне Москвы, подробно рассказы-
вает о героизме народа, ставшего на защиту города. Сцены обо-
роны города красочны и документальны, в описании не усматри-
вается влияние литературных памятников, оно оригинально и
принадлежит, по всей видимости, очевидцу: «...татарове же наки
поидоша к городу, гражане же пустиша на них но стреле, они
же паче своими стрелами стреляху на град, аки дождь умножен
зело, не дадуще ни прозрети, и м11ози на град11ь1х заборолах
стояху и от стрел падаху язве11и, и одолевахут бо стрелы татар-
скые паче, нежели градскыя: бяхут бо у них стрелци горазди
велми, овии от них стояще стреляху, а инии скоро рищюще,
изучени суще, а друзии от них на конех скоро ездяще, на обе
руце, наперед и назад, скоро и улучно без прогрехи стреляху;
а ипии от пих створиша лестници и присланяху ко граду и лазя-
хут на стену, гражане же воду в котлех варяще и кнпятнею
лияхут их, ти тако възбраняхут им» ‘з.
Весь город встал на защиту Кремлевских стен: «...егда бо
татарове приступаху близ стен градских, тогда гражане отрегу-
ще града и супротивящеся нм, овии стрелами стреляху с забо-
рол, овии же камением шибаху на ня, друзии же тюфякы
пущаху на них, а инии самострелы напинающе пущаху и по-
рокы пущаху, а инии великими пушками» ‘9. Особенно вь1деля-
ется эпизод убийства сукоппикомт Адамом ордынского князя:
«В них же бе един граэкапин, гпмепем Адам, москвитнн бе сукон-
ник, иже бе над вргггы Фроловскттми, приметив единого татари-
на нарочнта п славна, еже бе сын некоторого князя ординского,
и наня самострел и испусти напрасно стрелу на него, ею же
уязви его в сердце его гневливое и вскоре смерть ему нанесе» 2".
Заключение автора «се же бе велика язва всем татаром, яко
и самому царю тужити о нем» воспринимается обобщающе,
приобретает некоторое символическое звучание.
Свод 1408 г. просто отмечал, что Москва была взята на чет--
вертый дань обманным путем: «лживыми речми» был вызван из
города Остей и «уби его пред враты града», а стены Кремля
были взяты штурмом. Редакция свода 1448 г. раскрывает, «како-
ва же бысть облесть князю Остею и всем гражаном»,— они
поверили мирным заявлениям Тохтамыша, попытавшегося вос-
пользоваться теми антифеодальными настроениями, какие царили
в городе: «...царь вас, своих людей хочет жаловати, понеже
16 ПСРЛ, т. 15, стлб. 144.
17 Там же, т. 6, с. 99.
13 Там же, с. 100.
19 Там же.
20 Там же.

неповинни есте и не есте достойни смерти; не на вас бо воюя
пришел, но на великого князя Дмитрия Ивановича ополчился
есть, вы же достойни есть милования, и ничтоже иного не тре-
бует от вас, разве токмо изъидете противу ему в сретение с
честшо и с дары...» 2’. Данный текст, по-видимому, опирается
на документальную запись. Тверская летопись, которая также
излагает события 1382 г. по повести, приводит этот текст в такой
форме, которая, судя по лексике, должна больше соответство-
вать оригиналу: «...татарове глаголют: „пришел царь своего хо-
лопа показнити Дмитреа, а ныне убегл; и царь вам повествует:
аз не пришел улуса своего истеряти но соблюсти, а град отвори-
те, аз вас хощу жаловати“»“. Если редакция повести Свода
1408 г. видит главную причину захвата Москвы в том, что горо-
жане лишились своего военного руководителя князя Остея, то по
редакции Свода 1448 г. главная беда в том, что все москвичи
поверили лживым заверениям Тохтамыша и клятве нижегород-
ско-суздальских князей Василия и Семена в искренности татар-
ских обещаний и вышли «со князем своим и с дары многыми ко
царю...». Дальнейшее повествование редакций Свода 1408 г. и
Свода 1448 г. в общем сходно, кроме двух основных моментов:
в Своде 1448 г. присутствует плач по Москве, которого нет в
Своде 1408 г., и в Своде 1448 г. названа другая сумма денег,
ушедших на погребение мертвых,— 300 рублей, т. е. было погре-
бено 24 тысячи мертвецов.
Каково же соотношение редакций повести Свода 1408 г. и
Свода 1448 г.? На первый взгляд кажется, что повесть Свода
1448 г. более близка к архетипу: здесь мы имеем точное описа-
ние осады города, описание, которое выдает очевидца либо по
крайней мере хорошо осведомленного современника. Однако тек-
стологическое сопоставление текстов редакций приводит нас к
другому выводу: редакция Свода 1448 г. носит явно вторичный
характер. Во-первых, автор ее включил «злое предзнаменова-
ние» — явление кометы, взяв текст из летописной статьи 1382 г.
Свода 1408 г. Во-вторых, обличения Олега рязанского носят
вставной характер в тексте редакции Свода 1448 г., вставка сде-
лана не очень искусно и швы ее хорошо просматриваются:
Свод 1408 г. _ Свод 1448 г.
...и постигоша его на Рязани. ...и състпгоша его близ предел Рязанскых.
А князь Олег Рязаньскыи об- А князь Олег Рязанскый срете царя Такта-
веде царя около всее своеи мыша, преже даже не вниде в землю Ря-
земли и указа ему вся броды занскую‚ и бив ему челом и бысть ему по-
на Оце 23. мощник на победу Руси, но и поспешпик на
пакость християном, и иная некая словеса
изнесе о том, како пле11ити землю Русскую,
и како без труда взяти камен город Моск-
ву, и како победити и изпиматп великого
князя Дмитрия Ивановича; еще же и царя
д‘ Там же.
22 Там же, т. 15, стлб. 442.
‘3 Там же, стлб. 143.
58

Московский свод
конца ХУ в.
И накы сътвориша вече,
позвониша въ все коло-
колы и сташа суимом на-
роди. мятежников же и
крамолников, иже хотя-
ху нзыти из града, по
токмо пе пущаху их, но
и грабяху, ни самого
митрополита не пость1де-
шася, ни бояр великых
не усрамишася, но па
всех огразишася и сташа
на всех воротех градных
и сверху камением шиба-
ху, а доле на земли стоя-
ху со оружьи обнажен-
ными и не пущяху ни-
кого же выити из града.
И едва умолени быша
нозде некогда выпусти-
ша их нз града и то огра-
бивъше 27.
24 Там же, т. 6, с. 98.
25 Там же, с. 99.
26 Там же, с. 101.
27 Там же, т. 25, с. 207.
обведе около своея отчпны, земли Рязан-
скыя, хотяше бо добра не нам, но своему
княжению номагаше 24.
Князь Олег обведе царя около своея вот-
чины, земли Рязанскыя, и указа ему вся
сущая броды на реце на Оце 25.
В-третьих, рассуждение о доверчивости москвичей, поверивших
обещанию Тохтамыша и уверению нижегородско-суздальских
князей, также обнаруживает свой вставной характер тем, что
дважды сообщается о гибели князя Остея“. Даже приведен-
ных примеров достаточно, чтобы сделать однозначный вывод о
вторичности редакции «Повести о нашествии Тохтамыша» Свода
1448 г. по сравнению с редакцией повести Свода 1408 г.
Для уточнения соотношений редакций повести Свода 1408 г.
и Свода 1448 г. обратимся к двум другим редакциям ХУ в. Это
редакции повести Московского свода конца ХУ в. и Ермолинской
летописи. Их текстологическое сравнение показывает, что они
восходят к „общему протографу. Сопоставление эпизода, где
рассказывается о восстании в Москве, когда горожане затворили
ворота и не выпускали тех, кто стремился сбежать из города,
показывает, что Московский свод конца ХУ в. и Ермолинская
летопись независимо друг от друга переделали этот отрывок:
эпитеты «крамолники» и «мятежники» относятся здесь не к за-
щитникам города, а к тем, кто пытался его покинуть:
Ермолинская летопись
И накы народ совокупль-
шеся, позвониша въ все
колоколы и сташа суи-
мом, а пнии по вратом,
а ипии па вратех
ни всех, не токмо пуща-
ти хотяху из града кра-
молников и мятежников,
но и грабяху их, ни са-
мого митрополита усра-
милися, но на вся огра-
зишася, ни бояр великых
устрашишася, и въ вра-
тех всех съ оружии об-
наженными стояху, и с
врат камением шибаху,
и никого же из града ну-
стяху. Потом же едва на-
роди умолени быша, вы-
пустиша из града митро-
полита, прочиих съ ним
ограбивше 2’.
28 Там же. СПб., 1910, т. 23, с. 128.
29 Там же, т. 6, с. 99.
Свод 1448 г.
И сотвориша вече, но-
звониша во все колоколы
и сташа суймом народи
мятежници, крамолницн:
нже хотяху изъити из
града нетокмо не пуща-
ху из града, но и грабля-
ху, ни самого митрополи-
та не стыдешася, ни бояр
великых не усрамишася,
но на вся огрозншася, и
сташа на всех воротех
градских, сверху камени-
ем шибаху, а доле на
земли со оружием стояху
со обнаженным, не ну-
щающе вылезти и едва
умолени бывше, нозде
некогда выпустиша их
из града, и то ограбив-
ше 29.

Отметим, что Ермолипская летопись по сравнению с Москов-
ским летописным сводом конца ХМ в. имеет сокращенный харак-
тер. Кроме того, в ней имеется одно любопытное замечание,
связанное с деятельностью В. Д. Ермолина. Рассказывая об
обороне московского Кремля, автор отмечает: «А гражане про-
тиву их стреляху и камением шибаху, но сии с стен збиша
гражан, еще бо граду тогда ниску сущу» 3°. Замечание о низких
стенах московского Кремля отсутствует в Московском своде
конца ХМ в., пе было его и в протографе. Стены московского
Кремля были поновлены и нарощены в 1462 г. В. Д. Ермоли-
ным“, этим и вызвано было замечание в тексте редакции
Ермолинской летописи.
Общим источником Московского свода конца ХМ в. и Ермо-
линской летописи был, как это установил А. Н. Насонов, Свод
60-х годов ХМ в. (Свод Феодосия — Филиппа) 32. Из этого источ-
ника и почерпнули составители названных летописей текст «По-
вести о Тохтамыше», близкий к тексту Свода 1448 г. Но прото-
граф «Повести о Тохтамыше» пе мог восходить к тексту повести
Свода 1448 г., поскольку она дает вторичное чтение об Олеге
рязанском, о котором мы говорили выше, а Московский свод
конца ХМ в. и Ермолинская летопись указанного вставного от-
рывка об Олеге рязанском и дублировок не содержат. Следова-
тельно, протограф Московского свода конца ХМ в. и Ермолин-
ской летописи восходил к более ранней традиции, чем Свод
1448 г. Вероятнее всего, протограф Московского свода конца
ХМ в. и Ермолинской летописи восходил к источнику Свода
1448 г.— Своду 1418 г. (Своду Фотия).
Итак, история «Повести о московском взятии от царя Тохта-
мыша» представляется нам следующим образом. В 1408 г. созда-
ется краткая повесть о Тохтамыше, поскольку автор ее, как
справедливо отметил Я. С. Лурье, выступает не столько как
рассказчик, сколько как «ритор и мастер слова». Стиль повести
как раз и характерен для «свода, составлеппого при дворе одного
из первых представителей эмоциопальпо-экспрессивпого стиля в
русской литературе — митрополита Киприана» 33. В Своде Фотпя
повесть претерпевает существенную переделку. Не плач по убп-
тым и описания злодеяний татар стали в центре повествования,
а героическая оборона города горожанами. Описание обороны
почерпнуто из документальных источников (в отличие от «Лето-
писной повести» о Куликовской битве здесь не обнаружено влия-
ния литературных памятников). По-видимому, эти же докумен-
тальные источники позволили уточнить число убитых во время
осады: не 12 тыс., а 24 тыс. было погребено. Редакция Свода
30 Там же, т. 23, с. 128.
31 См.: Воронин Н. Н. Зодчество Северо-Восточной Руси ХП-ХХТ веков. М.,
1962, с. 179.
32 Насонов А. Н. История русского летонисания Х1— начала ХУ1П века. М.,
1969, с. 260—274.
33 История русской беллетристики. Л., 1970, с. 267.
60

1448 г. добавила к тексту Фотиевской редакции осуждение Олега
рязанского за пособничество Тохтамышу. Заметим, что в рас-
сказе «О великом побоище иже па Дону» и в редакции «Повести
о нашествии Тохтамыша» Свода 1408 г. прямого осуждения
Олега рязанского не было. Оно появляется именно в Своде
1448 г., в «Летописпой повести» о Куликовской битве и в «По-
вести о нашествии Тохтамыша» и связано, видимо, с историче-
ской обстановкой 40-х годов ХМ в.“
Литературные памятники Свода 1408 г., относящиеся к собы-
тиям конца ХПГ в., не отличаются полнотой и конкретностью
изложения (рассказ о битве на реке Воже, рассказ о «великом
побоище иже 11а Дону», «Повесть о нашествии Тохтамыша»,
«Повесть о Темир Аксаке» и др.). Но тот факт, что редакция
«Повести о нахождении Тохтамыша» Свода 1408 г. вообще опу-
скает описание героической оборопы Москвы, как нам кажется,
связа11 с личной судьбой митрополита Нинриана: митрополит
испугался не только татар, но и мятежа, вспыхнувшего в чужой
для него Москве, он не верил в возможности обороны города и
бежал из него, чем вызвал гнев великого князя, и вынужден
был покинуть свою московскую кафедру. Понятно, что подобные
воспоминания не могли способствовать объективной оценке роли
горожан, взявших оборону города в свои руки.
Редактор Свода 1418 г. восполнил пробел в повествовании
Свода 1408 г. о событиях 1382 г.: здесь должное место отводит-
ся описанию обороны Москвы и решимости москвичей отстоять
город. Но страх перед нарушением феодальных устоев присутст-
вует и здесь: горожане делятся на «добрых», которые готовятся
принять смерть «с покаянием, и с причастиеми со слезами», и «не-
добрых», которые вытаскивают из погребов бежавших бояр «меды
господския и сосуды серебряны и сткляиицы драгия» и «упиваху-
ся до великаго пияпа». Хотя объективно горожане, решившие за-
щищать город и но выпускать бояр и митрополита Киприана из
Москвы, действовали в соответствии с желанием великого князя,
их поведение расценивается как направленное против порядка,
они — «народи мятежницп» и «крамолници».
Фотиевская редакция (Свод 1418 г.) «Повести о нашествии
Тохтамыша» через Свод 60-х годов (Феодосия — Филиппа) была
использована составителями Московского свода конца ХУ в. и
Ермолинской летописи. То, что независимо друг от друга составн-
тели этих летописей внесли аналогичные изменения — «крамолни-
цами» и «изменнпцами» стали не те горожане, которые с оружием
в руках препятствовали бегству из города, а те, которые хотели
покинуть город,— отражает ситуацию, сложившуюся во время при-
хода к Москве хана Ахмата. Ситуация 1480 г. несколько напоми-
нала события 1382 г.: город готовился к осаде, среди князей
не было единодушия, некоторые бояре собирались «бежать прочь,
34 См.: Салмина М. А. «Летописпая повесть» о Куликовской битве и «3а-
донщина».—В кп.: «Слово о полку Игореве» и памятники Куликовского
цикла: К вопросу о времени написания «Слова». М.; Л., 1966, с. 372-375.
61

а христианство выдати». От лица русского народа ростовский ар-
хиепископ Вассиан потребовал от великого князя Ивана Василье-
вича смело выступить против татар, не слушать «льстивых» бояр,
склонявших великого князя к отказу от сопротивления 35. В лето-
писях резко отрицательно рассматривается отъезд из Москвы ве-
ликой княгини Софьи на Белоозеро. Вместе с Софьей была посла-
на и великокняжеская казна. Отъезд этот рассматривался как
бегство з“. В летописном рассказе о «стоянии» на Угре бояре,
отговаривая великого князя от битвы с Ахматом, ссылаются на
события 1382 г., когда «князь велики Дмитреи Иванович бежал на
Кострому, а не бился с царем». Против этих настроений резко
выступил ростовский архиепископ Вассиан: «И что убо съвещают
ти льстивии и лжеименитии, мнящеся быти хрестьяне? Токмо
еже повергши щиты своя и нимало спротивлешеся оканным сим
сыроядцем, предав крестьянство, свое отечьство, яко бегуном ски-
татися по иным странам» 3’. Примером для Ивана Васильевича,
как пишет Вассиан, должен быть великий князь Дмитрий, «како-
во мужество и храбрость показав за Доном над теми же сь1рояд-
цами». Народ был раздражен пораженческими настроениями бояр.
Выражая настроения широких масс, составители Московского ле-
тописного свода конца ХУ в. и Ермолинской летописи произвели
соответствующую правку в «Повести о нашествии Тохтамыша»,
объявив «крамолниками» и «мятежниками» тех, кто хотел оста-
вить Москву. Нашествие Ахмата во многом повторило ситуацию,
бывшую при нашествии Тохтамыша. Рост национального самосо-
знания народа и его руководителей привел к победе сил, высту-
пивших за активную борьбу с Ордой. Ордыпской зависимости был
положен конец.
Нашествие Тохтамыша было предпринято с целью покарать
Москву и вернуть те отношения с Ордой, которые существовали
до Куликовской битвы. Эту задачу отчасти удалось выполнить:
город был сожжен, жители убиты или уведены в плен, москов-
ский князь вынужден снова платить большую дань, союз русских
княжеств под знаменем Москвы был расшатан. Однако эта кара-
тельная акция пе смогла сломить дух русского народа. В «Пове-
сти о нашествии Тохтамыша» нет того пессимизма, какой отра-
зился в литературных памятниках периода Батыева нашествия.
Фотиевская редакция повести подчеркивала решимость великого
князя «ити противу ратных» и осуждала разобщенность русских
князей, которые «не хотяху помогати» великому князю, их неве-
рие в собственные силы («неимоверьству»). Идеал автора — еди-
нение русских князей под руководством великого московского
князя — находил воплощение в библейских сентенциях: «се коль
добро и коль красно, еже жити братии вкупе!» и «друг другу
пособляя и брат брату помагая, яко град тверд есть». Сцены
35 Кудрявцев И. М. «Послание на Утру» Вассиана Рыло как памятник пуб-
лицистики ХУ в.— ТОДЛ. М.; Л., 1951, т. 8, с. 175-178.
3“ ПСРЛ, т. б, с. 223; т. 25, с. 327; Пг., 1921, т. 24, с. 199.
37 Там же, т. 6, с. 224.
62

героической обороны Москвы отражают непосредственные впечат-
ления от осады и боевого духа горожан, которых не могли побе-
дить в честном бою и взяли хитростью и коварством. Конечно,
обращаясь к событиям 1382 г., автор Фотиевской редакции смот-
рел на них с позиции своего времени.
За десятилетия, прошедшие после разорения Москвы, произош-
ло дальнейшее усиление столицы Северо-Восточной Руси. Москов-
ский князь Дмитрий Иванович добивается от Тохтамыша призна-
ния своих прав на Владимирское княжение как свою вотчину,
т. е. владение наследственное, независимо от ханского пожалова-
ния, благословляет сына «своею отчиною». В 1392 г. его сын при-
соединяет к московским землям Нижегородское княжество. Внут-
ренние трудности в Орде (столкновение с среднеазиатским завое-
вателем Тимуром) отодвинули на задний план задачуне допускать
дальнейшего усиления Московского княжества. Московский вели-
кий князь Василий Дмитриевич сам был свидетелем разгрома
войск Тохтамыша в местности Кундузга между Самарой и Чисто-
полем 2ОО-тысячной армией Тимура. Битва происходила 18 июня
1391 г. Опасаясь тимуровских отрядов, великий князь вынужден
был, направляясь домой, идти в обход к Яику и далее через
Вятку к Москве. В 1395 г. произошло новое столкновение между
Тимуром и Тохтамышем на Северном Кавказе. Здесь Тохтамыш
также потерпел поражение. Тимуру была открыта дорога в По-
волжье, к столице Золотой Орды Сараю-Берке. Город был захва-
чен, предан грабежу и сожжен. Разбив Тохтамыша и разграбив
ордынские города, Тимур двинулся на север, захватил Елец. взял
в плен елецкого князя, а «люди помучи».
Московский великий князь был хорошо наслышан о силе и мо-
гуществе Тимура и реально представлял опасность, нависшую над
Русской землей, тем более что от высылаемых сторожей шли ве-
сти о намерении Тимура идти на Москву. Шариф-ад-динь Йезди,
историограф Тимура, в «Книге побед», которую он написал в
1424—1425 г. при дворе сына Тимура Шаруха, пользуясь дневни-
ками походов и стихотворной хроникой, составленной писцами
Тимура, в главе «О набеге Тимура на правое крыло Джучтхева
улуса и на область русских» отмечает, что Тимур намеревался
захватить Москву з“.
33 «Тимур двинулся на Москву, которая также один из городов русских.
Прибыв туда, победоносное войско его опустошило всю ту область вне
города, разбило и уничтожило всех эмиров тамошних. В руки воинов по-
пала большая добыча. Стихи: „Оказалось столько драгоценностей, что им
не видно было счета: и рудное золото, и чистое серебро, затмевавшее лун-
пый свет; и холст и антиохийские домотканые ткани, наваленные горами,
как горы „Каф“; целыми вьюками блестящие бобры; черных соболей так-
же несметное количество, горностаев столько связок, что их не перечтешь,
меха рыси, освещающие опочивальни, как любимое пятно ночи, упавшее
на лицо дня, блестящие белки и красные как рубин лисицы, равно как
и жеребцы, пе ведавшие еще подков“. Описание кончается таким образным
сравнением: «Что я скажу о подобных пери русских (женщинах) —как
будто розы набитые в русский холст» [Тизенгаузен В. Г. Сборник мате-
риалов, относящихся к истории Золотой Орды. М.; Л., 1941, с. 179).
63

Собрав свои войска, Василий Дмитриевич отправился к Но-
ломне, где расположился на берегу Оки, чтобы помешать пере-
праве ненриятеля. Не надеясь на благополучный исход встречи,
великии князь отдал приказание «наместником своим градным ук-
репитн ограду и събрати воа вся». Во главе гражданского и воен-
ного управлення в Москве оставался двоюродный дядя великого
князя Владимир Андреевич Серпуховской. Митрополит Киприан
повелел но всем церквам совершать молебны «за князя и люди»
и принять пост. Для этого молебна Нипрнан переводит каноны
константинопольского патриарха Филофея. 110 крайней мере точ-
но известно, что два из них -— «канон господу Исусу Христу и къ
пречистой его матери на поганыя» и «канон в усобных и ино-
племенных бранех» — были переведены самим Кинрианом”.
Чтобы успокоить и ободрить людей, собравшихся отовсюду в
Москве под защиту кремлевских стен, было решено перенести
всеми почитаемую икону Владимирской Богоматери из Владими-
ра в Москву. Но Тимур, простояв «на едином месте 15 дней»,
повернул обратно и «бысть в Москве радость велица». Москва
приписала неожиданный уход Тимура чуду— заступничеству
Богоматери, чудотворная икона которой была перенесена в Моск-
ву. На месте встречи иконы был заложен Сретенский монастырь,
а 26 августа—в день встречи иконы- был устроен праздник
Сретения иконы Владимирской Богоматери с крестным ходом из
Успенского собора в Сретенский монастырь ’*°. Вскоре после рас-
сматриваемых событий была написана «Повесть о Темир Аксаке».
Как справедливо отмечал в свое время А. А. Шахматов, «время
составления повести определяется тем, что она писана современ-
ником, а на современника указывают обороты, подобные следую-
щим: „его же иногда в°ь вестех слышахом далеча суща под востоки
солнечными; мы же востахом и прости быхом, он же заидо и ис-
чезе, мы же ожихом и цели быхом“» 4’.
Текстологическое исследование повести позволило нам уточ-
нить время ее создания и отнести ее к 1402—1408 гг., а не ко
времени митрополита Фотия, как предполагал А. А. Шахматов ‘г.
Приступая к созданию «Повести о Темир Аксаке», автор следовал
литературной традиции рассказа о богородичпом чуде. Знамена-
тельно, что в качестве образца он избрал «Повесть о нашествии
персидского царя Хоздроя на Царьград», откуда сделал прямые
текстуальные заимствования. Эта повесть рассказывает о нашест-
вии в 626 г. персидского царя Хоздроя на Царьград. Греки не
были готовы к сражению с таким сильным противником, да к
39 См: Сборник богослужебный ХУ в.— ЦГИА, Синод. собр., М: 575, л. 130—
131.
40 См.: Московский Сретеиский монастырь. М.: Изд. архимандрита Серафи-
ма, 1885.
41 [Нашматов А. А. Общерусские летописные своды ХПГ-ХУ веков.— ЖМНП,
1901, ноябрь, с. 62. д
‘2 Гребенюн В. П. «Повесть о Темир Аксаке» и ее литературная судьоа
в Х\71—Х\7Н веках.—В кн.: Русская литература на рубеже двух эпох
ХУП — начала ХХЧП в. М., 1971, с. 189.
64

тому же одновременно к Царьграду подошел на лодках-монокси-
лах скифский каган, угрожая разорить город. Весь народ в страхе
молился, а патриарх Сергий с иконой Богоматери ходил по стенам
града, «сим утверждение устрояя». И совершилось чудо: «море бо
равным горам выше творяше и образом дивнего зверя распыха-
шеся, потопи моноксилы» ‘з. Это придало силы грекам, все даже
«малыи отроци также и жены устремися на варвары и победи».
Весь народ, как рассказывает повесть, со слезами благодарил бо-
гоматерь за содеянное «чудо». В память об этом событии было
решено устроить «праздник наседален». Кроме общей схемы пове-
ствования, автор «Повести о Темир Аксаке» допускает прямые
текстуальные заимствования. Сам заголовок «Повести о Темир
Аксаке» во многом следует заголовку данной повести:
Повесть полезна от древняго списа-
ния сложена, въспоминание являюще
преславно бызшаго чюдеси, егда
перси и варвари Царствующий град
облегоша бранию, иже и погибоша
божиим чудом пскушени бывше, град
же неврежден быв молитвами пре-
чистыя госпоже нашея богородица...
(л. 151).
Повесть полезна от древняго писания
сложена, являющи преславнаго быв-
шаго чюдеси о иконе Пречистыя Бо-
городица, еже нарицается Волади-
мирьская, како приде от Владимеря
в боголюбивый град Москву и изба-
ви нас и град наш от безбожнаго и
зловернаго царя Темирь Аксака 44.
В «Повести о нашествии Хоздроя» жители Царьграда, узнав
о нависшей над городом опасности, молятся Богоматери о спасе-
нии, в «Повести о Темир Аксаке» с молитвой к Богоматери вы-
ступает великий князь Василий Дмитриевич, текст молитвы заим-
ствован из греческой повести:
«Повесть о нашествии Хоздроя»
Таковая же от посланных слышав-
ше, сущии в граде жители, елици
священнпци п елико нричет и ино-
чествующие и весь людскый народ
встепаше от среды средца къ святым
божественным церквом, бяху прини-
чюще и руце на пебо воздеюще и съ
слезами мпогыми моляхусь, глагола-
ше: «заступниче наш, господи, гос-
поди, призри от святаго своего жили-
ща и виждь сквернаго варвара и су-
щих с ним, дерзнувших хулити свя-
тое и великолепное твое имя, низло-
жи его заступниче наш, господи, да
не речет: где есть бог их, ты бо еси
бог наш, иже гордым противляянся
и смиренныя призырая, твоя бо дер-
«Повесть о Темир Аксаке»
Слышавше благоверный и христо-
любивый великий князь Василей
Дмитриевичь, самодержець Руския
земли, помышьление оного беззакон-
наго и свирепаго и гордаго мучителя
и губителя Аксак Темиря царя, како
помышляше па православпу веру,
боголюбивый же великий князь Ва-
силей Дмитреевичь руци на небо воз-
деющи со слезами моляхуся, глаго-
люще: «создателю и заступниче наш
господи, господи призри от святаго
жилища твоего, виждь смирионаго,
варвара и сущих с ним, дерзьнувших
хулити святое великолепное имя твое
и пречистая всенепорочныя твоея ма-
тери; заступниче наш господь, да не
‘3 ГБЛ, Собр. Моск. духовной академии (фунд.), М 48, л. 193-193 об. (да-
лее повесть цитируется по этой рукописи, листы указываются в тексте
в скобках).
‘4 ГПБ, собр. Соловецкого монастыря, М: 804/914, л. 476 (далее «Повесть
о Темир Аксаке» цитируется по этой рукописи, листы указываются в тек-
сте в скобках).
3 Куликовская битва
е)

жава неприкладна и владычество не-
разрушимо, слышие словеса варвара
сего, яже посла понося тебе, владу-
щему всеми, избави град достояния
твоего и люди, нареченныя в твоя
имя» (л. 192).
речеть: где есть бог их, ты бо еси бог
наш, иже гордым противляяся, стани,
господи, в помощь рабом твоим, на
смиренныя своя рабы призри, не по-
пусти господи, сему окаянному вра-
гу поносити нас, твоя бо дрьжава
неприкладна н царство твое неру-
шимо; слыши словеса варвара сего,
избави нас и град нашь от аканного
и безбожнаго царя Темир Аксака»
(л„ 479-379 об.).
Если в «Повести о нашествии Хоздроя» в центре повествова-
ния стоит святитель — патриарх Сергий, то в «Повести о Темир
Аксаке» на первом месте оказывается великий князь Василий
Дмитриевич, а затем уже идет святитель Киприан:
«Повесть о нашествии Хоздроя»
Святитель же и вси града людие
рукы на небо воздевши съ слезами
благодарение пояху н глаголаху:
«десница твоя, господи, прославися
в крепости, десная твоя рука,
господи, сокруши врагы и множьст-
вом славы твоея събери еси супо-
статы». И тако убо безумный каган
съ множьством бесчисленнымь вои
пришед съ срамом възвратись
(л. 194).
«Повесть о Темир Аксаке»
Благоверный же великий князь Ва-
силей Дмитриевичь и святитель и
вси народы со слезами руки на небо
воздеюще и благодарение вопияху,
глаголюще: «Десница твоя, господи,
прославися въ крепости, десная
твоя, господи, рука сокруши враги,
и множеством славы твоея стерл еси
супостаты наша». Тако убо безум-
ный Темирь Аксак со множеством
безчисленных вои пришед съ сра-
мом отъиде (л. 483-483 об.).
Рассказывая о завоеваниях Тимура, который «многи страны и
земли повоева», автор показывает возросшие экономические свя-
зи Руси в начале ХУ в. Большинство названий носит устно-
разговорный характер, они, вероятнее всего, стали известны от
русских купцов, бывавших на Востоке 45. Наряду с реальными
странами, завоеванными Тимуром, приводятся и исторические
царства Ассирийское и Вавилонское, связанные с библейской ис-
торией. Более того, турецко-персидский Сивас занесен дважды:
первый раз — «Савас» как просторечное название города Малой
Азии, захваченного Тимуром в 1402 г., а второй раз — книжный
вариант -— «Севастия» как обозначение святого для христиан ме-
ста. Называя среди плененных стран Ассирию и Вавилонское цар-
ство, «идеже был Навходнасор царь, иже пленил Ерусалим и три
отроки: Ананью, Азарья, Мисаила и Данила пророка, и Савастию
град, идеже было мучение святых мученик 40, иже в Севастии,
и Арменею, идеже был святый Григорий епископ Великия Арме-
нея» (л. 478), т. е. места, связанные в сознании русского чело-
века с мученичеством, с отстаиванием христианства перед язь1ч-
никамп, автор тем самым подчеркивает величие и трудность за-
45 Срезневский И. И. Хождение за три моря Афанасия Никитнна.— Учен.
зап. второго отд-ния имп. Академии наук, СПб., 1856, кн. 2, вып. 2, с. 240.
66

дач, стоящих перед Москвой,— защита христианства в борьбе с
жестоким и могущественным «агарянином».
Местную временную задачу борьбы с Тимуром автор решает
как вечную борьбу добра и зла, христианства и язычества. Его
не волнует нарушение хронологической последовательности, то,
что м110гие завоевания Тимура, его зверства и пленение «царя
турска Нрещена» (султана Баязета), которого Темпр Аксак возит
в .«клетце железне вожаше с собою, того ради, да аще бы видели
многи земли таковую силу и славу», происходит намного позже
похода на Русь; автора интересует не временная, а причинно-
следственная последовательность событий, обличающих сущность
Темир Аксака, увеличивающих его злую гордость, коварство и
жестокость. По повести победа над царем Тохтамышем явилась
последним причинно-следственным звеном в принятии Темир Ак-
саком решения идти на Русь: «Прииде ратью на царя Тактамыша,
быть им бой на месте нарицаемем Ораиньском на кочевище царя
Тактамыша и прогна царя Тактамыша. Оттоле възгорегся оканный,
нача мыслити въ сердци своем тако и Рускую землю попленити,
аки преже сего за грехи попустившю богу поплени цесарь Ба-
тый Рускую землю, а гордый и свирепый Темирь Аксак тоже
помышляше, хощет взяти Рускую землю» (л. 479);
В редакции Московского свода конца ХУ в. Тимур сравнива-
ется не с Батыем, а с римскими императорами — гонителями
христиан —- Диоклетианом, Максимианом, Децием, Лицинием. Тем
самым еще раз подчеркивалась важность и величие стоящей пе-
ред Москвой задачи—защитить христианство. Сама параллель
между защитой Царьграда от язычников и Москвы от Темир
Аксака (в повести подчеркивается, что само решение перенести
икону Владимирской Богоматери было подсказано великому кня-
зю историей избавления Царьграда от нашествия персидского
царя Хоздроя, которое Византия приписала заступничеству Бого-
матери) представляется нам знаменательной, свидетельствующей
об усилении в сознании московских князей мысли о Москве как
«граде богохранимом», оплоте православия и наследнице Визан-
тии. Для подкрепления этой идеи автор, прибегая к авторитету
Библии, приводит параллель с чудесным избавлением Иерусали-
ма от нашествия грозного царя Сеннахерима, которая должна
была еще лишний раз свидетельствовать, что Москва, как преж-
де Иерусалим, находится под покровом божественных сил, а про-
исшедшее избавление Москвы получает как бы вечный вневре-
менпой смысл как действие единой благодати божией, дошедшей
и до Русской земли во главе с Москвой: «Якоже тогда при Сена-
хириме было, тако и ныне при Темирь Аксаце, один тот же бог
тогда и ныне, едина благодать божия действует тогда и ныне»
(л. 483).
Автор «Повести о Темир Аксаке», несомненно, связан с кру-
гами, близкими великому князю Василию Дмитриевичу. Он вы-
ступает как идеолог сильной великокняжеской власти. Буквально
с первых же строк заостряется внимание на том, что великий
67 3*

московский князь наследует власть, передающуюся по прямой ли-
нии: «В лето 6903. Во дни княжения благовернаго и христолюби-
ваго великого князя Василья Дмитриевича, самодержьца Рускои
земли, внука великого князя Ивана Ивановича, правнука велико-
го князя самодержьца Иоанна Даниловича, при благолюбивем
архиепископе Нипреяне, митрополите Киевьском всея Руси,
в 15 лето царства Тахтамышева, а в 7 лето княжения великого
князя Василья Дмитриевича, а индикта въ 3, а въ 13 лето по
татарщин-е, по московьском взятьи, бысть замятня велика в Орде:
прииде некоторый цесарь Темирь Аксак со восточныя страны, от
Синее Орды, от Самархинския земли, велику брань створи, много
мятежь воздвиже во Орде и на Руси своим приходом» (л. 476-
476 об.). Об актуальности этой идеи свидетельствует деисусный
чин Благовещенского иконостаса, куда входили, помимо обычного
семифигурного Деисуса, еще шесть икон, соименных московским
великим князьям, начиная от князя Даниила Александровича и
кончая заказчиком иконостаса — князем Василием Дмитриеви-
чем ‘°. Как справедливо отмечает Л. В. Бетин, «случайное совпа-
дение, даже если учесть систему имя наречения московских кня-
зей, имеет здесь ничтожную вероятность, поэтому здесь должно
видеть совершенно продуманную систему, несущую на себе впол-
не определенную идеологическую нагрузку. Московский князь
прибег к силе искусства для того, чтобы еще раз выразить идею
преемственности великокняжеского престола московским великим
князем» ‘7. ‘
«Повесть о Темир Аксаке» не является единственной, где
проводится идея преемственности власти московского великого
князя. Достаточно сослаться на «Слово о житии и о преставле-
нии великого князя Дмитрия Ивановича, царя русьскаго», в кото-
ром проводятся идеи политического единства Руси, а дела Дмит-
рия Донского рассматриваются как непосредственное продолже-
ние деятельности его предков, в особенности его деда Ивана
Налиты, «събрателя Русской земли» ‘°. Единство русской земли
мыслится автором «Слова» только под главенством великого кня-
зя московского, который держит в своих руках «скипетр дръжавы
Рускиа земли и настолование земного царствиа и отчину свою
великое княжение».
Эти взгляды авторов «Повести о Темир Аксаке» и «Слова о
житии и о представлении Дмитрия Ивановича» на великокняже-
скую власть как наследственную, полученную от предков, закон-
но ею обладавших, тесно связаны с идеей преемственности Моск-
вой владимирского и киевского наследия. «Повесть о Темир Ак-
саке» подчеркивала общерусское значение Москвы, которая нахо-
4“ Бетин Л. В. Исторические основы древнерусского высокого иконостаса.-
В кн.: Древнерусское искусство: Художественная культура Москвы и при-
легающих к ней княжеств Х1\’—Х\’1 вв. М.‚ 1970, с. 57-67.
‘д’ Там же, с. 63.
43 См.: Салмина М. А. «Слово о житии и о преставлении великого кпязя
Дмитрия Ивановича, царя Русьскаго».— ТОДЛ. М.; Л.‚ 1970, т. 25, с. 99.
68

дится под покровительством Богоматери. Не случайно, рассказы-
вая о проводах иконы из Владимира, автор подчеркивает сам
факт признания бывшей столицей Русской земли Владимиром ее
новой столицы — Москвы. Стремление утвердить Москву и мо-
сковского великого князя на главенствующую роль в русской
земле было для ХУ в. актуальным. По вопросам государствен-
ного устройства в начале ХУ в. единства н-е было, в литературе
утверждались разные точки зрения. В «Повести о нашествии
Едигея», которой, видимо, заканчивалась Троицкая летопись ‘°,
единство Руси представлялось как система русских княжеств под
главенством великого князя владимирского, получающего этот ти-
тул независимо от ханского пожалования, в силу принадлежа-
щей ему «чести».
Свои представления о власти автор укрепляет ссылками на
«летописца киевского», и в качестве примера приводятся первые
наши «властодръжцы» (киевские князья). В повести князь при-
зывается внимать советам старцев: «властодержецъ наших дозря-
щих сих, таковым вещем да внимають, юнии старцев да почита-
ють и сами едини без искуснейших старцев всякого земльскаго
правлениа да не самочиннують, ибо красота граду есть старче-
ство» 5”. Этот идеал политического устройства, высказанный пред-
ставителем кругов старого боярства, был чужд автору «Повести
о Темир Аксаке» с его представлениями о князе самодержце,
самолично решающем дела. Он принимает решение перенести ико-
пу Владимирской Богоматери, не посоветовавшись «со князи и
бояре свои», а только приглашает их для того, чтобы сообщить
о принятом решении. О разногласиях, имевших место между оппо-
зицией — старыми боярами и окружением великого князя Васи-
лия Дмитриевича — юными боярами, свидетельствует и рассказ
«О побоище Рязапьском». Старые бояре («старци») не одобрили
решение великого московского князя Василия Дмитриевича вме-
шаться в междоусобную борьбу Федора Олеговича рязанского и
Ивана Владимировича пронского. Летописец отмечает, что это
неправильное решение было подсказано юными боярами — «се бо
здумаша бояре юнии» 5‘. Автор «Повести о нашествии Едигея»
резко осуждает внешнюю политику Василия Дмитриевича и
«юных наших бояр, иже приведоша половець на помощь». Еди-
гей высмотрел «наряд» и расположение русских войск, готовясь
к будущему походу на Москву. Свое осуждение практики пригла-
49 См.’ указание Н. М. Карамзина: «Описанием Едигеева нашествия заклю-
чается харатейный Троицкий летописец» (История государства Россий-
ского, т. 5, примеч. 207). Это мнение утверждается в следующих работах:
Шаагматов А. А. Общерусские летописные своды Х1\’—Х\’ вв.— ЖМНП,
1900, М 9, с. 168; Лиагачев Д. С. Русские летописи и их культурно-истори-
ческое значение. М.; Л., 1947, с. 298; Насонов А. Н. История русского лето-
писания Х1— начала ХУ1П в. М.‚ 1969, с. 248. Мнение Шахматова оспари-
вается в работе М. Д. Приселкова «История русского летописания Х1—
ХУ вв.» (Л., 1940, с. 115).
5“ ПСРЛ. М.‚ 1965, т. 15, стлб. 185.
5‘ Там же, стлб. 480.
69

Шення наемных татар для участпя в походах русских войск ав-.
тор подкрепляет ссылками на «Повесть временных лет», видя в
прошлои истории взаимоогношении русских со степью назидатель-
ный урок для сегодняшнего дня 52.
Нашествие Едигея на Москву во многом повторяло нашествие
Тохтамыша. Едигей тайно, «тацем», приближался к Москве. Ве-
ликий князь не успел собрать достаточно большое войско для
отражения противника н вынужден был вместе с княгиней и
детьми отъехать к Костроме. Так же, как в 1382 г., «смутися
град ужасным видением и людие начаша зело бежати, не брегуще
ни о имении, ни о ином ни о чем же» 53. Правда, как говорится в
«Повести», «Едигееви Агарянину, обстояшу град Москву уже два-
десять днии» не удалось штурмом взять город «пристроя ради
градного и стреляния со града», но он так же, как Тохтамыш,
окрестные места все разорил, а «людии» «овии сечаху», «овии
въ плен ведяху». Горькая ирония видна в словах автора о тру-
сости русских перед ордыпцами: «...да аще явится где един тата-
рин, то мнози наши не смехоуть приближатися ему, аще ли два
или три, то мнози Руси, жены и дети мечюще, на бег обраща-
хоуся, тако бо наказа нас господь, низложи гръдыню нашю»”".
Осуждение автора вызывает и бездеятельность великого князя:
«Сущии въ граде людие в беде велице скорбию унывающе зело,
смотряще, яко никто не помагая им и человечьское спасение
не обретеся им, и памятоуще Давида, еже пиша: добро есть упо-
вати на господа, нежели уповати на князя» 55.
Об усилении гражданственности свидетельствует и декларируе-
мое автором «Повести» право «вся добрая и не добрая прилучи-
шаяся написовати» по примеру «онаго Селивестра Выдобажьска-
го». Обращение к киевскому наследию авторов «Повести о наше-
ствии Тохтамь1ша», «Повести о Темир Аксаке», «Повести о
нашествии Едигея», «Задонщины», «Сказания о Мамаевом побои-
ще» и др. было связано с борьбой за национальную независи-
мость и образование Русского Централизованного государства.
«Повесть о Темир Аксаке», перечисляя православные страны,
имевшие определенные заслуги перед христианством, которые по-
корил Тимур, рассматривала борьбу с «погаными агарянами» не
только как внутреннюю задачу, но общехристианскую. Не только
в памятниках, описывающих исторические события, но и в про-
изведениях легендарного характера — «Сказании о Вавилоне гра-
де», «Сказании о князьях владимирских» — намечается «опреде-
ленный выход русской политической мысли из круга ближайших
и очередных задач внутренней жизни Руси в сферу международ-
ных вопросов» 5“. Отметим, кстати, что эти повести зачастую
52 См.: Лиагачев Д. С. Русские летописи и их культурно-историческое значе-
ние, с. 299.
53 ПСРЛ, т. 15, стлб. 182.
5’= Там же, стлб. 183.
55 Там же, стлб. 182.
56 Снрипиль М. О. Сказание о Вавилоне граде.— ТОДЛ. М.; Л., 1953, т. 9,
с. 141.
70

встречаются в одних и тех же сборниках историко-литературно-
го характера 5’.
Куликовская битва явилась переломным моментом в борьбе с
Золотой Ордой. Повести об ордынских нашествиях, бывших пос-
ле Куликовской битвы (конец Х1\7— начало ХУ в.)‚ отразили
сложный процесс борьбы за национальную независимость. Древ-
нерусские писатели занимают все более активную позицию в этой
борьбе, осуждая противопоставление местных интересов удельных
княжеств общерусским, показывая пагубность даже временного
союза с ордынскими ханами, утверждая единство Русской земли.
Большую роль в становлении русского национального самосозна-
ния сыграли идеи киевского наследия, идеологически обосновы-
вающие притязания московского князя на главенствующую роль
в Русской земле.
57 Интересные наблюдения по связи «Сказания о Вавилоне г аде» и «Пове-
сти о Темир Аксаке» приводит Н. Ф. Дробленкова. В с орниках ГПБ,
С) ХУП, 82 и ГИМ, Уваровское собр., М: 2О6(1776) перед текстом «Сказа-
ния о Вавилоне граде» помещено своеобразное предисловие: «Княжение
великого князя Василия Дмитриевича Задонского в лето 84—шестаго во
дни же во царство его в лето седмое княжения его при митрополите Кип-
рияне. Слово о Вавилоне и о 3-х отроцех Анании, Азарья и Мисаила. По‘-
слание от Левуя царя...». Это предисловие написано киноварью. Как
отмечает Н. Ф. Дробленкова, этот случай текстологического сближения
«Слова о Вавилоне» и «Повести о Темир Аксаке» едва ли является слу-
чайным, скорее всего составитель или переписчик сознательно счел воз-
можным соотнести «Слово о Вавилоне» с событиями 1378—1395 гг. См.:
Дробленкова, Н. Ф. Летописные заметки о событиях 1378—1395 гг. в сбор-
нике ГИМ. Увар. М: 206(1776).— ТОДЛ, т. 25, с. 309-314.

В. М. Григорян
«СЛОВО
О ПОЛКУ ИГОРЕВЕ»
И «3АДОНЩИНА»
СОПОСТАВЛЕНИЕ ТЕКСТОВ
В настоящей работе делается попытка найти критерии, по кото-
рым можно было бы установить факт сходства между каждым
данным отрезком текста «Слова о полку Игореве» (в качестве
исходного) и «Задонщины» (в качестве сравниваемого).
Общеизвестно, что вопрос о соотношении между этими памят-
пиками не нов ‘. Он возник сразу же после первых прочтений
«Задонщины» 2 и имеет свою долгую, плодотворную и интересную
историю. И в этой связи высказано так много богатых мыслей,
проведено такое множество анализов, что становится вполне есте-
ственным вопрос: следует ли вновь возвращаться к сопоставле-
ниям «совпадающих кусков» этих памятников? Не исчерпана ли
тема?
Наше отношение на этот счет продиктовано двумя важными,
как нам кажется, обстоятельствами: во-первых, па нас произвела
большое впечатление точка зрения, высказанная на ЧП Между-
народном съезде славистов (Варшава, 1973),— наступило время
(имея в виду уже накопленный громадный материал, сформули-
рованные соображения и сделанные выводы), когда следует вновь
обратить внимание на язык и стиль такого великого явления ми-
ровой литературы, как «Слово». Во-вторых, чуть ли не с первых
шагов, сделанных по пути параллельного изучения «Слова» и
«Задонщины», основное внимание исследователей было сконцент-
рировано на проблеме приоритета, какой из этих памятников был
создан раньше и соответственно «Слово» ли оказало влияние на
«Задонщину» или наоборот.
Первое обстоятельство действительно очень важно: громадное
множество данных, масса высказанных ценных мыслей, наблюде-
ний, специальных работ, монографий и т. д., посвященных «Сло-
ву»,— все это богатство, «растянутое» во времени на более чем
175 лет, конечно, должно быть как-то пересмотрено, обобщено и
обогащено новыми гипотезами, мыслями, идеями. И это тем более
* См.: Барсов Е. В. Слово о полку Игореве как художественный памятник
киевской дружинпой Руси. СПб., 1887. Т. 1, 2; Сперанский М. Н. Первое
издание «Слова о полку Игореве». М., 1919.
2 Миллер Вс. Взгляд на «Слово о полку Игореве». М., 1887, с. 65; Логи-
нов А. В. Мусин-Пушкинский сборник 1414 г. как источнш для изучения
«Слова о полку Игореве». Киев, 1896; Козловский И. И. Палеографиче-
ские особенности погибшей рукописи «Слова о полку Игореве». М., 1890.
72

верно, что собственно язык и стиль «Слова» — в плане современ-
пых возможностей, представлений и требований — изучены явно
недостаточно.
Причина этого парадокса, как нам представляется, кроется во
втором обстоятельстве. Попытки найти нечто сенсационное и тем
самым решить вопрос приоритета отвлекали от собственно зада-
чи.. Между действительно важной и интересной проблемой и пу-
тями ее решения возник некий психологический барьер, мешаю-
щий видеть главное и существенное за мнимой «загадкой». Но-
печно, было бы неверным и несправедливым не замечать того
важного п плодотворного, что было достигнуто при сопоставлении
текстов «Слова» и «Задонщины». Тут и прекрасные работы о грам-
матике этих памятников 3, и статьи о лексических явлениях‘,
и историко-стилистические наблюдения 5. Наконец, в этом круге
научных результатов нельзя не видеть работ, позволяющих делать
выводы о принципиальных вопросах развития русского литера-
турного языка вообще“. Но, повторяем, общая направленность
здесь одна — понять диахронические отношения с целью уточне-
ния датировки и последовательности создания рассматриваемых
памятников.
В настоящей работе мы будем твердо придерживаться про-
тивоположного взгляда. Для нас нет вопроса о том, какой па-
мятник был создан раньше, а какой позже: мы считаем установ-
ленным, что создание «Слова» было детерминировано самим собы-
тием и синхронизируется с ним. Стало быть, «Задонщина» в том
виде, в каком она нам известна,— текст значительно более‘ позд-
ний.
Такая аксиоматика оказывается достаточно надежным источ-
пиком для того, чтоб выявлять те факты текста, которые в оцен-
ке читателя ХУ в. были стилеобразующими. Постараемся обосно-
вать сказанное.
В тексте «Задопщины» чет ни одного буквального заимство-
вапия из «Слова»: каждое заимствование так или иначе модифи-
цируется — либо лексически, либо синтаксически, либо, наконец,
«синтетически» —в исходную метрическую среду вписывается
И
Котлярегьюо А. Н. Сравнительный анализ некоторых особенностей грамма-
тического строя «Задонщины» и «Слова о полку Игореве».—В кн.: «Сло-
во о полку Игореве» и памятники Куликовского цикла: К вопросу о вре-
мени наш-тсапия «Слова». М.; Л., 1966; Виноградова В. Л. «Слово о полку
Игореве» и «3ад011щина» по некоторым данным морфологии.— В кн.: «Сло-
во о полку Игореве» —- памятник ХП века. М.; Л., 1962.
‘- Вшюградова В. Л. Некоторые замечания о лексике «Задонщины».-—
ТОДРЛ. Л., 1959, т. 14. См. также библиографию к этой работе.
5 Япубимсний Л. П. О языке «Слова о полку Игореве».—В кн.: Доклады
и сообщения Института русского языка. М.; Л., 1948, вын. 2; Он же. Гла-
ва о «Слове» в «Истории древнерусского языка». М., 1953.
Адрианова-Перетц В. П. Очерки поэтического стиля древней Руси. М.; Л.,
1947; Винокур Г. О. История русского литературного языка-В кн.: Ви-
нокур Г. О. Избранные работы по русскому языку. М., 1959; Дурново Н. Н.
Введение в историю русского языка. М., 1969.
73
Ф

иной лексике-синтаксический рисунок. Причем, и это очень важ-
но, правки разного рода вносятся в грамматически компактный
контекст, ограниченный пределами предложения. Это значит, что
все сказанное можно переформулировать так: в «3адонщине» нет
ни одного предложения, которое и грамматически, и лексически
«накладывалось» бы на соответствующее предложение «Слова».
Может возникнуть вопрос: а не является ли это редактирова-
нием, скорее, переводом—внутриязыковым переводом с языка
Х11 в. на язык ХУ в.? Ответить на этот вонрос трудно, но, ду-
мается, ответить все-таки следует отрицательно. В процессе ана-
лиза материала это отношение будет подтверждено фактами. Сей-
час же в этой связи следует ограничиться учетом следующей
любопытной ситуации.
С точки зрения нашего современника, человека, владеющего
современным русским языком, чтение «Слова» много затрудни-
тельней, чем «3ад0нщинЬ1». Последняя читается без особого тру-
да; если не считать отдельных сложных для восприятия архаиз-
мов и устаревших синтаксических конструкций, то она в целом
«понятна» и легко поддается восприятию. Не так обстоит дело со
«Словом». Даже если намеренно выбирать те отрезки текста, ко-
торые относительно «просты», то и они представляются современ-
ному читателю более архаичными, более затруднительными для
понимания. Не этот ли «трезвый взгляд на вещи» создает (и не
только у «нросто» читателя, но И у более искушенного в такого
рода вопросах литературоведа) иллюзию очевидности, будто архаи-
зация «Слова» есть нрямой результат его более раннего нроисхож-
дения, чем «Задонщины».
Такая прямолинейность в данном случае онасна, так как ар-
хаизация «Слова» может быть объяснена не абсолютными, а отно-
сительными категориями, из которых главная — Второе южносла-
вянское влияние. Это значит, в частности, что кажущиеся нам
«более старыми» факты текста «Слова» на самом деле могут быть
результатом модернизации но методам и моделям Второго южно-
славянского влияния 7. Характеризуя это своеобразное явление в
истории русского литературного языка, А. А. Булаховский писал:
«Во многом „обрусевший“ к ХУ в. письменный церковнославян-
ский язык, бывший в обращении на территории Руси, в ХУ в.
переживает сильную реакцию. Он заметно отрывается от сделан-
ных приобретений живой речи, архаизируется, усложняется син-
таксически в духе византийского „вития словес“ и на письме
выступает в оболочке усложненной орфографии с чуждыми его
фонетике особенностями южнославянской орфографии» в. Если
учесть, что известный нам текст «Слова» восходит как раз к
периоду, когда нормы Второго южнославянского влияния были
7 Григорян В. М. Литературно-типологическая структура памятников перио-
да Второго южнославянского влияния. Ереван, 1973.
3 Булаховский А. А. Курс русского литературного языка. Киев, 1953, т. 2,
с. 16.
74

«в зените» ’; то следует обратить внимание на следующее вь1ска-
зывание Л. П. Якубинского: «В Х\7—Х\71 вв. нормой литературного
языка снова (курсив мой.——В. Г.) сделался церковнославянский
язык и притом в его южнославянском варианте ХП1—Х1У вв.» “’.‘
Очевидно, таким образом, говорить о том, что лексические и
грамматические модификации заимствований из известного нам
текста «Слова» есть результат модернизации, произведенной авто-
ром «Задонщиньт», очень трудно, ибо не исключено, что модерни-
зация в духе Второго южнославянского влияния могла означать‘
как раз обратное — архапзацию. 1
Обратим внимание и на такой своеобразный факт: в тексте
«3адонщины» нет никаких признаков Второго южнославянско-
го влияния — наряду с их обилием в тексте «Слова», что само
по себе позволяет думать, что известный нам текст *«Сл1ова» —
явление более позднее, чем наиболее архаичный список «3адон-
щины». Отсюда — предположение: у нас нет никаких оснований
для того, чтоб говорить о тенденции автора «Задонщины» к «об-
новленню» исконного текста «Слова» и к осовременению более
архаичной редакции в плане норм литературной речи ХУ в.
Итак, факт таков: автор «3адонщинь1» каждый раз, заимствуя
«понравившееся» ему место «Слова», как-то перерабатывал, моди-
фицировал, менял. Он не переписывал, не копировал, а исполь-
зовал стилистически значимые-с его точки зрения-фрагмен-
ты для создания своего произведения. То, на что автор «Задои-
щииы» опирался при работе над своим детищем,— не отдельные
следующие друг за другом «вкрапления» в текст, а общая концеп-
ция. стилеобразования, легшая в основу «Слова» как единого ху-
дожественного целого.
Автор «Задонщины» едва ли стал бы обращать свое внимание
на то, что, с его точки зрения, было стилистически обычным;
Его отбор шел по пути ассоциаций с той системой выразитель-
пых средств «Слова», которые обеспечили ему особое место в
истории русской литературы. Отбор этот носил системный харак-
тер, и это, в свою очередь, обеспечило и определило основную
стилистическую и художественно-языковую специфику «Заден-
щины».
Чем определяется «похожесть» текстов? На этот вопрос отве-
тить не просто, а тем более трудно с достаточной мерой опреде-
ленности выявить элементы сходства и дать их интерпретацию.
В одной из статей последнего времени" делается попытка‘
9 «Рукопись, найденная А. И. Мусин-Пушкиным, па три с лишним века мо-
ложе самого ,‚Слова“, хотя и едва ли отдалена от первоначальной версии
многими промежуточными списками» (Якобсон Р. О. Изучение «Слова
о полку Игореве» в США.— ТОДРЛ, т. 14, с. 105). См. также выводы, к ко-
торым пришел О.. В. Творогов в статье «К вопросу о датировке Мусин-
Пуёпгипского сборника со Словом о полку Игореве» (ТОДРЛ. Л., 1976,
т. 1 . -
‘° Якубцнспий Л. П. О языке «Слова о полку Игореве», с. 72. .
Н Франчук В. Ю. Мог ли Петр Бориславич создать «Слово о полку Игоре-
ве»? - ТОДРЛ, т. 31.
75

сопоставительного анализа «Слова» с предполагаемой летописью
Петра Бориславича. Утверждается (и с этим утверждением нель-
зя не согласиться), что сопоставление «такого рода необычайно
сложно». Сложность, как справедливо пишет автор, заключается
в том, что лексические, фразеологические, грамматические и про-
чие совпадения в произведениях, где описываются «походы и
сражения», «неизбежны». И эти совпадения в ряде случаев мо-
гут носить тематический характер и потому ни о чем не свиде-
тельствовать. К сожалению, предлагаемая автором методика «ре-
зультативного сравнения» не всегда приводит к убедительным вы-
водам, что, как нам кажется, является следствием неправомерного
сближения фактов, носящих чересчур частный характер.
Для того чтоб нашу точку зрения по зтому вопросу сделать
понятной, попытаемся представить ее на материале. С этой целью
приведем несколько примеров. Для наглядности примеры из «Сло-
ва» расположим в левой половине страницы, а из «Задонщины» —
в правой. (Текст «Слова» нами заимствуется из кн.: «Слово о
полку Игореве». Библиотека поэта. Малая серия, З-е изд. Л.,
1953; первая цифра —страница, далее — строки; текст «Задон-
щины» -— из: «Слово о полку Игореве». Библиотека поэта. Боль-
шая серия. 2-е изд. Л., 1967; принцип нумераций страниц и
строк — тот же).
Не лъно ли ны бяшетъ, братие, на-
чяти старыми словесы трудныхъ но-
въстий о нълку Игоревъ, Игоря
Святъславлича?
38.1—3
Хощу бо‚— рече,- копие приломити
конець поля Половецкаго; съ вами,
русици, хощу главу свою прило-
жити, а любо испити шеломомь
Дону.
3933—4134
Уныли голоси, пониче веселие, тру-
бы трубять городенськии.
51318-319
Дъти бъсови кликомъ поля прегоро-
диша, а храбрии русици прегради-
ша чрълеными щиты.
42409-110
[А мои ти куряни] === подъ тру-
бами повити‚ подъ шеломы възлъ-
лъяни, конець копия въскръмлени
40.49—50
Лудчи бо нам, брате, начати повъ-
дати иными словесы о похвальны:
сихъ о нынешних повъстех о полку
великого князя Дмитрея Ивановича
36431-33 (1)
посмотрим быстрого Дону, исниемъ
шеломом воды
367.10?
хотят сильно головы своя положить
за землю за Рускую н за въру хри-
стияньскую
370177-178 (2)
Се ВЭСЭЛИЭ МОЭ ПОНИЧЭ ВО ОЛЗВНОЫ
- граде Москве
372242-243
И трубы их не трубят, и уныша гла-
си их.
376334-335 (З)
руские сынове широкие поля кликом
огородиша и злачеными доспъхами
осветиша
375303-304 (4)
Тъ бо суть сынове храбры,= подъ.
трубами повити, под шеломы възле-
лъаны, конець копия вскормлены
366.99—100 65)
В первом примере (1) сходство определяется следующими
факторами:

а) аналогией подчинительных отношений, начинающихся со
слова, имеющего дицендное значение:
повбстий о пълку Игоревъ — повбстеа: о полку
б) лексическим совпадением
— глагола начя(а)ти, с которого в. «Слове» начинается це-
почка подчинительных отношений (старыми словвсы трудньш:
повбстий), а в «Задонщине» он подчиняет инфинитив повбдати,
начинающий дицендную конструкцию иными словесы;
— существительного словесы, которое в номенклатуре подчи-
ненных ему слов имеет лексически совпадающее повтзсть;
— наличием обращения братце;
в) общей композиционной функцией зачина (впрочем, в «За-
донщине» это как бы вторичный зачин, которому предшествует
нейтральное по стилю «предисловие»).
Второй пример (2) из «Слова» реминисцирует с метафориче-
ской формулой:
пспити шеломомь Допу ‹—› испиемь шеломом воды
Ср. также: «Можеш ли, господине князь великий, веслы Непръ
зопрудити, а Донъ шоломы вычръпати» («3адонщина» 373. 258-
259).
В том же примере формула главу свою приложити, соответ-
ствует лексически и грамматически совпадающей трижды повто-
ренной конструкции. Причем в примере «Хотят сильно головы
своя положить» («Задонщина») эта формула также подчинена
модальному шотети. _
С композиционной точки зрения оба выделенных примера по-
добны — каждый из них начинает сюжетную канву. Но здесь
нельзя не заметить характерного для автора «Задонщины» свой-
ства: оставив неизменной образную структуру метафоры, он из-
менил лексический и синтаксический ее рисунок. Слово Дон он
перенес в первую половину сочиненного предложения («посмот-
рим быстрого Дону»), а для сохранения логики метафоры заме-
нил прямое дополнение на семантически близкое воды («испиемь
шеломом воды») вместо метонимического Дону.
Третий пример (З) аналогичен второму в том смысле, что и
здесь имеет место «расщепление» исходного образа на две состав-
ляющие:
1. пониче веселие 12 веселие мое пониче
2. уныли голоси === трубы тру- и трубы их не трубят, и уныша
бять городепьскии гласи их
12 Позволим себе несколько замечаний относительно упомянутой статьи
В. Ю. Франчук. «В небольшом по размеру „Слове о полку Игореве“,— пи-
шет автор,— существительное „веселие“ встречается 5 раз...» И далее
В. Ю. Франчук, опираясь на Н. П. Сидорова, ищет в его работе подтверж-
дение той мысли, будто обилие употреблений слов «веселый» и «веселие»
свидетельствует о жизнелюбии, оптимизме автора «Слова». Никак не беря
под сомнепие суть высказывания Н. П. Сидорова, мы, однако, не считаем,
что оно как-то сопрягается со статистикой В. Ю. Франчук. Из пяти раз
в трех «веселие» функционирует в контекстах, имеющих отчетливо ми-
77

Здесь можно заметить, что, следуя своей тенденции «редакти-
ровать», в обоих случаях автор «Задонщины» инвертирует поря-
док слов, вводит малоинформативные элементы (ср. частицу и,
с которой начинается 372. 242-243; местоимения „нов, иш), остав-
ляя, однако, неизмененнымн синтаксис и как результат вс1о образ-
но-метафорнческую структуру источника.
Интересен четвертый пример (4). Здесь представление об общ-
ности рождается совпадением синтаксической основы предложе-
ния. Она выглядит так: подлежащее—›(дъти и сынове)—>сказуе-
мое (оно однокоренное; различие — в префиксальном оформлении:
прегородиша и огороднша)—>прямое дополнение (поля; автор
«Задонщины» не удержался н снабдил его определением -— «ши-
рокие»)—›обстоятельство (оно совпадает: кликомъ). Любопытно,
что содержательно обе фразы имеют разный смысл. В первой
(из «Слова») речь идет о реакции «русицей» на действия полов-
цев («дъти бьсови кликомъ поля прегородиша», а русици в от-
вет на это преградили [поля] «чрълеными» щитами). Во вто-
рой (из «Задонщины») имеет место однородность сказуемых при
подлежащем, совпадающем с субъектом второго (противительно-
го) предложения из «Слова» (русские сыновья «огородиша» ши-
рокие поля кликом, и они же «осветиша» [поля] злачеными до-
спехами).
И в этой связи нельзя не заметить, что вторая часть обоих
предложений — при несовпадении лексического инвентаря — ха-
рактеризуется общностью модели:
русици нреградиша чрълеными щиты [сынове] осветиша злачеными дос-
(объект не назван) пъхами (объект не назван)
Па это последнее обстоятельство, как нам кажется, следует
обратить особое вн.имание, так как в этом случае мы имеем дело
с, так сказать, непосредственно наблюдаемым совпадением, т. е.
совпадением более глубоким, чем просто наложение отдельных
лексических единиц!
Последний, пятый, пример (5) нами приведен с целью пока-
зать случай максимального, для наших памятников, совпадения,
Здесь совпадают однородные сказуемые и вся система их соста-
вов. Впрочем, автор «Задонщины» и здесь остался верен себе:
он изменил подлежащее (и весь его состав), тем самым внеся
в исходный текст свое «прочтение».
Таким образом, нетрудно видеть, что здесь есть по крайней
мере две задачи: во-первых, понять, что такое «совпадение», иуже
порпый настрой. Один из этих трех примеров стал поводом для настоя-
щей сноски. Второй подобен рассматриваемому: «Упыша бо градомъ
забраны, а веселие мое пониче» (46204); третий: «Чему, господине (обра-
щение к ветру.— В. Г.)‚ мое веселие по ковылию развья?». Эти примеры,
как нам кажется, пе имеют непосредственного отношения к тому, что па-
мятник «полон жизни». Если же рассматривать тот же факт (5 раз упо-
треблено слово «веселие») в плане сопоставления текстов (в «Летописи»
Петра Бориславича «веселие» встречается 17 раз), то и здесь также мало
оснований для вывода о близости этих памятников.
?8

на этом основании, во-вторых, ввести меру совпадения. Для того
чтобы иметь основание высказывать свое суждение на этот счет,
мы сочли необходимым обеспечить себя предельно полным мате-
риалом, позволяющим «видеть» оба памятника во всем богатстве
их лексики.
Что это значит? Можно было бы избрать путь полексемного
сопоставления. Выше мы отметили ненадежность этого пути. По-
кажем возможные (неверные) результаты этой методики в прило-
жении к изучаемым текстам. Ср.:
Се бо готьские красные дъвы въспъ- стоят етязи у Допу великого на
ша на древе синему морю брезъ
47231 365.68
На седьмом втщъ Трояпи връже Все- Простите мя, братия, и благословите
славъ жребий о дъвицю себе любу. в сем еще и в будущем.
51.З28 371385
стрежаще его гоголемъ на водъ, Уже бо, брате, возвеяша сильнии
чайцами на струяхъ, чрънядьми на ветра с моря.
вгтрбхъ 367422
54411
ту кроваваго вина, не доста; ту пиръ Уже бо руские сынове разграбиша
ДОКОЕЧЗШЗ ‘храбрии РУСИЧИ татарские УЗОРОЧЬ ‚===‚ И ЗЦНО,
44456 И сахар‚===.
376322
стрежаше его гоголемъ на воде испиемь шеломом воды
54410 звиов
Примеры этого типа можно было бы продолжить: сопоставле-
нне «Слова» и «Задонщины» дает обильный материал для вы-
вода о недостаточности факта только лексического совпадения
для выявления контекстуальных совпадений. Более того, этот путь
опасен, так как он может привести к потерям действительных
совпадений. С этой целью достаточно сослаться на последний из
приведенных примеров (из «3адонщины»): как мы видели выше,
он отчетливо реминисцнрует с другой фразой из «Слова», где
вообще отсутствует существительное «вода».
Итак, мы рассмотрели два типа явлений, из которых в одном
случае факт сходства очевиден, а в другом, напротив, даже при
совпадении отдельных лексем говорить о каком-либо текстуаль-
ном сходстве не приходится. Но есть еще и промежуточные слу-
чаи, относительно которых трудно прийти к какому-либо опреде-
ленному заключению; здесь можно обнаружить «что-то общее»,
но дать оценку тому, в чем именно состоит это «общее», како-
ва его грамматическая, лексико-стилистическая, структурная при-
рода, чаще всего невозможно. Вот несколько примеров.
Бишася день, бишася другый; треть- А бишася с утра до полудпи в субо-
яго дни къ полудншо падоша стязи ту на рожество святъи богородицы.
Игоревы 371203-204
44.15З-—154
Уже бо Сула не течетъ сребреными Дон река три дни кровию текла
струями къ граду Переяславлю 377364
50.306—З07
79

Уже соколома крильца припвшали
поганых саблями, а самаю опуташа
въ путины желъзны.
47219-220
крычатъ тълвгы полунощы рцы,
лвбеди роспущени: «Игорь къ Дону
вои ведеть»
41.68—70
А уже соколи и кречаты, белозер-
ские ястреби рвахуся от златых ко-
лодицъ ис камена града Москвы,
обриваху шевковые опутипы.
368444-146
Уже бо въскрипьлп телегы межу
Доном и Ненром, идут хинове на
Рускую землю.
369429-130
Можно ли говорить о сходстве этих предложений? Что же
все-таки такое «сходство предложений»? По отношению к иссле-
дуемым памятникам можно представить несколько ответов на этот
вопрос, и каждый из них, вероятно, со своей точки зрения бу-
дет справедлив. Опираясь на каждую такую точку зрения, ока-
жется возможным выделить именно данную номенклатуру сход-
ных, похожих предложений.
Для решения поставленных вопросов лучше всего было бы вы-
работать некий универсальный аппарат, позволяющий улавли-
вать похожие места любой пары текстов. Однако построение та-
кой универсальной модели представляется делом чрезвычайно
сложным и выходит далеко за пределы наших значительно более
скромных задач. Вот почему мы ограничимся конкретным ма-
териалом, обеспечивающим (как нам кажется) выявление только
интересующих нас объектов: тех предложений «Слова» и «3а-
донщинь1», которые можно было бы считать похожими, по-
добными.
Отобранный нами материал это — конкорданс словоупотребле-
ний, нашедших место в обоих памятниках. Этот конкорданс со-
ставлялся в соответствии с принципами, легшими в основу Кар-
тотеки Словаря языка Пушкина ‘з. Таким образом, в нашей кар-
тотеке-конкордансе оказались учтенными (в соответствующих
контекстах-цитатах) все слова во всех зафиксированных в памят-
пиках формах, кроме союзов, личных местоимений и собственных
имен действующих лиц (имена мифологических и исторических
героев также регистрировались в соответствующих контекстах).
Вслед за этим из обоих конкордансов были отобраны совпа-
дающие лексемы, в результате чего был получен «список общей
лексики». Последний лег в основу поиска интересующих нас
предложений. В чем состояла процедура поиска — скажем
ниже. Сейчас же оговорим понятие «совпадающие лексемы». Ко-
почно, слово «совпадение» в приложении к лексике исследуемых
памятников — особенно если учесть сложность их диахронпческих
отношений — следует понимать условно. Совпадающими мы будем
считать лексемы, имеющие общую основу — с учетом исторически
регулярных фонетических изменений (типа плъкъ—полк, зла-
той — золотой, въскръмлени — вскормлены, птиць — птица п под.) .
13 См.: Григорьева А. Д. Словарь языка Пушкипа- Вопросы языкознания,
1952, М З.
80

Таким образом, основным инвентарем для проведения проце-
дуры поиска похожих предложений являются картотека-конкор-
данс и «список общей лексики».
Первым шагом процедуры отыскания подобных предложений
является установление факта лексического совпадения сказуе-
мых. Теоретической основой для того, чтобы этот шаг был первым,
служит аксиоматизация вершинного, синтаксически домини-
рующего положения сказуемого в системе подчинительных отно-
шений предложения. Но, как было сказано, один факт лексиче-
ского совпадения еще не есть основание для надежного вывода
о подобии предложений. Следовательно, необходимы последующие
шаги. И, как показывают наши наблюдения, наиболее эффектив-
ным в данном случае является путь синтаксических сопостав-
лении.
Процедура, о которой идет речь, носит сугубо лингвистиче-
ский характер". Не вдаваясь в детали, скажем, что при улавли-
вании подобных предложений нами учитывались следующие фак-
торы:
— сказуемое: его лексическое наполнение и грамматическая
структура; система подчинительных отношений в составе сказуе-
мого (т. е. среди слов, синтаксические зависимости между кото-
рыми восходят к сказуемому как доминантному члену предло-
жения);
— подлежащее: его лексическое наполнение и система подчи-
нительных отношений в составе подлежащего (т. е. среди слов,
синтаксические зависимости между которыми восходят к подле-
жащему);
— лексическое наполнение единиц составов сказуемого и под-
лежащего и синтаксические отношения между этими единицами;
— порядок следования составов и семантические последствия
инверсий разного типа.
Теоретические основы этих действий над предложениями из-
ложены в работах М. И. Белецкого, И. Д. Заславского и И. М. Гри-
горяна“.
Для наглядности проиллюстрируем процедуру улавливания по-
добных предложений на следующих примерах:
Почнемъ же, братие, повьсть сию Се бо князь великий Дмитрей Ива-
отъ стараго Владимера до нынъш- повичь и братъ его князь Владимеръ
него Игоря, иже истягну умь крв- Андрвевичь помолися богу и пречи-
постию своею и поостри сердца сво- стей его матери, истезавше ум свой
его мужествомъ; наплънився рат- крвпостию и поостриша сердца свои
14 Григорян В. М. «Слово» и «Задопщипа»: Критерии оценки сходства тек-
стов.— В кн.: Структура текста. Ереван, 1979.
‘5 Белецкий М. И.‚ Григорян В. М.‚ Заславский И. Д. Аксиоматическое опп-
сание порядка и управления слов в некоторых типах предложений.-
В кн.: Математические вопросы кибернетики и вычислительной техники.
Ереван, 1963; Григорян В. М. Структура русского идеализированного пред-
ложепия- Ргадпе ВиПейп оЕ Машетайка1 Ыпдцйзсйсз, РгаЬа, 1972, Ы 17.
81

ТНЗГО духа, наведе своя ‘храбрыя мужеством, и наполнишася ратного
плъкы на землю Половвцькую за духа, уставиша собь ‘храбрыя полкы
землю Руськую. в Руской земль
з9.2о—2з зв5.5з—57
С нашей точки зрения, фактором, определяющим близость
гэтих предложении, является наличие в каждом из них совпадаю-
.щих синтаксических структур — при аналогичном их лексическом
наполнении:
ПОТЯГЕУ —> УМЬ истезавше -—› ум
"' КРЪПООТИЮ —> кръпостию
щоос гри -—› сердца поостриша —› сердца
Тд мужествомъ мужеством
Кроме этих примеров со «стрельчатой» структурой, можно ука-
зать и на совпадение с «прямой ветвью» отношений:
наплънився —-› духа наполнишася -—› духа
ратнаго ратного <——-
`Т*Ьми тресну земля, и многи стра- Уже поганые оружия своя повер
ны-Хинова, Литва, Ятвязи‚ Дере- гоша, а главы своя подклониша
мела, и половци сулици своя повръ- под мечи руские.
гоша И главы СВОЯ ПОДКЛОЕИШЗ ПОДЪ 375_332_334
тыи мечи харалужныи.
49288-292
Сближение этих предложений также обеспечивается наличием
аналогичных структур:
повръгоша ПОВЭР ГОШЗ
лоловци сулици поганые оружия
г_подклониша__ г подклониша т
главы подъ мечи главы под мечи
Мы привели лишь два примера соответствий (прочие —см.
‚в Приложении; в левой колонке примеры из «Слова», в правой —
из «Задонщинь1»). Как 11ам представляется, даже эти наиболее
очевидные случаи свидетельствуют о том, что для выработки кри-
териев оценки сходства текстов «Слова» и «Задонщины» нужен
комплексный подход, вбирающий в себя методы не только грам-
матики, но и смежных с ней областей современной лингвисти-
ки — лексикологии, стилистики, исторической диалектологии. Это
тем более важно, что следующий шаг должен быть сделан по
пути изучения объекта значительно более многопланового — в ор-
биту сравпительного анализа должны быть включены-помимо
наших памятников — тексты, объединенные общим заглавием
«Сказания о Мамаевом побоище».
В связи с этим возникает широкая и весьма интересная для
исследователей перспектива, ибо так может быть раскрыта мно-
гокрасочная картина литературных соответствий, эстетическая
ценность которых восходит к «Слову о полку Игореве» — этому
82

исключительному явлению культуры Древней Руси. Но это Т
специальная задача, которая может быть решена путем сложпои:
серии последовательных приближении.
ПРИЛОЖЕНИЕ
Не лъпо ли ны бяшетъ, братце, на-
чяти старыми словесы трудныхъ
повъстий о пълку Игоревъ 1
38.
Начати же ся тъй пъсни но были-
намь сего времени, а не но замыш-
леиию Бояню
— 38.3
Помняшеть 60, рече, нървыхъ вре-
менъ усобицъ
38.9
Боянъ же, братце, не 10 соколовь на
стадо лебедъй нущаше, нъ своя
вьщиа нръсты на живая струны въс-
кладаше
38.16
Почнемъ же, братве, новъсть сию
отъ стараго Владимера до нынъш-
няго Игоря, иже истягну умь крь-
постию своею и ноостри сердца
своего мужествомъ; наплънився рат-
наго духа, наведе своя храбрыя
плъкы на землю Половьцькую за
землю Руськую.
З9.20—2З
[Игорь] иаплънився ратпаго духа,
наведе своя храбрыя нълки па зем-
що Половъцькую за землю Русъкую
39.21
Луце жъ нотяту быти, веже полоне-
ну быти
39.27
а всядемъ, братце, на свои бръзыя
комони, да позримъ синего Дону
39.28
Хощу бо‚— рече,— копие приломити
конець поля Половецкаго; съ вами,
русици, хощу главу свою приложи-
ти, а любо испити шеломомь Дону.
З9.З3—34
Лудчи бо нам, брате, начати новь-
дати пными словесы о похвальных
сихъ о нынешних повъстех о полку
великого князя Дмитрея Ивановича
364.31’
Начаша ти новъдати но дьлом и но
былинам
364.35
номянем первых льт времена
364.37
Тот бо въщий боянъ воскладоша го-
раздыя своя нерсты на жпвыя
струны, нояше руским князем славы
364.38
Се бо князь великий Дмитрей Ива—
новичь и братъ его князь Владимеръ.
Андрьевичь помолися богу и пре-
чистей его матери, истезавше ум
свой крьпостхтю, и поостриша сердца
свои мужеством, и нанолнишася
ратного духа, уставиша собь хра-
брыя нолъкы в Руской земль.
З65.5З—5Т
паождяем, брате, своими полки
сильными на рать татаръ поганых
375.296—
Лутчи бы нам потятым быть, неже-
ли нолоненым быти от поганых та-
таръ!
371215-
сядем на свои борзи комони и по-
смотрим быстрого Дону
367406’
Ср.: всъдъ на свой борзый конь
369452‘
посмотрим быстрого Дону, испнемь.
шеломом воды
367.10?
Ср.: [Удалые люди] главы своя
положнща за землю за Рускую и за
вЪру христняньскую
364.18—19
хотят сильно головы своя положить.
за землю за Рускую и за въру кро-
стьянскую
370477-178-
83

О Бояне, соловию стараго времени!
Абы ты сиа плъкы ущекоталъ,
ьскача, славию, по мыслену древу,
летая умомъ подъ облакы
39.35—38
Не буря соколы занесе чрезъ поля
ппирокая,— галици стады бъжать къ
Дону великому.
39111-42
Номони ржуть за Сулою,— звенить
‹слава въ Кыевъ; трубы трубять въ
Новъградъ,— стоять стязи въ Пу-
ТИВЛЪ
60114-46
СИ рече ему буй туръ Всеволодъ:
«Одинъ братъ, одинъ свътъ свът-
лый-ты, Игорю! Оба есвъ Святъ-
‹славличя!
40.47—49
‹Съдлай‚ брате, свои бръзыи комони,
а мои ти готови, осъдлани у Курь-
‹ска напереди.
40.50—51
А мои ти куряни свъдоми къмети:
зподъ трубами повити, подъ шеломы
възлълъяни, конець копия въскорм-
лени, пути имь въдоми, яруты имь
ьзнаеми
40.51—55
‘[Нуряни] сами скачють, акы сърыи
влъци въ полъ, ищучи себе чти, а
князю славы.
40.56—58
‘Тогда въступи Игорь князь въ злать
‚стремень и поъха по чистому полю
40.59—60
збися дивъ, кличетъ връху древа:
гвелить послушати — земли незпаемъ,
40.63—65
А половци неготовами дорогами по-
‘бъгоша къ Дону великому;
40.66—67
{Игорь къ Допу вои водотъ!
41.69
И положили есте головы своя за
землю за Рускую и за въру кресть-
яньскую
377.38’:
0 соловей, лътняя птица, что бы ты,
соловей, выщекотал славу великому
князю Дмитрею Ивановичю
366.93—94
Ср.: А уже бъды их пасоша птицы
крылати, под облакы летают
368439
Ци буря соколи занесет из земли
залъския в полъ Половетское
368.138
На Москвъ кони ржут, звънит слава
по всей земли Р ской, трубы трубят
на Коломнъ, бу ны бьют в Серпу-
гове, стоят стязи у Дону великого
на брезъ
365.64—67
И рече ему князь Дмитрей Ивано-
вичь: «Брате Владимеръ Андръе-
вичь, сами себъ есми два брата а
внуки великаго князя Владимира
Ниевскаго.
369463-165
Съдлай, брате Андръй, свои борзи
комони, а мои готови — напреди тво-
их осъдлапи
367416-117
Тъ бо суть сынове храбры, кречаты
в ратном времени и въдомы полко-
водцы, под трубами повити, под ше-
ломы възлелъаны, конець копия
вскормлены, с вострого меча поены
в Литовской земли.
366.97—101
Пашут бо ся аки живи хоругови,
ищут собъ чести и славного имени.
370.318—319
Тогда князь великий Дмитрей Ива-
новичь воступив во златое свое стръ-
мя, всъд па свой борзый конь.
369450-151
Кликнуло диво в Руской земли,
велит послушати грозънымъ землямъ
370491-192
Туто поганые разлучишася розно и
побъгше неготованными дорогами в
лукоморье.
375.310—311
Князь Владимъръ Апдръович полки
пребирает и ведет к быстрому Дону.
367.15?

Уже бо бъды его пасет птиць по ду-
блю; влъцп грозу въсрожать по яру-
гамъ; орли клектомъ на кости звъри
вовутъ; лисици брешутъ на чръленыя
щиты. 0 Руская земле! Уже за Ше-
си!
ломянемь е 41'_Ю_74
Русичи великая поля чрьлепымп
щиты прегородиша, ищучи себъ чти.
а князю славы.
41.77——78
Не было оно [Ольгово гнъздо] обидъ
порождено, ни соколу, НИ КРЭЧЭТЪЬ
ни тебъ, чръныи воронъ, поганыи
1
половчине 41'90_92
Гзакъ бъжить сърымъ влъкомъ и 92
Другаго дни велми рано кровавыя
ъ повъ аютъ
зори св тъ д 42.95
Чръныя тучи съ моря идутъ, ХОТЯТЪ
4 солн а
прикрыти Ц 42.96
Чръныя тучя съ моря ИДУТЪ, 10‘
тятъ прикрыти 4 солнца, а въ нихъ
епе ТЬ СИНИЕ МЛЪНИИ.
Тр щу 42.9в—9в
Ту ся копиемъ приламати, ту ся саб-
лямъ потручяти о шеломы половец-
кыя, на ръцъ на Наялъ, у Дону Ве-
ликаго!
42.100
ср.: гримлютъ сабли о шеломы, тре-
щатъ копия харалужныя въ полъ
незнаемъ
44.145
Яръ туре Всеволодъ! стоиши на бо-
рони, нрыщеши на вои стрълами,
гремлеши о шеломы мечи харалуж-
ными!
42.112—114
Се вътри, Стрибожи внуци, въють с
моря стрълами на храбрыя плъкы
Игоревы.
42.104—105
стязи глаголютъ: половцы идутъ отъ
Дона
42.107
85
А уже бъды их пасоша птицы кры-
лати, под облакы летают, вороны
часто грают, а галици своею речью
говорят, орли хлъкчют, а волцы гроз-
но воют, а лисицы на кости брешут.
Руская земля, то первое еси как за
зарем за Соломоном побывала.
368438-143
см. выше — 370479
Не в обиде есми были по рожению
ни соколу, ни ястребу, ни кръчату,
ни черному ворону, ни тому псу по-
ганому Мамаю.
З66.90—93
И отскочи поганый Мамай от своея
дружины серым волком
З76.ЗЗ6—3З7
Солнце ему ясно на восток сияет и
путь повъдает
369455
Уже бо, брате, возвеяша сильнии
вътри с моря на уст Дону и Непра,
прилъаша великиа тучи на Рускую
землю
367423-124
из них [тучь] выступают кровавые
зори, а в них трепещут синие мол-
нии.
367424-125
гремят удальцы русские злачеными
доспъхи и черлеными щиты.
367416-117
Треснуша копия харалужная, звенят
доспехи злаченныя, стучат щиты
черленыя, гремят) мечи булатныя о
шеломы хиновские на нолъ Кулико-
ве на ръчке Ненрядвъ.
370184-187
гремъли князи руские мечьми булат-
нь1ми о шеломы хиновские
З71.200—202
Гръмят мечи булатные о шеломы
хиновские
374270: 375299
Уже бо, брате, возвеяша сильнии вът-
ри с моря на устъ Дону и Непра.
З67.12З—124
у быстрого Дону царь Мамай при-
шел на Рускую землю, а идет к
намъ в Залъскую землю.
З6З.З—-5

и отъ всъхъ странъ рускыя плъкы
оступиша
42108-109
Дъти бъсови кликомъ поля прегоро-
диша, а храбрии русици преградиша
чрълеными щиты.
42409-111
Яръ туре Всеволодъ! стоиши на бо-
рони
42-112
Камо, туръ, поскочяше, своимъ зла-
ть1мъ шеломомъ посвъчивая, тамо ле-
жатъ поганыя головы половецкыя.
42114-116
Тогда по Руской земли рътко рата-
евъ кикахуть, нъ часто врани грая-
хуть, трупиа себъ дъляче, а галици
свою ръчь говоряхуть, хотять поле-
тъти на уедие.
43438-141
Чръпа земля подъ копыты костьми
была посъяпа, а кровию польяпа; ту-
гою взыдоша по Руской земли.
44.14?
Что ми шумить, что ми звенить дале-
че рано предъ зорями?
44450
Ничить трава жалощами, а древо с
туго1о къ земли преклонилось.
44458-159
Ср.: Уныша цвъты жалобою, и древо
с тугою къ земли пръклонилось.
55.418—41 9
[обида] въсплескала лебедиными
крылы
4Ы16З
А поганип съ всъхъ странъ прихож-
даху съ побъдами на землю Рускую.
45169-170
Жены руския въсплакашась, аркучи:
45475
А въстона бо, братие, Киевъ тугою,
а Черниговъ напастьми.
45.180—181
Тогда погапые борзо вспять отсту-
пиша `-
375301-302
руские сынове широкие поля кли-
ком огородиша и злачеными доспъ-
хами осветиша. -
375303-305
Уже бо ста тур на боронь.
3751304
[Владимеръ] скакаше по рати во
полцех поганых в татарских, а зла-
ченым шеломом посвъчиваючи.
374268-269
А уже бъды их пасоша птицы кры-
лати, под облакы летают, вороны
часто грают, а галицы своею речью
говорят, орли хлъкчют, а волцы гроз-
по воют.
368438-140
Ср.: И в то время по Резапской зем-
ле около Дону пи ратаи, пи пастухи
в полъ пе кличют, по только часто
воропы грают, трупу ради человече-
скаго.
372228-230
Черна земля под копыты, а костми
татарскими поля насъяпы, а кровью
полиапо.
Ср.: трава кровию пролита бысть, а
древеса тугою к земли приклопиша-
СЯ.
370488; З72.231—233
Что шумит и что гръмит рано пред
зорями?
369.15’?
См. выше — 372. 231-233
лъбъди крилы въсплескаша
368. 135
приидоша поганые татарове, хотят
пройти воюючи всю Рускую землю.
368433
восплакалшся жены коломеньские, а
ркучи:
375255
Уже бо въстонала земля татарская,
бъдами и тугою покрышася.
375.317——З18

[Святъславь] бяшеть притрепалъ
своими сильными плъкы и харалуж-
пыми мечи: наступи на землю По-
ловецкую‚ притопта хлъми и яругы,
взмути ръки и озеры, иссуши пото-
ки и болота.
45190-194
Ту нъмци и венедици, ту греци и
морава поютъ славу Святъславлю
46198-201
Уныша бо градомъ забралы, а весе-
лие пониче
46203
се бо два сокола слътъста съ отня
стола злата поискати града Тьмуто-
роканя
46217-219
Два солнца помъркоста, оба багря-
пая стлъпа погасоста
47.222—22З
Уже снесеся хула на хвалу; уже
тресну нужда на волю; уже връжеся
дивъ на землю.
47.228—229
Се у Римъ кричать подъ саблями по-
ловецкыми, а Володимиръ подъ ра-
пами.
48255-257
Ты [Всеволод] бо можоши Волгу
веслы раскропити, а Донъ шеломы
выльяти!
48.260—262
Не ваю ли храбрая дружипа рыка-
ютъ акы тури, ранены саблями на
полъ незнаемъ?
49268-269
[Галнцкий Осмомысл Ярослав] под-
перъ горы Угорскыи = = =‚ затво-
ривъ Дунаю ворота
49275-276
Грозы твоя по землямъ текутъ
49278
Стръляй, господине, Кончака, пога-
ного кощея, за землю Рускую, за
раны Игоревы, буего Святъславича!
49280-282
Снльнии полки ступишася вмъсто и
протопташа холми, луги и возмути-
шася ръки и потоки и озера.
370489-191
Ср.: [волцы] хотят наступити на
Рускую землю.
368132
поганые поля руские наступают
369161: 374275
[Боянъ] пояше руским князем сла-
вы
364.39
Ср.: воспой [жаворонок] славу ве-
ликому князю Дмитрею Ивановичк;
365.6
Уже бо веселие их пониче
375320
То ти были не орли слътъшася, вые-
хали посадники из великого Нова-
города.
З65.72—74
Се уже объмя нам солнце померкло
в славном граде Москве
372345-346
Вознесеся слава руская на поганых
хулу. Уже бо вержено Диво на зем-
ЛЮ.
376225-227
А уже Диво кличет под саблями та-
тарьскими‚ а тъм рускым богатырем
под ранами.
373250-1251
Можеш ли, господине князь великий,
веслы Непр зоградити, а Донъ шело-
мы вычръпати
373258
Не тури возрыкали у Дону велика-
го па ноль Куликове.
371.205—2О6
Замкни, государь князь великий, Окъ
рекъ ворота
З7З.26О—261
И уже грозы великого князя Дмит-
рея Ивановича и брата его князя
Владимера Андръевича по всъмъ зем-
лям текут.
376327-329
Стръляй, князь великый, по всъмъ
землям, стръляй князь великый, с
своею храброю дружиною поганого
Мамая хиновина за землю Рускую,
за въру христьяньскую.
376.329—332
87

половци сулици своя повръгоша, а
главы своя подклониша подъ тыи
мечи харалужныи.
49288-292
Уныли голоси, ноииче веселие, тру-
бы трубять городеньскии.
51.318—319
Ярославна рано плачетъ въ Путивлъ
на забралъ, аркучи:
52364-365; 53.378
Ярославна рано плачетъ Путивлю
городу на заборолъ, аркучи: «О Дпеп-
ре Словутицю! Ты пробил еси камен-
ныя горы сквозь землю половецкую.
Уже поганые оружия своя поверго-
ша, а главы своя подклониша нод
мечи руские.
376.332—334
Се веселие мое нониче во славном
граде Москве.
372242-243
Ср.: И трубы их не трубят, и уныша
гласи их.
376483-184
А Ондръева жена Марья да Михай-
лова жена Оксииья рано плакашася
372244-245
Микулина жена Васильевича Марья
рано плакашася у Москвы града на
забралах, а ркучи тако: «Доне, Доне
быстрая река, прорыла еси каменные
горы и течеши в землю Половецкую.
Прилелей моего господина Микулу
Васильевича.
Възлелъй, господине, мою
ладу къ мне
53372-377
372236-240
В ходе наших наблюдений мы пришли к мысли о возможно-
сти существования третьего (или третьих) памятника, сопостави-
мого (сопоставимых) со «Словом» и «Задонщиной». Мы нача-
ли наши поиски, привлекая к анализу событийно далекие произ-
ведения —повести Рязанского и Донского циклов. Поиски велись
в направлении отыскания реминисценций в образно-художествен-
ной системе, сближающей интересующие нас памятники. В идеа-
ле нам рисовался детерминизм, который обеспечил бы предска-
зание именно данных стилистических средств повествования на
каждом данном изломе сюжетной канвы. Ни один из памятни-
ков Рязанского и Донского циклов в сравнении со «Словом»
и «Задонщиной» не приближался к этой идеализированной
ситуации.
Однако совершенно иная картина вырисовалась при сравне-
нии наших памятников с повестями Куликовского цикла. Конеч-
но, этого можно было бы ожидать. Но в данном случае интерес-
ным оказалось то, что мера сближения памятников Куликовского
цикла в целом (включая сюда и «Задонщину») со «Словом» весь-
ма близка к теоретически мыслимому идеалу.
Дело обстоит следующим образом. В Каталоге Государствен-
ной библиотеки им. В. И. Ленина зарегистрировано 49 версий
сюжета о событиях на Куликовском поле. По понятным причи-
нам сейчас мы не можем представить результаты нашего анали-
за, касающегося многочисленных перепадов в лексике и грамма-
тике текстов в зависимости от места и времени их создания.
«Что касается до странных анахронизмов,— писал В.М.Ундоль-
ский,—— то кажется безошибочно можно сказать, что все таковые
88

неправильности принадлежат мудрствованшо позднейших перепис-
чиков». Верно замечено: и переписчиков, и «мудрствований» было
великое множество — сюжет, уходящий своими истоками к пери-
петиям Куликовской битвы, «сильно занимал умы и воображе-
ние русских новествователей».
Очевидно, что здесь дело не ограничивалось только лексиче-
скими и грамматическими несоответствиями между памятниками.
Их много и в художественно-характерологическом арсенале созда-
телей этих многочисленных версий, списков, редакций. Так, в од-
ной грунне памятников Мамай предстает перед читателем как
«еллин, идоложрец», последователь Юлиана Отстунника. В других
он просто татарин, «поганый» князь, пришедший с агрессивными
и экспансионистскими намерениями «на Землю Рускую».
В некоторых версиях князья Дмитрий и Владимир (а иногда
только Дмитрий — без Владимира) называются «сродниками» Бо-
риса и Глеба. В других — эта деталь отсутствует. Перечень но-
добнь1х примеров можно было бы продолжить — это позволило бы
более отчетливо представить типологический фон всего цикла в
целом. Но об этом — в своем месте. В данном случае нам важ-
но лишь иметь в виду наличие ряда формальных, характерологи-
ческпх и некоторых частных сюжетных несоответствий от версии
к версии (или от группы редакций к другой группе).
И тем более интересно обратить внимание на то общее, что
пронизывает все многообразие версий, что соединяет их в единую
систему и становится обязательной принадлежностью каждого
списка — независимо от времени и места его создания. Этим об-
щим является то, что в каждом из текстов Куликовского цикла
есть ряд отрезков, которые четко реминисцируют с отрезками,
являющимися общими для «Слова» и «Задонщины». Если в
одном из списков цикла вы найдете некий отрезок, являющий-
ся, в свою очередь, общим для «Слова» и «Задонщины», то мож-
но смело утверждать, что этот отрезок вы обязательно встретите
во всех — без исключения — списках и версиях Куликовского цик-
ла. И — что очень важно — опять-таки без каких-либо оговорок
временного и географического характера.
Необходимо отметить, что этот факт, как правило, сопровож-
дается двумя непременными особенностями. Во-нервых, место по-
явления этого ожидаемого отрезка можно прогнозировать с веро-
ятностью, близкой к единице,— по его следованию в сюжетной
канве произведения. Этот отрезок всегда несколько, так сказать,
отредактирован: как и автор «Задонщины», создатель каждого от-
резка, каждого данного списка отбирает лексико-структурную ос-
нову образа, а уже потом оформляет ее по-своему, последова-
тельно избегая адекватных текстуальных совпадений.
Для того чтобы можно было наглядно представить меру лек-
сико-грамматической и стилистической близости между этими
отрезками, приведу пример:
89

«Слово»
мои ти куряни свьдоми
къмети: подъ трубами
повити, подъ шеломы
възльлъяни, конець ко-
пия въскормлени, пути
имъ вьдоми, яругы имъ
знаеми.
И еще пример:
«Сло во»
Тогда по Руской земли
рътко ратаевъ кикахуть,
нъ часто врани граяхуть,
труппа себь деляче, а
галици свою речь говоря-
хуть, хотять полетьти на
уедие.
«Задонщина»
Т-ь бо суть сынове храб-
ры, кречаты в ратном
времени и въдомы пол-
ководцы, под трубами
повити, под шеломы въз-
лълъяны, конець копия
вскормлены, с вострого
меча поены в Литовской
земли.
«Задонщина»
А уже бъды их пасоша
птици крылати, под об-
лакы летают, вороны
часто грают, а галици
своею речью говорят,
орли хлъкчют, а волци
грозно воют.
«Сказание о побоище»
Дмитрия Ивановича
Донского
(М.‚ Изд. Н. Головина,
1835)
И ръче ему князь Вла-
димер Андреевичь: «Гос-
подине княже! Воеводы
у насъ вельми крьпцы, а
Русские удальцы свъдо-
мы, имъют подъ собою
борзые кони, а доспьхи
вельми тверды, злаченые
колонтари и булатные
бапданы и кончарьъ
фряжские, и курды ляц-
кие и сулицы ньмецкия,
а щиты червленыя, и ко-
пия злаченыя, сабли бу-
латные; а дорога имъ
свьдома, а берега имъ
по Оцъ изготовлены; хо-
тять главы свои поло-
жити за вьру Христиан-
скую и за твою обиду,
великий княже».
«Сказание о Мамаевом
побоище»
(основная редакция,
конец ХУ в.)
Мнози рати необычно
събрашася, не умлъкаю-
щи глаголють, галици же
своею речию говорять,
орли же мнози от усть
Дону слетошася, по аеру
летаючи клекчють, и
мнози зверие грозно вы-
ють, ждуще того дни
грозного, богом изволе-
наго, в нъ же имать па-
сти трупа человеча.
При мысленном охвате всей картины в целом создается впе-
чатление, будто некая гигантская рука на протяжении трех ве-
ков неутомимо трудилась над редактированием текста, постоянно’
совершенствуя его художественные качества, беспощадно вымары-
вая одни его куски и заменяя их другими, но при этом оставляя
нетронутыми структуру и логику особенно дорогих ей мест. Ицен-
ность этих отрезков текста определялась лишь одним фактором —
тем, что у их истоков лежало несравненное мастерство созда-
теля «Слова о полку Игореве».
Однако если с высот раблезианских образов спуститься на
землю и задаться вопросом, чем объяснить описанный феномен,
90
У

то мы окажемся в весьма затруднительном положении. Действи-
тельно, растянутое на почти три столетия внимание к событию,
постоянное обращение к его описанию, и при этом такое береж-
ное отношение и такое постоянство к образной структуре строго
определенных отрезков текста. Откуда все это?
Мы не беремся отвечать на этот вопрос. Наше глубокое убеж-
дение основывается на том, что на нынешнем уровне наших зна-
ний о явлении и при довольно скромном багаже его интерпрета-
ций едва ли можно пойти дальше, чем высказать еще одну гипо-
тезу. Мы решительно против этого. °
Однако все сказанное позволяет быть категоричным в следую-
щем. Нам представляется, что Куликовский цикл — во всем его
многообразии—в существенной мере есть еще одно блестящее
доказательство высокой оценки художественных достоинств «Сло-
ва» с точки зрения тех, кто отдавал свое вдохновение описанию
событий, разыгравшихся на «Куликовском поле, на речке Непряд-
ве». Неоднократно подчеркивавшая_ся особенность цикла —— его
постоянное и повсеместное следование образцу — со всей очевид-
ностыо свидетельствует о том, что эстетическое великолепие
«Слова о полку Игореве» воспринималось на протяжении веков
как нечто совершенное. И это, конечно, не гипотеза, а факт,
лишним подтверждением которого является‘ структура вырази-
тельных средств, сконцентрированных. в памятниках Куликовско-
го цикла. `

В. К. Романов
ИДЕЙНО-ИСТОРИЧЕСКОЕ
ОСМЫСЛЕНИЕ
НАЛКСКОЙ БИТВЫ
В РУССКОМ ЛЕТОПИСАНИИ
и Х1\/—Х\71 ВВ.
Крупнейшим событием в истории феодальной Руси явилось мон-
голо—татарское нашествие, положившее начало почти 25О-летне-
му иноземному игу. Но первое столкновение русских с неизвест-
ным дотоле в Европе кочевым народом связано с походом монго-
ло-татар на запад в 1222—1223 гг. Именно тогда в битве при реке
Калке они одержали первую, хотя и нелегкую победу над весьма
значительными русскими военными силами.
Эти события нашли отражение в ряде ранних летописных па-
мятников, которые легли в основание более поздних летописных
компиляций. Осмысление русскими книжниками событий, после-
довавших за 1223 г. и связанных с монголо-татарским пашест-
вием, установлением ига, тяжелыми последствиями многих на-
хождений войск монголо-татар на Русь, самой политической
зависимостью русских княжеств от Золотой Орды,— все это, по-
видимому, могло определенным образом отразиться и в статьях о
Калкском сражении, имеющихся в летописных сводах ХПГ — на-
чала ХЧ1 в.
Развитие Руси, несколько ускорившееся с середины ХП/ в.‚
создавало предпосылки для образования Русского централизован-
ного государства‘. Ослабление ордынского ига, начавшееся тог-
да же, привело к военным столкновениям русских с Ордой. Побе-
ды русских полков в бою на реке Воже и особенно в славной Ку-
ликовской битве явились достойным историческим ответом за
неудачу, понесенную русскими от степняков в сражении при Кал-
ке. Видимо, поэтому в «Задонщине» победа на Дону ставилась в
явную параллель с Калкской битвой 2. В этом произведении име-
ется фрагмент, оценивающий, как считают исследователи, неуда-
чу в сражении как беду для всей Руси 3. По мнению автора «За-
1 Насонов А. Н. История русского летописания Х1—начала ХУ111 века:
Очерки и исследования. М., 1969, с. 246-247.
2 Воинские повести Древней Руси/ Под ред. В. П. Адриановой-Перетц.
М.; Л., 1949, с. 32, 298; Тиазомиров М. Н. Средневековая Москва. М., 1957,
с. 258-259; Творогов О. В. О композиции вступления к «Задонщине».-
В кн.: «Слово о нолку Игореве» и намятники Куликовского цикла: Н во-
просу о времени написания «Слова». М.; Л., 1966, с. 529-530.
3 Воинские повести Древней Руси, с. 298; Творогов О. В. О композиции
вступления к «Задонщине», с. 527, 529-530.
92

донщины», именно после этого поражения «Русская земля съдить.
невесела» и обида, нанесенная Руси, была смыта только в Кули-
ковской битве ‘. Важно подчеркнуть, что время создания «Задон-
щины» определяется с учетом имеющейся в памятнике фразьг
«А от Калатьские рати до Момаева побоища 170 лът» 5.
Не только в «Задонщине», но и во многих списках «Сказания
о Мамаевом побоище» имеется фрагмент, в котором констатиру—
ется общерусский характер поражения на реке Калке. Причем в:
некоторых списках не делается разницы между неудачей в этойт
битве и нашествием Батыя на Русь: «...от Батыя до Кальския
рати и до Мамаева побоища лет 158» °‚ даны явно гиперболиче-
ские известия о потерях русских: «...брань была на Калках хри-
стияном со агаряны и убиша тогда православных христиане
400 ООО» ". Таким образом, и в «Задонщине», и в «Сказании оэ
Мамаевом побоище» битва при Калке связывалась именно с Ку-
ликовской битвой. И если неудача в первом сражении являлась,
началом бедствий для всей Руси, то победа на Дону возвещала:
новый политический подъем страны.
В этой связи представляют определенный интерес описания
в летописных сводах ХПГ — начала Х\71 в. Калкской битвы. Ста-—
тьи о битве в этих памятниках отражают отношение к завоевате-
лям на протяжении указанных столетий. Оно имело определен-
ную направленность, а также исторический характер и идейное
содержание. Но отрицательное отношение к чужеземному игу
могло появиться только в статье одного из летописных сводов,
а затем, с течением времени, просто переходить из одного памят-
ника в другой, не подвергаясь никаким изменениям. Рассмотре-
ние описаний Калкской битвы за отмеченный промежуток вре-
мени даст ответ па поставленные вопросы, позволит выяснить,
связывалось ли отношение в этих статьях к монголо-татарам с
политическими взаимоотношениями Руси с Золотой Ордой, а так-
же с ханствами, образовавшимися на территории бывшего улуса
Джучи, была ли изменяющаяся характеристика описаний сраже--
ния определенным выражением постоянной борьбы русского на-
рода против чужеземного ига.
’* Дмитриев Л. А. К литературной истории «Сказания о Мамаевом побои-
ще».— В кн.: Повести о Куликовской битве. М., 1959, с. 434-435. (Литера-
турные памятники). Надо подчеркнуть, что О. В. Творогов сделал попыт-
ку реконструировать вступление «Задонщины», взяв за основу один из:
лучших списков памятника-Ундольского. Ученый пришел к заключе-
нию, что даже этот лучший список прошел явную правку позднейших
книжников. Исследователь установил существование в оригинале произ-
ведения отрывка, уделявшего особое внимание «описанию тяжелых по-
следствий битвы на Калке» (см. подробно: Творогов О. В. О композиции
вступления к «Задонщине», с. 527, 529-530).
5 Ржига В. Ф. Слово Софония Рязанца о Куликовской битве (Задонщина)
как литературный памятник 8О-х годов ХПГ в.— В кн.: Повести о Кули-
ковской битве, с. 397; Тиазомиров М. Н. Древняя Москва. М., 1947, с. 203;
Воинские повести Древней Руси, с. 298.
° Повести о Куликовской битве, с. 89.
7 Там же, с. 179.
93

Первые рассказы о Калкской битве дошли до нас в составе
Лаврентьевской, Новгородской 1-й старшего извода и Ипатьев-
-ской летописей ‘Ё
Лаврентьевская летопись содержит весьма краткий рассказ о
битве при Калке. При этом текст ее с начала и до слов «...иде же
зоветься валь Половътьскыи» 9, в тех местах, где говорится о про-
исхождении монголо-татар и сообщается об их победах над кав-
казскими народностями и половцами, довольно схож с началь-
ным фрагментом повествования Новгородской 1-й летописи, окан-
чивающимся теми же словами ’°. Описывая последующие собы-
тия, статья- свода, переписанного Лаврентием, лишь несколькими
словами говорит о выступлении русских князей, походе и сраже-
лип, не называя при этом даже места битвы -—реку Калку.
В заключении сообщается о гибели в битве семи русских князей,
многих бояр и воинов, особо отмечаются потери киевлян — 10 ООО,
подчеркивается общерусский характер поражения: «...бысть плач
и туга в Руси и по всей земли. Сеи же зло...» “. В целом опи-
ясание Лаврентьевской летописи расценивает события 1223 г. как
несчастье всей Руси.
Повествование событий 1222—1223 гг. имеется в Новгород-
ской 1-й летописи. Именно в этом повествовании обнаруживается
много известий, отсутствующих в статьях Лаврентьевской и
Ипатьевской летописей. Так, лишь в Новгородской 1-й летописи
приводятся речь хана Котяпа к галицкому князю Мстиславу
Мстиславичу с просьбой о помощи и обращение последнего к
‚ДРУГИМ РУССКИМ КНЯЗЬЯМ С ПрИЗЫВОМ СОВМЕСТНО С ПОЛОВЦаМИ ВЫСТУ-
пить против неведомого врага. В последующем описании неодно-
кратно подчеркивается участие в ноходе и битве «всъхь князии
русьскыхъ» ‘г. Эти детали свидетельствуют о явном внимании,
с которым отнесся книжник Новгорода к событиям, происшедшим
далеко от его родпого города. Однако прямых гневных эпитетов
против степняков, укоров их жестокостям в данной статье не
‘приведено.
Рассказ о битве при Калке содержится и в Ипатьевской лето-
гписи. Отличаясь от описаний в Лаврентьевской и Новгородской
1-й летописях дополнительными известиями о галицких и волын-
ескихкнязьях, их участии в сражении, он дает негативную оцеп-
ку кочевников. Так, уже в первой фразе сказано: «Приде неслы-
ханая рать, безбожнии Моавитяне, рекомии Татарове»“*. Слова
«безбожнии Моавитяне» выражают отрицательное отношение к
пришельцам. Эта особенность статьи свидетельствует о хорошем
3 Полное собрание русских летописей. 2-е изд. Л., 1926, т. 1, с. 445-447 (да-
лее: ПСРЛ); Новгородская первая летопись старшего и младшего изво-
дов/ Под ред. и с предисл. А. Н. Насонова. М.; Л., 1950, с. 61-63; ПСРЛ.
2-е изд. СПб., 1908, т. 2, с. 740-745.
Ё9 ПСРЛ, т. 1, с. 445-447.
‘10 Ср.: ПСРЛ, т. 1, с. 445-446; Новгородская первая летопись..., с. 61-62.
‘И ПСРЛ, т. 1, с. 447.
‘12 Новгородская первая летопись..., с. 62-63.
“3 ПСРЛ, т. 2, с. 740.
94

знакомстве книжников Галицко-Волынской Руси с монголо-татар-
ским походом в Европу в 1222—1223 гг. По-видимому, книжники
этого княжества имели довольно полное представление об опасно-
сти, исходившей от нового противника.
Статьи о битве при Калке в Лаврентьевской, Новгородской
1-й и Ипатьевской летописях говорят о поражении русских как
наказании за грехи. Однако статья Ипат-ьевского свода не огра-
ничивается этим. Книжники Галицко-Волынской Руси высказы-
вают мнение и о конкретной причине поражения-ссоре как
раз накануне битвы двух старейших русских князей, киевского
и галицкого Мстиславов. В этой статье также говорится о пора-
жении и бегстве многих русских дружин: «Грехь ради нашихъ
Роускимъ полкомъ побеженымъ бывшимь», неудаче князей:
«Бысть победа на вси князи Роусскыя, тако же не бывало ни-
когда же» ‘4.
В статьях о битве, помещенных в сводах ХУ-ХХЧ вв.‚ отме-
ченное отрицательное отношение Ипатьевского свода к «неслы-
ханной рати» получает существенное развитие. В этих сводах
отрицательные мотивы явно усилены. Так, уже в статье Софий-
ской 1-й летописи старшего извода, представляющей собой соеди-
нение описаний битвы Новгородской 1-й и Ипатьевской летопи-
сей, встречаются не только ранее отмеченные слова, но имеются‘
переделки отдельных выражений и введены новые фразы. Напри-
мер, при описании избиения войсками Джебе и Субедея сдавших-
ся русских жестокость победителей подчеркнута вновь введенной
фразой: «И много убииство бесчисленное створися»“ (здесь и
"далее курсив мой.— В. Р.).
В подобном духе переработан в Софийской 1-й летописи и
текст Новгородской 1-й летописи.
Н 1 С]
И не свъдаемь, откуда суть пришли Сих же злыхь Татарь Таурмень не
и кдъ ся дъша опять: богъ въсть сввдаемь, откуду были пришли на
(с, 63), нась и где ся дели опять: толко богь,
весть (с. 207).
Софийская 1-я летопись старшего извода является одним из
памятников, отражающих Новгородско-Софийский свод 30-х го-
дов ХУ в.“ Именно тогда усилилась борьба складывающегося
Русского централизованного государства с распадающейся Золо-
той Ордой. Однако успешной борьбе Руси с ней мешала феодаль-
ная война между великим князем Василием 11 с его дядей Юрием,
14 ПСРЛ, т. 2, с. 744-745.
15 ПСРЛ, т. 5. М.; Л., 1925, с. 206; ср.: Новгородская первая летопись..., с. 63.
Плано Карпини пишет: «Во время же войн они (монголь1.— В. Р.) уби-
вают всех, кого берут в плен» (Плано К арпини Иоанн де. История мон-
галов). См. также: Рубрук Вильгельм де. Путешествие в восточные стра-
ны / Введ., перев. и примеч. А. И. Малеина. СПб., 1911, с. 32.
1“ Шаазматов А. А. Обозрение русских летописных сводов Х1У-—Х\П вв.
М.; Л., 1938, с. 366-367; Он же. Повесть временных лет. Пг., 1916, т. 1‚‚
с. ХЫХ; Насонов А. Н. История..., с. 248.
95

Дмитриевичем и с сыновьями последнего. Со второй половины
ЗО-х годов ХУ в., как отмечали исследователи, участились ор-
дынские набеги на Русь ‘7. Отряды кочевников не только сжига-
ли села и грабили города. Им удавалось наносить поражения
русским полкам и осаждать Москву ‘д. Мнение о том, что в своде
30-х годов ХУ в. проблема борьбы с золотоордынцами была одной
из важнейших, высказал А. Н. Насонов, а позднее Я. С. Лурье ‘9.
Поэтому при создании Новгородско-Софийского свода его авто-
ры, по-видимому, обратились к истории русско-ордынских отно-
шений. События 1222—1223 гг. и битва при Калке как их цент-
ральный сюжет были переосмыслены в духе отрицательного отно-
шения к завоевателям.
Описание битвы при Калке имеется в сводах второй половины
ХУ в. Среди них особое место должно быть отведено статье в
Московском великокняжеском своде 1479 г.”°. Статья о Калкской
битве в этом памятнике входит в его первую часть, оканчиваю-
щуюся, по мнению А. А. Шахматова, 1423 годом 2‘. А. Н. Насо-
нов, изучая эту часть памятника, доказал значительную тексту-
альную близость ее аналогичной части Ермолинской летописи.
При этом ученый обнаружил в памятниках одинаковые пропуски.
Это обстоятельство привело исследователя к выводу, что и Мо-
сковский свод 1479 г., и Ермолинская летопись независимо друг
от друга использовали общий источник, созданный, как полагал
А. Н. Насонов, между 1464—1472 гг. Этот памятник ученый пред-
ложил назвать Митрополичьим сводом Феодосия- Филиппа 2”.
Среди источников первой части свода 1479 г. и А. А. Шахма-
тов, и А. Н. Насонов признавали наличие двух: Софийской 1-й
летописи и памят11ика, весьма близкого Троицкой летописи 23.
Повествование о Калкской битве Московского свода почти до-
словно передает текст статьи Софийской 1-й летописи, но есть и
изменения. Они связаны с характеристикой монголо-татар. Так,
при описании разграбления последними после битвы пограничных
русских областей книжники второй половины ХУ в. подправляли
текст своего источника. Сравнение отрывков это доказывает.
‘Г’ Базилевич Н’. В. Внешняя политика Русского централизованного государ-
ства: вторая половина ХУ века. М.‚ 1952, с. 50——51; Черепнин Л. В. Обра-
зование русского централизованного государства в ХПГ-ХУ веках. М.‚
1960, с. 768.
‘В См. подробно: Черепнин Л. В. Образование русского централизованного
государства..., с. 768.
Насонов А. Н. История...‚ с. 350; Лурье Я. С. Общерусские летописи ХПГ-
ХУ вв. Л., 1976, с. 102-104 (ученый относит составление свода к 1448 г.—
Там же, с. 108-—114).
20 Московский летописный свод конца ХУ века.— ПСРЛ. М.; Л., 1949, т. 25,
с. 118-121.
11 Шаазматов А. А. Общерусские летописные своды ХПГ-ХУ вв.-— ЖМНП,
1900, М: 9, отд. 2, с. 162, 172-174.
32 Насонов А. Н. История...‚ с. 264, 266-268.
13 Шаазматов А. А. Повесть временных лет, т. 1, с. П’; Он же. Обозрениещ,
с. 257-282, 355-356; Насонов А. Н. История...‚ с. 256, 261-262. д
96
21
Ф

С] М. с. 1479
Нъ ведущимь же Руси льсти Татарь- Русь же, не вядягсу злобы и льсти
скыя, исходяаху противу имь со Татарьские и нзнависти на христи-
кресты, оже избиша вся (с. 207). ань, исхождааху противу имь со кре-
сты, о11и же избиваху всьхь (с. 121).
Как видно, «лесть» степняков Софийской 1-й летописи в
Московском своде значительно распространена дополнениями о
«злоби» и их «ньнавистп на христиань». Видимо, книжники
60-70-х годов ХУ в. имели достаточные представления об ор-
дынских набегах, грабежах И разорении, которые они несли рус-
ским землям, чтобы так сказать об их предшественниках Х1П в.”
В конце данной статьи имеется абзац от слов «Глаголаху же
сице...» до слов «...святую богородицю» 25, отсутствующий в обе-
их редакциях Софийской 1-й летописи. А. Н. Насонов, обратив
внимание на этот отрывок, считал, что он относится к источнику
из «Троицкой летописи, а так как Троицкая была весьма близка
к Лаврентьевской» 2“, то, следовательно, он близок и к Лаврен-
тьевской. Однако в тексте отрывка статьи Московского свода име-
ются антиордынские выпады, свидетельствующие о редактирова-
нии. Такие выпады отсутствуют в статьях Лаврентьевской и
Троицкой летописей. Например, в описании Свода 1479 г. под-
черкнуто, что русские князья «почаша... совокупляти полкы
своя противу безбожных Татары”. Сообщая о приходе Василь-
ка в Русь, летописец подчеркивает, что ростовский князь «слы-
ша зло, сотворившееся над Русьскыми князи» 28. Эти дополнения
свидетельствуют о редакторской правке книжниками второй по-
ловины ХУ в. текста статей о битве в Софийской 1-й летописи и
Лаврентьевской или весьма близкой последней Троицкой летопи-
сях. Приведенная характеристика кочевников, отсутствующая в
Софийской 1-й летописи, видимо, имела место в статье памятни-
ка, установленного А. Н. Насоновым — Своде Феодосия -— Филип-
па. Этот свод, как сказано выше, послужил источником Москов-
ского свода в части до 1425 г.‚ куда входит и статья о Калкской
битве. Такая антипатия сводчика 60-70-х годов ХУ в. к степня-
кам легко объяс11има. Она вытекает из враждебного характера
русско-ордынских отношений в третьей четверти ХУ в., предше-
ствовавших свержению чужеземного ига над Русью.
В течение 5О-х —- начала 70-х годов отношения складывающе-
гося Русского централизованного государства с ордынскими хан-
2’; Базилевич Н’. В. Внешняя политика Русского централизованного государ-
ства..., с. 52-—59; ПСРЛ. М.; Л., 1962, т. 27, с. 124-125, 126; т. 25, с. 298, 323;
т. 27, с. 274, 277; Насонов А. Н. История..., с. 307-—311, 313-314, 349-—350.
25 ПСРЛ, т. 25, с. 121.
г“ Насонов А. Н. История..., с. 205, 206, 207; в этой посылке исследователь
шел за А. А. Шахматовым, который считал: «...в части 1177—1380 гг....
в числе источников Московского свода была Троицкая или сходная с
Троицкою летопись» (Шаазматов А. А. Обозрениеш, с. 268).
27 ПСРЛ, т. 25, с. 121.
д‘ Там же.
4 Куликовская битва 97

ствами носили весьма напряженный характер. Набеги отрядов
из Казанского ханства, Большой Орды, считавших себя преем-
никами Золотой Орды, наносили значительный ущерб русским
землям. Так, в 1451 г. войска царевича Мазовши осаждали Моск-
ву. Ими был вь1жжен весь посад столицы «и тако вся посади заж-
гоша вь единь час... в велице печали и скорби град бяше и в не-
доумении мнозе... но точию слезами молящеся господу богу и
пречисти матери его» 29. Выступление русских из Нижнего Нов-
города в 1469 г. против Казанского ханства сопровождается ре-
чами воинов: «Вси хотим итти на оканных Татарь за святые
церкви... и за православное христианьство»3°. Как раз перед
этим походом от казанцев понесли поражение устюжане, среди
которых находились «дети боярские». Победители взяли в плен
«Юрья Плещеева И его товарищов» 3‘.
Таким образом, весьма напряженные отношения усиливаю-
щейся Руси с татарскими ханствами, по-видимому, сказались на
редактировании статьи о битве при Калке. Столкновения Руси с
Крымом и Казанью объясняют те нововведения данной статьи,
которые характеризуют противников Х1П в. полными «злоби...
и ненависти на христиань», определяют их как «безбожных».
Статья о Калкской битве приведена также в Ермолинской ле-
тописи”. Как говорилось, в части до 1425 г. этот памятник и
Свод 1479 г. передают текст общего источника. Статья о битве
этой летописи по сравнению со Сводом 1479 г. приведена в сокра-
щении. Данное обстоятельство обнаруживается уже при беглом
сравнении обоих описаний. Причем в тексте Ермолинской летопи‹
си нет ничего лишнего по сравнению с Московским сводом
1479 г. Зато все, имеющееся в Ермолинской летописи, содержится
в статье Московского свода.
Очень важным памятником русского летописания является
Никоновская летопись. В настоящее время установлено, что все
ее списки восходят к списку Оболенского 20-х годов ХХЧ в.”
Статья о битве на Калке в Никоновской летописи большей ча-
стью изложена по описанию Ермолинской или весьма близкой
ей Львовской летописи 3‘. Но текст, почерпнутый из описания
близкого к этим летописям свода, был подвергнут правке. В нем
обнаруживается большая группа дополнений, характеризующих
кочевников, в частности их поведение при набегах 35.
Дополнения носят антиордынский характер, несмотря на то
29 Там же, т. 27, с. 116-117. и
3° Там же, с. 126-127.
31 Там же, с. 277.
32 Там же. СПб., 1910, т. 23, с. 69-71.
33 Класс Б. М. Деятельность митрополичъей книгописной мастерской в 20——
30-х гг. Х\71 в. и происхождение Никоновской летописи.— В кн.: Древне-
русское искусство: Рукописная книга. М., 1972, с. 318, 337. ‘
31 Шагсматов А. А. Ермолинская летопись и Ростовский Владычный свод.-—
ИОРЯС. СПб., 1904, т. 9, кн. 1, с. 379-380.
35 ПСРЛ, 1961, т. 10, с. 90; 1925, т. 5, с. 203-204; 1965, т. 13, с. 69.
98

что иго было свергпуто почти за полстолетия до создания основ-
ного списка Никоновского свода. По-видимому, эти дополнения
принадлежат перу создателей Никоновской летописи, так как
они не встречаются ни в одной из статей, рассмотренных выше.
Например, при описании совета князей в Киеве участники его
решают «помощи Котяпу и стати на бой противу безбожньшь
Моавитянь». Выделенных слов при описании данных событий
нет ни в одной из рассмотренных выше статей. Весьма яркие
вставки, выражающие отношение к степпякам книжников первой
трети ХХЧ в., имеются и в заключительной части статьи Нико-
новской летописи. В пей интересно описание нападения войск
Джебе и Субедея на близлежащие русские пограничные земли
после победы на Калке.
Е. л. Н. л.
Христиане же не ведуще лсти Христиане же не въдище лсти Татарскиа,
Татарьскиа, дзыидоша противь изидоша противу ихь со кресты, они же
ихь со кресты, и тако избиша 3.413 изсъкоша, и домы ихь пожгоша, а
вся (с. 71). имъние огню предаша. Тако же и по инымъ
градомъ ходиша и власти и села вся по-
плъниша и пожгоша и пикого же бь воз-
браняющего‚ яко везде вся земля пуста
бъ, и ходиша Татарове воююще не боаща-
ся (с. 92).
Красочная картина, нарисованная в Никоновской летописи и
отсутствующая в рассмотренных описаниях Калкской битвы,
явилась следствием переработки отрывка статьи Ермолинской
летописи книжниками первой трети Х\71 в.
Заключительный отрывок описания Никоновского свода также
подвергается переделке по сравнению с соответствующим абза-
цем статьи Ермолинской летописи.
Е. л. Н. л.
Сих же Татарь не въсть никто Сихь же Татарь никто же въсть, откуду
же откуду пришли, камо ся приидоша и камо ся дъша. Сие же первое
дъли» 36 (с. 71). прихожепие Татарское на Русь. Бе же ско-
ри на бой, тако же и на бъгание легци же
суща, не обременяющеся пичимь же тягот-
пъе, бегаеть же и паки возвращается и
злодбйствени суть, аки делгони» (с. 92).
Последние слова отрывка «и злодъйствени суть, аки демони»,
впервые включенные в текст Никоновского свода, свидетельству-
ют о явно враждебном отношении окружения митрополита Да-
ниила к ордынцам 3’.
3“ В статье Львовской. летописи имеется сходный текст, по по сравпепию
с первым отрывком Ермолинской летописи опущепо последнее слово
«вся», а во втором частица «же». Ср.: ПСРЛ. СПб., 1910, т. 20, ч. 1, с. 153.
37 См. подробно: К лосс Б. М. Митрополит Даниил и Никоповская летопись.-
ТОДРЛ. М.; Л., 1974, т. 28, с. 188-190, 193-201.
99 и

Можно утверждать, что заостренность текста объясняется от-
пошениями Русского государства с Казанским и Крымским хан-
ствами в первой трети Х\71 в. Взаимоотношения того времени
Руси с наследницами Золотой Орды были проанализированы
А. А. Зиминым. Как устанавливает исследователь, основываясь
на отечественных и иностранных свидетельствах, в 1521 г. крь1м-
цы, прорвавшись в центральные районы страны, подвергли ужас-
ному опустошению громадную территорию, угрожали Москве,
взяли при этом огромный полон 3“.
Таким образом, оценка кочевников в описаниях битвы на
реке Калке претерпела явную эволюцию в русских летописных
сводах. В статьях о битве Новгородской 1-й и Лаврентьевской
летописей еще нет подчеркнуто отрицательного к ним отношения.
Но уже в Ипатьевском своде есть нелестпая характеристика при-
шельцев.
В сводах ХУ —— начала Х\71 в. отмеченная особенность статьи
Ипатьевского свода развивается. Объединение ранних описаний
битвы в этих памятниках приводило к осмыслению событий
1222—1223 гг. в соответствии с политическими отношениями
Руси с различными ханствами и ордами того времени, когда со-
ставлялись сами памятники. В статье Софийской 1-й летописи,
отражающей текст описания свода ЗО-х годов ХУ в., говорится
об избиении сдавшихся русских победителями, последние назва-
ны «злые Татары, Таурмени». Подобные настроения усилены в
статье 1223 г. Свода 1479 г., отразившего повествование в митро-
поличьем памятнике 60-х—начала 7О-х годов ХУ в. Здесь уже
говорится о «злобе и ненависти татар на христиань», т. е. под-
черкивается и их религиозная нетерпимость, и вражда к населе-
нию Руси. Описанию событий 1222—1223 гг. в Никоновской ле-
тописи свойственны несколько иные особенности.
Итак, статьям о битве рассмотренных летописных памятников
присуще усиление отрицательного отношения. Это был живой
отклик на русско-ордынские отношения Х1\7—ХХ71 вв. Описание
калкских событий производилось в соответствии не только с ран-
ними рассказами о битве, но и с политическими задачами, кото-
рые стояли перед выходящим на европейскую арену Русским
государством, отражали борьбу его народов за свержение ипо-
земпого ига 39.
33 Зимин А. А. Россия па пороге нового времени. М., 1972, с. 241-247.
39 История русской литературы: В 3-х т. М.; Л., 1958, т. 1. Литература Х--
ХЩП вв., с. 168-169, 176-185, 195-197.

А. С. Елеонская
ТЕМА БОРЬБЫ
против ордынского ИГА
в СТАРОПЕЧАТНОМ прологв
Дмитрий Иванович Донской не был канонизован русской цер-
ковью и поэтому его жизнеописание не попало в старопечатный
Пролог. Однако популярная книга, вышедшая в ХУП в. несколь-
кими изданиями, не предала забвению образ прославленного
полководца, имя которого не раз встречается в°проложпых жити-
ях. Упоминания о нем как о крупном государственном деятеле
и герое Куликовской битвы являются органической часть1о общей
темы борьбы русского народа против ордынского ига. В Пр6ло—
ге эта тема нашла воплощение в ряде ярких рассказов, вполне,
думается, отвечавших задачам патриотического воспитания, кото-
рые были сформулированы в предисловии ко второму изданию
Прблога (1642—1643). Главная цель книги, говорится здесь, дать
жизнеописания «своея бы Русския земли великих святителей и
чюдотворцев московских и иных градов благочестивыя державы...
где которой просиял добрыми своими делы... да и великих князей
русских, которыя также просияли в Русской земли добрыми свои-
ми детельми» ‘.
Иптерес читателей к теме был определен и поучительпым ис—
торическим прошлым, не столь к тому же отдаленным (меньше
ста лет прошло после взятия Казани), и настоящим, поскольку
стенные набеги продолжались еще в Х\/`П в. Например, к оттор-
жению Поволжья от Русского государства стремились татарские
феодалы. В 1615 г. в Казанском крае они подняли восстание
под предводительством Джан-Али Елыхметева (так называемая
еналеевщина). С деятельностью Кучумовичей связан ряд волне-
ний в Западной Сибири (6О-е годы ХУП в.). Потомки «Кучюма
царя» мечтали о реставрации независимого ханства. На протяже-
нии десятилетий Русь находилась в состоянии войны с Крымом и;
мусульманской Турцией 2.
О том, что интерес к изображению борьбы Руси против ордын-
ского ига был живым и не прекращался на протяжении длитель—
ного времени, свидетельствует сама история печатного Прблога,
состав которого в ХУП в. не оставался неизменным". Притом
1 Пролог. М.‚ 1642, л. 904 об.; Пролог. М.‚ 1643, л. 948 об. (далее ссылки на
год издания Прблога и листы приводятся в тексте статьи).
2 Очерки истории СССР: Период феодализма ХУП в. М.‚ 1955, с. 476-480;
518—541; 794; 859.
3 Демин А. С. Современные тенденции в источниковедении древнерусской
литературы и задачи изучения печатного Пр6лога.— В кп.: Литературный
сборник ХУП века Прблог. Русская старопечатная литература (ХУ1——
первая четверть ХУ1П в.). М.‚ 1978, с. 20-25.
101

особенно активно Пролог пополнялся произведениями на воин-
скую тему. Мы остановимся на нескольких сюжетах, проследив
(где имеется для этого возможность) их движение от издания к
изданию и соотнесенность с рукописными источниками и другими
старопечатными книгами этого времени.
В нервом издании Прблога (1641), почти не содержавшем
русского материала, взаимоотношениям Руси с Ордой посвящен
лишь один эпизод из Жития Алексия, митрополита киевского и
московского. Подробно рассказав о путешествии Алексия в
Царьград и о поставлении его там в русские митрополиты, они-
сав благочестие святого‘ и его заслуги перед русской церковью,
автор проложного жития кратко упоминает, что впоследствии
Алексий «к царю Жаньбеку шествие сотворив и царицу его Тай-
доулу зело болящу очима исцелил и велию честь от царя и цари-
цы приим, и отпущен бысть на Русь» (1641, л. 816 об.). Имеется
в виду поездка Алексия в Орду к царю Чанибеку (1357), жену
которого некоторые летописи, согласно с сохранившимся ярлы-
ком, называют Тайдулой и также сообщают о ее исцелении.
В старопечатном тексте этот эпизод не развернут и не связан
ни с предыдущим, ни с последующим изложением, производя
впечатление случайного вкрапления. Источником рассказа об
Алексии в Прологе 1641 г. послужило, как указывает
В. О. Ключевский, краткое житие, пригодное по своей форме для
церковной службы. Его автором был, по-видимому, пермский
епископ Питирим ’*.
Данный текст, помещенный под 12 февраля, напечатан без
изменений во всех изданиях Прблога. Однако в четвертом изда-
нии (1661) ему предпослано обширное, занимающее почти 20 ли-
стов, «Слово на блаженного в святых отца нашего Алексиа, ар-
хиепископа Киевского и всеа России, нового чюдотворца».
Отличающееся церковным характером, «Слово» тем не менее от-
мечает патриотические заслуги видного государственного деяте-
ля, которые подчеркнуты средствами панегирического изображе-
ния. Алексий—— «мужественный борбник», «подвижный храбр-
ник», «храбрый подвижник», «стратилат достохвалный», «побе-
доносный всех врагов победитель». Ему противопоставлен
«многокозненный, свирепый варвар», «зверообразный царь татар-
ский», который наполнен «неистовым гневом», «шатающейся яро-
стью», «злоумпым умом». В обобщенно-витийственной манере гово-
трИТСЯ о дипломатическом такте митрополита, сумевшего уберечь
‘родную землю от разорения. Он «уветливыми словесы, благоразум-
ной мудростию, богомудрым смыслом, паче же прилежною ко
всеблагому богу молитвою в превеликую всех россиян правовер-
ных радость укротил есть „свирепых татар» (1661, л. 417-
417 об.). Исцелению царицы здесь придано значение важнейшего
исторического события: оно сыграло, по «Слову», огромную роль
4 Ключевсний В. О. Древнерусские жития святых как исторический источ-
ник. М., 1871, с. 139, 135.
102

в дальнейшей судьбе «земли российской». Вместе с тем слепота
ханской жены и ее чудесное прозрение выступают символом одо-
ления языческой тьмы светом христианского учения вообще. От-
влеченно-панегирическому стилю произведения отвечает отсутст-
вие конкретных деталей: ни царь, ни царица не названы по
имени, не приведены какие-либо подробности пребывания Алек-
сия в Орде.
Обращает на себя внимание концовка «Слова». Автор сообща-
ет, что «боговенчапный царь российский, благочестивый Алек-
сий... тезоименптый святому», молит своего заступника, как и
раньше, послужить Русской земле, в частности помочь соедине-
нию «княжения Малороссийского... с богохранимым великорос-
сийским царьством» (1661, л. 439).
Автору, возможно, было известно «Слово похвально, иже во
святых отцу нашему Алексию чюдотворцу, митрополиту Киев-
скому и всеа России», внесенное в «Степенную книгу»: последнее
также заканчивается прославлением Алексия, «стража и утверж-
дения земли Русской», защитника ее от «нахождения варварско-
го», покровителя самодержцев 5. Однако в Прблоге 1661 г., в
основной его части,— новый текст, написанный в стиле риториче-
ской проповеди ХУП в. Молитва о воссоединении Украины с Рос-
сией позволяет предположить, что произведение было создано
еще в начале 50-х годов.
Рассмотренный текст перепечатывается затем без изменений в
последующих изданиях Прблога“. Однако в Прблоге 1696 г. про-
исходит замена другого произведения: вместо краткого Жития,
известного еще с первого издания (1641), помещается новая
редакция, которую исследователи приписывают Евфимию, извест-
ному справщику книг и сотруднику Епифания Славинецкого 7.
В этой редакции, отличающейся насыщенностью содержания
и занимательностью сюжета, ордынская тема занимает сущест-
венпое место. Вначале автор вспоминает времена Батыя, опу-
стошившего «Российскую землю», в результате чего «преста ве-
ликое княжение быти в Киеве». «Частая нашествия варвар» от-
разились на судьбе семьи будущего святого: его родители
вынуждены переселиться из Чернигова в Москву. Взаимоотноше-
ниями с Ордой определена государственная жизнь: «многа пост-
рада в Орде» митрополит Феогност; чтобы «укрепити себе... ве-
ликое княжение», вынужден идти к татарскому хану за ярлыком
московский князь Иван Иванович. Подробно излагается эпизод о
посещении Алексием Орды. При этом здесь имеется в виду его
приход не только при царе Чанибеке (1357), но и при сыне его
5 Полное собрание русских летописей. СПб., 1913, т. 21, ч. 2, с. 385 (далее:
ПСРЛ).
6 См., например: Пролог. М., 1689, л. 696 об.— 707 об.; Пролог. М., 1696,
л. 771 об.— 723 об.
7 Черная Л. А. Кавычные Прологи конца ХУП —начала Х\/`1П века и осо-
бенности их правки (6, 8, 9, 10 и 11-е издания Пр6лога).— В кн.: Литера-
турный сборник ХЧП века Пр6лог..., с. 136.
103

Бердебеке, севшем в том же году на месте отца. Алексий, расска-
зывается здесь, приглашен «Чжанибеком сыном Азбяковь1м» ув-
рачевать его жену Таидулу («бяше бо три лета слепа, к сему и
демонствуема»). Отслужив в Москве молебен у гроба митрополи-
та Петра, святой вместе «с клиром» отправляется в путь. Он
излечивает «недугующую» царицу, после чего «почествованный»
и «одаровапный велми» отпускается с великой честь1о домой. Без
Алексия в Орде между тем разгораются распри. Бердебек удавил
отца, избил двенадцать братьев и сел на царство. Немилостивь1й
и свирепый, он намеревается «ити воевати российское христиан-
ство». «Ведая буесть варвара», великий князь Иоанн молит мит-
рополита вернуться в Орду и «утолити гнев злонравного». Митро-
политу Алексию сопутствует успех: он добывает «мир земли Рос-
сийской», а для церкви получает «граммату свободительную...
от всяких даней и поборов» (1696, л. 724 об.—728). Обращает на
себя внимание близость данной редакции Жития к тексту в «Сте-
пенной книге».
Примечательно, что предание об излечении митрополитом
Алексием ханши нашло место и в украинской старопечатной
книге. Его вкшочил в первую книгу своего собрания житий Дмит-
рий Туптало, будущий митрополит ростовский. Книга эта вышла
в Киеве, в 1695 г. Однако в «Житии иже в святых отца нашего
Алексиа, митрополита Киевского и всея России чудотворца», па-
писанном Дмитрием Ростовским, фигурирует вместо Чанибека
Амурат, хан с 1361 г. Благодаря хронологическому смещению
оказалась подчеркнутой роль не только Алексия, но и князя
Дмитрия Ивановича Донского. Царь Амурат просит московского
князя направить к нему святителя, «яко да помолится к богу о
царице его и подасть ей прозрение». Сюжет рассказа осложнен
эпическим мотивом: «Аще, рече, исцелеет царица моя того молит-
вами, ты со мною мир имети будеши, аще же не послеши его ко
мне, то имам землю твою мечем и огнем пленити». «Молимый»
великим князем Дмитрием, Алексий идет в «агарянскую землю»
и там с помощью святой воды возвращает царице (имя ее здесь
не названо) зрение 3. В качестве одного из источников Дмитрий
Ростовский использовал, видимо, редакцию Жития, принадлежав-
шую Пахомию Логофету, где хан также назван Амуратом 9.
Если первое издание Прблога лишь частично затрагивает тему
„борьбы против ордынского ига, то в издании 1642—1643 гг., вооб-
ще значительно пополненном русским материалом”, она пред-
ютавлена рядом житий. Все они перепечатываются затем в по-
следующих изданиях, куда вместе с тем вводятся и новые произ-
8 Книга житий святых... на три месяцы вторыя: декемврий, ианурий и фев-
руарпй. Киев, 1695, л. 682.
‘д Ключевспий В. О. Древнерусские жития святых как исторический источ-
ник, с. 139.
г” См. подробнее: Елеонская А. С. Политические цели второго издания Прб-
лога 1642—1643 годов.—— В кн.: Литературный сборник ХУП века Пр6лог...‚
о. 55-76.
104

ведения, повествующие о тяжелых временах. История борьбы
предстает при этом во всей ее хронологической протяженности.
` Несколько произведений, включенных во второе издание,
приурочены ко временам Батыя: «Память святаго благовернаго
князя Феодора Смоленского и Ярославского» (19 сентября),
«Убиение святую мученику от Батыя царя великого князя Ми--
хаила Черниговского и болярина его Феодора» (20 сентября),
«Память святого и благоверного князя Александра Невского, но-
вого чюдотворца» (23 ноября), «Память преподобного отца наше-
го Пафнотия, игумена бывша рожества пречистыя богородицы,
иже в Боровске» (1 мая). Несмотря на лаконизм и обобщеппость
рассказов Пролога, на их незагружепность деталями, па одпо-
значность образов, на привлечение впимаппя прежде всего к хри--
стианским добродетелям героя”, эти произведепия сохрапили в-
известпой мере и в составе Пролога литературпые особеппостш
княжеских житий.
По отдельпым черточкам проложпые жития воссоздают впе-
чатляющую картипу первых лет ордыпского ига, отводя зпачп-
тельпое место историческим реалиям. Типично, папример, изо-
бражепие обстановки в «Памяти преподобного отца нашего Паф-
нотия»: «Попущением божиим за грехи наша прииде па Русскую
землю царь Батый безбожный и грады плепяя и пожигая и хра-
мы освященныя со всею святынею и благолепием украшепныя
потребляя, и православия держатели, яко -клась1 пожипая, и вла-
дущих мечем посекая, и паки в тех место поставляя своих вла-
стелей от безбожных агарян» (1643, л. 317).
В Житии Михаила черниговского описание исторической об-
ста11овки, построенное по той же схеме, еще более копкретизиро-
вапо хронологическим уточнением: «В лето шесть тысящь седмЬ-
сот четыредесят шестое бысть нахождение безбожнаго Батыя на
Русскую землю» (1642, л. 81 об.). Сравним с началом «Повести
о разорении Рязани Батыем»: «В лето 6745. В второе па десят‘
лето по принесении чюдотворнаго образа ис Норсупя, прииде-
безбожпый царь Батый на Рускую землю со мпожеством вой та-
тарскыми и ста па реке па Воронеже близ Резапскиа земли» ‘г.
В стиле летописпой заметки, передающей во времепной после-
довательности сведения о покорении Батыем русских городов и
княжеств, построен рассказ в Житии Александра Невского: «По-
сем в то время безбожный царь Батый многи земли попленп и‘
прииде на Русскую землю и грады многи взя и пожже, Владимир
и Ростов и прочии, попущением божиим, грех ради наших. И ту‘
избиена быста Всеволожя князя приснопамятная Юрии и Васил-
ко от безбожнаго Батыя. В тоже время пострада Христа ради‘
князь Михаил Черниговский и с болярином своим Феодором...
И паки окаянный царь Батый, еще не насытилься бяше крови:
Н Саэонова Л. И. Проложное изложение как литературная форма-В
Литературный сборник ХУП века Пр6лог..., с. 27——28.
12 Воинские повести Древней Руси/Под ред. В. П. Адриановой-Перетщ
М.; Л., 1949, с. 9. (Литературные памятники).
105

християнския, посылает посланники своя во град Суздаль, к свя-
тому великому князю Александру» (1642, л. 405).
В качестве конкретизирующей исторической детали выступает
в Житии Феодора смоленского и ярославского упоминание о «за-
поведи» Батыя ходить князьям русским в Орду и принимать от
«царствующих» там «отеческия хоругви и державу» (1642, л. 76
об.). Усилению исторической достоверности служат и генеалоги-
ческие уточнения: «Сей святый блаженный князь Феодор сын
бяше Ростпславль, рекомый Черный, девятый степению от свя-
таго и равноапостольнаго Владимира, внук Мстиславль, правнук
князя Давида Смоленьскаго, праправнук же Ростислава Мстилав-
ля Владимира Мономаша» (1642, л. 76). Или: «Сей убо бь1сть
благоверный и христолюбивый князь великий Александр, сын
Ярославль внук великому князю Всеволоду, сыну Владимирову,
просветившаго Русскую землю святым крещением» (1642„с. 403).
Центральные персонажи, выступающие на этом фоне, даны
подчеркнуто героизированно. Проложные жития наделяют рус-
ских князей умом, благородством, чувством собственного достоин-
«ства, верностью своим идеалам. Их моральное превосходство над
врагом не просто декларируется, а раскрывается в поступках, вы-
текает из самой логики событий. Например, таков проложный
рассказ об убиении князя Михаила черниговского, распростра-
ненное житие которого известно в ряде списков и внесено в лето-
пись”. Одна из редакций сказания принадлежит Пахомию Ло-
гофету “‘. В рукописных списках был известен и проложный рас-
сказ, к которому близок текст в старопечатном Прблоге ‘5.
Проложное житие построено на антитезе. «Безбожный царь
Батый» служит здесь прямым воплощением зла, что с большой
эмоциональностью раскрывается в сцене мученической смерти
Михаила. Батый велит сначала князя «растягнути за руце и за
нозе и бити немилостивно по всему телу его», а затем отрезать
ножом «честную главу». Нещадность истязаний подчеркнута
изображением земли, обагренной кровью. В этих обстоятельствах
становится особенно выпуклым мужество Михаила, отказавшего-
ся поклониться по ордынскому обычаю солнцу и огню. Эффектно
звучат его предсмертные слова: «християнин есмь» (1642, л. 81
об.—82 об.).
Житие Феодора смоленского и ярославского было написано
между 1471 и 1472 гг. иеромонахом Спасо-Ярославского монасты-
ря Симеоном, который использовал более раннюю повесть о кня-
зе и привлек материал из Жития митрополита Алексия, написан-
ного Пахомием Логофетом. В ХУ в. была известна и проложная
редакция Жития “’.
13 См.‚ например: ПСРЛ. М.‚ 1965, т. 10, с. 130-131.
‘4 Ключевспий В. 0. Древнерусские жития святых как исторический источ-
ник, с. 128.
15 См.‚ например: Прблог на сентябрь —февраль, ркп. ХУ1 —нач. ХУП в.—-
ГБЛ‚ ф. 354, М: 21.
10 Ключевсний В. 0. Древнерусские жития святых как исторический источ-
ник, с. 172, 363.
106

В основе произведения — история возвышения политического
дельца, сумевшего завоевать расположение хана Менгу-Тимура
(конец Х1П в.) И даже стать его зятем. Именуемый современни-
ками «Черным», Федор неоднократно пользовался помощью татар
для борьбы с другими русскими феодалами — «поэтому кажется
странным причисление его к лику святых. Единственным основа--
нием для этого было, по-видимому, отношение Федора к мона-
стырям и духовенству, которое он освободил от всех налогов» “С.
Перед автором Жития стояла сложная задача: необходимо было
оправдать тесный союз Федора с захватчиками и в то же время
не оскорбить патриотических чувств читателей.
В рассказе старопечатного Прблога эта задача решается свое-
образно. Князь выступает здесь орудием божественного промыс-
ла, способствуя всеми своими действиями духовному просвет-
лению хана и его семьи, превращая их из врагов Руси в друзей.
Оказавшись в Орде для получения ярлыка, Федор «благородием
лица своего», «мужеством и красотой» пленяет царя и царицу,
которые не хотят отпустить его на Русь и держат у себя в вели-
кой чести «три лета»: «Царь всегда повелеваше ему пред собою
стояти у себе и чашю от руку его приимаше». Затем с честью
же отпускают его в Ярославль, откуда Федор, не принятый свои-
ми соотечественниками, вскоре возвращается в Орду и женится
на дочери царя. «И нача его любити царь вящше перваго, всегда
бо против себе седети повелеваше ему и царский венец свой по
вся дни полагаше на главу его, и в свою порфиру облачаше его...
и елика довлеет господству его, вдати на потребу ему». От брака
с татарской царевной, ставшей христианкой, у Федора рождают-
ся сыновья Давид и Константин. Проложное житие заканчивает-
ся рассказом о возвращении князя Федора «в славный град Ярос-
лавль в велице славе», в сопровождении «царева двора татар
множества». Эта идиллическая картина не лишена, однако, исто—
рических реалий. Автор упоминает о «дарах многих», которыми
князь в свой первый приезд «удовли царя и царицу его». Не
умалчивает он и об использовании Федором Черным татар для
сведения личных счетов с другими претендентами на княжеский
стол: татарская свита, пришедшая вместе с Федором в Ярославль,
отомстила «царевым повелением» за «обиды» нового родствен11и--
ка ордынского властелина (1642, л. 76 об.—78 об.).
Неизвестным книжником Х\71 в. была составлена проложная
редакция Жития Александра Невского, которая начиная с 1642 г.
без изменений публикуется в печатных прблогах ХУП в. Она
восходит к одному из вариантов полного жизнеописания князя,
написанного по распоряжению митрополита Макария Василием‘
(в иночестве Варлаамом). Это одна из двух редакций, помещен--
нь1х в «Великих Четьях Мипеях». Как отмечает В. Мансикка, она‘
имела компилятивный характер, испытав особенно сильное воз--
1" Державина 0. А. Социальные и исторические темы в пятом издании Прод-
лога.— В кн.: Литературный сборник ХУП века Пр6лог...‚ с. 110.
107

действие Жития Михаила черниговского и боярина его Феодора,
а также Жития Феодора смоленского и ярославского. Эти произ-
ведения дали Василию — Варлааму материал для рассказа о по-
ездке Александра Ярославича в Орду, значительно отличающий--
ся от аналогичного эпизода в других редакциях Жития Александ-
ра Невского. К числу заимствований принадлежит, например, на-
ставлепие Ниприана не пить и не есть с противниками, требование
последних поклониться кусту и солнцу ‘8.
В проложной редакции эпизод о поездке великого князя к
Батыю является композиционным центром произведения. «Сокра-
щая Василиеву редакцию‚— пишет В. Мансикка‚-— составитель
проложного Жития держался следующих принципов. Главное
внимание было уделено им таким фактам, которые изображают
Александра как храброго победителя врагов отечества и как по-
борника православной веры. Из двух эпизодов, использованных
для характеристики этих двух сторон деятельности святого: опи-
сания Невского побоища и путешествия в Орду, последний эпи-
.зод... был удержан почти со всеми подробностями и поэтому за-
нимает чуть ли не самое видное место в Житии. Описывая
другие факты из жизни Александра, автор смело устраняет не-
нужные элементы, лишние детали, разговоры и молитвы» ‘9.
Справедливость замечания о близости данных эпизодов в ре-
дакции Василия—— Варлаама и проложной подтверждается сопо-
ставлением текстов:
Житие Александра Невского
Пролоагсная редакция
(редакция Василия —— Варлаама)
И шед снятый поведа епископу Ки-
рилу мысль свою. Епископ же поу-
чив святаго на мнозе глаголя: «Браш-
но и питие да не внидет во уста твоя,
и не остави бога, сотворшаго тя, но
постражи за Христа, яко добрый
воин Христов...»
„Течет убо к епископу Кирилу и
мысль свою являет ему. Епископ же
укрепляа его глаголя: «Чадо, мнози
пдоша тамо и сотвориша волю ца-
реву и погубиша душа своя и шедше
сквозе огнь и поклопишася кусту и
солнцу, ты же, аще хощеши, идп с
миром, токмо да пе сьтвори‚ якоже
они сьтвориша, брашно же и нитие
их да пе внидет во уста твоя, вся бо
скверна суть, и сквозе огнь их да пе
идеши, ниже ноклонишися богом их,
един бо есть бог господь нашь Иисус
Христос...
...Дошед же снятый безбожнаго царя п-‚Гаже ПРОЧЭЭ дошед блаженны?!
Батыя, и в том часе возвестиша царю
о блаженнем князе Александре. Царь
же повелел привести пред ся бла-
женаго. Волъхвы же хотяху вести
святаго сквозе огнь, якоже обычай
бяше им, и веляше поклонптися
князь Александр безбожнаго царя
Батыя, п в том часе возвестиша
царю о блаженнем. Царь же повеле
привести пред ся святаго. Волхвы же
восхотеша вести святаго сквозе огнь,
якоже обычай бяше в них, и по-
13 Мансикна В. Житие Александра Невского: Разбор редакций и тексты.-
В кн.: Памятники древней письменности и искусства. СПб., 1913, т. 153,
с. 127-135.
49 Там же, с. 170.
108

солнцу и огню. Блаженный же князь
великий Александр рече к волъхвом:
«Недостоино есть пам христианом
сквозе огнь ити, ни поклонитися тва-
ри паче творца, но поклоняюся свя-
тей троици, отцу и сыну и святому
духу, се есть един бог, творец небу
и земли». Волъхвы же тыа яко пору-
гани от святаго и студа исполнив-
шеся вьзвратишася к ца ю и пове-
даше вся реченная от лаженнаго.
По смотрению же божию пе повеле
его царь нудити своей вере, нп вести
сквозе огнь, ни клапятися солнцу, ни
кусту, ни идолом боздушьпы, по
повелевает святаго поставити пред
ся с честию славы ради его не ну-
дима. Блаженный же великий князь
Александр по обычаю предста пред
ним и поклонися, якоже лепо бе
царю почесть воздати. Безбожный же
царь Батый, видев блаженнаго кра-
соту лица и величество тела и храб-
рость, и подивися пред всеми и рече:
«Во истину поведаша ми мнози о
сем, яко несть сему подобна князя
во всех князех и боля-рех моих» 2“.
клонитися солнцу п огню. Святый
же рече волхвом: «Не подобает мп,
християну сущу, кланятися твари.
кроме бога, и поклоняюся святей
троице, отцу и сыну и святому духу,
иже сотвори небо и землю, море п
вся, яже в них суть». Волхвы же, яко
поругани от святаго, и шедши воз-
вестишя царю Батыю.
Посем же царь повеле святаго с че-
стию привести пред ся, не нудима
кланятися солнцу и идолом красоты
ради лица его. Приведену же ему
бывшу пред царя, святый же пред-
ста пред царем и поклонися ему гла-
голя: «Царю, тебе поклонюся, поне-
же бог почти тебе царьством, а твари
пе поклонюся. Та бо человека ради
сотворена бысть, но поклоняюся еди-
ному богу, ему же служу и чту и».
Царь же ничтоже сотвори святому
зла, но видев блаженнаго красоту
лица и величество тела и храбрость,
и похвалив пред всеми святаго, и
честь велию воздав ему (1642, л. 405
об.— 406).
Сокращения текста в проложной редакции, как видим, незна-
чительны. Однако они сделаны достаточно искусно: удалены не-
нужные повторения, меньше богословской лексики, преобладаю-
щее место занял диалог, который придал данному эпизоду харак-
тер своеобразного прения о вере между князем и ордынцами.
Гораздо определеппее звучит актуальная для Х\71 и ХЧП вв.
мысль осильной верховной власти: не предавая веры,вто же время
можно поклониться Батыю, так как бог «почтил его царством».
Мотив почестей достойному противнику сближает проложную
редакцию Жития Александра Невского и ее источник с другими
произведениями об Орде, например с рассказом о Евпатии Коло-
врате в «Повести о разорении Рязани Батыем».
Во втором издании Прблога впервые появляется и имя Дмит-
рия Донского. В Житии Стефана Пермского (под 26 апреля) он
вспоминается в качестве полководца, «иже царя Мамая победи»
(1643, л. 294). Как «именуемый Донским» он фигурирует при
хронологическом уточнении знамения Черской иконы божией ма-
тери (1643, л. 661 об.). Имя Дмитрия Донского — «самодержца
Русския земли» — упомянуто в рассказе о Владимирской иконе
Богоматери (1643, л. 848).
Более обстоятельно о Дмитрии Донском как герое Куликов-
ской битвы сказано в проложном Житии Сергия Радонежского
(под 25 сентября). Здесь мы читаем: «Некогда убо великому кня-
2° Там же, с. 43 (тексты с новой пагинации).
109

зю Дмитрию скорбящу о нахождении безбожных агарян. Святый
же молитвою того вооружив глаголя: „Изь1де противу варвар,
всякое сумнение отверг от себе и богу помогающу ти победиши
и здрав во своя возвратишися, еже и бысть по пророчеству свя-
таго“» (1642, л. 97).
Проложное житие, известное уже в списках ХЧ в.‚ восходит
к Житию Сергия Радонежского, написанному Епифанием Пре-
мудрым и обработанному Пахомием Логофетом а’. Куликовской
битве в этом произведении посвящена специальная глава «О побе-
де на Мамая и о монастыре на Дубенке». Здесь рассказывается,
как в наказание за грехи ордынский князь Мамай пришел на
Русь «со всей ордой безбожных татар», чиня великое утеснение
людям. И вот «князь... великодержавный, иже тогда скыпетры
руских стран обдержа, достохвальный и победоносный великий
Дмитрей» обратился за советом к Сергию, к которому имел без-
граничную веру. Святой же вооружил князя молитвой, сказав
при этом: «Подобает ти, господине, пещись о врученном от бога
христоименитому стаду; поиди противу безбожных и богу помо-
гающу ти победиши и здрав в свое отечество с великими похва-
лами возвратишися».
Рисуя картину приготовления к бою, автор раскрывает внут—
реннее состояние воинов и князя, испытывающих волнение и страх
перед неизвестностью. Появление «борзоходца» с посланием от
Сергия, предвещающим победу, воодушевляет князя Дмитрия и
«все воинство его»: с великой дерзостью они выступают против
«поганых». С помощью характерных для воинских повестей фор-
мул дано онисание боя: «многа телеса подааху», русские «сопро-
тивных множьство бесчислено убиваше, овии же язвени отбегоша,
иных же живых руками яша». Яркие зрительные образы под-
черкивают великолепие этой «дивной добеды»: «блистающее ору-
жие», окрашенное кровью «иноплеменных», являет собой «чюдное
зрение». Рассказ заканчивается хвалой Сергию Радонежскому,
который «преславно победу показаше на поганых» и молился за
нее «издалече», и Дмитрию Ивановичу Донскому: «Достохвал-
ный же и победоносный великый княз Дмитрие, славпу победу
на съпротивныа варвары възем, вьзвращается светло к радости
мнозе в свое отчьство»...”.
И по содержанию, и по стилистике эта глава близка к пове-
стям о Мамаевом побоище, где также подчеркнута выдающаяся
роль не только самого князя, но и его наставника. Например,
в основной редакции «Сказания (ъ Мамаевом побоище» расска-
зывается, что великий князь, узнав о приходе Мамая, прежде
всего направляется «к жывоначальной Троици на поклон к отцу
21 Ключевсний В. О. Древнерусские жития святых как исторический источ-
ник, с. 120.
22 Житие преподобнаго и богоноснаго отца нашего Сергия чудотворца и по-
хвальное ему слово, написанные учеником его Епифанием Премудрым
в ХУ в.- В кн.: Памятники древней письменности и искусства. СПб., 1885,
вып. 58, с. 125-128. '
1,10

своему преподобному старцу Сергию благословениа получптп».
Старец предвещает победу на «супостатов» и дает в распоряже-
ние князя монахов-ратников Александра Пересвета и Андрея Ос-
лябу. «Князь же великий обвеселися сердцем... И поиде к слав-
ному своему граду Москве, радуася‚ аки ськровище некрадомо
обрете — благословение святаго старца». И в этом произведении
Сергий-незримый участник самой Куликовской битвы: непо-
средственно перед сражением появляется «посол с книгами от
преподобнаго старца игумена Сергиа» 23.
В летописной редакции «Сказания» обращает на себя внима-
ние сравнение «нисания» старца с «бронями некими», которыми
«вооружився твердо» князь Дмитрий 2‘. В Забелинском списке
«Сказания» роль Сергия усилена яркой метафорой: молитвами
святого старца во время боя «трубы татарские онемеша, а рус-
ские наипаче утвердишася» 25.
Проложное Житие Сергия Радонежского в силу своей лако-
ничности не смогло, хотя бы схематично, отразить основные сю-
жетные узлы главы «О победе на Мамая и о монастыре на Дубен-
ке». В него лишь дословно включена реплика старца, предсказы-
вающего военную удачу. Однако для нас в данном случае важно
другое: это было первое печатное упоминание о Куликовской
битве в книге, предназначенной для массового читателя.
Вскоре в печати появилось и второе, более подробное упоми-
нание о замечательной победе: царь Алексей Михайлович пору-
‚чил келарю Троице-Сергиева монастыря Симону Азарьину из-
дать Житие Сергия Радонежского, что тот и сделал, подновив
слог Епифания Премудрого — Пахомия Логофета и прибавив ряд
написанных им самим чудес, которые якобы «совершились после
Пахомия в ХЧ-ХУП вв.»”°. Книга вышла на Печатном дворе
в 1646 г.” Здесь полностью представлена глава «О победе на
Мамая и о монастыре на Дубенке». В эпизоде первой встречи
Дмитрия с Сергием упомянуты имена монахов-воинов: «Вдаде
же святый великому князю и дву иноков в помощ ему, единому
имя Александр, рекомый Пересвет, другому же Андрей Ослабяг
(л. 86 об.). Патриотическая тема звучит в этом издании особенно
ярко благодаря своеобразному литературному обрамлению: книга
начинается службой Сергию, где Сергий прославляется как за-
щитник отечества, а завершается чудесами, среди которых име-
ются и посвященные теме борьбы с ордынским игом.
«Пресветлый светильник отечеству», «солнце Русской земли»,
«царю похвала и утверждение» — таким предстает Сергий в
23 Повести о Куликовской битве/ Изд. подготовили М. Н. Тихомиров,
В. Ф. Ржига, Л. А. Дмитриев. М., 1959, с. 51-69. '
2‘ Там же, с. 100.
25 Там же, с. 191.
3° Ключевсний В. 0. Древнерусские жития святых как исторический источ-
ник, с. 351.
37 Службы и жития Сергия и Никона, М., 1646 (далее ссылки на листы при-
водятся в тексте статьи).
111

службе от 25 сентября, написанной Пахомием Логоф том. О Ку-
ликовской битве напоминают слова: «Молитвою кня я вооружив
варвары победити, хвалящихся отечество его разорити» (л. 3).
Надеждой на неоставление в беде проникнута просьба о «дарова-
нии на сопротивных победы» (л. 21 об.)‚ «пособия на враги»
(л. 24 об.). К Сергию обращена мольба быть «твердой стеной»,
«державой необоримой... царствующему граду Москве и всем
русским странам» (л. 25—25 об.) 23.
Из сообщений о чудесах, венчающих книгу, привлекает к себе
внимание рассказ о юноше, обратившемся с молитвой к Сергию
и спасенном от неминуемой смерти в бою (при «царе ординьском,
именем Махмете», л. 1О6—-106 об.). Покровительству Сергия
приписывается и окончательная победа над Ордой в главе «О яв-
лении преподобного Сергия в граде Казани»: незадолго до взятия
города царем Иваном Васильевичем жители Казани видят образ
Сергия, «по стенам града ходяща и крестом его осеня1оща». Это
знамение предвещает близкую победу русских (л. 126-126 об.).
Книга «Службы и жития Сергия и Никона» явилась как бы
промежуточным звеном в развитии темы Дмитрия Донского меж-
ду изданиями Прблога. В четвертом издании (1662) имя послед-
него появляется в новом для Пролога произведении —памяти о
княгине Евдокии. Несмотря на отсутствие в самом рассказе исто-
рических реалий, заголовок показывает, что военные подвиги дав-
них лет не забыты: «Повесть о великой княгине Евдокии, во
инокинях Ефросинии, супружнице великого князя Дмитрия Иоан-
новича, зовомаго Донского» (1662, л. 168). Ко времени «благо-
честивыя державы великого князя Дмитрия Иоанновича» приуро-
чен рассказ о Тихвинской иконе божией матери в пятом издании
Прблога (1677, л. 466).
Князь Дмитрий Иванович— один из главных персонажей в
новом (см. выше) проложном тексте Жития митрополита Алек-
сия (Пролог 1696 г.), где изображены события до Куликовской
битвы. Здесь упоминается, что по возвращении Алексия из Орды
от Бербека «князь... великий Иоанн Иоанновичь, с сыном своим
великим князем Дмитрием... срящают святаго Алексиа». Отмече-
но начало княжения: «На великом же княжении па Москве седе
великий князь Дмитрий Иоанновичь, юн сый, иже послежди на-
зван Донский». Сообщается, что «великий князь Димитрий содела
Москву град каменный» и т. д. (1696, л. 728—73О об.).
Отношение читателей Прблога к образу славного сына русско-
го народа должны были определить и ассоциативные связи его
имени с именем популярного святого — Дмитрия Солунского.
Известно, что молебен по убиенным на Куликовом поле совер-
шался в субботу перед памятью Дмитрия Солунского (между 18
и 26 октября). Сам Дмитрий Донской был именинником на Дмит-
рия Солунского. «Это сближение,— отмечает Б. Н. Путилов,—
23 Службы Сергия и Никона имеют собственную нагинацию, после чего -с Жи-
тия Сергия Радонежского начинается новая.
112

могло дополняться еще и традиционным восприятием греческого
святого как героя, воина, спасителя родного города» 29. В этом
качестве предстает Дмитрий Солунский и в проложном житии,
неизменно публиковавшемся в Прблоге с 1641 г. Обличитель не-
честивых царей Максимиана и Диоклитияна, незримый защитник
юноши-христианина в его поединке с языческим воином, Дмит-
рий Солунский и после смерти выступает «стражем сему городу»,
осажденному «варварами» (1641, 248 об.—- 256 об.).
Русские старопечатные книги, как видим, немало сделали для
популяризации имени Дмитрия Донского. Это не прошло незаме-
ченным для читателей ХУП в. Дмитрий Ростовский, хорошо знав-
ший и старопечатный Пролог, в дан11ом случае особо подчеркивал
значение издания 1646 г. («Службы и жития Сергия и Нико-
на») — «книги, печатлепной в царствующем граде Москве». И что
примечательно, именно ее он взял за основу для собственной ре-
дакции Жития, в том числе и эпизода о Куликовской битве 3“,
несмотря на то что имел возможность воспользоваться киевским
«Синопсисом» в издании 1680 г., где значительная часть страниц
посвящена сентябрьским событиям на поле Куликовом.
Пополнение Прблога сказаннями об освободительной борьбе
русского народа продолжалось. Второе издание не ограничилось
хронологическими рамками от Батыева нашествия до Куликов-
ской битвы. О приходе на Русь в 1395 г. (при сыне Дмитрия
Донского, Василии Дмитриевиче) Темираксака повествуется в
сказании «О Владимирской иконе божией матери» (26 августа).
К концу ХПГ — началу ХУ в. приурочено действие Жития Павла
Обнорского (от 10 января) и Жития Никона Радонежского
(от 17 ноября). В первом упоминается о разорении «агарянами»
Костромы, во втором — Троице-Сергиева монастыря в 1408 г.
Приподнято-оптимистический топ характерен для проложнь1х
статей из третьего издання книги (1659—166О). Житие Гурия
Казанского и Варсонофия Тверского (от 4 октября), Житие Ионы,
митрополита Московского п всея России чюдотворца» (от 31 мар-
та), сказание «О избавлении от Ахмата, ординского царя»
(от 23 июня) повествуют о событиях Х\7—Х\71 вв., когда уже
стало реальным освобождение от иноземного ига. Символична мо-
литва, звучащая в Житии митрополита Ионы от лица главного
героя. Он выражает в ней надежду, что «отныне ординстии царне
не имут одолети российской державе и велиции к11язи к тому
не имут ходити во Орду на поклонение к царем, но сами держав-
ствовати будут» (1660, л. 353).
елый цикл новых сказаний вошел в четвертое издание Про-
лога (1661-1662 г.). Одни из них, как, например, Житие Ефре-
синии Суздальской (от 25 сентября), упоминают об ордь1нском
29 Путилов Б. Н. Куликовская битва в фольклоре- ТОДРЛ. М.; Л., 1961,
т. 17, с. 114.
3° Книга житий святых... на три месяцы первыя: септемрий, октоврий и но-
вембрий. Киев, 1689, л. 163.
113

иге лишь для хронологического уточнения событий, воспроизво-
.димь1х в произведении: «И во время нахождения нечестиваго Ба-
тыя обитель свою от пленения его молитвами своими сохрани»
(1661‚ л. 112 об.). Другие же во всех подробностях предлагают
‘читателям драматические, а порой и трагические ситуации, воз-
никавшие на Русской земле. Среди этих произведений выделяется
проложное Житие князя Михаила тверского, в основе которого
лежит рассказ «Степенной книги» 3’ об убийстве Михаила в Орде
при хане Азвяке (начало ХПГ в.) 32.
Определенный интерес представляет также «Страдание бла-
женного князя Василька Ростовского» (от 4 марта), изображаю-
щее одну из самых ранних битв (1238 г.) с Батыем. В произве-
дении использованы сюжетные ходы, знакомые со второго изда-
ния Прблога: «противнии», увидев «величество возраста» и
«красоту взора» Василька, как любовно назван здесь ростовский
князь Василий Константинович, ‘пытаются обратить его в свою
«пагубную веру». Мужество князя раскрывается в отказе от
«брашна и пития» с иноверцами, в обличительной предсмертной
речи: «О злотемное и сквернавое царство! Или мните, окаяннии,
прелстити мя в прескверную вашу веру... Аще ныне и велию
беду прииму от вас, еже наведе ми господь грех ради моих,
но прелести вашей и богомерзскому закону не повинюся» (1662,
л. 21—21 об.).
Как видим, в сюжете «Страдания» много общего с проложны-
ми житиями Михаила черниговского, Александра Невского, Ми-
хаила тверского. Теме борьбы против ордынского ига посвящены
также в четвертом издании Прблога «Память Петра Ростовского»
(от 28 июня) и упомянутое выше «Слово на блаженного в святых
отца нашего Алексиа» (от 12 февраля).
Рассказы Прблога, согретые теплым патриотическим чувством,
были тем материалом для чтения, который немало способствовал
нравственному и умственному развитию русских людей ХЧП в.
31 Кучкин В. А. Повести о Михаиле Тверском: Историко-текстологическое
исследование. М., 1974, с. 206.
32 Анализ проложной редакции Жития Михаила Тверского си. в статье:
Державина О. А. Социальные и исторические темы в пятом издании Про-
лога, с. 114-115.

Е. С. Овчинникова
КУЛИКОВСКАЯ БИТВА
В ДРЕВНЕРУССКОЙ МИНИАТЮРЕ
И ИКОНЕ
К концу 70-х годов ХПГ в. Золотая Орда достигла относительно-
го единства под властью Мамая. В 1377 г. он направил войско
под предводительством царевича Арапши против Нижнего Новго-
рода; в 1379 г. против Москвы двинулся Мурза Бегич с огром-
ным отрядом, но потерпел поражение в Рязанском княжестве на
реке Воже’. В 1380 г. Мамай предпринял поход на Москву.
_На защиту родины поднялись народные массы, выступившие про-
тив ордынцев под предводительством московского князя Дмитрия
Ивановича. Борьба с золотоордынским игом становится не только
национальной, но И религиозной задачей. В месте сбора русских
войск в Коломне накануне сражения был воздвигнут самый боль-
шой храм того времени — Успенский 2.
Тема героической борьбы русского народа, выступившего про--
тив Мамая в 1380 г., нашла отражение в произведениях изобра-
зительного искусства. Таково изображение Куликовской битвы
1380 г. на одной из икон Ярославского музея, написанной в
ХУП в. 3
Одпим из редких памятников ХУ1—Х\ГП вв. является лице-
вое житие Сергия Радонежского (хранится в Отделе рукописей
Государственной библиотеки СССР им. В. И. Ленина). Житие
было написа11о в конце 20-х годов ХУ в. Епифанием Премудрым,
который хорошо знал Сергия Радонежского. В житии получило
отражение участие Сергия Радонежского в борьбе за националь-
ную независимость Руси, в частности его роль в Куликовской
битве.
Среди миниатюр указанной рукописи интерес представляет
изображение битвы на Куликовом поле. Сцена сражения дана на
фоне восходящего солнца. В миниатюре художник представил
одну из сцен сражения русских с монголо-татарами. В центре —
фигура всадника, скачущего на белом коне. Он в одежде воина,
но на голове его царская шапка, опушенная мехом. В правой
руке, высоко занесенной над головой, он держит палицу, гото-
вясь обрушить ее на врага. Положение ног лошади и развеваю-
1 Всемирная история. М.‚ 1957, т. 3, с. 780, 781.
2 Лиагачев Д. С. Человек в литературе Древней Руси. М.‚ 1970, с. 92.
3 См.: Филатов В. В. Икона с изображением сюжетов из истории Русского
государства.— В кн.: Взаимодействие литературы и изобразительного ис-
кусства в Древней Руси. М.; Л., 1966, с. 277-293 (ТОДЛ; т. 22); Болотце-
ва И. П. «Сказание о Мамаевом побоище» на иконе «Сергий Радонежский
с житием» ХУП века.— Наст. сб.
115

щийся за плечом всадника плащ говорят о его стремительном
движении вперед. Художник в миниатюре создал убедительную
картину устремляющихся на татар русских воинов, среди кото-
рых первым был князь Дмитрий. «Мнози же руск11а князи и бо-
гатыри удрьжаша его и рече ему: ‚,Не подобает тобе, великому
князю, самому в полку быти, тобе подобает особе стоати и на
нас смотритися“» ". Но князь не послушал советчиков. Не хотел
ли художник подчеркнуть особую роль Дмитрия не только как
воина, сражавшегося в первых рядах, но также и как победите-
ля, гнавшего врагов с русской земли?
Размеры листа не позволили художнику представить развер-
нутую картину битвы на Куликовом поле. Однако он прекрасно
справился со своей задачей и нашел удачное решение этой темы,
передав один из самых напряженных моментов битвы, когда
русские смело наступают на врага под водительством Дмитрия.
Художник изобразил, как на Куликовом поле в едином строю
сражались и старые и молодые воины. О многочисленности рус-
ского войска говорят ряды пик, видимые на горизонте. Летящие
в небе ангелы с пиками устремляются на ордынцев, они помогают
русским воинам. На переднем плане земля уже покрыта телами
павших в битве, брошенными щитами и пиками. Справа изобра-
жен юный воин, выбитый из седла в пылу схватки. Он падает
вниз головой. К нему тянется его лошадь, потерявшая седока 5.
В летописи говорится: и здесь между Доном и Мечею «сошлись
обе силы великие и покрыли поле на 13 верст» б. Русские и
ордынцы погибали не только от мечей, но и от великой тесноты,
падали и умирали под копытами коней 7.
В Лицевом летописном своде Х\71 в. также имеются миниатю-
рь1 с изображением битвы на Куликовом поле в. Наиболее выра-
зительна миниатюра на л. 91. Небольшой размер рисунка потре-
бовал от художника предельной лаконичности. Если в миниатюре
из Жития Сергия можно различить отдельные моменты сраже-
ния, например ярко выраженное изображение Дмитрия, скачу-
щего на коне, или летящих в небе ангелов, помогающих русским,
то в миниатюре Лицевого свода художник представил только
самый решающий момент битвы. Он изобразил ордынских всад-
ников с высоко занесенными над головами мечами и пиками в
последней смертельной схватке. «От блистания мечей и ломаю-
щихся копий выступили кровавые зори и трепешущие молнии»,—
замечает летописец“. Созданная художником батальная сцена
поражает зрителя своей напряженностью. В разгаре битвы никто
4 Повести о Куликовской битве / Изд. подготовили М. Н. Тихомиров,
В. Ф. Ржига, Л. А. Дмитриев. М., 1959, с. 146.
5 ГБЛ, Музейное собр., М: 8663, л. 243.
° Повести о Куликовской битве, с. 368-369.
7 Там же, с. 148.
8 Лицевой летописный свод ХУ! в.— ВАН, т. 2.
9 Повести о Куликовской битве, с. 148.
116

не замечает, что поле уже сплошь покрыто телами сраженных
бойцов, которых лошади попирают своими ногами.
Среди миниатюр, имеющихся в рукописи лицевого Жития
Сергия Радонежского, есть миниатюра, изображающая последний,
решающий момент битвы на Нуликовом поле ‘°. На переднем
плане группа мчащихся на конях русских воинов в латах и шле-
мах, вооруженных мечами и пиками, угрожающе поднятыми. Впе-
реди всех, верхом на белой лошади скачет сам князь Дмитрий
с мечом, высоко занесенным над головой. На нем царская воин-
ская шапка н латы. Одетый поверх плащ прикрывает левое пле-
чо, спускаясь на спину. Дмитрий окружен тесным кольцом храб-
ро сражающихся воинов. На переднем плане справа русский воин
в шлеме и плаще закапывает мечом врага, лежащего поперек
седла. Слева и справа сверкают скрещенные мечи и пики. На
заднем пла11е миниатюры за горнами видны отряды русских вои-
нов, невидимых врагам. Не засадный ли это полк, выжидающий
время для выступления и решивший исход битвы?
Сопоставляя миниатюру из Жития Сергия с миниатюрой из
Лицевого свода, следует отметить различие в изображении исто-
рической битвы на Куликовом поле. В миниатюру из Жития Сер-
гия художник внес больше эмоциональности н патриотизма в
трактовке выдающейся роли Дмитрия как борца за освобождение
Руси от золотоордынского ига. В миниатюре же Лицевого свода
преобладает историческая правдивость в изображении батальной
сцены как величайшего мирового события. Правдиво художник
представил также и момент жестокой схватки. Здесь нет намека
на успех русских воинов. На втором плане под красным знаменем
изображен человек в княжеской одежде, в короне, наблюдающий
за ходом сражения. По-видимому, это Бренко, переодетый в
одежды Дмитрия. Вот как описал этот тактический прием князя
М. Н. Тихомиров: «В центре Нуликова поля стоял великокняже-
ский полк, над которым поднималось черное знамя. Здесь, около
стяга, можно было видеть фигуру, которая напоминала собой ве-
ликого князя. Однако это не был Дмитрий Иванович. Перед боем
в броню великого князя был одет его любимый боярин Михаил
Андреевич Бренко. Это было сделано по следующей причине:
татары неизбежно должны были ударить на великокняжеский
полк, и если бы великий князь был убит, то победа для татар
оказалась бы обеспеченной. Однако Дмитрий Донской вовсе не
уклонялся от битвы: он сражался как простой воин» 1‘. В Ермо-
линской летописи говорится: «У самого же великого князя все
доспехи были побиты, на теле же его не было никакой раны,
а бился с татарами на первой схватке» ‘з.
Одним из произведений, содержание и идейный замысел ко-
торого еще не раскрыты до конца, является созданная в Троиц-
1° ГБЛ, Музейное собр., М: 8663, л. 243 об.
11 Тигомиров М. Н. Древняя Русь. М., 1975, с. 387.
12 Повести о Куликовской битве, с. 371.
117

кой лавре икона второй четверти ХУ в. с изображением Богома-
тери на троне с младенцем на руках (хранится в Государствен--
ном Историческом музее) ‘з. Правую руку она простирает к‘
стоящему перед ней в молитвенной позе Сергию Радонежскому.
Слева, в круге, дана полуфигура Михаила архангела. Склонив.
голову, он простирает обе руки к Богоматери, как бы ходатайст-
вуя за прошение Сергия. О чем же Михаил архангел и Сергий‘
просят Богоматерь?
В «Сказании о Мамаевом побоище» в главе «О изытии вели-
кого князя против безбожных агарян» рассказывается, как гото--
вился Дмитрий вместе с князем Владимиром к походу против
Мамая. По древнерусскому обычаю они прежде всего обратились.
с молитвой к образу Богоматери с такими словами о помощи в.
победе над ордынцами: «О чудотворная царице и богородице и
всего роду человеческого кормительнице!.. Не дай же, госпоже,
в разорение града сего поганому сему Мамаю..., и моли сына сво-
его, господа нашего творца и съдетеля... да смирит сердце врагом‘
нашим, да не будет рука их высока. И свою помощь посли
нам...» ‘д. После этого Дмитрий с Владимиром «иде в церковь
небесного воеводи архистратига Михаила и биша челом святому
его образу» 15, затем они поклоняются гробам князей, прароди-
телей своих, также прося их о помощи и защите. Получив при-
сланный Сергием Радонежским «хлебец Богоматери», Дмитрий
простирает руки к небу и громким голосом взывает: «О велико
имя пресвятыя богородица, помогай нам молитвами твоего угод-
ника преподобнаго Сергия» ‘б. Перед боем Дмитрий также взь1-
вает к Богоматери и просит: «... помогай нам молитвами твоего
угодника Сергия» ‘7. На иконе представлены все те лица, к ко-
торым обращался, прося о помощи и поддержке в сражении,
Дмитрий. Отметим, что Михаил архангел представлен на иконе
не только как «божественный посланник». Скорее он выступает
здесь как предводитель небесного воинства, ходатайствующий
вместе с Сергием о даровании победы русским над ордынцами в-
битве на Куликовом поле. Все вышесказанное дает нам основа-
ние предположить, что художник на иконе представил моление
Сергия Радонежского перед Богоматерью о даровании русским
победы над Мамаем на поле Куликовом.
Высказанное предположение об идейном замысле иконы «Бо-
гоматерь с Сергием Радонежским и Михаилом архангелом» нахо-
дит подтверждение в аналогичной иконе, созданной также в
Троицкой лавре в память освобождения Москвы от Едигея в
13 Атрибуцию иконы см.: Овчиннинова Е. С. Новый памятник станковой жи-
вописи ХЧ века круга Рублева.—В кн.: Древнерусское искусство ХУ-
начала ХХП в. М., 1963, с. 106.
11 Повести о Куликовской битве, с. 127-128.
15 Там же, с. 128.
1“ Там же, с. 193.
17 Там же, с. 146.
из

1408 г. Это икона «Богоматерь с Никоном Радонежским»“’.
Никона Радонежского подводят к сидящей на троне Богоматери
трое святых, стоящих слева от Богоматери,— московские митро-
политы Петр и Алексей и игумен Сергий Радонежский. Никон
Радонежский стоит слева, несколько согнувшись, с простертыми
к Богоматери руками, обращенными в молении. В позах и же-
стах стоящих перед Богоматерью фигур, представленных на ико-
не, выражено ходатайство за прошение Никона, который обра-
щается к Богоматери с просьбой о защите и о сохранении оби-
тели. В лице ходатаев за Никона и его прошение представлены
на иконе те самые святые, которые явились Никону перед наше-
ствием Едигея, возвестив ему процветание обители: «Ты же чадо
о сем не скорби: паки бо обитель распространитися имать» ‘9.
Икона с Никоном Радонежским создана по образцу иконы
«Богоматерь с Сергием Радонежским и Михаилом архангелом».
В основе их лежит не только один и тот же принцип компози-
ции, но, несомненно, и единый идейный замысел, связанный с
борьбой русского народа с монголо-татарскими завоевателями.
13 Воспроизведение и описание иконы см.: Овчиннинова Е. С. Новый памят-
ник станковой живописи ХУ века круга Рублева, с. 110.
19 Минея-Четья: Книга житий святых на месяц ноемврий. М.‚ 1896, л. 351.

И. П. Болотцева
«скАзАнив
о МАМАЕВОМ повоищв»
НА иконы «свргии
РАдонЕжскии с житивм»
хуп ВЕКА
В истории любого народа есть события, память о которых, как
прочная 11ить, соединяет века и поколения. Подобно резцу ваяте-
ля гра11ят они народный характер. Таким моментом в истории
России стала героическая борьба русского народа за освобожде-
ние от золотоордынского ига и кульминация ее— сражение с
войсками Мамая на Куликовом поле.
Круг произведений литературы и искусства, объединенных те-
мой Куликовской битвы, обширен. Настоящая статья посвящена
уточнению атрибуции одного из произведений этого круга — ико-
ны «Сергий Радонежский с житием» ‘. Честь открытия этого
памятника в 1951 г., его первоначального изучения и публикации
принадлежит В. В. Филатовуг. В дальнейшем икона «Сергий
Радонежский с житием» неоднократно упоминалась разными
авторами, репродуцировалась во множестве популярных изданий,
но изучение ее продолжено не было, несмотря °на то что введе-
ние ее'в научный оборот открыло целый ряд интересных и пер-
спективных аспектов исследования. Так, уникальна иконография
памятника, прежде всего самого житийного цикла Сергия Радо-
нежского. В период опубликования В. В. Филатовым его статей
он указывал двенадцать известных ему икон с изображением Сер-
гия Радонежского’. В настоящее время появились сведения еще
о двух произведениях ‘. Каждый подобный памятник, несомненно,
достоин пристального рассмотрения.
1 Основной фонд Ярославского художественного музея, М: И — 394 (размер
176><113 см).
2 Филатов В. В. Икона с изображением сюжетов из истории Русского госу-
дарства.— ТОДРЛ. М.; Л.‚ 1966, т. 22, с. 277-293; Он же. Изображение
«Сказания о Мамаевом побоище» на иконе ХЧП в.— ТОДРЛ. М.; Л.‚ 1960,
т. 16, с. 397-408; Он же. Три века в одной иконе.— Наука и религия, 1969,
ЛЬ 3, с. 64-66.
3 Филатов В. В. Икона с изображением сюжетов из истории Русского госу-
дарства,с.277——293.
‘ Об одной иконе из собрания ГТГ, инв. 12 732 см.: Розанова Н. В. Вновь
открытая икона Сергия Радонежского из собрания ГТГ.— В кн.: Государ-
ственная Третьяковская галерея: Материалы научных конференций 1972-
1973 гг. М., 1974, вып. 3, с. 61-66. Вторая из недавно открытых житийных
икон Сергия Радонежского находится в собрании Музея древнерусского
искусства им. Андрея Рублева, инв. ВВ — 314. На нее мне указал В. Н. Сер-
геев.
120

Литературной основой для создания иконы «Сергий Радонеж-
ский с житием» послужили три известных памятника древнерус-
ской литературы. Житие Сергия Радонежского, написанное Епи-
фанием Премудрым и переработанное Пахомием Логофетом,
было взято для собственно житийного цикла. Редчайший факт —
художник использовал в сценах средника Житие Сергия Радонеж-
ского, написанное в 1636 г. келарем Троицкого монастыря Симо-
ном Азарьиным 5. На доске, добавленной к нижней части иконы,
подробнейшим образом отражена Распространенная редакция
«Сказания о Мамаевом побоище» ".
В процессе напластования новых сюжетов на иконе «Сергий
Радонежский с житием» на протяжении второй половины ХУП в.
она из достаточно обыденного житийного памятника преврати-
лась в произведение, прославляющее Сергия — политического дея-
теля, покровителя Русского государства. Так, из всего свода чу-
дес, описанных Симоном Азарьиным, на иконе изображены лишь
те, где вмешательство святого обусловило правомерность военных,
дипломатических либо династических притязаний Москвы и мос-
ковского княжеского дома 7. Сцены из Жития Сергия Радонеж-
ского Симона Азарьина и «Сказания о Мамаевом побоище» раз-
местились на иконе так, что первоначальный житийный цикл
воспринимается как прелюдия. Все персонажи в сценах средника
и на наделке действуют стремительно. Авторам этих композиций
явно импонирует действенная активность Сергия, его способ-
ность влиять на ход событий. Подобный аспект в оценке челове-
ческой личности возник вследствие формирования нового миро-
воззрения в преддверии Петровской зпохи—времени великих
преобразований и людей-преобразователей. Икона «Сергий Радо-
нежский с житием» —убедительный свидетель этого процесса.
Несомненный интерес представляет также проблема определе-
ния списка «Сказания о Мамаевом побоище», послужившего
сюжетным материалом для автора нконы. В одной из своих ста-
тей В. В. Филатов высказал предположение о происхождении и
истории создания иконы «Сергий Радонежский с житием».
Внимательный осмотр иконы позволяет нам сделать вывод о
четырех этапах работы над ней. Первоначально это была житий-
ная икона Сергия Радонежского с двадцатью четырьмя клеймами
жития и клеймом Троицы вверху. Ее размер был приблизительно
153Х130 см. Позже в нижней части иконы была нарощена доска
с изображением Куликовской битвы. Наделка прикреплена к
основной доске деревянными гвоздями, для чего с лицевой сто-
роны нижнее поле иконы было выбрано на глубину 1 см. После
5 Житие Сергия Радонежского Симона Азарьина отражено также на иконе
из собрания Музея древнерусского искусства им. Андрея Рублева,
инв. ВВ — 314.
° Литературные источники для сцен в среднике и на наделке описал в своих
статьях В. В. Филатов (см. сноску 2).
7 Подробно об этом см.: Филатов В. В. Икона с изображением сюжетов из
истории Русского государства, с. 277-293.
121

появления наделки размер иконы достиг 176Х130 см. Третий
этап работы был связан с появлением в среднике, вокруг фигуры
Сергия, сцен на сюжет из Жития, написанного Симоном Азарьи-
нь1м. Более позднее происхождение этих сцен доказывается их
композиционной несогласованностью с фигурой Сергия, тем, что
из-под красочного слоя по периметру всей фигуры просматрива-
ются медные гвозди от когда-то бывшей на ней ризы. Живопись
этих фрагментов иконы, несомненно, более поздняя, чем изоби-
лующее архаичными деталями письмо клейм первоначального жи-
тийного цикла и даже письмо на наделке 8. Вероятно, сцены сред-
ника появились после добавления к нижней части иконы сцен на
сюжет «Сказания о Мамаевом побоище». Это зрительно утяже-
лило ее, и средник с оливково-зеленоватым жидким (как и сей-
час в клеймах) фоном 9, должно быть, стал выглядеть неоправ-
данно пустым. В последнюю очередь на иконе были срезаны
боковые поля. В таком состоянии она дошла до настоящего вре-
мени.
Все эти следы работы над памятником связаны с историей
церкви, в которой он находился. Что же это за церковь? Сцены
в среднике и наделка с изображением «Куликовской битвы», оче-
видно, написаны ярославским мастером. Об этом свидетельствуют
характерная золотисто-медовая палитра, оживленная красными,
черными, белыми пятнами, а также охотное употребление люби-
мых в Ярославле темных прозрачных зеленых пигментов. Изо-
бражение Ярославля в композиции па сюжет «Сказания» вь1де-
лено большим размером в сравнении с прочими городами и сде-
лано человеком, хорошо знакомым с местной топографией:
Ярославль изображен на стрелке между двумя реками (Волга и
Которосль), его очертания повторяют план Спасского монастыря.
Из множества упомянутых в тексте «Сказания» удельных кня-
жеств на иконе изображено только княжество Курбское, находив-
шееся под Ярославлем. Ярославские князья, в отличие от других,
изображены в нимбах.
Среди всего огромного фонда ярославских икон рассматривае-
мое произведение является единственным житийным памятником,
посвященным Сергию Радонежскому. Как верно отметил
В. В. Филатов”, по своим размерам и значимости эта икона
могла быть храмовой, причем храм, в котором она находилась,
должен был иметь значительные размеры. Единственным храмом
в Ярославле, где могла бы находиться подобная икона, был ныне
не существующий храм Троицы Власьевского прихода. Судя по
8 Датировка и определение круга мастеров житийного цикла и сцен в сред-
нике иконы «Сергий Радонежский с житием» предложены мной в докла-
де, прочитанном 13 июня 1979 г. в ИМЛИ им. А. М. Горького и 14 ноября
1979 г. в Институте русской литературы (Пушкинский Дом).
9 Остатки первоначального фона видны между пальцами и вокруг левой
благословляющей руки Сергня и у складок его схимы снизу.
10 Филатов В. В. Икона с изображением сюжетов из истории Русского госу-
дарства, с. 292-293.
122

«описи 1799 г.“, в нем действительно была большая икона Сер-
гия с клеймом Троицы вверху. Стояла она справа, на третьем
месте от царских врат. Упоминает об этой иконе и А. Лебедев ‘а.
В отделе учета и хранения Ярославского художественного му-
.зея сохранился список икон Ярославской реставрационной ма-
стерской за 1928—1931 гг.‚ где наряду с множеством других ука-
заны иконы, изъятые из церкви Власия сотрудниками Ярослав-
иского отделения Центральных государственных реставрационных
мастерских. «Сергия» среди перечисленных икон нет. Но часть
памятников из местного ряда иконостаса церкви, упомянутых в
‘этом списке, близка к нему по размеру”. Кроме того, несколько
легко узнаваемых икон, таких, как рама от иконы Богоматери
‘Федоровской с 112 клеймами, рама от иконы Богоматери Ивер-
ской с 44 клеймами, рама от иконы Власия с 58 клеймами, ука-
занных в описи 1799 г. и у А. Лебедева “', удалось обнаружить
в собрании Ярославского художественного музея ‘5. На обороте
каждой из них есть карандашные надписи, указывающие место,
где иконы стояли в церкви. Так, на стоявшей ранее у столба
иконе Власия с 58 клеймами написано: «Левова столба икона
М 2»; на обороте «Богоматери Иверской»: «Слеваво столба икона
М 3». Подобная же надпись «Икона правой стороны М 3» есть
на иконе «Сергий Радонежский с житием». Почерк всех надписей
одинаков. Совпадают и другие признаки——различнЬ1е номера и
инвентарные пометки.
Особенно важно то, что перечисленные выше произведения из
церкви Власия, как показали пробные расчистки, сделаны почер-
ком, совпадающим с письмом наделки со сценами на сюжет
«Сказания о Мамаевом побоище» во многих деталях. Следо-
вательно, можно предположить, что все эти иконы, принадлежав-
шие церкви Троицы Власьевского прихода, были сделаны одно-
временно. Назначение всех трех икон и наделки с изображением
«Мамаева побоища» тоже одинаково: они были добавлены к более
древним произведениям в момент приспособления их к другому,
большему по размерам и иному по пропорциям иконостасу и
интерьеру, чем тот, для которого они создавались первоначально.
11 Гос. архив Ярославской области, ф. 118, оп. 1, ед. хр. 853, л. 42-43:
«...третья (икона.— И. Б.) Сергия Радонежского чудотворца с чудесами,
на нем два венца... две цаты... вверху в клейме на образе Живоначальныя
Троицы три венчика... Самому же оному образу по иконному художеству
цена пятьдесят рублей, а со всем украшением сто шестьдесят шесть руб-
леи...».
12 Лебедев А. Храмы Власьевского нрихода в г. Ярославле. Ярославль, 1877,
с. 17. В нижнем ярусе с правой стороны от царских врат третьей упоми-
нается «икона преподобного Сергия Радонежского в чудесах. Изображе-
ние угодника под серебряно-позолоченною ризою».
‘3 «Богоматерь Толгская», по списку М 1111, 173Х115 см; «Никола с житием»,
М 1125, 173Х123 см; «Ярославские князья», М 1136, 171><122 см; и т. д.
“д Лебедев А. Храмы Власьевского прихода в г. Ярославле, с. 9.
15 «Богоматерь Федоровская»‚ инв. М 568; «Богоматерь Иверская», инв. М 567;
«Св. Власий», инв. М 488.
123

Церковь Троицы Власьевского прихода — один из первых хра-
мов, отстроенных в ярославском посаде после польских опусто-
шений. Храм был трехпрестольным. Первый престол был освя-
щен в честь Сергия Радонежского в 1614 г. 1“ Второй престол
во имя Власия, епископа Севастийского, освящен в 1651 г. ”
Время освящения третьего престола в честь Троицы неизвестно.
Но в 1653 г., как о том свидетельствует надпись на вкладном со-
суде, приведенная у А. Лебедева ‘8, престол в честь Троицы уже
существовал.
В 1658 г., во время большого ярославского пожара, Троицкая
церковь у Власия сгорела ‘9. О дальнейшей судьбе церкви из-
вестно из местной церковной записи: «А совершена та церковь
божия и освящена в 7187 году сентября 22 числа (т. е. в
1678 г.-— И. Б.) на память святого Фоки епископа Синопийского.
7189 сентября 21 числа (1680 г.— И. Б.) на память... святого
Иоанна Богослова освящены два престола, один престол Сергия
Чудотворца, а дРУгой Федора Стратилата»2°. Престол Сергия
Чудотворца разместился в правой апсиде. Церковь была «по-
строена строением и тщанием и иждивением ярославского купца
Ивана Силантьева» 2‘.
Вероятно, часть икон из прежнего имущества церкви, сохра-
нившегося после пожара, была перенесена в отстроенную церковь
и приспособлена для нового интерьера. Тогда-то иконы Богома-
тери Федоровской, Богоматери Иверской и Власия, очевидно,
были украшены рамами с развернутыми бытийными и житийнь1-
ми циклами, а икона Сергия получила наделку с изображением
сцен Куликовской битвы, увеличившую ее размер до величины
ячейки нового иконостаса.
Эти работы должны были завершиться либо ко времени освя-
щения собора, т. е. в 1678 г., либо ко времени освящения престо-
лов Федора Стратилата и Сергия Радонежского в 1680 г. Так как
ко времени освящения храма обычно создавался и иконостас,
то возможпо датировать все перечисленные иконы и наделку ико-
ны Сергия периодом с 1678 по 1680 г. Такая датировка — около
1680 г.— живописного «Сказания о Мамаевом побоище» застав-
ляет предполагать, что этот сюжет появился на икопе не случай-
но. Одним из моментов, обусловивших появление этого сюжета,
было, несомненно, то, что житие Сергия Радонежского косвенно
соприкасается с историей Ярославля, только через события, осве-
щенные в «Сказании о Мамаевом побоище». Но возможно, что
13 Лебедев А. Храмы Власьевского прихода в г. Ярославле, с. 2—17. Автор
приводит надписи 11а антиминсах.
17 Там же.
‘в Там же: «Лета 7161 дал сии сосуды в дом Живоначальные Троицы, что
у Власьевских ворот, Михайло Полуектов сын МЬ1льников по своем ро-
дителе».
19 Салмина М. А. «Сказание вкратце о бывшем пожаре града Ярославля».—
ТОДРЛ. М.; Л., 1965, т. 21, с. 319—З27.
20 Лебедев А. Храмы Власьевского прихода в г. Ярославле, с. 3.
2 Там же.
р-ь
124

память о прославленной победе Дмитрия Донского на Куликовом
поле повлияла на выбор источника. О том, что память об этом
событии жила в это время, свидетельствует следующий факт,
отмеченный Л. А. Дмитриевым”. Распространенная редакция’
«Сказания о Мамаевом побоище» в переработанном и сокращен-
ном виде вошла в состав киевского «Синопсиса», в его третье-
издание (1680), став с этого времени неотъемлемой частью этой
книги.
Живописное «Сказание о Мамаевом побоище» представляет
собой единую композицию, расположенную на доске размером
113><27 см. Повествование начинается в левом верхнем углу, где
изображен великий князь московский Дмитрий Иванович, узнав-
ший о нашествии татар. Он молится перед образом Спаса 23.
Правее на фо11о белого храма с ярусной колокольней Дмитрий.
предстоит перед митрополитом Киприаном. В следующей сцене
Дмитрий изображен сидящим на престоле, перед ним стоит моло-
дой мужчина в красной рубахе, вверху остатки надписи: «Дм..„
грамо... во грады». Вероятно, это Дмитрий посылает грамоты со-
юзным городам.
Далее Дмитрий жестом обращается к Захарию Тютчеву, на-
клонившемуся над повозкой, полной золота,— дарами Мамаю.,
Ниже — русские города, посылающие помощь Дмитрию: Бело-
зерск (надпись «Белоозеро. Белозерские князи»), Ярославль
(надпись «Ярославль. Ярославские князи идут на помощь Дмит-
рию»), справа от Ярославля-княжество Курбское (надпись
«Нурба. Курбская сила»), Ростов (надпись «Ростовъ градъ. Ро-
стовские князи...»), Владимир (надпись «Владимиръ градъ. Вла-
димирский князь»), Новгород—в виде белого храма, на фоне
которого перед новгородским митрополитом (а точнее—архи-
епископом) Иоанном в белом клобуке и нимбе (надпись над
нимбом «Митрополит Иоанн») склонились воины в доспехах
(надпись «Новогор... сила поде на помощ Димитрию»). Возле
самого изображения Москвы -7 миниатюрный город, под ним над-
пись: «Два брата князи литовские... Димитрию на помощ... сила-
ми». У левого края композиции изображены два города за зубча-
тыми стенами, из ворот выступают всадники со знаменамис
четырехконечными крестами, над одним из городов надпись:
«Рязань. Олег Рязанский измени Благоверному кн Димитрию и
посылает к Мамаю измены грамоту», над другим: «Ольгерд ли-
товский посылает измены грамоту».
Над изображением Ярославля виден еще один храм за стеной,
На фоне его — Сергий Радонежский в нимбе, с группой иноков,
перед ними Дмитрий и Владимир Андреевич, оба в парадных
одеждах. Надпись сохранилась не полностью: «Сергиев мона-
23 Повести о Куликовской битве. М., 1959, с. 446-447. (Литературные па-
мятники).
23 В упоминавшейся статье В. В. Филатова «Изображение „Сказания о Ма--
маевом побоище“ на иконе ХУП в.» сделано определение почти всех эпи-
ЗОДОВ‚ ПОЭТОМУ ЗДЕСЬ ОНИ ТОЛЬКО напоминаются.
125

стырь... приде кн Димитрий... просяще два старц Пересвета
Ослябя».
В центре композиции стилизованное изображение Успенского
собора. Это Москва. Слева к собору примыкает придел, где под
образом Спаса видна гробница митрополита Петра, возле нее
склонился Дмитрий. В соборе — образ Богоматери Владимирской.
Под ним — митрополит Киприан благословляет Дмитрия и Влади-
мира. Ниприан с нимбом (надпись «Киприан»). Справа из мос-
ковских ворот выступает воинство, провожаемое Киприаном, над-
пись — «Со многими силами на Мамая». Вверху из окон высокого
терема смотрят женщины. Над одной из них надпись «Евдокия».
Справа от изображения Москвы видны эпизоды, предшествую-
щие битве. Это испытание примет: Дмитрий и Волынец, приль-
нувшие к земле; рядом, как бы в пещере,— изображение плачу-
щей женщины. Чуть выше этих фрагментов, в зарослях,— муж-
ская фигура в красной одежде, вероятно Нацыбей в стороже.
‚Правее, в белом шатре едва читается фигурка монаха, протяги-
вающего свиток Дмитрию. Недалеко от этой сцены еще раз изо-
гбражен белый княжеский шатер, в нем Дмитрий молится Спасу.
Ниже — изображение битвы, с поединком Пересвета и Челу-
сьбея в центре. Над сражающимися, у самого верхнего края ком-
позиции — алое зарево в голубовато-зеленоватых облаках.
По сторонам от него— небесное воинство: Борис и Глеб, архи-
стратиг Михаил и прочие, с копьями. Ниже — рыжеватое облако,
из него простирается множество рук: одни сложены в благослов-
.ляющем жесте, другие осеняют воинов венцами. Справа от реки
скачет отряд русских воинов со стягом с ликом Спаса — должно
быть, засадный полк. Над ним —летящие ангелы с занесенными
‚мечами и красные птицы. Среди всего этого вверху, недалеко от
княжеского шатра видна крохотная фигурка воина в золотых
‚доспехах, с нимбом, рядом с ним ангел; скорее всего это изобра-
ажение изнемогшего в сече Дмитрия. Ко всем этим эпизодам на
иконе были сделаны подробные надписи. К сожалению, сохрани-
‚лись лишь киноварные остатки отдельных букв.
В правой части композиции изображены татары. Вверху, ря-
‚дом с эпизодами битвы-три крохотные фигурки. Это Мамай,
в золотой одежде и короне, в окружении приближенных, «на ме-
есте высоком» наблюдает за боем. Ниже-темно-зеленая река
(В. В. Филатов называет ее Волгой), через которую плывут два
воина на конях и один на квадратном плоту. К реке между хол-
„мов движутся массы татар. В правом углу внизу—в богатом
покое сидит Мамай, перед ним группа людей.
На нижнем поле-события, последующие за битвой. Груда
лежащих тел — надпись «Мамаева сила побиша». Справа — ска-
чущие на конях воины, перед ними открытые ворота города. Над
первым всадником на белом коне остатки надписи, читается
-«Мам... стремя». За стенами города два человека копьями прон-
‚зают лежащую на земле фигуру. Надпись: «... Наф... убитъ
:мам...».
126

В левой части нижнего поля — четыре эпизода похорон погиб-
ших. В первом Дмитрий стоит над телами Пересвета и Осляби,
рядом тяжело рухнувшее огромное тело Челубея. Дальше —
встреча русского войска, видимо, в Коломне (надпись не сохра-
нилась), затем миниатюрная сцена приезда Дмитрия в Троиц--
кий монастырь. Надпись: «Приде благоверный князь Димитрий:
ко Сергию».
Последняя композиция внизу слева на поле — встреча русско--
го воинства в Москве у Фроловских ворот Кремля народом и
духовенством. Справа и чуть выше этой сцены виден крохотный‘
белый храм с надписью: «Новъ... м...сты...».
Живописное «Сказание о Мамаевом побоище» композиционно»
не связано с основной иконой и представляет собой самостоя-
тельное произведение, светское по сюжету. Тема эта для изобра-
зительного искусства не нова. События Куликовской битвы неч
раз иллюстрировались в лицевых рукописях, есть они и в извест-
ном лицевом Житии Сергия Радонежского конца ХУ1 в. из Трои-
це-Сергиевой лавры, и в Лицевом летописном своде ХУ1 в. Но в
иконописи живописное воплощение литературного «Сказания»-
впервые встретилось именно на ярославском памятнике.
Уже отмечалось, что эта композиция Куликовской битвы-
создана ярославским мастером. Как всегда в ярославской икопо--
писи конца ХУП в., вся плоскость доски очень плотно «заселе-
па». Художник как бы боится свободных мест. Повествование
тянется непрерывно, усложняясь многочисленными подробностя--
ми и занимательными деталями. Живописец не упускает мельчай-
ших подробностей текста.
Надо отдать должное умению художника скомпоновать около=
четырех десятков сложнейших эпизодов на небольшой плоскости
доски и создать красочное и впечатляющее зрелище. При внеш-
ней статичности в изображении человеческих фигур, отдельных
эпизодов, притом что главное для этого мастера—как можно‹
подробнее перечислить все события, в целом панорама Куликов-
ской битвы захватывает внутренней напряженностью, каким-то:
«повышенным давлением» и страстностью.
Динамика эта создается умелой композипией и живописными‘
средствами, при помощи тонко найденных цветовых акцентов..
Нарядно выглядят белокаменные храмы Москвы и дружествен-
ных ей городов. Красно-коричневые зубцы стен Рязани и Литвы‘
сумрачны и неприветливы. Жаркое зарево в небесах передает’
напряжение битвы, а темно-оливковый фон над холмами, ощерив-
шимися копьями и шеломами татарского войска и вспыхивающи-
ми темно-красными стягами, воспринимается как тревожное гро-
зовое небо.
Художник легко избегает монотонности в организации комно-
зиции на длинной и узкой доске, разбив ее зрительно путем раз-
деления цветовыми пятнами и группировкой масс на отдельные‘
зоны, каждая из которых имеет_свой зрительный и смысловой‘
центр. Так, среди русских городов размером и расположением:
127

выделен Ярославль. Центром всей композиции стало изображение
Москвы. В правой половине доски особенно привлекают внимание
три эпизода: поединок Пересвета и Челубея, переправа через
реку и сидящий во дворце Мамай. Навязчивую симметрию ком-
позиции разбивает река, текущая сверху до нижнего поля.
Художник прекрасно владеет искусством «мелочного» миниа-
тюрного письма, особенно ценящегося в иконописи конца века.
Многословность свойственна всем видам русского искусства это-
го времени. Она, должно быть, рождается из желания охватить
тот огромный объем жизненной информации, которая хлынула в
искусство в предпетровскую эпоху. Именно в 80-е годы ХУП в.
преображается внешний вид ярославских храмов, узорный кир-
пичный и изразцовый декор выстилает не только порталы и бара-
баны глав, но и обильно выплескивается на стены. Во фресках
появляются сотни новых сюжетов, а в иконописи входят в моду
художники из Холмогорско-Устюжского ареала, подобные Семену
Спиридонову Холмогорцу с его изощренной миниатюрной техни-
кой и длиннейшими житийными циклами.
Ярославль в это время переживает последний свой пышный
расцвет. Это крупнейший культурный центр. Положение круп-
ного торгового города дает возможность широких зарубежных и
внутренних контактов и влияний в области искусства. В то же
время постижение нового жизненного материала в искусстве
Ярославля проходит органичнее, чем в столичном искусстве,
и между старой средневековой формой выражения и новым со-
держанием устанавливается вполне гармоничное равновесие.
Средневековые формы в искусстве нередко отлично приспосабли-
ваются для воплощения новых идей И тем. Так и получилось с
иконой «Сергий Радонежский с житием».
Было бы интересно выяснить, кто являлся автором замысла
приспособления старых икон для новой церкви Троицы Власьев-
ского прихода, кто составлял программы этих удивительных про-
изведений. Несомненно, что это был образованный человек, с ши-
роким кругом интересов. В Ярославле второй половины ХУП в.
такие люди не редкость. Свидетельство этому— обширные про-
граммы росписей десятков ярославских храмов, в которых нашел
отражение огромный свод литературы, читаемой в это время на
Руси. Среди них церковь Иоанна Предтечи в Толчкове, не имею-
щая себе равных по количеству изображенных сюжетов во всем
христианском мире.

Л. Н. Пу1пкарев‚ Л. П. Сидорова
ПОВЕСТИ
О КУЛИКОВСКОЙ БИТВЕ
В РУССКОЙ ЛУБОЧНОЙ
КАРТИНКЕ И КНИЖКЕ
Х1Х — НАЧАЛА ХХ ВЕКА
Повести о Куликовской битве принадлежат к числу тех древне-
русских сюжетов, которые из рукописной традиции перешли в
лубочную и довольно длительное время (вплоть до Октябрьской
революции) продолжали бытовать в народной грамотной среде.
Переход этот был в значительной степени облегчен тем, что дан-
ный сюжет еще в ХУП в. попал в старопечатный «Синопсис»
Иннокентия Гизеля, многократно переиздавался в его составе в
ХУ`1П в.‚ в начале Х1Х в. он прочно вошел в репертуар так на-
зываемых лубочных листов, лубочных картинок, а несколько
позднее и лубочных книжек ‘.
С. К. Шамбинаго по праву назвал «Синопсис» «учебной кни-
гой». Он писал, что автор «Синопсиса» выбирал такие произведе-
ния, «которые, трактуя о важных моментах исторической жизни,
в то же время должны были представлять вещь литературную»,
а такой, без сомнения, было «Сказание о Мамаевом побоище».
С. К. Шамбинаго указывал также, что «Синопсис» «лег в основу
беллетристических произведений, разрабатывающих сюжет о Ку-
ликовской битве. Такие повести начали появляться с конца
ХУ1П века и тянулись во все продолжение Х1Х века» 2.
В «Синопсисе» мы находим следующую сюжетную схему:
1. Дмитрий, князь московский, получает сообщение о намере-
ниях Мамая.
Князь московский собирает войска.
Посылка 1-й и 2-й стражи.
Поведение князей Олега рязанского и Ольгерда литовского.
Посольство Тютчева и грамота Мамая.
Дмитрий советуется с митрополитом Киприаном и едет в
Троицкий монастырь к игумепу Сергию. Монахи-воины Пересвет
и Ослябя.
ФЧРРР’
1 Терминологический анализ данных понятий см.: Пушпарев Л. Н. Литера-
турные обработки повести о Еруслане Лазеревиче в ХШП в.—В кп.:
Древнерусская литература и ее связи с новым временем. М.‚ 1967, с. 211-
213
2 Шамбинаго С. К. Повести о Мамаевом побоище.— В кн.: Сборник Отделе-
ния русского языка и словесности ими. Академии наук. СПб.‚ 1906, т. 81,
М 7, с. 383, 374.
5 Куликовская битва 129

7. Выступление войска в поход, прощание с женами, встреча
в Коломне.
8. Приезд князей—союзников Ольгердовичей и военный совет.
9. Переправа войска через Дон.
10. Ночь накануне битвы. Слушание земли, утро перед боем.
М. Рассказы о чудесных видениях.
12. Поведение Дмитрия перед битвой- переодевание и эпи-
зод с Бренко.
13. Битва. Поединок Пересвета с Челубеем. Роль засадного
полка. Победа.
14. Поиски Дмитрия, подсчет и похороны убитых.
15. Возвращение в Москву.
Ниже мы увидим, что основные сюжетные факты почти пол-
ностью вошли в лубочный лист и лубочную картинку, в то время
как лубочная книжка использует их лишь частично.
Параллельно с проникновением этого сюжета в лубок уже с
конца ХУ1П в. отмечается пропаганда событий на Куликовом
поле через историческую литературу популярного содержания,
предназначенную в первую очередь для народа. Примером подоб-
ных изданий конца ХУП1 в. может служить книжка поручика
Ивана Михайлова «Низверженный Мамай, или Подробное описа-
ние достопамятной битвы и последовавшей за нею знаменитей-
шей победы, бывшей в царствование великого князя Димитрия
Иоанновича, на Куликовом поле, между рек Мечи и Дона, при
устье речки Непрядвы, взятое из разных достоверных авторов»
(М., 1798). Главным (и, можно сказать, основным) источником
для этого сочинения послужил все тот же «Синопсис» И. Гизеля,
лишь немного обработанный автором (т. е. переведенный им с
церковнославянского языка на русский). По-иному автор изложил
лишь последнюю главу, рассказывающую о смерти Мамая в Кафе
(Феодосии).
На ранних этапах развития лубочной литературы сочинения,
посвященные Куликовской битве, выходили еще в виде книг,
стоящих как бы на грани обычного исторического повествования
и лубочной книжки. Такова книга Гавриила Геракова «Герои
русские за 400 лет» (СПб., 1801) с посвящением императору
Александру 1 в день его коронования, в которой уже намечены
типичные черты лубочной повести.
Подобного рода книги были тесно связаны с «Историей госу-
дарства Российского» Н. М. Карамзина. Рассказ о Куликовской
битве из нее был не только источником для собственных сочине-
ний лубочных авторов. Следует отметить, что во второй половине
Х1Х—начале ХХ в. историческое сочинение Н. М. Карамзина
стало широко пропагандироваться русским правительством в на-
роде, чему немало, конечно, способствовала царистская идеология
его «Истории» (что, как известно, тонко было подмечено
А. С. Пушкиным в его эпиграмме). Так, многократно и значи-
тельными по тому времени тиражами в различных издательствах
и в разнообразных сериях переиздавались отрывки о Куликовской
130

битве из «Истории государства Российского»: в серии «Дешевая
библиотека» А. С. Суворина — «Великий князь Дмитрий Иоанно-
вич‚ прозванием Донской» (СПб.‚ 1887 и 1888), в серии «Исто-
рическая библиотека» М. В. Клюквина тот же отрывок был издан
в 1905 г. с пометой о включении этой книги в ученические биб-
лиотеки низших училищ и в бесплатные народные библиотеки п
читальни. Многие лубочные повести, посвященные Куликовской
битве, специально оговаривали в заголовке или в предисловии,
что они составлены по «Истории государства Российского»
Н. М. Карамзина ’.
Н. М. Карамзин не был единственным писателем, труды ко-
торого так широко пропагандировались царским правительством
в народе. Можно здесь упомянуть и книгу «Дмитрий Иоаннович
Донской, великий князь московский. Историческое повествование,
сочиненное Феофилактом Покровским» (Тула, 1823). Такого же
типа и более поздние издания «Народные чтения» Комиссии по
народным чтениям, которая многократно переиздавала очерк
Ап. Майкова «О святых московских митрополитах Петре и Алек-
сии и о славном Мамаевом побоище». К 1907 г. вышло пять из-
даний этого очерка общим тиражом 50 ООО экз. Семь изданий
выдержал очерк К. Н. Бестужева-Рюмина «О злых временах та-
тарщины и о страшном Мамаевом побоище», издававшийся то-
вариществом «Общественная польза» с 1864 по 1913 г. Известно
четыре издания очерка А. Н. Бахметевой «Как Русь освободилась
из-под татарского ига в 1480 году», выпускавшегося издатель-
ством А. Д. Ступина в так называемой «Библиотечке Ступина»,
предназначенной для библиотек народных училищ. Популярны
были также издания Общества распространения полезных книг
(см., например: Тиагомиров Е. Куликовская битва: Исторический
очерк, составленный к 500-летней годовщине Куликовской битвы.
М., 1880).
11аконепд:популярности данного скпкета в народе в немалой
степени способствовали и юбилеи, которые широко отмечались и
русским правительством, и православной церковью, использовав-
шими события на Куликовом поле для прославления и русского
самодержавия, и русской церкви (в лице Сергия Радонежского и
митрополита Киприана), для подчеркивания их роли в освобож-
дении нашей страны от золотоордынского ига. Так, к 500-летию
со дня кончины Дмитрия Донского (19 мая 1389 г.) вышли по-
пулярные брошюры, главным образом ура-патриотического содер-
жания. В этот день в московском Архангельском соборе была
торжественная служба, на которой особо была подчеркнута заслу-
га не только Дмитрия Донского, но и Сергия Радонежского‘.
3 См., например: Славная битва Куликовская, или Покорение князем Дмит-
риом Иоанновичем Донским Мамая /Составлено по «Истории государства
Российского» Карамзина Гр. Б... м. М.: Изд. Манухина, 1879.
4 См. об этом: Великий князь Дмитрий Иоаннович Донской и преподобный
Сергий Радонежский: К пятисотлетию дня кончины Дмитрия Донского.
‘1389- 12 мая- 1889. Издано усердием К. Цветкова. М., 1889. См. также:
131 5 *

Книги для народа церковных авторов широко распространялись
па Руси, причем нередко в принудительном порядке навязыва-
лись книгоношам И коробейникам. О тиражах лубочных кпиг
церковных авторов на тему о Куликовской битве дает представ-
ление такой хотя бы пример: иеродиакон Харлампий издал свою
книжку вторым изданием тиражом 26 000 экз. 5, а в четвертом
ее тираж ДиСТИГ уже 38 000 экз.“ Интересен и такой факт:
в каждом новом издании книжка этого автора называлась по-
новому, хотя текст ее оставался неизменным.
В 1880 г. отмечался 500-летний юбилей Куликовской битвы,
который был широко отпразднован не только в Москве, Петер-
бурге, Туле 7, но и в других городах России, причем в изданиях
для народа это событие получило самое широкое освещение“.
В данной статье нет необходимости специально останавливать-
ся на отражении данного сюжета в русской художественной ли-
тературе ХУ1П—Х1Х вв., так как эта тема требует специального
исследования. Небезынтересно вспомнить, что в 1807 г. на сцене
Петербургского театра была поставлена трагедия В. А. Озерова
«Димитрий Донской». Историческим источником этого произведе-
ния был также «Синопсис» И. Гизеля 9. Среди произведений по-
добного рода можно отметить, например, и созданную в лучших
традициях классицизма поэму А. Орлова «Димитрий Донской,
или Начало русского величия» (М., 1827). В 1837 г. в издатель-
стве Смирдпна вышел рома11 «Дмитрий Донской».
Что же касается лубочной литературы, в которой тема Кули-
ковской битвы нашла широкое и разнообразное отражение,
то следует прежде всего сказать, что лубочная литература пред-
ставляет собой сложное и своеобразное явление в истории отече-
ственной культуры. Возникнув на рубеже ХЧП-ХУЧП вв., рус-
ский лубок прошел длительный путь развития. Вначале это была
народная книга, творимая народом и в интересах народа, много
сделавшая для просвещения трудовых масс, для приобщения их
к печатному слову. После введения цензуры на лубочные издания
лубок начал утрачивать свои прогрессивные черты и постепенно
К 500-летнему юбилею Куликовской битвы: Участие преподобного отца
нашего Сергия в событиях 1380 года, положивших начало освобождению
России от татарского ига. М.: Изд. Трошге-Сергиевой лавры, 1880.
Харлампий, иеродиакон. Пятьсотлетие Куликовской битвы. 2-е изд. М.,
1880.
Харлампий, иеродиакон. Предсказание преподобного Сергия, Радонежско-
го чудотворца, о первой победе русских над татарами на Куликовом поле
(1380-1880). 4-е изд. М.: Изд. Ф. И. Рычина, 1882.
Празднование ЗОО-летпей годовщины Куликовской битвы. Тула, 1880.
Пятисотлетпе Мамаева побоища, славной битвы Куликовой, 8 сентября
1380 г.— 8 сентября 1880 г.: Речь преподавателя Одесской духовной семи-
парии С. П. Соловьева. Одесса, 1880; О Донском побоище: Речь, произне-
сенная 11 сентября в Практической академии коммерческих наук и 2-го
октября в гимназии Фр. Креймапа П. П. Мельгуновым. М., 1880.
См. об этом подробнее: Сидорова Л. П. Древнерусские источники траге-
дии В. А. Озерова «Димитрий Донской».— В кн.: Исследования и материа-
лы по древнерусской литературе. М., 1961, с. 227-244.
132
ФЧ
Ф

становился идеологическим орудием в руках господствующего
класса, проводником реакционных идей. Лубочные издатели,
поощряемые правительством, стали наводнять рынок поделками,
рассчитанными на нетребовательного грамотного мещанина, гра-
мотея-приказчика, мелкого чиновника. Подделка под «народ-
ность», бессодержательность лубочных повестей, низкопробный
авантюризм, а позднее — пинкертоновщина и пошлая альковная
тематика — вот что стало характерным для лубка второй поло-
вины Х1Х — начала ХХ в. Поэтому так глубоко справедливы не-
годующие оценки лубка В. Г. Белинским, Н. Г. Чернышевским,
Н. А. Добролюбовым,-Н. А. Некрасовым, Петром Алексеевым и
многими другими критиками и общественными деятелями.
По в то же время нельзя забывать, что лубок продолжал
оставаться для многих миллионов крестьян и рабочих единствен-
ной печатной книгой, доступной им по цене, отвечавшей их эсте-
тическим запросам, которые, конечно, были несопоставимы с
высокими эстетическими идеалами русской классической литерату-
ры. По лубочной книжке учились читать многие поколения рус-
ских крестьян и рабочих, лубочные варианты сказок и повестей
перешли в фольклор, они были тесно связаны с народным исто-
рическим сознанием, существенно отличавшимся от сознания об-
разованных слоев общества. Лубочная литература удовлетворяла
потребности малограмотного народа в легком, увлекательном чте-
нии. Народ, как известно, никогда не был каким-то единым, не-
расчлененным понятием, в нем были разные слои, и для опре-
деленной прослойки трудового народа лубок был своеобразной от-
душиной, миром увлекательных приключений. Поэтому нельзя
весь лубок относить чохом к низкопробной бульварной литера-
туре: в нем наряду с пошлова1ъ1ми армейскими и приказчичьими
анекдотами мы находим и народную сказку, и историческую по-
весть, и переделку русской былины, и обработку древнерусского
сказания. Наряду с официозпым квасным патриотизмом, с про-
славлением царствующего дома и православной церкви мы встре-
чаем в лубке и согретые искренним народным патриотизмом рас-
сказы из русской истории. Эстетика лубка должна измеряться
иными параметрами по сравнению с эстетическими категориями
русской классической литературы. Это несопоставимые понятия.
Именно эти черты лубка и заставили Д. А. Ровинского,
И. С. Ивина, И. Д. Сытина и др. остановиться на положитель-
ных чертах лубочной литературы, показать ее значение для опре-
деленных слоев читательской публики, подчеркнуть просветитель-
ную и культурную роль лубка. Эта роль, надо сказать, до сих
пор в полной мере не выявлена и не раскрыта. Объясняется
это в первую очередь неизученностью конкретных историко-лите-
ратурных фактов, забвением литературной истории многих лубоч-
ных сюжетов. Поэтому изучение судьбы древнерусских повестей
в лубочной традиции может дать дополнительный материал для
решения сложных и важных теоретических проблем места н
роли лубка в общем историко-литературном процессе.
133

Обратимся поэтому непосредственно к отображению пнтере-
сующего нас сюжета в лубочной литературе и прежде всего
отметим, что лубочная литература повествовательного характера
на тему о Куликовской битве разнообразна и многолика, причем
не только по художественному признаку, а прежде всего по жан-
ровому признаку. Мы встретим в ней исторический очерк ’°,
историческое сочинение", повесть 12, рассказ и т. д. Интересны
издания лубочного типа, рассчитанные на специфический круг
читателей, например для солдат 13, в помощь народной школе “,
для народных библиотек ‘5 и проч.
Прежде чем переходить к основному — повествовательному —
лубку, рассмотрим отображение сюжета о Куликовской битве в
изобразительном лубке ХЧН1—начала Х1Х в. и начнем этот
обзор с так называемых лубочных листов. Это такой вид лубка,
который служил украшением для жилищ и содержал рисунок
и подпись под ним. В интересующем нас сюжете подпись под
рисунком была пространной. Иллюстрация, правда, занимает
почти три четверти листа, текст играет служебную роль, объяс-
няя лишь то, что есть на картинке. Сама картинка еще едина,
нерасчлененна. В ней, как на древнерусской миниатюре или
как на иконе, изображено несколько событий сразу. Последова-
тельность этих событий раскрыта в тексте.
Лубочный лист «Мамаево побоище» по размерам едва ли не
самый большой из числа дошедших до наших дней лубочных
картинок. Его размеры 186><73 см. Известно несколько вариан-
тов этого листа, различающихся друг от друга не текстом (он
лишь иногда сокращался), а оформлением: вверху картины изоб-
ражены облака и спускающиеся с них короны и венцы, число
которых в различных вариантах неодинаково (7 короп и 3 вен-
ца, 7 корон и 1 венец, 7 корон и 3 обруча).
Сам лист представляет собой картину, сюжетно расчлененную
по горизонтали на три части. Верхняя часть содержит последо-
вательное изображение (слева направо): московского Кремля и
московского митрополита, выходящего вместе с собором для бла-
тословения русского войска. Кремль изображен таким, каким он
был в Х1Х в., т. е. с двуглавыми орлами на кремлевских баш-
нях, чего не было, разумеется, при Дмитрии Донском. Далее
следует картина выступающего в поход русского войска, которая
1° Низверженпый Мамай, или Храбрый и могучий великий князь Дмитрий
Иванович Донской: Исторический очерк. М., 1897.
11 См.. например: Дмитрий Иоаннович Донской, или История о Мамаевом
побоище. М., 1843; Афремов И. Куликово поле: Отрывок из исторического
обозрения Тульской губернии. М., 1849.
12 И. Г. Димитрий Иоаннович Донской, или Ужасное Мамаево побоище: По-
весть ХП‘ столетия. Изд. 1845, 1847, 1852 и 1854 гг. Изд. М. Ф. Исаева.
13 Н атаев И. Димитрий Донской и Куликовская битва: По летописному ска-
занпю. Иркутск: Типография штаба войск, 1863; Турбин С. Куликово поле.
СПб.: Изд. А. Погоского для солдат и народа «Досуг п дело», 1867.
14 Подолянин А. Г. Великое побоище. М.: Изд. И. Д. Сытпна, 1910.
15 Линд О. Мамаево побоище. М., 1910.
134

выполнена в традиционной иконописной манере, за ней — изоб-
ражение-Троице-Сергиевой лавры и препод. Сергия Радонежско-
го. В средней части нарисованы ярославские и белозерские
войска, спешащие на помощь русскому войску, поединок инока
Пересвета с татарским богатырем Челубеем и сцена приношения
даров московским послом хану Мамаю. Вся нижняя часть листа
занята картиной Мамаева побоища, причем в разных местах
этого листа проставлены номера с 1-го по 28-й для отсылки к
соответствующим разделам текста, который набран слева и внизу
от собственно изображения. При этом порядок и последователь-
ность сюжетов пе соблюдается. Создается впечатление, что худож-
ник, изобразив начало" (выход из Москвы, благословение Сергия
Радонежского) и центральную часть сказания (битва Пересвета
с Челубеем), занял все остальное место рисунками на тему бит-
вы и лишь затем проставил номера соответствующих разделов
текста. В результате последовательность сюжетов в верхней пра-
вой части листа (14, 17, 22, 24) отнюдь не отражает, как мы
видим, содержания повести в целом.
Как отметил уже Ровинский, лист склеен из 12 мелких кусков
бумаги разного формата. В полном виде до нас дошел лишь одип
экземпляр. Говоря об отражении темы о Куликовской битве в
русском лубке, Ровинский заметил, что «на это событие сделана
и самая громадная “из всех народных картинок (почти трехар-
шинного размера), в четырех разных переводах, с большим, про-
странным текстом» “Ё Помимо этого текста, источником которого,
как это указывает сам лубок, был «Синопсис», на листе простав-
лено несколько небольших надписей, долженствующих помочь
зрителю и читателю разобраться в сложной картине битвы. Так,
над отрядами русских воинов помещены надписи: «князи яро-
славсти», «князи белозерсти», «беда, беда тебе, Мамаю не-
честивый».
Некоторые листы раскрашены от руки желтой, зеленой, оран-
жево-красной и фиолетовой красками без особого смысла, хотя
все же можно заметить, что в раскраске русских воинов преоб-
ладают светлые (желтые и красные) тона, а татарского вой-
ска — темные (зеленые и фиолетовые) краски. В целом цветовая
картина листа яркая и впечатляющая.
Перед началом текста на лубочном листе стоит помета: «Си-
попсис, лист 121». Имеется три издания «Синопсиса», в которых
текст «О извещении великому князю Димитрию, яко нечестивый
Мамай идет войною на Россию» начинается на 121 листе: это
издания 1746, 1762 и 1774 гг. В остальных изданиях размещение
текста иное. Текст листа дословно совпадает с «Синопсисоьт»,
можно отметить лишь незначительные изменения языкового ха-
рактера, вызванные скорее всего типографскими причинами-
16 Ровинский Д. А. Русские народные картинки. СПб., 1900, т. 1, с. 134. См.:
Он же. Русские народные картинки. СПб., 1881, кн. 5, с. 71; Он же. Рус-
ские народные картинки: Листы исторические, календари п буквари. СПб.,
1881, кн. 2, с. 23.
135

необходимостью уместить текст на определенном пространстве.
Текст набран густо, многие предлоги, частицы и союзы пе
отделены ог последующих слов, очень много слов набрано под
титлами.
Нроме лубочного листа, анализу которого посвящена публи-
куемая в этом сборнике статья В. А. Нучкина, повесть о Нули-
ковской битве отразилась и в лубочной картинке. Известно пе-
сколько ее изданий, все первой половины Х1Х в. В лубочной
картинке иллюстрация занимает верхнюю четверть каждого из
24 листов, сшитых в тетрадь. Содержание иллюстраций:
1. Великий князь Дмитрий и митрополит Ниприан получают
известие о приближении войск Мамая. `
2. Приготовление даров хану Мамаю.
3. Совет у великого князя Дмитрия.
4. Посол князя приносит дары Мамаю.
5. Выступление русского войска в поход.
6. Избиение ханских послов.
7. Прибытие русского войска в Троице-Сергиеву лавру.
8. Беседа великого князя Дмитрия с Сергием Радонежским.
9. Прощание великого князя Дмитрия с великой княгиней
Евдокией.
10. Прибытие братьев Ольгердовичей на помощь к великому
князю Дмитрию.
11. Великая княгиня Евдокия раздает милостыню нищим.
12. Появление орлов и волков перед русским войском.
13. Поклонение великого князя Дмитрия хоругви.
14. Беседа великого князя Дмитрия с Волынцем. Слушание
земли.
15. Битва небесных сил.
16. Приготовление русского войска к сражению с ордынцами.
17. Иноки приносят великому князю Дмитрию хлеб от Сергия
Радонежского.
18. Битва инока Пересвета с татарским богатырем Челубеем.
19. Сражение русских с ордынцами. Небесное зпамение.
20. Победа русского войска.
21. Преследование ордынцев русским войском.
22. Русские воины находят великого князя Дмитрия на поле
боя под дубом.
23. Великий князь Дмитрий обходит поле битвы.
24. Умершвление хана Мамая.
Если иллюстрации на лубочной картинке значительно отли-
чаются от лубочного листа, то текст остался почти без изменений.
Отмечается дальнейшее сокращение текста, некоторые переста-
новки и ошибки. Из них наиболее существенная-это на л. 1
гравер вместо «Батыю» ошибочно вырезал «быть», чем полностью
исказил текст. Сохранено старое деление текста на 28 разделов
(при 24-х картинках). При этом 24-й раздел («О поездке вел.
кн. Димитрия между трупами») выпущен совсем, а 28-й раздел
(«О погибели Мамаеве») сильно сокращен.
136

Лубочная картинка имеет иное заглавие, а именно: «История
о походе великого князя Димитрия Иоанновича Донского против
Мамая царя татарского, а его же божию помощию на Куликовом
поле до конца победиша». Она дошла до нас как в виде отдель-
ных тетрадей, так и в виде книг. Один из экземляров ГБЛ
07571/125) переплетен вместе с лубочной картинкой «Русские
сказания. Первое. О славном и великом князе Рюрике»
(М.‚ 1824).
В отличие от лубочных листов и картинок о Бове и Ерусла-
не, которые широко бытовали в лубочной традиции вплоть до
начала ХХ в.”, лубочные картинки с сюжетом о Куликовской
битве дошли до наших дней лишь от первой половины Х1Х в.
и в довольно ограниченном количестве экземпляров. Возможно,
причина этого лежит в плохой сохранности лубочных картинок
вообще, но нельзя отрицать и того факта, что в мемуарной и
художественной литературе мы встречаем многократные упоми-
нания о бь1товании лубочных сказок о Бове и Еруслане, в то
время как о распространении лубочных картинок на сюжет Ну-
ликовской битвы упоминается гораздо реже.
Один из экземпляров этой лубочной картинки был недавно
обнаружен в библиотеке Национального института им. Оссолин-
ских во Вроцлаве польским ученым Фр. Селицким. Исследователь
фототипически опубликовал его, снабдив вводной статьей, пере-
водом текста на польский язык и примечаниями к этому пере-
воду. Обнаруженный Фр. Селицким экземпляр отпечатан на од-
ной сгороне листа 11а бумаге без водяных знаков. Картинка не
имеет выходных данных. Фр. Селицкий предположил, что обна-
руженное им издание относится к середине Х\/`1П в. Едва ли
это справедливо. Сравнение с лубочными картинками начала
Х1Х в. показывает, что и но типу лубочных иллюстраций, И но
тексту обнаруженная в Польше лубочная картинка восходит к
русскому лубку начала Х1Х в. В то же время сравнение этого
издания с известными ранее экземплярами показывает, что перед
нами-самостоятельное издание с гравюрами, сделанными по
типу уже известных, но с некоторыми отличиями в рисунке и
деталях. Равным образом и текст во вновь обнаруженном изда-
нии имеет мелкие разночтения с уже известными лубочными
картинками. Все это открывает новые перспективы в изучении
русского лубка начала Х1Х в."
17 См. об этом подробнее: Н’ узьмина В. Д. Рыцарский роман на Руси (Вова,
Петр Златых ключей). М., 1964, с. 17-34, 245-263; Пушпарев Л. Н. По-
весть о Еруслане Лазаревиче в русской лубочной картинке ХУП1 — начала
ХХ века.— В кн.: Русская литература на рубеже двух эпох. ХЧП — начало
ХУП1 в. М., 1971, с. 351-370.
1‘ звене/с: Ргапсгзяе/г. Возуззка орошйеёс ]агшагс2па о Ьйш/йе на КпШюшуш
ро1и.— 2е зкагЬса 1ш1ънгу. 1978, 2. 30, з. 57-76; Хорошпевич А. Л. Лубоч-
ное издание «Сказания о Мамаевом побоище» в Польше.— Вопросы исто-
рии, 1979, М 4, с. 204-206.
137

Кроме лубочных картинок, Куликовская битва отразилась и в
лубочных книжках. Ппсатели-лубочники использовали тему Ну-
ликовской битвы для того, чтобы воспитать у читателя из народа
патриотизм, уважение к прошлому родной землп и ее героям,
среди которых видное место занимает великий князь московский
Дмитрий Донской.
О лубочной литературе (книжке) написано немного. Так
В. Г. Белинский уделил ей внимание в своей рецензии на лубоч-
ную повесть об английском милорде Георге. Он подчеркнул, что
много поколений в России начало свое знакомство с литературой
с «Английского милорда». «Одни из сих людей пошли дальше...
а другие и теперь еще читают его себе да почитывают» ‘9.
Н. Андреев в своей статье «Исчезающая литература» указал:
«Лубочная литература, несомненно, является крупным фактом
народной жизни. Мы имеем целый ряд разнообразных указаний
на распространенность лубочной литературы, на то, что потреб-
ность в чтении, несомненно существующая у народа, удовлетво-
рялась главным образом пменно этой литературой» 2". Интересно
свидетельство И. Д. Сытина, который пишет, что «наша фирма
продолжала и свою обычную работу Никольского рынка, печатая
во множестве народные книги» 2‘, и подчеркивает, что «народный
роман, народная повесть создавались, так сказать, в литератур-
ном подполье, куда никогда не проникал луч света и куда никто
из настоящих писателей не заглядывал. Никольский рынок сам
творил и сам издавал, сам искал и находил свои особые пути к
полуграмотному деревенскому читателю» 22.
Лубочная литература привлекла внимание таких историков
литературы, как В. Д. Кузьмина. П. Н. Берков и др. Читате-
лями лубочных книжек, разнообразных по своему содержанию,
в том числе исторических очерков, повестей и романов о Нули-
ковской битве, «были крестьяне и читатели низшего класса
городского населения» 23, как указывает И. Ивин в своей статье
«О народно-лубочной литературе»; дальше Ивин рассказывает,
как он, сам крестьянин Можайского уезда, знакомит односельчан
с народными книгами. Покупая народные книжки в Москве,
Ивин пишет: «Все свои книги я даю читать народу, а нередко
сам читаю крестьянам» 2‘. А. С. Пругавин в своей книге «За-
просы народа и обязанности интеллигенции в области воспитания
и просвещения» отмечает, что читатели из народа, «особенно
19 Белинский В. Г. Полн. собр. соч. М., 1953, т. 3, с. 209.
2° Андреев Н. Исчезающая литература.— Казанский библиофил, 1921, М 2,
с. .
21 Сытин, И. Д. Жизнь для книги. М., 1960, с. 46.
22 См. об этом подробнее: Сидорова Л. П. Историческая лубочная повесть
И. Кассирова «Нняжья могила» и ее древнерусские источники-В кн.:
Русская литература на рубеже двух эпох. ХЧП — начало ХЧП1 в.
23 Ивин И. О народно-лубочной литерат.уре.— Русское обозрение, 1893, М 9,
с. 259.
24 Там же, М: 10.
138

молодежь, как в городе, так н в деревне, зачитывается лубочны-
мн историческими повестями и романами» 25.
И. Ивип в этой же статье, возражая В. Н. Маракуеву, утвер-
ждавшему, что лубочных книжек по русской истории очень мало,
писал: «Напротив, именно русских-то исторических романов,
очерков и есть самое преобладающее количество, и в них-то до-
вольно полно и подробно и заключается положительно вся рус-
ская история, начиная с призвания князей при Гостомысле и кон-
чая Александром П. Ни одной сколько-нибудь замечательной
эпохи не пропущено; и все они привлекают своей нравственной
подкладкой — непреоборимой супружеской верностью, стойкостью
против соблазнов и искушений, терпением, мужеством, геройской
храбростью, твердостью в несчастиях, кротостью, покорностью в
судьбе, нравственным долгом и проч.» 2“. Дальше И. Ивин назь1ва-
ет ряд исторических очерков и романов: «Краткую русскую исто-
рию», роман «Мамай», роман «Сокольники, или Поколебание
власти татар». И. Ивин указывает, что читателю из народа
больше всего нравится в лубочных исторических романах «па-
триотизм, чисто русская удаль и молодечество, верность долгу,
мужество, храбрость на войне, сложная замысловатая фабула,
интересная завязка и интересные приключения и похождения
действующих лиц» а’.
Именно эти черты характеризуют и те произведения, темой
для которых послужили события, связанные с Куликовской бит-
вой. В данной статье рассматриваются разнообразные произведе-
ния повествовательного лубка, в основном второй половины
Х1Х в., рассказывающие об исторических событиях времени кня-
жения Дмитрия Донского. В них говорится о роли князя москов-
ского Дмитрия Ивановича в деле объединения Русской земли и
начале борьбы против ордынского ига. В центре всех произве-
дений -— события, предшествующие Куликовской битве, и сама
битва. В основу произведений, как и в изобразительном лубке,
лег «Синопсис» Иннокентия Гизеля (и, следовательно, «Сказание
о Мамаевом побоище» в его распространенной редакции, подроб-
но в нем изложенное). Кроме того, в некоторых произведениях
писатели-лубочники обращаются к «Истории государства Рос-
сийского» Н. М. Карамзина.
Авторы-лубочники, как увидим ниже, используют в своих про-
изведениях не всю сюжетную схему «Синопсиса». Так, обычно
опускается рассказ о посылке первой и второй «сторожи», сокра-
щается глава, где говорится о приходе войска к Дону и о взятии
«языка». Опускается рассказ о слушании земли в ночь перед бит-
вой, рассказы о чудесных видениях — помощи божественных сил.
Произведения писателей-лубочников, посвященные Куликовской
битве и связанным с ней событиям, печатались издателями Ма-
25 Пругавин А‘. С. Запросы народа и обязанности интеллигенции в области
воспитания и просвещения. СПб., 1895, с. 411.
2° Ивин И. О народно-лубочной литературе, с. 259.
27 Там же, М 10.
139

пухипым, Морозовым, Пресновым в типографиях па Никольской
улице. //
По содержанию эти произведения можно разделить/па две
группы. Н первой относятся те, авторы которых доволйпо точно
передают рассказ «Синопсиса». Такова глава из книжки
Я. И. Маркова «Русская история» (в рассказах для первоначаль-
ного чтения) 2“ и повесть Сергея Извольского «Димитрий До11-
ской — славный и храбрый великий князь Московский- герой
Куликовской битвы и победитель Мамая» 29. Но второй группе
можно отнести произведения, в которых исторические события
служат лишь фоном для рассказа о вымышленных героях; тако-
вы рассказ «Удалый наездник» (автор не указан) и роман
«Мамай, или Жертва порока», сочинение М. Е.”
Роман «Мамай, или Жертва порока» был написан известным
нисателем-лубочником Михаилом Евстигнеевым-автором ряда
исторических лубочных произведений. Как пишет И. Д. Сытин в
своих воспоминаниях «Жизнь для книги», «Евстигнеев постоян-
но работал для фирмы Манухина» 3’. Следует остановиться еще
на одном интересном произведении лубочной литературы.
В 1832 г. в университетской типографии был напечатан роман
Сергея... ского «Сокольники, или Поколебание владычества татар
над Россией. Исторический роман ХП’ века» (в связи с 45О-ле-
тием Куликовской битвы). Этот роман был перепечатан лубочной
фирмой М. Манухина в 1870 г. к 500-летнему юбилею Куликов-
ской битвы 32. По своему содержанию и идейной направленности
роман очень подходил к характеристике, данной Ивиным в его
статье, о которой упоминается выше. В нем типичная для лубоч-
ной литературы замысловатая сложная фабула, необыкновенные
приключения героев, любовная интрига, показана русская удаль
и любовь к отечеству. Новая редакция романа органично вошла
в круг лубочной литературы, удовлетворявшей требованиям чита-
теля из народа.
В издании Манухина основная канва романа и его герои как
вымышленные, так и исторические сохраняются, и новая редак-
ция создается за счет сокращения многих описаний и диалогов.
Снято предисловие и посвящение романа. Роман вполне можно
29 Марков Я. И. Русская история (в рассказах для первоначального чтения)
с гравированными картинками. М.: Изд Д. И. Преснова, 1873.
29 Димитрий Донской- славный и храбрый князь Московский—герой Ку-
ликовской битвы и победитель Мамая: Историческая повесть Сергея Из-
вольского. 2-е изд. М.: Изд. Манухина, 1874.
°° Удалый наездник: Исторический рассказ времен Димитрия Донского. М.:
Изд. И. А. Морозова, 1910; М. Е. Мамай, или Жертва порока: Историческая
повесть в 3-х частях. М.: Изд. Манухина, 1871.
3‘ Сытин И. Д. Жизнь для книги, с. 46. Евстигнеев неоднократно подписы-
вал свои произведения инициалами «М. Е.». См., например: Портной в аду
под пьяную руку: Шуточка в стихах М. Е. 2-е изд. СПб.; Изд. Холмушипа,
1905, и многие другие.
33 Сокольники, или Поколебание власти татар над Россией: Исторический ро-
пан ХП? века. Эпизод из княжения Димитрия Донского. Сергея ...ского.
М.: Изд. Манухина, 1870.
140

отнести ко второй группе лубочных произведений о Куликовской
битве. \
Между этими двумя группами, но ближе к первой, стоит но-
весть И. Г. (Ивана Гурьянова) «Димитрий Иоаннович Донской,
или Ужасное Мамаевское побоище» 33. Она впервые была напе-
чатана в Щ25 г. в Москве, в типографии Августа Семена, при-
чем вышло с азу два издания (одно безымянное, другое подпи-
сано: «Соч. П/Езана Гурьянова») с одинаковым текстом под одним
и тем же названием: «Битва Задонская, или Поражение Мамая
на полях Куликовских. Историческое событие, происшедшее
1380 года сентября 8 дня». Под измененным заглавием эта по-
весть неоднократно перепечатывалась. Известны издания: 1839,
1847, 1862 гг. Дошедшее до нас 7-е издание 1867 г. перепечатано
с издания 1862 г. Полное пмя автора на титуле не указано,
только инициалы И. Г Н“
Даты издания всех вышеуказанных произведений лубочной
литературы относятся к 60—7О-х годам Х1Х в. Почему именно
в это время у писателей-лубочнпков появился такой интерес к
событиям конца ХПГ в.? Вспомним, что в 1880 г. должен был
отмечаться БОО-летний юбилей победы на Куликовом поле. Сле-
довательно, можно предположить, что все эти очерки, повести и
романы писались не случайно, а были приурочены к этой зна-
менательной дате. Чтобы показать, что почти во всех произве-
дениях как первой, так и второй группы «Синопсис» использован
почти дословно, сравним грамоту Мамая, посланную с Тютчевым
князю московскому, у И. Гурьянова (которого мы все же отне-
сем к первой группе произведений, нами разбираемых) и у
С. Извольского. Эта же грамота приводится в рассказе «Удалый
разбойник» и в романе «Мамай, или Жертва порока». Она отли-
чается от текста «Синонисиса» только отдельными словами и
оборотами; это перевод текста на русский литературный язык:
«Синопсис»
О грамоте Мамаевой к
великому князю Димит-
рию.
Грамота же от царя Ма-
мая сицевым образом на-
писана бяше. От восточ-
ного царя, от большия
Орды, от широких ноль,
от сильных татар, царь
царей Мамай и многим
Ордам государь. Рука
моя многими царствами
обладает, и Десница моя
па многих царствах об-
лежит. Ратаю нашему
С. Извольспий
Грамота Мамая велико-
му князю.
От восточного царя от
большой Орды от широ-
ких полей от сильных
татар царь царей Мамай
п многим ордам госу-
дарь ратаю нашему Ди-
митрию Московскому.
Рука моя владеет мно-
гими царствами. Тебе
известно, что впадаешь
ты нашими улусами, а
нашему царству пе при-
дешь не поклониться.
И. Гурьянов
Грамота или писание,
отправленное Мамаем к
Димитрию Иоанновичу,
заключало в себе следу-
ющее:
От восточного царя боль-
тия Орды, от широких
полей, от сильных та-
тар, от того, рука ко-
торого обладает многими
царствами и многих Орд
государь Мамай Димит-
рию Московскому. Да
будет тебе известно, что
ты, обладая царством и
33 И. Г. Димитрий Иоаннович Донской, или Ужасное Мамаевское побоище:
Повесть Х1\7 столетия. 7-е изд. М.: Изд. Смирнова, 1867.
34 На принадлежность этой повести И. Гурьяпову указал также С. Н. Шам-
бинаго. См.: Шалсбинаго С. К. Повести о Мамаевом побоище, с. 374.
141

Димитрию Московскому:
ведомо ти есть, яко улу-
сы нашими обладаеши,
и нашему царству при-
шед не поклонишися.
Да есть ти ведомо и бу-
дет, днесь рука моя хо-
щет тя казнити; аще еси
млад, то прииди ко мне
и поклонися ми, да по-
милую тя. И в твое место
отпущу тя царствовати;
аще ли сего не сотвори-
ши, вскоре вся грады
твоя имам раззорити и
огню предати, и самого
тя велицей смерти пре-
Узнай, что теперь рука
моя хочет тебя казнить.
Если ты молод, то при-
ди ко мне и поклонись
мне, чтобы я помиловал
тебя и отпустил тебя на
твое царство. Если же
сего не исполнишь, то я
вскоре разорю и сожгу
все твои города, а са-
мого тебя предам вели-
кой казни (с. 31).
клониться мое
чию. Почему
даю тебе зн ь, что за
таковое твое о мне пре-
зрение ре ился нака-
зать тебя. прочем, еже-
ли ты, признав свою
вину, п дешь ко мне и
покло шься, то я тебя
помил ю и отпущу тебя
с покоем. В противном
случае разорю и сожгу
все твои города, а тебя
самого предам мучитель-
ной смерти (с. 64).
дам (с. 138) .
Подобных примеров можно было бы привести больше.
Перейдем к рассмотрению первой группы книжек о Куликов-
ской битве.
Глава из кншчи Я. И. Маркова — очень краткий, без всяких
поэтических подробностей рассказ о событиях времени княжения
Дмитрия Ивановича и его борьбескнязьями за великое княжение.
Главный эпизод этой главы — Куликовская битва. Марков точен
в своем рассказе и не в пример другим писателям-лубочникам не
путает Ольгерда литовского с Ягайло, тогда как почти во всех
повестях и романах, как и в «Синопсисе», действует Ольгерд.
Излагая историю объединения русских сил вокруг Москвы,
Я. И. Марков несколько нарушает свое краткое историческое
повествование лирическим отступлением: «Казалось, что россия-
не пробудились от глубокого сна, 150 лет их подавлявшего. Каж-
дый возревновал служить отечеству‚— одни мечом, другие молит-
вою и подвигом христианским» 35. Сама битва описана предельно
кратко и точно.
С. Извольский называет свое произведение повестью, но это
скорее исторический очерк. Все повествование построено на «Си-
нопсисе». Автор излагает историю Руси с начала княжения Дмит-
рия Ивановича (1359) до его смерти (1389), подчеркивая роль
Дмитрия как миротворца и объединителя Руси для борьбы с ор-
дынцами. Он показывает, как вмешательство князя московского
в дела Суздаля, Владимира, Нижнего Новгорода водворяло мир
между русскими князьями и готовило все силы к решительной
борьбе против тяжелого 150-летнего ордынского ига.
Рассказывая в повести о политике князя московского, С. Из-
вольский считает нужным дать его характеристику и обрисовать
его внешний облик. Эта характеристика несколько сентименталь-
на: она напоминает характеристики «святых» князей в «Четьях
Минеях» и Прблоге: «Он любил все добродетели и строгость
35 Марков Я. И. Русская история. М., 1873, с. 45.
142

жизни. Он был прямодушен, справедлив, почтителен, милостив
к бедным, благоразумен без тщеславия... Украшенный всеми
добродетелями, он был рожден для престола великокняжеского...
Он был величественного роста, хорошо и крепко сложен телом,
глядел проницательным и умным взором и говорил приятным
и выразительным голосом» з“. Ни в каком другом произведении
такоп характеристики не имеется, это следует отметить как ин-
дивидуальную‘= особенность повести С. Извольского. Извольский
указывает далее, что во время поездки в Орду к Мамаю, совер-
шенной после совета с митрополитом Алексием, князь московский
«своими прекрасными качествами ума и сердца полюбился всем
[в Орде] и нашел себе там множество друзей» 3’. Создавая свой
исторический очерк для народа, автор хотел нарисовать положи-
тельный образ русского князя, подчеркнуть его простоту.
Известная доля сентиментальности характерна для ряда ро-
манов и повестей писателей-лубочников. Тот же Извольский, из-
лагая в исторической последовательности факты, связанные с
Куликовской битвой, с особенным чувством описывает сцену
прощания Дмитрия с его супругой Евдокией, подробно изложен-
ную и в «Сказании», и в «Синопсисе». Извольский углубляет
впечатление специально подобранными выражениями и зпитета-
ми: все обливаются слезами, князь ощущает скорбь сердечную,
супруга его горестна, он нежно обнимает печальную супругу
свою и т. д.
В изложении дальнейших событий и в описании Куликовской
битвы Извольский точно следует за «Синопсисом», но, стремясь
к фактичпости, выпускает рассказы о чудесных видениях и зна-
мениях, а также рассказ о слушании земли в ночь перед боем.
Повесть Ивана Гурьянова «Димитрий Иванович Донской, или
Ужасное Мамаевское побоище», как уже сказано выше, близка
по своему содержанию к первой группе. Героями здесь являются
исторические лица, вымышленных персонажей нет.
Повесть открывается цитатой, взятой из прославленной в
начале Х1Х в. трагедии В. А. Озерова «Димитрий Донской»:
Российские князья, бояре, воеводы,
Прошедшие чрез Дон отыскивать свободы
И свергнуть наконец насильствия прем,
Доколе будет нам в отечестве своем
Терпеть татаров власть и в униженной доле
Рабами их сидеть на княжеском престоле?
Непосредственно тексту предпослано двустишие из поэмы
«Россиада» М. Хераскова:
Пою от варваров Россию свобожденну,
Попранну власть татар и гордость низложенну.
3“ Извольский С. Димитрий Донской славный и храбрый великий князь Мос-
конский-герой Куликовской битвы и победитель Мамая. М., 1871, с. 7.
37 Там же, с. 19.
143

В первых семи главах повести рассказывается о соб тиях
русской истории второй половины ХП/ в. до 1378 г., а также
о раздорах в Орде, где один хан сменял другого. Подро но опи-
сывается захват власти в Сарае Мамаем. Известный и ерес для
читателя в этой части повести представляло описан роскоши
ханского дворца, обильных пиров хана, страшной н и заговора
и пожара дворца.
Начиная с 8-й главы речь идет о событиях, развернувшихся
на Руси с 1378 по 1380 г. Как и в «Синопсисе», преемником
умершего митрополита Алексия становится митрополит Киприан,
а союзником Мамая-литовский князь Ольгерд, а не Ягайло.
Рассказывая о выходе полков из Москвы в ясное утро 27 авгу-
ста 1380 г., Гурьянов от себя добавляет, что «князь в эту
минуту был величественен, его глаза блистали, как звезды неба;
в них отсвечивалась какая-то тихая радость, выражалась надеж-
да». При расставании супруги-князь Дмитрий и Евдокия-
скорбят. «Слезы их смешались. Но любовь и спасение отечества
побеждает любовь супружескую»,— так замечает автор.
Представляет интерес красочное описание русского воинства
перед битвой, где автор использует разнообразные сложные эпи-
теты: ярко выделялись — «позлащенные воинские щиты, они
были подобны молниеносным кругам; блестящие шлемы и вьщве-
ченное оружие представлялось взору, что будто бы рождался но-
вый восход багряновидной зари. Броненосные воины, покрытые
молнцевидньъм металлом, с большим устройством стояли на своих
местах» 3’ (курсив наш.— Л. П.‚ Л. С.).
«Слушание земли» заменено указанием, что в лагере русских
была тишина, все огни потухли. «И в эту ночь, как говорит
предание‚— пишет Гурьянов‚— сторожевой отводного полка видел
явление: множество облаков, похожих на вооруженных воинов и
двух „лепообразных юношей“ с зажженными свечами и мечами
в руках»; со словами: «„Кто вам позволит разорять дарованпое
нам богами наше отечество?“ они начали поражать татар с
такою скоростью, что не осталось в живых ни одного воина» 3’.
Гурьянов следует здесь за «Синопсисом», где описано это «виде-
ние». В остальных повестях, как уже указано выше, этой под-
робности нет. Очень красочно в былинном стиле описан поеди-
нок Пересвета с Темир-Мурзой. В «Синопсисе» о поединке ска-
зано скупо. Автор же стремится передать ярость и ужас сраже-
ния. «Засверкали мечи булатные, посыпались искры огненные,
наконец противники разъехались и с такой силой, встретившись,
поразили друг друга копьями, что оба мертвыми поверглись на
землю...» О самой битве сказано: «От самых ударов, производи-
мых копьями, был слышен треск... щиты и блестящие воинские
шлемы, упадая, производили страшные удары, от мечей сыпа-
лись искры, подобные молниям. А князья [идет перечисление]
38 Гурьянов И. Димитрий Иоанновнч Донской, или Ужасное Мамаевское по-
боище, М., 1868, с. 76.
‘а Там же, с. 71-72.
144

сражались, как разъяренные львы, их мечи наносили смерть и
ужас»\"°.
Дальнейшие события излагаются кратко, ничего оригиналь-
ного в ЭЁЁЕЕ части повести нет. Она оканчивается рассказом о
восторжен ой встрече победоносного войска в Москве. Повесть
интересна жжвостью изложения и попыткой создать не схематич-
ный, а ярки образ князя Дмитрия не только как политика, пол-
ководца, но и человека с некоторой долей сентиментальности.
Это особенно заметно в главах, касающихся его личной жизни.
Перейдем теперь к лубочным книжкам второй группы, к ко-
торой принадлежат, как указывалось выше, три произведения:
рассказ «Удалый наездник», роман М. Евстигнеева «Мамай, или
Жертва порока» и роман «Сокольники, или Поколебание власти
татар». Последние два произведения, по свидетельству И. Ивина,
«были в числе наиболее распространенных и наиболее любимых
народом» ’*‘.
Исторический рассказ «Удалый наездник» вышел первым из-
данием в 1873 г. и неоднократно переиздавался (1880, 1881,
1896, 1909, 1910), что говорит об интересе к нему читателей из
народа.
Неизвестный автор построил свое историческое повествование
как рассказ деда внуку. Мальчик просит рассказать о старине,
и дедушка говорит: «Изволь! Слушай. Расскажу я тебе славное
дело, совершившееся на Нуликовом поле». В рассказе шесть глав.
Первая глава, названная «Рассказ дедушки»‚— историческое
вступление, характеризующее эпоху золотоордынского ига и роль
князей Ивана Калиты и Дмитрия Ивановича в деле объединения
Русской земли. Героем же рассказа является не историческое
лицо, а разбойник—атаман Растегай. Сюжет рассказа очень
прост: узнав об объединении русского войска под предводитель-
ством князя московского и решении Дмитрия сразиться с ордын-
цами, Растегай решает бросить свое разбойничье ремесло и 27 ав-
густа вместе со своей шайкой присоединиться к войскам Дмитрия
Ивановича. «Примкнемся же и мы‚— заявляют разбойпики,— к
его знаменам и будем действовать во славу русского оружия» ‘2.
Растегай советует поступить так же другому атаману-разбойнику,
Нудлаю, но тот отказывается, говоря, что ему хорошо жить и с
ордынцами. Весь материал рассказа пронизан идеей патриотиз-
ма: даже разбойники идут сражаться против ордынцев, желая по-
служить родной земле.
События, предшествующие Куликовской битве, и ее начало
описаны в рассказе точно по «Сипопсису». Но в пятой главе
(«Неизвестный защитник») основное место в сражении на Нули-
ковом поле занимает Растегай, храбрый и опыт-ный воин, патриот.
Оказывается, это именно он спасает от гибели князя московского.
‘*° Там же, с. 86—87.
4‘ Ивин И. О народно-лубочной литературе, с. 257.
42 Удалый наездник: Исторический рассказ времен Димитрия Донского. М.:
Изд. Морозова, 1873, с. 14-15.
145

Когда под князем убили лошадь И он бился пеший, «каЁай-то
незнакомец, облаченный в богатую броню, подвел ему оня...
„Кто ты?“,— спросил его князь. „После узнаешь... Я рус ‹ий!“—
ответил воин». Убивают вторую лошадь; опять появляет я незна-
комец с лошадью, но князь не успевает сесть на не . татарин
взмахнул секирой, смерть была неизбежна; незпа1 мец ловко
отразил удар, но секира все же ранила князя в п ечо и руку.
Димитрий упал. Незнакомец приказывает отнести/ князя в без-
опасное место, а сам вместе с засадным полком бьется с татарами.
«Всех храбрее отличался атаман со своими налетами; казалось,
он носил за собою смерть, татары валились, как чурки». После
битвы, когда ищут князя, опять появляется уже раненый Расте-
гай и говорит, что князь не убит, а жив. Он едет к тому месту,
где лежал Димитрий, и именно от Растегая князь узнает о
победе. На вопрос князя, кто он таков, Растегай отвечает:
«Я разбойник и атаман, который раньше губил отечество, а те-
перь покаялся и решил наконец с товарищами искупить грехи
своею кровью» ‘3.
Дмитрий прощает Растегая и всех разбойников. Чтобы най-
ти в повествовании место своему герою, автор, как мы видим,
«примысливает» некоторые «исторические» факты. Это сделало
рассказ занимательным и живым. В конце рассказа Растегай был
отправлен князем на борьбу с шайкой разбойников Нудлая, и ему
пришлось убить своего прежнего друга.
Концовка возвращает читателя к началу рассказа: «‚,Вот
тебе, внучек, и весь рассказ“,— сказал дедушка».
В рассказе «Удалый наездник» исторические события второй
половины ХПГ в. являются своеобразным фоном для раскрытия
характера героя — разбойника Растегая, описания его геройских
подвигов. Из разбойника он превращается в патриота — храбро-
го, решительного воина, спасающего жизнь Дмитрию Донскому
во время битвы на Нуликовом поле.
Все рассмотренные выше произведения достаточно просты по
своему содержанию и построению. Иначе построен роман «Ма-
май, или Жертва порока», сочинение М. Е. В нем три части.
Общий объем их 300 страниц. В нем мы находим героев как
исторических, так и выдуманных. Из исторических следует на-
звать, конечно, Дмитрия Донского, княгиню Евдокию, ее отца
Дмитрия Константиновича нижегородского, князя Евстафия из-
борского, ханов Азиса и Мамая. ‘
Вымышленные герои делятся на положительных и отрица--
тельных. Положительные герои— это Ярослав изборский и его
сестра Елена, сестра Мамая Урсана, жена трактирщика Григория
Анастасия, отшельник, няня и слуги Елены. Н отрицательным
героям относятся злодей Фома-разбойник и продажный трус
трактирщик Григорий. Интрига романа достаточно сложная,
а жизнь героев тесно связана с историческими событиями вре-
43 Там же, с. 23-24.
146

мени княжения Дмитрия Донского. Главные герои романа —
князь Ярослав изборский и его сестра Елена. Сюжет романа осно-
ван н`е на любовной интриге, а на факте похищения княжны
ЕленыЁДесятилетний Ярослав и пятилетняя Елена, дети князя
Евстафия изборского, после его смерти во время эпидемии мо-
ровой язвы в 1365 г. были увезены из Пскова в село Смухляничи,
где Елена прожила до 15 лет. По дороге в родной Псков к брату,
вернувшемся туда раньше, Елепа остановилась вместе со слугами
на ночь в трактире, откуда была похищена разбойником Фомой
с помощью трактирщика-злодея Григория, увезена в Казань и
продана в Сарай в гарем хана Азиса. Ярослав, узнав от слуг,
спасенных добросердечной женой трактирщика Анастасией, о по-
хищении сестры, клянется отомстить похитителям и отыскать ее.
На этих поисках основано развитие действия романа. тесно свя-
занное с борьбой русских с ордынцами. О похищении Елены чи-
татель узнает только в восьмой главе романа, открывающей его
вторую часть. Используя прием инверсии, первые семь глав
автор посвящает событиям в Сарайской Орде.
Излагая во второй части историю похищения и поисков Яро-
славом своей сестры, автор тесно связывает ее с историческими
событиями 7О—х годов ХПГ в. и особенно подробно останавлива-
ется на походе русского войска на Казань в 1376 г. Описание
похода в Казань нужно было автору для того, чтобы Ярослав
Евстафиевич изборский мог собрать там сведения о продаже
своей сестры Елены. Ярослав с отрядом воинов первым врь1вает-
ся в Казань. Хан Осан покоряется русскому воинству, а Ярослав
узнает у работорговца Абдуллы о судьбе своей сестры.
Третья часть романа посвящена событиям, предшествующим
Куликовской битве, и самой битве. Действие развертывается то
в Орде у хана Мамая, то в Москве у князя Дмитрия. События
исторические тесно соединяются с судьбами и приключениями
основных героев романа: Ярослава, Елепы и Урсаны, сестры Ма-
мая и подруги Елены.
Рассказ о посольстве Тютчева в Сарай особенно интересен
для дальнейшего развития интриги романа. Ярослав, участник
посольства, освобождает с помощью Урсаны свою сестру Елену,
томящуюся в гареме хана Мамая, и обе героини возвращаются
вместе с посольством в Москву. Эта часть романа должна была
своими необычными подробностями особенно увлечь читателя.
Необыкновенные приключения героев здесь тесно сплелись с
подлинными историческими событиями: автор приводит грамоту
Мамая, разодраппую послом, говорит о присланной московским
князем помощи посольству.
В описании Куликовской битвы мы обнаруживаем то же спле-
тение истории и выдумки: здесь и назначение начальников, среди
которых одно из первых мест занимает Ярослав; здесь и совет
в Березуе, и переправа через Дон, и переодевание князя Дмит-
рия перед боем, но место около знамени князя занимает не Брен-
ко, а Ярослав со своими «налетами». Описана битва с ее звуком
147

рогов, стуком мечей, звоном брони и т. д.‚ появление засадного
полка, бегство ордынского войска, но в центре внимания —1 рас-
сказ о встрече Ярослава с Мамаем. Метким ударом ме Яро-
слав ударил по голове Мамая с такой силой, что металлический
шишак на голове хана оказался разрублен и опустился ему на
глаза. Мамай упал с лошади, воины бросились к нем , а Ярослав
вскочил на коня Мамая, свистнул и помчался об тно, крича:
«Отомщеп, отомщен!!». Мамая с тяжелой раной на/ голове поло-
жилп в телегу и увезли с поля боя. Конец битвы, поиски князя
и возвращение в Москву русского воинства изложены точно по
«Синопсису». Следует развязка романа: Ярослав становится
псковским посадником и женится на Урсане, принявшей после
крещения имя Юлиании, а Елена постригается в монахини.
Ярослав представлен героем, патриотом, сильным, смелым,
решительным; подчеркивается его образованность, его политиче-
ская мудрость в управлении Псковом. М. Евстигнеев пишет о
своем 1ерое: «...он предался воинскому делу и делам Пскова».
Ярослав красив и умен не по летам, одарен прекрасной памятью,
говорит по-немецки и по—татарски; он помогает своим знанием
немецкого языка при сношениях псковитян с немецким Орде-
пом: «Присутствие его на вече было необходимо, и он дал себе
слово служить отечеству так, чтобы ничто не могло запятнать
его жизни» “.
В романе «Сокольники» также большое количество действую-
щих лиц, как вымышленных, так и исторических. Заглавие романа
объясняется тем, что его завязка, ряд эпизодов и концовка свя-
заны с подмосковным лесом, который носил название «Соколь-
ники», так как это было место княжеской соколиной охоты.
В романе три части, в каждой из них по семь глав. В конце
каждой части даются примечания, в которых объясняются непо-
нятные слова или указываются источники, откуда взяты истори-
ческие сведения. Автор романа неоднократно ссылается на «Исто-
рию государства Российского» Н. М. Нарамзина, том У.
Роман в целом п_о содержанию н стилю сентиментален, и сле-
дует отметить, что поскольку писателям—лубочникам и их читате-
лям нравилась чувствительность, то сентиментальный характер
романа ЗО-х годов не только не мешал, а скорее привлекал их,
н он сохранен в лубочной обработке.
Автор достаточно осведомлен в истории Руси ХП/ в.: он не
путает Ольгерда литовского с Ягайло (в романе «Сокольники»
союзником Мамая является Ягайло, а не Ольгерд). духовником
Дмитрия после смерти митрополита Алексия назван Митяй, а не
Ниприан, а в примечании под номером 27 к третьей части подроб-
но рассказано, кто был Митяй. Содержание примечания вполне
соответствует сведениям, изложенным у Н. М. Нарамзипа. Все
главы романа начинаются эпиграфамн, взятыми или из народных
песен, или из стихотворений русских поэтов: А. Пушкина,
“- М. Е. Мамай, или Жертва порока, ч. 2, с. 39.
148

П. А. Вяземского, А. А. Дельвига, Н. Я. Языкова, И. Козлова,
В. А. Жуковского, И. И. Дьштриева и др. Эпиграфы очень разно-
образцы. Так, главе, рассказывающей о посещении Дмитрием
Ивановичем игумена Сергия, предпослан эпиграф из И. Нозлова:
Ряд келий, темный переход,
Часовня у святых ворот
С чудотворного иконой,
И подле ключ воды студеной
Журчит целительной струей
Под тенью липы вековой.
Глава, описывающая выступление войска из Москвы, начи-
нается эпиграфом, взятым у В. А. Жуковского:
Пыль туманит в отдаленье.
Светит ратных ополченье.
Топот, ржание коней,
Стук колес и звон мечей.
Героев романа можно разделить на две группы: первая — это
исторические герои: князь Дмитрий, князь Владимир Андреевич,
Мамай и другие исторические лица; вторая — выдуманные поло--
жительные герои: молодой боярин Всеслав, атаман разбойников
Владимир (в начале ромапа действующий под именем «таинст-
венного незнакомца»), Мария и ее брат Александр, Елена-
дочь сокольпичего Тимофея (последний—лицо историческое);
слуги: Афанасий — верный слуга Всеслава и Фоминична —
ня11ька Елены. Из отрицгггеллъпьгх героев следует выделить та-
тарского посла Абдерахмапа и русского предателя Елисея —
шута, вора, знахаря и колдуна, перешедшего на службу к та-
тарам.
Сюжет романа построен на двух любовных интригах, объ-
единяющих как исторический, так и вымышленный материал.
В первых двух частях романа рассказывается о любви бояри-
на Всеслава к простой девушке Марии, похищенной Абдерахма-
ком, и о любви атамана разбойников Владимира и боярышни
Елены. Оба молодые героя — воины-патриоты, сильные, смелые,
решительные.
Вся третья часть романа посвящена событиям, связанным с
Куликовской битвой и изложенным в той же последовательности,
как и в «Синопсисе», но с участием вымышленных героев романа:
Всеслава и разбойника Владимира. Так, Всеслав участвует в
поездке князей к игумену Сергию. Здесь приведена беседа Пере-
света и Осляби, которой нет ни в одном историческом источни-
ке. Пересвет говорит о своей любви к отечеству и желании оба-
грить поле битвы кровью своей и испытать «острие вражеское»,
а Ослябя отвечает ему: «Пойдем же припадем к стопам Сергия
149

и выскажем ему наше ревностное желание подвизаться на поле
брани за край родимый, и он благословит нас» “5.
Описание похода, прибытие в Ноломну, встреча с сыновьями
Ольгердовыми, совет князей, переправа через Дон, уряжение
полков —- все соответствует «Синопсису». Только в эпизодах,
которые посвящены рассказу о гневе Мамая и его богатыря
Темир-Мурзы, писатель дает свободу своему воображению. У бо-
гатыря «курчавые и всклокоченные волосы, как шерсть гиены;
навислые на глаза широкие черные брови... зверский вид...
представлял в нем живое воображение с голоду рыкающего веп-
ря». Он заявляет: «Я начну их (русских.— Л. П.‚ Л. С.) душить.
без оружия... стричь мечом своим их волосы». У него «ужасный
голос, прорывающийся порой из огромных челюстей, как нечаян-
но встрепенувшийся ураган бури» “’.
Изменено содержание речи князя Дмитрия, обращенной к
войску. В «Синопсисе» это молитва, а в романе-речь князя-
патриота, вспоминающего зло врагов-притеснителей и славные
победы русского народа в века прошедшие и призывающего «не
допустить врагов лютых внедриться в края родные».
Красочно описан поединок Темира-Мурзы и Пересвета. Те-
мир- это огромная глыба железа, Пересвет —в клобуке, без
шлема и лат. Темир-Мурза «падает в сильных корчах... на землю,
которая, принимая его, издала звук, как бы стеная от тяжести
подавления», а Пересвет падает тихо: «и смерть, расширив
крылья свои, отяготела над умирающим» ‘7. Во время битвы не
Бренко, а герой романа Всеслав командует отрядом воинов, охра-
няющим княжеское знамя. На шлеме Всеслава голубое перо, а он
вступает в яростную схватку с ордынским воином, пытающимся
овладеть княжеским знаменем. Татарин, убитый копьем Всеслава,
падает на землю, открывает свое лицо, и русский витязь узнает
похитителя Марии—Абдерахмана. Рядом с Всеславом сражает-
ся неизвестный воин. Всеслав ранен ордынцами, он падает, но
спасен русским воеводой, утвердившим княжеское знамя. Таким
образом, автор романа находит место в описании Куликовской
битвы своим вымышленным героям Всеславу и неизвестному вои-
ну (Владимиру-разбойнику). Владимир после битвы открыл свое
имя князю московскому, рассказал ему историю своей жизни и
был прощен им.
Ряд подробностей введен в сцену ожидания осадного полка.
Дан развернутый диалог между князем Владимиром Андрееви-
чем и Дмитрием Волынцем, они делятся впечатлениями, видят
подвиг воина в шлеме с голубым пером: «Да,— прибавил Волы-
нец,— должно быть, жизнью выкупил он безопасность его (княже-
ского знамени,— Л. П., Л. С.) потому, что голубое перо вдруг
погасло из виду; но что это за богатырь, который явился, как
‘5 Там же, ч. З, с. 65.
4“ Там же, с. 74-75.
47 Там же, с. 86-87.
150

из воздуха, на помощь к нему, наметнувшись невзначай на та-
тарскую саранчу, сразил ее так славно и уберег знамя» ‘в.
После победы пропавшего князя Дмитрия находит брат Ма-
рин Александр, а не воины Сабур и Хлопищев, как в «Синоп-
сисе». Александр видит вдали под большим деревом сидящего
воина с разрубленным шлемом И узнает в нем князя Дмитрия,
оглушенного ударом копья. Очнувшись, князь Дмитрий узнает
о победе и радуется, что знамя его сохранилось в руках Все-
слава и Владимира. Следует рассказ о торжественном возвраще-
нии князя Дмитрия в Москву и умилительная картина его встре-
чи с нежной супругой.
Характеры положительных героев не соответствуют эпохе; и
мужчины, и женщины очень чувствительны, они то и дело гру-
стят, плачут, при встречах нежно обнимают друг друга. Но муж-
ские характеры раскрыты более разносторонне. Это прежде
всего воины-патриоты, сильные, смелые, они не боятся смерти,
сражаются, как былинные богатыри, жестоки с предателями. Та-
кими представлены Всеслав и атаман, Владимир. Но все они в
любви чувствительны и нежны: «Грудь его [Всеслава] была об-
лита сталью, внутри же теплилась чувствительность». После
встречи с Марией «какое-то предвещательное сладостное чувство
облило грудь его». У него горячая душа, которая «кипела в гла-
зах его, пылких, как полированный агат, и вместе нежных, как
портрет любви». Он своей красотой «вызывал милую вниматель-
ность у женщин» 49. Атаман Владимир «нежный прекрасный
молодец», любовь преобразила его, он стал «пылким любов-
ником».
Встает вопрос: чтб же было общего для всех этих лубочных
повестей Куликовского цикла, кроме исторической их основы?
В первую очередь обращают на себя внимание образы героев —
разбойников, воинов, патриотов -— это Растегай и разбойник ата-
ман Владимир. Они представлены богатырями. От ударов Расте-
гая ордынцы валятся, «как чурки». Волынец в романе «Соколь-
ники» прямо называет разбойника Владимира богатырем. Этим
благородным патриотам-разбойникам противопоставлены отрица-
тельные типы разбойников, такие, как Нудлай («Удалый наезд-
ник») и Фома —грабитель и убийца в романе М. Евстигнеева
«Мамай». Сам по себе интерес к разбойникам и их приключениям
в лубочной повести связан с народными сказками о разбойниках.
Богатырями-воинами представлены в романах и положительные
герои Ярослав и Всеслав: в их силе есть что-то от былинного
героя Ильи Муромца. Типична также для этого типа лубочной
повести увлекательность сюжета, сложная любовная интрига с
похищениями и всевозможными ужасами, в которых принимают
участие и герои, и злодеи, вроде Елисея (роман «Сокольники»)
или трактирщика Григория (роман «Мамай»).‘
49 Там же, с. 91.
49 Там же, ч. 1, с. 13, 16.
151

.Подводя итоги, можно отметить, что в очерках и романах
нет апологии самодержавия как формы власти. В то же время
в характеристшсе великого князя Дмитрия Ивановича Донского
особенно выделяется его роль в объединении вокруг Москвы
всех сил русского народа, его патриотизм и талант полководца.
Убирая рассказы о чудесных видениях, присутствующие в изоб—
разительном лубке, авторы лубочных повестей и романов тем
самым как бы подчеркивали, что победа на Куликовом поле была
одержана не помощью «божественной силы», а именно и только
благодаря мужеству и стойкости русских. Необходимо все же
указать, что во всех очерках и повестях приведены рассказы о
посещении князем московским Сергия Радонежского в его обите-
ли и о его послании Дмитрию накануне битвы. Но этим как бы
подчеркивалась политическая роль и значение игумена Троице-
Сергиева монастыря.
Писатели-лубочники отнеслись к избранной им теме со всей
добросовестностью. Опи умело использовали доступные им исто-
рические источники, точно изложили все события, связанные с
Куликовской битвой, в своих очерках, повестях и романах. От-
дельные вымышленные эпизоды и герои не искажают в их произ-
ведениях общей верной картины исторических событий конца
ХП7 в. Читатель из народа, купив на Никольском рынке или у
коробейника книжку, написанную простым, доступным языком
(а в упомянутых выше ромапах-увлекающую своим сюжетом
и приключениями героев), получал возможность в доступной для
него форме пополнить свои сведения из родной истории, пред-
лагаемые ему в убедительном, живом и правдивом в своей основе
рассказе.
Лубочные книжки нередко сопровождались иллюстрациями.
Это были либо выходные гравюры, либо иллюстрации к наиболее
важным эпизодам повести, помещенные в самом тексте‚-— поход
войска, сражение Пересвета с Челубеем, раненый князь Дмит-
рий на поле боя и т. д. Показательно, что эти иллюстрации ни-
как не связаны с лубочными листами и картинками на ту же
тему (что было обычным явлением, например, в лубочных сказ-
ках о Бове и Еруслане "°). В лубочных повестях исторического
характера (относимых нами к первой группе) наряду с иллюст-
рациями явно лубочного пошиба, весьма невысокими по своему
художественному уровню, публиковались и гравюры с картин
видных русских художников того времени, например
В. М. Васнецова 5‘.
Итак, отображение повестей о Куликовской битве в русском
лубке было сложным и многоплановым. Во-первых, они отобра-
зились и в изобразительном, и в повествовательном лубке. Во-
5° См. об этом подробнее: Пушпарев Л. Н. Повесть о Еруслане Лазаревиче
в русской анонимной лубочной книжке Х1Х — начала ХХ в.— В кн.: «Сло-
во о полку Игореве»: Памятники литературы и искусства Х1—Х\7Н веков.
М.‚ 1978, с. 277.
51 Сиповский В. 500 лет назад: Куликовская битва. СПб.‚ 1880.
152

вторых, в лубке явственно различаются произведения для народа
на тему о Куликовской битве, созданные правительственными
кругами и церковью и пропагандирующие русское самодержавие
и православную церковь, и произведения лубочных авторов, для
которых события на Куликовом ноле были лишь фоном для соз-
дания собственных произведений. В-третьих, наряду с историче-
ским лубком мы встречаемся и с попытками создания и литера-
турных нроизведений на тему Мамаева побоища. Правда, художе-
ственные достоинства этих романов и повестей еще невелики, но
именно эти книги и были народным чтением, существенно влияв-
шим на формирование народного миросозерцания и миропонима-
пия. Лубок зачастую был единственным средством исторического
образования народа.
Куликовская битва, как известно, широко отразилась и в рус-
оком устном народном творчестве”. Анализ этого отражения —
тема снециального исследования, выходящая за рамки настоящей
работы. Однако нельзя не отметить, что народные сказки и преда-
ния о Куликовской битве в некоторых своих вариантах восходят
как раз к русскому лубку (а через него — к «Синопсису»), кото-
рый и на этот раз выполнил роль своеобразного моста, связываю-
щего древнерусскую литературную традицию с устным народным
творчеством.
Авторы настоящей работы не ставили своей целью дать исчер-
пывающий обзор всех лубочных вариантов повести о Куликов-
ской битве. В статье показаны лишь основные тенденции отобра-
жения этого сюжета в изобразительном и повествовательном луб-
ке. Авторы будут считать свою задачу выполненной, если при
будущем изучении отображения данного сюжета в русской лите-
ратуре (а такое исследование необходимо) будут учтены и лу-
бочные варианты данного сюжета, занимающие свое особое место
в литературиой истории повестей о Куликовской битве. Если об
изобразительном лубке на тему Мамаева побоища и было извест-
но из работ Ровинского, то повествовательные варианты лубочных
романов и повестей впервые становятся достоянием нашей исто-
рии литературы.
52 Путилов Б. Н. Куликовская битва в фольклоре.— ТОДРЛ. М.; Л.‚ 1961, т. 17,
с. 107-129.

Е. И. Иткина, В. А. Кучкин
РУНОПИСНЫЙ
НАСТЕННЫЙ лист
с ИЗОБРАЖЕНИЕМ
МАМАЕВА ПОБОИЩА
Публикуя в 1907 г. лицевой список конца ХУП в. «Сказания
о Мамаевом побоище», С. К. Шамбинаго затронул вопрос и о
других безымянных изображениях Куликовской битвы, имевших
хождение в России в более поздние Х\/`111 и Х1Х вв. В фондах
Исторического музея им была обнаружена уникальная картина
прошлого столетия, до него никем не описанная, представлявшая
собой «громадную полосу бумаги» и «изображающая Мамаево по-
боище на основании только что описанной лубочной картины’.
Текст (тот же) написан от руки прекрасным мелким полууставом
поморского письма. Картина также писана от руки, чрезвычайно
ярко расписана красками и золотом...» 2.
О существовании этой картины недавно напомнила А. Г. Са-
кович. Знакомая с ней по описанию С. Н. Шамбинаго, псследо-
вательница предположила, что картина была создана скорее все-
го в старообрядческой среде в середине Х1Х в. в связи с Крым-
ской войной 3. Самого изображения А. Г. Сакович видеть не
удалось, и она заключила, что местонахождение этого интересного
памятника неизвестно 4.
Между тем картина, виденная С. К. Шамбинаго в 1907 г.
в Историческом музее, и поныне хранится в его фондах 5. Стро-
го говоря, это не картина, а очень крупного размера (75,5><
><275 см) рисунок, исполненный темперой. На длинном, склеен-
ном из трех частей листе бумаги помещено изображение Куликов-
ской битвы (Мамаева побоища), под которым находится написанная
от руки текстовая часть. Уже по характеру бумаги можно сказать,
что это памятник Х1Х в. С. Н. Шамбинаго был безусловно прав,
оценивая этот лист как ппйсиш. Это действительно своеобразное
и редкое по исполнению произведение народного искусства, изу-
чение и публикация которого представляют научный интерес.
1 С. К. Шамбинаго имеет в виду лубок Х\7111 в. из собрания Д. А. Ровин-
ского с изображением Куликовской битвы и текстом об этом событии, взя-
том из «Синопсиса». Характеристику этого лубка см. в тексте ниже.
2 Шамбинаго С. К. Сказание о Мамаевом побоище.— ОЛДП. СПб., 1907,
вып. 125, с. 107.
3 Сакович А. Г. Русская народная картинка ХУ111 века «Мамаево побои-
ще».— Сообщ. Гос. музея изобр. искусств им. А. С. Пушкина, 1975, вып. 5,
с. 93 и примеч. 20 на с. 102.
4 Там же, примеч. 20.
ГИМ, 42 904, И 111 61 105.
О!
154

Даже беглое сравнение с лубком Х\7111в., о котором писал
С. К. Шамбинаго, показывает, что рукописный лист в своей осно-
ве повторяет печатное издание позапрошлого столетия: как и лу-
бок, лист имеет заголовок «Ополчепие и походъ великаго князя
Димитрия Иоанповича самодержца всероссийскаго противу злаче-
стиваго и безбожнаго царя татарскаго Мамая, его же божиею по-
мощию до конца победи», как и лубок, лист структурно делится
на две горизонтальные части с текстом и изображением над ним.
Текстовая часть лубка разделена заголовками на 28 пронумеро-
ванных глав. Те же особенности имеет и текст, сопровождающий
рисунок. К некоторым сюжетным сценам верхней части лубка
сделаны пояснительные надписи: «князи ярославстии», «князи
белоезерстии» и «беда, беда тебе, Мамаю нечестивыи» —и но-
мещены цифры (по порядку слева паправо) 5, 12, 14, 15, 17, 19,
20, 21, 22, 24 и 6, соответствующие главам текста, расположенного
впизу. То же самое, за исключением цифр 14, 21 и б, наблюда-
ется и в листе Х1Х в.
Однако сопоставление рисованного листа с лубочным издани-
ем ХУ111 в.‚ предложенное С. К. Шамбинаго, оказывается полез-
ным только в общем плане. Дело в том, что лубок «Мамаево но-
боище» имел несколько выпусков, и для правильного понимания
того, что в произведении Х1Х в. является заимствованным,
а что — оригинальным, т. е. для верной интерпретации памятни-
ка, необходимо знать, какая именно разновидность лубка послу-
жила основой писцу и художнику настенного листа.
Впервые вопрос о выпусках лубка, озаглавленного «Ополче-
ние и поход великаго князя Димитрия Иоапповича...», был по-
ставлен Д. А. Ровинским. Известный собиратель и исследователь
русских народных картинок считал, что существовали четыре
разных его «перевода». «Переводы» характеризовались им «по
числу корон и венков, спускающихся из облака» на русских вои-
нов. В 1 «переводе» было изображено 7 корон и 3 венца; во
11 — 7 корон и 1 вепец; в 111 т 7 корон, а вместо венцов — 3 об-
руча". По замечанию Д. А. Ровипского, в двух последних изда-
ниях лубка «текст сокращен, число фигур уменьшено»". 117 «пе-
ревод», согласно исследователю, отличался от трех первых отсут-
ствием надписей на самом изображении. Последнее было
исполнено в манере мастера П. Н. Чуваева”. 1 «перевод» лубка
«Мамаево побоище» Д. А. Ровинский считал «подлинником», т. е.
оригиналом для всех последующих перегравировок. Его изготовле-
ние он относил к первой половине Х\7111 в.‚ а местом печатания
полагал известную своими лубочпыми изданиями Ахметьевскую
фабрику в Москве 9.
6 Ровинский Д. А. Русские народные картинки. СПб., 1881, кн. 4, с. 380.
7 Там же, с. 381.
3 Там же.
9 Там же. СПб., "1881, кн. 2, с. 23. Об Ахметьевской фабрике см.: Там же.
СПб., 1881, кн. 1, с. 1, 11, 171, ХУ111; СПб., 1881, кн. 5, с. 13, 14; Алексее-
ва М. А. Торговля гравюрами в Москве и контроль за пей в конце ХУН-
155

Проблемы соотношения разновидностей лубочной картинки,
посвященной Куликовской битве, коснулась и А. Г. Сакович. Ей
было известно четыре лубка на эту тему: один из собрания
Д. А. Ровинского, хранящегося в ГМИИ”, тот самый, который
Д. А. Ровинский признавал «подлинником» и дал его подробное
описание; один 1787 г. из собраниЁ ГЛМЁ, принятый последе;
вательницей за копию «в манере . Н. уваева», т. е. за 1
«перевод» по классификации Д. А. Ровинского; один 1803 г. из
собрания ГИМ” и, наконец, еще один, но уже отпечатанный в
1810 г., из собрания ГМИИ ‘з. Три последних листа были обна-
ружены и датированы самой А. Г. Сакович“, однако выяс-
нением степени их зависимости друг от друга она не занима-
лась.
Существенные уточнения были сделаны е1о относительно да-
тировки лубка 1 «перевода». Она нашла, что левая часть лубка
напечатана на бумаге с водяным знаком, включающим дату «1785»,
а средняя и правая—на бумаге с цифрами «1...О6», т. е.
1806 ‘5. Отсюда следовало, что лубок не мог появиться в пер-
вой половине ХУП1 в., как писал Д. А. Ровинский, время его
изготовления более позднее “Ё В таком случае становилось сом-
нительным заключение Д. А. Ровинского о том, что лубок из его
собрания послужил оригиналом для дРУгих выпусков. Оно по
меньшей мере нуждалось в проверке, тем более что А. Г. Сако-
вич обратила внимание на существование лубочной картинки,
напечатанной на бумаге 1787 г. В дополнительном рассмотрении
нуждается и вопрос о соотношении различных изданий лубка
«Мамаево побоище».
В настоящее время авторам статьи известно восемь экземпля-
ров зтой народной картинки. Помимо четырех, указанных
А. Г. Сакович, следует назвать лубок из коллекции Ярославского
исторического музея-заповедника ”, судя по серо-голубой бумаге,
относящийся к началу Х1Х в.; лубок на бумаге с водяным знаком
1М (курсив, лигатура) и датой 1821 из собрания Государственно-
Х\71П вв.—-В кн.: Народная гравюра и фольклор в России 17-19 вв. М.,
1976, с. 146-147.
1" ГМИИ, инв. ‚М: РГ — 39474.
ГЛМ, 9282/8986 л/44 817.
ГИМ, 74 520.
13 ГМИИ, М: РГ 39475.
11 Санович А. Г. Русская народная картинка ХУП1 века «Мамаево нобои-
ще»‚ с. 92, 93 и нримеч. 19 на с. 102.
15 Там же, с. 92. _
15 Обнаружив два разновременных водяных знака на бумаге лубка из со-
брания Д. А. Ровинского, А. Г. Сакович заключила, что «центральная и ле-
вая (надо- «нравая».— Е. И.‚ В. К.) части «Мамаева побоища» отпечата-
ны во время русско-турецкой войны 1806—1812 годов» и что лубок, воз-
можно, смонтировал сам Д. А. Ровинский, «соединив оттиски старых го-
дов» (там же).
ЯМ3/43 019. На это-т лист любез11о обратила внимание авторов А. Г. Са-
кович.
р-Ь
НЕ
у-ь
М
ь-
ч!
156

го литературного музея ’°, дефектный экземпляр лубка начала
Х1Х в., хранящийся в Отделе изобразительного искусства
ГИМ”, И хранящийся там же другой поврежденный экземпляр
лубка29
Наиболее ранним из этих восьми экземпляров является лист
из бывшей коллекции Д. А. Ровинского, Просмотр его де уйзи
убеждает в том, что он оттиснут на склеенных листах бумаги не
двух, а лишь одного сорта. Листы эти имеют одинаковые верже-
ры и понтюзо, филигрань «1785» и литеры «ФН» на одной части
листа и слово «годъ» (ясно различима только буква «о») и ли-
теры «ВС» —на дРУгой“. Таким образом, вся картинка была
целиком напечатана в 1785 г. или несколько позднее, но едва ли
позже второй половины 8О—х годов ХУН1 в. Тем самым подтвер-
ждается вывод А. Г. Сакович о принадлежности дапного лпста
не первой половине ХХЧП в.‚ а более позднему периоду, одпако
не началу Х1Х в.
Второй по времени изготовления лубок датируется, как верпо
указала А. Г. Сакович, 1787 г. Действительно, бумага этого эк-
земпляра однородна. Ее листы имеют водяной знак литеры
«ЯМСЯ» (средних размеров) на одной половине листа, герб
г. Ярославля (медведь с секирой на постаменте и под короной)
на другой половине и цифры «1787» ниже и посередине этих изо-
бражений.
Эти два экземпляра 80-х годов ХХЧП в. лубка «Мамаево по-
боище» представляют собой два разных, по терминологии
Д. А. Ровинского, «перевода», или выпуска. Лубок 1785 г. имеет
рамку с ромбовидным орнаментом, окаймляющую изображение
вместе с текстом. Лубок 1787 г. рамки не имеет. Изображение в
лубке 1787 г. в нижпойт части, граничащей с текстом, усечено,
так что фигуры всадников и неших воинов видны не полностью,
не так, как на лубке 1785 г. Перечисленные отличия свидетель-
ствуют о том, что гравюра 1785 г. и гравюра 1787 г. печатались
с разных досок.
Сравнение других экземпляров лубка с оттисками 80-х годов
ХХЧП в. показывает, что более поздние листы восходят к этим
двум. Относительно лубочного листа из собрания Ярославского
музея-заповедника можно утверждать, что он отпечатан с тех же
досок, что и лубок 1785 г. В обеих гравюрах размеры листа, все
детали изображения идентичны и даже видны совпадающие де-
фекты досок: в сцене под цифрой 15 и в рамке под текстом гла-
13 ГЛМ, 9282/8985 л.
19 ГИМ, 31555 И1П хр. 7379. Очевидно, именно этот экземпляр лубка имел
в виду С. К. Шамбипаго, когда писал о печатной картинке «Мамаево по-
боище» с оторванной правой частью текста, хранившейся в Историческом
музее. См.: Шамбинаго С. К. Сказание о Мамаевом побоище, с. 106.
20 ГИМ, М: 99 497.
2‘ Знак зафиксирован в справочнике С. А. Клепикова «Филиграни на бума-
ге русского производства Х\7111—начала ХХ века» (М., 1978, М: 830 и
с. 167).
157

вы 17. Но в ярославском лубке дополнительно усилена штрихов-
ка всех фигур и предметов. Она сделана более контрастно и про-
ложена гуще, что придает всему оттиску более темный колорит 22.
С тех же досок был отпечатан и второй дефектный экземпляр из
собрания ГИМ. Издан он после ярославского листа, поскольку
трещины досок стали гораздо глубже и число их увеличилось,
что отчетливо прослеживается на оттиске.
Экземпляры 1803, 1810 гг. и первый дефектный лист из соб-
рания ГИМ сходны между собой. Они не имеют рамки, изобра-
зительная часть у них внизу усечена. В этом отношении они пов-
торяют лубок 1787 г. или его ближайший прототип. Но по срав-
нению с лубком 1787 г. во всех трех листах перегравирована
правая часть. Выделено большее место для текста, почему изоб-
ражение оказалось еще более усеченным. Вместо опускающихся
из облаков трех венцов нарисованы три обруча. По последней осо-
бенности названные три экземпляра, согласно классификации
Д. А. Ровинского, должны быть отнесены к 111 «переводу».
Лубок 1821 г. не похож на все другие. Его изобразительная
часть не повторяет ни изображения на лубке 1785 г.‚ ни изобра-
жения лубка 1787 г. Фигуры людей, лошади, деревья, городские
стены и все остальное здесь совершенно ипые. На изображении нет
надп11сей и цпфр. Текстовая часть расположена также иначе, чем
в других лубках, она строго горизонтальна по отношению к изо-
бражению. Номера глав текста в большинстве случаев отсут-
ствуют. Сам текст несколько сокращен. Гравюра представляет со-
бой особую разновидность картинки «Мамаево побоище». Нали-
чие па лубке рамки, правда оформленной совершенно иначе, чем
на лубке 1785 г.‚ позволяет генетически возводить лубок 1821 г.
к лубку Х\71П в.
Таким образом, рассмотрение восьми известных авторам
статьи лубков с изображением Куликовской битвы приводит к
выводу о существовании трех основных разновидностей этой народ-
ной картинки: лубков 1785, 1787 и 1821 гг. и двух подразновид-
ностей, восходящих к лубкам 1785 и 1787 гг. В этой
классификации остаются пока не определенными места П и
П‘ «переводов» Д. А. Ровинского, но ясно, что сама классифика-
ция оказывается более сложной, чем полагал этот исследователь.
Установив места большинства лубков в их генеалогической
стемме, необходимо выяснить, действительно ли лубок из собра-
ния Д. А. Ровинского является тем «подлинником», который по-
ложил начало всем выпускам лубка «Мамаево побоище». Сделать
это можно, сопоставив между собой два древнейших лубка 8О-х
годов ХУП1 в. При этом анализировать приходится не изобра-
22 Использование одних п тех же гравировальных досок в 1785 г. п в нача-
ле Х1Х в. свидетельствует о том, что если оттиск 1785 г. действительно
был сделан на Ахметьевской фабрике, то лубок 1787 г. печатался на дру-
гой. В противном случае непонятно изготовление новых гравировальных
досок для лубка 1787 г., когда доски лубка 1785 г. оставались еще вполне
пригодными для печати.
158

жения, поскольку их оригинал неизвестен, а разночтения в тек-
стах. Источник же лубочных текстов легко определим. Во всех
лубках их текстовые части предваряются ссылкой: «Синопсис,
лист 121».
Сравнение текстов лубка 1785 г. и 1787 г. выявляет целый ряд
расхождений между нимп. Не перечисляя всех разночтений, оста-
новимся на наиболее показательных. В главе 21, озаглавленной
«О видении отверстыхъ небесъ», в тексте лубка 1787 г. читается
«аки звани слаткаго вина пити», а в тексте лубка 1785 г.— «аки
звани на брань сладкаго вина пити». В тексте лубка 1787 г. за-
ключительная фраза выглядит так: «сстрикъ 417», а в тексте луб-
ка 1785 г.-— «сстрик листь 4173». Даже если предположить, что
лубок 1785 г. был напечатан позднее лубка 1787 г. (бумага с да-
той «1785 годъ» пролежала 2-3 года), то и при таком предполо-
жении приведенные примеры показывают, что текст 1785 г. не
мог восходить к тексту 1787 г. В первом случае граверу текста
лубка 1785 г. неоткуда было взять слова «на брань», а во вто-
ром — цифру «З», отсутствующие в тексте лубка 1787 г.
С другой стороны, и текст лубка 1787 г. не мог быть списан
с текста лубка 1785 г. В главе 14, озаглавленной «О пришествии
двух братов Олгердовичев на помощь великому князю Димит-
рию», в тексте лубка 1785 г. читается: «Прочет то князь Димит-
рии от рата своего умилися». В тексте же лубка 1787 г. вместо
«от рата» правильно стоит «от брата», причем описка в лубке
1785 г. такова, что ее трудно правильно исправить по смыслу.
В главе 4, озаглавленной «О послании вторые стражи», имя одно-
го из дозорных великого князя Дмитрия Ивановича в тексте
лубка 1785 г. передано как «Иванъ Святлов». В тексте же лубка
1787 г. назван «Иванъ Свяслов», что точно соответствует чтению
«Синопсиса» 23. В главе 11 «О походе великаго князя Димитрия
с Москвы противу безбожных агарян» в тексте лубка 1785 г.
указано, что белозерские князья отправились из Москвы к Ко-
ломне «Деревескою дорогою». В лубке же 1787 г. читается «Де-
ревенскою дорогою», как и в «Синопсисе» 2‘. Правильная переда-
ча в тексте лубка 1787 г. двух имен собственных, искаженных в
оттиске 1785 г., исключает правку по смыслу. Она может свиде-
тельствовать только о том, что текст лубка 1787 г. копировался с
иного текста, чем текст лубка 1785 г. Таким образом, приведен-
ные примеры позволяют сделать вывод, что тексты лубков 1785 и
1787 гг. не списаны друг с друга, они восходят к более раннему
тексту. Иными словами, указанный Д. А. Ровинским лист 1785 г.
не был оригиналом («подлипником») известных в настоящее вре-
мя лубков «Мамаево побоище». Все они восходят к несохрапив-
23 Синопсис. СПб., 1746, с. 125. Так и во всех других изданиях «Синопсиса».
24 Синопсис. СПб., 1746, с. 138. Так и во всех других изданиях «Синопсиса».
Речь идет о дороге из Москвы па волость Ивани-деревни, позднейший Де-
ревенский стан Коломенского уезда, расположенный по правому берегу
р. Москвы, несколько выше волости Брашевы. См.: Писцовые книги Мос-
ковского государства. СПб., 1872, ч. 1, отд. 1, с. 454-462.
159

шейся (или еще не обнаруженной) народной картинке, изобра-
жавшей Куликовскую битву и папечатанной до 1785 г.
Установить нижний хронологический предел ее бытования
позволяет более точное определение источника текстовой части
интересующих нас лубков.
Как уже говорилось, текстовая часть всех лубочных картинок
начинается с указания на «Синопсис» и номер его листа (стра-
ницы). Д. А. Ровинский сначала полагал, что текст лубка «Ма-
маево побоище» заимствован из киевского издания «Синопсиса»
1680 п”, а затем изменил свое мнение, указав как на источник
словесной части гравюры на киевское издание «Синопсиса»
1674 г.” Более раннее указание Д. А. Ровинского было и более
верным, поскольку изданный в Киеве в 1674 г. «Синопсис» еще
не имел в своем составе раздела, где повествовалось о Мамаевом
побоище 2’. Такой раздел появился только в издании «Синопси-
са» 1680 г.” Однако эту книгу нельзя считать тем источником,
откуда создатели лубка почерпнули для него текст. Дело в том,
что глава 17 «О приметахъ Димитриа Волынскаго. Предувъща-
ние» лубочных листов начинается со вступления («Предувъща-
ния»), в котором читатель предупреждается о том, что различные
предзнаменования, по которым Дмитрий Волынский предсказал
Дмитрию московскому исход Куликовской битвы, отнюдь не
«вражбитства (т. е. не ворожба.— Е. И.‚ В. К.) нЪкая или вол-
шебства, богу и вьръ христианстъй противныя», а именно военные
приметы. Такого «Предувъщания» не было в «Синопсисе»
1680 г.2‚’ С. И. Маслов полагал, что впервые оно появилось в пе-
тербургском издании «Синопсиса» 1735 г.” Однако свое заклю-
чение С. И. Маслов построил, не ознакомившись со всеми публи-
кациями «Синопсиса» в Х\71П в. На самом деле, «Предувъща-
ние» было уже в осуществленном Синодом издании «Синопсиса»
1714 г.“ Затем оно сохранялось во всех последующих изданиях
этого памятника в Х\71П в. Следовательно, текст лубка Х\71П в.
был заимствован из «Синопсиса», напечатанного в том же сто-
летии.
Просмотр всех изданий «Синопсиса» Х\71П в.’ показал, что
только в публикациях 1746, 1762 и 1774 гг. текст о Мамаевом по-
боище начинался со страницы 121, т. е. именно с того листа, ко-
торый указан перед собственно текстовой частью лубка.
Сопоставление последней с тремя перечисленными публика-
циями «Синопсиса» показывает, что лубочный рассказ о Кули-
2
25 Ровинский Д. А. Русские народные картинки, кн. 4, с. 382.
26 Там же, кн. 5, с. 70.
27 Маслов С. 1. Етюди з йсторй стародрукйв, розд. Х1-—ХП.-— Отд. оттиск из
Записок йсторично-фйлологйчного Вйддйлу УАН, у Нитвй, 1928, кн. 20, с. 3.
23 Там же. Ср.: Синопсис. Киев, 1680, с. 124-179.
29 Маслов С. 1. Етюди з йсторй стародрукйв, с. 19. Ср.: Синопсис. Киев, 1680,
с. 153.
30 Маслов С. 1. Етюди з йсторй стародрукйв, с. 18-19.
3‘ Синопсис. СПб., 1714, с. 292.
32 Синопсис. СПб., 1714, 1718, 1735, 1746, 1762, 1774, 1785, 1798.
160

ковской битве скорее всего был заимствован из книги 1746 г.
Так, в главе 16 «О устроении воинствъ ко брани и о укреплении
всехъ полковъ от великаго князя Димитриа и о молитве его» в
тексте лубка 1785 г. читается: «Мелик же прибегшь (прибегшъ —
в лубке 1787 г.— Е. И., В. К.) поведа великому князю». «При-
бъгшъ» напечатано только в издании 1746 г.‚ в изданиях 1762 и
1774 гг.-— «прибЪгши» 33. В главе 4 «О послании вторыя стражи»
в лубке 1785 г. стоит «мы готов (готовы-в лубке 1787 г.—
Е. И., В. К.) есмы», как в издании 1746 г.‚ тогда как в изданиях
1762 и 1774 гг. вместо «есмы» читается «есьмы» 3‘. Текст главы
19 лубков 1785 и 1787 гг. объединяет тексты глав 19 и 20 «Си-
нопсиса» 3’. Глава «Послание от игумена Сергия» механически
соединена с предыдущей главой, но приведенный заголовок в
тексте лубка остался, хотя он там и не выделен. В этом заголов-
ке читается «Сергиа», как и в издании 1746 г." В изданиях «Си-
нопсиса» 1762_и 1774 гг. окончание указанного слова изменено:
«Сергия» 3’.
Наконец, напомним, что заключительная фраза в тексте луб-
ка 1785 г. имеет следующий вид: «сстрик листь 4173», причем
цифра «З» несколько отделена от остальных. Д. А. Ровинский не
мог понять, что обозначает эта фраза, и воспроизвел ее со знаком
вопроса после первого слова 3“. В лубке 1787 г. вместо цифры
«З» стоят посередине строки одна за другой две точки. При об-
ращении к «Синопсису» выясняется, что там на боковом поле
страницы 177 (по изданиям 1746, 1762 и 1774 гг.) против изве-
стия о победе Ольгерда литовского над ордынцами сделана отсь1л-
ка: «Стрийк: лис: 417», т. е. «Стрийковский, лист 417» — источ-
ник данного сообщения «Синопсиса» 39. Сличение текста лубков
Х\7П1 в. и книги делает очевидным, что книжная помета в луб-
ках ХУП1 в. передана не вполне точно: «сстрик» вместо
«Стрийк», а в лубке 1785 г. и «4173» вместо «417». Особенно не-
понятно появление цифры «З» в номере листа труда М. Стрийков-
ского, на который сослались составители «Синопсиса». Оказыва-
ется, в некоторых экземплярах издания 1746 г. после цифры
«417» стоит какая-то большая запятая, несколько напоминающая
цифру «З». Знак этот ничего собой не выражает, это просто типо-
графская клякса. Естественно поэтому, что в изданиях «Синоп-
сиса» 1762 и 1774 гг. никаких значков после цифры «417» нет *°.
33 Ср.: Там же, 1746, с. 147; 1762, 1774, с. 147.
34 Там же, с. 126.
33 По нумерации глав, предложенной С. Н. Шамбинаго. См.: Шамбинаго С. К.
Повести о Мамаевом побоище. СПб., 1906, с. 369.
33 Синопсис. СПб., 1746, с. 156.
7 Там же, 1762, 1774, с. 156.
33 Ровинский Д. А. Русские народные картинки, кн. 2, с. 52.
33 Составители «Синопсиса» имели в виду следующее издание: Зггупсош-
ж: М. Кгопйка Ро1в1‹а, Ыъешвка, 2шос12ка у шзиуэъкйеу 111131... Кго1ешес,
1582. Здесь на с. 417 действительно помещено то известие, которое сокра-
щенно изложено в «синопсисе».
3“ Синопсис. СПб., 1762, 1774, с. 177.
Ф:
6 Куликовская битва 161

Появление цифры «3» в тексте лубка 1785 г. и двух точек на ее
месте в лубке 1787 г. можно объяснить только тем, что помарка
книги 1746 г. была воспроизведена в недошедшем оригинале луб-
ка «Мамаево побоище», а после по-разному трансформирована в
изданиях 1785 и 1787 гг.
Если второй и третий примеры близости лубочных текстов
Х\71П в. именно с изданием «Синопсиса» 1746 г. еще могут быть
объяснены случайностью, то первый и четвертый примеры слу-
чайным совпадением объяснить трудно. Они свидетельствуют о
том, что именно издание 1746 г. послужило источником текста
оригинала лубка «Мамаево побоище». Тем самым устанавливается
хронологическая грань, ранее которой лубок не мог быть издан:
1746 г.
Определение первоисточника текстовой части лубка с изобра-
жением Куликовской битвы позволяет более четко охарактеризо-
вать взаимоотношения листов 1785 и 1787 гг., а также указать
на некоторые особенности текста их общего оригинала. Если го-
ворить в целом, то текст «Синопсиса», изданного в 1746 г.‚ пере-
дан на лубочных листах 80-х годов Х\71П в. весьма точно. Одна-
ко некоторые погрешности все-таки имели место. Их больше в
лубке 1785 г. Помимо трех приведенных ранее ошибочных чтений
(разночтения лубочного листа 1787 г. в этих случаях совпадают
с текстом «Синопсиса» 1746 г.), могут быть указаны следующие.
В главе 2 читается «пре богомъ» вместо правильного «пред бо-
гомъ» («Синопсис», 1746, с. 124; в листе 1787 г.‚ как в «Синоп-
сисе»), «хринит» вместо «хранит» («Синопсис», с. 124; так и в
листе 1787 г.); в главе 3 — «Усатов» вместо «Усатаго» («Синоп-
сис», с. 125; в листе 1787 г.— «Усатова»); в главе 4— «свять1-
мии» вместо «святыми» («Синопсис», с. 126; так и в листе
1787 г.); «мы готов» вместо «мы готовы» («Синопсис», с. 126;
так и в листе 1787 г.); в главе 21 «иде великим княземъ бяше
небо отверсто», где «иде» ошибочно стоит вместо слова «надъ»,
которое читается в «Синопсисе» (с. 160) и листе 1787 г.; в главе
24 —- «своих витязе» вместо «своихъ витязеи» («Синопсис», с. 167;
так и в листе 1787 г.); в главе 27 — «Пресветъ» вместо «Пере-
светъ» («Синопсис»‚ с. 175; так и в листе 1787 г.); «рече ихъ»
(обращение Дмитрия Донского к двум братьям Ольгердовичам)
вместо «рече имъ» («Синопсис», с. 176; так и в листе
1787 г.); «Олгдъ» вместо «Олгердъ» («Синопсис», с. 176; так и
в листе 1787 г.); в главе 28 — «О погибелии Мамаево» (заголо-
вок) вместо «О погибели Мамаевой» («Синопсис», с. 176; так и
в листе 1787 г.); «лелащаго» вместо «лежащаго» («Синопсис»,
с. 176; так и в листе 1787 г.); «всоре» вместо «вскоръ» («Синоп-
сис», с. 176; лист 1787 г.— «вскоре»). Приведенные разночтения
не только свидетельствуют об ошибках в тексте лубочного листа
1785 г.‚ но они также лишний раз подтверждают, что текст листа
1787 г. не был списан с издания 1785 г. Он был заимствован из
более раннего лубка.
162

Впрочем, в тексте этой недошедшей народной картинки также
были свои погрешности. Выше отмечалось, что в последней фра-
зе лубков 1785 и 1787 гг. вместо «Стрийк» (Стрийковский) «Си-
нопсиса» читается малопонятное «сстрик». В главе 23 лубков
1785 и 1787 гг. описывается, как князь Владимир Андреевич ра-
зыскивал своего двоюродного брата Дмитрия Донского и ездил по
полкам «рь1даше КРИЩЪ». НЕПОНЯТНОЕ СЛОВО «КрИЩЪ» разъясняет-
ся при обращении к «Синопсису», где напечатано «кричащъ»
(с. 164). В той же главе имя одного из воинов, нашедших конту-
женного великого князя Дмитрия, в «Синопсисе» передано как
«Феодоръ Саборъ» (с. 165), а в лубках 1785 и 1787 гг. ошибочно
стоит «Феодоръ Сабо». Согласно «Синопсису», Дмитрий был най-
ден под сенью «древа березаваго» (с. 166), в лубках же 1785 и
1787 гг. фигурирует сень «древа перезоваго». Поскольку тексты
лубков независимы друг от друга, перечисленные неверные чтения
нужно возводить к их общему оригиналу. В главе 21 есть фраза,
которая приводилась ранее при сравнении лубочных текстов 1785
и 1787 гг.: «аки звани на брань сладкаго вина пити». Так читается
в гравюре 1785 г. Бессмысленность фразы бросается в глаза. При
обращении к «Синопсису» выясняется, что там вместо «на брань»
правильно стоит «на бракъ», т. е. на свадьбу. В тексте лубка
1787 г. в данном месте пропуск: «аки звани слаткаго вина пити».
Пропуск может быть объяснен тем, что гравер печатной доски
1787 г. заметил неуместность слов «на брань» в данном контек-
сте и, не умея исправить ошибку, просто опустил эти слова. В та-
ком случае и ошибочное чтение «на брань» должно быть возве-
дено к оригиналу листов 1785 и 1787 гг.
Установив, какие сохранились разновидности лубка «Мамаево
побоище», как соотносятся они между собой, в какое примерно
время появился их оригинал и каков был текст того лубочного
листа, к которому восходят лубки 1785 и 1787 гг., можно более
точно судить об источнике настенного листа Х1Х в.
Наличие рамки на этом листе и полного, неусеченного изобра-
жения свидетельствует, что рисованный экземпляр ближе к луб-
ку 1785 г., чем к лубку 1787 г. Однако текстовая часть листа
Х1Х в. такой близости не обнаруживает.
Следует отметить, что рукописный текст повторяет те описки,
которые были уже в общем оригинале лубков 80-х годов ХЁЧП в.
В главе 21 листа читается «на брань» вместо правильного «на
бракъ», в главе 23 — «крищъ», «Феодоръ Сабо» и «перезаваго».
Некоторые чтения листа Х1Х в. соответствуют чтениям толь-
ко лубка 1785 г. Так, в главе 21 в листе читается «иде великим
княземъ бяше небо отверсто», где «иде» стоит ошибочно вместо
«надъ» -(как в «Синопсисе» и лубке 1787 г.). В главе 27 листа
описка «рече ихъ» вместо «рече имъ» (как в «Синопсисе» и
лубке 1787 г.).
Но гораздо чаще чтения рисованной картинки Х1Х в. совпа-
дают с чтениями гравюры 1787 г. и соответственно отличаются от
чтений оттиска 1785 г. В рукописном листе в главе 2 читается
163 6*

«пред богом» (так и в лубке 1787 г.)‚ а в лубке 1785 г.— «пре
богомъ»; «хранит» (так и в лубке 1787 г.) вместо «хринит» лубка
1785 г. В главе 3 — «Усатова» (так и в лубке 1787 г.) вместо
«Усатов». В главе 4 — «Свяслов» (так и в лубке 1787 г.) вместо
«Святлов»; «святыми», «мы готовы» (оба чтения соответствуют
тексту лубка 1787 г.) вместо «свять1мии», «мы готов». В главе
11 — «Деревенскою дорогою» (так и в лубке 1787 г.) вместо «Де-
ревескою дорогою». В главе 14- «от брата» (так и в лубке
1787 г.) вместо «от рата». В главе 17 — «тихость велика» (так
и в лубке 1787 г.) вместо «тихость велики». В главе 24 «витя-
зеи» (так и в лубке 1787 г.) вместо «витязе». В главе 27 — «Пе-
ресвътъ», «Олгердъ» (так и в лубке 1787 г.) вместо «Пресветъ»,
«Олгдъ». В главе 28 — «О погибели Мамаевои», «лежащего»,
«вскоре» (так и в лубке 1787 г., только во втором случае окон-
чание — «аго») вместо «О погибелии Мамаево», «лелащаго»,
«всоре».
Характер некоторых из приведенных чтений таков, что исклю-
чает возможность исправления описок текста лубка 1785 г. пис-
цом Х1Х в. по смыслу. Если еще можно, внимательно вчитываясь
в текст, изменить «хринит» в «хранит», «мы готов» в «мы гото-
вы» или «тихость велики» в «тихость велика», то дать верное на-
писание имен собственных («Свяслов», «Деревенскою дорогою»)
без текста, где такие правильные чтения были, невозможно.
Поэтому есть веские основания полагать, что все перечисленные
особенности текста рукописного листа Х1Х в. содержались в
тексте его источника — лубка «Мамаево побоище». Этот лубок не
мог быть оригиналом гравюр 1785 и 1787 гг., поскольку содержал
несколько чтений, характерных только для лубка 1785 г. Не мог
быть этим оригиналом и лубок 1785 г., так как в нем были ис-
кажения, отсутствующие в листе Х1Х в. Сказанное позволяет
утверждать, что для рисованного листа был взят особый лубочный
оттиск Х\71П в., занимавший промежуточное положение между
оригиналом лубков 1785 и 1787 гг. и лубком 1785 г.
Правда, возникает мысль, не привлекал ли писец Х1Х в. для
сверки своего текста какой-то дополнительный источник. папри-
мер «Синопсис». Тогда более правильные чтения листа Х1Х в. по
сравнению с лубком 1785 г. можно было бы объяснить влиянием
вспомогательного текстового источника. Однако такую мысль
приходится отвергнуть, поскольку выясняется, что писец листа,
несмотря на свои старательность и внимание (о них можно су-
дить по каллиграфическому почерку), допустил при переписыва-
нии довольно много ошибок, иногда достаточно грубых, которых
нет ни в лубке 1785 г., ни в лубке 1787 г. Так, в настенном ли-
сте читается «молитве» вместо «молитве же» (1) ‘1 лубков 1785
и 1787 гг., «судьбами» — «весть судбами» (1), «градъ» — «хотя-
щему градъ» (1), «князь»—«князь же» (2), «сердце» вместо
И Здесь и далее в скобках даны ссылки на номера глав листа Х1Х в. и луб-
ков 1785 и 1787 гг., где читаются приводимые разночтения.
164

правильного «сердцемъ» (2), «13 языкомъ» — «съ язь1комъ» (4;
цифра «1З» появилась, очевидно, в результате нечеткого оттиска
в оригинале листа предлога «съ»‚ где «с» было похоже на цифру
«1», а «ъ» передано без нижней части вертикальной черты; ср.
лубок 1785 г.)‚ «безумнеива его» — «безумнеиша его» (8), «Лав-
ла» —— «Лавра» (10), «невредимое сокровище» — «некрадпмое
(некрадомое—лубок 1787 г.—Е. И, В. К.) сокровище» (10),
‚к,
«правую руку» — «правую руку себе» (12), «млбтва» 4 «млтва»
(13)‚ «у Одуева едва» — «у Одуева» (13), «нена» — «ненавиделъ»
(14), «удобствова дарами» —- «удовольствова (удоволвова — лу-
бок 1787 г.) дарами» (14), «воииску» -— «воиску» (15), «при-
бешь» — «прибегшъ» (16), «близу» — «близъ» (16), «на Ипряд-
ве» —- «на Непрядве» (16), «Димитриа Польскаго» — «Димитриа
Волынскаго» (16; так в лубке 1785 г.; в лубке 1787 г.— «Димит-
рия Волынъскаго»), «научали руцъ» -— «научаи руцъ» (16),
«волшебство бо» —«волшебство и враждебстви[е]» (17; так в
лубке 1785 г.; в лубке 1787 г.— «волшебство бо и враэкдебство»),
«по менши» — «кометы» (17), «не давнаго кого» — «не на иного
кого» (17), «по темъ знамением» — «под тем знаменем» («зна—
мением» —лубок 1787 г.) (19), «посланы» — «присланы» (19),
«папять» — «память» (19), «инии цветы» — «инии венцы, пнии
цветы» (в лубке 1787 г. вместо «инии» — «ини») (21), «христиан-
тии» — «христиансти» (21), «за вЪсть» — «за чъсть» (25), «жела-
юще» — «желаю же» (25), «торжествуя» — «торжествуя о гос-
подъ» (26), «пребысть» ——«пребывъ» (27), «во всякои благопо-
лучи» — «во всяком благополучи» (27), «поведахъ» — «поведаху»
(28), «побъду на собою» — «побъду над собою» (28).
Приведенные отступления рукописного текста от текста гра-
вюр 1785 и 1787 гг. ясно показывают, что писец листа свой текст
не сверял. Поэтому несколько правильных чтений листа по срав-
нению с лубком 1785 г.‚ совпадающих с чтениями лубка 1787 г.‚
следует возводить не к дополнительному источнику писца Х1Х в.‚
а к его оригиналу — лубку Х\71П столетия.
Наряду с явно неосмысленными ошибками копииста Х1Х в. за-
метна и его определенная целенаправленная работа. Так, писец
листа опустил заключительную фразу своего источника — ссылку
на тРУд М. Стрийковского. Очевидно, для него она была совер-
шенно непонятна. В самом начале текста писец дал буквенное
обозначение страницы «Синопсиса», с которой начиналось его
изложение событий Куликовской битвы. Вместо числа « 121», чи-
тающегося в лубках 1785 и 1787 гг., он поставил «рв1»‚ т. е.
112. Число это нужно признать неумелой передачей по-древне-
русски арабских цифр. Цифра «100» была правильно представле-
на как «р» (100), но далее вместо «20» была поставлена цифра
«2»—«в» (2), а цифра «1» передана похожей на нее внешне
цифрой «1» (10). Важна, однако, не эта неточность, а сама по-
пытка писца Х1Х в. передать число не общеупотребительными в
его время в России арабскими цифрами, а цифрами древнерусс-
165

кими. Хотя попытка эта оказалась единственной в своем роде,
во всех остальных случаях числа в настенном листе переданы
арабскими цифрами, тем не менее она свидетельствует о том, что
лист оформлялся в среде, где почитали древнерусские традиции.
Еще более характеризует эту среду та почти незаметная на
первый взгляд, но последовательная редакторская правка, кото-
рая произведена в листе Х1Х в. В тексте листа везде, где встре-
чается имя Христа, написано «Исус» вместо «Иисус» "2. Как из-
вестно, именно такое написание отстаивали старообрядцы. Таким
образом, текст настенного листа содержит ясные указания на
принадлежность всего произведения старообрядческому кругу.
В каком из старообрядческих центров и в какое время Х1Х в.
мог быть создан этот лист? Ссылка С. К. Шамбинаго на номор-
ский почерк текстовой части картины несколько обща и не оп-
ределяет точного места ее изготовления, но сделать это можно.
Оказывается, что почерк листа, несмотря на его большое сход-
ство с поморским, имеет два скромных, но существенных отли-
чия. Писец пишет букву «з» как древнерусскую «земля», а букву
«т» возвышает над строкой, не дописывая правую часть перекла-
дины. Хотя последняя особенность очень редко, но встречается в
старообрядческих поморских рукописях“, сочетание обоих при-
знаков составляет характернейшую черту именно ночерка листа
«Мамаево нобоище».
Эта черта нрисуща почерку еще одного настенного листа с
тем же сюжетом, хранящегося в Городецком районном краевед-
ческом музее ’*’*. Лист этот сохранился плохо: он имеет утраты
бумаги, рисунок виден нечетко. Мастер после изготовления покрыл
его слоем олифы, и краски под олифой очень пострадали, выцве-
ли. Городецкий лист имеет запись: «Сия картина и текст писаны
крестьянином деревни Нудашихи Иваном Гавриловым Блиновым
в лето 7402-е в месяце марте» 4’. Таким образом, выясняется автор
и время исполнения городецкого листа: житель деревни Кудашихи
близ Городца И. Г. Блинов, март 1894 г.
Сравнение московского листа с городецким обнаруживает не
только тождество почерков, каким написаны их текстовые части,
но и сходство в композиции, ‘одинаковость художественных при-
емов, наконец, полное совпадение размеров листов. Можно также
указать на две рукописи, исполненные и подписанные И. Г. Бли-
новым, в миниатюрах которых наблюдается употребление тех же
цветовых сочетаний, способов моделировки одежд, те же приемы
42 Главы 4, 16, 28. Следует отметить, что в главе 16 лубка 1785 г. также чи-
тается «Исус» («Исусе»; в лубке 1787 г.— «Иисусе»). Трудно сказать, было
ли такое написание сознательным делом издателей ХХЧП в., или же это
просто описка. Возможно, что то же чтение имело место и в том, пред-
шествовавшем лубку 1785 г., оттиске, который лег в основу настенного
листа. Последнее хорошо объясняло бы распространение и сохранение
гравюры ХУП1 в. в старообрядческом мире Х1Х в.
‘3 Ср. ГИМ, собр. Щук. М: 837.
“- ГРМ 603.
‘5 Запись приведена в современной транскрипции.
166

рисунка архитектурных сооружений, что и в московском листе.
Эти миниатюры иллюстрируют один и тот же литературный па-
мятник: «Повесть о Петре и Февронии» ‘в.
Еще одним подтверждением правильности нашей атрибуции
служат сведения из писем дочери И. Г. Блинова, хранящихся в
фонде Блинова в Отделе рукописей Государственной библиотеки
им. В. И. Ленипа. В 1957 г. па вопрос журналиста Л. П. Теплова
о том, что она знает о местонахождении произведений отца, Алек-
сандра Ивановна Блинова (по мужу Горячева) ответила, что
картина И. Г. Блинова «Куликовская битва» имеется в Москве 4".
Правда, музей, где она хранится, был указан неправильно (Госу-
дарственная Третьяковская галерея). Опа добавила также, что
другая картина Блинова, «Иван Грозный убивает своего сына»,
хранится в Государственном Историческом музее. Тут она явно
перепутала сведения, полученные в свое время от отца. В ГИМ
нет второй указанной дочерью картины И. Г. Бли11ова, а в ГТГ
нет листа «Куликовская битва», поскольку 011 находится в ГИМ.
Сказанное позволяет считать, что лист, хранящийся ныне в
Государственном Историческом музее, был создан И. Г. Блиновым
примерно в 90-е годы прошлого века. Блинов был известным в
свое время миниатюристом и переписчиком древнерусских ру-
кописей.
К своему источнику — лубку ХУП1 в.— И. Г. Блинов подошел
не как простой копиист, а как самобытный художник. Одна
деталь бросается в глаза прежде всего. Вместо шапок или шлемов
с плюмажами, в которых изображены русские всадники на лубках,
миниатюрист одел их в каски определенного типа: с налобным и
затылочным козырьками, подбородочным ремнем и небольшим
острием наверху —гренадой, характерных для солдат русской
армии второй половины Х1Х в. ‘В
Переделка головного убора у древнерусских воинов на рисун-
ке — не единственное изменение, внесенное художником в изобра-
жение, имевшееся в его оригинале,— лубке ХУ1П в. Определенной
переделке подверглась композиция изображения. Хотя рисунок,
как и лубок, представляет собой последовательный рассказ-иллю-
страцию к тексту повествования о Мамаевом побоище, где эпизод
за эпизодом показаны события похода Дмитрия Донского, причем
почти все сцены рисунка и лубка совпадают по своему взаимному
расположению и содержанию, тем не менее ясно видно их раз-
личие.
Имея перед глазами гравированный образец, старообрядческий
45 ГРМ 940; ГБЛ, ф. 242, М: 192.
47 ГБЛ, ф. 491, карт. 2, ед. хр. 28, л. 11, 13 об., 15 об.
43 Военная энциклопедия. СПб., 1912, т. 8, с. 383-386 (статья «Головные убо-
ры»); Историческое описание одежды и вооружения русских войск. Ново-
сибирск; Артиллерийский исторический музей Красной Армии, 1944.
Т. 19-25. Каски, изображенные на рисунке, ближе всего к тем, которые
имели конно-артиллерийские войска, гренадерские и лейб-гвардии полки,
стрелковые батальоны, карабинерные полки и др. в период с 1844 по 1855 г.
(табл. 413, 417, 418, 432, 434, 469, 487, 527, 528, 538, 539, 552, 574 и др.).
167

художник выполнил во многом самостоятельную работу. Выбран-
ные художником размеры листа (75,5><275 см вместо 65>< 177 см
в лубке) позволили ему свободно и красиво разместить на нем
сцены, избежав той тесноты и наползания одной части изображе-
ния на другую, которые наблюдаются в гравюре. Автор рисунка
кое в чем исправил изложение последовательности событий похо-
да Дмитрия Донского по сравнению, например, с тем, как оно
дано на лубке 1785 г. ‘*° Заключительная сцена листа изображает
бегство Мамая с четырьмя приближенными, а не, как на гравю-
ре, принесение даров Мамаю послами великого князя Дмитрия,
которое произошло задолго до битвы. Это сделано в точном со-
ответствии с текстом «Сказания». Небольшое изменение внесено в
верхнюю, правую часть настенного листа. Здесь исключена сцена,
показывающая диких зверей в лесу, следящих за боем и ждущих
своей поживы. Такое изображение есть на всех лубочных кар-
тинах.
Кроме композиционных изменений И. Г. Блинов придал совер-
шенно иной по сравнению с лубком облик всем действующим ли-
цам: русским воинам, князьям, ведущим полки в поход, Мамаю
и его приближенным и т. д. Вместо условных, однообразных и
часто довольно небрежно заштрихованных изображений лубков
мы видим необычайно тщательно выписанные, отличающиеся ин-
дивидуальной трактовкой персонажи. Великого князя Дмитрия
Ивановича можно узнать во всех сценах, где он участвует. Он
высокого роста, на голове у него корона, на плечи накинут алый
плащ с синим подбоем. Воеводу князя Дмитрия Боброка Волын-
ского художник изображает с бородой. Мамай в шапке с пером,
опушенной красно-бурым мехом.
Таким образом, при общем сходстве обоих типов изображе-
ния—лубка 1785 г. и его прототипа и рисунка 1890—х годов—
можно отметить в последнем ясно выраженную творческую пере-
работку, оказавшуюся в уточнении последовательности изложе-
ния, расчленении и свободном размещении сцен, а также в кон-
кретизации фигур действующих лиц картины.
Сюжетно настенный лист может быть четко разделен на две
части: левая — русские полки и правая — войско Мамая. Эти ча-
сти неравны между собой. Левая почти в полтора раза больше по
протяженности, ярче и насыщеннее по эпизодам. Правая часть,
где показано ордынское войско, производит более однообразное
впечатление. Здесь выделяется только белый шатер Мамая. Вой-
ска движутся навстречу друг другу и сталкиваются в яростной
битве. Сама картина Куликовского сражения дана в правой поло-
вине листа.
Помимо общего деления листа на две части- русское и ор-
дынское войско — художник делит рисунок на ряд последователь-
ных сцен. Каждая сцена отделена от другой условными зелены-
ми земляными валами. Их волнообразный ритм передает встреч-
49 Следует напомнить, что наличие ромбовидной рамки и неусеченного изо-
бражения роднит лист Х1Х в. именно с лубком 1785 г.
168

ное движение двух масс войска, подчеркивает динамику ком-
позиции.
Начинается лист сценами сбора русских князей, съезжающих—
ся по зову Дмитрия Ивановича для того, чтобы дать отпор не-
сметным полчищам Мамая, наступающим на Русскую землю.
К Москве приезжают князья белозерские, князья ярославские.
Верхнюю часть левого края рисунка занимает изображение
московского Кремля. Поскольку сама картина больше по разме-
-рам, чем гравированный лубок, то и все предметы занимают в ней
большее пространство. Это относится и к Кремлю. Его соборы с
куполами, колокольня Ивана Великого, которая здесь явно ана-
хронистична, стены и башни со всеми относящимися к ним мел-
кими деталями нарисованы очень тщательно.
В воротах московского Кремля толпится народ, провожая в по-
ход русское войско. На переходе между дворцовыми теремами
внутри Кремля стоят княгини с детьми (Р), прощаясь с уходя-
щими мужьями и отцами.
Правее и ниже Кремля изображены стройные ряды полков во
главе со своими князьями. Над полками колышутся хоругви, воз-
вышаются прикрепленные к древкам иконы. Показ отдельных
компактных групп всадников, которые должны дать представле-
ние о многолюдной рати, очень напоминает древнерусскую руко-
писную миниатюру. Художник полностью рисует только передние
фигуры, а всю остальную массу очерчивает скупыми линиями
повторяющихся очертаний касок воинов. Этим приемом художник
пользуется почти всегда, когда изображает войско.
От Москвы русские полки движутся несколькими колоннами.
Одни из них под командованием великого князя Дмитрия Ива-
новича направляются к Коломне. Ее изображение дано в верхней
части левой половины листа. Сам город, окруженный высокой
стеной с башнями, и расположившиеся позади него русские вой-
ска показаны тут же, в верхнем поясе листа. В городских воро-
тах Коломны видна фигура вышедшего для встречи ратников
епископа Евфимия. Рисунок коломенского Кремля — одно из са-
мых красивых мест в листе. Изящные пропорции башен и церк-
вей, трапециевидный абрис городских стен, видимых как бы с
птичьего полета, переданы хотя и условно, но изысканно. Под
изображением Коломны дана сцена приготовления к битве:
«устроение» полков, молитва великого князя Дмитрия о победе
над врагами и объезд им всей рати. Русские всадники вь1строи-
лись стройными рядами вокруг центральных фигур — воинов,
держащих знамена и иконы, трубачей и великого князя Дмитрия.
Блинов придает контуру стоящих в шеренге полков форму
неправильного четырехугольника, повторяющего в зеркальном от-
ражении очертания стен Коломны. Он делает это сознательно для
достижения декоративного и ритмического эффектов. В лубке же
в этой сцене войска расположены по-иному: более произвольно, без
подчеркнутой геометричности. В эпизоде моления рядом с Дмит-
рием Ивановичем показан воин, который осеняет себя крестным
169

знамением. Рука его сложена двоеперстно, иэто еще один признак
того, что картина была исполнена в старообрядческой среде.
Правее сцены смотра войск всю плоскость листа, от его верх-
ней части до нижней, занимает показ готовых к бою русских пол-
ков. Они изображены в сомкнутых рядах, с копьями и обнажен-
ными саблями.
Как это часто бывает в русских народных картинках, после-
довательность событий не соблюдается автором строго. Над дви-
жущимися к месту боя войсками художник показывает сцену
приезда двух братьев Ольгердовичей на помощь к великому
князю. По тексту рассказа о Мамаевом побоище это случилось
раньше, чем русские полки приготовились к битве. Таким же об-
разом одна из самых поэтичных сцен п0вествования—н0чн0е
слушание примет Дмитрием Волынским и великим князем нака-
нуне боя — расположена уже в правой части листа над изобра-
жением поединка Пересвета и Челубея. В точном соответствии с
рассказом художник показал воеводу Дмитрия распростертым на
земле и слушающим ночные звуки, а великого князя рядом с ним
на коне. Эта сцена помечена цифрой «17».
Номпозиционным центром листа, к которому с двух сторон
устремлено движение русских и ордынских войск, является пое-
динок двух всадников: богатыря Пересвета и великана Челубея,
послуживший, согласно тексту, прологом Куликовской битвы.
Сцена единоборства выделена в рисунке своим ббльшим мас-
штабом, она помещена свободно, ее восприятию не мешают другие
эпизоды. Инок Троице-Сергиевой лавры Пересвет одет по-монаше-
ски: на его голове клобук, поверх рясы мантия. Мантия развева-
ется от быстрой езды. Художник показывает тот момент поедин-
ка, когда скачущие навстречу друг другу всадники столкнулись,
осадили коней и изготовили свои копья для решающего удара.
Тут же, чуть пониже, изображены оба богатыря убитыми, лежа-
щими на земле. А рядом множество сражающихся воинов.
Почти вся правая часть листа занята картиной ожесточенной
битвы. И. Г. Блинов показывает разные сцены боя: сбившихся в
кучу русских и ордынских всадников, их яростные поединки на
копьях, воинов с обнаженными саблями, ордынцев, стреляющих
из луков. Под ногами коней лежат тела убитых.
В верхней части панорамы боя дана сцена под номером 22,
показывающая выход из дубравы засадного полка под командо-
ванием князя Владимира Андреевича серпуховского. Свежие
русские силы тут же вступают в сражение и завершают его раз-
громом ордынцев. Это один из самых динамичных эпизодов в сце-
не Куликовской битвы.
Заканчивается правая часть настенного листа изображением
шатра Мамая, где он выслушивает сообщение о поражении своих
войск. Художник рисует тут же рядом его убегающим. Мамай
вместе с четырьмя своими темниками скачет прочь с поля боя.
Эта группа всадников, движущаяся в обратную сторону по отно-
шению ко всей остальной массе ордынского войска, изображенно-
170

го рядом и ниже, уводит взгляд зрителя вправо и заставляет об-
ратить внимание на сцену, расположенную выше—- прямо над
шатром. Отсюда, из правого верхнего угла листа, начинается как
бы обратное движение композиции. Здесь художник разместил
еще два важных эпизода из эпопеи Куликовской битвы. Непосред-
ственно над шатром он показал Дмитрия Ивановича, лежащего
«под сению древа перезаваго» (т. е. березового), где его, ранено-
го, находят два воина. Они держат лошадей на поводу и наклоня-
ются к великому князю.
Затем следуют две сцены объезда Дмитрием Ивановичем и
другими князьями поля боя. Сначала мы видим всех сопровожда-
ющих Дмитрия и его самого на конях, а затем князья спешились
и идут, разглядывая убитых. В тексте говорится, что Дмитрий
Иванович «видев множество мертвых любимых своих витязеи,
нача горько плакатися».
Этой сценой заканчивается иллюстрирование рассказа о Ма-
маевом побоище. Таким образом, почти все события похода Дмит-
рия Донского, начиная с выхода из Москвы и кончая его полной
победой на Куликовом поле, изложенные в заимствованном из
«Синопсиса» тексте, нашли отражение в картине.
При большой протяженности листа и множестве действующих
лиц в этом произведении поражают кропотливость и тонкость от-
делки деталей. Все графические приемы отличаются единообра-
зием, что ясно свидетельствует о руке одного мастера, работавше-
го над произведением. Нужно заметить, что рисунок сначала
был сделан карандашом. На листе явно видны следы переделок
и поисков лучшего контура фигур. У каждого персонажа вь1пи-
саны лицо, одежда, вооружение (копья, сабли), каски, короны,
шапки. Все фигуры тщательно раскрашены, и в использовании
нужного цвета художник никогда не сбивается: у ордынских
всадников синяя рубашка и красный куяк (доспех без рукавов),
у русских — красная длинная рубашка, поверх желтая кольчуга
с короткими рукавами и синий, вероятно, матерчатый доспех с
застежками на плечах. На голове у ордынских воинов красные
шапки, у русских — желто-золотистые каски или такого же цве-
та шапки. Одежда князя Дмитрия Донского во всех сценах тоже
изображена в определенном цветовом сочетании: красная рубаш-
ка, желтая кольчуга, доспех зеленого цвета и длинный алый
плащ.
Лист исполнен темперой красных, синих, желтых, коричневых
и зеленых тонов. Краски взяты в смелом и контрастном сочета-
нии. Это придает ему пестрое, но яркое и нарядное впечатление.
Локальные пятна чистого красного цвета, которым раскрашены
стены московского Кремля и Кремля коломенского, выделяются
своим мажорным звучанием. Они становятся акцентирующими
моментами в общей цветовой гамме. Москва и Коломна бы
символизируют ту «украсно украшену» Русскую землю, которую
собирался поработить Мамай и которая поднялась для отпора
врагу. Некоторые изображенные на рисунке предметы имеют
171

окраску золотом: сабли русских князей, ободки на касках вои-
нов, украшения знамен, кресты на церквах. Золотой цвет проло-
жен необычайно тонко и придает особое слияние колориту листа.
Яркое цветовое решение картины, по замыслу Блинова‚—одно
из главных эмоциональных средств ее воздействия на зрителя.
Если же говорить о художественных особенностях листа
«Мамаево побоище» в целом, то необходимо отметить, конечно,
определенное воздействие на манеру автора оригинала—того
старого лубка ХХЧП в., с которого был списан лист. Впрочем,
речь должна идти о воздействии не только одной гравюры, но
искусства народных картинок вообще.
У зрителя, рассматривающего лист, создается определенное
впечатление, что передним народная картинка с присущими ей
особенностями: условностью, обобщенностью линий и контуров,
плоскостным характером изображения. Автор темперного рисунка
так же, как и лубочный художник, строит композицию не по
правилам профессионального искусства, а по законам декоратив-
ного народного творчества: он не соблюдает перспективу, обхо-
дится без дальних планов, нарушает соразмерность масштабов.
Мастер вводит зрителя в свеобразный мир с выразительными
персонажами, фантастическими деревьями, условной архитекту-
рой, где предметам придана особая наивная привлекательность.
Наиболее четко влияние специфических лубочных приемов
изображения прослеживается в сцене битвы. В лубочных картин-
ках главное всегда выделялось ббльшими размерами и вь1двига-
лось на передний план. Сатирическая направленность изображае-
мого передавалась с помощью шаржирования персонажей, их
поз и жестов. Подобные приемы характерны и для мастера
90-х годов Х1Х в. Наиболее важные моменты в композиции, та-
кие, например, как поединок Пересвета с Челубеем, выделяются
крупными размерами фигур. Симпатии и антипатии автора пе-
реданы просто и доходчиво: у русских воинов красивые, с пра-
вильными чертами лица, у врагов облик часто нарочито огруб-
лен. У убитых ордынских воинов головы имеют неправильную,
уродливую форму. В этой прямолинейности, в утрировке того,
что представлялось автору подлежащим осуждению, и видна
зависимость художника от условных приемов русского народного
лубка.
Под влиянием той же народной картинки «Мамаево побоище»
в рукописный лист проникают и элементы реалистической жи-
вописи. Воздействие реалистической манеры видится в сценах
сбора войска у Коломны и уряжения полков перед битвой. Стоя-
щие у коломенских стен ратники нарисованы смотрящими прямо
на зрителя. В таком ракурсе масса войска в древнерусских па-
мятниках изобразительного искусства не давалась. Это явление
позднего времени, связанное с развитием в России батальной
живописи. Элементы реализма прослеживаются в изображении
нескольких рядов всадников, стоящих влево от великого князя
Дмитрия. Моделировкой цвета художник пытается передать объем
172

конских крупов в сцене устроения воинства к брани и моления
Дмитрия. Такой прием может быть объяснен тем, что вещь созда-
валась уже в конце Х1Х в.
Однако более всего настенный лист свидетельствует о связях
его автора с традициями древнерусской живописи, и особенно
рукописной книжной миниатюры. В изящных удлиненных про-
порциях фигур, в способе показа условными средствами большой
массы войска, в изображении некоторых архитектурных соору-
жений явно видна преемственность манеры, идущая от древне-
русского искусства. Та же традиция прослеживается в приемах
передачи лиц персонажей, в индивидуальности главных героев,
в подчеркнутой характерности их костюмов во всех сценах ком-
позиции. Эпизод бегства Мамая, не находящий параллели в луб-
ке и целиком разработанный мастером рисованного листа, также
решен приемом, встречающимся в памятниках древнерусской
живописи. В одной сцене художник совместил два последователь-
ных события: получение Мамаем известия о поражении и его
отъезд с поля боя. Перечисленные художественные особенности
имеют аналогии в клеймах житийных икон ХХЧ-ХУП вв.,
в пейзажных фонах поздних иконописных памятников ХУН-
ХХЧП вв., в батальных миниатюрах Лицевого летописного сво-
да и других иллюстрированных рукописях Х\П—Х\7П вв.
Переработка старообрядческим мастером гравированного ори-
гинала ХХЧП в. в духе традиций древнерусского искусства особен-
но четко обнаруживается в цветовом решении листа. Если в лу-
бочных картинках цвет предметов всегда фантастичен, декора-
тивеп, накладывается локальным пятном, то в нашем рисунке
он строго соответствует характеру изображаемого, способствуя
четкости и легкой читаемости произведения.
Особая яркость, нарядпость красок сближает рисунок с
настенными листами работы поморских мастеров. Именно в
картинках, созданных в старообрядческой среде, особенно при-
верженной преданиям и канонам старины, где тщательно берег-
ли и культивировали древние традиции, отчетливо видна тонкая
культура художественного вкуса, далеко превосходящая плоско-
грубоватый стиль лубочных картинок обычного типа. Выговские
мастера разработали, например, высокую художественную техни-
ку оформления листов, особый декоративный стиль и красочную
орнаментальность. Все эти черты присущи и листу «Мамаево
побоище».
Картина, посвященная Куликовской битве, занимает особое
место. Это произведение с сюжетом общеисторического содержа-
ния, не связанного непосредственно с догматами веры или исто-
рией самого раскола, как большинство староверческих листов. Тем
показательнее выполнение «Мамаева побоища» в старообрядче-
ской среде. Очевидно, и среди этой части русского народа не
угасал интерес к своему героическому прошлому — славной побе-
де на Куликовом поле.
173

Как показал анализ текстовой части листа, И. Г. Блинов имел
в своем распоряжении недошедший ранний тип издания ХУ1Н в.
лубочной гравюры Куликовской битвы, занимавший промежуточ-
ное положение между оригиналом лубков 1785 и 1787 гг. и лубком
1785 г.
Уже само количество изданий народной картинки «Мамаево
побоище» — два выпуска в период с 1746 по 1785 г.‚ не сохра-
нившихся или не обнаруженных до сих пор, лубок 1785 г.‚
лубок 1787 г., повторения их в начале Х1Х в.‚ гравюра 1821 г.—
говорит о глубоком внимании к этому важному событию русской
истории, которое врезалось в народную память и всегда осозна-
валось как битва за свободу родной земли.
Распространенность изображений и рассказов о Куликовской
битве в народной среде была, как выясняется, шире, чем это до
сих пор представлялось. 0 необыкновенной популярности таких
рассказов красочно писал Д. А. Ровинский: «Сколько раз случа-
лось мне в былое время слышать чтение этого побоища в про-
стонародье; читает полуграмотный парень чуть ли не по скла-
дам: братцы, пос-то-им за зем-лю рус-скую...— ря-дом ле-жат
кня-зья Бе-ло-зерские...— у-бит... у-бит...,— кажется, что тут за
интерес в рассказе, а все как один, и старый, и малый, навзрыд
плачут»5Ё
50 Ровинсний Д. А. Русские народные картинки, кн. 5, с. 72.

А. В. Чернецов
ов одном ИЗОБРАЖЕНИИ
НА МОНЕТАХ
ДМИТРИЯ донского
Как известно, чеканка монеты на Руси возрождается после дли-
тельного перерь1ва в середине ХП’ в. Наиболее ранние монеты
этого периода чеканены великим князем московским Дмитрием
Донским’. Очевидно, это было не случайно и связано с возрос-
шей ролью Москвы- единственного центра, которому к этому
времени было по силам вести объединительную политику и про-
тивопоставить себя власти золотоордь1нских ханов и экспансии со
стороны великого княжества Литовского.
Монеты Х1\/`—Х\7 вв. представляют особый интерес ввиду
чрезвычайного разнообразия имеющихся на них изображений.
Это мир почти исключительно светских образов и композиций,
смысловое значение которых остается в значительной степени
неизученным. Данная заметка посвящена интерпретации одного
из изображений, встречающихся на монетах Дмитрия Донского.
Имеется в виду серия монет с изображением птицы с определен-
но выраженными чертами петуха (гребешок, характерный
хвост) 2.
Петух не относится к числу хищпых птиц, с которыми могут
быть связаны представления о воинской доблести И власти. Не
является он и экзотической птицей, такой, как павлин или стра-
ус. Это изображение не может также рассматриваться как эмб-
лема, связанная исключительно с личностью Дмитрия Донско-
го — его изображали также на монетах сына и преемника Дмит-
рия— Василия Дмитриевича, великого князя тверского Бориса
Александровича и некоторых других князей, а также на печатях
ХУ в? Поскольку в ХП/ в. на Руси еще не было княжеских
гербов, очевидно, что это не геральдическое изображение. Таким
1 Толстой И. И. Деньги великого князя Дмитрия Ивановича Донского.-
Записки нумизматического отделения Русского археологического обще-
ства, СПб., 1910, т. 1, вып. 4.
2 Там же, табл. Х11, 9—16.
3 Орешнцнов А. В. Русские монеты до 1547 г.— В кн.: Исторический музей:
Описание памятников. М.‚ 1896, вып. 1, табл. 11, 51, табл. 7111, 324,
табл. ХЧ1, 774; Он же. Материалы к русской нумизматике до царского пе-
риода.— Труды Московского нумизматического общества. М.‚ 1901, т. 2,
вып. 3, табл. Х1, 8, табл. Х11, 67, 69; Толстой И. И. Монеты великою князя
Василия Дмитриевича.— Записки нумизматического отделения Русского
археологического общества, СПб.‚ 1911, т. 2, табл. Ч, 134; Ивонов П. Сбор-
ник снимков_с древних печатей, приложенных к грамотам и другим юри-
дическим актам, хранящимся в архиве министерства юстиции. М.‚ 1858,
табл. 11, 37; Седова М. В. Печать из Суздаля.— Советская археология, 1979,
М 4.
175

образом, петух ‘на монетах Дмитрия Донского, по-видимому, не
связан с феодальной эмблематикой в узком смысле.
Изображение петуха может быть связано с сюжетом из
Священного писания (отречение апостола Петра). Однако ни
одного изображения, бесспорно связанного с церковной иконогра-
фией, нет ни на монетах Дмитрия Донского, ни на монетах его
преемника. Возможно, это объясняется нежеланием помещать
на одной монете христианские изображения и арабские надписи.
Маловероятной кажется и возможность, что петух представляет
собой циклический знак дальневосточного и тюркского зодиака.
Монета вел. князя
Дмитрия Ивановича
с изображением петуха.
четырехкратное
увеличение. Х1Х в.
Петух—сравнительно редкий персонаж древнерусского изо-
бразительного искусства. Интересны изображения петуховвтер-
тологическом орнаменте рукописей, близкие по времени рассмат-
риваемым монетам. На фронтисписе новгородской Федоров-
ской псалтыри середины ХП7 в. (Гос. публичная библиотека
им. М. Е. Салтыкова-Щедрина, Рр М 3), основную часть которого
занимает стилизованное изображение христианского храма, над
куполами последнего представлен петух, вписанный в диск-сия-
ние, очевидно изображающее солнце ‘. На крестах храма сидят
птицы значительно меньших размеров, одна из которых также
явно имеет черты петуха. Еще два сходных петуха в солнечном
диске выступают в той же рукописи в роли инициала «О» 5.
Композиция фронтисписа, по мнению Б. А. Рыбакова, связана с
представлениями еретиков — стригольников; исследователь обра-
щает внимание на изображение петуха, но не дает ему интер-
претации". Диск, на фоне которого представлены петухи фрон-
тисписа и инициалов, очевидно, солнечный (на это указал
Б. А. Рыбаков), и в целом такие изображения отражают распро-
4 Воспроизведение см.: Розов Н. Н. Еще раз об изображении скомороха на
фреске в Мелетове.—В кн.: Древнерусское искусство: Художественная
культура Пскова. М., 1968, с. 90.
5 Стасов В. В. Славянский и восточный орнамент по рукоппсям старого и
нового времени. СПб., 1887, табл. ЬХУ1П, 7, 9.
В Рыбаков Б. А. Антицерковное движение стригольншсов- Вопросы исто-
рии, 1975, М 3, с. 159, 160.
176

страненные представления о связи петуха и его пения с восхо-
дом солнца. .
Чудесный петух, связанный с солнцем, упоминается в руко-
писном сборнике ХЧ1 в. (1531) в апокрифической статье «О всей
твари»: «Глаголеть писание (? —А. Ч.): есть кур, ему же
глава до небеси, а море до колена. Егда же солнце омывается в
кияне, тогда же акиян въсколебается и начнут волны кура бити
по перью. [Он] же очютив волны и речет: кокореку — протолку-
ется: светодавче господи, дай же свет мирови. Егда же то вспоет,
и тогда вси кури вспоют во один год по всей вселенней» 7.
В этом отрывке петух выступает как сказочная гигантская пти-
ца, своеобразный «отец» всех петухов. С приведенным текстом
перекликается и такая особенность фронтисписа Федоровской
псалтыри, как наличие наряду с крупной фигурой петуха в сол-
нечном диске более миниатюрных изображений птиц, одна из
которых также бесспорно представляет петуха. В связи с курьез-
ным «переводом» с птичьего языка в этом отрывке можно отме-
тить сходный эпизод в «Хронике» Георгия Амартола, где перево-
дится крик ворона «кра-кра» 3.
Отраженные в приведенном отрывке представления пользо-
вались популярностью на Руси. Об этом свидетельствует факт
их перехода в устное народное творчество. Черты сказочного
петуха были перенесены на Стрефила (искаженное «струфока-
мил» — страус) «Голубиной книги», который выступает как
«всем птицам мати»:
Стрефил-птица всем птицам мати.
Живет Стрефил посреди моря,
Она ест и пьет на синем море.
Когда Стрефил вострепещется
Во втором часу после полуночи,
Тогда запоют все петухи по всей земли.
Осветится в те поры вся земля.
Потому Стрефил-птица всем птицам мати 9.
Подобные представления, связанные с образом петуха, оче-
видно, и отразились на древнерусских монетах. Хотя приведен-
ные литературные параллели и относятся к более позднему вре-
мени, чем монеты, они, по-видимому, восходят к более ранним
источникам. Сходные поверья о гигантском петухе известны в
мусульманских легендах и уходят корнями в глубокую древность
7 Тцшонравов Н. Памятники отречепной русской литературы. СПб.‚ 1863, т. 2,
с. 349, 350. Интересный анализ образа петуха в этом отрывке см.: Ники-
тин А. Л., Фцлипповский Г. Ю. Хтонические мотивы в легенде о Всесла-
ве Полоцком— В кн.: «Слово о полку Игореве»: Памятники литературыи
искусства Х1—Х\7П вв. М., 1978, с. 144-146.
3 Истрин В. М. Книгы временныя и образныя Георгия Мниха: Хроника
Георгия Амартола в древнем славянском переводе. Пг., 1920, т. 1, с. 349.
9 Мочульский В. Историко-литературный анализ стиха о Голубиной книге.
Варшава, 1887, с. 145, 146.
177

‘ (образ петуха выступает как важный религиозный символ в свя-
зи с солярным культом уже в Авесте) *°.
Имеющееся над изображением петуха на монетах Дмитрия
Донского миниатюрное изображение четвероногого (мыши?), ве-
роятно, не находится в смысловой связи с основным изображени-
ем. На части монет Василия Дмитриевича с петухом этот зверек
присутствует, на других его заменяет условный знак-плетенка
(называемая рядом исследователей «тамгой») ‘1.
Таким образом, изображение петуха на монетах Дмитрия
Донского, очевидно, не является случайным изображением быто-
вого объекта и в то же время не связано прямо с идеей власти
или с личностью князя, от имени которого чеканилась монета.
Оно отражает средневековые представления о вселенной, находя-
щиеся на стыке письменности и фольклора. Вероятно, сходный
характер имеет и ряд других изображений на монетах ХПЙ-
ХУ вв. (например, такие, как полумесяц, две человеческие фигу-
ры по сторонам «древа жизни», фигура льва под астрономиче-
ским знаком созвездия Скорпиона) 12.
1° Брагинский И. С. Из истории таджикско-персидской поэзии. М.; Л., 1956,
с. 54, 55.
11 Толстой И. И. Монеты великого князя Василия Дмитриевича, табл. 1, 9—
15 (ср. М: 7 и 8 на той же таблице).
12 Там же, табл. П’, 83-89, табл. 11, 42; Орешников А. В. Русские монеты до
1547 г., табл. ЧП, 313, 315, табл. 1Х, 412, табл. Х, 446, 447.
178

А. С. Нурилов
ПАМЯТНИКИ
КУЛИКОВСКОГО ЦИКЛА
И РУССКОЕ ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ
ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЫ Х1Х ВЕНА
Исторически сложилось так, что значительная часть памятников
древнерусской художественной литературы, и прежде всего те,
в которых изображались события, имевшие место в жизни наше-
го народа, русских земель, сохранились и дошли до потомков
главным образом в составе различных летописных сводов, синоп-
сисов, временников, куда в свое время они были включены со-
ставителями и что, естественно, не могло не сказаться на их вос-
приятии и оценке. На протяжении столетий, вплоть до начала
Х1Х в., эти произведения воспринимались и почитались исключи-
тельно в качестве памятников отечественной историографии, до-
стоверных свидетельств очевидцев описываемых в них событий.
Даже в том случае, когда они получали распространение в раз-
личных рукописных сборниках, характер их восприятия сущест-
венно не менялся.
Подобное отношение к рассказам, словам, повестям, сказани-
ям, включенным в летописи (а рукописные сборники тогда вооб-
ще во внимание не принимались), сохраняется и у историков и
филологов (ХЧ1П в.—- В. Н. Татищева, М. М. Щербатова,
В. К. Тредиаковского, М. В. Ломоносова, Н. И. Новикова,
М. М. Хераскова и др. Процесс выделения этих памятников в ка-
честве произведений, имеющих уже не столько летописное, исто-
риографическое, сколько самостоятельное художественное значе-
ние, начинается после открытия и опубликования «Слова о полку
Игореве». До этого момента сама мысль о том, что в летописях
и подобных им сочинениях может быть что-либо недостоверное,
не говоря уже пиитическое, т. е. в известной мере выдуманное,
написанное с определенной художественной, а не историографи-
ческой целью, многим показалась бы просто невероятной. И это
понятно: до открытия «Слова о полку Игореве» в нашем истори-
ческом и филологическом сознании древнерусской литературы
как особого художественного явления не существовало‘. А зна-
чит, и не было определенных критериев, которые позволяли бы —
достаточно обоспованно — среди известных тогда памятников
древнерусской словесности и письменности, в том числе и лето-
1 См.: «Слово о" полку Игореве»: Памятники литературы и искусства Х1—
ХУП веков. Исследования и материалы по древнерусской литературе. М.,
1978, с. 151-152.
179

‘писей, выделять произведения собственно поэтические, творения
наших древних художников слова.
Такое выделение становится возможным только после откры-
тия «Слова о полку Игореве». Самобытная, оригинальная поэтика
и образность этого шедевра древнерусской культуры ложатся в
основу представлений о характере и художественности литерату-
рь1 наших предков. Эти представления и кладут начало форми-
рованию критерия древнерусской художественности, как ее по-
нимали в то время. Именно появление такого критерия дало пра-
во нашим_ филологам того времени заявить, что «нравила
Аристотеля, Горация или Буало» не подходят для оценки досто-
инств замечательной песни о походе князя Игоря 2. Однако не
филологи, а наши историки, точнее, историографы тех лет,
и прежде всего Н. М. Карамзин в процессе работы над «Исто-
рией государства Российского», начинают первыми применять
этот критерий, выявляя и вводя в научный оборот новые произ-
ведения «древней» и «средней» русской литературы 3. И это было
не случайно.
Задачи развития исторической науки того времени потребова-
ли серьезного критического отношения к летописям, что было
вызвано необходимостью определенного в них разграничения до-
стоверного и баснословного. Уже самое беглое сопоставление на-
ших летописных сводов между собой, а также с авторитетными
источниками исторических сведений зарубежных авторов показа-
ло, что «наши летописи богаты истиною, но также не бедны И
2 См.: Грамматин Н. Ф. Рассуждение о древней русской словесности. М.,
1809. с. 10.
3 Деление русской литературы на «древнюю», «среднюю» и «новую» было
свойственно нашим филологам ХХЧП —первой половины Х1Х в. (см.:
Возникновение русской науки о литературе. М., 1975, с. 44, 117-118; «Сло-
во о полку Игореве»: Памятники литературы и искусства Х1—Х\7П веков,
с. 154-159). Здесь и далее, чтобы дать представление о характере и свое-
образин историко-литературного мышления тех лет, передать атмосферу,
в которой совершалось становление науки о древнерусской литературе,
мы пользуемся литературными понятиями того времени, не оговаривая
это каждый раз специально. Кроме понятий «древняя», «средняя» и «но-
вая» литература (поэзия), к ним относятся понятия «древнерусские пев-
цы» и «поэты» в значении «писатели», «поэма» и «песня» в значении
«произведение», «ниитическое» в значении «художественное» и т. н. Для
того чтобы предупредить возможность известного отождествления наших
взглядов на произведения древнерусской литературы с суждениями исто-
риков литературы тех лет и чтобы не перегружать работу соответст-
вующими на этот счет постоянными оговорками, просим читателей при-
нять во внимание сразу, что предметом нашего исследования являются
исключительно точки зрения на памятники Куликовского цикла, вообще
высказывания о древнерусской литературе того времени, которые мы и
старались изложить именно в том виде, как они тогда формировались, су-
ществовали и развивались.
О современном взгляде на памятники Куликовского цикла см.: Повести
о Куликовской битве/Изд. подготовили М. Н. Тихомиров, В. Ф. Ржига,
Л. А. Дмитриев. М., 1959; «Слово о полку Игореве» и памятники Куликов-
ского цикла. М.; Л., 1966.
180

вымыслами». Становилось ясно, что при дальнейшем некритичном
использовании летописных сведений нельзя «ожидать достовер-
ностп от нашей Истории». Это потребовало не только «добраться
до того смысла И до тех самых слов, какие собственно принадле-
жат древнему летописателю», но и, «исследовавши текст, добрав-
шись до подлинных слов лето11исателя», необходимо было
«исследовать, о чем он повествует как современный свидетель и
о чем по устному преданию; где пишет, руководствуясь одним
здравым разумом, и где управляется духами и предрассудками
своего времени; из каких Источников почерпал свои известия и
достойны ли они вероятия» ".
В зтихусловиях формирующийся критерий древнерусской ху-
дожественности оказался как нельзя кстати. Именно он позволил
историкам при «критическом рассмотрении летописей» увидеть в
некоторых преданиях и сказаниях, обнаруженных ими в составе
летописных сводов, не факты более или менее произвольного ос-
вещения событий национальной истории, а явления поэтические,
памятники художественного творчества «древней» и «средней»
Руси. Именно этот критерий открывал возможности во всех тех
случаях, когда возникали сомнения в достоверности летописных
сведений, ответить на вопрос о том, с чем в этот момент столкну-
лись историки, имеют ли они дело с простым, бессознательным
вымыслом летописца, следствием его недостаточной осведомленно-
сти при рассказе о том или ином событии либо перед ними вь1-
мысел сознательный, т. е. они встретились с произведением худо-
жественным, которое могло быть написано и значительно позднее
времени свершения того события, о котором оно повествует,
а затем включепо составителями в летопись под годом опись1вае-
мого в нем события как свидетельство очевидца. При этом, есте-
ственно, отпадала и часть упреков, которые уже начали разда-
ваться по адресу наших летописцев, до того автоматически
считавшихся авторами и таких вот, с известной долей басносло-
вия, сказаний, повестей, преданий. То, что казалось недопустимо
в работе летописца — правдивого историографа событий, было в
глазах историков начала Х1Х в. не только извинительно для по-
эта, писателя, но составляло один из важнейших приемов ху-
дожественного творчества вообще. Считалось, что поэты, в отли-
чие от летописцев, имели право на всевозможные домыслы и вы-
мыслы, сближение разновременных событий, перенесение их из
одного места деиствия в другое и т. п., в соответствии с замыслом
их произведений.
Преследуя определенные художественные, а чаще всего идей-
но-художественные цели, древние поэты (впрочем, точно так же,
как и новые) нередко допускали разного рода неточности в изоб-
ражении тех или иных исторических событий. И вот такое — с до-
мыслами и вымыслами — произведение, включенное в какой-либо
4 Каченовспий М. Т. Параллельные места в русских летописях.— Вестник
Европы, 1809, М: 18, с. 144, 133, 134.
181

летописный свод, неизбежно получало как бы расписку в досто-
верности всего в нем сказанного, своеобразный гриф летописно-
сти, в дальнейшем невольно становясь источником противоречий
и порой путаницы в освещении действительной картины целого
ряда исторических событий и фактов. С этим-то явлением и стол-
кнулись наши историки, прилежнь1е читатели и исследователи ле-
тописей, в конце Х\/`1П — начале Х1Х в.
Можно понять летописца, который, составляя новый свод,
предпочел простому летописному рассказу о каком-нибудь важ-
ном событии в жизни своего народа и родины его поэтическое
изображение. Поступая таким образом, летописец, возможно, и не
подозревал, что имеет дело с особым, поэтическим описанием (изо-
бражением) исторических событий, с художественным по своему
характеру произведением, к тексту которого надо подходить с из-
вестной осторожностью и бережностью. Он просто эмоционально,
внутренне, в силу производимого на него впечатления, чувство-
вал целостность такого рода описания, органичность, нерасторжи-
мость и взаимосвязанность всех его частей. А потому и относился
к нему несколько иначе, чем к простой, более или менее развер-
нутой, летописной информации-известию о том же самом собь1-
тии. Даже в тех случаях, когда рамки свода требовали от лето-
писца сокращения объема включаемого им поэтического описа-
ния, он в силу этого чувства старался держаться авторской сю-
жетной канвы, художественных акцентов и образности. Этим во
многом объясняется то, что даже сокращепные летописные редак-
ции таких повестей и сказаний ближе к их первоначальному ху-
дожественному оригиналу, чем к собственно летописным расска-
зам о тех же самых явлениях и событиях, встречающихся в
других сводах.
Начавшийся процесс выделения художественных произведений
из летописей был чрезвычайно плодотворен. От этого вь1игрь1ва-
ли все: и историки, стремившиеся к научности отечественной ис-
ториографии, и филологи-литературоведы, получавшие очередные
свидетельства незамирающей и незатухающей художественной
жизни «древней» и «средней» России, что, естественно, стимули-
ровало и оживляло национальную историко-литературную мысль,
и просто любители российской словесности, чей круг чтения по-
полнялся новыми памятниками отечественной художественной
литературы. По мере углубления этого процесса рос и укреплял-
ся в глазах нашей общественности того времени авторитет рус-
ских летописцев как объективных свидетелей истории, обогаща-
лось и расширялось представление о национальном художествен-
ном богатстве, нашем многовековом литературно-художественном
развитии, о самобытности и оригинальности «древней» и «сред-
ней» русской культуры.
Однако было бы неправильно думать, что выявление и вь1де-
ление из корпуса летописных сводов художественных произведе-
ний было делом простым, тем более механическим. И трогатель-
ная картина сидящего при тусклом свете свечей согбенного исто-
182

рика, который, внимательно читая и осторожно переворачивая
ветхие листы летописей, время от времени «прилагает», «прикла-
дывает» названный критерий ко всем показавшимся ему сомни-
тельными или насторожившим его местам рукописи и вдруг от-
крывает новое, неизвестное до того произведение древнего поэ-
та,— такая картина, конечно, далека от истины. Достаточно ска-
зать, что только двадцать лет спустя, после первых печатных
известий о «Слове о полку Игореве», нашим историкам удалось
обнаружить и выделить из состава летописей первую повесть,
поэтическая природа которой, выявленная с помощью такого ху-
дожественного критерия, признается всеми — и историками,
и филологами — сразу, без исключения И безоговорочно. Это бь1-
ло «Сказание о Мамаевом побоище».
Почему же поиски нового памятника так затянулись и почему
им становится именно «Сказание о Мамаевом побоище»? Что это,
случайность, везение? Оказывается нет. И далеко нет.
Дело в том, что критерий древнерусской художественности, ос-
нованный на поэтике «Слова о полку Игореве»‚—а другого у
наших историков и филологов того времени просто не было — мог
проявить себя только в том случае, если исследователь просмат-
ривая ту или иную летопись, столкнулся бы в ней с описанием,
чем-то напоминающим «Слово о полку Игореве», в чем-то близким
ему— в построении, образности, стиле и т. п. Любому другому
произведению, которое в своем содержании ничем, хотя бы самой-
самой малостью, не отвечало этому критерию, т. е. каким-то пусть
даже отдаленным, образом не перекликалось, не соотносилось с
поэтикой «Слова», суждено было еще в течение некоторого вре-
мени оставаться за порогом художественной, по тогдашним поня-
тиям, литературы: оно просто не узнавалось как явление художе-
ственное. И это естественно, потому что иного образца, согласно
которому можно было бы со всей определенностью судить о ху-
дожественности или нехудожественности того или иного летопис-
ного описания, вообще какого-либо произведения древнерусской
словесности и письменности, в распоряжении наших ученых в на-
чале Х1Х в. еще не имелось.
И вот этот, говоря современным языком, сигнал древнерусской
художественности только и мог, как мы знаем сейчас, пройти и
прошел в «закрома» эстетической памяти лишь при чтении «Ска-
зания о Мамаевом побоище», автор которого во многом следовал
и подражал автору «Слова о полку Игореве». Именно это обстоя-
тельство становится решающим в обнаружении «пиитической»‚
как тогда говорили, природы «Сказания». Таким образом, открь1-
тие этого памятника древнерусской художественной литературы
было актом не только закономерным, но в какой-то степени и не-
избежньтм. Показательно и то, что открыл его Н. М. Нарамзин —
замечательный поэт, прозаик, критик и историограф — во время
работы пад материалами для пятого тома «Истории государства
Российского», включавшего в себя и рассказ о событиях, связан-
ных с Куликовской битвой.
183

Открытие «Сказания о Мамаевом побоище» как памятника
художественной литературы в какой-то мере можно сравнить с
научным подвигом. И здесь нет никакого преувеличения. Если
«Слово о полку Игореве» было открыто в результате в общем-то
счастливого случая, хотя сами по себе поиски древних рукописей
А. Мусиным-Пушкиным, увенчавшиеся таким блестящим успе-
хом, были далеко не случайны, то, чтобы увидеть новое качество
в широко известном описании исторического события“ — а тако-
вым и было качество художественности, «пиитичности», впервые
отмеченное Карамзиным в «Сказании о Мамаевом побоище»,—
мало было одного счастливого стечения обстоятельств. Тут необ-
ходимо было нарушить традицию привычного восприятия этого
описания, да и всего «Сказания» вообще, исключительно как па-
мятника отечественной историографии и одновременно преодолеть
инерцию существующего эстетического мышления, где тон зада-
вало представление о художественности, выведенное из опыта
литератур нового времени, который существенно, если не сказать
принципиально, отличался от художественной практики наших
древних писателей. А для этого нужна была известная самоотвер-
женность и научная смелость. К тому же общефилологическая
ситуация, сложившаяся в нашей стране в то время, не очень-то
всему этому благоприятствовала.
Критерий древнерусской художественности, т. е. тот самый
инструмент, при помощи которого можно было сделать новое от-
крытие, не был тогда еще общепризнанным. Он существовал и
формировался как бы подсознательно, питаясь главным образом
верой в то, что на Руси и в древние времена литература процве-
тала, но представление о ней основывалось пока только на одном
памятнике той поры — «Слове о полку Игореве». Хотя памятнике
и выдающемся, но тем не менее единственном в своем роде. В ре-
альном же сознании читателей, историков и критиков тех лет
были иные критерии, опиравшиеся на художественный опыт пи-
сателей нового времени, на поэтические системы прежде всего
классицизма с его ориентацией на античность и сентиментализма,
где в общем-то не было места для самобытных, уходящих в глу-
бину веков национальных поэтических форм и традиций.
Типологически, по своему характеру, нашей древней литера-
—ч
5 Достаточно сказать, что к тому в емени «Сказание о Мамаевом побоище»
(описание Куликовской битвы) ыло известно не только в многочислен-
ных списках, но и опубликовано в составе нескольких летописных сводов
и кпиг, на две из которых— Никоновскую летопись и киевский «Синоп-
сис» —— ссылается и сам Карамзин. См.: Карамзин Н. М. История государ-
ства Российского. СПб., 1817, т. 5, с. 421. Н. В. Савельев-Ростиславич при-
водит по крайней мере девять печатных источников ХУ1П в., где имеется
описание Куликовской битвы. См.: Савельев-Ростиславич Н. В. Дмитрий
Иоаннович Донской первоначальник русской славы. М., 1837, с. 151-152.
Назовем еще один, неучтенный им, источник: Захарьин П. М. Новый Си-
нопсис... с подробным повествованием поражения страшного татарских
войск полководца Мамая от Димитрия Ивановича, великого князя москов-
ского. Николаев, 1798.
184

туре был близок критерий художественности, который вырабаты-
вался тогда в ходе национального предромантического н роман-
тического движения с его опорой на средневековую народную по-
эзию, отечественный фольклор. Но этот критерий тоже находился
в стадии формирования. Правда, с каждым годом он все более и
более внедрялся в отечественное эстетическое сознание и все
сильнее и сильнее воздействовал на него, однако он не превратил-
ся еще в определяющую оценочную категорию, каковой станет в
20—З0-е годы, и мог поэтому оказывать лишь косвенную поддерж-
ку процессу самоутверждения критерия древнерусской художест-
венности. В этих условиях нужен был своего рода гений, чтобы
вырваться из-под власти господствующих представлений и поня-
тий о художественности, хотя бы на миг отре1питься от них и
суметь почувствовать, разглядеть особую, самобытную, оригиналь-
ную художественность в литературном явлении принципиально
иного, чем современные, порядка, каковым И было «Сказание о
Мамаевом побоище». И все это оказалось под силу Н. М. Ка-
рамзину. Правда, не сразу.
Нельзя не отметить, что и открытие самого «Слова о полку
Игореве» в качестве явления поэтического стало возможно лишь
вместе с утверждением в сознании литературной общественности
последней трети Х\71П в. новых, особых, романтических по сво-
ему характеру представлений и критериев художественности, че-
му в значительной мере способствовала популярность поэм и пе-
сен Оссиана, созданных Дж. Макферсоном в соответствии с
формировавшейся романтической поэтикой. Поэтому совсем не
случайно Нарамзину, одному из первых читателей «Слова», оно
напоминало лучшие места из Осспапа 5“.
Работая над «Историей государства Российского», сопоставляя
п обобщая разнообразные летописные материалы, документы,
свидетельства очевидцев и т. п., Нарамзип и до встречи со «Ска-
занием о Мамаевом побоище» сталкивался с историческими опи-
саниями, которые в самом скором времени были признаны «пии-
тическими» и выделены в качестве самостоятельных произведе-
ний. Однако, фиксируя в этих описаниях разного рода неточности
и вымыслы, он тем не менее не находит там ничего поэтического,
их художественная природа не становится фактом его эстетиче-
ского сознания. А ведь это был человек, в эстетической чуткости
которого не приходится с0м11еватЬся.
Почему же в данном случае она ему изменила? Да потому,
что Карамзин, как и его современник, был воспитан на крите-
риях художественности, свойственных новым литературам, крите-
риях, которые, как уже отмечалось, к оценке достоинств древне-
русских памятников пе очень-то подходили. Критерий же древне-
русской художественности, формировавшийся в то время на
основе одного только «Слова о полку Игореве», был далеко не ис-
53‘ См.: Карамзин Н. М. Избр. соч. М.; Л., 1964, т. 2, с. 147.
185

черпывающим и не мог охватить все поэтическое многообразие
произведений наших древних писателей.
Именно поэтому целый ряд повестей-описаний, с которыми
Карамзин встретился при составлении третьего И четвертого томов
«Истории государства Российского» И которые ничем не напоми-
нали «Слово о полку Игореве», не осознаются им как явления
художественные.
Среди эмоционально не воспринятых и художественно не за-
фиксированных Карамзиным исторических описаний оказалась,
например, «Повесть о разорении Рязани Батыем», где особое не-
доверие вызывал у него рассказ о подвиге Евпатия Коловрата —
самое поэтичное место «Повести». Вот что нашел возможным
сказать по этому поводу Нарамзин: «Вообще повесть сия основа-
на, кажется, на одном предании; хотя не достоверна, однако ж,
достойна замечания» 6. За этими словами виден добросовестный
историограф, строгий критик исторический. Но не больше.
Да, Нарамзин увидел, что эта «Повесть» носит во многом вь1-
мышленный характер, но что это вымысел не только сознатель-
ный, но по самой природе своей поэтический — этого он еще не
почувствовал. И прошла она в его «Истории государства Россий-
ского», как говорится, по разряду недостоверных свидетельств,
а не в качестве «пиитического» описания. И осталась художест-
венность «Повести о разорении Рязани Батыем» на данном этапе
исследовательского знакомства с ней неузнанной, незамеченной.
И неузнанной именно потому, что «Повесть» была написана не в
подражание «Слову о полку Игореве», а оригинально, в другой
манере, в другом поэтическом и образном ключе.
Иную картину наблюдаем мы, когда Нарамзин в процессе
своей историографической работы доходит до описаний, связанных
с событиями Куликовской битвы: художественность «Сказания о
Мамаевом побоище» признается им фактически сразу и безогово-
рочно. «Мы,— отметит он в примечаниях к своему рассказу о Ку-
ликовской битве,— имеем два описания сей войны: одно дейст-
вительно историческое и современное (т. е. сделанное по горя-
чим следам современниками тех событий.-— А. Н), находящееся
в Ростов<спой> и других достоверных летописях, а другое, напе-
чатанное с разными отменами в Киевском Синопсисе и в Ни-
нонювсной) лет (описи), баснословное и сочиненное, может быть,
в исходе ХУ века рлзанием, иереем Софронием, как то именно
означено в одном списке его, хранящемся в библиотеке графа
Ф. А. Толстого, под титулом: История или повесть о нашествии
безбожного царя Мамин с бесчисленными Агаряньъ, и проч.» 7.
6 Карамзин Н. М. История государства Российского. СПб., 1816, т. 3, с. 571.
7 Карамзин Н. М. История государства Российского, т. 5, с. 421. Карамзин
и другие историки литературы того времени полагали, что Софроний (Со-
фоний) был автором «Сказания», так как его имя было «означено» в не-
скольких списках этого памятника. См. об этом, например: Шамбинаго С.
Повести о Мамаевом побоище. СПб., 1906, с. 132-133. В действительности
же имя автора «Сказания» осталось неизвестным. Что касается Софрония,
186

А в разделе, посвященном культуре и искусству Руси того вре-
мени, Карамзин уже прямо говорит об этом описании как само-
стоятельном художественном явлении. «Между тогдашними про-
изведениями собственной нашей словесности‚— скажет он‚— до-
стопамятны пиитическое изображение Куликовской битвы и
похвала Димитрию Донскому. Первое, сочиненное рязанцем, ие-
реем Софронием, многими чертами напоминает Слово о Полку
Игореве, хотя и менее стихотворно» 8.
Это «напоминание» о «Слове» и было для Карамзина тем
единственно достоверным свидетельством, что перед ним не про-
сто вымышленное описание Куликовской битвы, а художествен-
ное ее изображение. Сигнал древнерусской художественности,
таким образом, прошел, и эстетическое сознание Карамзина не-
медленно это зафиксировало. Новый памятник отечественной ли-
тературы был открыт.
Открытию отчасти помогло и то обстоятельство, что наряду с
«пиитическим изображением» Куликовской битвы существовало и
летописное, достоверное, «действительно историческое» ее описа-
ние. Возможность выбора источника для рассказа об этом собь1-
гии не могла известным образом не насторожить и не озадачить
Карамзина, натолкнув на определенные размышления о природе
этих, различных по своему характеру, описаний. В случае с
«Повестью о разорении Рязани Батыем» такого дополнительного
фактора открытия не было. А тут еще и «напоминание» 0 «Сло-
ве»... Это, несомненно, способствовало процессу выделения «Ска-
зания о Мамаевом побоище» («о нашестии безбожного царя Ма-
мая») и осознания его в качестве самостоятельного и именно ху-
дожественного произведения. Указание в одном из известных
Карамзину списков имени автора, а также целый ряд фактов и
интерпретаций явно более позднего по сравнению со временем
описываемых событий происхождения, но органично включенных
в текст «Сказания» дали ему основание датировать это сочинение
«исходом ХЧ века».
А вот другое, одновременно со «Сказанием» упоминаемое
Карамзиным, произведение, «Похвала Димитрию Донскому»,
воспринимается им и рассматривается не как художественное,
а как памятник «тогдашнего красноречия». В плаче героини, ве-
ликой княгини Евдокии, он отметит «силу и нежность» 9, но ни-
как не «пиитичность». Своеобразная художественность «Похвалы»
то после опубликования в 1852 г. «Задонщипы» он вплоть до недавнего
времепи считался со автором. Однако это мнение убедительно оспаривает-
ся Р. П. Дмитриовой в статье «Был ли Софоний рязанец автором Задон-
щины?» (Куликовская битва и подъем национального самосознания. Л.,
1979, с. 18-25).
3 Карамзин Н. М. История государства Российского, т. 5, с. 391. В сообще-
нии М. Крбеца и Г. Моисеевой «Первое известие о Задонщине» это мнение
Карамзина, а также его оценка «Похвалы» были ошибочно приписаны
И. Добровскому — рецепзепту «Истории государства Российского». См.: Ку-
ликовская битва и подъем пациопального самосознания, с. 406-408.
9 Карамзин Н. М. История государства Российского, т. 5, с. 397, 394.
187

остается им незамеченной по той же самой причине, что и ху-
дожественность «Повести о разорении Рязани Батыем»: и в той
И в другой ничто не «напомнило» Карамзину «Слова о полку
Игореве». Их открытие, но уже в качестве памятников древне-
русской художественной литературы было еще впереди.
Здесь нельзя не сказать, что одновременно с Карамзиным И,
по-видимому, независимо от него на «пиитические места» в
«опИсанИИ сражения Дмитрия Донского с Мамаем» обратил вни-
мание И другой наш Историк, Р. Ф. Тимковский, о чем свиде-
тельствовала запись его брата от 1813—1814 гг.‘° Уже тогда
Тимковский имел свой собственный список «Сказания», которому
пятнадцать лет спустя И суждено было войти в историю Изучения
этого памятника. И хотя в те годы все эти факты не стали до-
стоянием нашей литературной общественности, они не только не
умаляют славы Карамзина как первооткрывателя «Сказанпя о
Мамаевом побоище», но, напротив, подчеркивают естественность
и неизбежность открытия этого памятника именно в то время,
в условиях формирования научного историзма в подходе к вос-
приятию И оценке произведений нашей древней И средневековой
словесности.
«Сказание о Мамаевом побоище» становится вторым по счету
после «Слова о полку Игореве» И первым обнаруженным с его
помощью пиитическим свидетельством богатой и разнообразной
художественной культуры Руси ХП-ХУ вв. Открь1тИе этого
«Сказания» Имело огромное значение. Оно не только подтвердило
древность происхождения «Слова», что само по себе было собь1-
тием чрезвычайной важности, и окрылило надежды наших фило-
логов в их поисках новых памятников отечественной литературы,
оно сделало эти поиски целенаправленными, прямо указав на те
источники, те реальные пласты разнообразной, многожанровой
древней нашей словесности и письменности, где как раз И могли
находиться такие памятники.
Последнее было очень существенно, так как по аналогии с
формами бытования и распространения литературных произведе-
ний в новые И новейшие времена еще неоткрытые памятники
древнерусской художественной литературы невольно представля-
лись взору наших читателей и исследователей в виде хотя и
рукописных, но тем не менее определенным образом оформленных
книг, своего рода отдельных самобытных «изданий» поэм и рома-
нов древнерусских авторов. Однако в этом вопросе никаких ана-
логий быть не могло. Более того, подобные представления ничуть
не способствовали самому делу поиска новых памятников, давая
неверные ориентиры и направляя Исследовательские усилия по
ложному пути. Такого рода «изданий» произведения древнерус-
‚ской художественной литературы не знали. Пожалуй, только ли-
10 См.: Любопытные замечания к «Слову о полку Игореве» (сообщенные
К. Налайдовичем).— Сын отечества, 1839, т. 8, март — апрель, отд. 6, с. 19.
188

цевые летописные своды в какой-то мере отвечали этим представ-
лениям. ‘
Обнаружив «Сказание о Мамаевом побоище» в корпусе лето-
писей, а отдельные его списки в составе некоторых рукописных
сборников, Карамзин показал, как далеки эти представления от
истины, раскрыв подлинную картину бытования и распростране-
ния литературных произведений на Руси. Мысль о том, что па-
мятники древнерусской литературы существовали и продолжают
существовать не в виде отдельных, самостоятельных рукописных
«изданий»-книг, а, как правило, в составе более обширных по
своему объему и составу памятников отечественной словесно-
сти—летописнь1х сводов и рукописных сборников, утверждав-
шаяся в процессе работы Нарамзина над «Историей государства
Российского», была необычайно плодотворна, сыграв, можпо ска-
зать, решающую методологическую роль в определении направ-
ления и сферы поисков нашими филологами новых свидетельств
художественной деятельности древнерусских писателей.
В ряду подобных хранилищ отечественного поэтического нас-
ледия нашел свое место И тот сборник Х\/`1 в., в составе которого
было обнаружено «Слово о полку Игореве», что до того считалось
явлением исключительным, счастливой случайностью. И новые
открытия не заставили себя ждать. Уже в следующем, после вь1-
хода пятого тома «Истории», году в одном из сборников ХУП в.
было найдено «Моление Даниила Заточника», о чем сразу же по-
спешил уведомить своих читателей Карамзин в специальных при-
бавлениях ко второму изданию восьмого тома «Истории государ-
ства Российского», йопровождая уведомление пространными вы-
писками из этого памятника, который, как он пишет, «имеет
признаки древности и напоминает некоторые старые, уже забы-
тые русские пословицы» ‘Ё
Открытие «Сказания о Мамаевом побоище» имело и непрехо-
дящее историко-литературное значение. Будучи произведением,
в поэтике которого как бы соединились, слились две традиции
древнерусской художественной культуры — возвышенное песно-
пение «Слова о полку Игореве» и реально-историческое повество-
вание воинской повести, оно заметно расширило представление о
характере древнерусской художественности, сделав ее критерий
более емким и содержательным. Это сразу дало возможность уви-
деть незамеченную ранее «пиитичность» целого ряда историче-
ских описаний, в том числе и «Повести о разорении Рязани Ба-
тыем». Именно ретроспективный взгляд на памятники древнерус-
ского языка и словесности с высоты такого, уже обогащенного
критерия позволил К. Налайдовичу обратить внимание на эмо-
ционально-художественную природу этого произведения и опре-
делить его жанр как «умильную повесть» ‘г.
Н Нарамзин Н. М. История государства Российского. 2-е изд., испр. СПб.,
1819, т. 8, с. 150 (вторая пагинация).
12 Неизвестный [К Налаидович]. Опыт решения вопроса, предложенного
в Обществе любителеи россииской словесности, основанном при импера-
\
189

Таким образом, открытие «Сказания о Мамаевом побоище»
становится и открытием особого качества художественности, свой-
ственного жанру древнерусской воинской повести, которое в даль-
нейшем позволит нашим историкам и филологам обнаружить и
выделить из состава летописных сводов и рукописных сборников
новые памятники древнерусского художественного творчества.
В этом процессе выделения более активную роль начинает иг-
рать и критерий «сказочности». Им уже пользуется Нарамзин,
отмечая «сказочный слог» повести «о нашестии безбожного царя
Мамая» ‘з, а затем выделяя одно небольшое «сказание, похожее
на сказку» “‘. В качестве своеобразного эмоционального критерия
выступает у него и «плач Евдокии» 15. Так постепенно расширя-
ются представления о древнерусской художественности и форми-
руется национальный инструментарий для познания отечествен-
ных поэтических явлений прошлых веков.
Но самым главным было то, что вместе с открытием «Сказа-
ния о Мамаевом побоище» начинается процесс заполнения «белых
пятен», так сказать, «пустого» периода в истории отечественной
художественной литературы, который образовался в представле-
ниях наших историков и филологов, когда появление «Слова о
полку Игореве» отодвинуло границу возникновения русской ли-
тературы на рубеж Х11 в. Ощущение этой «пустоты» неизменно
присутствует в историко-литературных работах того времени.
Так, из «Пантеона российских авторов» Карамзина следовало,
что от легендарного Бояна и безымянного творца «Слова» до Си-
меона Полоцкого и царевны Софьи Алексеевны, чье творчество
приходилось на вторую половину ХУП в., на Руси вообще не
было поэтов ‘б. Автор «Рассуждения о постепенном возвышении
Российской словесности» В. Т. Александровский полагает, что
поэзия в нашей стране со времени «Песни на походы Игоревы»
практически «не возвышается», она как бы «дремлет во мраке»,
вплоть до появления Нантемира”. Приблизительно такая же
картина вырисовывалась и в «Кратком руководстве к российской
словесности» И. М. Борна. С той только разницей, что он, также
отдав дань уважения и восхищения «Слову о полку Игореве» и
его автору, не видит у нас поэтов и письменной поэзии, если не
торском Московском университете, о том: на каком языке писана Песнь
о полку Игоря: на древнем ли славянском, существовавшем в России до
переводов книг священного писания, или на каком-нибудь областном на-
речии? —Труды Общества любителей российской словесности при имп.
Московском ун-те, 1818, ч. 11, с. 15. В качестве самостоятельного произ-
ведения эта повесть под названием «Повесть умильная о нашествии зло-
честивого царя Батыя на русскую землю (Памятник русской словесности
Х111 в.) » была впервые опубликована Н. А. Полевым в четвертом томе его
«Истории русского народа» (М., 1833, Дополнения, с. 1-41).
13 См.: Карамзин Н. М. История государства Российского, т. 5, с. 421.
11 Там же, 1817, т. 8, с. 333, примеч. 153.
15 Там же, с. 348, примеч. 237.
10 Нарамзин Н. М. Паптеон российских авторов. СПб., 1802, л. 1, 5, 6.
17 Лицей, 1806, ч. 2, кн. 1, с. 23-27. ‚
190

считать упоминания о «введении силлабического размера стихов»
Петром Могилой, вплоть до Петра Буслаева, «поэма в двух пес-
нях» которого увидела свет в 1734 г.“
В качестве единственного поэтического произведения древне-
русской литературы предстает «Слово о полку Игореве» в «Рас-
суждениях» Н. Ф. Грамматина ‘9, Н. И. Язвицкого”, других на-
ших филологов и историков того времени. Карамзину же в пе-
риод работы над первыми четырьмя томами «Истории государства
Российского» поле древнерусской художественной литературы,
начиная от Х11 в. и по ХУП в. включительно, вообще представ-
ляется голой, выжженной пустыней. «Н 11есчастью,— отмечал
он,— песни Бояновы и, конечно, многих иных стихотворцев ис-
чезли в пространстве семи или осьми веков, большею част11ю па-
мятных бедствиями России: меч истреблял людей; огонь — здания
и хартии» 2‘.
Оказалось, что огонь истребил далеко не все. Наглядным под-
тверждением и становится открытие «Сказания о Мамаевом по-
боище». Оно возникло как бы из пепла, которым воображение ис-
следователей покрыло просторы средневековой Руси. Возникло и
сразу оживило казавшееся до того совершенно пустым и безлюд-
ным обширнейшее историческое пространство литературной жиз-
ни нашей родины. И хотя этот памятник по своим художествен-
ным достоинствам заметно уступал «Слову о полку Игореве», сам
факт его открытия был не менее значительным.
«Слово о полку Игореве», став достоянием отечественного
историко-литературного сознания на рубеже Х1Х в., приводит к
качественному его изменению, положив начало формированию по-
нятия о древнерусской художественной литературе. Оно явилось
убедительным свидетельством того, что «наша словесность и даже
в самые древние времена имела большие успехи» 22, что она «и
в самой древности процветала» 23. Переоценить значение этого
открытия невозможно.
Ну, а что было дальше? Какова была литература на Руси в
предшествующие ему годы и в последующие века? Какими пу-
тями шло художественное развитие нашей страны все это время?
Где вехи, по которым можно проследить историю древней рус-
ской литературы? И вообще — имела ли она свою историю или
19 Борн И. М. Краткое руководство к российской словесности. М., 1808,
с. 139-144.
19 См.: Грамматин 11. Ф. Рассуждение о древней русской словесности.
2° См.: Язвицкий Н. И. Введение в науку стихотворства, или Рассуждение
о начале поэзии вообще, и краткое повествование восточного, еврейского,
греческого, римского, древпего и среднего российского стихотворства. М.,
1811, с. 95-114. -
2 Карамзин Н. М. История государства Российского, т. 3, с. 214.
22 Рассуждение о словесности, читаппое в Вольном обществе любителей
наук, словесности и художеств 18 ноября 1805 года.— Лицей, 1806, ч. 1,
кн. 1, с. 31.
33 Борн И. М. Краткое руководство к российской словесности, с. 141.
191
3

нашим предкам в их бедствиях и борьбе было не до художествен-
ного творчества, не до поэтических красот?
Эти и подобные им вопросы встали перед отечественной исто-
рико-литературной мыслью сразу же, как только было открыто
«Слово о полку Игореве». И никто тогда на них не мог ответить —
хотя бы предположительно‚— потому что одно, даже выдающееся
произведение это еще не литература, а только свидетельство о
ней, пусть свидетельство и самое ярчайшее. И факт его сущест-
вова1111я — еще далеко не история литературы, а лишь указание
на ее возможность.
Чтобы сдвинуть с мертвой точки решение этих вопросов, ну-
жен был по крайней мере еще один памятник, еще одно произве-
дение древнерусской художественной литературы. Если бы им
оказался памятник, принадлежащий эпохе «Слова», то тогда под-
твердились бы предположения, что Древняя Русь действительно
имела свою самобытную, оригинальную литературу, что и там
была своя особая — осознанная или неосознанная, но вполне оп-
ределенная — художественная жизнь. А вот принадлежность это-
го памятника к иной эпохе, иному времени-— и только это об-
стоятельство— давало возможность, точнее, являлось необходи-
мым условием для того, чтобы получить первые ответы и на
другие, включая и обозначенные выше, историко-литературные
вопросы.
В этом случае новый памятник становился как бы второй
реальной вехой, которая позволяла уже вполне доказательно су-
дить о направлении и характере развития нашей древней литера-
туры в какой-то ее определенный, конкретный исторический пе-
риод: между двумя точками можно провести хотя бы одну, соеди-
няющую их линию, в том числе и историко-литературную. От
произведения, созданного до «Слова о полку Игореве», такая ли-
ния потянулась бы к «Слову»; произведение, написанное после,
наоборот, потянуло бы эту линию к себе, по направлению к на-
шему времени.
И то и другое было в одинаковой степени важно и если и не
давало бы еще права говорить об истории древнерусской литера-
туры как таковой, как самостоятельном предмете научного позна-
ния, то делало на этот счет самую серьезную заявку. Открытие
еще одного памятника отечественной художественной литературы
было жизненно необходимо для функционирования и развития
национальной историко-литературной мысли. В противном слу-
чае нашим филологам суждено было и дальше изнурять, как тог-
да говорили, воображение картиной выжженной и опустошен-
ной России на «пространстве семи или осьми веков». В этих ус-
ловиях открытие «Сказания о Мамаевом побоище» становится
событием поистине знаменательным.
«Пустой» период в истории нашей литературы перестает быть
пустым. Выжженное поле буквально на глазах оживает почти в
самом центре своего исторического пространства. При этом весо-
мое подтверждение получает мысль о существовании самобытной
192

отечественной литературы и в сред11ие века. В то же время «Ска-
занне о Мамаевом побоище» было не только вторым по счету
художественным памятником, а произведением, непосредственно
связанным со «Словом о полку Игореве» известной 11реемстве11—
ностью поэтических традиций: оно «многими чертами» 11апоми-
нало «Слово». И таким образом, это «Сказание» явилось не про-
сто очередным фактом истории нашей литературы, а определен-
ным, по-своему обусловленным звеном, в полном смысле
исторической вехой в художественном развитии 11ашей родины.
С осознанием «ннитических» качеств «Сказания о Мамаевом
побоище» расширяется, делается более емким н развернутым са-
мо понятие о древнерусской художественной лгитературе 11 откры-
ваются новые пути для дальнейшего его обогащения и углубле-
ния. Появляется возможность эканровой систематизации памятни-
ков уже собственно по поэтическому признаку, что стимулировало
не только национальную историко-литературную, но и теоре-
тике-литературную мысль в их обращении к художествен-
ному опыту наших древних поэтов. Рука помощи, как бы протя-
нутая через века —- из Х11 в ХУ в.— одним русским автором дру-
гому, а также упоминание о Боя11е достаточно четко обозначили
линию творческих исканий древнерусских писателей, говоря о
существовании самобытной отечественной художественной шко-
лы. Кроме того, открытие «Сказания о Мамаевом побоище» фак-
тически явилось открытием русской художественной культуры
«исхода ХУ века». ’
Все это вместе взятое представляло уже достаточный для ис-
следования материал, создавая реальные условия для формирова-
ния истории древнерусской литературы как самостоятельной об-
лаети научного знания со своим специфическим предметом. До
этого наша историко-литературная мысль 11ачала Х1Х в. враща-
лась в основном вокруг одного памятника — «Слова о полку Иго-
реве», занимаясь главным образом объяснением в нем историче-
ских реалий и толкованием «темных» мест.
Конечно, формирование науки о «Слове» было важным собы-
тием в процессе возникновения, рождения науки о древнерусской
литературе как таковой. Но тем не менее это была пока еще нау-
ка только об одном произведении. И в этом качестве она по сути
дела представляла еще как бы введение в будущую историю древ-
нерусской литературы, возможность формирования которой по-
является лишь с открытием «Сказания о Мамаевом побоище».
Ведь необходимым, как известно, условием формирования любой
исторической в полном смысле этого слова науки-а история
литературы, в том числе и древнерусской, не исключение- яв-
ляется наличие соответствующих, причем не менее двух, отстоя-
щих друг от друга во времени фактов или событий, сопоставле-
ние, соотнесение которых дает возможность для построения оп-
ределенной картины исторического развития данной области
знания, жизни или деятельности.
7 Куликовская битва

В области древнерусской литературы это условие было вь1пол-
нено с открытием двух памятников: «Слова о полку Игореве»,
созданного в Х11 в., и «Сказания о Мамаевом побоище», написан-
ного три века спустя. Но только после открытия второго, а имен-
но «Сказания о Мамаевом побоище», становится реальным по-
строение — пусть еще в самом первом, начальном приближе-
нии—уже в известной мере обозримой картины исторического
развития древнерусской художественной литературы. Тем самым
«Сказание» ответило на самый главный вопрос: имела ли древ-
нерусская литература свою историю? Ответило ясно и недвусмыс-
ленно: имела, что затем подтвердили последующие открытия но-
вых памятников.
Обнаружение «Сказания о Мамаевом побоище», несомненно,
оказало свое влияние и на исследовательский кругозор Нарамзи-
на, первым заметившего его «пиитичность», естественно обост-
ряя и углубляя его эстетическую чуткость по отношению ко все-
му новому, что встречалось в процессе его историографической
работы. Он невольно начинает пристальное всматриваться в изу-
чаемый материал, и его усилия вознаграждаются новыми открь1-
тиями. Карамзин замечает два неизвестных до того произведения,
«две,— по его вь1ражению,— русские сказки: о пугще Киевском
(«Повесть о купце Дмитрии Басарге и сыне его Борзомь1сле»,—
А. К.) и Дракуле, Мунтянском воеводе», создание которых он от-
носит к первой трети Х\71 в.“ Карамзин сетует на анонимность
этих произведений. «Заметим,— пишет он,— что древние русские
писиы имели более гордости, нежели писатели: первые почти
всегда означали имя свое в конце переписанной ими книги, а вто-
рые почти никогда, укрываясь таким образом от хвалы и крити-
ки: знаем творения, не знаем творцов» 25. Однако, несмотря на
безымянность создателей этих произведений, Нарамзин понимает
всю важность их открытия: они дали возможность увидеть, что
«предки наши занимались не только историческими или бого-
словскими сочинениями, но и романами; любили произведения
остроумия и воображения» а”.
Нельзя не обратить внимания на всю остроту проблемы жан-
ровой дифференциации памятников, которая в то время встает
перед нашими исследователями древнерусской литературы. Опре-
делив обнаруженные им новые произведения первоначально как
«сказки», Карамзин затем называет их «повестями» и, наконец,
«романами». Кроме того, в его примечаниях первое выступает и
как «Слово о некоем купце», а второе и как «Сказание о Драку-
ле» 27. Такая нечеткость, неопределенность в характеристике
поэтической формы того или иного памятника делала невозмож-
ным художественное его соотнесение и сопоставление с другими,
24 Карамзин Н. М. История государства Российского, 1817, т. 7, с. 223.
25 Там же, с. 225.
2“ Там же.
27 См.: Там же, с. 339.
194

размывало представление о жанровом своеобразии древнерусской
литературы. ч
Перед нашими филологами, таким образом, раскрывалось ши-
рокое поле не только для историко-литературных, но идля тео-
ретико-литературных построений, изысканий, исследований, раз-
думий, размышлений, поисков. Путь для формирования и разви-
тия науки о древнерусской литературе был открыт.
«Сказание о Мамаевом побоище» было сразу принято нашими
филологами — историками литературы —если и не так востор-
женно, как в свое время «Слово о полку Игореве», то с достаточ-
но большим энтузиазмом. «Повесть о победе, одержанной Ди-
митрием над Мамаем, особливо в некоторых рукописях,— писал
Н. Налайдович,— не менее Песни Игоревой, исполнена возвь1шен-
ных мыслей, силы языка и пленительных описаний» 2’. В каче-
стве примера он ссылается на «знаменитое описание сражения
пред Нуликовскою победою», т. е. поединка Пересвета с Челу-
беем, которое, как он отмечает, «не менее живописпо» 2”.
Надо сказать, что впервые имя Пересвета как героя художе-
ственного произведения встречается в книге И. М. Борна
«Краткое руководство к российской словесности». «Следы древне-
го стихотворства,— писал он,-— сохранились в некоторых простых
народных песнях и сказках, каковы суть повести: Добрыня Ни-
китич, Ян Переславский, Алиоша Попович, Чурило Пленкович,
Василий Богуславич, Ян Усмович, Рахдай Удалой, Соловей Бу-
димирович, Илья Муромец, Пересвет» 3°. Здесь имя Пересвета
стоит в перечне имен как заглавие самостоятельного произведе-
ния. Однако до нас пе дошло ни одной песни или былины, посвя-
щенной специально подвигу или вообще жизни этого героя Кули-
ковской битвы, кроме народпого предапия о Пересветовом посо-
хе, где излагалась история посоха и говорилось о его «целебной
силе от зубной боли» 3‘. ‘На чем основывалось утверждение
Борна, сейчас, пожалуй, невозможно ответить. То ли он действи-
тельно держал в руках отдельное произведение о Пересвете, ко-
торое затем было утрачено; то ли перед ним была выписка из
«Сказания о Мамаевом побоище», оформленная в виде самостоя-
тельной былины-песни; допустимо и то, что он включил имя Пе-
ресвета просто потому, что был уверен: народ не мог не просла-
вить его подвига в своих песнях,— включил как бы авансом су-
ществование такой вот песни, хотя и не имел на этот счет ни
одного поэтического свидетельства. Как бы там ни было, но образ
Пересвета уже шагнул к читателю со страниц книги Борна и
28 Труды Общества любителей российской словесности при имп. Москов-
ском ун-те. М., 1818, ч. 11, с. 15.
29 Там же, с. 16.
30 Борн И. М. Краткое руководство к российской словесности, с. 137—138.
д” См.: Русские предания, другая книжка, изданная М. Н. Макаровым. М.,
1838, с. 80-81.
195 7*

стал достоянием национального художественного сознания, по-
добно образам других бь1ли11нь1х героев. И вот теперь о нем
вновь напомнил своим читателям Калайдович.
Развивая мысль Карамзина о преемственности, которая имела
место между автором «Сказания о Мамаевом побоище» и созда-
телем «Слова о полку Игореве», Налайдович прямо выделяет ли-
нию художественной традиции, связывающую памятники древне-
русской художественной литературы в одно самобытное поэти-
ческое целое. «Песня Игорева», говорит он, «не первая на свете
появилась; сочинитель ее, вероятно, имел перед собою источни- '
кн, откуда заимствовал красоты чувств и выражеиийт, нам сов-
сем теперь неизвестные, подобно, как И сам служил образцом
для других писателей», в том числе и «певцу победы Димитрия
Донского над Мамаем, который силою выражений, красотою сло-
га и близким сходством с Песнею Игоревою открывает в себе со-
вершенного подражателя оной» 32.
Калайдович указал и на существование еще одного списка по-
вести о Куликовской битве, который был найден Р. Тимковским
«в рукописи ХУП века» и сохранился в его бумагах. Этот список
имел такое, как прочитал его Калайдович, название: «Исповеда-
ние и сказание о побоище великого князя Дмитрия Ивановича
Донского» 33. Так впервые прозвучало жанровое определение это-
го пронзведения- «сказание», которое впоследствии станет ос-
новным в его характеристике и сохранится в заглавии этого па-
мятника. Налайдович, пожалуй, первым назовет это «Сказание»
«героической песнью», хотя и не удержится, чтобы еще раз не
подчеркнуть сходства ее «некоторых мест... с Словом о полку Иго-
ря, из коего, по-видимому,—добавит он,—— оные заимствова-
ны» 3‘.
Здесь же Налайдович обратит внимание, что это «драгоценное
сочинение» отличается от того, «которое предлагается в летопи-
сях в виде исторического повествования», т. е. от летописной
«Повести о Мамаевом побоище», и в то же время является «не-
сколько согласным с другим сочинением, известным по рукописям
и написанным в пиитической прозе» 35. Последнее замечание
Калайдовича чрезвычайно любопытно, оно дает возможность
предположить, что, говоря о произведении, «написанном в пиити-
ческой прозе», с которым «несколько согласно» данное «Сказа-
ние о побоище великого князя Димитрия Ивановича Донского»,
он имел в виду «Задонщину». Говорить так о том списке, на ко-
торый ссылался Карамзин и который был известен как «История,
или Повесть о нашествии безбожного царя Мамая с бесчислен-
(д)
2 Труды Общества любителей российской словесности при ими. Москов-
ском ун-те, ч. 11, с. 16-17, 18.
33 Калайдович К. О трудах проф. Тимковского по части русской истории.-
Вестник Европы, 1820, М: 6, с. 131.
34 Там же, с. 131-132.
5 Там же, с. 131.
Ф
196

нымп агаряны», не имело никакого смысла: названное «Сказа-
ние» и эта история были по содержанию очень близки, почти.
тождественны. Определение же «несколько согласно» могло от-
носиться только к памятнику, заметно отличавшемуся от «Ска-
зання». А таковым была лишь «Задонщина».
По-видимому, просматривая различные рукописные сборники,
регулярно появлявшиеся в то время 11а полках книжных ла-
вок“, Калайдович встретился и с этим замечательным памят-
ником древнерусской литературы, который выделялся своей ху-
дожественностью, «пиитичностью». Он не придал этой встрече
должного внимания и особенного значения, вероятно, потому,
что его тогда больше интересовали памятники отечественной
истории, чем древней поэзии, художественной литературы. Од-
нако сам факт существования такого произведения не прошел
бесследно, сохранившись в глубине его сознания, и Калайдович
сразу же припомнил его, когда в рукописном собрании Тимков-
ского столкнулсясо списком «Сказания». И, таким образом, «За-
донщине» пришлось еще более трех десятков лет ждать своего
открытия для широкой публики и научной общественности.
Историко-литературная судьба «Сказания о Мамаевом побои-
ще» в первое десятилетие после его открытия не очень богата со-
бытиями. Конечно, о том, что оно существует, знали многие, но
с полным текстом сказания были знакомы далеко не все, упоми-
навшие его в своих работах. При этом одних устраивал сокращен-
ный его вариант, находившийся в различных летописных сво-
дах, в том числе и опубликованных. Другие вполне довольствова-
лись сказанным о нем Карамзиным и выписками, помещенными
в пятом томе его «Истории государства Российского». К ч11слу
последних относился и Н. И. Греч, автор «Опыта краткой исто-
рии русской литературы», составлявшего четвертую часть его
«Учебной книги российской словесности» (1819—1822).
Вот что сообщил он своим читателям: «Софроний, рязанский
иерей, живший в исходе ХУ века, сочинил Историю или повесть
о нашествии безбожного царя Мамая с бесчисленными Агаряньъ.
Сия Поэма некоторыми писателями принимаема была за досто-
верное повествование. Она уступает Слову о полку Игоря, но
имеет некоторые черты, показывающие, что сие Слово было изве-
стно Софронию. Из того времени осталось еще Ложвальное слово
великому князю Димитрию Иоанновичу, нисанное, может быть,
тем эке Софронисм». К этому месту Греч дает такое примеча-
ние: «Список с новости о нашествии Мамая находится в библио-
теке графа Ф. А. Толстого. Выписки с переводом из обоих творе-
ний помещены в конце У тома Истории государства Российско-
го» 3’. Греч, как видим, добросовестно пересказал то, о чем уже
3“ См., например: Нарамзин Н. М. История государства Российского. 2-е изд.,
т. 8, с. 147-149 (вторая пагинация). .
37 Греч Н. И. Опыт краткой истории русской литературы. СПб., 1822, с. 38-39.
197

поведал читателю Карамзин, добавив от себя лишь предположе-
ние, что автором «Похвалы» является тот же Софроний.
Читая информацию Греча, с огорчением сознаешь‚ что он не
только без должного внимания относился к современным ему
публикациям по данному вопросу, но и вообще держал в руках
тома лишь первого издания «Истории» Карамзина. Так, он ни
словом не обмолвился о таком замечательном памятнике, как
«Моление Даниила Заточника», сведения о котором находились
именно в приложениях ко второму изданию восьмого тома «Ис-
тории государства Российского», увидевшего свет за два года до
написания Гречем «Опыта краткой истории русской литературы».
Нет в его «Опыте» упоминания и об «умильной» «Повести о ра-
зорении Рязани Батыем». Но, главное, он ничего не говорит о
существовании еще одного списка «героической песни» о Кули-
ковской битве, который находился в рукописном собрании Тим-
ковского, о чем уже известил литературную общественность На-
лайдович. Это были заметпые пробелы в освещении Гречем исто-
рии древнерусской литературы.
В то же время, развивая представление о «пиитичности»
«Сказания о Мамаевом побоище», Греч находит возможным на-
звать его поэмой. Согласно системе теоретико-литературных по-
нятий тех лет, это было равносильно возведению «Сказания»
как бы в высший художественный ранг. Достаточно отметить,
что среди известных Гречу древнерусских литературных памят-
ников ранее этой чести удостоилось только одно «Слово о полку
Игореве». Тем самым познание «Сказания о Мамаевом побоище»
поднималось на качественно иную ступень, создавая реальный
прецедент для выделения в самостоятельную область научного
знания из общей до того истории древнерусской словесности и
письменности (где среди прочих памятников отечественной сло-
весности одиноко возвышалось «Слово о полку Игореве») уже
истории собственно древнерусской художественной литературы
(поэзии). В какой-то степени, косвенно, возможность такого вы-
деленияподдерживалась фактом существования двух древнерус-
ских романов-сказок, как определил их жанр Карамзищ- о Ки-
евском купце Басарге и о Мунтянском воеводе Дракуле. Однако
отечественной историко-литературной мысли понадобится еще де-
сять лет, чтобы как следует осознать это явление и выделить
особую, пиитическую, художественную линию в развитии древ-
нерусской словесности, обозначив тем самым наличие собствен-
но древнерусского литературно-художественного процесса, без
чего подобное выделение было бы просто невозможно.
Первым шагом на этом пути становятся попытки ввести «Ска-
зание о Мамаевом побоище» в общую картину исторического
развития нашей древней словесности. Одну из них предпринима-
ет А. А. Бестужев-Марлинский в своей статье «Взгляд на старую
и новую словесность в России».
Отметив, что «хладный климат России произвел немногие
цветы словесности» и что «пожары, войны и время истребили
198

остальное», Бестужев-Марлинский в числе дошедших до нас па-
мятников назовет летописи Нестора, Псковскую и Новгородскую,
где «встречаются места трогательные, исполненные рассуждений
справедливых, а не одни случаи», «Русскую правду» и «народные
песни», которые «изменены преданием и едва ли древнее трехсот
лет» 3“. Он пожалеет, что «возвышенные песнопения старины
русской исчезли, как звук разбитой лиры; одно имя соловья Боя-
на отгрянуло в потомстве, но его творения канули в бездну
веков», и заметит при этом, что «от всей поэзии древней сохрани-
лась для нас только одна поэма о походе Игоря, князя Северско-
го, на половцев». Бестужев-Марлинский подчеркнет самобыт-
ность, «незаимствованные красоты» этой поэмы, «непреклонный,
славолюбивый дух народа», который «дышит в каждой строке»
сей «драгоценной поэмы», и завершит обзор древнерусской лите-
ратуры характеристикой «Сказания о Мамаевом побоище».
«В Песне о битве Донской (ХУ века),— скажет он,— нет того
огня, той силы в очертании лиц, той самородной прелести, кото-
рые отличают Песнь о походе Игоря. Впрочем, рассказ оной пла-
вен и затейлив, и ее должно читать наравне со всеми древностя-
ми нашего слова, дабы в них найти черты русского народа и
тем дать настоящую физиогномию языку» 3”.
«Взгляд» Бестужева-Марлинского при всей его эскизности
был первым у нас целенаправленным обзором именно тех явле-
ний и памятников древнерусской словесности, которые представ-
ляли несомненный художественный интерес. Фактически он ста-
новится и первым в нашей филологической науке кратким очер-
ком истории отечественной художественной литературы с Х1 по
Х\7 в. включительно, достаточпо четко обозначив предмет буду-
щей науки о древнерусской литературе.
Подчеркнуть это обстоятельство важно уже потому, что в дру-
гом «Взгляде», опубликованном в том же году в журнале «Сорев-
нователь просвещения и благотворения», анонимный автор не
так четко выделяет памятники художественной литературы из
общего потока древнерусской словесности, а «Повесть о нашест-
вии Мамая» (так здесь названо «Сказание о Мамаевом побоище»)
вообще стоит у ‘него в одном ряду со Степенными книгами, по-
учениями митрополита Фотия и поэмой «Мироздание» (перево-
дом Димитрия Зоографа одноименной дидактической поэмы Геор-.
гия Писиды) “°. В то же время автор этого «Взгляда» делает
большое и полезное дело. В отличие от Греча, и, по-видимому,
внимательнее Бестужева-Марлинского, он прочитал все «Сказа-
33 Традиция исчислять «возраст» русских «народных песен» в триста лет
идет от статьи Карамзина «Несколько слов о русской литературе» (1796).
См.: Карамзин Н. М. Избр. соч., т, 2, с. 146.
39 Полярная звезда: Карманная книжка для любителей и любительниц рус-
ской словесности на 1823 год. СПб., [1823], с. 4-7.
’^° См.: Взгляд на состояние Российской словесности от начала оной до
Х\Г1П столетия.-— Соревпователь просвещения и благотворения, 1823, ч. 22,
кн. 2, М 6, с. 139.
199

ние о Мамаевом побоище» (правда, не в рукописи, а в печатном
его виде в составе одного из опубликованных летописных сво-
дов) и тут же поспешил дать о нем представление широкому чи-
тателю, довольно подробно, на нескольких страницах, излагая
содержание этого произведения и сопровождая свой рассказ не
переводом отдельных мест, как это имело место в «Истории го-
сударства Российского» Нарамзина, а дословным их цитирова-
нием “‘.
Такая публикация, несомненно, способствовала повышению
и11тереса к этому памятнику «средней» русской литературы. Од-
нако вплоть до 1829 г. никто из исследователей-филологов и кри-
тиков фактически не.пытался рассматривать и изучать «Сказа-
ние о Мамаевом побоище» с точки зрения его собственных худо-
жественных достоинств. Оно все эти годы пребывало как бы в
тени «Слова о полку Игореве», и вся характеристика «пиитиче-
ских» достоинств «Сказания» сводилась к одной лишь фразе о
его подражательном характере. Так вслед за Карамзиным посту-
пают и Греч, и Бестужев-Марлинский, и анонимный автор
«Вгляда на состояние Российской словесности от начала оной
до Х\71П столетия». На долгие годы эта сакраментальная фраза
становится общим и подчас единственным местом в суждениях
об этом произведепии.
Путь к изучению собственных красот, собственных художест-
венных достоинств «Сказания о Мамаевом побоище» открывает
первая публикация этого памятника по списку Тимковского, с не-
которыми вариантами и комментариями, осуществленная дваж-
ды в 1829 г. И. М. Снегиревым“. Будучи по своим научным
интересам и призванию фольклористом, этнографом и археоло-
гом, Снегирев считал необходимым дать по возможности исчер-
пывающий исторический комментарий к тексту публикуемого
им произведения, полагая, что поэтические его качества должны
стать предметом разбора литературно-художественной критики,
специалистов, как бы мы сейчас сказали, по истории русской ли-
тературы. Поэтому он довольно спокойно отнесся к художествен-
ной характеристике «Сказания», пазвав его в одном случае
«„епико-историческим описанием», в другом- «историко-поэти-
ческим сочинением». Одновременно он подтвердил факт сущест-
вования нескольких списков этого произведения, а также печат-
ных его вариантов и уточнил заглавие списка Тимковского, кото-
рое ранее было неточно приведено Калайдовичем: «Ведай сие
поведание и сказание о побоище великого князя Димитрия Ивано-
4‘ См.: Там же, с. 141-149. .
42 См.: Древнее сказание о победе великого князя Димитрия Иоанновича
Донского над Мамаем. М., 1829 (ценз. разр. 23 апреля 1829 г.); Сказание
о побоище великого князя Димитрия Иоанновича Донского.— Русский
зритель, 1829, ч. 5, М: 17/20, с. 6—66 (ценз. разр. 2 мая 1829 г.).
Здесь же Снегирев сообщил, что у 11его имеется список Х\71 в. и дру-
гого памятника Куликовского цикла — «Слова о житии и о преставлении
великого князя Дмитрия Ивановича, царя руськаго» (с. 4).
200

вича Донского» ‘з. Сам же Снегирев называет его просто «Сказа-
нпе о побоище (или победе.— А. К.) великого князя Димитрия
Иоанновича Донского». Так утверждается жанровое определение
этого памятника -— «сказание», в отличие от «повести», которое
сохранится по отношению к достоверному, летописному рассказу
о Мамаевом побоище.
Однако, несмотря на появление в печати одного из наиболее
полных списков «героической песни» о Куликовской битве, соб-
ственно художественное и историко-литературное изучение этого
памятника идет крайне медленно. Было похоже, что эта публи-
кация просто прошла мимо взора тех, кто по роцу своих занятий
и деятельности обязан был обратить на пее самое серьезное вни-
мание “Х
24 октября 1832 г. получает цензурное разрешение книга
А. Глаголева «Умозрительные и опытные основания словесности»,
четвертую часть которой составлял «План истории русской ли-
тературы». В своей информации о произведении, посвященном
Куликовской битве, автор этого «плана» фактически не выходит
за рамки сказанного Гречем, даже сохраняет то название, в ко-
тором присутствуют «бесчисленные агаряны». Нельзя сказать,
что Глаголев вообще не видел публикации Снегирева. Нет, он
ее заметил и читал, о чем свидетельствуют его слова «о некоем
Уране», с упоминания о котором как раз и начинается опублико-
ванный вариант «Сказания о Мамаевом побоище». Однако это не
помешало Глаголеву в оценке памятника ограничиться стандарт-
ным замечанием: «Повесть рязанского иерея Софрония о нашест-
вии безбожного царя Мамая с бесчисленными Агаряны по кра-
сотам уступает Слову о полку Игоря, но в основании своем, в ха-
рактерах и в изображениях есть самое близкое подражание сему
последнему» ‘б. Подражание здесь, как видим, возведено в заслу-
гу автору «Сказания».
Чтобы не казаться голословным, Глаголев в качестве примера
ссылается на тот факт, что «московское воинство описано в нем
теми же красками, какими в Песне о полку Игореве изображены
куряне, повитые под звуками труб, взлелеянные под шлемами и
вскормленные концами копий...» “°.
43 См.: Древнее сказание о победе великого князя Димитрия Иоанновича
Донского над Мамаем, с. 3, 67; Сказание о побоище великого князя Ди-
мнтрия Иоанновича Донского, с. 3, 67. _
44 Ссылку на 11уб.пикацн1‹› Снегнрева мы встречаем лишь в книге Н. С. Ар-
цибашена «повествовании: о России» (М., 1838, т. 2, с. 229 (ценз. разр.
8 июня 1832 г.)), а также в одной из рецензий Н. Полевого (Московский
телеграф, 1833, М: 7, с. 423-424) и В. Г. Белинского (Молва, 1835, ч. 9, М 10,
стлб. 162-163). В советское время первым обратил внимание на нее
Л. А. Дмитриев. См.: «Слово о полку Игореве» и памятники Куликовского
цикла, с. 388.
45 Глаголев А. Умозрительные и опытные основания словесности: В 4-х ч.
СПб., 1834, ч. 4. План истории русской литературы, с. 27-28; 2-е изд. СПб.,
1845.
4“ Там же, с. 28.
201

Если Глаголев в суждениях об упоминаемом им «Сказании»
не идет дальше Греча, оставаясь в познании этого памятника
фактически на уровне 1822 г.— времени выхода «Опыта краткой
истории русской литературы», то П. Е. Георгиевский, издавший
свое «Руководство к изучению русской словесности» в 1836 г.‚
двумя годами позже глаголевских «Оснований», оказывается на
позиции более архаичной, так как ограничивается повторением
сказанного об этом памятнике еще Карамзиным в пятом томе
«Истории государства Российского» ‘7. Подобные перепевь1-по-
вторы, включая и название памятника, идущее от «Истории» Ка-
рамзина, будут, к сожалению, иметь место и в ряде более позд-
них работ. Например, в «Кратком начертании истории русской
литературы» В. Аскоченского, вышедшем в 1846 г.“
Решительную попытку отказаться от такого вот, уже приобре-
тавшего дУРНую тенденцию, подхода к освещению, характеристи-
ке и оценке «Сказания о Мамаевом побоище» предпринимает
В. Т. Плаксин. Он стремится понять историческую ценность это-
го произведения как такового, как самостоятельного, самобытного
явления, а не как слабой тени «Слова о полку Игореве».
«Судя по отрывкам, напечатанным из сего произведения и из-
вестпым в рукописи,— писал Плаксин (по-видимому, публикацию
Спегирева он также посчитал за отрывок; поверить в то, что он
ее не видел вообще, трудно, хотя и допустимо, так как оп приво-
дит только одно, первое печатное название этого памятника
«с бесчисленными агарянами». Ох, уж дались пашим историкам
литературы того времени эти «бесчисленные агаряны»!—
А. К.),— можно полагать, что поэма сия составляет весьма важ-
ное явление в литературе нашей; она выражает гениальные чер-
ты своего творца; изображает с пиитической сторопы славную
эпоху России; свидетельствует о чувствованиях благородных рос-
сиян к освободителю» “9. "
Плаксин был первым историком литературы, который так вы-
соко оценил «Сказание о Мамаевом побоище», исходя из реально-
го его содержания. Факт определенного подражания ее автора
«Слову о полку Игореве», который в устах наших авторов прак-
тически сводил на нет все собственные поэтические достоинства
этого произведения, Плаксин вообще опускает. Более того, он
видит в «Сказании» определеппые качества, ставящие это произ-
ведепие не только рядом, но в некотором отношении даже выше
«Слова о полку Игореве». «Язык сего сочинителя,— отмечает
Плаксин,— как в сей поэме, так и в похвальном слове Димит-
47 См.: Георгиевский П. Е. Руководство к изучению русской словесности, со-
держащее общие нонятия об изящных искусствах, теорию красноречия,
Пиитику и Краткую историю литературы. СПб., 1836, ч. 4. История лите-
ратуры, с. 163; 2-е изд. СПб., 1842. и
43 См.: Аспоченспий В. Краткое начертание истории русскои литературы.
Киев, 1846, с. 21-22.
49 Плаксин В. Руководство к познанию истории литературы. СПб., 1833,
с. 132-133; 2-е изд. СПб., 1846.
202

рию“, несравненно чище и яснее, нежели у певца Игорева; сно-
соб выражения, при необыкновенной простоте, живой, цветущий
и роскошный". Здесь идеи и формы русские.— Многие совре-
менные нам писатели спрашивают критиков: в чем же состоит
русская народность? -—Прислушайтесь к сим древним поэтам,
всмотритесь в их форму выражения и вы найдете самый удов-
летворительный ответ» 5”.
Здесь Плаксин внервые высказал мысль, что «Сказание о
Мамаевом побоище» и «Слово о полку Игореве» связывает не
традиция заимствования, как это обычно представлялось нашим
историкам литературы того времени, а то, что оба эти произведе-
ния но своей сути, но своей природе носят народный характер.
Именно свойство, качество русской народности, присущее этим
намятникам,— лучшее доказательство их единства и неразрь1в-
ной связи. По Плаксину, значение и достоинство «Сказания о
Мамаевом побоище» состоит пе в том, что оно есть подражание
«Слову о полку Игореве» (именно это, как мы видели, ставит в
заслугу творцу «Сказания», например, А. Глаголев), а в том, что
оно является подлинно народной поэмой. И в этом отношении
«Сказание» равноценно «Слову».
Одновременно Плаксин поднимает и значение другого намят-
ника Куликовского цикла, в котором с легкой руки Карамзина
видели лишь явление, как бы сопутствующее «Сказанию о Ма-
маевом побоище», не придавая ему серьезного литературно-худо-
жественного значения. Не так посмотрел на него Плаксин. «Побе-
да Димитрия Донского,-- писал он,—и происшедшая от того
великая льгота для русского народа нроизвели в начале пятнадца-
того столетия пошвальное слово сему герою, нанисанное Софро-
наем, священником рязанским. Оно, кроме неоспоримой истори-
ческой важности, сохранило много таких мыслей, которые всег-
да пребудут для нас священны: здесь мы видим, как высоко
ценили подвиг Димитрия те люди, кои, но мнению историков, все
еще были рабы татар; здесь находим знания и помыслы наших
предков о делах государственных; здесь мы знакомимся с их
нравами и поверьями; например, читая плач великой княгини в
сем слове, узнаем отношения жен к мужьям своим; узнаем дух
народной плачевной поэзии, следы которой и доселе еще сохрани-
лись в поминовении покойником”. Такое отношение к «Похва-
50 Плаксин, как мы видим, разделяет точку зрения Греча, полагая, что Соф-
ропий (Софоний) написал не только «Сказание», но и «Похвалу». В дей-
ствительпости же имя создателя «Похвалы», как и имя автора «Сказа-
ния», осталось неизвестным.
Это положение получит определенную поддержку у современников Плак-
сина. Так, о превосходстве язьнса «Сказания» над языком «Слова» будет
говорить и И. Давыдов. См.: Давыдов Ив. Основные начала и направление
средней отечественной словесности.— Учен. зап. имн. Моск. ун-та, 1834,
ч. З, М: 9, с. 503.
52 Плаксин В. Руководство к познанию истории литературы, с. 133-134.
53 Там же, с. 113-114.
51
203

_ле» и такая ее высокая н, надо сказать, действительно Ёбъек-
тивная оценка станут в дальнейшем общепринятыми 5“.
Оригинальный, самостоятельный подход Плаксина 1 оценке
достоинств памятников отечественной словеспости поз лил ему
построить и первую развернутую картину древнерусского исто-
рико-литературного процесса. В развитии нашей литературы он
выделит несколько главных, сменявших друг друга аправлений.
Первоначальным источником творчества, пис л Плаксин,
были «остатки языческих верований и мнений», игорными пес-
нямн-«песни в честь богов», которые «раздавались на народ-
ных празднествах». С распространением христианства изменяют-
ся празднества, что приводит к изменению и «песен языческих»,
и в конечном счете к «падению сего рода песнопений». В то же
время умножаются «песни и сказки богатырские, ибо народ, те-
ряя мифологию, вознаграждал сие лишение исторической жиз-
нию, и воображение прилеплялось к действительности...» 55.
Одновременно с новой «народной поэзией» формируется и
ораторская поэзия — получают распространение разного рода по-
учения и проповеди, а затем, с началом летопнсания, где первой
по своему значению была летопись Нестора, «господствующей от-
раслью словесности» становится история 5“. Это период расцвета
всевозможных исторических сочинений, к числу которых Плак-
син относит не только летописи, временники и собственно исто-
рии, но также путешествия, хождения и тому подобные произ-
ведения.
Таким образом, народная поэзия, Ораторство и история — вот
в представлении Плаксина три магистральных пути, по которым
шло развитие древнерусской словесности.
Ранее Глаголев в своих «Основаниях» уже пытался произвести
близкую по своему характеру классификацию памятников, прав-
да имея в виду отечественную письменность вообще. «Наша пись-
менность до ХУП века,— писал он,— является только в трех
главных видах: церковном, гражданском и народном» 5’. Однако
«три вида» письменности, которые выделил Глаголев, и три на-
правления в развитии словесности, о чем говорил Плаксин, ти-
пологически отражали разные уровни представлений о характере
нашего древнего литературного развития. Формально-статическо-
му подходу, имевшему место у Глаголева‚ Плаксин явпо проти-
вопоставляет подход содержательный, способный охватить дина-
мику движения литературных явлений. В качественном отноше-
нин это была более высокая ступень познания своеобразия нашей
древней словесности, и прежде всего древнерусского историко-ли-
тературного процесса.
54 См., например: Асноченсний В. Краткое начертание истории русской ли-
тературы, с. 17. .
55 Плапсин В. Руководство к познанию истории литературы, с. 125, 126.
5“ Там же, с. 117-125.
57 Глаголев А. Умозрительные и опытные основания словесности, ч. 4,
с. 1-2.
204

Т {ой подход позволил Плаксину увидеть и выделить еще
одну, же собственно художественную линию в общем процессе
исторического развития древнерусской словесности. «Являлись,
однако, те времена‚— писал он‚—и такие произведения поэ-
зии, кото ые предполагают в своих творцах или ученое образо-
вание, илишстинньтй творческий гений, который без учения пра-
вил сознает в себе законы изящного или без сознания выполняет
оные; сии-т произведения можно назвать народными эпическими
поэмами. До нас дошло из таковых только две исторические поэ-
мы: Слово о полку Игоря и Повесть о нашествии ‚Ф1амая»‘°.
Так утверждаедся мысль о существовании в древней отечествен-
ной литератур особой групны произведений, которые связаны
между собой определенными «законами изящного»; мысль, ко-
торая предполагала наличие особого, именно художественного
процесса в ее развитии, а значит, и существование истории древ-
нерусской изящной литературы.
Это была беспокойная мысль, которая будоражила воображе-
ние исследователей и читателей предполагаемой картиной такого
исторического развития древнерусской литературы, где основны-
ми вехами служили памятники—— причем многие памятники,-
подобные «Слову о полку Игореве» и «Сказанию о Мамаевом
побоище». Пройдет совсем немного времени, и такого рода карти-
на действительно станет реальностью нашего историко-литератур-
ного сознания.
Факт явно прохладного, незаинтересованного отношения на-
ших историков литературы к публикации И. М. Снегиревым
«Сказания о побоище великого князя Димитрия Иоанновича
Донского» не мог не разочаровать и даже по-своему не раздоса-
довать первого его публикатора и комментатора. Действительно,
и сейчас, по прошествии стольких лет, трудно понять и объяс-
нить, почему авторы пособий по истории русской литературы
прошли мимо такой прекрасной возможности подрббно, обстоя-
тельно, всесторонне, опираясь на полный да к тому же превос-
ходно, по тому времени, прокомментировапный текст этого памят-
ника, проанализировать его, поразмышлять над ним или на ху-
дой конец хотя бы отослать к нему своих читателей.
По-видимому, пиетет перед суждениями в этом вопросе Ка-
рамзина, положенный уже Гречем, который как бы закрепляет
их в качестве канонических своим «Опытом краткой истории рус-
ской литературы», оказался сильнее самого факта опубликования
этого памятника. Наблюдается любопытное, если не сказать по-
разительное по своей инерции, явление: несмотря на публика-
цию «Сказания», заглавие которого было дано Снегиревым по
авторитетному списку и достоверность которого была подтверж-
дена в печати уже в 1820 г. Налайдовнчем, по всем работам на-
ших историков литературы в 183О-е, а также в ряде работ
58 Плапсин В. Руководство к познаппю истории литературы, с. 129.
205

1840-х годов проходит название, приведенное еще Карамз ым в
пятом томе «Истории государства Российского», т. е. п звание
того списка, которого никто из исследователей тех лет, оме са-
мого Карамзина и владельца списка, Ф. Толстого, не дел. Со-
здается впечатление, что наши авторы были склонны корее ве-
рить переходящим из одной учебной книги в другую суждениям
и свидетельствам, идущим от Карамзина, чем своим обственным
глазам. При этом они, по-видимому, руководствова ись следую-
щими соображениями. Если наш великий историог аф ничего не
сказал об этом списке, о его существовании, то очевидно самое
лучшее— так будет вернее и спокойнее-это/ подождать со
ссылками на эту публикацию песни о Куликовркой битве: кто
знает, что это за список и что это за название, если его нет у
самого Карамзина, который, как они свято верили, по части исто-
рии нашей древней словесности знал все?
Вместе с тем делать вид, что такой публикации не было, вооб-
ще не замечать ее, становилось все более нецелесообразным. Па-
мятник существовал, его содержание независимо от заглавия по-
лучало все более и более высокую оценку литературной общест-
венности. Но в то же время принимать его новое название не
спешили. В этих условиях примечательно появление еще одного
издания этого произведения, в заглавии которого мы видим по-
пытку компромиссного решения проблемы. Инициатор этого из-
дания Н. Головин рискнул объединить два существовавших на-
звания этого памятника в одно и даже дополнить его некоторы-
ми уточняющими сведениями. В результате оно получает такой
вид: «Сказание о побоище великого князя Дмитрия Ивановича
Донского с нечестивым царем Мамаем и с бесчисленными тата-
ры на Дону, на реке Непрядве, на поле Куликове, 1380 года
8 сентября». С таким названием это произведение и увидело свет
в Москве в 1835 г. Однако «новаторство» Головина никто не оце-
нил и осталось оно фактически незамеченным.
Как бы там ни было, но подобное, в общем-то не хозяйское
отношение к опубликованному произведению, определенные до-
стоинства которого признавались всеми безоговорочно уже со вре-
мени Карамзина, и «эксперимент» с его заглавием не могли не
задеть И. М. Снегирева. И тогда он решается на повторное из-
дание «Сказания» по тому же списку Р. Тимковского, но уже с
учетом тех разночтений, какие имелись в шести известных ему
к тому моменту вариантах этого произведения — печатных и ру-
кописных. Одновременно он находит необходимым опубликовать
и другой памятник Куликовского цикла, о котором также многие
судили за глаза, не видя его и не читая,— «Похвальное слово
Димитрию Донскому».
Выполняя требование, которое уже тогда начинает предъяв-
ляться к научным изданиям текстов, Снегирев, в отличие от пуб-
ликаций 1829 г., теперь сохраняет то название «Сказания», ка-
кое имелось в рукописи, а именно-— «Поведание и сказание о
побоище великого князя Димитрия Ивановича Донского». Загла-
206

вие в орого произведения он приводит, на что и сам указывает,
по Го цинской летописи: «Слово о житии и о преставлении ве-
ликого нязя Дмитрия Ивановича, царя русского, 1389 г.». Вме-
сте с п мятниками Куликовского цикла Снегирев помещает —
чтобы чи ателю было удобнее сравнивать и сопоставлять все эти
произведе ия между собой- и «Слово о полку Игореве». Таким
образом, н ая публикация Снегирева представляла собой и как
бы первую хрестоматию по древнерусской художественной ли-
тературе. \`
Изданию атих памятников Снегирев предпосылает обстоятель-
ное предисловие, где пытается, и довольно успешно, сделать то,
чего не сделали современные ему филологи и критики: поставить
«Сказание» и «похвалу» в определенные историко-литературные
ряды, раскрыв при этом существование давних национальных тра-
диций в развитии двух важнейших и популярнейших жанров
древнерусской литературы.
В своем предисловии Снегирев прежде всего обращает впи-
мание на саму Куликовскую битву как важнейший фактор, не
только пробудивший «в русских мысль о возможности освобо-
диться от ига татарского», но и ожививший «народную самобыт-
ность и самодеятельность», в том числе и в художественном
творчестве._ «Столь близкое к душе и отрадное сердцу народа со-
бытие,— скажет он,— проявилось и увековечилось в преданиях,
а предания, в епоху освобождения и льготы России, выразились
в песенных сказаниях или сагах, которые свою форму и облече-
ние изменяли от условий предмета, местности и времени; пако-
нец оно досталось и в удел простонародной словесности в виде
сказки и на лубочных картинках изображается в лицах под име-
нем Мамаева побоища и воспевается в песнях» 5”.
Среди произведений, посвященных Куликовской битве, осо-
бое место занимает «Сказание о Мамаевом побоище». Оно во-
зникло не случайно и не являлось единственным в своем роде:
жанр сказания и до него, и после был на Руси достаточно рас-
пространен. Это стало ясно нашим исследователям по мере обна-
ружения и выделения из состава летописных сводов, дзслед за
«Сказанием о Мамаевом побоище», аналогичных по своему ха-
рактеру произведений. Постепенно формируется представление
о существовании особой повествовательной линии и соответст-
вующей жанровой традиции в развитии нашей «древней» и «сред-
ней» художественной литературы, что и получает свое отраже-
ние в предисловии Спегирева. «Исторические сказания,— отме-
тит он,— известные под названием умильных повестей, вошли в
состав наших летописей отдельными статьями, таковы: «О на-
шествии Батыя», «О взятии Москвы Токтамышем», «О походе
в. кн. Ивана Васильевича против новгородцев», «Царя Ивана
59 Поведание и сказание о побоище великого князя Димитрия Донского, Сло-
во о житии и преставлении его и Слово о плъку Игореве.—В кн. Рус-
ский исторический сборник. М.: Об-во истории и древностей Российских,
1838, ‘Г. з, О. [о ›‚’ 1
207

Васильевича против Сафашрея И на Казань» И проч. Н
же роду исторических поем относится и издаваемое на
зание о битве вел. кн. Димитрия Донского с Мамаем»°°
развитии нашего народа, которое было ознаменовано елым ря-
дом оригинальных, самобытных «исторических поэм .
ние на летописи, из состава которых и были выде пь1 11азван-
ные «поэмы», становится реальным подтверждение действенно-
сти и непреходящей научной ценности открыт Нарамзина,
обратившего внимание исследователей на эти хра илища древне-
русского художественного наследства.
Аналогичным образом поступает Снегирев и/по отношению к
«Слову о житии и о преставлении великого кп зя Дмитрия Ива-
новича, царя русского», выстраивая еще один,” соответствующий
ему историко-литературный ряд. «Макариевы великие Мипеи,—
пишет он,— ета библиотека современной тому веку словесности,
содержит в себе похвальные слова и плачевв в подобном духе и
тоне, напр: Лоазвалы в. кн. Владимиру И в. кн. Ольге, с. Петру
Митрополиту, Слово похвальное Филога черноризиа с. мучени-
кам князю Михаилу и Феодору Черниговским, сл<ово> поазв<аль-
нов) преподобному Сергию ученика его Епифания, плачевв и
поэзвала с. Стефану Пермскому и пр.» °‘. В этой же библиотеке,
отметит Снегирев, под сентябрем месяцем, «в житие препод. Сер-
гия включена статья: „О победе, еже на Мамая“». Однако, ука-
жет он, «Сказание о битве Донского с Мамаем, помещенное
сокращенно в великих Минеях, переделано, переиначено и соста-
вило смесь песнопения с легендою, церковного слова с народ-
нь1м...» “з. Снегирев также обратит внимание па то, что автор
«Похвального слова Дмитрию Донскому», «по-видимому, подра-
жал неизвестному сочинителю повести о Велиием князе Алек-
сандре Ярославиче»°3. Так, в историко-литературный ряд вво-
дится еще одип памятпик древнерусской литературы — «Житие
Александра Невского».
Правда, честь открытия «Жития Александра Невского» как
художественного явления принадлежит пе Спегиреву, а Н. А. По-
левому, который сделал его в процессе историографических разы-
сканий во время работы над своей «Историей русского народа».
Изучая памятники древнерусской словесности, и прежде всего
летописи, Полевой приходит к выводу, что поэзия на Руси ни-
когда не прекращалась, а только, как оп пишет, «переходпла в
°° Там же, с. 1—11. В дальнейшем Снегирев упомянет еще одно произведе-
ние такого же рода- «Повесть сказаема о пришествии ратобойства Рус-
ких воинъ, порекло атамана Ермака Тимофеева сы11а, како побпша царя
Кучума и Сибирь взяша» (с. У1П).
Русский исторический сборник, т. 3, с. Х\71.
52 Там же.
53 Там же, с. Х\7 первоначального варианта (см. отдельный оттиск этой пуб-
ликацип).
6
Ь.
208

рели озно-героический характер ипрозаичоскую форму», а по-
тому ряд поэм продолжался непрерывно», начиная со времени
появле ия «Слова о полку Игореве». «Так, например,— писал По-
левой,— оход (т. е. рассказ о пем.— А. К.) Мстислава Удалого
на Сузда ь носит на себе все признаки поэтического повествова-
ния; Сказ ние о житии Александра Невского, внесенное в наши
летописи, ексть явная поэма, только в прозе...» б“ И как в свое
время Кара зин говорил о некритичности восприятия нашпми
историками УП1 в. текста «Сказания о Мамаевом побоище»,
точно так же Полевой упрекнет теперь его самого в том, что он
«не разобрал хдвоякости рассказа об Александре Невском (где
были «смешаны поэтический рассказ н лотописпое повествова-
ние».—А. К») ц всю поэму внес в Историюы, внес «с подробно-
стями совершенно баснословными» “б.
Справедливости ради надо сказать, что Карамзип обратил впп-
мание на эту двойственность и, процитирован отрывок «о чуде» —
«видении двух витязей, похожих на святых мучеников Бориса и
Глеба»,— тут же заметил: «О сем чуде по упоминает/ся в Новго-
род<сной> лет<описи>, но сочинитель описания Александровых
подвигов (т. е. автор «Жития Александра Невского».— А. К.)
рассказывает оное» в“. Однако дальше констатации этого факта
Нарамзин не пошел: художественность этого Жития осталась нм
незамеченной в силу объективных причин, о чем уже говорилось
выше, а потому упрек Полевого был, как говорится, исторически
необоснованным. Он, перефразируя известные слова Пушкпна,
кусал груди кормилицы своей, потому что зубки прорезались.
Н. Полевой был предшественником Снегирева и в вопросе,
связанном с выделением в древнерусской литературе повествова-
тельной линии ее художественного развития. Поэзия, писал он,
«является нам только в таких повествованиях, каковы: умильная
повесть о нашествии Батыя, рассказы о кончине Михаила Черни-
говского и Михаила Тверского, нашествии Тохтамыша, чудесах,
явлениях» °". Снегирев развивает и углубляет это наблюдение
Полевого, добавляя к намеченному им историко-литературному
ряду новые произведения, тем самым обогащая представление о
данной линии древнерусского литературного процесса. В этом
отношении именно он своим предисловием намечает пути и от-
крывает перспективы дальнейшего изучения художественного па-
следия «древней» и «средней» Руси.
Снегирев производит и первый анализ художественной струк-
туры «Сказания». «Составляя смесь преданий и вымыслов с исто-
рическими фактами, опо,— пишет Снегнрев,— нередко переходит
от простого летописного рассказа к епическому, сказочному, от
Ф
4 Московский телеграф, 1833, М: 7, с. 427-428. Полный текст Жития (Ска-
зания, как его называет Полевой) приведен в четвертом томе его «Исто-
рии русского народа» (М., 1833, Дополнения, с. 42-61).
65 Там же, с. 429.
б“ К арамзин Н. М. История государства Российского, 1817, т. 4, с. 24—25, 291.
37 Московский телеграф, 1833, М 7, с. 429.
209

возвышенного тона к умилительному, елегическому» “з. 1
ходит он молчанием и подражательного характера этого
ведения. «При сличении сего Сказания с Игоревою пе ею до
моск<овскому> изданию 1800 г.,— говорит он,— от ывается
между ими разительное сходство не только в плане и х де, но и в
речениях, оборотах, сравнениях и приемах» “9. Это, по ути, было
первое более или менее детальное сопоставление дв памятни-
ков. Все до того писавшие о «Сказании» ограничива сь по этому
поводу, как правило, лишь самым общим замечание; .
Снегирев одним из первых высказал сомнени в авторстве
Софрония и отметил некоторые «подробности» в списках М. Обо-
ленского и А. Ермолаева, в которых позднейшие исследователи
определят заимствование из «3адонщины»"°. И в заключение он
вновь обратился с призывом к тем, кто по роду’ своей деятельно-
сти обязан изучать художественные особенности произведений,
в том числе и памятников древнерусской литературы. «Как пре-
дание об одном из важнейших событий в период татарский и
памятник средней словесности‚— отмечает Снегирев,— Сказание
о Куликовской битве по содержанию своему важно для историка,
а по изложению любопытно для филолога и критика... Хотя ета
умильная повесть,— продолжает он,— после Игоревой песни и
должна занять такое место, какое занимает список при подлинни-
ке; однако, как достопримечательный памятник нашей словесно-
сти среднего периода, она достойна чтения наравне со всеми пись-
менными памятниками отечественной древности, проявляя в себе
черты русского народа и физиогномию его языка» 7’. В послед-
нем своем замечании Снегирев, как можно видеть, солидаризи-
руется с Бестужевым-Марлинским, со статьей которого «Взгляд
на старую и новую словесность в России» он мог познакомиться
по ее изданию в Полном собрании сочинений писателя 7”.
Предисловие Снегирева становится важной, если не сказать
поворотной, вехой не только в деле изучения памятников Нули-
ковского цикла, но и вообще в процессе дальнейшего самоопре-
деления истории древнерусской литературы как науки. Здесь
было прямо указано на существование двух ведущих направле-
ний в художественном развитии «древней» и «средней» Руси,
одно из которых определялось жанром исторической повести-ска-
зания, другое — похвальными словами и плачами. Так были вь1-
делены пути самобытного развития древнерусской изящной лите-
ратуры с ее национальными поэтическими особенностями и
закономерностями, вытекавшими из характера общеисторического
развития нашей страны, который определил и жанровое своеобра-
зие нашей древней словесности, и особенности бытования и рас-
35 Русский исторический сборник, т. З, с. Н.
“9 Там же, с. 11—1\7.
"° Там же, с. 111, У-ХЧ, Х; 66-67. См.: «Слово о полку Игореве» и памяти-
ки Куликовского цикла, с. 540, 545—546.
71 Русский исторический сборник, т. 3, с. ХНЕ-ХП’.
72 См.: Марлинский А. Полн. собр. соч. СПб., 1838, ч. 11, с. 212.
210

пространения литературных произведений, саму историческую
судьбу отечественного художественного наследия.
Ис` рическая картина жанрового развития древнерусской
литера уры, начертанная Снегиревым, при всей ее эскизности
явилась юамым значительным достижением нашей историко-лите-
ратурной мысли того времени. Опа сделала наглядным тот круг
памятнико , который не только олицетворял наше национальное
литературн -художественное богатство, но представлял собой
уже достато но серьезный предмет для изучения. Перед нашими
читателями исследователями историческое поле «древней»
русской литеЁатуры предстало на этой картине если и не цвету-
щим, то в известной мере оживленным и разнообразным. Для
всех становилось очевидным и безусловным, что древнерусская
литература имела свою, пусть во многом трагическую, но все же
славную историю, которой наше наЦиональ11ое историко-литера-
турное сознание может гордиться. Во все времена и эпохи, даже
самые трудные, а легких история нашей страны ХП-ХУП вв.
просто не знала, были на Руси свои поэты, свои певцы, была
своя самобытная литературная жизпь, формировались и развива-
лись национальные поэтические традиции. Так был сделан, поэчка-
луй, самый решающий шаг на пути становления отечественной
науки о древнерусской литературе.
Принято считать, что это предисловие, как и публикация
Снегиревым текстов трех замечательных памятников нашей ли-
тературы, появилось в 1838 г. 7’, согласно титульным данным
третьего тома «Русского исторического сборника», где они были
помещены. Однако в действительности этот том пришел к чита-
телю несколько позже, а именно в середине 1840 г., во всяком
случае никак не ранее этого времени. Дело в том, что, согласно
правилу, установленному Обществом истории и древностей Рос-
сийских, каждый том издаваемого им сборника составлялся из
четырех сброшюрованных вместе книжек. Под публикацию мате-
риалов Снегирева отводилась первая книга третьего тома. Разре-
шение на ее издание было получено 10 декабря 1838 г., и в том
же месяце книга пошла в печать вместе с титульным листом
третьего тома. Так на нем появилась дата — 1838 г.
Однако печатание текстов памятников растянулось более чем
на полгода. Сначала был набран и напечатан весь тираж преди-
словия, затем — «Сказания о Мамаевом побоище», «Слова о жи-
тии и о преставлении великого князя Дмитрия Ивановича, царя
русского» и, наконец, «Слова о полку Игореве». Причем послед-
ний памятник пошел в набор не ранее конца апреля— начала
мая 1839 г., так как в подстрочных примечаниях к нему имеются
сноски на мартовский 1839 г. номер «Журнала министерства на-
родного просвещения» и мартовский (в действительности это был
"3 См.: Шамбинаго С. Повести о Мамаевом побоище, с. 7; Повести о Нули-
ковской битве, с. 490; «Слово о полку Игореве» и памятники Куликовско-
го цикла, с. 388.
211

сдвоенный за март-апрель) помер «Сына отечества» “‘, це зур-
`ное разрешение которого помечено 10 апреля 1839 г. Есл при-
нять во внимапие, что печатание номера журнала посл полу-
ченного на то разрешения, а также пересылка его из Пе ербурга
в Москву и доставка подписчикам (или поступление в
лавки) должны были занять довольно продолжитель ое время,
то реально этот номер «Сына отечества» мог попа ть в руки
Снегирева именно в конце апреля — начале мая л11бо чуть позже.
"Таким образом, «Слово о полку Игореве» могло по упить в ти-
пографию не раньше этого срока.
О том, что к этому времени тираж предшеству щих материа-
‚ЛОВ бЫЛ уже ГОТОВ, СВИДЭТЭЛЬСТВУВТ «вь1дирка» ПОСЛЭДНЭГО листа
и замена его новым в предисловии Снегирева. Ее «появление было
также связано с третьим номером «Сына отечества», где сообща-
лось о гибели рукописного собрания Р. Тимковского". Снеги-
рев, естественно, не мог не пожалеть об этой утрате, тем более
что и в данном случае он публиковал текст «Сказания о.Мамае-
вом побоище» по списку Тимковского. Задержка с печатанием
первой книжки сборника оказалась как нельзя кстати, предоста-
вив Снегиреву возможность выразить свое сочувствие в связи с
этим известием. И тогда он решается вставить в уже отпечатан-
ный и, но-видимому, сброшюрованный текст предисловия не-
сколько слов по поводу этой утраты. Он включает в последний
_лпст предисловия новый абзац, приводит соответствующую ссыл-
ку на журнал (отчего сносок становится 14 — на одну больше)
и заново печатает этот лист. Следы произведенной выдирки хо-
рошо видны, к тому же типографщики не всегда были аккуратны
и порой выдергивали не тот лист, который падо было заменять.
‘Так, в отдельных экземплярах предисловия доходит до нас и
первоначальный вариант последнего листа 7“.
Тираж первой книги третьего тома сборника был готов, по-
впднмому, к концу лета 1839 г. и не позднее 16 ноября того
года — времени разрешения к печати третьей книжки этого тома
(вторая была представлена 18 ноября). Об этом свидетельствует
‘и список «поправок», приложенный к первой книжке, где имеется
ссылка на книгу М. Максимовича «История древнерусской лите-
ратуры», которая была напечатана в Киеве летом 1839 г. Ре вся-
ком случае, не ранее, так как авторское предисловие к неи поме-
чено 1 мая того же года.
В течение 1839 г. Белинский дважды в «Московском наблюда-
теле» говорил о том, что третий том сборника печатается ".
Последнее заявление помечено цензурным разрешением от
15 сентября. Однако и осенью 1839 г. публикация Снегирева не
74 См: Русский исторический сборник, т. 3, с. 110, 107, 112.
5 Сын отечества. 1839, т. 8, март —— апрель, Отд. 6, с. 15. _
6 Два последних листа. старый и новый, сохранились, например, в отдель-
ном оттиске названной публикации Снегирева, который находится в Госу-
дарственной библиотеке СССР им. В. И. Ленина под шифром Е 20/20.
“77 См.: Белинский В. Г. Полн. собр. соч. М.‚ 1953, т. 3, с. 97, 229.
212
ч‘!
`1

дошла еще до читателей —- ей пришлось ждать завершения печа-
тапием четвертой книжки третьего тома сборника, которая по-
шла в печать лишь после 7 мая 1840 г.— даты цензурного раз-
решения: Затем была общая брошюровка, переплет, и только
после этоёто она смогла выйти в свет.
Можно допустить, что Снегирев, не дожидаясь выхода своей
публикаци " в составе всего тома, начал распространять сброшю-
рованные ча ти первой книжки в виде отдельного оттиска. Одна-
ко прямых с идетельств этого у пас пока нет, хотя количество
оттисков, дошедших до нашего времени, почти столько же,
сколько и экземпляров всего тома. Как бы там ни было, но с
уверенностью можно сказать только то, что к читателю материа-
лы Снегирева попали не ранее лета 1840 г.
Конечно, если смотреть на этот факт в исторической перспек-
тиве, то, разумеется, для развития нашей науки о древнерусской
литературе появление этой книжки сборника годом раньше, годом
позже принципиального значения не имело. Однако в ее летопи-
сях он должен быть отмечен, так как несколько отодвигает во
времени начало реального функционирования предисловия Сне-
гирева в качестве источника новых историко-литературных све-
деннй и изменяет дату выхода в свет первой публикации «Слова
о житни и о преставлении великого князя Дмитрия Ивановича,
царя русского».
Не успел третий том «Русского исторического сборника» дой-
ти до "читателя, как появляется новая подборка произведений
древнерусской литературы, которую помещает И. Сахаров в
третьем издании «Сказаний русского народа». В эту подборку
вошли «Слово о полку Игореве», «Сказание о нашествии Батыя
на русскую землю», «Слово Даниила Заточника» и «Сказание
о Мамаевом побоище» 7“. Названия последних трех памятников
приводятся нами в таком виде, в каком они были даны Саха-
ровым.
В отличие от публикации Снегирева, Сахаров дает только одни
тексты без каких-либо комментариев, но с указанием их источ-
ника. Так, «Сказание о Мамаевом побоище» он печатает по спис-
ку Х\71 в., предоставленному ему Н. М. Морозовым“ и неиз-
вестному Снегиреву. Публикация Сахаровым этого списка инте-
ресна прежде всего тем, что здесь впервые прозвучало то название
этого памятника, с которым будет связана вся дальнейшая его
историко-литературная судьба.
Так завершается многолетний процесс установления, выра-
ботки окончательного, канонического заглавия этого памятника,
начало которому было положено пятым томом «Истории государ-
ства Российского» Нарамзина. Кроме названий, приводимых нами
выше, отметим попытки Н. Полевого по-своему озаглавить это
73 См.: Сказания русскою народа, собранные И. Сахаровым. З-е изд. СПб.,
1841, т. 1, кн. 4, с. 1-82.
79 См.: Там же, с. 63-64.
213

произведение. В одном случае он определяет его как «Ск ание
о задонском побоище», в другом—как «Сказание о за нской
битве» °°. В. Г. Белинский в 1834 г. называет его «Сказанием
о донском побоище», а после публикации Сахарова искубочитель-
но «Сказанием о Мамаевом побоище» 8’. Последнее название
принимает и А. Милюков, автор самого значительного в первой
половине Х1Х в. труда по истории русской литератур .
Милюков разделяет точку зрения Н. Полевого и Снегирева
на характер жанрового развития древнерусской’! литературы.
Однако «Житие Александра Невского» он включает в общий ряд
исторических повестей, выводя его из историко-литературного
ряда похвальных слов и плачей, куда оно было включено Сне-
гиревым”. «Сказание о Мамаевом побоище» Милюков считает
таким же этапным для развития нашей древней литературы, как
и «Слово о полку Игореве». Сравнение этих произведений, пишет
он, дает возможность «показать изменения народной жизни и
поэзии в течение двух веков, разделяющих обоих писателей» “з.
Отметив, что в художественном отношении эти произведения
далеко не равноценнь1— одно «ничтожно», другое «превосход-
но»,— Милюков в то же самое время скажет: «Содержание Ска-
зания о Мамаевом побоище имеет несравненно более значения и
интереса, нежели содержание Слова о полку Игореве» потому,
что здесь речь шла «о судьбе целой России, о ее политическом
существовапии и народной независимости» 8‘. Тем самым он в
известной мере продолжает традицию, начатую Плаксиным, оце-
нивать достоинства «Сказапия» исходя из его собственного содер-
жания, а не сквозь призму достоинств «Слова о полку Игореве».
Правда, Милюков в этом отношении был не так последователен,
как его предшественник, и счел возможным упрекнуть автора
«Сказания» в его неспособности или неумении подняться до ху-
дожественных вершин «Слова». Упрек явно несправедлив и в
основе своей неисторичен.
Если Милюков по-своему учитывал достижения предшествую-
щей ему историко-литературной мысли, работы Н. Полевого,
В. Плаксина, И. Снегирева, в чем-то с ними соглашаясь, а в чем-
то и нет, то К. Зеленецкий, автор учебного курса, вышедшего в
самом конце 40-х годов, поступает проще, дословно повторяя ска-
занное о древнерусской литературе в предисловии Снегирева.
От себя он пытается лишь дать новое определение жанра «умиль-
ной повести», что косвенно отразило и его «особое» представле-
ние о своеобразии «Сказания». «Умильные повести», писал Зеле-
нецкий, это «произведения, имеющие церковно-литературный ха-
рактер... Все они исполнены благочестия и умиления в рассказе
°° См.: Московский телеграф, 1833, М: 7, с. 423, 424.
31 См.: Балансный В. Г. Полн. собр. соч., т. 1, с. 65; т. 5, с. 180, 183, 349; т. 8,
с. 428.
32 См.: Милюков А. Очерк истории русской поэзии. СПб., 1847, с. 21.
33 Там же.
84 Там же, с. 25.
214

и носят отпечаток церковного происхождению)“. Односторон-
ность «такого взгляда на сущность «умильных повестей» очевидна.
Далеко не все «поэтико-исторические сказания», упоминаемые
Зеленецким, и прежде всего «Повесть о разорении Рязани Ба-
ть1ем», подходили под предлагаемое им определение.
Нельзя не обратить внимания, что Зеленецкий в понятие
«умильное» вкладывает не то содержание, с каким употребляли
его ранее Налайдович и Снегирев. Для них это означалоъ «печаль-
ное», «жалостливое», «элегическое», а потому словосочетание
«умильная повесть» соответствовало словосочетаниям «печальная
повесть», «элегическое повествование». Конечно, и такое пред-
ставление о жанре исторического сказания не охватывало все из-
вестные в то время произведения, написанные по мотивам нашей
национальной истории, но оно все-таки было ближе их поэтике,
реальному содержанию и передаваемому им настроению. Зеленец-
кий же употребляет слово «умильное» в значении исключительно
религиозного умиления, что в общем-то не соответствовало
подлинной природе большинства произведений, созданных в этом
жанре древнерусской литературы.
В то же время нужно отметить: и пособие Зеленецкого,
и книга Милюкова свидетельствовали о том, что картина древне-
русского историко-литературного развития, начертанная Полевым
и Снегиревым, где тон задавали исторические сказания-повести,
к числу которых в качестве значительнейшего явления принадле-
жало и «Сказание о Мамаевом побоище», становится к концу
4О—х годов Х1Х в. общепринятой, начиная играть заметную мето-
дологическую роль в процессе дальнейшего познания историче-
ского пути «древней» и «средней» отечественной литературы.
Определенным показателем уровня нашей филологии 4О-х го-
дов в изучении древнерусских литературных памятников явился
и «Опыт истории русской литературы» А. В. Никитепко“. Ав-
тор этого труда проводит мысль о необходимости написания исто-
рии древнерусской светской литературы, отвечающей «эстетиче-
скому направлению» в художественном развитии нашего народа,
отделив ее от истории древнерусской церковной литературы.
До него никто из наших филологов и критиков не ставил про-
блему таким образом. Вообще сама эта идея была новаторской,
причем настолько, что прошла мимо историко-литературного со-
знания его современников, которым древнерусская литература
представлялась практически едипой и перазделимой.
Проведенная Никитепко мысль была несомненно плодотвор-
на, отражая общую для того времени тенденцию в развитии на-
шей пауки о древнерусской литературе, стремившейся к само-
стоятельпости, и была не случайна. Она явилась прямым следст-
85 Зеленецкий К. История русской литературы для учащихся. Одесса, 1849,
с. 66-68.
30 Никитепко А. Опыт истории русской литературы. СПб.‚ 1845. Кн. 1. Вве-
дение.
215

вием открытия богатейшего кладезя памятников именно светской
отечественной литературы. ‘
В какой-то мере ее появление было подготовлено пр дисло-
вием Снегирева, где была проведена первичная дифференциация
памятников древнерусской светской (исторические сказания) и
церковной (похвальные слова и плачи) литературы. И факт су-
ществования «Сказания о Мамаевом побоище» сыграл в этом
процессе далеко не последнюю роль. Таким образом, «Введение»
Никитенко‚ так он назвал свой «Опыт истории русской литерату—
ры», становится одновременно и «введением» в научную историю
древнерусской художественной литературы.
Конечно, подлинная наука о древнерусской литературе как
особая, специфическая система знаний сформируется гораздо
позднее. Еще не были открыты многие памятники отечественной
изящной словесности, в том числе и «Задонщина». Именно с пуб-
ликации этого произведения по списку В. Ундольского в 1852 г. "7
начинается новый этап и в изучении памятников Куликовского
цикла, и в развитии самой науки о древнерусской литературе.
37 Слово о Великом князе Дмитрии Ивановиче и о брате его князе Влади-
мире Андреевиче, яко победили супостата своего царя Мамая / Сообщено
В. Ундольским; Предисловие И. Беляева.— В кн.: Временник имп. Обще-
ства истории и древностей Российских. М.‚ 1852, кн. 14, отд. 2. Материалы,
с, 1——Х1\7, 1—8.

В. 10. Тронцганй
КУЛИКОВСКАЯ БИТВА
В ТВОРЧЕСТВЕ
РУССКИХ РОМАНТИКОВ
10—З0-Х ГОДОВ Х1Х ВЕКА
С конца ХЧ1П — начала Х1Х в. внимание к событиям прош-
лого России постоянно возрастает. В литературе это было связано
с развитием романтизма. Существеннейшой чертой русского ро-
мантизма было, как известно, обостренное внимание к тому, что
можно назвать поэзией отечественной истории, и стремление тем
самым утвердить начала народной самобытности. С этих позиций
оценивались в эпоху романтизма зачастую даже исторические
сочинения. М. Ф. Орлов, например, с упреком писал об «Истории
государства Российского» Н. Карамзина: «Зачем он в классиче-
ской книге своей не оказывает того пристрастия к Отечеству, ко-
торое в других прославляет?.. Тит Ливий сохранил предания о
божественном происхождении Ромула, Карамзину должно было
сохранить таковое же о величии древних славян и россов» ‘.
Далее, поясняя свою мысль, он требовал воссоздать «не торже-
ства словесности, но памятник славы нашей», «родословную кни-
гу нашего до сих пор для меня еще не понятного древнего ве-
личия», «угловой камень российского здания», «надпись славы
нашей, начертанной временем» 2.
Критики 20-30-х годов проницательно отмечали, что обраще-
ние к национальному прошлому в произведениях новейших писа-
телей, т. е. писателей-романтиков, приобретает программное зна-
чение. «Вера праотцев, нравы отечественные, летописи, песни и
сказання народные-лучшие, чистейшие источники для нашей
словесности»,— писал В. Н. Кюхельбекерз. Человек «не может
наслаждаться настоящим, не вспоминая прошедшего: а в про-
шедшем всегда больше для нас прелести, нежели в настоящем»,
потому что оно «доставляет приятную пищу самому воображению,
накидывая покрывало па свой мечтательный мир»‚— провозгла-
шал П. А. Плетнев‘. «Новые потребности,— писал анонимный
критнк ‚,Атенея“,—— указали и на новые источники. Мы начали
1 Орлов М. Ф. Вяземскому П. А. 4 мая 1818 г.— В кн.: Литературное наслед-
ство. М., 1954, т. 54, ч. 1, с. 565, 566.
2 Там же, с. 567.
3 Кюшельбепер В. О направлении пашей поэзии, особенно лирической в но-
следнее десятилетие.— Мнемозина, 1824, ч. 2, с. 42.
4 Плетев П. А. Письмо к графине С. И. С. о русских поэтах.— Северные
цветы, СПб., 1825, с. 36-37.
217

отыскивать забытые, кинутые предания... события времен не-
стройной гражданственности...» ‘ и т. п.
Неудивительно, что историческая победа на поле Куликовом
над полчищами поработителей-ордынцев многократно воссоздава-
лась в творчестве писателей-романтиков. Однако нам важно не
только отметить этот сам по себе известный факт, но и устано-
вить, как оценивалась и художественно воссоздавалась в их твор-
честве эпоха Куликовской битвы. С целью понять художествен-
ные принципы, которыми руководствовались писатели-романтики
в изображении этой эпохи, обратимся вначале к некоторым их
суждениям о ней и о соответствующих исторических источниках.
Одно из наиболее популярных описаний эпохи Куликовской
битвы содержал многократно переиздаваемый в Х\/`1П в. «Синоп-
сис, или Краткое описание о начале славенского народа...»
Иннокентия Гизеля, составленный на основе ряда русских лето-
писей. Редакция одного из источников — «Сказания о побоище
великого князя Димитрия Ивановича»,— включенная в «Синоп-
сис», была опубликована впервые еще в 1680 г.“ В 1819 г. вышел
пятый том «Истории государства Российского» Н. М. Карамзина,
начинавшийся повествованием о княжении великого князя Дмит-
рия Ивановича и о Куликовском сражении. Наконец, в 1823 г.
в «Соревнователе просвещения и благотворения» было помещено
описание повести о нашествии Мамая, приписанное Софонпю Ря-
занцу’. Вероятно, публикация в «Соревнователе просвещения»
послужила непосредственным поводом для отклика на эту исто-
рическую повесть некоторых современников.
Оценивая эту повесть, А. Бестужев-Марлинский, например,
писал: «В песне о битве Донской (ХЧ в.) нет того огня, той
силы в очертании лиц, той самородной прелести, которые отме-
чает песнь о походе Игоря. Впрочем, рассказ оной плавен и за-
тейлив, и ее должно читать наравне со всеми древностями нашего
Слова, дабы в низа найти черты русского народа и тем дать на-
стоящую физиогномию языку» ° (курсив мой.— В. Т.).
Итак, А. Бестужев-Марлинский полагает необходимым обра-
щаться к «Сказанию о Мамаевом побоище» с целью «найти чер-
ты русского народа», «дать настоящую физиогномию языку»,
т. е. отыскать в этом произведении черты национальной само-
бытности. Это само по себе является задачей романтизма. Вместе
с тем писатель отмечает известную зависимость «Сказания» от
«Слова о полку Игореве» (недостаток «самородной прелести»).
Эта «зависимость» воспринимается им как несовершенство пото-
му, в частности, что требование новизны в эстетике романтизма
5 Х. О направлении поэзии в наше время.— Атеней, 1828, ч. 1, с. П’.
3 См.: Гудзий Н. К. История древней русской литературы. М., 1950, с. 222.
Источники сведений об эпохе Куликовской битвы начала Х1Х в. указа-
ны в статье А. С. Курилова «Памятники Куликовского цикла и русское
литературоведение первой половины Х1Х века» (см. наст. сб.‚ с. 179).
7 Соревнователь просвещения и благотворения, 1823, М: 6, с. 241-250.
3 Марлинсний А. Взгляд на старую и новую словесность в России.— Поляр-
ная звезда, СПб., 1823, с. 6-7.
218

неизменно сопряжено с понятием о подлинной красоте. Наконец,
А. Бестужев-Марлинский отмечает плавность (т. е. гармонич-
ность) и затейливость (т. е. по существу остросюжетность) по-
вествования, выделяя те черты, которые привлекали напряжен-
ное внимание писателей-романтиков. Таким образом, писатели
оценивают источники, повествующие о Куликовской битве, исхо-
дя из принципов романтической эстетики. Эстетика эта законо-
мерно обусловлена прежде всего тем совершенно самобытным
древнерусским идеалом, «общее содержание которого может быть
определено как „прекрасное — это Родина“» 9.
В предисловии к «Думам» (1821-1823) К. Ф. Рылеев опре-
делил основную цель этих своих поэтических произведений. Он
видел эту цель в том, чтобы напоминать о подвигах предков, вос-
создавать светлейшие эпохи народной истории, возбуждать лю-
бовь к отечеству, славить подвиги добродетельных или славных
героев русских *°. В краткой исторической справке о героях дум
поэт, в частности, писал: «Подвиги великого князя Димитрия
Ивановича Донского известны всякому русскому...». И далее —
о Куликовской битве: «...раздражеппый Мамай, совокупив еще
большие толпы иноплемепников, двинулся с ними к пределам
России. Димитрий вооружился; противники сошлись на Кулико-
вом поле (при речке Непрядве, впадающей в Дон), бой был же-
стокий и борьба ужасная (8 сентября 1380 г.). На пространстве
двадцать верст кровь русских мешалась с татарскою. Наконец,
Мамай предался бегству, а Дмитрий восторжествовал. Сия зна-
менитая победа доставила ему великую славу и уважение совре-
менников. Потомство наименовало его Донским» “.
В этих суждениях К. Ф. Рылеева с очевидностью обнаружи-
вается стремление «осуществить в своих писаниях идеалы высо-
ких чувств, мыслей и вечных истин» ‘г, прославить самобытную
историю народа.
В. К. Кюхельбекер также коснулся времен Куликовской бит-
вы. «Прочел я сегодня с вниманием княжение Димитрия Дон-
ского,— писал он 10 октября 1833 г. в своем дневнике.— Но вряд
ли можно влить в драматическую форму главный подвиг его: он
более способен принять образ романтической поэмы в роде Скот-
товых. Однако же вся жизнь Донского, не исключая его ранней,
а посему и поэтической смерти, могла бы кажется быть представ-
лепа в исторической картине в роде шекспировых „Нйзъогйез“» ".
Замечания В. К. Кюхельбекера достойны внимания. Писатель
выделяет личность героя Дмитрия Донского, рассматривая его
как основной предмет рассуждений и художественного воплоще-
9 Шохин К. В. Очерк истории развития эстетической мысли в России: Древ-
нерусская эстетика Х1—Х\711 веков. М., 1963, с. 8.
1“ См.: Рылеев К. Ф. Думы. М., 1825, с. У.
“ Там же, с. 66.
‘2 Рылеев К. Ф. Несколько мыслей о поэзии: отрывок из письма к ММ.-
Сын отечества, 1825, М 22 (ноябрь), с. 154.
13 Кюхельбенер В. К. Путешествие. Дневник. Статьи. Л., 1979, с. 277-278.
(Литературные памятники).
219

ния. Последующая мысль, 11адо полагать, уточняет первую: дра-
матическая форма, в которой легко вмещаются поступки и столк-
новения героев, неудобна для романтического воплощения исто-
рического события, олицетворением которого по существу
выступает Дмитрий Донской. Для выражения чувств и пафоса
автора более подходит романтическая поэма или даже более ши-
рокое полотпо-историческая картина, т. е.‚ вероятно, то, что
мы разумеем под словом «эпопея». '
В том же году Н. Полевой в своей «Истории русского народа»
писал о времени Куликовской битвы в совершенно романтическом
духе — впрочем, подменяя порой истинно романтическое художе-
ственное «освоение» действительности восторженно-восклицатель-
ным стилем повествования. Так или иначе он стремился передать
патриотическое пристрастие к событиям и их известную предна-
чертанность. Вместе с тем писатель даже полемично-преувеличен-
но утверждал мысль о решительной и даже «изолированной»
самобытности русской истории: «Будущая судьба русской велели
должна совершаться отдельно от жребия других европейских го-
сударств, когда, начавшись одинаково с ними, сия земля разъ-
единплась от них верою, нравами, историею своею, в течение
четырех веков. Будущее русской земли должно быть велико, ког-
да она заняла собою между тем обширное пространство между
Европою и Аз11е1о, переходила свой особенный средний век...» “'
(курсив мой.— В. Т.). Н. Полевой отмечал также, что в период
золотоордынского ига Русь «не опиралась еще смело на меч» и
ее жизнь «долженствовала состоять в грубой страсти властолю-
бия, купленного ценою рабства», и поэтому ее вожди- «это
совсем'не Даниилы, не Гедемины, не Мстиславы Удалые! Они
не думают о самобытности отчизны...» ‘5 (курсив мой.— В. Т.).
Итак, в «Истории русского народа» Н. Полевого события эпохи
Куликовской битвы получали романтическое освещение: в ней
отчетливо прослеживается мысль о самобытности как органиче-
ской черте русской истории. Освещение задонского сражения и
личность князя Дмитрия московского выдержаны у Полевого в
тех же тонах‘. «История... сама избирает себе героев, облекает их
поэтическим вымыслом и славит в веках». «С наименованием
Донского народ празднует в имени Димитрия воспоминания ве-
ликого задонского побоища, великую победу Димитрия, и 26-лет-
нее княжение сего государя исчезает перед ним, оставляя место
одному, что решительно изображает для него Димитрия: герой,
победитель Мамая...» ‘° Не отрицая значения правлепия Дмитрия
московского в целом, Н. Полевой (это естественно) повествует
прежде всего о Куликовской битве, упоминая все основные собы-
тия того времени, подчеркивая зримые романтические поступки
самого Дмитрия, патриотический дух, царивший повсюду:
«Москва закипела деятельностью. Мгновенно вооруэкались при-
14 Полевой Н. История русского народа. М., 1833, т. 5, с. 9.
15 Там же, с. 19.
16 Там же, с. 76.
220

готовленные дружины. Димитрий и Владимир спешили принять
благословение святого Сергия... Двое иноков, бывших в его оби-
тели, некогда бояре и сановники, Осляб и Пересвет, не скидая
святых схим своих, решили умереть за отчизну и поехали с
князьями...»; Евдокия «со слезами смотрела из набережного те-
рема, как шли дружины по Барашевской, Быв`ановской и Котель-
ской дорогам... с веселием шли умирать избранные, юноши, стар-
цы, иноки, князья; звук труб и шелест знаме11 сливался с духов-
ным пением...».
Перед битвой «Димитрий поехал между полками, утешал,
ободрял, называл воинов русскими сынами, милыми братьями,
напоминал им о венцах мученнческих, о славе победы... Димит-
рий не хотел взять себе никакого особенного места, хотел быть
там, где будет опасность, и тщетно уговаривали его остаться за
войском: „Могу ли сказать: братья! нотягнём вкупе, если стану
скрываться? Словом и делом хочу быть впереди всех и пред всеми
положить свою голову, да и прочие примут дерзновение!“ — отве-
чал Димитрий...» ‘7. В том же взволнованном, патетическом духе
подано Н. Полевым и все описание Куликовской битвы, и победа
русского войска, и печальная тризна над павшими. Вполне сооб-
разуются с романтическим культом исторического события и ге-
роя и пафосом самобытности слова, брошенные но ходу повество-
вания: «...имя Димитрия слилось с названием победителя татар.
Под сим отличием оно перешло в века. Вся прежняя и после-
дующая жизнь Димитрия исчезла в одном дне: 8 сентября
1380 года» ’°.
Сравнивая описанные события с их изложением в указанных
ранее источниках, посвященных победе на Куликовом поле, не-
трудно заметить, что Н. Полевой прежде всего придает изложе-
нию несколько иную динамику: события, происходившие в отда-
ленные друг от друга времена, у него четче разделяются. Кроме
того, нетрудно уловить в изложении историка и его собственные
эмоции. Однако в основное развитие событий Н. Полевой не при-
вносит по сравнению с источниками никаких принципиальных
изменений: он лишь зклектически соединяет детали, заимствован-
ные из «Синопсиса» и указанной публикации в «Соревнователе
нросвещения».
В 2О—х годах Х1Х в. Куликовской битве и Дмитрию Донскому
будут посвящаться и отдельные книги, написанные с искренним
восхищением, однако иногда не лишенные некоторых черт казен-
ного патриотизма. К таким сочинениям относится, например,
книга «Дьтмитригй Донской, великий князь Московский. Истори-
ческое повествовании)". Автор пишет, что среди всех событий
русской истории «достонамятнейшею зпохою почитать должно
Куликовскую битву», и видит заслугу князя Дмитрия в том, что
17 Полевой Н. История русского народа, т. 5, с. 114, 115, 119, 120.
13 Там же, с. 124-125.
19 Покровский Ф. Димитрий Донской, великий князь Московский: Историче-
ское повествовапие. Тула, 1823.
221

он «своим потомкам показал собою пример и даже самый способ,
каким образом Россия может освободиться от постыдного и тя-
гостного владычества татар» 2". Повествование о событиях здесь
подчеркнуто-субъективно и эмоционально: «восхищенный дух
мой воспоминает прошедшие времена и лета; среди военных зву-
ков, раздающихся ныне от знаменитого русского оружия, пред-
ставляются мне, как в зеркале, великие русские герои, храбро
подвизавшиеся за славу и спокойствие отечества; среди радост-
ных восклицаний, раздающихся во Вселенной, в прославление
беспримерных побед... мое воображение выводит из глубины древ-
ности достопамятные подвиги Великого князя Московского Ди-
митрия Ивановича Донского и знаменитых русских витязей, сра-
жавшихся с татарами на поле Куликовом за утерянные права
народа русского» и т. п. 2’ И повышенная субъективность чув-
ства, и соизмерение человека со Вселенной, и характерные для
романтизма мотивы высоких чувств и дум, и пафос националь-
ных чувств — все свидетельствует здесь о романтическом способе
изложения. Тем более отчетливо романтизм проявляется в обри-
совке князя Дмитрия. Его описание можно соотнести с характер-
ным для древнерусской литературы изображением идеального
героя, исполненного необыкновенной, сказочной силы и благости;
Дмитрий «хладным желанием поражает бесчисленные орды не-
истового Мамая», он «с самого отрочества возлюбил добродетель
и строгую жизнь», «был праводушеп — без лицемерия, справед-
лив без жестокости, щедр без расточительности, благоразумен —
без тщеславия». «Природа украсила его всеми телесными и ду-
шевными качествами. Величественный рост, крепкое сложение
тела, острый и проницательный взор, приятный и выразительный
голос составляли малейшую часть его телесных дарований. Он
часто обращал свои светлые очи в землю, от которой взят был,
но духом обращался в небо...» и т. д. 2’ Наконец, образ героя,
созданный в повествовании, приобретает романтические черты
одиночества и «возвышенности». Дмитрий «всякими способами
уклонялся общества злонравных людей», «часто при многолюд-
нейших собраниях обретался в глубоком уединении с самим со-
бою» 23.
Надо сказать, что и здесь автор не допускает серьезных от-
ступлений от событий, излагаемых в указанных источниках, и,
кажется, изложение местами является своеобразной обработкой
текстов «Синопсиса». Но привлекает внимание подчеркнутая
нравственно-поучительная характеристика Дмитрия, в которой
оттенен религиозно-нравственный пафос события.
В повествовании о самом Куликовском сражении романтиче-
ские черты обнаруживаются столь же определенно. Прежде всего
обращает на себя внимание гиперболическое изображение резко
20 Там же, с. П.
31 Там же, с. 2.
22 Там же, с. 4.
23 Там же, с. 11, 12.
222

противоположных сил — русского войска и ордынских полчищ.
События развиваются по воле рока, и в образах, предстоящих
перед читателем, проявляется своеобразный «космический антро-
пологизм» — одна из существеннейших черт романтического ми-
росозерцания: будущие и настоящие события «очеловечиваются».
Так, в аллегорическом видении перед битвой герой слышит, что
«земля весьма горько и страшно плакала в двух странах: одна
как некая ревущая, терзающая и воющая татарским гласом си-
рая вдова о чадах своих, бияся и проливая слезы, наподобие рек,
другая страна, наподобие некоей прекрасной девы, удрученной
печалью, плакала и вопила умилительным гласом свирели» д.
Первый поэтический отклик русских романтиков на Куликов-
скую битву находим у В. А. Жуковского в стихотворении «Певец
во стане русских воинов» (1812), проникнутом пафосом народно-
освободительной войны против полчищ Наполеона. Созвучная
автору тема нашла в стихотворении однозначное «одическое» вь1-
ражение; Дмитрий Донской представал в ряду славных полковод-
цев русской древности, благословляющих потомков на подвиг во
имя Отчизны:
Смотрите, в грозной красоте,
Воздушными полками,
Их тени мчатся в высоте
Над нашими шатрами...
О Святослав, бич древних лет,
Се твой полет орлиной.
«Погибнем! Мертвым срама нет!» —
Гремит перед дружиной.
И ты, неверных страх, Донской,
С четой двух соимепиых,
Летишь погибельпой грозой
На рать иноплеменных 25.
Дальнейшему развитию темы Куликовской битвы у русских
романтиков нередко сопутствует характерный мотив свободы,
возникающий как отклик на события современности. Н. Полевой,
связывая победу над Мамаем с идеей «вольности», писал:
«...Москву должно почесть колыбелью возрождения, но ее взлелея-
ла в пеленах новгородская воля» 2“. Ф. Покровский толкует ку-
ликовских героев как освободителей, сражавшихся с ордынцами
«за утеспенные права народа русского» 2’. Но особенно ярко
«вольнодумная» тема свободы звучит в стихах К. Ф. Рылеева,
24 Покровский Ф. Димитрий Донской, великий князь Московский, с. 163.
Здесь, как и в других местах, автор сознательно воспроизводит события,
стилизуя местами изложение в духе древнерусских сказаний.
35 Жуковский В. А. Певец во стане русских воинов.— Вестник Европы, 1812,
М 23, 24 декабря, с. 176-196.
23 Полевой Н. История русского народа, т. 5, с. 23.
27 Покровский Ф. Димитрий Донской, великий князь Московский, с. 2.
223

отчасти у Н. Языкова, Вл. Григорьева, В. Розальон-Сошальского
и некоторых других поэтов.
Вся образная система думы К. Ф. Рылеева «Димитрий Дон-
ской» 2“ соответствует декабристским настроениям. В стихотворе-
нии возникают характерные декабристские слова-сигналы («на-
род», «свобода», «граждане», «вольность», «правда» и т. д.). Все
оно пронизано призывными речами, ораторством, столь отвечаю-
щим духу декабристского творчества. Вместе с тем это оратор-
ство соответствовало описываемому историческому событпю,
в ходе которого немалое значение имели вдохновляющие слова
князя Дмитрия. Мамай здесь называется «тираном», Чритом это
слово в контексте приобретает политический оттенок, как и вся
речь Дмитрия, начинающая произведение. Иногда кажется, что
повествуется не о монголо-татарском завоевании, но о социаль-
ном, внутриполитическом рабстве. Так звучит призыв Дмитрия:
Летим — и возвратим народу
Залог блаженства чуждых стран:
Святую праотцев свободу
И древние права граждан...
И в том же духе отвечают ему воины:
«Н врагам! за Доп! — Вскричали войски,—
За вольность, правду и закон!» (курсив м0й.—— В. Т.).
Ассоциации, выводящие повествование за рамки реального
исторического события — Куликовской битвы, не были случай-
ными: они придавали историческому стихотворению современное
звучание; именно этого желал революционно мыслящий Рылеев.
Вместе с тем лексические анахронизмы в конечном счете лишь
усиливали общее впечатление от стихотворения: ведь многие со-
временники Рылеева, воссоздавая черты гражданской доблести,
постоянно стремились найти им исторические параллели.
Дальнейшее повествование также отмечено яркими чертами
романтической поэтики. Прежде всего это «декоративная» кон-
трастность в описании столкновеппя противоборствующих сил.
Русские войска
Несутся, полные отваги,
Волн упреждают быстрый бег;
Летят, как соколы...
Войска Мамая
Идут, как мрачные дубравы,-
И вторят степи гул глухой... и т. п.
Действие развивается стремительно, и картины, насыщенные на-
пряженным движением, мгновенно сменяют одна другую: обра-
33 Рылеев К. Ф. Димитрий Донской.— Сын отечества, 1822; М: 10, 9 октября,
с. 315-318.
224

щенпе Дмитрия к войску немедля сменяется его действием
(...в помощь бога призывая, / Перуном грозным полетел); войска
после сочувственного ответа Дмитрию
...повторяя клик геройский, -
За князем ринулися в Доп.
Несутся полные отваги,
Волн унреждают быстрый бег...
Таков характер всего повествования. Вот «закипел кровавый
бой», Дмитрий «первый грянул 11а врагов», «кровь хлынула»,
тучп пыли «светило дня от глаз сокрЬ1ли», «мрак простерся по
полям» и т. д. Внезапность событий усиливает впечатление все-
охватывающего динамизма:
К концу клонился бой кровавый,
И черный стяг был пасть готов;
Как вдруг орлом из-за дубравы
Волынский грянул на врагов.
Враги смонлались — от кургана
Промчалось «Силен русский бог!» —
И побежала рать тирана...
Чередование «света и тени» является существенной чертой
композиции думы. Речь Дмитрия, ответ воинов и их стремление
в бой сменяются описанием мрачного ордынского войска. В опи-
сании боя также два плана: павшие герои и «татар грома-
да, / В своей потопшая крови»; далее сменяются картины: начало
«одоления» врагами русского войска —наступление отряда Во-
лынского и бегство Мамая, описание раненого Дмитрия — и его
пробуждение от забытья и благодарственная молитва. Яркий,
почтн сказочный гиперболизм проявляется не только в словно
волшебной смене событий, но и в деталях, будто заимствованных
из былинных описаний.
В центре рылеевского стихотворения образ князя Дмитрия.
Обращением Дмитрия к воинам начинается дума; вдохновлен-
ные его речью воины «за князем ринулися в Дон», он же
«на челе полков» побуждает воинов перед сражением; образ
«первоначальника славы» и завершает стихотворение: «сонм воев
и князей» возглашает славу Дмитрию («Ты победил! восстань!»).
Воля героя соотнесена с роковой неизбежностью событий, и Дмит-
рий славит бога, предначертавшего исход брани:
Ему вся слава грозной битвы;
Оп, оп однн прославил 11ас!
Развитие событнй в упомянутых произведениях, как правило,
соответствует указанным источникам. В частности, отмечены в
«Синопсисе» благодарственные слова Дмитрия. Вместе с тем в
думе Рылеева как бы осуществляются основные принципы ро-
мантической поэтики и в повествовании вырисовывается образ
8 Куликовская битва

гражданина, защитника Отечества, бесстрашного борца против
тиранов за «древние права граждан», образ, несущий черты де-
кабристских представлений о героической личности.
_Времени «владычества татар в России» посвящено три произ-
ведения поэта-романтика Н. Языкова. Первое- «Песнь барда»
(1823) 29 с эпиграфом из «Слова о полку Игореве» («О! стонати
русской земле спомянувши пръвую годину и пръвых князей»),
воссоздает песнь Баяна о славной древности и по контрасту с
ней — то время, когда
„сокрылися века полночной славы,
Побед и вольности века!
Мотивы грустного воспоминания, даже «неисцелимой тоски»,
о временах «вольности, славы и побед» развиваются в историче-
ских картинах о славном прошлом Руси. Мотивы эти, как и в
стихотворении Рылеева, подвергаются современному переосмь1сле-
нию, и «сыны снегов» предстают как молчаливые рабы, в которых
Неутолимые страдания
Погубят намять об отцах...
В том же году было написано стихотворение, непосредственно
относящееся ко времени, как сказано в подзаголовке, «при Диь
митрии Донском, прежде знаменитого сражения при Непряд-
ве»,— «Баян к русскому воипу» 3“.
Начало стихотворения— обращение к «мрачному и немому»
воину, бродящему «с поникшею главой» среди развалин, передает
излюбленную романтиками обстановку и эмоциональный колорит.
На фоне этого романтического пейзажа, пробуждающего чувство
трагизма и выражающего «прошлое в настоящем» 3‘, возникает
фигура одинокого героя.
Хоровод риторических вопросов, исполненных сомнений, упре-
ков, воспоминаний о предках, которым свобода дала «их знамени-
тые дела», и призыв к утверждению предначертанной победы в
борьбе с врагами составляют следующую часть стихотворения:
„Когда с толпой отважных братий
Ты грозно кинешься на бой,-
Нто сильный сдержит пред тобой
Врагов тьмочисленные рати?
Кто сгонит бледность с их лица
При виде гневного бойца?
Наконец, последние строфы стихотворения — это вдохновенное
предсказание, вложенное в уста Баяна:
На бой, на бой! — И жар Баянов
С народной славой оживет,
29 Новости литературы, 1823, кн. 6, с. 94-96.
3° Там же, 1824, кн. 9, с. 42.
31 София, 1914, М: 6, с. 47.
226

И арфа смелых пропоет:
«Конец владычеству тиранов:
Ужасен хан татарский был,
Но русский меч его убил!»
Эпохе монголо-татарского нашествия посвящено и стихотво-
ренпе Н. Языкова «Евпатий» (1824). Все эти стихи воспринима-
лись современниками не только как исторические картины в сти-
хах, но в известной мере как вольнолюбивые декларации, вложен-
ные в уста героев прошлого.
Романтический колорит и, можно сказать, тираноборческий
характер носит и стихотворение «Нашествие Мамая (песнь Бая-
на)» 32, принадлежащее знакомому с декабристами поэту Васи-
лию Григорьеву (1803-1876) и появившееся как бы в преддве-
рии декабристского восстания на Сенатской площади. Как и Язы-
ков, поэт вкладывает повествование в уста Баяна, насыщая сти-
хотворение образами и тропами, близкими к тем, которые извест-
ны нам по «Слову о полку Игореве» и «Сказанию о Мамаевом
побоище». Начало стихотворения построено по принципу парал-
лелизма, связано с образами природы:
Не туча над Русью всходила востоком,
Не буря готовила гибель земли,
Не воды с Кавказа срывались потоком —
Под знамя Мамая ордынцы текли,
Стеклися — и хлынули в Русское царство!
То же наблюдаем и в последующих строфах, где говорится о
готовящемся отпоре ордам Мамая:
Воскресло, воскресло ты, чувство свободы,
В сердцах изнуренных татарским ярмом.
Так глыбы пе держатся горные воды,
И тощею тучею мещется гром —
Я зрел: на раснутьях державных теснились;
Из мирного нлуга ковался булат;
И плакали жепы, и старцы молились,
И мщопием искрился юношей взгляд.
Подобным образом рисует автор и Куликовскую битву. Перед
битвой знамена ордыпцев взвивались, «как листья дубравы под
вешппм дыханьем», под лучами вечернего солнца «доснехи ордь1н-
цев горели, как жар». К концу битвы враги ложились, «как
листья дубравы под холод осенний». Не исключено, что этот об-
раз был навеян чтением «Повести о нашествии Мамая», опубли-
кованной в 1823 г. в «Соревнователе просвещения»; в ней так
повествуется о конце сражения: «...лес копий трещит и ломается.
Удалые витязи наши, как величественная дубрава, склонялись
32 Полярная звезда, СПб., 1825.
227 е*

на землю.—— О чудо! И се воины князя Владимира рвутся из
засады на Мамая» 33. Стихотворение заканчивается риторическим
обращением к «надменному Мамаю», «сыну варварства». Здесь
явственно звучит типический для стихотворений о Куликовской
битве мотив свободы:
Не зпал ты, что чувство свободы сильнее,
Чем алчность корысти, душ купленных жар...
В том эке 1825 г. в «Украинском журнале» было опубликовано
еще одно стихотворение, посвященное Куликовской битве,-
«Баян на Куликовском поле» В. Розальон-Сошальского. Оно за-
думано как песнопение легендарного древнерусского барда, обра-
щающегося после победы над Мамаем к героям древности, слав-
ным сынам Русской земли — Святославу и Владимиру Мономаху:
Прошел, умчался век невзгоды;
Проснулся грозный глас свободы.
Восстаньте предки из гробов
Зреть торжество своих сынов,
Постыдный бег презренного тирана!
Обращение к славным вождям сменяется картиной монголо-
татарских нашествий, когда на Руси
...раздался звук цепей,
Всхолмились грудами костей
Обширны русские равнины...
ВОСПОМИНЗНИЯ О ПЭЧЗЛЬНОМ ВРЭМЭНИ ПОДЪЯРЭМНОЙ ЖИЗНИ РЕЗКО
контрастируют С ПОВЭСТВОВЗПИЭМ О ТОМ, как
...в руках Донского засветил
Меч мщения, свободы страж священный...
Стихотворение завершается славословием Дмитрию, пробудив-
шему свой народ и заслужившему благодарность потомков.
Романтические черты в оценке героев Куликовской битвы
ощущались даже в тех произведениях, которые не относятся к
романтическим. Таково, например, классицистическое лубочное
повествование в стихах Александра Орлова «Димитрий Допской,
или Начало российского величия. Героическая поэма» (1827).
В этом пространном произведении подробно воссоздаются истори
ческие события и вместе с тем — словно в отступление от поэти-
ки классицизма — возникает описание снов, знамений и видений-
предзнаменований в духе народных легенд. Герои ведут себя
нередко вполне «романтически», выплескивая буйство личных
чувств в страстных колоритных сценах.
Одним из ярких романтических произведений, развивающих
тему Куликовской битвы, было стихотворение В. Красова «Кули-
33 Соревнователь просвещения и благотворения, 1823, М 6, с. 247.
228

ково поле» 3‘. Тема стихотворения отвечала обостренному инте-
ресу к истории, господствовавшему среди поэтов кружка Станке-
вича. Восприняв живой дух древних повествований о Куликовской
битве, Нрасов создает лиро-эпическое произведение, в котором,
как и в ряде древних источников (например, в «Сказании о Ма-
маевом побоище»), переплетаются два основных мотива: мотив
печали-жалости о горьких днях погибели земли русской и похва-
лы-прославления великого кпязя Дмитрия Ивановича и победы
русских войск над ордами Мамая. Эти мотивы объединены обра-
зом Нуликова поля, символизирующего просторы всей русской
земли. Художественным использованием повторений слов-обра-
зов поэт достигает песенной широты в музыкальном и смысловом
развитии стихотворения:
Есть поле победы, широкое поле!
Там ветер пустынный гуляет на воле!
На поле курганы — гробницы костей,
То грозное дело булатных мечей!..
Выразительность художественных повторов усиливает звуча-
ние стиха, многократно возвращая воображение читателя к основ-
ному образу поля:
Здесь русскою силой разбиты татары,
И здесь их обитель — ряд темных холмов!
Здесь гений России с улыбкой презренья
С высоких гробов на вселенну взирал...
Романтический поворот темы ощущается во всем: в символич-
ном образе «гения России» (это и Дмитрий, это и — шире — как
бы дух, или гений, Родины), в смелой, едва ли не космической,
символике: Дмитрий взирает с «высоких гробов» на вселенную.
Вторая часть стихотворения столь же отчетливо объединена
вокруг романтического образа поля, в котором поэт видит место,
где произошло
...позорище решительной борьбы,
Игра кровавая таинственной судьбы...
Спасение отеческого края.
Повторяемый мотив мирного покоя пронизывает повествова-
ние: «О поле славное, покой тебе, покой!». Но вслед за тем опять,
словно на новой волпе воспоминаний, возникает картина Кули-
ковского сражения, в которой свободолюбивой светлой рати Дмит-
рия резко противостоит «дикая» орда:
Там смуглые бойцы — станицы кочевые —
Их взоры дикие, а чела, как туман;
Здесь цвет славян, краса полночных стран,
И кудри русые, и очи голубые!
34 Красов В. Куликово поле. Н. В. С[танкевичу].— Телескоп, 1832, М: 19,
с. 309-311.
229

Поэтическое описание ночи перед сражением исполнено тре-
вожпых предзнаменований, а следующее за тем описание битвы,
построенное на тех же художественных повторах, воплощает мо-
тив похвалы-прославления великой победы. В нем так же, как и
во многих других стихотворениях на эту тему, звучат слова о
тиранстве и свободе, имевшие, как уже отмечалось, достаточно
прочный социальный подтекст:
И он вскипел, вскипел упорный бой,
Сразилися тиранство и свобода.
И ты, любовь российского народа,
Носился здесь, воинственный Донской...
Прославляя «гений России», поэт многократно повторяет сла-
вословие: «Прекрасен твой удел!», «Благословен твой подвиг не-
забвенный!», «Хвала тебе!» и т. д. Следующая за тем картина
бегства монголо-татарских завоевателей завершается сокровен-
ным лирическим откликом автора при виде безмолвного ныне
места славной битвы: «И я здесь был, и я благоговел!».
Романтическое восприятие истории заметно сказывалось на
изображении исторических событий в прозе 30-х годов, например
в историческом очерке Н. В. Савельева-Ростиславича «Димитрий
Иоаннович Донской, первоначальник русской славы» (1837),
в книге Ив. Гурьянова «Димитрий Иоа11нович Донской, или Ужас-
ное Мамаевское побоище. Повесть Х1\7 столетия» (1839) и в ано-
нимиой книжке «Димитрий Иоаннов11ч Донской, или История о
Мамаевом побоище» (1843). Заметим, кстати, что в это время в
связи с общим интересом к преданиям русской старины появля-
ется ряд публикаций русских народных преданий, в частности
«Русские предания», изданные М. Н. Макаровым”, в которых
нашла отражение и эпоха Куликовской битвы.
Пафос утверждения самобытного взгляда на русскую историю
сказался и в книге Н. В. Савельева-Ростиславича. Писатель не
скрывает чувства горького негодования, возникающего при чтении
кн11г, «в которых для вида прикрываясь личиною мнимого космо-
пол11т11зма»‚ «стараются исказить истину, выставить на позор и
посмеяние то, что составляет драгоценнейшее достоинство наро-
да — славу его собственную и славу тех лиц, которых он едино-
душно, единогласно будет признавать представителями этой сла-
вы» 3“. Краткое изложение жизни и деяний Дмитрия Донского
пронизано мыслью о том, что «уважение и слава предков есть
уважение самих себя, залог будущего величия, источник само-
35 Макаров М. Н. Русские предания. Другая книжка. М., 1838. В этом же
году все редакции текстов «Сказания о побоище Великого князя Дмит-
рия Ивановича» были напечатаны в ки.: Русский исторический сборник.
М., 1838, т. 3.
36 Савельев-Ростиславич Н. В. Димитрий Иоаннович Донской, первоначаль-
пик русской славы. М., 1837, с. 1.
230

стоятельности, единства и возвышенности народного духа» 3’.
«Возвышенностью», романтичностью отличается и повествова-
ние лубочного издания, книги И. Гурьянова «Димитрий Иоанно-
вич Донской, или Ужасное Мамаево побоище. Повесть ХП7 сто-
летия» (1839), многократно переиздававшейся в течение несколь-
ких десятилетий. Она включает цепь остросюжетных картин из
жизни русского народа, а также враждующих между собой татар-
ских ханов. Герои повести—воплощепие личных страстей и
стремлений. Экзотические описания отвечают яркому символиче-
ски-декоративному стилю пейзажей последователей романтизма,
точнее говоря, их подражателей, иногда несоразмерно, преувели-
ченно использовавших свойственные ромаптизму краски.
Так, Мамай появляется на сцене впервые как «таинственный
незнакомец», его заговор против хана Абдула изображен в духе
«таинственной истории». Налицо все ее характерные признаки:
темная ночь, неизвестный с кинжалом, разговор заговорщиков,
пожар дворца, убийство Абдула и т. д. Герои со страстной от-
кровенностью, «декоративно» выражают свои чувства. Мамай,
например, в припадке ненависти «не в состоянии был говорить
больше. Его челюсти судорожно сжались, зубы заскрипели. Он
одной рукою облокотился на дерн, а другою крепко схватил руко-
ятку кинжала». Или: «...Мамай воспылал мщением. Его ярость
была неизъяснима; в нем кипел весь ад злости...» 3“ и т. п.
Интерес к бытовым подробностям, яркий этнографизм проис-
текали из стремления романтиков воссоздать своеобычный исто-
рический колорит. Вместе с тем время Куликовской битвы вос-
производится в непосредственной связи с описанием жизни и
личности князя Дмитрия; обстоятельная история его женитьбы
на княжне Евдокии привносит в повесть сокровенность и тем
самым также романтизирует образ героя.
Идеализированные картины времепи, предшествовавшего бит-
ве, а также онисание сражения с ордынцами, несмотря на неко-
торую «нарочитость» художественных средств, сохраняют живую
взволнованность автора: «Позлащенные воинские щиты были
подобны молниеносным кругам: блещущие шлемы и выцвеченное
оружие представляли взору, что будто бы рождался новый вос-
ход багряновидной зари. Броненосные воины, покрытые молние-
видным металлом, с большим устройством стояли на своих ме-
стах; в их взорах ясно выражалось желание поразить ужасного
ненриятеля. Что же касалось до храбрых, неустрашимых началь-
ников, которые должны были предводительствовать этими воина-
ми, они, разъезжая мимо рядов стоящих полков, казались блестя-
щими солнцами, обращающими вокруг себя все нланеты» а’.
Последующие эпизоды битвы: описание войска и поединка
Пересвета с татарским богатырем Челубеем, столкновение про-
37 Там же,- с. 3.
33 Гурьянов Ив. Димитрий Иоаннович Донской, или Ужасное Мамаево по-
боище: Повесть ХП’ столетия. М., 1839, с. 13, 55.
39 Там же, с. 77-78.
231

тивпиков и воспроизведение хода военных действий — все испол-
нено идеализированных чувств, «символических» контрастов и
напряженного движения. Описание сопровождается «возвышен-
ными» и «низменными» оценками, резко разделяющими «правых»
и «неправых».
В другой повести, «Димитрий Иоаннович Донской, или Исто-
рия о Мамаевом побоище», изображение событий эпохи Куликов-
ской битвы также нронизано эмоциональными авторскими отстун-
лениями и аллегориями в духе летонисных преданий. Действие
развивается стремительно: вслед за междоусобицами русских
кпязей как наказание свыше происходит нашествие завоевателей,
о котором взволнованно повествует автор: «Чу! слышишь ли!
вдалеке уже грохочет гром! Грозные тучи несутся с Востока на
русское небо! Ангел истребитель изострил свой кровавый меч!
Быть на Руси великому горю! Не миновать ей беды неминуе-
мой» “°. «Лютым зверем рыщет татарин по русскому царству,
выжигает целые города, грабит храмы божии, мучит князей и
бояр, льет кровь христианскую, уводит жен и девиц в неволю и
продает их на поругание. Как рабынею правит он Русью, и Русь,
сирота безутешная, проливая горькие слезы, как рабыня, ему по-
винуется... Вотще в часы нестерпимых страданий она с мольбою
простирает к нему руки — свирепый взгляд и дикий смех — вот
ответ на ее мучения...» "’
Напряженно-эмоциональный характер посит повествование о
нашествии ордыпцев, их жестокости, о характере Дмитрия Ива-
новича Донского и его княжении, и о всех событиях, связанных
с нашествием Мамая. Центральной картиной повествования яв-
ляются события, предшествующие Куликовской битве, и сама бит-
ва. Автор рассказывает о поездке великого князя вместе с Дми-
трием Боброком на Нуликово поле в ночь перед сражением и
передает известные легенды о том, как Боброк предсказал гря-
дущую победу. В описании сталкивающихся сил здесь та же ро-
мантическая «нормативность», та же идеализация, что и в источ-
никах. Изображая «два великие воинства», автор пишет: «...та-
тарское, гораздо мпогочисленпее, казалось мрачным и унылым,
подобно громоносной туче; русское же блистало в солнечных
лучах, игравших на доспехах, и представлялось величественною
тихо льющеюся речкою...» "г.
Русские воины называются здесь «богатырями», а картины
битвы насыщаются образами фольклора и древней литературы:
«Русские богатыри, как соколы за ястребами, пустились вслед
погибавших варваров», «татары, как снопы, падали на землю от
русского меча» 43 и т. п. Книга завершается прославлением под-
вига русских ратников на Нуликовом поле.
4" Димитрий Иоаннович Донской, или История о Мамаевом побоище. М.,
1843, с. 5.
41 Там же, с. 6.
42 Там же, с. 108.
43 Там же, с. 118.
232

Историко-литературный обзор произведений русских романти-
ков об эпохе Куликовской битвы дает возможность увидеть не
только воскрешенные в 11овой литературе древние образы. Наблю-
дательный читатель об11аружит здесь заметные «совпадения» с
древними источниками в способах изображения характеров, ма-
нере развития действия, формах художественной условности, в не-
которых поэтических средствах, используемых в повествовании.
Обращаясь к истокам национальной жизни, романтики сознатель-
но И стихийно воспринимали черты поэтики фольклора И древней
русской литературы. Под воздействием поэтики древнерусской
ЛИТВРЗТУРЫ, ОТРЗЗИВШЭЙСЯ отчасти ДЗЁКЭ В ПЭРЭСКЗЗЗХ И цитатах
В. Татищева, Н. Нарамзина, Н. Полевого и др., возникала и ут-
верждалась поэтика романтизма в русской литературе.
«Средневековый историзм,— пишет Д. С. Лихачев,— требует
идеализации (в широком смысле слова), и именно в этой идеа-
лизации проявляется художественное обобщение средневековья.
Древнерусский писатель в своих исторических героях стремит-
ся изобразить истинного князя, истпппого святого и даже истин-
ного врага русской земли, истинного злодея н т. д.» 4“. «По
образцу» древнерусской поэзии с ее подчеркнуто определенным
отношением к добру и злу, к положительным и отрицательным
героям романтики создавали столь же «концентрированные» ха-
рактеры. Излюбленное романтиками остросюжетное, динамиче-
ское изображение восходит и к установившейся в средневековой
литературе «соотнесенности событий» 45: вечность и мгновение
здесь художественно переплетаются, и возникает свойственное
романтизму «вневремепное» изображение явлений.
Отсюда, в частности, проистекает естественность, с какой ро-
мантики придавали событиям эпохи Куликовской битвы совре-
менное «вольнолюбивое» звучание.
Наконец, поэтические средства древнерусской литературы
(и фольклора) органически включаются в художественный арсе-
нал романтиков. Художественно переосмысленные древнерусские
«видения» отзываются в «снах», «грезах», «явлениях» и т. п.
романтической беллетристики; древнерусские «хожения» находят
известные аналогии в романтических странствиях, путешествиях,
приключениях. Наблюдения над романтическими произведениями
об эпохе Куликовской битвы еще более проясняют национальные
истоки художественного развития романтизма, которые определят
идейно-тематическое своеобразие, а также своеобразие поэтики
романтических произведений, проникнутых пафосом самобыт-
НОСТИ.
4-4 Лихачев Д. С. От исторического имени литературного героя к вымышлен-
ному.— Известия АН СССР. Отделение литературы и языка, 1956, т. 15,
вып. 3, с. 202.
‘5 См.: Литачев Д. С. Поэтика древнерусской литературы. Л., 1967, с. 217, 221.

Г. Г. Елизаветина
КУЛИКОВСКАЯ БИТВА
И ПРОБЛЕМА
НАЦИОНАЛЬНОГО ХАРАКТЕРА
в ПРОИЗВЕДЕНИЯХ
РУССКИХ РЕВОЛЮЦИОНЕРОВ-
ДЕМОКРАТОВ
Внутренний смысл, закономерности истории, важнейшие исто-
рНЧЭСКИЭ СОбЫТИЯ — предмет ПОСТОЯННЫХ РЗЗМЪЕШЛЭНИЙ РУССКИХ"
революционеров-демократов. Те из них, о ком пойдет речь,-
Белинский и Герцен, Чернышевский и Добролюбов—не были
профессиональными историками и обращались к истории глав-
ным образом в качестве публицистов, ставя при помощи истори-
ческого материала острые вопросы идеологической и литератур-
ной борьбы своего времепи. Во многих событиях отечественной
истории, помимо того, что они служили уроком, предостереже-
нием или доказательством какого-либо положения, заключался
еще и огромный эмоциональный заряд. Упоминание о них воз-
буждало патриотическое чувство, являлось мощным средством
идейного воздействия. Комплекс проблем, связанный с направле-
Ннем этого воздействия, был важен как для революционеров-де-
мократов, так и для их противников. Остановимся на одном из
возможных путей. Толкование того или иного эпизода истории
не могло не быть в то же время суждением о важнейших сторо-
нах национального характера. Споры по поводу этого вопроса —
существенная часть деятельности революционеров-демократов.
Концепция русского национального характера, созданная ими,
многогранна, и не все ее грани найдут отражение в данной
работе, а лишь те из них, которые непосредственно были связа-
ны с истолкованием значения битвы 1380 г. К моменту, когда
Белинский впервые упомянул о ней в одном из своих ранних
произведений, со времени Куликовской битвы прошло уже около
четырехсот шестидесяти лет. Срок большой даже для крупных
исторических событий. Но поэты, прозаики, драматурги, истори-
ки и в Х1Х в. продолжают обращаться к этой теме. Карамзин
писал о Куликовской битве в «Истории государства Российского».
Трагедию Озерова «Димитрий Донской», поставленную в 1807 г.,
образованные люди знали чуть ли не наизусть. Было написано
также Несколько романов и повестей. Языков создал балладу
«Баян к русскому воину при Дмитрии Донском, прежде знаме-
Нитого сражения при Непрядве». Рылеев написал о Дмитрии
Донском одну из своих «дум». «Куликовская битва — первая по-
234

бедная песня Руссов»,— провозгласил Полевой в «Истории рус-
ского народа» ’.
Для Белинского Куликовская битва —- также несомненное сви-
детельство народной силы. «Дух народный всегда был велик и
могущ‚— писал он‚— это доказывает и быстрая централизация
Московского царства, и мамаевское побоище, и свержение татар-
ского ига...» 2 Порядок перечисленных здесь событий и само их
соседство не случайны. «Русская история,— полагал Белин-
ский,— начинается с возвышения Москвы и централизации около
нее удельных княжеств» 3. Не останавливаясь на оценке правиль-
ности такого взгляда ", необходимо все же подчеркнуть одно:
Куликовская битва представляется Белинскому событием, кото-
рое заставило пробудиться «поверженпое в смертную дремоту
тело древней России» 5. Поэтому Дмитрий Донской в концепции
Белинского и герой-воин, и фактически одип из создателей и
защитников новой русской государственности, стоящий в одном
ряду с Иваном Грозным, Александром Невским, Иваном Кали-
той — словом, всеми теми, кого Белипский отнес к характерам и
«умам государственным и ратным» °.
Дмитрий Донской, таким образом, воспринимается Белинским
прежде всего как крупная н активпая личность. Перед русским
обществом и литературой на всем протяжении Х1Х в. проблема
обнаружения в действительности и воспроизведения в литерату-
ре такой личности неизменно оставалась актуальной. Белинский
был одним из первых критиков, выдвинувших перед русской
литературой задачу изображения человека действующего, чело-
века-борца. Дмитрий Донской, лицо, реально существовавшее, тем
не менее оказался. включенным в сферу поисков положительного
героя. Во всех высказываниях Белинского о Дмитрии Донском
на первый план выдвигаются те черты личности, которые поста-
вили Донского во главе сопротивления русского народа насилию
и угнетению иноземцев. Дмитрий Донской, писал критик, поднял
«знамя брани против страшных утеснителей земли русской» ".
В этом историческое значение московского князя и основа его
непреходящей славы на все времена. Но Белинского Дмитрий
Донской интересует не только как государственный деятель,
полководец, лицо, достойное подражания. Он занимает критика
и как тип русского человека. Это очевидно из той трансформа-
ции целей, которую претерпел взгляд Белинского на эту фигуру
русской истории. Дмитрий Донской всегда остается для Белин-
ского национальным героем, и в 30-е годы критик удовлетворяет-
ся констатацией этого факта. По мере же изменения мировоз-
* Полевой Н. А. История русского народа. М., 1833, т. 5, с. 75.
2 Белинсний В. Г. Полн. собр. соч. М., 1954, т. 5, с. 134-135.
3 Там же, с. 94.
’^ См. об этом: Иллерицний В. Е. История России в освещении революционе-
ров-демократов. М., 1963, с. 146.
5 Белинсний В. Г. Полн. Собр. с0ч., т. 5, с. 93.
° Там же, с. 135.
" Там же, т. 3, с. 136.
235

зрения Белинского функция образа Дмитрия Донского в его
статьях становится несколько иной. Дмитрий Донской, его под-
виг, т. е. Куликовская битва, оказываются одним из аргументов
в полемике критика с определенными представлениями о рус-
ском национальном характере. Здесь прежде всего идет речь о
неоднократно высказывавшомся мнении, что определяющая чер-
та этого характера — смирение. Обращаясь к родной стране, Хо-
мяков, например, в 1839 г. писал:
И вот за то, что ты смиренна,
Что в чувстве детской простоты,
В молчанье сердца сокровенна,
Глагол творца прияла ты...
( «Рос сии» )
Такие н подобные им фразы вызывают гнев н насмешку Бе-
линского. В 40-е годы, в жару полемики со славянофилами, Бе-
линский отбрасывал весь сложный комплекс проблем, связанный
для них с понятием «смирения». Собственно, они подразумевали
под «смирением» не просто слепую покорность судьбе, но «рели-
гиозные понятия, обозначая общечеловеческие добродетели, лишь
подкрепленные в русском народе православием» °. Белинский
уравнивает взгляд славянофилов с тем представлением о русском
народе, которое на протяжении всей своей Деятельности высказы-
вали, например, Погодин, журнал «Маяк» и т. п. и который в
сущности являл собой официальную точку зрения. «Народный
характер,— писал Погодин,— кроткий, мирный и терпеливый до
крайности» 9. Именно с этим определением русского националь-
ного характера спорили сначала Белинский, ‘а затем Герцен,
Чернышевский, Добролюбов. Белинский в связи с идеей «смирен-
ности», присущей якобы искони русскому народу, иронизировал:
«...битва при Калке, битва Донская, нашествие Литвы, наконец,
вторжение в Россию сына судьбы (Наполеона.— Г. Е.) не стоили
нам ни капли крови, и мы отделались от них одними слезами,
мы не дрались, а только плакали!!..» ’°.
В статье «Взгляд на русскую литературу 1846 года» Белин-
ский, продолжая полемику с теми, кто указывал «на смирение
как на выражение русской национальности“, называет Дмит-
рия Донского в качестве одного из ярчайших примеров того, что
не смирение, а способность к борьбе-черта русского народа.
«Димитрий Донской мечом, а не смирением,— указывал кри-
° Старинова Е. В. Литературно-публицистическая деятельность славянофи-
лов.— В кн.: Литературные взгляды и творчество славянофилов. М., 1978,
с. 109. О различных функциях понятия «смирение» в русской культуре,
и в частности литературе, см.: Робинсон А. Н. Борьба идей в русской ли-
тературе ХЧП века. М., 1974, с. 160, 175, 259.
9 Погодцн М. П. Историко-критические отрывки. М., 1867, кн. 2, с. 203.
1° Белинсний В. Г. Полн. собр. соч., т. 9, с. 212.
11 Там же, т. 10, с. 23.
236

тик,— предсказал татарам конец их владычества над Русью» ‘2.
Позже, в 1856 г., в девятой статье «Очерков гоголевского периода
русской литературы» Чернышевский приведет огромную цитату
Белинского, включающую именно это место, и покажет, как ма-
стерски сумел Белинский, пользуясь историческим материалом,
идейно заостренно поставить проблему национального: «Мнимая
борьба человеческого с национальным... в сущности есть только
борьба нового со старым, современного с отжившим». Белинский
не забывает — и в этом Чернышевский шел за ним,— что глав-
ный «смысл» обращения к даппой проблеме — скрытый призыв
«заниматься изучением и улучшением своей действительной
жизни» ‘з. Особенно очевидно это прослеживается в отзывах
Белинского о произведениях, созданных па тому Куликовской
битвы, как древних, так и написанных в новое время. Белинский,
неизменно пытаясь учитывать дистанцию времени, всегда оста-
ется тем «неистовым Виссарионом», у которого каждое произве-
дение, когда бы оно ни было написано, каэкдая его собственная
рецензия и статья работают на современность.
В годы критической деятельности Белинского еще пе все про-
изведения Куликовского цикла вошли в научный и читательский
оборот. «Задонщина», опубликованная в 1852 г., осталась Белин-
скому, умершему в 1848 г., неизвестной. Но «Сказание о Ма-
маевом побоище» он знал и писал о нем неоднократно. Белинский
относит «Сказание» к «драгоценным материалам древней русской
словесности» “‘, к тем «известным старинным» ‘5 произведениям
русской литературы, которые должен и не может не знать каж-
дый образованный человек. И вместе с тем к популяризации уже
найденных произведений Куликовского цикла Белинский относит-
ся настороженно. Он пишет об издании Н. Головиным в 1835 г.
«Сказания о побоище великого князя Димитрия Иоанновича
Донского с нечестивым царем Мамаем и с бесчисленными татары
на Дону, на реке Ненрядве, на поле Куликове, 1380 года 8 сеп-
тября»: «Этот литературный памятник ХУ столетия, найденный
профессором Тимковским, был первоначально напечатан
г. Снегнревым в „Русском зрителе“... с примечаниями и вариан-
тами, а потом им же издан особо. Не понимаем, каких ради при-
чин и потреб издана эта книжечка снова и без всяких примеча-
ний? Неужели это дело от безделья?» “Ё
Что же не приемлется Белинским? Что скрыто за требовани-
ем «примечаний»? Это становится вполне ясным из «Статьи о
народной поэзии», написанной в 1841 г. Белинский писал в ней,
переходя от анализа «Слова о полку Игореве» к произведениям,
созданным на темы борьбы с золотоордынским игом: «Теперь
бы нам следовало говорить о „Сказании о нашествии Батыя на
12 Белинский В. Г. Полн. собр. соч., т. 10, с. 24.
13 Чернышевский Н. Г. Полп. собр. соч. М., 1947, т. 3, с. 291.
1‘ Белинский В. Г. Полн. собр. соч., т. 5, с. 183.
15 Там же, т. 8, с. 428.
1“ Там же, т. 1, с. 154.
237

русскую землю“ и о „Сказании о Мамаевом побоище“; но мы
скажем о них очень немного. Оба эти памятник нисколько не
относятся к поэзии, потому, что в них нет ни т ни, ни призна-
ка поэзии: это скорее памятники даже не крас речия, а просто-
душной реторики того времени, которой всг/йхитрость состояла
в беспрестанных применениях к Библии и’ ыписок текстов из
нее» ‘7. /
Не меняет своего мнения о «Сказании Белинский и позже,
по-прежнему относя его к «опытам саринной реторики» “К
Очевидно, что Белинский не мог принять слишком, по его мне-
нию, яркую религиозную окраску «Сказания о Мамаевом побои-
ще»‚ тот дух смирения, которым оно проникнуто. «Содержание
событий подверглось здесь,— отмечает Д. С. Лпхачев,— значи-
тельному оцерковлепию. Изложение" прерывается нескончаемыми
молитвословиями, морализированием, благочестивыми рассужде-
ниями. Моральные оценки татар и русских усилены; краски
даны слишком резко, контрасты увеличены. Победа изображена
как неизбежная, отчего „Сказание“ теряет в занимательности.
Гордость и злоба татар резко противопоставлены смирению рус-
ских» ‘9. Но Белинский считал, что смирение и религиозность —
черты, лишь приписываемые русскому народу, но не присущие
ему в действительности. В бесцензурном письме к Гоголю он
писал: «Русский народ не таков; мистическая экзальтация вовсе
не в его натуре; у пего слишком м11ого для этого здравого смыс-
ла, ясности и положительности в уме: и вот в этом-то, может
быть, и заключается огромность исторических судеб его в буду-
щем» 2°. Требование действенности, умения не смиряться отно-
силось Белинским и к народу в целом, и к отдельной челове-
ческой личности, и к литературе. «Реторика» всюду, где он ее
находил, возбуждала у критика никогда не утихавшие гнев и
возмущение. Так, «Димитрий Донской», по мнению Белинского,
«худшая» пьеса Озерова, «надутая ораторская речь, переложен-
пая в разговоры» 2‘. Трагедия слишком вяла, слишком отзывает-
ся «реторикой». Во времена Белинского еще не произошло того
своеобразного второго возрождения пьесы в восприятии чптате-
лей, свидетелем которого позже станет Добролюбов, и Белппский,
по существу, не уделяет ей особого внимания. Но если Озеров —
серьезный художник и оценка его трагедии, написанной на тему
Куликовской битвы, имеет свое теоретическое обоснование и
историю, то такое произведение, как книжка И. Гурьянова «Ди-
митрий Иоаннович Донской, или Ужасное Мамаевское побоище.
Повесть ХПТ столетия» не вызвала у критика желания дать
хоть сколько-нибудь развернутый отзыв. Он пишет об этой по-
” Белинский В. Г. Полн. собр. соч., т. 5, с. 349.
13 Там же, т. 8, с. 428.
49 Лиссачев Д. С. Культура Руси времени Андрея Рублева и Епифания Пре-
мудрого. М.; Л., 1962, с. 93.
20 Белинский В. Г. Полн. соб . соч., т. 10, с. 215.
21 Белинский В. Г. Полн. со р. соч., т. 1, с. 61.
238 ’

вести буквально несколько строк: «Плохая выборка из „Исто-
рии“ Нарамзина, разукрашенная фризурными взглядами и фри-
зуриым слогом» 2’.
Отзывы Белщнского о трудах собственно исторических на тему
Куликовской битвы немногочисленны, но также характерны и
значимы. В статье 1845 г. о «Славянском сборнике» Н. В. Са-
вельева-Ростиславича Белинский упоминает его книгу «Димит-
рий Иоаннович Донской, первоначальник русской славы». В це-
лом труды СавельевауРостиславича, историка славянофильского
направления, не вызывают сочувствия Белинского, но его книгу
о Дмитрии Донском он выделяет, говоря, что она «„не без до-
стоинств“, хотя и не без недостатком”. Белинский не поясня-
ет своей оценки, и следует обратиться к книге Савельева-Рости-
славича, чтобы понять, что могло быть в ней принято Белииским
и что вызывало его неодобрение. Издавая свой труд, Савельев-
Ростиславич направлял его против концепции деятельности
Дмитрия Донского, предложенной Полевым в его «Истории рус-
ского народа». Полевой считал идею борьбы с иноземными завое-
вателями, идею Куликовской битвы принадлежащей не столько
самому Дмитрию Донскому, сколько митрополиту Алексию. Воз-
ражая Полевому, Савельев-Ростиславич писал, что мысль
«о восстании против монголов» не может быть приписана одному
человеку, она была «общим стремлением», «общим порывом
русского народа» 2‘. Такой взгляд не мог не вызывать сочувст-
вия Белинского. Вывод Савельева-Ростиславича —- «борьба с мон-
голами и свержение ига их были действиями не одного человека,
но целого народа» 25 — совпадал и с убеждениями Белинского.
Эта часть книги Савельева-Ростиславича, вероятно, и получила
похвалу критика. Вместе с тем к ее «недостаткам», как он их
назвал, Белинский, очевидно, должен был отнести положения,
в которых автор причислял «веру» к тем необходимым условиям,
которые «спасают самобытность Руси» 2“. У Белинского не было
возможности открыто полемизировать с Савельевь1м--Ростислави-
чем по последнему пункту, и его оценка книги «Димитрий Дон-
ской, нервоначальннк русской славы» осталась глухой и нерас-
шифрованной, но, имея в виду магистральную линию историче-
ских и литературных взглядов Белинского, часто бывает возможным
реконструировать то, что не договаривалось критиком.
Историческая наука Х1Х в. делала немалые успехи, в част-
ности, и в публикации различного рода литературных памятни-
ков. Открывались неведомые ранее грани истории страны.
22 Там же, т. 3, с. 236. Фриз — дешевая ткань. От этого слова Белинский об-
разовал определение «фризурная литература» как синоним «рыночной»
литературы.
23 Белинский В. Г. Полн. собр. соч., т. 9, с. 209.
24 Савельев-Ростиславич Н. В.‘ Димитрий Иоаннович Донской, первоначаль-
ник русской славы. М., 1837, с. 31.
25 Там же, с. 33.
26 Там же, с. 35.
239

«...Один из величайших умственных успехов нашего ремени в
том И состоит,— писал Белинский‚—- что мы наконе оняли, что
у России была своя история, нисколько не похож на историю
ни одного европейского государства...» ‘7 Но «св е» понималось
по-разному. Для Белинского один из главных ас ектов — никогда
не умиравшая способность народа к сопротивл 1ию. Такое пони-
мание русского исторического процесса Б линский защищал
упорно, апеллируя при этом к тому луч му, что находил в
истории России. Героическое прошлое вос итывало гордость за
свой народ, а «национальная гордость,71 считал Белинский‚—
есть чувство высокое и благородное, залог истинного достоин-
ства...» 23. 7
В публицистике Герцена тема Куликовской битвы (как прави-
ло, он называл ее «Мамаевым побоищем») не менее окрашена
интересами современной Герцену действительности, не менее
вовлечена в острейшую идеологическую борьбу, чем это было у
Белинского. В сущности Герцена занимает даже и не самая
битва, а ее последствия для России. Точка зрения, с которой
золотоордынское иго оказывалось явлением чисто внешним и
«враги, угнетавшие» русский народ, «всегда оставались вне его,
не мешаясь в его внутреннее развитие» 29, не могла быть пол-
ностью принята Герценом. Хотя «внутреннего строя государст-
ва... кочевники-победители не трогали», Герцен высказывает
убеждение, что тем не менее все сторо11ь1 русской национальной
жизни понесли существенный урон. Претерпел искажения и на-
родный характер. «Монгольское иго... нанесло стране ужасный
удар: материальный ущерб после неоднократных опустошений
привел к полному истощению народа — он согнулся под тяжким
бременем нищеты. Люди бежали из деревень, бродили по лесам,
никто из жителей не чувствовал себя в безопасности... Именно
в это злосчастное время, длившееся около двух столетий, Рос-
сия и дала обогнать Себя Европе. У преследуемого, разоренного,
всегда запуганного народа появились черты хитрости и угодли-
вости, присущие всем угнетенным: общество пало духом» 3°. Но,
подчеркивает Герцен, русскому народу всегда было свойственно
«непрерывное упорное стремление стать независимым сильным
государством». Стремление это проявлялось прежде всего в «том
одушевлении», с каким народ во все времена поднимался «на
защиту своей национальной независимости» 3’. Сама идея цент-
рализации была окончательно осознана и реализована в процессе
борьбы с иноземными завоевателями. «Необходимость централи-
зации бь1ла очевидна, без нее не удалось бы ни свергнуть мон-
гольское иго, ни спасти единство государства» з”. Особо вь1деля-
Фасции
27 Белинспий В. Г. Полн. собр. соч., т. 10, с. 10.
25 Там же, т. 5, с. 127.
29 Ниреевспий И. В. Полн. собр. соч. М., 1861, т. 2, о. 241.
3° Герцен А. И. Собр. соч. М., 1956, т. 7, с. 159.
31 Там же, с. 157.
32 Там же, с. 160.
240

ется Герцчном роль Москвы и московских князей, которыми
«руководилахидея объединения всех частей государства в одно
целое» 33. Под, главенством московского князя выступили рус-
ские войска на\битву с Мамаем. И Москва с тех пор остается
в сознании русских городом особым: ведь здесь, «в нИчтожной»
тогда Москве, «закипает мысль освобождения от варварского
ига, И растет и рас` т до Мамаева побоища...» 34. На фоне осво-
бодительной борьбы Дмитрий Донской становится подлинно
национальным героем. \«...Почти вся северная Русь под руководст-
вом Москвы стала против Орды на Куликовом поле и под москов-
скими знаменами одержала первую народную победу пад агарян-
ством. Это сообщило московскому князю значение национального
вождя северной Руси в борьбе с внешними врагами» 35. Но вслед
за освобождением от иноземного ига пришло повое иго, иго само-
державия. «Россия была спасена‚— пишет Герцен‚— она стала
сильной, великой——но какой ценою?.. Москва спасла Россию,
задушив все, что было свободного в русской жизни» 36. Народ
оказался лишенным плодов своей борьбы и победы, его положе-
ние 11е улучшилось. В публицистике Герце11а возникает образ
русского народа, обладающего огромными внутренними силами,
глубоким национальным своеобразием, «мощного п неразгадан-
ного народа», «который как-то чудно умел сохранить себя под
игом монгольских орд и немецких бюрократов, под капральской
палкой казарменной дисциплины и под позорным кнутом татар-
ским; который сохранил величавые черты, живой ум и широкий
разгул богатой натуры под гнетом крепостного состояния...» 37.
История России для Герцепа — самое яркое доказательство твор-
ческих сил русского народа. Но рядом Герцен создает и образ
новой «Орды» —царского самодержавия, которое «теснит свои
русские улусы не хуже татар» 33. Разоблачая в своих статьях
жестокость правительства, указывая на пищету п бесправие
народа, Герцен иронически восклицает: «Пусть Мамай радуется
в вечном кочевье своем: если „русские князья, бояре, воеводы,
пришедшие за Дон отыскивать свободы“, его и победили, то
сделались сами зато на веки веков истыми монгольскими тата-
рами, да еще не Золотой, а Византийской орды» 39.
этой язвительной тираде Герцен соединил и цитату из
трагедии Озерова «Димитрий Донской», и воспоминание о победе
над Мамаем, и характеристику современного ему положения ве-
щей в самодержавной России, чтобы с тем большей силой выра-
зить свой гнев и протест против настоящего, Борьба с Мамаем —
символом угнетения, считает Г ерцен, не кончена, ибо его место
33 Там же.
34 Там же, т. 16, с. 107.
35 Ключевспий В. О. Соч. М., 1957, т. 2, с. 23.
33 Герцен А. И. Собр. соч., т. 7, с. 161.
‘7 Там же, т. 6, с. 17-18.
35 Там же, т. 16, с. 107.
39 Там же, с. 36.
241

заняло самодержавие, и Куликовская битва-лишь п межуточ-
ное звено на пути к свободе и национальному самоу ерждению.
Чернышевский заостряет эту мысль; резко от ляя действия
народа от действий правительства, он «направля внимание» на
«героический облик русского народа» ’*°. Ку ковскую битву,
начало освобождения от власти Золотой Орд ‚ оп закономерно
связывает с процессом «централизации», о в само понятие
«централизация» Чернышевский, а позже обролюбов вклады-
вают особый смысл: не столько представ ение об объединении
Руси, сколько об укреплении самодер авия. Поэтому тема
Куликовской битвы приобретает в публ истике Чернышевского
несколько иную окраску, чем у Беливёсхого или Герцена. Для
Чернышевского и Добролюбова был жочевидным прогрессивный
характер процесса образования единого государства в результа-
те преодоления феодального дробления. В этом вопросе Черны-
шевский и Добролюбов полностью солидаризировались с Белин-
скпм и Герценом. Но они видели ограничение прогрессивности
этого процесса в том, что национальная консолидация в России
приняла форму самодержавно-бюрократического государства,
или, как писали революционные демократы из цензурных сооб-
ражений, завершилась „централизацией“» ‘Ё
Полемическим выпадом Чернышевского в его спорах с совре-
менными ему историками о роли самодержавного государства
было, очевидно, и высказывание критика о значении для России
Куликовской битвы. В статье 1861 г. «Непочтительпость к авто-
ритетам» Чернышевский писал, что «около времен Мамая кип-
чакские татары сохраняли только тень своей прежней силы;
и упадок этот произошел по внутреннему закону их собственной
жизни, а не от борьбы с великорусами, которые до Куликовской
битвы, конечно, ничего не сделали во вред татарам.
Нашествие Мамая было уже предсмертною конвульсиею уми-
рающего зверя; полчища Мамая могли составить разве один от-
ряд в ордах Батыя. Что они были не бог знает как многочислен-
ны, видим из того, что они все могли сосредоточиться на одном
Куликовом поле... Они уже не могли тяготеть над великорусскою
землею; это видно из того, что Тохтамыш быстро очистил ее,
хотя нигде не нашел успешного отпора» ‘2.
Зачем оказалось нужным Чернышевскому это историческое
построение? Несомненно, для того, чтобы подчеркнуть ничтож-
ную роль единодержавной власти, ибо сразу вслед за этим пас-
сажем следует заключение критика: «Что же такое принадлежит
делу централизации (не будем забывать: «централизация» и
«самодержавие» для Чернышевского синонимы.— Г. Е.) в очи-
\
4=° Бурсов Б. И. Русские революционные демократы о полонсительном герое.
Л., 1953, с. 106.
41 Иллерицпий В. Е. История России в освещении революционеров-демокра-
тов, с. 169.
42 Чернышевский Н. Г. Полн. собр. соч., т. 7, с. 704-705.
242

ЩЭНИИ великорусской земли от татар? Ровно ничего не принад-
лежит. Ку конская битва не имела никаких фактических ре-
зультатов, Ёзи происходила уже в такое время, когда главная
часть дела совершилась сама собою: татары совершенно уже охи-
лелн» ‘з. Вьпйш против «централизации» являлся в то же время
напоминанием о роли народа в истории. С высказыванием о
Куликовской битве Чернышевский выступил в период нарастания
крестьянской революции, когда «бурный рост революционной
энергии масс позволял глубже раскрыть черты русского нацио-
нального характера» "9. Чернышевский и перед искусством,
и перед исторической наукой поставилвкачестве «первоочередной
задачи задачу отражения протеста масс как их типической чер-
ты» ‘5. Между тем русский народ в современных Чернышевскому
исторических трудах нередко представал легко управляемой си-
лой, полностью лишенным собственной инициативы, а следователь-
но, и не игравшим самостоятельной роли. Добролюбов с горечью
отмечал: «Все согласились, что русский человек есть существо
удоборуководимое и неотлагаемо нуждающееся в руководитель-
стве, в мирном, так сказать, и отеческом попечении о развитии
и направлении его рук, ума и воли» "°.°Около того времени,
как были написаны Чернышевским его строки о Куликовской
битве, русская пресса уделяла много места обсуждению очеред-
ных томов труда Соловьева «История России с древнейших вре-
мен». Критик-демократ Г. З. Елисеев писал в рецензии на седь-
мой и восьмой тома, что Соловьев «идеализирует московскую
власть... Внутренняя жизнь народа для него исчезает совершенно
при блестящей картине действий централизации...» Всех «истори-
ков наших», продолжает Елисеев, занимает «в истории государст-
во и территория его, а не народ» 4’. Это мнение Елисеева Чер-
нышевский разделял. Стереть «блеск» с централизации-самодер-
жавия, восстановить в правах того, кто был действительным
победителем в битве на поле Куликовом, и оказывалось главной
целью явно заостренного полемически высказывания Чернышев-
ского о Куликовской битве. Что цель была такова, доказывает
п характер обращения к этой теме соратника Чернышевского —
Добролюбова. Для них обоих, как и для всех революционеров-
демократов вообще, «разработка проблем отечественной истории
всегда связывалась... с необходимостью обоснования политической
программы русской демократии, подчинялась задаче уяснения
путей и средств борьбы за освобождение русского народа от
самодержавне-крепостнического гнета, за демократическое преоб-
разование социально-экономического строя России» 48.
43 Там же, с. 705.
44 Бурсов Б. И. Русские революционные демократы о положительном герое,
с. 62.
45 Там же.
4“ Добролюбов Н. А. Собр. соч. М.; Л.‚ 1963, т. 6, с. 225.
47 Современник, 1860, М: 11, отд. 3, с. 68-69.
43 Очерки истории исторической науки в СССР. М., 1960, т. 2, с. 47.
243 `

Уже в юношеском стихотворении «Дума при гробе тенина»
Добролюбов высказывает ту же, что и Чернышевски", мысль о
саморазложении Золотой Орды: /
...Гибнет мощь татар мгновенно /
В домашних распрях и войнах. / '
И далее — открыто, так как стихотворение распространялось
в списках,— Добролюбов пишет, что взамен золотоорцынскому
игу пришло новое (вспомним Герцена!):
...Князья, увидев ясно,
Что не рабы они теперь,
Принялись править самовластно,
С господ ордынских взяв пример 49.
Продолжая традицию Белинского, Добролюбов 11е приемлет
клерикальный дух некоторых произведений Куликовского цикла.
Даже само изучение этих произведений представляется ему ухо-
‚дом от насущных проблем современности (речь, разумеется, идет
о сугубо филологическом изучении). В связи с появлением в
«Журнале министерства народного просвещения» статьи И. На-
зарова «Сказания о Мамаевом побоище» Добролюбов пишет:
«Публика зпает несколько толк в учепых делах... Опа пе знает
уче11ь1х, разбирающих ханские ярлыки и сравпипающих раз11ь1е
списки сказания о Мамаевом побоище» “°.
Ко времени написания этих строк «Задонщипа» уже вошла в
научный оборот. Как некогда Белипский, Добролюбов сравнивает
произведения Куликовского Цикла со «Словом о полку Игореве»
в пользу последнего, считая, что «Слово» гораздо ближе к истин-
но «народному воззрению», в то время как произведения о Кули-
ковской битве искажены «прибавками позднейшего книжника»°“.
Опираясь в отношении фактических данных на работу А. Милю-
кова «Очерк истории русской поэзии», Добролюбов писал в статье
«О степени участия народности в развитии русской литературы»:
«Необходимо предположить, что учители наши, прибывшие из
Византии, старались о том, чтобы привить народу чуждые ему
предания, и даже прибегали для этого к самим преданиям
народным, переделывая их на свои лад и примешивая к ним то,
что считали нужным. Самым ярким примером может служить
„Сказание о Мамаевом побоище“ в сравнении с „Словом о
полку Игореве“. В нем весьма ярко выставляются прибавки по-
зднейшего Книжника, человека, принадлежащего к клиру и пото-
му старавшегося заменить народные воззрения своими понятия-
ми, более или менее чуждыми народу и доселе» 52. Указав на
несомненную литературную связь произведений Куликовского
49 Добролюбов Н. А. Собр. соч.‚ т. 8, с. 14.
50 Там же, т. 3, с. 9.
5‘ ‘Гам же, т. 2, с. 239.
‘52 Там же.
244

цикла со «Словом о полку Игореве», Добролюбов подчеркивает,
что «иерей Софропий» (написание «Софоний» не было еще обще-
принятым 53) выразил иной, чем в «Слове», «взгляд на мир И
на жизнь» 5‘. Необходимо заметить, что при этом Добролюбов
по традиции, идущей от Карамзина и существовавшей в русской
науке и критике всю первую половину Х1Х в.‚ считал Софония
автором «Сказания», излагая в статье содержание именно этого
произведения, а не «Задонщины». Но суть дела не в традиции,
а в закономерности оценки «Сказания» рево.т1юционером-демо-
кратом, который протестует против религиозного пафоса «Сказа-
ния», против того, что в описании действующих лиц «находим»,
как замечал автор рецензируемой Добролюбовым книги Милюков,
«унылую нерешительность людей, продолжительным рабством
приученных к унизительному терпению» 55. Добролюбов призна-
ет, что годы рабства, крепостной зависимости действительно иска-
зилн проявления народного характера, но, подчеркивает он,
начало деятельное, активное не заглохло и нельзя, «не истребив-
ши народа, уничтожить в пом наклонность к самостоятельной
деятельности и свободному рагсуэкдоппто»"“. Добролюбов при-
стально всматривается в то качество народного характера, кото-
рое его современники называли «смирением». Так, Т. И. Филип-
пов, раскрывая свое понимание этого понятия, в одной из статей
писал: «Мы не сами собой получили жизнь н не сами собой
распоряжаемся своими обстоятельствами. Наше дело—идти
своей дорогой, не сбиваясь с пути добродетели и долга, а там
что будет, не узнаешь, да и не нужно: пошлется счастие—
благодари, пошлется горе—терпи. Вот все правила устройства
общественной пашей жизни» 57. Добролюбов не отрицает, что
для какой-то части русского народа сказанное справедливо:
к тому же смирение включает в себя и мудрое приятие жизни,
и умение видеть ее многосторонность, и, наконец, желание и
стремление считаться с теми, кто тебя окружает. Но русский
народ живет в условиях, которые уродуют личность. Поэтому,
отвечая тем, кто ставил смирение как черту национального харак-
тера во главу угла, критик писал: «Смирение, покорность, тер-
пение, самопожертвование и прочие свойства, воспеваемые в
нашем народе профессором Шевыревым, Тертием Филипновым
и другими славянофилами того же закала, составляют жалкое
и безобразное искажение... прекрасного свойства деликатно-
стн» 5“. Не смирение определяет ход народной жизни. «Благода-
ря историческим трудам последнего времени‚— замечает Добро-
любов,— и еще более новейшим событиям в Европе мы начинаем
немножко понимать внутренний смысл истории народов и теперь
53 См.: Шамбинаго С. К. Повести о Мамаевом побоище. СПб.‚ 1906, с. 133.
54 Добролюбов Н. А. Собр. соч., т. 2, с. 240.
55 М илюнов А. П. Очерк истории русской поэзии. СПб.‚ 1858, с. 21.
55 Добролюбов Н. А. Собр. соч., т. 6, с. 237.
57 Русская беседа, 1856, т. 1, с. 89-90.
55 Добролюбов Н. А. Собр. соч., т. б, с. 267.
245

менее чем когда-нибудь можем отвергать постоянство Ко всех на-
родах стремления — более или менее сознательного, но всегда
проявляющегося в фактах — к восстановлению уик естествен-
ных прав на нравственную и материальную н ависимость от
чужого произвола. В русском народе это стре ление пе только
существует наравне с другими народами, но, в роятно, еще силь-
нее, нежели у других» 59.
Резко высказываясь обо всем, что представлялось ему свя-
занпым с прославлением самодержавия или государственной
церкви, Добролюбов сохраняет высоко патриотическое, героиче-
ское звучание темы Куликовской битвы там, где речь о пей за-
ходит как о подвиге народном, национальной гордости и славе.
Русский народ отнюдь не покорен по натуре. «...'Гяжела ему
была... покорность,—— пишет критик‚— и он все не оставлял
мечтать о средствах освобождения» °°. России, «ее подвигов, ее бла-
городных порывов» нельзя понять, не «понявши народного харак-
тера»‘”. С одобрением отзывается Добролюбов о цикле истори-
ческих баллад Н. М. Языкова, посвященных борьбе с золотоор-
дынским игом. Цитируя балладу «Баян к русскому воину при
Дмитрии Донском, прежде знаменитого сражения при Непрядве»,
Добролюбов говорит о событиях, ставших темой стихотворения,
как о таких, в «которых именно мог проявиться великий дух
народа»°Ё
Отношение Белинского, Герцепа, Чернышевского и Добролю-
бова к Куликовской битве, одному из переломных моментов в
истории своей страны, очевидно, не было однозначным. Не было
простым и их восприятие произведений, написанных на тему
Куликовской битвы. Само событие и его осмысление служили
революционерам-демократам прежде всего доказательством того,
что возможность и необходимость завоевания истинной свободы
народа таятся в самом народе, в тех чертах его характера, ко-
торые проявлялись в трудных исторических обстоятельствах.
Прошлое давало надежду на будущее.
59 Добролюбов Н. А. Собр. соч., т. 6, с. 241.
°° Там же, т. 2, с. 235. '
“1 Там же, с. 340, 242. ‘
62 Таи же, с. 341.

О. А. Державипа
к НУЛИКОВСНАЯ БИТВА
В РУССКОЙ ДРАМАТУРГИИ
ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ Х1Х ВЕНА
В 1864 г. в октябрьском номере журнала «Эпоха» была напе-
чатана пьеса Д. В. Аверкиева «Мамаево побоище—летописное
сказание. (Картины русской жизни Х1Х’ века)». Пьеса была
первым драматическим произведением писателя. Появление его
в журнале «Эпоха», издаваемом братьями М. М. и Ф. М. До-
стоевскими, не случайно. Журнал, являвшийся продолжением
закрытого незадолго перед этим журнала «Время», стоял на по-
зициях близких к «почвенничеству»; на своих страницах он
последовательно боролся с революционно—демократической идео-
логией и философским материализмом, считая их «не свойствен-
нь1ми» России. Сотрудники «Эпохи» выступали против передовых
журналов- «Современника» и «Русского слова», обвиняя рево-
люционеров-демократов в «утилитарном» подходе к искусству;
идеализируя, подобно славянофилам, русскую старину, они охот-
но печатали на страницах журнала произведения, рисующие эту
„старину. Из русских писателей они особенно высоко оценивали
творчество А. С. Пушкина, видя в нем выразителя русской на-
циональной самобытности.
Дмитрий Васильевич Аверкиев (1836-1905) —известный в
свое время писатель, театральный критик, переводчик и журна-
лист — в 60-е годы был постоянным сотрудником «Эпохи». Он
происходил из патриархальной купеческой семьи, где еще в дет-
стве ему была привита любовь к русской старине. С 1846 г.
Аверкиев живет в Петербурге, он учится сперва в коммерческом
училище, а потом в университете на отделении естественных
наук. В студенческие годы Аверкиев сблизился с Добролюбовым,
после смерти которого опубликовал в журнале «Русский инва-
лид» посвященную ему статью-некролог ‘.
Воззрения Добролюбова оказали на него некоторое воздейст-
вие, однако неизмеримо большее влияние на молодого человека
имел его дед—Яков Аверкиевич Речиматский, бывший старо-
обрядец, человек достаточно образованный, влюбленный в рус-
скую старину. Именно ему писатель был обязан своими религи-
озными воззрениями 2.
Сблизившись с кружком Достоевского и сотрудниками «Эпо-
хи», Аверкиев находит в них единомышленников, переходит на
их позиции и ббльшую часть своих произведений— пьес и по-
1 Аверкиев Д. В. Русский публицист.— Русский инвалид, 1861, М 267.
3 Венгеров С. А. Критико-библиографический словарь. СПб., 1889, т. 1, с. 68.
247

вестей — пишет на сюжеты, взятые из русской истории или древ-
нерусской литературы. Такова и его пьеса «Мамаево побоище»,
являющаяся переложением в сцены «Сказания о Мамаевом по-
боище», известного ему по изданию И. Снегирева 3. 1
Выбор сюжета первого большого художественного произведе-
ния был вызван тем, что в 1863 г. известный историк Н. И. Ко-
стомаров написал статью, «имевшую целью доказать, что окру-
женный ореолом геройской славы Дмитрий Донской на самом
деле всего менее был героем и что освободил Россию не он,
а исключительно благоприятно сложившиеся обстоятельства» ’*.
Д. В. Аверкиев вступил в горячую полемику с историком- скеп-
тиком, который писал в духе модного в 60-е годы стремления
разрушить установившиеся репутации, и ответил на возражение
противников особой статьей 5. Понятно, почему пьеса Аверкие-
ва, посвященная событиям, связанным с Куликовской битвой,
была встречена «в штыки» представителями «левого» лагеря, и в
первую очередь— Д. И. Писаревым. В своей статье «Прогулка
по садам российской словесности» ° он подвергает пьесу ун11что-
жающей критике, обвиняя автора прежде всего в неоправданном
многословии, которое ему нужно будто бы только для того, чтобы
получить побольше гонорар, а затем (совершенно незаслужен-
но!) -—в «мракобесии и сикофанстве». Попутно Писарев заме-
чает, что сам он русских летописей не читал и читать пе станет.
Перед нами любопытная страничка общественно-политиче-
ской и литературной борьбы 60-х годов, в которой пьеса Авер-
киева занимает определенное и достаточно заметное место. По-
пробуем подойти к ее оценке более объективно, чем это сделал
в пылу борьбы Д. И. Писарев, не читавший и не желавший
читать (к сожалению, заметим!) русских летописей.
Д. В. Аверкиев не только читал, но и внимательно изучил
памятники, рассказывающие о Куликовской битве, и в частности
одно из виднейших произведений древнерусской литературь1—
«Сказание о Мамаевом побоище». Это произведение положено
им в основу пьесы, ему он следует в развитии сюжета, в выборе
действующих лиц и их характеристике. Как показывает его пье-
са, он хорошо знал и гениальный памятник Древней Руси «Сло-
во о полку Игореве». Насколько точно автор следует за своими
источниками, легко убедиться, ознакомившись с содержанием
сцен, входящих в пьесу. Автор строит ее по образцу трагедии
А. С. Пушкина «Борис Годунов»: пьеса содержит 19 сцен и эпи-
лог и охватывает события, начиная с весны 1380 до зимы
3 Снегирев И. Русский исторический сборник. М., 1838, т. 3, кн. 1.
4 Венгеров С. А. критике-библиографический словарь, т. 1, с. 74. См. также:
Костомаров Н. И. Куликовская битва.—В кн.: Исторические монографии
и исследования, т. 3, с. 3-42.
5 См.: Костомаров Н. И. «Апология за Дмитрия Донского гг. Аверкиева и Ас-
коченского».— Голос, 1864, М 124.
° Писарев Д. И. Собр. соч.: В б-ти т. СПб., 1894, т. 4, с. 331-337.
248

1381 г. Место действия постоянно меняется: это Рязань, Моск-
ва, Троице-Сергиев монастырь, Коломна, поле Нуликово. Напи-
сана пьеса, как и «Борис Годунов», пятистопным ямбом, белыми
стихами. Зарифмован почему-то только монолог рязанского боя-
рина Ивана Мирославича в первой сцене (здесь всюду парная
соседняя рифма). Цель, которую ставит себе автор, указана им
в предисловии: он хочет в своей пьесе «изобразить в картинах
прошлую жизнь с возможно большего числа сторон».
1-я сцена пьесы происходит в Рязани. Рязанский князь Олег
получает известие о том, что Мамай в союзе с к11язем литовским
Ягайло идет походом на Русь. Князь в нерешительности: как
поступить? Боярин Иван Мирославич (ремарка автора: «из татар»)
советует ему послать с этим известием послов в Москву и в то
же время вести переговоры с Мамаем и Ягайло. Он уверен, что
Мамай разобьет войска великого князя и тогда московские земли
можно будет разделить между Рязанью и Литвой.
В сцене 2-й великий князь московский Дмитрий Иванович
узнает от послов Олега о намерениях Мамая. Он собирает бояр-
скую думу. Боярип Федор Андреевич Кошка советует Дмитрию
не доверять Олегу рязанскому:
...0ткуда оп прослышал, что идет
на нас Литва? И как она идет:
с Мамаем оговорился ли Ягайло,
иль сам собой поднялся на Москву?
И как с Литвы в Переяславль далекий
скорее весть дошла, чем на Москву?
Как ни верчу — приладить не могу,
а вижу: тут неладно что-то, княже!
(с. 21)
Князю Дмитрию и другим боярам эти подозрения кажутся не-
обоснованными. Дума решает послать за Оку «сторожу», а в
города, подвластные Москве, гонцов с приказом, чтобы кпязья
вели к Москве свои дружины. Евдокия — жена Дмитрия —реко-
мепдует своему мужу съездить в Троицкий монастырь к Сергию
Радонежскому. В этой же сцене к князю приходят старики-
выборные от московского 11аселе11ия. Они заверяют князя, что
народ «приговорил» идти против Мамая и Ягайло, чтобы «всем
от мала до велика, за веру православную сразиться». О том, что
в поход против Мамая пойдут все, говорит Дмитрию и его сестра
Анна — жена боярина и воеводы Боброка.
В сцене 3-й мы видим князя Дмитрия в келье игумена Сер-
гия. Игумен сначала отговаривает кпязя от попытки сразиться
с Мамаем, указывая, что это ляжет тяжелым бременем на народ,
на простых ратников, но, узнав, что Мамай 11е принял посланных
ему из Москвы даров, благословляет Дмитрия на битву, дает
ему в помощь двух своих иноков — Пересвета и Ослябю и, со-
249

гласно «Сказанию», приглашает князя в трапезную:
Не обессудь нас, господине княже,
Не пировать — трапезовать зову!
Мы чем богаты, тем и рады.
(с.з6)
В сцене 4-й князь Дмитрий перед походом прощается с женой
Евдокией, а Дмитрий Боброк с Анной. Князь наставляет_сь1новей
и приказывает им слушаться боярина Кошку, которого оставляет
за себя в Москве. Простившись с мужьями, женщины опять,
согласно «Сказанию»‚ бегут на башню, чтобы видеть, как войско
будет уходить из Москвы. Евдокия, как и в «Сказании», залпва-
ется слезами, а Анна Ивановна, подобно Ярославне—героине
«Слова о полку Игореве», обращается с мольбой к силам природы,
умоляя их помочь дорогим воинам в походе: °
Ты, солнце красное, пригрей их на пути!
Ты, степь широкая, постелю постели!
Ты, ночка темная, укромная моя,
укрой их теплыми туманами своими!
Вы, ветры быстрые, лица им не знобите!
Вы, тучи черные, грозой не собирайтесь...
(с.44)
5-я сцена происходит 11а Девичьем поле. В поход собираются
простые воины. Жены и матери плачут, провожая их. Все со-
знают, что войско идет на серьезное и опасное дело. Появивший-
ся князь указывает воеводам, какой дорогой должен идти каждый
из полков.
Сцена 6-я. Ставка великого князя близ Коломны. Князь уз11а-
ет об измене Олега рязанского. Это подтверждают и гости-суро-
жане, готовые служить Дмитрию и показать ему путь через
степь. Раздаются звуки труб: на помощь Дмитрию приходят с
своими полками братья Ольгердовичи — Андрей и Дмитрий.
Сцена 7-я. 5 сентября 1380 г. Ставка великого князя у
Берез. Князь собирает воевод на военный совет: ждать врага
здесь или идти к Дону и переправляться через реку? Осторожный
воевода Иван Родионович Квашня рекомендует ждать здесь; ему
возражают князья Ольгердовичи и Боброк: они настойчиво реко-
мендуют двигаться к Дону и переправляться через реку, пока
Мамай не соединился с Олегом и Ягайло. Князь приказывает
войскам выступать. Ему подают грамоту от Сергия Радонежско-
го, в которой старец предсказывает русскому войску победу.
В сцене 8-й войска подходят к Дону. Воевода Мелик сообщает
князю о приближающихся полчищах Мамая. Дмитрий приказь1-
вает искать броды и мостить мосты, «чтобы к утру всем пере-
везтись». Как указывает ремарка, это происходит 7 сентября
1380 г.
В сцене 9-й действие снова переносится в Рязань. Князь
Олег, узнав, что Дмитрий пошел к Дону и по пути не тронул
250

его земель, чувствует себя неловко. Его опять успокаивает
боярин Иван Мирославич, напоминая, что, пойдя на помощь
Дмитрию, Олег станет «подручником» Москвы. «Ну, этому во веки
11е бывать, чтобы Рязань пошла к Москве с поклоном»,— заявля-
ет Олег.
Сцена 1О-я. Ночь накануне Куликовской битвы. Великий
князь и Дмитрий Боброк в поле — они выехали, чтобы слушать
«приметы». В этой сцене автор еще ближе, чем в других, сле-
дует тексту «Сказания»:
Сказание
...И рече Волынец: «Слушайте со
страны татарских полков». Слышав
же стук велик и кличь, и вопль, аки
торги силныя снимаютца, аки град
зиждуще и аки гром великий гремит.
Съзади нълку татарьскаго волцы вы-
ют грозно вельми, по десной же стра-
не пълку татарьскаго вороны кличу-
ще, и бысть трепет птиц велик вель-
ми. А но левой же стране, аки горам
играющим, гроза велика зело. но
реце же Непрядве гуси и лебеди
крилами плещуще‚ необычную гро-
зу подающе... И обратився на пълк
русскый-и бысть тихость велика.
Рече же Волынец: «Видишь ли что,
княже?» Он же рече: «Вижу многия
огненыя зори снимахуся». И рече
Волынец: «Радуйся, государь, добро
суть знамение». В ту же нощь бе не-
кто муж, именем Фома Кацибей, раз-
бойннк, поставлен па сторожи от ве-
ликаго князя на реце на Чюре Ми-
хайлове... И... бог откры ому видо-
ти в нощи той видение велико. Па
высоте виде облак наряден. И при-
иде же некий полк от востока велик
зело. От полудныя же страны при-
идоша два уношн светли, лица их
светпшася, яко солнце, имуще в ру-
ках своих мечи остры. И рекоша два
юноши полковником татарскым:
«Хто вам повеле отечество паше тре-
бытн? Нам дарова господь». И нача-
ша сечи. Нп един от них не пз-
бысть... И повода великому князю
виден11е единому. Он же рече: «Ни
поведай никому же!» 7
7 Сказание о Мамаевом побоище (основная редакция).—-В кн.:
Сцена 10
Боброк: ...Сойдем с коней. Теперь
оборотись лицом к татарскому полку
и слушай, и про все, что ни услы-
шишь, поведай мне. Что слышишь?
Вел. князь: Слышу клич и стук
большой, как будто на торгу, как
будто город рубят или в трубы тру-
бят,—а сзади волки страшно воют.
А справа слышится мне в птицах
трепет, бьют крыльями они, кричат
что мочи, играет воронье, а по Не-
нрядве орлиный клект несется. Слов-
но битва у них великая. Гроза и
страх!
Боброк: Оборотися к русскому
полку теперь. Что слышишь?
Вел. князь: Ничего не слышу.
Там тишина великая; и вижу, как
будто зори занялися там от множе-
ства огней...
Боброк: Ну, слава богу! Огпи-
то добрая примета, Княже!
(с. 75-76)
Ф о м а К а ц ю г е й: „Был я, княже,
сторожем поставлен
по твоему наказу на реке
на Чюре па Михайлове. И тут
открыл Господь мне некое виденье.
Увидел я на высоте: идет
на пас великий облак от востока.
И вот с полуденной страны,
навстречу
ему. два светлых юноши явились;
в руках у них по острому мечу,
и говорят о11и вождям татарским:
«Кто повелел губить вам нашу
землю?
Нас сторожить ее Господь поставил!»
И начали мечом их посекать,
посекли множество, а остальные,
как ужасом объятые, бежали.
Повести
о Куликовской битве/Изд. подготовили М. Н. Тихомиров, В. Ф. Ржига,
Л. А. Дмитриев. М., 1959, с. 64. (Литературные памятники).
251

Вел. князь: Те юноши-
то страстотерпцы наши,
князья Борис и Глеб. Они пред богом
усердные молельщики за Русь.
Они князь Александру помогали,
когда со свеямп он бился па Неве.
...Никому, Фома,
° до времени не сказывай об этом!
(с.79)
Сцены 11-я п 12-я рисуют состояние простых воинов перед
битвой в ту же ночь на 8 сентября. Они говорят о непроглядном
тумане, молодых воинов — «небывальцев» пугает вой волков
и клекот орлов. Бывалые воины их успокаивают и рассказывают
о битвах, в которых им приходилось принимать участие. Успокаи-
вая «небывальцев», ратник Сабур говорит им:
Кого убьют с погаными в бою,
тот все одно, что пострадал за веру;
как мученик, венец приимет вечный!
Его друг Холопищев добавляет:
Уж это точно,— кто в бою падет,
Тот — в царствие небесное наверно!
(с.88)
В «Сказании» это говорит воинам перед битвой сам великий
князь, высказывая широко распространенное в средние века
убеждение 3.
Сцена 12-я. Диалог между Пересветом и Ослябей, где первый
признается брату, что всю жизнь, даже в монастыре, его томило
недовольство окружающим и он нигде не мог успокоить «свой
мятежный дух и сердечный голод».
Сцена 13-я. Утро перед боем. Бояре говорят о великом князе
и решают просить его, чтобы он сам не участвовал в битве.
Князь решительно отказывается, дает распоряжение, где должен
встать каждый из полков, отправляет в засаду князя Владимира
Андреевича и Боброка и меняется одеждой с Михаилом Брепком.
Дмитрий Ольгердович говорит ему, указывая на русские полки:
Смотри-ка, княже, как отсюда видпы
все русские полки! Взгляни: хоругви
по ветру пашутся, как бы живые;
колеблются доспехи и шумят,
8 То же обещает, например, франкам в «Песни о Роланде» архиепископ Тур-
пин. Он говорит воинам: «Друзья мои, вы мавров не страшитесь, я богом
вас, сеньоры, заклинаю не отступать, не дрогнуть, чтоб певцы о нас по-
зорной песни не сложили! Здесь лучше нам погибнуть всем со славой; на-
дежды нет, мы ляжем здесь костьми! За то, друзья-товарищи, пред вами
в цветущий рай теперь раскрыта дверь! Вы завтра все воссядете средь
хора святых страдальцев!» (Песнь о Роланде / Пер. Ф. де Ла-Барта. СПб.,
1897, с. 52).
252

как сильная вода от бури; как заря,
блестят шеломы; еловцы на них,
как пламя, пышут...
(с. 94)
Это описание опять целиком взято 11з «Сказания». Там мы чи-
таем: «...яко облацы тихо трепещут богатырей русских хоругви,
тихо трепещут, аки живы пашутца... доспехи руских сынов аки
вода ветром колыбашеся, а шеломы на главах их позлащеныя, аки
утренняя зоря во время ведряное светяшеся, яловцы же шеломов
их аки пламя огненное пашется» (с. 62-63).
Прибывают послы от Сергия Радонежского с грамотой и освя-
щенным хлебом. Князь, как и в «Сказании», произносит молитву,
где упоминает Петра митрополита и «святых князей, заступников
родных», а затем обращается к воинам с речью, где призывает
их умереть «за веру православную, за наших братьев христиан»:
«Уж время пить нам, братья, чашу смерти... за Русь, за все
честное христианство!» —следуя за «Сказапием», добавляет он
(ср. в «Сказании»: «...уже бо гости паша близ Час па реце на
Непрядве, утре бо имам пити еси общую чашу, иже друзи мои
еще на Руси въжделеша», с. 64) (курсив мой.— О. Д
Сцены 14-я, 15-я и 16-я рисуют самую Куликовскую битву.
В 14-й— битва за сценой. На сцене Мелик перевязывает руку
раненому Шубе. Видя, что ордынцы теснят русских, оба бросают-
ся в бой и, как выясняется потом, погибают. В 15-й сцене пока-
зан засадный полк. Владимир Андреевич и Боброк из засады
наблюдают за ходом битвы.
Князь Владимир:
Брат Дмитрий! Погляди, пропали наши!
Брань крепкая и сеча злая! Боже!
Кровь льется, как вода; полки смешались;
кровь христианская с татарской вместе;
какие груды трупов всюду! Кони
ступать не могут; умирают люди
под конскими копытами. Сошлось
так много сил, что Куликово поле
вместить всех бьющиэгся не может. Страх!
Пора, пора нам выйти из засады!
(с. 97; курсив мой.— О. Д.)
Легко убедиться, открыв «Сказание», что не только детали,
но и отдельные подчеркнутые нами выражения этого описания
взяты оттуда. Боброк сдерживает нетерпеливого князя, говоря,
что пока двинуться нельзя. «Дует в лицо свирепый ветер и ме-
шает нам тронуться»,— говорит он. Владимир в отчаянии. Наконец
Боброк говорит: «Теперь настало время, княже! Час приспел!
Переменился ветер». Звучат трубы, и войско двигается.
253

Сцена 16-я происходит вечером 8 сентября. Победа. Русские
гонят татар. Князь Владимир приказывает трубить, чтобы собрать
всех, кто уцелел в кровавой сече. Его и Боброка поздравляют с
победой. Он посылает искать великого князя, а Дмитрий. Ольгер-
дович рассказывает ему о начале битвы — поединке татарского
богатыря с иноком Пересветом. Князя, как и в «Сказании», нахо-
дят воины Сабур и Холопищев.
Сцена 17-я. Князья и воеводы у дерева, под которым леэкит
бесчувственный великий князь. Его приводят в чувство, сообщают
о победе. Он радуется и оплакивает павших. Воеводы и простые
ратники славят князя-победителя.
В сцене 18-й княгиня Евдокия и Анна Ивановна встречают
своих мужей-победителей, вернувшихся в Москву. Князь Дмитрий
решает с боярами, как поступить с Олегом рязанским. Князь
Владимир Андреевич рекомендует захватить Переяславль Рязан-
ский, поскольку, по слухам, Олег бежал в Литву. Но боярин
Кошка возражает: войско устало и понесло большие потери, на-
чинать новый поход нельзя, лучше послать в Рязань послов п в
договоре, пользуясь случаем, «оттянуть» что-нибудь в пользу
Москвы. Это и происходит в 19-й сцене: бояре московские и рязан-
ские торгуются, устанавливая границы владений Москвы и Ря-
зани, и тому же боярину Кошке удается договориться так, как это
выгодно для Москвы. Итог переговорам подводит московский
дьяк Внук: «Да Москва уж на руку охулки не положит!» —
говорит он.
В эпилоге действие происходит зимней ночью 1381 г. На небе
комета. Народ пугается, видя в ней предзнаменование несчастья.
Старик рассказывает о моровой язве, бывшей недавно в Новгороде
и Нижнем. Боброк сообщает появившемуся великому князю
о возможном нашествии Тохтамыша. Раздается благовест, и все
направляются в храм к утрене.
Эпилог исторически верен: Куликовская победа далеко не
разрешила взаимоотношений русских князей, и Москвы в част-
ности, с Ордой. Она показала только, что с ордынцами можно не
только бороться, но и побеждать их. Известно, что через два
года—в 1382 г. Москва была взята, разграблена и сожжена
Тохтамышем. Но в пьесе упоминание о Тохтамыше как бы снп-
мает развязку-радость великой победы: борьба с врагом не
окончена, она продолжается...
Говоря о пьесе в целом, следует согласиться с Д. И. Писаре-
вып в том, что она несколько растянута. Источник, которому
следовал Д. И. Аверкиев, наложил на нее свой отпечаток: она
излишне повествовательна, а главное—-лишена необходимого в
драматическом произведении острого конфликта. Конфликт, воз-
никший между Дмитрием московским и Олегом рязанским, пе
двигает действия пьесы, он не развивается и лежит как бы на
периферии совершающихся событий. Как уже указывалось, пьеса
в сущности является переложением в стихотворные диалоги
«Сказания о Мамаевом побоище». Некоторые сцены при этом
254

совершенно не нужны для развития действия. Таковы, например,
сцены 12-я и 14-я, а также отдельные явления в других сценах,
а именно 1-е и 2-е явления в сцене 4-й и 1-е явление в сцене
18-й. Они придуманы автором и введены только для того, чтобы
полнее обрисовать ряд персонажей, участвующих в пьесе, посколь-
ку их характеры не раскрываются в действии. В пьесе занято
более 42 мужчин и 10 женщин, не считая лиц без речей, необхо-
димых для исполнения массовых сцен.
Среди поименованных лиц, согласно «Сказанию», мы находим
великого князя московского Дмитрия и его жену Евдокию, князя
Олега рязанского, братьев Ольгердовичей, князя Владимира
Андреевича, воеводу Дмитрия Боброка, боярина Бронка, Сергия
Радонежского и двух его иноков — Пересвета и Ослябю; из «Скл-
зания_» взяты воины Сабур и Холопищев и воин-разбойник Фома
Кацюгей. Но среди действующих лиц мы не видим ни митропо-
лита Ниприана, который в «Сказании о Мамаевом побоище»
играет значительную роль, ни Тютчева, ездившего в Орду с да-
рами. Не упоминаются и новгородцы, по «Сказанию» приславшие
свое войско на помощь Дмитрию. Аверкиев здесь верен истори-
ческой правде: он знает, что новгородцы не участвовали в Нули-
ковской битве, а Ниприана в 1380 г. не было в Москве.
Вместо этого в пьесу введен целый ряд исторических и
вымышленных лиц. Это дети Дмитрия Ивановича Василий
и Юрий, его сестра Анна, жена и сын Олега рязанского, москов-
ские бояре и воеводы, рязанские бояре, простые воины, их жены
и матери, московские жители, гости-сурожане-всего в пьесе
выведено 52 человека.
Великий князь московский в изображении Аверкиева вовсе не
выглядит легендарным героем. Это очень религиозный человек,
остро сознающий свою ответственность за то, что совершается
с его страной и ее народом. Он очень часто молится и сам ничего
не решает, не посоветовавшись с боярами и воеводами. Самостоя-
тельность и героизм он проявляет лишь перед боем, когда отка-
зывается наблюдать сражение, стоя в стороне, меняется платьем
с боярином Бренком и как рядовой воин идет в передовой полк.
Нашествие Мамая он воспринимает как наказание, посланное бо-
гом за его личные грехи, в которых икается игумену Сергию.
Автор использует при этом известную молитву Ефрема Сирина,
в свое время переложенпую в стихи А. С. Пушкиным (в стихотво-
репии «Отцы пустыппики и жены непорочны...»).
Автор стремится также более или менее убедительно характе-
ризовать и прочих действующих лиц, вводя для этого, как уже
говорилось выше, целые сцены и явления. Так, явление 1-е в сце-
не 4-й нужно ему только для того, чтобы характеризовать одного
из бояр — неумного и трусливого Симеона Васильевича, лицо,
никакой роли в развитии действия не играющее и по сути дела
не нужное. 2-е явление той же сцены и 1-е в сцене 18-й нужны
для характеристики Анны Ивановны, сестры великого князя,—
умной, смелой, бойкой молодкп, явно противопоставленной в
255

пьесе жене Дмитрия Евдокии, женщене очень богобоязнеппой
и скромной. Упомянутые сцены рисуют взаимоотношения Аппы
с ее мужем — воеводой Боброком.
Возникает вопрос: зачем понадобилось автору вводить лишнюю
сцену 14-ю, где Пересвет в ночь перед боем беседует с братом?
Думается, что, характеризуя Пересвета, Аверкиев имел в виду
своих литературных противников, в которых, по его мнению,
тоже не может успокоиться «мятежный дух», «сердечный глад»
и «греховное недовольство», в этих «грехах» кается брату Пере-
свет. Автор осуждает тех, кто, как Пересвет, возносится, «гордит-
ся духом».
Аверкиев стремится показать в пьесе разных людей, с разны-
мн характерами. Так, бояре и воеводы, каждый, имеют свое
лицо: здесь опытный и умный Дмитрий Боброк, осторожный
Иван Родионович Нвашня, дальновидный и хитроватый Федор
Андреевич Кошка, смелые и решительные князья Ольгердовичи,
восторженный и поэтичный Михаил Бренок. Неоднородны и пред-
ставители народной массы и простые ратники: Сабур, Холопи-
щев, Мороз. Народным сценам автор придает особое значение:
в предисловии к пьесе он дает указание театру, что исполняться
эти сцены должны не статистами, а опытными и талантливыми
актерами.
Пьеса написана хорошим русским языком без излишней
архаизации. Действующие лица говорят то, что им положено по
ходу пьесы, опи в ряде случаев в монологах, характеризуя исто-
рическую обстановку, рассказывают о себе, как Пересвет, или
о виденном и Чережитом (воин Сабур, Фома Кацюгей, старик в
эпилоге). Несколько растянут диалог Евдокии с великим князем,
где она советует мужу поехать в монастырь к Сергию Радонеж-
скому (именпо это место пьесы особенпо высмеивает Писарев).
Но дело в том, что здесь в реплики кпягини Аверкиев вкладывает
характеристику Сергия Радонежского, его значение в жизни
Руси и отношение к нему народа.
В язык действующих лиц пьесы введено много народных выра-
жений, присловий и поговорок, таких, как «в чужом пиру по-
хмелье», «твоими бы устами да мед пить», «не плюй в колодец»,
«как с гуся вода», «как рукой снимет», «на ловца и зверь бежит»
и т. п. Они придают их речи живой разговорный характер.
Была ли поставлена пьеса на сцене, мы не знаем, но, посколь-
ку автор посчитал нужным предпослать ей указания для актеров,
он, видимо, рассчитывал увидеть ее исполнение в театре. Однако
этому мешала излишняя повествовательность пьесы и отсутствие
в ней необходимого для драматического произведения острого
конфликта. Кроме того, поставить эту пьесу на сцене при тех
возможностях, которыми обладал театр второй половины Х1Х в.,
было нелегко: постоянно меняющееся место действия, изображе-
ние на сцене битвы, появление князей и воевод верхом на конях
вряд ли было возможно осуществить.

Достиг ли автор поставленной цели — показать русскую жизнь
ХП? в. с возможно большего числа сторон? Следует признать,
что он добросовестно старался это сделать. Мы видим в пьесе и
представителей правящей верхушки, и народную массу — мужчин
и женщин. Здесь действуют князья, бояре, воеводы, воины,
купцы, монахи... Автор рисует отношения между мужем и женой,
отцом и детьми, показывает жизнестойкость русского народа, его
глубокий патриотизм, его поведение и настроение в минуту тяже-
лого испытания, значение в его жизни в ту эпоху религии, ее
лучших представителей в лице Сергия Радонежского. Историче-
ская обстановка на Руси в конце Х1\7 в. и Куликовская битва
отражены в пьесе так, как они показаны в «Сказании».
Все это делало пьесу, несмотря на ряд недостатков, указан-
ных выше, интересной для определенного круга читателей
60-х годов прошлого века. Для нас она интересна как своеобраз-
ное литературное явление, по-своему отразившее идейную и обще-
ственную борьбу своего времени‚ как отклик .на одно из круп-
нейших событий русской истории ХПГ в.
9 Куликовская битва

И. Е. Усок
куликовскАя БИТВА
в ТВОРЧЕСТВЕ
АЛЕКСАНДРА БлокА
Тема Куликовской битвы особенно заинтересовала Александра
Блока в 1907—1908 гг., когда внимание ноэта было сосредоточено
на насущных проблемах, решаемых в России на протяжении
всего Х1Х в. и приобретших жгучую актуальность в начале ХХ
столетия, в преддверии назревающих революционных перемен
в общенациональном бытии. Среди этих проблем важнейшими
были проблемы исторических судеб России, судьбы народной
и судьбы человеческой. Чутье художника подсказывало Блоку,
что Россия подошла к кануну эпохальных исторических сверше-
ний. Назревающим революционным событиям в стране оп при-
давал глобальное значение, вынашивая идеал гармонического
будущего человечества —ликвидации распрей между народами и
формирования нового, внутренне цельного человека гармоническо-
го мира.
Этому идеалу счастливого будущего человечества — очертания
которого с годами вырисовывались у него все отчетливее -— сопут-
ствовала у Блока поддерживающая его в период между двух
революций страстная мечта о славном грядущем «могучей и юной
России» ’.
Ожидая приближения революционных катаклизмов, Блок в
своей публицистической прозе и дРУгих произведениях 1904-
19О9 гг. особенно много внимания уделял проблеме народа н ин-
теллигенции. Историческая перспектива национального развития
представлялась ему с отчетливой ясностью — будущее за народом;
парод несет «волю к жизни» (Ч, 327). Интеллигенция же, чем
дальше она отдалилась от народа, тем в более страшном тупике
оказалась. Интеллигент декадентского лагеря проникнут «волею
к смерти» (У, 327), демократическую же интеллигенцию, нераз-
рывными узами связанную с народом, поэт считал дееспособной.
Исследователями творчества Блока проанализировано И объяс-
нено своеобразие его художественного осмысления проблемы
народа и интеллигенции—одной из тех проблем, решение кото-
рой Х1Х век завещал ХХ: трагедия «полного разрыва между
Россией национальной И Россией европеизированной» 2 была
объективным итогом исторического развития страны. Лучшие
1 Блок: Александр. Собр. соч.: В 8-ми т. Л.; М., 1960—1963, т. 8, с. 277 (да-
лее ссылки на это издание даются в тексте с указанием тома и страни-
ЦЬ1).
2 Герцем, А. И. Собр. соч.: В ЗО-тп т. М., 1956, т. 7, с. 214.
258

представители мыслящей России на протяжении всего Х1Х в.
пеустаннс искали путей преодоления образовавшегося разрыва.
По справедливому и аргументированному заключению
Д. Е. Максимова, Блок «подходил к понятиям, „народа“ (России)
и „интеллигенции“ суммарно, лнрически-абстрактно»‚ не пытаясь
определить их «социально». Но исследователь подчеркивает, что
и этот подход «не лишал проблему острого общественного смысла
и непреходящей актуальности» 3.
Трагедию интеллигенции (Блок при этом имел в виду отда-
лившуюся от народа элитарную ее часть) иоэт объясняет тем,
что оторванная от национальных корней и подверженная воздей-
ствию западноевропейской цивилизации, уже исчерпавшей, как
ему представлялось, свое исторически прогрессивное значение,
она задыхается в безжизненной атмосфере чуждой русскому ха-
рактеру и губительной для него философии индивидуализма.
В традициях русской классической литературы Х1Х столетия,
уделившей много внимания как трудной судьбе народных масс,
так и трагедии оторванных от национальной почвы «лишних
людей», Блок, размышлявший над проблемой отрыва образован-
ного меньшинства от народа, движим прежде всего стремлением
найти пути преодоления этого обусловленного ходом националь-
ной истории противоречия русской жизни. Трагическими поисками
«согласительной черты» (Ч, 324) между народом и интеллигенци-
ей окрашена проза Блока 1904—1909 гг. Призывом к лучшим из
рядов интеллигенции «отречься от себя... для России» (Ч, 683)
проникнута носящая очень личный характер драма «Песня
судьбы». Мечтой поэта о подвиге, свершенном в единстве с наро-
дом, во имя приближения славного грядущего, согрет цикл «На
поле Куликовом».
Тяготевший к широте обобщений космического масштаба и
к детальной передаче тончайших нюансов внутренней жизни че-
ловеческой души, Блок развертывает в художественных произве-
дениях свои представления — об историческом процессе, о связи
времен, о судьбе народной и судьбе человеческой—в духе тех
поэтических новаций, которые были узаконены искусством нача-
ла ХХ в. Он зачастую использует сложную цепь поэтических
ассоциаций, нередко прибегает к символике, уподобляя друг дру-
гу далекие по своей сущности предметы или явления, не чужда-
ется и аллегоризма. Весь арсенал его художественных средств
подчинен задаче выразить главное в произведении, донести до
читателя ту задушевную мысль или переживание, которое и
скрепляет всю возведенную им художественную постройку.
Блок смело и свободно сочетает в своих произведениях симво-
лику индивидуальную, введенную в контекст литературного про-
изведения им самим, с символикой, разработанной его предшест-
венниками, чаще всего великими писателями Х1Х в.
3 Максимов Д. Поэзия и проза Ал. Блока. Л., 1975, с. 345-346.
259 9*

Куликовская битва, тема которой вводится Блоком в контекст
драмы «Песня судьбы», цикла лирических стихотворений «На
поле Куликовом», статьи «Народ и интеллигенция», у Блока по-
казана прежде всего как историческое событие, воспринятое во
всей конкретности его узловых моментов. В то же время Блок
придает Куликовскому сражению символический расширитель-
ный смысл, связывая это великое событие русской истории не
только с прошлым, но и с будущим. Он снабдил цикл «На поле
Куликовом» следующим примечанием: «Куликовская битва при-
надлежит, по убеждению автора, к символическим событиям
русской истории. Таким событиям суждено возвращение. Разгад-
ка их еще впереди» (111, 587).
Логика развития поэтической мысли Блока, раскрывающаяся в
драме «Песня судьбы», в цикле «На поле Куликовом» и в статье
«Народ и интеллигенция», показывает, что Блок придавал назре-
вающим в России революционным катаклизмам историческое
значение, близкое значению прославленного в веках Куликовско-
го сражения. Поэт предчувствует приближение исторической
грозы (мощь которой приравнивается к мощи взыгравших сти-
хий), грозный шквал которой сметет с пути русского народа все
то, что сковывает возможности национального развития. Блоков-
ский метод символизации, допускающий сближение разных, да-
леких по своему смыслу одно от другого явлений, позволяет поэ-
ту уподоблять ордынское иго, отяготившее жизнь Руси в далекие
исторические эпохи, губительному воздействию на современную
ему Россию, как представлялось Блоку, давно уже исчерпавших
свое исторически прогрессивное значение форм западноевропей-
ской цивилизации.
В статье «Народ и интеллигенция» (1908) полуторастамил-
лионный русский народ соотносится с воинским станом Дмитрия
Донского.
Характеризуя атмосферу народной жизни, Блок пишет:
«Среди десятка миллионов царствуют как будто сон и тишина.
Но‚— добавляет поэт‚— и над станом Дмитрия Донского стояла
тишина; однако заплакал воевода Боброк, припав ухом к земле:
он услышал, как неутешно плачет вдовица, как мать бьется о
стремя сына. Над русским станом полыхала далекая и зловещая
зарница» (У, 323). Но как обманчивой была тишина над станом
русских воинов в ночь перед историческим сражением, так обман-
чивыми представляются поэту сон и тишина над народным ста-
ном в современной ему России. Поэт в своей статье точно указы-
вает, откуда он берет материал для своего символического сравне-
ния,— это «сказание» (У, 323).
Представляет несомненный научный интерес уточнение во-
проса о том, каким именно источником пользовался Блок, чтб
послужило для него основой как исторических, так и историко-
литературных сведений о Куликовской битве. Судя по всем фраг-
ментам текстов самого Блока, связанных с этой темой и введен-
ных в его произведения, можно предполагать, что поэт, владея
260

общими данными о Куликовском сражении, введенными в соот-
ветствующие курсы истории России и истории русской литерату-
ры, кроме того, знал и подлинный древнерусский текст «Сказания
о Мамаевом побоище».
Непосредственно перед тем, как Блок обратился к тематике
Куликовского сражения, в Петербурге были изданы крупным
ученым, исследователем древнерусской литературы, профессором
С. К. Шамбинаго две книги ‘, которые и в наши дни, по мнению
специалистов, пользуются научным признанием. Сопоставление
текстов Блока с текстом «Сказания о Мамаевом побоище», опуб-
ликованным в издании С. К. Шамбинаго, позволяет предположить,
что именно это издание было тем литературным источником, ко-
торым пользовался поэт.
В третьей редакции «Сказания о Мамаевом побоище» ночь
перед исторической битвой описана очень подробно:
«Рече ж Дмитьрей Волынецъ великому князю: Хощу, государь,
в нощь сию примету свою испытати.— И уже заря померкла,
нощи глубоце сущп. Дмитрей ж Волынецъ, поимъ с собою вели-
кого князя единаго, и выехавъ на поле Нуликово и ставъ посреди
обоих плъковъ и обратився на плъкъ татарскый, слышить стукъ
великъ и кличь и вопль, аки тръги снимаются, аки град зиждоу-
ще и аки гром великий гремить. Съзади ж плъку татарьскаго
волъци выють грозно велми; по десной же стране плъку татар-
скаго ворони кличуще, и бысть трепетъ птичей, великъ велми,
а по левой же стране, аки горам играющимъ, гроза велика зело;
по реце ж Непрядве гуси и лебеди крылми плещуще, необычную
грозу подающе. Рече же князь великий Дмитрею Волынцу: Слы-
шим, брате, гроза велика есть велми.— И рече Волынець: При-
зывай, княже, Бога на помощь.— И обратився на плъкъ русскь1й,—
и бысть тихость велика. Рече же Волынецъ: Видиши ли что,
княже.— Онъ ж рече: Вижу многы огнены зари снимахуся.—
И рече Волынецъ: Радуйся, государь, добри суть знамениа, ток-
мо Бога призывай и не оскудей верою.— И пакь1 рече: И еще
ми есть примета искусити.— И сниде с коня и приниче к земли
десным оухом на долгъ час. Въставъ и пониче и въздохну от
сердца... Онъ ж рече: Едина бо ти на плъзу, а другая ж — скръб-
на. Слышах землю плачущуся на двое: едина бо сьстрана, аки
некаа жена, напрасно плачущись о чадех своихь еллиньскым
гласом, другаа же страна, аки пекаа девица, единою възопи вел-
ми плачевным гласом, аки в свирель некую, жалостно слышати
велми... азъ чаю победы поганых татаръ. А твоего христолю-
бивого въипьства мпого падеть, нъ обаче твой връхь, твоа слава
будеть» 5.
‘ «Повести о Мамаевом побоище» и исследовательские материалы о памят-
нике вышли в 1906 г., «Сказание о Мамаевом побоище» увидело свет
в 1907 г.
‘ Повести о Мамаевом побоище] Под ред. С. Шамбинаго. СПб., ‘1906, с. 60-
61.
261

Поэт ни в своей публицистической статье «Народ и интел-
лигенция», ни тем более в художественных произведениях —
драме «Песня судьбы» и лирическом цикле «На поле Кулико-
вом» —не ставил перед собой цель цитатно точно воспроизвести
текст «Сказания». Для него было важно иное — воссоздать народ-
но-поэтический дух памятника. И этого ему добиться удалось.
О пробуждении и готовности народной России к великим
свершениям в произведениях Блока свидетельствует не только
символика Куликовской битвы, но и вся цепь символов, восходя-
щих к литературным источникам, которыми изобилует его статья.
Так, например, строки «медленное пробуждение великана»
(У, 323) могут быть соотнесены со «старым русским велика-
ном»° в стихотворении Лермонтова «Два великана» и с его за-
нисыо о России, уподобленной Еруслану Лазаревичу, который
«сидел сиднем 20 лет и спал крепко, но на 21 году проснулся
от тяжелого сна — и встал и ношел... и встретил он тридцать семь
королей и 70 богатырей и нобил их и сел над ними царствовать...
Такова Россия» (У1, 384-385).
Постоянно анеллируя в контексте статьи к Гоголю, Блок со-
относил Россию народную, устремленную в будущее с гоголев-
ской «летящей тройкой» (У, 327). Поэт, осознававший свою «не—
разделенность и неслиятельность» со станом интеллигенции, реф-
лекспровал над ночти гамлетовским вонросом: «Что, если тройка...
летит прямо на нас?» (У, 328).
Мироощущение Блока и его мужественная готовность к прия-
тию исторически неизбежного заявили о себе в концовке статьи:
«...вокруг уже госнодствует тьма... можно уже нредставить себе,
как бывает в страшных снах и кошмарах, что тьма происходит
от того, что над нами повисла косматая грудь коренника и гото-
вы онуститься тяжелые копыта» (У, 328). В этих строках нашла
нреломление символика поднятой на дыбы России и тяжелых ко-
ныт коня, занесенных над головой человека, оказавшегося на нути
неумолимого движения исторической закономерности, восходящая
к «Медному всаднику» Пушкина".
Символику Куликовской битвы, раскрытую в статье «Народ и
интеллигенция», впервые Блок ввел в контекст своего творче-
ства в драме «Песня судьбы», над которой увлеченно работал
на протяжении 1907—1908 гг., мечтая увидеть ее на сцене Ху-
дожественного театра, и к доработке которой возвращался в но-
следующие годы.
Как справедливо отметила Т. Родина, «непосредственно свя-
занная с кругом размышлений Блока о России и ее историче-
ских судьбах, драма рассматривала тему русской революции, вь1-
деляя из множества ее граней один, но крайне существенный
конфликт: между народом и интеллигенцией... Конфликт этот рас-
сматривался Блоком как столкновение «стихии» (субстанции на-
3 Лермонтов М. Ю. Соч.: В 6-тп т. Л.; М., 1954, т. 1, с. 51.
" Это отмечено в статье З. Г. Минц «Блок и Гоголь» (Блоковский сборник.
Тарту, 1972, вып. 2, с. 173).
262

рода, «народной души») с интеллигенцией, оторванной от народа,
зараженной влиянием буржуазной цивилизации, раздираемой про-
тиворечиями и мучительно переживающеи эту свою изолирован-
ность от народа» 3.
В центре внимания автора драмы один из ответственнейших
этапов «подземного роста души» героя-интеллигента Германа, по-
ставленного волей судеб перед необходимостью преодолеть замк-
нутость своей уединенной жнзни частного человека и выработать
в себе гражданское самосознание. Герман погружается в мир но-
вых для него переживаний: «...я в страшной тревоге, как перед
нодвигом!.. Сердце горит и ждет чего-то, о чем-то плачет, но уже
торжествует, заранее торжествует победу. И как будто вся вот
эта необъятная ширь — заодно с моим сердцем, тоже горит, и то-
скует, и рвется куда-то со мной заодно!» (ПГ, 148). Он призна-
ется, что чувствует себя «у порога безумия... или прозрения.
Все, что было, все, что будет,— обстунило меня: точно эти дни
живу я жизнью всех времен, живу муками моей Родины» (ПГ,
148).
Минуты, в которые герой переживает состояние историческо-
го анамнеза, воскрешают в его памяти яркую страницу из нацио-
нального прошлого:
«Помню страшный день Куликовской битвы.— Князь встал с
дружиной на холме, земля дрожала от скрипа татарских телег,
орлиный клекот грозил невзгодой. Потом поползла зловещая ночь,
и Ненрядва убралась туманом, как невеста фатой. Князь и воево-
да стали под холмом и слушали землю: лебеди и гуси мятежно
плескались, рыдала вдовица, мать билась о стремя сына. Только
над русским станом стояла тишина, и полыхала далекая зарница.
Но ветер угнал туман, настало вот такое же осеннее утро, и так
же, я помню, пахло гарью. И двинулся с холма сияющий княже-
ский стяг. Когда первые палп мертвыми чернец и татарин, рати
ошиблись, и весь день дрались, резались, грызлись... А свежее вой-
ско весь день должно было сидеть в засаде, только смотреть,
и плакать, и рваться в битву... И воевода повторял остерегая: рано
еще, не настал наш час.— Господи! Я знаю, как всякий воин в той
засадной рати, как просит сердце работы, и как рано еще, рано!..
Но вот оно-утро! Онять—торжественная музыка солнца, как
военные трубы, как далекая битва... а я — здесь, как воин в заса-
де, не смею биться, не знаю, что делать, не должен, не настал
мой час! -— Вот зачем я не сплю ночей: я жду всем сердцем того,
кто придет и скажет: „Пробил твой час! Пора!“» (ПГ, 148-149).
Конкретные картины исторического сражения передают после-
довательность хода битвы. Эпизоды и реалии битвы воспроизво-
дятся в духе свободного пересказа текста «Сказания о Мамаевом
побоище», осложненного аналогиями с настоящим.
Сопоставление внутреннего самочувствия Германа с душев-
ным состоянием воинов Боброка должно было показать, что чув-
3 Родина Т. А. Блок и русский театр начала ХХ века. М., 1972, с. 177.
263

ство катастрофичности, присущее лучшим из стана интеллиген-
ции, достигло крайней степени своего напряжения, что они готовы
к «подвигу мужественности» во имя пока туманно представляемо-
го ими, но другого, лучшего будущего России. Они мучительно
переживают необходимость ждать своего часа, когда им, как и со-
ратникам Боброка, придет время вырваться из засады и реализо-
вать свою жажду деятельного приобщения к великим событиям
роковых мгновений истории.
Куликовская битва с последовательностью ее событий, обрам-
ленных поэтическими моментами (орлиный клекот, мятежно пле-
скавшиеся гуси и лебеди), остается символом, сохраняющим до
конца иносказательное значение. Необходимость точного воспроиз-
ведения битвы в ее основных значимых моментах (соответствен-
но тексту «Сказания») не вытекала из творческих задач, решае-
мых Блоком в «Песне судьбы». Точная передача последователь-
ности событий не способствовала ни раскрытию главной мысли
драмы, ни объяснению тоски и общественных исканий Германа.
Художественная задача, решаемая в произведении,—— показать
жизненную важность для Германа преодоления пропасти между
интеллигенцией и народом —— потребовала осложнения строя дра-
мы аллегориями. Были введены аллегорические обозначения Рос-
сии народной — Фаина и некрасовский Коробейник. Необходи-
мость передать сложность русской национальной жизни своей эпо-
хи заставила Блока обрисовать облик Фаины в многообразии
его взаимопротиворечивых черт.
Фаина в драме — и русская фольклорная красавица, в сонном
оцепенении еще ждущая своего суженого, и протестантка-расколь-
ница, наделенная могучими, рвущимися на простор стихийными
силами. В то же время Фаина не изолирована и от «страшного
мира» современной городской жизни европеизированной России.
Аллегория России — Фаины осложнилась введением образа Спут-
ника, который «движениями, костюмом, осанкой... напоминает им-
ператора или знатного иностранца, пожелавшего посетить инког-
нито чужую, дружественную страну» (1\/`, 143) 9. Кроме того,
Блок ввел еще «окрик ямщика, свист п конский ,топ», }«голос
колокольчика» (ПГ, 150) (знаки подоспевшей тройки— гоголев-
ской летящей птицы-тройки, отождествляемой с Россией).
Поэт чувствовал, что возведенная им художественная построй-
ка непонятна без авторского пояснения. Поэтому в текст драмы
был введен монолог «Человека в очках», раскрывающий автор-
ские представления о существовании пропасти между «писателя-
ми», живущими «интеллигентской жизнью», и «Россией, неизмен-
ной в самом существе своем и презирающей и ненавидящей
своих детей с «пустынной, дряблой интеллигентской душой», ко-
9 Как отметила Т. Родина, «Спутник символичен по отношению к ряду
реальных социально-общественных явлений современности. Л. Д. Блок
называла в качестве прототипа этого образа Витте, министра, который
проведением реформ пытался капитализировать Россию, избежав револю-
ции» (Родина Т. А. Блок и русский театр начала ХХ в., с. 187).
264

торых скоро сменят другие л1оди с «новой душой» (ПГ, 134).
Герман почувствовал себя призванным освободить Фаину—
невесту -— Россию от опеки Спутника, отяготившего ее жизнь на-
слоениями западной цивилизации, и увлечь ее на гоголевской
птице-тройке в неведомые дали будущего. Встреча Германа и
Фаины в драме состоялась, птица-тройка подхватила влюблен-
ную пару. При этом «голос колокольчика... вступает в мировой
оркестр, берет в нем первенство, а потом теряется, пропадает,
замирая где-то вдали на сияющей равнине» (ПГ, 15О—151), как
поясняет автор в ремарке к У картине. Это тоже символика,
повторяющаяся в различных произведениях Блока и требующая
раскрытия.
На важность для Блока того содержания, которое он вкладь1-
вал в художественное понятие «музыка», исследователи обратили
внимание давно”. Их общими усилиями было доказано, что
поэтическая идея музыки у Блока сложилась в результате воз-
действия на него различных влияний: творчества немецких ро-
мантиков и Гоголя, Р. Вагнера, а также и популярных в симво-
листских кругах воззрений Шопенгауэра и Ницше. Блок связы-
вал с художественной идеей музыки духовное пачало мировой
жизни. Стремясь выразить свое поэтическое представление о му-
зыке как о светлой основе бытия, оп записал: «Музыка творит
мир. Она есть духовное тело мира —мысль <текучая> мира... Му-
зыка — предшествует всему, что обусловливает» ". В музыкальной
символике Блока воплощается центральная идея его поэтическо-
го жизнеощущения— положение об универсальном единстве ко-
смического, исторического и индивидуального. Тесно связанный
с блоковскими представлениями о музыке, образ мирового орке-
стра в произведениях поэта явился образом гармонии мировых
стихий ‘а.
Идея музыки —как духовпой основы бытия-воплощается,
по представлениям Блока, в стихийной жизни природы, в на‹
родной душе, в сознании отдельной личности, приобретающей
творческую силу лишь при достижении гармонического согласия
с природой и «музыкой» пародной души. В статье «Дитя Гоголя»
(1909) Блок писал: «В полете на воссоединение с целым, в му
зыке мирового оркестра, в звоне струн и бубенцов, в свисте вет-
ра, в визге скрипок — родилось дитя Гоголя. Этого ребенка назвал
он Россией. Она глядит на нас из синей бездны будущего и зо-
вет туда. Во что она вырастает,— не знаем; как назовем ее,—
не знаем» (У, 379). Подобное представление о России руководи-
ло Блоком при его работе над 5-й картиной «Песни судьбы».
Блок поставил перед собой цель художественно убедительно по-
*° См.: Гольцев В. О музыкальном восприятии мира у Блока.—— В кн.: О Бло-
ке. М., 1929; Максимов Д. Поэзия и проза Ал. Блока; Поцебня Д. Проза
А. Блока. Л., 1976.
Н Блок Александр. Записные книжки. М., 1965, с. 150.
12 См.: Магомедова Д. М. О генезисе и значении символа «мировой оркестр»
в творчестве А. Блока.— Вестник Моск. ун-та, 1974, М 5.
265

казать необходимость единения наиболее чутких к велениям вре-
мени из рядов интеллигенции с Россией народной, жаждущей
освобождения от всего, что мешает гармоническому развитию ду-
ховных сил народа, и готовой к прорыву в грядущее, к жизни,
светлой И прекрасной, в гармонии со стихиями мироздания.
Полет Германа с Фаиной на гоголевской птице-тройке под
аккомпанемент мирового оркестра и явился художественной реа-
лизацией в драме мечты Блока о прорыве в гармоническое гря-
дущее России. Но прорыв в будущее на птице-тройке не состоял-
ся. Фаина «не могла сдержать коней. Опи испугались чего-то,
шарахнулись в сугроб и умчались...» (ПГ, 160) .
Фаина, прощаясь с Германом, говорит «Встретиться нам еще
не пришла пора» (ПГ, 166). Германа, заблудившегося в бескрай-
них российских просторах и не знающего, куда идти ему, спасает
от неминуемой гибели некрасовский Коробейник. Так, в концовке
драмы и прощальных словах Фаины отозвались слова Боброка:
«Рано еще, не настал наш час».
Поставленная Блоком задача-показать рождение человека
общественного, углубление его в сложности духовного бытия свое-
го героя наряду с увлечением символикой и аллегориями приве-
ли к тому, что в «Песне судьбы» не сложился драматический
конфликт и произведение оказалось несценичным. Но, не состояв-
шись как драма, «Песня судьбы» явилась для поэта творческой
лабораторией, в которой он вырабатывал систему художествен-
ных средств, позволявших раскрыть искания и смятение внутрен-
не близкого ему человека сложной исторической эпохи.
Работа над «Песней судьбы» затягивалась. Но, увлеченный
своим замыслом, Блок искал пути к его реализации. В июне—-
декабре 1908 г. был создан цикл «На поле Куликовом». 1 декаб-
ря 1912 г. Блок, вспоминая о своих контактах с К. С. Стани-
славским в период работы над «Песней судьбы», записал в своем
дневнике: «Станиславский страшно хвалил, велел переделать две
картины, и я переделал в то же лето в одну (здесь родилось
„Куликово поле“ — в Шахматове) » (ЧП, 187).
Современник поэта критик И. Голов, не уловивший биения
тревожной мысли Блока, отозвался на появление в печати цикла
«На поле Куликовом» весьма недвусмысленно: «Мы не имеем
права сетовать на рыцаря „Прекрасной Дамы“ за его превраще-
ние в модернизированного „народника“, темно и вяло толку1още-
го о народной стихии, но грустно и больно, когда истинный поэт
начинает подменять свое стихийное творчество какой-то приду-
манной теоретической стихией... В стихотворениях „На поле Кули-
ковом“ не замечается внутренней необходимости, которая оправ-
дывала бы их появление, и, по-видимому, само Куликово поле
послужило лишь внешним предлогом к написанию цикла хоро-
ших, но ненужных, каких-то беспредметных стихов» ‘з. От кри-
13 Голов И. Литературные альманахи издательства «Шиповник», кн. 9.——
Весы, 1909, М: 9, с. 94.
266

тика явно укрылось самое главное: своеобразие блоковского вос-
приятия связи времен, позволявшее уподоблять одно другому со-
бытия из различных исторических эпох, создававшее современное
звучание стихотворений на историческую тему.
Г. Иванов, откликнувшийся на вышедший в 1915 г. в Петро-
граде (в издательстве журнала «Отечество») сборник «Стихов о
России» Блока, оказался во многом прозорливее рецензента «Ве-
сов». Он писал: «Открывается книга стихами о Куликовом поле...
Этот цикл определяедг тон всей книги—просветленную грусть
и мудрую ясно мужественную любовь поэта к России...» “к Г. Ива-
нов уловил своеобразие подхода Блока к теме Родины и глубину
истинной народности воззрений поэта: «... безукоризненное ма-
стерство поэта оказалось именно в плане книги... В книге 23 сти-
хотворения, и почти каждое — новый этап лирического познания
России... В „стихах о России“ нет ни одного былинного образа,
никаких молодечеств и „гой еси“. Но в них Россия былин и та-
тарского владычества, Россия Лермонтова и Некрасова, волжских
скитов и 1905 г. Книга Блока — точно чистый воздух, от сопри-
косновения с которым рассыпаются в прах стилизаторские му-
мии „под народ“» "П
Вслед за современниками Блока в поэтический строй стихот-
ворений «На поле Куликовом» всматривались многие. В ходе
научного осмысления цикла «На поле Куликовом» наметилась
тенденция расчленять стихотворения на два плана — план совре-
менных идей и представлений поэта и конкретно-исторический
план, в котором показан воинский подвиг русского народа во
второй половипе ХПГ в."
Правда, справедливости ради нужно заметить, что подобному
подходу к его стихотворениям в какой-то мере поспособствовал
сам поэт, написавший в 1918 г. по просьбе композитора Ю. А. Ша-
порина, задумавшего создать симфонию-кантату «На поле Кули-
ковом», еще два стихотворения в дополнение к циклу: «Хор та-
тар» и «Ария невесты». Вокально-симфоническое произведение
Шапорина на текст стихотворений Блока, задуманное в 1918-
1919 гг.‚ было осуществлено им в конце ЗО-х, в предчувствии
приближения второй мировой войны. Композитор решил свою ху-
дожественную задачу иначе, чем вдохновивший его поэт: стихо-
творения Блока при этом подверглись не только переключению
в другой ракурс, но и текстуальному изменению.
В последние десятилетия тенденция сведения художественно-
го метода Блока к «двупланности» представляется исчерпавшей
себя. По справедливому заключению Е. Б. Тагера, «художествен-
ный метод Блока меньше всего сводится к этой „двупланно-
сти“. Каждое его стихотворение представляет сложную структуру,
ц Иванов Г. Стихи о России.— Аполлон, 1915, М 8/9, с. 96-97.
*5 Там же, с. 99.
1“ См., например: Альфонсов В. Н. Тема России в лирике А. А. Блока в 1905-
1911 гг.— Учеп. зап. Ленингр. гос. пед. ин-та им. А. И. Герцена, 1957,
вып. 164, ч. 1.
267

все элементы которой, сохраняя свою самознач
ясь поразительной конкретностью поэтической „
данных сцеплениях, пересечениях взрывчато
друг друга, создавая в итоге образ целого, бе
щего значение всех его частей и сопоставимог
мира» ‘7.
Представления Блока о связи времен, реал ованные через сим-
волику Куликовской битвы,— ключ к поним ию целостности ху-
дожественной структуры цикла «На поле Ку иковом». Тема исто-
рической судьбы России, судьбы народноймсудьбы человеческой
проведена в цикле через сознание лирического «я», человека ХХ в.
Т. Родина совершенно справедливо отметила: «Герои Блока при-
сваивают себе конфликты объективного мира, несут их в себе
как свои собственные с вытекающей отсюда необходимостью внут-
ренне пройти через все пропасти истории, через ее мрак, бури
и противоречия» ‘3.
Пять стихотворений цикла воспринимаются как единая лири-
ческая поэма. Они связаны авторской логикой развития темы и
общей для всех трагической тональностью звучания. Логика дви-
женин темы (в стихотворениях) поэтическая.
Стихотворения проникнуты острым ощущением чувства совре-
менности. В 1908 г. в статье «О театре» поэт охарактеризовал
то гнетущее воздействие, которое оказывала его эпоха па мысля-
щую личность: «Действительно великая, действительно мучитель-
ная, действительно перешодная эпоха, в которую мы живем, ли-
шает нас всех очарований, и на всех перекрестках подстерегает
нас какая-то густая мгла, какое-то далекое багровое зарево собы-
тий, которых мы все страстно ждем, которых боимся, на которые
надеемся» (У, 257).
Уже само название цикла .«На поле Куликовом» показы-
вает, что тема Куликовской битвы получает в лирике несколько
иное преломление, чем в драме. Здесь акцент смещен с хода
Куликовской битвы, которую вспоминает Герман в «Песне судь-
бы», на само поле Куликово. Название цикла продуманно И точ-
но. Поле Куликово-историческое место национальной славы
России прошлого, воспетое в литературных памятниках и вошедшее
в сознание поколений вместе с тем кругом исторически конкрет-
ных фактов и поэтических ассоциаций, которые связаны с битвой.
Поле Куликово как место исторически локальное — лоно, в кото-
ром рождена независимость России, сумевшей смести со своего
пути грозные силы завоевателей,— уводит лирического героя цик-
ла в конкретность исторического времени, в ХПГ в., в эпоху битв,
когда перед лицом смертельной опасности русские отстояли свое
историческое право на национально-самобытное развитие. Через
весь цикл последовательно проходит лирическое восприятие Рос-
сии как невесты, жены и матери.
ость, отлича-
оти“, в неожи-
ереосмысливают
ерно превь1шаю-
только с образом
17 Русская литература конца Х1Х—начала ХХ вв. 1908—1917. М., 1972,
с. 257-258.
‘В Родина Т. А. Блок и русский театр начала ХХ века, с. 181—182.
268

Неукротимая устремленность России народной в будущее по-
лучает поэти еское выражение в образе «степной кобылицы, не-
сущейся вска ». Отправная точка этого движения определена
точно: ленива грусть, сонный покой Руси взорваны вторже-
нием в ее жизнь чуждого начала.
О, Русьдмоя! Жена моя! До боли
На ясен долгий нуть!
Наш ну —- стрелой татарской древней воли
Про ил нам грудь.
\ (1П‚ 249)
В поэтической трактовке Блока с того самого момента, как
«стрела татарской древней воли» ранила Русь, дальнейший ее
исторический путь всегда- «вечный бойМПокой нам только
снится/ Сквозь кровь и пыль» (П1, 249). Причем понятие «бой»
в контексте лирического цикла приобретает многозначность,
в него включаются и кровавые столкновения с инонациональны-
ми армиями, и необходимость постоянного преодоления проти-
воречий на длительном нути исторического развития России.
«Степная кобылица», «путь» и «бой» — «звездные слова» пер-
вого стихотворения, они ведут развитие его лирической темы.
В лирическом цикле путь России, «наш путь», устремлен в
бесконечность. Для Блока «путь степной» — путь, безграничный
в пространстве. В стихотворении «Новая Америка» об этом ска-
зано точно.
Ты стоишь нод метелицей дикой,
Роковая, родная страна.
За снегами, лесами, стенями
Твоего мне не видно лица.
Только ль страшный простор нред очами
Непонятная ширь без конца?
Путь степной — без конца, без исхода.
Степь, да ветер...
(111, 268-269; курсив мой.— И. У.)
Но «наш путь» в первом стихотворении показан и как путь,
безграничный во времени. У Блока наблюдается соединение че-
рез союз «и» обозначений разных рядов — временнбго и простран-
ственного: «И даже мглы — ночной [временной ряд] и зарубеж-
ной [пространственный ряд] я не боюсь». Объединяя разные
ряды, поэт переводит свои образы из мира реального в мир поэ-
тический, в котором своя реальность, свои законы, отличные
от мира действительного. В этом мире пространственные дали
пересекаются далями временными, историческое время отменяет-
ся «временем музыкальным» (термин Блока), прошлое проеци-
руется в будущее и т. п. Создавая свой поэтический мир, Блок
руководствовался принципом, раскрытым им в статье «Натилина»:
269

«Дело художника... восстанавливать связь, расчищат горизонты
от той беспорядочной груды ничтожных фактов, оторь1е, как
бурелом, загораживают все исторические перспект ы» (У1, 83).
Лирический герой цикла, человек ХХ в.‚ помн о националь-
ном прошлом, но тревожится о будущем. И в буд щем он угадь1-
вает повторение битв, значение которых для Ро ны равноценно
значению Куликовского сражения.
Исход грядущей битвы, равнозначной Кул ковской, предре-
шается в поэтически обобщенном виде как {треодоление тьмы
светом.
Пусть ночь. Домчимся. Озарим кострами’
Стенную даль.
В степном дыму блеснет святое знамя
И ханской сабли сталь.
(111, 24.9)
С образом света в контексте стихотворения соотносится пред-
ставление о «святом знамени», которое блеснет в «степном дыму».
«Святое знамя» в то же время воспринимается как знак святой
убежденности русских в жизненной необходимости победы, долж-
ной обеспечить дальнейший ход национальной истории.
Завершается стихотворение поэтической картиной кровавого
заката:
Идут, идут испуганные тучи,
Закат в крови!
Закат в крови! Из сердца кровь струится!
Плачь, сердце, плачь!
(111, 242-259;
Изображенная в стихотворении Блока картина заката может
быть соотнесена с поэтической зарисовкой кровавого рассвета в
«Слове о полку Игореве»: «Другаго дни велми рано кровавыя
зори свет поведаютъ» ‘9.
Импрессионистическую зарисовку пейзажа в стихотворении
Блока оттеняет зачин стихотворения — картина сонного оцепене-
ния лениво раскинувшейся реки. В то же время она раскрывает
внутреннее состояние лирического «я», чья тревожная мысль,
воскрешая прошлое и пытаясь заглянуть в национальное буду-
щее, не может отрешиться от проблем настоящего.
Во втором стихотворении цикла лирический герой весь во
власти переживаний, вызванных не отнускающей его ни на мгно-
вение мыслью о настоящем — кануне эпохальных революционных
событий, надвинувшихся на его Родину. Работа над вложенным
в уста Германа в «Песне судьбы» историческим воспоминанием,
в ходе которого были воскрешены основные вехи Куликовского
сражения, не нрошла для Блока бесследно. Она подготовила
ноэта к воспроизведению этого эпизода из духовной жизни его
19 Слово о полку Игореве. М.; Л.: Асабешйа, 1934, с. 67.
270

героя в лирн еском стихотворении. Лирический герой цикла не
просто вспоми ает о Куликовской битве, он мысленно переносит-
ся к месту, на к тором развернулось знаменитое сраженне,— к Ну-
ликову пол1о.
Мы, са -друг, над степью в полночь стали:
Не верх ться, не взглянуть назад.
За Непр двой лебеди кричали,
И опять, пять они кричат...
(111, 250)
!
В первой строфе-зачине стихотворения показано, что капун
нового Куликовского сражения настал и новая битва неотврати-
ма. Взгляд лирического героя на будущее мрачен. Трагизм его
мироощущения раскрывается ходом исторического воспоминания,
захватившего его во власть, повлекшего за собой использование
поэтических знаков—предвестий беды из фольклорных источни-
ков.
На пути -— горючий белый камень.
За рекой — поганая орда.
Светлый стяг над нашими полками
Не Взыграет больше никогда.
(111, 250; курсив мой. — И. У.)
В ход раздумий и строй переживаний лирического «я», погру-
женного в воспоминания о прошлом, врывается голос «друга» —
воина тех легендарных времен, память о которых донесли до да-
леких потомков летописи и повести о Куликовской битве.
И, к земле склонившись головою,
Говорит мне друг: «Остри свой меч,
Чтоб недаром биться с татарвою,
За святое дело мертвым лечь!»
(111, 250)
Облик «друга», возникшего в воображении", чье явление ка-
жется столь естественным на месте исторической битвы, его сло-
ва соответствуют поэтическому контексту и пафосу «Сказания о
2° Возможность воскрешения прошлого «всесильной волею мечты» у Блока-
поэта обоснована еще в его стихотворении «Тихо вечерние тени...» (1901),
включенном в книгу «Стихов о Прекрасной Даме»:
Разве воскреснуть возможно?
Разве былое — не прах?
Нет, из господнего дома
Полный бессмертия дух
Вышел родной И знакомой
Поспой тревожить мой слух.
Сопмы могильных видений,
Звуки живых голосов...
271

Мамаевом побоище». Мужественный настрой и гер ческая готов-
ность к гибели предка — «друга» поддерживают х лирического
героя цикла. Он, остро ощущающий связь врем , и себя вдруг
неожиданно в мгновенном озарении увидел од м из многих в
рядах исторически сменяющихся поколений ру ких людей, при-
званных к подвигу мужественности — к гибел во имя грядуще-
го Родины.
Я — не первый воин, не последний,
Долго будет Родина больна.
(111. 250)
Голос его крепнет, и в духе древней народной традиции он,
человек ХХ в., осознавший общность своей судьбы с судьбой на-
родной, завещает:
Помяни ж за раннею обедней
Мила друга, светлая жена!
1111. 250)
В третьем стихотворении цикла лирический герой — человек
ХХ в., погрузившийся на Нуликовом поле в исторические воспо-
минания,— воскрешает в памяти грозную атмосферу той ночи,
«когда Мамай залег с ордою/ Степи и мосты» (111, 250). Ему
мнится, что и себя он помпит как участника битвы с Ордой.
Картину этой ночи составляют поэтически переданные подробно-
сти размещения враждующих армий между Доном и Непрядвой,
осложненные вставными эпизодическими моментами, восходя-
Щими к тексту «Сказания о Мамаевом побоище», а может быть,
и «Слова о полку Игореве»:
С полунбчи тучей возносилась
Княжеская рать,
И вдали, вдали о стремя билась,
Голосила мать.
И, чертя круги, ночные птицы
Реяли вдали.
А над Русью тихие зарницы
Князя стерегли.
Орлий клёкот над татарским станом
Угрожал бедой,
А Непрядва убралась туманом,
Что княжна фатой.
(ш, 251)
Но картина ночи, предшествующей сражению 1380 г., осложня-
ется введением в ее поэтическое пространство исторически чуж-
дых ей моментов — присутствием здесь, на поле Куликовом, пере-
несшегося в прошлое человека ХХ в. и его хранительницы.
272

П. Громов предлагает рассматривать «светлый образ», нисходя-
щий на воина, как лирическп понимаемую «тему России» или
«более узко исторически... как лирическое ощущение Родины‘
сквозь образ Богородицы» 2’. По мнению исследователя, вырабо-
тавшего свое представление о блоковском цикле «На поле Кули-
ковом», восприятие «Ты» «как „Дамы“ не допускается идейным
целым цикла» 2”. По-видимому, исследователь наследия Блока,
разработавший оригинальную концепцию становления Блока-поз-
та, оставил без внимания важнейшие черты поэтического миро-
ощущения Блока. Образу «Ты» — подруги Светлоликой, Девы Све-
та — Блок придает существенное значение. Тема «Ты», ведущая:
в третьем стихотворении цикла, переходит из него в четвертое.
Образ «Ты» обрамляет картину ночи, предшествующей битве,
«Ты» присутствует на поле битвы при ее зачине:
И когда, наутро, тучей черной,
Двинулась орда,
Был в щите Твой лик нерукотворный
Светел навсегда.
(ш, 251)
«Ты» — Дева Света, введенная в цикл «На поле Куликовом», яв-
ляется романтической метафорой гармонии. Дева Света для Бло-
ка -— «душа мира», начало, переключающее его из мира явлений
в сферу субстанционного бытия. «Ты» для Блока —— начало, пове-
левающее им в пору создания «Стихов о Прекрасной Даме»,
воспринимаемых как страстный гимн красоте, гармонии мирозда-
ния. И позже «Ты» —начало, руководящее поэтом на его труд-
ном пути к Родине и народу.
Ты, знающая дальней цели
Путеводительный маяк,
Простишь ли мне мои метели,
Мой бред, поэзию и мрак?
Иль можешь лучше: 11е прощая,
Будить мои колокола,
Чтобы распутница ночная
От родины не увела?
(111, 9)
Во второй половине творческого пути Блока образ «Ты», Девы
Света как обозначения духовного начала мироздания все чаще
сменяется другим его обозначением: «музыка», «дух музыки».
Смена символов у Блока означает усложнение его представле-
ния о духовном начале бытия.
2‘ Громов П. А. Блок, его предшественники и современники. М.; Л., 1966‚.
с. 341.
22 Там же.
273

В третьем стихотворении цикла в обозначении духовного на-
чала мироздания встречаются два ряда символов: первый ряд—
«Ты», «Светлая Жена», и второй ряд слов-символов, в котором
корневым символом является понятие «музыка». По ходу разверты-
вания поэтической логики Блока слову-символу «музыка» сопут-
ствуют слова-символы «влага», «пары», «тучи», «дожди»,‚ «тума-
нью”. В статье «Крушение гуманизма», развивая свои историо-
софские взгляды, Блок обнажает взаимосвязь этого символическо-
го ряда: «Музыка проструилась своими, ей ведомыми путями; она,
как бы осенив радугой брызг последних гуманистов... образовала
нары и тучи, которые пролились дождями и осели туманами
на человечество Х1Х столетия (этих дождей и туманов много в
голосах лучших европейских лириков того времени); дожди и ту-
маны, в которых заблудились одни и стали перекликаться другие,
напоили собою землю; там, под землей, родились музыкальные
шумы и гулы, которые зазвучали в голосах стихий, в голосах
варварских масс и в голосах великих художников века; так ши-
рился тот новый потон, который в течение столетия струился под
землей, ломая кору цивилизации то здесь, то там, и который в
наши дни вырвался из-под нее с неудержимой силой, упоеп-
ной духом музыки» (УЧ, 112) (курсив мой.— И. У .
Образ «Ты» в стихотворении окутан символикой музыкально-
го ряда, ее явлению“ на поле Куликовом сопутствует «туман
над Непрядвой», а ее трогательная забота о ратнике историче-
ского сражения проявляется в том, что она
Серебром волны блеснула другу
На стальном мече,
Освежили пыльную кольчугу
На моем плече.
(111, 251; курсив мой. — И. У.)
Осуществленным в третьем стихотворении перенесением в про-
шлое Девы Света — хранительницы человека ХХ в.— Куликовской
битве придается значение события субстанционного значения-
той точки, от которой может вестись отсчет дальнейшего хода
национальной истории России —времени начала ее национально-
го возрождения после освобождения от ненавистного ордынского
ига.
23 Это было отмечено в книге Д. М. Поцебни «Проза Блока» (с. 50-51).
24 Тема воплощения «Ты» у Блока проходит через цикл «Стихов о Прекрас-
ной Даме». См., например, стихотворение «Небесное умом не измеримо»
(1901):
Она сошла на землю не впервые,
Но вкруг нее толпятся в первый раз
Богатыри не те, и витязи иные...
И странен блеск ее глубоких глаз...
(1, 91)
274

В четвертом стихотворении ход раздумий снова переносит ли-
рического героя из прошлого в настоящее:
Опять с вековою тоскою
Пригнулпсь к земле ковь1ли‚
Онять за туманной рекою
Ты клпчешь меня издали...
(111, 2.51)
Лирический герой цикла, пережив свершившуюся в мечте ра-
дость приобщения к народному бытию, к историческим сверше-
ниям родного народа (второе и третье стихотворения цикла),
отрешившись от своей грезы, увидел настоящее Родины во всей
сложности вставших перед пей проблем.
В четвертом стихотворении раскрыты тяжелые переживания
современного человека, «сына больного» «больного века», одного
из стана интеллигенции — соединения высококультурных людей,
оторвавшихся волей исторических обстоятельств от народа и тя-
жело переживающих свое положение «без вины виноватых». «Ты»,
«дивное диво», взывающая «издали», «из-за туманной реки» к ли-
рическому герою, призывает его стать зрителем и участником но-
вого «высокого зрелища» истории-очистительной революцион-
ной бури, надвинувшейся на его родину. Но человек ХХ в.,
в отличие от воина ХПГ в., живет усложненной жизнью. Он
слишком занят собой. Для 11его проблема судьбы человеческой —
собственной судьбы — и проблема судьбы народной — не тождест-
во, как было в древней Руси, а требующее разрешения противо-
речие, отравляющее его существование. В его представлении,
в настоящем судьбы мироздания и родины потрясаются «дикими
страстями», которые являются свидетельством их кризисного со-
стояния. Но кризисное состояние распространяется и на мысля-
щего сына века:
Развязаны дикие страсти
Под игом ущербной луны.
И я с вековою тоскою,
Как волк под ущербной луной,
Не знаю, что делать с собою,
Куда мне лететь за тобой!
(111, 252)
Трагедийное звучание цикла в четвертом стихотворении до-
стигает своего апогея. В нем теме приближения новых истори-
ческих свершений России пародной сопутствует все более креп-
нущая тема отчаяния страдающей человеческой души, порываю-
щейся к свету, жаждущей преодолеть отравляющие ее бытие
недуги и не надеющейся избегнуть гибели под грозным колесом
истории. Заключительная строфа стихотворения (перекликаю-
275

щаяся с зачином) :
«Явись, мое дивное диво!
Быть светлым меня научи!»
Вздымается конская грива...
За ветром взывают мечи...
(111, 252)
-— это и вопль отчаявшейся человеческой души, брошенный в
„просторы мироздания, и готовность одного из стана интеллиген-
_ции принять на себя возмездие истории за века отрыва социаль-
но привилегированного образованного сословия от национальных
корней, от исполненной повседневных тяжелых тягот трудовой
жизни простого народа.
Завершающее стихотворение цикла, к которому поставлены
эпиграфом строки из стихотворения Владимира Соловьева «Дра-
кон»,— гимн наступающим «высоким и мятежным дням» револю-
ционного шквала. Символика исторической Куликовской битвы
_уже не нужна, и она отводится:
За тишиною непробудной,
За разливающейся мглой
Не слышно грома битвы чудной,
Не видно молньи боевой.
(111, 253)
От исторической картины битвы берутся только прочно спаян-
‘ные с традицией исторического повествования поэтические зна-
ки — вестники беды для тех, кому суждено быть побежденными:
Над вражьим станом, как бывало,
И плеск, и трубы лебедей.
(111. 258)
Но характерно, что и в последнем стихотворении цикла при-
сутствует тема Куликова поля —месга, от которого есть-пошла
могучая и независимая Россия, готовая вновь сбросить с себя все
то наносное или исторически изжившее себя, что сковывает ее
силы и волю к дальнейшему развитию. Лирический герой, совре-
менный человек ХХ в., преодолел в себе личное во имя общего.
«Голос долга влечет к трагическому очищению» (У, 240). Он
угадывает чутким сердцем: «Теперь твой час настал.— Молись!»
(111‚ 253),— и идет навстречу новым национальным свершениям,
столь же значительным для исторического бытия русского народа,
как и Куликовская битва ХП? в.
Последовательно проведенная через весь лирический цикл сим-
волика Куликовской битвы сочетается п в лирических стихотво-
рениях, как в драме и прозе, с символикой, восходящей к ли-
‘тературным источникам. Так, гоголевский образ птицы-тройки
276

претворяется в образ «степной кобылиць1»‚ несущейся вскачь,
пушкинский символ Медного всадника, как уже упоминалось, от-
зывается в строках «вздымается конская грива» и т. д.
Со времени создания цикла «На поле Нуликовом» минуло семь
десятилетий. Но и сегодня гениальное творение Блока привле-
кает читателя беспощадной искренностью, горячей любовью к Ро-
дине, страстной верой в ее великое будущее. И сегодня вызывает
восхищение мощь поэтического дарования Александра Блока, обо-
гатившегося от прикосновения к неиссякаемому роднику народ-
ной поэзии, овладевшего художественными завоеваниями русской
классической литературы Х1Х в. и исторически перспективными
литературными новациями начала ХХ в. ‘

УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН *
Абдерахман, татар. посол, вымышл.
149, 150
Абдул, хан 231
Абдула, работорговец, вымышл. 147
Абрамович Д. И. 41
Август Семен 141
Авель, библ. 41
Аверкиев Д. И. 9, 247, 248, 254-256
Авимилех, бил. 39
Адам, суконщик, вымышл. 57
Азарья, библ. 66, 71
Азбелев С. Н. 15
Азвяк, хан 114
Азис, хан 146, 147
Акинф Крилов, иегумен 55
Александр 11 139
Александр Македонский 51
Александр Михайлович, вел. князь
тверской и владимирский 111
Александр Невский, вел. князь вла-
димирский и новгородский 25, 43,
49, 50, 105, 106, 108, 109, 114, 208,
209, 214, 235
Александровский В. Т. 190
Алексеев П. 133
Алексеева М. А. 156
Алексей, митрополит киевский и мо-
сковский, святой 102—104, 106, 112,
114, 119, 131, 143, 144, 233, 239
Алеша Попович, былин. 195
Альфонсов В. Н. 267
Амалик, библ. 49, 51
Ананья, библ. 66, 71
Анастасия, вымышл. 146, 147
Андреев Н. 138
Андрей Васильевич, князь, брат Ива-
на 111 50
Андрей Рублев 118, 120, 121, 238
Андрианова-Перетц В. П. 14, 15, 29,
43, 92, 105
Анна, сестра Дмитрия Донского 249,
250, 254-256
Антиок (Антиох), библ. 42
Араб-шах (Аранша), татар., царевич
11, 115
Арефа, святой 23, 51
Аристотель 180
Арцибашев Н. С. 201
* Указатель составлен М. А. Айвазян
Аскоченский В. И. 202, 209
Астахова А. М. 30
Афанасий, слуга, вымышл. 149
Афремов И. 134
Ахмат, хан 10, 15, 61, 62, 113
Базилевич Н. В. 96, 97
Барсов Е. В. 72
Басарга, купец, вымышл. 198
Батый, хан 6, 10, 14, 18, 19, 44-46,
67, 105, 106, 108, 109, 113, 114, 190,
209, 213, 215, 237, 242
Бахметева А. Н. 131
Баязет, султан 67
Бегич, татар. полководец 11
Бегунов Ю. Н. 15, 2
Белецкий М. И. 81
Белинский В. Г. 8, 133, 138, 201, 212,
214, 234-239, 242, 244, 246, 249
Беляев И. 216
Бердебек, сын хана Джанибека 104,
112
Бестужев-Марлинский А. А. 198-200,
210, 218, 219
Бестужев-Рюмин Н. Н. 131
Бетин Л. В. 68
Блинов И. Г. 166-170, 172, 174
Блок А. А. 258-262, 264-270, 273,
274, 276
Блок Л. Д. 264
Боброк-Волынец Д. М., воевода, боя-
рин 11, 12, 32, 35, 51, 126, 136, 150,
160, 165, 168, 170, 249-256, 260, 261,
263, 264, 266
Бова, лубоч. 137
Болотцева И. П. 7, 115, 120
Боняк, половецкий хан 31
Борис Александрович, вел. князь
тверской 175
Борис Васильевич, князь, брат Ива-
на 111 50
Борис и Глеб, князь ростовский и
князь муромский, святые 27, 32, 41,
42, 49, 89, 126, 209, 252
Борн И. М. 190, 191, 195
Боян, певец 31, 38, 83, 87,
191, 193, 199, 226-228, 246
190,
278

Брагинский И. С. 178
Бренко М. А. (Бренок), боярин 22,
51, 117, 147, 150, 252, 254-256
Буало Н. 180
Булаховский А. А. 74
Бурсов Б. И. 242, 243
Буслаев П. 191
Вагнер Р. 265
Вайан А. 16
Варсонофий Тверской, святой 113
Василий (Варлаам в иночестве), мо-
нах 107, 108
Василий Богуславич (Василий Бус-
лаев), былин. 195
Василий Великий, архиепископ кап-
надокийский, один из отцов церк-
ви 46, 51
Василий 1, вел. князь владимирский
и московский 63-69, 113, 175, 178,
255
Василий, сын Дмитрия Константино-
вича, князя нижегородского и суз-
дальского 53, 55, 58, 105, 114
Василий 11, Темный, вел. князь мо-
сковский 95, 97
Васнецов В. М. 152
Вассиан, архиепископ ростовский 50,
62
Випоградова В. Л. 16, 73
Винокур Г. О. 73
Владимир, разбойник, вымышл. 149,
150
Владимир Андреевич Храбрый, князь
серпуховский 6, 11, 12, 14, 17, 19-
21, 23-25, 37, 43, 47, 54, 55, 64, 81,
83, 84, 86, 87, 89, 90, 118, 125, 126,
142, 149, 150, 162, 170, 208, 216, 221,
228, 252-255
Владимир Всеволодович Мопомах
106, 228
Владимир Святославич, вел. князь
киевский 29, 40, 42, 45, 50, 51, 106
Власий, епископ севастийский, свя-
той 123, 124
Внук, дьяк, вымышл. 254
Воронип Н. Н. 60
Ворт Д. (США) 16
Всеволод Юрьевич, Большое Гнездо,
князь суздальский 45
Всеволод, великий киязь киевский
33, 84-86
Всеслав, вымышл. 149-151
Вяземский П. А. 149, 217
Гедеон, библ. 17, 41, 51
Георгиевский П. Е. 202
Георг, лубоч. 138
Георгий Амартол 42, 177
Георгий Мних 177
Георгий Писида 199
Герман, вымышл. 263-266, 268, 270
Герцен А. И. 8, 234, 236, 240, 241, 244,
246, 258, 267
Гизель И. 129, 130, 132, 139, 218
Гильфердинг А. Ф. 29, 30
Глаголев А. 201-204
Гоголь Н. В. 238, 262, 265
Голиад (Голиаф), библ. 33, 43, 48, 51
Голов И. 266
Головин Н. 90, 206, 237
Гольцев В. 265
Гораций 180
Грамматин Н. Ф. 180, 191
Гребен1ок В. П. 6, 52, 64
Греч Н. И. 197-203, 205
Григорий, епископ, святой 66
Григорий, трактирщик, вымышл. 146,
147, 151
Грнгорьев А. Д. 30
Григорьев Вас. 227
Григорьев Вл. 224
Григорьева А. Д. 80
Григорян В. М. 7, 72, 74, 81
Громов П. А. 272, 273
Гудзий Н. Н. 15, 16, 218
Гурий Казанский, святой 113
Гурьянов И. 230, 231, 238
Давид, князь русский 31, 106
Давид, царь, библ. 39, 43, 48, 51, 56,
70
Давид, сын Федора, князя смолен-
ского и ярославского 107
Давыдов И. 203
Даниил Александрович, князь мо-
сковский 66, 68
Даниил, митрополит 99
Даниил, пророк 66
Дельвиг А. А. 149
Демин А. С. 101
Демкова Н. С. 15, 16
Демьяпов В. Г. 41
Державипа О. А. 6, 9, 107, 114, 247
Деций, император римск. 67
Джап-Али Елыхметев 101
Джанибек, хан 102-104
Джебе, нойоп Чингисхана 44, 95, 99
Диоклетиап, император римск. 67,
113
Дмитриев И. И. 149
Дмитриев Л. А. 13, 15, 16, 24, 25, 27,
43, 44, 93, 111, 116, 180, 201, 251
Дмнтриева Р. П. 15, 187
Дмитрий Донской, вел. князь мо-
сковский и владимирский 5-8,
10-15, 17-29, 31-33, 35-38, 43,
45-58, 62, 63, 76, 81, 83, 84, 87, 90,
101, 104, 109-113, 115-118, 123-
127, 129-132, 134-147, 149-152,
155-159, 161-163, 167-169, 171,
173, 175, 176, 178, 187, 188, 196, 197,
279

200, 201, 203, 205-208, 211, 213,
218-225, 228-231, 234-239, 241,
246, 248-250, 253-256, 260
Дмитрий Зоограф 199
Дмитрий Константинович, вел. штязь
суздальско-нижегородский и вла-
димирский, отец Евдокии, жены
Дмитрия Ивановича Донского 53,
146
Дмитрий Солунский, святой 112, 113
Дмитрий Туптало, митрополит ро-
стовский, святой 104, 113
Добровский И. 187
Добролюбов Н. А. 8, 133, 234, 236, 238,
242-247
Добрыня Никитич, былин. 195
Достоевский М. М. 9, 247
Достоевский Ф. М. 9, 247
Дробленкова Н. Ф. 71
Дурново Н. Н. 73
Евдокия (Овдотья), жена Дмитрия
Донского 27, 44, 47, 53, 112, 126,
136, 143, 144, 146, 187, 221, 231, 249,
250, 254-256
Евпатий Коловрат 109, 110, 186
Евстафий, князь Изборский,
мышл. 146, 147
Евстафий Плакида 51
Евстигнеев М. 140, 145, 148
Евфимий, справщик книг 103, 169
Едигей, хан 6, 69, 70, 118, 119
Елена, вымышл. 146-148
Елеонская А. С. 7, 101, 104
Елизаветина Г. Г. 8, 234
Елисеев Г. З. 243
Елисей, вымышл. 151
Епифаний Премудрый, монах, святой
110, 238
Епифаний Славинецкий 103, 111, 115,
121, 208
Ермак Тимофеев 208
Ермолаев А. 210
Ерм-олин В. Д. 60
Еруслан Лазаревич, лубоч. 129, 137,
152, 262
Есиф, Иосиф, библ. 43
Еспиинан, Веспассиан 43
Ефрем Сирин, один из отцов церкви
255
Ефросинья
святая 113
ВЫ-
Суздальская, княгиня,
Жуковский В. А. 8, 149, 222, 223
Заславский И. Д. 81
Захарий Тютчев, носол Дмитрия
Донского 47, 125, 129, 141, 147, 255
Захарьин П. М. 184
Зеленецкий К. 214, 215
Зеньковский С. А. (США) 16
Зимин А. А. 16, 100
Иван 1 Данилович Калита, вел. князь
владимирский и московский 13, 68,
145, 235
Иван 11 Иванович Красный, вел.
князь владимирский и московский
68, 103
Иван 111 Васильевич, вел. князь
«всея Руси» 10, 15, 50, 62, 112, 207
Иван 117 Васильевич Грозный, вел.
князь «всея Руси» 235
Иван Владимирович Пронский 69
Иван Гуръянов 141, 143, 144
Иван Мирославич, боярин рязанский
249, 251
Иван Михайлов 130
Иван Родионович Квашня, воевода
250, 256
Иван Силантьев, купец ярославский
124
Иванов П. 175
Иванов Г. 267
Ивин И. С. 133, 138-140, 145
Игорь, князь новгородско-северский
и черниговский 15, 33, 35, 50, 76,
77, 79, 81, 83, 84, 87, 180, 196, 197,
199, 218
Извольский С. 140-143
Иларион, митрополит киевский 42
Иллерицкпй В. Е. 235, 242
Илья Муромец, былин. 29, 151
Иона, митрополит московский, свя-
той 113
Иоан Предтеча, еванг. 128
Иоан Богослов, еванг. 124
Иоан, митрополит новгородский 125
Ирод, библ. 49
Исаев М. Ф. 134
Истрин В. М. 177
Иткина Е. И. 8, 154, 156
Иуда, библ. 43, 48
Ияков, сын Пересвета 33
Казимир, король польский 50
Каин, библ. 40, 41, 43
Калайдович К. Ф. 188, 189, 195-198,
200, 205, 215
Карамзин Н. М. 7, 8, 69, 131, 139, 148,
183-191, 194, 196-200, 202, 203, 205,
206, 208, 209, 213, 217, 218, 233, 239,
245
Кассиров И. 138
Катаев И. 134
Каченовский М. Т. 180
Кинриан, митрополит 53, 60, 61, 64,
66, 68, 71, 108, 125, 126, 129, 136.
144, 148, 255
Киреевский И. В. 29, 240
Кирил, епископ 108
280

Клепиков С. А. 157
Клосс Б. М. 98, 99
Ключевский В. О. 102, 104, 106, 110,
111, 241
Князевская О. А. 41
Козлов И. И. 149
Козловский И. И. 72
Константин, князь
суздальский 54, 106
Константин 1, вел. император римск.
40, 42, 51
Кончак, хан половецкий 15
Костомаров Н. И. 248
Котян, хап 94
Котков С. И. 41
Котлярепко А. Н. 16, 73
Красов В. 8, 228, 229
Крбеп М. 187
Креймап Фр. 132
Кудрявцев И. М. 62
Кузьмина В. Д. 5, 137, 138
Курилов А. С. 8, 179, 218
Кусков В. В. 6, 39
Кучкип В. А. 8, 114, 136, 154, 156
Кучум, хан 101, 208
Кюхелъбекер В. К. 8, 217, 218
' нижегородско-
Ла-Бартье де Ф. 255
Лаврентий, летописец 94
Ламех, библ. 41
Лебеде-в А. 123, 124
Лермонтов М. Ю. 262, 267
Линд О. 134
Лихачев Д. С. 14, 15, 21, 26, 36, 40,
46, 69, 70, 115, 233, 238
Лициний, римск. импер-атор б‘!
Логинов А. В. 72
Ломоносов М. В. 179
Лурье Я. С. 60, 96
Ляпон М. В. 41
Мгврикий, император византийский
Магомедова Д. М. 265
Мазон А. 16
Майков А. 131, 231
Макарий, митрополит московский 107
Макаров М. Н. 230, 195
Макёимиан, римский император 67,
11
Максимов Д. Е. 259, 265
Максимович М. 212
Макферсон Дж. 185
Малеин А. И. 95
Мамай, темник, правитель Золотой
Орды 10-14, 18—26, 29, 50-52, 85,
87, 89, 93, 109, 110, 111, 115, 118, 120,
125, 126, 128-131, 134-137, 140-
144, 146-150, 153, 155, 168-170, 172,
173, 184, 186-188, 196, 197, 200, 201,
206, 208, 218, 219, 222-225, 231, 237,
242, 241, 249, 250, 255, 272
Мансикка В. 107-109
Манухин М. 131, 140
Маракуев В. Н. 139
Мария, жена Владимира Андреевича
Храброго 27
Мария, вымышл. 149, 151
Марков Я. И. 140, 142
Маслов С. И. 160
Махмет, хан ордынский 112
Мелик, воевода 250, 253
Мельгунов П. П. 132
Мепгу-Тимур, хан 107
Меркурий, святой 46
Микула Васильевич, былин. 88
Миллер В. Ф. 29, 72
Милюков А. 214, 215, 244, 245
Мигпгалев В. С. 16
Минц З. Г. 262
Мисаил, библ. 66, 71
Митяй, см. Алексий митрополит 148
Михаил, император византийский 40
Михаил Александрович, вел. князь
тверской 13, 114, 209
Михаил Всеволодович, князь. черни-
говский, святой 105, 106, 108, 114,
208, 209
Могила Петр Симеопович, митропо-
лит киевский и галицкий 191
Моисей, библ. 17, 39, 40, 49, 51
Моисеева Г. 187
Мороз, ратник, вымышл. 256
Морозов И. А. 140, 145
Мочульский В. 177
Мстислав Мстиславович Удалой,
кпязь галицкий и новгородский 94,
95, 209
Мурза Бегич 115
Мусип-Пушкин А. И. 75, 184
Навходнасор (Навуходоносор), царь
вавилонский 6, 45, 65
Назаров И. 244
Наполеон 223, 236
Насонов А. Н. 60, 69, 92, 94-97
Неизвестный, см. Калайдович 189
Некрасов Н. А. 133, 267
Нерон, император римский 42
Нестор, летописец 41, 42, 199, 204
Никитенко А. В. 215
Ншситин Афанасий 60
Никитин А. Л. 177
Никифоров А. Н. 15
Никон Радонежский, святой 111-113,
118, 119
Ницше Ф. 265
Новиков Н. И. 179
Оболенский М. 210
281

Оврам (Авраам), библ. 39
Овчинникова Е. С. 115, 118
Озеров В. А. 132, 143, 238, 243
Олег Вещий, князь киевский 40
Олег Иванович, вел. князь рязанский
11, 13, 19, 26, 48, 53, 54, 55, 58-61,
125, 129, 249, 250, 254, 255
Ольга, княгиня, жена князя Игоря,
святая 42, 208
Ольгерд, вел. князь литовский 19, 26,
48, 49, 125, 129, 130, 136, 142, 144,
148, 150, 159, 161, 162, 170, 250
Ольгердовичи, Андрей и Дмитрий,
сыновья Ольгерда 26, 49, 251, 252,
255, 256
Ончуков Н. Е. 29
Орешников А. В. 175, 178
Орлов А. С. 28, 228
Орлов М. Ф. 132, 217
Ослябя Андрей, схимник 33, 111, 126,
127, 129, 149, 220, 221, 249, 252, 254
Осан, хан 147
Остей, князь литовский 53-59
Павел Обнорский 113
Пафнотий, иегумен 105
Пахомий Логофет, летописец 46, 104,
106, 110, 111, 121
Пересвет Александр, схимник 6, 19,
33, 34, 37, 48, 111, 126-130, 135, 144,
149, 150, 152, 170, 172, 249, 252, 254,
256
Петр Борисович, летописец 76
Петр Златые Ключн, лубоч. 137
Петр, митрополит, святой 25, 104, 119,
126, 131, 208, 233, 253
Петр, апостол, еванг. 176
Петр Ростовский 114
Плаксин В. Т. 202-205, 214
Плетнев П. А. 217, 218
Писарев Д. И. 248, 254, 256
Питирим, епископ пермский 102
Плано Карнини Иоанн де 95
Погодин М. П. 236
Погоский А. 134
Подолянин А. Г. 134
Покровский Ф. 221, 223
Полевой Н. А. 190, 201, 208, 209, 213-
215, 220-223, 233, 235, 239
Полоцкий Симеон 190
Полуектов М. 124
Поцебня Д. М. 274
Преснов Д. И. 140
Приселков М. Д. 46, 69
Прохоров Г. М. 47
Пругавин А. С. 138, 139
Пушкарев Л. Н. 7, 129, 137, 152
Пушкин А. С. 130, 148, 247, 248, 254,
262
Путилов Б. Н. 112, 113, 153
282
Растегай, атаман, вымышл. 145, 146,
151
Рахдай Удалой, вымышл. 195
Рахиль, библ. 51
Речиматский Я. А. 247
Ржига В. Ф. 13, 15, 44, 93, 111, 116,
180, 251
Робинсон А. Н. 6, 10, 21, 27, 37, 39, 236
Ровинский Д. А. 133, 135, 153-161,
174
Родина Т. 262-264, 268
Розальон-Сошальский В. 224, 228
Розанова Н. В. 120
Розов Н. Н. 176
Роланд («Песнь о Роланде») 252
Романов Б. А. 31, 40
Романов В. К. 7, 92
Ромул, миф. 217
Руб ук Вельгельм де 95
Ры аков Б. А. 176
Рыбников П. Н. 30
Рылеев Н. Ф. 8, 219, 223-226
Рычин Ф. И. 132
Рюрик, князь 137
Сабур, ратник вымышл. 252, 254-
256
Савельев-Ростиславич Н. В. 230, 233
Сазонова Л. И. 105
Сакович А. Г. 154, 156, 157
Салмина М. А. 15, 16, 61, 68, 124, 184
Самсон, библ. 43
Сафагирей, хан 208
Сахаров И. 213, 216
Святополк Владимирович Окаянный,
князь туровский и киевский 40, 42,
48, 49
Святослав Игоревич, вел. князь киев-
ский 50, 223, 228
Седова М. В. 175
Селивестр Выдобожеский, летописец
70
Селицкий Фр. 137
Семен, сын Дмитрия Константинови-
ча, князя нижегородско-суздаль-
ского 53-55, 58
Семен Михайлович, князь белозер-
ский, воевода 20
Семен Спиридонов, Холмогорец 128
Сеннахерим, хан 67
Сергеев В. Н. 120
Сергий Радонежский, игумен, святой
7, 26, 33, 34, 47, 65, 66, 109-113,
115-125, 127, 129, 131, 132, 135, 136,
140, 149, 152, 161, 221, 249, 250, 253,
255-257
Сергий ...ский 140
Серебрянский Н. 42
Сидоров Н. П. 77
Сидорова Л. П. 7, 129, 132, 138
Симеон Васильевич, боярин 255

Симон Азарьин, монах 11, 121, 122
Сиповский В. В. 152
Скрипиль М. О. 70
Смирдин 132
Смирнов 141
Снегирев И. М. 200-202, 205-215,
237, 248
Соловей Будимирович, былин. 195
Соловьев А. В. (Швейцария) 16, 243
Соловьев В. 276
Соловьев С. П. 132
Софоний (Софроний) 17, 46, 93, 186,
187, 197, 198, 201, 203, 210, 218, 245
Софья Алексеевна, вел. княгиня 62,
190
Сперанский М. Н. 72
Срезневский И. И. 66
Станиславский Н. С. 266
Стапкевич Н. В. 230
Старикова Е. В. 236
Стасов В. В. 176
Стефан Новосильский 23
Стефан, епископ пермский 208, 209
Стрийковский М. 161, 163, 165
Стунин А. Д. 131
Субедей, нойон Чингисхана 44, 95, 99
Суворин А. С. 131
Сытин И. Д. 133, 134, 138, 140
Тагер Е. Б. 267
Тайдула, жена хана Джанибека 102,
104
Татищев В. Н. 179
Творогов О. В. 15, 75, 92, 93
Темираксак, хан 64, 65, 70, 71
Темпр-Мурза, воин 144, 150
Тизепгаузен В. Г. 63
Тимковский Р. 189, 196-198, 200, 206,
213, 237
Тимур (Тамерлан), хан 6, 63, 66, 67,
69, 113
Тит, римский император 6, 44, 217
Тихомиров М. Н. 13, 15, 24, 25, 44, 92,
93, 111, 116, 117, 180, 251
Тихонравов Н. С. 29, 117
Толстой И. И. 175, 178
Толстой Ф. А. 197, 206
Тохтамыш, хан 6, 12, 25, 45, 52-63,
67, 68, 70, 207, 209, 242, 254
Тредиаковский В. Н. 179
Троицкий В. Ю. 8, 217
Турбин С. 134
Турпин, архиепископ 252
Улеан (10лиап) Отступник, римский
император 6, 41, 42, 44, 46, 89
Ундольский В. М. 88, 216
Урсана, сестра Мамая,
146-148
Усок И. Е. 9, 258
ВЫМЫШЛ.
Устеньян (1Остиан, 1Остиниан), рим-
ский имнератор 42
Фаина, вымышл. 264-266
Федор Андреевич Кошка, боярин 249,
250, 254, 256
Федор Олегович, князь рязанский 69
Федор Семенович, князь белозерский,
воевода 20
Федор Стратилат, святой 124
Федор Тирон, святой 51
Феогност, митрополит московский
103
Феодор, боярин черниговский 105,
106, 108, 208
Феодор Черный, князь смоленский и
ярославский 105-108
Феофилакт Покровский 131
Филатов В. В. 45, 120-122, 125, 126
Филипов Т. И. 245
Филипповский Г. Ю. 177
Филофей, патриарх константинополь-
ский 64 ь
Фока, епископ синонийский, святой
124
Фома, разбойник, вымышл. 146, 147,
Фома Кацибей, воин, разбойник 26,
126, 251, 255, 256
Фоминична, вымышл. 199
Фотий, митрополит 60, 64, 199
Франчук В. Ю. 75, 77
Харламний, иеродиакон 132
Херасков М. М. 143, 179
Хоздрой, царь персидский 64, 65, 67
Холонищев, вымышл. 252, 254-256
Хомяков А. С. 236
Хорошкевич А. Л. 137
Христос Иисус, еванг. 31, 39, 40, 64,
105, 108, 166
Цветков Н. 131
Чанибек (см. Джанибек)
Челубей, татар. воин 105, 126-128,
130, 135, 136, 152, 170, 172, 231
Череннин Л. В. 54, 96
Чернецов А. В. 8, 175
Черная Л. А. 103
Чернышевский Н. Г. 8, 133, 234, 236,
237, 242-244, 246
Чингисхан 44
Чуваев П. Н. 155
Чурило Пленкович, былин. 195
Шамбинаго С. К. 15, 129, 141, 154, 155,
157, 161, 166, 186, 245, 261
Шапорин Ю. А. 267
Шариф-ад-дань Иезда, историограф
Тамерлана 63
283

Шарух, сын Тимура 63
Шахматов А. А. 15, 64, 69, 95-98
Шевырев С. Т. 245
Шопенгауэр А. 265
Шохин К. В. 219
Шуб, вымышл. 253
Щербатова М. М. 179
Юрий Всеволодович, вел. князь вла-
димирский 45
Юрий Дмитриевич, князь звениго-
родский и галича-костромской 95,
254
Юрий Плещеев 98
Ягайло, вел. князь литовский 11, 19,
26, 48, 142, 144, 148, 249, 250
Язвицкий Н. И. 191
ЯзьЁков Н. 8, 149, 224, 226, 227, 234,
2 6
Якобсон Р. О. (США) 16, 75
Якубинский Л. П. 73, 75
Ян Переславский, былин. 195
Ян Усмович, былин. 195
Ярослав Изборский‚ вымышл. 146-
148, 151
Ярослав Мудрый, вел. князь кнел-
ский 12, 40, 49, 50
Ярославна 88, 250

список ИЛЛЮСТРАЦИИ
(стр.128——129)
Битва на Кулшсовом поле — миниатюра. «Житие Сергия Радонежского». Ко-
нец Х\71 — начало ХУП в. Гос. библиотека СССР им. В. И. Ленина.
Икона «Богоматерь на троне с младенцем, ангелом и Сергием Радонежским».
Вторая четверть ХУ в. Гос. Исторический музей, г. Москва.
Икона «Сергий Радонежский с житием». Первая половина ХУП в.— ок. 1680 г..
Ярославский художественный музей.
«Сказание о Мамаевом побоище» на иконе «Сергий Радонежский с житием»-
(фрагмент — сражение на поле Куликовом). Там же.
«Сказание о Мамаевом побоище» на иконе «Сергий Радонежский с житием»
(фрагмент — Ярославль, посылающий помощь Москве). Там же.
«Сказание о Мамаевом побоище» на иконе «Сергий Радонежский с житием»
(фрагмент — общий вид, левая половина наделки). Там же.
«Сказание о Мамаевом побоище» на иконе «Сергий Радонежский с житием»
(фрагмент — вел. князь Дмитрий Иванович и князь Владимир Андреевич вы-‹
ступают в поход). Там же.
«Сказание о Мамаевом побоище» на иконе «Сергий Радонежский с житием»
(фрагмент — ставка темника Мамая). Там же.
«Сказание о Мамаевом побоище» на иконе «Сергий Радонежский с житием»-
(фрагмент — убиение Мамая). Там же.
Рукописный настенный лист с изображением Куликовской битвы и текстом
«Сказания о Мамаевом побоище». Х1Х в. Гос. Исторический музей, г. Москва.
Рукописный настенный лист с изображением Куликовской битвы и текстом
«Сказания о Мамаевом побоище» (фрагмент сражения). Гос. Исторический
музей, г. Москва.
Монета вел. князя Дмитрия Ивановича с изображением петуха. Четырех-
кратное увеличение. Х1Х в. Гос. Исторический музей. (с. 176).

В.
. Н. Робинсон.
. В. Кусков.
. П. Гребеп1ок.
. М. Григорян.
. К. Романов.
. С. Елеопская.
. С. Овчипникова.
. П. Болотцева.
. Н. Пушкарев‚
. П. Сидорова.
. И. Иткппа,
. А. Кучкин.
. В. Чернецов.
. С. Нурилов.
Ю. Троицкий.
Г. Г. Елизаветина.
. А. Державина.
. Е. Усок.
СОДЕРЖАНИЕ
ВВЕДЕНИЕ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
эволюция гЕРоИчЕскИх ОБРАЗОВ в ПОВЕ-
СТЯХ о куликовскои БИТВЕ . . .. . . . ..
РЕТРоспЕкТИвнАя ИСТОРИЧЕСКАЯ АНАЛО-
гия в ПРОИЗВЕДЕНИЯХ НУЛИНОВСКОГО
цИкЛА . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . ..
БОРЬБА С оРдЫнскИМИ ЗАВОЕВАТЕЛЯМИ
ПОСЛЕ куЛИковСкоИ БИТВЫ И ЕЕ ОТРА-
ЖЕНИЕ в ПАМЯТНИКАХ ЛИТЕРАТУРЫ ПЕР-
воИ половины ху вЕкА . . .. . . .
«СЛОВО О ПОЛКУ ИГОРЕВЕ» И «ЗАДОНЩИ—
НА». СопоСТАвлЕнИЕ ТЕкСТов . . . . . . . . .
ИдЕино-исТоРИчЕСкоЕ ОСМЬ1СЛЕНИЕ
кАлкскоИ БИТВЫ в Русском ЛЕТОПИСА-
НИИ х1у—ху1 вв . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
ТЕМА БОРЬБЫ ПРОТИВ оРцЫнского ИгА
в СТАРОПЕЧАТНОМ пРологЕ . . . . . . . . . . .
куЛИковСкАя БИТВА в дРЕвНЕРусскоИ
МИНИАТЮРЕ И ИконЕ . . . . . . . . . . . . . . . .
«СкАЗАНИЕ о МАМАЕВОМ ПОБОИЩЕ» НА
ИкоНЕ «СЕРГИЙ РАДОНЕЖСКИЙ с ЖИТИЕМ»
хуп вЕкА . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
повЕСТИ О кулИковскоИ БИТвЕ в РУС-
скоИ ЛуБочноИ кАРТИнкЕ И кнИжкЕ
х1х — НАЧАЛА хх вЕкА . . . . . . . . . . . . . . .
РУНОПИСНЫЙ нАсТЕнныИ ЛИСТ с ИЗОБРА-
ЖЕНИЕМ мАмАЕвА ПОБОИЩА . . . . . . . . . .
ОБ одном ИЗОБРАЖЕНИИ НА МОНЕТАХ
ДМИТРИЯ донского . . . .
пАМяТнпкИ куликовского цИкЛА И Рус-
СкоЕ ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ пЕРвоИ ПОЛО-
ВИНЫ х1х вЕкА . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
кулИковСкАя БИТвА в ТВОРЧЕСТВЕ РУС-
ских РоМАнТИков 1о—зо-х годов х1х вЕкА
куЛИковСкАя БИТвА И ПРОБЛЕМА НАЦИО-
НАЛЬНОГО хАРАкТЕРА в пРоИ3вЕдЕнИях
Русских РЕвоЛюцИонЕРов-дЕмокРАТов
куЛИковСкАя БИТвА в РуСскоИ ДРАМА-
ТуРгИИ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ х1х вЕкА . . .
куЛИковСкАя БИТвА в ТВОРЧЕСТВЕ АЛЕк-
сАндРАБЛокА......................
укАзАТЕЛь ИМЕН . . . . . . . . . . . . . . . . . .
287
39
52
72
101
115
120
129
154
175
179
217
234
247
258
278

‘НУЛИНОВСКАЯ
БИ:ГВА
гв ЛИТЕРАТУРЕ
И ИСКУССТВЕ
Исследования
и материалы
шо древнерусской
литературе
издательства «Наука».
Утверждено к печати Институтом мировой
литературы им. А. М. Горького Академии паук
СССР. Редактор издательства Л. М. Нечипоренко.
Художник И. Б. Кравцов. Художественный ре-
дактор С.А. Литвак. Технический редактор
В. Д. Прилепская. Корректор Л. И. Воронина.
ИБ М: 18323 Сдано в набор 25.04.80. Подписа-
но к печати 14.08.80. А-01292. Формат 60><90*/„.
Бумага типографская ЛЬ 1. Гарнитура обыкно-
венная. Печать высокая. Усл. печ. л. 19,0. Уч
изд. л. 21,6 Тираж 10.ОО0 экз. Тип. зак. 3064. Це-
на 1 р. 70 к.
Издательство «Наука». 117864 ГСП-7, Москва,
В-485‚ Профсоюзная ул.‚ 90. 2-я типография
121099, Москва, Г-99‚
Шубинский пер.‚ 10