CO
О
С
•
О
PQ
W
W
•
S
X
s

Владимир
Нарбут
щ

Собрание сочинений
стихи
ПЕРЕВОДЫ
ПРОЗА
МОСКВА
ОГИ
2018
■■■• .';::-::

УДК 821.161.1+82.09
ББК 84(2Рос=Рус)6+83.3
Н28
Издано при финансовой поддержке Федерального агентства по печати
и массовым коммуникациям в рамках Федеральной целевой программы
«Культура России (2012-2018)»
Составление, подготовка текста, вступительная статья
и примечания Романа Кожухарова
Рецензенты:
доктор филологических наук В. Е. Ковский
кандидат филологических наук В. П. Смирнов
При подготовке собрания использованы рукописные, печатные
и фотографические материалы, хранящиеся в государственных
и частных архивах России и Украины
Составитель и издательство выражают признательность
Татьяне Романовне Романовой за помощь,
оказанную в подготовке настоящего издания
Дизайн и верстка Станислава Валишина
Нарбут В. И.
Н28 Собрание сочинений: Стихи. Переводы. Проза / Владимир Нарбут;
сост., подгот. текста, вступ. статья и примеч. Р. Р. Кожухарова. — М.: ОГИ,
2018.-832 с, ил.
ISBN 978-5-94282-823-3
Владимир Нарбут (1888—1938) — один из самобытнейших поэтов XX века, но-
ватор, укорененный в евангельском мироощущении, соратник Гумилева, Мандель-
штама, Ахматовой, Зенкевича, Городецкого по акмеистическому цеху, выдающий-
ся организатор литературного процесса, талантливый редактор, журналист, лите-
ратурный критик, крупный общественный и партийный деятель. В поэзии Нарбута,
в трагических перипетиях его судьбы ярко воплотились глубинные противоречия
одной из самых сложных эпох в русской истории и истории русской литературы.
Настоящее издание является наиболее полным собранием стихотворных
и прозаических сочинений поэта. В книгу включены найденные в государствен-
ных и частных архивах, а также не печатавшиеся со времен первых прижизненных
публикаций поэтические произведения, переводы, рассказы и очерки.
Многие тексты публикуются впервые.
© В. И. Нарбут, наследники, 2018
© Р. Р. Кожухаров, 2018
© ОГИ, 2018

Содержание
Роман Кожухаров. Муза-совесть Владимира Нарбута 21
СТИХИ
Ранние стихотворения 1906—1909 годов
Бандурист 129
На Украине 130
Цветы 131
Родина 131
Коршун 133
«Осенний сад, осенний сад...» 133
Светлый луч 134
В скиту. Поэма 135
«В сетях полуденного плена...» 137
«Весной, когда в долинах тает снег...» 137
«Солнце вдруг пропало...» 138
Орел 138
Облака 139
Осень 140
У моря ночного 141
«Закатный алый океан...» 142
Зима 143
У залива 143
Раб 144
Аэроплан 145
Паук-крестовик 145
«Книга I. Стихи 1909 г<ода>» (1910)
На заре 147
«Заплачу ль, умру ли...» 147
Плавни 148
Ранней весной 149
5

СОДЕРЖАНИЕ
«Высоким тенором вы пели...» 150
Прибой 150
Весна 151
«С каждым днем зори чудесней...» 152
Сыроежки 153
В глуши. Пастель 154
Гобелен 155
В оранжерее (Закат) 155
«Мшистые, точно зашитые в сетку...» 156
Танцовщица 156
Двойник 157
У моря 158
Певень 159
На хуторе («Голубовато-серебристый...») 160
В горах 160
Праздник 161
«Просека к озеру, и — чудо...» 162
«Туман окутал влажным пледом...» 163
Сад 163
«Кудрявыхтуч седой барашек...» 164
Перед грозою ночною 165
Тополя 165
В зной 166
«Облака, как белые межи...» 167
У старой мельницы 167
На колокольне («Лук со стрелою да лук со стрелою...») 168
Предутреннее 168
«Налег и землю давит Зной...» 169
Черная смородина 169
«Сверкали окна пред грозой...» 170
«Вода в затоне нежна, как мрамор...» 171
Яга 171
Под вечер 172
Знойные трубы 173
Захолустье 173
Торф. Поэма 174
«Как неожиданно и скоро...» 176
В ночном 177
Земляника 178
Шмели 180
Облака 180
Вишня 181
Ночь
1. «Ночь, как священник в черной рясе...» 182
2. «Запруду черными платами...» 183
Под луной 184
б

СОДЕРЖАНИЕ
Сосны 184
«В посиневшем небе виснут...» 185
Осень 185
«Еще стоят в аллеях песни...» 186
Опенки 187
«Уж дни заметно коротают...» 187
Отъезд 188
Осенняя заводь 189
Поморье 190
«Как рано вышел бледный серп...» 191
Русь 192
Длинный вечер 192
«Свет Разума падает в душу...» 193
Предпоследнее. Мужской сонет 193
«У иконостаса свечи плачут...» 194
Она
1. «Черница в белом клобуке...» 194
2. «Ужасный миг! С моих очей...» 195
3. «Пред рассветом кричали орлы...» 195
«Под вечер уходить люблю...» 195
Лесные цветы 196
Над осенними прудами 197
Вереск 198
Поэт 199
Невеста
1. «Еще вчера, когда заглох...» 199
2. «Асегодня — бледна и грустна...» 200
«Ласкай меня... Ласкай, баюкай...» 201
Вдали 201
Встреча 202
Стихотворения 1910—1912 годов
Комета 203
Поезд 204
На Голгофе 205
Веснянка 205
Всю ночь 206
Закат 206
Зимняя ночь 207
«Как сладко и весело: снег и луна!..» 208
Летний вечер 209
В саду 209
Перед праздником 210
Степной вечер 211
7

СОДЕРЖАНИЕ
Poca 211
«Туда, где прячутся реки истоки...» 212
Январь 212
«Зима плывет, село заваливая...» 214
Предосеннее 214
«Дождь прошел на той неделе...» 215
Пасха («С прозрачным холодком, со свежестью весенней...») 215
Лунный свет 216
В июле 217
Летний вечер 218
Вечерний дождь 218
«Под вечер низкий на полях опять...» 219
Летний дождь («Янтарно-яркий солнца диск...») 220
Ночевка 221
В липовой беседке 222
В августе 223
Под месяцем 224
Зимнее одиночество 224
На даче 225
В усадьбе летом 226
Романс 227
Осенняя сказка 227
Светское 229
Май 230
Утро 230
Ночью («Река под месяцем уснула...») 231
Последняя весна 232
Смерть 232
Летний дождь («Дохнули тучи низким вздохом...») 234
В июле 235
На закате 235
Сонет («На побледневшие поля...») 236
Монастырь 237
Левада 238
Шарманка 240
«Сегодня весь день на деревне...» 241
«Улыбнулся древнею улыбкою...» (Из цикла «Ущерб») 242
Пасха
1. Красная 243
2. Лесная 243
«В доме —сонники да кресла...» 244
«Снова август светлый и грустящий...» 246
Накануне осени 246
Утро в степи 248
Октябрь 248
Сонет («Шумит вода, взбегая на колеса...») 249
8

СОДЕРЖАНИЕ
На пасеке 250
Вечером на озере 250
Летом 252
Июнь 252
Июль 253
В осенней тишине 254
Зима 255
Романс 256
Зимней ночью 257
Зимняя тройка 258
Вербный вечер 259
Осень 259
В сентябре 260
Месяц 261
Тетерева 262
Сентябрь 263
Вечерня 264
Россия («Как не любить тебя, Россия...») 265
Вечерня в селе 266
«Окончен труд последний в поле...» 267
Иней 267
Стенные часы 268
В церкви 269
От заутрени 269
Монастырские песни («Жизнь моя во Господе! Жизнь моя земная...»). . .270
Схимник 271
Зимней ночью в дороге 272
Инок 273
Предчувствие весны 273
На Пасхе 274
После Пасхи 275
После обедни 276
После грозы 277
«Как чудно-хороши те вечера...» 277
Урожай 278
Зной 279
Тихой ночью 279
Отшельник 280
В мае 281
Святой миг 282
Пчелы 282
Монастырские песни («Когда застигнута врагом врасплох...») 284
«И снилось мне: огонь лампады...» 284
Осень в селе 285
Бородино 286
Наполеон 287
9

СОДЕРЖАНИЕ
Кутузову 289
Снег (Из воспоминаний детства) 290
Зимой в лесу 291
«Усталый день, как строгий инок...» 292
Весной на набережной 292
Вербная суббота («Мне не забыть субботы вербной...») 293
На Страстной неделе 294
Христос Воскрес! 295
Пасха («И Благовещенье, и Пасха...») 296
Весенним днем 297
На баштане 298
Весенняя ночь 299
«Снова вечер, синий и прохладный...» 300
Апрель 300
Май 301
Сенокос 302
Вечер сенокоса 303
Ненастье 304
Зимний день 305
Гаданье 305
На Фонтанке 306
Метель 308
Иней 308
Рождество 309
Телепень и его слуга 310
Вечер («Умерла холодная заря...») 311
«Аллилуиа» (1912)
Нежить 312
Лихая тварь
1. «Крепко ломит в пояснице...» 313
2. «Как махнет-махнет —всегда на макогоне...» 316
3. «Луна, как голова, с которой...» 318
Пьяницы 319
Горшечник 321
Клубника 322
Архиерей 324
Шахтер 325
Волк 326
Портрет 327
Гадалка 328
Упырь 329
10

СОДЕРЖАНИЕ
«Книга стихов IV» (1913)
«Неразвернувшейся душой —медвежий...» 330
Пьяница
1. «К чертовой матери все предрассудки!..» 330
2. «Великолепие! Ну-ка по морде...» 331
Цыган 332
Бабочка «павлиний глаз» 333
До рассвета 334
«Сосняк вихрами встал за нивой...» 334
Украинский вечер (Из цикла «Предковщина») 335
Кладбище 336
«Хранитель-Ангел улыбнулся...» 337
«Длинный египетский профиль...» 338
На колокольне («Синий купол в бледных звездах...») 338
Полнолуние 338
«Подобно капле в роднике...» 340
Август 340
Перед разлукой 341
Звезды 342
Сентябрьская песня 342
Зарницы 343
Рассвет 344
У окна 344
«Болтают воробьи беспечно...» 345
«Тяжеле печали самой...» 345
Каплица 346
Вороний глаз 346
После заката 347
Иванова ночь 348
В детстве 348
«Ты видел: с невестой застенчивой...» 349
[У перекошенной каплицы]
1.«У перекошенной каплицы...» 349
2. «Слежу, кощунственно крестясь...» 350
Пороша 351
«Заходит. Изредка шальной...» 351
«На небе, зеленом и ясном...» 352
Накануне 352
Перед грозой
1. «Гроза плывет, верхами елок...» 353
2. «Далече, далече, далече...» 354
Дождь 354
На пасеке («Размалевал, расплющил тучи...») 355
Кошмар 355
Последняя любовь 356
11

СОДЕРЖАНИЕ
«Ты будешь жемчужиной Рая...» 357
Куропатки 357
Вечер 358
«Месяц —небесный светляк...» 359
Зарей 360
Каждый раз 361
Венера 361
Куколь 362
На закате 363
Охотник 364
Стихотворения 1913—1916 годов
Мысль 366
Морозной ночью 367
Родина 367
На Пасху 368
Душе (Из книги «Радость бытия») 369
Молитва (Из книги «Радость бытия») 370
Утро в монастыре 371
Поводырь 372
Сусанин 373
Снег 374
Зимняя ночь 375
Май 376
На воле 376
«Созрели яблоки и сливы...» 377
На закате 378
Ночью («Месяц —янтарный осколок...») 379
Облава 379
«Подкатил к селу осенний праздник...» 380
Светлая осень 382
Из окна 383
Аничков мост 383
В пути (Утро в горах) 384
Пустыня сомалийская 385
Джедда (Из цикла «Восток») 386
Гроза («Клубясь тяжелыми клубами...») 387
Рождественская ночь 387
Домовой 388
«В венке колосьев золотых...» 389
В месячную ночь 390
Жена 391
Пред Пасхой 391
«На гибких ветках, как на струнах...» 392
12

СОДЕРЖАНИЕ
Казак из киргизов 393
На Пасху 393
Родные витязи 394
Порфирий Панасюк 395
У Босфора 396
Алексей Макуха 397
Донские казаки 398
Вперед 399
Сербии 400
Африканские стрелки 401
После дождя 402
Осенняя царевна 403
Вечер в ноябре 404
Засуха 405
«Плоть» (1920)
«Бездействие не беспокоит...» 407
«Очеловеченной душой —медвежий...» 407
Предпасхальное 408
Чета 409
Баня 410
Порченый 412
Тиф 413
Самоубийца 414
Зной 415
«Одно влеченье: слышать гам...» 416
Вдовец 417
Столяр 417
«Цедясь в разнеженной усладе...» 418
После грозы 419
Сириус 420
Сеанс 421
«Она некрасива...» 422
Людская повесть 423
Покойник 424
Укроп 425
Абиссиния
I. «Мимозы с иглами длиной в мизинец...» 426
II. «На пыльной площади, где камень...» 426
13

СОДЕРЖАНИЕ
«Советская земля» (1918—1921)
Семнадцатый
1. «Неровный ветер страшен песней...» 428
2. «Семнадцатый! Но догорели...» 429
3. «Октябрь, Октябрь! Какая память...» 430
4. «От сладкой человечинки вороны...» 430
5. «Кривою саблей месяц выгнут...» 431
«Ты улыбнулась, и — покорно...» 432
«Как нежен, наивен и тонок...» 433
Россия («Щедроты сердца не разменяны...») 434
Домбровицы 435
«Зачем ты говоришь раной...» 436
«России синяя роса...» 437
Кобзарь 438
Первомайская Пасха 439
«Незабываемое забудется...» 440
Гапон 441
Чека
1. «Оранжевый на солнце дым...» 442
2. «Не загар, а малиновый пепел...» 443
«Развернулось сердце розой...» 444
Большевик
1. «Мне хочется о Вас, о Вас, о Вас...» 445
2. «И в небе облако, и в сердце...» 447
3. «Закачусь в родные межи...» 447
4. «Сандальи деревянные, доколе...» 448
5. «Шепоттемный и гулкий...» 448
В огне 449
В эти дни 451
Рассвет 452
«Короткогубой артиллерией...» 453
Облава 453
Делегатам 2-го конгресса Ш-го Интернационала 454
Памяти С. Аносова 455
Тройственный союз 456
«Твой зонтик не выносит зноя...» 457
Под красной звездой
1. «Нам недруги грозят геенной...» 458
2. «Мы —первые легионеры...» 459
Годовщина взятия Одессы 459
Бастилия 460
14

СОДЕРЖАНИЕ
«Стихи о войне» (1920)
Конница Буденного 462
Стихи о войне
I. «Объят закат военной бурей...» 463
II. «Конницей, конницей, конницей...» 464
IV. «И сталь посинела от гула и кличей...» 464
V. «Петух сражений прокричал три раза...» 465
IX. «Ты сеешь смерть рукой свинцовой...» 465
«Ты видишь, рабочий? —Над Киевом белый...» 466
«Мы серп и молот, мирный щит...» 467
«Кровью исходит Россия...» 468
«Сегодня не сердце, а солнце...» 469
Россия («Европа!/Дочь, я встала первой...») 470
Красный акафист 471
В бой! 471
«За черным тянется, за золотом...» 472
«Пуля, ты ли пропадешь на фронте...» 473
Стихотворения 1921—1923 годов
Октябрьское солнце 474
Моряки 474
Шахтеры 475
Голод («Не поворачивая головы...») 476
1Мая 477
Железная дорога («Пыхтело в пахах у паровоза...») 478
«Кобчики скулят над кленами...» 481
Рождественская звезда 481
Наше Рождество 482
Людоедство 483
Красноармейцу (1918-1922 гг.) 484
Голод («Что голод? Голый, гулкий дол...») 485
На пожаре 486
Бабье лето («Веселое, широкое зерно...») 488
НЭП 489
Мы 490
Сквозняк 492
Криница 492
Гимназическое 494
15

СОДЕРЖАНИЕ
«Александра Павловна» (1922)
«Водяное в барабане...» 495
«Глаза, как серьги голубые...» 495
Александра Павловна. Отрывки из поэмы
1. «Вы набожны, высокомерно-строги...» 496
2. «Оранжевые, радужные перья...» 497
3. «Крыжние в зеленом росном небе...» 498
4. «Яблоками небо завалило...» 500
5. «Зеленоватый, легкий и большой...» 502
6. «От досиня наколотого сахара...» 504
Любовь
I. «Обвиняемый усат и брав...» 505
II. «Не ночь, а кофейная жижа...» 507
III. «Хорошенько втоптать чемоданы...» 508
Ночь («К полуночи куда прилежней...») 509
«О, бархатная радуга бровей!..» 510
В ботаническом саду 511
Железная дорога («Под рысь рессорную перечеркнул...») 511
Колдун 513
В склепе 514
Бродяга 514
Совесть 515
«Лавина, сонная от груза...» 516
Хлеб 517
Щука 518
На смерть Александра Блока 519
«Казненный Серафим» (1921—1923)
НА РАССВЕТЕ, ПРАВЕДНИКОМ
Окно 521
Детство
1. Вначале 522
2. Вербная суббота («Вербой скользкой, розовой девчонок...») 524
Чаепитие 525
Малярия 526
Рождество 527
Тяга 528
КАЗНЬ
Телеграфист (на захолустной) 530
Цветок 530

СОДЕРЖАНИЕ
Самое 531
Плавание 532
Мороз 533
В парикмахерской (уездной) 535
На хуторе («Льняные льнули-льнули облака...») 536
Ворожба 537
На углу 538
Белье 539
То-ты 540
Возвращение 541
Отечество 543
Серафический 543
ПОСЛЕ ГИБЕЛИ
Встреча 544
«Незабываемое забудется...» (Из книги «Эфиопия») 546
Стихотворения 1930-х годов
Перепелиный ток 548
Микроскоп 549
Говорит «Марс» 552
Шаропоезд. Модель Ш 2А 555
«Весь в желтке, весь отданный гитарам...» (Из поэмы «Лесозавод») 556
Молоко 559
Еда 563
Э. Багрицкому (в соавторстве с М. Зенкевичем) 567
Садовник 568
Бухгалтер 570
Садовод 573
Бабье лето («Поникшая (...Sic transit...)/ На стекло...») 576
Крым
1. «Кипарис —не дерево...» 578
2. Ялта 578
Чехов 579
Пуговица 583
Малярия. Вступление в поэму 587
На Тверском (Из цикла «Цыгане») 591
Сердце 593
Воспоминание о Сочи-Мацесте
1. Арахис 595
2. Капитан Воронихин 598
«Ты что же камешком бросаешься...» 600
17

СОДЕРЖАНИЕ
Отрывки и черновые наброски 1920 — 1930-х годов
«Солнце полощет в проруби желтой...» 603
«<И> пьяную он начинает речь...» 603
«Из вырвавшихся междометий» 604
«Цветущие кан<н>ы, как майские флаги...» 604
«Нам теперь бы потягаться...» 605
«Мы вписаны в одну страницу» 605
«Свой голос берегите...» 605
«На черной, как битый, опаре...» 605
«Армянин, помогает он, добрый...» 606
«Рыжий волос —спелый колос...» 606
«Парусиновый мой парус...» 606
«В жилетке неба пуговица — луна» 607
«Такие алые ладони...» 607
Гроза («Ежели не газ, то что же...») 607
Абиссиния («Пустыня —сущая могила...») 608
«Веемое сердце с тобой, Абиссиния!» 608
Рембо 608
«Кожа свиная лимона...» 608
Эфиоп 609
«Колется звонкая щепка...» 609
«Вокзалы, похожие на...» 609
Кобыла 610
«Луна рассматривает меня в бинокль» 610
«Цветущей вербой бегал цыпленок» 610
«Поля распороты межой...» 610
«Я —пьян, то глобусом, то парусом...» 611
Кафе 611
«За колосом, звенящим в колесе...» 611
«Этот месяц (нежной, голубой...» ; 611
«Всё круглое— весьма умно...» 612
«Адамово во мне начало...» 612
«Дамская ручка, поповская тоже...» 612
«Огромным яблоком Адама...» 612
«Молния жгутом скрутила тучу...» 613
«Вертящуюся в воде...» 613
«Как может врач влюбленным в девушку быть, если...» 613
«К огню прижавшись, у огня...» 613
«И женщина ходит, гарцуя...» 614
«Намыленный налим нам даст печенку» 614
«Пока ворочается НЭП...» 614
«Не трать — тетрадь» 614
«Зима опахивала веерам<и>...» 615
«Ворочает башкой, мотает гривой...» 615
«Николай Васильевич! Смешон...» 615
18

С0ДЕР
«А кто остался в колее...» 616
«В осокорях мутнеющих дом...» 616
«Воздушные загробные силы...» 616
Беллетристика 617
«Где молодость? Где талия? Где смех?..» 617
«Я простенькую повестушку...» 617
«Никто еще не рассказал...» 617
Сумерки 618
«Что, если б дерево кричало...» 618
«Осторожно! Стреноженные...» 618
«Чтоб купоросом дня не отравиться...» 618
«Душеприказчик мой, косматый космос...» 619
«Червями, гусеницами цветет...» 619
«Климат комнаты континентален» 619
Осенний огород 619
«Зелень, не лезь!» 620
«(Географически) —где никель, кобальт...» 620
«Мы подражаем пауку и ливню...» 620
«С холода бутылки —как стальное литье...» 620
«Не natur mort...» 621
Большевикам Кавказа 621
«Мой палец, как рыба, ротат...» 622
«Ежевичные гнезда ласточек...» 622
«Оловянная отрыжка волнушки...» 622
«Луну этрусской поднимают вазой...» 622
Зима («Отел, окот и опорос») 623
«Глаз вопиющего в пустыне» 623
«Ив щеки смерть впустила...» 623
«Половые органы магнолий» 623
«Несколько поднаторев на шашках...» 623
«Партнеру дерзя...» 624
«Столько растрогано чувств...» 624
«Я вижу Матэ Залка в Буда-Пеште» 624
«Мне гада, ящерицу мне...» 624
«Каплей молнии повисла лампочка» 625
«Каждый из нас повеселиться не промах...» 625
«Раненая крыса умирает. Над черной ее ранкой...» 625
«Он кажется старше...» 625
«Чтоб тело, чтоб формы твои обвели...» 626
«Вечером, когда наливается метро...» 626
«...И тебе не надоело, муза...» 626

СОДЕРЖАНИЕ
ПЕРЕВОДЫ
Темирболат Мамсуров
На чужбине. Колыбельная 629
Магомет Мамакаев
Пандур 630
В родном краю 631
ПРОЗА
Соловецкий монастырь. Историко-бытовой очерк 635
Святки в Малороссии. Рождественский бытовой очерк 644
Часы 649
Пробуждение природы 653
Светлые дни на Украине 657
В Великом посту. Страничка давнего прошлого 661
Нежданная радость 665
Весной 668
Малороссийские Святки 670
Сказание о невидимом граде Китеже 674
В Малороссии 677
С ярмарки 681
Пелагея Петровна. Рассказ 687
Город раса Маконена. Из абиссинских впечатлений 705
Рождественская ночь в Абиссинии. Из путевых впечатлений 710
Свадьба 714
Мышь ; 726
Король в тени. Воспоминания о В. М. Дорошевиче 728
О Блоке. Клочки воспоминаний 731
Примечания 734
Алфавитный указатель стихотворений 809

Муза-совесть Владимира Нарбута
...И тебе не надоело, муза,
Лодырничать, клянчить, поводырничать,
Ждать, когда, сутулый, подымусь я,
Как тому назад годов четырнадцать...
Эти стихи написаны незадолго до смерти их автора, смерти, поставившей
кровавую точку в трагической судьбе одного из самобытнейших поэтов
XX столетия. Впрочем, точку ли? Скорее, как сказал спустя полвека дру-
гой автор, «знак кровоточил»... Местонахождение могилы Владимира Нар-
бута неизвестно, версий его гибели несколько. Самая вероятная — рас-
стрел в ходе исполнения ежовского приказа № 00447 в магаданском лаге-
ре «Дальстрой», 14 апреля 1938 г. В день, когда ему исполнилось пятьдесят.
«Ждать, когда, сутулый, подымусь я...» Последние строки в земном пу-
ти поэта. Как оказалось, пророческие строки. Возвращение в большую ли-
тературу творческого наследия того, кому Гумилев прочил «одно из самых
значительных мест в послесимволической поэзии», затянулось на долгие
десятилетия.
Поэт-новатор, соратник Гумилева, Городецкого, Ахматовой, Мандель-
штама, Михаила Зенкевича по акмеистическому цеху, выдающийся ор-
ганизатор литературного процесса, талантливый журналист и редактор,
крупный общественный и партийный деятель Владимир Нарбут сегодня
по-прежнему малоизвестен, а наследие его изучено далеко не достаточно.
Если обратиться к творчеству Нарбута, создается впечатление, что са-
ма душа поэта представляет ристалище разнонаправленных сил, стремив-
шихся вырваться на авансцену бытия, осуществиться здесь и сейчас во что
бы то ни стало. Неумолимость совершавшихся с Нарбутом и вокруг него со-
бытий, лихорадочные запросы времени словно подстегивали эти устрем-
ления. В 1920 г. он писал:
21

Роман Кожухаров
Бездействие не беспокоит...
Не я ли (супостаты — прочь!)
Стремящийся сперматозоид
В мной возлелеянную ночь...
Что это, эйфория деятельного азарта или, напротив, признание лирическо-
го героя, затравленного обстоятельствами? Не скрывается ли за этой апо-
логией энергии отчаяние, кромешность которого сродни той самой, «воз-
лелеянной» автором ночи?
Стихи эти — вступление к быто-эпосу «Плоть», «программному», как
принято говорить, поэтическому сборнику Нарбута. Книга издана в Одессе
в разгар Гражданской войны, в пору, которую сам Нарбут в беседе с К. Зелин-
ским охарактеризовал так: «Нам всем гореть в огненных столбах. Но какой
ветер развеет наш пепел?» Нам всем — это о монархисте Гумилеве, у которо-
го в 1921 г. вышел сборник «Огненный столп». И о большевике Нарбуте, чья
книга, появившаяся годом раньше, так и называлась — «В огненных столбах».
«Бездействие не беспокоит»!.. Прекрасный девиз для дворянского герба
или надпись для рыцарского щита. Начертал его на листе бумаги человек,
по праву наследования владевший родовым дворянским гербом древнего
казачьего рода и сполна познавший, что такое горнило гражданской вой-
ны. Подготовившие в 1990 г. первое в СССР посмертное переиздание сти-
хотворений поэта Н. Бялосинская и Н. Панченко, указывая на одну из клю-
чевых ипостасей Нарбута — общественную деятельность, подчеркивают:
«Его общественный темперамент определяет всю дальнейшую (и поэти-
ческую) жизнь и судьбу, столь же противоречивую, сколь и прямолинейную
(курсив мой. — Р. К.)».
Точнее было бы говорить о последовательности творческого поведения
Нарбута-поэта и Нарбута-человека, о повсеместном осуществлении стиле-
вых и мировоззренческих поисков его творческой личности: от сборника
1910 г. «Стихи. Книга I», от предшествующих ему первых публикаций поэзии
и прозы — к периоду «быто-эпоса», «революционным» «Аллилуйе»1 и «Пло-
ти»; от всплеска лирической стихии «Александры Павловны», «Казненного
Серафима» — к молчанию, последовавшей опале, усиливавшемуся остракиз-
му; от «научной поэзии», стихов 1930-х гг. («Молоко», «Сердце», «Воспоми-
Название книги существует в трех вариантах написания: «Аллилуиа» (автор-
ское, повторенное дважды на обложках изданий 1912 и 1922 гг., старославян-
ским и гражданским шрифтом соответственно), «Аллилуиа» и «Аллилуйя»
(оба встречаются в статьях и работах о Нарбуте).
22

МУЗА-СОВЕСТЬ ВЛАДИМИРА НАРБУТА
нание о Сочи-Мацесте», «Ты что же камешком бросаешься...») — к послед-
ней редакторской работе Нарбута, вышедшему перед самым арестом в 1936 г.
сборнику памяти Э. Багрицкого; наконец — к исполненным пронзительного
лиризма, последним поэтическим строкам, написанным в колымском лагере.
В таком всеохватном объеме и проступает удивительный оксюморон:
через трагедию и рок противоречий, через неотступное, экзистенциальное
предощущение отчаявшейся жертвы — к цельному воплощению поэтиче-
ской судьбы, ярко отразившей тектонические разломы, пожалуй, одной из
самых трагически неразрешимых в своей сложности эпох нашей истории.
Трагизмом обреченности пронизаны строки стихотворения «Совесть»:
И пришла чернявая, безусая
(рукоять и губы набекрень)
Муза с совестью (иль совесть с музою?)
успокаивать мою мигрень.
Последний прижизненный поэтический сборник Нарбута — «Александра
Павловна» — вышел в харьковском издательстве «Лирень» в 1922 г. После
этого — эпизодические публикации стихотворений в литературной перио-
дике 1920—1930-х гг. и... молчание.
Фоном этого безмолвия стал стремительный карьерный взлет и еще
более стремительное падение Нарбута — государственного и обществен-
ного деятеля. Протоколы заседаний Центральной контрольной комиссии
ЦК ВКП(б), хранящиеся в Российском государственном архиве социаль-
но-политической истории (РГАСПИ), скрупулезно восстанавливают пери-
петии безжалостного столкновения на советском литературно-издатель-
ском олимпе 1920-х гг. двух непримиримых конкурентов. Один из них —
Нарбут, «член ВКП(б) с 1917 г., партбилет № 1055, из дворян, образование
высшее — литератор. С 1923 г. работал в отделе печати ЦК ВКП(б), настоя-
щее время зав. книжно-журнальным п/отделом отдела печати ЦК и одно-
временно председатель правления издательства художественной литера-
туры „Земля и фабрика"». Другой — А. К. Воронский, «член ВКП(б) с 1904 г.,
сын священника... редактор журнала „Прожектор", „Красная новь" и пред-
седатель „Круга" ■— объединения писателей»2.
В 1927 г. Нарбут обращается в ЦКК ВКП(б) с требованием «оградить его
от распространяемых т. Воронским, порочащих его сведений о прежней
Постановление секретариата ЦКК ВКП (б) от 25.07.1927, пр. № 129. РГАСПИ.
Ф.613.0п. 1. Д. 70. Л. 81.
23

Роман Кожухаров
его литературной деятельности (сотрудничал в „Новом времени" и в буль-
варных изданиях, печатал порнографические произведения и что вообще
является некоммунистическим элементом)»3.
В ходе разбирательства в Центральной контрольной комиссии ВКП(б)
выясняется, что «в 1921 году ЦКК КП(б) Украины объявлен ему (Нарбу-
ту. — Р. К.) выговор за недисциплинированность, выразившуюся в том, что
в 1919 г. при отступлении Красной армии остался в Киеве при белых». Рас-
смотрев вопрос, 25 июля 1927 г. парттройка в составе товарищей : Смидович,
Пятницкий, Локацков (подпись — секретаря ЦКК Е. Ярославского) — поста-
новила: «А) Считать установленным, что т. Нарбут не скрывал от партии
своего прошлого. Б) Считать нецелесообразным использование т. Нарбута
в качестве единоличного редактора того или иного литературного органа
или единоличного заведывающего тем или иным издательством»4. Однако
уже через два месяца, 30 сентября 1927 г., последняя часть постановления
парттройкой ЦКК была отменена «по просьбе ряда товарищей»5.
Нарбут вновь ненадолго возвращается на руководящие должности, в том
числе председателя правления «ЗиФа», члена правления Госиздата — заве-
дующего отделом художественной литературы ГИЗа. Осенью 1928 г. он при-
езжает в Германию, для участия в международной выставке печати в Кёльне6.
В это время из секретного отдела Объединенного государственного поли-
тического управления при Совнаркоме в Центральную контрольную комис-
сию ВКП(б) поступает копия «допроса Нарбута Владимира Ивановича, про-
изведенное в контрразведке в Ростове н/Д. в 1919 г.», препровожденная лич-
ной запиской секретарю ЦКК Е. Ярославскому от зам. нач. СООГПУ Агранова.
21 сентября 1928 г. центральная контрольная комиссия ВКП(б) вновь рас-
сматривает вопрос «о т. Нарбуте В. И. в связи с дачей им показаний контр-
3 Постановление секретариата ЦКК ВКП (б) от 25.07.1927, пр. № 129. РГАСПИ.
Ф.613.0п. 1.Д.70.Л.81.
4 Там же.
5 В защиту Нарбута выступил и генеральный секретарь ЦК ВКП(б) Иосиф Ста-
лин. Об этом исследователю А. Бирюкову осенью 1991 г. сообщила дочь Алек-
сандра Воронского, бывшая колымская заключенная Г. А. Воронская. Сам
А. К. Воронский был арестован 1 февраля 1937 г. Обвиненный в создании под-
рывной террористической группы, готовившей покушения на руководителей
партии и правительства, он был приговорен Военной коллегией Верховного
суда СССР 13 августа 1937 г. к высшей мере наказания. В лагерях оказались его
жена и дочь. См.: Бирюков А. М. «За нами придут корабли...»: Колымские ис-
тории. Новосибирск, 2004. С. 88.
6 Чертков Л. Судьба Владимира Нарбута / Нарбут В. Избранные стихи. Париж:
La presse Libre, 1983. С. 25.
24

МУЗА-СОВЕСТЬ ВЛАДИМИРА НАРБУТА
разведке в Ростове-на-Дону в 1919 г.» В октябре 1919 г. «коммунистическо-
го редактора», пробиравшегося по занятой «деникинцами» территории, в Ро-
стове-на-Дону арестовывает контрразведка Добровольческой армии. «Как
большевицкого поэта и журналиста»7 Нарбута приговаривают к расстрелу, ко-
торый после данных на допросах показаний заменяют содержанием в тюрь-
ме, где Нарбут пробыл более двух месяцев, переболев там сыпным тифом8.
Постановление парттройки, вынесенное спустя девять лет после этих
драматических событий, безапелляционно: «Ввиду того, что Нарбут В. И.
скрыл от партии, как в 1919 г., когда он был освобожден из ростовской
тюрьмы и вступил в организацию, так и после, когда дело его разбиралось
в ЦКК, свои показания деникинской контрразведке, опорачивающие пар-
тию и недостойные члена партии, — исключить его из рядов ВКП(б)». Также
признаётся «абсолютно недопустимым предоставление Нарбуту какой бы
то ни было руководящей советской работы»9. Абзац «а» постановления пуб-
ликуют в газете «Правда», Нарбута окончательно смещают с руководящих
постов, среди которых: председательство в правлении крупнейшего совет-
ского издательства «Земля и фабрика», должность ответственного редакто-
ра в журнале «30 дней», заведывание подотделом секретариата ЦК ВКП(б),
членство в центральном бюро секции работников печати Всеработпроса,
членство в правлении и товарищеском суде ВАПП (Всесоюзная ассоциация
пролетарских писателей).
В течение восьми лет Нарбут сначала не будет иметь возможности тру-
доустроиться, затем будет перебиваться окололитературной поденщиной.
Это восьмилетие во многом задаст векторы для посмертного восприятия
поэтического наследия Нарбута, которые станут главенствующими в эпоху
советского литературоведения.
В середине 1930-х гг. Нарбут предпринимает последнюю попытку вер-
нуться в большую поэзию. Его стихи появляются в журналах «Новый мир»
(№6, 1933), «Молодая гвардия» (№3, 1934), «Красная новь» (№2, 1934;
№ 10,1935), «Тридцать дней» (№4,1935), он начинает работать над состав-
лением авторских сборников, занимается переводами. Однако порыв этот,
7 Арест Владимира Нарбута // Вечернее время (Ростов). 1919. № 382 (9 окт.). С. 3.
Цит. по: Тименчик Р. Д. К вопросу о библиографии В. И. Нарбута // De Visu.
1993. №11. С. 55.
8 О пребывании Нарбута в белогвардейском плену см. заявление Нарбута чле-
ну Президиума ЦКК ВКП(б) А. А. Сольцу от 6 марта 1929 г. / Персональное де-
ло В. И. Нарбута. РГАСПИ. Ф. 589. Оп. 2. Д. 4907. С. 107-107 (об.).
9 Постановление секретариата ЦКК ВКП(б) от 21.09.1928, пр. №41, п. 2.
РГАСПИ. Ф. 613. Оп. 1.Д.85.Л. 170.

Роман Кожухаров
во многом отчаянный, встречает резкая критика, выводящая «поэта-мар-
гинала» за рамки большой литературы, куда-то на периферию.
Лейтмотивом в новой волне ругательной риторики по адресу Нарбута
становится еще 1912 годом датированное обвинение поэта в «порнографии»,
вынудившее его после выхода в свет и изъятия тиража сборника «Алли-
луиа»10 уехать от судебного преследования в Эфиопию. Его стихи восприни-
маются исключительно сквозь призму «перегруженности физиологизмом»,
«грубого натурализма», «откровенности, доходящей до цинизма» и пр.
Теперь становится очевидным, что повсеместно звучавшие в рецензи-
ях и статьях 1930-х гг. обвинения стихов Нарбута в «болезненно-сексуаль-
ной окрашенности»11 питаются не только материалом дореволюционного
судебного преследования, но и отголосками формулировок, долетевших до
чуткого слуха критиков из закрытых протоколов ЦКК ВКП(б).
Неким «программным» обобщением, квинтэссенцией антинарбутов-
ской литературоведческой кампании можно считать словарную статью
о Нарбуте в Литературной энциклопедии, выходившей в 1929—1935 гг.
Здесь поэт представлен как «сын помещика», воспевавший «все твари бо-
жие» вплоть до «погани лохматой», за «фетишизацией предметов» скры-
вавший «апологию капиталистического строя, характерную для всего твор-
чества акмеистов». Его стихи революционной тематики, по безапелляци-
онному мнению автора, укрывшегося за инициалами «З.-М.», это «общее
славословие революции, облеченное в выспренные, евангелические тона»,
а новые стихи 1930-х гг. характеризуются «перегруженностью физиологиз-
мом, тенденциями к подмене социальных явлений биологическими». От-
сюда и итоговый приговор: «подлинной мировоззренческой перестройки
Н. не произвел»12. «Окончательно и бесповоротно» закрепляет пренебре-
жительное, «периферийное» отношение к его творчеству статья В. Кирпо-
тина «Литература и советский период»13.
10 26 мая 1912 г. в №21 «Книжной летописи» (с. 38) опубликовано постанов-
ление Санкт-Петербургского цензурного комитета от 1 мая того же го-
да «о возбуждении судебного преследования по ст. 74 Уголовного уложения
и ст. 1001 Уложения о наказаниях». 2 июня 1912 г. появилось сообщение о том,
что издание «изъято из продажи» (Книжная летопись. №22. С. 43). См.: Бес-
прозванный В. Владимир Нарбут: Поэтика «Аллилуиа» // http://www.utoronto.
ca/tsq.2012.C8.
11 Селивановский А. Эдуард Багрицкий // Новый мир. 1933. № 6. С. 211.
12 З.-М. [Захаров-Мэнский Н.] Нарбут / Литературная энциклопедия: в 11 т. Т. 7.
М.:ОГИЗ, 1934. Стлб. 588.
13 Октябрь. 1936. №6. С. 214. См. отзыв Г. Адамовича о В. Я. Кирпотине, дати-
рованный 1932 г.: «На его мнения все ориентируются. К его словам прислу-
26

МУЗА-СОВЕСТЬ ВЛАДИМИРА НАРБУТА
Литературоведческий «приговор» был «прозорливо» вынесен незадол-
го до ареста Нарбута в октябре 1936 г. В такой, весьма двусмысленной за-
висимости от контекста эпохи во многом будет складываться посмертная
судьба творческого наследия Нарбута14.
Непоправимое произошло в ночь с 26 на 27 октября 1936 г. Нарбута аре-
стовали и после почти год длившегося следствия постановлением Особого
совещания НКВД СССР осудили на 5 лет за т. н. КРД — контрреволюцион-
ную деятельность — в составе группы «украинских националистов — лите-
ратурных работников». Затем — полтора года мучений на Дальнем Востоке
и Колыме, гибель, забвение.
Книги Нарбута не переиздавались и после его официальной реабили-
тации — в 1956 г.15 Единственный путь приобщения к творческой судьбе
поэта — непосредственное знакомство с текстами, вживание, строка за
строкой, в «твердую породу» (выражение Л. Озерова) нарбутовского сти-
ха — был затруднен для широкого читателя не только вследствие тоталь-
ной раритетности прижизненных нарбутовских изданий.
Начавшие робко появляться после 1956 г. на страницах газет, журналов
и монографий упоминания о Нарбуте, немногочисленные попытки науч-
ного, литературоведческого осмысления масштаба личности и творчества
автора, «вопиющего против гладкописи, против шаблона и общих мест»16,
неизменно заслоняла непроглядная «пелена домыслов и мифов» по поводу
его «таинственной и страшной» судьбы — судьбы «падшего ангела» и «ис-
чадия ада» (В. Катаев). Постепенно «туман мифологизации» усиливался,
сгущаясь под сводом «апокрифических», большей частью к беллетристике
относящихся источников, немало способствовавших созданию искажен-
шиваются... Несомненно, теперь начался "кирпотинский период" советской
словесности» (Адамович Г. Литературные заметки. Кн. 2. СПб.: Алетейя, 2007.
С. 439).
14 Автор отзыва на первое посмертное издание стихотворений Нарбута, выпу-
щенное в 1983 г. в Париже Леонидом Чертковым, констатирует: «Кто такой
Владимир Нарбут? Вопрос не праздный, поскольку поэта этого забыли два-
жды. Точнее — с двух сторон забыли» (Континент. 1984. № 39. С. 419).
13 См. посмертную выборку: «Нарбут Владимир Иванович, 1888 г. р., место ро-
ждения: Украина, русский, место жительства: Москва, арестован в 1936 г., осу-
дивший орган: Тройка УНКВД по ДС, осужден 07.04.1938, статья: контррево-
люционная агитация, расстрелян 14.04.1938, реабилитирован 19.10.1956» (Би-
рюков А. Список реабилитированных лиц, смертные приговоры в отношении
которых приведены в исполнение на территории Магаданской области. Мага-
дан: Магаданское книжное издательство, 1999).
16 Озеров Л. О Владимире Нарбуте // Простор (Алма-Ата). 1988. № 3.
27

Роман Кожухаров
но-шаржированного образа Нарбута, которыми до сих: пор питаются люби-
тели окололитературных легенд и преданий. В этом ряду персонажей имя
Нарбута соседствует с Бабичевым из романа Юрия Олеши «Зависть» и да-
же с булгаковским Воландом. Все писавшие о Нарбуте так или иначе воз-
вращаются к «зловещему шаржу» на поэта в «Алмазном венце» Катаева, его
«Колченогому», хотя нельзя не обратить внимание и на портрет работы Ге-
оргия Иванова в «Петербургских зимах» — в большей степени карикатур-
ный, хотя и столь же неоднозначный17. Исключением из этого ряда явля-
ется образ «бывшего поэта» — героя рассказа «Смерть поэта», созданного
Леонидом Чертковым в 1959 году18.
Созвучие оценок в устах авторов, находящихся подчас на прямо про-
тивоположных позициях, только подтверждает тезис о «несогласуемо-
сти» Нарбута в контексте того или иного общепринятого знаменателя.
«Параллельно и одновременно» схожая двойственность восприятия Нар-
бута вызрела и в стане литературоведов, что, в частности, было прозор-
ливо подмечено Львом Озеровым. С одной стороны, как подчеркивает
поэт, «историки и теоретики литературы (от Виктора Шкловского до Вла-
димира Орлова) всегда высказывали недоумение по поводу замалчива-
ния жизни, личности, дела Владимира Нарбута», но в то же время «заод-
но с беллетристами подтрунивали над Владимиром Нарбутом литерату-
роведы» 19.
Первое после гибели поэта развернутое упоминание о нем в книге вос-
поминаний К. Зелинского приходится на 1959 год — три года спустя после
реабилитации Нарбута. Констатация, с которой мемуарист начинает свой
разговор о поэте, удручает: «ныне уже позабытый»20. Попытки апелляций
к забвению, пусть и непоследовательно, но всё же предпринимались. При-
чем если до 1950-х гг. включительно Нарбут упоминается как забытый ак-
меист, которому нет места в новой советской литературе21, в 1960-е намеча-
ется иная тенденция. Нарбут в числе небольшой группы других акмеистов
17 «Соотнесенность» этих двух «портретов» отметил В. Беспрозванный в работе
«Нарбут в восприятии современников»//Новое литературное обозрение. 2005.
№72. С. 193-206.
18 Чертков Л. Смерть поэта//Kovtcheg. 1978. №2. С. 11-21.
19 Озеров Л. О Владимире Нарбуте // Простор (Алма-Ата). 1988. № 3.
20 Зелинский К. На рубеже двух эпох. Литературные встречи 1917—1920 гг.
М.: Сов. писатель, 1959. С. 18.
21 Михайловский Б. В. Русская литература XX века (с девяностых годов XIX в. до
1917 г.). М.: Учпедгиз, 1939; История русской литературы: в 10 т. Т. X: Литера-
тура 1890-1917 годов M-Л.: Изд-во АН СССР, 1954.
28

МУЗА-СОВЕСТЬ ВЛАДИМИРА НАРБУТА
такой «пропуск» получает, правда при необходимом условии — заочном
«открещивании» от старой «акмеистической веры». В частности, А. Волков
в монографии «Русская литература XX века» пишет: «В своем творчестве
советских лет они отошли от эстетических принципов акмеизма, которые
оказались чуждыми новой советской эпохе». Исследователи 1960-х гг. все
смелее включают Нарбута в контекст «разрешенных» к изучению как одно-
го из тех поэтов (вместе с Городецким, Ахматовой), которые «постепенно
вошли в советскую литературу»22.
В 1963 г., в книге 1 «Максим Горький и советская печать», вышед-
шей в серии «Архив Горького», целый раздел отведен переписке Горького
и Нарбута. В предваряющей письма биографической справке сжато даны
ипостаси Нарбута: творческая («до Октябрьской революции принадлежал
к группе акмеистов. После революции выступал со стихами, приветствую-
щими советский строй») и общественная («...вступил в Коммунистическую
партию и некоторое время принимал активное участие в работе отдела пе-
чати ЦК РКП(б)... руководил издательством „Земля и фабрика" („ЗиФ")»23.
Датировка ключевых вех биографии Нарбута дана в преамбуле совершен-
но произвольно: годом смерти поэта назван 1946-й, годом вступления
в партию — 1921-й. Вместе с тем опубликованное в разделе письмо Нар-
бута Горькому от 7 августа 1925 г. и ответ Горького из Сорренто от 17 ав-
густа 1925 г. в полной мере раскрывают масштаб личности Нарбута-изда-
теля, наглядно иллюстрируя эпистолярную формулу Серафимовича о нем
как о «собирателе литературы Земли Союзной»24, а также воспоминания
работника отдела печати ЦК ВКП(б) А. Аршаруни о Нарбуте как о руково-
дителе «принципиальном и сведущем в делах не только поэзии, но и лите-
ратуры вообще»25.
Публикация эпистолярной подборки в серии «Архив Горького» цен-
на также данной в преамбуле ссылкой на статью Нарбута «Читатель хо-
чет романтизма», опубликованную в № 10 «Журналиста» за 1925 г. По сути,
это отсылка к целому пласту нарбутовской публицистики, разрабатывав-
шей насущные вопросы развития литературного процесса (на протяжении
1920—1930-х гг. статьи Нарбута регулярно выходили на страницах «Журна-
22 Новикова К., Щеглова Л. Русская литература XX века. М., 1966. С. 258.
23 Горький и советские писатели: неизданная переписка (Лит. наследство. Т. 70).
М.: Наука, 1963. С. 60.
24 Письмо А. С. Серафимовича Нарбуту от 23 декабря 1927 г. Отдел рукописей
ИМЛИ.Ф.57.0п. 1,№32.
25 Берловская Л. Владимир Нарбут в Одессе // Русская литература. 1982. №3.
С. 201.
29

Роман Кожухаров
листа» — журнала теории и практики печати, органа Центрального и Мо-
сковского бюро секции работников печати)26.
В контексте эпистолярного наследия Горького имя Нарбута упоми-
нается неоднократно. В частности, в «Литературном наследстве» 1963 г.,
в комментарии к переписке Горького и Гладкова, где датой смерти Нарбу-
та опять назван 1946 г.27; в той же серии 1965 года, в комментарии к пись-
му Э. Багрицкого А. Штейнбергу, где вехи жизни Нарбута опять указаны
неточно28. Имя Нарбута оказывается здесь рядом с именем соратника «по
левому крылу акмеизма» М. Зенкевича. Минует еще два года, прежде чем
сам М. Зенкевич скажет свое слово о Нарбуте-поэте. Публикацию знамени-
того нарбутовского стихотворения «Россия» в альманахе «День поэзии» за
1967 г. предварит краткая биографическая заметка Зенкевича. Одним из
ключевых эпизодов в судьбе Нарбута, с точки зрения Зенкевича, является
его отказ от поэзии. Автор заметки акцентирует на этом читательское вни-
мание: «В 1921 г. Нарбут бросил писать стихи. В стихах тех лет я написал по
поводу такого отречения "Отходную из стихов" с заключительной строфой:
Свершу самоубийство, если я
На миг поверю, что с тобой
Расстаться можно так, поэзия,
Как сделал Нарбут и Рембо!»29
Из заметки Зенкевича следует, что последним сборником, выпущенным
самим Нарбутом, является изданная в Харькове в 1921 г. «Советская зем-
ля», «куда вошли лучшие его стихи о революции». Однако именно после
26 С некоторыми из статей Нарбута, опубликованных в свое время в «Журнали-
сте», можно ознакомиться в сборнике, вышедшем в начале 2009 г. См.: Нар-
бут В., Зенкевич М. Статьи. Рецензии. Письма. М.: ИМЛИ РАН, 2008. Публи-
кации в этом сборнике снабжены обстоятельными комментариями. Однако
необходимо отметить, что период сотрудничества Нарбута-издателя и рецен-
зента с «Журналистом» впервые подробно рассмотрен в публикации: Кожуха-
ров Р. Недостижимость «простоты» (О творческих противоречиях Владими-
ра Нарбута) // Вестник Литературного института им. А. М. Горького. 2007. № 2.
С. 154-173.
27 Горький и советские писатели: неизданная переписка (Лит. наследство. Т. 70).
С. 94.
28 Из творческого наследия советских писателей (Лит. наследство. Т. 74). М.: На-
ука, 1965. С. 457.
29 Владимир Нарбут / Вступ. статья М. Зенкевича // День поэзии. М.: Сов. писа-
тель, 1967. С. 226.
30

МУЗА-СОВЕСТЬ ВЛАДИМИРА НАРБУТА
1921 г. творчество поэта достигает своей вершины: он создает и выпуска-
ет в свет поэтическую книгу «Александра Павловна» — «сборник лириче-
ских импровизаций, властных и предельно свободных» (по определению
Р. Тименчика)30. Следом, в 1923 г., Нарбут готовит к печати поэтическую
книгу «Казненный Серафим», в неменьшей степени исполненную «пре-
дельной свободы», лиризма и мастерства. Остается лишь догадываться, по-
чему близкий друг Нарбута не упомянул об «Александре Павловне» и «Каз-
ненном Серафиме». Возможно, умолчание было обусловлено стремлени-
ем «не навредить» предпринятой попытке возвращения «позабытого»
поэта в контекст большой литературы. Так или иначе, Зенкевич выводит
эти сборники, вобравшие шедевры нарбутовского лиризма, за рамки раз-
говора о поэте. Заканчивается заметка Михаила Зенкевича констатацией:
«К сожалению, широкому читателю из-за отсутствия переизданий творче-
ство этого самобытного большого поэта мало известно».
В 1977 г. в серии «Библиотека всемирной литературы» вышел I том «Со-
ветская поэзия». В него были включены пять «хрестоматийных» стихотво-
рений Владимира Нарбута, посвященных революционной России. В этом
же томе, в подборке Анны Ахматовой, помещено ее стихотворение «Про
стихи» («Это — выжимки бессонниц...») с посвящением Владимиру Нарбу-
ту31. Казалось, грань забвения вот-вот будет преодолена.
Однако память о поэте в его юбилейный год оказалась потревоженной
совсем по-иному. В 1978 г. в №6 журнала «Новый мир» публикуются вос-
поминания Катаева «Алмазный мой венец», где Нарбут выведен под про-
звищем Колченогий. Автор «мовизма» не жалеет красок, создавая «демо-
нический» портрет «одной из самых удивительных и, может быть, даже
зловещих фигур... странного порождения эпохи». Катаев пишет: «С отруб-
ленной кистью левой руки, культяпку которой он тщательно прятал в глу-
бине пустого рукава, с перебитым во время Гражданской войны коленным
суставом, что делало его походку странно качающейся, судорожной, не-
сколько заикающийся от контузии, высокий, казавшийся костлявым, с на-
голо обритой головой хунхуза, в громадной лохматой папахе, похожей на
черную хризантему, чем-то напоминающий не то смертельно раненного
гладиатора, не то падшего ангела с прекрасным демоническим лицом, он
50 Тименчик Р. [Владимир Нарбут] / Русские писатели. 1800—1917. Биографиче-
ский словарь. М: Большая российская энциклопедия, 1999. Т. 4: М—П. С. 229.
31 Ключевую роль в создании этого стихотворения Ахматовой сыграл теоретик
русского авангарда Н. Харджиев. См. об этом: Беспрозванный В. Анна Ахма-
това — Владимир Нарбут: к проблеме литературного диалога / В. Я. Брюсов
и русский модернизм: Сб. статей. М.: ИМЛИ РАН, 2004.
31

Роман Кожухаров
появлялся в машинном бюро Одукросты, вселяя любовный ужас в моло-
деньких машинисток». Наиболее зримые, экспрессивные черты для своего
зловещего портрета Катаев заимствует из поэзии «портретируемого». До-
статочно вспомнить лирическое полотно Нарбута «Большевик»:
Обритый наголо хунхуз безусый,
хромая, по пятам твоим плетусь,
о, Иоганн, предтеча Иисуса,
чрез воющую волкодавом Русь.
И под мохнатой шапкой великана
пугаю высунутым языком,
как будто зубы крепкого капкана
зажали сердца обгоревший ком.
Катаев не скрывает основного источника своей сюжетной линии о Колче-
ногом: «О нем ходило множество непроверенных слухов». Отсюда — зна-
чительная удельная доля вымысла. Только в процитированном отрывке,
где образ поэта дается без оговорок на возможную неточность, Катаев как
минимум дважды говорит неправду: заикание Нарбута никак не связано
с контузией на Гражданской войне (по воспоминаниям сына поэта Рома-
на (1915—1979), «Нарбут заикался всегда <...> Отец неожиданно подкрал-
ся к Володе, когда тот рассаживал цветы на клумбе, и напугал. С тех пор
заикался»32). То же касается и хромоты поэта. Сам Нарбут в 1913 г., в ан-
кете С. А. Венгерова для издания биографического словаря русских писа-
телей и ученых, на вопрос о замечательных событиях в своей жизни отве-
чал: «Болезнь 1905—1906 гг., после которой последовала коренная ломка
мира духовного»33. Сын поэта в своих воспоминаниях уточняет: «В 18-лет-
нем возрасте ему вырезали пятку (правая нога)»34.
Определяющей характеристикой Колченогого в «Алмазном венце» ста-
новится развернутая аллюзия многозначного нарбутовского образа «каз-
ненного серафима». Вот как описывает Катаев впечатление от чтения са-
мим Колченогим стихотворения «Самоубийца»: «Нам казалось, что ангел
смерти в этот миг пролетел над его наголо обритой головой с шишкой над
32 Бялосинская Н., Панченко Н. Косой дождь / Нарбут В. Стихотворения. М.: Со-
временник, 1990. С.12.
33 Письмо В. И. Нарбута С. А. Венгерову с ответом на анкету К. Б. С. от 12 мая
1913 г. ИРЛИ. Ф. 377 (Архив С. А. Венгерова). Оп. 7. № 2532. Л. 2.
34 Бялосинская Н., Панченко Н. Косой дождь. С. 12.

МУЗА-СОВЕСТЬ ВЛАДИМИРА НАРБУТА
дворянской бородавкой на его длинной щеке... Я не буду цитировать еще
более ужасных его стихотворений, способных довести до сумасшествия...
Нет, колченогий был исчадием ада... Может быть, он действительно был
падшим ангелом, свалившимся к нам с неба в черном пепле сгоревших
крыл. Он был мелкопоместный демон, отверженный богом революции.
Но его душа тяготела к этому богу». В дальнейшем, продолжая сюжетную
линию Колченогого, Катаев вновь демонстрирует хорошее знание нарбу-
товской поэзии, выбирая из нее для своего мрачного шаржа самые зло-
вещие краски. Кульминацией повествования становится сцена, в которой
тот под угрозой самоубийства «отбивает» у своего младшего соратника по
Одессе — «ключика» (Юрий Олеша35) возлюбленную — «дружочка» (Серафи-
ма Суок — вторая жена Нарбута). Вся драматургия этой сцены заимствова-
на из поэмы Нарбута «Александра Павловна», в которой к героине поэмы
является мертвец-оборотень:
Я потянусь, захлюпаю, я встану —
Чуть снова месяц ззубренным серпом
Распорет чрево, — встану и, хромая,
Межой поковыляю <...>
Не звени, стекло
В окне, куда, нырнув, теряя капли
Белесой слизи с рук и живота,
Протискиваю лысый, липкий череп...
Катаев вторит: «Именно в этот миг кто-то постучал в окно. Стук был такой,
как будто постучали костяшками мертвой руки. Мы обернулись и увиде-
ли верхнюю часть фигуры колченогого, уже шедшего мимо окон своей
ныряющей походкой, как бы выбрасывая бедро <...> Профиль красивого
мертвеца. Длинное белое лицо <...> Колченогий был страшен, как оборо-
тень». «Умертвив» в созданном пылким воображением персонаже чело-
века, Катаев выносит приговор, в иносказательной форме которого про-
ступает поистине «прокураторская» претензия на итоговую оценку все-
го масштаба личности и поэтического наследия Колченогого: «Пока он
35 Ю. К. Олеша (1899—1960) — писатель, поэт и драматург. В Одессе вместе с мо-
лодыми литераторами Валентином Катаевым, Эдуардом Багрицким, Ильей
Ильфом входил в группу «Коллектив поэтов», в 1920 г. сотрудничал с ЮгРОСТА,
которым руководил В. И. Нарбут. С 1921 г. — в РАТАУ (Харьков), с 1922 г. —
в Москве.
33

Роман Кожухаров
все это говорил, за высокой каменной стеной заиграла дряхлая шарман-
ка, доживавшая свои последние дни, а потом раздались петушиные крики
петрушки. Щемящие звуки уходящего мира». Логическим резюме из со-
зданной в «Алмазном венце» картины становится сентенция автора «мо-
визма»: «Теперь, когда я пишу эти строки, колченогого никто не помнит.
Он забыт».
После выхода в свет катаевского «мовизма» слова «забытый» и «мало-
известный» становятся общим местом в контексте большинства упоми-
наний о Нарбуте. Причина очевидна: нарбутовское наследие, несмотря на
официальную реабилитацию поэта, на родине по-прежнему находилось
под гнетом небытия. «Книги Владимира Нарбута доставались с трудом.
Их было мало. Тиражи мизерны. Потом книги были запрещены», — с го-
речью констатировал Л. Озеров десятилетие спустя, в 1988 г.36, и замеча-
ние это, с оговорками, в такой же мере «де-факто» было справедливо для
1980-х гг., как и для 1930-х.
Муза Нарбута терпеливо ждала. В 1983 г. в Париже Леонид Чертков вы-
пустил в свет первый посмертный сборник нарбутовских стихотворений,
по сути заложив основы современного нарбутоведения. По сообщению
Л. Озерова, рукопись первого отдельного издания произведений поэта бы-
ла подготовлена Леонидом Чертковым к печати ещё в 1964 г., при самом
активном участии В. Б. Шкловского и ближайшего друга Нарбута, акмеиста
Михаила Зенкевича37.
Книга «Владимир Нарбут. Избранные стихи», снабженная предисло-
вием и комментариями Леонида Черткова, вышла в Париже спустя бо-
лее 60 лет после последнего прижизненного издания нарбутовской книги
«Александра Павловна». Впрочем, выход сборника не спровоцировал воз-
обновления в литературе русского зарубежья устойчивого интереса к твор-
честву Нарбута. Публикация Леонида Черткова ознаменовалась рецензи-
онным, тем же годом датированным откликом В. Бетаки38, а годом спу-
стя — отзывом в «Континенте». Таким образом, формула Д. Кленовского,
еще в 1954 г. причислившего Нарбута к авторам, «казненным молчанием»39,
и за рубежом оправдывала себя в полной мере.
36 Озеров Л. О Владимире Нарбуте // Простор (Алма-Ата). 1988. № 3.
37 Озеров Л. Михаил Зенкевич: тайна молчания / Зенкевич М. Сказочная эра:
Стихотворения. Повесть. Беллетристические мемуары. М.: Школа-Пресс, 1994.
38 Бетаки В. Избранные стихи Владимира Нарбута // Русская мысль (Париж).
1983.24 ноября.
39 Кленовский Д. Казненные молчанием // Грани (Франкфурт-на-Майне). 1954.
№23. С. 108.

МУЗА-СОВЕСТЬ ВЛАДИМИРА НАРБУТА
Вместе с тем зарубежное литературоведение о Нарбуте было ознаме-
новано появлением двух работ, которые можно считать этапными в опре-
делении «направленческого» и мировоззренческого контекста нарбутов-
ского творчества. В 1950 г. Л. Страховский в статье «Three Sojourners in the
Acmeist Camp: Sergei Gorodetsky, Vladimir Narbut, Mikhail Zenkevich»40 об-
ращает внимание на особое, «гостевое» место в лоне акмеизма Городецко-
го, Нарбута и Зенкевича. Эта точка зрения, а также тезис о влиянии твор-
чества «синдика» Городецкого на поэзию своих младших товарищей по
цеху позже будут разрабатываться литературоведами в контексте вопроса
об особом, «левом фланге» в акмеистическом лагере. Не менее значимой
следует считать статью R. D. В. Thomson «The Vision of the Bog: The Poetry
of Vladimir Narbut»41, где впервые задается концептуальный для современ-
ного нарбутоведения вектор богоискательства.
1988 год — год столетия со дня рождения Нарбута (и пятидесятилет-
ней годовщины его гибели) — ознаменовался публикацией Л. Озерова,
а также юбилейной статьей Р. Тименчика42. Впоследствии Р. Тименчик
подготовит статью о Нарбуте для библиографического словаря «Русские
писатели. 1800—1917»43. Нельзя не упомянуть и небольшую, но до пре-
дела насыщенную материалом заметку Р. Тименчика «К вопросу о биб-
лиографии В. И. Нарбута», опубликованную в № 11 журнала «De Visu»
в 1993 г.
Через семь лет, в 1990 г., на волне «возвращенной» литературы боль-
шим тиражом сборник Нарбута выходит и в СССР. Эта книга, подготовлен-
ная в издательстве «Современник» Н. Бялосинской и Н. Панченко, снаб-
женная большим предисловием и комментарием, стала первым наиболее
полным собранием стихотворений поэта, увидевшим свет на его родине.
Казалось бы, вернувшись из небытия к широкому читателю, неповтори-
мый художественный мир одного из самых ярких поэтических новаторов
XX века станет объектом пристального внимания исследователей и чита-
телей. Ведь именно так настигла волна признания друзей Нарбута — Гу-
милева, Мандельштама, Ахматову...
40 Strakhovsky L. I. Three Sojourners in the Acmeist Camp: Sergei Gorodetsky, Vladi-
mir Narbut, Mikhail Zenkevich // Russian Review. 1950. Vol. 9. № 2. P. 131-145.
11 Thomson R. D. B. The Vision of the Bog: The Poetry of Vladimir Narbut // Russian
Literature (Amsterdam). 1981. Vol. 10. №4. P. 319-338.
42 Тименчик P. В. И. Нарбут (К 100-летию Нарбута) // Памятные книжные даты.
М.: Книга, 1988. С. 159-162.
43 Тименчик Р. [Владимир Нарбут] / Русские писатели. 1800—1917. Т. 4:
М-П. С. 227-230.
35

Роман Кожухаров
В нью-йоркском «Новом журнале» появилась подборка Нарбута «Сти-
хотворения: монастырские песни»44. Предпосланная подборке статья под-
готовившего публикацию Ильи Померанцева акцентировала внимание на
ранней лирике поэта, к тому же впервые предпринималась попытка сосре-
доточиться на собственно «духовной» сфере творчества Нарбута. Попытка
эта, связанная и с обращением к проблеме стиля поэта, зарождения корне-
вых черт его художественного мира (воплощение которого было неотде-
лимо от мучительного духовного поиска, осуществления «вочеловечения»),
возникла как бы в пику «заговору небрежения» в отношении Нарбута на
родине, где поэт по-прежнему воспринимался сквозь призму «скандаль-
ной репутации»45 и «вызывающего антиэстетизма»46.
В конце 1980-х — сер. 1990-х гг., в преддверии и на волне публикации
сборника Нарбута, появились книги воспоминаний — Н. Мандельштам47,
Э. Герштейн48, В. Шаламова49, С. Липкина50, где имя поэта упоминается до-
статочно часто (по крайней мере, в сопоставлении с предыдущими десяти-
летиями). В воссоздаваемом мемуаристами портрете Нарбута проступают
скрытая полемика с «Алмазным венцом» Катаева, стремление к объектив-
ному тону («Я любила Нарбута, — пишет Н. Мандельштам. — <...> По призва-
нию он был издателем — зажимистым, лукавым, коммерческим. Ему достав-
ляло удовольствие выторговывать гроши из авторского гонорара, состав-
лявшего в двадцатые годы, когда он управлял издательством, совершенно
ничтожный процент в калькуляции книги. Это была его хохлацкая хохма,
которая веселила его душу даже через много лет после падения»51). Эти пуб-
ликации не только оживили линию «биографического» интереса к поэту, но
и в какой-то мере наметили в ней беллетристическую тенденцию.
Подлинными открытиями в биографических изысканиях стали архив-
ные исследования историка А. М. Бирюкова. Основанные на работе с до-
кументальными первоисточниками, эти изыскания прояснили детали по-
44 Померанцев И. Духовная поэзия Нарбута // Новый журнал (Нью-Йорк). 1998.
Кн. 212. С. 106-108.
45 Миронов А. Духовные стихи Владимира Нарбута // Известия Уральского госу-
дарственного университета. №49.2007. С. 232—241.
46 Гаспаров М. Избранные статьи. М.: НЛО, 1995. С. 332.
47 Мандельштам Н. Воспоминания. М.: Книга, 1989; Мандельштам Н. Вторая
книга. Воспоминания. М.: Московский рабочий, 1990.
48 Герштейн Э. Мемуары. СПб.: ИНАПРЕСС, 1998.
49 Шаламов В. Воспоминания. М.: ACT, Астрель, 2001.
so Липкин С. В Овражном переулке и на Тверском бульваре // Новый мир. 1994.
№2.
51 Мандельштам Н. Вторая книга. Воспоминания. С. 40.

МУЗА-СОВЕСТЬ ВЛАДИМИРА НАРБУТА
следнего, колымского этапа в трагической жизни Нарбута, отчасти из-
вестного по сохранившимся в архиве В. Б. Шкловского письмам Нарбута
из заключения к супруге52. Опубликованный А. Бирюковым протокол по-
следнего допроса поэта «о/у 4-го отделения УГБ УНКВД по ДС сержантом
ГБ Моховым» в «карперпункте № 2» Магадана 4 апреля 1938 г. и выдержки
из других документов проливают свет на тайну гибели поэта, вокруг кото-
рой бытует несколько версий. В свете этих изысканий наиболее вероятной
представляется версия, по которой Нарбута расстреляли 14 апреля 1938 г.,
в день его пятидесятилетия, в рамках так называемой «гаранинщины» —
исполнения на Колыме, в Севвостлаге и «Дальстрое», «ежовского» приказа
№ 00447 «Об операции по репрессированию бывших кулаков, уголовников
и других антисоветских элементов»53.
С 1990 г. стихи Нарбута отдельной книгой не издавались. По точному
замечанию одного из исследователей, имя Нарбута скорее «на слуху», чем
на своем заслуженном месте в ряду первых литературных величин. Отсюда
путаница в датах, фактах биографии, почти всегда сопутствовавшая печат-
ным упоминаниям имени Нарбута еще во времена советских литератур-
ных обзоров и с успехом перекочевавшая в новейшее литературоведение.
Впрочем, за десятилетия, минувшие после выхода в свет в 1983 и 1990 гг.
этапных переизданий наследия поэта, исследователями его творческого
пути сделано немало открытий. Публикации Р. Д. Тименчика, А. М. Бирю-
кова, Н. А. Богомолова, Л. Пустильник, О. А. Лекманова, И. Померанцева,
В. Беспрозванного, А. В. Миронова, О. И. Киянской и Д. М. Фельдмана спо-
собствовали исчезновению из биографии Нарбута множества белых пятен,
тем самым развеивая домыслы, восстанавливая канву трагических проти-
воречий судьбы одного из самобытнейших авторов XX века.
и
Нарбут писал: «Дыши поглубже, поприлежней щупай. / Попристальней гля-
ди./Живи...» И жил, воплощая им же самим сформулированные заветы.
Это зримо проявляется не только в его поэзии, но и в издательской, ре-
дакторской деятельности. Одно перечисление артефактов, появившихся на
свет его стараниями, впечатляет. 1911 год — активнейшее участие в изда-
нии журнала «Gaudeamus», в котором сотрудничал Блок, состоялись поэти-
52 См.: Нарбут В. Стихотворения. С. 371-382.
э3 Бирюков А. «За нами придут корабли...»: Колымские истории. С. 86—91.
37

Роман Кожухаров
ческий дебют Ахматовой, публикации ранних стихов Георгия Иванова.
1913 год — издание и редактирование «Нового журнала для всех». В 1918 г.
в Воронеже — редактирование «пролетарского двухнедельника» «Сире-
на» — первого литературного периодического издания в пореволюцион-
ной, разоренной России, собравшего на своих страницах весь цвет отече-
ственной литературы. 1919 год — участие в издании журнала «Солнце тру-
да» и других киевских изданий.
В 1920 г. Нарбут организует литературный процесс в послереволюцион-
ной Одессе, охватывая деятельной энергией обширную территорию, куда
входят Крым, Полтава, Николаев, Тирасполь, Херсон. В 1921—1923 гг. он ру-
ководит Радиотелеграфным агентством Украины (РАТАУ) в тогдашней сто-
лице Советской Украины — Харькове.
С 1923 г. он в Москве, в секретариате ЦК ВКП(б) заведует подотделом,
курирующим непериодическую печать и художественную литературу. По-
мимо партийной и общественной работы, Нарбут курирует выпуск журна-
лов «Вокруг света» и «30 дней», возглавляет правление ставшего одним из
крупнейших советских издательств — «Земля и фабрика». В «ЗиФе» уви-
дели свет многие книги И. Бабеля, В. Шишкова, А. Серафимовича, А. Неве-
рова, С. Григорьева и др. Благодаря стараниям Нарбута, сначала в журнале
«30 дней», а потом и отдельным изданием в «ЗиФе» был напечатан роман
И. Ильфа и Е. Петрова «Двенадцать стульев». Вплоть до 1928 г. Владимир
Нарбут, по справедливому, уже цитировавшемуся замечанию А. Серафи-
мовича, играет роль «собирателя литературы Земли Союзной».
Итак, судьба, противоречивая и трагическая... Ее истоки — в детстве,
у отчего порога. Окрестности Глухова — древней гетманской столицы ле-
вобережной Украины. Хутор Нарбутовка, «родовое имение», где 14 апреля
(2 апреля по ст. стилю) 1888 г. в многодетной семье потомственного дворя-
нина Ивана Яковлевича Нарбута и дочери священника — Неонилы Никола-
евны, урожденной Махнович, родился будущий поэт54. Начало украинской
линии герба Тромба (Трабы) древнейшего (легендарная летопись восходит
к X веку) разветвленного литовского рода Нарбутов относится к XVII сто-
летию. В 1678 г. Мусий (Моисей) Нарбут — «знатный товарищ украинской
сотни» — поселился в имении недалеко от Глухова. Хорунжий Глуховской
сотни Роман Нарбут упоминается в универсале гетмана Мазепы в 1694 г.55
54 В следственном деле НКВД СССГУ ГБ 1936 г., в анкете арестованного В. И. Нар-
бута, указано, что местом рождения поэта является г. Глухов Черниговской губ.
(ЦАФСБ.Д.Р-11774.С.26).
55 Украинская генеалогия Нарбутов восходит к Павлу (сер. XVII в.), сыновьями ко-
торого были Мусий (Моисей) и Роман. Георгий и Владимир Нарбуты — потом-

МУЗА-СОВЕСТЬ ВЛАДИМИРА НАРБУТА
Глуховщина... Ожившие предания казачьей вольницы, вспоившие роман-
тический пафос «Тараса Бульбы»; мелкопоместный быт Нарбутовки — «хутора
близ Глухова», весь уклад которого пронизан народными поверьями, «духом
Диканьки», выверен по неторопливо-природному, «миргородскому» ритму,
сквозь усыпляющую будничность которого прорываются и пугающая метафи-
зика «Страшной мести» и «Вия», и сабельные высверки ратного прошлого.
Малая родина становится альфой и омегой мировоззрения поэта, его
Гиппокреной, напитавшей форму и смыслы нарбутовского творчества,
внушившей его стилю тот самый «хохлацкий» дух, который позволял кри-
тикам сопоставлять Нарбута с Гоголем в русском эпосе56.
Завораживающий сон «прадедовских затиший», полный героики, ми-
стики и тайны, в младенческую душу Нарбута «кротость робко перелил»,
напитал ее поэзией, способностью чуять, «...как зерна во тьме растут».
По утверждению специалистов в области геральдики, само слово «Нарбут»
имеет древнепрусские корни и означает «семьянин». Старший брат поэта
Георгий, впоследствии выдающийся художник, основоположник украин-
ской графики, в своих автобиографических записках, хранящихся в архиве
Киевского государственного музея украинского изобразительного искус-
ства, вспоминал: «Семья наша была довольно большая: у меня было четыре
брата и две сестры. Отец мой, мелкий помещик со средними доходами, ма-
ло интересовался домашними делами вообще, а детьми в частности, и по-
этому нашим дошкольным воспитанием ведала наша мать вместе с учите-
лем соседнего села Яновки — Г. Сальниковым»57.
Жена Георгия, Вера Павловна Нарбут-Линкевич, спустя годы вспомина-
ла: «Мать Нарбута, Неонила Николаевна Махнович, лишившись рано родите-
лей и вдоволь натерпевшись сиротского горя, молодой вышла замуж за Ива-
на Яковлевича Нарбута. Когда я приехала в Нарбутовку (летом 1912 г. — P. K.)f
она была уже в преклонном возрасте, но всё же это была еще очень подвиж-
ная женщина, весьма трудолюбивая и к тому же прекрасная хозяйка. Все до-
ки по линии Мусия. Об этом см.: Нарбут-Линкевич В. П. Георгий Нарбут. Не-
известные страницы личной жизни. Черкаси: Вид. Ю. А. Чебаненко, 2010. С. 24.
56 Гиперборей. 1912. № 2. Н. Бялосинская и Н. Панченко предполагают, что отзыв
принадлежит М. Лозинскому, см.: Бялосинская Н., Панченко Н. Косой дождь.
С. 22. Ср. с характеристикой М. Зенкевича по поводу стихотворения «Абисси-
ния»: «Острый хохлацкий взгляд Нарбута увидел совсем другие черты, чем
экзотик Гумилев» (Зенкевич М. В. Нарбут. «Плоть». Быто-эпос. Одесса, 1920 //
Культура (Саратов). 1922. № 1. С. 6).
57 Архив Киевского государственного музея изобразительного искусства.
Ф. 1 (Нарбут). Ед. хр. 4.
39

Роман Кожухаров
машние дела лежали на ней, и всему в доме она давала толк. Было просто
удивительно, какие огромные запасы материнской ласки и душевной тепло-
ты таились в этой маленькой женщине. <...> Дети очень любили ее, уважали
и всегда во всем советовались»58. Любовь к матери Владимир Нарбут проне-
сет через годы, посвятив ей стихи, пронизанные щемящей нежностью.
Об отце Георгия и Владимира Иване Яковлевиче невестка вспоминает
следующее: «Отец Георгия Нарбута по своему времени был довольно обра-
зованный человек, он окончил физико-математический факультет Киев-
ского университета, однако это был человек крутого нрава, кутила, неурав-
новешенный в своих поступках и деспотичный в отношении к семье и де-
тям. Он несправедливо и жестоко относился к сыновьям и совершенно не
дорожил интересами семьи, которую к концу своей жизни совсем оставил
и только изредка навещал как гость, ни во что не вмешиваясь и не вникая.
Неонила Николаевна терпеливо переносила «чудачества» своего своенрав-
ного мужа и, понятно, не могла скрывать от детей своей тяжелой жизни.
Дети в душе не уважали отца и часто подсмеивались над ним»59.
Не только кровное, но и духовное родство, общность творческих ин-
тересов двух братьев — Георгия и Владимира, возникнув в детстве, лишь
укрепится с годами. Уже в отрочестве проявится и «общественный темпе-
рамент» Володи Нарбута — заводилы всех проказ, «всегдашнего зачинщи-
ка всех историй». Впрочем, верховодить Володя будет не только в совмест-
ных с крестьянскими мальчишками набегах на соседские сады и огороды.
В 1896 г. старшего Георгия отдают в подготовительный класс глуховской
гимназии, но подготовлен к гимназии он был «не особенно хорошо и учил-
ся неважно, так что в первом и втором классах „зимовал" по два года». Вла-
димир поступит в глуховскую гимназию двумя годами позже старшего
брата, но в итоге окажется в одном с ним классе, будет помогать старше-
му в учебе, а закончат гимназию братья вместе в одном и том же 1906 г.60
Георгий Нарбут вспоминал: «Меня очень заинтересовало при прохо-
ждении курса древнеславянского языка, как это в старину писались от руки
книги, и я, найдя образец шрифта Остромирова Евангелия, стал пытаться
писать по-старинному». Эти поиски, увлечение Георгия творчеством «ре-
троспективистов-мирискусников» впоследствии приведут к созданию за-
мечательных художественных образцов, и ныне считающихся шедеврами
58 Нарбут-Линкевич В. П. Георгий Нарбут. Неизвестные страницы личной жизни.
С. 33.
59 Там же. С. 35.
60 Там же. С. 37.
40

МУЗА-СОВЕСТЬ ВЛАДИМИРА НАРБУТА
книжной графики и иллюстрации. Среди них — оформление поэтических
книг Владимира Нарбута, и в частности первого, говоря современным язы-
ком, совместного творческого проекта: поэтической книги «Стихи. Кни-
га I», написанной Владимиром и оформленной Георгием.
Если старшего брата привлекли линии и начертания, «буква» Святого
Писания, то Владимир обращается к духу Евангелия, выбрав путь напря-
женного духовного поиска, самопознания и постижения окружающего ми-
ра посредством слова. Поэтическая душа юного выпускника Глуховской
гимназии до краев полна «вешней тишью» родных пейзажей, ощущения-
ми и зримыми картинами детства, которые всё настойчивее просятся на
бумагу. И здесь, весьма кстати, обоими братьями овладевает мечта, кото-
рая всё настойчивее, «как некое сияние», манит к себе. Петербург — сре-
доточье духовной и культурной жизни огромной империи, центр богем-
ной жизни, художественной деятельности близких сердцу Георгия «мирис-
кусников». Там и только там видят выпускники Глуховской гимназии поле
применения своей кипучей, «озорной» творческой энергии.
Одновременно получив в 1906 г. «аттестаты зрелости» (у Георгия аттестат,
покрытый почти одними «трояками»; Владимир заканчивает гимназию с зо-
лотой медалью), братья Нарбуты принимаются настойчиво воплощать свою
мечту в реальность, с глуховской почты отправив прошение в Петербургский
университет. Отец категорически восстал против учебы сыновей в столице.
Наконец, после «многих просьб, угроз и ссор», братья отправляются в Север-
ную Пальмиру в качестве студентов Петербургского университета. Вот как об
этом рассказывает Вера Павловна Нарбут-Линкевич: «По рассказам Неонилы
Николаевны, ей пришлось за самовольные поступки сыновей отвечать перед
своим необузданным мужем и пережить немало тяжелых дней. Отец запре-
тил оказывать бежавшим сыновьям какую-либо материальную помощь, но,
несмотря на это, мать тайком изредка посылала им небольшие суммы денег,
выкраивая их из скудного бюджета своего хозяйства». В воспоминаниях Веры
Павловны есть и сравнительная характеристика братьев: «Из рассказов Нео-
нилы Николаевны у меня сложилось убеждение, что братья Георгий и Влади-
мир были совершенно разные по своему характеру, наклонностям и стремле-
ниям. Георгий был добрым, ласковым и отзывчивым мальчиком, любил при-
роду, цветы, животных. Владимир рос эгоистом и насмешником, что отчасти
поощрял в нем отец. Учился Владимир хорошо, но любил посмеиваться над
Георгием, когда тот не знал урока или получал плохую отметку»61.
В качестве примера Вера Павловна вспоминает о проказе Владимира на уро-
ке Закона Божия. Увлеченный рисованием Георгий был застигнут врасплох
41

Роман Кожухаров
Имперский столичный блеск озарил двух «панычей-студентов» из за-
холустья отсветом удачи. Достаточно быстро и органично Георгий и Вла-
димир Нарбуты вошли в круг художественной богемы, стали заметными,
деятельными фигурами артистической жизни университета. Изобра-
зительный талант Георгия по достоинству оценил выдающийся худож-
ник Иван Яковлевич Билибин, предоставивший братьям комнату в сво-
ем доме.
В университете Владимир обучается сначала на математическом фа-
культете, потом на факультете восточных языков, откуда переводится на
историко-филологический. Спустя годы сам поэт признает: «В Петербур-
ге, получая вместе с братом из дому 25 рублей в месяц, вынужден был ис-
кать заработок для поддержания своего существования. Любовь к литера-
туре (в гимназии и попозже я стал пописывать стихи, очерки и рассказы)
толкнула меня на путь журнально-газетной работы. Постепенно я прошел
едва ли не все ступени этой работы: был хроникером, корреспондентом,
рецензентом, популяризатором, переводчиком, редактором — словом, ма-
ло-помалу сделался писателем, литератором»62.
Несмотря на то, что, по собственному признанию Нарбута, в универ-
ситете он учился плохо — «за литературой некогда было» — и университе-
та не кончил («не сдал государственных экзаменов»), его «сильно привле-
кала... лабораторно-исследовательская работа в области русской литерату-
ры и языкознания», занятия с проф. С. А. Венгеровым и И. А. Бодуэном де
Куртене, выдающимся русско-польским лингвистом, создателем фоноло-
гии, исследователем славянских языков и диалектов63.
Литературный дебют Владимира Нарбута в 1908 г. отмечен выходом
в журнале «Бог помочь» историко-бытового очерка «Соловецкий мона-
стырь»64. Эту публикацию, сопровожденную рисунками брата Георгия, Лео-
нид Чертков связывает с именем И. Я. Билибина и его впечатлениями от
поездки на Соловки65. В том же 1908 г. на страницах журнала «Светлый
вопросом священника: «Как называется плат, на котором во время литур-
гии ставят в алтаре дароносицу?» Младший брат для смеха подсказал стар-
шему заведомо неправильный ответ: вместо «антиминс» — «сальтисон». По-
сле этого Георгий получил в классе прозвище «сальтисон». См.: Нарбут-Лин-
кевич В. П. Георгий Нарбут. Неизвестные страницы личной жизни. С. 37.
Нарбут В. И. Автобиография от 13 мая 1927 г. / Персональное дело В. И. Нарбу-
та. РГАСПИ. Ф. 589. Оп. 2. Д. 4907. С. 5.
Там же. С. 4. См. также: Чертков Л. Судьба Владимира Нарбута. С. 8.
Бог помочь. Приложение к газете «Сельский вестник». СПб. 1908. №8. С. 14—16.
Чертков Л. Судьба Владимира Нарбута. С. 8.

МУЗА-СОВЕСТЬ ВЛАДИМИРА НАРБУТА
луч» появляются первые стихи Нарбута — «Осенний сад, осенний сад...»
и «Светлый луч»66.
Сам Нарбут началом своего поэтического пути считал подборку в «Сту-
денческом сборнике», изданном Николаем Цываревым в Вышнем Волочке
в 1909 г. В ответе на анкету своего преподавателя, литературоведа С. А. Вен-
герова, он, в частности, указывал: «...стал помещать стихи в „Студенч. Сбор-
нике" (декабрь 1908 г.), в журн. „Родина", „Нива", „Всеобщий Журнал", „Все-
мирная панорама". Ас 1911 года печатался „почти во всех" столичных газе-
тах и журналах. Попадал в „толстые" довольно удачно и — без протекции»67.
Со «звонким и сухим петербургским» временем 1910 — нач. 1911 гг. свя-
заны подготовка и выход журнала «Gaudeamus»68, где в полной мере про-
явились ипостаси Нарбута-редактора и критика. Сам Нарбут в своей статье
1923 г. «О Блоке. Клочки воспоминаний» пишет об этом так: «Наша студен-
ческая литературная братия (отчасти осколок прежнего „Кружка молодых",
отчасти дальнейшее его развитие) добыла средства для издания своего сту-
денческого журнала. <...> Решено было (как и когда, точно не помню) изда-
вать журнал, посвященный исключительно искусству»69.
Редколлегия студенческого журнала, куда также вошли Семен Розен-
таль70 и Иосиф Воронко (впоследствии один из инициаторов создания и ру-
ководителей Белорусской Народной Республики71), поручает Нарбуту «до-
66 Светлый луч. 1908. № 2. С. 312, 371. См.: Тименчик Р. [Владимир Нарбут] / Рус-
ские писатели. 1800—1917. Т. 4: М—П. С. 227. См. также: Лекманов О. О второй
книге Нарбута «Аллилуйя» (1912) // Новое литературное обозрение. 2003. № 63.
67 Письмо В. И. Нарбута С. А. Венгерову с ответом на анкету К. Б. С. от 12 мая
1913 г.
68 Журнал «Gaudeamus» (первоначально планировалось название «Студенче-
ский мир») выходил с января по апрель 1911 г. еженедельно (всего вышло
11 номеров). Подготовка к его изданию велась в течение всего 1910 г. См.: Нар-
бут В. О Блоке. Клочки воспоминаний // Календарь искусств (Харьков). 1923.
№ 1. С. 2—3; Наст. изд. С. 731 ; Тименчик Р. Блок и литераторы. I. Блок — совет-
ник студенческого журнала//Александр Блок. Новые материалы и исследова-
ния. Кн. 4 (Лит. наследство. Т. 92). М: Наука, 1987. С. 546-549.
69 Календарь искусств (Харьков). 1923. № 1. С. 2.
'° Нарбут в своей автобиографии 1927 г. упоминает С. Розенталя как «тепереш-
него члена партии». См. Нарбут В. И. Автобиография от 13 мая 1927 г. С. 5. Воз-
можно, он является автором опубликованного в газете «Правда» 30 августа
1933 г. отрицательного отзыва на прозу О. Мандельштама «Путешествие в Ар-
мению»; см.: Нерлер П. «Путешествие в Армению» и путешествие в Армению
Осипа Мандельштама: попытка реконструкции // Знамя. 2015. №11.
" Нарбут В. Мышь//Известия (Воронеж). 1918. 23 авг. См.: Тименчик Р. К вопро-
су о библиографии В. И. Нарбута. С. 56. См. также раздел прозы в наст. изд.
43

Роман Кожухаров
стать стихи у Блока и у тех поэтов, каких он укажет»72. Александр Блок, с ко-
торым Нарбут к тому моменту уже был знаком, не только предоставляет
для публикации в студенческом журнале свой перевод из Гейне «Лорелея»,
но и рекомендует Нарбуту привлечь к сотрудничеству в журнале Вяч. Ива-
нова, М. Кузьмина, В. Брюсова, В. Гиппиуса, А. Аверченко.
Данный Блоком «список сотрудников», по словам самого Нарбута, был
«целиком принят редакцией»73, впрочем, по его позднему признанию,
«Александр Александрович не особенно одобрял наш „Гаудеамус", плыв-
ший по морю символизма на полных парусах»74.
В марте 1911г. Нарбут пишет Брюсову: «Мы приложим все силы, чтобы
поставить наш орган на должную высоту: будем бороться с рутиной, ша-
блоном, улицей и — никогда не сольемся с нею: лучше — смерть издания,
чем войти в русло такого литературного течения...»75.
Начиная с третьего номера, Нарбут редактирует в журнале стихи76. Од-
нако уже 5 апреля 1911 г. Нарбут сообщил Кузьмину: «Вчера на нашем за-
седании окончательно выяснилось, что прежнее ведение Gaudeamusa не-
возможно: издатель предложил такие условия, на которые я никак не мог
согласиться... Посему пасхальный (вообще очень беспорядочный) номер
будет последним, вышедшим под бывшей редакцией»77.
В 1910 г., в период общения и переписки с Блоком, предварившей появ-
ление в январе 1911 г. первого номера журнала «Gaucteamus», Нарбут выпу-
скает в свет сборник «Стихи. Книга I». Показательно, что уже при подготов-
ке своей первой книги Нарбут выступил не только как автор, но и как из-
датель. Рисунок, выполненный Георгием Нарбутом, — заключенный в круг
огнедышащий дракон, который пытается укусить свой хвост, инициа-
72 Календарь искусств (Харьков). 1923. № 1. С. 2.
73 Из недатированного письма Нарбута Блоку. РГАЛИ. Ф. 55. Оп. 2. Ед. хр. 49.
Л. 1—2. См.: Тименчик Р. Блок и литераторы. I. Блок — советник студенческо-
го журнала. С. 546. Р. Д. Тименчик относит это письмо к весне 1910 г.
74 Календарь искусств (Харьков). 1923. № 1. С. 3.
75 РГБ. Ф. 386. К. 96. Ед. хр. 1. См.: Тименчик Р. Блок и литераторы. I. Блок — со-
ветник студенческого журнала. С. 547.
76 Нарбут сообщает об этом в письме от 12 февраля 1911 г. поэту Василию Гип-
пиусу (1890—1942), обращаясь к тому по рекомендации Блока. В частности,
Нарбут пишет: «Ваше участие — со своей стороны — в „Gaudeamus'°e я нахо-
жу очень желательным, т. к. „Gaudeamus" — орган не только студенческий, но
и вообще молодых!» (PO ИРЛИ. Ф. 47. Оп. 3. № 45. Цит. по: Нарбут В., Зенкевич
М. Статьи. Рецензии. Письма. С. 247).
77 РГАЛИ. Ф. 232. Оп. 1. Ед. хр. 308. См.: Тименчик Р. Блок и литераторы. I. Блок -
советник студенческого журнала. С. 547.

МУЗА-СОВЕСТЬ ВЛАДИМИРА НАРБУТА
лы «Г. Н.» и дата — «1910» — помещен на обложке и титульном листе кни-
ги в качестве фронтисписа и воспринимается как эмблема санкт-петер-
бургского издательства «Дракон», выпустившего книгу. Однако кольцевая
композиция рисунка (т. н. «уроборос»78) перекликается с содержательной
структурой сборника, соотнесенной с календарным ритмом смены времен
года. Обращают на себя внимание и два подзаголовка, предваряющие соб-
ственно корпус стихотворений. Они следуют за титульным листом в каче-
стве шмуцтитулов: на странице 1 надпись «Стихи 1909 г.», на странице 2 —
«Годъ творчества первый». В подзаголовках дважды делается акцент на го-
довой отрезок времени. Таким образом, изначально в хронотопе сборника
«Стихи. Книга I» четко очерчивается хронологическая составляющая.
Первый, достаточно весомый (77 стихотворений), шаг начинающего
автора не остался незамеченным. На «Стихи» доброжелательно откликну-
лись В. Брюсов, В. Пяст, С. Городецкий, Н. Абрамович.
Николай Гумилев, будущий «синдик» «Цеха поэтов» и соратник по ак-
меизму, был более требователен. Отметив в своем отзыве яркость новой
книги, он тем не менее обвинил начинающего автора в отсутствии «микро-
косма», по сути — стилевой индивидуальности, усмотрев в «Стихах» тен-
денцию к «вульгарной специализации по темам»: «В ней (книге. — Р. К.) нет
ничего, кроме картин природы: конечно, и в них можно выразить свое ми-
росозерцание, свою индивидуальную печаль и индивидуальную радость,
все, что дорого в поэзии, — но как раз этого-то Нарбут и не сделал»79. Одна-
ко крайне важно, что это были «картины» не природы вообще, а топогра-
фически привязанные к конкретному месту на карте Российской империи:
Глуховщине, Нарбутовке, «малой родине» поэта.
Отсюда и рефреном звучащее в сборнике слово «глушь», которое
в нарбутовском контексте обретает совершенно другие смысловые, рав-
но как и звуковые обертоны. На первый план выходит аллитерационная
78 В контексте изображенного на обложке первого поэтического сборника Нар-
бута уробороса показательно наблюдение английского писателя и врача То-
маса Брауна (1605 — 1682), который в «Письме другу по случаю кончины его
близкого друга» (1690) пишет: «У людей, проживших много лет — притом
что в каждом году имеется не менее 365 дней для завершения их жизни, —
тот факт, что первый день их жизни отмечает их последний, что хвост змей
возвращается им в пасть как раз в этот момент и что они заканчивают свою
жизнь в день своего рождения, есть в самом деле замечательное совпадение,
для решения которого хотя астрология и предприняла остроумные усилия,
однако была очень осторожной в его предсказании». Сам Т. Браун умер 19 ок-
тября, в день своего рождения, когда ему исполнилось 77 лет.
79 Гумилев Н. Письме! о русской поэзии //Аполлон. 1911. № 6. С. 75
45

Роман Кожухаров
перекличка с названием Глухова — города, возле которого Нарбут родился
и вырос, в котором окончил гимназию. Неслучайно перекликаются с Глу-
ховым названия стихотворений первой книги — «В глуши» и «Захолустье».
Неслучайно много позже, в 1930-е гг., составляя сборник избранных сти-
хотворений «Спираль», раздел, куда включены стихи из первого сборника
1910 г., Нарбут назовет «В городе Глухове». Более того, он усиливает «то-
пографический» акцент в этом разделе, открывая его сразу двумя эпигра-
фами — из «диканьской» повести Гоголя «Страшная месть» и из поэмы
И. П. Котляревского «Энеида». Эпиграфы эти дороги Нарбуту не только
концентрированным малороссийским контекстом, но и прямыми упоми-
наниями Глухова.
Описательность, «пейзажность» в стихах первого сборника Нарбута,
вмененная ему в вину Гумилевым, на самом деле стала его достижением.
Именно эти многочисленные, часто самодостаточные («Шмели», «Сосны»,
«Опенки») картины природы — картины с натуры — позволили Нарбуту на-
щупать в своей творческой интенции стержневое кредо — «натуро-реа-
лизм», мироощущение «виевца» «(принимая „Вий" за единицу настоящей
земной, земляной жизни)», — как позднее определит свой творческий ме-
тод сам поэт в письме к другу и соратнику Михаилу Зенкевичу80.
Первооснова этого «земляного», зрительно-обонятельно-осязатель-
ного подхода к окружающему миру — в «Стихах» 1910 г. Образ лирическо-
го героя словно растворяется в разворачиваемых гобеленах времен го-
да. И растворение это — пантеистическое по сути, очень близкое к циклу
«Времена года» Питера Брейгеля (позднее, в программной для «Плоти» ве-
щи — «Предпасхальное», по-особому проявится фламандский живопис-
ный подход в воплощении натюрморта, где жанр «мертвой натуры» будет
реализован и в буквальном, и в иносказательном смыслах). Индивидуаль-
ность, «Я» лирического героя, несмотря на стойкое ощущение его присут-
ствия, в первом сборнике приглушены.
Живописный, описательно-изобразительный элемент в качестве крае-
угольного для первой книги осознан и самим автором. Наглядно проявил-
ся изобразительный ракурс, сформировавшийся в мировоззрении поэта,
в том числе и под влиянием брата-художника, его наставника И. Я. Били-
бина и круга «мирискусников», большое внимание уделявших этнографии
и славянской народной мифологии. По сути, ключом к восприятию пер-
вой книги Нарбута является констатация того, что картины природы в ней
развешаны не как попало, а в строгом соответствии с авторским замыслом.
Нарбут В. Стихи и письма//Арион. 1995. № 3. С. 48.
46

МУЗА-СОВЕСТЬ ВЛАДИМИРА НАРБУТА
По композиции весь «Год творчества первый» выстроен едва ли не по
принципу Вергилиевых «Георгик» — в соответствии с круговращением вре-
мен года и календарем сельскохозяйственных работ. Стихотворения-кар-
тины последовательно, с календарной точностью сменяют друг друга: ра-
достный, по-боттичеллиевски светлый приход весны («Ранней весной»,
«Весна», «С каждым днем...», «Сыроежки», «Гобелен», «Праздник»); затем
полуденное малороссийское лето, когда «Август золотистощекий стоит
в Украине...» («В зной», «Предутреннее», «Черная смородина», «Вода в за-
тоне нежна, как мрамор», «Знойные трубы», «Шмели», «Вишня»); на сме-
ну, в свой черед, приходит золотая осень («Осень», «Еще стоят в аллеях пес-
ни...», «Опенки», «Уж дни заметно коротают...», «Осенняя заводь») и, нако-
нец, зима («Отъезд», «Как рано вышел бледный серп», «Длинный вечер»).
Зима у лирического героя ассоциируется не только с календарно-годовым
ритмом замирания жизни и смертью. Для него это и «замирание» бога-
тейшей душевной жизни в связи с причиной весьма прозаической, но не-
отвратимой: с наступлением холодов герой покидает «прадедовские зати-
шья» милой его сердцу, родной усадьбы:
Прощай, Украина, до весны!
Ведь в череп города я еду...
Годовой цикл завершен с тем, чтобы начаться будущей весной, начаться
«воскресением» — возвращением из «черепа города» обратно к живому ло-
ну Природы, центр которой здесь — в глуши, на хуторе.
Потому-то Владимир Пяст, один из критиков сборника «Стихи. Кни-
га I», четко разгадав, чему в этой антитезе всей душой отдает предпочтение
сам автор, делает по поводу стихотворений Нарбута замечание: «Поэзия...
даже одетая-то не по-городскому, а по-деревенски... а ведь вот, все-таки
своеобразная красота и жизнь за всем этим чувствуется» (Пяст В. По пово-
ду последней поэзии // Gaudeamus. 1911. № 5).
Своеобразная красота и жизнь... Не в этом ли увидел выгодное отличие
Нарбута «от многих других начинающих поэтов» Валерий Брюсов, отме-
тивший у автора «Стихов» 1910 г. «умение и желание смотреть на мир сво-
ими глазами, а не через чужую призму» (Брюсов В. Новые сборники сти-
хов // Русская мысль. 1911. № 2. С. 232).
Особый, «вселенский» угол зрения возможен только тут, из прадедов-
ской усадьбы, ибо здесь и расположен стержень мироздания, вокруг кото-
рого вращаются пространство и время, времена года, созвездия и небес-
ные сферы, вся необъятная сфера вселенной. В этом — особая точка ми-
47

Роман Кожухаров
росозерцания авторского индивидуального «я», того самого, которое не
распознал в сборнике Гумилев.
Таким мироощущением, в котором микрокосм лирического героя-со-
зерцателя, наблюдающего за миром из покоящегося центра, сливается
с вращающимся вокруг него макрокосмом, пронизано стихотворение «На
хуторе» («Голубовато-серебристый...»). Именно хутор оказывается этим
«пупом» земли, осью вращения небесных сфер:
Как круг вращающихся ярко
Алмазов, чешуится Рак,
И над небесной синей аркой
Он леденит звездами мрак.
А рядом — светлое созвездье,
И в нем горит Альдебаран.
Как знак искомого возмездья,
Он постоянен и багрян.
Суть — в пантеистическом, мифологизированном отношении к окружаю-
щему как к единому живому целому. Потому-то и Весна (именно с большой
буквы) приходит у Нарбута «зеленой феею... с кошницей, полною цветами»,
и весь этот развернутый образ удивительно напоминает «Весну» Боттичел-
ли, где богиня, фея наделена трогательными, как «лимоннокрылый моты-
лек», нежными чертами земной женщины:
Как луч играл по волосам
Ее прозрачной желтизною
И как, соломинку вновь взяв
По-детски тонкими руками,
Она из хрупких нежных трав
Тянула алыми губами
Блестящий и медовый сок...
Впрочем, помимо устойчивой «живописной» переклички, стихотворение
«Весна» рождает и значительно более близкие, поэтические ассоциации.
В сложном эпитете «лимоннокрылый» угадывается «северянинское» про-
исхождение. А сюжет стихотворения созвучен «Веснянке», созданной Бу-
ниным в 1901 г., — тому самому стихотворению, которое до предельного
48

МУЗА-СОВЕСТЬ ВЛАДИМИРА НАРБУТА
накала звучания довел Александр Блок в своем стихотворении «В дюнах»
(1907), написанном тем же, бунинским размером.
Погоня за феей у Нарбута еще не выносит «я» поэта за пределы земно-
го, «природного» тяготения, за круг насущного бытия, которым, как Хома
Брут, словно оберегом, очертил лирический герой Нарбута сам себя. По-
ка границы этого круга для него совпадают с границами окружающего ми-
ра, тождественного миру зримому. А мир видимый по-прежнему испол-
нен «красоты Господней» («Сыроежки»), и по-прежнему Апрель, Май, Пол-
день — такие же неотъемлемые персонажи этой Божественной литургии,
как и человек, который является органической частью этого богослужения.
Первая стихотворная книга Нарбута насыщена, на первый взгляд, штри-
ховыми, но значимыми для автора деталями полевых и уборочных кре-
стьянских работ, отчасти напоминая календарные указания сельхозработ
в «Часослове», где годовой цикл «красных» церковных дат согласуется с ука-
занием расписанных в годовом цикле, необходимых к произведению забот
земледельца. Такой, статично-завершенный календарный круг рождает еще
одну устойчивую живописную ассоциацию — с миниатюрами «Времена го-
да» братьев Лимбургов для «Великолепного часослова герцога Беррийско-
го». Предназначенные для украшения календаря «Часослова», посвященные
трудам и развлечениям двенадцати месяцев года, миниатюры мастеров Се-
верного Возрождения изображали сцены придворной охоты и пиров, пере-
межающихся с изображением пахоты, сенокоса, уборки урожая.
Нарбут в духе братьев Лимбургов живописует сценки повседневных за-
бот хуторян, которые вписаны, неразрывно впаяны в картину бытия При-
роды:
А в хуторском саду, за хатой,
Стоит святая тишина.
И в ней, чуть серп взойдет рогатый, —
Былинка каждая слышна!..
Чуть тлеет месяц. За плетнями
Бахчу дозорят сторожа
И жмутся перед куренями,
В овчинных кожухах дрожа.
(«Осень»)
Хуторской сад, наполненный «святой тишиной», уподобляется храму,
«тлеющий» месяц — крестьянскому серпу. Бытие человека и бытие приро-
49

Роман Кожухаров
ды в нарбутовской картине мира неразрывно переплетены, и потому в чи-
сто живописной, на первый взгляд, концовке «Осени» плоды трудов При-
роды («гулкий холод», «белеющая изморозь») неотделимы от плодов труда
человеческого («черноземная полоса», «жнивьё»):
А гулкий холод к утру пробегает
По черноземной полосе.
И долго изморозь сверкает,
Белея в жнивье — на овсе.
(«Осень»)
И потому сокровенной сутью и значимостью православного праздника Пе-
реплавной Середы (Преполовение — среда четвертой недели по Пасхе Хри-
стовой) для Нарбута оказывается то, чем праздник должен закончиться:
Завтра рано
В поля потянутся возы,
Чтоб у подножия кургана
Валить на пар навоз в низы.
В «Стихах» 1910 г. лирический герой Нарбута уже смутно предчувствует
закат эпохи священного «золоченого года». «Да, скоро быть гнезду пусто-
му!» — с горечью восклицает он в стихотворении «Уж дни заметно коро-
тают...». Впереди вступление в пору профанного, мирского, бытового бы-
тия. Возможно, этим обусловлено такое количество образов заката, захода
солнца в первой книге Нарбута, «анненских» по духу:
Узор закатный и унылый,
Залитый жертвенным огнем...
(«В глуши»)
Или:
И плавни мягкими коврами
В багрянце стынут и горят,
Как будто в допотопной раме
Убийц проходит смутный ряд!..
(«Плавни»)
50

МУЗА-СОВЕСТЬ ВЛАДИМИРА НАРБУТА
Лирический герой еще находится внутри теплого, уютного круга, как
в скорлупе мирового яйца, но золоченая люлька уже тесна для него. Насту-
пает смутное предощущение момента проклевывания золотой скорлупы,
прорыва сквозь холст к изнанке бытия.
Созерцательная закругленность, преобладание изобразительного, жи-
вописного начала, заинтересованное внимание к деталям стародворян-
ского уклада и быта, при всех принципиальных различиях, роднят поэти-
ку «Стихов. Книги I» с атмосферой рассказа Бунина «Антоновские яблоки»
(1900). В авторе «Листопада» и «Антоновских яблок» с его «пластической»
установкой — «можно ли выразить, не изобразив?» — угадывается один из
несомненных наставников нарбутовской музы в ее первых шагах.
Причины глубинных творческих созвучий двух столь разных авторов,
скорее всего, объясняются схожим — природным, «усадебным» — перво-
источником формирования их мировоззрения: родовой хутор Нарбутов-
ка у Нарбута, имения Васильевское, Бутырки, Озерки у Бунина. Оба худож-
ника, с младенчества «зрящие» красоту и великолепие природы, выпесто-
ваны в «дворянских гнездах», знают уклад и помещичьей, и крестьянской
жизни «не из третьих рук».
Твардовский, уточняя топографию бунинского языка («средняя поло-
са России», орловско-курский говор), пишет, что «местные слова сообщают
стихам и прозе Бунина исключительную земную прелесть и как бы огра-
ждают их от „литературы" — всякого рифмованного и нерифмованного со-
чинительства...»81
У Нарбута «струение теплой крови» проявляется еще явственнее. В сфе-
ру поэтического мира автора «Стихов. Книги I» смело вторгаются обороты
малороссийской разговорной речи, лексические, грамматические, орфо-
эпические пласты украинского языка, сама ритмика стиха вдруг обнаружи-
вает несвойственную символической практике шероховатость и замедлен-
ность, тяготеющую к допушкинской силлабике Антиоха Кантемира, вир-
шам Сковороды. В дальнейшем эта «земная прелесть» языка станет едва ли
не определяющей чертой новаторского стиля поэта-«земняка» (как опре-
делил себя Нарбут в дарственной надписи «небесняку» Вас. Гиппиусу на эк-
земпляре сборника «Аллилуиа»82).
Твардовский А. О Бунине / Бунин И. Стихотворения. Рассказы. Повести. М.,
1973. С. 36.
Отдел редких книг РГБ. Цит. по: Чертков Л. Судьба Владимира Нарбута. С. 9.
Предположить определенную моду на эту оппозиционную формулу позво-
ляет инскрипт А. Аверченко поэту-футуристу и авиатору В. Каменскому: «От
51

Роман Кожухаров
I
Естественно, на фоне «мирискуснической» четкости и легкости линий, ]
присущей эпохе символизма и декаданса, такое «выламывание из ряда» j
не осталось незамеченным, вызвав у «небесняков»-символистов скорее ]
сочувствие, нежели похвалу. Пяст, в частности, в своем отзыве на первый
сборник «Стихи» отмечает: «Владимиру Нарбуту самый стих дается с тру-
дом <...> Но в этой-то замедленности, в этом балласте излишних ударений, j
и кроется своеобразность ритмической физиономии молодого автора <...>
Г. Нарбут имеет своеобразное представление о месте слов в предложении... !
а между тем эта неуклюжесть расстановки слов позволяет г. Нарбуту иной j
раз высказать именно то, что нужно... неуклюжее, но подлинное. Владимир
Нарбут способен иногда „такое" сказать, что его прямо-таки попросят вон
из салон-вагона»83.
Отсылки к именам повлиявших на Нарбута старших современников, ]
о которых пишут исследователи в контексте его первой авторской книги,
пожалуй, лишь подтверждают тезис о самобытном начале, которое прояви- ]
лось уже в «Стихах» 1910 г. и впоследствии развилось в уникальный нарбу-
товский стиль. Среди ориентиров поэта его ученического периода: после-
довательный реалист Бунин; эгофутурист Северянин; Брюсов, с 1910 г. уже
отдалявшийся от символизма; Анненский и Белый, которых по праву счи-
тают предтечами русского поэтического авангарда; наконец, Блок, глубин-
ное воздействие которого сам Нарбут усматривал не в «ортодоксальном
символизме», а в реализме и романтике.
Уже в первой книге Нарбута в немалой степени проявилась уникальная j
особенность его поэтического дара: своеобразное взаимодействие лириче- I
ского и эпического начал, попытка сплава лирики и эпоса, позже приведшая
к изобретению неповторимого нарбутовского жанра «быто-эпоса». Более на ]
хроникальное по жанру, прозаическое по духу вступление походят подзаго-
ловки шмуцтитулов, изначально настраивая читателя на восприятие кни-
ги как некоего творческого отчета о первом, этапном шаге в большом пути.
На то, что это не сиюминутный авторский каприз, а глубинная уста-
новка на реализацию долговременной программы, указывает, в частно-
сти, упоминание Л. Черткова о том, что в 1914—1915 гг. Нарбут «подго- j
тавливает большую „Четвертую книгу стихов", оставшуюся неизданной»84.
Таким образом, выпуск первой книги Нарбут видел как реализацию пер- 1
земного Аркадия — небесному Василию» (Каменский В. Кафе поэтов. Путь эн-
тузиаста. Мемуары. М.: Правда, 1991. С. 552).
Пяст В. По поводу последней поэзии // Gaudeamus. 1911. № 5.
Чертков Л. Судьба Владимира Нарбута. С. 11.

МУЗА-СОВЕСТЬ ВЛАДИМИРА НАРБУТА
вого пункта некоего творческого плана. В этой реализации Нарбут пред-
принимает попытку соединить два разнородных начала литературы:
эпос и лирику. Эпическое, по сути, стремление к повествовательности,
созерцательности, объективации сопрягаются здесь с тонким, порой еле
уловимым лирическим настроением. Неслучайно Гумилев, в целом двой-
ственно оценив книгу и обвинив автора в неспособности выразить «свою
индивидуальную печаль и индивидуальную радость», то есть, по сути,
в отсутствии лирического начала, отметил тем не менее присущую ей
«интимность»85.
Эстетические задачи, которые ставит перед собой поэт, неотделимы от
напряженного духовного поиска. Проза, которую Нарбут публикует в лите-
ратурной периодике в преддверии Первой мировой войны, представлена
жанрами бытописательских и путевых очерков, святочных и пасхальных
рассказов, впрочем перерастая жанровые рамки. Таковы, например, насле-
дующий гоголевской традиции рассказ о неотвратимости злого рока «С яр-
марки», восходящий к лесковской манере реализм рассказов «Пелагея Пе-
тровна» и «Свадьба».
Лейтмотивом нарбутовской прозы является погруженность в христи-
анское мироощущение. Эта корневая черта Нарбута-прозаика теснейшим
образом соотносится с идейно-содержательным планом его поэтических
произведений, выходивших в печати в этот период.
Итак, уровень соотношения лирики и эпоса изначально становится для
Нарбута одной из краеугольных проблем в ходе выработки им своей эсте-
тической программы. Об этом красноречиво свидетельствую его критиче-
ские статьи петербургского периода.
Тезис о необходимости «строгой программы» Нарбут выдвигает
в 1912 г., в критическом отзыве на сборник Н. Шульговского «Лучи и гре-
зы». Он пишет: «Автор не удержался на высоте собственного достоин-
ства — потому лишь, что не чувствовал под собой определенной почвы.
Это отсутствие не только строгой программы, но и небезразличного от-
ношения к окружающей нас действительности»86. По Нарбуту, поэт дол-
жен чувствовать под собой «почву», суть которой в «строгой программе»
и «небезразличии». Однако в нарбутовском контексте само слово «почва»
возможно воспринимать и буквально. Такой почвой, топосом для автора
книг «Стихи. Книга I», «Аллилуиа» и «Казненный Серафим» являлась род-
ная Глуховщина.
8:5 Гумилев Н. Письма о русской поэзии //Аполлон. 1911. № 6. С. 75.
86 Современник. 1912. № 5. С. 362.
53

Роман Кожухаров
III
Период 1911—1912 гг., когда проблема «эстетической программы» для
Нарбута чрезвычайно актуализируется (что наглядно проявляется как
в его поэзии, так и в критической деятельности), неразрывно связан с са-
мым активным участием поэта в заседаниях «Цеха поэтов», ставшего осно-
вой формирования акмеистической литературной школы.
О первых шагах новой общности литераторов один из участников «Це-
ха» В. Гиппиус вспоминал так: «Осенью 1911 года в Петрограде на кварти-
ре Сергея Городецкого было первое собрание — сначала только приглашен-
ных. Потом собирались они также у Гумилева — в его своеобразном доми-
ке в Царском Селе, изредка у М. Л. Лозинского. Собирались весь первый год
очень часто — три раза в месяц. Гумилев и Городецкий были „синдиками"
и по очереди председательствовали. Новых членов цеха выбирали тайной
баллотировкой, после того как читались вслух их стихи. Много было в це-
хе недолгих гостей — скоро отошли старшие поэты из числа приглашенных
(Блок, Кузьмин, А. Н. Толстой, В. Пяст и некоторые другие), одни ушли сами,
другие — по формуле, предложенной синдиками, — были почетно исклю-
чены. Самыми прилежными, не пропускавшими почти ни одного собра-
ния были — Анна Ахматова, Е. Кузьмина-Караваева, Зенкевич, Нарбут, Ло-
зинский, Мандельштам, Георгий Иванов, Моравская и я. И конечно, синди-
ки»87. Далее В. Гиппиус уточняет: «Весной 1912 года на одном из собраний
цеха Гумилев и Городецкий провозгласили свою программу — программу
„того литературного направления, которое должно сменить символизм".
Было придумано и название этой новой школы — „акмеизм" (акмэ — ост-
рие). <...> В самом цехе далеко не все его признали. В число акмеистов за-
числили себя, кроме двух его основателей, — Нарбут, Зенкевич, Мандель-
штам и (совсем юный) Георгий Иванов — перебежчик из стана Игоря Севе-
рянина. Анну Ахматову называли одно время „акмеисткой" — но с явной
натяжкой»88.
87 Вас. Галахов <Гиппиус В.>. Цех поэтов // Жизнь (Одесса). 1918. № 5. С. 13. Бу-
дущий «синдик» Городецкий упоминает вместе имена Нарбута и Гиппиуса
еще до создания «Цеха», в июне 1911 г., в рецензии на «Антологию „Мусаге-
та"»: «<...> пир, на который приглашены все, только обогатился бы от при-
сутствия... таких уже интересных поэтов, как Василий Гиппиус и Владимир
Нарбут» (Александр Блок: Новые материалы и исследования. Кн. 2. М.: Наука,
1981. С. 50).
88 Вас. Галахов <Гиппиус В.>. Цех поэтов. С. 13.

МУЗА-СОВЕСТЬ ВЛАДИМИРА НАРБУТА
В этой связи показательно уточнение Гумилева, сделанное им в пись-
ме Брюсову, написанном в марте 1913 г.: «Всем пишущим об акмеизме не-
обходимо знать, что „Цех поэтов* стоит совершенно отдельно от акмеизма
(в первом 26 членов, поэтов-акмеистов всего шесть), что „Гиперборей" —
журнал совершенно независим от „Цеха" и от кружка „Акмэ", что поэты-
акмеисты могут считаться таковыми только по своим последним стихам
и выступлениям, прежде же они принадлежали к разным толкам»89. Прин-
ципиальность сформулированных синдиком отличий подтверждает зна-
чительно более позднее свидетельство супруги поэта-акмеиста Н. Я. Ман-
дельштам, писавшей в своих воспоминаниях: «Мандельштам и Ахматова
приходили в ярость, когда литературоведы приписывали в акмеисты ко-
го им вздумается. <...> Акмеистов только шесть, а среди них оказался один
лишний. <...> Мандельштам объяснил, что Городецкого „привлек" Гумилев,
не решаясь выступить против могущественных тогда символистов с одни-
ми желторотыми»90.
Несмотря на то, что акмеизм как литературное направление рождает
у некоторых современных исследователей «недоуменные вопросы», всё же
нельзя не признать, что акмеистическое содружество сыграло решающую
роль в судьбе и творчестве его участников.
Подтверждением тому служит не только бережное, если не трепетное
отношение к понятию «акмеизм», пронесенное по жизни и не раз впо-
следствии явленное. В частности, Ахматова позже подчеркивала: «Вместе
с моими товарищами по „Первому цеху поэтов" — Мандельштамом, Зен-
кевичем и Нарбутом — я сделалась акмеисткой»91. Нарбут уже в середине
1920-х гг. предлагал Мандельштаму возродить акмеизм «в союзе с одесси-
тами» — Бабелем и Багрицким92. В этой связи красноречив датированный
1928 г. автограф Багрицкого на авантитуле изданного в «ЗиФе» сборника
«Юго-Запад»: «Товарищу Поступальскому в память того, что акмеизм не
погиб <...>»93.
89 Цит. по: Полушин В. Гумилевы. 1720—2000. Семейная хроника / Летопись жиз-
ни и творчества Н. С. Гумилева. М.: Teppa, 2004. С. 104.
90 Мандельштам Н. Вторая книга. Париж: YMCA-Press, 1972. С. 38-42.
91 Ахматова А. Коротко о себе / Ахматова А. Стихотворения и поэмы. Л.: Сов. пи-
сатель, 1976. С. 20.
92 Мандельштам Н. Вторая книга. М.: Московский рабочий, 1990. С. 52,104.
93 Издание хранится в частном собрании. Подробнее см.: Голубовский E. М. Ак-
меизм не погиб / Голубовский E. М. Глядя с Большой Арнаутской. Одесса:
М. А. Бондаренко. 2016. С. 147-150. И. С. Поступальский (1907-1989) - пе-
реводчик, литературный критик, редактор книг Э. Багрицкого; переводил
с украинского, латыни, белорусского, армянского, французского, в том чис-
55

Роман Кожухаров
-4
С началом творческого пути упомянутого Гиппиусом Георгия Ивано-
ва связан и первый редакторский опыт Нарбута. Несмотря то, что с течени-
ем времени поэты оказались на диаметрально противоположных полюсах ли-
тературной жизни, их зрелое творчество парадоксальным образом развива-
лось с оглядкой на эстетические позиции, выработанные в лоне «Цеха поэтов»
и акмеистической школы. Эстетика поздних стихотворений Иванова, подоб-
но метроному задающая верный тон «парижской ноты», последовательно во-
площающая формулу Адамовича «невозможность поэзии», в глубине своей
содержит те самые, в «Цехе» проросшие «зерна» поэтических принципов ак-
меизма. Суть их оказывается созвучной определению акмеизма как «новой
литературной школы, выступившей в защиту всего конкретного, действи-
тельного и жизненного»94у к которому Нарбут приходит в пылу борьбы с «эсте-
тическими канонами, заданными модернистами старшего поколения», в ко-
торой он, по замечанию исследователей, был «если не самым последователь-
ным, то уж точно самым задиристым, самым отважным»95.
Борьба эта, в частности, ознаменовалась акмеистической «атакой на Вяч.
Иванова», в которой Нарбут выступал как активнейший участник. Отчасти от-
голосками этой атаки можно считать уже за границей сделанное Г. Ивановым
суждение: «Русские символисты стремились создать одновременно и сверх-
искусство, и новую религию. Они хотели, по выражению Зинаиды Гиппиус,
„того, чего нет на свете". И их творчество было богато всем, кроме трезвого от-
ношения к жизни и искусству... Ко дню смерти Толстого русский символизм
был конченым делом». Не зря В. Крейд расценил эти слова «позднего» Ивано-
ва как сделанные «с позиций акмеизма»96. Трезвое отношение к жизни и ис-
кусству в противовес «тому, чего нет на свете» — под этим, акмеистическим,
по сути, постулатом мог бы подписаться и Нарбут. Именно такое отношение
последовательно пропагандируется Нарбутом в критических статьях 1911—
1913 гг., и уже отмечавшаяся выше четкость и ясность, «твердость» формули-
ровок его взглядов — поистине акмеистическая.
Одним из первых определений сути акмеизма можно считать выска-
зывание В. Жирмунского, сделанное им в статье 1916 г. «Преодолевшие
ле — Бодлера, Эредиа, Рембо, Вердена, Леконт де Лиля, на польский — сти-
хи Н. Гумилева; писал оригинальные стихи по-польски. В 1936 г. был аресто-
ван вместе с Нарбутом, обвинялся в руководстве созданным в Москве «укра-
инским националистическим центром», отбывал срок в колымских лагерях.
94 Новый журнал для всех. 1913. № 5. Стлб. 149.
95 Лекманов О. О второй книге Нарбута «Аллилуйя» (1912). С. 107.
96 Крейд В. Георгий Иванов: этюды и эпизоды // Новый журнал. №237. 2004.
С. 192.

МУЗА-СОВЕСТЬ ВЛАДИМИРА НАРБУТА
символизм»: «<...> вместо сложной, хаотической, уединенной личности —
разнообразие внешнего мира, вместо эмоционального, музыкального ли-
ризма — четкость и графичность в сочетании слов, а, главное, взамен ми-
стического прозрения в тайну жизни — простой и точный психологиче-
ский эмпиризм, — такова программа, объединяющая „гиперборейцев"»97.
«Гиперборейцами» участников акмеистического круга Жирмунский опре-
делил по названию журнала, запланированного в «Цехе поэтов» весной
1912 г. Разрешение на издание журнала под названием «Гиперборей» было
получено 27 сентября 1912 г., в первый номер в числе произведений других
поэтов вошли и стихи Нарбута. В заявлении «От редакции», которым от-
крывался первый номер, акцент был сделан на преемственность, на «необ-
ходимость в закреплении и продолжении всех основных побед эпохи, из-
вестной под названием декадентства и модернизма»98.
Написано это «преемственное» заявление предположительно Городец-
ким, однако уже вскоре «атмосфера наследования» в стане акмеизма сме-
нится воинствующим противостоянием символизму. Причем возглавит
эту «кампанию за акмеизм против символизма» (из письма А. Чеботарев-
ской Вяч. Иванову 3 марта 1913 г.)99 именно Городецкий. Выпады «синди-
ка» порой становились столь «предельно-резкими», что не находили под-
держки даже в акмеистическом кругу единомышленников. Так, Ахматова
позже вспоминала в заметке «К истории акмеизма» об одном из выступ-
лений акмеистов зимой 1912—1913 гг.: «Помнится, мне было неприятно,
что Гор<одецкий> поносит последними словами стихи Блока "Свирель за-
пела..."»100. С этой оценкой отчасти солидаризируется и Гумилев, в отзы-
ве на «Ночные часы» сказав: «Вообще Блок является одним из чудотвор-
цев русского стиха. Трудно подыскать аналогию ритмическому совершен-
ству таких стихов, как "Свирель запела" или "Я сегодня не помню"»101. Для
Гумилева — «синдика», вождя новой литературной школы — ключевыми во
взаимоотношении символизма и акмеизма являлись слова «преемствен-
ность» и «наследие». В программном манифесте 1913 г. «Наследие симво-
лизма и акмеизм» он формулирует: «<...> появились футуристы, эгофуту-
ристы и прочие гиены, всегда следующие за львом. На смену символизма
Цит. по: Жирмунский В. Теория литературы. Поэтика. Стилистика. Л.: Наука,
1977. С. 111-112.
Александр Блок: Новые материалы и исследования. Кн. 3. М.: Наука, 1981.
С. 402.
Там же. С. 413.
Там же.
Аполлон. 1912. № 1.С. 70.
57

Роман Кожухаров
идет новое направление, как бы оно ни называлось, акмеизм ли (от сло-
ва акте — высшая степень чего-либо, цвет, цветущая пора), или адамизм
(мужественно-твердый и ясный взгляд на жизнь), — во всяком случае, тре-
бующее большего равновесия сил и более точного знания отношений ме-
жду субъектом и объектом, чем то было в символизме <...> надо, чтобы оно
приняло его наследство и ответило на все поставленные им вопросы. Сла-
ва предков обязывает, а символизм был достойным отцом»102.
В 1912 г. в Петербурге выходит в свет вторая поэтическая книга Нарбу-
та «Аллилуиа»103. Именно в этом небольшом сборнике, включившем всего
12 стихотворений, вожди акмеизма обрели артефакт, не только в полной ме-
ре отвечавший постулатам нового направления, но в немалой степени «за-
бегавший вперед» в идейно-эстетических исканиях. Этим можно объяснить
и то, что именно «Аллилуиа» выступает «иллюстративным материалом»
в программных манифестах Гумилева и Городецкого 1913 г., некой кульми-
национной чертой подытоживших становление акмеизма, зафиксировав-
ших «Аллилуйю» в качестве «концептуального» события этого становления.
Обстоятельно анализируя впервые отмеченный Л. Чертковым «темати-
ческий и стилистический источник» «Аллилуйи» — творчество Городецкого,
О. Лекманов указывает на еще одно влияние, проступившее в стиле первоот-
крывателя жанра «быто-эпоса», важное в контексте проблемы соотношения
лирики и эпоса в поэтике Нарбута. Речь идет о «символисте Андрее Белом,
авторе демонологического романа „Серебряный голубь", чей пространствен-
ный локус значимо совпадает с пространственным локусом „Аллилуйя"»104.
В одной из рецензий Нарбут ставит в заслугу автору то, что он «нащу-
пывает свой путь»105, выделяя притяжательное местоимение как значимое.
Такое значимое влияние автора романов «Петербург», и «Серебряный го-
лубь» Белого на автора сборника «Аллилуиа» Нарбута, равно как и влияние
Бунина и Блока (см. наблюдение Р. Тименчика: «В ранних стихах Нарбута,
особенно в сборнике „Аллилуйя", есть сходство с некоторыми идейно-те-
матическими мотивами блоковской поэзии (в особенности с теми, кото-
рые наиболее отчетливо выразились в стихотворении „Грешить бесстыдно,
непробудно...")106) прямо указывает на то, что Нарбут, с самым деятельным
Цит. по: Литературные манифесты от символизма до наших дней / Сост.
и предисл. С. Джимбинова. М.: XXI век — Согласие, 2000. С. 114.
Сборник, видимо, вышел в апреле 1912 г. См.: Беспрозванный В. Владимир
Нарбут: Поэтика «Аллилуиа». С. 8.
Лекманов О. О второй книге Владимира Нарбута «Аллилуйя» (1912). С. 120.
Новый журнал для всех. 1913. № 5. Стлб. 149.
Александр Блок: Новые материалы и исследования. Кн. 3. С. 581.
58

МУЗА-СОВЕСТЬ ВЛАДИМИРА НАРБУТА
азартом «сотоварища»-акмеиста участвуя в атаке на символизм, тем не ме-
нее настойчиво «нащупывает свой путь» в литературе. Направление это-
го пути сформулировано в уже упоминавшемся инскрипте на подаренном
Вас. Гиппиусу экземпляре сборника «Аллилуиа»: «<...> небесняку от земня-
ка» (вторую книгу с теплыми дарственными надписями Нарбут преподнес
в том числе и Блоку, и Вяч. Иванову). Вместе с тем приведенные выше при-
меры устойчивого влияния на Нарбута символистов Белого и Блока, тра-
диционалиста Бунина свидетельствуют, что в своих стилевых исканиях ав-
тор «быто-эпоса» не проводил столь безоговорочного разделения и руко-
водствовался не только принципом направленческой принадлежности, но
и не менее принципиальным стилевым своеобразием.
В очерке «Цех поэтов» В. Гиппиус вспоминает о Нарбуте прежде всего
как об «авторе „Аллилуйи"», поражавшем всех «<...> своим „бесстрашным"
реализмом, который соединялся у него с самой причудливой фантасти-
кой».107 Гиппиус выделяет «быто-эпические» черты нарбутовского стиля,
правда трактуя их на свой вкус: «Все, что он писал, было оригинально, ин-
тересно и талантливо, но сделано топорно, кое-как — без любви к поэзии,
без знания ее законов, без признаков традиции и школы. Мне всегда каза-
лось, что ему следует писать прозой, а не стихами (курсив мой. — Р. К.). Где
он теперь — в литературе ли — не знаю»108.
В год выхода сборника автор рецензии на «Аллилуйю» в ноябрьском
номере журнала «Гиперборей», редактируемого Михаилом Лозинским, пи-
сал: «„Хохлацкий" дух, давший русскому эпосу многое, до сих пор не имел
представителя в русской лирике. Это место по праву принадлежит Вла-
димиру Нарбуту»109. В 1913 г. Городецкий публикует в «Гиперборее» стихи
«Владимиру Нарбуту»110, явно навеянные «Аллилуйей»:
Корявой погани, грибья и хворостины,
Разлапых пней, коряг и дупел вековых
Все тайны выглядев, худой и долгоспиный,
Хохол взыграл на струнах. Из волов живых,
107 Вас. Галахов <Гиппиус В.>. Цех поэтов. С. 13.
108 Там же.
109 Гиперборей. 1912. № 2. С. 27. Ср. отзыв о сб. «Аллилуиа»: «Если Андрей Белый
посвятил свой „Пепел" поэту „натуральной школы" Некрасову, то Владимир
Нарбут — реалистам-малороссам: Н. Гоголю, Гребенке, Нарежному» (В. Львов-
Рогачевский. Без темы и без героя (литература за 1912 год) // Современный
мир. 1913. № 1.С. 109).
1,0 Гиперборей. 1913. №5. С. 14.
59

Роман Кожухаров
Жестокий, вытянул он эти струны-жилы,
Не обтянув, на гуслях грубых растянул —
И вольный вихрь степей хохлацких вдруг подул,
Сырые звуки стали нерушимо милы.
Поэтику второго нарбутовского сборника Гумилев определяет как «гал-
люцинирующий реализм»111. Принцип стилевого своеобразия, последова-
тельно исповедуемый Нарбутом, оказывался созвучным тому пункту ак-
меистической декларации Гумилева, где он призывает к «более точно-
му знанию отношений между субъектом и объектом». В какой-то момент
в творческих исканиях Нарбута субъективное стремление следовать своим
путем вступит в противоречие с объективной необходимостью ратовать за
идейно-эстетические воззрения своего круга.
Пристальный интерес к проблематике эпических жанров характерен
для поэтов-акмеистов: в частности, Гумилев во время создания «эпической»
поэмы «Мик и Луи», о которой критик под псевдонимом Ц. (Д. Цензор) пи-
шет: «Как и в древнем, так и в современном эпическом произведении Н. Гу-
милев считает необходимым три начала: религиозное, массовое и индивиду-
альное. Эти главные условия способствуют созданию мифа, ибо мифотворче-
ское начало тоже особенность настоящего эпоса. Поэма талантливого поэта
„Мик и Луи" — попытка воскресить эпос...»112 Необходимо отметить, что инте-
рес Гумилева к эпосу проявляется в 1914 г., то есть спустя два года после выхо-
да нарбутовской «Аллилуйи», ставшей, по справедливому замечанию Л. Черт-
кова, первой попыткой обретения жанра «быто-эпоса», в которой в достаточ-
ной степени, но совершенно своеобразно проявились все три названных выше
«необходимых начала» эпоса: «религиозное, массовое и индивидуальное».
«Наклон к эпосу», последовательный в творчестве Нарбута-поэта и кри-
тика, предпринимается не в ущерб лирическому началу. Однако Нарбут
постепенно вырабатывает свой взгляд на проблему соотношения в поэзии
эпоса и лирики в тесной взаимосвязи с акмеистической «идейно-эстетиче-
ской основой».
Выход в апреле 1912 г. второго сборника Нарбута «Аллилуиа» стал по-
воротным моментом этих исканий и был восторженно принят соратника-
ми по «Цеху» как воплощение «пленительной безобразности» (Гумилев),
«акмеистического реализма» и «буйного жизнеутверждения» (Городецкий).
Гумилев в своем отзыве отмечал, что автору «Аллилуйи» удалось «выра-
111 Гумилев Н. Письма о русской поэзии //Аполлон. 1912. № 6. С. 54.
112 Златоцвет. 1914. №9. С. 18.
60

МУЗА-СОВЕСТЬ ВЛАДИМИРА НАРБУТА
зить свое миросозерщание, свою индивидуальную печаль и индивидуаль-
ную радость»113, тем: самым подчеркивая корневое отличие новой книги
Нарбута от его первого сборника «Стихи», в котором, по Гумилеву, «микро-
косм» автора как раз отсутствовал.
Такая реакция в стане акмеистов на появление второй нарбутовской
книги указывает не столько на «индивидуальное» глубокое своеобразие
стиля ее автора, сколько «концептуальную» значимость «Аллилуйи» для
становления акмеистической литературной школы в целом, на что спра-
ведливо указал О. Лекманов в этапной для нарбутоведения статье «О книге
Владимира Нарбута „Аллилуйя"»114.
Современник Нарбута Иероним Ясинский, выступивший по поводу выхо-
да «Аллилуйи» в свет под псевдонимом М. Чуносова, так отзывался о внешнем
виде книги: «Тоненькая брошюрка напечатана на великолепной бумаге. На-
блюдал за ее напечатанием управляющий типографии „Наш век" г. Шевченко;
клише для книги изготовлено в цинкографии г. Голике, а контуры букв заим-
ствованы из Псалтыри XVIII века, принадлежащей г. Лазаренко; набор для об-
ложки сделан в синодальной типографии; над разными украшениями работа-
ли художник Билибин, Нарбут (брат поэта) и г-жа Чамберс <...> Терпит же бу-
мага! И еще какая! Пушкин не печатался никогда на такой бумаге»115.
Поэтика «Аллилуйи» устойчиво воспринимается сквозь призму «бур-
лескной натурфилософии»116. Этот ракурс усиливается критическими заме-
чаниями в адрес «малочисленных защитников репутации Нарбута», «пред-
ставляющих поэта чуть ли не апологетом христианской системы ценно-
стей». Упоминание о восходящем к стоицизму понятии натурфилософии
применительно к творчеству Нарбута вполне объяснимо — хотя бы уже по-
тому, что поэт воспринял и плодотворно воплотил в «Аллилуйе» некото-
рые мысли Григория Сковороды117. Неслучайно Леонид Чертков охаракте-
ризовал его дореволюционные стихи как творчество «поэта-пантеиста»118.
113 Гумилев Н. Сочинения: в 3 т. Т. 3. М.: Худ. лит., 1991. С. 108.
114 Новое литературное обозрение. 2003. №63. С. 105-122.
115 Новое слово. 1912. №12. С. 157.
116 В статье «О книге Владимира Нарбута "Аллилуйя" (1912)» О. Лекманов, в част-
ности, вопрошает: «В чем своеобразие концепции, положенной в основу вто-
рой книги "бурлескного натурфилософа Владимира Нарбута" (по удачной ха-
рактеристике Р. Д. Тименчика)?»
В 1912 г. в Москве, в товариществе типографии А. Мамонтова, вышла в свет
монография «Григорий Саввич Сковорода. Жизнь и учение» Владимира Эр-
на, русского мыслителя, оказавшего влияние на идейно-философские иска-
ния поэтов-символистов.
118 Чертков Л. Судьба Владимира Нарбута. С. 19.
61

Роман Кожухаров
Однако ключевыми в учении Сковороды являются идеи Бога и высшей,
«символической», реальности, воплощением которой является Библия. Та-
ким образом, сквозь призму одной только натурфилософии, вне христи-
анской линии, любые попытки объяснения художественного мира Нарбу-
та малопродуктивны.
Подтверждением устойчивого интереса Нарбута к православию и духов-
ному опыту церкви являются и его дружеские, тесно увязанные с литера-
турным контекстом, отношения с представителями духовенства, в частно-
сти с отцом Александром Христофоровым, редактором церковного журнала
«Звонарь», выступавшим и в качестве беллетриста под псевдонимом X. Тол-
шемский (например, в выходившем в Санкт-Петербурге журнале «Русский !
паломник», где в 1911—1913 гг. печатал свои стихи и Нарбут). Рассказы по-
следнего отличались смелой критикой в адрес сановного духовенства. Таков, 1
например, сборник «В мире рясы», подаренный в 1911 г. Нарбуту с дарствен- !
ной надписью: «Человеку с большим литературным чутьем Владимиру Ива-
новичу Нарбуту от автора — для художественной критики и указаний...»119
Еще одно знаковое знакомство — с отцом Антонием, в прошлом Алек-
сандром Булатовичем120, офицером, этнографом и путешественником, од- >
ним из участников большого «абиссинского проекта», призванного укре-
пить позиции Российской империи в «Черной Африке», организовавшим
в 1896—1899 гг. три экспедиции в Абиссинию. В 1903 г. Булатович принял
постриг и в качестве иеросхимонаха отца Антония возглавил в 1913 г. дви-
жение «имяславцев» на горе Афон. «Имябожники» были осуждены Святей-
шим Синодом. Отец Антоний, в годы Первой мировой войны служивший
армейским священником, в 1918 г. в ответ на отказ патриарха Тихона на
прошение о продолжении священнослужения заявил о своем «отложении
от всякого духовного общения» с церковью.
Нарбутовка располагалась неподалеку от Луциковки Марковской воло-
сти Лебединского уезда Харьковской губернии — поместья матери Була-
товича, где тот жил после войны и в ночь с 5 на 6 декабря 1919 г. был убит
напавшими бандитами. Биография гвардейского офицера, ставшего иеро-
схимонахом, легла в основу рассказа о гусаре-схимнике Алексее Буланове
в романе Ильфа и Петрова «Двенадцать стульев».
Сокровенное созвучие нарбутовских строк в более позднем стихотворе-
нии «Совесть» («Я и сам не знаю, почему / мне рука вторая не отрублена...»)
119 Толшемский X. В мире рясы. СПб.: Изд-во П. П. Сойкина, 1911.
120 См.: Лекманов О. О чем могли (бы) поговорить Владимир Нарбут и Александр
Булатович//Звезда. 2007. № 1. С. 161-164.

МУЗА-СОВЕСТЬ ВЛАДИМИРА НАРБУТА
и строк евангельских («И если правая твоя рука соблазняет тебя, отсеки ее
и брось от себя», Мф. 5:30) — воспринимается лейтмотивом всей творче-
ской биографии поэта. Вряд ли применима категория «бурлескной натур-
философии», например, к обширному своду дореволюционной духовной
поэзии Нарбута, его циклам «Абиссиния» и «Большевик» — насквозь еван-
гелическим — или к стихотворению «Предпасхальное» («Плоть») — едва ли
не ключевому для понимания трагических изломов судьбы поэта.
Мотивация во многом загадочного, фатального для Нарбута и его род-
ных поступка — приятия большевизма — кроется в стремлении всеми си-
лами приблизить новую жизнь, корневое обновление бытия. Новозавет-
ные позиции становились органической формой мировосприятия Нарбута.
Он настойчиво проецирует на послереволюционную лирику евангеличе-
ские сюжеты:
И пестует, пятью мечами
Пронзая дряхлый Вифлеем,
Звезды струящееся пламя
Ребенка перед миром всем.
(«Семнадцатый»)
Отсюда и неизбывное присутствие библейского контекста во многих сти-
хах этого периода: «Ты — обетованная страна» («Россия»), «Увидим — ан-
гелы пашут...» («Зачем ты говоришь раной...»), «Ступай — и мертвому ска-
жи: „Воскресе"» («России синяя роса...»). Этот контекст присутствует даже
в богоборческом стихотворении «Первомайская Пасха» с его концовкой:
«И не Христос восстал из мертвых, а Солнценосный Коминтерн!» В равной
степени без системы христианских ценностей не обойтись и при попытке
постижения смысловых пластов одной из вершин нарбутовской лирики —
сборника «Казненный Серафим».
Характерная для «Аллилуйи» резкая контрастность «Господнего»
и «мирского» дает повод к упоминанию о бурлескности. Однако и здесь не
обойтись без ряда оговорок. С одной стороны, стихотворения книги Нар-
бута выступают как некая иллюстрация атаки, развернутой против отжив-
шей литературной традиции, причем атаки, имеющей явную социально
окрашенную коннотацию. Приговор отжившему быту приобретает у Нар-
бута бытийное, онтологическое звучание и вписан в христианскую систе-
му координат. Учтем также, что бурлеск по определению «антивычурен»,
тогда как среди главных черт стиля Нарбута исследователи усматривают
изощренность, «вычурность приема». Наконец, в «Аллилуйе» нет важней-
63

Роман Кожухаров
шей составляющей бурлеска — пародийно-комического начала, характер-
ного для этого «низшего» жанра. Если и проступают в «Аллилуйе» — с це-
лью позабавить читателя — элементы гротеска, (например, в стихотворе-
ниях «Шахтер» или «Портрет»), то всё равно стилистика эта оборачивается
ужасом за гранью не только иронии, но и сарказма.
На «трагедийность» «Аллилуйи» справедливо указали Н. Бялосинская
и Н. Панченко, отметив, что колорит книги, «несмотря на всю яркость, мра-
чен, точнее даже — ярко высвеченный мрак»121. Обертоны метафизической
жути «злым земляным ведовством» оттеняют нарбутовскую хвалу Господу.
На всем протяжении книги читатель ни разу не смеется: единственное по-
добие улыбки, которое возможно представить при знакомстве с «портрет-
ной галереей» «Аллилуйи», — это жуткий оскал гоголевского колдуна из
«Страшной мести».
Излагая концепцию «Серебряного века», которой придерживалась
Н. Я. Мандельштам, С. Аверинцев пишет: «В защиту отринутого „христи-
анского просвещения" (отринутого главами символистского движения. —
Р. К.), как некие рыцари, выступили акмеисты. Поскольку ни Зенкевич, ни
Нарбут, не говоря уже о Городецком, в рыцари, тем более христианские, не
годятся (курсив мой. — Р. К.)> рыцарей оказывается трое: Гумилев, Ахмато-
ва, Мандельштам»122. Это отлучение Нарбута от христианства поддержива- !
лось ссылкой на то, что главной опорой для Надежды Яковлевны служили
в данном случае мнения и оценки Ахматовой123.
В подобной интерпретации мотивировка, подвигнувшая Нарбута к на-
писанию «Аллилуйи», сводится исключительно к эстетическому, вернее,
«антиэстетическому» пафосу атаки на символизм. По этой логике Нарбуту,
как «самому задиристому» из акмеистов противнику символизма и к то-
му же отлученному от христианского рыцарства «бурлескному натурфи-
лософу», предстояли по выходе книги большие неприятности. Так и случи-
лось — появившаяся в 1912 г. «Аллилуиа» была оценена «настолько низко,
насколько это возможно»124 не одной лишь символистской критикой: вла- j
сти обвинили поэта в порнографии. ;
Важно отметить, что максимально «низкая» оценка выставляется ав- |
тору «Аллилуйи» в лоне символической традиции. Именно в этой эстети- \
121 Бялосинская Н., Панченко Н.. Косой дождь. С. 22. |
122 Аверинцев С. Поэты. М.: Языки русской культуры, 1996. С. 215. ]
123 См.: Лекманов О. Концепция «Серебряного века» и акмеизма в записных |
книжках А. Ахматовой // Новое литературное обозрение. 2000. № 46. С. 216. |
124 Горнунг Б. Поход времени: в 2 кн. Кн. 2: Статьи и эссе. М.: РГГУ, 2001. С. 367-
368.

МУЗА-СОВЕСТЬ ВЛАДИМИРА НАРБУТА
ческой системе координат «чистого искусства» определение «бурлескный»
в отношении Нарбута приобретает право на жизнь. Однако творчество
Нарбута оказалось не «ниже», а вне символистской эстетики, как явление
и знамение нового времени.
Концептуальная постсимволичность художественного мира автора
«Аллилуйи» дала исследователям основания зафиксировать его сближение
с капитаном Лебядкиным и влияние на футуристическую «заумь» (сти-
хотворение «Нежить» как первоисточник знаменитого крученыховского
«дыр бул щыл»125), поэзию обэриутов126, считать Нарбута родоначальником
«неподцензурной» русской поэзии (например, в контексте поэтического
творчества группы Л. Черткова).
Основания эти коренятся в самой природе творчества Нарбута, ис-
полненного трагических противоречий, суть которых далеко не сводится
лишь к «эстетике антиэстетизма». Еще в преддверии выхода в свет в 1910 г.
первой поэтической книги «Стихи. Книга I» эстетические поиски Нарбу-
та связаны с напряженными духовными исканиями. Ко времени «движе-
ния к быто-эпосу» — 1909—1913 гг. — относится увлечение Нарбута темой
монашества и ухода «от мира в скит», пасхальной и святочной тематикой,
нашедшее отражение в обширном корпусе стихотворений, опубликован-
ных в петербургской периодике в 1908—1915 гг. В частности, И. Померан-
цев указал на духовную поэзию как одно из двух (вторая — пейзажная) «яр-
ко выраженных жанрово-тематических направлений ранней поэзии» Нар-
бута127. Как пишет исследователь, «Нарбут показывает путь обретения веры
через уход от мирской жизни в монастырь. <...> Суете и лицемерию мира,
в котором нет веры, поэт противопоставляет работу по очищению души
и постижению Бога»128.
Корни «народно-христианского» ракурса поэтического мировосприя-
тия Нарбута стоит искать прежде всего в «русско-украинской литерату-
ре XVIII—XIX вв.», которую Л. Чертков справедливо именует «учителем
Нарбута», во главу развернутого ряда этой литературы вынося «народную
псалтырь» и «Г. Сковороду»129. Знакомство Нарбута с философскими воз-
зрениями Григория Сковороды, возможно, относится ко времени оконча-
125 Богомолов Н. «Дыр бул щыл» в контексте эпохи // Новое литературное обозре-
ние. 2005. №72. С. 172-192.
126 Чертков Л. Судьба Владимира Нарбута. С. 15.
127 Померанцев И. Духовная поэзия Нарбута // Новый журнал (Нью-Йорк). 1990.
Кн. 212. С. 106.
128 Там же. С. 107.
129 Чертков Л. Судьба Владимира Нарбута. С. 14.
65

Роман Кожухаров
ния Нарбутом гимназии, когда он тяжело заболел, после чего к заиканию,
которым он страдал с раннего детства, добавилась хромота.
Влияние трактатов и диалогов, «вирш» Сковороды, тесно переплетаю-
щихся с народной «травестийной» культурой, пронизанных духом ан-
тиклерикализма, обличением стяжательства и культа «золотого тельца»,
стремлением к совершенному человеческому обществу, построенному на
основе «сродности», особенно явственно проявится в «Аллилуйе». На зна-
чимое «присутствие» его наследия во второй нарбутовской книге указы-
вает не только прямое цитирование в книге мыслей Г. Сковороды, пред-
посланных в качестве эпиграфов трем стихотворениям «Аллилуйи», «ско-
вородинским» по духу картинам «отживших», «подлинно отверженных»
(Гумилев) — «щуров и пращуров», — контрапунктом противопоставлены
«ребенок льнянокудрый», «ангелок серебрянокрылатый».
В двенадцати стихотворениях сборника автор до непроходимой вязко-
сти сгущает видимый, «тварный» мир, персонажи которого — безобразная
изнанка уездного, провинциального уклада жизни. Эпиграфы из Гоголя, из
украинских писателей Котляревского, Гребенки, Нарежного лишь подчерки-
вают конкретный, столь важный для Нарбута контекст родных ему «дедов-
ских затиший». Но теперь лирический герой уже не стремится к ним. Отны-
не «дедовский» означает «отживший», обреченный смерти и преображению.
Приговор, который прочитывается почти в каждом стихотворении сбор-
ника («Нежить», «Лихая тварь», «Пьяницы», «Клубника», «Архиерей», «Шах-
тер», «Волк», «Портрет», «Гадалка», «Упырь»), автор выносит с благословления
Сковороды, предпосылая в качестве одного из эпиграфов слова мыслителя:
«Взглянь на род человеческий. Он ведь есть книга: книга же черная». Эта ли-
ния художественного приговора отжившему продолжится и в послереволю-
ционном творчестве: «Предпасхальное», «Чета», «Порченый» («Плоть»).
Есть в «Аллилуйе» еще один эпиграф из Сковороды: «Открой, аще мо-
жешь, сердца твоего бездну». Не та ли эта бездна, «страшная и темная», над
которой советовал раскачивать качели жизни Блок? Время безжалостно
делало это с судьбою Нарбута. Учение великого украинского мыслителя
и поэта, суть которого — в странническом «подвиге самопознания», в об-
наружении «внутреннего», «сердечного» человека за видимой оболочкой
«тварного» мира, окажет решающее воздействие на формирование миро-
воззрения Нарбута, значимо проявляясь на протяжении всей творческой
эволюции поэта.
Так, в одном из последних стихотворений, написанных незадолго до
ареста, — в диптихе «Воспоминание о Сочи-Мацесте», безобидный ара-
хис — «зерна-старики» — неожиданно оказывается тайным убежищем того

МУЗА-СОВЕСТЬ ВЛАДИМИРА НАРБУТА
самого, «сердечного человека» Сковороды, призванного родиться из «ста-
рой» скорлупы:
Ревекка-муза! Хоть словечко
Шепни, наушничая, мне, —
Про талисман, про человечка,
Тайком живущего в зерне...
Сковородинский «человечек» является для лирического героя Нарбута не
только талисманом, оберегающим его от штормовых ветров эпохи. Имен-
но он — предмет интимнейшего общения поэта и его музы, сокровенная
цель нарбутовской поэзии («хоть словечко / шепни, наушничая, мне...»).
Показательно, что этот образ появляется в системе образов, погружен-
ных в библейский контекст, точнее в сопряжение ветхозаветного («Ревек-
ка-муза») контекста с новозаветным, в котором зерно (семя) — один из
ключевых образов, насыщенный символикой смерти и воскрешения, ду-
ховного преображения.
Л. Чертков отмечает появление сборника «Аллилуиа» как нечто револю-
ционное для творчества поэта: «В конце 1911 г. в поэзии Нарбута происходит
резкий качественный поворот — он обращается от всё еще не дающейся ему
лирики к т. н. „быто-эпосу" (название, сформулированное позднее)», — но бук-
вально через предложение исследователь делает оговорку: «Конечно, удача
„Аллилуйи" была отчасти предвосхищена его предыдущей работой»130.
В датированной 1913 г. рецензии на стихотворную повесть А. Липец-
кого «Надя Данкова» и сборник О. Мандельштама «Камень» Нарбут прямо
указывает, что «поэзия драгоценна именно тем свойством, что позволяет
в 2—3 сжатых строках выразить длинный прозаический отрывок»131. Пока-
зательно, что внимание Нарбута-рецензента привлекла именно «повесть
в стихах», то есть жанр пограничный, лиро-эпический, В зачине рецензии
Нарбут делает экскурс в историю литературы, упоминая о выходе в 1840 г.
романа в стихах «Граф Томский» — «самого бессовестного подражания „Ев-
гению Онегину"»132. Таким образом, Нарбут выстраивает ретроспективную
«лиро-эпическую» парадигму, основанную на оппозиции «подлинник —
подделка», созвучную антитезе «истинное произведение искусства — вуль-
гарная подделка». В прошлом бездарному автору «Графа Томского» проти-
Чертков Л. Судьба Владимира Нарбута. С. 13.
Новый журнал для всех. 1913. №4. Стлб. 175.
Там же.

Роман Кожухаров
востоит Пушкин, в настоящем «безвкусному» Липецкому противопостав-
лен Бунин: «Безусловно, А. Липецкий довольно удачно перенял у Бунина
кой-какие приемы и формы поэтики, но, все же, знает последнюю лишь по
гимназическому учебнику»133.
Показательно, что среди наиболее часто упоминаемых в нарбутовских ре-
цензиях авторов представлен Бунин как художник, наиболее органично со-
вмещающий в современной для Нарбута литературе прозаическое и поэти-
ческое начала. Л. Чертков прямо указывает на то, что Бунин «из поэтов-со-
временников ему ближе других»134, особенно в период 1909—1911 гг. На это же
обращает внимание Р. Тименчик, замечая, что к Бунину Нарбут «как к поэту,
в отличие от своих друзей по группе акмеистов, вполне благоволил»135.
В рецензии на «Надю Данкову» и «Камень» «поэтическая» часть рецен-
зии посвящена мандельштамовскому сборнику. Нарбут пишет: «Уверен-
ный и четкий (особенно в последних пьесах), поэт как бы подчеркивает пре-
имущество поэзии перед прозой»136 и далее ставит в заслугу автору «Камня»
«включение в его поэтический словарь живой повседневной речи» и «тонкую
наблюдательность»137 — характеристики, которые в такой же степени мож-
но адресовать и прозаику. Заканчивает Нарбут свою рецензию как издатель,
с «осуждением» отмечая, что сборник Мандельштама «небрежно издан»138.
«Уверенность и четкость» в отношении стихов Мандельштама перекли-
каются с нарбутовскими характеристиками, годом раньше данными при-
менительно к поэзии Гумилева. Среди качеств, которые Нарбут выделя-
ет в стихотворной книге «синдика» «Чужое небо», главенствует четкость.
«Четкий стих Гумилева тут становится удивительно крепким и ярким», —
пишет критик, итожа свою рецензию самым, на его взгляд, важным: «Эти
строки поистине говорят о вечном, простом и ясно понятном К Гумилевым
мире (курсив мой. — Р. /С.)»139.
Впрочем, и в 1920-е гг., как и в начале 1910-х гг., Нарбут верен себе
и сформулированному Гумилевым «адамическому» постулату, стараясь
воспринимать жизнь «мужественно-твердым и ясным взглядом». В свете
этого слова, озвученные им в 1912 г., — «но нельзя не считаться с действи-
тельностью» — приобретают глубокий смысл жизненной установки, ко-
133 Новый журнал для всех. 1913. № 4. Стлб. 175.
m черТК0В л. Судьба Владимира Нарбута. С. 12.
135 Тименчик Р. К вопросу о библиографии В. И. Нарбута. С. 57.
136 Новый журнал для всех. 1913. №4. Стлб. 175.
137 Там же. Стлб. 176.
138 Там же.
139 Новая жизнь. 1912. № 9. Стлб. 266.
68

МУЗА-СОВЕСТЬ ВЛАДИМИРА НАРБУТА
торой он старается неизменно следовать, отчасти субъективно — по соб-
ственной воле, отчасти — под гнетом внешних обстоятельств.
Такое испытание «извне» спровоцирует и выход «Аллилуйи», за кото-
рым последует изъятие книги из продажи департаментом полиции поста-
новлением суда. От преследования по ст. 1001 царского уложения законов
(сводный текст) «за порнографию»140 Нарбут будет вынужден бежать, уехав
в октябре 1912 г. в Абиссинию. В связи с этим как горькая самоирония вос-
принимается замечание Нарбута в рецензии на семь сборников, помещен-
ной в «Новой жизни» как раз во время скандала вокруг «Аллилуйи»: «Здесь
(в книге Н. Животова «Южные цветы». — Р. К.) сквозит уличная циничная
и развязная грубость (не экзотика!), и такие стихотв<орения>, как «Сет-
ка» и «Пикник» (с тонкой строкой: «Одинаковы все пикники!»), непонятно-
счастливо избегли применения ст. 1001-й (курсив мой. — Р. /С.)»141.
Некоторые искусствоведы и литературоведы такую резкую реакцию
властей на выход «Аллилуйи» объясняли именно «озорством» и чувством
юмора, в немалой степени присущим автору. Ироническую составляю-
щую как доминанту выделяет в оформлении «Аллилуйи» исследователь
творчества художника Георгия Нарбута П. Белецкий, рассматривая книгу
как «проделку братьев-проказников». Именно ко времени выхода «Алли-
луйи» относится и характеристика, данная молодому поэту его невесткой
В. П. Нарбут: «Володя Нарбут был энергичным и резвым юношей с боль-
шим чувством юмора и элементами озорства, всегдашним зачинщиком
всех историй, тогда же получившим от девиц (сестер и соседок) прозвище
„сатана"»142. С таким восприятием оформления «Аллилуйи» и издания кни-
ги как заведомой провокации, «проделки», и ставшей главной причиной
скандала, отчасти перекликается и оценка М. Зенкевича, по словам О. Лек-
манова полагавшего, что причиной запрещения и изъятия второго нарбу-
товского сборника стало разительное несоответствие церковно-славянско-
го шрифта, которым были набраны стихотворения книги, их кощунствен-
ному содержанию. В неопубликованной беседе с Л. Шиловым и Г. Левиным
Зенкевич вспоминал: «Его „Аллилуйю" конфисковали только за то, что она
была напечатана церковно-славянским шрифтом. Ему так нравился цер-
ковно-славянский шрифт, что он вот этот церковно-славянский шрифт
упросил из синодальной типографии, и туда вот, в „Наш век", в типогра-
140 Чертков Л. Судьба Владимира Нарбута. С. 9.
141 Новая жизнь. 1912. № 10. Стлб. 259.
142 Цит. по: Бялосинская Н., Панченко Н.. Косой дождь. С. 21.0 том, каким Нарбу-
та воспринимали окружающие, см.: Беспрозванный В. Владимир Нарбут гла-
зами современников. С. 193—206.
69

Роман Кожухаров
фию взяли... И она с титлами, с красным титлом была напечатана... После
этого: что такое — „Аллилуйя"? Смотрят, что такое: божественное, должно
быть, что-то, а там — херовина какая-то, знаете. После этого ее конфиско-
вали. Ну, ничего, потом 80 экземпляров он успел разослать по журналам»143.
В самый канун вынужденного отъезда Нарбута в Африку в сентябрь-
ском № 9 «Нового журнала для всех» появляются две его рецензии, став-
шие своеобразной кульминацией нарбутовского вклада в акмеистическую
атаку на символизм и борьбу с канонами. Критике подвержены два «столпа
символизма» — Вяч. Иванов и его сборник «Cor ardens» и В. Брюсов со сво-
им сборником «Зеркало теней».
Характерно, что основной удар язвительных суждений рецензента на-
правлен на Вяч. Иванова, для акмеистов — противника принципиального,
по сути спровоцировавшего рождение «Цеха поэтов». Об этом подробно
сказано в воспоминаниях Н. Я. Мандельштам: «„Блудный сын" Гумилева
(„Первая акмеистическая вещь Коли", — говорила Ахматова) был прочитан
в „Академии стиха", где княжил Вячеслав Иванов, окруженный почтитель-
ными учениками. Вячеслав Иванов подверг „Блудного сына" настоящему
разгрому. Выступление было настолько резкое и грубое („Никогда ниче-
го подобного мы не слышали"), что друзья Гумилева покинули „Академию"
и организовали „Цех поэтов" — в противовес ей»144.
В «критической атаке „Цеха" на Вяч. И. Иванова»145 Нарбут, действи-
тельно, выступил как «отважный борец с эстетическими канонами, задан-
ными модернистами старшего поколения» (О. Лекманов). Вяч. Иванов для
Нарбута в рецензии на ивановский сборник «Cor ardens» прежде всего ка-
нонник, средоточие и воплощение символического учения, которому Нар-
бут как «адепт» «левого фланга» (выражение Р. Тименчика) акмеизма —
«адамизма» объявил войну. Война эта, наступательная по сути, велась по
всем фронтам, имея главной целью провозгласить наступление новой, ак-
меистической эпохи и, следовательно, подвести черту под отжившей эпо-
хой декадентства и символизма.
«Удивительное дело: еще совсем недавно, в эпоху так называемого „де-
кадентства", имя В. Иванова являлось едва ли не синонимом всего нового,
Цит. по: Лекманов О. О книге Владимира Нарбута «Аллилуйя» (1912). С. 105—122.
Ср.: «Кричащая, дерзновенная внешность книги („Аллилуиа". — Р. К.), изданной
в стиле Акафиста - подчеркивает фривольность некоторых описаний» (В. Львов-
Рогачевский. Без темы и без героя (литература за 1912 год). С. 109).
Мандельштам Н. Вторая книга. Париж: YMCA-Press, 1972. С. 46—47.
Тименчик Р. [Владимир Нарбут] / Русские писатели. 1800—1917. Т. 4:
М-П. С. 227.

МУЗА-СОВЕСТЬ ВЛАДИМИРА НАРБУТА
умного, красивого»146, — начинает Нарбут, сразу своим акцентным «еще со-
всем недавно» проводя временной водораздел между декадентством и реа-
лиями дня сегодняшнего. Рецензент продолжает свою критику по поводу
автора, еще и не бравшись за собственно предмет его статьи — сам сборник:
«В. Иванов, вместо того чтобы раздвинуться, войти в гущу художественно-
общественной жизни (как это сделал В. Брюсов), чтобы стать настоящим
учителем молодежи, — предпочел замкнуться в себе, сузиться до крайности,
до сектантства»147. Нарбут формулирует здесь постулат, значимость которо-
го для своего творческого мировоззрения будет последовательно доказы-
вать всей своей жизнью, — принцип социальной и человеческой ответствен-
ности художника, необходимость быть «в гуще художественно-обществен-
ной жизни». Неотъемлемой составной частью мастера слова, по Нарбуту,
является ипостась «настоящего учителя молодежи». Именно этим в глазах
Нарбута «выгодно» отличается от Вяч. Иванова Брюсов.
Рецензия на брюсовский сборник «Зеркало теней», соседствующая
с рецензией на «Cor ardens», не в пример ей более благожелательна. Хо-
тя и здесь Нарбут, взяв за правило «не хвалить В. Брюсова за ряд прекрас-
ных стихотворений», выстраивает свою критику с позиции представите-
ля «нового искусства», высказывающегося по поводу представителя ухо-
дящей эпохи «декадентства»: про «перепевы Брюсовым самого себя», про
то, что автору «Зеркала теней» «незачем было пользоваться и восклица-
тельным приемом Н. Гумилева („что я? — лишь отзвук других", „что я?.. —
дротик, упавший в траву")»148. Однако для Нарбута чрезвычайно важным
в восприятии творческой личности Брюсова остается его общепризнанный
статус общественно-литературного деятеля. «О В. Брюсове кто-то выразил-
ся, что он в современной русской поэзии занимает пост апостола Петра —
привратника райского: всегда на страже, — начинает свою рецензию Нар-
бут. — Это верно не только по отношению поэта к другим, но и к самому
себе: в „Зеркале теней" нет ни одной попусту сказанной строчки, ни одно-
го лишнего слова»149. Изначально заданный в рецензии благожелательный
тон сохраняется и в концовке вполне приемлемым: «Но, в конце концов,
В. Брюсов, хотя не сказал „Зеркалом теней" ничего нового, остался преж-
Нарбут В. Вячеслав Иванов. Cor Ardens (Speculum Speculorum. Эрос. Золотые
Завесы. Любовь и смерть. Rosarium). M. : К-во «Скорпион», 1911 — 1912// Новый
журнал для всех. 1912. №9. Стлб. 121.
Там же.
Нарбут В. Валерий Брюсов. Зеркало теней. Стихи. М.: К-во «Скорпион», 1912 //
Новый журнал для всех. 1912. №9. Стлб. 122.
Там же.
71

Роман Кожухаров
ним по силе восприятия поэтом с одним убеждением: „всё земное вечно
свято, и в жизни каждый миг хорош!"»150
Думается, что эта разница в отношении к Вяч. Иванову и Брюсову осно-
вывается не только на «единственном» брюсовском «убеждении», вполне
соответствующем сформулированному Нарбутом акмеистическому прин-
ципу «всего жизненного», но и на осознаваемой Нарбутом и близкой ему
общественно-литературной, «социальной» ответственности Брюсова.
Здесь наглядно подтверждается наблюдение Л. Черткова, во многом
объясняющее ключевое событие в биографии поэта — его поворот к боль-
шевизму в октябре 1917 г.: «Как видно по некоторым стихам Нарбута („Ал-
лилуйя", „Абиссиния"), он более других акмеистов был чувствителен к со-
циальным контрастам. Поэтому путь его к революции, в которой он, надо
думать, увидел прокламированное освобождение труда, был неслучаен»151.
В свете процитированного наблюдения нельзя не отметить сходство траек-
торий биографий Нарбута и Брюсова, который также впоследствии пришел
к приятию большевизма и вступил в ВКП(б).
Ситуацию «атаки на Вяч. Иванова» в контексте акмеистического содру-
жества и роли в нем Нарбута иллюстрирует следующее воспоминание Пя-
ста: «По части остроумия и стихотворных игр в ту пору вряд ли где были со-
перники следующим членам „Цеха": Лозинскому Михаилу, Нарбуту Влади-
миру и Гиппиусу Василию. <...> Нарбут на заданную тему (это не в „Собаке"152,
а в заседании „Цеха", предназначенном для шутливого стихотворчества) так
описывал взаимоотношения между пресловутыми „Цехом" и „Академией":
Не расцвев и не увянув,
С телом, крепким как орех,
Вячеслав, Чеслав Иванов
На посмешище для всех
Акадэмию диванов
Колесом пустил на Цех...153
Именно это время, конец 1912—1913 гг., можно назвать этапом оконча-
тельного формирования акмеизма как нового литературного направления.
Процесс этот отмечен созданием и выходом в свет целого ряда акмеисти-
Новый журнал для всех. 1912. № 9. Стлб. 122.
Чертков Л. Судьба Владимира Нарбута. С. 22.
Имеется в виду артистическое кабаре «Бродячая собака».
Пяст В. Встречи. М.: Новое литературное обозрение, 1997. С. 171.

МУЗА-СОВЕСТЬ ВЛАДИМИРА НАРБУТА
ческих манифестов: в частности, уже упоминаемой статьи Гумилева, до-
клада Городецкого «Символизм и акмеизм», прочитанного в декабре 1912 г.
в кафе «Бродячая собака», его же статьи 1913 г. «Некоторые течения в совре-
менной русской поэзии», статьи Мандельштама «Утро акмеизма», опубли-
кованной лишь в 1918 г. в воронежском журнале Нарбута «Сирена». Нарбут
вносит свою лепту в закладку этой идейно-эстетической основы, опира-
ясь на те же постулаты «простоты и ясности», но уже с позиций «задири-
стого борца с канонами», «левофлангового адамиста», который, по Гумиле-
ву, призван смотреть на жизнь «мужественно-твердым и ясным взглядом».
В критическом обзоре новых книг, опубликованном в «Новом журна-
ле для всех» в 1913 г., Нарбут обвиняет одного из авторов в «беззастенчи-
вом поклонении символизму, так сурово и правдиво осужденному акмеиз-
мом (новой литературной школой, выступившей в защиту всего конкрет-
ного у действительного и жизненного)»154.
Кульминационным итогом «акмеистической» поры 1911 — 1913 гг.
в творческой судьбе Нарбута можно считать стремление быть в кругу еди-
номышленников, исповедующих те же эстетико-философские взгляды
на литературу, «сотоварищей, соискателей и сооткрывателей» (Мандель-
штам) — тех, с которыми Нарбуту суждено будет наполнить литературу
своим, неповторимым содержанием.
Динамичный процесс определения этого идейного круга, теснейшим
образом связанный с глубоко индивидуальным стилевым поиском, как раз
и достигнет своего апогея весной 1913 г., наглядно проявившись в редак-
тировании «Нового журнала для всех». Именно здесь Нарбут формулиру-
ет уже цитируемое определение акмеизма как «новой литературной шко-
лы, выступившей в защиту всего конкретного, действительного и жизнен-
ного», именно здесь (впрочем, как и в критических публикациях в других
журналах) не стесняется последовательно проявлять «кружковую тенденци-
озность» (по выражению Р. Тименчика), подчеркивая тем самым первосте-
пенную важность для него как поэта факта принадлежности к кругу акмеи-
стов, изначально индивидуальное очень тесно увязывая с общественным.
В отзыве на №4 «Жатвы» Нарбут безапелляционно заявляет: «Что же
касается содержания 4-й книги „Жатвы", то, кроме одного стихотворе-
ния А. Ахматовой („Простертый коврик под иконой"), оно не кажется нам
сколько-нибудь значительным»155. Тут нельзя не вспомнить слова самой
Ахматовой, зафиксированные в дневнике Л. К. Чуковской, о том, что «в мо-
Новый журнал для всех. 1913. № 5. Стлб. 149.
Там же.
73

Роман Кожухаров
лодости, лет двадцати трех — двадцати четырех, любят стихи поэтов сво-
ей группы»156. В данном контексте ахматовское замечание важно не толь-
ко для фиксации возраста (Нарбуту в апреле 1913 г. исполнилось 25 лет),
но и для постижения творческих взаимоотношений участников акмеи-
стического содружества. «Атмосфера содружества», окружавшая Нарбута
в университетском «Кружке молодых», редколлегии журнала «Gaudeamus»,
и в особенности в «Цехе поэтов», являлась действительно творческой, ока-
зывая благотворное и едва ли не решающее влияние на формирование ху-
дожественного мира поэта.
IV
Эфиопское путешествие оставило в мироощущении Нарбута глубокий след,
отозвавшись в его творчестве «долгим эхом» поэтических и прозаических
произведений. По его собственному признанию, поездка в Абиссинию,
став, наряду с болезнью 1905—1906 гг., одним из двух замечательных собы-
тий, упростила «до примитива взгляды на жизнь»157.
Вернувшись в столицу в марте 1913 г., после объявленной амнистии
по случаю 300-летия дома Романовых, поэт пробыл там недолго. Л. Черт-
ков так описывает последовавшие события: «А в марте 1913 г. он (Нарбут. —
Р. К.) снова получает возможность испробовать свои организаторские спо-
собности — ему поручается редактирование известного „Нового журнала
для всех", примыкавшего к народническому направлению. Нарбут сра-
зу оживил беллетристический и критический отделы журнала, но, оказав-
шись неопытным финансистом, быстро истощил скудную редакционную
кассу и не смог выполнить обязательства перед подписчиками (не издав
номера за май 1913 г.)»158.
В это изложение вкралась неточность: Нарбут, придя к руководству
журнала в марте 1913 г., в качестве «наследства» получил невыход в свет
Чуковская Л. Записки об Анне Ахматовой: в 2 т. Т. 1. СПб.: Нева — Харьков: Фо-
лио, 1996. С. 76.
Письмо В. И. Нарбута С. А. Венгерову с ответом на анкету К. Б. С. от 12 мая
1913 г. Как уточнял Нарбут в автобиографии 1927 г., за границей, в Турции
и Африке, в 1912—1913 гг. он побывал «случайно (на гонорар, полученный за
большой рассказ в "Ниве")» (РГАСПИ. Ф. 589. Оп. 2. Д. 4907. С. 4). Скорее всего,
речь идет о рассказе «Пелагея Петровна» (Нива. 1912. №46. С. 913—915; №47.
С. 933-936).
Чертков Л. Судьба Владимира Нарбута. С. 10.

МУЗА-СОВЕСТЬ ВЛАДИМИРА НАРБУТА
мартовского, третьего номера журнала. Редактируемые Нарбутом номера
появлялись своевременно, неизменно снабжаясь оповещающими подпис-
чиков и читателей объявлениями о том, что ситуация с «невыходом» мар-
товского № 3 будет исправлена. Впрочем, под редакцией Нарбута вышли
всего два номера «Нового журнала для всех»: апрельский и майский. Струк-
тура и содержание журнала, действительно, изменились. К значительно
«оживившим» издание переменам, помимо указанных Чертковым, следу-
ет отнести стихотворную полосу, открывающую журнал, — нововведение
Нарбута, которое до него не практиковалось. Ранее в журнале поэзия бы-
ла «разбросана» в виде отдельных произведений по всему корпусу номера,
мозаично вкрапляясь между многостраничными кусками беллетристики.
Нарбут-редактор не только концентрирует поэтический материал воеди-
но, но и выносит его в начало журнала, тем самым подчеркивая эстетиче-
ское верховенство поэзии.
В стихотворных подборках, открывающих оба отредактированных
Нарбутом номера, — количественное превосходство «левого фланга» ак-
меистов. В апрельском № 4 «Нового журнала для всех» стихи М. Зенкеви-
ча «Верхом» и нарбутовский «Покойник» — одно из этапных произведений
для всего последующего творчества Нарбута. Впоследствии стихотворение
«Покойник» будет включено автором в сборник «Плоть» и во многом стили-
стически предопределит появление книги «Александра Павловна». В сле-
дующем, майском номере — «Девушка из Помпеи» Городецкого и «приве-
зенное» из Абиссинии стихотворение Нарбута «Прокаженные в Хараре», то
самое, где, по замечанию М. Зенкевича, «острый хохлацкий взгляд Нарбута
увидел совсем другие черты, чем экзотик Гумилев» — не «сикоморы и ро-
зы», а «прокаженные в Харраре»159.
К первой половине 1913 г. — времени редакторства Нарбута в «Но-
вом журнале для всех» — относится выход в свет третьего миниатюрного
сборника «Любовь и любовь», ставшего как бы идейно-тематическим про-
должением «Аллилуйи». Тесная стилистическая связь книги с «быто-эпо-
сом» проявится, когда Нарбут уже в 1920-е гг. осуществит в Одессе выпуск
книги «Плоть», включив туда стихи «Дурной» (с заглавием «Порченый»)
и «Вдовец».
Изобретательность Нарбута-издателя при выпуске третьей книги про-
явилась в полной мере. В типографии «Наш век», где годом раньше вышла
и «Аллилуиа», миниатюрную книжку он готовит в виде елочной игрушки.
Главной целью этого шага видится стремление обезопасить сборник, сти-
159 Цит. по: Чертков Л. Судьба Владимира Нарбута. С. 17.
75

Роман Кожухаров
листически развивающий идеи запрещенной «Аллилуйи», от возможных
нападок цензуры, которая на подобные издания не распространялась.
Стихи, опубликованные Нарбутом в недолгую пору его редакторства
в «Новом журнале для всех» и вошедшие в «Любовь и любовь», в полной
мере знаменуют стремление к «преодолению школы» акмеизма, «шаг впе-
ред» на пути обретения «быто-эпоса», являя предвозвестие новых, глубо-
ко своеобразных стилистических исканий и связанного с ними пересмотра
взглядов поэта на литературу.
Однако в Петербурге оформиться этим новациям Нарбута было не су-
ждено. С одной стороны, ярко напомнив о себе как о поэте с неповтори-
мым стилем, главный редактор, по верной характеристике Черткова, одно-
временно выказал себя и «неопытным финансистом».
20 мая 1913 г. Нарбут, еще в качестве главного редактора, на бланке «Но-
вого журнала для всех» пишет письмо сотрудничавшему в журнале публи-
цисту В. Брусянину: «Обстоятельства сложились так нехорошо для меня, ес-
ли подождете с расчетом (я думаю, что в конце недели смогу уплатить вам
за статью). <...> Извиняюсь за мой невольный обман < ...>»160.
Пролить свет на «нехорошо сложившиеся» для Нарбута обстоятельства
в какой-то мере помогает публикация «К переходу журнала», помещенная
в июньском номере литературно-художественного периодического изда-
ния. Там, в частности, говорится: «Но факт, не отвергаемый самим Нарбу-
том, налицо: это то, что Нарбут принял в начале 1913 г. несколько десятков
тысяч рублей от подписчиков на издательство; он обязался удовлетворять
их высылкой журнала, но его не печатал и не рассылал; наделав долгов ти-
пографии, поставщику бумаги и сотрудникам, Нарбут успешно и ловко ли-
квидировал претензии к нему»161. Автором статьи являлся А. Гарязин, тот
самый «ревнитель устоев», которому Нарбут, запутавшись в финансовых
делах, был вынужден продать журнал. «Нарбут, до того времени мне неиз-
вестный лично и даже как литератор, — откровенничает А. Гарязин, — со-
вершенно неожиданно для меня сделал в начале июня мне предложение
приобрести за 6000 рублей право на издание с архивом и рукописями <...>
Добровольно уступивший мне свои обязанности и использовавший все
права и преимущества издателя, он нашел удобным для себя и допусти-
мым с точки зрения литературной этики не только помещать в распростра-
ненных газетах покаянные письма о своем „оппортунистическом шаге", за
который Нарбут „презирает" самого себя, как он выразился, но он начал
160 РГАЛИ.Ф.42.0п.2.Ед.хр.5.
161 Новый журнал для всех. 1913. № 6. Стлб. 5.

МУЗА-СОВЕСТЬ ВЛАДИМИРА НАРБУТА
обращаться с призывами к читателям не читать „Нового журнала для всех"
в виду того, что в нем не состоит редактором он, Нарбут <...> ибо, по мне-
нию Нарбута, в день перехода этого издания в мои руки — „умер чистый
идейный журнал, основанный В. С. Миролюбовым"»162.
Непосредственная заинтересованность автора статьи «К переходу жур-
нала» в описываемой им ситуации ставит под сомнение объективную до-
стоверность фактов, положенных в основу претензий к бывшему редакто-
ру. Например, наличие и апрельского, и майского номеров «Нового журна-
ла для всех» опровергают обвинение в том, что Нарбут «не печатал» журнал.
Да и в целом едва ли отчаянный ход Нарбута-редактора с продажей журна-
ла А. Гарязину можно оценить как «успешный и ловкий». За ним последо-
вало «общественное осуждение» (Р. Тименчик), «под впечатлением» кото-
рого поэт вынужден снова покинуть Петербург, надолго уехав на родину163.
Однако ситуация имела и более долговременные последствия, отразив-
шись в воспоминаниях Г. Иванова, которые внесли свою лепту в смещение
Нарбута в 1928 г. со всех руководящих постов и исключение его из партии164.
Книга воспоминаний Георгия Иванова «Петербургские зимы» вышла
в Париже в 1928 г. Выведенный здесь портрет Нарбута дан «с многочис-
ленными неточностями и передержками» (Л. Чертков), что позволило ис-
следователю Р. Тименчику отметить: «В изображении Нарбута у Иванова
царит отсебятина»1*5. Однако в газетной публикации этого отрывка 30 де-
кабря 1926 г. в парижской газете «Последние новости», пересказывая исто-
рию с продажей Нарбутом прав на «Новый журнал для всех», Иванов ско-
рее оправдывает его. По мнению Иванова, Нарбут попытался превратить
свое детище в издание, пронизанное акмеистическим духом, но не нашел
Там же. Стлб. 3.
Сам Нарбут позже указывал: «...Сошелся с женщиной, сыгравшей в моей жиз-
ни тяжелую роль: в 1913 году покупаю, по ее настоянию (без денег, в порядке
дальнейшего удовлетворения подписчиков), обанкротившийся „Новый жур-
нал для всех"». См.: Нарбут В. Автобиография, 1927 г. РГАСПИ. Ф. 589. Оп. 2.
Д. 4907. С. 4.
См. у Л. Черткова: «Несомненную роль в его (Нарбута. — Р. К.) исключении сы-
грал и фельетон о нем в эмигрантской печати Георгия Иванова, вошедший
в его книгу „Петербургские зимы" (1928), написанный с обычной для Г. Ива-
нова остротой, но и с многочисленными неточностями и передержками (на-
пример, явно пришедшееся большевикам по вкусу изображение Нарбута
1910-х гг. как богатейшего помещика, разоряющего мужиков и сыплющего
деньгами)».
Тименчик Р. [Владимир Нарбут] // Русские писатели. 1800—1917. Т. 4:
М-П.С.229.
77

Роман Кожухаров
понимания не только среди подписчиков, но и в кругу единомышленни-
ков: «Более всего Нарбут был удивлен, что и его литературные друзья, явно
предпочитавшие Бодлера Чирикову и знавшие, кто такой Сковорода, гово-
рили почти то же самое. Этого Нарбут не ожидал — он рассчитывал на одоб-
рение и поддержку, но, получив вместо ожидавшихся лавров — одни не-
приятности, решил бросить журнал»166.
Показательно, что в гуще нелицеприятных оценок и обвинений быв-
шего главного редактора «Нового журнала для всех» А. Гарязин не может не
упомянуть «то обстоятельство, что именно Нарбут был выдвинут на роль
представителя целого направления, что не кто иной, как он, объединял
армию работников печати, которым нельзя все-таки отказать в идейно-
сти и честности <...>»167. Вне «ругательного» контекста статьи данная цита-
та вполне могла бы быть использована при характеристике воронежского,
одесского и харьковского, московского этапов деятельности Нарбута-изда-
теля и общественного деятеля.
Период добровольного «самоотлучения» от кипучей столичной жизни
затянется на четыре года, в течение которых, по собственному признанию
Нарбута, он будет «занят всякой всячиной, житейской и меньше всего Му-
зой» (из письма М. Зенкевичу 23 июня 1915 г.). Здесь Нарбут женился на до-
чери ветеринарного врача Нине Ивановне Лесенко, у него в 1915 г. родился
сын Роман168. В 1914—1915 гг. он заведует редакцией уездной газеты в Мор-
шанске Тамбовской губернии169.
Впрочем, Муза Нарбута не оставляет. Весной 1915 г. в газете «Черни-
говское слово» появляется целый ряд произведений, принадлежащих перу
поэта. Лишь одно из стихотворений — открывающее эти публикации — по-
священо празднованию Пасхи, остальные являются горячим откликом на
Иванов Г. Невский проспект//Последние новости (Париж). 1926. №2108 (30 де-
кабря).
Новый журнал для всех. 1913. №6. Стлб. 5—6.
С семьей своей будущей жены Владимир Нарбут был знаком со времен уче-
бы в Глуховской классической гимназии. Сын поэта Роман Нарбут вспоминал:
«Иван Яковлевич денег на учение не высылал, и Владимир давал уроки мате-
матики младшим детям известного глуховского и воронежского ветеринар-
ного врача Ивана Леонтьевича Лесенко (губернский Воронеж совсем рядом).
А старшая дочь Ивана Леонтьевича, Нина, была тогда одной из первых уче-
ниц глуховской женской гимназии». См.: Бялосинская Н., Панченко Н. Косой
дождь. С. И. С Ниной Ивановной Лесенко (1895—1966) Нарбут сочетался офи-
циальным браком в мае 1914 г. в Москве, развелся — в 1919 г. См.: Нарбут В.,
Зенкевич М. Статьи. Рецензии. Письма. С. 246.
Нарбут В. Автобиография, 1927 г. С. 3.
78

МУЗА-СОВЕСТЬ ВЛАДИМИРА НАРБУТА
события, происходящие на театре военных действий Первой мировой вой-
ны, пронизаны патриотическим пафосом и призывной риторикой (напри-
мер, «Родные витязи»170, «Сербии»171, «Вперед»172 и др.), стихи «Порфирий
Панаскж»173 и «Алексей Макуха»174 посвящены конкретным подвигам геро-
ев русской армии.
Показательно, что именно в это время вызревает новый, «левофлан-
говый» фарватер поэтического, а затем и общественного развития лично-
сти поэта, «параллельный и одновременный» (определение Р. Д. Тименчи-
ка) футуристам. Еще в 1913 г. Нарбут пишет близкому другу и соратнику по
«левому флангу» акмеизма Михаилу Зенкевичу: «Антиэстетизм мной, как
и тобой, вполне приемлем при условии его живучести. На днях пришлю те-
бе стихи, из которых ты увидишь, что я шагнул еще далее, пожалуй, в от-
ношении грубостей. И помнишь, Миша, мы говорили о необходимом, чрез-
вычайно необходимом противоядии Брюсовщине (и Гумилеву, добавлю).
Так вот что: шагай дальше. Туда же идут и кубисты. Разница между ними
и нами должна быть только в неабсурдности. Нельзя же стихи писать в виде
больших и малых букв и — только! Следовательно, почва для сближения ме-
жду ими и нами (тобой и мной), безусловно, есть. Завяжи с ними небольшую
дружбу и — переговори с ними как следует. Я — согласен и на слияние прин-
ципиальное. Мы — так сказать — будем у них центром.<...> На акмеизм я,
признаться, просто махнул рукой. Что общего (кроме знакомства), в самом
деле, между нами и Анной Андр<еевной>, Гумилевым и Городецким? Тем
более что „вожди" (как теперь стало ясно) преследовали лишь свои цели.
Ведь мы с тобой — виевцы (принимая „Вий" за единицу настоящей земной,
земляной жизни), а они все-таки академики по натуре»175.
В контексте сближения с футуристами в переписке Нарбут упомина-
ет Маяковского, Крученых, Рюрика Ивнева, использует древний казачий
клич «Сарынь на кичку», ставший популярным с подачи Василия Камен-
ского176. Он обращает внимание не только на антиэстетическую почву для
170 Черниговское слово. 1915. № 2389 (3 апр.). С. 2.
171 Черниговское слово. 1915. № 2409 (28 апр.). С. 2.
172 Черниговское слово. 1915. № 2408 (26 апр.). С. 2.
173 Черниговское слово. 1915. № 2393 (8 апр.). С. 2.
174 Черниговское слово. 1915. №2399 (15 апр.). С. 2.
175 Из письма М. Зенкевичу от 17/ХН.< 1913 г.> / Нарбут В., Зенкевич М. Статьи. Ре-
цензии. Письма. С. 242—243.
176 Древний казачий боевой клич «Сарынь на кичку!» (по одной из версий — при-
зыв к черни, черной ватаге бурлаков собраться на носу судна и не мешать гра-
бить, восходит к языку волжских ушкуйников — речных разбойников) стал по-
пулярным после появления в 1914—1915 гг. поэмы «Стенька Разин» кубофу-
79

Роман Кожухаров
сближения, но и на стратегию и тактику окололитературных действий фу-
туристов: «О сближении с кубофутуристами. Думаю следующее: их успех
основан главным образом на скандале (это — безусловно), и притом чи-
сто-практическом (т<о> е<сть> на выступлениях с руганью). Я, конечно, не
имею ничего против их литературной платформы. Даже больше: во мно-
гом с нею согласен. Поистине, отчего не плюнуть на Пушкина? Во-первых,
он адски скучен, неинтересен, и заимствовать (в отношении сырого ма-
терьяла) от него нечего. Во-вторых, отжил свой век. И — т<ак> д<алее>»177.
Что это, выплеск «застоявшейся» в хуторской жизни кипучей энергии,
причудливый зигзаг литературных исканий?
Поэту, пережившему скандал и судебное разбирательство по пово-
ду «Аллилуйи», живущему в Нарбутовке под болезненным впечатлени-
ем осуждения литературной общественностью продажи «Нового журнала
для всех», возможно, сближение с футуристами, превратившими скандал
в орудие литературного самоутверждения, виделось как преодоление си-
туации, во многом психологическое и логически последовательное: скан-
далисту, который пишет новаторские стихи, по пути не с «академически-
ми» по сути акмеистами, а с такими же скандалистами-новаторами.
Как уже говорилось, истоки особого, «виевского» пути Нарбута в «поч-
венничестве» русско-украинской литературы XVIII—XIX вв.: народная
псалтырь, Г. Сковорода, В. Нарежный, Н. Гоголь, Е. Гребенка, Н. Котлярев-
ский, П. Кулиш и др., а также в «наследовании более обширной стихии —
ирои-комической поэме, эпическому гротеску XVIII века: В. Майкову,
Н. Осипову, А. Нахимову, И. Баркову», отмеченному сходством в частых
грамматических неправильностях, обусловленных эмоциональным ходом
стиха, смещением разных слоев языка (высокого и низкого штилей)178.
Большинство произведений, составивших корпус быто-эпоса «Плоть»,
написано до «алого» 1917 года. Сборник «Александра Павловна» — «вер-
шина лирики» и последнее прижизненное издание поэта — берет нача-
ло из дооктябрьского времени. «Аллилуиа» переиздана автором в Одессе
в 1922 г. с минимальными изменениями. Эти факты свидетельствуют об
одном: для Нарбута провозглашенная футуристами «революция духа» на-
чалась задолго до социальной, Октябрьской революции 1917 г. Настойчи-
туриста Василия Каменского. «Сарынь на кичку» Нарбут рассматривает как
вариант названия совместного с Михаилом Зенкевичем сборника. См. пись-
мо М. Зенкевичу от 7.VI.<1>915 г. / Нарбут В., Зенкевич М. Статьи. Рецензии.
Письма. С. 250-251.
177 Из письма М. Зенкевичу 17/ХИ.<1913г.>/Там же. С. 242-243.
ne черТК0В л. Судьба Владимира Нарбута. С. 14.
80

МУЗА-СОВЕСТЬ ВЛАДИМИРА НАРБУТА
вость, с которой Нарбут будет переносить свое дореволюционное творче-
ство в эпоху «солнценосного Коминтерна», указывает на устойчивость вну-
треннего мироощущения самого поэта.
В послереволюционную пору Нарбут вступает с программой, в которой
социальные идеи большевизма и строительства «терема новой жизни» тес-
нейшим образом связаны с новым искусством, в подходе к которому, одна-
ко, уже преодолено увлечение футуристическим нетерпением к искусству
отжившей эпохи («отчего не плюнуть на Пушкина»).
Нарбут-поэт был глубоко убежден в востребованности его как худож-
ника новой эпохой, в принадлежности его творчества новому революцион-
ному искусству, причем творчества всего, особенно периода «быто-эпоса»,
отсчет которого он вел с момента выхода в свет «Аллилуйи». То, что симво-
листы и департамент полиции восприняли как эпатаж, на самом деле яв-
лялось «революционностью» «Аллилуйи» — и для литературы того време-
ни, и для «отжившего» общества.
Спустя годы Нарбут признавал: «1917 год (Февраль) воздействовал на
меня необычайно сильно»179. На малой родине поэт активно участвует в об-
щественно-политической жизни, поначалу вступив в местную организа-
цию эсеров. Но уже 1 октября 1917 г. Владимир Нарбут подает заявление
о выходе из партии социалистов-революционеров, объявляет себя больше-
виком и создает в городе «большевистскую ячейку (совместно с Г. С. Власо-
вым, тульским рабочим; Косаревым (военный, артиллерист), Трошей, кре-
стьянином, и М. И. Фильченко (сельский учитель))»180. Свой неожиданный
шаг он объясняет так: «Я всегда тяготел к левому крылу социалистов-рево-
люционеров и, каюсь, „даже" к большевикам», а затем упрекает глуховскую
организацию эсеров в бездеятельности и в том, что в ее составе «фигуриру-
ют людишки, очень и очень вправо стоящие»181. Эти высказывания сделаны
в ходе достаточно резкой полемики, произошедшей на страницах местной
газеты «Известия Глуховского совета солд., раб. и крестьянских депутатов»
и спровоцированной проходившей в городе в октябре 1917 г. кампанией по
выборам «в гласные уездного земства», в которых Нарбут принял участие.
Оппонентом поэта выступил редактор глуховских «Известий» М. И. Бу-
римов, также принимавший участие в выборах в качестве кандида-
та и опубликовавший ряд статей, направленных на дискредитацию сво-
179 Нарбут В. Автобиография, 1927 г. С. 3.
180 Там же.
181 Нарбут В. Унтер-офицерская вдова // Известия Глуховского Совета солдатских,
рабочих и крестьянских депутатов. 1917. №34(11 окт.). С. 2—3.
81

Роман Кожухаров
его конкурента. В заметке «Маскарад» М. Буримов, в частности, пишет:
«В числе списков кандидатов в гласные уездного земства от города Глухо-
ва фигурирует список №5. Название его громкое — список социалистов-
революционеров, интернационалистов и большевиков. Но в этом новом
наряде мы без труда можем узнать старого знакомца — список № 7, фи-
гурировавший на выборах в городскую Думу в украинском костюме, под
именем списка украинских социалистов. Под новым соусом нам препод-
носится все тот же г-н Нарбут. Как и № 7, список № 5 словно из-под зем-
ли вырос в последнюю минуту, зародившись за несколько часов до истече-
ния срока подачи списков в гениальной голове г. Нарбута. Как и полагается
поэту, да еще футуристу, г. Нарбут одарен чрезвычайно живым воображе-
нием. Как и прошлый раз, он не задумывался перед изображением фиктив-
ной, не существующей в Глухове партии. Во всей этой истории интересно
еще то, что г. Нарбут и во время выборов в Думу состоял и по сей день со-
стоит членом Глуховской организации партии социалистов-революционе-
ров». Итожит заметку сообщение о выходе Нарбута «из Глуховской органи-
зации партии с.-р.»182.
Уже в следующем номере глуховских «Известий» Нарбут публикует свой
ответ под заголовком «Унтер-офицерская вдова», где характеризует «Ма-
скарад» как «пропитанную желчью и раздражительностью» «статейку» «и
самый обыкновенный пасквиль», и в частности пишет: «Пожалуй, не стои-
ло бы и отвечать на нее, если бы она не задевала тех, кто близок мне, как
друг и соратник в настоящей революционной борьбе (курсив мой. — Р. К)»183.
Помещенный в газете ответ Нарбута обрамлен сразу двумя публика-
циями редактора глуховских «Известий», в которых тот в резком, обличаю-
щем тоне пытается дискредитировать оппонента, вменяя в вину «больше-
вику» и «футуро-интернационалисту» Нарбуту в том числе и то, что два
с половиной года назад он подвизался в официозной губернской газете
«Черниговское слово», помещая там свои «поэзы», воспевающие «граби-
тельскую» Первую мировую войну (здесь же полностью приводится стихо-
творение Нарбута «Вперед»)184.
Тем не менее Нарбут, вместе с солдатами, «пользующимися популярно-
стью среди гарнизона», был избран и «последовательно отстаивал в Сове-
те большевистские позиции», был единственным на первых порах, кто по-
182 Маскарад <без подписи> // Известия Глуховского Совета солдатских, рабочих
и крестьянских депутатов. 1917. № 33 (1 окт.). С. 3. |
183 Нарбут В. Унтер-офицерская вдова. С. 2—3. 1
184 Интернационалист <без подписи> // Там же. С. 2. ;]
82 1

МУЗА-СОВЕСТЬ ВЛАДИМИРА НАРБУТА
еле 25 октября требовал поддержки и осуществления декретов советской
власти в Глухове185.
В конце 1917 г. вошедшие в город гайдамаки арестовывают Нарбута
и препровождают в Нежин, однако ему удается освободиться из-под аре-
ста и «спастись» в Хохловку186.
Именно об этом периоде, отмеченном в судьбе поэта трагической вере-
ницей ситуаций «на грани смерти», он напишет:
Жизнь моя, как летопись, загублена,
Киноварь не вьется по письму.
Я и сам не знаю, почему
Мне рука вторая не отрублена...
Руку Нарбут потерял после нападения банды на имение тестя в Хохловке
2 января 1918 г., где большое семейство собралось праздновать Рождество.
Младший брат Сергей и управляющий имением Миллер были убиты, чу-
дом спасся двухлетний сын Нарбута Роман. Самого Нарбута с нескольки-
ми пулевыми и штыковыми ранами свалили вместе с трупами в навоз, что
и помогло ему не замерзнуть лютой зимой. Утром, тяжелораненого, же-
на отвезла его в город, где из-за начавшейся гангрены ему ампутировали
кисть левой руки187.
В феврале-марте 1918 г. из Черниговской губернии Нарбут с женой и ре-
бенком перебирается в Воронеж. Причиной поэт позже указывал эвакуа-
цию перед немецким наступлением, однако сам Нарбут в октябре 1919 г.
на допросе в деникинской контрразведке собственноручно даст следую-
Бялосинская Н. Панченко Н. Косой дождь. С. 26—27.
Нарбут В. Автобиография, 1927 г. С. 3.
В январе 1919 г. в письме М. Зенкевичу из Воронежа Нарбут пишет: «Ниче-
го особенного со мной не было, — кроме того, что я в январе прошлого го-
да вследствие несчастного случая (описывать его — крайне тяжело мне) по-
терял кисть левой руки и, главное, младшего брата... Потеря руки сперва бы-
ла очень неприятна, но потом я освоился и — уже не так неудобно, как прежде.
Ну, будет об этом, тяжело...» / Нарбут В., Зенкевич М. Статьи. Рецензии. Пись-
ма. С. 257. См. также сообщение в газете «Глуховский вестник» (1918. №2):
«В дер<евне> Хохловка, Глуховской волости, в усадьбе Лесенко, было совер-
шено вооруженное нападение неизвестных злоумышленников на братьев
Владимира Ивановича и Сергея Ивановича Нарбут и управляющего имени-
ем Миллера. Владимир Иванович Нарбут ранен выстрелом из револьвера. Ему
ампутирована рука. Сергей Иванович Нарбут и Миллер убиты». Цит. по: Бяло-
синская Н. Панченко Н. Косой дождь. С. 27.
83

Роман Кожухаров
щие письменные показания: « <...> до конца февраля 1918 г. я проживал
в Глухове, где последние месяцы лежал в земской больнице, т. к. 2 янва-
ря 1918 г., во время большевистского переворота, при нападении больше-
виков на свой дом в селе Хохловке Глуховского уезда, был ранен 4 ружей-
ными пулями и потерял левую руку. В конце февраля или в начале мар-
та я с женой и ребенком убежал в Воронеж, откуда родом была моя жена
и где проживали ее родственники и знакомые. Убежал я потому, что боял-
ся местных большевиков, которые не раз приходили к больнице и узнава-
ли, жив ли я»188.
В тех же показаниях поэт признавался: «<...> со времени ночного напа-
дения во мне живет какой-то огромный, чисто животный, суеверный ужас
перед смертью. <...> я старался самозабыться, как бы уснуть... Великая тра-
гедия, говорю откровенно, жила в моей душе, и вряд ли у меня хватит слов
изобразить ее»189.
Забыться Нарбут пытается, уйдя с головой в редакторскую и обществен-
ную работу. О воронежском периоде в биографии поэта — относительно ко-
ротком, но до предела насыщенном организаторской деятельностью — ис-
следователь А. Крюков писал: «Являясь членом редакционной коллегии
„Известий Воронежского губисполкома", он вел в газете воскресную „Лите-
ратурную неделю", где печатал, помимо прочего, и свои собственные сти-
хи, а также статьи и заметки по вопросам культуры. Появлялись его публи-
кации и на страницах журнала „Вестник Воронежского округа путей сооб-
щения". Но в литературную историю воронежского края он вошел прежде
всего как создатель любопытного журнала „Сирена"»190.
Сам Нарбут описывает Зенкевичу обстановку в Воронеже так: «Сейчас
я — редактор "Сирены", член редакционной коллегии "Известий Губиспол-
кома". В этой должности пребываю месяцев 8. Скука тут отчаянная. Жена
и сын — на Украине, мать и сестра — в Тифлисе, брат Георгий (ты его зна-
ешь) в Киеве. Там же, кажется, и остальные мои родные. Словом, тоскли-
во в разлуке. А вернуться на Украину — нельзя. Партийной работой сейчас
не занимаюсь. Работаю исключительно для Союза Советских журналистов
(председателем которого и являюсь со дня его основания)»191.
188 Копия показаний Нарбута на допросе в контрразведке, Ростов н/Д., 9.IX. 1919. —
Персональное дело Нарбута В. И. // РГАСПИ, ф. 589, оп. 2, д. 4907, л. 73-80.
189 Там же.
190 Крюков А. Редактор Владимир Нарбут // Подъем (Воронеж). 1987. № 11. С. 111 —
119.
191 Из письма М. Зенкевичу <Январь 1919 г. Воронеж> / Нарбут В., Зенкевич М.
Статьи. Рецензии. Письма. С. 258.

МУЗА-СОВЕСТЬ ВЛАДИМИРА НАРБУТА
Как отмечает К. Зелинский, «в годы расцвета пролеткультовского сек-
тантства и угрюмой оппозиции всему новому со стороны писателей ухо-
дящей России „Сирена" отличалась удивительно широкой программой»192.
Вот как формулирует идейную программу журнала сам редактор: «Мы не
стоим на той точке зрения, что расцвету пролетарской культуры вообще
и пролетарского искусства в частности должен предшествовать полный
разрыв со всеми богатствами старого мира. <...> Было бы преступлени-
ем вырвать из рук рабочих масс наследство, оставленное ему художника-
ми слова, только на том основании, что эти, последние, — из среды буржу-
азной интеллигенции. И было бы вдвойне преступлением решать вопрос
о новом искусстве (курсив мой. — Р. К.) столь примитивным способом, как
косный отказ от всех тех плодов искусства, которые готовы нести широко-
му читателю талантливые писатели наших дней.
В творчестве их пролетариат не только сумеет отделить ценное и нуж-
ное от гнилого и враждебного ему, но и многое на первый взгляд безнадеж-
ное в современных художественных течениях (курсив мой. — Р. К.) оздоро-
вить, выпрямить, вдохнуть в него свою пламенную исцеляющую силу»193.
Итак, насущным для Нарбута становится вопрос о «новом искусстве»
и «современных литературных течениях». К таковым редактор, в частно-
сти, причисляет акмеизм и имажинизм, публикуя на страницах журнала
статью Мандельштама «Утро акмеизма» 1912 г. и декларацию имажинизма,
за что подвергается резкой критике местных коммунистов194. Подтвержде-
нием широты программы Нарбута, выступающего в качестве организато-
ра литературного процесса, становится его редакторская деятельность: по-
мимо «Декларации» имажинистов и статьи Мандельштама «Утро акмеиз-
ма», он публикует в «Сирене» свои стихи, а также стихи Блока, Гумилева,
Ахматовой, Брюсова, Пастернака, Есенина и П. Орешина, прозу Горького,
Б. Пильняка, Е. Замятина, А. Пришельца, И. Эренбурга, А. Ремизова, Шиш-
кова, А. Чапыгина, М. Пришвина и др.
Для покупки бумаги Нарбут из Воронежа совершает поездки в Москву
и Петроград, где видится с А. М. Ремизовым, Г. И. Чуйковым, А. А. Блоком,
художником Д. Митрохиным и другими.
В Воронеже Нарбут «многое делал для сплочения советских журнали-
стов»195 и для сплочения литературных сил делает не меньше. Потому до-
Зелинский К. На рубеже двух эпох. Литературные встречи 1917—1920 гг. С. 18.
Сирена (Воронеж) / Гл. ред. В. Нарбут. 1918. № 2-3. С. 3-4.
См.: Революция и просвещение (Воронеж). 1919. № 2.
Рошаль М. В Воронеже 1918 года // Подъем (Воронеж). 1967. № 1. С. 127.
85

Роман Кожухаров
статочно красноречивым для самого Нарбута выглядит призыв к М. Зенке-
вичу, которым он итожит письмо из Воронежа: «Присылай, ради Бога, боль-
ше стихов»196.
В феврале 1919 г. Нарбут был откомандирован в Киев, как он сам поз-
же указывает, «по путевке партийных инстанций»197. Однако главной це-
лью отъезда следует считать стремление воссоединиться с родными, ко-
торые, как узнает Нарбут, находятся в Киеве «в нищенском положении».
Отец до прихода Красной армии являлся помощником уездного начальни-
ка198, брат Георгий, известный к тому времени художник, жил здесь с 1917 г.
и с января 1919 г. руководил Украинской академией художеств199. Стар-
ший брат должность ректора совмещал с активной работой над созданием
проекта герба Украинской Народной Республики, первых денежных зна-
ков, почтовых марок, грамот, сотрудничеством с журналами «Наше мину-
ле», «Зори», «Солнце труда», «Мистецтво» и др., книжными издательствами.
Здесь Нарбут предпринимает попытку переиздать «Аллилуйю». Второе
издание книги задумывается с иллюстрациями брата, на украинском и на
русском языках. Л. Чертков объясняет это «украинофильством» поэта, к ко-
торому он склоняется «под влиянием» Георгия Нарбута.
В Киеве, несмотря на активную редакторскую, издательскую (участие
Нарбута в издании журналов «Зори», «Солнце труда», «Красный офицер»)
и поэтическую (подготовка сборника революционных стихов «Веретено»)
деятельность, замысел о переиздании «Аллилуйи» поэту осуществить не
удалось. Это случится только в 1922 г. в Одессе, уже после выхода в свет
этапного сборника Нарбута «Плоть».
Из письма М. Зенкевичу <Январь 1919 г. Воронеж> / Нарбут В., Зенкевич М.
Статьи. Рецензии. Письма. С. 258.
Десять лет спустя, в «оправдательном» письме члену Президиума ЦКК ВКП(б)
А. А. Сольцу от 6 марта 1929 г., Нарбут пишет: «Здесь я работал сперва в Бюро
украинской печати (то же, что РОСТА), затем замредактора газеты "Красная
армия", органа Наркомвоена Украины. В течение этого, "киевского", перио-
да мной написан ряд агитационных брошюр и несколько десятков политиче-
ских статей». См.: Персональное дело Нарбута В. И. С. 107.
Протокол допроса В. И. Нарбута, 1919,9 окт., г. Ростов-на Дону/Персональное
дело В. И. Нарбута. С. 78. В 1936 г., в ходе допроса по делу об «антисоветской
группе украинских националистов — литературных работников», В. И. Нарбут
сообщит, что перед войной 1914 г. его отец был земским начальником в Нов-
город-Северском уезде бывшей Черниговской губернии. См.: Протокол до-
проса обвиняемого Нарбута В. И. от 10 ноября 1936 г. ЦА ФСБ. Д. Р-11774. С. 62.
Чертков Л. Судьба Владимира Нарбута. С. 20. См. также: Нарбут-Линкевич В. П.
Георгий Нарбут. Неизвестные страницы личной жизни. С. 135.

МУЗА-СОВЕСТЬ ВЛАДИМИРА НАРБУТА
Стремлением воссоединиться с родными как первопричиной приез-
да Нарбута в Киев подтверждается тот факт, что он остается здесь летом
1919 г., когда Красная армия покидает город.
Драматические перипетии киевского периода аукнутся Нарбуту не толь-
ко партийным выговором 1921 г. за «неэвакуацию». В 1936 г. Владимир Нар-
бут будет осужден за так называемую «КРД — контрреволюционную деятель-
ность» в группе «украинских националистов — литературных работников»200.
Возможно, Нарбут остался в Киеве из-за того, что в июле 1919 г. брюш-
ным тифом заболевает его брат Георгий. Отец Иван Яковлевич умирает
от сыпного тифа. По воспоминаниям В. П. Нарбут-Линкевич, «в это время
в Киев ворвались деникинцы. В городе начались расстрелы, убийства ни
в чем не повинных людей, на квартирах — обыски и дебоши»201. В докумен-
тах персонального партийного дела фигурирует еще одно объяснение, яко-
бы со слов самого Нарбута, того, почему в 1919 г. в Киеве он остался при бе-
лых: «его жена не хотела ехать на север»202.
Осознавая, что оставаться в городе небезопасно, Нарбут вместе с семь-
ей по подложному паспорту на имя Хлеборобова на пароходе «Петроград»
отплывает из Киева в Екатеринослав, далее следует на поезде203. При пере-
садке в Ростове-на-Дону происходит пленение поэта и «коммунистическо-
го редактора» деникинской разведкой.
Заслуживает внимания предположение исследователей О. И. Киянской
и Д. М. Фельдмана о том, что через белогвардейский тыл Нарбут пробирал-
ся не к «красным» и не к «белым», а «туда, где его не знали»204 — как можно
дальше от ужаса гражданской войны. Конечной целью своего путешествия
в деникинской контрразведке Нарбут указывает Тифлис, где в то время на-
ходились его мать и сестра с мужем-офицером, приехавшие из Турции205.
См.: Липкин С. В Овражном переулке и на Тверском бульваре. С. 199.
Нарбут-Линкевич В. П. Георгий Нарбут. Неизвестные страницы личной жизни. С. 137.
Коллегия по партийным делам. Памятка 16.VII.1927. Персональное дело
В. И. Нарбута. С. 38.
Копия протокола допроса В. И. Нарбута в контрразведке, 9 октября 1919, Ро-
стов-на-Дону (составлен офицером для производства дознаний при Рост, н/
Дону контрразведывательном пункте, губернским секретарем Сукачевым) /
Персональное дело В. И. Нарбута. РГАСПИ. Ф. 589. Оп. 2. Д. 4907. С. 73-74.
См.: Киянская О. И., Фельдман Д. М. Карьера акмеиста. Очерки истории рус-
ской советской литературы и журналистики 1920—1930-х гг. Портреты и скан-
далы. М., 2015. С. 71.
Копия протокола допроса В. И. Нарбута в контрразведке, 9 октября 1919, Ро-
стов-на-Дону / Персональное дело В. И. Нарбута. С. 77. См. также: Нарбут-Лин-
кевич В. П. Георгий Нарбут. Неизвестные страницы личной жизни. С. 27.

Роман Кожухаров
В ходе допроса «не без пристрастия», под угрозой смертной казни, поэт
дает «недостойные члена партии» письменные показания, однако никого
не выдает и не оговаривает, в том числе — из знакомых ему коммунистов.
Спустя десять лет в письме А. А. Сольцу он сообщает: «В белогвардейской
тюрьме я пробыл что-то около двух месяцев, из которых больше месяца
(под конец сиденья) я проболел сыпняком в больнице. По-видимому, тиф
спас меня от дальнейших допросов»206. На регистрацию в местную партий-
ную организацию поэт явился в начале января 1920 г., «шатающийся от бо-
лезни, глухой, оборванный, босой»207. Еще месяц Нарбут находится в Росто-
ве-на-Дону, затем его направляют в Харьков, в распоряжение ЦК КП(б)У.
Центральный комитет посылает Нарбута в Николаев, редактором газет.
Для поэта трагическая развязка до срока отодвигается, но — настига-
ет его старшего брата. В 1920 г., в возрасте 34 лет, в занятом белополяками
Киеве от тифа умирает Георгий Нарбут.
В это время Нарбут уже в Одессе, в феврале 1920 г. занятой конницей
Котовского208. Несмотря на тяжкие потери и перенесенные испытания, по
точному замечанию исследователя Е. М. Голубовского, начинается «один
из счастливейших годов в многотрудной жизни Владимира Ивановича
Нарбута»209. Звучит парадоксально, но именно здесь состоявшиеся новые
судьбоносные знакомства и, главное, стихи врачуют душевные раны поэта.
В Одессе он встречает Серафиму Суок, которая становится его женой210.
206 Письмо A.A. Сольцу от 6 марта 1929 г./ Персональное дело В. И. Нарбута. С. 107. :
207 Там же. С. 107 (об.). См. также записку К. Листопад, бывшего секретаря Росто- <
во-Нахичеванского комитета ВКП(б) / Там же. С. 49а.
208 В ряде источников датой появления Нарбута в Одессе называется 15 мая |
1920 г. Т. Р. Нарбут и В. Н. Устиновский датируют его приезд в город 14 апре-
ля 1920 г. (Нарбут Т., Устиновский В. Владимир Нарбут // Ново-Басманная, 19.
М., 1990. С. 323). Сам Нарбут в автобиографии 1927 г. временем своего появ-
ления в Одессе называет апрель 1920 г. (Персональное дело В. И. Нарбута. С. 2).
В качестве заведующего «ЮгРОСТА» (Южного областного отделения Всеукра-
инского бюро «РОСТА») В. Нарбут впервые упомянут в газете «ЮгРОСТА», вы-
шедшей 22 мая 1920 г. (ЮгРОСТА. 1920. № 38 (22 мая)).
209 См. предисловие Е. М. Голубовского к републикации прижизненного издания 1
сборника Нарбута «Плоть» (Одесса, 1920): Голубовский Е. М. Украинский ano- 1
стол в постолах // Дом князя Гагарина. Вып. 6. Ч. 1. Одесса, 2011. С. 288. |
210 Запись о регистрации брака 1 августа 1922 г. в горзагсе г. Одесса Владимира ]
Нарбута, 34 лет, служащего, живущего на Гоголя, 19, и Серафимы Суок, 20 лет, ■]
домохозяйки / Государственный архив Одесской области. Ф. Р.-1423. Оп. 1. |
Д. 127. Л. 51. Цит. по: Панасенко Н. Н. «...разведена, вступает во 2-й брак» // |
Дом князя Гагарина. Вып. 7. Одесса. 2016. С. 160. ]
88 I

МУЗА-СОВЕСТЬ ВЛАДИМИРА НАРБУТА
Нарбут снова с головой окунается в кипучую организаторскую, редак-
торскую, издательскую деятельность: возглавляет Южное областное от-
деление Всеукраинского бюро «Роста» «ЮгРОСТА», под эгидой которого
организует устные газеты, начинает выпуск журналов «Лава» и «Облава»,
объединяет под своим началом талантливую молодежь, позже с пода-
чи В. Шкловского окрещенную «южнорусской школой»211. Одесский пери-
од становится для него «школой не только политического воспитания, но
и творческого самоопределения на новых путях»212.
В этой связи показателен №2 за 1920 г. одесского литературно-крити-
ческого и политического журнала «Лава». Здесь, наряду с открывавшим
номер стихотворением Нарбута «Чека», а также отзывом на его поэтиче-
скую книгу «В огненных столбах», изданную в том же году в Одессе, по-
мещен обзор «Среди журналов», где среди прочих периодических изданий
рассматриваются подборки воронежской «Сирены» (№ 1, 2—3, 4—5), киев-
ских журналов «Солнце труда» (№ 1 и 2) и «Зори» (№ 1), фронтового «Крас-
ноармейца» (№ 1 и 2), которые «с первой же страницы блещут красками,
рвутся куда-то изломами заглавного шрифта. <...> Под обложкой то же, что
и на ней. Кипение, искание, брызжущая радость, хочется всех звать, быть
со всеми вместе, — не от того ли воскрес журнал, как форма? — и петь, петь,
петь — не от того ли так много стихов?»213
Перечисляя фамилии опубликованных в пяти номерах воронежской
«Сирены», рецензент заявляет: «Богатство авторов — богатство настрое-
ний» — и тут же противопоставляет с одной стороны подражателей «такой
старой, такой знакомой» Анны Ахматовой с ее «От меня не хочешь детей /
И не любишь моих стихов», а с другой — «многочисленную группу поэтов
огненной России», куда включены, в частности, Нарбут, Михаил Зенкевич,
Дмитрий Семеновский — те, кто ушел «к Сегодня, к этой „с розой девушке"
от „околевшего Вчера"» (Нарбут), кто стремится «к содружеству»214.
Констатируя невозможность «остановиться на всем обилии стихов»
в пяти номерах воронежского журнала, автор делится «впечатлением сол-
нечной радости, так хорошо выраженной» в нарбутовских строках:
И ягоды соком зреют,
И радость полощет очи...
211 См.: Шкловский В. Юго-Запад//Литературная газета. 1933. 5 января.
212 Берловская Л. Владимир Нарбут в Одессе // Русская литература. 1982. №3.
С. 201.
213 Семен Алич <в оглавлении — Селим>. Среди журналов//Лава. 1920. №2. С. 26.
214 Там же. С. 27.
89

Роман Кожухаров
Под облаком, темя грея,
Стоят мужик и рабочий215.
Оба журнала, затеянные Нарбутом в Одессе, вышли летом 1920 г., при-
чем каждый всего в двух номерах: № 1 литературно-критического и поли-
тического журнала «Лава» (издание Губотдела печати г. Одесса) появился
в июне 1920 г., № 2 — в июле 1920 г.; № 1 журнала красной сатиры «Облава»
(издание «ЮгРОСТА») — 3 июля 1920 г., № 2 — 1 августа того же года. Здесь
печатались Исаак Бабель, Сергей Ингулов (член редколлегии журнала «Ла-
ва»), Георгий Шенгели, Юрий Олеша, Эдуард Багрицкий, Валентин Катаев.
В обоих изданиях редактор выступает и как поэт: первый номер «Лавы»
открывает программное стихотворение Нарбута «Большевик», в подбор-
ке — исполненное чувственной лирики стихотворение «Ночь». В дебютном
первом номере сатирической «Облавы» Нарбут помещает одноименные
стихи, которые, несмотря на призывно-плакатный характер, лишены са-
тирического начала. Трагический пафос стихотворения «Дворянской кро-
вию отяжелев...», опубликованного во втором номере «Облавы» («Не жить
и не родиться б в эти дни...»), уже прямо противоречит сатирической на-
правленности журнала, явно выпадая из его злободневно хлесткого кон-
текста.
В это время Нарбут активно публикует свои произведения в одесской
периодике — газете «ЮгРОСТА» Южного областного отделения Всеукраин-
ского бюро «Роста» (с 24 июля 1920 г. — «ОдУкРОСТА»), газете «Bicri — Изве-
стия» Одесского ревкома и губкома КП(б)У, в красной газете Черного, Кас-
пийского и Азовского морей «Моряк».
Стихи, написанные в 1920 г., — это, как правило, живой отклик на свод-
ки новостей с фронтов Страны Советов, которая вела решительный бой
как на внешних рубежах (цикл «Стихи о войне», посвященный Советско-
польской войне), так и на внутренних (например, стихотворение «Памяти
С. Аносова», поэтический некролог, написанный сразу после гибели пред-
седателя ревкома г. Ананьева в стычке с контрреволюционерами, укрывав-
шимися в подземном монастыре «Райский сад»). Отсюда — смысловая про-
стота и декларативность, декламационная ритмика, укорененная в рече-
вой стихии и восходящая к лермонтовскому ораторскому стилю.
Впрочем, в этих же стихах «по горячим следам революции» последова-
тельное использование библейских, мифологических, фольклорных, исто-
рических аллюзий и реминисценций («Ты смертию смерть поборол, про-
215 Лава. 1920. № 2. С. 26.
90

МУЗА-СОВЕСТЬ ВЛАДИМИРА НАРБУТА
летарий...» («Ты видишь, рабочий?..»), «Красный акафист», Прометеев орел,
«триединый Вседержитель» Коммуны).
К этому времени относится воспоминание Константина Паустовского
о поэтическом выступлении Нарбута: «...На сцену вышел поэт Владимир
Нарбут, сухорукий человек с умным, желчным лицом. Я увлекался его вели-
колепными стихами, но еще ни разу не видел его. Не обращая внимания на
кипящую аудиторию, Нарбут начал читать свои стихи угрожающим, безжа-
лостным голосом. Читал он с украинским акцентом:
А я трухлявая колода,
Годами выветренный гроб...
Стихи его производили впечатление чего-то зловещего. Но неожиданно
в эти угрюмые строчки вдруг врывалась щемящая и невообразимая неж-
ность:
Мне хочется про вас, про вас, про вас
Бессонными стихами говорить.
Нарбут читал, и в зале установилась глубокая тишина...»216.
Наполнение ветхозаветных и евангельских образов новыми, советски-
ми и коминтерновскими смыслами, стремление кардинально перетолко-
вать христианскую символику в революционном духе в стихах Нарбута
столь часты, что обретают устойчивые черты стилевого приема.
Иногда эти попытки звучат как мучительная констатация невозможно-
сти преодолеть навязанные эпохой и судьбой противоречия («Рождествен-
ская звезда», 1922).
Как и в прозе 1909—1913 гг., в дореволюционной поэзии, в период боль-
шевистского строительства в творчестве Нарбута ключевое место сохраня-
ет тема Рождества, раскрываясь в контексте личной трагедии, пережитой
2 января 1918 г., нарастающего осознания несовместимости идеалов ново-
го строя и христианства. Подобная нарбутовской настойчивость в стремле-
Паустовский К. Время больших ожиданий / Паустовский К. Собрание сочине-
ний: в 8 т. Т. 5. М.: Худ. лит., 1968. С. 153. Выступления перед слушателями
Нарбут практиковал с дореволюционной поры. См. о том, что он часто высту-
пал со своими стихами на домашних самодеятельных концертах в Нарбутов-
ке, в воспоминаниях В. П. Нарбут-Линкевич (Нарбут-Линкевич В. П. Георгий
Нарбут. Неизвестные страницы личной жизни. С. 29).
91

Роман Кожухаров
нии следовать путеводной Рождественской звезде в XX веке находит ана-
логию, пожалуй, только в поэзии И. Бродского.
Создавая в своих стихах новую реальность большевистского бытия, по-
эт черпал средства из дореволюционного, акмеистического багажа, тем са-
мым обуславливая ситуацию, при которой и после тектонического разло-
ма 1917 года соратники по строительству «весеннего терема» новой жизни
связывали послереволюционные стихи поэта с акмеизмом.
В этой связи показательна рецензия на поэтический сборник Нарбута
«Советская земля», вышедший в Харькове в 1921 г., где автор определен как
«талантливый представитель акмеизма», который «в старые формы» этого
литературного направления «сумел влить живое содержание, искренность
чувств и неподдельный революционный энтузиазм», причем сделал это
«почти с блоковской силой»217.
V
Путь осуществления... Нарбут следовал по нему в полном согласии со
своим вступлением к «Плоти» — «Бездействие не беспокоит!». Строки,
открывающие сборник Нарбута «Плоть», оказываются созвучны знаме-
нитым строкам Блока: «Безличное — вочеловечить, / Несбывшееся — во-
плотить!»
Воплощая в бытии, «в миру» поэтический «микрокосм» автора, стихо-
творение «Одно влеченье...» формулирует его поэтический идеал: живое
постижение глубины и тайн мира посредством динамического, «проры-
вающего застой», деятельного внедрения в мир. Свой выбор, свое «влече-
ние» — «бродя всю жизнь по хуторам / Григорием Сковородой» — лириче-
ский герой прямо обосновывает целью, которую он преследует:
Сверчат кузнечики.
И высь —
Сверкающая кисея.
Земля-праматерь!
Мыслились:
Твое — моё, я — ты, ты — я.
Рецензия подписана инициалами «П. К.» // Bìctm — Известия Одесского губ.
исполкома и губ. комитета КП(б)У, 06.11.1921 (Одесский литературный музей.
Г-4758).
92

МУЗА-СОВЕСТЬ ВЛАДИМИРА НАРБУТА
Но есть у этого всеохватного движения и высшая цель. Ее и формулирует
автор в концовке стихотворения:
Опять долбит клюка тропу
и сердце, что поет, журча, —
проклюнувшее скорлупу,
баюкаемое курча.
(«Одно влеченье...»)
Соразмерные шагу странника (который сливается с лирическим героем),
удары его верной спутницы-клюки о тропу становятся созвучными ударам
его сердца. Это соразмерное «проклевывание» (курча — в переводе с укра-
инского «цыпленок») ломает уютную скорлупу статичного созерцания. Ге-
рой Нарбута, словно прорвав тугую пелену окутавших его в первом сбор-
нике живописных холстов, смело и энергично устремляется в эту проре-
ху, всячески проявляя свое присутствие, вочеловечиваясь и воплощаясь
в бытие.
Суть метода Нарбута в связи с выходом в 1912 г. его второй поэтической
книги «Аллилуиа» С. Городецкий увидел в реализме, где, однако, «присут-
ствует химический синтез, сплавляющий явление с поэтом». Это дает «со-
всем другую природу всем вещам, которых коснулся поэт... Рождаются
впервые... невиданные доселе, но отныне реальные явления. Оттого же не-
жить всякая у Нарбута так жива...»218
Тезис Городецкого о необычайной «живости» нарбутовских обра-
зов можно считать определяющим и для пореволюционных сборников
поэта.
Нарбут последовательно, хотя и с глубоким своеобразием, «шагает
дальше», соизмеряя ритм своих стихотворений с биением пульса насущно-
го. Такая установка почти тождественна другой, еще в 1912 г. сформулиро-
ванной Мандельштамом в качестве «высшей заповеди акмеизма»: «Люби-
те существование вещи больше самой вещи и свое бытие больше самих се-
бя...»219 И разве не о том же пишет Нарбут:
Коль солнце есть, — есть ветер, зной и слякоть,
И радуги зеленой полоса.
218 Городецкий С. Некоторые течения в современной русской поэзии / Литера-
турные манифесты от символизма до наших дней. М., 2000. С. 127—128.
219 Мандельштам О. Утро акмеизма / Там же. С. 134.
93

Роман Кожухаров
Так отчего же нам чураться злака,
Не жить, как вепрь, как ястреб, как оса?
(«Очеловеченной душой — медвежий...»)
Стилевые искания автора «Аллилуйи» и «Плоти» по традиции, закреп-
ленной Л. Чертковым, рассматривают в контексте эстетического влияния
французских «проклятых поэтов» — Бодлера, Рембо, Корбьера. Сам Нарбут
суть этих исканий формулирует так: <«..,> это — все — не то, что нужно;
это — все, и Гум<илев>, и Гор<одецкий>, лгут, шумят оттого, чтобы о них
тараторили... Господь с ними! Какие уж они — акмеисты! А мы — и не ак-
меисты, пожалуй, а натуро-реалисты. Бодлер и Гоголь, Гоголь и Бодлер!!! —
Не так ли? Конечно, так. Ура, Николай Васильевич!»220
Не менее продуктивным представляется сопоставление нарбутовско-
го «натуро-реализма» и «быто-эпоса» с поэтикой немецких экспрессио-
нистов, и прежде всего Готфрида Бенна, автора сборников «Морг» (Morgue
und andere Gedichte, 1912) и «Плоть» (Fleisch, Gesammelte Lyrik, 1917).
Как подчеркивает исследователь творчества Бенна Вальдемар Вебер,
«во всей европейской истории не было эпохи, когда бы художник ощущал
столь сильное давление внешних обстоятельств, когда бы он чувствовал се-
бя в такой опасности и зависимости от них, как это было в первой полови-
не минувшего века (XX века. — Р. К.). Никакая другая эпоха так безогово-
рочно не требовала от него ответа на свои вопросы»221. В полной мере эту
цитату можно отнести и к Нарбуту. «Среди всех новаторских направлений
того времени именно экспрессионизм отличается наибольшей серьезно-
стью своих намерений, — пишет В. Вебер в контексте творчества Готфрида
Бенна. — Экспрессионисты искали существо жизни, первичный смысл ве-
щей»222.
Однако причина такого сопоставления, видимо, кроется не только
в «функциональных», эпохой обусловленных совпадениях в творчестве
Нарбута и Готфрида Бенна (Бенн — ровесник старшего брата Нарбута Ге-
оргия, детство и отрочество проведший, как и братья Нарбуты, в сельской
местности).
Георгий Нарбут неоднократно бывал в Германии: в 1909—1910 гг. он
провел три месяца в Мюнхене, обучаясь технике гравюры в студии Ф. Хол-
220 Из письма Нарбута М. Зенкевичу от 7/VI—<1>913 г. // Нарбут В., Зенкевич
М. Статьи. Рецензии. Письма. С. 239—240.
221 Вебер В. «Того, кто углублен, вбирает вечность...» // Иностранная литература.
2005. №8. С. 150.
222 Там же. С. 153.
94

МУЗА-СОВЕСТЬ ВЛАДИМИРА НАРБУТА
лоши, в 1914 г. принял участие в проходившей в Лейпциге Международной
выставке книгоиздания и графики, получив там золотую медаль и почет-
ный диплом.
Рассказ о состоявшемся до революции посещении Нарбутом Берлина,
Мюнхена и Дрездена — до предела окарикатуренный — содержится в «Пе-
тербургских зимах» Георгия Иванова223. В бытность председателем правле-
ния «ЗиФа» Нарбут состоял в переписке по издательской линии с Томасом
Манном, планировал издать Франца Кафку. Нити, связывающие Владими-
ра Нарбута с Германией и немецкой культурой, позволяют предположить,
что он мог быть знаком с поэзией Бенна, а также сделать вывод, что эстети-
ка немецкого экспрессионизма оказала влияние на его эстетическую про-
грамму в целом. «Серьезность намерений» экспрессионизма, духовный
стержень эстетических исканий — вот что оказывалось близким Нарбуту,
позволяя говорить о подспудном экспрессионизме в его творчестве «быто-
эпического» периода.
Открытия в области формы и содержания, сделанные автором «Алли-
луйи», «Плоти», «Александры Павловны», воспринятые современниками
и последующими поколениями литературоведов сквозь призму «эстети-
ки безобразного» и «воинствующего антиэстетизма», в действительности
предопределяют возможность переоценки поэтического творчества Нар-
бута как уникального явления русского поэтического экспрессионизма.
В августе 1922 г. Нарбут пишет из Харькова Михаилу Зенкевичу: «Вы-
пустил я маленький сборничек под названием „Александра Павловна", ко-
торую тебе одновременно посылаю. Если не получишь, то знай, что в Мо-
скве она продается в магазинах Госиздата. Туда же я продал небольшую
(в 100 стр.) книжку „Пасха", куда вошла почти вся „Плоть" (переделанная
немного), „Александра Павловна" и еще ряд стих<отворений>. Пишу ма-
ло. Но, при случае, могу прямо-таки разразиться: такое богатство материа-
ла у меня есть!»224
«Химический синтез» с эпохой был оплачен Нарбутом слишком дорогой
ценой. Горение в «огненных столбах» революции и Гражданской войны от-
няло у него старшего брата Георгия и младшего Сергея, разлучило с семь-
ей, сделало инвалидом, «совершенно не приспособленным» (из последнего
письма Нарбута к Серафиме Густавовне Суок — второй жене поэта) к физиче-
Иванов Г. Петербургские зимы / Иванов Г. Стихотворения. Третий Рим. М.,
1989. С. 373-374.
Из письма Нарбута М. Зенкевичу от 12/VIII.1922 // Нарбут В., Зенкевич М. Ста-
тьи. Рецензии. Письма. С. 262—263.
95

Роман Кожухаров
скому труду. И, однако же, именно этот период — пожалуй, самый плодотвор-
ный в поэтическом творчестве Нарбута... Отчасти как мироощущение само-
го поэта в это время могут восприниматься его слова, посвященные С. Горо-
децкому в некрологе, опубликованном в 1921 г. после ошибочного известия
о смерти соратника по акмеистическому содружеству: «Сергей Городецкий, —
тот самый, который некогда восславил „Сретение царя", тот самый, которо-
го смердяковская и передоновская старорежимная действительность изуро-
довала, обратив из поэта в строчкогона, — этот самый Сергей Городецкий, по
освобождении Краснармией Азербайджана, воскресает из тлена. <...> В но-
вом чистилище, в единении с трудовыми массами осветляется и крепнет по-
эт. И уже чужим, далеким простерто в пыли перед ним минувшее. Так дере-
во, зеленеющее по весне, смотрит, ясное, на сброшенную им сухую листву»225.
При упоминании имени Нарбута часто цитируют строки из стихотво-
рения Н. Асеева «Нынче утром певшее железо...»: «Чтобы кровь текла, а не
стихи — / С Нарбута отрубленной руки...» Примечательно, в какой ряд «ли-
тературного войска» помещает поэта Асеев:
Чтобы ты сновал не снов основой —
Маяковским в яростном плену —
Чтоб ты шел, как в вихре лес сосновый,
Землю с небом струнами стянув.
Чтоб была строка твоя верна, как
Сплющенная пуля Пастернака,
Чтобы кровь текла, а не стихи —
С Нарбута отрубленной руки...
В качестве персонажей здесь фигурируют футуристы, те самые, которы-
ми, по выражению В. Шкловского, был «намагничен Нарбут»226. Теоретик
русского футуризма В. Марков определяет Нарбута как «акмеистического
футуриста»227, тем самым прямо указывая на теснейшее идейно-эстетиче-
ское родство нарбутовского стиля и поэтики футуризма. Значительно рас-
ширить рамки такого родства, выведя его за рамки не только творчества
Нарбута, но и «левого фланга» в контексте акмеизма в целом, позволяет
значимое замечание Н. Харджиева. Описав «поразительный» эпизод поле-
225 Нарбут В. Вместо некролога // Коммунист (Харьков). 1921. № 192 (487) (30 авг.).
С.З.
226 Шкловский В. Юго-Запад // Литературная газета. 1933. 5 января.
227 Markov V. Russian futurism. A histori. Berkeley: University of California Press, 1968.
P. 139.

МУЗА-СОВЕСТЬ ВЛАДИМИРА НАРБУТА
мической дуэли между Хлебниковым и Мандельштамом, произошедшей
в ноябре 1913 г. в артистическом подвале «Бродячая собака», Н. Харджи-
ев замечает, акцентируя внимание на «направленческую» принадлежность
поэтов: «В начале 20-х годов у „акмеиста" Мандельштама возник большой
интерес к произведениям „будетлянина" Хлебникова. Следы этого инте-
реса можно обнаружить в некоторых вещах Мандельштама того периода.
В дальнейшем его увлечение Хлебниковым возросло настолько, что пре-
вратилось в своеобразный культ»228. В связи с этим сделанное М. Зенкеви-
чем сопоставление «совершенно особого» среди акмеистов места Нарбута
с «Хлебниковым среди футуристов»229 парадоксальным образом свидетель-
ствует не только об «исключительности» стилевого своеобразия поэтов, но
и объединяющей их родовой принадлежности к лону нового искусства.
Своеобразным итогом этих наблюдений можно считать замечание
Р. Тименчика о том, что логика стилевого поиска футуристов была «парал-
лельна и одновременна нарбутовской»230.
На основе такого творческого родства подбирает персоналии для своего
стихотворения и Н. Асеев. Поэтов, названных в «Нынче утром певшее желе-
зо...»231, связывали общность гражданской позиции и творческих установок,
дружеские отношения. В 1925 г. в одном из писем Нарбуту, тогда уже пред-
седателю правления издательства «ЗиФ», Пастернак пишет: «Мне бы очень
хотелось как-нибудь повидаться с вами в обществе Асеева, Зенкевича и Пе-
тровского. Не соберемся ли мы как-нибудь в Сокольниках у Маяковского, —
простите за неловкость, я хотел спросить, не собираетесь ли Вы как-нибудь
к нему, а он бы тогда и мне дал знать. Мне лично очень хотелось бы Вас ви-
деть. Знаю о разговоре с Вами насчет судеб поэзии и пр<оч.>...»232
Между журнальной публикацией стихотворения Асеева и письмом Па-
стернака — три года. За это время произошло многое, в частности, с 1923 г.
стихи Нарбута перестали появляться в журналах. Товарищи по цеху склон-
ны были рассматривать это почти как «самоубийство».
228 Харджиев Н. «В Хлебникове есть всё!»: Избранные работы о русском футуриз-
ме. М.: Гилея, 2006. С. 334-335.
229 Зенкевич М. В. Нарбут. «Плоть». Быто-эпос. Одесса, 1920. С. 6.
230 Тименчик Р. [Владимир Нарбут] / Русские писатели. 1800—1917. Т. 4:
М-П. С. 228.
231 В 1923 г. это стихотворение под названием «Гастев» будет открывать сборник
Н. Асеева «Совет ветров» (М.-П.: Госиздат, 1923). В книжный вариант стихо-
творения строки, посвященные В. Нарбуту, а также В. Маяковскому и Б. Па-
стернаку, не войдут.
232 Письмо Б. Пастернака В. Нарбуту от 10.12.1925. Отдел рукописей ИМЛИ. Ф. 57.
№27.
97

Роман Кожухаров
vi
Версии отказа Нарбута от творчества — разные, в том числе и из-за то-
го, что он с головой окунулся в партийную и общественную работу и на
поэзию просто не оставалось времени. Достаточно красноречиво имен-
но эту версию иллюстрирует высказывание И. Лежнева, датированное
1924 г.: «И трижды прав Вл. Нарбут, несомненно один из интереснейших
поэтов нашего времени, что, посвятив себя политической работе, он отсек
художественную, — и стихов сейчас не пишет „принципиально". Работа его
в Ц.К.Р.К.П. совершенно отчетлива, ясна, прямолинейна, рациональна до
конца. Поэтическое же творчество по самой природе своей иррационально,
и „совместительство" было бы вредно для обоих призваний. Здесь у Нар-
бута — не только честность с самим собой, которой в наше время не хвата-
ет многим и многим; здесь еще и здоровый эстетический инстинкт худож-
ника, которого лишены наши бесталанные соискатели этого блистательно-
го звания»233. Показательно, что в глазах современника отказ Нарбута от
поэзии — это в первую очередь поступок художника, реакция его «здоро-
вого художественного инстинкта» на «несовместимость» поэзии с контек-
стом эпохи.
Однако о том, что «судьбы поэзии» продолжали Нарбута волновать
и после 1923 г., свидетельствует не только письмо Пастернака, но и состав-
ленный Нарбутом как раз в 1923 г., но так и не вышедший в свет сборник
стихов «Казненный Серафим».
В 1923 г. в харьковском журнале «Календарь искусств» было опублико-
вано стихотворение Нарбута «Белье»:
В эмалированном тазу
Полощет, мраморное ищет <...>
Выкручивает и — на стол,
И сохнет соль и сода пены <...>
Обрюзгший флигель, канитель
Гербов и фланги — панталоны <...>
253 Лежнев И. Где же новая литература? // Россия. 1924. №1. С. 187. Сам по-
эт в автобиографии 1927 г. характеризует эту ситуацию так: «Стихи бросил
писать в 1921 году (последнюю книжку старых стихов выпустил в 1922 г.;
в 1920 и 1921 гг. издал два сборника революционных стихов), твердо учиты-
вая бесполезность и ненужность в настоящее время подобного рода занятий»
(Персональное дело В. И. Нарбута. С. 2).

МУЗА-СОВЕСТЬ ВЛАДИМИРА НАРБУТА
Авторский замысел упрятан в развернутую метафору: белье «старого режи-
ма», Белого движения, выкрученное и повешенное новой властью («И ве-
шает белье на лист, / Чуть взбалтываются веревки»), беспомощно болтает-
ся на веревке, подобно ночному фантому («А ночью, на ветру, белье, / Как
приведение, огромно...»). Белье — былье...
Однако современники «Белья» нарбутовской метафоры не разгадали.
Просьбы читателей «разъяснить непонятные стихи» и «раздраженно-иро-
нический» ответ автора редакция «Календаря искусств» поместила в №4 за
тот же год. От себя редакция добавила, что «комментарий» к стихотворе-
нию (даже «непонятному») — вещь более чем странная: он имеет интерес
не сам по себе, но скорее для понимания процесса творчества... Ответ — по
пунктам расписанное толкование своего произведения — Нарбут венчает
фразой, в которой, действительно, сквозит раздражение «производителя»,
столкнувшегося с непониманием «потребителей»: «Оно (т. е. стихотворе-
ние. — Р. К.) — более чем понятно и, пожалуй, даже примитивно»254.
Комментируя этот эпизод, Н. Бялосинская и Н. Панченко пишут: «Труд-
но все-таки представить себе, что проблема большей или меньшей доход-
чивости того или иного стихотворения могла остановить или замедлить
перо поэта»235. И все же ряд сопоставлений указывает на то, что вышеозна-
ченный эпизод в биографии Нарбута не был проходным — он ознамено-
вал новый поворот в его творческой судьбе, мировоззрении и биографии.
С полемикой вокруг «непонятности» «Белья» практически совпадает по
времени переезд Нарбута из Харькова в Москву весной 1923 г. На новых
постах груз общественной ответственности автора возрос на порядок, что,
безусловно, не могло не сказаться и на отношении к собственному твор-
честву.
Изданный поэтом в 1922 г. сборник «Александра Павловна», подго-
товленный к печати в 1923 г. сборник «Казненный Серафим» (включен-
ные в него стихи Нарбут публиковал в харьковской и одесской периоди-
ке 1922—1923 гг.) открыли качественно новые грани нарбутовской поэтики,
ознаменовав его поворот от новаторского жанра «быто-эпоса» сборников
«Аллилуиа» и «Плоть» к лирической стихии. Это проявилось в пристальном
интересе к жанру поэмы, к сплаву лирического и эпического начал, явлен-
ному и в структуре композиции (архитектоника частей поэмы «Алексан-
дра Павловна» и сборника «Казненный Серафим»), и в идейно-содержа-
тельном плане. Касаясь последнего, Р. Тименчик определил «Александру
Календарь искусств (Харьков). 1923. №4. С. 38.
Бялосинская Н. Панченко Н. Косой дождь. С. 38.
99

Роман Кожухаров
Павловну» как «вершину лирики Нарбута, сборник лирических импрови-
заций, властных и предельно свободных»236.
В лирической поэме, давшей название всему сборнику 1922 г., автор со-
здает прозаический контекст с помощью эпиграфа из «Повести о том, как
поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» Гоголя. И сам ав-
тор «Миргорода» вдруг предстает перед читателем как литературный со-
перник автора «Александры Павловны», неразрывно связанного с погру-
женным в ностальгию лирическим героем одноименной поэмы:
И то не ты ль, не твой ли коготь —
Царапаете-смуглый лик,
Чтоб горбоносый грубый Гоголь
Был менее при мне велик?
(«Глаза, как серьги голубые...»)
В образе главной героини нарбутовской поэмы можно увидеть аллюзию на
одну из героинь романа И. Тургенева «Рудин» Александру Павловну Липи-
ну — «красавицу-барыню», которая была «вдова, бездетна и довольно бога-
та...». На возможность такой литературной параллели указывают и много-
численные детали усадебного быта, на фоне которого Нарбут по принципу
ретроспективного киномонтажа выстраивает череду главок — пронизан-
ных чувственным напряжением, ностальгических эпизодов-вспышек.
В такой же мере вершиной нарбутовской лирики можно считать сбор-
ник «Казненный Серафим». В структуре «Казненного Серафима», трехчаст-
ной (главки «На рассвете. Праведником», «Казнь», «После гибели»), просту-
пают композиционные и жанровые открытия нарбутовского быто-эпоса
«Плоть». По сути, это цельное произведение, объединенное авторским за-
мыслом: исповедью от первого лица явить осуществление души, дать его
в полноте, от истоков детства, через кульминационные точки «столкнове-
ния с миром», оставившие незаживающие меты в душе лирического героя,
практически сливающегося с образом автора. Позже по такому компози-
ционному принципу будет построено стихотворение «Бухгалтер». По ана-
логии с жанровой уникальностью «Плоти» сборник «Казненный Серафим»
можно было бы назвать «лиро-эпосом», однако лиризм здесь особого свой-
ства. Вместо заданного исповедальным ракурсом откровенного перед чи-
тателем предстает сокровенное. Подобно тому, как «ухо перелило бреды па-
Тименчик Р. [Владимир Нарбут] / Русские писатели. 1800—1917. Т. 4:
М-П. С. 229.
100

МУЗА-СОВЕСТЬ ВЛАДИМИРА НАРБУТА
сек» («Вначале»), в стихотворные строки вливается нечто глубинно-лич-
ное («Самое»), давно и глубоко «запечатанное». Ныне, черпая из затаенных
глубин души и памяти, автор словно бы сам оказывается с читателем заод-
но, заново распознавая столь дорогие для него, но теперь облаченные в по-
кровы «высокого косноязычия» (Гумилев) образы прошлого.
Образ лирического героя-серафима — прихотливый («Как бы двой-
ной в единой оболочке», «Вначале»), не сразу проступающий в насыщен-
ном деталями, подробностями-чертами минувшего, густом потоке — про-
ходит путь чувственного познания и осмысления бытия. Движение это —
от счастливо-праведного, «сияющего бабочками» («Телеграфист») детства,
где «ликуя, молния на деревянный / Отцовский домик возложила нимб», —
в пучину мира, исполненную мучительных испытаний («Мне ли жить с от-
рубленною левой», «Плавание), неги («Немецкий сон, так сладко млевший»,
«Цветок») и боли («Грустная кровь прохрустела, коробя / Каждую жилу мою
червяком», «На углу»).
Вопрос о том, сохранится ли «серафическое» в душе, прошедшей испы-
тание миром, становится ключевым для лирического героя. «Но как же —
несравненный Серафим?» («То — ты»). Поиском ответа на этот мучитель-
ный вопрос одержим лирический герой. Ответ для него оказывается не
менее мучительным, никак не согласующийся с «социальным заказом», за-
просами эпохи:
Но шестикрылое крепко
Суровой пристегнуто ниткой,
И не уйти мне от слепка,
Из воздуха, глины, напитка.
(«Серафический»)
Триптих «Казненный Серафим», несмотря на сжатость поэтического про-
странства, оказывается сонаправлен и созвучен поступи «трилогии воче-
ловечения» Блока. Отсюда полемическое, ступающее стопой амфибра-
хия, обращение к тематике, ритмам и интонации автора «Ямбов»: «Вконец
опротивели ямбы, / А ямами разве уйдешь?» («Отечество»).
Каково поэту — неизбывно чувствовавшему свое призвание («суровой
пристегнуто ниткой»), вполне осознававшему прихотливую суть своей се-
рафической музы («вконец опротивели ямбы») — каково было оказаться
перед лицом «непонимающей» эпохи, взапуски боровшейся за простоту?
Читателю и редакции харьковского «Календаря искусств», «не поняв-
шим» стихотворения «Белье», было явно не до вопросов, растворенных
101

Роман Кожухаров
в поэтической ткани сборника. Символично, что стихотворение «Белье»
включено автором в корпус рукописи «Казненного Серафима», в раздел
«Казнь». А итожат сборник, в разделе «После гибели», следующие строки:
Когда-либо и я стану старше,
Закупорится тромбами кровь —
И лягут на моей комиссарше
Косметика и твердая бровь.
(«Встреча»)
И в Харькове, как до того — в Одессе, Нарбут принимает самое актив-
ное участие в строительстве новой жизни. В тогдашней столице Украи-
ны он становится инициатором радиофикации Украины237, заведующим
УкРОСТА (Украинским отделением Российского телеграфного агентства),
которое летом 1921 г., в результате им же проведенной полной реоргани-
зации, преобразуется в Радиотелеграфное агентство Украины (РАТАУ).
В Харькове критические обзоры238 и стихи поэта печатаются в местной
периодике, в частности в еженедельной газете «Харьковский понедель-
ник», которую по объему публикуемой прозы и поэзии в этот период мож-
но смело назвать харьковской литературной газетой. Именно на страницах
этого периодического издания в марте 1923 г. появляется объявление об
ожидаемом через месяц, в апреле, выходе в Харькове первого номера еже-
недельного иллюстрированного литературно-художественного журнала
237 «Китайские стены радиокосности должны пасть. И они падут», — провозгла-
шает Нарбут в статье «Радиофикация Украины» (Коммунист (Харьков). 1921.
№ 44 (636) (22 февр.). С. 2; см. также его статью «Используйте радио! (Не дели-
катес, а хлеб насущный)» (Харьковский понедельник. 1923. № 6 (23 янв.). С. 3).
238 Например, статья «Под нафталином», в которой Нарбут, откликаясь на вы-
ход сразу нескольких литературных сборников — «Художественное слово»
(Москва), «Горнило» (Сумы), «Шляхи Мистецтва» и «Лирень» (Харьков), раз-
мышляет о взаимодействии поэзии и революции: «Октябрьская революция
не прошла мимо театра, музыки, живописи, культуры, литературы. Все девять
прежних муз отдали посильную дань глубокому социальному перевороту, раз-
делившему историю человечества на две несоединимых половины, создавше-
му новое миросозерцание. Все девять муз, так или иначе, откликнулись на
„грохоты громов" и вой бури, порожденных Великим Октябрем. Но едва ли не
чутче всех оказалась муза поэзии. Причина такого ртутного, термометрного
отношения "витийства" к переживаемым событиям лежит, очевидно, в самой
сущности поэзии, в характерной ее особенности: в удобной, сжатой форме
"воплощать мысль" (Е. Баратынский), отражать "потрясенную стихию"» (Ком-
мунист (Харьков). 1921. № 103 (398) (14 мая). С. 2).
102

МУЗА-СОВЕСТЬ ВЛАДИМИРА НАРБУТА
«Звезда» под редакцией Нарбута. В качестве соредактора назван харьков-
ский журналист и литератор П. А. Шубин, анонсированы «отделы журнала:
очерки быта (город и деревня), беллетристика, поэзия, фельетон, искусство,
фотохроника, наука и техника, юмор и сатира и др.»239 Скорее всего, этот
замысел так и не был реализован из-за судьбоносного для поэта переезда
в Москву в марте 1923 г.240
Показательно, что полемика вокруг стихотворения «Белье» непосред-
ственно предшествовала отъезду Нарбута из Харькова, став как бы его фо-
ном, имеющим резонанс и последствия.
Появляющиеся после этого в центральной печати статьи (и перестав-
шие появляться стихи) Нарбута демонстрируют полное приятие позиции
тех самых читателей харьковского журнала, которые просили стихи разъ-
яснить. Вряд ли можно сомневаться в искренности взглядов, которые Нар-
Харьковский понедельник. 1921. № 55 (949) (11 марта). С. 3.
На март 1923 г. как на время своего переезда в Москву Нарбут указал в авто-
биографии 1927 г. Еще в качестве руководителя РАТАУ он представлял укра-
инских работников печати на первом пленуме Центрального бюро секции
работников печати (ЦБ С.Р.П.), который прошел в Москве 3 февраля 1922 г.,
и стал кандидатом в его президиум. На IV съезде работников печати, кото-
рый состоялся 6 февраля 1923 г., он был избран членом Центрального бюро
С. Р. П. В № 3 «Журналиста» за 1923 г. опубликовано письмо Нарбута еще как
директора РАТАУ, а в № 6 за тот же год в качестве иллюстрации к материалу
С. Ингулова помещена фотография работников Радиотелеграфного агентства
Украины, где Нарбут представлен уже как бывший директор. Датировке пере-
езда Владимира Нарбута в Москву может помочь обращение ректора Москов-
ского института журналистики К. Новицкого (также входившего в 1920-е гг.
в руководящие органы секции работников печати) в подотдел печати агит-
пропа ЦК РКП от 12 апреля 1923 г.: «Московский институт журналистики
предполагает превратить учебную газету „Вечерние известия" в ежедневное
издание и просит п/отдел печати направить для работы в „Вечерних извести-
яха в качестве заведующего редакцией тов. Нарбута, прибывшего из Украи-
ны» (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 60. Ед. хр. 924). В 1927 г. в анкете Всероссийской пар-
тийной переписи сам Нарбут указал, что подотделом секретариата ЦК ВКП(б)
он заведует с 1923 г. 17 апреля 1923 г. датировано письмо Бабеля, отправлен-
ное Нарбуту в Москву: «Друг мой, Владимир Иванович. Вот два бесшабашных
парня (литераторы Семен Гехт и Сергей Бондарин. — Р. К.). Я их люблю, по-
этому и пишу им рекомендацию. Они нищи до крайности. Думаю, что мо-
гут сгодиться на что-нибудь. Рассмотри их орлиным своим оком. Жду от тебя
письма с душевным волнением и не дождусь. Если не напишешь, то я сам те-
бе напишу. Твой И. Бабель. Од. 17.4.23.» (Одесский литературный музей. Р-361.
КП-2477. Цит. по: Яворская А. Л. Рукописи И. Бабеля в фондах ОМЛ // Дом кня-
зя Гагарина. Одесса 2011. С. 6).
103

Роман Кожухаров
бут излагает на страницах «Журналиста» в середине 1920-х гг., и в частно-
сти в статьях «Лаура в частушке»241, «Советский писатель и книга в цифрах
и фактах»242, «Книжно-журнальное дело»243, «Надо размежеваться» и «Чита-
тель хочет романтизма»244. В то же время важно подчеркнуть, что во всех
этих случаях он выступает уже исключительно в ипостасях издателя, госу-
дарственного и общественного деятеля.
С этой точки зрения заслуживает внимания послание Нарбута «Pro domo
sua (Письмо из Харькова)», помещенное в первом номере «Журналиста» за
1922 г. Содержание его касается самых насущных нужд украинских газетчи-
ков, хотя форма изложения всё еще сохраняет изощренный синтаксис, ри-
торические фигуры,.спроецированную на мифологию образность, то есть
признаки поэтического стиля автора. В «Письме...» Нарбут дает штрихо-
вой, но емкий собирательный образ главного редактора: «Ежели редактор —
человек особенно энергичный и инициативный, не только отражающий
с честью бандитские налеты своих повседневных „друзей", но и добиваю-
щийся материальной поддержки у государственных и общественных учре-
ждений, да, кроме того, ежели сей редактор — швец, жнец и в дуду игрец,
обладает подлинной хозяйской жилкой и расчетливо, умело в состоянии
реализовать всю сумму выпавшей благодати — газета, — правда, ухабисто,
в раскачку, плывет по волнам современного Понта Эвксинского, — в про-
тивном случае ее непременно затрет льдами НЭП, погибнет она бесславно
между Сциллой и Харибдой...»245 Сопоставление этого отрывка со статьями,
которые Нарбут впоследствии напишет в Москве, наглядно выявит измене-
ния в авторском стиле, тенденцию к его «иссушению».
На первый взгляд, мы, действительно, имеем дело с ревизией взглядов
на литературу, происходившей на фоне отхода от поэзии под давлением
внешних (стремительный взлет карьеры) и внутренних (открытое столкно-
вение с читательским непониманием) обстоятельств. Однако здесь необ-
ходимо указать на известную двойственность отношения русского поэти-
ческого авангарда к массам. В 1920-е гг. для Нарбута, Маяковского и дру-
241 Нарбут В. «Лаура в частушке» (Нечто о новом авторе) // Журналист. 1925. № 2.
С. 11-15.
242 Нарбут В. Советский писатель в цифрах и фактах // Журналист. 1925. №3.
С. 6-9.
243 Нарбут В. Книжно-журнальное дело //Журналист. 1925. № 5. С. 15—18.
244 Нарбут В. Надо размежеваться (В порядке обсуждения) // Журналист. 1925.
№ 10. С. 5—6; Арбут Н. Читатель хочет романтизма // Журналист. 1925. № 10.
С. 15-16.
245 Нарбут В. Pro domo sua (Письмо из Харькова) // Журналист. 1922. № 1. С. 62.
104

МУЗА-СОВЕСТЬ ВЛАДИМИРА НАРБУТА
гих поэтов «левого фланга» «непонимающий массовый читатель» — это
не только и не столько старорежимный мещанин-«потребитель», сколь-
ко ожидающий действенной «помощи словом» объект воздействия в деле
строительства коммуны, причем критерии понятности и доступности, как
основополагающие в исповедуемом Нарбутом «новом» подходе к литера-
туре для «любой читательской категории», для «низовых» масс, не проти-
воречат, сколь ни парадоксально, и его дореволюционному (и пореволюци-
онному!) акмеистическому кредо. Еще в 1912 г. данное Нарбутом опреде-
ление акмеизма: «Новая литературная школа, выступившая в защиту всего
конкретного, действительного и жизненного» — исповедуется им и после
революции. По существу, на тех же — акмеистических — основах конкрет-
ного, действительного и жизненного теперь зиждется переход Нарбута-из-
дателя на упрощенные позиции «низового», массового читателя.
Показательна в этой связи его статья «Лаура в частушке», помещенная
в №2 «Журналиста» за 1925 г. В разделе статьи «„Друг"-редактор» Нарбут
иллюстрирует «пакостнейшее» положение в «воспитательной» работе ре-
дакций с молодым рабочим автором на примере рецензий Николая Асее-
ва. «Наши дела здесь из рук вон плохи, — пишет Нарбут, — мы не знаем точ-
но ни нового читателя, ни нового писателя. Особенно последнего; не зна-
ем и не изучаем его»246.
Далее автор продолжает: «Между тем единственная причина, застав-
ляющая наши издательства по-бычьи тупо топтаться на одном месте, в на-
дежде на „авосьное" разрешение обеих проблем — читатель плюс писа-
тель, — заключается, нам думается, в неверном представлении издательств
самих о себе, о своей роли в общегосударственной жизни. Загляните в лю-
бую (или почти любую) редакцию, в любой журнал — и вы (ежели вы — че-
ловек свежий, не затасканный) — будете поражены той нездоровой атмо-
сферой самомнения, какая витает там. Олимп, а не издательство! Не изда-
тельство для читателя (разумеется, массового) и писателя (также массового,
рабоче-крестьянского), а читатель и писатель — для поддержания величия
издательского! И чем крупнее издательство, тем плотнее эта атмосфера...»
Нарбут берет «нового писателя» под самую действенную защиту, обру-
шивает на его «обидчиков» всю мощь своего красноречия, невзирая даже на
то, что среди таковых оказывается его соратник по авангарду Николай Асе-
ев. В качестве «наиболее характерных причин отклонения рукописей», при-
водятся отзывы из рецензий Н. Асеева: «слишком отвлеченно, символич-
но, напыщенно»; «стишки слабы»; «плохо, переводить бумагу не следует»;
246 Журналист. 1925. № 2. С. 11,14.

Роман Кожухаров
J
«не подходит»; «воспевать Троцкого в сонете — так же без-
надежно, как Лауру в частушке». «Прямо-таки классические об-
разцы той безалаберщины и нелепицы, которая, как паутина, тянется от на-
шего „воспитателя"-рецензента, „друга"-редактора, „товарища"-редактора
к молодому пролетарскому и крестьянскому автору, — констатирует Нар-
бут. — А вы, тов. Асеев и редакция „Молодой гвардии", неужели так-таки уве-
рены, что проделали серьезное культурное дело, культурно и поли-
тически воспитали н о в о г о, молодого рабочего-писателя?!
<...> Либо ты редактор (рецензент) советской прессы, — тогда учитывай, по-
жалуйста, все последствия твоей сногсшибательной „политики", либо ты
бюрократ в обложке мецената, тогда воспевай твою Лауру в другом, более
подходящем месте. Либо — либо. Другого выбора нет и быть не может»247.
«Воспитатель-рецензент» не замедлил откликнуться. В № 3 «Журнали-
ста» за 1925 г. под рубрикой «Вместо полемики» приводится нарбутовская
цитата из «Лауры в частушке»: «Ты бюрократ в обложке мецената», а ниже
стихотворный ответ Николая Асеева:
Ответных слов
здесь бесполезна трата,
Они навряд кому
пошли бы впрок.
Я — «бюрократ
в обложке мецената»,
Вот Нарбута
таинственный упрек!
Его подземным
гулом потревожен,
Проникнуть в смысл
пытался я стократ...
Как будто —
меценатом я обложен?
Так нет:
В обложке скрыт ведь — бюрократ!?
Двухствольный этот
я не снес удар бы,
Да вот какой
бодрит меня вопрос:
247 Журналист. 1925. № 2. С. 14-15.

МУЗА-СОВЕСТЬ ВЛАДИМИРА НАРБУТА
Понятен ли
себе товарищ Нарбут,
Который хочет быть,
как массы, прост?248
Саркастический вопрос, венчающий стихотворение, вновь возвращает
нас к ключевой проблеме русского авангарда, выводя само стихотворение
и всю полемику вокруг «Лауры в частушке» за рамки частной пикировки
между двумя литераторами или редактором и рецензентом.
Удар Асеева направлен в самое уязвимое место Нарбута-поэта, в его
ахиллесову пяту — в его «непонятность». Автор «Ответных слов...» слов-
но бы надевает на себя маску того самого «молодого рабочего и крестьян-
ского автора», тех несмышленых читателей «Календаря искусств», за кото-
рых ныне с таким жаром радеет Нарбут, и с их же точки зрения препариру-
ет нарбутовские пассажи.
Зоркое, образное словосочетание Асеева — «подземный гул», несо-
мненно, относится не просто к «таинственному» нарбутовскому упреку,
но и к новаторским смыслам и образам всей его поэзии, чьи загадочные
и грозные отголоски прорываются наружу, несмотря на старания автора их
запечатать, удержать в себе. Отзвук этого гула и уловило чуткое ухо Асее-
ва, стихами «по случаю» вдруг вскрывшего трагическую антитезу: с одной
стороны неявный «подземный гул» творчества, а с другой — явленная миру
позиция убежденного борца за простоту.
Таким «подземным гулом», «запертым» в тайниках авторской души
и лабиринтах безжалостного времени, оказался так и не изданный сбор-
ник «Казненный Серафим» — несомненно, одна из вершин нарбутовской
поэзии. Сообщение о том, что «Влад. Нарбут печатает в издательстве „Круг"
новую свою книгу стихов»249, появилось в начале 1923 г., накануне переезда
Нарбута в Москву. Остается лишь догадываться о причинах, остановивших
выход книги. Возможно, этому помешало то, что издательство «Круг» воз-
главлял А. К. Воронский, впоследствии непримиримый соперник Нарбута
в литературной и общественной деятельности250. Или сам автор не особо
радел о продвижении рукописи к читателю, «здоровым эстетическим ин-
248 Журналист. 1925. № 3. С. 9.
249 Корабль (Калуга). 1923. № 1/2. С. 48.
250 В июле 1922 г., при создании «артели» писателей «Круг», ее руководитель
А. Воронский рассматривал В. Нарбута в качестве одного из предполагаемых
членов общества, в группе «Футуристы» (вместе с В. Маяковским, Б. Пастер-
наком, Н. Асеевым, С. Бобровым, И. Аксеновым, И. Эренбургом), с характери-
107

Роман Кожухаров
4
стинктом художника» чувствуя, что сокровенная лирмка, стихи о невыра-
зимом, к тому же мастерски, до изощренного искуса, вычеканенные, нынче
не ко времени, что они никак не согласуются с эпохой. Такое поэтическое
самоустранение Нарбута оказывалось созвучно его дореволюционному
признанию: «...но нельзя не считаться с действительностью». Новая «про-
леткультовская» эпоха требовала Нарбута-издателя и организатора лите-
ратурного процесса, причем всего, без поэтического «остатка», и Нарбут
этот остаток в своей судьбе попытался исключить, в полном соответствии
со своим поздним стихотворным призывом: «Родина-ласточка, косые кры-
лышки,/ С кровью и мясом и меня возьми!» («Капитан Воронихин»).
Отдавшись идее борьбы за простоту, Нарбут воплощал ее не за пись-
менным столом поэта, а на ответственных постах, в частности в креслах
заведующего книжно-журнальным подотделом отдела печати ЦК ВКП(б)
и председателя правления издательства «Земля и фабрика» («ЗиФ») — од-
ного из крупнейших на тот момент по выпуску в СССР художественной ли-
тературы. «И к бараньей Мономаха / Узкий череп мой привык», — конста-
тировал сам поэт.
Шапка оказалась Нарбуту впору, а дела государственного масштаба —
по плечу. В № 1 «Журналиста» за 1926 г. был опубликован его аналитиче-
ский материал «Художественная литература в 1924 и 1925 гг.», где приво-
дились статистические показатели работы в 1925 г. шести крупнейших со-
ветских издательств. Возглавляемый Нарбутом «ЗиФ» опережал Госиздат
по целому ряду позиций: количество названий — 199 (Госиздат — 164), ко-
личество печатных листов — 1190 (Госиздат — 1441), количество экземпля-
ров - 1 305 000 (Госиздат - 1 239 000)251.
Красноречив ответ Нарбута на анкетный опрос «Что говорят издатели
сами о себе», опубликованный в №5 «Журналиста» за 1925 г.: «Наиболее по-
казательной книгой издательства считаю „Ташкент — город хлебный" А. Не-
верова. Это — не только лучшая книга в издательстве, но и одно из лучших
произведений нашей пореволюционной художественной литературы. Эта
книга еще и еще раз подтверждает ту старую истину, что хорошая книга при-
годна для любой читательской категории (взрослого, юношества, детей)»252.
Как видно, позиции, на которые опирается Нарбут-издатель совет-
ского периода, можно расценить как результат вполне последователь-
стикой: «Пишет для избранных. Есть сборники стихов» (См.: Поливанов К. М.
К истории «артели» писателей «Круг» // De Visu. 1993. № 1. С. 9).
251 Журналист. 1926. № 1. С. 13-16.
252 Журналист. 1925. № 5. С. 38-39.
108

МУЗА-СОВЕСТЬ ВЛАДИМИРА НАРБУТА
ного развития его дореволюционных взглядов на литературу, отразив-
шихся, в частности, в пору редактирования «Нового журнала для всех».
За одним исключением: Нарбут-редактор «Нового журнала для всех» во
главу литературного процесса возводил поэзию. Нарбут-издатель совет-
ского периода пытается исключить ее из повседневной жизни. Пока-
зательно, что в Москве Нарбут курирует выпуск популярных журналов
«Вокруг света», «Всемирный следопыт», «Всемирный турист» и «30 дней»,
в которых практически всё художественное пространство отдано про-
зе — занимательным коротким рассказам и очеркам, а стихи почти не
встречаются.
Судьба поэзии Нарбута как будто бы коренится в мучительной, точ-
нее, мученической «великой несогласуемости» (по выражению Л. Гинз-
бург) многих ее начал. «Сын помещика», потомок древнего казачьего ро-
да, корни которого восходят к истокам овеянной героическими легенда-
ми истории «родной Украины», поэт, чье мировосприятие неотделимо от
христианства, и — убежденный большевик, активнейший участник строи-
тельства «весеннего терема» новой социалистической жизни. Тонкий ли-
рик, чье творчество, развиваясь в русле самого интенсивного новаторско-
го поиска, последовательно шло в русле поэтического авангарда по пу-
ти усложнения стиля, смыслового герметизма, — и «борец за простоту»
в безжалостный период войны литературных группировок 1920-х гг.
Смелый поэтический новатор, он поддерживал ВАШ! и ратовал с вы-
соты занимаемых партийных, издательских и общественных должностей
за литературу, доступную пониманию пролетарских и крестьянских масс.
Поэзия Нарбута как порождение новой, революционной эпохи возника-
ла в «великой несогласуемости» гармонии и разрушения. Эта несогласуе-
мость, как свидетельствует творческий путь поэта, несла скрытую угрозу
самому его существованию.
Нарбут оказался втянутым в эпицентр противоборства литературных
группировок, разгоревшегося во второй половине 1920-х гг. Возможно,
в этом он видел своеобразную реализацию им же самим выдвинутого до
революции, во время «атаки на Вяч. Иванова», тезиса о том, что художник
слова должен «раздЕшнуться, войти в гущу художественно-общественной
жизни». С одной стороны, этот процесс «раздвижения» заставил Нарбута
пожертвовать поэтическим творчеством, с другой — как издатель, партий-
ный и общественный деятель, он становится одной из влиятельных фигур
литературного процесса 1920-х гг., «настоящим учителем молодежи». Это
подтверждает не только уже цитируемое определение Серафимовича, но
и, к примеру, следующий отзыв Ф. Гладкова из письма М. Горькому: «Кому

Роман Кожухаров
!
не понравился Воронский? ВАППу, конечно, в первую очередь. <...> А от-
дел печати опирается на них. А там есть такие сильные люди, как Нарбут»253.
VII
Муза Нарбута мучительно пыталась преодолеть несоответствие эпохе, ко-
торая толкала к безоговорочному подчинению социальному заказу и бес-
пощадным распрям «неистовых ревнителей» (С. И. Шешуков) от пролет-
культа и РАППа. В том, что «прервать души мертвящий плен» (В. Брюсов)
он собирался, сомневаться не приходится. Отчасти порыв этот обусловили
роковые внешние обстоятельства.
Исследователи О. И. Киянская и Д. М. Фельдман аргументировано пред-
ставляют столкновение Нарбута и Воронского в 1927—1928 гг. как след-
ствие непримиримого политического противостояния в высших эшелонах
советской власти, борьбы генерального секретаря ЦК ВКП(б) И. В. Сталина
с наркомвоенмором Л. Д. Троцким.
Размежевание литературных сил соотносилось с политическим. Ворон-
ский, поддерживавший линию Троцкого, руководил кооперативным из-
дательством «Круг» и журналом «Красная новь», при котором действова-
ла группа «Перевал».
Нарбут, опираясь на ВАПП, поддержку партийного руководства, осу-
ществлял масштабнейшую реорганизацию газеты «Гудок», издательства
«ЗиФ», превратив его в крупнейший в СССР книгоиздательский концерн,
выпускавший литературную периодику и художественную литературу.
В 1927 г. Нарбут обращается в Центральную контрольную комиссию ЦК
ВКП(б) с просьбой оградить его от клеветы со стороны редактора «Красной
нови». Речь идет об интерпретации Воронским очерка Г. Иванова «Невский
проспект», опубликованного в декабре 1926 г. в парижской газете «Послед-
ние новости» (того самого, где, по верному замечанию Р. Д. Тименчика,
в отношении Нарбута царит отсебятина).
Сам Нарбут ситуацию с появлением парижской публикации Г. Иванова
оценивал так: «В „Последних новостях" появился фантастически-грязный
пасквиль на меня, изображающий меня чуть ли не черносотенцем, „оран-
гутангом", авантюристом, новым Тартареном из Тараскона <...> В самом
деле, зачем бы эмигрантствующему поэту Г. Иванову столь изощряться
Письмо Ф. Гладкова М. Горькому от 07.04.1927 / Горький и советские писатели:
неизданная переписка (Лит. наследство. Т. 70). С. 63.
110

МУЗА-СОВЕСТЬ ВЛАДИМИРА НАРБУТА
в гнусностях и источать такое обилие слюны бешеной собаки, чтобы ском-
прометировать какого-то Нарбута? Зачем бы было „Последним новостям"
уделять для этого два больших подвала на двух полосах газеты?.. Какая-то
внутренняя связь между появлением пасквиля в белогвардейской печати
и моей работой в ВАППе, несомненно, есть»254.
Суть высказываний и публикаций Воронского сводилась к тому, что
прошлое поэта не только компрометировало его как коммуниста и руко-
водителя, но и не позволяло ему «говорить и выступать от имени проле-
тарской литературы», ибо он автор «упаднических» стихов, особенностью
которых являются «сочетание мистики с неслыханной, „гнойной" порно-
графией» и «воззвания к Христу». В персональном деле Нарбута хранится
выписка из стенограммы заседания расширенной коллегии отдела печати
ЦК ВКП(б), зафиксировавшая выступление Воронского и реплики Нарбу-
та по ходу его речи: «А. Воронский: тов. Нарбут — человек, который рань-
ше писал в "Новом времени**. Запишите это. Писал в 1922 г. стихи „Надежда
Петровна", вышла в 1922 г., когда вы были коммунистом, невероятно пор-
нографического содержания (Нарбут с места: это неверно)»255.
Под «Надеждой Петровной» в инвективе Воронского, очевидно, подра-
зумевалась поэма «Александра Павловна» и одноименный сборник стихо-
творений Нарбута, вышедший в 1922 г. Черновик нарбутовского стихотво-
рения «В вагоне» (опубликованного в 1922 г. в одесском журнале «Зритель»
под названием «Железная дорога»), а также машинопись текста стихотво-
рения Нарбута «На закате», опубликованного в 1913 г. в приложении к «ре-
акционной» газете «Новое время», были приложены к партийному делу
вместе с экземплярами сборников «Плоть» и «Александра Павловна» и рас-
сматривались следователями ПК ЦКК ВКП(б) в качестве вещественных до-
казательств вины поэта256.
Заявление В. Нарбута С. И. Гусеву, 20 апреля 1927 г. / Персональное дело
В. И. Нарбута. С. 8-10.
А Воронский также заявлял: «Нарбут — поэт. По-своему он одаренный и свое-
образный поэт, но в чем эта одаренность и это своеобразие? В соединении
мистики с извращенно-половым восприятием мира». Далее, определяя Нар-
бута как «декадента из декадентов», А. Воронский признается: «Сначала со-
чувствовал Троцкому и Воронскому, переметнувшись в лагерь ВАППа, лишь
только он (Нарбут. — Р. К.) увидел, что с ВАППом как будто прочнее» (Заяв-
ление А. Воронского на заседании расширенной коллегии отдела печати ЦК
ВКП(б), 14.VII. 1927 / Персональное дело В. И. Нарбута. С. 24).
В итоговом заключении по делу следователь ПК ЦКК Ж. Маурер, говоря о Нар-
буте, в частности, указывает: «По поводу своих стихов (мистицизм и сексу-
альные темы) говорит, что "это его трагедия...", но больше не пишет...» (Из за-
111

Роман Кожухаров
Инициированное в ЦКК разбирательство длится больше года: с июля
1927-го по сентябрь 1928-го — и заканчивается для Нарбута катастрофой257.
21 сентября 1928 г. на заседании партколлегии ЦКК принимается постанов-
ление, согласно которому его окончательно лишают руководящих порт-
фелей и исключают из рядов ВКП(б) за то, что он дал «в Ростове-на-Дону
в 1919 г. показания деникинской контрразведке, опорачивающие партию
и недостойные члена партии»258. Соответствующая выдержка из постанов-
ления ЦКК ВКП (б) 3 октября 1928 г. публикуется в газете «Правда».
Поначалу поэту просто не на что жить, он не может трудоустроиться.
В этот период Нарбут задумывает осуществить издание «Толкового слова-
ря живого русского языка», аналогичного словарю Даля. Проект, в котором
выразился интерес Нарбута к филологии и языкознанию, проявившийся
еще в университете, он обсуждает, в частности, с Д. Бедным. Заручившись
его поддержкой, пытается воплотить идею «Словаря» в жизнь, но наталки-
вается на категорическое нежелание брать его на работу в любом качестве.
Ответственные работники в отношении Нарбута руководствуются форму-
ключения по делу т. Нарбута и Воронского, 22.VII.1927 / Персональное дело
В. И. Нарбута. С. 48).
В январе 1928 г. жившему тогда в Сорренто М. Горькому на Нарбута пожалует-
ся в письме Н. Асеев. Обвиняя руководителя «ЗиФа» в несправедливой описи
своего имущества издательством за взятый аванс, он, в частности, напишет:
«Вот поэтому-то Вам и нужно быть здесь, чтоб был кто-то в делах литераторов
авторитетнее Нарбута» (Из письма Н. Асеева М. Горькому от 31 января 1928 г.,
Москва / Родословная поэзии. Статьи, воспоминания, письма. М.: Советский
писатель. 1990. С. 389). Показателен ответ Горького, отправленный в марте
1928 г. Пересказывая изложенную в письме Асеева ситуацию с К. А. Треневым,
якобы предложившим свою рукопись одновременно двум издательствам, да-
лее он пишет: «Какая рассеянность! Хотя я знаю случай рассеянности еще бо-
лее изумительный: некий военный человек предложил — тоже одновремен-
но — руку и сердце, конечно, и сердце! — двум девицам, родным сестрам. Тут
дело осложняется тем еще, что рука-то у него была — одна, кисть другой от-
рубили невежливые туркмены под Теок-Тейе. Мир до такой степени испол-
нен чудесного, что, кроме машин, ничего не надобно выдумывать» (Из пись-
ма А. Пешкова-Юбилярского <М. Горького> Н. Асееву от 5 марта 1928, Сор-
ренто / Там же. С. 389). Ср. пассаж из воспоминаний Г. Иванова, вышедших
отдельной книгой в Париже в том же 1928 г.: «Говорили, что в бою ему (Нар-
буту. — Р. К.) отрубили руку. Но кто его покалечил — белые, красные, зеленые,
петлюровцы, махновцы или гайдамаки, было покрыто мраком неизвестно-
сти» (Иванов Г. Петербургские зимы /Иванов Г. Собр. соч.: в 3 т. Т. 3. М.: Согла-
сие, 1994. С. 117).
Из протокола заседания партколлегии Центральной контрольной комиссии
ВКП(б) от 21.09.1928, №41, п. 2/РГАСПИ. Ф. 613. Оп. 1. Д. 85. Л. 170.

МУЗА-СОВЕСТЬ ВЛАДИМИРА НАРБУТА
лой: «Если не хотите нажить крупных неприятностей, этого человека не бе-
рите»259.
В отчаянии и попытке оправдаться, «на положении буквально "зачум-
ленного" человека», он пишет письмо в Президиум ЦКК ВКП (б) А. А. Соль-
цу. Ему разрешают работать.
С мая 1929 г. Нарбут трудится в должности «помощника редактора по
рабочей технической библиотеке» в Государственном техническом изда-
тельстве. Из друзей рядом с ним — самые верные, прежде всего наезжав-
шая из Ленинграда Ахматова, Мандельштам, который намеревался делить-
ся с оставшимся без средств к существованию Нарбутом переводческой
работой260. Необходимо подчеркнуть, что и в «мономахову» пору Нарбут
бережно хранил акмеистические узы дружбы, всячески поддерживая своих
старых «сотоварищей, соискателей и сооткрывателей» по «Цеху».
С осени 1930 г. Нарбут работает помощником заведующего редакцион-
ным сектором в Центральном издательстве народов СССР. К этому време-
ни относится его работа над переводами с осетинского и чеченского язы-
ков для сборника «Поэзия горцев Кавказа» (Гослитиздат, 1934).
Поэт вновь возвращается к «основной профессии до вступления
в ВКП(б)» (как он формулирует в 1927 г. в анкете всесоюзной партийной пе-
реписи): становится литератором и начинает «писать в газетах и журналах
свои произведения»261, организует кружок научной поэзии, в котором при-
нимают участие Михаил Зенкевич, Игорь Поступальский (позже осужден-
ный вместе с Нарбутом), Дмитрий Сверчков (расстрелян в апреле 1938 г.),
молодой В. Шаламов262.
Давление на поэта не ослабевает. Стихи Нарбута из разряда так назы-
ваемой «научной поэзии», появившиеся в 1930-х гг. в журналах «Новый
259 Персональное дело В. И. Нарбута. С. 112.
260 Письмо О. Мандельштама М. Зенкевичу, начало января 1929 г. (ГЛМ. Ф. 247.
Оп. 1. Роф 6146/1). Цит по: Нерлер П. Битва под Уленшпигелем // Знамя. 2014.
№2. С. 80, 81. Показательная констатация И. Бродского, сделанная в контек-
сте жизни и творчества А. Ахматовой и, как следует предположить, с опо-
рой на ее авторский голос: «Такова, судя по всему, была логика государства,
на протяжении полутора десятков лет, последовательно уничтожившего по-
чти полностью все ее окружение (включая ближайших друзей, поэтов Влади-
мира Нарбута и Осипа Мандельштама)» (Бродский И. Муза плача / Бродский
И. Меньше единицы. М. 1999. С. 50).
261 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 9. Д. 1875. Л. 213.
262 Чертков Л. Судьба Владимира Нарбута. С. 27. Также см.: Шаламов В. Заметки
о стихах / Шаламов В. Собр.соч.: в 4 т. М.: Вагриус, 1998; Шаламов В. Двадца-
тые годы/ РГАЛИ. Ф. 2596. Оп. 1. Ед. хр. 6-9. См.: shalamov.ru/library/30/.
113

Роман Кожухаров
мир», «Молодая гвардия», «Тридцать дней», «Красная новь», дают бога-
тую пищу для ругательной литературной критики. Характерна в этой свя-
зи инвектива В. Кирпотина (появившаяся в 1936 г., как раз накануне ареста
поэта!) по поводу стихотворения Нарбута «Еда», опубликованного двумя
годами раньше — в февральском номере журнала «Красная новь» за 1934 г.
«Здесь натурализм сочетается с формализмом, как в примере, взятом как
бы из учебника, — линчует критик. — Торт — покойник, — экая фантазия
некрофага, который к тому же не мечтает о войнах, и т. д., и т. д. Что это,
как не насильственное штукарство заблудившегося и в поэзии, и в нашей
действительности интеллигента? Формалистическое штукарство в образе,
в расположении строчек и т. д. сопровождается „сочным" натурализмом»263.
Нарбут подвергается обструкции не «в одиночку», а в ряду, который сам
по себе достаточно красноречив: критик обрушивается на формализм, где
«влияние ЛЕФа, пропаганда Хлебникова, мода на Джойса»264.
«Влияние ЛЕФа» в научных стихах Нарбута, действительно, ощутимо:
использование «лесенки» Маяковского, восходящей к футуристическим
картинам технократического социализма, плакатных призывов и лозунгов,
интонационное тяготение к рифмованному фразовику.
Атмосферу, в которой рождались нарбутовские образцы «научной
поэзии», можно попытаться восстановить из письма Нарбута Ф. И. Панфе-
рову, написанного в это время: «У меня к вам два дела: 1. Проглядите стихи
„Еда" (из того же цикла, что и „Молоко"); 2. Нельзя ли так устроить, чтобы
я и Мандельштам смогли побывать в одном из совхозов (предпочтитель-
нее — животноводческий, технических культур и т. п.)?»265
Нетрудно догадаться, что слова «еда» и «молоко» становятся для поэтов
не только (и не столько) средством воплощения художественных обра-
зов, но, в первую очередь, средством решения вопроса о хлебе насущном.
В этой связи показательна подготовка Нарбутом в 1933 г. лекции «Рабочее
изобретательство», которая должна была сопровождать «серию кинопле-
ночных диапозитивов для популяризации и общественно-экономических
лекций и докладов о дизелестроении»266.
263 Кирпотин В. Литература — и советский народ // Октябрь. 1936. № 6. С. 214.
264 Там же.
265 РГАЛИ. Ф. 1. Оп. 1128. Ед. хр. 288.
266 Нарбут В. Рабочее изобретательство: Сопроводительная лекция к серии ки-
нопленочных диапозитивов для попул. и общественно-экон. лекций и докла-
дов о дизелестроении / Серия диапозитивов, сост. авт.-ред. Поповым, Галин-
ским, Нарбут/При консультац. инж. Кузнецова С. И. М.: Редбаза «Союздизель»,
1933.12 с. Семен Липкин вспоминал: «В 1929 году, когда я с ним познакомил-
114

МУЗА-СОВЕСТЬ ВЛАДИМИРА НАРБУТА
Среди произведений на научные темы всё чаще появляются такие, ко-
торые прорываются из узких тематических рамок в большую поэзию. Та-
ковы стихотворения «Бухгалтер», «Сердце», «Воспоминание о Сочи-Маце-
сте», «Бабье лето», «Ты что же камешком бросаешься...» — стихи, в которых
уже угадывается звучание возрождающейся нарбутовской лиры:
Что ж, похвала, начнем уже сызнова
(Себе) плести венки,
Другим швыряя остракизма
Глухие черепки...
В поздних стихах «Воспоминание о Сочи-Мацесте» поэт вновь обращает-
ся к ключевым для себя образам и мотивам. Муза проецируется на ветхоза-
ветный образ Ревекки, отражая «ретроспективную» динамику от насыщен-
ного евангельского, новозаветного фона в стихах первых лет революции
и гражданской войны к ветхозаветным образам поздней лирики.
Из Ветхого Завета воспринят и образ казненного серафима, ознаме-
нованный еще одним литературным влиянием, которое с годами сказы-
валось в творчестве Нарбута всё ощутимее. Сложная, лиро-эпическая ар-
хитектоника «Казненного Серафима» выстраивается Нарбутом во многом
сквозь призму пушкинского «Пророка».
Отношение Нарбута к творчеству Пушкина, вернее, причудливая траек-
тория его развития меняется от запальчивой «мятежной» риторики в духе
футуристов: «Поистине, отчего не плюнуть на Пушкина?» (из письма Ми-
хаилу Зенкевичу, 1913—1914 гг.) — до всё большего приобщения к пушкин-
скому наследию. Мистика и погружение в психологию героини в «Алексан-
дре Павловне» и сон Татьяны Лариной в «Евгении Онегине»; насыщенный
глуховскими преданиями образ Мазепы и «Полтава» Пушкина; Германн из
«Пиковой дамы» и нарбутовские стихи одесского периода; тема «махнов-
щины» и образы-реминисценции Дубровского, Пугачева; наконец, прямое
отождествление с Евгением Онегиным себя, автора, — такого же «лишнего»
героя под «стеклом» времени, оказавшегося «мертвой натурой» для безжа-
лостной эпохи коллективизации, «грохочущим решетом», как зерно, про-
сеивающей людей («Ты что же камешком бросаешься...»). В поздних сти-
хах Нарбута («На Тверском») зазвучит сквозная для поэта тема «неумыто-
го, косматого» прошлого, где Пушкин предстанет величественным судией
ся у Багрицкого, Нарбут работал заместителем главного редактора Гостехиз-
дата» (Липкин С. В Овражном переулке и на Тверском бульваре. С. 199).
115

Роман Кожухаров
■ï
i
быстротекущего времени: «Это — уходящий век перед Александром Пуш-
киным...»
И пусть поэзия Нарбута в начале 1930-х гг. большей частью является до-
стоянием рукописей, но в союзницах у него — сама Муза, которой всё чаще
удается преодолевать мертвящие путы обстоятельств:
Вот обессилев, завязли в тенетах
Головы схваченных забияк,
Расквитавшихся волею и плотью
За нее, как и я...
(«Перепелиный ток»)
О каких тенетах говорит поэт, о каких «схваченных забияках»? Не о тех ли,
которым он сам предрек «гореть в огненных столбах»?
Нарбут перед сгущающейся грозой не отступает. В 1934 г. он принимает
участие в заседании оргкомитета Союза советских писателей под предсе-
дательством Максима Горького. С будущим председателем президиума СП
СССР, избранным на I писательском съезде, прошедшем в Москве с 17 ав-
густа по 1 сентября 1934 г., Нарбут был знаком267. Скорее всего, это сыграло
свою роль в том, что в Союз советских писателей его принимают268.
Нарбут работает над сценариями нескольких фильмов: «Дума про Опа-
наса» — по поэме Э. Багрицкого, «Обновленная земля» — о биологе и се-
лекционере И. В. Мичурине, «Энеида» — по поэме И. П. Котляревско-
го. Саму поэму собирается перевести на русский язык269. В издательстве
«Художественная литература» готовится к печати поэтический сборник
267 См. выше о переписке Нарбута и Горького в 1925 г. О. И. Киянская и Д. М. Фельд-
ман указывают на покровительство Нарбуту со стороны Горького и арест поэта
хронологически связывают со смертью Горького в 1936 г. См. О. И. Киянская,
Д. М. Фельдман. Карьера акмеиста. С. 97. Свою фотографию с автографом
Горький прислал для публикации в журнале «Сирена». Свою роль в поддерж-
ке опального поэта мог сыграть и тот факт, что Горький хорошо знал старше-
го брата Нарбута Георгия по революционному Петрограду. В 1917 г. Горький
привлек его для работы в особом совещании по делам искусства, где предсе-
дательствовал. — См.: Нарбут-Линкевич В. П. Георгий Нарбут. С. 103.
268 В 1936 г. в рамках дела о «группе украинских националистов — литератур-
ных работников» обвиняемые участники группы во время допросов будут
подчеркивать, что поэт Нарбут является «членом Союза советских писате-
лей». См.: Протокол допроса Шлеймана-Карабана П. С. от 10/XI.1936 г. ЦА
ФСБ.Д.Р-11774.С.52.
269 См. : Чертков Л. Судьба Владимира Нарбута. С. 28.
116

МУЗА-СОВЕСТЬ ВЛАДИМИРА НАРБУТА
«Спираль»270, в котором Нарбут как бы переосмысливает свое до- и после-
революционное творчество, осознавая его как единое целое, как поступа-
тельное движение по самобытному пути осуществления.
* # #
В 1936 г. в издательстве «Советский писатель» под редакцией Нарбута вы-
ходит альманах памяти Эдуарда Багрицкого. Вскоре он будет арестован по
доносу, в составе группы «украинских националистов — литературных ра-
ботников», и осужден постановлением Особого совещания НКВД СССР на
5 лет за т. н. «КРД» — контрреволюционную деятельность. Поэта отправят
в Магадан, где после полутора лет нечеловеческих мучений он погибнет.
Таким образом, работу над альманахом памяти Багрицкого — младшего
товарища по одесскому времени, а затем по Москве — можно считать по-
следним литературным трудом Нарбута, а небольшое вступление «От ре-
дактора», открывающее книгу, — последним фактом его прямого обраще-
ния к читателю. «Заглавные» ноты в этом обращении — слова «романтизм»
и «понятность».
«Особый интерес — в смысле изучения литературного наследства Баг-
рицкого — представляет поэма „Сказание о море, моряках и Летучем Гол-
ландце"», — пишет Нарбут. И далее цитирует стенограмму заседания
«Седьмого литературного интимника» из «Одесских известий» от 4 марта
1923 г.: «Значительнейшей частью программы явилась новая поэма Э. Баг-
рицкого „Сказание о море, моряках и Летучем Голландце". Затронутый ав-
тором в его выступлении вопрос — „Нужна ли пролетариату моя поэма или
нет?" — решен положительно в результате пылкой дискуссии...»271
Вопрос был поставлен Багрицким в стихотворной форме, и Нарбут пол-
ностью воспроизводит девятистрофное стихотворение собрата по перу, ра-
ди которого, надо думать, и было написано обращение:
От пролеткультовских раздоров
(Не понимающих мечты),
270 Н. Бялосинская и Н. Панченко указывают на свидетельства того, что в это вре-
мя в издательстве «Советский писатель» готовился к печати еще один сбор-
ник Нарбута «Избранные стихи». Как и сборник «Спираль», в свет не вышел.
См.: Бялосинская Н., Панченко Н.. Косой дождь. С. 436.
271 Эдуард Багрицкий: Альманах / Под ред. В. Нарбута. М.: Советский писатель,
1936. С. 47.
117

Роман Кожухаров
Ì
От праздных рифм и разговоров
Меня, романтика, умчи!
Я чересчур предался грубым,
Непоэтическим делам, —
Кружась, как мудрый кот под дубом,
Цепь волочил я по камням <...>
Довольно! Или не бродячий
Мне послан Господом удел?
И хлеб, сверкающий, горячий,
В печи не для меня созрел? <...>
Пусть, важной мудростью объятый,
Решит внимающий совет:
Нужна ли пролетариату
Моя поэма — или нет?272
Словно предчувствуя скорую трагическую развязку, Нарбут стремится до-
нести миру поэтическим голосом соратника и свое собственное, сокровен-
ное. Стихи Багрицкого можно воспринимать одновременно и как покая-
ние, и как завещание самого Нарбута, причем — Нарбута-поэта, слишком
поздно сбросившего путы «грубых, непоэтических дел»,
В ночь с 26 на 27 октября 1936 г. Нарбут был арестован в своей кварти-
ре № 17 дома 15 по Курсовому переулку273. Он обвинялся в том, что вхо-
дил в группу «украинских националистов — литературных работников»274,
которая занималась антисоветской агитацией. Помимо Нарбута, в эту
группу были включены Поступальский Игорь Стефанович, 1907 г. р., вне-
штатный редактор издательства «Художественная литература» (объявлен
руководителем группы); Шлейман (Карабан) Павел Соломонович (Сер-
геевич), 1893 г. р., переводчик с украинского; Зенкевич Павел Болеславо-
вич, 1886 г. р., литературный переводчик; Навроцкий Борис Алексеевич,
1894 г. р., профессор консерватории. Все пятеро были арестованы в один
день, вернее — в одну ночь, 27 октября, в квартирах по месту их жительства
были проведены обыски275.
Эдуард Багрицкий: Альманах. С. 47—48.
Подробно об аресте Нарбута: Бялосинская Н., Панченко Н.. Косой дождь. С. 41.
В постановлении об избрании меры пресечения И. С. Поступальскому предъ-
явлено обвинение в том, что он является организатором украинской нацио-
нал-фашистской группы в Москве (ЦА ФСБ РФ. Д. Р-11774. С. 30).
См. ордеры на арест и обыск квартиры Поступальского И. С, Навроцкого Б. А.,
Шлеймана-Карабана П. С, Зенкевича П. Б. Протокол обыска и ареста Зенкеви-

МУЗА-СОВЕСТЬ ВЛАДИМИРА НАРБУТА
Следствие тянулось девять месяцев. За это время были проведены че-
тыре допроса Нарбута: первый — 10 ноября 1936 г. (через две недели по-
сле ареста), последующие — 20 ноября и 11 декабря 1936 г., последний —
28 марта 1937 г.
На противоречивость показаний, данных подследственными в ходе до-
просов, позже обратит внимание судебная коллегия Верховного суда СССР
и вынесет вердикт о пересмотре дела, признав, что все пятеро «были осу-
ждены без достаточных оснований»276. Но это произойдет только в 1956 г.,
когда Нарбута, а также Зенкевича и Навроцкого уже не будет в живых.
А в октябре 1936 г. следователи 3-го отделения главного управления госбез-
опасности (ГУ ГБ) Илюшин, Шнейнкман, Шульман, Гатов стремились во что бы
то ни стало изобличить «антисоветскую деятельность» московской «группы».
Впрочем, поначалу следствие явно пробуксовывало. Руководитель
«контрреволюционных сборищ» И. Поступальский свою вину отрицал, дру-
гие обвиняемые, в том числе и Нарбут, давали противоречивые показания,
суть которых сводилась лишь к «антисоветским разговорам», звучавшим
в том числе и «на квартире Багрицкой»277.
ча П. Б. датирован 26 октября 1936 г. (ЦА ФСБ РФ. Д. Р-11774. С. 20). Ордер на
арест Нарбута и протокол его обыска и ареста в деле отсутствуют. Все осталь-
ные подписаны зам. наркома внутренних дел СССР, комиссаром ГБ 1-го ранга
Я.Аграновым (ЦАФСБ РФ. Д. Р-11774. С. 3,7,14,19).
276 В определении судебной коллегии, в частности, говорится: «Обвинение, как
видно из дела, основывалось на неконкретных и противоречивых показани-
ях Шлеймана (Карабана), Нарбута, Зенкевича». В итоге коллегия (председа-
тель Морозов Н. И., члены коллегии Беляев Ф. А., Сакач В. М.) «определила
Постановление Особого Совещания при Наркомиссаре внутренних дел СССР
от 23 июля 1937 года отменить и дело производством прекратить за необос-
нованностью обвинения». В Определении также указано: «О пересмотре де-
ла ходатайствовали Поступальский и родственники умерших Зенкевича, На-
вроцкого и Нарбута, Председатель украинского Союза Советских писателей
М. Бажан, поддерживая ходатайство о пересмотре дела Зенкевича, дает о нем
положительный отзыв». Определение судебной коллегии по уголовным де-
лам Верховного суда СССР, 31 июля 1956 г. (ЦАФСБ РФ. Д. Р-11774. С. 194-196).
277 Лидия Густавовна Суок (Багрицкая) (1895—1969) — старшая из трех сестер Су-
ок (средняя сестра Ольга (1899—1978) — жена Ю. К. Олеши; младшая Серафи-
ма (1902-1982) — жена В. И. Нарбута). С 1920 г. жена поэта Эдуарда Багриц-
кого (1895—1934); в 1936 г. Л. Г. Багрицкая стала женой И. С. Поступальского.
Пытаясь заступиться за арестованных — собственного мужа, и в особенности
за мужа сестры В. И. Нарбута, — была сама репрессирована в 1937 г. Вернулась
из заключения в 1956 г. (См.: Зенкевич Е. О Павле Зенкевиче // Сохрани мою
речь. Воспоминания. Материалы к биографии. Современники. М.: РГГУ, 2000.
С. 223).
119

Роман Кожухаров
Ход дела сдвинулся, когда следователи выявили связь группы Посту-
пальского с «украинскими националистами» непосредственно на Украине:
поэтами П. П. Филиповичем и Н. К. Зеровым278, с расстрелянным в 1935 г. по
обвинению в терроризме «украинским фашистом» поэтом К. С. Буревым279,
а также с «национал-фашистской организацией», куда входили В. М. Чеч-
вянский-Губенко и А. С. Волкович280.
В ходе следствия Нарбут давал взаимоисключающие показания. Напри-
мер, на допросе 10 ноября 1936 г. он четко заявлял: «Я не контрреволюцио-
нер и никакой контрреволюционной работы никогда не вел, и среди лиц,
с которыми я поддерживал те или иные отношения, мне неизвестны такие,
которые бы вели контрреволюционную работу».
В начале допроса взаимоотношения с Поступальским — своим свояком
(на тот момент И. С. Поступальский являлся мужем Л. Г. Багрицкой, стар-
Н. К. Зеров (1890—1937) — украинский советский поэт, переводчик, литера-
туровед. В 1918—1920 гг. в Киеве преподавал украиноведение в Архитектур-
ном институте, работал редактором библиографического журнала «Книгарь»
(до начала 1920 г.). В это время входил в кружок деятелей украинской куль-
туры, который сформировался вокруг Георгия Нарбута. На собраниях кружка
обсуждались вопросы развития украинской литературы, искусства, графики.
Лидер группы «неоклассиков». П. П. Филипович (1891—1937) — украинский
поэт, переводчик, писатель и историк литературы. Входил в группу украин-
ских «неоклассиков». Н. К. Зеров и П. П. Филипович в феврале 1936 г. были
осуждены на 10 лет каждый Военным трибуналом Киевского военного округа.
В 1937 г., после пересмотра дела, оба поэта были расстреляны.
К. С. Буревой (1888—1934) — украинский советский поэт, драматург, театровед
и литературный критик, переводчик, революционный деятель. Участник ли-
тературной дискуссии 1925—1928 гг. и автор брошюры «Европа или Россия —
о путях развития современной литературы». Расстрелян, по разным данным,
в декабре 1934 г. или в 1935 г.
В. М. Чечвянский-Губенко (1888—1937) — украинский советский писатель,
юморист и сатирик. Взял себе литературный псевдоним «Василий Чечвян-
ский» от хутора Чечва — места своего рождения. Брат Остапа Вишни (наст.
имя П. М. Губенко; 1889—1956), известного украинского советского писате-
ля-сатирика, репрессированного в 1933—1943 гг. В. М. Чечвянский-Губенко
был расстрелян в Киеве 15 июля 1937 г., на следующий день после вынесения
приговора. А. С. Волкович (1897—1937?) — украинский переводчик, из дворян,
арестован вместе с В. М. Чечвянским-Губенко по обвинению в создании фа-
шистской террористической организации, целью которой было свержение со-
ветской власти на Украине и образование самостоятельного украинского го-
сударства, с утверждением в нем фашистской диктатуры, которое должно бы-
ло произойти под протекторатом фашистской Германии (Протокол допроса
Волковича А. С. от 3 апреля 1937 г. ЦА ФСБ РФ. Д. Р-11774. С. 97,103).
120

МУЗА-СОВЕСТЬ ВЛАДИМИРА НАРБУТА
шей сестры жены Нарбута) Нарбут характеризует как «родственно-быто-
вые», «дружеские», но затем вдруг, совершенно немотивированно заяв-
ляет: «При обсуждении общеполитических и общественно-литературных
вопросов участники наших встреч высказывали антисоветские взгляды» —
и далее безоговорочно «изобличает» и своего свояка, и себя: «Да, я при-
знаю, что литератором Игорем Поступальским была создана антисовет-
ская группа литераторов, участником которой я — Нарбут В. И. являлся»281.
От допроса к допросу степень самооговора нарастает. В показаниях уже
фигурируют выступления «с прямой апологией фашизма и Гитлера». Нар-
бут повторяет их на очной ставке с И. Поступальским 22 июня 1937 г., од-
нако тот правдивость этих показаний не подтвердил и вину свою не при-
знал282.
Во время допросов Нарбут приводит примеры собственных антисовет-
ских высказываний. Практически все они — о литературе: «В начале ноя-
бря месяца 1935 г. на вечеринке, устроенной у Шлеймана (Карабана), где
присутствовали названные мною антисоветски настроенные литераторы,
я — Нарбут, обсуждая известие о самоубийстве поэта Н. Дементьева283, го-
ворил, что это не самоубийство (Н. Дементьева), а убийство. Мы все ходим
281 Протокол допроса Нарбута В. И. от 10/XI1936 г. ЦА ФСБ РФ. Д. Р-11774. С. 63,65.
282 Протокол очной ставки между обвиняемыми Поступальским И. С. и Нарбу-
том В. И., 22 июня 1937 г. ЦА ФСБ РФ. Д. Р-11774. С. 131.
283 Н. И. Дементьев (1907—1935) — поэт. В 20-х гг. учился в Литературно-художе-
ственном институте имени В. Я. Брюсова, закончил литературное отделение
МГУ. Состоял в литературной группе «Перевал». Публиковался в «Красной нови»,
«Комсомольской правде», «Молодой гвардии», «Новом мире», «Октябре». Автор
поэтич. сб. «Шоссе энтузиастов» (1930), «Овладение техникой» (1933), «Расска-
зы в стихах» (1934), поэмы «Город», «научных» стихов, произведений для де-
тей. Э. Багрицкий написал о своем друге стихотворение «Разговор с комсомоль-
цем Н. Дементьевым» (1927). Был задержан при попытке суицида в гостинице
для иностранцев (ему почудилось, что город захватили фашисты, и он не хотел
отдаться им живым; см. воспоминания его жены Надеждиной Н. А. «В памяти
встает...»/Китеж: проза, поэзия, драматургия, воспоминания. М., 2006. С. 382—
450), помещен в психиатрическую больницу имени Кащенко. После выписки из
больницы психическое состояние поэта ухудшилось. 28 октября 1935 г. покон-
чил жизнь самоубийством, бросившись с балкона шестого этажа. Похоронен на
Новодевичьем кладбище. На его смерть Борис Пастернак написал стихотворе-
ние «Безвременно умершему» (1936), где есть строки:
Но тут нас не оставят.
Лет через пятьдесят,
Как ветка пустит паветвь,
Найдут и воскресят.
121

Роман Кожухаров
по этой дорожке, т. е. под знаком самоубийства. Это я относил к литерато-
рам — поэтам СССР. Я утверждал в своих выступлениях, что у нас в СССР
нет условий для развития поэзии, да она и никому не нужна. <...> На по-
следних сборищах я утверждал, что везде у нас в литературе сидят фельд-
фебели, для которых литература ничто, было бы чем командовать. <...> Вот
арестовали молодого поэта Шевцова284, а бездарная поэтическая молодежь
пишет спокойно стихи. Бездарность на свободе, а такие как Шевцов сидят
в тюрьмах. <...> Литература сера и убога, везде стандарт и безвкусица, ску-
ка, особенно чувствительно сказывается на поэтическом молодняке, кото-
рого у нас в Советском Союзе в литературе нет»285.
Об «антисоветской пропаганде» Нарбута говорит в своих показаниях
П. С. Шлейман-Карабан: «Антисоветские высказывания Нарбута были ред-
ки, но резки. <...> Творческое бесплодие некоторых писателей (Олеша, Ба-
бель286) он объяснял трудностями писать в наше время, говорил, что клас-
сикам в прежнее время писать было легче, так как они писали, что и как
хотели „от души". У нас часто печатаются литературные произведения,
особенно стихи, идеологически выдержанные, но в ущерб художественно-
му качеству. В этом он усматривал большую угрозу в путях развития совре-
284 А. М. Шевцов (1914—1938) — поэт. Учился в Вечернем рабочем литератур-
ном университете, участник Первого всесоюзного съезда советских писате-
лей (1934). Автор сборника стихов «Голос» (Профиздат, 1934). В 1936 г. аресто-
ван, отправлен в лагерь на Колыму. 23 апреля 1938 г. на заседании «тройки»
при НКВД по «Дальстрою» был обвинен в контрреволюционной троцкистской
деятельности и приговорен к расстрелу, расстрелян 20 мая 1938 г. в возрасте
24 лет.
285 Протокол допроса Нарбута В. И. от 28 марта 1937 г. ЦА ФСБ РФ. Д. Р-11774.
С. 78.
286 И. Э. Бабель (1894—1940) — писатель, переводчик, сценарист и драматург.
В 1916 г. в Петрограде познакомился с М. Горьким, который опубликовал
в журнале «Летопись» первые рассказы Бабеля. По совету М. Горького «ушел
в люди» и переменил несколько профессий. Участвовал в Советско-польской
войне 1920 г. в рядах Первой конной армии, в качестве политработника и во-
енного корреспондента ЮгРОСТА (возглавляемого Нарбутом), вел записи,
послужившие основой для будущего сборника рассказов «Конармия» (1926).
В это время печатался в издаваемом Нарбутом в Одессе журнале «Лава» (1920.
№ 1. С. 4—5). С 1924 г. окончательно поселился в Москве. Был арестован 15 мая
1939 г. на даче в Переделкине по обвинению в «антисоветской заговорщиче-
ской террористической деятельности» и шпионаже. Военной коллегией Вер-
ховного Суда СССР был приговорен к высшей мере наказания и расстрелян на
следующий день, 27 января 1940 г. Расстрельный список был подписан секре-
тарем ЦК ВКП(б) И. В. Сталиным.

МУЗА-СОВЕСТЬ ВЛАДИМИРА НАРБУТА
менной советской литературы. В основном антисоветские высказывания
Нарбута касались литературных вопросов, и именно участием на наших
вечеринках Нарбута я объясняю усиление наших антисоветских высказы-
ваний. <...> Нарбут иногда рассказывал анекдоты антисоветского харак-
тера»287.
Следствие обвиняло П. С. Шлеймана-Карабана в причастности к во-
влечению Нарбута в «антисоветскую группу». Тот свою вину отрицал: «Во-
прос: — Кто вовлек НАРБУТА в группу? Ответ: — Не знаю. Признаю, что
в октябре 1935 г. я пригласил НАРБУТА к себе на вечеринку, как это быва-
ло и прежде. На вечеринке были ТУРГАНОВ и ПОСТУПАЛЬСКИЙ. Постоян-
ным участником наших собраний НАРБУТ стал с декабря 1935 г. с момента
устройства их на квартире у БАГРИЦКОЙ. НАРБУТА я знал еще с 1919 г. по
совместной работе в Киеве в журнале Укрсовнархоза, затем в 1921 г. я рабо-
тал в г. Харькове в РАТАУ, директором которого был НАРБУТ»288.
Спустя два года в прошении о пересмотре дела на имя наркома вну-
тренних дел СССР Шлейман-Карабан будет настаивать на том, что осужден
без вины и несет незаслуженное наказание. «О Поступальском, Нарбуте как
о членах группы я впервые услышал от следствия», — напишет он. В своем
письме он даст поэту такую характеристику: «Нарбута я знал давно, ценил
как поэта, оказавшего в свое время значительное литературное влияние
и на меня, и переезде моем в Москву, встречался с ним домами. Он как ста-
рый мой знакомый естественным образом встречался у меня на семейных
вечеринках (именинах жены, октябрь 1935 г.) с моими приятелями, пере-
водчиками. Вскоре после того, как его свояченица Багрицкая стала женой
Поступальского, он стал чаще встречаться со всеми нами, причем понятно,
что Нарбут, Поступальский и я (как старый приятель Нарбута) встречались
в семейном кругу чаще, чем остальные из нашей компании. Ничего анти-
советского ни в разговорах, ни в настроениях Нарбута я не замечал. Он пе-
реживал полосу нового творческого подъема и был полон радужных на-
дежд и перспектив»289.
Протокол допроса Шлейман-Карабан П. С. от 24 июня 1937 г. ЦА ФСБ
РФ. Д. Р-11774. С. 134.
Протокол допроса Шлеймана (Карабана) Павла Соломоновича от 10 декабря
1936 г. ЦА ФСБ. Д. Р-11774. С. 55.
Письмо наркому внутренних дел СССР от Шлеймана (Карабана), 28/VIII — 39 г.,
Инвалидный город Магадан. ЦА ФСБ РФ. Д. Р-11774. С. 166. В 1940 г. в пере-
смотре дела Шлеймана-Карабана был получен отказ. 15 марта 1947 г. Особое
совещание отказало в снятии судимости И. С. Поступальскому. В это время
он проживал на станции Петушки Московской области, Курской железной до-
123

Роман Кожухаров
Следствие по делу №10746 несколько раз продлевалось и было окон- |
чено и передано на рассмотрение особому совещанию при НКВД СССР |
23 июня 1937 г. В обвинительном заключении, подписанном сотрудника- |
ми резерва 4-го отделения ГУ ГБ А. П. Макаровым и нач. отд. 4-го отд. ГУ ГБ 1
ст. лейтенантом ГБ Илюшиным, «антисоветская группа украинских нацио- |
налистов — литературных работников» обвинялась в связях с ликвидиро- |
ванной на Украине контрреволюционной фашистской организацией, в си- 1
стематической организации сборищ, на которых проводилась враждебная I
антисоветская контрреволюционная агитация, а также в связях с контрре-
волюционным националистическим подпольем на Украине, «то есть в со- 1
вершении преступлений, предусмотренных ст. 58 (10) и 58 (11) УК РСФСР»290. i
Постановлением Особого совещания при НКВД СССР от 23 июля 1937 г. |
все пятеро были осуждены на пять лет лишения свободы за КРД (контр- |
революционную деятельность). В частности, «постановили Нарбута Вла- j
димира Ивановича за контрреволюционную деятельность заключить в ис-
правтрудлагерь сроком на пять лет, считая срок с 11.XI — 36 г.»291 Отбывать
срок все пятеро были отправлены на Колыму292.
Сохранилось 11 писем и телеграмма Владимира Ивановича Нарбута из
пересыльного лагеря под Владивостоком и с Колымы293. В середине дека-
бря Нарбут был отправлен из Магадана на Стан Оротукан — это около че-
тырехсот километров от побережья. Затем, после недолгого здесь пребыва-
ния, — пешком через перевал на ключ Пасмурный. На Пасмурном Нарбут
пробыл около двух с половиной месяцев. Работал счетоводом, ночным сто-
рожем, ассенизатором.
В письме жене Серафиме Густавовне Нарбут, отправленном 9 марта
1938 г. из Стана Оротукан, поэт писал: «После перехода пешком через гор-
ный перевал (когда я шел из Оротукана на Пасмурный) я получил растяже-
ние жил в левой, больной ноге. Лежал, не мог ходить почти полмесяца... За-
тем на меня напала цинга (скорбут). Левая и частично правая нога покры-
лись гнойными язвами, — их было 12. Сейчас дело идет на поправку. Язв
роги, до того работал в Магадане контролером городского клуба профсою-
за «Золото и платина». И. С. Поступальский отбывал свой срок в Севвостла-
ге НКВД, был освобожден 28 июля 1942 г. по отбытии: срока наказания (ЦА
ФСБ. Д. Р-11774. С. 175).
Обвинительное заключение по делу № 10746. ЦА ФСБ РФ. Д. Р-11774. С. 143.
Выписка из протокола Особого совещания при наркомиссаре внутренних дел
СССР от 23 июля 1937 г.ЦАФСБ РФ. Д. Р-11774. С. 159.
См.: Бирюков А. «За нами придут корабли...»: Колымские истории. С. 88.
См.: Нарбут В. Стихотворения. С. 371—382.
124

МУЗА-СОВЕСТЬ ВЛАДИМИРА НАРБУТА
осталось уже только 4. <...> Немного досаждало еще мне мое сердце. Я, ка-
жется, уже писал тебе, что у меня еще во Владивостоке обнаружили врачи
порок сердца. Иногда очень сильно опухают ноги — пришлось даже разре-
зать левый валенок и носить его на завязках...»294
Историк и журналист А. М. Бирюков (1938—2005) восстановил события
последних, исполнен ных мучений и мужества дней поэта, окончившихся его
трагической гибелью. Исследователь особо подчеркивал: «При знакомстве
со многими десятками дел того периода создается впечатление, что и об-
виняемые, и свидетели прекрасно понимали безвыходность своего положе-
ния, а потому и не особо препятствовали ходу следствия. Но встречаются де-
ла, в которых арестованные проявляли железную силу воли и упорно отвер-
гали предъявленные обвинения. Так вели себя на допросах поэт Владимир
Нарбут, начальник кузнечного цеха Марчеканского завода Кузнецов-Морев,
завидную стойкость проявляли уже прошедшие через многие испытания
троцкисты»295. В посвященном поэту очерке А. Бирюкова указано: «В конце
февраля — начале марта 1938 г. Владимир Нарбут вместе с такими же, как он,
инвалидами был актирован медицинской комиссией и этапирован в Мага-
дан, в карперпункт №2. Здесь против него 2 апреля было возбуждено новое
уголовное преследование. Ордер (№241) на арест и обыск подписал началь-
ник УНКВД Сперанский. Вместе с Нарбутом контрреволюционную группу
саботажников, занимавшихся на карперпункте №2 антисоветской агитаци-
ей и разложением лагерной дисциплины, составили еще восемь инвалидов
(планировали сначала группу из десяти человек, но один умер, не дождав-
шись ареста) <...> Четвертым апреля помечен первый и единственный в этом
деле протокол допроса Нарбута. Вот целиком его текст, написанный рукой
проводившего допрос о/у 4-го отделения УГБ УНКВД по ДС296 сержанта Мо-
хова: „Вопрос: Следствию известно, что вы являетесь участником контррево-
люционной группы, существовавшей на карпункте СВТЛ297. Подтверждаете
ли это? Ответ: Отрицаю. Вопрос: Вы говорите неправду. Материалами след-
ствия вы полностью изобличены. Признаете ли свое участие в к-р группе?
Ответ: Не признаю. Записано с моих слов верно и мне прочитано». И послед-
294 Там же. С. 380-381.
295 Бирюков А. Реализация приказа №00447 на Колыме. К истокам «гаранинщи-
ны». Материалы научно-практической конференции.
2% дс _ «Дальстрой», в 1938 г. главное управление строительства Дальнего Севе-
ра НКВД СССР.
297 СВТЛ — Севвостлаг (Северо-Восточный исправительно-трудовой лагерь),
структурная единица системы исправительно-трудовых лагерей, существо-
вавшая на территории «Дальстроя» как его производственное подразделение.
125

Роман Кожухаров
ний автограф Нарбута. <...> 7 апреля тот же ст. лейтенант ГБ Боген (и. о. на-
чальника 4-го отдела УНКВД Каценеленбоген, член «московской бригады» —
группы сотрудников наркомата, присланных в Магадан для реализации при-
каза № 00447. — Р. К.) утвердил всем девятерым обвинительное заключение.
В тот же день эти дела были поставлены на рассмотрение тройки. Еще че-
рез неделю, 14 апреля, расстрельные постановления тройки были приведены
в исполнение. В тот день в Магадане было расстреляно 176 человек»298.
В одном из последних своих писем к жене из магаданского лагеря
«Дальстрой» Нарбут признаётся: «...Как это ни странно, тут возникло мно-
го лирического подъема. <...> Объясняю это колоссальными душевными
переживаниями, испытанными мной. <...> Лишь бы разрешили только мне
писать здесь стихи, — не писать будет, убежден теперь, для меня мучитель-
но <...> может, и нужно было это потрясение, чтобы вернуть меня к сти-
хам...»299. И тут же поэт приводит начало одного из своих «тюремных стихо-
творений», которые «сложились» у него в голове: строфу, начинающуюся
строкой «И тебе не надоело, муза...».
Последние поэтические строки Нарбута подтверждают, что ситуация
с его «отказом от поэзии» в начале 1920-х гг. не была внешним измышле-
нием собратьев по перу и ценителей его творчества, а внутренне принима-
лась и признавалась самим поэтом. К трагической черте своего жизненно-
го пути поэт подошел незамутненным лириком, предпринявшим попыт-
ку максимально очистить стихи от прозы и быта, сбросить ради романтики
путы непоэтических дел.
Так, на лирическом подъеме, на полуслове оборвавшегося, задушев-
ного разговора с собственной музой, был прерван исполненный трагизма
и творчества земной путь Владимира Нарбута, ушедшего туда, откуда воз-
вращаются только книгами и стихами.
РОМАН КОЖУХАРОВ
Бирюков А.. «За нами придут корабли...»: Колымские истории. С. 89—91.
В. Шаламов об этих событиях пишет: «На Колыму нас везли умирать и с дека-
бря 1937 года бросили в гаранинские расстрелы, в побои, в голод. Списки рас-
стрелянных читали день и ночь. Всех, кто не погиб на Серпантинной — след-
ственной тюрьме Горного управления, а там расстреляли десятки тысяч под
гудение тракторов в 1938 году, — расстреляли по спискам, ежедневно под ор-
кестр, под туш читаемым дважды в день на разводах — дневной и ночной сме-
не» (Шаламов В. Леша Чеканов, или Однодельцы на Колыме / Шаламов В. Ко-
лымские рассказы. Кн. 2. М., 1992. С. 303).
Нарбут В. Стихотворения. С. 374.
126

Стихи
fr

Ранние стихотворения
1906-1909 годов
Бандурист
Сидит сивый дед у дороги, играет
Перстами на старой, разбитой бандуре...
И струны рокочут, и струны рыдают,
Как отзвук далекой затихнувшей бури...
Как отзвуки бури, затихнувшей в море,
Как гаснущий ропот валов отревевших —
То горе народное, темное горе,
Вспоенное болью в веках поседевших...
Тоска безысходная сердце терзает,
Как черная злая, полночная птица...
А струны рокочут и горько рыдают
И звуками скорбную строят темницу...
И сердце, и душу, и вольную волю —
Всё отдал — незрячий — шляхам да дорогам...
И плачет на старой бандуре про долю,
Про горе народа, забытого Богом...
1906
129

Владимир Нарбут «стихи
На Украине
Нет, нет мне ничего приятней,
Как вспомнить хуторок далекий...
Там — двор с гулливой голубятней,
Колонкой с башенкой высокой, —
И дом под крышею тесовой,
Где так знаком мне угол каждый.
А за окошком — сад вишневый.
По нем гуляя, не однажды
Я сиживал с тобой в беседке
Под вечер, полный чар дремоты,
Когда туман прозрачно-редкий
Ходил на поле из болота...
В ней было первое свиданье,
И нежно-трепетные ласки,
И боязливое признанье,
И поцелуй, — всё в старой сказке...
В саду изведал я впервые
Порывы сладостных томлений...
Там были слезы горевые,
Укоры поздние в измене...
И всё умчалось...
год за годом
Терплю покорно я страданья,
Но, отдавая дань невзгодам,
Лелею я воспоминанья...
И нет мне ничего приятней,
Как вспомнить хату с синей ставней,
И дверь с высокой голубятней,
И сад с любовью моей давней...
<1906>
130

РАННИЕ СТИХОТВОРЕНИЯ 1906-1909 ГОДОВ
Цветы
Отцветшие цветы! Как жалки вы осеннею порой
С опущенными книзу лепестками!
На ваших чашечках садился прежде целый рой
Пчел мохнатых вместе с мотыльками...
И вы головками приветливо кивали розовой заре,
Чуть занимавшейся на ясном небе.
Она стыдливо лишь алела и, щедро вас росой даря,
Сгоняла светом мрак на сонной еще Гебе...
В траве, в задумьи тихом, незаметно вы цвели
И с жадностью тянулись к свету...
И, пробираясь меж стеблей, к вам длинный путь вели
Ярко-золотые лучи солнца летом.
Смиренно, не гордясь, блистали вы чудесною красой
Из темно-серой и глухой травы.
И упивались ароматом нежно... Но под косой
Отточенной злой осени попадали мертвы...
Отцветшие цветы! Вы будите, угасшие, в душе моей
Лишь грусть глубокую и сожаленье...
И больше не украшаете пустых и вольных вы полей:
Там ветра слышится сердитое гуденье...
1906
Родина
Я стою в созерцаньи немом.
Реет ястреб седой над холмом,
Зорким оком добычу ища.
На пригорке трещит саранча.
131

Владимир Нарбут »стихи
Ниже — луч убегает косой.
А вдали дождь повис полосой,
И окутанный дымкою лес
Слился с куполом синим небес.
Я шагаю тропинкой межи,
Васильки обрывая во ржи.
И кругом голосистая рожь
Всё поет, а о чем — не поймешь...
Проплывает неведомый гуд...
Точек-пчел замечаю я лёт:
На гречиху цветущую льнут
И янтарный назад несут мед.
Похилился ветряк над бугром
С перешибленным бурей крылом.
Осторожно спускаюсь в овраг.
В стороне — белый череп коня.
Он с усмешкою злою, как враг
Темноокий, глядит на меня.
Солнца рдяного шар в синеве
Сеет пыль, и лучи его жгут.
Выступая по сочной траве,
Косари и блестят, и поют...
Песня — боли затерянный крик,
Она темного горя полна...
А вверху где-то блеет кулик;
Налетит, прозвенит, как струна...
Как стекло, неподвижен залив,
Околдованный радугой ив.
За серебряной речкой опять —
Та же ширь и полей благодать,
Те же скатерти грузных равнин, —
Ряд не конченных кем-то картин:
132

РАННИЕ СТИХОТВОРЕНИЯ 1906-1909 ГОДОВ
Рисовал их старик, рисовал,
Бросил кисть да и сам задремал...
Дремлет всё и звенит тишина
В паутине тяжелого сна.
<1906>
Коршун
Посвящается Ф. Лазаренко
Коршун чертит круг за кругом
В синем мареве небес.
Поплывет он — то на над лугом,
То шарахнется на лес.
Темным призраком застынет,
Крылья накрест распластав.
Вдруг чуть-чуть полётом двинет,
Упадет в траву стремглав.
И, ярясь в победном кличе,
В буйной удали стрелка, —
С полоненною добычей
Взмоет он под облака.
<1906>
* * *
Осенний сад, осенний сад...
Иду я — в золоте аллей, —
И клены тихо говорят
Мне невозвратное о ней...
133

Владимир Нарбут »стихи
•i
А там, за прудом, старый дом,
Балкон и темное крыльцо,
В окне, в сияньи золотом —
Как будто милое лицо...
Куда умчалися те дни,
Когда цвела моя любовь?..
И — грустный — знаю я: они
Ко мне уж не вернутся вновь...
И никогда не видеть мне
Ее, покинутую мной:
Ведь спит она и в тишине,
И в темном склепе под землей...
<1908>
Светлый луч
Заря, заря!.. И светлый луч
Пронзил туманы, как стрела.
В овраг ушла глухая мгла.
И стоголосый лес певуч.
И в ясном поле — спелой ржи
Колосьев золотой извив,
И от межи и до межи
Сверкает яркий перелив.
Сквозь камыши мерцает гладь
Воды по тихим заводям...
И Божий мир — прекрасный храм...
Почиет в сердце благодать...
<1908>
134

РАННИЕ СТИХОТВОРЕНИЯ 1906-1909 ГОДОВ
В скиту
ПОЭМА
1
«Я гласу Бога не внимал,
Служил — безумный — Сатане.
И вот тогда, когда я спал,
Господь явился мне во сне,
И был в терновом Он венце,
В одеждах белых, точно снег,
И капли крови на Лице
Алей рубинов были всех.
Взглянул Он кротко на меня —
Такие скорбные глаза!
И я ушел, печаль храня.
Молитвы пели небеса.
2
Тогда же был другой мне сон:
Как будто в море я упал.
Звала гроза со всех сторон,
А черный вал корабль умчал.
Познал я моря злую власть,
Но вдруг, взнесенный на хребет,
Чтоб в бездну в тот же миг упасть,
Я золотой увидел свет.
Он лился с горней высоты,
Его родила не луна...
В нем изумрудные цветы
Зажгла кипучая волна.
И вот сквозь скрежет, рев и гром
Я услыхал слова любви —
Как будто были мы вдвоем —
«Надейся, веруй и живи...»
135

Владимир Нарбут «стихи
3
Начерчен был и в третий раз
Мне сон дерзающей Рукой.
Огонь закатный тихо гас
И алый час был за рекой;
Дорогой шел я — пилигрим,
И посох был один мой друг.
А на поля ложился дым,
И ночь ковала синий круг.
На перекрестке, у могил,
Ребенок встретился со мной.
В рубашке беленькой он был,
Простоволосый и босой.
Четыре слова мне сказал:
«Идем, мой бедный пилигрим», —
И за рукав меня он взял,
И я — старик — пошел за ним.
Мы шли тропою между нив,
И между трав, и меж ветвей —
Всю ночь. Заря, позолотив
Край неба, маковки церквей
Монастыря открыла нам
Там, где кончался старый лес.
И я вступил в зажженный храм.
Ребенок белый вдруг исчез.
4
Так Божий сон был явлен мне,
И светлый Лик, и горний зов.
И вот — в скиту и в тишине —
Живу я в глубине лесов.
И вот — я — схимник и монах,
Не знаю ропота тревог,
И мир погас в моих глазах
И дальше стал. И ближе Бог...»

РАННИЕ СТИХОТВОРЕНИЯ 1906-1909 ГОДОВ
5
Поведав тайну Бытия,
Вдруг оборвал рассказ старик...
Глядел недвижно, затая
В глазах закат и чей-то Лик.
Когда ж его я руку взял,
Узнал я Смерти тихий плен...
И лес качался и шептал:
«Умри. Усни. Всё тлен, всё тлен».
<1909>
# # *
В сетях полуденного плена
В саду мне сладостно лежать
И запах вянущего сена
И одуванчиков впивать.
И легкий ветерок приветно
Крылом мне кудри шевелит,
А в небе тучки незаметно
Чрез золотой плывут зенит.
И где-то медным басом улей
Гудит в дремотной тишине. —
И не пойму: я наяву ли,
Или в далеком, светлом сне...
<1909>
* ♦ *
Весной, когда в долинах тает снег,
Тропинкою взбираюсь я на горы.
137

Владимир Нарбут «стихи
Там небо синее синей от нег,
Излитых солнцем на просторы.
Там, на обрыве, приютился лес,
Узорный и резной на грани фона,
И золотистей, и светлей небес
Цветут там голубые анемоны.
<1909>
* * #
Солнце вдруг пропало... Небо потемнело...
И на сизых крыльях буря налетела.
Стрелы засверкали, гром зарокотал,
Тополь серебристый сломанный упал...
И умчалась буря... Просветлело небо.
Там, в полях, над морем золотого хлеба,
Яркая нагнулась радуги дуга
И концом уперлась в дальние луга.
Ласточки кружились, рея над рекою,
А в саду безмолвно, но с такой тоскою
Листик каждый, каждый робко трепетал —
Тополь серебристый тихо умирал...
<1909>
Орел
Был орлом я яснооким
И любил я солнце, степи:
Да схватили ненароком,
Заковали меня в цепи.
138

РАННИЕ СТИХОТВОРЕНИЯ 1906-1909 ГОДОВ
Чую, чую: в сизых тучах
Уж не реять никогда мне,
И в кругу цветов пахучих
Не сидеть на диком камне...
А по зорям на озерах
Уж не веять пуха-снега
Лебедей сереброперых,
Налетевших от ночлега.
Никогда в усладе сечи
Алой крови не напиться...
Лишь в темницу каждый вечер
Пышет алая зарница;
Лишь она одна пророчит
Мне далекие просторы.
Где, срываясь, гром грохочет
И бежит по кручам в горы.
Там, в гнезде, над самой бездной,
Заждалися меня дети...
И не знают, что в железной
Изнывает отец клети;
Что душа его по воле
Истомилась в муке черной,
Что зачахнет он в неволе —
Дикий, бурный, непокорный.
<1909>
Облака
Пробежала тень по лугу,
В листьях блеск померк червонца:
Тучка — видно, с перепугу —
Пала дымкою на солнце.
Миг — она, как сон, умчалась.
И опять всё засияло,
Трепеща, заулыбалось,
Стало нежно, ясно, ало.
139

Владимир Нарбут »стихи
Снова солнце искры мечет,
Сеет дрему, зной и лень,
Где-то ласточка щебечет...
Видно пояс чрез плетень.
Над пригорком воздух синий
Чуть дрожит. Сверкают ржи.
Горьким запахом полыни
Вдруг потянет от межи...
Опрокинувшись на спину,
Замечтавшися слегка,
Сквозь просвет в листве осины
Я смотрю на облака:
А они плывут по морю
Бирюзовому небес
И не ведают ни горя,
Ни отрады, ни чудес;
Смотрят в зеркало — в заливы,
Пролетая над прудом,
После, где-нибудь над ивой,
Туча выльется дождем.
Так и я. По морю жизни
Всё плыву, плыву, плыву
И в неведомой отчизне
Рай найду ли наяву?
Как бы ни было — роняя
Сердца страждущего кровь, —
Я умру, благословляя
Небо, муки и любовь.
<1909>
Осень
Вялый лист с березы валится,
Золотисто-хрупкий.
Осень в рощице таится,
С листьев крутит трубки.

РАННИЕ СТИХОТВОРЕНИЯ 1906-1909 ГОДОВ
Облетают, опадают,
Светятся деревья.
Ветры в облако сгоняют
Белых туч кочевья.
Серой сеткой синь затянет,
Сгаснут солнца стрелки
И, шурша, забарабанит
Дождик нудно-мелкий.
Вот туманная завеса
Даль во мгле укрыла
И потускли краски леса —
Отжитая сила.
Умерло всё. Только ели
Зеленью одеты...
Где-то в теплой колыбели
Почивает лето...
<1909>
У моря ночного
Я сижу над сонным морем.
В светлом облаке луна,
В затуманенном просторе
Мерно движется волна, —
Омывает и качает
Перья шумн ых тростников
И отпора не встречает
У отлогих берегов.
Закипит и пеной взроет
Между моря поперек,
Нежным кружевом накроет
Чуть сверкающий песок.
141

Владимир Нарбут «стихи
Вот и облако отплыло, —
И сияет лик луны,
И неведомая сила
Льется с синей вышины.
Даль на много верст открыта.
Тут и там — везде — огонь.
Не ударами ль копыта
Высекает искры конь?
Иль стыдливые наяды
Ловят сетью золотой
Рыбок пестрые отряды,
Где обрыв скалы крутой?
Иль властитель-душегубец,
Царь воинственный, Нептун
Поднимает жезл-трезубец
Из-под ярких водных дюн?
<1909>
# Ф #
Закатный алый океан
Заткали дымом облака.
И, точно саван, пал туман —
Предтеча ночи — на луга.
Дохнула свежесть. Ветер стих.
И в синем куполе небес,
Как россыпь точек золотых,
Мерцает звездный мир чудес.
Всё спит. И только коростель
Скрипит в лощине далеко...
И нег, и лени колыбель
Меня баюкает легко.
В аллеях сада теплый пар
Плывет через кусты во мглу.
А на окне звенит комар,
Толкаясь жалом по стеклу.

РАННИЕ СТИХОТВОРЕНИЯ 1906-1909 ГОДОВ
Коснулся сон своим крылом
Усталых век моих ресниц.
Сквозь дрему — вижу — за гумном
Миганье пламенных зарниц...
<1909>
Зима
Вчера, в тиши, по залам онемелым,
Заглядывая в зеркала,
Прошла ты привиденьем белым
И за окном сугробы намела.
В углу рыдает пианино, —
И грусть души затерянной больней...
И я — невольник синего камина —
Гляжу на золото огней.
И нежно-рдяные узоры
Спадают дымкой, как пастель...
А за окном, за темной шторой
Поет, поет, поет свирель.
<1909>
У залива
Нежный свет с луною спорит
Бледным фосфором огней.
Горы шуму моря вторят
Грохотом камней.
Изумрудно-светло-алый
Горней звездочки чертог.
И в душе за день усталой, —
Тишина и Бог.
<1909>
143

Владимир Нарвут »стихи
Раб
Я не забыл тебя, родная,
И не могу тебя забыть...
И только плачу, вспоминая,
Как надо было мне любить...
Забыла ль ты свои страданья?
И ночью лунною, к реке
Придешь ли снова на свиданье
В легко накинутом платке?
О, столько пятен, белых теней,
И шепот трав, и плеск ручья...
И нег пленительных томлений,
Гром переливов соловья.
Мы истомились в муке сладкой,
Одною были две души...
И серп серебряной загадкой
Мерцал в задумчивой тиши...
И ты ушла, скользя в тумане,
Как предрассветная звезда...
Ушла... Пропала в белой рани,
Чтоб не вернуться — никогда...
А я... я раб, продавший тело
И душу бедную мою.
Тебя по-прежнему несмело
Любовью чистою люблю...
<1909>

РАННИЕ СТИХОТВОРЕНИЯ 1906-1909 ГОДОВ
Аэроплан
Рассекает лопасть
Пропасть,
Бьет крутым крылом,
Небо в ярких звездах,
Воздух
Свищет за бортом.
Стрекозою звонкой
Тонкой
Мчится без следа...
Светит пояс млечный.
Вечно
Рвется мысль туда...
<1909>
Паук-крестовик
Я от потопа носить привык
Оранжевый крест на спине,
Зане я паук-крестовик
И в галерее живу во сне.
Гулкие комнаты дряхлый дом
Давно тишиной ворожит,
А нитки седые крестом
Я растянул под окном — мой скит.
Пальчиком острым весны дитя
Царапнуло нынче в окно,
И солнце в пыли, чуть светя,
Бросило столб, как тогда — давно...
Столб, золотящийся и пустой,
Напомнил и мне о весне,
Когда я на рыхлый застой
Мира взирал, золотясь во сне...
145

Владимир Нарбут »стихи
Тело, подобное — и коню,
И радуге, плыло во мглу...
...Сегодня ж слежу я возню
Мух на оконцах, таясь в углу.
1909
146

На заре
He знаю, — в детстве видел я Тебя ли
Иль только тень Твою, Бесплотный Дух,
Когда уж росы травы колебали
И жертвенный огонь когда потух.
Ты, проходя поляной голубою,
Благословлял вечернюю тропу.
И от голубок не было отбою:
Они сплетали нимб на светлом лбу.
Они, едва касаяся крылами,
Глазами розоватыми в упор
Глядели на Тебя в зеленом храме.
И перьев серебрился их убор.
А Ты, Ты — нежный, тихий и прекрасный, —
Мне в душу кротость робко перелил.
И вот, бреду — вечерний и напрасный —
Под шелест снежный голубиных крыл.
* * #
Заплачу ль, умру ли, —
Я знаю: навек от меня ты ушла...
147

Владимир Нарбут »стихи
Да как же мне думать — в горячем июле
Загарная бронза круглит купола!..
Забуду ль, узнаю
Опять обманувшее солнце степей?..
И где луговина хрустально-сквозная,
Лесная?.. Разлучную горечь испей...
Я — отроком тихим,
Ты — бледной Царевной, — зашли в монастырь.
Следим жизнь по книгам,
При свечке кровавой — Псалтырь.
Неведомы светлые страсти,
Неведомы нам.
— Малиновой схимой не засти
Июльский путь к гибнущим дням!
Плавни
Камыш крупитчато кистится,
Зерно султаны клонит вниз.
И водяной лопух кустится,
Над топью обводя карниз.
А за карнизом ноздреватым
Буреют шапки кочек. Вдаль
Волнением шероховатым
Дробится плоско речки сталь.
Поет стоячее болото,
А не замлевшая река!
Старинной красной позолотой
Покрыла ржавчина слегка
Его. И легок длинноногий
Бег паука по зыби вод,
148

КНИГА I. «СТИХИ 1909 Г<ОДА>» (1910)
Плывут зеленые дороги,
Кровь никуда не уплывет!
И плавни мягкими коврами
В багрянце стынут и горят,
Как будто в допотопной раме
Убийц проходит смутный ряд!..
Ранней весной
Дул ветер порывисто-хлесткий,
Нес тучи кудрявого свитка
И хлопал отставшей калиткой.
А месяц — то сыпал вниз блестки,
То прятался, словно улитка.
Бугор отсыревший и черный
К речному сбегал водоему,
Чтоб силы набраться и дремы.
И взметы его так упорно
Вставали в степи незнакомой!..
А в голом саду безотрадно
Шумели всё липы, шумели...
И, точно белесые мели,
Таились снега кой-где жадно,
Но высказать горе не смели...
...Зима умерла. Степь весенним
Намеком волнующим тянет
И вдаль буйной юностью манит...
Лишь лист по балконным ступеням
Шуршит, и вздыхает, и вянет...
И снова мне кажется, будто
Я — высохший лист прошлогодний...
И этому верю охотней
Я в ночь непогоды, и чуда
Не жду от десницы Господней...
149

Владимир Нарвут »стихи
* * #
Высоким тенором вы пели
О чем-то грустном и далеком...
И белый мальчик в колыбели
Глядел на мать пугливым оком.
А звонкий голос веял степью —
Но с древней скифскою могилой!..
И к неземному благолепью
Душа томительно сходила...
И глаз огромной черной вишней
С багряно-поздней позолотой
Смотрел недвижно, будто Кто-то
Уже шептал о жизни лишней...
Прибой
Прибой... Опять, опять прибой!..
На скал иззубренный редут,
Как кони белые, идут
Валы шумящею гурьбой.
Но медно-гулкие зубцы
Несокрушимые стоят,
И мощь владычную таят
Их лиловатые венцы.
И, не дойдя до их границы,
Поникнут волны, гомоня,
И сквозь тяжелые ресницы
Блеснет вдруг в них струя огня...
Вот, как огромные кроты,
Валы вдали уже синеют:
150

КНИГА I. «СТИХИ 1909 Г<ОДА>» (1910)
Там — будто шлемы зеленеют,
Там — будто звякают щиты!..
И горький запах соли, маку
Вновь вал безветренный несет...
И мнится: конница в атаку
На белых лошадях идет.
Весна
Зеленой феею пришла
С кошницей, полною цветами,
И пьет из теплого дупла
Березы никлой сок струями.
И смуглый предзагарный мат
В ланитах тонко розовеет,
И колокольчики звенят
В траве упругой веселее.
Рябина, почки раздавив,
Кудряво-пепельные листья
Спустила в дремлющий залив
Реки — сизей и серебристей.
А за стволом рябины сам
Следил за поздней я Весною,
Как луч играл по волосам
Ее прозрачной желтизною
И как, соломинку вновь взяв
По-детски тонкими руками,
Она из хрупких нежных трав
Тянула алыми губами
Блестящий и медовый сок...
И разливалась в теле дрема,
Когда я видел поясок,
Схвативший талию подъема...
Одно движенье: расстегнулся
Он, как запястье, и — упал...
151

Владимир Нарбут • с т и х и
И я негаданно проснулся:
Мне ветер волосы трепал...
Ах, то — лишь греза, — думал я...
Кто разбудил меня так рано?..
И, уж любовь к Весне тая,
Я шел с поляны на поляну,
И всё мне чудилось, что вот
Сейчас, сейчас она вернется!..
Такою девушкой придет,
Что сердце станет — не забьется!..
А в клейких ландыши кустах
О чем-то тихие звонили,
Не о ее ли волосах —
Белей и тоньше тонких лилий?..
Она! Она!..
И я погнался
За тем, кто ею мне казался...
Но в глубь просек меня увлёк
Лимоннокрылый мотылек...
# # #
С каждым днем зори чудесней
Сходятся в вешней тиши,
И из затворов души
Просится песня за песней...
Только неясных томлений
Небо полно, как и ты.
Голые клонит кусты
Ветер ревнивый, весенний...
Выйти бы в талое поле,
Долго и странно смотреть
И от нахлынувшей боли
Вдруг умереть...
152

КНИГА I. «СТИХИ 1909 Г<ОДА>» (1910)
Сыроежки
Земля гудела от избытка
Дождей, посеянных Апрелем.
И малой бурою кибиткой
Коробился на солнце лист, лист прошлогодний.
На ивах иволги горели,
Мелькая в красоте Господней.
А в лесе почва паровала,
Зыбясь воздушной тонкой дрожью,
И горб овражьего провала
Был будто бы затянут светлой паутиной.
Клубясь, пылясь по бездорожью,
Шли тучи высотой пустынной.
И вот, когда на высшей точке
Стал Полдень и слилися тени
С своими двойниками, — тучи-одиночки
Бурливым ливнем облетели.
Цветов раскрылись лепесточки
Под газом тающих видений
В лазурном и небесном теле.
И, приподняв листа кибитку
Там, под березою, где пробегала стежка,
Вкусив весеннего напитка,
Зарозовела нежно сыроежка...
А через час, скривившись набок,
Вторая вылезла, под зноем
Покрывшись капельками пота.
С сосны упал сучок — и хлябок
Был звук его в траве, похожей на болото.
Мотал паук по влажным хвоям
Свое гнездо. И покрывалом,
И недовязанным, и редким,
Сиренево-лилово-алым,
Сквозя в орешнике чрез ветки,
Лежали сыроежки, как монетки.
153

Владимир Нарбут «стихи
В глуши
ПАСТЕЛЬ
Как по прадедовским затишьям
Бродили в зимний мы закат!
Ну, золотистым шёлком вышьем
Воспоминаний светлый сад.
Вот день!.. Час розовато-белый,
Синея взором в маске сна,
Глядит в готические стрелы
Высокоострого окна.
Но неуверенно и свято
Мы в опустелый входим зал,
И — в коридоре виноватом
Нас отражает ряд зеркал.
Мы в тихом, робком изумленьи,
Как дети кроткие, стоим:
В углах — уже печати тленья
И паутины легкий дым;
Пооблупилися карнизы,
И штукатурка отошла.
Налет, и мертвенный, и сизый,
Кладет на пол потрухший мгла.
И только в радужные стекла
Влетает розовый огонь
И золотится пыль поблекло,
Как чья-то длинная ладонь.
Вздыхают, нехотя и тяжко,
В тиши встревоженной шаги.
И вдруг — в пыли сверкнула пряжка.
Откуда? И с какой ноги?..
Затем ушли. Как призрак бледный,
Нас провожая в комнат плен,
Смотрел вослед с укором бедный,
Изрытый молью гобелен.
И всё такое ж точно было,
Как и у нас, — и там на нем:
Узор, закатный и унылый,
Залитый жертвенным огнем.

КНИГА I. «СТИХИ 1909 Г<ОДА>» (1910)
Гобелен
Зима уходила, рыдая
В сиянье безбурного дня,
И следом Весна молодая
Пришла, всё в лесу зеленя.
Овраги гудят и бушуют,
Ломая сквозь челюсти лед,
И ивы корявые чуют
И Пасху, и с ней хоровод.
А солнце лучи, точно струны,
К земле протянуло, чтоб петь,
И гусли играют так юно,
Как звонкая, звонкая медь
А шляхом, как барышня с бала,
Фуфыря густой кринолин,
Уходит Зима. Ей опала —
Завявший в руке георгин!
На след осторожно ступая,
Уходит от юркой Весны
Обиженно даль голубая,
Лишь банты от шляпы видны.
В оранжерее
(ЗАКАТ)
Отцвели гиацинты и розы...
И колокол плачет: по них?
— Ах, цветы те убили морозы,
А невесту замучил жених!..
155

Владимир Нарбут »стихи
Лепестки — эти тонкие пальцы,
Что прикалывали к груди брошь...
Увяли под утро, страдальцы...
И по ком ввечеру ты вздохнешь?..
Золотая упала прическа,
Развинтились и кудри совсем...
И лицо оплывает: из воска!..
И замок нечаянно-нем...
Печаль по троем гиацинте
С бледной розой во мне умерла...
Вечереющих снов не покиньте:
Слитки золота в тканях стекла.
* * *
Мшистые, точно зашитые в сетку
Дымно-зеленой тафты,
Камни мозаикой тянутся редкой
У золотистой воды.
Дремлет залив. И боярышник пестрый
В красном монисте звенит.
Отблеск полудня рассыпался остро
Гладью приморских ланит.
Танцовщица
Степного ветра легковейней
Скользит по мягкому ковру,
И флейта грустная в кофейне
Поет и плачет, как в бору.
156

КНИГА I. «СТИХИ 1909 Г<ОДА>» (1910)
Надежда верная в несчастьях
Рабе — как вихорь здесь нестись.
И ноги смуглые в запястьях
Сверкают одаль, как и вблизь.
Но как сменить гарема клетку
Вновь на свободу вешних птиц?
Забыть ли пальмовую ветку
С листами острыми, как шпиц!..
Граненый день пред падишахом
Под тамбурин, гремя, пляши.
И жемчуг вышит по рубахам,
По шелку желтому межи.
А там — оазис и цветенья
Кровавых кактусов зимой,
Там баобаб широкой тенью
Накрыл песок, в ветрах хромой.
Тут в волнах слабого тумана
Лишь лица в идишь впереди,
И в струйках сладкого кальяна —
Кружись, греми, сверкай, лети.
Поет свирель про грусть в кофейне.
Как мхи махровые, ковры.
Степного ветра тиховейней
Скользит она — раба игры.
Двойник
Заголубели нежно стекла,
И тихий вечер — как печаль.
Но лишь свечу зажгли, поблекла
И потемнела окон сталь.
157

Владимир Нарбут «стихи
Встает тоска, идет упрямо,
Чтоб образ прошлого возник.
И свет свечи в окне, за рамой —
Как опрокинутый двойник.
Он золотеет, он трепещет,
Чуть огонек я колыхну,
Он, отражаясь, грустно блещет,
Смотря за стены — на весну...
Я вспоминаю юность снова:
Ушла как скоро и тайком!
И призрак счастья молодого
Стоит знакомым двойником...
У моря
Море нежно-голубое
В золотисто-ярких блестках
Ходит гривами прибоя —
Балерины на подмостках!
Над обрывом — зонтик дачи.
Там фонтана зыбкий посох
Золотые будит плачи,
Там балкон алеет в розах.
В платье белом и кисейном
Вы прошли в свою беседку...
Тянет вздохом легковейным
Ветер морем солнца сетку.
И, сверкая, убегает
Гладь воздушно-голубая,
И в дали червонной тает,
Скалы-конусы купая.
158

КНИГА I. «СТИХИ 1909 Г<ОДА>» (1910)
Камни светят, как стеклярус,
На песчаных дна откосах.
И бессильно виснет парус.
И балкон весь в сонных розах.
Певень
По свежераспаханным грядам
Походкою важной идет
Заносчивый певень. Каскадом
Хвост радужный перья несет.
Потянется, станет, крылами
Захлопает вдруг, запоет.
И вновь, не спеша, к влажной яме,
Что вырыл сошник, он бредет.
Житье петушиное — воля.
У бабушки век коротай:
В присмотре, прикорме и холе
Рай птичьих созиждется стай.
Схилившись над ветхой криницей,
Стоит голубой голубец.
Старуха в оконце синицей —
С лиловою лентой чепец —
Глядится на вешние гряды.
И зоркий добреет глазок:
Как желтые ловко наряды
Красивый одел петушок!
А он выгнул длинную шею,
Как змейки упругой кольцо,
И что-то кричит всё звонче
Морщинам хозяйки в лицо...
159

Владимир Нарбут »стихи
На хуторе
Голубовато-серебристый
Загрезил тополь под окном:
Блеск тонко-лунный и иглистый
Пронзил его своим огнем.
Как круг вращающихся ярко
Алмазов, чешуится Рак,
И над небесной синей аркой
Он леденит звездами мрак.
А рядом — светлое созвездье,
И в нем горит Альдебаран.
Как знак искомого возмездья,
Он постоянен и багрян.
Не развенчать миров загадки!
И ночь таинственно-тепла,
И как одежд опавших складки,
Чуть золотеют купола.
И кажется, что Ангел кроткий
Над скорбной церковью летит
И смотрит в окна сквозь решетки:
В гробу никто ли не лежит?
В горах
Прозрачный воздух чист и нежен
И хрупко-тонок, как стекло.
Предел снегами зарубежен.
Долину сжало гор крыло.
Легко повисла скал площадка
Над серебристой крутизной.
160

КНИГА I. «СТИХИ 1909 Г<ОДА>» (1910)
Не в небе ль черная заплатка? —
Орел парит косой луной.
А там внизу, по тихим склонам
Пасутся овцы у горы,
Как будто на сукне зеленом
Бильярда сгущены шары.
И звонче в свежести хрустальной
Грустит и искрится тоска —
И безутешный и печальный
Напев седого пастушка.
Праздник
Весенний день пригож и парок.
В деревне — шум и суетня:
Под звон стеклянный хрупких чарок
Сход провожает ясность Дня.
Сегодня праздник, по названью —
Переплавная Середа:
Покрыта светлой Божьей тканью,
Как ризой стразовой — вода,
И от заутрени чуть вышли,
Молебен тихий у криниц....
Уж экипаж, с запряжкой в дышле,
Сверкнул лучами желтых спиц.
Уж укатил на хутор барин.
А день льет дрёмное тепло,
И свод небесный светозарен,
Огнисто голубя крыло.
Как от взлетевшей белой стаи
Вдруг упадает снежный ком
161

Владимир Нарвут »стихи
И вновь, паденье подсекая,
Взмывает плещущим крылом!..
Сегодня — праздник. Завтра рано
В поля потянутся возы,
Чтоб у подножия кургана
Валить на пар навоз в низы.
# # #
Просека к озеру, и — чудо:
Двойные видишь берега
И дальше — ярче изумруда —
Дождем омытые луга!
Во всем хрустальность тонких линий,
Вода, как зеркало, пуста,
И опрокинулась в ней синей
Бездонной бездной высота.
И неглубокий, невысокий
И солнца яркого двойник,
Прорезав жесткий куст осоки,
В затоне, в золоте поник.
Березки ясно зеленеют,
Как будто девочки в слезах.
И только дуба лист темнеет,
Чуть вырезаясь на глазах.
Стоишь и видишь раздвоенность
И обнаженность, всю, до дна.
В тебе — дух ясности и сонность:
Душа дождем раздвоена!
162

КНИГА I. «СТИХИ 1909 Г<ОДА>» (1910)
# # #
Туман окутал влажным пледом
Поля и темный косогор, —
И в облаках забытым следом
Идет ночной луны дозор.
А теплый ветер гонит тучи
И, без дождя их пронося,
Ломает ими свет текучий,
Снопами бледными кося.
И лишь на дальнем промежутке
Луна подымет свой фонарь
И проплывет. И снова жуткий
Блеск хрупкий льется, как и встарь.
Хлеба склонились в полудреме,
Чернеют густо и молчат.
И свет луны сильней в изломе.
А ветры туч овчины мчат.
Сад
Амфитеатром сад сошел
На луг с звенящею канавой.
А там — напевы диких пчел
И ос, баюкающих травы.
Еще холодная коса
Стеблей цветочных не коснулась,
И серебром лежит роса,
И ива аркою согнулась.
И луг живет. А утро светит.
И воздух чист и голосист.
163

Владимир Нарбут • с т и х и
И вешний миг скворец приветит,
И томно-долог иволг свист.
Берез веселый хоровод
Шумит, сверкая и белея:
Кругами мерными идет
На луг зеленая аллея!
И яблоня, в наряде Мая,
Под снежно-розовой фатой
Замлела, платье подымая
Над осторожной высотой.
И старый тополь — точно маг
В остроконечной темной шапке.
À аист грезит на часах,
Как бы держа гнездо в охапке...
# # #
Кудрявых туч седой барашек
Над неба синей полосой
И стебли смятые ромашек —
Следы, забытые грозой.
Она промчалась над лугами,
Бесцеремонно грохоча,
И, издеваясь над ольхами,
Пугала лезвием меча.
Но ветер, хлынувший из рощи,
Как перья легкие, разнес
И облаков сквозные мощи,
И хохот каменных угроз.
И день, склоненный полумраком,
Опять серебряно парит,
И солнце вновь расцветшим маком
В выси поднявшейся горит.
164

КНИГА I. «СТИХИ 1909 Г<ОДА>» (1910)
Перед грозою ночною
Ветер песенку неистовую
Тонким голосом насвистывает.
Мглу за окнами сиреневую
Тополь сеткой веток вспенивает.
Окаянней блещут таянья,
С каждым мигом всё нечаяннее.
Бледно-синими излучинами
Ночь плывет над нахлобученными
Куполами серой жимолости...
Лампа светом тени вымела:
Стемнело!..
Тополя
Под влажным ветром у забора
Лучились снежно тополя.
Но голубила тишь их скоро,
Ветвистой сеткою стеля.
Темнел амбар. И желтым мохом
Он с юго-запада оброс:
Так по неведомым дорогам
Ходили ливни, дождь, мороз.
А дальше: серая малина
Торчала хило-вырезной,
И лиловела, как долина,
В тени аллея глубиной.
165

Владимир Нарбут «стихи
И ветки хрупкие крестами
Кудрявил ясень и сплетал
Узоры кружева листами,
Что опахалами держал.
И снова тополь серебрился
Под ветром — ярко у стены,
И огород за нею длился,
И были дали уж видны.
В зной
Диск кровавый исподлобья
Смотрит. Зной — дыханье печек.
Но зернистой звонкой дробью
Рассыпается кузнечик.
Травы жестки: от сухменя,
Серо-бархатны: от пыли!
Долгоспинник к перемене
Бьет пружиною подкрылий.
Стрелкой двигается усик,
А глаза — агатов почки.
В паутине резких музык
Косогор — в сухой сорочке.
Как копье поднявший воин,
Желтый колос пепелится.
Но кузнечиков треск зноен:
Клонит к неге нивы лица.
И в дремоте тяжко-пьяной
Зреет мерный гуд прибоя:
Под горою из тумана —
Стрекотанье грозовое.
166

КНИГА I. «СТИХИ 1909 Г<ОДА>» (1910)
# # #
Облака, как белые межи,
Поделили голубое небо.
Ветер дунул, крикнул: — Не лежи,
Уходи: вон — дождевая треба!
Чуть толкнул и к лугу улетел.
А — почти сейчас — и дождь нахлынул
И струями ярко заблестел,
Как стальные обручи кто кинул.
Лиловато-красный свет мелькнул,
Окаймил разорванные тучи.
Миг — и вздрогнул небосклон. И гул
Звонко пал, серебряно-текучий.
У старой мельницы
Сонно светит снежный серп
В водомете вешних верб.
Зелень зыбкая зарит
Близость пыльных плавных плит.
Поле. Плачет пьяный пес.
Водяной в воде сопит.
Дух дохнул, дошел, донес
Шумы. Шелком шелестит.
Рваной рясой рыжий поп
Запахнул ребенка в гроб.
Веет вешний вертоград.
Звезды — в злате виноград.
167

Владимир Нарбут »стихи
На колокольне
Синий купол в бледных звездах,
Крест червоннеи поздней ржи.
Летом звонким режут воздух
Острокрылые стрижи.
А под маковкой за уши
Кто-то Темный из села,
Точно бронзовые груши,
Прицепил колокола.
И висят они, как серьги,
И звонят к Христову дню.
В меловой живя пещерке,
Голубь сыплет воркотню.
Вот в ветшающие сени
Поднимается старик.
И кряхтят под ним ступени,
И стенной добреет Лик.
И рукой дрожащей гладит
Бронзу сгорбившийся дед:
Ох, на плечи в тихом ладе
Навалилось много лет!
Стелет рваною овчиной
На скамейке свой тулуп,
Щурит око на овины
И жует трясиной губ.
Предутреннее
Свежает. В побледневшем небе
Еще стоит одна звезда.

КНИГА I. «СТИХИ 1909 Г<ОДА>» (1910)
Она четка, как яркий жребий,
Красна, как медная руда.
Но и она жива минутой,
Но и она потухнет вдруг!
Каймой широкой и согнутой
Ушел в туманы росный луг.
И на пригорке посизевшем
Заметны знаки уж утра:
Обдаст лицо теплом осевшим
И дымом позднего костра.
* * *
Налег и землю давит Зной,
И так победно, так могуче,
Что там, вверху, над крутизной
Застыли мраморные тучи.
И не идут, оцепенев,
И словно ждут в выси кого-то...
В лесу качает птиц напев
Зеленоокая Дремота.
Оса забилась под траву.
Кукушки зовы всё ленивей.
И где-то там — в лесу? на ниве? —
Звенит протяжное: ау...
Черная смородина
Как тошнотворно пахнут листья
Смородины — не красной — черной!..
169

Владимир Нарбут • стихи
А берег речки всё скалистей
Идет извилиной узорной.
Короче тени. Но под ними —
В воде синей тростник стоит,
Крупнее рыбы, будто в дыме.
Их плавники струя двоит.
Скал раскаленная ограда
Под солнцем стойким горяча.
И тянет вяцущей прохладой
К бассейну светлого ключа.
Тут искупаться бы. Но кору
Смородина на зное жжет.
Дурман плывет. Восходит в гору.
И тяжким тленьем обдает...
# # #
Сверкали окна пред грозой,
Как полированная сталь.
И дождь косой шел полосой,
И грохотала грузно даль.
Лес понижал и посерел
В колонне первой дождевой.
И хутор скорбно присмирел
И стал заплаканной вдовой.
Зернистый дождь по камышу
Покатых крыш застрекотал.
И в огороде чрез межу
Крапиву ветер закатал.
Но скоро шумное каре
Вождь тучевой к реке увел.
170

КНИГА I. «СТИХИ 1909 Г<ОДА>» (1910)
Сияет в млечном серебре
Березы влажный ствол.
# # #
Вода в затоне нежна, как мрамор
Голубоватый и сквозной.
В скалистом гроте гурьба карамор
Пережидает скудный зной.
Блестит сухая там паутина,
Белеет воздух — молоко.
А под вербою, зарывшись в тину,
Лягушка дышит глубоко.
Яга
По полю мчится, как синяя птица,
В ступе — без упряжи, гика, коней...
Будет звездами ли ночь золотиться?..
Травы в слезах поувяли за ней.
Следом-межой, детворою пробитой
В лес: землянику на стебли низать,
Въехала. Ржами запахло. Ракита
Стала без ветра ветвями качать.
Ближе, всё ближе летит к чернолесью...
Вот и кустарник пошел под овраг.
Миг и — на посвист визгливую пёсью
Песню уныло завел жуткий мрак.
Плачет и стонет, хохочет, смеется,
Тихнет, рыдает, гремит и шипит.
171

Владимир Нарбут «стихи
Див ли в осине, запутавшись, бьется?
Топот гудит ли стоногих копыт?
Пляшет ли плясы на свадьбе Нечистый?
С Лешим кумится ль, сама — не кума?
В небе от звезд золотые мониста,
Темная душная ночь, как тюрьма.
Надо цветам под росою склониться:
Веет в кустах предрассветным теплом.
— Думаешь ты: то зарница, как птица,
Машет вдали огнецветным крылом.
Под вечер
Уж вечер недалек, и с поля тянет
Струей пахуче-ровной ветерок.
И знаешь: за пригорком сено вянет,
И цвет травы, как старый хром, поблек.
И, утомленная теплом душистым,
На отдых собирается земля.
Сафьяном золотеюще-лучистым
Закат, грустя, подернул тополя.
Уж скоро вечер голубым потопом —
С отливом зелени — зальет луга,
И осторожный сумрак по окопам
Канав сойдет, как призрак, в облога.
А ночь вновь будет душной и беззвездной.
Вновь из зарниц гудящих семя гроз
На нивы упадет, краснея, слезно...
Как пахнет теплой сыростью берез!..
Густеет мгла... И голубиной стаи
Над садом снежные летят клочки.
172

КНИГА I. «СТИХИ 1909 Г<ОДА>» (1910)
Уж мчат, над черной липою блистая, —
Как будто смотришь в белые очки...
Знойные трубы
Как в накаляемой печи,
В тиши лиловый воздух гас,
И солнца желтые мечи
Пронзали полдня первый час.
Как разноцветный пыльный хлам,
Пылал под зноем огород.
На кухне трубы по углам
Раскрыли жадно черный рот.
И, точно жала, языки
Их колебались, но острей —
В зловещем пламени легки —
Крыл бархатных нетопырей.
Жизнь отмирала. Даже куст
Крапивы ржавой под окном
Увял, зачах. И был он пуст
Под зыбью тронутым огнем.
И, глядя на поля, во мглу,
Вся, как змея в клубке, груба,
Согнув колено по углу,
Зияла черная труба.
Захолустье
Прилипли хаты к косогору,
Как золотые гнезда ос.
173

Владимир Нарбут «стихи
Благоговейно верят взору
Ряды задумчивых берез.
Как клочья дыма, встали купы,
И зеленеет пена их,
А дали низкие — и скупы,
И скрытны от очей чужих.
Застенчиво молчит затишье,
Как однодневная жена.
И скромность смотрит серой мышью
Из волокового окна.
А под застрехой желто-снежной —
Чуть запыленный зонтик ос.
И веет грустью безнадежной
От косогора, хат, берез.
Торф
ПОЭМА
Торф, слегка коричневатый,
У спокойных зреет вод,
Мягкий, как волокна ваты,
И сырой — из года в год.
Глохнет он, покрытый илом,
Заложенный веком здесь,
Весь — подвластный тайным силам,
Весь — сожжений тайных смесь.
Огоньки по нем блуждают
В ночь пред душною грозой,
И туманы пеной тают,
Восходя к селу косой.
Погруженный в сон тяжелый,
Редко дышит ядом он,
Но тогда идет на долы
Тихий-тихий странный звон.
174

КНИГА I. «СТИХИ 1909 Г<ОДА>» (1910)
И баюкает сень гая,
И колышет в поле ржи,
Умирая, угасая
Над росою у межи.
А наутро — тот же самый
Пласт лежит, как и лежал,
И на нем из черной рамы
Топь синеет, как кинжал.
Будто траурной каймою
Вся она обведена.
Не замерзнет и зимою,
И никто не знает дна.
Как-то глупая корова
Оступилась, подойдя, —
И пастух не слышал рева,
И узнал, лишь счет сведя!..
С тех пор стадо издалека,
Запоет когда весна,
Торфяное видит око —
Темень грязного окна.
Ниже — руслом, измененным
Буйной полою водой,
Протекает полусонно
Мрамор ржаво-золотой.
И ручей — реки потомок,
Отошедшей, как Мамай,
Не болтлив, не быстр, не громок
В мерном плеске струйных стай.
Нежный аир точит стрелы
На неведомых врагов
И в канаву смотрит смело,
Наклоняясь с берегов.
175

Владимир Нарбут »стихи
Черно-синие стрекозы
Пляшут, крыльями звеня.
Облака белы, как козы
На горах в излучьи дня.
А под ними жадным оком
Торф глядится в небосклон,
Как во времени далеком
Утонувший рыжий слон.
* * #
Как неожиданно и скоро
Прихлынул вечер на село!
Сиренев гребень косогора,
Как робкой горлицы крыло.
Еще дрожащей нитью длится
Заря, клубок свой домотав.
Но дремлет ветхая каплица
На перекрестке — у атав.
А перетлеет заревая
Червонно-огненная нить,
Взойдет на склон звезда живая,
Чтоб мысль тревожную манить.
И ночка теплая настанет:
Взопреют влажным медом ржи,
И ветер запах их протянет,
Как паутины — от межи.
176

КНИГА I. «СТИХИ 1909 Г<ОДА>» (1910)
В ночном
Костер догорел. Позолота
На углях краснеет. И вот —
Всё явственней дышит болото,
Всё к топи поближе зовет.
Вода по криницам и в речке —
Темнее, теплее, чем днем,
Как будто бы греется в печке
Над адским невидным огнем.
Там мгла ядовитая бродит
По топи, вкруг черной ольхи,
Качает и веяньем водит
Зернистые красные мхи.
А тут — на косе косогора —
Курень и ребят полукруг,
И дед в кожухе — для надзора,
Чтоб кони в атавы на луг
Уйти не могли из левады.
И ночь накликает уж сон,
И полон знакомой услады
И звездных роёв небосклон.
Уж угли в чешуйках сизевших
Поблекли под пеплом седым,
И стая утей, просвистевших
Вверху, расползлась, точно дым.
А кони в лощине, как в яме,
Находят кусты сладких мят
И, фыркая мирно, цепями
Ног спутанных гулко звенят.
177

Владимир Нарвут «стихи
Земляника
Раскрыла матовые листья
И белым цветом зацвела:
Май был Апреля серебристей,
В лесу теплом бродила мгла.
Цвела и снегом осыпала
В траве неровной лепестки,
Пока сама вся не опала,
Не стали пестики легки.
Тогда тянулась к солнцу ближе —
Как плохо малой быть весной!
Но солнце нагибалось ниже
И разливало марный зной.
И загорали, как румяна,
Еще незрелые плоды,
В себя вбирая сидр с поляны
Прозрачной дождевой воды.
Лес для старух уже постился
Грибною дружною гурьбой.
А день за днем назад катился,
Как шар стеклянно-голубой.
И вот, однажды, на рассвете, —
Когда Природа уж вошла
В знак Близнецов небесных, — дети
Толпой ввалились из села.
И ожил лес многоголосый:
Гам, трескотня, ау-ау,
Как ослепительные косы,
Срезали мерную листву.
178

КНИГА I. «СТИХИ 1909 Г<ОДА>» (1910)
И по поляне росно-сизой
Зелено-яркий лег след ног,
Меж тем как заревые ризы
Златили облачный чертог.
Горело утро. А ребята
В росе ныряли средь ветвей
И из-под бархатного мата
Искали ягод покрупней.
И, кто в поливяную кружку
С чуть розоватым ободком
Бросал за красной дружкой дружку,
Приметя под кустом тайком;
Кто на высокую былинку
Низал ряды красивых бус;
А кто, снимая паутинку
С листа, уж ягод мягкий вкус
Во рту вдруг ощущал... И нежно
Так таял алый леденец!
И солнце в глуби безмятежной
Надело голубой венец.
Но девочка, закинув косы,
Дары сбирала земляник:
Жжет в ноги холод, каплют росы,
А профиль худенький поник
И, приподняв травы листочек,
Следит он умно над цветком, —
Как много золотистых точек
На спелой ягоде кругом!..

Владимир Нарбут »стихи
Шмели
Мохнато-грузные шмели
Бичуют воздух, золотясь,
И синей радугой вдали
Плетут вдвоем на солнце вязь.
Друг друга хлопая с разбега,
Совьются клубом, упадут:
В траве прохладной стынет нега
И колокольчики цветут.
И, медленно ползя по стеблю,
Как бы уверившись, что цел,
Гудит... И крылья вдруг окрепли:
В лазурь он снова улетел.
Другой лежит еще спокойно
В траве, как будто бы угас,
Но тельце движется нестройно,
Огнем блестят агаты глаз.
В тени от зноя сладок отдых.
Но через миг уж и второй
В прозрачней аметиста водах
Мерцает солнечной игрой.
Лучи полудня горячи.
А в доме — гул колоколов:
То, как упругие бичи,
Шмели шныряют у углов.
Облака
Облака на богомолье
В скит лазоревый идут.

КНИГА I. «СТИХИ 1909 Г<ОДА>» (1910)
Солнцу вешнему — раздолье:
Дрема, нега и уют.
Озимь гонит стебель тощий
И в испарине дрожит,
А кукушка в ближней роще,
Озираясь, ворожит.
Кто-то едет грузным шляхом:
Верховой иль на возу?
Но тяжелым верным взмахом
Набирает зной грозу.
В скит ушли или вернулись
Богомолки-облака, —
Только тучи изогнулись,
Накренились на бока.
И — ползут в глуби акулой
Серохвостой и большой:
Уж катятся громов гулы
Меднозвучною межой.
Вишня
Налилась золотистая вишня
Соком алым, как кровь, как вино.
Почернела, обвисла в затишьи,
Ожидая, что ей суждено.
Урожай от нежданного груза
Опустил гибких веток концы,
И на штамбе — зеленая блуза
Да побегов стальные гонцы.
Таял день, словно синяя льдина,
В накаляемом небе-печи.
181

Владимир Нарбут »стихи
И горели гвоздикой куртины,
Одуванчиков плыли мячи.
Но уже зацвирикали звонко,
Налетев стайкой из лозняка,
Дубоносы. И сели на тонкой
Затененной лучине сука.
И выклевывать косточки стали
Из вишневых монист наливных,
И носами — упругее стали —
Разжимать и расщелкивать их.
Солнце жгло розоватые плиты
У крыльца, где стояли два льва.
И была кровью свежей облита
Потемневшая вишен листва.
Ночь
1
Ночь, как священник в черной рясе,
Степь обходила, рожь кропя.
А перепел в отрывном гласе
Лощине выдавал себя.
Еще мерещились колосья,
Хоть догорел закат давно.
Туманность поднималась осью,
Как с пряжею веретено.
Камыш, над мертвой речкой стоя,
Как жуткий траур шелестел.
И редко белою чертою
Болид с небес, как дух, летел...
182

КНИГА I. «СТИХИ 1909 Г<ОДА>» (1910)
2
Запруду черными платами
Мгла уж успела заволочь.
И тянет влажными плодами
Из саду медленная ночь.
Созвездья четкие сверкают,
Как давние богов следы,
И ожерелья их мигают
Так ломко-нежно, точно льды.
И в изумрудной их короне
Ночь — будто мрамор золотой —
Лежит подножьем в Божьем троне
Над изумленной высотой.
Да, там сады и грады Рая
И ангелов лучистый хор...
У каждого звезда. Взирая
На землю, ткут они ковер
Блестящих звезд, туманных нитей
Неясно-млечного Пути,
Куда и силами наитий
Уму вовеки не дойти!
А Август золотистощекий
Стоит в Украине, без огня —
Загаром кожи — крутобоко
Густые яблоки красня,
И за плетнями лиловеет
Крапивы спорыньевый лист.
Но ночь покуда снами веет
В мерцаньи звездочных монист.
И пахнет тмином и плодами...
В их сладком дуновеньи Сны
183

Владимир Нарбут «стихи
Давно забытыми следами
Проходят в теремы Весны.
Под луной
Твои жестокие напевы,
Как коршуны, терзали душу мне.
Луна рассыпала все севы,
И сад был белый в меловой стене.
Казалось бледным и зеленым
В тени твое склоненное лицо.
Рояль сквозила нежным звоном,
Вздыхая про заветное кольцо.
И очарованный боялся
Пошевельнуться, даже тихо я...
А с пеньем стон переплетался,
И жалил свист — влюбленности змея.
И, вдруг, я понял откровенно,
С уже обрызганным росой лицом,
Что в этой лунности мгновенной
Сидел я — пред поющим мертвецом...
Сосны
Нынче четный високосный
Золоченый год.
В желтой пыли млеют сосны:
Каждая цветет.
От зацветов легковейных
Тяжело дышать,
184

КНИГА I. «СТИХИ 1909 Г<ОДА>» (1910)
В синих воздуха бассейнах —
Пуха благодать.
Ветра нет, да и не надо:
Зреют семена.
Пней ветшалая ограда
На бугре видна.
Хвоя стынет. Иней кинет.
Смотрит дуб-бобыль:
Цвет янтарный паутинит
Золотую пыль.
# * *
В посиневшем небе виснут
Золотые гроздья звезд,
Млечный Пояс, как и присно,
Тянет редкий снежный мост.
А под куполом небесным
Темным станом стала Степь,
К далям черным, неизвестным
Убежала шляха цепь.
И курганы, как шеломы,
Грузно кое-где лежат,
Будто древние изломы
Скифских войлочных палат.
Осень
Дни холодней и глубже. Будто клином,
Уходит каждый в даль полей.
185

Владимир Нарвут «стихи
И шелестится по долинам
Листва сгоревших тополей.
А в хуторском саду, за хатой,
Стоит святая тишина.
И в ней, чуть серп взойдет рогатый, —
Былинка каждая слышна!
Дни иссякают: всё короче
Их серебристый перелив.
Зато растут длиннее ночи,
И как их терем молчалив!
Чуть тлеет месяц. За плетнями
Бахчу дозорят сторожа
И жмутся перед куренями,
В овчинных кожухах дрожа.
А гулкий холод к утру пробегает
По черноземной полосе.
И долго изморозь сверкает,
Белея в жнивье — на овсе.
* * *
Еще стоят в аллеях песни,
Целительный точа покой.
Но за скамьей жердины лестниц
Поломаны чужой рукой.
Еще вчера дары снимали —
Груш, яблонь круглые плоды.
Сегодня в синеве эмали
Недвижны яркие пруды.
И Лета красные улусы
В горниле опаленных дней!
186

КНИГА I. «СТИХИ 1909 Г<ОДА>» (1910)
Лишь яблок розовые бусы
Благоухают всё сильней.
Опенки
И. А. Бунину
Лесное золото опенок
Покрыло урожайный год.
Уйдя из-под надзора нянек,
В кустах аукает ребенок
И голос звонкий подает.
А девочка у пня. Как пряник,
К коре какой-то гриб прирос.
И в бледном кружеве берез
Он розовато-нежен. Славно
В лесу безветренном, нешумном!
Вон, сквозь просеку, своенравно
Скирды желтеются по гумнам.
И кажется всё детской сказкой:
Опенки, золото и тишь...
Пред медуницей-синеглазкой,
Расцветшей поздно, в сне стоишь!..
И числишь грустно и напрасно, —
Как осталось немного дней,
Когда, как дети, мы прекрасно
Следим жизнь проще и ясней...
* * >к
Уж дни заметно коротают,
И аист грустно смотрит в даль,
Где вереницей птицы тают.
И у меня в душе — печаль...
187

Владимир Нарвут «стихи
Да, скоро быть гнезду пустому!
И на задымленной трубе
Никто не сгонит дней истому,
Покорную своей судьбе.
Зачем мне осень золотая,
Когда опять я одинок!
Вот птица села, отлетая,
В гнезда чернеющий венок
И смотрит умными глазами —
Поджарая — на все пути...
И грустно так, что тени сами
Мне шепчут тихое — прости...
Отъезд
Недолгий день, но долгий шлях
С каплицею на перекрестке:
Налет травы на куполах,
В решетке окон свечек блестки.
Уж пожелтел вербовый ряд,
Что протянулся по канаве.
Как курени, дубы горят,
Поля и межи кротко славя.
Солому срезанную нив
Связали паутины нити,
Чуть золотясь. Мой вол ленив.
О, ветры, бури хороните!
Прощай, Украина, до весны!
Ведь в череп города я еду,
И будут сны мои грозны,
Но я вернусь к тебе, как к деду.
Я — смуглый отрок. А пути
Легли в синеющем тумане.

КНИГА I. «СТИХИ 1909 Г<ОДА>» (1910)
Прости и ТЫ;, прости, прости,
Курган в щите степных преданий!..
Тоска разлучная в полях:
Связали пожени друг друга, —
Как жены с милыми в боях.
Уполз и шлях грядой до Юга,
Да и вверху — всё волоса:
Сверкают ткани паутины.
И снежных облаков коса
Чуть шевелится над долиной.
Прощай, Украина. А вдали —
Уж в землю вросшая каплица,
И купола ее ушли,
Как шара два, как жар теплицы.
И только звездочка свечи
В вечерней мгле следит за мною.
Ты мне в окошко постучи,
О, ветер, раннею весною!
Осенняя заводь
В осень светлую от клена
Опадали листья в заводь.
И вода рудо-зеленой
Стала, — негде уткам плавать.
Только там, где ключ кипучий
Живо бьет, бугор взметая, —
Под песчаной желтой кручей
Пропадает листьев стая.
Но туда не едут утки.
Зеленеют нежно лапки
189

Владимир Нарбут »стихи
Их в воде прозрачно-чуткой.
Клен бросает же охапки.
Листья бабочками плавно
Опускаются, как ряса.
А под кручей буйнонравно
Сыплет ключ свои алмазы.
Поморье
С налету ветер стружит волны,
Кидая брызги в берега:
Песок, студеный и безмолвный,
Узорят пенные снега.
Всё ниже тучи, всё серее
Их волокнистое руно.
А огонек на старой рее,
Качаясь, теплится давно.
О, эти сумерки,морские
И их суровая печаль!
И дали низкие, глухие,
И пены тающая шаль!
И сколько непонятных жалоб
В ритмичном ропоте валов!
В заливе — скрип железных палуб,
А в море — вой колоколов.
То там, за отмелью песчаной,
На ржавом якоре баклан
Гудит зловеще в мгле туманной,
Чернея властно, как курган.
Но долги сумерки и серы,
И вечер медлит, как тоска...
190

КНИГА I. «СТИХИ 1909 Г<ОДА>» (1910)
В скале отдушину пещеры
Заткали спицы паука.
Поселок дальний, чуть мерцая
Огнями узкими домов,
Стоит, как цепь сторожевая,
На хране честных рыбаков.
Кого-то дома нет, и жутко
Семье — баклана слышать звон,
Когда в молчаньи перепутка
Как будто отпевает он...
# # #
Как рано вышел бледный серп
Луны на зимний небосклон!
И, точно неба древний герб,
Над городом он наклонен.
Снега всё тише, розовей
От вечереющей зари.
И облака промеж ветвей,
Как на конях богатыри.
Ложится мгла. И лед хрустит
У пешехода под ногой.
И липа черная грустит
В саду, согнув навес дугой.
А серп, как кованая сталь,
Всё резче, ярче и ясней
Берет под власть — и неба даль,
И по домам ряды огней.
191

Владимир Нарбут «стихи
Русь
Деревня на пригорке —
В заплатанной сорочке:
Избушки, как опорки,
Овины — моха кочки.
Поломанные крылья,
Костлявые скелеты —
То ветряки. И пылью
Грустит над ними Лето.
Убогие ходули
Надев, шагают тучи.
И клеит желтый улей
Зной, точно мед, тягучий.
Длинный вечер
Как длинен, длинен вечер зимний!..
За окнами мороз крутой,
И вьюга в перепе'вном гимне
Грядет над сада наготой.
Грядет и веет волосами
Седых, серебряных старух.
За нею ветер полосами
Сдувает снег, как след укрух.
Горит лампадка у иконы,
Моргает красный фитилек.
Но отблеск сумерек, зеленый
И чуть прозрачный, уж поблек.
И вечер длится богомольно:
Такая в доме тишина!
192

КНИГА I. «СТИХИ 1909 Г<ОДА>» (1910)
И будто отклик колокольный —
В печной трубе и у окна.
Я знаю: жестко подметает
Снег сыпкий на полях метель,
И, попадая в прорубь, тает
Поземки змейка-повитель...
# # $
Свет Разума падает в душу
И гаснет, на миг возникая.
Извечна лишь Истина. Слушай! —
Бессмертна лишь Пошлость людская.
Предпоследнее
МУЖСКОЙ СОНЕТ
Я прожил жизнь, всю жизнь во сне,
Тебя не зная, но любя:
Ты проходила в стороне,
Весну и молодость губя.
Как часто грезилась ты мне
Идущей в белый скит, скорбя!
В бездомной ночи, в синем дне —
Следил я схимницей тебя...
Мрак голубеющий влача,
Смерть близит облик палача
И раскрывает тихий склеп.
Я — полунем, я — полуслеп.
Уж оплыла твоя свеча,
Завернутая в карий креп...

Владимир Нарбут «стихи
# # #
У иконостаса свечи плачут,
Слезы на подсвечник каплют.
Прокляну я в жизни сна удачу
И рассветов зимних цаплю!
Лики смуглые в мурашках тают,
С ними гибнет Мира древность.
Голубей взлетевших вижу стаю,
Вижу бледную Царевну.
Огонек лампады нежно-робок,
Купол в солнце грустно млеет.
Ангел держит гибкую у гроба
Предразлучную лилею.
Она
1
Черница в белом клобуке
Стоит передо мной.
Обои странные — в тоске,
Стена ярка, как в зной.
И допотопный холод в зал
Струится из окна:
Цветок склонился и завял,
И лилия — черна.
Молю икону, что в углу:
— Ееумилосердь...
А сам смотрю уже во мглу,
Где бездна-твердь.
194

КНИГА I. «СТИХИ 1909 Г<ОДА>» (1910)
2
Ужасный миг! С моих очей
Повязка вечного упала,
И в наготе своих лучей
Передо мною Смерть предстала.
И всё, чем прежде был томим,
И всё, что раньше волновало, —
Ушло, пропало, точно дым:
Передо мной Она стояла!
з
Пред рассветом кричали орлы,
Белобокие чайки летели...
Розовели окошки от мглы,
Но лежал я в испуге — в постели.
И проснулся, когда высоко
Уже солнце в лазури стояло.
И не знал: был то сон иль легко —
Наяву созерцал всё, усталый?..
Впрочем, это не всё ли равно:
Птиц полет — повсегда пред бедою,
И недаром, в окне, как пятно,
Ты прошла предо мною седою!..
* * *
Под вечер уходить люблю
Я в мыслей долгую аллею.
И в мыслях горьких, как в хмелю,
О настоящем лишь скорблю,
Но о былом я не жалею...
Всё ж, не жалея, дорожу
195

Владимир Нарбут • с т и х и
Я промелькнувшим каждым мигом.
В шкафу стеклянном ворошу,
И, находя цветы по книгам,
Я в лихорадке вновь дрожу.
О обманувшая любовь!..
Я не постиг заветной тайны,
Но ты, язык, не суесловь:
Ах, как заржавленная кровь,
Лежат цветы в пыли случайной!..
Лесные цветы
Перевязанные алой
Лентой слабые цветы
Ты с улыбкою усталой
Приколола мне — их ты.
Их к рубахе приколола,
К синей с снежною каймой.
Но от трав уж шел тяжелый
Запах, тленный и немой...
Уж они не пахли лугом,
Ни росою ранних утр :
Был закат их скован кругом
Смерти — жалобен и мудр.
\
И с улыбкою печальной |
Уходил я от тебя,
И цветов наряд прощальный |
Обрывал, лист теребя. |
Знал, что скоро запах тленья
Опахнет меня и лес, —
Долго колокол весенний ^
Не вздохнет: Христос воскрес... |
196

КНИГА I. «СТИХИ 1909 Г<ОДА>» (1910)
Над осенними прудами
Грозили буйные дожди
Избороздить стекло прудов,
Чтоб на затерянном пути
Мерцали в глубине садов.
Гнал в зелень волн круги плетень
От обмелевших берегов,
Но тих и светел был мой день
В печали розовых песков.
На камне белом я сидел,
Гас подо мною известняк.
Я знал, я верил: мой удел —
Глубин обетованный мрак!
День красовался и сверкал,
Лепил карнизы-облака.
В пролеты их, как между скал,
Сквозил огонь издалека.
Цвела лазурь. И вереск цвел —
Лиловой кровью и густой.
И ржавчиной березы ствол
Чуть тронул медленный застой.
Как щит, как зеркало, лучист
Был ковш забытого пруда.
Оливку волн крыл бурый лист —
Плетня дубовая руда.
Уж Осень тихая с высот
Мне в душу веяла тоской.
А поры мелких пыльных сот
Известки млели под рукой.
197

Владимир Нарвут «стихи
Вереск
Как дым, распростертый на тонких руках,
Угасшего в зареве знойном костра —
Печальный и нежный цветок на песках.
Туманит он сладко, как хмель, вечера.
Он — девушки кровь — золотое вино.
Он — тихая ласка. Он — грустный ответ.
Он был, есть и будет всегда, как давно —
Печали любимой затерянный цвет!
В скиту ли далеком, за бором густым,
За чистой криницей — в овраге глухом —
Язвится огнем он, как свечи, крутым,
Оправленный нежным нежалящим мхом.
И мхи голубеют, как сонные льды,
Как пламень далеких весенних годин.
Зыбучи пески. Серебристы следы.
По ним я измерил пустыню — один.
Один! Трепещу, но плетусь я, влеком
Старинной печалью старинных икон.
Как киноварь в черни — за низким цветком
Алеет дупло водометных окон.
Над пропастью стану. Горят небеса.
Трубится мне гул потайной родника.
И чьи-то змеиные, злые глаза
Ехидно уставились — издалека.
О, вереск! Я знаю, кто смотрит-следит,
Чей взор копьеносный острее рожна,
Кто душу в багрянец безумный рядит:
Печаль опечаленных, как ты — страшна!..
198

КНИГА I. «СТИХИ 1909 Г<ОДА>» (1910)
Поэт
Взошел я по уступам горным
Тропою узкою — туда,
Где клекотом орлят минорным
Из надстремнинного гнезда
Была разбужена впервые
Во мне дремавшая душа,
Где призраки, уж неживые,
Воскресли, таинством дыша:
И вот опять душой запевшей
Внемлю я грохоту лавин
И свисту резкому взлетевшей
Орлицы. И во мгле долин
Синеют мягкими крылами
Извилины святой реки.
А выше их — под небесами
Сияют вечными венцами
Всё беспристрастней — ледники.
Невеста
1
Еще вчера, когда заглох
Шум бестолковый городской,
На крест синеющих дорог
Глядела из окна с тоской.
Но вечер гас. И, как свеча,
Закутанная в древний креп,
Немые сумерки влача,
Шла Ночь в свой тихий-тихий склеп.
199

Владимир Нарбут «стихи
Неясно видел темный взор
Сквозь паутину покрывал —
Пластом залегший косогор
И с соловьями вешний вал,
И тусклый отблеск над водой,
Чтоб ничего не отражать...
— Как больно груди молодой
На подоконнике лежать!
Устала. Странная ушла.
И вновь пришла. И вновь одна.
Мечтами райскими светла
Всю ночь невеста у окна.
2
А сегодня — бледна и грустна — |
С синевою подведенных глаз,
Вспоминает: светила луна? il
Повторяет: в который уж раз? |
\
Милоокого тихая ждет ]
В мезонине на красном верху. Ì
И на пепельнице спички жжет j
И подсолнечника шелуху. |
1
Все — в саду, никого нету дома : I
Там привозят черешни от мызы. I
Фиолетовой знойной истомой |
Дышит сад, опаленный и сизый. 1
1
Пахнет горечью блеклой полыни 1
И известкою: флигели чинят. 1
Топоры говорят на долине. |
Голоса натекут и отхлынут. 1
|
1
ш
200 1

КНИГА I. «СТИХИ 1909 Г<ОДА>» (1910)
Холодок пробегает. И пол
В арабесках спирально-живых:
Воздух тучку на солнце навел.
Чу, звонок — оборвался и стих...
И по лестнице пыльной крутой
Опускается. Щеки горят
Розоватой зернистой рудой.
Знойно груди пылают, как сад.
* ♦ #
Ласкай меня... Ласкай, баюкай...
Уж недалеки те часы,
Когда единственной порукой
Мне будет — лента из косы.
Твое прощание так нежно,
Как будто умираю я...
И грусти тихой безмятежно
Находит флер, огонь тая...
Наивно тонкими руками
Ты обвиваешь шею мне...
Ласкай, ласкай!.. Мы в вечном Храме
Горим на медленном огне...
Вдали
Едва миновала опушка лесная,
Тропинка под сумрак пошла на изгиб.
Эге! Вон — подушка полян вышивная —
Цветы и цветы. А вон — лепится гриб.
201

Владимир Нарвут «стихи
Уселся кряжистый, как важный боярин,
В коричневой шапке под дуб, хоть не люб.
Просвет, как окно; небосклон лучезарен.
Просеки синеет туманная глубь.
Чем дальше — сырее. Кукует кукушка
Далеко-далеко, как в жизни иной...
Давно позабыта на солнце опушка
И золото шали поляны сквозной...
Встреча
Тебя забыл я... И какою
Ты предо мной тогда прошла,
Когда к вечернему покою
Сходила мгла на купола?..
В равнинном устье бесконечно
Текли позорные года.
Я думал: уж тебя, конечно,
Не повстречаю — никогда...
Но как обманут был нежданно:
Стекло зеркал ночных следя,
Заметил профиль сребротканый
И лилию — хрустальней льда!
И вот — ты предо мной в тумане
Стоишь такой, как в первый раз:
Со взором, никнущим в обмане
Янтарно-черных скорбных глаз...
202

Комета
Пришла, как тайная угроза,
Чтоб в тот же миг опять уйти:
В алмазах вечного мороза
Заключены твои пути.
Летишь — зачем, куда, откуда —
Непостигаемо-нема?
И ждать чего: добра иль худа?
Загадки темного ума.
Ты — только вызов или кара?
Стремишься как: сама собой;
Иль для последнего удара
Ты приготовлена судьбой?..
Иль, может быть, лишь для забавы
Ты мчишься огненным путем,
Чтоб, словно хвост цветистой павы,
В звездах рассыпаться дождем?
<1910>
203

Владимир Нарбут »стихи
Поезд
Тянулся поезд, как змея,
И влек по рельсам пестрый хвост
И, громыхая и шумя,
Вкатился в лес чрез гулкий мост.
В лесу стояла тишина.
Дремали птицы. Вянул лист.
Но от полуденного сна '
Всё пробудил сверлящий свист.
И лес испуганно вздрогнул,
И закачалися листы, 1
И шум, шелест, гуд и гул
Вошли в глубь леса чрез кусты.
Упал сучок. Цвирикнул дрозд,
С куста на пень перелетев,
А поезда всё длится хвост,
Слегка на солнце заблестев.
И охали во сне дубы,
Кряжистые от долгих лет,
Роняя сверху на грибы
Голубоватый полусвет. ■■
И в гущуре, где ржавым мхом
Седые липы проросли \
И где в яру на дне глухом I
Лисицы норы провели, j
В дупле, в котором мрак застыл |
И тлела кость ночных добыч, I
Спросонок тихо завопил |
Ушастый пучеглазый сыч, ]
И стон унылый долетел
До убегающей змеи... I
А поезд мчался и шумел 1
И сыпал искры и огни. 1
Сияла радуга окон 1
Под мерный стук колесных пар, |
И за вагоном шел вагон, 1
И таял дым и легкий пар... |
204 <1910> 1

СТИХОТВОРЕНИЯ 1910-1912 ГОДОВ
На Голгофе
О, скорбный час в ночи мучений!..
У ног распятого Христа,
С тоскою приклонив колени,
Стоит Мария у креста.
Из слез жемчужных диадема
Разбила все Ее мечты...
И что — Ей мир?.. И что — Эдема
Благоуханные цветы?..
Пред Ней: венок из жгучих терний
Чело Любимого овил...
И горе Матери — безмерней
Неутоленности могил...
Два Ангела печально-нежных
Поникли грустно в стороне,
И трепет крыльев белоснежных
Роняет звоны в тишине...
<1910>
Веснянка
Растопилась на солнце Снегурка-Зима,
Тая, в облачко белое нежно свилась.
Улетела. Прощай! Уже степь не нема,
Уж по балкам потоп вешних вод бросил грязь.
Солнце греет. Дымятся-паруют поля.
Недалеко до Пасхи. А там — и луга
Зацветут зеленей, зашумят тополя,
И в оврагах, на солнце, дотлеют снега.
Благовещенье встретим червонной вербой.
Засияет синей — без дождей — небосвод —
205

Владимир Нарбут »стихи
Под березы, к опушке, девичей гурьбой
С светлой песней-веснянкой уйдет хоровод.
<1910>
Всю ночь...
Всю ночь в сирени, меж ветвей,
Пел нежно-нежно соловей...
Всю ночь луна свой блеск лила
На сад, на церкви купола...
Всю ночь из поля чрез плетень
За серой тенью кралась тень...
Всю ночь в аллеях чей-то вздох
Плыл тихо, и — зарей заглох...
Закапала с листов роса...
И заалели небеса,
А у раскрытого окна
Всю ночь прогрезила она...
<1910>
Закат
Будто глаз, налитый кровью,
Глаз, краснеющий вдали,
Солнце сходит к изголовью
Отуманенной земли.
Тусклый блеск — багрян и страшен:
Тлеют крылья ветряка
И, как своды хрупких башен,
Костенеют облака!
206

СТИХОТВОРЕНИЯ 1910-1912 ГОДОВ
Под росою пахнет крепче
Тмин, цветущий в глубине
Рва, где ветер сказки шепчет
Молодой еще сосне...
А за ней, как змей огромный,
Меркнет речка, плеск лия;
Словно киноварью темной
Гладь подернута ея.
На востоке — сизовато.
Там холодные тона
Прячут стынущие хаты
В сумрак мягкого руна.
А на западе, как купол,
Солнце тонет — за бугром.
Свет сочится скупо-скупо...
Лег синей бугра излом.
<1910>
Зимняя ночь
Уже зимой забелены
Поля, овраги и дороги;
И полумесяц тонко-строгий
Воскрес из мрака вышины.
Как жутко за селом в полночи:
На страже яростный мороз
Окреп и инеем пророс.
И в доме — тени, в виде клочий.
Спят дети. В детской, где киот
Дрожит за синею лампадкой, —
207

Владимир Нарбут »стихи
Тепло. И музыкою шаткой
С лежанки подпевает кот.
На изразцах — неясный глянец.
Покой. Вдруг бестревожный вздох
Родит губ лепет. Мрак — как мох,
И тень — как пляс бесплотных пьяниц...
Мил сон, и детская мила.
А за бугром, где ветер мчится,
В ядреном холоде волчица
К оврагу чутко пробрела...
И утро звонкое увидит
Когтистый четкий волчий след,
Что лег по насту. Лунный свет
Был ярок в голоде — обед.
<1910>
* # #
Как сладко и весело: снег и луна!
По веткам, как кружево, иней развешан,
И синий, и бледно-зеленый свет смешан,
И только луч желтый упал из окна.
И даль бесконечно — за садом — ясна.
И, как купола, громоздятся сугробы.
И в сердце нет тайной завистливой злобы,
Но счастье и радость: зима и луна!
<1910>
208

СТИХОТВОРЕНИЯ 1910-1912 ГОДОВ
Летний вечер
Воздух синеет, чуть-чуть затемнясь...
Пахнут сильней цветники...
И из лощинок сырых подымаясь,
Носятся с пеньем жуки...
В доме темно. Вся семья на крылечке,
Шатком и ветхом, как дом...
Звезд голубых задрожали колечки
В куполе неба кругом...
Мирно текут стариков разговоры
Об урожае, труде...
Месяц склонил желтоватые взоры
И закачался в пруде...
<1910>
В саду
Солнца нежаркого ласки...
Тихо, так тихо стою...
Бабочка синей окраски
На руку села мою...
Как лепестки — ее крылья,
Сложит, опять разогнет,
Слабой цветистою пылью,
Чуть-чуть дрожа вся, пахнет...
Сад, убаюканный негой
Полдня, красиво сквозит,
И высоко, — белей снега —
Дождиком тучка грозит.
209

Владимир Нарвут »стихи
Пахнет малиной и дроком,
Сохнет на взгорье трава,
И в забытьи о далеком,
Кругом идет голова.
Юность еще не минула...
Найдены счастья пути...
Бабочка плавно вспорхнула...
К розе лети, о лети...
<1910>
Перед праздником
Зажег златые вечер очи
В голубоватой вышине;
И тени, ставшие короче,
Слились неслышно в ровном сне.
Открыт балкон, и веет влага.
Сад — словно дымные клочки.
Звенят ритмично у оврага,
В траве, незримые сверчки.
Темнеет; скрипнула калитка,
И кто-то проскользнул во двор,
Таясь, как робкая улитка,
И хоронясь, как будто вор.
Ах, завтра — праздник... И гулянье
Сегодня ночью на селе...
И разойдется всё собранье
Лишь в предрассветной полумгле...
Уверенней ложатся краски,
Ночные отблески на лист.
Запели девушки; и ласки
Напев их полон. Серебрист
И бархатен рой дальних звуков...
А сад струит цветов духи:
210

СТИХОТВОРЕНИЯ 1910-1912 ГОДОВ
А ночь, мечтою убаюкав
Меня, замедлила шаги...
Звенят сверчки... О, юность!.. Лето!..
Ночные думы о былом!
Душа опять, опять согрета
Нежданно хлынувшим теплом...
<1910>
Степной вечер
В отливах бронзы золотистой
Пятнистый горизонт, а небо,
А небо — поле аметиста...
От солнца света уж не требуй!
Степь дышит ровным ароматом
И сладкой теплотою хлеба.
И по дорогам, за день смятым,
Простерся тихий сумрак слепо.
Роса на травы уж упала
И — тянет свежестью с лощины,
Где коростель плетет устало
Свои унылые терцины.
Звенит комар, несется к окнам...
Взгрустнулось маме без причины...
А вечер отдал лик волокнам
И сгладил на челе морщины.
<1910>
Роса
Осеребрился тонкий колос ржи,
Когда пришла заря. Роса, роса...
211

Владимир Нарбут «стихи
Она легла, как пепел, вдоль межи
И вздохом угасила небеса.
Как умирали звезды — видел я.
Смежая золото ресниц густых,
Они тянули нити бытия,
Пока последний лучик не затих...
Но вырос мухомор из-под села
И — стаяла росы земная шаль,
И скоро-скоро в небе расцвела
Ее невыразимая печаль...
<1910>
# # #
Туда, где прячутся реки истоки,
Уходит спешно Ночь. В росе — тропа.
Слегка желтеет небо на востоке,
И нежен очерк лунного серпа.
Еще тепло не выстыло в овраге,
Но куст дубовый матово поблек —
Под свежестью. А выше — на коряге —
Чуть вздрагивает серый мотылек.
Быть может, он в истоме сладкой грезит
О закипающем лазурном дне...
А степь — тиха, пуста. Лишь на урезе
Тяжелая соха лежит во сне.
<1910>
Январь
День лебедем плывет ленивым.
Морозом пахнет дивный воздух,
212

СТИХОТВОРЕНИЯ 1910-1912 ГОДОВ
И зайцы шустрые по нивам
Живут в сугробах — в норах — гнездах.
Волк бродит полночью у прясел —
У тына низкого и кленов,
Что строгий месяц разукрасил,
Стволы сурьмой и бронзой тронул.
Леса — пусты, но не пустынны:
Как ворожеи, стынут елки.
И иней легкой паутиной
Обвешивает их иголки.
Январь, Январь! Холодный, буйный,
Ты — первенец любимый Года.
И разве вьюгой лихоструйной
Ему ты не слагаешь оды?..
Звенит метель в свирель, которой
Никто и никогда не видел.
А в детской, за тяжелой шторой —
Сна тиховейная обитель —
Спят дети, не дослушав сказку,
Спит няня, выронив устало
Из рук ключей от шкапов связку...
Лампадка — ласковей опала...
Покой смиренный, бестревожный
Растет; им комнатка богата.
В ней бродит сумрак осторожный,
Пронизанный духами мяты...
<1911>

Владимир Нарбут «стихи
# $ #
Зима плывет, село заваливая
Горбами снеговых холмов;
И вечерами зори палевые
Чуть светят из-за облаков.
В саду, за буками застуженными,
Моложе, зеленей сосна;
И леденистыми жемчужинами
Мороз заткал стекло окна.
А месяцы идут извилиною —
От ноября до февраля,
Пока над жизнью обескрыленною
Не зацветет весны заря.
<1911>
Предосеннее
Облака в прозрачном небосклоне —
Все седые, и бегут, как кони:
И бегут, как кони от погони.
Жаркий день томительно-несносен,
Но по звонким-звонким гудам сосен
Угадать нетрудно: скоро осень.
На полях — неясных много линий,
Но зато так четок сизо-синий
Лес, острящийся верхами скиний.
Хутор прилепился на обрыве.
И глядит в овраг всё прихотливей,
Всё красивей, в беленьком извиве.
День. Дремота. Даль — как на ладони.
Облака бегут-бегут, как кони,
Пропадая в ясном небосклоне.
<1911>

СТИХОТВОРЕНИЯ 1910-1912 ГОДОВ
# * *
Дождь прошел на той неделе.
Встабунились вдруг скворцы,
И под вечер отлетели
К югу шумные певцы.
Тает день за днем печальным,
Но цветут еще мечты.
В этом шелесте прощальном
Столько робкой красоты!
Снова осень я встречаю
В уголке моем глухом,
И опять ее венчаю
Неуверенным стихом.
<1911>
Пасха
С прозрачным холодком, со свежестью весенней
Ворвался в комнату пасхальный перезвон.
А ночь текла. И ризой — риз всех драгоценней —
Был опеленут темный влажный небосклон.
По городку — по улицам и переулкам —
Плывя, шли тоненькие свечи в глубь, во мглу.
Скользили огоньки. В набате грузном, гулком
Весна, дрожа, прижалась к бледному стволу.
О, да! Весна к березке, под окном, прильнула...
Иль это было только сказкой наяву?..
И отчего душа, скитаясь в море гула,
Искала чистую небесную молву?..
Но вот, как пепел, засивело на востоке.
Зубчатой лестницей приподнятых домов
215

Владимир Нарвут »стихи
Опоясался край. Потом реки истоки
Блеснули тускло в поле с линией холмов.
Сон мысли в кокон свил, цвет были исковеркав.
И скоро бабушка пришла: — Христос Воскрес!
Дохнула ладаном и просфорою церковь,
И ясно, ясно так представился мне лес...
Попритчилось мне краснолесье в полдень летний,
Залитое янтарным зноем, со смолой.
Высокие колонны сосен... За последней
Сосной — часовенка с заржавленной иглой...
Быть может,раньше видел я каплицу эту...
А бабушка целует сонное лицо
И торопливо мне сует — по трафарету —
Дрожащею рукою красное яйцо...
Колокола поют. И каплями привета
Ровняются, цветут во сне — вокруг меня.
Уж розовеет пепел бледного рассвета
И вот-вот облака прожжет улыбка дня.
Такой припоминается мне Пасха в детстве,
А с нею и весна в чернеющей степи...
И вербы по шляху, и на моем наследстве —
Лески и перелески в полевой глуби.
Года летят-уходят стайкою печальной,
И многое забыл я и могу забыть...
Но не забуду я заутрени пасхальной
И огоньков от свеч светящуюся нить!..
Как шли они весной в ночную влагу, сами,
Плывя, баюкаясь... Граненое яйцо!..
Воспоминание о бабушке слезами
Туманит мне морщинистое уж лицо...
<1911>
Лунный свет
Я в лунном свете — в паутине синей,
Бреду один тропинкой по долине.
216

СТИХОТВОРЕНИЯ 1910-1912 ГОДОВ
Безмолвные поля живут печалью,
Что кинул день, свалившийся за далью.
Кой-где по межам чахлые березки
Блестят, войдя в лучей косых полоски.
Да на пригорке дальнем деревушка
Уснула безмятежно, как старушка...
Иду тропой, и мягко шаг ложится
В пыли. А ночь плывет-плывет, как птица.
А лунный свет тончайшей паутиной
Висит, как дым, синея над долиной...
<1911>
В июле
Какою теплою лазурь
Вдруг стала в радостном июле!..
Приляг в тени, глаза зажмурь
И слушай гомонящий улей,
Уж спеют яблоки: в ветвях,
Быть может, желтое найдется.
Зеленый луг поблек, зачах
Внизу — за выметом колодца.
Ленивы бабочки. Шмели
Зато заботливее в гнездах.
А ночью влажною вдали
Трепещет лоно неба в звездах.
Трепещет небо, воздух — сыр.
Дергач скрипит во ржи, в лощине...
Но скоро негу рос в зефир
Прольет рассвет прозрачно-синий.
Искрится сизая трава.
В оврагах каплет муть из трещин.
Восток еще едва-едва
Мечами солнца перекрещен.
217

Владимир Нарбут »стихи
А только — миг, и красный мяч
Подпрыгнет в гору, чтобы снова
Я слушал пчел истомный плач
И бас густой шмеля лесного.
<1911>
Летний вечер
Повечерело: сыро и прохладно...
Рог месяца налился янтарем,
И на траву скользнули тени пятна,
И осторожно замер дальний гром...
В окно влетел рогатый жук с разбега,
И — хлопнулся... Бумагою шуршит...
Чуть проскрипела поздняя телега
Да мышь летучая зигзаг чертит...
Задумчивая жуть бредет по саду.
Потом, дрожа, прильнет она к окну
И станет слушать, как к столу присяду —
Писать стихи, как глубоко вздохну...
Но только не узнать ни ей, ни ночи
Моей заботы, ласковой, как сон,
Моей печали, сделавшей короче
Серебряных часов прозрачный звон...
<1911>
Вечерний дождь
Сыпнул вечерний дождь и — пар
Заголубел над теплым садом,
218

СТИХОТВОРЕНИЯ 1910-1912 ГОДОВ
И за вуаль ушел амбар
С его простым фасадом.
Журча, вода слетала с крыш,
По трубам, в звонкие кадушки,
И нарушал упорно тишь
Протяжный зов кукушки.
Она кричала далеко,
На бледно-пепельном болоте,
Где речка, точно молоко,
Белела в очерете...
А вечер плыл, и в полутьме
Расплывчато мигали звезды,
От туй, у дома — на холме,
Хвоею пахнул воздух...
<1911>
# # $
Под вечер низкий на полях опять
Слоистые снега поголубели.
И ветер колет пальцы. Надо ждать
Певучей и серебряной метели.
Ядрено — на крыльце. Пойдем-ка в дом —
Дослушивать про оборотня сказку.
А в детской — кот балуется с клубком,
Лампадка серебрит Чела повязку.
И тикает будильник на столе
Молитвенно, как сердце богомольца...
Но вырастает месяц в синей мгле —
В оранжево-зеленоватых кольцах...
Качается и тянется горе,
И прожигает ткани он упрямо,
219

Владимир Нарбут »стихи
Чтоб стать безоблачным и в серебре
Висеть-сиять над куполами храма...
И, повитель под окнами гоня,
Бессилен ветер, будто бы ослабли
Поводья длинные его коня —
Пред ярким острием каленой сабли!..
1911
Летний дождь
Янтарно-яркий солнца диск
В лохматом облаке исчез,
И — влажным стал замшенный лес,
Хоть нет еще тяжелых брызг.
И курослепа аромат,
И запах клевера и ржи,
И холодок прозрачный мят —
Плывут чрез ветхий тын с межи.
Как низко ласточки снуют —
Стрела за черною стрелой!..
В дупло — в разбойничий уют —
Пронесся шершень удалой,
В траву зарылся мотылек,
Уткнулся, будто бы ослеп...
А небо — вдоль и поперек —
Крестит мечами даль и степь...
И скоро — сгинут шапки рощ
И, обрываясь, полетит,
Густой кольчугой заблестит
Струисто-тонкий, тонкий дождь...
1911
220

СТИХОТВОРЕНИЯ 1910-1912 ГОДОВ
Ночевка
Стынет синяя ночь над курганом тяжелым;
Мы — охотницкий табор — ночуем под ним:
Наш костер сыплет искры, подобные пчелам;
Бородою седой раздвигается дым.
Пчелы гаснут в трепещущем весело треске,
Но взлетают в прохладную влажную синь:
А по ней — Млечный Путь раскрутил арабески,
Тают звезды, как притчи немых инокинь...
Из лазури, из черного свежего мрака,
Что как деготь разлился по полю кругом, —
Выплывает (во сне?) невысокая рака:
Крест из рук — на ремне поясном и тугом.
И худы, и коричневы древние мощи.
И глаголят они о неведомом дне.
Угадать бы — кто схимник сей, вечный и тощий,
Целовать бы колени в нетленном огне!..
Ах, то было!.. Тиха — орошенная нива.
Ветерок копошится в моих волосах;
Кони чавкают, роются в сене лениво;
А курень, как ведун: накадил и зачах.
И сивеет восход: в небе — зелень криницы.
Звезды каплями виснут — прозрачнее слез.
Завернулся в кожух, точно в кокон, возница,
Завалившись на серый намокнувший воз.
До рассвета — до бели, до сини — немного.
Пусть повыспятся эти калачики-псы,
Греют в ноги они. К солнцу ближе и — рогом
Их покличут в дорогу — по ртути росы.
Нянчит тело истома на бурке кавказской:
Шерсть — как мох теплый. Птичий мне грезится сад:
Ихний рай называется Вирием в сказке...
А на запад оглобли от воза торчат...
1911

Владимир Нарбут »стихи
В липовой беседке
Кора полопалась на липе,
Но надпись цела. Вот: «Анюта».
И ниже, в треснувшем изгибе
(Зимою ль, осенью ли лютой), —
Семейство цифр — такая челядь:
1 и 8,7 и словно
Рука хотела в 6 поцелить.
А ярус третий — весь неровный:
Губаты — 8 и «Июля».
Повыше — сук в тафте старинной.
На хромоногом сидя стуле,
Сестра варит под ней малину.
Кто резал паутину кожи
Древесной, серо-золотистой:
Юнец, влюбленный ли прохожий?
И чьи болтали в грудь мониста?..
Трещали соловьи соборне,
Чеканя щёкот свой неспешный
Горохом трелей — всё упорней
Во мгле, апрельской и кромешной...
И жало жарких звезд кололось
(Любили щуриться и предки),
К зрачкам продергивая волос...
А ныне — в липовой беседке?
Сестра краснеет, наклоняясь
Над жгучим тазом, чайной ложкой
Снимая пенки. Окунаюсь
Я в холод, пущенный дорожкой.
Плюется жеваною лавой
Густой сироп. И пахнет сладко.
Следит за мухою лягавый,
Гребется курица за грядкой.
Сестра, без слов, сует тарелку.
Лицо зарею розовеет.
А зной скользит листвою мелкой,
И пыль в тени сквозь сито сеет...
222 1911

СТИХОТВОРЕНИЯ 1910-1912 ГОДОВ
В августе
Был тихий день. Жужжали пчелы,
И аромат от леса шел
Такой медовый и тяжелый,
Что заглушал гуденье пчел...
Сверкал предательским багрянцем
Кой-где на тополе листок,
Но меж осин с красивым танцем
Паук разматывал моток.
И, прикрепив к сукам основу,
Крестообразно плел он сеть,
Как будто с пыльцею сосновой
Сбирался на поле лететь.
И красным стройным коридором,
Как свечи, уходили вглубь
Колонны сосен. Косогора
Лежал за ними грузный круп.
Хрустел ковер из палых игол,
Чешуйно-палевый ковер,
И колесо свое всё двигал
Паук, сметая с нитей сор,
И желто сосны отцветали,
Но вереск без огня горел...
Шмели и пчелы хлопотали,
А день теплом осенним грел.
<1910>

Владимир Нарбут «стихи
Под месяцем
Месяц ясным-ясным взором
На меня глядит-глядит.
А в лесу, за косогором,
Светит тихий белый скит.
Светят келий глазами
Хрупких, тоненьких свечей, —
И зовет-зовет их пламя,
Чтоб я Божий стал — ничей.
Убаюкивает песня
Чья-то дальняя меня.
Ласка мира — всё чудесней,
Но сильнее зов огня.
Миг и — кажется, я кинусь,
Чтоб в затишье умереть,
В тот лесок и в ту долину,
Где прозрачных окон сеть!..
<1911>
Зимнее одиночество
В холодном доме — шепот, шорох...
А за окном синеет ночь, —
И пятна серые на шторах,
Мне выносить уже не в мочь.
То, может, месяц... А вернее,
То — блеск таинственный снегов
Ночь караулит... И за нею
Простерлось море — без оков...
Снега — вспененная пустыня,
Застывший океан — снега.
224

СТИХОТВОРЕНИЯ 1910-1912 ГОДОВ
Иглист и хрупок тонкий иней,
Упавший на-лес, на луга, —
Мечта мечту в душе торопит,
Бессильна сказка о былом...
В холодном доме — шорох, шепот...
И ночь синеет за стеклом...
<1911>
На даче
День, как голубь, встрепенулся —
Желтым, розовым и синим.
За окном плывет, плывет.
О, быть может, взором долгим
И любовным мы окинем
Стекла выпуклые вод?
Неулыбчиво и косо
Смотрит дева из террасы
На поля скользящих шляп.
Глубью светятся аллеи.
Пляшет пруд голубоглазый.
Рой стрекоз уже ослаб.
Зной течет, как мед из сота,
Чуть вздыхает на балконе
Занавесок кисея.
Ободки шляп — кругло-узки.
Фаэтон промчали кони,
Пыль янтарную вия...
<1911>

Владимир Нарбут »стихи
В усадьбе летом
Жаркий летний день. Затишье.
Солнце светит ярко-ярко...
Кот в амбар пробрел: за мышью...
У ворот лежит овчарка...
Двор охвачен сном и ленью.
Мухи звонкие летают
И над чахлою сиренью
Желтым золотом блистают...
Духота... Насквозь прогретый
Воздух дрожью будто льется...
Дышит зноем, пылью лето,
Тянет воду из колодца...
Уж давно пусты скворешни:
Их питомцы — на покосах;
А на тыне, под черешней,
Увядают хмеля косы...
На полях стоит засуха,
Почитай, уже — неделю:
Почва трескается глухо,
Вянут листики — без цели...
Пал налет на травы бурый...
Речка высохла: от жара!..
И сонливо квохчут куры
Возле старого амбара.
<19П>
226

СТИХОТВОРЕНИЯ 1910-1912 ГОДОВ
Романс
Зеленая лента широкой полоской
По черным легла волосам...
Поверьте: мне нравится ваша прическа,
Идет она к вашим глазам.
Зеленая лента и профиль точеный,
Такой я вас видел во сне,
Когда серебрились и гаснули звоны
В прозрачной святой тишине...
Вы раз только искоса как-то взглянули,
А счастьем душа зажжена...
И в грохоте каменном пасмурных улиц
Я жду повторения сна...
Быть может, вы — призрак, фигура из воска
Иль кукла — не знаю я сам...
Но очень мне нравится ваша прическа:
Идет она к вашим глазам.
<1911>
Осенняя сказка
Сергею Городецкому
Бродила по лесу, срывая капли
Оранжево-янтарной костяники.
Синели руки — худенькие зябли,
И их царапал-грыз терновник дикий.
Осенний день был холоден и строен,
И влажный мох был вязок, точно тина.
227

Владимир Нарбут »стихи
В попутный яр — меж дождевых промоин —
Приволоклась кисейка паутины.
Приволоклась и растянула сети:
Загорожу путь — шепчет поползунья.
И под косматой елью, в полусвете,
Застряла, сгорбилась изба колдуньи.
Спал, размалеван киноварью жгучей,
На вершняке нахохлившийся петел.
И дверь-дупло, заткнутое онучей,
И тын — не в тын: и ветх, и дрябло-светел.
И тень, змеей чуть-чуть голубоватой,
Оплыла, как ледок, на пни, на бревна.
И по углам перекрестились схваты,
И кто-то поворочал их неровно.
Медвежий дух, тяжелый, сонно-теплый,
Возник, как дым, из узкого оконца.
И серое лицо — серее воблы —
Метнуло в щели два зрачка-червонца.
Раскрыла ротик девочка и стала:
Сосульки белые висят под крышей,
Хоть осень в роще теплится устало, —
А крыша, как сироп, как тесто — выше!
И, то-то, заглянула в гости к бабке, —
Грозится крючковатый палец-коготь.
И рыжий кот вытягивает лапки:
Ему бы сливок в погребе потрогать.
Дрожит, дрожит испуганный ребенок
Под длинным зорким взглядом хищной птицы
И подойти боится. Сипл и тонок
Протяжный клекот старой ястребицы.
I

СТИХОТВОРЕНИЯ 1910-1912 ГОДОВ
— А много ль ягодок нашла-то, ягод?
Небось и на ладонь не уложила?
Вон в полнолунье листики полягут,
Тогда зальется ягодная сила.
Ну, ну, покажь... — И гнется коготь цепкий
В передник рваный девочки-тростинки.
Окутав фиолетовые щепки
Сосны погибшей, блещут паутинки.
Сияет серебристый долгий волос.
Не седина ль осенняя сверкает?
И сипл, и тонок злой старуший голос.
А день — колодец света — иссякает.
Ложится тень угрюмыми крылами —
Всё зеленей, всё шире — травянисто.
Наверно, за опушкой плещет пламя
И кровью в облачные бьет мониста.
Дохнуло холодком. И кот — где делся?
Течет сироп с громоздкой рыхлой крыши.
Строй елок-ворожей хвоей распелся,
И завозились иглы, словно мыши.
Нет девочки... В избе — писк хволой птицы.
Соленый запах тянется в оконце.
И толстая слюда на нем искрится,
Как муть бельма, попавшего на солнце.
<1911>
Светское
Взошли цветы, прекрасные цветы —
Над панихидою моей любви,
И ты меня на «ты»
Уж больше не зови...
229

Владимир Нарбут «стихи
Да, знаю, знаю я и без того,
Что, повинуясь зеркалу молвы,
Ты скажешь: — Прошлое — мертво,
Забудьте прошлое и Вы.
И станем жить мы замкнуто и врозь,
Как будто на душевный острый стон
Накинуть удалось
Холодный светский тон...
<1911>
Май
В лесу, за сеткой дымчатых ветвей,
Озеленилась за тропою тропка;
И по ночам незримый соловей
Защелкал — неуверенно и робко...
Река опять вобралась в берега;
И поднялись, залитые водою,
Широкие поемные луга
Атавою покрывшись молодою.
Закопошились утки в камыше,
Крича, ловя узорчатую ряску...
И светлый май шепнул моей душе,
Что жизнь всегда напоминает сказку...
<1911>
Утро
Утро рано заглянуло
В белый домик под горой;
Сонный хутор опахнуло
Листьев звучною игрой.
230

СТИХОТВОРЕНИЯ 1910-1912 ГОДОВ
Скоро тени засинели
Под шатром цветущих лип,
Где, как кисти ожерелий,
Цвет на веточке налип.
Солнце травы золотило
За ночь кинутой росой,
И в росинке каждой милой
Млел-горел алмаз слезой.
Перепелки издалече
Откликались — в сочной ржи,
И от встречи и до встречи
Плыли в воздухе стрижи.
Плыли, реяли, ныряли,
Уносились быстро в даль...
Тучки были, словно шали...
Голубел пруд, как эмаль...
И прозрачней перламутра
Поднимало небеса —
Это радостное утро,
Эта Божия краса!..
<1911>
Ночью
Река под месяцем уснула,
И чутко встала тишина.
Но, чу! Не рыба ли плеснула
Зеленой влагою со дна?
Иль Водяной то колыхнулся
На ложе тинистом, в яру,
И паутиной протянулся
По голубому серебру?
Да, заводь сонно голубеет,
Серебряно бегут круги,
И месяц яркий фосфор сеет
На ив мохнатые верхи,
231

Владимир Нарбут »стихи
И всё таинственно и жутко
Погружено в тревожный сон...
Колдует тишина, да чутко
Тростник роняет легкий звон...
<1911>
Последняя весна
Журавли на улице поскрипывают,
А другие — пронеслись давно.
И пропахнул сад корою липовою,
Талым днем и всем, что негою дано.
Вылез дед, на солнышко посетывая:
Не печет. Иглится пыльный пруд.
Медуницы красно-фиолетовые
Не сегодня завтра зацветут.
Мреет пар над ветхою завалиной —
Под окошком радужной избы:
Малевал с мечтою опечаленною;
Были ставни бы, как небо, голубы.
Стая весен пела над серебряною
Головою. И опять — весна...
Но за жизнью, былями одебрянною,
Смерть летит, как кобчик пестренький, грозна...
<1911>
Смерть
Река, змеясь по злым долинам,
В овраг вошла о край села;
232

СТИХОТВОРЕНИЯ 1910-1912 ГОДОВ
Там церковь в золоте старинном
Тяжелый купол подняла.
Дорога в ветлах — так печальна,
Еще печальней синий взгляд
Осенних сумерек, прощально
Скользящих в парк, где пни горят.
Они пылающей листвою
Занесены и — как костры.
И светят зеленью живою
Лишь сосны, иглы чьи остры.
А в доме, белом и безмолвном,
Над гробом свечи возжены:
Благоуханный ладан волнам
Лиловым отдал лик жены.
Неугасимое страданье —
Острее колких игл, и в нем
Сквозит с краснеющею дланью
Фигура Ангела с мечом...
Прозрачна синь грядущей ночи,
Всей — в шепоте и вздохах снов;
И неземных сосредоточий
Полна печаль немых венков...
Фамильный склеп закроет скоро
Парчу, и розовый глазет,
И крупные цветы, и взора
Под бледным веком круглый след...
Но от морщин ли тонко-четких
Уставшей барыни иль так —
Плывет суровость. И решетки
Хрипят под шагом: сон иссяк.
233

Владимир Нарвут «стихи
Струятся свечи. Жмется дворня,
А тени пляшут по стенам —
Лохматей, шире и проворней,
Ох, будет, будет лихо нам!
Прядет дьячок сугубым ритмом
Из книги кожаной псалом,
И капля воска по молитвам
Горячим катится стеклом.
Тяжел и низок церкви купол.
И ангел пасть уже готов.
Смотри: он склепа герб нащупал!
И крупен снег чужих цветов.
<1911>
Летний дождь
Дохнули тучи низким вздохом,
Перекатился гулкий гром.
И — дождь серебряным горохом
Западал часто над бугром.
Метнулась молния мгновенной
Голубоватой лентой вниз,
И, как гипюр, густая пена
У труб нависла на карниз.
Березы дружно зашумели,
Покорно головы склонив;
Но возле крон их еле-еле
Яснело небо, как залив.
Синело небо, улыбаясь
Улыбкой счастья и тепла;
И, веткой каждой изгибаясь,
Береза жемчугом текла...
Роняла жемчуг на дорожки,
Тугие, словно полотно;
234

СТИХОТВОРЕНИЯ 1910-1912 ГОДОВ
И запах роз, такой сторожкий,
Тянулся медленно в окно.
<1911>
В июле
В парке, старом и пустынном,
На кудрявой низкой иве
Всё ленивей да ленивей
Свищут иволги — за тыном.
Пыльный полдень зноем дышит
На сухие стебли трав,
Золотой ковыль колышет
И коробит лист дубрав.
Ни движения, ни шума.
В спячку жизнь погружена,
И влечется нить угрюмо
Зачарованного сна...
Мир — затишье пред грозою.
Только ласточка порой
Легкокрылою стрелою
Пролетит за стрекозою.
<1911>
На закате
В полях горит рубиновый закат.
Степь утопает в золоте червонном,
И от цветов сгущенный аромат
Незримо крадется по влажным склонам.
235

Владимир Нарбут «стихи
Всё тише воркованье голубей,
Ютящихся на чердаке — под крышей;
Восток от мелких облаков — рябей,
Зато зенит — прозрачней, чище, выше...
Вот день дарит последний аромат,
И благостна последняя отрада.
Не оттого ли пламенней закат,
Что через миг ему померкнуть надо?..
<1911>
Сонет
На побледневшие поля
Луна льет свет прозрачно-синий,
И четок скрип коростеля
В глубокой и сырой лощине.
Росой окутана земля,
А облака: одни, как иней,
Сквозят, вуаль свою стеля;
Другие — цепь недвижных скиний.
Вдали загрезил хутор белый.
Всё дышит ровным, крепким сном —
От тополей и до овчарок.
Всё в нежном забытьи замлело,
Всё бледно в сумраке степном...
И даже лунный свет не ярок!
<1911>
236

СТИХОТВОРЕНИЯ 1910-1912 ГОДОВ
Монастырь
За слободой, где степь открыта
На много верст — и вдаль, и вширь, —
Смиренно встал полузабытый
Голубоватый монастырь.
Он окаймлен стеной зубчатой,
Лепные башни по углам;
И за стеной — как соглядатай,
С прорезом узких окон храм.
Кресты омыл прозрачный воздух,
Десница солнца их зажгла,
И в золотых потусклых звездах —
Синее неба — купола.
Под куполами в полумраке,
В дрожащей копоти лампад,
С мощами опочили раки,
И не разбудит их набат!..
Вот и сейчас звонят к обедне
И — гулко колокол поет...
На том дворе — в избе соседней —
Рука затеплила киот.
И баба крестится поспешно,
Чтоб отойти к работе вновь:
Теленка напои прилежно,
Индейкам кашу приготовь...
Плывут заботливые будни,
Цедя целительный настой;
Но и радушней, и уютней —
В разлужьи круглом, за рекой.
237

Владимир Нарбут »стихи
Там, под березой, пастушонок
Смежил ресницы и — лежит:
И загорелый профиль — тонок,
И на щеках пушок дрожит... ]
i
И, верно, видится игумен \
Ему во сне: старик худой.
О, как он строг и как безумен,
Размерив годы чередой! jj
<1911> ' \
\
Левада !
i
Ой, левада несравненная
Украинския земли! |
Что мне Рим?
И что мне Генуя,
Корольки и короли?
В косовицу (из-за заработка) \
В панские пойду дома. j
Спросит девушка у парубка : |
— Кто вы?
— Брут. \
— А звать? j
— Хома. \
Усмехнется темно-розовым \
Ртом — и спрячется в дверях. \
И уйду Хомой-философом, \
Весельчак и вертопрах. |
Иволга визжит средь зелени, —
Нет, не птицы так поют.
Крокодил торчит в расселине : \
Ящеричный там приют.

СТИХОТВОРЕНИЯ 1910-1912 ГОДОВ
Свинтусу расстаться с лужею
Очень, очень нелегко:
Дышит грудью неуклюжею,
Набирает молоко.
Супоросая!..
Под веткою
(Глубоко от клюва птиц)
Гадом, лысою медведкою,
Сотня сложена яиц.
Пресмыкайся, земляной рак,
Созревай, яйцо-икра!
Мох — не мох, а мягкий войлок:
Яйца высидеть пора.
Сколько кочек!
Pix не трогали,
Их не тронут косари:
Пусть растут, как и при Гоголе...
Ты со мной поговори,
Украина!
Конским волосом,
Бульбой был бунчук богат...
Отчего же дочка голосом
Кличет маму из-за хат,
Пробираясь наугад
Меж крапив и конопляников?
А на ярмарке — одеж
Для красуль, монист и пряников
Тоже прежних не найдешь...
Украина!
Ты не та уже,
Всё кругом в тебе не то...
На тебе — очипок: замужем!
Пусто молоко: снято!..
239

Владимир Нарбут «стихи
Как же быть Хоме с левадою,
Парубку: косить траву?..
Бурсаком на горб я падаю —
В лунном бреде, наяву.
Подыму полено медленно,
Стану бить по масти ведьминой —
От загривка до бедра...
В Глухове, в Никольской, гетмана
Отлучили от Петра...
А теперь — играй ресницами
Перед свежим женским ртом
Там, за бойней, за резницами,
Где мелкопоместный дом.
А теперь — косою, жаркою
От песка (с водой лохань),
Парубок, по травам шаркаю.
Подле — реченька Есмань...
Ой, левада!
Супоросого
Края .бульбу держишь ты...
Доведешь ты и философа
До куриной слепоты!
<1911>
Шарманка j
ì
Стонет развалина-шарманка,
Сохнет и шелушится крик. <
Серый акробат — обезьянка —
Топчется — сморщенный старик.
В окнах внимательные дети,
Ясные, синие глаза. !
240 !

СТИХОТВОРЕНИЯ 1910-1912 ГОДОВ
Весело жить на этом свете,
Даже если в сердце слеза!
Капай, одиночество, капай,
Чашу наполняй до поры —
Буду и я со шляпой,
Кланяясь, обходить дворы.
Но никто тебя не узнает,
Не узнает, мой давний друг,
Отчего шарманка шальная
Нас приковала вдруг!
<1911>
# # #
Сегодня весь день на деревне
Кричат красноглазые певни,
А в воздухе тлеет тепло.
От хат коноплей отгоняет
И матовым блеском играет
Заплывшее окон стекло.
Морщинистой кожею-пленкой
Рябится под рощицей тонкой
Заозерных заводей ряд.
И в пестрых косынках старухи —
Давно они — слепы и глухи —
По призьбам сычами сидят.
Невесело греться на солнце, —
Когда уже жизнь веретенце
Денечков земных довила;
Когда — от кручины и скорби —
На спинах повылезли горбы
И — смотришь сычом из дупла...
А день — и зыбуч, и раздолен.
С незримых святых колоколен,
С небес — всё летят голоса.
Ах, жаворонки-колокольцы!
241

Владимир Нарбут «стихи
В Печеры бредут богомольцы
Разлужьем, где клад поднялся.
Идите, идите чрез рощи —
Увидеть холодные мощи, —
По рощам медянка горит...
Сутулятся, жмурятся бабы.
А в панской усадьбе, где рябо,
Цесарка призывно зарит
Свое одиночество вешней
Печальной-печальной любовью...
<1911>
# # *
(ИЗ ЦИКЛА «УЩЕРБ»)
Улыбнулся древнею улыбкою —
Холодна улыбка полумесяца! —
И застыл над люлькой ночи зыбкою,
Чтоб загрезил тот, кому не грезится.
Бледным пеплом поле заморозило,
Замело пригорки за провальями,
В просини позеленело озеро
Под березами светло-усталыми.
Тени в ужасе успели вырасти
Длинными, как повилики, стеблями,
И плеснулся воздух тягой сырости,
Чьими-то губами чуть колеблемый.
На паучьих лапах на прогалину
Выполз лесовик, в ручье полощется...
И в ручье болтается оскаленный,
Тот, пред кем закоченела рощица...
<1911>
242

СТИХОТВОРЕНИЯ 1910-1912 ГОДОВ
Пасха
1. КРАСНАЯ
Пасха красная, Пасха красная.
Зелень, бутыли, торты...
Но улыбаюсь напрасно я:
Балки во льдах затерты.
Издали колокол тянется
Звоном глухим в окошко.
И качаюсь я — белый пьяница.
Что — я: улитка, сошка?
Веет хутором гул. Украина,
Где же бунчук Мазепы,
Волосом конским нечаянно
Перевитый нелепо?..
Гетману ль никнуть пред радою
Иль Запорожью плакать?..
Шум пасхальный, шум, я падаю!..
За огородом — слякоть.
Пасха красная, Пасха красная:
В толстых бутылях — вина.
Месячным серпиком гасну я —
Льда на душе не сдвину...
2. ЛЕСНАЯ
Под шепотом, под ветрами сухими
Лесная Пасха — нерушимей.
И я причастен кроткой схиме.
Брожу по узкой радостной поляне
И — всё милей мне, всё желанней
Черники точек на беляне.
И бусы облачных великолепий —
Всё дальше, глубже — всё нелепей.
И небо тонет в синем склепе.
243

Владимир Нарбут • с т и х и
В кустах окраинных не испугайся
Платком метнувшегося зайца...
А в хуторе — на блюде — яйца.
Три желтых кулича: два без миндалин,
А третий ягодой завален...
Кругом — кружки лесных отталин.
Кругом — Весна плывет, изюмом вея.
Попеть бы с зябликом живее
И стать бы вдруг горбуньей-феей...
Нос — закорючкой, посох золотистый.
Постой в углу, молчи и — выстой
Янтарно-звонкие мониста.
И, если поцелует, нежно вспыхни:
Румянец свежий — ворог ихний.
И с дятлом над дуплом затихни...
Встречай, встречай на трепетном прогале,
В березах — вешние печали,
Что эту Пасху укачали,
Что душу, как Исуса, искололи
Томлением извечной боли.
И — утечи скорее в поле.
А через межи в хутор белобокий,
Звенящий — вон на солнцепеке —
Хрустящим стрекотом сороки.
И в ясной хате, опустив ресницы,
Целуйся с девой длиннолицей.
Ведь после поцелуй приснится.
И Пасха, алой в небо улетая,
Вздохнет, как лес берез, — святая.
И вновь вздохну, как и тогда, я...
<1911>
# * #
В доме — сонники да кресла
Да заржавленная пыль...
244

СТИХОТВОРЕНИЯ 1910-1912 ГОДОВ
Сказка ль давняя воскресла?
Иль завяла нежно быль?..
Ночью каждою я слышу
Дряхлый кашель старика...
Месяц капает на крышу,
Разгребая облака.
Туфли шаркают, и люстра
Так таинственно звенит,
Будто стриж какой-то шустрый
Тонко трогает гранит...
Ночь плетется, как волчица
Свежей осенью к реке...
Жалостно комар стучится
В паутине-гамаке...
Я вздыхаю в кресле сидя.
Кресло — маленький ковчег,
Отдающий тете Лиде
Пламя ласковое нег.
Сядешь — скрипнет и охватит
Ленью теплою тебя,
И сидишь на пестрой вате,
Ночь-притворщицу любя.
Ан, не правда? Кто же трется
За стеною?.. Старичок?
И за домом, у колодца,
Без ведра висит крючок?..
У колодца колядует
Да смеется синий свет.
А в ресницы Дрема дует,
В уши сон несет привет...
Говорил мне папа строго —
Помню, прыгала я днем:
— Ты при месяце не трогай
Кресла в сумраке ночном!
Ну и тлей. Забыла папин
Я наказ, и — нет тоски...
Ручки — в зернах желтых крапин,
А на спинке — коготки.
<1911>
245

Владимир Нарбут »стихи
# # *
Снова август светлый и грустящий,
Снова тишь и неба синева;
Бродят вздохи, шорохи по чащам,
Звоны ветра слышатся едва...
Просипит кузнечик на припеке
И заглохнет. Пахнет листопад.
Листья льнут к земле, как лежебоки;
Перегной лесной ореху рад.
И дубы уже роняют желудь —
Колобками скатанный янтарь.
Если хочешь зря посвоеволить,
Подойди к дуплу и в сук ударь.
И в ответ — не гулко и не глухо —
Звякнет домовитое дупло:
Дремлют в нем теперь жуки и муха.
Всё, что смутно к лету отошло.
Всё, что было раньше непонятно,
Стало ясным, чистым, как хрусталь:
Эти звуки, эти тени — пятна,
Эта леденеющая даль!
Оттого-то небо умиленней,
Блеск от солнца — суше и косей, —
И на кровью опоенном клене —
Связки лап зарезанных гусей...
1911
Накануне осени
Уходит август. Стало суше
В родной степи. Поля молчат.
Снимают яблоки и груши:
благоухает ими сад...
246

СТИХОТВОРЕНИЯ 1910-1912 ГОДОВ
Кой-где и лист уже краснеет
И осыпается, шурша...
В истоме сладкой цепенеет
Моя усталая душа...
Окончен труд — и опустели
луга и желтые поля;
И вот на той еще неделе
я слышал крики журавля.
Они тянули цепью дружной
на юг, за синие моря,
туда, где Нил течет жемчужный,
струей серебряной горя.
Там, у высокой пирамиды,
свалив дороги долгий груз,
они, быть может, вспомнят Русь —
родные болота и виды...
Как будто с каждою минутой —
прозрачный, реже тихий сад...
А небеса стеклом сквозят...
И грустно-грустно почему-то...
Не то — я потерял кого-то,
Кто дорог был душе моей,
Не то — в глуши родных полей
меня баюкает дремота...
Но только жаль, так жаль мне лета,
Что без возврата отошло,
И словно ангела крыло
Меня в тиши коснулось этой!..
Природа мирно засыпает
и грезит в чутком полусне...
Картофель на полях копают,
И звонки песни в тишине.
И — эти звуки, эти песни,
Навек родные, шепчут мне:
хотя на миг, хотя во сне,
О, лето красное, воскресни!
<1911>

Владимир Нарбут »стихи
Утро в степи
Как скорпионы, взявшись цепью,
Перетянув свои бока,
Повисли так легко над степью
Светящиеся облака.
Ясней по сторонам дорожки —
В холодной голубой росе
Дрожит и перепел сторожкий,
Далече бьет и бьет в овсе.
Иду, вдыхая воздух свежий
И праздничный, всё мнится мне:
Заглохшие в полыни межи,
И перелесок в стороне,
И синева небес густая,
И тишь, и эти облака,
Уже плывущие, как стая
Белесых птиц издалека...
<1911>
Октябрь
На свежем утреннике в парке
Люблю бродить, люблю шуршать
Листвой багряною и яркой
И утро тихое встречать.
О, как прохладно это утро
Последних чисел октября!
Трава, усыпанная пудрой:
То иней лег, снежок даря.
Морозный воздух — туг и колок
И по-иному как-то юн,
И от верхов косматых елок
Плывет напев незримых струн...
248

СТИХОТВОРЕНИЯ 1910-1912 ГОДОВ
Брожу, брожу... А за забором
Стоят овсяные скирды;
На гребне их резным узором
Уселись серые дрозды,
И не кричат, продрогли птицы...
И сердце чует в тишине,
Что скоро даль осеребрится
И степь застынет в белом сне...
1911
Сонет
Шумит вода, взбегая на колеса,
И тают, тают пенные клочки...
И серым, влажным облаком у плеса
Висят туман речной и пыль муки...
И так весь день. А даль реки — белеса,
Над очеретом блеют кулики,
На кровле мхом покрыты скаты теса,
И разрушенья дни недалеки...
Изба ветшает. Но с какой заботой
Тяжелые вертятся жернова!
И кажется, сквозь шум шуршат: «Работай» —
И повторяют вечные слова:
— Трудись, трудись, пока тебе дано
Растить и перемалывать зерно!..
<1911>

Владимир Нарбут • стихи
На пасеке
Гудит так звонко полный улей,
Вокруг — затишья благодать...
Как сладко в радостном июле
В лесу березовом лежать!..
Удод — должно быть, на опушке —
Всё повторяет свой напев,
И крик назойливой кукушки
Чуть внятен, с ветром долетев.
А знойный воздух пахнет гарью...
Лишь желто-синенький цветок —
Его зовут иван-да-марья —
Льет благовония поток...
Горят леса, горят далече.
Неосторожность ли с костром,
Или гроза зажгла, как свечи,
Верхи сосновые — под гром?..
То тянет гарью, теплым дымом...
И полдень душен и тяжел,
И гул стоит в лесу родимом
От суетни снующих пчел...
<1911>
Вечером на озере
На озере — волна созвучий.
Сквозь чащу ольх вода блестит,
И так протяжно, так певуче
Под ветерком тростник свистит...
250

СТИХОТВОРЕНИЯ 1910-1912 ГОДОВ
А день уж падает к закату,
И запад золотисто-ал.
Чу! Под горой, за ветхой хатой,
Козленок тонко прокричал.
Пыль поднялась: вернулось стадо
С поляны в душные хлева.
Плывет, волнуясь, запах сада
И пахнет клевером трава.
Косые иглы предзакатных
Янтарно-розовых лучей
Летят колчаном. Близь — вся в пятнах,
Даль — перламутровый ручей.
Всё, всё такое, как когда-то,
Что теплится в тумане лет!..
Заря... огни над старой хатой...
Гладь озера... ольхи скелет...
В прозрачной дымке даль сверкает,
Бьет сторож в бронзовую грудь, —
И звон гудит и долго тает,
Зовет в забытый светлый путь...
Еще тепло над рощей реет,
Но яркий день уже в былом.
И недалекий вечер веет
Воздушным, ласковым крылом.
А по затонам — звуков гамма.
Краснея, светится вода...
Цветы, роса и звоны храма...
Всё, всё — как в юности года!..
<1911>

Владимир Нарбут »стихи
Летом
Уж солнце, отойдя к лугам,
Запало в глубь далеких рощ,
И по широким лопухам
Закапал редкий, крупный дождь.
За буйною слезой слеза
Ударила в стекло окна;
Сверкнула молния в глаза,
Блеснула пламенем она, —
И гром раскатом дом потряс,
И серый сумрак двор закрыл...
И щедрый ливень добрый час
Шумел в саду и воду лил...
Затем, когда гроза ушла, —
Лужайка стала озерком,
И в небе радуга легла
Зеленоватым ободком.
Свистели иволги, и свист
Переливался и звенел;
Ручей болтал, журчал и пел,
И сад был ярок, свеж и чист...
<1911>
Июнь
На западе, средь сизых облачков,
Померк червонно-золотой закат;
И сырость тронулась с седых лугов,
Плывет в поля и крадется до хат...
252

СТИХОТВОРЕНИЯ 1910-1912 ГОДОВ
Пред хатами ребята стада ждут,
Чтоб череду телят загнать в хлевы.
А вот и пыль... Животные идут,
И тянет крепким запахом травы!
Мычанье, рев и блеянье овец
Перемешались с криками детей...
Тут топнет бык, там звякнет бубенец,
Вон — щелканье размашистых плетей...
Всё суетится; но чрез полчаса
Замолкнет по дворам последний скрип...
На травы тихо упадет роса,
Повеет сладостью от старых лип...
Деревня в сон уйдет. И тишина
Окутает недвижные сады...
И круглая лучистая луна
Осеребрит недальние пруды...
<1911>
Июль
Ярко-зеленые мушки
В воздухе знойном дрожат;
Слышится голос кукушки
Там, где кончается сад.
Пыль по дороге, где ивы
Клонят верхушки свои,
Вдруг поднялась и лениво
Виснет, как ткань кисеи...
Резко кузнечик скрипачит...
Квакнет квакушка — замрет...
253

Владимир Нарбут -стихи
Дождика б!.. Рожь уж не прячет
В колос зерна: жатвы ждет...
Скоро серпы загуляют
Вдоль по равнине большой:
Золотом нивы играют,
Сухо шуршат над межой.
Сноп за снопом и — за хатой
Тучные встанут скирды:
Осень добычей богатой
Лета покроет труды!
<1911>
В осенней тишине
Брожу в осенней тишине
По осыпающейся роще
И — мнится: папоротник тощий
О чем-то грустном шепчет мне...
Кругом — кустарник чахлый, редкий,
Листвы желтеющий ковер...
Всхожу по нем на косогор,
Рукою раздвигаю ветки...
Какая тишь, какая тишь!
В ней уловляет чутко ухо, —
Как вьется лист, шуршащий сухо,
Как пробегает в норку мышь...
Уже не слышно иволг свиста,
Кукушки к югу унеслись...
Мелькнула белка на ветвистой
Сосне; упала шишка вниз...
254

СТИХОТВОРЕНИЯ 1910-1912 ГОДОВ
А ветра нет: давно затих,
И замерла в лесу дремота...
Нежней — березок позолота
Среди осин, почти — нагих...
Брожу... И лес — такой печальный
В своей листве, в своей парче!..
Разлука чудится уже
В тиши хрустальной и прощальной...
<1911>
Зима
Повеял вихрь издалека
И — пред собою снег погнал.
И побледнела скоро даль.
И без гвоздя и молотка
Мороз озёра заковал
В литую, ледяную сталь.
Село в сугробах, как в меху;
Тепла — из снега колыбель.
И песни буйные поет,
Раскинув пряди наверху,
Над ней без устали метель.
То постучится у ворот,
То стекла мерзлого окна
Скребет костлявою рукой,
То плачет в дымовой трубе:
Так лихо тешится она...
За дверью — вихрь, а тут покой
И мир — в истопленной избе...
Сверчок за печкою трещит
Прилежно лапоть чинит дед,
Над ним, согнувшись пред столом,
255

Владимир Нарвут »стихи
Трясется дед и весь дрожит:
Прожил он много-много лет
И — есть что вспомнить о былом...
Зима сходила за зимой
С небес, с лазоревых высот
И — лишь седела голова...
И вновь зима. Густой каймой
Снега налипли у ворот,
И виден тын едва-едва...
Трещит сверчок — и так и сяк...
Лампадки, теплится фитиль,
И «красный» угол — весь в свету.
А на дворе метель сквозь мрак
Холодную кидает пыль —
В окно и в ширь, и в высоту...
<1911>
Романс
Хотел вам многое сказать я
И промолчал, а вы прошли,
И только тонкий шелест платья
Еще мне слышится вдали...
Туманный круг луны, да росы,
Да влажной ночи тишина.
О, как я помню ваши косы:
Я помню их, как сказку сна!
Но разве сон бывает в яви, —
А этот так: мой слух не лжет, —
Что днем, грустя и не лукавя,
Ваш голос в степь меня влечет!..
И я бегу, как раб, послушно
На мелодично-долгий зов —
256

СТИХОТВОРЕНИЯ 1910-1912 ГОДОВ
В простор полей, от солнца душный,
Во мглу зеленую лесов...
Едва лишь томный запах лилий
Приносит ветер, как духи...
Я знаю: ими вы любили
Душить мне книги и платки...
<1911>
Зимней ночью
Из окон улица видна:
Снега мерцают жемчугами,
И далеко, за облаками,
Стоит холодная луна.
Она блестит, она сияет,
Как позлащенное стекло,
И ровным светом озаряет
В сугробах спящее село.
В селе покой и тишина.
Как будто в белых шапках — хаты;
Нагие вербы у окна
Опутал иней волосатый.
Как паутина, легкий иней
Слегка сверкает под луной
Узором тонких-тонких линий,
Рисунком пряжи кружевной.
А из полей идет мороз,
Звеня железною клюкою;
Трещат ряды седых берез
Над неподвижною рекою.
Мороз иглою-невидимкой
Наколет розы на стекле,
И утро встанет над заимкой
В тягучей сизой полумгле.
Уж поздно. Только не до сна:
Вся даль играет жемчугами,
257

Владимир Нарбут «стихи
И далеко за облаками
Стоит холодная луна!
<1911>
Зимняя тройка
Колокольчик звякнул бойко
Под дугой коренника,
Миг — и взмыленная тройка
От села уж далека.
Ни усадьбы, ни строений —
Только: вехи, да снега,
Да от зимней сонной лени
Поседелые луга.
Выгибая круто шеи,
Пристяжные, как метель,
Колкой снежной пылью сея,
Рвут дорожную постель.
А дорога-то широка,
А дорога-то бела.
Солнце — слепнущее око —
Смотрит будто из дупла:
Облака кругом слепились
Над пещеркой голубой,
И назад заторопились
Вехи пьяною толпой.
Закивали быстро вехи:
Выбег ветер — ихний враг.
И в беззвучном белом смехе
Поле прянуло в овраг.
Под горой — опять деревня,
С красной крышей домик твой;
А за ним и флигель древний
Потонул, нырнул в сувой.
— Вот и — дома. Вылезай-ка
Поживее из саней!

СТИХОТВОРЕНИЯ 1910-1912 ГОДОВ
Ну, встречай гостей, хозяйка,
Костенеющих — родней!
Снова кони, кучер, сани —
Оторвались от крыльца.
А в передней — плеск лобзаний,
Иней нежного лица.
1911
Вербный вечер
Зеленые влажные стебли
Из церкви выносят,
И стеблями сумерки косят;
Ну, свечку затепли.
Сейчас ты — милей негритенка.
Ну, хрупкою ручкою тонкой
Зажги и увидишь
Во сне град невидимый Китеж.
<1911>
Осень
Сентябрь окончился, и осень
Сильней берет свои права:
Бледнее стала неба просинь,
Истлела мокрая трава.
В аллеях ягоды с рябины
Срывают серые дрозды;
Дымятся старые овины:
В них лета сушатся плоды.
259

Владимир Нарвут »стихи
В них подсыхают неба зерна.
Обмолотили на току,
Свезли и — мельница проворно
Из зерен сделает муку...
Окончен труд; на отдых сладкий
Пора кормилице-земле:
Мороз уж стукает украдкой,
В передрассветной сизой мгле!..
И птиц уж нет. Зачуя худо,
Они покинули сады...
И вот, еще каким-то чудом
Покуда держатся дрозды.
<1911>
В сентябре
Средина сентября. Едва-едва
Успели вырыть в огородах свеклу;
Зеленая и сочная ботва
На утреннике свяла и поблекла...
Недолго ждать дождей. Заморосят —
Нальются колеи дорог водою,
И потемнеет облетевший сад,
И роща станет мертвой и пустою...
Сейчас в полях летает паутина,
Цепляется за колосок сухой
И шелковинкой, белою и длинной,
Опутывает вербу над рекой...
А верба робко листики роняет,
Те листики течением несет...
260

СТИХОТВОРЕНИЯ 1910-1912 ГОДОВ
Душистой мятою благоухает
Обрыв реки — над гладью сонных вод...
Всё — сонно: речка, небо и работа —
Последний труд мужичий, сердцу милый...
Уж опочить готовится природа,
Чтоб за зиму набраться снова силы...
<1911>
Месяц
Роса — как бисер по канве,
Овины стынут у околиц...
Но вот под лесом в синеве
Сверкнул небесный богомолец.
И на поляны потекли
С высот серебряные нити:
И тонок теплый сон земли,
И зыбок чуткий шорох в жите...
Поздней — забьют перепела,
И ночь дохнет глубокой грудью
И снимет с влажного чела
Повязку смерти на безлюдье...
И этот, красный ржавый нож
Рукой невидимою сдвинув,
О ночь, усладу ты найдешь —
Там — у околиц, у овинов!..
<1911>

Владимир Нарбут «стихи
Тетерева
И. Я. Билибину
Сочней и гуще — неба синева.
В крестах еловых — дымчатый песок;
Плетусь, что крот, ступая на носок;
Как ветошь, расползается трава.
Давнишней грустью вскормленный мотив
Взвивает ветер в гулкое дуло.
Стеснился бор, смолою охватив,
И — за спину разлужье отошло.
Тут — май. Он точит красный мед-коралл,
Сосновый пот, и вешает в крючки;
И, словно оспой, он исковырял
Сморчков продолговатых колпачки.
Где сытый мох — суки. И лап семья,
Обсосанных медвежьих веток-лап.
И гул неся и месивом шумя,
Скребет хвою Ветрило. Но ослаб.
Поляны вырез. Как пустой челнок,
Она плывет навстречу мне и псу.
И песий хвост, крученый, как вьюнок,
Юлит. Его глазами я пасу.
Плакучий сумрак. А в дуле — певун:
Он, верно, вспучил щеки и — дудит.
(Потопом ли затерянный?) валун
Сдружился с пнем, где костяники стыд.
А!., вьюн замерз. Насторожился пес:
Космат и узловат изгиб ноги.
Моргнуло веко. Дрему вихрь отнес.
Ружье — наперевес. О, пес, не лги!
Неловкий шорох вытянул струной
Собачью прыть. И под сосной, — как звон,
Упавший чрез решетку на амвон,
Разбился шелест, чуткий и лесной.
Затарахтел, квохча и кудахча.
И, осекая лист, размах тугой
262

СТИХОТВОРЕНИЯ 1910-1912 ГОДОВ
Запел, как на покосе саранча,
Чуть отливая медью, лаком и фольгой.
Курками хряско стукает дуплет:
И тяжко валится...
- Назад! Тубо!
— Певун, ты где? Ты умер? — Ствол нагрет.
Вином, своим же, пьян петух рябой...
<1911>
Сентябрь
Неранний утренник посыпал пеплом двор,
Толченый мел осеребрил и лопухи, —
И за ночь запотевшее окно без штор
Туманно выявило контуры ольхи.
Над нею, за амбаром, лиловатой паклей
Ночной дымок процеживает слабо дали:
Пары полей давно сурепицей иссякли,
И яровые в желтизне поувядали.
Несбыточным и грезой грустною томимый,
Задумавшись, ружье и патронташ цепляю,
Свищу собаке и — под сонной схимой
Рудое жниво обхожу — до речки края...
И нехотя, и редко-редко перепелка
Подымется, зачекает: убью, иль сядет.
Но в теплую преображается двустволка
Холодная, как кровь: пошевельнулся прадед.
И нечто, что в душе всегда лежало тайной,
Встает ростком из глубины моей и — светит;
И быль глухой Литвы, вспоенная Украиной,
Меня опять-опять, как мальчика, приветит!
И радостно и горестно стоять — ходить
По жнивьям, сизым и осенним, в полумгле!
Как, тая, каплет зелень поздних звезд — следить,
Экстрактором царапать знаки на стволе
И всюду чувствовать волхвующую нить!..
<1911>

Владимир Нарбут «стихи
Вечерня
Суббота. Мирно догорает
Заря — прозрачней янтаря...
Душа в истоме замирает,
Внимая пенью тропаря.
От вырезных иконостасов
До низкой паперти — свечей
Плывет, всю церковь опоясав,
Живой и пламенный ручей.
Струится, теплится, трепещет,
Колебля огненный язык,
И на иконах златом блещет,
Встает за строгим Ликом Лик...
Отяжелел басами клирос,
Но выше взяли тенора,
И — хор окреп, окреп и вырос,
И пенье — звонче серебра.
Прохладны мраморные стены,
Квадраты каменных громад;
На запах вянущего сена
Похож кадила аромат...
И сладко под церковной сенью
Его дыхание впивать!
А завтра, завтра — воскресенье
Господь дает, чтоб отдыхать...
<1911>
264

СТИХОТВОРЕНИЯ 1910-1912 ГОДОВ
Россия
Как не любить тебя, Россия,
Твоих степей, твоих полей,
Твои просторы вековые
Мне с каждым годом — всё милей!..
Зимою, летом, иль весною,
Иль бледной осенью — всегда
Брожу, овеян тишиною,
В полях, в лесу иль у пруда.
И чую пахаря я песни,
И песни птиц, и песни дев:
Их душу нежащий напев —
Волшебных гимнов мне чудесней!
Но и без песен дорога ты,
Россия светлая моя!
Не на твоей груди ли хаты
Растут, молитвы затая?
А в этих хатах Светоч Веры
Неугасаемо горит, —
И этот люд, простой и серый,
Заветы старины хранит.
Но ты, с твоим народом вместе,
Смеешься, плачешь — заодно.
И, не снося ни лжи, ни лести,
Ты ждешь того, что суждено.
Что суждено тебе судьбою
В неисповедимых путях:
Быть в терниях иль быть в цветах,
Быть госпожою иль рабою?..
265

Владимир Нарбут «стихи
Люблю мечтать, себя тревожа;
И в кроткой грезе — вдоль и вширь
Ты вся, ты вся — совсем похожа
На тихий-тихий монастырь!..
О, Русь! О, мать моя святая!
Я — твой, и в яви, и во сне.
И, о тебе одной мечтая,
Я сам, как инок в тишине...
<1911>
Вечерня в селе
Свечами, горящими жарко,
Унизан старинный алтарь;
Лампадки горят же неярко,
Блестя, как прозрачный янтарь.
За окнами вечер синеет,
А в церкви — уютно, тепло;
Тут каждый молитву лелеет,
Тут в сборе почти всё село...
Священник идет вдоль амвона,
Кадит и — плывет фимиам
Со струйками нежного звона
К пылающим тонким свечам...
От ладана — благоуханно,
Кружится чуть-чуть голова...
И слышно: уже Иоанна
Читают святые слова...
Евангелье тихо читает
Священник — высокий старик.
266

СТИХОТВОРЕНИЯ 1910-1912 ГОДОВ
А воск оплывает и тает:
Колышется свечки язык...
И радостно в дымчатом храме,
Где молится сходом село,
И кажется: благости пламя
С небес на толпу снизошло...
<1911>
* * ♦
Окончен труд последний в поле:
Теперь иди, зима, и ты
И — можешь тешиться на воле
И вьюгой заметать кусты.
И ты придешь и в снег оденешь
Осиротевшие поля,
И снегом зелень их заменишь,
И станет белою земля.
И станет тише и приветней
В избе крестьянина в ночи:
Кряхтит над лаптем дед столетний,
Сверчок распелся у печи...
А на дворе метель несется
И воет в дымовой трубе,
Стучится в дверь и в окна бьется.
И так тепло-тепло в избе!
<1911>
Иней
Сегодня ночью выпал иней,
Повис на ивах и плетне;
267

Владимир Нарбут »стихи
И в этой белой паутине
Застыл и сад мой в тишине.
Как будто жаль ему расстаться
С небрежным кружевом ветвей...
Но всей душой мечте своей
Так хочется и мне отдаться!
Так хочется в тиши забыться,
Уйти от шума и людей
И — хоть на миг, а всё ж укрыться
В узорах инейных сетей!..
<1911>
Стенные часы
В круглом и красном футляре,
Прячась за тонкою дверцей, —
Бьется, считая удары,
Медное, звонкое сердце.
Бьется и мерно толкает,
Двигает острые стрелки.
Две их: худая такая,
Бегает поступью мелкой, —
Тянется важно другая.
Сходятся редко они:
На ухо что-то шепнуть
И на кругу в вышине
Вновь в одиночку идут
Все шесть десятков минут.
Если ж худая «XII»
Усиком чуть пощекочет, —
Кашель в футляре раздастся,
Сипло в груди заклокочет.
268

СТИХОТВОРЕНИЯ 1910-1912 ГОДОВ
А из точеной избушки,
Что прилепилась, как вышка,
Выйдет головка кукушки,
И прокукует плутишка,
Раз, или два, или больше...
<1912>
В церкви
Иконостас — в огнях и блеске,
Душа молитве отдана;
Вся церковь — в свеч веселом треске,
И пахнет ладаном она.
Обедня длится благолепно:
О, сколько рук, творящих крест!
Мне здесь и до конца молебна, —
В углу — стоять не надоест!..
Вот — возглас, мирный и последний, —
И в алтаре слуга Христа;
И после сладостной обедни
К иконам льнут мои уста.
Идет молебен с водосвятьем,
А звон врывается волной...
Ничком склонилась пред Распятьем
Вдова в вуали кружевной...
<1912>
От заутрени
От свеч и от дыханий жарко
В старинном деревянном храме;
269

Владимир Нарбут »стихи
А звон, так радостно и ярко,
Гудит-гудит под куполами.
Поет, благую весть пророча:
— Воскрес Распятый при Пилате! —
Редеет мгла весенней ночи,
И в окнах свет — всё синеватей.
Как будто с ненавистью дикой
Ушла бессмысленная злоба,
Как будто смерть бежит от Лика
Христа, восставшего из гроба!
И словно ангельское пенье,
А не густые перезвоны,
Звучит победно, в отдаленьи,
Из голубого небосклона!
И с пасхой маленькой в салфетке
Так сладостно спешить до дому!
И придорожных ветел ветки
Совсем по-новому знакомы!
<1912>
Монастырские песни
Жизнь моя во Господе! Жизнь моя земная,
Отчего ты мирная-мирная такая?
Отчего спокойна ты, словно день осенний —
Первый после августа, — без глухих томлений?
Разве ты не чувствуешь прелести и неги —
В каждом лепесточке и в простой телеге?
В каждом воздыхании ласкового ветра,
Сеющего запахи — вкрадчиво и щедро?
Разве всё запрятано в келью за решетку,
В узкой — замуровано накрепко и четко?
270

СТИХОТВОРЕНИЯ 1910-1912 ГОДОВ
Ах, не соблазняй меня, голос темной силы!
Сгинь, рассыпься по полю! Господи, помилуй!
Ведь я в Бога верую. Вера — камень твердый.
Отойди ж в безвременье, дух беспечно-гордый!
...Жизнь моя пресветлая! Жизнь моя земная!
Жизнь моя во Господе — пред вратами Рая!
<1912>
Схимник
Я принял постриг, принял схиму,
И тихим дням потерян счет:
И жизнь скользит подобно дыму;
Назад ничто не увлечет.
В лесу сосновом и душистом,
Где много смол и диких пчел,
Живу я схимником — под чистым
Природы оком... нищ и гол.
Вокруг — затишье, да трущобы,
Да дня осеннего тепло,
И я, и день осенний — оба
Грустим о том, что отошло...
Сегодня как-то по-иному,
Как не случалось никогда,
Я ощутил в себе истому.
Она струится, как вода.
И, так струясь, напоминает
Мне исчезающие дни...
А между сизых хвои роняет
Береза желтые огни.
271

Владимир Нарбут »стихи -\
i
И сруб скита, седой и шаткий, j
И мшистый, низкий, — чужд и строг, ]
И не могу пойти к лампадке, {
Ступить чрез сгорбленный порог... ]
Как липнет волос паутины j
К лицу — совсем, совсем живой... j
И день такой чудесно-длинный, i
И ярче просинь — между хвои... j
<1912> '
Зимней ночью в дороге
В поле снег сверкает, словно I
Парчевой покров церковный: J
Синь, огнист и ярко-ал. \
Серебристой половиной
Над безмолвною долиной
Четкий месяц заблистал.
Полночь движется неспешно, \
В бирюзе небес безбрежной ;
Уплывая на восток.
ï
А восток — еще безжизнен. \
И нескоро солнце брызнет
Блеском — вдоль и поперек.
i
Чу! Не волки ль воют где-то? ]
Будто в жемчуг разодета 1
Небосклона синева. !
Всё поскрипывают сани... (
И за мною, как в тумане, ;
Ночка движется едва... ?
272 <1912> "i

СТИХОТВОРЕНИЯ 1910-1912 ГОДОВ
Инок
Неустанно Библию читая,
Я живу в обители, в лесу.
А в углу лампада золотая
Озаряет Божию красу.
С братией ли в церкви службы правлю,
В келье ли, в покоях тишины, —
Кротким сердцем Господа я славлю,
Светлые мерещатся мне сны.
Где-то мир — с борьбою, суетою,
С лицемерьем — где-то за спиной...
Сладко пред лампадой золотою
Плакать иль молиться в час ночной.
Сладко знать, что Господу покорен
Каждый, каждый помысел во мне,
Что смирение, как горстка зерен,
Всё растет в душевной глубине!..
И зачем же думать мне заране:
Райские увижу ли врата? —
Если здесь душа — благоуханней
И молитвами чисты уста!..
<1912>
Предчувствие весны
Зима идет уже на убыль:
Короче — ночь, длиннее — день.
И мне так радостно и любо
Смотреть в поля — через плетень!
Оттуда жди ее прихода,
Ее — волшебницы-весны:
Она из снега выжмет воду,
И зашумят ручьи — полны.
273

Владимир Нарбут «стихи
И будет с кровель падать (знаю!),
Звеня, болтливая капель...
Проглянет и трава степная,
И станет — сказкою — метель...
И журавли крикливой стаей
Протянут в небе высоко,
В лазури свежей утопая,
Кружась привольно и легко...
Но, ах, как больно упиваться
Одним предчувствием весны,
Томиться, ныть и — наслаждаться,
Про ласковые вспомнить сны!
Про сны, которые весною
Нам снятся много, много раз!..
Ведь с ними детство золотое
Несет привет родимых глаз...
<1912>
На Пасхе
Снега расплавились под солнцем жарким,
И в зелень одеваются леса.
И стелются над степью небеса
Виссоном синевы прозрачно-ярким.
И в легких тканях этого виссона
Щебечет птичка — первенец весны.
О, жаворонок! Счастьем полны
Твои молитвы в высях небосклона...
Ты молишься и славишь неустанно
Распятого, воскресшего Христа.
Твоя молитва, как кристалл, чиста,
И словно ты — глашатай, людям данный.
274

СТИХОТВОРЕНИЯ 1910-1912 ГОДОВ
«Христос Воскрес!» — поешь ты над деревней.
И вторит храм: «Воистину Воскрес!»
Гудят колокола. На дальний лес
Плывет их звон однообразно-древний.
И тихий лес, как будто всё сильнее,
В зеленый погружается дымок,
И каждый, каждый малый уголок
Трепещет бытием, в теплыни млея!..
И радостная степь ждет зерен хлебных,
И на меже ее толпа берез,
Как будто зная, что воскрес Христос,
Дрожит от гимнов светлых и хвалебных!
<1912>
После Пасхи
В лесу зашевелились травы
И медуница зацвела;
На одуванчик, чуть кудрявый,
Летит с жужжанием пчела.
А в поле длинные полоски
Земли разрыхленной легли;
И клейки листья на березке,
И облака — как корабли.
Они плывут, едва белея
В бездонной неба синеве...
И блеск и зелень веселее,
И жизнь кипит — в ветвях, в траве.
Там — птицы гнезда заплетают,
Тут — что-то тащит муравей...
Так бытие весну венчает
Под мирный благовест церквей!..
А по церквям уже раздали
Ковригу артоса и этим
Душе взволнованной сказали,
Что Пасху снова все мы встретим...
<1912>

Владимир Нарбут «стихи
После обедни
Обедня ранняя в селеньи
Со звоном частым отошла,
И над погостом, в отдаленьи,
Синеют мирно купола.
Колокола молчат и стынут:
Замолк тяжелый медный гуд,
И прихожанами покинут
Церковный благостный уют.
Вон сторож двери запирает,
Бренчит на паперти ключом;
В оконце видит: догорает
Свеча пред Божиим Лицом...
А на иконе, там — в Египет
Спешат Родители с Христом:
Пустыня спит, песком не сыпет,
И ласка — в солнце золотом...
Старик сутулится и гнется,
Кладет поклоны и кресты;
И поступь гулко раздается
Среди церковной пустоты.
Нагретый воздух пахнет воском
И слабо ладаном кадит...
За дверью — ветер по березкам,
Шурша листвою их, скользит...
И, кротко выйдя на дорожку,
Старик, весь в ярком блеске дня,
Плетется в ветхую сторожку,
Что прилепилась у плетня...
276

СТИХОТВОРЕНИЯ 1910-1912 ГОДОВ
А над погостом, над полями —
Снуют проворные стрижи;
И тонкий крест на белом храме —
Как стройный стебель спелой ржи...
<1912>
После грозы
Гроза прошла, сверкая, стороною.
И снова даль открытая — ясна,
И вновь лазурью свежей надо мною
Небесная сияет вышина.
Гроза прошла над степью в отдаленьи.
Блистая молниями, гром гремел...
И вот опять блеск солнца спорит с тенью
И ласточки снуют проворней стрел.
Всё, всё — в блаженстве радостном и чистом!
Все, все — от тополей до мотыльков!
Весь мир мне кажется таким лучистым!
Сильней благоуханья васильков...
Не так ли, если горе иль страданье
Коснется нас одним своим крылом,
Нам — ярче кроткой радости мерцанье
И кажется прекрасней всё кругом?..
<1912>
# # #
Как чудно-хороши те вечера,
Какими лето радует нас напоследки:

Владимир Нарбут »стихи
Большие звезды — ярче серебра —
Сияют в небе сквозь туман прозрачно-редкий!..
Кругом — затишье. Даже тополя
Не шелестят, как будто молятся в молчаньи...
За хутором безмолвные поля
Разнежились в росе и ждут луны мерцанья...
Весь мир — простой такой, такой понятный, —
Что грезишь о Божественном и сам в тиши!..
И снова юности, ушедшей безвозвратно,
Шлешь тихий вздох из глубины души...
<1912>
Урожай
Золотистого хлеба снопы,
Словно витязи, на поле встали...
О сверкайте, сверкайте, серпы,
Уходите со жницами в дали!..
Пусть везде замечает мой взор —
Только копны душистого хлеба,
Только рожью богатый простор
Да высокое синее небо...
Уж не видно нигде васильков:
Отошло их счастливое время;
Лишь разносится гул голосов
Над полями созревшими всеми:
То деревня семьей — стар и млад —
Убирает, что добыто потом...
А кузнечики дружно трещат
На лугу — за белесым осотом...
О, сверкайте ж, сверкайте, серпы,
Уходите со жницами в дали,
Чтобы тучного хлеба снопы
Золотистыми копнами встали!..
<1912>

СТИХОТВОРЕНИЯ 1910-1912 ГОДОВ
Зной
За окнами — синее небо
Да зелень поблекшая сада.
Так душно, недвижно! Ах где бы
Достать мне хоть каплю прохлады!..
Совсем обессиленный гасну
И никну — без воли, без мысли...
Над флигелем липы, напрасно,
Как веер узорный, нависли...
Нависли, а робкие тени
Сбежались к фундаменту дома...
И тянется запах растений,
Пьянящий какой-то истомой.
Так душно, недвижно. Лишь муха
Звенит на окошке и бьется.
И мнится, всё мнится, — что глухо
Дыхание жгучее льется,
Что где-то (должно быть, за садом)
Гроза затаилась, чтоб разом,
Как ярким и пламенным взглядом,
Сверкнуть серебристым алмазом!..
<1912>
Тихой ночью
Воркует голубь всё нежнее,
Всё тише-тише: ночь идет,
И месяц узенький, бледнея,
Выводит звездный хоровод.
Пред бездной звезд, пред бездной ночи
Смущенным отроком стою,
И звезд мигающие очи
Как бы читают мысль мою.
279

Владимир Нарвут »стихи
Я думаю о Божьей славе,
О том величии творца,
С каким, землей и небом правя,
Он в век из века, без конца,
Глядит из горнего чертога
На заблуждения людей,
На их любовь, на их тревогу —
На слепоту своих детей!..
Как милосерден Ты, о Боже,
Как терпелив и всеблажен!..
И в тихих селах Ты — не строже,
Чем в сени монастырских стен!..
Твоих щедрот душой касаясь,
Стремлюсь я к звездному дворцу...
Прими меня: в грехах я каюсь...
Прими заблудшую овцу!..
<1912>
Отшельник
Мне сладко слушать гул далекий
И жить отшельником в скиту,
Где нарушают немоту
Лишь крики острые сороки.
А там, за цепью старых сосен,
Оградою окружена,
Свои кресты вонзает в просинь
Обитель, благости полна.
Там мерно правится служенье
При свете свеч, под звон кадил.
Я сам не раз туда ходил
Молиться там под мирной сенью.
Но всё же здесь — куда милее, —
И в простоте, и в немоте

СТИХОТВОРЕНИЯ 1910-1912 ГОДОВ
Любовь безгрешную лелея, —
Мечтать о рае, о Христе!
И только здесь — под сосен шумы —
Могу услышать наяву
Я глас Того, о Ком все думы,
Кому молюсь и Кем живу!..
<1912>
В мае
Всё маю весеннему радо,
Всё славит творца и поет...
За низкой церковной оградой
Душистая вишня цветет.
Пахучая вишня белеет
Средь грустных и тихих могил,
Как будто кого-то жалеет, —
Кто в мире тоскующем жил...
А солнце с высот освещает
Погост, колокольню и храм...
Вон — голубь, сверкая, летает,
Взмывает, кружась к облакам...
Так радостно млеет природа
В нахлынувших вешних порах,
Готовя для нового всхода
Ликующей силы размах.
И ярко за белой решеткой
Душистая вишня цветет,
И высятся крестики кротко
Над теми, кто уж не живет...
<1912>
281

Владимир Нарвут «стихи
Святой миг
Святая тень неуловимо,
Вдруг осенит, и, как во сне,
Ты видишь облик херувима,
Парящий в дивной вышине.
Сияет утро, и синеет
Небес прозрачных глубина,
И запах роз далекий веет...
Благоуханье, тишина...
И колокольчики (иль снится?)
В траве едва-едва звенят...
И чьи-то длинные ресницы
Приоткрывают ясный взгляд...
И очи синие так строги
И так задумчиво-грустны,
Что вновь в неведомом чертоге
Ты видишь радости весны!
А та весна — она далече,
В тумане сгинувших годов!..
Как хрупки худенькие плечи!
Как веет запахом цветов!
О, в этот миг ты непременно
Душой нездешнему открыт,
И ангел, рея над вселенной,
С тобой о Божьем говорит!..
<1912>
Пчелы
Посмотри на пчел — как мудро
Жизнь свою они ведут:
Только солнцем вспыхнет утро,
Над цветами уж поют!
282

СТИХОТВОРЕНИЯ 1910-1912 ГОДОВ
С песней звонкой собирают
В соты ульев светлый мед.
(Пусть сирени доцветают,
Липа скоро зацветет!)
Зацветет и — под балконом
Зазвенит ее шатер:
Пчелы дом наполнят звоном,
Дружен их рабочий хор.
А на пасеках в ту пору —
Там и сям рои висят,
Лысый дед, что для призора,
Зною яркому не рад.
Всюду — шум, возня, кипенье,
Суета и Божий труд,
Жизни радостной биенье,
Счастья мирного приют!
Осень желтая настанет
И — свезут в омшанники
Ульи на зиму. Затянет
Гулкий лед всю гладь реки.
Ну, гуди, метель сурово:
Пчелы в кельях кротко спят,
Чтоб весной — в апреле — снова
Оживить цветущий сад...
Так, из года в год — всё время
Пчелы трудятся, живут
И — горит их мирный труд
Пред Угодниками всеми...
<1912>

Владимир Нарбут »стихи
Монастырские песни
Когда, застигнута врагом врасплох,
Душа немеет, чуда ожидая,
И каждый трепет чистый, каждый вздох
Хранит молитва, что придет, святая —
О, как тогда родима, и проста,
И строго-ласкова глухая келья!
Всё знаменьем отмечено креста,
Отгранено от дьявольского зелья.
Мне бесконечно дорог монастырь
С его часовней ветхой на кладбище,
И в переплете кожаном Псалтырь
И сокровенней кажется, и чище...
<1911>
# # #
...И снилось мне: огонь лампады,
Горевший ярко, как звезда,
Исчез за каменной оградой —
Нечаянно и без следа!
И я один во мраке ночи,
Как неразумное дитя,
Блуждал — а где? не знали очи! —
Среди холодного дождя.
И дождь косил, и ветер плакал,
И не было нигде огня...
Но сердце — путеводный факел —
Спасло от пропасти меня!
<1912>
284

СТИХОТВОРЕНИЯ 1910-1912 ГОДОВ
Осень в селе
1
Как звонко цепы ударяют
О гладкую землю токов!
Душистым зерном набивают
Крестьяне ряднину мешков...
2
Мешки на повозках в амбары
Да клети с заботой везут, —
И весел — и юный, и старый:
Господь посмотрел на их труд!..
з
Господь не оставил молений
И дал золотой урожай, —
И сладостно в полдень осенний
Следить за полетами стай...
4
Пускай удаляются птицы:
Вернутся ведь снова к весне!..
А мы под Господней Десницей
Без них проживем в тишине...
5
Мы будем молиться во храме
Владыке — еще горячей.
285

Владимир Нарбут »стихи
Весь храм расцветится огнями
Ликующих, ярких свечей!..
6
И нежно, хотя и незримо,
Раскроются Богу сердца,
При пении «Дориносима»
Хваля, прославляя Творца...
<1912>
Бородино
Свершилось! Сотня лет минула
С того слепительного дня,
Когда средь грохота и гула,
Среди картечи и огня,
«Зверь апокалипсиса» ярый
Был поражен крестом простым...
И вот опять из недр пожара
Идут полки — чрез душный дым.
Опять — редуты и траншеи,
Жужжанье пуль — свирепых ос.
И взрывы бомб и ядр — звончее,
Чем стоны громовых полос...
Бородино! Ужель не странно
Твои страницы вспоминать:
Насупротив — два ветерана,
Орда наемная и рать!
Десница Божия столкнула
Два этих мира, два врага.
286

СТИХОТВОРЕНИЯ 1910-1912 ГОДОВ
И — что ж? Средь грохота и гула —
Чья глиняной была нога?
Колосс низверженный, как идол,
Пред стягом огненным Москвы
Презрительную тайну выдал,
И — очи стали вдруг мертвы.
Ту тайну — злое самомненье,
Самообман слепой — одно
Сожгло дотла, дотла сраженье —
Бессмертное Бородино.
Бородино! Ты — Промысл Божий,
Мечом сверкнувший с высоты.
И ты, и Рок — одно и то же,
Одно и то же — Рок и ты!
Свершилось! Сотня лет мелькнула
С тех пор, — как миг иль краткий сон,
Но вновь — средь грохота и гула —
Я зрю тебя, Наполеон!
<1912>
Наполеон
В далекой Франции, при свете
Пожарищ грозных мятежа,
Ты — на пороге двух столетий —
Явился, пламенно дрожа.
Под гики черни опьяненной
И лязг кровавых гильотин,
Ступени царственного трона
К себе приблизил ты — один.
287

Владимир Нарбут »стихи
На них взошел ты как диктатор,
А императором воссел:
Твой буйный дух, о император,
В тебе от отрочества пел,
И вечно — мощный, беспокойный —
Ты всё разнес, как легкий прах:
Твои блистательные войны
Гудят, как медь, досель в веках.
Твое прославленное имя
Доныне памятно и нам —
Сынам России: в черном дыме
Протек ты по ее полям.
О, бич народов! О, Атилла!
Где было счастие твое,
Когда незнаемая сила
Тебя взяла на острие?
И пал ты в зареве пожара,
Людской горячей кровью пьян,
Как чернь слепая или старый
Дуб — коренастый великан.
Ты пал. Как факел погребальный,
Пылала древняя Москва.
Но пепел, серый и печальный,
Уже не прятал торжества.
Сей пепел был тебе той серой,
Которая сожгла Содом.
Где орденов всех кавалеры?
Где маршалы? — Всё стало сном.
Лукавый сон кровавой славы!
Не ты ли ясно показал,
Как ненадежен величавый
Ее неверный пьедестал?
288

СТИХОТВОРЕНИЯ 1910-1912 ГОДОВ
Ты пал. Ты умер, темный гений,
Вчера — осмысленно жесток.
Ты пал, швырнув для поколений
Судьбой ниспосланный урок!
1912
Кутузову
Воспетый Пушкиным, Крыловым,
Захочешь гимнов ли иных?
Простым и, может быть, не новым
Покажется тебе мой стих.
Но умолчать, нет, — не могу я —
России сын, когда она
Раскрыла братские объятья
Столетию Бородина.
Когда вся русская природа
В истоме чуткой замерла:
И двадесятые народы
Она в сугробы завела!
И ты, глашатай Воли Божьей,
Не с ней ли — с матерью твоей —
Метнул врагов на бездорожье
В овраги пасмурных полей?
Привет тебе, родимый, спящий
В могиле тесной! Мы пришли,
Чтоб вспомнить смерти день грустящий,
С кургана взять хоть горсть земли...
Спи, мирно спи. В твоей отчизне
Твой тленный прах хранят, любя.
289

Владимир Нарбут »стихи
И, может, на кровавой тризне
Русь скоро вспомнит вновь тебя...
Тогда явись прекрасной тенью,
И — мощью духа твоего,
Как в Бородинское сраженье;
Дай над врагом нам одоленье —
Над супостатом торжество!..
<1912>
Снег
(ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ДЕТСТВА)
Мягкий, как пышная вата,
Ласковый, нежный, как пух, —
Снег упадает за хатой
Сеткой встревоженных мух...
Тонет всё в белом тумане:
Даль, и поля, и село;
В доме лишь около няни —
Так хорошо и тепло!
Нижется сказка-монисто,
Много в ней страшного есть:
Ведьма из рощи тенистой,
Злобного знахаря месть,
Терем угрюмый Кащея,
Даже оживший мертвец!..
День умирает и сеет
Наземь не шерсть ли овец?..
Так вот и кажется: где-то
Стадо овечье стригут...
290

СТИХОТВОРЕНИЯ 1910-1912 ГОДОВ
Лампу зажгли, и от света —
Тише наш детский уют.
В каждом сердечке, — как в соте
Чистый бестрепетный мед, —
Сладкая радость. В киоте
Матерь Христова живет...
<1912>
Зимой в лесу
Сверкает иней в лунном блеске
На каждой ели и сосне:
Ажурной тканью арабески,
Сплетясь, повисли в вышине,
А у корней сугроб сияет,
Как будто груда серебра,
И переливами играет
Его жемчужная кора.
В лесном безмолвьи ясно слышно,
Как с тонкой ветки вдруг слетит
Моточком пряжи иней пышный:
За всяким звуком тишь следит...
Вот так и мнится мне, что с поля
Идет мороз, звеня клюкой,
Ряды седых берез неволя,
Бездушной мертвою тоской...
А месяц кажет путь-дорогу
Ему искрящимся лучом —
К сторожке, к низкому порогу,
Забытому в лесу глухом...
<1912>
291

Владимир Нарбут «стихи
* * %
Усталый день, как строгий инок,
Уходит в заревой алтарь.
А там — над сеткою тропинок —
Луна уж властно подняла
Свой круглый матовый фонарь.
Роса растет и — тишь и мгла...
Он не вернется, не вернется —
Он — этот сладкозвучный день!
Звенят лягушки у колодца,
Во ржи кричат коростели.
Роса, и мгла, и тишь, и тень —
Всё в мире в дрему заплели...
Ах, как печально умирает
Огонь бестрепетной зари!
Зарницу ветром раздувает:
Сверкает золотом она.
А сбоку в небе — посмотри! —
Плывет торжественно луна.
Она плывет, она стремится
Фонарь над всеми пронести...
О, если бы и я, как птица,
Взлететь за нею к высям мог
И, прошептав земле «прости»,
Там опочил бы от тревог!..
<1912>
Весной на набережной
Как ласков воздух свежий, влажный и весенний,
И как гибка холодная Невы волна!

СТИХОТВОРЕНИЯ 1910-1912 ГОДОВ
Ах, снова эта жизнь — воскресший, мудрый гений —
Созвучьями кристально-звонкими полна!
Я знаю: каждой встречной буду улыбаться,
Смеяться беспричинно с каждой буду я...
О, только б, только б никогда не расставаться
С тобою, светлая, весенняя моя!
Скажи: что может быть пленительней прогулки
Вдвоем здесь, под руку, по берегу реки,
Когда разбег Невы неторопливо-гулкий
В граниты набережной мечет огоньки!..
Скажи, что может быть милей мотива вальса,
Несущегося из окошек кабачка?!
Ах, только б никогда с тобой не расставаться,
Моя весенняя, блаженная тоска.
<1912>
Вербная суббота
Мне не забыть субботы вербной
И улетевших детства дней.
Всё было вымыслом, наверно,
Иль отражением теней?
Вот, как сейчас, я — будто в храме...
Суббота... Сумерки и тишь...
Перед амвоном, образами
В благоговении молчишь...
Молчишь и ждешь того мгновенья,
Когда получишь вербы ветвь,
Чтоб с этой ветвью в мрак весенний
Пойти, неся благую весть.
И вновь, как и во время оно,
Сам сердцем чувствуешь: Христос

Владимир Нарбут »стихи
Под гул ликующего звона
Потоки осушает слез!..
И весть о входе, на осляти
Царя вселенной в Божий град —
Слышна и во дворце, и в хате:
И я так рад, так дивно рад!
С пушистой вербой торопливо
Иду по улице домой
Беспечный, юный и счастливый,
Душой невинный и немой.
А утром няня — знаю — рано
Ударит веточкой шутя:
— Будь и здорово, и румяно,
Как эта вербочка, дитя!..
<1912>
На Страстной неделе
Послушай, — как часто и гулко,
Без устали в колокол бьют!..
И к церкви тропой переулка
Стекается набожный люд...
Смиренно идут, как овечки
Под посох родной пастуха;
Теплятся тонкие свечки:
О, Боже, храни от греха!..
— Не дай мне отведать соблазна, —
Старуха, кряхтя, говорит:
— От нечисти, Господи, разной
Спаси, — да не вниду я в стыд...
294

СТИХОТВОРЕНИЯ 1910-1912 ГОДОВ
Ползут и ползут старушонки.
И воздух морозный, и тишь...
Лишь стонет всё колокол звонкий
Над ровною скатертью крыш...
<1912>
Христос Воскрес!
Гудят без умолку колокола.
Огнями ночь пасхальная сияет!..
Но понемногу, растворяясь, тает
Весенняя полуночная мгла.
Гудят колокола. И зажжены
На колокольнях яркие светильни,
И всё благоуханней, всё бессильней —
Земные наши немощные сны!
Уходит прочь тоска, уходит сон.
Воскрес, воскрес Распятый при Пилате!
И тысячи людских живых объятий
Сливает воедино звучный звон!
По-братски лобызаются уста,
Кругом трепещут золотые свечи.
И чудятся с Апостолами встречи
Да язвы ран воскресшего Христа...
Христос Воскрес! — поет, поет земля.
Воистину! — ей вторят небеса.
И полог синий ласково стеля,
Небесная мерцает бирюза.
Христос воскрес! — идет по городам,
Воистину! — ответствует село.
295

Владимир Нарбут »стихи
И подлинная радость — тут и там,
Лобзаниям потеряно число.
Целуется с врагами верный друг.
Обиды давние и капли слез
Забыты, как зима. Все молвят, вдруг:
«Воистину воскрес, воскрес Христос!»
Взгляни сюда: не смертью ль смерть поправ,
Земля явила зелень вместо льда?!
А, вон — уж и побеги первых трав,
И серебристая ручья вода...
Воистину, попрана смерть-змея!
И оттого — от хат и до небес —
Плывет певучий юный шум, звеня:
— Христос воскрес! Воистину воскрес!
<1912>
Пасха
И Благовещенье, и Пасха —
Сплелись в один венок святой.
Какая радостная сказка
Сверкает чудной красотой!
Церковный звон — как будто шире,
Как будто льется он рекой...
А день — единый в дольнем мире —
Неисчерпаемый такой!..
Идешь, христосуясь со всеми,
По тротуару городка, —
Не давит жизненное бремя
И не гнетет тебя тоска.
296

СТИХОТВОРЕНИЯ 1910-1912 ГОДОВ
От ярко-брызнувшего солнца
Всё, как хрусталь, гори кругом:
Уютных домиков оконца,
Ручья искрящийся излом.
Ручьи — и тут, и там, — болтая,
Сверкая, под уклон бегут —
Туда, где речка, лед ломая,
Вершит над ним свой самосуд.
И гул реки, стремглав летящей,
И колокольни перезвон —
Напоминают сон блестящий
Давно прошедший, детский сон!..
<1912>
Весенним днем
Оттаял сад, и в нем так тонко
Запахло сыростью берез...
Хожу с бездумием ребенка
Я по аллее — вдоль и вкось.
Весенний светлый праздник ныне
Природу всю преобразил:
Покров небес безбрежно-синий —
И ослепителен, и мил.
А в вышине за птицей птица
Летит, роняя крики вниз...
Не обещание ль таится
За синевою горних риз?
Вот так и кажется, что скоро
Листвой березы зашумят,
297

Владимир Нарбут «стихи
И мотылька заметят взоры,
И пчел, проникших в светлый сад...
И, может быть, на повороте
Аллеи, свежей и сквозной,
Увижу в слабой позолоте
Грустящий нежный профиль твой!..
<1912>
На баштане
Поспели на баштане дыни —
И красноваты, и кургузы;
Укрыли ветками полыни
Янтарь каленый кукурузы.
И всё уже готово к сбору...
Но деду скучно, что без дела
Опять останется он скоро —
Морщинистый и белый-белый,
Сидит у шалаша, зевая.
На солнце жмурится овчарка
Вся вялая, едва живая...
В степи — ни холодно, ни жарко.
И смотрит дед, как перелески,
Ушедшие зубцами в дали,
Чуть голубеют в бледном блеске,
Как все цветы поувядали...
Глядит — и кажется седому,
Что на покой уж и ему бы
Давно пора... Шурша соломой,
Зевая, крестит рот беззубый...
<1912>
298

СТИХОТВОРЕНИЯ 1910-1912 ГОДОВ
Весенняя ночь
Шумит за окном непогода...
Гр<аф> А. Толстой
Над хутором, затерянным в степи,
Поникла ночь прохладная и — дышит:
Мигают звезды крупные в глуби,
А глубь как бархат, что каменьем вышит.
Тревожным, нежным шумом тополя
Рокочут под-ветром в своих вершинах,
И будто тайну берегут поля —
Молчат, в просторах затаясь старинных...
Загадочна (поймешь ли, почему?)
Такая ночь — весенняя, степная...
Нашептывает сердцу моему
Она всё что-то, что — и сам не знаю...
Волнует душу тихую мою
Намеком сна, увиденного в детстве,
И вновь, как мальчика, в родном краю
Баюкает напевами приветствий...
И, верно, ветер песню мне поет
Так ласково в вершинах обнаженных,
Сгибая ветки в мраке у ворот,
Звеня, теряясь там — в полях, на склонах.
И, верно, юность, что как снег, ушла,
Опять-опять ко мне с весной вернулась...
И эта ночь, движением крыла
Благословив меня, мне улыбнулась...
О, будь благословенна, ночь, и ты,
Пришедшая и влажной, и туманной.
Привет тебе, весна! Рассыпь цветы
В полях и — запоют они: Осанна...
<1912>
299

Владимир Нарбут «стихи
# # #
Снова вечер, синий и прохладный,
И опять жуки гудят в саду...
Жду я ночи, тишины отрадной
И луны высокой жадно жду...
Ты придешь в жемчужном одеяньи,
В звездах золотых, царица-ночь,
В тонком сладостном благоуханьи
Цветников печаль отгонишь прочь...
Свяжешь мраком ты дубы и ели,
Темной станет глубина аллей;
И меня в незримой колыбели
Укачаешь — матери милей...
И опять мне прошлое приснится,
Вспомнятся минувшие года...
Мой привет тебе, о ночь-царица,
Благоуханная и тихая — всегда!..
<1912>
Апрель
Возлег пригорок носорогом,
Звучна струи проворной трель,
И по расшатанным дорогам
Шагает медленный Апрель.
Желтеют пчелы — пух на вербе.
Яры кадят туман сырой,
И мельница, как виночерпий,
Тягает воду под горой.
зоо

СТИХОТВОРЕНИЯ 1910-1912 ГОДОВ
Грохочет мост. Бездонной урной
В затишье озеро легло.
И купол неба, весь лазурный.
Сквозит, как тонкое стекло.
Взбираюсь на гору, откуда
Снялися журавли, трубя.
В долине — хутор. Не без чуда —
Заметил я в окне тебя.
Ты улыбаешься далече —
К воротам выбежишь сейчас,
Ты вся в порыве близкой встречи
Румянцем матовым зажглась...
Давно ль был день Хвалы Христовой, —
Красно пасхальное яйцо...
А пылом Мая молодого
Степь дышит — дышит мне в лицо...
<1911>
Май
Звонко пчелы золотые
В светлой рощице поют,
И из золота литые
Листья сеют нежный гуд.
Гуд растет, растет и плещет
В душу радостью живой,
А вверху прозрачно блещет
Небо тонкой синевой.
О, весна! Весна в деревне,
Как свежа ты и мила!
Ты — и в криках сонных певней,
И в испарине тепла!
301

Владимир Нарбут «стихи
Ты — и в говоре пчелином,
И во вздохе ветра — ты!..
И по сохнущим долинам
За тобой встают цветы.
Еду полем, в ярком свете,
С солнцем, с радостью знаком;
А кругом цветы, как дети,
За моим бегут возком...
<1912>
Сенокос
С утра — почти до ночи —
Звенит-звенит коса
В лугу, где крик сорочий,
Где ольхи да лоза.
Трава ложится с шумом,
И шмель туда-сюда
С гудением угрюмым
Снует вокруг гнезда...
Всё тянут цепью дружной —
Косарь за косарем;
За тучкою жемчужной
Едва рокочет гром...
Дождя — совсем не надо,
Стоит теперь жара;
Деревня вёдру рада:
Покосная пора.
Работой каждый занят,
Широк косы размах;
И вот трава уж вянет
На склонах и холмах.

СТИХОТВОРЕНИЯ 1910-1912 ГОДОВ
Кричат в кустах сороки,
Встревожен шмель над мхом;
На хуторок далекий
Малыш спешит верхом.
На сивонькой кобыле —
Всё дальше мальчуган...
Сияет полдень пылкий,
Зной пышет на курган.
А за курганом —
снова
И шум, и лязг косы,
И бытия земного
Рабочие часы.
<1912>
Вечер сенокоса
В какой это рай и откуда
Возы за возами ползут?
Замазано небо полудой,
Отплывшей от облачных груд.
По-детски доверчиво светит,
Ресницей мигая, звезда
И в мир замирающий этот
Глядит из-под ряски пруда.
Качнулись и — тотчас окрепли
На мельнице в окнах огни:
Зовут по ухабистой гребле
Гостей незнакомых они.
А гости, громоздко ныряя
И сена теряя клоки,
зоз

ВладимирНарбут «стихи
Уверенно близятся к раю —
К ночлегу у горла реки.
И скоро в избушке незоркой
За тенью запрыгает тень,
Запахнет травой и махоркой
И телом, прогретым за день.
И долго еще и пытливо
Звезда будет с неба смотреть
На четкий двойник свой, на ивы,
Простершие зыбкую сеть,
На мельницу (вотуж кривая!),
На сбитые в кучу возы, —
На всё благоденствие рая
Мужичьей степной полосы.
1911
Ненастье
Размыты дороги дождями,
Поля на болото похожи,
И — редко в селе, за дворами,
Покажется воз иль прохожий...
Сижу пред окном спозаранок
В усадьбе моей на пригорке:
То крапчатых вижу овсянок,
То коршун протянется зоркий —
Плывет, голубей поджидая...
Вспорхнут и овсянки: на гумна
Рассыплется сетью их стая
И — сгинет со взоров бесшумно...
304

СТИХОТВОРЕНИЯ 1910-1912 ГОДОВ
И вновь — под горою селенье,
Пустое, глухое такое,
Наводит на сердце томленье,
Всего овевает тоскою!..
О, если бы лето вернулось,
О, если бы знойное солнце
Еще, хотя раз, улыбнулось,
В мое заглянувши оконце!..
<1912>
Зимний день
Ударила жезлом студеным
Зима о низкий бережок
И — речка стала по затонам,
И запушил поля снежок.
На взгорье — город. Колокольня
Вонзила в синь иглу креста.
Несется тройка всё раздольней,
Трель бубенцов, как лед, чиста.
Мелькают ветлы по дороге,
В овраге приютился скит.
А в небе месяц двоерогий
Подковой бледной уж стоит.
1912
Гаданье
Нападет вранье на воронье.
Тянется, ворочается сволочь,
Свекорья — на якорь, и с родней
У ворот не достучаться полчищ.
305

Владимир Нарбут «стихи
А сугробы лбами намело,
Сквозь подсвечник светится сочельник.
И петух сочится на мелок
Лютым клювом: выискался мельник!
Он вошел, и пыльный чернозем
Ярким мелом начертил двенадцать,
Сургучом печатку и — при сем
Следует, сказал, распеленаться.
Валенки долой, долой кожух:
На пол, об пол — вроде как и надо б
Он сказал, и что ему скажу:
Козырек петуший над ушатом.
Теплая оскомина во рту
И помет куриный красит святки.
К черту четверговую черту,
Тело выспится в телячьей схватке.
1912
На Фонтанке
Швейцарихи в доме на площадь
И службу, и долю несут,
А воды граниты полощат
И вдовьи беседы блюдут.
И как не поверишь цыганке —
«В карете кататься тебе», —
Когда в угловом на Фонтанке
Привольней живу голубей!
Высокий, немного с одышкой,
А руки — белее моих.
Хотя некрасив, но не слишком:
Усмешка в усах золотых.
Ах, эта усмешка! такая ж,
Такая ж она, как тогда:
306

В «Аполло» (наверное, знаешь)
Толкнула меня без труда.
На сцене открытой кривляться,
И петь, и плясать — веселей,
Чем где-то по улицам шляться,
Тереться у спин да локтей.
И даже забавно — купчину
Заставить тряхнуть кошельком:
Во льду прохлаждаются вина,
А я — на другого тайком.
Два раза в неделю учтиво
Приходит ко мне в бельэтаж.
Два раза! Ты скажешь: ленивый.
Но за два и десять отдашь!
Недаром плечо искусала
Ему я до самой крови,
И томный, и теплый — усталый —
Когтящей не хочет любви.
И что же? На третий, — как прежде,
Свиреп он и бешен к себе.
А я? Я — глупа... Хоть зарежьте,
Привольней живу голубей!
Из глаз его добрых и карих
Усмешка в усы перешла,
И всё — от обеих швейцарих
До разных друзей без числа —
Пронизаны взором далеким.
Как счастлива я наяву!
Ведь в доме, что выперся боком
На площадь, над речкой живу.
1912

Владимир Нарбут • стихи
Метель
Еще не смерклось, не стемнело, —
Когда дохнуло холодком,
Вскрутило снег и — под окном
Метель стоустая запела...
Летя разорванною сеткой,
Плясал, кружился частый снег
И закрывал в саду беседку,
И под сараем — ряд телег...
Бурлил, кипел и бился воздух.
Как рой ослепших белых пчел, —
То весь мелькая в ярких звездах,
То уносясь за частокол...
Но посинели стекла окон
И уплотнилась вьюги мгла,
Когда в столовой люстры кокон
Служанка робкая зажгла.
И стало мирно в доме старом,
Видавшим призрак крепостной...
Часы в прихожей — за стеной —
Удар роняли за ударом...
<1912>
Иней
Как в сетке серебряной, в инее
Сквозит под окном деревцо.
А небо безоблачно-синее
Над садом спаяло кольцо.
308

СТИХОТВОРЕНИЯ 1910-1912 ГОДОВ
Стою у окна я и думаю:
«Вот осени нет и — зима
Колдуньей косматой, угрюмою
Взобралась на вышку холма.
Взобралась и смотрит рассеянно
В холодную сизую даль,
И жита, что летом взлелеяно,
Ей, верно, нисколько не жаль.
Поля пеленою атласною
Укрыты — до бурной весны;
Колдуньей немой и бесстрастною
Над ними развеяны сны»...
И кажется длинною-длинною
Минута раздумия — мне...
А иней сквозной паутиною
Все ветки стянул в тишине.
<1912>
Рождество
Задрожала слезою звезда на востоке...
Не она ли волхвов по пустыне вела?..
А теперь — белый снег, да морозец жестокий,
Да прозрачная ночь — смотрят в окна села.
Под оконцами — девушки, дети и парни —
Колядуют, смеются; о чем-то шумят...
И от смеха как будто еще лучезарней,
Серебристее тихого праздника взгляд.
Рождество, Рождество — золотая страница
Вечной книги, раскрытой, хранимой в сердцах!
Ведь светлей — даже сон никогда не приснится,
Никому не пригрезится даже в мечтах!..
309

Владимир Нарбут »стихи
Так и кажется, словно душа припадает
К бедным яслям, где Ясный Младенец лежит...
А пред зеркальцем девушка робко гадает,
И свечи огонек желтой пчелкой дрожит...
<1912>
Телепень и его слуга
Ражий помещик (длиннющие руки
И широченная лапа-ступня),
Влезши в короткие (в клеточку) брюки,
Брюзгнет, как перепел, день изо дня.
Что-то знакомых не видно давненько,
Законопатился в отчем и сам...
Вон на крыльце (на парадном) ступенька
Плесенью кроется: ей бы — ко мхам.
Скоро, пожалуй, и крыша из теса
Рухнет, расплющив чердачную ларь...
Только лукавые — в сажень — колеса
Катят карету, отживший фонарь.
О, как торжественно, в праздник, стремится
В город, влекомая парой коней!..
Спицы мигают, по тракту дымится,
А на запятках — в ливрее лакей.
Пуху подобно расчесаны баки,
Выбрил старательно старый усы...
Будка. Баштаны. Отхлынули злаки, —
Брешут и к дышлу кидаются псы.
Весело телепню: стонут подковы,
Девки, шарахаясь, липнут к плетню.
310

СТИХОТВОРЕНИЯ 1910-1912 ГОДОВ
И расправляется глоткой здоровой:
— Эй, вы, такие-сякие, тю-тю! —
А на запятках, прижавшись, как муха,
И расползаясь улыбкой на крик, —
Вежливо клонит (к окошечку) ухо
В траченной молью ливрее старик.
1911-1912
Вечер
Умерла холодная заря;
Спит туман в лощине, чуть белея...
И, о прошлом кротко говоря,
Шелестит пахучая аллея...
Тускло небо. Только кое-где
Кто-то бисер звездный робко нижет...
Рыба ли плеснулась на пруде,
Водяной ли там усами движет?..
Веет вечереющая мгла
Былью-сказкой детства голубого...
А дорога в сумерки ушла —
В степи, в степи — от села родного...
<1912>

« Алл илуиа» (191.2)
Хвалите Господа от земли, змиеве и вся бездны; огнь, град, снег,
голоть, дух бурен, творящая слово его; горы и вси холми, древа
плодоносна и вси кедри; зверие и вси скоти, гади и птицы перна-
ты; царие земстии и вси людие, князи и вси судии земстии; юно-
ши и девы, старцы с юнотами. Да восхвалят имя Господне.
Псалом 148, ст. 7—13
Нежить
Из вычурных кувшинов труб щуры и пращуры
в упругий воздух дым выталкивают густо,
и в гари прожилках, разбухший, как от ящура,
язык быка, он — словно кочаны капусты.
Кочан, еще кочан — всё туже, всё лиловее —
не впопыхах, а бережно, как жертва небу,
окутанная испаряющейся кровию,
возносится горе: благому на потребу.
Творца благодарят за денное и нощное,
без воздыханий, бдение — земные чада.
И домовихой рыжей, раскорякой тощею
(с лежанки хлопнулась), припасено два гада:
за мужа, обтирающего тряпкой бороду
(кряхтел над сыровцем), пройдоху-таракана,
и за себя — клопа из люльки, чуть распоротой
по шву на пузе, — вверх щелчком швыряет рьяно.
Лишь голомозый — век горюет по покойнице:
куда занапастилась? — чахнущий прапращур
мотает головой под лавкой да — в помойнице
болтается щуренок: крысы хлеб растащат.
312

«АЛЛИЛУИА» (1912)
И, булькая, прикинувшись гнилой веревочкой,
он возится, хопая корки, реже — мясо,
стегает кожуру картошки (елка-елочкой!)
и, путаясь, в подполье волочит всё разом.
А остальные: — Эй, хомяк, дружней подбрасывай, —
сопя, на дверника оравой наседают:
он днем, как крестовик, шатается саврасовый,
пищит у щеколды, пороги обметает.
Глотая сажу дымохода, стоя голыми
иль в кожурах на угреватых кирпичинах,
клубками турят дым, перетряхая пчелами,
какими полымя кусало печь в низинах.
Но меркнет погани лохматой напряжение, —
что ж, небо благодарность восприяло втуне:
зарит поля бельмо, напитанное лению,
и облака под ним повиснули, как слюни.
Шарк — размостились по углам: вот-вот на пасеке
колоды, шашелем поточенные, стынут.
Рудая домовиха роется за пазухой,
скребет чесалом жесткий волос: вошь бы вынуть.
А в крайней хате в миске — черепе на припечке
уху задергивает пленка перламутра,
и в сарафане замусоленном на цыпочки
приподнялся над ней ребенок льнянокудрый.
Лихая тварь
Летела возвращавшаяся назад метла, на которой, видно, только
что съездила, куда нужно, ведьма.
К В. Гоголь
1
Крепко ломит в пояснице,
Тычет шилом в правый бок:
Лесовик кургузый снится
Верткой девке — лоб намок.
313

Владимир Нарбут «стихи
Напирает, нагоняет,
Рявкнет, схватит вот-вот-вот:
От онуч сырых воняет
Стойлом, ржавчиной болот.
Ох, кабы не зачастила
По грибы да шляться в лес —
Не прилез бы он постылый,
Полузверь и полубес;
Не забрел бы, не облапил,
На кровать не поволок!
Поцелует — будто пепел
Покрывает смуги щек.
И ползет на угол угол,
По горшкам гудит ухват,
На полице — куча пугал,
Свет очей их — рыжеват.
Кошка горбится, мяучит,
Ежась, прыскает, шипит...
А перину что-то пучит,
Трет культяпками копыт.
Лапой груди выжимает,
Словно яблоки на квас,
И от губ не отнимает
Губ колючих, что карась.
Отпихнула локтем острым:
Насосался и отпал.
И бормочет: — Милка, сестрам
Не рассказывай... — Устал.
Две сестры из тухлых дупел,
Два тушкана из норы —
Стерегут, чтоб не насупил
Братец пущи до поры:
Чуть закатится из гущи,
Молонья как полоснет!
Невод шумный и текущий
Разорвет кресты тенет!
И трясись, покуда братца
Не пригонит в лес рассвет
314

И ручьи не затаятся,
Между пней взъерошив след...
Да проспали, проглазели:
Лопнет сук — улепетнул
И у ведьмы на постели
Пот стирает с жарких скул.
Целовал, душил и — нету,
Точно прянул в потолок.
Ведьма ногу — ту и эту —
Щиплет, божится: утек!
Давит прелью и теплынью,
Исподница — горяча,
Мял он логово — полынью
Оцарапал у плеча.
И утек. И плачет кошка:
Не зашиб ли кто ее?
В стекла узкие окошка
Месяц втиснул лезвие.
Приключился цепкий вывих
С половицей, где — порог;
И на прялке, как на гриве,
Гребешком застрял творог.
Миски дочиста прибиты...
Девка ахнула во мгле:
«За корявые копыта
Попрошайничать в селе?!
Погоди! Коли уж этак —
Потаскаешься тайком!»
Решету оконных клеток
Погрозила кулаком
И, схватив вихрастый веник, —
На метле, да в печку пырь!
Зирь, — кружочки ярких денег
Месяц сеет — вдоль и вширь.
Мотыльками засыпает,
Кормит яри молоко.
И несется, утопая,
Девка в небе высоко.

Владимир Нарбут «стихи
Вон всклокоченной над степью
Кувыркнулась. С нами Бог!
А в гнезде ее — черепья,
Немощь плоти да творог...
2
С. Судейкину
Как махнет-махнет — всегда на макогоне —
Отбиваться от шишиги по пути
(Ущипнуть, ехида, норовит), а кони —
Да таких других и в пекле не найти!
Приставал репьем, чуть выскочит за бани:
«Эй, кума, куда нелегкая несет?»
Тут по челюстям, потылице в тумане
Накладет ему: лежнюга да урод!
Ржаво-желтой волокнистою, как сопли,
Сукровицею обтюпает, а он
Высмыкнется узловатою оглоблей,
Завихрится, колыхаясь, в небосклон.
Пропадом — пойдет — писать — напропалую,
Расчухмаривать, расчесывать виски,
И — бывало, Святками, свистит, не чуя,
Как мороз щекочет пяток пятаки!..
В пригороде всем раскидисто живется —
Парубкам, девчатам, бабам матерым:
Посудачить вдоволь можно у колодца —
Над окном кисельно-мутным: ледяным.
На ночь (клуба бестолкового не надо)
Где-нибудь в каморе табуном засесть,
Чтоб, попаровавшись, шибко на усладу
Променять (малина!) отрочества честь.
Только выдумали прихвостни затею,
Несуразную достаточно-таки:
Сплюснутым жгутом лупить, да покрутее,
Кто зевает простофилей — «в дураки».
316

«АЛЛИЛУИА» (1912)
«В дураки» — еще туда-сюда, поладить
Довелось бы, а за «ведьмой» — прямо грех:
Улюлюкают и — шепелявый прадед
(Порохня уж сыпется, и тот — на смех!)
Мочи — нет! Навозом рыла забросать бы,
Порчу на насмешников бы напустить!
Бойся: вырежет следы-то от усадьбы,
В глине запечет и — квит: никак не жить!
А смерком и на волос, дрожа, нашепчет
И дворняге кинет в хлебном колобке:
И сгниет соперница. Чернявый крепче
По косе зажурится да по руке.
Руки, руки! Подколодные гадюки!
Бухнись с нею на жестяный на сундук
И — подхопишься, когда петушьи звуки
Пересилит выкованный солнцем стук.
Ох, разнузданно — не желобами — льется
В закоулках пригорода житие:
Жеребцов на бой пускают у колодца,
Барышни, хихикнув, щурятся в окне.
Жалостно проржав, вдруг рушатся на крупы
Самок разухабистые жеребцы:
Выполаскиваются утроб скорлупы,
Слизью склеиваются хвостов концы.
Мощью изойдя в остервенелой случке,
Грузнут на копыта, а колени — клюв...
И подмышек заторопятся колючки
И мурашки, маком беленьким сыпнув,
Побегут по коже — чуть ли не до пальцев,
Словно омут, взбаламутится душа:
И на макогоне, вылизанном смальцем,
Ведьма выкатит за лопухи, шурша.
«Черт их подери, пусть тараторят после
В пригороде! Гайда, гайда, невтерпеж!
Не беда, что черняка он низкорослей,
Мерзостнее, пакостнее гадких рож!!!»
317

Владимир Нарбут «стихи
3
К Гумилеву
Луна, как голова, с которой
кровавый скальп содрал закат,
вохрой окрасила просторы
и замутила окна хат.
Потом, расталкивая тучи,
стирая кровь об их бока,
задула и фонарь летучий —
свечу над ростбифом быка...
И в хате мшистой, кривобокой
закопошилось, поползло, —
и скоро пристальное око
во двор вперилось: сквозь стекло.
И в тишине сторожкой можно
расслышать было, как рука
нащупывала осторожно
задвижку возле косяка.
Без скрипа, шелеста и стука
горбунья вылезла, и вдруг
в худую, жилистую суку
оборотилась, и — на луг.
Погост обнюхала усами
(полынь да плесень домовин), —
и вот прыжки несутся сами
туда, где лег кротом овин,
А за овином, в землю вросшим, —
коровье стойло: жвачка, сап.
Подкрадывается к гороже,
зажавши хвост меж задних лап.
Один, другой, совсем нетвердый,
прозрачно-легкий, легкий шаг,
и острая собачья морда —
нырнула внутрь вполупотьмах.
В углы шарахнулась скотина...
Не помышляя о грехе,

«АЛЛИЛУИА» (1912)
во сне подпасок долгоспинный
раскинулся на кожухе
и от кого-то заскорузлой
отмахивается рукой...
А утром розовое сусло
(не молоко!) пошлет удой.
Но если б и очнулся пастырь,
не сцапал ведьмы б всё равно:
прикинется метлой вихрастой,
валяется бревном-бревно.
И только первого приплода
опасен ведьмам всем щенок.
Зачует — ох! И огороды
отбрасывает между ног...
И в низкой каше колкой дрожью
исходит, корчась на печи.
Как будто гибель — Кару Божью
несли в щенке луны лучи.
Пьяницы
И чарка каторжна гуляе по столи.
Е. П. Гребенка
Объедки огурцов, хрустевших на зубах,
бокатая бутыль сивухи синеватой
и перегар, каким комод-кабан пропах, —
бой-баба, баба-ночь, гульбою нас посватай!
Услонов-растопыр склещился полукруг,
и около стола, над холщовой простынью,
компания (сам-друг, сам-друг, и вновь сам-друг)
носы и шишки скул затушевала синью.
И подбородки — те, что налиты свинцом
и вздернуты потом (как будто всякий потрох)
так — нитками двумя, с концами, под лицом
заштопанными вкось, где скаты линий бодрых, —
319

Владимир Нарбут »стихи
замазала она, всё та же стерва-ночь, \
всё та же сволочь-ночь, квачом своим багровым. |
Ах, утлого дьячка успело заволочь \
под покуть, — растрясти и заклевать под кровом!
Да гнутся — и майор, и поп, и землемер, I
обрюзгший, как гусак под игом геморроя. )
Надежен адвокат. |
— Аз, Веди, Твердо, Хер, —
ударился в букварь. — Глиста вы, не герои! — I
и, чаркой чокнувшись с бутылью, — попадье: I
Ее же, мать моя, приемлют и монаси. — 1
Дебела попадья. 1
— Не сахар ли сие? — I
И в сдобный локоть — чмок. I
А поп, как в тине, в рясе. |
Торчмя торчит, что сыч. I
Водянкой буйной глаз |
под гусеницей стал в коричневом мешке: |
Мерещится мозгам, что сволок — вон — сейчас, J
ей-богу, плюхнет вниз и — смерть невдалеке. •
Вояка свесил ус и — капает с него.
...Под Плевною редут заглох: бурлит Осман:
в ущельи таборов разноголосый вой, }
а на зубцах завяз, как бланманже, туман. j
Светлеет. Бастион... Спросонья: «Ро-та, пли!» ]
И землемер вихры встопорщил, как прусак, J
на шелушистый лук набредши из щели: :|
не заблудиться б тут, да не попасть впросак. |
И всё, как жерла труб, в разымчивом угаре. ;
Лишь попадья — в жару: ей впору — жеребец. |
Брыкаясь, гопака открамсывают хари, |
и в зеркальце косом, в куске его — мертвец.
— Эге, да он, кажись, в засиженном стекле ;
похож на тот рожок, что вылущила полночь!
А муха всё шустрей — пред попадьей во мгле —
зеленая снует, расплаживая сволочь.

«АЛЛИЛУИА» (1912)
Горшечник
И. Я. Бшшбыну
Горы горшков, закутанных в сено, медленно двигались, кажется,
скучая своим заключением и темнотою; местами только какая-
нибудь расписанная ярко миска или макитра хвастливо выказы-
валась из высоко взгроможденного на возу плетня и привлекала
умиленные взгляды поклонников роскоши.
Я В. Гоголь
В кляксах дегтя шаровары у горшени
и навыпуск полосатая рубаха;
пояс — узкий ремешок.
А в пышном сене —
за соломенной папахою папаха.
Златом льющейся, сверленою соломой
гнезда завиты: шершавый и с поливой,
тот — для каши, тот — с утробой, щам знакомой,
тот — в ледник — для влаги, белой и ленивой.
Хрупко-звонкие, как яйца, долговязы,
дутые, спесивые горшки-обжоры —
нежатся на зное, сеющем алмазы
на захлестнутые клевером просторы.
А за клевером пшеницы наливное
желтое-прежелтое сухое поле
рясным шорохом кузнечикам на зное
пособляет гомонить о ясной доле...
Вперевалку, еле двигая рогами,
мордою тупою и зобатой выей —
мерно тащатся волы над колеями,
и глаза их — лупы синие, живые.
Деревянное ярмо квадратной рамой,
ерзая, затылок мшистый натирает...
Господи!
Как и пред Пасхой, тот же самый
колокольчик в небе песню повторяет!..

ВладимирНарбут «стихи
Вьется — плачет жаворонок-невидимка
(ты ль то, ангелок серебряно-крылатый?);
он — и под заимкой, он — и над полями,
он — и над колодцем, у присевшей хаты.
Скрипнул воз.
— Горшки, горшки, — скороговоркой,
женщине веснушчатой, в короткой юбке,
молвит человек, оглядываясь зорко,
и плюет сквозь зубы, покопавши в трубке.
А волы жуют широкими губами
(тянут деловито мокрую резину),
проверяя ребра вялыми хвостами
у горожи редкой — перед жердью длинной.
Клубника
Как скоропреходящие лучи обманчивого счастья! Увы! Неужели
гроб есть колыбель для человека?
В. Нарежный
Изволив откушать — со сливками в плоском,
губатом сосудике — кофия рано,
вдова к десяти опротивела моськам
и даже коту — серой муфте — с дивана.
Что делать на хуторе летом — в июне?
Отраву разложишь для мух да хлопушкой
велишь погонять их увесистой Дуне;
завяжешь в платочек (калекам) полушку.
— К обедне наведаться надо б: Купало
подходит, а с Троицы лба не крестила.
Всё — некогда. Маврушка-нетель пропала.
И до смерти с грыжей возня опостыла.
Сумбур в голове. От поганой касторки
кишки и печенку на клочья порвало...
А ягод-то, ягод! Присмотр нужен зоркий
хозяйского глаза: добра-то немало... —
322

«АЛЛИЛУИА» (1912)
Скорбит и болеет хозяйское сердце.
И Дуня посуду уже перемыла:
На блюдечке чашка (вверх донышком) с перцем,
Со злючкой-горчицей в шкафу покумилась.
И, шлепая пятками, девка в запаске
Замызганной, грудь, как арбуз, обтянувшей,
За лудку вильнула. Потом — за коляски,
в конюшню — к Егору, дозор обманувши.
И ляжкам кряжистым — чудесно на свитке
паяться и вдруг размыкаться, теряя.
А полдень горячий подобен улитке:
ведь тени — под чадом — себя пожирают
занозисто-душно (от сладости — тошно!),
закрапана рыхлая россыпью пшенной,
клубника в пару раздышалась — и можно
опиться воздусями, словно крюшоном.
И хволые девки, натолкши желудки
утоптанной сытой квашнею, на блюда,
по грядкам ползя да ползя, как ублюдки,
сгребают бескостную смачную груду.
Лишь изредка косятся на дом, который
годами и бревнами в жабу раздуло:
хозяйка за легкою ситцевой шторой
ныряет, качая качалку простую.
Живот, под капотом углом заостренным
в колени уткнувшийся, слишком неровен:
где впадиной вылился пах, — под уклоном
свихнулось одно из обглоданных бревен.
Не выкорчуют его даже и годы!
Владелицу с домом сугубо сцепили,
и, может, беспомощные эти роды
они разрешат, просмердевши, в могиле;
и, может, плывучее рвотное масло,
в плечистых флаконах коснея покамест,
достанет и до сердца щупальцем — назло,
дабы не пропели купальский акафист.
323

Владимир Нарбут «стихи
Архиерей
Натыкаясь на посох высокий, точеный,
с красноватой ребристою рыбьей головкой,
строго шествует он под поемные звоны: \
пономарь тормошит вислоухие ловко. \
Городской голова, коренастый и лысый |
(у него со лба на нос стекают морщины), j
и попы, облеченные в крепкие ризы, — |
благочинный вертлявый, как весь из пружины, |
и соборный брюхатый (ужели беремен?), —
заседатель суда, запятая-подчасок, —
все за ним, все за ним.
Бесшабашная темень I
распылила по улице курево красок. \
В кумаче да в китайке, забыв про сластены, )
про возки, причитанья — торговки нахрапом |
затирают боками мужчин. \
А с плетеной ')
галереи аптеки глядят эскулапы. j
И скрипит мостовая от поступи дюжей, j
и слюдой осыпается колотый воздух. \
И в середке лавины, как в бане. Ì
Снаружи — j
босоногим подросткам — без роздыха роздых. I
А в хвосте — на тяжелых горбатых колесах,
будто Ноев ковчег, колымага с гербами: 'Ï
точно в гроб она прячет владыку и посох, i
и в нутре ее пахнет сухими грибами. j
Уж гречихой забрызганы чалые кони, \
всё же сунут развалину. !
Угол и — церковь.
У, гадюкой толпа закрутилась: ладони
прикурнула колдобина, кисть исковеркав.
И жужжанье, и колокол — умерли оба,
только тонкие губы разверзлись и — слово

«АЛЛИЛУИА» (1912)
синеватые выжали десна.
Как проба,
в них засела частица огрызка гнилого.
И увяла рука.
И вверху зазвонили:
проглотила соборная пасть камилавку.
Завизжала старуха в чепце: придавили.
А на репчатой шее, как клещ, бородавка.
Шахтер
Вин взявши торбу, тягу дав.
И. Котляревский
Залихватски жарит на гармошке
Причухравши босяком шахтер...
В горнем черепе — не черви, — мошки,
Дробные да белые. На двор
Из-за тополей, такой сторожкий,
Крадется рогатый крючкотвор.
Брешут псы на хуторе у пана:
Осовелые овчарки там.
А паныч-студент, патлач румяный,
Шастает с Евдохой по кустам:
«Слушай, всё равно я не отстану...» —
«Отцепитесь от меня, не дам!» —
«Экая, скажите, недотрога!
Барыня из Киева! Чека!» —
«Маменьке пожалуюсь, ей-богу,
Будет вам, как летось...» Башмака
Корка тарабанится под ногу,
И шатырит передок рука.
«Ой, панычику, боюсь — пустите!..»
Завалились и всему — каюк.
Перепел колотит емко в жите;
Выгибает крючкотвор свой крюк,
325

Владимир Нарбут »стихи
Да не видно. «Шельмы! Подождите,
Вынырнет в Филипповки байстрюк!»
А шахтер — неистовая одурь
На него напала, как пчела, —
Голодранец, прощелыга, лодырь —
Закликает (ноченька светла!)
Любу-горлинку на огороды,
Где, как паутина, ткется мгла.
Да не прилететь туда Евдохе, —
Смутной из крапивы удерет:
Сладостны и горьки будут вздохи
В тесненьком чулане — у ворот,
За ночь спину истерзают блохи —
Теребил их на постели кот...
И напрасно, ей-же-ей, напрасно
Надрывается у хат шахтер,
Дуя прелестью разнообразной
На затопленный чернилом двор,
Прелестью, которой непролазный
Научил его — степной простор!
Знал бы, как потупит завтра очи
Девушка, заметив паныча,
Как ресницы — черный хвост сорочий —
Распахнутся разом сгоряча,
Окропив росою жаркой ночи
Кожу век: так брызнут два ключа!..
Знал бы, зарыдал бы сдуру...
Волк
Живу, как вор, в трущобе одичавший,
впивая дух осиновой коры
и перегноя сонные пары
и по ночам бродя, покой поправши.
Когда же мордой заостренной вдруг
я воздух потяну и — хлев овечий
326

«АЛЛИЛУИА» (1912)
попритчится в сугробе недалече, —
трусцой перебегаю мерзлый луг,
и под луной, щербатой и холодной,
к селу по-за ометами крадусь.
И снега, в толщь прессованного, груз
за прясла стелет синие полотна.
И тяжко жмутся впалые бока,
выдавливая выгнутые ребра,
и похоронно воет пес недобрый:
он у вдовы — на страже молока.
«Он спит, не спит проклятая старуха!»
Мигнула спичка, желтый встал зрачок.
Чу!
Звякнул наст...
Как будто чей прыжок...
— Свернулось трубкой, в инее всё, ухо...
Портрет
Взглянь на род человеческий. Он ведь есть книга; книга же черная.
Гр. С. Сковорода
Мясистый нос, обрезком колбасы
Нависший на мышастые усы,
Проросший жилками (от ражей лени),
Похож был вельми на листок осенний.
Подстриженная сивая щетина
Из-под усов срывалась — в виде клина,
Не дыней ли (спаси мя от греха!),
Глянь, подавилась каждая щека?
Грубее и сонливей лопухов,
Солонки сочные из-за висков,
Ловя, ховая речи, вызирали
Печурками (для вкладки в них миндалин).
А в ямках — выбоинах под бровями —
Два чернослива с белыми краями,
327

Владимир Нарбут «стихи
Должно быть в масле (чтоб всегда сиять),
Полировали выпуклую гладь.
И лоб, как купол низенький, извне,
Обшитый загорелой при огне,
Потрескавшейся пористою кожей,
Проник заходиной в волосьев ложе.
И взмылила главы обсосок сальный
Полсотня лет, глумясь над ним нахально:
Там — вошь сквозная, с точкою внутри,
Впотьмах цепляет гнид, как фонари.
Гадалка |
I
Открой, аще можешь, сердца твоего бездну. |
Гр. С. Сковорода |
Слезливая старуха у окна |
гнусавит мне, распластывая руку:
— Ты век жила и будешь жить — одна, \
но ждет тебя какая-то разлука. 1
Он, кажется, высок и белоус. !
Знай: у него — на стороне — зазноба... л
На заскорузлой шее — низка бус: I
так выгранить гранаты и не пробуй! |
Зеленые глаза — глаза кота, I
скупые губы — сборками поджаты;
с землей роднится тела нагота, |
а жилы — верный кровяной вожатый. |
Вся закоптелая, несметный груз I
годов несущая в спине сутулой, — ■']
она напомнила степную Русь |
(ковыль да таборы), когда взглянула.
И земляное злое ведовство ;«
прозрачно было так, что я покорно i
без слез, без злобы — приняла его,
как в осень пашня — вызревшие зерна. <

«АЛЛИЛУИА» (1912)
Упырь
О нетопырь! Горе тебе! Творящему свет тьмою.
Гр. С. Сковорода
Свежей глины невязкий комок
Безобразно-паучьей усмешкой
Перекривлен: два щуплых орешка
Запустил под плеву старичок.
Ерепенясь, пронзительно-звонко
Заливается он — Божий дар:
Туго-натуго сгорнут пеленкой,
Отрыгнувшей протухший угар.
А над люлькой приземистой мамки
Щепетильная дмётся копна:
В ней нудота потрепанной самки
Да пыхтенье пудового сна.
И тягая из кофты грязнущей
Гретый мякиш с прижухлым стрючком,
Утомляет прорыв негниющий —
Идиота с набрякшим лицом.
Невдомек ротозейке-неряхе,
Молоко отдоившей из гирь
(Иль из дуль, впрок мочёных?), — что взмахи
Перепонок вздымает во мраке
Захлебнувшийся пойлом упырь;
Что при гнете жестяной коптючки —
В жидком пепле — дитенок чудной
Всковырнется и — липкие ручки,
Как присоски при щедрой получке,
Лягут властно на плечи и — вой...
329

# # #
Неразвернувшейся душой — медвежий,
А телом — гад, во плоти всем толку:
О, без сомнения, одни невежи
Болтают про скучище и тоску!
Коль солнце есть — есть ветер, зной, и слякоть,
И радуги туманной полоса!
Так отчего же нам чураться злака,
Не жить, как вепрь, как ястреб, как оса?
Земля! Рожденье наше — тот же самый
Тугой прорыв первичных катаклизм.
И нам ли ныть, когда мы все — Адамы?!
Да здравствует вселенский адамизм!
Пьяница
1
К чертовой матери все предрассудки!
Здравствуй, мещанство, обжорство и ложь!
Раз есть любовь даже у незабудки,
Ты ль свое семя напрасно прольешь?
Ты — человек, и — тебе ли, подумай,
Над философией скучной гадать!
ззо

КНИГА СТИХОВ IV (1913)
— Дамы, курорты, газеты, костюмы —
Вот где земная твоя благодать!
Выжми блаженство и роскошь из дряни,
Чтоб, налимонившись в полупустом,
Бурно рыгающем в нос, ресторане,
Быть императором мира потом.
Разве не прелесть: шагать по панели,
Спорить о чем-то с плешивой луной,
Петь и ругаться, да так, чтоб звенели
Окна блестящие сонной пивной!
2
Великолепие! Ну-ка по морде
Дуй поперечного. К черту тоску!
Иль я — трусливый и хуже, чем Гордий:
Пута на счастии не рассеку?
Сызмалолетства до девок охоч я.
Если б какая попалась теперь:
Юбки — на ленты, а кружева — в клочья,
А на рассвете - по шее и в дверь!
Ох и умора! С безглазою грустью
Сердце целуется (горько!) взасос.
Верить ли, верить ли мне захолустью,
Где что ни тумба, то новый наркоз?
Шлепая, льнет за калошей калоша,
Ноги несет и уносит панель;
Городовой — церемонный святоша,
Крепко взята на застежки шинель.
— Много ль до света? — А сколько угодно?
— Можно минуту, а можно - и век...
— То-то, — святоша журит благородно.
Праховый, праховый я — человек!
331

Владимир Нарбут »стихи
Цыган
В черном и жарком, с лиловой каемкой,
С розами посередине, платке,
С кистью холодных ключей, — экономка
Держит амбары и дворню в руке.
Барин... Что барин, дородный и белый?
Кровь с молоком да дворянский картуз!
Только бы осень пораньше приспела,
В доме заляжет за ширмою, трус.
До плеч в перинах потонет, топтыгин,
Чтобы неделями трубку сосать,
Чтобы в окошко глядеть, как на выгон
Будет порошу с застрехи сдувать.
Барин... Что барин, недвига да мямля, —
В каждом суставе лишь сгустками лень! —
Если на кухне цыган есть упрямый, —
Жилистый, смуглый, грудастый кремень!
Зубы — как редька, а око-то — волчье:
Как сверканёт, всё бело от белка!
А головою мотнет, — как из жёлчи,
Медная в ухе метнется серьга!
Только и слов, что «постой» да «куда ты»,
Только и дел, что «пойдем на кровать».
Ох и мастак же, приблуда лохматый:
Знает, в какую губу целовать!
С детства приткнулся к хозяйскому дому
(Верно, и в таборе слыл за щенка!)
Ну а когда приобвыкнул к парому,
Иго его восприяла река.
332

КНИГА СТИХОВ IV (1913)
Тянет да тянет (недаром и жилист)
Сахарными мозолями канат,
Ну а когда-нибудь, может, и выест,
Вырвет стам ескою баринов взгляд.
Плюхнет в окошко, что раму простерло,
В лудки вцепившись, и — крючьями рук,
Хлюпая кровью смолистой, за горло
Схватится, воя, хозяин-барсук!
Бабочка «павлиний глаз»
Вере Лесенко
Под стрёмкмм ветром залетел
Мотыль в разбитое окошко:
Пошелестел-пошелестел,
Обоям пошептал немножко
И, заморившись, вдруг прилип
К стеклу квадратного балкона:
И крыльев сложенных изгиб
Стал черен, как в углу икона.
А развернул: четыре тут —
Четыре ярко-синих глаза
На влажной ржавчине цветут, —
Нежней — сапфира, тоньше — газа.
И вновь: зубчатый гребешок
И жилки серые на черном...
Цветов воздушный пастушок,
Тебе ль, тебе ли быть покорным?..
Лети, осенний мой листок,
Завороженный тишиною,
Свети глазами, где — цветок, —
Где — сок, оборкой кружевною!..
ззз

Владимир Нарбут «стихи
До рассвета
Большая Медведица стала на голову
И — близок холодный, как мрамор, рассвет:
Роса уподобилась прыткому олову,
Свернулась и - каплями клевер одет.
В дворе над простой голубой голубятнею,
Где голуби белые дружно живут,
Струится воркующий рокот — всё внятнее:
Счастлив голубиный лучистый приют.
Уже табунятся (еще до блистания),
Чтоб вместе, как тучка, нырнуть в небеса.
И вместе воркуют, ликуя заранее:
Придет — воссияет лазури краса!
И тихо, так тихо. Заботливо звездится
В тиши голубиная песня. Смотри:
На голову стала Большая Медведица,
Пророча кокошник мурастой зари.
# # #
Сосняк вихрами встал за нивой.
Конем пролетку повернул,
Где в сонной вышине лениво
Потягивался клейкий гул
Неторопливый ветер думу
Незряче плел, как бандурист;
Но семафора круглый лист
Открылся, сплющившись угрюмо.
Спокон гудят, спокон гудели,
Как жилы, сочно провода:
334

КНИГА СТИХОВ IV (1913)
С их темной кровью весть сюда
Пришла на той еще неделе.
И пью да пью утробный запах
Спесивых шишек и смолы
И о плакучих ветках-лапах
Шепчу стихи в покоях мглы.
Украинский вечер
(ИЗ ЦИКЛА «ПРЕДКОВЩИНА»)
Отчего я так люблю тебя,
Летний вечер на Украине?..
Розоватые караморы
Кругом носятся над лампой.
Высь — утыкана гвоздикою:
Ворошится звездь живая;
А дуплистый сад прадедовский —
В темноте чернильно-жидкой.
Домовик идет конюшнями —
Домовито и с клюкою,
И глаза козла загадочно
Фиолетовым блистают.
Сплюшка ль, пуга ли погоныша
Рассекает топкий воздух.
В омуте под очеретами,
Тонкобровые русалки —
В синей зелени — не движутся:
Ждут луны — всползет нескоро.
Соблюдают свято очередь.
А которая шустрее:
Ну, плыви, плыви к любимому,
Заласкай его, вздыхая.
Утопи в зеленой заводи,
Длинным пальцем вырви сердце...
335

Владимир Нарбут • с т и х и
•I
Выпьет крови, раскраснеется
Каждая спелей моркови, I
Да утопленник растянется, 1
Словно пьяный в склизкой тине... I
...Груша — колокол, иль яблоко — I
Оборвался плод какой-то, |
Но дыра за ним заштопана |
Тишью — темною вдовою. 1
Звезды. Мать бренчит посудою: |
Рано ужин. Стар и лаком он: |
Хлеб накроенный ладонями, I
Молоко в простом кувшине. |
А на хуторе — томление : I
Песни тающей неволя... ]
Отчего я так люблю тебя, 1
Летний вечер на Украине? 1
Отчего - и сам не знаю... 1
'к
Кладбище
На закате — легче, строже j
Крест каплицы небеленой; >
Листья пепельные клена ;
Осеняют камня ложе.
А на камне : «Прах девицы
Анастасии Ткачевой». — I
Умерла, чтоб в Рай явиться
В шали вязаной лиловой.
«В Бозе, Майя на пятый
День безбольно опочила».
(Верно, липовой лопатой
Охолмили ей могилу).
336

КНИГА СТИХОВ IV (1913)
Сверху — крест, а снизу — череп,
И под ним сцепились кости...
Незавиден этот жереб —
Спать под камнем на погосте!
Год и прочее — постерты.
На закате — Божья нива...
Козлоногие когорты
В роще шляются лениво...
Потому и нету мира
Прахам, спящим по могилам.
Ох, кабы монашек сирый
Потрусил, да тут, кадилом!
>:< $ »:«
Хранитель-Ангел улыбнулся
Сияньем счастья и тепла:
Когда (зарею) я проснулся,
За мной звенело два крыла!
Мне было любо — любоваться,
Перебирая серебро,
И дивным дивом дивоваться,
Лаская каждое перо!
За фикусом кипела просинь:
Июль приветствовал меня,
Неся дары из красных кросен
В притвор пятнадцатого дня.
И длилась скромная развязка.
Потом — натек курчавый зной,
И голубая быль и сказка
Росинкой вылилась сквозной.
337

Владимир Нарбут »стихи
# # *
Длинный египетский профиль,
Полная звезд высота...
Я ли не ваш Мефистофель?
Вы не моя ли мечта?
Скоро ли сбудется счастье,
Что караулит меня?
Радости поздней запястье
Прячет отливы огня.
Робкая ночь за балконом.
Звёзды — ревнивее змей.
В сумраке сине-зеленом
Профиль ваш — профиль камей.
На колокольне
Лук со стрелою да лук со стрелою:
Серные воздух стебают стрижи...
Гулкими смугами колокол крою:
Воют по-волчьи ковши.
Кинуться б следом за звоном
На поле — вон, где шатается мак!
Тут: по облупленным круглым колоннам
Пыжится овод — крылатый хомяк.
Полнолуние
Нет мутной лунной скорлупы
И — вылупился месяц четкий:
338

КНИГА СТИХОВ IV (1913)
Квадраты желтых окон — как в решетке,
И купы яблонь — голубы.
Июль. В усадьбе, на балконе,
Играют в карты: — Бубны... пас...
Посеяв сон и лень, в тепле угас
Сей день - корзина благовоний.
Как хлеб в печи он млел в пару.
Как после боя тучи плыли.
И дым их был волнистый, легче лилий.
А тут затеяли игру...
Подсвечники — наследье деда:
Надувшись животом пустым,
Колпак загнал в стекло сверчком, витым
И красным, огонек: на, чрево, исповедуй.
Огрызки пальцев меловых сукно
Пылят-пылят седеющей порошей.
— Без трех?! О, Господи, какой вы нехороший!..
— Оставить вас — моя мечта давно.
Уж выцвели глаза на полдороге
Безбурного земного бытия,
Глаза — не злые и не добрые — ея, —
А всё ж не прочь «наставить мужу роги».
Кокетничая, — «Скаред», — говорит
И три шестерки белого ремиза,
Как ожерелье прихотливого карниза,
Сукну зеленоватому дарит.
Усатый муж, ехидничая, злится
И укоряет. Нежная чета! —
Не ты ль, не ты ль — святая Гуса простота,
Провинции бездонная криница?..
339

Владимир Нарбут »стихи
И снова — пики. Пара королей
В тончайшем газе меловом ложится.
А лунное ядро готовится излиться
Водой прозрачней аметиста — вдоль аллей.
<1911>
# # $
Подобно капле в роднике,
Бегущей наверх легким кругом, —
Луна восходит вдалеке
Из облаков, чтоб стать над лугом.
Звезда мгновенную соху
(И не одну, а, может, десять),
Царапнув, стерла наверху,
Заставив девушку загрезить.
И грезит девушка, Бог весть,
О чем — несбыточном лукавя...
И горних гнезд не перечесть,
И месяц в розовой оправе!..
Август
Слизав с пера чернил руду,
Стихи повыпила тетрадка...
Но так пленительно, так сладко
Запахло сливами в саду!
Невмоготу молчать и ждать:
Чего, чего? Не глаз ли синих?
И льются перья на гусынях,
И гумна — Господа печать.

КНИГА СТИХОВ IV (1913)
Повсюду сором рыхлых куч
Звенящий месяц опрокинул
Щедроты хлеба: на и — вынул
Хрустящий розовый сургуч!
И, подлинно, что волоса
Ржаные — душны, как девичьи:
Они, измаянные дичью,
Таят огни и небеса.
Их ночи — солнечная глубь:
Сквозят и светятся потайно.
Такие может лишь Украина
Рождать, как пожелудье — дуб.
И от ржаных копён и слив
Янтарнощеких — стал я певнем:
Кричу под спелым солнца ливнем:
— О, как счастлив я, как счастлив!
Перед разлукой
Празелень с крайними днями
Августа — чище, грустнее,
Будто канауса пламя,
Ширясь, гнездится под нею...
Тополь за тополем вянет,
В стаи кузнечики сбились.
Бойся: уже не обманет
Душу листок, что так жилист!
Пепел — в душе и в аллее,
Томная сладость — у сердца:
Меркнет оно, не жалея
Шелеста — бурь иноверца.
341

Владимир Нарбут »стихи
Шорох за шепотом — трижды
Всех и темней и святее.
Храм ли чудесный созижду
Или разрушу затею?..
Звезды
Н. И. Лесенко
В белых яблоках последних облаков —
Голубое небо полуночи...
Низкий полумесяц — дымчато-лилов,
И за дымкою нездешнее пророчит.
И усадьба в крепнущей тиши
Слушает, как речка шепчется в овраге,
Как вдали, уйдя за камыши,
Брешут, чуя нехорошее, дворняги...
Травы, накануне сентября,
Выдыхают остро запахи больные,
Отдыхают, дотлевая зря:
Стали тихой смерти — правнуки родные...
Породнились с темным травы и кусты,
И редеющие шибко ивы...
Только звезды — ярки, ярки и чисты:
Это — пламень вечности счастливой.
Сентябрьская песня
Тонок теплый запах яблок,
Ал калиновый коралл;
Безутешно плачет зяблик:
Дорогую ль потерял?
342

КНИГА СТИХОВ IV (1913)
Просинь выстирали ветры
И — бледна она, бледна.
Слезы, слезы — дождик щедрый —
Тихо каплют у окна...
Не лети, мой зяблик милый,
Милый зяблик, не лети:
Гроб с останками постылой
Повстречаешь на пути...
Зарницы
Я не терплю по вечерам
Скулящих комариных слез!
И мне не мил воздушный храм,
На миг из мглы сверкнувший там,
Где прячется гром-виртуоз!
Обнимет дрожь и — золотой
Сияющий иконостас
Проявит лики чередой —
В очарованье без прикрас.
И стоит ли мечтать потом
О некой мощи с небеси,
Исчерпывающей трудом
Поры — Гоморру и Содом,
Когда упали жалюзи?
Сопи, вскипающая сечь,
И пустосвятом разоряй
Тот край, где должен был возлечь
Мне совершенно чуждый рай!

Владимир Нарбут »стихи
Рассвет
Оползает, отекает с перьев ночи копоть
И — пора в чулане певню крякнуть и захлопать.
За окном в росе медвяной — пасечные кельи;
На обвислой вишне бусы зябнут в ожерелье.
В чалом-чалом плод налете тонет, наливаясь;
Лозы гнутся, как тенета, матом покрываясь.
Зеленеет да синеет — густо и прозрачно,
Как фата высокой, гибкой юной новобрачной.
Веет позднею угрозой месяца кончина:
Серп расходится, как на лбу девочки — морщина.
Одинокая береза, возле частокола,
Застит рясой флигель давний, сгорбленный и голый.
Одинокая береза в синем-синем море —
Сонный парус, нашептавший бред глухих историй.
Слепнет синь и — голубеет зыбко и невинно:
Аист мерно покидает грузную овину.
Аист долгий, голенастый едет за гадюкой...
Певень, пой протяжно-сипло! Певень, пой и стукай!
— Чтоб алело, загораясь, небо на востоке,
Чтобы умер полумесяц, белый и жестокий!
У окна
Рыжий гуд осенний
В горницу залез;
344

КНИГА СТИХОВ IV (1913)
Сад же — драгоценный
Грушею дюшес...
Листья — как обрывки
Оброненных роз;
В спеющей наливке —
Жилки вялых кос...
Стонет шмель кургузый,
И в шафране — зад;
Свечи кукурузы,
Трескаясь, шипят.
>:« »I« »I«
Болтают воробьи беспечно
На редком тыне, у окна...
Но и сегодня ты, конечно,
Как и всегда, — одна.
Тягучий день, и сумрак серый,
И сероватая канва;
Неугасимой древней верой
Седеет голова.
И от седин и от заботы —
Быстрей лошицы — скудный день.
А на ночь грузные киоты
Убрусами одень.
ф $ *:<
Тяжеле печали самой —
Мне эти зеленые ели!
345

Владимир Нарбут «стихи
Я помню, как прошлой зимой
Они неустанно шумели.
Шумели, встречая восход.
Курилась змеиная вьюга.
И вот, скоро будет уж год,
Как мы не встречаем друг друга.
Молчите, молчите, древа!
Застыньте, беспалые ели:
Растет на кургане трава
Забвенья и горестных зелий.
Каплица
Зело объемист дуб кряжистый: в три обхвата.
Попона ж тени — вовсе невеличка:
Едва задернута капличка
Ее рубахою голубоватой.
Каплица-схимница — сера, убога.
Одна утеха - крест, как палец, острый.
И ржавый. Жить ему — немного:
Про то шуршат березки-сестры.
Но мне, но мне, овеянному схимой,
Она всей мудрости — дороже:
Бегу сюда к Тебе, о Боже:
Лобзать стопы Твои в тиши неизречимой...
Вороний глаз
Мне ягод не встречалось диче
И ядовитей, чем вороний глаз.
346

КНИГА СТИХОВ IV (1913)
Он — тутошний: туманно-сизый, птичий:
В нем, верно, жадность запеклась.
В отрепьях зелени он — ядовитый,
Когда чернеет мутно на заре.
Всегда один (как я) — на пустыре;
Другого нет: зовите — не зовите!
Среди березок проходя
На дупелей, я замечал на склоне
В холодной росной пудре — глаз вороний
И мыслил: — Надо ждать дождя...
Как мел, белел березки ствол;
А он синел, темнел и цвел...
Я уходил.
После заката
На западе — полуистлевшее болото.
Сквозящую и слабую оливку
Перетянула сеткой позолота:
Уж не сургуч ли залепил наливку?
Давно закупорена толстая бутылка:
Белесое стекло. Но меди зелень,
Как след ярмом натертого затылка
Воловьего, — сочится из расселин...
Завалена и даль медвежьей тушей-тучей.
А комары — хрустальных тонких дудок
Набат. И над звездою непадучей —
Еще глаза христовых незабудок.
Заплаканная высь. Квашня — двора суглинок.
Забытое болото лиловеет.
И над лиловым пряслом, словно инок,
Далекий облик — в профиль. Смутным веет.
347

Владимир Нарбут • стихи
Иванова ночь
Голубой, как эфир, уголек светляка,
Непочатая душная ночь...
О, как ты — далека,
Неба дочь!
Ты простила врагу и навеки ушла,
Но в несбыточном властно летишь.
И с тобой — из дупла
Эта мышь.
Эта мышь-нетопырь, что цирчит в темноте,
Что иголкой стегает шелка.
А роса — в высоте —
Глубока...
Синих рос, синих звезд — не созвать, не нарвать!
Вон, алмаз оборвался: упал...
То готовит кровать
Бог-Купал...
В детстве
Дождливое сонное лето
Таскается с горки на горку;
Мужиками обедня пропета,
У волости смокчут махорку.
Затеплены чашечки люлек,
И бороды — заступом рыжим;
За оградой балуется Жулик,
Мы медленный колокол движем.
Я — шибкий, худой семилетка,
Он — с луком да хлеба краюхой;
348

КНИГА СТИХОВ IV (1913)
В вымя серддем-сосулей бьем метко:
Ревет да ревет корноухий.
На озере — рыбы и тени.
Трубят комары: всё про корку
Незеленой осины. От лени
Не сушит и глина махорку.
# # #
Ты видел: с невестой застенчивой
Стоял я в туманной капелле:
Нас призрак высокий обвенчивал,
Нам трубы серебряно пели...
Сквозила заря фиолетово
Чрез пышную пену гардины,
И ладан — от сумрака этого —
Качался, как волосы тины.
Лицо было в газе запрятано,
Закутано в гаснувшем газе,
И плавали венчики ладана —
По белой рубахе и рясе...
И были опутаны присною
Жестокостью огненной — мы,
И Ангел взирал с укоризною
Из красной пахучей каймы.
[У перекошенной каплицы...]
1
У перекошенной каплицы
Упала шапка клена наземь.
349

Владимир Нарбут »стихи
Пищат по-девичьи синицы,
И влажно холодеет озимь.
Свежа, упруга озимь — эта
Хвоя, густая, земляная,
Но в яркой зелени — примета,
Что до весны не капнет зноя.
По вечерам овчарки брешут,
И голос их сверлящ и меток.
И бледный Млечный Шлях мережут
Волокна спутанные ниток.
А крот — ослепнувший отшельник —
Копает звонкую дорогу
И точно кропотливый мельник,
Муку земли несет к оврагу...
И потемневшая каплица,
И обезлиственная крона —
Глаголят: — Осень разъярится
Сегодня очень, очень рано...
2
Слежу, кощунственно крестясь,
Как выцвела бумага неба:
И голубая ипостась
Над спорыньевой магмой хлеба,
И певней дудочки текут
В усталом воздухе — без ветра.
Но всё же, осень в мой закут
Вошла, нельзя сказать: не щедрой:
— Пригоршни сизых чернослив,
Бокатых груш сырая горстка
И (вдруг!) — антоновских налив
И дынь сухая шерстка!..
350

КНИГА СТИХОВ IV (1913)
Не надо чуда: поцелуй
И кротко спи, мечту лелея,
Что станет бисерной аллея:
Низинный ветер, дуй — подуй.
Пороша
На дворе — снеговая крупа:
Драный плат расстилает пороша;
Снег сухой учащая и множа,
Всё серее — небес скорлупа.
Но уютный нахйленный дом:
То ли роз, то ли лилий рябое
Вымирает семейство: обои
Выгорают в кругу золотом.
Побледнели уже зеркала;
Голубеет оконце в передней:
Невозможные отрочьи бредни
В нем вечерняя мгла заплела.
Рвется, стелется ветошный плат;
И нежней, и милей тополей аллейка;
Липнут сумерки скорые клейко
И молочным туманом кадят...
# # *
Заходит. Изредка шальной
Зеленый меч прорежет штору,
И пыль прозрачною копной
Пойдёт, вися, по коридору.
351

Владимир Нарбут »стихи
А за стеклом — и дня-то нет:
Затишье, сумрак волосатый.
Раздвинув веками просвет,
Худые тополи — над хатой.
Еще чиликает сверчок,
Но, ах, как жаль ему теплыни !
— И выжимает месяц сок,
И долог невод цепких линий...
# # #
На небе, зеленом и ясном,
Заря угашает огни.
О, друже! о Рае прекрасном,
О сладостном Рае вздохни.
Печально тебе почему-то
(Не скажет и степь — почему!),
И с каждой бегуньей-минутой
Глядишь всё грустней на кайму.
На степь, на кайму золотую,
Что выжгла жаровней заря,
О будущем девой колдуя,
О том, что придет, говоря...
Накануне
За кухней, на звонком току —
Стулены маковки хлеба...
Осенняя служится треба
У церкви — на темном лугу.
352

КНИГА СТИХОВ IV (1913)
Кресты покосились, упали
Кой-где, объятья раскрыв...
Молитва — не плач, не порыв:
Отходная, в горькой печали...
Нескоро проснутся дожди.
Ладаном сорокоуста
Душа охмелеет, и пусто
В ней станет тогда. Обожди...
Перед грозой
Б. А. Леман
1
Гроза плывет, верхами елок
Выращивая облака;
И треугольник ветряка
На пепле неба — чрез поселок.
Гроза плывет издалека.
Тростник — шуршащ, и сух, и колок.
А в нем, вся будто из иголок,
Слепая мечется река.
В саду — сиреневые ткани
И дым — средь яблонь. Тишь. Но я,
Я жду таинственных сверканий:
Пусть разорвут нависший волок.
Как силуэты сивых елок,
Зубчаты острые края...

Владимир Нарбут »стихи
2
Далече, далече, далече
Грохочет и — замкнута даль...
Дергач — в созревающей грече
Поет про печаль пастораль.
Как нежен, наивен и тонок
Затерянный в нивах напев!
Поет про года пастушонок;
Березы висят, откипев...
Слетают созвучья. На сучья
Наткнулась шелков кисея:
И зыбка, и вязка паучья
Вуалька и люлька сия...
Вздыхают водянки в кринице
И, лопаясь, кверху идут...
А тучной и частой цевницей
Кирпичные хмары встают.
<1911>
Дождь
Незнаемый, откуда-то взялся,
Рассыпался иголками — при солнце,
И, золотя иголки и кося,
Колол твое червленое оконце.
В разлужьи тужат пуще перепелки.
Лоснится кошка: радуга на шерстке;
Стеклянные, как на жнивье, иголки —
В железном поколупанном наперстке.
354

КНИГА СТИХОВ IV (1913)
О, чермный дождь! Десницею Господней
Благословенны — набожные мы:
Ты вышьешь к строгой раке шелк сегодня,
Я — белый воздух — к бахроме зимы.
На пасеке
Еще отчалила пчела,
За ней — еще, еще...
Закинув руки на плечо,
Ты в косы бархатку вплела.
На пасеке — угрюмый дед,
Коробки да шестки;
Ромашек щиплешь лепестки:
— Любовь иль нет? Любовь иль нет?
Гляди: гранатины в лесу
Рассыпал марный зной!
Кивни и — к блузке кружевной —
Шмеля иль цветик принесу.
Не то — прожгут заботно высь
Булавки алых звезд —
Украду (скромно улыбнись!)
У злюки-деда вишен гроздь...
Кошмар
Ты мне грозишь улыбкою последней,
Последней встречей, дикая царица,
Царица грезы, ставшей темной бредней,
Зеленоглазая моя зарница!..
355

Владимир Нарбут »стихи
В кошмаре костенеет час за часом,
И жизнь на жизнь людскую не похожа:
Чуть — ночь, ты в зареве зеленоглазом
Танцуешь и рыдаешь возле мужа...
А днем — ты тенью путаешься следом,
Ни на вершок меня не отпуская;
И путь бесплотный твой — душе неведом,
Но вряд ли где дорога есть другая...
И я, напуганный бесстыжей басней,
Уже истерзанный бедой грядущей, —
Рыщу-ищу, где место — безопасней,
Где жизнь бурлит — беспечнее и гуще!..
Последняя любовь
В последний раз, в последний раз,
Любовь, мое ты сердце жалишь:
Уж больше сеткой милых глаз
Моей души не опечалишь!..
Ну, что ж: еще одно томленье
И под глазами синева,
И эти чуткие слова
Про дивной встречи вдохновенье.
И нечто облаком сплывет
Туда, откуда нет возврата;
И я найду лишь облик брата
В тебе, как лилию меж вод.
Зачем же ты зарей зажглась:
Нескоро к пристани причалишь.
Зато в последний (знаю) раз,
Любовь, мое ты сердце жалишь...
356

КНИГА СТИХОВ IV (1913)
# # #
Ты будешь жемчужиной Рая,
Поющею птицей ты будешь, —
Но, в сладостном плене сгорая,
Меня ты, наверно, забудешь...
О, если б была ты земною,
Такою, как дикий цикорий, —
Покорный дороге и зною
И знающий, знающий горе!..
Ты степи любила. Забыла?..
Купалась ты девочкой в сене...
И вот — одинока могила,
Совсем одинока, вне сени...
Совсем никому я не нужен...
Меня только ты не осудишь,
Жемчужина райских жемчужин,
Хотя и забудешь, забудешь...
Куропатки
Ступнёт на пепел лаптя низ, —
Паркетный ляжет отпечаток:
Возились, после — унеслись,
На пашне орды куропаток.
Межа с межой сойдясь, в кусты
Вонзила бурый треугольник, —
И лапок мелкие кресты
Запечатлела ярь-невольник.
Христос давно неволит ярь,
И рассыпает Пахарь злаки...
357

Владимир Нарбут «стихи
Сюда, как прежде, как и встарь,
Приволоклась змея собаки. —
Турчащим крапчатым ядром
Взмахнула первая. За нею —
Крыла, ружья поспешный гром.
И меркнет облачко, бледнея.
Глухие плески и прыжки
Лягавой, бороздящей воздух,
И медно-красные сверчки,
И перед взором — воздух в звездах...
О, Русь! О, Юг! О, синий Юг!
О, Запорожье, Сечь и удаль!
Удар, что меток был и туг,
Звериной мощию опутал...
В зеленоватом небе — пух
Под белой ждущею краюхой,
В кустах — огонь и плетки мух...
Рыщи, Казбек. Рыщи и нюхай!
Цветет картофель: нежный крем
В моточках золота. Но алой
Небрежной каплею, по всем
Листкам и бантикам, устало —
Серьгой горячей — закидало...
Вечер
Размалевал, расплющил тучи,
Кометой четкой закосил,
И на душе цветок летучий,
Веселья цвет — расколесил.
358

КНИГА СТИХОВ IV (1913)
Спокойной ночи, куропатки.
До завтра, маленький бекас.
На куртке б мне заштопать латки,
Покуда светик не загас.
Еще цепляет луч последний
Иглою тонкой — лист и взор.
А завтра, с дятловой обедней,
Поволокусь за косогор.
Осины запах горько острый:
На стебле содрана кора.
— Спокойной ночи, братья-сестры!
Спать пора...
# # #
Месяц — небесный светляк —
Мреет, как тихий мертвец;
В холоде росном закляк
Юноша — пастырь овец...
Тихая темная степь.
Холод зеленый росы,
Света зеленого склеп —
Грустной судьбины часы.
Частого стук челнока:
Шьет на машинке сверчок.
Ты — далека и близка,
С алыми смугами щек...
Перл изумрудный потух.
Нету — ни неба, ни слез:
Кутаюсь в теплый кожух...
Снятся мне — хутор и пес.
359

Владимир Нарбут «стихи
Зарей
Убористая рысь кобылы
Моей буланой привела
Меня, до утреннего пыла,
К околице села.
Побрякивали дрожки,
В пыли сонливой не звеня, —
На кружевах чертил дорожки
Сквозной зеленый абрис дня.
Напротив — кожуру меняло
Обрюзгшее бельмо луны:
Оно в ночи, гнедой и алой,
Гоняло да кружило сны.
А за спиной и на изгибе,
Ошую — в палевых холмах,
Подобно гриве или рыбе,
Метался пламенный размах...
И, опустив волною вожжи
И жабрясь в холодке,
Глядел я в мир, живой и Божий,
Простой, как дыры в сером ветряке.
И высь, даря, обетованья,
Кропя апостольскую даль, —
Без имени и без названья
Вдыхала в душу давнюю печаль...
Душа к озерам улетела,
Где гасла пленная тоска...
И в ритм ей вторили устало
Сухие скрипы ветряка...
360

КНИГА СТИХОВ IV (1913)
Каждый раз
Зачурали небеса
Смуглой зеленью березы,
А с повязок — на откосы
Обрывается роса.
Ядовитый холод в гречке,
В яркой гречке — на бугре;
И над гречкой, в янтаре —
Облаков витых колечки.
Рекс шуршит, скользит, дрожа:
Над глазами — брови-пчелки.
Дробь катается в кошелке;
Сивоусая межа.
Солнце — огненный обабок —
Лезет из-за ветряка,
И растрепы-облака
Понеслись: да с гривой набок!
Я под ними, золотясь,
В неостывшее болото —
К шумным шпагам очерета —
В лог, изогнутый, как таз,
Выбираюсь — каждый раз...
Венера
Метлой грозы иль ярою косой —
Расчищен запад мыльно-серый:
Повисла бледно-алою слезой
Над ветхим флигелем — Венера.
361

Владимир Нарбут »стихи
Звезда любви, грозы, звезда охоты —
Дрожит, меняя ипостась,
И каждый раз (а раз, пожалуй, сотый) —
То кровянясь, то золотясь...
Звезда заката — возвращенья,
Отхода утром, на заре — звезда —
Тропу следила отлученья,
Как страж — грядущего отмщенья мзда.
В себя всосала кровь густую птиц
И разжижила в юном зелье.
И гневною слезой повисла ниц,
Дурманя хутора веселье...
Куколь
Пусть меня убаюкали
Два лиловых глазка:
Нет невинней цветка,
Чем — который на куколе!
Мы на ниве (следил я за горлицей)
Посмотрели друг другу в лицо, —
А вокруг, в горизонта кольцо,
Мрежи цепкие вики постерлися.
Не упомню: убил ли я
Птицу кроткую? Кажется, нет.
Но влюбился в лиловый я цвет,
В цвет Архангелов стройных воскрылия.
Он — душист, он — певуч и — на куколе.
Наклонясь, затемняю глаза:
Отлетела гроза,
Громы небо опять перестукали...
362

КНИГА СТИХОВ IV (1913)
На закате
В горнице с лиловыми гардинами,
С зеркальцем на ломберном столе —
Пахнет мылом, книгами старинными,
Свет закатный — желтое желе.
Думается думно пред охотою:
Что-то жребий завтра принесет?
И мечтой — дочернею заботою —
В сердце сладостный положен сот...
На ковре: с блестящею насечкою —
Буйная подруга — Lebeda;
Загремит она с утра над речкою;
Будет холодна, бела — вода.
А когда проголубеют заводи
И туман распорется, как дым,
О, стволы, не вы ли окурчавите
Очерет набегом молодым?..
Утками, малютками-бекасами
Станет сумка тельно-тяжела,
И над лошадями лупоглазыми
Слепень затрясется, что пчела.
Пьяный слепень, с ходкою линейкою
Пара крупных потных лошадей;
Их крупы и тень бегут аллейкою,
Зной — светлее, звонче, золотей...
На тени параболой скользящею,
Не стуча, спешит за колесом
Колесо; и марево — над чащею,
И янтарный воздух — над овсом.
363

Владимир Нарбут «стихи
Тын и — дома... В комнате, чуть суженной
К белому осевшему углу,
Вытряхаю дроби я жемчужины,
Барабаню пальцем по стеклу.
Запах ила, леса и болотного
Прелого глушья — так всякий раз.
А (чуть ниже) в флигеле полотна вы
Шьете, над машинкою склонясь...
Узок профиль. Пепельные локоны,
Извиваясь, за ухо ползут...
И, грустя, разнеженный, растроганный,
Не охотник, не бродяга — тут.
Плачет сердце и душа с гитарою:
Озирнетесь — улыбнетесь вы.
И опять пред занавеской старою
Шьете — до вечерней синевы...
Но сегодня нету вас во флигеле,
Стекла окон — ржавый желатин.
Уморились псы мои: отпрыгали.
На закате я — совсем один...
Охотник
Стеклянный взор усопшей птицы,
Убийства ангельский позор —
Влечет охотник смуглолицый
В бездумный, синий кругозор.
Но всех похитчиков — счастливей
Он, возлюбивший весь и кровь!
— Пусть душегубка там, в заливе,
Скоблит волны тугую бровь;
364

КНИГА СТИХОВ IV (1913)
Пусть груз, мертвеющий в ягдаше, —
Не больше чем омёт куста, —
Но тишины небесной краше
Ему — земная маята.
365

Стихотворения
1913—1916 годов
Мысль
Да будет свет! — сказал Господь.
И, словно скатерть огневая,
Заколыхалась мгла живая.
И луч, успевший проколоть
Иглою меткою ее,
Проникнул и в твое сознанье,
О, человек! — и в назиданье
Потомкам — бросил лезвие.
И мысль, крылата и остра,
Взлетев орлом, волнует разум.
Блистая выспренным алмазом,
Она — всегранности сестра.
От крови — кровь, от плоти — плоть,
Она — тот яркий луч, который
Пронзил первичные просторы.
Она — тот свет, что дал Господь.
<1913>
66

СТИХОТВОРЕНИЯ 1913-1916 ГОДОВ
Морозной ночью
Кто не знает величавой
Красоты морозной ночи?
И налево, и направо —
Только звезды, звезды-очи!
Бледный сумрак осторожно
Бродит-бродит по полянам,
Будто были невозможной
Шепчет вещие слова нам.
Убегает вдаль дорога,
Убеленная туманом...
Не туда ль ушла тревога
С вечной ложью и обманом?
Тихо, тихо. Божьей славой
Дышит высь холодной ночи:
И налево, и направо —
Только звезды, звезды-очи!
<1913>
Родина
Светлая, светлая юность,
Юность далекая, где ты?
Разве не веет весною?!
Разве все песни пропеты?!
Море лазурное — небо,
Ты ль не такое, как прежде:
Та же степная береза,
В той же зеленой одежде.
367

Владимир Нарбут «стихи
Та же береза у тына,
Небо за тыном и поле, —
Ласковым Богом хранимы,
Век коротают на воле.
Глаз ли ревнивый устанет
В даль голубую вперяться,
В даль голубую, в которой
Можно легко потеряться?
Ах, мне и сгинуть бы в этой
Сонно-прозрачной купели
Кануть бы в вечное, чтобы
Ангела крылья звенели...
Райские песни звенели б,
Словно сердечки березы,
Пели б, зеленые, пели б,
Мир расточая и грезы...
<1913>
На Пасху
Весна, весна и — Пасха снова,
Как много лет тому назад,
В затишье хутора степного
Меня волнуют и томят.
Трава, которая в беседке
Растет зеленым гребешком,
И сочные тугие ветки,
Такие влажные под мхом,
И воздух, льющийся волною
Расплавленного хрусталя, —
368

СТИХОТВОРЕНИЯ 1913-1916 ГОДОВ
Всё, всё полным-полно тобою,
Твоею силою, земля!
Я сам, как и в далеком детстве,
Влюбленный в каждый лепесток,
Приемлю мощь твоих приветствий —
Тобою созданный венок!
И чую сердцем и душою,
Что жизнь, воскресшая едва,
Не зная тленного покоя, —
Уж славит промысл Божества.
<1913>
Душе
(ИЗ КНИГИ «РАДОСТЬ БЫТИЯ»)
Так. Я не умер духовно.
Да и умру ли когда?
Небо — как купол церковный,
Просинь — морская вода.
Скукой и миром печальным
Тянет от дома и нив.
Видно, скитальцем опальным
Жить мне, коль буду я жив.
Если же сгину телесно,
Дух возвратится ли мой,
Дух — из страны неизвестной,
Где подружусь я со тьмой?
Или... Ах, Боже, не надо
Карой такою карать:
Даже лукавому гаду
Родина — милая мать!
369

Владимир Нарбут «стихи
Тело сгниет — ну и что же!
Новый намечу я путь.
— Дух мой! Будь проще, будь строже.
Лазарем, Лазарем будь!
<1913>
Молитва
(ИЗ КНИГИ «РАДОСТЬ БЫТИЯ»)
О подводный камень веры
Не разбейся, утлый челн!
Мыслю: эта жизнь — химеры,
Человек — игрушка волн.
Что ни день, — всё реже, реже
Наш духовный светлый сад...
Убегающие межи
В неизвестное скользят.
Голубые дали в поле —
Нам неведомый обман.
А межа за лучшей долей
Увлекает чрез туман.
Мы несемся, мы стремимся
Древа мудрого вкусить
И таимся и боимся
Плоть за вечность положить.
Бог Навйна, Даниила!
Бог Давида! Вразуми:
Меркнет пламенная сила
Пред людьми и пред зверьми!
Гаснет мой светильник, яко
Мертвой вспрыснутый водой,
370

СТИХОТВОРЕНИЯ 1913-1916 ГОДОВ
И — средь чада, тлена, мрака
Нет как нет пчелы златой!
Свете тихий! Отче кроткий!
Озари десницей явь —
И корму летящей лодки
В заводь верную направь!
<1913>
Утро в монастыре
Волнуя воздух влажный голубой,
Взлетая вверх и опускаясь вниз,
Колоколов чеканный перебой
Над кельями старинными повис.
Монахи и послушники давно
Прошли под арку сводчатых ворот.
И вот (о, как лицо измождено!)
Высокий схимник медленно идет.
Неслышной поступью, не торопясь,
Идет и — не звенит его костыль,
Но немота и строгость впалых глаз
Далекую рассказывает быль.
И знаки — кости, череп и кресты —
Не говорят и говорят о том,
Когда раздумья не были чисты,
Когда смешным казался Божий дом...
Лукавые намеки! Не дотла ль
Сожгло вас монастырское житье?
Прислушайтесь: поет как будто даль...
А может, это звон проник в нее...
И, осенясь лазурной тишиной,
Возносит в утро монастырь кресты.
А — по тропинке — в глубине лесной:
Гул пасеки и ветхие скиты.
<1913>
371

Владимир Нарбут »стихи
Поводырь
Со старухой одноглазой,
Опираясь на клюку,
Мальчик хилый и чумазый
Придвигается к леску.
Утро влажною прохладцей
Одевает до чела...
Надоело век шататься
От деревни до села!
Не родная и не тетка,
Только «тетенькой» зовешь;
Нос крючком — до подбородка,
И хитра — не проведешь!
Если клянчу не гугняво
И не жалостливо я,
Знаю — вечером костлявый
Кулачок прибьет меня.
Раз, не вытерпев побоев,
Я от тетеньки моей
Убежал и — суток трое
Жил в овинах — у полей.
Да не любят попрошайку:
Не стащил еще чего б!
И, давая хлеб, хозяйка
Щурит глаз и морщит лоб.
Всё же слаще голодухи —
И попреки, и битье.
И опять к моей старухе
Я вернулся на житье...
372

СТИХОТВОРЕНИЯ 1913-1916 ГОДОВ
«Подпевай, гляди, слезливей,
Возле хаты лесника,
А не то... прутов на иве
Надерет моя рука!»
И, свернув с большой дороги,
(А избушка тут как тут)
Под окошками убогие
Долго «Лазаря» поют...
<1913>
Сусанин
Возлюби ближнего твоего, как самого себя.
Какое сердце необъятное,
Сусанин, было у тебя,
Когда в дорогу безвозвратную
Повел ты ляхов, Русь любя!
Непроходимою трущобою
Так жутко день и ночь идти:
Валежник, волки, да сугробы,
Да ветер, воющий в пути!
Полуотмерзшие, безбольные
Ощупать пальцы рук, и вдруг
Расслышать гулы колокольные —
Почудившийся ясно звук...
И быть мечами убиенному
И, пав, смиренно опочить,
Дабы дать времени нетленному
Связующую выпрясть нить.
И жизнью светлой, бесконечною
Жить в сердце русском, как в раю...
Не это ль, это ль счастье вечное,
Воздевшее судьбу твою?
373

Владимир Нарбут »стихи
И не награда ли нездешняя:
— И мертвый средь живых живи! —
Что даже ада тьма кромешная
Бежит твоей святой любви!
<1913>
Снег
Воздух вновь кипит и пляшет,
И смутнее виден сад —
Кисеей ли небо машет,
Мухи ль белые летят?..
Иль, быть может, сокол смелый
Гонит стадо лебедей
И роняет пух их белый
На простор пустых полей?..
Серебристой паутиной
Вьется частый-частый снег,
Чтоб над вялою куртиной
Призамедлить легкий бег.
И зачем он так прилежно,
Как заботливая мать,
Стелет полог белоснежный,
Стелет мягкую кровать?
Ведь ни астре, ни левкою
Встать уже не суждено:
Их мороз убил, рукою
К ним дотронувшись, давно.
Вьется снег... Как будто надо
Всё навеки усыпить,
Нищету куртин и сада
Белым саваном покрыть!..
<1913>
374

СТИХОТВОРЕНИЯ 1913-1916 ГОДОВ
Зимняя ночь
Луна, как око мутное, слепа;
Туманна ночь, а холод всё растет;
И — выпавшая под-вечер крупа
Корою кроет снеговой намет.
Ни звона колокольчика в степи,
Ни шороха, ни лая: тишина.
О, ночь, дымящуюся мглу копи!
Гадай, и стой, и ворожи, луна!
Я из окна смотрю на тополя,
На черные и острые шпили:
Они — в пыли прозрачной хрусталя,
В тончайшей фосфорической пыли.
Какая-то таинственная тень
За ними протянулась и — легла,
Как будто просочилась сквозь плетень
Из жуткого амбарного угла.
В гостиной — неуютно и темно.
Потрескивает мебель и паркет
И — чудится, что с ними заодно
И дедовский лоснящийся портрет.
Худой, с глазами впалыми старик
В тяжелой раме замер колдуном,
Упершись подбородком в воротник,
По красному расшитый галуном.
И подбородок, и глаза, и нос —
Про ястреба степного говорят,
Про ястреба, что с хохотом унес
С собой в могилу преступлений ряд...
Мне делается страшно в тишине,
И — в сумраке гудят мои шаги,
И искорками блещут на окне
Огни морозной радужной дуги...
<1913>
375

Владимир Нарбут «стихи
Май
Зеленый май звенит и плещет
Своими крыльями везде:
В степи, где солнце ярко блещет,
В лесу, в саду и на пруде.
Поют так голосисто птицы,
По вечерам гудят жуки...
Недалеко — до косовицы,
А там и жатвы дни близки...
Всё сочно, молодо и росло.
Вся жизнь — проснувшийся крепыш!
Смотри, рыбак плывет и — весла
Несут ладью его в камыш.
А в камыше — какой-то чуткий,
Пугливый шорох и возня.
Смотри, в просвет сереют утки
И тускло блещут селезня.
Еще мгновенье и — чирята
Над ясным озером летят...
Сияет день. В степи над хатой, —
Прозрачных тучек длинный ряд.
О, май! Звени и — солнца пламя
Без устали на землю лей,
И всех незримыми крылами,
Крылами радости овей!
<1913>
На воле
Я ушел из душных, хмурых комнат
И побрел тропою вдоль реки;
Тут меня еще, должно быть, помнят
Заводи, стрекозы, кулики.
376

СТИХОТВОРЕНИЯ 1913-1916 ГОДОВ
Сыростью потягивает с речки,
Плесенью несет из тростника;
С голосом испуганной овечки
Взвились в синеву два кулика.
Мельница шумит. Как видно, навык
К болтовне давно приобрела.
А в грязи у гати ленты пьявок
Возятся, сжимаясь у дупла.
Верба, горбясь, выпятила в воду
Черное, протухшее дупло;
И за пень корявый, за колоду
Водяное утекло стекло.
Даль слепит. А мельница бормочет,
Как старуха, — будто рассказать
Быль давнишнюю она мне хочет
Про лугов и речки благодать.
И родимо всё и так знакомо.
И, ей-богу, я сейчас так рад,
Что ушел из душных комнат дома
И побрел тропою наугад!..
<1913>
>:« >:< $
Созрели яблоки и сливы,
Благоухает ими сад;
В прозрачном воздухе лениво
Волокна паутин летят.
На нивах как-то по-иному —
Просторно, тихо и светло...
Печалью, нежной и знакомой,
Опять охвачено село.
Как будто что-то дорогое
Навек утрачено и мной,
377

Владимир Нарбут «стихи
И сладко, после гроз и зноя,
Мне упиваться тишиной!
И в этой тишине сокрыта
Божественно-святая нить:
Пока не всё еще изжито, —
Трудиться, верить и любить.
<1913>
На закате
Бледно-розовое небо
И безоблачный закат
Говорят о безвозвратном,
О давнишнем говорят.
Как мне жаль минувшей жизни, —
В вечность канула она,
Пролетела, как касатка
Мимо темного окна!
Вот и вечер темный, синий;
Затуманены поля;
На вечернюю молитву
Кротко встали тополя...
И природа, засыпая,
Учит мудрости опять:
Без томления и гнева
Жизнь земную принимать.
<1913>
378

СТИХОТВОРЕНИЯ 1913-1916 ГОДОВ
Ночью
Месяц — янтарный осколок —
Поздно над озером встал.
Тысячью ярких иголок
В заводях он заблистал.
Ивы, печальные ивы —
Ближе приникли к воде...
Грезят о сказке ль счастливой,
Молятся ль дальней звезде?..
Светлая юность мне снится
Здесь — на сыром берегу.
Здесь я — до блеска денницы —
Счастье мое стерегу.
Счастье минувшее, где ты?
Иль не придешь никогда?..
Тянется холод рассвета,
Паром дымится вода...
<1913>
Облава
Стою в овраге на осевшем снеге
И жду, когда приблизится загон:
Кричат и — кажется, что печенеги
Ордою хлынули из мглы времен.
Пробравшись с ветром острокрылой птицей
Чрез лапы ватою покрытых хвои,
Мороз прокалывает рукавицы
Отточенной зудящею иглой.
Кто первым выйдет: лис пушисто-рыжий,
Волчиха или заяц-толстогуб?
379

Владимир Нарбут »стихи
Загон — всё уже-уже, и всё ближе —
Нестройный крик и гул рожков и труб.
Вдруг полыхнуло на крыле оврага —
Точь-в-точь как кто-то стеганул кнутом;
И завопила гнавшая ватага,
Шарахнувшись от выстрела, потом,
И снова выстрел эхо подавило
И повлекло, бросая словно мяч,
И — вдоль оврага — напряженной силой
Два грузных лося пронеслося вскачь...
Их ноги крепкие не увязали:
Промерзший звонкий наст животных спас
От смерти, от страданий, от печали,
Глядящей из зрачков блестящих глаз...
И после, полночью, когда мне живо
Представилась облава — снег и день, —
Я знал, что в дебрях бродит зверь красивый :
То выйдет на луну, то канет в тень...
<1913>
# # #
Подкатил к селу осенний праздник
На возку, расписанном в полоску.
Молвит мужу попадья: «Подрясник
Хоть чуть-чуть почистил бы от воску.
Как закапал на Илью у кума,
Как повесил на гвоздь в гардеробе, —
И забыл про пятна от изюма,
А в изюме, знаешь, полы обе...»
«Не ворчи», — устало огрызнулся,
В портсигаре шаря папиросу.
Теплым, вязким дымом затянулся,
Выпустил его в воронки носа.
380

СТИХОТВОРЕНИЯ 1913-1916 ГОДОВ
А потом, потрогав пальцем книжку,
В кожаном тисненом переплете,
Постучал в серебряную крышку,
Что досталась с чайницей от тети, —
Вышел, головою в такт кивая,
Напевая что-то, из столовой.
Скрип, и — принесла рука рябая:
Рукава раструбами — лиловый.
«Спиртиком, а тут — на самоваре», —
Отряхнул, глаза, как кошка, щуря.
«Марфа, самоварчик!» — «Да угарит.
Батюшка, никак и вам накурит...»
«Матушка, нельзя ли будет ваты
Раздобыть у вас: поскресть бы полы...»
И с улыбкой льстивой виновато
Наклонился поп к жене тяжелой.
«Вечно, право, Федя, ты беспечен», —
Вскинув очи серые, сказала
Та, живот кого был изувечен,
И в зрачках страдание сияло.
И, стрелой нездешнею пронзенный,
Убиенный духом голубиным,
Ясно понял поп, что непреклонный
Лютый призрак — здесь, а не за тыном!
Не за садом, тихим и приветным,
Золотом окрапанным, — а в доме
Поселилась смерть, дабы с последним
Милым вздохом — всё отдать истоме...
И во взор попа голубоватый,
Верно, ужас заглянул уродом,
Что супруги, наподобье статуй,
Обмерши, застыли над комодом.
381

Владимир Нарбут «стихи
А когда прислуга притащила
С талиею низкою и узкой
Грузный звучный самовар, — уныло
Пили долго-долго чай вприкуску.
<1913>
Светлая осень
Осень светлая пришла,
Лес дыханием зажгла,
На березы и осины
Намотала паутины,
Разрумянила дубы.
И в окно, и в дверь избы
Горстку вялых листьев кинув,
Вдруг впустила дым овинов,
И — подсохнувшим зерном
Потянуло за окном...
И еще запахло мятой
И крапивою лохматой,
Той, которая растет —
Где пустырь иль огород.
А когда потом к закату
Я пришел из леса в хату,
Всё казалось, что вот-вот
Осень в комнату войдет:
Обведет усталым взором
Стул и столик, за которым
(Хромоног он, бел и мал)
Я ей песенки слагал,
И — промолвит с лаской:
«Здравствуй!»
<1913>
382

СТИХОТВОРЕНИЯ 1913-1916 ГОДОВ
Из окна
Мохнатый конь на водопой протюпал
(И как глазам глядеть не надоест),
А галки облепили лысый купол
И, верно, приторговывают крест.
О, черноземная весна! Ты снова,
Меся, готовишь тесто из земли,
Чтоб на густых дрожжах дождя парного
И ярь, и плевелы буйней взошли.
Новозаветная, ты и Исуса
Прияла вещие слова, весна:
Несешь отяжелевшие от груза,
И добрые, и злые семена.
На колокольне — голуби, а галки
Торгуются у самого креста,
И речь их — стук веретена на прялке —
Длинна и металлически чиста
Протюпал конь, а у него на гриве
Из сбившихся репейников колтун,
И немощь некую в твоем разливе,
Весна, подметит всякий, кто не юн!
<1913>
Аничков мост
Четыре черных и громоздких,
Неукрощенных жеребца
Взлетели — каждый на подмостках —
Под стянутой уздой ловца.
Как грузен взмах копыт и пылок!
Как мускулы напряжены!
Какой ветвистой сеткой жилок
Подернут гладкий скат спины!
383

Владимир Нарбут »стихи
Что будет, если вдруг ослабнет,
Хрустя, чугунная рука
И жеребец гранит царапнет
И прянет вверх от смельчака?
Куда шарахнутся трамваи,
Когда, срывая провода,
Гремящая и вековая,
На Невский ринется руда?
Не тот ли снова властно сдержит
Несокрушимый этот вал,
Кто сам стремится, длань простерши,
Кто даже бурю усмирял?
И не пред ним ли цепенеют,
Опять взлетевши на дыбы,
Застынув, как пред оком змея,
Крутые конские горбы?
<1913>
В пути
(Утро в горах)
Чернокожие стройные люди —
Эфиопы — ведут караван.
Горы серые (груда на груде)
Облегает росистый туман.
Поднимаются крепкие мулы
По иссохшему руслу реки
На отвесы, где в осень тянула
Да крутила стремнина пески.
Баобабы разлапою тенью
Покрывают цветы и траву
Цепких кактусов ветки — коренья —
Как кошмарные сны наяву.
Поворот и — уродец горбатый —
Выступает верблюд из-за скал...
384

СТИХОТВОРЕНИЯ 1913-1916 ГОДОВ
На востоке уж свет розоватый:
Верно, солнечный щит засверкал;
Всё — как в сказке: и люди и горы,
И поверишь ли тут без труда,
Что далече родные просторы,
Что в России теперь холода!..
Мерно всходят прилежные мулы
По кремнистой тропинке-кайме.
Вот — деревня к ущелью прильнула
И доносится крик «аримэ»...
<1913>
Пустыня сомалийская
По-звериному, не по-людски,
Чернокожие люди живут
В этой дикой стране, где пески
Только к тлену да смерти зовут.
Зноем выжжена всюду трава:
Пастухи гонят в горы овец,
Но природа и там не жива,
Но и там смотрит в очи мертвец.
В шалаше духота. А вода,
Словно жидкая муть, — в бурдюках.
Никогда, никогда, никогда
Здесь не встретишь ключа на песках!
Как виденье кошмарного сна,
В небе пыльное солнце — бельмо,
Будто проклята Богом страна
И несет отверженья клеймо!
<1913>
385

Владимир Нарбут • с т и х и
Джедда
(ИЗ ЦИКЛА «восток»)
На родине теперь — метель, снега.
А здесь? Здесь по морю бегут спирали
Трепещущего золота в те дали,
Что горизонта сузила дуга.
Едва дымит двухтрубный пароход.
Без крика чайка легкая летает;
Шурша, на острых рифах пена тает,
И видно, как дельфин сюда идет.
Перевернувшись тяжким колесом,
Разрежет зеркало спиной двупёрой
И в глубь нырнет, чтоб снова ждали взоры —
Когда и где вода вскипит ключом.
А в полуобруче залива, на песках,
У гор, уютный городок гнездится.
За ним — холмы. То — Евина гробница:
О том предание живет в веках.
Разрублена Адамовой рукой
На равные три части после смерти
(О, люди, гласу древности поверьте!),
Тут первая жена нашла покой.
Колышатся медузы за бортом,
Как опрокинутые кем-то чаши.
Сверкают — ниже — рыбы. И всё та же
Молитвенная тишина кругом.
И чудится невольно, что она,
Она одна, явила Магомета,
И неподвижность солнечного света,
И это опьяненье полусна!
Декабрь 1912
Красное море. Джедда
386

СТИХОТВОРЕНИЯ 1913-1916 ГОДОВ
Гроза
Клубясь тяжелыми клубами,
Отодвигая небосклон,
Взошла и — просинь над дворами
Затушевала с трех сторон.
Вдоль по дороге пыль промчалась,
Как юркое веретено;
Трава под ветром раскачалась;
Звеня, захлопнулось окно.
Упала капля, вслед другая,
И зашумело по листам
И, длинный пламень высекая,
Загрохотало здесь и там...
Но так приветливо сияла
Лазури ясной полоса,
Что всё и верило, и ждало:
Сейчас-сейчас уйдет гроза,
И снова день прозрачно-яркий
Раздвинет синий свой шатер, —
И радуги цветною аркой,
Сквозя, оцепит кругозор!..
<1913>
Рождественская ночь
Дрожащий свет звезды далекой,
Янтарно-золотистый свет —
Звезды рождественской привет —
Доселе ярко помнит око.
Да не забыла и душа
Красы холодной ясной ночи...
О, эта ночь! Она пророчит,
Она томит, едва дрожа.
387

Владимир Нарбут »стихи
Едва дрожа, едва играя
Огнистой россыпью снегов, —
Она полна чудесных снов,
Она полна предчувствий рая!
И в ожидании, грустя,
Томясь по чуду, ты, бывало,
Склонив головку, засыпало
В столовой, милое дитя!
Но «со звездою» приходили,
И дрему сладкую сгонял
Нестройный голосов хорал:
Он пел нам о Христовой были,
О Радости нетленной пел,
Об Ироде и Вифлееме...
Ах, если б крылья в это время,
Вот так туда б и улетел!
— Увидеть маленькие ясли,
Коснуться бедного угла,
Пока роится в поле мгла
И звезды в небе не погасли...
И, поклонившись до земли
С волхвами, с пастухами — Богу,
Уйти незнаемой дорогой
И сгинуть где-нибудь вдали...
Чтоб луч предвечной Благодати
В душе, как пение, дрожал
И сердце счастьем осенял,
Горя на жизненном закате!
<1913>
Домовой
Спустился с сеновала нынче позже
И тотчас, вынырнув из темноты,
Ощупал лапою мохнатой вожжи,
Чересседельники и хомуты.
388

СТИХОТВОРЕНИЯ 1913-1916 ГОДОВ
Ступил и — зацепился за метелку,
И, при мерцаньи тусклом фонаря,
Ее и заступ положил на полку,
Чтоб не валялись под ногами зря.
Потом полез туда, где стойло было,
Полез и — на спине мешок понес,
Скосив глаза, тяжелая кобыла,
Пофыркивая, приняла овес.
Расчесывать стал гриву, заплетая.
В косички долгие ее плетет.
А грива-то густая-прегустая:
Запутаешься, кажется, вот-вот.
Темно в конюшне. Сеном пахнет душно.
И четко-четко слышно в тишине,
Как грубый конь жует овес послушно,
И кучер что-то говорит во сне...
В конюшне — тишина. А с огорода
Доносится собачий хриплый вой...
И, слушая его, рыжебородый
Сопит и вздрагивает домовой.
<1913>
>:< $ $
В венке колосьев золотых
Уходит пламенное лето...
И стих грустящий, тихий стих,
Уже рожден в душе поэта.
Всё промелькнуло — точно сон:
Купава, сенокос и жатва.
Но сон сияньем окружен,
Как радугою Божья клятва.
Вот скоро с бледной высоты
Сойдет тоскующая Осень
И, числя по лесу листы,
Пометит все их, кроме сосен.
389

Владимир Нарвут «стихи
И, в круг ВОЙДЯ СО МНОЙ ОДИН,
Исполнясь нежности и грусти,
Теченьем тонких паутин
По ветру волосы распустит.
1913
В месячную ночь
Слабым зелено-серебряным светом
Хутор окутан, как газом, и — спит.
Ветер ли веет, и грустным приветом
Тополь одряхший за домом скрипит?
Тайное ль снится траве, и росою
Теплою брызжет она в мотылька,
Что шевелится, мелькая осою
Быстрой над соком медовым цветка!
Птица ль скользнула бесшумно, и крылья
Тень по земле протянули как сеть?..
Липы чернеют... И в дреме бессилья
Долго ль над бездною снов им висеть?..
Тихо, так тихо... Глубоко серп воткнут,
Тонко заточен и четко стоит.
В доме уж — сон. Тишина. И не дрогнут
Окна, но каждое блестки таит.
В зеркале замерла серая зала
С креслами, люстрой и темным ковром.
Зеркало зыбью дрожащей связало
Полосы света с опавшим двором.
Сад, словно кокон, увитый небрежно
Слабо-сиреневым легким мотком.
Степь за плетнями туманно-безбрежной
Кажется ждущей кого-то тайком.
Тихо и мирно... Дом, тополь печальный —
Ночь хоронит под зеленым крылом.
В душу повеяло лаской прощальной,
Старым, ах, старым пахнуло теплом!..
390
1913

СТИХОТВОРЕНИЯ 1913-1916 ГОДОВ
Жена
Шатаясь, вышел из таверны
И песню под нос замурлыкал.
Так вот что значит быть неверным
Жене — во дни ее каникул!
Не оскопленный легкой ленью,
А когти выпустивший, — бегал,
Чтоб обмануть жену с мигренью,
С противною отрыжкой регул.
Конечно, можно б и к кухарке
(Не все ли кошки ночью серы?)
Забраться в гости, — да очарки
Не в дефиците у мегеры.
Змея-змеей, а любит сласти.
И, колыхаясь, гнутся чресла,
Когда она сопит от страсти,
Хоть вся с годами и облезла!
1914
Пред Пасхой
По вечерам еще упрямо
Стоит мороз, и застеклен
Тяжелою двойною рамой
Набухший за зиму балкон.
Но уж на ржавых крышах тает
Слежавшийся ноздристый снег,
И скоро, скоро зарыдает
Река, в луга направив бег.
Ах, если б встретить Пасху в поле,
На сочной, ласковой траве,
Где теплый ветер веет волей,
Где жаворонки в синеве!
391

Владимир Нарбут «стихи
Какое счастье знать, что камень
От гроба ангел отвалил,
Что всех пронзенными руками
С небес Христос благословил!
О, день торжественно-весенний,
На крыльях благости лети,
Да снизойдет от песнопений
Она и на мои пути!
<1914>
# # #
На гибких ветках, как на струнах,
Весенний ветер всё поет
И — много милых, много юных
Воспоминаний сердцу шлет.
Здесь, в этой липовой аллее,
Еще и черной и нагой,
И воздух мнится мне светлее,
И жизнь мне кажется другой.
Давно ль мертво и пусто было
И леденел мой уголок? —
За бабочкою желтокрылой,
Смотри, гоняется вьюрок...
И ясен день, и небо — сине
(Что купол, высится оно!).
Налившись, почки на рябине
Так вот и просятся в окно!..
В полудремоте, по аллее
Брожу и — новых жду чудес...
А ветер шепчет всё нежнее:
«Воистину Христос воскрес...»
392
1914

СТИХОТВОРЕНИЯ 1913-1916 ГОДОВ
Казак из киргизов
Скуластый и рыжий, с притертою пикой,
Которая пяткой — в носок сапога, —
Волчище степное, — ему ли без гика,
Без свиста лететь на драгуна-врага!
Притиснуться к гриве клокочущей, чтобы,
Как светлый челнок, человеческий глаз
Вылущивался из совместной утробы,
Вертел острием и выдергивал враз.
Густой (керосиновой) копотью-пылью
Обдаться, копытами низ облупить
И, выгнув до вывиха шею кобылью,
Гнедую на круп, на чурбан осадить.
Не выдержат, нет, сыромятные путы
В полнеба свистящий кентавра нажим!..
О, греческий юноша, дивно обутый
В сандальи крылатые, лучше бежим!
А, ты обернулся на визги? Смотри же:
Драгуна, как бабу, облапил киргиз,
Захлюпанныи кровью, скуластый, рыжий, —
И, кажется, горло ему перегрыз!
1914
На Пасху
Река уносит лед, сверкая
Как бы осколками стекла,
И всё поют, не умолкая,
Торжественно колокола.
393

Владимир Нарбут «стихи
Великий день! Свирели слаще
Звучит в душе: «Христос воскрес»...
О, посмотри, в какой сквозящий
Зеленый дым уходит лес!..
Он скоро, как фату — невеста,
Наденет свежую листву,
И соловью отыщет место,
Чтоб слушать сказки наяву.
Но эта радость и сегодня
В природе всюду разлита.
О, слава горняя Господня
В сиянье вечного Креста!
О, эти золотые встречи
Под светлым куполом небес!
О, нежный отклик человечий:
«Христос воистину воскрес!»...
<1915>
Родные витязи
Перевалив через Карпаты,
России грозные полки
В равнины Венгрии богатой
Несут блестящие штыки.
Они текут и — разум знает,
Что перед ними горы — прах,
Что слава новая сияет
На их трехгранных остриях.
Они текут и — вместе с ними,
(Судьбы страшись, надменный враг!)
В пороховом купаясь дыме,
Плывет с орлом двуглавым стяг.
И вновь, средь дрязг и мелких споров,
Являет ваши имена,
Кутузов, Платов и Суворов,
Победоносная война!
394

СТИХОТВОРЕНИЯ 1913-1916 ГОДОВ
Родные витязи, вы с нами,
Как и сто лет тому назад!
Вы русское ведете знамя
За склоны южные Карпат.
Сверкают очи ваши гневно,
И меркнет-меркнет всё вокруг!
И первою померкла Плевна
Пред Перемышлем, павшим вдруг.
<1915>
Порфирий Панасюк
Как цвет простой и скромный василька,
Герой стыдлив и незаметен в мире:
Никто из нас не знал Панасюка,
Никто не знал, что звать его Порфирий!
С крестом в душе, на грань родной земли
Пошел он, верный долгу и присяге,
Когда война вдруг высекла вдали
Кровавых молний яркие зигзаги.
С крестом в душе, с оружием в руках,
Одно лишь помнил он: «За ним — Россия»...
И лязг штыков, и сабель звонкий взмах
Влекли его в просторы боевые...
Без ропота, с любовью отдавал
За братское и за святое дело
Он жизнь свою, пока, как бурный шквал,
И на него гроза не налетела.
И, варварами схваченный, страдать
Он предпочел, — не выдать только б тайны! —
О, Панасюк, какая благодать
Твой укрепляла дух необычайный!
395

Владимир Нарбут «стихи
О, Панасюк! В нездешней красоте,
Тевтоном изувечен и изранен,
Ты снова к нам приблизил годы те,
Когда Россию спас Иван Сусанин.
<1915>
У Босфора
Словно ангел смерти скорой,
Ангел с огненным мечом,
Русский флот у врат Босфора
Прокатил свой зычный гром.
И от царственного гула
Содрогнулись — о, Аллах! —
Стены ветхого Стамбула
На семи его холмах.
Кипарисы вековые —
Мглы и трепета полны:
Гаснет-гаснет на Софии
Серп искусственной луны!
И старинным минаретам
Грозный чудится кошмар:
Тает в воздухе прогретом
Плавный в колокол удар!
Дивный, вольный, необъятный,
Полновесно-четкий звон
Улетает безвозвратно
В синий-синий небосклон...
Улетает и — вселенной
Повествует о Христе
396

СТИХОТВОРЕНИЯ 1913-1916 ГОДОВ
И о благости: нетленной,
Сущей искони в кресте.
И о том еще, услада,
По-пасхальному гласит,
Что недаром был к Царьграду
Пригвожден Олегом щит;
Что недаром Русь так свято
Вышней радости ждала...
Встань же, Русь, дерзай и ратуй,
Вдохновенна и светла!
Встань, перекрестись и — слушай,
Как в броню отлитый флот
Бьет форты на вражьей суше,
Бьет последний их оплот!
<1915>
Алексей Макуха
В древнем Р:име, родину спасая,
Руку сжег отважный гражданин.
Но зачем история, бросая
Вызов всем, сказала: «Он — один»?!»
В наши дни на подвиг, может, больший
Встали жилистые мужики, —
Чтобы вышвырнуть врага из Польши,
Чтоб на плуг перековать штыки.
И никто, превозносясь чем-либо
(С совестью своею — глаз на глаз!),
Сам себе не говорит: «Спасибо»,
Не кидает миру громких фраз.
397

Владимир Нарбут «стихи
Нет, он долг вершит по-христиански,
Всех освободит от вражьих пут, —
Потому что в Полоцке и в Брянске, —
Там в России, — этой вести ждут!
Рвутся ошалелые шрапнели,
Ястребом парит аэроплан, —
Но лавиной движутся шинели,
Серые, как степи и буран.
И они, Господней благодатью
Осененные во всю войну, —
Верьте! — отвоюют, пядь за пядью,
Кровью орошенную страну.
Если ж и ворвется, свирепея,
Супостат в окоп — под гул и стон, —
Он найдет Макуху Алексея,
Охраняющего телефон!
<1915>
Донские казаки
С удалым гиком выскочив оттуда,
Где к ивняку сошел дубовый лес
И где в овраг впирается запруда, —
Они летят врагу наперерез.
Огнем пылают алые лампасы,
Фуражки сбиты лихо набекрень...
Грыцки, Левки, Остапы и Тарасы,
Куда сплыла — пропала ваша лень?..
398

СТИХОТВОРЕНИЯ 1913-1916 ГОДОВ
И как преобразились ваши кони:
Их и стреле нельзя опередить!
Они, как вихрь, охвачены погоней,
И жутью веет их степная прыть...
А вы, гвардейцы кайзера, который
На вас глядит в бинокль издалека,
Ужель, трусы, прияв клеймо позора,
Спешите вспять — без знамени полка?!
Ошеломленные, постыдно кинув
Обузу — приумолкший пулемет,
Спешите мимо вросших вземь овинов
В окоп: авось, там пика не доймет...
Увы! Всё ближе топот, свист и гики...
И вот они — донские казаки:
Живое ожерелье нижут пики
И рубят кривобокие клинки!
И что ж? Окутан облаками пыли,
Угрюмый кайзер мчится от халуп
В громоздком боевом автомобиле, —
Обрюзгший, пожелтевший, словно труп.
И наяву он видит роковое,
Грядущие он видит времена:
Германия — под пеплом и золою,
Россия — песен и труда страна.
<1915>

Владимир Нарбут »стихи
Вперед
Безумие врага карая,
Пришла на помощь к нам она, —
В Берлин зовущая, вторая
Отечественная война.
Над первой братскою могилой,
Над первым павшим казаком —
Она нас всех объединила,
И не показно, а тайком.
И в солнце будущего веря,
Работу общую творя,
Мы против человека-зверя
Воздели меч богатыря.
И что с того, что на три фронта
Ведется славная борьба,
Когда ключи от Геллеспонта
Вот-вот нам в руки даст судьба!
И пусть в Царьград — одна дорога, —
И та — через Берлин идет, —
Вперед, не забывая Бога,
Вперед — на Шпре, вперед, вперед!
<1915>
Сербии
Наш кровный брат, войны неизгладимых тягот
Не убоявшийся, тебе поем: «Осанна!..»
Клянемся: хоть и все сыны твои полягут,
Не насладится враг землею бездыханной!
400

СТИХОТВОРЕНИЯ 1913-1916 ГОДОВ
Ты не был Каином, и не был ты Иудой.
И кто же, как не ты, заставил испугаться
За жребий свой империю, — явивши чудо
У Цер-Планины, Калубары и Шабаца?!
Одетый в рубище, как Иов, изможденный,
Испил ты чашу мук. И что ж осталось в чаше?..
Там — незабудки Богоматери-Мадонны!
О, брат! Там — только радость о судьбине нашей!..
Любимый брат! Далекий брат и близкий-близкий!
Тебе потомки вымолвят, в архивах роясь:
«Нерукотворные воздвиг он обелиски!»
И с благодарностью поклон отвесят в пояс...
<1915>
Африканские стрелки
Лелея вышитое знамя,
Не зубы щеря, а клыки, —
Вы в битву рветесь вместе с нами,
О, сенегальские стрелки!
Что совершится, если кожа, —
Какую оттенил тюрбан, —
Своею копотью тревожа,
Швырнется лавой на улан?..
Попятившись, вздыбятся кони,
Раздуют ноздри и — пора,
Пора считать на небосклоне
Лоснящиеся кивера!
Как пылен грунт, резней нагретый!
Но даже сгинувших доймет, —
401

Владимир Нарбут «стихи
Им в спину, в тыл, как кастаньеты,
Защелкав дробно, пулемет.
И на дороге, где когда-то
Лениво ползал дилижанс,
Кричат губатые солдаты:
«О, vive la France! О, vive la France!»
A в старой Франции, в Париже,
Гнездясь под сенью Нотр-Дам,
С улыбкой, вещей и бесстыжей,
Химеры охраняют храм.
И — камнем чуют, как в ломбарды
Сограждан ломится гурьба,
Чтоб влить хоть франк в те миллиарды,
Что властно требует борьба:
Чтоб, растрепав убор павлиний
И бронь, откуда он возник,
Добычей зла на Шпре в Берлине
Пал коронованный мясник!
<1915>
После дождя
Легкозвонный ветер весел:
Гром угнал, высь бороздя,
И на иглах хвои развесил
Бусы крупные дождя.
В доме тихо, полусонно,
А в открытое окно
Аромат завороженный
Уж врывается давно.
402

СТИХОТВОРЕНИЯ 1913-1916 ГОДОВ
Дышит сад росой и влагой,
Крепко стынущей смолой
И нашептывает сагу
Мне о юности былой
Рвутся бусы капель с сосен,
Опадают на песок.
И опять день светоносен,
И лазурен, и высок.
И опять душой певучей
Я невольно подхожу
К миру тайному созвучий
Иль к его лишь рубежу.
<1915>
Осенняя царевна
Я не забыл и не забуду
Тебя, осенняя царевна:
Всегда молясь тебе, как чуду,
Я вспоминать твой образ буду,
Твой дивный образ, ежедневно!..
Был тихий вечер, вечер летний,
Когда мы встретились впервые
Под липой, серой и столетней.
Нежней, задумчивей, приветней
Светили звезды голубые...
Смотрели звезды издалече
На нас, молчавших на скамейке...
И не нужны нам были речи!..
И, помню, падали на плечи
Твоих волос небрежных змейки.
403

Владимир Нарбут • с т и х и
О, как наивно ты мечтала —
Хоть день один, но быть царевной!..
Вот осень желтая настала,
И листья теплятся устало
И наземь валятся безгневно.
И ты на узеньком балконе,
Как одинокая царевна,
Вдыхаешь запах благовоний
И в отдаленном ловишь звоне
То, что печально и напевно...
Грустишь сама о тихом лете,
Глядишь на пламень листопада,
И ты цветы и травы эти
Ласкаешь взором в кротком свете
Чуть золотящегося сада.
<1915>
Вечер в ноябре
Теперь — ноябрь. Темнеет сразу,
И — рано вечер наступает:
Он за звездой голубоглазой
Звезду в зените зажигает.
Тепло, уютно и так мирно
В моем родном старинном доме:
Певуче кот мурлычет жирный,
И сам забылся я в истоме...
О светлом лете я мечтаю,
Я вспоминаю лес и поле:
О, как пшеница золотая
Струилась речкою на воле!
Как пели иволги в аллее!
Как одуванчиками пахло!..
И вот — листва опала, тлея;
Трава посохла и одряхла...
404

СТИХОТВОРЕНИЯ 1913-1916 ГОДОВ
И вечера, как этот, длинны,
И их минуты — так грустящи...
Но я люблю сидеть в гостиной,
Заставленной цветочной чащей,
Люблю смотреть я на герани,
На голубые эти мушки —
На звезды, яркие в тумане,
И гладить бархатные ушки
У рук поющего кота!..
<1915>
Засуха
Земля потрескалась от зноя,
И побелела рожь слегка...
Как опахало кружевное,
Застыли в небе облака.
Давно неслыханная гостья
В раздолья мирные пришла
И, опаляя небо злостью,
С собой подругу привела.
Та гостья грозная — засуха,
Её подруга — саранча;
Она вчера промчалась, глухо
Крылами в воздухе звуча.
Летела тучей сероватой
И солнце застила, пока
Не опустилась вдруг за хатой,
За огородом лесника,
А от опушки в поле скоро,
Срезая колос, поползла
И залегла у косогора,
В версте от грустного села.
И труд — трудов других дороже —
Зря пропадает у межи.
405

Владимир Нарбут • с т и х и
Погибло всё теперь... О, Боже!
Что делать, Светлый, укажи?..
Быть может, мы — слепые дети —
Взошли на грешные пути?
Но Ты прости грехи нам эти
И гнев правдивый отврати!
<1916>
406

«Плоть» (1920)
Сергею Иигулову посвящаю
Что подвиги? Подвижничество — мир.
В. Г.
# * #
Бездействие не беспокоит:
не я ли (супостаты, прочь!) —
стремящийся сперматозоид
в мной возлелеянную ночь?
От бытия, податель щедрый,
не чаю большего, чем кто
от лопающейся катедры
перетасовки ждет лото.
И, наконец, обидно, право,
что можно лишь существовать,
закутываясь в плащ дырявый
и забывая про кровать.
# # #
Очеловеченной душой — медвежий,
а телом — гад, во плоти всем толку:
— О, без сомнения, одни невежи
болтают про скучище и тоску!
407

Владимир Нарбут »стихи
Коль солнце есть, — есть ветер, зной, и слякоть,
и радуги зеленой полоса.
Так отчего же нам чураться злака,
не жить, как вепрь, как ястреб, как оса?
Дыши поглубже. Поприлежней щупай.
Попристальней гляди.
Живи,
чтоб купол позолоченной залупой
увил колонны и твоей любви.
Предпасхальное
В сарае, рыхлой шкурой мха покрытом,
сверля глазком калмыцким мутный хлев,
над слизким, втоптанным в навоз корытом
кабан заносит шмякающий зев.
Как тонкий чуб, что годы обтянули
и закрутили наглухо в шпагат,
стрючок хвоста юлит на карауле,
оберегая тучный круглый зад.
В коровьем вывалявшись, как в коросте,
коптятся заживо окорока.
— Еще две пары индюков забросьте, —
на днях писала барская рука.
И, по складам прочтя, рудой рабочий,
крапленый оспой парень-дармоед,
старательней и далеко до ночи
таскает пойло — жидкий винегрет.
Сопя и хрюкая, коротким рылом
кабан копается, а индюки
в соседстве с ним, в плену своем бескрылом,
овес в желудочные прут мешки.
Того не ведая, что скоро казни
наступит срок и — загудит огонь
и, облизнувшись, жалами задразнит
снегов великопостных, хлябких сонь;
408

«ПЛОТЬ» (1920)
того не ведая, они о плоти
пекутся, чтобы, жиром уснастив
тела, в слезящей студень позолоте
сиять меж тортов, вин, цукатных слив...
К чему им знать, что шеи с ожерельем,
подвешенным, как сизые бобы,
вот тут же, тут, пред западнею-кельей,
обрубят вдруг по самые зобы,
и схваченная судорогой туша,
расплескивая кляксы сургуча,
запрыгает, как под платком кликуша,
в неистовстве хрипя и клокоча?
И кабану, уж вялому от сала,
забронированному тяжко им,
ужель весна, хоть смутно, подсказала,
что ждет его прохладный нож и дым?..
Молчите, твари! И меня прикончит,
по рукоять вогнав клинок, тоска,
и будет выть и рыскать сукой гончей
душа моя ребенка-старичка.
Но, перед Вечностью свершая танец,
стопой едва касаясь колеса,
Фортуна скажет: «Вот — пасхальный агнец,
и кровь его — убойная роса».
В раздутых жилах пой о мудрых жертвах
и сердце рыхлое, как мох, изрой,
чтоб, смертью смерть поправ, восстать из мертвых,
утробою отравленная кровь!
<1919>
Чета
Блаженство сельское!
Попить чайку
с лимоном, приобретенным в лавчонке,
где продавец, как аист, начеку, —
сухой, предупредительный и звонкий;
409

Владимир Нарбут • стихи
прихлебывая с блюдечка, на дне
которого двоятся Китеж, лавра,
о мельнице подумать, о коне
хромающем: его бы в кузню завтра...
И, мысли-жернова вращая, вдруг
спросить у распотевшейся супруги:
— А не отдать ли, Машенька, на круг
с четвертой тимофеевку в яруге?.. —
И баба в пестром плисовом чепце,
похлопав веками (совсем по-совьи),
морщинки глубже пустит на лице,
питающемся вылинявшей кровью,
обдернет скатерть и промолвит: — Ну... —
И это «ну» дохнет годами теми,
когда земля баюкала весну,
как Еву и Адама сны в Эдеме.
О время, время!
Скользкое, как уж,
свернулось ты в душе, и — где же ропот?
— В дежу побольше насолить бы груш,
надрать бы пуху с гусаков... —
И копит
твое бессменное веретено
и нитки стройные, и клочья пакли.
Но вот запнулось, гулкое, оно:
ослабли руки, и глаза иссякли.
И что с того, что хлопотливый поп
похряскивает над тобой кадилом,
что в венчике бумажном стынет лоб,
когда ты жил таким ленивцем милым,
когда и ты наесть успела зоб...
Баня
На мокрых плотных полках — скомканные груды
из праотцов, размякших, как гужи:
410

«ПЛОТЬ» (1920)
лоснящиеся, бритые верблюды,
брудастые медведи да моржи.
Из пены мыла, взбитого в ушате
до синей белизны, до горяча, —
выглядывают кстати и некстати
то пятка, то полуовал плеча.
Там рыжего диакона свирепо
вдоль надвое разваленной спины —
березой хлещет огненный Мазепа,
суровый банщик, засучив штаны.
А здесь — худой, с ужимками мартышки,
раскачиваясь, боли покорив,
мочалой трет попревшие подмышки,
где лопнул, как бутон, вчера нарыв.
А сей верзил истый — не Геркулес ли?
Вот только б при корнях упругих ног,
меж яблочных пахов, привесить если
ему фигурный фиговый листок.
И кровь, и мышцы, и мускулатура, —
живые телеса, параличом
еще не потрясенные, Амура
к двенадцати впускающие в дом, —
какому божеству, смывая грязи,
жиров и пота радужный налет,
в глухом самодовлеющем экстазе
из вас хвалу-осанну всякий шлет?
Не матери-земле ль, чтоб из навоза
создать земной, а не небесный рай?
Гуляй в пару, рысистая береза,
по коже спин, по задницам гуляй!
И, доморощенное пекло бани,
выбрасывай свой ярмарочный флаг:
я в облако войду без колебаний
(украинский апостол) в постолах.
Из облака явлюсь,
как Саваоф
в тюрбане.
411

Владимир Нарбут »стихи
Порченый
Сивея, разлагается заря,
как сыворотка мутного тумана.
А здесь — дупло, вздыбленная ноздря
чихнуть собравшегося великана.
А и чихнул бы этот пень-коряга,
да власти нет, да время не пришло.
Ногой куриной сгорблюсь и прилягу:
пусть бродит, спотыкаясь, ночи зло.
Оно и хило, и подслеповато:
вращающееся веретено.
Нос высверлился, как орех, и вата
закисла в мокнущей дыре давно.
Сморкнуться некуда!
И со слюной,
вобрав в себя, проглатывает тину.
А язвы в нёбе щиплет жгучий гной,
и судорога четвертует спину.
Вернуться на село?!
О, никогда!
Слоняться под амбарами вдоль улиц,
сгорать и задыхаться от стыда:
родные, как от вора, отшатнулись!
Невеста Соня...
Господи!
И слезы
из безресничных брызнули очей,
и, обхватив руками ствол березы,
от всхлипываний задрожал кощей.
Трясясь, исходит плачем ночи зло,
ублюдок ада, возле пней — у ската
хребта лесного.
Вяло поползло
зеленоватое по губке ваты...
1913
412

«ПЛОТЬ» (1920)
Тиф
Прикинулся блохою крысиной,
подпрыгнул, как резиновый мяч,
и пал на собаку, чтобы псиной
втереться в казармы, где шумят.
Играют в «дурачки» и в «железку»,
хохочут, — а скользкая блоха
стальная по закалу и блеску,
накачивает сок в потроха.
И ночью, когда кругом погаснет
и жилистый настоится пот, —
клыками первобытными ляснет
и лапами мужика сгребет.
Насядет и, схвативши за глотку,
как яблоки, вылупит белки
и — бросит в баснословную лодку,
в качающиеся гамаки.
Несите, качайте по Тибету,
по Африке, по мерзлой луне,
где карт и революции нету,
где думать не надо о жене!
Не скиф, а щеголь великосветский:
лихач впереди кричит:
— Пади!..
И разве этот голый в мертвецкой —
изысканнейший тот господин?..
Скуластый, скрюченный, белобрысый,
и верхняя припухла губа —
Мошонку растормошили крысы,
и — сукровицу можно хлебать!..
Узнает жена лишь по рубашке,
а дочка не узнает уже...
Так вот какой навоз для запашки,
сыпняк, ты месишь и без дрожжей!
Простер над жизнью людскою кару,
прикинулся знойною блохой
413

Владимир Нарбут »стихи
и — скачешь, скачешь по тротуару
за долей, старушкою глухой...
1919
Самоубийца
В какую бурю ощущений
Теперь он сердцем погружен!
А. Пушкин
Ну, застрелюсь. Как будто очень просто:
нажмешь скобу — толкнет, не прогремит.
Лишь пуля (в виде желвака-нароста)
завязнет в позвоночнике... Замыт
уже червовый разворот хламид.
А дальше — что?
Поволокут меня
в плетущемся над головами гробе
и, молотком отрывисто звеня,
придавят крышку, чтоб в сырой утробе
великого я дожидался дня.
И не заметят, что, быть может, гвозди
концами в сонную вопьются плоть:
ведь скоро, всё равно, под череп грозди
червей забьются — и начнут полоть
то, чем я мыслил, что мне дал господь.
Но в светопреставленье, в Страшный суд —
язычник — я не верю: есть же радий.
Почию и услышу разве зуд
в лиловой прогнивающей громаде,
чьи соки жесткие жуки сосут?
А если вдруг распорет чрево врач,
вскрывая кучу (цвета кофе) слизи,
как вымокший заматерелый грач
я (я — не я!), мечтая о сюрпризе,
разбухший вывалю кишок калач.
414

«ПЛОТЬ» (1920)
И, чуя приступ тошноты от вони,
свивающей дыхание в спираль, —
мой эскулап едва-едва затронет
пинцетом, выскобленным, как хрусталь,
зубов необлупившихся эмаль.
И вновь — теперь уже как падаль — вновь
распотрошенного и с липкой течкой
бруснично-бурой сукровицы, бровь
задравшего разорванной уздечкой, —
швырнут меня...
И будет мрак лилов.
И будет червь, протиснуться стремясь
меж мускулов, головкою стеклянной
опять вбирать в слепой отросток мазь,
чтоб, выйдя, и она по-над поляной
поганкой зябнущею поднялась.
И даже глаз мой, сытый поволокой
(хрусталиком, слезами просверлив
чадящий гроб), сквозь поры в недалекий
переструится сад, чтоб в чаще слив,
нулем повиснув, карий дать налив...
Так, расточась, останусь я во всем.
Но, собирая память, кокон бабий
и воздух понесет, и чернозем, —
и (вырыгнутый) прокричу о жабе,
пришлепывающей (комок — весом)
в ногах рассыпавшегося меня...
1914(1921)
Зной
Упал, раскинулся и на небо гляжу.
В сиропе — в синеве густой — завязнуть хочет
расслабленный, дрожащий судорожно кобчик.
А зной, как ливень: в жито, в жито — чрез межу.
415

ВладимирНарбут «стихи
Голубенькая глупенькая стрекоза
прилипла к льющемуся колосу — и жмутся
морщинистые складки живота; смеются
две пуговицы перламутровых: глаза.
Лупатая!
Висишь над самой головой
и слушаешь, как надрывается кузнечик.
Смешно, что нынче я — никчемный человечек,
сраженный зыбкой негой, млею, чуть живой?
Нуда.
Зато, когда б сквозь жаркий и зеленый
и васильковый бор сюда вдруг забрела
она — и ты, как пасечник во дни урона,
во дни ройбы промолвила бы:
— Вот и рай!..
1913(1922)
# ♦ $
Одно влеченье: слышать гам,
чуть прорывающий застой,
бродя всю жизнь по хуторам
Григорием Сковородой.
Не хаты и не антресоль
прельстят, а груша у межи,
где крупной зернью ляжет соль
на ломоть выпеченной ржи.
Сверчат кузнечики.
И высь —
сверкающая кисея.
Земля-праматерь!
Мыслились:
твое — мое, я — ты, ты — я.
Мешает ветер пятачки,
тень к древу пятится сама;
416

«ПЛОТЬ» (192 0)
перекрестились ремешки,
и на плечах опять сума.
Опять долбит клюка тропу
и сердце, что поет, журча, —
проклюнувшее скорлупу,
баюкаемое курча.
Вдовец
Размякла плоть, и — синевата проседь
на реденьких, прилизанных висках.
Рудая осень в прошлое уносит
и настоящего сдувает прах.
В бродячей памяти живут качели —
в скрипучих липах — гонкая доска.
Колени заостри, и — полетели,
нацеливаясь в облака.
И разве эта цель была напрасной?
Всё туже шла эфирная стезя,
и всё нахальнее метался красный
газ пред лицом, осмысленно грозя.
Но слишком дерзостен был и восторжен
(с пути долой, тюлени-облака!)
полет, должно быть, если вечный коршун
скогтил, схвативши лапой, голубка.
И только клуб да преферанс остался,
да, после клуба, дома «Отче наш»,
да целый день мотив усталый вальса,
да скука, да стихи, да карандаш...
Столяр
Визжит пила уверенно и резко,
рубанок выпирает завитки,
и неглубоким желобком стамеска
черпает ствол и хрупкие суки.
417

Владимир Нарвут • с т и х и
Кряжистый, низкий, лысый, как апостол,
нагнулся над работою столяр:
из клена и сосны почти что создал
для старого Евангелья футляр.
Размашистою кистью из кастрюли
рука ворует тепловатый клей, —
и — половинки переплет сомкнули
с колосьями, не из родных полей.
Теперь бы только прикрепить застежки,
подернуть лаком бы, да жалко — нет...
В засиженные мухами окошки
проходит пыльными столбами свет,
Как будто день чрез голубое сито
просеивает легкую муку.
И ею стол и лысина покрыты,
и на стволе она, и на суку.
О светлая, рассыпчатая манна!
Не ты ль приветствуешь господень труд,
не от тебя ли тут благоуханно,
и мнится: злаки щедрые растут?
Смотри, осенний день, и на колосья,
что вырастить, трудясь, рука могла.
Смотри и молви:
— Их пучок разросся
маслиной Ааронова жезла!
1912(1922)
# # #
Цедясь в разнеженной усладе,
вся жизнь текла и — протекла.
Но как побрел бы, бога ради,
поклянчить грубого угла!
К сохе, в степи, где край непочат,
подвесть мордатого коня,
418

«ПЛОТЬ» (1920)
и, знаю, ветры защекочут
руками хлябкими меня.
И, только солнце выткет кокон,
в него залезет и замрет, —
чрез прясло, возле влажных окон,
перевалиться в огород,
нарвать моркови и укропа,
гнездо картофеля подрыть,
и после, в печке низколобой,
сгребая пену, суп варить...
И, помянув Христа во вздохе,
отдаться тяге сна легко,
чтоб видеть медленные сохи
на горизонте — далеко...
<1913>
После грозы
Как быстро высыхают крыши.
Где буря?
Солнце припекло!
Градиной вихрь на церкви вышиб —
под самым куполом — стекло.
Как будто выхватил проворно
остроконечную звезду —
метавший ледяные зерна,
гудевший в небе на лету.
Овсы — лохматы и корявы,
а рожью крытые поля:
здесь пересечены суставы,
коленцы каждого стебля!
Христос!
Я знаю, ты из храма
сурово смотришь на Илью:
как смел пустить он градом в раму
и тронуть скинию твою!
419

Владимир Нарбут «стихи
Но мне — прости меня, я болен,
я богохульствую, я лгу —
твоя раздробленная голень
на каждом чудится шагу.
1913
Сириус
Ангел зимний, ты умер.
Звезда
синей булавкою сердце колет.
Что же, старуха, колоду сдай,
брось туза на бездомную долю.
Знаешь, старуха, мне снился бой:
кто-то огромный, неторопливый
бился в ночи с проворной гурьбой, —
ржали во ржах жеребцы трубой,
в топоте плыли потные гривы...
Гулкие взмахи тяжелых крыл
воздух взвихрили, и — пал я навзничь.
Выкидышем утробной игры
в росах валялся и чаял казни.
Но протянулась из тьмы рука,
вылитая — верь! — из парафина.
Тонкая, розой льнущая, ткань,
опеленав, уложила в длинный
ящик меня.
Кто будет искать?
Мертвый, живой — я чуял:
потом
пел и кадил надо мною схимник,
пел и кадил, улыбался ртом, —
это не ты ли, мой ангел зимний?
Это не ты ли дал пистолет,
порох и эти круглые пули?..
420

«ПЛОТЬ» (1920)
Песья звезда, миллионы лет
мед собирающая в свой улей!
Ангел, ангел, ты умер.
Звезда,
что тебе я — палач перед плахой?..
В двадцать одно сыграем-ка.
Сдай,
сдай, ленивая, сивая пряха!
Сеанс
Для меня мир всегда был прозрачней воды.
Шарлатаны — я думал — ломают комедию.
Но вчера допотопного страха следы,
словно язвы, в душе моей вскрыл этот медиум.
С пустяков началось, а потом как пошло
и пошло — и туда, и сюда — раскомаривать:
стол дубовый, как гроб, к потолку волокло,
колыхалось над окнами желтое марево,
и звонил да звонил, что был заперт в шкапу,
колокольчик литой, не нечаянно тронутый.
На омытую холодом ровным тропу
двое юношей выплыли, в снег опеленуты.
Обезглавлен, скользя, каждый голову нес
пред собой на руках, и глаза были зелены,
будто горсть изумрудов — драконовых слез —
переливами млела, застрявши в расщелинах.
Провалились, и — вдруг потемнело.
Но дух
нехороший, тяжелый-тяжелый присунулся.
Даже красный фонарь над столом — не потух! —
почернел, как яйцо, где цыпленок наклюнулся.
— Ай-ай-ай, — кто-то гладит меня по спине, —
дама, взвизгнув, забилась, как птица, в истерике.
Померещилось лапы касанье и мне...
Хлынул газ из рожков — и на ярком мы береге.
421

ВладимирНарбут »стихи
— Боже, как хорошо! — мой товарищ вздохнул,
проводя по лицу трепетавшими пальцами.
А за окнами плавился медленный гул:
может, полночь боролась с ее постояльцами,
И в гостиной — дерзнувший чрез душу и плоть
пропустить, как чрез кабель, стремление косное —
всё не мог, изможденный, еще побороть
сотворенное бурей волнение грозное.
И, конечно, еще проносили они —
двое юношей, кем-то в веках обезглавленных, —
перед меркнущим взором его простыни
в сферах, на землю брошенных, тленом отравленных.
1913
# # #
Она некрасива.
Приплюснут
слегка ее нос, и глаза,
смотрящие долго и грустно,
не раз омывала слеза.
О чем она плачет — не знаю,
и вряд ли придется узнать,
какая (святая, земная?)
печаль ее нежит, как мать.
Она — молчалива.
И могут
подумать иные:
горда...
Но только оранжевый ноготь
покажет луна из пруда, —
людское изменится мненье:
бежит по дорожке сырой,
чтоб сгорбленной нищенской тенью
скитаться ночною порой.
Блуждает, вздыхая и плача,
у сонных растрепанных ив,
422

пока не плеснется на дачу
кровавый восхода разлив.
И вновь на потрухшей террасе
сидит молчаливо-грустна,
как сон, что ушел восвояси,
но высосал душу до дна.
1912(1916)
Людская повесть
Летучей мыши крыло
задело за сердце когтем, —
и грудь — пустое дупло,
хоть руку засунь по локоть.
Сегодня, завтра, вчера —
всё тот же сумрак в деревьях:
кленовые вечера
в раскидистом, добром чреве.
Нет плоти и — нет греха,
нет молний мертвецких ночью...
Сутулого жениха
заластили по-сорочьи.
Как вздернут лукавый нос!
И солнце поет в веснушках!
Худой, привязчивый пес —
я с Вами, моя пастушка!
Лиловое, синь кругом:
цветочки: иван-да-марья.
Откуда же этот гром,
удушье тягучей гари?
Ах, девушка, всех милей,
не девушка, а наяда —
Душа!
Как пес, околей!
Под тыном валяйся, падаль!

ВладимирНарбут «стихи
Покойник
В прихожей — выщербленный рукомойник
да на лежанке хромоногий кот.
А что, когда вдруг добренький покойник
сюда с погоста в сумерках придет?
Шатаясь, в николаевской шинели
с бобровым вылезшим воротником,
войдет, поскрипывая еле-еле
косым, ходьбою сбитым каблуком.
Потрет ладони, связки пальцев грея,
Никиту, может, кликнет впопыхах,
да, вспомнив, что давно прогнал лакея,
закашляется, захрипит в сердцах.
Сурово сдвинет брови, тучей-туча,
стряхнет на стул шинель с костлявых плеч,
и — встанет кот, испуганно мяуча,
коробясь, не осмелится прилечь...
Потом, разглаживая бакенбарды,
прильнувшие к изъеденным щекам,
направится в ту комнату, где карты
раскладывает дряхлая madame,
На миг остановившись у портьеры,
окинет взором столик со свечой,
старуху чопорную в тальме серой —
и полукруг пасьянса небольшой.
— Bonjour, Nadine, — и щелкнет каблуками,
и ужас заберется в женский взгляд.
И, замахав белесыми руками,
старуха вся откатится назад.
В трубе простонет вьюшкою тяжелой
холодный ветер: хватит и швырнет...
А утром девка выцветший околыш
под стулом продырявленным найдет.
Помнет — и в сенцах на чердак забросит:
— Никак, от баринова картуза?
Черт лешего опять, наверно, носит:
подумаешь, чердачная гроза!
424

«ПЛОТЬ» (1920)
И — ну мести, да так, чтоб рукомойник
не загремел: ведь старая — больна.
Лежит она.
— Повадился покойник.
ужели богом власть ему дана?
1913(1922)
Укроп
Тянет медом от укропа,
поднял морду, воя, цербер.
Из-за века — глаз циклопа:
полнолунье на ущербе.
Под мельницей ворочает
колеса-жернова
мучарь да нежить прочая,
сама едва жива.
А на горке, за овином,
за цыгельной — ветряки.
Ты нарви, нарви, нарви нам,
ведьма, зелья от руки!
Пошастать бы амбарами,
замки травой взломать:
не помирать же старыми,
такую твою мать!
Прется виево отродье;
лезет в гору на циклопа.
Пес скулит на огороде,
Задыхаясь от укропа.
<1913>

Владимир Нарбут • стихи
Абиссиния
I
Мимозы с иглами длиной в мизинец
и кактусы, распятые спруты,
и кубы плоскокрышие гостиниц,
и в дланях нищих конские хвосты, —
о, Эфиопия!
Во время оно
такой, такой ли ты была, когда
твоя царица мудрость Соломона
пытала на весах его суда?
Почила в прошлом ты иль неужели
вернуться к Моисею предпочла,
влача толстоподошвые доселе
сандалии из чресл сырых вола?
Слежу тебя в ветхозаветном мраке,
за кряжем осыпающихся гор,
у чьих подножий грузных кожемяки
распластывают кожи до сих пор.
И копья воинов твоих — всё те же,
всё те же кованые острия,
что, прободав распятого, медвежьей,
густой хлестнули кровью на меня!
и
На пыльной площади, где камень
посекся мелкою остряшкой, —
коричневатыми руками
суются слизанные чашки.
Мычат гугняво и гортанно,
выклянчивая милостыню,
те, кто проказой, Роком данной,
как Лазарь, загнаны в простыни.
426

На скуле и сухой коленке
как будто наросла замазка,
но сердцевина этой пенки,
как сук сосны, тверда и вязка.
Сидят на зное и — невнятно
бормочут сжатыми губами,
лениво колупая пятна
чуть закоптелыми ногтями.
Сидят в пыли, копаясь часто
в плащах, где в складках вши засели, —
а под мимозой голенастой —
петух скрипит, но еле-еле.
И всё — и маленькие куры,
и площадь в скрюченных мимозах,
и в небе облак белокурый —
в расщепленных загрузло грезах.
И притчится, что здесь когда-то
Сын Божий проходил, касаясь
сих прокаженных, — и лохматой
тень ползала за Ним, косая...
И вот теперь, от спертой гари,
урод болезненный в известке —
в проказе — треплется в Хараре,
вонючий, сжабренный и жесткий.
Сидит на грудах обгорелых,
просовывая из рубашки
узлами пальцев омертвелых
так тонко слизанные чашки!

«Советская земля» (1918—1921)
Семнадцатый
1
Неровный ветер страшен песней,
звенящей в синее стекло.
— Куда брести, Октябрь, тебе с ней,
коль небо кровью затекло?
Сутулый и подслеповатый,
дорогу щупая клюкой,
какой зажмешь ты рану ватой,
водой опрыскаешь какой?
В шинелях — вши, и в сердце — вера,
ухабами качает путь.
Не от штыка — от револьвера
в пути погибнуть: как-нибудь.
Но страшен ветер, что в окошко
поет протяжно и звенит,
и, не мигая глазом, кошка
ворочает пустой зенит.
Очки поправив аккуратно
и аккуратно сгладив прядь,
вздохнув над тем, что безвозвратно
ушло, что надо потерять, —
ты сажу вдруг стряхнул дремоты
с припухших красноватых век,
и (Зингер злится!) — пулеметы
иглой застрачивают век.
В дыму померкло: «Мира!» — «Хлеба!» —
Дни распахнулись — два крыла.
428

«СОВЕТСКАЯ ЗЕМЛЯ» (1918-1921)
И Радость радугу в полнеба,
как бровь тугую, подняла.
Что стало с песней безголосой,
звеневшей в мерзлое стекло?
Бубнят грудастые матросы,
что весело-развесело:
и день и ночь пылает Смольный.
Подкатывает броневик,
и держит речь с него крамольный
чуть-чуть раскосый большевик...
И, старина, за возмужалым —
за мудрым и единым — ты
бредешь с Интернационалом,
крутя пожухлые листы.
2
Семнадцатый!
Но перепрели
апреля листья с соловьем.
Прислушайся: не в октябре ли
сверлят скрипичные свирели
сердца, что пойманы живьем?
Перебирает митральеза,
чеканя четки всё быстрей;
взлетев, упала Марсельеза;
и, из бетона и железа, —
над миром, гимн, греми и рей!
Интернационал!
Как узко,
как узко сердцу под ребром,
когда напружен каждый мускул
тяжелострунным Октябрем!
Горячей кровью жилы-струны
поют и будут петь вовек,
пока под радугой Коммуны
возносит молот человек.
429

Владимир Нарвут »стихи
3
Октябрь, Октябрь!
Какая память,
над алым годом ворожа,
тебя посмеет не обрамить
протуберанцем мятежа?
Какая кровь, ползя по жилам,
не превратится вдруг в вино,
чтоб ветеранам-старожилам
напомнить о зиме иной?
О той зиме, когда метели
летели в розовом трико,
когда сугробные недели
мелькали так легко-легко;
о той зиме, когда из фабрик
преображенный люд валил
и плыл Октябрь (а не октябрик!) —
распятием орлиных крыл...
Ты был, Октябрь.
И разве в стуже
твоей не чуялась сирень?
И даже был картуз твой, друже,
приплюснут лихо набекрень.
1920
Тирасполь
4
От сладкой человечинки вороны
в задах отяжелели, и легла,
зобы нахохлив, просинью каленой
сухая ночь на оба их крыла.
О эти звезды! Жуткие... нагие,
как растопыренные пятерни, —
над городом, застывшим в летаргии:
на левый бок его переверни...
430

«СОВЕТСКАЯ ЗЕМЛЯ» (1918-1921)
Тяжелые (прошу) повремените,
нырнув в огромный, выбитый ухаб,
знакомая земля звенит в зените
и — голубой прозрачный гул так слаб...
Что с нами сталось?..
Крепли в заговорах
бунтовщики, блистая медью жабр,
пока широких прокламаций ворох
из-под полы не подметнул Октябрь.
И все: солдаты, швейки, металлисты —
О пролетарий! — Робеспьер, Марат.
Багрянороднейший !
Пунцоволистый!
На смерть, на жизнь не ты ли дал наряд?
Вот так!
Нарезанные в темном дуле,
мы в громкий порох превращаем пыл...
Не саблей по глазницам стебанули:
нет, то Октябрь стихию ослепил!
1921
5
Кривою саблей месяц выгнут
над осокорью, и мороз
древлянской росомахой прыгнет,
чтоб, волочась, вопить под полозом.
Святая ночь!
Гудит от жара,
как бубен, сердце печенега
(засахаренная Сахара,
толченое стекло: снега).
Я липовой ногой к сугробам, —
на хутор, в валенках, орда:
потешиться над низколобым,
над всласть наеденною мордою.
431

Владимир Нарвут »стихи
(...Вставало крепостное право,
покачиваясь, из берлоги,
и, улюлюкая, корявый
кожух гнался за ним, без ног...)
— Э, барин!
Розги на конюшне?
С серьгою ухо оторвать?
Чтоб непослушная послушней
скотины стала?! —
Черт над прорвою
напакостил и плюнул! Ладно:
свистит винтовочное дуло,
над степью битой, неоглядной
поземка завилась юлой...
Забор и — смрадная утроба
клопом натертого дупла.
— Ну, где сосун? Где низколобый?
А под перинами пощупали?..
Святая ночь!..
(Не трожь, товарищ,
один, а стукнем пулей разом...)
Над осокорью, у пожарища,
луна саблюкой: напоказ.
Не хвастайся!
К утру застынет,
ослепнув, мясо, и мороз
когтями загребет густыми
года, вопящие под полозом.
1920
# # #
Ты улыбнулась, и — покорно
Замлела пламенная высь,
432

«СОВЕТСКАЯ ЗЕМЛЯ» (1918-1921)
И мертвые очнулись зерна,
И камень прошептал: явись!
Играя вихрями пожарищ
И медию в колоколах,
Сказала просто мне: «Товарищ,
Перед тобой — веселый шлях».
И что с того, что плачет скрипка
Тоскующе и нежно так,
Когда одна твоя улыбка,
Крутя столбом, угнала мрак!
<1918>
# # #
Как нежен, наивен и тонок
Затерянный в нивах напев!
Дудит и дудит пастушонок;
Березы висят, откипев.
Дорога уходит за гумна,
И падает медленный мрак,
И дышит зарница бесшумно,
Из мглы вырывает ветряк.
Иду по дороге и — мнится,
Что вместе со мною и ты:
Бессонные никнут ресницы,
Тяжелой слезой налиты.
Ты веришь напеву, и душу
Он тянет и выпьет до дна.
Ты дудочки больше не слушай:
Из дерева только — она!
Уйдем и погибнем в безгрозьи,
Так сладко забыться навек
Средь поля, где шепчут колосья,
Что каждый из нас — человек!
Архангел сверкает далече
Широким и плоским мечом...
433

Владимир Нарбут »стихи
Душа ты моя человечья,
Не плачь и не пой ни о чем!
1911-1916
Россия
Щедроты сердца не разменяны,
и хлеб — всё те же пять хлебов,
Россия Разина и Ленина,
Россия огненных столбов!
Бредя тропами незнакомыми
и ранами кровоточа,
лелеешь волю исполкомами
и колесуешь палача.
Здесь, в меркнущей фабричной копоти,
сквозь гул машин вопит одно:
— И улюлюкайте, и хлопайте
за то, что мне свершить дано!
А там — зеленая и синяя,
туманно-алая дуга
восходит над твоею скинией,
где что ни капля, то серьга.
Бесслезная и безответная!
Колдунья рек, трущоб, полей!
Как медленно, но всепобедная
точится мощь от мозолей.
И день грядет — и молний трепетных
распластанные веера
на труп укажут за совдепами,
на околевшее Вчера.
И Завтра... веки чуть приподняты,
но мглою даль заметена.
Ах, с розой девушка-Сегодня! Ты —
Обетованная страна.
1918
Воронеж
434

«СОВЕТСКАЯ ЗЕМЛЯ» (1918-1921)
Домбровицы
Сияй и пой, живой огонь,
над раскаленной чашей — домною!
В полнеба — гриву, ярый конь,
вздыбленный крепкою рукой, —
твоей рукой, страда рабочая!
Тугою молнией звеня,
стремглав летя, струит огромная
катушка полосы ремня,
и, ребрами валы ворочая,
ворчит прилежно шестерня.
А рядом ровно бьется пульс
цилиндров выпуклых.
И радуги
стальной мерещащийся груз,
и кран, спрутом распятый в воздухе, —
висят над лавой синих блуз.
И мнится: протекут века,
иссохнет ложе Вислы, Ладоги,
Урал рассыплется под звездами, —
но будет направлять рука
привычный бег маховика;
и зори будут лить вино
и стыть оранжевыми лужами;
и будет петь веретено,
огнем труда округлено,
о человеческом содружестве.
1919
Киев

Владимир Нарбут «стихи
# # #
Зачем ты говоришь раной,
алеющей так тревожно?
Искусственные румяна
и локон неосторожный.
Мы разно поем о чуде,
но голосом человечьим,
и, если дано нам будет,
себя мы увековечим.
Протянешь полную чашу,
а я — не руку, а лапу.
Увидим: ангелы пашут,
и в бочках вынуты кляпы.
Слезами и черной кровью
сквозь пальцы брызжут на глыбы;
тужеет вымя коровье,
плодятся птицы и рыбы.
И ягоды соком зреют,
и радость полощет очи...
Под облаком, темя грея,
стоят мужик и рабочий.
И этот — в дырявой блузе,
и тот — в лаптях и ряднине:
рассказывают о пузе
по-русски и по-латыни.
В березах гниет кладбище,
и снятся поля иные...
Ужели бессмертья ищем
мы, тихие и земные?
И сыростию тумана
ужели смыть невозможно
с проклятой жизни румяна
и весь наш позор острожный?
1918
Москва
436

«СОВЕТСКАЯ ЗЕМЛЯ» (1918-1921)
>:< # #
России синяя роса,
крупитчатый, железный порох,
и тонких сабель полоса,
сквозь вихрь свистящая в просторах, -
кочуйте, Мор, Огонь и Глад, —
бичующее Лихолетье:
отяжелевших век огляд
на борозды годины третьей.
Но каждый час, как вол, упрям,
ярмо гнетет крутую шею;
дубовой поросли грубее,
рубцуется рубаки шрам;
и, желтолицый печенег,
сыпняк, иззябнувший в шинели,
ворочает белками еле
и еле правит жизни бег...
Взрывайся, пороха крупа!
Свисти, разящий полумесяц!
Россия —дочь!
Жена!
Ступай —
и мертвому скажи: «Воскресе».
Ты наклонилась, и ладонь
моя твое биенье чует,
и конь, крылатый, молодой,
тебя выносит — вон, из тучи...
1919
Харьков
437

Владимир Нарбут »стихи
Кобзарь
Опять весна, и ветер свежий
качает месяц в тополях...
Стопой веков — стопой медвежьей —
протоптанный, оттаял шлях.
И сердцу верится, что скоро,
от журавлей и до зари,
клюкою меряя просторы,
потянут в дали кобзари.
И долгие застонут струны
про волю в гулких кандалах,
предтечу солнечной коммуны,
поймой потом на полях.
Тарас, Тарас!
Ты, сивоусый,
загрезил над крутым Днепром:
сквозь просонь сыплешь песен бусы
и «Заповгга» серебром...
Косматые нависли брови,
и очи карие твои
гадают только об улове
очеловеченной любви.
Но видят, видят эти очи
(и слышит ухо топот ног!),
как селянин и друг-рабочий
за красным знаменем потек.
И сердцу ведомо, что путы
и наши, как твои, падут,
и распрямит хребет согнутый
прославленный тобою труд.
1920
Харьков
438

«СОВЕТСКАЯ ЗЕМЛЯ» (1918-1921)
Первомайская Пасха
Под купоросом, чуть желтея,
обмякла липкая листва.
И месяц, чертова затея,
мерещится едва-едва;
в мохнатом золоте курчонок
на одуванчика похож,
и лица уличных девчонок
как будто вылупились тож.
Что синевы прозрачной глубже?
Что неба майского свежей?
Так не жалей в лобзанье губ же,
пасхальных не жалей свечей!
Но ветхий, обомшелый образ
в мозгу ты должен побороть, —
того осилить, кто, раздробясь,
набросил на тебя оброть.
Он был хитер и в ласке гневен,
и пригвожден он был, как царь.
В смраду, во тлении тридневен,
воскрес он баснословно встарь.
И над сияющею басней
кадят духами шулера:
бормочет риза и подрясник,
что словом сдвинута гора.
Но вырви образ с корневищем
из закоптелого мозга:
в тысячелетиях освищем
мы темень, нашего врага!
Мы только в мозоли поверим
да в наши жилы, в нашу кровь!
Да здравствует весенний терем,
трудом поимая любовь!
Пчела, сосущая сережку,
девчонка с веткой босиком, —
всё на одну плывет дорожку,
и всё — земной единый ком.
439

Владимир Нарбут «стихи
В серпа и молота когортах
идем сквозь смрад и холод скверн.
И не Христос восстал из мертвых,
а Солнценосный Коминтерн!
1921
Харьков
# # #
Незабываемое забудется
прежде, чем высохнут моря,
и лишь тебя не проглотят чудища,
желтая Эфиопская заря!
В шорохе, в накипающем шуме
раковины, сердцем ловлю
твои, распеленутая мумия,
сетованья ручному журавлю...
В прахе колесница полукруглая
мчится, и сужен лук стрелка,
туда, куда маленькая смуглая
женская указывает рука...
Что это?
Сбоку выходит (здание?),
башней поскрипывая, слон.
Измена!
Народное восстание
предано, продано, и меч — на слом...
Не бег ли расчесывает волосы,
крутит и полыхает плащом?
На западе песочные полосы
застятся низким и косым дождем.
Синими оползнями по склонам
в заросли тянется река.
Неистовая рать фараонова
крокодилов вывела на берега.
Ближе и ближе витые чудища
(щучьи, утиные носы)...
440

«СОВЕТСКАЯ ЗЕМЛЯ» (1918-1921)
Прощайте, наши надежды, будущее
наше! Прощай, мой милый сын!..
Снова осташковских кочки топей,
пляшет журавлик на заре, —
тот самый, что с тобой, Эфиопия,
хаживал важно, с кольцом, во дворе.
Снова домашняя обстановка,
вербы — не вербы: молочай...
Поздравь, смуглянка, меня с обновкою —
полной свободой, журавля встречай!
Сына ты ищешь! Ищи меж нами:
вот-вот вертелся, и притом
(не помню: возле Днепра ль, за Камою ль)
оригинальничал большим зонтом...
1918(1922)
Петербург
Гапон
Прорвана суровая попона
звездными ежами.
И звенит
холодком щекочущим зенит,
и победным холодком — колонна.
Чуток сон твой, питерский гранит.
Но и ты не слышишь, как влюбленно
совесть-заговорщица Гапона
в мутный омут ручкою манит.
Вот и день купается в тумане.
И на площади — пятно пятна румяней:
лижет кровь облезший пес-зима.
А потом над дачей опустелой,
где удавленник висит, на тело
пялится луна: акелдама.
1919
Петербург
441

Владимир Нарбут »стихи
Чека
1
Оранжевый на солнце дым
и перестук автомобильный.
Мы дерево опередим:
отпрыгни, граб, в проулок пыльный.
Колючей проволоки низ
лоскут схватил на повороте.
— Ну что, товарищ?
— Не ленись,
спроси о караульной роте.
Проглатывает кабинет,
и — пес, потягиваясь, трется
у кресла кожаного.
Нет:
живой и на портрете Троцкий!
Контрреволюция не спит:
всё заговор за заговором.
Пощупать надо бы РОПИТ,
А завтра...
Да, в часу котором?
По делу 1106
(в дверях матрос и брюки клешем) —
перо в чернила — справку:
— Есть.
И снова отдан разум ношам.
И бремя первое — тоска,
сверчок, поющий дни и ночи:
ни погубить, ни приласкать,
а жизнь — всё глуше, всё короче,
До боли гол и ярок путь —
вторая мертвая обуза.
Ты небо свежее забудь,
душа, подернутая блузой!
Учись спокойствию, душа,
и будь бесстрастна — бремя третье.
442

«СОВЕТСКАЯ ЗЕМЛЯ» (1918-1921)
Расплющивая и круша,
вращает жернов лихолетье.
Истыкан пулею шпион,
и спекулянт — в истоме жуткой.
А кабинет как пансион,
где фрейлины да институтки.
И цедят золото часы,
песка накапливая конус,
чтоб жало тонкое косы
лизало красные законы;
чтоб сыпкий и сухой песок
швырнуть на ветер смелой жменей,
чтоб на Фортуны колесо
рабочий наметнулся ремень!
2
Не загар, а малиновый пепел,
и напудрены густо ключицы.
Не могло это, Герман, случиться,
что вошел ты, взглянул и — как не был!
Революции бьют барабаны,
и чеканит Чека гильотину.
Но старуха в наколке трясется
и на мертвом проспекте бормочет.
Не от вас ли чего она хочет,
Александр, Елисеев, Высоцкий?
И суровое Гоголя бремя,
обомшелая сфинксова лапа
не пугаются медного храпа
жеребца над гадюкой, о, Герман!
Как забыть о громоздком уроне?
Как не помнить гвоздей пулемета?
А Россия?
— Всё та же дремота
в Петербурге и на Ланжероне:
443

Владимир Нарбут »стихи
и всё той же малиновой пудрой
посыпаются в полдень ключицы;
и стучится, стучится, стучится
та же кровь, так же пьяно и мудро.
1920
Одесса
# # #
Развернулось сердце розой,
Пьет соленую аорту,
И над жизнью голомозой
Человечий голос: «К черту!»
Что мощей покров парчовый,
Церковь, дряхлая хозяйка,
Коль кафтаном Пугачева
Чествуется чрезвычайка!
Не ущерб, а полнолунье,
Солнцем выношенный молот!
Пулей, пьяною певуньей,
Материк, как лен, прополот.
Пролетарий... Бьется в слове
Радость мира с желтой злобой.
И не розы — сгустки крови
Облепили гладкий глобус.
1920
444

«СОВЕТСКАЯ ЗЕМЛЯ» (1918-1921)
Большевик
1
Мне хочется о Вас, о Вас, о Вас
бессонными стихами говорить...
Над вами ворожит луна-сова,
и наше имя и в разлуке: три.
Как розовата каждая слеза
из Ваших глаз, прорезанных впродоль!
О теплый жемчуг!
Серые глаза,
и за ресницами живая боль.
Озерная печаль живет в душе.
Шуми, воспоминаний очерет,
и в свежести: весенней хорошей,
святых святое, отрочества бред.
Мне чудится:
как мед, тягучий зной,
дрожа, пшеницы поле заволок.
С пригорка вниз, ступая крутизной,
бредут два странника.
Их путь далек...
В сандальях оба.
Высмуглил загар
овалы лиц и кисти тонких рук.
«Мария, — женщине мужчина, — жар
долит, и в торбе сохнет хлеб и лук».
И женщина устало:
«Отдохнем».
Так сладко сердцу речь ее звучит!..
А полдень льет и льет, дыша огнем,
в мимозу узловатую лучи...
445

Владимир Нарбут »стихи
Мария!
Обернись, перед тобой
Иуда, красногубый, как упырь.
К нему в плаще сбегала ты тропой,
чуть в звезды проносился нетопырь.
Лилейная Магдала,
Кариот,
оранжевый от апельсинных рощ...
И у источника кувшин...
Поет
девичий поцелуй сквозь пыль и дождь.
Но девятнадцать сотен тяжких лет
на память навалили жернова.
Ах, Мариам!
Нетленный очерет
шумит про нас и про тебя, сова...
Вы — в Скифии, Вы — в варварских степях.
Но те же узкие глаза и речь,
похожая на музыку, о, Бах,
и тот же плащ, едва бегущий с плеч.
И, опершись на посох, как привык,
пред Вами тот же, тот же, — он один! —
Иуда, красногубый большевик,
грозовых дум девичьих господин.
Над озером не плачь, моя свирель.
Как пахнет милой долгая ладонь!..
...Благословение тебе, апрель.
Тебе, пролитый на землю огонь!
446

«СОВЕТСКАЯ ЗЕМЛЯ» (1918-1921)
2
И в небе облако, и в сердце
грозою смотанный клубок.
Весь мир в тебе, в единоверце,
коммунистический пророк!
Глазами детскими добрея
день ото дня, ты видишь в нем
сапожника и брадобрея
и кочегара пред огнем.
С прозрачным запахом акаций
смесился холодок дождя.
И не тебе собак бояться,
с клюкой дорожной проходя!
В холсте суровом ты — суровей,
грозит земле твоя клюка,
и умные тугие брови
удивлены грозой слегка.
з
Закачусь в родные межи,
чтоб поплакать над собой,
над своей глухой, медвежьей,
черноземною судьбой.
Разгадаю вещий ребус —
сонных тучек паруса:
зноем (яри на потребу)
в небе копится роса.
Под курганом заночую,
в чебреце зарей очнусь.
Клонишь голову хмельную,
надо мной калиной, Русь!
Пропиваем душу оба,
оба плачем в кабаке.
Неуемная утроба,
нам дорога по руке!
447

Владимир Нарбут «стихи
Рожь, тяни к земле колосья!
Не дотянешься никак?
Будяком в ярах разросся
заколдованный кабак.
И над ним лазурной рясой
вздулось небо, как щека.
В сердце самое впилася
пьявка, шалая тоска...
4
Сандальи деревянные, доколе
чеканить стуком камень мостовой?
Уже не сушатся на частоколе
холсты, натканные в ночи вдовой.
Уже темно, и оскудела лепта,
и кружка за оконницей пуста.
И желчию, горчичная Сарепта,
разлука мажет жесткие уста.
Обритый наголо хунхуз безусый,
хромая, по пятам твоим плетусь,
о Иоганн, предтеча Иисуса,
чрез воющую волкодавом Русь.
И под мохнатой мордой великана
пугаю высунутым языком,
как будто зубы крепкого капкана
зажали сердца обгоревший ком.
s
Шепот темный и гулкий:
«Большевики идут...»
Прячутся в переулки,
Бабы крестятся тут.
В медном угаре солнца,
Стройно — полк за полком —
448

«СОВЕТСКАЯ ЗЕМЛЯ» (1918-1921)
(Смуглые лица — бронза!)
Тянутся за ревком.
Шумно алеют флаги,
Трубы бунтуют марш.
Сердце мое — бродяги
Сердце, и сам я шарж!
Сесть бы мне у дороги
(Я ль к пыли не привык!),
Мерные числить ноги,
Думать: «Вот большевик!»
За революцью рада
Окаменеть душа...
Если и есть награда —
Посторонись, не мешай!
1920
В огне
Овраг укачал деревню
(глубокая колыбель),
и зорями вторит певню
пастушеская свирель.
Как пахнет мятой, и тмином,
и ржами — перед дождем!
Гудит за веселым тыном
пчелиный липовый дом.
Косматый табун — ночное —
Шишига в лугах пасет,
а небо, как и при Ное:
налитый звездами сот.
Годами, в труде упрямом,
в глухой чернозем вросла
449

Владимир Нарбут «стихи
горбунья-хата на самом
отшибе — вон из села.
Жужжит веретёнце, кокон
наматывает рука,
и мимо радужных окон
куделятся облака.
Старуха в платке, горохом
усыпанном, как во сне...
В молитве, с последним вздохом,
ты вспомнила обо мне?
Ты вспомнила всё, что было,
над чем намело сугроб?..
Родимая!
Милый-милый,
в морщинах прилежный лоб.
Как в детстве, к твоим коленам
прижаться б мне головой...
Но борется с вием-тленом
кладбище гонкой травой;
но пепел, печаль пожарищ,
в обглоданных пнях — тяжел...
И разве в дупле нашаришь
гнездо одичавших пчел;
да, хлюпнув, вдруг захлебнется
беременное ведро:
журавль сосет из колодца
студеное серебро...
Пропела тоненько пуля,
махнула сабля сплеча...
О, теплая ночь июля,
широкий плащ палача!
Бегут беззвучно колеса,
поблескивает челнок,
а Горе простоволосым
стоит и глядит в окно.
Ах, эти черные раны
на шее и на груди!
Лети, жеребец буланый,
всё пропадом пропади!
450

«СОВЕТСКАЯ ЗЕМЛЯ» (1918-192 1)
Прощайте, завода трубы,
мелькай, степная тропа!
Я буду, рубака грубый,
раскраивать черепа.
Мое жестокое сердце,
не выдаст тебя закал!
Смотри, глупыш-офицерик,
как пьяный, навзничь упал...
Но даже и в лютой сече
я вспомню в тысячный раз
родимой тихие речи
и ласковый синий глаз.
И снова учую, снова,
как зерна во тьме растут
и как над золой лиловой
восходит розою труд...
1920
Бровары
В эти дни
Дворянской кровию отяжелев,
густые не полощатся полотна,
и (в лапе меч), от боли корчась, лев
по киновари вьется благородной.
Замолкли флейты, скрипки, кастаньеты,
и чуют дети, как гудит луна,
как жерновами стынущей планеты
перетирает копья тишина.
— Грядите, сонмы нищих и калек
(се голос рыбака из Галилеи)! —
Лягушки кожей крытый человек
прилег за гаубицей короткошеей.
Кругом косматые роятся пчелы
и лепят улей медом со слюной.
451

Владимир Нарбут «стихи
А по ярам добыча волчья — сволочь, —
чуть ночь, обсасывается луной...
Не жить и не родиться б в эти дни!
Не знать бы маленького Вифлеема!
Но даже крик «распни его, распни!»
не уязвляет воинова шлема,
и, пробираясь чрез пустую площадь,
хромающий на каждое плечо,
чело вечернее прилежно морщит
на Тютчева похожий старичок.
Рассвет
Размахами махновской сабли,
Врубаясь в толпы облаков,
Уходит месяц. Озими озябли,
И легок холодок подков.
Хвост за хвостом, за гривой грива,
По косогорам, по ярам,
Прихрамывают торопливо
Тачанок кривобоких хлам.
Апрель, и — табаком и потом
Колеблется людская прель.
И по стволам, по пулеметам
Лоснится, щурится апрель.
Сквозь лязг мохнатая папаха
Кивнет, и матерщины соль
За ворот вытряхнет рубаха.
Бурсацкая, степная голь!
В чемерках долгих и зловещих,
Ползет, обрезы хороня,
Чтоб выпотрошился помещик
И поп, похожий на линя;
Чтоб из-за красного-то банта
Не посягнули на село
Ни пан, ни немец, ни Антанта,
Ни тот, кого там принесло!
452

«СОВЕТСКАЯ ЗЕМЛЯ» (1918-1921)
Рассвет. И озими озябли,
И серп, без молота, как герб,
Чрез горб пригорка, в муть дорожных верб,
Кривою ковыляет саблей.
Короткогубой артиллерией
Губили город. Падал снег.
А тучи и шинели серые,
Обоз к обозу: на ночлег.
Прищуренное (не со страху ли?)
Окошко проследило, как,
Покачиваясь под папахами,
Взобрались двое на чердак.
Ползло по желобу и в желобе
Захлебывалось по трубе,
Когда шрапнель взрывалась голубем
И становилась голубей.
И наконец ворвались.
Ясное
Сиянье скользкого штыка.
На грудь каленая, напрасная
Напрашивается рука...
Облава
Знамена пышные зари кровавой
Над миллионами голов горят:
На мировой капитализм облавой
Идет загонщик — пролетариат.
Незастывающей кипящей лавой
Испеплены Конфуций, Шариат,
Евангелье, Будда — единой славой
В звезде пятиугольной мир объят.
453

Владимир Нарбут • с т и х и
Босой и голый, шумною оравой
Прут на ряды тяжелых баррикад.
Копье, и штык, и ножик за холявой,
И пулемет — добить тебя, закат!
В крови, захлебываясь, плавай — плавай,
Зобатый рот, живот, как вздутый гад!
И в сумрачного прошлого поля вой
Швырни, о ветер, бьющий наугад!
Товарищи!
За трудовое право,
За власть советов — каждый, кто крылат,
Иди федеративною облавой!
И кто умоет руки, как Пилат?!
И кто продать шинель (хотя б дырявой)
За чечевичную похлебку рад! —
Облавой — на берлоги!
Левой — правой,
По фронту заходи скорей, отряд!
Команду слушай, ветхий бог и дьявол,
Интернационалу внемли, брат!
— На буржуа широкою облавой
Пошел российский пролетариат.
1920
Делегатам 2-го конгресса
Ш-го Интернационала
Три светлых дня и — снова будни...
Но с тяжким молотом рука
В ночи и в зареве полудней
Готова бить, дробить века.
И пролетарская винтовка
Уже не плюнет пулей зря:
Врагов пронизывая ловко,
Она — слуга богатыря.
454

«СОВЕТСКАЯ ЗЕМЛЯ» (1918-1921)
Воитель мощный и огромный,
Он встал и цепи разорвал.
От фабрики, сохи и домны
Ползет грозово алый вал.
И этот вал бурлящей лавой
Испепелит притоны скверн,
Зане над ним сияет славой
Нетленной славой Коминтерн...
Товарищи!
Вожди и дети
Далеких, восстающих стран!
В бою решительном за Третий
Пади последний ветеран!
Но клятвы верности не выдай
Никто под знаменем святым,
Пока Бесправье и Обида
В пороховой нас кличут дым!
<1920>
Памяти С. Аносова
Ты пал, ты умер, ты погиб,
Но смертью светлою героя.
Сказали даже и враги б:
«В ней было что-то роковое...»
Чудесный путь перед тобой
Лежал: и солнечный, и дальний,
Гремящей солнечной трубой
Попрал ты тяжкий лязг кандальный...
Что революция тебе
Дала в дыму глухом пожарищ?
— Перед опасным не робеть
Да имя ясное: товарищ.
455

Владимир Нарбут »стихи
И шел и шел ты бодро в даль,
Лелея в сердце бунта пламя...
Чистейший!
Человек-хрусталь !
Борец-стрела, чью чтим мы память.
...Спи мирным сном.
Мы помянем
Тебя на нашей алой тризне.
И заповедаем:
— О нем
Не забывайте в новой жизни.
За революцию себя
Он отдал, — помни, пролетарий!
Знамена красные, скорбя,
Склони пред ним в прощальном даре...
...Спи, мирно спи, герой и брат,
Судьбой поверженный товарищ...
Нетленным пурпуром горят
Твои дела сквозь дым пожарищ.
<1920>
Тройственный союз
Союз, как солнце, непреложный:
Поет рабочий за станком,
Идет за плугом незаможный,
Красноармеец бьет штыком.
Три красных силы, три орла —
С собой Коммуна привела.
Истлеют черные годины,
А он?
Он — вечный, он — живой.
456

«СОВЕТСКАЯ ЗЕМЛЯ» (1918-1921)
Он — всемогущий!
Триединый!
Он — вседержитель мировой!
Его, свободного орла,
С собой Коммуна привела.
Рабочий, слушай!
Слушай, пахарь!
И воин, ухо наклони!
— Штыком и молотом с размаху
Победные куются дни!
— Серпом и пулей (только этим)
Добьемся мира у врага!
Ударом на удар ответим —
Булатом против батога!
И Прометеева орла
Взнесем над миром лжи и зла!
<1920>
* # #
Твой зонтик не выносит зноя,
Легко линяет по кольцу, —
Но платье пестрое, цветное
Тебе особенно к лицу.
Ты в революцию пришла в нем,
Смеялась (кто тебя поймет?),
Когда копытом бил по ставням
И заикался пулемет.
Цветное поле пело, тлело
И распадалось на куски,
Зато росло и крепло тело,
Вылущиваясь из тоски.
457

Владимир Нарбут • с т и х и
И всё вдруг стало преогромной,
Стремглав летящей мастерской:
Дышали, задыхаясь, домны,
И над ремнями — волчий вой.
И в этом мире, в суматохе,
Геометрическая цель,
Сопя, рождала поршней вздохи,
Сияла в колесе — кольце,
И в этом же, вот в этом мире,
Трудолюбива и легка,
С глазами — и светлей и шире, —
Ты — у станка.
Под красной звездой
1
Нам недруги грозят геенной,
Язвит и жалит нас вражда, —
Ведет к победе нас бессменно
Пятиконечная звезда.
Под ровный рокот пулемета,
Орудий тяжкую пальбу —
Вертится светлая работа:
Храм созидается рабу.
Вчера — невольник, а сегодня —
Труда и мира господин;
И небеса, и преисподня
Прозревшему — лишь бред один...
Он всё познал, он всё изведал,
Его проворный броневик
В огонь сражений мчит победу, —
Так за два года он привык!
Победа!..
И над павшим даже
Великим воином труда
458

«СОВЕТСКАЯ ЗЕМЛЯ» (1918-1921)
Стоит она, стоит на страже
Пятиконечная звезда!
2
Мы — первые легионеры
Вселенской армии Труда,
В нас много дерзости и веры
В тебя, горящая звезда!
Пришли мы сами за ключами,
Судьбой вчерашнего раба, —
Ты светишь нам пятью лучами,
Нам озаряешь погреба.
И погреб первый — в нем Свободу
Дракон стоглавый сторожил:
Сосал он нашу кровь, как воду,
Из человечьих наших жил...
И у второго каземата
Томилась наша Нищета:
<
>
<1920>
Годовщина взятия Одессы
От птичьего шеврона до лампаса
казачьего — всё погрузилось в дым.
— О, город Ришелье и Де-Рибаса,
забудь себя!
Умри и — встань другим!
Твой скарб сметен и продан за бесценок.
И в дни всеочистительных крестин,
над скверной будней, там, где выл застенок,
сияет теплой кровью Хворостин.
459

Владимир Нарбут »стихи
Он жертвой пал.
Разодрана завеса,
и капище не храм, а прах и тлен.
Не Ришелье, а Марксова Одесса
приподнялась с натруженных колен.
Приподнялась и видит:
мчатся кони
Котовского чрез Фельдмана бульвар,
широким военморам у Фанкони
артелью раздувают самовар...
И Труд идет дорогою кремнистой,
но с верной ношей: к трубам и станку,
где (рукава жгутами) коммунисты
закабалили плесень наждаку.
Сощурилась и видит:
из-за мола,
качаясь, туловище корабля
ползет с добычей, сладкой и тяжелой...
— И всё оно, Седьмое Февраля!
7 февраля 1921
Одесса
Бастилия
Мы не забыли, как в садах Пале-Рояля
и у кафе Фуа ты пламенно громил
разврат Людовика, о Де-Мулен Камилл,
как дым Бастилию окутал, день вуаля!
Сент-Антуанское предместье наша память,
как раковина жемчуг, помнит и хранит,
и ненавистен башен спаянный гранит,
возлегший, чтоб глухим венком позор обрамить.
Но пали, пали королевские твердыни:
аристократа опрокинул санкюлот!
О Франция!
О времени тяжелый лёт!
460

«СОВЕТСКАЯ ЗЕМЛЯ» (1918-1921)
О беднота воинственная, где ты ныне?
Одряхший мир — в параличе, и участили
события набухший кровью пульс его.
А в недрах зреет — зреет мести торжество
и гибелью грозит последней из Бастилии.
Так.
Рухнет и она.
От пролетарской пули,
кипит и пенится вселенская заря.
И сменим Двадцать Пятым Октября
Четырнадцатое Июля!
<1921>
461

«Стихи о войне» (1920)
Конница Буденного
Что нам воины времен Гомера,
Цезаря легионеры — что нам:
Ни Аттилой, ни Наполеоном
Не создать Истории примера!
Конница Буденного! Ты с нами
Под звездой объединенья дивной.
Над Республикой Федеративной
Ветер красное развеял знамя...
Час настал, в который и могила
Голосом промолвит человечьим:
— «Только кровью, кровью (больше — нечем!)
Смыть проклятие с того, что было!»
Конница Буденного! Ты с нами.
Бейся, сердце, под шинелью серой.
Красного солдата, офицера!
Революции вздымайся пламя!
Сабли — в небо! Вон из тесных ножен!
И по Польше с пикой молодецкой,
Вдоль по черной Польше, по шляхетской!
Нам ли путь штыками загорожен?!
Нам ли медлить, если дружный натиск
Поднимает города и села?!
462

«СТИХИ О ВОЙНЕ» (1920)
Слушай, Ворошилов, гул веселый:
— Пролетарии, соединяйтесь!
<1920>
Стихи о войне
I
Объят закат военной бурей,
И гетманская булава
Грозит конторщику Петлюре:
Смотри, крепка ли голова?
А полководец в треуголке
(Увито лаврами чело) —
Пилсудскому с улыбкой колкой:
— И Вас, фельдмаршал, понесло?
И снова Русь в сырой берлоге
Ворочается, как медведь,
Чтоб на неезженой дороге
Встать на дыбы и зареветь.
Огонь исторгнут из железа.
Стальные когти грузных лап,
И четкой дробью митральеза
Пронижет вой, и лязг, и храп.
Кто победителем из праха
Подымется, скажи, закат.
И для кого чернеет плаха.
...Ясновельможные молчат.
И только тени роковые
В бровях упрямо залегли
Да в алый свет отходит Киев,
Под сень знамен родной земли.

Владимир Нарбут «стихи
II
Конницей, конницей, конницей...
В бараньих папахах — за ней,
За шустрою злотопогонницей,
Мариной Отрепьевых дней.
Польша. О, Польша шляхетская,
Ты сделала выбор, — ну что ж:
Разбухнет тобою мертвецкая,
По-песьи и ты пропадешь.
Поздно, теперь не отлынивай.
На вызов — мечом и огнем.
Знамена не в кипень малиновый,
А в жаркую кровь окунем.
Саблей щербатой и ржавою,
Жолнеры, отбиться ли вам:
Глядите, над вашей Варшавою
Горят Вавилона слова...
Громче стучите, копыта.
Буденовец, ты ль — не герой...
Да будет и Речь Посполитая
Советскою нашей сестрой.
IV
И сталь посинела от гула и кличей,
И лошади — в пене, и путь — в буреломе:
— Бердичев! Бердичев!
— Житомир! Житомир!
Ой, рубит и колет казацкая лава:
Лампасы и сабли, как вихорь, как пламя!
Отважному — слава,
Сраженному — память!
Птенцы Пугачева!
От вольного Дона —
За Припять и Днепр, революции ради!
464

«СТИХИ О ВОЙНЕ» (1920)
И в битве — ни стона,
Никто —о пощаде!
Да скажут потомки советской Кубани,
Любовно взирая на старую пику:
— Ззубилась на пане
Во имя великой
Коммуны!..
V
Петух сражений прокричал три раза,
И красноперый хвост пронесся в бой.
И дева, большевистская зараза,
Трубит над миром медною трубой.
Над западом, над югом, над востоком —
Стремительные молнии и гул:
Пугая шрамом и кровоподтёком,
Вчерашний раб дубиною взмахнул!
Вот так война!
Лазурь!
И как проворны
Движенья грубых, мускулистых рук!
Не имена, а пламенные зерна:
Буденный, Мустафа Кемаль, Кучук!
О, жизнь ростков в передрассветном мраке!
О, целина, взыскующая душ!
Кинжала свист — и пепел после драки:
Мундир истлевший, порванный кунтуш...
IX
Ты сеешь смерть рукой свинцовой,
Ты, варвар, мыслишь тяжело,
Что живописью Васнецова
Собора держится чело;
465

Владимир Нарбут «стихи
Что, перерезав строй артерий
Воды и света провода,
Ты бросил нас туда, где звери
Скулят и воют...
— Никогда!
К пещере гулкой нет возврата.
И твой безумный динамит,
Как бред пустынный Герострата,
В двадцатом веке прогремит!
В полях, в степях, где всё возможно,
Кочуют табора орды.
И ты — не пан ясновельможный,
Ясновельможный варвар — ты!
Но не гадай о цифре милой —
Один и семь, и семь и два:
Россия справится с громилой,
За меч и — к черту голова!
Буденовская кобылица
Берет в атаках первый приз.
Померкни, солнце Аустерлица!
Луна Навина, закатись!
Мы к гривам спутанным прильнули
И, гикнув, на закат летим...
Штыком — бандита!
Пана —пулей!
И —победим...
<1920>
>:< >:< $
Ты видишь, рабочий? — Над Киевом белый,
На мясе твоем же взращенный, орел!
Ты слышишь, рабочий? — Не стоны, а стрелы
С заката пронзают украинский дол!
Ты видишь, ты слышишь, ты знаешь, рабочий:
— Коммуна в опасности! Враг у ворот!
466

«СТИХИ О ВОЙНЕ» (1920)
И, мира грядущего солнечный зодчий,
Ты — в руки ружье, на коня — пулемет!
О, красное знамя! Россия! Россия!
Советская, кровью добытая власть!
Чем снова Распутин, отродье Батыя,
Так лучше с простреленной грудью упасть!
Упасть, умереть... Но и гаснущим взором
Сквозь сон задержаться, невольно и вдруг,
На знамени плещущемся, на котором
Сияет: «Рабочий — рабочему друг!»
Прочесть и — обоих земных полушарий,
Вселенной почувствовать сердце в себе:
Ты смертию смерть поборол,
пролетарий!
Из мертвых восстал ты в победной борьбе!
<1920>
>:< $ $
Мы серп и молот, мирный щит
Подъемлем перед миром в спорах.
Но нашу тяжбу разрешит
Граненый штык, гремучий порох!
Буржуазия! Помолчи!
Тебе ли петь о жизни вольной,
Когда кровавые лучи горят
В звезде пятиугольной?
Она восстала, как фантом,
В боях, в клубящейся завесе,
За ней — Полесьем и Днепром —
Двина попятилась к Одессе.
И крик единый из груди
Российской вырвался — на вызов:
467

ВладимирНарбут • стихи
— Вперед! Варшава впереди,
А не угодный вам — Борисов!
Буржуазия! Большевик
Пронзит тебя штыком граненым.
О, пролетарский меткий штык!
О, красный порох по патронам!
Вы чутко охраняли дверь
Советского, родного дома.
Под алым знаменем теперь —
На вдохновителей погрома!
<1920>
>:< >\< $
Кровью исходит Россия
— Матушка!
Тяжко от ран?
— Дети-то, дети какие:
Врангель — не ангел, а вран!
Снова, и снова, и снова
Тело терзают мое...
Лучше в колоде сосновой
Сгнить, чем такое житье!
— Матушка!
Это ли дети,
Дети твои?
Присмотрись:
Рыло кабанье при свете,
Полубарсук, полурысь!
— Матушка!
Вскинь свои очи
Из-под лохматых бровей.
Видишь?

«СТИХИ О ВОЙНЕ» (192 0)
Выходят из ночи
Воины с песней твоей...
— Кто — то?
— Мужик и рабочий.
<1920>
# # #
Сегодня не сердце, а солнце,
Огромное солнце — в груди:
Житомир простерся пред конницей
И Киев уже позади!
Ломаем десницей рабочей,
Мужицкой, казацкой, хребет
Гвардейцев.
— За кем теперь очередь?
Иль больше желающих нет?
Мы бьем, но двойными ударами —
На фронте и в братском тылу.
— Буржуй!
Не скули о жандарме,
Берись за топор и пилу!
За Польской Советской Республикой
Всемирной взойти суждено.
И пьем из победного кубка
Сегодня мы наше вино!
<1920>

Владимир Нарбут «стихи
Россия
Европа!
Дочь, я встала первой
И первой провела межу
По ниве, вскормленной Минервой,
Но верной только мятежу,
И третий год стою на страже
Трудом завещанных коммун,
Прикладом отбивая вражий
Наскок, бросая в ночь перун.
А ночь темна и безотзывна,
И запад глух, как старый гном.
— Так неужель федеративной
Не жить на шаре мне земном!
Так неужель еще не скоро
Из неба выжмет кровь рассвет
И ночь, прихрамывая, в горы
Направит обезьяний след!
Я онемела от окопа,
И мне спины не разогнуть.
Я окровавлена, Европа!
Европа!
Матерью мне будь.
Я встала рано, встала первой.
На запад пристально гляжу
И жду, когда свои резервы
На бой ты двинешь к рубежу.
— На бой!
На штурм!
И рухнет старый
Колосс на глиняных ногах,
И грома медные удары,
Гудя, прокатятся в веках...
<1920>
470

«СТИХИ О ВОЙНЕ» (192 0)
Красный акафист
На штыке граненом бьется белой
Польши принапудренное тело.
— Радуйся, Галичина-сестра:
Алая прихлынула пора!
На позор, металлом пулемета,
На столбу пригвождена дремота.
— Радуйся, Полесье — брат меньшой,
Мы с тобой и телом, и душой.
Солнечными плещемся лучами,
Не винтовки, крылья за плечами!
— Радуйся, о Польская земля,
Волю пролетарскую хваля.
Нам ли крови и огня бояться:
Мир — халупам и война — палаццо!
— Радуйся (возврата нет назад!),
Самовластник-пролетариат!
От забойщика до штукатура —
Всех в кольцо спаяла диктатура.
— Радуйся, начало из начал,
Третий Интернационал!
В бой!
Опять над нами — тучи черные
Кружащегося воронья...
Рабочий!
От станка и горна
Иди и — оседлай коня!
Сожми винтовку и — на Врангеля,
С «Интернационалом» — в бой!
471

Владимир Нарвут »стихи
Что бронепоезда,
Что танки —
Пред пролетарскою трубой!
И, пахарь, брось землицу-матушку,
В ряды армейские ступай!
Пусть треснет под твоею шашкой
Шляхетский череп-скорлупа!
Когда республика в опасности,
Кто смеет думать о себе?!
Все тяготы и все напасти
Забудем в огненной борьбе!
Товарищи!
За революцию!
Клянемся! —
Жизни отдадим.
Ручьи кровавые прольются,
Но — победим!
<1920>
# # >:<
За черным тянется, за золотом
Баронье воронье — в Донбасс.
Товарищи!
Штыком и молотом
Заставим тучу каркнуть:
- Пас! -
Товарищи!
Мы слишком верили,
Что крымский хищник — только тень.
Но за отрепанными перьями
Мы не заметили когтей!
И вот —
Он движется, он тянется
За нашим сердцем, за углем...
472

«СТИХИ О ВОЙНЕ» (1920)
Убийца, мародер и пьяница —
Он мечет молнии и гром.
Товарищи!
Ужель спокойно мы
Неволи будем ждать, в тылу?..
Чтоб революцьи быть достойными,
— За штык!
За молот!
За пилу!
<1920>
# # #
Пуля, ты ли пропадешь на фронте
Зря и ты ли будешь, штык, негож?
Вдребезги барона распатроньте!
А на пана отточите нож!
Красные дивизии, на запад!
Силы соколиные, на юг!
Не красноармейцы ли облапят
Шляхтича и — опрокинут вдруг?
И в пыли, над телом распростертым,
Из-за голенища нож блеснет,
Генерал от виселицы чертом
Заюлит, спасаясь от тенет.
Бей же меткой пулей, красный воин!
Целься в лоб спокойно, как в туза!
Чтоб от пуль и штыковых пробоин
Темной кровью истекла гроза!
1920

Стихотворения
1921-1923 годов
Октябрьское солнце
Суждено в веках другим светам пролиться,
И другая — битв земных равнина,
Замутившееся солнце Аустерлица,
Полинявшая луна Навина!
Не народы на народы (как при Трое),
А рабы на деспотов восстали:
Каждый с мыслью о победе, о герое, —
Плащ развеян, легок бег сандалий.
Что им, этим жилистым и закоптелым,
С молотками, ружьями, серпами, —
Смерть в долгожеланной сече?
— К телу телом,
Если души плещутся, как пламя!..
Пусть История-старуха скажет: «Гунны
И татары истоптали травы
И травой легли. Но светит нимб Коммуны
Озарением извечной славы».
<1921>
Моряки
Гудок стремительный, и — в море
Отчаливает пароход.
474

СТИХОТВОРЕНИЯ 1921-1923 ГОДОВ
В каюте, в тесненькой каморе
Мы прокоптились целый год.
По кабакам, по дырам порта —
Шататься надоело нам.
На суше быть?! Какого черта,
Коль парус требует к волнам!
Морского не унять повесу:
Ему ль заказаны пути
Из Севастополя в Одессу,
Из Сингапура в Джибути!
Под ветром парус, словно вымя,
Всё туже, туже, — прет дугой,
И над просторами живыми
И горизонт совсем другой!
Сияйте, чайки! Вы, дельфины,
Дробите хлябкий антрацит,
Гранитов сладость, горечь хины
Нам край иной предвозвестит.
Отяжелеем мы от груза,
Пропахнем зноем и смолой,
И нас, как Робинзона Крузо,
Всё та ж волна вернет домой.
В порту нас встретят те же краны —
Коленчатые журавли —
И заскрипят. И флаг багряный
Родным повеет от земли.
<1921>
Шахтеры
Всё говорим мы о них, а никто не подумал,
И лба своего никогда и никто не наморщил
Над тем, как в удушливых норах темно и угрюмо,
Как тяжко, коснея, нависли подспудные толщи.
Всё повторяем слова мы о золоте черном,
Лоснящемся жиром веков антраците и коксе...
475

Владимир Нарбут «стихи
Но кто из нас вспомнил про яд, что гнездится по зернам,
Про газ, что крадется за теми, кто ходом увлекся?..
Это не он ли взорвался от гулкого жара.
И — грохнули недра во мгле стерегущей, неверной?
Не он ли сгустился алмазной смолою анчара,
Проклятый навек стариком сумасшедшим Жюль Верна?
Черные люди-кроты... закоптелые своды...
Поют катакомбы, поют...
О, запомни, запомни,
Как, вздрагивая, в океанах ревут пароходы,
Как дымы огромные вьются на зорях огромней!
Знаем, что плотью изгнившего ихтиозавра,
Хвощами истлевшими — добела нить накаляя,
Мы молнию держим, чтоб радионосное Завтра
Нам арки воздвигло земного чудесного Рая.
Знаем, что кто-то упорно киркой и лопатой
Долбит, выгребая, залегшее чрево Донбасса...
Знаем...
И что же?
О жизни лохматой, горбатой,
Тяжелой попискивает ротозей-соглядатай
Да спорит ученый...
Но мыслит — рабочая масса.
Слушай, товарищ, что может, что может случиться:
Из домны кипящей прострется рука великана,
Над шахтами твердо приподнимет и выбьет, в зарницах,
Бессмертное слово
«Победа!»
киркою багряной...
1921
Голод
Не поворачивая головы,
Глаза горящие вперед уставив,
Среди мирской подкошенной травы —
Шагает призрак в ужасе и славе.
476

СТИХОТВОРЕНИЯ 1921-1923 ГОДОВ
О, что ему!
В похожей на скелет
Избе захлебывается ребенок
Над матерью, на лбу которой след
Оставил страшный гость, — и плач так тонок...
А под забором жалобно ворчит
Рябая кошка, ребра выпирая...
А на гумне (где падаль) волочит
Взлохмаченная, дикая и злая
Собака связку высохших копыт...
А это кто?
Не человек, а тень, —
Мертвец, шатающийся по деревне!
Краснея, веки подымает день, —
И день и ночь не размечают певни...
Какая жуть!
Какая тишина!
И степь сама к буграм ярами жмется,
И чудится, не выдержит она
И земляное сердце разорвется!..
<1921>
1 Мая
Сегодня — солнца, и цветов,
И звонких песен хороводы,
Сегодня шар земной готов
Омолодить свои народы.
Где плоть, где мысль? — Один полет
Туда, в раскрывшиеся дали!
И вдруг... Жестокий, черный лед,
И — выси траурными стали...
Кто это плачет, это кто
Оскал и вопль заносит страшный
Над онемевшей пред бедой
Толпой республиканских граждан?
477

Владимир Нарбут • стихи
Знамена кровью не горят,
И гаснет серп, и меркнет молот:
Идет, кладет за рядом ряд
Скелетов человечьих голод.
И только ворон, только волк
(Второй трубит и первый кличет)
Не могут взять в счастливый толк,
Откуда много так добычи...
В душе — тяжелый, чумный лед.
Железная дорога
Пыхтело в пахах у паровоза,
Переливалось, булькало в животе,
Пока, задыхаясь от невроза,
Налетом глицериновым он потел.
Потел — и на рельсах, костылями
Пришитых (рантом) к клавиатуре шпал,
Чадил и качался под парами,
Похлопывая факелом поддувал.
Но вот, обеспамятев, короткий
Хлебнул глоток —
И выровнялся, вопя,
Что с этой простуженной глоткой
Легко, заметь, и жабу схватить опять...
Но вот
(Он — и лекарь, он — и мастер)
Подходит с гибкой талией человек,
Накладывает на чирей пластырь,
Во внутренностях роется, в голове.
Полощет огромные сифоны,
Чугунные обшаривает пупы,
Залазя в раструбы граммофона,
В цилиндр из пережаренной скорлупы.
И вдруг, поперхнувшись
(Дым, кострика...),
Нутро, хлеща, выпл<ев>ывает комок...
478

СТИХОТВОРЕНИЯ 1921-1923 ГОДОВ
Отец-паровоз, веди без крика,
Считай суставы, кованый башмачок!
Шипеть утюгом, скрести метлою,
Через решета сыпать песок, пшено
(Не веялка ли спешит с тобою?) —
Ведь так,
лишь так
заказано,
решено!..
...Пусть дождь шумит,
Кипит самовар —
Испей чайку, машинист, кондуктор!
Пассажир — муравей, вагон — мурава,
Товарный — с небольшим козырьком рундук.
Отец-паровоз!
Хрустят суставы,
Цистерны вялят свои окорока,
Кадрированные в кино составы
Продергивает по ночам рука.
Кругом обмолот, — урожай — в амбар
Под свист из пор, под хруст и пар.
(Павлин нефтяной, он хочет быть зеленым
Перо перегорело — пахнет паленым.)
Капустные ядра, в три обхвата бревна,
Жираф-экскаватор, туши и жиры —
Как тут обмозговано, полнокровно,
Нефть, уголь и хлеб —
Утробные пиры!..
Страна моя! Родина!
В сердце твое
По венам бежит и моя руда,
И я за районом осваиваю район
Высокого,
Единственного труда.
И я на твоей,
На нашей новостройке
Взамес беру железо и бетон,
479

Владимир Нарбут «стихи
Чтоб снова очутиться на станции,
Только,
Мигнув, растреснется семафора бутон...
Отец-паровоз!
Скатерть, а не насыпь,
До колосников твоих — и не прикоснись!..
Совсем не твоя это дорога, Некрасов,
Не твой это, Блок, кучерявый машинист!
И горы, и тундры, поля, пустыни,
Тайгу, хватающую коготками ежевик, —
Насквозь протыкает вилкой синей
Накатанных путей —
Упорный большевик.
Взгляни на завод, —
Разве допустишь,
Что до пятилетки и здесь была пустошь?
А здесь,
Где город расперло от гула, —
Здесь войлочным табором кочевали аулы,
Не люди, а звери, в косматых и хмурых
Бродили здесь, в перелицованных, шкурах...
Победу себе он во всем обеспечил,
К дорожным трудностям, упорный, привык, —
Он есть инженер, кочегар, машинист, диспетчер,
Но, прежде всего, он есть —
Большевик!
Страна моя! Родина!
Добряк-паровоз!
Квартир-экипажей и товаров обоз!
Отпихиваясь локтями, вертитесь, колеса,
Быстрей, быстрей —
И многоголосо!..
Я чувствую
(Нервы мои обнажены),
Как по обнаженным, толкая меня
В раскрытое сердце,
Сифоном крови звеня, —
На долгое счастье нашей страны.
Суставами строф,
По ранту рифм,
480

СТИХОТВОРЕНИЯ 1921-1923 ГОДОВ
История гонит свой
Локомотив...
»!* >!« »:<
Кобчики скулят над кленами:
— Быть дождю. — И кобели,
Залупив свои стебли
Луковицами солеными,
Волокутся за сученками.
А у них — всё кап да кап.
За хвост бы да на шарап:
Завертелись бы бочонками!
Розой насквозь осиянною
Рассыпается нарзан.
Лысиною осиян,
Сам — за сонной за Сусанною.
Что мне делать с ней под кущами,
Упоительный мой рай?
В зное ложа не желай —
За камнями стерегущими.
<1921>
Рождественская звезда
Как в далеком детстве, со звездою,
По снегам рождественским бродить,
Жизни с мудростью ее простою
Всё дурное за вечер простить...
Чтобы звонкий, ясный, молодой мороз
С месяцем окрепшим, с тишиною рос;
Чтобы все закуты, все углы души
Нега тюлем дрёмы заткала в тиши.
481

Владимир Нарбут »стихи
Взрослые, — с пятиконечной, алой, —
Бродим по свету мы со звездой.
Пением «Интернационала»
Колядуем, с тьмой вступая в бой.
Чтобы пролетарий новый мир воздвиг, —
Мир без крепостного рабства, без вериг:
Чтобы в человецех днесь и навсегда
В душах, солнцем ставших, умерла вражда!
25 декабря 1921
Харьков
Наше Рождество
Чрез тысячу девятьсот семнадцать лет —
Опять Рождество и ясли опять.
Но звезды не те, и радостный свет
Не тот, что вел пастухов Христа встречать.
Пещеры нет, а под небом голубым —
Революционнейший Вифлеем!
Грядущее —луч!
И прошлое —дым!
И настоящее — откровенье всем!
Коммуна!
Были и у богов свои
Пророки, свои жрецы, — но зато
Такой огневой, вселенской любви,
Как ты, не знал и не будет знать никто!
Из стран из всех принесли тебе мы в дар —
Не ладан и мирру — молот и плуг.
Звезда родила не блеск, а пожар,
И каждый каждому стал товарищ, друг.
О, пролетарий!
С поднятой головой
Ответишь ты, если б кто вопросил:
482

СТИХОТВОРЕНИЯ 1921-1923 ГОДОВ
— Вот здесь-то наше земное Рождество,
Вот здесь-то вся наша сила из сил!
<1922>
Людоедство
Из рукава поповского (немного позже,
Чем нужно было) вытряхнула ночь звезду.
Порожнее вываривает Запорожье
Котлы, роящуюся роя резеду.
И дым накручивает канитель старушью,
Иголками простегиваясь через речь,
Над вкопанной, пугающей, как свая, глушью,
Скуля, поводит скулами степная сечь.
А что старухе, бестолковой и горбатой
Колдунье, до шатающихся по степи
Волков, до перемигивающейся с хатой
Звезды? Шипи, обиженный чугун, шипи.
Вчера, стучавшееся наискось в младенце,
Веретеном, споткнулось сердце, и в углу
Лишь перевязанное туго полотенце
Проветривает время и качает мглу. .
А что старухе, головой простоволосой
За маятником, за иглой угнаться, что ль?
Догрызено, дососано ребро барбоса
И порохом растравливает чресла соль.
Шипи, обиженный чугун, шипи. Быть может,
Под животом краснеющим твои дрова
Обтянутся морщинистой, сухою кожей
И — человечья продерется голова,
И, как вчера, сияющей литой гримасой
Начнет кивать, топорщась, морщась, на топор:
483

Владимир Нарбут »стихи
Ну что ж, руби, переворачивая мясо,
С дельфинами вступающее в долгий спор.
Пускай мертвецкое лысеет бездорожье
И запекается соленая губа:
Несчастное мое ты, вдовье Запорожье,
Как снег, как холст, чиста, бела твоя судьба,
Беспалого, когтистого не станет следа,
И распадутся, лопнув в обручах, котлы,
И патлы ведьм растреплются, и людоеда
У сонной, хлебной убаюкает полы, —
И снова ночь поволочится закоптелой,
И хляби вызвездятся дробно и везде,
И вденется веретено в пустое тело
И — заболтает о старушьей резеде...
<1922>
Красноармейцу
(1918-1922 гг.)
Четыре года, долгих года
(Где, что ни шаг, — вперед верста!)
Тебя трепала непогода
Неспроста.
И неспроста на верной страже
Ты, революции солдат,
Следил, как лицемерил вражий
Циферблат.
Твой взор стал зорок, слух стал тонок,
Стальною сделалась рука, —
И Запад слушает спросонок
Звон штыка.
Одним он гибель предрекает,
Венки победные — другим.
Пятиугольная мелькает
Звезда сквозь дым.
484

СТИХОТВОРЕНИЯ 1921-1923 ГОДОВ
На ней скрестились серп и молот, —
Труда крещенье таково!
Что — зной, что — ветер, ночь и холод,
Коль торжество!
Да, торжество единой силы,
Союз рабочих и крестьян!
Буржуазия глаз скосила
На дружный стан:
Надеется и не надеется
Восставших в битве одолеть.
Свети, звезда красноармейца,
Пока во мраке свищет плеть!
И впредь, великий воин в мире,
Стой нерушимей верных скал,
Как эти тяжкие четыре
На славной страже ты стоял!
<1922>
Голод
Что голод? Голый, гулкий дол.
Что — золото? Лото, зола.
Шатаясь, человечек шел,
Упал и — смерть его взяла.
Черемухой кружит, несет,
И мотыльковая метель
Сопиет и сеет в сонный сот:
Пустая, пестует постель.
Ты, соловьиная, не плачь:
На печенежскую зарю,
Дарохранительниц палач,
Сквозь ризный жемчуг посмотрю.
И раздеру их, как тогда
(Ты помнишь?), кровью окропясь,
Висел, чтоб желчию солдат
Мазнул мне губы в черный час...
485

Владимир Нарбут «стихи
Что — золото, что — голод? Пусть
Морщина врежется в чело:
Коммунистическая Русь
И — перебитое крыло!
Но добрый и тяжелый хлеб
Восходит и... скрипят возы...
И (верим, верим!) сгинет склеп
В сиянье солнечной грозы...
И страшный, обезьяний след,
Оттиснувшийся на золе,
Слеза размоет, как и бред,
Которого нет в мире злей!..
<1922>
На пожаре
Пожар приподымает плечи,
Отряхивая на лету
Сережки пчел и в шерсть овечью
Вплетя фатальную фату.
Под ней, под машущей тревожно
Косым, обрезанным углом,
Поблескивает шилом шорник,
Перебегая черный дом.
Куда, куда? И в тучах дыма,
Взбивая мутные бугры,
Ворочается воин Рима,
Скрипят багровые багры.
И лестница, вися на кручьях,
Болтается без паука,
Пока в окружиях паучих
Чужая не мелькнет рука.
486

СТИХОТВОРЕНИЯ 1921-1923 ГОДОВ
И — крепкий, кропотливый хобот,
Хлестнувший струйкой, как игла,
Вдруг не попробует заштопать
Прореху первого дупла.
А шило выскочит навстречу,
Отпрянет, и опять мелькнет,
И в шерсть зароется овечью,
И вновь — кружки, кресты тенет.
И вновь густой, сырой и тучный,
Отарный вал над головой,
И ветер, мотылек беззвучный, —
Над копотию пуховой.
И вновь с одышкою, слабея,
На дроги валится рукав...
Процессия немой Помпеи,
Что встала, в желобах проспав!
Седины вырывает время,
Но веют крыльями века
И — сладко ощущать нам бремя
И паука, и мотылька!
И сладко знать, что грохот мыслим,
Сродни — не только одному
Бревну, но и залетным числам,
Равняющимся по уму!
И может падать свет, как копоть,
Греметь и запах свой иметь,
И те провалы не заштопать,
Где с ночью бьется мира медь!
1922

Владимир Нарбут »стихи
Бабье лето
Веселое, широкое зерно
Шумит и льется под лопатой свежей,
И, вычерпнутое, печально дно
Полей, где льнут водоразделы-межи.
А в закромах осела паутина.
Но, радиусы клеткой перебив,
Блакитный блеск паучьего притина
Продернулся сквозь пыль, вольнолюбив.
Он всюду зазимует, этот блеск!
Никто уж не поможет, не расскажет,
Как электрический прозрачный треск
Взрывался рикошетом через пажить...
Никто уж не поверит Веронике,
Что это волосы ее, что и
В России голос некий бабий, дикий
Вопит в просторах тучных: — Утаи!.. —
А что и как — вовеки не узнать!
И от того, червивые морщины
Вобрав в чело, беременеет мать,
Вздыхает конь в оглоблях, без причины...
Мы в чуде убеждаемся воочью:
При мозолях, земля и рожь — игра,
И выметнуты чадородной ночью
Не звезды — жабья, крупная икра...
Так широко, так весело шумит
Зерно в ладонях, пахнущих половой!
Раскрыт амбар, и веялка гремит,
И гаснет день, по-зимнему лиловый.
Несложное хозяйство — совершенно:
Топор остыл и прикорнул к пиле.
И вороха прирезанного сена
Пред мордою жующею милей!..
И что — печаль, и паутина — что?
Не Вероникино, не бабье лето,

СТИХОТВОРЕНИЯ 1921-1923 ГОДОВ
А труд и сила, дружною четой,
Среди крестьянского проходят света!
1922
Харьков
НЭП
Наваливается валютой,
Лабазником лобзает нас —
То Чичиковым, то Малютой
Прикидывающийся час.
Под сиплые сухие дуги,
Под розовые фонари,
Кабак, бокатый от натуги,
Зевает прорвой до зари.
И ведомо: автомобили,
Пофыркивая, развезут
Их по берлогам. (Жрали, пили...
А ты? Да что: раздет, разут!..)
И ведомо: чуть на ступеньки
Одной ногой — всему каюк:
Закружат кружевные деньги
И — труп столкнут, ликуя, в люк
(Так соблазняет, так пугает,
Сантиментален и свиреп,
И по республике шагает
Разрухой вынянченный НЭП).
А по ухабистой дороге,
По целине — за танком танк —
Хромая, тянутся налоги
В эрефесерствующий банк.
А в шахте, в темени колодца,
Цепляется ЦПКП
За каждый пласт, и сердце бьется
В моторе, точно в скорлупе.
489

Владимир Нарбут • стихи
И ведомо: идем не вниз мы,
А в гору, коль, отбросив стыд,
Над «Азбукою коммунизма»
Прилежно девушка сидит!
И ведомо: в мозги запрятав
Необычайный «Капитал»,
Мы не страшимся, что Скуратов
Иль Чичиков на пьедестал
Взойдет и станет монументом
В сознании широких масс:
В истории мелькнут моментом
Зигзаги нэповских гримас!
— Восставший пролетарий, в кличе
Всемирном гидру поразит,
И канет НЭП, и шею бычью
Навеки склонит паразит!
<1922>
Мы
Да, скифы — мы; да, азиаты — мы.
А Блок
Капитализм, ты — на уроне,
Мы строим пролетарский Рим:
Об атоме, об электроне,
О клеточке мы говорим.
Мы учимся. И тот, и этот —
Пером, как молнией, сквозь тьму.
Диалектический же метод:
«Вот потому да потому...»
Всё пальцем тычет он, и проще —
Простой Истории закон.
Нам, бывшим христианам, мощи —
Лишь падаль, нам не жаль икон.
490

СТИХОТВОРЕНИЯ 1921-1923 ГОДОВ
И не мещане мы при НЭПе,
Но бьется солнышко в груди
(Живой желток!) — и кровь отрепий
Велит: штыком загороди!
Лузгайте лязги в пулемете,
Вбивайте крепко каждый гвоздь!
— Вы, может быть, и не поймете,
Что — наша плоть, что — наша кость!
— Вы, может быть, (с улыбкой глупой)
Принимаете нас за глупцов!
За фантазеров! (Где же купол,
Венец дворцов из всех дворцов?)
Но вы забыли, рыбо-звери,
Отъевшиеся по кафе,
Как вы же прятались в пещере,
Влача медвежьи галифе;
Как вы же с посвистом и гиком
Неслись за мамонтом потом...
Потом... Да что! А нынче: ГИК'ом
(Губисполкомом) строим дом.
И лучшей воли, лучшей доли
Не знать нам — и в опасности!
Капитализм! Твой Капитолий
Густым гусыням не спасти...
(На крик в ночи) — «Глядите в оба»,
Твердит РАБФАК и ФАБРЗАВУЧ,
И не в обузу им учеба,
А яблоком — на грудь, из туч.
Мы, коллективные Адамы,
Расколдовали Т — Д — Т,
Над молотами мы упрямы
В передрассветной темноте.
Течем, меняемся ремнями;
Стара, но точно — холодна
История. И дни за днями,
На нас работает она.
<1923>
491

Владимир Нарбут »стихи
Сквозняк
То небо давит, словно нёбо,
Пересыревшим мясом вниз;
То шаркающего озноба
Вскипают шарики: очнись!
Хвоевый дождь! Перепелиной
Проветривает пылью рожь,
И над мелеющей лощиной
Замлела мельничная дрожь.
Водицу молочком подкрасим:
Ми-ми, ми-ми... ми-ми-ма-я...
Муму молчит... Мычит Герасим,
В корытце мордочку суя.
Сия собачка — быстрой искрой,
Лоснясь, посверкивает шерсть —
Волнует душу: удались, кровь!
И дождику с перепелами — честь!
Муму дрожит. И всё трепещет,
Всему бы солью изойти!
И табурет, и блюдце — вещи
Герасимовы — из житий!
Как быть! Как быть! Протухло вымя,
И не до вишенья ему:
Давнишняя о сера<фиме>
Легла забота <нрзб>
И как бы ангельское, вместо
Цинги набухшей синевой
Перо крутя и <нрзб> пестуй
Рукой заботливой его...
<Между 1921 и 1923?>
Криница
Пупами вздуваясь, большая-большая
Утробная лопается вода:
492

СТИХОТВОРЕНИЯ 1921-1923 ГОДОВ
Сквозь сутолоку, лишаев не лишая
Жабьих жабо, поспешает туда!
На дереве, треснувшем вдруг от натуги
(Не выдержала, дубовая грудь?),
На коже — горбатые секторы — дуги,
Радиусы: осмотрительней будь!
Прислышался запах (на глаз иль на ощупь),
Попробуй: махровый и есть лишай!
Куда же ведешь ты, портретная роща:
Сам я — Сусанин: за мной поспешай.
Поправил заботливо заспанный галстук,
С кривою улыбкой трость прихвачу.
«Да что ты: не сыро...» — «Подумай, пожалуйста,
Палкою рот раздеру я ключу?»
Приятель под куст закадычную шляпу
(Затрясся пером деревянным куст)
И гриб, уподобленный скользкому кляпу,
Из затененной — залуписто шустр.
Широкими всходят пионами речи,
Вздуваются, лопаются потом
И машут ромашкой, главой человечьей
Мозг и желудок пугая судом.
Пионы — на губы, и губы — пионы,
Приятель — пугающий попугай.
Черви копошатся во чреве Ионы.
Тень чешуится, но тинистый гай,
Но тинистый, выслепшии и сумасшедший
Бормочет: «А где же ее губа?»
И по позвон ку торопливые встречи
Вьются, — спиралью уходит труба.
Она заревет. Уж долбится, как дятел,
Теряясь в промежностях, каплей — ключ.
И шляпу насупил на брови приятель.
И захлебнулся в испарине луч.
<Между 1921 и 1923?>

Владимир Нарбут »стихи
Гимназическое
То мягко пятились, то выходили
Архангелы на боковых дверях,
Коря, что в кактусе, в паникадиле
Пчелу запутало, что впопыхах
Торжественность на жесть сменил священник,
Которому, среди духов и роз,
Подстриженные синие шеренги
Как шахматы расставить удалось,
Что Михаилу меч широкий, плоский,
Лучистый, опрокинутый плашмя,
Что вот другому щегольнуть в матроске,
Взлелеять лилию, засим, гремя
Улыбкой и глазами Саваофа,
Цепями в куполе переплелись —
И замолчать: домашняя обуза
Необольстительная <нрзб>
Поскрипывает носом черногуза
На липе, похожей на абажур...
<Между 1921 и 1923?>
494

«Александра Павловна» (1922)
# # #
Водяное в барабане,
И дурачится она:
Жар и сутолока бани,
Одуванчик смутный сна.
В завитом упругом дыме
Убыстряют бег часы:
— Добрый день тебе, Владимир!
И: — Спокойной ночи, псы!.. —
Но любовь одна и та же,
Вне пространств и вне веков,
Метит крестиками даже
Спины гладких пауков,
Нежит в замшевой постели
Шалопая до восьми,
Чтоб вынюхивал он щели, —
Канительный райский змий.
И, когда в последней дрожи
Задымится чадом лесть,
Станет донельзя похоже
На Сатурн всё, что есть!
<1922>
$ >:< #
Глаза, как серьги голубые,
В пушке — курчат и верб — ресниц,
495

Владимир Нарбут »стихи
И слезы по щекам, по вые
Текут, чтоб пасть, чтоб кануть ниц,
А ночь протягивает коготь,
Сжимая лапу в темноте,
И хочет месяцем потрогать
Рыдающую от затей.
Плачь и стенай! Паук подходит
Зудеть и закорючкой «3»
Зиять в развернутой колоде,
В мушиной мучиться грозе.
Постой! Я вспомнил: то не ты ли
Украла ночью нож кривой,
Ушла и — после наследили
Кругом. «Ну, что?» — Да, неживой.
И то не ты ль, не твой ли коготь —
Царапаете смуглый лик,
Чтоб горбоносый грубый Гоголь
Был менее при мне велик?
<1922>
Александра Павловна
ОТРЫВКИ из поэмы
Скучно жить на этом свете, господа!
Гоголь
1
Вы набожны, высокомерно-строги,
но разве я не помню, как (давно)
во флигеле при городской дороге
летело настежь, в бузину, окно!
Вас облегал доверчиво и плотно
капот из кубового полотна.
О май! Уж эти тонкие полотна,
уж эти разговоры у окна!
496

«АЛЕКСАНДРА ПАВЛОВНА» (1922)
А смерть не ждет.
Не стало в доме дяди,
и тети Клеопатры долг тяжел.
Она живет, чужого счастья ради,
нудясь: скорей бы почтальон пришел.
И, если вечером звонок с хрипотцей
в прихожей поперхнется раз иль два,
какая суматоха разольется
по комнатам, не вымершим едва!
Из Питера вы пишете со скуки:
«Здесь, тетя Капочка, дожди да грязь...»
Блестят очки, и сухонькие руки
берут альбом, завернутый в атлас.
Когда-то тем, кому вы очень близки,
в альбом портрет ваш подарила мать.
И трудно в этой щуплой гимназистке
вас, Александра Павловна, признать!
2
Оранжевые, радужные перья
и женщин судорожные глаза, —
павлинья нефть! И пятнышки на веере,
и вера верб, и заячий Мазай...
Проносится, визжа и выжимая
подол разгульный, кофием кропя
индюшьи яйца, лица, чтоб, хромая
дьячиха не взглянула на тебя,
чтоб храм, где хоры спят, твои веснушки
за звезды принял в куполе своем,
чтоб ситцевые сдобные подушки
горошинами грели — кто вдвоем...
Да что! — Чуть ночь, выматывает жилы,
как шелк из кокона, из тополей,
и (медуницей чаша просквозила)
фитиль я заправляю дебелей.
Приплюснутую комнату обшарив,
Клеенчатая суетится мышь, —
497

Владимир Нарбут «стихи
И в тесто, в дышащем дрожащем жаре
Сквозь лак угрем продавится кишмиш.
Однако и в благоуханьи тела,
яиц,окороков и куличей,
ты, Сашенька, богиней пролетела
и опахнула темень горячей
покоса похотливого, и снова
ресницами и веером маня,
и снова искрами дождя дневного
сеча, пронзая, встретила меня —
и — просветлела. Мы пойдем к дьячихе,
индюшек будем щупать, ветви гнуть
и мерина пузатого, в гречихе,
Обротью выводить в нетрудный путь.
Там, за амбаром, где хлебают хляби
расплавленную нефть, где волокно
кострики вымоченной, — астролябий
полно под полночь верхнее окно.
То лапой округленной, то гитарой
(...Прижалась Сашенька к плечу: следи...)
коробит звезды, и века-татары
бредут передо мной и позади.
И во бреду я мыслями махаю
и, если оторвусь, воткнусь иглой:
я верю заячьему малахаю
и дереву, цветущему пчелой.
з
Крыжние в зеленом росном небе
Сгинули, как табор: у-лю-лю...
И в ремизе ревизор, молебен
В прихожане кличет коноплю.
Палец — в палец, встала ветряная
Чаща, сквозняками заперта,
Думает, на Индию пеняя,
Что фонарь факира — кругл и стар.
498

«АЛЕКСАНДРА ПАВЛОВНА» (1922)
И туманы глаз твоих, и губы,
Горю обреченные в углах,
Сашенька, как голуби, мне любы,
Ворчуны на глиняных крылах,
Птичья клетка (лапки в перепонках,
Шаткие шершавые носы,
Горловой горох) и вперегонки —
На бочонках — обручи, часы.
Убегайте, выгнутые ребра,
Дедовой и внуковой судьбы!
Хорошо бы в канделябрах доброй
Свечке — ну, а как стеречь гробы?
От Адама повелся курятник, —
Сашенька, и мы ль не так живем?
Мы ли, в этих вечерах опрятных,
Не нахохлимся под рукавом?
Подадут немного нам в сосуде
Душного, как пена, молока,
(Выменем и шерстью пахнут люди,
Коноплей и временем слегка.)
И опять об Индии мы вспомним,
И о нем, похожем на попа, —
О факире, — что каменоломням
Вверила салопница-судьба.
Жил он, обрастая и худея
Рыжим волосом, питаясь лишь
Зернами — сморчками, лиходея
Вызывая тенью чрез гашиш.
Как гасила черная природа
Жгучий камень (тихий, славный пот!), —
Огненнобородый в огороды
Выходил: а что, она живет?
Щупал обметенную и, прямо
Стоя, протирал свое бельмо —
След утиного удара, — шрама
Холодок, покачивал чалмой
И, наверное (не правда ль, Саша?),
В нашей клетке нас благословлял:
499

Владимир Нарбут »стихи
Птичье счастье, глохнет простокваша,
Муха учит плесени фиал...
4
Яблоками небо завалило:
на «барашки» нынче урожай.
Пара в дышло — дьявол гривокрылыи! —
селезенкой екнула: езжай!
Александра Павловна — бумагу
из волос, из папильоток — прочь,
зонт с оборочкой — и — в колымагу,
чтоб турусы по ярам толочь.
В колее по оси увязая,
пьяное плетется колесо,
и за ним стегает мрак борзая
долгоспинной, верткою осой.
В холоде поблескивают тускло
стекла колымаги, ровный лак;
бьет и бьет перепелиный мускул,
и линяет дальний лай собак.
В супесок удар копыт (бутылок)
глуше — под пригорок с ветряком:
примостился, дурень, на затылок,
встал на четвереньки — пауком,
и колдует в поле по-кажаньи,
снегом осыпает с небеси.
В жерновах — сопенье и ворчанье...
Николай-угодник, пронеси!
И проносит. И уже направо —
жабий, бородавчатый погост:
человечьей пользуют приправой
чернобыльник и лопух свой рост.
Но плывут, попрыгивают хаты,
рыжий глаз мигает и верней
вырубы забора, что рогаты.
Тень, как тушь, и мезонин за ней.

«АЛЕКСАНДРА ПАВЛОВНА» (1922)
Александра Павловна проворно
ножку на подножку, пурх — в подъезд.
Закрутило б носом и Ливорно:
переносицу амбре проест!
Смоляные разметав, к покою:
коридорчиком — к пуховикам.
Как же ночи сахарной такою
быть, коль жар зыбится по ногам?
И еще: какие панталоны:
сединой насквозь прошел мороз!
Только отчего огонь зеленый
в твой зрачок и в заресничье врос?
— Душно, душно мне!
И жутко! —
Ежась,
ластится борзая,
по хребту
дико шерсть вздымается и — в дрожи,
корчась, лезет сука в пустоту.
Александра Павловна — в капоте:
персей колокольчики и — страх.
сердце задыхается на взлете:
кто там в коридоре шах-шарах?
Взять подсвечник?
Нет! И, прижимая
пальцы выточенные к груди,
вся — испуг, крадется, вся немая,
осторожная, за двери, впереди.
А борзая Хлоя задом-задом,
под кровать забилась и — скулит
жалобно.
Луна проходит садом,
он росой отборною налит...
Александра Павловна, дрожите?
Может, разморила вас кровать?
Вдруг за выходом во двор:
— Пустите,
Христа ради, переночевать, —
501

Владимир Нарбут «стихи
глухо-глухо старческой утробой
вынянченный голос.
Тишина.
Не кудлатый ли и низколобый
прощелыга клянчит у окна?
И, вся в трепете, — в стекло под аркой:
на ступеньках, морду в лапы ткнув,
хвост зажав, большущая овчарка
обомлела, шевеля копну.
И опять:
— Пустите, Христа ради,
переночевать...—
Дудит в дупло.
А потом — понурую — к ограде,
за балясины, поволокло.
Ты откуда, темный человече?
Светом силуэт твой окаймлен...
Под луной — в антоновке заречье,
сахарами пересыпан клен.
Александра Павловна, что с вами?
Отчего вы мечетесь, ножом
рассекая темень?
— К маме! К маме!
Не хочу я в доме жить чужом!
5
Зеленоватый, легкий и большой,
Удавленник качается на ветке
С дуплом, оглохшим ухом.
А вверху —
Такой же мутный, мертвый полумесяц.
Что за нелегкая сюда несет
И что меня в оцепененье держит,
Когда дышу, когда глотаю здесь
Вино, исторгнутое из могилы,
Вино, ползущее едва-едва
Чрез горло узенькое полуштофа,

«АЛЕКСАНДРА ПАВЛОВНА» (1922)
Приплюснутого в толстые бока?
И сукровица зажимает глотку.
А небо в звездах, как кожух в репье,
Мотузка скользкая не оборвется.
Но высунутый репнувший язык —
Он мой, он пьет мою же кровь и слюни!
И не удавленник, рудой, с платком
Намотанным на шее, господинчик, —
А я, веселый, голый и худой,
Созревший плод, болтаюсь на голюке.
И знаю:
Многому я научусь
Под этим месяцем ущербным, много
Переберу я в памяти людей
(Так схимники перебирают четки),
И после, пуповиной перегнив,
Мозутка лопнет, и — облезший, мокрый,
Я упаду, и треснет мой живот,
Кисельным маслом обелив потеки.
Гнусавя под нос, скорчившись, ночлег
Найдя под деревом и в жаркий полдень
Накликав смрадами фольговых мух,
Я потянусь, захлюпаю, я встану —
Чуть снова месяц ззубренным серпом
Распорет чрево, — встану и, хромая,
Межой поковыляю, чтоб потом,
Минув овраг и ток, на хутор выйти...
Ты, пес, не вой!
Окошко, не звени!
Храпи в углу, курносая служанка!
Теплеет кожа, ласковый вельвет,
И пахнет рот, во сне полураскрытый...
Сашурчик! Сашенька!
И ты — одна?
А где же муж, возлюбленный тобою?
Иль в тарантасе в город укатил
На ярмарку?
Не бойся: — это — Воля...
Теплеет кожа (пепел мой живой!),
503

Владимир Нарбут «стихи
И бьется жила медленно и ровно,
И пахнет рот.
А под белком моим,
Под веком вывернутым, безресничным,
Торчат кривые вепрьевы клыки
И, распирая челюсти, всё ниже
За подбородок тянутся, и вот —
Впились, урча, и вот — всосались в горло.
Сашурчик! Сашенька!
Ты, как тогда,
Во флигеле (забыла?) вновь трепещешь,
Вновь вся — от жестких роз и до ногтей
Моя, моя ты!..
Пес, трубить не надо...
Храпи, служанка.
Не звени, стекло
В окне, куда, нырнув, теряя капли
Белесой слизи с рук и живота,
Протискиваю лысый, липкий череп...
А месяц светит, и пока в овраг,
Прихрамывая, обтирая губы,
Плетусь к погосту, празелень его
Сочится в дыры глаз моих, и волчий,
Стоячий купорос — как на Страстной...
6
От досиня наколотого сахара
на скатерти слепило по утрам,
и самовар звенел у парикмахера
на подоконнике, — с камфоркой храм.
Назойливая растворилась зелень
и, назудив до бешенства собак,
чихала перхотью из всех расщелин
(не нюхательный ли попал табак?).
И лето легкое (сухое якобы)
потело через редкое трико,
504

«АЛЕКСАНДРА ПАВЛОВНА» (1922)
утенка гадкого (твой туфель лаковый)
пихая под топчан неглубоко.
Трепался бисерный ягдташ охотника,
напяливал ботфорты мушкетер...
А в переулке только тлела родинка
и только заносило дождик штор...
Отравленный медянки скучным ядом
(своей же прелестью), лысел июнь, —
и ежели б не в платьице измятом
ты подбегала к врытому коню
и, полосатым промелькнув чулочком,
в рубец — мизинцем:
— Ну и коновал! —
не волновалось бы ничто по точкам,
томления никто бы не знавал...
Не волочит обузу переулочек,
и даже парикмахер (гиацинт
сутулый) уличит (и до полуночи),
что храм есть храм,
а кран есть просто винт...
Собор!
Ударь враздробь в колокола:
Здесь Александра Павловна жила.
Во всю ивановскую бей, собор:
здесь кенар напевает до сих пор.
И, наконец, умолкните враздробь:
без пробки фляга: лопнула от проб...
1914-1916(1922)
Любовь
I
Обвиняемый усат и брав
(мы других в герои не желаем).
505

Владимир Нарбут «стихи
Бесполезно спорить с Менелаем;
прав он был, воюя, иль не прав.
Но любовь играет той же дамой
(бархатная, сметливая крыса) —
от широколапого Адама
до крылатоногого Париса.
Что ж дурного, если вдруг она
и в мою щеку вдавила зубки:
так свежи и так душисты юбки,
яблоком накатана луна.
Охраняют, заливаясь лаем,
кобели домок за частоколом.
(Бесполезно спорить с Менелаем,
тяжбою грозящим протоколом.)
Ты не бойся яблочных часов,
в кои плоть не ведает раздора:
сыростью напитанная штора
да табачный запах от усов.
Опадает холодок на плечи
голые.
Усатый молодчина,
лишь теперь я понял, в чем причина
суматохи нашей человечьей.
Лишь теперь я понял: никогда
нам не надо превращаться в кремний.
Пусть — вперед и взад — стегает время
собирает круглые года;
Пусть течет густая (до колена)
судорога, вьется лай собачий.
Ева ты моя, моя Елена,
что ты в жертве ценишь наипаче?
Выпяченные — бери! — соски?
Виевы ли веки или губы?
Иль в пахах архангеловы трубы,
взятые в утробные тиски?
Мы поймали то, что днем ловили.
И любовь попробует свой рашпиль
не однажды, как и когти филин —
смерть на яблоке двуполой тяжбы.
506
1915(1922)

«АЛЕКСАНДРА ПАВЛОВНА» (1922)
II
Не ночь, а кофейная жижа:
гадать и гадать бы на ней!
Пошла полумесяца лыжа
на полоз моих же саней.
Козлиные гонятся лица,
поблеивают и поют.
Животная шерсть шевелится,
и волос — не гол и не крут.
Куда мне и что мне, заике,
коль ворох соломы тяжел,
коль первый попутный, великий,
огонь лишь туманом прошел.
Валун! То не я ли, дорожный,
сквозь ртутную глянул слезу?
Ухабистый, неосторожный,
везу мое бремя, везу.
Могильникам не развалиться,
за пазуху сунули крест,
и выселицам веселиться —
напраслина! — не надоест.
Под полозом — жарко и скользко,
и ворох соломы тяжел.
Но что мне, заике, до происков,
коль кучер — и тот вот — козел!
Присел, кучерявый, на козлы,
поблеивает и поет.
Чтоб жилой, хомячьей и рослой,
(поет) подоило живот,
чтоб, выдавив дышащий розан,
я сам, облысел и умен,
пропал, потому что обсосан,
в кивающей прорве времен.
1914(1922)
507

Владимир Нарбут «стихи
III
Хорошенько втоптать чемоданы,
запихнув их в горбатый задок...
Канделябр, — провожают каштаны:
греховодный, прощай, городок!
Облака поддувает, как стружки,
наливает штаны у колен.
Над крылечком, к заржавленной дужке,
прицепил свой фонарь Диоген.
А и сколько сырых да курносых
белоногих белуг взаперти
сторожишь, променявшая посох
на четьи непотребных житий?
А и что тебе, пава, до сусла
кровяного, до плоти людской,
коль в лихом и сама ты загрузла,
опустившись с разящей клюкой?
И блюдешь, ястребица, в домашней
канарейчатой юбке враструб,
чтоб не вянуло вымя от шашней,
не болталось у Катек и Люб...
Лопнет месяц-яйцо и прольется
(ну, отваливай, ну, на ночлег), —
от папаши до золоторотца —
всякой твари налезет в ковчег.
И на поте замешено тесто.
Не связует расстрига-поэт
виноградной стопой анапеста
с чревоблудием схимы обет.
(Увести бы отсюда, жениться
на пропащей... несчастной... святой!
Привыкает же к людям синица,
и в трущобе немало цветов...)
Оловянные выстынут лужи.
Но тяжелый и розовый пар
там, где окорок девки белужий,
распирает берлогу, как шар.

«АЛЕКСАНДРА ПАВЛОВНА» (1922)
И кровать, убаюканный кузов,
на ухабах скрипит и поет
до утра. Одноглазый Кутузов
сквозь мушиный моргает помет —
в щеки брызнуло старческий йод —
Вон из города тащит расстригу.
Детвора разменялась по псам,
тарантас сотрясается.
Прыгай,
мой возок, по ежастым овсам!
Разливается май, златокудрясь.
И ныряет, пророча успех,
мой возок — Мономахова мудрость, —
выбивая мне
— Сидя в санех.
1916(1922)
Ночь
К полуночи куда прилежней
Перепелиный перебой,
Шмыганье нежитей и лежней
Сквозь полумесяц голубой:
Бутонами обвисла роза,
И каждый лепесток — губа!
И в кочке теплого навоза —
Жука домашняя судьба.
А ты раскинулась на ложе.
Ненасытимая любовь!
И росное чело тревожит
Пером отброшенная бровь.
По волосам, густым, как деготь,
Стекает, вздрагивая, лень —
На грудь, на виноградный ноготь,
На чаши лунные колен.
509

Владимир Нарбут «стихи
Под вычерпнутой с детства ямкой —
Пылающего рта разрез...
За белою, за сонной самкой,
Самец, гонись в трущобный лес!
И, не натягивая лука,
Под куст добычу волоки,
Чтоб мутная, хмельная мука
Четыре выжала руки.
<1920>
# * #
О, бархатная радуга бровей!
Озерные русалочьи глаза!
В черемухе пьянеет соловей,
И светит полумесяц меж ветвей,
Но никому весну не рассказать.
Забуду ли прилежный завиток
Еще не зацелованных волос,
В разрезе платья вянущий цветок,
И от руки душистый теплый ток,
И всё, что так мучительно сбылось?..
Какая горечь, жалоба в словах
О жизни, безвозвратно прожитой...
О прошлое! Я твой целую прах.
Баюкай, вечер, и меня в ветвях
И соловьиною лелей мечтой.
Забуду ли в передразлучный день
Тебя и вас, озерные глаза!
Я буду всюду с вами, словно тень,
Хоть недостоин, знаю, и ремень
У ваших ног, припавши, развязать.
1917
510 Киев

«АЛЕКСАНДРА ПАВЛОВНА» (1922)
В ботаническом саду
И брови, легкие, как два пера,
Над изумленной изумрудной бездной;
И подбородок (из-под топора),
Углом обрубленный, сквозь синь железный;
И голос властный, вкрадчиво певучий,
Так скупо опыляющий слова;
И пальцы-щупальцы, что по-паучьи
Дотрагиваются едва-едва.
Пугало, колдовало и влекло
Меня неодолимою стремниной.
Как ненадежно хрупкое весло!
И как темны вампирьи именины!
Но сквозь румяна и трущобы бреда
На колеснице мчась, как фараон,
Я настигала в нем не людоеда,
Восставшего из канувших времен;
И не монаха, огненной трубой
Из гроба ринутого на ухабы.
— С презрительно отваленной губой,
Зачем так давишь, каменная баба?
<1922>
Железная дорога
Под рысь рессорную перечеркнул
Край сумерек фонарный карандаш,
И, выжидая (сердца не отдашь?),
Аукается город, как аул.
Болтливое, ты взято на болты,
На даче спрятано, висит замок.
Но и под крест, что на холму измок
В слезах, подкапываются кроты.
511

Владимир Нарбут »стихи
Плакучий зонт — прозрачен и надут,
Похож на мышь летучую, но так
Нельзя ж, любимая, встречаться тут,
Нельзя ж дьячихиных дразнить собак!
Как птица падает (и пропадет
С лукавым локоном!) твой голос, твой.
Дитя, большеголовый идиот,
Бараньей мямлит, мучит тетивой.
Ягненок-ангелочек! Только сей
Наследует нам царствие. Увы!
Не Даниилы — мы, — и здесь не львы,
Не ров, а ровный перестук осей.
Не светляки молчат, а папирос
Да вот фонариков висят ряды,
И стрелочника ищут череды,
Чтоб разрешить таинственный вопрос.
И просто всё: в вагоне простыня,
Мутящиеся щеки охладив,
Как плащаница пестует меня:
Качайся, пасынок, не будь ретив!
Да не хочу (и вспомнить больно мне!)
О Пасхе — мамочка, ты умерла?
И думать — необыкновенный лай
И в необыкновенной стороне.
Толчок, и — нотные несут столбы
Скрипичный ключ и жизнь — от «ре» до «си».
Голубчик! Четверга не уноси,
Не уноси страстей моей судьбы!
Ведь как же быть: скрипит мое перо,
Нога медвежья, паперть заперта,
И крест нахохленный, сырой-сырой,
Над юностью сжимает два болта...
И даже зонтик, в ребрах подробясь,
Бесчисленными спицами слывет
За колею и за беседку. Вот —
Как режет рельс, упрямый контрабас!
И вот как станция летит, мелькнет
И пропадет (уже навек, навек!)
512

«АЛЕКСАНДРА ПАВЛОВНА» (1922)
Среди ключей, мурлыканий и нот,
Где детский похоронен человек.
1922
Колдун
Истает талия у вас,
Паук и знойная оса!
На тусклом сусле млеет квас,
В трубе коптится колбаса,
И, домосед и нетопырь,
Хоронится бобыль в дупле.
Распарившийся шубой вширь,
Шушукается: мне б теплей...
Да лежебоку не дано,
И, что ни кафля, жар, — а лед
Сочится, и застужено
Прищуренное у ворот
Куриное окно.
Шушукается: мне б теплей...
А (няни спицами) паук
Сучит сияние стеблей,
А осы выгрызли чубук...
Лазурно добела. И всё ж
Не талия, а перехват.
И выщербленный узкий нож
От ярости голубоват.
И пахнут потом сапоги,
Чтоб топотом потом пройтись
Среди кузнечной колкой зги
По костякам, упавшим вниз.
И, выколачивая дух
Из тела — пыльное рядно, —
В сенях аукнется петух
И пустит радугу в окно.
<1922>

Владимир Нарбут «стихи
В склепе
Позеленела каждая кость,
Выветрилась, как память, известка.
Было и будет так: только горсть
Пепла, тумана, холода, воска.
Где же теперь ты, нега моя?
Где? И не всё ли в мире едино:
Волос и шерсть, перо, чешуя —
Глина жужжащая господина?
Где же искать мне губ твоих пух,
Иней, что мы и летом растили,
Если собачье ухо в лопух
Жизнь развернула, воя в могиле?
Слушать тебя, тобою дышать
И, задохнувшись душным помолом,
Ноздри раздув, кобылой проржать,
Мчась через гати, по суходолам.
В этом ли ты меня не поймешь?
Взоров не знать бы мне синеглазых!
Сам на себя отточенный нож
(Черт-полумесяц) грею за пазухой.
<1922>
Бродяга
Ты разглагольствовала, нищета,
Со стоиком, учеником Сенеки;
Сковородою ты была взята
Из бурсы: вынута из-под линейки.
Обезображенная, без имен,
Апулией шаталась, Украиной, —
И твой большак был много раз клеймен
Подковою, находкой соловьиной...
514

«АЛЕКСАНДРА ПАВЛОВНА» (1922)
Но даже наискромная из скромных
Домашних пищ покажется хулой,
Когда бродяга, в башмаках огромных,
Толкнется в дверь светящейся скулой.
Чего о семени так властно трубишь,
К хребту приставшая вплотную плоть:
Живот, согревшийся в пеленках рубищ,
И перочинным можно проколоть.
Как башмаки, сбивая по дороге
Наперстки мака, второпях несли
Веселого, что вырос на пороге
Лазоревой, студенческой земли!
Мотнет пивными патлами, ноздрею
Попробует: не пахнет ли борщом?
Его на пир, на сеновал настрою, —
Он перспективой будет обольщен...
Я на него похож: бурсак, бродяга
(грохочет в торбе гиря-просфора).
Меня мутит, и бьет, и гонит тяга,
Как вальдшнепа — в свеченьи фосфора.
Большое тело жалуется на ночь:
Облобызай, облобызай меня,
Кровь преврати в вино — и в теплом чане
Подай к вечере, ушками звеня.
Упрямую да одолею шею,
Да придавлю ее к земле ногой,
И кану в Кану, кану в Галилею —
Непреткновенный, шумный и нагой.
1914(1922)
Совесть
Жизнь моя, как летопись, загублена,
киноварь не вьется по письму.
Я и сам не знаю, почему
мне рука вторая не отрублена...
515

Владимир Нарбут • стихи
Разве мало мною крови пролито,
мало перетуплено ножей?
А в яру, а за курганом, в поле, до
самой ночи поджидать гостей!
Эти шеи, узкие и толстые, —
как ужаки, потные, как вол,
непреклонные, — рукой апостола
Савла — за стволом ловил я ствол,
Хвать — за горло, а другой — за ножичек
(легонький да кривенький ты мой),
И бордовой застит очи тьмой,
И тошнит в грудях, томит немножечко.
А потом, трясясь от рясных судорог,
кожу колупать из-под ногтей,
И — опять в ярок, и ждать гостей
на дороге, в город из-за хутора.
Если всполошит что и запомнится, —
задыхающийся соловей:
от пронзительного белкой-скромницей
детство в гущу юркнуло ветвей.
И пришла чернявая, безусая
(рукоять и губы набекрень)
Муза с совестью (иль совесть с музою?)
успокаивать мою мигрень.
Шевелит отрубленною кистью, —
червяками робкими пятью, —
тянется к горячему питью,
и, как Ева, прячется за листьями.
1919(1922)
# # #
Лавина, сонная от груза,
Дохнула холодом на шлях,
И град — не град, а кукуруза,
Что в синих вызрела полях.
516

«АЛЕКСАНДРА ПАВЛОВНА» (1922)
Сыпнуло мутным и каленым
По косогорам и низам, —
И, как павлин, хвостом зеленым
Играет день по небесам.
Взмордованный ройбою улей,
Шумит и гаснет дюжий гром.
И красноперою зозулей
Кукует сердце под ребром.
И вновь по жилам, что стеблями
Вросли в меня, ползет вино, —
И в златосолнечном Адаме
Яйцо грозой опалено.
<1922>
Хлеб
Отфыркиваясь по-телячьи
Слепой пузырчатой ноздрей,
Сопит, одышкою горячий,
Чванливый хлебный домострой.
Толчется в кадке (баба бабой),
Сырые бухнут телеса,
Пока в утоме сладкой, слабой
Тяжелый гриб не поднялся.
И вышлепнутый на лопату,
Залакированный водой,
В сиянье зоба, сам зобатый
С капустной прется бородой.
И, в голубое серой грудой
Мозгов вползя, сквози, дрожи,
Чтоб гаснущей рудой полудой
Стянуть желудочные ржи;
Чтоб затхлым запахом соломы,
Перепелами пропотев,
На каткий стол под нож знакомый
Переселиться в слепоте.
517

Владимир Нарвут «стихи
Лишь челюсть, комкая, расскажет
Утробе, смоченной слюной,
О том, как скоро снова пажить
На стебель выплеснет зерно.
И, утучнив его угрюмым,
Литым движением в кишках,
Отдаст, разнежив, частым думам
О розовеньких гребешках,
Что прояснили взор девичий,
Отбросив русые с чела:
Над ломтем прадедов обычай
Половой сытого дупла.
1915(1922)
Щука
Кулешом стреляет казанок
В осадившие его носы.
У речного тигра (иль осы)
Выгравированный бок размок.
Провела по животу ножом,
Вырвала, поддев, пузырь рука, —
И померкла навсегда в чужом
(Масло конопляное) река.
Трижды включ перевернуло пасть
(С передка оскаленный башмак), —
И пропасть ей под пшеном, пропасть,
Чтоб в крутящемся и хрящ размяк.
Предскажу (на левую хромой):
Хрустнет кость и брошен будет в таз
Жаберник с ресничной бахромой,
Ржавой солью выгрызенный глаз...
Где ж веленье щучье, твое,
Где разбойничий, прямой покрой?
Не тебе рассыпаться икрой,
Промелькнуть на целый водоем!
518

«АЛЕКСАНДРА ПАВЛОВНА» (1922)
Под сосной заждалась (у корней)
Друга, не приметила врага, —
И сквозь факел, выстрела верней,
Гикнула в три пальца острога...
В эту ночь — неслыханная тишь:
Сосны, дым, и в дыме (в небо) брешь.
Ты одна внимательно следишь,
Как доваривается кулеш.
В эту ночь, среди песков и трав,
Ты особенно мне дорога...
В позвоночник вилу мне направь,
Чтобы не увидел я врага;
Чтобы пред тобой, притворный друг,
Я (один!) без чешуи размяк,
Жабрами в тазу пугая вдруг
Девушек,
Несносный суд шемяк.
1921
На смерть Александра Блока
Узнать, догадаться о тебе,
Лежащем под жестким одеялом,
По страшной, отвиснувшей губе,
По темным под скулами провалам?..
Узнать, догадаться о твоем
Всегда задыхающемся сердце?..
Оно задохнулось!
Продаем
Мы песни о веке-погорельце...
Не будем размеривать слова...
А здесь, перед обликом извечным,
Плюгавые флоксы, да трава,
Да воском заплеванный подсвечник.
Заботливо женская рука
Тесемкой поддерживает челюсть,

Владимир Нарбут »стихи
Цингой раскоряченную...
Так,
Плешивый, облезший — на постели!..
Довольно!
Гранатовый браслет —
Земные последние оковы,
Сладчайший, томительнейший бред
Чиновника (помните?) Желткова.
1921 (1922)
520

«Казненный Серафим»
(1921-1923)
На рассвете, праведником
Окно
На мужа горько жаловалась скрипка,
Такая жилистая, как и я.
Се — хрущ, полакированный улыбкой,
Ресницами пошевелил, поя.
Безумной фиолетовою спичкой
Черкнула голубь и, взметнув икру,
Дышала плавником и по привычке
Во снах кормила манной детвору.
А в липах, где обрыв, ждала засада.
По красному горюя фонарю,
И погребом от дождевого сада —
В упор и в рупор: в уши и в ноздрю.
Горели свечи в пузырях, и это, —
Ах, ах, — распахнутое в сад окно:
Гимназия; и синего рассвета —
Невыразимое, для всех одно!
Как смугленький с косичкой, в биллиардной,
Забились в угол (рама — негатив),
Плененные планидой — Ариадной,
Что вьет кадриль, задачник захватив!
Под алебардой — алгеброй, высокий
Наш век, наш Соломон сидел-гадал,
Мучительные разрешал уроки
И в крестиках сиреневых рыдал.
521

Владимир Нарву m »стихи
Коса плетеная и пелерина,
И в раме свет не синий, а мучной.
Кадриль со скрипкою я не отрину
И не захлопну теплое окно!
Жуками майскими и крепкой жилой,
Вбирающей лазурью, — навсегда
Ты, свежая, к себе расположила
Гимназии галунные года!
И в биллиардной угол есть; и это, —
Ах, ах, — распахнутое в ночь окно:
До гробовой луны и до глазета,
Невыразимое, сойдет оно!
Детство
1. ВНАЧАЛЕ
Очаровательный растаял аист,
И голое дитятя-индюша.
В очипке бабушка бубнит, простая:
вернулась на землю ее душа...
Как бы двойной в единой оболочке
Завязан плод был, и помолодел
(когда взыграл оборками сорочки
младенец у грудей) его удел.
Вернулась, душенька, и восвоясях
пупырышками тело поросло,
и ухо перелило бреды пасек
в кота мурлыкающее мурло...
А с горизонта погрозила церковь
(антихриста отродье, отлучу!)
мизинцем скорченным — и табакеркой,
балуясь, занялся, полез к ключу.
Резной, пощелкивавший музыкально
за пазухой амбарного замка,
на костыле висел он (возле спальной), —
худая, почерневшая рука...
522

«КАЗНЕННЫЙ СЕРАФИМ» (1921-1923)
Невесть куда родителево горе
зрачками и копытами брело:
чтоб я змееныша на косогоре
не придушил, чтоб горло на село
насело, жадное, и пило-пило?!
Случилось так, что круглым ртом луны
(при солнце) день, как лампу, закоптило.
Очнулись черепами валуны...
И всё ж ручонки рыли печерицу
под осокорью (зонтик-шампиньон),
и вдребезги разбитой черепицы
шампанским блеском глаз был опьянен...
Мохнатые махнули махаоны
и ситчиком перемахнули чрез
домок одноэтажный и согбенный:
Чего в бурьян и бурелом залез?..
Гнилое яблоко, шлепок, щепотка
Трухи трутневой — и чудная быль,
Когда, пропахнувший таранью, водкой,
Как в воду канул пасечник-бобыль.
За косогором обернулся, куцый,
сафьяновым притопнул сапожком...
Фаянсовые в мураве пасутся
Гусыни (вперевалку и шажком).
И черногузово гнездо на дубе,
В сохе которого (под треск, в сухмень)
Мгновенная игла, сквозь кору-струпья,
продернула лоснящийся ремень.
Ликуя, молния на деревянный
отцовский домик возложила нимб.
Сатурн стыдливо вышмыгнул из ванны,
ванильный воздух шелестел над ним.
И плыли, таяли и снова плыли
стрекозы-самолеты, махаон
матерчатый, жуки-автомобили,
мурлыкающий (часом позже) сон.
Грозила церковь бабушке за внука:
во благовремении б утопить.
523

Владимир Нарбут «стихи
И в архалуке приплелась наука:
архаровца над грифелем зудить.
1916
2. ВЕРБНАЯ СУББОТА
Вербой скользкой, розовой девчонок
похлестать бы, да идут попы,
да звезду клюет луна-курчонок,
вылупившийся из скорлупы.
Улица, прогавканная псами,
переулок, козырьком крыльцо;
от рудых подпалин под глазами
скорбно материнское лицо.
Руки по локоть в горячем тесте,
наспех вывернутые чулки...
...Сколько бы корабликов из дести
можно сделать — мы не дураки.
Завтра обязательно на речку:
рафинадом крыги у быков
рушатся... Да где же дел я свечку?
Скажет репетитор — «Гусь каков...»
— Повтори четвертое спряженье, —
выворачивает мать чулок.
Тает, тонет головокруженье:
тянет рот полудою зевок.
У, латынь поганая! — Я сброшу,
мамочка, мундир. — А это что?
— Что, следы? — Ты потерял галошу!
— Это мокрою полой пальто... —
А чрез три минуты (...как у Гейне):
Выпей чаю, да пора и спать...
В крепко настоявшемся, в портвейне,
палочки взойдут, нырнут опять.
К счастью... Так и на ногтях бывают
пятнышки. А всё ж латынь зубрить
524

«КАЗНЕННЫЙ СЕРАФИМ» (1921-1923)
надо... сахарные наплывают
мысы на мост, силясь повалить...
Гавкает луна, гоняясь с вербой
за попами, обожравшись звезд,
и шербет в лоханке не исчерпан,
скалкою накручивает гроздь.
Локти месят, мешковата усталь
лампы — перед Пасхой так всегда.
Как у матери, в страданьях, Суздаль
сузил лик — из глаз течет руда.
Зубы медными, чужими стали.
Но, оскомину искомкав, рот,
ухо ловят шлепанье сандалий,
легкий крик, на сале поворот...
Сонное перо на теплых крыльях
снизу поотрепано, и я —
будто на перроне, где решили
ветерком пощекотать меня.
Пышут паровозы через сетку
и, отпихиваясь рычагом
(локтем), — дальше смятую салфетку
дали мне — и никого кругом...
Чую: серафимова забота
борется с больной твоей слезой, —
волосом заросшая суббота,
восковою лайкой и лозой.
1916(1922)
Чаепитие
По тебе одной соскучился,
Тульская моя Фита,
Что слезой (не ради случая, —
Совестию!) налита.
Разлучился и — лучинами,
Как лучами, вниз и вверх, —
525

Владимир Нарбут »стихи
Поперечными морщинами —
В синеградусный четверг.
Переламывает полымя,
Дым спирает под матрац, —
Выжми вымя, — только голыми
Пальчиками, чтоб не драться.
Не к чему! Не плачет, сотистыи,
Преет — преет сквозь слезу,
Сыр и — мухи муж колотится:
Обморок зовет грозу,
И затем: на дне шатаются
Кремовые кремельки,
С пагодами и китайцами
(По погоде) уголки...
Саваоф, ветхозаветная
Тяга к меди и ключу.
Тень квартирная, каретная, —
Всех ремеслам обучу.
Но по картам до разлуки ли.
Рим и Тула — как одно.
Мы себя заулюлюкали:
Холод за дверь, жар — в окно.
И раздуть ли до подрясника
Скатерть, кроме того, тень.
Синий, синий, узкоградусный
(Четвергом, как грудью) день.
Напоказ лукавит луковицей,
А лучи — и вверх, и вниз.
И... и, если не аукнется,
обмороком задохнись.
Малярия
Журавли, шурша рогожей:
Ленточка, не оборвись.
И нагую, с ровной кожей,
Вылихорадило высь.
526

«КАЗНЕННЫЙ СЕРАФИМ» (1921-1923)
В рясе путаной монаха,
Подожком — всё тык да тык,
И к бараньей Мономаха
Узкий череп мой привык.
Ляписа я насосался.
Жаркие, сквозные льны
Свищут в темя, дуют в пальцы,
Бабочки — и те больны.
Над кулачною капустой,
Сонным тыквенным цветком —
Тыкаются: грустно, пусто,
Ни о чем и ни о ком...
Жухнет кожей детородный
И коричневеет цвет,
Горечию огородной
Волос сводится на нет.
А какие были ставни,
Домик славный был какой:
Как под сердцем у Христа, в ней —
В комнате — тень и покой...
И теперь... на ленты рвется
Коленкор, и не помочь
Никому, чтоб у колодца
Не зазимовала ночь.
Кочанами запотело,
Бородавкой подавись:
Вылихорадило тело,
Вылихорадило высь.
Рождество
Не знаю, как и попроситься
В твой дом мне, — маленькой, в плаще:
Запахло в воздухе лисицей
И свежим мехом вообще,
Огромные такие окна, —
Не окна, проруби. А вот
527

Владимир Нарбут »стихи
Под частым я дрожу и мокну,
А мамочка не позовет...
Рождественские едут елки,
Полозья рельсами звенят,
И бестолковые (что — в толке)
Трамваи чешут свой канат,
Фиалковый шипучий магний
Обронит одуванчик. Ты
С дивана (розовая, ангел)
Не встанешь: нет тебе фаты.
Не встанешь, потому что проще
Покоиться и не курить,
И лакированный извозчик
Копыт не испытает прыть.
И у театра, где дорожки
В сукне, где мутные шары, —
Не вспыхнут долгие сережки
И не растают от игры.
Сегодня молодо и грустно
И радостно, как никогда;
Переговаривая устно,
Растапливается вода.
И в оттепель развозят елки,
Под лыжами сочится след.
Сочельник в рваной треуголке —
Наполеон, а где же дед.
Воспоминанье виновато,
Серьга да разве ты — слеза.
Огромной белой-белой ватой
Зазастило глаза...
Тяга
Прополото теплом болото,
И вальдшнеп, карий, гиревой,
Покрякивая от полета,
Нежнее в сумрак под горой.
528

«КАЗНЕННЫЙ СЕРАФИМ» (1921-1923)
Кора, стянув корсетом, туго
Томящуюся грудь, гудит.
Березка!
Верная подруга!
И по тебе струится стыд...
Вот-вот во мглу, в густую просонь,
Выдавливая облака,
Ты матерью простоволосой
Оборонишь каплю молока.
И уж потом, к заре огнистой,
Тебе грудей не удержать:
Сережки, вялое монисто,
От хлябей им ли не дрожать!
И вальдшнепу, что тычет ворох
Листвы, подбитой под ольху,
Тучнеть и зябнуть в разговорах,
Паруясь в порослях на мху...
Блестит у сходной колымаги
Железо голубое, там —
Пыжи из пакли и бумаги,
Стволов похолодевший мат.
Сучонка трется виновато.
И, раздувая самовар,
Подручный (вроде Пустосвята)
Не вырвется из шаровар...
Березка, голая до боли,
Малюсенькая ты моя!
Качаешься на тяге? То ли,
Когда по оттепели — я.
В высоких сапогах, как хобот,
В звериной шерсти, в армяке,
Глистом подхлестнутым торопит
Курки-крючки зажечь в руке...
И мне не карие, не эти
Зрачки, растущие клопы, —
А несравненные на свете,
Единственные у тропы!
Ты, сероглазая, как сумрак,
Захватный, шалый, впопыхах
529

Владимир Нарбут «стихи
Пистоны бьешь и в горьких, хмурых
Со псом выслеживаешь мхах.
И шомпол, впаянный, как в латы,
Задерживает хлюпкий шаг.
Березка тонкая моя ты,
Моя тягчайшая из тяг!
Казнь
Телеграфист (на захолустной)
Обмокшей пигалицей стебанула,
Аортой заорала — и во мне!
Певучий голос (да, во сне)
Проталкивается из караула.
Где это было? И как давно прошло,
Сияя бабочками, детство?
Горластое здоровье я приветствую
И в три шея выталкиваю зло.
Что пигалица, спутница отары,
Коль, остывая, кличет плоть
На сахар кость перемолоть
И бросить аппарат и взять гитару?
Замерзни, Морзе! Не подняться, не взойти,
Не прокричать на льдистую лунку:
Петушиная спесь, и на шее фурункул,
И сусло в дрожжах, как желе, в груди!
Скучная филантропия! И нет интереса.
Цветок
Он — анемичен (если можно
Так выразиться), анемон.
Небесный, но сквозной и ложный
(Как всё, что здесь), немецкий сон,

«КАЗНЕННЫЙ СЕРАФИМ» (1921-1923)
Глазастой феей он взлелеян,
Поддакивало и греху:
Недаром высадила фрейлин
Его в древесную труху.
Немой, и чуешь не мое ли
Биение сердца и не мой
ли вопль: «А как же, как же в поле,
Где следом за зимой — хромой».
Учесть, но траур не участлив
И так же немощен и нем.
И, Гретхен грохотом зазастив,
Жуками, жужелицей — Брэм...
О слабенький цветок бесполый:
Не опылиться и пропасть.
Прыжками ражего футбола
Лягавая, разинув пасть.
Неосторожным локтем рюмку
С ликером сбила: ой, ла-ла.
И, долгоносым следом хрумкая,
За вальдшнепом сырым — стрела.
Разбился, и в перегоревшей
Листве — конец тебе, конец,
Немецкий сон, так сладко млевший,
Лазурный леденец.
Самое
Не от того ли, жабры раздувая,
Жуя губами, в волоса залезла,
Что сахаром натертая, кривая
Нога ходячее подперла кресло?
Но тут не млин, где сквозь кругляк гусиный
Лоснящемуся не продраться просу,
Где копотью ресничной керосина
По липкому осело купоросу, —
Муштрой гусарской вывернуты ляжки!
Наездница, сосущая наотмашь:
531

Владимир Нарбут «стихи
Угря, воздетого на стержень тяжкий,
Губами поманила и — не вспомнишь.
Но выплюнутый (с боли нежнейшей)
Слизняк — размазанный слепой обабок —
Трущобное над каждою из женщин
Раздавит в сумерках, как месяц, слабых.
И забормочет плоть, в ночи качая
Верблюжей головой ихтиозавра,
И утро жадное нас, после чая,
Вдруг окунет, венчая воском лавра.
Червивый филодендрон на веранде,
Наверное, не скажет, многопалый,
Как выглохли герани без гарантий, —
Подружки, что рука не потрепала.
Ее рука! Чьи ногти — перламутром
Мерцающие запонки, наперстка
Не знающие (и иглы), лишь мудрым
Персидская пушком лоснится шерстка.
И там она! Ничто не уловимо,
Неизъяснимого ведь нет, и значит,
Что и под перьями у Серафима
Мозоль болит: канючит и конячит.
Плавание
Поезда, трамваи, карусели,
Глазом обведенное ландо, —
Плавно вы вошли и плавно сели,
Тронулись, — седой и молодой.
Матовым, но ясным негативом,
Чуть качнувшись, отбыло стекло.
Добрый путь, всем добрым и счастливым,
И заулюлюканным хулой.
Ты плыви вдоль улиц и вдоль станций,
Сатана в сатине, ты же стань,
Ангелок, на сопке у китайца, —
Стань и стой в зачумленную рань!
532

«КАЗНЕННЫЙ СЕРАФИМ» (1921-1923)
Потому что раны очень трудно
Заплывают рыхлою губой, —
В призме, бьющей искрой изумрудной,
Воя, искромсается любой.
Потому что тянет из футляра
Кипарисового, — потому
Приутюженный клочок фуляра,
Знаешь, я по-своему приму.
Кучер — как цыган, кондуктор тяжкий
(Не вращайте смелые белки!)
И шофер в приплюснутой фуражке, —
Сатана в сатине, — далеки.
А глазетовый, в рессорах хлябкий,
Экипаж лишь спицами спешит,
И под скромной, с васильками, шляпкой
Серафим снежинкой порошит.
Белая вуаль, и снова рана,
Снова эти серые глаза...
Жилы! Доконайте ветерана,
Бросьте с буферов под тормоза!
Мне ли жить с отрубленною левой
(Ахает папаха, как Махно), —
Свял фуляровый и — не прогневай:
Я пальну и — выпрыгну в окно!
И опять качнется и с заминкой,
С поволокой тронется стекло...
Так, фотографической пластинкой
И цыганской волей — потекло.
Так, вошли жильцы и мягко сели
(Свет-то тот!), — седой и молодой:
Ремонтируются карусели,
И в ликере липовом ландо...
Мороз
Как полозом по яблоку тугому.
И с посвистом, над вербой у овина,
533

Владимир Нарбут »стихи
Взлетев, закоченела половина.
Ему, ему (и никому другому!) —
Широкий снег, суровый стон подреза,
И меж сосцов, под шкурою бараньей,
Щекочущее перышком желанье,
Когтей тетеревиное железо.
Но ток не вытоптан еще, и колкой
Зеленой сыпью, с зельтерскою схожей,
Роится воздух. Дышит под рогожей
Мохнатый барабан, кидая челкой.
Шарахнется ли от парной и свежей
Говядины на розвальнях, где сторож,
Которого никак не переспоришь,
Где туша движется копной медвежьей?
Сосун, он липовой балует лапой
Нутро урчащее, и, может, даже
В отвислый хвост ползет слюнина та же,
Чтоб обернулся конь гнедой в арапа.
Не кувыркнуться вещею кавуркой, —
Под кожей, как под буркой, разлита
Живая мокредь; полоз-калита —
По-родственному селезенке юркой,
Свистит, и сыплется зубовный скрежет,
Антоновка сквозит. Эх, не жалей той,
Которая поводит ручкой-флейтой,
Которая сегодня же зарежет
Осоловелого в кровати мужа.
И лужа черная не запечется,
Подпалина у глаз, как грех, зачтется,
И циркули кругом расставит стужа...
Эх, не жалей ее. Ты сам, который...
Барана залупив, тряхни папахой:
Хлеб и в поту холява — под рубахой.
Оглоблями и крыльями — в просторы.

«КАЗНЕННЫЙ СЕРАФИМ» (1921-1923)
В парикмахерской (уездной)
За завтраком иль в именинной ванне, —
Я в зеркале: прозрачное купе.
Одеколонный ладан о Ливане
Напомнил, а тесемка на диване
Густыми гвоздиками — о клопе.
Лоснящееся логово, наверно,
Казнит бока спиралями пружин,
Уютно, заспанное и примерно
Такою, как с кровавой Олоферна
Главой Юдифь, судилище мужчин.
Олеография в мушином маке
Олеонафтом крыта, и комод —
Под лоск в гипюре вязаном, чтоб всякий
Берег благополучье и при драке
Ссылался на листы парижских мод.
На нем — два узеньких, гранений полных,
Бокалов с позолотой, и бокат
Гранатами лущащийся подсолнух
И радугой в стекле, в табачных волнах, —
Соленый день, селитрою богат.
Намыленный, как пудель, под железо
Откидывая шею, и, сквозь век
Смеженье, моросится до пореза,
Всё чаще, и в матросском «Марсельеза» —
Синее сыворотки из аптек.
Но музыка, не пойманная колбой, —
Позволили ей воздух замесить!
С токсинами флаконы я нашел бы
И к Пугачеву в малахаях толпы
Привел бы, перестаньте моросить!..
Приятной пуговицей спелый ящик
Комода оттопырился, и — вдруг,
На дне обоев, в розочках лядащих,
Сверкнуло лезвие и — настоящий
Ремень вываливается из рук...
Зарезан! Недомыленной горилле —
Как ниткою по шее, марш — кругом.

ВладимирНарбут »стихи
Юдифь! Достаточно мы говорили
Об Олоферне, — помечтаем или
Поговорим о чем-нибудь другом...
1919
На хуторе
Льняные льнули-льнули облака.
Их пушка выстирала, их несло,
Чтоб кошка долакала молока
Вершок, чтоб веселей гребло весло.
Рожденный дошлой рожью урожай
Лежал и угрожал тому, кого
Сам барин самоварный невзначай
Рубнул и — выстроил под Рождество.
И гончую в подпалинах тогда,
Как стерву, вытянуло за косым
В дубах и меж дубами, где вода.
Дубровский выстрелил, и — пухнет дым.
Пали, пали. Кто мало-мальски зол,
Кто думает, что хуторок разверст
Лишь для него, — к окошку подошел,
Облокотился: молоко и... морс!
Что, кошка? Неужели и она,
Умывшись, поцарапаться могла?
Сохатая, послушная жена
Ползет, и юбка над дуплом — метла.
Билибинские плыли облака.
И не доплыли. Мыльные труды!
И батарея скачет через лак
Сквозь дым сухой — на гребень, на скирды.
Но, грыжу выпекши, бревном амбар
Вмуравливает муравьиных ос,
И с рвотными щеками отпрыск бар —
Зерно куриное — рукой, вразброс.
536

«КАЗНЕННЫЙ СЕРАФИМ» (1921-1923)
Байстрючье, ребусное, пузыри
Пускающее во пахах в бреду —
И на колесах страшных фонари
(Прикажите и — экипажик!).
Ду-
Дубровский! И — Билибин! Лень и лень.
Шаром по ямам (гоп ди гоп!) шарад.
Осина. Осень. И осиный день.
А синей гребле и веслу не рад.
Так, так. Но вытряхни, но измочаль
И, как Мазепу, кинь меня на круп,
Чтоб нагло выпростало и печаль,
Чтоб сох и я, но у сохатых губ!
Ворожба
Смотри: стуча точеной палкой,
Кострикой по небу пыля,
Слепая ночь за синей прялкой
Разматывает тополя.
(От сырости) белесым жабы
Пришлепывают животом,
И стекла в коридоре слабо
Спросонок — комаром, потом
Позванивают осторожно:
Не разбудить, а спи... а спи...
От боли аспирина б можно,
Да пусто, ясно, как в степи...
Смотри, смотри: всё туже, туже
За нитью шелковая нить,
От млеющей пуховой стужи
Ни рук, ни ног не сохранить.
Стеклянный муравей ужалит,
И рассечет секундомер
Глаза, и веки опечалит,
Отчалит в общество химер.
537

Владимир Нарвут «стихи
Смотри и — даже больше! — слушай.
Как оборвется вдруг, шутя,
Шальное счастье мягкой грушей,
Слепой судьбу укоротя.
Приплюснутую утром, возле
Корней, найдут живую грудь, —
И низенькая низкорослей
В термометре предстанет ртуть.
Как холодно и пыльно! Молод
Росой нерадужною сад.
Сон-секундант и тот размолот
Досадными камнями. Рад
Мой глаз оранжевый, великий,
Застывший кошкой у крыльца,
Пылящейся грехом кострике,
Глубокой пасти без лица...
На углу
Грустная кровь прохрустела, коробя
Каждую жилу мою червяком.
Час ли такой на углу, что в хворобе,
В булочном хрипе бутылки, знаком
С долей, он булькает над кавалером,
Клонит большие Матрены глаза
(Полно, Полтава!) и в рваном и сером
Топчется, чтоб кто-нибудь приказал.
Проволока телеграфная густо,
Гудом подделываясь под басы,
Вторит воловьим, и оттиск капусты
Лиственный в ломте, — такие часы.
А при серебряных и при жилете
(Из-под жилета — рубашка), прошел
Некто бекренистый, чадо столетья,
В коем додумаются и до пчел,
Отлитых впрок, и стягнут до Сатурна,
538

«КАЗНЕННЫЙ СЕРАФИМ» (1921-1923)
И расколдуют гроба, — вповорот
Девке ротатой; «И даже недурно:
Взять с инструментом и — на огород!»
Дернулась по тротуару задрипа,
Пудрит какао себя воробей,
Печень печет. Не почет ли, что выпей,
Долю с чубатой пропей, Кочубей?
Голову требует темная плаха,
Краска облуплена, как у икон.
В смушковой, мреющей охай и ахай,
Что — беззаконье и что есть закон!
Что — от Мазепы и что — от Шевченка,
Тыквенная-то сама от кого?
Проволока — по хребту до коленка
Гулом, похожим на войлочный вой.
Свесился вялым мешком, и корявый,
Чует: репейник врывается в ус...
Угол фонарный, и столб ради славы:
— Радужным светом! — я не отзовусь.
Рухнули насмерть, всё будет знакомо:
Стоптанный чобот и под руку лак,
Луком даренный, и лан чернозема...
В час вот такой на рогу и закляк.
В час вот такой волосатая дура
(Та, что в прыщах и ротата) рекла:
— Великолепная грустью бандура
(Барышни и кавалеры!) ушла...
Белье
В эмалированном тазу
Полощет, мраморное ищет,
И мыло (синью — в стрекозу)
Затюпивает голенищи.
Выкручивает и — на стол,
И сохнет соль и сода пены,
539

Владимир Нарбут »стихи
Как и подтыканный подол
В рассыпанных цветах вербены.
Обрюзгший флигель, канитель
Гербов и фланги — панталоны;
И треугольник капитель
Подперла, навалясь колонной.
Проплешины не штукатур
Замазывает, — кистью плесень,
И селезень (он — самодур!) —
Глупей от перьев и от песен...
Взошло, взошло на небеса
Гремучее феодализма,
И в пузыре, что поднялся,
В той радуге, — мигает клизма.
Лишь тут — плечист и мускулист,
Поджарый, ловкий от сноровки, —
И вешает белье на лист,
Чуть взбалтываются веревки.
А ночью, на ветру, белье,
Как привидение, огромно...
Но селезень, болван, былье
(Такой же призрак) и не вспомнит!
И ставшая другой рука
На радугу стрекоз и мыла,
И селезня — из тупика
Под флигелем — жгутами взмыла.
И глянцевеет емкий таз,
И погребальный весел мрамор,
Чья сеть — мыслете выкрутас
Камаринских вождей — карамор.
<1923>
То — ты
Мелькает молоко: то облака,
То молодость, — по небу голышом.

«КАЗНЕННЫЙ СЕРАФИМ» (1921-1923)
А ты, солдат, линейная тоска, —
На облучке не слышим, а грызем.
До одури и пользы, не глуха,
Гнилая грудь, коринкою коря,
Оправдываясь, держит жениха:
Налив расцеживает янтаря
По волосам, запальчивым, как нрав
Мальчишки-ветрогона, от гусей
По коже вдруг заимствованной. Прав,
Тысячекратно прав ты жизнью всей,
Мой собутыльник, Аристотель мой!
Не женщину искать, а разграфим
Календари, и пусть течет бельмо.
Но как же — несравненный Серафим?
Но как же опахала-веера,
И розовые узелки в глазах,
И срам (а мушка наверху), — теряй,
Горе, животное, и бди, монах?
И как же грудь торчащая, и как
Ситро, замлевшее в моей ноге?
От ладанок, иконок и собак
Отбою нет, — ватажлив апогей.
Лишь примелькавшееся не страшит,
И семечек рассыпана лузга.
Компот — до лота! Жилками спешит
Ситро, и, в сите, не моя нога.
Вздохнет, нырнет в таинственный енот,
Такая серая — молчи, молчи;
В полнеба козерогом козырнет,
И на куличках будут куличи!
Возвращение
Горчичной пылью поперхнулся запад;
Параболы нетопырей легки;
По косогору на паучьих лапах —
Чахоточные ветряки.
541

Владимир Нарбут -стихи
Настороженной саранчою колос
Качается, затылком шевеля...
Меж тем на когти крыльев накололось
Молчание, — распухнувшая тля.
Ты огорчаешься, воображаю,
Что в балке сырь, как в погребе, стоит,
Слегка косишься по неурожаю,
Аршином топот меряешь копыт.
Гремит полуоторванной подковой
Твоя кобыла, дрожки дребезжат;
Приказчик твой, лукавый, но толковый,
Посадкой подхалимствующей сжат.
Попахивает ветерком, который,
Быть может, из-под дергача подул
Сейчас, а дома: желтый свет сквозь шторы
И проступает контуром твой стул...
Продавлено отцовское сиденье,
И спорыньей обуглены поля;
Под пошатнувшейся, прозрачной тенью —
Играют в шахматы без короля.
Не всё благополучно! Как Везувий,
В дыму, в огне за балкой рвется столб:
Там черногуз птенца уносит в клюве,
Мерцают вилы, слышен грохот толп...
Не всё, не всё благополучно! В сером
(Татарином) приказчик соскочил.
Что ж, щегольнул последним офицером —
И в Сочи кораблю судьбу вручил...
Прищелкнул, на крыльцо и — «Злаки чахнут
(Подумал), — одолела спорынья...»
Напрасно суетится тень у шахмат
И жалуется на коня...
1918(1920)
542

«КАЗНЕННЫЙ СЕРАФИМ» (1921-1923)
Отечество
Вконец опротивели ямбы.
А ямами разве уйдешь?
И что — дифирамб? Я к херам бы
Хирама и хилый галдеж!
Херсону на пойме лимана
Чумак приказал и — стоит,
И светлый платок из кармана
Углом, ремесло данаид.
И Глухову, скажем, ведь тоже
Послушливым быть бы. Ямщик!
Бутылку тащи из рогожи
На ящик: пусть пробка трещит!
Сверчком завивается волос,
Захочешь — завьешься юлой:
На быстренькую б напоролась,
На скользкую шея милой!..
Земляк! И на пойме Есмани
(Поймешь ли меня?) не поймать
Зарезанную. А в тумане —
Руками гоняется мать.
А в небе — угольные ямы
(До ямбов ли, страшное тут?),
И прется, ломает упрямый
Бедняга на редкий редут.
Куда частокол — и бесцельней,
И реже в опасности: стой!
Не молния, — бритва — в цигельне
И ветер над шеей простой!
Серафический
Прыснул и волосы сдунул
Со лба моего на затылок:
543

Владимир Нарбут »стихи
Где уж тягаться с Фортуной,
С отчаянной сворой бутылок.
Тридцать четвертый, и можно
Мне быть бы профессором даже.
Вместо сего, лишь мороженое
Я кушаю в гуще сограждан.
Пяточный сыр, и арбузной
Делянкой играет тигристой,
Одутловатый и грузный,
Вдруг выплеснувшийся на пристань.
Пушечки, как микроскопы,
И к ласкам внимательны очень:
Ластятся, чтобы похлопал
По телу, по флейте, кто точен.
Но шестикрылое крепко
Суровой пристегнуто ниткой,
И не уйти мне от слепка,
Из воздуха, глины, напитка.
Реет над пылью в игорной,
Над ломберной зеленью сукон.
А под обшлаг и — сдернул:
Довольно, кием ты застукан.
Кактусы, точно драгуны,
Стоят по обеим перилам...
Где уж тягаться с Фортуной,
И с этим... да вот... шестикрылым.
После гибели
Встреча
Когда-либо и я стану старше,
закупорится тромбами кровь —
и лягут на моей комиссарше
косметика и твердая бровь.
544

«КАЗНЕННЫЙ СЕРАФИМ» (1921-1923)
За чайником в лиловых разводах
(фарфоровый Попов) помолчим,
о бывших венценосных погодах
взмурлычет паровой серафим.
Над лысинами нимбы парили,
и также над чубами — тогда,
как дом об одиноком периле
точила полевая вода.
На комья натыкались тачанки,
несла дробовики колея;
бесстрастные глаза англичанки
подсинивала в мыле шлея.
На лошадь, поколупанный оспой
обрушивался через седло:
арканом захлестнуть удалось бы, —
жаль, армия пришла засветло.
Как в классе, в канцелярии планы;
на западе — уже западня:
деникинские аэропланы
отчаяннее день ото дня.
Да стоит ли кобылячьих челок,
паршивенькой халявы, взята
огулом офицерская сволочь,
охотящаяся на кита.
Мужичьего не выплакать пота,
живые копошатся рубцы...
И-эх-и! На охоту — охота,
И кто тут — ястреба, горобцы?
Гуляй по Запорожью, ребята,
где саблей, где и пулей гони
Деникина!.. Луна, не щербата,
глотает капитальные дни.
А батьковский, на самом припеке,
схилился заколоченный дом...
Каштановые льны-лежебоки,
сморчковое в лице молодом;
Распутина и (вдруг) англичанки
белесые, как горе, глаза.
545

Владимир Нарбут «стихи
И в грудень тарахтит на тачанке:
недаром ободрал образа...
Мохнатое ушло, но за чаем,
за чайником в лиловом цвету,
мы желчью печенега встречаем,
к нам падающего на лету!
1921
>\< $ $
(ИЗ КНИГИ «ЭФИОПИЯ»)
Незабываемое забудется
прежде, чем высохнут моря,
и лишь тебя не проглотят чудища,
желтая эфиопская заря!
В запенившемся вкрадчиво шуме
раковины — чую, дрожа,
твои, распеленутая мумия,
яростные буруны мятежа.
В дыму колесница полукруглая
мчится и меток лук стрелка! —
туда, куда маленькая смуглая
женская указывает рука.
Навстречу по грузным ухабам льются
бронированные слоны.
Стой, полдень!
Бьет дева-революция
кованым крылом питомцев луны.
Не бег ли расчесывает волосы,
крутит и полыхает плащом?..
На западе песочные полосы
застятся низким и косым дождем;
сырыми лопухами вдоль склонов,
морщась, расползается зга;
неистовая рать фараонова
крокодилов зовет на берега...
546

«КАЗНЕННЫЙ СЕРАФИМ» (1921-1923)
Но кто это, кто в сумраке мечется,
машет коричневою рукой?..
Бессмертная!
Дево-Человечица,
лик запрокинувшая высоко!
Не ты ли чрез миражи и топи,
радугу лихой ворожбы,
колдуешь о России в Эфиопии,
до неба выращивая столбы?
Не ты ли за облупленными башнями,
нас обступившими окрест,
возносишь над рабами вчерашними
огненный коммунистический крест?
Не ты ли вдруг склонилась над убитым?
И не тебя ли конь-летун
пронес, громыхая копытами,
в страны метелей, волчьих свор и дюн?
1918(1922)
547

Стихотворения 1930-х годов
Перепелиный ток
Самочка галстук потеряла; ищет:
Он — у самца, он в росе намок!
(...Тут вот я и налаживаю пищик,
Маленький мой манок).
Сетка обвисла по краям лощины.
Травы гремят, навело сверчков
Так, что небо со всей его вощиной
Лезет само в очко.
Травы — подсолнуха, конечно, толще —
В руку! В оглоблю!..
Ах, нет, не то:
Тут — дубовые, клёпочные рощи,
Вытоптан пяткой ток!
Бьет, задыхаясь, от бури, от солнца,
Извести в сердце.
А ночь — без сна.
А глаза в пелене у многоженца,
И коротка плюсна.
Перья топорщатся, трещат, их лущат,
Их оббивают крылом, ногой,
Клювом.
Сумрак от ревности веснушчат, —
Штопает дым огонь.
548

СТИХОТВОРЕНИЯ 1930-Х ГОДОВ
Галстук, которым петушок украшен,
Скомкан, но желтая выше бровь, —
Дракой, шашнями, страстью ошарашен
В топоте он дубров.
Страусом (киви) наскочил соперник,
Новый боец, и — пошло опять,
Оттопыренный вспарывать наперник,
Жгучее тело рвать...
Рвать, но, склероза глухотой не сдержан,
Сам-то я в прорву лечу, дрожа,
Слыша, как обнажает шея стержень
Под черенком ножа.
И, сумасшедший, замечаю сверху:
Вот он валяется — мой манок;
Вот и клетка — неубранная перхоть,
Вмятое толокно;
Рухнувший навзничь, я очнусь в постели,
Вспомню тебя с головы до ног...
Как мы в схватке ресницами блестели,
Маленький мой Манок!
Как отступали пред нами рощи,
Чтоб, отступив, захватить в силки
Нежность, молодость и (чего уж проще?) —
Нитяные чулки!
<1933>
Микроскоп
Микроскопа пушечная проба
Преподносит и тебе микроба.
До сих пор был для тебя потерян
Этот мир, достойный мир бактерий.
549

Владимир Нарбут »стихи
До сих пор с тобою, пролетарий,
Мы ходили только в планетарий,
Толковали о движенье в небе
И почти не знали об амебе.
А теперь... Спирале-шаровидных,
Палочкообразных, в разных ритмах
(Клетку с протоплазмой, что намокла, —
Студень, пена) в капле держат стекла...
Вот в возвратном тифе нас коробит
Спирохеты вывинченный штопор;
Вот чахотка, крошевом из крошев
Повела тебя; в груди — болото,
Что ж, отхаркивай его с мокротой...
Это тысячные миллиметра
Ключиками отмыкают недра;
Это в шевелящейся утробе
Рушатся и нарастают дроби.
Мир животных, сладкий мир растений
Здесь перекрывает жизни гений.
Между мертвой и живой природой
Есть посредник.
Тот посредник — вот он!
Всё, что взято у природы мертвой,
В жилы перекачено, в аорты,
Из чего построен ствол и колос,
Яблоко, что на сук накололось, —
Фосфор, сера, соли, углерода
Связи и т. п. Куски природы, —
Всё опять (путем распада,
Окисления) вернуть ей надо.
И ассенизатор, и могильщик,
Выползает микросущество,
Чтоб на порубе из пней прогнивших
Купоросной выпалить листвой.
И лахудра, оправляя челку,
В порах желез различает зуд,
Будто (так щекотно, через щелку)
Чьи-то губы и ее сосут.

СТИХОТВОРЕНИЯ 1930-Х ГОДОВ
Масло горкнет, молоко скисает,
Рот ребенка воспален от заед,
Плесень, ноздри, пузыри, броженье,
Чан — и в чане наше отраженье.
(Это, если засидевшись дома,
Сам гниешь ты, как Илья Обломов...)
Если ж ты — колхозник иль в совхозе
Поворачиваешь ярь на озимь,
Знай:
В корнях у клевера-растрёпы,
Далеко внизу, живут микробы;
Копят бочки, сулеи с азотом —
Под пшеницу, овсюги с осотом...
По ярам, на речке, в огороде
Набирает силу плодородье,
Чтоб бактерия (на счастье узел
Завязав) зерном набила кузов...
Ну, а ты... Ты над станком хлопочешь.
Утверждая первенство и почесть,
Для своей страны свои приборы
Точишь по железному пробору.
И уже под легкий гул и ропот
Высверлено горло микроскопа:
И уже, проворный и строптивый,
Буркалы ты пялишь объектива.
Надо рыжее пятно похерить —
Ржавчину, колонию бактерий,
Не от них ли прочность потеряла
(Качество) полоска матерьяла?
То они в кислотах и горенье
Поперечным множатся деленьем...
...Вдруг спиралью вздернут ты упругой,
А нельзя ль определить их в слуги?
А нельзя ль с круговоротом жизни
В план включить их при социализме?
...Молнии невыжатое вымя,
Стук в окошко палки, подожка —
Чиркает прямыми и кривыми
Линиями жизнь исподтишка.
551

Владимир Нарбут • с т и х и
В ухо, в перепонку тараторит.
Дуло погружает прямо в лоб,
Симфонических лабораторий
Малярийный притушив озноб...
Что перед тобою, пролетарий?
— Вставший на голову планетарий,
Формулой похож на селенита,
Мысль он поднимает до зенита.
И она мой фосфор-мозг буравит:
— Мировой овеянные славой,
Темными, незрячими, глухими
Разве можем оставаться к химии,
Разве можем мы от микроскопа
Отойти (хотя бы и на локоть)...
Занятые мира переделкой,
За глубокой мы следим тарелкой:
Круглые и ниточные массы
Распадаются, кипя, на классы;
Есть полезные, как солнце, виды,
Есть вредители и паразиты...
Там, поблескивая узкой ложкой,
Мы следим за варевом-окрошкой.
И не так ли для своей очистки,
Каждую ощупывая дробь,
К глазу мы подносим наш марксистский,
Большевистский,
ясный
микроскоп?..
<1933>
Говорит «Марс»
Братья Монгольфьеры
(Полтораста
Лет назад происходило то)
Воздушный шар пустили без балласта.

СТИХОТВОРЕНИЯ 1930-Х ГОДОВ
(Гондола меньше нашей гораздо,
Напоминала бочоночек лото).
Кто был первым пассажиром шара?
Синий селезень, петух, баран
Расположились — птичий двор, кошара.
(В стране за десять лет до пожара,
Дремала патриархальная пора).
Повторяем;
...Тысяча семьсот
Восемьдесят третьего (1783) года
Монгольфьеры небольших высот
Достигли при помощи водорода...
А сегодня:
С полетом стратостата
Сросся только большевистский старт.
У них — утечки газа да растрата,
У нас — гондолу вдруг до карата
Обтачивает в лазури стратостат!
19 километров — это
Выверенный нами же прыжок
Туда, где колер неба фиолетов,
Где на вопросы ищет ответов
Пульсирующий советский мозжечок.
Пробы воздуха взяли мы
(В наши же приборы) — дай анализ,
Температуры здешней зимы
Разузнали — во, на большой палец!
Сверху план Москвы великолепен,
Видимости высокая степень;
Для разгадки космических лучей
Связка подобрана ключей...
553

ВладимирНарбут «стихи
Говорит «Марс»:
— Наш удар напорист, —
В километрах тысячную скорость
Развивая; в новые широты
Въедут завтра наши самолеты!
Говорит «Марс»:
— Есть победа! Есть!
С нами — слава,
С нами доблесть, честь.
В энергии — никаких пропаж,
Конструкторы,
строители,
экипаж!
(То же в отношении деталей,
Ежели вы «СССР» видали;
Оболочка, стекла, алюминий —
Всё своё, чужого нет и в помине.)
Повторяем:
Братья Монгольфьеры
У пастушечьей болтались сферы,
Но румянцем наливался праздник
Дел и замыслов их буржуазных...
А теперь:
Потомки
(Кто бы мог
Предсказать?)
В бараний согнуты рог
Кризис... селезня наряд, повадка
От петушиного задора гадко...
Капитализм осунулся, оглох,
В клетчатых, как глобус, брюках стар...
Алло!
На птичнике — переполох?..
554

СТИХОТВОРЕНИЯ 1930-Х ГОДОВ
Да здравствует
Наш
большевистский
старт!
1933
Шаропоезд. Модель Ш 2А
По неглубокому лотку
(Почти по желобу для кегель)
Он пущен.
Он летит под гул,
Снаряд напоминая некий,
Он током вытолкнут,
Он сплошь
Резиной свой лоток пригладил.
На рыбью голову похож
Его безглазый обтекатель.
Он эту голову в залог
Взял у того,
Чье имя — скорость;
Всей тяжестью к земле прилег,
На оси насадил моторы.
И внутрь их спрятав,
Колесо
Вдруг ободом взошло, планеты
Боков лишенный шар,
Где всё —
Мельканье,
Ветер,
Пламя света.
Ему ль пред быстротой робеть
(Без рельс, катком, лоток пригладил,
Конь в нем живет,
Велосипед,
В нем —
Ванька-встанька, наш приятель!..
555

Владимир Нарбут • с т и х и
Погнала табуны метель,
Когда я,
Туловище сузив,
Ничком впихнул себя в модель.
В цилиндр качающийся,
В кузов,
Меня, как в лодке, как в санях,
На поворотах заносило,
Меня на длинных простынях
Баюкала живая сила.
И вот —
Прошу: посторонись!
Из гула,
Из планетной массы,
Как семячко, «Москва — Ногинск»,
Сверкнула проба первой трассы.
Изобретательную мысль
Мы нежим,
Мы поим любовью;
Ей отдает социализм
И от нее берет —
Здоровье,
И, доблестью большевика —
Рожденных в профилях покатых,
Уже мелькает
На эстокадах
Шаропоезд
Ярмольчука.
<1934>
# * #
(ИЗ ПОЭМЫ «ЛЕСОЗАВОД»)
Весь в желтке, весь отданный гитарам
Пчел, жуков, большеголовых мух,
556

СТИХОТВОРЕНИЯ 1930-Х ГОДОВ
Полдень топчется над самоваром,
Канифолью и гречихой сух.
В этот полде нь (тонет голова)
Перепела перпендикуляром,
Кобчик (шомполом!) бьет наповал...
В такт она мотает мордой-маркой,
Шею настромив на позвонок, —
Лошадь под ш<л>еею — масти маркой
Отлинявший друг четвероног.
[В этот полдень барабан-живот
Будет ёкать селезенкой жаркой,
Вытекать мочой оранжевой.
Колесо втянули в ступицу,
Добираясь до чеки, пески.
В этот полде нь можно поступиться
Иероглифом египетским,]
Раз и он на птичьем языке
(кожа красок начала лупиться)
Верещит, о той же музыке.
И не только можно, но и должно
Перейти на новый алфавит
(Всё в энергии, всё — в неумолчной),
Сыростью желудочной дыша,
Творогом, нарубленною желчью
(Яйцами) не пичкал индюша;
Чтоб оно не спало, рот разиня,
Под плевою не лежало здесь, —
Раз пришел хозяин в блузе синей,
Провод подоил без жалости,
Светом фонари налил — и бровь
Пил, срывающихся в голосине,
Окунул в живое серебро.
557

Владимир Нарбут • с т и х и
Вертикальной он владеет раной
И, зажав в обойму лезвие,
Он в продольнике кроит упрямо
На пластины трезвое.
(Плоть осиновая — голуба,
У сосны — желта, как лоск динамо
На хребте ремня, у жолоба.)
За доской, за горбылем отбросы
Принимает измененный мир:
Здесь брикет насмешки строит просто
Над опилками вареными.
А хозяин направляет сталь,
В пене победителя разросся,
Волей в точку упирается,
Ножницами режет он материю
Лесосеки, — он впихнет в окно
Ворох кислорода, он и двери
Петь заставит в петлях преданно,
Поведет комбайны по меже —
И свою предложит дружбу первый,
Бобыля беря в приемыши.
От золы, от кур<е>ней вчерашних,
Кулеша на стенках казана —
Синеблузому он однокашник,
Воля и его доказана.
В этот полдень перпендикуляр
Лишь в чертеж вмешался карандашный,
Ходит в радиус<е> циркуля.
И сырое дерево, коробясь,
Валится из-под тяжелых век,
В обмороке, вдруг легчая, в пропасть...
А над ней — спокойный человек,

СТИХОТВОРЕНИЯ 1930-Х ГОДОВ
Глаз аквариумами блестя,
По дуге повертывает глобус —
Дело чести,
славы,
доблести.
<1933-1934>
Молоко
Из низких обветренных сисок,
Из вымени
в четыре фитиля
Выдавливая содержимое мисок,
Махоток
сопатое тянет теля.
Подшерсток у матери связан репьем,
Мамаша рогатым торчит кораблем.
Не осокорь, —
месяц неяркий
(Зеленый-презеленый молодик)
Роняет на тыл,
на манатки доярки
Пучки и букеты редисок,
гвоздик.
Зудит и зудит комариный вожак:
Мы с вымытым выменем все на ножах.
Болтаясь пониже берцовой,
Оно — определенно велико,
Как будто не сварен,
не перелицован
В желудке заквашенный ком:
В молоко.
Чабан — за курганом,
в табун окунись:
Кобыла из ягодиц точит кумыс.
559

Владимир Нарбут -стихи
Скидай канотье
(городской малахай),
Степному коню-молоку помахай!..
Шамовки немало на свете
(Желудок распирают жернова),
Но в зареве пены
(при молочной диете)
Ты сядешь за стол и начнешь пировать.
Кто манную кашу остудит небес,
Кто в блюдах молочных забудет ликбез?
На глинах запекшись оравой,
Вместилища ища у стекла
Иль на сковородке
(в сметане поплавай!), —
От жадности жидкость вконец истекла.
Кишки пересыпь,
молока порошок
(Жир,
сахар и соль,
казеин),
хорошо!..
Торжественно стол поднимается ваш
До очаровательнейших простокваш!
(Кленовый листок,
козодой и петух,
Под струпом —
медовая течь золотух.)
Шершавой рукой поелозив,
Бровями перекатывая шнур,
Бежал
(ошарашенный слизью молозив).
Папаша,
дотла облысевший амур.
Но самую сладкую соль молока
Достал я, живые помяв облака!
Я в сахаре,
в жире
и в сыре, —
У матери
(натачивая зуб)

СТИХОТВОРЕНИЯ 1930-Х ГОДОВ
Учился вбирать содержимое гири,
Отверстия взвешивать мисок и ступ.
Барахтаясь в сусле,
хватаясь за плот —
За вымя,
науки откушивал плод.
Не суки ли соком молочным
Щенячьи проясняются глаза,
В то время как сливки
(дыханием прочным
Давя)
до оскомины доводит гроза?..
Судьба-дереза топотит чрез мосток, —
Прощай,
мой кленовый, мой клейкий листок!
Пусть вес годового удоя
Окажется вдруг более раз в пять
Коровы самой;
пусть явленье простое —
Кормящая грудью ребенка есть мать...
Пусть столько очищенных лун пронеслось
Над тем,
кто когда-то был молокосос...
Молочные братья,
волчицей
Мы вскормлены под пушек арарат.
Она (революция!)
тянет учиться,
Где домны веселой махоткой горят.
Чугун закипает,
в нем — сахар и соль,
Жиры проворачивают колесо,
Чтоб стол под едой зашатался,
чтоб наш —
Лелеял не крем,
а кремли простокваш!
Коровы,
сквозь грохот порожних посуд,
Дают, отливают,
что днем припасут.
561

ВладимирНарбут »стихи
Под вытекший яд белладонны
(От окиси свободен молодик)
Молочнотоварная ферма бидоны
За нужные уши несет на ледник.
И без сепаратора снимешь вершок,
А поголубевшее —
после в горшок...
Потомство козла и барана
(Улиткой, на себя, накручен рог)
Щепотку полыни
(хватив из Ирана)
Попутно
подмешивает в творог.
Тужея в рассоле,
круглы и сыры,
За спутником спутник —
восходят сыры.
И сбить отложения жира
Торопится лопаты шестерня,
Чтоб в капле яичной
(из сонного мира)
Модель
(как в зрачке)
опрокинулась дня.
...Тобой и от недуга лечим.
Бывает, шибанет такой-сякой
Болячкой,—
ослаб, и не дышится (нечем), —
За шприц: набирают в него молоко.
Пот сывороткой выступает на лбу:
Заканчивают фагоциты борьбу.
...В лугах,
раздобрев от нагула,
Коровы исключительно туги,
А пчелы — зобаты,
с добычей — сутулы:
Корзины на лапках скрипят от перги.

СТИХОТВОРЕНИЯ 1930-Х ГОДОВ
Ты слышишь?
Ты слышишь, склонившись виском,
Как утро теснится
под левым соском?
Как,
бредом и потом вконец потрясен,
По нитке
в паучий
спускаешься сон?..
Мне некуда, некуда деться
От бурно закипающей груди —
Секрета и власти молочного детства,
Рецептами машущего:
— Погоди!
1933
Еда
...а чтенье дам, —
Уж так и быть, — куплю я сам
«Подарок молодым хозяйкам».
К. Фофанов
Мясную кость внутри сосало тихо,
Мозги качались
возле волдырей,
Когда (для аппетита) повариха
В котел, сквозь пар,
пустила сельдерей.
Меняясь в образе,
плашмя летело
Среди картошек овощное тело,
Пока,
держась на уровне одном,
Цыбуля мутным двигалась пятном.
563

Владимир Нарбут • с т и х и
Под паром лист линял,
приварок, серый
Вдоль абажура оставляя след,
Меж тем застегивал,
стесняя сферы,
На пуговицы жира свой жилет.
В них,
удивленные закинув брови,
Камея отразилась,
а не профиль
Кирпатой поварихи молодой,
Хлопочущей над собранной едой.
Еда
(со слизистою оболочкой
И рот и горло ждут)
велит присесть.
Ох, ополовник, пригоршнь-одиночка,
Не вычерпаешь сельдерея лесть!
Он туловище сгреб в кулак нарочно,
Чтоб запах влек
волнующе и прочно;
Снадобья-корня охраняя тыл,
Он дробным кружевом в листве застыл.
Зато стоячие
(по пище твердой —
Околышем бумажным)
кружева
Вокруг немого обежали торта:
Жевать его и не пережевать.
Разнежившийся до ногтей покойник,
В цукатах,
не мечтает он о войнах,
И страсть его зависима от хорд,
От радиусов:
чуть надрезан торт.
Но тает мазь.
И этот в аромате
Из носа тянет душу,
из трубы, —

СТИХОТВОРЕНИЯ 1930-Х ГОДОВ
И, оборвавшись,
падает на скатерть,
Сережкой капля с розовой губы...
К дыре во рту спешат
не только хлебы,
Не только суп, —
вся сущность ширпотреба,
Какую носит на ладони труд,
Какую языком и зубом трут.
Под молодой, мичуринскою пылью —
В пушке — дымятся глобусы плодов...
Дредноуты консервов...
Изобилью
В шестой
и грунт
содействовать готов!
Ну до чего же мы народ веселый!
Работу любим,
любим разносолы, —
У пожилых лоснятся лоб и плешь,
И сам в мурашках жмешься,
если ешь...
Меж тем,
здоровье почерпнуть умея,
Обтаптывает теорем края
На кухне комсомольская камея,
Весь мир, как торт,
на секторы кроя.
Костей углы,
сферическая овощь —
Какое разрешенье приготовишь?
Спиралью запахи бегут от блюд, —
Где центр,
в который гвоздь они вобьют?
По шляпке этот гвоздь учеба кроет
(Наука не гнушается корыт) —
Гиперболу ведет гиперболоид,
Параболу нормаль не укорит.
565

Владимир Нарбут »стихи
И жаром вентиляторных поветрий
Колеблется
сейсмограф геометрий...
Учитываем опыт мы всегда, —
Гони Молоховец от нас, еда!
На жизнь
расходуем гормонов ярость,
Смерть кипятим на дне своих реторт...
Ты помер потому,
что стал наварист,
Удобно в гроб вошел —
и чем не торт?
Отсутствием основ переконфужен,
В сорочке подаешь себя на ужин,
Но разложенье
в куприке сидит:
У червяка на мякоть аппетит...
...И за столом
я злости не растратил:
Серьезное переслоил смешным.
Фантастом будь,
природы надзиратель,
Ане
наседкой на софе —
ханым!
Я ненавижу тех,
кто распластаться
Способен
пред слюною дегустаций,
Кто и в обжорстве держит вымпела:
Печеночка
спала,
жрала,
пила...
Из лучших лучший
клерк (противник жира),
Тонзуру сельдереем окружив,

СТИХОТВОРЕНИЯ 1930-Х ГОДОВ
Ты над самим собой
иронизируй:
Живешь? — Живи.
Ого, курилка жив!..
Тут форточки в окне открылась — дверка,
Физиономия того же клерка:
В сметане — нос,
и напомажен кок.
(Он — Поль, он — де, он — Кок.) Он —
Поль де Кок!
Чего скулишь,
чего тоскуешь, сердце,
Чего презреньем ты полно
кеде,
Когда и здесь,
на клерковом примерце,
Само определяешься в среде!
1933 (1936)
Э. Багрицкому
(В СОАВТОРСТВЕ С М. ЗЕНКЕВИЧЕМ)
И без тебя
усатым скалярием
(Стеклянным угольником)
в судорожный рот
Зимний полдень,
пронзая аквариум,
Накапливает мотором кислород.
А в дверь балкона
сквозь циперуса мантии
В эту же комнату
напротив, с угла,
Телеграфное солнце на горизонте
Вкатывается,
как рыбий глаз.
567

Владимир Нарбут • с т и х и
А стрелки в зените
(иль это нам снится?)
Не стрелки, а шприц, —
как бел циферблат.
Некормленные четыре синицы
Когтями по клетке
долбят, долбят.
Синицы, синицы,
да как же вы свищете,
Когда не сядет больше за стол,
Стащив охотничьи голенища,
Птицелов,
закуривая астматол...
Багрицкий,
пусть отдал ты сердце с боя,
Летело оно вперед и вперед:
В нашей стране —
жито молодое,
Веселую песню
и смерть не берет.
<1934>
Садовник
И. В. Мичурину
Пчелы роются в цветах недаром,
К наклоненному спеша крыльцу:
Я и сам в погоне за нектаром,
Творческую разношу пыльцу.
То на рыльце (где в основе — завязь)
Сыплется с тычинок пыль, труха,
Чтобы виноград, ядром прославясь,
Загрузил корзины доверха.
568

СТИХОТВОРЕНИЯ 1930-Х ГОДОВ
Это скрещиванье, опыленье —
Что, как не древесная любовь?
Медленно, однако, поколенье
Лезет семечками из плодов.
А у нас ни сроков, ни охоты
Сохранять врожденное лицо:
Черенок и нож подтянут всходы,
Банка светится уже пыльцой.
Слыша, как под песни комсомолок
Перестраивается страна,
Улыбается в усы помолог:
— Молоды еще мы, старина! —
Над Козловом день — высок, лазурен.
Но куда лучистей воля, ум
У того, кого зовут Мичурин,
Кто в зеленый окунулся шум.
Селекционер, он в мире первый
Показал (трезвейший чародей!),
Сколько превращений и гипербол
Спрятано в растении, в плоде.
Осторожно косточку он вынул
Тут из одного, а там другой
Обернулся к северу малиной —
Накладною шапочкой такой.
Помесь вишни с абрикосом (или,
По-ученому сказать, гибрид)
И цветет и пахнет в щедрой силе, —
Розовыми красками дарит.
Вся страна вниманьем окружила
Свой питомник, свой бесценный сад.
Чуть сквозят на солнце листьев жилы,
Бергамоты гирями висят.
И отчетливо так вижу:
Тенью
Яблони (вон той!) пересечен,
Проверяет закон тяготенья
Мичуринской антоновкой Ньютон...
Выводя породу за породой,
Дичь и косность мы на части рвем.
569

Владимир Нарвут »стихи
Что ж, повозимся еще с природой,
Поработаем и поживем!
В долголетьи нет стране отказа, —
Нас гормоны новые бодрят.
Нам социализм широкоглазой
Веткой машет дни и ночь подряд.
Сами из породы полноправных,
Садоводы чувств и головы,
Мы вконец спокойны за питомник,
За сады, в движении молвы,
Если есть у нас такой садовник,
Как, Иван Владимирович, Вы!
<1934?>
Бухгалтер
...Мне гриппом заложило оба уха.
Навстречу мне, разгорячен и сед,
Встает из-за разбухшего гроссбуха
Бухгалтер, сумасброд и домосед.
Приподымаясь, раздувает шею.
Обсерваторией — очки и нос.
...Я чувствую: мельчаю, хорошею,
Я — мальчик!
(Начинается гипноз...)
Как ноги воробьиные, чернило
Вдруг вспыхивает за стеклом: предмет,
Которым тьма нарочно подсинила,
Чтоб глаз Анютин свеж был и для смет.
Я — мальчик.
Губы раздирает заеда.
Заика, арифметикою хвор.
Я гусеницам подбиваю сальдо
(Они с листвой проглатывают хлор).
...Тут Дон Кихот, на рысаке, во двор.
570

СТИХОТВОРЕНИЯ 1930-Х ГОДОВ
Вот кто бухгалтер!
К стремени: «Останься!
Я — Санчо Панса твой, я счетовод».
...Тут налегает лошадь (для баланса)
На все четыре: подпереть живот.
Морщинистый и долгошеий лебедь —
Выкатывает Дон Кихот кадык.
Неиссякаем благородства дебит:
Копья пером должно разить владык!
...Я выпростался, я подрос.
Я —юноша!
Зря времени, советую, не трать,
Пока пленен любовью-опекуншей,
И разбухает лирикой тетрадь,
Чернильные поблескивают птицы
В очках, обсерватории — везде.
Бухгалтер не годится для петиций,
Для попрошайничества при звезде!
Гремуча молодости атмосфера:
Фурункул семенем набит до дна.
Стихам и у бродяги-Агасфера
Открыт кредит.
Но молодость трудна.
Я недоволен.
Чернильницу нервно
Швыряю на пол: тусклый инвентарь!
Географической рекою, деревом
Без листьев, молния, ответь, ударь!
Мне не чернилом, кровью из артерий
Писать стихи, то — на себя донос!
В мазнице — мед, трава хрустит в лихтере:
Дорога!
(Продолжается гипноз...)
...Чуть ночь, по воробьям палят из пушек:
Фотографирует артиллерист —
Окопы, мокрые вихры избушек;
Изрешеченный гусеницей лист;
Кишки и печень, взятые из таза —
Через живот, распахнутый впродоль
571

Владимир Нарбут »стихи
(...Владельцы их, чернея от экстаза,
жуют усы, мотают бородой...), —
Воюющих солдат, где каждый вымок
В синильной ненависти к господам...
Бухгалтерский (здесь только цифры) снимок,
Его и Дульсинее не отдам!
Не юноша я больше:
Я —мужчина!
Сознанье, как шкатулку, отперев,
Я понял: следствие есть и причина —
Семян молниеносных и дерев.
Мне революция из революций
(«Война войне!») гранатой тычет в нос,
Мужчина — я.
Ноли не оторвутся
От единиц, рассеявших гипноз!..
...Где Росинант?
Прилежная пехота
Хватает шагом шаг.
В дому — бюджет...
Бухгалтер, что в тебе от Дон Кихота,
От Агасфера, старца без манжет?
Уж не лазурный светит взор, а карий,
Уж подбородок, как яйцо, обрит.
Ты — человек из наших канцелярий,
А на гротеск, фантазии гибрид.
Чернильная душа, я инженером
Стал человеческих (писатель) душ.
Мне приглядеться бы к твоим манерам.
Чтоб на тебя пошла не только тушь:
Чтоб, не теряя дорогой минуты
(Вернулась ясность к мыслям и ушам!),
За чаем у жены твоей, Анюты,
Беседовать о жизни по душам...
Ты говоришь, очки блестят в задоре,
Молекулы твоя ладонь сечет:
Каких еще нам там обсерваторий,
Коль в смету лег фундаментом учет!

СТИХОТВОРЕНИЯ 1930-Х ГОДОВ
Наш век — высок.
Осмысленное семя
Из каждой цифры рвется (волей воль!), —
Действительность !
Она растет со всеми,
Как дерево — над каждою графой.
...Так, хорошея (и без оперенья)
За чашкой чая с блюдечком варенья,
Преодолев лирический испуг,
Читай, бухгалтер, вслух стихотворенья
Из книги называемой —
Гроссбух!
<1935>
Садовод
Мы не можем ждать милостей от природы: взять их у нее —
наша задача.
И. Мичурин
Клевер, гречку —
га за га (гектаром) —
Переворошила в прах пчела.
Что пчела! Питая страсть к нектарам,
Я — в пыльце: поэзия б жила.
То на рыльце (где в основе завязь)
Сыплется с тычинок пыль, труха,
Чтобы плод,
размерами прославясь,
Загрузил корзины доверха.
Перхоть, клей, подрагивание, тренье,
На губах — любовь: не продохнешь!
В суматохе зреет подозренье:
Приготовь для кесарева нож...
573

Владимир Нарбут »стихи
Только бы в саду не растеряться:
По деревьям — свальный грех, содом...
Лестница, —
и жарко от кастраций...
Марлевый сачок повис потом.
(Как у нас лущили, холостили,
В балке поднимали на попьё.
И клещи мошонку защемили.
Плавает яичников тряпье.
Как у нас, без всяких фанаберии
Переделывают ямб, хорей.
Интонационный стих оперил
Мысли, чтобы ритм не захирел.)
Под сачком пиликает о вкусе
Желатин, агар-агар плода...
Лебеди мои, вопросы-гуси,
Да кого ж вы занесли сюда?
Доброе лицо, и глаз прищурен.
Он его нашел: средь молодых —
Старика! Голубовато-черен
(То — Мичурин) кондора кадык.
Не обмолвится пустяшным словом,
Затвердил: на север, не на юг.
В садике, в садочке под Козловом
(Сотни га) кадык стучит в гаю:
— Вмешивайтесь, ничему не верьте:
Никакой цидульке, ни письму.
Ненаписанный ярлык в конверте,
Чтобы вы сказали:
— Сам возьму!
574

СТИХОТВОРЕНИЯ 1930-Х ГОДОВ
— Подходите к вишне,
к тыкве,
к груше,
Косточку кладите на зубок, —
И глазами
ваши станут уши,
Семя
мяса развернет клубок.
— Собранной пыльцой пальните:
Скрылся
в облаке — и выбежал гибрид!
(Черенка искусственная гильза
Синей почкой еще дымит...)
В молодости время монотонно
Пело мне, —
я молод лишь теперь.
Как войти мне
с именем Антона
В сад,
без ощутительных потерь?
Если исполняются хотенья,
Не Антон пусть явится, —
Ньютон;
Пусть закон земного тяготенья
Нашим яблоком проверит он.
Я прошу:
средь пасмурного дыма
Веток и пыльцы (с весною стык),
Мудрый садовод,
неукротимый
Обуздай наукою мой стих!
<1935?>

Владимир Нарбут «стихи
Бабье лето
Поникшая (...Sic transit...)
На стекло
Брюшком дыханье муха распылила,
Хоть с ножницами,
Решетом,
Иглой
И возится садовница-Далила.
— И мы — грибы... — опенки возле пня.
— Вас в маринад? — услужлив подбородок.
Шалаш.
Нахлюпано.
Гремит ступня
Среди листов и плах,
Бочонков, лодок.
Сквозняк на хворост прознобил стога.
Арапка-яблоко —
Шары крокета.
Ах, в августе
Как выпорхнет дуга,
Как выстрелит (не выдержав):
Ракета!
Под ней
(Там в бульбушках был вознесен
В седьмое небо ананас колхоза)
Далилу с агрономом
(...Звать Самсон...)
Столкнула тема:
Солод и глюкоза.
С капсюлей захватить,
По волоску
Разнять,
Чтоб искрами не уносилось
Добро,
А шло:
Бурак — в цилиндр: к песку;
Ботва, чубы — в бурду, лапшу:
576

СТИХОТВОРЕНИЯ 1930-Х ГОДОВ
На силос!..
Струна, пылая, плавится в длину.
(Ну где еще рапсодии такие?)
— Полезно бабье лето, как взгляну, —
Самсон альтом Далиле
(Евдокии?).
У барбариса — не бордюр:
Нагар.
— Уже? — в корыто глазенапом теги.
...Судейской мантиею
Труакар
Далилу обступил в кромешной неге.
Но у нее
(И только ль у одной?),
При шапочке, —
Не табель преступлений,
Не ножницы, не кара в выходной, —
А сахар уст,
В пупырышках колени...
— Мой тезка был острижен, ослеплен.
Мой тезка просит:
Силу возвратите, —
И в мир я выйду
В грохоте колонн,
Взвалив на плечи
По кариатиде! —
Так говорит Авдотье агроном.
(...Мечтатель. Более того: вития...)
А девушка:
Пойдемте игранем
В крокет.
Шары, как яблоки, литые. —
В недоуменьи шар:
Пройду в дугу?
(Он в тире был,
Он выстрелом задымлен.)
...Молчит Самсон.
Далила ни гугу.
Нигде, нигде не слышно филистимлян!
577

Владимир Нарбут «стихи
И снова — солод: ночь.
Опять высок —
Взрыв ананаса:
Вытекла глюкоза.
Нет, ни один не рухнет волосок
С него, безусого,
С нее, бескосой!..
Всё радуется первенцем твоим,
Любовь!
Ты — тега,
Ты толкаешь клювом...
Мы в стратосфере
Головой стоим,
И, как никто,
Мы землю нашу любим...
<1935>
Крым
1
Кипарис — не дерево:
Человечек вдовый.
Сколько ни вымеривай
Моря, — хватит вдоволь.
Камни стали хрупкими,
Кисленьким — вино.
Ялтами, Алупками
Всё заселено.
2. ЯЛТА
Божественной голубизны туманы,
С которых начинаются романы.
578

СТИХОТВОРЕНИЯ 1930-Х ГОДОВ
И Ялты вид, сознаемся, прелестен:
Открытка
(купорос и черепица,
Башмачный мел) —
Неаполь или Дрезден —
На лаковой успели закрепиться?
Купаться и не пачкаться в рассоле.
Но морю помнить о своей буссоли,
О всех водителях,
о всех вожатых,
Чья и в гангрене плоть не отмирала,
Которая на торсах
(с Фиджи взятых)
Несла — фасадом! —
звезды адмирала.
<1935?>
Чехов
А Ялта, а Ялта ночью —
зажженная елка,
Неприбранная шкатулка,
эмалевый приз!..
Побудьте со мной,
упрямый мальчишка —
креолка:
По линиям звезд гадает
о нас кипарис.
Он Чехова помнит.
В срубленной наголо бурке
Обхаживает его особняк —
на столбах.
Чуть к ордену ленту
(...спектром...),
запустят в окурки
Азот, водород, —
клевать начинает колпак.
579

Владимир Нарбут «стихи
Ланцетом наносят оспу москиты
в предплечье,
Чтоб, яд отряхая,
высыпал просом нарзан,
В то время,
как птица колоратурой овечьей
(...Сопрано...)
(Кулик?)
— Усните! —
по нашим глазам...
Побудьте со мной,
явившаяся на раскопки
Затерянных вилл,
ворот,
городищ
и сердец:
Не варвары — мы,
тем более мы в гороскопе,
Сквозь щель,
обнаружим
темной Тавриды багрец.
...Горел кипарис в горах.
Кипарисово пламя,
Кося,
залупил свистящий белок жеребца.
Когда,
сторонясь погони,
повисла над Вами
С раздвоенною губой человеко-овца.
В спектральном аду
старуха-служанка кричала,
Сверкала горгоной, билась:
— На помощь! На по... —
Не я ли тут, Ялта
(стража у свай, у причала),
К моей госпоже — стремглав
(...в тартарары...)
тропой!

СТИХОТВОРЕНИЯ 1930-Х ГОДОВ
Оружие! Полночь...
Обморок, бледный и гулкий, —
И Ваша улыбка...
Где он, овечий храбрец?
Алмазы, рубины
в грохнувшей наземь шкатулке,
Копытами въехав,
раненый рыл жеребец...
Вы склонны не верить,
— Выдумка! —
мой археолог,
Что был гороскоп:
Тавриде и варварам — смерть,
А Крым? Кипарис?
А звезды? А клятва креолки,
Грозящей в конце
пучком фиолетовых черт?
Среди ювелиров, знаю,
не буду и сотым,
Но первым согну хребет:
к просяному зерну.
Здесь каждый булыжник пахнет
смолой, креозотом:
Его особняк, пойдемте,
и я озирну.
Кидается с лаем в ноги
и ластится цуцка.
Столбы, телескоп.
И нет никого, ни души.
Лишь небо в алмазах
(...компас.)
над нашей Аутской:
Корабль, за стеклом —
чернильница, карандаши...
Не та это, нет
(что с дерева щелкает), шишка:
К зиме отвердеет,
елочным став, колобок.

Владимир Нарбут «стихи
Другою и Вы,
креолка, опасный мальчишка,
В страницы уткнетесь:
с вымыслом жить бок о бок.
Когда ж в перегаре
фраунгоферовых линий
(Сквозь щель меж хрящами)
тонко зальется двойник, —
Вы самой приятной,
умной
его героиней
Проникнете в сердце:
лирик к поэту проник.
Зима. Маскарад.
И в цирке, копытами въехав
В эстраду,
кивает женским эспри буцефал...
Алмазная точка,
ус недокрученный:
Чехов...
Над Ялтой один
(...как памятник...)
заночевал!
Зимой и в трамвае
обледенеет креолка :
Домой, —
не довольно ль ветреных, радужных клятв?..
По компасу вводит
нас —
в тридесятое! —
елка:
Светло от морщин,
и в зеркале —
докторский взгляд...
<1935>

СТИХОТВОРЕНИЯ 1930-Х ГОДОВ
Пуговица
Цыганка гадала,
Цыганка гадала,
Цыганка гадала,
За ручку брала.
В автобусе (с повадками водолаза),
Под ерзанье конечностей — рук и ног,
Две пуговицы, два животные глаза,
Выхватывают улицу через окно.
Нашитые сиренью, повремените
Сиять своей поверхностью золотой:
То солнце — магнитом! — ворсу в галалите
Собрало, подпалив, со всего пальто.
Нашитые, как трефы, вы всё до точки
(...Иголка, цыганка — сухая ладонь...)
Узнали-разузнали, — еще в обточке,
Когда вас резало сталью молодой.
Потряхивая шлифовкой в барабанах,
Лицо под пипетку поднося сверла,
Вы помните
и крючки на сарафанах,
И пуговицу с барельефом орла!
Как в петлю пер засаленный, кожаный кузик,
Мореную спину ровнял боровик, —
Подковой ходили по жизни-обузе
Молодки
средь усатых городовых.
Как барыня до обедни снаряжалась, —
Нетронутая висела борода
583

Владимир Нарбут »стихи
У кучера (по брюхо),
сбруя качалась,
В бомбошках-пуговках
булькала вода...
И как николаевское шло веселье, —
Кабак, визжа, путал тесьмы вороха,
Срамные настежь распахивались щели,
Ширинка вываливала потроха...
Ах, всё это блудом истории стало!
Иголка легла на другую ладонь...
Цыганка, ты нашла в корнях пьедестала
Потерянный пуговичный медальон?..
Крученым дротом,
просмоленною ниткой
Вас к вороту пришило,
к нашей душе.
И с мясом не сорвать
с экипажа «Литке»:
Нет пуговиц на севере — хорошей.
В рубахе колхозника
трепещет ветер,
Рядок перламутровый
на совесть чист.
И ты, рабфаковец,
вставляя рейсфедер,
Над циркулем пуговицами лучись.
Набором бегут они
меж голенастых,
На смену спешащих —
«Всегда готов!»
Держите, держите
треугольный галстук:
В нем — порох,
он — памятка наших годов!
584

СТИХОТВОРЕНИЯ 1930-Х ГОДОВ
Еще мешковатые носим костюмы,
Но правильно пуговиц вытянут ствол.
И я на него — веселый, неугрюмый —
Фасольною попал:
за свое родство.
Я знаю, дисциплиной страна прорыта.
Богатства на ощупь она тормошит.
И в нашу основу,
кроме галалита,
Кладет она
лавровишню и самшит.
Нас режут,
шлифуют,
давят нас под прессом,
Чтоб (после нагрева)
блестел кругозор, —
И мы на себя же
глядим с интересом:
А пуговица-то вышла
первый сорт...
На штатском пальто
она влезла в автобус
(Машина, коробясь, трясет по Москве), —
Для глаз ее животных
окно есть пропасть:
Не оступиться б в этот вот сквер...
Иголкой-искрой посверкивает ворса:
В жар-птицыно
превращается перо.
Как вдруг чердак
в пуговичные уперся
Бока, —
шарахается шахта метро.
585

Владимир Нарвут »стихи
И всё — круть-верть, головастиками
карих
Извилин мозга:
флюидов кутерьма.
В осях накатывается голый шарик,
Подшипник
и нам подбавляет ума.
По шахматам брусчатки
мы вдоль строительств —
Несемся — играй, выхлопная труба!
Крючки и тесемочки,
посторонитесь:
Советских пуговиц летят короба!
Осесть им на футболе,
на бегах, в тире,
За шахматами...
Автобус присмирел:
— Бакунинская, д. 74... —
Сойдем.
Сторожа у фабричных дверей.
Зайдемте на фабрику,
где нас готовят.
Посмотрим, как в труде человек ревнив,
Как автоматы
посасывают провод,
Как всплескивают ладонями
ремни.
Посмотрим — и убедимся:
всё в порядке:
Прорыв очнулся —
рабочий поднажал...
На пуговицу
(такие уж порядки) —
Грибной, фасольный,
меченый урожай.

СТИХОТВОРЕНИЯ 1930-Х ГОДОВ
В лубки и решета
ссыпается плоский
Трескучий продукт
с проколотым ушком;
В нем даже лавровишневые полоски,
Самшита жилы —
приплюснуты кружком.
Чудесна метаморфоза подогрева:
Утюг,
а круглое веко не болит...
...Очами поводим
из мозга, из древа,
Обшариваем мир
и через галалит.
На ворсе серьезная виснет икринка,
Но правильно пуговиц вытянут ствол,
И я — на нем, меченный кровинкой
Иголкой-эпохой — за свое родство!
<1935>
Малярия
ВСТУПЛЕНИЕ В ПОЭМУ
Голыми руками теперь не возьмете
(Неосведомленного прежде) меня.
Знаю: малярию разносит плазмодий,
Ножками анофелеса семеня.
Тянется по плазме амеба безглазый.
Но само движение — только предлог:
На эритроцит нападает, зараза!
Там — гемоглобин,
там — железо, белок...
587

Владимир Нарбут «стихи
Более существенного и не надо:
Шарик — и уже здесь не клетка, а клеть.
В яме комариха
(...яиц канонада...)
Кровью наливается:
семя прогреть.
Что же, размноженье обложено кровью.
Пористый рассыплется эритроцит,
Тотчас вертикальную тушу под бровью
(Это о себе я) —
в озноб:
пусть дрожит.
Что же, амебоид — он дал поколенье
(Все четыре возраста им пройдены);
Кроме того, в плазму продукт выделенья —
Меланина вывалены валуны.
Градусник ползет фитилем из-под мышек,
Жар...
Но вытрезвляются яды в поту.
Докторша
(блюститель домов и домишек)
В хину подбавляет годов кислоту.
Кольцами Сатурна восходит плазмодий:
Видоизменяется сей паразит.
Если селезенку больного возьмете, —
Исподволь серея,
сырая висит.
До пупа ее (селезенку) раздули
Половые формы плазмодия. Их
Выпустил анофелес (встав на ходули,
Челюсти раззявив) из желез слюнных...
Что же, таким образом на два он дома,
Весь в метаморфозах,
безглазый живет:
588

СТИХОТВОРЕНИЯ 1930-Х ГОДОВ
В брюхе и слюне комарихи-фантома,
В организме жителя, скажем, болот.
Что же, размноженье обложено кровью.
Кровь...
Как подступает она из глубин!
Кровь!
Не только нашему, значит, здоровью
Помогает розовый гемоглобин?..
— Я не за дележ! — крикуном безбородым
Вскакиваю разом:
— Инфекцию крой!
Разве в СССР не кипит кислородом
Юношеская,
прирожденная кровь?
Разве мы поступимся
даже и каплей
Этого чудеснейшего вещества!
Может ли так статься,
чтоб руки одрябли,
Чтоб перекувыркнулась вдруг голова?..
На!
Парижской зеленью с аэроплана,
Пеленою нефти
осядь на икре
(Волосяной сечке),
где яма-поляна,
Где что ни комар, парикмахер в игре.
А, и ты, гамбузия, страшная рыба,
Ротиком считаешь личинок ноли?..
Конечно, с анафелесом.
Из утробы
Грифельный бы выскресть теперь меланин.
589

Владимир Нарбут «стихи
Горькими цветами до неба, до неба
Бахвалится хинное дерево.
Врача
Примешь угощенье-облатку, амеба, —
В плазме захлебнешься, ядро волоча!
Все твои названия, все твои формы
(Как трубу Евстахиеву ни сверли,
Доктор-тонконожка, латынью упорно) —
Мы на человеческий перевели.
От болот Понтийских до Тмутаракани
Тенью комариной,
планетой планет —
Маятник раскачала ты,
пока не
(Схваченный рукою) сошел он на нет...
И ничего странного в этом не видно:
Кровь, —
она гремит в барабанах ребят,
Пущены машины,
гребут и хрипят,
Вспорото болото, сидевшее сиднем, —
Вот он поднимается :
Сталинабад!..
— Здравствуйте, товарищ.
— Привет. —
(Поздоровались.
Легкими нам кажутся наши тела.)
Марля на окне.
— Малярия?
— Анофелес...
Чаю не хотите ль?
— Сначала — дела... —

СТИХОТВОРЕНИЯ 1930-Х ГОДОВ
Вечер.
Собеседник глядит на меня.
Хронометр потрескивает, семеня.
<1935>
На Тверском
(ИЗ ЦИКЛА «ЦЫГАНЕ»)
Плечиками поводя,
Через пятое в десятое
Кругом топчется дитя,
Неумытое,
Косматое.
Гам и треск на весь бульвар:
С ворожбою липнут матери...
Шире этих шаровар
Не отыщешь и в театре!
Это — сизый великан,
В картузе, с губатой трубкою —
Главный в таборе цыган
(Над ноздрями — шрам зарубкою).
Важно он идет средь нас,
В сутолоке исчезающих.
Жбан его, луженый таз,
На цепочке водит зайчика.
Никому и невдомек,
Что подкова не наварена,
Что пускает он дымок
Не в кибитке —
в Роще Марьиной!
591

Владимир Нарбут -стихи
А давно ль крутило степь
Под высокими колесами;
Где б остановиться, где б,
С женами простоволосыми,
Жаркая горела медь
В куче алого, зеленого:
Бубен бил,
ревел медведь
Пело племя фараоново.
Не вчера ль, устав ковать,
Водки выхлестав полчайника,
Он валился на кровать, —
С не своею жировать —
На правах родоначальника?
И не в таборе ль, скажи,
Вынули из петли ангела —
Внучку из сырой вожжи?
Вот как ты вершил, цыган, дела!
А теперь, отец, идешь —
Важно бормоча про старое.
...Только, нет уж, молодежь
Не приворожить гитарою;
Тем, что льнет к серьге серьга,
Песня — к пляске, к шубе беличьей:
Легким лаком козырька, —
Жениховской разной мелочью...
Столько всюду перемен,
Столько страшного,
мудреного...
В доме с башенкой —
«Ромэн»
Ставит «Племя фараоново»!

СТИХОТВОРЕНИЯ 1930-Х ГОДОВ
Кто, как не цыган, поет
Песню новую на фабрике?
В вузе химию сдает
Не кочевник ли из Африки?
Чей, как не цыганки, труд
Вывел и ее в товарищи?..
...Что ж египтяне орут,
Жбан (котел кипящих руд)
Пронося чрез весь бульварище?
Это уходящий век
Перед Александром Пушкиным
В безразличьи томных век
Дергает плечом старушкиным.
<1935>
Сердце
Такая была у цикад наружность,
Наждачный напильник мне так надоел,
Что сердце повисло Америкой Южной
На вырванной с корнем аорте моей.
Когда же сквозняк повернул насекомых
На запах корицы и прочих приправ, —
Слюнявые пасти цветов незнакомых
Качнулись, рябые на кончиках трав.
Лоснясь (от руля до грудинки, до ребер),
В перо по стволу подливая фуксин,
Прошелся по клумбе петух-кандибобер —
Со шпорой, придатком густых мокасин,
И клумба (вся в мухах, в медовой подливе)
Колумбией, Андами вдруг разлеглась...
Спасения нет от Перу, от Боливии,
От выпуклых, от фиолетовых глаз!
593

Владимир Нарбут «стихи
Муку собирает в похожих на дыню
Плодах (для амбара-дупла) баобаб.
Вы только представьте: Альфонс в Аргентине
Под ним восседает средь крашеных баб...
Но в Южной Америке сроду я не был.
Какие (узнать бы) там бьют сквозняки,
Какой кандибобер, наемник, фельдфебель
Там оберегает повес пикники?
А этот, что в шляпе, (смотрите!) с наганом
Ныряет в лачуги, где дети галдят:
Индейскую кровь отпускать чистоганом,
На фронт завозя ее в теле солдат.
Боливия и Парагвай... Нефтяная
Война: ожиревшая дочерна кровь.
Уже у индейца наружность иная:
И Пятница, верно, бывает суров...
Огонь у цикады он занял (у певчей),
До боли начистил свой нож наждаком:
Чтоб все поумнели. Чтоб не было неучей
И средь свинопасов в несчастьи таком!..
Смотрите, что делается на кофейной
Плантации: рубят и жгут деревца...
...Подбавь-ка гвоздики в кастрюлю с глинтвейном:
Сегодня я Пятницу жду у крыльца.
Он входит, рябой от полуденных пятен,
Глядит: на веранде — его Робинзон!
(Скажу о себе, не боясь отсебятин:
Одна из зажиточных наших персон.)
Я гостя усаживаю за недлинный —
Под гладкой, каленою скатертью — стол.
(Таким не побрезговал бы и Калинин:
Мы тоже наждачной горим чистотой...)
Аорта моя — Амазонка в сердитом,
Лавровом, насекомоядном бору.
(Не справиться, видно, мне с миокардитом,
Зажавшим большой материк в кобуру...)
Но Пятница, друг мой с гортанным наречьем,
За тропики ребер залазит в меня,

СТИХОТВОРЕНИЯ 1930-Х ГОДОВ
Меня обдувает теплом человечьим,
Как самая близкая в мире родня.
Я вижу: на даче — балконный порядок:
Игрушки балясин, колонн балаган.
Глинтвейн... (Он пылает, он шумен, он сладок.)
Столкнем же, мой друг, со стаканом стакан!
Мы все — патриоты. На родине родин
Никто с нелюбовью, с нуждой не знаком.
(...Цикаду в ботве, в суете огородин,
Легонько повертывает сквозняком...)
Мы все — патриоты. Куриных и глупых
Не строим лачуг: Архитектор, дворцы!
Мы толк понимаем в хлебах, в канталупах
И в сотах, похожих к зиме на торцы.
Поднимем же чаши под звон неподдельный —
Мы (бывшие Пятница и Робинзон,
Потом партизаны) на даче в Удельной,
Где климат — и тот новизною пронзен!
<1935>
Воспоминание о Сочи-Мацесте
1. АРАХИС
Орехом земляным усатый
Торгует с рундука суфлер.
(Его обветрили пассаты
Дубильной кислотою флор.)
И мне, и в мой карман подсыпьте
Побольше зерен-стариков,
Чтоб вспомнил я об эвкалипте,
Бесстрашнейшем из голяков.
Как вспомню сочинские ночи, —
Вспорхнет со спички голова,
595

Владимир Нарбут »стихи
Но насекомое короче
Не станет:
фосфор, трын-трава...
Как вспомню торс, подобный скрипке,
Смолу на пальцах, канифоль...
Ревекка-муза!
Дай мне штрипки,
За выслугою лет уволь.
Раскрытым шкандыбаю пляжем
(В лодыжку щелкает песок),
У мокрой кромки рядом ляжем —
Пред раковиной из досок...
Малюсенький, сребробородый
Раскроется бобовый дед
(Он блекл от сероводорода,
На нем башлык углом надет).
Но тут пошли в бурун колеса
Авто.
— Мацеста, ванна. —
Стой.
Я в орденах фурункулеза,
Торжественный сажусь в настой.
На волоске груди пузырясь,
Дрожит подземное ситро.
Что за предательская сырость?
В ней цвелью подтекло ведро.
Песочная мелькает скорость, —
Я выхожу; я обожжен.
Я под пижамой хорохорюсь,
Средь маленьких восточных жен...
Ревекка-муза!
Хоть словечко
Шепни, наушничая, мне, —

СТИХОТВОРЕНИЯ 1930-Х ГОДОВ
Про талисман, про человечка,
Тайком живущего в зерне...
Пассатом дует он на форум,
На эвкалипт, рундук под ним, —
Нырнув в башлык, сидит суфлером,
Шуршит орехом земляным...
Термометр (вроде карамели)
Он превращает вдруг в часы, —
Песок минуты-пустомели
Ему же сыплют на усы.
И ночью,
с призрачною лампой
(С пульсирующим светляком),
Не он ли к парочке сомнамбул
Подсаживается тайком?..
Любовь чернеет от историй
(Мацеста... ванна... серебро...), —
И всё ж орешек в санаторий
Приносит лишь одно добро.
Скрипучий гриф в погибель согнут:
Заела канифоль смычок...
Конечно, музу средь инкогнит
На пляже
сыщет старичок.
Мне рано думать об отставке...
Нет, нет, — Ревекка не права:
Купальской ночью
в лютой давке
Летят и светятся слова.
И в каждом — только половина,
Чего так требует отбор,
597

Владимир Нарбут »стихи
И каждое — ко мне с повинной,
Как я к Мацесте —
до сих пор...
2. КАПИТАН ВОРОНИХИН
Столб телеграфа к югу направился,
Ласточка во фраке — нотой косой.
В бемолях Шопена,
в диезах Штрауса
Танцует на поверхности лодка-фасоль.
А слева, под лесом
(откуда вылазки
Горцы на банды в девятнадцатом вели),
Семью крейсерами вырос Ворошиловский,
Башнями причалили эти корабли.
Пальмам букетами качаться нравится,
По самую макушку расчесан фонтан, —
И лестницу (к приему) выскребла здравница:
Милости просим, товарищ капитан.
Жуков растревожив в пернатом шиповнике,
По гальке, по плитам
(наверх и вниз)
Вот они ходят —
майоры, полковники, —
Зажги папиросу, струей затянись.
Только в столовой,
в условиях пленума,
И сохранен (на калории) ранг.
Обуглено сердце солдата рентгенами,
Разрознены темные кости фаланг.
То — снимок. А солнце прыскает спицею,
Воду из ванны нарезом вертит...
598

СТИХОТВОРЕНИЯ 1930-Х ГОДОВ
(Благоприятные имеет ауспиции
Добытый в гражданскую миокардит.)
Лежа в соломенном,
воздух просоленный
Запихивай поглубже, товарищ капитан!
Лодка в купоросе ездит фасолиной,
Пальма волосата,
и букетом фонтан.
Снова (как некогда) венами полыми
Мужество и нежность к тебе идут, —
И всадник,
конвоируемый бемолями,
Проскакивает через шопеновский этюд.
Сабля по желобу стлалась без памяти:
С каменными лицами, врага
(чтоб не лез)
Китайской — до Чаквы — учили грамоте,
Рубясь за советский чайный диез.
Под музыку море выгладило заново.
Оба композитора бродят по пятам.
Домашнее сердце твое партизаново
Радуется людям, товарищ капитан.
Радуется людям, сидящим под башнею...
О чем разговорились полковник и майор?
В штабах ночевки,
бой врукопашную,
Ночи в академии —
вспомнили вдвоем?
Или в шиповнике
(лапами пушистыми
Карабкаясь)
прополз перед ними жук,
599

Владимир Нарвут • стихи
Похожий на танк, сделанный фашистами,
Пышущий серой, размером в Машук?..
(В мире рентгена — видение-гипербола.)
Но мужество в тебе —
кровяной фонтан,
Но нежность к родине
себя не исчерпала,
Товарищ Воронихин, товарищ капитан!
Война, перелет...
Пунктиром натыкано
Нот на проволоке (чересчур прямой).
Штраус и Шопен берегут Воронихина:
Штык-диез и сабля-бемоль.
Война, а на сердце капитана — Ворошиловский:
Мамина забота,
встречи с восьми...
Родина-ласточка, косые крылышки,
С кровью и мясом и меня возьми!
<1936>
# # #
Ты что же камешком бросаешься,
Чужая похвала?
Иль только сиплого прозаика
Находишь спрохвала?
От вылезших и я отнекиваюсь,
От гусеничных морд.
Но и Евгения Онегина боюсь:
А вдруг он — Nature morte?
Я под луною глицериновою,
Как ртуть, продолговат.
600

СТИХОТВОРЕНИЯ 1930-Х ГОДОВ
Лечебницей, ресничной киноварью
Кивает киловатт.
Здесь всё — абстрактно и естественно:
Табак, и трактор, и
Орфей веснушчатый за песнею
(«Орфей», — ты повтори!).
Естественно и то, что ночи он
В соломе страшной мнет,
Пока не наградит пощечиной
Ее (ту ночь) восход.
Орфей мой, Тимофей! Вязаться
Тебе ли с сорняком,
Когда и коллективизация
Грохочет решетом?
Зерно продергивает сеялка,
Под лупу — паспорта!
Трава Орфея — тимофеевка
Всей пригоршней — в борта!
О, если бы Евгений выскочил
Из градусника (где
Гноится он!) Сапог-то с кисточкой,
Рука-то без ногтей...
О, если бы прошел он поздними —
Вареная крупа —
Под зябь взметенными колхозами
(Ступай себе, ступай)!..
...Орфей кудлатый на собрании
Про торбу говорит,
Лучистое соревнование
Сечет углы орбит.
При всех высиживает курица,
Став лампою, яйцо...
...Ну как Евгению не хмуриться
На этот дрязг, дрянцо?
Над верстами, над полосатыми —
Чугунный километр.
— Доглядывай за поросятами,
Плодом слонячьих недр!.. —
601

Владимир Нарбут «стихи
Евгений отошел, сморкается;
Его сапог — протез.
В нем — желчь, в нем — печень парагвайца,
Термометра болезнь!
(Орфей) — Чего же ты не лечишься?
(Евгений) — Я в стекле... —
...А мир — высок, он — весок, греческий,
А то и —дебелей.
Что ж, похвала, начнем уж сызнова
(Себе) плести венки,
Другим швыряя остракизма
Глухие черепки...
<1936>
602

Отрывки и черновые наброски
1920-1930-х годов
# # #
Солнце полощет в проруби желтой
груды выстиранного полотна.
Ахнула Сашенька?
Как подошел-то,
Как поглядел-то,
Вынул до дна!
<Начало 1920-х>
>:« »:< »:<
< >
<И> пьяную он начинает речь:
«Святые братия! Я должен ныне
Вам рассказать, как родился Христос.
Как отроком скитался он в пустыне
И как утер он фарисеям нос.
Новозаветным вы не верьте бредням,
Что женщина без мужа родила...
Марию приютил Иосиф бедный,
Когда любовь Марии расцвела.
Она к колодцу вечером ходила
С кувшином за студеною водой.
В ней воспаленная играла сила,
Когда к ней путник вышел молодой.
603

Владимир Нарбут «стихи
Мария в благодати расцветает,
Мария долго жаждала любви.
...Уже дитя под сердцем закипает
И материнская тоска в крови.
И он родился, как и все детишки,
Когда окончился законный срок.
С тех пор пошли знакомые делишки,
Народ дурачил всяк, кто только мог.
Он, может быть, был мудре<цом> и богом,
Но только здесь заметить должен я,
Что за глухим смиренщенским порогом
Для вас игумен бог и судия.
Гуляйте ж, братия, во славу божью!
Эй, богомолки, начинайте пляс!
Свои уста не осквернил я ложью,
Вполне правдоподобен мой рассказ».
Что было дальше, рассказать нам трудно.
Мы плюнули с досады и ушли
От пьяной похоти, от пляски нудной
Разлитый чад в мозгу мы унесли.
<1920?>
# # #
Из вырвавшихся междометий
<1920?>
# $ #
Цветущие кан<н>ы, как майские флаги,
В Одессе растут на Соборной.
<1920?>
604

ОТРЫВКИ И ЧЕРНОВЫЕ НАБРОСКИ 1920 - 1930-Х ГОДОВ
# # #
Нам теперь бы потягаться
В задушевности стиха!
<1920?>
# # «
Мы вписаны в одну страницу
<1920?>
$ « *
Свой голос берегите,
Чтоб он не дребезжал, как при лярингите
<1920?>
# # #
На черной, как битый, опаре
Поднимется тощий человек,
Но — что это: зияют серпами
Проплешины на его голове,
Зато от шеи на пуп, и ниже
Козлиная шерсть — густой струей!
(Прилизанный кавалер в манишке
Твою же раскуривает вонь.)
Нанижет, конечно, нанижет
605

Владимир Нарбут «стихи
Ребра с [ ] позвоноч<нрзб.>
обросшие мясом кожей
<1921>
# # #
Армянин, помогает он, добрый
Виноградом и медом здоровью.
А со змием Георгий Хоробрый
Копием расправляется: ребра
Сокрушает и шею воловью.
<1921>
>[< $ $
Рыжий волос — спелый колос,
Щеки — яблоневый цвет.
Сердце снова нако<лолось>
<1921>
# * #
Парусиновый мой парус
Месяц ранит на заре.
<1921>

ОТРЫВКИ И ЧЕРНОВЫЕ НАБРОСКИ 1920 - 1930-Х ГОДОВ
# >:< ♦
В жилетке неба пуговица — луна
<1921>
# * #
Такие алые ладони
И руки белые такие,
Что под Фомой мелькает Киев
[Говеющий пупами Киев]
В туманном, призрачном хитоне.
А косы душны и душисты,
А тень горбата и строга.
Вы бейте в грудь мою, монисты,
Мелькайте птицами, стога.
<1921>
Гроза
Ежели не газ, то что же
Дрожью на дрожжах — сквозь дождик?
Или в тявканье копыт
Жужелицей гвоздик влит?
Гибнут лилии стебли
Без спрынцовки у Ильи.
Иль гроза забыла грязь,
Лишь на марлю подрядясь.
Рваная, не на словах,
Водка треплется во рвах.
607

Владимир Нарбут »стихи
Груб, и разве мне до ск<нрзб.>
Желтой офицерской ко<нрзб.>
<1921-1923?>
Абиссиния
Пустыня — сущая могила,
Ударит скорпион в момент.
А шевелюра данакила —
Совсем прическа «перманент».
<1921-1923?>
# # #
Всё мое сердце с тобой, Абиссиния!
<1921-1923?>
Рембо
Уже метелки мелкие цветов
Выбрасывает великан-куссо
<1921-1923?>
# # #
Кожа свиная лимона
(Какие уж там кнуры
608

ОТРЫВКИ И ЧЕРНОВЫЕ НАБРОСКИ 1920 - 1930-Х ГОДОВ
При пятидесяти жары!),
Пузо от жажды — мамон Соломона.
<1921-1923?>
Эфиоп
И человек курчавей ежевики
<1921-1923?>
»:« >:« #
Колется звонкая щепка,
Вздрагивая под
Долгим горячим
> ножом
<1921-1923?>
>;< >:« »;<
Вокзалы, похожие на
Те самые здания, что
Лениво лелеет луна,
Когда на колесах пальто.
Изыди, искусство, изыди —
Служить бесноватой Изиде!
На этих вокзалах в тифу,
В корос<т>е — голодная Русь.
Моя соловьиная! Пусть
<1921-1923?>
609

Владимир Нарбут • стихи
Кобыла
Живот под себя заграбастала
И тянет, как арфу Орфея.
Мясистой похожая пастью
На взнузданную орхидею.
<1921-1923?>
# >:« #
Луна рассматривает меня в бинокль
<1921-1923?>
* # #
Цветущей вербой бегал цыпленок
<1921-1923?>
>:« >;< »;<
Поля распороты межой, —
Парующие паруса!
<1921-1923?>
610

ОТРЫВКИ И ЧЕРНОВЫЕ НАБРОСКИ 1920 - 1930-Х ГОДОВ
# * #
Я — пьян, то глобусом, то парусом
Косит, крутится ум.
<1921-1923?>
Кафе
Слюда, налитая в зеленый
<нрзб.> голубизной стакан
И — жмутся на <нрзб.>
Дождем напуганные клены.
Рябится дерево, меня рябит.
<1921-1923?>
# # #
За колосом, звенящим в колесе,
Кипящему, другому не поспеть!
Натужась саранчовой грудью всей
Остудит перемешанную медь.
<1921-1923?>
# # #
Этот месяц (нежной, голубой
Пудрой пересыпаны овсы)
<1921-1923?>
611

Владимир Нарбут «стихи
»:< >!< <<
Всё круглое — весьма умно:
Земля, и череп, и шарада.
И мне, животному, 1
Так отчего же мне J
Змеиного {боятьсяяда-
чураться взгляда?
<1921-1923?>
# # Ф
Адамово во мне начало —
Жену ты помнишь, Еву?
Ребро иначе б не торчало
<1921-1923?>
# * $
Дамская ручка, поповская тоже,
— Синенькие проступили на ней.
Верно, такие же были у дожей
<1921-1923?>
$ >;< >:<
Огромным яблоком Адама
Земля летела в темноте.
<1921-1923?>
612

ОТРЫВКИ И ЧЕРНОВЫЕ НАБРОСКИ 1920 - 19 30-Х ГОДОВ
# # #
Молния жгутом скрутила тучу,
Локти ей связала за спин<ой>
<1921-1923?>
# # *
Вертящуюся в воде,
Шуршащую в сухой соломе,
Её, ползущую на животе
Ремнем, из спины конской выдернутым
Ужасный уж!
<1921-1923?>
# # *
Как может врач влюбленным в девушку быть, если
Он только что резал ей же подобное тело?!
<1921-1923?>
# $ #
К огню прижавшись, у огня
Лежало мелкое ягня.
<1921-1923?>
613

Владимир Нарбут «стихи
# # #
И женщина ходит, гарцуя,
Как будто она на седле.
<1921-1923?>
# # #
Намыленный налим нам даст печенку
<1921-1923?>
# # #
Пока ворочается НЭП,
На нас косясь не без опаски, —
Меж сухожилий, в дырах скреп,
Ломаем антрацит донбасский.
Кричит мотыга, и кирка
Трухой пересыпает эхо:
Эх, далека ты, далека
Ты, рурская беда-потеха!
<1921-1923?>
# # #
Не трать — тетрадь
<1921-1923?>
614

ОТРЫВКИ И ЧЕРНОВЫЕ НАБРОСКИ 1920 - 1930-Х ГОДОВ
# # #
Зима опахивала веерам<и>
Цветущее лицо свое, и мы
Отлично знали, что не за горами
Зияние и каверзы зимы.
Казармы [ ]
<1921-1923?>
# # #
Ворочает башкой, мотает гривой
Зело белокопытый капитал,
И грех зрачка, и волосок игривый,
И клей копыт его — лишь матерьял.
<1921-1923?>
# $ *
Николай Васильевич! Смешон
Был вам нос, табачная ноздря.
[ ] Что я? -
Мне же (анатомии крюшон)
Ухо-
И [А] мне мерещится не зря
[ ] человеческий крюшон
[ ]бульон
<1921-1923?>
615

Владимир Нарбут «стихи
# # >:<
А кто остался в колее,
Под колесом, шуршащим шиной.
И женщиной или мужчиной
Приидет царствие твое?
<1921-1923?>
# $ #
В осокорях мутнеющих дом
Застегнулся болтом, и кротом
Озирает, мигая, потемки.
Ничего нет, пожалуй, ужасного в том,
Что живут в заколоченном наши потомки.
Подходили не раз, и не раз подойдем, —
Осокорь воробьиная, улей трещащий.
<1921-1923?>
# # #
Воздушные загробные силы
С высот накликали холода;
Вытягивая черные жилы,
Тужили тугие провода.
Над голой оголтелой деревней
То вспыхивал радугой, то гас
В сугробах, вздутых гребнями певней,
Зевающий, ляскающий час.
<1921-1923?>
616

ОТРЫВКИ И ЧЕРНОВЫЕ НАБРОСКИ 1920 - 1930-Х ГОДОВ
Беллетристика
Перебирая волос ветер встречный
И за ресницами зрачки нашел.
А бочка пятится — осел рассол,
Набитый семечками, огуречный.
Свиными лопухами двор порос —
Нелюбопытные развесил уши.
<1921-1923?>
»:« $ $
Где молодость? Где талия? Где смех?
И где усишки (ме... ме... ме...) мои?!
<1921-1923?>
$ # #
Я простенькую повестушку
Вам расскажу, друзья.
<1921-1923?>
Ф $ >:<
Никто еще не рассказал
(И так, как нужно),
Как гнали толпы на вокзал
[ ] безоружной
<1921-1923?>
617

Владимир Нарбут «стихи
Сумерки
Отчаянье не оставит полоза —
Просящийся, скребущий скрежет,
И синь сквозь синь [ ]
Кого-нибудь сегодня да зарежет.
<1921-1923?>
>:« $ »:«
Что, если б дерево кричало
И лаяла трава
<1921-1923?>
>1< # #
Осторожно! Стреноженные
Птицы острые как ножи
(Бритва ниткой острия плавала)
Облачный пух выпускают стрижи
Из голубых надутых наволок
<1921-1923?>
# # *
Чтоб купоросом дня не отравиться,
В аквариум, под вику — чечевица.
Обвис, обмяк, при трубках поперечных,
Червей сжимая, нолевой кишечник.
618
<1931?>

ОТРЫВКИ И ЧЕРНОВЫЕ НАБРОСКИ 1920 - 1930-Х ГОДОВ
Ф Ф Ф
Душеприказчик мой, косматый космос,
Пощусь, а рвешь, а мечешь, чертов!
<Середина 1930-х>
Ф Ф Ф
Червями, гусеницами цветет
Повеса северных лесов, осина.
В прохладце морщит кожу [ ]
[ ] керосина
Червяк<,> бордовой шерстию обросший<,>
[ ]
[ ] нехороший
<Середина 1930-х>
Ф Ф Ф
Климат комнаты континентален
<Середина 1930-х>
Осенний огород
Окоченели кочаны капусты
<Середина 1930-х>
619

Владимир Нарбут «стихи
# # #
Зелень, не лезь!
(читай обратно)
<Середина 1930-х>
# # *
(Географически) — где никель, кобальт,
Где гнейс нервируют его очаг, —
С мордоворотами Деникин побыл,
Себя рессорами качал Колчак.
<Середина 1930-х>
# # $
Мы подражаем пауку и ливню,
Мы лапками перебираем так,
Что самую игрушечную прядильню
В предлинный растягиваем кодак.
< Середина 1930-х>
# # #
С холода бутылки — как стальное литье,
Сознание определяется бытием.
<Середина 1930-х>
620

ОТРЫВКИ И ЧЕРНОВЫЕ НАБРОСКИ 1920 - 1930-Х ГОДОВ
# # *
Не natur mort,
А натурально морда
< Середина 1930-х >
Большевикам Кавказа
Светает. На дикий камень
Орлы нависают кадыками.
Расправляют плечи, поводят буркой
(крылатой, нахохленной),
Чистят клюв и когти — прибор хирурга.
Шампанским распадаются ионы.
Над снегами Казбека — над операционной
(бисер росы)
Осиные талии,
Муравьиные лезвия
мелькнули аулы
Сталины, Орджоникидзе
В примерклой, предрассветной смеси
Еще держится никелированный месяц
(вылуженный)
Но и он линяет... Еще на дикий камень
Примеркло. На дикий камень
Орлы склонились кадыками.
< Середина 1930-х >
621

Владимир Нарбут »стихи
# # #
Мой палец, как рыба, ротат
[ ] аэростат
<Середина 1930-х>
# # #
Ежевичные гнезда ласточек,
Их малиновое литье
(лепка)
<Середина 1930-х>
# # #
Оловянная отрыжка волнушки
Розоватая отрыжка рыжика
<Середина 1930-х>
# # *
Луну этрусской поднимают вазой.
Но над рекой, без яблочных наяд,
Уперты<е> плечисто, долговязо
Т. т. (товарищи), как молоты, стоят.
<Середина 1930-х>
622

ОТРЫВКИ И ЧЕРНОВЫЕ НАБРОСКИ 1920 - 1930-Х ГОДОВ
Зима
Отел, окот и опорос
<Середина 1930-х>
# # #
Глаз вопиющего в пустыне
<Середина 1930-х>
# # Ф
И в щеки смерть впустила
Свой глицерин
< Середина 1930-х>
# # #
Половые органы магнолий
<Середина 1930-х>
>:< >:« $
Несколько поднаторев на шашках,
Перешел на шахматы
<Середина 1930-х>
623

Владимир Нарбут »стихи
Ф # #
Партнеру дерзя,
Теряя ферзя,
Чем шахматы пахнут,
Чем пахнет от шахмат!
Друзья,
За ладью и за слона отдать ферзя?
< Середина 1930-х>
# # *
Столько растрогано чувств
В этом музее искусств.
<Середина 1930-х>
# * #
Я вижу Матэ Залка в Буда-Пеште
<Середина 1930-х>
# # #
Мне гада, ящерицу мне
Напоминает свастика.
<Середина 1930-х>
624

ОТРЫВКИ И ЧЕРНОВЫЕ НАБРОСКИ 1920 - 1930-Х ГОДОВ
>:< >:< >:<
Каплей молнии повисла лампочка
<Середина 1930-х>
# Ф #
Каждый из нас повеселиться не промах
Лиловой сирени, белесых черемух
Не в комнатах узких — в просторных хоромах
[Болтать по-французски,]
Хочу принимать я гостей и знакомых.
< Середина 1930-х>
# # #
Раненая крыса умирает. Над черной ее ранкой
Заняты вороны перебранкой
<Середина 1930-х>
# # *!<
Он кажется старше
в бородке патриаршей
<Середина 1930-х>

Владимир Нарбут »стихи
* # *
Чтоб тело, чтоб формы твои обвели,
Как на фотографии, розовой линией
Негативной земли
Невиннее
< Середина 1930-х>
>:< # $
Вечером, когда наливается метро
Ядами аптеки, сиропами неона, —
В тот конец проехать не так уж и хитро,
Лютик вы мой славный, корзиночка пиона!
<То>нкою мережкою, с рваною строкой,
<Розо>вое, белое (пояс — фиолетов)
<Пла>тье, просвистевшее шелком под рукой...
<Тра>сса от Сокольников до Дворца Советов!
< Середина 1930-х>
# # #
...И тебе не надоело, муза,
Лодырничать, клянчить, поводырничать,
Ждать, когда, сутулый, подымусь я,
Как тому назад годов четырнадцать...
<1937>
626

Переводы

i \

Темирболат Мамсуров
На чужбине
КОЛЫБЕЛЬНАЯ
Спи тихим сном, безмятежным сном, —
Ведь горе не грозит здоровью.
Кормлю тебя не молоком —
Кормлю своею горькой кровью!
Мы пасынки судьбы лихой...
Никто же спрашивать не станет,
На сколько лет, в земле какой
Обречены мы на скитанье.
Живут другие под царем,
Но спину гнуть и им не сладко.
Мы без обычая живем,
Отходим от себя украдкой.
За край родной, за свой закон
Коль встанешь грудью ты, как надо, —
Позор наш будет искуплен,
И будет смерть тебе наградой!
Пусть кровь и капелькой одной
Не станет холодней в кавказце...
О, пожалей нас, край родной!
Тобой уже не можем клясться.
629

Магомет Мам
Пандур
Точно к сердцу дорогу
Жизнь пробивает сквозь слякоть, —
Ласку, боль и тревогу
Снова готов ты проплакать.
Вот — минуты молчанья,
Воля и дерзость героя,
Радость, смеха сиянье, —
Сердце балуешь игрою.
Вспомни минувшие годы,
Песню пропой нам свободы,
Вскинем чело мы высоко!
Стих я с пером своим отдал
Песням о крови потоках.
Ты же звени, стальная,
О коммунизме, о доле,
Тайны, струна, вскрывая,
Пой о заводах, о поле!
Прочь всю погань лихую, —
Сердцу дай успокоенье!
Песню запой трудовую,
Мускулов песнь и горенья.
Ой-да-да! Ой-да-да! Ой-да-да!
Пой, струна, веселись, не страдай!
630

МАГОМЕТ МАМАКАЕВ
В родном краю
Там, где ущельями плененный
Ревел Аргун, рвалась струя, —
Я отдыхал — и слышал звоны,
И стали голос слышал я.
О! Что за звоны, что за голос!
То — новью билась жизнь сама, —
То — на весну вдруг напоролась
В ночах угрюмая зима!
Аргун бушует многоводный,
Срывая кружит мутный ил.
Бурлящею водой свободной
Он дряхлый мир разбил и смыл.
Поля очищены исправно —
Прекрасный будет создан мир.
Несись, Аргун, лети, мой славный,
Всю мощь страны своей прими!
Уже близки те дни и сроки,
Когда на берегах твоих
Стальное колесо высокий
Поднимет в небо маховик,
Когда электроток машинам
И домнам даст упорный ход,
Когда твой свет веков морщины
Смахнет — и саклям жизнь вернет...

Проза

% ,.. , '^ l;t**^^| ч Ц "**^>Ж<>
t^J'
"1, v

Соловецкий монастырь
ИСТОРИКО-БЫТОВОЙ ОЧЕРК
Тихая радость осенила мою душу. Тогда — на заре моей жизни — при-
плыл я к вам, белые Соловки, в чаянии помолиться пред мощами
Св. Зосимы и Савватия...
Было яркое лазурное утро. Монастырский пароход бойко бежал,
разрезая серовато-зеленую гладь Белого моря. По сторонам кое-где
раскиданы были островки с крестами поморов, поставленными «по
обещанию». Небо да вода... На палубе вдруг все присмирели: ждали
грядущего чуда. И только когда вдали засинело туманное пятно, бо-
гомольцы закопошились. Пятно бледнело, серело и росло. Наконец,
ясно стало различить простым глазом ряды высоких сосен, покры-
вавших берег. И посреди этого зеленого венка что-то затеплилось,
замигало яркой звездочкой — золотой крест обители. Наконец-то!..
Снял шапку, перекрестился... Пропел священный псалом — один,
другой и третий. Игриво взбивая бурлящую пену, пароход идет вдоль
берега. Мелькают откосы зеленые, отмели песчаные, утесы голые...
И вдруг — синий воздух заплеснулся, заискрился и ослепительно за-
сверкал белым: стаи чаек, пронзая воздух острыми криками, стрела-
ми летели от монастыря. Смелые птицы, высланные вперед встре-
чать дорогих гостей... Еще поворот и — пароход входит в зеленую
бухту. Продолговатый пятиугольник крепостной стены охватывает
монастырь белым кольцом.
Вот иду по пристани в толпе, сопровождаемой монахом-гостин-
ником. По пути поминутно надоедают чайки: кричат пронзительно,
клюют в ноги, теребят за платье. Здесь их — видимо-невидимо. Ран-
ней весной прилетают они в обитель и живут здесь до осени. Осенью за
ночь налетают полчища воронья черного, и зачинается кровопролит-
ная битва в воздухе... В конце концов чайки улетают опять до весны.
Для размещения богомольцев вне монастырских стен имеют-
ся обширные три гостиницы. Одна — каменная, трехъярусная, воз-
ле пристани; недалеко от нее стоит деревянная, а третья, тоже де-
ревянная, расположена на противоположной стороне залива. Каж-
635

Владимир Нарбут «проза
дый этаж гостиницы имеет очень длинный коридор, по обоим бокам
которого тянутся светлые комнаты, несколько послушников прислу-
живают богомольцам. Узнал, что оставаться в монастыре позволе-
но только до отплытия следующего парохода, то есть дня три-четы-
ре, поэтому решил не тратить время попусту и принялся за осмотр
обители.
Но раньше, как и все новоприбывшие богомольцы, сходил на
Святое озеро — искупаться. Оно — темного, почти черного цвета,
подходит с восточной стороны к монастырю; на нем две купальни:
мужская и женская. Вода показалась мутной, но удивительно мягкой
и нежащей тело.
Входить в Соловецкий монастырь полагается через Святые Во-
рота, и здесь все непременно осматривают «раненую» икону, про-
битую по краям бомбами в 1854 году, когда два английских корабля
в течение нескольких часов обстреливали Соловки. В истории оби-
тели эта бомбардировка 1854 года занимает одну из наиболее инте-
ресных страниц. На стенах собора и до сих пор нарочно оставлены
незаделанными те впадины, что сделали английские снаряды. Ку-
пола были тоже повреждены, но оставить пробоины открытыми бы-
ло нельзя, и крыша поэтому заделана. Однако, чтобы указать шра-
мы, на куполах сделаны круглые пятна, вымазанные черной краскою.
И опять я сталкиваюсь здесь с чайками. Оказывается, они содейство-
вали спасению обители от нападения англичан. Белое облако птиц
скрыло монастырь от взора вражьего. И чайки здесь в таком же по-
чете, как гуси в Древнем Риме. Те пушки, которыми отстреливались
монахи, теперь позолочены и помещены в часовню, вверху которой
подвешен колокол, пожертвованный императором Александром II
и слитый из украшений, бывших при погребении императора Нико-
лая I. Возле пушек целая пирамида ядер, собранных после обстрела.
Другой памятник этой печальной годины — высокая гранит-
ная колонна с изложением события 1854 года подробно на русском
и славянском языках.
Помню, меня сильно поразила монастырская стена-ограда: белая,
сложенная из огромных валунов, связанных кирпичами. Она возве-
дена лет триста назад, вместо деревянного забора обители Св. Спаса
и Николая, что «на Соловках», построенной преподобными Зосимой
и Савватием — основателями ее. Некоторые камни имеют в попе-
речнике три маховые сажени. По ним можно без лестницы взобрать-
ся на самый верх стены. Поистине, неодолима была такая твердыня
636

СОЛОВЕЦКИЙ МОНАСТЫРЬ
для буйных лопарей и других супостатов. Башни венчают углы бе-
лых стен и еще больше недоступности и величия придают обители.
Сейчас же перед Святыми Воротами — еще три часовни: Просфоро-
чудова, в память чуда над просфорою Св. Зосимы. Просфору эту, по-
лученную из рук Св. Зосимы, обронил нечаянно богомолец. Пес, бе-
жавший сзади, хотел проглотить, но из просфоры исшел огонь и по-
палил собаку. Другая часовня — Петровская — в память посещения
монастыря Петром Великим, и третья — в память посещения его ве-
ликим князем Константином Николаевичем в 1844 году. Все три —
каменные.
Мимо ряда каменных келий, составляющих вторую внутреннюю
стену, вошел я на каменное крыльцо, которое привело меня на па-
перть главной Соловецкой святыни и древности: к дверям собо-
ра Спаса-Преображения. Собор выстроен каменным при Св. игуме-
не Филиппе в 1556 году на месте ветхой церкви, построенной еще
препод. Зосимою. В Преображенском соборе, своды которого под-
держиваются двумя огромными колоннами, пять приделов: в глав-
ном — старинный резной иконостас, сооруженный в 1699 году импе-
ратором Петром Великим, после посещения обители, «его Государе-
вою казною». На правой стороне иконостаса — древняя чудотворная
икона Божией Матери Сосновская, явившаяся когда-то при Соснов-
ской губе Соловецкого острова; на левой стороне — икона Богомате-
ри Хлебенная, явившаяся Св. игумену Филиппу в пекарне, за печкой,
почему и называется Запечной. Тут же, в стене собора, под аркой по-
мещена рака Св. Филиппа, из которой взяты были нетленные мощи
святителя и перевезены в Успенский Московский собор. В непосред-
ственной связи с собором Спаса с северо-восточной стороны приле-
гает Преподобническая церковь, во имя Св. Зосимы и Савватия.
На южной стороне, под гнутыми арками, в серебряных раках по-
чивают их мощи. Преподобническая церковь построена в одно вре-
мя с Преображенским собором.
Благоговея перед святыней, вышел я отсюда. Дальше — церковь
Св. Николая Чудотворца и рядом каменная соборная колокольня.
Множество голосистых колоколов. В одном, именуемом Борисови-
чем, как и многое множество других колоколов, какие любил лить
и жертвовать царь Борис Годунов, — в соловецком Борисовиче —
1100 пудов веса. За колокольнею — соборная церковь Успения Бо-
гоматери с огромною, вмещающей более тысячи человек, братскою
трапезною, построенною Св. Филиппом еще в 1557 году.
637

Владимир Нарбут «проза
Трапезная очень похожа на церковь: стены ярко расписаны ико-
нами, горят свечи, теплятся лампадки. Впереди и справа по стене тя-
нутся столы для монашествующих. Рядом столы для богомольцев —
мужчин, рассаженных «по платью». Для женщин тут же имеется осо-
бая, тоже очень обширная трапезная. Кушанья подаются простые,
но сытные. Время обеда — после поздней обедни, в 12 часов, ужи-
на — после вечерни, часов в семь. Трапеза длится в глубоком молча-
нии и благочинии при монотонном чтении монахом чего-нибудь из
Четьих-Миней. После еды хором поется благодарственная молитва.
Особой платы с богомольцев за трапезу, равно как и за три «закон-
ных» дня пребывания в стенах обители, не взимается: монастырь до-
вольствуется доброхотными жертвами.
Ближе к церкви Св. Николая находится над Святыми Ворота-
ми церковь Благовещения, а с бока ее, при монастырской больнице,
небольшая церковь во имя Св. Филиппа, митрополита Московско-
го, пристроенная несколько позднее. В сладкой дрожи сердца рас-
сматривал я богатую монастырскую ризницу: вот — ризы, одна — бе-
лая полотняная с шелковым оплечьем, подаренная новгородским
архиепископом преподобному Зосиме, другая — святителя Филип-
па из двуличной камчатной материи. Вот — митры, осыпанные дра-
гоценными каменьями, покрышка с шубы Св. Филиппа, меч князя
Михаила Васильевича Скопина-Шуйского и сабля, пожертвованная
кн. Дмитрием Пожарским, — обе самоцветные. Дальше лежат напре-
стольные кресты Ивана Грозного и Св. Савватия, священные сосуды,
пожертвованные царем Михаилом Феодоровичем, серебряная круж-
ка касимовского царька Бекбулатовича, клепало каменное и зазвон-
ный колокол — времен св. игумена Зосимы, евангелия и изящные ча-
ши, резанные ажуром из слоновой и моржовой кости. Тут же — в кни-
гохранилище — монастырский устав и патетические наставления Св.
Зосимы, служебник Св. Филиппа, позднейший его устав и псалтырь,
часослов Авраамия Палицына и, наконец, грамоты. Первая — гордой
боярыни новгородской — Марфы-Посадницы, врученная Св. Зоси-
ме, о закрепощении шести Соловецких островов за обителью; вто-
рая, жалованная Иоанном IV, подтверждает первую. Отсюда прошел
дальше, в оружейную. Сразу перенесся весь в древние-древние вре-
мена новгородского веча и царей московских. В беспорядке навале-
ны в кучу бердыши, сабли, копья, шлемы, панцирные брони.
Сейчас за монастырской оградой расположены три часовни: одна,
с мощами преп. Германа, на том месте, где стояла деревянная келия

СОЛОВЕЦКИЙ МОНАСТЫРЬ
Св. Зосимы, приплывшего искать уединения для молитвы в 1437 году
с преп. Германом, через год после смерти Св. Савватия, который пер-
вым на утлой ладье переправился через бурно-пенящееся Белое мо-
ре, поселился здесь в 1429 году и положил начало Соловецкой обите-
ли; в другой покоятся мощи Св. Иринарха, и третья часовня стоит там,
где явилась икона Хлебенная Богоматери. При выходе из монастыр-
ских стен, возле северо-западной башни, заметил бурое каменное
здание. Средневековое, оно много лет служило острогом и известно
темными переходами и темничными кельями в сводах круглых.
Вне монастырских стен построены две церкви — Св. Онуфрия Ве-
ликого при кладбище и Андрея Первозванного на Заяцком остро-
ве и много часовен, красиво увенчанных темной зеленью мохнатых
елок.
Из монастыря вьется в гору хорошо убитая щебнем дорога в Ан-
зерский скит. На полпути воздвигнута беленькая часовня «Табор-
ская», поставленная на том месте, где погребены убитые из войска
московского, присланного для осады обители в 1667 году и просто-
явшего здесь табором целых семь лет, когда монастырь отказался
принять исправления искажений, находившихся в старых богослу-
жебных книгах, и заперся. Тогда, как известно из истории, сперва
были посланы священники для вразумления старцев и обращения
их на путь раскаяния. Но монахи священников не приняли, прислан-
ных книг не смотрели, а, запечатав, поставили их в оружейной па-
лате. Царского гнева не убоялись и грозили восстанием. К тому же
к ним присоединились и сделались главарями беглые донские каза-
ки из шайки Стеньки Разина. На патриарха Никона, виновника ис-
правления книг, сочинялись разные наветы: возрастала всеобщая
ненависть. Рассказывали за верное, что, когда Никон, бывши еще
иноком, читал однажды Евангелие во время литургии в Анзерском
скиту, змей пестрый опутал шею его и лежал, разметавшись по пле-
чам... Наконец, царь, видя, что раскол грозит разгореться с большей
силой, отправил ратных людей под начальством стряпчего Волохова.
Началось долгое «Соловецкое сидение» за крепкими стенами мона-
стырскими. Вскоре место Волохова занял голова стрелецкий, Клим
Иевлев. Сей вел дело успешнее, но почему-то был отозван в Москву,
а воевода Мещеринов, заступивший его место, на седьмой год осады,
22 января 1676 года, взял монастырь силой.
Поехал я на монастырских лошадях разом в Анзерский и Голго-
фо-Распятский скиты. Оба скита находятся на Анзерском острове,
639

Владимир Нарбут «проза
который отделяется от Соловецкого морским проливом, шириною
верст в пять—семь. Ехали густым лесом. Кое-где зеленели луга в цве-
тах. Алела малина дикая. Даже удивился и не поверил: увидел по-
ля с рожью, в них синенькие глазки — васильки! В лесу пели зябли-
ки, прыгали по сукам сойки, где-то томно куковала кукушка. Говорят,
здесь много дичи и зверей. У пролива избушка: живут монахи-пере-
возчики. Пристали к противоположному берегу на песчаную отмель.
Надо было пройти версты две пешком до скита. Дорога шла в гору.
В сторонке воздвигнута часовня, куда являлся брать пищу отшель-
ник Елеазар, основатель Анзорского скита. С гор увидел я и самый
скит, застрявший в зеленой ложбине, возле прелестного озера. Кельи,
небольшая церковь во имя Св. Троицы. В ней — чудотворная икона
Знамения. За алтарем — каменная часовня с мощами преп. Елеазара.
На Анзерском острове долгое время жил в послушании иноком па-
триарх Никон.
Верстах в пяти от Анзерского лежит Голгофо-Распятский скит,
белый, повисший далеко-далеко наверху, в облаках, — горное гнез-
до. Дорога бежит винтом среди серебряных щитов — светлых озер,
окаймленных соснами. Начало сему скиту положил тот же Св. Елеа-
зар, а потом подвигами во Христе прославился иеросхимонах Иисус,
водрузивший здесь крест. По завещанию его в скиту установлено не-
усыпное чтение псалтыри. Служат одни панихиды. Церковь во имя
Распятия Господня. Здесь — особенно строгий устав и спасающиеся
монахи ведут самую строгую жизнь. Вид с Голгофы открывает глаза
на весь Соловецкий архипелаг: горы, леса, озера, а за ними гудящее
зеленое море разбивается о вековые утесы.
Отсюда отправился на Муксаломский остров, заглянув мимохо-
дом на красоты Савватиевой пустыни, прилепившейся к хорошень-
кому озерцу с цветным ковром-лужком, и на величественную Се-
кирную гору, отвесом сбрасывающуюся вниз, к морю. Дорога в Мук-
салму красотой не отличается, если не считать тянущегося по бокам
смешанного сосново-березового леса — по зеленому бархату рассы-
пано золото. По пути встретили уединенную Филиппову пустынь.
В деревянной церковке, в иконостасной нише, помещена резная ста-
туя «Иисуса Сидящего», израненного и в терновом венце. Сделана
она рукой Св. Филиппа. Здесь же лежит камень, служивший святите-
лю изголовьем, а посреди церкви затаился черный глубокий колодец.
Но вот я и у берега синего, глухо-шумящего моря... Взорам открылся
величественный каменный мост в две версты длиною!.. Муксалом-
640

СОЛОВЕЦКИЙ МОНАСТЫРЬ
ский остров отделялся раньше от Соловецкого небольшим проливом,
имевшим много мелей. И вот — несколько десятков лет тому назад —
монахи завалили море до самого дна каменными глыбами и покры-
ли этот искусственный перешеек щебнем и песком... Я был поражен:
что-то вечное встало предо мной... Мост тянется зигзагами. В самой
середине — деревянный разводящийся мостик. По краям навалены
громадные валуны, и море бессильно плещется об них. И всё одни-
ми руками монахов сделано! В Муксалме находится скотный мона-
стырский двор — обширное помещение с сеновалом. Коров — хоро-
шей холмогорской породы — кормят сеном круглый год, никуда не
гоняют: этот обиженный Богом остров указал для скота святитель
Филипп; и его воля неукоснительно исполняется вот уже несколь-
ко столетий. Вообще, в Соловках чаще всего приходится встречаться
с незабвенным именем этого святителя. И, действительно, любимец
Грозного Царя, щедрого на подарки и милостыню, он не стеснялся
в средствах и успел сделать много хорошего для обители. Под его не-
усыпным попечением обитель взошла на степень великого благо-
устройства. Его трудами были прорыты каналы для спуска лишней
воды из озер, осушены болота, проведены дороги. Он устроил боль-
ницу для братии, каменную водяную мельницу, завел домашний
скот... Почти всё, что заключено за монастырской оградой и вне ее,
возведено руками Св. Филиппа: два собора, трапезная, мастерские —
сапожные, портняжные и т. д. А расположенные вокруг монастыря
все эти заводы кирпичные, изготовляющие кирпич, не уступающий
в прочности и крепости железу, свечные, смолокуренные, кожевен-
ные, темные кузницы, освещающиеся только белым блеском раска-
ленного железа, соляные варницы по Кемскому побережью, теперь
бездействующие, — тоже не миновали его трудовых рук. Он был за-
ступник и печальник обители перед очами Грозного Царя, и память
о нем живет до сих пор на устах каждого монаха.
Уже в последнее время монастырь построил доки для кораблей,
открыл каретные и гранильные мастерские, слесарню и иконопис-
ню. Хозяйство в Соловках идет теперь ходко и образцово. Достаточ-
но сказать, что Соловецкий монастырь, в течение восьми месяцев
отрезанный бурными водами Белого моря от остального мира, ни
в чем не нуждается и всё производит сам, кроме хлеба, круп да ка-
менного угля, — чем запасается заблаговременно. И то только пото-
му, что суровость климата и короткое лето не позволяет разводить
хлебные злаки. Зато огороды здесь доведены до высокой степени
641

Владимир Нарвут • п р о з а
культуры. Картофель, капуста, лук, свекла, морковь занимают боль-
шие пространства. Большой огород находится тотчас за монастырем,
возле Святого озера. Здесь — парники и теплицы, — зреет клубни-
ка, персики, абрикосы!.. В скитах насажено сколько угодно смороди-
ны — красной и черной. Рыболовство развито в огромных размерах.
Рыба ловится на море и на озерах, которых на Соловецких островах
насчитывают до 400. Однако в продажу рыба почти не идет. Бьют-
ся тюлени, моржи: из них вытапливается сало, а кожа идет на сапо-
ги, кошельки и т. п.
В настоящее время Соловки — образцовая рабочая община, где
каждый обязательный и добровольный член ее трудится в поте ли-
ца своего во славу Божию. Благосостоянию монастыря много способ-
ствовали доброхотные жертвы и благоволения владык новгородских
и царей московских и еще больше обилие даровых рабочих рук. Еже-
годно до 1000 человек — работников «по обещанию» служить в мона-
стыре, исполняя много работы под руководством монахов. Соловки
смело можно назвать культурным центром Северо-восточного края.
Добровольные работники — «годовики», поступая, обыкновенно, ни
к чему не подготовленными, обогащаются здесь разными хозяй-
ственными знаниями и на родине подражают порядкам монастыр-
ским. Особенно благотворно пребывание в монастыре отзывается
на подростках. Они уже приходят домой умелыми ремесленниками
с большой склонностью к чистоте и строгому порядку, так как эти
две добродетели стоят во главе каждой отрасли монастырского про-
изводства.
Забрел я и в школу — очаг духовного просвещения монахов. Класс-
ные — обширны, светлы, по стенам висят карты. С учениками обра-
щаются ласково, наказания очень редки. Учатся зимою; всех учени-
ков до 150 душ. Впрочем, и монастырская братия немногочисленна.
Монахов насчитывается до 250 человек; большинство — крестьяне.
Работают все одинаково — простой монах и иеромонах.
Обитель Соловецкая, — промыслом Божиим поставленная в стра-
нах пустынных, окруженная дикими народами — лопарями, кото-
рые Бога не разумели, жили в расселинах скал и «аще камением зве-
ря убиет, камень почитает и аще палицею поразит, палицу бого-
творит», — вывела их из тьмы неверия на путь истины Христовой.
Получая милостыни от царей московских, Соловецкий монастырь
богател да богател. Долгое время служил он северной русской коло-
нией, затерянной во льдах Белого моря. Обнесенный крепкой сте-
642

СОЛОВЕЦКИЙ МОНАСТЫРЬ
ною каменной, он был в то же время неодолимой крепостью на се-
вере, оберегал и укреплял на свой счет ту границу русскую, которая
и теперь отделяет нас от Швеции. В тяжкие времена отечественных
бедствий, междоусобий и самозванцев обитель Соловецкая не без-
молвствовала, а делала на пользу Родины посильные пожертвования
в Смутное время — «лихолетье» — воеводе Скопину-Шуйскому по-
слано было на наем войска 2000 рублей — сумма по тому времени
весьма значительная; в другой раз царю Василию Шуйскому отправ-
лено было 3848 руб. серебром и 150 золотых ефимиков. На войну
с поляками в 1632 году братия соловецкая послала 14 000 р., а в сле-
дующую войну с ними — 33 000 серебряных монет на наем и расчет
ратников. А в 1854 году Соловецкая обитель мужественно и стойко
оборонялась против врагов отечества — англичан и на предложение
сдаться отвечала выстрелами.
Уезжал я через три заповедных дня, и путь мой лег изломом по
трем историческим городам — Архангельску, Вологде, Ярославлю.
И тогда думал я и вот теперь думаю, что не в мечтах узрел, на заре
жизни своей, взыскуемый град — жемчужину унылого Белого моря —
Соловки. О, ты — грядущий Иерусалим! Не один грустный взгляд сле-
дит с любовью за тихо плывущими в синем небе белыми облачками,
и в белом сиянии нечаянно сверкают стены градские, сияют купола,
веют запахами в садах Эдемских цветы белоснежные, как те чайки,
и благоуханные и уносят душу от горькой полыни — печали земной...
<1908>

Святки в Малороссии
РОЖДЕСТВЕНСКИЙ БЫТОВОЙ ОЧЕРК
Свят вечер — первое звено Рождественских Святок. Медленно плы-
вут они — тихие и скорбные — по сугробам к темным деревням. То-
мительное ожидание на лице каждого: скоро ли звезда древняя за-
жжется в темно-голубеющей вышине? И минута кажется часом.
Свершилось...
Вот она, и блестит, и сверкает в глуби, вещая людям великую ра-
дость.
Торопливо крестится дряхлою рукою дед, весь серебряный, и уста
его шепчут молитву. Идет он в хату, и это — знак добрый всей семье.
Все знаменуются и садятся за покрытый чистою холстиною стол. На-
чинается вечеря — обед и ужин за день. Еще с утра заботливой хо-
зяйкой напечены целые горы пирогов с капустой и кашей, сварены
кутья и узвар. Кутья — каша из ячных круп или пшеницы белоярой
с изюмом, облитая медовой сытою; узвар приготовляется из суше-
ных блок, груш, слив, вишен — в кипятке. Днем, когда кутья и узвар
были готовы, горшки с ними были поставлены в покут — в переднем
углу хаты под образами, на прилавке, выстланном белою скатертью,
в охапке душистого сена. Благую весть несут они: узвар обыкновен-
но варится при рождении дитяти, кутья же освящается на похоро-
нах и при поминовении покойников, — таким образом, в навечерие
Рождества Спасителя с «богатой» кутьею соединяется воспоминание
о рождении и смерти Господа. Сено напоминает ясли, где положен
был Святой Младенец, белая же скатерть — пелены гробные, которы-
ми обвито было пречистое тело Его.
Кончена вечеря, но никто не ложится спать, — все ждут чего-то.
На дворе тихо, тихо... Светлый серп луны, бледно-зеленые хороводы
звезд далеких, снег голубой искрится и горит... Слышно легкое дуно-
вение ветра, треск мороза...
Божественная ночь...
Женщины кладут ложки в лоханку, где есть немного кутьи и узва-
ра, — на ночь погадать о своей судьбе. Если утром будет всё как ве-
644

СВЯТКИ В МАЛОРОССИИ
чером — быть добру на круглый год. Если какая-нибудь ложка нена-
роком перевернется — умрет хозяйка ложки. И станет бродить тогда
она тенью печальной, и идет к святым мощам замолить грехи свои
пред ликами угодников Божиих... А смерть-невидимка по пятам сле-
дит за нею...
И в этот же вечер ходят дети с «поклонами» к крестным отцам
и матерям, несут пироги в подарок, всегда — три. А седовласые деды
читают — ровно и плавно — святые заветы Родившегося — Евангелие.
Внимают домашние, и измаянные враждою души их озаряются све-
том правды Христовой.
Умирает черная ночь, догорая в горних огнях, и золотится день.
С раннего утра ходят по хатам старцы — немощные и калеки —
и славят Христа. Поют они вирши о Рождестве Спасителя, проникну-
тые тихой радостью. И щедрою рукою сыпятся подаяния — колбасы
и пироги. Нельзя отказывать в посильном даре никому теперь, ибо
Христос на землю сошел и будет скитаться белым странником три дня.
А вечером со дня первого по все святки ходят со звездою и верте-
пом и колядуют. Звезды, обыкновенно, заранее лепятся из цветной
бумаги — зеленой и красной — и оклеиваются разными божествен-
ными картинками: Рождество Христа, поклонение волхвов, явление
ангелов в поле и т. д. Вертеп изображает собой продолговатый ящик,
открытый с одной стороны для зрителей. Движением рук вертепщи-
ков в нем разыгрываются «кумедии» (мистерии), содержание кото-
рых большею частью заимствовано из библейских рассказов. Осо-
бенным почетом пользуется кумедия «Смерть царя Ирода», где ца-
рю отсекают мечом голову.
Колядуют все — и дети, и взрослые. Толпами бродят по селам,
подходя под окна каждой хаты. С позволения хозяев колядовщи-
ки поют песни-колядки и получают за то пироги, сало, колбасы. На-
чинают колядовать по восходе звезды и до полуночи. Веселый смех
звенит тогда на белых улицах. Бросают снежки друг в друга, задева-
ют и осыпают гроздья инея с голых деревьев. И разноголосая песня
звучит под окошком:
Боже, дай вечер добрый,
Святый да тихий...
Весело и незаметно промелькнули первые три праздника Рождества
Христова, как будто светлый сон. На вечерницах-посиделках до го-
645

Владимир Нарбут »проза
лубого утра гуляют парубки да девки. Играет гармоника, звенят бусы
на шеях лебединых — пляс горит...
— Ой, Олено, в круг, в круг!..
И плавно, поводя плечами, выходит девушка: щеки — розы, косы —
смоль, — и пристукивает крутобоким каблучком на серебряной под-
ковке, и машет платком белым. А за нею в алом жупане несется, как
ястреб, Грицько черноокий... И пляс горит, и хаты мало...
Золотыми узорами да каменьями самоцветными расшит весь
праздник, святой и светлый.
И только мимоходом скользит черная ряска, мглится темный
клобук и строгий облик далекого монаха. Это — древнее поверье,
древнее. И на черной ряске белеет череп — знак смерти печальной...
И девушки поют тогда грустно и тихо:
Месяц светит,
Мертвец едет...
— Не боишься ли, девушка, ты?
— Чего ж мне бояться:
Я еду венчаться...
Видение, говорят, может всякий видеть. Перекрестись и — мертвец
с белой невестой мимо промчится... Погадай по тени на сугробах
и — узнаешь лик невесты, обрученной навеки белым кольцом, и уви-
дишь девушку деревни, ту, возле которой страшный призрак в ясной
глуби проплывет. Та девушка в этом году умрет. Так говорят...
Но вот и день св. Мелании, которую народ переименовал просто
в Меланку. Вечер этого дня называется богатым или щедрым.
Опять с раннего утра в каждой хате — дым коромыслом: хозяй-
ки готовят вареники, дымные паром пироги с мясом и творогом —
снедь для вечери. Старший в семье — часто дряхлый старик — курит
ладаном пахучим, теплит свечку пред образами и молится в смире-
нии. Потом садится он на покуте за стол, поставив пред собою гру-
ду пирогов. Вызывают детей. Дети входят — тихо и робко, молятся
и спрашивают:
— Где дедко наш?
— А вы меня не видите? — удивляется тот.
— Нет, — кротко отвечают дети.
646

СВЯТКИ В МАЛОРОССИИ
— Дай же, Боже, чтоб и на тот год не увидели, — звенит дрожащий
голос деда.
Таков обычай годового изобилия, один из старинных обрядов.
Этим же вечером мальчики ходят по соседям и «щедруют», т. е.
поют особые (впрочем, мало отличающиеся от колядок) песни, кото-
рые называются «щедровками». Они поздравляют хозяев с праздни-
ком и желают им с семейством и родными всего хорошего. За каж-
дым стихом щедровки весело перезванивает припев:
Щедрый вечер, добрый вечер,
Добрым людям на весь вечер.
Девушки в этот вечер гадают. Считают в плетне колья три по девяти,
и по тому, какой кол выпадет последний, гадают о суженом: толстый
или тонкий, прямой или гнутый. Если кол суковат — жених будет сер-
дитый, без коры — бедный, с корою — богатый и т. д. Иногда считают
колья попарно: если для последнего кола не хватает пары, гадающей
не выйти замуж в году. Ходят девушки с пирогом под окна хат подслу-
шивать разговоры: и первое мужское имя будет именем суженого, сло-
во «иди» означает свадьбу, «сядь» — вдовство горемычное, «ляжь» —
смерть. Идут на угол хаты и слушают лай: откуда лай — оттуда и жених.
На темных прорубях ворожат за полночь о судьбине по щепкам: пото-
нет — нет? Много сердец девичьих птицами бьется в вечер этот.
На Новый Год спозаранку дети ходят с мешочками, полными зе-
рен хлебных злаков, и, рассеивая зерна по полу, причитают:
— На счастье, на здоровье, на Новый Год!
Роди, Боже, всего много.
С Новым Годом будьте здоровы!
Или:
Ходит Илья на Василья,
Носит пугу житяную,
Куда махнет,
Жито растет.
Примечают так: если иней на деревьях, много хлеба в поле заколо-
сится. Еще иногда «подкуривают» деревья. Обычай состоит в том, что,
647

Владимир Нарбут »проза
начиная от вечера «богатой кутьи» до дня Нового Года, выметая из-
бу, сору не выбрасывают вон, а собирают в одно место и в Новый Год
рано утром, до восхода солнца, выносят этот сор в тихий сад и жгут.
Вечером в Крещенский сочельник встречают новую гостью, «ку-
тью голодную». Постятся в этот день строже, чем раньше. Весь день
до начала мерцания первой звезды в небе никто ничего не ест. Как
и прежде, варят узвар и кутью и пекут пироги. На всех дверях, окнах
и стенах делают углем тонкие крестики — от духа злого. Освященной
водою кропят хату и надворные постройки. У кого есть пасека, тот
служит молебен св. Зосиме, покровителю пчеловодства, с водосвяти-
ем ульев в омшанике. За вечерею зазывают мороз — выходят с ку-
тьею во двор и трижды повторяют:
— Мороз, мороз, иди кутью есть!
И добавляют:
— Не идешь, не идешь?..
Не ходи ж на пшеницу, на рожь.
По окончании вечери бьют дубиною в ворота и двери: прогоняют
«кутью».
А на завтра — Крещение, или «Водокрещь». На реке вырубливают
крест ледяной, и далеко-далеко с горы белой черной змейкой зави-
вается ход на «Иордань». Мороз лютый злится и рисует розы алые на
нежных щеках девушек. Любо им, любо красным — напоследок по-
быть на проводах белых Святок, золотою дорогою к Богу уплывших.
<1908>

Часы
Это были большие бронзовые часы. Старые, старые. Круглый цифер-
блат беззвучно смеялся в молчаливой белизне. Три стрелки отмери-
вали шаги Времени и падали в пустую и звонкую Вечность.
Одна — самая маленькая — торопилась быстро-быстро, как ша-
лунья. Ребенок в лесу, на зелено-дымчатой поляне, кругом березки
стоят, а он в белом платьице бежит куда-то в кусты разлапого па-
поротника и аукает голосок-колокольчик, звонко и радостно. Где-то
нянька ищет затерянное дите, мимоходом нагибается и рвет алую
землянику. Примчалась тучка, закрыла солнце — и легкие тени упа-
ли.
Другая — тонкая и длинная — была как юноша, худой и блед-
ный. У него темно-каштановые кудри и синие глаза. Солнце — ог-
ненный паук — соткало рыжую сеть из золотых паутин и баюкается
в ней, как в гамаке, уйдя в самый угол. И крыши ослепительно белые
жгут голубые прогалины неба, и камни дышат угарами, и из-за забо-
ра виснут утомленные, нежные тополи — лист на них золотой и вя-
лый. Улица пуста, никого нет. А длинный, как жердь, человечек идет
и идет. Бледно-лиловое разливается в воздухе. Вечер обагрил цер-
ковь и горит в решетках красных окон. На улице уже бегают босоно-
гие мальчишки и на тротуарах играют в бабки. Увидели длинного, за-
смеялись, закривлялись. Кто-то швырнул камнем, и там, где он упал,
пыль вспыхнула тонким дымком. А он развинченной походкой идет
и идет и не оглядывается. Исчезает за углом. А на его место из-за уг-
ла высовывается чугунная тумба с широкой и глупой головой: ara!..
И третья — тихая, тихая...
Темно-синий майский вечер приплыл из-за тополей к уютной
усадьбе. За рекою в лощине хрипит коростель, тягуче и медленно,
будто выдергивает цепкий вереск из кочек, истрескавшихся от зноя.
Отголоски песни долетают. В усадьбе у окна сидит девушка, грустная
и милая, как мечта. Вечер плывет тихо, и синие крылья его темней
и темней. Из-за рощи сверкает золотисто-голубое сияние. Зеленеет,
649

Владимир Нарбут «проза
желтеет и жемчужно переливается. Не пожар ли? Луна разгорается.
Теперь в чаще вылез из мшин дупла рыжеволосый леший и ворожит
на желудях и играет на дудочке. А в камышах в серебряных заводях
выплывают изумрудно-чешуйные русалки...
Девушка сидит тихая и далекая, как мечта. В темных кустах жас-
мина робко-робко молится соловей. О страданьях любви светлой —
поет. И слезы дрожат на длинных ресницах задумчивой девушки.
Одурманил соловья белый цвет, опьянил белый запах. Небо светле-
ет. Звездочка мигает в далях неизвестных и зовет — зовет... Куда?..
Маятник отзванивает: тик-так, тик-так... Добродушный стари-
чок, он любит три жизни, любит, как дедушка. Весь серебряный си-
дит, сгорбившись, в уютном кресле и ласкает внуков, гладит их льня-
ные волосики дряхлой рукой: «Милые, милые...» И чубук черемухо-
вый лежит на столике... Тик-так...
Зашипят вдруг, застонут часы. И из круглого ока высунется се-
рая голова кукушки и хрипло прокричит что-то, — укор Времени.
И опять уйдет в бронзовую будку, опять тихо. Выскакивает каждыя
четверть часа и вопит. Девка гулящая — она, нарумяненная и заспан-
ная, — лохматая голова — выйдет на угол и зазывает прохожих. Ни-
кто не идет. Она зевает, докуривает папиросу и плетется назад, все-
гда в сером платке.
Отсчитывали часы шаги Времени и падали в пустую и звонкую
вечность — старые бронзовые часы.
Была полночь. За окном ходили тени, души умершего дня, и там
было странно и бело. А в залах было полусумрачно и тихо. Лежали
темные рамы на полу в белых стеклах, и маятник добродушно по-
кряхтывал: тик-так... Три, три...
Случилось то, что было раньше. Вернулось голубое Невозвратное.
Завтра новый год. Придет мальчик — у него пушок на верхней гу-
бе—с косою и отмахнет голову старику с длинною-длинною боро-
дою. Умрет старый дух, и белую бороду его будут трепать, как старую
никому не нужную мочалу.
Сегодня бал, бал-маскарад. Маркиз с утра сидит в голубом каби-
нете и пишет. Резко потрескивает гусиное перо в выхоленной, уни-
занной перстнями, руке, и четко чернеет завитое письмо. Встряхива-
ется белая грива — букли, и осыпается пудра. А в камине горят дрова
и — золотые замки там.
Но вот и вечер. За яркими окнами разыгралась метель и в золо-
тых брызгах кружится серебро-звездная пыль. Несмотря на погоду,
650

ЧАСЫ
ежеминутно тяжелые колымаги и возки с черными гербами подка-
тывают к иллюминированному подъезду, лакеи соскакивают с запя-
ток и ежеминутно новые толпы гостей блестящей волной вливают-
ся в залы.
Маски, маски, маски.
Едва успевает хозяин пожимать протянутые руки неведомых дру-
зей, едва улучает секунду перемолвиться словом-двумя с знакомой
гостьей. В ярких залах светло и шумно. Снуют причудливые стреко-
зы с нежно-розовыми крылами за спиной, чуть касаясь паркета тон-
кой ножкой. Прошел, смеясь черным смехом маски, Сатир, четко по-
стукивая копытцами, и бесстыдный Вакх давит в мраморную чашу
виноградный сок. В красном плаще пробирается миннезингер с се-
ребряной лютней через плечо. Еще и еще. Кружево... Маски...
Ожидание на лицах всех, таинственное, как гороскоп. Вот войдет
астролог и звезды за ним. Тонкий запах духов не пускает их, и они
стоят там, за дверью. Молодые, сгорая в мечтах о танцах, ходят шум-
но и смеются — им всё — трынь-трава. Черные мушки на нежных
щечках зовут в чертоги любви. И в уютах заветных уголков на бар-
хатных диванах парами сидят влюбленные, томные и усталые, за
широкими листами фикусов и воркуют. Колечко с пальца на пальчик
невзначай — скок-скок, медальон — от сердца к сердцу, алая ленточ-
ка: Люби-люби. Не забывай...
Вдруг всё затихло. Замерла опушка перед бурей. И вот легкий ве-
терок потянул, колыхнул и — в тишине, жуткой и нечаянной, зашеп-
тали, залепетали, зашелестели листы и листочки... — Императрица,
императрица.
С хор неожиданно грянула музыка. Полился жеманный контр-
данс, построились пары и — бал открылся.
Высокая белолицая женщина с лебединым подбородком величе-
ственно прошла в ковровые гостиные, легкими кивками уже посере-
бренной головы отвечая на почтительные поклоны гостей.
На дворе пела вьюга, и казалось, что где-то далеко-далеко девуш-
ка плачет... Грустит тихая девушка над разбитой урной. Звенели лю-
стры, и бойко звякали шпоры. Лихая мазурка кипела малиновыми
кунтушами, расшитыми золотой вязью...
Две маски — пастушок и пастушка — робко ушли под часы, и за
гигантским зелено-колючим кактусом сверкнул первый поцелуй.
Две души слились в одно звено — серебряно-розовую грезу. И ушли —
тихо и молитвенно. Люби-люби. Не забывай меня, мой друг...

Владимир Нарбут «проза
Кукушка показала сероглазую голову из бронзовой будочки
и хрипло прокричала: Двенадцать...
Залы зазвенели. Пенились бокалы, искрился хрусталь, и на дне 3
его, уманивая, шипело похмелье. Встречали Новый Год и звали его: I
пришел Амур, розовый с тремя тоненькими стрелками. И грозил де- 1
вушкам. I
Опять бряцали шпоры и красивой гирляндой струились танцы. ]
Только на рассвете разъехались гости... |
Часы вспоминали. Три сердца бились близко-близко, три души I
болело страданьями Невозвратного. I
И маятник тихо отчеканивал, правда немного неразборчиво, но J
он ведь был старик: тик-так, тик-так... 1
Где-то пропели вторые петухи. Засинела роящаяся мгла за окна- 1
ми, рамы опали и потемнели. |
И вдруг ребенок — самая маленькая стрелка — запнулся. Разбе- I
жался, проскочил и упал на пригорок. Лицом в мягкие душистые тра- 1
вы... Где-то осы звенят... День голубеет в вышине. I
Юноша и задумчивая девушка остановились почти одновремен- |
но. Грустно взглянула далекая девушка, и темно-синие глаза были — |
утомленные дали. Юноша вспыхнул: алые розы зацвели на матово- |
бледных щеках, и кудри заколосились золотыми переливами. |
Нелепо закачался маятник. Отзванивал тише-тише-тише и шеп- I
тал чуть слышно: Умираю... В молчаливой белизне беззвучно смеял- 1
ся круглый циферблат. 1
А Время тихо отсчитывало шаги и падало в пустую и звонкую без- 1
дну Вечности. 1
|
<1909> |

Пробуждение природы
Хотя и молвится, что в день Сретения Господня зима «встречается»
с летом, но отсюда до весны еще далеко. И зачастую бывает, что зи-
ма, как бы напрягал последние свои силы, возьмет да и разыграется
вдруг метелью-завирюхой, навалит сугробы до крыш, а в чистом по-
ле что тогда творится — и не приведи Бог!..
Но вот подошел и праздник св. Сорока мучеников, когда сорока,
по народному поверью, кладет в свое будущее гнездо сорок пало-
чек. Солнышко поднялось повыше и жарче стало пригревать зава-
линки хат. Уже прилетели из Вирия первые вестники весны — жаво-
ронки хохлатые, и серебристо-голосистые песенки их звенят в поле.
По улицам говорливые ручейки змейками торопятся в реку, вздув-
шуюся и посиневшую. Снежок порыхлел, осунулся, и на пригорках
пятнами затемнели вешние тали. А купол неба с каждым днем го-
лубеет, яснеет и в воздушно-прозрачной глуби полнится неведомы-
ми зовами. Удивленный, подымешь голову: высоко-высоко плавно
тянутся черненькие черточки — птицы летят... Душа твоя трепещет
от радости неизъяснимой, и ты уже наперед чуешь, что не сегодня,
так завтра, — на реке, разорвавшей зимние оковы, весело загрохочет
буйный ледоход и, разлившись студеными водами, затопит дальние
поемные луга. А пройдет еще неделя, другая, — и всё кругом зашумит,
запоет... Да и как быть молчальником, как не петь, не веселиться, ко-
гда вся природа просыпается от долгого сна и зовет из затворов те-
рема в далекое чистое поле?..
Только окинь оком вокруг: вон перелесок, еще голый и сквоз-
ной, синеет, заволоченный лиловою дымкой, а вон серебряные озе-
ра блестят на солнце такой яркой чешуей, таким нестерпимым пе-
реливом, что невольно жмуришь глаза... Улыбаешься, и любо сто-
ять за околицей и дышать привольным, чистым, чуть-чуть влажным
воздухом, подставлять разгоряченные щеки нежным дуновени-
ям порывистого ветра, а сердце-вещун бьется гульче и чаще в ко-
лыхающейся груди, трепещет, как пойманная птица, и рвется без
653

Владимир Нарбут »проза
удержу на волю. И от избытка милых и бесконечных переживаний
поешь и поешь... Песня сама непрерывным потоком льется из уст,
и в ней — всё: и хвала необычайная Миродержцу-Творцу, и благо-
дарность гостье — весне за ее нечаянный приход, и мольба об уро-
жае, и светлые слезы радости... \
Вот почему всегда и всюду, у всех племен и народов, весна яв- ï
лялась самым желанным, самым привлекательным временем го- J
да и сопровождалась разными торжественными песнями и обряда- ]
ми. Ведь весной начинается трудовой год земледельца, отдыхавше-
го целую зиму, год — еще неведомый, весь впереди, полный надежд |
на довольствие и изобилие. Весело ладит рыжеватый мужичок бо- |
рону и кормилицу-coxy, чтобы взорать ею родную ниву, ласково гла- |
дит заскорузлой рукой сивую кобылку, неразлучного своего друга I
и товарища, — с ним он проведет в поле борозду за бороздой, вспо- 1
теет за плугом и над черными глыбами пашни затянет раздольную 1
песню... |
Весною обновляется жизнь в преизбытке непочатых сил, и вес- I
на каждому из людей сулит столько добра, столько благ, столько pa- |
достей... И весь мир олицетворяет весну в самом лучшем образе, ка- |
кой только может создать воображение, — в образе юной и стройной, j
как молодой тополь, красавицы-девы. Так, в Малороссии, во время |
веселых весенних игр девушки выбирают из круга хоровода самую \
пригожую, наряжают ее в чистые белые одежды и завивают ей ру- |
ки, шею и стан гирляндами свежей душистой зелени. И в таком ви- ]
де — с венком из первых вешних цветов на голове — она и есть Ля- ;
ля, Лялинька — приветная, долгожданная весна. «Эх да и пригожа,
як Ляля», — говорят на Украине, если хотят похвалить девушку. И де- |
вушка рдеет, как маков цвет, и стыдливо кутает алый пыл лица узор-
чатым рукавом... 1
А в далекой единоверной Греции загорелые мальчики делают из )
дерева ласточку, бережно носят ее по деревням на руках и поют: ;
Прилетела ласточка
Из-за моря синего,
Запевает песенку:
Мартовское солнышко,
После февраль-месяца
Ты сквозь тучи темные
Светишь по-весеннему.
654

ПРОБУЖДЕНИЕ ПРИРОДЫ
И везде, спокон веку, весна и песня идут рука об руку, как родимые
сестры. И старые, и молодые встречают весну с оживлением и поте-
хами. К тому времени, обыкновенно, приурочиваются разные иг-
ры и хороводы. Праздники чередуются один другим, переплетаются
в радостном весельи, и невольно кажется, что вся весна — лишь одно
сплошное празднество.
В глубокой древности славяне, наши предки, когда они были
язычниками и Христа не ведали, благоговейно взирали на яркое ве-
сеннее солнце и поклонялись ему, как бы божеству. Ведь оно топит
снега лучами — стрелами огненными, оживляет темную землю юны-
ми побегами зелени и греет ее, уготовляя колыбель для золотого зер-
на. Через солнышко дни стали длиннее, а ночи — короче.
Тогда же литовцы, народ — родственный и близкий славянам,
боготворили солнце, как прообраз волшебницы-весны, и сложили
в честь его песню:
Как женился на солнышке месяц,
С первесны ранешенько женился.
Солнце встало, утром заблистало.
Месяц скрылся, за-горы спустился.
Ночкой выплыл, — по небу гуляет,
Полюбил он звездочку-зарницу.
Рассерчал Перкун, ударил в месяц
И насквозь пробил его стрелою:
Не бросать тебе было солнца,
Не любить тебе было зарницу,
Не гулять одному в ночь-полуночь!..
Как хорошо в этой песне богатая народная мечта передала наступ-
ление весеннего мартовского равноденствия, после которого дни по-
степенно, но заметно начинают увеличиваться, солнце всё дольше
и дольше плавает в золотой ладье по светлому небу и наступают полу-
сумрачные, таинственные «белые» ночи. В эти ночи свет месяца, бро-
дящего на ущербе, встречается с переливчатыми лучами солнца. И,
наконец, бывает даже так, что вечерняя заря, не успев еще догореть,
сходится с алой утренней зарей и тогда краски их сливаются воедино.
Но и русский народ в своих песнях в честь весны часто поминает
«красно солнышко». И до сих пор это имя произносится с теплою ла-
ской и уважением:
655

Владимир Нарбут «проза
— Красно солнышко — родимая матушка...
Гудом гудит земля от радости весенней, и голова кругом идет...
Все те песни и напевы, которые поются в вешние дни на Святой
Руси, называются веснянками.
<1909>

Светлые дни на Украине
Светлый праздник на Украине нередко приходится встречать в са-
мую ростепель, когда кругом ярятся и пенятся мутные воды тало-
го снега.
Христово Воскресенье, или «Велыкдень», все — от первого бога-
ча в размалеванном шитьем золотом жупане до последнего бедня-
ги в серой свитке — стараются праздновать с пышной торжественно-
стью. Заранее пекут пасхи — большие, высокие хлебы, жарят поросят,
индеек, коптят окорока, красят яйца, которые называют крашенка-
ми или писанками.
Все, кроме детей, с благоговением бодрствуют ночь перед Свет-
лой заутреней. Ждут первого удара колокола. В хате темно, только
в углу мерцает, помигивая, лампадка перед скорбным ликом старой-
престарой иконы. На лавках сидят домашние, изредка перешепты-
ваются, глубоко вздыхают и трепетно ждут, уже разодетые в лучшие
наряды. Но вот в неподвижном и темном воздухе звучно упал пер-
вый звон колокола. Все истово крестятся, берут узелки с пасхой и пи-
санками в руки и отправляются в церковь Божию.
Поистине прекрасное и трогательное зрелище представляет ше-
ствие прихожан к Светлой Христовой заутрене: то там, то сям —
в глубине темной улицы — теплятся звездочки-огоньки восковых
свеч, набожно хранимых со Страстей Господних, кое-где перелива-
ются радугой цветные фонарики... А колокол гудит и гудит, так плав-
но и величественно... Легкий холодок радостного предчувствия мо-
розом пробегает по спине, и все спешат в лучезарный храм. На ко-
локольне, темной и высокой, горят и, дымясь, полыхают длинными
желтыми языками пламенные плошки, и по шатающимся теням
видно, как там бродят люди...
Церковь вся сияет: целое море золотых свеч очи слепит сиянием
неугасимым... Священник в серебряных ризах позвякивает кадиль-
ницей и, обходя резной иконостас, клубит легкие облачка сизого ла-
дана... Хоры стройно поют... Заутреня длится в благолепии и велича-
657

Владимир Нарбут «проза
вой тишине. Тут у всех — одно большое сердце, которое воссылает го-
рячие и чистые молитвы к престолу Вышнего... И кажется, что ангелы
Господни невидимо витают на белоснежно-лебединых воскрылиях...
Но вот раздается, немного дрожащий от радости необоримой
и потаенных в глубине сердечной слез счастья, троекратный возглас
священника: «Христос воскресе...» Вспыхивает люстра и пылает де-
сятками огней... И весь храм вдруг преобразился, осиялся еще осле-
пительней, и из толпы, как из груди единой, воздохнул ответ: «Во-
истину воскресе!..» Колокола гудят — неумолчно и торжественно...
Все улыбаются, христосуются и трижды лобызаются чистосердечно.
В этот миг даже враги мирятся, целуются и смахивают, отворачива-
ясь, невольную слезу с ресниц...
Опять на улице. Уже светает; небо побледнело, звездочки, лам-
падки горние, затуманились дымкой предрассветной рани... На про-
тивоположном берегу речки, через паром, горят яркие огни, — то
смоляные бочки зажгли, и они огнеструйно пылают, как огромные
факелы, сгущая вокруг себя чудовищную мглу. Дома ждет разговение,
тем более счастливое, что совершается в кругу родных и после измо-
ряющего плоть поста. Спать приходится недолго, — только вздрем-
нешь, как заблаговестят звоны церковные к ранней обедне. А на ут-
ро — сколько счастья, сколько радостей!..
Дети катают красные яйца с горок, поют... Взрослые тоже веселы,
ибо печали все улетели прочь. Верят, что умирающие в течение всей
Светлой недели непременно достигают тиховейных кущ Рая, какова
бы ни была их земная жизнь. И подобно тому, как во храме св. Цар-
ские врата остаются незатворенными, так и на небе они отверсты
в это время для всех душ упокоившихся... На Пасху по всем деревням
бродит много бездомных скитальцев и немощных нищих без крова,
и никому из них никто, даже последний бедняк, не откажет в мило-
стыне: ибо сам Христос ходит в дни эти по земле... Светлые, золотые
часы греховной жизни человеческой!..
Наступает Фомина неделя, вся — воспоминание о «неверном»
апостоле Фоме. Во все дни недели, и особенно в понедельник, на-
зываемый «проводами», ходят на кладбища, на родимые могилки,
«гробки», поминают дорогих покойников. Тогда весь день зазывно
звонят колокола. Батюшка тихим голосом читает панихиды по тем,
кто на веки упокоился... Кладбище полно народу. Почти все в чер-
ных одеждах, опечаленные и тихие, ибо это — дни траура по милым
сердцам... Нищим щедрою рукою раздают хлеб, яйца, пироги. Вбли-
658

СВЕТЛЫЕ ДНИ НА УКРАИНЕ
зи могильных холмиков полукругом располагается семейство и род-
ственники покойников и с непокрытыми головами едят принесен-
ные из дому яства. Каждый, каждый крестик увенчан венком, сви-
тым из цветов и зелени.
А бледно-зеленые березки стоят грустные и не шелохнут клейкой,
вырезной, как кружево затейливое, листвой, как бы незримо опах-
нутые вешней фатою... На душе таится тихая печаль, а колокольные
гласы, как глагол бытия, бесконечно поют, вспоминая о тех, кто ко-
гда-то жил и любил, быть может страдал, и опочил...
В среду на четвертой неделе по Пасхе праздник Переплавления,
почему и среда именуется переплавною. Народ говорит, что дав-
ным-давно, во время оно, когда Христос был на земле, Богородица
переплывала светлоструйный Иордан в маленькой утлой ладье. Под-
нялась буря и грозила потопить бедную лодочку, но по единому сло-
ву Божией Матери утихла вдруг... Такова память дня этого. Посему
смертным грехом считается работать в этот день: беда настигнет то-
го человека, кто возьмет в руки топор или медный заступ. Нельзя
также плевать в воду или сквернить ее — дух Богородицын летает
над тихими заводями...
В день св. апостола Симона Зилота многие ходят по лесам, соби-
рая целебные травы, а на следующий день другой праздник — Па-
мять обновления Цареграда, и в часы его также нельзя трудиться, да-
бы град не выбил нив.
Но уж и весна на исходе, и рдяное лето глядится, приветливо улы-
баясь, из вишневого садика через ивовый плетень. Теперь ночки та-
кие темные да теплые, благодатные. Золотой серп-рожок блестит ал-
мазно на синем небосклоне, густо усеянном звездными очами, и не-
зримая свирель соловьиная звенит, свистит, переливается — сладко
и томительно — до бледно-розового утра, навевая сказки любви. А на
заре падут вдруг на травы обильные жемчуги-росы, слезы темной
ночи, и если пробежишь по лугу, зеленый след проложишь на влаж-
ных травах. День такой светлый, синеокий, и в саду, в ясеневой аллее,
здорово и крепко пахнет изумрудными майками... Благодать Божья...
Как залетная невзначай, трепетная Жар-Птица, пронеслась над
Украиной легковейная Весна...
Скоро и Троица-Троеручица.
Тогда с утра у каждой беленькой хаты-мазанки будут стоять сруб-
ленные молодые березки и тоненькие поникшие клены. А завалин-
ки будут закиданы стрельчатым явором.
659

Владимир Нарбут »проза
Троицкая неделя — неделя зеленая.
По ночам при жемчужном свете полумесяца — серпа в камышах,
повсегда самогудах — гудках, на заводях и омутах заплещутся зеле-
ноокие русалки, и будут бегать они по зорям утренним и вечерним
в овсы шелестящие и кататься там в холодных изморозных росах
или тихо будут качаться над сонной водой в сетях прибрежных ра-
кит... Уманивают они, узывая песенками грустными, прохожих и ще-
кочут до смерти... Они — утонувшие дети и девушки-утопленни-
цы — когда-то жили на хуторах и водили веселые хороводы, да злые
мачехи их наветами погубили... И тоскуют они теперь в разлуке, ку-
паются, окунаясь чешуйчато-изумрудными телами в серебристые от
луны струи рек и дремотных озер...
Русалки укачивают на зеленых лужайках Весну-Весняночку, убаю-
кивая ее песней колыбельной, нежной да прощальной, и, завивая ва-
сильковые веночки во ржи, запевают купальницы грядущему лету.
<1909>

В Великом посту
СТРАНИЧКА ДАВНЕГО ПРОШЛОГО
Давно это было, а кажется — будто вчера...
Красиво падает в синеватый предрассветный воздух удар цер-
ковного колокола — тягучий, медленный и унылый. Уронится, слов-
но бросится с неясным криком вниз — сквозь пролеты колокольни на
побуревшую мостовую, и — замрет. И другой удар ждет торжествен-
но, пока погаснет, растает этот. Благоговение перед святостью гря-
дущего, сладость молитвы — в глубине спокойно созерцающей се-
бя души.
И опять ярко и узорно встают призраки давно отлетевших от-
роческих лет. Милые, незабвенные картины не спеша проплывают
пред глазами...
На тихом степном косогоре лепится небольшое село. Если отойти
немного в поле, стать там на еще обледенелую межу, будет казаться,
что видишь пред собою не поселок, а рисунок, хорошо и тонко набро-
санный мягким карандашом на голубом клочке бумаги — неба: игру-
шечные хатки, крытые порудевшим камышом, два долговязых жу-
равля, высоко и спесиво поднявших свои клювы над чистыми окнами
криниц, и на бугре — у извечного погоста — старушка-церковь. Древ-
няя она, ох древняя!.. Сколько годов протекло над нею — один Бог сви-
детель. До того обветшала, что потемнела вся, стала коричневатой, как
гриб, а тес ее кровли порос золотисто-зелеными пятнами мхов. Толь-
ко маковки всё так же, как и в старину, задумчиво синеют, спорят с ла-
зурью вышней, вонзая в нее два осьмиконечных, перепутанных хруп-
кими цепочками креста. Да, много годин — и счастья, и беды — вы-
несла тихая сгорбленная церковка! Но я так сроднился с нею, что за
свою древность да за скромную уютность — она мне еще милее. Так бы
и упал к ее подножью, целовал бы холодную каменную паперть и со
слезами просил бы прощения за то, что покинул ее, когда-то баюкав-
шую мои младенческие сны певучим, чуть-чуть печальным звоном...
Неумолимая судьба забросила меня в душный город, похожий на
оживший склеп, далеко увела от родимых полей.
661

Владимир Нарбут »проза
А тогда — на заре жизни — я наивно думал, что вечно буду жить
под сенью отчего дома. Как хорошо было по целым дням бегать в по-
ле, в лесу, купаться в реке! Ни о чем не заботиться, гуляй, расти, как
вольная птица, как простой цветок — синеглазый василек! Ходишь
с ребятами в школу, набираешься уму-разуму, света Божьего — у ста-
рого дьячка Панфилыча да у батюшки о. Николая. Нагрянут Святки —
колядуешь под окнами, на Крещенье помогаешь вырубливать крест
из прозрачного зеленоватого льда на белой и звонкой реке. А по-
том — опять школа. И дни катятся, как светлый хрустальный сон, буд-
то в сказке... Прошла уж Масляная неделя, буйная и веселая до того,
что в понедельник сыропустный изумляешься: да было ли всё это на-
яву? Но трезвая богомольная жизнь мало-помалу приводит тебя на
стезю житейского размышления, каяния в содеянных — вольно и не-
вольно — отрочных грехах. Училище распустили. Только в последний
день седенький и худой о. Николай медленным голосом напомнил
певцам об их обязанностях: ходить на спевки, не баловаться, не за-
паздывать и не шуметь на клиросе. Но и без этих слов все — по ка-
кому-то внутреннему убеждению — подтягиваются. Нельзя и узнать
теперь прежних «баши-бузуков» и «сорви-голов»: присмирели.
И вот со вторника наступают Христовы дни. Все мы твердо знаем,
как страдал Богочеловек и как кремниста была дорога Его горестей —
к Голгофе. В братском мире и чистосердечном бдении выстаиваются
нами трудные и длительные утренние часы в храме. Народу немного,
но всё — люди серьезные и положительные: серебряноволосые ста-
рухи, розово-лысые старики, помещичьи семьи из ближайших хуто-
ров. Молодых не видно, одни лишь школяры, да и те почти все на
темном, замуравленном стенными тенями клиросе, как певучие го-
лоса. Лица умиленные и — под конец недели — уже изможденные
строгим постом. Батюшка еще медленнее, еще ревнивее обходит
с голубовато-струйной кадильницей старые, потемневшие образа
и иконы и сухо позвякивает. Сладко и томно пахнет тонким душком
ладана, будто майские тополи жгут на угольках свой благоуханный
клейкий лист. Слабо кружится голова, — может быть, от ладана, а мо-
жет — и от долгого терпеливого стояния в невысокой церкви с ут-
ра, почти натощак. Поем скромно в тихом благолепии, скорбно и со-
гласно: печать светлого сознания мучений Господних лежит в душах
наших. Покашливает частенько-таки Панфилыч и скрипучим тено-
ром быстро сыплет: «Господи, помилуй». И кажется — будто всё вре-
мя повторяет он одно: «оспо-ми, оспо-ми...»

В ВЕЛИКОМ ПОСТУ
Мерно взлетают руки, творят крестное знамение, и то вскидыва-
ются, то опускаются покорные головы прихожан братолюбивых. По-
трескивают свечи, золотыми мечиками колыхаются, и нежно розо-
во-сине-лилово помигивают лампадки. Церковный староста Петр
Ильич уже в третий раз пересчитывает «свечную» выручку, о чем-то
вздыхает глубоко, шепчет что-то сжатыми, побелевшими от старости
губами и крестится, широко и истово, а на волнисто-пепельные во-
лосы его падает сверху — из круглого оконца — лучистый сноп солн-
ца и серебрит проседи нити. Все выслушивают долгие службы мол-
ча, благоговейно и с поклонами несчетными. И чудеснейшим медом
влагается благодать Св. Духа в незримые соты сердец уготованных.
Незаметно и кончается утреня, и начинается поздняя обедня.
Идешь домой по талому рыхлому снегу, чуть истомленный, с ломо-
той в коленках, а через 5—6 часов уже и вечерня. И так всю неделю.
Неземная кротость осеняет твою еще неопытную душу, неопеча-
ленную и чистую, как страстная свеча. Говеешь, а в пятницу — с полу-
дня — в полусумрачной одинокой церкви — исповедь. Идешь к мор-
щинистому о. Николаю с трепетом и тревогой и, в чистоте голуби-
ной, поверяешь ему все свои полудетские грехи и помыслы. Сам
робеешь, — задумчиво, тихо лицо батюшки, а в больших серых гла-
зах под нависшими густой седой щетинкой бровями светится любя-
щий и греющий тебя добрый огонек. Кладешь два первых пальца на
холодный крест с Распятием, повторяешь вслед за о. Николаем мо-
литву, и над закрытой темной епитрахилью головой твоей уже льет-
ся дребезжащий старческий голос: «...Господа нашего и Духа свято-
го... отпускаются ти, чадо...»
Дома — в комнатах — усугубленный знакомой тишиной мир ве-
ет, переливается червонно-загорелый оклад киота от лампадки, сла-
бо и истомно стынет в синеватой тенистости аромат завявшей мяты
за рамой иконы рядом с желтым кипарисовым крестиком. Домаш-
ние тоже говеют, и потому до причастия — никто не берет в рот ни
макового зерна. Спать ложишься пораньше, чуть затеплится, затре-
пещет крупная и чистая, как слеза праведника, звезда в смутно-ве-
чернем небе. И снятся такие славные, райские сны: ангелы розово-
крылые, как зимняя заря, цветы лазуревые, умершие братишки и се-
стры... Мир вам, милые, в пажитях вышних обитающие!..
А завтра в чистом праздничном кафтанчике, гладко расчесан-
ный, слегка припомаженный и старательно до румянца умытый —
приемлешь тела и крови Христовой, пречистых Его Тайн. Поют пев-
663

Владимир Нарбут »проза
цы звонко и сладкогласно, даже Петр Ильич пробует подтянуть сип-
лым баском, но осекается и виновато улыбается. Церковка как будто
совсем новая, стеклянная вся, — сияет серебром, как светлые ризы
о. Николая, как резной иконостас, как древнее сказание.
Давно забытой, затерянной в воспоминаниях, но воскрешаемой
нетленной былью — проходят предо мною торжественные велико-
постные дни...
<1910>

Нежданная радость
Великая Страстная Суббота. Мягко и прозрачно лег синий вечер на
весеннюю землю. В селе тишина. Отчетливо слышно, как в звонком,
словно стеклянном воздухе кричат на колокольне галки отрывистыми
и металлическими голосами. А со шляха ясно доносится погромыхива-
ние чего-то громоздкого, причмокивание и понукание: но-о, но-о-о...
Федя хорошо знает, что это такое: дядя Павел возвращается из го-
рода. И точно: едва успел Федя накинуть овчинный тулупчик на пле-
чи, выбежать за ворота — глядь: Сивка трусцой уже подвозит тяже-
лую, с облепленными грязью спицами колес, телегу, а в ней — и дядю
Павла. Сердце у Феди упало.
Молча и как бы нехотя, соскочил Павел в навозную жижу, что по-
крывала оттаявший двор.
— Возьми, Федя!
И он подал племяннику пару засмоленных веревочных вожжей:
— Распряги!
— Ну, как?.. — спросил Федя безнадежно, не договаривая послед-
них слов.
Но и так, без слов, всё было понятно. И юное сердечко тревожно
забилось.
— Да что пристал?.. Не видишь, что ли?.. — грубо и нелюдимо
огрызнулся Павел. Но, вдруг смягчившись, он добавил: — Продал, как
пить дать — продал!..
И, вынув из кузова в ворохе сена покупки, поплелся в хату. Тем-
нело.
— Милая, милая ты моя Сивочка!.. Бедненькая!..
И Федя, со слезами на глазах, гладил кобылку, гладил ласково тре-
петной детской рукой, наклонялся к длинной и горячей лошадиной
голове и, шепча ей нежные утешения, целовал ее.
— Бедненькая, бедненькая... А Красавчик-то тю-тю, Сивушка!..
Понурая кобыла неожиданно ожила, встрепенулась, точно услы-
хала что-то родное, и, поглядев умными глазами на рыдающее ди-
665

Владимир Нарбут »проза
тя, подняла шею и раскатисто зажрала — так жалобно и больно, буд-
то умоляла кого...
— Э-эх!..
Федя кое-как выпряг Сивку, завел ее в хлев, где мирно переже-
вывала свою жвачку Рыжка и пахло тлеющим теплом, сунул вязанку
душистого хрустящего сена за решетку перед стойлом, вкатил теле-
гу в угол под навес и пошел в избу. Слабая лампа — коптючка, бросая
уродливо тени, лила скудный землистый свет. У стены на прилавке,
сгорбившись, сидел дядя Павел, и лицо у него было странного зеле-
новатого цвета. Угрюм был дядя. А возле стола хлопотливо и спеш-
но суетилась тетка Агафья, разбирая привезенные покупки. Свер-
кала синяя лампадка у кивота, плыла тишина, но тишина эта была
какая-то нехорошая. Чуялось, что скоро оборвется она, потому что
долго тянуться так не могла...
— О-ох, — вздохнул, почти со стоном, Павел. — Ну, Федюшка, про-
пал наш Красавчик-то... Что плачешь?.. Жаль, небось... У Николая
Ильича, у подрядчика теперича... Ну да делать нечего: проданного
не вернешь. Даст Бог, на тот год другим Сивка подарит.
Плохим утешением были для Феди дядины слова. Всё время неот-
ступно перед детскими взорами рисовался тонконогий вороной жере-
бенок, резвый и балующийся: то в землю копытцем бьет, то мать свою,
старуху, кусает так, что та только гривой отмахивается: отстань, мол...
И грустно-грустно было Феде. Даже праздник, великий Светлый празд-
ник, казался не в праздник. Одна тетка деятельно готовилась к Крас-
ному дню: застлала стол свежей скатертью, поставила на него блюдо
с крашенками, два кулича, желтую пасху и бегала уже возле печи, со-
бираясь дополнить незатейливое праздничное убранство еще кое-чем.
— Ну, не горюй, Федя, — кротко и виновато обратился Павел
к племяннику, — иди-ка лучше да Деяния послушай до первого звона.
Федя покорно и молча встал, переоделся во всё чистое, терпеливо
застегнул на все крючки новенький казакин и вышел на улицу.
До храма было недалеко. Крупные звезды сияли и слезились
в темно-синем небе. Влажный холодок тянул из долины. Пахло ра-
зопревшим черноземом и еще чем-то молодым и сильным: вешней
мощью. Послушав монотонное чтение Деяний Апостольских в без-
людной еще церковке и ступив на паперть, Федя решил присоеди-
ниться к компании ребят, идущих в Залихово «на Деяния». Пошли
быстро и ходко по тропке, скользившей у шляха. До Залихова счи-
талось версты 1V^—2, не более — звон всегда был слышен в ясные
666

НЕЖДАННАЯ РАДОСТЬ
дни, — но дорога тянулась по полю. В поле было темно, сыро и жутко.
Сверкают звезды, как золотые иглы, бесстрастно и холодно, где-то
высоко-высоко в необъятном куполе, в глуби ветер густо гудит, на
меже хрустнуло что-то, затопотало и сгинуло — тихо...
Федино горе уже онемело: легло в самом сердце, как в уютной
колыбельке, и ноет-ноет. Но детская беда — известно — трын-тра-
ва, всё еще надежда лучится. В Залихове отстояли два Деяния и зато-
ропились домой: не опоздать бы к заутрени. И только что ребята за-
толкались в родимую околицу, ясно и серебряно потек первый удар
колокола. За ним — еще и еще торжественные звуки, будто невиди-
мые и тяжелые голуби вылетали из Божьей Голубятни. Федя порешил
уже не заходить домой, а идти прямо в церковь, залитую золотом то-
неньких восковых свечек.
Стоит Федя в храме и горячо молится Христу Воскресшему о том,
чтобы еще хоть раз увидеть Красавчика, проданного Павлом под-
рядчику за долг: не смиловался, упырь! Душа молитвой окрылилась
и просветлела. И вот, похристосовался уже Федя с дядей и теткой.
Слезы искрились на больших серых глазах ребенка, а кругом плыл
золотой пламень от множества свеч и струился шепот таинственный:
«Христос Воскресе!»
Возвращались домой втроем, одухотворенные и смиренные.
И вдруг, входя в калитку последним, Федя услышал, что в темно-
те синеватой — уже сгустилась мгла предрассветная — с боку что-то
часто, глубоко и тепло дышит. Закружилась голова у Феди, отнял-
ся язык, радость захватила дух: Красавчик терся мохнатой головой
о Федино плечо.
— Дядя, дядя, Красавчик вернулся! — только и мог воскликнуть
Федя, целуя бессчетно морду своего любимца.
Светло и хорошо встретили Христов день дядя Павел, тетка Ага-
фья и Федя. Но материнское сердце безглагольной скотины Сивки
было более всех преисполнено любви и благодарности к Неведомо-
му Другу. Ласкался и резвился тонконогий Красавчик, прял ушами,
а вешнее солнце сеяло лучами благодать, пуская любопытных «зай-
чиков» по стенам сарая.
— Уж как-нибудь обойдусь, уломаю Ильича — до осени обождать,
а Красавчика — не-е-т — не продам! — говорил весело сияющему Фе-
де дядя Павел.
И видно было, что и взаправду чудо Господне посетило этот ти-
хий и скромный уголок на Святой Руси.
<1910>

Весной
Тихо. Легкий ветер ласково колышет шелковистые кудри юных, низких
ржей. Солнце греет теплынью парною, разливая марево в синих струях
воздуха над косогорами. Благодать Господня!.. Облака ватагой плывут
в выси, в лугу поет кто-то — тягуче и томительно. Пестреет мурава, зе-
ленеют рощи. Дуб важный, может, еще думает только, а березка первая,
как девушка кудрявая, выскочила в наряде вешнем: вот и я!.. И точно —
красавица, хоть куда: белоствольная, ароматная, и листья, как сердеч-
ки, вырезные. Будто лаком покрыты они: сияют на солнце, лепечут не-
связные речи и горьки-горьки на вкус. Опушка вся в их светло-изум-
рудной короне. Уже и пернатых по лесам хоть отбавляй: утром росы
млеют на кустах, как радужные слезинки; светило умылось за горою
и румяным подымается, а в чаще голоса, звоны, певы, колокольчики —
ликованье и трепет. Прокуковала и кукушка, сестра безутешная.
Давно это было, только сказка знает. Зарезали трех братьев люби-
мых вороги, а сестра нежная в леса пошла горевать. Да Господь сми-
ловался тоске человечьей, обернул сестру в птицу бездомную, в го-
рюнью лесную...
На деревне учуяли голос вещуньин. В Мирон осное воскресенье
пошли девушки, после обедни, после боя колокольного веселого.
Гурьба девичья с поляны на поляну брела, ломала ветки попутные,
слушали недальнее: «ку-ку». Плели венки, желтые и зеленые, чуть
лиловатые, и несли, бережно и свято, «кукушкины слезы» — зыбкую,
дрожащую, как градинки слез детских, всю в серых и маленьких се-
режках — траву. Слабо и скромно качалась она, как будто жаловалась,
что сгубили ее задаром, невинную, отняли у матери-земли.
— Ку-ку, ку-ку, — над самой головой звенит медлительный и мер-
ный счет.
— Ну, подружки, помогай гнуть!
И две березки, молодых и гибких, статных, наклонились, сплута-
лись поневоле ветвями. А к их свежему и живому венку прицепили
два крестика нательных, два — золотых и тонких. Можно и «крестить».
668

ВЕСНОЙ
— Пойте, подруги, хороводную, а мы круг станем огибать около!
И потянулись две розовощеких, длиннокосых девушки, очи —
синь, ресницы — стрелы, в разные стороны за березками. Сойдут-
ся и поцелуются, сойдутся и поцелуются — трижды и крестообраз-
но сквозь венок зеленый. А березки — в шорох: кумятся с девушками,
поздравляют милых. Бродят кумы, нареченные внове. Толпа подру-
жек поет, как серебром чеканным сыплет:
— Ой, кукушка ряба! Ты кому же кума? Покумимся, кумушка, по-
кумимся, голубушка, чтобы нам с тобой не браниться!
Весело и пригоже в роще березовой. Ветер полыхает, травы шеп-
чутся — шелестят, рвется зеленая сила из земли — на волю, на свет.
Покумились, обменялись крестами. Обсыпали подруги их семя-
нистой и пугливой кукушкиной травой: «будь между вами — извеч-
ный мир да согласие». Пошла кругом другая пара.
А недалеко — за поляной, за спиной — кукушка, настоящая, пе-
стро-крапчатая, высчитывает года: кому сколько жить осталось. Ох,
не считай лучше! А вдруг — только раз, только — лето! Измаешься!
Пусть уж во тьме смертный час подстережет, во мгле голубой пусть
и печаль наводит, как Христос заповедает.
Девушки березки вернули из неволи, опять яснеют они и сверка-
ют лучисто. А на поляне сквозистой и прохладной никак костер пле-
щется сине-ало? Да, так и есть; и яичницу жарят, угощаются, празд-
нуют дружбу новую яйцом. Пляшут подруги лебедино по яркой упру-
гой лужайке. Поплыли одна за другою, поводя прекрасными руками,
помахивая платочками кисейными. Только кумач горит — пламене-
ет на сарафанах, как костер самодвижущийся да бездымный... И шу-
мят-шумят березы и робко лепечет осина — Иудино, проклятое Бо-
гом дерево — будто боится, и точно рожь колосится вокруг. А где-то
далеко-далеко, откочевывая в самую чащу, аукает глухое: «ку-ку»,
зовет в жизнь иную. Одно и есть в мыслях каждой деревенщины: «Не
дай, Господи, сесть вещуну перед хатой: смертушка придет во двор
непрошено... Уж лучше пусть после дня Иванова прокричит долго:
всё же — лишь голодно, да дорого будет, — перетерпим».
Сияет день, лес гулом, зеленым и вешним, вздыхает; девушки исто-
мились, на мураву попадали. Крестины справлены, кукушка — колдун
даиннокрылый залетел в дебри, только трава прибита у пней. Отдыхают.
А на деревне кого-то кличут, эхо балуется в овраге...
<1910>

Малороссийские Святки
Разливаясь нежно-голубеющими сумерками, неслышно подошел ти-
хий рождественский вечер. В деревне, заваленной сугробами снега,
засветились окна, а высоко вверху, в небесном куполе, затеплились
приветливо свечечки Божьи — звезды. И горят они, как камни-са-
моцветы на дорогой Господней ризе... Свежий воздух чуть-чуть ко-
лет лицо, вызывая алый румянец: мороз. — На обширном и благо-
устроенном дворе богача деревенского Ивана — пусто. Все люди —
в хате, за обильной вечерей. И, если бы кто шагнул, залезши по пояс
в снег, под низкое окно, — он увидел бы просторную светлую горни-
цу с большой беленой печью в углу, а посреди — длинный, застлан-
ный чистой скатертью стол и вокруг него на скамьях всю домашнюю
челядь. Сам Иван, дородный и благообразный старик, важно воссе-
дает под образами, — киот так и сверкает, так и пылает лампадка-
ми и старой позолотой, — по правую руку жена и сын Коля, а сле-
ва — дочь Маруся и батраки. Не гнушается хозяин сидеть рядом со
своими рабочими — таков обычай, — и плавно льются незатейливые
речи их о труде и, более всего, о рождении Того, Кто Кровию Своей
спас весь мир...
— А ну, Коля, глянь-ко, где та звезда Вифлеемская, что привела
мудрецов к яслям Христовым, — говорит своему сыну Иван, и Коля,
дохнув на заледеневшее стекольце окна, впивается глазами в дале-
кий-далекий небосклон...
Припал к окошку холодному курчавой головой и смотрит-смо-
трит в небо.
— Ах, вот она! — восклицает, наконец, он. Крупная, розовато-се-
ребристая, как опал, дрожит звезда — немного повыше горизонта.
И чистый свет ее как будто зовет куда-то, манит в даль, куда, быть
может, манила ветхозаветных волхвов из их стран далеких...
Замечтался Коля, забыл и о вечере — с кутьей да сытой медовой!..
Задумался так, что не слышал, как и мать кликала, как и под окна-
ми что-то проскрипело по насту... Затопотало в сенях, распахнулись
670

МАЛОРОССИЙСКИЕ СВЯТКИ
двери, впустив столб седого морозного пара и — гурьба девчат и под-
ростков звонко заголосила:
— А у пана Ивана, да на его дворе
Стояло древо тонкое, высокое,
Тонкое, высокое — листом широкое...
Оглянулся Коля и — замер от восхищения: и как это он забыл, что се-
годня колядуют? Быстро забегали глазенки его по толпе ребят: ишь,
вон — Ерошка, а вон — Павка, все — свои. Геть, мамо, давай кожух —
пойду и я колядовать!.. Мать уговаривать не стала: куда там! — таков
уж день выпал ныне. Вся Украина колядует — испокон века — по ста-
рине, значит, припевая за каждым стихом колядки:
— Святый вечер! Святый вечер! И, воистину, вечер этот — свят!..
Вылетел, чуть не впереди всех, Коля с колядушками, щедро ода-
ренными паном Иваном и его гостеприимной женой, и пошли все
шататься да шататься по дворам деревенским: где — в хату, а где —
и под оконце заиндевевшее. Скоро к ним пристала еще одна орава —
ходящие «со звездою». Звезду из разноцветной бумаги — слепил учи-
тель: он «мастак» по этим самым делам, говорить нечего: в звезде-то
свечечки блестят и сквозит почти прозрачная бумага — красная, си-
няя, зеленая, а с боков ее намалеваны разные «действа» из Священ-
ной истории: путешествие Св. Семейства в Египет, Поклонение пас-
тухов Иисусу Рожденному, Богоматерь и Иосиф — верный страж ее.
Веселее и гульливее становится бродящим «по колядкам». Стре-
мительный, взмываемый девичьими голосами, взлетает напев:
...Из того древа церковка рублена.
А в той церковке стоят три престола:
На первом престоле — Святое Рождество,
На другом престоле — Святой Василий,
На третьем престоле — Иван Креститель...
Мирно и благостно течет праздничный вечер. И в природе тоже — за-
тишье торжественное какое-то сегодня. Ветерок не шелохнет и пером
невидимых крыльев своих. Месяц золотым рожком встал над недаль-
ней рощей и воздушным ключом пускает на снега синеватый лучи-
стый свет. И под сугробами темные пятна теней лежат, а иней на при-
дорожных вербах рыхлой паутиной повис и светится... Далеко-далеко,
671

Владимир Нарбут »проза
уже на самом хвосте деревни, у последней хатки, где живет Агафья-
бобылка, мелькает цветная бумажная звезда, переливаются каленым ]
серебром девичьи и детские тона и стройная колядка искрится:
...Святое Рождество нам радость принесло, I
Святой Василий — Новый Год принес, |
Иван Креститель — воду перекрестил... 1
Поет со всеми и Коля — тонким, певучим дискантом и не хочется — |
смерть как не хочется, возвращаться домой, хотя и поздно: так вот, I
кажется, и ходил бы всю жизнь с Павкой да Брошкой, неся дивную I
звезду — Славу Иисусу Младенцу... I
А дома — в горнице пана Ивана — дрёма бродит и мать сердится. ]
Помолилась она Богу, зевнула, перекрестила рот и отошла бы на по- ]
кой, да Кольки нет... Ворчит... I
— Ну, ну, скоро вернется, — хладнокровно увещевает старуху |
Иван, скинувший уже жилет, и прибавляет: — И я когда-то ходил... |
Тоже юнцом был... Давно только... |
И, взаправду, скоро вернулся Коля — довольный, румяный, пы- |
шущий молодым здоровьем и крепким морозным воздухом... Почти |
мгновенно засыпает Коля — истомленный, — и снятся ему хорошие, 1
сказочно хорошие сны. Хоть и на сказку похожи они, а быль. Снит- |
ся ему канун Нового Года. Такой же вечер, длинный, тихий и торже- |
ственный, та же деревня — родная и дорогая по жизни своей малень- I
кой и бесконечно милой, и в сладком наплыве неги бьется, как пой- 1
манный голубенок, детское сердечко учащенней... Вот ходят они: |
он — Коля, Павка и Ерошка — под хаты знакомые, даже на соседний 1
хутор забрались — и щедруют: |
I
Щедрый вечер, добрый вечер! |
Добрым людям — на здоровье! |
Что же думает пан-господарь? |
А я знаю, что он думает: |
Сидеть ему б в конце стола, I
А на нем — шуба любимая, |
А на шубе — грудь расшивная, ]
За грудью расшивной — поясочек, 1
На поясочке — да мешочек, 1
А в мешочке — семь шеляжочков. |
Ì
672 1

МАЛОРОССИЙСКИЕ СВЯТКИ
Сему-тому по шеляжочку,
А нам — деткам — по пирожочку.
И улыбаются хозяины с чадами своими — светлыми, добрыми улыб-
ками и радушно-радушно принимают дорогих гостей... Месяца уж
нет: растаял за неделю ясный. Запорошило его снегом или канул
он за рощу, в сказочный теремок, где ночью отдыхает красноглазое
солнце? Бог весть... Зато звезды ядренее и сильнее трепещут на по-
доле бирюзовой ризы Господней... Снится ни с того ни с сего дальше
Коле мохнатая овчарка Жучка — первый друг его летних дней и за-
бав и петушок-забияка, Рудой звать его-то: золотом красным да зе-
ленью отливают перья на закрученном хвосте его... И снова, сквозь
туман, катятся щедровки, хаты, Павка и Ерошка и поле — поле, заме-
тенное снегами: незабвенная Украина!
А ночь идет своим чередом, идет, бесшумно скользя над деревней
умолкшей, светят уже бледнеющие капельки звезд — небесных пчел,
и туманноватый полумесяц искоса заглядывает в раму окна Ивано-
вой избы: на стекле мороз незримой иголкой наколол чудные цветы,
будто кусок серебристой парчи вышила девушка какая-то крупными
жемчужинами да бисером четким...
<1910>

Сказание о невидимом
граде Китеже
Случилось это давно-давно, в седые времена древности, и только
молва народная — сей светоч неугасимый — отзвуки былого домча-
ла до нынешней поры...
Неспокойно было тогда на Руси Святой: враждовали князья, и ча-
сто покидали города свои, и шли в поле, дабы бранью ратною ре-
шать неуемные споры. И лилась — как напрасно пролитое драгоцен-
ное вино — кровь христианская, братская. Грех великий созрел на
любимой родине, и вырос, и дал богатый урожай. Наконец, перепол-
нилась чаша долготерпения Господнего, и покарал Всевышний скор-
бью суетные страны. Но перед тем как обрушился на Русь справед-
ливый удар Его, знамения многие — земные и небесные — изумили
очи народа. Зажглась в синей глуби-выси метла огненная, похожая
на кривой меч, поволоклась горами и — низринулась в бездну. Роди-
лось на деревне диво невиданное: дитя с бараньей головой и безно-
гое. И околело, нечистое, скоро. Причитала мать-горюнья бедная над
несчастным плодом любви своей. А о-полдень, однажды, — благо за-
суха веяла и воздух от зноя дрожал — курица — ни с того ни с сего —
закричала по-петушиному... И в соседней яруге родник прозрачной
кровью забил... Ох, Лихо незазывное летело, как цепколапый хищ-
ный ястреб! Проявился мор, и людей смерть косила безостановочно.
Прогневила Русь Христа и вышла на стезю бед.
Какие-то незнаемые люди притекли из-за Волги. Думали сперва,
что кочевничье племя — то, и успокоились все. Когда же оравой по-
ганой да оголтелой накинулись скуластые степные головорезы, за-
волновалось Поволжье. Заходило всё ходуном, забурлило, как в кот-
ле. Пробежал сказ, будто наплыли звероподобные агаряне, имя же
им — татары, и что смуглы они, как кора дерева бронзового, и но-
сы у них — приплюснуты и плоски необычно, и что в битве «весь-
ма дерзки» — они. И взаправду: не успели озирнуться русские лю-
ди, а уж пали лучшие города и вожди их. Нахлынула орда лавиной
и затопила багряной кровью нивы и стерла княжества Владимирское
674

СКАЗАНИЕ О НЕВИДИМОМ ГРАДЕ КИТЕЖЕ
и Нижегородское. Дошли вести и до града Великого Китежа, что те-
рялся в дремучих и грибных борах. Славны и имениты были китежа-
не в те поры: на площади среди города возвышался семиглавый ка-
менный собор — отрада христиан, а несколько монастырей, певучих
голосами колокольных стай, сидело за рвом — в деревянной крепо-
сти. Крепко торговал Китеж разными разностями, и не в диковину
было увидать люду тысячные базары — тут. Но еще крепче и посто-
яннее были китежане в исконной праотчей вере и чтили Истинного
Бога любовно, как — никто.
Услышал молодой князь китежский про налет кочевников и в пы-
лу юношеской удали и отваги сразился с ними в честном бою под
Малым Китежем. Но сломлен был несметной силой варваров и из-
раненный, в порубленных секирами латах, вернулся в опечаленный
город свой. Великая тоска и уныние набросились на китежан, когда
разгромлена была рать их. Всё же, уповая на милосердие Иисусо-
во, жарко молились они в монастырях и блюли непрестанный пост.
И вот, одним ясным утром, — только что солнце красный щит свой
подняло, пройдя болота топкие, и гати, и дремные пущи, ввалилась
неугомонная татарва на поляну перед Китежем и занесла над убогим
городом нещадный бич... И гибель была неизбежна, и готовились по-
токи крови горячей брызнуть, но утих гнев Божий. — Пред удивлен-
ным полчищем степных волков, под грустный, стройный и сочный
гул колоколов — погрузился медленно град Китеж в разверзшуюся
землю — а щель затянуло водой, — и стал незрим... И вода была чи-
стая, светлая, как хрусталь, как слезы ребенка, как глубокая вера ки-
тежан... И в ужасе бежали враги, кинув кибитки и колчаны свои. Бе-
жали испуганные — от Пресветлого Лика Троицы Единосущной, ибо
она воссияла над городом, погруженным в озеро.
Качались годы и, цепляясь друг за друга, вязали века. Минули време-
на неволи татарской, истлело — испепелилось иго и спало, как мерт-
вый лист. Цвела и цвела Русь Великая. И стала необъятной страной,
надежным щитом для Западной Европы — от азиатов. Там, где лепил-
ся когда-то великий Китеж, сияет золотящейся рябью волнистой по-
верхности — озеро Светлояр. Широко и глубоко оно. Пожалуй, и дна
не достать! А вода-то, вода: в ключе криничном — не кристальней!
Кругом — бор вековой гудит, звонит хвоя колючая в невидимые ко-
67S

Владимир Нарбут «проза
локольчики, малиновая смолкла — травка такая — по берегам вспы-
хивает цветением липких стеблей. Богомольцы и богомолки в пла-
точках пестрых издалека приходят, дабы испытать целебной води-
цы Светлояровой. И ласковые, белоствольные березки на лужайках
увешаны дряхлыми, почерневшими иконками, складнями, тельны-
ми крестами и лампадами. Где лампад нет, там — просто — накру-
чены тоненькие восковые свечки — теплый дар души русской. И на-
род — отовсюду — кишит тут, и гуще всего — на ясноликий Троицын
день, когда девушки синеглазые завивают веночки, гадая о Судьбе
нечаянной. Да еще ранней весною — только что крапива нежно-зе-
леным слабым кружевом тронется по пригоркам и подснежник взго-
лубеет где-либо из-под рыхлого, похожего на ситечко белое, сне-
га — на Пасху, стекаются сюда странники. Ждут томительно полно-
чи вещей и чутко вслушиваются тогда, возжегши хрупкие свечки по
тонким березовым веткам, в звонкую тишину: не звонят ли в незри-
мом граде Китеже тяжелые, веские колокола? И говорят, что кто чист
непорочной душой, тот учует смутный гуд монастырей, опущенных
когда-то в воду, и узрит синие маковки церквей, и деревянную кре-
пость, и высокий резной терем княжеский в погибшем городе... Мол-
вят далее, что вынырнет Китеж опять и станет светел каждому, ко-
гда вера Христова процветет по лицу земли, как крин, возлелеянный
осторожно...
Теперь же — алмазны и холодны струи озера Светлояра и страш-
на дорога лесная, которой шел некогда Батый. Боже, упаси того, кто
дерзнет пойти по ней: многие ужасы вынесет он и, если не утопнет
в трясинах жадных, серебряным от седин выйдет в мир, ибо недо-
стоин никто хождения по тропе сей, где в древности протек правед-
ный гнев Господен.
<1911>

В Малороссии
Лето, счастливое лето, полное солнечного огня, шумящих трав, зор-
ких птиц и пестрых, без удержу снующих по цветам бабочек... Те-
кут незаметно, будто вода в спокойной речке, — дни! Падают вече-
ра — после жары, после янтарного зноя — такие синие, прозрачные;
падают они с росами густыми, что каплют тяжелыми брызгами на
крупные широкие листья. Давно соки двинулись, погнали стебли,
завязь (где надо) укрепла и — плод недалекий готовит. Спеет-на-
ливается рожь, кругами волнистыми расходясь при звучном ветре.
Васильки, словно глазки девочек-малюток, смотрят невинными ма-
хровыми головками своими. Пчелы летят да летят на них: меду до-
стать! А по небольшим садикам — чуть ли не у каждой опрятной
хаты-белянки — красуется вишняк. Точно упырь, насосавшийся не-
ведомо чьей крови, вишня всякая высовывается из-за невысокого
тына, а — кой-где — и зубчатого, грубо, но прочно сбитого частоко-
ла. Только мирно — чересчур поглядывает вишняк, и похож он, вер-
нее, на доброго старичка, обвешанного бусами: Эй, девки красные,
ребята бойкие, подходите, берите — кто что желает; не жалко! Под-
ходи, который!..
А уж рожь-то, рожь: раздымилась, расшумелась, что купчиха,
встревоженная вестью неудачной! Шумит — журчит — шипит с ут-
ра до утра, качнет острые усатые колосики, понапрасну, из стороны
в сторону, и ночью не угомонится: зреет на корню!..
— Ну да ладно, — молвят деды украинские, — из пошумихи толк
будет!.. И, воистину, коли град не тронет холодными, ледяными пер-
стами своими, — расчищай пошире лопатой гумна!
Так плывут, поют, закатываются золотые дни-денечки, окутанные
заботами житейскими. Отошла на север весна-попрыгунья, стреко-
зы заносились в лете улыбающемся. Нагрянул Иванов день, отпразд-
новали, повскакав через костры огнеметные, искрящиеся — древне-
го Идола Купалу. Ходили по цвет-папороти курчавой, да лишь смех
вылез; никто не видел цветка небывалого, а один из парубков оробел
677

Владимир Нарбут • п р о з а
полночью, теплой и влажной: в трясину забрался — чуть не утоп. Так-
так, еле выкарабкался! То-то гул шуток стоял на хуторе...
Но вот, когда, после заката желтого, позднего, — позеленело не-
бо на западе, а в нем закопошились, словно живые, словно налитые
ртутью, звезды, — наступил канун Петрова дня. Взгрустнулось, — Бог
весть отчего — одному из старожилов хуторка малороссийского, за-
бытого всеми в средней полосе России. Припомнились ему давниш-
ние облики верных Апостолов Иисусовых — Петра и Павла, их про-
поведи и светлые кончины их... И попритчилось в тиши, вечерней
и звонкой, что и ныне, может статься, глядят они серебряными, уста-
лыми очами звезд на землю, слушают речи людские и лучистыми по-
мыслами своими читают души ближних... Затеплил лампадку старо-
жил перед ликами апостольскими, что в киоте тяжелом, с прадедов-
ских времен опочив, приютились, — и вышел на улицу. Присел на
скамеечке ветхой у тына, оперся подбородком на мозолистую ладонь
руки и — задумался в глуши одинокого хуторка...
Вечер рос с каждым мигом, ширясь, набираясь новых сил; про-
хладой веяло в посвежевшем воздухе, толклись сероватой и поющей
сеткой комары над лопухом, откликались из дымчато-сизой ржи пе-
репела, дергачи скрипели неторопливо — далече, далече...
А вечер струился незримо — с голубыми огоньками горними
и половинчатой, — рассеивающей неуловимый, сперва кирпичный,
потом желтый свет — луной, вкатываясь в терем синей, полной бла-
гоуханных рос и шорохов ночи...
Выйдя из соседней хаты, на шатком крылечке чистил ружье свое
кузнец Антип, первый по меткости и зоркому оку стрелок в око-
лотке. Отвинчивал гайки он какие-то, отворачивал разные кусочки
и створки, продувал дуло, отчего оно мелодично гудело, и щуря то
правый, то левый глаз, смотрел куда-то в даль — через блестящую от
воды и масла поверхность...
И знал Антип, переносясь мысленно — на рассвет, что завтра (ни
свет ни заря) будет бродить с карноухим псом своим Виляйкой по
широким лугам, заросшим гибкими белесыми верболозами, выис-
кивая диких уток: подползать на животе к озерам по хрустящей осо-
ке, весь — в тине и гнили болотной — так сладостно ведь!.. Затем,
возвращаясь домой с сумкой, битком набитой разной утиной че-
лядью: тут и — крижние, и чирки, и нырки! — так заманчиво и за-
бавно — до молодого задора!.. И мальчишески-дерзок он, этот си-
воусый кузнец, прокоптившийся чуть ли ни насквозь в едкой гари
678

В МАЛОРОССИИ
и дыме одряхшей, облепленной мхами да золотыми лишаями — по
крыше — кузницы!..
Перелившись густой синевой воздуха в ночь, исчез вечер июньский.
И ночь июньская, завораживающая пьяным запахом цветущей липы
и шелестом лепечущих сонных листьев, улетела птицей тоже — перед
грядущим шибко рассветом. Как витязь, поднявший забрало и сверк-
нувший отполированными латами и щитом из каленой меди, явилось
солнце... Расцвела роса — алмазами, рубинами, яхонтами и бирюзой.
Антип, взъерошенный и полный еще сна, стараясь идти бодро, потя-
нулся в лозы хлесткие — к озерам: через час гулкие выстрелы разбуди-
ли дремавшее в гущуре лесное эхо: заохало, завозилось потревожен-
ное диво овражное да — поздно: испуга не миновать...
День светозарным встал и засиял на чистом, безоблачном не-
бе. На хуторке сперва, да и потом — царило затишье праздничное,
жизнь вилась медленно. Из далекого — за косогорами — села влек-
ся плавно и хрустальным напевом звон церковный: там толпились
прихожане. Только в послеобеденную пору ожил хутор, затерянный
в степи родимой, зазвенели песни — прекрасные цветы, роняемые
с губ девичьих:
На улице скрипка-бас,
Пусти, мати, хоть на час...
Закрутились качели, прикрепленные к упругим веткам кленовым
в саду старого доброго пана, в саду, пригорком сбегающем к самой
голубой речке, заглохшей сплошь жестким, выметающим кашицу
крупитчатых кистей — камышом. Заметались легкие качели в тем-
ноте, благодатном раздолье, засновали скрипучие веревки и доски,
поднимая и опуская, в люльке, питомцев своих... Хохочут девки — до
одури: рады! А по лицам, как пионы, зардевшимся хлещут веточки,
и ласково жмутся к пылающим щекам трепещущие, вечно юные ли-
сточки... Хорошо и славно, ей-богу! Рай земной — в старинном саду
доброго пана. Сам-то он сиднем сидит (ослаб совсем) возле узенько-
го старомодного оконца во флигель и глядит на потеху молодежи вы-
цветшими, грустящими очами из-под сердитых, нависших гусени-
цами лохматыми — бровей...
Уносят качели — пару за парой — в вышину голубую, нежную; оку-
нают, ныряя, в зелень древесную; в прохладце купают милые лица —
эти качели-лебедыни!
679

Владимир Нарбут «проза
На лугах громыхают дуплеты: утки сшибаются споро. День уже
ползет на запад червонно-ржавый. И будет, будет скучно без него,
убаюканного качельными криками — недаром тугой канат трется
о суки! — да запевами голосистыми!.. Вон, квакушка забила тревогу
в колючем кусте крыжовника: перед дождем. Облака волокутся груз-
ным белым обозом, точно клад драгоценный везут.
Трещат без умолку кузнечики, зной жидкий наливается духотой,
и натягивается воздух, как крепкая шелковая паутина, бережно на-
брошенная на голубой атлас... Пан печалится возле окошка узенько-
го — он в халате допотопном, дедовском, клетчатом и с неизменной
трубкой — у трубки пенковый чубук; в жилистой восковой руке за-
жат посох монастырской работы: высокий и точеный, с рыбьей го-
ловкой...
Куры кудахчут: быстро-быстро беседуют о чем-то... Сразу видно,
что кругом — лето, домашнее, не чужое лето, вспоенное теплынью
парной, душистыми грозами и пахучими ветрами... Видно, и что —
нынче праздник...
<1911>

С ЯРМАРКИ
С ярмарки
Троица была поздняя. Уже давно и густо зеленело Чертово Логово —
глухое овражное, захваченное лесом урочище, в версте от хутора Зо-
лотарева.
Собственно, Чертово Логово представляло собой глубокую уз-
кую котловину, исстари засыпанную валежником, сухостоем да бу-
реломом и занятую пышными глыбами коричневатого закручен-
ного папоротника. По сторонам грузной громадой колыхался дуб-
няк, позже всех распустивший свои кучерявые сочные и разлапые
листы. Место было неладное и в околотке слыло «поганым». Болта-
ли многое зря и невесть что несли: будто в незапамятные време-
на татарва нечистая порезала тут малых ребят из соседней дерев-
ни, и кровь неповинно погубленных возопияла к Небу, и — рухнуло,
загудев-гудьмя, кочевье проклятое в бездну разверзшуюся, а потом
стулилась трещина земная и выродила провалье это самое; а дру-
гие молвили, что сын непокорный в минуту ярости поднял руку на
отца своего и обагрянил в трущобе землю кровью отцовской, а сам
впал в неистовство и растерзан был в студеную крещенскую пору
лютыми волками... И еще всякую околесицу говорили: знать, че-
шутся языки у людей, ну, и треплют ими — не жалко: никому не
убыточно!
Только Чертово Логово миновали не за одну сотню ступеней,
и в полночь, когда в сердцевине урочища ухали и рыдали ушастые
совы, даже несуеверный торопился перекреститься... Плохая слава
шла о сем месте... А дорога, как назло, проползала и совсем не так уж
далеко от оврага и то и дело поворачивалась, как гадюка, извивами
орешника да тропками ягодными к излогам провалья...

Владимир Нарбут »проза
Никита Золотарев, владелец небольшого хуторка, каких не обобрать-
ся в средней полосе России, еще спозаранку — накануне Троицы —
собрался съездить на ярмарку в местечко Двубортное, где каждогод-
но в это время стояла базарная гульба — веселая, гремучая и бога-
тая конями. Но, как это случается зачастую, предполагаешь — одно,
а выходит иное: охи да вздохи, ан — вместо раннего часа — Никита
вылез из дому лишь к полудню. На ярмарку поспел почти к «разбору
шапок»: подкатил легко и не без грации, с ритмичным постукивани-
ем колес — на красивом возке своем, заложенном муругой кобылкой
среднего роста и средней прыти (что называется, лошадь — «так се-
бе»), подхлестнул разик-другой, больше для шика, чем по необходи-
мости, и сунулся в заставленный свежесрубленными березками по-
стоялый двор под вывеской «Золотой якорь». Впрочем, неизвестно,
почему это название присвоено было простому, крытому широким
тесом домику о двух избах, с уютным, словно хныкающим под нога-
ми крылечком и приятными ясными окошками, свидетельствовав-
шими о зажиточности хозяев их.
Двор, довольно просторный, на этот раз оказался сплошь устав-
ленным разнокалиберными неповоротливыми телегами, франтова-
тыми бричками, высокими оглоблями, гнутыми хомутами, ящиками
и прочей дорожной утварью и завалью ненужной, и Золотарев с тру-
дом сыскал просвет для возка. Подсыпал муругой щедрую пригоршнь
овса, кнутовищем стряхнул пыль с сапог и темно-зеленой клетчатой
поддевки и, отмахиваясь от наседавшей на него кудлатой брешущей
овчарки, поднялся по скрипучим ступеням в хозяйскую половину.
— Марье Петровне — наше нижайшее, — фамильярно и не без
сознания собственного достоинства откланялся Никита большой
и рыхлой бабе, годов неопределенных, с васильковыми глазами, жи-
вым румянцем, словом, расторопной и вполне сохранившейся жен-
щине, и под загаром белой.
— Добро пожаловать, Никита Ильич! А мы-то вас, признаться, уж
и не ждали, — низко кланяясь, начала было хозяйка светлого доми-
ка, полными руками поправляя синего шелка очепок на не седой еще
голове своей и услужливо пододвигая стул гостю, но Золотарев бы-
стро перебил медленную речь ее:
— А Кузьмич где же это занапастился? Небось, на ярмарке куро-
лесит?.^?..
— И не говорите, Никита Ильич, прямо беда с моим (тут слово-
охотливая хозяйка под словом «моим» понимала, конечно, «мужем»),
682

С ЯРМАРКИ
заартачился до того, что и обедать не пожелал: побегу, говорит, цы-
ганского жеребца глазеть. И так с утра... Прямо беда. Да и все, кажись,
пошли ордой туда — глядят на жеребца-то. Шустрый да верткий он, —
страсть! Что огонь, говорят... А попросят четыре радужных, — доба-
вила деловитым тоном Марья Петровна.
— Ну, повалю и я, коли все там, — вымолвил задумчиво Золотарев
и, скрипя сходцами приветливого, закутанного в березовую да кле-
новую зелень — крылечка, развалистой походкой зашагал вдоль за-
бора «Золотого якоря».
Пахло крепким запахом дегтя, только что испеченных пряников, ко-
ноплей; садануло шибко селедочным духом и еще чем-то навязчи-
вым.
— Эге-ге, кого бачу! Ты ли, братец любезный, приковылял сю-
ды? — зашумел, как огромный шмель, низкий бас Кузьмича, подлин-
ного богатыря родного захолустья: руки и ноги — три пудовые, голо-
ва — кудлатый стог, шапка — в кулак, и волосатый — весь: — Не рано,
братец, не рано! Одначе, гляди-ка на сие диво.
При этом толстый палец Кузьмича услужливо и упрямо ткнул воз-
дух через добрую дюжину гудящих голов. И, в самом деле, нечто не-
обыкновенное поразило очи Золотарева. Подле тощего, точно выло-
щенного колена смуглого, черного, как головня, цыгана, согнув гиб-
кую шею крутой дугою, стоял вороной жеребец: воля, ветер, струна.
Сядь, и махнет, кажется, он стрелою через степи, леса, озера и ов-
раги — в тридесятое царство к заколдованной Марье Моревне, как
в сказке сказывается. Диковина да и — шабаш! Скребут затылки пя-
тернями все, а он — хоть бы двинулся... Как вылитый, как статуя ка-
кая. А глаза, глаза-то: будто огнем глубоким и темно-синим, почти
зеленым, пронизаны насквозь они, и очаровывал ими всех конь-кра-
савец!.. Шушукалась толпа в восторге, переминалась с ноги на ногу,
и никто не приценивался к лошади удалой, ничья рука не шлепала
поджарого бродягу по колену в рваной штанине...
— Бес... — пробормотали чьи-то губы, полувнятно и смущенно, за
спиной и — истинно, что-то дьявольское чуялось и хоронилось в кон-
ской красе... Переступали с подошвы на подошву владельцы хутор-
ков и деревень окружных, а жеребец ретиво и с кокетством побря-
кивал точеными копытцами, поматывал рассыпчатым хвостом и иг-
683

Владимир Нарбут «проза
риво, как кошечка, терся долгогривой шеей и умной тонкой мордой
о загорелую руку пройдохи-цыгана.
Сам не свой, побледнел Никита, мелкая дрожь проняла его: та-
кой уж он был любитель степных летунов!.. Взоры его затуманились
нежной, будто девичьей, поволокой, и Золотарев сразу осунулся, как
хомяк, и размяк. Куда и усталость дорожная девалась!
— Куплю, сват Кузьмич, — прохрипел Никита, — жеребца этого...
Вот крест честной, куплю!.. Жив не буду...
Словно охмелел человек: божится, клянется, сразу другим стал,
как в лихоманке — весь.
— Что несуразное прешь, — испуганно и сердито просопел ува-
лень-хозяин постоялого двора: боязнь обуяла Кузьмича, а чего — не-
известно. — Ошалел, братец...
Но никакие уговоры не могли склонить Золотарева переменить
решение свое. Так да этак, заплели сделку, хлопнули с разгону друг
друга по рукам — только цыганские лапы жилисты и корявы очень
оказались — и затянули узел покупки: отвалил Никита четыре сотни,
взял наборную уздечку и затрепетал.
По-звериному глянуло бродяжное отродье, зловещий уголек
сверкнул в черных как ночь взглядах его, когда замасленные радуж-
ные сворачивал трубкой да жадно засовывал в тугой кожаный кошель.
Подплыл молочно-голубой, пыльный и поздний вечер, заглохла
ярмарка, взбрызнули куплю в «Золотом якоре», честь-честью, разво-
зились гости пьяные, откуда-то гармоника взялась, застонала, запла-
кала она и — трепак лихой взмахнул, что коршун — крылами меткими.
И совсем уже стемнело, звезды роем высыпали; стемнело было
и снова прояснело от светил вышних и огней — костры вдоль доро-
ги за местечком жгли, — когда откочевал от заботливых хозяев силь-
но «чокнувший» Золотарев, привязав жеребца огневого своего к пере-
кладине заднего кузова ловкого возка. Долго и протяжно, вперемежку,
брехали мохнатые овчарки сзади, звезды дрожью струились, мигали
в шапке небесной, тянуло сыростью с болота низкого, и квакали — ча-
сто и о чем-то грустном и безвозвратно-потерянном — лягушки в не-
видимом очерете да по топям лопушистым в колючей осоке.
«Бес» шел скоро, не упрямился и бойко выколачивал неразборчи-
вую, глухую трель по мягкой, густой пыли стройными ногами сво-
ими...

С ЯРМАРКИ
Заливисто и раздражительно без устали рассыпали щедрый и каткий
жемчуг пения соловьи в тонком бархате влажной полуночи, когда
поволочились под гору гонкие лозняки и кустарники Чертова Лого-
ва. Тянуло парным теплом застоявшегося, нагретого за день лесно-
го воздуха, пахло грибами, и широкими прочными клетками пере-
плетались низкие ветки над головой Золотарева; а в клетки эти еще
ярче, серебряней и дождливей вплывали на ходу, будто наливные,
звезды...
Пофыркивала муругая, трясла гривой, четко перебирал сзади ко-
пытами «Бес», листья, мокрые и тяжелые от росы, стебали по щекам
и рукам, точно хватали скользкими щупальцами Никиту, и жуть сла-
бой пленкой затягивала сердце его... А чем дальше вглубь, чем ближе
подъезжал к Чертову урочищу, тем уверенней и постоянней вставал
страх, переходя в почти неуловимый ужас...
Голосили и надрывались до исступления совы, может, филин ахал,
тишь строже возникала в промежутках коротких, и холодный пот из-
нурял ослабевшего от вина, неустанно крестившегося Золотарева...
Уже не бежала, летела кобыла верная под гору, в ущелье лесное, что-
бы опять взмылиться и вынести возок на чистый и твердый прогон-
ный путь...
И вдруг что-то большое, серое и бесформенное мягкими, студени-
стыми руками задело плашмя замершего Никиту по лицу, трепануло
когтями по левому уху, дохнуло затхлостью и тленом и прыснуло на-
зад — на «Беса»... Жеребец хватил полной хваткой конской, — взвил-
ся, оскаля зубы, на дыбы, заржал, как подрезанный или полузаду-
шенный; дернула и кобылица матерая и — возок раскололся, раздал-
ся на огрызки щеп, как тыква зрелая осенью под устойчивым ударом
каблука, лопнул глухо и затрещал...
Никиту поволокло по сырому кочковью и мелкому острому хво-
ростняку... И, силясь вывернуться из-под обломков, крепясь освобо-
дить дюжие руки свои, запутанные ременными вожжами, корчась от
ноющей боли, подумал Никита, уже полураздавленный:
— Вот, оно, неладное... Бес беса зовет...
И впал в беспамятство...
А кругом, как будто и взаправду черти перекликались, сопело,
свистело, хрипело, клокотало и хохотом хохотало повальным нещад-
но лесовье... Хлюпало крыльями бессчетными что-то сумное, пле-
щущее и необозримое, цеплялось ими за кусты прижавшиеся, ссы-
пало росу, и, сбившись в одну кучу, — вороной жеребец и муругая, —

Владимир Нарбут • п р о з а
обезумев, тащили хозяина своего несчастного в провалье поганое,
хряская и топча копытами белое лицо его...
Потом, когда орешник расступился и яруга по потайному обрыву
хищной глубью подошла, метнулась в неслыханном ужасе туда гру-
да живого конского и людского мяса — под пересмешливое залива-
нье сов-дуплянок... Глухо и со стоном хлопнулось тяжелое, клубом
всклокоченное тело, несясь по корчагам да пням зубчатым, на дно
лощины топкой и застыло там — в семье пухлых завитушек гребеш-
ковидных папоротников и изломанных трухлых суков... И будто по
мановению колдунского жезла, умолкло совиное улюлюканье, утих-
ли плачи да клокотанья, и ночь — дивная, ясная и прохладная, с со-
ловьями неземными, с росами ядреными и звездами крупными, как
лесная земляника, — потекла, что монахиня многоочитая и светлая
в ладье по реке необозримой, на побелевший уже восток, где в золо-
той кузнице пыжилось раздуть меха свои торопливое солнце...
Только вечером следующего дня работники хуторские наткнулись
на исковерканное смертью нечаянной тело Никиты. Валялось оно,
как падаль, в расщелине котловины, почти перерезанное ремнями,
безносое, со свороченной на бок челюстью, расплюснутым черепом,
выкрученными и раздробленными руками и залитое липкой темно-
малиновой кровью... Муругая и жеребец, будто груда теста густого,
вдавились в болотину и нельзя было угадать в грязи, где морда оска-
ленная конская подлезла под брюхо распоротое чужое и хвост рас-
трепанный мочалой перевил чьи ноги...
Всё было безобразно и омерзительно до тошноты, хотя разложе-
ния еще не существовало...
Но ужаснее всего явилось то, чего сразу не приметили... Боль-
шая серая сова, по величине чуть ли не филин, всадив когти колю-
чие в горловую кожу вороного, комом прилипла к шее упругой его
и сидела живая, не моргаючи, как несуразный крючконосый коршун,
глядя на оторопевших свидетелей гибели людской и конской — круг-
лыми кошачьими золотисто-палевыми зрачками...
<1911>

Пелагея Петровна
РАССКАЗ
I
Приближался Успенский пост.
В просторном, с высокими ясными окнами на улицу, доме о. Гри-
гория шла, как говорится, генеральная уборка: мыли полы, двери,
подоконники, выколачивали пыль из мягкой плюшевой мебели, вы-
тряхивали длинные тяжелые ковры, вывезенные племянником из
Закавказья и являвшиеся предметом гордости о. Григория.
— Такие существуют, пожалуй, только у нашего полицеймейсте-
ра, — говаривал он не однажды, важно поглаживая рыжую оклади-
стую — заступом — бороду.
Стучали вениками, поплескивала вода.
Матушка Пелагея Петровна, женщина сырая и красивая, соб-
ственноручно, не доверяя прислуге, вытирала влажным мохна-
тым полотенцем широкие круглые листы трех великолепных фику-
сов. Вытерши достаточно, когда нежная кожица тропических дерев-
цев приняла глянец и ветки выглядели свежо, матушка облегченно
вздохнула и, окинув быстрым взором двор, крикнула девке, возив-
шейся с мочалом:
— А ну, Степанида, выйди-ка на улицу да глянь, что там делает
Петя! Если он балуется с Прошкой в бабки, то... Впрочем, — тут мыс-
ли матушки приняли, очевидно, иное направление, — позови его сю-
да. Да поживей шевелись-то!..
Степанида, с кое-как подобранной юбкой, из-под которой вы-
пирались тугие молодые икры, метнулась за калитку и, выскочив на
улицу, увидела, что матушкин сынок точно балуется в бабки. Петя
только что изогнулся, прищурил левый глаз и уже изловчился подце-
пить пару-другую бабок, — как его победоносное нашествие, к вели-
кому удовольствию чумазого Прошки, было нарушено мягким, певу-
че-протяжным зовом Степаниды:
— Панычу, а панычу! Идыть сюды, — вас мамаша клычуть!
687

Владимир Нарбут »проза
Швырнув железную плитку, служившую «битком», наудачу, Пе-
тя всё же скосил бабку и, перевернувшись перед принявшим безраз-
личное выражение Прошкой на одной ноге несколько раз, смешал
остальные костяшки и пригрозил:
— Ты здесь без меня не задирайся, сарпинка! Я мигом слетаю и —
вернусь!
Прошка, хотя и задетый за живое «сарпинкой» (лицо у него бы-
ло обезображено оспой), не счел на этот раз себя обиженным и сте-
пенно ответил:
— Вы ж, Петя, пожалуйста, захватите с собою побольше спасовок:
еще за щеглят за вами должок.
— Ладно.
И Петя вьюном стрельнул в калитку, уже проглотившую плотную
спину Степаниды.
Матушка сидела на крыльце и грызла те самые груши, о которых
сейчас деликатно напомнил Пете Прошка. Заботливо осмотрев сы-
на и, по-видимому, вполне успокоившись за судьбу своего первен-
ца и единственного, Пелагея Петровна отдала приказание не успев-
шей еще расположиться как следует на вынесенном табурете девке:
— Поставь, Степанида, самовар да приготовь масла и булки. Схо-
дишь в ледник сегодня сама, я что-то притомилась. Ключ, знаешь, —
висит у батюшки в кабинете. Кстати, разбуди о. Григория, — доволь-
но ему спать. Успеет вылежаться и после...
— Мамочка, — перебил нравоучительную тираду матери Петя, —
можно мне на минуту в сад? Я там удочку забыл в малине...
— Удочку? Конечно, можно, глупый! Чего и спрашивать!..
И Пелагея Петровна, сладко потянувшись, оправила на детском
плече заломившийся угол воротника матроски в синюю полоску.
Петя улепетнул.
п
Мирное, теплое счастье домашнего очага о. Григория неожиданно
в течении своем натолкнулось на маленькое препятствие, послужив-
шее поводом к целому ряду разных неприятностей. Первое недора-
зумение, вернее — просто курьез, — случилось дня за два до Спаса.

ПЕЛАГЕЯ ПЕТРОВНА
У Дениса Павлюка пала корова.
Вспучило ей живот, отняло ноги и покоробило всю, а когда она,
промычав, издохла, — вывалился изо рта толстый побелевший язык,
и потекла из ноздрей вонючая сукровица. Узнав об этой беде, Петя,
в сопровождении своего закадычного друга, немедленно явился под
навес Павлюковой клуни и, не брезгая, толком расследовал всё, как
настоящий сельский хозяин. Даже заинтересовался подробностя-
ми: где паслась накануне Галка (так звали скотину)? Не укусила ли ее
как-либо гадюка за язык? Не сглазил ли ее кто? Прошка потыкал пал-
кой в неестественно-огромный живот и — свистнул.
Денис к обрушившемуся на него несчастью отнесся довольно
равнодушно — поскреб затылок заскорузлой рукой и, сплюнув, ав-
торитетно решил: опой. Как могла опиться до смерти корова — оста-
лось неизвестным, да, в сущности, последнее обстоятельство ни на
йоту не изменяло сути дела.
Закопали Галку на выгоне — за поповским забором. А наутро ба-
тюшкин Каштан — полудворняга, полугончая — с раздутыми боками
подбежал к крыльцу, стал кататься по земле, пускать слюну, и — у не-
го началась рвота. Оказалось, что падаль зарыли неглубоко, и ее вы-
следили псы; за ночь у разрыхленной ямы остались лежать полуоб-
глоданные кости, клочья шерсти да какое-то противное бурое меси-
во, от которого шел затхлый дух плесени.
Часа через три Каштан поплатился за свою неосмотрительность
и прожорливость жизнью, скрючил лапы и — застыл.
Матушка впала в ярость: полные белые щеки ее раскраснелись,
что пионы, очи засверкали, и голос приобрел крикливые, пронзи-
тельные ноты.
— И что он, подлец, со мною сделал! Как же я буду без сторожа во
дворе? Время горячее, сухо, — не дай Господь, кто подожжет — как
спичка, сгорим. Ах, подлец, подлец! Ну, стой, мужичье, доберусь я до
тебя! А ты, Григорий, — Пелагея Петровна гневно просверлила мужа
глазами, — а ты, спрашиваю я тебя, куда смотришь? А? Кругом, мож-
но сказать, разбой идет, — а он хоть бы слово!..
— Я... Я... — неловко оправдывался оторопевший и сразу присми-
ревший поп.
— «Я... Я», — передразнила, свирепея пуще прежнего, матушка. —
Да что ты? Тряпка — и больше ничего! Вот будет осенью Павлюк же-
нить сына, слупи с него втрое и — баста! А то: «Я... Я»...

Владимир Нарбут »проза
О. Григорий только вздохнул и покорно наклонил голову, покры-
тую вьющейся темно-коричневой шевелюрой, перед ястребиным
налетом попадьи.
Что таить!
Всем и каждому в селе и за селом было известно, что приходом
верховодил не батюшка, а матушка Пелагея Петровна. Женившись по
любви, о. Григорий от юности научился потакать малейшим прихотям
супруги, а войдя в лета — и совсем забрался под ее башмак. Говоря от-
кровенно, благосостояние от этого нисколько не пострадало, а наобо-
рот — увеличивалось едва ли не с каждым месяцем. Тихий и скромный,
о. Григорий больше всего на свете любил семейное счастье и ради него
готов был пожертвовать многим. Протесты против матушкиного за-
силья если и вырывались из мужниных уст, то лишь на первых порах,
и по качеству своему не относились к разряду особенно горячих.
Попадья, приняв бразды правления, наложила тотчас же на всё,
имеющее отношение к местному храму, — крепкую опеку: матушка,
бдя хозяйское добро, и по приходу ходила, и о плате за свадьбы дого-
варивалась с мужиками, и благочинному индюков да поросят вози-
ла три раза в год — к тезоименительству, к престолу и к Святой, ма-
тушка и на сход являлась, когда требовалось, одна — без попа. И, надо
молвить, опека Пелагеи Петровны была разумная, рассудительная.
Рачительность и неукоснительное исполнение обещаний матуш-
киных благочинный умел ценить, и в «Клирных ведомостях», в один-
надцатой графе, где трактуется о поведении, насупротив о. Григория
со чадами размашистым почерком всегда стояло: «наилучшего же-
лать нельзя».
Превосходное поведение Пелагеи Петровны не ускользнуло и от
зоркого архиерейского ока.
Объезжая епархию и посетив матушкин приход, владыка был
приятно поражен оказанным ему приемом: человек двенадцать
крестьян в белых — белее снега — рубахах, предводительствуемые
о. Григорием, со крестом и хоругвями, при неумолчном колоколь-
ном перезвоне, встретили своего пастыря далеко в поле и поднес-
ли, по старому обычаю, хлеб-соль. Путь ли, закиданный зеленым
аиром, приветствия ли малышей, вылившиеся в стройном песнопе-
нии, устроительницей коего опять-таки была матушка, или возлия-
ние за щедрым, насытившим до крайних пределов желудки присут-
ствовавших, обедом в зале о. Григория растрогали владыку, и на про-
щанье он милостиво и любезно обошелся с Пелагеей Петровной.
690

ПЕЛАГЕЯ ПЕТРОВНА
— Сынка-то вашего, матушка, не забудьте, когда подрастет, ко мне
в губернию привезти: куда-нибудь, с Божьей помощью, пристрою уж, —
этими словами архиерей вовсе растопил матушкино сердце и заставил
ее еще ревностнее вникать в общественно-церковные нужды.
«Владыка, на что строгий такой, и тот спасовал перед женой, — не-
чего же мне, простому попу, задаваться перед ней!» — думал после
и утешал себя о. Григорий.
С этих пор второстепенное положение его в доме утвердилось
окончательно, а мужики, покряхтывая, тащили мерки и мешки с ов-
сом, просом и рожью к бездонному возку попадьи.
III
«Одна беда не приходит одна», — и верно: стоило матушке взбеле-
ниться на Дениса за такую ерунду, как ненамеренно вызванная
смерть Каштана, и заикнуться о «красном петухе», — а уж большее,
истинное несчастье подстерегло уют о. Григория.
В конце августа, когда сушь достигла размеров небывалых, хлеб,
свезенный на гумна, словно обмолачивался незримыми цепами: пе-
резревшие зерна сыпались пригоршнями со скирд и терялись вни-
зу, в густой серой пыли: небо побелело, выцвело от зноя; земля ло-
палась и давала трещины, как пустой горшок; появилась, опасная на
третье лето (не дай бог заложит яйца!), крупная саранча; в конце ав-
густа, на рассвете, сгорел поповский овин.
Хоть и ветх и застрахован надежно был он, но поджог — иначе
быть не могло: овинная печь еще не топилась — взволновал Пелагею
Петровну донельзя.
Стоя в исподней рубахе на заветном крылечке, босиком, поддер-
живая одной рукой согбенного горем супруга, а другой — лаская дро-
жащего от испуга и острого холодка Петю, — угадала попадья, по на-
ущению Божьему, прозорливыми духовными очами своими в зареве
пылавшей постройки великое грядущее зарево народное.
Плыл медленно и грозно, как ястреб, высматривающий добычу,
1905 год.
Носились какие-то темные слухи о воле и земле, и, как затрону-
тое гнездо шершней, глухо гудела в недрах потаенных черноземная
мощь. Рассчитывали, прикидывали так и этак, но ничего яркого, пут-
691

Владимир Нарбут • п р о з а
ного не было, всё тонуло в неизвестности, какую посеяла пагубная
война. Одно чувствовали многие: затишье пахло кровью. Молодежь
кипела, рвалась куда-то; старики полагались на покров Богородицы,
хранивший столько веков Русь.
Величественна и прекрасна в строгости своей была попадья, оза-
ренная дальним полымем и прозрачной синью августовского рассве-
та. Поподхватывались простоволосые работники, засуетились, за-
бряцали ведрами, а матушка продолжала еще долго стоять на крыль-
це, вперив насмешливо-умные карие взоры в роившийся золотыми
искрами над бушевавшим костром сумрак, перепутав тяжелые косы
свои и не стыдясь наготы своей.
Потом, чуть расцвел, как распахнувшийся алтарь, восток, одев-
шись в дорожное платье, слабым голосом распорядилась позвать
с пожарища кучера Ефима, и через полчаса легкая поповская бричка
легко катилась уже по пыльному, но остывшему за ночь шляху, увозя
Пелагею Петровну в город.
А на селе тревожно зашушукались бабы и мужики стали угрюмей.
Никто из посторонних не видел, когда возвратилась матушка. На-
хмуренная, твердыми шагами вошла она в покои просторного дома
о. Григория, поцеловала Петю в лоб и заперлась, не говоря никому ни
слова, в своей комнате. В доме пролетел тихий ангел. И отец, и сын,
и прислуга ходили на цыпочках и перешептывались, не будучи в со-
стоянии объяснить того, что произошло.
Сердце-вещун не обмануло мужиков.
На другой день, к обеду, свистя еще на задворках, в село вступил
отряд стражников во главе с неуклюжим становым. Становой, пыхтя,
как паровик, не слез, а свалился с коня у дома батюшки. Стражники
с урядником отошли на выгон и разместились под кряжистыми вер-
бами. Хаты приумолкли и насторожились...
Долго из ясных окошек доносился сочный, раскатистый, как от-
борный спелый горох, смех станового, заглушавший неторопливую
речь Пелагеи Петровны, и урядник со стражниками долго и внима-
тельно курили папиросы на выгоне под дуплистыми вербами.
Наконец о. Григорий, матушка и слегка пошатывавшийся на ко-
ротких ногах становой покинули послеобеденное прохлаждение
и вышли за калитку, под раскаленные лучи томительного степного
солнца.
Махнул рукой лениво становой — и высыпали моментально
стражники на улицу, а Ефим подал становому коня.
692

ПЕЛАГЕЯ ПЕТРОВНА
— Ну, ребята, за мной! — откашлявшись и грузно вскарабкавшись
на конскую спину, произнес становой и подмигнул смуглому безусо-
му уряднику.
Тот отделился от отряда и поскакал за поворот улицы.
Потопали туда и стражники следом за становым.
Перед сборной — срубом в две избы — шумела пестрая толпа му-
жиков. Ни баб, ни детей не было. Чахоточный староста с медной бля-
хой на впалой груди и несколько десятских что-то доказывали усме-
хавшемуся уряднику и, доказывая, божились и пощупывали у него
седло и лошадиную гриву.
— Ах вы, стервы! Бунтовать?! Поджигать?! — закричал внезапно
становой, разгоняя пегого жеребца на гурьбу бородачей. — Кто па-
лил овин? Признавайся! Павлюк Денис, Тимофей Воробей, Изотенко
Егор, Плеснявка Егор, тут?.. А? Выводите!..
— Я тут, — отозвался Павлюк и ступил вперед.
— Ах ты, сволочь! — ругнулся неладно становой и секнул наот-
машь, как рубят дрова, нагайкой мужика по плечу. — Ты палил?
Денис побледнел и смолчал.
Видно было, как кровь отлила от загорелой кожи матового лица
его, как судорога перекосила рот и в глазах мелькнуло озлобление
и звериный страх.
— Ты палил? Сволочь!
— Ей-богу, я не палил!..
— А... отпираться! Я вам покажу!..
Пегий жеребец вдруг прыгнул вперед, брыкнул задом, — отчего
большой овод, сидевший на крупе, нелепо забичевал воздух, и вынес
станового за урядника. Кто-то хихикнул...
— Валяй, Петрунькин! — сипло гаркнул, беря лошадь на грузделя,
молодцоватому уряднику совершенно выведенный из себя багро-
вый становой — и стражники стаей насели на попятившихся мужи-
ков и закричали нарочито-визгливыми голосами...
Поздно вечером через поле двигались уходивший отряд стражни-
ков и становой, опустивший поводья и благодушно сосавший трубку.
Стражникам тоже было разрешено курить, — в темноте помигивали
красные глазки цигарок. Жара иссякла, и из ложбин тянулись влаж-
ные, пронырливые струи.
А на селе зажгли огни вечерние не во всех хатах: душ шесть му-
жиков сидело на сборне под замком. Сторожить их остались улыб-
чатый смуглый урядник да три стражника — и выпить не прочь, и до
693

Владимир Нарбут »проза
девок охотники, О последних еще засветло навели справки, — на вся-
кий случай.
Так, — скуку разогнать.
IV
Арестованных «по подозрению» скоро перевели в городскую тюрьму,
а три стражника и урядник водворились, однако, на зимовку в усадь-
бе о. Григория. Новые постояльцы были, впрочем, люди наимирные
и услужливые и военной выправкой лучшим образом действовали
на окружающих. Неповоротливая Степанида и та стала расторопней
и грациозней.
Изредка наведывался и сам становой. Кроме приятного время-
препровождения и деловых доказательств крепко заколоченной
дружбы, ничего иного эти визиты не доставляли матушке.
Она целыми днями теперь разъезжала в бездонном возке своем
по приходу и собирала с прихожан посильную лепту «на погорелое»,
неуклонно возмещая причиненные пожаром убытки. Прихожанская
мзда растопыривала поповский карман — новый, вдвое больше ста-
рого, овин ехидно красовался на прежнем месте, о. Григорий обря-
дился в дорогую лиловую рясу. Пете Пелагея Петровна купила бар-
хатный костюмчик и романовский полушубок, а себе — шелковую
шаль. Мужики, уже усмиренные благодетельным начальством, не
смея пикнуть, дожидались удобного случая, дабы расправиться с по-
повским гнездом по-своему...
Время не замедлило предоставить в их распоряжение подобный
случай. То же начальство, что засадило в тюрьму шесть неповин-
ных душ и навалило на крестьянские шеи обузу в виде бесшабашных
стражников, отозвало последних для усмирения мятежа, загоревше-
гося в противоположном углу уезда, на заводах.
Сперва матушка опешила, а потом, сжав до боли губы, ядовито
кольнула о. Григория:
— Ну, муженёк, с сегодняшнего дня ты должен принять на себя
всё попечение о нас. Ты — человек сильный и не дашь в обиду тво-
их родных. Стража-то — тю-тю, поминай, как звали!.. Теперь не зе-
вай!.. После манифеста, сам знаешь, мужичье и в ус не дует: груби-
ян на грубияне сидит, грубиян грубияном погоняет. Не зевай, отец!
694

ПЕЛАГЕЯ ПЕТРОВНА
О. Григорий выслушал матушку терпеливо и ответил, важно по-
глаживая свою рыжую окладистую — заступом — бороду:
— Не бойся, Пелагеюшка, наши мужички нас не тронут. Столь-
ко лет жили в ладу, яко братья, и — вдруг... Да нет же, нет! Не по-
верю, чтобы наши прихожане могли сотворить нам зло. Кроме того,
надейся, мать моя, на волю Божию: Он не допустит ничего дурного.
Ни един волос...
— Эх, батя, батя, — раздражительно отпарировала попадья, — по-
гляжу я на тебя, послушаю красноречивые речи твои да и подумаю:
не поп, а сущая баба, ей-богу! «Наши мужички... наши мужички...»
Да кто же, как не они, не эти, по твоему мнению, кроткие агнцы, спа-
лили наш овин?! Погоди, раскусишь помыслы ихние — по-инакому
запоешь! Баба, баба, а не поп! — добавила матушка и презрительно
топнула ногой.
О. Григорий сконфуженно пожал плечами и сумрачный вышел
в сад — летнее убежище от метких бомбардировок Пелагеи Петровны.
В саду буянила осень: растрепав последние рудые листья, крути-
ла их она, словно космы, била голую ветку о ветку, плакала, запутав-
шись в колючем черном терновнике. Сырой голубоватый туман, как
тяжелая погнившая кисея, — саван мертвеца, — висел над печаль-
ными деревьями. Отрывисто каркала одинокая иззябшая ворона...
От летнего великолепия остались скудные лохмотья, и вся природа
напоминала убогую нищенку, выклянчивавшую милостыню.
Но о. Григорий, невзирая на бедноту и неприглядность обстанов-
ки, бродил да бродил по скользким, шуршавшим листопадом, до-
рожкам, один со своими думами. Думал он, как и всегда, о великой
красоте Божьей, о благолепии мира, и непостижима, непонятна была
для батюшкиного сердца ненависть людская: «Господи! Разве нель-
зя жить в мире без злобы, без напастей? Разве нельзя быть, вот, как
заметила матушка, агнцами кроткими? Неужели дьявольское на-
важдение способно пересилить молитву?.. Нет, что-либо да не так!
Чего-либо да не досказала совесть Пелагеюшке... Без сомнения, —
о. Григорий задумчиво вздохнул, — женщина она вспыльчивая, но...
справедливая и дельная... Сам владыка убедился в сем...»
Долго скитался бы с такими рассуждениями поп по своему саду, ка-
бы окрик «справедливой женщины» не вернул его к действительности.
— Бог ты мой, — орала матушка, появившись на пороге сада, —
ищу, ищу его, весь двор исколесила, у дьячка была, а он!.. Тьфу!
Да иди же иди, несчастный!..
695

Владимир Нарбут «проза
И, когда недоумевающий, пропахнувший осенним туманом
и влажными листьями, о. Григорий спешно вошел в дом, Пелагея Пе-
тровна под руку провела его в кабинет, притворила дверь и язви-
тельно сунула ему под нос замасленный обрывок какой-то бумаги:
— Читай!
Скользнув глазами по клочку, о. Григорий сперва не понял ничего.
«За крестины, — каракулями, грамматически неверно значи-
лось в нем, — требовать пятиалтынный. За похороны — со святостью
и с выносом — целковый. Без выноса полтину. За свадьбу — достаточ-
но пятерки. За молебен...»
Удивленный, воскликнул о. Григорий:
— Кто же, Пелагеюшка, дал тебе это... эту записку?..
— Любуйся, отец! Любуйся на стадо, пасомое тобой. Кто? Да те же
кроткие агнцы: сход составил, уполномоченные принесли... Степа-
нида, — крикнула матушка, — здесь ли еще мужики?
— Тут, матушка, тут.
— Ну, вот, — с торжествующей улыбкой присовокупила попадья, —
иди, поп, побеседуй да поторгуйся в кухне с твоими кроткими агнцами!
О. Григорий, как послушное дитя, поплелся с запиской в кухню.
Матушка возбужденно заходила по кабинету, что-то обдумывая.
До ее уха из кухни доносился неразборчивый гул голосов: о. Гри-
горий перекорялся с крестьянами. Наконец баритон о. Григория по-
крыл собой прочие голоса.
И всё стихло.
— Я их выгнал, — в волнении размахивая запиской, сказал поп
просиявшей Пелагее Петровне, — выгнал этих уполномоченных, Гос-
поди, прости. Я им — одно, no-Божьему, значит, а они — наперекор...
Ну, я и выпроводил их, прости меня, Господь!..
Сердце матушки облилось радостью: такой смелости и прыти она
никак не ожидала от своего тюфтея. «Заварилась каша, держись», —
сверкнуло в попадьиной голове, а мужу, продолжавшему нетерпели-
во разводить руками, Пелагея Петровна уронила лаконическое:
— Молодчина!
И вышла из кабинета.
Однако через секунду вновь вернулась к о. Григорию и взяла у не-
го со стола «Крестный календарь» Гатцука и святцы.
Затем Пелагея Петровна уложила Петю спать, а сама, приказав
Степаниде подлить в лампу керосину побольше, прошла в свою ком-
нату и заперлась, как и после пожара, в ней.
696

ПЕЛАГЕЯ ПЕТРОВНА
За полночь видел о. Григорий узкий, клинообразный луч желто-
го света, тянувшийся из щели запертой двери через столовую и чуть-
чуть не достигавший его кабинета. Сокрушенно вздыхая, шептал поп
слова покаянных молитв и думал о той таинственной работе, за ко-
торой Пелагея Петровна просидела, не смежая век, почти всю ночь.
V
Встали поздно.
За обедом матушка была в необычайно оживленном настроении:
весело посмеивалась над примороженным носом Степаниды, кото-
рая, внося суп, хотела было прикрыть лицо широким рукавом мало-
российской, вышитой в крестик, рубахи и не могла; безостановоч-
но пощипывала и щекотала заливавшегося звонким хохотом Петю
и одобрительно кивала о. Григорию.
«Должно быть, задумала что попадья», — решил батюшка и раз-
вернул свежий, отдававший запахом типографской краски, нумер
«Церковных ведомостей», — не отыщет ли глаз чего интересного?
Но Пелагея Петровна так-таки и не позволила о. Григорию познако-
миться с мыслями сотрудников присланной газеты:
— Нечего, батя, пустяками заниматься. Лучше пойдем да дело
рассмакуем.
На этот раз лагерь совещаний очутился в матушкиной комна-
те. Расположившись поудобней за письменным столом, Пелагея Пе-
тровна осторожно выдвинула средний ящик, вытащила густо исчер-
ченный лист и с улыбкой подала его о. Григорию:
— На, Гриша, плод моих ночных занятий. Поразмысли да, пораз-
мыслив, похвали жену твою за смекалку. Кажется, как следует, ко-
зырнула...
Выстроившись черной колонкой по белому полю бумаги, перед о.
Григорием заходили странные строки:
Авда — слуга. М. 31.
Авдифакс. Июля 6.
Авив - колос. Я. 29. м. 26, с. 6, н. 15,29.
Авкт — умноженный. Н. 7.
Аетий — орел. М. 6. 9.
697

Владимир Нарбут »проза
Амплий — больший, широкий. Я. 4, о. 31.
Бидзин. С. 18.
И дальше :
Гаий — земной. Я. 4. н. 3.
Евпл — благоплавающий. Авг. 11.
Иасон — врач, целитель. Я. 4, апр. 28.
Корнут — рогатый. С. 12.
Псой — мясо на чреслах. Авг. 9.
Равула — крючкотвор. Ф. 19.
Уар — кривоногий, пятно на лице. 0.19.
Фока — морская собака. Июля 22, с. 22.
Филумен — любимый, н. 29
И т. д.
— Переверни страницу, отче, — промолвила матушка, не переста-
вая улыбаться, когда поп поднял вопросительно глаза.
И на другой странице оказался тот же, хотя и вдвое меньший, чер-
ный столбик:
Асклиада. С. 15.
Асклипиодота — данная Эскулапом. Ф. 19.
Гаафа. М. 26.
Голиндуха. Июля 3 и 12.
Дуклида. М. 26.
Еввула — благосоветная. М. 30.
Каздоя. С. 29.
Мирония — делающая благоухающие мази. Д. 2.
Монко. М. 26.
Нунехия — ум имеющая. М. 10, апр. 16.
Препедигна — весьма достойная. Авг. 11.
Сира — цепь, петля. Авг. 24.
Текуса — рождающая. Мая 18, н. 6.
Филикитата — осчастливленная. Ф. 1.
Феопистия — Богу верная. С. 20.
Фомаида.Апр. 13
и т. д.
698

ПЕЛАГЕЯ ПЕТРОВНА
— Понял, в чем соль?
— Нет. Хоть убей, не могу догадаться, — возразил отец Григорий,
морща лоб, — имена святых... Имена труднопроизносимые, которые,
как учили нас в семинарии, полагается давать крестьянам лишь в ис-
ключительных случаях...
— Вот, вот, — ликующе подхватила Пелагея Петровна, — эти име-
на по-ла-га-ет-ся (тут матушка сделала паузу)... давать в исключи-
тельных случаях. Верно. А ведь исключительные случаи не указа-
ны. Ну и крести направо да налево. Они тебе — пятиалтынный, а ты
«крещается раба Божия, к примеру будь сказано, Мамелхва», — вы-
куси!..
И попадья, встав, приняла позу неоспоримой победительницы.
— Завтра, скажем, 2 декабря. Принесут младенца крестить, ты
и засмоли — «Ираклемон», что значит «геркулесов», или, если младе-
нец окажется особой женского пола: «Мирония», сиречь, «делающая
благоухающие мази». Пусть разбираются после...
О. Григорий был поражен, как никогда, хитроумным планом во-
енных действий попадьи, был уничтожен, сметен.
— Да как же так, — невольно вырвалось у него, — нас-то учили?..
— Ну и оставайся при своем учении, — сердито остановила му-
жа матушка. — В крайнем случае сама к преосвященному поеду: так,
мол, и так, — не помирать же с голоду, в самом деле! Пустое! Стой,
Григорий, крепко и только, — закончила попадья свою речь и, не до-
жидаясь ответа батюшки, вышла из комнаты...
За рекой быстро гаснул скудный зимний день. Еще бледно-
оранжевая заря не растаяла на небосклоне, а белесые ранние су-
мерки уже распростирали цепкие свои щупальца над окрестностя-
ми. Стекла окна были светлые, не засеребренные морозной слюдой,
тихо было на улице, не обсыпался с акаций палисадника тонкий,
как толченый хрусталь, иней, и казалось о. Григорию, что там, за
рекой, находится обетованная райская долина: в ней цветут пре-
красные крины, звенят сетчатыми крыльями радужные стрекозы
и в белоснежных долгополых одеждах разгуливают вечно-радост-
ные люди...
Грезы батюшки не были обеспокоены даже перебранкой, доле-
тавшей со двора: Пелагея Петровна пробирала Ефима.
699

Владимир Нарбут »проза
VI
Матушка не ошиблась.
Первые же крестины произвели среди мужиков эффект!.. Перед
Рождеством принесли к о. Григорию новорожденного мальчика кре-
стить.
— Ладно, — согласился поп, а у самого сердце забилось чаще —
и пошел в кабинет за матушкиными «именами».
— Ну, приступим, — произнес, вернувшись и зажегши свечи, и,
когда нужно было дать младенцу имя, сказал: — E вод.
Баба, закутанная клетчатым шерстяным платком, наклонила го-
лову к батюшке, спросила: «Як?» и, полагая, что ослышалась, пере-
спросила: «Якое ж имечко, батюшка, буде?..»
О. Григорий смущенно закашлялся, оробел и, вдруг набравшись
храбрости, отчеканил:
— Е-вод, баба, Евод. Мученик такой был. За веру христианскую
пострадал... Евод.
Кумы не было. Кум — белобрысый плюгавый парень — повозив-
шись в тряпице, дал о. Григорию пятиалтынный тремя пятаками. Не-
ловко потоптался на месте, что-то буркнул бабке и — исчез, гремя са-
погами в сенях и на обледенелых сходнях.
А баба сосредоточенно жевала губами, сухими и белыми, убаюки-
вала ребенка и — не шла.
— Чего тебе, баба, надо еще? — окликнул ее поп, — имя?
— Эге, эге, — радостно заморгала слезящимися глазами старуха, —
воно самое...
— Младенца, — пояснил наставительно батюшка, — звать будете
Еводом. Имя хорошее, мученика. По-нашему — «благопутный, благо-
успешный», — и ушел...
А вечером от Степаниды матушка узнала и результаты крестин.
Хвативший через край отец Евода побил и кума, и бабу.
— Не крести оводом, — кричал он в исступлении, — не крести дур-
нем! — и грозился задать лупку и попу.
Через неделю-другую к матушке — о. Григорий ездил в город —
присунулась толпа баб.
— Уволь, матушка! Сделай божескую милость, отмени, — загомо-
нили они, — прохода не будет, засмеют.
700

ПЕЛАГЕЯ ПЕТРОВНА
— Что такое? — притворилась непонимающей Пелагея Петров-
на, — что отменить?
— Имечки, родная, имечки...
— Какие имечки?
— Да тыи, шо батюшка надавал...
И бабы, вздыхая, принялись, коверкая, перечислять имена:
— Худой-зад, Кобря, Овод, Козодой...
Матушка всплеснула руками, рассмеялась, вышла и, возвратив-
шись, тоном поучительным сказала, раскрывая свою выпись с отме-
ченными карандашом именами:
— Во-первых, не Худой-зад, а Хуздазат. Мученика так звали.
Во-вторых, не Кобря, а Коприй. Тоже мученик такой раньше жил.
В-третьих, не Овод, а Евод. В-четвертых, Каздоя, а не Козодой... И,
в-пятых, напрасно пришли вы ко мне: теперь, раз эти имена записа-
ны в книгу, не может отменить их никто — будь то сам владыка или
Святейший Синод! Так-то... Эх, бабы вы, бабы, — волос долог, да ум
короток, — срамила попадья, — когда опомнились? А забыли пятиал-
тынные за крестины? А рубли за погребение? А пятерки, что насули-
ли за свадьбы? А?.. Не-е-т, поздно, голубушки, пришли!.. Жалуйтесь
архиерею, — и попадья приняла вид, будто она уходит.
— Матушка!.. Родная!.. — всполошились бабы, — отмени хоть на-
перед. Век Бога молить будем... Житья не стало от насмешников.
И тотчас же откуда-то взялось десятка три яиц, появилось не-
сколько кур со связанными лапками.
— Прими, матушка, — наперебой полезли к ней бабы, — прими да
не гневайся на нас, дур...
— То-то, что дуры, — согласилась Пелагея Петровна и ласково
приняла от бабьей депутации доброхотную жертву.
А чтоб на будущее время неповадно было творить подобное, на-
ложила матушка на подстрекателей штраф: по гривеннику лишку
с каждой требы да по мешку «новины» с бунтарского двора.
Бунтари сдались.
VII
На именины о. Григория явилось много лиц неприглашенных. Двое
были совсем незнакомы ни с батюшкой, ни с матушкой. Залучил их
701

Владимир Нарбут «проза
к попу старый его приятель о. Стефан из Гашковичей, мужчина дю-
жий и «юмористический», как выражалась Пелагея Петровна: зача-
стую отпускал он заковыристые словечки, строил гримасы зазевав-
шимся и всё время громогласно, непринужденно хохотал.
Утробистый дом о. Григория едва вмещал собравшихся, а на дво-
ре творилось нечто невообразимое: сани и санки, дуги и упряжь бы-
ли перемешаны и перепутаны так, что разобрать их по категориям
затруднился бы, пожалуй, и сам черт.
Пир шел горой. Разряженная «в пух и прах» Степанида и пристав-
ленные к ней три помощницы не успевали вносить полных и выно-
сить опорожненных блюд.
В кабинете хозяина двое неизвестных, унылый соборный дьякон
Октава и о. Григорий резались в карты, и сизоватые волокна табач-
ного дыма плавали над игроками.
Матушки собрались в комнате Пелагеи Петровны и пересужива-
ли всё, что довелось им увидеть или услышать. Впрочем, как и в муж-
ском обществе, неиссякаемой темой разговора служили вопросы об-
щественно-государственного характера: революция, усмирение, бу-
дущая Дума. Железные дороги бастовали, и потому кое-кого из
каждогодних поздравителей о. Григория не было. Но зато прибыли,
как было замечено выше, нечаянные гости.
Шум разрастался, и внутренность жарко-натопленного дома по-
ходила на летний работающий улей.
— Господа, — приподнялся вдруг из-за стола разрумянившийся
от вина и жары о. Стефан, бережно придерживая пальцами правой
руки налитую рюмку, а левой изобразив жест, который должен был
способствовать воцарению тишины: — Господа! Сегодня мы чест-
вуем уважаемого коллегу — отца Григория, человека, коему равно-
го по доброте и осведомленности в делах церковных нельзя оты-
скать во всем нашем благочинии. Чествуем его, как именинника,
и чествуем, — тут говоривший окинул собрание зажегшимся взо-
ром: — д-р-р-у-ж-ж-но!..
— Ура, ура! — загорланил вдруг невпопад один из неизвестных,
но о. Стефан недовольно мотнул розовой лысиной, понеслось со всех
сторон: — «ш-ш-ш»... и товарищ расчувствовавшегося неизвестного
зажал последнему ладонью рот.
— Итак, — продолжал оратор, выпячивая богатырскую грудь, —
мы несколько раз уже подымали в сем доме бокалы за хозяина и очи-
щали их, в дружном единении, до дна! Но почему, дерзаю спросить
702

ПЕЛАГЕЯ ПЕТРОВНА
вас, братие, ничья рука не подняла сосуда, наполненного целитель-
ной влагой, в честь дражайшей половины о. Григория?!. Почему, по
примеру прошлых лет, никто не выпил...
— Пили, пили уже, — застрекотали было две дьячихи поодаль, на
углу, но тяжелый, уверенно-гудящий бас о. Стефана бесцеремонно
задушил их немощное попискивание:
— Пожелаем же, господа, матушке Пелагее Петровне долгоден-
ствия, мирного жития и всяческих благ, земных и небесных, и про-
возгласим «Многая лета» богоспасаемому дому сему! Ура!..
Тост о. Стефана заслужил всеобщее одобрение и был принят при
оглушительном шуме задвигавшихся стульев.
Множество рук — волосатых мужских и пухлых, сдобных — дам-
ских — потянулось к рюмке Пелагеи Петровны.
Кто-то из отцов пожелал повторить «Многая лета», неизвестные
в унисон подсобили ему. Матушка в небрежно наброшенной на пле-
чи шелковой шали, иметь какую не отказалось бы большинство из
иерейского и дьяконского звания, — встала, исполненная всегдашне-
го величия, снисходительности и любезности. Чокаясь, она умудря-
лась приветствовать каждого, каждому кинуть пару приятных слов.
Мужчины были положительно в восторге от тонкой дипломатиче-
ской лести Пелагеи Петровны, а некоторые не скрывали публично
желания видеть своих жен такими же, какой была супруга о. Гри-
гория.
Пир продолжался до глубокой ночи.
Перед самым отъездом плененный матушкой о. Стефан собрал
себе еще раз аудиторию и, поглядывая искоса на Пелагею Петровну,
снова запел ей дифирамбы:
— Осененная житейским опытом матушка, жена друга моего
и нынешнего именинника, есть поистине цветок, взросший на ра-
дость ближним... ее дела, братие, отличаются мудростью необыкно-
венной и редко находимой даже в любом историческом сочинении.
За примерами мне не придется путешествовать далеко: возьмем хо-
тя бы последнее событие из здешней жизни. Оно, братие моя, вос-
хищает ум человеческий выдержанной планомерностью и, главное,
жизненностью. Именно «оно», — о. Стефан подчеркнул интонацией
«оно» и многозначительно ткнул перстом в воздух, — учит нас, как
надо жить! Именно, повторяю, оно... тут кроется, — выражаясь лите-
ратурно, — практика жизни. Я говорю, конечно, о столкновении ма-
тушки, добрейшей Пелагеи Петровны, с мужиками...

Владимир Нарбут • п р о з а
-•щ
— О каком? О каком? — любопытствуя, загалдела аудитория.
— Э! Да пусть об этом расскажет вам сама матушка, — молвил
о. Стефан из Гашковичей и почтительно поклонился попадье.
— Ишь, извивается как!.. Вдов, ну и... — сюсюкнула рябая дьячи-
ха, у которой подбородок загибался кверху подобно высохшему суку.
Пристали к Пелагее Петровне с расспросами:
— Что? Как? Где?
Долго отвиливала матушка, но не выдержала в конце концов
и изложила всё по порядку, так, как было.
Энтузиазм гостей достиг кульминационной точки, и Пелагею Пе-
тровну принялись подбрасывать к потолку на кресле.
А она сидела, по-прежнему царственно-великолепна и снисходи-
тельна, и любезно покачивала головой. О. Григорий блаженно улы-
бался и думал: «Что сход, — сам владыка спасовал перед нею!.,»
Разъезжались далеко за полночь, когда месяц уже погас и вторые
петухи пропели.
<1912>

Город раса Маконена
ИЗ АБИССИНСКИХ ВПЕЧАТЛЕНИЙ
Когда, после долгой и трудной горной дороги, мы спустились по уз-
кой тропинке, обсаженной с обеих сторон высокими мясистыми
кактусами, в долину и снова взобрались на супесчаный, потрески-
вавший под копытами мулов холм, когда отсюда в тесной лощине,
зажатый горами, открылся скученный шоколадного цвета город, —
переводчик-абиссинец Алула медленно двинул посохом, на который
он опирался в пути, и произнес, делая греческое придыхание на «а»:
— Харар.
Так вот он — древний город раса Маконена!
Плоскокрышие кубы словно закоптелых домов то всходили на бу-
гры, то сбегали торопливой лестницей по скатам их, толстая камен-
ная стена надежным кольцом обхватила город и, казалось, душила
его, как удав, на крепостных воротах развевался желто-зеленый флаг
Эфиопской империи, в центре белый круглый собор поблескивал на
полуденном солнце жестяным куполом и — совсем близко от него —
вздымал свои углы с цветными статуями громоздкий дворец раса
Маконена, — тоже белый, построенный в арабском стиле.
Прикрывая рот шамой, согласно здешнему этикету, один из моих
пяти слуг — Кризтос — сдержанно проговорил, махнув коричневой
худой рукой по направлению к Харару:
— Шуф-шуф, гэта, аддис, шуф — Джорсо (Смотри, смотри, госпо-
дин, город, смотри — Джорсо).
За спиной города властно возвышалась головоподобная вершина
л иловатого горного кряжа Эго; два конуса других гор торчали рядом,
зыблясь в раскаленном мареве жаркого дня.
— Малькам (Хорошо), — подстегнул я ленивого, щурившего ум-
ные глаза и прявшего длинными ушами мула.
Дорога всё время поднималась к городу, а с боков, обнесенные
завалами, шли обширные банановые сады и кофейные растения —
с гладко-полированными, глянцевыми листьями. Отталкиваясь от
встречных камней голыми, огрубевшими пятками, бежали за вьюч-
705

Владимир Нарбут »проза
ными мулами курчавые слуги. Наконец, перейдя вброд полувысох-
ший мутный и вязкий ручей и еще раз всползши на косогор, въехал
я в предместье Харара: до городской стены было, что называется, ру-
кой подать.
Многовековая смоковница, обложенная у корней глыбами плит-
няка, раскидывала свой шатер у самого города, а под шатром ее сиде-
ло несколько прокаженных. Скрюченные, закутанные в грязные ша-
мы фигуры упорно твердили одно: «Аримэ!» («Дать!»). Это «аримэ»
просверливает слух всякого, попавшего в Абиссинию, и пользуется
здесь таким же правом гражданства, как в Турции — бакшиш. Клян-
чат все: нагие черные малыши и седые, как взбитая пена, «баши».
Едва ли не в каждом городе Эфиопии есть таможня, и едва ли
не из каждой из них приходится выкупать свои чемоданы и ружья.
Да оно и понятно: в Абиссинии знатный человек — ато — отличает-
ся от бедняка лишь количеством слуг: так, за геразмачем (начальни-
ком правого крыла армии) в пурпуровом плаще шатается сотни три
их — ашкеров. Идут вразброд, привесив винтовку кожаным поясом
на правое плечо... Не пощадила нас и Харарская таможня, пришлось
дать взятку и тут. Но, прежде чем мы приблизились к последней, ме-
ня поразили могучие крепостные ворота.
Духом библейским дохнуло от них, дохнуло теми временами, ко-
гда моавитяне и амаликитяне швыряли в неприятеля камни из пра-
щей, когда рушились стены Иерихонские при гуле трубном, дохнуло
от навороченных друг на друга в беспорядке, опаленных яростным
солнцем скал, которые изображали стену. И диким и необычным по-
чудилось — увидеть в ней прорубленные ворота с крепкими доща-
тыми дверьми! Словно пасть, проглотили они наш караван и посу-
нули его по жерлу защемленной среди двух нескончаемых стен до-
мов смрадной улицы. А в домах из ноздреватого темного камня — ни
окна! Если же где и попадется оно, то заколоченное наглухо угрю-
мой ставней. Нечистоты плывут из дворов — под ноги, желтые пе-
тухи вперевалку перебегают переулки, толпа течет навстречу, а до-
ма — мертвы. Но не поленитесь поднять ваши взоры кверху — и вы
увидите на ровных крышах возлежащих в самых непринужденных
позах — арабов, коричневых абиссинцев, черных, будто обугленных,
сомалийцев. Особенно интересны абиссинцы: короткие мягкие во-
лосы вьются, как дорогой каракуль, а спокойные глаза с любопыт-
ством оглядывают вас, щупают вас. И стоит вашим ашкерам разнес-
ти молву, что вы — гэта — москоб (русский), как эти же спокойные
706

ГОРОД РАСА МАКОНЕНА
глаза загорятся теплотой и радушием: абиссинцы очень любят рус-
ских, признавая в них своих единоверцев и «coy малафья» (велико-
лепных людей). Кстати: память о полковнике Леонтьеве жива до сих
пор, и, право, надо удивляться непопулярности, близорукости и без-
деятельности теперешнего российского представителя в Аддис-Абе-
бе, упорно не желающего расширять наше влияние в стране черных
христиан.
Груженные подрезанным камышом ослы то и дело вытягива-
лись вереницами из разных закоулков, пока мы медленно проталки-
вались к таможне. Откупившись полдюжиной маликов (малик-пи-
астр = 7 коп.) и пересекши пыльную площадь с Львиными ворота-
ми, остановился я в неопрятной греческой гостинице, против собора.
С радостью согласился платить юркому, жадному греку по шесть та-
леров (7 руб.) в день за темную каморку и обед и, напившись чудного,
густого харарского кофе, вышел на площадь поглядеть на город, на
его быт и постройки. Тотчас привязалось полдесятка лыджочь (де-
тей), выпрашивавших аримэ. Впрочем, Алула без стеснения награ-
дил их пинками — и они отстали.
Львиные ворота в Хараре — не что иное, как два замусоленных
каменных столба, спаянных аркой. А на вершине ее — два глиняных
массивных льва лежат, над ними реет желто-зеленый национальный
флаг, а внизу — болтается штук десять ссохшихся слоновьих хвостов
и хоботов. Эмблемой чего они служили, — никто не мог разъяснить
мне. За воротами: — громадный двор распростерся с цепью невзрач-
ных мастерских молодого раса Маконена.
Собор, в котором очутился я, протиснувшись в калитку с крестом,
состоит из двух концентрических кругов со вписанным квадратным
алтарем — во втором. Пожалуй, самое занимательное в абиссинском
храме, не считая рукописных книг в кожаных переплетах и бара-
банов в притворе, употребляемых при богослужении (пения нет), —
образа или, вернее, подобие таковых. Писанные по-византийски,
с контурами, обведенными чернью, праведники смотрели en face,
грешники в профиль. Георгий Победоносец абиссинским копьем
разит крокодилообразного дракона, а смуглолицый Иисус Христос
с двумя разбойниками-сомалийцами висит на кресте — на ультра-
мариновом фоне неба. В рядах праведников Алула отыскал и старо-
го, умершего раса Маконена и еще кое-кого из важных лиц админи-
страции Эфиопской империи... Вообще, абиссинские иконы весьма
напоминают наши лубочные картинки: та же угловатость, преднаме-
707

Владимир Нарбут «проза
ренная аляповатость рисунка и те же резкие — синие, зеленые, крас-
ные — тона, кричащие о чем-то диком и ветхозаветном.
Зато дворец раса Маконена привел меня в искренний восторг.
Представьте себе сумрачную четыреугольную громадину со стек-
лянными окнами, громадину, на плоской крыше которой вылепле-
но пять-шесть башен с размалеванными уродцами на них. Уродцы —
статуи — в ярких зеленых и синих мундирах, с саблями и ружьями
в руках. И окрещены-то они — уродцы эти — именами побежденных
эфиоплянами итальянских генералов: Добормида, Баратьери и т. д.!
Разве не прелесть — эти игрушки — ирония некультурных детей
Африки! А внутри дворца — легко можно запутаться: такой лабиринт
извивающихся комнат и коридоров:, тяжеловесных и полусветлых,
что не пробраться без проводника. Облицовка стен — ai-fresco, в пе-
стрых восточных завитушках массивы арок и упрямство, если позво-
лительно так выразиться, хитрого узора — всё прельщает взор посе-
тителя. Поневоле, когда Алула вывел меня на двор дворца, к бассейну
и фонтану с медным краном, — я уговорился с моим переводчиком
еще раз побывать во дворце.
Никакая грязь в мире, кажется, не в состоянии состязаться с гря-
зью харарской тюрьмы. Воздух в каменных чуланах-мешках, где
бренчат цепями преступники, противен до того, что к горлу подка-
тывает клубок и появляется тошнота! Все попавшие сюда черные
скованы попарно, и притом очень короткой цепью. Насекомых и не-
чистот, направляемых по желобу, — несметное число. Люди подлин-
но гниют, и невольно мнится, что почти в каждом кофейного цвета
теле копошатся черви... Да, быть может, так и есть...
Удручающее впечатление немного рассеялось, когда я попал на
базар и на улицы, примыкающие к нему.
Поджав по-турецки ноги, сидят за низкими прилавками купцы,
курят скверный испанского приготовления табак и торгуют дешевым
холстом, идущим на одежду, ладаном да москательными товарами.
Торгуют, а покупателей нет: Харар — город лавок, прилавков и ба-
заров. У всякого — свой магазин, и покупать некому. Разве заезжий
европеец приценится к чему-либо, да и то вряд ли не напрасно: я по-
пробовал купить несколько простых пуговиц, содрали с меня по три
пиастра за пару, тогда как даже в захолустном городке России то же
самое стоит по крайней мере раз в двенадцать дешевле.
Вернулся я в гостиницу к закату солнца: безоблачное небо пыла-
ло огненным, лихорадочным румянцем и ждало скорой, очень ско-

ГОРОД РАСА МАКОНЕНА
рой, черной и холодной тропической ночи. Снова проплелся пыль-
ным и смрадным переулком, снова попал на просторный, зате-
ненный бананами двор гостиницы и снова очутился в неубранной,
нанятой мною у грека, комнате. По голым, вымазанным известкой
стенам расположены были маленькие корзиночки абиссинского
плетения, два-три щита из кожи гиппопотама и несколько длинных
зубчатых копий. Щедрый ужин из баранины, еще щедрее приправ-
ленный бербером (красным перцем), кисловатые полусырые блины
из инжиры (род пшеницы), шипучий и благовонный тедж (жидкий
мед) из тыквенной гомбы (бутылки) — убаюкали меня, и когда я за-
снул, мне снился Харар — город всемогущего раса Маконена, с его бе-
зобразными, в белесоватых струпьях прокаженными, закутанными
в серые шамы, с его улицами, по радиусам сходящимися к центру —
к собору, с его титанической стеной и дворцом, с его черными лачу-
гами-домами, где всегда висит запах масла, дыма и ладана, снились
таинственные сады царицы Савской, ее древняя культура и темно-
кожая красота, пленившая мудрого Соломона, и много еще чего сни-
лось мне, уставшему за день.
— Ведь мы сделали сегодня около шестидесяти километров, —
вычислил я, проснувшись, — перевернулся на другой бок и поплыли
предо мной полные жути гигантские хребты Эго, столовидная вер-
шина Джорсо, куда не ступала безнаказанно ни одна нога человече-
ская, — львы, леопарды и носороги гнездятся там, — мохнатые туи,
кокосовые пальмы, акации, рицинусы и голенастые мимозы, а на пя-
тиверстном овальном озере Харамаие — разномастные дикие утки,
гуси и голуби, медососы со стальными переливами перьев и двухчет-
вертевыми хвостами, хохлатые попугаи, голубые скворцы, дуканы,
сверкающие в прозрачном воздухе необыкновенно-яркими крылья-
ми, гибкие змеи — ветки зеленых лиан...
Вот слабо всколыхнувшийся ветер как будто донес постоянный
аромат древней Эфиопии — смесь ладана с дымом и гарью...
А за кряжистыми городскими стенами всю ночь напролет визжа-
ли трусливые шакалы, ухали пронзительно пятнистые гиены и им
подвывали, отзываясь, худые харарские собаки, зараженные прока-
зой, облезшие, осипшие, с распухшими хвостами...
<1913>

Рождественская ночь
в Абиссинии
ИЗ ПУТЕВЫХ ВПЕЧАТЛЕНИЙ
I
Понемногу мы разговорились. Мои соседки по отелю «Интернацио-
нал» оказались премилыми собеседницами. Высокая, черноволосая
с красивыми миндалевидными глазами испанка и ее приятельница,
белокурая француженка из Марселя, — обе ехали к своим мужьям-
инженерам, которые прокладывали железную дорогу за рекой Аваш.
Моих случайных знакомых, как и меня, тропическая Рождествен-
ская ночь застигла в Хараре, городе абиссинского раса (губернато-
ра) Маконена. Путешественницы сердились на неудобства горного
пути и на упрямство, — как они называли, — «черных эфиопов», на-
отрез отказавшихся, ввиду большого праздника (в Абиссинии, ис-
поведующей монофизитство, календарь ведется подобно нашему),
идти караваном дальше, сердились на страну «дикарей» и в то же
время не без лукавства улыбались мне, приехавшему сюда из края
чуть ли не «белых медведей», — а я относился вполне безучастно
к их неудаче и, напротив, был даже рад неожиданному развлече-
нию. Да оно и понятно: почти две недели скитался я по раскаленной,
глинистой пустыне с ее змеями, скорпионами, миражами и духотой,
перевалил потом через полутораверстный кряж, обогнул сплошь
усеянное дичью озеро Харамаию и спустился, наконец, со слугами
и коренастыми мулами в хотя и грязный, но всё же располагавший
некоторыми удобствами город. Чего же мне было горевать? Мож-
но отдохнуть, выспаться и поесть, по крайней мере, как следует, а то
консервы порядочно-таки наскучили. Упомяну кстати, что в южных
странах вообще, а в тропических особенно, вечеров почти не суще-
ствует: зайдет солнце, канув в эфирную бездну за сразу поголубев-
шие лысые горы, и тотчас наступает мрак. Заволочет низины тума-
ном, от которого тянутся лихорадки, и высыплют звезды. Так было
и теперь.
710

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ НОЧЬ В АБИССИНИИ
Дивная черно-бархатная ночь раскинула над Хараром выткан-
ный крупными, как отборный изумруд, звездами шатер и принесла
с легким, подувшим с запада, ветром благовоние неведомых арома-
тов. Может быть, сюда примешивался еще запах ладана, столь рас-
пространенный здесь, но воздух буквально был напоен сладостью,
томностью и негой и весь словно млел.
— Не правда ли, — мечтательно произнесла, щуря близорукие
глаза, белокурая француженка, — у вас там, в России, совсем не то те-
перь? Снег, холод... — и она при этом поморщилась.
— О да, — улыбнулся я и добавил: — Не только, сударыня, снег
и холод, но еще и вьюги бушуют такие, что деревенскому жителю по-
рой нельзя выйти из дому! Зато у нас и праздник похож на празд-
ник: стоит вспомнить наше рождественское богослужение, наши ел-
ки, катания на санях, тройки, чтобы всё это тепло, всё это благово-
ние здешней ночи отдать за очарование ясной, будто выкованной из
серебра, русской рождественской ночи! Да у нас, по правде сказать,
и веселье. А тут, если бы не вы, можно умереть со скуки...
— Ну, положим, не совсем так, — возразила испанка, — я прекрас-
но знаю Абиссинию, потому что прожила в ней больше года, и если
вы желаете и не слишком устали, у нас еще есть время (при этих сло-
вах испанка вскользь посмотрела на свои маленькие золотые часи-
ки) полюбопытствовать на кое-что интересное: я подразумеваю, ко-
нечно, местное богослужение. Сейчас вечерня, пожалуй, в самой се-
редине. Пойдемте?
Француженка и я, будто сговорившись, молча кивнули в знак со-
гласия головами, и через пять минут мы уже шагали по переулку, уз-
кому настолько, что больше двух человек не в состоянии там идти
рядом. Мы направились к видневшейся впереди темным силуэтом
церкви, слегка как бы светившейся изнутри.
п
Все храмы в Абиссинии обязательно круглы, и алтари их, располо-
женные в центре, имеют четыре в разные стороны двери. Кроме то-
го, надо заметить, что иконы пишутся так: праведники — en face,
грешники — в профиль; всё — яркими, резкими сочетаниями красок
и толстыми, жирными линиями.
711

Владимир Нарвут »проза
При нашем приближении толпа курчавых прихожан почти не ше-
лохнулась: к проявлениям удивления на Востоке относятся с презре-
нием. Большинство сидело на корточках и шептало что-то неразбор-
чивое, разве отдаленно напоминавшее унылое пение. Священник,
одетый во всё белое, сидел на табурете и, читая Библию в громозд-
ком переплете, время от времени отрывался от книги и поднимал
глаза к куполу. Из кадильниц в углах храма исходили сероватые
струйки благоуханий, и атмосфера здесь была густо насыщена запа-
хом ладана. Так продолжалось довольно долго; затем из алтаря вы-
шли еще два священника, облаченных тоже, как и сидевший, в лег-
кую белую ткань. Где-то за изгибом стены раздался торжественный
звук барабана, к нему присоединился другой и третий, и скоро вся
церковь наполнилась этой музыкой. Священник, сидевший на табу-
рете, приподнялся и, не закрывая Библии, начал производить плав-
ные движения, раскачиваясь корпусом.
Теперь все абиссинцы уже стояли полукругом, примыкая к ал-
тарю, и в этом живом полукольце совершали молитвенные движе-
ния священники, произнося слова предпраздничных молитв. Было
дымно и жарко от ладана и горячего дыхания, и так странно горе-
ли в синеватом сумраке огромные смоляные факелы. Невольно чу-
дилось, что живешь не в XX веке, а, быть может, лишь в самом нача-
ле христианской эры. Впечатление усугублялось еще тем, что копья,
с узкими длинными лезвиями, с которыми абиссинцы не расстают-
ся никогда, были прислонены к стене храма, и здесь же были сло-
жены круглые и толстые, из кожи бегемота щиты, — все в прихотли-
вых узорах.
Не знаю, как долго продолжались эти размеренные унылым мо-
тивом плавные движения священнослужителей, не знаю и того, ко-
гда курчавые прихожане покинули любимый и почитаемый ими
храм, так как вследствие насыщенного ладаном воздуха трудно было
достоять до конца вечерни. Мы вышли молча, находясь под впечат-
лением только что увиденного.
— Ну а теперь, — прервала наше молчание живая и всегда не тер-
пящая серьезного француженка, — давайте закажем нашему го-
стиничному маэстро ужин и встретим ваше Рождество в дружной
беседе.
Просидели мы на открытой террасе отеля, совсем незаметно, чуть
ли не до рассвета. Негой, истомой, ладаном и теплом пронизан был
воздух. Сверкали крупные звезды, и у самых перил террасы шеле-
712

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ НОЧЬ В АБИССИНИИ
стел огромными, широкими и влажными листьями банан. Всю эту
ночь, рождественскую ночь, без умолку пели маленькие абиссинские
петухи. А я, забываясь, переносился мыслью на дорогую далекую ро-
дину. Как живой вставали из тумана отчий дом, елки в детстве, ми-
лые, бесхитростные забавы...
Какое блаженство — быть на святках дома!..
<1913>

Свадьба
i
Целую ночь — отрывисто, тяжело и упорно — брехали собаки. Осо-
бенно надрывался грудастый гончак Ретуй. Мерещилось, что кого-то
страшного, — может, медведя, — не подпускал он к усадьбе, затерян-
ной в кряжистом дубовом лесу, который еще перед Святками заме-
ло так, что на пни сугробы навалились гладкими, лысыми купола-
ми, а ворота в клуню и совсем затерло: пришлось откапывать лопа-
тами дня два.
Густо чернела бездна ночи за низкими окошками двухсрубной ха-
ты, где жила одиноко купеческая дочь — владелица хутора, а в уют-
ной спаленке помигивала перед громоздкими закоптелыми доска-
ми старинных икон зеленая граненая лампадка, жужжали спросонья
мухи, облепившие теплые, остывавшие кафли печки, мышь скреб-
лась за ширмой — под сундуком, ворошились жесткими тельцами
и поцыкивали сверчки и — могуче храпела, разморенная крепкой
дремой, сама хозяйка — тучная чернобровая Варвара.
Шатались на ширме куцые уродливые тени, пахло не то половой,
не то ладаном: жильем или тутошним домовым.
Проснувшись, по обыкновению, рано, спросила Варвара голосом
сиповатым у дюжего приказчика своего Егора:
— Что это Ретуй разорался так нынешней ночью? Не случилось ли
чего неладного, Егор, — а? Ты бы амбары обошел: не станет Ретуй ла-
ять зря.
И добавила, взглянув на засиженный циферблат широких, словно
расплющенных часов с прицепленными к долгим гирям — для вер-
ности хода — ржавыми замками:
— Да пора и чай пить.
— Должно, скоро будет, барышня, самовар: Ганна в сенях сапогом
раздувала, — видел давеча. А покуда — и впрямь сподручней — амба-
714

СВАДЬБА
ры проверить мне, хотя, скажем, запоры у нас надежней надежных
и случиться чему трудно.
И потоптавшись на месте, приказчик вышел. Любил он выра-
жаться речью господской и фигурной и шиком считал ставить уда-
рение на хвосте слова.
Вздохнула роскошной грудью Варвара, оправила перед зеркалом
в резной раме рыжие волосы и обдернула сиреневый капот свой:
нравился купеческой дочери Егор, такой уверенный в движени-
ях, хмурый и неподатливый. Чем только не приохочивала его, чем
только не заманивала его — и так, и сяк — Варвара: из простых ра-
ботников до приказчичьего звания подняла, почти что управляю-
щим местностями сделала, обласкала наградами его — слугу сво-
его — и жену его — рябую Марью, — затея не удалась и — хмурым,
неподатливым, уверенно берущимся за дело и, главное, несоблаз-
ненным остался Егор.
Злость временами охватывала девицу: унизить хотелось гордели-
вого холопа, да любовь снова, как огненная тяга, выматывала душу
Варвары, мучила ее двадцативосьмилетнюю плоть, и пуще прежне-
го стремилась хозяйка сломить угрюмого и стойкого мужа несураз-
ной, поковырянной оспой Марьи.
— Не понимаю, — не однажды задумывалась Варвара, — чем мог-
ла прельстить его эта немочь! Ни рожи, ни кожи: будто горох толкли
на поганой морде. А он «Маруся» да «Маруся» — молвит, — нежнича-
ет еще с дылдой ротатой; а на меня — хоть бы глянул, противный! Всё
исподлобья супится, чудачье!
И Варвара досадливо хлопала себя полными вылощенными рука-
ми по увесистым ляжкам.
Годы шли, кровь бунтовала, сверлила набухшее девственное те-
ло и — властно требовала естественного выхода. И вдобавок, как на
грех, пошли грезиться Варваре несносные сны: то ребенок — малый,
малый! — кричит недалече, подкатиться хочет к ней, то грубые паль-
цы — рука жилистая, мужская — хватают смело Варвару и, сцапав, во-
локут куда-то.
Со сладкой истомой, замирая, подымалась она с одинокого ложа
своего, умывалась и — пила чай и кофий со сливками с неподатли-
вым и хмурым Егором. Потупливал он очи — при дерзком взгляде
Варварином и отвечал на речь ее — коротко, толково и с ударениями
на хвостах слов. Изредка усмехался ехидно чему-то, чуть-чуть.
Мучилась купеческая дочка и — строила планы похитрее.
715

Владимир Нарбут «проза
II
После Пасхи, когда потекло с крыш и бугров, когда невыкорчеванные
пни продрались чрез ноздристый вялый снег и приютили меж по-
трухших — напоказ — гадючьих корней своих свежее кружево блед-
но-зеленой нежгущейся крапивы, — решилась Варвара на послед-
ний шаг. А через месяц была уже засватана за постылого горожани-
на, Ивана Кузьмича Подлесного.
Опять нахлынула ночь — горячая, туманная, с расширенными
в тумане зрачками продрогших звезд, бесконечная весенняя ночь.
Ночь бредовая...
Готовясь к посеву, испросил Егор разрешение у барышни — про-
сушить немного клевер, так как непроверенный: слежался он в за-
кроме и — могло получиться плохое: кинет зерно машина в борозды,
а урожая — жди не жди.
— Дело — мара (чепуха), — отрезал приказчик, м в первый раз уви-
дела Варвара его детские, синие зрачки, холодом повеявшие на нее.
— Как в криницу зазирнула, — раскрасневшаяся, взволнованная,
подивилась она, и — неудержимо, на невидимых вожжах, повлекло
ее к неизведанному огромному счастью.
Приказала изменившимся голосом девица Егору ссыпать клевер
на пол — на своей половине хаты, приказала исполнить это, попро-
ворней, сегодня же, приказала, сама еще не ведал того, что похоро-
нит навеки замыслы свои, бремя непосильное свое — в клеверных
зернах, в рыхлой, будто песок, куче — беспомощная обуздать страсть
звериную и осрамленная — раньше, чем прольется прозрачно-зеле-
новатое весеннее утро.
Горбясь под пятипудовыми мешками, перетаскивали работники
клевер из амбара в комнату, из которой всю мебель передвинули за
пеструю, в китайских узорах ширму, — а Варвара, накинув на пле-
чи теплый долгополый платок, стояла у призьбы, и со двора в не-
высокое окно видно было, как корявые руки рабочих, стряхнув со
спин мешки, развязывали на них путы и потом рассовывали смеш-
но растопыренными пальцами мелкое зерно по половицам, начи-
ная с угла.
Егор отпускал клевер из амбара по весу: скрипела слегка желез-
ная стрела висячих весок и — неторопливо-глухо бухали днищами
нагруженные, именуемые мерниками, бадьи.
716

СВАДЬБА
Выгнали коров из кошары на водопой — к большому, выдолблен-
ному в толстом стволе корыту. Клюнул нехотя поджарый журавль
в жадный зев колодца — раз, другой и — затыкали тупыми гутапер-
чевыми мордами коровы в ядреную воду.
Варвара вернулась в хату: промерзла и — боялась еще она быка
Бугая: сумасшедший такой был бык, с норовом. Летось едва не забо-
дал поденщицу — не любил баб шибко.
И вот — пришла, наконец, и ночь — бледная и туманная, больная,
ворожащая над последними снегами — в глубоких рытвинах яров.
Не спалось Варваре, беспутной купеческой дочери, выросшей в зеле-
ной гущуре дубняка, откуда только одна узкая дорога тянулась, как ру-
кав, на соседнюю деревню — к тетке Олимпиаде Александровне, по-
мещице — строгой и важной. Не было иного пути с хутора, кроме это-
го, и казалось Варваре, что задушит ее он — путь-удав, если не отыщет
она выхода из своей, зажатой в дебрях лесных, черноземной жизни.
Так ли бы гудела кровь в напряженных жилах, кабы Егор — уверен-
но и деловито, как днем клевер отпускал рабочим, взял ее — Варвару?
Страдала купеческая дочь и, когда заслышала в сенях твердые ша-
ги, почувствовала всем бытием своим, что поступь была Егорова, что
шел он на двор — посвистом подбодрить псов лохматых, оглядеть во-
рота и узнать погоду на завтра — и что теперь должно устраниться то,
что мешало жить ей — Варваре.
Дверь во двор не скрипнула, но бесшумно отворилась. Распахну-
лась такая же дверь и в душу Варварину: озарило хозяйку светом не-
виданным, и, уже не чуя себя самое, вышла она впопыхах в темные
холодные сени и чужим голосом кликнула приказчика, — по-при-
вычному:
— Егор, поди сюда!
А затем обняла его вошедшего, его полуодетого, в поддевке, —
и забормотала бессвязные слова:
— Егор, Егорушка мой желанный! Счастье мое!..
И тут же захолонуло сердце девичье, свернулся нежный цветок:
грубо и бесцеремонно, по-медвежьему оттолкнул Варвару Егор.
Ударил ее в пышные нагие груди волосатым кулаком и — проце-
дил презрительно:
— Стерва! Потаскуха!
Но наземная звериная страсть оглушила хозяйку, и она, отбро-
шенная смердом своим, снова обхватила его шею жаркими полны-
ми руками.
717

Владимир Нарбут »проза
Опомнился приказчик, спохватился, что обозвал нехорошим вы- ì
ражением барышню и — взмолился: !
— Барышня, пустите, ради Бога, меня! Не целуйте: стыдно нам ]
будет опосля. ]
И, стиснув кисти рук Варвариных, разомкнул живое паучье коль- )
цо — по-прежнему спокойный, уверенный и неподатливый. ,|
Захлопнулась дверь ослепительная в душу купеческой дочери, —
пропало неземное сияние и — плюхнулась она, растрепанная, груз-
ным телом своим на диван — померкшая, всрамленная.
Испугался приказчик, что «обмерла» вдруг бессовестная барыш-
ня, — оправдываться, успокаивать начал: принес воды в кружке, сам
сел напротив на стуле и заговорил, задыхаясь:
— Барышня, милая! Простите Христа ради, меня —дурня! Ей-богу,
я не виноват! Маруся моя, жена моя, проклянет меня, коли что слу-
чится... Ради Бога, не гневайтесь, барышня! Рассчитайте меня, пожа-
луйста, завтра... Ах, ах! — и Егор размяк в темноте и, вскочив к Варва-
ре, запрокинувшей голову с разметавшимися рыжими космами, и —
захрипел.
— Убийца — я, барышня! Топор на батька поднял, да остановила
меня она, жена-то... Водка подкузьмила, полез на родного... Ненави-
дел я Марью прежде, а теперь — умру за нее! Вот что, барышня... Рас-
считайте меня, пожалуйста, завтра...
Дивилась неслыханной речи мужицкой опамятовавшаяся дочь
купеческая и — вдруг прозрение получила, поднялась и — повели-
тельно произнесла:
— Хорошо. Утром получишь расчет. Иди.
Свалилось бремя непосильное, уползло наущенье лесное и —
в легком сне забылась утомленная Варвара.
Утром Егор сдал ключи от амбаров, погреба, ледника и двух кла-
довых, получил деньги и — ушел. А к вечеру по той же самой дороге
ехала Варвара к тетеньке своей — чопорной помещице и земской на-
чальнице — Олимпиаде Александровне Цветковой — в гости.
ш
Шумели, смеясь весело и ясно, на крыле леса березы, хрущи гуде-
ли в сиреневых сумерках кругом дубов, севба кончилась уже давно, —
718

СВАДЬБА
когда Варвара была засватана. Иван Кузьмич и не помышлял даже
о столь выгодной партии: восемьдесят десятин пахоти, да сорок лесу,
да хутор благоустроенный в придачу.
Шутка ли!
Знакомство племянницы с Подлесным оборудовала Олимпиада
Александровна — собственной персоной.
— Откровенно говоря, — разглагольствовала, воспользовавшись
отсутствием мужа своего — земского начальника, в обществе зака-
дычных друзей-соседей степенная помещица Цветкова, — я при-
знаю и одабриваю браки одной лишь категории: именно, браки —
по симпатии. Любовь, даже искренняя, — чувство мгновенное, ско-
ро проходящее, а симпатии...
— Позвольте вам возразить, любезная хозяюшка, — перебил
Олимпиаду Александровну хволый юркий человечек, примостив-
шийся в качалке, небрежно перебиравший золотую витую цепочку
на крапчатом жилете и отличавшийся непомерно большими, пуши-
стыми бакенбардами, которые обладателю их придавали выраже-
ние сытого кота: — Любовь, по моему мнению, видите ли, чувство
такое эфирное, что мы, люди современные, погрязшие в материаль-
ных выгодах и расчетах, не можем, совершенно не мо-о-ожем, по-
нимаете ли, анализировать его. Любовь — это... э-э... — тут юркий
франтоватый человечек, не находя достаточного определения, игри-
во щелкнул выхоленными перстами, — это, видите ли, хрупкая ва-
за. Да, хрупкая, драгоценная ваза: коснись ее неловко, и она — вдре-
безги.
Олимпиада Александровна снисходительно улыбнулась и, овла-
дев снова нитью разговора, продолжала:
— Вот, на днях, я помогла двум молодым людям найти, так ска-
зать, свое счастье. И надо видеть — Цветкова воодушевилась, обмах-
нув пылавшее от жара лицо свое легко-перистым веером: — как сим-
патизируют они друг другу! Они, т. е. моя племянница Варя и наш об-
щий хороший знакомый, Иван Кузьмич Подлесный, несмотря на то,
что познакомились всего месяц назад, теперь почти не расстаются
и — безусловно, — Олимпиада Александровна подняла брови, как бы
подчеркивая последнее слово, — будут очень счастливы в своей со-
вместной жизни. Жалко будет, если сегодня Варя не затащит к нам
этого увальня — Ивана Кузьмича.
— Действительно, — вставила востроносая, любившая приди-
раться ко всякой закорючке, блондинка-соседка Цветковых, — Иван
719

Владимир Нарбут «проза
Кузьмич — увалень. Можно ли быть молодому человеку таким домо-
седом! Право, будь я невестой, я не остановила бы на Подлесном мо-
его выбора. Не потому, конечно, что его выгнали из третьего класса
гимназии, — Бог с ним, с образованием-то, — а оттого, что мне было
бы просто скучно жить с таким человеком.
— Но, Елена Михайловна, не забывайте, — вступился за разби-
равшегося по косточкам Ивана Кузьмича юркий человечек в крап-
чатом франтоватом жилете, — не забывайте, повторяю, того обстоя-
тельства, что Варвара Платоновна — девушка тоже без намека на об-
разование.
— О, да, да, — весело подхватила хозяйка, считавшая нетактич-
ным раздувать возникшее несогласие: — моя племянница по своему
образовательному цензу стоит очень невысоко. Варя — дитя приро-
ды, доброе, чуткое дитя, с чудной доверчивой душой и соразмерны-
ми желаниями, — хволый человечек заболтал ногой, — и, я уверена,
она может осчастливить человека вроде Ивана Кузьмича.
И, поведя обворожительно серыми, еще не потерявшими своей
прелести, очами, Олимпиада Александровна деликатно затушевала
тему неприятного разговора:
— Пойдемте, господа, испробовать сластей. После обеда — сие
времяпрепровождение — небесполезно. Матвей, наверное, уже при-
готовил всё в липовой беседке. А через час, думаю, подъедут и наши
женихающиеся. Прошу.
Человечек с необъятными баками, Елена Михайловна и молчали-
вая угреватая дама, с туго перетянутой, осиной талией, шурша на-
крахмаленными юбками, — последовали за хозяйкой, которая, обма-
хиваясь легко-перистым веером, спустилась с балкона и неторопливо
повела гостей по усыпанной толченым кирпичом дорожке — в завет-
ную липовую беседку.
Зеленовато-красные стрекозы, приподнимая суставчатые зады,
взлетали над кустами выбросивших бутоны ирисов, звенели надо-
едливо и — опускались опять, вздрагивая и поворачивая чрезмер-
но-крупные, навыкате, перламутровые глаза свои. Пахло испариной
прогретой влажной земли и — паутиной сбежались тени у корней яб-
лонь и груш, убеленных цветом слабо-розовым, женственным.
Дорожка изогнулась и — навстречу гостям вынырнул из аллеи ла-
кей Олимпиады Александровны — невзрачный бритый Матвей.
720

СВАДЬБА
IV
От венца ехали «гуськом»: тройка за тройкой. Иначе нельзя было, так
как к ноябрю неожиданная зима успела уж выпрясть одеяло аршина
полтора в толщину.
Лихо погикивали кучера, сани с подрезами и со спинками не за-
катывались даже под гору, а впереди, прорезывая ночную тень, мчал-
ся верховой с горящей на шесте просмоленной паклей.
Чудным и ненужным, совершенно ненужным, казался Варваре
этот обычай, освященный веками, эта исконная русская свадьба.
Больше полгода была она — купеческая дочь — невестой горожа-
нина, сдобного Ивана Кузьмича. Больше полгода преследовал ее си-
ний-синий, по-детски ясный, глубокий и холодный, как лесная кри-
ница, взгляд Егора, бывшего приказчика ее. И сегодня, вот сейчас,
в бедной церкви хромоногий поп всколыхнул старое: не обещалась
ли кому?
И не погасло ли тогда яркое паникадило, не зачадило ли попов-
ское кадило?
Противный, обрюзгший Подлесный — в черном фраке, с маниш-
кой во всю грудь, в замшевых перчатках, — как он густо-прегусто на-
душился пронзительной дивинией!
А она-то, она!
Соболиные брови свои насурьмила, заложила жирными косами
рыжие волосы свои. Ахнула тетенька Олимпиада Александровна, ко-
гда вышла владелица хутора в гостиную — перед венцом:
— Ну и красавица же ты у меня, Варвара! — и оправила кружево
на рукаве.
Словно знала девица, что он будет в храме, будет любоваться на
нее, когда-то осмеянную, отвергнутую им.
Так и вышло.
Увидела Варвара Егора у колонны, у той самой, над которой пух-
лые ангелята летают в дымно-голубом облаке : стоял он в новой серой
поддевке, чуть прислонившись к мокрой каменной груде, по-детски
блаженно улыбался и крестился истово и часто, и — не погасло ли за-
жженное ярко паникадило, не зачадило ли сухо потрескивавшее ка-
дило?
— Варя, — мычал Иван Кузьмич и пытался покрепче сдавить руку
нареченной жены своей.
721

Владимир Нарбут • п р о з а
Она же безучастная сидела в широких помещичьих санях земско- |
го начальника, укутанная тяжелой полостью. |
Сзади гнались шумные шафера и дружки — и от них несло той же |
противной дивинией, и на них были те же фраки и замшевые пер- |
чатки. |
Сама не своя вылезла из вместительных саней Варвара у ярко- I
освещенного вправленными в коридор лампами обмерзшего крыль- |
ца, поднялась на ступеньки и — была встречена громом рванувшей- 1
ся музыки, шампанским и посаженной матерью своей, со слезами на |
глазах поднесшей на блюде хлеб-соль молодоженам. |
— Бог вас благословил, дети мои, — растроганно промолвила те- I
тенька Олимпиада Александровна, заключая в объятия племянницу |
свою и целуя ее в обе щеки. I
Сидел Егор, сгорбившись, в людской и был уже пьян.
В накуренном досиня, спертом воздухе бельмом, окруженным ра-
дужной сеткой, маячила не то лампа, не то свеча, тараторила гармо-
ника на все лады и плавали нелепые неповоротливые фигуры, при-
топтывая и приухивая: «Ух, ух, ух — чи-чи-чи, чи-чи-чи...»
У самого окошка валялись армяки, кожухи и прочие верхние одея-
ния съехавшихся кучеров и работников. Только один Егор не захотел
расстаться со своей новой поддевкой и сидел, расстегнув ее и выпу-
стив кокетливо серебряную цепочку из бокового кармана кумачо-
вой рубахи.
Долговязый Филипп, привезший свою барыню — ехидную Еле-
ну Михайловну, шатаясь, пустился в пляс, но споткнулся о сапог Его-
ра и растянулся.
— Эх, ты, халява необтесанная, — выругался миролюбиво, поды-
маясь, Филипп, — расставил свои оглобли, будто воз, — хоть бы на
время прибрал!
— Ну, чего ты, — огрызнулся Егор, — хмелен, что квач, так и лазь
по земле.
Думалось Егору отчитать хорошенько зазнавшегося Филиппа
(«давно ли гусей пас на поповом постовнике!»), ан пришлось плю-
нуть: никто не слушал. Всяк был занят собою: кто водку хлебал из
722

СВАДЬБА
стакана, кто яблоком моченым закусывал, кто танцевал, как позво-
ляли ноги, кто любезничал с повизгивавшими горничными.
— Отвяжись, пьянчуга, — отбивалась одна из них, а сама так и зали-
валась хохотом, — вымажешь, черт полосатый! Чай нужно разносить.
Наконец, гармонисту надоело возиться с не прислушивавшей-
ся к музыкальным тактам компанией, и он пересел на лавку к Егору.
Гармонист выглядел еще совсем юнцом, — безусый и круглолицый, —
и от него пахло пивом.
— Спойте, дяденька Егор, — запросил вдруг гармонист, долбя од-
но, и наклонялся к Егору, — спойте, а я подтяну на инструменте.
— Ладно, — угрюмо отозвался Егор, у которого радостное настрое-
ние сразу пропало после стычки с Филиппом, — заводи «Могилу».
Сжался сморчком, сощурился парень, наполнил меха и переби-
рать начал клапаны. А Егор жалостливым тенорком подсобил:
Ой, зажига-а-й же, мама, лампа-а-ду,
Скоро, скоро-о я умру:
С белым све-е-том распроща-а-юсь.
И в моги-и-лу жить пойду...
А потом, когда ворвался Филипп и загорланил невпопад, Егор ки-
нул свой картуз ó пол, закрутил головой и — заплакал, припав к сто-
лу. Стал утешать его юный гармонист:
— Дяденька, я што-либо еще катану, — да куда там: ревел ревмя
Егор, крутил шеей, бился взлохмаченной головой о стол и околеси-
цу плел:
— Ой, люди добрые, люди милые, убийца — я! Ей-ей же, убийца!
Маруся моя родная, прокляни меня — дурня поганого, прокляни!..
А дальше и совсем заговариваться начал:
— Барышня моя милая, сволочь я мужицкая. Хам — я, барышня
хорошая, — и ты любишь? Пропади я пропадом, коли не запорю себя!
Хватил Егор нож и — разогнал руку волосатую свою, направляя
лезвие в богатырскую грудь, — да обомлевший юный гармонист
удержал вовремя пьяного; не дал зарезаться человеку.
Вертлявая горничная снова отбивалась от прилипавшего Филип-
па и, заливаясь хохотом, кричала:
— Пусти, черт полосатый: щекотно!..
В сизоватом тумане плавали неповоротливые фигуры, и окру-
женное радужной сеткой светило бельмо лампы.
723

Владимир Нарбут »проза
VI
Если венчание было нелепым и смешным, то еще непотребнее
и уродливей показался оглушенной горем своим Варваре свадебный
ужин. Омерзительным и тяжелым сном представлялась ей и эта су-
матоха в огромной разубранной цветами зале тетеньки Олимпиады
Александровны, и этот нескончаемый поток поздравлений и воплей
«горько», и эти оттопыренные по-жабьему, тянущиеся вперед губы
сдобного Ивана Кузьмича.
Не могла Варвара вымолвить ему ласковое «Ваня», не могла по-
думать близкое — «муж». Далеким и чужим, постылым был ей Под-
лесный.
И во время ужина, во время звона бокалов и ножей, почудилось
дочери купеческой, что в залу входит Егор, в новой серой поддевке,
неподатливый и улыбчатый, он — ее Егор. Сердце забилось тугой те-
тивой и — едва не приключился обморок. На силу отпросилась Вар-
вара, жалуясь на ужасные головные боли, у тетеньки своей — раста-
явшей помещицы Цветковой — пойти отдохнуть немного:
— И голова болит, и в спину колотье.
— Полежи, полежи, Варя, — закудахтала Олимпиада Александров-
на, — а я тут за тебя всё устрою. Всё выйдет по-хорошему, — и, потре-
пав осунувшуюся Варвару по ее круглому упругому плечу, — отпусти-
ла племянницу.
В спальне нестерпимо веяло одеколоном и пудрой, которой так
любила присыпаться Цветкова. Отворила Варвара форточку и жад-
ными глотками, как рыба, выброшенная на берег, стала хватать све-
жий, подтянутый морозом воздух. Где-то под конюшней повизгива-
ла цепная овчарка, доносилась нестройная песня.
«В людской поют», — подумала молодая жена Ивана Кузьмича,
и угрюмым и громоздким надвинулся на нее кряжистый дубовый
лес.
Дубы — в два и в три обхвата — подошли неспешно, уверенно, как
творил всё Егор, и — загородили кругозор.
«Облаву устроили», — испугалась Варвара и — сразу догадалась,
что ей необходимо, непременно нужно сделать.
Развела беспомощно полными белыми руками своими она — не-
счастная купеческая дочь, владелица хутора, задушенного вековой
ненавистью леса матерого и чернозема, — повторяя одно: «Где же
724

СВАДЬБА
он? Где же он?» И, когда увидела стоявший на подоконнике узкогор-
лый флакон, обрадовалась несказанно и — выпила острую, едкую
жидкость без колебания.
Мягко заколыхалась широкая «семейная» (как именовала ее ра-
чительная тетенька), обитая малиновым плюшем оттоманка, скольз-
нул столик с кожаным на нем альбомом и провалилась в белоснеж-
ных кружевах кровать. Шагнула дверь назад и — тоже провалилась.
Варварины колени ослабли, и нестерпимо зажгло в груди и в жи-
воте, будто ножом кто полоснул по кишкам, и — удивилась, пожале-
ла себя дочь купеческая: «Бедная моя головушка!..»
После, уже не чувствуя рези в животе, сведенная судорогой, уви-
дела вторично Варвара синий-синий, по-детски ясный взор Егора,
приказчика своего: стоял он перед ней в небрежной позе, заложив
правую руку за борт серой поддевки, чуть-чуть усмехался и говорил:
— Барышня милая, убийца — я: топор на батька поднял, да Ма-
руся спасла, спасибо ей... Хам, мужик — я, барышня, и вас не люб-
лю, — при последних словах Егор хитро подмигнул кому-то незри-
мому, присутствовавшему тут же и — стал выкарабкиваться в окно:
сперва ноги забросил на другой бок, затем юркнул по пояс... Хотела
Варвара удержать его, выложить ему всё-всё, до дна души своей, ри-
нулась к окну и — затаив дыхание, начала глядеть на двор: там шны-
ряли неведомые ей люди с огромными желтоглазыми фонарями, —
по всей вероятности, искали кого-то... Может, Егора.
И уже сквозь легкий, тонкий, как шелк, звенящий сон едва-ед-
ва разобрала Варвара, теряя сознание, искаженный, перекошенный
страхом голос тетеньки своей Олимпиады Александровны:
— Господи, да что же это такое! Варя, Варичка!..
<1913>

Мышь
В Минске сконструировался Совет министров Белорусской респуб-
лики. Председателем совета избран И. Я. Воронко. Новая республи-
ка, о преждевременном рождении которой пролито немало чернил,
конечно, «демократическая», со всеобщим избирательным правом
и прочими аксессуарами «народоправства». Так было на Украине
в бытность там Центральной рады и на Кавказе, таков «строй» го-
сударств в Крыму. Аршин, прилагаемый к подневольным странам
буржуазией в целях лучшей эксплуатации пролетариата, везде один:
сперва «демократическая республика», затем скоропадщина и крас-
новщина. В данном случае меня, однако, интересует не столько даль-
нейшая судьба Белоруссии, сколько личность того человека, в руки
которого попала власть в Минске. И. Я. Воронко, теперешнего пре-
зидента Белорусской республики, я знаю еще с 1911 года. Знаком-
ство наше произошло на почве издания студенческого журнала
«Gaudeamus». Вернувшись после рождественских каникул в Петер-
бург, я застал уже «вышедшим в свет» первый номер журнала. Содер-
жание его носило хаотический характер: рядом со стихами, данны-
ми мне еще раньше для студенческого журнала (вообще) А. А. Бло-
ком и М. Волошиным, ютились какие-то буквально безграмотные
пробы пера — «Астры» и «Гром» — и почетное место было отведе-
но «почтовому ящику», под которым красовалась подпись /ve, сле-
пое подражание сатириконовскому Ave (Аверченко). Позже «вывеска
напрокат» под почтовым ящиком была по моему настоянию снята,
но с какой горячностью и возмущением отстаивал свои права автор
почтовоящичных ответов — юный, смазливый студент, числивший-
ся тогда помощником (!) секретаря редакции «Gaudeamus». Это был
И. Я. Воронко. А через 3—4 недели нынешний президент Белорус-
сии вынужден был перенести свою штаб-квартиру из «Gaudeamus»
в уличный еженедельник «Три». Потом идут «Воскресная вечерняя
газета», «Обозрение театров», «Столичные вести», «Кинокурьер»,
«Вереск» и другие газеты и журналы-однодневки, посредством кото-

рых Юрий Вегов (псевдоним И. Я. Воронко) пытается взять присту-
пом российский Парнас, чтобы закрепиться на нем. Кроме редакций,
я встречаю И. Я. в кружках молодежи, главным образом учащейся.
В университетских аудиториях он декламирует свои стихи, но даже
пылкие курсистки не аплодируют поэту.
В глухо застегнутом студенческом сюртуке, заикающийся, с неж-
но-алым, девичьим лицом и густыми черными бровями, И. Я. Ворон-
ко как-то невольно располагал к себе. И многое прощалось ему, как
ребенку, вздумавшему играть взрослого. В партиях не участвовал, но
симпатизировал (по его собственному выражению) конституцион-
ным демократам. И вот И. Я. — премьер-министр «демократической»
республики. Сон нищего стал явью. Мне неведомы, понятно, поли-
тические лавры, пожатые И. Я. со времени февральского переворо-
та, но думаю, что они так же значительны, как и литературная сла-
ва Юрия Вегова. Печальная действительность, как гора, родит мышь.
Этой мышью, несомненно, является и президент Белорусской рес-
публики, «его высокопревосходительство» И. Я. Воронко.
<1918>

Король в тени
ВОСПОМИНАНИЯ О В. М. ДОРОШЕВИЧЕ
Бухты, спокойные и домашние, — может быть потому, что горла их
слишком узки, на выщербленных берегах ютятся белые домики, а вода
густая и зеленоватая, как олеонафт; кривые, взбегающие ящерицами
в гору и скатывающиеся вдруг к базару, улицы; известковые террасы,
пересеченные ступенями и ступеньками, а по бокам, в молочном тума-
не, важные лысые горы; сырой, отяжелевший от тумана ветер, лениво
перебирающий оборванные провода и гладящий ткнувшееся мордой
в выбоину мостовой орудие; шныряют шинели с красными бантами
во всю грудь, глазеют, торопясь, прохожие в еще открытых магазинах,
на Морской и Екатерининской идет скупка за бесценок, за советские
деньги (валюта!) разной завали, уцелевшей от врангелевского погро-
ма, в ревкоме — суетня, расквартировываются штабы и уже появились
цветные агитационные плакаты — «царь, поп и кулак».
Изредка треснет выстрел, один-другой, но вообще, если что и мо-
жет пугать мир уходящего или нарождающегося, безразлично, быта,
так это — таинственное, заволоченное пленкой море, где, по слухам,
всё шатаются и рыщут неприкаянные пираты. Пароход «Дмитрий»,
притащивший нас из Одессы, посапывает у пристани, а мы размеща-
емся в лучшей гостинице города.
И тут же узнаю, что в городе остался Дорошевич: не пожелал
уехать.
Это было в Севастополе, в ноябре 1920 года, на четвертый или пя-
тый день по уходе из него белых.
Моросила небесная пакость, курилась вечерняя мгла, когда мы,
я и поэт Шенгели, постучались у двери квартиры Дорошевича. Вы-
сунулась женская голова, посветила свечой и, узнав Шенгели, ласко-
во закивала: «Влас Михайлович вас ждет. И давно». Большая темная
комната глотает нас, и вскоре из бокового входа, шаркающей мед-
вежьей поступью, покачиваясь, выбирается высокий и сутулый, груз-
ный старик с обрюзгшим, вялым лицом в плотных складках, с мед-
ленным взглядом, с некоторой окоченелостью в движениях.
728

КОРОЛЬ В ТЕНИ
— Здравствуйте, Георгий Аркадьевич, — здоровается, гудя тор-
жественным баском, Дорошевич с Шенгели, затем деревянно протя-
гивает руку мне и совсем неожиданно, старчески покашливая, не-
уклюже, как мешок, опускается в кресло. Тягостное молчание, нару-
шаемое лишь дряблым и тоже старческим (так пожевывал, очевидно,
Плюшкин) пожевыванием и шепотком в соседней комнате.
Я беру «интервью». Задаю вопросы, — их ворох: как относится
В. М. к Врангелю, к советской власти, как он смотрит на нынешнее
внутреннее и международное положение России, каково, по его мне-
нию, будущее ее, — касаюсь местной, крымской журналистики, же-
ланий самого В. М. Но, уже предупрежденный Шенгели, вынужден
наталкивать, наводить Дорошевича на ответы. Да и ответы-то: что
бы я ни сказал, утверждение или отрицание (смотря по моему тону)
получал только конец моей фразы, — кратко, по-детски несложно. —
«Как вы, В. М., полагаете: действительно ли советская власть явля-
ется властью трудящихся?» — «Я полагаю, советская власть являет-
ся властью трудящихся», — как глухое эхо, утвердительно отвечает
Дорошевич. И видно было, что в кресле покоит свои телеса человек,
у которого страшная болезнь (lues), как моль, распылила и выскребла
здоровое мышление, пересыпала трухой случайно уцелевшие моз-
говые нервы. Так же случайно, второпях, пробежал по одной из этих
ниточек солнечный луч: Дорошевич нескладно и наивно поведал,
как кто-то из ворвавшихся в Севастополь партизан заглянул и в его
квартиру, привязался к В. М. с требованием выдать будто бы имею-
щийся у Дорошевича наган и исчез, удовольствовавшись скромной
премией в виде золотых часов. В. М. Дорошевич, на минуту, заси-
ял, заулыбался и, ничуть не обиженный, не шокированный, доба-
вил: «А матросы — мои защитники: они уже никого не пускают ко
мне». Это была правда: матросы, заняв квартиру напротив, устано-
вили добровольную охрану писателя от всяких посягательств со сто-
роны. И вторично запрыгал в глазах В. М. тот же лучик: речь зашла
о Петербурге, о жене В. М., о Горьком. Дорошевич забеспокоился: как,
что, — там на севере? Высказал даже желание: возможно, вот толь-
ко потеплеет — обязательно перекочевать в Петербург. Но едва бесе-
да сползла на политические рельсы, — снова сонная, животная жвач-
ка, снова урчащее старческое покашливание. А из соседней комнаты,
хромая, вынырнула родственница В. М., пожилая женщина с ясны-
ми глазами, и за ней — всегдашний спутник фельетониста, экономка,
та самая, что впустила нас. Принесли чай, и Влас Михайлович окон-
729

Владимир Нарбут «проза
чательно погрузился в «растительный процесс». Женщины дипло-
матически намекнули нам, что уже не рано, и присовокупили, что
живется Дорошевичу плохо, очень плохо, дороговизна растет и проч.
Я обещал похлопотать в ревкоме (дня через два ревком прислал До-
рошевичу костюм, обувь, продукты), пожал деревянную ладонь В. М.
и — подумал: «Ему уже ни физически, ни душевно не встать. Конче-
но, Он — только манекен». Правда, несколько дней спустя Дороше-
вич зачислился сотрудником Крым-РОСТА, дал даже, — кажется не
свой, — несуразный фельетон, но всё это было тяжелым, самоиздева-
тельским процессом той же тупой жвачки.
$ # #
Встречался с В. М. Дорошевичем я трижды: в Москве, Петербурге
и здесь, в Севастополе. Но, по-настоящему, было два Дорошевича:
один — сверкающий афоризмами и парадоксами, король фельето-
на, министр от публицистики, исколесивший на автомобиле Европу,
Америку и Азию, избороздивший все океаны и моря, король и ми-
нистр, пред которым распахивались двери недоступных буржуаз-
ных кабинетов, человек, который не знал пределов исполнения сво-
их писательских стремлений и чаяний, ибо вместо пера у него было
жало; и — другой: одряхлевший, как старый мир, бытобичевателем
и, в то же время, невольным апологетом которого он был, гальвани-
зированный труп, угорь в высыхающем бассейне. И когда я прочи-
тал о том, что Дорошевич — «сменовеховец», что он якобы собирает-
ся редактировать неоинтеллигентский журнал «Новая Россия», я до
боли четко ощутил в себе холодок естественной смерти В. М., плоть
которого уже превратилась в протоплазму для размножения клето-
чек тления. Я вспомнил знаменитое «при особом мнении» Дороше-
вича и — понял, что именно тогда пролегла в его жизни роковая, не-
преодолимая грань.
<1922>

О Блоке
КЛОЧКИ ВОСПОМИНАНИЙ
Ни один русский поэт не имеет такой вереницы последователей
(в смысле литературной школы), как А. А. Блок. Не вникая сейчас
в причины, вызвавшие этот эпигонизм, появление которого, несо-
мненно, совпало с выходом в свет «Стихов о Прекрасной Даме», я хо-
чу отметить лишь отношение А. А. к тем, кто считал его своим учи-
телем и апостольски-раболепно развязывал ремень его сандальи,
и к тем, кто, казалось бы, не имел с Блоком ничего общего, был ему
литературно чуждым.
Потемкин, Пяст, Дмитрий Цензор...
Несмотря на заверения К. И. Чуковского («Литературные при-
ложения к „Ниве"» за 1910 год), достаточно безапелляционные, что
Блок приемлет этих трех поэтов, как своих учеников, по праву кля-
нущихся его именем, мне тогда же пришлось убедиться в стрекози-
ной бойкости чересчур популярного критика. Убедиться, так сказать,
на личном опыте.
С Александром Александровичем я уже был знаком и носил пуш-
кинский его, темно-зеленого цвета, с большими отворотами и упря-
мой талией сюртук. Упомяну кстати, что последний унаследовал я от
художника И. Я. Билибина, в квартире которого я в ту пору жил и где,
если не изменяет мне память, впервые видел Блока.
Было Рождество 1910 года, звонкое и сухое петербургское время.
Наша студенческая литературная братия (отчасти осколок прежнего
«Кружка молодых», отчасти дальнейшее его развитие) добыла сред-
ства для издания своего студенческого журнала. Торжествующая ре-
акция и общее политическое упадничество даже среди сознательной
части питерского студенчества наложили на этот еженедельник свою
мертвую печать, хотя в нашу литературную группу в университете
входили такие лица, как Гизетти (теперь кажется член РКП), А. Гидо-
ни (в 1917 г. игравший в Москве видную роль, как анархист), Шапиро
(с.-д.), И. Розенталь (с.-д.) и чуть ли не Д. Кузьмин-Караваев (с.-д.), —
принимавший непосредственное участие в партийных организациях.
731

Владимир Нарбут «проза
Решено было (как и когда, точно не помню) издавать журнал, по- I
священный исключительно искусству. И действительно, в 11 вы- '
шедших номерах его студенческое бытие было отражено лишь се- ]
рой хроникой да двумя-тремя статьями проф. Рейснера и Святикова. 1
Весь прочий материал может быть классифицирован как литератур- !
но-художественный. И самая-то конфискация 2-го номера произо- |
шла больше по недоразумению (стихи Волошина и рисунок). |
Редакционная коллегия «Гаудеамус»'а (так назывался журнал), 1
в которую попали Розенталь, Воронко (харьковец, впоследствии, ]
в период немецкого нашествия, был крупным деятелем белорусской 1
«Рады») и я, — поручила мне достать стихи у Блока и у тех поэтов, ка- 1
ких он укажет. j
А. А. обитал в те дни во дворе на Галерной, недалеко от «Биржев- ;
ки». Пришел я к нему в воскресенье, утром, а засиделся до обеда.
Долго толковали мы, кого и как (гонорара у нас почти не полагалось,
весь «капитал»-то был что-то около 1000 рублей плюс типографский
кредит, а журнал должен был выходить на меловой бумаге с тоновы- |
ми клише и при тираже в 5—8 тысяч, — так оно, впрочем, и было осу-
ществлено) приглашать в сотрудники «ГаудеамусУа. Здесь я и смог
удостовериться, с одной стороны, в красном словечке К. И. Чуковско- I
го, а с другой — в неприятии А. А. какой бы то ни было литературной j
школы, в органическом отвращении к футляру. j
На мой вопрос, заданный, конечно, в расчете на положительный j
ответ, не привлечь ли П. Потемкина и В. Пяста (о Цензоре я загово-
рил позже), А. А. поморщился и отрицательно качнул белокурой го-
ловой:
— Они вам не нужны. Ваш журнал должен быть свежим, молодым.
А как может пригодиться вам Потёмкин? Владимира Алексеевича
(Пяста), пожалуй, следовало бы пригласить как рецензента... Но их 1
стихи, по моему мнению, не поэзия. j
И тут же настойчиво стал рекомендовать мне: «Непременно возь-
мите у него стихи, у В. Гиппиуса» (Вас. Галахов, затем учитель гимна- 1
зии, родственник Зинаиды Гиппиус), только что напечатавшего, по
протекции того же А. А., следующую пьесу (помню начало): !
Листья осенние вертятся, падают, I
Павшие листья уносит река. ]
Ветер летит, задыхаясь и радуя:
..Ты будешь близка.
732

О БЛОКЕ
Стихи В. Гиппиуса, разумеется, были приобретены. Но «портфель ре-
дакции», освобождаемый в мае 1911 г. — при ликвидации «Гаудеа-
мус»'а, вырыгнул и ворох архисимволических произведений этого,
будто бы, узаконенного последователя Блока. «Будто бы», потому что
в другие года А. А. отзывался о том же Гиппиусе неважно.
— А вот еще бы Цензора... — заикнулся я и моментально ощутил
знойный зуд в корнях волос.
А. А. весело рассмеялся.
— Митя Цензор (его все так и звали: «Митя») не для вас. Из «Ни-
вы» он скоро перекочует в «Родину» (Блок не ошибся). А вам он со-
всем не нужен. Им вы убьете журнал. Возьмите стихи у Кузьми-
на, Иванова, Брюсова... Но не подпускайте к себе и близко Цензора.
Он вообще не поэт.
Сам Александр Александрович дал нам перевод из Гейне («Ло-
релеи»).
— Хорошо было бы, — заметил вдруг, пожевав губами, Блок, — ес-
ли бы «Гаудеамус»'у удалось выцарапать рассказ у Аверченко. Пре-
красные рассказы у него, настоящие. Думаю, что Аверченко — самый
лучший сейчас русский писатель. Вы не гонитесь за эстетикой, а вот
Гоголя нового найдите. А то — очень уж скучно...
Этим визитом не ограничилась моя связь с А. А. по поводу журна-
ла. Всей коллегией мы, помнится, навестили Блока два раза. И Алек-
сандр Александрович не особенно одобрял наш «Гаудеамус», плыв-
ший по морю символизма на полных парусах. Потом, за кончиной
журнала, в «Аполлоне», «Цехе поэтов» и в других клубно-редакци-
онных местах, а также и на дому, я неоднократно беседовал с А. А.
на тему о символизме в частности и о литературной школе вообще
и вынес твердое убеждение, что Блок никогда не был ортодоксаль-
ным символистом. Он одинаково восторженно принимал Ахмато-
ву и Маяковского, Аверченко и Ремизова, Гофмансталя и Мопассана.
Блок был реалистом-романтиком. И символизм его был подве-
нечной фатой этой романтики.
<1923>
733

Примечания
Настоящее издание является первой попыткой представить художественное на-
следие Владимира Нарбута с наибольшей полнотой.
С 1908 по 1922 г. поэт активно публиковался в столичных и провинциаль-
ных периодических изданиях, издал не менее десяти (точное число неизвестно)
стихотворных сборников, последний из них — «Александра Павловна» — вышел
в 1922 г. Однако при жизни ему не удалось выпустить какого бы то ни было собра-
ния своих сочинений.
В 1936 г. Нарбут подготовил к публикации книгу избранных стих-ний «Спи-
раль», куда должны были войти поэтические тексты из книг «Стихи», «Аллилуиа»,
«Вий» (не издана), «Плоть», «Советская земля», «Александра Павловна» и перио-
дических изданий, а также некоторые неопубликованные стихи. Но замысел так
и не был осуществлен.
Посмертно были выпущены лишь два отдельных сборника его стихов. Пер-
вый — «Избранные стихи», подготовленный к печати Л. Чертковым, появился в Па-
риже в 1983 г. Второй — «Стихотворения» (с избранными письмами), подготовлен-
ный Н. Бялосинской и Н. Панченко, вышел в Москве в 1990 г. В том же году Т. Нарбут
и В. Устиновским был опубликован довольно большой корпус стихов в сборнике «Но-
во-Басманная, 19». Затем, в 1999 г., И. Померанцев напечатал подборку «Стихи Вла-
димира Нарбута из российских архивов» в № 215 нью-йоркского «Нового журнала».
При подготовке книги были максимально исследованы и привлечены руко-
писные и машинописные материалы, частично находящиеся в рукописных отде-
лах РГАЛИ и РГБ, частично — в собрании Т. Р. Романовой (Нарбут), внучки поэта.
В настоящее собрание включены все выявленные на сегодняшний день
поэтические и прозаические произведения Нарбута. Они воспроизводятся в то-
ме по его прижизненным сборникам, рукописям, газетным и журнальным публи-
кациям и посмертным изданиям, перечисленным выше.
Орфография и пунктуация публикуемых текстов в целом приведены к совре-
менным нормам. Общеизвестные имена, события и факты не комментируются.
УСЛОВНЫЕ СОКРАЩЕНИЯ
А-1 — Владимир Нарбут. Аллилуиа. [1-е изд.] СПб.: Цех поэтов, 1912.
А-2 — Владимир Нарбут. Аллилуиа. 2-е изд. Одесса, 1922.
734

ПРИМЕЧАНИЯ
АБ - Архив Валерия Брюсова. НИОР РГБ. Ф. 386 (Брюсов В. Я.). Оп. 1. Рукописи
стихотворений, посланных Нарбутом 8 ноября 1911 г. в Москву В. Я. Брюсову
для публикации в журнале «Русская мысль».
АН - Архив Владимира Нарбута. РГАЛИ. Ф. 1687 (Нарбут В. И.). Оп. 1. Фонд об-
разован из рукописных и других материалов, хранившихся в архиве Викто-
ра Шкловского.
АЛ — Владимир Нарбут. Александра Павловна. Харьков: Лирень, 1922.
АР -Архив редакции газеты «Речь» (1907-1918). РГАЛИ. Ф. 1666. Оп. 1.
Аргус — Ежемесячный литературно-художественный журнал «Аргус». СПб., 1913—
1916.
АШ — Архив Виктора Шкловского. Рукописные и машинописные материалы, чер-
новики и наброски к стихам В. И. Нарбута. 1920—1930-е. Собрание Т. Р. Рома-
новой.
БпБ — журнал «Бог помочь — Беседа». Ежемесячное бесплатное приложение
к «Сельскому вестнику». СПб., 1901—1911.
ВЖ — «Всеобщий журнал литературы, искусства, науки и общественной жизни».
СПб., 1910-1912.
Вкти — Газета «Вкгги = Известия Одесского губернского революционного комите-
та и губернского комитета коммунистической партии (большевиков) Украи-
ны». Одесса, 1918-1920.
ВМ — Еженедельный литературный, художественный, общественный и популяр-
но-научный журнал «Весь мир». СПб., 1910—1916.
ВОС — Владимир Нарбут. В огненных столбах. Одесса: Изд. Губернского отдела пе-
чати, 1920.
ВП — Журнал «Всемирная панорама». СПб., 1909—1918.
Галчонок — Детский журнал «Галчонок». СПб., 1911—1913.
Г — Ежемесячник стихов и критики «Гиперборей». СПб., 1912—1913.
Дело - Партийное дело Владимира Нарбута. РГАСПИ. Ф. 589. Оп. 2. Д. 4907.
ЖдВ - Журнал «Жизнь для всех». СПб., 1909-1916.
3 — Журнал «Зори». Киев, 1919.
К — Газета «Коммунист». Орган Центрального комитета коммунистической пар-
тии (большевиков) Украины. Харьков, 1918—1930.
КИ — Журнал «Календарь искусств». Харьков, 1923.
КН — Литературно-художественный и научно-публицистический журнал «Крас-
ная новь». М., 1921-1941.
КС — Владимир Нарбут. Казненный Серафим. Авторский машинописный сбор-
ник. 1920-е. Собрание Т. Р. Романовой.
Л — Литературно-критический и политический журнал «Лава». Одесса: Изд. Губ-
издата, 1920.
ЛиЛ — Владимир Нарбут. Любовь и любовь: Книга стихов III. СПб.: Наш век, 1913.
НБ — Владимир Нарбут. Стихотворения / Публ. Т. Р. Нарбут и В. Н. Устиновского //
Сб. «Ново-Басманная, 19». М.: Художественная литература, 1990.
735

ПРИМЕЧАНИЯ
НЖ — «Стихи Владимира Нарбута из российских архивов» / Публ. И. Померанце- 1
ва // Новый журнал. № 215. Нью-Йорк, 1999. ]
НЖдВ — «Новый журнал для всех». СПб., 1913. 1
НМ — Журнал «Новый мир». Москва, 1925—. I
О — Журнал красной сатиры «Облава». Одесса, 1920. ■ 1
OK — Газета «Одесский коммунист». Одесса, 1918—1920. I
ОдУкРОСТА — Ежедневная газета «ОдУкРОСТА». Одесса: Изд. Одесского обл. отд- -1
ния Всеукраинского бюро РОСТА, 1920; до 24 июля выходила как «ЮгРОСТА». 1
П — «Пробуждение». Литературный, художественный и научный журнал. СПб., |
1906-1916. 1
Плоть — Владимир Нарбут. Плоть: Быто-эпос. Одесса, 1920. 1
Р — Еженедельный иллюстрированный художественно-литературный журнал I
«Родина». СПб., 1879-1916. I
РП — Журнал «Русский паломник». СПб., 1885—1916. 1
PC - Журнал «Родная страна». СПб., 1912-1915. |
Рук. 1913 — Владимир Нарбут. Книга стихов IV. (Неосуществленное издание.) Ру- |
копись 1913 г. НИОР РГБ. Ф. 178. Музейное собрание. Ед. хр. 10755. 1
С - Журнал «Сирена». Воронеж, 1918-1919. |
Сб. 1983 — Владимир Нарбут. Избранные стихи / Подготовка текста, вступитель- |
ная статья и примечания Леонида Черткова. Paris: La Presse Libre, 1983. 1
Сб. 1990 — Владимир Нарбут. Стихотворения / Вступительная статья, составление 1
и примечания Н. Бялосинской и Н. Панченко. М.: Современник, 1990. I
СВ - Газета «Сельский вестник». СПб., 1901-1916. |
СЗ — Владимир Нарбут. Советская земля. Харьков, 1921. |
СЖ — Журнал «Студенческая жизнь», М., 1910. 1
СЛ - Журнал «Светлый луч». СПб., 1907-1913. I
СМ — Ежемесячный литературный, научный и политический журнал «Современ- 1
ный мир». СПб., 1906-1916. I
Спираль — Владимир Нарбут. Спираль. Авторский машинописный сборник. |
1930-е. Собрание Т. Р. Романовой. Машинописный текст книги напечатан сы- 1
ном поэта Р. Нарбутом; на титульном листе — заглавие: «Сборник "Спираль" I
В. И. Нарбута (Стихотворения 1909—1936 гг.)». |
СРЧ — Сборник «Русского чтения». Еженедельный художественно-литературный жур- 1
нал. Бесплатное прилож. к ежедневной газете «Русское чтение». СПб., 1901—1916. I
CT — Журнал «Солнце труда». Киев, 1919. 1
Стихи — Владимир Нарбут. Стихи. Книга I: Стихи 1909 г. Год творчества первый. I
СПб.: К-во «Дракон», 1910. 1
Страж - Журнал «Страж». СПб., 1908-1914. I
Т — «Тропа». [Коллективный сборник:] В. Баян, А. Белецкий, И. Загорский, А. Золин, ]
А. Ижев, В. Нарбут, Е. Новская, Б. Одоевский, Ю. Райтлер, Ю. Соколовская, И. Ура- |
зов, И. Эренбург и др. Харьков: Комиссия по проведению «Недели санитарного J
благоустройства мест заключения в память д-ра Гааза (1—8 мая 1922 г.)», 1922. |
736

ТД — Ежемесячный художественно-литературный, общественный и научно-по-
пулярный иллюстрированный журнал «Тридцать дней». М., 1925—1941.
СтСб — «Студенческий сборник». Вышний Волочек: Изд. Н. Г. Цыварева, 1909.
ХП — Газета «Харьковский понедельник». Харьков, 1922—1923.
ЧС — Ежедневная политическая, экономическая и литературная газета «Черни-
говское слово». Чернигов, 1906—1916.
ЮгРОСТА — Ежедневная газета «ЮгРОСТА». Одесса: Изд. Одесского обл. отд-ния
Всеукраинского бюро РОСТА, 1920; с 24 июля выходила как «ОдУкРОСТА».
G - журнал «Gaudeamus». СПб., 1910-1911.
Стихи
РАННИЕ СТИХОТВОРЕНИЯ 1906-1909 ГОДОВ
В раздел включены ранние стихотворения Нарбута, в том числе подборка из «Сту-
денческого сборника», которую сам Нарбут считал началом своего поэтическо-
го пути (см. ответ на анкету литературоведа С. А. Венгерова во вступительной
статье). Редчайший экземпляр сборника хранится в частном собрании в Одессе.
На его титульном листе авторы оставили благодарственные инскрипты в адрес
издателя, в том числе и Нарбут: «Николаю Георгиевичу Цывареву в память пер-
ваго знакомства. Владимир Нарбут». Один из автографов датирован: «23/11.09».
Сборник был составлен и издан по инициативе Н. Г. Цыварева, о чем свидетель-
ствует автограф Михаила Ковалева (впоследствии писал под псевдонимом Рю-
рик Ивнев). После революции Николай Цыварев переехал в Одессу, где был рас-
стрелян примерно в 1924 г. (сведения о «Студенческом сборнике» и Н. Г. Цываре-
ве предоставлены Е. М. Голубовским).
Бандурист (С. 129). Впервые: Сб. 1983. С. 31. Печ. по: АН. Ед. хр. 1.
На Украине (С. 130). Впервые: НЖ. Печ. по: АН. Ед. хр. 1.
Цветы (С. 131). Печ. впервые по: АН. Ед.хр. 1. Л. 1
Родина (С. 131). Впервые: НЖ. Печ. по: АН. Ед. хр. 1.
Коршун (С. 133). Впервые: НБ. Печ. по: АН. Ед. хр. 1. Посвящается Ф. Лазарен-
ко. По свидетельству Л. Черткова, Ф. М. Лазаренко был директором гимназии
в гор. Глухов, где учился Нарбут (О. Лекманов указывает на то, что он был гим-
назическим учителем поэта). На самом деле глуховскую гимназию с 1875 по
1907 гг. возглавлял М. Ф. Лазаренко. Возможно, посвящение адресовано его
сыну Ф. М. Лазаренко (1888—1953) — гимназическому товарищу Владими-
ра и Георгия Нарбутов, впоследствии — известному советскому ученому-ги-
стологу, члену-корреспонденту Академии медицинских наук СССР. См. также
примеч. к разделу «Аллилуиа».
«Осенний сад, осенний сад...» (С. 133). Печ. по: СП. 1908. №2. С. 312.

ПРИМЕЧАНИЯ
Светлый луч (С. 134). Печ. по: СЛ. 1908. № 2. С. 371.
В скиту. Поэма (С. 135). Печ. по: СЛ. 1909. № 1. С. 135-136.
«В сетях полуденного плена...» (С. 137). Печ. по: СЛ. 1909. № 3. С. 445.
«Весной, когда в долинах тает снег...» (С. 137). Печ. по: СЛ. 1909. № 5. С. 893.
«Солнце вдруг пропало...» (С. 138). Печ. по: СЛ. 1909. № 6. С. 1049.
Орел (С. 138). Печ. по: СЛ. 1909. № 6. С. 2026.
Облака (С. 139). Печ. по: СЛ. 1909. № 7-8. С. 2220.
Осень (С. 140). Печ. по: СЛ. 1909. № 10. С. 2624.
У моря ночного (С. 141). Печ. по: СЛ. 1909. № 10. С. 2730.
«Закатный алый океан...» (С. 142). Печ. по: СЛ. 1909. № 11. С. 2924.
Зима (С. 143). Печ. по: СтСб. Этим стих-нием открывался «Студенческий сборник».
У залива (С. 143). Печ. по: СтСб.
Раб (С. 144). Впервые: СЛ. 1909. №9. С. 2544 (без последнего четверостишия);
в оглавлении номера первая строка: «Я не любил тебя, родная...» Печ. по: СтСб
(без названия, которое дано в оглавлении).
Аэроплан (С. 145). Печ. по: ВП. 1909. № 33. С. 14.
Паук-крестовик (С. 145). Впервые: G. 1910. №9. Зане (церк.-слав.) — так как, по-
тому что.
«КНИГА I. СТИХИ 1909 Г<ОДА>» (1910)
В раздел вошли стихотворения из первой книги «Стихи. Книга I», вышедшей
в 1910 г.
На заре (С. 147). Стихи. С. 3.
«Заплачу ль, умру ли...» (С. 147). Стихи. С. 4.
Плавни (С. 148). Стихи. С. 5.
Ранней весной (С. 149). Стихи. С. 7.
«Высоким тенором вы пели...» (С. 150). Стихи. С. 9.
Прибой (С. 150). Стихи. С. 10.
Весна (С. 151). Стихи. С. 12.
«С каждым днем зори чудесней...» (С. 152). Стихи. С. 14.
Сыроежки (С. 153). Стихи. С. 15.
В глуши. Пастель (С. 154). Стихи. С. 17.
Гобелен (С. 155). Стихи. С. 19.
В оранжерее (Закат) (С. 155). Стихи. С. 21.
«Мшистые, точно зашитые в сетку...» (С. 156). Стихи. С. 23.
Танцовщица (С. 156). Стихи. С. 24.
Двойник (С. 157). Стихи. С. 26.
У моря (С. 158). Стихи. С. 28.
Певень (С. 159). Стихи. С. 30. Певень — петух. Сошник — часть сохи, плуга. Крини-
ца — колодец. Голубец — навес над колодцем.
738

На хуторе («Голубовато-серебристый...») (С. 160). Стихи. С. 32.
В горах (С. 160). Стихи. С. 34.
Праздник (С. 161). Стихи. С. 36. Переплавная Середа — церковный праздник Пре-
половение, среда четвертой недели после Пасхи.
«Просека к озеру, и — чудо...» (С. 162). Стихи. С. 38.
«Туман окутал влажным пледом...» (С. 163). Стихи. С. 40.
Сад (С. 163). Стихи. С. 42.
«Кудрявых туч седой барашек...» (С. 164). Стихи. С. 44.
Перед грозою ночною (С. 165). Стихи. С. 45.
Тополя (С. 165). Стихи. С. 46.
В зной (С. 166). Стихи. С. 48. Сухмень — засуха, сухой ветер.
«Облака, как белые межи...» (С. 167). Стихи. С. 50. Треба — заказная молитва.
У старой мельницы (С. 167). Стихи. С. 51.
На колокольне («Лук со стрелою да лук со стрелою...») (С. 168). Стихи. С. 52.
Предутреннее (С. 168). Стихи. С. 54.
«Налег и землю давит Зной...» (С. 169). Стихи. С. 55.
Черная смородина (С. 169). Стихи. С. 56.
«Сверкали окна пред грозой...» (С. 170). Стихи. С. 58.
«Вода в затоне нежна, как мрамор...» (С. 171). Стихи. С. 60.
Яга (С. 171). Стихи. С. 61.
Под вечер (С. 172). Стихи. С. 63. Облог — заросшая полоса меж двух пашен.
Знойные трубы (С. 173). Стихи. С. 65. Нетопыри — летучие мыши.
Захолустье (С. 173). Стихи. С. 67. Застреха — нижний нависший край крыши.
Торф. Поэма (С. 174). Стихи. С. 68. Гай — заросший островок. Аир — болотное ра-
стение.
«Как неожиданно и скоро...» (С. 176). Стихи. С. 72. Каплица — часовня. Атавы —
травы, в тот же год выросшие на месте скошенных.
В ночном (С. 177). Стихи. С. 74. Курень — шалаш. Левада — пастбище, огорожен-
ный луг.
Земляника (С. 178). Стихи. С. 76.
Шмели (С. 180). Стихи. С. 80.
Облака (С. 180). Стихи. С. 82.
Вишня (С. 181). Стихи. С. 84. Штамб — ствол дерева.
Ночь
1. «Ночь, как священник в черной рясе...» (С. 182). Стихи. С. 86.
2. «Запруду черными платами...» (С. 183). Стихи. С. 87.
Под луной (С. 184). Стихи. С. 89.
Сосны (С. 184). Стихи. С. 91.
«В посиневшем небе виснут...» (С. 185). Стихи. С. 93.
Осень (С. 185). Стихи. С. 94.
«Еще стоят в аллеях песни...» (С. 186). Стихи. С. 96. Улусы — правильные ряды
полей, пашен.

ПРИМЕЧАНИЯ
Опенки (С. 187). Стихи. С. 97. '?
«Уж дни заметно коротают...» (С. 187). Стихи. С. 99. ;
Отъезд (С. 188). Стихи. С. 100. Пожени — края, опушки. ì
Осенняя заводь (С. 189). Стихи. С. 103.
Поморье (С. 190). Стихи. С. 105. ,j
«Как рано вышел бледный серп...» (С. 191). Стихи. С. 107. ,
Русь (С. 192). Стихи. С. 109. ■
Длинный вечер (С. 192). Стихи. С. 110. Укрухи — ломтики хлеба, крошки.
«Свет Разума падает в душу...» (С. 193). Стихи. С. 112.
Предпоследнее. Мужской сонет (С. 193). Стихи. С. 113.
«У иконостаса свечи плачут...» (С. 194). Стихи. С. 114.
Она
1. «Черница в белом клобуке...» (С. 194). Стихи. С. 115.
2. «Ужасный миг! С моих очей...» (С. 195). Стихи. С. 116.
3. «Пред рассветом кричали орлы...» (С. 195). Стихи. С. 117.
«Под вечер уходить люблю...» (С. 195). Стихи. С. 118.
Лесные цветы (С. 196). Стихи. С. 119.
Над осенними прудами (С. 197). Стихи. С. 121.
Вереск (С. 198). Стихи. С. 123.
Поэт (С. 199). Стихи. С. 125.
Невеста
1. «Еще вчера, когда заглох...» (С. 199). Стихи. С. 127.
2. «А сегодня — бледна и грустна...» (С. 200). Стихи. С. 128. Мыза — хутор.
«Ласкай меня... Ласкай, баюкай...» (С. 201). Стихи. С. 130.
Вдали (С. 201). Стихи. С. 131.
Встреча (С. 202). Стихи. С. 132.
СТИХОТВОРЕНИЯ 1910-1912 ГОДОВ
В раздел включены стихотворения, написанные в 1910—1912 гг., но не вошедшие
в изданные автором при жизни сборники. Большая часть этих стихотворений бы-
ла опубликована им в периодике тех лет.
Комета (С. 203). Печ. по: ВП. 1910. №43. С.15. 19 мая 1910 года Земля прошла
через хвост кометы Галлея. Ожидание этого события вызвало широкий резо-
нанс в прессе, сопровождавшийся слухами и паникой. Иллюстрацией к стихо-
творению может служить акварель Георгия Нарбута «Пейзаж с кометой» (1910,
акварель, тушь, белила).
Поезд (С. 204). Печ. по: СЛ. 1910. № 2. С. 358.
На Голгофе (С. 205). Печ. по: СЛ. 1910. № 3. С. 501.
Веснянка (С. 205. Печ. по: СЛ. 1910. №4. С. 783.
740

стихи
Всю ночь... (С. 206). Печ. по: СЛ. 1910. №6. С. 1251.
Закат (С. 206). Печ. по: СЖ. №41 (12 дек.). С. 6.
Зимняя ночь (С. 207). Печ. по: СЖ. №42 (19 дек.). С. 7.
«Как сладко и весело: снег и луна!..» (С. 208). Печ. по: ВП. 1910. №81. С. 5.
Летний вечер (С. 209). Печ. по: СЛ. 1910. № 7. С. 1468.
В саду (С. 209). Печ. по: СЛ. 1910. № 8. С. 1748.
Перед праздником (С. 210). Печ. по: СЛ. 1910. № 10. С. 2148.
Степной вечер (С. 211). Печ. по: АН. Ед. хр. 2.
Роса (С. 211). Впервые: НЖ. Печ. по: АН. Ед. хр. 2. Невыразимая печаль... — ср. од-
ноименное стих-ние О. Мандельштама 1909 г.
«Туда, где прячутся реки истоки...» (С. 212). Печ. по: АР. Ед. хр. 2639.
Январь (С. 212). Печ. по: СЛ. 1911. № 1. С. 8.
«Зима плывет, село заваливая...» (С. 214). Печ. по: СЛ. 1911. № 2. С. 3.
Предосеннее (С. 214). Печ. по: СЛ. 1911. № 2. С. 48.
«Дождь прошел на той неделе...» (С. 215). Печ. по: СЛ. 1911. № 2. С. 48.
Пасха («С прозрачным холодком, со свежестью весенней...») (С. 215). Печ. по:
СЛ. 1911. №4. С. 1-2.
Лунный свет (С. 216). Печ. по: СЛ. 1911. №6. С. 161.
В июле (С. 217). Печ. по: СЛ. 1911. № 7. С. 16. Дергач, или коростель, — небольшая
птица, гнездится в лугах, заросших болотах, засеянных пашнях.
Летний вечер (С. 218). Печ. по: СЛ. 1911. № 7. С. 8.
Вечерний дождь (С. 218). Печ. по: СЛ. 1911. № 8. С. 8.
«Под вечер низкий на полях опять...» (С. 219). Печ. по: АБ.
Летний дождь («Янтарно-яркий солнца диск...») (С. 220). Печ. по: АБ.
Ночевка (С. 221). Печ. по: АБ.
В липовой беседке (С. 222). Печ. по: АБ.
В августе (С. 223). Печ. по: Журнал «Вестник Европы». 1910. № 8 (авг.). С. 102.
Под месяцем (С. 224). Печ. по: Журнал «Пробуждение». 1911. № 1. С. 18.
Зимнее одиночество (С. 224). Печ. по: ВЖ. 1911. № 3. С. 167-168.
На даче (С. 225). Печ. по: G. 1911. №4. С. 2.
В усадьбе летом (С. 226). Печ. по: Страж. 1911. №43 (июль). С. 1 (с указанием пе-
репечатки из журнала «Русское чтение»).
Романс (С. 227). Впервые: НБ.
Осенняя сказка (С. 227). Печ. по: G. 1911. №4. СЛ. С. Городецкому. С. М. Городец-
кий (1884—1967) — русский поэт, один из создателей студенческого «Круж-
ка молодых» (Санкт-Петербургский университет), «Цеха поэтов», акмеисти-
ческой школы. Творчество Городецкого, отмеченное интересом к древней
славянской мифологии и фольклору, оказало «очевидное» влияние (Л. Черт-
ков) на становление поэтического стиля Нарбута. Вершняк — подъемный за-
пор в мельничной плотине. Петел — то же, что и певень, петух. Онуча — об-
мотка для ноги, портянка.
Светское (С. 229). Печ. по: G. 1911. № 3. С. 4.
741

ПРИМЕЧАНИЯ
Май (С. 230). Печ. по: СРЧ. 1911. № 18-19. С. 148.
Утро (С. 230). Печ. по: СРЧ. 1911. № 27-28. С. 220.
Ночью («Река под месяцем уснула...») (С. 231). Печ. по: ВЖ. 1911. №6. С. 119—
120.
Последняя весна (С. 232). Печ. по: G. 1911. №6. С. 2. Одебрянную — т. е. превра-
щенную в дебри.
Смерть (С. 232). Печ. по: G. 1911. №6. С. 2.
Летний дождь («Дохнули тучи низким вздохом...») (С. 234). Печ. по: ВЖ. 1911.
№7-8. С. 111-112.
В июле (С. 235). Печ. по: ВЖ. 1911. № 9. С. ??
На закате (С. 235). Печ. по: ВЖ. 1911. № 10. С. 27-28.
Сонет («На побледневшие поля...») (С. 236). Печ. по: ВЖ. 1911. № 10. С. 115-116.
Монастырь (С. 237). Впервые: ВЖ. 1911. № 11. С. 171-172 (первые четыре стро-
фы). Печ. по: АБ.
Левада (С. 238). Впервые: G. 1911. № 8, под загл. «Левады», в другой ред.:
Ой, левады пенносенныя
Украинския земли!
Что мне Рим?
И что мне Генуя
И в Версале короли?
Свисты иволг за ракитами
За курчавыми текут.
А под травами побитыми
Ветхих ящериц закут.
В яме ключ блестит жемчужиной,
В яме светлой и косой;
Много гнезд глухих разрушено
Огнеметною косой...
Под пеньком, под кочкой кроткою -
Глубоко от ока птиц —
Спрятан бурою медведкою
Ворох маленьких яиц.
Пресмыкается земной рак.
Яйцы — серая икра;
Мох в гнезде, как мягкий войлок.
А вверху пылит жара.
742

Ветхи — кочки. За левадою
Ленью вскормлена река,
И в ней небо, синью падая,
Претворило облака.
День течет, левады жалуя
Свистом иволг. Смугл-покой,
Где старухою беспалою
Волочится Русь с клюкой...
Печ. по: Сб. 1990. С. 116.Левада — примыкающий к усадьбе участок с огородом
и садом, используемый под сенокос и пастбище. Хома Врут — герой повести
Гоголя «Вий» из сборника «Миргород», философ и бурсак, т. е. студент класса
философии Киево-Могилянской коллегии (у Гоголя — семинарии), проживаю-
щий в бурсе — специальном общежитии для малоимущих студентов при кол-
легии. Ключевой образ в поэзии Нарбута. Супоросая — беременная (о свинье).
Гадом, лысою Медведкою... / Пресмыкайся, земляной рак — Медведка — крупное
роющее насекомое. Вульвой был бунчук богат... Тарас Бульба — казацкий пол-
ковник, герой одноименной повести Гоголя из сборника «Миргород», сыновья
Тараса Остап и Андрий учились в Киевской бурсе. Бунчук — древко с привя-
занным к нему конским хвостом, один из клейнодов, то есть атрибутов власти
Войска Запорожского. Бунчуки носили перед гетманом или атаманом во вре-
мя похода. Очипок — головной убор укр. замужних женщин-крестьянок. В Глу-
хове, в Никольской, гетмана / Отлучили от Петра — Петр I, узнав о переходе
своего соратника гетмана Ивана Мазепы на сторону шведского короля Кар-
ла XII, приказал перенести столицу Гетманщины в Глухов. Здесь, в Троицком
соборе, в присутствии российского императора в ноябре 1708 г. Мазепа был
предан анафеме, а его чучело подвергнуто символической казни. Новым гет-
маном был выбран Иван Скоропадский. Его дом в Глухове находился возле
Николаевской церкви, которая была перестроена из церкви Скоропадского.
На площади перед церковью проводились казацкие «рады» — собрания. Ско-
рее всего, именно здесь, на раде, Петр I озвучил повеление об избрании но-
вого гетмана, предшествовавшее отлучению Мазепы от церкви. Супоросого /
Края бульбу держишь ты — Бульба — луковица растения.
Шарманка (С. 240). Впервые: Сб. 1983. С. 62. Печ. по: АН. Ед. хр. 5.
«Сегодня весь день на деревне...» (С. 241). Впервые: G. 1911. №9. Печ. по: Сб.
1990. С. 126.
«Улыбнулся древнею улыбкою...» (Из цикла «Ущерб») (С. 242). Печ. по: Сб.
1990. С. 128.
Пасха
1. Красная (С. 243). Впервые: G. 1911. № И. Печ. по: Сб. 1990. С. 129.
2. Лесная (С. 243). Впервые: G. 1911. № 11. Печ. по: Сб. 1990. С. 129.

ПРИМЕЧАНИЯ
«В доме — сонники да кресла...» (С. 244). Впервые: G. 1911. № 8. Печ. по: Сб. 1990.
С. 131.
«Снова август светлый и грустящий...» (С. 246). Печ. по: АБ.
Накануне осени (С. 246). Печ. по: АН. Ед. хр. 5. Ангела крыло — в Сб. 1983: «воро-
на крыло».
Утро в степи (С. 248). Печ. по: АН. Ед. хр. 5.
Октябрь (С. 248). Печ по: Сб. 1983. С. 73.
Сонет («Шумит вода, взбегая на колеса...») (С. 249). Печ. по: Н. 1911. № 36. С. 658.
На пасеке (С. 250). Печ. по: СВ (воскреси, прибавл.). 1911. № 149 (10 июля). С. 3.
Вечером на озере (С. 250). Печ. по: Р. 1911. № 30 (24 июля). С. 1.
Летом (С. 252). Впервые: СВ. 1911. № 166 (31 июля). С. 2. Печ по: Сб. 1983. С. 67.
Июнь (С. 252). Печ. по: БпБ. 1911, август. С. 1
Июль (С. 253). Печ. по: БпБ. 1911, август. С. 1
В осенней тишине (С. 254). БпБ. 1911. Сентябрь. С. 13.
Зима (С. 255). БпБ. 1911, ноябрь. С. 19.
Романс (С. 256). Печ. по: Р. 1911. №48 (27 нояб.). С. 711.
Зимней ночью (С. 257). Печ. по: Р. 1911. №7 (12 февр.). С. 90; газ. СВ (воскреси,
прибавл.). 1912. № 1. С. 6 (под загл. «Зимняя ночь»).
Зимняя тройка (С. 258). Впервые: G. 1911. №5. Печ. по: Сб. 1990. С. 123.
Вербный вечер (С. 259). Печ. по: G. 1911. №10. С.1. Град невидимый Китеж -
По преданию, скрылся под землю во время нашествия Батыя. На его месте об-
разовалось Святое озеро. См. примеч. к «Сказанию о невидимом граде Китеже».
Осень (С. 259). Печ. по: СРЧ. 1911. №41-43. С. 330.
В сентябре (С. 260). Печ. по: СВ. 1911. № 205 (18 сент.). С. 2.
Месяц (С. 261). Печ. по: АБ.
Тетерева (С. 262). Печ. по: АБ. И. Я. Билибину. Иван Яковлевич Билибин (1876—
1942) — русский художник, участник объединения «Мир искусства». Братья
Нарбуты жили у него на квартире в Санкт-Петербурге. Оказал значительное
воздействие как на графику старшего брата Владимира Нарбута — Георгия,
так и на его поэзию, на ее фольклорно-сказочную тематику (Л. Чертков). Ту-
бо! — команда-запрет собаке.
Сентябрь (С. 263). Впервые: Сб. 1983. С. 72. Печ. по: АБ. И быль глухой Литвы, вспо-
енная Украиной... — украинская линия герба Нарбутов восходит к древнейше-
му — легендарная летопись относится к X в. — литовскому роду Трабы. Экс-
трактором царапать. Экстрактор, он же выбрасыватель, — деталь оружия для
извлечения стреляной гильзы или патрона.
Вечерня (С. 264). Печ. по: СВ. 1911. № 250 (13 нояб.). С. 4.
Россия («Как не любить тебя, Россия...») (С. 265). Печ. по: РП. 1911. № 50. С. 790.
Вечерня в селе (С. 266). Печ. по: РП. 1911. №51. С. 813.
«Окончен труд последний в поле...» (С. 267). Печ. по: СРЧ. 1911. № 51-52. С. 398.
Иней (С. 267). Печ. по: СРЧ. 1911. № 51-52. С. 398.
Стенные часы (С. 268). Печ. по: Галчонок. 1912. №7(18 февр.). С. 4.
744

В церкви (С. 269). Печ. по: РП. 1912. № 2. С. 30.
От заутрени (С. 269). Впервые: НБ.
Монастырские песни («Жизнь моя во Господе! Жизнь моя земная...»)
(С. 270). Печ. по: РП. 1912. № 32. С. 487.
Схимник (С. 271). Печ. по: Газета «Орловский вестник». 1912. № 51 (26 февр.). С. 2.
Зимней ночью в дороге (С. 272). Печ. по: СВ. 1912. № 46 (26 февр.). С. 6.
Инок (С. 273). Печ. по: СВ (воскреси, прибавл.). 1912. № 72 (1 апр.). С. 5.
Предчувствие весны (С. 273). Печ. по: СРЧ. № 9-11. С. 75.
На Пасхе (С. 274). Печ. по: Р. 1912. № 13 (25 марта). С. 173.
После Пасхи (С. 275). Печ. по: Страж. 1912, апрель. №52. С. 1. Артос — от греч.
«квасной хлеб», просфора всецелая, общий членам церкви освященный хлеб.
В продолжение Светлой седмицы занимает в храме самое видное место, вме-
сте с образом Воскресения Господня и, в заключение пасхальных торжеств,
раздается верующим.
После обедни (С. 276). Печ. по: РП. 1912. № 6. С. 87.
После грозы (С. 277). Печ. по: СРЧ. № 28-29. С. 222.
«Как чудно-хороши те вечера...» (С. 277). Печ. по: СРЧ. № 32-33. С. 254.
Урожай (С. 278). Печ. по: ЖдВ. 1912. № 7. С. 1025, За белесым осотом... Осот - тра-
вянистое растение с желтыми цветками, считается сорняком.
Зной (С. 279). Печ. по: СВ. 1912. № 173. С. 5.
Тихой ночью (С. 279). Печ. по: РП. 1912. № 17. С. 244.
Отшельник (С. 280). Печ. по: РП. 1912. № 18. С. 262.
В мае (С. 281). Печ. по: РП. 1912. № 22. С. 330.
Святой миг (С. 282). Печ. по: РП. 1912. № 27. С. 404.
Пчелы (С. 282). Печ. по: РП. 1912. № 30. С. 456.
Монастырские песни («Когда застигнута врагом врасплох...») (С. 284). Печ.
по: РП. 1912. №35. С. 532.
«И снилось мне: огонь лампады...» (С. 284). Печ. по: РП. 1912. № 35. С. 532.
Осень в селе (С. 285). Печ. по: Страж. 1912. №58. С. 1265 (с указанием перепечат-
ки из журнала «Русское чтение»). «Дориносима» — ключевое слово Херувимской
песни, исполняемой в ходе литургии в Великую субботу; составлено из греч.
«дори» (копье) и русск. «ношу» и означает: «сопровождать кого-либо с копья-
ми». В древности, когда провозглашали новоизбранного императора, римские
воины торжественно поднимали его и несли на щите посреди окружавших его
копий легиона. В ходе богослужения диакон, как бы представитель невидимого
легиона ангелов, подъемлет Царя всех над головой, на дискосе, как бы на щите.
Бородино (С. 286). Печ. по: РП. 1912. №40. С. 621. Сто лет минуло... 26 авг. (7 сент.)
1912 г. исполнилось столетие Бородинского сражения, крупнейшего сражения Оте-
чественной войны 1812 г. между русской армией под командованием генерала от
инфантерии Михаила Голенищева-Кутузова и французской армией под командо-
ванием императора Наполеона I Бонапарта. Ознаменовалось победой русской ар-
мии и предопределило исход Отечественной войны 1812 г. «Зверь апокалипсиса» —

ПРИМЕЧАНИЯ
образ из Откровения Иоанна Богослова. Тайнозритель увидел Первого зверя вы-
ходящим из моря, «с семью головами и десятью рогами: на рогах его было десять ■;
диадим, а на головах его имена богохульные» (Опер. 13:1—2). Второй зверь Апока- >
липсиса, лжепророк с рогами, подобными агнчим, вышел из земли.
Наполеон (С. 287). Печ. по: РП. 1912. №42. С. 643. Атилла (Аттила) - с 434 по 453 г.
правитель Гуннской державы в пределах от Рейна до Кавказа и Волги, в позд-
них преданиях прозванный «Бичом Божиим».
Кутузову (С. 289). Печ. по: СВ. 1912. № 225 (14 окт.). С. 5.
Снег (Из воспоминаний детства) (С. 290). Печ. по: ВЖ. 1912. № 2. С. 27-28.
Зимой в лесу (С. 291). Печ. по: ЖдВ. 1912. № 2. С. 193.
«Усталый день, как строгий инок...» (С. 292). Печ. по: СЛ. 1912. № 7. С. 12.
Весной на набережной (С. 292). Печ. по: «Воскресная вечерняя газета». 1912.
№ 1 (27 мая). С. 3.
Вербная суббота («Мне не забыть субботы вербной...») (С. 293). Печ. по:
Р. 1912. № 12. С. 168; тогда же: РП. 1912. № 11. С. 164. Вербная суббота - канун
Вербного воскресения, праздника входа Христа в Иерусалим, предваряюще-
го Страстную неделю.
На Страстной неделе (С. 294). Печ. по: РП. 1912. № 12. С. 189. Страстная неде-
ля — последние шесть дней Великого поста, предшествующие Пасхе, во вре-
мя которых вспоминаются Тайная вечеря, предание на суд, распятие и погре-
бение Иисуса Христа.
Христос Воскрес! (С. 295). Печ. по: РП. 1912. № 13. С. 194.
Пасха («И Благовещенье, и Пасха...») (С. 296). Печ. по: журнал «Против течения».
1912. №25 (17 марта). С. 4.
Весенним днем (С. 297). Печ. по: Н. 1912. № 14. С. 273.
На баштане (С. 298). Печ. по: СМ. 1912. № 11. С. 144. Кургузы — здесь — с коротки-
ми черенками.
Весенняя ночь (С. 299). Печ. по: PC. 1912. №4. С. 130. Эпиграф — неточная цита-
та первой строки стихотворения А. К. Толстого (1817—1875) «Шумит на дво-
ре непогода...».
«Снова вечер, синий и прохладный...» (С. 300). Печ. по: PC. 1912. № 5. С. 172.
Апрель (С. 300). Печ. по: П. 1911. № 8. С. 244.
Май (С. 301). Печ. по: П. 1912. № 10. С. 306; опубл. в: Р. 1915. № 21. С. 278, под загл.
«В дороге».
Сенокос (С. 302). Печ. по: PC. 1912. №6-7. С. 1.
Вечер сенокоса (С. 303). Печ. по: СМ. 1912. № 12. С. 114.
Ненастье (С. 304). Печ. по: PC. 1912. № 10. С. 1.
Зимний день (С. 305). Печ. по: ВП. 1912. № 189. С. 4.
Гаданье (С. 305). Печ. по: Сб. 1990. С. 139 (по черновику).
На Фонтанке (С. 306). Впервые: Г. 1912. № 3. С. 15—17. Фонтанка — улица в Санкт-
Петербурге.
Метель (С. 308). Печ. по: П. 1912. № 21. С. 655.
746

стихи
Иней (С. 308). Печ. по: П. 1912. № 20. С. 626.
Рождество (С. 309). Впервые: СВ. 1911. № 284 (25 дек.). С. 6. Печ. по: Страж. 1912,
декабрь. №60. С. 1.
Телепень и его слуга (С. 310). Впервые: Г. 1913. №9-10. С. 33. Печ. по: Сб. 1990.
Телепень — здесь: неуклюжий, глупый человек.
Вечер («Умерла холодная заря...») (С. 311). Впервые: П. 1912. № 5. С. 157.
«АЛЛИЛУИА» (1912)
Раздел назван по второй книге Нарбута, вышедшей двумя изданиями (А-1 и А-2).
А-1 (1912) «была набрана и предана тиснению в типографии "Наш век" (С.-Пе-
тербург, Невский пр., №140-2) под наблюдением управляющего последней —
Ф. Я. Шевченко — в апреле 1912 г. Клише для книги изготовлены цинкографией
Голике, причем контуры букв заимствованы из Псалтыри, относящейся по вре-
мени к началу XVIII века и принадлежавшей Ф. М. Лазаренко. Клише для обложки
выполнены по набору, сделанному Синодальной типографией. Прочие украше-
ния — работы И. Я. Билибина, Е. Нарбута и М. Я. Чемберс» (А-1. С. 24). Тираж кни-
ги 100 экз. Название и эпиграф к ней даны на церковнославянском языке. Сти-
хотворения «Волк» и «Портрет» даны с нумерацией «I» и «II», подразумевающей
объединение в диптих, подобным образом пронумерованы «Гадалка» и «Упырь».
А-2 вышла в Одессе в мае 1922 г., в количестве 1000 экз. Книга была набрана гра-
жданским шрифтом, с авторским предисловием: «Настоящее издание "Аллилуиаи
является почти дословным повторением этого же сборника, выпущенного "Це-
хом поэтов" в Петербурге, в 1912 году, и тогда же конфискованного и уничтожен-
ного Департаментом печати. Никаких существенных изменений в переиздание
не внесено, — выброшены лишь эпиграфы да посвящения, как устаревшие, да
"Лихая тварь" дополнена третьим стихотворением, случайно не вошедшим в пер-
вое издание и помещенным в журнале Типерборей"». Стихи раздела печатаются
по обоим изданиям с уточнениями, сделанными по Сб. 1983 и Сб. 1990. Аллилуиа
(аллилуйа, аллилуйя) — церковная («ангельская») песнь, молитвенное хвалебное
слово, используемое в православном богослужении, восходит к: «Хвалите Яхве»
(др.-евр.), содержит имя Бога. Хвалите Господа... — Псалом 148, отрывок из ко-
торого использован в качестве эпиграфа, принадлежит к числу шести последних,
«хвалитных» (или «хвалимых») псалмов и представляет собою торжественное
призывание всего видимого и невидимого мира, разумной и неразумной приро-
ды к прославлению Господа. В православном богослужении эти псалмы, каждый
из которых надписывается словом «Аллилуиа», входят в состав утрени.
Нежить (С. 312). А-1. С. 7. А-2. С. 7. Щур, щуренок — крыса, другие мелкие грызуны;
также предок, родоначальник, домовой. Сыровец — квас. Голомозый — лысый,
плешивый. Втуне — напрасно. См. стих-ние Н. Гумилева «Крыса».
747

ПРИМЕЧАНИЯ
Лихая тварь. Эпиграф из повести Н. Гоголя «Ночь перед Рождеством». В Спираль
(С. 19) под загл. «Распутная». j
1. «Крепко ломит в пояснице...» (С. 313). А-1. С. 11. А-2. С. 9. Две сестры... два ,
тушкана... — в Сб. 1990: «три сестры», «три тушкана». '\
2. «Как махнет-махнет — всегда на макогоне...» (С. 316). А-1. С. 15. А-2. С. 12.
С. Ю. Судейкин ( 1882—1946) — художник. Макогон — пест, закругленная кни-
зу деревянная палка, атрибут украинских народных обычаев, связанных со j
сватовством, приготовлением рождественской кутьи. Шишига — домовой.
Лежнюга — лежебока. Высмыкнется — выдернется. Ра счужаривать — чесать.
Порохня — труха. Подхопишься — поймаешь. Будяги — чертополох.
3. «Луна, как голова, с которой...» (С. 318). Впервые: Г. 1913. №3. С. 13—
15 (под загл. «Ведьма» и с посвящ. Н. Гумилеву). В А-1 не входило. А-2. С. 14.
В Спираль (С. 22) под загл. «Полночная луна» как второе стих-ние дипти-
ха; вместо: В углы шарахнулась скотина... ~ раскинулся на кожухе:
В углу шарахнулась скотина... ,
Не помышляя ни о чем,
во сне подпасок долгоспинный
себя считает богачом.
вместо: Ив низкой каше колкой дрожью - несли в щенке луны лучи:
И после, в хате
колкой дрожью
озноб колотит на печи.
Чебрец, ромашка, подорожник,
себя ж настойками лечи!
Пьяницы (С. 319). А-1. С. 19. А-2. С. 16. Эпиграф из стихотворения Е. Гребенки
(1812—1848), украинского и русского поэта и прозаика. В Сб. 1990 опублико-
вано с позднейшей авторской правкой: вместо ст. Торчмя торчит, что сыч. /
Водянкой буйной глаз -И все, как жерла труб, в разымчивом угаре:
Торчмя торчит, что сыч.
Ворочается глаз,
фарфоровый, пустой (а веко — сенбернара):
мерещится попу, что потолок сейчас
с половой плюхнет вниз, сорвавшись с ординара.
Вояка свесил ус, и — капает с него.
...Под Плевною пошли на вылазку османы:
в ущелье — таборов разноголосый вой,
тюрбаны и чалма, и феска — сквозь туманы.
748

Светает. Бастион... Спросонья... «Ро-та, пли!..»
Обрюзгший землемер — находчивый бурсак:
Цыбулю — пополам, не круто посоли,
не заблудиться б тут да не попасть впросак.
Все собутыльники в размывчивом угаре.
Вместо ст. И в зеркальце косом, в куске его — мертвец —Ив зеркальце косом —
Сковорода-скопец. Услон — спуск или подъем с горы или в гору. Квач — по-
мазок в дегтярнице, отсюда значение: «размазня». Под Плевною... Осман... —
осада русскими войсками города Плевны, занятого турецкими войсками Ос-
мана-паши в ходе Русско-турецкой войны 1877—1878 гг. Бланманже —десерт,
желе из молока. Расплаживая — от «плодить».
Горшечник (С. 321). А-1. С. 23. А-2. С. 18. Эпиграф из повести Н. Гоголя «Сорочин-
ская ярмарка». В Сб. 1990 опубликованы варианты из рукописного сб. «Спи-
раль» (АН. Ед. хр. 21): вместо ст. В кляксах дегтя шаровары у горшени - желтое-
прежелтое сухое поле:
Как метет мотня дорогу за горшеней,
прилипает полосатая рубаха!
В перевяслах — воз. Горой, без украшений —
над чумацкою папахою папаха.
Гибкой, розовой, свистулечной соломой
шапки завиты: шершавый и с поливой:
тот — для каши; тот — с нутром, борщам знакомым;
тот — в ледник: для влаги, белой и ленивой.
С некоторою претензией на вазы
(...если б круглый низ не выдавал обжоры...),
к молодицам в гости едут долговязы:
бузину, сирень ломают ухажеры...
А кругом: усаткой (острой, вырезною)
колосится поспевающее поле;
вместо ст. Скрипнул воз. / — Горшки, горшки, — скороговоркой ~ у горожи ред-
кой — перед жердью длинной:
Человек (с мотней до пят) кричит бабенке,
торопящейся (подол подмят) с приборкой;
в окнах недомыты стекол перепонки.
А волы жуют широкими губами
(тянут деловито мокрую резину),
вдруг — как вкопанные:
человек (на память)
молодице вырыл звонкого верзилу...

ПРИМЕЧАНИЯ ?
H
Перевясло — жгут из скрученной соломы для перевязки снопов. Чумацкий. Чу-
мак — извозчик на волах. Усатка — сорт пшеницы.
Клубника (С. 322). А-1. С. 27. А-2. С. 20. Эпиграф из В. Нарежного (1780-1825), рус- ■;
ского писателя, автора первого бытового русского романа; экземпляры его
романа «Российский Жилблаз, или Похождения князя Гаврилы Симоновича
Чистякова», вышедшего в 1814 г., вскоре были уничтожены за безнравствен- ;
ность и «предосудительные и соблазнительные места». Купало — народный -\
праздник в ночь накануне Рождества Иоанна Крестителя, 24 июня. Нетель —
нетелившаяся корова. Сестерций — древнеримская серебряная монета. Запас-
ка (укр.) — то же, что фартук, передняя деталь женской одежды. Лудка — боко-
вая часть оконной или дверной рамы. Свитка — род длинной верхней одежды
у украинцев. Хволые — болезненные, те, кого легко уморить. Капот — домаш-
няя женская одежда, разновидность халата. Акафист — особая служба во сла-
ву Спасителя, Богоматери и святых, совершается молящимися стоя.
Архиерей (С. 324). А-1. С. 31. А-2. С. 22. Шаржированно-сниженная, до предела об-
мирщенная картина прибытия архипастыря к богослужению в соборе соот-
носится с установкой на бытовизацию повествования в рассказе «Архиерей»
(1902) А. Чехова (1860—1904). Ср. со стих-нием «Гимназическое». Поемный —
расположенный на пойме, заливной. Запятая-подчасок. Подчасок (устар.) — по-
мощник часового в карауле. Китайка — бумажная ткань желтого цвета. Домови-
на — гроб. Прикурнула — вздремнула. Камилавка — головной убор священника.
Шахтер (С. 325). А-1. С. 35. А-2. С. 24. Эпиграф из «Енеиды» И. Котляревского
( 1769— 1838), украинского поэта и драматурга. Причухравший — прибежавший.
Чека — стержень. Тарабанится — лезет.
Волк (С. 326). А-1. С. 41. А-2. С. 26. В Спираль вместо: впивая дух осиновой коры -
На чучеле болтается картуз:
Лекарством от осиновой коры
Разит и через сонные пары:
При голоде стоят деревья дальше...
Едва (в шанжане седины муруг)
Пошевельну усами, —
хлев овечий
Навалится на сдвинутые плечи.
Трусцой перебегаю мерзлый луг —
И под луной,
щербатой и холодной,
К жилью (мерцающая тень) крадусь...
На чучеле болтается картуз,
Попритчиться — произойти, случиться, также, по суеверным представлениям,
заболеть от колдовства, сглаза.
750

стихи
Портрет (С. 327). А-1. С. 42. А-2. С. 27. Эпиграф из Г. Сковороды (1722-1794), укра-
инского философа и поэта. Ховая. Ховать — прятать.
Гадалка (С. 328). А-1. С. 45. А-2. С. 28.
Упырь (С. 329). А-1. С. 46. А-2. С. 29 (под загл. «Ребенок»). Горнуть — обнимать.
Дмётся — надувается. Дули — груши. Гнот — фитиль.
КНИГА СТИХОВ IV (1913)
Название раздела дано по хранящейся в НИОР РГБ рукописи книги стихотворе-
ний, приготовленной поэтом к печати в 1913 г. (Рук. 1913). Рукопись предваря-
ет список книг Нарбута. Как изданные книги указаны «Стихи. Книга I. К-во "Дра-
кон**. Ц. 1 р.;Аллилуиа. (С портретом автора работы М. Я. Чемберс и украшениями
И. Я. Билибина и Е. Нарбута). Книга II. Изд. "Цеха поэтов**. СПБ. Ц. 75 коп.; Лю-
бовь и любовь. Книга III. Изд. т-ва "Наш век*\ СПБ. Ц. 10 коп.» (объединены об-
щей скобкой «В продаже нет»); книги, которые «готовятся» к печати: «Вий. V кни-
га стихов; И вочеловечшася. VI книга стихов». Рукописи предпослана пояснитель-
ная надпись Арсения Альвинга (1885—1942): «Владимир Нарбут. IV книга стихов
(приготовлена к печати в 1913 году. Издана не была). Список сделан рукой авто-
ра. 1020 стихотворных строк; 53 стихотворения, 75 страниц». В раздел помеще-
ны только те стих-ния, которые не публиковались в последующих книгах Нар-
бута, за исключением первого, существенно переработанного впоследствии. Все
стих-ния раздела, кроме тех, где указана первая публикация, печатаются впервые.
«Неразвернувшейся душой — медвежий...» (С. 330). Впервые (в другой ред.):
П. С. 3. Печ. по: Рук. 1913. Л. 2. Этим стих-нием открывается рукописный свод.
Впоследствии, с первой строкой «Очеловеченной душой — медвежий...», в пе-
реработанном виде стих-е открыло сборник П (1920), став программным
в творчестве Нарбута. Мы все—Адамы — всё стих-ние, и в особенности третья
строфа, позже замененная, воспринимаются как манифест, декларирующий
мировоззренческие искания поэта в русле адамизма. Подробнее об этом см.
во вступ. статье, а также в примеч. к стих-нию «Очеловеченной душой — мед-
вежий...» на с. 758 наст. изд.
Пьяница
1. К чертовой матери все предрассудки!..» (С. 330). Рук. 1913. Л. 3.
2. «Великолепие! Ну-ка по морде...» (С. 331). Рук. 1913. Л. 4. Гордый — в др.-
греч. миф. царь Фригии, привязавший повозку и упряжь к оглобле осо-
бым «гордиевым узлом»; по предсказанию оракула сумевший развязать
«гордиев узел» должен был стать владыкой всей Азии. Пута на счастии не
рассеку — Согласно легенде, Александр Македонский, не сумев распутать
узел, разрубил его мечом. Городовой — церемонный святоша — ср. эпизод
с поэтом и городовым в книге Г. Иванова «Петербургские зимы». Шаржи-
751

ПРИМЕЧАНИЯ
рованный образ лирического героя стих-ния соотносится с карикатурным
портретом Нарбута в воспоминаниях Г. Иванова (см. вступ. статью).
Цыган (С. 332). Рук. 1913. Л. В.Лудки — оконный или дверной каркас.
Бабочка «павлиний глаз» (С. 333). Рук. 1913. Л. 8. Вере Лесенко. Вера Ивановна
Лесенко — сестра Нины Ивановны Лесенко (1895—1966), первой жены Нарбу-
та (см. вступ. статью).
До рассвета (С. 334). Впервые: Сб. 1983. С. 85. Печ. по: Рук. 1913. Л. 9. Мурастая -
полосатая.
«Сосняк вихрами встал за нивой...» (С. 334). Рук. 1913. Л. 10.
Украинский вечер (Из цикла «Предковщина») (С. 335). Впервые: Сб. 1983. С. 59.
Печ. по: Рук. 1913. Л. 15. Предковщина — Предювщина (укр.), наследие пред-
ков, обычай, старина.
Кладбище (С. 336). Рук. 1913. Л. 17.
«Хранитель-Ангел улыбнулся...» (С. 337). Рук. 1913. Л. 19.
«Длинный египетский профиль...» (С. 338). Рук. 1913. Л. 20.
На колокольне («Синий купол в бледных звездах...») (С. 338). Рук. 1913. Л. 21.
Смуга — темная черта, полоса.
Полнолуние (С. 338). Рук. 1913. Л. 22. Также находится в АБ. Ремиз — в карточных
играх недобор необходимого количества взяток. Белые карты (от фр. «карт-
бланш») — положение, при котором у игрока нет ни одной карты, не вошед-
шей в счет. Святая Руса простота — Ян Гус (1369—1415), чешский мыслитель,
идеолог Реформации, сожжен на костре вместе со своими трудами в герман-
ской Констанце, что вызвало гуситские войны. По преданию, старушке, из
благочестивых побуждений подложившей вязанку хвороста в его костер, он
якобы воскликнул: «О sancta simplicitas!» («О, святая простота!»)
«Подобно капле в роднике...» (С. 340). Рук. 1913. Л. 27.
Август (С. 340). Рук. 1913. Л. 28.
Перед разлукой (С. 341). Рук. 1913. Л. 30. Канаус — плотная шелковая ткань.
Звезды (С. 342). Рук. 1913. Л. 31. Я. И. Лесенко — см. примеч. к стих-нию «Бабоч-
ка "павлиний глаз"».
Сентябрьская песня (С. 342). Рук. 1913. Л. 32.
Зарницы (С. 343). Рук. 1913. Л. 35.
Рассвет (С. 344). Рук. 1913. Л. 39. Чалый - серый.
У окна (С. 344). Рук. 1913. Л. 41.
«Болтают воробьи беспечно...» (С. 345). Рук. 1913. Л. 42. Убрус — плат, полотенце;
на убрусе отобразился Спас Нерукотворный.
«Тяжеле печали самой...» (С. 345). Рук. 1913. Л. 43.
Каплица (С. 346). Рук. 1913. Л. 44.
Вороний глаз (С. 346). Рук. 1913. Л. 45.
После заката (С. 347). Рук. 1913. Л. 46.
Иванова ночь (С. 348). Рук. 1913. Л. 47. Иванова ночь — см. примеч. к стих-нию
«Клубника» на с. 750 наст. изд.
752

стихи
В детстве (С. 348). Рук. 1913. Л. 48.
«Ты видел: с невестой застенчивой...» (С. 349). Рук. 1913. Л. 49.
[У перекошенной каплицы]. Объединяющее название в рукописи отсутствует.
1. «У перекошенной каплицы...» (С. 349). Впервые: Сб. 1983. С. 81. Печ. по:
Рук. 1913. Л. 50. Холодеет озимь — в Сб. 1983 напечатано: «молодеет».
2. «Слежу, кощунственно крестясь...» (С. 350). Впервые: Сб. 1983. С. 82. Печ.
по: Рук. 1913. Л. 51.
Пороша (С. 351). Рук. 1913. Л. 52.
«Заходит. Изредка шальной...» (С. 351). Впервые: Сб. 1983. С. 83. Печ. по: Рук.
1913. Л. 53.
«На небе, зеленом и ясном...» (С. 352). Рук. 1913. Л. 54.
Накануне (С. 352). Рук. 1913. Л. 55.
Перед грозой. В рукописи АБ с датировкой (1911), без посвящения. Б. А. Леман,
Борис Алексеевич Леман (1882—1945) — поэт-символист и эзотерик, извест-
ный под псевдонимом Борис Дике. В 1911 г. была издана его стихотворная
сказка «Игрушки» с рисунками Георгия Нарбута. После революции жил в Ека-
теринодаре, где вместе с Елизаветой Васильевой и Самуилом Маршаком от-
крыл «Театр для детей», возглавлял кафедру Древнего Востока Кубанского
университета. В 1920-е гг. был репрессирован, в 1930-е — жил в Средней Азии.
1. «Гроза плывет, верхами елок...» (С. 353). Рук. 1913. Л. 56.
2. «Далече, далече, далече...» (С. 354). Рук. 1913. Л. 57. Как нежен, наивен и то-
нок - Березы висят, откипев — начальное четверостишие стих-ния из раз-
дела «Советская земля».
Дождь (С. 354). Рук. 1913. Л. 58.
На пасеке (С. 355). Рук. 1913. Л. 59.
Кошмар (С. 355). Рук. 1913. Л. 60.
Последняя любовь (С. 356). Рук. 1913. Л. 61.
«Ты будешь жемчужиной Рая...» (С. 357). Рук. 1913. Л. 62.
Куропатки (С. 357). Рук. 1913. Л. 63. Турчащим — журчащим, стрекочущим.
Вечер («Размалевал, расплющил тучи...») (С. 358). Рук. 1913. Л. 65.
«Месяц — небесный светляк...» (С. 359). Рук. 1913. Л. 66. Закляк — замерз, оцепенел.
Зарей (С. 360). Рук. 1913. Л. 67.
Каждый раз (С. 361). Рук. 1913. Л. 69. Зачурать — оградить.
Венера (С. 361). Впервые: Сб. 1983. С. 84. Печ. по: Рук. 1913. Л. 70.
Куколь (С. 362). Рук. 1913. Л. 71. Куколь — растение с темно-розовыми цветками
и ядовитыми семенами. Вика (горошек) — растение семейства бобовых.
На закате (С. 363). Рук. 1913. Л. 72. Буйная подруга — Lebeda — «Lebeda» — торго-
вая марка охотничьего ружья, по фамилии чешского оружейника А. В. Лебе-
ды (1795—1857). Ружья этой фирмы пользовались популярностью в Россий-
ской империи.
Охотник (С. 364). Впервые: Сб. 1983. С. 86. Печ. по: Рук. 1913. Л. 75. Ягдаш (ягд-
таш)— охотничья сумка для дичи.
753

ПРИМЕЧАНИЯ
СТИХОТВОРЕНИЯ 1913-1916 ГОДОВ
В раздел включены стих-ния, опубликованные поэтом в периодических изданиях
в эти годы, напечатанные посмертно в Сб. 1983 и Сб. 1990, а также взятые из АН.
Мысль (С. 366). Печ. по: РП. 1913. № 1. С. 10.
Морозной ночью (С. 367). Печ. по: П. 1913. № 1. С. 14.
Родина (С. 367). Печ. по: РП. 1913. № 7. С. 108.
На Пасху (С. 368). Печ. по: РП. 1913. № 17. С. 264.
Душе (Из книги «Радость бытия») (С. 369). Печ. по: РП. 1913. № 18. С. 278.Лазарь
из Вифании — в Евангелии брат Марии и Марфы, воскрешен Христом из мерт-
вых на пятый день (Ин 11).
Молитва (Из книги «Радость бытия») (С. 370). Печ. по: РП. 1913. № 18. С. 278.
О подводный камень веры — ср. стих-ние Ф. Тютчева «Наполеон»: «Но о подвод-
ный веры камень / В щепы разбился утлый челн».
Утро в монастыре (С. 371). Печ. по: СМ. 1913. № 1. С. 116; повторная публ.: Там же.
№2. С. 22. И знаки — кости, череп и кресты — изображения Голгофского кре-
ста, черепа («Адамовой головы»), кистей рук, лежащих — правая на левой, как
при погребении или причащении, вышиты на облачении православных мо-
нахов, принявших схиму.
Поводырь (С. 372). Печ. по: Галчонок. 1913.2 марта. С. 4.
Сусанин (С. 373). Печ. по: СВ. 1913. №57 (10 марта). С. 2.
Снег (С. 374). Печ. по: Р. 1913. №46 (17 нояб.). С. 664.
Зимняя ночь (С. 375). Печ. по: СМ. 1913. №4 (апр.). С. 24.
Май (С. 376). Печ. по: ЖдВ. 1913. № 5. С. 601.
На воле (С. 376). Печ. по: СМ. 1913. Июнь. С. 106.
«Созрели яблоки и сливы...» (С. 377). Печ. по: П. 1913. № 9. С. 276.
На закате (С. 378). Печ. по: Журнал «Новое время». 1913. № 13 452 (24 авг.). С. 9.
Машинопись стих-ния хранится в партийном деле В. Нарбута (Дело).
Ночью («Месяц - янтарный осколок...») (С. 379). Печ. по: П. 1913. № 14. С. 444.
Облава (С. 379). Печ. по: СМ. 1913. № 5. С. 32.
«Подкатил к селу осенний праздник...» (С. 380). Печ. по: Г. 1913. №6. С. 18. Сю-
жет стих-ния перекликается с рассказом «Пелагея Петровна» (1912).
Светлая осень (С. 382). Печ. по: СВ. 1913. № 208 (22 сент.). С. 6.
Из окна (С. 383). Печ. по: журнал «За 7 дней». СПб., 1913. № 18 (112). С. 388.
Аничков мост (С. 383). Печ. по: Аргус. 1913. №7 (июль). С. 68. Название дано
по каменному мосту через Фонтанку на Невском проспекте в Санкт-Петер-
бурге, известному благодаря скульптурной композиции «Укротители коней»
П. Клодта. Не тот ли снова властно сдержит — концовка стих-ния исполнена
реминисценций к пушкинскому «Медному всаднику».
В пути (Утро в горах) (С. 384). Печ. по: СВ. 1913. № 23 (27 янв.). С. 4; с примеч. ре-
дакции: «Стихотворение это прислано нам автором из Абиссинии, где он те-
754

перь находится, путешествуя по Африке». Спасаясь от судебного преследова-
ния после выхода в свет книги «Аллилуиа», зимой 1912—1913 гг. Нарбут совер-
шил путешествие в Эфиопию. «Аримэ» — дай. Так клянчат абиссинские дети
при проезде белых через деревню (примеч. Нарбута).
Пустыня сомалийская (С. 385). Впервые: СВ. 1913. № 93 (28 апр.). С. 3.
Джедда (Из цикла «Восток») (С. 386). Впервые: ВМ. 1913. № 17. С. 13. Датиров-
ка по рукописи: АР. Ед. хр. 2639. Л. 14. Джедда, или Джидда, — город в Саудов-
ской Аравии. Название близко к араб, «бабушка» и связывается с праматерью
Евой. Евина гробница — в Джедде, согласно преданию, находится могила Евы
(гробница Хаввы).
Гроза («Клубясь тяжелыми клубами...») (С. 387). Печ. по: ВМ. 1913. № 20. С. 4.
Рождественская ночь (С. 387). Печ. по: СВ. 1913. № 281 (29 дек.). С. 2.
Домовой (С. 388). Печ. по: Аргус. 1913. №4 (апр.). С. 118.
«В венке колосьев золотых...» (С. 389). Печ. по: АР. Ед. хр. 2639.
В месячную ночь (С. 390). Печ. по: АР. Ед. хр. 2639.
Жена (С. 391). Впервые: НЖ. Стих-ние было послано в письме М. Зенкевичу от
24 апреля 1914 г. (ГЛМ. Ф. 247. Оп. 1. Д. 22). Очарка - от «чарка».
Пред Пасхой (С. 391). Печ. по: Р. 1914. № 12. С. 179.
«На гибких ветках, как на струнах...» (С. 392). Печ. по рукописи: АН. Ед. хр. 2.
Оп. 1.Л. 1.
Казак из киргизов (С. 393). Впервые: Сб. 1990. С. 198. Спираль. С. 61.
На Пасху (С. 393). Печ. по: ЧС. 1915. №2382 (22 марта). С. 2.
Родные витязи (С. 394). Печ. по: ЧС. 1915. №2389 (3 апр.). С. 2. Перевалив через
Карпаты... / В равнины Венгрии — В ходе Карпатской операции на юго-за-
падном фронте Первой мировой войны 8-я армия генерала А. А. Брусилова
и другие соединения должны были перейти Карпаты и наступать на Венгер-
скую равнину. Австро-венгерские войска начали встречное наступление, пы-
таясь деблокировать осажденную русскими крепость Перемышль. Упорные
бои в Карпатах длились с января по апрель 1915 г. Как и сто лет тому на-
зад! — т. е. во время Отечественной войны 1812 года. Померкла Плевна — оса-
да турецких войск, укрепившихся в гор. Плевне, русской армией в ходе Русско-
турецкой войны 1877—1878 гг. Пред Перемышлем, павшим вдруг — крупнейшая
в ходе Первой мировой войны осада австрийской крепости Перемышль рус-
скими войсками в 1914—1915 гг.
Порфирий Панасюк (С. 395). Печ. по: ЧС. 1915. № 2393 (8 апр.). С. 2. Порфирий Ге-
расимович Панасюк — русский унтер-офицер, разведчик, был захвачен в плен
германцами в ночь с 15 на 16 марта 1915 г. в селении Домброве (Домбрув-
ки), откуда его препроводили для допроса в штаб в местечко Росога. Газета
«Биржевые ведомости» писала: «Там в присутствии 10 офицеров Панасюка
начали принуждать дать сведения о расположении наших войск и предложи-
ли за денежное вознаграждение шпионить в пользу немцев. На категориче-
ский отказ Панасюка со стороны немецких офицеров последовала угроза, что

ПРИМЕЧАНИЯ
ему, в случае дальнейшего упорства, будут резать по кускам уши, нос, выко-
лют глаза и, наконец, подвесят за ноги». Однако это не поколебало мужества
унтер-офицера. Он наотрез отказался давать противнику какие-либо сведе-
ния о наших войсках, чем окончательно разозлил немецких офицеров. «То-
гда один из офицеров, — сообщается в газетном очерке, — приказал принести
ножницы и приступил к зверской пытке: он собственноручно отрезал снача-
ла мочку правого уха, затем последовательно в четыре приема в течение часа
отрезал ушную раковину, оставив небольшой хрящ вокруг слухового прохода,
в то же время другой офицер изуродовал нос, отделив рукою хрящ от костей
и наносил удары по зубам». Порфирий Панасюк мужественно перенес звер-
скую пытку, не принесшую никакого результата, совершил побег и добрался
до русских позиций. За свой подвиг «самоотверженного служения Царю и Ро-
дине» унтер-офицер был награжден, по одним сведениям, сразу четырьмя Ге-
оргиевскими крестами, по другим — Георгиевским крестом 1-й степени к уже
трем имевшимся у него ранее. Подобный допрос пленного всем без исключе-
ния представлялся вопиющим попранием немцами правил ведения войны,
поэтому о подвиге Порфирия Панасюка написали практически все извест-
ные издания, и помимо русских репортеров с ним беседовал и представитель
союзнической прессы — газеты «Тайме». Находясь на лечении в Петрограде,
Порфирий Панасюк был принят в Аничковом дворце вдовствующей импера-
трицей Марией Федоровной, которая «изволила удостоить его милостивых
распросов», подарила ему пасхальное яйцо, серебряный позолоченный обра-
зок и вручила денежный подарок.
У Босфора (С. 396). Печ. по: ЧС. 1915. № 2398 (14 апр.). С. 2. Командованием рус-
ской армии и флота в период Первой мировой войны рассматривались планы
десантных операций по захвату проливов Босфор и Дарданеллы, однако они
так и не были осуществлены. Что недаром был к Царьграду / Пригвожден Оле-
гом щит — в «Повести временных лет» рассказывается, что киевский князь
Олег прибил свой щит к воротам Царьграда (Константинополя).
Алексей Макуха (С. 397). Печ. по: ЧС. 1915. № 2399 (15 апр.). С. 2. Алексей Данило-
вич Макуха — участник Первой мировой войны, рядовой-телефонист коман-
ды связи 148-го пехотного Каспийского полка. 21 марта 1915 г., во время ноч-
ного боя в районе Залещики (Буковина), австрийцам удалось овладеть одним
из укреплений, обороняемых частью Каспийского полка. Почти все защит-
ники его погибли или были ранены в ходе обстрела. Алексей Макуха был за-
хвачен в плен и подвергнут допросу. Отказавшийся отвечать австрийцам, он
был подвергнут пытке — ему вытянули язык и штыком распороли его надвое.
После освобождения русскими войсками Алексей Макуха был немедлен-
но направлен в г. Тарнополь в лазарет чинов тюремного ведомства. Верхов-
ный главнокомандующий великий князь Николай Николаевич выразил герою
личную благодарность, за свой подвиг высочайшим приказом он был произ-
веден в унтер-офицеры и пожалован сразу всеми степенями Георгиевского
756

стихи
креста. Руку сжег отважный гражданин — Гай Муций Сцевола, легендарный
римский герой, схваченный после неудачного покушения на этрусского царя
Порсену, осадившего Рим в 509 г. до Р. X., и сжегший на огне правую руку, не
выдав детали своего замысла.
Донские казаки (С. 398). Печ. по: ЧС. 1915. № 2403 (19 апр.). С. 2. Во время Первой
мировой войны донское казачество выставило на фронт 125 тыс. нижних чи-
нов и около 4 тыс. офицеров. Донские казачьи части по численности состав-
ляли до 40% всей казачьей конницы и участвовали во всех важнейших воен-
ных операциях. Гвардейцы кайзера — кайзер — официальный титул герман-
ского императора.
Вперед (С. 400). Печ. по: ЧС. 1915. № 2408 (26 апр.). С. 2. Геллеспонт - др.-греч. на-
звание пролива Дарданеллы. В 1915 г. за пролив шли тяжелые бои между Тур-
цией и странами Антанты. Шпре (Шпрее) — река в Восточной Германии, про-
текает через Берлин.
Сербии (С. 400). Печ. по: ЧС. 1915. №2409 (28 апр.). С. 2. 28 июня 1914 г. сербом
Гаврилой Принципом, состоявшим в революционной организации «Млада
Босна», в Сараеве было совершено убийство наследника австро-венгерского
престола Франца-Фердинанда. Австро-Венгрия объявила войну Сербии, что
послужило толчком к началу Первой мировой войны. Цер-Планина — здесь
в ходе сражения, начавшегося 1 августа 1914 г., сербы разгромили австрий-
скую армию. Калубара — река в Сербии, при которой в декабре 1914 г. австро-
венгерская армия была разгромлена сербской. Шабац — город в западной ча-
сти Сербии, во время Первой мировой войны при наступлении австрийских
войск на Белград стал центром сербского сопротивления, был сильно разру-
шен. Незабудки Богоматери-Мадонны — Нарбут употребляет слово «Мадонна»,
которым Богоматерь именуется у католиков, однако подавляющее число жи-
телей Сербии — православные.
Африканские стрелки (С. 401). Печ. по: ЧС. 1915. №2421 (17 мая). С. 2. Сенегаль-
ские стрелки — одно из войсковых формирований французской колониальной
армии, комплектовалось из выходцев с территории современного Сенегала,
а также уроженцами других колоний Франции в Западной и Экваториальной
Африке. Уланы — кавалерийские подразделения в составе австро-венгерской
армии. Кивер — военный головной убор цилиндрической формы с плоским
верхом, с козырьком, часто с украшением в виде султана. Дилижанс — между-
городняя многоместная карета на конной тяге, перевозившая пассажиров
и почту. О, vive la France! — «О, да здравствует Франция!» (франц.). Химеры —
аллегорические фигуры, украшающие собор Парижской Богоматери (Нотр-
Дам). Шпре — см. примеч. к стих-нию «Вперед».
После дождя (С. 402). Печ. по: Р. 1915. № 26. С. 336.
Осенняя царевна (С. 403). Печ. по: Р. 1915. № 34. С. 448.
Вечер в ноябре (С. 404). Печ. по: PC. 1915. № 11. С. 429.
Засуха (С. 405). Печ. по: Р. 1916. № 31. С. 358.
757

ПРИМЕЧАНИЯ
«ПЛОТЬ» (1920)
Раздел назван по книге Нарбута, вышедшей в Одессе в 1920 г. Согласно автор-
скому замыслу она композиционно структурирована: стих-ния, начиная с «Пред-
пасхального», последовательно пронумерованы от 1 до 20, а заглавия, заключен-
ные в квадратные скобки, даны под стих-ниями, как подписи под картинами. Два
начальных стих-ния — «Бездействие не беспокоит...» и «Очеловеченной душой —
медвежий...» — без номеров и выполняют функцию пролога. Текст печатается по
П, с датировками и уточнениями по Сб 1990.
Адресат посвящения — Сергей Борисович Ингулов (Израиль Абрамович Брей-
зер; 1893—1938), журналист, политический и партийный деятель СССР, друг и со-
ратник Нарбута по послереволюционной деятельности в Воронеже, на Украине,
позже — в Москве. В 1920 г. в Одессе Ингулов был секретарем Военно-револю-
ционного комитета, заведовал агитотделом Одесского губкома КП(б)У, печатал
очерки и рассказы в газетах возглавляемого Нарбутом «ЮгРОСТА» (с авг. 1920 г. —
«ОдУкРОСТА»), «Вкти — Известия», в издававшихся поэтом журналах «Лава»
и «Облава». Во многом способствовал переезду Нарбута из Одессы в Харьков,
а потом в Москву, где Ингулов занимал ответственные посты, в том числе являясь
ответственным секретарем центрального бюро секции работников печати во Все-
российском союзе работников просвещения (ЦБ СРП Всеработпроса) и заведую-
щим Бюро прессы Агитпропа ЦК РКП(б). Редактировал периодическое издание
«Журналист», в работе которого Нарбут принимал деятельное участие в 1922—
1928 гг. Был членом редколлегий журналов «Красная новь», «На посту», отв. редак-
тором «Литературной газеты», первым редактором «Учительской газеты». Автор
пособия «Политбеседы» — «катехизиса коммунизма». В 1935—1937 гг. руководил
Главлитом СССР, одновременно являясь уполномоченным Совнаркома по охра-
не государственных и военных тайн. Был арестован 17 декабря 1937-го и 3 сен-
тября следующего года расстрелян за «участие в контрреволюционной террори-
стической организации». Эпиграф взят из стих-ния «О гордецы, когда бы знали
вы...» (Г. 1913. №6. С. 3) Вадима Гарднера (1880—1956), участника «Цеха поэтов»
с 1913 г., близкого к акмеистам.
«Бездействие не беспокоит...» (С. 407). Впервые: П. С. 3. В Рук. 1913 (Л. 37) под
загл. «Поэт», с разночтениями: вместо ст. В мной возлелеянную ночь — В невоз-
лелеянную ночь; вместо ст. Не чаю большего... — Пред жизнью не дрожу... Что
можно лишь существовать, /закутываясь в плащ дырявый — скрытая полеми-
ка с учением Г. Сковороды. Ср. в черновике стих-ния «Пьяницы»: Сковорода-
скопец. См. примеч. на с. 748.
«Очеловеченной душой — медвежий...» (С. 407). Впервые: П. С. 3. В Рук.
1913 (Л. 2) в другой ред. под загл. «Неразвернувшейся душой — медвежий...»
(см. на с. 751 наст. изд.). Очеловеченной — ср. с загл. невышедшей книги стихов
VI «И вочеловечшася».
758

Предпасхальное (С. 408). Впервые: 3. 1919. № 1. С. 3, с иллюстрацией Г. Нарбу-
та. Печ. по: П. С. 4. «Смертию смерть поправ...» — цитата из пасхального пес-
нопения «Христос воскресе из мертвых». Евангельскую символику дополняет
и образ ветхозаветного пасхального агнца, в христианской традиции отожде-
ствляемого с распятым и воскресшим через три дня Христом. См. стих-ние
М. Зенкевича «Свиней колют» (Г. 1913. № 8. С. 18).
Чета (С. 409). Впервые: П. С. 6. Печ. по: Сб. 1990. С. 146. В Спираль (С. 39) под загл.
«Чета (Мирное житье)». В П вместо ст. Двоятся Китеж, лавра... — Кресты вы-
водит лавра... Тимофеевка — аржанец, злаковое растение. Яруга — овраг. Де-
жа — кадка.
Баня (С. 410). Впервые: П. С. 7. Печ. по: Сб. 1990. В Рук. 1913 (Л. 11) под загл. «В бане»,
с разночтениями. В Рук. 1913 и в П. вместо ст. брудастые медведи и моржи — кос-
матые медведи и моржи; вместо ст. до синей белизны, до горяча, — умелой сухоща-
вою рукой (Рук. 1913; в П вместо умелой — проворной)] вместо ст. то пятка, то по-
луовал плеча — то пятка, то плечо, то глаз косой; вместо живые телеса — всё те-
ло дряблое; вместо ст. к двенадцати впускающие в дом — по вечерам зовущее в свой
дом; вместо радужный — тускнущий; после ст. И, доморощенное пекло бани —
флажком в субботу каждую цвети,
оповещая прихожан заране,
что даже в рай потребно через грех брести.
Брудастые — грязные, нечистые. Постолы - обувь из сыромятной кожи.
Порченый (С. 412). Впервые: ЛиЛ. С. 1, под загл. «Дурной». Печ. по: П. С. 9.
В ЛиЛ вместо ст. Ногой куриной сгорблюсь и прилягу: / трясясь, исходит плачем
ночи зло — Кореньем покороблюсь и прилягу: / в припадке темном сякнет но-
чи зло (в Сб. 1983 последний ст. выглядит так: пусть бродит, спотыкаясь, но-
чи зло); вместо ст. Ублюдок ада возле пней — у ската — Ручьем исходит возле
пней у ската.
Тиф (С. 413). Впервые: газета «Известия Воронежского Губисполкома». 1919.
26 янв. Печ. по: П. С. 10. В 1919 г. в ростовской тюрьме Нарбут переболел ти-
фом; от тифа умерли его отец и старший брат Георгий. В первой публ. вме-
сто ст. лихач впереди кричит: / — Пади!.. — В небрежный галстук вколот рубин...
Самоубийца (С. 414). Впервые: П. С. 12, с датировкой: 1914. Печ. по: Сб. 1990.
С. 150. Эпиграф из романа А. Пушкина «Евгений Онегин» (гл. 8, XLVIII). Раз-
ночтения по Рук. 1913 (Л. 24) и П: вместо ст. как будто очень просто — и это —
очень просто (Рук. 1913 и П); вместо ст. Лишь пуля (в виде желвака-нароста) -
уже червовый разворот хламид —
Лишь пуля виноградиной-наростом
застрянет там, где позвонок торчит,
поддерживая плечи — для хламид. (П);

ПРИМЕЧАНИЯ
вместо в плетущемся — в трясущемся (Рук. 1913); вместо ст. И будет мрак ли-
лов ~ в ногах рассыпавшегося меня... —
Обиду стерла кровь!
И ты, ты думаешь, по нем вздыхая,
что я приставлю дуло (я!) к виску?
...О, нежная моя! О, дорогая!
Часы спешат, диктуя жизнь «ку-ку»,
а пальцы корчась, тянутся к курку... (Рук. 1913);
в П концовка выглядит так же, но вместо: О, нежная моя! — О, безвозврат-
ная! В черновике из АШ вместо: (хрусталиком, слезами просверлив ~ и (вырыг-
нутый) прокричу о жабе:
Как самовар, струею просверлив
распертый гроб сквозь поры, в недалекий
перенесется в сад, чтоб в гуще слив
плод опылить и дать ему налив.
Так, расточась, останусь я во всем.
И кумачовым лоскутом на бабе
Растреплюсь, вспахивая чернозем,
И вдруг взлечу и с ужасом о жабе
Зной (С. 415). Впервые: П. С. 14. В АН (Ед. хр. 5. Л. 3) под загл. «Во ржи», с разно-
чтениями. В Рук. 1913 (Л. 14) вместо ст. Зато, когда б сквозь жаркий и зеленый -
во дни ройбы промолвила бы: / — Вот и рай!..
А вот, когда б межою забрела
Да в логово поденщица Алена,
И ты б, как Никон-пасечник во дни урона,
В дни мора, — тоненько промолвила:
— Дела!
«Одно влеченье: слышать гам...» (С. 416). Впервые: П. С. 15. Печ. по: Сб. 1990.
С. 153, с испр. по П. Курча — цыпленок.
Вдовец (С. 417). Впервые: ЛиЛ. С. 7. Печ. по: П. С. 16. В ЛиЛ вместо ст. В скрипучих
липах — гонкая доска — На жилах двух — упругая доска.
Столяр (С. 417). Впервые: Г. 1912. № 1. С. 23. Печ. по: П. С. 16. В Рук. 1913 (Л. 38)
с разночтениями: вместо ст. Рубанок выпирает завитки — Как рожь, пол-
зут рисунка завитки; вместо ст. Рука ворует тепловатый клей — Ворует
желтый, золотушный клей; вместо О светлая — О рясная; вместо ст. Не ты
ль приветствуешь господень труд — Не ты ль благословляешь Божий труд;
760

стихи
вместо ст. Смотри, осенний день, и на колосья, / что вырастить, трудясь, ру-
ка могла —
Смотри, пила опять перебирает,
Хрустя и ляская, сутулый брус,
И долото долбит и ковыряет,
И мастерит подобье сот для бус.
Смотри, небесная, и на колосья,
Что выхолить, трудясь, рука могла...
«Цедясь в разнеженной усладе...» (С. 418). Впервые: журнал «Новое вино». 1912.
№ 2 (янв.). С. 3. Печ. по: П. С. 18. В Рук. 1913 (Л. 33) под загл. «Старик», с разно-
чтениями: вместо ст. Вся жизнь текла и — протекла — Жизнь просочилась, про-
текла; вместо грубого угла — доброго угла; вместо ст. Руками хлябкими меня —
Руками зябкими меня; вместо В него залезет — В него впихнется; вместо влаж-
ных окон — тусклых окон.
После грозы (С. 419). Впервые: журнал «Аполлон». 1913. №9. С. 3. Печ. по: П. С. 19.
Сириус (С. 420). Впервые: П. С. 19. Старуха, колоду сдай — возможная аллюзия
к повести А. Пушкина «Пиковая дама». Песья звезда — Сириус, ярчайшая звез-
да созвездия Большого Пса и всего ночного неба; издревле называлась Песь-
ей звездой. В двадцать одно сыграем-ка — двадцать одно, или очко, — россий-
ский вариант азартной карточной игры блэкджек.
Сеанс (С. 421). Впервые: Г. 1913. №6. С. 16, с посвящением Яну Гузику. Печ. по:
П. С. 21. В Спираль (С. 46) под загл. «Сеанс, которого не было»; вместо ст. Помере-
щилось лапы касанье и мне - в сферах, на землю брошенных, тленом отравленных —
(Некудышная в обморочной глубине...)
Неизвестно о чем
мой товарищ вздохнул,
Бахрому теребя оробевшими пальцами.
А за ставнями —
воспоминанием гул:
Это ночь отступала
в бугры
с постояльцами.
И в гостиной,
дерзнувшей уйти от себя ж
(Переменные токи в естественном кабеле!)
Всё не мог отказаться
от многих пропаж
Закадычную дружбу до капли разграбили...
И, конечно, еще проносили они
761

ПРИМЕЧАНИЯ
(...Полегчало секире от них,
обезглавленных...)
Перед меркнущим взором его
простыни
В сферах
на землю свергнутых,
басней отравленных...
Ян Гузик — польский медиум, пользовался в Европе начала XX в. известностью
среди спиритов; гастролировал в Петербурге, где 1 января 1913 г. на его сеан-
се присутствовал А. Блок, оставив дневниковую запись: «Пообедав, мы с Лю-
бой поехали в такси-оте к Аничковым. Собрание светских дур, надутых ничто-
жеств. Спиритический сеанс. Несчастный, тщедушный Ян Гузик, у которого
все вечера расписаны, испускает из себя бедняжек — Шварценберга и Семена.
Шварценберг — вчера был он — валяет столик и ширму и швыряет в круг шар-
манку с секретным заводом. Сидели трижды, на третий раз я чуть не уснул, без
конца было. У Гузика болит голова, надуваются жилы на лбу, а все обращают-
ся с ним как с лакеем, за сеанс платят четвертной билет». Спиритические сеан-
сы Я. Гузика в Москве посещал В. Брюсов (см.: Петровская Н. Что это было? (На
сеансах Яна Гузика) // Московская газета. 1911. № 130 (12 окт.). С. 1).
«Она некрасива...» (С. 422). Впервые: П. С. 23. В Спираль вместо ст. О чем она пла-
чет — не знаю - печаль ее нежит, как мать —
Какая покорность раздумий!
Как быть нам,
себя потеряв?
В широком, домашнем костюме
У лилии занят рукав...
вместо ст. людское изменится мненье — Свети, Соломен виденье!
Людская повесть (С. 423). Впервые: П. С. 25.
Покойник (С. 424). Впервые: НЖдВ. 1913. №4. С. 1. Печ. по: П. С. 26. В Спираль
(С. 43) под загл. «По поводу Пиковой дамы». В НЖдВ вместо ст. Подумаешь,
чердачная гроза! — Не отмахнуться двойкой от туза. В Спираль вместо ст. не
загремел: ведь старая — больна - ужели богом власть ему дана? —
не загремел: старуха-то того...
Кончается:
повадился покойник
ремизить,
издеваться над вдовой...
762

Укроп (С. 425). Впервые: П. С. 28. Цигельня — цегельня (укр.), кирпичный завод.
Абиссиния. См. высказывание Михаила Зенкевича, что «острый хохлацкий
взгляд Нарбута увидел совсем другие черты, чем экзотик Гумилев» — не «си-
киморы и розы», а «прокаженных в Харраре» (Газета «Культура» (Саратов).
1921). Абиссиния — старое название Эфиопии.
I. «Мимозы с иглами длиной в мизинец...» (С. 426). Впервые: Г. 1913.
№9—10. С. 34. См. примеч. к стих-нию «В пути». В Спираль вместо ст. вла-
ча толстоподошвые доселе - густой хлестнули кровью на меня! —
Донашивая
(ногти порыжели)
Сандалии из грубых чресл вола?
Ворочаешься ты
в библейском мраке,
За кряжи осыпающихся гор,
У чьих подножий
шкуры кожемяки
Растягивают на щитах
в упор.
И копья воинов твоих —
всё те же,
Всё те же кованые острия,
Что прободав казненного
медвежьей,
Гнилой плеснули кровью
на меня.
Твоя царица мудрость Соломона — согласно Ветхому Завету (3 Цар 10:1 —
13), царица Савская, наслышанная о мудрости царя Соломона, посетила
Иерусалим; по эфиопским преданиям, от Соломона и царицы Савской ве-
дет свое происхождение трехтысячелетняя династия монархов Абисси-
нии. Моисей — еврейский историк Иосиф Флавий (ок. 37 — ок. 100) рас-
сказывает о том, как во время войны Египта с Эфиопией молодой Моисей
руководил египетским войском, разбил врага и женился на эфиопской ца-
ревне.
II. «На пыльной площади, где камень...» (С. 426). Впервые: Там же. С. 35.
В Спираль вместо ст. На пыльной площади, где камень ~ чуть закоптелы-
ми ногтями —
На площади — майдане камень
Наколот мелко без подлажки.

ПРИМЕЧАНИЯ
Навстречу
(Мумии! Руками!)
Суют мне
ивовые чашки.
Мычат гугняво
(раз от разу):
— Подайте...—
(милостыню клянчат):
Завертывают в плащ
проказу.
И пропотевший плащ — оранжев.
На Маковке и на коленке
Как будто ляпнул кто замазкой.
Страшны сидячие шеренги:
В них люди, человек —
за маской.
На зное греются.
Невнятно
Нудят лиловыми губами,
Чуть-чуть поскабливают пятна.
«СОВЕТСКАЯ ЗЕМЛЯ» (1918-1921)
Сборник стихов с таким названием вышел в 1921 г. в Харькове. Тексты раздела
печатаются по СЗ, по публикациям 1918—1921 гг. в газетах и журналах Воронежа,
Одессы, Харькова, в сборнике ВОС, а также в Сб. 1983 и Сб. 1990.
Семнадцатый. Как цикл из пяти стих-ний опубл. в Сб. 1990 по: Спираль. В СЗ
первые три стих-ния цикла печатались под загл. «Октябрь».
1. «Неровный ветер страшен песней...» (С. 428). Впервые: СЗ. С. 3. Печ. по:
Сб. 1990. С. 204. Спираль. С. 111. В СЗ вместо ст. и день и ночь пылает Смоль-
ный - чуть-чуть раскосый большевик —
И пестует, пятью мечами
пронзая старый Вифлеем,
звезды струящееся пламя
ребенка перед миром всем.
В Спираль вместо ст. В дыму померкло: «Мира!» — «Хлеба!» ~ как бровь ту-
гую, подняла —
В дыму померкло:
— Хлеба! — Мира!..—
764

И на буржуя —
вся страна:
От Петрограда
до Памира,
От Минска
до Сахалина!
вместо ст. Бубнят грудастые матросы, / что весело-развесело — Как поло-
сата грудь матроса! / Как весело-развесело! Зингер — фирма по производ-
ству швейных машин. С Интернационалом — III Интернационал (Комин-
терн) — международная организация, объединившая коммунистические
партии различных стран в 1919—1943 гг.; учредительный конгресс про-
шел в Москве в марте 1919 г. с участием делегатов компартий Европы,
Азии и США.
2. «Семнадцатый ! Но догорели...» (С. 429). Впервые: Вкти. 1920. № 292 (7 но-
яб.). С. 4. СЗ. С. 5. Печ. по: Сб. 1990. С. 205. Спираль. С. 113. В СЗ вместо ст.
Семнадцатый! /Но перепрели - сердца, что пойманы живьем? —
Семнадцатый!
Но догорели
в апреле трели соловья.
Прислушайся:
не в октябре ли
звучат весенние свирели
ликующего бытия?
Митральеза — станковый пулемет.
3. «Октябрь, Октябрь! Какая память...» (С. 430). Впервые: ОдУкРОСТА.
№ 178 (7 нояб.), под загл. «Октябрь 1917 г.». Печ. по: СЗ. С. 6. Спираль. С. 114.
4. «От сладкой человечинки вороны...» (С. 430). Впервые: К. 1921. № 251 (546)
(7 нояб.). С. 10. Печ. по: Сб. 1990. С. 206. Спираль. С. 115. Разночтения в пер-
вой публ.: загл, «I. (От мяса человечьего) вороны...»; вместо ст. Над городом,
застывшим в летаргии: / На левый бок его переверни... — Сквозь мглу ресниц,
яснея в летаргии, / Столица, щурясь, провожает дни; вместо ст. На смерть, на
жизнь не ты ли дал наряд? ~ Нет, то Октябрь стихию ослепил! —
Твои сияния в душе горят;
Твои дыхания в нас, на глину,
Зевнули жаром и — литой сосуд,
(К станку резец и рясный сноп к овину!) —
На Революции державный суд!
Вот так!

ПРИМЕЧАНИЯ
Мы, бронзовые от закала,
Радионосно-алый сеем пыл.
— Послушайте! То — солнце отсверкало?
-Нет:
То Октябрь стихию ослепил!
5. «Кривою саблей месяц выгнут...» (С. 431). Впервые: К. 1921. №251 (546)
(7 нояб.). С. 10. Печ. по: Сб. 1990. С. 207. Спираль. С. 116. Разночтения в пер-
вой публ.: загл. «IL Как звонкий парус, месяц выгнут...», вместо ст. Древ-
лянской росомахой прыгнет — Готов железной кошкой прыгнуть; вместо ст.
Над всласть наеденною мордою — Над бычьей шеей, жабьей мордою; вместо
ст. Луна саблюкой: напоказ. / Не хвастайся! — Луна, как парус, поднялась. /
Плыви, плыви; вместо ст.Кутру застынет, ослепнув, мясо —Кутру осты-
нет, ослизнув, падаль.
«Ты улыбнулась, и - покорно...» (С. 432). Впервые: С. 1918. № 1. С. 1 (паг. 2). Печ.
по: ВОС. С. 13.
«Как нежен, наивен и тонок...» (С. 433). Впервые: журнал «Вестник Воронежско-
го округа путей сообщения». 1918. №6.
Россия («Щедроты сердца не разменяны...») (С. 434). Впервые: С. 1918. № 1.
С. 1 (паг. 2), под загл. «Красная Россия». ВОС. С. 5. Печ. по: СЗ. С. 8.
Домбровицы (С. 435). Впервые: СТ. 1919. С. 20. ВОС. С. 11. Печ. по: СЗ. С. 9.
«Зачем ты говоришь раной...» (С. 436). Впервые: С. 1918. С. И. ВОС. С. 15. Печ.
по:СЗ.С. 10.
«России синяя роса...» (С. 437). Впервые: ВОС. С. 18. Печ. по: СЗ. С. 13.
Кобзарь (С. 438). Впервые: ВОС. С. 35, под загл. «Т. Г. Шевченко» в разделе «От-
мщение». Печ. по: СЗ. С. 13. Кобзарь — украинский бродячий певец и скази-
тель, название сборника Тараса Григорьевича Шевченко (1814—1861). «За-
поет» — «Завещание» (укр.), стих-ние Т. Шевченко.
Первомайская Пасха (С. 439). Печ. по: СЗ. С. 14.
«Незабываемое забудется...» (С. 440). Впервые: ВОС. С. 37, в разделе «Отмще-
ние». Печ. по: СЗ. С. 17. Другой вариант стих-ния см. на с. 546.
Гапон (С. 441). Впервые: ВОС. С. 33, в разделе «Отмщение». Печ. по: СЗ. С. 19. Геор-
гий Аполлонович Гапон (1870—1906) — священник, создатель общества «Со-
брание русских фабрично-заводских рабочих», инициатор шествия к Зим-
нему дворцу 9 января 1905 г., спровоцировавшего массовые жертвы среди
рабочих; повешен в 1906 г. членами подпольной эсеровской организации.
Акелдама — «Земля крови. Так называется у евреев то место, где повесился
Иуда» (примеч. Нарбута).
Чека. Впервые: Л. 1920. №2 (июль). С. 1, без нумерации. ЧК — чрезвычайная ко-
миссия по борьбе с контрреволюцией и саботажем, в Одессе номинально под-
чинялась местному исполкому, но на деле «чрезвычайки» (в городе их было
несколько — гражданская, железнодорожная, береговая, особый отдел 3-й ар-
766

стихи
мии и т. д.) проводили самостоятельную политику, сопровождавшуюся жесто-
кими репрессиями.
1. «Оранжевый на солнце дым...» (С. 442). Печ. по: СЗ. С. 19. РОПИТ- Рус-
ское общество пароходства и торговли (сообщено О. М. Берловской).
2. «Не загар, а малиновый пепел...» (С. 443). Печ. по: СЗ. С. 21. На Ланжеро-
не — одесский пляж.
«Развернулось сердце розой...» (С.444). Печ. по: ВОС. С. 4, где открывает первый
раздел «Кровавые розы». Стих-ние послужило причиной запрета ВОС, тираж,
за исключением сигнального и авторских экз., был уничтожен, весь сборник
находился в списке запрещенной литературы спецхрана на протяжении все-
го советского периода, вошел в последний и очень небольшой список Главли-
та, вышедший в самом конце 1988 г., и освобожден в числе самых последних
книг спецхрана — в 1993 г. (Блюм А. В. Запрещенные книги русских писате-
лей и литературоведов. 1917—1991: Индекс советской цензуры с коммента-
риями. СПб., 2003).
Большевик. Впервые (как единый цикл): Л. № 1 (июнь). С. 1.
1. «Мне хочется о Вас, о Вас, о Вас...» (С. 445). ВОС. С. 22. Печ. по: СЗ. С. 22.
В Л вместо ст. И за ресницами живая боль — Ив них — всечеловеческая боль;
вместо ст. Тебе, пролитый на землю огонь! — Тебе, небес козленок молодой!
Очерет — разновидность камыша. Мария (Мариам) — Магдалина. Кари-
от — родина Иуды. Красногубый, как упырь... Красногубый большевик — ср.
с «красногубый вурдалак» в стих-нии А. Пушкина «Вурдалак» (1835).
2. «И в небе облако, и в сердце...» (С. 447). ВОС. С. 25. Печ. по: СЗ. С. 24.
3. «Закачусь в родные межи...» (С. 447). ВОС. С. 26. Печ. по: СЗ. С. 25.
4. «Сандальи деревянные, доколе...» (С. 448). ВОС. С. 27. Печ. по: СЗ. С. 26.
В Л вместо ст. Ижелчию, горчичная Сарепта — И горечью прилежная Сареп-
та. Сарепта Сидонская — в Ветхом Завете город, где жила Сарептская вдо-
ва (на библейский сюжет намек в предыдущей строке: «Холсты, наткан-
ные в ночи вдовой...»); она приютила пророка Илию. Хунхуз — участник
вооруженных восстаний в Манчжурии в XIX—XX в.
5. «Шепот темный и гулкий...» (С. 448). ВОС. С. 28. СЗ. С. 26. Печ. по первому
изд. И сам я шарж! — см. шарж С. Зальцера на Нарбута в рубрике «В кри-
вом зеркале» (О. № 2. С. 8).
В огне (С. 449). Впервые: СТ. 1919. № 2. С. 17. ВОС. С. 7, в разделе «Кровавые розы».
СЗ. С. 28. Печ. по: Сб. 1990. С. 211. В Спираль под загл «Овраг укачал деревню»,
вместо ст. (глубокая колыбель), - горбунья-хата на самом —
(...Лю-лю, моя люлька, пой...)
Никак не сравниться певню
Со ставнею голубой!
Дохнуло полынью, пометом,
767

ПРИМЕЧАНИЯ
Пшеницей с полей:
к дождю,
Пчела в гарбузах, за тыном
Роится, —
слыхать аж тут...
А после —
косяк, ночное.
Картошку в золе печем:
Армяк —
и всё остальное:
Вселенная нипочем!
Столетьем, в труде упрямом
В суглинок, без сил, вросла
Бобылья изба.
На самом
вместо ст. и мимо радужных окон ~ В молитве, с последним вздохом —
На линии жухлых окон
Такие же облака.
Старуха в платке
(вербеной
Усыпанном) —
как во сне...
Родимая!
Незабвенная!..
вместо ст. Но борется с вием-тленом ~ но пепел (поташ пожарищ) —
Но нет:
мне рыдать на тлене
Погоста
с плакун-травой!
Но щелок (поташ пожарищ)
вместо ст. да, хлюпнув, вдруг захлебнется - широкий плащ палача! —
Да где-то
(в пазу?) прольется
Заржавленного ведра:
Коню не брать из колодца
Холодненького добра...
768

Прошила вдогонку пуля, —
Появится с ней киста...
О мирная ночь июля,
Некупленная звезда!
вместо ст. Мое жестокое сердце - как пьяный навзничь упал... —
Мое грозовое сердце,
Не выдаст тебя закал!
Ara, балда-офицерик:
Башкой
ваш-бродь заболтал!
Ах, эти черные раны / на шее и на груди! — Во время нападения банды на усадь-
бу тестя Нарбута, Ивана Леонтьевича Лесенко, 2 января 1918 г., где семья
праздновала Рождество, поэт чудом выжил, получив несколько пулевых ра-
нений. Погибли его младший брат Сергей и управляющий имением Миллер.
Позже Нарбуту ампутировали кисть левой руки.
В эти дни (С. 451). Впервые: О. №2. С. 2, без загл. Печ. по: СЗ. С. 31. В наброс-
ке из АШ вместо ст. чуть ночь, обсасывается луной — чуть ночь, обгладывает-
ся луной; вместо ст. чело вечернее прилежно морщит — чело спокойное прилеж-
но морщит.
Рассвет (С. 452). Впервые: Сб. 1990. С. 224, где опубл. по черновику из АШ. Другой
вариант начальных строф (Там же. С. 426):
За шагом шаг, за гривой грива
По бересте дороги, по ярам
В рассвет хромает торопливо
Тачанок табор-тарарам.
Подобием махновской сабли,
Вращаясь в серпантине туч,
Луна плыла, и звезды зябли,
Проскакивая сквозь обруч.
В чемерках — чемерка, чемерица — ядовитое растение.
«Короткогубой артиллерией...» (С. 453). Впервые: Сб. 1990. С. 199, где опубл. по
черновикам из АН.
Облава (С. 453). Печ. по первой публ.: О. 1920. № 1 (3 июля). С. 2. Ножик за хо-
лявой — халява — голенище сапога. И кто умоет руки, как Пилат? — см. Мф.
27:24. За чечевичную похлебку— см. Быт. 25:31—34.
Делегатам 2-го конгресса Ш-го Интернационала (С. 454). Впервые: одно-
дневная газета «Коммунистический Интернационал». 1920. 18 июля (день за-

ПРИМЕЧАНИЯ
кладки в Одессе памятника III Интернационалу). Печ. по: ОдУкРОСТА. 1920.
№ 117 (25 авг.). 2-й конгресс III Интернационала проходил с 19 июля по 7 ав-
густа 1920 г. в Петрограде. См. картину Исаака Бродского «Торжественное от-
крытие II конгресса Коминтерна во дворце Урицкого в Ленинграде» (1920—
1924).
Памяти С. Аносова (С. 455). Печ. по: Bicni. 1920. №263 (3 окт.). С. 2. Сергей Да-
видович Аносов (1885—1920) — революционер-подпольщик, с 1906 по 1917 г.
неоднократно находился под арестом и в ссылке, в 1917 г. — заключенный
Херсонской каторжной тюрьмы, затем член президиума Херсонского губис-
полкома, губпродкомиссар Херсонщины. В 1919 г. попал в плен к деникин-
цам, бежал. В 1920 г. — губпродкомиссар Одесской губ., председатель Уревкома
г. Ананьев, член президиума уездного бюро КП(б)У. 28 сентября 1920 г. руково-
дил отрядом красноармейцев, ликвидировавших «контрреволюционное гнез-
до» в монастыре «Райский сад» (возле с. Липецкое у г. Балта). Во время обыска
С. Аносов и еще один красноармеец были «убиты наповал». Следствие устано-
вило, что комендант ст. Бирзула Инко был бывшим офицером, а в монасты-
ре скрывалась его сестра. С. Аносов был похоронен с воинскими почестями на
кладбище г. Ананьев. Подземный монастырь «Райский сад» начал сооружаться
в 1912 г. «пророком Иннокентием» (Иваном Левизором) и его приверженцами,
«раянами», образовавшими секту так называемых «иннокентьевцев»; их дея-
тельность распространялась на территории Украины, Приднестровья, Бесса-
рабии, Румынии. За распутный образ жизни, сопровождавшийся «развратом,
проституцией, пьяными оргиями», Иннокентий был отправлен приказом Си-
нода РПЦ в Муромский монастырь, откуда бежал. Убит одним из последова-
телей в «Райском саду» в 1919 г. В 1920 г., после убийства С. Аносова, сила-
ми ЧК-ГПУ монастырь был ликвидирован, часть иннокентьевцев приговорили
к расстрелу, часть выслали, на месте катакомб была создана коммуна «От тьмы
к свету». В пещерах монастыря сотрудники Губчека и одесского ревтрибунала
обнаружили «два пуда ассигнаций, предназначенных для передачи через Ру-
мынию Врангелю» (См.: Красный суд. Дело об убийстве тов. Аносова / Вкти.
1920, №270 (13 окт.). С. 2; также: Памятник борцам пролетарской революции,
погибшим в 1917-1921 гг. 2-е изд. Т. 1 (А-И). М.: Гос. изд-во, 1924. С. 23).
Тройственный союз (С. 456). Печ. по: Вкти. 1920. №268 (10 окт.). С. 2. В загл. -
аллюзия на «Тройственный союз» Германии, Австро-Венгрии и Италии,
в противовес которому был создан союз Антанты — России, Великобритании
и Франции; противостояние между двумя этими блоками привело к Первой
мировой войне. Незаможный (укр.) — бедняцкий. Булат — стальной клинок.
Батог — палка или толстый прут, испозовавшиеся в России для телесных на-
казаний. Прометеева орла — у Нарбута образ «триединого» «вседержителя»
Коммуны прямо противоречит образу орла в мифе о Прометее.
«Твой зонтик не выносит зноя...» (С. 457). Впервые: Сб. 1990. С. 321, где опубл.
по черновику из АШ.
770

Под красной звездой. Печ. впервые по недатированной машинописи из АШ, на-
ходящейся среди текстов 1920-х гг.
1. «Нам недруги грозят геенной...» (С. 458). За два года — Гражданской вой-
ны, то есть в 1920 г.
2. «Мы — первые легионеры...» (С. 459). Окончания нет; точками обозна-
чен обрыв текста.
Годовщина взятия Одессы (С. 459). Впервые: Вести. 1921. № 331 (7 февр.). С. 1,
под загл. «7 февраля 1920». Печ. по: СЗ. С. 7. Птичьего шеврона — угольная на-
шивка из галуна на рукаве нижних чинов добровольческой армии. Город Ри-
шелье и Де-Рыбаса — А.-Э.дю Плесси, дюкде Ришелье (1766—1822) — в 1804—
1815 гг. наместник Новороссийско-Бессарабского генерал-губернаторства,
один из основателей Одессы; О. М. де Рибас (Дерибас; 1751 — 1800) — руко-
водил закладкой и строительством Одессы. Хворостин А. — руководитель
разведывательного отдела военно-революционного штаба Красной ар-
мии, погиб в 1919 г. в Одессе, в тюрьме деникинской контрразведки. Ко-
товский Г. И. (1881 — 1925) — командующий кавалерийским корпусом Крас-
ной армии в годы Гражданской войны; наступление его конницы вынудило
части добровольческой армии Деникина спешно покинуть Одессу. Фанко-
ни — популярное в те годы одесское кафе. Дорогою кремнистой — аллюзия
на лермонтовский «кремнистый путь» («Выхожу один я на дорогу...», 1841).
Но с верной ношей: к трубам.., — в первой публ. дальше: «...на завод //А по
районам спорят коммунисты// О профсоюзах: так вот или вот...» 7 февра-
ля 1920 г. — день «третьего», окончательного прихода в Одессу большевист-
ской власти.
Бастилия (С. 460). Впервые: К. 1921. № 153 (448) (14 июля). С. 2, с подзаголовком
«(17 14/VII 89)». Печ. по: СЗ. С. 16. Бастилия — крепость в Париже, служившая
тюрьмой; с ее штурма 14 июля 1789 г. началась Великая французская рево-
люция. В садах Пале-Рояля и у кафе Фуа — здесь прошли многотысячные ми-
тинги, предшествовавшие взятию Бастилии. Камилл Де-Мулен (1760—1794) —
один из инициаторов похода на Бастилию; гильотинирован. Сент-Антуан-
ское предместье — район Парижа, населенный рабочими и ремесленниками,
участвовавшими в революционных событиях.
«СТИХИ О ВОЙНЕ» (1920)
Название разделу дано по циклу стих-ний, опубл. в одесской периодике в 1920 г.
На издание в том же году в Полтаве одноименного сборника указывал сам поэт;
ни одного экземпляра не сохранилось.
Конница Буденного (С. 462). Впервые: ЮгРОСТА. 1920. №41 (26 мая). С. 1. Сб.
1990. С. 314, без загл., по автографу из АШ, в другой ред.: вместо Конница Бу-

ПРИМЕЧАНИЯ
денного — Армия рабочая; вместо ст. Час настал, в который и могила - Смыть
проклятие с того, что было! — |
1
Мы воспримем новое крещение, — ]
Искупись, вселенская вина! |
Стала кровь твоя для нас священнее, ]
Чтимей претворенного вина!
вместо ст. Сабли — в небо! Вон из тесных ножен! ~ Пролетарии, соединяйтесь! — }
Мы летим. И нашу лаву — натиск |
Не сдержать темницам произвола. j
Радио разносит клич веселый : i
«Пролетарии, соединяйтесь!» ]
]
Семен Михайлович Буденный (1883—1973) — в годы Гражданской войны и со- •
ветско-польской кампании командующий 1-й Конной армией РККА. С 25 ап-
реля 1920 г. польские войска, при поддержке стран Антанты и войск УНР, раз-
вернули на Украине широкомасштабное наступление по фронту от Припяти до
Днестра. 6 мая Войско Польское заняло Киев. В контрнаступлении Красной ар-
мии, призванном освободить от польских и петлюровских войск не только Ки-
ев, но и всю территорию Украины, одну из ключевых ролей сыграла 1 -я Конная,
в апреле-мае переброшенная на Юго-Западный фронт с Северного Кавказа.
Звездой Объединенья — красная звезда, символ Красной армии, присутствовала
на гербе и флаге СССР, подразумевала единство пролетариата всех пяти конти-
нентов Земного шара. Над Республикой Федеративной — Российская Советская
Федеративная Социалистическая Республика (РСФСР) провозглашена 19 июля
1918 г., согласно Конституции, принятой на V Всероссийском съезде Советов.
Стихи о войне. Части цикла под номерами I, II, IV, V, IX были опубл. в номерах
OK за май—июль 1920 г.
I. «Объят закат военной бурей...» (С. 463). Впервые: ОК. 1920. № 234 (30 мая).
С. 1. Сб. 1990. С. 310, где опубл. с небольшими разночтениями по маши-
нописи из АШ. Печ. по первой публ. В АШ датировано от руки: «Николаев,
13.V.1920». Петлюра Симон Васильевич (1879—1926) — глава Директории
Украинской народной республики в 1919—1920 гг. Скоропадский Павел
Петрович (1873—1945) — гетман Украинской державы в 1918 г. Пилсуд-
ский Юзеф (1867—1935) — начальник Польского государства (1918—1922),
маршал Польши, в 1920 г. руководил военными действиями в Советско-
польской войне. Ясновельможные — почтительный эпитет по отношению
к польским панам и украинским гетманам; в 1919—1921 гг. для обозначе-
ния вражеской стороны использовалось словосочетание «Ясновельмож-
ная Польша».

стихи
П. «Конницей, конницей, конницей...» (С. 464). Печ. по: ОК. 1920.
№234 (30 мая). С. 1. Злотопогонницей — нарбутовский окказионализм,
обыгрывающий распространенное в Красной армии название офицеров
«золотопогонниками» и польской денежной единицей — злотый. Мариной
Отрепьевых дней — историческая аллюзия на Григория Отрепьева (Лже-
дмитрия I, ум. 1606) и Марину Мнишек (ок. 1588—1614). Польша шляхет-
ская — шляхта — польское дворянство. Знамена не в кипень малиновый, /
А в жаркую кровь окунем — ср. «Дворянской кровию отяжелев, / густые не
полощатся полотна» («В эти дни», 1920). Жолнеры — здесь: польские сол-
даты. Горят Вавилона слова — возможная отсылка к евангельскому обра-
зу Вавилонской блудницы, «жены на звере»: «И на челе ее написано имя:
тайна, Вавилон великий, мать блудницам и мерзостям земным» (Откр.
17:3—6). Буденовец — военнослужащий 1-й Конной армии. Речь Посполи-
тая — официальное название польского федеративного государства до
конца XVIII в., от дословного перевода на польский лат. слова «респуб-
лика».
IV. «И сталь посинела от гула и кличей...» (С. 464). Печ. по: ОК. 1920.
№ 244 (12 июня). С. 2. Бердичев! Бердичев! / Житомир! Житомир! — в ходе
Киевской операции красноармейцы выбили поляков из Бердичева и Жи-
томира 10 июня 1920 г., Житомир был взят бойцами 1-й Конной армии
повторно.
V. «Петух сражений прокричал три раза...» (С. 465). Печ. по: ОК. 1920.
№ 247 (16 июня). С. 2. Мустафа Кемаль Ататюрк (1881—1938) — военачаль-
ник, лидер Народно-республиканской партии Турции, первый президент
Турецкой Республики, основатель современного турецкого государства.
В апреле 1920 г. в Ангоре (нынешняя Анкара) созвал собственный пар-
ламент, Великое национальное собрание, и сформировал правительство.
После письменного обращения Кемаля к Ленину весной 1920 г. РСФСР
оказывало турецкому правительству значительную финансовую и воен-
ную помощь. Кучук — Мирза Кучек-хан (1880/1881 — 1921) — персидский
военачальник и революционер, руководитель крупного восстания в Ги-
ляне, иранской провинции в Южном Каспии, с 1919 по 1920 г. руково-
дил правительством Гилянской республики, сотрудничавшим с РСФСР до
1921 г. Кунтуш — старинный польский кафтан.
IX. «Ты сеешь смерть рукой свинцовой...» (С. 465). Печ. по: ОК. 1920.
№ 250 (19 июня). С. 2. Живописью Васнецова / Собора держится чело — ху-
дожник В. М. Васнецов (1848—1926) работал над росписью Владимирско-
го собора в Киеве в течение 11 лет. Герострат — летом 356 г. до Р. X. сжег
храм Артемиды в Эфесе, чтобы прославиться; его имя стало нарицатель-
ным. Один и семь, и семь и два — в OK с примеч. ред.: «"Паны" требуют
восстановления границ 1772 г.» Померкни, солнце Аустерлица! — цитата
из стих-ния А. Пушкина «Наполеон» (1821). Перед Бородинским сражени-
773

ПРИМЕЧАНИЯ
ем 26 августа 1812 г. Наполеон I Бонапарт (1769—1821) обратился к своим
войскам со словами: «Вот солнце Аустерлица!», желая напомнить о победе,
одержанной им под Аустерлицем в 1805 т. Луна Навина, закатись! — Иисус
Навин — библейский полководец, во время сражения с ханаанскими пле-
менами, воззвав к Господу, остановил на небе Солнце и Луну: «И оста-
новилось солнце, и луна стояла, доколе народ мстил врагам своим» (Нав.
10:14).
«Ты видишь» рабочий? — Над Киевом белый...» (С. 466). Печ. по: ЮгРОСТА.
1920. №47 (3 июня), под загл. «Стихи о войне». Над Киевом белый, / На мясе
твоем же взращенный, орел!.. — 6 мая польские и петлюровские части всту-
пили в Киев, оставленный Красной армией, покинув его 10 июня под угро-
зой окружения РККА в ходе Киевской операции. Красные войска взяли Ки-
ев в ночь на 11 июня 1920 г. (см.: газета «Большевик» (Одесса). 1920.12 июня).
Отродье Батыя — в 1920 г. по отношению к польским войскам, вторгшимся
в Белоруссию и Украину, в большевистской пропаганде применяется словосо-
четание «Белая орда». Ты смертию смерть поборол — аллюзия на строки пра-
вославного пасхального тропаря; см. примеч. к стих-нию «Предпасхальное».
«Мы серп и молот, мирный щит...» (С. 467). Печ. по: ЮгРОСТА. 1920.
№ 52 (9 июня), под загл. «Стихи о войне»; опубл. рядом с лозунгом: «На за-
падный фронт! На сокрушение шляхты!» Борисов — советское правительство,
начиная с февраля 1920 г. неоднократно предлагало Польше заключить пере-
мирие, однако польские войска продолжали наступление по территории Бе-
лоруссии. 27 марта 1920 г. на очередное предложение о перемирии польская
сторона ответила согласием, но в качестве места ведения переговоров и места
объявления перемирия предложила г. Борисов, уже захваченный поляками.
«Кровью исходит Россия...» (С. 468). Печ. по: ЮгРОСТА. 1920. №66 (25 июня),
под загл. «Стихи о войне». Врангель Петр Николаевич (1878—1928), барон,
в 1920 г. — главнокомандующий Вооруженными силами Юга России (ВСЮР),
затем Русской армии. За свою повседневную форму одежды — черную каза-
чью черкеску с газырями получил прозвище «Черный барон».
«Сегодня не сердце, а солнце...» (С. 469). Печ. по: Bìctm. 1920. № 173 (15 июня).
С. 1.Житомир... Киев — во время польского «похода на Киев» в Житомире рас-
полагался штаб польских войск во главе с Ю. Пилсудским. 1 -я Конная армия
освобождала город дважды — 7 июня и потом, повторно, 10 июня 1920 г.
Россия («Европа! / Дочь, я встала первой...») (С. 470). Печ. по: Вигги. 1920.
№183 (25 июня). С. 1. Минерва — в др.-рим. миф. богиня мудрости, покро-
вительница воинов. Колосс на глиняных ногах — крылатое выражение, восхо-
дит к Книге пророка Даниила; фраза, сказанная франц. философом Д. Дидро
(1713—1784) в отношении Российской империи.
Красный акафист (С. 471). Печ. по: ОдУкРОСТА. 1920. № 113 (20 авг.). Акафист -
хвалебное песнопение православной литургии с повторяющимся началом
каждого периода — «Радуйся...».
774

стихи
В бой! (С. 471). Печ. по: ОдУкРОСТА. 1920. №. 144 (28 сент.). На Врангеля - см.
примеч. к стих-нию «За черным тянется за золотом...». «Интернационал» —
международный гимн пролетариата, официальный гимн Украинской ССР
(1918-1949); слова Э. Потье (1816-1887), музыка П. Дегейтера (1848-1932),
русский текст А. Кода (1872-1943).
«За черным тянется, за золотом...» (С. 472). Печ. по: Вести. 1920. №265 (6 окт.).
С. \.Баронье воронье — намек на барона П. Н. Врангеля.
«Пуля, ты ли пропадешь на фронте...» (С. 473). Впервые: НБ. С. 347.
СТИХОТВОРЕНИЯ 1921-1923 ГОДОВ
В раздел вошли стихотворения, опубликованные в коллективном сборнике Т, в га-
зетах Харькова, Одессы, Полтавы в 1921 — 1923 гг., когда поэт руководил в Харько-
ве Радиотелеграфным агентством Украины (РАТАУ, до лета 1921 г. — УкРОСТА).
Октябрьское солнце (С. 474). Печ. по: К. 1921. №251 (546) (7 нояб.). С. 10. За-
мутившееся солнце Аустерлица... Полинявшая луна Навина... — см. примеч.
к стих-нию IX из цикла «Стихи о войне».
Моряки (С. 474). Печ. по: Красная газета Черного, Азовского и Каспийского мо-
рей «Моряк» (Одесса). 1921. № 49 (17 февр.). С. 1. В Сб. 1990 (С. 419) опубл. два
черновых наброска из АШ:
Бродяги мертвая обуза
земля,
Звала и Робинзона Крузо
Корма родного корабля.
Как птица — воздух, руды, горы,
Так знает матрос.
Морские свежие просторы,
Где он взошел, где он возрос.
Шахтеры (С. 475). Печ. по: К. 1921. 18 дек. Проклятый навек стариком сумасшед-
шим Жюль Верна — вероятная отсылка к продолжению романа Жюль Верна
(1828—1905) «Необыкновенные приключения экспедиции Барсака», дописан-
ному его сыном Жаном и опубл. в 1919 г. Один из героев романа, гениаль-
ный изобретатель Марсель Камарэ, проклинает свое детище — антиутопиче-
ский город Блэкленд, построенный как оплот рабства и угнетения, тирани-
ческой власти преступника и негодяя Киллера, — и серией дистанционных
взрывов разрушает город до основания. Радионосное Завтра — на посту ди-
ректора РАТАУ Нарбут впервые разработал и реализовывал план радиофика-
ции Украины, в частности путем создания консорциума; см. его статьи «Ра-
775

ПРИМЕЧАНИЯ
диофикация Украины» (К. 1921. №44 (636) (22 февр.). С. 2) и «Используйте ра-
дио! (Не деликатес, а хлеб насущный)» (ХП. 1923. № 6 (23 янв.). С. 3).
Голод («Не поворачивая головы...») (С. 476). Впервые: НБ. С. 349.
1 Мая (С. 477). Впервые: Сб. 1990. С. 319, где опубл. по черновику из АШ. Кладет за
рядом ряд/Скелетов человечьих голод — см. примеч. к стих-нию «Людоедство».
Железная дорога («Пыхтело в пахах у паровоза...») (С. 478). Впервые: Сб. 1990.
С. 324, где опубл. по черновику из АШ. Костыли — гвозди для скрепления
рельс и шпал. Рант — край. Поддувало — бункер в нижней части топки паро-
воза для сбора золы и шлаков. Рундук — ящик. Отец-паровоз! — ср. с образами
машинистов и паровозов в прозе Андрея Платонова (1899—1951). Колосники —
детали колосниковой решетки в паровозной топке, обеспечивающей работу
парового котла. Совсем не твоя это дорога, Некрасов — аллюзия на стих-ние
Н. Некрасова (1821 — 1877) «Железная дорога» (1864). Не твой это, Блок, куче-
рявый машинист! — возможная аллюзия на стих-ние А. Блока (1880—1921) «На
железной дороге» (1910).
«Кобчики скулят над кленами...» (С. 481). Печ. впервые по черновику из АШ, за-
писанному на бланке газеты «Коммунист» (Харьков) 1921 г.
Рождественская звезда (С. 481). Печ. по газ. «Вкти — Известия» (Одесса), 1922,
7 янв., № 629, с. 2. В человецех днесь (церк.-слав.) — то есть «в людях сегодня...».
Наше Рождество (С. 482). Печ. по: К. 1922. № 6 (598) (7 янв.). С. 3.
Людоедство (С. 483). Впервые: Т. Печ. по публ.: Богомолов Н. А. Затерянная кни-
га, затерянное стихотворение // Новое литературное обозрение. 2009. № 99.
С. 399. В 1921 г. территории юга Украины, Поволжья, Приуралья, Башкирии,
Казахстана, Северного Кавказа охватил массовый голод, который продолжал-
ся до 1923 г. В это время в охваченных голодом губерниях нередко фиксирова-
лись случаи каннибализма. Н. А. Богомолов считает первую публикацию «Лю-
доедства» авторизованной. Само произведение наследует и развивает тех-
нику стиха, опробованную в ранней «Нежити», и, по мнению исследователя,
типологически близко стих-нию «Белье» (в разделе «Казненный Серафим»).
Красноармейцу (1918-1922 г.) (С. 484). Печ. по: К. 1922. №44 (636) (22 февр.).
С. 3. Стих-ние опубл. в канун четвертой годовщины РККА, созданной соглас-
но декрету СНК РСФСР «О Рабоче-крестьянской Красной армии», подписан-
ному 15 (28) января 1918 г. 23 февраля 1918 г. началась массовая запись доб-
ровольцев в отряды РККА.
Голод («Что голод? Голый, гулкий дол...») (С. 485). Печ. по: газета Полтавско-
го отд. Красного Креста «Призыв». 1922. № 1 (8 мая). С. 1. Дарохранительни-
ца — сосуд для хранения Святых Даров — Тела и Крови Христовых, используе-
мых для причащения. Ризный жемчуг — риза — покрывало на аналоях, престо-
ле и жертвеннике, а также верхнее облачение священника при богослужении.
На пожаре (С. 486). Печ. по: Bien*. 1922. № 798 (4 авг.). С. 2. Шорник - мастер по
изготовлению конской упряжи, в том числе шор — боковых наглазников, на-
деваемых на голову лошади для ограничения поля зрения.
776

Бабье лето («Веселое, широкое зерно...») (С. 488). Печ. по: Bìcth. 1922.
№817 (27 авг.). С. 2. Сб. 1990. С. 195, с разночтениями: вместо ст. Как элек-
трический прозрачный треск — Как электрический тревожный треск; вместо
ст. Вопит в просторах тучных: / — Утаи!.. — Вопит в пустых просторах: / —
Утаи!..; вместо ст. И от того, червивые морщины — И от того, печальные
морщины; отсутствуют ст. Мы в чуде убеждаемся воочью - Не звезды — жа-
бья, крупная икра... Блакитный (укр.) — голубой. Притин (устар.) — точка
стояния, место, куда ставится часовой. Он всюду зазимует, этот блеск! — ср.
у Ф. Тютчева: «Лишь паутины тонкий волос / Блестит на праздной борозде»
(«Есть в осени первоначальной...», 1857). Никто уж не поверит Веронике, /
Что это волосы ее — по др.-греч. преданию, Береника (Вероника), жена еги-
петского царя Птолемея III (III в. до Р. X.), в благодарность Афродите за да-
рованную ему победу над сирийцами отрезала свои косы и поместила в хра-
ме богини.
НЭП (С. 489). Печ. по: К. 1922. №256 (848) (7 нояб.). НЭП - Новая экономиче-
ская политика, была принята 14 марта 1921 г. X съездом РКП(б), сменив по-
литику «военного коммунизма», с целью введения частного предпринима-
тельства и возрождения рыночных отношений для восстановления народно-
го хозяйства. Лабазник — владелец зернового склада (лабаза); в переносном
значении — жадный, мелочный человек. ЦПКП — Центральное правление
каменноугольной промышленности Донбасса. «Азбука коммунизма» — кни-
га Н. Бухарина и Е. Преображенского «Азбука коммунизма: Популярное объ-
яснение программы Российской коммунистической партии большевиков»
(П.:Гос.изд-во, 1920).
Мы (С. 490). Печ. по: ХП. 1923. №4 (9 янв.). С. 3. Пролетарский Рим — отсылка к ре-
лигиозной и политической идее преемственности «Москва — Третий Рим»,
сформулированной в XVI в. старцем Филофеем. РАБФАК — рабочий факуль-
тет, учреждение системы народного образования, существовавшее с 1919 г.
до середины 1930-х гг.; готовило рабочих и крестьян для поступления в ву-
зы. ФАБРЗАВУЧ — фабрично-заводское ученичество, школа при предприятии,
готовившая рабочих массовых профессий. Т — Д—Т— «товар — деньги — то-
вар», по Карлу Марксу, форма товарного обращения, ключевая составляющая
всеобщей формулы работы капитала.
Сквозняк (С. 492). Впервые: Сб. 1990. С. 328, где опубл. по черновику из АШ, с ука-
занием других черновых загл. «Вертеп» и «Хорохорясь на похоронах».
Криница (С. 492). Печ. по: Сб. 1990. С. 258. Криница (укр.) — родник; в славян-
ском фольклоре так называли русалок. Сусанин — в советское время до кон-
ца 1930-х гг. образ Сусанина как «слуги царя» воспринимался официальной
идеологией отрицательно. Залуписто — от залупить — задрать.
Гимназическое (С. 494). Впервые: Сб. 1990. С. 305, где опубл. по черновику из
АШ. В черновом наброске из АШ вместо ст. Коря, что в кактусе, в паникадиле -
Подстриженные синие шеренги —

ПРИМЕЧАНИЯ
Смотря, как в кактусе, в паникадиле
Пчела качается сквозь зыбкий прах.
В широких ризах путался священник
И, в жестких розах бородой оброс,
Журился, узенький, что мало роз,
Что стриженные щеткою шеренги
Ср. со стих-нием «Архиерей».
«АЛЕКСАНДРА ПАВЛОВНА» (1922)
Раздел назван по последней прижизненной книге поэта. В рукописи неопубли-
кованного сборника «Спираль», по которой осуществлена публ. в Сб. 1990, одно-
именному разделу предпослан эпиграф из романа Ф. Достоевского «Бесы» (1871—
1872):
...порхает звезда на коне
В хороводе других амазонок;
Улыбается с лошади мне
Ари-сто-кратический ребенок.
Капитан К Лебядкин
Л. Чертков отмечал сближение стилистики нарбутовского «быто-эпоса» со стиха-
ми Игната Лебядкина. Взятые в качестве эпиграфа стихи перекликаются со стро-
ками Н. Гумилева из первого сборника «Путь конквистадоров»: «Я конквистадор
в панцире железном, / Я весело преследую звезду...» (1905), а также со значимы-
ми в творчестве Нарбута мотивом детства и образом ребенка. См. также стих-ние
«Фигляр» Г. Иванова: «Я храбрые марши играю /, Скачу на картонном коне — /
И, если я умираю, / Все звонко хлопают мне» (Г. 1912. № 2. С. 12).
«Водяное в барабане...» (С. 495). Впервые: АП. С. 3. Печ. по: Сб. 1990. С. 174.
«Глаза, как серьги голубые...» (С. 495). Впервые: АП. С. 4. Печ. по: Сб. 1990. С. 175.
Александра Павловна. Отрывки из поэмы. Эпиграф — концовка «Повести о том,
как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» Н. Гоголя.
1. «Вы набожны, высокомерно-строги...» (С. 496). Впервые: Сб. 1990. С. 174.
Кубовое полотно — крашенное синей краской или пестрое с синим фоном.
2. «Оранжевые, радужные перья...» (С. 497). Впервые: АП. С. 24, под загл.
«Детская весна». Сб. 1990. С. 174. Печ. по рукописи «Детская весна»: АН. Ед.
хр. 3. В Сб, 1990: вместо ст. подол разгульный, кофием кропя — подол разгуль-
ный, регульным кропя; вместо ст. Да что! — Чуть ночь выматывает жилы —
Весна. / К ночи выматывает жилы; вместо ст. Как шелк из кокона, из топо-
778

стихи
лей — из коконообразных тополей; вместо ст. Клеенчатая суетится мышь -
Сквозь лак угрем продавится кишмиш —
на кухню — тень, где скалок стук и гром, —
и в булке (в сетчатом, дрожащем жаре)
кишмиш сквозь лак продавится угрем.
вместо ст. Однако и в благоуханьи тела — Однако и в столпотвореньи те-
ла; вместо ст. ты, Сашенька, богиней пролетела — ты, Сашенька, девчонкой
пролетела; вместо ст. Обротью выводить в нетрудный путь — За поводок
на водопой тянуть; вместо ст. Под полночь верхнее окно — К ночи чердачное
окно; вместо ст. То лапой округленной, то гитарой — Веретеном, капкана-
ми, гитарой; коробит звезды, и века-татары — являет звезды, и века-та-
тары; вместо ст. И во бреду я мыслями махаю / и, если оторвусь, воткнусь
иглой — С Мамаем переулками шагаю, / плечо к плечу, со мною Пугачев. Ма-
май — казак, герой народных украинских сказаний, один из графических
персонажей старшего брата поэта Георгия Нарбута. Пугачев... заячьему ма-
лахаю — реминисценции из повести А. Пушкина «Капитанская дочка». Ко-
стрика — кора растений, используемая для изготовления пряжи. Астроля-
бия — астрономический угломер.
3. «Крыжние в зеленом росном небе...» (С. 498). Впервые: АП. С. 28, под загл.
«Вечер». В Сб. 1990 нет. Печ. по рукописи «Вечер»: АН. Ед. хр. 3; зачеркну-
тый вариант ст. Убегайте, выгнутые ребра — Птичья клетка, эти злые реб-
ра. Крыжние — утки. В ремизе — карточный термин, «в проигрыше».
4. «Яблоками небо завалило...» (С. 500). Впервые: АП. С. 5, где под загл. «Гла-
ва III» открывает поэму. Сб. 1990. С. 178, под №3. В Спираль вместо ст.
встал на четвереньки — пауком - И проносит. И уже направо —
Встал на четвереньки —
и в таком
положеньи
звякает ключами
мельника
и сыплет вниз зерно,
чтоб тряслись в корытце,
чтоб в бурчанье
шел бегун
и тер лежняк-жернов.
Перекресток,
от него направо —
вместо ст. быть, коль жар зыбится по ногам? - кто там в коридоре шах-шарах? —
779

ПРИМЕЧАНИЯ
Не стоять
на память всем векам!
И еще: какие панталоны:
Кружево —
левада из левад!..
Только:
отчего испуг зеленый
начал вдруг зрачком повелевать?
— Душно, душно мне!
Спасите! Люди!..—
У борзой —
щетина по хребту.
Подтянуло и живой
в желудок;
хвост подбило, как рукой — в лапту...
Молодостью не осилен ужас:
Персей колокольчики —
белы
и за ними —
ни крапинки мужесть,
что с ума сводила все балы!
вместо ст. Александра Павловна, дрожите? - за балясины, поволокло —
Александра Павловна!
от ранних
лет галлюцинируете вы,
и сейчас над ухом —
шепот странный.
Ясный
(до круженья головы).
Из низин извилистых
кромешных
к рожкам щитовидной железы
он пробрался, вышел —
и насмешник
перед вами, в образе грозы...
В супесок удар копыт (бутылок) — см. стих-ние «Лихая тварь». По-кажа-
ньи — как бешеная собака. Ливорно — итальянский город-порт, центр при-
готовления благовоний.

5. «Зеленоватый, легкий и большой...» (С. 502). Впервые: АП. С. 8, под загл.
«Глава IV». Сб. 1990. С. 180, под №4. Репнувший — треснувший. Мотузка —
веревка. Медянка — змея из семейства ужеобразных.
6. «От досиня наколотого сахара...» (С. 504). Впервые: Сб. 1990. С. 185, под
№5. Спираль. С. 15.
Любовь Печ. по изд. 1990 г.
I. «Обвиняемый усат и брав...» (С. 505). Впервые: АП. С. 11, в другой ред. Печ.
по: Сб. 1990. С. 168. В АП: вместо ст. Обвиняемый усат и брав - прав он был,
воюя, иль не прав —
Всё великое приходит вдруг,
И путей планеты мы не знаем.
Только время спорит с Менелаем,
Раздирая лапами испуг
вместо ст. (Бесполезно спорить с Менелаем, / тяжбою грозящим протоко-
лом.) —
Только время спорит с Менелаем,
Мы же — каждый со своим уколом.
вместо ст. Опадает холодок на плечи - суматохи нашей человечьей —
Тонкий холод освежает плечи,
И пылают животов корзины.
Лишь теперь мы бьемся без причины
В нашей оболочке человечьей.
В рукописном сборнике «Спираль»: вместо ст. Но любовь играет той же
дамой - до крыяатоногого Париса —
В древней Трое
столько тарарама
Было поднято
(из-за Париса),
Что любовь,
на мифы плюнув,
прямо
К нам переселилась —
белобрысой.
вместо ст. Ты не бойся яблочных часов - да табачный запах от усов —

ПРИМЕЧАНИЯ
Отодвинь, притворщица, засов, —
Благоверный не вернется скоро,
Не пропахнет спущенная штора
Табачищем
от моих усов.
вместо ст. Выпяченные — бери! — соски? - смерть на яблоке двуполой тяжбы —
Выпяченные (бери!) соски?
С прожилками веки!
Или губы?
Или же
фаллопиевы трубы,
В нежные зажатые тиски?..
Мы поймали б всё,
что днем ловили,
Если б Афродита, вея шторой,
Мне,
дымящемуся здоровиле,
Не вернула
яблоко раздора.
Менелай, Елена, Парис — герои «Илиады» Гомера. Яблоком накатана луна...
Ты не бойся яблочных часов — Причиной Троянской войны послужило «яб-
локо раздора» с надписью «прекраснейшей», которое Парис вручил Афро-
дите, в ответ пообещавшей ему завоевать сердце Елены Прекрасной. Адам,
Ева — как и в цикле «Большевик», лейтмотивом поэмы становится нару-
шенный под неодолимой силой любви запрет.
II. «Не ночь, а кофейная жижа...» (С. 507). Впервые: АП. С. 12. Печ. по: Сб.
1990. С. 169. В черновике из АШ вместо ст. Козлиные гонятся лица ~ и во-
лос — не гол и не крут —
Они обессиленной птицей
Попискивают и поют,
Звериная шерсть шевелится.
Тяжел человечий уют.
Куда мне и что мне, заике — Нарбут с детства страдал заиканием. Высе-
лицы — хутора. Поблеивает и поет — намек на дословный перевод слова
«трагедия», с др.-греч.: «козлиная песня».
III. «Хорошенько втоптать чемоданы...» (С. 508). Впервые: АП. С. 13, в дру-
гой ред., с купюрами. Печ. по: Сб. 1990. С. 170. В АП (купюры восстанавли-
782

ваются по рукописи «В тарантасе»; АН. Ед. хр. 5. Л. 4): вместо ст. на четьи
непотребных житий — На минеи <бардачных> житий;
вместо ст. чтоб не вянуло вымя от шашней, / не болталось у Катек и Люб —
Чтоб не вянули <сиски> от шашней,
Не болтались у Катек и Люб...
И какая ни есть потаскуха,
Голенище<, слюнявая блядь,>
Размыкает от уха до уха
То, чего ей не приобретать,
вместо ст. (Увести бы отсюда, жениться -ив трущобе немало цветов...) —
Голова запеклась и на блюде
Волос кверху, как корни у пня.
На верблюдице выть о верблюде,
В ворохах захлебнет<ся ебня.>
И теплынью затопленных юбок —
Весь в мерлушках распарен<ный зев,>
И — захлюпает хлябкий <загубок,>
По хребту насосавши посев
И добравшись по жилам до стона,
Под ребро заберется опять,
Чтобы в дрожи, сквозь сон, исступленной,
Сладкой спаржей сосать, колупать.
В Спираль вместо ст. Разливается май, златокудрясь ~ выбивая мне — Сидя
в санех—
Синим порохом взорваны почки,
К чадородному лету мы прем.
Диоген,
я — собака,
я в бочке:
Человека ищу с фонарем.
Променявшая посох — частый в стихах у Нарбута атрибут странничества,
воплощение смирения и аскезы в духе учения Г. Сковороды. Четьи непо-
требных житий — Минеи-Четьи — сборники житий святых, составленные
по месяцам. Золоторотец — босяк. Расстрига — лишенный священниче-
ского или монашеского сана. Схима — высшая степень монашества в пра-
вославии. Мономахова мудрость... Сидя в санех — «Поучение» Владими-

ПРИМЕЧАНИЯ
pa Мономаха (1053—1125), обращенное к его детям, начинается словами
«Сидя в санех...», то есть «перед смертью».
Ночь («К полуночи куда прилежней...») (С. 509). Впервые: Л. № 1. С. 2. Лежень —
козодой (примеч. Нарбута). За белою, за сонной самкой, / Самец, гонись в тру-
щобный лес! — ср. стих-ние А. Блока «В дюнах».
«О, бархатная радуга бровей!..» (С. 510). Впервые: НБ. С. 342, с поев. «Ольге Кар-
пека». Печ. по: Сб. 1990. С. 167. Ольга Даниловна Карпеко-Глевасская (1890-е —
1975) — соседка Нарбута по имению.
В ботаническом саду (С. 511). Впервые: АП. С. 16.
Железная дорога («Под рысь рессорную перечеркнул...») (С. 511). Впервые:
журнал «Зритель» (Одесса). 1922. № 3. С. 2, с разночтениями. Печ. по: Сб. 1990.
С. 183. Черновик стих-ния под загл. «В вагоне» хранится в партийном деле
Нарбута (Дело. С. 22). Составители Сб. 1990 предположили, что стих-ние при-
мыкает к поэме «Александра Павловна». В первой публ.: вместо ст. Как птица
падает (и пропадет - Наследует нам царствие. Увы! —
Хрущом качается (и пропадет
С коварной ветвию твой голос, твой!
Не бормочи, мой жук, мой обормот
Не мямли, май, бараньей тетивой
Колосья звездные секут косой
И колесо — безжалостно.Увы!
вместо ст. Чтоб разрешить таинственный вопрос — Чтоб выплаканный раз-
решить вопрос; вместо ст. Где детский похоронен человек — Где в курточке ко-
роткий человек! См. примеч. к рассказу «Часы». Дитя, большеголовый иди-
от — ср. стих-ние «Упырь». Не Даниилы — мы — речь о библейском пророке
Данииле.
Колдун (С.513). Впервые: АП. С. 17. Сб. 1990. С. 186. Кафля - печной изразец.
В склепе (С. 514). Впервые: АП. С. 18. Сб. 1990. С. 187.
Бродяга (С. 514). Впервые: АП. С. 19. Печ. по: Сб. 1990. С. 166. В АП: вместо ст.
Ты разглагольствовала, нищета ~ Подковою, находкой соловьиной —
Ты не воспестована, нищета,
И в сем, должно быть, первенство твое.
Что — мать, что — мученица у Креста,
Что Илии (милость — на ветер!!) взлет?
Не счесть гудящих недрами имен
И мудрость мира явлена не вся:
В стакане чая тающий лимон,
С крутым яйцом опреснок карася.
784

вместо ст. Живот, согревшийся в пеленках рубищ ~ Подай к вечере, ушками
звеня —
Живот, обвисший в паутине рубищ,
Вот этим пальцем можно проколоть?
И башмаки, сбивая по дороге
Наперстки мака, второпях несли
Не вас ли, раскоряченные ноги,
Верблюжье-обезьяньи корабли?
Мотнет пивными патлами и носом
Поморщится: не дышит ли коржем?
О Нищета! Ему бы мериносом
Быть или принцем под густым плащом.
А он — бездомный, рваный волк, бродяга
С изглоданной железной просфорой.
И бьет его, мутит и гонит тяга,
Как вальдшнепа по просеке сырой.
И плоть нудит и жалуется на ночь:
Облобызай, облобызай меня,
Кровь преврати в шипение шафрана,
Мурашками и судорогами льня.
Сенека Луций Аней (5 до Р. X. — 65) — др.-рим. философ-стоик, поэт и госу-
дарственный деятель; стоицизм Сенеки перекликается с учением Г. Сковоро-
ды. Бурса — средневековое общежитие для бедных студентов богословия. Апу-
лия — область на юго-востоке Апеннинского полуострова. Просфора — церков-
ный хлеб с оттиснутым изображением креста. Кана Галилейская — место, где
Христос совершил первое чудо, превратив на свадьбе воду в вино (Ин. 2:1—11).
Совесть (С. 515). Впервые: журнал «Зори» (Воронеж). 1922. №2. С. 6. Печ. по:
АП. С. 21. В Спираль (С. 126) под загл. «Душегуб»; вместо Легонький, да кри-
венький ты мой — яловый, да кривенький ты мой. Киноварь — ярко-алая краска,
напоминает кровь, вызывает ощущение «невыносимого насилия» (И.-В. Гете).
Красными чернилами подписано письмо исключенного из партии и смещен-
ного со всех постов Нарбута члену ЦКК ВКП(б) А. А. Сольцу от 6 марта 1929 г.
(Дело. С. 103). Я и сам не знаю, почему — см. примеч. к стих-нию «В огне». Апо-
стол Савл — апостол Павел. Шевелит отрубленною кистью, — / червяками роб-
кими пятью... — см. примеч. к стих-нию «В огне».
«Лавина, сонная от груза...» (С. 516). Впервые: АП. С. 23. Печ. по: Сб. 1990. С. 188,
с исправлением опечатки «опылено» на «опалено» по АП. Зозуля (укр.) — кукушка.
Хлеб (С. 517). Впервые: АП. С. 26.
Щука (С. 518). Печ. по: Сб. 1990. С. 192. В черновом автографе (АШ) под загл. «Уха»:
вместо ст. Кулешом стреляет казанок - Выгравированный бок размок —

ПРИМЕЧАНИЯ
Дым — на дужки: делает замок:
Слесаря сошлись над куренем.
Ребра пропотели, бок размок
Пестрый — под заслюненным линем.
вместо ст. И померкла навсегда в чужом / (Масло конопляное) река — И погасло
навсегда в чужом / Синяя холодная <равнодушно-синяя> река; вместо ст. (С пе-
редка оскаленный башмак) — (Морду вдруг ощеривший башмак); вместо ст. Жа-
берник с ресничной бахромой — Жаберник с трахомной бахромой.
На смерть Александра Блока (С. 519). Впервые: АП. С. 30, под загл. «Алексан-
дру Блоку». Печ. по: Сб. 1990. С. 226. Александр Блок скончался в Петрограде
7 августа 1921 г. Ряд исследователей предполагает, что Нарбут был в этот день
у смертного одра умершего поэта и стих-ние написано под непосредствен-
ным впечатлением. Гранатовый браслет... Чиновника (помните) Желткова —
герой повести А. Куприна «Гранатовый браслет», чиновник Желтков покон-
чил с собой из-за неразделенной любви к замужней женщине, княгине. Уже
после его смерти княгиня посетила комнату, где «наискось... лежал на столе
Желтков. Голова его покоилась очень низко».
«КАЗНЕННЫЙ СЕРАФИМ» (1921-1923)
Раздел озаглавлен по неизданному машинописному сборнику, сохранившемуся
в архиве сына поэта Р. В. Нарбута (КС) и состоящему из трех частей: «На рассве-
те, праведником» (С. 3), «Казнь» (С. 15), «После гибели» (С. 40); страницы сборни-
ка пронумерованы. В разных источниках он датируется 1922,1925 и 1928 гг. В АШ
хранится подборка стихотворений, позже включенных в сборник «Казненный Се-
рафим», с пометами поэта и общим названием «Околоворот». В подборку вклю-
чены пронумерованные стихи: «I. На хуторе», «П. Мороз», «III. На углу», «IV. В па-
рикмахерской (уездной)», «V. Плавание», «VI. Встреча»; в конце подборки — ка-
рандашная помета: «1921—1922». В Сб. 1990 был опубликован сводный текст
сборника (КС) и подборки (АШ).
На рассвете, праведником
Окно (С. 521). Впервые: Сб. 1990. С. 228. КС. С. 3. Хрущ - майский жук. Галунные
года — галун — золотая или серебряная тесьма. Глазет — ткань для обтягива-
ния гробов.
786

стихи
Детство
1. Вначале (С. 522). Впервые: ХП. 1923. № 14 (26 марта). С. 2, под загл. «Дет-
ство», с разночтениями. Печ. по: Сб. 1990. С. 229. В КС отсутствует. В ХП:
вместо ст. Резной, пощелкивавший музыкально ~ худая, почерневшая рука —
Поблескивавший, шедший музыкально
По желобку амбарного замка,
Стерег, большой, кушетку возле спальной:
Разрыв-трава на племя паука!
вместо ст. Когда, пропахнувший таранью, водкой,/Как в воду канул пасечник-
бобыль —Когда над синью, праведной и кроткой, / Футболом — опрометчивый
бобыль; вместо ст. Фаянсовые в мураве пасутся — Фарфоровые в мураве па-
сутся; Вместо ст. Стрекозы-самолеты,махаон /матерчатый, жуки-автомо-
били — Жуки и жужелицы, махаон / И дупла пчел (совсем автомобили!). Очи-
пок — женский головной убор. Черногуз — аист. Архалук — поддевка.
2. Вербная суббота («Вербой скользкой, розовой девчонок...») (С. 524).
Впервые: Сб. 1990. С. 230. КС. С. 5. В Спираль (С. 81) вместо Вербой скольз-
кой, розовой девчонок — Розгой скользкой, розовой девчонок.Крыги — льдины.
Чаепитие (С. 525). Впервые: Сб. 1990. С. 232. КС. С. 7. Тульская моя фита - самовар,
контурами напоминающий фиту, букву церк-слав. алфавита.
Малярия (С. 526). Впервые: Сб. 1990. С. 233. КС. С. 9. Малярия - «болотная ли-
хорадка», инфекционное заболевание, передаваемое человеку при укусах
самками комаров рода Anopheles («малярийных комаров»). Муму молчит...
Мычит Герасим — персонажи рассказа И. Тургенева «Муму» (1852). Вишенье
(устар.) — густые деревья или кусты вишни, а также плоды вишни.
Рождество (С. 527). Впервые: Сб. 1990. С. 234. КС. СИ.
Тяга (С. 528). Впервые: Сб. 1990. С. 235. КС С. 13.
Казнь
Телеграфист (на захолустной) (С 530). Впервые: Сб. 1990. С. 237. КС. С. 16.
Цветок (С 530). Впервые: Сб. 1990. С. 238. КС. С. 17. Анемон - цветок семейства
лютиковых. Фрейлин (искаж. нем.) — девушка. Гретхен — героиня «Фауста»
И.-В. Гете. А.-Э. Брэм (1829—1884) — немецкий зоолог, автор «Иллюстрирован-
ной жизни животных».
Самое (С 531). Впервые: Сб. 1990. С. 239. КС. С. 18. Млин - мельница. Обабок -
гриб. Филодендрон — комнатное растение.
Плавание (С. 532). Впервые: Сб. 1990. С 240. КС. С. 20. Ландо - четырехместная
карета с открывающимся верхом. Потому что тянет из футляра кипарисо-
вого — ср. с загл. посмертного сборника И. Анненского «Кипарисовый ларец»
(1910). Сатана в сатине — В юности у Нарбута было прозвище «Сатана». Фу-
787

ПРИМЕЧАНИЯ
ляр — мягкая ткань для платков и женских платьев. Махно — «батька» Нестор
Иванович Махно (1888—1934), анархист; возглавлял повстанческую армию
(Вольный Гуляйпольский батальон, с 1919 г. — Революционно-повстанческая
армия Украины), действовавшую на обширной территории Восточной Украи-
ны, Новороссии и Причерноморья с центром в Гуляй-Поле; был награжден
орденом Красного Знамени за срыв наступления деникинцев на Москву. По-
сле разгрома махновцев частями Красной армии в августе 1921 г. бежал че-
рез р. Днестр в Румынию. Об интересе Нарбута к фигуре «батьки» свидетель-
ствует частично осуществленный им замысел поэмы «Нестор Махно». Мать
поэта, Неонила Николаевна, в девичестве была Махнович. Ср. образы Махно
в «Конармии» И. Бабеля и в поэме «Страна негодяев» С. Есенина. См. примеч.
к стих-нию «Серафический». Мне ли жить с отрубленною левой — Мотив само-
убийства неразрывно связан с ключевой для поэта темой обреченной жертвы
(стих-ния «Предпасхальное», «Самоубийца», «Совесть»).
Мороз (С. 533). Впервые: журнал «Силуэты» (Одесса). 1923. № 10. Печ. по: Сб. 1990.
С. 242, с исправлениями по первой публ. КС. С. 22. Мокредь — раскисшая грязь;
дождливая, сырая погода. Антоновка — сорт яблони народной селекции. Холя-
ва — см. примеч. к стих-нию «Облава».
В парикмахерской (уездной) (С. 535). Впервые: ХП. 1922. № 1 (18 дек.). С. 4. Печ. по:
Сб. 1990. С. 243. КС. С. 24. В ХП: вместо ст. Я в зеркале: прозрачное купе — купают-
ся ль в купе?..; вместо Густыми гвоздиками — Гвоздикой гвоздиков; вместо ст. Такою,
как с кровавой Олоферна — Как с обтекающею Олоферна; вместо ст. Я к Пугаче-
ву в малахаях толпы — К Марату незамаранные толпы. Жан-Поль Марат (1743—
1793) — лидеров якобинцев; был зарезан сторонницей жирондистов Шарлоттой
Корде. Олеография — вид литографии. Олеофант — сорт смазочного масла.
На хуторе («Льняные льнули-льнули облака...») (С. 536). Впервые: Сб. 1990.
С. 245. КС. С. 26, под загл. «Осень (на хуторе)». Дубровский — герой одноимен-
ной повести А. Пушкина, дворянин, ставший разбойником. Билибин Иван
Яковлевич (1876—1942) — русский художник, график; оказал большое влия-
ние на мировоззрение и творчество братьев Нарбутов, живших в доме Би-
либина в Петербурге в студенческие годы. Мазепа Иван Степанович (1639—
1709) — гетман Войска Запорожского, в 1708 г. перешел на сторону шведского
короля Карла XII. См. поэму А. Пушкина «Полтава».
Ворожба (С. 537). Впервые: Сб. 1990. С. 247. КС. С. 28.
На углу (С. 538). Впервые: Сб. 1990. С. 248. КС. С. 30. Матрена - дочь Василия Ле-
онтьевича Кочубея (1640—1708), генерального судьи левобережной Украины,
сообщившего Петру I об измене Мазепы; казнен Мазепой. См. поэму А. Пуш-
кина «Полтава», где дочь Кочубея — Мария. Стягнут — здесь: долетят. Закляк
(укр.) — застыл.
Белье (С. 539). Впервые: КИ. № 1. Печ. по: Сб. 1990. С. 250. КС. С. 32. Первая публи-
кация вызвала непонимание со стороны читателей и редакции, что застави-
ло автора дать разъяснения (КИ. №4). Мыслете — название церк.-слав. буквы
788

стихи
«M». Камаринских вождей — карамор — обыгрывается созвучие слова «комар»
и народной песни «Камаринская»; карамора — комар-долгоножка.
То - ты (С. 540). Впервые: Сб. 1990. С. 251. КС. С. 34. На куличках - от поговорки
«У черта на Куличках» (по названию московской улицы).
Возвращение (С. 541). Впервые: Сб. 1983. С. 224. Печ. по: Сб. 1990. С. 252. КС. С. 36.
В Сб. 1983: вместо ст. Не всё благополучно1. Как Везувий - Мерцают вилы, слы-
шен грохот толп —
Не всё благополучно! Вырастает
За балкою, за косогором столб:
В нем, в светлом, воронья секутся стаи,
Перебегает гул ревущих толп...
Отечество (С. 543). Впервые: Сб. 1990. С. 253. КС. С. 38. Хирам - вероятно, биб-
лейский строитель храма Соломона. Ремесло Данаид — здесь: нескончаемый
и бесполезный труд; в др.-греч. миф. Данаиды в царстве мертвых наполняли
водой бездонную бочку. Есмань — речка, на которой стоит г. Глухов.
Серафический (С. 543). Впервые (начиная со ст. «Над лысинами нимбы парили...»):
К. 1922. № 256 (848) (7 нояб.), под загл. «Из поэмы "Махно"». Впервые полностью
Сб. 1990. С. 254. КС. С. 39, без загл. В К: вместо ст. мы желчью печенега встреча-
ем — Сквозь печень, печенега встречаем. Тридцать четвертый — намек на возраст
лирического героя; Нарбуту 34 года должно было исполниться 14 апреля 1922 г.
После гибели
Встреча (С. 544). Впервые (фрагмент, от ст. «Над лысинами нимбы парили...»):
К. 1922. №256 (848) (7 нояб.). С. 3, под загл. «Из поэмы "Махно"», с разночте-
ниями. Печ. по: Сб. 1990. С. 255. КС. С. 41. В рукописи с подзаг. «Из поэмы «Не-
стор Махно» (см. примеч. к стих-нию «Плавание»). В первой публ.: вместо ст.
Отчаяннее день ото дня — И сыплется горох у плетня! Горобцы — воробьи. Гу-
ляй по Запорожью, ребята! — Войско под командованием Махно несколько
раз заключало союз с Красной армии в борьбе против гетманщины и союз-
ных войск Антанты, белогвардейских армий Деникина, потом Врангеля. Схи-
лился — покосился. Трудень — декабрь.
«Незабываемое забудется...» (Из книги «Эфиопия») (С. 546). Впервые: ВОС. С. 37, в раз-
деле «Отмщение». Печ. по: КС. С. 43. Более ранний вариант стих-ния см. на с. 440.
СТИХОТВОРЕНИЯ 1930-Х ГОДОВ
В раздел вошли поздние стих-ния Нарбута, образцы т. н. «научной поэзии», пуб-
ликовавшиеся в журналах «Новый мир», «Молодая гвардия», «Тридцать дней»,
«Красная новь», а также включенные им в рукописный сборник «Спираль».
789

ПРИМЕЧАНИЯ
Перепелиный ток (С. 548). Впервые: НМ. 1933. № 6. С. 43. Печ. по: Сб. 1990. С. 265, 1
где опубл. по: Спираль. С. 152, разд. «Под микроскопом». В НМ: вместо ст. Рух-
нувший навзничь, я очнусь в постели - Нитяные чулки! —
Вот, обессилев, завязли в тенетах
Головы схваченных забияк,
Расквитавшихся волею и плотью
За нее, как и я...
Микроскоп (С. 549). Впервые: НМ. 1933. № 3. С.43. Сб. 1990. С. 330, где опубл. по: j
Спираль. С. 139, разд. «Под микроскопом».
Говорит «Марс» (С. 552). Печ. по: журнал «Молодая гвардия». 1934. № 3. С. 96. Ко- )
шара — загон для выпаса скота. В стране за десять лет до пожара — то есть
до взятия Бастилии. «СССР» — советский стратостат «СССР-1» был запущен j
30 сентября 1933 г. Селезня наряд — см. стих-ние «Белье». ,;
Шаропоезд. Модель Ш 2А (С. 555). Печ. по: ТД. 1934. № 3. С. 72. Стих-ние в по- j
дробностях передает впечатления от посещения шародрома и поездки на j
опытной модели шаропоезда, завершаясь футуристической картиной его по- i
всеместного использования в качестве пассажирского транспорта. Шаропо- \
езд — первый в мире скоростной электропоезд, сконструированный инжене-
ром Николаем Ярмольчуком (1898—1979). В 1932 г. была построена опытная |
модель из пяти шаровагонов в одну пятую натуральной величины; для ее ис- 1
пытаний у подмосковной станции Северянин выстроили шародром — элек- 1
трифицированный лотковый путь. По неглубокому лотку — лоток был дере-
вянным; шаропоезд двигался по нему со скоростью до 70 км/ч; проектируе-
мая скорость в бетонном лотке должна была достигать 300 км/ч. Резиной свой
лоток пригладил... / Его безглазый обтекатель — Н. Ярмольчук одним из пер-
вых применил резиновое покрытие для колес поезда и обтекаемые формы
вагонов и электровоза, аналогичные современным. В нем — / Ванька-встань-
ка, наш приятель!.. — в статье «Поезд на шару» приводилось такое описание:
«Цилиндрический вагон имеет две точки опоры в двух шарах, расположен-
ных под вагоном спереди и сзади. Развивая колоссальную скорость — до 250—
300 километров в час, — вагоны не боятся в пути крутых изменений профи-
ля: „ванька-встанька**, насильно сваленный, немедленно принимает обычное
положение, лишь только устраняется внешняя сила. <...> Совнарком обязал
НКПС (Народный комиссариат путей сообщения. — Р. К.) уже в этом году стро-
ить опытную эксплуатационную дорогу по системе товарища Ярмольчука —
дорогу с протяжением в 20—25 км» (журнал «Огонек». 1933.20 окт.). «Москва —
Ногинск» — строительство планировалось в этом направлении, но проект так
и не был осуществлен.
«Весь в желтке, весь отданный гитарам...» (Из поэмы «Лесозавод») (С. 556).
Печ. по: АН. Ед. хр. 4. Л. 1—3; ст. в квадратных скобках зачеркнуты Нарбу-
790

том. На машинописи — карандашная рецензия Э. Багрицкого, поддержавшего
публ. в «Литературной газете» (не осуществилась). Настромив — натыкав, на-
ставив тычком. Под ш<л>еею — Шлея — часть конской упряжи. Ступица — ос-
новная часть колеса. До чеки — осевая чека держит колесо; колесо повозки ли-
рического героя — бобыля-приемыша — безнадежно увязло в песках «птичь-
его языка» и иероглифической сложности. Ему противопоставлен глобус,
деятельно вращаемый спокойным человеком на оси «чести, славы, доблести».
Молоко (С. 559). Впервые: Сб. 1990. С. 337, где опубл. по: Спираль. С. 155, разд.
«Под микроскопом», с указанием варианта первой строки: «Не мал отелив-
шихся список». Шамовка — пища, еда. Казеин — содержащееся в молоке белко-
вое вещество. Кленовый листок, / Козодой и петух — воспоминание о «молоч-
ном детстве» лирического героя. Фагоциты — клетки иммунной системы ор-
ганизма, защищающие его от инфекций путем поглощения вредных частиц.
От перги — перга — пыльца растений, собранная медоносной пчелой.
Еда (С. 563). Печ. по: КН. 1934. №2. С. 128, без эпиграфа, с разночтениями. Печ.
по: Сб. 1990. С. 333, где опубл. по: Спираль. С. 146, разд. «Под микроскопом».
В КН: вместо ст. Зато стоячие — Зато широкие; вместо ст. К дыре во рту спе-
шат — К губам, ко рту спешат ; вместо ст. Изобилью / В шестой / и грунт / содей-
ствовать готов1. — Изобилье / Идет к нам / Поступью / Двух-трех годов; вме-
сто ст. Где центр, / в который гвоздь они вобьют? — В какую точку гвоздь они
вобьют?; вместо ст. Параболу нормаль не укорит. - Парабола с нормалью го-
ворит; вместо ст. И жаром вентиляторных поветрий / Колеблется / сейсмо-
граф геометрий... — Идаже вентиляторные ветры /Расходятся простором гео-
метрий; вместо ст. На жизнь / расходуем гормонов ярость — На жизнь мозгов
и сердца тратим ярость; вместо ст. ...Иза столом / я злости не растратил: ~
Само определяешься в среде\ —
Нет, уж плыви в кубическое зданье,
Где сферу музыки потряс гобой, —
Негорестное будет расставанье
Каме и-дочери с таким тобой.
Пусть, известью сияя,
Крематорий
Заглянет люком в зал:
— Он здесь? Который?
Пусть сельдерей, заластившись, тайком
Тебя покроет кружевным венком...
Мы по домам пойдем, народ веселый,
С наукой-комсомолией в ладу, —
И будем вспоминать,

ПРИМЕЧАНИЯ
За разносолы
Садясь,
тебя,
работу
и еду.
Э. Багрицкому (в соавторстве с М. Зенкевичем) (С. 567). Печ. впервые по маши-
нописи: РГАЛИ. Ф. 1399. Оп. 2. Д. 36. Л. 13. Багрицкий Эдуард Георгиевич (Дзю-
бин; 1895—1934) — поэт, переводчик, драматург, художник. В 1920 г. в Одессе
как поэт и художник работал в ЮгРОСТА под руководством В. Нарбута, кото-
рого считал своим учителем в поэзии. Был женат на Лидии Густавовне Суок,
старшей сестре Серафимы Густавовны, второй жены Нарбута. Стих-ние напи-
сано как отклик на смерть поэта, умершего 16 февраля 1934 г. Скалярии — ак-
вариумные рыбы семейства цихлид. Описание комнаты Багрицкого, а также
о его увлечении аквариумными рыбками см.: Липкин С. В Овражном переул-
ке и на Тверском бульваре // НМ. 1994. №2. С. 199. Циперус — комнатное ра-
стение семейства осоковых; из стеблей циперуса в древности делали папирус.
Птицелов — об увлечении Э. Багрицкого птицами см. повесть В. Катаева «Ал-
мазный мой венец», где Багрицкий выведен под прозвищем «Птицелов» (Ка-
таев В. Алмазный мой венец // НМ. 1978. № 6), вероятно данным по одноимен-
ному стих-нию. Астматол — лекарственный курительный порошок из тра-
вяного сбора, применяемый при бронхиальной астме. Багрицкий с детства
болел бронхиальной астмой. См. воспоминания К. Паустовского: «Багрицкий
сидел, поджав по-турецки ноги, на старом и плоском, как лепешка, тюфяке.
У него начинался приступ астмы. Он задыхался и курил астматол. От этого зе-
леноватого порошка пахло горелым сеном» (Паустовский К. Далекий и близ-
кий / Паустовский К. Собрание сочинений: в 8 т. Т. 5. М.: Худ. лит., 1968).
Садовник (С. 568). Впервые: Сб. 1990. С. 322. Обращено к биологу и селекционеру
Ивану Владимировичу Мичурину (1855—1935). В 1934 г. праздновалось 60-ле-
тие его ученой деятельности: 18 сентября в газете «Правда» появилась не-
большая заметка Мичурина «Мечта моей жизни»; 22 сентября И. Сталин от-
правил ему поздравительную телеграмму, на которую ученый ответил на сле-
дующий день. Известно, что Нарбут начинал работу над поэмой о Мичурине
«Обновленная земля». См. другое стих-ние с разработкой схожей темы под
загл. «Садовод». Помолог — ученый, изучающий сорта плодовых и ягодных ра-
стений. Козлов — город, где ученый жил и работал с 1872 г.; в 1932 г., еще при
его жизни, был переименован в Мичуринск. Бергамоты — сорт груш. Ньютон
Исаак (1643—1727) — английский ученый; открытый им закон всемирного тя-
готения легенда связывает с наблюдением падения яблока.
Бухгалтер (С. 570). Печ. по: ТД. 1935. №4. С. 41; в оглавлении под загл. «Главбух».
Заика, арифметикою хвор — см. о заикании Нарбута во вступ. статье. Мне не
чернилом, кровью из артерий / писать стихи, то на себя донос! — ср. в стих-нии
792

«Гастев» H. Асеева: «Чтобы кровь текла, а не стихи — / С Нарбута отрубленной
руки...» (КН. 1922. №4).
Садовод (С. 573). Впервые: Сб. 1990. С. 353, где опубл. по рукописи из АШ. Эпи-
граф — слова И. В. Мичурина из вступления к 3-му изд. его работы «Итоги
шестидесятилетних трудов по выведению новых сортов плодовых растений»
(М., 1934). См. другое стих-ние с разработкой схожей темы под загл. «Садов-
ник» и примеч. к нему. Интонационный стих — фразовик, разновидность рус-
ского «свободного стиха»; рифмованный фразовик использовали в своем
творчестве Владимир Маяковский и поэты «Левого фронта искусств». Агар-
агар — смесь полисахаридов в виде плотного студня, добываемая из морских
водорослей, растительный заменитель желатина. В гаю — гай — см. примеч.
к поэме «Торф». Не Антон пусть явится — антоновка — сорт яблони, над кото-
рым работал Мичурин; см. стих-ние «Мороз».
Бабье лето («Поникшая (...Sic transit...) / На стекло...») (С. 576). Впервые: Сб.
1990. С. 368. В черновых набросках под загл. «Самсон и Далила». Sic transit...
(лат.) — так проходит. В корыто глазенапом теги — запускать глазенапа
(устар.) — незаметно, нескромно высматривать; тега (южн.) — гусь. Не кара
в выходной — конечно: день {примеч. Нарбута).
Крым. В Крыму в ноябре 1920 г. Нарбут вместе с поэтом Георгием Шенгели
(1894—1956) организовывал печать по распоряжению Губкома РКП(б) г. Одес-
сы (воспоминания Романа Нарбута). Об этом также см. в воспоминаниях Нар-
бута о В. М. Дорошевиче «Король в тени» (с. 728 наст, изд.), а также в примеч.
к стих-нию «Чехов». 16 декабря 1920 г. вышла статья «В красном Крыму (Бесе-
да с тов. Нарбутом)» (Вкти), где в пересказе дается «информация прибывшего
третьего дня (13 декабря 1920 г. — Р. К.) из Севастополя заведующего «Югро-
ста» тов. Нарбута, объехавшего западную половину Крыма». Судя по почерку
и чернилам в черновом автографе (АШ), Нарбут работал над циклом в середи-
не 1930-х гг., одновременно со стих-нием «Чехов».
1. «Кипарис — не дерево...» (С. 578). Впервые: Сб. 1990. С. 327, где опубл. по
черновику из АШ.
2. Ялта (С. 578). Впервые: Там же. В черновом автографе (АШ) вместо ст. Бо-
жественной голубизны туманы, ~ И Ялты вид, сознаемся, прелестен — То/
не лазурные в горах туманы: / То / в пачках девочки, / балетоманы! / И Ял-
ты вид не так уж неуместен; вместо ст. Чья и в гангрене плоть не отми-
рала, ~ звезды адмирала — Которых в ствол погнало / от лишений, / Кото-
рые на торсах / (с Фиджи взятых) / Круги понакололи: / для мишени. О сво-
ей буссоли — буссоль — геодезический прибор для измерения магнитных
азимутов.
Чехов (С. 579). Впервые: Сб. 1990. С. 260, где опубл. по черновикам из АШ. Обха-
живает его особняк — ялтинский дом А. Чехова, где он жил с августа 1899-го по
1 мая 1904 г. вместе с матерью Евгенией Яковлевной и сестрой Марией Пав-
ловной, был открыт для посещения в первый год после смерти писателя; ны-

ПРИМЕЧАНИЯ
не Дом-музей А. П. Чехова. Креозот — ядовитая маслянистая жидкость, вы-
деляемая из древесного дегтя; может спровоцировать светобоязнь и сильные
ожоги кожи. Небо в алмазах — см. монолог Сони в пьесе А. Чехова «Дядя Ва-
ня» о загробной жизни: «Мы отдохнем! Мы услышим ангелов, мы увидим всё
небо в алмазах, мы увидим, как всё зло земное, все наши страдания потонут
в милосердии, которое наполнит собою весь мир, и наша жизнь станет тихою,
нежною, сладкою, как ласка. Я верую, верую...» Над нашей Аутской... — Аут-
ка — район на западе Ялты, до 1945 г. село Аутка, где Чехов приобрел участок
земли для строительства своего дома. Фраунгоферовых линий — линии погло-
щения в спектре Солнца и других звезд; подробно описаны немецким физи-
ком Йозефом Фраунгофером в 1814 г.; фраунгоферов спектр позволяет судить
о химическом составе звездных атмосфер. Эспри — украшение в виде большо-
го пера или расходящегося пучка больших перьев, прикалывалось к женской
прическе или к женскому головному убору. Буцефал — кличка любимого коня
Александра Македонского.
Пуговица (С. 583). Печ. по: Сб. 1990. С. 342. Эпиграф — из казачьей народной пес-
ни «По Дону гуляет...», являющейся переложением стих-ния «Чудная банду-
ра» Дмитрия Ознобишина (1804—1877). Две пуговицы, два животные гла-
за — ср. о стрекозе в стих-нии «Зной»: «Две пуговицы перламутровых: глаза».
Галалит — пластмасса из казеина (сложного белка, выделяемого при створа-
живании молока); см. стих-ние «Молоко». Иголка, цыганка — сухая ладонь — ср.
со стих-нием «Гадалка», образ гадающей старухи есть в стих-нии «Сириус». Ку-
зик — литая медная пуговица. Вас к вороту пришило, / К нашей душе — ср. в стих-
нии «Серафический»: «Но шестикрылое крепко / Суровой пристегнуто нит-
кой». С экипажа «Литке» — линейный ледокол «Федор Литке», построенный
в 1909 г. и названный в честь знаменитого исследователя Арктики. В 1934 г. со-
вершил первое сквозное плавание Северным морским путем с востока на за-
пад за одну навигацию. Рабфаковец — учащийся рабочего факультета. Рейсфе-
дер — чертежный инструмент для проведения линий тушью. «Всегда готов!» —
ответ на «Будь готов!» — девиз пионеров, членов Всесоюзной пионерской
организации. Треугольный галстук — красный галстук, символический атри-
бут пионерского движения. Кроме галалита — Галалит применялся при изго-
товлении пуговиц для имитации слоновой кости, янтаря и рога. Нас режут, /
шлифуют, I давят нас под прессом — технологические процессы производства
пуговиц воплощают всеохватную, в масштабах Страны Советов, кампанию по
переделке человека старого мира в граждан нового, коммунистического типа;
штамповка пуговиц соотносится с термином «перековка», возникшим в нача-
ле 1930-х гг. при строительстве Беломорско-Балтийского канала силами за-
ключенных и означавшим исправительно-трудовое воздействие.
Малярия. Вступление в поэму (С. 587). Печ. по: Сб. 1990. С. 346. Спираль. С. 168.
См. примеч. к стих-нию «Малярия». О необходимой для поэмы, «быть может,
даже для романа в стихах», работе «в Научно-исследовательском Тропическом
794

институте, у проф. Е. И. Марциновского», Нарбут сообщает в рамках докла-
да о научной поэзии на III пленуме Оргкомитета Союза советских писателей
9 марта 1934 г. В своем выступлении он, в частности, говорил: «В свое время,
еще до революции, когда я принадлежал к акмеистам, как и Гумилев, побывал
в Абиссинии. Из этой империалистической колонии, страны подлинного раб-
ства я вернулся, оттого что один из моих товарищей заболел малярией» (Сте-
нограмма Третьего пленума Оргкомитета ССП. РГАЛИ.Ф. 631. Оп. 1. Ед. хр. 58.
Л. 14). Е. И. Марциновский (1874—1934) — основоположник борьбы с маляри-
ей в СССР, создатель и руководитель Тропического института Наркомздрава до
1934 г. Анофелес — малярийный комар. В озноб: пусть дрожит — Малярия ха-
рактеризуется хроническим течением, сопровождающимся лихорадкой, озно-
бами. Меланин — пигмент, окрашивающее вещество радужки глаз, волос, ко-
жи. Хина (хинин) — основной алкалоид коры хинного дерева, используется про-
тив малярийных плазмодиев. Если селезенку больного возьмете — Заболевание
малярией сопровождается увеличением размеров селезенки, печени, анемией.
Гамбузия — род рыб, питается личинками комаров. Трубу Евстахиеву — канал,
сообщающий полость среднего уха с глоткой. От болот Понтийских — болоти-
стая местность в Италии, источник распространения малярии в Древнем Риме.
Тмутаракань — один из древнейших городов Таманского полуострова. Сталин-
абад — название Душанбе, столицы Таджикистана, с 1929 по 1961 г.
На Тверском (Из цикла «Цыгане») (С. 591). Впервые: КН. 1935. № 10. С. 96. Печ.
по: Сб. 1990. С. 350. В черновом автографе (АШ) вместо ст. Где б остановить-
ся, где б,/ С женами простоволосыми — За вертепом шел вертеп / С ведьмами
простоволосыми. В Роще Марьиной — район Москвы, где в начале XX в. сели-
лись цыгане. Племя фараоново — старое название цыган, от ошибочного су-
ждения, что их прародина — Египет. «Ромэн» — цыганский театр в Москве. Пе-
ред Александром Пушкиным — Памятник Пушкину работы А. М. Опекушина
стоял в конце Тверского бульвара.
Сердце (С. 593). Печ. по: Сб. 1990. С. 360. Нефтяная война - война Боливии и Па-
рагвая 1935—1939 тт. Калинин Михаил Иванович (1875—1946) — советский гос.
деятель, председатель ВЦИК СССР. Канталупы — дыни. Мы все — патриоты -
в рефрене ярко выраженный сатирический подтекст.
Воспоминание о Сочи-Мацесте. Мацеста — бальнеологический курорт в г. Со-
чи, в 11 км к юго-востоку от центра, на берегу Черного моря, в долине р. Ма-
цеста.
1. Арахис (С. 595). Впервые: Сб. 1990. С. 362. В черновом автографе (АШ) вме-
сто ст. Орехом земляным усатый - Дубильной кислотою флор —
Орехом земляным посадский
Торгует в Сочи человек,
Приберегая эти цацки
Для юных матерей-Ревекк.

ПРИМЕЧАНИЯ
Вар. последних двух ст. Шурша, тревожит эти цацки /Жаровни допотоп-
ный век. В Сб. 1990 опубл. набросок к ст. Скрипучий гриф в погибель согнут -
Летят и светятся слова —
Что делать мне с моей отставкой?
Подземный мир несет рекой,
Сквозь смрад, сквозь серу —
Как ни гавкай..! —
Мои стихи в скрипичной давке
Грив со склонившейся щекой.
Скрипичный гриф удобно согнут,
Свистит намыленный смычок...
Ревекка — в Ветхом Завете «прекрасная видом» жена Исаака, мать Иакова
и Исава. Штрипки — тесемки под штаниной.
2. Капитан Воронихин (С. 598). Впервые: Сб. 1990. С. 364. Вырос Ворошилов-
ский — центральный санаторий РККА им. Ворошилова (примеч. Нарбу-
та). Ауспиции — у древних римлян предсказание будущего по полету птиц.
Чаква — поселок в Аджарии, неподалеку от Батуми.
«Ты что же камешком бросаешься...» (С. 600). Впервые: Сб. 1983. С. 229. Сб. 1990.
С. 263. По сообщению Л. Черткова, стих-ние посвящено О. Мандельштаму. Ли-
рический герой отождествляет себя с пушкинским Онегиным; знакомство
с ним грозит опасностью. Поэт создает развернутый, иносказательный образ
работающего по всей стране репрессивного аппарата, который массово, буд-
то «тимофеевку», просеивает людей. Nature morte (франц.) — дословно «мерт-
вая натура».
ОТРЫВКИ И ЧЕРНОВЫЕ НАБРОСКИ 1920 - 1930-Х ГОДОВ
В раздел включены наиболее яркие отрывки не сохранившихся полностью стих-
ний и наброски отдельных строф и строк, находящиеся в разной степени прора-
ботки. В АШ находится несколько папок с такими рукописными текстами, рас-
пределенными по нескольким отделам и озаглавленными кем-то уже после гибе-
ли Нарбута: «Рукописи, черновики. Строки и строфы», «Стихи (рукою Нарбута)»,
«Абиссиния», «Чехов. А Ялта, а Ялта ночью», «Черновики на бланках», «"Косой
дождь** и "Спираль"», «Рукописи и заметки В. И. Нарбута», «Малярия. Голыми ру-
ками теперь не возьмете», «Машинописи с правкой В. И. Нарбута». Все они отно-
сятся либо к началу 1920-х гг., либо к середине 1930-х. Некоторые наброски дати-
рованы самим поэтом, время написания некоторых может быть приблизитель-
но определено по бланкам с датами, особенностям почерка и общему контексту
творчества. Среди набросков есть и прозаические. Особенно интересным пред-
796

ставляется начало статьи о Б. Пастернаке (не позднее 1923 г.), записанное на от-
дельном полулисте красными чернилами:
Вещественный бред
В литературных кругах Москвы сейчас усердно склоняется имя Б. Пастернака. Его
звезда восходит на смену звезды Маяковского и Есенина. Пастернак-поэт, Па-
стернак-прозаик, — Борис Пастернак вообще, — заполняет собой всё то внима-
ние, какое отпускается скучающей, пресыщенной нэпмановской публикой оте-
чественной литературе, и это в те дни, когда и журналы, и альманахи трещат не
похуже трестов, когда кризис сбыта на книжном рынке приобретает характер ка-
тастрофы.
В чем же дело? Что такое представляет собой Пастернак, заколыхавший вдруг
гривой великосветского льва?
Все тексты (кроме первого и последнего) печатаются впервые по черновикам из АШ.
«Солнце полощет в проруби желтой...» (С. 603). Впервые: Сб. 1990. С. 418, где
опубл. по черновику из АШ. Возможно, относится к поэме «Александра Пав-
ловна», однако метрически из нее выбивается.
«<И> пьяную он начинает речь...» (С. 603). Записан карандашом на отдельном
листке с оборотом, левый верхний уголок оторван; начало отсутствует. Нахо-
дится в папке с пометой: «"Косой дождь" и "Спираль'*», вместе с автографами
стих-ний, относящихся к 1920—1921 гг.
«Из вырвавшихся междометий» (С. 604). Этот (карандашом) и четыре следую-
щих наброска записаны на одном листе.
«Цветущие канны, как майские флаги...» (С. 604). Там же, записан синими чер-
нилами. Соборная — площадь в Одессе; топонимическая деталь позволяет от-
нести все эти наброски к 1920 г.
«Нам теперь бы потягаться...» (С. 605). Там же, записан карандашом.
«Мы вписаны в одну страницу» (С. 605). Там же, записан синими чернилами.
«Свой голос берегите...» (С. 605). Там же, записан синими чернилами. Лярингит
(ларингит) — воспаление слизистых оболочек гортани.
«На черной, как битый, опаре...» (С. 605). Записан черными чернилами на блан-
ке газеты «Коммунист» (Харьков) 1921 г.
«Армянин, помогает он, добрый...» (С. 606). Записан черными чернилами на
бланке газеты «Коммунист» (Харьков) 1921 г. вместе со стих-нием «Кобчики
скулят над кленами...» и другими набросками. Во время допроса в деникин-
ской контрразведке 9 октября 1919 г. Нарбут сообщил, что, бежав конце фев-
раля или начале марта 1918 г. из Глухова в Воронеж с женой и ребенком, он
«жил на квартире в Воронеже у богатых армян Говсесян» (Дело. С. 76.).
«Рыжий волос — спелый колос...» (С. 606). Там же.

ПРИМЕЧАНИЯ
«Парусиновый мой парус...» (С. 606). Там же.
«В жилетке неба пуговица — луна» (С. 607). Там же.
«Такие алые ладони...» (С. 607). Записан черными чернилами на бланке газеты
«Коммунист» (Харьков) 1921 г.
Гроза («Ежели не газ, то что же...») (С. 607). Записан карандашом на отдель-
ном листке.
Абиссиния («Пустыня — сущая могила...») (С. 608). Записан синими чернила-
ми на отдельном листке вверху среди разрозненных записей. Этот и четыре
следующих наброска относятся в группе рукописей под загл. «Абиссиния». Ср.
с циклом «Абиссиния» и отдельными стих-ниями 1912—1913 тг.Данакил (да-
накиль) — арабское название полукочевого народа афар, живущего в Восточ-
ной Африке; на другом листе есть более ранняя запись: «данакиль — причес-
ка перманент».
«Всё мое сердце с тобой, Абиссиния!» (С. 608). Записан карандашом на сверну-
том вдвое листе среди разрозненных записей.
Рембо (С. 608). Записан карандашом на обороте того же листа; заглавие находит-
ся под текстом. Вероятно, замысел Нарбута касался пребывания французско-
го поэта Артюра Рембо (1854—1891) в Эфиопии, где он в 1880-е гг. занимался
торговлей кофе, пряностями, шкурами и оружием. Великан-куссо — африкан-
ское дерево семейства розоцветных, достигающее 20 м в высоту.
«Кожа свиная лимона...» (С. 608). Там же. Кнур — хряк, холощеный боров. Ма-
мон — живот, брюхо.
Эфиоп (С. 609). Записан карандашом на отдельном листке вверху среди разроз-
ненных записей.
«Колется звонкая щепка...» (С. 609). Записан красными чернилами на листке
вместе со следующим наброском и двумя неразборчивыми.
«Вокзалы, похожие на...» (С. 609). Там же, записан карандашом.
Кобыла (С. 610). Записан синими чернилами на листке вместе с двумя следую-
щими набросками.
«Луна рассматривает меня в бинокль» (С. 610). Там же.
«Цветущей вербой бегал цыпленок» (С. 610). Там же, записан карандашом.
«Поля распороты межой...» (С. 610). Этот и следующие четыре наброска запи-
саны карандашом на половинке листа вместе с черновыми записями к стих-
нию «На хуторе» («Льняные льнули-льнули облака...»).
«Я — пьян, то глобусом, то парусом...» (С. 611). Там же.
Кафе (С. 611). Там же, на сгибе листа.
«За колосом, звенящим в колесе...» (С. 611). Там же.
«Этот месяц (нежной, голубой...» (С. 611). Там же.
«Всё круглое — весьма умно...» (С. 612). Этот и следующие пять набросков за-
писаны красными чернилами на трех сторонах свернутого вдвое листа вме-
сте с редакцией начала 1920-х гг. стих-ния «Конница Буденного» (см. примеч.
на с. 771).
798

стихи
«Адамово во мне начало...» (С. 612). Там же.
«Дамская ручка, поповская тоже...» (С. 612). Там же.
«Огромным яблоком Адама...» (С. 612). Там же.
«Молния жгутом скрутила тучу...» (С. 613). Там же; между строк вписано: «(ин-
дюшья туша)».
«Вертящуюся в воде...» (С. 613). Там же.
«Как может врач влюбленным в девушку быть, если...» (С. 613). Записан крас-
ными чернилами на отдельном листке вверху.
«К огню прижавшись, у огня...» (С. 613). Записан синими чернилами на полули-
сте вместе с разрозненными отрывками.
«И женщина ходит, гарцуя...» (С. 614). Записан карандашом вместе со следую-
щим на полулисте.
«Намыленный налим нам даст печенку» (С. 614). Там же, записан синими чер-
нилами.
«Пока ворочается НЭП...» (С. 614). Записан на полулисте синими чернилами
вместе с черновым наброском стих-ния «Твой зонтик не выносит зноя...».
«Не трать — тетрадь» (С. 614). Записан карандашом вместе с двумя следующи-
ми набросками на бланке служебной записки Радиотелеграфного агентства
«РАТАУ» начала 1920-х гг.
«Зима опахивала веерам<и>...» (С. 615). Там же.
«Ворочает башкой, мотает гривой...» (С. 615). Там же.
«Николай Васильевич! Смешон...» (С. 615). Записан карандашом с правкой
красными чернилами на бланке служебной записки Радиотелеграфного
агентства «РАТАУ» начала 1920-х гг.
«А кто остался в колее...» (С. 616). Записан красными чернилами на полулисте
вместе с черновым наброском стих-ния «Гимназическое».
«В осокорях мутнеющих дом...» (С. 616). Записан на обрывке листа красными
чернилами с карандашной правкой и продолжением.
«Воздушные загробные силы...» (С. 616). Записан красными чернилами на от-
дельном листке.
Беллетристика (С. 617). Записан на отдельном листе карандашом.
«Где молодость? Где талия? Где смех?..» (С. 617). Записан карандашом на левой
стороне разворота свернутого вдвое листа.
«Я простенькую повестушку...» (С. 617). Записан карандашом на отдельном ли-
сте вместе с черновым наброском стих-ния «Отечество».
«Никто еще не рассказал...» (С. 617). Записан карандашом на внутренней сторо-
не свернутого вдвое листа.
Сумерки (С. 618). Записан карандашом на внутренней стороне свернутого вдвое
листа вместе со следующим.
«Что, если б дерево кричало...» (С. 618). Там же.
799

ПРИМЕЧАНИЯ
«Осторожно! Стреноженные...» (С. 618). Записан синими чернилами на пере-
вернутом вверх ногами издательском бланке «ОТЗЫВ (привести краткое со-
держание)».
«Чтоб купоросом дня не отравиться...» (С. 618). Записан красными чернила-
ми на листке отрывного календаря от 10 сентября 1931 г. Вика — бобовое ра-
стение.
«Душеприказчик мой, косматый космос...» (С. 619). Записан синими чернила-
ми на листке из книги учета исходящей корреспонденции.
«Червями, гусеницами цветет...» (С. 619). Этот и следующие три наброска за-
писаны синими чернилами (кроме одного) на обрывке листа с двух сторон.
«Климат комнаты континентален» (С. 619). Там же, записан карандашом.
Осенний огород (С. 619). Там же.
«Зелень, не лезь!» (С. 620). Там же.
«(Географически) — где никель, кобальт...» (С. 620). Этот и следующие один-
надцать набросков записаны синими чернилами (кроме одного) на четырех
сторонах свернутого вдвое листа. Гнейс — горная порода, состоящая из шпа-
та, кварца и слюды.
«Мы подражаем пауку и ливню...» (С. 620). Там же. Кодак — тувинский ритуаль-
ный длинный шарф.
«С холода бутылки — как стальное литье...» (С. 620). Там же.
«Не natur mort...» (С. 621). Там же.
Большевикам Кавказа (С. 621). Там же, на левой стороне разворота с перехо-
дом текста на правую; в конец добавлены две строки с другой стороны листа.
«Мой палец, как рыба, ротат...» (С. 622). Там же, записан карандашом.
«Ежевичные гнезда ласточек...» (С. 622). Там же.
«Оловянная отрыжка волнушки...» (С. 622). Там же.
«Луну этрусской поднимают вазой...» (С. 622). Там же.
Зима («Отел, окот и опорос») (С. 623). Там же.
«Глаз вопиющего в пустыне» (С. 623). Там же.
«И в щеки смерть впустила...» (С. 623). Там же.
«Половые органы магнолий» (С. 623). Записан бледным карандашом на полули-
сте вместе со следующим наброском.
«Несколько поднаторев на шашках...» (С. 623). Там же.
«Партнеру дерзя...» (С. 624). Этот и следующие пять набросков записаны сини-
ми чернилами на двух сторонах свернутого вдвое листка, вырванного из бух-
галтерской книги.
«Столько растрогано чувств...» (С. 624). Там же.
«Я вижу Матэ Залка в Буда-Пеште» (С. 624). Там же. Матэ Залка (наст, имя Бе-
ла Франкль; 1896—1937) — венгерский писатель, деятель коммунистического
движения; погиб в Испании.
«Мне гада, ящерицу мне...» (С. 624). Там же.
«Каплей молнии повисла лампочка» (С. 625). Там же.
800

ПЕРЕВОДЫ
«Каждый из нас повеселиться не промах...» (С. 625). Там же.
«Раненая крыса умирает. Над черной ее ранкой...» (С. 625). Записан синими
чернилами на внутренней стороне свернутого вдвое листа вместе со следую-
щим наброском и фрагментом второй части стих-ния «Воспоминание о Со-
чи-Мацесте».
«Он кажется старше...» (С. 625). Там же.
«Чтоб тело, чтоб формы твои обвели...» (С. 626). Записан синими чернилами
на половинке листа.
«Вечером, когда наливается метро...» (С. 626). Записан синими чернилами на
обоих краях половинки листа с оборванными уголками.
«...И тебе не надоело, муза...» (С. 626). Впервые: Сб. 1983. С. 240. Последние
поэтические строки Нарбута, отправленные в письме от 27 ноября 1937 г. из
магаданского лагеря «Дальстрой» (полностью: Сб. 1990. С. 374—376). Как то-
му назад годов четырнадцать — то есть в 1923 г., с этим временем связывают
отход Нарбута от поэзии.
Переводы
Представленные здесь переводы выполнены Нарбутом для сборника «Поэзия
горцев Кавказа», вышедшего в «Гослитиздате» в 1934 г. (сост. Дзахо Гатуев,
предисл. Алибека Тахо-Годи, коммент. сост.). Помимо Нарбута, в качестве пе-
реводчиков в сборнике участвовали Э. Багрицкий, М. Светлов, К. Томашевский,
Д. Бродский, П. Антокольский и др., а также Б. Турганов (1901—1980). По сви-
детельству Семена Липкина, арест в 1936 г. группы «украинских национали-
стов — литературных работников»: И. Поступальского, В. Нарбута, П. Зенкевича,
П. Шлеймана-Карабана, Б. Навроцкого — состоялся «по доносу Бориса Тургано-
ва, тоже переводчика с украинского, между прочим одного из персонажей зна-
менитой „Иванькиады" Войновича» (Липкин С. В Овражном переулке и на Твер-
ском бульваре // НМ. 1994. № 2. С. 199). Дочь Павла Зенкевича Евгения Павловна
сообщала, что донос на всех написал Валерий Тарсис (1906—1983) (См.: Зенке-
вич Е. О Павле Зенкевиче // «Сохрани мою речь...» Воспоминания. Материалы
к биографии. Современники. М.: РГГУ, 2000. С. 222-223). Жена П. Шлеймана-
Карабана Зинаида Шлейман в заявлении на имя Наркома внутренних дел СССР
Л. П. Берия с просьбой о пересмотре дела, по которому был осужден ее муж, ука-
зывала, что «дело было создано недоброжелателями ее мужа — переводчиками
Гослитиздата — Тарсис, Турганов, Мозольков» (Заявление 3. М. Шлейман нарко-
му внутренних дел СССР Л. П. Берия, 26 авг. 1939 г. ЦА ФСБ РФ. Д. Р-11774. С. 160).
Фамилии Тарсиса и Мозолькова фигурируют в показаниях Нарбута в ходе след-
ствия 1936—1937 гг. (Протокол допроса Нарбута В. И. от 28 марта 1937 г. ЦА ФСБ
РФ. Д. Р-11774. С. 78).
801

ПРИМЕЧАНИЯ
ТЕМИРБОЛАТ МАМСУРОВ
На чужбине. Колыбельная (С. 629). Стих-ние открывает весь сборник и раздел
«Осетины». Темирболат (Темир-Булат) Османович Мамсуров (1842?—1899) —
основоположник осетинской поэзии, офицер русской армии, из рода осетин-
ских аристократов Мамсуровых. С 1855 г. обучался в Петербургском кадет-
ском корпусе. С 1861 г. служил корнетом в Чугуевском 11-м уланском полку.
В 1865 г. под давлением матери и ее брата генерала-майора Мусса Кундухо-
ва ушел с военной службы и вместе с мусульманскими горцами-мухаджира-
ми переселился в султанскую Турцию, где прожил, оставаясь «частным ли-
цом», и скончался в 1899 г. В 1922 г. глава турецкой дипломатической мис-
сии в Советском Союзе Бекир-Бей Сами (сын Мусса Кундухова и двоюродный
брат поэта), бывший проездом из Москвы во Владикавказе, передал Осетин-
скому историко-филологическому обществу копии 10 стих-ний Т. Мамсуро-
ва, напечатанных латинскими буквами. На первой странице рукописи значи-
лось: «Осетинские песни. Написал Темырболат Мамсуров. Турция, Анатолия,
Батманташ. 1868—1898 годы». Дядя Темирболата Мамсурова занимал высо-
кий пост паши в турецкой армии, однако поэт, прирожденный воин, отказал-
ся от возможности сделать блестящую карьеру и службы в турецкой армии,
считая ее чуждой для себя. В «трагически скорбной поэзии» Мамсурова от-
разилась история переселения более полумиллиона горцев в Османскую им-
перию, их страдания в пути, тяжелые душевные переживания в чужой стране.
Основные мотивы «песен» Мамсурова — горестные размышления о суетности
всего земного, безысходность существования осужденного на вечную ссылку,
позднее раскаяние, упование на Божий суд и глубокая тоска по навсегда поте-
рянной родине (см.: Джусойты Н. Г. Темырболат Мамсуров. История осетин-
ской литературы. Тбилиси, 1980. С. 57—65).
МАГОМЕТ МАМАКАЕВ
Пандур (С. 630). В разделе «Чеченцы и ингуши» в сост. стих-ного цикла Магомета
Мамакаева (1910—1973) — чеченского писателя и поэта, в 1931 — 1934 гг. — ди-
ректора Чеченского НИИ языка, литературы и истории, с 1960 г. главного ре-
дактора чеченского альманаха «Opra». Пандур — струнный щипковый инстру-
мент, распространенный у народов Кавказа; сольное исполнение на пандуре
близко к песнопению в форме плача.
В родном краю (С. 631). В разделе «Чеченцы и ингуши» в сост. стих-ного цикла
Магомета Мамакаева. Аргун (чеченское назв. Opra) — река на Северном Кав-
казе, правый приток Сунжи, притока Терека.
802

ПРОЗА
Проза
Прозаические произведения Нарбута (рассказы, бытовые, путевые и мемуарные
очерки) печатались в периодике в 1908—1922 гг. Вместе они собраны впервые.
Соловецкий монастырь. Историко-бытовой очерк (С. 635). Печ. по: БпБ. 1908.
Авг.С. 14-18.
Святки в Малороссии. Рождественский бытовой очерк (С. 644). Печ. по:
СРЧ. 1908. №50-52. С. 394-396. Пуга - бич, кнут (примеч. Нарбута). Омша-
ник — зимнее помещение для пчел, часто простой погреб (примеч. Нарбута).
Часы (С. 649). Печ. по: СтСб. С. 48—55. Рассказ представляет собой череду лири-
ческих картин, объединенных сквозным мотивом времени. Зашипят вдруг,
застонут часы. И из круглого ока высунется серая голова кукушки и хрипло
прокричит что-то, — укор Времени... — ср. концовку стих-ния «Самоубий-
ца»: «Часы спешат, диктуя жизнь „ку-ку"». Затерянное дите — образ ребенка,
олицетворяющий хрупкое счастье детства, — один из ключевых в поэтике
Нарбута, ср.: девочка-тростинка («Осенняя сказка», 1911), ребенок льняно-
кудрый («Нежить», 1912), «душа моя ребенка-старичка...» («Предпасхаль-
ное», 1919), детский человек («Железная дорога», 1922), молокосос из мо-
лочного детства («Молоко», 1933). Юноша, худой и бледный — портрет юно-
ши соотносится с образом автора. Увидели длинного, засмеялись, закривлялись.
Кто-то швырнул камнем... — ср. стих-ние 1930-х гг. «Ты что же камешком
бросаешься...». А он развинченной походкой идет и идет... — ср.: «Мы оберну-
лись и увидели верхнюю часть фигуры Колченогого, уже шедшего мимо окон
своей ныряющей походкой, как бы выбрасывая бедро» (Катаев В. П. «Алмаз-
ный мой венец», 1978). См. также воспоминания С. Г. Нарбут о моменте рас-
ставания с мужем во время его ареста: «Уходя, он вернулся — поцеловал ме-
ня. Заплакал — я видела последний раз его, покачался смешной его поход-
кой на левый бок, спину в длинном синем пальто. И всё...» (Сб. 1990. С. 41).
Рыжеволосый леший <...> изумрудно-чешуйные русалки — ср. у А. Пушкина:
«Там чудеса: там леший бродит, / Русалка на ветвях сидит» («Руслан и Люд-
мила», 1817—1820).Маркиз —дворянский титул в Западной Европе,стоящий
посредине между графским и герцогским; к 1917 г., начиная с 1816 г., в до-
стоинстве маркизов в Российской империи были признаны всего пять ро-
дов из числа эмигрантов. Ежеминутно тяжелые колымаги и возки с черными
гербами подкатывают к иллюминированному подъезду... — ср. картину ново-
годнего бала-маскарада с отрывком А. Пушкина «Гости съезжались на да-
чу...» (1828—1830). Миннезенгер — средневековый немецкий музыкант-ли-
рик. Кипела малиновыми кунтушами, расшитыми золотой вязью... — возмож-
но, кунтушами, на польский манер, Нарбут называет доломаны — расшитые
шнурами гусарские мундиры — или ментики — гусарские накидки с мехо-
803

ПРИМЕЧАНИЯ
вой опушкой. Красные доломаны и ментики, расшитые золотыми шнурами,
носили гусары Лейб-гвардии гусарского полка (см. портрет М. Ю. Лермонто-
ва в ментике лейб-гвардии гусарского полка работы П. Е. Заболотского, 1837).
Где-то пропели вторые петухи — то есть во втором часу ночи, перед зарей.
Ср. с концовкой рассказа Нарбута «Пелагея Петровна» (1912). О проведении
маскарадных вечеров в кругу художников, в который входил Георгий Нарбут,
вспоминает его жена (Линкевич-Нарбут В. П. Георгий Нарбут. Неизвестные
страницы личной жизни. С. 60—61).
Пробуждение природы (С. 653). Печ. по: СРЧ. 1909. №6-7. С. 42-43. Сретение
Господне — принесение в Иерусалимский храм младенца Иисуса его родите-
лями, в православии один из двунадесятых праздников, празднуется 2 (15)
февраля, на 40-й день после Рождества Христова. Праздник св. сорока мучени-
ков — сорок Севастиийских мучеников — воины-христиане, принявшие муче-
ническую смерть в Севастии (в соврем. Турции) в 320 г. при императоре Ли-
цинии; православная церковь отмечает их память 9 (22) марта. Вирий — чудес-
ная, сказочная страна, где-то за морем, куда улетают на зиму птицы (примеч.
Нарбута).
Светлые дни на Украине (С. 657). Печ. по: СРЧ. 1909. № 12-14. С. 94-96.
В Великом посту. Страничка давнего прошлого (С. 661). Печ. по: СРЧ. 1910.
№12-13. С. 90-92.
Нежданная радость (С. 665). Печ. по: СРЧ. 1910. № 18-19. С. 142-144.
Весной (С. 668). Печ. по: СРЧ. 1910. №21-22. С. 160-161. Мироносное воскресе-
нье — День святых жен-мироносиц в православии празднуется во второе вос-
кресенье после Пасхи. У восточных славян считался бабьим праздником; де-
вушками, достигшими совершеннолетия, совершался обряд кумления, опи-
сываемый в очерке.
Малороссийские Святки (С. 670). Печ. по: СРЧ. 1910. № 51-52. С. 401-403. Шеля-
жочков — шеляг — старинное украинское название русской копейки.
Сказание о невидимом граде Китеже (С. 674). Печ. по: СРЧ. 1911. №11 — 12.
С. 88—91. Китеж — см. примеч. к стих-нию «Вербный вечер».
В Малороссии (С. 677). Печ. по: СРЧ. 1911. №29-30. С. 237-238.
С ярмарки (С. 681). Печ. по: СРЧ. 1911. № 35-36. С. 278-282.
Пелагея Петровна. Рассказ (С. 687). Печ. по: Н. 1912. №46. С. 913-915; №47.
С. 933—936. Нумер «Церковных ведомостей» — еженедельное издание при свя-
тейшем правительствующем Синоде.
Город раса Маконена. Из абиссинских впечатлений (С. 705). Печ. по: ВМ. 1913.
№ 20. С. 5—9. Машинопись: АР. Ед. хр. 2639. Рас — губернатор (примеч. Нарбу-
та). Шама — плащ (примеч. Нарбута). Баша — офицер (примеч. Нарбута).
Рождественская ночь в Абиссинии. Из путевых впечатлений (С. 710). Печ. по:
газета «Варшавский дневник». 1913. № 358 (27 дек.). С. 2. En face — спереди, ан-
фас (франц.).
Свадьба (С. 714). Печ. по: журнал «Север» (СПб.). 1913. № 14. С. 1-7.
804

ПРОЗА
Мышь (С. 726). Впервые: газета «Известия» (Воронеж). 1918. 23 авг. Печ. по: Ти-
менчик Р. Д. К вопросу о библиографии В. И. Нарбута // De Visu. 1993. №11.
С. 56. Совет министров Белорусской республики — Белорусская народная рес-
публика (ВНР) — государство, провозглашенное 9 марта 1918 г. 3-й Уставной
грамотой Рады ВНР; независимость была объявлена 25 марта 1918 г. До это-
го, 21 февраля 1918 г., 1-й Уставной грамотой был сформирован Народный
секретариат — Правительство, во главе с И. Я. Воронко. Территория ВНР на-
ходилась под контролем германской военной администрации, которая, как
и другие государства, не признала ее независимость. Воронко Иосиф Яковле-
вич (Варонка Язэп; 1891 — 1952) — один из инициаторов провозглашения ВНР,
глава Народного секретариата (Правительства) республики. Позже переехал
в Литву, в Каунас, где участвовал в изд. журналов «Часопис», «Зеркало», га-
зеты «Вольная Литва». По уточнению Р. Д. Тименчика, И. Воронко подробно
и живописно изображен В. Н. Унковским, тоже бывшим сотрудником журна-
ла «Gaudeamus», в статье «Президент Белорусской республики: Очерк петер-
бургской богемы» (Возрождение. Париж, 1956. №56. С. 86—92). Центральная
Рада — с марта 1917 по апрель 1918 г. представительный орган украинских по-
литических, общественных и др. организаций, выполнявший функции выс-
шего законодательного органа на Украине. После свержения Временного пра-
вительства провозгласила Украинскую народную республику в федеративной
связи с Российской республикой, а после разгона Всероссийского учреди-
тельного собрания — государственную самостоятельность Украины. На Кав-
казе — в ноябре 1917 г. была провозглашена Горская республика, объединив-
шая семь самостоятельных «штатов» — Дагестан, Чечено-Ингушетию, Осетию,
Карачаево-Балкарию, Кабарду, Адыгею и Абхазию; с мая 1918 г. — Республи-
ка Союза горцев Северного Кавказа. В Крыму — Крымская народная респуб-
лика — государственное образование, претендовавшее на восстановление го-
сударственного суверенитета крымских татар на территории Крымского по-
луострова в ноябре 1917 г.; прекратила существование в январе 1918 г. после
поражения в вооруженном противостоянии со сторонниками Советов. Ско-
ропадщина — о П. П. Скоропадском см. примеч. к стих-нию «Объят закат во-
енной бурей...». Красновщина — Петр Николаевич Краснов (1869—1947) — ге-
нерал-майор Русской императорской армии, участник Белого движения, пи-
сатель и публицист; 18 мая 1918 г. создал и возглавил Всевеликое войско
Донское с атрибутами самостоятельного государства. Студенческого журна-
ла «Gaudeamus» — см. во вступ. статье. А. А. Блоком — см. примеч. к мемуарно-
му очерку «О Блоке». М. Волошин — стихи Максимилиана Волошина публико-
вались в журнале «Gaudeamus». А Аверченко — см. примеч. к очерку «О Блоке».
Король в тени. Воспоминания о В. М. Дорошевиче (С. 728). Печ. по: журнал «Те-
атр» (Одесса). 1922. №2 (4 апр.). С. 6—7. Влас Михайлович Дорошевич (1865—
1922) —журналист, публицист, театральный критик. Сотрудничая в одесских
газетах в 1890-х гг., обрел популярность как фельетонист, смелый обличитель
805

ПРИМЕЧАНИЯ
провинциальных нравов. Отличительной чертой его стиля была короткая,
хлесткая, афористичная фраза. Много путешествовал, в том числе на о. Са-
халин (1897), писал путевые очерки. С 1902 по 1918 г. редактировал газету
«Русское слово». Шныряют шинели — Л. Чертков в предисл. к Сб. 1983 цитиру-
ет начало очерка «Король в тени», опубл. в журнале «Художественная мысль»
(Харьков. 1922. №3); вместо этого фрагмента до конца абзаца: «...обгорелые
пролеты окон огромного корпуса Американского Красного Креста и присми-
ревшие вдоль тротуаров особняки». От Врангелевского погрома — в начале
1920 г. генерал-лейтенант барон П. Н. Врангель возглавил Вооруженные си-
лы на Юге России (ВСЮР), сменив генерал-лейтенанта А. И. Деникина. Крым
к этому времени являлся последним оплотом Белого движения на Юге России.
Не пожелал уехать — В. Дорошевич жил в Севастополе с августа 1918 по май
1921 г., отказавшись от сотрудничества с газетами Белого движения в Крыму.
Это было в Севастополе, в ноябре 1920 года, на четвертый или пятый день по
уходе из него белых — штурм Красной армией Крыма начался 7 ноября 1920 г.
и завершился 13 ноября, когда армия Врангеля и мирные беженцы отплыли
в Константинополь на кораблях Черноморского флота. Поэт Шенгели — Ге-
оргий Александрович Шенгели (1894—1956) — поэт, переводчик, литературо-
вед. Весной 1919 г. в занятом Красной армией Крыму находился в Севастопо-
ле в должности комиссара искусств, после эвакуации, осенью того же года, —
в Одессе. По предположению Р. Д. Тименчика, перу Нарбута принадлежит рец.
на кн. Георгия Шенгели «Еврейские поэмы» (Одесса: Аониды, 1920), подпи-
санная «Ъ» (Л. 1920. №2), где отмечается, что стихи Шенгели «кровно связа-
ны с "Песнь-Песней"», «обильно уснащены подлинными образами», но, кро-
ме того, в них «излишни подражания О. Мандельштаму». Страшная болезнь
(lues) — люэс — устар. название сифилиса, венерического заболевания. В. До-
рошевич скончался 23 февраля 1922 г. в Петроградской больнице от туберку-
леза. О жене В, М. — вторая жена В. Дорошевича (с 1907 г.), Ольга Николаевна
Миткевич, театральная актриса. О Горьком — о переписке и взаимоотноше-
ниях М. Горького и Нарбута см. во вступ. статье. Правда, несколько дней спустя,
Дорошевич зачислился сотрудником Крым-Роста — в описании архива В. Доро-
шевича в PO РГБ упоминается профсоюзный билет журналиста РОСТА, дати-
рованный 1919 г. (См.: Бучкин С. Пропавший архив //НЛО. 2003. № 63. С. 409).
«Сменовеховец» — от названия сборника статей «Смена вех», вышедшего в Пра-
ге в 1921 г., течение в среде белоэмигрантской интеллигенции, выступавшее
за примирение и сотрудничество с Советской Россией. Протоплазма — основ-
ное вещество, ядро клетки животного и растительного организма. В статье
«В красном Крыму (Беседа с тов. Нарбутом)», в разделе «Искусство», сообща-
ется: «Из литературных сил остался в Крыму В. М. Дорошевич, слух о смерти
которого является уткой белогвардейских газет. Действительно, Дорошевич
сильно нуждался, голодал, болел, но в настоящее время, с приходом совет-
ской власти, несколько ожил. Его снабдили всем необходимым, одели, обули.

Он по своим убеждениям является сторонником советской власти, считая ее
единственно способной вывести страну из того положения, в которое она по-
пала после войны. Он собирается в Петербург, где надеется работать в совет-
ской печати. В беседе с тов. Нарбутом, когда речь зашла о Врангеле, о его зна-
чении в истории революции, В. М, Дорошевич заявил: „Врангель — да разве
о Врангеле можно говорить серьезно, как о значительном факторе в истории?
Если бы вы были свидетелем того, что видели здесь, вы бы в такой плоско-
сти не ставили вопроса". Кроме Дорошевича, остались в Крыму журналисты
и писатели Никандров, Волошин и др.» (В1сти. 1920.16 дек. С. 2.). Сообщение
о смерти В. Дорошевича опубл. до отъезда Нарбута в Крым (ОдУкРОСТА. 1920.
№183(12нояб.).
О Блоке. Клочки воспоминаний (С. 731). Впервые: КИ. № 1 (5 янв.). С. 2-3. Ком-
ментированную публ. очерка осуществил Р. Д. Тименчик (Блок — советник
студенческого журнала. Блок и литераторы / Александр Блок. Новые материа-
лы и исследования. Кн. 4. Литературное наследство. Т. 92: в 5 кн. М.: Наука.
1987. С. 546—548). Потемкин Петр Петрович (1886—1926) — поэт-сатирик, дра-
матург, критик. Пяст Владимир Алексеевич (Пестовский; 1886—1940) — поэт,
критик, мемуарист, участник «Кружка молодых» Санкт-Петербургского уни-
верситета. Дмитрий Цензор (1877—1947) — поэт. К, И. Чуковского — Р. Д. Тимен-
чик указывает на статью К. Чуковского «О современной русской поэзии» (Ли-
тературные и популярно-научные приложения к «Ниве». 1907. № 3. Стлб. 418),
в которой дается перечень подражателей и последователей Блока, в их числе
П. Потемкин и В. Пяст. «Кружок молодых» — см. во вступ. статье. Гизетти Алек-
сандр Алексеевич (1888—1938) — литературовед, член партии эсеров, участ-
ник Всероссийского учредительного собрания, после 1920 г. неоднократно
арестовывался, в том числе вместе с Н. Заболоцким в 1933 г. А. Гидони — Гидо-
ни Александр Иосифович (1885—1943) — русский искусствовед, критик, дра-
матург, прозаик, брат художника Георгия Гидони и актрисы Евгении Гидони;
в 1921 г. жил в Литве, печатался в газете И. Воронко «Вольная Литва». И. Розен-
таль — Р. Д. Тименчик указал на неточность: «И. Розенталь — это, по-видимо-
му, Семен Розенталь» (о С. Розентале см. во вступ. статье). Д. Кузьмин-Карава-
ев — Кузьмин-Караваев Дмитрий Владимирович (1886—1959) — религиозный
деятель, доктор богословия, один из участников создания «Цеха поэтов», член
РСДРП, арестовывался; принял католичество византийского обряда, в 1922 г.
выслан из России на «философском пароходе», муж Елизаветы Кузьминой-
Караваевой, поэтессы, участницы «Цеха поэтов». Проф. Рейснера — Рейснер
Михаил Андреевич (1868—1928) — ученый-юрист и историк, отец революцио-
нерки, журналистки и поэтессы Ларисы Рейснер (1895—1926). Воронко — см.
примеч. к очерку «Мышь». На Галерной, недалеко от «Биржевки» — «Биржевые
ведомости» — российская политико-экономическая газета, выходила в СПб.
в 1880—1917 гг.; редакция располагалась на ул. Галерной, д. 40. В. Гиппиус (Вас.
Галахов) — Гиппиус Василий Васильевич (1890—1942) — русский поэт, пере-

водчик, литературовед, автор мемуарного очерка «Цех поэтов» (Жизнь (Одес-
са). 1918. №5. С. 13). Иванов Вячеслав Иванович (1866—1949) — поэт-симво-
лист, философ, переводчик, критик; о литературной «атаке» акмеистов на Вяч.
Иванова см. во вступ. статье. «Нива» — русский еженедельный журнал, выхо-
дил с приложениями с сер. XIX до начала XX вв. в изд. А. Ф. Маркса в СПб. «Ро-
дина» — иллюстрированный журнал, изд. В Санкт-Петербурге с 1879 по 1917 г.
Нарбут публ. в нем свои стихи. Аверченко Аркадий Тимофеевич (1880—1925) —
писатель-сатирик, драматург, редактор журналов «Сатирикон» и «Новый Са-
тирикон». Гуго фон Гофмансталь (1874—1929) — австрийский писатель, поэт,
драматург-«неоромантик». Ги де Мопассан (1850—1893) — французский пи-
сатель.

Алфавитйый указатель стихотворений
«А кто остался в колее...» [набросок] 616
«А сегодня — бледна и грустна...» (Невеста, 2) 200
«А Ялта, а Ялта ночью — / зажженная елка...» (Чехов) 579
Абиссиния (I-II) 426
Абиссиния («Пустыня — сущая могила...») [набросок] 608
Август («Слизав с пера чернил руду...») 340
«Адамово во мне начало...» [набросок] 612
Александра Павловна. Отрывки из поэмы (1—6) 496
Алексей Макуха («В древнем Риме, родину спасая...») 397
«Амфитеатром сад сошел...» (Сад) 163
«Ангел зимний, ты умер. / Звезда...» (Сириус) 420
Аничков мост («Четыре черных и громоздких...») 383
Апрель («Возлег пригорок носорогом...») 300
Арахис («Орехом земляным усатый...»; Воспоминание о Сочи-Мацесте, 1) 595
«Армянин, помогает он, добрый...» [набросок] 606
Архиерей («Натыкаясь на посох высокий, точеный...») 324
Африканские стрелки («Лелея вышитое знамя...») 401
Аэроплан («Рассекает лопасть/Пропасть...») 145
Бабочка «павлиний глаз» («Под стрёмким ветром залетел...») 333
Бабье лето («Веселое, широкое зерно...») 488
Бабье лето («Поникшая (...Sic transit...) / На стекло...») 576
Бандурист («Сидит сивый дед у дороги, играет...») 129
Баня («На мокрых плотных полках — скомканные груды...») 410
Бастилия («Мы не забыли, как в садах Пале-Рояля...») 460
«Бездействие не беспокоит...» 407
«Безумие врага карая...» (Вперед) 400
Беллетристика («Перебирая волос ветер встречный...») [отрывок] 617
Белье («В эмалированном тазу...») 539
«Блаженство сельское! / Попить чайку...» (Чета) 409
«Бледно-розовое небо...» (На закате) 378
«Божественной голубизны туманы...» (Ялта; Крым, 2) 578
«Болтают воробьи беспечно...» 345
«Большая Медведица стала на голову...» (До рассвета) 334
Большевик (1—5) 445
Большевикам Кавказа («Светает. На дикий камень...») [набросок] 621
809

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ СТИХОТВОРЕНИЙ
Бородино («Свершилось! Сотня лет минула...») 286
«Братья Монгольфьеры/(Полтораста...» (Говорит«Марс») 552
«Бродила по лесу, срывая капли...» (Осенняя сказка) 227
Бродяга («Ты разглагольствовала, нищета...») 514
«Брожу в осенней тишине...» (В осенней тишине) 254
«Будто глаз, налитый кровью...» (Закат) 206
Бухгалтер («...Мне гриппом заложило оба уха...») 570
«Был орлом я яснооким...» (Орел) 138
«Был тихий день. Жужжали пчелы...» (В августе) 223
В августе («Был тихий день. Жужжали пчелы...») 223
«В автобусе (с повадками водолаза)...» (Пуговица) 583
«В белых яблоках последних облаков...» (Звезды) 342
В бой! («Опять над нами — тучи черные...») 471
В ботаническом саду («И брови, легкие, как два пера...») 511
«В венке колосьев золотых...» 389
В глуши. Пастель («Как по прадедовским затишьям...») 154
В горах («Прозрачный воздух чист и нежен...») 160
«В горнице с лиловыми гардинами...» (На закате) 363
«В далекой Франции, при свете...» (Наполеон) 287
В детстве («Дождливое сонное лето...») 348
«В доме — сонники да кресла...» 244
«В древнем Риме, родину спасая...» (Алексей Макуха) 397
«В жилетке неба пуговица — луна» [набросок] 607
В зной («Диск кровавый исподлобья...») 166
В июле («В парке, старом и пустынном...») 235
В июле («Какою теплою лазурь...») 217
«В какой это рай и откуда...» (Вечер сенокоса) 303
«В кляксах дегтя шаровары у горшени...» (Горшечник) 321
«В круглом и красном футляре...» (Стенные часы) 268
«В лесу зашевелились травы...» (После Пасхи) 275
«В лесу, за сеткой дымчатых ветвей...» (Май) 230
В липовой беседке («Кора полопалась на липе...») 222
В мае («Всё маю весеннему радо...») 281
В месячную ночь («Слабым зелено-серебряным светом...») 390
В ночном («Костер догорел. Позолота...») 177
В огне («Овраг укачал деревню...») 449
В оранжерее (Закат) («Отцвели гиацинты и розы...») 155
В осенней тишине («Брожу в осенней тишине...») 254
«В осень светлую от клена...» (Осенняя заводь) 189
«В осокорях мутнеющих дом...» [набросок] 616
«В отливах бронзы золотистой...» (Степной вечер) 211
В парикмахерской (уездной) («За завтраком иль в именинной ванне...») 535
«В парке, старом и пустынном...» (В июле) 235
«В поле снег сверкает, словно...» (Зимней ночью в дороге) 272
«В полях горит рубиновый закат...» (На закате) 235
810

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ СТИХОТВОРЕНИЙ
«В посиневшем небе виснут...» 185
«В последний раз, в последний раз...» (Последняя любовь) 356
«В прихожей — выщербленный рукомойник...» (Покойник) 424
В пути (Утро в горах) («Чернокожие стройные люди...») 384
В родном краю («Там, где ущельями плененный...»; Магомет Мамакаев) 631
В саду («Солнца нежаркого ласки...») 209
«В сарае, рыхлой шкурой мха покрытом...» (Предпасхальное) 408
В сентябре («Средина сентября. Едва-едва...») 260
«В сетях полуденного плена...» 137
В скиту. Поэма («Я гласу Бога не внимал...») 135
В склепе («Позеленела каждая кость...») 514
В усадьбе летом («Жаркий летний день. Затишье...») 226
«В холодном доме — шепот, шорох...» (Зимнее одиночество) 224
В церкви («Иконостас — в огнях и блеске...») 269
«В черном и жарком, с лиловой каемкой...» (Цыган) 332
«В эмалированном тазу...» (Белье) 539
В эти дни («Дворянской кровию отяжелев...») 451
Вдали («Едва миновала опушка лесная...») 201
Вдовец («Размякла плоть, и — синевата проседь...») 417
«Великолепие! Ну-ка по морде...» (Пьяница, 2) 331
Венера («Метлой грозы иль ярою косой...») 361
Вербная суббота («Вербой скользкой, розовой девчонок...»; Детство, 2) 524
Вербная суббота («Мне не забыть субботы вербной...») 293
Вербный вечер («Зеленые влажные стебли...») 259
«Вербой скользкой, розовой девчонок...» (Вербная суббота; Детство, 2) 524
Вереск («Как дым, распростертый на тонких руках...») 198
«Вертящуюся в воде...» [набросок] 613
«Веселое, широкое зерно...» (Бабье лето) 488
«Весенний день пригож и парок...» (Праздник) 161
Весенним днем («Оттаял сад, и в нем так тонко...») 297
Весенняя ночь («Над хутором, затерянным в степи...») 299
Весна («Зеленой феею пришла...») 151
«Весна, весна и — Пасха снова...» (На Пасху) 368
«Весной, когда в долинах тает снег...» 137
Весной на набережной («Как ласков воздух свежий, влажный и весенний...») 292
Веснянка («Растопилась на солнце Снегурка-Зима...») 205
«Весь в желтке, весь отданный гитарам...» (Из поэмы «Лесозавод») 556
«Ветер песенку неистовую...» (Перед грозою ночною) 165
Вечер («Размалевал, расплющил тучи...») 358
Вечер («Умерла холодная заря...») 311
Вечер в ноябре («Теперь — ноябрь. Темнеет сразу...») 404
Вечер сенокоса («В какой это рай и откуда...») 303
Вечерний дождь («Сыпнул вечерний дождь и — пар...») 218
Вечерня («Суббота. Мирно догорает...») 264
Вечерня в селе («Свечами, горящими жарко...») 266
«Вечером, когда наливается метро...» [набросок] 626
811

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ СТИХОТВОРЕНИЙ
■hJ
Вечером на озере («На озере — волна созвучий...») 250
«Взошел я по уступам горным...» (Поэт) 199
«Взошли цветы, прекрасные цветы...» (Светское) 229
«Визжит пила уверенно и резко...» (Столяр) 417
Вишня («Налилась золотистая вишня...») 181
«Вконец опротивели ямбы...» (Отечество) 543
Вначале («Очаровательный растаял аист...»; Детство, 1) 522
«Вода в затоне нежна, как мрамор...» 171
«Водяное в барабане...» 495
Возвращение («Горчичной пылью поперхнулся запад...») 541
«Воздух вновь кипит и пляшет...» (Снег) 374
«Воздух синеет, чуть-чуть затемнясь...» (Летний вечер) 209
«Воздушные загробные силы...» [набросок] 616
«Возлег пригорок носорогом...» (Апрель) 300
«Вокзалы, похожие на...» [набросок] 609
Волк («Живу, как вор, в трущобе одичавший...») 326
«Волнуя воздух влажный голубой...» (Утро в монастыре) 371
«Воркует голубь всё нежнее...» (Тихой ночью) 279
Ворожба («Смотри: стуча точеной палкой...») 537
Вороний глаз («Мне ягод не встречалось диче...») 346
«Ворочает башкой, мотает гривой...» [набросок] 615
«Воспетый Пушкиным, Крыловым...» (Кутузову) 289
Воспоминание о Сочи-Мацесте (1—2) 595
Вперед («Безумие врага карая...») 400
«Все говорим мы о них, а никто не подумал...» (Шахтеры) 475
«Всё круглое — весьма умно...» [набросок] 612
«Всё маю весеннему радо...» (В мае) 281
«Всё мое сердце с тобой, Абиссиния!» [набросок] 608
Встреча («Когда-либо и я стану старше...») 544
Встреча («Тебя забыл я... И какою...») 202
«Всю ночь в сирени, меж ветвей...» (Всю ночь...) 206
«Вчера, в тиши, по залам онемелым...» (Зима) 143
«Вы набожны, высокомерно-строги...» (Александра Павловна. Отрывки из поэмы, 1) 496
«Высоким тенором вы пели...» 150
«Вялый лист с березы валится...» (Осень) 140
Гадалка («Слезливая старуха у окна...») 328
Гаданье («Нападет вранье на воронье...») 305
Гапон («Прорвана суровая попона...») 441
«Где молодость? Где талия? Где смех?..» [набросок] 617
«(Географически) — где никель, кобальт...» [набросок] 620
Гимназическое («То мягко пятились, то выходили...») 494
«Глаз вопиющего в пустыне» [набросок] 623
«Глаза, как серьги голубые...» 495
Гобелен («Зима уходила, рыдая...») 155
Говорит «Марс» («Братья Монгольфьеры / (Полтораста...») 552

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ СТИХОТВОРЕНИЙ
Годовщина взятия Одессы («От птичьего шеврона до лампаса...») 459
Голод («Не поворачивая головы...») 476
Голод («Что голод? Голый, гулкий дол...») 485
«Голубовато-серебристый...» (На хуторе) 160
«Голубой, как эфир, уголек светляка...» (Иванова ночь) 348
«Голыми руками теперь не возьмете...» (Малярия. Вступление в поэму) 587
«Горчичной пылью поперхнулся запад...» (Возвращение) 541
Горшечник («В кляксах дегтя шаровары у горшени...») 321
Гроза («Ежели не газ, то что же...») [набросок] 607
Гроза («Клубясь тяжелыми клубами...») 387
«Гроза плывет, верхами елок...» (Перед грозой, 1) 353
«Гроза прошла, сверкая, стороною...» (После грозы) 277
«Грозили буйные дожди...» (Над осенними прудами) 197
«Грустная кровь прохрустела, коробя...» (На углу) 538
«Гудит так звонко полный улей...» (На пасеке) 250
«Гудок стремительный, и — в море...» (Моряки) 474
«Гудят без умолку колокола...» (Христос Воскрес!) 295
«Да будет свет! — сказал Господь...» (Мысль) 366
«Далече, далече, далече...» (Перед грозой, 2) 354
«Дамская ручка, поповская тоже...» [набросок] 612
Двойник («Заголубели нежно стекла...») 157
«Дворянской кровию отяжелев...» (В эти дни) 451
Делегатам 2-го конгресса Ш-го Интернационала («Три светлых дня и — снова будни...») 454
«День лебедем плывет ленивым...» (Январь) 212
«День, как голубь, встрепенулся...» (На даче) 225
«Деревня на пригорке...» (Русь) 192
Детство (1-2) 522
Джедда (Из цикла «Восток») («На родине теперь — метель, снега...») 386
«Диск кровавый исподлобья...» (В зной) 166
Длинный вечер («Как длинен, длинен вечер зимний!..») 192
«Длинный египетский профиль...» 338
«Для меня мир всегда был прозрачней воды...» (Сеанс) 421
«Дни холодней и глубже. Будто клином...» (Осень) 185
До рассвета («Большая Медведица стала на голову...») 334
«Дождливое сонное лето...» (В детстве) 348
Дождь («Незнаемый, откуда-то взялся...») 354
«Дождь прошел на той неделе...» 215
Домбровицы («Сияй и пой, живой огонь...») 435
Домовой («Спустился с сеновала нынче позже...») 388
Донские казаки («С удалым гиком выскочив оттуда...») 398
«Дохнули тучи низким вздохом...» (Летний дождь) 234
«Дрожащий свет звезды далекой...» (Рождественская ночь) 387
«Дул ветер порывисто-хлесткий...» (Ранней весной) 149
Душе (Из книги «Радость бытия») («Так. Я не умер духовно...») 369
«Душеприказчик мой, косматый космос...» [набросок] 619
813

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ СТИХОТВОРЕНИЙ .]
1
I
«Европа! / Дочь, я встала первой...» (Россия) 470 ]
Еда («Мясную кость внутри сосало тихо...») 563 J
«Едва миновала опушка лесная...» (Вдали) 201 I
«Ежевичные гнезда ласточек...» [набросок] 622
«Ежели не газ, то что же...» (Гроза) [набросок] 607 ]
«Еще вчера, когда заглох...» (Невеста, 1) 199 ]
«Еще не смерклось, не стемнело...» (Метель) 308 ]
«Еще отчалила пчела...» (На пасеке) 355
«Еще стоят в аллеях песни...» 186
«Жаркий летний день. Затишье...» (В усадьбе летом) 226 |
Железная дорога («Под рысь рессорную перечеркнул...») 511 3
Железная дорога («Пыхтело в пахах у паровоза...») 478 |
Жена («Шатаясь, вышел из таверны...») 391 1
«Живот под себя заграбастала...» (Кобыла) [набросок] 610
«Живу, как вор, в трущобе одичавший...» (Волк) 326
«Жизнь моя во Господе! Жизнь моя земная...» (Монастырские песни) 270
«Жизнь моя, как летопись, загублена...» (Совесть) 515 |
«Журавли на улице поскрипывают...» (Последняя весна) 232 ]
«Журавли, шурша рогожей...» (Малярия) 526 |
I
«За завтраком иль в именинной ванне...» (В парикмахерской (уездной)) 535 |
«За колосом, звенящим в колесе...» [набросок] 611 |
«За кухней, на звонком току...» (Накануне) 352 1
«За окнами — синее небо...» (Зной) 279 |
«За слободой, где степь открыта...» (Монастырь) 237 |
«За черным тянется, за золотом...» 472 1
«Заголубели нежно стекла...» (Двойник) 157 1
«Задрожала слезою звезда на востоке...» (Рождество) 309 |
«Зажег златые вечер очи...» (Перед праздником) 210 1
Закат («Будто глаз, налитый кровью... ») 206 I
«Закатный алый океан...» 142 1
«Закачусь в родные межи...» (Большевик, 3) 447 1
«Залихватски жарит на гармошке...» (Шахтер) 325 I
«Заплачу ль, умру ли...» 147 1
«Запруду черными платами...» (Ночь, 2) 183 I
Зарей («Убористая рысь кобылы... ») 360 1
Зарницы («Я не терплю по вечерам...») 343 I
«Заря, заря!.. И светлый луч...» (Светлый луч) 134 1
Засуха («Земля потрескалась от зноя...») 405 I
«Заходит. Изредка шальной...» 351 I
Захолустье («Прилипли хаты к косогору...») 17 3 |
«Зачем ты говоришь раной...» 436 ]
«Зачурали небеса...» (Каждый раз) 361 |
Звезды («В белых яблоках последних облаков...») 342 ]
«Звонко пчелы золотые...» (Май) 301 |
814

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ СТИХОТВОРЕНИЙ
«Зеленая лента широкой полоской...» (Романс) 227
«Зеленоватый, легкий и большой...» (Александра Павловна. Отрывки из поэмыу 5) 502
«Зеленой феею пришла...» (Весна) 151
«Зелень, не лезь!» [набросок] 620
«Зеленые влажные стебли...» (Вербный вечер) 259
«Зеленый май звенит и плещет...» (Май) 376
«Зело объемист дуб кряжистый: в три обхвата...» (Каплица) 346
«Земля гудела от избытка...» (Сыроежки) 153
«Земля потрескалась от зноя...» (Засуха) 405
Земляника («Раскрыла матовые листья...») 178
Зима («Вчера, в тиши, по залам онемелым...») 143
Зима («Отел, окот и опорос») [набросок] 623
Зима («Повеял вихрь издалека...») 255
«Зима идет уже на убыль...» (Предчувствие весны) 273
«Зима опахивала веерам<и>...» [набросок] 615
«Зима плывет, село заваливая...» 214
«Зима уходила, рыдая...» (Гобелен) 155
Зимнее одиночество («В холодном доме — шепот, шорох...») 224
Зимней ночью («Из окон улица видна...») 257
Зимней ночью в дороге («В поле снег сверкает, словно...») 272
Зимний день («Ударила жезлом студеным...») 305
Зимняя ночь («Луна, как око мутное, слепа...») 375
Зимняя ночь («Уже зимой забелены...») 207
Зимняя тройка («Колокольчик звякнул бойко...») 258
Зимой в лесу («Сверкает иней в лунном блеске...») 291
«Знамена пышные зари кровавой...» (Облава) 453
Зной («За окнами — синее небо...») 279
Зной («Упал, раскинулся и на небо гляжу...») 415
Знойные трубы («Как в накаляемой печи...») 173
«Золотистого хлеба снопы...» (Урожай) 278
«И без тебя /усатым скалярием...» (Э. Багрицкому (в соавторстве сМ. Зенкевичем)) 567
«И Благовещенье, и Пасха...» (Пасха) 296
«И брови, легкие, как два пера...» (В ботаническом саду) 511
«И в небе облако, и в сердце...» (Большевик, 2) 447
«И в щеки смерть впустила...» [набросок] 623
«И женщина ходит, гарцуя...» [набросок] 614
<«И> пьяную он начинает речь...» [отрывок] 603
«...И снилось мне: огонь лампады...» 284
«И сталь посинела от гула и кличей...» (Стихи о войне, IV) 464
«...И тебе не надоело, муза...» [отрывок] 626
«И человек курчавей ежевики» (Эфиоп) [набросок] 609
Иванова ночь («Голубой, как эфир, уголек светляка...») 348
«Из вырвавшихся междометий» [набросок] 604
«Из вычурных кувшинов труб щуры и пращуры...» (Нежить) 312
«Из низких обветренных сисок...» (Молоко) 559
815

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ СТИХОТВОРЕНИЙ
Из окна («Мохнатый конь на водопой протюпал...») 383
«Из окон улица видна...» (Зимней ночью) 257
«Из рукава поповского (немного позже...» (Людоедство) 483
«Изволив откушать — со сливками в плоском...» (Клубника) 322
«Иконостас — в огнях и блеске...» (В церкви) 269
Иней («Как в сетке серебряной, в инее...») 308
Иней («Сегодня ночью выпал иней...») 267
Инок («Неустанно Библию читая...») 273
«Истает талия у вас...» (Колдун) 513
Июль («Ярко-зеленые мушки...») 253
Июнь («На западе, средь сизых облачков...») 252
«К огню прижавшись, у огня...» [набросок] 613
«К полуночи куда прилежней...» (Ночь) 509
«К чертовой матери все предрассудки!..» (Пьяница, 1) 330
«Каждый из нас повеселиться не промах...» [набросок] 625
Каждый раз («Зачурали небеса...») 361
Казак из киргизов («Скуластый и рыжий, с притертою пикой...») 393
«Как быстро высыхают крыши...» (После грозы) 419
«Как в далеком детстве, со звездою...» (Рождественская звезда) 481
«Как в накаляемой печи...» (Знойные трубы) 173
«Как в сетке серебряной, в инее...» (Иней) 308
«Как длинен, длинен вечер зимний!..» (Длинный вечер) 192
«Как дым, распростертый на тонких руках...» (Вереск) 198
«Как звонко цепы ударяют...» (Осень в селе) 285
«Как ласков воздух свежий, влажный и весенний...» (Весной на набережной) 292
«Как махнет-махнет — всегда на макогоне...» (Лихая тварь, 2) 316
«Как может врач влюбленным в девушку быть, если...» [набросок] 613
«Как не любить тебя, Россия...» (Россия) 265
«Как нежен, наивен и тонок...» 433
«Как неожиданно и скоро...» 176
«Как по прадедовским затишьям...» (В глуши. Пастель) 154
«Как полозом по яблоку тугому...» (Мороз) 533
«Как рано вышел бледный серп...» 191
«Как скорпионы, взявшись цепью...» (Утро в степи) 248
«Как сладко и весело: снег и луна!..» 208
«Как тошнотворно пахнут листья...» (Черная смородина) 169
«Как цвет простой и скромный василька...» (Порфирий Панасюк) 395
«Как чудно-хороши те вечера...» 277
«Какое сердце необъятное...» (Сусанин) 373
«Какою теплою лазурь...» (В июле) 217
«Камыш крупитчато кистится...» (Плавни) 148
«Капитализм, ты — на уроне...» (Мы) 490
Капитан Воронихин («Столб телеграфа к югу направился...»; Воспоминание о Сочи-
Мацесте, 2) 598
«Каплей молнии повисла лампочка» [набросок] 625
816

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ СТИХОТВОРЕНИЙ
Каплица («Зело объемист дуб кряжистый: в три обхвата...») 346
Кафе («Слюда, налитая в зеленый...») [набросок] 611
«Кипарис — не дерево...» (Крым, 1) 578
Кладбище («На закате — легче, строже...») 336
«Клевер, гречку — / га за га (гектаром)...» (Садовод) 573
«Климат комнаты континентален» [набросок] 619
Клубника («Изволив откушать — со сливками в плоском...») 322
«Клубясь тяжелыми клубами...» (Гроза) 387
Кобзарь («Опять весна, и ветер свежий...») 438
«Кобчики скулят над кленами...» 481
Кобыла («Живот под себя заграбастала...») [набросок] 610
«Когда застигнута врагом врасплох...» (Монастырские песни) 284
«Когда-либо и я стану старше...» (Встреча) 544
«Кожа свиная лимона...» [набросок] 608
Колдун («Истает талия у вас...») 513
«Колется звонкая щепка...» [набросок] 609
«Колокольчик звякнул бойко...» (Зимняя тройка) 258
Комета («Пришла, как тайная угроза...») 203
Конница Буденного («Что нам воины времен Гомера...») 462
«Конницей, конницей, конницей...» (Стихи о войне, II) 464
«Кора полопалась на липе...» (В липовой беседке) 222
«Короткогубой артиллерией...» 453
«Коршун чертит круг за кругом...» (Коршун) 133
«Костер догорел. Позолота...» (В ночном) 177
Кошмар («Ты мне грозишь улыбкою последней...») 355
Красная («Пасха красная, Пасха красная...»; Пасха, 1) 243
Красноармейцу (1918—1922 гг.) («Четыре года, долгих года...») 484
Красный акафист («На штыке граненом бьется белой...») 471
«Крепко ломит в пояснице...» (Лихая тварь, 1)313
«Кривою саблей месяц выгнут...» (Семнадцатый, 5) 431
Криница («Пупами вздуваясь, большая-большая...») 492
«Кровью исходит Россия...» 468
«Крыжние в зеленом росном небе...» (Александра Павловна. Отрывки из поэмы, 3) 498
Крым (1-2) 578
«Кто не знает величавой...» (Морозной ночью) 367
«Кудрявых туч седой барашек...» 164
Куколь («Пусть меня убаюкали...») 362
«Кулешом стреляет казанок...» (Щука) 518
Куропатки («Ступнёт на пепел лаптя низ...») 357
Кутузову («Воспетый Пушкиным, Крыловым...») 289
«Лавина, сонная от груза...» 516
«Ласкай меня... Ласкай, баюкай...» 201
Левада («Ой, левада несравненная...») 238
«Легкозвонный ветер весел...» (После дождя) 402
«Лелея вышитое знамя...» (Африканские стрелки) 401
817

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ СТИХОТВОРЕНИИ
Лесная («Под шепотом, под ветрами сухими...»; Пасха, 2) 243
«Лесное золото опенок...» (Опенки) 187
Лесные цветы («Перевязанные алой...») 196
Летний вечер («Воздух синеет, чуть-чуть затемнясь...») 209
Летний вечер («Повечерело: сыро и прохладно...») 218
Летний дождь («Дохнули тучи низким вздохом...») 234
Летний дождь («Янтарно-яркий солнца диск...») 220
Летом («Уж солнце, отойдя к лугам...») 252
«Летучей мыши крыло...» (Людская повесть) 423
Лихая тварь (1—3) 313
«Лук со стрелою да лук со стрелою...» (На колокольне) 338
«Луна, как голова, с которой...» (Лихая тварь, 3) 318
«Луна, как око мутное, слепа...» (Зимняя ночь) 375
«Луна рассматривает меня в бинокль» [набросок] 610
Лунный свет («Я в лунном свете — в паутине синей...») 216
«Луну этрусской поднимают вазой...» [набросок] 622
«Льняные льнули-льнули облака...» (На хуторе) 536
Любовь (I-III) 505
Людоедство («Из рукава поповского (немного позже...») 483
Людская повесть («Летучей мыши крыло...») 423
Май («В лесу, за сеткой дымчатых ветвей...») 230
Май («Звонко пчелы золотые...») 301
Май («Зеленый май звенит и плещет...») 376
Малярия («Журавли, шурша рогожей...») 526
Малярия. Вступление в поэму («Голыми руками теперь не возьмете...») 587
«Мелькает молоко: то облака...» (То — ты) 540
Месяц («Роса — как бисер по канве...») 261
«Месяц — небесный светляк...» 359
«Месяц — янтарный осколок...» (Ночью) 379
«Месяц ясным-ясным взором...» (Под месяцем) 224
Метель («Еще не смерклось, не стемнело...») 308
«Метлой грозы иль ярою косой...» (Венера) 361
«Микроскопа пушечная проба...» (Микроскоп) 549
«Мимозы с иглами длиной в мизинец...» (Абиссиния, I) 426
«Мне гада, ящерицу мне...» [набросок] 624
«...Мне гриппом заложило оба уха...» (Бухгалтер) 570
«Мне не забыть субботы вербной...» (Вербная суббота) 293
«Мне сладко слушать гул далекий...» (Отшельник) 280
«Мне хочется о Вас, о Вас, о Вас...» (Большевик, 1) 445
«Мне ягод не встречалось диче...» (Вороний глаз) 346
«Мой палец, как рыба, ротат...» [набросок] 622
Молитва (Из книги «Радость бытия») («О подводный камень веры...») 370
«Молния жгутом скрутила тучу...» [набросок] 613
Молоко («Из низких обветренных сисок...») 559
Монастырские песни («Жизнь моя во Господе! Жизнь моя земная...») 270
818

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ СТИХОТВОРЕНИЙ
Монастырские песни («Когда застигнута врагом врасплох...») 284
Монастырь («За слободой, где степь открыта...») 237
«Море нежно-голубое...» (У моря) 158
«Мохнато-грузные шмели...» (Шмели) 180
«Мохнатый конь на водопой протюпал...» (Из окна) 383
Мороз («Как полозом по яблоку тугому...») 533
Морозной ночью («Кто не знает величавой...») 367
Моряки («Гудок стремительный, и — в море...») 474
«Мшистые, точно зашитые в сетку...» 156
Мы («Капитализм, ты — на уроне...») 490
«Мы вписаны в одну страницу» [набросок] 605
«Мы не забыли, как в садах Пале-Рояля...» (Бастилия) 460
«Мы — первые легионеры...» (Под красной звездой, 2) 459
«Мы подражаем пауку и ливню...» [набросок] 620
«Мы серп и молот, мирный щит...» 467
Мысль («Да будет свет! — сказал Господь...») 366
«Мягкий, как пышная вата...» (Снег (Из воспоминаний детства)) 290
«Мясистый нос, обрезком колбасы...» (Портрет) 327
«Мясную кость внутри сосало тихо...» (Еда) 563
На баштане («Поспели на баштане дыни...») 298
На воле («Я ушел из душных, хмурых комнат...») 376
«На гибких ветках, как на струнах...» 392
На Голгофе («О, скорбный час в ночи мучений!..») 205
На даче («День, как голубь, встрепенулся...») 225
«На дворе — снеговая крупа...» (Пороша) 351
На закате («Бледно-розовое небо...») 378
На закате («В горнице с лиловыми гардинами...») 363
На закате («В полях горит рубиновый закат...») 235
«На закате — легче, строже...» (Кладбище) 336
«На западе — полуистлевшее болото...» (После заката) 347
«На западе, средь сизых облачков...» (Июнь) 252
На заре («Не знаю, — в детстве видел я Тебя ли...») 147
На колокольне («Лук со стрелою да лук со стрелою...») 338
На колокольне («Синий купол в бледных звездах...») 168
«На мокрых плотных полках — скомканные груды...» (Баня) 410
«На мужа горько жаловалась скрипка...» (Окно) 521
«На небе, зеленом и ясном...» 352
«На озере — волна созвучий...» (Вечером на озере) 250
На пасеке («Гудит так звонко полный улей...») 250
На пасеке («Еще отчалила пчела...») 355
На Пасхе («Снега расплавились под солнцем жарким...») 274
На Пасху («Весна, весна и — Пасха снова...») 368
На Пасху («Река уносит лед, сверкая...») 393
«На побледневшие поля...» (Сонет) 236
На пожаре («Пожар приподымает плечи...») 486
819

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ СТИХОТВОРЕНИЙ
«На пыльной площади, где камень...» (Абиссиния, II) 426
«На родине теперь — метель, снега...» (Джедда (Из цикла «Восток»)) 386
«На свежем утреннике в парке...» (Октябрь) 248
На смерть Александра Блока («Узнать, догадаться о тебе...») 519
На Страстной неделе («Послушай, — как часто и гулко...») 294
На Тверском (Из цикла «Цыгане») («Плечиками поводя...») 591
На углу («Грустная кровь прохрустела, коробя...») 538
На Украине («Нет, нет мне ничего приятней...») 130
На Фонтанке («Швейцарихи в доме на площадь...») 306
На хуторе («Голубовато-серебристый...») 160
На хуторе («Льняные льнули-льнули облака...») 536
«На черной, как битый, опаре...» [набросок] 605
На чужбине. Колыбельная («Спи тихим сном, безмятежным сном...»; Темирболат Мам-
суров) 629
«На штыке граненом бьется белой...» (Красный акафист) 471
«Наваливается валютой...» (НЭП) 489
Над осенними прудами («Грозили буйные дожди...») 197
«Над хутором, затерянным в степи...» (Весенняя ночь) 299
Накануне («За кухней, на звонком току...») 352
Накануне осени («Уходит август. Стало суше...») 246
«Налег и землю давит Зной...» 169
«Налилась золотистая вишня...» (Вишня) 181
«Нам недруги грозят геенной...» (Под красной звездой, 1) 458
«Нам теперь бы потягаться...» [набросок] 605
«Намыленный налим нам даст печенку» [набросок] 614
«Нападет вранье на воронье...» (Гаданье) 305
Наполеон («В далекой Франции, при свете...») 287
«Натыкаясь на посох высокий, точеный...» (Архиерей) 324
«Наш кровный брат, войны неизгладимых тягот...» (Сербии) 400
Наше Рождество («Чрез тысячу девятьсот семнадцать лет...») 482
«Не загар, а малиновый пепел...» (Чека, 2) 443
«Не знаю, — в детстве видел я Тебя ли...» (На заре) 147
«Не знаю, как и попроситься...» (Рождество) 527
«Не natur mort...» [набросок] 621
«Не ночь, а кофейная жижа...» (Любовь, II) 507
«Не оттого ли, жабры раздувая...» (Самое) 531
«Не поворачивая головы...» (Голод) 476
«Не трать — тетрадь» [набросок] 614
Невеста (1-2) 199
«Недолгий день, но долгий шлях...» (Отъезд) 188
Нежить («Из вычурных кувшинов труб щуры и пращуры...») 312
«Нежный свет с луною спорит...» (У залива) 143
«Незабываемое забудется...» 440
«Незабываемое забудется...» (Из книги «Эфиопия») 546
«Незнаемый, откуда-то взялся...» (Дождь) 354
Ненастье («Размыты дороги дождями...») 304
820

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ СТИХОТВОРЕНИЙ
«Неразвернувшейся душой — медвежий...» 330
«Неранний утренник посыпал пеплом двор...» (Сентябрь) 263
«Неровный ветер страшен песней...» (Семнадцатый, 1) 428
«Несколько поднаторев на шашках...» [набросок] 623
«Нет мутной лунной скорлупы...» (Полнолуние) 338
«Нет, нет мне ничего приятней...» (На Украине) 130
«Неустанно Библию читая...» (Инок) 273
«Николай Васильевич! Смешон...» [набросок] 615
«Никто еще не рассказал...» [набросок] 617
Ночевка («Стынет синяя ночь над курганом тяжелым...») 221
Ночь («К полуночи куда прилежней...») 509
Ночь (1-2) 182
«Ночь, как священник в черной рясе...» (Ночь, 1) 182
Ночью («Месяц — янтарный осколок...») 379
Ночью («Река под месяцем уснула...») 231
«Ну, застрелюсь. Как будто очень просто...» (Самоубийца) 414
«Нынче четный високосный...» (Сосны) 184
НЭП («Наваливается валютой...») 489
«О подводный камень веры...» (Молитва (Из книги «Радость бытия»)) 370
«О, бархатная радуга бровей!..» 510
«О, скорбный час в ночи мучений!..» (На Голгофе) 205
«Обвиняемый усат и брав...» (Любовь, I) 505
«Обедня ранняя в селеньи...» (После обедни) 276
Облава («Знамена пышные зари кровавой...») 453
Облава («Стою в овраге на осевшем снеге...») 379
Облака («Пробежала тень по лугу...») 139
«Облака в прозрачном небосклоне...» (Предосеннее) 214
«Облака на богомолье...» (Облака) 180
«Облака, как белые межи...» 167
«Обмокшей пигалицей стебанула...» (Телеграфист (на захолустной)) 530
«Объедки огурцов, хрустевших на зубах...» (Пьяницы) 319
«Объят закат военной бурей...» (Стихи о войне, I) 463
«Оврагукачал деревню...» (В огне) 449
«Огромным яблоком Адама...» [набросок] 612
«Одно влеченье: слышать гам...» 416
«Ой, левада несравненная...» (Левада) 238
Окно («На мужа горько жаловалась скрипка...») 521
«Окончен труд последний в поле...» 267
«Окоченели кочаны капусты» (Осенний огород) [набросок] 619
Октябрь («На свежем утреннике в парке...») 248
«Октябрь, Октябрь! / Какая память...» (Семнадцатый, 3) 430
Октябрьское солнце («Суждено в веках другим светам пролиться...») 474
«Оловянная отрыжка волнушки...» [набросок] 622
«Он — анемичен (если можно...» (Цветок) 530
«Он кажется старше...» [набросок] 625
821

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ СТИХОТВОРЕНИЙ
Она (1-3) 194
«Она некрасива. / Приплюснут...» 422
Опенки («Лесное золото опенок...») 187
«Оползает, отекает с перьев ночи копоть...» (Рассвет) 344
«Опять весна, и ветер свежий...» (Кобзарь) 438
«Опять над нами — тучи черные...» (В бой!) 471
«Оранжевые, радужные перья...» (Александра Павловна. Отрывки из поэмы, 2) 497
«Оранжевый на солнце дым...» (Чека, 1) 442
Орел («Был орлом я яснооким...») 138
«Орехом земляным усатый...» (Арахис; Воспоминание о Сочи-Мацесте, 1) 595
Осенний огород («Окоченели кочаны капусты») [набросок] 619
«Осенний сад, осенний сад...» 133
Осенняя заводь («В осень светлую от клена...») 189
Осенняя сказка («Бродила по лесу, срывая капли...») 227
Осенняя царевна («Я не забыл и не забуду...») 403
Осень («Вялый лист с березы валится...») 140
Осень («Дни холодней и глубже. Будто клином...») 185
Осень («Сентябрь окончился, и осень...») 259
Осень в селе («Как звонко цепы ударяют...») 285
«Осень светлая пришла...» (Светлая осень) 382
«Осеребрился тонкий колос ржи...» (Роса) 211
«Осторожно! Стреноженные...» [набросок] 618
«От досиня наколотого сахара...» (Александра Павловна. Отрывки из поэмы, 6) 504
От заутрени («От свеч и от дыханий жарко...») 269
«От птичьего шеврона до лампаса...» (Годовщина взятия Одессы) 459
«От свеч и от дыханий жарко...» (От заутрени) 269
«От сладкой человечинки вороны...» (Семнадцатый, 4) 430
«Отел, окот и опорос» (Зима) [набросок] 623
Отечество («Вконец опротивели ямбы...») 543
«Оттаял сад, и в нем так тонко...» (Весенним днем) 297
«Отфыркиваясь по-телячьи...» (Хлеб) 517
«Отцвели гиацинты и розы...» (В оранжерее (Закат)) 155
«Отцветшие цветы! Как жалки вы осеннею порой...» (Цветы) 131
«Отчаянье не оставит полоза...» (Сумерки) [набросок] 618
«Отчего я так люблю тебя...» (Украинский вечер (Из цикла «Предковщина»)) 335
Отшельник («Мне сладко слушать гул далекий...») 280
Отъезд («Недолгий день, но долгий шлях...») 188
Охотник («Стеклянный взор усопшей птицы...») 364
«Очаровательный растаял аист...» (Вначале; Детство, 1) 522
«Очеловеченной душой — медвежий...» 407
Памяти С. Аносова («Ты пал, ты умер, ты погиб...») 455
Пандур («Точно к сердцу дорогу...»; Магомет Мамакаев) 630
«Партнеру дерзя...» [набросок] 624
«Парусиновый мой парус...» [набросок] 606
Пасха («И Благовещенье, и Пасха...») 296
822

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ СТИХОТВОРЕНИЙ
Пасха («С прозрачным холодком, со свежестью весенней...») 215
Пасха (1-2) 243
«Пасха красная, Пасха красная...» (Красная; Пасха, 1) 243
Паук-крестовик («Я от потопа носить привык...») 145
Певень («По свежераспаханным грядам...») 159
1 Мая («Сегодня — солнца, и цветов...») 477
Первомайская Пасха («Под купоросом, чуть желтея...») 439
«Перебирая волос ветер встречный...» (Беллетристика) [отрывок] 617
«Перевалив через Карпаты...» (Родные витязи) 394
«Перевязанные алой...» (Лесные цветы) 196
Перед грозой (1-2) 353
Перед грозою ночною («Ветер песенку неистовую...») 165
Перед праздником («Зажег златые вечер очи...») 210
Перед разлукой («Празелень с крайними днями...») 341
Перепелиный ток («Самочка галстук потеряла; ищет...») 548
«Петух сражений прокричал три раза...» (Стихи о войне, V) 465
Плавание («Поезда, трамваи, карусели...») 532
Плавни («Камыш крупитчато кистится...») 148
«Плечиками поводя...» (На Тверском (Из цикла «Цыгане»)) 591
«По вечерам еще упрямо...» (Пред Пасхой) 391
«По неглубокому лотку...» (Шаропоезд. Модель Ш 2А) 555
«По полю мчится, как синяя птица...» (Яга) 171
«По свежераспаханным грядам...» (Певень) 159
«По тебе одной соскучился...» (Чаепитие) 525
«Повечерело: сыро и прохладно...» (Летний вечер) 218
«Повеял вихрь издалека...» (Зима) 255
Поводырь («Со старухой одноглазой...») 372
Под вечер («Уж вечер недалек, и с поля тянет...») 172
«Под вечер низкий на полях опять...» 219
«Под вечер уходить люблю...» 195
«Под влажным ветром у забора...» (Тополя) 165
Под красной звездой (1—2) 458
«Под купоросом, чуть желтея...» (Первомайская Пасха) 439
Под луной («Твои жестокие напевы...») 184
Под месяцем («Месяц ясным-ясным взором...») 224
«Под рысь рессорную перечеркнул...» (Железная дорога) 511
«Под стрёмким ветром залетел...» (Бабочка «павлиний глаз») 333
«Под шепотом, под ветрами сухими...» (Лесная; Пасха, 2) 243
«Подкатил к селу осенний праздник...» 380
«Подобно капле в роднике...» 340
Поезд («Тянулся поезд, как змея...») 204
«Поезда, трамваи, карусели...» (Плавание) 532
«Пожар приподымает плечи...» (На пожаре) 486
«По-звериному, не по-людски...» (Пустыня сомалийская) 385
«Позеленела каждая кость...» (В склепе) 514
«Пока ворочается НЭП...» [набросок] 614
823

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ СТИХОТВОРЕНИЙ
Покойник («В прихожей — выщербленный рукомойник...») 424
Полнолуние («Нет мутной лунной скорлупы...») 338
«Половые органы магнолий» [набросок] 623
«Поля распороты межой...» [набросок] 610
Поморье («С налету ветер стружит волны...») 190
«Поникшая (...Sic transit...)/На стекло...» (Бабье лето) 576
Пороша («На дворе - снеговая крупа...») 351
Портрет («Мясистый нос, обрезком колбасы...») 327
Порфирий Панасюк («Как цвет простой и скромный василька...») 395
Порченый («Сивея, разлагается заря...») 412
После грозы («Гроза прошла, сверкая, стороною...») 277
После грозы («Как быстро высыхают крыши...») 419
После дождя («Легкозвонный ветер весел...») 402
После заката («На западе — полуистлевшее болото...») 347
После обедни («Обедня ранняя в селеньи...») 276
После Пасхи («В лесу зашевелились травы...») 275
Последняя весна («Журавли на улице поскрипывают...») 232
Последняя любовь («В последний раз, в последний раз...») 356
«Послушай, — как часто и гулко...» (На Страстной неделе) 294
«Посмотри на пчел — как мудро...» (Пчелы) 282
«Поспели на баштане дыни...» (На баштане) 298
Поэт («Взошел я по уступам горным...») 199
Праздник («Весенний день пригож и парок...») 161
«Празелень с крайними днями...» (Перед разлукой) 341
Пред Пасхой («По вечерам еще упрямо...») 391
«Пред рассветом кричали орлы...» (Она, 3) 195
Предосеннее («Облака в прозрачном небосклоне...») 214
Предпасхальное («В сарае, рыхлой шкурой мха покрытом...») 408
Предпоследнее. Мужской сонет («Я прожил жизнь, всю жизнь во сне...») 193
Предутреннее («Свежает. В побледневшем небе...») 168
Предчувствие весны («Зима идет уже на убыль...») 273
«Прибой... Опять, опять прибой!..» (Прибой) 150
«Прикинулся блохою крысиной...» (Тиф) 413
«Прилипли хаты к косогору...» (Захолустье) 173
«Пришла, как тайная угроза...» (Комета) 203
«Пробежала тень по лугу...» (Облака) 139
«Прозрачный воздух чист и нежен...» (В горах) 160
«Прополото теплом болото...» (Тяга) 528
«Прорвана суровая попона...» (Гапон) 441
«Просека к озеру, и — чудо...» 162
«Прыснул и волосы сдунул...» (Серафический) 543
Пуговица («В автобусе (с повадками водолаза)...») 583
«Пуля, ты ли пропадешь на фронте...» 473
«Пупами вздуваясь, большая-большая...» (Криница) 492
«Пусть меня убаюкали...» (Куколь) 362
«Пустыня — сущая могила...» (Абиссиния) [набросок] 608

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ СТИХОТВОРЕНИЙ
Пустыня сомалийская («По-звериному, не по-людски...») 385
Пчелы («Посмотри на пчел — как мудро...») 282
«Пчелы роются в цветах недаром...» (Садовник) 568
Пьяница (1-2) 330
Пьяницы («Объедки огурцов, хрустевших на зубах...») 319
«Пыхтело в пахах у паровоза...» (Железная дорога) 478
Раб («Я не забыл тебя, родная...») 144
«Ражий помещик / (длиннющие руки...» (Телепень и его слуга) 310
«Развернулось сердце розой...» 444
«Размалевал, расплющил тучи...» (Вечер) 358
«Размахами махновской сабли...» (Рассвет) 452
«Размыты дороги дождями...» (Ненастье) 304
«Размякла плоть, и — синевата проседь...» (Вдовец) 417
«Раненая крыса умирает. Над черной ее ранкой...» [набросок] 625
Ранней весной («Дул ветер порывисто-хлесткий...») 149
«Раскрыла матовые листья...» (Земляника) 178
Рассвет («Оползает, отекает с перьев ночи копоть...») 344
Рассвет («Размахами махновской сабли...») 452
«Рассекает лопасть/Пропасть...» (Аэроплан) 145
«Растопилась на солнце Снегурка-Зима...» (Веснянка) 205
«Река под месяцем уснула...» (Ночью) 231
«Река уносит лед, сверкая...» (На Пасху) 393
«Река, змеясь по злым долинам...» (Смерть) 232
Рембо («Уже метелки мелкие цветов...») [набросок] 608
Родина («Светлая, светлая юность...») 367
Родина («Я стою в созерцаньи немом...») 131
Родные витязи («Перевалив через Карпаты...») 394
Рождественская звезда («Как в далеком детстве, со звездою...») 481
Рождественская ночь («Дрожащий свет звезды далекой...») 387
Рождество («Задрожала слезою звезда на востоке...») 309
Рождество («Не знаю, как и попроситься...») 527
Романс («Зеленая лента широкой полоской...») 227
Романс («Хотел вам многое сказать я...») 256
Роса («Осеребрился тонкий колос ржи...») 211
«Роса — как бисер по канве...» (Месяц) 261
«России синяя роса...» 437
Россия («Европа! /Дочь, я встала первой...») 470
Россия («Как не любить тебя, Россия...») 265
Россия («Щедроты сердца не разменяны...») 434
Русь («Деревня на пригорке...») 192
«Рыжий волос — спелый колос...» [набросок] 606
«Рыжий гуд осенний...» (У окна) 344
«С каждым днем зори чудесней...» 152
«С налету ветер стружит волны...» (Поморье) 190
825

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ СТИХОТВОРЕНИЙ
«С прозрачным холодком, со свежестью весенней...» (Пасха) 215
«С удалым гиком выскочив оттуда...» (Донские казаки) 398
«С утра — почти до ночи...» (Сенокос) 302
«С холода бутылки — как стальное литье...» [набросок] 620
Сад («Амфитеатром сад сошел...») 163
Садовник («Пчелы роются в цветах недаром...») 568
Садовод («Клевер, гречку — / га за га (гектаром)...») 573
Самое («Не от того ли, жабры раздувая...») 531
Самоубийца («Ну, застрелюсь. Как будто очень просто...») 414
«Самочка галстук потеряла; ищет...» (Перепелиный ток) 548
«Сандальи деревянные, доколе...» (Большевик, 4) 448
«Свежает. В побледневшем небе...» (Предутреннее) 168
«Свежей глины невязкий комок...» (Упырь) 329
«Сверкает иней в лунном блеске...» (Зимой в лесу) 291
«Сверкали окна пред грозой...» 170
«Свершилось! Сотня лет минула...» (Бородино) 286
«Свет Разума падает в душу...» 193
«Светает. На дикий камень...» (Большевикам Кавказа) [набросок] 621
Светлая осень («Осень светлая пришла...») 382
«Светлая, светлая юность...» (Родина) 367
Светлый луч («Заря, заря!.. И светлый луч...») 134
Светское («Взошли цветы, прекрасные цветы...») 229
«Свечами, горящими жарко...» (Вечерня в селе) 266
«Свой голос берегите...» [набросок] 605
«Святая тень неуловимо...» (Святой миг) 282
Святой миг («Святая тень неуловимо...») 282
Сеанс («Для меня мир всегда был прозрачней воды...») 421
«Сегодня — солнца, и цветов...» (1 Мая) 477
«Сегодня весь день на деревне...» 241
«Сегодня не сердце, а солнце...» 469
«Сегодня ночью выпал иней...» (Иней) 267
Семнадцатый (1—5) 428
«Семнадцатый! / Но перепрели...» (Семнадцатый, 2) 429
Сенокос («С утра — почти до ночи...») 302
Сентябрь («Неранний утренник посыпал пеплом двор...») 263
«Сентябрь окончился, и осень...» (Осень) 259
Сентябрьская песня («Тонок теплый запах яблок...») 342
Серафический («Прыснул и волосы сдунул...») 543
Сербии («Наш кровный брат, войны неизгладимых тягот...») 400
Сердце («Такая была у цикад наружность...») 593
«Сивея, разлагается заря...» (Порченый) 412
«Сидит сивый дед у дороги, играет...» (Бандурист) 129
«Синий купол в бледных звездах...» (На колокольне) 168
Сириус («Ангел зимний, ты умер. / Звезда...») 420
«Сияй и пой, живой огонь...» (Домбровицы) 435
Сквозняк («То небо давит, словно нёбо...») 492
826

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ СТИХОТВОРЕНИЙ
«Столько растрогано чувств...» [набросок] 624
«Скуластый и рыжий, с притертою пикой...» (Казак из киргизов) 393
«Слабым зелено-серебряным светом...» (В месячную ночь) 390
«Слежу, кощунственно крестясь...» ([У перекошенной каплицы...], 2) 350
«Слезливая старуха у окна...» (Гадалка) 328
«Слизав с пера чернил руду...» (Август) 340
«Словно ангел смерти скорой...» (У Босфора) 396
«Слюда, налитая в зеленый...» (Кафе) [набросок] 611
Смерть («Река, змеясь по злым долинам...») 232
«Смотри: стуча точеной палкой...» (Ворожба) 537
Снег («Воздух вновь кипит и пляшет...») 374
Снег (Из воспоминаний детства) («Мягкий, как пышная вата...») 290
«Снега расплавились под солнцем жарким...» (На Пасхе) 274
«Снова август светлый и грустящий...» 246
«Снова вечер, синий и прохладный...» 300
«Со старухой одноглазой...» (Поводырь) 372
Совесть («Жизнь моя, как летопись, загублена...») 515
«Созрели яблоки и сливы...» 377
«Солнца нежаркого ласки...» (В саду) 209
«Солнце вдруг пропало... Небо потемнело...» 138
«Солнце полощет в проруби желтой...» [отрывок] 603
Сонет («На побледневшие поля...») 236
Сонет («Шумит вода, взбегая на колеса...») 249
«Сонно светит снежный серп...» (У старой мельницы) 167
Сосны («Нынче четный високосный...») 184
«Сосняк вихрами встал за нивой...» 334
«Сочней и гуще — неба синева...» (Тетерева) 262
«Союз, как солнце, непреложный...» (Тройственный союз) 456
«Спи тихим сном, безмятежным сном...» (На чужбине. Колыбельная; Темирболат Мам-
суров) 629
«Спустился с сеновала нынче позже...» (Домовой) 388
«Средина сентября. Едва-едва...» (В сентябре) 260
«Стеклянный взор усопшей птицы...» (Охотник) 364
Стенные часы («В круглом и красном футляре...») 268
«Степного ветра легковейней...» (Танцовщица) 156
Степной вечер («В отливах бронзы золотистой...») 211
Стихи о войне (I, И, IV, V, IX) 463
«Столб телеграфа к югу направился...» (Капитан Воронихин; Воспоминание о Сочи-Ма-
цесте, 2) 598
«Столько растрогано чувств...» [набросок] 624
Столяр («Визжит пила уверенно и резко...») 417
«Стонет развалина-шарманка...» (Шарманка) 240
«Стою в овраге на осевшем снеге...» (Облава) 379
«Ступнёт на пепел лаптя низ...» (Куропатки) 357
«Стынет синяя ночь над курганом тяжелым...» (Ночевка) 221
«Суббота. Мирно догорает...» (Вечерня) 264
827

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ СТИХОТВОРЕНИЙ
«Суждено в веках другим светам пролиться...» (Октябрьское солнце) 474
Сумерки («Отчаянье не оставит полоза...») [набросок] 618
Сусанин («Какое сердце необъятное...») 373
Схимник («Я принял постриг, принял схиму...») 271
«Сыпнул вечерний дождь и — пар...» (Вечерний дождь) 218
Сыроежки («Земля гудела от избытка...») 153
«Так. Я не умер духовно...» (Душе (Из книги «Радость бытия»)) 369
«Такая была у цикад наружность...» (Сердце) 593
«Такие алые ладони...» [набросок] 607
«Там, где ущельями плененный...» (В родном краю; Магомет Мамакаев) 631
Танцовщица («Степного ветра легковейней...») 156
«Твои жестокие напевы...» (Под луной) 184
«Твой зонтик не выносит зноя...» 457
«Тебя забыл я... И какою...» (Встреча) 202
Телеграфист (на захолустной) («Обмокшей пигалицей стебанула...») 530
Телепень и его слуга («Ражий помещик / (длиннющие руки...») 310
«Теперь — ноябрь. Темнеет сразу...» (Вечер в ноябре) 404
Тетерева («Сочней и гуще — неба синева...») 262
Тиф («Прикинулся блохою крысиной...») 413
Тихой ночью («Воркует голубь всё нежнее...») 279
«То мягко пятились, то выходили...» (Гимназическое) 494
«То небо давит, словно нёбо...» (Сквозняк) 492
То — ты («Мелькает молоко: то облака...») 540
«Тонок теплый запах яблок...» (Сентябрьская песня) 342
Тополя («Под влажным ветром у забора...») 165
«Торф, слегка коричневатый...» (Торф. Поэма) 174
«Точно к сердцу дорогу...» (Пандур; Магомет Мамакаев) 630
«Три светлых дня и — снова будни...» (Делегатам 2-го конгресса Ш-го Интернациона-
ла) 454
Тройственный союз («Союз, как солнце, непреложный...») 456
«Туда, где прячутся реки истоки...» 212
«Туман окутал влажным пледом...» 163
«Ты будешь жемчужиной Рая...» 357
«Ты видел: с невестой застенчивой...» 349
«Ты видишь, рабочий? — Над Киевом белый...» 466
«Ты мне грозишь улыбкою последней...» (Кошмар) 355
«Ты пал, ты умер, ты погиб...» (Памяти С. Аносова) 455
«Ты разглагольствовала, нищета...» (Бродяга) 514
«Ты сеешь смерть рукой свинцовой...» (Стихи о войне, IX) 465
«Ты улыбнулась, и — покорно...» 432
«Ты что же камешком бросаешься...» 600
Тяга («Прополото теплом болото...») 528
«Тяжеле печали самой...» 345
«Тянет медом от укропа...» (Укроп) 425
«Тянулся поезд, как змея...» (Поезд) 204
828

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ СТИХОТВОРЕНИЙ
У Босфора («Словно ангел смерти скорой...») 396
У залива («Нежный свет с луною спорит...») 143
«У иконостаса свечи плачут...» 194
У моря («Море нежно-голубое...») 158
У моря ночного («Я сижу над сонным морем...») 141
У окна («Рыжий гуд осенний...») 344
«У перекошенной каплицы...» ([У перекошенной каплицы...], 1) 349
У старой мельницы («Сонно светит снежный серп...») 167
«Убористая рысь кобылы...» (Зарей) 360
«Ударила жезлом студеным...» (Зимний день) 305
«Уж вечер недалек, и с поля тянет...» (Под вечер) 172
«Уж дни заметно коротают...» 187
«Уж солнце, отойдя к лугам...» (Летом) 252
«Ужасный миг! С моих очей...» (Она, 2) 195
«Уже зимой забелены...» (Зимняя ночь) 207
«Уже метелки мелкие цветов...» (Рембо) [набросок] 608
«Узнать, догадаться о тебе...» (На смерть Александра Блока) 519
Украинский вечер (Из цикла «Предковщина») («Отчего я так люблю тебя...») 335
Укроп («Тянет медом от укропа...») 425
«Улыбнулся древнею улыбкою...» (Из цикла «Ущерб») 242
«Умерла холодная заря...» (Вечер) 311
«Упал, раскинулся и на небо гляжу...» (Зной) 415
Упырь («Свежей глины невязкий комок...») 329
Урожай («Золотистого хлеба снопы...») 278
«Усталый день, как строгий инок...» 292
Утро в монастыре («Волнуя воздух влажный голубой...») 371
Утро в степи («Как скорпионы, взявшись цепью...») 248
«Утро рано заглянуло...» (Утро) 230
«Уходит август. Стало суше...» (Накануне осени) 246
Хлеб («Отфыркиваясь по-телячьи...») 517
«Хорошенько втоптать чемоданы...» (Любовь, III) 508
«Хотел вам многое сказать я...» (Романс) 256
«Хранитель-Ангел улыбнулся...» 337
Христос Воскрес! («Гудят без умолку колокола...») 295
Цветок («Он — анемичен (если можно...») 530
«Цветущей вербой бегал цыпленок» [набросок] 610
«Цветущие кан<н>ы, как майские флаги...» [набросок] 604
Цветы («Отцветшие цветы! Как жалки вы осеннею порой...») 131
«Цедясь в разнеженной усладе...» 418
Цыган («В черном и жарком, с лиловой каемкой...») 332
Чаепитие («По тебе одной соскучился...») 525
Чека (1-2) 442
«Червями, гусеницами цветет...» [набросок] 619
829

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ СТИХОТВОРЕНИЙ
Черная смородина («Как тошнотворно пахнут листья...») 169
«Черница в белом клобуке...» (Она, 1) 194
«Чернокожие стройные люди...» (В пути (Утро в горах)) 384
Чета («Блаженство сельское! / Попить чайку...») 409
«Четыре года, долгих года...» (Красноармейцу (1918—1922 гг.)) 484
«Четыре черных и громоздких...» (Аничков мост) 383
Чехов («А Ялта, а Ялта ночью — / зажженная елка...») 579
«Чрез тысячу девятьсот семнадцать лет...» (Наше Рождество) 482
«Что голод? Голый, гулкий дол...» (Голод) 485
«Что, если б дерево кричало...» [набросок] 618
«Что нам воины времен Гомера...» (Конница Буденного) 462
«Чтоб купоросом дня не отравиться...» [набросок] 618
«Чтоб тело, чтоб формы твои обвели...» [набросок] 626
Шарманка («Стонет развалина-шарманка...») 240
Шаропоезд. Модель Ш 2А («По неглубокому лотку...») 555
«Шатаясь, вышел из таверны...» (Жена) 391
Шахтер («Залихватски жарит на гармошке...») 325 Щ
Шахтеры («Все говорим мы о них, а никто не подумал...») 475 ||
«Швейцарихи в доме на площадь... » (На Фонтанке) 306 ; J
«Шепот темный и гулкий...» (Большевик, 5) 448 -;||
Шмели («Мохнато-грузные шмели...») 180 |,
«Шумит вода, взбегая на колеса...» (Сонет) 249 "%
1
«Щедроты сердца не разменяны...» (Россия) 434
Щука («Кулешом стреляет казанок...») 518
Э. Багрицкому (в соавторстве с М. Зенкевичем) («И без тебя /усатым скалярием...») 567
«Этот месяц (нежной, голубой...» [набросок] 611
Эфиоп («И человек курчавей ежевики») [набросок] 609
«Я в лунном свете — в паутине синей...» (Лунный свет) 216
«Я вижу Матэ Залка в Буда-Пеште» [набросок] 624
«Я гласу Бога не внимал...» (В скиту. Поэма) 135
«Я не забыл и не забуду...» (Осенняя царевна) 403
«Я не забыл тебя, родная...» (Раб) 144
«Я не терплю по вечерам...» (Зарницы) 343
«Я от потопа носить привык...» (Паук-крестовик) 145
«Я принял постриг, принял схиму...» (Схимник) 271
«Я прожил жизнь, всю жизнь во сне...» (Предпоследнее. Мужской сонет) 193
«Я простенькую повестушку...» [набросок] 617
«Я — пьян, то глобусом, то парусом...» [набросок] 611
«Я сижу над сонным морем...» (У моря ночного) 141
«Я стою в созерцаньи немом...» (Родина) 131
«Я ушел из душных, хмурых комнат...» (На воле) 376
«Яблоками небо завалило...» (Александра Павловна. Отрывки из поэмы, 4) 500
830

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ СТИХОТВОРЕНИЙ
Яга («По полю мчится, как синяя птица...») 171
Ялта («Божественной голубизны туманы...»; Крым, 2) 578
Январь («День лебедем плывет ленивым...») 212
«Янтарно-яркий солнца диск...» (Летний дождь) 220
«Ярко-зеленые мушки...» (Июль) 253

Нарбут Владимир Иванович
Собрание сочинений
СТИХИ. ПЕРЕВОДЫ.ПРОЗА
Составитель Роман Кожухаров
Ответственный редактор Максим Амелин
Редактор Мария Лобанова
Корректор Ольга Португалова
ОБЪЕДИНЕННОЕ ГУМАНИТАРНОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО
105005, Москва, ул. Бауманская, д. 43/1, стр. 1.
Факс/тел.: +7 (495) 626-24-75; e-mail: izdatelstvo.ogi@yandex.ru
Книги можно заказать по тел. (495) 626-24-70 или на сайте: ogi.m
Подписано в печать 27.11.18. Формат 60*90/16. Объем 52 п. л.
Гарнитура ПТ Сериф. Бумага офсетная. Тираж 2000 экз. Заказ № 1013.
Отпечатано по заказу ООО «Квард» способом цифровой струйной печати
в АО «Первая Образцовая типография» Филиал «Чеховский Печатный Двор»
142300, Московская область, г. Чехов, ул. Полиграфистов, д. 1
Сайт: www.chpd.ru, E-mail: sales@chpd.ru, тел. 8(499)270-73-59

Владимир Нарбут - гимназист. Глухов. 17 мая 1905 г. НИОР РГБ. Ф. 689. Карт. 1. Ед. хр. 32

В имении И. Л. Лесенко Хохловка (Глуховская волость, Черниговская губерния). Первый ряд (слева направо):
Н. П. Миллер (управляющий имением), Н. И. Лесенко (первая жена Нарбута), В. И. Лесенко (брат жены
Владимир, опирается на трость), В. И. Лесенко (сестра жены Вера); второй ряд (слева направо): В. И. Нарбут,
Н. П. Миллер (жена управляющего), О. Н. Лесенко, В. П. Нарбут. 1912. Архив М. А. Торбин.
ГЛМ КУ. № 14606-79. ПНВФ-69513

У стола на террасе в Хохловке. Сидят (слева направо): О. Н. Лесенко, В. И. Лесенко, Н. П. Миллер,
Н. П. Миллер; стоят (слева направо): Н. И. Лесенко (Нарбут), Г. И. Нарбут, В. И. Рахманов, В. И. Нарбут,
В. И. Лесенко, В. П. Нарбут. 1912. Архив М. А. Торбин. ГЛМ КУ. № 14606-78. ПНВФ-69512
? саду в Хохловке. Стоят (слева направо): В. И. Рахманов, Н. П. Миллер, Н. П. Миллер; сидят (слева направо):
Г. И. Нарбут, В. И. Нарбут, В. И. Лесенко, Н. И. Лесенко (Нарбут), В. П. Нарбут, В. И. Лесенко. 1912.
Архив М. А. Торбин. ГЛМ КУ. № 14606-77. ПНВФ-69511

Владимир Нарбут в усадебном доме в Хохловке. 1912. Архив М. А. Торбип.
ГЛМ КУ. № 14606-73. ПНВФ-69507

* •
'
-
-, g
. » , . 0
-
В _ _ j^h^j L.f ^ , и
H
1 1 •■.
. «."
91
i; и
"■ J ■/
—-
;о*!* п до те« »
0
',,
, --'
/ ' ; ; ;
- A
.. . »у*Ду„я
T-u„
»/•a** < v,vy,.
Копия протокола допроса Нарбута в деникинской контрразведке в Ростове-на-Дону 9 октября 1919 г.
РГАСПИ. Персональное дело В. И. Нарбута. Ф. 589. Оп. 2. Д. 4907. Л. 78

В кривом зеркале.
Шарж С. Зальцера.
фР'
Бл, ИАРБУТ.
«Поэт! Поэт!'—я слышу .•■■■.
-Что польаы нам мечтой ,....-
Но не твое такие порицанья-
ведь ты поэзии бесплотны*- мен
нешуточною « Плотью* опрф i
Шарж Семена Зальцера и анонимная эпиграмма на Нарбута.
Журнал «Облава» (Одесса). 1920. № 2. С. 8

Групповое фото участников Второго пленума центрального бюро секции работников печати.
\ нижнем ряду: Владимир Нарбут (четвертый справа), Сергей Ингулов (шестой справа). Начало 1920-х
Групповое фото сотрудников Радиотелеграфного агентства Украины (Ратау). Харьков. 1923.
Под номерами: «1) б<ывший> директор Ратау В. И. Нарбут; 2) врио, директора Я. С. Цванкин;
3) зав. информотделом В. А. Ордынский; 4) зав. администрат<ивным> отделом Ю. М. Янопольскии»

Ц. К. В. К. П. (б)
СТАТИСТИЧЕСКИЙ ОТДЕЛ
Бланк „А"
Заполняется на наждого
члена и кандидата ВКП (б)
кандидап
Пий
Пролетарии всех стран,
соединяйтесь!
ВСЕСОЮЗНАЯ
ПАРТИЙНАЯ ПЕРЕПИСЬ
192# года
1. Местонахождение ячейки: республика
, Наименование предприятия (-nil)
учрежден., воипск. части, учебн.
заведения, села, дерешш и т. д.,
при котором находится ячейка
. Род производства (обработка ме-
талла, обработка дерева, хими-
ческое и т. д.) предприятия, при
котором находится ячейка
*"# '-^ "%? 2
С/ ^ì^CCaJ CSCtojifyttAtf /»город I/AC? О СЛ< О &,
/2е*и,л€йу>л<л*г 2f.*AAr.»/jf
7L
4. Тип ячейки:
4 7
Фамилия, имя, отчество ....^f...^..zj7.~. ../.. ..2. _^. .zzz., lCTz.^..
Возраст: год рождения.... 1£ЛА : сколько лет минуло от роду.. ЛЯ
Народность ÈfééLÊ!&£&J& 8. Родной язык -^àj&&&&éé£
Грамотность: на каких языках читает и пишет ..J^?...^...Ç. "
или только читает...
Образование (где учился или учится)
.. или вовсе неграмотен...
Название учебных заведений: школа I ступени, школа II ст., рабфак,
фаоааиуч, профтехшкола, ВУЗ, ОТУЗ, вочврпио курсы, городское
училище, седьск. школа, гимназия, комвуз, совпартшкола, школы полит-
грамоты I п II ступени, школы передвижки, курсы-с'езды и т. п.
1
/î 7&,btâ*rJ.J*W. ^..^..Йй^йи
!Ê<^jfyfii
Сколько
времени
учился
2
щ
Окончил m школу
(да, нет, вышел
из такого«то клас-
са, группы и т. д.,
учится)
Окончил,
вышел на
ШКОДЫ ДО
или пос-
ле 1917 г.
Ф
II. Ногда принят
а) и члены ВКП (б)
Иф
Л? партдокумепта.
б) в кандидаты m :ггггг
12. Состоял ли раньше в ВКП (б) (с какого по какое время)
13. Состоял ли раньше в других политических партиях (каких, с какого но какое время)..
Состоит ли в настоящее время в ВЛКСМ (да, нет)
состоял ли раньше в ВЛКСМ (да, нет) C^Çf.
. Принят ли в ВКП (б) через ВЛКСМ (да, нет) tïf.Çj!..
Бланк партийной переписи 1926-1927 гг. с анкетой Нарбута. РГАСПИ. Ф. 17. Оп.9.Д. 1875. Л. 213

16. Состоит ли членом профсоюза и какого .
17. Принимал ли активное участие в проф-
работе до вступления в ВКП (б) (да, нет)..
1^£€/
у»
ÛC
если принимал, то какое
сине какого
ipeuo
/X "*
18. С какого возраста работает по найму ..__„..$?..
/X
Заполняете»'
U& коммуни-
сток, лету-
ПИВШИХ В
ВКП П 11)24 г
и позже.
В том
числе
а) в сельском хозяйстве
б) в промышленности
и на транспорте
п) прочая работа
по найму
7**
19. Сумма лет работы
по найму
(исключал пере-
рывы нродолж.
более 1 года)
20. Основная профессия (занятие) до вступления в ВКП (б)
(в отношении коммунистов с подпольным стажем указы-
вается основная профессия до 1917 г.) • С . --*
Число лет работы по этой профессии (занятию) '..~_$£
Работал ли по основной профессии no s^h^ss*^ f *г -.**> » ^v <н^>^ *.,
найму или накремеслен.,нустарьит.п C^±f.±..^ll^^^..^. ?ïï?/>*
21. Рабочий и служебный стаж. / < ■* '
^уССс^ы ел, "~7~Û/T>
Период
работы
1
Наименование предприятия, учреждения, воинской"
части и т. д., гд« работал не менео одпого года и
где работает в момент опроса
/Zut
С4Си~М ^ С4 зЛ<г~су~иЛ*К
ft М> г -...#^*У
(основная работа)
(но совместительству)
Выполняемая работа и спе-
циальность по ней (должность)
л-е tt-e-s**'
Ъсс£
ЗаЖ 4
WÌ"
; о<Ла
¥-■•■
*■£■
С какого по
«акое время
nr/fMi
/
/'А
У'/г.
Общая сумма заработка за *в*6рь месяц 1926 г. (включал сверхурочн.)
<^Т... ; тар: .
an какое число проработанных дней
23. Связь с деревней: а) местожительство (в городе,
фабричном поселке, в селе, деревне и т. п.)
Г») имеет ли свое или совместно с другими лицами
сельское хозяйство*!! какое (нолевое, огородное, скотоводство и т. д.).
и) в чем
тся участие в атом хозяйство..
/Zt^cS
Ï3\
}1>
24. Отношение к воинснои повинности (состоит на службе, в запасе, в переменном составе тсрчастеп\|
• допризывник, в иессрочным отпуск;
Подпись регистратора

Партийная Комиссия п
прлЛН
КПСС
Книга №.
Секретаый АРХИВ
""№.
Тарный
индекс
Tô8,
Организация
Партбилет JM°
„
ДЕЛО
ачка №
Го,-
Протокол
-Шш
Ь !fe_JL_
№
19
пункт
года
Начато „
Окончено „~
19
19
листах
Персональное дело В. И. Нарбута. 1929 г. РГАСПИ. Ф. 589. Он. 2. Д. 4907

П0ч«му, тов. СОЛЬЦ, подошли ко мне именно так? Почему, осуж-
дая мяня* смотрели назад, а не вперед? Наказывали только за прот-
ее за эпизодическое, 3Q отдельный случай, не приняв во внимание
всего диалектического процесса /стал я за эти 10 лет лучше, или
худея? пол«з«н-ли я для социализма и чем? и т.п,/? Почему, нако-
нец, мн« не нащ!Дчил]и_11икакого испытания, а просто вышвырнули,
как ненужную вещь?...
Я очень прошу Вас, тов. СОЛЬЦ, читая ото письмо, верить, что
оно писано совершенно честно и искренно. Дрошу jr акже» «ели найде-
те нужным, дать Аще_тот_или иной совет.
{« Марта 1929 г. '*' ^Т^
Фрагмент письма Нарбута члену президиума ЦКК ВКП(б) А. А. Сольцу от 6 марта 1929 г.
РГАСПИ. Ф. 589. Оп. 2. Д. 4907. Л. 103
^/--Ш/^i01
марте
Александров щр, .-_, в В,к».18.
считаю, что ос нова вига для пересмотра нет.
нонете работать, но в партии для вас места не должно
быть.
Ц.СОЛЬЦ)
/zpu^f
Ответ члена президиума ЦКК ВКП(б) А. А. Сольца на письмо Нарбута. 25 марта 1929 г.
РГАСПИ. Ф. 589. Оп. 2. Д. 4907. Л. 110

* Hl
Владимир Нарбут, 1930 г. РГАЛИ. Ф. 358. On. 2. Д. 1084. Л. 4

свшый
лпъ,
ДЕКАБРЬ.
1909г.
Осеншй садъ, oceHHifl садъ—
Иду я—въ золотъ аллеП—
й клены тихо говорить
Mire невозвратное о ней...
А тамг, за прудомъ, старый домъ,
Баляонъ н темное крыльцо.
Въ OKHÌ, ВЪ СШНЬИ золотоыъ—
.Какъ будто милое лицо...
Куда умчалнся ri дин,
Когда цв&ла ноя любовь?..
И—грустный—знаю я: они
Ко ин'Ь ужъ не вернутся вновь...
И нихогда не впдъть мнъ
Ее, покинутую мной:
ВЬдь спить она и въ тишинЬ,
И въ темноыъ склеп* подъ землей...
Нврвутъ.
Обложка декабрьского номера журнала
«Светлый луч» (Санкт-Петербург), № 2 за 1908 г.,
в котором состоялась первая публикация
двух стихотворений Нарбута
щФмАеу fatн,г,и,и>,'-
1uf0±+. fjr.,...... а~М
Ш>. г
* '.Г J
а*
jjU®0 * \ л/
№ *УЫ'
' '' "'"^ ''' ' • * "Г/- ** *« ///1^"1/3^ -,
Vf ' Ü . ■ • ^ ^ *Г^ Р^А^еЩ^ Мр* ...
Г. liNMll'lMtwav / / * IT
1009 Л */*-.
Титульный лист «Студенческого сборника»
с автографами участников издателю. Вышний
Волочек: Издание Н. Г. Цыварева, 1909. В сборнике
были опубликованы три стихотворения Нарбута
и его рассказ «Часы». Автограф: «Николаю Георги-
евичу / Цывареву в память / первого знакомства. /
Владимир/ Нарбут». Частное собрание
Стихотворение «Осенний сад, осенний сад...»
в журнале «Светлый луч», № 2 за 1908 г. С. 312
На. Царбутв,
Зи
JH а.
к
>ч"'
II .,,>,-;,. тип «тер»
II (I — lll'lliMI.IIHKI. «пил
['мщ нв аолото опт!
II нЦ«.ш»-|'Ь<чы.' piq»
Стихотворение «Зима»,
открывающее «Студенческий сборник»

ЫАДИМИРЪ НАРБУТЪ
С тихи
К-ВО,, ДЕ4КОНЪ" СПБ
I9IO
Обложка первого сборника «Стихи. Книга I». Санкт-Петербург: К-во «Дракон», 1910. Худ. Г. Нарбут

Игорь Россинский (сын Ольги Суок), Владимир Нарбут и Серафима Суок. Одесса. Дача А. М. Федорова.
29 июля 1930. РГАЛИ. Ф. 358. Оп. 2. Д. 1084. Л. 7
р*7
Владимир Нарбут (справа) на заседании. 1930-е. РГАЛИ. Ф. 358. Оп. 2. Д. 1084. Л. 10

Владимир Нарбут и Серафима Суок. Одесса. Дача А. М. Федорова. 1931. Архив М. А. Торбин.
ГЛМ КУ. № 14606-74. ПНВФ-69508

4 J 'i i j i
!*»-
Московский адрес Нарбута: Курсовой переулок, д. 15, кв. 17. Здесь он прожил последние годы и был
арестован в ночь с 26 на 27 октября 1936 г. Вид на дом с Кропоткинской (Пречистенской) набережной.
Фото 1931-1935 гг
;■"*
Двор и подъезд дома, где жил Нарбут, в Курсовом переулке. Фото Р. Кожухарова

Владимир Нарбут, 1930-е. РГАЛИ. Ф. 358. Оп. 2. Д. 1084. Л. 6

ОЫике ^и&{)МиЛ &Wuixài £.jHV ifiA^
Письмо В. Я. Брюсову от 2 октября 1911г.: «Глубокоуважаемый Валерий Яковлевич,/ Быть может, стихи
эти Вы найдете возможным поместить в журнале, который Вы редактируете («Русская Мысль»)./Я был бы
очень счастлив. / Примите уверения в моем / искреннем уважении — / Владимир Нарбут / 2/Х». НИОР РГБ.
Ф. 386. Карт. 96. Ед. хр. 1. Публикация в «Русской мысли» не состоялась
^г^^^ (rdLlèjb^rur <fò<bou*jLM>vb.
кГС^СЛа^м e^JLfynut*Mux. %^аг9^_
Рукопись стихотворения «Месяц» из подборки, отправленной В. Я. Брюсову вместе с письмом от 2 октября
1911 г. НИОР РГБ. Ф. 386. Карт. 96. Ед. хр. 1. С. 13

MA
дплиш, шок&та
j<uimSìLi
(ТМГИ
V
-nlUYÄ IKMTORÄ«
m
Обложка второго сборника «Аллилуиа». Санкт-Петербург: «Цех Поэтов», 1912.
Худ. Г. Нарбут

ДОИ О D О II
Стпхотвореше Владишра Нарбута, рпе. Д. Митрохина.
Спустился сь сеновала нынче нозже
Н-тотчасъ, выны нувъ изъ темноты,
Ошудалъ лапою мохнатой возжн
Черesciдельники и хомуты.
Стулилъ и—зацепился за метелку.
Ж, при мерцаньи тускломъ фонаря,
Ее и заступъ положилъ на полку,
Чтобъ не валялись лодъ ногами зря.
Потомъ полазь туда, гдй стойло было.
Лолйзъ и—на спин* мъчпокъ понесъ.
Скосивъ глаза, тяжелая кобыла,
Пофыркивая приняла овесъ.
Расчесывать сталь гриву, заплетая.
Въ косички долпя ее нлететъ.
А грива то густая прегустая:
Запутаешься, кажется, вотъ-вотъ.
Темно въ конюпшъ\ С*вномъ пахнетъ душно.
И четко четко слышно въ тишина.
Какъ грубый конь жуетъ овесъ послушно.
И кучеръ что-то говорить во снъ\..
Въ конкшнв-тишина. А съ огорода
Доносится собачш хриплый вой...
И, слушая его, рыжебородый
Сопить и вздрагиваетъ домовой.
Владитръ Нарбут*
Публикация стихотворения «Домовой» в иллюстрированном журнале «Аргус». 1913. № 4 (апрель).
Рис. Д. Митрохина

Владимирь Нарбутъ
Любовь
и любовь
3-я книга стиховъ
с-пвтервургъ
1913
г- — ф j.
wj>.utu>
'у ЛЯ- ,/С% Яв-р-*.ис***ф ---■■'■■■■
t/LfaH/rfié и UH-fa&è, foto. .я. ~. '
êjTfc. /{. '/С L-u
/frhùM
i •••'-''- îa, OwM^té/z
Обложка третьего сборника «Любовь и любовь»
Санкт-Петербург: Т-во «Наш век», 1913
«Книги Владимира Нарбута» (текст см. на с. 751
наст, изд.) в рукописи неопубликованного
сборника «Книга стихов IV». НИОР РГБ. Ф. 178.
Музейное собрание. Ед. хр. 10755. Л. 1
hAAAhMHV НХТПБТЗ
АААИЛУЯ
Обложка неосуществленного издания сборника
«Аллилуя». 1919. Худ. Г. Нарбут
Обложка (на украинском языке) неосуществленно-
го издания «Володимир Нарбут. Алшуя. Bipiiii».
Киев, 1919. Худ. Г. Нарбут

2л^ вотеокеж
солнце
т р у,д л1
№1
19 19
Обложка журнала («пролетарского двухнедельни-
ка») «Сирена» (Воронеж). 1918. № 1. Худ. С. Чехо-
нин. В номере опубликовано стихотворение
«Россия» («Щедроты сердца не разменяны...»)
Обложка журнала «Солнце труда» (Киев). 1919. № 1.
Худ. Г. Нарбут. В номере опубликовано стихотворе-
ние «Домбровицы»
Обложка журнала «Зори» (Киев). 1919. № 1.
Худ. Г. Нарбут. В номере опубликовано стихотворе-
ние «Предпасхальное»
■
VHirPAI/I'BIO hi'HIH'tUкип н
ПОЛИТИЧЕСКИЙ ЖУРНАЛ.
МИЛЛИМЕ ГУШа'^ДАТГА
N
Q
Обложка журнала «Лава» (Одесса). 1920. № 2.
В номере опубликовано стихотворение «Чека»

im
«ипиоппкаш
ГВШШЕЙИ
Обложка сборника «В огненных столбах». Одесса:
Издание губернского отдела печати, 1920
Обложка «быто-эпоса» «Плоть». Одесса, 1920
* АеШ
ВЛАДИМИР НАРВУТ
АЛЛИЛУИА
Обложка сборника «Советская земля». Харьков,
1921
2-ое издание
1922
Обложка второго издания сборника «Аллилуиа»
Одесса, 1922

mummi»-***** МШИ
àiui ì! '!
коммунист
-гам UpWff кон- » ft* »et
iff ■ Л fi • I»«»»" (
УХ^Иа>Ь
'tëbJf^çfa £Л~Ик4-аЛ* tycJLfcfato
, * z%^~ fcTrf ^-^
ï/lM
'-éx^c
Zfc* •*%?
Автограф стихотворения «Кобчики скулят над кленами...» и черновых набросков (см. на с. 606—607 наст,
изд.) на бланке газеты «Коммунист» (Харьков). 1921. Частное собрание

ВЛАДИМИР НАРБУТ
АЛЕКСАНДРА ПАВЛОВНА
К ВО ЛИРЕНЬ 1922
ь
м*
Обложка последней прижизненной книги «Александра Павловна». Харьков: К-во «Лирень», 1922

КАЛЕ
вЫХОДИТ ЕЖЕНЕДЕЛЬНО ПРИ БЛИЖАЙШЕМ УЧАСТИИ
П. Б. КРАСНОВА, Б. И. ОДОЕВСКОГО, И. А. УРАЗОВА.
Владимир Нарбут.
БЕЛЬЕ.
В эмалированном тазу
Полощет, мраморное ищет,
И мыло (синью—в стрекозу)
Затюпивает голенищи.
Выкручивает и—на стол,
И сохнет соль и сода пены,
Как и подтыканный подол
В рассыпанных цветах вербены.
Обрюзгший флигель, канитель
Гербов и фланги—панталоны;
И треугольник капитель
Подперла, навалясь колонной.
Проплешены не штукатур
Замазывает,—кистью плесень,
И селезень (он—самодур!)—
Глупей от перьев и от песен...
Взошло, взошло на небеса
Гремучее феодализма
И в пузыре, что поднялся,
В той радуге,—мигает клизма.
Лишь тут—плечист и мускупист,
Поджарый, ловкий от сноровки,—
И вешает белье на лист.
Чуть взбалтываются веревки.
А ночью, на ветру, белье,
Как привидение, огромно...
Но селезень, балван, былье
(Такой же призрак) и не вспомнит!
И ставшая другой рука
На радугу стрекоз и мыла,
И селезня—из тупика
Под флигелем—жгутами взмыла.
И глянцевеет емкий таз,
И погребальный весел мрамор,
Чья сеть—мыслете выкрутас
Камаринский вождей—карамор.
Публикация стихотворения «Белье» в журнале «Календарь искусств» (Харьков). 1923. № 1

(g)
О Г Л А В л С п
3
во«8. !..!!!!!...! !. V
и 7
| шрия . 9
т I . , , .*(
Гвм ................... '<?
К A d H Ь_ /5"
'■ ' ой/ /£
-г ...... .- /7
>■■ m .. /а
» 2<2
, <?г
в -ер. , : ÌKoi .,,/ . . . гу
'..... ?9
зо
. . . *.
iy
36
• • ■
........ ..... А
... ,39
м •
ся **.
Оглавление машинописного сборника «Казненный Серафим» с авторскими пометками. 1920-е.
Частное собрание

Mb
13 04
Бопои лишенный iniiji,
Гд. »«-
""'—F'i
Ему я» пред быстротой роЛсг»
(Ев» роям, ватном лоток пригладил
Коль л жш !ЮШ«Т,
», наш приятель!..
Рожденный » профиля
Обложка журнала «Тридцать дней». № 3. 1934
Публикация стихотворения «Шаропоезд.
Модель Ш 2А» в журнале «Тридцать дней».
№ 3,1934
ТКМИР ЬУ.!Л1 МАМСУРОВ
Обложка сборника «Поэзия горцев Кавказа». М.:
Гослитиздат, 1934. В нем были опубликованы пере-
воды Темирболата Мамсурова и Магомета Мама-
каева, сделанные Нарбутом
НА ЧУЖБИНЕ
(КОЛЫБЕЛЬНАЯ
Спи тихим, безмятежным оном,—
Ведь соре не грозит здоровью.
Кормлю тебя не молоком—
Кормлю своею горикой мрооыо!
■Мы пасынки судьбы лихой...
Никто 1Л спрашивать не станет,
На сколько лет, d земле какой
Обречены мы на скютанье.
Живут друшие под царем,
Но огжну шнуть и им не сладко.
Мы без обычая живем,
Отходим от себя украдкой.
За край родной, за свой закон
Коль встанешь грудью ты, как надо, •
Позор наш будет искуплен,
И будет смерть тебе наградой!
Пусть кровь и капелькой одной
Не станет холодней в кавказце...
О, пожалей нас, край родной!
Тобой уже не можем клясться.
Публикация перевода стихотворения осетинского
поэта Темирболата Мамсурова «На чужбине
(Колыбельная)» в сборнике «Поэзия горцев
Кавказа»

113 1
В*р4С»и*
1*06. Казнь Kernel
ННХОШРЙ, УО«ВШ«Н
рая« Мин».
Ь-дмЪЪии
СЕНТЯБРЬ
SBNTOBIR
10
ЧЕТВЕРГ
Чвтввр l'i'.i.SiiN'iii s/'-'"/;
3 0 д и ■ й
Ворасвнь
шр/У/, Чацы)в(1
V ПЯТЫЙ ДЕНЬ ПЯТИДНЕВКИ
- Ш Пммиграж.
Ф ка .Светом". + US
2W /&4<^*Оъ*иъ УкЛ
>^^mJ^,
*J<Ï.
Набросок «Чтоб купоросом дня не отравиться...»
(см. на с. 618 наст, изд.), записанный на листке
отрывного календаря от 10 сентября 1931 г.
Частное собрание
//* V KajZ A- WA Аг t+ч Tu Ö~tv><
&№& "A™ ТГКЬ fr? ^H^Z-dVAj У)
V^/^?'1 *t4vr*f*rbt /;4ж
{'Ml
4. *^
»//>;
.' * ;u?-tf?É*-J
Набросок «Стукает кукольный смех», записанный
на перевернутом листке с выписанной цитатой из
работы В. Ленина «К вопросу о диалектике» (1914),
которую Нарбут, вероятно, хотел использовать как
эпиграф к сборнику «Спираль». Середина 1930-х.
Частное собрание
CTü::r, ст. -.-•, ; № •
ранее яг . в о- с и--~ : ( »j
UK r.f »Bel ■ - Ii>!5 r*f »1
земля"- X92X т *, "Аасч rai tpe
Жибо Б Вврмдеи e* и •;-;■• m '
Аполло ", »Гя 50] • % '*"
дублй1г>с?тсг ытепв:-e»
ГПЗ MI TT ■. .: ПОСТ С ! H
FOTCfKe гтк:ги (гя.ебг» В* об«
в а ар» пятах (рвдажцм • ~~ г
Библиографическое предисловие к сборнику «Спираль». С. 2. Не позднее 1936 г. Частное собрание

it ut/ce и С Uusw KAf-ялы*. kuuUc^4
'■€_
А ." 'V/
Черновой набросок к стихотворению «Арахис» — первой части цикла «Воспоминание о Сочи-Мацесте»
(1936). Частное собрание

}Ич.с£ Jew die*j* 4с см of&êto i*H&UefaJk.
X£%*m
щ h fai с .
УСп
ш mm ^^/^.^ m
mm
Страница письма Нарбута к жене из магаданского лагеря «Дальстрой» от 27 ноября 1937 г. с последними
стихами поэта: «...И тебе не надоело, муза...». Частное собрание

Владимир Нарбут (1888—1938) — один из самобытнейших
поэтов XX века, новатор, укорененный в евангельском
мироощущении, соратник Гумилева, Мандельштама,
Ахматовой, Зенкевича, Городецкого по акмеистическому
цеху, выдающийся организатор литературного процесса,
талантливый редактор, журналист, литературный критик,
крупный общественный и партийный деятель. В поэзии
Нарбута, в трагических перипетиях его судьбы ярко
воплотились глубинные противоречия одной из самых
сложных эпох в русской истории и истории русской
литературы.
Настоящее издание является наиболее полным собранием
стихотворных и прозаических сочинений поэта. В книгу
включены найденные в государственных и частных архивах,
а также не печатавшиеся со времен первых прижизненных
публикаций поэтические произведения, переводы, рассказы
и очерки.
ИЗДАТЕЛЬСТВО
о*г*и